Автор: Пушкарев Л.Н.
Теги: сказки художественная литература академия наук ссср издательство наука сказка о еруслане лазаревиче
Год: 1980
Текст
Л Н ПУШКАРЕВ
СКАЗКА
0 ЕРУСЛАНЕ
ЛАЗАРЕВИЧЕ
ИЗДАТЕЛЬСТВО НАУКА*
АКАДЕМИЯ НАУК СССР
Серия «Литературоведение
и языкознание»
Л. Н. ПУШКАРЕВ
СКАЗКА
О ЕРУСЛАНЕ
ЛАЗАРЕВИЧЕ
ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»
Москва 1980
Scan, DjVu:
Dmitry7
П 91 Пушка рев Л. Н. Сказка о Еруслане
Лазаревиче.— М.: Наука, 1980. (Серия «Литературоведение
и языкознание»).
В книге рассказывается об одной из популярных
русских сказок — о Еруслане Лазаревиче. В течение
трех веков бытовала она на Руси, вошла в русские
рукописные сборники, а начиная с XVIII в.
неоднократно литературно обрабатывалась. С ней был
знаком молодой Пушкин, использовавший эпизод с
богатырской головой в поэме «Руслан и Людмила».
В XIX в. сказка о Еруслане в сотнях тысяч
экземпляров разошлась по России в виде лубочных листов,
картинок, книжек. Одновременно она продолжала
передаваться из поколения в поколение изустно.
46.4
Ответственный редактор
доктор исторических наук
Э. В. ПОМЕРАНЦЕВА
Издательство «Наука», 1980 г.
70202-244
П 0М(02)-80 69-80НП 4604000000
ВВЕДЕНИЕ
Сказка о Еруслайе Лазаревиче прожила долгую жизнь.
Ее истоки лежат в прасказании о герое-змееборце,
сражающемся со своим неузнанным сыном. В XVII в.
русские книжники записали это сказание и внесли его
в рукописные сборники. Многократно переписывалась
эта рукописная повесть в XVII—XVIII вв.,
переделывалась, изменялась под пером русских грамотеев и
превратилась в конце концов в волшебно-рыцарский роман.
В XVIII в. сказка о Еруслане перешла в лубок, а из
него — в печатные сказочные сборники XVIII в. Этой
сказкой заинтересовался молодой Пушкин и использовал
ее в поэме «Руслан и Людмила». Лубочные издатели
распространили эту сказку по Руси в сотнях тысяч
экземпляров: редко какое литературное произведение может
похвастаться такими тиражами в то время! Для многих
неграмотных людей эта сказка стала первой книжкой,
приохотившей их к чтению, к книге, к новой для них
культуре. Об этом писал В. А. Гиляровский, откликаясь
на полувековой юбилей издательской деятельности
И. Д. Сытина:
Народ был слеп. Века в потемках
Таясь, бессмысленно блуждал.
Ни о себе, ни о потомках
Не думал, ничего не ждал.
Несла грошовые листовки
Рать неустанных книгонош:
Вот Еруслан, Гуак... Головки!
А уж как Муромец хорош!
Читал народ с лицом веселым
Про Еруслановы дела —
А по деревням и по селам
Охота к чтению росла... *
3
Наряду с широкой популярностью в лубочной
традиции сказка о Еруслане продолжала жить в устном
народном творчестве и в XX в. была записана от многих
сказителей былин и сказочников и как сказка, и как былина.
Последняя из опубликованных записей была сделана
в 1962 г. Более трех веков бытует этот сюжет в русском
народном творчестве.
Свыше двух десятков рукописных списков XVII —
начала XIX в., более 200 лубочных изданий, около
полутора десятков фольклорных записей сказок и былин —
мало какой из сказочных сюжетов был так широко
распространен в России! Сказка о Еруслане перешагнула
границы нашей Родины. Многотысячными тиражами
издана она в ГДР и в Чехословакии как образец
подлинно народной старинной русской сказки.
Да, это — старинная русская сказка. Она — свидетель
прошлых эпох в развитии народного сознания. Уже в
конце XIX — начале XX в. ее сюжет воспринимался в народе
как «дела давно минувших дней, преданья старины
глубокой». Сильно изменилось народное мировоззрение за
прошедшее время. Но надо знать и изучать старые песни
и сказки, чтобы понять и представить себе духовный мир
наших далеких предков, чтобы раскрыть пути
становления русской национальной культуры.
Перед советскими учеными продолжает стоять задача,
поставленная В. И. Лениным: «обобщить, просмотреть
под социально-политическим углом зрения» весь
огромный материал народно-поэтического творчества,
дошедший до наших дней, с тем, чтобы написать «исследование
о чаяниях и ожиданиях народных» 2.
Сказка о Еруслане Лазаревиче как раз и принадлежит
к тем произведениям, которые веками бытовали в
крестьянской, посадской, а позднее и рабочей среде.
Предлагаемая читателю книга ставит своей задачей
проследить литературную историю сюжета о Еруслане
Лазаревиче с момента его записи в древнерусских
рукописных сборниках (40-е годы XVII в.) до последних
записей устной народной сказки о Еруслане (60-е годы
XX в.). Цель работы — вскрыть глубокие национальные
корни этой некогда популярной народной сказки,
показать, как изменился в народном сознании
международный бродячий сюжет.
Книга состоит из пяти глав. В первой дается
историография изучения сказки и повести о Еруслане Лазаревиче
4
в русской дореволюционной и советской науке,
рассматриваются источниковедческие проблемы.
Во второй — раскрывается история бытования сюжета
о Еруслане в древнерусской рукописной традиции XVII —
начала XIX в. На основе всех дошедших до наших
дней списков повести устанавливаются редакции повести
и реконструируется ее литературная история.
Третья глава посвящена литературным обработкам
рукописной повести о Еруслане в сказочных сборниках
конца XVIII в. Автор устанавливает источники этих
обработок, показывает, как в соответствии с целями и
задачами составителей этих сборников менялась
древнерусская рукописная повесть.
В четвертой главе рассказывается о лубочных
вариантах сказок о Еруслане. Автор обследовал важнейшие
книгохранилища страны и выявил более 200 лубочных
изданий сказки о Еруслане как анонимных, так и
авторских. В главе показывается, как под влиянием поэмы
Пушкина «Руслан и Людмила» и сказки П. Ершова
«Конек-Горбунок» изменялись лубочные варианты сказки
о Еруслане (они были своеобразным мостом,
связывавшим древнерусскую рукописную повесть с устной
народной сказкой), прослеживается бытование сюжета в
лубочных листах, картинках и книжках. Значительная часть
материала этой главы впервые вводится в научный оборот.
В пятой главе раскрывается литературная история
устной народной сказки и былины о Еруслане,
устанавливаются связи сюжета с другими сказками и былинами,
выявляется зависимость сказки от лубочных вариантов
Еруслапа. Специально рассмотрено бытование этого
сюжета в русской народной деревянной игрушке.
Автор старался дать представление о судьбе
популярного международного сюжета на Руси и распространении
его в различных культурных средах, главным образом
в демократической. Он стремился показать воздействие
лубка на устную традицию, раскрыть роль лубка в
развитии грамотности трудового люда Руси, проследить
трансформацию повести в народную сказку и былину.
Автор начал работу над этой книгой еще в
студенческие годы, в семинаре В. Д. Кузьминой в Индустриально-
педагогическом институте им. Карла Либкнехта, а затем
в годы учебы в аспирантуре в МГУ под руководством
академика Н. К. Гудзия. Светлой памяти своих учителей
автор и посвящает эту книгу.
Глава I
ИСТОРИЯ ИЗУЧЕНИЯ СКАЗКИ
О ЕРУСЛАНЕ ЛАЗАРЕВИЧЕ
...6 некотором царстве, в некотором государстве жил-был
царь Картаус, а у него было двенадцать богатырей,
и старшим среди них был князь Лазарь Лазаревич со
своей женой Епистимией... Родился у них сын, которого
назвали Ерусланом. С детства он был наделен
богатырской силой: играя с боярскими детьми, он кого за руку
возьмет — у того руку вырвет, < кого за ногу возьмет —
у того ногу выломит, а кого за голову схватит — тот
мертв лежит. Пошли бояре к царю, стали жаловаться на
Еруслана. Царь позвал к себе князя Лазаря Лазаревича
и приказал ему утихомирить разбушевавшегося сына.
Грустный пришел князь Лазарь Лазаревич домой после
разговора с царем. Встретил его сын: «Ты что такой
грустный?» Рассказал отец сыну, в чем дело. Решил
Еруслан оставить дом, добыл себе богатырского коня
и поехал в чисто поле «отведать плеча богатырского».
По пути он неожиданно встретил рать царя Данилы
Белого, напавшего на царство Картауса. Забыл Еруслан
свои обиды, разбил рать Данилы, а самого его отпустил
восвояси, взяв с него зарок — на царство Картаусово
больше не нападать. Снова поехал Еруслан в поле,
встретил на пути шатер со спящим богатырем князем Иваном
и сам лег рядом спать. Проснувшись, богатыри
померились силой в поединке, Еруслан победил, и они
побратались. Вместе богатыри одерживают победу над войском
Феодула-царя, и его красавицу дочь Еруслан выдает за
князя Ивана.
