Пожнёшь бурю. Сборник писателей США - Твен М., Бирс А., Лондон Дж., Гарт Б., Колдуэлл Э.

Автор: Твен М. Бирс А. Лондон Дж. Гарт Б. Колдуэлл Э.

Теги: зарубежная литература атеизм

Год: 1987

Похожие

100 писателей США

Под пятой капитала. Сборник произведений зарубежных писателей

Современный реалистический роман США. 1945 — 1980

Писатели США о стране советов

Текст

Ф.Б. ГАРТ • А. БИРС
М. ТВЕН • Д. ЛОНДОН
Э. КОЛДУЭЛЛ • Т. ВУЛФ
Э. ХЕМИНГУЭИ
Д. ЛОРЕНС и Р. ЛИ
ПОЖНЕШЬ
БУРЮ

Ф. Б. ГАРТА. БИРС
М. ТВЕН • Д. ЛОНДОН
Э. КОЛДУЭЛЛ • Т. ВУЛФ
Э. ХЕМИНГУЭИ
Д. ЛОРЕНС, Р. ЛИ
ПОЖНЕШЬ
БУРЮ
КИЕВ
ИЗДАТЕЛЬСТВО
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
УКРАИНЫ
1987
84.7США.Я43
П46
Составитель,
автор предисловия и примечаний
Ю. Я. ЛИДСКИИ,
кандидат филологических наук
Рецензент Т. К. Якимович,
доктор филологических наук
© Политиздат Украины, 1987,
0400000000-008 составительство, предисловие,
П---------------- 38,87, перевод на русский язык главы
№201(04)—87 ’ из романа Т. Вулфа «Паутина и скала»

ПРАВО мыслить
Литературные отношения между нашей страной и
Соединенными Штатами Америки возникли давно, име-
ют свою историю. Некоторые писатели США были очень
популярны в России XIX века, переводы их произведе-
ний печатались большими по тем временам тиражами.
После победы Великой Октябрьской социалистиче-
ской революции список переводимых у нас американ-
ских писателей значительно расширяется, и сегодня со-
ветский читатель хорошо знаком с творчеством лучших
представителей реалистической литературы США. Не-
большую, но, по нашему мнению, интересную ее часть
представляет настоящий сборник. Не все вошедшие в
него произведения уже публиковались в русском пере-
воде, однако все они принадлежат перу выдающихся
американских писателей, творчество которых хорошо
знают и любят в нашей стране.
Данный сборник — тематический. Несмотря на зна-
чительное временное и жанровое разнообразие входя-
щих в него произведений, цельность и единство книги
определяются пафосом свободомыслия, направлен-
ностью против церковных догм, утверждением безгра-
ничных возможностей человеческого разума.
Антология открывается рассказом, опубликованным
впервые в 1860, а заканчивается пьесой, увидевшей
свет в 1955 г. Даже для литературы, которая много
старше американской, отрезок времени в девяносто пять
лет — период огромный. Он делится на отрезки меньшей
протяженности, и каждый из них по-своему окрашивает
то или иное художественное произведение, ибо писатель,
1* 3
как бы одарен он ни был, не может «выскочить» из сво-
его времени. Что касается жанров, то в сборнике есть
рассказы, очерк-фельетон, афоризмы, басни, написанные
прозой, повесть, законченный раздел документальной
книги, имеющие самостоятельное значение главы повес-
ти и романов, наконец — пьеса.
Можно быть сторонником или противником темати-
ческого подбора со всеми его положительными и отри-
цательными сторонами, но едва ли можно подвергнуть
сомнению идейно-художественное значение произведе-
ний, вошедших в предлагаемую книгу. Чтобы понять и
по достоинству оценить их, необходимо познакомиться
с некоторыми аспектами исторического и литературного
процесса в США.
* «
*
На раннем этапе большую часть переселенцев в Аме-
рику составляли выходцы из Англии. Америка влекла
их почти полной недосягаемостью для королевской влас-
ти и отсутствием обязательного для метрополии цер-
ковного единообразия.
Основоположники научного коммунизма характеризо-
вали Робинзона Крузо, героя знаменитого романа
Д. Дефо, как «настоящего буржуа»1. Такими же бур-
жуа были и переселенцы, прибывшие из Англии в Аме-
рику в XVIII веке. Их сознание было буржуазным, и
устанавливали они на новом, обитаемом, в отличие от
робинзоновского острова, месте буржуазные обществен-
ные отношения. В основном они были пуританами; их
пуританизм, как известно, отражал и выражал бур-
жуазную идеологию.
В том же XVIII веке зародился и получил широкое
распространение удивительно живучий миф о сущест-
вовании в молодом государстве равных возможностей
для каждого. Для буржуа это означало возможность
разбогатеть. Наиболее заметным и влиятельным выра-
зителем этой идеологии был Бенджамин Франклин.
С 1732 по 1757 год он издавал «Календарь бедняка Ри-
чарда» — альманах, представляющий собой своеобраз-
ное руководство по достижению успеха. Что подразу-
мевалось под успехом, показывает другое название аль-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс об искусстве. М., 1957. Т. 1. С. 391.
4
манаха — «Путь к богатству». Огромной популярностью
пользовалась и «Автобиография» Франклина. В ней
на примере собственного жизненного опыта он пропове-
довал те же идеи и сформулировал тринадцать основ-
ных добродетелей, к которым должен стремиться
человек: воздержание, молчаливость, бережливость, сми-
рение и т. п. Хотя эти добродетели в определенной сте-
пени относятся к моральной сфере, наградой за них,
по мысли автора, должен был стать материальный
успех.
Несмотря на существование в Америке XIX века на-
стоящей капиталистической эксплуатации, упомянутый
миф в то время еще более закрепился в сознании аме-
риканцев. Объяснение этому дает история.
Одним из чрезвычайно важных факторов становле-
ния американской нации, ее культуры и психологии
явился фронтир — передний край движения переселенцев
в глубь страны по направлению к Тихому океану. Суть
Фронтира заключалась в завоевании и освоении новых,
еще не заселенных земель. За героикой й романтикой
фронтира крылась и менее привлекательная сторона:
преуспеяние первопоселенцев и благополучие нации со-
провождалось нещадным уничтожением коренного насе-
ления Америки — индейцев и варварским уничтожением
богатств природы. У фронтира был свой быт, нравы и
фольклор, находившие отражение прежде всего в устных
рассказах. Заметим кстати, что традиция устного расска-
за весьма характерна для американской литературы и
последующих лет.
Особенности освоения территории привели к тому,
что в стране до очень позднего времени оставались так
называемые свободные земли. Эти участки земли было
относительно нетрудно получить в собственность, а ра-
бота на них давала средства к существованию. Победа
Севера над Югом в войне 1861 — 1865 гг. значительно
ускорила развитие капитализма, и в этом буржуазные
идеологи , усмотрели свидетельство «исключительности»
американского пути развития. Буржуазные иллюзии та-
кого рода оказались весьма устойчивыми. Всё это приве-
ло к отставанию американской общественной мысли, в
частности художественной литературы, от европейской.
Оно ощущалось на всем протяжении XIX и в первые
два десятилетия XX века. Отставание проявлялось не
только в том, что удельный вес новеллы в литературе
5
США был чрезвычайно велик (в Европе в то время
жанр романа уже прочно утвердился как ведущий), а
и в самом характере американского романа.
Первое крупное реалистическое произведение лите-
ратуры США «Приключения Гекльберри Финна» Марка
Твена появилось только в 1884 г., гораздо позже, чем,
например, «Красное и черное» (1831) Стендаля и «Отец
Горио» (1835) О. Бальзака во Франции или «Тяжелые
времена» (1854) Ч. Диккенса в Англии. Тем не менее
достаточно даже бегло сопоставить названные (или дру-
гие) европейские романы с наиболее значительным
произведением Твена, чтобы увидеть, какая огромная
дистанция отделяла развитые европейские литературы
от американской. По-своему ощущали это и американ-
ские литераторы. Известный советский исследователь
А. И. Старцев отмечает: «Не удивительно, что амери-
канские писатели XIX века долгое время не находили
возможным (и не считали нужным) объяснять амери-
канскую жизнь, исходя из опыта европейской жизни»
Литературный процесс, подобно процессу историче-
скому, всегда сложен. Просветительские идеи, широко
распространившиеся в стране с середины XVIII века,
требовали уважения к человеческому достоинству и
были по своему существу демократическими, в то время
как жизнь в американских городах и поселках никак не
отвечала просветительским идеалам. Крупнейшие пи-
сатели-романтики США рано ощутили и превосходно
отразили в своих произведениях серьезное социальное
неблагополучие.
В знаменитом романе «Моби Дик» (1851) Г. Мел-
вилл не только воспел борьбу с мировым злом, но соз-
нательно проводил атеистические идеи, хотя и опасал-
ся реакции церковников.
Очень интересен конфликт в замечательном романе
Н. Готорна «Алая буква» (1850). «Грешная» героиня
романа вступает в моральное противоборство с целым
пуританским поселком, оказывается нравственно много
выше священника, бывшего отцом ее незаконнорожден-
ной дочери. Автор сочувствует терзаниям проявившего
трусость священника, но симпатии отдает своей герои-
не. В произведениях Ф. Купера краснокожие язычники
1 Старцев А. Новелла в американской литературе XIX—XX вв.
I/ В кн.: Американская новелла. М., 1958. Т, 1. С. 7,
6
часто выглядят благороднее и морально чище добропо-
рядочных «бледнолицых братьев». Так, во второй поло-
вине XIX века совсем еще молодая реалистическая ли-
тература, получив эстафету от романтиков, с первых
шагов начинает отстаивать гуманистические идеалы и
свободную мысль.
На рубеже XIX и XX веков США представляли со-
бой уже империалистическое государство. Не вызывал
никаких сомнений и характер социальных отношений в
стране. Формировались и укреплялись крупные монопо-
лии, финансовая олигархия, забравшие в свои руки ре-
альную власть. Усиливалась капиталистическая эксплу-
атация. Росло и ширилось рабочее движение. Ре-
ализм в это время делает в литературе США замет-
ные успехи. Они связаны с выходом на литератур-
ную арену Т. Драйзера, творчеством Ф. Норриса,
Дж. Лондона, «разгребателей грязи», разоблачавших в
своих произведениях грязные махинации богатых дель-
цов и коррупцию государственного аппарата.
И все же американский реализм еще не говорил в
полный голос. Когда же в 1919 г. вышел знаменитый
сборник рассказов Ш. Андерсона «Уайнсбург, Огайо»,
стало ясно — нужен лишь толчок, чтобы американская
реалистическая литература могла стать вровень с раз-
витыми литературами европейских стран. Такой толчок
дала первая мировая война. Она заставила обществен-
ную мысль критически пересмотреть всю сложившуюся
систему моральных ценностей, показала принципиаль-
ную общность американского и европейского капита-
лизма и тем самым нанесла жестокий удар мифу об
американской «исключительности». Великая Октябрь-
ская социалистическая революция в России тоже оказа-
ла большое влияние на умонастроения многих амери-
канских деятелей культуры.
Двадцатые годы стали периодом расцвета реалисти-
ческой литературы США. Создает свое лучшее произве-
дение — «Американскую трагедию» Т. Драйзер, выхо-
дят замечательные романы писателей, относящихся к
так называемому потерянному поколению. Среди них
особо выделяются Э. Хемингуэй и С. Фицджеральд, ко-
торые не только с большой художественной силой отра-
зили причиненный войной нравственный урон, но и каж-
дый по-своему показали кризис, несостоятельность ми-
фа о равных возможностях. Целая плеяда талантливых
Z
писателей своими произведениями неоспоримо свиде-
тельствовала о зрелости американской художественной
литературы.
Писатели-гуманисты, относившиеся к далеко не од-
нородному «потерянному поколению», отвергнув дово-
енные моральные ценности, начали упорно искать новые.
Поиск был трудным, но сама история заставила всех
честных художников США значительно более четко, чем
прежде, определить свою причастность к жизни обще-
ства, свою социальную позицию. Мировое зло выступило
в конкретном обличьи и во всей уродливости, и стало
ясно, что противостоять ему в одиночку невозможно.
Страшный экономический кризис 1929—1933 гг., пере-
шедший в затяжную депрессию, поразил не только аме-
риканскую, но и европейскую экономику капиталисти-
ческих стран. Кроме того, первая половина тридцатых
годов отмечена укреплением и наступлением фашизма,
откровенно готовившегося развязать новую мировую
войну.
Тридцатые годы в литературе США давно уже по-
лучили название «красных (или голодных) тридцатых».
Это был период дальнейшего подъема американской ли-
тературы, которая в то время активно откликается на
события в стране и за ее пределами. «Красные тридца-
тые» завершаются появлением двух книг, вошедших в
золотой фонд мировой литературы нашего столетия. Это
роман Дж. Стейнбека «Гроздья гнева», опубликованный
в 1939 г., в котором писатель правдиво показал чудовищ-
ное экономическое положение трудового народа страны,
и антифашистский роман Э. Хемингуэя «По ком звонит
колокол», увидевший свет в 1940 г.
Вскоре после окончания второй мировой войны со-
юзнические отношения, связывавшие СССР, США и
Англию, сменились «холодной войной». Пятидесятые
годы были трудным временем для прогрессивной лите-
ратуры США. Над страной витала мрачная тень фаши-
ствующего сенатора Дж. Маккарти. Многие честные де-
ятели культуры подвергались преследованиям. Нужно
было обладать немалым мужеством, чтобы в условиях
оголтелой реакции говорить правду, в художественной
форме отстаивать право свободно мыслить. Дж. Лоренс
и Р. Ли, произведение которых завершает данную анто-
логию, таким мужеством обладали. Вероятно, их пьеса
не случайно появилась в 1955 г.
8
♦ «
*
Брет Гарт, старший современник Марка Твена, был
одним из родоначальников реализма в американской
литературе. Он работал в разных жанрах, его перу
принадлежат среди прочего историческая повесть и ро-
ман, но славу ему принесли «Калифорнийские рассказы»
(1857—1871), в которых показан быт старательских по-
селков Калифорнии и нравы их обитателей. Лучшие
рассказы цикла довольно глубоко раскрывают слож-
ность человеческого характера, в их героях легко узнать
живых людей. Великолепный юмор Брет Гарта не прос-
то интересен сам по себе, он помогает автору избежать
излишней сентиментальности и патетичности, когда они
грозят нарушить общую тональность повествования.
Выбор в качестве героев большинства произведений от-
щепенцев буржуазного общества, простых старателей,
«чудаков» свидетельствует о демократичности писа-
теля.
Тема свободомыслия в различных произведениях
Брет Гарта звучит по-разному, но всегда или почти
всегда оттеняет интересующие писателя существенные
социальные аспекты действительности. Свободомыслие
и атеизм в произведениях Брет Гарта неизменно соче-
таются с демократизмом. Можно, вероятно, сказать, что
писатель почти никогда не ставил собственно атеисти-
ческую тему во главу угла, но всегда учитывал ее нрав-
ственные и социальные аспекты.
Брет Гарт был замечательным мастером так называ-
емого местного колорита, умел найти характерную де-
таль, причем очень красочную, позволявшую читателю
как бы увидеть действующих лиц или сцену действия.
Так, вначале рассказа «Млисс», повествуя о том, какой
извилистой и трудной была дорога, ведущая к поселку,
писатель сообщает, что на крутом повороте лошадь мог-
ла стоять .головой к дилижансу, а путникам, когда они
выходили из экипажа, частенько случалось по ошибке
направиться не к поселку, а в прямо противоположную
сторону. В каждом из лучших рассказов Брет Гарта чи-
татель находит целую цепочку таких деталей, прида-
ющих повествованию особую убедительность.
Подобно многим большим мастерам литературы,
Брет Гарт умел заново пережить детские чувства
9
и передать их так, что они становились совершенно ре-
альными для взрослого читателя. Брет Гарт и Марк Твен,
Эрскин Колдуэлл и некоторые другие писатели США не-
редко используют особенности детского мировосприя-
тия, чтобы подвергнуть критике нормы поведения взро-
слых, обличить церковное ханжество и лицемерие, и
тогда оказывается, что «детская» логика сильно бьет по
конформизму, условностям, религиозной и всякой иной
фальши.
Подлинное художественное произведение всегда осу-
ществляет определенную модель действительности,
сложного и противоречивого мира, в котором все взаимо-
связано и взаимозависимо. В рассказах Брет Гарта ми-
рок старательского поселка выглядит весьма узким.
Таким он и был, а на раннем этапе развития американ-
ского реализма писатель, вероятно, и не задавался це-
лью вскрыть, показать и проанализировать все мно-
жество общественных связей. Тем не менее картина
жизни, которую рисует Гарт, оказывается многосторон-
ней, социальные акценты — четкими, симпатии писателя
не вызывают сомнений, и он умеет привлечь читателя
на свою сторону. Именно поэтому у Гарта и других се-
рьезных реалистов тема свободомыслия, критики цер-
ковного догматизма и лицемерия звучит не сама по се-
бе, что было бы совершенно искусственно, а в сочетании
с другими социально важными темами.
Одиннадцатилетняя героиня рассказа «Млисс» может
рассчитывать только на себя и на сочувствие простых зо-
лотоискателей (поддержка со стороны учителя прихо-
дит позже). Социальное расслоение намечается в са-
мом начале рассказа: «Золотоискатели в своих лаге-
рях кормили ее.., щедро подавая милостыню. Впрочем,
когда-то ей была оказана и более существенная помощь.
Преподобный Джошуа Мак-Снэгли, «штатный» пропо-
ведник поселка, устроил ее служанкой в гостиницу,
надеясь, что там она научится прилично вести себя, и
принял ее в воскресную школу. Но она швыряла в хо-
зяина тарелками, отвечала дерзостями на дешевые ос-
троты гостей, а в воскресной школе произвела сенсацию,
настолько несовместимую с благочестивой и мирной
скукой этого учреждения, что почтенный проповедник,
оберегая накрахмаленные платьица и совершенную не-
порочность двух бело-розовых девочек из первых се-
мейств, с позором прогнал ее оттуда».
10
Ирония автора, вся лексика и синтаксис приведенных
предложений ясно свидетельствуют, что писатель про-
тивопоставляет простых золотоискателей «первым се-
мействам», в одном лагере с которыми оказывается и
проповедник. Своеобразной кульминации коллизия дос-
тигает во время публичных экзаменов, когда «бело-ро-
зовая» Клити заявляет, что Иисус Навин велел солнцу
остановиться и оно повиновалось ему. Немедленно сле-
дует громкая и крамольная реплика Млисс: «Враки!
Я этому не верю». Этот момент, конечно, тщательно под-
готавливается в рассказе, и читатель понимает, что да-
леко не всех присутствующих слова героини приводят
в ужас.
Определенной сложностью отмечен и социальный
рисунок в рассказе «Язычник Вань Ли», имеющем рез-
кую антирасистскую направленность. Отношение к нег-
ритянскому, китайскому и индейскому вопросам служит
пробным камнем для определения взглядов и направ-
ленности творчества многих американских писателей.
Особенное негодование Брет Гарта вызывали китайские
погромы — одна из позорных страниц истории США
XIX века, и его рассказ «Язычник Вань Ли» — отклик на
реальные события.
Брет Гарт не был в состоянии глубоко разобраться
в социально-экономических причинах, вызывавших раз-
гул расизма в Сан-Франциско, однако бесчеловечная
сущность этих явлений была ему ясна. Весь художест-
венный строй рассказа о том, как погиб ребенок, сви-
детельствует не только о возмущении писателя-гумани-
ста, но и о явном стремлении заставить читателя пере-
жить душевное потрясение и разделить эмоции автора.
Здесь важна любая деталь, и даже то, что герой рас-
сказа был «создан» фокусником, оказывается отнюдь не
лишенным значения. Сочетание антирасистской темы о
критикой религиозного изуверства и церковной нетер-
пимости придает рассказу особую жизненность.
Последнее из включенных в этот сборник произве-
дений Брет Гарта — «Черт и маклер» — нельзя отнести
к жанру рассказа. Это скорее очерк-фельетон на тему
о спекуляции, настолько захватившей большой амери-
канский город, что перед нею не может устоять сам
черт. Читатель легко обнаружит тематическое сходство
рассказа «Млисс» с очерком «Черт и маклер», который
едва ли нуждается в пространном комментарии.
11
Духом свободомыслия отмечены многие из лучших
рассказов писателя. Так, в новелле «Мигглс» (1869),
которой, кстати сказать, восхищался Н. Г. Черны-
шевский, Брет Гарт делает женщину, сознательно на-
рушившую принципы общепринятой морали, подлинной
героиней. Мотивация поступков Мигглс столь чиста и
благородна, действия ее столь самоотверженны и че-
ловечны, что очень трудно не принять ее сторону, и пас-
сажиры дилижанса, сначала смущенные поведением мо-
лодой женщины и склонные осуждать ее, в конце рас-
сказа провозглашают здравицу в ее честь.
Многие произведения Брет Гарта уже давно появи-
лись в русском переводе, они были замечены и по
достоинству оценены видными деятелями русской литера-
туры. Иная судьба постигла Амброза Бирса — писате-
ля, внесшего существенный вклад в развитие американ-
ской новеллы. В Советском Союзе сборник его расска-
зов впервые вышел только в 1926 г., а два года спустя
в русском переводе были опубликованы афоризмы из
«Словаря Сатаны».
Творчество А. Бирса неравноценно, и человеком он
был непростым. Воспитание в бедной и крайне религи-
озной фермерской семье, наложившее отпечаток на всю
его жизнь, отразилось и в его творчестве. Так, в лите-
ратурном наследии писателя есть целая книга, с пури-
танской резкостью обличающая... вальс. И все же глав-
ным для Бирса-писателя была верность жизненной
правде. Ему был свойствен интерес к нравственным и
социальным проблемам, он стремился точно и психоло-
гически достоверно отображать человеческие эмоции.
«Фантастические басни» А. Бирса представляют со-
бой коротенькие фрагменты в прозе, а «Словарь Сата-
ны» состоит из отдельных афоризмов, расположенных в
алфавитном порядке. Однако оба произведения явля-
ются по-своему цельными, своего рода плодами «ума
холодных наблюдений и сердца горестных замет», в них
просматривается многосторонний портрет американ-
ского общества.
Социальная и антиклерикальная сатира Бирса не
утратила значения и по сей день. Афоризмы писателя по-
прежнему неизменно остроумны, а басни привлекают
парадоксальностью и неожиданностью концовок.
До сих пор речь шла о произведениях малых форм.
«Путешествие капитана Стормфилда в рай» Марка Тве-
12
на — крупное художественное полотно, насквозь вольно-
думное и крамольное для буржуазной Америки, несущее
в самом своем замысле мощный заряд атеизма.
Советский читатель, давно знакомый со многими
атеистическими произведениями Твена, без труда заме-
тит, что для этой книги из творческого наследия писа-
теля можно было бы выбрать очерки, памфлеты, рас-
сказы и даже романы. Твен был великим писателем, он
создал первое крупномасштабное реалистическое полот-
но в литературе США, дал нравственный портрет аме-
риканского общества в период, который назвал «позо-
лоченным веком». Как ни парадоксальны выдумки, как
ни богата фантазия этого замечательного художника,
он насквозь реалистичен и социален. Поэтому темы ате-
изма и свободомыслия, острейшая критика церкви, ее
принципов, документов и установлений в творчестве
Твена вполне закономерны.
Марк Твен родился в поселке, нравственная атмо-
сфера которого хотя и смягчалась патриархальностью,
определялась духом протестантизма, почитания церкви,
безусловного и, за редкими исключениями, бездумного
принятия Библии. Обязательное посещение церкви, сле-
дование протестантским нравам, закоренелый конфор-
мизм— вот что отличало жителей Ганнибала. К числу
упомянутых редких исключений, к счастью для будуще-
го писателя, относились его родители и дядя. Твен рано
понял, что на многие вещи можно смотреть по-разному,
но отнюдь не сразу и не скоро смог расстаться с пред-
ставлением о пользе христианской морали. Очень рели-
гиозной была жена писателя. В значительной мере имен-
но отношения в собственной семье побудили Твена от-
казаться от прижизненной публикации многих своих ате-
истических произведений.
И все же, даже в тех рассказах, очерках, памфле-
тах и романах, которые еще при жизни писателя прине-
сли ему мировую славу, просто нельзя не увидеть острей-
шей антирелигиозной и антицерковной направленности.
Даже в «Приключениях Тома Сойера», в самом радост-
ном своем романе, писатель высмеивает воскресную
школу и церковное ханжество. Великая американская
река, буйная природа южного лета противопоставляют-
ся скуке церковных поучений и бессмысленной зубрежке
воскресной школы. Все относящееся к религиозной дог-
ме только мешает естественным проявлениям детского
13
характера, прекрасного именно своим стремлением к
свободе, беззлобным озорством, близостью к природе.
В других произведениях Твен не так весел, подчас
даже мрачен, пессимистичен, но он всегда остается гу-
манистом. Даже в трудное для себя время, когда жизнь
подходила к концу, а вера в человека сильно пошатну-
лась, он не утратил способности болеть за него
душой, сострадать ему, писать для и ради него. Поэто-
му-то нет ничего удивительного в том, что все творчест-
во писателя проникнуто пафосом атеизма, а религия и
церковь всегда беспощадно критикуются. У Твена соот-
ветствующие темы не просто оттеняют или дополняют
другие, а оказываются в числе важнейших и их раскры-
тие составляет одну из наиболее важных для него со-
циальных и нравственных задач.
Мы привыкли считать Твена темпераментным юмори-
стом и сатириком, страстным обличителем различных
социальных пороков, бесчеловечности, несправедливо-
сти, мракобесия и суеверий. Был он и не менее страстным
защитником свободной мысли. Писателю, однако, при-
сущи и тонкий лиризм, способность сочувствовать, глу-
боко переживать чужое горе. На многих страницах его
сатирических произведений можно найти и серьезные
рассуждения. В «Путешествии капитана Стормфилда в
рай» дарование Твена проявилось во всех своих ос-
новных особенностях. В этой повести писатель «сводит»
небо на землю. Оказывается, что даже наличие множе-
ства «райских» атрибутов не может скрыть сугубо зем-
ного поведения душ, которые и в раю неизменно остают-
ся как бы живыми людьми с присущими им слабостями
и заблуждениями, с земными радостями и горем. Да и
сами упомянутые атрибуты вдруг обнаруживают пока-
зательное несоответствие привычным о них представ-
лениям. Потому-то, например, «новенькие» сначала
жаждут заполучить крылья, нимб и арфу, однако вско-
ре начинают искать способ незаметно отделаться от
лишнего груза. Таких сцен в повести великое множество,
и ирония Твена придает им значительный смысл.
Окрашенный юмором «земной» тон как бы задается
с самого начала. Душа Стормфилда, летящая в беско-
нечном пространстве, догоняет комету, которая оказы-
вается чем-то вроде парохода на Миссисипи, только
увеличенного в миллиарды раз. Начинаются совершен-
но фантастичные по своим масштабам гонки — астро-
14
комические числа так и сыплются, когда речь заходит о
грузе или количестве пассажиров кометы, однако все
это — лишь внешняя атрибутика. И Стормфилд, и ка-
питан кометы-корабля говорят и ведут себя в точности
так, как это было свойственно капитанам на великой
американской реке в те времена, когда Твен сам водил
по ней суда.
Писатель не упускает случая посмеятьря над несооб-
разностями священного писания, логика Твена — совер-
шенно земная, он, как ни парадоксально, рисует вполне
реальную картину. В повести, как и в жизни, смех и
слезы существуют рядом. Страдание знакомо и душам
в раю. Никакие небесные чудеса не могут скрыть того,
что автор моделирует современный ему действитель-
ный мир, хотя и превосходно пользуется бесчисленными
возможностями, предоставляемыми сюжетом.
Твен в повести часто и преднамеренно бывает то
парадоксальным, то философичным. Серьезное и печаль-
ное здесь соседствуют со смешным и нелепым, обыч-
ное — с неожиданным. В итоге создается большое обоб-
щение, позволяющее утверждать, что в повести закл!о-
чена целая философия.
Повесть Твена откровенно фантастична, а напечатан-
ный рядом с ней очерк Джека Лондона абсолютно до-
кументален. Документальная проза, столь обычная для
современной литературы США, имеет свою историю, од-
на из заметных страниц которой, бесспорно, принадле-
жит Джеку Лондону. Его литературная деятельность
начиналась, собственно, с документального очерка «Тай-
фун у берегов Японии» (1893), однако от юношеской
зарисовки до известной книги «Люди бездны» (1903)
огромная дистанция.
В 1902 г., во время англо-бурской войны, Джек Лон-
дон, бывший военным корреспондентом, посетил Англию
и подробно исследовал жизнь «дна» английской столи-
цы. Живя в трущобах, он на себе испытал то, о чем по-
ведал впоследствии в документальной книге. «Люди
бездны» — страстный, публицистический рассказ почти
на двухстах страницах о том, как люди «живут хуже
скотов». Кажется, нет такой стороны этого кошмара,
которую бы не отобразил писатель. Разумеется, только
в полном виде книга дает законченную картину, но есть
в ней разделы-очерки, имеющие самостоятельное зна-
чение. В одном из них — «Обжорка» — автор рассказы-
15
вает о религиозной благотворительности, и нарисован-
ные им картины нищеты, унижений и религиозного
ханжества сурово обличают социальную несправедли-
вость.
Очерк Джека Лондона завершает в сборнике ряд
произведений, относящихся к периоду до 1914 г.
Коротенькая история «Как проповедник Хаушо упро-
сил нас позвонить в колокол» принадлежит перу Эрски-
на Колдуэлла, одного из тех современных писателей
США, в творчестве которых особенно сильно проявляет-
ся уже упоминавшаяся традиция устного рассказа. Она
ощущается даже в романах писателя. Колдуэлл — не-
подражаемый рассказчик, и его произведения, посвя-
щенные Джорджии, давно снискали этому штату назва-
ние «страна Колдуэлла». На первый взгляд, его рассказы
кажутся несложными, похожими на известные фольк-
лорные побасенки, незамысловатые и окрашенные юмо-
ром. Однако это не так. Рассказы Колдуэлла почти
всегда как бы двуслойны — для полного уяснения их
смысла читатель должен по достоинству оценить инто-
нацию повествования.
Повесть «Мальчик из Джорджии», откуда взят пуб-
ликуемый отрывок,— замечательный образец мастерства
писателя. В своем нынешнем виде она появилась не сра-
зу. К первоначально напечатанным рассказам автор
прибавлял новые, и, в сущности, каждая глава повести
могла бы выходить в свет как отдельная новелла. И все
же «Мальчик из Джорджии» — не сборник рассказов, а
именно повесть. Основой ее как единого и цельного про-
изведения являются не только «сквозные» образы отца и
матери. Рассказы, образующие повесть, объединяются
прежде всего интонацией и образом мальчика, от лица
которого ведется повествование.
«Передоверяя» повествование персонажу, писатель
всегда преследует какую-то заранее определенную ху-
дожественную цель. В данном случае повествование от
лица ребенка имеет свой смысл — ведь ребенок не осоз-
нает глубинного значения событий, которые наблюдает
и в которых участвует. Интонация безыскусного детско-
го рассказа, кстати, отличающегося большой точностью,
почти никогда не соответствует истинному характеру
происходящего, даже контрастна ему. Это и вызывает
резкое ощущение неблагополучия, трагизма жизни, ко-
торая и без того не кажется слишком привлекательной.
16
Щемящее чувство не оставляет читателя, когда он
знакомится с бытом бедной фермерской семьи. Отец
мальчика — «мой старик», называет его сын,— безза-
ботный бездельник, фантазер и прожектер, совершенно
не заботится о семье. Весь дом держится на матери.
Она в постоянных хлопотах и предстает перед читате-
лем усталой и озабоченной. Мальчика, естественно, тя-
нет к отцу, легко относящемуся ко всему на свете, даже
к убожеству собственной жизни. Ребенок еще не пони-
мает, насколько многое из того, о чем он рассказывает,
грустно. Но, как это бывает и в жизни, печальное сосед-
ствует с веселым, и комические моменты возникают
один за другим.
Способствует юмористической окраске произведения
и его насыщенность нотами какого-то веселого безбо-
жия. То отец, предпринимающий очередную смехотвор-
ную попытку поправить свои дела, покупает пресс и пре-
вращает закупленные для воскресной школы молитвен-
ники в упаковочную бумагу, то он ссорится с
проповедником, то благочестивая сплетница «во испол-
нении своего долга» является к матери мальчика с до-
носом на ее мужа. Вся повесть настолько «посюсторон-
няя», что для божественного в ней просто не остается
места. Этому тону опять-таки способствует повествова-
ние от лица ребенка, который еще просто не может про-
явить серьезный интерес к религии.
Творчество Э. Колдуэлла давно и хорошо известно
в нашей стране. С рассказами же и особенно романами
Томаса Вулфа советский читатель, к сожалению, по-
знакомился с большим опозданием. В последние годы
столь существенный пробел постепенно восполняется —
в русском переводе уже вышли некоторые рассказы и
два лучших романа этого выдающегося представителя
литературы США.
Томас Вулф — писатель откровенно, может быть,
даже демонстративно автобиографичный. Он является
главным’ героем всех четырех своих романов, хотя в
последних двух центральный персонаж носит иное имя
и наделен иной внешностью, чем в первых. Вероятно,
помимо прочего, и эта особенность его творчества объяс-
няет его нелюбовь к термину «роман». Для обозначения
своих крупномасштабных произведений Вулф всегда
предпочитал слово «книга», и действительно на всем про-
Ц
тяжении своего короткого творческого пути создавал кни-
гу о собственной жизни.
В определенной мере автобиографичны и его расска-
зы, которые он часто включал в свои романы. Для
этого, правда, ему приходилось несколько видоизменять
или дробить эти рассказы, однако все они превосходно
укладывались в ткань большого полотна. С другой сто-
роны, романы Вулфа, постепенно приближаясь ко все
более строгой форме, не лишены и некоторой рыхлости,
что позволяет относительно легко найти эпизод, кото-
рый, будучи в какой-то мере важным для характерис-
тики героя, в то же время имеет и самостоятельное зна-
чение. В целом рассказы и романы писателя дополняют
друг друга, создавая в совокупности более полный ди-
намичный портрет не только автора-героя, но и его
времени, отмеченного многими событиями мирового
значения.
В предлагаемой читателю главе из романа «Паути-
на и скала» главный герой почти незаметен. Его отно-
шения со святошей Джерри Олсопом и их разрыв — ма-
териал последующих глав. В данной главе писатель
прибегает к острой иронии, ядовитому сарказму, резкой
сатире, показывая, как пастор епископальной церкви и
его подголосок Олсоп становятся духовными руководи-
телями провинциального баптистского колледжа, опре-
деляющими его нравственную атмосферу.
Жизнь Т. Вулфа давала ему обильный материал для
наблюдений. Он знал американскую провинцию и боль-
шой город, объездил многие европейские страны, в
нескольких бывал неоднократно и подолгу. Он всегда
стремился видеть как можно больше, умел наблюдать
и запоминать, мог и ошибаться, но никогда не был бес-
страстным хроникером. Таким было его отношение к
жизни, таким было и его творчество. Поэтому и сегодня
произведения Вулфа сохраняют для нас свою идейно-
художественную актуальность.
В отличие от романов Т. Вулфа крупномасштабные
произведения Э. Хемингуэя композиционно очень плот-
ны — каждый эпизод, абзац, слово строго обусловлены
общим планом повествования и наполнены глубоким
смыслом. Это в полной мере относится и к роману «По
ком звонит колокол» о гражданской войне в Испании,
книге сложной и многоплановой. Популярность ее на-
столько велика, что, представляя любой ее фрагмент,
18
можно ограничиться лишь немногими замечаниями.
Вместе с тем художественные особенности произведения,
посвященного такой большой теме, и многозначитель-
ность каждого эпизода не позволяют совсем обойтись
без комментария.
Ни в одном романе напряженность повествования не
может все время поддерживаться на постоянно высоком
уровне. В противном случае такой роман, вероятно,
было бы просто невозможно читать. Хемингуэй это пре-
красно понимал. В его замечательном произведении от-
дельные эпизоды особенно выделяются, производят ис-
ключительно сильное впечатление, а некоторые из этих
наиболее ярких эпизодов, при всей их важности для
книги в целом, представляются идейно и художественно
завершенными настолько, что их можно читать как са-
мостоятельные произведения. Как раз таким и является
предлагаемый читателю фрагмент о последнем бое Эль
Сордо и его партизанского отряда.
Революционная обстановка и атмосфера граждан-
ской войны — основополагающие моменты для всего
действия. Исходя из этого, можно условно разделить
проблематику романа на историческую, политическую
и этическую. Какие бы вопросы мы ни выделяли в каж-
дой из этих «полос», все они оказываются взаимосвя-
занными, и вся проблематика романа трактуется и раз-
решается в определенном нравственно-философском
плане.
Хемингуэй никогда не пытался приукрасить своих
героев. Он безоговорочно следовал правде жизни так,
как видел ее. Писатель прекрасно понимал, например,
каким злом в Испании были анархисты, мешавшие
борьбе народа за республику. Знал и о том, что кресть-
янам легко подпасть под влияния, не способствующие
победе общего дела, но видел и то, как на них отража-
ется революционная атмосфера. Весьма показательно,
что- отношение его самого к коммунистам было далеко
не простым. Все это нашло некоторое отображение в
предлагаемом эпизоде.
Чтобы правильно понять сцену последнего боя Эль
Сордо, приходится помимо прочего учитывать, что Эль
Сордо — одна из центральных фигур романа. В приводи-
мой здесь главе он без лишних слов и жестов наилуч-
шим образом делает последнее дело своей жизни, но
масштабность этой личности прослеживается задолго до
19
описываемой сцены. В глазах Хемингуэя Эль Сордо —
не просто герой художественного произведения, а герой
подлинный. Публикуемый фрагмент художественно пре-
красен, но не только это определяет его значение. Он
настолько важен для понимания идеи романа, что, ес-
тественно, многие связи соединяют его с предшеству-
ющими и последующими частями книги. Одна из таких
«ниточек» тянется к другому, не менее привлекательно-
му герою «Колокола» — старику Ансельмо и оказыва-
ется связанной с решением проблемы религиозности.
Старик Ансельмо — один из самых добрых и храб-
рых людей в романе. От начала и до конца он доблест-
но помогает подрывнику Роберту Джордану выполнить
свой долг и погибает в бою. Ансельмо у Хемингуэя —
не просто добрый человек, а носитель самой высокой
морали, подлинный гуманист.
Ансельмо приходится убивать. Понимая, что такая
необходимость прискорбна, он думает о нравственном
очищении и стремится к нему. В доброте Ансельмо есть
примесь религиозной этики, однако в рамках религии
нравственное очищение для него невозможно. Умудрен-
ный долгой жизнью, участием в гражданской войне,
старик осознает, что религия глубоко враждебна наро-
ду. Разговаривая с Джорданом о необходимости уби-
вать, о вынужденной жестокости, он говорит: «Пусть уж
у них (фашистов.— Ю. Л.) будет бог». И в этих словах
суждение не одного человека, а всего сражающегося на-
рода.
В романе Хемингуэя ничто не остается на уровне
слов. Каждое утверждение любого из персонажей не-
пременно проверяется действием, имеет свое продолже-
ние в развитии сюжета. Имеют его и слога Ансельмо.
В конце публикуемой здесь сцены последнего сражения
Эль Сордо важные этические проблемы находят свое
художественное разрешение, подготовленное всем пред-
шествующим повествованием.
* *
*
Нередко бывает так, что произведение, написанное
по горячим следам конкретного события и в какое-то
время чрезвычайно популярное, скоро становится фак-
том уже не живой литературы, а ее истории. Иногда же
писатели обращаются к реальному событию, может
20
быть, давнему, чтобы в художественной форме выразить
идею, имеющую принципиальное значение не только
для их времени. Такова пьеса Д. Лоренса и Р. Ли «...По-
лучит в удел ветер». В основу ее сюжета, как отмечают
и сами авторы, легли действительные события июля
1925 г. Чтобы понять их сегодня, советскому читателю
нужно обратиться к истории.
В начале 20-х годов, когда первая мировая война
сокрушила старые моральные ценности, а социальное
и нравственное разложение, характерное для большого
капиталистического города, стало совершенно очевид-
ным, патриархальная американская глубинка, не пони-
мая социального смысла происходящего, заняла воин-
ствующую морализаторскую позицию, выступила в защи-
ту «американизма» и принялась обличать «пороки
городской цивилизации».
В рядах этих морализаторов видное место занимали
так называемые фундаменталисты, верившие не толь-
ко в дух, но и в букву Библии. Едва ли не самой замет-
ной фигурой среди представителей «деревенской циви-
лизации», если воспользоваться выражением У. Лип-
мана, известного американского публициста и
общественного деятеля, был У. Дж. Брайан, человек
очень сложный. Он пользовался большой популярнос-
тью, неоднократно баллотировался в президенты США
от демократической партии, был государственным секре-
тарем в кабинете В. Вильсона. У. Дж. Брайан был
опытным политическим демагогом, однако свойствен-
ные ему искренность и простота привычек помогли сни-
скать симпатии многих людей.
В числе прочего фундаменталисты особенно ополчи-
лись на эволюционную теорию Ч. Дарвина. В штате
Теннесси (к нему вскоре примкнули и некоторые дру-
гие штаты) они добились введения закона, который
запрещал преподавание в учебных заведениях «любой
теории, отрицающей библейскую историю божественно-
го сотворения человека». Вскоре в г. Дейтоне состоялся
печально знаменитый «обезьяний» процесс, ставший
позором Америки. Судили учителя, а в качестве обви-
нителя выступал Брайан. Хотя обвиняемого, выразив-
шего сомнение в конституционности антидарвинистского
закона, защищал К. Дарроу, один из лучших в стране
прогрессивных адвокатов, суд вынес обвинительный при-
говор.
21
На первый взгляд может показаться, будто пьеса
Д. Лоренса и Р. Ли вполне документальна. На самом
деле это не так. Подчеркивая в кратком предисловии,
что их произведение не является хроникой, авторы фор-
мулируют свою цель очень четко: «Это — театр. Это
не 1925 год. Ремарка указывает, что это происходит не
очень давно. Это могло быть вчера. Это может быть
завтра!». В эпоху так называемых запретов на профес-
сии, гонений на свободную мысль, новой активности ку-
клукс-клана приведенные слова драматургов звучат
пророчески. Поэтому есть все основания утверждать,
что и сегодня их пьеса не утратила своей злободневно-
сти.
* *
*
Мы видели, что у Брет Гарта атеистический мотив
звучит как органическая составная социальной темы,
хотя довольно часто остается как бы на периферии по-
вествования. Здесь, по-видимому, сказалось то, что в
лучших произведениях писателя только закладывались
основы делавшего первые шаги американского реализ-
ма. Дарование Твена было огромно, и в его проявлениях
ясно ощущается мощное дыхание истории. Время тре-
бовало новых художественных решений при отображе-
нии важной проблематики, и писатель выполнил ве-
ление времени, включив атеистическую тему в свою
сложную и многоплановую художественную модель дей-
ствительности. После Твена эта тема находит в литера-
туре США зачастую весьма конкретное приложение, но
зато разрабатывается углубленно, связывается с основ-
ными социальными проблемами и важнейшими истори-
ческими событиями.
Ю. Я. ЛИДСКИЙ
KS’W SSM KS*
ФРЭНСИС БРЕТ ГАРТ
МЛИСС
ГЛАВА I
Как раз в том месте, где Сьерра-Невада переходит в
волнистые предгорья и реки становятся не такими быст-
рыми и мутными, на склоне высокой Красной горы рас-
положился Смитов Карман. Если на закате солнца
смотреть на поселок с ведущей к нему красной дороги,
то в красных лучах и в красной пыли его белые домики
кажутся гнездами кварца, вкрапленными в гору. Крас-
ный дилижанс с пассажирами в красных рубашках мно-
го раз пропадает из виду на извилистом спуске, неожи-
данно появляется вновь и совершенно исчезает из глаз
в сотне шагов от поселка. Вероятно, благодаря этим
неожиданным поворотам дороги прибытие нового лица
в Смитов Карман обычно сопровождается странным об-
стоятельством. Выйдя из дилижанса на станции, само-
надеянный путешественник непременно направится в
сторону от поселка в полной уверенности, что идет куда
следует. Рассказывают, что какой-то старатель встретил
одного из таких самонадеянных пасажиров в двух ми-
лях от поселка, с ковровым саквояжем, зонтиком, жур-
налом «Харпере» и прочими атрибутами «цивилизации
и культуры», в безуспешных поисках Смитова Кармана
шествующего в обратную сторону по той самой дороге,
по которой он только что приехал.
Если Путешественник наблюдателен, своеобразие
пейзажа до некоторой степени вознаградит его. Глубо-
кие расселины в склоне горы и оползни красной глины
больше напоминают первобытный хаос, чем результа-
ты человеческих трудов; на половине спуска длинный
и узкий желоб растопыривает свои уродливые лапы над
пропастью, словно гигантский скелет допотопного
23
ископаемого. На каждом шагу дорогу пересекают кана-
вы поуже, таящие в своих желтых глубинах мутные
ручьи, которые спешат тайно соединиться с желтой ре-
кой внизу; кое-где виднеются разрушенные хижины с
торчащей трубой и очагом, открытым ветру.
Своим происхождением Смитов Карман обязан неко-
ему Смиту, обнаружившему Карман на том месте, где
стоит теперь поселок. Пять тысяч долларов были выбра-
ны из него Смитом в первые полчаса. Три тысячи дол-
ларов были истрачены Смитом и другими на сооруже-
ние желоба для промывки золота и на рытье шурфов.
А потом оказалось, что участок Смита — просто карман,
который легко опустошить, как и другие карманы. Хотя
Смит дорылся до самых недр Красной горы, эти пять
тысяч были первой и последней наградой за его тру-
ды. Гора не выдала своей золотой тайны, а желоб спус-
тил в реку последние деньжонки Смита. Смит занялся
разработкой кварцевых жил, затем дроблением кварца,
затем установкой грохотов и рытьем канав, а там
легко докатился и до содержания салуна. Скоро стали
поговаривать, что Смит сильно пьет, потом стало изве-
стно, что он горький пьяница, потом люди, как водится,
начали думать, что он сроду был такой. К счастью, по-
селок Смитов Карман, как и большинство таких посел-
ков, не зависел от судьбы своего основателя, и теперь
не он, а другие закладывали шурфы и находили карма-
ны. И вот Смитов Карман превратился в городок с дву-
мя галантерейными лавками, двумя гостиницами, кон-
торой дилижансов и двумя первыми в поселке семейст-
вами. Время от времени единственная улица поселка,
непомерно растянувшаяся в длину, благоговейно созерца-
ла последние моды Сан-Франциско, выписанные с нароч-
ным исключительно для двух первых семейств. Тогда
поруганная природа выглядела еще более неказистой,
и большинство населения, которому день субботний
напоминал не о нарядах, а только о необходимости по-
мыться и переменить белье, видело в этом франтовстве
личное оскорбление. Была в поселке и методистская
церковь, а рядом с ней банк, немного дальше, на скло-
не горы,— кладбище, а за ним — маленькая школа.
Однажды вечером «учитель» — под этим именем его
знала маленькая паства — сидел в школе, разложив пе-
ред собой открытые тетради, и старательно выводил в
них крупными и твердыми буквами те прописи, в кото-
24
рых, как принято думать, высокое искусство чистопи-
сания сочетается с высокой назидательностью. Он уже
дошел до изречения «Не все то золото, что блестит» и
украшал существительное лицемерным завитком, вполне
соответствовавшим характеру этой прописи, когда по-
слышался легкий стук. На крыше целый день возились
дятлы, и их стук не мешал ему работать. Но когда
дверь отворилась и стук послышался уже в комнате,
учитель поднял глаза. Он немного удивился, увидев
перед собой девочку-подростка, неряшливо и бедно
одетую. Однако большие черные глаза, жесткие, растре-
панные, черные без блеска волосы, падавшие на заго-
релое лицо, красные руки и ноги, измазанные красной
глиной, были ему знакомы. Это была Мелисса Смит,
выросшая без матери дочка Смита.
«Что ей здесь понадобилось?» — подумал учитель.
Все знали «Млисс», под этим именем она была известна
в поселках Красной горы. Все знали, что она не испра-
вима. Ее дикий, неукротимый нрав, сумасбродные вы-
ходки, непокорный характер вошли в поговорку так же,
как и слабости ее отца, и население поселка относилось к
ним не менее философски. Она ссорилась и дралась со
школьниками, не уступая им в силе и превосходя их яз-
вительностью. Она карабкалась по горным тропам с
ловкостью настоящего горца, и учитель не раз встречал
ее в горах, за много миль от поселка, босую, с непо-
крытой головой. Золотоискатели в своих лагерях кор-
мили ее во время этих добровольных скитаний, щедро
подавая милостыню. Впрочем, когда-то ей была оказана
и более существенная помощь. Преподобный Джошуа
Мак-Снэгли, «штатный» проповедник поселка, устроил ее
служанкой в гостиницу, надеясь, что там она научится
прилично вести себя, и принял ее в воскресную школу.
Но она швыряла в хозяина тарелками, отвечала дер-
зостями на дешевые остроты гостей, а в воскресной
школе-произвела сенсацию, настолько несовместимую с
благочестивой и мирной скукой этого учреждения, что
почтенный проповедник, оберегая накрахмаленные
платьица и совершенную непорочность двух бело-розо-
вых девочек из первых семейств, с позором изгнал ее
оттуда. Такова была история, и таков был характер
девочки, стоявшей перед учителем. Этот характер уга-
дывался по рваному платью, нечесаным волосам, рас-
царапанным в кровь ногам и вызывал жалость. Он свер-
25
кал в ее черных бесстрашных глазах и требовал к себе
уважения.
— Я пришла сюда,— сказала она быстро и смело,
устремив твердый взгляд на учителя,— потому что зна-
ла, что вы один. Если б эти девчонки были здесь, я бы
не пришла. Я их ненавижу, и они меня тоже! Вот что!
Вы учите в школе, да? Ну, так я хочу учиться!
Если бы к жалкой одежде и неприглядности спутан-
ных волос и грязного лица прибавились еще смиренные
слезы, учитель почувствовал бы только ни к чему не
обязывающее сожаление — и ничего больше. Но тут
вполне естественно, хоть и не совсем последовательно,
ее смелость пробудила в нем то уважение, которое все
незаурядные натуры невольно чувствуют друг к другу,
на какой бы ступени общественной лестницы они ни
стояли. Он внимательно смотрел на нее, а она торопи-
лась высказать все, что нужно, держась за ручку двери
и не сводя с учителя глаз:
— Меня зовут Млисс, Млисс Смит! Провалиться
мне, если вру! Мой отец — старик Смит, лодырь Смит,
вот в чем дело. Я Млисс Смит, и я буду ходить в
Школу!
— Ну так что же? — сказал учитель.
Млисс привыкла к тому, что ей всегда мешали и пе-
речили, нередко беспричинно и жестоко, только для
того, чтобы просто подразнить, и потому растерялась,
видя невозмутимость учителя. Она запнулась, начала
крутить в пальцах прядку волос, и жесткая линия верх-
ней губы, закрывавшей острые зубки, смягчилась и
слегка дрогнула. Потом глаза ее опустились, и что-то
вроде румянца проступило на щеках сквозь многолет-
ний загар и брызги красной глины. Вдруг девочка под-
бежала к столу и, припав к нему головой, зарыдала
так, словно сердце у нее разрывалось, горестно причи-
тая и моля бога поразить ее смертью.
Учитель тихонько приподнял ее за плечи и стал
ждать, пока она успокоится. Отвернувшись в сторону и
рыдая, она повторяла, в приступе детского раскаяния,
что она исправится, что она не нарочно и т. д., и тут
ему пришло в голову спросить, почему она бросила вос-
кресную школу.
Почему она бросила воскресную школу? Почему? Ах,
вот как! А зачем он (Мак-Снэгли) сказал, что Млисс
плохая? А зачем он говорил, что бог ее не любит? Если
26
бог ее не любит, нечего ей делать в воскресной школе.
Она не желает ходить туда, где ее не любят.
— Ты так и сказала Мак-Снэгли?
— Да, так и сказала.
Учитель засмеялся. Смех был искренний, он прозву-
чал так странно в маленькой школе и так не вязался
с шумом сосен за окном, что учитель сейчас же спохва-
тился и вздохнул. Однако и вздох был тоже искренний;
помолчав минуту, он спросил ее об отце.
Отец? Какой отец? Чей отец? Что он для нее сде-
лал? За что девчонки ее ненавидят? Подите вы, пожа-
луйста! Отчего же люди говорят, когда она проходит
мимо: «Дочка старого лодыря Смита»? Да, да! Уж луч-
ше бы он помер, да и она тоже, да хоть бы и все по-
дохли. И рыдания разразились с новой силой.
Тогда учитель, наклонившись к девочке, стал гово-
рить, как только мог убедительнее, то, что могли бы
сказать и мы с вами, услышав от ребенка такие непод-
ходящие речи; он лучше нас с вами знал, как не идет
девочке рваное платье, исцарапанные в кровь ноги и как
омрачает ее жизнь тень вечно пьяного отца. Потом он
помог ей встать, закутал в свой плед и, сказав, чтобы
она приходила пораньше утром, проводил ее по дороге.
Там он попрощался с ней. Луна ярко освещала узкую
тропинку. Он долго стоял и следил, как съежившаяся
маленькая фигурка, спотыкаясь, бредет по дороге, по-
дождал, пока она миновала кладбище и поднялась на
гребень холма, где обернулась и постояла минутку—
пылинка человеческого горя в сиянии далеких терпели-
вых звезд. Потом он вернулся и снова сел за работу. Но
линейки в тетрадях казались ему теперь длинными па-
раллелями бесконечных тропинок, по которым, всхли-
пывая и плача, уходили в темноту детские фигурки.
Школа казалась теперь еще неприютнее, и он запер
дверь и ушел домой.
Наутро Млисс пришла в школу. Ее лицо было вымы-
то, а жесткие волосы носили следы недавней борьбы
с гребнем, в которой пострадали, очевидно, обе стороны.
Иногда ее глаза сверкали по-старому задорно, но дер-
жалась она более смирно и послушно. Начались взаим-
ные испытания и уступки со стороны учителя и со сто-
роны ученицы, и взаимное доверие и симпатия между
ними крепли и росли. При учителе Млисс сидела смир-
но, зато на переменах она приходила в необузданную
27
ярость из-за какой-нибудь воображаемой обиды, и не
один юный дикарь в разорванной куртке и с царапина-
ми на щеках, найдя в ней равного по силе противника,
весь в слезах разыскивал учителя и жаловался на «эту
противную Млисс». Жители поселка резко расходились
во мнениях по этому поводу: одни грозили, что возьмут
своих детей из такого дурного общества, другие столь
же горячо поддерживали учителя, взявшего на себя
задачу перевоспитания Млисс. А учитель с упорной на-
стойчивостью, впоследствии удивлявшей его самого, вы-
тягивал Млисс из мрака ее прошлой жизни, и она как
будто сама, без чужой помощи, двигалась вперед по
узкой тропе, на которую он вывел ее в ту лунную ночь.
Помня опыт фанатика Мак-Снэгли, учитель старатель-
но избегал того подводного камня, о который этот мало-
опытный лоцман разбил ладью ее робкой веры. И если
при чтении ей попались те немногие слова, которые по-
ставили младенцев выше взрослых людей, более опыт-
ных и благоразумных, если она узнала что-нибудь о ве-
ре, символ которой — страдание, и задорный огонек в
ее глазах смягчился, то это был уже не урок. Несколь-
ко простых людей собрали небольшие деньги, чтобы
оборванная Млисс могла одеться, согласно требованиям
приличия и цивилизации. И нередко крепкое рукопожа-
тие и бесхитростные слова одобрения какой-нибудь ко-
ренастой фигуры в красной рубашке заставляли моло-
дого учителя краснеть и думать, что похвала вряд ли
заслужена им.
Прошло три месяца с тех пор, как они встретились
впервые. Поздно вечером учитель сидел над назидатель-
ной прописью, когда в дверь постучались и перед ним
снова предстала Млисс. Она была опрятно одета и
умыта, и только длинные черные косы да блестящие
черные глаза напоминали учителю прежнюю Млисс.
— Вы заняты? — спросила она.— Можете пойти со
мной? — И когда он изъявил полную готовность, она
сказала по-прежнему своевольно:
— Ну, тогда идем скорее!
Они вместе вышли из школы на темную дорогу. Уже
в городе учитель спросил, куда они идут.
— К отцу,— ответила Млисс.
В первый раз она назвала его, как подобает дочери,
а не «стариком Смитом» или просто «стариком». В пер-
вый раз за все три месяца она заговорила о нем,— учи-
28
тель знал, что Млисс решительно отдалилась от отца с
тех пор, как в ее жизни произошел перелом. Понимая,
что расспрашивать Млисс о цели их путешествия беспо-
лезно, он покорно шел за ней. Вместе с нею он заходил
в самые подозрительные притоны, в кабачки самого низ-
кого пошиба, в закусочные, в бары, в игорные и танце-
вальные залы. Девочка стояла среди сизого дыма и гром-
кой брани, тревожно оглядываясь и держа учителя за
руку, и, по-видимому, ни о чем не думала, вся поглощен-
ная своим поиском. Иногда гуляки, узнав Млисс, подзы-
вали ее, чтобы она им спела и сплясала, и, верно,
заставили бы ее выпить глоток-другой, если б не
вмешательство учителя. Другие, узнав его, безмолвно
расступались, давая дорогу. Так прошел час. Потом де-
вочка шепнула учителю на ухо, что по ту сторону ручья,
через который перекинут длинный желоб, стоит хижина
и, может быть, ее отец там. Туда они и отправились.
Нелегкий путь отнял полчаса, но поиски их были тщет-
ны. Они уже возвращались домой вдоль канавы, тянув-
шейся мимо устоев желоба, глядя на огни поселка за
ручьем, как вдруг в чистом ночном воздухе неожиданно
и резко прозвучал выстрел. Эхо подхватило выстрел и
понесло вокруг Красной горы, и, услышав его, собаки
на приисках залаяли. На окраине поселка задвигались
и заплясали огни, ручей зажурчал более внятно, два-три
камня отделились от обрыва и с плеском упали в воду,
порыв ветра всколыхнул вершины траурных сосен —
и после этого тишина словно сгустилась, стала еще глу-
ше и еще мертвеннее. Учитель невольно обернулся к
Млисс, словно для того, чтобы защитить ее, но девочка
исчезла. Сердце у него сжалось от страха, он быстро
сбежал по тропинке к ручью и, перепрыгивая с камня
на камень, очутился у подножия Красной горы, где на-
чинался поселок. На середине пути он взглянул вверх,
и у него захватило дыхание: высоко над собой, на узком
желобе, он заметил фигурку своей спутницы, перебегав-
шую по желобу в темноте.
Выбравшйсь на крутой берег, он прошел прямо на
огоньки, которые двигались по горе вокруг одной ка-
кой-то точки, и скоро, совсем запыхавшись, очутился
среди притихших и опечаленных золотоискателей.
Из толпы выступила девочка и, взяв учителя за руку,
молча подвела его к пещере с обвалившимися краями.
Лицо Млисс сильно побледнело, но она больше не вол-
29
новалась, и ее глаза смотрели так, словно произошло
наконец событие, которого она давно ожидала; в ее
взгляде было что-то похожее на облегчение, как пока-
залось растерявшемуся учителю. Стены пещеры места-
ми были подперты полусгнившими стойками. Девочка
показала на бесформенную груду, которую учитель при-
нял было за лохмотья, оставленные в пещере ее послед-
ним жильцом. Он поднес ближе горящую сальную све-
чу и нагнулся над лохмотьями. Это был Смит. Уже по-
холодевший, с пистолетом в руке и пулей в сердце, он
лежал возле своего пустого «кармана».
ГЛАВА II
Мнение, высказанное Мак-Снэгли относительно
«духовного перелома», который, по его словам, пережи-
вала Млисс, нашло себе более образное выражение в
шахтах и на приисках. Там говорили, что Млисс «раз-
рабатывает новую жилу». Когда на маленьком клад-
бище прибавилась еще одна могила и над нею на сред-
ства учителя была поставлена небольшая надгробная
плита, «Знамя Красной горы», не пожалев затрат, вы-
пустило специальный номер, который воздавал должное
памяти «одного из старейших наших пионеров», осторо-
жно намекая на «причину гибели многих благородных
умов» и всячески затушевывая неблаговидное прошлое
«нашего дорогого собрата».
«Его оплакивает единственная дочь,— писало «Зна-
мя»,— которая за последнее время показала примерные
успехи в науках благодаря усилиям достопочтенного ми-
стера Мак-Снэгли». Достопочтенный Мак-Снэгли дей-
ствительно много носился с идеей обращения Млисс и,
косвенно обвиняя несчастного ребенка в самоубийстве
отца, намекал в воскресной школе на благотворное
действие «безгласной могилы». От таких утешительных
речей дети замирали в страхе, а бело-розовые отпрыски
самых первых семейств в городке разражались отчаян-
ным ревом, не желая слушать никаких уговоров.
Наступило долгое засушливое лето. День за днем
догорал на вершинах гор в клубах жемчужно-серого
дыма, ветерок наметал и рассеивал над землей красную
пыль, и зеленая волна, захлестнувшая ранней весной
могилу Смита, пожелтела, завяла и высохла. Учитель,
80
гуляя по воскресеньям на кладбище, иногда с удивле-
нием находил цветы из влажных сосновых лесов, рас-
сыпанные на этой могиле, а еще чаще — неуклюжие вен-
ки на маленьком сосновом кресте. Почти все венки были
сплетены из душистой травы, какую дети любили дер-
жать в партах, и цветущих веток конского каштана, ди-
кого жасмина и лесных анемонов; среди других цве-
тов учитель заметил кое-где темно-синие клубочки ядо-
витого борца, или аконита. Ядовитая трава, попавшая в
надгробный венок, скорее производила тяжелое впечат-
ление, чем радовала глаз. Однажды, во время долгой
прогулки, поднимаясь на лесистый горный склон, он
встретил Млисс в самой глубине леса. Она сидела на
поваленной сосне, косматые сухие ветви которой обра-
зовали что-то вроде фантастического трона, и, разбирая
травы и шишки, лежавшие у нее на коленях, тихо
напевала негритянскую песенку, которой выучилась в
детстве. Узнав учителя еще издали, она подвинулась,
освободив ему место рядом с собой, и гостеприимно и
покровительственно, что могло бы показаться смешным,
если б она вела себя не так серьезно, угостила его оре-
хами и дикими яблоками. Заметив у нее на коленях
темные цветы аконита, учитель воспользовался случаем
и рассказал ей о вредных ядовитых свойствах этого
растения, взяв с нее слово, что она не станет его рвать,
пока учится в школе. Зная по опыту, что на честность
девочки можно положиться, он поверил ей, и странное
чувство, возникшее у него при виде этих цветов, мало-
помалу прошло.
Из всех семей, предложивших приютить Млисс под
своим кровом после того, как стало известно, что она
«обратилась», учитель выбрал семью миссис Морфер,
женщины добросердечной, которая была уроженкой юго-
восточных штатов и в девичестве носила прозвище «Ро-
за Прерий». Миссис Морфер была одной из тех натур,
которые энергично сопротивляются собственным наклон-
ностям, и после долгой борьбы с собой и многих жертв
она подчинила наконец свой безалаберный характер
идее «порядка», который считала вместе с попом «пер-
вым законом небес». Но как бы закономерно ни было
ее движение по собственной орбите, она не в состоянии
была уследить за своими спутниками, и даже ее Джим
подчас сталкивался с ней. Но истинный характер мис-
сис Морфер возродился в ее детях, Ликург шарил
31
в буфете до обеда, Аристид возвращался из школы без
башмаков, сбросив эту важную часть туалета на улице
ради удовольствия прогуляться босиком по канавам.
Октавия и Кассандра были порядочные неряхи. И сколь-
ко Роза Прерий ни подстригала и ни холила свою
зрелую красоту, ее юные отпрыски росли дико и буйно,
наперекор матери, за одним-единственным исключением.
Этим исключением была Клитемнестра Морфер, пят-
надцати лет от роду. Чистенькая, аккуратная и скучная,
она как бы воплощала собой безупречный идеал матери.
Миссис Морфер имела слабость думать, что Клити
служит для Млисс утешением и примером. Повинуясь
этой слабости, миссис Морфер ставила свою дочь в при-
мер Млисс, когда та плохо себя вела, и заставляла де-
вочку похищаться ею в минуты раскаяния. Поэтому учи-
тель не удивился, услышав, что Клити будет ходить в
школу, очевидно, из уважения к нему и ради примера
для Млисс и других, ибо Клити была уже взрослая мо-
лодая особа. Она расцвела рано, унаследовав физи-
ческие особенности своей матери и подчиняясь клима-
тическим законам Красной горы. Местная молодежь,
которой редко приходилось видеть такие пышные цветы,
вздыхала по ней в апреле и томилась в мае. Ее воздыха-
тели слонялись возле школы в те часы, когда кончались
уроки. Некоторые ревновали ее к учителю.
Может быть, именно это обстоятельство открыло учи-
телю глаза. Он не мог не заметить романтических
склонностей Клити, не мог не заметить, что в классе она
то и дело требовала к себе внимания, что перья у нее
всегда плохо писали и нуждались в очинке, что прось-
бы эти обычно сопровождались выразительными взгля-
дами, совершенно не соответствовавшими характеру
услуги, о которой она просила; что иногда она касалась
полным круглым локотком руки учителя, выводившего
для нее пропись; что при этом она всегда краснела и
откидывала назад белокурые локоны. Не помню, гово-
рил ли я, что учитель был молод. Впрочем, это не имеет
значения; он уже прошел суровую школу, в которой
Клити брала первый урок, и довольно успешно сопро-
тивлялся полным локоткам и притворно ласковым
взглядам, как оно и подобало молодому спартанцу.
Быть может, такому аскетизму способствовало недос-
таточное питание. Обычно учитель избегал Клити, но
однажды вечером, когда она вернулась в школу за
32
какой-то забытой вещью и нашла ее не раньше того, как
учитель собрался идти домой, он проводил ее и поста-
рался быть особенно любезным, мне кажется, отчасти
потому, что такое поведение наполняло горечью и без
того переполненные сердца поклонников Клитемнестры.
На следующее утро после этого трогательного проис-
шествия Млисс не пришла в школу. Наступил полдень,
а Млисс все не было. Когда учитель спросил о ней Кли-
ти, оказалось, что обе вышли из дому вместе, но упря-
мая Млисс пошла другой дорогой. Она не приходила
весь день. Вечером он зашел к миссис Морфер, чье ма-
теринское сердце было не на шутку встревожено. Мис-
тер Морфер провел целый вечер в поисках беглянки, но
не нашел никаких следов ее местопребывания. Призва-
ли Аристида, как возможного сообщника, но этот доб-
родетельный младенец сумел уверить домашних в своей
невиновности. Живое воображение миссис Морфер под-
сказывало ей, что девочка утонула в канаве или — а это
еще ужаснее — так перепачкалась, что делу нельзя
будет помочь ни мылом, ни водой. С тяжелым чувством
учитель вернулся в школу. Засветив лампу и усевшись
за стол, он заметил перед собой письмо, написанное по-
черком Млисс и адресованное ему. Оно было написано
на листке, вырванном из старой записной книжки, и за-
печатано шестью старыми облатками, чтобы ничьи дерз-
новенные руки не коснулись его. Учитель вскрыл его
почти с нежностью и прочел:
«Милостивый государь, когда вы прочтете это,
меня уже не будет здесь... И я никогда не вернусь.
Никогда, никогда, никогда! Можете отдать мои бусы Ме-
ри Дженингс, а мою «Гордость Америки» (ярко раскра-
шенную картинку с табачной коробки) — Салли Флэн-
дерс. Только не давайте ничего Клити Морфер. Не смей-
те давать! Если хотите знать, что я о ней думаю, так
вот: она препротивная девчонка. Вот и все, и больше
мне писать не о чем.
С уважением Мелисса Смит».
Учитель сидел, размышляя над этим странным по-
сланием, до тех пор пока светлый лик луны не поднялся
над дальними горами и не осветил протоптанную дет-
скими ногами дорожку, которая вела к школе. Потом,
несколько успокоившись, он разорвал письмо на клоч-
ки и разбросал их по дороге.
2 «-560
33
На следующее утро, с восходом солнца, он уже про-
кладывал себе путь сквозь пальмовидные папоротники
и густой кустарник в сосновом лесу, спугивая по дороге
зайцев и вызывая хриплый протест со стороны беспут-
ных ворон, должно быть, прогулявших всю ночь напро-
лет, и наконец добрался до лесистого горного склона,
где когда-то повстречал Млисс. Там он разыскал пова-
ленное дерево с косматыми ветвями, но трон пустовал.
Когда он подошел ближе, сучья затрещали, словно под
ногами испуганного зверька, что-то пробежало вверх
среди вскинутых к небу рук павшего гиганта и зата-
илось в гостеприимной хвое. Добравшись до знакомого
места, учитель увидел, что гнездышко еще не остыло;
взглянув вверх, он встретил среди переплетенных вет-
вей черные глаза беглянки Млисс. Они молча смотрели
друг на друга. Млисс первая нарушила молчание.
— Что вам нужно? — резко спросила она.
Учитель заранее обдумал, как ему держаться.
— Яблок,— сказал он смиренно.
— Ничего вы не получите! Ступайте прочь. Подите
попросите у Клитемне-е-стры. (Ей, казалось, достав-
ляло удовольствие презрительно растягивать и без того
длинное имя этой классической особы.) Как вам не
стыдно!
— Я хочу есть, Лисси. Я ничего не ел со вчерашнего
обеда. Умираю с голоду! — И молодой человек в совер-
шенном изнеможении прислонился к дереву.
Сердце Мелиссы дрогнуло. Еще с горьких дней цы-
ганской жизни ей было знакомо чувство голода, которое
так искусно имитировал учитель. Побежденная его сми-
ренным тоном, но еще не совсем отбросив подозрения,
она сказала:
— Поройтесь под деревом у корней, там их много;
только не говорите никому.— У Млисс была своя кладо-
вая, как у белок или мышей.
Учитель, конечно, не мог ничего найти: должно быть,
плохо видел от голода. Наконец она лукаво взглянула
на него сквозь ветви и спросила:
— Если я слезу и дам вам яблок, вы меня не тро-
нете?
Учитель обещал.
— Скажите: «Помереть мне на этом месте».
Учитель был согласен и на это. Млисс соскользнула
на землю. Несколько минут оба молча грызли орехи.
34
— Теперь вам лучше? — спросила она заботливо.
Учитель признался, что силы его восстанавливаются,
и, серьезно поблагодарив ее, пустился в обратный путь.
Как он и предвидел, Млисс окликнула его, не дав ему
отойти. Он обернулся. Девочка стояла бледная, со сле-
зами в широко раскрытых глазах. Учитель почувствовал,
что наступила подходящая минута. Он подошел к ней.
взял ее за руки и, заглянув ей в глаза, полные слез, ска-
зал серьезным тоном:
— Лисси, помнишь тот вечер, когда ты пришла ко
мне в первый раз?
Да, Лисси помнила этот вечер.
— Ты сказала, что хочешь учиться, хочешь испра-
виться, а я ответил...
— «Приходи»,— быстро докончила девочка.
— А что ты ответишь, если твой учитель скажет, что
ему скучно без маленькой ученицы, и попросит тебя
вернуться и помочь ему исправиться?
Девочка повесила голову и долго молчала.
Учитель терпеливо ждал. Обманутый тишиной заяц
подбежал к ним и уселся, подняв бархатные передние
лапки и глядя на них блестящими глазами. Белка сбе-
жала вниз по морщинистой коре поваленного дерева и
остановилась на полдороге.
— Мы ждем, Лисси,— шепотом сказал учитель, и
девочка улыбнулась.
Налетевший ветерок закачал верхушки деревьев,
длинный тонкий луч света прокрался сквозь спутанные
ветви и осветил растерянное лицо и полную нереши-
мости фигурку. Вдруг Млисс со свойственной ей жи-
востью схватила учителя за руку. Что она сказала, едва
можно было расслышать, но учитель, откинув со лба
Млисс черные волосы, поцеловал ее. И рука об руку
они вышли из-под влажных сводов, полных лесного
аромата, на открытую, освещенную солнцем дорогу.