От нее Еруслан узнал, что есть на белом свете удалой
богатырь Ивашко Белая Поляница, который сторожит
границы Индийского царства, и что кочуют в чистом поле
три царевны — Продора, Мендора и Легия, краше
которых и на свете нет. Но прежде чем отправиться на
поиски сильнейшего богатыря, Еруслан едет за
благословением к родителям. Приехал и застал царство свое разо-
6
ренным, родителей и царя — плененными и
ослепленными Данилой Белым. От отца Еруслан узнал, что излечить
их сможет лишь желчь Зеленого царя Огненного Щита
Пламенного Копья. Еруслан отправился в его царство, по
пути встретилось ему ратное поле после великого
побоища, лежит на поле голова богатыря Росланея, а под
ней — волшебный меч, которым только одним и можно
убить волшебника Зеленого царя... Богатырская голова
отдает Еруслану меч и раскрывает секрет его: убить
Зеленого царя можно только с одного удара — со второго
он вновь оживает. Еруслан убивает Зеленого царя,
добывает его желчь, оживляет богатыря Росланея, а затем
исцеляет отца, царя Картауса и двенадцать богатырей,
убивает Данилу Белого и вновь отправляется совершать
подвиги.
Через много-много дней наехал он в поле на шатер
с тремя царевнами-красавицами, с которыми по очереди
проводит ночь, а затем убивает сначала старшую сестру,
а потом и среднюю за то, что они сочли Ивашку Белая
Поляница сильнее Еруслана. Младшая же сестра сказала,
что она не знает, кто из них сильнее, но что краше ее —
дочь Индийского царя Анастасия Вахрамеевна. Еруслан
едет к Индийскому царству, побивает Ивашку Белая
Поляница, встречает по пути чудо-змея о трех главах,
пожирающего людей и готовящегося пожрать царскую
дочь. Еруслан побеждает чудо-змея, получает от него
драгоценный камень, равного которому во всем свете нет,
женится на Анастасии, но в первую же брачную ночь
покидает ее: она сказала, что в Солнечном граде есть
царевна во много раз краше ее. Еруслан оставляет
Анастасии драгоценный камень с наказом слить из него
перстень сыну, если он у нее родится. Уехал Еруслан
в Солнечный град, нашел царевну, краше которой нет на
белом свете, забыл свою жену и стал жить в Солнечном
царстве.
А в это время у Анастасии Вахрамеевны родился сын-
богатырь, которого назвали тоже Ерусланом. Рос он без
отца, боярские дети стали смеяться над ним. бесчестить,
называть безотцовским сыном. От матери Еруслан-сын
узнал, куда уехал его отец, и отправился на поиски его.
Под Солнечным градом происходит бой Еруслана-отца
с не узнанным им сыном. Отец побеждает соперника, по
перстню на руке узнает сына, бросает царевну из
Солнечного града и возвращается к законной жене Анастасии
7
Вахрамеевие. Сын же его Еруслан отправляется в чистое
поле на поиски себе супротивника...
Таков краткий пересказ сюжета этой авантюрно-
рыцарской сказки, полной звона мечей и сабель,
богатырских поединков и необыкновенных встреч. Кровь льется
в этой сказке рекой, падают богатырские головы,
сражение следует за сражением, и, кажется, нет и не будет
конца богатырским подвигам Еруслана. Многокрасочный
мир этой сказки впитал в себя популярнейшие сюжетные
мотивы мирового сказочного эпоса — защиту царства от
нападения врагов, бой со змеем, пожирающим людей,
сражение отца с неузнанным сыном, поиск красавицы
жены и многие другие.
Неудивителен поэтому интерес к сказке о Еруслане у
многих исследователей самых разных специальностей на
протяжении нескольких веков.
История изучения сказки о Еруслане Лазаревиче —
это попытка установить происхождение и самого героя,
и сказания о нем. Первыми о Еруслане Лазаревиче
заговорили писатели и поэты. В XVIII в., несмотря на
отрицательное отношение дворянских писателей и публицистов
к сказке о Еруслане (и к рукописным, и к лубочным
изданиям), никто, однако, пе сомневался в русском
характере этой «нелепой сказки» '. Упоминая о Еруслане,
писатели XVIII в. неизменно помещали его рядом
с Иваном-царевичем, Ильей Муромцем, Бовой-королеви-
чем, всех их считая народными русскими богатырями.
Подобная точка зрения удерживалась некоторое время
и в начале XIX в. Так, И. А. Крылов в своей комической
опере «Илья-богатырь» среди богатырей князя
Черниговского упоминает Никиту Добрынина, молодых Боеслави-
чей и знаменитых Ерусланычей. В. А. Жуковский
включает Еруслана в число действующих лиц комической
оперы «Богатырь Алеша Попович, или Страшные
развалины». М. М. Херасков в поэме «Ёахариана, или
Неизвестный» писал:
Тамо солнца славный рыцарь был,
Страшный воин русский Яруслан,
Храбрый в поле Илья Муромец,
Славный русский витязь князь Иван 2.
Г. Львов в поэме «Добрыня» также упоминает о
Еруслане:
8
Нет! Такого мне дайте витязя,
Как в чудесный век Володимера,
Был принизистый сын Ременников,.
Как Полкан бывал иль как Лазарич*
В примечании к этим стихам Львов не без иронии
добавляет: «Еруслан Лазаревич — русский богатырь; не
знаю, удостоился ли тиснения, но за цензурою не могли
предстать ни политические, ни нравственные
затруднения» 3.
В сознании читателей, писателей и публицистов
XVIII в. Еруслан неизменно ассоциировался с Бовою-
королевичем. Этому способствовала значительная
популярность обеих повестей еще в рукописной традиции,
близость нравственного облика героев, значительный элемент
авантюрности их романов, тесная взаимосвязь с устной
сказкой и т. д. Поэтому, когда иноземное происхождение
Бовы в начале XIX в. было раскрыто4, встал вопрос
и о происхождении Еруслана. И не случайно впервые
свои предположения по этому вопросу высказал как раз
И. Снегирев, обследовавший лубочную литературу и
знакомый как с Бовой, так и с Ерусланом. Касаясь
национального характера лубка, он добавляет, что «многие из
древних сказок, как, например, Еруслан, Бова, Петр
Златые Ключи, взяты с итальянского или арабского» 5.
В другой статье он снова говорит об иноземном
происхождении Еруслана: «Еруслан Лазаревич, Бова-короле-
вич, Петр Златые Ключи — романы нашей черни — гости
заезжие, у нас обрусевшие» 6. В 1861 г. Снегирев вновь
уточняет свой взгляд па происхождение Еруслана: он
«носит на себе отпечаток Востока» 7.
Изучение Фирдоуси началось в Европе в конце
XVIII в., в начале XIX в. появились первые переводы
и пересказы «Шахнаме»8. Можно предположить, что
наиболее образованная часть дворянских читателей уже
в 20—30-х годах XIX в. была знакома с этой поэмой.
Однако в научной литературе сказку о Еруслане
сравнили с «Шахнаме» лишь во второй половине XIX в. Поэтому
необходимо по достоинству оценить догадку В. К.
Кюхельбекера, который 30 декабря 1831 г. записал в своем
дневнике: «Прочел я Еруслана Лазаревича. В этой сказке,
точно, есть отголоски из „Шахнамэ"; ослепление царя
Картауса (у Фирдоуси царь называется Кавусом) и его
богатырей и бой отца с сыном, очевидно, перешли в рус-
9
скую сказку из персидской поэмы... Хотелось бы мне
послушать Еруслана Лазаревича в живом устном
рассказе простолюдина, в приволжских губерниях; почти уверен,
что тут бы я нашел еще более следов азиатского
происхождения этой сказки» 9.
Предположение Кюхельбекера так и осталось
дневниковой записью, в русской научной литературе
по-прежнему высказывались самые разнообразные гипотезы
относительно происхождения Еруслана. Так, М. Макаров
писал: «Сказка о Ерус-лане Лазаревиче и другие ей
подобные не дошли ли к нам от новейших славянских
народов? В Еруслане намекается о сарацинах, о далма-
тах и проч. Князь Лазарь, отец Еруслана, по своему
имени сохраняет какой-то европейский очерк: в нем нет
ничего сербского или булгарского. Зато в окончании
„лан" известный Ходаковский однажды искал исландских
выдумок. „Наш Еруслан Русланец (так писал он ко мне),
безжалостно перепорченный азиатцами!"» 10.
В 1831 г. в Лейпциге вышел перевод лубочного
издания Еруслана Лазаревича на немецкий язык в книге
A. Дитриха «Русские народные сказки». Предисловие
к этой книге написано известным немецким филологом
Я. Гриммом. Относительно Еруслана он высказывает
предположение, что его образ по стилю и по метрике
содержит в себе главную основу эпических песен и даже
выделился из какой-нибудь поэмыи. На русскую
научную мысль это издание влияния не оказало. Она
продолжала идти своим путем. Один из первых (по времени)
теоретиков истории литературы, В. Плаксин, отличал
«внесенные после, чуждые нам сказки, каковы, например,
о Еруслане Лазаревиче.,, в которых проглядывает или
азиатская судьба, или европейское рыцарство, или
византийское соединение того и другого» 12. Точно так же и
B. И. Даль в своей статье о лубке считает сказку о
Еруслане восточной 13.
Наоборот, Н. Полевой причисляет сказки о Бове и
Еруслане к западным14. Несколько неясную позицию
в этом вопросе занимает И. Сахаров. С одной стороны,
он считает лубок и лубочных богатырей — «каковы наши
богатыри Добрыня Никитич, Алеша Попович, Илья
Муромец, Акундин, Еруслан Лазаревич» — явлением народным,
а с другой — оговаривается, что в сказке о Еруслане
«заметно много прибавок западных» 15. Иноземной сказку
о Еруслане считает и К. С. Аксаков 16.
10
В 1857 г. А. Н. Пыпин, упоминая о двух рукописных
списках сказки о Еруслане, добавляет: «В этой сказке
встречается много очень известных эпических мотивов, но
есть и некоторые отличия от других сказок, например
татарские имена богатыря Еруслана, коня Алокти-Гирея
и пр., и другие подробности, которые требуют
объяснения» 17. В примечаниях к III выпуску песен П. В.
Киреевского по поводу эпического характера образа Ивана-
русского богатыря в сказке о Еруслане говорится о
последней как о «сказке явно восточного происхождения
(как думал покойный А. С. Хомяков, от армян или
грузин; Еруслан есть известное восточное имя Арслан,
лев)» 18.
Большое значение для изучения сказки о Еруслане
имели появившиеся в эти годы научные публикации
рукописных текстов сказки о Еруслане19. Наконец,
В. Г. Белинский, анализируя былины, песни и сказки,
относительно сказки о Еруслане замечает, что она
появилась, вероятно, не ранее XVIII столетия20. Несколько
позже А. Н. Афанасьев высказал мнение о мифологич-
ности некоторых мотивов сказки о Еруслане: «Под
именем Вольного царя выведено здесь древнее божество
грозового облачного неба, тождественное с греческим
Зевсом и немецким Одином... С необыкновенной
смелостью сумела она (сказка о Еруслане.— Л. П.) соединить
в одной поэтической картине три различных уподобления
солнца — всевидящему глазу, небесному щиту и желчи» 21.
Этими работами заканчивается первый период в
изучении сказки о Еруслане Лазаревиче. Научное изучение
сюжета началось в 20-х годах XIX в. Были высказаны
различные предположения о происхождении образа
Еруслана, которые строились большею частью на
догадках и мало обоснованных доводах. Лубочные издания
сказки о Еруслане были рассмотрены в трудах И.
Снегирева и И. Сахарова. Появился немецкий перевод
лубочного издания 1822 г. В середине XIX в. публикуются два
рукописных списка XVII в. сказки о Еруслане. Почва
для научного изучения сюжета была подготовлена, но
в это время не только не были изданы, но и не были
даже записаны устные варианты сказки. Объясняется это
тем, что фольклористы первой половины XIX в. сказку
о Еруслане народной не считали, а причисляли ее
к сказкам книжным.
11
* * *
Впервые сказка о Еруслане подверглась научному
анализу с широким сопоставлением ее с однородными фактами
литературы и фольклора России и Востока в
нашумевшей работе В. В. Стасова «Происхождение русских
былин». Выше уже упоминалось, что впервые сказку о
Еруслане сравнил с «Шахнаме» В. К. Кюхельбекер, однако
в печати это обнародовано не было. Поэтому за Стасовым
по справедливости остается приоритет в открытии
параллели к нашей сказке. Прочитав «Шахнаме» во
французском переводе, Стасов был поражен сходством мотивов
поэмы с русскими сказками и былинами, в частности со
сказкой о Еруслане. Обратившись к восточному
фольклору, он обнаружил и в нем значительное количество
совпадений, порой текстуальных, с русским сказочным и
былевым эпосом. Не имея достаточно разработанной
методики сравнительного метода, не учитывая конкретных
исторических условий заимствования, пренебрегая
особенностями национальной художественной формы в
воплощении международного мотива или сюжета, Стасов
приравнял момент совпадения к заимствованию. Свои выводы
о Еруслане он кратко изложил так: «Наша богатырская
сказка о Еруслане Лазаревиче происхождения нерусского:
она ведет свое начало с Востока, но вышла не из сказок,
а из поэм, легенд, песен и сказаний древнейшего Востока.
Нельзя указать, по крайней мере теперь, одного
отдельного произведения, откуда она была бы переведена или
заимствована. Она имеет многочисленные пункты
ближайшего сходства с весьма разнообразными произведениями
восточной литературы и представляется всего скорее как
бы народной компиляцией, в продолжение долгого
времени сложившейся мозаикой из разнородных древних
мотивов» 22. Стасов далек, следовательно, от того, чтобы
видеть в Еруслане перевод «Шахнаме», он считает, что у
Еруслана был общий источник и с «Шахнаме», и с «Ма-
хабхаратой», этот источник — поэмы и сказания
древнейшего Востока. На путях проникновения восточных
мотивов в русский эпос Стасов специально не останавливался.
Значение его статьи состоит не столько в добытых им
научных фактах, не столько в конечных выводах, сколько
в том резонансе, который вызвала она в среде научной
общественности. Ее следует рассматривать в связи с
общей борьбой мифологической школы с нарождающейся
12
теорией заимствования, а через эту борьбу ее следует
увязать с борьбой либералов-западников, каким был и
Стасов, против эпигонов славянофильства. Работа Стасова
заставила многих ученых (в том числе и Ф. И.
Буслаева) уточнить свои позиции, открыла собою — наряду
с книгой А. Н. Пыпина «Очерк литературной истории
старинных повестей и сказок русских» (СПб., 1857) —
новый период русской филологической науки. В вопросе
исследования сказки о Еруслане работа Стасова является
начальным звеном ее научного изучения. Правда, и после
статьи Стасова продолжали появляться дилетантские
рассуждения о происхождении повести, о ее связях с
другими народами, например работа Таубе 23, но не они
составляют основную массу исследований сказки о Еруслане.
Уже в первой крупной работе, вышедшей после
статьи Стасова, содержался как бы ответ на теорию
заимствования. Это «Илья Муромец и богатырство
киевское» О. Миллера, который, проанализировав тему «бой
отца с сыном», проследил ее воплощение в сказаниях и
песнях разных народов. Привлекая для сравнения и
сказку о Еруслане, он пишет: «Каким путем зашел к нам
этот чужой извод — устным или книжным — это в
настоящее время мудрено решить. Но сказание о Еруслане,
каким бы путем ни зашло оно к нам, подверглось у нас
обработке книжной.., заимствованное, чужое сказание об
Уруслане ... все-таки до известной степени носит на себе
печать нашей русской народности» 24.
О. Миллер первый поставил вопрос не столько о путях,
сколько о форме заимствования, правда, ответа он на
него не дал. Считая Еру слана чуждым по происхождению,
он не отрицал, что в сказке имеются черты народные.
Вопрос о народности или ненародности Еруслана позже
будет обсуждаться в широких кругах ученых, изучающих
сказку и лубок. Многие из них решительно поместят
сказку о Еруслане в число народных 25.
В вышедшем уже после смерти А. Н. Афанасьева
втором издании его сказок помещена «Заметка о сказке
Еруслан Лазаревич», в которой Еруслан рассматривается
в числе других сказочных народных героев. В заметке
указывается на те эпические выражения, которые роднят
сказку о Еруслане с другими народными
индоевропейскими сказками 26.
Работы В. В. Стасова и О. Миллера открыли новый
путь в изучении сказки о Еруслане: его сравнивают
13
теперь не со сказочными героями, а с былинными, в его
образе отыскивают эпические черты и т. д. Это связано
с развитием филологической науки того времени, когда
проблемы происхождения и характера русского эпоса
были центральными, а вопрос об исконности или
заимствованное™ русского эпоса из узконаучной проблемы
вырос в проблему общественно-политическую. Основным
методом исследования становится
сравнительно-исторический. С позиций этого метода использовал сказку о Ерус-
лане и А. Н. Веселовский27. Он ставит вопрос о
непосредственном литературном общении Древней Руси с
Востоком — общении, «в круг которого вошли бы вместе
со снами Шахаиши и сказки о Руслане-Рустаме, и суд
Шемяки, и восточная повесть, принятая в сборник
1001 ночи и отразившаяся в русской былине о
Подсолнечном царстве» 28. Начало этого литературного общения
А. Н. Веселовский относит к XV в. Он очень осторожно
касается путей заимствования: «Сны царя Шахаиши,
сказка о Уруслане Залазоревиче и повести о Шемякиной
суде стоят особо от южнославянских и западных влияний,
их содержание позволяет искать их непосредственных
источников в восточных повестях, хотя мы пока не в
состоянии определить пути, по которому совершилось
заимствование»29. Но при этом А. Н. Веселовский не
выделил повесть о Еруслане из общего круга переводных
повестей, не акцентировал русского, национального
характера повести.
Событием большой научной важности в изучении
древперусских повестей, перешедших в лубок, явилась
работа Д. Н. Ровинского «Русские народные картинки».
В ней автор, в частности, дает описание и лубочных
изданий сказки о Еруслане, а также пяти лубочных
картинок о нем. В вопросе происхождения Еруслана Ровин-
ский полностью присоединяется к В. В. Стасову. Он
добавляет: «...в Оренбургской губернии есть река Еруслан,
а в Самарской — уездный город Бугуруслан» 30. А. И.
Соболевский также включает Еруслана в число восточных
повестей: «Другие произведения заимствуются нами
с Востока... к их числу принадлежит также известная
повесть об Еруслане Лазаревиче, ведущая свое
происхождение от знаменитой персидской Книги царей»81.
Г. Н. Потанин относит зарождение сказки о Еруслане к
самым древним временам, когда у всех племен,
населяющих северную Азию, была общая мифология. Русская
14
сказка о Еруслане имеет черты, «указывающие на
позднейшее заимствование с Востока» 32.