ГЛАВА III
Млисс отчасти примирилась со всеми школьными то-
варищами, но по-прежнему держалась враждебно с
Клитемнестрой. Быть может, ревнивое чувство не сов-
сем уснуло в ее горячем маленьком сердечке.
Быть может, круглые локотки и пышная фигура
представляли более широкие возможности для щипков.
2*
35
Но так как эти вспышки умерялись присутствием учите-
ля, ее вражда иногда принимала иные формы, с кото-
рыми трудно было бороться.
Учителю, когда он впервые составил суждение о ха-
рактере девочки, не могло прийти в голову, что у нее
есть кукла. Но он, как и другие профессиональные зна-
токи человеческой души, умел лучше рассуждать a pos-
teriori \ чем a priori1 2. У Млисс была кукла, именно такая,
как следовало ожидать,— маленькая копия ее самой.
Она влачила свое плачевное существование втайне до
тех пор, пока ее случайно не открыла миссис Морфер.
Кукла была подругой Млисс в ее прежних скитаниях,
и на ней остались явные следы пережитых невзгод. Бы-
лой румянец смыло дождем и затушевало грязью из ка-
нав. Она была очень похожа на самое Млисс в прежнее
время. Единственное платье из полинявшего ситца было
так же грязно и оборвано, как раньше у Млисс. Девоч-
ка никогда не ласкала свою куклу, как другие дети, ни-
когда не играла в куклы при других. Она обращалась
с ней строго, укладывала ее спать в дупло дерева, не-
подалеку от школы, и гулять ей разрешалось только во
время скитаний самой Млисс. Она относилась к кукле
так же сурово, как к самой себе, и не баловала ее.
Миссис Морфер, повинуясь весьма похвальному по-
буждению, купила новую куклу и подарила ее Млисс.
Девочка приняла подарок с достоинством и как будто
заинтересовалась им. Как-то раз учителю показалось,
что круглые розовые щеки и светлые голубые глаза куклы
слегка напоминают Клитемнестру. Скоро выяснилось, что
и сама Млисс заметила это сходство. Оставшись одна,
она колотила ее восковой головкой о камни, а иногда,
привязав за шею, тащила в школу на веревочке. Или,
посадив куклу перед собой на парту, втыкала булавки
в ее терпеливое, безответное тело. Делалось ли это в
отместку за то, что добродетельную Клити, как она ду-
мала, нарочно ставили ей в пример, или она бессозна-
тельно усвоила обряды многих языческих племен и, про-
делывая эту церемонию над фетишем, воображала, что
оригинал ее восковой модели зачахнет и в конце концов
умрет,— вопрос слишком отвлеченный, и обсуждать его
мы здесь не будем.
1 Исходя из опыта (лат.).
2 До опыта (лат.).
86
Несмотря на эти выходки, учитель не мог не заме-
тить в ее школьных работах проблесков живого, беспо-
койного и сильного ума. Она не знала ни колебаний, ни
сомнений, свойственных детям. Ее ответы в классе все-
гда отличались смелостью. Разумеется, она часто ошиба-
лась. Но храбрость, с которой она отважно пускалась
вплавь, опережая барахтавшихся рядом с ней малень-
ких пловцов, перевешивала в их глазах все ошибки суж-
дения. Мне кажется, дети в этом отношении не лучше
взрослых. Когда маленькая красная ручка поднималась
над партой, наступало настороженное молчание, и даже
учитель подчас переставал доверять собственному опы-
ту и уму.
Однако некоторые черты ее характера, сначала за-
бавлявшие учителя, стали вызывать у него серьезную
тревогу. Он не мог не видеть, что Млисс дерзка, мсти-
тельна и упряма. В ней была одна хорошая черта, есте-
ственная в такой дикарке,— физическая выносливость и
самоотверженность, и другая, не всегда свойственная
дикарям,— правдивость. Млисс была бесстрашна и пря-
ма— быть может, в применении к такой натуре оба эти
слова значили одно и то же.
Учитель долго раздумывал над этим и пришел к вы-
воду (знакомому всем, кто искренен сам с собой), что
он раб собственных предрассудков. Он решил посове-
товаться с преподобным Мак-Снэгли. Это решение было
довольно оскорбительно для его самолюбия, потому что
они с Мак-Снэгли отнюдь не были друзьями. Но он по-
думал о Млисс, о том вечере, когда она впервые при-
шла к нему, и с суеверной, но простительной мыслью,
что вряд ли только случай привел упрямицу к школе,
он поборол свою антипатию к Мак-Снэгли, в глу-
бине души очень довольный собственным благород-
ством.
Почтенный Мак-Снэгли был рад его видеть; больше
того-, заметил, что учитель теперь выглядит значительно
лучше, и выразил надежду, что он избавился от ревма-
тизма и невралгии. Сам Мак-Снэгли с последнего молит-
венного собрания страдает ломотой в ногах. Но он вы-
учился преодолевать болезни молитвой.
Помолчав с минуту, чтобы дать учителю возмож-
ность запечатлеть в памяти этот способ лечения болез-
ней, мистер Мак-Снэгли перешел к расспросам о «сестре
Морфер».
37
— Она—украшение христианства, и потомство у нее
растет такое же,— прибавил Мак-Снэгли,— дочка у нее
такая воспитанная, эта самая мисс Клити, так прекрас-
но себя ведет...
Он так восхищался совершенствами мисс Клити, что
разглагольствовал о ней битых четверть часа. Учитель
совсем растерялся. Во-первых, в похвалах по адресу
Клити он усматривал недоброжелательство к бедной
Млисс. Во-вторых, в тоне, каким Мак-Снэгли говорил о
старшей дочери миссис Морфер, чувствовалась неприят-
ная фамильярность. И учитель после нескольких бес-
плодных попыток сказать что-нибудь подходящее счел
за лучшее вспомнить какое-то неотложное дело и ушел,
так и не попросив совета. Впоследствии он не совсем
справедливо обвинял преподобного Мак-Снэгли в том,
что он отказался дать этот совет.
Быть может, именно эта неудача снова сблизила учи-
теля с ученицей. Казалось, девочка заметила, что за по-
следнее время учитель стал держаться с ней иначе, бо-
лее принужденно, и во время одной из долгих послеобе-
денных прогулок она неожиданно остановилась, влезла
на пень и посмотрела ему прямо в лицо своими больши-
ми, пытливыми глазами.
— Вы не сердитесь? — спросила она, отбросив за
спину свои черные косы.
— Нет.
— И не расстроены?
— Нет.
— И не голодны? (Голод, по мнению Млисс, был та-
кой болезнью, которая могла поразить человека в лю-
бое время.)
— Нет.
— Ио ней не думаете?
— О ком, Лисси?
— Об этой белобрысой! (Последний эпитет Млисс,
очень смуглая брюнетка, изобрела для обозначения
Клитемнестры.)
— Нет.
— Честное слово? (Замена «помереть на этом мес-
те», предложенная учителем.)
- Да.
— Честное-пречестное?
- Да,
38
Млисс стремительно поцеловала учителя, и, спрыг-
нув на землю, бросилась бежать. Дня на два, на три
она снизошла до того, что вела себя почти так же, как
другие дети,— «исправилась», по ее выражению.
Прошло два года с тех пор, как учитель приехал в
поселок, и он уже подумывал о перемене места, так как
жалованье его было невелико, а рассчитывать на то,
что Смитов Карман станет в скором времени столицей
штата, не приходилось. Он намекнул школьному совету
о своих намерениях, но в то время нелегко было найти
образованного молодого человека с незапятнанной ре-
путацией, и он согласился остаться до конца учебного
года. Никто не знал планов учителя, кроме его единст-
венного друга, доктора Дюшена, молодого врача-креола,
которого жители Уингдэма звали Дюшени. Он не гово-
рил о своих планах ни миссис Морфер, ни Клити, ни ко-
му-либо из учеников. Его молчание объяснялось отчасти
природной сдержанностью, отчасти желанием избежать
расспросов и назойливого любопытства, отчасти же тем,
что он привык не доверять самому себе, пока не выпол-
нит задуманного.
Он старался не думать о Млисс. Повинуясь, быть мо-
жет, эгоистическому инстинкту, он считал свое чувство
к девочке глупым, романтическим и безрассудным. Ему
казалось даже, что она будет лучше учиться под нача-
лом более пожилого и более строгого учителя. К тому же
ей было около одиннадцати лет, и, по законам Красной
горы, через три-четыре года она уже могла считаться
взрослой девушкой. Свой долг он исполнил. После кон-
чины Смита он написал его родственникам и получил
одно письмо от тетки Млисс. Выражая благодарность
учителю, она писала, что через несколько месяцев со-
бирается переехать с мужем из восточных штатов в Ка-
лифорнию. Это несколько меняло архитектуру воздуш-
ного замка, возведенного учителем для Млисс, но вее
же нетрудно было себе представить, что сердечная и
любящая* женщина, к тому же родственница, скорее су-
меет взять в руки эту своевольную натуру. Однако, ко-
гда учитель читал Млисс это письмо, девочка слушала
равнодушно и не стала спорить, а потом вырезала из
него несколько фигурок, изображавших Клитемнестру, и,
подписав во избежание ошибки «белобрысая», нале-
пила их снаружи на стены школы.
39
Лето было на исходе, в долинах уже собрали послед-
нюю жатву, и учитель вспомнил, что пора и ему пожи-
нать плоды и устраивать праздник урожая, иначе гово-
ря, экзамены. И вот ученые джентльмены и многоопыт-
ные дельцы Смитова Кармана собрались созерцать, как
в силу освященного веками обычая робких детей будут
запугивать, точно свидетелей на суде. Как всегда в та-
ких случаях, почести достались тем, кто был смелее и
меньше робел. Читателю нетрудно будет представить
себе, что на этот раз Млисс и Клити были впереди дру-
гих и привлекали внимание зрителей: Млисс — ясным и
практическим умом, Клити — безмятежной самоуверен-
ностью и благочестивой скромностью манер. Остальные
дети робели и путались. Разумеется, живость и бле-
стящие способности Млисс покорили большинство зри-
телей и вызвали шумное одобрение. История Млисс бу-
дила живейшее сочувствие среди тех слушателей,
которые жались к стенам, подпирая их могучими пле-
чами, и среди тех, чьи мужественные бородатые лица
заглядывали с улицы в окна. Но популярность Млисс
была подорвана одним непредвиденным обстоятель-
ством.
Мак-Снэгли сам напросился на экзамены и испыты-
вал немалое удовольствие, пугая робких школьников не-
понятными и двусмысленными вопросами, которые за-
давал устрашающим загробным голосом. Млисс отве-
чала по астрономии и парила за облаками под музыку
сфер, рассказывая о пути земного шара в пространстве
и о движении планет по орбитам, когда Мак-Снэгли
внушительно поднялся с места.
— Мелисса! Ты говорила о вращении нашей земли
и движении солнца, и, кажется, ты сказала, что оно не
останавливалось ни разу с сотворения мира?
Млисс презрительно кивнула головой.
— Так ли это?—спросил Мак-Снэгли, скрестив руки
на груди.
— Да! — ответила Млисс и крепко сжала свои крас-
ные губы.
Великолепные бородачи в окнах подались вперед; и
один из них, с рафаэлевски благообразным лицом, бело-
курой бородой и кроткими синими глазами, первый
бездельник на приисках, повернулся к девочке и шеп-
нул:
— Стой на своем, Мелисса!
40
Почтенный Мак-Снэгли испустил глубокий вздох, со-
страдательно взглянул на учителя, потом на детей и,
наконец, остановил свой взгляд на Клити. Молодая осо-
ба не спеша подняла полную белую руку. Обольсти-
тельная полнота ее ручки оттенялась массивным брасле-
том из самородного золота — подарком одного из самых
смиренных поклонников, надетым по случаю экзаменов.
На минуту все стихло. Круглые щечки Клити рдели та-
ким нежным румянцем. Большие голубые глаза Клити
так ярко блестели. Открытое муслиновое платье Клити
так мягко облегало пышные белые плечики. Клити по-
смотрела на учителя, и он кивнул. Тогда Клити сказала
нежным голосом:
— Иисус Навин велел солнцу остановиться, и оно
повиновалось ему!
В классе послышался тихий гул одобрения, лицо
Мак-Снэгли выразило торжество, лицо учителя омрачи-
лось, а во взглядах зрителей самым забавным образом
выразилось разочарование. Млисс быстро перелистала
учебник астрономии и громко захлопнула книгу. Мак-
Снэгли застонал, в классе изумленно ахнули, и за ок-
ном раздался вопль, когда Млисс стукнула красным ку-
лачком по парте и торжественно объявила:
— Враки! Я этому не верю.
ГЛАВА IV
Долгий сезон дождей подходил к концу. Приближе-
ние весны было заметно по набухшим почкам и бур-
лящим потокам. Из сосновых лесов тянуло свежей хвоей.
На азалиях уже наливались почки, и джерсейский
чай готовил к весне свою лиловую ливрею. На зеленом
ковре, покрывавшем южные склоны Красной горы, сно-
ва поднялись среди лапчатых листьев высокие стрелы
волчьего борца и снова распустили свои темно-синие
колокольчики. Над могилой Смита снова заколыхались
мягкие зеленые волны, и гребни их подернулись пеной
маргариток и лютиков. На маленьком кладбище за этот
год появились новые жильцы, и могильные холмики по-
парно жались к низенькой ограде, доходя почти до мо-
гилы Смита, которая была в стороне от других. Все по
какому-то суеверному чувству избегали этой могилы, и
место рядом с нею оставалось незанятым.
41
По городу были расклеены афиши, извещавшие о
том, что в скором времени известной драматической
труппой представлено будет несколько «уморительно ве-
селых фарсов», а сверх того для разнообразия дана бу-
дет мелодрама и большой дивертисмент с пением, тан-
цами и пр. Эти афиши вызвали волнение среди малы-
шей, о них много говорили и возбужденно спорили в
школе. Учитель обещал Млисс, для которой такие зре-
лища были в диковинку, взять ее в театр, и оба они
«присутствовали» на спектакле.
Игра была скучная и посредственная: мелодрама бы-
ла не так плоха, чтобы вызвать смех, и не так хороша,
чтобы ее можно было смотреть с увлечением. Однако
скучающий учитель, взглянув на девочку, был изумлен
и даже почувствовал себя в чем-то виноватым, заметив,
как действует представление на ее впечатлительную на-
туру. Горячая краска заливала ее щеки с каждым би-
ением сердца. Губы слегка раскрылись, и сквозь них вы-
рывалось учащенное дыхание. Черные брови изумленно
поднялись над широко раскрытыми глазами. Она не
смеялась унылым шуткам комика; Млисс вообще редко
смеялась. Она не прикладывала украдкой к глазам
уголок белого платочка, как чувствительная Клити, ко-
торая, беседуя со своим кавалером, в то же время неж-
но поглядывала на учителя. Но когда спектакль кончил-
ся и зеленый занавес опустился над маленькой сценой,
Млисс вздохнула глубоким, долгим вздохом, устало по-
тянулась и с виноватой улыбкой обратила к учителю
свое серьезное лицо.
— А теперь проводите меня домой! —сказала она,
закрыв черные глаза, словно для того, чтобы пережить
еще раз все, что она видела на сцене.
По дороге к дому миссис Морфер учитель счел нуж-
ным высмеять представление. Неужели Млисс думает,
что молодая леди, которая так прекрасно играла, в са-
мом деле любит этого нарядного джентльмена? Если
она его любит, это — сущее несчастье.
— Почему? — спросила Млисс, поднимая глаза.
— Как же, ведь он не может на свое теперешнее жа-
лованье содержать жену и нарядно одеваться, да
и платить ему станут меньше, если они поженятся.
Впрочем,— прибавил учитель,— он, может быть, женат
на ком-нибудь другом. По-моему, муж молодой графини
проверяет билеты у входа, поднимает занавес, снимает
42
нагар со свечей или делает еще что-нибудь столь же
утонченное и изящное. Что же касается молодого че-
ловека в таком нарядном костюме,— а костюм этот и в
самом деле очень наряден и стоит доллара два с поло-
виной, а то и все три, не говоря уж о плаще из красного
плиса, я такую материю покупал на занавески и знаю,
сколько она стоит,— что до него, Лисси, так он дейст-
вительно хороший малый, и если запивает иной раз, то
нельзя же, пользуясь этим, толкать его в грязь или
наставлять ему синяки.. Как ты думаешь? Если бы он
был мне должен два с половиной доллара, я не стал бы
попрекать его при всех, как тот человек в Уингдэме.
Девочка схватила учителя за руку и пыталась загля-
нуть ему в лицо, но он упорно отворачивался. Млисс
имела некоторое представление об иронии, она и сама
не лишена была едкого юмора, который и сказывался в
ее словах и поступках. Но учитель продолжал разговор
в том же духе, пока они не дошли до дома Морферов,
а там поручил Млисс материнским заботам миссис Мор-
фер. Отклонив приглашение миссис Морфер отдохнуть
и закусить и заслоняясь рукой от взглядов голубогла-
зой сирены Клити, он извинился и ушел домой.
В течение двух или трех дней после приезда драма-
тической труппы Млисс опаздывала в школу, а в пят-
ницу учитель, оставшись без своего опытного провод-
ника, не смог пойти на прогулку. Складывая книги и со-
бираясь уходить из школы, он услышал рядом с собой
тоненький голосок:
— Извините, сэр!
Учитель обернулся и увидел Аристида Морфера.
— Ну, в чем дело, малыш? — сказал нетерпеливо
учитель.— Говори скорей!
— Извините, сэр, мы с Кэргом думаем, что Млисс
опять навострила лыжи!
— Что такое, сэр? — сказал учитель с тем неспра-
ведливым раздражением, какое у нас всегда вызывает
неприятное известие.
— Да, сэр, она совсем не бывает дома, и мы видели,
как она разговаривала с одним актером. Она и сейчас
там, а вчера, сэр, она хвастала, будто умеет деклами-
ровать не хуже мисс Селестины Монморесси, и жарила
стихи прямо наизусть.
Тут малыш замолчал, разинув рот.
— С каким актером? — спросил учитель.
43
— Ay которого блестящая шляпа. И волосы. И зо-
лотая булавка. И золотая цепочка для часов,— отвечал
правдивый Аристид, ставя точки вместо запятых, чтобы
перевести дыхание.
Учитель надел шляпу и перчатки и с неприятным
чувством удушья в груди вышел из школы. Аристид,
стараясь не отставать, семенил за ним короткими нож-
ками. Вдруг учитель остановился, и Аристид наскочил
на него.
— Где они разговаривали? — спросил учитель, слов-
но продолжая разговор.
— В «Аркадии»! — ответил Аристид.
Когда они вышли на главную улицу, учитель остано-
вился.
— Беги домой,— сказал он мальчику.— Если Млисс
там, ты придешь в «Аркадию» и скажешь мне. Если ее
там нет, оставайся дома. Ну, беги!
Аристид рысью пустился домой на своих коротень-
ких ножках.
«Аркадия» была как раз через дорогу — длинное
строение, в котором помещались бар, ресторан и биль-
ярдная. Переходя через площадь, молодой человек за-
метил, что двое или трое прохожих обернулись и по-
смотрели ему вслед. Он оглядел свой костюм и, прежде
чем войти в бар, достал платок и вытер лицо. Как
обычно, в баре было несколько завсегдатаев, которые
уставились на него, как только он вошел. Один из них
смотрел так пристально и с таким странным выражени-
ем, что учитель остановился, взглянул на него еще раз
и только тогда заметил, что это его собственное отра-
жение в большом зеркале. Учитель подумал, что он
взволнован, и, захватив со стола «Знамя Красной горы»,
пробежал столбец объявлений, чтобы дать себе успоко-
иться.
Потом он прошел через бар и ресторан в бильярд-
ную. Девочки там не было. В бильярдной возле одного
из столов стоял -человек в блестящем цилиндре с широ-
кими полями. Учитель узнал в нем антрепренера драма-
тической труппы, которого невзлюбил с первой встречи
за манеру как-то особенно подстригать волосы и бороду.
Убедившись, что той, которую он ищет, здесь нет, учи-
тель подошел к человеку в цилиндре. Тот заметил учи-
теля, но попытался сделать вид, будто не замечает, что
редко удается людям невоспитанным. Поигрывая кием,
44
он притворился, что целится в шар посередине бильяр-
да. Учитель стал против него и, когда актер поднял
глаза и они встретились взглядами, подошел ближе.
Он не хотел начинать сцену или ссору, но как только
заговорил, что-то клубком подкатилось у него к горлу,
и он испугался собственного голоса — так глухо и от-
чужденно он прозвучал.
— Насколько мне известно,— начал он,— Мелисса
Смит, сирота и одна из моих учениц, говорила вам, что
хочет стать актрисой. Это правда?
Человек в цилиндре оперся на стол и сделал такой
фантастический выпад кием, что шар завертелся и по-
мчался вдоль борта бильярда. Обойдя кругом стола,
игрок поймал шар и водворил его на место. Покончив с
этим и снова нацелившись, он спросил:
— Ну так что же из этого?
Учитель снова почувствовал удушье, но сдержался
и, сжимая борт бильярда рукой в перчатке, продол-
жал:
— Если вы джентльмен, мне довольно будет ска-
зать вам, что я опекун Мелиссы и отвечаю за ее буду-
щее. Вам не хуже моего известно, какую жизнь вы пред-
лагаете ей. Первый встречный вам скажет, что мне уда-
лось спасти ее от того, что хуже смерти,— от улицы,
от грязи порока. Попытаюсь спасти ее и теперь. Пого-
ворим, как подобает мужчинам. У нее нет ни отца, ни
матери, ни братьев, ни сестер. Что вы дадите ей вза-
мен?
Человек в цилиндре осмотрел кончик кия, потом
оглянулся по сторонам, нет ли поблизости кого-нибудь,
кто мог бы посмеяться вместе с ним.
— Я знаю, она странная, своевольная девочка,—
продолжал учитель,— но теперь она изменилась к луч-
шему. Думаю, что я еще не потерял ее доверия. На-
деюсь, что вы, как джентльмен, не станете больше
вмешиваться в это дело. Я согласен...
Но тут клубок снова подкатился к горлу учителя, и
фраза осталась недоконченной. Человек в цилиндре, не
понимая молчания учителя, поднял голову, грубо и
хрипло засмеялся и громко сказал:
— Самому понадобилась, а? Этот номер не пройдет,
молодой человек.
Оскорбительны были не столько слова, сколько тон,
и не столько тон, сколько взгляд, и не все это вместе
45
взятое, а скорее грубость его натуры. Такие скоты луч-
ше всякого другого красноречия понимают красноречие
удара. Учитель это почувствовал и, давая выход нако-
пившемуся раздражению, ударил актера прямо в ухмы-
ляющееся лицо. Цилиндр полетел в одну сторону, кий
в другую, и учитель, разорвав перчатку, до крови обо-
драл себе руку. Рот у джентльмена в цилиндре был рас-
сечен, и холеная борода надолго утратила свою ори-
гинальную форму.
Послышались крики, брань, глухие удары и топот.
Толпа расступилась, и один за другим резко прозвучали
два выстрела. После этого толпа снова сомкнулась во-
круг актера, а учитель остался один. Он помнил, что ле-
вой рукой снимал с рукава клочки дымящегося пыжа.
Кто-то держал другую руку. Взглянув на эту руку, он
увидел, что она вся в крови от удара, а пальцы стиски-
вают рукоятку блестящего ножа. Он не мог понять, от-
куда взялся этот нож.
Оказалось, что руку его держит мистер Морфер. Он
подталкивал учителя к дверям, но тот упирался и, едва
шевеля пересохшими губами, что-то говорил о Млисс.
— Все в порядке, мой милый,— сказал мистер Мор-
фер.— Она дома!
И они вместе вышли на улицу. По дороге мистер
Морфер рассказал, что Млисс прибежала домой не-
сколько минут назад и потащила его за собой, крича,
что учителя убивают в «Аркадии». Учителю хотелось
остаться одному, и, пообещав мистеру Морферу не ра-
зыскивать сегодня антрепренера, он простился с ним и
отправился в школу. Подойдя к дому, он удивился, уви-
дев, что дверь открыта, и еще больше удивился, увидев,
что там сидит Млисс.
Мы уже говорили, что характер учителя основывался
на эгоизме, как у большинства чувствительных натур.
Грубая насмешка, только что брошенная ему противни-
ком, все еще жгла его сердце. Возможно, думал он, что
именно так перетолковывают его привязанность к девоч-
ке, конечно, неразумную и донкихотскую. Кроме того,
разве она сама сколько-нибудь считается с его авторите-
том, с его привязанностью? Что о ней говорят? Почему
он один должен идти наперекор общему мнению, только
для того, чтобы, наконец, молчаливо признать справед-
ливость их предсказаний? Что он хотел доказать этой
дракой в кабаке с каким-то дикарем, для чего рисковал
46
жизнью? И что он доказал? Ровно ничего. Что скажут
люди? Что скажут его друзья? Что скажет Мак-Снэгли?
В таком покаянном настроении он меньше всего хо-
тел видеть Мелиссу. Затворив за собой дверь, он подо-
шел к своему столу и холодно и резко сказал девочке,
что хочет остаться один. Млисс встала; учитель сел на
ее место, опустив голову на руки. Когда он поднял гла-
за, Млисс все еще стояла перед ним. Она тревожно
смотрела ему в лицо:
— Вы его убили? — спросила она.
— Нет! — сказал учитель.
— Для чего же я дала вам нож? — возразила она
живо.
— Ты дала мне нож? — в изумлении повторил
учитель.
— Да, нож! Я сидела там под стойкой. Видела, как
вы его ударили. Как вы оба упали. Он уронил нож.
Я дала этот нож вам. Почему же вы его не пырнули? —
быстро говорила Млисс, энергично взмахивая красной
ручкой и выразительно сверкая глазами.
Учитель, онемев от изумления, взглянул на нее.
— Да,— сказала Млисс,— если б вы спросили, я бы
вам сказала, что уезжаю с актерами. А почему я уез-
жаю с ними? Потому, что вы не хотели сказать мне, что
сами уезжаете отсюда. Я это знала, я слышала, как вы
говорили доктору. Я не хочу здесь оставаться одна, с
этими Морферами. Лучше умереть!
Драматическим движением, которое было вполне в
ее духе, она вытащила из-за пазухи горсть увядших зе-
леных листьев и, держа их в протянутой руке, сказала
с живостью и с той странной интонацией, которая всегда
проскальзывала в ее речи, когда она волновалась:
— Вот он, ядовитый корень! Вы сами сказали, что
им можно отравиться. Я уеду с актерами или проглочу
это и тут же умру. Мне все равно. Я здесь не останусь,
все они меня презирают и ненавидят! И вы тоже, иначе
вы бы меня не бросили.
Грудь’Мелиссы дышала неровно, две крупные слезы
повисли на ресницах, но она смахнула их уголком фар-
тука, словно это были осы.
— Если вы засадите меня в тюрьму, чтоб я не сбе-
жала с актерами, я стравлюсь,— в ожесточении говорила
Млисс.— Отец застрелился, почему же я не могу отра-
виться? Вы сказали, что от горсточки этого корня мож-
47
но умереть, и я всегда ношу его с собой.— Она ударила
себя в грудь сжатым кулачком.
Учитель подумал о пустующем месте рядом с моги-
лой Смита, подумал о непокорной девочке, стоявшей
перед ним. Он схватил ее за руки и, глядя прямо в ее
правдивые глаза, спросил:
— Лисси, поедешь со мной?
Девочка обвила руками его шею и радостно отве-
тила:
- Да.
— Сегодня... сейчас?
— Сейчас!
И рука об руку они вышли на дорогу, на ту узкую
дорогу, которая привела когда-то ее усталые ноги к две-
рям учителя и на которую она больше не выйдет одна.
Звезды ярко сияли над ними. К добру или к худу,
урок был окончен, и двери школы на Красной горе за-
крылись за ними навсегда.
ЯЗЫЧНИК ВАНЬ ли
Когда я распечатал письмо Хоп Сина, оттуда выпал
исписанный иероглифами листок желтой бумаги, кото-
рый мне, простаку, показался сначала ярлычком с пач-
ки китайских хлопушек. Но в том же конверте лежала
полоска рисовой бумаги чуть поменьше с выведенными
тушью двумя иероглифами, и в этой полоске я тотчас же
признал визитную карточку Хоп Сина. Его послание,
переведенное потом слово в слово, гласило следующее:
«Двери моего дома всегда открыты для гостя. На-
лево, как войдешь, стоит чаша с рисом, направо — сла-
дости.
Два изречения учителя:
Гостеприимство есть добродетель сына и мудрость
предка.
Хозяин веселится в сердце своем после жатвы. Он
устраивает пир.
Когда гость ходит по полю, где у тебя растут дыни,
не следи за ним слишком пристально; невнимание ча-
сто бывает высшей формой вежливости.
Счастье, мир и благоденствие.
Хоп Син».
48
Должен признаться, что, несмотря на всю прелесть
этих сентенций и этой вековой мудрости, несмотря на то,
что последний афоризм был вполне в духе моего друга
Хоп Сина, принадлежащего к числу самых мрачных
юмористов, именуемых китайскими философами, должен
признаться, что по самому вольному переводу я совер-
шенно не мог понять, каков прямой смысл этого письма.
К счастью, в конверте оказалось третье вложение, на-
писанное по-английски рукой самого Хоп Сина. Вот что
я прочел:
«Не удостоите ли вы своим присутствием дом №...
по Сакраменто-стрит в пятницу, в восемь часов вечера.
Чай будет подан ровно в девять.
Хоп Син».
Записка разъяснила все. Мне предстояло посещение
лавки Хоп Сина, где будет осмотр каких-нибудь китай-
ских редкостей и уникумов, беседа в конторе, чашка
чаю такого совершенства, какого не встретишь за пре-
делами этой священной обители, сигары, а потом поезд-
ка в китайский театр или храм. Такова была излюблен-
ная программа Хоп Сина, когда он принимал гостей в
качестве доверенного лица или управляющего компании
Нин Фу.
В пятницу, около восьми часов вечера, я вошел в лав-
ку Хоп Сина. Там, как всегда, посетителя встречал вос-
хитительный букет таинственных, чужеземных ароматов;
там по-прежнему длинными рядами стояли причудливые
чаши, вазы и кувшины — вещи, сочетающие гротескность
и математическую точность пропорций, легкомыслие ри-
сунков и тонкость линий и дисгармоническую пестроту
красок, из которых каждая сама по себе была прекрас-
на и чиста. Бумажные змеи в виде громадных драко-
нов и гигантских бабочек; бумажные змеи, так хитро
устроенные, что, когда пускаешь их против ветра, они
издают звук, похожий на ястребиный клекот; бумажные
змеи таких размеров, что мальчику их не удержать, та-
ких размеров, что становится понятно, почему этой
игрушкой забавляются в Китае взрослые. Фарфоровые
и бронзовые божки, настолько уродливые, что человек
не чувствует к ним ни интереса, ни симпатии. Вазы со
сладостями в обертках, исписанных нравоучениями из
Конфуция. Шляпы, похожие на корзинки, и корзинки, по-
49
хожие на шляпы. Шелка столь тонкие, что я даже не ре-
шаюсь назвать то невообразимое количество квадратных
ярдов такого шелка, которое можно процустить сквозь
кольцо с мизинца. Все эти и многие другие непостижи-
мые уму вещи были мне хорошо знакомы. Я пробрался
через слабо освещенную лавку и вошел в контору, или
приемную, где меня поджидал Хоп Син.
Прежде чем приступить к описанию Хоп Сина, я про-
шу читателей выбросить из головы представление о ки-
тайце, которое могло создаться у них по пантомимам.
Хоп Син не носил изящных фестончатых панталон с
колокольчиками — мне не приходилось встречать китай-
цев в таких панталонах; он не имел привычки ходить,
держа указательные пальцы под прямым углом к телу;
я никогда не слышал от него загадочных слов «чинг-а-
ринг-а-ринг-чо», ни разу, ни при каких обстоятельствах
не видел его танцующим. Нет! Это был весьма солид-
ный, учтивый и благообразный джентльмен. Лицо и го-
лова Хоп Сина, за исключением того места на затылке,
где у него росла длинная коса, отливали желтизной,
точно глянцевитый атлас. Глаза были черные, блестя-
щие, веки расходились под углом в пятнадцать граду-
сов, нос прямой, изящной формы, рот маленький, зубы
ровные и белые. Он носил темно-синюю шелковую блу-
зу, а в холодные дни появлялся на улицах в короткой
мерлушковой кофте. Штаны у Хоп Сина были из синей
парчи, плотно облегавшей икры и щиколотки, и, глядя
на них, невольно думалось, уж не забыл ли он утром на-
деть брюки. Но во всем его облике чувствовалось такое
благородство, что друзья воздерживались от таких вопро-
сов. Изысканная учтивость сочеталась в нем с врожден-
ным чувством собственного достоинства. Он свободно
объяснялся по-французски и по-английски. Короче гово-
ря, среди торговцев христианской веры в Сан-Фран-
циско вряд ли можно было найти равного этому купцу-
язычнику.
В конторе сидели еще несколько человек: федераль-
ный судья, редактор газеты, важный чиновник и крупный
торговец. Когда мы напились чаю и отведали сладостей
из горшочка, в котором, судя по его таинственному ви-
ду, среди других не поддающихся описанию деликате-
сов могла находиться и засахаренная мышь, Хоп Син
поднялся и, с важностью поманив нас за собой, стал
спускаться по лестнице в подвал. Войдя туда, мы с
50
удивлением увидели, что там горит яркий свет, а на
цементном полу полукругом расставлены стулья. Хоп
Син учтиво предложил нам сесть, после чего начал так:
— Я пригласил вас, чтобы показать вам представ-
ление, которого не случалось видеть ни одному иностран-
цу,— это самое меньшее, что о нем можно сказать. Вче-
ра утром в Сан-Франциско приехал придворный фокус-
ник Ван. До сих пор он показывал свое искусство толь-
ко во дворце. Я попросил его развлечь сегодня вечером
моих друзей. Ему не нужно ни подмостков, ни бутафо-
рии, ни помощников — ничего, кроме того, что вы здесь
видите. Попрошу вас, джентльмены, осмотреть помеще-
ние.
Мы, разумеется, согласились. Это был самый обык-
новенный подвал, какие есть во всех торговых складах
Сан-Франциско, цементированный для предохранения
товаров от сырости. Мы постучали тростями по полу,
проверили стены, лишь бы доставить удовольствие гос-
теприимному хозяину. Никто из нас ничего не имел про-
тив того, чтобы стать жертвой ловкой мистификации.
А я и подавно был готов поддаться обману, и если бы
мне предложили потом разгадку всех этих чудес, я наот-
рез отказался бы слушать ее.
Мне доподлинно известно, что тогда Ван впервые
давал сеанс на американской земле, но с тех пор моим
читателям, должно быть, часто приходилось видеть
подобные сеансы, и я не стану докучать им подробными
описаниями. Для начала Ван, взмахнув веером, пустил
по комнате кусочки папиросной бумаги, которые на на-
ших глазах превратились в бабочек, продолжавших пор-
хать до конца сеанса. Я до сих пор помню, как судья
хотел поймать одну, опустившуюся ему на колено, я
как она ускользнула от него, точно живая. Ван все по-
махивал и помахивал веером, и из цилиндра, которые
стоял перед ним, появлялись цыплята, апельсины, из
рукавов у него струились ярд за ярдом шелка, и нако-
нец весь подвал был завален предметами, возникавшими
словно из-под земли, с потолка, прямо из воздуха! Он
глотал ножи, рискуя на долгие годы расстроить себе пи-
щеварение, вывертывал руки и ноги, свободно висел в
воздухе без всякой видимой опоры. Но самой порази-
тельной загадкой был коронный номер его программы,
которого мне никогда больше не пришлось видеть. Он
и служит оправданием такого длинного предисловия н
51
всего рассказа и является зерном, из которого родилась
эта правдивая история.
Убрав с пола груду вещей, Ван расчистил простран-
ство около пятнадцати квадратных футов и предложил
нам еще раз осмотреть это место. Мы с полной серь-
езностью выполнили его просьбу; и на взгляд и на ощупь
на цементном полу ничего не было. После этого Ван по-
просил одолжить ему носовой платок, и я дал свой,
так как стоял ближе всех. Он взял его и положил на
пол. Поверх платка он расстелил квадратный кусок
шелка, а на шелк бросил большую шаль, которая по-
крыла почти все расчищенное пространство. Потом сел
в углу этого прямоугольника и, печально покачиваясь из
стороны в сторону, затянул какой-то монотонный напев.
Мы сидели молча и ждали, что будет дальше. Сквозь
заунывное пение в подвал доносился грохот экипажей,
проезжавших где-то у нас над головой, потом стали бить
городские часы. Глубочайшее внимание и насторожен-
ность, таинственные блики, зловеще мерцающие на урод-
ливой фигуре какого-то китайского божества в глубине
подвала, еле уловимый запах опиума и пряностей, тя-
гостная неизвестность ожидания — от всего этого по
спине у нас пробегал холодок, и мы поглядывали друг
на друга, обмениваясь неестественными, напряженными
улыбками. Неприятное ощущение достигло предела, ко-
гда Хоп Син медленно поднялся с места и молча указал
пальцем на середину шали.
Под шалью что-то лежало. Да, да, лежало что-то та-
кое, чего там раньше не было. Сначала мы увидели
только намек на какой-то контур, какие-то смутные фор-
мы, но с каждой минутой они проступали все отчетли-
вее и яснее. Ван продолжал петь, на лице у него вы-
ступил пот, а скрытый предмет все рос и рос, так что
шаль приподнялась посредине на пять-шесть дюймов.
Теперь под ней уже можно было угадать контуры кро-
хотной, но пропорциональной человеческой фигурки с
раскинутыми руками и ногами. Кое-кто из нас побледнел,
всем стало не по себе, и, когда редактор нарушил тиши-
ну шуткой, она была принята восторженно, несмотря на
все ее убожество. Но вот пение оборвалось; стреми-
тельным и ловким движением рванув на себя шаль вме-
сте с шелком, Ван открыл нашим глазам мирно спав-
шего на моем носовом платке крохотного китайчонка!
Аплодисменты и восторженные крики, раздавшиеся
52
вслед за этим, должны были удовлетворить фокусника,
хотя его аудитория не отличалась многочисленностью.
Мы так шумели, что могли разбудить ребенка — хоро-
шенького годовалого мальчика, похожего на купидона,
вырезанного из сандалового дерева. Он исчез так же
загадочно, как и появился. Когда Хоп Син с поклоном
вернул мне носовой платок, я спросил его, не приходит-
ся ли фокусник отцом ребенку.
— No sabe1! — сказал невозмутимый Хоп Син, огра-
ничившись распространенной в Калифорнии испанской
формулой уклончивого ответа.
— Неужели он для каждого представления достает
нового ребенка? — не унимался я.
— Может быть. Кто знает?
— А что будет с этим?
— Все, что пожелаете, джентльмены,— с учтивым
поклоном ответил Хоп Син.— Он родился при вас, вы
его восприемники.
В 1856 году сборища в калифорнийских домах отли-
чались двумя характерными особенностями: гости сразу
понимали намеки и на призыв к благотворительности
отвечали щедростью, почти чрезмерной. Даже самые
прижимистые и скупые заражались общим чувством.
Я сложил свой носовой платок мешочком, бросил туда
монету и молча протянул судье. Тот спокойно добавил
золотой в двадцать долларов и передал соседу. Когда
платок вернулся ко мне, там лежало больше ста дол-
ларов. Я завязал его и протянул Хоп Сину.
— Мальчику от его восприемников.
— А как мы его назовем? — спросил судья.
Тут посыпались, как из мешка, всякие «Эребусы»,
«Ноксы», «Плутосы», «Терракоты», «Антеи» и тому по-
добное. В конце концов мы обратились с тем же вопро-
сом к хозяину.
— Почему не оставить ему его собственное имя,—
спокойно сказал он,— Вань Ли? — И оставил.
Итак, в пятницу 5 марта 1856 года Вань Ли родил-
ся и попал в этот правдивый рассказ.
19 июля 1865 года последние полосы «Северной
звезды» — единственной ежедневной газеты в Кламат-
ском округе — только что были сданы в печать. Собрав-
1 Не знаю! (Исп.)
53
шись идти домой в три часа утра, я отложил в сторону
корректуры и рукописи и вдруг увидел под ними письмо»
которого раньше не заметил. Оно было довольно гряз-
ное, без марки, но я сразу узнал почерк моего друга
Хоп Сина, быстро распечатал конверт и прочел еле-,
дующее:
«Уважаемый сэр! Не знаю, понравится ли Вам пода-
тель сего, но если должность ученика в Вашей редак-
ции заключается в выполнении чисто технической ра-
боты, я думаю, что он будет отвечать всем Вашим тре-
бованиям. Он расторопен, не лишен способностей, хо-
рошо понимает по-английски, говорит несколько хуже и
искупает все свои недостатки наблюдательностью и да-
ром подражания. Нужно только раз показать ему, и он
сделает, как показано, будь то дурной или добродетель-
ный поступок. Но Вам, конечно, ясно, о ком я говорю..
Вы один из его восприемников, ибо это не кто иной, как
Вань Ли, считающийся сыном фокусника Вана, на пред-
ставление которого я когда-то имел честь пригласить
Вас. Впрочем, вы, может быть, уже забыли об этом.
Я посылаю его с партией кули в Стоктон, оттуда он
доедет поездом до Вашего города. Пристроив мальчика,
Вы окажете мне большую любезность и, может быть»
спасете ему жизнь, так как на нее покушаются юные
представители Вашей христианской и высокоцивилизо-
ванной расы, которые посещают лучшие школы Сан-
Франциско.
У Вань Ли есть кое-какие не совсем обычные повад-
ки и привычки; виной этому профессия Вана, с которой
он был связан до тех пор, пока не подрос, и отцу уже
нельзя было прятать его в цилиндр или вытаскивать
из рукава. Деньги, пожертвованные Вами, пошли на
его образование; он одолел Троекнижие, но, я думаю,
это не принесло ему особой пользы. Конфуция он знает
слабо, а о Мэн-Цзы 1 не имеет ни малейшего понятия.
Отец уделял ему мало внимания, и поэтому мальчик,
может быть, слишком тесно общался с американскими
детьми.
Я мог бы значительно раньше ответить на Ваше пи-
сьмо почтой, но решил, что лучше будет послать с отве-
том самого Вань Ли.
Уважающий Вас Хоп Син».
1 М э н - Ц з ы — китайский философ IV века до нашей эры.
54
Таков был долгожданный ответ Хоп Сина на мое по-
слание. Но где «податель сего»? Каким образом письмо
было доставлено? Я сейчас же вызвал выпускающего,
наборщиков и посыльного, но толку от них не добился:
они не видели, как письмо попало сюда, и не имели по-
нятия, кто его принес. Через несколько дней ко мне
зашел А Ри — китаец из прачечной.
— Твоя надо ученик? Есть ученик; моя нашел.
Он вернулся через несколько минут в сопровождении
смышленого на вид китайчонка лет десяти, который
мне так понравился, что я тут же его нанял. Догово-
рившись об условиях, я спросил, как его зовут.
— Вань Ли,— ответил мальчик.
— Что? Так это тебя прислал Хоп Син? Что же ты
раньше не пришел и как ты доставил письмо?
Вань Ли посмотрел на меня и рассмеялся.
— Моя кинул в окно.
Я ничего не понял. Он недоуменно посмотрел на ме-
ня, потом схватил письмо и сбежал вниз по лестнице.
Через несколько секунд этот листок, к моему изумле-
нию, влетел в окно, описал в воздухе два круга и, точ-
но птица, тихо опустился на стол. Не успел я прийти
в себя, как Вань Ли снова появился в комнате, с улыб-
кой посмотрел сначала на письмо, потом на меня, про-
говорил: «Вот так, Джон»,— и погрузился в сосредото-
ченное молчание. Я ничего не сказал, но расценил этот
фокус как его первый шаг на служебном поприще.
К сожалению, следующая выходка Вань Ли не име-
ла такого успеха. Один из наших постоянных разносчи-
ков газет заболел; на его место пришлось назначить
Вань Ли. Во избежание ошибок накануне вечером ему
показали маршрут, а на рассвете нагрузили пачкой га-
зет для подписчиков. Вань Ли вернулся через час в
прекрасном настроении и с пустой сумкой. Он сказал,
что разнес газеты по адресам.
Но увы! К восьми часам утра в редакцию стали сте-
каться возмущенные подписчики. Газеты они получили,
но как? В виде тугого шара величиной с пушечное
ядро, брошенное с размаху в окно спальни. Тем, кто
уже встал с постели и расхаживал по комнате, газета
угодила прямо в лицо с силой бейсбольного мяча; кое-
кто получил номера по четвертушкам, заткнутым за
оконные рамы, или обнаружил их в каминной трубе, при-
шпиленными к дверям, брошенными в окна чердака,
55
пропущенными в виде длинных лент сквозь замочные
скважины, в вентиляторах, в кружках, куда молочник
наливал утром молоко.
Один подписчик, который некоторое время ждал у
дверей редакции в расчете на личную беседу с Вань Ли
(тот в это время сидел под замком у меня в спальне),
рассказал мне со слезами ярости на глазах, что в пять
часов утра его разбудили ужасные вопли под окном;
вскочив в испуге с кровати, он был поражен неожидан-
ным появлением «Северной звезды», туго скатанной и
скрученной в виде дубинки или бумеранга, который
влетел в окно, описал по комнате несколько дьявольских
кругов, сшиб лампу, ударил ребенка по лицу, «съездил
его (подписчика) по скуле», потом вылетел во двор и в
изнеможении опустился на траву.
До самого вечера негодующие подписчики приноси-
ли в редакцию комки и клочья грязной бумаги, которые
были не чем иным, как сегодняшним номером «Север-
ной звезды». Великолепная передовая «Неиспользован-
ные богатства Гумбольдского округа», которую я со-
стряпал накануне вечером, намереваясь перевернуть
торговый баланс будущего года и разорить гавани Сан-
Франциско, погибла для читателей.
В течение следующих трех недель мы сочли за бла-
го держать Вань Ли в типографии и поручали ему то-
лько техническую работу. Проявив поразительные спо-
собности и сметку, он даже заслужил расположение на-
борщиков и выпускающего, которые сначала считали,
что посвящение его в тайны их профессии чревато серь-
езными политическими последствиями. Вань Ли без
всякого труда научился чисто набирать — тут ему по-
могла изумительная ловкость пальцев; по незнанию язы-
ка он работал механически, подтверждая типографскую
аксиому, гласящую, что из наборщика, который следит
за смыслом оригинала, не выйдет хорошего работника.
Ничего не подозревая, он набирал длинные поношения
против себя самого, которые наборщики вешали у его
кассы на гвоздик в качестве оригинала, вместе с кратки-
ми изречениями, вроде: «Вань Ли — бесовское отродье»,
«Вань Ли — монгольский прохвост»,— и приносил все
это мне на корректуру, радостно сверкая зубами, с до-
вольным блеском в темных, как смородина, глазах.
Вскоре, однако, Вань Ли научился мстить своим ко-
варным гонителям. Помню один случай, когда его месть
56
чуть было не причинила мне серьезных неприятностей.
Фамилия одного из наших выпускающих была Уэбстер.
Вань Ли вскоре запомнил ее и научился узнавать в
тексте. Дело было во время одной политической кампа-
нии; красноречивый и темпераментный полковник
Старботтл из Сискью произнес блестящую речь, кото-
рую нам передал наш корреспондент. Заканчивая ее
в весьма возвышенных тонах, полковник Старботтл
сказал: «Я позволю себе повторить слова нашего бо-
жественного Уэбстера...» 1 — дальше следовала цитата —
какая, я не помню. Случилось так, что Вань Ли попа-
лись на глаза уже просмотренные гранки, он увидел
там фамилию своего главного недруга и, конечно, вооб-
разил, что цитата принадлежит ему. Как только форма
была готова, он воспользовался отсутствием Уэбстера и,
выкинув цитату, вставил на ее место тонкую свинцовую
пластинку того же размера, с вырезанными на ней иеро-
глифами, из коих, как я имею основание думать, скла-
дывались фразы, содержавшие поношение всего рода
Уэбстеров за тупость и наглость, и безудержные похва-
лы по адресу самого Вань Ли.
На следующий день в газете появилась полностью
речь полковника Старботтла, из которой явствовало,
йто «наш божественный Уэбстер» раз в жизни выразил
свои мысли на безукоризненном, но совершенно непонят-
ном читателям китайском языке. Ярость полковника
Старботтла не знала границ. Я до сих пор помню, как
этот достойнейший человек вошел ко мне в кабинет и
потребовал, чтобы мы поместили его опровержение.
— Но, дорогой сэр,— сказал я,— неужели вы реши-
тесь дать свою подпись под заявлением, что мистер
Уэбстер никогда ничего подобного не писал? Неужели
вы возьмете на себя смелость отрицать, что всем извест-
ный эрудит мистер Уэбстер знал китайский язык? Мо-
жет быть, вы хотите дать нашим читателям полный пере-
вод этой фразы и поручиться честным словом джентль-
мена, что покойный мистер Уэбстер не выражал таких
мыслей? Если вы настаиваете, сэр, я готов поместить
ваше опровержение.
Полковник Старботтл не стал настаивать на своем
требовании и вышел, преисполненный негодования.
1 Д. Уэбстер (1782—1852)—американский государственный
деятель и оратор.
57
Наш Уэбстер отнесся к этому происшествию гораз-
до хладнокровнее. К счастью, он не знал, что в течение
двух следующих дней китайцы из прачечных, из ресто-
ранов и с приисков, язвительно и не скрывая своего»
восторга, посматривали на двери редакции и что в за-
речную часть города потребовалось триста добавочных
экземпляров «Звезды». Он видел только, как Вань Ли
по нескольку раз в день вдруг начинал корчиться от
смеха, и приводил его в чувство пинками. Через неде-
лю после этого я вызвал Вань Ли к себе в кабинет.
— Вань,— сказал я серьезным тоном,— удовлетвори
мою любознательность. Дай мне перевод тех китайских
фраз, которые мой божественный, высокоодаренный со-
отечественник произнес в ходе одной политической кам-
пании.
Вань Ли пристально посмотрел на меня, и вдруг в
его черных глазах промелькнула еле уловимая усмеш-
ка. Потом он сказал не менее серьезным тоном:
— Мистел Уэбстел говолила: «Моя пузо болит от ки-
тайчонка. Моя тошнит от китайчонка»,— что, как мне ду-
мается, вполне соответствовало действительности.
Боюсь, что я подчеркиваю только одну сторону ха-
рактера Вань Ли, к тому же не лучшую. Жизнь у него,
как он сам мне рассказывал, была нелегкая. Детства
он почти не видел: не помнил ни отца, ни матери. Вос-
питывал его фокусник Ван. Первые семь лет своей жиз-
ни он только и делал, что выскакивал из корзин, появ-
лялся из шляп, карабкался по лестницам, ломал тело
акробатическими упражнениями. Его окружала атмо-
сфера плутовства и обмана; он привык смотреть на че-
ловека как на кругом одураченного простофилю. Коро-
че говоря, умей Вань Ли размышлять, из него вышел бы
скептик, будь он постарше, из него вышел бы циник,
будь взрослым — философ. Пока что это был маленький
бесенок, но бесенок добродушный (его нравственная при-
рода еще крепко спала), бесенок, вырвавшийся на волю,
способный ради развлечения и на хороший поступок.
Я не знаю, была ли у него какая-нибудь духовная
жизнь, но что касается суеверия, то он всюду таскал с
собой уродливого фарфорового божка, которого то вся-
чески поносил, то старался задобрить. У него хватало
ума, чтобы не воровать и не лгать. Каких бы правил
поведения он ни придерживался, они были созданы его
собственным умом.
58
По натуре своей Вань Ли был мальчик впечатли-
тельный, хотя добиться от него выражения каких-нибудь
чувств мне казалось почти невозможным; впрочем, я
думаю, что он привязывался к людям, которые хорошо
к нему относились. Каким бы Вань Ли стал при более
благоприятных обстоятельствах, то есть не находись он
в полной зависимости от загруженного работой, живу-
щего на убогое жалованье журналиста, сказать трудно;
я знаю только, что редкая, скупая ласка, которую я уде-
лял ему под влиянием минуты, принималась с благодар-
ностью. Он был очень верен и терпелив — качества ред-
кие в рядовом американском слуге; при мне держался
«печально и учтиво», как Мальволио. Я вспоминаю
только один-единственный случай, когда он проявил не-
терпение, и то при особых обстоятельствах. Обычно я
брал Вань Ли после работы к себе домой, рассчитывая,
что, может быть, придется послать его в редакцию, если
мою редакторскую голову осенит какая-нибудь новая
счастливая мысль. Однажды вечером я что-то строчил,
задержавшись позднее того часа, когда обычно отпус-
кал Вань Ли, и совершенно забыл, что он сидит на сту-
ле у двери. И вдруг мне послышался голос, жалобно
пробормотавший нечто вроде «чи-ли».
Я обернулся и сердито посмотрел на него.
— Что ты говоришь?
— Моя сказала: «чи-ли».
— Что это значит? — нетерпеливо спросил я.
— Твоя понимает «здлавствуй, Джон»?
- Да.
— Твоя понимает «площай, Джон»?
- Да?
— Ну вот, «чи-ли» — то же самый.
Я прекрасно понял его. «Чи-ли» значило примерно
то же, что «спокойной ночи», а мальчику не терпелось
уйти домой. Но склонность к озорству, которая, боюсь,
была-и во мне, подталкивала меня пропустить этот на-
мек мимо ушей. Я сказал, что ничего не понимаю, и
снова занялся своим делом. Через несколько минут я
услышал, как деревянные башмаки Вань Ли жалобно
застучали по полу. Я поднял глаза. Он стоял у двери.
— Твоя не понимает «чи-ли»?
— Нет,— строго ответил я.
— Твоя понимает «большой дулак»? «Чи-ли» — то же
самый!
59
И, выпалив эту дерзость, он убежал. Однако на сле-
дующее утро он был по-прежнему кроток и терпелив,
а я не напоминал ему про его вчерашнюю выходку. Ре-
шив, должно быть, пойти на мировую, он принялся чи-
стить черной ваксой всю мою обувь — этого я никогда
от него не требовал,— включая желтые домашние туф-
ли из оленьей кожи и высоченные сапоги для верховой
езды. Успокоение потревоженной совести заняло у него
два часа.
Я уже говорил о честности Вань Ли, приписывая это
качество скорее его природному уму, чем принципам, но
теперь вспоминаю два исключения из этого правила.
Мне захотелось достать свежих яиц, чтобы внести хоть
какое-нибудь разнообразие в неудобоваримое меню при-
искового городка. Зная, что соотечественники Вань Ли
большие любители разводить кур, я обратился к нему.
Он стал приносить мне яйца каждый день, но получать
плату отказывался, уверяя, что хозяин не хочет прода-
вать их,— поразительный пример бескорыстия, ибо яйцо
стоило тогда полдоллара! Но вот однажды, утром, во
время завтрака, ко мне явился мой сосед Форстер и
стал жаловаться на свою горькую судьбу: его куры за
последнее время или совсем перестали нестись, или хо-
дят в кустарник и кладут яйца там. Вань Ли слышал
этот разговор и продолжал хранить кроткое молчание.
Но как только сосед ушел, он повернулся ко мне, да-
вясь от смеха:
— У Фолстела кулица — у Вань Ли кулица — то же
самый.
Вторая его выходка была гораздо смелее и опаснее.
В то время почту доставляли очень нерегулярно, и Вань
Ли часто приходилось слышать мои жалобы на запозда-
лую доставку писем и газет. Придя однажды в редак-
цию, я с удивлением увидел, что мой стол завален пи-
сьмами, очевидно, только что полученными, которые все
были адресованы другим лицам. Я повернулся к Вань
Ли, взиравшему на них со спокойным и удовлетворен-
ным видом, и потребовал объяснения. К моему ужасу,
он указал на пустую почтовую сумку, которая валялась
в углу, и ответил:
— Постальона сказала: «Нет письма, Джон, нет пи-
сьма, Джон!» Постальона обманывает. Постальона пло-
хая, Моя вчела достала письма — то же самый!
60
К счастью, было еще рано, почту не успели разне-
сти. Мне пришлось спешно переговорить с почтмейсте-
ром. Дерзкую попытку Вань Ли ограбить почту Соеди-
ненных Штатов Америки удалось в конце концов загла-
дить покупкой новой почтовый сумки, и только таким
образом этот случай не получил огласки.
Если бы даже я не любил моего маленького слугу-
язычника, одного чувства долга по отношению к Хоп
Сину было достаточно, чтобы заставить меня взять
Вань Ли в Сан-Франциско, куда я возвращался после
двухлетней работы в «Северной звезде». Не думаю, что-
бы он испытывал удовольствие от такой перемены.
Я объяснял это страхом перед людными улицами (ко-
гда ему приходилось идти по моему поручению куда-ни-
будь через весь город, он выбирал окольную дорогу и
шел окраинами), нежеланием подчиняться дисциплине
англо-китайской школы, куда я хотел его отдать, лю-
бовью к свободной, бродячей жизни на приисках, нако-
нец просто упрямством! Но то, что здесь могли быть ка-
кие-то суеверные предчувствия, долгое время не прихо-
дило мне в голову.
И вот у меня появилась возможность, которой я дав-
но ждал и на которую крепко надеялся,— возможность
окружить Вань Ли мягким, смиряющим влиянием, со-
здать ему жизнь, способную воспитать в нем добрые
чувства, то, чего не могли насадить в его душе ни мои
поверхностные заботы, ни моя редкая ласка. Вань Ли
поступил в школу китайского миссионера, умного и доб-
рого священника, который заинтересовался мальчиком
и — больше того — поверил в него. Я поселил своего
подопечного в семье одной вдовы — матери веселой, хо-
рошенькой дочки, двумя годами младше его. И этот ве-
селый, приветливый, жизнерадостный и невинный ребе-
нок сумел затронуть в натуре мальчика такие глубины,
о существовании которых никто и не подозревал. Этот
ребенок пробудил в нем отзывчивость, которую до сих
пор не могли пробудить ни поучения окружающих, ни
богословские проповеди.
Эти несколько месяцев, обещавшие дать в будущем
такие плоды и обманувшие наши ожидания, принесли,
должно быть, много счастья Вань Ли. Он боготворил
свою маленькую подругу почти суеверно, не меньше,
чем фарфорового языческого божка, но относился к ней
61
гораздо ровнее. Ему доставляло огромное удовольствие
провожать ее в школу, нести ее книжки — услуга, все-
гда сопряженная с опасностью, которой были чреваты
встречи с его маленькими арийскими братьями.
Он мастерил для нее замечательные игрушки, выре-
зал из моркови и репы крохотные розы и тюльпаны, из
дынных семечек — цыплят, делал веера и змеев и с осо-
бым искусством кроил из бумаги платья для кукол.
А она, в свою очередь, играла ему на рояле и пела, обу-
чала его всяким милым и тонким штучкам, известным
только девочкам, подарила желтую ленточку в косу
(считая, что желтое лучше всего идет к цвету его лица),
читала вслух, показывала ему, чем он выгодно отлича-
ется от других мальчиков, наперекор всем обычаям по-
вела его с собой в воскресную школу — и восторжество-
вала, как маленькая женщина. Мне хотелось бы доба-
вить, что она обратила моего Вань Ли в христианскую
веру и заставила отказаться от фарфоровых идолов, но
я рассказываю правдивую историю, а девочке было до-
вольно того, что она наделила его своей христианской
добротой, не дав ему заметить, как он переменился. И
так они жили тихо и мирно — маленькая христианка,
носившая на круглой белой шейке золотой крестик, и
смуглолицый маленький язычник, прятавший на груди
уродливого фарфорового божка.
Из этого года, богатого событиями, два дня в Сан-
Франциско запомнят надолго — те два дня, когда тол-
па его граждан напала на чужестранцев и убила их,
невооруженных, беззащитных, только за то, что они
чужаки, что они другой расы, что вера у них другая,
цвет кожи другой, работают они за любую плату, ка-
кую удается получить. Нашлись такие робкие общест-
венные деятели, которые при виде всего этого решили,
что настал конец света; нашлись и видные государствен-
ные мужи — я стыжусь назвать их здесь по именам,— ко-
торые начали подумывать, что раздел конституции, га-
рантирующий гражданские и религиозные свободы рав-
но как гражданам страны, так и иностранцам, представ-
ляет собой ошибку. Но нашлись среди нас и смельчаки,
которых нелегко было запугать, и в течение суток мы
добились того, что робкие общественные деятели могли
ломать руки в безопасности, а видные государственные
мужи — высказывать свои сомнения, не причиняя другим
62
вреда. И в разгар всех этих событий я получил от Хоп
Сина записку с просьбой немедленно зайти к нему.
Его лавка была закрыта и охранялась от возможных
нападений погромщиков сильным отрядом полиции.
Хоп Син, невозмутимо спокойный, как всегда, отворил
мне дверь, защищенную решеткой; но я заметил, что се-
годня он еще серьезнее, чем обычно. Он молча взял меня
за руку и провел к лестнице, по которой мы спустились
в слабо освещенный подвал. На полу там лежало что-
то, покрытое шалью. Когда я подошел, Хоп Син быстро
сдернул ее и открыл моим глазам мертвого язычника
Вань Ли!
Мертвого, уважаемые друзья, мертвого! Убитого на
улицах Сан-Франциско в год от рождества христова
1869-й толпой мальчишек и учеников христианской шко-
лы, закидавших его камнями!
Благоговейно положив руку ему на грудь, я почув-
ствовал там под шелковой блузой какие-то осколки.
Я вопросительно посмотрел на Хоп Сина. Он нагнулся,
расправил складки шелка и вынул из-под них что-то,
улыбнувшись горькой улыбкой, которую мне впервые
пришлось увидеть на лице этого почтенного язычника.
Это был фарфоровый божок Вань Ли, разбитый кам-
нем, брошенным рукой христианского изувера!
ЧЕРТ И МАКЛЕР
(Средневековая легенда)
Часы на колокольнях Сан-Франциско били десять.
В эту минуту Черт, пролетавший над городом, спустил-
ся на крышу церкви возле перекрестка Буш и Монтго-
мери-стрит. Из этого явствует, что распространенное по-
верье,- будто бы Черт недолюбливает церковные здания
и исчезает, заслышав «Credo» или «Pater-noster» дав-
ным-давно ’потеряло всякое основание. Современные
скептики утверждают даже, будто бы он не прочь по-
слушать проповедь, в особенности такую, в которой упо-
минается о нем и в которой до известной степени при-
знаются его влияние и могущество.
1 Католические молитвы.
63
Однако лично я склонен думать, что выбор такого
места для отдыха зависел в значительной мере от его
близости к людному перекрестку. Усевшись поудобнее,
Черт занялся своей тростью, которая оказалась необык-
новенного устройства удочкой, раздвигавшейся наподо-
бие телескопа чуть ли не до бесконечности. Прицепив
к ней лесу, он порылся в небольшом саквояже и, вы-
брав странного вида приманку, ловко закинул удочку в
самую гущу живого потока, двигавшегося взад и вперед
по Монтгомери-стрит.
Надо полагать, в тот вечер люди были настроены на
добродетельный лад, а может быть, приманка показа-
лась им не слишком аппетитной. Напрасно Черт забра-
сывал удочку в водоворот перед зданием отеля «Окси-
денталь» и водил ею взад и вперед в тени «Космополи-
та»: за пять минут у него не клюнуло ни разу.
— Ай-ай,— сказал Черт,— что за чудеса, а ведь при-
манка самая ходкая! Будь это Бродвей или Бикон-стрит,
на нее набросились бы целой стаей. Что ж, попробуем
другую.
И, нацепив новую блесну из полного комплекта
приманок, он изящным движением опять забросил
удочку.
Несколько минут по всему казалось, что дело пойдет
на лад. Леску все время дергало, рыбка брала приман-
ку. Раза два наживку, по-видимому, заглотали и унесли
в верхние этажи отелей, чтобы переварить на досуге.
В такие минуты профессиональная ловкость, с какой
Черт орудовал удочкой, привела бы в восторг самого
Исаака Уолтона. Однако старания его не увенчались
успехом: поклевка была, но добыча срывалась с крючка,
и Черт вышел наконец из терпения:
— Слыхал я, каков народ в Сан-Франциско,— бор-
мотал он.— Ну погоди, попадись только мне на удоч-
ку! — прибавил он злорадно, насаживая на крючок но-
вую приманку.
На этот раз леску сильно задергало и завертело, и
в конце концов, порядком натужившись, он вытащил на
крышу церкви увесистого маклера фунтов на двести.
Жертва лежала, едва дыша, а Черт, как видно, ни-
сколько не торопился снять ее с крючка; и, производя
эту деликатную операцию, он не выказал той учтивости
в манерах и ловкости в обращении, какими отличался
обычно.
64
— Ну,— сказал он грубо, хватая маклера за пояс,—
нечего хныкать и жаловаться. И не воображай, пожа-
луйста, что ты такая уж находка. Я был уверен, что
поймаю тебя. Минутой позже, минутой раньше — не
все ли равно!
— Не это меня огорчает, ваша милость,— захныка-
ла несчастная жертва, дергая от боли головой,— а то,
что я попался, как дурак, на такую пустяковую при-
манку. Что обо мне скажут там, внизу? Упустить то, что
покрупнее, и попасться на такую дешевку,— прибавил
он со стоном, глядя на муху, которую Черт заботливо
расправлял,— вот это самое — простите, ваша ми-
лость,— это меня и доконало!
— Да,— сказал Черт философически,— сколько мне
ни попадалось, все твердят одно и то же; ты лучше ска-
жи, с чего это вы стали так разборчивы. Вот одна из са-
мых ходких моих приманок: доллар — зеленая спинка,—
продолжал он, доставая из саквояжа изумрудного цве-
та насекомое.— Всегда считалось, что во время выборов
она действует как нельзя верней, а теперь на нее ни разу
не клюнуло. Быть может, вы с вашим проницательным
умом, в котором не усомнится никто, вопреки этой ма-
ленькой неприятности,— прибавил Черт с изящным по-
клоном, вновь обретая свойственную ему учтивость,—
объясните мне причину или предложите что-нибудь
взамен.
Маклер с пренебрежительной улыбкой взглянул на
содержимое саквояжа.
— Стара штука, ваша милость, все это давным-дав-
но вышло из моды. Однако,— прибавил он, несколько
оживляясь,— за известное вознаграждение я мог бы
предложить кое-что — гм! — взамен этого хлама. Обе-
щайте мне,— продолжал он деловито,— небольшой про-
цент и кое-что наличными, и я к вашим услугам.
— Какие же ваши условия? — сказал Черт се-
рьезпо.
— Свобода и известный процент со всего, что вы
поймаете,— и по рукам!
Черт задумчиво поглаживал хвост. Он был уверен,
что маклер от него не уйдет,— риск был невелик.
— По рукам! — сказал он.
— Погодите минутку,— сказал хитрый маклер.— Это
еще не все. Дайте мне вашу удочку и позвольте мне са-
мому наживлять крючок. Это нужно делать умеючи.
3 6-Л560
65
Даже и с таким опытом, как у вашей милости, можно
ошибиться. Оставьте меня одного на полчаса, и если мои
успехи вас не удовлетворят, я теряю свой капитал, то
есть свободу.
Черт согласился на просьбу маклера и, отвесив ему
поклон, исчез. Грациозно спустившись на Монтгомери-
стрит, он завернул в магазин готового платья Мид и К°
и, одевшись с головы до ног по моде, вышел оттуда, на-
мереваясь весело провести время. Решившись забыть на
время о своей профессии, он вмешался в поток челове-
ческой жизни и со свойственной его натуре способностью
веселиться без удержу развлекался этой суетой, толкот-
ней и лихорадочной спешкой, находя в ней чисто эсте-
тическое наслаждение, не омрачаемое деловыми за-
ботами.
Что он делал в тот вечер, к рассказу не относит-
ся. Возвратимся к маклеру, которого мы оставили на
крыше.
Уверившись, что Черт исчез, он осторожно вытянул из
бокового кармана листок бумаги и нацепил его на крю-
чок. Не успела удочка коснуться уличного потока, как
маклер почувствовал, что у него клюет. Крючок был
проглочен. Быстро вытащить жертву, снять ее с крючка
и снова закинуть удочку было делом одной минуты. Опять
клюнуло, и с тем же результатом. Клюнуло еще раз.
И еще. Через несколько минут крыша была завалена
трепещущими жертвами. Маклер и сам видел, что мно-
гие из них были его близкие друзья, а некоторые ча-
стенько посещали здание, на крыше которого очутились
теперь в таком жалком положении. В том, что маклер
ощущал немалое удовольствие, будучи орудием погибели
своих коллег, не усомнится никто, мало-мальски знако-
мый с человеческой природой. Но тут удочку так дерну-
ло, что маклеру пришлось пустить в ход всю свою силу
и сноровку. Волшебная удочка сгибалась, словно хлы-
стик. Маклер держал ее, крепко упираясь ногами в зуб-
цы карниза. Не раз удилище готово было вырваться у
него из рук, но он снова и снова принимался вытаски-
вать туго натянутую лесу. Наконец, напрягая последние
силы, он дотянул до крыши барахтавшуюся добычу.
Словно вся преисподняя взвыла разом, когда маклер
наконец вытянул к своим ногам самого Черта!
Они злобно уставились друг на друга. Маклер, долж-
66
но быть, еще помнил, как неделикатно с ним обошлись,
и не торопился вынуть крючок из челюсти своего врага.
Покончив с крючком, маклер вежливо спросил Черта,
доволен ли он. Сей джентльмен был погружен в со-
зерцание приманки, которую только что вынул изо рта.
— Доволен и прощаю тебя,— сказал он в конце кон-
цов,— но как эта штука называется у вас на земле?
— Нагнитесь поближе,— ответил маклер, застегивая
сюртук и собираясь откланяться. Черт подставил ухо.
— Это называется «спекуляция»!
АМБРОЗ БИРС
ФАНТАСТИЧЕСКИЕ БАСНИ
МОРАЛЬНЫЙ ПРИНЦИП И МАТЕРИАЛЬНАЯ ВЫГОДА
На мостике, по которому мог пройти только кто-ни-
будь один, Моральный Принцип повстречался с Мате-
риальной Выгодой.
— Пади ниц, презренная! — рявкнул Моральный
Принцип,— и я пройду по тебе.
Материальная Выгода посмотрела ему прямо в глаза
и ничего не сказала.
— Гм! давай...— с запинкой проговорил Моральный
Принцип,— ...давай бросим жребий, кому податься на-
зад, пока другой не перейдет.
Материальная Выгода все-так же безмолвствовала,
вперяясь в него взглядом.
— Во избежание ссоры,— отчасти даже с волнени-
ем продолжал Моральный Принцип,— я, пожалуй, лягу,
а ты пройдешь по мне.
И вот тогда у Материальной Выгоды отверз-
лись уста.
— Вряд ли по тебе приятно будет ступать,— сказала
она.— Мне далеко не безразлично, что у меня под нога-
ми. Я на этот счет малость привередлива. Прыгай-ка ты
в воду.
Тем дело и кончилось.
ЦЕРКОВНЫЙ СТАРОСТА
Один Бродячий Проповедник, потрудившись несколь-
ко часов подряд в вертограде благодати духовной, шеп-
нул Старосте местного храма:
— Брат мой, эти люди хорошо тебя знают, помощь
твоя, не словом, а делом, принесет обильные плоды.
68
Будь так добр, обойди вместо меня прихожан с тарел-
кой, и четвертина сбора пойдет тебе.
Староста так и сделал, а потом ссыпал всю лепту
себе в карман и, дождавшись, когда паства разошлась,
пожелал Проповеднику спокойной ночи.
— А деньги-то, брат мой, деньги, которые ты со-
брал! — сказал Бродячий Проповедник.
— Тебе ничего не причитается,— последовал ответ.—
Враг рода человеческого ожесточил сердца их, и они
только на четвертину и расщедрились.