Пути прониковения сюжета о Еруслане на Русь все
более и более заинтересовывают исследователей. Так,
Е. В. Барсов утверждает, что сказка о Еруслане «явилась
к нам на Русь не от тюрков и монголов... здесь встречаем
мы собственные имена, несомненно греческие: царь змей
Феодул, царь Вахрамей, мать Еруслана называется здесь
Епистимия, дочь Вахрамея — царевна Настасия,
воительницы или поленицы носят названия: Продора, Мендора,
Легия» 33. В. Ф. Миллер решил, что сюжет о Еруслане
пришел на Русь не с Востока, как это думал Потанин,
не от греков и южных славян, как полагали Барсов
и Ровинский. Такую промежуточную среду В. Ф. Миллер
видел в кавказских иранцах и тюркских племенах.
Он пытается показать, как иранское сказание о бое отца
с сыном проникло на Русь в двух видах: в виде былины
об Илье Муромце и Сокольнике — через Кавказ и южные
степи и в виде сказки о Еруслане — через тюркскую
предполагаемую среду, служившую посредницей между
иранскими сюжетами и русскими былинами 34. В отличие
от В. В. Стасова В. Ф. Миллер находит влияние в
отдельных мотивах и чертах сюжета. Основными создателями
сказки о Еруслане он считает степные народы,
воспринявшие это сказание из Ирана. Промежуточная среда —
половцы. Тем самым В. Ф. Миллер время перехода
Еруслана на Русь относит к периоду Древней Руси.
Высказанная ранее мысль А. Н. Веселовского о
народном характере образа Еруслана, о его фольклорности
оказалась очень плодотворной. Так, П. В. Владимиров
пишет: «Многие эпизоды сказки об Еруслане имеют
самую тесную связь с некоторыми былинами — об Илье
Муромце, об Иване Годиновиче (Задонская орда и царь
Вахрамей), о Подсолнечном царстве»35. И, основываясь
на близости Еруслана с былинами, Владимиров относит
время перехода Еруслана на Русь к XIII—XIV вв.
Лишь в самые последние годы XIX в. появилось
специальное исследование сказки о Еруслане в работах
Г. Н. Потанина. Он предположил, что эта сказка ведет
свое начало от каких-то ордынских вариантов. Такова
монгольская сказка об арслаые (льве или медведе),
ищущем себе соперника. Из рассказа об арслане со временем
создалась сказка о богатыре Арслане, которая и породила
русскую сказку о Еруслане, иранское сказание о Рустеме
15
и монгольские сказания об Ирин-Сайпе и Чингисхане39-
В другой работе Г. Н. Потанин утверждает, что сказка
о Еруслане — это не отдельный сказочный сюжет, а свод
сказок. В него как составные части вошли сказки о
коровьем сыне, убивающем змея и добывающем девицу
(Буря-богатырь), о собачьем сыне, спускающемся в
подземный мир (Сучкин сын), и о богатыре, освобождающем
обреченную на съедение царевну. Поэтому Еруслан
заимствован не как отдельный памятник из чужой
письменности, а пришел к нам с целым комплексом сказок
и их вариантов: «Сказка об Еруслане не может считаться
литературным заимствованием. Если бы мы получили
Еруслаиа из Ирана в виде книги или если б
народ-посредник между пами и Ираном, передавший нам Еруслана
устно,— сам все-таки получил его в виде книги — сказка
была бы у нас одиноким явлением»37. По мнению
Г. Н. Потанина, в отдаленные времена у народов,
населявших Сибирь и северную Монголию, на основе их
поэтических воззрений на окружающий мир создался
звездный эпос, с одной стороны, и животный эпос — с другой.
Звездный эпос сконцентрировался вокруг Большой
Медведицы, Ориона и Плеяд; животный — вокруг медведя.
Из разложения этого эпоса возникают сказки, в частности
сказка о медведе-арслане, ищущем себе соперника,
который его сильнее. Животный же эпос породил и сказку о
медвежьем сыне. Из звездного эпоса в сказку перешли
мотивы сказочных чисел (3 — Орион, 6 — Плеяды,
7 — Большая Медведица), мотив ухода под землю в
другой мир и др. На основе подобных отдельных сказок,
возникших из разложившегося эпоса, создается сказка
о богатыре Арслане.
В очень древние времена этот свод был занесен на
Русь и в Иран. На русской почве он сохранился в виде
сказки об Уруслане, на иранской — в виде Рустемиады.
Одновременно — или позже — на Русь были перенесены
и отдельные сказки этого же типа — о медвежьем сыне,
о коровьем сыне, о змееборце; позже они проникли и в
Западную Европу (французская сказка о Жане-медведе).
Эти отдельные сказки сохранились лучше, чем весь свод,
в них больше тех первоначальных мотивов, которые
когда-то были и в Еруслане. Наличие подобных сказок,
в частности, доказывает устный переход Еруслана в очень
древний период (во время переселения народов).
Каковы же недостатки этой очень стройной на первый
16
взгляд гипотезы? Порочен самый метод автора — па
основании сходства отдельных мотивов строить родство
сюжетов, которое может быть доказано лишь в том случае,
когда имеется общая последовательность мотивов в
разных вариантах. Не выдерживает критики стремление
автора объяснить все многообразие сюжетов сказок и
эпоса русского, иранского и других народов
заимствованием. Вызывает сомнение и тот материал, которым
оперирует автор. Это большею частью гипотетически
восстанавливаемые пратексты и праварианты, с которыми
никто из исследователей никогда не сталкивался.
Гипотеза строится главным образом на предположениях. Мало
убедительны и филологические разыскания Г. Н.
Потанина. Так, представляются сомпительными сближения
с именем Уруслана имен Бурзы-Воловича и даже Жана-
медведя.
Необходимо сразу же оговориться, что очень многие
из высказанных возражений могут быть поставлены
Потанину в упрек лишь теперь. Потанин писал в то
время, когда сказковедение только начинало становиться
на твердую научную основу. Для своего времени работа
Г. Н. Потанина давала возможность широких
сопоставлений и обобщений — такова, например, проблема
сопоставления Еруслана с другими сказками по мотивам.
После работы Потанина и до 1917 г. особенно
заметных работ, касающихся сказки о Еруслане, не появилось.
Для этого времени характерен упрощенный подход к
вопросу о происхождении Еруслана. Так, в статье А.
Крымского просто ставится знак равенства между Ерусланом
и «Шахнаме»: «Любимая русская лубочная сказка „Ерус-
лан Лазаревич" заимствована из „Шахнаме'4. Еруслан —
Рустам (Ростем), Лазарь или Залазарь — Заль-Зар, Кир-
коус — Кей-Каус» 38. Конечно, были и в это время
работы, которые гораздо полнее касались сказки о Еруслане,
но их авторы не занимались ею специально, а
ограничивались повторением уже высказанных точек зрения.
Так, А. М. Лобода отмечает общие места в русских
былинах и сравнивает богатырское детство Васьки Буслаева
с шутками Еруслана, а девку-поляницу — с царевной из
Солнечного града39. М. Г. Халанский повторяет точку
зрения Д. Н. Ровинского: «Сказка о Еруслане Лазаревиче,
представляющая изложение сюжета из „Шахнаме", тоже
несомненно, происхождения южнославянского: на это
указывают сохранившиеся до сих пор в русских редак-
17
циях этой сказки несомненные южные славянизмы (град
Дебрь, жена Еруслана Милена, конь Алоктигирей)»40.
В статье Е. Елеонской сказка о Еруслане сопоставляется
с другими сказками о богатырях, отмечается
национальный характер образа Еруслана, популярность его. Однако
Еруслан не стал совсем русским богатырем, он не вошел
в былину, хотя и оброс рядом постоянных эпитетов41.
Народность Еруслана отмечает в ряде своих работ и
В. В. Сиповский42. Вслед за А. Н. Веселовским
исследователи этого времени помещают Еруслана в число
восточных повестей43. К этому времени относится появление
первой библиографии рукописных списков Еруслана 4\
А. В. Рыстенко стремился поставить сказку о Еруслане
в связь с легендой о св. Георгии: «В таком случае мы
были бы свидетелями любопытного явления: восточный
сюжет о змееборстве, шедший через иранскую среду
в Европу, в сказку тоже восточную, но в русском
изложении, вошел из русской же среды»45. Эта мысль
А. В. Рыстенко о связи Еруслана с русскими сказками,
намеченная уже в трудах Потанина, заслуживает самого
серьезного внимания, но она не получила развития в
работах Рыстенко. Наконец, к 1916 г. относится первый
вариант работы А. С. Орлова о переводных повестях,
появившейся в своем окончательном виде лишь в 1934 г.
Уже в это время А. С. Орлов наметил пути к изучению
художественной формы повести, а также сформулировал
свои положения о казачестве как среде, в которой
возникла повесть, об устном заимствовании повести в начале
XVII в., о восточном оригинале ее и т. д.46 Вместе с
книгой А. В. Рыстенко статья А. С. Орлова выгодно
выделяется среди всех остальных работ этого времени новым
освещением вопроса, тонким подходом к материалу,
широкими обобщающими выводами.
Наконец, надо отметить и появление первой печатной
публикации устной сказки о Еруслане в книге Б. и Ю.
Соколовых «Сказки и песни Белозерского края» (СПб.,
1915). Ученые получили возможность сравнения сюжета
в трех формах его бытования: в виде рукописи, лубка
и устной сказки.
Каковы же итоги изучения сказки о Еруслане в
дореволюционном литературоведении? Были высказаны три
гипотезы о времени возникновения сюжета о Еруслане на
Руси: XV в. (А. Н. Веселовский), XIII-XIV вв.
(П. В. Владимиров), при переселении народов (Г. Н. По-
18
танин). Мнение о восточном происхождении Еруслана
прочно установилось в науке. В качестве посредников
(промежуточной среды) были указаны: тюркские народы
(В. В. Стасов, В. Ф. Миллер), южные славяне (Д. Н. Ро-
винский), греки (Е. В. Барсов), ордынские народы
(Г. Н. Потанин), кавказские народы (В. Ф. Миллер).
Предположение об устном переходе на Русь сюжета
о Еруслане никем не оспаривается. Сказку о Еруслане
начали сопоставлять с былинами и другими сказками.
Выражено мнение о близости Еруслана к богатырям
и сказочным героям русского эпоса, о народности образа
Еруслана.
В научный оборот вводятся лубочные варианты
Еруслана (Д. Н. Ровинский). Издается первая запись устного
варианта сказки. Показательно, что изучение сказки
о Еруслане шло в связи с основными проблемами всей
филологической науки: с вопросом о национальном
характере русского эпоса, с проблемой заимствования и пр.
Правда, в это время были только затронуты вопросы
поэтического анализа сказки; изучение роли и места
Еруслана в лубке шло оторванно от общих проблем
происхождения сюжета о Еруслане, составляло особый круг
исследований, а изучение устных вариантов сюжета еще
не началось.
* * *
Решение всех этих важных проблем выпало па долю
советского литературоведения, и весьма показательно, что
советский период в изучении сказки о Еруслане
открывается такой проблемпой и новой работой, как «Краткий
очерк методологии истории русской литературы» В. Н. Пе-
ретца47. Вопросы методологии истории русской
литературы относятся до сих пор к числу наименее
разработанных. И вполне понятен тот интерес, который вызвал
краткий очерк В. Н. Перетца, освещающий эту проблему.
Касаясь Еруслана, В. Н. Перетц ставит вопрос о
взаимосвязи фольклора и литературы на примере сказки о
Еруслане: «Бывают случаи, когда устное произведение
записывается и становится, подвергшись обработке, ядром, из
которого ведет начало ряд литературных обработок;
примеры — история легенды о Меркурии Смоленском,
сказки о купце Басарге, сказки о Еруслане Залазаре-
виче» 48,
19
Книга Н. К. Пиксанова «Старорусская повесть»
(М.; Пг., 1923) также должна быть отнесена к числу
работ методологического характера. Во вступительной
статье к книге автор критикует дореволюционные взгляды
ученых на повесть, ставит новые проблемы в ее изучении.
В этой книге впервые появляется библиография работ
о Еруслане, начиная со статьи Милюкова 1865 г. и кончая
сборником бр. Соколовых 1915 г. А. П. Скафтымов первым
поднимает сложный вопрос о близости поэтики повести
к поэтике былин. Свое положение «композиционная
обработка ратных эпизодов в авантюрных сказках и повестях
вообще близка к былинам» он подтверждает, анализируя
бои Еруслана. Скафтымов не решает окончательно
проблемы о близости обеих поэтик. «Может быть, поэтика
повести о Еруслане Лазаревиче вообще испытала на себе
воздействие былинного стиля, и в ней генетически
связаны с былиной общие композиционные приемы, но все же
едва ли такое подобие вызывалось лишь
непосредственным соприкосновением и влиянием. Тут скорее всего
и больше всего действовала общая внутренняя логика
одинаковых стремлений» 49. Работа Скафтымова осталась
единственной, специально анализировавшей близость
поэтик повести и былины.
После работы Скафтымова наступает десятилетний
перерыв, в это время не опубликовано ни одного
исследования о Еруслане 50. Наконец, в 1934 г. выходит в свет
расширенный вариант работы А. С. Орлова. Автор
рассматривает повесть о Еруслане в числе восточных
повестей, время появления на Руси сюжета о Еруслане
А. С. Орлов относит к XVI—XVII вв., к эпохе расцвета
казачества, что доказывает цитированием слов «казак»
и «казаковать», встречающихся в некоторых списках.
Повесть была усвоена устным путем, причем элементы
русской литературы и быта были допущены уже в
первую запись повести. «Повесть о Еруслане заслужила
большую популярность как своим фольклорным складом,
так и знакомыми отзвуками старой повествовательной
литературы. Местами в ней слышится склад песни,
местами же попадаются подробности, украшающие
„Александрию", «Девгениево деяние" и иные произведения
„воинского" рода. Повесть об Уруслане привлекла затем
еще больше элементов устной поэзии и главным образом
через лубочные картинки перешла в „народную" среду
и отразилась там на старинах, сказках, заговорах и
20
т. д.»51. Работа А. С. Орлова не выдвигает нового,
принципиально иного решения вопроса о происхождении
сюжета. Следует лишь отметить, что автор очень
осторожно говорит о влиянии «Шахнаме», признавая его
только опосредствованным.
Ценность работы А. С. Орлова в том, что автор
первым дал стилистический анализ повести как
литературного произведения, указал примеры русификации,
кодекса своеобразного «рыцарства» повести, фольклорных
мотивов, элементов восточного стиля и т. д. Им же
намечены и пути дальнейшего стилистического анализа
повести — сравнение ее с фольклорными жанрами и с
произведениями старой повествовательной литературы,
главным образом с воинской повестью.
В третьем издании курса древнерусской литературы
А. С. Орлов пишет: «Гораздо свободнее использован
фольклор былинного типа в повести об Уруслане Зала-
зоревиче (Еруслан Лазаревич), которая принадлежит
также к литературе донских казаков... Русская
фольклорная стихия этой повести и народно-поэтический стиль
языка превышает все письменные произведения этой манеры,
которые дошли от первых десятилетий XVII. в., что
свидетельствует о более позднем времени. Во всяком случае,
опрощение повести произошло во второй половине
столетия, когда, она и приобрела необычайную
популярность» 52.
В появившихся в связи с празднованием тысячелетии
со дня рождения Фирдоуси юбилейных статьях
указывается на связь «Шахнаме» со сказкой о Еруслане, связь
эта понимается как прямая зависимость русской сказки
от великой персидской поэмы 53.
В конце 30-х годов сказка о Еруслане начинает
рассматриваться в различных учебниках. Так, Ю. М.
Соколов в учебнике по русскому фольклору пишет: «В XVI—
XVII вв. в рукописях начинают широко
распространяться под видом повестей пришедшие на Русь частью
устным, частью письменным путем восточные и западные
сказки. Таковы известные повести-сказки об Еруслане
Лазаревиче (сказка, пришедшая с Востока, отражающая
известный сюжет о Рустеме и Зорабе, восходящая к
поэме Фирдоуси „Шахнаме")» 54. С. В. Бахрушин в
учебнике по истории СССР для вузов дает верную
характеристику повести: «...на канве, заимствованной из „Шахнаме",
сложилась чисто русская сказочная повесть» 55. Восточ-
21
ное происхождение повести С. В. Бахрушиным не
отрицается, но не оно считается главным.
Подробному разбору, насколько это возможно в
пределах учебника, подверглась повесть о Еруслане в
учебнике Н. К. Гудзия. Вопрос о тюркском источнике
ставится автором лишь как гипотеза: «Повесть восходит к
недошедшему до нас восточному оригиналу и является,
нужно думать, записью устного пересказа тюркской
переделки двух эпизодов персидской поэмы Фирдоуси „Шах-
наме" (X в.), осложненных восточными сказочными
мотивами». Также в виде гипотезы дается предположение
о казачестве как промежуточной среде. Н. К. Гудзий
ставит вопрос и об оригинальности повести, причисляя ее
к оригинальным произведениям с заимствованным
сюжетом. Он выделяет в стиле повести то, что роднит ее с
западными рыцарскими романами, в том числе и
изображение любовного чувства и рыцарского кодекса чести и
благородства. В заключение он пишет: «От XVIII в.
вплоть до десятых годов XX в. идет длинный ряд
лубочных переработок повести о Еруслане и лубочных
картинок на ее сюжет. Ею воспользовался Пушкин в
«Руслане и Людмиле» для эпизода встречи Руслана с
богатырской головой. Она, наконец, порождает народную сказку и
отражается в украинском заговоре от укуса змеи» 56.
В 1940 г. вышел указатель рукописных списков
и исследований по древнерусской повести В. П. Адриано-
вой-Перетц и В. Ф. Покровской, что дало возможность
изучать и сопоставлять древнерусскую повесть с лубком
и фольклором. При упоминании повести о Еруслане
указаны издания повести, устные и лубочные варианты,
16 рукописных текстов и основные исследования с краткой
аннотацией. Указатель стал заметной вехой в изучении
сюжета 57.
После Великой Отечественной войны в славянских
странах выходят книги о России и о Советском Союзе,
а также переводы памятников русской классической
литературы. Показательно, что из средневековых русских
памятников на чешский язык были переведены «Слово
о полку Игореве» и «Сказание о Еруслане Лазаревиче»
(по изданию Г. Н. Кушелева-Безбородко). В послесловии
к книге указано, что она вышла в память героических
боев славной Советской Армии за свободу Чехословакии
в 1945 г. В своем литературно-историческом примечании
переводчик сказки называет сказку о Еруслане «одной
22
из излюбленных русских сказок»58, В соответствии
с установившимся в науке мнением, он относит
происхождение Еруслана к «Шахнаме», затем перечисляет
основных исследователей повести — В. В. Стасова,
В. Ф. Миллера, говорит о публикациях рукописных
текстов, о лубочных и устных вариантах сказки.