ПРИВЕРЕДЛИВЫЙ ПРЕСТУПНИК
Приговорив одного Преступника к каторжной тюрь-
ме, Судья стал распространяться о проторях и убытках
злокозненной жизни и о выгодах становления на путь
истинный.
— Ваша честь,— перебил его Преступник.— Не со-
изволите ли вы изменить приговор? Дайте мне десять
лет тюрьмы, и хватит с меня.
— Как?! — в изумлении воскликнул Судья.— Я же
присудил вас всего к трем годам!
— Да, правильно,— подтвердил Преступник.— Три
года тюрьмы, да еще проповедуете. Если на то будет
ваша воля, нельзя ли смягчить приговор за счет про-
поведи?
ТЕНЬ ПОЛИТИЧЕСКОГО ЛИДЕРА
Лидер одной политической партии прогуливался как-
то по солнышку и вдруг увидел, что сопутствующая ему
Тень оторвалась от него и быстро зашагала прочь.
— Вернись, подлая! — крикнул он.
— Будь я подлая,— ответила ему Тень, прибавляя
ходу,— я бы тебя не бросила.
ДОРОЖКА
Одна Богатая Дама, вернувшись из заморских краев,
сошла с парохода у Трясинной улицы и хотела было
пройти в гостиницу пешком, прямо по грязи.
— Сударыня! — сказал ей Полисмен.— Да статоч-
ное ли это дело! Вы же измараете и туфельки и чулки.
69
— Ну и пускай! — с милой улыбкой отвечала ему
Богатая Дама.
— Но в этом нет никакой нужды. Как вы сами изволи-
те убедиться, от пристани и до гостиницы лежат павшие
ниц газетчики. Они добиваются чести, чтобы вы прогу-
лялись по ним.
— В таком случае,— сказала она, присаживаясь на
крылечко и открывая саквояж,— придется мне надеть
калоши.
ДВА ПОЛИТИЧЕСКИХ ДЕЯТЕЛЯ
Два Политических Деятеля обменивались однажды
мнениями относительно награды, коей достойны те, кто
служит обществу.
— Нет для меня ничего желаннее,— сказал Пер-
вый,— чем благодарность моих сограждан.
— Да, это было бы весьма лестно,— сказал Вто-
рой.— Но, увы! Для того чтобы удостоиться такой на-
грады, надо отойти от политики.
Секунду они смотрели друг на друга с невыразимой
нежностью, потом Первый Политический Деятель прого-
ворил вполголоса:
— На все воля господня! Поскольку мы не можем
надеяться на такую награду, не будем роптать и удо-
вольствуемся тем, что имеем.
И, отняв на миг правую руку от государственной каз-
ны, каждый из них поклялся, что роптать не будет,
ДРУГ ФЕРМЕРОВ
Один Знаменитый Филантроп, метивший в Президен-
ты, внес на рассмотрение Конгресса билль о том, чтобы
Правительство под его, Филантропа, личную ответствен-
ность предоставляло любые денежные ссуды избирате-
лям, буде кто из них этого пожелает, а ученикам Вос-
кресной школы пустился рассказывать, сколько он
всего сделал на благо своей страны. В эту минуту Ангел
увидел его с небес и заплакал.
— Вот вам наглядное подтверждение моих слов,—
сказал Знаменитый Филантроп, глядя, как ангельские
слезинки секут пыль.— Ранние дожди сулят фермерам
неисчислимую прибыль,
70
ПРИНЦИПИАЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК
Во время проливного дождя Сторож Зоологического
сада увидел, что Принципиальный Человек, скрючив-
шись, сидит под брюхом у страуса, а тот спит, вытянув-
шись во весь свой рост.
— Послушайте, уважаемый сэр,— сказал Сторож.—
Вы, видимо, боитесь промокнуть, так залезайте лучше
в сумку вон к той кенгуру — Saltatrix mackintosha,
потому что, если этот страус проснется, он в одну мину-
ту залягает вас до смерти!
— Ну и ладно,— ответил Принципиальный Человек,
высокомерностью тона выражая свое презрение к сооб-
ражениям практического порядка, что свойственно всей
их братии.— Если этому страусу придет охота залягать
меня до смерти, пусть лягает. А пока что его дело укрыть
меня от ливня. Он проглотил мой зонтик.
СТРОГИЙ ГУБЕРНАТОР
Тюрьму штата посетил Губернатор, и, воспользовав-
шись этим, один Заключенный обратился к нему с моль-
бой о помиловании.
— За что вы сидите? — последовал вопрос.
— Я занимал высокий пост,— смиренно ответил За-
ключенный,— а низшие должности продавал.
— В таком случае я отказываюсь вмешиваться в
ваше дело,— отрезал Губернатор.— Человек, который
использует свой пост для достижения личных целей и
радеет только о собственном благе, не достоин свободы.
Кстати,— сказал он, обращаясь к Начальнику тюрьмы,
лишь только Заключенный, понурившись, пошел прочь —
когда я назначал вас на это место, мне дали понять, что
по совету ваших друзей депутаты от округа Шикэйн бу-
дут^ голосовать на ближайших выборах за... за переиз-
брание нынешних представителей власти. Надеюсь, меня
правильно уведомили?
— Да, сэр.
— Ну что ж, прекрасно. Пожелаю вам всего хороше-
го. Будьте любезны назначить моего племянника на
должность Ночного Тюремного Капеллана, коему поло-
жено вести с преступниками душеспасительные беседы
о Матерях и Сестрах.
71
РЕЛИГИОЗНЫЕ ЗАБЛУЖДЕНИЯ
Услыхав шум побоища, один Христианин, живущий
на Востоке, спросил своего Толмача, что там происходит.
— Буддисты режут Магометан,— с истинно восточ-
ной невозмутимостью ответствовал Толмач.
— Кто бы мог предполагать,— сказал Христианин,
проявляя научный интерес к происходящему,— что это
сопровождается таким шумом?
— А Магометане режут Буддистов,— добавил
Толмач.
— Удивительное дело,— в раздумье продолжал Хри-
стианин,— какой ожесточенный и к тому же повсемест-
ный характер носят религиозные распри!
Сказав это, он принял добродетельный вид и отпра-
вился на телеграф вызывать отряд головорезов для за-
щиты интересов Христиан.
КОМАНДА СПАСАТЕЛЬНОЙ лодки
Отважная Команда со станции спасения на водах
только было вознамерилась отправиться на спасатель-
ной лодке вдоль побережья, как вдруг увидела в море
перевернувшееся судно, за киль которого цеплялись
люди.
— Какое счастье,— сказала Отважная Команда,—
что мы вовремя их заметили. Ведь нас могла бы постиг-
нуть такая же участь.
И они втащили свою лодку в сарай и сохранили себя
для дальнейшей службы на благо родины.
ЗА ОТСУТСТВИЕМ СОСТАВА ПРЕСТУПЛЕНИЯ
Один Государственный Муж, преданный суду по ре-
шению жестокосердого Большого Жюри, был аресто-
ван шерифом и брошен в тюрьму. Поскольку это оскор-
било его тонкую душу, он вызвал к себе Окружного
Прокурора и потребовал, чтобы возбужденное против
него дело прекратили.
— На каком основании? — спросил Окружной Про-
курор.
— За неимением улик,— ответил обвиняемый.
— А это неимение случайно не при вас? — спросил
Прокурор.— Мне бы хотелось взглянуть на него.
72
— Сделайте одолжение,— сказал обвиняемый.—
Вот оно.
С этими словами он вручил Окружному Прокурору
чек, и, внимательно ознакомившись с ним, Прокурор
вспомнил о презумпции невиновности и заявил, что бо-
лее полного отсутствия доказательств ему не приходи-
лось видеть. Этого достаточно, пояснил он, чтобы оправ-
дать самого бедного человека в мире.
РАСХОЖДЕНИЕ ВО МНЕНИЯХ
Делегация, прибывшая в Вашингтон, явилась на при-
ем к Новому Президенту и сказала:
— Ваше Превосходительство, мы никак не можем
договориться, кто из наших Любимых Сыновей будет
представлять нас в вашем Кабинете.
— В таком случае,— сказал Новый Президент,—
придется мне продержать вас под замком до тех пор,
пока вы не договоритесь.
И всю Делегацию бросили в глубокое подземелье под
крепостным рвом, где она не одну неделю продолжала
расходиться во мнениях, но под конец покончила со
своими разногласиями и потребовала, чтобы ее допусти-
ли к Новому Президенту.
— Дети мои! — сказал он.— Что может быть лучше
единодушия! Состав моего Кабинета был сформирован
до нашей с вами первой беседы, но вы явили блиста-
тельный пример патриотизма, подчинив свои личные
пристрастия интересам всеобщего блага. Разъезжай-
тесь же по своим прекрасным домам и будьте счастливы.
ДВОЕ ГРАБИТЕЛЕЙ
Двое Грабителей попивали грог в придорожном ка-
бачке и обсуждали свои вечерние похождения.
— Я остановил Начальника Полиции,— сказал Пер-
вый,— и он ушел у меня голенький.
— А мне,— сказал Второй,— попался Окружной
Прокурор, и он ушел...
— Силы небесные! — с изумлением и восторгом вос-
кликнул Первый Грабитель.— Прокурор ушел от тебя
голенький?
— Нет,— пояснил неудачник.— Он ушел, прихватив
с собой почти все, что было на мне.
73
РУКА НЕ ПРИ ДЕЛЕ
Одному Преуспевающему Коммерсанту пришлось
как-то обратиться с письмом к Вору, и он выразил в этом
письме желание обменяться с ним при встрече рукопо-
жатием.
— Нет,— ответил Вор.— Есть на свете вещи, которые
я никогда не возьму,— в том числе и вашу руку.
— Тут надо пустить в ход стратегию,— сказал один
Философ, когда Преуспевающий Коммерсант пожаловал-
ся ему на высокомерный ответ Вора.— Оставьте как-
нибудь вечерком свою руку не при деле, и он возьмет ее.
И вот однажды вечером Преуспевающий Коммерсант
вынул руку из кармана ближнего своего, и, увидев его
длань свободной, Вор ухватил ее с жадностью.
НЕСУСВЕТНЫЙ болван
Судья обратился к Осужденному Убийце со следую-
щими словами:
— Подсудимый, имеете ли вы что-нибудь сказать в
отмену вынесенного вам смертного приговора?
— А то, что я скажу, повлияет на ход дела? — осве-
домился Осужденный Убийца.
— Да нет, вряд ли,— в раздумье проговорил
Судья.— Нет. Никак не повлияет.
— В таком разе,— сказал Осужденный,— мне хоте-
лось бы отметить, что второго такого несусветного бол-
вана, как вы, не найдется в семи штатах и во всем окру-
ге Колумбия.
ПОЛНАЯ ПАРАЛЛЕЛЬ
Белые Христиане, вознамерившиеся изгнать Китай-
ских Язычников из одного американского города, нашли
номер газеты, которая выходила в Пекине на китайском
языке, и заставили одну из своих жертв перевести им
напечатанную там передовую. Как выяснилось, газета
призывала население провинции Панг Ки изгнать из
Китая чужеземных дьяволов и предать огню их жилища
и храмы. Это доказательство монгольского варварства
вызвало у Белых Христиан такую ярость, что они не за-
медлили привести в исполнение свое первоначальное
намерение.
74
ЧЕСТНЫЙ ГРАЖДАНИН
Наклеив на себя ярлык с обозначением цены, Поли-
тическая Карьера ходила по своему штату в поисках
покупателей. В один прекрасный день она предложила
себя Человеку Истинной Добродетели, но Человек этот,
увидев цену, обозначенную на ярлыке, и убедившись,
что она вдвое превышает ту, которую он был не прочь
заплатить, с позором прогнал Политическую Карьеру от
своего порога. Тогда люди сказали:
— Смотрите! Вот честный гражданин!
И Человек Истинной Добродетели скромно при-
знал: что правда, то правда.
скрипучий хвост
Один Американский Государственный Деятель до ло-
моты в руках выкручивал хвост Британскому Льву и на-
конец был вознагражден за свои труды резким, скреже-
щущим звуком.
— Я знал, что тебя надолго не хватит! — радостно
воскликнул Американец.— Твои муки — свидетельство
моей политической мощи.
— Какие там муки! — зевая, сказал Британский
Лев.— Просто в хвосте у меня смазки не хватает. Две-
три капельки нефти на шарниры, и все образуется.
НАДО ВОЕВАТЬ
Народ Камземли питал неприязнь к народу Новочат-
ки, и однажды Камземляне напали на матросов с Ново-
чадальского корабля и двоих убили, а двенадцать рани-
ли. Поскольку от Короля Камземли ничего не доби-
лись — ни извинений, ни возмещения причиненного
ущерба, Король Новочатки пошел на него войной, дабы
показать, что Новочадалов нельзя убивать безнаказан-
но. В сражениях, которые вслед за этим разыгрались,
Камземляне убили две тысячи граждан Новочатки и две-
надцать тысяч ранили. Но войны Камземля не выигра-
ла, и это так раздосадовало ее жителей, что с тех пор
где бы у них в стране ни оказался кто-нибудь из Ново-
чадалов, имущество его и самая жизнь всегда подверга-
лись опасности.
75
НЕ В КОНЯ КОРМ
Один Кандидат на выборную должность, обходивший
своих избирателей, встретил на улице Няню, которая
катила Ребенка в коляске, и, остановившись, запечатлел
поцелуй на замусоленной рожице Младенца. Выпрямив-
шись, он увидел улыбку на лице Прохожего.
— Почему вы смеетесь? — спросил его Кандидат.
— Смеюсь я потому,— отвечал Прохожий,— что этот
Младенец воспитывается в сиротском доме.
— А Няня? — возразил ему кандидат.— Уж Няня-
то, наверное, повсюду разнесет весть о столь трогатель-
ном случае и, может статься, даже опишет его в письме
своему прежнему хозяину.
— Няня эта,— сказал насмешливый Прохожий,—
немая и вдобавок неграмотная.
ДОСТОПОЧТЕННЫЙ ЧЛЕН КОНГРЕССА
Один Член Законодательной Комиссии, торжествен-
но поклявшийся своим Избирателям, что красть он не
будет, по окончании сессии приволок домой чуть ли не
добрую половину купола Капитолия. Узнав об этом, его
Избиратели созвали митинг и, исполненные негодования,
постановили вывалять своего Представителя в смоле и
перьях.
— Это вопиющая несправедливость! — сказал Член
Законодательной Комиссии.— Я действительно обещал
вам не красть, но разве кто-нибудь слышал от меня,
что лгать я тоже не буду?
Избиратели сочли его человеком честным и выдвину-
ли в Конгресс Соединенных Штатов, пожелав ему ни
пуха ни перьев.
ГОСУДАРСТВЕННЫЙ МУЖ
Один Государственный Муж пожелал выступить с
речью на заседании Торговой Палаты, но слова ему не
дали на том основании, что он не имеет никакого каса-
тельства к торговым делам.
— Господин Председатель,— вставая с места, сказал
один Престарелый Член этого Учреждения.— Насколь-
ко я могу судить, вы возражаете не по существу. Ува-
76
жаемый джентльмен имеет самое близкое и самое не-
посредственное отношение к торговле: он является объек-
том купли и продажи.
ИСТЕЦ И СУДЬЯ
Один Многоопытный Коммерсант ожидал решения
суда по своему иску о возмещении убытков, причинен-
ных ему железнодорожной компанией. Дверь отворилась,
и в зал вошел Судья.
— Итак,— сказал он,— сегодня я буду разбирать
ваше дело. Но меня интересует, как вы сможете выра-
зить своё удовлетворение, если Суд решит в вашу
пользу?
— Сэр,— ответил ему Многоопытный Коммерсант.—
Рискуя навлечь на себя ваш гнев, я предложу вам поло-
вину суммы своего иска.
— Неужели я сказал, что только собираюсь слу-
шать ваше дело? — будто очнувшись от сна, пробормо-
тал Судья.— Бог мой! Какая рассеянность! Я же хотел
сказать, что решение уже вынесено и сумма иска при-
суждена вам полностью.
— Неужели я сказал, что уделю вам половину? —
холодно произнес Многоопытный Коммерсант.— Бог
мой! Того и гляди, меня сочтут мошенником! Я же хотел
сказать, что чрезвычайно вам признателен.
ВОЗВРАЩЕНИЕ ПРЕДСТАВИТЕЛЯ
Узнав, что сессия Законодательного Органа закончи-
ла свою работу, Избиратели одного Округа созвали мно-
голюдный митинг, дабы решить, какому наказанию под-
вергнуть их Достонепочтенного Представителя. Один
оратор стоял за то, чтобы выпустить ему кишки, следую-
щий советовал прогнать его сквозь строй. Кто высказы-
вался за повешение, кто полагал, что ему пойдет на
пользу, если он появится на людях в костюме из смолы
и перьев. Один Старец, славящийся своей мудростью
и обыкновением пускать слюни на манишку, заметил,
что собравшимся не мешало бы сначала изловить этого
зайчика. Тогда Председатель назначил Комиссию, кото-
рой вменили в обязанность выследить ночью их жертву
и схватить ее в ту минуту, когда она будет тайком про-
бираться с близлежащих болот в город. Но обсуждение
77
этого вопроса вдруг прервал гром духового оркестра.
Их Достонепочтенный Представитель катил с вокзала
в карете четверкой, под трубные звуки и с развевающим-
ся знаменем. Не прошло и нескольких минут, как он по-
явился в зале, взошел на трибуну и сказал, что сейчас
наступил самый торжественный миг в его жизни. (Апло-
дисменты.)
святой И ГРЕШНИК
— Друг мой,— сказал Закоренелому Грешнику один
высокий Чин Армии спасения.— Когда-то я был пьяни-
цей, вором и убийцей. Таким, каков я теперь, меня сде-
лало Божественное Благоволение.
Закоренелый Грешник смерил его взглядом с головы
до ног.
— Надо надеяться,— сказал он,— что со мной Бо-
жественное Благоволение связываться не будет.
ПОДХОДЯЩИЙ зять
Один Умнейший Человек вершил делами банка и пре-
доставлял займы своим сестрам — родным и двоюрод-
ным, а также теткам. Однажды к нему подошел Обо-
рванец и попросил у него ссуду в сто тысяч долларов.
— А под какое обеспечение? — осведомился Умней-
ший Человек.
— Под самое надежное, какое только может быть,—
доверительным тоном отвечал проситель.— Я скоро сде-
лаюсь вашим зятем.
— Спору нет, гарантия солидная,— с полной серьез-
ностью проговорил Банкир.— Но какие у вас основания
претендовать на руку моей дочери?
— Попробуйте их опровергнуть,— сказал Оборва-
нец.— У меня скоро будет капитал в сто тысяч долларов.
Не обнаружив ни единого слабого звена в этом пла-
не, сулившем им взаимную выгоду, Финансист выдал чек
Переодетому Прожектеру и послал записку жене, что-
бы она сбросила дочку со счета.
ХОРОШЕЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО
— Какая благодатная у тебя страна! — сказала Рес-
публиканская Форма Правления Суверенному Государ-
ству.— Будь любезно лежать тихо и смирно, покуда
78
я прогуляюсь по тебе, славословя всеобщее избиратель-
ное право и воспевая прелести гражданских и религиоз-
ных свобод. А ты тем временем можешь облегчить душу,
проклиная абсолютизм и вырождающихся европейских
монархов.
— С тех пор как ты пришла к власти, мне служат
одни дураки и прохвосты,— отвечало Государство.—
Мои законодательные органы — и общегосударственные
и муниципальные — превратились в воровские шайки.
Налоги мои стали непомерны, судьи — продажны; мои
города позорят цивилизацию; акционерные общества ду-
шат частную инициативу. Все мои дела пришли в упа-
док, и хаос, воцарившийся в них, принял поистине пре-
ступный характер.
— Что правда, то правда,— сказала Республиканская
Форма Правления, надевая подбитые гвоздями сапоги,—
но ты только вспомни, как я тебя развлекаю каждое
Четвертое июля L
ПАТРИОТ И БАНКИР
Один Патриот занял высокий пост, будучи совсем
бедным человеком, а покинул его богачом. Друзья дали
ему рекомендательное письмо в банк, где он хотел от-
крыть счет.
— Что ж, пожалуйста,— сказал Честный Банкир.—
Мы с удовольствием вступим с вами в деловые отноше-
ния, но сначала зарекомендуйте себя честным человеком
и верните государству то, что вы у него наворовали.
— Боже правый! — вскричал Патриот.— Но тогда
мне и вкладывать будет нечего!
— Почему же? — сказал Честный Банкир.— Ведь мы
здесь представляем не весь американский народ.
— Так... понимаю,— в раздумье проговорил Патри-
от.— В какой же сумме вы исчисляете долю вашего бан-
ка в возмещении того ущерба, который я нанес родине?
— Примерно в доллар,— последовал ответ.
И с горделивым сознанием, что он поступил мудро
и достойно, радея о благе своей страны, Честный Бан-
кир списал эту сумму со вновь открытого счета.
1 Четвертое июля — день провозглашения независимости
США, национальный праздник в Америке.
79
ВНИМАТЕЛЬНЫЙ СЫН
Один Миллионер пришел в богадельню навестить
своего отца и встретил там Соседа, который крайне уди-
вился при виде его.
— Ка-ак! — сказал Сосед.— Вы все-таки навещаете
иногда своего родителя?
— Если бы мы с ним поменялись местами,— отвечал
Миллионер,— он, разумеется, ходил бы ко мне. Стари-
чок всегда мною гордился. Кроме того,— тихонько доба-
вил он,— мне требуется его подпись. Я хочу застраховать
его жизнь.
ГОЛОД ИЛИ МОР?
— Как мне ни жаль вас, мой доблестный друг,—
сказал Победитель,— но я не могу умолчать об этом.
Мор косил мое войско, и не сдайся вы мне, я бы сам вам
сдался.
— Вот это меня и страшило,— отвечал Побежденный
Полководец.— Мои солдаты уже ели свои ремни и па-
тронташи. Мы не смогли бы обеспечить вас продоволь-
ствием.
ИСТИНА И ПУТНИК
Один Человек, странствующий в пустыне, встретил
там Женщину.
— Кто ты? — спросил он ее.— И почему ты живешь
в этом гиблом месте?
— Меня зовут Истина,— отвечала ему Женщина,—
и я поселилась в пустыне, ибо хочу быть ближе к моим
почитателям, коих люди гонят прочь от себя. Рано или
поздно они все сюда стекаются.
— Как я погляжу,— сказал Путник, озираясь по сто-
ронам,— здешние места не очень густо населены.
ГОСПОЖА ФОРТУНА И ПУТНИК
Устав с дороги, Путник прилег и уснул возле глубо-
кого колодца. Тут его и нашла Госпожа Фортуна.
— Если этому глупцу приснится страшный сон и он
свалится в воду,— сказала Госпожа Фортуна,— люди
будут говорить, что это дело моих рук. Тяжело терпеть
злые поклепы, и я не хочу подвергаться им понапрасну.
С этими словами она столкнула Путника в колодец.
80
БОЕВОЙ КОНЬ И МЕЛЬНИК
Один Боевой Конь, ходивший под седлом у Полков-
ника Милицейских Частей, услыхал, что вражеские пол-
чища, того и гляди, вторгнутся в их страну, и, повстре-
чав по дороге Мельника, предложил пойти к нему в
услужение.
— Нет,— отвечал сей патриот.— Такие, которые по-
кидают свой пост в грозную годину, мне не нужны. Что
может быть отраднее, чем сложить голову за родину!
Возвышенные чувства, прозвучавшие в этих словах,
показались Боевому Коню знакомыми, и, приглядевшись
повнимательнее, он узнал под обличьем Мельника свое-
го бывшего хозяина.
БАРАШЕК И ВОЛК
Волк утолял жажду в речке. Увидев это, Барашек
убежал из-под защиты пастуха и, с вызывающим видом
обойдя Волка стороной, спустился ниже по берегу.
— Прошу заметить,— сказал Барашек,— что, как
правило, реки вверх не текут. Если я тут испью, это не
замутит воду там, где вы стоите, так что вам не сыскать
предлога, чтобы зарезать меня.
— А я и не знал,— ответил ему Волк,— что мне нуж-
но выискивать какие-то предлоги, чтобы объяснить свое
пристрастие к бараньим отбивным.
Тут маленькому логику пришел конец.
ФЕРМЕР И ЕГО СЫНОВЬЯ
Один Фермер собрался помирать и перед смертью
созвал своих сыновей, которые резались в карты с докто-
ром, покуда отец их болел, и совсем запустили вино-
градник.
— Дети мои,— сказал он им,— в саду у меня зарыто
бесценное сокровище. Вскопайте землю и найдете его.
И сыновья выкопали все сорные травы, а заодно и
виноградйые лозы и за недосугом даже забыли похо-
ронить старика отца.
ОСЕЛ И СТРЕКОЗЫ
Услышав пение Работников в поле, один Государ-
ственный Деятель захотел, чтобы у него тоже было
81
легко на душе, и полюбопытствовал, что исторгает у
них песню из груди.
— Честность,— отвечали Работники.
Тогда Государственный Деятель решил тоже стать
честным, и дело кончилось тем, что умер он от исто-
щения.
МОЛОЧНИЦА И ПОДОЙНИК
Один Сенатор как-то размечтался: «На те деньги, что
мне обещаны, если я подам в Сенате голос за субсиди-
рование ферм для разведения кошек, можно будет обза-
вестись набором инструментов для краж со взломом и
открыть банк. Доход с этого предприятия даст мне воз-
можность приобрести шхуну — черную, с длинным, низ-
ким корпусом, поднять на ней пиратский флаг и занять-
ся коммерческими операциями на океанских просторах.
Полученные барыши я пущу в уплату за избрание меня
Президентом, а на этом поприще я выручу за четыре
года, считая по пятидесяти тысяч долларов ежегодных...»
Но на этот подсчет ему понадобилось так много време-
ни, что голосование за выдачу субсидий кошачьим фер-
мам прошло без его участия, вследствие чего он вер-
нулся к своим избирателям честным человеком, терзае-
мым угрызениями чистой совести.
СЛОВАРЬ САТАНЫ
А. Абсурд. Утверждение или мнение, явно противоре-
чащее тому, что думаем на этот счет мы сами.
Академия. 1) В древности — школа, где обучали мо-
рали и философии; 2) теперь — школа, где обучают фут-
болу.
Амнистия. Великодушие государства по отношению
к тем преступникам, наказать которых ему не по сред-
ствам.
Апеллировать. Собрать игральные кости в стаканчик
для следующего броска.
Аплодисменты. Эхо прозвучавшей пошлости.
Аристократия. Правление лучших людей. (Это зна-
чение слова устарело так же, как и данная форма прав-
ления.) Люди, носящие ворсистые шляпы и чистые со-
82
рочки, а также повинные в высокой образованности и
подозреваемые в том, что имеют счет в банке.
Б. Барометр. Остроумный прибор, показывающий,
какая сейчас стоит погода.
Безбожие. Основная из великих религий мира.
Безнаказанность. Богатство.
Белый. Черный.
Благоговение. Чувство, испытываемое человеком к
богу и собакой к человеку.
Ближний. Тот, кого нам предписано любить паче са-
мого себя и который делает все, что может, чтобы заста-
вить нас ослушаться.
Богатство. 1) Дар неба, означающий: «Сей есть сын
мой возлюбленный, на нем же мое благоволение» (Джон
Рокфеллер). 2) Награда за тяжелый труд и добродетель
(Пирпонт Морган). 3) Сбережения многих в руках
одного (Юджин Дебс) L
Составитель словаря, как он ни увлечен своим делом,
признает, что к этим прекрасным определениям он не
может добавить ничего существенного.
Брак. Организация общественной ячейки, в состав
которой входят господин, госпожа, раб и рабыня, а всего
двое.
Будущее. Тот период времени, когда дела наши про-
цветают, друзья нам верны и счастье наше обеспечено.
В. Вежливость. Самая приемлемая форма лицемерия.
Вера. Безоговорочное приятие того, что люди незна-
ющие рассказывают о вещах небывалых.
Вилка. Инструмент, применяемый главным образом
для того, чтобы класть в рот трупы животных. Раньше
для этой цели служил нож, который многие почтенные
особы и до сего времени предпочитают первому орудию,
совсем, однако, ими не отвергаемому, а используемому
как подспорье ножу.
То, что этих вольнодумцев не постигает немедленная
и ужасная кара господня, является одним из самых ра-
зительных доказательств милосердия божия к ненави-
дящим его.
Виселица. Подмостки, на которых разыгрывается
мистерия, главный исполнитель которой возносится на
‘Джон Рокфеллер (1839—1937) и Пирпонт Мор-
ган (1837—1913)—американские миллиардеры; Юджин Дебс
(1855—1926) —лидер американских социалистов.
83
небо. В нашей стране виселица замечательна главным
образом числом лиц, счастливо избегающих ее.
Воздух. Питательное вещество? предусмотренное щед-
рым провидением для откорма бедняков.
Волнение. Тяжелый недуг, вызванный приливом
чувств от сердца к голове. Иногда сопровождается
обильным выделением из глаз гидрат-хлорала натрия.
Восхищение. Вежливая форма признания чьего-либо
сходства с вами самими.
Г. Генеалогия. История происхождения от некоего
предка, который сам отнюдь не стремился выяснить
свою родословную.
Год. Период, состоящий из трехсот шестидесяти пяти
разочарований.
Голод. Чувство, предусмотрительно внедренное про-
видением как разрешение Рабочего Вопроса.
Голосование. Осуществление права свободного граж-
данина валять дурака и губить свою родину.
Граница. В политической географии воображаемая
линия между двумя государствами, отделяющая вообра-
жаемые права одного от воображаемых прав другого.
Д. Дипломатия. Патриотическое искусство лгать для
блага своей родины.
Дневник. Подневная запись тех поступков и мыслей,
о которых записывающий может вспомнить не краснея.
Добродетель. Некоторые виды воздержания.
Дом. Сооружение, предназначенное служить жили-
щем для человека, мыши, крысы, таракана, прусака,
мухи, москита, блохи, бациллы и микроба.
Дружба. Корабль, в ясную погоду достаточно про-
сторный для двоих, а в ненастье — только для одного.
3. Забывчивость. Дар божий, ниспосланный должни-
кам в возмещение за отобранную у них совесть.
Злословить. Злостно приписывать другому дурные
поступки, которые сам не имел случая или искушения
совершить.
Знакомый. Человек, которого мы знаем достаточно
хорошо, чтобы занимать у него деньги, но недостаточно
хорошо, чтобы давать ему взаймы.
Знакомство. Степень близости, которую называют
поверхностной, когда объект ее неизвестен и беден,
и тесной, когда тот богат и знатен.
Знамение. В пору, когда ничего не случается, знак
того, что что-либо случится.
84
Знаток. Специалист, который знает решительно все
в своей области и ровно ничего во всех остальных.
Один старый гурман пострадал в железнодорожной
катастрофе. Чтобы привести его в чувство, ему влили в
рот немного вина. «Пойяк, разлива тысяча восемьсот
семьдесят третьего года»,— прошептал он — и умер.
И. Избиратель. Человек, пользующийся священным
правом голосовать за того, кому отдал предпочтение
Другой.
Извиняться. Закладывать фундамент для будущего
проступка.
Иначе. Не лучше.
Иностранный (не-американский). Порочный, нестер-
пимый, нечестивый.
Историк. Крупнокалиберный сплетник.
История. Описание, чаще всего лживое, действий,
чаще всего маловажных, совершенных правителями,
чаще всего плутами, и солдатами, чаще всего глупцами.
К. Капитал. Опора дурного правления.
Карман. Колыбель побуждений и могила совести.
У женщин этот орган отсутствует; поэтому они действу-
ют без побуждений, а совесть их, поскольку ей отказано
в погребении, всегда жива и поверяет миру чужие грехи.
Катафалк. Детская колясочка смерти.
Коммерция. Сделки, в ходе которых А отбирает у Б
товары, принадлежащие В, а Б в возмещение потери вы-
таскивает из кармана у Г деньги, принадлежащие Д.
Компромисс. Форма улаживания спора, позволяющая
каждому из противников с удовлетворением почувство-
вать, что он получил то, что ему не причиталось, а по-
терял только то, что следовало ему по праву.
Конгресс. Собрание людей, которые сходятся, чтобы
отменять законы.
Консерватор. Государственный деятель, влюбленный
в существующие непорядки, в отличие от либерала, стре-
мящегося заменить их непорядками иного рода.
Коран. Книга, которую магометане в безумии своем
считают боговдохновенной, но которая, как известно
христианам, является лишь злостными выдумками, про-
тиворечащими Священному писанию.
Корпорация. Хитроумное изобретение для получения
личной прибыли без личной ответственности.
Корректор. Злоумышленник, который делает вашу
рукопись бессмысленной, но искупает свою вину тем,
85
что позволяет наборщику сделать ее неудобочи-
таемой.
Корсар. Политик морей.
Красноречие. Искусство убеждать глупцов, что бе-
лое есть белое. Включает и способность представлять
любой цвет в виде белого.
М. Магия. Искусство превращать суеверие в звон-
кую монету. Существуют и другие искусства, служащие
той же высокой цели, но по скромности своей состави-
тель словаря о них умалчивает.
Медаль. Маленький металлический диск, даруемый
в воздаяние за доблести, достижения и заслуги, более
или менее достоверные.
Меньший. Менее предосудительный.
Мир. В международных отношениях — период наду-
вательств между двумя периодами военных столкно-
вений.
Мифология. Совокупность первоначальных верований
народа о его происхождении, древнейшей истории, геро-
ях, богах и пр. в отличие от достоверных сведений, вы-
думанных впоследствии.
Мода. Деспот, которого умные люди высмеивают
и которому подчиняются.
Мое. Вещь, принадлежащая мне, если я сумею схва-
тить или удержать ее.
Мозг. Орган, посредством которого мы думаем, буд-
то мы думаем. То, что отличает человека, которому до-
статочно чем-то быть, от человека, который стремится
что-то делать. В нашу эпоху и при нашей республикан-
ской форме правления мозг так высоко почитают, что
обладатели его награждаются освобождением от тягот
всякой государственной службы.
Молиться. Домогаться, чтобы законы Вселенной бы-
ли отменены ради одного, и притом явно недостойного
просителя.
Моральный. Соответствующий местному и изменчи-
вому представлению о том, что хорошо и что плохо.
Отвечающий всеобщему понятию о выгоде.
Н. Надоеда. Человек, который говорит, когда вам хо-
телось бы, чтобы он слушал.
Наперсник, наперсница. Человек, которому А пове-
ряет тайны Б и который, в свою очередь, поверяет их В.
Неверный. В Нью-Йорке — тот, кто не разделяет Хри-
стова учения, в Константинополе — тот, кто исповедует
86
его. Негодяй, недостаточно чтущий и скудно оделяющий
священнослужителей, духовных лиц, пап, попов, пасто-
ров, монахов, мулл, пресвитеров, знахарей, колдунов,
прелатов, игумений, миссионеров, заклинателей, дьяко-
нов, хаджи, муэдзинов, исповедников, браминов, прима-
сов, пилигримов, странников, пророков, имамов, причет-
ников, архиепископов, дьячков, псаломщиков, епископов,
аббатов, приоров, проповедников, падре, куратов, кано-
нисс, архидиаконов, иерархов, шейхов, викариев, благо-
чинных, гуру, факиров, настоятелей, дервишей, игумнов,
раввинов, дьяконисс, улемов, лам, звонарей, кардиналов,
приоресс, муфтиев, жрецов и кюре.
Невзгоды. Процесс акклиматизации, подготавливаю-
щий душу к переходу в иной, худший мир.
Ненависть. Чувство, естественно возникающее по от-
ношению к тому, кто вас в чем-то превосходит.
Ненормальный. Не соответствующий стандарту. В об-
ласти мышления и поведения быть независимым значит
быть ненормальным, быть же ненормальным значит
быть ненавистным. Поэтому составитель словаря сове-
тует добиваться большего сходства со Стандартным Че-
ловеком, чем то, которым он сам обладает. Достигший
полного сходства обретет душевный покой, гарантию от
бессмертия и надежду на место в аду.
О. Обвинять. Утверждать вину или порочность дру-
гого человека, как правило — с целью оправдать зло,
которое мы ему причинили.
Обдумывать. Искать оправдания для уже принятого
решения.
Обласкать. Породить неблагодарность.
Образование. То, что мудрому открывает, а от глупо-
го скрывает недостаточность его знаний.
Океан. Масса воды, занимающая до двух третей на-
шей планеты, созданной специально для человека, кото-
рый, однако, лишен жабр.
Опыт. Мудрость, которая позволяет в уже затеянном
сумасбродстве распознать старого, постылого знакомца.
Оригинальность. Способ утвердить свою личность,
столь дешевый, что дураки пользуются им для выстав-
ления напоказ собственной несостоятельности.
Остроумие. Соль, отсутствие которой сильно портит
умственную стряпню американских юмористов.
Откровение. Знаменитая книга, в которой Иоанн Бо-
гослов сокрыл все, что он знал. Откровение сокрытого
87
совершается комментаторами, которые не знают ровно
ничего.
П. Памятник. Сооружение, предназначенное увекове-
чить то, что либо не нуждается в увековечении, либо не
может быть увековечено. Обычай ставить памятники до-
веден до абсурда в памятниках «неизвестному покой-
нику», то есть в памятниках, назначение которых хра-
нить память о тех, кто никакой по себе памяти не
оставил.
Панегирик. Похвала человеку, у которого либо есть
богатство и власть, либо хватило такта умереть.
Пантеизм. Доктрина, утверждающая, что все есть
бог, в отличие от другой, гласящей, что бог есть все.
Патриот. Человек, которому интересы части пред-
ставляются выше интересов целого. Игрушка в ру-
ках государственных мужей и орудие в руках завоева-
телей.
Патриотизм. Легковоспламеняющийся мусор, гото-
вый вспыхнуть от факела честолюбца, ищущего просла-
вить свое имя.
В знаменитом словаре д-ра Джонсона патриотизм
определяется как последнее прибежище негодяя. Со
всем должным уважением к высокопросвещенному, но
уступающему нам лексикографу, мы берем на себя сме-
лость назвать это прибежище первым.
Подагра. Медицинский термин для ревматизма у бо-
гатых пациентов.
Поздравление. Вежливое проявление зависти.
Понедельник. В христианских странах — день после
бейсбольного матча.
Поносить (за глаза). Высказываться о том, каким вы
находите человека, когда тот не может вас найти.
Похороны. Церемония, которой мы свидетельствуем
свое уважение к покойнику, обогащая похоронных дел
мастера, и отягчаем нашу скорбь расходами, которые
умножают наши стоны и заставляют обильнее литься
слезы.
Праздность. Опытное поле, на котором дьявол испы-
тывает семена новых грехов и выращивает укоренив-
шиеся пороки.
Превзойти. Нажить врага.
Преданность. Добродетель, присущая тем, кого вот-
вот должны предать.
Презрение. Чувство благоразумного человека по от-
88
ношению к врагу, слишком опасному для того, чтобы
противиться ему открыто.
Приверженец. Последователь, который еще не полу-
чил всего, что он от вас ожидает.
Привидение. Внешнее и видимое воплощение внут-
реннего страха.
Придира. Человек, критикующий нашу работу.
Признавать. Сознаваться. Признание чужих погреш-
ностей есть высший долг, налагаемый на нас любовью
к истине.
Приличный. Уродливо наряженный согласно моде
данной эпохи и страны.
В африканском селении Буриобула Гха человек счи-
тается приличным, если в торжественных случаях он
расписывает себе живот ярко-синей краской и привеши-
вает сзади коровий хвост; в Нью-Йорке он может, при
желании, обойтись без раскраски, но по вечерам должен
носить два хвоста из овечьей шерсти, окрашенной в чер-
ный цвет ’.
Приниженность. Достойное и обычное состояние духа
пред лицом богатства или власти. Особенно свойствен-
но подчиненному, когда он обращается к начальнику.
Принуждение. Красноречие силы.
Пушка. Механизм, употребляемый для уточнения го-
сударственных границ.
Р. Радикализм. Консерватизм завтрашнего дня, при-
ложенный к сегодняшним нуждам.
Рай. Место, где нечестивые перестают досаждать вам
разговорами о своих делах, а праведники внимательно
слушают, как вы разглагольствуете о своих.
Рука. Своеобразный инструмент, прицепленный к че-
ловеческому плечу и, как правило, запускаемый в чей-
нибудь карман.
С. Самоочевидный. Очевидный для тебя самого и ни
для кого больше.
Святой. Мертвый грешник в пересмотренном из-
дании.
Священйик. Человек, который берет на себя устрое-
ние наших духовных дел как способ улучшения своих
материальных.
Священное писание. Боговдохновенные книги нашей
святой религии в отличие от ложных и нечестивых
писаний, на которых основаны все прочие верования.
1 Намек на фалды фрака.
89
Скрипка. Инструмент для щекотания человеческих
ушей при помощи трения лошадиного хвоста о внутрен-
ности кошки.
Снаряд. Последний судья международных споров.
Прежде такие споры разрешались физическим воздей-
ствием спорящих друг на друга с помощью простых
аргументов, которыми снабжала их зачаточная логика
того времени, то есть с помощью копья, меча и т. п.
С ростом осмотрительности в военных делах снаряд
пользуется все большим вниманием и в наши дни высо-
ко ценится даже самыми храбрыми. Существенный его
недостаток в том, что в исходный момент своего полета
он требует участия человека.
Соболезновать. Доказывать, что утрата — меньшее
зло, чем сочувствие.
Совет. Самая мелкая монета из тех, что имеются в
обращении.
Советоваться. Искать одобрения уже принятой линии
поведения.
Союз. В международных отношениях — соглашение
двух воров, руки которых так глубоко завязли друг
у друга в карманах, что они уже не могут грабить тре-
тьего порознь.
Спина. Та часть тела вашего друга, которую вы мо-
жете созерцать, очутившись в беде.
Спор. Способ утвердить противников в их заблуж-
дениях.
Сражение. Метод развязывания зубами политиче-
ского узла, если его не удалось развязать языком.
Судьба. Для тирана — оправдание злодейства, для
глупца — оправдание неудачи.
Счастье. Приятное ощущение, вызываемое созерца-
нием чужих страданий.
Съедобное. Годное в пищу и удобоваримое, как-то:
червь для жабы, жаба для змеи, змея для свиньи, свинья
для человека и человек для червя.
Т. Танцевать. Прыгать под звуки игривой музыки,
предпочтительно обнявшись с женой или дочерью ближ-
него. Существует много разновидностей танцев, но для
всех тех, в которых участвуют кавалер и дама, харак-
терны две особенности: они подчеркнуто невинны и
горячо любимы развратниками.
Телефон. Дьявольская выдумка, которая уничтожила
90
некоторую возможность держать в отдалении нежела-
тельное вам лицо.
Терпение. Ослабленная форма отчаяния, замаскиро-
ванная под добродетель.
Труд. Один из процессов, с помощью которых А до-
бывает собственность для Б.
Трус. Тот, кто в минуты опасности думает ногами.
У. Уолл-стрит. Символ греховности в пример и нази-
дание любому дьяволу. Вера в то, что Уолл-стрит
не что иное, как воровской притон, заменяет каждо-
му неудачливому воришке упование на царство не-
бесное.
Успех. Единственный непростительный грех по отно-
шению к своему ближнему.
Утешение. Сознание, что человеку, более вас достой-
ному, повезло меньше, чем вам.
Ф. Филистер. Тот, кто следует обычаю в мыслях, чув-
ствах и склонностях. Он иногда бывает образован, часто
обеспечен, обычно добродетелен и всегда напыщен.
Финансовая деятельность. Искусство, или наука,
управлять доходами и ресурсами для вящей выгоды
управляющего.
X. Хабеас корпус (Habeas corpus). Указ, согласно
которому человека можно выпустить из тюрьмы, если
его посадили туда не за то, за что следовало.
Христианин. Человек, верующий в Новый завет как
в божественное учение, вполне отвечающее духовным
потребностям его ближнего. Человек, следующий уче-
нию Христа постольку, поскольку оно не противоречит
греховной жизни.
Цена. Стоимость плюс разумное вознаграждение за
угрызения совести при назначении цены.
Цирк. Место, где слоны, лошади и пони имеют воз-
можность любоваться тем, как мужчины, женщины и
дети валяют дурака.
Чг Часы. Прибор большой моральной ценности, об-
легчающий человеку заботу о будущем напоминанием
о том, какая уйма времени еще остается в его распоря-
жении.
Честолюбие. Непреодолимое желание подвергнуться
поруганию врагов при жизни и издевкам друзей после
смерти.
Чтение. Совокупность того, что человек читает. В на-
шей стране, как правило, состоит из приключенческих
91
романов, рассказов на местных диалектах и жаргонной
юмористики.
Щ. Щедрость. Великодушие того, кто имеет много
и позволяет тому, кто не имеет ничего, получить все,
что тот может.
Говорят, что одна ласточка пожирает ежегодно де-
сять миллионов насекомых. Наличие этих насекомых
я расцениваю как пример поразительной щедрости Твор-
ца в заботе о жизни своих творений.
Э. Эгоист. Человек дурного тона, больше интересую-
щийся собой, чем мной.
Экономить. Покупать бочонок виски, который вам не
нужен, за цену коровы, которая вам не по карману.
Эрудиция. Пыль, вытряхнутая из книги в пустой
череп.
Я. Язычник. Темный дикарь, по глупости поклоняю-
щийся тому, что он может видеть и осязать.
МАРК ТВЕН
ПУТЕШЕСТВИЕ
КАПИТАНА СТОРМФИЛДА
В РАЙ
ОТ АВТОРА
С капитаном Стормфилдом я был хорошо
знаком. Я совершил на его корабле три длинных
морских перехода. Это был закаленный, видав-
ший виды моряк, человек без школьного обра-
зования, с золотым сердцем, железной волей,
незаурядным мужеством, несокрушимыми убеж-
дениями и взглядами и, судя по всему, безгра-
ничной уверенностью в себе. Прямой, откровен-
ный, общительный, привязчивый, он был честен
и прост, как собака. Это был очень религиозный
человек — от природы и в силу материнского
воспитания; и это был изощренный и удручаю-
щий сквернослов в силу отцовского воспитания
и требований профессии. Родился он на корабле
своего отца всю жизнь провел в море, знал бе-
рега всех стран, но ни одной страны не знал
дальше берега. Когда я впервые встретился с
ним, ему было шестьдесят пять лет, и в его чер-
ных волосах и бороде сквозили седые нити; но
годы еще не наложили своего отпечатка ни на
его тело, ни на твердый характер, и огонь, горев-
- ший в его глазах, был огнем молодости. Он был
чарующе обходителен, когда ему угождали,
в противном же случае с ним нелегко было
иметь дело.
Воображение у него было богатое, и, вероят-
но, это влияло на то, как он излагал факты; но
1 По другим сведениям, капитан родился в Коннектикуте, а в мо-
ре ушел четырнадцати лет.
93
если и так, сам он этого не сознавал. Он верил,
что каждое его слово — правда. Когда он рас-
сказывал мне про свои диковинные и жуткие
приключения на Чертовой Дороге — обширном
пространстве в южной части Тихого океана, где
стрелка компаса не способна выполнять свою
работу, а только крутится и крутится как сума-
сшедшая,— я его пожалел и не стал высказы-
вать предположения, что все это ему присни-
лось, потому что понял: он-то говорит всерьез;
но про себя подумал, что это было видение или
сон. В глубине души я уверен, что его путешест-
вие в Иной Мир тоже было сном, но я и тут смол-
чал, чтобы не обидеть его. Он был убежден, что
в самом деле совершил это путешествие; я слу-
шал его внимательно, с его разрешения записал
стенографически события каждого дня, а потом
привел свои записи в порядок. Я слегка подпра-
вил его грамматику и кое-где смягчил слишком
крепкие выражения; в остальном передаю его
рассказ так, как слышал от него.
МАРК ТВЕН
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Я умирал, это мне было понятно. Я ловил ртом воз-
дух, потом на долгое время затихал, а они стояли воз-
ле моей койки, молчаливые и неподвижные, дожидаясь
моей кончины. Изредка они переговаривались между со-
бой, но их слова звучали глуше и глуше, дальше и даль-
ше. Впрочем, мне все было слышно.
Старший помощник сказал:
— Как начнется отлив, он испустит дух.
— Откуда вы знаете? — спросил Чипе, судовой плот-
ник.— Здесь, посреди океана, отлива не бывает.
— Как это нет, бывает! Да все равно, так уж по-
ложено.
Снова тишина — только плескали волны, скрипел ко-
рабль, раскачивались из стороны в сторону тусклые фо-
нари, да тоненько посвистывал в отдалении ветер. По-
том я услышал откуда-то голос:
— Уже восемь склянок, сэр.
— Так держать,— сказал помощник.
— Есть, сэр.
Еще чей-то голос:
— Ветер свежеет, сэр, идет шторм.
— Приготовиться,— скомандовал помощник.— Взять
рифы на топселе и бомбрамселе!
— Есть, сэр.
Через некоторое время помощник спросил:
— Ну, как он?
— Отходит,— ответил доктор.— Пускай полежит еще
минут десять.
— Все приготовили, Чипе?
— Все, сэр, и парусину и ядро. Все готово.
— А библия, отпевание?
— Не задержим, сэр.
Снова стало тихо, даже ветер свистел теперь еле-еле,
будто -ВО сне. Потом послышался голос доктора:
— Как вы думаете, он знает, что его ждет?
— Что пойдет в ад? По-моему, да.
— Сомнений, надо полагать, быть не может? — Это
был голос Чипса, и прозвучал он печально.
— Какое еще сомнение? — сказал помощник.— Да
он и сам на этот счет не сомневался, чего же вам еще?
— Да,— согласился Чипе,— он всегда говорил, что
там его, наверное, ждут.
95
Долгая, томительная тишина. Потом голос доктора,
глухой и далекий, словно со дна глубокого колодца:
— Все. Отошел. Ровно в двенадцать часов четыр-
надцать минут.
Тьма. Сразу же непроглядная тьма! Я понял, что
я умер.
Я почувствовал, что куда-то нырнул, и догадался, что
птицей взлетаю в воздух. На миг промелькнул подо
мною океан и корабль, потом стало черно, ничего не
видно, и я, разрезая со свистом воздух, понесся вверх.
«Я весь тут,— мелькнуло у меня в мозгу,— платье на
мне, все остальное тоже, вроде как ничего не забыл.
Они похоронят в океане мое чучело, вместо меня. Я-то
весь тут!»
Вдруг я увидел какой-то свет и в следующее мгнове-
ние влетел в море слепящего огня, и меня понесло
сквозь пламя. На моих часах было 12.22.
Знаешь, что это было? Солнце. Я так и догадался,
и позже моя догадка подтвердилась. Я был там через
восемь минут после того, как снялся с якоря. Это по-
могло мне определить скорость хода: сто восемьдесят
шесть тысяч миль в секунду. Девяносто три миллиона
миль за восемь минут! Ну и возгордился же я — таких
гордых призраков еще свет не видел. Я радовался, как
ребенок, и жалел, что не с кем здесь устроить гонки.
Не успел я это подумать, как солнце уже осталось
далеко позади. Оно имеет меньше миллиона миль в диа-
метре, и я пролетел через него, не успев даже согреть-
ся. И снова попал в кромешную тьму. Да, во тьму, но
сам-то я не был темным. Мое тело светилось мягким
призрачным светом, и я подумал, что похож, вероятно,
на светляка. Откуда исходит свет, я не мог понять, но
время на часах было видно, а это самое главное.
Вдруг я заметил неподалеку свет, похожий на мой,
и, обрадовавшись, приложил руки трубкой ко рту и
окликнул:
— Эй, на корабле!
— Есть, привет вам, друг!
— Откуда?
— С Чатам-стрит.
— Куда направляетесь?
— А вы думаете, я знаю?
— Небось туда же, куда и я. Имя?
— Соломон Голдстайн. А ваше?
96
— Капитан Бен Стормфилд, бывший житель Фэр-
хейвена и Фриско. Пристраивайтесь, дружище!
Он принял мое приглашение. В компании сразу ста-
ло веселее. Я от природы общителен, терпеть не могу
одиночества. Но мне с детства внушили предубеждение
против евреев — знаете, как внушают всем христиа-
нам,— хотя души моей оно не затронуло, дальше голо-
вы не пошло. Но даже если бы и пошло, в тот момент
оно бы исчезло,— до того я томился одиночеством и
мечтал о каком-нибудь попутчике. Господи, когда ле-
тишь в... ну, словом, туда, куда я летел, спеси в тебе
поубавляется и бываешь рад любому, невзирая на ка-
чество.
Мы помчались рядышком, беседуя как старые зна-
комые, и это было очень приятно. Я решил, что сделаю
доброе дело, если успокою Соломона и устраню все его
сомнения. Когда в чем-нибудь не уверен, это всегда
портит настроение, я по себе знаю. Итак, поразмыслив,
я сказал ему, что, поскольку он летит со мной рядом,
это доказывает, куда он летит. Вначале он был ужасно
огорчен, но потом смирился, сказал, что так, пожалуй,
даже лучше: ведь ангелы, конечно, не примут его в свою
компанию, еще прогонят, если он попробует к ним вте-
реться; так было в Нью-Йорке, а высшее общество,
наверно, везде одинаково. Он просил меня не поки-
дать его, когда мы прибудем в порт назначения, ему
нужна моя поддержка — ведь там у него не будет никого
из своих. Бедняга так меня тронул, что я пообещал ос-
таться с ним «на веки вечные».
Потом мы долго молчали; я не тревожил его, чтобы
дать ему привыкнуть к новой мысли. Ему это будет по-
лезно. Время от времени я слышал его вздохи, а потом
заметил, что он плачет. Тут, признаюсь, я рассердился
на него и подумал: «Типичный еврей! Пообещал како-
му-нибудь деревенщине сшить пиджак за четыре долла-
ра, а теперь пожалел, решил, что, если бы вернулся, по-
старался бы всучить ему что-нибудь похуже качеством
за пять. Бездушный народ, и никаких моральных прин-
ципов!». А он все плакал и всхлипывал, а я от этого
еще пуще злился на него и все меньше его жалел. Под
конец я уже не сдержался и сказал:
— Ну хватит! Черт с ним, с пиджаком! Выбросьте
•то из головы!
— Пиджа-ак?
4 6—«560
97
— Ну да. Уж горевали бы о чем-нибудь важном!
— Кто вам сказал, что я горюю о пиджаке?
— А о чем же?
— Ах, капитан, я схоронил свою маленькую дочку
и теперь никогда, никогда ее не увижу! Я не выдержу
этого горя!
Ей-богу, он меня как ножом полоснул. Дай мне це-
лую эскадру, я не соглашусь еще раз пережить такой
стыд за свои гадкие мысли. И я в этом признался ему,
покаялся перед ним и так себя ругал, так ругательски
ругал, что даже его расстроил и уж перестал гово-
рить — половины того, что хотел, не высказал. А он
принялся умолять меня, чтобы я не говорил про себя
таких страшных вещей и не раздувал истории, что я
ошибся, а ошибка — не преступление!
Правда, это было великодушно с его стороны? Что,
нет? По-моему, да. Я считаю, что из него мог бы полу-
читься отменный христианин, и я ему прямо это ска-
зал. И если бы было не поздно, я бы жизни не пожа-
лел, чтобы убедись его креститься.
Мы снова заговорили как друзья, и он уже больше
не таил своей печали, а изливался мне открыто, а я с
открытой душой слушал и слушал, пока она не пере-
полнилась. Господи, какое это было горе! Он обожал
свою дочку, лелеял, берег как зеницу ока. Ей было де-
сять лет, она умерла шесть месяцев тому назад, и он
был рад собственной смерти, так как надеялся на том
свете снова заключить ее в объятия и больше ни-
когда с ней не расставаться. И вот погибла его мечта.
Он потерял свою дочку — навсегда. Теперь это слово
приобрело новый смысл. Я был ошеломлен, подавлен.
Всю жизнь мы верим, что встретимся снова со своими
умершими друзьями, ни на минуту в том не сомневаем-
ся, нам кажется, что мы это знаем. И это дает нам си-
лы жить. И вот рядом со мной отец, потерявший эту на-
дежду. Как же я не подумал? Почему не промолчал?
Он бы сам потом догадался! Слезы все еще струились
по его щекам, из груди рвались стоны, губы вздраги-
вали, и он шептал:
— Бедная крошка Минни, и я бедный, несчастный!
А я повторял про себя его слова: «Бедная крошка
Минни, и я бедный, несчастный!»
Я этого не забыл, это застряло как заноза у меня в
сердце. Не раз потом, вспоминая трагедию бедного ев-
98
рея, я говорил себе: «Эх, вот если бы я держал путь
в рай, тогда я бы поменялся с ним местами, и он сви-
делся бы со своей дочкой, пусть меня бог накажет, если
я вру!» Вот попадешь сам в такое положение, тогда
поймешь мое чувство!
ГЛАВА ВТОРАЯ
Мы болтали еще долго и, сильно уставшие, заснули
часа в два ночи; спали крепким сном и проснулись бод-
рые, освежившиеся, около полудня. Есть нам не хоте-
лось, но покурил бы я с великим удовольствием, будь у
меня табак и трубка. И выпить бы тоже не отказался.
Необходимо было привести в порядок мысли. Про-
снувшись, мы сперва не могли сообразить, что с нами
произошло, нам казалось, что мы все видели во сне.
Да и потом не сразу избавились от ощущения, что это
был сон. Однако все же избавились. И тут, вспомнив,
куда летим, мы содрогнулись от ужаса. Потом ужас
сменился изумлением. И радостью. Радостью — потому
что мы еще не прибыли. Во мне шевельнулась надежда:
авось не скоро долетим!
— Сколько мы уже прошли, а, капитан Стормфилд?
— Миллиард сто миллионов миль, а может даже
миллиард двести.
— Ах, майн готт, какая быстрота!
— Еще бы! Быстрее нас — только мысль. Даже ку-
рьерскому поезду потребовалось бы дней дйадца^ь пять,
от силы двадцать четыре, чтобы объехать земной шар.
А мы за одну секунду можем облететь его четыре ра-
за. Эх, жаль, Соломон, что не с кем устроить нам гонки!
Во второй половине дня мы заметили слабый свет с
ост-норд-ост-тэн-оста примерно на два румба от ветра.
Мы его окликнули, и он пристроился к нам. Это оказал-
ся покойник по фамилии Бейли, из Ошкоша, покинув-
ший землю накануне в семь часов десять минут вечера.
Малый не плохой, но, как видно, любитель погрустить
и помечтать. По политическим убеждениям — республи-
канец, вбивший себе в голову, что никакая сила, кроме
его партии, не способна спасти цивилизацию. Он был в
меланхолическом настроении, но мы его расшевелили,
втянули в беседу, и он, немножко повеселев, кое-что рас-
сказал о себе. Между прочим и то, что покончил жизнь
4е 99
самоубийством. Мы это и раньше заподозрили — по
дырке у него на лбу: свайкой так не проткнешь.
Потом он опять предался грусти и поведал нам при-
чину. Он был щепетильно честен, а перед смертью сде-
лал некий политический ход, и теперь все сомневался,
вполне ли это было этично. У них в городке, где он жил,
предстояли выборы на замещение какой-то должности
в муниципалитете, и успех зависел от перевеса в один
голос. А Бейли знал, что не сможет присутствовать на
выборах, так как в это время будет уже здесь, где мы.
И он подумал, что если кто-нибудь из членов демокра-
тической партии тоже устранится от выборов, тогда
успех республиканскому кандидату все равно обеспечен.
И вот, уже решившись на самоубийство, он отправился
к одному своему другу — демократу, человеку строжай-
ших нравственных правил, и убедил его составить ему
пару. Этим он спас республиканский список и лишь
тогда застрелился. Но теперь его немножко тревожил
этот поступок: он не был уверен, что, как пресвитериа-
нин, поступил правильно.
Соломон — тот сразу проникся к нему симпатией: по
его мнению, выдумка Бейли была замечательная, и он,
что называется, ел его глазами, завидовал его уму и,
ухмыляясь этакой хитрой, чисто еврейской ухмылкой,
хлопал себя по ляжке и восклицал:
— Ох, Бейли, ты меня прямо-таки подбиваешь кре-
ститься!
А застрелился-то Бейли из-за девушки — такой Кан-
дес Миллер. Он никак не мог добиться от нее ответа,
любит ли она его, хотя казалось, что любит, и он питал
надежду жениться на ней. Судьбу его решила записка,
в которой Кандес призналась ему, что любит его как
друга и хотела бы навсегда сохранить с ним добрые
отношения, но сердце ее принадлежит другому. Расска-
зывая нам это, бедняга Бейли не выдержал и заплакал.
И ведь вот как иногда бывает! Внезапно мы замети-
ли позади голубоватый свет, мы его окликнули, и, когда
он приблизился к нам, Бейли вскричал:
— Господи, Том Уилсон! Вот так сюрприз! А ты ка-
ким образом очутился здесь, приятель?
Уилсон так умоляюще поглядел на него, что у меня
сердце защемило. Он сказал:
— Не радуйся мне, Джордж. Я этого не стою! Я под-
лый негодяй, мне не место среди добрых людей.
100
— Полно вздор молоть! С чего это ты так? — уди-
вился Бейли.
— Джордж, я поступил как предатель! Ты был мой
самый лучший друг, мы с тобой дружили с детства, а я
причинил тебе такое страшное зло! Но мне и в голову
не приходило, что моя дурацкая шутка может иметь
такие роковые последствия! Это я написал тебе письмо,
будто от ее имени. Она ведь любила тебя, Джордж!
— Не может быть!
— Да, любила! Она первая вбежала к тебе в дом,
увидела тебя мертвого, в луже крови, и рядом — пи-
сьмо, подписанное ее именем, и поняла все. Она упала
на твое бездыханное тело, осыпала поцелуями твое лицо,
глаза, клялась тебе в любви, рыдала и сокрушалась.
И выходит, что это я тебя убил, и я же разбил ее серд-
це. Я не мог этого пережить, и — как видишь — я здесь!
Ну-ну, еще один самоубийца! Бейли понимал, что
назад дороги нет. На него было жалко смотреть. Он
сгоряча решил убить себя, поддавшись отчаянию и да-
же не проверив, правда ли, что письмо написала та де-
вушка. Он все повторял, что не может простить себе та-
кую поспешность, и почему он не подождал, почему
был глух к голосу разума, и все прикидывал, как ему
следовало поступить, и как он поступил бы теперь,
если бы можно было вернуться. Но что толку! Как ни
жалко нам было его, мы знали, что возврата нет. Ужас-
ная история! Люди думают, что смерть приносит покой.
Ничего, умрут — тогда узнают!
Соломон оттянул Бейли в сторонку, чтобы успокоить
его. Это он правильно сделал: люди, у которых свое
горе, умеют утешить других.
Примерно через неделю мы нагнали еще одного пу-
тешественника. На сей раз это оказался негр. Ему бы-
ло лет тридцать восемь — сорок, почти половину своей
жизни он провел в рабстве. Звали его Сэм. Симпатичный
малый, добродушный и жизнерадостный. Уже позднее
я понял, что каждый вновь прибывший сперва произво-
дит на остальных гнетущее впечатление: он только и
думает, что о своих родных, о том, как они его оплаки-
вают, и ни о чем другом он не способен говорить, и тре-
бует от всех внимания и сочувствия, и со слезами рас-
сказывает, что за славная, добрая у него жена или бед-
ная старушка мать, сестренка или братья, и, конечно,
все это надо выслушивать с подобающей кротостью,
101
и настроение у всех портится на несколько дней; каж-
дый начинает вспоминать свое горе — свою семью и сво-
их близких. Но самое тяжкое, когда новичок — молодой
человек, у которого осталась на земле возлюбленная.
Тут уж нет конца слезам, и сетованиям, и разговорам.
И — в который раз — этот осточертевший вопрос: «Как
вы думаете, она скоро откажется жить, скоро придет
сюда?» Что можно ответить? Только одно: «Будем на-
деяться». Но когда ты повторил это несколько тысяч
раз, то уже терпение лопается и думаешь: лучше бы
мне не умирать! А покойник — он что, он тот же чело-
век и, естественно, приносит с собой свои привычки.
Ведь вот, приезжая в какой-нибудь город, в любой го-
род на свете, слышим же мы вечно одни и те же вопро-
сы: «Вы у нас впервые?», «Как вам здесь нравится?»,
«Когда вы приехали?», «Сколько намерены здесь про’-
быть?».
Иной раз удираешь на следующий же день, лишь бы
скрыться от этих вопросов. Но со скорбящими влюб-
ленными мы придумали лучше: мы соединили их в од-
ну группу, предоставив им утешать друг друга. Им это
не повредило, напротив — даже понравилось: сочувст-
вия и соболезнований хоть отбавляй, а больше им ни-
чего и не нужно.
У Сэма оказалась в кармане трубка, табак и
спички. Не могу передать, как я обрадовался. Но ра-
дость моя быстро померкла,— спички не загорались.
Бейли объяснил нам причину: мы летим в безвоздуш-
ном пространстве, а для огня необходим кислород.
Все-таки я посоветовал Сэму не бросать курительные
принадлежности — авось мы еще влетим в атмосферу
какого-нибудь светила или планеты и, если позволят ее
размеры, может быть, успеем сделать одну-две затяж-
ки. Но Бейли сказал, что это маловероятно.
— Наши тела и одежда утратили свои земные свой-
ства,— пояснил он,— иначе мы мигом сгорели бы, когда
прорывались сквозь слои атмосферы, окружающей зем-
лю. И табак тоже утратил свои земные свойства: он те-
перь несгораемый.
Вот какая штука! Все же я предложил сохранить
табачок — уж в аду-то он загорится!
Когда негр услыхал, куда я лечу, он очень расстро-
ился, не хотел верить и принялся спорить со мной и
доказывать, что я ошибаюсь, но я нисколько не сомне-
102
вался и сумел его убедить. Он жалел меня как самый
близкий друг и все утешал, что, может быть, там не
так уж жарко, как говорят, и успокаивал, что я при-
выкну, а привычка ведь все облегчает. Его добрые сло-
ва расположили меня к нему, а когда он предложил
мне на память свой табак и трубку, я совсем растаял.
Славный человек — ну как все негры. Чтобы у негра
было злое сердце, этого я почти никогда не встречал.
Мелькали недели; время от времени к нам присоеди-
нялись новые спутники, и к концу первого года нас уже
было тридцать шесть человек. Мы были похожи на рой
светляков — прелестное зрелище! Нас мог бы набраться
целый полк, если бы все мы летели вместе, но, к сожа-
лению, не у всех была одинаковая скорость. Правда,
эскадра обычно равняется по тихоходам, и я еще под-
тянул их немного, установив норму двести тысяч миль
в секунду, но все же, те, кто спешил поскорее встретить-
ся с друзьями, умчались вперед, и мы не стали их удер-
живать. Лично я не торопился. Мои дела подождут!
Позади остались чахоточные и прочие больные — они
ползли, как черепахи, и мы потеряли их из виду. Наха-
лов и скандалистов, которые поднимают шум из-за вся-
кой чепухи, я прогнал с дороги, отчитав как следует и
предупредив, чтобы держались подальше. С нами оста-
вался разный народ — и помоложе и постарше, в об-
щем ничего, не плохие люди, хотя надо признать, что
кое-кто из них не вполне соответствовал требованиям.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Так вот, когда я пробыл покойником лет тридцать,
меня начала разбирать тревога. Ведь все это время я
несся в пространстве вроде кометы. Я сказал «вроде»!
Но поверь, Питерс, я все кометы оставил позади! Прав-
да, ни одна из них не следовала в точности по моему
курсу — кометы движутся по вытянутому кругу, напо-
добие ласро; я же мчался в загробный мир прямо, как
стрела; но изредка я замечал такую комету, которая
час-другой шла моим курсом, и тогда у нас затевались
гонки. Только гонки эти бывали обычно односторонние:
я проносился мимо кометы, а она как будто стояла на
месте. Обыкновенные кометы делают не более двухсот
тысяч миль в минуту. Так что когда мне попадалась
103
одна из них, ну, например, комета Энке или Галлея,
я едва успевал крикнуть: «Здравствуй!» и «Прощай!»
Разве же это гонки? Такую комету можно сравнить с
товарным поездом, а меня — с телеграммой. Впрочем,
выбравшись за пределы нашей астрономической систе-
мы, я начал натыкаться и на кометы иного рода, в не-
которой мере мне под стать. У нас таких нЪт и в поми-
не! Однажды ночью я шел ровным ходом, под всеми па-
русами, попутным ветром, считая, что делаю не менее
миллиона миль в минуту, если не больше, и вдруг за-
метил удивительно крупную комету на три румба к но-
су от моего правого борта. По ее кормовым огням я
определил ее направление—норд-ост-тэн-ост. Она ле-
тела так близко от моего курса, что я не мог упустить
этот случай, и вот я отклонился на румб, закрепил
штурвал и бросился догонять ее. Ты бы слышал, с ка-
ким свистом я разрезал пространство, поглядел бы, ка-
кую я поднял электрическую бурю! Через полторы ми-
нуты я был весь охвачен электрическим сиянием, до
того ярким, что на много миль вокруг сделалось светло,
как днем. Издали комета светилась синеватым огонь-
ком, точно потухающий факел, но чем ближе я подле-
тал, тем яснее было видно, какая она огромная. Я на-
гонял ее так быстро, что через сто пятьдесят миллио-
нов миль уже попал в ее фосфоресцирующий кильватер
и чуть не ослеп от страшного блеска. Ну, думаю, этак
в нее и врезаться недолго, и, подавшись в сторону, стал
набирать скорость. Мало-помалу я приблизился к ее
хвосту. Знаешь, что это напоминало? Точно комар при-
близился к континенту Америки! Я все не сбавлял хо-
ду. Постепенно я прошел вдоль корпуса кометы более
ста пятидесяти миллионов миль, но убедился по ее
очертаниям, что не достиг даже талии. Эх, Питерс, раз-
ве на земле мы знаем толк в кометах?! Если хочешь уви-
деть комету, достойную внимания, надо выбраться за
пределы нашей солнечной системы, туда, где они мо-
гут развернуться, понимаешь? Я, друг мой, повидал там
такие экземпляры, которые не могли бы влезть даже в
орбиту наших самых известных комет — хвосты у них
обязательно свисали бы наружу!
Ну, я пронесся еще сто пятьдесят миллионов миль
и, наконец, поравнялся с плечом кометы, если позволи-
тельно так выразиться. Я был собою весьма доволен,
право слово, пока вдруг не заметил, что к борту коме-
104
ты подходит вахтенный офицер и наставляет подзорную
трубу в мою сторону. И сразу же раздается его команда:
— Эй там, внизу! Наддать жару, наддать жару! Под-
бросить еще сто миллионов миллиардов тонн серы!
— Есть, сэр!
— Свисти вахту со штирборта! Всех наверх!
— Есть, сэр!
— Послать двести тысяч миллионов человек поднять
бомбрамсели и трюмсели!
— Есть, сэр!
— Поднять лисели! Поднять все до последней тряп-
ки! Затянуть парусами от носа до кормы!
— Есть, сэр!
Я сразу понял, Питерс, что с таким соперником шут-
ки плохи. Не прошло и десяти секунд, как комета пре-
вратилась в сплошную тучу огненно-красной парусины;
она уходила в невидимую высь, она точно раздулась и
заполнила все пространство; серый дым валом повалил
из топок — нельзя описать, что это было, а уж про за-
пах и говорить нечего. И как понеслась эта махина!
И что за шум на ней поднялся! Свистали тысячи боц-
манских дудок, и команда, которой хватило бы, чтобы
населить сто тысяч таких миров, как наш, ругалась хо-
ром. Ничего похожего я в своей жизни не слыхал.
С ревом и грохотом мы мчались рядом изо всех
сил,— ведь в моей практике еще не бывало, чтобы ка-
кая-нибудь комета обогнала меня, и я решил: хоть лоп-
ну, а добьюсь победы. Я знал, что заслужил определен-
ную репутацию в мировом пространстве, и не собирал-
ся ее терять. Я заметил, что обхожу комету медленнее,
чем вначале, но все же обхожу. На комете царило
страшное волнение. Более ста миллиардов пассажиров
высыпало на палубу, все они сгрудились у левого бор-
та и стали держать пари, кто победит в наших гонках.
Естественно, это вызвало крен кометы и уменьшило ее
скорость. Ух, как рассвирепел помощник капитана! Он
бросился в толпу со своим рупором в руках и заорал:
— Отойти от борта! От борта, вы!..1 Не то всем вам,
идиотам, черепа раскрою!
Ну, а я потихоньку обгонял и обгонял, пока не под-
порхнул к самому носу этого огненного чудища. Те-
1 Капитан Стормфилд не мог вспомнить г то с:ово. Пэ его мне-
нию, оно было на каком-то иностранном (ирим. автора.)
105
перь уже и капитана вытащили из постели, и он стоял
на передней палубе, освещенный багровым заревом, ря-
дом со своим помощником, без сюртука, в ночных туф-
лях, волосы торчат во все стороны, как воронье гнездо,
подтяжки с одного боку свисают. Вид у него и у по-
мощника был порядком расстроенный. Пролетая мимо
них, я просто не в силах был удержаться, показал им
нос и крикнул:
— Счастливо оставаться! Прикажете передать при-
вет вашим родственникам?
Это была ошибка, Питерс! Я не раз потом пожалел
о своих словах. Да, это была ошибка! Понимаешь, ка-
питан уже готов был сдаться, но такой насмешки он
стерпеть не мог. Он повернулся к помощнику и спраши-
вает:
— Хватит у нас серы на весь рейс?
— Да, сэр.
— Это точно?
— Да, сэр. Хватит с избытком.
— Сколько у нас тут груза для Сатаны?
— Один миллион восемьсот тысяч миллиардов ка-
зарков.
— Прекрасно, тогда пусть его квартиранты померз-
нут до прибытия следующей кометы. Облегчить судно!
Живо, живо, ребята! Весь груз за борт!
Питерс, посмотри мне в глаза и не пугайся. На не-
бесах я выяснил, что каждый казарк — это сто шестьде-
сят девять таких миров, как наш. Вот какой груз они
вывалили за борт. При падении он смел начисто кучу
звезд, точно это были свечки и кто-то их задул. Что ка-
сается гонок, то на этом все кончилось. Освободившись
от балласта, комета пронеслась мимо меня так, словно
я стоял на якоре. С кормы капитан показал мне нос и
прокричал:
— Счастливо оставаться! Теперь, может быть, вы по-
желаете передать привет вашим близким в Вечных Тро-
пиках?
Потом он натянул на плечо болтавшийся конец под-
тяжек и пошел прочь, а через каких-нибудь три четвер-
ти часа комета уже опять лишь мелькала вдали слабым
огоньком. Да, Питерс, я совершил ошибку — дерну-
ло же меня такое сказать! Я, наверно, никогда не пере-
стану жалеть об этом. Я выиграл бы гонки у небесного
нахала, если бы только придержал язык.
106
Но я несколько отвлекся; возвращаюсь к своему рас-
сказу. Теперь ты можешь себе представить мою ско-
рость. И вот после тридцати лет такого путешествия,
я, повторяю, забеспокоился. Не скажу, что я не полу-
чал удовольствия,— нет, я повидал много нового, инте-
ресного; а все-таки одному как-то, понимаешь, скучно.
И хотелось уже где-нибудь ошвартоваться. Ведь не за-
тем же я пустился в путь, чтобы вечно странствовать!
Вначале я был даже рад, что дело затягивается,— я
ведь полагал, что меня ждет довольно жаркое местечко,
но в конце концов мне стало казаться, что лучше пойти
ко всем... словом, куда угодно, чем томиться неизвест-
ностью.
И вот, как-то ночью... там постоянно была ночь, раз-
ве что когда я летел мимо какой-нибудь звезды, кото-
рая ослепительно сияла на всю вселенную,— уж тут-то,
конечно, бывало светло, но через минуту или две я по-
неволе оставлял ее позади и снова погружался во мрак
на целую неделю. Звезды находятся вовсе не так близ-
ко друг от друга, как нам это кажется... О чем бишь
я?.. Ах да... лечу я однажды ночью и вдруг вижу впе-
реди на горизонте длиннейшую цепь мигающих огней.
Чем ближе, тем они все росли и ширились и вскоре
стали похожи на гигантские печи.
— Прибыл наконец, ей-богу! — говорю я себе.—
И, как следовало ожидать, отнюдь не в рай!
И лишился чувств. Не знаю, сколько времени длил-
ся мой обморок,— наверно, долго, потому что, когда я
очнулся, тьма рассеялась, светило солнышко и воздух
был теплый и ароматный до невозможности. А мест-
ность передо мной расстилалась прямо-таки удивитель-
ной красоты. То, что я принял за печи, оказалось воро-
тами из сверкающих драгоценных камней высотой во
много миль; они были вделаны в стену из чистого зо-
лота, которой не было ни конца ни края, ни в правую,
ни В-левую сторону. К одним из ворот я и понесся как
угорелый. Тут только я заметил, что в небе черно от
миллионов людей, стремившихся туда же. С каким гу-
лом они мчались по воздуху! И вся небесная твердь
кишела людьми, точно муравьями; я думаю, их там бы-
ло несколько миллиардов.
Я опустился, и толпа повлекла меня к воротам. Ко-
гда подошла моя очередь, главный клерк обратился ко
мне весьма деловым тоном:
107
— Ну, быстро! Вы откуда?
— Из Сан-Франциско.
— Сан-Фран...? Как, как?
— Сан-Франциско.
Он с недоуменным видом почесал в затылке, потом
говорит:
— Это что, планета?
Надо же такое придумать, Питерс, ей-богу!
— Планета? — говорю я.— Нет, это город. Более то-
го, это величайший, прекраснейший...
— Хватит! — прерывает он.— Здесь не место для
разговоров. Городами мы не занимаемся. Откуда вы
вообще?
— Ах, прошу прощения,— говорю я.— Запишите: из
Калифорнии.
Опять я, Питерс, поставил этого клерка в тупик. На
его лице мелькнуло удивление, а потом он резко, с раз-
дражением сказал:
— Я таких планет не знаю. Это что, созвездие?
— О господи! — говорю я.— Какое же это созвез-
дие? Это штат!
— Штатами мы не занимаемся. Скажете ли вы, на-
конец, откуда вы вообще, вообще, в целом? Все еще не
понимаете?
— Ага, теперь сообразил, чего вы хотите. Я из Аме-
рики, из Соединенных Штатов Америки.
Верь не верь, Питерс, но и это не помогло. Разрази
меня гром, если я вру! Его физиономия ни капельки не
изменилась, все равно как мишень после стрелковых
соревнований милиции. Он повернулся к своему помощ-
нику и спрашивает:
— Америка? Это где? Это что такое?
И тот ему поспешно отвечает:
— Такого светила нет.
— Светила? — говорю я.— Да о чем вы, молодой че-
ловек, толкуете? Америка — не светило. Это страна, это
континент. Ее открыл Колумб. О нем-то вы слышали,
надо полагать? Америка, сэр, Америка...
— Молчать! — прикрикнул главный.— Последний
раз спрашиваю: откуда вы прибыли?
— Право, не знаю, как ещё вам объяснить,— говорю
я.— Остается свалить все в одну кучу и сказать, что я
из мира.
108
— Ага,— обрадовался он,— вот это ближе к делу.
Из какого же именно мира?
Вот теперь, Питерс, уже не я его, а он меня поста-
вил в тупик. Я смотрю на него, раскрыв рот. И он смот-
рит на меня, хмурится; потом как вспылит:
— Ну, из какого?
А я говорю:
— Как из какого? Из того, единственного, разу-
меется.
— Единственного?! Да их миллиарды!.. Следующий!
Это означало, что мне нужно посторониться. Я так
и сделал, и какой-то голубой человек с семью голова-
ми и одной ногой прыгнул на мое место. А я пошел про-
гуляться. И только тогда я сообразил, что все мириады
существ, толпящихся у ворот, имеют точно такой же
вид, как тот голубой человек. Я принялся искать в
толпе какое-нибудь знакомое лицо, но ни единого знако-
мого не нашлось. Я обмозговал свое положение и в
конце концов бочком пролез обратно, как говорится,
тише воды, ниже травы.
— Ну? — спрашивает меня главный клерк.
— Видите ли, сэр,— говорю я довольно робко,—
я никак не соображу, из какого именно я мира. Может
быть, вы сами догадаетесь, если я скажу, что это тот
мир, который был спасен Христом.
При этом имени он почтительно наклонил голову и
кротко сказал:
— Миров, которые спас Христос, столько же, сколь-
ко ворот на небесах,— счесть их никому не под силу.
В какой астрономической системе находится ваш мир?
Это, пожалуй, нам поможет.
— В той, где Солнце, Луна и Марс...— Он только
отрицательно мотал головой: никогда, мол, не слыхал
таких названий.— ...И Нептун, и Уран, и Юпитер...
— Стойте! Минуточку! Юпитер... Юпитер... Кажется,
у нас был оттуда человек, лет восемьсот — девятьсот то-
му назад; но люди из той системы очень редко прохо-
дят через* наши ворота.
Вдруг он впился в меня глазами так, что я поду-
мал: «Вот сейчас пробуравит насквозь», а затем спра-
шивает, отчеканивая каждое слово:
— Вы явились сюда прямым путем из вашей си-
стемы?
— Да,— ответил я, но все же малость покраснел.
109
Он очень строго посмотрел на меня.
— Неправда, и здесь не место лгать. Вы отклони-
лись от курса. Как это произошло?
Я опять покраснел и говорю:
— Извините, беру свои слова назад и каюсь. Один
раз я вздумал потягаться с кометой, но совсем, совсем
чуть-чуть...
— Так, так,— говорит он далеко не сладким го-
лосом.
— И отклонился-то я всего на один румб,— про-
должаю я рассказывать,— и вернулся на свой курс в
ту же мунуту, как окончились гонки.
— Не важно, именно это отклонение и послужило
всему причиной. Оно и привело вас к воротам за мил-
лиарды миль от тех, через которые вам надлежало прой-
ти. Если бы вы попали в свои ворота, там про ваш мир
все было бы известно и не произошло бы никакой про-
волочки. Но мы постараемся вас обслужить.
Он повернулся к помощнику и спрашивает:
— В какой системе Юпитер?
— Не помню, сэр,— отвечает тот,— но, кажется,
где-то, в каком-то пустынном уголке вселенной имеется
такая планета, входящая в одну из малых новых си-
стем. Сейчас посмотрю.
У них там висела карта величиной со штат Род-
Айленд, он подкатил к ней воздушный шар и полетел
вверх. Скоро он скрылся из виду, а через некоторое
время вернулся вниз, закусил на скорую руку и снова
улетел. Короче говоря, он это повторял два дня, после
чего спустился к нам и сказал, что как будто нашел на
карте нужную солнечную систему, впрочем не ручает-
ся — возможно, это след от мухи. Взяв микроскоп, он
опять поднялся вверх. Опасения его, к счастью, не
оправдались: он действительно разыскал солнечную
систему. Он заставил меня описать подробно нашу пла-
нету и указать ее расстояние от Солнца, а потом гово-
рит своему начальнику:
— Теперь я знаю о какой планете этот человек тол-
кует. Она имеется на карте и называется Бородавка.
«Не поздоровилось бы тебе,— подумал я,— если бы
ты явился на эту планету и назвал ее Бородавкой!»
Ну, тут они меня впустили и сказали, что отныне и
навеки я могу считать себя спасенным и не буду боль-
ше знать никаких тревог.
110
Потом они отвернулись от меня и погрузились в свою
работу, дескать со мной все покончено и мое дело в
порядке.
Меня это удивило, но я не осмелился заговорить
первым и напомнить о себе. Просто, понимаешь, я не
мог это сделать: люди заняты по горло, а тут еще за-
ставлять их со мной возиться! Два раза я решал мах-
нуть на все рукой и уйти, но, подумав, как нелепо буду
выглядеть в своем обмундировании среди прощенных
душ, я пятился назад, на старое место. Разные служа-
щие начали поглядывать на меня, удивляясь, почему я
не ухожу, Дольше терпеть это было невозможно. И вот
я наконец расхрабрился и сделал знак рукой главному
клерку. Он говорит:
— Как, вы еще здесь? Чего вам не хватает?
Я приложил ладони трубкой к его уху и зашептал,
чтобы никто не слышал:
— Простите, пожалуйста, не сердитесь, что я словцо
вмешиваюсь в ваши дела, но не забыли ли вы чего-то?
Он помолчал с минуту и говорит:
— Забыл? Нет, по-моему, ничего.
— А вы подумайте,— говорю я.
Он подумал.
— Нет, кажется, ничего. А в чем дело?
— Посмотрите на меня,— говорю я,— хорошенько
посмотрите!
Он посмотрел и спрашивает!
— Ну, что?
— Как что? И вы ничего не замечаете? Если бы я
в таком виде появился среди избранных, разве я не
обратил бы на себя всеобщее внимание? Разве не по-
казался бы всем странным?
— Я, право, не понимаю, в чем дело,— говорит он.—
Чего вам еще надо?
— Как чего? У меня, мой друг, нет ни арфы, ни
венца, ни нимба, ни псалтыря, ни пальмовой ветви —
словом, ни одного из тех предметов, которые необхо-
димы здеёь каждому.
Знаешь, Питерс, как он растерялся? Ты такой рас-
терянной физиономии сроду не видывал. После неко-
торого молчания он говорит:
— Да вы, оказывается, диковинный субъект, с ка-
кой стороны ни взять. Первый раз в жизни слышу о
таких вещах!
111
Я глядел на него, не веря своим ушам.
— Простите,— говорю,— не в обиду вам будь ска-
зано, но как человек, видимо проживший в царствии
небесном весьма солидный срок, вы здорово плохо зна-
ете его обычаи.
— Его обычаи! — говорит он.— Любезный друг, не-
беса велики. В больших империях встречается множест-
во различных обычаев. И в мелких тоже, как вы,
несомненно, убедились на карликовом примере Бородав-
ки. Неужели вы воображаете, что я в состоянии из-
учить все обычаи бесчисленных царствий небесных?
У меня при одной этой мысли голова кругом идет! Я зна-
ком с обычаями тех мест, где живут народы, которым
предстоит пройти через мои ворота, и, поверьте, с меня
хватит, если я сумел уместить в своей голове то, что
день и ночь штудирую вот уже тридцать семь миллио-
нов лет. Но воображать, что можно изучить обычаи
всего бескрайнего небесного пространства,— нет, это на-
до быть просто сумасшедшим! Я готов поверить, что
странное одеяние, о котором вы толкуете, считается мод-
ным в той части рая, где вам полагается пребывать, но
в наших местах его отсутствие никого не удивит.
«Ну, раз так, то уж ладно!» — подумал я, попрощал-
ся с ним и зашагал прочь. Целый день я шел по огром-
ной канцелярии, надеясь, что вот-вот дойду до конца ее
и попаду в рай, но я ошибался: это помещение было по-
строено по небесным масштабам — естественно, оно не
могло быть маленьким. Под конец я так устал, что не в
силах был двигаться дальше; тогда я присел отдохнуть
и начал останавливать каких-то нелепого вида прохожих,
пытаясь что-нибудь у них узнать; но ничего не узнал,
потому что они не понимали моего языка, а я не пони-
мал ихнего. Я почувствовал нестерпимое одиночество.
Такая меня проняла грусть, такая тоска по дому, что я
сто раз пожалел, зачем я умер. Ну и, конечно, повернул
назад. Назавтра, около полудня, я добрался до места,
откуда пустился в путь, подошел к регистратуре и го-
ворю главному клерку:
— Теперь я начинаю понимать: чтобы быть счаст-
ливым, надо жить в своем собственном раю!
— Совершенно верно,— говорит он.— Неужели вы
думали, что один и тот же рай может удовлетворить
всех людей без различия?
112
— Признаться, да; но теперь я вижу, что это было
глупо. Как мне пройти, чтобы попасть в свой район?
Он подозвал помощника, который давеча изучал
карту, и тот указал мне направление. Я поблагодарил
его и шагнул было прочь, но он остановил меня:
— Подождите минутку; это за много миллионов
миль отсюда. Выйдите наружу и станьте вон на тот
красный ковер; закройте глаза, задержите дыхание и
пожелайте очутиться там.
— Премного благодарен,— сказал я.— Что ж вы не
метнули меня туда сразу, как только я прибыл?
— У нас здесь и так забот хватает; ваше дело было
подумать и попросить об этом. Прощайте. Мы, веро-
ятно, не увидим вас в нашем краю тысячу веков или
около того.
— В таком случае оревуар,— сказал я.
Я вскочил на ковер, задержал дыхание, зажмурил
глаза и пожелал очутиться в регистратуре моего рай-
она. В следующее мгновение я услышал знакомый го-
лос, выкрикнувший деловито:
— Арфу и псалтырь, пару крыльев и нимб трина-
дцатый номер для капитана Эли Стормфилда из Сан-
Франциско! Выпишите ему пропуск, и пусть войдет.
Я открыл глаза. Верно, угадал: это был один ин-
деец племени пай-ют, которого я знал в округе Тула-
ре, очень славный парень. Я вспомнил, что присутство-
вал на его похоронах; церемония состояла в том, что
покойника сожгли, а другие индейцы натирали себе
лица его пеплом и выли, как дикие кошки. Он ужасно
обрадовался, увидев меня, и, можешь не сомневаться,
я тоже рад был встретить его и почувствовать, что на-
конец-то попал в настоящий рай.
Насколько хватал глаз, всюду сновали и суетились
целые полчища клерков, обряжая тысячи янки, мекси-
канцев, англичан, арабов и множество разного другого
люда. Когда мне дали мое снаряжение, я надел нимб
на голову, и, взглянув на себя в зеркало, чуть не прыг-
нул до потолка от счастья.
— Вот это уже похоже на дело,— сказал я.— Те-
перь все у меня как надо! Покажите, где облако!
Через пятнадцать минут я уже был за милю от
этого места, на пути к гряде облаков; со мной шла
толпа, наверно в миллион человек. Многие мои спут-
ники пытались лететь, но некоторые упали и расшйб-
113
лись. Полет вообще ни у кого не получался, поэтому
мы решили идти пешком, пока не научимся пользовать-
ся крыльями.
Навстречу нам густо шел народ. У одних в руках
были арфы и ничего больше; у других — псалтыри и
ничего больше; у третьих — вообще ничего; и вид у них
был какой-то жалкий и несчастный. У одного парня
остался только нимб, который он нес в руке; вдруг он
протягивает его мне и говорит:
— Подержите, пожалуйста, минутку,— И исчезает
в толпе.
Я пошел дальше. Какая-то женщина попросила ме-
ня подержать ее пальмовую ветвь и тоже скрылась.
Потом незнакомая девушка дала мне подержать свою
арфу — и, черт возьми, этой тоже не стало; и так далее
в том же духе. Скоро я был нагружен как верблюд.
Тут подходит ко мне улыбающийся старый джентль-
мен и просит подержать его вещи. Я вытер пот с лица
и говорю довольно язвительно:
— Покорно прошу меня извинить, почтеннейший, но
я не вешалка!
Дальше мне стали попадаться на дороге целые кучи
этого добра. Я незаметно избавился и от своей лишней
ноши. Я посмотрел по сторонам, и знаешь, Питерс, все
эти тысячные толпы, которые шли вместе со мной, ока-
зались навьюченными, как я был раньше. Встречные,
понимаешь, обращались к ним с просьбой подержать
их вещи — одну минутку. Мои спутники тоже поброса-
ли все это на дорогу, и мы пошли дальше.
Когда я взгромоздился на облако вместе с миллио-
ном других людей, я почувствовал себя на верху бла-
женства и сказал:
— Ну, значит, обещали не зря. Я уж было начал
сомневаться, но теперь мне совершенно ясно, что я в
раю!
Я помахал на счастье пальмовой веткой, потом на-
тянул струны арфы и присоединился к оркестру. Пи-
терс, ты не можешь себе представить, какой мы подня-
ли шум! Звучало это здорово, даже мороз по коже
подирал, но из-за того, что одновременно играли слиш-
ком много разных мотивов, нарушалась общая гармо-
ния; вдобавок там собрались многочисленные индей-
ские племена, и их воинственный клич лишал музыку
ее прелести. Через некоторое время я перестал играть,
114
решив сделать передышку. Рядом со мной сидел ка-
кой-то старичок, довольно симпатичный; я заметил, что
он не принимает участия в общем концерте, и стал
уговаривать его играть, но он объяснил мне, что по
природе застенчив и не решается начинать перед та-
кой большой аудиторией. Слово за слово, старичок
признался мне, что он почему-то никогда особенно не
любил музыку. По правде сказать, у меня самого по-
явилось такое же чувство, но я ничего не сказал. Мы
просидели с ним довольно долго в полном бездействии,
но в таком месте никто не обратил на это внимания.
Прошло шестнадцать или семнадцать часов; за это
время я и играл, и. пел немножко (но все один и
тот же мотив, так как других не знал), а потом отложил
в сторону арфу и начал обмахиваться пальмовой веткой.
И оба мы со старичком часто-часто завздыхали. Нако-
нец он спрашивает:
— Вы разве не знаете какого-нибудь еще мотива,
кроме этого, который тренькаете целый день?
— Ни одного,— отвечаю я.
— А вы не могли бы что-нибудь выучить?
Никоим образом,— говорю я.— Я уже пробовал,
да ничего не получилось.
— Слишком долго придется повторять одно и то же.
Ведь вы знаете, впереди — вечность!
— Не сыпьте соли мне на раны,— говорю я,— у ме-
ня и так настроение испортилось.
Мы долго молчали, потом он спрашивает!
— Вы рады, что попали сюда?
— Дедушка,— говорю я,— буду а вами откровенен.
Это не совсем похоже на то представление о блажен-
стве, которое создалось у меня, когда я ходил в цер-
ковь.
— Что, если нам смыться отсюда? — предложил
он.— Полдня отработали — и хватит!
Я говорю:
— С удовольствием. Еще никогда в жизни мне так
не хотелось смениться с вахты, как сейчас.
Ну, мы и пошли. К нашей гряде облаков двигались
миллионы счастливых людей, распевая осанну, в то вре-
мя как миллионы других покидали облако, и вид у них
был, уверяю тебя, довольно кислый. Мы взяли курс на
новичков, и скоро я попросил кого-то из них подержать
мои вещи — одну минутку — и опять стал свободным
115
человеком и почувствовал себя счастливым до неприли-
чия. Тут как раз я наткнулся на старого Сэма Бартле-
та, который давно умер, и мы с ним остановились по-
беседовать. Я спросил его:
— Скажи, пожалуйста, так это вечно и будет? Не-
ужели не предвидится никакого разнообразия?
На это он мне ответил:
— Сейчас я тебе все быстро объясню. Люди прини-
мают буквально и образный язык библии и все ее
аллегории,— поэтому, являясь сюда, они первым делом
требуют себе арфу, нимб и прочее. Если они просят
по-хорошему и если их просьбы безобидны и выпол-
нимы, то они не встречают отказа. Им без единого сло-
ва выдают всю обмундировку. Они сойдутся, попоют,
поиграют один денек, а потом ты их в хоре больше не
увидишь. Они сами приходят к выводу, что это вовсе
не райская жизнь, во всяком случае не такая, какую
нормальный человек может вытерпеть хотя бы неделю,
сохранив рассудок. Наша облачная гряда расположена
так, что к старожилам шум отсюда не доносится; зна-
чит, никому не мешает, что новичков пускают лезть на
облако, где они, кстати сказать, сразу же и вылечи-
ваются.
Заметь себе следующее,— продолжал он,— рай ис-
полнен блаженства и красоты, но жизнь здесь кипит
как нигде. Через день после прибытия у нас никто уже
не бездельничает. Петь псалмы и махать пальмовыми
ветками целую вечность — очень милое занятие, как
его расписывают с церковной кафедры, но на самом
деле более глупого способа тратить драгоценное время
не придумаешь. Этак легко было бы превратить небес-
ных жителей в сборище чирикающих невежд. В церкви
говорят о вечном покое как о чем-то утешительном. Но
попробуй испытать этот вечный покой на себе, и сразу
почувствуешь, как мучительно будет тянуться время.
Поверь, Стормфилд, такой человек, как ты, всю жизнь
проведший в непрестанной деятельности, за полгода со-
шел бы с ума, попав на небо, где совершенно нечего
делать. Нет, рай — не место для отдыха; на этот счет
можешь не сомневаться!
Я ему говорю:
к — Сэм, услышь я это раньше, я бы огорчился, а те-
перь я рад. Я рад, что попал сюда.
116
А он спрашивает:
— Капитан, ты небось изрядно устал?
Я говорю:
— Мало сказать, устал, Сэм! Устал как собака!
— Еще бы! Понятно! Ты заслужил крепкий сон,—
и сон тебе будет отпущен. Ты заработал хороший ап-
петит,— и будешь обедать с наслаждением. Здесь, как
и на земле, наслаждение надо заслужить честным тру-
дом. Нельзя сперва наслаждаться, а зарабатывать пра-
во на это после. Но в раю есть одно отличие: ты сам
можешь выбрать себе род занятий; и если будешь рабо-
тать на совесть, то все силы небесные помогут тебе до-
биться успеха. Человеку с душой поэта, который в зем-
ной жизни был сапожником, не придется здесь тачать
сапоги.
— Вот это справедливо и разумно,— сказал я.—
Много работы, но лишь такой, какая тебе по душе;
и никаких больше мук, никаких страданий...
— Нет, погоди, тут тоже много мук, но они не
смертельны. Тут тоже много страданий, но они не веч-
ны. Пойми, счастье не существует само по себе, оно
лишь рождается как противоположность чему-то не-
приятному. Вот и все. Нет ничего такого, что само по
себе являлось бы счастьем,— счастьем оно покажется
лишь по контрасту с другим. Как только возникает при-
вычка и притупляется сила контраста — тут и счастью
конец, и человеку уже нужно что-то новое. Ну, а на
небе много мук и страданий — следовательно, много и
контрастов; стало быть, возможности счастья безгра-
ничны.
Я говорю:
— Сэм, первый раз слышу про такой сверхразумный
рай, но он так же мало похож на представление о рае,
которое мне внушали с детских лет, как живая принцес-
са — на свое восковое изображение.
Первые месяцы я провел болтаясь по царствию не-
бесному, заводя друзей и осматривая окрестности, и на-
конец поселился в довольно подходящем уголке, чтоб
отдохнуть, перед тем как взяться за какое-нибудь д^ёло.
Но и там я продолжал заводить знакомства и собирать
информацию. Я подолгу беседовал со старым лысым
ангелом, которого звали Сэнди Мак-Уильямс. Он был
родом откуда-то из Нью-Джерси. Мы проводили вмёс-
117
те много времени. В теплый денек, после обеда, ляжем,
бывало, на пригорке под тенью скалы,— курим трубки
и разговариваем про всякое. Однажды я спросил его:
— Сэнди, сколько тебе лет?
— Семьдесят два.
— Так я и думал. Сколько же ты лет в раю?
— На рождество* будет двадцать семь.
— А сколько тебе было, когда ты вознесся?
— То есть как? Семьдесят два, конечно.
— Ты шутишь?
— Почему шучу?
— Потому что, если тогда тебе было семьдесят два,
то, значит, теперь тебе девяносто девять.
— Ничего подобного! Я остался в том же возрасте,
в каком сюда явился.
— Вот как! — говорю я.— Кстати, чтоб не забыть,
у меня есть к тебе вопрос. Внизу, на земле, я всегда
полагал, что в раю мы все будем молодыми, подвиж-
ными, веселыми.
— Что ж, если тебе этого хочется, можешь стать
молодым. Нужно только пожелать.
— Почему же у тебя не было такого желания?
— Было. У всех бывает. Ты тоже, надо полагать,
когда-нибудь попробуешь; но только тебе это скоро на-
доест.
— Почему?
— Сейчас я тебе объясню. Вот ты всегда был моря-
ком; а каким-нибудь другим делом ты пробовал зани-
маться?
— Да. Одно время я держал бакалейную лавку на
приисках; но это было не по мне, слишком скучно —
ни волнения, ни штормов — словом, никакой жизни.
Мне казалось, что я наполовину живой, а наполовину
мертвый. А я хотел быть или совсем живым, или со-
всем уж мертвым. Я быстро избавился от лавки и опять
ушел в море.
— То-то и оно. Лавочникам такая жизнь нравится,
а тебе она не пришлась по вкусу. Оттого, что ты к ней
не привык. Ну, а я не привык быть молодым, и мне
молодость была ни к чему. Я превратился в крепкого
кудрявого красавца, а крылья — крылья у меня стали
как у мотылька! Я ходил с парнями на пикники, танцы,
вечеринки, пробовал ухаживать за девушками и болтать
с ними разный вздор; но все это было напрасно—я
118
чувствовал себя не в своей тарелке, скажу больше —
мне это просто осточертело. Чего мне хотелось, так это
рано ложиться и рано вставать, и иметь какое-нибудь
занятие, и чтобы после работы можно было спокойно
сидеть, курить и думать, а не колобродить с оравой пус-
тоголовых мальчишек и девчонок. Ты себе не представ-
ляешь, до чего я исстрадался, пока был молодым.
— Сколько времени ты был молодым?
— Всего две недели. Этого мне хватило с избытком.
Ох, каким одиноким я себя чувствовал! Понимаешь,
после того как я семьдесят два года копил опыт и зна-
ния, самые серьезные вопросы, занимавшие этих юнцов,
казались мне простыми, как азбука. А слушать их спо-
ры — право, это было бы смешно, если б не было так
печально! Я до того соскучился по привычному солид-
ному поведению и трезвым речам, что начал примазы-
ваться к старикам, но они меня не принимали в свою
компанию. По-ихнему, я был никчемный молокосос и
выскочка. Двух недель с меня вполне хватило. Я с пре-
великой радостью снова облысел и стал курить трубку
и дремать, как бывало, под тенью дерева или утеса.
— Позволь,— перебил я,— ты хочешь сказать, что
тебе будет вечно семьдесят два года?
— Не знаю, и меня это не интересует. Но в одном я
уверен: двадцатипятилетним я уж ни за что не сдела-
юсь. У меня теперь знаний куда больше, чем двадцать
семь лет тому назад, и узнавать новое доставляет мне
радость, однако же я как будто не старею. То есть я
не старею телом, а ум мой становится старше, делается
более крепким, зрелым и служит мне лучше, чем
прежде.
Я спросил:
— Если человек приходит сюда девяностолетним,
неужели он не переводит стрелку назад?
— Как же, обязательно. Сначала он ставит стрел-
ку на четырнадцать лет. Походит немножко в таком
виде; почувствует себя дурак дураком и переведет на
двадцать,— но и это не лучше; он пробует тридцать,
пятьдесят, восемьдесят, наконец девяносто — и убежда-
ется, что лучше и удобнее всего ему в том возрасте,
к которому он наиболее привык. Правда, если разум
его начал сдавать, когда ему на земле минуло восемь-
десят, то он останавливается на этой цифре. Он выби-
рает тот возраст, в котором ум его был всего острее,
119
потому что именно тогда ему было приятнее всего жить
и вкусы и привычки его стали устойчивыми.
— Ну а если человеку двадцать пять лет, он остает-
ся навсегда в этом возрасте, не меняясь даже по внеш-
нему виду?
— Если он глупец, то да. Но если он умен, пред-
приимчив и трудолюбив, то приобретенные им знания
и опыт меняют его привычки, мысли и вкусы, и его уже
тянет в общество людей постарше возрастом; тогда он
дает своему телу постареть на столько лет, сколько на-
до, чтобы чувствовать себя на месте в новой среде. Так
он все совершенствуется и соответственно меняет свой
внешний облик, и в конце концов внешне он будет мор-
щинистый и лысый, а внутренне — проницательный и
мудрый.
— А как же новорожденные?
— И они так же. Ну и идиотские же представления
были у нас на земле касательно всего этого! Мы гово-
рили, что на небе будем вечно юными. Мы не говорили,
сколько нам будет лет, над этим мы, пожалуй, не за-
думывались, во всяком случае не у всех были одинако-
вые мысли. Когда мне было семь лет, я, наверное, ду-
мал, что на небе всем будет двенадцать; когда мне ис-
полнилось двенадцать, я, наверное, думал, что на небе
всем будет восемнадцать или двадцать; в сорок я по-
вернул назад: помню, я тогда надеялся, что в раю всем
будет лет по тридцать. Ни взрослый, ни ребенок нико-
гда не считают свой собственный возраст самым луч-
шим — каждому хочется быть или на несколько лет
старше, или на несколько лет моложе, и каждый уве-
ряет, что в этом полюбившемся ему возрасте пребы-
вают все райские жители. Притом каждый хочет, чтобы
люди в раю всегда оставались в этом возрасте, не дви-
гаясь с места, да еще получали от этого удовольствие!
Ты только представь себе — застыть на месте в раю!
Вообрази, какой это был бы рай, если бы его населяли
одни семилетние щенки, которые только бы и делали, что
катали обручи и играли в камешки! Или неуклюжие,
робкие, сентиментальные недоделки девятнадцати лет!
Или же только тридцатилетние — здоровые, честолюби-
вые люди, но прикованные, как несчастные рабы на га-
лерах, к этому возрасту со всеми его недостатками! По-
думай, каким унылым и однообразным было бы общест-
во, состоящее из людей одних лет, с одинаковой наруж-
но
ностью, одинаковыми привычками, вкусами, чувствами!
Подумай, насколько лучше такого рая оказалась бы
земля с ее пестрой смесью типов, лиц и возрастов, с жи-
вительной борьбой бесчисленных интересов, не без при-
ятности сталкивающихся в таком разнообразном об-
ществе!
— Слушай, Сэнди,— говорю я,— ты понимаешь, что
делаешь?
— Что же я, по-твоему, делаю?
— С одной стороны, описываешь рай как весьма
приятное местечко, но с другой стороны, оказываешь
ему плохую услугу.
— Это почему?
— А вот почему. Возьми для примера молодую
мать, которая потеряла ребенка, и...
— Ш-ш-ш! — Сэнди поднял палец.— Гляди!
К нам приближалась женщина. Она была средних
лет, седая. Шла она медленным шагом, понурив голо-
ву и вяло, безжизненно свесив крылья; у нее был очень
утомленный вид, и она, бедняжка, плакала. Она про-
шла вся в слезах и не заметила нас. И тогда Сэнди за-
говорил тихо, ласково, с жалостью в голосе:
— Она ищет своего ребенка! Нет, похоже, что она
уже нашла его. Господи, до чего она изменилась! Но я
сразу узнал ее, хоть и не видел двадцать семь лет. То-
гда она была молодой матерью, лет двадцати двух, а мо-
жет, двадцати четырех, цветущая, красивая, милая —
роза, да и только! И всем сердцем, всей душой она была
привязана к своему ребенку, к маленькой двухлетней
дочке. Но дочка умерла, и мать помешалась от горя,
буквально помешалась! Единственной утехой для нее
была мысль, что она встретится со своим ребенком в
загробном мире, «чтобы никогда уже не разлучаться».
Эти слова — «чтобы никогда уже не разлучаться» —
она твердила непрестанно, и от них ей становилось
легко на сердце; да, да, она просто веселела. Когда я
умирал, двадцать семь лет тому назад, она просила
меня перрым делом найти ее девочку и передать, что
она надеется скоро прийти к ней, скоро, очень сиоро!
— Какая грустная история, Сэнди!
Некоторое время Сэнди сидел молча, уставившись
в землю, и думал; потом произнес этак скорбно:
— И вот она наконец прибыла! i
— Ну и что? Рассказывай дальше, v
121
— Стормфилд, возможно, она не нашла своей до-
чери, но мне лично кажется, что нашла. Да, скорее все-
го. Я видел такие случаи и раньше. Понимаешь, в ее
памяти сохранилась пухленькая крошка, которую она
когда-то баюкала. Но здесь ее дочь не захотела оста-
ваться крошкой, она пожелала вырасти; и желание ее
исполнилось. За двадцать семь лет, что прошли с тех
пор, она изучила самые серьезные науки, какие только
существуют, и теперь все учится и учится и узнает все
больше и больше. Ей ничто не дорого, кроме науки.
Ей бы только заниматься науками да обсуждать гран-
диозные проблемы с такими же людьми, как она сама.
— Ну и что?
— Как что? Разве ты не понимаешь, Стормфилд?
Ее мать знает толк в клюкве, умеет разводить и соби-
рать эти ягоды, варить варенье и продавать его, а боль-
ше — ни черта. Теперь она не пара своей дочке, как не
пара черепаха райской птице. Бедная мать: она мечтала
возиться с малюткой! Мне кажется, что ее постигло ра-
зочарование.
— Так что же будет, Сэнди, они так и останутся на-
веки несчастными в раю?
— Нет, они сблизятся, понемногу приспособятся
друг к другу. Но только произойдет это не за год и не
за два, а постепенно.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Мне пришлось немало помучиться со своими крыль-
ями. На другой день после того, как я подпевал в хоре,
я дважды пытался летать, но без успеха. Поднявшись
первый раз, я пролетел тридцать ярдов и сшиб како-
го-то ирландца, да, собственно говоря, и сам свалился.
Потом я столкнулся в воздухе с епископом и, конечно,
сбил его тоже. Мы обругали друг друга, но мне было
весьма не по себе, что я боднул такого важного ста-
рика на глазах у миллиона незнакомых людей, кото-
рые, глядя на нас, едва удерживались от смеха.
Я понял, что еще не научился править, и потому не
знаю, куда меня отнесет во время полета. Остаток дня
я ходил пешком, опустив крылья. На следующее утро
я чуть свет отправился в одно укромное место — по-
упражняться. Я вскарабкался на довольно высокий
утес, успешно поднялся в воздух и ринулся вниз, ори-
122
ентируясь на кустик, за триста ярдов или чуть подаль-
ше. Но я не сумел рассчитать силу ветра, который дул
приблизительно под углом два румба к моему курсу.
Я видел, что значительно отклоняюсь от своего ориен-
тира, и стал тише работать правым крылом, а больше
жать на левое. Но это не помогло, я почувствовал, что
мне грозит опасность опрокинуться, так что пришлось
сбавить ходу в обоих крыльях и опуститься. Я залез
обратно на утес и еще раз попытал счастья, наметив
место на два или на три румба правее куста, и даже
рассчитал дрейф, чтобы лететь более правильно к точ-
ке. В общем, у меня это получилось, но только летел
я очень медленно. Мне стало ясно, что при встречном
ветре крылья плохая подмога. Значит, если я захочу
слетать в гости к кому-нибудь, кто живет далеко от
моего дома, то придется, может, несколько суток ждать,
чтобы ветер переменился, кроме того я понял, что в
шторм вообще нельзя пользоваться крыльями. А если
пуститься по ветру, истреплешь их сразу — ведь их не
уменьшишь,— брать рифы на них, например, невозмож-
но, значит остается только одно: убирать их — то есть
складывать по бокам, и все. Ну, конечно, при таком
положении в воздухе не удержишься. Наилучший вы-
ход — убегать по ветру; но это здорово тяжело. А нач-
нешь мудрить — наверняка пойдешь ко дну!
Недельки через две — помню, дело было во втор-
ник— я послал старому Сэнди Мак-Уильямсу записку
с приглашением прийти ко мне на следующий день вку-
сить манны и куропаток. Едва войдя, он хитро подмиг-
нул и спрашивает:
— Ну, капитан, куда ты девал свои крылья?
Я сразу уловил насмешку в его словах, но не подал
виду и только ответил:
— Отдал в стирку.
— Да, да, в эту пору они по большей части в стир-
ке,— отозвался он суховатым тоном,— уж это я заме-
тил. Новоиспеченные ангелы — страсть какие чистюли.
Когда ты думаешь получить их обратно?
— Послезавтра.
Он подмигнул мне и улыбнулся. А я говорю:
— Сэнди, давай начистоту. Выкладывай. Какие мо-
гут быть тайны от друзей! Я обратил внимание, что ни
ты, ни многие другие не носят крыльев. Я вел себя как
идиот, да?
123
— Пожалуй. Но это ничего. Вначале мы все такие.
Это вполне естественно. Понимаешь, на земле мы
склонны делать самые нелепые выводы о жизни в раю.
На картинках мы всегда видели ангелов с крыльями,
и это совершенно правильно; но когда мы из этого де-
лали вывод, что ангелы пользуются крыльями для пе-
редвижения, тут мы попадали впросак. Крылья — это
только парадная форма. Находясь, так сказать, при
исполнении служебных обязанностей, ангелы обязатель-
но носят крылья; ты никогда не увидишь, чтобы ангел
отправился без крыльев по какому-нибудь поручению,
как никогда не увидишь, чтобы офицер председательст-
вовал на военно-полевом суде в домашнем костюме,
или полисмен стоял на посту без мундира, или поч-
тальон доставлял письма без фуражки и казенной курт-
ки. Но летать на крыльях — нет! Они надеваются толь-
ко для виду. Старые, опытные ангелы поступают так же,
как кадровые офицеры: носят штатское, когда они
не на службе. Что же касается новых ангелов, то те,
словно добровольцы в милиции, не расстаются с фор-
мой, вечно перепархивают с места на место, всюду ле-
зут со своими крыльями, сшибают пешеходов, витают
то здесь, то там, воображая, что все любуются ими и
что они самые главные персоны в раю. И когда один из
таких типов проплывает по воздуху, приподняв одно
крыло и опустив другое, то ясно можно прочесть на его
лице: «Вот бы сейчас увидела меня Мэри-Энн из Аркан-
заса. Небось пожалела бы, что дала мне отставку!»
Нет, крылья — это только для показу, исключительно
для показу, и больше ни для чего.
— Ты, пожалуй, прав, Сэнди,— сказал я.
— Зачем далеко ходить, погляди на себя,— продол-
жал Сэнди.— Ты не создан для крыльев, да и осталь-
ные люди тоже. Помнишь, какую уйму лет ты потра-
тил на то, чтобы добраться сюда? А ведь ты мчался
быстрее любого пушечного ядра! Теперь представь, что
это расстояние тебе пришлось бы проделать на кры-
льях. Знаешь, что было бы? Вечность прошла бы, а ты бы
все. ^тел! А ведь миллионам ангелов приходится еже-
дневно посещать землю, чтобы являться в видениях
умирающим детям и добрым людям,— сам знаешь, им
так положено по штату. Разумеется, они являются с
крыльями,— ведь они выполняют официальную мис-
сию,— да иначе умирающие и не признали бы в них
124
ангелов. Но неужели ты мог поверить, что на этих
крыльях ангелы летают? Нет. И вполне понятно по-
чему: крыльев не хватило бы и на половину пути, они
истрепались бы до последнего перышка, и остались бы
одни остовы,— как рамки для змея, пока их не оклеили
бумагой. На небе расстояния еще в миллиарды раз
больше; ангелам приходится по целым дням мотаться
в разные концы. Разве они управились бы на крыльях?
Нет, конечно. Крылья у них для фасона, а расстояния
они преодолевают вмиг — стоит им только пожелать.
Ковер-самолет, о котором мы читали в сказках «Тыся-
чи и одной ночи»,— вполне разумное изобретение; но
басни, будто ангелы способны покрыть невероятные рас-
стояния при помощи своих неуклюжих крыльев,— су-
щая чепуха!
Наши молодые ангелы обоего пола,— продолжал
Сэнди,— все время носят крылья — ярко-красные, си-
ние, зеленые, золотые, всякие там разноцветные, радуж-
ные и даже полосатые с разводами, но никто их не
осуждает: это подходит к их возрасту. Крылья очень кра-
сивая вещь, и они к лицу молодым. Это самая прелест-
ная часть их костюма; нимб, по сравнению с крыльями,
ничего не стоит.
— Ну ладно,— признался я,— я засунул свои кры-
лья в буфет и не выну их оттуда, пока на улице не бу-
дет грязь по колено.
— Или торжественный прием.
— Это еще что такое?
— Такое, что ты можешь увидеть, если пожелаешь,
сегодня же вечером. Прием устраивается в честь одного
кабатчика из Джерси-Сити.
— Да что ты, расскажи!
— Этот кабатчик был обращен на молитвенном со-
брании Муди и Сэнки в Нью-Йорке. Когда он возвра-
щался к себе в Нью-Джерси, паром, на котором он
ехал, столкнулся с каким-то судном, и кабатчик уто-
нул. 'Этот кабатчик из породы тех, кто думает, что в
раю все с ума сходят от счастья, когда подобный зако-
ренелый грешник спасет свою душу. Он полагает, что
все небожители выбегут ему навстречу с пением осан-
ны и что в этот день в небесных сферах только и раз-
говору будет, что о нем. Он воображает, что его появле-
ние произведет здесь такой фурор, какого не запо-
мнят старожилы, Я всегда замечал эту странность У
125
мертвых кабатчиков: они не только ожидают, что все
поголовно выйдут их встречать, но еще и уверены, что
их встретят с факельным шествием.
— Стало быть, кабатчика постигнет разочарование?
— Нет, ни в коем случае. Здесь не дозволено нико-
го разочаровывать. Все, чего новичок желает,— раз-
умеется, если это выполнимое и не кощунственное же-
лание,— будет ему предоставлено. Всегда найдется
несколько миллионов или миллиардов юнцов, для кото-
рых нет лучшего развлечения, чем упражнять свои
глотки, толпиться на улицах с зажженными факелами
и валять дурака в связи с прибытием какого-нибудь
кабатчика. Кабатчик в восторге, молодежь веселится
вовсю,— никому это не во вред, и денег не надо тра-
тить, а зато укрепляется добрая слава рая, как места,
где всех вновь прибывших ждут счастье и довольство.
— Очень хорошо. Я обязательно приду посмотреть
на прибытие кабатчика.
— Имей в виду, что, согласно правилам этикета, на-
до быть в полной форме, с крыльями и всем прочим.
— С чем цменно?
— С нимббм, арфой, пальмовой ветвью и так далее.
— Да-а? Наверно, Это очень нехорошо с моей сто-
роны, но, признаюсь, я бросил их в тот день, когда
участвовал в хоре. У меня абсолютно ничего нет, кро-
ме этой хламиды и крыльев.
— Успокойся. Твои вещи подобрали и спрятали для
тебя. Посылай за ними.
— Я пошлю, Сэнди. Но что это ты сейчас сказал
про какие-то кощунственные желания, которым не суж-
дено исполниться?
— О, таких желаний, которые не исполняются, очень
много. Например, в Бруклине живет один священник,
некий Толмедж,— вот его ждет изрядное разочарование.
Он любит говорить в своих проповедях, что по прибы-
тии в рай сразу же побежит обнять и облобызать Авра-
ама, Исаака и Иакова и поплакать над ними. Миллио-
ны земных жителей уповают на то же самое. Каждый
божий день сюда прибывает не менее шестидесяти ты-
сяч человек, желающих первым делом помчаться к
Аврааму, Исааку и Иакову, чтобы прижать их к груди
и поплакать над ними. Но ты согласись, что шестьде-
сят тысяч человек в день — обременительная порция
для таких стариков. Если бы они вздумали согласить-
126
ся на это, то ничего иного не делали бы из года в год,
как только давали себя тискать и обливать слезами по
тридцать два часа в сутки. Они бы вконец измотались
и все время были бы мокрые, как водяные крысы. Раз-
ве для них это был бы рай? Из такого рая побежишь
без оглядки, это всякому ясно! Авраам, Исаак и
Иаков — добрые, вежливые старые евреи, но целоваться
с сентиментальными знаменитостями из Бруклина им
так же мало приятно, как было бы тебе. Помяни мое
слово, нежности мистера Толмеджа будут отклонены с
благодарностью. Привилегии избранных имеют грани-
цы даже на небесах. Если бы Адам выходил к каждо-
му новоприбывшему, который хочет поглазеть на него
и выклянчить автограф, то ему только этим и при-
шлось бы заниматься и ни для каких других дел у него
не хватило бы времени. Толмедж говорит, что он соби-
рается почтить визитом не только Авраама, Исаака и
Иакова, но и Адама тоже. Придется ему отказаться от
этой затеи.
— И ты думаешь, Толмедж в самом деле вознесет-
ся сюда?
— Обязательно. Но пусть тебя это не пугает, он бу-
дет водиться со своими — их тут много. В этом-то и
заключается главная прелесть рая: сюда попадают лю-
ди всякого сорта,— здесь священники не командуют.
Каждый находит себе компанию по вкусу, а до других
ему дела нет, как и им до него. Уж если господь бог
создал рай, так он устроил все как следует, на широкую
ногу.
Сэнди послал к себе домой, за своими вещами, я то-
же послал за своими, и около девяти часов вечера мы
начали одеваться. Сэнди говорит:
— Сторми, тебе предстоит интереснейший вечер. По
всей вероятности, будут какие-нибудь патриархи.
— Неужели?
— Да, скорей всего. Конечно, они держатся как
аристократы, перед простым народом почти не показы-
ваются. Насколько я понимаю, они выходят встречать
только тех грешников, которые спасли душу в послед-
нюю минуту. Они бы и тут не выходили, но земная
традиция требует большой церемонии по такому поводу.
— Неужели все до одного выходят, Сэнди?
— Кто? Все патриархи? Что ты, нет; самое боль-
шее два или три. Тебе придется прождать пятьдесят
127
тысяч лет, а может быть и больше, чтобы хоть одним
глазком глянуть на всех патриархов и пророков. За то
время, что я здесь, Иов показался один раз, и один
раз Хам вместе с Иеремией. Но самое замечательное
событие за все мое пребывание тут произошло в прош-
лом году: был устроен прием в честь англичанина
Чарльза Писа, того самого, которого прозвали Баннер-
кросским убийцей. На трибуне стояли тогда четыре
патриарха и два пророка,— ничего подобного не виде-
ли в раю со дня вознесения капитана Кидда; даже
Авель и тот пришел — впервые за тысячу двести лет.
Пустили слух, что собирается быть и Адам; на Авеля
всегда сбегаются колоссальные толпы, однако с Ада-
мом в этом отношении и ему не сравниться! Слух ока-
зался ложным, но он облетел все небо; и такого, как
тогда творилось, я, наверно, никогда больше не увижу.
Прием устраивался, конечно, в английском округе, ко-
торый отстоит за восемьсот одиннадцать миллионов
миль от границ отделения Нью-Джерси. Я прилетел
туда вместе с многими соседями, и нам представилось
исключительное зрелище. Из всех округов валом ва-
лили эскимосы, татары, негры, китайцы,— словом, люди
отовсюду. Такое смешение народов можно наблюдать
лищь в Большом хоре в первый день после прибытия,
а больше никогда. Миллиардные толпы пели гимны и
выкрикивали осанну, шум стоял невероятный; даже ко-
гда рты у всех были закрыты, в ушах звенело от одного
хлрпанья крыльев, потому что ангелов на небе было
столько, что казалось, будто идет снег. Адам не при-
шел, но и без него было очень интересно; на главной
трибуне восседали три архангела, тогда как в других
случаях редко можно увидеть даже одного.
— Какие они из себя, эти архангелы, Сэнди?
— Ну, какие? Лица сияют, одеты в блестящие ман-
тии, чудесные радужные крылья за спиной, в руке у
каждого меч; рост — восемнадцать футов, величавая
осанка,— похожи на военных.
— А нимбы у них есть?
— Нет, во всяком случае не ободком. Архангелы и
патриархи высшей категории носят кое-что получШе.
Ойи носят великолепный круглый сплошной нимб из
чистого золота, посмотришь — просто глаза слепит. Ты,
когда жил на земле, не раз видел на картинках пат-
риарха с такой штуковинбй, помнишь? Голова у него
12в
точно на медном блюде. Но это не дает правильного
представления,— то, что носят патриархи, красивее и
лучше блестит.
— Сэнди, а ты разговаривал с этими архангелами
и патриархами?
— Кто, я? Что ты, что ты, Сторми! Я не достоин
разговаривать с такими, как они.
— А Толмедж достоин?
— Конечно нет. У тебя путаное представление о
таких вещах; впрочем, оно свойственно всем земным
жителям. На земле говорят, что есть царь небесный,—
и это верно; но дальше описывают небо так, будто оно
представляет собой республику, где все равны и каж-
дый вправе обнимать любого встречного и якшаться с
разной знатью, вплоть до самой высшей. Вот путани-
ца! Вот чепуха! Разве может быть республика при ца-
ре? Разве может вообще быть республика, когда го-
сударством правит самодержец, правит вечно, без пар-
ламента и без государственного совета, которые имели
бы право вмешиваться в его действия; когда ни за кого
не голосуют и никого не избирают; когда никто не име-
ет голоса в управлении страной, никого не привлекают
участвовать в государственных делах и никому это даже
не разрешается?! Хороша республика, нечего сказать!..
— Да, рай, пожалуй, не таков, каким я его себе
представлял. Но все-таки я думал — похожу всюду и
хотя бы познакомлюсь с вельможами. Я не собирался
есть с ними из одного котелка, а так — поздороваться
за руку, провести в их компании часок-другой...
— Мог бы любой простолюдин вести себя так в от-
ношении российских министров? Зайти запросто, напри-
мер, к князю Горчакову?
— Думаю, что нет, Сэнди.
— Ну, здесь та же Российская империя, даже по-
строже. Здесь нет и намека на республику. Существует
табель о рангах. Существуют вице-короли, князья, гу-
бернаторы, вице-губернаторы, помощники вице-губерна-
торов и около ста разрядов дворянства, начиная от
великих князей — архангелов, и дальше все ниже и
ниже, до того слоя, где нет никаких титулов. Ты зна-
ешь, что такое принц крови на земле?
— Нет.
— Так вот. Принц крови не принадлежит ни к цар-
ской фамилии, ни к обыкновенной аристократии — он
5 6—.560
129
стоит ниже первой, но выше второй. Примерно та-
кое же положение занимают на небе патриархи и про-
роки. Здесь имеются такие важные аристократы, что мы
с тобой недостойны чистить им сандалии, но и они не-
достойны чистить сандалии у патриархов и пророков. Это
дает тебе некоторое представление о их ранге, так?
Соображаешь теперь, какие они важные? Поглядел на
одного из них — и будет о чем помнить и рассказывать
тысячу лет. Представь себе, капитан, что Авраам пере-
ступил бы этот порог,— вокруг его следов сейчас же по-
ставили бы ограду с навесом, и паломники стекались бы
сюда со всех концов неба многие века, чтобы только
посмотреть на это место. Авраам как раз один из тех,
кого мистер Толмедж из Бруклина собирается по при-
бытии сюда лобызать и обливать слезами. Пусть запа-
сет побольше слез, не то — пари держу — они у него вы-
сохнут, прежде чем он добьется встречи с Авраамом.
— Сэнди,— говорю я,— а я ведь думал, что буду
здесь на равной ноге со всеми, но уж лучше позабыть
об этом. Да это и не играет особой роли, я и так чув-
ствую себя вполне счастливым.
— Да ты счастливее, капитан, чем был бы при иных
обстоятельствах! Эти патриархи и пророки на много
веков перегнали тебя, они за две минуты разбираются
в том, на что тебе нужен целый год. Пробовал ты ко-
гда-нибудь вести полезную и приятную беседу с гробов-
щиком о ветрах, морских течениях и отклонении ком-
паса?
— Понимаю, что ты хочешь сказать, Сэнди: мне
было бы неинтересно разговаривать с ним,— он пол-
ный профан в этих делах; и мы оба зачахли бы от
скуки.
— Вот именно Патриархам было бы скучно слу-
шать тебя, а понимать их речи ты еще не дорос. Очень
скоро ты сказал бы: «До свидания, ваше преосвящен-
ство, я зайду к вам в другой раз», но больше не зашел
бы. Приглашал ты когда-нибудь к себе на обед в ка-
питанскую каюту кухонного юнгу?
— Опять-таки мне ясно, к чему ты клонишь, Сэнди.
Я не привык к такой важной публике, как патриархи
и пророки, и робел бы в их присутствии, не зная, что
сказать, и был бы счастлив поскорее убраться восвояси.
Скажи, Сэнди, а кто выше рангом: патриарх или про-
рок?
130
— О, пророки поважнее патриархов! Самый моло-
дой пророк гораздо больше значит, чем самый древний
патриарх! Так и знай — даже Адам должен шагать по-
зади Шекспира.
— Шекспир разве был пророк?
— Конечно! И Гомер тоже, и множество других. Но
Шекспир и остальные должны уступить дорогу Бил-
лингсу, обыкновенному портному из Теннесси, и афган-
скому коновалу Сакка. Иеремия, Биллингс и Будда ша-
гают вместе, в одной шеренге, непосредственно за пуб-
ликой с разных планет, которые не в нашей системе;
за ними идут десятка два прибывших с Юпитера и из
других миров; далее выступают Даниил, Сакка и Кон-
фуций; за ними — народ из других астрономических
систем; потом — Иезекииль, Магомет, Заратустра и один
точильщик из древнего Египта; дальше еще целая вере-
ница разных людей; и только где-то в самом хвосте —
Шекспир с Гомером и башмачник по фамилии Марэ
из глухой французской деревушки.
— Неужели Магомета и других язычников тоже
пустили сюда?
— Да, каждый из них осуществил свою миссию и
заслуживает награды. Человек, который не получил на-
грады на земле, может быть спокоен — он непременно
получит ее здесь.
— Но почему же так обидели Шекспира, заставили
его шагать позади каких-то башмачников, коновалов и
точильщиков, о которых никто и не слыхал?
— А это и есть небесная справедливость: на земле
их не оценили по достоинству, здесь же они занимают
заслуженное место. Этот портной Биллингс из штата
Теннесси писал такие стихи, какие Гомеру и Шекспи-
ру даже не снились, но никто не хотел их печатать
и никто их не читал, кроме невежественных соседей, ко-
торые только смеялись над ними. Когда в деревне
устраивались танцы или пьянка, бежали за Биллинг-
сом, рядили его в корону из капустных листьев и в на-
смешку отвешивали ему поклоны. Однажды вечером,
когда он лежал больной, обессилев от голода, его вы-
тащили, нацепили на голову корону и понесли верхом
на палке по деревне; за ним бежали все жители, ко-
лотя в жестяные тазы и горланя что было сил. В ту же
ночь Биллингс умер. Он совершенно не рассчитывал
попасть в рай и уж подавно не ожидал торжествен-
5*
131
ной встречи; наверно, он очень удивился, что ему устро-
или такой прием.
— Ты был там, Сэнди?
— Спаси бог, что ты!
— Почему? Ты разве не знал, что готовится торже-
ство?
— Прекрасно знал. О Биллингсе в небесных сфе-
рах много толковали — и не один день, как об этом ка-
батчике, а целых двадцать лет до его кончины.
— Какого же черта ты не пошел?
— Вон как ты рассуждаешь! Чтобы такие, как я,
попали на прием в честь пророка? Чтобы я, неотесан-
ный чурбан, совался туда и подсоблял принимать та-
кое высокое лицо, как Эдвард Биллингс?! Да меня за-
смеяли бы на миллиард миль в округе. Мне бы этого
никогда не простили!
— А кто же там был?
— Те, кого нам с тобой вряд ли когда доведется
увидеть, капитан. Ни один простой смертный не удо-
стаивается счастья побывать на встрече пророка. Там
собралась вся аристократия, все патриархи и пророки
в полном составе, все архангелы, князья, губернаторы
и вице-короли, а из мелкой сошки — никого. Причем
имей в виду, вся эта знать — князья и патриархи — со-
брались не только из нашего мира, но из всех миров,
которые сияют на нашем небосводе, и еще из миллиар-
дов миров, находящихся в бесчисленных других систе-
мах. Там были такие пророки и патриархи, которым
наши в подметки не годятся по рангу, известности и
так далее. Среди них были знаменитости с Юпитера и
с других планет, входящих в нашу систему, но самые
главные — поэты Саа, Бо и Суф — прибыли с трех
больших планет из трех различных, весьма отдаленных
систем. Их имена прогремели во всех уголках и зако-
улках неба наравне с именами восьмидесяти высших
архангелов, тогда как о Моисее, Адаме и остальной
компании за пределами одного краешка неба, отведен-
ного для нашего мира, никто не слыхал, разве что от-
дельные крупные ученые,— впрочем, они всегда пишут
имена наших пророков и патриархов неправильно, все
путают, выдают деяния одного за деяния другого и поч-
ти всегда относят их просто к нашей солнечной системе,
не считая нужным входить в такие подробности, как
указание, из какого именно мира они происходят. Это
132
похоже на того ученого индуса, который, желая по-
хвастать своими познаниями, заявил что Лонгфелло
живет в Соединенных Штатах,— словно он живет сразу
во всех концах страны, а сами Соединенные Штаты за-
нимают так мало места, что, куда ни швырни камень,
обязательно попадешь в Лонгфелло. Между нами гово-
ря, меня всегда злит, как эти пришельцы из миров-ги-
гантов презрительно отзываются не только о нашем
маленьком мире, но и обо всей нашей системе. Конеч-
но, мы отдаем должное Юпитеру, потому что наш мир
по сравнению с ним не больше картофелины; но ведь
имеются в других системах миры, перед которыми сам
Юпитер меньше, чем горчичное семечко! Взять хотя бы
планету Губра, которую не втиснешь в орбиту кометы
Галлея, не разорвав заклепок. Туристы с Губры (я имею
в виду туземцев, которые жили и умерли там) загля-
дывают сюда время от времени и расспрашивают о на-
шем мире, но когда узнают, что он так мал, что мол-
ния может обежать его за одну восьмую секунды, они
хватаются за стенку, чтобы не упасть от хохота. Потом
они вставляют в глаз стеклышко и принимаются разгля-
дывать нас, словно мы какие-то диковинные жуки или
козявки. Один из этих туристов задал мне вопрос: сколь-
ко времени продолжается у нас день? Я ответил, что в
среднем двенадцать часов. Тогда он спросил: «Неужели
у вас считают, что стоит вставать с постели и умывать-
ся для такого короткого дня?» Эти люди с Губры все-
гда так — они не пропускают случая похвастать, что их
день — все равно что наши триста двадцать два года.
Этот нахальный юнец еще не достиг совершеннолетия,
ему было шесть или семь тысяч дней от роду,— то есть,
по-нашему, около двух миллионов лет,— этакий зади-
ристый щенок в переходном возрасте, уже не ребенок,
но еще не вполне мужчина. Будь это в любом другом
месте, а не в раю, я сказал бы ему пару теплых слов.
Ну, короче говоря, Биллингсу закатили такую велико-
лепную встречу, какой не бывало много тысяч веков;
и я думаю, это приведет к хорошим результатам. Имя
Биллингса проникнет в самые далекие уголки, о нашей
астрономической системе заговорят, а может, и о нашем
мире тоже, и мы поднимемся в глазах самых широких
кругов небожителей. Ты только подумай: Шекспир шел
пятясь перед этим портным из Теннесси и бросал ему
под ноги цветы, а Гомер прислуживал ему, стоя за его
133
стулом во время банкета! Конечно, там это ни на кого
не произвело особого впечатления — ведь важные ино-
странцы из других систем никогда не слышали ни о
Шекспире, ни о Гомере; но если бы весть об этом могла
дойти до нашей маленькой земли, там бы это произве-
ло сенсацию! Эх, кабы этот несчастный спиритизм че-
го-нибудь стоил, тогда мы могли бы дать знать об этом
случае на землю, и в Теннесси, где жил Биллингс, по-
ставили бы ему памятник, а его автограф ценился бы
дороже автографа Сатаны. Ну вот, покутили на этой
встрече здорово,— мне обо всем подробно рассказывал
один захудалый дворянин из Хобокена, баронет, сэр
Ричард Даффер.
— Что ты говоришь, Сэнди, баронет из Хобокена?
Как это может быть?
— Очень просто. Дик Даффер держал колбасную
и за всю жизнь не скопил ни цента, потому что все
остатки мяса он потихоньку раздавал бедным. Не ни-
щим бродягам, нет, а честным, порядочным людям,
оставшимся без работы, таким, которые скорее умрут
с голоду, чем попросят подаяния. Дик высматривал детей
и взрослых, у которых был голодный вид, тайком следо-
вал за ними до дому, расспрашивал о них соседей, а
после кормил их и подыскивал им работу. Но так как
Дик никому ничего не давал на людях, за ним устано-
вилась репутация сквалыги; с ней он и умер, и все гово-
рили: «Туда ему и дорога!» Зато не успел он явиться сю-
да, как ему пожаловали титул баронета, и первые слова,
которые Дик, колбасник из Хобокена, услышал, ступив
на райский берег, были: «Добро пожаловать, сэр Ричард
Даффер!» Это его удивило, так как он был убежден,
что ему предназначено на том свете другое местечко, с
климатом пожарче здешнего.
Внезапно вся местность вокруг задрожала от грома,
пальнуло разом тысяча сто одно орудие. Сэнди го-
ворит:
— Вот. Это в честь кабатчика.
Я вскочил на ноги.
— Пошли, Сэнди; еще прозеваем что-нибудь инте-
ресное!
— Сиди спокойно,— говорит он,— это только теле-
графируют о нем,
— Как так?
134
— Дали залп в знак того, что кабатчика увидели с
сигнальной станции. Он миновал Сэнди-Хук. Сейчас ему
навстречу вылетят разные комиссии, чтобы эскортиро-
вать его сюда. Начнутся всякие церемонии и прово-
лочки; до места еще не скоро доберутся. Он сейчас за
несколько миллиардов миль отсюда.
— С таким же успехом и я бы мог быть пройдохой-
кабатчиком,— сказал я, вспомнив свое невеселое при-
бытие на небеса, где меня не встречали никакие ко-
миссии.
— В твоем голосе я слышу сожаление,— сказал
Сэнди.— Пожалуй, это естественно. Но что было, то
прошло; тебя привела сюда собственная дорога, и те-
перь уже ничего не исправишь.
— Ладно, забудем, Сэнди, я ни о чем не жалею.
Но, значит, в раю тоже есть Сэнди-Хук, а?
— У нас здесь все устроено, как на земле. Все шта-
ты и территории Соединенных Штатов и все страны и
острова, крупные и мелкие, расположены на небе точ-
но так же, как и на земном шаре, и имеют такую же
форму; только здесь они все в десятки миллиардов раз
больше, чем внизу... Второй залп!
— А он что означает?
— Это второй форт отвечает первому. Каждый из
них дает залп из тысячи ста одного орудия. Так обычно
салютуют пришельцам, спасшим свою душу в послед-
нюю минуту, причем тысяча сто первое орудие — до-
полнительно для мужчины. Когда встречают женщину,
мы узнаем это потому, что тысяча сто первое молчит.
— Сэнди, каким образом мы различаем, что их ты-
сяча сто одно, если они палят все разом? А ведь мы
различаем это, безусловно различаем!
— Наш ум здесь во многих смыслах развивается,
и вот — наглядный пример этого. Числа, размеры и рас-
стояния на небесах так велики, что мы научились вос-
принимать их чувствами. Старые примеры счета и из-
мерения здесь не годятся,— с ними у нас получилась бы
сплошная путаница и морока.
Мы потолковали еще немножко на эту тему, а потом
я сказал:
— Сэнди, я заметил, что мне почти не встречались
белые ангелы; на одного белого приходится чуть ли не
сто миллионов краснокожих, которые даже не знают по-
английски. Чем это объясняется?
135
— Да, ты можешь наблюдать это в любом штате
или новой территории американского округа рая. Мне
как-то пришлось лететь без перерыва целую неделю, я
покрыл расстояние в миллионы миль, повидал огромные
скопища ангелов, но не заметил среди них ни одного
белого, не услышал ни единого понятного мне словаЛ
Ведь на протяжении целого миллиарда лет или больше,
до того, как в Америке появился белый человек, ее на-
селяли индейцы, ацтеки и так далее. Первые триста лет
после того, как Колумб открыл Америку, все ее белое
население вместе взятое,— я считаю и британские коло-
нии,— можно было свободно разместить в одном лек-
ционном зале. В начале нашего века белых в Америке
было всего шесть-семь миллионов,— скажем, семь; в ты-
сяча восемьсот двадцать пятом году — двенадцать или
четырнадцать миллионов; в тысяча восемьсот пятиде-
сятом году — примерно двадцать три миллиона, а в
тысяча восемьсот семьдесят пятом году — сорок миллио-
нов. Смертность у нас всегда составляла двадцать душ на
тысячу в год. Значит, в первом году нашего века умерло
сто сорок тысяч человек, в двадцать пятом—двести во-
семьдесят тысяч; в пятидесятом — полмиллиона и в семь-
десят пятом — около миллиона. Я готов округлить циф-
ры: допустим, что в Америке с самого начала до наших
дней умерло пятьдесят, пусть шестьдесят, пусть даже
сто миллионов белых: на несколько миллионов больше
или меньше — роли не играет. Ну вот, теперь тебе ясно,
что если такую горстку людей рассеять на сотнях мил-
лиардов миль небесной американской территории, то
это будет все равно что рассыпать десятицентовый
пакетик гомеопатических пилюль по пустыне Сахаре и
надеяться их потом собрать. С чего бы нам после этого
занимать видное место в раю? Мы его и не занимаем.
Таковы факты, и надо с ними мириться. Ученые с
других планет и из других астрономических систем,
объезжая райские кущи, заглядывают и к нам; они
здесь погостят немного, а потом возвращаются к себе
домой и пишут книгу о своем путешествии, и в этой кни-
ге Америке уделено пять строк. Что же они о нас пишут?
Что Америка — слабонаселенная дикая страна и в ней
живут несколько сот тысяч миллиардов краснокожих
ангелов, среди которых встречаются кое-где больные
ангелы со странным цветом лица. Понимаешь, эти уче-
ные думают, что мы, белые, а также немногочисленные
136
негры — это индейцы, побелевшие или почерневшие от
страшной болезни вроде проказы, в наказание — заметь
себе — за какой-то чудовищный грех. Это, мой друг,
довольно-таки горькая пилюля для всех нас, даже для
самых скромных, не говоря уже о тех, которые ждут, что
их встретят как богатых родственников и что вдобавок
они смогут обнимать самого Авраама. Я не расспраши-
вал тебя о подробностях, капитан, но думаю, что мой
опыт подсказывает мне правильно: тебе никто не кри-
чал особенно громко «ура!», когда ты сюда прибыл?
— Не стоит об этом вспоминать, Сэнди,— сказал я,
краснея,— ни за какие деньги я не согласился бы, чтоб
это видели мои домашние. Пожалуйста, Сэнди, переме-
ним тему разговора.
— Ладно. Ты как решил, поселиться в калифорний-
ском отделении рая?
— Сам еще не знаю. Я не собирался останавливать-
ся на чем-нибудь определенном до прибытия моей семьи.
Мне хотелось не спеша осмотреться, а уж потом решить.
Кроме того, у меня очень много знакомых покойников,
и я думал разыскать их, чтобы посплетничать маленько
о друзьях, о былом, о всякой всячине и узнать, как им
покамест нравится здешняя жизнь. Впрочем, моя жена
скорее всего захочет поселиться в калифорнийском от-
делении, потому что почти все ее усопшие родственни-
ки, наверно, там, а она любит быть среди своих.
— Не допускай этого. Ты сам видишь, как плохо
обстоит дело с белыми в отделении Нью-Джерси, а в
калифорнийском в тысячу раз хуже. Там кишмя кишит
злыми, тупоголовыми темнокожими ангелами, а до бли-
жайшего белого соседа от тебя будет чего доброго мил-
лион миль. Общества, вот чего особенно не хватает чело-
веку в раю,— общества людей, таких, как он, с таким
же цветом кожи, говорящих на том же языке. Одно вре-
мя я чуть не поселился из-за этого в европейском секторе
рая.
— Почему же ты этого не сделал?
— По разным причинам. Во-первых, там хоть и ви-
дишь много белых, но понять почти никого из них
нельзя, так что по душевному разговору тоскуешь все
равно как и здесь. Мне приятно поглядеть на русского,
немца, итальянца, даже на француза, если посчастли-
вится застать его, когда он не занят чем-нибудь не-
137
скромным, но одним глядением голод не утолишь, ведь
главное-то желание — поговорить с кем-нибудь!
— Но ведь есть Англия, Сэнди, английский округ?