Не случаен выбор переводов: «Слово о полку Игоре-
Бе» — героический памятник Древней Руси, «Сказание
о Еруслане Лазаревиче» — сказка об одном из народных
русских богатырей — оба эти произведения как бы
дополняют друг друга, воссоздавая облик русского народа.
Верная служба Еруслана своему Отечеству, защита им
родного города от иноземного врага, постоянная
готовность Еруслана прийти на помощь угнетаемому и
отомстить угнетателю — все это не могло не найти отклика
в сердце чешского народа, которого Советская Армия
навсегда избавила от фашистского гнета. Велико и
политическое значение этой книги, выход которой в свет
подчеркнул все растущую связь между народами СССР,
и Чехословакии 59.
В послевоенный период вышли труды, по-новому
осветившие историю сказки о Еруслане. Так, в конспекте
курса древней русской литературы В. И. Чичеров наряду
с изложением уже известных ранее фактов указывает:
«Повесть о Еруслане, сблизившаяся с рыцарско-авантюр-
ным западным романом, пережила те же судьбы, что
и Бова. Еруслан в конце концов стал героем фольклора.
О нем стали рассказывать сказки и петь былины»60.
Это первое упоминание о том, что есть былины о
Еруслане.
Свежо и оригинально рассмотрел С. П. Толстов связь
сказки о Еруслане с «Шахнаме» и возникновение этого
сюжета. Исследуя исторические связи народов Руси и
Востока в предысторическую эпоху, анализируя этнические
имена, он установил наличие предшественников
славянских русов — роксоланов — на той территории, где
позже будут находиться восточнославянские племена.
Роксоланы, как показывает автор, находились в тесной
связи со своими восточными соседями — сармато-аланской
этнической средой. Эта связь прослеживается и в
материальной культуре, и в преемственности политической
эмблематики (родовых знаков — тагм). С. П. Толстов
пишет: «Наконец, в русском былинном эпосе мы находим
мощные пласты, восходящие к тем же сармато-аланским
23
эпическим традициям. В этом отношении особенно важен
образ Рустама, на русской почве отложившийся в образе
сказочного богатыря Еруслана Лазаревича, сохранившего
не только имя, но и отчество своего восточного собрата.
По линии сюжетной Рустемиада перекликается с
комплексом былин, группирующихся вокруг центрального
образа русского былинного эпоса — Ильи Муромца» б1.
Подтверждая свои исследования в области этнотопо-
нимики лингвистическими наблюдениями академика
А. И. Соболевского, С. П. Толстов приходит к такому
выводу: «Если для дискуссии времен выхода работ
Стасова и Миллера вопрос стоял о том, является ли наш
эпос заимствованным с Востока — из Индии и Ирана,
как считал Стасов, или от тюрко-монгольских
кочевников, как думал Потанин,— то теперь стоит вопрос об
общности истоков русского, иранского, среднеазиатского
эпоса, восходящих к скифо-массагетской и сармато-алан-
ской среде, одинаково участвовавшей в формировании
нашего народа и братских народов нашего Востока» 62.
По «роксолановской теории» С. П. Толстова, с
выделением различных этнических слоев эпос стал
развиваться своими особыми путями в каждом народе, сохраняя
черты своего раннего родства и вторично влияя друг на
друга. Рустам (как и Илья Муромец) является общим
для всех этнических групп героем эпоса. Генезис сюжета
о Еруслане следует рассматривать в связи с этногенезом
славян.
Теория С. П. Толстова не нашла поддержки среди
исследователей, но и не была никем опровергнута.
В дальнейшем изучение сказки о Еруслане шло
главным образом по пути исследования рукописных,
лубочных и устных вариантов сюжета. Автор настоящей
книги на основе кандидатской диссертации (1948 г.)
опубликовал несколько статей, рассматривающих судьбу
данного сюжета в различных традициях63. А. М.
Астахова остановилась на отражении сюжета о Еруслане в
русских былинах64. В числе других сказочных сюжетов
сказка о Еруслане рассмотрена в обобщающем труде
Э. В. Померанцевой «Судьбы русской сказки» 65.
Разбор основных трудов, исследующих судьбу сюжета
о Еруслане, дает возможность выделить три периода в
изучении этой сказки. Первый период (XVIII — первая
половина XIX в.) характеризуется подготовительными
работами в области изучения сюжета: были научно из-
24
даны рукописные тексты, указано на значение лубочных
вариантов, высказаны первые предположения о
происхождении сказки. Во второй период (вторая половина XIX—
начало XX в.) были высказаны основные гипотезы,
касающиеся времени возникновения и происхождения сказки
о Еруслане, ее связи с восточным фольклором. Третий,
советский, период выделяется качественно иным
разрешением вопросов генезиса сюжета, принципиальностью
в постановке вопросов стилистического и литературного
анализа повести и сказки, интересом к устным
вариантам Еруслана, рассмотрением повести под
социально-историческим углом зрения.
Из имеющихся в наличии рукописных, лубочных
и устных вариантов к настоящему времени известно
о 21 рукописном списке повести (см. Приложение II).
Не4 учтены и не обследованы многочисленные лубочные
вариапты. Научно издано: два полных рукописных текста
и один — в отрывке, лубочная картина на 32-х листах,
пять лубочных картин (в книге Ровинского) и 15
устных вариантов сказки о Еруслане, а также три
былины о нем.
Итак, русской филологической наукой установлено
восточное происхождение сюжета. Высказано несколько
предположений о той промежуточной среде, через
которую прошла сказка. Время появления сюжета на Руси
определяется различно: от периода Древней Руси до
начала XVII в. Заложены основы стилистического и
литературного анализа рукописных списков. Сделано, как мы
видим, многое, но не все еще задачи решены до конца.
Перед исследователями сказки о Еруслане стоят
следующие основные цели. Необходим историографический
обзор литературы об истории данного сюжета. Следует
изучить все рукописные списки повести, установить
редакции, выявить взаимосвязь между ними, показать
изменение повести при переходе в различную социальную
СРОДУ, дать анализ художественной формы повести,
выделив национальную основу сюжета и восточные
элементы в нем. Надо установить пути и время перехода
рукописной повести в лубок, количество лубочных изданий,
редакции лубка, их зависимость от рукописной традиции,
влияние лубка на устные варианты. Требуется учесть
все литературные обработки сказки — от анонимных
авторов XVIII в. до Пушкина.
25
Необходимо выяснить, как меняется повесть при
литературной обработке, и показать роль и место сюжета
о Еруслане в общем потоке массовой печатной
литературы. Важно также раскрыть близость сюжета о Еруслане
и его образа к сказочному и былевому эпосу, показать
народность Еруслана, его национальный характер. Нужно
проанализировать устные варианты сказки, показать их
изменение по сравнению с рукописью и лубком, показать
специфику былин о Еруслане, выявить закономерность
бытования сюжета о Еруслане в рукописи, лубке, сказке
и былине. Посильному выполнению этих целей и служит
настоящая книга,
Глаза II
РУКОПИСНЫЕ ВАРИАНТЫ СКАЗКИ
О ЕРУСЛАНЕ ЛАЗАРЕВИЧЕ
В настоящее время в научный оборот введено два
десятка рукописных списков повести о Еруслане \
относящихся к 40-м годам XVII — началу XIX в. Сличение
этих списков показало, что все они восходят в конечном
итоге к самостоятельным записям устного сказания о
Еруслане. Это гипотетически восстанавливаемое сказание
бытовало на Руси в устной форме задолго до его записи
в XVII в. и уже в то время приобрело фольклорные
черты, сближающие его с русскими сказками и
былинами. Вместе с тем в сказании продолжали сохраняться
особенности языка и стиля, характерные для восточного
фольклора. Оно было записано в XVII в. не менее трех
раз независимо друг от друга разными писцами от
различных сказителей. От этих записей и ведут свое начало
три редакции повести XVII в. Для того чтобы устаповить
редакционные отличия, тексты сравнивались путем
разбивки сюжетной схемы сказки на ряд повествовательных
мотивов (эпизодов). В самом полном списке их оказалось
200. В настоящее время невозможно определить, все ли
они были и в устном сказании о Еруслане или часть их
была привнесена писцами при записи. Обратимся к
рассмотрению этих редакций.
1. КРАТКАЯ СКАЗОЧНАЯ РЕДАКЦИЯ
Сказка о Еруслане была впервые записана в 40-х годах
XVII в. Эта запись дошла до наших дней в списке ГПБ,
ссбр. Погодина, № 1556?, отличающемся прежде всего
своей краткостью: в нем рассказано лишь о детстве
героя и нескольких его подвигах. Вообще вся повесть в этом
списке производит впечатление краткой
полуконспективной записи устного рассказа. Она почти лишена диалога,
эпических повторов, портретных зарисовок и т. д.
27
Оригинальность этого списка заключается, однако,
не столько в его краткости, сколько в том, что сюжет
повести в этом списКФ имеет некоторые особенности
присущие ему одному. В списке есть 17 сюжетных
мотивов, которые в других списках не встречаются.
Примечательно, что все эти мотивы — сказочные: героя сажают
под стражу, а он мечом-кладенцом побивает ее; встречает
кузнецов п швецов, молотом и иглой изготовляющих
войско; добывает живую воду для исцеления и др.
В то же время развернутая сказочная форма не
типична для данного списка, хотя сказочные формулы
в языке повести и встречаются: «И как нощь проходит,
а день наставает» (два раза); «И наехал побоище велие,
аки око не истечет»; «Государь мой батюшка! Или тебе
у царя места не было, или чара сладка меду не
доходила?»; «И биет челом о сыру землю» и т. д.
Последовательно употребляются постоянные эпитеты: синее море,
чистое поле, сыра земля и др.
Откуда могло появиться в этом списке так много
сказочных мотивов и формул? Возможно, что они были уже
в том устном прасказании, которое легло в основу
повести. Но нельзя отрицать и той возможности, что
писец (переписчик) привнес их от себя, т. е. произошло
обычное влияние фольклорной традиции на рукописную
независимо от устной формы прасказания. Анализ
сказочных мотивов и формул списка показывает, что все они
в большей или меньшей мере присущи сказочному
сюжету типа «Бурза Волович» 3 — сказки, широко
распространенной в русском народном творчестве. Можно
поэтому предположить, что данные мотивы были присущи еще
устному прасказанию о Еруслане и были затем записаны
писцом.
Перед нами, следовательно, одна из первых записей
устного прасказания о Еруслане. У нас нет данных, что
это оригинал, а не список с него. Но даже если это
копия, то список, оставивший устную форму сказания без
литературной обработки. Это одно из начальных звеньев
в общей цепи развития сюжета в рукописной традиции,
когда устная сказка только-только начинала становиться
повестью. Близость списка к устной сказке
подтверждается общей и для данного списка, и для всего сказочного
эпоса мотивировкой событий, которые обусловливаются
не божьей волею, не провидением, а логикой сказочного
повествования ц лщными качествами героя — его силою
28
и уменьем. Интересно отметить, что это — единственный
список, в котором Еруслан не молится (ни при входе
в дом, ни перед боями) и не побеждает князя Ивана
(в списке — Ивана-царевича).
Краткая сюжетная схема такова: описывается чудесное
богатырское детство героя, его за шутки с детьми сажают
в тюрьму, он из нее освобождается. Затем описывается
бой Еруслана с князем Иваном, с царем Федуреем,
встреча с кузнецами и швеями, выковывающими и
вышивающими войско, ослепление родителей героя,
исцеление их живой водой, встреча с головой, добывание меча,
убийство Зеленого царя, Еруслан садится на царство.
Уже из приведенного перечня видно, что в традиционную
сюжетную схему сказки о Еруслане в данном списке
вставлены мотивы, которые нигде, кроме нее, не
встречаются. Только здесь Еруслана за его богатырские шутки
с детьми сажают в тюрьму, из которой он освобождается
при помощи меча-кладенца. Лишь здесь происходит
встреча Еруслана с волшебными кузнецами и швеями,
изготовляющими войско. Только здесь Еруслан исцеляет
ослепших родителей живой водой, а не желчью Зеленого
царя. Характерно, что в данном списке (как и еще в
одном того же времени) герой именуется Урусланом, а его
отец — Лазарем Залазаревичем. Это подтверждает
большую древность данных именных форм, изменившихся
в дальнейшем в процессе бытования в русской
литературной среде.
Значительные отличия в сюжете повести, своеобраз^
пая идейная оценка образа и поступков героя, особая,
только для данного списка характерная форма
повести — все это дает возможность считать список Погод.,
1556 особой редакцией повести, которую можно было
бы назвать краткой сказочной редакцией. Отличительные
ее особенности: а) близость к устной форме прасказания
(минимальность литературной обработки); б) сказочная
мотивировка событий; в) отсутствие элементов
христианизации и рыцарства; г) незначительность
психологической мотивировки событий в повести.
Возникновение краткой сказочной редакции в 40-х
годах XVII в. объясняется тем, что именно в это время
устное прасказание о Еруслане было записано, т. е.
устная сказка стала источником для рукописной повести.
Данный список никак нельзя вывести из других
списков, он вообще не характерен для рукописной тради-
29
ции первой половины XVII в., а выделяется из нее и
последовательной фольклорностью, и отсутствием
морально-дидактического элемента, и простотой языка,
лишенного книжных элементов и близкого к народному.
Возможно, что все эти элементы и обусловили
непопулярность краткой сказочной редакции: список Погод.,
1556 — единственный, который может быть к ней
отнесен. И данный список, и вся редакция в целом
отличаются краткостью, сказочностью, упрощенностью сюжета,
неразработанностью характеристик. В этом списке нет:
захватывающей интриги, острых ситуаций, элемент
чудесного в нем развит довольно слабо и вовсе не
акцентирован. Список ничем не мог привлечь к себе внимания
читателей XVII в., знакомых уже с волшебно-рыцарским
романом.
Однако значение этого списка велико. Он
свидетельствует о том, что в основе рукописных вариантов повести
лежат варианты устные, что уже в первой половине
XVII в. были записи устных вариантов и что общая
эволюция рукописных списков идет по пути
литературной обработки устных сказаний о Еруслане. Список
публикуется в Приложении I к настоящей книге.
2. «ВОСТОЧНАЯ» РЕДАКЦИЯ
В 40-х годах XVII в. устное прасказание о Еруслане
было записано еще раз, эта запись дошла до нас в списке
ГБЛ, ф. 310, № 930, вот уже более ста лет известного
в науке как список Ундольского. Это один из самых
ранних списков повести, причем, как и только что
разобранный список, он отличается от остальных значительным
сюжетным своеобразием4. Только в этом списке мы
встречаем такие, например, мотивы, как разговор
братьев-коней под хозяевами-врагами, превращение
птицы-хохотуньи в девицу, волшебное перенесение героя из
одного царства в другое и т. д. Всего насчитывается 26
мотивов (из 200), которые характерны только для данного
списка. Значительное сюжетное своеобразие списка
сочетается с такими мотивами, образными и языковыми
особенностями, на которых в основном и базировались
все теории о восточном происхождении сюжета о
Еруслане. Все эти особенности перечислены академиком
А. С. Орловым \ но им же и многими другими исследо-
30
вателями отмечена, с одной стороны, близость повести
к русскому сказочному фольклору, а с другой —
своеобразный «рыцарский» характер рассказа. Как же можно
объяснить такой сложный и порою взаимоисключающий
характер этого списка?
При решении этого вопроса надо исходить из того, что
переписчиком повести был подьячий Иван Яковлев,
который «своима рукама» переписал в составленный им
сборник повести о Бове, Еруслане, Басарге, Акире
Премудром, семи мудрецах, Александрию и другие
занимательные повести, подтвердив тем самым еще раз
тяготение демократических приказных слоев к
развлекательному чтению. Видимо, по роду своей службы (в
Разбойном приказе, который ведал уголовным
судопроизводством — убийствами, разбоями, кражами — на всей
территории Русского государства, кроме столицы —
Москвы) Иван Яковлев мог быть связан и с определенными
кругами, близкими к восточным делам. Он мог знать
специфическую восточную терминологию. Отсюда в этом
списке «кутас», «саадак», «тегиляй», «тебеньки» —
термины, известные в русском языке, но в других списках
повести о Еруслане не встречавшиеся.
И фольклорные русские элементы, и мотивы
рыцарства в этом списке также могут быть объяснены личностью
составителя сборника. Известно, как много образованных
людей выдвинула в XVII в. приказная среда. Подьячие,
авторы исторических и публицистических трудов,
нередко обладали литературным талантом. Иван Яковлев был,
конечно, знаком с устным народным творчеством —
недаром в его сборнике так много повестей, основанных на
устной сказке и легенде, характерны для этого сборника
и повести рыцарского характера. Видимо, подобное
несколько механическое соединение в одном списке
таких разнообразных компонентов, как восточные мотивы,
рыцарские элементы и элементы русского эпоса,
является индивидуальной особенностью вкуса составителя
сборника.
Список Унд., 930 представляет собой литературную
обработку (или копию с нее) устного прасказания, в
котором отдельные его элементы не слились еще в единое
целое. Доказательством этого, помимо механического
соединения различных лексических особенностей, служит
и композиция повести. Например, Еруслан освобождает
город от осады еще до того, как он совершил свой пер-
31
вый подвиг (бой с князем Иваном). Образ Индийского
царя, у которого был могучий сторож Изашка Белая
Епанча, в данном списке объединен с образом царя
Вахрамея. Отсюда — явная нелогичность: у царя есть
такой богатырь, что «кто его увидит, тот не может жив
быть», а царь страдает от притеснения чудовища о трех
главах и даже собирается отдать ему свою единственную
дочь. Девиц в шатре Еруслан встречает только двух,
а не трех, как в других списках. Побитых ратей он
встречает две, а не три и т. д. Список этот далеко уже ушел
от устной народной сказки и представляет собой сложное
литературное произведение с самостоятельной идейной
оценкой образов, сложной фабулой, стремлением к
психологической мотивировке событий. Как и предыдущий
список (Погод., 1556), список Унд., 930 стоит особняком среди
всех других рукописных вариантов повести. Он не имеет
продолжения в рукописной, лубочной и устной традиции.
Такое своеобразие дает право на выделение его в
самостоятельную «восточную» редакцию рукописной повести,
для нее характерны восточные мотивы в сюжете и языке,
не распространяющиеся, однако, на идейную оценку
образов.