— Да, но там ненамного лучше, чем в нашей части
небесных владений. Все идет хорошо, пока ты бесе-
дуешь с англичанами, которые родились не более трех
столетий тому назад, но стоит тебе встретиться с людь-
ми, жившими до эпохи Елизаветы, как английский
язык становится туманным, и чем глубже в века, тем
все туманнее. Я пробовал беседовать с неким Ленглен-
дом и с человеком по имени Чосер — это два старинных
поэта,— но толку не вышло! Я плохо понимал их, а они
плохо понимали меня. Потом я получал от них письма,
но на таком ломаном английском языке, что разобрать
ничего не мог. А люди, жившие в Англии до этих по-
этов,— те совсем иностранцы: кто говорит на датском,
кто на немецком, кто на нормандско-французском языке,
а кто на смеси всех трех; еще более древние жители
Англии говорят по-латыни, по-древнебритански, по-ир-
ландски и по-гэльски; а уж кто жил до них, так это чи-
стейшие дикари, и у них такой варварский язык, что сам
дьявол не поймет! Пока отыщешь там кого-нибудь, с
кем можно поговорить, надо протискаться через несмет-
ные толпы, которые лопочут сплошную тарабарщину. Ви-
дишь ли, за миллиард лет в каждой стране сменилось
столько разных народов и разных языков, что эта меша-
нина не могла не сказаться и в раю.
— Сэнди, а много ты видел великих людей, про кото-
рых написано в истории?
— О, сколько хочешь! Я видал и королей и разных
знаменитостей.
— А короли здесь ценятся так же высоко, как и на
земле?
— Нет. Никому не разрешается приносить сюда свои
титулы. Божественное право монарха — это выдумка, ко-
торую неплохо принимают на землю, но для неба она
не годится. Короли, как только попадают в эмпиреи,
сразу же понижаются до общего уровня. Я был хорошо
знаком с Карлом Вторым — он один из любимейших
комиков в английском округе, всегда выступает с ан-
шлагом. Есть, конечно, актеры и получше — люди, про-
жившие на земле в полной безвестности,— но Карл за-
воевывает себе имя, ему здесь пророчат большое буду-
щее. Ричард Львиное Сердце работает на ринге и поль-
138
зуется успехом у зрителей. Генрих Восьмой — трагик, и
сцены, в которых он убивает людей, в высшей степени
правдоподобны. Генрих Шестой торгует в киоске рели-
гиозной литературой.
— А Наполеона ты когда-нибудь видел, Сэнди?
— Видел частенько, иногда в корсиканском отделе-
нии, иногда во французском. Он, по привычке, ищет себе
место позаметнее и расхаживает, скрестив руки на гру-
ди; брови нахмурены, под мышкой подзорная труба,
вид величественный, мрачный, необыкновенный — та-
кой, какого требует его репутация. И надо сказать, он
крайне недоволен, что здесь он, вопреки его ожиданиям,
не считается таким уж великим полководцем.
— Вот как! Кого же считают выше?
— Да очень многих людей, нам даже неизвестных,
из породы башмачников, коновалов, точильщиков,— по-
нимаешь, простолюдинов бог весть откуда, которые за
всю свою жизнь не держали в руках меча и не сделали
ни одного выстрела, но в душе были полководцами, хотя
не имели возможности это проявить. А здесь они по пра-
ву занимают свое место, и Цезарь, Наполеон и Алек-
сандр Македонский вынуждены отойти на задний план.
Величайшим военным гением в нашем мире был камен-
щик из-под Бостона по имени Эбсэлом Джонс, умерший
во время войны за независимость. Где бы он ни появил-
ся, моментально сбегаются толпы. Понимаешь, каждому
известно, что, представься в свое время этому Джонсу
подходящий случай, он продемонстрировал бы миру
такие полководческие таланты, что все бывшее до него
показалось бы детской забавой, ученической работой. Но
случая ему не представилось. Сколько раз он ни пытал-
ся записаться в армию рядовым, сержант-вербовщик не
брал его — у Джонса не хватало больших пальцев на
обеих руках и двух передних зубов. Однако, повторяю,
теперь всем известно, чем он мог бы стать,— и вот, за-
слышав, что он куда-то направляется, народ толпой ва-
лит, чтобы хоть одним глазком на него взглянуть. Це-
зарь, Ганнибал, Александр и Наполеон — все служат
под его началом, и, кроме них, еще много прославлен-
ных полководцев; но народ не обращает на них никакого
внимания, когда видит Джонса. Бум! Еще один залп.
Значит, кабатчик уже миновал карантин.
Мы с Сэнди надели на себя полное облачение, за-
тем пожелали — и через секунду очутились на том ме-
139
сте, где должен был состояться прием. Стоя на берегу
воздушного океана, мы вглядывались в туманную даль,
но ничего не могли разглядеть. Поблизости от нас нахо-
дилась главная трибуна — ряды едва различимых во
тьме тронов поднимались к самому зениту. В обе сторо-
ны от нее бесконечным амфитеатром расходились места
для публики. На трибунах было тихо и пусто, никакого
веселья, скорее они выглядели мрачно — как театраль-
ный зал, когда газовые рожки еще не горят и зрители
не начали собираться. Сэнди мне говорит:
— Сядем здесь и подождем. Скоро вон с той сторо-
ны покажется голова процессии.
Я говорю:
— Тоскливо здесь что-то, Сэнди; видимо, произошла
какая-то задержка. Одни мы с тобой пришли, а больше
нет никого,— не очень-то пышная встреча для кабат-
чика.
— Не волнуйся, все в порядке. Будет еще один
залп, тогда увидишь.
Через некоторое время мы заметили далеко на го-
ризонте пятно света.
— Это голова факельного шествия,— сказал Сэнди.
Пятно разрасталось, светлело, становилось более
ярким, скоро оно стало похоже на фонарь паровоза.
Разгораясь ярче и ярче, оно в конце концов уподоби-
лось солнцу, встающему над морем,— длинные красные
лучи прорезали небо.
— Смотри все время на главную трибуну и на ме-
ста для публики и жди последнего залпа,— сказал мне
Сэнди.
И тут, точно миллион громовых ударов, слившихся
в один, раздалось бум-бум-бум — с такой силой, что за-
дрожали небеса. Вслед за тем внезапная вспышка осле-
пила нас, и в то же мгновение миллионы мест заполни-
лись людьми — насколько хватал глаз, все было набито
битком. Яркий свет заливал эту великолепную картину.
У меня просто дух захватило.
— Вот как у нас это делается,— сказал Сэнди.—
Время зря не тратим, но и никто не является после
поднятия занавеса. Пожелать — это куда быстрее, чем
передвигаться иными способами. Четверть секунды тому
назад эти люди были за миллионы миль отсюда. Когда
они услышали последний сигнал, они просто пожелали
сюда явиться, и вот они уже здесь.
140
Грандиозный хор запел:
Мечтаем голос твой услышать,
Тебя лицом к лицу узреть.
Музыка была возвышенная, но в хор затесались не-
умелые певцы и испортили все, точь-в-точь как бывает
в церкви на земле.
Появилась голова триумфальной процессии, и это
было изумительно красиво. Нога в ногу шли плотными
рядами ангелы, по пятьсот тысяч в шеренге, все пели
и несли факелы, и от оглушительного хлопанья их кры-
льев даже голова заболела. Колонна растянулась на
громадное расстояние, хвост её терялся сверкающей
змейкой далеко в небе, переходя в конце в едва разли-
чимый завиток. Шли все новые и новые ангелы, и толь-
ко спустя много времени показался сам кабатчик. Все
зрители как один поднялись со своих мест, и громовое
«ура»! потрясло небо. Кабатчик улыбался во весь рот,
нимб его был лихо заломлен набекрень,— такого само-
довольного святого я еще никогда не видел. Когда он
начал подниматься по ступеням главной трибуны, хор
грянул:
Из края в край несутся клики,
Все ждут услышать голос твой.
На почетном месте — широкой огороженной площад-
ке в центре главной трибуны — установлены были ря-
дом четыре роскошных шатра, окруженные блистатель-
ной почетной стражей. Все это время шатры были на-
глухо закрыты. Но вот кабатчик вскарабкался наверх
и, кланяясь во все стороны и расточая улыбки, до-
брался наконец до площадки, и тут все шатры сразу рас-
пахнулись, и мы увидели четыре величественных золо-
тых трона, усыпанных драгоценными каменьями; на
двух средних восседало по седобородому старцу, а на
двух крайних — статные красавцы исполины, с нимба-
ми в виде блюд и в прекрасной броне. Все, кто там
был, миллионы людей, пали на колени, со счастливым
видом уставились на троны и начали радостно пере-
шептываться:
— Два архангела! Чудесно! А кто же эти другие?
Архангелы отвесили кабатчику короткий сухой по-
клон на военный манер; оба старца тоже встали, и один
из них сказал:
141
— Моисей и Исав приветствуют тебя!
И тут же вся четверка исчезла и троны опустели.
Кабатчик, видимо, слегка огорчился: он, наверно,
рассчитывал обняться с этими старцами; но толпа — та-
кая гордая и счастливая, какой ты сроду не видал,—
ликовала, потому что удалось узреть Моисея и Исава.
Все только и говорили кругом: «Вы их видели?» — «Я-то
да! Исав сидел ко мне в профиль, но Моисея я видел
прямо, анфас, вот так, как вас вижу!»
Процессия подхватила кабатчика и увлекла его
дальше, а толпа начала покидать трибуны и расходить-
ся. Когда мы шли домой, Сэнди сказал, что встреча
прошла прекрасно, и 'кабатчик имеет право вечно ею
гордиться. И еще Сэнди сказал, что нам тоже повезло:
можно посещать разные приемы сорок тысяч лет и не
увидеть двух таких высокопоставленных лиц, как Мои-
сей и Исав. Позднее мы узнали, что чуть было не узре-
ли еще и третьего патриарха, а также настоящего проро-
ка, но в последнюю минуту они отклонили приглашение
с благодарностью. Сэнди сказал, что там, где стояли
Моисей и Исав, будет воздвигнут памятник с указанием
даты и обстоятельств их появления, а также с описанием
всей церемонии. И в течение тысячелетий это место бу-
дут посещать туристы, глазеть на памятник, взбираться
на него и царапать на нем свои имена.
ЛЮБОЗНАТЕЛЬНАЯ БЕССИ
Маленькой Бесси скоро три года. Она—славная де-
вочка, не ветреная, не шалунья; она задумчива, углуб-
лена в себя, любит поразмышлять то над тем, то над
другим и постоянно спрашивает «почему?», стараясь
понять, что происходит вокруг. Однажды она спросила:
— Мама, почему повсюду столько боли, страданий
и горя? Для чего все это?
Это был несложный вопрос, и мама, не задумываясь,
ответила:
— Для нашего же блага, деточка. В своей неиспо-
ведимой мудрости бог посылает нам эти испытания, что-
бы наставить нас на путь истинный и сделать нас лучше.
— Значит, это он посылает страдания?
— Да.
142
— Все страдания, мама?
— Конечно, дорогая. Ничто не происходит без его
воли. Но он посылает их полный любви к нам, желая
сделать нас лучше.
— Это странно, мама.
— Странно? Что ты, дорогая! Мне это не кажется
странным. Не помню, чтобы кто-нибудь находил это
странным. Я думаю, что так должно быть, что это мило-
сердно и мудро.
— Кто же первый стал так думать, мама? Ты?
— Нет, крошка, меня так учили.
— Кто тебя так учил, мама?
— Я уже не помню. Наверно, моя мама или свя-
щенник. Во всяком случае, каждый знает, что это пра-
вильно.
— А мне это кажется странным, мама. Скажи: это
бог послал тиф Билли Норрису?
- Да.
— Для чего?
— Как для чего? Чтобы наставить его на путь истин-
ный, чтобы сделать его хорошим мальчиком.
— Но он же умер от тифа, мама. Он не может стать
хорошим мальчиком!
— Ах да! Ну, значит, у бога была другая цель. Во
всяком случае, это была мудрая цель.
— Что же это была за цель, мама?
— Ты задаешь слишком много вопросов. Быть мо-
жет, бог хотел послать испытание родителям Билли.
— Но это нечестно, мама?! Если бог хотел послать
испытание родителям Билли, зачем же он убил Билли?
— Я не знаю. Я могу только сказать тебе, что его
цель была мудрой и милосердной.
— Какая цель, мама?
— Он хотел... он хотел наказать родителей Билли.
Они, наверно, согрешили и были наказаны.
—- Но Билли же умер! Разве это справедливо?
—- Конечно справедливо. Бог не делает ничего, что
было бы дурно или несправедливо. Сейчас тебе не по-
нять этого, но когда ты вырастешь большая, тебе будет
понятно, что все, что бог делает, мудро и справедливо.
Пауза.
— Мама, это бог обрушил крышу на человека, кото-
рый выносил из дому больную старушку, когда был
пожар?
143
— Ну да, крошка. Постой! Не спрашивай—зачем,
я не знаю. Я знаю одно: он сделал это либо чтобы на-
ставить кого-нибудь на путь истинный, либо покарать,
либо чтобы показать свое могущество.
— А вот когда пьяный ударил вилами ребеночка у
миссис Уэлч...
— Это совсем не твое дело! Впрочем, бог, наверно,
хотел послать испытание этому ребенку, наставить его
на путь истинный.
— Мама, мистер Берджес говорил, что миллионы
миллионов маленьких существ нападают на нас и за-
ставляют нас болеть холерой, тифом и еще тысячью
болезней. Мама, это бог посылает их?
— Конечно, крошка, конечно. Как же иначе?
— Зачем он посылает их?
— Чтобы наставить нас на путь истинный. Я тебе
говорила уже тысячу раз.
— Но это ужасно жестоко, мама! Это глупо! Если бы
мне...
— Замолчи, сейчас же замолчи! Ты хочешь, чтобы
нас поразило громом?
— Мама, на прошлой неделе колокольню поразило
громом, и церковь сгорела. Что, бог хотел наставить
церковь на путь истинный?
— (Устало). Не знаю, может быть.
— Молния убила тогда свинью, которая ни в чем
не была повинна. Бог хотел наставить эту свинью на
путь истинный, мама?
— Дорогая моя, тебе, наверно, пора погулять. Пой-
ди побегай немного.
— Только подумай, мама! Мистер Холлистер сказал,
что у каждой птицы, у каждой рыбы, у каждой лягушки
или ящерицы, у каждого живого существа есть враг,
посланный провидением, чтобы кусать их, преследовать,
мучить, убивать, пить их кровь, наставлять на путь ис-
тинный, чтобы они стали праведными и богомольными.
Это правда, мама? Я потому спрашиваю, что мистер
Холлистер смеялся, когда говорил об этом.
— Этот Холлистер безобразник, и я запрещаю тебе
слушать, что он говорит.
— Почему же, мама, он так интересно рассказывает,
и, по-моему, он старается быть праведным. Он сказал,
что осы ловят пауков и замуровывают их в свои подзем-
ные норки,— живых пауков, мама! — и там под землей
144
они мучаются много-много дней, а голодные маленькие
осы откусывают им ноги и грызут им животики, чтобы
пауки научились быть праведными и богомольными,
чтобы они возносили богу хвалу за его неизреченную
доброту. По-моему, мистер Холлистер добрый человек,
просто молодец. Когда я спросила его, стал ли бы он
так обращаться с пауками, он сказал, что пусть его черт
подерет, если он так поступит, а потом сказал... Мамоч-
ка, тебе дурно? Побегу позову кого-нибудь на помощь.
Разве можно сидеть в городе в такую жару?
ДЖЕК ЛОНДОН
ОБЖОРКА
(Глава XI из сборника
документальных очерков
«Люди бездны»)
...И я считаю, требование, чтобы
у всех людей было здоровое тело,
влечет за собой все остальные спра-
ведливые требования, ибо кто знает,
где были посеяны первые семена тех
болезней, от которых страдают даже
богачи? В излишествах предков?
Возможно. Но скорее, сдается мне,—
в их бедности.
Вильям Моррис
Пробродив всю ночь «с флагом», я не заснул в Грин-
парке и с наступлением утра. Хоть я промок насквозь
и не спал сутки, но, войдя в роль безработного бедняка,
должен был прежде всего промыслить себе завтрак, а
затем поискать работу.
Прошлой ночью я слышал, что есть такое местечко
на саррейской стороне Темзы, где Армия спасения раз-
дает по воскресеньям бесплатные завтраки «немытым»
(а после «хождения с флагом» совсем нетрудно оказать-
ся немытым, если только не помог вам дождь). «Имен-
но то, что мне нужно,— подумал я.— Позавтракать по-
раньше и потом иметь в своем распоряжении целый
день для поисков работы».
Я проделал длинный, утомительный путь, миновал
Сент-Джеймс-стрит, Пэлл-Мэлл, Трафальгарскую пло-
щадь и Стрэнд, потом, усталый до изнеможения, пере-
шел по мосту Ватерлоо на саррейскую сторону, на
Блэкфрайерз-роуд неподалеку от театра, и около семи
часов приплелся к казармам Армии спасения. Это и
была «обжорка», что в переводе с жаргона на обычный
язык означает место, где можно получить даровую еду.
146
— Здесь собралась пестрая толпа обездоленных лю-
дей, пробродивших ночь под дождем. Такая страшная
нищета и в таком многообразии! Люди самого разного
возраста — от стариков до мальчишек, и мальчишки то-
же всех возрастов. Многие дремали стоя, человек десять
спали крепким сном, приткнувшись на каменных ступе-
нях в крайне неудобных позах. Сквозь дыры в лохмо-
тьях проглядывало покрасневшее от холода тело. И по
всей улице, на крыльце каждого дома тоже сидели лю-
ди — по двое, по трое. Все они спали, уронив голову на
колени. Хочу напомнить, что Англия сейчас не пережи-
вает каких-либо исключительных трудностей. Жизнь в
стране протекает так же, как всегда,— не лучше, но и
не хуже, чем в другие годы.
И вдруг на улице появился полисмен.
— Вот отсюда, свиньи проклятые! — заорал он.—
Эй, вы! Вон отсюда! — и принялся гнать людей, как со-
бак, на все четыре стороны. Особенное неистовство вы-
звали в нем те, кто уснул на крыльце казармы.
— Позор! Стыд и позор! — кричал он.— Ведь вос-
кресенье сегодня! Ну и зрелище! Эй, вы, черти, наруши-
тели порядка, вон отсюда!
Да, конечно, это было скандальное зрелище. Мне и
самому было противно смотреть. И я не хотел бы, чтобы
моя дочь увидела эту страшную картину. Я не подпу-
стил бы ее сюда и за милю. Но... вот в том-то и дело, что
«но»,— и ничего другого не остается сказать.
Полисмен скрылся из виду, и мы снова облепили
крыльцо, как мухи банку с медом. Ведь нас ждало не-
что замечательное — завтрак! Если бы нам сказали, что
тут будут пригоршнями раздавать золото, мы и тогда,
наверное, не теснились бы у этой двери более жадно и
настойчиво. Некоторые успели и тут заснуть, не приса-
живаясь. Но вот вернулся полисмен, и мы опять раз-
бежались кто куда и опять устремились к крыльцу, как
только опасность миновала.
В половине восьмого приоткрылась узкая дверца, и
в ней показалась голова солдата Армии спасения.
— Освободить проход! — скомандовал он.— У кого
есть талоны — пусть проходят. У кого нет — будут ждать
до девяти.
До девяти часов! О завтрак, завтрак! Придется ждать
еще целых полтора часа! Все с завистью смотрели на
счастливых обладателей талонов, которым дозволено
147
было пройти в помещение, умыться, присесть и отдохнуть
в ожидании завтрака. Нам же придется ждать его здесь.
Талоны были розданы накануне на набережной и на ули-
цах, и достались они этим счастливцам не за какие-либо
особые их достоинства, а по воле случая.
В половине девятого впустили еще одну партию с
талонами, а около девяти узенькая дверца открылась и
для нас. Каким-то чудом мы протиснулись внутрь и очу-
тились, как сельди в бочке, в битком набитом дворике.
Много раз за годы бродяжничества у себя на родине
мне приходилось с немалым трудом добывать себе за-
втрак, но ни один завтрак никогда не доставался мне
ценой таких усилий, как этот. Более двух часов прождал
я на улице и час с лишним во дворе. Я ничего не ел всю
ночь и чувствовал слабость во всем теле, а тут еще за-
пах грязного белья и потных, немытых тел, прижатых
ко мне со всех сторон,— от всего этого меня едва не
стошнило. Мы были так плотно спрессованы, что мно-
гие воспользовались этим и заснули стоя.
Я не берусь судить об Армии спасения в целом —
для этого я недостаточно осведомлен — и позволю се-
бе подвергнуть критике только тот ее филиал, деятель-
ность которого протекает на Блэкфрайерз-роуд, вблизи
театра Саррей. Прежде всего я считаю, что жестоко и
бессмысленно принуждать людей, не спавших всю ночь,
еще несколько часов выстаивать на ногах, как прину-
ждали нас, слабых, голодных, измученных бессонной
ночью, стоять без всякой разумной причины.
В толпе оказалось много матросов, и среди них не
меньше дюжины американцев. Я выяснил, что чуть ли
не каждый четвертый из пришедших сюда стремится
поступить на пароход. Свое пребывание на суше все они
объясняли на один лад, и, знакомый с морскими поряд-
ками, я верил им. Британские суда нанимают матросов
на круговое плавание, с обязательным возвращением в
порт отправления; такое плавание иной раз длится до
трех лет, причем матрос не имеет права уйти и получить
расчет, пока не отработал срока полностью. Плата на
судах мизерная, кормежка скверная, обращение еще
того хуже. Нередко по вине капитана матросы бегут с
кораблей и застревают где-нибудь в Америке или в ко-
лониях, а их заработок — изрядная сумма — идет в по-
льзу капитана или пароходной компании. Впрочем, ка-
кова бы ни была причина, таких дезертиров бывает мно-
148
го, и капитану приходится брать в обратное плавание
кого попало. Новому матросу платят чуть побольше —
по ставкам той страны, где его нанимают, но берут его
только в один конец — до прибытия в Англию. И это по-
нятно. Было бы весьма нерасчетливо вербовать его на
более долгий срок, если в Англии матросов всегда хоть
пруд пруди и платить им можно мало. Поэтому появле-
ние американских матросов в казарме Армии спасения
было нисколько не удивительно. Они искали диковин-
ных мест, поехали в Англию — и вот очутились в самом
диковинном из всех.
В толпе находилось еще человек двадцать американ-
цев — не матросов, а «отпетых босяков», чей друг —
«шальной бродяга-ветер». Это были веселые парни, глав-
ной чертой которых являлся неистребимый оптимизм, и
они осыпали Англию изощренной бранью, которая пока-
залась мне приятным разнообразием после того, как
пришлось целый месяц слушать одну и ту же фразу,
употребляемую лишенным воображения лондонским
«кокни». У «кокни» есть лишь одно ругательство, одно-
единственное, причем совершенно непристойное, и он
его пускает в ход во всех случаях жизни. Совсем другое
дело — наш Запад с его красочными и разнообразными
словечками, отдающими не столько непристойностью,
сколько богохульством. В конце концов, если без руга-
ни человеку не обойтись, то я предпочту богохульство
непристойности: в нем смелость, вызов, удальство, что
куда лучше, чем просто грязь!
Один босяк из Америки особенно мне понравился.
Я приметил его еще на улице — он спал на крыльце,
уткнув голову в колени. Я обратил внимание на его
шляпу: такую не встретишь по эту сторону океана. Ког-
да полисмен заорал на него, он встал неторопливо и
спокойно, смерил полисмена взглядом, зевнул, потянул-
ся, опять посмотрел на полисмена, всем своим видом
как^бы говоря, что еще подумает, уходить ему или нет,
и лишь потом двинулся вразвалку по тротуару. Если я
раньше д'огадывался об американском происхождении
только шляпы, то теперь у меня уже не было никаких
сомнений, что и ее владелец — мой соотечественник.
Во дворе, в тесноте и давке, нас притиснули друг к
другу, и мы разговорились. Он побывал и в Испании, и
в Италии, и в Швейцарии, и во Франции и одержал по-
чти невероятную победу, проехав триста миль «зайцем»
149
по французским железным дорогам и не попав в лапы
жандармам. Он спросил меня, где я живу. А где ночую?
Познакомился ли уже немного с городом? Сам-то он ни-
чего — устраивается кое-как, хотя страна злющая, а го-
рода — просто дрянь. Скверно, а? И попрошайничать
нельзя нигде: сразу сцапают. Но он не отступит. Вот
скоро сюда приедет цирк «Буффало-Билл», и такой че-
ловек, как он, который может править восьмеркой ло-
шадей, конечно, получит там работу. Разве здешние
обезьяны это умеют? Ни черта они не умеют, им только
на волах ездить! Почему бы и мне не дождаться и не
попытать счастья в цирке? Он уверен, что я куда-нибудь
там пристроюсь.
В конце концов кровь не вода. Мы были соотечест-
венниками и оба на чужбине. Его старая шляпа с пер-
вого взгляда вызвала во мне теилые чувства, и он как-то
сразу принял братское участие в моей судьбе. Мы обме-
нялись разными полезными сведениями насчет страны
и ее обычаев и различных способов добывать здесь пи-
щу, кров и прочее и простились, искренне сожалея, что
надо расставаться.
Я обратил внимание на то, что в этой толпе все ка-
кие-то маленькие. Я, человек среднего роста, смотрел
поверх голов. И англичане и иностранные матросы —
все были коротышки. В этой массе людей только пяте-
ро или шестеро были довольно рослые, и они оказались
скандинавами или американцами. Однако самым высо-
ким ростом отличался все-таки англичанин, но и он не
был лондонцем.
— Вполне годился бы для лейб-гвардии,— сказал
я ему.
— Попал в точку, друг,— откликнулся он.— Я уже
служил там, и похоже, что скоро придется снова туда
вернуться.
С час мы стояли в этой тесноте тихо и смирно. Потом
люди начали нервничать. Кое-кто пытался пробраться
вперед, возникла толкотня, раздались недовольные го-
лоса. Впрочем, ничего грубого или резкого—просто ус-
талые, голодные люди проявляли некоторое беспокой-
ство. Как раз в этот момент к нам вышел адъютант
Армии спасения. Мне не понравились его злые глаза и
то, что в нем не было ничего от милосердного самари-
тянина, зато весьма много от центуриона, который го-
ворил: «У меня в руках власть, и мне подчиняются сол-
150
даты; я говорю этому человеку: «Иди»,— и он идет, а
другому: «Приди»,— и он приходит; и слуге моему: «Де-
лай это» — и он делает».
Именно с таким видом адъютант и смотрел на нас,
и те, кто находился поближе к нему, оробели. Тогда он
заговорил:
— Стоять смирно! Не то живо скомандую: «Налево
кру-гом!» — и выгоню всех отсюда, и ни один не полу-
чит завтрака.
Перо бессильно описать нестерпимо наглый тон, ко-
торым были сказаны эти слова. Я видел, что он насла-
ждается своей властью, тем, что может сказать сотням
несчастных оборванцев: «От меня зависит накормить
вас или прогнать голодными!»
Отказать нам в завтраке, после того как мы прожда-
ли столько часов! Это была страшная угроза. Мгновен-
но воцарилась тишина — жалкая, унизительная тишина,
доказывавшая общий страх. И это был подлый, трусли-
вый ход, как удар ниже пояса. Мы не могли ответить
ударом на удар, потому что были голодны, и так уж
устроен мир, что, когда один человек кормит другого,
он становится его господином. Однако центуриону — я
хочу сказать, адъютанту — этого показалось мало. В
мертвенной тишине снова прозвучал его голос: он по-
вторил свою угрозу и даже усилил ее.
Наконец нас впустили в зал для пиршества, где уже
сидели люди с талонами, успевшие умыться, но еще
не получившие еды. Здесь было не менее семисот че-
ловек, и нас всех рассадили по местам, но вовсе не для
того, чтобы дать сразу вкусить хлеба и мяса, а затем,
чтобы мы внимали речам, песнопениям и молитвам. Из
этого я заключил, что Тантал в многообразных вопло-
щениях продолжает претерпевать муки по эту сторону
ада. Адъютант стал громко читать проповедь, но я не
особенно прислушивался к его словам, всецело погло-
щенный зрелищем горя и нищеты вокруг себя.
Проповедь его сводилась примерно к следую-
щему:
«На том свете вас ожидает вечный пир. Вы голо-
дали и мучились на земле, но в раю вам воздастся сто-
рицей,— разумеется, при условии, что вы будете слу-
шаться наставлений...» И так далее и тому подобное.
Хитро поет, подумал я, но только эта пропаганда
ничего не даст по двум причинам: во-первых, люди, для
151
которых она предназначается,— лишенные воображения
материалисты, не ведающие о существовании потусто-
роннего мира и слишком привыкшие к аду на земле,
чтоб их можно было запугать адом загробным; во-вто-
рых, усталые и измученные бессонной ночью и дол-
гим ожиданием, ослабевшие от голода, они жаждут не
спасения души, а наполнения желудка. «Ловцы душ» —
так эти бедняки называют религиозных проповедни-
ков — должны были бы хоть немного изучить влияние
физиологии на психику, если они хотят достигнуть ка-
ких-то результатов.
И вот настал долгожданный момент: около одинна-
дцати часов началась раздача завтрака. Каждая пор-
ция была уложена не на тарелку, а в бумажный паке-
тик. Не скажу, чтобы я получил достаточно, чтобы на-
сытиться, или хотя бы половину того, и уверен, что всем
остальным тоже было мало. Я отдал часть хлеба бро-
дяге-американцу, который ждал приезда цирка «Буф-
фало-Билл», но он все равно остался голодным. Вот что
входило в завтрак: два ломтика простого хлеба, еще
один крохотный ломтик хлеба с несколькими изюмин-
ками, именуемый «кексом», да тоненький, как папиросная
бумага, кусочек сыра. Каждому налили также по круж-
ке мутной жидкости, сходившей за чай. Многие ждали
этого завтрака с пяти утра, остальные простояли здесь
по крайней мере часа четыре; нас согнали сюда, как
стадо свиней, втиснули, как сельдей в бочку, обраща-
лись с нами, как с собаками, пичкали проповедями и
гимнами и молились за наши грешные души,— но и это
еще было не все.
Не успели мы проглотить завтрак (это заняло один
миг), как многие начали клевать носом, и через пять ми-
нут половина людей уже крепко спала. Не похоже было,
что нас собираются отпустить. Напротив, все свиде-
тельствовало о приготовлении к молитвенному собра-
нию. Я глянул на маленькие стенные часы. Они пока-
зывали без двадцати пяти минут двенадцать. «Ого,—
подумал я,— время летит, а мне еще надо искать рабо-
ту!»
— Я хочу уйти отсюда,— сказал я двум своим со-
седям, которые не спали.
— Надо дождаться богослужения,— ответили мне.
— Вы хотите остаться?
Оба отрицательно покачали головой.
152
— Тогда пойдемте и скажем им, что мы хотим уй-
ти,— предложил я.
Но они ужаснулись моим словам. Тогда я решил
предоставить им самим заботиться о себе и подошел к
солдату Армии спасения.
— Я хочу уйти,— сказал я.— Я пришел сюда полу-
чить завтрак, а теперь я должен идти искать работу.
Мне нужно было подкрепиться, но я никак не думал,
что на это уйдет столько времени. У меня есть надежда
получить работу в Степни, и чем скорее я туда попаду,
тем больше будет шансов.
Солдат казался добродушным малым, но мое требо-
вание повергло его в замешательство.
— То есть как? — сказал он.— Сейчас начнется бо-
гослужение. Нужно остаться.
— Но тогда я наверняка не получу работы,— возра-
зил я.— А для меня работа — самое главное.
Так как он был всего лишь солдат, то направил
меня к адъютанту. Я снова рассказал, почему хочу
уйти, и вежливо попросил отпустить меня.
— Но это невозможно! — с ханжеским возмущением
произнес адъютант, потрясенный моей неблагодарно-
стью.— Нет, подумать только! — Он даже зафыркал.—
Подумать только!
— Значит, вы не позволяете мне уйти отсюда? — ре-
шительно спросил я.— Будете держать меня здесь про-
тив моей воли?
— Будем,— фыркнул он.
Не знаю, что могло бы в этот момент случиться, ибо
я тоже кипел от возмущения. Но так как «паства» на-
чала, видимо, уже интересоваться нашим спором, адъю-
тант потащил меня куда-то в угол, а затем в другую ком-
нату. Там он снова потребовал, чтобы я изложил ему
свои доводы.
— Я хочу уйти,— повторил я,— я собираюсь искать
работу в Степни, и каждый потерянный час уменьшает
мои шансы. Уже почти двенадцать. Когда я шел сюда,
я не думал,’ что столько времени уйдет на завтрак.
— Так, значит, у тебя дела? — презрительно хмык-
нул он.— Значит, ты деловой человек, а? Тогда зачем
же ты сюда явился?
— Я провел ночь на улице, и мне нужно было под-
крепиться, прежде чем идти искать работу. Потому я
здесь.
153
— Очень мило! — протянул он тем же презритель-
ным тоном.— Человеку, которого ждут дела, здесь не
место. Ты отнял завтрак у неимущего, вот что!
Это была ложь, потому что все, кто хотел попасть
сюда в это утро, попали.
Теперь скажите, по-христиански ли он себя вел? По-
просту говоря, честно ли? Ведь он ясно слышал, что я
бездомный и пришел потому, что был голоден, а теперь
должен идти искать работу. А он понес околесицу про
какие-то «дела», что я бизнесмен, богач, и вот позарил-
ся на бесплатный завтрак, отняв его у голодного бед-
няка, и, конечно, не бизнесмена, как я.
Я с трудом сдержал гнев и еще раз повторил свои
доводы, четко и ясно показав ему, что он несправед-
лив ко мне и извратил факты. Видя, что я не сдаюсь
(а лицо у меня, верно, было довольно злое), он напра-
вился со мной через черный ход во двор, где стояла
палатка. Все так же пренебрежительно он сказал двум
солдатам, сторожившим палатку:
— Вот я привел парня. Говорит, что у него неотлож-
ные дела и что не может ждать богослужения.
Разумеется, они были в должной мере потрясены и
взглянули на меня с невыразимым ужасом, а мой про-
вожатый, оставив меня у входа, скрылся в палатке и
вышел оттуда с майором Армии спасения. С тем же
презрением в голосе, особенно подчеркивая слово «де-
ла», он доложил майору о происшествии. Майор был
человек иного склада. Мне он сразу понравился, и я
опять, слово в слово, повторил свою просьбу.
— А ты разве не знал, что должен будешь остаться
на богослужение? — спросил майор.
— Конечно, нет,— ответил я.— Я бы тогда предпо-
чел обойтись без завтрака. У вас нигде не написано,
что таков порядок. Надо было хотя бы предупреждать
у входа.
Он подумал немного, потом промолвил:
— Ладно, ступай.
Было двенадцать часов, когда я выбрался на улицу;
я так и не мог решить, где ж это я находился: в казар-
ме Армии спасения или в тюрьме? Полдня уже про-
шло, а до Степни отсюда оказалось очень далеко. Было
воскресенье, и ведь даже бедняку неохота искать работу
в праздник. Кроме того, я чувствовал, что немало по-
трудился в эту ночь, бродя по городу, и утром — добы-
154
вая себе завтрак. И вот, решив забыть на время, что я
«голодный человек в поисках работы», я вскочил в про-
ходивший омнибус.
Дома я скинул с себя все, что на мне было, принял
ванну, побрился, улегся в чистую постель и заснул. За-
снул я в шесть часов вечера, а проснулся в девять утра,
проспав целых пятнадцать часов. И еще в полудреме,
лежа в постели, я вспомнил тех семьсот несчастных, ко-
торые остались там вчера дожидаться богослужения.
И им, бедным, не помыться, не побриться, не скинуть с
себя лохмотья, не поспать пятнадцать часов кряду на
чистых простынях. Когда молебствие в Армии спасения
окончилось, их снова выгнали на улицу, и снова перед
ними встали вечные вопросы: как раздобыть кусок хле-
ба на обед, где укрыться ночью от непогоды и откуда
взять кусок хлеба, когда наступит новый день?
Й5М fgS* K5* SS4*®®
ЭРСКИН КОЛДУЭЛЛ
КАК ПРОПОВЕДНИК ХАУШО
УПРОСИЛ НАС
позвонить в колокол
(Новелла из повести
«Мальчик из Джорджии»)
Когда я пришел домой из школы, проповедник Хау-
шо, священник универсалистской церкви, стоял у нас
на переднем крыльце и разговаривал с моим стариком.
Сначала я не обратил на это внимания, потому что про-
поведник Хаушо постоянно таскался к нам и все уго-
варивал моего старика ходить по воскресеньям в цер-
ковь, но папа каждый раз придумывал какую-нибудь
отговорку и большей частью ссылался на то, что у на-
шей ослицы Иды рези в брюхе и ее нельзя оставить од-
ну, пока ей не полегчает, или что свиньи мистера Джес-
са Джонсона бегают без присмотра и, значит, надо си-
деть дома и сторожить, как бы они не изрыли наш
огород. Я решил, что они опять препираются все о
том же, остановился у крыльца и думаю, интересно, какую
отговорку папа найдет на этот раз, и вдруг слышу: про-
поведник Хаушо говорит, что сегодня днем должно со-
стояться венчание мисс Сузи Тинг со вторым почталь-
оном Губертом Уилли, а привратник универсалистской
церкви негр Джеф Дэвис Флетчер уехал на несколько
дней в соседний округ навестить какого-то больного
родственника, и звонить в колокол некому. Мой старик
слушал Хаушо, но, судя по всему, не имел ни малейшего
желания трезвонить в колокол в его церкви.
— Я вот что вам предложу, мистер Страуп,— сказал
проповедник, так и не дождавшись ответа от моего ста-
рика.— Если вы согласитесь звонить сегодня во время
венчания, я до конца года оставлю вас в покое и не бу-
ду уговаривать, чтобы вы посещали церковную службу.
Ну как, мистер Страуп? Ведь это по-честному?
156
— По-честному-то по-честному, но лучше бы вы оста-
вили меня в покое не только на этот год, а и на все
следующие,— ответил папа.
— Вы слишком многого требуете, мистер Страуп,—
с расстановкой проговорил проповедник Хаушо.— Долг
велит мне не отступаться от человека до тех пор, пока
он не начнет ходить в церковь.
— Если уж вам так приспичило со звонарем,— ска-
зал мой старик,— вообразите себе, что я баптист или
методист, и не невольте меня слушать ваши проповеди
в универсалистской церкви. У меня своя религия. По-
жалуй, наслушаешься универсалистского проповедни-
ка — и пошатнешься в вере. Неужели вы хотите, чтобы
из-за вас я отступился от своей церкви?
Проповедник Хаушо в изнеможении привалился к
стене и долго-долго думал. Папа сидел на перилах и
ждал, до чего он в конце концов додумается.
— Не будем сегодня спорить о вере, мистер Стра-
уп,— сказал наконец проповедник Хаушо.— Я совсем
измучился, а у меня через полчаса венчание в церкви.
Звонаря разыскивать уже поздно, и если вы не согла-
ситесь, я просто не знаю, как мне и быть.
Мой старик слез с перил и зашагал вниз по ступень-
кам во двор. Проповедник Хаушо еле поспевал за ним.
— Так и быть, выручу вас, позвоню,— сказал па-
па.— Меня никто не попрекнет, что я отказываюсь по-
мочь человеку в беде.
— Вот и прекрасно! — сказал проповедник, весь про-
сияв и с улыбкой глядя на папу.— Я знал, что на вас
всегда можно положиться, мистер Страуп.
Он смахнул пылинку с пиджака и поправил гастук.
— Вам, собственно, и делать-то будет нечего,— ска-
зал он.— Запомните только одно: как я начну читать
венчальную службу, тут и надо ударить в колокол. Зво-
ните до тех пор, пока молодые не выйдут из церкви и
не скроются у вас из виду. А когда и след их просты-
нет, тогда кончайте. Понятно, мистер Страуп?
— Меня’ на такой чепухе не собьешь,— ответил ему
мой старик.— Подумаешь, премудрость какая!
Проповедник Хаушо попятился к калитке.
— Ну, мне пора,— озабоченно проговорил он.— Че-
рез двадцать минут начнем. Вы оденьтесь получше, мис-
тер Страуп, и приходите. Только не задерживайтесь. Я бу-
ду ждать вас в притворе, там, где веревка от колокола.
157
Проповедник Хаушо повернулся и быстро зашагал к'
универсалистской церкви, которая была за три кварта-
ла от нас. Мой старик пошел к дому.
— Пойдем, сынок,— сказал он, широко поведя ру-
кой.— Надо приготовиться к свадьбе. Ты мне поможешь
звонить в колокол. Пойдем!
Мы вошли в комнаты, и папа окунул голову в таз
с водой и гладко причесал волосы щеткой. На этом на-
ши приготовления закончились.
— Па, а мне ты разрешишь позвонить? — спросил я,
вприпрыжку поспевая за ним.— Разрешишь, па?
— Там посмотрим, сынок,— ответил он.— Если тя-
нуть будет не очень трудно, то разрешу.
Народ уже сходился на свадьбу. Мы всех обогнали
и быстро пошли дальше, чтобы не опоздать к началу
службы. У паперти стояла толпа, но мой старик только
помахал всем рукой, и мы, не останавливаясь, прошли
в притвор.
Проповедник Хаушо ждал нас у веревки, как и обе-
щал. Он очень волновался, и ему не стоялось на месте.
Увидев меня и папу, он зашагал по притвору взад и
вперед, то и дело поглядывая на часы.
— Мистер Страуп, эта свадьба очень важное собы-
тие,— громким шепотом сказал он папе.— Сочетаются
браком представители двух семейств, двух надежней-
ших столпов моей церкви. Мне бы очень хотелось, что-
бы все сошло как нельзя лучше. Я придаю большое
значение этой свадьбе. Она соединит две враждующие
семьи и положит конец распре, которая мутит всю мою
паству.
— За меня можете быть спокойны,— ответил ему па-
па.— Делайте все, что вам полагается по чину, а уж я
возьму на себя обязанности звонаря. Меня тут учить
нечему. Мало ли я звонил в колокол, когда работал
школьным сторожем.
— Рад это слышать, мистер Страуп,— сказал про-
поведник Хаушо, вытирая лицо носовым платком.— Те-
перь я знаю, что звонарь у меня опытный, и будто гора
с плеч.
Прихожане один за другим стали входить в церковь,
органист заиграл. Вскоре в боковых дверях появилась
мисс Сузи Тинг в пышном белом платье и с большим
букетом. Почти одновременно с ней через другую дверь
вошел Губерт Уилли. Венчание должно было начаться
158
с минуты на минуту, и я сказал своему старику, что ему
того и гляди надо будет ударить в колокол. Проповед-
ник Хаушо с часами в руках стремглав кинулся в при-
твор и чуть не упал в проходе между скамьями, спо-
ткнувшись о чьи-то ноги.
— Ну вот, мистер Страуп,— хриплым шепотом ска-
зал он папе.— Как увидите, что я беру со стола малень-
кую черную книжку, так и знайте — пора звонить.
Папа кивнул и ухватился за тяжелую толстую верев-
ку, пропущенную с колокольни вниз через круглую дыру
в потолке.
— Держи крепче, сынок,— сказал он.— Придется
вдвоем раскачивать. Школьный колокол был куда
меньше.
Мы взялись за веревку, стараясь перехватить ее как
можно выше.
— Ну,— сказал папа,— теперь гляди на проповедни-
ка и говори, когда дергать.
Мисс Сузи Тинг и Губерт Уилли стали перед про-
поведником Хаушо. Губерт был красный, как свекла,
а лицо мисс Сузи я не мог разглядеть, потому что она
уткнулась носом в свой большой букет. Проповедник
Хаушо протянул руку и взял со стола ту самую черную
книжку, о которой он нам говорил.
— Дергай, па! — шепотом, так чтобы другие не слы-
шали, сказал я.— Началось!
Мы потянули за тяжелую веревку и кое-как раска-
чали ее. Папа объяснил мне, что надо изо всех сил
тянуть веревку вниз, а потом сразу отпускать, и она сама
уйдет, кверху. После пяти-шести таких рывков язык
ударил в колокол, и веревка заходила у нас вверх и
вниз, как и требовалось.
Колокол звонил протяжно, и звон этот показался
мне немного странным, но, взглянув на своего старика
и увидев, какое у него довольное лицо, я решил, что
так и. надо. Потом обернулся и вдруг вижу: проповед-
ник Хаушо подозвал к себе причетника и что-то шеп-
чет ему. Мйогие из прихожан вертелись на месте и так
на нас смотрели, будто мы делали что-то не то. Причет-
ник кинулся по проходу к нам и, подбежав к папе, шеп-
нул ему что-то на ухо.
Мой старик покачал головой и продолжал звонить,
как мы и звонили с самого начала. Причетник убежал
назад к проповеднику, перед которым стояли мисс Сузи
159
и Губерт. Проповедник Хаушо уже перестал читать по
маленькой черной книжке и, как только причетник шеп-
нул ему что-то, положил книжку на стол и бегом ки-
нулся к нам.
— Мистер Страуп! — громко сказал он.— Перестань-
те бухать!
— Что вы там чепуху городите? — ответил ему папа.
Мы по-прежнему дергали за веревку, и после каждого
рывка она уходила в дыру в потолке.— Мне сказано
было звонить, я и звоню. Чего вам еще надо?
— Чего мне надо? — повторил проповедник Хаушо,
запуская палец за воротничок и поводя шеей.— Вы раз-
ве не слышите, что у вас получается? Дин... дон... дин...
дон...— Теперь уже все, кто был в церкви, повернулись
лицом к притвору, и многие делали нам какие-то Знаки
руками.— Так только часы отбивают. Или звонят на
похоронах. Прекратите немедленно!
— Что вы от меня хотите? — спросил его мой ста-
?>ик.— У нас в школе только так и звонили. И никто не
оворил, что это похоронный звон.
— Мистер Страуп! Да разве можно сравнивать
школьный колокол с нашим,— сказал проповедник Хау-
шо.— Всличина-то разная! В школьный колокол как ни
звони, все равно будет бухать. Перестаньте сию же ми-
нуту. Все чуть не плачут от вашего звона. Разве такое
настроение должно быть на свадьбе?
— Так как же прикажете мне звонить? — спросил
папа.
— С перезвоном.
— С перезвоном? — сказал мой старик.— Это еще
что такое?
Проповедник Хаушо повернулся и быстро оглядел
всех, кто был в церкви. Мисс Сузи и Губерт все еще
стояли у кафедры, дожидаясь, когда он вернется и до-
ведет церемонию до конца, но вид у них обоих был та-
кой, что, казалось, мисс Сузи того и гляди грохнется
в обморок, а Губерт разобьет цветное стекло и выско-
чит в окно на улицу.
— Неужели вы никогда так не звонили? — спросил
проповедник Хаушо.
— Мало того, что не звонил,— ответил папа,— я да-
же никогда не слышал о таком звоне.
— Вот как надо: динь-дир-линь, динь-дир-линь,—
сказал проповедник.
160
— Динь-дир-линь? — переспросил папа, по-прежнему
дергая веревку.— Первый раз эдакое слышу.
— Хорошо, мистер Страуп, только перестаньте бухать.
Говорю вам, надо с перезвоном! — сказал проповедник
Хаушо.— Смотрите, многие уже плачут!
— Не могу же я переучиваться на ходу,— ответил
ему папа.— Тут нужна практика. Как звоню, так и бу-
ду звонить. А в следующий раз попробую по-вашему.
Проповедник Хаушо протянул руку к веревке, но как
раз в эту минуту брат мисс Сузи Тинг, Джул, кинулся
на Губерта Уилли и вытолкал его через боковую дверь
на кладбище, крича, что это Губерт велел так звонить,
это все его штучки. За ними еще никто не успел выско-
чить, а Джул уже насел на Губерта, и они принялись
дубасить друг друга, прыгая между могилами и памят-
никами. У Губерта пошла кровь носом, а Джул распо-
лосовал себе брюки о железную дощечку на могильной
ограде с надписью: «Вход запрещен».
Мой старик велел мне звонить, а сам пошел посмо-
треть на драку. Проповедник Хаушо тоже выбежал из
церкви вместе со всеми. Я продолжал дергать за верев-
ку и теперь уже ясно слышал, что получается точь-в-
точь, как у дядюшки Джефа Флетчера на похоронах:
дин... дон... дин... дон... Джул и Губерт порядком друг
друга исколошматили, но их никто не останавливал:
пусть, мол, сами между собой решают, а устанут — ра-
зойдутся. Я дергал веревку, как мне велел мой старик,
и про себя удивлялся, неужели один и тот же колокол
может вызванивать и «динь-дир-линь» и «дин... дон...»,
и вдруг проповедник Хаушо подлетел ко мне и вырвал
веревку у меня из рук. Язык ударил в колокол раз-дру-
гой и остановился.
— Хватит, Вильям! — сказал проповедник и, рванув
меня за шиворот, спустил вниз по ступенькам.
В эту минуту из-за угла церкви выбежал мой ста-
рик. Он как услышал, что колокол замолчал, так и за-
мер на месте.
— Ты почему же не звонишь, сынок? — спросил он.
— Проповедник не велел. Он меня выгнал.
— Ах, выгнал? — переспросил мой старик, немедлен-
но придя в ярость.
Проповедник Хаушо вышел из церкви и остановил-
ся на верхней ступеньке. Вид у пего был совершенно
измученный.
6 6-560
161
— Слушайте-ка вы, проповедник! — начал папа.—
Если уж я согласился звонить в колокол, так тут хоть
тресни, а звон будет. И сейчас я иду в церковь и обе-
щанную работу выполню до конца. Не моя вина, если
вам не нравится, как я звоню.
— Э-э, нет! — сказал проповедник Хаушо, загоражи-
вая собой дверь.— Вы и так мне всю свадьбу расстро-
или, и безобразная драка на кладбище — это тоже из-
за вас. Вы так звонили, что Тинги и Уилли вспомнили
все свои старые счеты. Я вам даже до веревки дотро-
нуться не дам!
— Кто же знал, что вам требуется не «дин... дон...»,
а «динь-дир-линь»?
— Соображать надо! — сказал проповедник Хаушо,
отталкивая моего старика от двери.— Да вообще того,
кто не понимает разницы между буханьем и перезво-
ном, и подпускать нельзя к церковному колоколу.
Гости, которые пришли на свадьбу, тоже начали об-
винять моего старика, что он снова распалил вражду
между Уилли и Тингами. Мисс Сузи, уже давно обли-
вавшаяся слезами на хорах, кинулась домой, по-прежне-
му с букетом в руках. Джула и Губерта я нигде не ви-
дел, они, наверно, разошлись по домам умываться.
— Значит, вам не понравилось, как я звонил? — спро-
сил мой старик.
— Вот именно, мистер Страуп! — сказал проповед-
ник, изо всех сил толкнув папу вниз по ступенькам, так
что он еле удержался на ногах.
— Тогда не смейте больше являться ко мне в дом
и не просите меня слушать ваши проповеди,— сказал
папа, боком отступая от него.— Если вам не нравится
мой звон, я на ваши проповеди тоже не ходок.
Проповедник Хаушо ушел в притвор. Он почти скрыл-
ся у нас из виду, как вдруг мой старик окликнул его,
— А как же будет, если я захочу примкнуть к ка-
кой-нибудь церкви? — спросил папа.— Вдруг я решу,
что надо верить не на свой собственный лад, а как все
люди? Не оставаться же мне на бобах, когда все про-
чие обретут спасение и вознесутся на небеса.
Проповедник Хаушо высунул голову из-за двери.
— Вам у баптистов или у методистов лучше бу-
дет,— сказал он.— А наша церковь как-нибудь и без вас
обойдется, мистер Страуп!
ТОМАС ВУЛФ
СВЯТОША
(Глава из романа
«Паутина и скала»)
Когда Манк 1 появился в колледже, Джеральд Ол-
соп был уже своеобразной матушкой-гусыней студен-
ческого городка, наседкой невинных, желторотых перво-
курсников, наставником и ментором целой стаи неопе-
рившихся юнцов.
На первый взгляд он казался огромным. В ту пору
юноша лет девятнадцати-двадцати, он весил около ста
двадцати килограммов. Но, присмотревшись к нему при-
стальнее, можно было увидеть, что этот огромный вес
покоится на очень маленьком каркасе. Ростом он был,
пожалуй, не более метра семидесяти. Он обладал уди-
вительно маленькими для своего телосложения ступня-
ми, а руки его, если бы не их чрезмерная полнота, боль-
ше походили на крошечные ручки ребенка. Живот у
него, конечно, был огромный. Двойной подбородок не-
посредственно переходил в следовавшие одна за другой
складки шеи. Смеялся он, захлебываясь, издавая тон-
кий, взрывообразный, пронзительный визг, от которого
шея и огромный живот его тряслись, как студень.
Он обладал богатейшим чувством юмора с момен-
тальной реакцией, и юмор этот в сочетании с тонким,
захлебывающимся смехом и огромным, трясущимся жи-
вотом обеспечили ему среди студентов репутацию ду-
шевного и хорошего человека. Но более наблюдатель-
1 У персонажа были непропорционально длинные, висевшие вдоль
туловища руки, за что его прозвали обезьяной, по-английски —
monkey. Манк в английском написании monk. Являясь первой частью
Слова «обезьяна», имеет самостоятельный смысл и переводится как
«монах».
6*
163
ные обнаруживали, что впечатление о нем, как о хоро-
шем и сердечном человеке было не совсем верным. Если
что-то вызывало у Джеральда неприязнь и пробуждало
предрассудки, он мог по-прежнему визжать свое огром-
ное и жирное «ха-ха», однако теперь его шутки, во вре-
мя которых огромный живот не переставал содрогать-
ся от смеха, имел и привкус желчи. Это была стран-
ная, удивительно сложная и запутанная личность; натура,
у которой высокое и прекрасное, нежное и великодушное
сочеталось с мстительным и злопамятным, предрассу-
дочным и сентиментальным. Наконец, натура эта, буду-
чи мужской, имела очень много женского, и это, веро-
ятно, являлось ее существенным недостатком.
Он был выпускником Пайн Рока, небольшого бап-
тистского колледжа из красного кирпича, расположен-
ного среди суглинков и сосен Катобы L В этом новом
и по-своему более свободном мире он быстро расцвёл.
Его сообразительность и остроумие, внушительный
визг его животного смеха и нечто располагающее в нем
позволяло ему легко сходиться с людьми и делало лю-
бимцем публики. Он поступил в колледж осенью тысяча
девятьсот четырнадцатого. Через два года, когда ту-
да же пришел Манк, он уже был студентом младших кур-
сов с прочным положением: член руководства кружка,
духовник группы студентов; тогда уже, обладая чем-то
от священника, чем-то от родителя, весь какой-то неж-
ный, он был отцом-исповедником группы младших себя
юношей, в большинстве своем новичков, которые пас-
лись у него под крылом, пользуясь его покровитель-
ством. Они приходили к нему, чтобы выплакаться на
его широкой груди так же, как совсем недавно прихо-
дили за утешением к своим матерям.
Джерри, а его так называли, любил исповедь. Она
была и оставалась величайшим единственным стимулом
его жизни. И это была, по-своему, наилучшая для него
роль — природа создала его для приятия. Впоследствии
он всегда любил говорить, что по-настоящему нашел себя
только на втором курсе колледжа, строго рассчитав,
что процесс нахождения почти полностью лежит в про-
цессе принятия исповеди. Он походил на своего рода
огромную, никогда не насыщающуюся губку. Чем боль-
1 Ныне территория штатов Северная и Южная Каролина в рай-
оне бассейна реки Катоба.
164
ше он получал, тем больше ему хотелось. Под внутрен-
ним напором этой потребности все его поведение,
фигура, личность выражали крайнюю необходимость при-
ятия. К двадцати годам он в совершенстве владел искус-
ством лидера. Широкий лоб; лицо, большую часть
которого занимал подбородок, толстая рука с обслюняв-
ленной сигаретой; большая голова, которая временами
поворачивалась, чтобы сделать длинную роскошную за-
тяжку; несколько мутные глаза за стеклами очков; рот
с еле уловимой улыбкой, нежной и несколько загадочной,
словно говорившей: «Ах, жизнь! Жизнь! Как она плоха,
сумасбродна и печальна, и все же как при всем этом
прекрасна!», против чего было настолько трудно усто-
ять, что юнцы слетались к нему, как мухи на мед. Не
существовало ничего сокровенного, в чем бы они не при-
знавались ему, а если, как часто случалось, не было ни-
чего особенного, в чем можно было бы признаться, они
что-нибудь придумывали. В процессе этого духовного
очищения, надо полагать, первое место принадлежало
соблазнившимся плотским пороком.
Приходилось, по сути, просто удивляться тому, ка-
кое множество юнцов Джерри было жестоко соблазнено
прекрасными, но развратными женщинами (если же
сирена была таинственной, неизвестной — тем лучше).
В одних вариантах рассказа по дороге в колледж невин-
ного младенца останавливали и оставляли на ночь в
отеле соседнего городка. По дороге к себе в номер
он обнаруживал, что одна из дверей в коридор открыта —
перед ним появлялась прекрасная особь женского пола,
на теле которой не было ни единой ниточки, приглашая
его прелестными улыбками и медовыми речами к себе
в гнездышко из шелковистой кожи. На мгновение юнец
столбенел, испытывая смятение чувств; все, чему он
научился, все, что его учили уважать и свято хранить,
начинало вертеться вокруг него с головокружительной
быстротой; не сознавая, что делает, он оказывался внут-
ри проклятого логова безнравственности в полузабытьи
в объятиях этой современной вавилонской блудницы.
А потом,— о, потом! — перед глазами его представа-
ло лицо матери или чистой обаятельной девушки,
для которой он «сохранял себя». Юнцы Пайн Рока
обычно находились в тщательно замороженном состоя-
нии, почти все они «сохраняли себя» для целого полка
чистых прекрасных девушек, в невинности которых они
165
собирались однажды обрести свое собственное причи-
сление к ордену верных мужей, обладавших освященны-
ми мужскими достоинствами. Так или иначе, но при
Джерри в Пайн Роке было поистине поразительное
количество прекрасных, но развратных женщин, кото-
рые дефилировали по коридорам отелей штата в состо-
янии первородного греха и абсолютной наготы. Стати-
стические данные, касающиеся этого типа соблазнов,
не были столь высокими ни до, ни после того.
Однако, заканчивалось все, как правило, хорошо:
обычно на пятьдесят девятой минуте одиннадцатого слу-
чайно появлялась всепрощающая физиономия Матери
или Избранницы, и все было спасено. Что касается
Джерри, то его заключительное благословение торжест-
ва добродетели было просто в высшей степени приятно
слышать и наблюдать:
— Я знал, что вы так поступите! Да, сэг!
При этом он обычно качал головой и ласково по-
смеивался.
— Вы слишком пгекгасный человек, чтобы вас мог-
ли втянуть во что-либо подобное!.. А если бы это случи-
лось, подумайте, как бы вы себя сейчас чувствовали! Вы
не смогли бы поднять голову, чтобы посмотгеть мне в
глаза! Вы ведь знаете, что не смогли бы! И каж-
дый газ, обгащаясь в мыслях к Матеги...» (В рамках
сравнительно простого словаря английского языка невоз-
можно в точности передать то, что Джерри удавалось
вкладывать в слово «Мать», однако можно сказать без
преувеличения, что оно знаменовало собой окончательное
и мастерское овладение голосовыми связками, рядом с
которым усилия, скажем, покойного сеньора Карузо,
бравшего верхнее «до», показались бы явно ничтож-
ными).
— Каждый газ, думая о Матеги, вы, навегняка, чув-
ствовали себя ниже тгавы. Да, сэг. Вы знаете, что дол-
жны были так поступить. Но если бы вы не остановились
и женились на этой девушке,— слово «девушка» он про-
износил лишь слегка менее елейно, чем священное имя
«Мцть»,— вы бы чувствовали себя гнидой пги каждом
взгдзде на нее! Да, сэг, вы поггязли бы во лжи, кото-
гая покалечила бц всю вашу жизнь! Кгоме того, маль-
чик, ...смотгите вйегед! Вы не пгедставляете, как вам
повезло! Впгедь дегжитесь подальше от этой егунды!
Да, сэг! Я знаю, что говогю!
166
Тут он снова покачал головой, значительная часть
которой принадлежала подбородку, и как-то зловеще
рассмеялся.
— Вы могли пгопасть, покалечить себя на всю
жизнь!
Он готовил себя, по крайней мере он так думал, хо-
тя позже и отказался от этой идеи, к деятельности в
области медицины, по которой успел самостоятельно
прочесть значительное количество литературы, главным
результатом чего, очевидно, было теперь запугивание
им простодушных юнцов ужасными последствиями плот-
ских увлечений. Он, поистине, наслаждался этими вну-
шающими суеверный страх картинами. Его описания
болезней, сумасшествия и смерти, наступавших в резуль-
тате неожиданных встреч заблудших с незнакомыми
женщинами в коридорах отелей, были настолько выра-
зительными и убедительными, что волосы у студентов
на макушках поднимались, «словно иглы на капризном
дикобразе».
В мире, который рисовал Джеральд, у оступивших-
ся не было выхода, нм не было прощения. Расплатой за
грехи всегда и неизбежно была не только смерть, рас-
платой за совращение неизбежно становилось отцовство,
роковой исход мужской виновности, и окончательное па-
дение еще одной «чистой и прекрасной девушки».
Таким образом, Джеральд еще в юности создал для
себя картину мира, которая была догматичной в своем
абсолютном и беспрекословном принятии всех форм
установленной и почитаемой власти не только потому, что
она определяла гражданское и политическое поведение
человека, но также и потому, что она влияла на его вну-
треннюю и личную жизнь. В этой схеме вещей, назовем
ее скорее мифологией, священная фигура Матери была
превыше всего. Женщина, благодаря тому, что она в
законном браке давала жизнь потомству, стала каким-
то волшебно-таинственным образом, не только творцом
всей мудрости, но и незапятнанной хранительницей всей
морали. Предположить, что женщина не обязательно
является несовратимым божеством, поскольку она ро-
дила ребенка, было опасной ересью; упрямо же отста-
ивать эту точку зрения, делая далеко идущие выводы,
означало зарекомендовать себя в глазах Джерри рас-
путным иля безответственным членом общества. С этой
167
минуты безбожник не мог больше рассчитывать ни на
благословение, ни на расположенность Джерри.
Враждебность его, правда, была скрытой. Внешне,
поскольку у Джерри, была хорошая голова, достаточ-
но ясная, чтобы видеть, но недостаточная мужественная,
чтобы признаться в ложности своих чувств, он прояв-
лял терпимость, причем в форме благожелательного от-
ношения типа: «Я понимаю вашу точку зрения, но да-
вайте рассмотрим проблему со всех сторон», которая,
по сути, была нетерпимее любой формы откровенного
ханжества, поскольку за ней скрывалась непреклонная
и неумолимая враждебность его раненой сентименталь-
ности. Но, будучи упрятанной и скрытой, враждебность
его отныне становилась горькой и непрощающей. Она
принимала форму хитрой сплетни, слухов, нашептыва-
ния, резкой насмешки, замаскированной под игру в не-
винность; внезапное искажение слова, моментальное,
внешне бесхитростное извращение смысла, претендую-
щее на непогрешимость выражение лица, скованного
строгой и даже уважительной внимательностью,— и все
это внезапно заканчивалось взрывом веселья, визгливым
захлебывающимся неудержимым смехом, который, как
может подтвердить любой, ставший его жертвой, был
более уничтожающим и неопровержимым, чем любой
бесстрастный и хладнокровный довод. Он был сущест-
вом, которое больше всего на свете ненавидело горе и
боялось боли, как вообще свойственно порядочному че-
ловеку; разве что у Джерри, в его огромном брюхе, не-
нависть и боязнь были настолько велики, что он никогда
не осмеливался стать лицом к лицу с предметом своей
ненависти. Таким образом, сызмалу он научился смот-
реть на жизнь сквозь розовые очки, и, вполне естествен-
но, его собственная упрямая и неуступчивая враждеб-
ность должна была быть направлена против чего
угодно — любого человека, любого конфликта, любой
ситуации, любого доказательства или любой идеи, кото-
рые пытались снять эти очки.
Несмотря на это, во многих других отношениях Дже-
ральд Олсоп был прекрасным и незаурядным человеком.
Наиболее привлекательной в нем была его искренняя
человечность. Он действительно был человеком, любив-
шим «прелести жизни»: хорошую пищу, хорошую бесе-
ду, хорошее настроение, хорошую компанию, хорошие
книги — всю здоровую и счастливую ауру хорошей жиз-
168
ни. Вина его заключалась в том, что любил он все это
так сильно, что не хотел допускать или соглашаться с
наличием какого бы то ни было конфликта, который
мог бы помешать ему всем этим наслаждаться. Вероят-
но, ум позволял ему видеть, но сентиментальность не
позволяла допустить, что наслаждение его всем этим
неимоверно обогатилось бы, признай он элементы кон-
фликта и отрицания даже тогда, когда речь шла о «пре-
лестях жизни».
Вот и не было ни одного из многочисленных досто-
инств его натуры, которое бы не оказалось в конечном
счете запятнанным. Он, например, искренне и глубоко
ценил хороший слог, любил литературу, обладал отлич-
ным и тонким вкусом, но как только его суждение стал-
кивалось с чувством, побеждало последнее. В результа-
те наступал хаос. Он не только не мог увидеть досто-
инство в произведениях великих русских писателей
Толстого, Достоевского, Тургенева, даже Чехова, но и не
пытался понять их. Каким-то странным образом он был
внутренне настроен против них; он их боялся. Давным-
давно в нем поселилось предубеждение, что русский пи-
сатель выступает за непроглядную тьму, жестокую тра-
гедию; постепенно он начал его логически обосновывать
формулировкой «болезненное и извращенное восприятие
жизни» в отличие от произведений тех писателей, ко-
торых он одобрял, и которые соответственно, конеч-
но же, представляли «более здоровую, законченную и
гармоничную точку зрения».
Из этих последних, вероятно, наибольшим расположе-
нием Джеральда пользовался Диккенс, которого он
знал почти досконально. Он перечитывал все его про-
изведения столько раз и с такой любовью, что едва ли
во всей этой многоликой и прекрасной галерее образов
оставался хотя бы один, второстепенный персонаж, ко-
торого бы он моментально не вспомнил, тут же метко
не определил одним словом, с точностью не процитиро-
вал бы характеризующую его фразу, сказанную о нем
самим автором.
Но и здесь характер вины Олсопа был очевиден. При
наличии интеллекта, знаний и вкуса, необходимых для
формирования верного и точного представления о про-
изведении великого писателя, чувства его, тем не ме-
нее, ухитрялись создавать абсолютно ложного и фаль-
шивого Диккенса, никогда не существовавший мир
169
писателя. Сам же Диккенс, в представлении Джераль-
да, был своего рода громадным супер-мистером Пик-
виком, а мир, созданный в его книгах, был пиквикским
миром — веселым, румяным, юмористическим, празднич-
ным, своего рода таверно-трактирным миром, полным
яств и старого эля, солнечного света и шумного веселья,
братства, любви и дружбы, замечательных юмористи-
ческих персонажей и приятных, немного неясных
чувств — такова общая картина, описывая которую,
Джеральд теперь ограничивался фразой «более полное
и всестороннее восприятие жизни». Это был мир, очень
похожий на тот, который часто изображают на веселых
рождественских открытках: сверкающие дилижансы,
переполненные розовощекими пассажирами в красных
шарфах, которые несутся к подъезду веселой таверны
под остроконечной крышей; встречающий их трактир-
щик с трубкой в руке, и ветки остролиста над боковой
дверью.
О другом Диккенсе, Диккенсе более великом, Диккен-
се, увидевшем огромное множество пороков и бедность,
и нищету, и угнетение, до глубины души переполнен-
ного сочувствием к страждущим и угнетенным, вспы-
хивавшего неистовым негодованием при виде жестоко-
сти и несправедливости, Джеральд почти ничего не знал,
а если и догадывался, то отказывался его таким ви-
деть, отказывался принимать такое близко к сердцу,
потому что воспринимал это, как что-то неприятное,
безвкусное и не совпадавшее с его розовым представ-
лением о «более полном и всестороннем восприятии
жизни».
В результате наступал хаос. Это скорее можно бы-
ло бы сравнить с несколькими щепками истины, плаваю-
щими в море патоки. Олсоп умел становиться лиричным,
обсуждая или оценивая удивительные красоты Джона
Китса, Шелли, Шекспира, Чосера и Кита Марлоу, но
он мог так же лирически и так же эмоционально оцени-
вать изумительные красоты Винни Пуха, Дона Марки-
за, ФПА, увиденного накануне вечером кинофильма и
причудливых маленьких ягнят человека по имени Мори Ч
— Несомненно, дьявольски гениально, да, сэг, безу-
словный, дьявольский, сказочный, удивительный гений!
1 Называя имена классиков, автор упоминает имена менее извест-
ных писателей, а также некоторые малоизвестные произведения.
170
При этом он обычно прочитывал какой-нибудь при-
пасенный отрывок, запрокидывая голову, отягощенную
подбородком, до тех пор, пока в стекляшках его мутных
глаз не начинал мерцать огонек, и со смехом, наполо-
вину похожим на рыданье, переполненный восторгом и
слащавостью самоуспокоения, он восклицал:
— Господи, боже мой! Господи, боже мой — это
несомненный, дьявольский, сказочный гений!
Как раз в начале обучения в колледже он начал со-
бирать библиотеку. И библиотека эта была порази-
тельной иллюстрацией его умственных способностей и
вкуса, символом его внутреннего хаоса, полностью за-
стывшего в розовом растворителе собственной патоки.
Здесь было собрано* большое количество хороших
книг, книг, которые кому-то нравились; книг, о которых
наслышались и которые хотели бы почитать; книг, ко-
торые были собраны и сохранены с интеллигентностью
хорошего ума и тонкого вкуса. Олсоп был ненасытным,
читателем романов, и его книжные полки, даже в этом
баптистском колледже, демонстрировали силу выбора
и невероятный интерес к наилучшему из новых произве-
дений, которое еще находилось в процессе создания.
Удивительно было видеть это у такого молодого чело-
века и в таком месте.
Но у него в библиотеке присутствовало и несметное
количество макулатуры: возвышавшиеся груды газет,
содержащие лакомые кусочки обращенной в его адрес
неуклюжей лести; огромные стопки журналов, печатав-
ших фантастику или сентиментальные произведения,
хранившиеся в его чувствительном сердце; сотни газет-
ных вырезок бальзамировавших какое-то чувство, кото-
рое было ему особенно дорого, а также многое другое,
поистине ценное, хорошее и полное удивительных про-
тиворечий — хороший ум, острое и проникновенное чув-
ство здравого смысла, плавающего в море помоев.
Сведенное к простой истине «более полное и всесто-
роннее восприятие действительности» превратилось, в ко-
нечном счёте, в безоговорочное ее приятие в том виде,
в котором та существует, ибо какой бы отвратительной,
опустошительной, жестокой и несправедливой она ни
была — это «жизнь», а отсюда ее неизбежность для тех,
кто «в полной мере» осознал ее и увидел, «как по су-
ществу прекрасна и прелестна (фраза, сослужившая
ему добрую службу) жизнь».
171
Таким образом Джерри Олсоп стал преданным апо-
логетом условностей, принятых и признанных устоев.
Если бы можно было запечатлеть его сознание в воен-
ные и послевоенные годы, то обнаружилась бы следую-
щая запись о преданности и вере:
«Президент Соединенных Штатов Вудро Вильсон 1
был не только «величайшим человеком после Иисуса
Христа». Его жизненный путь и принятые под конец му-
ки (именно так говорил об этом Олсоп) тоже в высшей
степени сравнимы с жизнью и мученичеством Христа.
Президент был прекрасным человеком безупречного по-
ведения, недюжинного ума, умевшим безошибочно
управлять делами. Он был обманут и предан смерти не-
годяями — бесчестными и хитрыми, завидовавшими его
славе политиканами в собственной стране и бесприн-
ципными дипломатическими шарлатанами за рубежом.
«Вторым величайшим человеком после Иисуса Хри-
ста» был президент колледжа — высокий, бледный че-
ловек с чистым и страдальческим лицом, который заби-
рался в Часовню и изводил своих мальчишек частым
употреблением таких слов, как «служение», «демокра-
тия» и «идеалы лидерства». Их наличие в ту пору в лек-
сиконе человека служило наглядным признаком его
просвещенного, нет, одухотворенного! мышления. То, что
под всем этим подразумевалось в отношении конкрет-
ных норм поведения, вызывало замешательство. «Ха-
рактер», «воспитание для хорошей жизни», по-видимому,
на практике выхолащивались до лишенной выпивок, ку-
рения, азартных игр, картежничества и блуда холостяц-
кой жизни, приводившей в конце концов к «жизни, по-
священной служению и лидерству, к которой готовили
человека в Пайн Роке», а именно — к возможному та-
инству брака с безупречной женщиной, именуемой на
языке идеализма по-разному — «прекрасной женщиной»
или «чистой милой девушкой».
«Разумный и широкий интерес к государственным и
политическим проблемам» попросту означал поддерж-
ку избирательного списка демократов или республикан-
1 Вудро Вильсон (1856—1924)—президент США от демократи-
ческой партии в 1913—1921 гг. С 1902 по 1910 г. находился на посту
ректора Принстонского университета. Автор многих трудов в области
социологии и истории. В своих сочинениях высказывался за установ-
ление мирового господства США и захват американским империализ-
мом колониальных владений.
172
цев и голосование за кандидатов, выдвинутых полити-
ческой машиной, господствовавшей в этих двух партиях.
«Серьезное и просвещенное отношение к религии»
не означало бесплодный фундаментализм, поскольку
Пайн Рок, возглавляемый президентом-идеалистом, гор-
дился своим либерализмом мышления. Под богом, на-
пример, можно было подразумевать «великую идею» или
«океан сознания», а вовсе не старого господина с боро-
дой. Тем не менее в церковь по воскресеньям ходили точ-
но также.
Однако все эти громкие фразы о «служении», «иде-
алах лидерства» и «демократии», практически не вноси-
ли никаких значительных изменений в существующий
порядок. Дети по-прежнему работали на хлопковых фаб-
риках штата по четырнадцать часов в сутки. Десятки
тысяч людей рождались в проклятой нищете, страдали
в рабстве, жили и умирали, работая на арендованной
ферме. Миллиону черных жителей штата — около трети
всего населения — по-прежнему отказывали в праве на
свободное голосование даже несмотря на то, что «вто-
рой величайший человек после Иисуса Христа» часто
называл это право одним из величайших завоеваний
англо-саксонского законодательства и нашей собствен-
ной великой конституции. Одному миллиону черных жи-
телей штата было отказано в праве пользоваться бла-
гами высшего образования, хотя «второй величайший
человек после Иисуса Христа» часто высокопарно заяв-
лял, что колледж в Пайн Роке именно для этого и су-
ществует и что ни одному достойному человеку не будет
отказано в праве на получение образования в старом
Пайн Роке, «независимо от убеждений, цвета кожи, ра-
сы или каких бы то ни было других различий».
Несмотря на высокопарные фразы, идеализм, изму-
ченный вид, воодушевленные заверения и все остальное,
жизнь продолжалась по-старому, точно так же, как все-
гда. 'Из Пайн Рока выпуск за выпуском выходили с фа-
келом в руках чистые, молодые идеалисты, готовые, не
взирая на угрозы любых воздействий и противостоя-
ние любых превосходящих сил, обнажить грудь и бла-
городно умереть на баррикадах, защищая моногамию,
супружество, чистых милых женщин, детей, баптистскую
церковь, конституцию и прекрасные идеалы демокра-
тической и республиканской партий. Их преданность
праву, фанатичное рвение умереть на баррикадах,
173
защищая прекрасные институты детского труда, хлопко-
вых фабрик, фермеров-арендаторов, бедности, нищеты,
убожества, проклятия, смерти и всего прочего, были на-
столько сильными, что выраженное по этому поводу со-
мнение не только не приводило ни на секунду к отступ-
ничеству, отречению от воспитанных в них чистых
идеалов, от сверкающей путеводной звезды, в сторону
которых их юношеский взор был обращен «вторым вели-
чайшим человеком после Иисуса Христа», но и усили-
вало их решительность.
И в этом идолопоклонстве Джеральд Олсоп, как и
его выдающийся предшественник Адам, вел за собой
остальных.
«Третьим величайшим человеком после Иисуса
Христа» был священник, пастор англиканской церкви,
любовно прозванный ребятами «Проповедник» Рид. Ему
самому нравилось такое обращение. Джеральд Олсоп
считал «Проповедника» одним из своих личных откры-
тий и рассматривал как еще одно доказательство своего
собственного либерализма (Пайн Рок по общему при-
знанию и по вероисповеданию был на стороне баптис-
тов, однако Джерри был достаточно свободомыслящим,
чтобы перепрыгнуть через стену ортодоксальности и
прижать нового мессию к своей груди).
Да и самому Проповеднику не следовало бы оста-
ваться наедине со своими замыслами, так как замыслы
у него были необычными. Мальчишкам они казались
поначалу изумительными, затем сенсационными, по-
том колдовскими, пока, наконец, в колледже не оста-
лось ни единого студента, который бы с энтузиазмом
не увлекся ими.
Вначале говорили, будто шансы Проповедника на
успех составляют один против тысячи — он был англи-
канцем. Никто, казалось, четко не представлял себе, что
это такое, но звучало это рискованно. У него была лишь
маленькая церквушка и почти не было прихожан. Кроме
того, он был «северянином». Положение выглядело без-
надежным, и все же менее чем через шесть месяцев он
приобрел доверие всего колледжа, несмотря на злобные
взгляды и недружелюбное брюзжание всех остальных
проповедников в городе.
Никто точно не знал, как он этого добился; он дей-
ствовал так спокойно, что дело было сделано прежде,
чем они это осознали. Но ценнейшим его преимуществом
174
было, очевидно, то, что с самого начала никто не воспри-
нимал его как проповедника — именно поэтому он по-
лучил такое прозвище. Они не позволили бы себе по-
добных вольностей в отношении любого другого священ-
ника в городе. Кроме того, Проповедник не читал им
нравоучений, не превращал проповеди в часовые раз-
глагольствования, не молился за них в двадцатими-
нутных обращениях к богу, не обрушивал с амвона гро-
мы и молнии. Не использовал он и всех возможностей
пасторских голосовых связок: не ворковал подобно го-
лубю, не рычал, как лев, и не блеял ягненком. У него
был свой прием, стоивший шести-восьми перечисленных.
Он начал приходить к мальчишкам в гости. В его
визитах было нечто непринужденное и дружеское, и это
тотчас же раскрепощало каждого. Ему удалось самым
приятным образом довести до их сознания, что он та-
кой же, как и они. Он был хорошо сложенным пятвдеся-
тилетним мужчиной с рыжеватыми волосами и худым
лицом,, обладавшим большим достоинством и в то же
время чем-то очень дружеским и располагающим. Кро-
ме того, он одевался довольно обыденно: грубая вор-
систая одежда из твида, серые фланелевые брюки, бо-
тинки на толстой подошве — все какое-то поношенное,
но порождавшее у мальчишек неосознанное желание
узнать, откуда это у него, и полюбопытствовать, не мо-
гут ли и они достать себе что-нибудь подобное. Прохо-
дя мимо, он обычно бодренько напевал:
«Трудимся? Тогда я пошел. Я шел мимо. Привет!»
При этом мгновенно раздавались скрип стульев^ шар-
канье йог и хор голосов, уверявший его самым серьез-
ным образом, что никто не работает, и он доставят удо-
вольствие, если присядет.
По получении этих заверений он садился, забрасы-
вал шляпу на верхотуру двухъярусной койки и удобно
откидывался на спинку старого скрипучего- стула, по-
ставив одну ногу на перекладину под сиденьем. Доста-
вая старую, почерневшую вересковую трубку, которую,
казалось, закалили в горне Вулкана 1, он набивал ее
ароматным табаком из клеенчатого кисета, зажигал
спичку и начинал настойчиво попыхивать, говоря меж-
ду затяжками:
1 Италийский, позднее др.-римск. бог огня и покровитель кузнеч-
ного дела, ремесел, связанных с использованием огня.
175
— Вот мне... мне... нравится трубка! — пых-пых.—
Вы, парни, помоложе,— пых-пых,— и можете курить
сигареты,— пых-пых,— а я,— он делал глубокую затяж-
ку,— нет ничего другого, что могло бы мне,— пых-пых-
пых,— заменить удовольствие, доставляемое этой ста-
рой вересковой трубкой!
О, какое это наслаждение! Какое облегчение! Какое
глубокое, ароматное, пикантное, наполняющее душу
удовольствие! Мог ли кто-нибудь подумать, что у такого
человека не получится? Или усомниться в том, что че-
рез неделю половина мальчишек будет курить трубки?
Поэтому Проповедник в любом случае мог бы обой-
тись без помощи Джерри Олсопа. И все же Джерри,
бесспорно, играл определенную роль — именно он тор-
жественно открывал ряд дружеских встреч в комнатах
у студентов, где Проповедник всегда брал на себя ве-
дущую и наиболее почетную роль. Проповедник факти-
чески был одним из тех, кто в то время усердно зани-
мался деятельностью, «роднившей церковь с современ-
ной жизнью» и по его собственному, более пикантному
выражению, «приводившей в колледж бога». Методика
его работы, как говорил Джерри, была «совершенно
восхитительной».
— Христос,— начинал Проповедник на одной из та-
ких очаровательных встреч в студенческих комнатах, где
можно было обнаружить с десяток нетерпеливых юношей,
устроившихся в различных позах на полу и с полдюжи-
ны влезших на расшатанные полки двухъярусных коек,
сидящих на окнах и жадно поглощавших сквозь плы-
вущую пелену трубочного и сигаретного дыма пикантный
напиток из сообразительности, остроумия, добродуш-
ного прагматизма, жизнелюбия и Христианства,— Хри-
стос,— продолжал с великолепной, присущей ему при-
чудливостью Проповедник, попыхивая трубкой,— был
парнем, никогда не получавшим Шестерку по Филосо-
фии. Он был парнем, который начал в дублирующем со-
ставе, а закончил защитником университетской сбор-
ной. Но если бы он должен был остаться в дубле,—
вероятно, это было брошено в качестве воодушевляю-
щей подачки определенным, потенциально постоянным
дублерам, которые могли оказаться поблизости: —
если бы Христос должен был остаться в дубле, то все
равно,— сказал Проповедник,— он добился бы успеха
и там, Видите ли,— какое-то мгновение он глубокомыс-
176
ленно дымил трубкой,— дело в том, ребята, это то, что
мне хочется, чтобы вы поняли, Христос был парнем, кото-
рый всегда и во всем преуспевал. Ну, а вот Павел,—
тут Проповедник еще с минуту задумчиво подымил по-
черневшей вересковой трубкой, а потом вдруг восхити-
тельно расхохотавшись, как он умел, покачал головой и
крикнул: — Ну, Павел! А, ха-ха! Это совсем другое! Па-
вел был человеком другого склада! Это была лошадка
совсем другой масти! Павел был парнем, которого ис-
ключили за неуспеваемость.
Пытливые молодые люди всем сердцем откликались
на эти вдохновенные слова.
— Павел был парнем, который начинал в дубле и
должен был бы там остаться,— сказал Проповедник,—
но он не мог выдержать! Он все время терзался из-за
того, что не мог попасть в университетскую сборную, и
когда там появилась вакансия, когда им понадобился
новый защитник, потому что, видите ли, ребята,— тихо
сказал Проповедник,— старый умер,— он минуту по-
молчал, давая возможность осознать эту тонкую де-
таль,— вместо него взяли Павла. А у него не получа-
лось! У него просто не получалось! И что же он в кон-
це концов сделал? А я расскажу вам ребята,— сказал
Проповедник.— Когда он обнаружил, что у него ниче-
го не получается, он придумал новую игру. Старая была
слишком трудной. Павел не умел в нее играть — это
было ему не под силу! И потому он придумал новую
игру, в которую мог бы играть, но тут-то Павла и
исключили за неуспеваемость. Видите ли, ребята, Па-
вел был парнем, который получал Шестерки за то, за
что Христу ставили Единицу. В этом все различие меж-
ду ними,— сказал Проповедник с той легкостью и по-
учительностью, с которой говорят: «Теперь об этом мож-
но сказать». Затем он на мгновение замолчал, энергично
и задумчиво посасывая свою старую вересковую трубку.
— Иначе говогя, Пгоповедник,— вежливо воспользо-
вался теперь наступившей тишиной Джерри, у которого
была Единица по Логике и который считал, что неплохо
справляется с гегелевской метафизикой,— иначе говогя,
Павел был человеком, котогого уничтожил его собствен-
ный Момент Отгицания. Ему не удалось амогтизиговать
его.
— Точно, Джерри! — немедленно со всей искрен-
ностью откликнулся Проповедник, сказав это так, как
177
говорят: «Вы буквально вырвали эту фразу у меня изо
рта!» Абсолютно точно! Павел был человеком, которого
низверг собственный Момент Отрицания. Он не смог
амортизировать его. Когда он обнаружил, что вокруг
него слабаки, он не захотел играть. Вместо того, чтобы
использовать собственный Момент Отрицания, сознавая,
что Момент Отрицания в действительности является
величайшим другом и союзником человека, Павел по-
зволил ему низвергнуть себя. Он провалился. А Хри-
стос,— продолжал Проповедник,— он сделал минутную
паузу, чтобы задумчиво пососать трубку, и затем вне-
запно добавил: — Видите ли, ребята, в этом-то и заклю-
чается вся Суть Христа. Христос никогда не провали-
вался. Он всегда получал свою Единицу. Так было с
ним всегда, независимо от того, играл ли он за слаба-
ков или за университетскую сборную. Он был абсолют-
но одинаково счастлив, играя за одних и за других. Для
него неважно было за кого играть... И если бы там был
Христос,— продолжал Проповедник Рид,— все было бы
в порядке, независимо от того, за кого бы он играл.
И снова Проповедник здорово надымил трубкой пре-
жде чем сказал:
— Видите ли, Иисус уберег бы Павла от получения
этой Шестерки. Он бы сказал ему: «Вот что, послушай,
Павел, если ты хочешь играть в защите университетской
сборной, я согласен. Мне лишь бы играть, а где — мне
все равно».— Здесь Проповедник сделал паузу, вполне
достаточную, чтобы до всех дошло.— Я так же охот-
но...— Проповедник славился своим даром говорить про-
стым языком,— я так же охотно буду играть за слаба-
ков, как я играл за университетскую сборную. Поэтому,
если хочешь, давай поменяемся местами. Единственное,
Павел, пусть Игра будет хорошей,— Проповедник с ми-
нуту подымил.— Давай играть по правилам.— Он снова
задымил.— Ты можешь подумать, что тебе удастся изме-
нить их, Павел, но нет, ты не сможешь, а-ха-ха,— Про-
поведник снова резко покачал головой и отрывисто рас-
смеялся,— ты не в состоянии этого сделать, Павел. Не
получится. Ты не можешь изменить правила. Так не
играют. Не нам менять правила, Павел; это прерога-
тива Кое-кого Другого. Поэтому давай сейчас же собе-
ремся вместе, независимо от того, кто в какой команде
играет, и будем играть, как положено... Но,— его пре-
красное, худое лицо было теперь суровым, он сделал
178
паузу и на минуту дольше обычного сосал трубку, за-
тем добавил: — этого не произошло, не так ли?.. Увы,
увы, подлинный Защитник умер!
И в последовавшем благоговейном молчании он ак-
куратно выбил трубку о каблук, затем живо выпрямил-
ся и встал, весело говоря:
— Что вы так притихли, господа? Не плачьте! Для
крепких парней нашего склада характера это не го-
дится!
Получив такую оценку, все собравшиеся расходились:
всеобщие обсуждения, взволнованные голоса, смех, про-
плывающие в дыму молодые фигуры, тарелочки с бу-
тербродами и лимонад... Посреди всего этого стоял Про-
поведник Рид, его удивительно прямая тощая фигура,
его худое изящное и внимательное лицо, шум молодых
голосов, заглушаемый более глубоким тембром его го-
лоса, его обаяние н привлекательная сердечность, весе-
лая краткость его непродолжительного и внезапного
смеха. И подобно ночным бабочкам, ослепленным ярким
светом, все эти движущиеся и жестикулирующие групп-
ки неизбежно возвращались в заколдованный круг,
центром которого был он сам.
Манк не знал, в чем дело, но все они чувствовали
себя счастливыми и окрыленными, и возбужденными,
и возвышенными, и воодушевленными, и свободными,
и великодушными, и просвещенными, и прикоснувши-
мися к жизни и к великой истине; и обретшими, нако-
нец, то, ради чего они пришли в колледж.
Что же касается Джерри Олсопа, то он согласен был
просто ждать и созерцать; время от времени в одном
из уголков комнаты, где он тоже принимал участие в
разговоре с группой новичков, раздавался его жирный
смех; и все же тень слабой улыбки, слегка влажные
глаза, случайный, но внимательный взгляд, направлен-
ный в центр комнаты,— все говорило о том, что он зна-
ет: его любимый учитель по-прежнему там и не скучает,
и большей славы ему и самому не нужно.
Когда же в колледже неохотно замерли последние
шаги и прозвучали последние пожелания спокойной
ночи, Олсоп, несколько осипший, стоя в опустевшей те-
перь комнате и протирая запотевшие очки, сказал:
— ...Это было совегшенно пгевосходно! Совегшенно,
чегт возьми, пгевосходно! Да, сэг! Дгугих слов у меня
нет!
Так оно и было.
ЭРНЕСТ ХЕМИНГУЭИ
по ком звонит колокол
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Эль Сордо принимал бой на вершине высокого хол-
ма. Ему не очень нравился этот холм; когда он увидел
его, то подумал, что он похож на шанкр. Но у него не
было выбора, он высмотрел его еще издали и помчался
к нему во весь опор, пригнувшись под тяжестью пуле-
мета, мешок с гранатами на одном боку, мешок с дис-
ками на другом, ствол пулемета колотил по спине на-
прягавшую все силы лошадь, а сзади скакали Игнасио
и Хоакин, то и дело останавливаясь и стреляя, останав-
ливаясь и стреляя, чтобы дать ему время добраться до
места и установить пулемет.
Тогда снег еще не сошел, тот самый снег, который
погубил их, и когда в лошадь угодила пуля и она, тя-
жело, с присвистом дыша, в судорожных усилиях пы-
талась одолеть последний подъем, обрызгивая этот снег
горячей, яркой струей, Глухой соскочил, перекинул по-
вод через плечо и, карабкаясь сам, потащил лошадь
за собой. Он карабкался так быстро, как только мог
с двумя тяжелыми мешками на плечах, среди сыпавших
кругом пуль, и наконец, подтянув лошадь за гриву к
себе, застрелил ее быстро, ловко и бережно, точно рас-
считав место ее падения, так что она, рухнув головой
вперед, завалила просвет между двумя скалами. По-
том он приладил сзади пулемет так, чтобы стрелять че-
рез спину лошади, и расстрелял два диска один за дру-
гим*/пулемет трещал, пустые гильзы зарывались в снег,
от шкуры, примятой накалившимся стволом, шел запах
паленого волоса, а он все стрелял по каждому, кто бы
ни показался на склоне холма, чтобы заставить их от-
ступить, и по спине у него все время бежал холодок от-
180
того, что он не знал, что делается позади. Когда послед-
ний из его пятерых людей взобрался на вершину хол-
ма, холодок исчез, и он прекратил огонь, чтобы поберечь
оставшиеся диски.
Еще две убитые лошади лежали на склоне и три —
здесь, на вершине холма. Вчера им удалось увести трех
лошадей, но одна сорвалась и убежала утром, когда
кто-то хотел вскочить на нее без седла при первой тре-
воге в лагере.
Из пятерых людей, добравшихся до вершины хол-
ма, трое были ранены. Глухому одна пуля попала в мя-
коть ноги и две в левую руку. Его мучила жажда, ране-
ная нога затекла, одна рана в руке нестерпимо ныла.
Кроме того, у него сильно болела голова, и, лежа в ожи-
дании самолетов, он вспомнил испанскую шутку: «Нау
que tomar la muerte сото si fuera aspirina», что озна-
чает: «Смерть нужно принимать, как таблетку аспири-
на». Но вслух он эту шутку не повторил. Он усмехнул-
ся где-то внутри сковывавшей голову боли, внутри тош-
ноты, подступавшей к горлу, едва он шевелил рукой
или оглядывался на то, что осталось от его отряда.
Все пятеро расположились на вершине, как зубцы
пятиконечной звезды. Коленями и руками они рыли зем-
лю и делали из глины и камней бугорки, за которыми
можно было спрятать голову и плечи. Потом, пользуясь
этим прикрытием, они принялись соединять отдельные
бугорки вместе. У восемнадцатилетнего Хоакина был
стальной шлем, которым он рыл землю и набирал ее,
чтобы передавать другим.
Этот шлем достался ему, когда взрывали эшелон.
Он был продырявлен пулей, и все смеялись над Хоаки-
ном за то, что он не бросил его. Но Хоакин молотком
разровнял зазубренные края отверстия, потом вогнал
в него деревянную пробку и отрезал торчавший кусок
вровень с поверхностью шлема.
Когда началась стрельба, он с размаху нахлобучил
шлем на голову с такой силой, что в голове у него за-
звенело, как от удара медной кастрюлей, и потом, ко-
гда лошадь под ним была убита, в этом последнем, сви-
стом пуль, треском пуль, пеньем пуль подгоняемом беге,
от которого сохло во рту, подгибались колени и пере-
хватывало дыхание в груди, шлем давил его невероят-
ной тяжестью и точно железным обручем стягивал го-
товый расколоться лоб.
181
Но он его не сбросил. И теперь рыл им землю, ра-
ботая с исступленным упорством автомата. Он еще не
был ранен.
— Пригодился-таки наконец,— сказал ему Глухой
своим низким, сипловатым голосом.
— Resistir у fortifisar es veneer,— сказал Хоакин,
с трудом ворочая языком во рту, пересохшем больше от
страха, чем от обычной в бою жажды. Это был один
из лозунгов Испанской коммунистической партии, и зна-
чил он: сопротивляйся и укрепляйся, в ты победишь.
Глухой отвернулся и глянул вниз, где один из ка-
валеристов, укрывшись за большим валуном, готовился
открыть огонь. Глухой очень любил мальчика, но ему
сейчас было не до лозунгов.
— Что ты такое сказал?
Один из партизан повернул голову от сооружения, ко-
торое возводил. Он лежал все время ничком и, не под-
нимая подбородка с земли, осторожно укладывал камни.
Хоакин, не отрываясь от работы, повторил лозунг
своим ломающимся мальчишеским голосом.
— Какое последнее слово? — переспросил партизан,
не поднимавший подбородка с земли.
—» Veneer,— сказал мальчик.— Победишь.
— Mierda \— сказал партизан, не поднимавший под-
бородка с земли.
— Есть еще один, который к нам подходит,— сказал
Хоакин, выкладывая лозунги так, как будто это были та-
лисманы.— Пасионария говорит: лучше умереть стоя,
чем жить на коленях.
— И все равно mierda,— сказал тот, а другой парти-
зан бросил через плечо:
— А мы не на коленях, а на брюхе.
— Эй ты, коммунист! А ты знаешь, что у твоей Па-
сионарии сын, такой, как ты, в России с самого начала
движения?
— Это неправда,— сказал Хоакин.
— Qu6 va, неправда,— сказал партизан.— Мне это
говорил динамитчик, которого так по-чудному звали. Он
был той же партии, что и ты. Чего ему врать.
-* Это неправда,— сказал Хоакин.— Не станет она
прятать сына в России от войны.
1 Дерьмо (исп.)%
182
— Хотел бы я сейчас быть в России,— сказал дру-
гой партизан из отряда Глухого.— Может, твоя Паси-
онария и меня послала бы в Россию, а, коммунист?
— Если ты так веришь в свою Пасионарию, попро-
си ее, чтоб она нас сейчас убрала с этого холма,— сказал
третий, с перевязанным бедром.
— Тебя фашисты уберут, не беспокойся,— сказал
тот, который не поднимал подбородка с земли.
— Не надо так говорить,— сказал Хоакин.
— Оботри материнское молоко с губ и подай мне
земли в своей шляпе,— сказал партизан, не поднимав-
ший подбородка.— Никому из нас не увидать сегодня,
как зайдет солнце.
Глухой думал: этот холм похож на шанкр. Или на
грудь молоденькой девушки с плоским соском. Или на
вершину вулкана. А разве ты видал вулкан, подумал он.
Не видал и никогда не увидишь. А этот холм похож
просто на шанкр. И оставь вулканы в покое. Поздно уже
теперь думать о вулканах.
Он очень осторожно выглянул из-за холки убитой
лошади, и сейчас же внизу, у самого подножия холма,
за валуном застрекотал пулемет и пули с глухим сту-
ком ткнулись в лошадиное брюхо. Он отполз в сторону
и выглянул в клинообразный просвет между крупом ло-
шади и скалой. Три мертвых тела лежали на склоне
почти у вершины, там, где они упали, когда фашисты
под прикрытием пулеметного огня пошли было на при-
ступ, но Глухой и его товарищи отбросили их назад,
швыряя и скатывая навстречу ручные гранаты. Убитых
было больше, но остальных он не мог видеть с этой сто-
роны холма. Кругом не было такого защищенного про-
странства, через которое атакующие могли бы добрать-
ся до вершины, и Глухой знал, что, пока у него есть чет-
веро бойцов и достаточно патронов и гранат, его отсюда
не снимут, разве что притащат миномет. Он не знал,
может быть, они и послали в Ла-Гранху за минометом.
А может быть, и нет, потому что скоро все равно при-
летят самолеты. Вот уже четыре часа, как над ними
прошел разведчик.
Этот холм и в самом деле похож на шанкр, подумал
Эль Сордо. Но мы немало их перебили, когда они сду-
ру полезли напрямик. Как можно было рассчитывать
взять нас так? Знают, что вооружение у них новейшее,
вот и решили, что больше и думать не о чем. Молодой
183
офицер, командовавший штурмом, погиб от гранаты, ко-
торая покатилась, подскакивая и перевертываясь, пря-
мо навстречу фашистам, бежавшим, пригнув голову,
вверх по склону. В желтой вспышке и сером ревущем
облаке дыма он видел, как офицер рухнул там, где он
лежит и сейчас, точно брошенный тяжелый узел старого
тряпья, и дальше этого места никто из штурмовавших
не дошел. Глухой поглядел на тело, потом перевел гла-
за ниже, на другие тела.
Они храбрые, но дураки, думал он. Впрочем, теперь
уже смекнули, больше не идут на приступ, ждут само-
летов. А может быть, миномета. Лучше, если миномет.
Он знал, что, как только установят миномет, они все
погибли, но миномет — это было естественно и просто,
а думая о самолетах, он чувствовал себя так, как буд-
то с него сняли одежду и даже кожу и он сидит здесь,
на холме, совершенно голый. Голее уж быть нельзя,
думал он. Освежеванный заяц по сравнению с этим за-
щищен, как медведь. И зачем им самолеты? Гораздо
проще покончить с нами при помощи миномета. Но
они гордятся своими самолетами и потому непременно
дождутся их. Вот так же они гордятся своим автомати-
ческим оружием и потому так глупо полезли напрямик.
Но и за минометом они, наверно, тоже послали.
Один из партизан выстрелил. Потом щелкнул затво-
ром и торопливо выстрелил еще раз.
— Береги патроны,— сказал Глухой.
— Один сын распоследней шлюхи полез вон на тот
камень.— Он указал пальцем.
— Ты попал в него? — спросил Глухой, с трудом по-
вернув голову.
— Нет,— сказал тот.— Выродок нырнул обратно.
— Вот кто шлюха из шлюх, так это Пилар,— сказал
человек, не поднимавший с земли подбородка.— Ведь зна-
ет, шлюха, что нам здесь конец приходит.
— Пилар ничего сделать не может,— сказал Глу-
хой. Говоривший лежал со стороны его здорового уха,
и он расслышал, не поворачивая головы.— Что она мо-
жет сделать?
— Ударить на это дурачье сзади.
— Que va,— сказал Глухой.— Они рассыпаны по
всему склону. Как она может на них ударить? Их тут
сотни полторы. Может быть, и больше.
184
— Если бы мы могли продержаться до ночи,— ска-
зал Хоакин.
— Если б рождество да пришло на пасху,— сказал
тот, кто не поднимал подбородка с земли.
— Если б у твоей тетки было под юбкой кое-что
иное, так она была бы не тетка, а дядя,— сказал дру-
гой партизан.— Позови свою Пасионарию. Она одна мо-
жет нам помочь.
— Я не верю про ее сына,— сказал Хоакин.— А если
он там, значит, учится, чтобы стать летчиком или еще
кем-нибудь.
— Просто спрятан подальше от опасности,— сказал
партизан.
— Диалектику изучает. Твоя Пасионария тоже там
побывала. И Листер, и Модесто, и все они. Мне дина-
митчик рассказывал, тот, которого звали по-чудному.
— Пусть учатся, а потом приедут и будут помогать
нам,— сказал Хоакин.
— Пусть сейчас помогают,— сказал другой парти-
зан. Он выстрелил и сказал:—Me cago en tai. Опять
не попал.
— Береги патроны и не болтай столько, а то пить
захочется,— сказал Глухой.— Тут воды достать неот-
куда.
— На,— сказал партизан и, перевернувшись на бок,
снял через голову веревку, которой был привязан у не-
го на спине мех с вином, и протянул его Глухому.— Про-
полощи рот, старик. Тебя, верно, жажда мучит от раны.
— Дай всем понемногу,— сказал Глухой.
— Ну, тогда я начну с себя,— сказал хозяин меха и
длинной струей плеснул себе в рот вина, прежде чем пе-
редать мех другим.
— Глухой, как по-твоему, когда надо ждать само-
леты? — спросил тот, который не поднимал подбородка.
— С минуты на минуту,— сказал Глухой.— Им уже
давно-пора быть здесь.
— А ты( думаешь, эти сукины сыны еще пойдут на
приступ?
— Только если самолеты не прилетят.
Он решил, что про миномет говорить не стоит. Успеют
узнать, когда он будет здесь.
— Самолетов у них, слава богу, хватает. Вспомни,
сколько мы вчера видели.
— Слишком много,— сказал Глухой,
185
У него сильно болела голова, а рука онемела, и ше-
велить ею было нестерпимо мучительно. Поднимая
здоровой рукой мех с вином, он глянул в высокое, яркое,
уже по-летнему голубое небо. Ему было пятьдесят два
года, и он твердо знал, что видит небо последний раз.
Он ничуть не боялся смерти, но ему было досадно,
что он попался в ловушку на этом холме, пригодном
только для того, чтоб здесь умереть. Если б мы тогда
пробились, подумал он. Если б мы смогли заманить их
в долину или сами прорваться на дорогу, все бы обо-
шлось. Но этот проклятый холм. Ну что ж, надо по воз-
можности использовать его; до сих пор мы его, кажется,
неплохо использовали.
Если б даже он знал, сколько раз в истории челове-
чества людям приходилось использовать высоту для то-
го, чтобы там умереть, это ему едва ли послужило бы
утешением, потому что в такие минуты человек не ду-
мает о том, каково приходилось другим в его положе-
нии, и женщине, вчера лишь овдовевшей, не легче от
мысли, что еще у кого-то погиб любимый муж.
Боишься ты смерти или нет, примириться с ней все-
гда трудно. Глухой примирился, но просветленности не
было в его примирении, несмотря даже на пятьдесят два
года, три раны и сознание, что он окружен.
Мысленно он подсмеивался над собой, но он смот-
рел в небо и на дальние горы и глотал вино, и ему не
хотелось умирать. Если надо умереть, думал он,— а уме-
реть надо,— я готов умереть. Но не хочется.
Умереть — это слово не значило ничего, оно не
вызывало никакой картины перед глазами и не вну-
шало страха. Но жить — это значило нива, колеблю-
щаяся под ветром на склоне холма. Жить — значило
ястреб в небе. Жить — значило глиняный кувшин с во-
дой после молотьбы, когда на гумне стоит пыль и мя-
кина разлетается во все стороны. Жить — значило кру-
тые лошадиные бока, сжатые шенкелями, и карабин
поперек седла, и холм, и долина, и река, и деревья вдоль
берега, и дальний конец долины, и горы позади.
Глухой передал дальше мех с вином и кивнул в знак
благодарности. Он наклонился вперед и похлопал уби-
тую лошадь по спине в том месте, где ствол пулемета
подпалил шкуру. Запах паленого волоса чувствовался
еще и сейчас. Он вспомнил, как он остановил лошадь
здесь, как она дрожала, как свистели и щелкали пули
166
вокруг них, справа, слева, со всех сторон, точно завеса,
и как он застрелил ее, безошибочно выстрелив в точку
пересечения прямых, идущих от глаз к ушам. Потом,
когда лошадь рухнула на землю, он припал сзади к ее
теплой, мокрой спине, спеша наладить пулемет, потому
что те уже шли на приступ.
— Eras mucho caballo,— сказал он, что значило:
хороший ты был конь!
Теперь Глухой лежал на здоровом боку и смотрел в
небо. Он лежал на куче пустых гильз, голова его была
защищена скалой, а тело — трупом убитой лошади. Ра-
неные нога и рука затекли и очень болели, но от уста-
лости ему не хотелось двигаться.
— Ты что, старик? — спросил партизан, лежавший
ближе других.
— Ничего. Отдыхаю.
*— Спи,— сказал тот.— Они разбудят, когда придут.
И тут снизу донесся чей-то голос.
— Эй вы, бандиты! — кричали из-за скалы, где был
установлен ближайший к ним пулемет.— Сдавайтесь,
пока самолеты не разнесли вас в клочья.
— Что он там говорит? — спросил Глухой.
Хоакин повторил ему. Глухой отполз немного, при-
поднялся и снова прилег у пулемета.
— Самолеты, может, и не прилетят,— сказал он.—
Не отвечайте и не стреляйте. Может, они опять пойдут
на приступ.
— А то давай обругаем их как следует,— сказал
тот, который говорил про сына Пасионарии.
— Нет,— сказал Глухой.— Дай мне твой большой
пистолет. У кого есть большой пистолет?
— Вот, у меня.
— Давай сюда! — Привстав на колени, он взял
большой девятимиллиметровый «стар» и выстрелил в зем-
лю возле убитой лошади, потом подождал и выстрелил
еще четыре раза, через разные промежутки времени.
Потом сосчитал до шестидесяти и сделал последний
выстрел — уже прямо в убитую лошадь. Он усмехнул-
ся и вернул пистолет его хозяину.— Заряди,— Ска-
зал он шепотом,— и пусть все молчат и никто не
стреляет.
— Bandidos! — крикнул голос из-за скалы внизу.
На холме было тихо.
187
— Bandidos! Сдавайтесь, пока вас не разнесли в
клочья!
— Клюет,— весело шепнул Глухой.
Он подождал еще, и наконец из-за скалы показалась
голова. С холма не стреляли, и голова спряталась об-
ратно. Глухой ждал, наблюдая, но больше ничего не
произошло. Он оглянулся на остальных, наблюдавших
тоже, каждый со своей стороны. Увидя, что он смотрит,
все покачали головой.
— Никто не шевелись,— шепнул он.
— Сыновья последней шлюхи! — крикнул опять го-
лос из-за скалы.— Красная сволочь!
Глухой усмехнулся. Он лежал, повернувшись к скло-
ну здоровым ухом, и бранные выкрики долетали до не-
го. Это получше аспирина, подумал он. Сколько же нам
достанется? Неужели они такие дураки?
Голос опять умолк, и минуты три они ничего не слы-
шали и не замечали никакого движения. Потом снайпер,
сидевший за валуном в сотне ярдов вниз по склону, вы-
сунулся и выстрелил. Пуля ударилась в скалу и отско-
чила с резким визгом. Потом Глухой увидел, как от
прикрытия, за которым был установлен пулемет, отде-
лился человек и, согнувшись чуть не вдвое, перебежал
к валуну, где прятался снайпер. Он нырнул в яму за
валуном и исчез из виду.
Глухой оглянулся. Ему знаками показали, что с дру-
гих сторон движения не заметно. Глухой весело усмех-
нулся и покачал головой. Да, это куда лучше аспирина,
подумал он и продолжал выжидать, испытывая радость,
понятную только охотнику.
Внизу за валуном человек, который только что прибе-
жал, говорил снайперу:
— Ты как думаешь?
— Не знаю,— сказал снайпер.
— Это вполне вероятно,— сказал прибежавший; он
был офицер и командовал этой частью.— Они окружены.
Им нечего ждать, кроме смерти.
Снайпер промолчал.
Ты замечал какое-нибудь движение после выстре-
лов?
— Нет.
Офицер посмотрел на свои ручные часы. Было без
десяти три.
188
— Самолетам уже час, как пора быть здесь,— ска-
зал он.
И тут в яму за валуном спрыгнул еще один офицер.
Снайпер подвинулся, чтоб дать ему место.
— Ты, Пако,— сказал первый офицер.— Что ты на
это скажешь?
Второй офицер не мог отдышаться после бега вверх
по крутому склону.
— По-моему, это уловка,— сказал он.
— А если нет? Подумай, какого дурака мы валяем,
держа в осаде компанию мертвецов.
— Мы сегодня хуже дурака сваляли,— сказал вто-
рой офицер.— Посмотри на этот склон.
Он поднял голову и посмотрел на склон, весь усеян-
ный мертвыми телами. С того места, откуда он смотрел,
на вершине холма видны были только выступы скал,
брюхо и торчащие копытами вперед ноги лошади и кучи
свежей земли, выброшенной при копке.
— А минометы как? — спросил второй офицер.
— Должны быть здесь через час. Может быть, раньше.
— Тогда подождем. Довольно уже наделали глупо-
стей.
— Bandidos! — закричал вдруг первый офицер, вска-
кивая на ноги и высовывая голову из-за валуна, отчего
вершина холма сразу придвинулась ближе.— Красная
сволочь! Трусы!
Второй офицер взглянул на снайпера и покачал го-
ловой. Снайпер смотрел в сторону, но губы у него сжа-
лись плотнее.
Первый офицер продолжал стоять, высоко подняв го-
лову над валуном, держа руку на рукоятке револьвера.
Он, не умолкая, сыпал бранью и оскорблениями. Но на
вершине холма было тихо. Тогда он вышел из-за валу-
на и выпрямился во весь рост на открытом месте лицом
к вершине.
—-Стреляйте, трусы, если вы живы! — закричал
он.— Стреляйте в человека, который не боится никаких
красных, сколько б их там ни вышло из брюха послед-
ней шлюхи.
Такую длинную фразу было довольно трудно про-
кричать, и у офицера лицо стало совсем багровое и Жи-
лы вздулись на лбу.
Второй офицер — это был худой, загорелый лейте-
нант со спокойным взглядом, с большим тонкогубым
189
ртом и небритой щетиной на впалых щеках — опять по-
качал головой. Неудавшаяся попытка штурма была
предпринята по приказу того самого офицера, который
теперь выкрикивал ругательства. Молодой лейтенант,
лежавший мертвым на склоне холма, был лучшим дру-
гом лейтенанта Пако Беррендо, прислушивавшегося к
выкрикам капитана, который все больше входил в
азарт.
— Это та самая сволочь, которая расстреляла мою
мать и сестру,— сказал капитан.
У него было красное лицо и рыжеватые, совсем анг-
лийские усики, и что-то у него было неладно с глазами.
Они были светло-голубые, ресницы тоже были светлые.
Если смотреть прямо в эти глаза, казалось, что они ни-
как не могут сосредоточиться на одной точке.
— Красные! — закричал капитан.— Трусы! — И снова
начдл ругаться.
Стоя на открытом, ничем не защищенном месте, он
тщательно прицелился и выстрелил из револьвера в
единственную мишень, видную на вершине холма,—
в убитую лошадь Глухого. Пуля взрыла маленький фон-
тан земли, не долетев ярдов пятнадцати до цели. Капи-
тан выстрелил еще раз. Пуля ударилась о скалу и от-
скочила, жужжа.
Капитан все стоял и смотрел на вершину холма. Лей-
тенант Беррендо смотрел на тело другого лейтенанта,
лежавшее у вершины. Снайпер смотрел себе под ноги.
Потом он поднял голову и посмотрел на капитана.
— Там нет ни одного живого,— сказал капитан.—
Ты! — сказал он снайперу.— Ступай наверх и посмотри.
Снайпер снова опустил голову. Он ничего не говорил.
— Ты что, не слышишь? — закричал капитан.
— Слышу, господин капитан,— ответил снайпер, не
глядя на него.
— Так вставай и иди.— Капитан еще держал револь-
вер в руке.— Слышишь?
— Слышу, господин капитан.
— Так почему же ты не идешь?
— Я не хочу, господин капитан.
— Ты не хочешь? — Капитан приставил револьвер
снайперу к пояснице.— Ты не хочешь?
— Я боюсь, господин капитан,— с достоинством от-
ветил солдат.
Лейтенант Беррендо взглянул в лицо капитану и в
190
его странные глаза и подумал, что тот способен застре-
лить снайпера на месте.
— Капитан Мора,— сказал он,
— Лейтенант Беррендо?
— Может быть, солдат прав.
— То есть как прав? Он заявляет, что боится, он
отказывается исполнить приказ — и он прав?
— Я не об этом. А о том, что это уловка.
— Там одни мертвецы,— сказал капитан.— Разве ты
не слышал? Я сказал, что там одни мертвецы.
— Вы говорите о наших товарищах на склоне хол-
ма? — спросил Беррендо.— Я согласен с вами.
— Пако,— сказал капитан.— Не будь дураком. Ты
думаешь, кроме тебя, Хулиан никому не был дорог?
Я говорю о красных. Смотри.
Он выпрямился, оперся обеими руками о валун и,
подтянувшись, забрался на него — не очень ловко, сна-
чала став на колени, потом уже на ноги.
— Стреляйте! — закричал он, выпрямившись во весь
рост на сером граните, и замахал обеими руками.—
Стреляйте в меня! Бейте в меня!
На вершине холма Глухой лежал за трупом лошади
и усмехался.
Ну и народ, думал он. Он засмеялся, но сейчас же
подавил смех, потому что от сотрясения было больно
руке.
— Сволочь! — надрывался голос внизу.— Красная
сволочь! Стреляйте в меня! Бейте в меня!
Глухой, беззвучно смеясь, осторожно глянул в щел-
ку у крупа лошади и увидел капитана, который стоял
на валуне и размахивал руками. Второй офицер стоял
рядом у валуна. С другой стороны стоял снайпер.
Глухой, не отнимая глаз от щелки, весело покачал
головой.
— Стреляйте в меня! — сказал он тихо самому се-
бе.— Бейте в меня! — Тут у него опять затряслись пле-
чи. От смеха рука болела сильнее, а голова, казалось,
вот-вот расколется. Но он не мог удержать душивший
его смех.
Капитан Мора слез с валуна.
— Ну, Пако, теперь убедился? — спросил он лейте-
нанта Беррендо.
— Нет,— сказал лейтенант Беррендо,
191
— Так вас и так! — сказал капитан.— Все вы тут
идиоты и трусы.
Снайпер предусмотрительно снова зашел за валун,
и лейтенант Беррендо присел на корточки рядом с ним.
Капитан, оставаясь на открытом месте, принялся
опять выкрикивать ругательства, обращаясь к вершине
холма. Нет в мире языка, более приспособленного для
ругани, чем испанский. В нем есть слова для всех анг-
лийских ругательств и еще много слов и выражений, ко-
торые употребляются только в таких странах, где бого-
хульство сочетается с религиозным пылом. Лейтенант
Беррендо был очень набожный католик. Снайпер тоже.
Оба они были карлисты из Наварры, и хотя оба под злую
руку ругались и богохульствовали без удержу, оба счи-
тали это грехом, в котором регулярно исповедовались.
Сейчас, сидя за валуном, глядя на капитана и слу-
шая, как он кричит, они мысленно отмежевывались и
от него, и от его слов. Они не хотели брать на душу по-
добный грех в день, когда им, может быть, предстояло
умереть. Такие речи не приведут к добру, думал снай-
пер. Так поминать пресвятую деву не приведет к добру.
Даже от красных такого не услышишь.
Хулиан убит, думал лейтенант Беррендо, лежит мерт-
вый вон там, на склоне, в такой день. А этот стоит и
ругается, хочет еще худшее несчастье накликать своим
богохульством.
Тут капитан перестал кричать и повернулся к лейте-
нанту Беррендо. Взгляд у него был еще более стран-
ный, чем обычно.
— Пако,— сказал он восторженно,— мы с тобой пой-
дем туда.
Я не пойду.
-г- Что? — Капитан снова выхватил револьвер.
Терпеть не могу этих грязных вояк, думал лейтенант
Беррендо. Слова не могут сказать, не потрясая оружием.
Такой, вероятно, даже в уборной вынимает револьвер
и сам себе подает команду.
— Если вы приказываете, я пойду. Но заявляю про-
тест,— сказал лейтенант Беррендо капитану.
— Я пойду один,— сказал капитан.— Уж очень тут
воняет трусостью!
С револьвером в правой руке, твердым шагом он
стал подниматься по склону. Беррендо и снайпер сле-
дили за ним. Он шел прямо, не ища прикрытия, и смо-
192
трел вперед, на скалы, на убитую лошадь и свсже-
взрыхленную землю у вершины холма.
Глухой лежал за лошадью у скалы и следил за ка-
питаном, шаг за шагом одолевавшим подъем.
Только один, думал он. Только один нам достался.
Но, судя по его разговору, это должен быть caza
mayor L Смотри, как он идет. Смотри, какая скотина.
Смотри, как вышагивает по склону. Этот уж будет мой.
Этого уж я с собой захвачу. Этот мне будет попутчиком
в дороге. Иди, друг-попутчик, иди. Иди поскорее. Иди
прямо сюда. Иди, здесь тебя ждут. Иди. Шагай веселей.
Не задерживайся. Иди прямо сюда. Иди так, как идешь.
Не останавливайся, не смотри на тех. Вот так, хорошо.
Не смотри вниз. Незачем тебе опускать глаза. Эге, да он
с усами. Как это вам понравится? Он носит усы, мой по-
путчик. И он в чине капитана. Вон у него какие нашивки.
Сказал же я, что он caza mayor. А лицом вылитый
англичанин. Вон какой. Блондин, лицо красное, а гла-
за голубые. Без кепи, и усы рыжие. Глаза голубые. Гла-
за светло-голубые, и какие-то они странные. Глаза свет-
ло-голубые и как будто смотрят в разные стороны. Еще
немножко поближе. Так, довольно. Ну, друг-попутчик.
Получай, друг-попутчик.
Он легко нажал на спусковой крючок, и его три раза
ударило в плечо; при стрельбе из ручных пулеметов с
треноги всегда бывает сильная отдача.
Капитан лежал на склоне лицом вниз. Левая рука
подогнулась под тело. Правая, с револьвером, была вы-
брошена вперед. Снизу со всех сторон стреляли по вер-
шине холма.
Скорчившись за валуном, думая о том, как ему сей-
час придется перебегать открытое пространство под ог-
нем, лейтенант Беррендо услышал низкий сиплый голос
Глухого, несшийся сверху.
— Bandidos! — кричал голос.— Bandidos! Стреляйте
в меня! Бейте в меня!
На вершине холма Глухой, припав к своему пулеме-
ту, смеялся так, что вся грудь у него болела, так, что ему
казалось, голова у него вот-вот расколется пополам.
— Bandidos! — радостно закричал он опять.— Бей-
те в меня, bandidos! — Потом радостно покачал головой.
Ничего, попутчиков у нас много будет, подумал он.
1 Крупный зверь (исп.).
7 6-560 1 93
Он еще и второго офицера постарается уложить,
пусть только тот вылезет из-за валуна. Рано или поздно
ему придется оттуда вылезать. Глухой знал, что коман-
довать из-за валуна офицер не сможет, и ждал верного
случая уложить его.
И тут остальные, кто был на вершине, услышали шум
приближающихся самолетов.
Эль Сордо его не услышал. Он наводил пулемет на
дальний край валуна и думал: я буду стрелять в него,
когда он побежит, и мне надо приготовиться, иначе я
промахнусь. Можно стрелять ему в спину, пока он бе-
жит. Можно забирать немного в сторону и вперед. Или
дать ему разбежаться и тогда стрелять, забирая впе-
ред. Тут он почувствовал, что его кто-то трогает за пле-
чо, и оглянулся, и увидел серое, осунувшееся от страха
лицо Хоакина, и посмотрел туда, куда он указывал, и
увидел три приближающихся самолета.
В эту самую минуту лейтенант Беррендо выскочил
из-за валуна и, пригнув голову, быстро перебирая но-
гами, помчался по склону наискосок вниз, туда, где под
прикрытием скал был установлен пулемет.
Эль Сордо, занятый самолетами, не видел, как он
побежал.
— Помоги мне вытащить его отсюда,— сказал qh
Хоакину, и мальчик высвободил пулемет, зажатый меж-
ду лошадью и скалой.
Самолеты все приближались. Они летели эшелони-
рованным строем и с каждой секундой становились бо-
льше, а шум их все нарастал.
— Ложитесь на спину и стреляйте в них,— сказал
Глухой.— Стреляйте вперед по их лету.
Он все время не спускал с них глаз.
— Cabronesl Hijos de puta! — сказал он скороговор-
кой.— Игнасио,— сказал он.— Обопри пулемет на пле-
чи мальчика. А ты,— Хоакину,— сиди и не шевелись.
Ниже пригнись. Еще. Нет, ниже.
Он лежал на спине и целился в самолеты, которые
все приближались.
— Игнасио, подержи мне треногу.
Ножки треноги свисали с плеча Хоакина, а ствол
трясся, потому что мальчик не мог удержать дрожи,
слушая нарастающий гул.
Лежа на животе, подняв только голову, чтобы сле-
дить за приближением самолетов, Игнасио собрал все
194
три ножки вместе и попытался придать устойчивость
пулемету.
— Наклонись больше! — сказал он Хоакину.— Впе-
ред наклонись!
«Пасионария говорит: лучше умереть стоя...— мы-
сленно повторил Хоакин, а гул все нарастал. Вдруг он
перебил себя:—Святая Мария, благодатная дева, го-
сподь с тобой; благословенна ты в женах, и благосло-
вен плод чрева твоего, Иисус. Святая Мария, матерь
божия, молись за нас, грешных, ныне и в час наш смерт-
ный. Аминь. Святая Мария, матерь божия,— начал он
снова и вдруг осекся, потому что гул перешел уже в
оглушительный рев, и, торопясь, стал нанизывать сло-
ва покаянной молитвы: — О господи, прости, что я оскор-
блял тебя в невежестве своем...»
Тут у самого его уха загремело, и раскалившийся
ствол обжег ему плечо. Потом опять загремело, очередь
совсем оглушила его. Игнасио изо всех сил давил на
треногу, ствол жег ему спину все сильнее. Теперь все
кругом грохотало и ревело, и он не мог припомнить
остальных слов покаянной молитвы.
Он помнил только: в час наш смертный. Аминь.
В час наш смертный. Аминь. В час наш. Аминь. Осталь-
ные все стреляли. Ныне и в час наш смертный. Аминь.
Потом, за грохотом пулемета, послышался свист, от
которого воздух рассекло надвое, и в красно-черном
реве земля под ним закачалась, а потом вздыбилась и
ударила его в лицо, а потом комья глины и каменные
обломки посыпались со всех сторон, и Игнасио лежал на
нем, и пулемет лежал на нем. Но он не был мертв, по-
тому что свист послышался опять, и земля опять зака-
чалась от рева. Потом свист послышался еще раз, и
земля ушла из-под его тела, и одна сторона холма взле-
тела на воздух, а потом медленно стала падать и на-
крыла их.
Три раза самолеты возвращались и бомбили верши-
ну холма, но никто на вершине уже не знал этого. По-
том они обстреляли вершину из пулеметов и улетели.
Когда они в последний раз пикировали на холм, голов-
ной самолет сделал поворот через крыло, и оба других
сделали то же, и, перестроившись клином, все три само-
лета скрылись в небе по направлению к Сеговии.
Держа вершину под непрерывным огнем, лейтенант
Беррендо направил патруль в одну из воронок, выры-
7* 195
тых бомбами, откуда удобно было забросать вершину
гранатами. Он не желал рисковать,— вдруг кто-нибудь
жив и дожидается их в этом хаосе наверху,— и он сам
бросил четыре гранаты в нагромождение лошадиных
трупов, камней, и обломков, и взрытой, пахнущей дина-
митом земли и только тогда вылез из воронки и пошел
взглянуть.
Все были мертвы на вершине холма, кроме мальчи-
ка Хоакина, который лежал без сознания под телом
Игнасио, придавившим его сверху. У мальчика Хоакина
кровь лила из носа и ушей. Он ничего не знал и ниче-
го не чувствовал с той минуты, когда все кругом загро-
хотало и разрыв бомбы совсем рядом отнял у него ды-
хание, и лейтенант Беррендо осенил себя крестом и по-
том застрелил его, приставив револьвер к затылку, так
же быстро и бережно,— если такое резкое движение
может быть бережным,— как Глухой застрелил лошадь.
Лейтенант Беррендо стоял на вершине и глядел вниз,
на склон, усеянный телами своих, потом поднял глаза
и посмотрел вдаль, туда, где они скакали за Глухим,
прежде чем тот укрылся на этом холме. Он отметил в
своей памяти всю картину боя и потом приказал при-
вести наверх лошадей убитых кавалеристов и тела при-
вязать поперек седла так, чтобы можно было доставить
их в Ла-Гранху.
— Этого тоже взять,— сказал он.— Вот этого, с пу-
леметом в руках. Вероятно, он и есть Глухой. Он самый
старший, и это он стрелял из пулемета. Отрубить ему
голову и завернуть в пончо.— Он с минуту подумал.—
Да, пожалуй, стоит захватить все головы. И внизу и
там, где мы на них напали, тоже. Винтовки и револьве-
ры собрать, пулемет приторочить к седлу.
Потом он пошел к телу лейтенанта, убитого при пер-
вой попытке атаки. Он посмотрел на него, но не при-
тронулся.
Que cosa mas mala es la guerra, сказал он себе, что
означало: какая нехорошая вещь война.
Потом он снова осенил себя крестом и, спускаясь с
холма, прочитал по дороге пять «Отче наш» и пять «Бо-
городиц» за упокой души убитого товарища. Присут-
ствовать при выполнении своего приказа он не захотел.
ДЖЕРОМ ЛОРЕНС, РОБЕРТ ЛИ
ПОЛУЧИТ В УДЕЛ ВЕТЕР
(драма в трех действиях)
Время действия — лето. Не очень давно.
Место действия — маленький город.
АКТ ПЕРВЫЙ
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Действие происходит неподалеку от здания суда в Хиллсборо и в са-
мом здании суда. На переднем плане зал суда, со скамьей для
присяжных, местом судьи и некоторым количеством видавших виды
стульев и столов для адвокатов. Задней стены зала нет. Там видна
улица, на которую выходит суд, типичная главная улица малень-
кого городка. Иногда действие пьесы на улице или на лужайке
перед судом занимает всю сцену. В такие моменты обстановка зала
почти не видна. Когда действие происходит в зале, затемняется
улица. В некоторых случаях, когда действие происходит одновремен-
но и внутри и снаружи, освещение распределяется равномерно между
этими двумя площадками. Такие световые подчеркивания и переходы
совершаются постепенно: мягкий переход центра внимания от эксте-
рьера к интерьеру. Мы не столько видим городок Хиллсборо, сколько
у нас создается впечатление о сонном, глухом городке в сельской
местности, который скоро будет решительно разбужен.
Через час после восхода. Июльский день, который обещает быть
очень жарким. Говард, мальчик тринадцати лет, выходит на лу-
жайку перед судом. Он босиком, в подкороченном отцовском комби-
незоне. В руках у него самодельная удочка и жестяная банка.
Он внимательно разглядывает землю в поисках чего-то. Из-за сцены
слышен голос девочки Мелинды.
Мелинда (издалека, сладко). Говард!
Говард раздраженно оборачивается и смотрит туда, откуда слы-
шится голос.
(Припрыгивая, выходит,— это здоровая девочка двена-
дцати лет, с косичками.) Здравствуй, Говард!
Говард (не обращая на нее внимания, продолжа-
ет разглядывать землю). Здравствуй, Линда!
Мелинда (стараясь втянуть его в разговор). Ка-
жется, сегодня будет еще жарче, чем вчера. Дождь,
который шел вечером, не очень-то помог...
197
Говард (профессионально). От него червяки по-
вылезали. (Внезапно замечает червяка, быстро хватает
его и показывает; с гордостью.) Посмотри-ка, какой
толстый!
Мелинда (вздрагивая). Как ты можешь до них
дотрагиваться?! У меня прямо мурашки...
Говард вертит червяка перед лицом Мелинды, она пятится дрожа.
Говард. Чего это ты боишься? Ты сама когда-то
была червяком.
Мелинда (шокирована). Ничего подобного!
Говард. Была, была! Когда весь мир был покрыт
водой, не было ничего, кроме червей и таких кусков
желе. И ты и вся твоя семья были червяками.
Мелинда. Мы не были червяками!
Говард. Ну, тогда, значит, вы были желе.
Мелинда. Говард Блер! Это грешно — так гово-
рить! Я скажу моему папе, и он заставит тебя вымыть
рот с мылом.
Говард. А твой старик сам был обезьяной!
Мелинда. Ах! (Возмущенно поворачивается и
убегает.)
Говард (пожимает плечами с видом знающего
жизнь человека). Прощай, Линда! (Кладет червя в свою
жестяную банку и продолжает искать.)
Входит Рейчел. Ей двадцать два года, она хорошенькая, нр не
красавица. На ней летнее ситцевое платье, в руках маленький
чемоданчик. Она выглядит растерянной и напряженной. Возможно,
она плакала. Нервно оглядывается вокруг, как будто не хочет, чтобы
ее заметили. Увидев Говарда, она останавливается на мгновенье,
затем быстро проходит в зал суда в надежде, что мальчик ее не
заметит. Но он ее видит и с любопытством наблюдает за ней. Затем
он замечает еще одного червяка, вытаскивает его из земли и под-
нимает.
Говард (обращается к червяку). А кем ты хочешь
быть, когда вырастешь?
Рейчел в зале суда. Это непривычное для нее место; она неуверенно
осматривается.
Рейчел (вопросительно). Мистер Микер?!
После паузы открывается дверь справа, выходит мистер Микер,
судебный пристав. Он в рубашке без воротничка, волосы спутанны,
на лице мыло от бритья, которое он, входя, стирает полотенцем.
198
Микер (несколько раздраженно). Как это? (Удив-
ленно.) А, Рейчел! Здравствуй. Прости меня за мой вид.
(Вытирает мыло с ушей. Замечает ее чемоданчик.) Ты
что, уезжаешь? А интересные вещи ведь только начина-
ются.
Рейчел (серьезно). Мистер Микер, не рассказы-
вайте моему отцу, что я пришла сюда.
Микер (пожимает плечами). Твой преподобный
батюшка не рассказывает мне о своих делах, с какой
стати я должен рассказывать ему о своих?
Рейчел. Я хочу повидать Берта Кейтса. Как он,
в порядке?
Микер. Не знаю, почему бы ему не быть в поряд-
ке. Я всегда считал, что тюрьма — самое безопасное
место в мире.
Рейчел. Можно мне спуститься... повидать его?
Микер. Это не очень подходящее место для дочки
священника.
Рейчел. Мне нужно его видеть. Только одну ми-
нуту!
Микер. Садись, Рейчел, я приведу его сюда, Мо-
жешь поговорить с ним здесь, в зале суда.
Рейчел садится на один из прямых деревянных стульев.
(Направляется к двери, потом останавливается.) С тех
пор, как я здесь судебным приставом, у нас никого не
было, кроме пьяниц, бродяг и парочки жуликов, которые
воровали кур. (Несколько мечтательно.) Нашей лучшей
добычей был парень из Миннесоты, который разрубил
свою жену на кусочки. Нам пришлось его отослать на
суд в его штат. (Качает головой.) Мне кажется доволь-
но странным, что у нас в тюрьме сидит школьный учи-
тель. (Пожимает плечами.) Может быть, это улучшит
надписи на стенах... (Уходит.)
Рейчел нервно осматривает холодную, казенную обстановку суда.
Микер возвращается, за ним идет Берт Кейтс. Кейтс — блед-
ный, худощавый молодой человек двадцати двух лет, спокойный,
застенчивый, с хорошими манерами, не особенно красивый. Рейчел
и Кейтс смотрят друг на друга без всякого выражения, не говоря
ни слова.
Микер (задерживается в дверях.) Ну, я вас остав-
лю вдвоем, поговорите. Смотри не убеги, Берт. (Уходит.)
Рейчел и Кейтс смотрят друг на друга.
199
Рейчел. Здравствуй, Берт!
Кейтс. Рейчи, я же тебе говорил, чтоб ты сюда
не приходила.
Рейчел. Не могла я не прийти. Меня никто не ви-
дел, а мистер Микер не расскажет. (Взволнованно.)
Я все время думаю о тебе, запертом здесь!
Кейтс (пытаясь ее подбодрить). Ты знаешь, смеш-
ная вещь — здесь меня кормят лучше, чем в пансионе.
И, пожалуйста, не говори никому, как здесь прохладно,
а то каждое лето у нас будет волна преступности.
Рейчел. Я зашла к тебе в пансион и захватила
кое-что из твоих вещей: чистую рубашку, твой лучший
галстук, несколько носовых платков.
Кейтс. Спасибо.
Рейчел (бросаясь к нему). Берт, почему ты им не
скажешь, что все это было шуткой? Скажи им, что ты
не хотел идти против закона, что ты этого больше не бу-
дешь делать!
Кейтс. Надо думать, все очень возбуждены тем,
что приедет Брейди?
Рейчел. Он приезжает специальным поездом из
Чатануги. Папа пойдет на станцию встречать его. Все
пойдут.
Кейтс. Захватите с собой оркестр!
Рейчел. Берт, еще не поздно, почему ты не хочешь
признать, что ты неправ? Если самый большой человек
в стране — первый после президента, может быть,— если
сам Мэтью Гаррисон Брейди приезжает сюда, чтоб ска-
зать всему миру, как ты неправ...
Кейтс. А ты все еще думаешь, что я поступал не-
правильно?
Рейчел. Зачем ты это сделал?
Кейтс. Ты знаешь, зачем я это сделал. У меня в
руках была книга: «Гражданская биология» Хантера.
Я открыл ее и прочел то, что читали мне, когда я был
студентом второго курса,— глава семнадцатая, «Проис-
хождение видов», по Дарвину.
Рейчел хочет протестовать.
А ведь там только говорится, что человека не сунули
сюда, на нашу планету, как герань в цветочный горшок,
что жизнь на земле — это длительное чудо, оно не про-
изошло в семь дней.
Рейчел. Но ведь закон запрещает читать Дарвина!
200
Кейтс. Я это знаю.
Рейчел. Все говорят, что ты поступил очень
скверно.
Кейтс. Не так все просто — хорошо или скверно,
черное или белое, ночь или день. А ты знаешь, что на
полюсе ночь длится шесть месяцев?
Рейчел. Ну, мы живем не на полюсе, мы живем
в Хиллсборо, и темно здесь становится, когда Солнце
заходит. Зачем тебе надо все это изменить?
(Достает из чемодана рубашку, галстук и носовые плат-
ки.) Вот.
Кейтс. Спасибо, Рейчи.
Рейчел. Почему ты не хочешь быть на стороне
тех, кто поступает правильно?
Кейтс. На стороне твоего отца?
Рейчел направляется к выходу.
Кейтс (бежит за ней). Рейчи, люби меня!
Они обнимаются. Входит Микер с половой щеткой.
Микер (откашливаясь). Мне надо подмести.
Рейчел вырывается из объятий Кейтса и убегает.
Кейтс (вслед). Спасибо за рубашку.
Микер (который бесстрастно подметал зал суда,
останавливается, опирается на щетку). Подумать толь-
ко, сюда приезжает Мэтью Гаррисон Брейди! Я голосо-
вал за него, когда он выдвигал свою кандидатуру в пре-
зиденты, два раза — в тысяча девятисотом году и снова
в тысяча девятьсот восьмом. Когда он выставил свою
кандидатуру в первый раз, мне было слишком мало лет,
чтобы голосовать, зато голосовал мой отец. (С гордо-
стью, Кейтсу). Я видел его однажды на митинге в Чата-
нуге. Столбы, на которых были растянуты тенты, дро-
жали!
Кейтс не слушает, он нервничает.
Микер. Кто будет твоим защитником, сынок?
Кейтс. Я еще не знаю. Я написал в эту газету,
в Балтиморе, они пришлют кого-нибудь!
Микер (снова начинает подметать). Ему придет-
ся говорить громко.
Кейтс (берет свои вещи). Хочешь, чтоб я спустил-
ся обратно, вниз?
201
Микер. Да нет, не обязательно, можешь остаться
здесь, если хочешь.
Кейтс (направляется к двери камеры). Мне пола-
гается быть в тюрьме, так уж лучше я буду в тюрьме.
Микер пожимает плечами и следует за Кейтсом. Гаснет свет
в зале. Освещается городская площадь. Утро жаркого июльского дня.
Выходит лавочник, отпирает свой магазин. По площади про-
ходит миссис Кребс.
Лавочник. Вам достаточно тепло, миссис Кребс?
М-с Кребс. Господь бог дал нам жару и господь
бог дал нам железы, чтобы мы могли потеть.
Лавочник. Держу пари, что дьявол не такой
добрый.
М-с Кребс. Я и не собираюсь это проверять.
Входит преподобный Иеремия Браун, высокий, худой человек
с тонкими губами. Хмуро осматривается.
Лавочник. Доброе утро, ваше преподобие!
Браун. Доброе утро.
М-с Кребс. Доброе утро, ваше преподобие!
Браун. Здравствуйте, миссис Кребс! (Кричит.)
Где плакат? Почему вы не повесили плакат?
Входит Коркин, за ним еще один рабочий.
Коркин. Только что высохла краска!
Оба несут скатанный плакат.
Браун. Смотрите, чтоб он был повешен до приезда
мистера Брейди!
Входит Купер, приветствует остальных.
Коркин. Сделаем так быстро, как сможем.
Браун. Мы должны ему с самого начала показать,
что у нас за город.
Коркин. Конечно! Пошли, Фил, поднимай.
Они укрепляют плакат.
М-с Кребс. Большой день для нас, ваше преподо-
бие!
Браун. Еще бы! А завтрак у вас готов, миссис
Кребс?
М-с Кребс. Завтрак, который подойдет и для ко-
роля.
202
Банистер, Плетт и другие горожане собираются,
возбужденные. Это колоритные граждане маленького городка, но не
карикатурные деревенские олухи.
Болинджер (выбегает с корнетом в руках). На-
чальник станции сказал, что девяносто четвертый вышел
из Чатануги вовремя и Брейди едет!
Купер. Как только приедет Брейди, люди повалят
сюда валом. Город наполнится, как дождевая бочка в
наводненье.
Лавочник. Это означает бизнес.
Входят Мелинда и ее мать и устанавливают лоток с лимо-
надом.
Банистер. А где они все остановятся? Как мы
сможем дать им ночлег, всем этим людям?
М-с Кребс. У них есть деньги, уж мы им устроим
ночлег.
Плетт. Похоже на то, что это самый большой
день для нашего города с тех пор, как у нас останавли-
валась армия Кокси.
Говард (вбегает). Эй, Тэд Фини вытащил свой
большой барабан. И вы бы только посмотрели, что они
сделали на станции! Все водосточные трубы украшены
ленточками!
Мелинда. Лимонад, лимонад!
Рабочие поднимают плакат над головами толпы, укрепляют его на
стене, и там он висит все время, пока идет действие. На плакате
написано: «Читайте Библию!»
Коркин. Все готово, ваше преподобие.
Горожане аплодируют, Болинджер трубит. Продавец в белом
фартуке вывозит тележку с горячими сосисками. Люди ходят, разго-
варивают; чувствуется праздничное настроение.
Продавец. Горячие сосиски! Покупайте горячие
сосиски! Горячие сосиски!
Входит миссис Мак-Клейн, у нее базарная сумка, напол-
ненная веерами.
М-с Мак-Клейн. Покупайте веера! Наилучшие
пожелания от похоронной фирмы Мейли! Тридцать пять
центов!
Сцена заполнена возбужденными ожидающими людьми. Через толпу
пробирается миссис Блер в поисках своего сына.
203
М-с Б л е р (зовет). Говард! Говард!
Говард (бежит к ней). Эй, ма! Это прямо, как
ярмарка!
М-с Б л е р. В общем, ты успокойся, перестань бегать
и будь внимательным, когда сюда приедет мистер Брей-
ди. Давай-ка послюнявим твои волосы.
Говард плюет ей на руку, и она приглаживает его вихор.
• Постой минутку спокойно!
Говард убегает от нее в толпу. Входит Илия, святой человек
с холмов, везет тележку с книгами. Бородатый, растрепанный, одет
в порванную одежду; босые ноги. Раскладывает свои книги между
сосисками и лимонадом. У него плакатик: «Где ты проведешь веч-
ность?>
Илия (резким, пронзительным голосом). Купите
библию, путеводитель в вечной жизни!
Появляется Хорнбек с чемоданом в руке; это — газетчик тридца-
ти с лишним лет. Он вежливо язвителен ко всему, включая себя
самого. Его одежда — костюм светского горожанина — резко конт
растирует с одеждой толпы. Хорнбек осматривается с изумленным
презрением.
М-с Мак-Клейн (Хорнбеку). Хотите веер похо-
ронной фирмы Мейли? Тридцать пять центов.
Хорнбек. Сначала надо бы умереть.
М-с Кребс (подобострастно, Хорнбеку). Вы здесь
чужой, да, мистер? Хотите хорошую чистую комнату,
чтобы остановиться?
Хорнбек.
Как раз такую комнату, мадам,—
Хорошую и чистую — я бросил,
Чтоб быть сейчас вот здесь.
М-с Кребс (не сдаваясь). Вам понадобится ком-
ната!
Хорнбек. Я заказал номер в «Меншенхаузе».
М-с Кребс. Вот как? Хм! Это хорошо, надо ду-
мать, для тех, кто любит, чтобы у них уборная была
прямо в самой спальне.
Хорнбек.
Канализацией нетронутая глушь!
Ах, Хиллсборо божественнейший город!
Для библии — отличная застежка.
К Хорнбеку с двух сторон подходят продавец и Илия.
Продавец. Сосиску?
Илия. Библию?
204
Хорнбек (ставит свой чемодан на бок и садится
на него).
Да, это вот — серьезная проблема.
Что больше голодно —
Желудок мой или душа?
(Покупает сосиску.)
Илия. Вы что, дарвинист? Неверный? Грешник?
Хорнбек.
Да! Самого дурного толка.
Я — Хорнбек, из Балтиморы,
Из газеты «Геральд».
Илия (пытаясь произвести впечатление). Меня назы-
вают Илией.
Хорнбек (с удивлением). Илия? Да, как же!
Только я не знал, что вы еще существуете. Я читал кое-
что из вашего.
Илия (высокомерно). Я не умею ни читать, ни
писать.
Хорнбек. Ах, простите меня, должно быть, я имел
в виду другого Илию.
Входит шарманщик с живой обезьянкой на поводке.
Хорнбек (увидев обезьянку, радостно приветству-
ет ее с распростертыми объятиями).
Мой славный дедушка!
Я в Хиллсборо приветствую вас, сэр!
Вы прибыли, чтоб поддержать защиту?
А может, вы — свидетель обвиненья?
Как ни странно, обезьянка не отвечает.
Молчите? Впрочем, это — безопасней.
Но я хочу предупредить вас, сэр,—
Вам местных обезьян не одолеть!
Мелинда (дает обезьянке монетку). Посмотрите,
он взял мой пенни!
Хорнбек.
Нужны ль красноречивей аргументы?
Вот — прадед человеческого рода!
Тимми (вбегает, задыхаясь). Поезд идет! Я видел
дым на линии, слышал свисток паровоза!
Браун (начинает командовать). Все члены Библей-
ской лиги, приготовьтесь! Давайте покажем мистеру
Брейди тот дух, с которым мы приветствует его в Хилл-
сборо.
205
Миссис Блер дудит в дудочку, все горожане уходят с пе-
нием «Иди в Сион». Даже шарманщик оставляет свою обезьян-
ку привязанной к шарманке и присоединяется к уходящей толпе,
но Хорнбек остается.
Хорнбек.
Аминь! Аминь! Зажмурься, обезьянка!
Сюда идет великий твой потомок
Он носит шпиль церковный вместо шляпы
И храм господень в качестве плаща,
А шаг его — что горохот легионов!
Из своей лавки выходит лавочник и рассматривает витрину.
(Поворачивается к нему.) Вы пропускаете самое ин-
тересное.
Лавочник. Кто-нибудь должен же присмотреть
за лавкой.
Хорнбек. Разрешите, сэр, узнать ваше мнение о
дарвинизме?
Лавочник. У меня нет никаких мнений, мнения
вредны для бизнеса.
За сценой приветственные возгласы, затем отбивается ритм и песня
«Дайте мне древнюю веру».
Хорнбек (обращаясь к обезьянке).
Пусть грянут трубы, пусть гремят литавры!
Все съехались сюда, чтоб посмотреть
На твой турнир, приятель!
В тюремной камере сидит учитель
школьный.
Он дик, он неприручен!
На сцену вливается радостное шествие. Многие несут плакаты. На
плакатах написано: «Ты человек или обезьяна?», «Внесите поправку
в конституцию, запретите Дарвина!», «Спасите наши школы от гре-
ха!*, «Добро пожаловать, Мэтью Гаррисон Брейди!», «Долой Дарви-
на!», «Будь нежным ангелом», «Нечего обезьянничать с нашими шко-
лами», «Дарвин неправ!», «Долой эволюцию!», «Приди к господу
своему!» Хорнбек отходит на задний план, чтобы посмотреть это
представление. Входит Мэтью Гаррисон Брейди — добро-
душный гигант в пробковом шлеме. Он наслаждается криками и
возбуждением, подобный патриарху, окруженному своими детьми.
Он седовлас, лысоват, мешки под глазами, ему примерно шестьдесят
пять лет; за ним идут миссис Брейди, мэр, преподобный
Браун, Том Дейвенпорт — окружной прокурор, репор-
теры и толпа любопытных.
Все (поют).
206
Дай мне древнюю веру,
Дай мне древнюю веру,
Дай мне древнюю веру,
Она достаточно хороша для меня.
Qna была достаточно хороша для отца,
Она была достаточно хороша для отца
И она достаточно хороша для меня.
Она была достаточно хороша для детей
Иерусалима,
Она была достаточно хороша для детей
Иерусалима,
Она была достаточно хороша для детей
Иерусалима,
И она достаточно хороша для меня.
Дай мне древнюю веру,
Дай мне древнюю веру,
Она достаточно хороша для меня!
Мэр. Мистер Брейди, если вы будете так любезны...
Браун. Она достаточно хороша для Брейди!
Толпа.
Она достаточно хороша для Брейди,
Она достаточно хороша для Брейди,
И она достаточно хороша для меня!
Восторженные возгласы и аплодисменты. Создается ощущение, что
у Брейди внутри — прожектор, так что миссис Брейди — хорошень-
кая, модно одетая, настоящая «вторая леди страны» — всегда ка-
жется в тени. Это ее не раздражает. Сара Брейди довольствуется
тем, что все ее мысли и чувства обретают действия через ее мужа.
Брейди снимает шляпу, поднимает руку. Послушная толпа замирает
в ожидании.
Брейди. Друзья! — а судя по тому, как вы укра-
сили свой прекрасный город Хиллсборо, большинство из
вас — мои друзья!
Все довольны, аплодисменты. Когда Брейди говорит, не остается
сомнения в его личной притягательной силе. Даже Хорнбек, который
устроился .вдали, находится под впечатлением силы оратора — это
человек, с которым надо считаться.
Миссис Брейди и я в восторге от того, что мы среди
вас. (Берет жену за руку и притягивает к себе.) Мне бы
хотелось пожелать только одного: чтобы вы не устраи-
вали нам такой жаркой встречи. (Снимает пиджак.)
Толпа смеется, Брейди сияет; миссис Мак-Клейн передает ему
веер.
207
(Берет его.) Да благословит вас господь! (Энергично
обмахивается веером.) Мои дорогие друзья из Хиллсбо-
ро! Вы знаете, зачем я приехал сюда. Я приехал не толь-
ко для того, чтобы обвинять нарушителя закона, само-
уверенного юношу, который высказался против Истины
Божьей. Я приехал потому, что происшествие в школе
вашего города вызвало мерзкие нападки со стороны
больших городов на Севере — нападки на закон, кото-
рый вы так мудро поместили среди прочих законов этого
штата. Я здесь, чтобы защищать самое дорогое для на-
ших сердец — Живую Истину Священного Писания!
Аплодисменты, возбужденные возгласы.
Фотограф. Мистер Брейди, мистер Брейди! Раз-
решите вас сфотографировать?
Брейди. Я буду счастлив оказать вам эту услугу.
Горожане поют церковный гимн и идут в глубь сцены.
(Начинает организовывать группу для фотографии; своей
жене.) Сара!
М-с Брейди. Нет, Мэт, только ты и официальные
лица.
Брейди. Вы — мэр, не так ли?
Мэр (выступая вперед; неуклюже). Да, сэр!
Брейди (протягивая руку). Меня зовут Мэтью
Гаррисон Брейди.
Мэр. О, я знаю! Все это знают. У меня была подго-
товлена специальная приветственная речь, но она как-то
оказалась ненужной...
Брейди. Вы окажете мне честь, дав прослушать
ваше приветствие.
Мэр (откашливается, вынимает бумажки из карма-
на; очень прочувствованно). Мистер Мэтью Гаррисон
Брейди! Наш город гордится тем, что в его пределах на-
ходится воин, который всегда боролся за нас, простых
Людей. Женщины этого города не имели бы права голо-
са, если бы вы не боролись за это. Мистер президент
Вильсон никогда не попал бы в Белый дом и не выиг-
рал бы войну, если бы вы его не поддерживали. И в за-
ключение, губернатор нашего штата...
Фотограф. Одну минуточку! (Щелкает.) Благо-
дарю вас.
М-с Брейди (встревожена тем, что поза была та-
кая неофициальная). Мэт, ты был без пиджака!
208
Брейди (фотографу). Может быть, можно сняться
в более официальной позе?
Миссис Брейди помогает ему надеть пиджак.
Кто является духовным вождем вашей общины?
Мэр. Преподобный Иеремия Браун.
Браун (выходит вперед). Ваш слуга и слуга гос-
пода.
Брейди и Браун жмут друг другу руки.
Брейди. Преподобный Браун станет слева от
меня, а мэр справа.
Оба напряженно смотрят в объектив аппарата.
Мы должны выглядеть серьезно, джентльмены, но не
слишком,— исполненными надежды. Я думаю, что это
правильное слово. Мы должны выглядеть так, чтоб было
ясно, что мы исполнены надежды. (Становится в знако-
мую нам позу оратора.)
Камера щелкает. Никем не замеченный босой Говард, с разинутым
ртом, втиснулся в кадр.
Мэр (обращается к последней страничке своей ре-
чи). В заключение губернатор нашего штата облек меня
полномочиями вручить вам звание почетного полковни-
ка гражданской милиции штата.
Аплодисменты.
Брейди (пробуя, как это звучит). Полковник
Брейди... А мне нравится, как это звучит!
Браун. Мы думали, что, может быть, вы проголо-
даетесь, полковник Брейди, после своего путешествия...
Мэр. ...Так что члены нашей Лиги женской помощи
организовали закуску.
Брейди. Великолепно, великолепно! Я мог бы не-
много закусить.
Горожане по приказанию Брауна вносят длинный стол, заставленный
едой: картофельным салатом, жареной индейкой, маринованными
фруктами, холодным мясом и прочими закусками, обычными на пик-
никах. Затем входит Рейчел и несет кувшин с лимонадом; ставит
его на стол.
Банистер (услужливый медведь). Знаете, мистер
Бренди... полковник Брейди, мы здесь все голосовали
за вас три раза!
209
Брейди. Я надеюсь, что это было при трех разных
выборах?
Смех.
Дейвенпорт (энергичный, деловой молодой че-
ловек; протягивает руку Брейди). Сэр, я Том Дейвен-
порт.
Брейди (сияя). Да, конечно, окружной прокурор!
(Обнимает Дейвенпорта за плечи.) Мы будем работать
вместе, неправда ли, молодой человек? Хорошая коман-
да! (Стол уже установлен. Еда имеет для Брейди не-
преодолимую притягательную силу. Он сияет и облизы-
вает губы.) А, какой великолепный завтрак!
Некоторые из женщин робко улыбаются при этом лестном для них
замечании.
Брейди (наваливает гору всякой еды на свою та-
релку). Мне бросили вызов, и я снова надену старые
доспехи, испытаю сталь нашой правды против богохуль-
ства науки. Встать на...
М-с Брейди. Мэтью, сегодня жаркий день, вспом-
ни, что доктор сказал тебе: чтоб ты не ел слишком
много.
Брейди. Не беспокойся, мать, я только немножко.
(Кладет на тарелку большую ножку индейки, а затем
принимается за гору картофельного салата.) Кто среди
вас знает обвиняемого? Его ведь зовут Кейтс, не так ли?
Дейвенпорт. Да мы все знаем его, сэр.
Мэр. В Хиллсборо почти все знают друг друга.
Брейди. Никто не может мне сказать: что, этот
парень, Кейтс, преступник по натуре?
Рейчел (почти непроизвольно). Берт не преступ-
ник! Он хороший человек, в самом деле! Он просто...
(Вдруг как бы сникает от внимания, которое обращено
на нее, берет пустую миску и хочет уйти.)
Брейди. Обождите, дитя мое! Что — мистер
Кейтс ваш друг?
Рейчел (не поднимая глаз, пытаясь уйти). Я ни-
чего не могу сказать вам о нем.
Браун (с яростью). Рейчел! (К Брейди.) Моя
дочь будет счастлива ответить на любые вопросы отно-
сительно Бертрама Кейтса.
Брейди. Это ваша дочь, преподобный отец? Вы
должны гордиться.
210
Браун утвердительно кивает.
(Кладет в рот ложку картофельного салата. К Рейчел.)
Ну, как же вы познакомились с Кейтсом?
Рейчел (страдальчески). В школе. Я тоже учи-
тельница.
Брейди. Я уверен, что вы учите в соответствии
со словом господа нашего.
Рейчел. Я стараюсь; мои ученики еще во втором
классе.
Брейди. А мистер Кейтс когда-нибудь пробовал
загрязнить ваш разум своими языческими догмами?
Рейчел. Берт — не язычник!
Брейди (сочувственно). Я понимаю вашу предан-
ность, мое дитя. Этот человек — ваш товарищ по работе,
он кажется хорошим парнем, нет сомнения. И вам не
хочется говорить что-либо против него перед всеми эти-
ми людьми. (Берет ее под руку, в другой руке у него та-
релка, и спокойно отводит ее в сторону.) Считайте меня
вашим другом, Рейчел, и скажите мне, что вас беспо-
коит.
Брейди уводит Рейчел в глубь сцены, и их беседа продолжается не-
слышно для нас. Брейди продолжает есть, Рейчел что-то серьезно
ему говорит. Горожане остаются вокруг стола, жуют.
Банистер. А кто будет защитником?
Дейвенпорт. Еще неизвестно.
Мэр (передает миссис Брейди тарелку со скромным
завтраком). Кто бы это ни был, он не очень-то сможет
справиться с вашим мужем, не правда ли, миссис
Брейди?
Все, довольные, ухмыляются.
Хорнбек (подходит к столу). Я не согласен.
Мэр. Вы кто?
Хюрнбек. Хорнбек, Е. К. Хорнбек, Из Балтиморы,
из «Геральда».
Браун (пытается вспомнить это имя, у него с ним
связаны неприятные ассоциации). Хорнбек?..
Хорнбек,
Газетчик я, разносчик новостей.
Когда сей суверенный штат
Решил судить за суверенность мысли
Отнюдь не суверенного учителя,
211
Редакторы сочли, что инцидент
Содержит больше чем газетный заголовок.
Поэтому наш Балтиморский «Геральд»
Был счастлив объявить,
Что в Хиллсборо направлены газетой
Звезда американской журналистики —
Хорнбек
И лучший адвокат эпохи — Генри Драммонд.
Это имя действует, как удар хлыстом.
М-с Брейди (оцепенев). Драммонд?
Браун. Генри Драммонд, безбожник?!
Банистер. Я слыхал о нем! Ему на днях удалось
добиться оправдания двух чикагских детоубийц.
Браун. Мерзкий безбожник!
Хорнбек (наклоняется над столом и ловко хва-
тает ножку индейки. Размахивает ею перед удивленной
компанией). С рождеством христовым вас и с веселым
праздником четвертого июля! (Жует ножку и уходит.)
Не замеченные никем, Брейди и Рейчел покинули сцену и
пропустили этот важный момент. Ошеломленные, все молчат.
Дейвенпорт (находится под большим впечатле-
нием). Адвокат — Генри Драммонд! Ну и ну!
Браун. Генри Драммонд — этот посланец тьмы!
(G решимостью.) Мы не пустим его в наш город!
Дейвенпорт. Я не знаю, по каким законам вы
это сможете сделать.
Мэр (потирая подбородок). Посмотрю-ка я в го-
родских установлениях.
Браун. Я однажды видел Драммонда в суде, в
штате Огайо. Там судили человека за страшно жестокое
преступление, и хотя он знал — он это признал сам,—
что этот человек виновен, Драммонд извращал свиде-
тельские показания, чтобы отвести вину от обвиняемого
и переложить ее на вас, на меня, на все общество.
М-с Брейди. Генри Драммонд. О господи!
Браун. Я все еще вижу его: большущий, сутулый
человек, голова у него выступает вперед, как у зверя.
(Подражает фигуре Драммонда. Мелинда смотрит на
него с испугом.) Вы смотрите в его лицо и думаете: «За-
чем бог создал такого человека?» А потом вам становит-
ся ясно, что бог не создал его, что он — создание дья-
вола, а может быть, даже — и сам дьявол!
212
Маленькая Мелинда издает испуганный крик и прячет лицо в склад-
ки юбки матери. Снова входят Брейди и Рейчел, которая
выглядит смущенно и виновато. Тарелка Брейди пуста, на ней лежит
только остаток ножки индейки. Он всматривается в расстроенные
лица присутствующих.
М-с Брейди (подходит к нему). Мэт, защищать
будет Генри Драммонд.
Брейди (бледнеет). Драммонд?
На горожан производит впечатление реакция Брауна на это имя.
Генри Драммонд?
Браун. Мы не пустим его в наш город!
Мэр (робко). Я думаю, может быть, санитарный
надзор...
Брейди (задумчиво ходит). Нет! (Оборачивает-
ся.) Я считаю, что мы должны приветствовать Генри
Драммонда!
Мэр (удивленно). Приветствовать его?
Брейди. Если враг посылает своего Голиафа в
битву, то это увеличивает значение нашего дела. Генри
Драммонд воюет в судах нашей страны в течение сорока
лет. Там, где он борется, появляются большие газетные
заголовки. (С растущей страстностью.) Весь мир будет
смотреть на нашу победу над Драммондом! (Драма-
тично.) Если бы святой Георгий убил не дракона, а стре-
козу, кто бы его запомнил?
Возгласы удовольствия в толпе.
М-с Б лер. Не хотели ли бы вы доесть маринован-
ные абрикосы, мистер Брейди?
Брейди (берет абрикосы). Было бы очень жалко
видеть, что они пропадают.
М-с Брейди. Мэт, ты думаешь...
Брейди. Мне надо набираться сил, мать, для пред-
стоящей битвы. Но что же сделает Драммонд? Он по-
пытается заставить нас забыть нарушителя закона и
попытается судить само законодательство. (Поворачива-
ется к Рейчел.) Но у нас есть ответ для мистера Драм-
монда,— вот здесь, в некоторых вещах, которые эта ми-
лая девушка мне рассказала.
Рейчел. Но, мистер Брейди!..
Брейди (поворачивается к Брауну). Прекрасная
девушка, ваше преподобие, прекрасная!..
Рейчел мучается, но ничего не может сделать.
213
Браун. Рейчел всегда учили поступать праведно.
Рейчел отходит.
Брейди. Я уверен в этом.
Мелинда передает ему стакан лимонада.
Благодарю. Значит, тост — тост за завтрашний день, за
начало процесса и за успех нашего дела. Тост, который
мы запьем добрым американским лимонадом. (Стоит,
подняв стакан. Остальные поднимают свои стаканы, при-
соединяются к нему. Брейди выпивает.)
М-с Брейди. Мистер мэр, сейчас время мистеру
Брейди вздремнуть. Он всегда любит поспать после еды.
Мэр. Мы для вас приготовили номер в «Меншен-
хаузе». Я думаю, что ваши вещи уже там.
Брейди. Очень внимательно с вашей стороны.
Мэр. Если вы пойдете со мной — это тут недалеко,
перейти площадь...
Брейди. Я хочу поблагодарить всех членов Жен-
ской лиги за приготовление этого чудесного небольшого
завтрака.
М-с Кребс (сияя). Это доставило нам удовольст-
вие, сэр!
Брейди. И, если вам показалось, что я недоста-
точно энергично ел, я не хочу, чтобы вы думали, что
мне это не доставило удовольствия. (Извиняющимся
тоном.) Но, видите ли, мы с собой захватили корзиноч-
ку с едой в поезд.
Толпа смеется, и супруги Брейди уходят в сопровождении
поклонников, поющих «Это достаточно хорошо для Брейди». Гйёйет
свет на улице; освещается зал суда. Входит Хорнбек, жуя ябло-
ко. Он оглядывает зал, будто что-то ищет. Когда поспешно входит
Рейчел, Хорнбек отходит в тень, и она его не замечает.
Рейчел (расстроенным голосом). Мистер Микер,
мистер Микер! Берт, ты меня слышишь? Берт, ты дол-
жен мне сказать, что мне делать. Я не знаю, что мне
делать...
Хорнбек кусает яблоко, Рейчел оборачивается на звук; она удивле-
на, что застала кого-то в зале.
Хорнбек.
Даю советы
За крайне низкую почасовую плату.
Всем незамужним, девушкам — со скидкой,
214
И дополнительная скидка — духовенству
И членам их семей.
Рейчел. Что вы здесь делаете?
Хорнбек.
Осматриваю поле битвы,
Пока еще не грянул бой, пока
Плацдарм этот не захламлен
Макулатурою армейских борзописцев.
(Садится на подоконник.)
Разыскиваю пункт для наблюденья
За драмой.
Рейчел хочет уйти.
Подождите!
Зачем вам нужно видеть Берта Кейтса?
Что он вам и что вы ему?
Неужто нашими союзниками стали
И биология и красота?
Рейчел снова порывается уйти.
(Спрыгивает с подоконника и подходит к Рейчел.)
Мне хочется, чтобы вы взглянули
На эту вот газету.
Только что
Она доставлена из современного Содома
и Гоморры —
Из Балтиморы.
Рейчел смотрит на него удивленно.
(Вытаскивает обрывок газеты из кармана.)
Здесь, разумеется, не весь вчерашний
выпуск —
Здесь только то, что стоит прочитать —
Симфония блестящих слов Хорнбека.
(Протягивает Рейчел листок, но она не берет.)
Вам следует прочесть.
Почти упираясь, Рейчел начинает читать.
Печатая статью, моя машинка пела
Элегию о хиллсборском еретике.
О Бертрам Кейтс! Сократ-подросток,
Дрейфус наших дней,
Ромео с книжкой биологии под мышкой!
215
(Заглядывает через ее плечо, восхищаясь собственным
произведением; откусывает яблоко.)
Возможно, я — прогоркнувшее масло,
Но я, как сказано в известной поговорке,
Намазан с вашей стороны ломтя.
Рейчел (смотрит на него с удивлением). Это зву-
чит так, как будто вы друг Берта.
Хорнбек.
Насколько критик может быть
Вообще кому-то другом.
(Откидывается на стуле, смотрит на Рейчел. Откусыва-
ет яблоко, затем протягивает яблоко ей.)
Откусить хотите?
Рейчел, занятая чтением, качает головой.
Не беспокойтесь, маленькая Ева,
Я — не змий. И яблоко — не плод
запретный
С древа познания.
Нелепо
Пытаться отыскать его в садах
Божественного Хиллсборо.
Нет, нет,—
Орехи, буки, несколько кустов
Невежества. И — все!
Рейчел кончила читать, она смотрит на Хорнбека по-новому, с ува-
жением.
Рейчел. Это будет опубликовано здесь, в местной
газете?
Хорнбек.
В «Еженедельном горне»? Или как там
Зовете вы свинцовый бред,
Исторгнутый из местных линотипов?
Не думаю.
Рейчел. Берту помогло, если б люди здесь могли
прочесть это — они бы поняли... (Рассматривает Хорн-
бека; немного озадаченно.) Я никогда не ожидала, что
вы можете написать такую статью. Вы выглядите та-
ким...
Хорнбек.
Циничным? Да. Но в этом мой секрет.
Я делаю ужаснейшие вещи,
А люди платят мне за них — любовью.
216
Я делаю прекрасное, за что
Меня все те же люди — ненавидят,
Я —друг врагов и враг друзей,
Я — оба полюса и я — экватор!
Р е й чел. У вас получается, будто Берт герой!
Мне бы тоже хотелось так думать, но я не могу. Школь-
ный учитель — слуга общества, он должен делать то,
чего требует закон и школьный совет. Если директор
говорит: «Мисс Браун, вы должны учить по второй час-
ти хрестоматии Виттли», мне кажется, что я не вправе
с ним спорить.
Хорнбек. А вы когда-нибудь задавали вашим уче-
никам вопросы о существовании?
Рейчел. Что?
Хорнбек. Откуда мы появились, где мы, куда мы
попадем потом?
Рейчел. Все ответы на эти вопросы содержатся в
библии.
Хорнбек (искренне удивлен). Все?!
Рейчел (сердито). Я думаю, в том, во что верит
Берт, что-то неправильно, раз такой большой человек,
как мистер Брейди, приехал сюда выступать против
него.
Хорнбек.
Мэт Брейди отыскал себе трибуну,
С которой можно покричать.
И — все.
Рейчел. Вы не можете понять! Мистер Брейди —
защитник простых людей.
Хорнбек.
Проснитесь, спящая красотка! Эти люди
Сыграли с Мэтью Брейди злую шутку,
Однажды перестав существовать.
Рейчел озадачена.
Когда-то мистер Брейди был героем
Глухой, провинции,
Был водоносом для глуши немытой.
Но в наши дни мозги людей промыты,
В глуши теперь проходят автострады,
Деревья девственных лесов посторонились,
Дав путь своим безлиственным кузенам —
Столбам от телефонных линий.
Теперь въезжают в городишки форды
217
И оставляют позади себя
Вчерашнего великого Мессию,
Стоящим одиноко на дороге,
В густых клубах автомобильной пыли.
А пресловутый деревенский олух
Уже — не олух. Нет!
Невинный житель брейдевских местечек
Теперь растлен и радио и прессой.
Хорнбек выходит из зала суда на городскую площадь; свет,
как прежде, переходит с одной площадки на другую, и Рейчел
исчезает в темноте. Горит свет заката. Лавочник спускает штору,
запирает дверь. Проходит миссис Мак-Клейн, устало обма-
хиваясь веером.
Лавочник. Жаркий вечер, миссис Мак-Клейн.
М-с Мак-Клейн. А я думала, будет легче, когда
зайдет солнце.
Хорнбек отбрасывает огрызок яблока и смотрит, как уходят ла-
вочник и миссис Мак-Клейн. Медленно входит шар-
манщик со своей обезьянкой. Появляется Мелинда, привле-
ченная мелодией шарманки, играющей в сумерках. Дает обезьянке
монетку. Шарманщик благодарит и уходит. Мелинда одна,
спиной к зрителю, посреди сцены. Хорнбек молча смотрит иа нее.
Фасады домов красны от заходящего солнца. Длинная зловещая
тень появляется на зданиях от идущей из-за сцены фигуры. Мелинда
в ужасе смотрит, как тень растет. Входит Генри Драммонд
с чемоданом в руке. Он горбится, голова у него выставлена вперед,
точно так, как описывал Браун. Красное солнце бьет ему в сутулую
спину. Его лицо в тени. Мелинда поворачивается и смотрит Драм-
монду прямо в лицо.
Мелинда (в ужасе). Это дьявол! (Убегает, крича
от страха.)
Хорнбек (медленно подходит к Драммонду, про-
тягивает ему руку).
Приветствую вас, дьявол, в пекле!
КАРТИНА ВТОРАЯ
Несколько дней спустя. Душный зал набит горожанами.
Контуры зданий едва различимы сзади, будто сам Хиллсборо пред-
стал перед судом. Суд заседает. Работают вентиляторы. Лишенный
чувства юмора судья сидит в своем кресле. У него нервная
привычка автоматически «включать» улыбку после каждого своего
высказывания. Кейтс сидит рядом с Драммондом, за адво-
катским столом. Брейди величественно восседает за другим,
218
обмахиваясь веером с добродушной самоуверенностью. Хорнбек
забрался на свой подоконник. Взволнованная Рейчел находится
среди зрителей. На скамье присяжных уже сидят десять из двена-
дцати присяжных. На свидетельском месте Банистер, его допра-*
шивает Дейвенпорт.
Дейвенпорт. Вы регулярно посещаете церковь,
мистер Банистер?
Банистер. Только по воскресеньям.
Дейвенпорт. Для обвинения достаточно. Ваша
честь, мы согласны принять этого человека в состав
присяжных.
Банистер поднимается, чтобы отправиться на скамью присяжных.
Судья. Одну минуточку, мистер Банистер, вас еще
не отпустили.
Банистер (недовольно). Я хотел занять это вот
место в переднем ряду.
Драммонд (поднимаясь). Ну-ну, попридержите
ваших лошадей, Банистер. Может быть, оно вам еще
достанется.
Банистер возвращается на свидетельское место.
Судья. Мистер Драммонд, вы можете допросить
кандидата в присяжные.
Драммонд. Благодарю вас, ваша честь. Мистер
Банистер, почему это вы так хотите попасть на переднее
место?
Банистер. Все говорят, что это будет очень за-
нятное представление.
Драммонд. Я слышал то же самое. Вы когда-
нибудь читали что-нибудь в книгах про эволюцию?
Банистер. Не.
Драммонд. Или про парня по фамилии Дарвин?
Банистер. Не могу сказать, чтоб доводилось.
Драммонд. Держу пари, что вы читали вашу
библию!
Банистер. Не.
Драм’монд. Как так?
Банистер. Не умею читать.
Драммонд. Ну что ж, вам повезло*
В зале хихиканье.
Этот сойдет.
Банистер оборачивается к судье.
219
Судья. Можете запять свое место, мистер Ба-
нистер.
Банистер пулей бросается к скамье присяжных и садится на остав-
шемся переднем стуле сияя.
Судья. Мистер Микер, будьте любезны, позовите
кандидата, чтобы заполнить двенадцатое и последнее
место среди присяжных.
Брейди (поднимаясь). Ваша честь, прежде чем
мы продолжим, не позволит ли суд внести предложение
по процедуре?
Микер (кричит в сторону зрителей). Джесс Дан-
лап! Ты следующий, Джесс!
Судья. Не соблаговолит ли уважаемый обвинитель
высказать свое предложение?
Брейди. До моего сведения дошло, что температу-
ра в зале суда девяносто семь градусов по Фаренгейту.
(Вытирает лоб большим носовым платком.) А ведь бу-
дет еще жарче!
Раздается смех.
(Наслаждается своей популярностью.) Я думаю, что до-
стоинство суда не пострадает, если мы снимем несколь-
ко лишних верхних одежд. (Показывает на свой пид-
жак.)
Судья. Защита имеет какие-либо возражения
против предложения полковника Брейди?
Драммонд (смотрит искоса). Сомневаюсь, мо-
жет ли достоинство суда быть поддержано подтяжками,
которые на мне одеты.
Судья. Мы рискнем, мистер Драммонд. Тот, кто
хочет снять пиджак, может это сделать.
Многие зрители с облегчением снимают свои пиджаки и расстеги-
вают верхние пуговицы рубашек. У Драммонда под пиджаком —
широкие ярко-фиолетовые подтяжки. Зрители реагируют.
Брейди (с добродушным сарказмом). Что, защит-
ник показывает нам последние моды великого столично-
го города Чикаго?
Драммонд (доволен). Я рад, что вы меня спро-
сили об этом. Я привез их с собой специально. (Просо-
вывает большие пальцы под подтяжки.) Так случилось,
что я купил эту штуку в универмаге Пибоди, в вашем
родном городе, мистер Брейди, в Уинингвоте, штат Не-
браска. (Игриво щелкает подтяжками.)
220
Зрители реагируют. Брейди раздражен: это его спектакль, и он
хочет, чтобы смеялись только его шуткам.
Судья (ударяет молотком, призывая к порядку).
Давайте перейдем к выборам последнего присяжного.
Микер подводит к свидетельскому месту Джесса Данлапа.
Это немолодой человек, выглядит очень положительно.
Микер. Назовите ваше имя и занятие.
Данлап. Джесс X. Данлап. Фермер и красноде-
ревщик.
Дейвенпорт. Вы верите в библию, мистер Дан-
лап?
Данлап (энергично). Я верую в святое слово гос-
пода бога и я верую в Мэтью Гаррисона Брейди!
Раздаются аплодисменты и несколько возгласов «аминь». Брейди
кивает в знак одобрения.
Дейвенпорт. Обвинение принимает этого чело-
века.
Судья. Очень хорошо. А вы, мистер Драммонд?
Драммонд (тихо, не подымаясь). Вопросов нет.
Не принимаем.
Брейди (раздраженно). Мистер Драммонд отка-
зывает этому человеку в месте на скамье присяжных
просто из-за того, что мистер Данлап верит в библию!
Драммонд. Если вы найдете в этом городе чело-
века, который верит в Дарвина, можете отказать ему.
Брейди (со злостью). Я протестую против того,
что защита отказывает достойному гражданину, не за-
дав ему ни одного вопроса.
Драммонд. Хорошо, я задам ему вопрос. (Под-
ходит к Данлапу.) Как поживаете?
Данлап (немного удивлен). Довольно жарко...
Драммонд. Мне тоже. Вопросов больше нет.
Данлап в замешательстве смотрит на судью.
Судья. Вы освобождаетесь от обязанностей при-
сяжного, мистер Данлап. Можете идти.
Данлап идет обратно и, несколько обескураженный, присоединяется
к зрителям.
Брейди (набожно). Я протестую против легко-
мысленного тона, который адвокат вносит в процедуру
суда.
221
Судья. Суд согласен с вами по духу, полковник
Брейди.
Драммонд (подымаясь, зло). А я протестую про-
тив всего этого проклятого разговора о полковниках!
Я не знаком с послужным списком мистера Брейди.
Судья. Его сделали почетным полковником мили-
ции штата в тот день, когда он прибыл в Хиллсборо.
Драммонд. Употребление этого звания создает
пристрастность в деле моего клиента. Оно вызывает в
воображении образ обвинителя верхом на белом коне,
в блестящей форме полковника милиции, со всеми сила-
ми права и добра, идущими за ним.
Судья. Что ж поделаешь!
Драммонд. Розжалуйте его, сделайте его рядо-
вым. У меня нет серьезных возражений против звания
«почетный рядовой Брейди».
В зале реакция. Судья жестом подзывает мэра для торопливой
конференции шепотом.
Мэр (после того, как они пошептались). Ну что ж,
мы не можем отобрать звание. (Еще несколько слов ше-
потом, затем робко подходит к Драммонду.) Властью...
Ну, я уверен, что губернатор не будет возражать... Вла-
стью губернатора я назначаю вас, мистер Драммонд,
временным почетным полковником милиции штата.
Драммонд (качая головой, ему смешно). Джент-
льмены, что я могу сказать? Не часто человек получает
высокий чин временного почетного полковника.
Мэр. Он будет сделан постоянным, конечно, когда
придут официальные бумаги с подписью губернатора.
Драммонд (смотрит в пол). Я благодарю вас.
Судья. Полковник Брейди, полковник Драммонд,
можете приступить к опросу следующего кандидата.
Микер (приводит Джорджа Силлерса на свиде-
тельское место). Назовите ваше имя и занятия.
С и л л е р с. Джордж Силлерс. Я работаю в фураж-
ной лавке.
Дейвенпорт. Скажите, сэр, вы бы назвали себя
религиозным человеком?
Силлерс. Я думаю, что я религиозен, как и вся-
кий другой.
Брейди встает, Дейвенпорт немедленно отходит — из уважения
к старшему.
222
Брейди. В Хиллсборо, сэр, это означает очень
много. У вас есть дети, мистер Силлерс?
С и л л е р с. Во всяком случае, мне об этом ничего
не известно.
Брейди. Если бы у вас был сын, мистер Силлерс,
или дочь, что бы вы подумали, если бы это нежное дитя
пришло домой из школы и сказало бы вам, что безбож-
ник-учитель...
Драммонд. Протестую! Мы ведь, кажется, выби-
раем присяжных. Обвинение порочит обвиняемого до на-
чала суда.
Судья. Протест принят.
Судья и Брейди обмениваются бессмысленными улыбками.
Брейди. Мистер Силлерс, у вас есть какое-либо
личное мнение в отношении обвиняемого, которое может
сделать вас пристрастным к нему?
Силлерс. К Кейтсу? Да я его почти не знаю. Он
однажды купил у меня немного торфяного мха и запла-
тил по счету.
Брейди. Мистер Силлерс производит на меня впе-
чатление честного, богобоязненного человека. Я его при-
нимаю.
Судья. Благодарю вас, полковник Брейди. Пол-
ковник Драммонд?
Драммонд (подходит к месту свидетеля). Мис-
тер Силлерс, вы только что сказали, что вы религиоз-
ный человек. Скажите мне, вы очень усердно этим за-
нимаетесь?
Силлерс. Ну, как сказать... Я довольно сильно
занят в фуражной лавке; моя жена ведет дела с богом
за нас двоих.
Драммонд. Другими словами, вы присматривае-
те за этой жизнью, а ваша жена — за будущей?
Дейвенпорт. Протестую!
Судья. Протест принят.
Драммонд. В то время как ваша жена вела дела
с богом, мистер Силлерс, вам не случалось сталкиваться
с парнем по имени Чарльз Дарвин?
Силлерс. До последнего времени — нет.
Драммонд. Из того, что вы слышали об этом
Дарвине, не следует ли, что ваша жена хотела бы при-
гласить его на воскресный обед?
223
Брейди (взволнованно встает). Ваша честь, мой
достойный противник из Чикаго путает дело гипотети-
ческими вопросами.
Драммонд (резко оборачиваясь). Я делаю за
вас вашу работу, полковник!
Дейвенпорт (вскакивая). Обвинение вполне спо-
собно само вести свое дело.
Драммонд. Послушайте, я установил, что мистер
Силлерс не очень усердно занимается религией. Те-
перь — для вас же — я хочу убедиться, что он не зани-
мается и дарвинизмом.
С и л л е р с (просто). Я просто работаю в фуражной
лавке.
Драммонд (судье). Этот человек в порядке.
(Поворачиваясь.) Занимайте место среди присяжных,
мистер Силлерс.
Брейди. Я не вполне уверен, что мистер Силлерс
даст беспристрастный...
Драммонд. Не по правилам! Обвинение уже при-
няло этого человека.
Начинается перепалка адвокатов.
Брейди. Я хочу честного суда!
Драммонд. Я тоже!
Брейди. Если состояние умов присяжных соответ-
ствует законам и установлениям общества...
Драммонд. «Соответствует, соответствует»! Что
вы хотите? Пропустить присяжных через мясорубку, что-
бы они все вышли одинаковыми?
Дейвенпорт. Ваша честь!
Брейди. Я видел, что вы можете сделать с при-
сяжными! Запутываете их и поворачиваете, как хотите.
Никто не забыл дела с издательством Эндикотт, когда
вы заставили присяжных поверить, что непристойность
была у них в умах, а не на печатных страницах. Вы по-
ступили бесчестно с теми присяжными, вы их надули!
Вы думаете, вам удастся это сделать и здесь?
Драммонд. Все, чего я хочу,— это не дать неко-
торым людям, желающим остановить время, насовать
кучу средневековой чепухи в Конституцию Соединенных
Штатов!
Судья. Это суд не федеральный.
Драммонд (стучит кулаком по столу). Но, черт
возьми, надо же их где-то остановить!
224
Судья (стучит молоточком). Джентльмены, призы-
ваю вас обоих к порядку! Суд считает, что присяжные
выбраны.
Брейди разводит руками с видом снисходительной покорности.
Из-за позднего часа и необычайной жары суд распуска-
ется до десяти часов утра. (Стучит молоточком.)
Суд начинает расходиться.
(Замечает листок бумаги и опять стучит, призывая к
порядку.) Преподобный Браун просит меня прочесть
следующее объявление: «Сегодня во дворе суда будет
проведена молитва за справедливость и чтоб господь
указал нам путь. Приглашаются все».
Драммонд. Ваша честь, я протестую против это-
го коммерческого объявления.
Судья. Коммерческого объявления?
Драммонд. Да, объявления о товаре преподоб-
ного Брауна. Почему вы не объявите, что будет митинг
сторонников дарвинизма?
Судья. Я не знаю о таком митинге.
Драммонд. Это понятно. Достаточно скверно,
что все приходящие в этот зал должны пройти под пла-
катом, на котором написано: «Читайте библию!» Ваша
честь, я хочу, чтобы этот плакат сняли. В противном
случае я требую, чтобы повесили другой, на котором бу-
дет написано такими же большими буквами: «Читайте
Дарвина!»
Судья. Это неслыханно!
Драммонд. Конечно.
Судья. Призываю вас к порядку, полковник Драм-
монд! Суд распущен.
С ослаблением официальности всего происходящего в зале суда
наступает чувство общего облегчения. Зрители и присяжные по-
правляют одежду, намокшую от пота, и начинают расходиться.
Многие собираются вокруг Брейди, чтобы пожать ему руку, получить
его автограф или просто постоять мгновение рядом с великим че-
ловеком. Они толпятся вокруг него и следуют за ним, когда он
выходит — пастырь, ведущий свое стадо! Драммонд укладывает свои
бумаги в старый кожаный портфель, возле него никого нет. Рейчел
подходит к Берту. Они стоят лицом к лицу, не говоря ни слова.
Видно, оба хотят, чтобы вся эта неприятная сутолока кончилась.
Внезапно Рейчел бросается к Драммонду. Кейтс открывает рот, чтобы
остановить ее, но она говорит быстро, с возрастающим напряжением.
72 8 6-560
225
Рейчел. Мистер Драммонд, вы должны все это
отменить! Еще не поздно. Берт знает, что он поступил
неправильно. Он не хотел этого, и он жалеет об этом!
Ну почему он не может просто встать и сказать всем:
«Я поступил неправильно, я нарушил закон, я признаю
это, я больше этого делать не буду»? Тогда они кончат
всю эту историю и все будет по-прежнему.
Драммонд (смотрит на Рейчел, ласково). Вы
кто?
Рейчел. Я? Я друг Берта.
Драммонд (поворачивается к Кейтсу). Ну как,
мальчик? Струсили?
Кейтс. Я никогда не думал, что это будет вот так,
словно цирк Барнума приехал в город.
Драммонд (легко). Можно все это отменить. Хо-
тите бросить?
Рейчел (становится рядом с Бертом). Да!
Кейтс. Люди смотрят на меня так, будто я убий-
ца. Нет, хуже, чем убийца! Помнишь, Рейчел, парня из
Миннесоты, который убил свою жену? Полгорода вышло
посмотреть, как его будут сажать в поезд. Они глазели
на него без ненависти — он не сделал ничего особенного.
Драммонд (смеется). В убийстве собственной
жены нет ничего особенно оригинального.
Кейтс. Люди, которых я считал своими друзьями,
сейчас смотрят на меня так, будто у меня на голове
рога.
Драммонд. Убить жену не так ужасно, как убить
сказки старых баб. Убейте одну из их выдумок, и они
призовут на вас гнев божий, Брейди и законодательство
штата.
Рейчел. Вы все превращаете в шутку. Вы, кажет-
ся, думаете, что все это очень смешно!
Драммонд. Леди, когда теряешь способность
смеяться — теряешь способность верно мыслить.
Кейтс. Мистер Драммонд, я не могу смеяться,
я боюсь!
Драммонд. Вот и хорошо. Вы были бы, черт
возьми, идиотом, если б не боялись.
Рейчел (горько). Считается, что вы помогаете
Берту, но каждый раз, когда вы чертыхаетесь, это вре-
дит ему.
Драммонд (искренне). Простите, если я вас оби-
дел. (Улыбается.) Но я чертыхаюсь не ради удовольст-
226
вия. (Трогает свои подтяжки.) Видите ли, я считаю, что
человеческая речь и так довольно бедное средство об-
щения, так что надо пользоваться всеми словами, какие
существуют. Да и чертовски мало есть слов, понятных
каждому.
Рейчел. Берт для вас ничего не значит, вам про-
сто нужна возможность произносить речи против биб-
лии!
Драммонд. Берт для меня очень много значит!
Для меня очень много значит, что думает Берт.
Рейчел. Ну, а для меня много значит, что думают
о нем люди в этом городе.
Драммонд (тихо). Разве, сделав его трусом, вы
вернете ему уважение этих людей? (Сует руки в задние
карманы.) Я понимаю, что переживает Берт. Это самое
страшное чувство — стоять, когда все остальные сидят,
когда все на тебя смотрят и говорят: «Что с ним случи-
лось?» Я-то знаю, что такое чувство одиночества: будто
идешь по пустой улице и слышишь только звук своих
собственных шагов, а все ставни закрыты, шторы опу-
щены, двери для тебя заперты, и ты не уверен, идешь ли
ты к чему-нибудь или просто уходишь от чего-то... (Глу-
боко вздыхает.) Кейтс, если вы решили признать себя
виновным, я в два счета прекращу весь этот процесс. Но
только при одном условии: если вы действительно вери-
те, что совершили преступление против граждан этого
штата и умов их детей. Если вы сами считаете, что вы
неправы, а закон прав — тогда все к черту! Я упакую
свой чемодан и вернусь в Чикаго, где в тени достаточно
прохладно даже при этой жаре.
Рейчел (высказывая свое желание). Берт знает,
что он неправ, да, Берт?
Драммонд. Не подсказывайте, свидетель!
Кейтс (в нерешительности). К что вы думаете,
мистер Драммонд?
Драммонд. Я здесь — это вам может объяснить,
что я думаю. (Смотрит на Кейтса.) Ну, как вы решаетё,
Берт? Хотите вы признать себя виновным прежде, чем
присяжные вынесут вердикт?
Кейтс (тихо, но решительно). Нет, сэр, я не бро-
шу всего этого!
Рейчел (протестуя). Берт!..
Кейтс. Все равно это ничему не поможет теперь.
(Поворачивается к Рейчел.) Если ты останешься со
’/2 8* 227
мной, Рейчи,— ну, мы поборемся. (Улыбается ей
робко.)
Все уже ушли, за исключением Микера и Драммонда.
Рейчел (озадаченно качает головой, на глаза ее
набегают слезы). Я не знаю, как быть! Я не знаю, как
быть...
Кейтс (хмурясь). В чем дело, Рейчи?
Рейчел. Берт, мистер Брейди говорит...
Драммонд. Что говорит Брейди?
Рейчел (Опустив глаза). Они хотят, чтобы я дала
свидетельские показания против Берта.
Кейтс (ошеломленно). Ты не должна этого делать!
Микер. Я не хочу торопить тебя, Берт, но надо за-
крывать всю эту лавочку.
Кейтс (в настоящей панике). Рейчи, кое-что из
того, что я тебе говорил,— это вещи, которые говорят
только своему собственному сердцу. (Поднимается, чтобы
идти вслед за Микером, затем оборачивается.) Если ты
встанешь на свидетельское место и скажешь эти вещи
вслух!.. (Качает головой.) Неужели ты не понимаешь?
Те слова, что я говорил тебе шепотом, в темноте, просто
пытаясь выяснить, для чего существуют звезды или что
находится на обратной стороне луны...
Микер. Берт!..
Кейтс. ...Это были вопросы, Рейчи, я просто зада-
вал вопросы! Если ты повторишь их на свидетельском
месте, Брейди сделает так, что они прозвучат, как отве-
ты, и тогда они смогут распять меня.
Кейтс и Микер уходят. Драммонд надевает пиджак, прикиды-
вая, что собой представляет Рейчел. Рейчел, не зная, как ей быть,
почти не замечает его присутствия.
Драммонд (ласково, тихо). Как вас зовут? Рей-
чел... А как дальше?
Рейчел. Рейчел Браун. Они могут заставить меня
выступить свидетелем?
Драммонд. Боюсь, что да. Хорошо, если б никто
никогда не мог заставлять другого делать что-либо. Но...
Не давайте Брейди запугать вас. Это только кажется,
что он сильнее самого закона.
Рейчел. Дело не в Брейди. Мой отец...
Драммонд. Кто ваш отец?
Рейчел. Преподобный Иеремия Браун.
228
Драммонд тихо свистит.
Я чувствовала себя точно так же, когда была ребенком.
Я, бывало, проснусь ночью в ужасе от темноты, иногда
мне казалось, что моя кровать на потолке и весь дом
перевернулся вверх тормашками, и, если я не буду дер-
жаться за матрац, я упаду прямо на звезды... (Вздраги-
вает при этом воспоминании,) Мне хотелось побежать
к отцу, чтобы он мне сказал, что все в порядке... Но я
всегда больше боялась его, чем падения. И сейчас —
то же самое,
Драммонд (тихо). Ваша мама умерла?
Рейчел. Я никогда не знала мою мать. (В отчая-
нии.) Это правда — Берт действительно скверный чело-
век?
Драммонд (с простой уверенностью), Берт
Кейтс — хороший человек, может быть, даже великий
человек! И женщине нужна сила, чтобы любить такого
человека, особенно, когда он становится отверженным в
обществе.
Рейчел. Я только путаю Берта, а он и так доста-
точно запутался...
Драммонд. Человек, которому все ясно, скорее
всего — дурак. Если не считать экзаменов в колледже,
даже нужно быть очень умным парнем, чтоб сказать:
«Я не знаю ответа!» (Надевает шляпу, прощаясь дотра-
гивается до полей и медленно уходит.)
Занавес
АКТ ВТОРОЙ
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Лужайка перед зданием суда. Угнетающе жаркий день сменился
приятным летним вечером. Два фонаря освещают городскую пло-
щадь. Двое рабочих сколачивают трибуну для молитвенного
собрания. Один из рабочих смотрит на плакат, на котором написано:
«Читайте Библию!»
Первый рабочий. Что мы будем делать с этим
плакатом?
Второй рабочий. Дьявол — не хозяин в этом
городе. Пусть висит!
8+V2 6-560
229
Входит Брейди в сопровождении стайки репортеров.
Хорнбек идет позади; он один не утруждает себя записыванием.
Очевидно, это неофициальная пресс-конференция у^е продолжается
некоторое время и Брейди подводит ее к кульмийационной точке.
Брейди. ...И я надеюсь, вы скажете читателям ва-
ших газет, что здесь, в Хиллсборо, мы ведем борьбу ве-
рующих всего мира.
Все пишут. Брейди смотрит на Хорнбека, который лениво прислонил-
ся к столбу и не записывает.
Репортер (с английским акцентом). Один во-
прос, мистер Брейди!
Брейди. Пожалуйста. Откуда вы, молодой чело-
век?
Репортер. Лондон, сэр. Агентство Рейтер.
Брейди. Отлично! У меня много друзей в Соеди-
ненном Королевстве.
Репортер. Каково ваше личное мнение о Генри
Драммонде?
Брейди. Я рад, что вы спросили меня об этом,
Я хочу, чтобы люди повсюду знали, что у меня нет лич-
ной неприязни к Генри Драммонду. Было время, когда
мы были по одну сторону баррикад. Он активно поддер-
живал меня в избирательной кампании тысяча девятьсот
восьмого года, и я был рад этому. (Почти охвачен стра-
стью, но говорит достаточно медленно, чтобы все репор-
теры могли записать.) Но я говорю: если даже мой соб-
ственный брат бросит вызов вере миллионов, как это
делает мистер Драммонд, я все равно буду с ним бо-
роться.
Рабочие стучат молотками; начинают собираться горожане.
Я полагаю, на сегодня достаточно, джентльмены!
Репортеры расходятся.
(Поворачивается к Хорнбеку.) Мистер Хорнбек, бюро
вырезок прислало мне некоторые из ваших сообщений,
Хорнбек. Как лестно знать, что тебя вырезывают!
Брейди. Мне горько читать репортаж... столь при-
страстный.
Хорнбек. Я не репортер, полковник. Я критик.
Брейди. Я надеюсь — вы останетесь здесь на мо-
литвенное собрание преподобного Брауна? Может быть,
оно просветит вас!
230
Хорнбек.
Может быть.
Я по газетной контрамарке здесь
И из спектакля я
Не пропущу ни сцены.
Входит преподобный Браун под руку с м и с с и с Брей-
д и. Хорнбек проходит мимо них с развязным видом.
Брейди. Добрый вечер, ваше преподобие. Как ты,
мать?
М-с Брейди. Преподобный отец Браун любезно
проводил меня.
Брейди. Ваше преподобие, я с нетерпением ожи-
даю молитвенного собрания.
Браун. Вы увидите, сколь страстно верит наш
народ!
М-с Брейди (подходит к мужу). Я знаю, что сей-
час тепло, Мэт, но вечерний ветерок очень коварен, а ты
знаешь, как ты потеешь! (Вынимает из сумочки косынку
и надевает ему на шею.)
Брейди (посмеивается). Мать всегда так беспо-
коится о моем горле!
Браун (смотрит на часы). Я люблю начинать мои
собрания точно в объявленное время.
Брейди. Очень похвально. Приступайте, ваше пре-
подобие. Нет-нет, я после вас!
Браун поднимается на возвышение. Брейди идет за ним. Чувствуется,
что ему нравится ощущать доски трибуны под ногами. Это та квад-
ратная арена, на которой он провел столько раундов в борьбе
с английским языком, и — выигрывал! Для людей, пришедших сюда,
молитвенное собрание заменяет кино, радио и цирк. Для них пре-
подобный Браун — это комбинация радиообозревателя Милтона Сил-
лса и кинозвезды Дугласа Фербенкса. Браун берется за перила
и строго смотрит на толпу. Брейди благодушен. Он сидит, заложив
ногу на ногу и закинув руку за спинку своего стула. Браун вы-
жимает максимальный эффект из молчаливого ожидания толпы.
В тот момент, когда он собирается заговорить, входит Драммонд
и становится в крайних рядах. Браун бросает в сторону Драммонда
суровый взгляд. В толпе тихо напевают.
Бра у’н. Братья и сестры! К вам привели меня кры-
лья Слова. Крылья Слова громко бьются в вершинах
деревьев. Слово господне ревет в ветре и сверкает во
чреве тучи.
Женщина. Я слышу его!
Мужчина. Я вижу его, преподобный отец!
Б р а у н. И мы веруем в Слово!
8+Ve
231
Все. Мы веруем!
Браун. Мы веруем в славу Слова сего!
Все. Слава, слава! Аминь, аминь!
Входит Рейчел и остается в крайних рядах толпы.
Браун. Слушайте слово господне! (Понижает го-
лос.) Говорит нам Слово, что мир сотворен в семь дней.
Вначале сотворил господь небо и землю. Земля же была
безвидна и пуста. И сказал господь: «Да будет свет!»
Голоса: «Ах!»
И стал свет. И увидел господь свет, и свет увидел гос-
пода, и свет сказал: «Хорош ли я, господи?» И господь
сказал: «Ты хорош».
Мужчина (поет низким голосом). И был вечер
и было утро: день первый.
Голоса. Аминь! Аминь!
Браун. И сказал господь: «Да будет твердь!»
И как сказал он, так и стало. И твердь склонилась пе-
ред ним и сказала: «Хороша ли я, господи?» И господь
сказал: «Ты хороша».
Мужчина (поет). И был вечер и было утро: день
вторый.
Голоса. Аминь! Аминь!
Браун. В день третий сотворил он сушу, и траву,
и древо плодоносящее. А в день четвертый сотворил он
солнце, и луну, и звезды. И объявил он, что хороши
они.
Голоса. Аминь!
Браун. В день пятый населил он море рыбой и
воздух птицами. И создал он великих китов. И благо-
словил он их всех. Но на утро дня шестого поднялся гос-
подь, и взор его был мрачен и чело его хмурилось. (Кри-
чит.) Почему? Почему был смутен господь наш?
Все. Почему? Скажите нам — почему? Скажите
нам — почему смутен был господь наш?
Браун (голос его падает почти до шепота). По-
смотрел он вокруг, господь наш, на дело рук своих,
склонившееся перед ним. И сказал он: «Это нехорошо.
Этого недостаточно. Это не завершено. Я... сотворю..,
человека».
Толпа разражается криками «осанна», все размахивают руками.
Все. Слава, осанна, да благословен господь, создав-
ший нас!
232
Женщина (вскрикивает). Склонитесь! Склони-
тесь перед господом!
Мужчина. Хороши ли мы, господи? Скажи нам!
Хороши ли мы?
Браун. И сказал господь: «Да, ты хорош, ибо со-
творил я тебе по образу и подобию своему. Мужчину и
женщину сотворил. Плодитесь и размножайтесь и на-
полняйте землю и обладайте ею».
Мужчина (поет низким голосом). Господь сделал
человека владыкой земли!
Все. Слава, слава! Благословен господь!
Браун (подстегивая их). Веруем ли мы?
Все (хором). Да!
Браун. Веруем ли мы в Слово?
Все. Да!
Браун. Веруем ли мы в истинность Слова?
Все (ответы звучат, как удары хлыста). Да!
Браун (указывая пальцем на тюрьму). Мы про-
клинаем человека, что отрицает Слово?
Все (каждый ответ звучит мощнее предыдущего,
крещендо). Да!
Браун. Мы выбросим грешника сего из среды на-
шей?
Все. Да!
Каждая волна звуков как будто физически ударяет Рейчел и сотря-
сает ее.
Браун. И мы призываем адский огонь на человека,
что согрешил против Слова?
Все (рев). Да!
Браун (сознательно нарушает ритм, чтобы обра-
титься к истерической молитве; сложив руки и подняв
их к небу). О бог бури и грома! О бог гнева и добра!
Мы обращаемся к тебе с молитвой, чтобы ты ниспослал
нам знамение! Порази грешника сего, как поразил ты
врагов своих во дни фараоновы!
Все наклоняются вперед, как будто ожидая, что разверзнется цебо
и ударит молния. Рейчел побелела. Брейди неловкб ерзает ria Сту-
ле — это чересчур даже для него.
Пусть почувствует он силу твоего меча! Пусть душа его
терзается, пусть проклята будет навеки...
Рейчел. Нет! (Бежит к возвышению.) Нет, отец!
Не молись, чтобы уничтожить Берта!
233
Браун. Мы призываем, господи, проклятья и на
тех, что просит помиловать грешника сего, будь то кровь
от крови моей, плоть от плоти моей!
Брейди (поднимается, хватает Брауна за руки).
Преподобный Браун, я знаю — великая страсть вашей
веры заставляет вас произнести эту молитву. Но ведь
если быть слишком страстным, можешь уничтожить то,
что надеешься спасти. И не останется тогда ничего, кро-
ме пустоты!
Браун отворачивается.
Вспомните мудрость Соломонову в Книге Притчей.
(Тихо.) «Разрушающий дом свой получит в удел ветер».
(Ведет Брауна к стулу, затем поворачивается к толпе.)
Библия говорит нам, что бог прощает детей своих, и мы,
дети бога, должны прощать друг другу.
Рейчел уходит.
Брейди. Мои дорогие друзья, вернитесь в свои
дома. Да будет с вами благословение господне!
Горожане медленно расходятся, бормоча и напевая церковные
гимны. Брейди остается на сцене один с Драммондом. Драммонд
смотрит на него без всякого выражения. Брейди подходит к Драм-
монду.
Мы были когда-то хорошими друзьями... Я всегда ра-
довался твоей поддержке. Что произошло? Когда-то
между нами было взаимопонимание и взаимное восхи-
щение. Почему, мой старый друг, ты так далеко ушел
от меня?
Пауза, они изучают друг друга.
Драммонд (медленно). Всякое движение отно-
сительно. Не ты ли ушел от меня, оставаясь на месте?!
Слова производят сильное впечатление на Брейди, мгновение он
стоит, не двигаясь, с открытым ртом, смотрит на Драммонда, затем
делает два неверных шага назад, опять смотрит на Драммонда и
уходит со сцены. Драммонд остается один. Медленно гаснет свет.
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
Зал суда два дня спустя. Яркий полдень. Процесс в полном разгаре.
Судья в своем кресле. Присяжные, адвокаты, чинов-
ники и зрители заполнили зал суда. На свидетельском месте
тринадцатилетний Говард. Он чувствует себя очень скверно в
крахмальном воротничке и воскресном костюме. Погода такая же
неумолимо жаркая, как и прежде. Брейди допрашивает мальчика,
вызванного в качестве свидетеля обвинения.
Брейди. Продолжай, Говард. Расскажи им, что
еще мистер Кейтс говорил вам в классе.
Говард. Ну, он сказал, что сначала земля была
слишком жаркой для какой-нибудь жизни. Потом она
немного поостыла и клетки и всякие штуки начали жить.
Брейди. Клетки?
Говард. Ну, вроде как букашки в воде. И после
этого маленькие букашки стали большими, и выпустили
ножки, и выползли на землю.
Брейди. Ну, а что говорит мистер Кейтс — сколь-
ко времени это заняло?
Говард. Пару миллионов лет, а может быть, и
больше. Затем пришли рыбы, и земноводные, и млеко-
питающие. Человек — это млекопитающее.
Брейди. Наряду с собаками и со скотом на поле...
Он говорил это?
Говард. Да, сэр.
Драммонд собирается протестовать против подсказок, но решает,
что не стоит связываться.
Брейди. Ну, Говард, а как же возник человек из
этой скользкой массы, состоящей из букашек и змей?
Как это объяснил вам ваш «профессор»?
Говард. Человек эволюционировал. Из обезьян
Старого Света.
Брейди (хлопает себя по бедру). Вы слышали
это, мои друзья? По словам мистера Кейтса, вы и я про-
изошли даже не от доброй американской обезьяны!
Раздается смех.
Говард, слушай внимательно! Во всех этих разговорах
о букашках и дур-винизме, о склизи и грязной пене упо-
минал ли мистер Кейтс когда-нибудь бога?
235
Говард. Насколько я помню — нет.
Брейди. Или о чуде, которое он совершил в семь
дней, как это описано в прекрасной «Книге Бытия»?
Говард. Нет, сэр.
Брейди (простирает руки, как бы обнимая всех).
Леди и джентльмены!..
Драммонд. Протестую! Я прошу, чтобы суд на-
помнил уважаемому обвинителю, что это не предвыбор-
ный митинг. Ему полагается представлять свидетель-
ские показания присяжным. А среди присяжных нет ни
одной леди!
Брейди. Ваша честь, я не собираюсь произносить
речь, в этом нет нужды. Я уверен, что присяжные и все,
слышавшие этого мальчика, тронуты его трагической
путаницей. Его учили, что он выполз, как животное,
из грязи и мерзости! (Продолжает страстно, на него на-
шел стих.) Я говорю, что эти ненавистники Библии, эти
дур-винисты варят отраву. А законодательные органы
вашего суверенного штата имели мудрость потребовать,
чтобы эти торговцы ядом — в бутылках или книгах —
ясно обозначали на этикетках, какой товар они пыта-
ются продать.
Раздаются аплодисменты. Говард проглатывает слюну.
(Показывает на мальчика.) Я говорю вам: если не под-
держать мудрое законодательство вашего штата, этот
мальчик станет одним из тех, кого безбожная наука ли-
шила веры. Но если закон покарает Бертрама Кейтса
со всей строгостью, верующие всего мира, которые сле-
дят сейчас за нами и слушают каждое слово наше, на-
зовут суд сей — благословенным!
Аплодисменты.
(Театрально идет к своему месту, и, как бы делая одол-
жение, машет Драммонду.) Свидетель ваш, сэр! (Са-
дится.)
Драммонд (встает; сутулясь, идет к свидетель-
скому месту). Ну, я очень рад, что полковник Брейдн
не произнес речь.
Никто не смеется, зал как бы протестует против мягкого осмеивания
оратора. Для многих даже и сам голос Драммонда содержит вы-
зов — этот голос так прост, не напряжен, будто вслед за симфони-
ческим оркестром играют на губной гармошке.
Так ты сказал, что в мире было очень жарко?
236
Говард. Да, мистер Кейтс так говорил.
Драммонд. Ты думаешь, жарче было, чем сей-
час?
Говард. Наверно. Мистер Кейтс читал нам об
этом из книги.
Драммонд. Ты знаешь, из какой книги?
Говард. По-моему, это мистер Дарвин придумал.
Драммонд (опираясь на подлокотник кресла,
в котором сидит мальчик). И ты думаешь, здесь что-
нибудь не так, Говард?
Говард. Ну, я не знаю...
Дейвенпорт (вскакивая; четко). Протестую, ва-
ша честь! Защита хочет, чтобы тринадцатилетний маль-
чик высказывал мнение по вопросам морали.
Драммонд (судье). Я пытаюсь установить, ваша
честь, что Говард,— или полковник Брейди, или Чарльз
Дарвин, или любой человек в этом зале, или вы, сэр,—
имеет право мыслить!
Судья. Полковник Драммонд, мы здесь не судим
право мыслить!
Драммонд (энергично). При всем моем уваже-
нии к суду, я утверждаю, что здесь судят именно право
мыслить! И оно в очень большой опасности в этом суде!
Брейди (встает). Судят человека!
Драммонд. Мыслящего человека! И ему угрожа-
ют штрафом и тюрьмой за то, что он решил говорить то,
что думает.
Судья. Полковник Драммонд, не будете ли вы
добры иначе сформулировать ваш вопрос?
Драммонд (Говарду). Ну, скажем таким обра-
зом, Говард: тебе повредили эти истории об эволюции?
Говард. Сэр?..
Драммонд. Принесли ли они тебе какой-нибудь
вред? Ты себя чувствуешь хорошо? То, что говорил вам
мистер Кейтс, помешало тебе играть в бейсбол? Это по-
влияло на твои броски правой? (Игриво хлопает Говар-
да по правой руке.)
Говард. Нет, сэр. Я левша.
Драммонд. А, левша... Ты все еще почитаешь
своих родителей?
Говард. Конечно.
Драммонд. Ты кого-нибудь случайно не убил
после завтрака?
Дейвенпорт. Протестую!
237
Судья. Протест принят.
Драммонд пожимает плечами.
Брейди. Спросите его, не поколебало ли это его
веру в Святое Писание?
Драммонд. Когда мне понадобится ваша ценная
помощь, полковник, можете быть уверены, что я скром-
но попрошу вас о ней. (Поворачиваясь.) Говард, ты ве-
ришь во все, что тебе говорил мистер Кейтс?
Говард (морща лоб). Я не уверен. Мне надо об
этом подумать.
Драммонд. Молодчина! Твой папа — фермер,
да?
Говард. Да, сэр.
Драммонд. У него есть трактор?
Говард. Новехонький.
Драммонд. Как ты думаешь, трактор греховен,
раз он не упомянут в библии?
Говард (размышляя). Не знаю.
Драммонд. Моисей никогда не разговаривал по
телефону; как ты думаешь, от этого телефон становится
орудием дьявола?
Говард. Я никогда об этом так не думал.
Брейди (поднимаясь, голос его гремит). И никто
об этом так не думал! Ваша честь, защита делает ста-
рую ошибку всех безбожников: они смешивают матери-
альные вещи с великими духовными реальностями бо-
жественного Слова. (Драммонду.) Разве это правиль-
но — смущать ум ребенка? Разве «Благо» не имеет для
вас никакого значения, сэр?
Руки Брейди простерты вперед, ладонями кверху, в мольбе. Драм^
монд внимательно смотрит на Брейди, долго и задумчиво.
Драммонд (тихо). Понимая, что я, быть может,
приношу вред делу моего клиента, я должен сказать, что
слово «Благо» не имеет для меня абсолютно никакого
значения.
В зале реакция, жужжание.
Истина — вот что имеет значение, вот что руководит
мной! Но одна из особых глупостей нашего времени —
это то, что мы посадили человеческое поведение за ре-
шетку нравственных норм. Каждое действие человека
должно измеряться широтой добра и долготой зла,
238
в градусах, минутах и секундах. (Поворачивается к Го-
варду.) Тебе понятно, о чем я говорю, Говард?
Говард. Нет, сэр.
Драммонд. Ну что же, может быть, когда-нибудь
поймешь. Благодарю тебя, сынок, это все.
Судья. Свидетель может идти. (Стучит молоточ-
ком.)
Но Говард продолжает сидеть на стуле и смотрит круглыми глазами
па обретенный им идеал.
Ты нам больше не нужен, Говард, можешь идти к свое-
му папе.
Говард встает, присоединяется к зрителям.
Судья. Следующий свидетель.
Дейвенпорт. Не будет ли мисс Рейчел Браун
любезна выйти сюда? Пожалуйста.
Из толпы зрителей выходит Рейчел; она идет вперед быстро,
как будто хочет скорее со всем покончить. Кейтс наблюдает за ней
с выражением безнадежности, как бы говоря: «И ты, Брут!». Микер
приводит ее к присяге. Это происходит как простая формальность.
Брейди. Мисс Браун, вы учительница в объеди-
ненной школе Хиллсборо?
Рейчел (невыразительно). Да.
Брейди. Так что у вас было достаточно возмож-
ностей узнать обвиняемого на службе?
Рейчел. Да.
Брейди (с преувеличенной мягкостью). Мистер
Кейтс является членом духовной общины, к которой
принадлежите и вы?
Драммонд (встает). Протестую! Я не понимаю
©той болтовни о духовной общине. Если обвинителю
угодно узнать, ходят ли они в одну и ту же церковь, по-
чему он так и не спросит?
Судья. Хм! Протест не принят.
Драммонд сутулится, бормочет что-то. Кейтс смотрит на Рейчел,
как бы не веря тому, что видит; ее глаза опущены, однако заметно,
что обмен репликами между Драммондом и судьей вывел ее из
равновесия.
Отвечайте на вопрос, пожалуйста.
Рейчел. А я ответила. Разве нет? На какой во-
прос?
Брейди. Вы и мистер Кейтс посещаете одну цер-
ковь?
239
Рейчел. Теперь нет. Берт перестал ходить два
года назад.
Брейди. Почему?
Рейчел. После того, что случилось с мальчиком
Стебенсов.
Брейди. Расскажите нам об этом, пожалуйста.
Рейчел. Мальчику было одиннадцать лет, и он
пошел купаться на реку. У него сделалась судорога, и он
утонул. Берт страшно переживал это — он жил с ними
рядом, и Томми Стебенс бывало приходил в пансион,
где Берт снимал комнату, и смотрел в микроскоп Берта.
Берт говорил, что мальчик способный и, может быть,
будет ученым, когда вырастет. На похоронах мой отец
сказал, что Томми умер вне божьей благодати, потому
что родители его не окрестили.
Кейтс, начавший злиться во время рассказа, внезапно вскакивает.
Кейтс (зло). Расскажи им, что твой отец на са-
мом деле сказал: «Душа Томми проклята, она корчится
в адском огне»!
Данлап (грозя кулаком Кейтсу). Кейтс, ты греш-
ник!
Судья стучит молоточком, в зале смятение.
Кейтс. Религия должна утешать людей — разве
не так? — а не пугать их до смерти!
Судья. К порядку, пожалуйста!
Драммонд (оттаскивает Кейтса на место).
Ваша честь, я требую, чтобы замечания обвиняемого
были вычеркнуты из протокола.
Судья кивает.
Брейди. Но можем ли мы вычеркнуть еретичное
мнение молодого человека из памяти этой общины?
(Оборачивается и собирается сыграть с козырной кар-
ты.) Ну, моя дорогая, не сообщите ли вы присяжным
еще кое-какие мнения мистера Кейтса о религии?
Драммонд. Протестую, протестую, протестую!
Свидетельские показания понаслышке недопустимы.
Судья. Суд не видит оснований для возражения
против такого рода вопросов. Продолжайте, полковник
Брейди.
Брейди. Не повторите ли вы своими словами не-
которые из бесед, которые вы имели с обвиняемым?
240
Рейчел (встречается глазами с Кейтсом; колеб-
лется). Я не помню точно...
Брейди (помогая ей). То, что вы мне сказали
третьего дня,— это, так сказать, юмористическое заме-
чание мистера Кейтса относительно божественного отца,
Рейчел. Берт сказал... (Замолкает.)
Брейди. Продолжайте, моя дорогая!
Рейчел (трогательно). Я не могу!..
Судья. Разрешите мне напомнить вам, мисс Бра-
ун, что вы даете показания под присягой и утаивать от-
носящуюся к делу информацию считается противозакон-
ным.
Рейчел. Берт просто говорил кое о каких вещах,
которые он читал. Он... Он...
Брейди. Вы были шокированы, когда он говорил
вам эти вещи?
Рейчел опускает глаза.
Опишите суду ваши чувства, когда Бертрам Кейтс ска-
зал вам: «Бог не создал человека, человек создал бога».
Реакция в зале.
Драммонд (вскакивая). Протестую!
Рейчел (выпаливает). Берт не говорил этого! Он
просто шутил, он вот что сказал: «Бог создал человека
по своему подобию, а человек, будучи джентльменом,
отплатил ему тем же».
Хорнбек смеется и демонстративно записывает в блокнот. Брейди
доволен. Рейчел мучается.
Брейди. Продолжайте, моя дорогая. Расскажите
нам, что он сказал о святом состоянии брака? Он сра-
внивал это с выведением животных?
Рейчел. Нет, он не говорил этого! Он так не ду-
мал! Я не то вам говорила... Он только сказал... (От-
крывает рот, чтобы говорить, но не может произнести
ни звука. Нервный спазм мешает ей говорить, ее губы
двигаются беззвучно.)
Судья. Вы нездоровы, мисс Браун? Не хотите ли
воды?
Бессмысленность этого предложения почти приводит Рейчел к исте-
рике.
Брейди. В данной ситуации я считаю, что свиде-
теля нужно отпустить.
241
Драммонд. А защита не будет иметь возмож-
ности проверить некоторые из заявлений, которые обви-
нение вложило в уста свидетеля?
Кейтс тронут очевидным отчаянием Рейчел.
Кейтс (Драммонду). Не мучайте ее, пусть идет.
Драммонд (молчит мгновенье, потом вздыхает).
Вопросов нет.
Судья. Свидетель может идти.
Преподобный Браун помогает своей дочери сойти о возвышения.
Заметно, что, помогая ей выбраться из зала, он не сочувствует ей.
В зале нарастает волнение.
Желает ли обвинение вызвать других свидетелей?
Дейвенпорт. Сейчас нет, ваша честь.
Судья. Тогда — защита. Полковник Драммонд.
Драммонд (поднимаясь). Ваша честь, я хочу вы-
звать доктора Эймуса Д. Келлера, заведующего кафед-
рой зоологии Чикагского университета.
Брейди. Протестую!
Драммонд (оборачиваясь, в изумлении). На ка-
ком основании?
Брейди. Мне хотелось бы узнать: какое отноше-
ние свидетельство зоологического профессора имеет к
данному процессу?
Драммонд (рассудительно). Оно имеет всячес-
кое отношение. Моего клиента судят за то, что он об-
учал эволюции. Любое свидетельское показание, отно-
сящееся к этому якобы нарушению закона, имеет зна-
чение и должно быть допущено.
Брейди. Не относящееся, не имеющее значение,
недопустимое!
Драммонд (резко). Почему? Если бы Бертрам
Кейтс обвинялся в убийстве, показания эксперта, ис-
следующего орудие убийства, относилось бы к делу?
Разве вы отвергли бы показание о том, что так назы-
ваемое орудие убийства не могло выстрелить?
Судья. Я не улавливаю, что хочет сказать ува-
жаемый адвокат.
Драммонд. О! (С преувеличенными жестами,
как бы объясняя маленькому ребенку.) Ваша честь, за-
щита хочет вызвать доктора Келлера, чтобы он объяс-
нил господам присяжным, что такое теория эволюции;
как могут они судить об этом, если не знают, в чем
дело?
242
Брейди. Я считаю, что тот самый закон, который
мы здесь отстаиваем, исключает подобные показания!
Население этого штата очень ясно заявило, что оно не
хочет, чтобы в школах их штата разливали зоологичес-
кое пойло. И я отказываюсь разрешить этим ученым
безбожникам использовать суд как трибуну для ерети-
ческих заявлений, которые попадут в газеты!
Судья (после некоторого колебания). Полковник
Драммонд, суд постановляет, что зоология не относится
к делу. («Включает» свою механическую улыбку.)
Драммонд. «Ученые безбожники»!.. Тогда я вы-
зываю доктора Аллена Пейджа (смотрит прямо на
Брейди), старосту церковной общины и профессора гео-
логии и археологии Оберленского колледжа.
Брейди (сухо). Протестую.
Судья. Протест принят. (Опять бессмысленная
улыбка.)
Драммонд (удивлен). Итак, судья отрицает ра-
зом существование зоологии, геологии и археологии?
Судья. Мы не отрицаем существования этих наук,
но они не относятся к данному процессу.
Драммонд (горячо). Я вызываю Уолтера Арон-
сона, философа, антрополога, писателя, одного из самых
блестящих умов нашего века. Протестуете, полковник
Брейди?
Брейди (кивая, самодовольно). Протестую.
Драммонд. Ваша честь, защита привезла в Хилл-
сборо, с большими затратами и сложностями, пятна-
дцать знаменитых ученых, великих мыслителей нашего
времени. Их показания — основа защиты моего клиента.
Я намереваюсь убедить суд в следующем: то, что Берт-
рам Кейтс однажды спокойно сказал в Хиллсборской
школе,— не преступление! В просвещенном обществе
это так же необходимо, как геометрия.
Судья. В нашем городе, полковник Драммонд,
и во -всем нашем суверенном штате дело обстоит совер-
шенно иначе. Язык закона ясен. Нам не нужны экспер-
ты, которое будут пытаться поколебать нашу веру в
правильность статута, уже записанного в книгу законов.
Первый раз в жизни Драммонд натолкнулся на юридические пре-
поны.
Драммонд (хмуро). Другими словами, суд от-
вергает показания экспертов по «Происхождению чело-
243
века» и по «Происхождению видов» Чарльза Дар-
вина?
Судья. Так постановляет суд.
Драммонд ошеломлен. Он понял, что его дело не выгорело. Он осмат-
ривается безнадежно. Но вдруг в глазах его появился блеск — его
осенила идея.
Драммонд. А разрешит ли суд выслушать пока-
зания экспертов по книге, которая известна под назва-
нием святой библии?
Судья (колеблется, обращается к Брейди). У вас
есть протест, полковник Брейди?
Брейди. Если адвокат будет вести дело защиты,
используя святое писание, обвинение будет делать то же
самое.
Драммонд. Хорошо! (Наслаждаясь.) Я вызываю
на свидетельское место одного из лучших в мире экспер-
тов по библии и ее учению — Мэтью Гаррисона Брейди.
В зале шум. Судья призывает к порядку.
Дейвенпорт (вскакивает). Ваша честь... это аб-
сурдно!
Судья (в замешательстве). Я... Ну... Это весьма
необычно... Я не знал такого случая, чтоб защита вызы-
вала обвинителя в качестве своего свидетеля.
Брейди (встает; выждав, пока утихнет шум).
Ваша честь, весь процесс весьма необычен! Если это по-
служит интересам добра и справедливости, я займу
свидетельское место.
Дейвенпорт (безнадежно). Но, полковник
Брейди!..
Реакция зала,— должны столкнуться два гиганта.
Судья (опять нервно стучит молоточком; к Брей’
ди). Суд поддержит вас, если вы захотите отказаться
выступать свидетелем против вашего дела.
Брейди (убежденно). Ваша честь, я не буду вы-
ступать ни против чего! Я буду говорить, как я это де-
лал всю мою жизнь, в защиту Живой Правды Святого
Писания.
Дейвенпорт садится. Ему ничего не остается делать, но он нервни-
чает.
Судья (Микеру, нервно шепчет). Мм... Мистер
Микер, вам бы следовало привести свидетеля к присяге.
244
Драммонд, в предвкушении событий, облизывает губы. Брейди идет
на свидетельское место с весьма величественным видом. Микер про-
тягивает библию. Брейди кладет на нее левую руку и поднимает
правую.
Микер. Вы торжественно клянетесь говорить прав-
ду, всю правду и ничего, кроме правды, и да поможет
вам бог.
Брейди (громко). Клянусь!
М-с Кребс. Он так и сделает.
Брейди садится; он выглядит, как добродушный ученый математик,
которого школьник собирается экзаменовать по арифметике.
Драммонд. Прав ли я, сэр, называя вас автори-
тетом в толковании библии?
Брейди. Не будет хвастовством, если я скажу, что
изучал библию так старательно, как только может про-
стой мирянин. И я стремился жить в соответствии с ее
учением.
Драммонд. Молодец! Ну, надо думать, вы може-
те процитировать мне стихи из любой главы?
Брейди. Многие части святой библии я запомнил
наизусть.
Драммонд (подходит к адвокатскому столу и
берет книгу Дарвина). Надо думать, что вы не запом-
нили наизусть никаких отрывков из «Происхождения
видов»?
Брейди. Я ни в малейшей мере не интересуюсь
языческими гипотезами этой книги.
Драммонд. Никогда не читали ее?
Брейди. И никогда не буду читать.
Драммонд. Ну вас, черт возьми, хватило сме-
лости затеять эту «святую» войну против того, о чем вы
ничего не знаете?! Как вы можете быть уверены, что на-
учные знания, систематизированные в произведениях
Чарльза Дарвина, в какой-то мере непримиримы с ду-
хом «Книги Бытия»?
Брейди. Повторите, пожалуйста, вопрос.
Драммонд. Разрешите, я его тогда сформулирую
так. (Листает книгу.) На девятнадцатой странице «Про-
исхождения видов» Дарвин утверждает...
Дейвенпорт (вскакивает). Я протестую, ваша
честь! Полковник Брейди был вызван как авторитет по
вопросам библии, а этот джентльмен из Чикаго пользу-
ется возможностью внести в протоколы научные свиде-
245
тельские показания, которые вы постановили считать
не относящимися к делу. Если он хочет допрашивать
полковника Брейди по библии, пусть придерживается
библии, святой библии и только библии!
Драммонд смотрит на судью.
Судья (откашливается). Вы ограничитесь вопро-
сами о библии?
Драммонд (захлопывает том Дарвина; со зло-
стью). Хорошо! Я чую, откуда ветер дует. (Бросает том
на стол.) Мы будем играть на вашем стадионе, полков-
ник/ (Ищет библию, наконец находит ее у Микера. Не
открывая, Драммонд рассматривает книгу с разных
сторон.) Ну, давайте-ка все это выясним. Вот та самая
книга, по которой вы являетесь экспертом?
Брейди (раздражен тем, что Драммонд слишком
просто и как бы снисходительно на все это смотрит).
Правильно.
Драммонд. Ну, скажите мне: вы считаете, что
каждое слово, которое написано в этой книге, должно
быть понято буквально?
Брейди. Все в библии должно быть понято точно
так, как написано.
Драммонд (листая библию). Ну, скажем, это
место, где рыба проглатывает Иону,— вы считаете, что
это на самом деле так и произошло?
Брейди. В библии не сказано «рыба», там сказа-
но «кит».
Драммонд. Действительно, здесь сказано «кит»,
но это почти одно и то же. Так каковы ваши ощущения
на этот счет?
Брейди. Я верую в бога, который может создать
кита и который может создать человека и заставить их
делать то, что он хочет.
Голоса. «Аминь! Аминь!»
Драммонд (резко оборачиваясь к секретарю
суда). Я хочу, чтобы эти «амини» попали в протокол.
(Поворачивается снова к Брейди.) Я вспоминаю исто-
рию о том, как Иисус Навин заставил солнце остано-
виться. Ну, так вот, как эксперт, вы скажете мне: это
такая же истина, как то, что случилось с Ионой? Пра-
вильно?
Брейди кивает.
246
Довольно ловкий фокус; как вы думаете, Худини 1 мог
это сделать?
Брейди. Я не вопрошаю и не насмехаюсь над чу-
десами господними, как делаете это вы, бедные верой.
Драммонд. Вы когда-нибудь задумывались над
тем, что произойдет с землей, если солнце остановится?
Брейди. По этому поводу вы дадите свидетель-
ские показания, когда я вас вызову на свидетельское
место.
Смех.
Драммонд. Если там говорится, что солнце оста-
новилось,— значит, библия предполагает, что солнце
движется вокруг земли, как вы думаете? Или вы не ве-
рите в то, что земля движется вокруг солнца?
Брейди. Я верую в Библию.
Драммонд. Не много у вас веры в солнечную
систему.
Брейди (упрямо). Солнце остановилось.
Драммонд. Хорошо. Ну, если то, что вы говори-
те, действительно случилось, если Иисус Навин задер-
жал солнце на небе, это означает, что земля перестала
вращаться вокруг своей оси, материки полезли друг на
друга, а горы улетели в пространство. И земля, останов-
ленная в своей орбите, сгорела до золы и хлопнулась о
солнце. (Поворачиваясь.) Как случилось, что эта не-
большая сенсация упущена в библии?
Брейди. Она упущена потому, что этого не слу-
чилось.
Драммонд. Это должно было случиться в соот-
ветствии с законами природы. Или вы не верите в зако-
ны природы, полковник? Не хотите ли вы выгнать из
школ Коперника вместе с Чарльзом Дарвином? Провес-
ти закон, уничтожающий все научное развитие со вре-
мен Иисуса Навина?
Брейди (спокойно, будто поучая ребенка). За-
коны природы родились в уме божественного отца. Он
может изменить их, или отменить их, или использовать,
как ему нравится. Меня всегда удивляет, что вы, апос-
толы науки, несмотря на всю вашу предполагаемую
мудрость, не можете понять эту простую истину.
1 Худини — известный в 20-х годах цирковой фокусник.
(Прим. ред.).
247
Драммонд (листает библию). Послушайте-ка
это — «Бытие», глава четвертая, стих шестнадцатый:
«И пошел Каин от лица господня и поселился в земле
Нод, на восток от Эдема. И познал Каин жену свою».
Откуда, черт возьми, она взялась?
Брейди. Кто?
Драммонд. Миссис Каин. Жена Каина. Если
«вначале» были только Адам и Ева и Каин и Авель, от-
куда появилась эта лишняя дама? Вы когда-нибудь об
этом думали?
Брейди. Нет, сэр, пусть этим занимаются безбож-
ники.
Драммонд. Это никогда вас не беспокоило?
Брейди. Никогда.
Др а м м о н д. Вы никогда не пытались узнать?
Брейди. Нет.
Драммонд. Как вы думаете, может быть, кто-ни-
будь еще сотворил ее, где-нибудь в соседнем округе?
Брейди. С меня достаточно того, что написано в
Библии.
Драммонд. Я пугаюсь, когда подумаю, что ста-
лось бы с наукой в нашем мире, если бы все обладали
вашей любознательностью (Все ищет уязвимое место в
доспехах Голиафа. Листает еще несколько страниц биб-
лии.) Теперь мы переходим к большому количеству «по-
родил». (Читает.) «И Афроксад породил Салу, и Сала
породила Евера», и так далее, и так далее. Это что, все
важные птицы?
Брейди. Это поколения святых мужчин и женщин.
Драммонд. А как они устраивались с этими
«рождениями»?
Брейди. Что вы хотите сказать?
Драммонд. Я хочу сказать: люди рождались в те
дни так же, как и сейчас рождаются?
Брейди. Процесс примерно один и тот же. И не
думаю, чтобы ваши ученые улучшили его.
Смех.
Драммонд. Другими словами, эти люди были за-
чаты и рождены посредством нормальной биологической
функции, которую мы называем половой?
В зале раздается шиканье. Мать Говарда закрывает сыну уши. Он
старается вырваться.
248
Что вы думаете о половых отношениях, полковник
Брейди?
Брейди. В каком смысле задан этот вопрос?
Драммонд. Я не спрашиваю вас, что вы думаете
об этом, как отец или муж. Или как кандидат на пост
президента. Вы находитесь здесь как эксперт по библии.
Как расценивает библия половые отношения?
Брейди. Они считаются первородным грехом.
Драммонд (с насмешливым удивлением). Так,
все эти святые «породились» при помощи первородного
греха?
Брейди не отвечает, он хмурится и ерзает на стуле.
И все это греховодство не сделало их менее святыми?
Дейвенпорт. Ваша честь, куда это вас ведет?
Какое это имеет отношение к делу: «Штат против Берт-
рама Кейтса»?
Судья. Полковник Драммонд, вы должны дока-
зать суду, что ваши вопросы имеют отношение к про-
цессу.
Драммонд. Вы не допустили моих свидетелей.
Вы должны мне разрешить допрашивать единственного
свидетеля, которого вы мне оставили, моим собственным
способом.
Брейди (с достоинством). Ваша честь, я готов си-
деть здесь и терпеть издевательства мистера Драммон-
да и его неуважение, ибо он помогает делу обвинения
своим пренебрежением ко всему святому.
Драммонд. Я протестую, я протестую, я протес-
тую!
Брейди. На каком основании? Может ли быть,
что у знаменитого безбожника есть что-нибудь святое?
Драммонд. Да. (Его голос понижается, он на-
пряжен.) Человеческий разум! В способности ребенка
усвоить таблицу умножения больше святости, чем во
всех ваших выкриках «аминь», и «свят-свят», и «осан-
на». Идея — это более великий памятник, чем собор,
и прогресс человеческих знаний — большее чудо, чем
палка, обращенная в змия, или то, что море расступи-
лось! Разве мы должны теперь приостановить прогресс
человечества, потому что мистер Брейди пугает нас бас-
нями? (Обращается к присяжным, рассудительно.)
Джентльмены, прогресс никогда не был предметом тор-
га, за него надо платить по твердым ценам! Иногда мне
9 б-eco
249
кажется, что за прилавком стоит человек, который гово-
рит: «Хорошо, можете получить телефон, но вам придет-
ся отказаться от уединения, от прелести расстояния.
Мадам, вы можете иметь право голоса, но за определен-
ную цену: вы утратите право спрятаться за пуховку для
пудры или за нижнюю юбку. Мистер, вы можете побе-
дить воздух, но птицы утратят свою необычайность и
облака пропахнут бензином»... (Задумчиво, как бы
смотря за пределы зала суда.) Дарвин привел нас на
вершину горы, и мы можем оглянуться и увидеть про-
йденный нами путь, но за это зрелище, за это знание
мы должны отказаться от веры в приятную поэзию
«Книги Бытия».
Брейди. Мы не должны отказываться от веры!
Вера — это самое главное!
Драммонд. Тогда зачем же господь бог навязал
нам способность мыслить? Мистер Брейди, почему вы
отрицаете единственное качество, которое поднимает
человека над всеми другими существами на земле —
способность его мозга мыслить?! Какие еще достоинст-
ва имеем мы? Слон — больше, лошадь — сильнее и быст-
рее, бабочка — прекраснее, комар — более плодовит.
Даже простая губка — долговечнее! (Резка поворачи-
ваясь к Брейди.) Или губка тоже мыслит?
Брейди. Не знаю. Я человек, а не губка!
В зале несколько смешков. Видно, что толпа начинает отходить
от Брейди и все более и более присоединяется к Драммонду.
Драммонд. Как вы считаете — губка мыслит?
Брейди. Если господь желает, чтобы губка мыс-
лила,— она мыслит!
Драммонд. У человека имеются такие же права,
как у губки?
Брейди. Конечно!
Драммонд (в первый раз он кричит, простирая
руки к Кейтсу). Этот человек хотел, чтобы ему были
даны те же права, что и губке,— он хотел мыслить!
Немного аплодисментов. Их звук бьет Брейди, словно пощечина.
Брейди. Но ваш клиент неправ! Он заблуждает-
ся! Он сбился с пути истинного!
Драммонд. Очень печально, мистер Брейди, что
не всем нам даровано ваше абсолютное знание того, что
истинно и что ложно! (Подходит к одному из невызван-
25O
ных свидетелей, сидящих позади него, и берет у него ка-
мешек, размером с теннисный мяч. Взвешивая камешек
на руке, идет обратно к Брейди.) Как вы думаете, сколь-
ко лет этому камню?
Брейди. Я больше интересуюсь камнем веков, чем
веком камня.
Парочка «аминей».
Драммонд (не обращает внимания на эту шут-
ку). Доктор Пейдж из Оберленского колледжа говорит,
что этому камню по меньшей мере десять миллионов
лет.
Брейди (с сарказмом). Хорошо, хорошо, полков-
ник Драммонд! Вам все-таки удалось протащить науч-
ное свидетельское показание.
Драммонд (разнимает камешек на две половин-
ки, показывает Брейди). Посмотрите, мистер Брейди.
Вот окаменевшие остатки доисторического морского су-
щества, найденные здесь, в этом самом округе. Оно
жило много миллионов лет назад, когда даже эти гор-
ные цепи были погружены в воду.
Брейди. Я знаю. В Библии есть прекрасное опи-
сание потопа. Но ваш профессор немного запутался в
датах. Этому камню не больше шести тысяч лет.
Драммонд. Откуда вы знаете?
Брейди. Замечательный ученый, специалист по
Библии епископ Ашер определил точно день и час тво-
рения. Это случилось в четыре тысячи четвертом году
до рождества Христова.
Драммонд. Это мнение епископа Ашера?
Брейди. Это не мнение, это точный факт, который
добрый епископ смог установить, изучив возраст проро-
ков, записанный в Ветхом Завете. Точнее говоря, он
определил, что господь начал творение двадцать третье-
го октября четыре тысячи четвертого года до рождения
Христа, в... хм, в девять часов утра.
ДраМмонд. По какому времени?
Смех.
По восточному стандартному? Или по времени пояса Ска-
листых гор?
Еще смех.
Тогда ведь не существовало системы поясного времени,
9* • 251
по солнцу, правда? Потому что господь бог создал солн-
це лишь на четвертый день?
Брейди (нервничая). Это правильно.
Драммонд (резко). Сколько часов было в этих
первых сутках, двадцать четыре?
Брейди. Библия говорит, что это был день.
Драммонд. Солнца ведь не было, откуда вы зна-
ете, какой он был длины?
Брейди (упрямо). Библия говорит, что это был
день!
Драммонд. Обычный день, буквально — день,
или — сутки, двадцатичетырехчасовой день?
Пауза.
Брейди. Я не знаю.
Драммонд. А что вы думаете?
Брейди (смешавшись). Я не думаю о вещах..*
о... о которых я не думаю!
Драммонд. А вы когда-нибудь думаете о вещах,
о которых вы думаете?
В зале раздается смех, но быстро затихает: публика ждет, что сейчас
защелкнется ловушка.
Мог первый день быть двадцатипятичасовым?
Пауза: создается впечатление, что все зрители наклонились вперед.
Брейди (колеблется). Ну... Возможно...
Драммонд его поймал. И он это знает! Это поворотный пункт.
С этого момента Драммонд становится хозяином положения. Он на-
чинает задавать вопросы все быстрее и быстрее.
Драммонд. О, вы толкуете так, что первый день,
записанный в «Книге Бытия», мог быть неопределенной
продолжительности?
Брейди (изворачиваясь). Я имею в виду сказать,
что день, о котором мы говорим, не обязательно двадца-
тичетырехчасовой.
Драммонд. Он мог быть и тридцатичасовым?
Мог длиться месяц? Или год? Или сто лет! (Размахива-
ет камнем перед носом Брейди.) Или десять миллионов
лет!
Дейвенпорт (уже больше не может сдерживать-
ся. Понимает, что Драммонд посадил Брейди в галошу.
Красный, он вскакивает, чтобы заявить протест). Я про-
252
тестую! Это не только не относится к делу и не имеет
никакого значения, но это незаконно!
В зале возбуждение, судья стучит молоточком, призывая к порядку,
но возбуждение не утихает.
Я настаиваю на том, чтобы узнать цель допроса мисте-
ра Драммонда,— чего он хочет добиться?
Брейди и Драммонд наклоняются вперед и бросают свои ответы не
суду, а друг другу.
Брейди. Я скажу вам, чего он хочет — уничто-
жить веру всех людей в Библию и в бога!
Драммонд. Вы сами знаете, что это неправда!
Я пытаюсь не дать возможности вам — фанатикам, не-
веждам — контролировать образование в Соединенных
Штатах! И вы это знаете!
Шум. Протянув руки вперед, Дейвенпорт обращается к суду, но его
никто не слушает.
Судья (стучит молоточком, призывая к порядку,
кричит). Я попрошу очистить зал, если не будет по-
рядка!
Брейди. Как вы смеете нападать на Библию?
Драммонд. Библия — это книга, хорошая книга.
Но это не единственная книга!
Брейди. Это слово господа нашего всемогущего!
Бог вещал людям, написавшим Библию.
Драммонд. А откуда вы знаете, что бог не «ве-
щал» Чарльзу Дарвину?
Брейди. Я знаю! Ибо бог говорит мне: «Восстань
против мерзких учений этого человека!»
Драммонд. О, бог разговаривает с вами?!
Брейди. Да!
Драммонд. И он говорит вам точно, что истинно
и что ложно?
Брейди (упрямо) Да!
Драммонд. И вы действуете соответственно?
Брейди. Да!
Драммонд. Так что вы, Мэтью Гаррисон Брейди,
посредством ораторского искусства, законодательства
или чего-нибудь там еще передаете приказания бога
остальному миру?
Смех.
253
Джентльмены, познакомьтесь с пророком из штата Не-
браска!
К ораторскому мастерству Брейди придраться нельзя, но его тще-
славие, разоблаченное Драммондом, выглядит смешно. Смех при-
чиняет боль Брейди, он хочет отвечать Драммонду, потом поворачи-
вается к зрителям и пытается почти физически подавить их веселую
реакцию. От этого становится только хуже.
Брейди (почти нечленораздельно). Я... Пожа-
луйста!..
Драммонд (увеличивая темп). Значит, дело об-
стоит так: бог говорит Брейди, что истинно, что ложно,
и выступать против Брейди — это выступать против
бога!
Еще смех.
Брейди (смешавшись). Нет-нет, каждый человек
свободен...
Драммонд. Тогда почему же Бертрам Кейтс в
тюрьме Хиллсборо?!
Немного аплодисментов.
А если бы у мистера Кейтса было достаточно влияния
и силы в легких, чтоб протащить через законодательные
органы штата закон, что только Дарвина следует из-
учать в школах?
Брейди. Нелепо, нелепо! В мире существует лишь
одна великая истина...
Драммонд (перебивает). ...Евангелие от Брейди,
да?! Бог вещает Брейди, а Брейди говорит миру! Брей-
ди, Брейди, Брейди всемогущий!
Драммонд торжественно кланяется, толпа смеется.
Брейди. В господе сила моя!
Драммонд. А что, если менее значительное че-
ловеческое существо — какой-нибудь там Кейтс или
Дарвин — имеет наглость думать, что бог может шеп-
нуть что-нибудь и ему? Что, если какая-нибудь НЕбрей-
диевская мысль окажется святой? Должны ли люди
идти в тюрьму за то, что они не сошлись во мнениях
с самозванным пророком?
Брейди теперь так дрожит, что не может говорить. Он встает, воз-
вышаясь над своим мучителем, похожий на неуклюжего медведя,
которого дразнит ловкая собака.
254
Пополним священное писание! Пусть отныне у нас бу-
дет «Книга от Брейди». Расщепим Пятикнижие и втис-
нем вас аккуратненько между «Книгой чисел» и «Второ-
законием».
При этом раздается еще один взрыв смеха. Брейди почти в истерике.
Брейди (пытаясь найти преданного слушателя,
который уже ушел от него). Мои друзья, ваша честь,
мои последователи, леди и джентльмены!
Драммонд. Свидетель свободен.
Брейди (не обращая на него внимания). Все вы
знаете, за что я борюсь, во что я верую! Я верую, я ве-
рую в истинность «Книги Бытия»! (Нараспев.) «Исход»,
«Левит», «Книга чисел», «Второзаконие», «Книга Иису-
са Навина», «Судьи Израилевы», «Руфь», «Первая кни-
га царств», «Вторая книга царств»...
Драммонд. Ваша честь, свидетель свободен!
Брейди (потрясая кулаками). Исайя, Иеремия,
Плач Иеремии, Иезекииль, Даниил, Осия, Ивиль, Амос...
В зале замешательство.
Судья (стучит молоточком). Вы свободны, полков-
ник Брейди.
Брейди. Иона, Михей, Наум, Аваакум, Сафоний...
(Бьет кулаком по воздуху при каждом имени.)
Отрицательная реакция со стороны зрителей нарастает; стук моло-
точка.
Судья (пытаясь перекричать шум). Суд распуска-
ется до десяти часов утра! (Стучит молоточком.)
Суд начинает расходиться, некоторые из присутствующих — репорте-
ры и любопытные — толпятся вокруг Драммонда.
Дейвенпорт (идет за судьей). Ваша честь, я хо-
чу логоворить с вами относительно того, чтобы вычерк-
нуть все это из протокола.
Они выходят.
Брейди (все еще стоя на свидетельском месте).
Аггей, Захария, Мелахия...
Голос Брейди срывается, он падает, изможденный, на свидетельский
стул. Миссис Брейди смотрит на своего мужа в волнении и отчая-
нии, на Драммонда — с беспомощной злобой. Драммонд уходит
из зала, и большая часть толпы уходит за ним. Репортеры окру-
255
жили его еще более тесно, они яростно работают карандашами.
Брейди сидит, никем не замечаемый, на свидетельском месте. М и -
кер уводит Кейтса в тюрьму. Миссис Брейди подходит к мужу.
М-с Брейди (берет его за руку). Мэт...
Брейди (прежде чем ответить, оглядывается, что-
бы убедиться, что все ушли из зала). ТЛзть, они смеют-
ся надо мной, мать!
М-с Брейди (неуверенным тоном). Нет, Мэт! Нет,
они не смеются!
Брейди. Я не могу вынести, когда надо мной сме-
ются!
Миссис Брейди поднимается на возвышение, где находится свидетель-
ский стул, стоит рядом, немного позади своего мужа, обняв его
плечи и прижав голову к своей груди.
М-с Брейди (успокаивая). Ничего, мальчик мой!
Все в порядке. (Раскачивает, будто убаюкивая, мужа.)
Мальчик мой...
Занавес
АКТ ТРЕТИ И
КАРТИНА ПЯТАЯ
Зал суда на следующий день. Свет неяркий, мрачный. Луч света
падает на стол защиты, за которым сидят Драммонд и Кейтс
в ожидании возвращения присяжных. Драммонд в мечтательном
настроении; он откинулся назад, подняв ноги на стол. Кейтс, цент-
ральная фигура феерии, опустил голову на руки. Зал почти пуст.
Два зрителя дремлют на своих стульях. Брейди сидит в
тени, ест завтрак. Он топит свое горе в еде, как алкоголик в вы-
пивке.
Входит Хорнбек, низко кланяется Брейди.
Хорнбек.
О, добрый день, полковник!
Я вижу — вы решили подкрепиться?
Брейди не обращает на него внимания.
Присяжные не прибыли еще?
Бьют мух и борются со справедливостью, конечно?
Хорнбек проходит к Драммонду; Кейтс поднимает голову.
256
Мне б очень не хотелось видеть,
Как вновь присяжные войдут сюда.
А вам, полковник?
И сказать по чести:
Мне в жизни будет очень не хватать
Божественного Хиллсборо и зала,
Где так нелепо смешаны повсюду
Стиль методистский с мавританским стилем!
Наверно, зодчий заседал в Конгрессе.
Хорнбек усмехается своей шутке, затем садится в тени и начинает
читать газету. Ни Кейтс, ни Драммонд не обратили на пего ни ма-
лейшего внимания.
Кейтс (смотря перед собой). Мистер Драммонд,
что произойдет?
Драммонд. А как вы думаете, Берт, что про-
изойдет?
Кейтс. Они отправят меня в тюрьму?
Драммонд. Они могут это сделать.
Кейтс. Там не разрешают свиданья ни с кем с во-
ли? Да? Я хочу сказать — можно говорить с посетите-
лем только через окошко, как это показывают в ки-
но, да?
Драммонд. О, все обстоит не так уж плохо, как
вы думаете! Когда они разожгли здесь костер, они не
думали, что он осветит все небо. У многих начинают
пятки поджариваться! Но нельзя быть вполне уверен-
ным.
Брейди встает и уходит, оставляя за собой обрывки бумажных
салфеток и шкурки от бананов.
Кейтс (следя за ним). Он выглядит так, словно
знает, какое будет решение.
Драммонд. Никто этого не знает. У меня сло-
жилось довольно хорошее впечатление. Если б вы были
адвокатом столько лет, сколько я,— так примерно око-
ло тысячи,— у вас бы тоже появилось ощущение, будто
вы носом чуете, что думают присяжные.
Кейтс. Что они думают вот сейчас?
Драммонд (вздыхая). Когда-нибудь я раздобу-
ду себе легкое, совершенно ясное и простое дело. У ме-
ня есть приятель в Чикаго, большой адвокат,— деньги
так и сыпятся на него. А знаете, почему? Он никогда не
возьмется вести дело, если не знает наверняка, что
257
выиграет, как жокей, который не соглашается участво-
вать в скачках, если не будет скакать на фаворите.
Кейтс. На этот раз, мистер Драммонд, вы себе вы-
брали трудное дело.
Драммонд. Иногда мне кажется, что моя рабо-
та — это те же скачки. Иной раз я думаю, что скачу,
как бешеный, а потом оказывается, что я примчался
туда, откуда начал, будто я на карусели или на дет-
ской лошадке-качалке... или... (Почти закрывает глаза,
голос его кажется далеким, губы почти не шевелятся.)
«Золотой танцор»...
Кейтс. Что вы сказали?
Драммонд. Так называлось мое первое трудное
дело — «Золотой танцор». Он был выставлен в большой
витрине универсального магазина в городе Вейкман,
штат Огайо. Я бывало стоял на улице и говорил сам
себе: «Если б у меня был «Золотой танцор», то больше
ничего в мире мне и не нужно». Мне тогда было семь
лет, и я был очень большим специалистом по лошадям-
качалкам. (Опять смотрит вдаль.) У «Золотого танцо-
ра» была ярко-красная грива, голубые глаза, и он весь
был золотой, с пурпурными пятнышками!.. Когда солн-
це падало на его сбрую, он представлял собой блестя-
щее зрелище, но он стоил недельного заработка моего
отца, так что между мной и «Золотым танцором» всегда
стояло зеркальное стекло витрины. (Вспоминая.) Но...
Когда же это было? Не на рождество... Должно быть,
это был мой день рождения. Я проснулся утром, и у
моей постели стоял «Золотой танцор»!.. Мама экономила
на продуктах, папа работал ночами сверхурочно целый
месяц... (Снова переживает этот момент.) Я вскочил в
седло и начал раскачиваться! (Почти шепотом.) И он
сломался!.. Раскололся надвое... Дерево было гнилое.
Он весь был склеен на слюнях и сургуче. Много блеска
и никакого толку. (Поворачивается к Кейтсу.) Берт,
когда вы увидите что-нибудь яркое, блестящее, кажуще-
еся вам совершенным, все в золоте и с пурпурными пят-
нышками,— посмотрите, что под краской. И если там
ложь, то покажите всем — что это такое на самом деле!
Входит корреспондент радио, таща за собой старомодный
микрофон. Входит судья, неся свою мантию на руке; при виде
микрофона он хмурится.
Корреспондент (судье). Мне кажется, что луч-
258
ше всего поставить его вот здесь, если вы не возражае-
те, ваша честь.
Судья. Таких вещей еще не бывало...
Корреспондент. Вы понимаете, сэр, сегодня
мы создаем историю! Впервые общественное событие та-
кого рода передается по радио.
Судья. Ну что ж, я разрешу, если вы не будете
мешать ходу суда.
Корреспондент начинает разматывать провод. Быстро входит м э р;
он расстроен, в руках у него телеграмма.
Мэр (судье). Послушай, Мэрль, мне надо погово-
рить с тобой! Вот сюда. (Отводит судью в сторону.)
Только что пришла эта телеграмма. Парни в столице
штата начинают беспокоиться о том, как здесь все идет.
Газеты подняли шум по всему миру. В конце концов,
выборы не за горами, и нам ни к чему, чтобы избира-
тели были в таком возбуждении. Надо все это как-то
утихомирить. Так что ты легче, Мэрль! (Дотрагивается
до шляпы, приветствуя Драммонда, и быстро уходит.)
Корреспондент (четко, в микрофон). Провер-
ка, проверка...
Драммонд (подходит к микрофону). Что, готови-
тесь транслировать?
Корреспондент. Да. Как только появятся при-
сяжные, мы передадим в эфир вердикт.
Драммонд (внимательно осматривает микрофон).
Радио... Господи, вот это сломит многие преграды!
Корреспондент (поспешно). По радио нельзя
говорить «господи»!
Драммонд. Почему, черт возьми?
Корреспондент. «Черт» тоже нельзя говорить!
Драммонд (отходя). Довольно скучный вид раз-
влечения.
Входит Брейди, подходит к корреспонденту.
Брейди. Можно говорить с любой стороны этой
машинки?
Корреспондент (вздрагивая от звука этого
низкого голоса, раздавшегося так близко над ухом его
хрупкого дитяти. Преувеличенным шепотом). Да, сэр,
с любой стороны.
Брейди (пытается говорить тише, но это все рав-
но, что пытаться взнуздать слона). Будьте любезны,
259
дайте мне знак, в то время как я говорю, если мой голос
будет недостаточно громким для вашего аппарата.
Корреспондент кивает немного раздраженно. Хорнбек хихикает.
Внезапно атмосфера в зале становится напряженной. Быстро входит
Микер, и зрители начинают поспешно занимать свои места.
Раздаются голоса: «Вот они идут! Они вынесли вердикт!», «Присяж-
ные возвращаются!»
Микер (подходит к стулу судьи, стучит молоточ-
ком). Встать!
Все встают.
Внимание, внимание! Суд возвращается к слушанию
дела: «Штат против Бертрама Кейтса». (Уходит, чтобы
ввести присяжных.)
Входят присяжные. Их лица суровы и напряженны.
Кейтс (шепотом, Драммонду). Вам их лица что-
нибудь говорят?
Драммонд тоже нервничает. Прищурившись, смотрит на возвра-
щающихся присяжных. Барабанит пальцами по столу. Кейтс огляды-
вается, надеясь увидеть Рейчел, но ее нет. Его разочарование оче-
видно.
Корреспондент (негромко, с большим драма-
тизмом). Леди и джентльмены! Говорит Гарри Эстер-
брук из зала суда в Хиллсборо, куда только что верну-
лись присяжные, чтобы сообщить о своем решении в
знаменитом «обезьяньем процессе» хиллсборского суда.
Судья занял свое место. Через несколько минут мы
узнаем, считают ли Бертрама Кейтса виновным.
Судья смотрит на него с раздражением. Корреспондент подвигает
микрофон к судье и отходит. Чувствуется напряжение притихшего
зала.
Судья (откашлявшись). Господа присяжные, вы-
несли вы вердикт?
Силлерс (встает). Ага... Да, сэр! Вынесли, ваша
честь!
Микер подходит к Силлерсу и берет у него листок бумаги, идет
к судье. Все глаза следят за бумагой. Судья берет ее, развертывает,
стучит молоточком.
Судья. Единогласный вердикт: «Бертрам Кейтс
признан виновным».
260
В зале возгласы, аплодисменты, «амини», некоторые кричат: «У-у!>.
Брейди доволен. Но он уже не прежний сияющий, мощный, уверен-
ный Брейди. Для него это горькая победа, а не легкое завоевание
во главе кавалькады ангелов. Кейтс смотрит на свои колени. Драм-
монд стучит по столу карандашом. Корреспондент быстро и тихо
говорит в микрофон. Судья пытается обуздать зал.
Хорнбек (тоном зазывалы).
Подходите, получайте ваши
Билеты в средневековье!
Вам только кажется, что вы
Прозевали коронацию Карла Великого!
Судья (стучит молоточком, кричит). Тише, пожа-
луйста! К порядку! Суд продолжается!
Шум смолкает.
Подсудимый, встаньте и выслушайте приговор. Бертрам
Кейтс, я приговариваю вас к...
Драммонд (резко). Ваша честь! Вопрос про-
цедуры!
Судья (раздраженно). Ну, сэр?
Драммонд. Разве в этом штате нет обычая раз-
решать обвиняемому сделать заявление перед тем, как
произносится приговор?
Судья (краснеет). Полковник Драммонд, я сожа-
лею об этой ошибке. В этой путанице я... Я не учел.
Мистер Кейтс, если вы желаете сделать заявление, преж-
де чем будет объявлен приговор, вы можете начинать.
Кейтс встает. Зал затихает.
Кейтс (просто). Ваша честь, я не оратор, у меня
нет того красноречия, которым обладают некоторые лю-
ди, выступавшие здесь за последние несколько дней.
Я просто школьный учитель.
М-с Б л е р. Теперь уже не учитель!
Кейтс (пауза, тихо). Я был учителем. (С трудом.)
Я чувствую... меня осудили за нарушение несправедли-
вого закона. В будущем, как я это делал и в прошлом,
я буду бороться против этого закона любыми средства-
ми. Я...
Кейтс хочет еще что-то сказать, но передумывает и садится. Раз-
даются аплодисменты. Аплодируют многие зрители. Брейди нервни-
чает, он расстроен. Он выиграл дело. Приз — его, но он не может
дотянуться до конфетки. В час своего торжества Брейди надеялся
быть вынесенным из зала суда на плечах своих восторженных по-
клонников, а действие развивается не по его плану!.. Опять раздает-
ся стук молоточка. Зал затихает.
261
Судья. Бертрам Кейтс, суд признал вас виновным
в нарушении закона тридцать одна тысяча четыреста
двадцать восемь, тома тридцать седьмого свода законов,
в соответствии с предъявленным вам обвинением. Такое
нарушение наказуемо штрафом и заключением или за-
ключением. (Кашляет.) Но поскольку прежде не было
нарушений этого закона, у нас нет прецедента, который
помог бы нам в вынесении приговора (автоматическая
улыбка), суд считает должным... (смотрит на мэра)
приговорить Бертрама Кейтса к штрафу в... (опять каш-
ляет) сто долларов.
Великий закон против эволюционного учения лопается со слабым ши-
пением подмокшей хлопушки. Ропот удивления в зале. Брейди возму-
щен, он встает, не веря своим ушам.
Брейди. Ваша честь сказали «сто долларов»?!
Судья. Правильно. (Желая скорее закончить.)
Это, как нам кажется, завершает процесс.
Брейди (шумно). Ваша честь, обвинение считает,
что там, где проблемы спора столь титаничны, суд дол-
жен вынести более радикальное наказание!
Драммонд (перебивая). Я протестую!
Брейди. Сделать пример из этого преступника,
показать всему миру...
Драммонд. Одну минуточку, одну минуточку!
Сумма штрафа значения не имеет, Бертрам Кейтс не со-
бирается платить этот или любой другой штраф, он его
не заплатит, даже если б это был один доллар. Мы бу-
дем апеллировать в Верховный суд штата. Суд дает нам
месячный срок для подготовки апелляции?
Судья. Да, дает. Суд устанавливает залог за под-
судимого в пятьсот долларов. Мне кажется, что на этом
процесс заканчивается. Поэтому я распускаю суд...
Брейди (поспешно). Ваша честь! (Достает тол-
стую рукопись.) Ваша честь, мне бы хотелось — с раз-
решения суда — записать в протокол несколько кратких
замечаний, которые я подготовил.
Драммонд. Я протестую! Мистер Брейди может
делать любое замечание, какое ему нравится,— длинное,
короткое или какое-нибудь еще, он может его делать во
время политической кампании или как проповедник, но
наш процесс в Хиллсборо окончен! Защита настаивает
на том, чтобы суд был распущен.
262
Брейди (обескуражен). Но у меня есть несколько
замечаний!
Судья. Мы с удовольствием бы их выслушали, сэр,
но мистер Драммонд правильно указал на процедурный
момент. Я уверен, что все, находящиеся здесь, останутся
после того, как суд будет распущен, чтобы выслушать
вашу речь.
Брейди благосклонно соглашается с процедурой.
(Стучит молоточком.) Я объявляю суд распущенным.
В зале движение. Хорнбек подходит к Микеру и шепотом разговари-
вает с ним. Зрители, чувствуя облегчение от того, что кончилась
официальная часть, начинают потягиваться, в ход пускаются вёера,
люди снимают с себя пропотевшие пиджаки.
Мелинда (кричит Говарду через зал). Кто же
выиграл?
Говард (кричит в ответ). Не знаю! Но все рав-
но — все кончилось!
Продавец (входя в зал). Мороженое, мороже-
ное! Эскимо, покупайте эскимо?
Судья (стучит молоточком, громко). Тише! Я при-
зываю к порядку... то есть, я прошу внимания, пожалуй-
ста!
Становится несколько тише.
Мы удостоены чести услышать несколько слов от пол-
ковника Брейди, который хочет к нам обратиться.
Продавец. Покупайте эскимо, вам будет про-
хладнее от эскимо!
Зрители толпятся, покупая мороженое и лимонад. Брейди готовится
начать речь, но его раздражает шум. Хорнбек передает судье не-
сколько банкнот из своего бумажника, и Микер пишет расписку.
Судья (опять стучит молоточком). Мы просим ва-
шего внимания! Пожалуйста, леди и джентльмены!
У 'мистера Брейди есть несколько замечаний, которые,
я уверен, будут интересны нам всем!
Некоторые из верных замолкают, но движение в зале и питье ли-
монада продолжаются. Двое детишек бегают друг за другом в толпе
зрителей, раздражая корреспондента радио.
Брейди (простирая руки к толпе). Мои дорогие
друзья! Я прошу вашего внимания. (Его громкий го-
лос несколько подавляет шум, но это уже не жадная
263
тишина прежних дней). Мои сограждане и друзья среди
радиослушателей! Со священных холмов святого Синая
в дни далекой древности пришел закон, который был
нашим оплотом и нашим щитом. Поколение за поколе-
нием люди смотрели на этот закон, как они смотрят на
гору, с которой пришла наша сила. И здесь, в этом го-
роде...
Корреспондент (подходит к Брейди). Прости-
те меня, мистер... хм, полковник Брейди... Не могли ли
бы вы говорить более... в сторону микрофона?
Корреспондент подводит Брейди к микрофону. Оратор выглядит
теперь большой, нарядной вазой, которая должна стоять точно в се-
редине каминной доски. За это время зритель опять уходит от Брей-
ди. Гомон и движение в зале. Но тщеславие Брейди и его злость
не разрешают ему отказаться от речи. Он их заставит слушать!
Брейди (красный, с напряженными голосовыми
связками, ревет). И здесь... здесь, в этом зале, мы виде-
ли оправданным...
Несколько человек уходят, он смотрит на них с отчаянием
уголком глаза.
Брейди. Мы видели оправданным...
Корреспондент (в микрофон, получив сигнал
из-за сцены). Леди и джентльмены, как сообщает нам
режиссер нашей программы из Чикаго, наше время
здесь истекло. Говорит Гарри Эстербрук! Мы возвраща-
емся к передаче из студии. Слушайте музыкальный ут-
ренник.
Корреспондент забирает микрофон и уходит. Это последний
удар по Брейди. Он понимает, что большая часть слушателей его
покинула. Он размахивает текстом своей речи. Глаза у него выле-
зают из орбит, голос звучит хрипло, напряженно.
Брейди. Со священных холмов святого Синая...
Вдруг он как бы замерзает. Его губы движутся, но звука нет. Как ни
странно, именно это молчание заставляет всех стихнуть.
Лавочник. Посмотрите на него!
М-с Брейди (с ужасом). Мэт!
Внутри у Брейди что-то происходит, губы дрожат, глаза стекленеют.
Очень медленно он как бы наклоняется к слушателям, затем, как
восковая фигура, падающая о пьедестала, валится ниц. Микер и
Дейвенпорт бросаются вперед и хватают Брейди за плечи. Рукопись,
сжатая в его поднятой руке, падает, рассыпаясь листочками. Великие
слова разбросаны по полу. В зале шум. Миссис Брейди кричит.
264
Дейвенпорт. Врача!
Несколько человек поднимают распростертого Брейди и кладут его
на стулья. Миссис Брейди подбегает к нему.
Судья. Место, место, дайте ему место!
М-с Брейди. Мэт! О господи боже мой! Мэт!
Драммонд и Кейтс стоят молча, расстроенные, где-то в стороне.
Напряженная тишина. Она внезапно прерывается фанатичной жен-
щиной, которая наклоняется к Брейди и кричит.
Старуха (со слезами в голосе). О господи, сотво-
ри чудо, спаси нашего святого пророка!
Микер (грубо отталкивает ее). Убирайся, тетка!
Уносите его отсюда как можно скорее. Хенк, Билл, по-
могите-ка нам, перенесем его через улицу, к врачу!
Несколько человек с трудом поднимают Брейди и начинают его пере-
носить. Происходит странная вещь: Брейди начинает говорить глу-
хим, далеким голосом, как будто нечто запертое в нем наконец
прорвалось и драгоценное содержимое выливается.
Брейди (в то время как его выносят, странным,
неестественным голосом). Господин верховный судья,
граждане Соединенных Штатов! Во время моего пребы-
вания в Белом доме я клянусь проводить мою програм-
му за улучшение условий жизни простых людей этой
страны. В качестве вашего нового президента я говорю
о том, что я говорил всю свою жизнь...
Толпа идет следом, любопытная и благоговейная. Только Драм-
монд, Хорнбек и Кейтс остаются, следя глазами за выносом Брейди.
Драммонд. Как быстро они меняются и как это
больно может быть, если вы этого не ждете!.. Интерес-
но, как чувствуешь себя, когда ты три раза почти пре-
зидент и голова твоя набита невысказанными речами
по случаю вступления на пост президента?
Хю р н б е к.
Он был всегда у финиша — вторым
И надрывал голосовые связки,
Стремясь привлечь внимание толпы.
Когда я вижу крикуна такого,
Я знаю — он из тех, кто мог бы быть.
Кто был почти что, кто почти что стал!
Кейтс (тихо). А вы видели его лицо? Он выглядел
ужасно!
265
Входит Микер; Кейтс оборачивается к нему.
Микер (пожимает плечами, как бы говоря: «Я не
знаю»). Удивляюсь, что еще кто-нибудь не свалился от .
этой жары.
Хорнбек.
О, с Брейди все в порядке!
Час-другой,
Чтоб потом вышли маринад и торты
И чтоб его язык успел забыть
О кислом вкусе уксусной победы,—
И снова наш вулкан поднимется к ночи,
Выбрасывая тепленькое пламя
И не имеющую отношенья к делу
золу.
Кейтс качает головой. Он обескуражен.
Драммонд (смотрит на него заботливо). В чем
дело, мальчик?
Кейтс. Я не понял — победил я или проиграл?
Драммонд. Ты победил.
Кейтс. Но присяжные признали меня...
Драммонд. Какие присяжные? Двенадцать чело-
век? Миллионы людей знают, что ты победил! Они про-
чтут в своих газетах сегодня вечером, что ты разбил
вредный закон, ты сделал из него посмешище!
Кейтс. Да, но что теперь будет? У меня нет рабо-
ты, и я готов держать пари, что меня даже не пустят
обратно в пансион.
Драммонд. Конечно, будет не так-то просто. Это
не благотворительный праздник. Но ты выживешь и,
в то время пока они заставят тебя потеть, помни: ты
помог следующему парню.
Кейтс. Что вы хотите этим сказать?
Драммонд. Ты ведь не думаешь, что такого рода
дела кончились навсегда? Завтра появится что-нибудь
другое, еще какой-нибудь парень должен будет выйти
сюда, а ты помог ему, дал ему силу, храбрость!
Кейтс (Микеру, с новой гордостью). Мистер Ми-
кер, разве вы не должны меня запереть?
Микер. Назначен залог.
Кейтс. Не думаете же вы, что у школьного учите-
ля есть пятьсот долларов!
Микер (показывая на Хорнбека). Вот этот внес
деньги.
266
Хорнбек.
Что значит «Геральд» выписать на год!
Бесплатно, безо всяких обязательств
Мы дарим год свободы!
Входит Рейчел. В руках у нее чемодан, она улыбается и по-
новому держит голову.
Кейтс. Рейчел!
Рейчел. Здравствуй, Берт!
Кейтс. Куда ты идешь?
Рейчел. Еще не знаю. Но я ухожу от отца.
Кейтс. Рейчи!
Рейчел. Берт, это моя вина, что присяжные при-
знали тебя виновным.
Кейтс хочет ее перебить.
Частично моя вина. Я этому помогла. (Передает Берту
книгу Дарвина.) Вот твоя книга, Берт. Я ее прочла до
самого конца, и я не понимаю ее. То, что я понимаю,
мне не нравится. Но мне кажется, что не в этом дело.
Драммонд (смотрит на девушку с восхищени-
ем). Вот это правильно!
Рейчел. Мистер Драммонд, надеюсь, что я не ска-
зала ничего такого, что могло оскорбить вас. Видите ли,
я не очень-то много думала. Я всегда боялась того, что
я могу подумать, так что мне казалось безопаснее не
думать вообще! Но теперь я знаю: мысль, это как ре-
бенок в нашем теле, она должна родиться! Если она
умирает в тебе, то умирает и часть тебя. (Показывая на
книгу.) Может быть, то, что написал мистер Дарвин,—
неправильно, я не знаю. Но верно это или неверно — это
не имеет никакого значения. Идеи должны рождаться,
как дети. Некоторые из них — здоровые, некоторые —
болезненные. Мне кажется, что болезненные идеи боль-
шей частью умирают, не правда ли, Берт?
Берт кивает в знак согласия, но он слишком восхищен ею, чтобы
говорить, он’ только смотрит. Драммонд улыбается, как бы говоря:
«Вот это девушка!»
Судья (медленно входит; тихо). Брейди умер.
Пауза.
Драммонд. Я не могу представить себе мир без
Мэтью Гаррисона Брейди.
267
Кейтс (судье). Что было причиной? Что они го-
ворят?
Судья уходит в свою комнату, не отвечая.
Хорнбек. Мэтью Гаррисон Брейди умер от того,
что у него лопнуло пузо.
Драммонд возмущен.
Вы знаете, что думал я о нем,
А мне известно, что считали вы.
Пускай о нем неграмотные плачут,
К чему нам с вами слезы проливать?
Довольно и того, что сам он причитал
Над собственной персоной.
Вы знаете, кто был наш мистер Брейди?
Обыкновенный шут из балагана,
Стенающий над библией фигляр!
Драммонд (встает, яростно). Ах ты, остряк!
У тебя не больше прав плевать на его религию, чем на
мое отсутствие религии!
Хорнбек. Подумайте только! Генри Драммонд
становится на защиту своих врагов!
Драммонд (тихо; он тронут). В этом человеке
было много величия.
Хорнбек. Вы хотите, чтобы я вставил это в его
некролог?
Драммонд (берет свой портфель). Можете пи-
сать все, что вам, черт возьми, угодно!
Хорнбек.
Как пишут некролог о человеке,
Который мертв уже давным-давно?
Так: «В память Мэтью Брейди...»
А потом?
Два года, ну — десятилетье, и туристы
Уже с недоумением спросят гида:
— «Кто похоронен здесь? — Мэт Гаррисон...
как дальше?..»
Как он сказал тогда священнику?
Позвольте!
Вот это очень будет кстати!
Он сам провозгласил свой некролог!
Должен у них быть хоть один экземпляр где-нибудь!
(Находит библию.) Вот она: его книга! (Быстро листа-
ет.) Это в «Притчах Соломоновых», да?
268
Драммонд (тихо). «Разрушающий дом свой по-
лучит в удел ветер, и глупый будет рабом мудрого
сердцем».
Хорнбек (смотрит на Драммонда с удивлением.
Захлопывает библию и кладет ее на стол судьи. Скрес-
тив руки, медленно идет к Драммонду, щуря глаза).
Странный у нас урожай безбожников в этом году!
Драммонд (терпение его готово лопнуть, спокой-
но). Вы мне чертовски надоели, Хорнбек!
Хорнбек. Почему?
Драммонд. Вы никогда не сочетали существи-
тельное с глаголом, если вам не нужно было что-нибудь
взорвать.
Хорнбек. Типичный адвокатский трюк: обвиняете
обвинителя.
Драммонд. В чем меня обвиняете вы?
Хорнбек.
Я обвиняю вас в пренебреженье к свету,
В лжепоказаньях против адвоката
(жест в сторону Драммонда),
В умышленной зловредной доброте,
В сентиментальности первостатейной...
Др а м м о н д. Почему? Потому что я отказываюсь
вычеркнуть целую жизнь человека? Я говорю вам, что
у Брейди было то же право, что у Кейтса,— право оши-
баться.
Хорнбек.
Объявлена неделя любви к фанатикам!
С тех пор, как Брейди умер,
Мы все должны его любить!
О господи, прогнил наш мир от доброты
людской!..
Драммонд. В этом теле однажды жил гигант.
(Тихо.) Мэт Брейди заблудился потому, что искал бога
слишком высоко и слишком далеко.
Хорнбек.
Ну, джентльмены, извините.
Бе’гу стучать на пишущей машинке.
(Уходит.)
Кейтс. Полковник Драммонд!..
Драммонд. Берт, я отказываюсь от своего чина
в милиции штата. Я сдаю свою шпагу.
Кейтс. А дорого стоит подать апелляцию? Я ведь
не могу вам заплатить.
269
Драммонд (машет рукой). Я пришел сюда не для
того, чтобы вы мне платили. Ну, мне надо успеть на
поезд.
Рейчел. Есть поезд в пять тринадцать. Берт, мы
тоже можем попасть на этот поезд.
Кейтс (улыбаясь счастливо). Пойду за вещами,
Рейчел. Я тебе помогу.
Рейчел берет свой чемоданчик. Кейтс хватает пиджак, жмет руку
Драммонду.
Кейтс (кричит через плечо). Увидимся на вок-
зале!
Рейчел и Кейтс уходят, Драммонд остается один. Внезапно
он замечает книгу Дарвина, оставленную Рейчел на столе.
Драммонд (кричит). Эй, вы забыли!..
Но Рейчел и Кейтс уже не слышат. Он взвешивает том на руке.
Эта книга была центром водоворота! Затем Драммонд замечает
библию на столе судьи, берет библию другой рукой, смотрит на один
том, потом на другой, взвешивая их задумчиво, будто его руки —
чаши весов. Улыбаясь, пожимая плечами, сует обе книги в свой
портфель. Медленно выходит на улицу и переходит через пустую
площадь.
3 а н а ее с
ПРИМЕЧАНИЯ
БРЕТ ГАРТ
BRET HARTE
Фрэнсис Брет Гарт (1836—1902)—родился в Олбэни близ
Нью-Йорка, в семье школьного учителя. В 1854 г. Брет Гарт пе-
реехал в Сан-Франциско. Живя в Калифорнии, он переменил мно-
жество профессий: был помощником аптекаря, учителем, гувернером,
золотоискателем, наборщиком, журналистом. С начала 60-х годов
появляются его рассказы о жизни и быте калифорнийских золото-
искателей. Цикл этих рассказов принес писателю широкую извест-
ность. Лучший период творчества Брет Гарта длился до начала
70-х годов. Расставшись с Калифорнией, Брет Гарт жил в Европе,
продолжал литературную деятельность, но лишь немногие произ-
ведения этих лет выдерживают сравнение с рассказами 1857—
1871 годов.
«Млисс» («Mliss») входит в основной цикл «Калифорнийских
рассказов». Впервые рассказ «Млисс» был опубликован в 1860 г.
под названием «Работа на Красной Горе».
«Язычник Вань Ли» («Wan Lee the Pagan»).— Рассказ опубли-
кован в 1871 г.
Печатается по: Гарт Ф. Б. Собрание сочинений: В 6 т. М.:
Правда, 1966. Т. 1.
Конфуций (Кун-цзы, 551—479 до н. э.)—китайский философ.
Менций (Мэн-цзы, 372—289 до н. э.) — китайский философ, по-
следователь Конфуция.
Троекнижие — первая книга для чтения в традиционной китай-
ской школе; каждое слово книги состоит из трех иероглифов.
Уэбстер — Дэниэл Уэбстер — известный буржуазный политик и
оратор XIX века.
Мальволио — Мальволио — персонаж комедии В. Шекспира
«Двенадцатая ночь».
«Черт и маклер» («The Devil and the Broker») — опубликован
в 1864-г.
...зеленая спинка.— В разговорной речи американцев соответ-
ствующее слово употребляется для обозначения понятия «банкно-
та»; намек на цвет долларовой банкноты США.
АМБРОЗ БИРС
AMBROSE BIERCE
Амброз Бирс (1842—1914?)—родился в штате Огайо, в мно-
годетной фермерской семье. Бирс рано начал работать, участвовал,
на стороне северян, в гражданской войне 1861—1865 годов. Веко-
271
ре после демобилизации (1865) стал профессиональным литерато-
ром, до конца жизни сотрудничал в газетах и журналах. Бирс
приобрел известность как сатирик, разоблачавший нравы «позоло-
ченного века», стяжательство и цинизм. В 1913 г. Бирс в качестве
военного корреспондента уехал в Мексику, где пропал без вести.
«Фантастические басни» («Fantastic Fables»).— Сборник под та-
ким названием вышел в 1899 г. Здесь публикуются отдельные басни
из этой книги.
«Словарь Сатаны» («The Devil’s Dictionary»).— Сборник афо-
ризмов Бирса, вышедший в полном виде в 1911 г. Первоначальное
издание было осуществлено в 1906 г. под названием «Лексикон
циника».
Печатается по: Бирс А. Словарь сатаны и рассказы. М. : Худож.
лит., 1966.
МАРК ТВЕН
MARK TWAIN
Марк Твен (Сэмюэл Ленгхорн Клеменс, 1835—1910)—крупней-
ший писатель-реалист США, юморист и сатирик, автор широко
известных во всем мире романов (наиболее значительный из них —
«Приключения Гекльберри Финна»), рассказов, а также очерков и
памфлетов. Твен является классиком американской и мировой ли-
тературы, его стиль глубоко оригинален, его произведения и сего-
дня сохраняют актуальность и пользуются популярностью в самых
широких кругах читателей.
«Путешествие капитана Стормфилда в рай» («Captain Storm-
field’s Visit to Heaven», 1907—52). Впервые опубликованные в жур-
нале (декабрь 1907, январь 1908 г.), третья и четвертая главы
повести вышли в 1909 г. отдельной книгой. Две первые главы и
авторское предисловие увидели свет только в 1952 г. Несоответ-
ствия между частями, опубликованными в разное время, незначи-
тельны и объясняются тем, что автор, начавший работу над по-
вестью еще в конце 1860-х годов, внес в свой замысел некоторые
мелкие изменения.
Печатается по: Твен М. Собрание сочинений: В 12 т. М. : ГИХЛ,
1961. Т. 11.
Милиция — ополчение в США. В мирное время проводились
короткие военные сборы милиции.
Муди и Сэнки — проповедники-евангелисты, популярные в США
в конце XIX века.
Томас Девитт Толмедж (1832—1902)—нью-йоркский пресвите-
рианский священник, объект сатиры Твена с 1870 г. Писателя воз-
мутило заявление Толмеджа, что «запах рабочего человека оскорби-
телен для ноздрей более утонченных членов его паствы».
Капитан Кидд — Уильям Кидд (1650 (?) — 1701)—знаменитый
пират.
...баронет из Хобокена — Хобокен — город в американском шта-
те Нью-Джерси. Дворянские титулы в США не существуют.
Сэнди-Хук — мыс к югу от Нью-Йорка.
«Любознательная Бесси» («Little Bessie Would Assist Providen-
ce», 1909). Диалоги любознательной девочки и ее мамы Твен писал
в 1909 г. и не собирался печатать. Воспроизводимый здесь диалог
был опубликован в 1912 г. как приложение к биографии писателя.
272
ДЖЕК ЛОНДОН
JACK LONDON
Джек Лондон (Джон Гриффит, 1876—1916) родился в Глен-
Эллен, городке близ Сан-Франциско, рос беспризорным. Крепкое
здоровье и сильная воля помогли жаждавшему знаний юноше стать
образованным человеком. До начала творческой деятельности Лон-
дон переменил множество профессий и приобрел значительный жиз-
ненный опыт. С 1895 по 1901 г. он был членом американской Со-
циалистической рабочей партии, но вышел из нее, так как считал,
что она утратила революционный дух. Тем не менее Лондон внес
существенный вклад в пропаганду социалистических идей. Подчас
в некоторых романах и рассказах Лондона ощущаются индивидуа-
листические тенденции. Наиболее ценным в литературном твор-
честве Лондона является его новеллистика и роман «Мартин
Иден» (1909).
«Люди бездны» («The People of the Abyss», 1903)—книга до-
кументальных очерков о жизни «дна» английской столицы. Здесь
печатается XI глава книги — очерк «Обжорка» («The Peg»).
Печатается по: Лондон Д. Собрание сочинений: В 14 т. М.:
Правда, 1961. Т. 3.
...Пробродив всю ночь «с флагом».— Ходить «с флагом» на
жаргоне безработных и бездомных людей означало провести ночь
на ногах.
Армия спасения.— Религиозная благотворительная организация.
Ее основатель Уильям Бут (1829—1912) был первоначально мето-
дистским священником. Движение зародилось в 1865 г., получило
широкое распространение и в 1878 г. стало называться Армией спа-
сения. «Армия» была полувоенной организацией, ее активистам при-
сваивались военные звания.
ЭРСКИН КОЛДУЭЛЛ
ERSKINE CALDWELL
Эрскин Колдуэлл (р. 1903) родился в селении Коуэта (штат
Джорджия) в семье священника. В молодости Колдуэллу пришлось
поработать сборщиком хлопка, батраком, рабочим. Окончив универ-
ситет, он начал писать и скоро завоевал известность как замечатель-
ный новеллист. Романы и публицистика Колдуэлла также способ-
ствовали росту его популярности. Колдуэлл — великолепный быто-
писатель и страстный поборник равноправия негров.
«Мальчик из Джорджии» («Georgia Воу», 1943) —повесть, по-
явившаяся в русском переводе в 1956 г. В данном сборнике пред-
ставлен отрывок из этой повести: «Как проповедник Хаушо упросил
нас позвонить’в колокол» («The Day We Rang the Bell for Preacher
Hawshaw»).
Печатается по: Колдуэлл Э. Повести и рассказы. М.: Издатель-
ство иностр, лит., 1956.
ТОМАС ВУЛФ
THOMAS WOLFE
Томас Клейтон Вулф (1900—1938)—родился в Эшвиле (штат
Северная Каролина) в семье камнереза. Окончив университет, Вулф
273
был вынужден заняться преподаванием, хотя мечтал стать профес-
сиональным писателем. Первый из четырех больших романов Вулфа
«Обернись к дому, ангел» вышел в 1929 г. и принес автору значи-
тельную известность. При жизни писателя был издан и втором его
роман «О времени и о реке» (1935). Остальные два крупных произ-
ведения Вулфа были опубликованы после его смерти, причем под-
готовка оставшихся рукописей к печати потребовала немалых уси-
лий редактора. Тема первых романов Вулфа — столкновение героя
в миром мещанства и стяжательства. В дальнейшем социальный
диапазон писателя заметно расширяется. Интересное и оригинальное
творчество Вулфа до сих пор вызывает множество споров.
«Святоша» («The Priestly One»)—одиннадцатая глава третьего
романа Вулфа «Паутина и скала» («The Web and the Rock», 1939).
В русском переводе печатается впервые.
Печатается по: Wolfe Т. The Web and the Rock. New York,
1939.
ЭРНЕСТ ХЕМИНГУЭЙ
ERNEST HEMINGWAY
Эрнест Миллер Хемингуэй (1899—1961) родился в пригороде
Чикаго Оук-Парке в семье врача. Едва успев получить навык ре-
портерской работы в газете города Канзаса, Хемингуэй отправляет-
ся в Европу в качестве водителя санитарной машины, участвует
в боевых действиях в Италии, где получает серьезное ранение.
После войны Хемингуэй живет в Париже, там же издает свою пер-
вую книгу — сборник рассказов «В наше время» (1924). Вскоре он
получает признание как один из крупнейших мастеров литературы
США. Хемингуэй был гуманистом и антифашистом, он создал со-
вершенно оригинальный стиль, позволяющий скупыми средствами
передать большое эмоциональное напряжение. Художественные от-
крытия писателя оказали влияние на всю современную литературу.
«По ком звонит колокол» («For Whom the Bell Tolls», 1940) —
один из лучших романов Хемингуэя. Работу над ним писатель
начал 1 марта 1939 г. и продолжал почти беспрерывно, пока,
в июле следующего года, рукопись не была закончена. В книге
представлена двадцать седьмая глава романа.
Печатается по: Хемингуэй Э. Собрание сочинений: В 4 т. М.:
Худож. лит., 1968. Т. 3.
...Cab г ones! Hijos de puta! — испанские ругательства.
ДЖЕРОМ ЛОРЕНС
JEROME LAWRENCE
Джером Лоренс (р. 1915)—родился в Кливленде (штат
Огайо), окончил университет штата. Работал на радио, публиковал
рассказы. Лоренс — театральный деятель и известный драматург,
написал (в соавторстве с Р. Ли) много пьес, удостоен ряда теат-
ральных премий.
274
РОБЕРТ ЛИ
ROBERT Е. LEE
Роберт Эдвин Ли (р. 1918) родился в Илирии (штат Огайо),
получил университетское образование. Работает в соавторстве с Ло-
ренсом с 1942 г., является видным театральным деятелем.
«Получит в удел ветер» («Inherit the Wind», 1955) — наиболее
известная пьеса Д. Лоренса и Р. Ли. Она переведена более чем
на 30 языков, поставлена в крупнейших драматических театрах
многих стран. В 1960 г. выдающийся американский кинорежиссер
Стэнли Креймер поставил по этой пьесе фильм «Пожнешь бурю»,
получивший приз на одном из международных кинофестивалей.
В главных ролях снимались знаменитые актеры С. Трэси и Ф. Марч.
Фильм с успехом шел на советском экране.
Печатается по: Лоренс Д., Ли Р. Получит в удел ветер. М.:
Искусство, 1957.
СОДЕРЖАНИЕ
лидскии ю. я.
ПРАВО МЫСЛИТЬ............................. 3
ГАРТ ФРЭНСИС БРЕТ
МЛИСС (перевод Н. Дарузес)................23
ЯЗЫЧНИК ВАНЬ ЛИ (перевод Н. Волжиной) ... 48
ЧЕРТ И МАКЛЕР (перевод Н. Дарузес) .... 63
БИРС АМБРОЗ
ФАНТАСТИЧЕСКИЕ БАСНИ (перевод Н. Волжиной) 68
СЛОВАРЬ САТАНЫ (перевод И. Кашкина) ... 82
ТВЕН МАРК
ПУТЕШЕСТВИЕ КАПИТАНА СТОРМФИЛДА В
РАЙ (перевод В. Лимановской)..............93
ЛЮБОЗНАТЕЛЬНАЯ БЕССИ (перевод А. Старцева) 142
ЛОНДОН ДЖЕК
ОБЖОРКА (глава XI из сборника документальных
очерков «Люди бездны») (перевод В. Лимановской) 146
КОЛДУЭЛЛ ЭРСКИН
КАК ПРОПОВЕДНИК ХАУШО УПРОСИЛ НАС
ПОЗВОНИТЬ В КОЛОКОЛ (перевод Н. Волжиной) 156
ВУЛФ ТОМАС
СВЯТОША (глава из романа «Паутина и скала»)
(перевод А. Гавинского).......................163
ХЕМИНГУЭИ ЭРНЕСТ
ПО КОМ ЗВОНИТ КОЛОКОЛ (глава двадцать
седьмая) (перевод Н. Волжиной и Е. Калашниковой) 180
ЛОРЕНС ДЖЕРОМ, ЛИ РОБЕРТ
ПОЛУЧИТ В УДЕЛ ВЕТЕР (драма в трех действиях)
(перевод Э. Медниковой и А. Юровского)........197
Примечания....................................271
Пожнешь бурю/Сост., авт. предисл.. и примеч.
П46 Ю. Я. Лидский.— К.: Политиздат Украины, 1987.—
276 с.
В книгу включены произведения писателей США XIX и XX веков:
Б. Гарта, А. Бирса, М. Твена, Д. Лондона, Э. Колдуэлла, Т. Вулфа,
Э. Хэмингуэя, в которых нравственно-этическая и социальная пробле-
матика сочетаются с ярко выраженной атеистической направленностью.
Для широкого круга читателей.
„ 0400000000—008
п----------------38.87
М201(04)—87
87.7США.я43
Составитель
Юрий Яковлевич Лидский
ПОЖНЕШЬ БУРЮ
Киев
Издательство политической литературы
Украины
1987
Заведующий редакцией А. И. Осауленко
Редактор С. Н. Лупол
Младший редактор Е. Н. Колтуновская
Художник В. А. Снегирь
Художественный редактор Н. К. Лычак
Технический редактор С. Н. Скуратова
Корректоры Г. Н. Капральская, Г. Н. Лисица
Информ, бланк Кв 4610
Сдано в набор 11.08.86. Подписано в печать 12.12.86.
Формат 84X10&Va2. Бумага тип. Ke 1. Литературная
гарнитура. Высокая печать. Усл. печ. л. 14,7. Усл.
кр.-от. 15,12. Уч.-иэд. л» 14,627. Тираж 200 000 экз. (1-й
завод 1—100 000 экз.). Заказ Кв 6—S60. Цена 1 р. 60 к.
Политиздат Украины,
252025, Киев-25, ул. Десятинная 4/6.
Набрано и сматрицировано на Головном предприятии
республиканского производственного объединения
«Полиграфкнига>. 252057, Киец Довженко, 3.
Отпечатано на Киевской книжной фабрике,
252054. Киев-54, Воровского, 24.
В ПОЛИТИЗДАТЕ УКРАИНЫ
(г. КИЕВ)
В 1987 ГОДУ ВЫЙДУТ ИЗ ПЕЧАТИ:
Коротков Н. Д. Кризис философии католицизма.
10 л., язык рус., 45 к.
В научно-популярной книге кандидата философских
наук Н. Д. Короткова дается критический анализ учения
одной из основных философских школ в католицизме —
неотомизма. Раскрывается научная несостоятельность
основополагающих принципов неотомизма, тщетность его
попыток примирить веру и разум, религию и науку. Пока-
зывается классово-апологетическая сущность демагоги-
ческой критики неотомистами «несовершенств» капита-
лизма, поисков «третьего» — христианского — пути раз-
вития общества.
Рассчитана на широкий круг читателей.
К у Ц е н о к Б. М. Эмоции и религия. 2-е изд. 7 л., язык
рус., 25 к.
В научно-популярной книге доктора медицинских
наук Б. М. Куценка (1931—1985) раскрывается научное
понимание важнейших психических процессов, роль эмо-
ций в жизни человека, в формировании его мировоззре-
ния, жизненной позиции, показывается необоснованность
утверждений о якобы эмоционально-облегчающей роли
религии, развенчивается религиозное толкование духов-
ного мира человека.
Первое издание книги увидело свет в 1983 году.
Для широкого круга читателей.
УВАЖАЕМЫЕ ЧИТАТЕЛИ!
Книги Политиздата Украины можно заказать во всех мест-
ных книжных магазинах, в магазинах и отделах «Книга —
почтой» облкниготоргов или облпотребсоюзов, а также в
книжных магазинах — опорных пунктах издательства:
252000, г. Киев, ул. Красноармейская, 2,
магазин № 43;
310000, г. Харьков, Красношкольная наб., 18,
магазин № 17;
340000, г. Донецк, пр. Ильича, 2,
магазин № 142;
320000, г. Днепропетровск, ул. Ленина, 8,
магазин № 2;
244000, г. Сумы, ул. К. Маркса, 21,
магазин № 7;
263000, г. Луцк, ул. Ленина, 8,
магазин № 2;
333000, г. Симферополь, ул. Горького, 8,
магазин № 40;
270000, г. Одесса, ул. Дерибасовская, 13,
магазин № 46.

1 р. 60 к.
ПОЖНЕШЬ БУРЮ