В чем причины непопулярности этой редакции?
Восточные (пусть даже и фольклорные) мотивы были
чужды русской как фольклорной, так и литературной
традиции. Восточные пышные образы (ср., например,
прозвище конюха: «старой конюх, сивой конь, алые
тебеньки, сыдавной саадак, крепкий лук, гораздой стрелец,
в полку богатырь») были непонятны рядовому читателю.
Так, словосочетание «алый тегилей» (т. е. алый кафтан)
в более поздних списках превратилось в собственное
имя Алокти-Гирей. В этом списке механически
объединены восточные мотивы с рыцарскими. Все это
сопровождалось усиленной христианизацией языка и речи
персонажей. Вот примеры из этого списка: «Людем бог дает
дети...»; «Дай бог здравие государю нашему...»;
«На утрия ж бог даст, и я тебе все стадо пригоню...»;
«И учал Уруслан молитися всемилостивому спасу...»
и т. д. до бесконечности. А вот образцы своеобразного
рыцарского кодекса в понимании Урусланом своего
воинского долга: «А который, государь, богатырь в своем
отечестве не честен? А где ни буди, тут я государю
своему слуга буду». Или вот как понимает Уруслан
воинскую честь: «Государь царь! Одно взяти: любо коры-
32
стоватися, или оогатырем слыти!» или «И как Уруслан
убил Ивашка Белую Паляницу, и сам у чал думати:
взяти мне Ивашков конь или ратное оружие, и мне
разбойником прослыти. И не взял Уруслан тог[о] погрому
ничего».
Все эти примеры свидетельствуют о том, что устное
прасказание о Еруслане подвергалось в XVII в.
литературной обработке и становилось типичной сказочной
рукописной повестью. Список Унд., 930 и запечатлел
начальный этап сложной литературной эволюции повести
на пути превращения устной, а затем и рукописной
сказки в волшебно-рыцарский роман.
Трудно переоценить значение этого списка. Он
помогает установить, в какой среде возникли первые
рукописные варианты. Вместе со списком Погод., 1556 он
свидетельствует, что в основе рукописных повестей
лежат различные устные варианты. Список доказывает, что
было несомненное восточное влияние на устное
прасказание, но что оно не было определяющим и потому оно
не было сохранено рукописной традицией. «Восточная»
редакция была обречена на непопулярность с самого
начала ее возникновения. В рукописной традиции живыми,
действенными, продуктивными началами были иные
тенденции. Они и привели к созданию третьей редакции
XVII в., которая и стала представлять собою повесть
в целом, дала начало лубку, повлияла на устную сказку
о Еруслане.
3. ПОЛНАЯ СКАЗОЧНАЯ РЕДАКЦИЯ
Третий список XVII в.— ГПБ, собр. Погодина,
№ 17736 — по своему сюжету довольно близок к только
что рассмотренному списку Унд., 930, отличаясь от него
лишь в описании боя с Феодулом-царем да в
изображении путешествия к Зеленому царю. Но при единстве
общей линии развития событий "списки различаются
Друг от друга и новыми мотивами, и порядком их
изложения. Важно при этом отметить, что близость сюжетов
не означает еще зависимости одного списка от другого,
так как текстуальной близости между обоими списками
нет. Сравним несколько отрывков:
2 Л. н. Иушкарев
33
Унд., 930
Погод., 1773'
И как будет Уруслан десети И как будет Еруслан четырех
лет, выдет на улицу: и ново лет по пятому году, и стал
возмет за руку, и у тово руку ходить на царев двор и шутит
вырвет, а ково возмет за ногу, шутки не гораздо добры: кого
тому ногу выломит... хватит за руку — у того рука
прочь, кого хватит за голову —
у того голова прочь, кого
хватит за ногу — у того нога
прочь...
И князь Залазар закручинился И тут стоя, князь Лазарь Ла-
и домой пришел добре невесел... заревич услышал от князя Кар-
тауса Картаусовича себе слово
кручинное, поехал от царя
невесел, повесил свою буйную
главу ниже плеч своих...
И наехал Уруслан на поле до- И ходил Еруслан Лазаревич ме-
рогу, добре пробита... сяц, и другой, и третий, ажио
нашел сокму, в шыритину та
сокма пробита, как доброму
стрельцу стрелить, а в глубину
та сокма пробита, как доброму
коню скочить...
Значительно отличаются эти списки и именами
действующих лиц. Так, в списке Погод., 1773 есть
совсем непоименованные в списке Унд., 930 такие
персонажи, как Епистимия (мать Еруслана), Кондурия Феоду-
ловна (дочь . Феодула-царя), царь Богрий (отец трех
царевен), царь Далмат (Индийский царь), царь
Варфоломей (в списке Унд. его нет совсем), Настасья
Варфоломеевна (его дочь), Рослоней (богатырская голова),
Панария (царевна Солнечного царства) и т. д. Список
Погод., 1773 отличается от уже разобранных списков
и своим языком, и мотивировкой событий, и идейной
оценкой образов.
Следует подробнее остановиться на анализе
содержания и художественной формы этого списка, легшего в
основу всех дальнейших рукописных вариантов повести.
Список Погод., 1773 представляет собою запись такого
варианта устного прасказания, который прошел уже
через длительную устную традицию и еще в устной форме
приобрел черты русской богатырской сказки. Восточное
влияние в этом списке почти не прослеживается. Отго-
лоски его можно видеть лишь в стилистике списка — ср.,
например, развернутое определение «и которая, государь,
пред ними предстоящая стоит день и нощь, та в
десятеро меня краше» (перифраз этот заменяет слово
«служанка» — подобный прием нередко встречается в
восточных сказках). Часто также упоминаются мурзы
среди приближенных Данилы Белого. Но гораздо сильнее
ощущается в списке русская фольклорная стихия,
которая и является определяющей. Сказочные формулировки,
эпические повторы, художественные приемы, характерные
вообще для русского фольклора, насыщают список и
создают тот русский национальный сказочный фон, на
котором развертываются события. Вот несколько примеров:
«Не имав птицу, да теребишь, а добра молодца, не
отведав, да хулишь и хулу возлагаешь»; «И не ясен сокол
напущается на гуси и на лебеди, напущает Иван руской
богатырь на рать Феодула — царя змия».
В сказочно-фольклорном духе звучит жалоба Лазаря
на сына: «Когда бывают дети отцу и матери на потеху,
а под старость на перемену и по смерти на поминок;
а ты мне, дитятко, смолоду не на потеху, а под старость
не перемена, а по смерти не поминок». Трижды в списке
повторена формула обещания награды: «Живи ты у меня
в царстве и емли ты городы и с пригородками и с
красными селами; место тебе подле меня, а другое против
меня, третие место — где тебе любо; казна тебе у меня
не затворена, емли себе злата и серебра, и скатного
жемчуга, и камения драгого, сколько тебе надобно».
Ср. это со сказкой из сборника Садовникова, № 60:
«Если бы и ты мне ее достал, я бы тебе половину
царства дал. Первое место — подле меня, а второе —
напротив меня, а третье место — где тебе угодно» 7.
В повесть оказались включенными и обороты,
характерные для русских плачей (что, как известно, в
сказках встречается довольно часто), например: «И говорит
таково слово: Солнце мое равитцкое! Откуда взошло
и меня обогрело? Отколе мя свет осветил и отколя заря
возсияла?». Последовательно в списке употреблена
сказочная символика чисел: Еруслан встречает три рати,
трех девиц в шатре, Ивашка сторожит коней 33 года
и т. д.
Черты русской жизпи, русского быта той эпохи также
нашли отражение в этом списке. Таковы типичные
обращения «Государь батюшка» или «Гой еси дядюшка
2* 35
Лазарь Лазаревич» и т. д. Стольники и чашники на пиру
у царя или Лазарь Лазаревич в должности «объезжей
головы» — типично русские образы в городской жизни
второй половины XVII в. В соответствии с нормами
обращения той поры Еруслан именует себя в разговоре
с царем Еруслонком.
Христианизация, столь характерная для списка
Унд., 930, присуща и этому списку. Вот несколько
образцов: «Боже, боже, спас милостив, дай мне, господи,
всякого человека убить копьем тупым концом»; «Волен
бог да и ты со мною»; «Божие царство да твое» и т. д.
Следует только отметить, что христианские мотивы
в этом списке органически вплетаются в повесть,
становясь чертами русского быта того времени. Показателен
в этом отношении эпизод, когда царь «и архиепископ
того 1рада со всем собором и со кресты и со иконами
стречали с князи и з боляры и со всеми своими
православными христианы» победителя змея Еруслана
Лазаревича — это же типичная встреча в XVII в. царя,
возвращавшегося с поля битвы в столицу! Показательна и
такая деталь: куда бы ни заходил Еруслан — в палаты
царя Долмата или в хижину старика, он никогда не
забудет помолиться на образа. Сына Еруслана зовут «во
святом крещении Иван».
В списке особое внимание уделяется мотивировке
событий. Герой часто обдумывает свои поступки и в
результате этого изменяет свое решение. Его не оставляют
мысли о доме, об отце с матерью, и именно поэтому
Еруслан дважды едет в свой родной город и
избавляет его от беды. Большое внимание к мотивировке,
оправданию поступков Еруслана можно объяснить
влиянием книжной традиции. Автор списка был, несомненно,
хорошо знаком с условно-книжной фразеологией
волшебно-рыцарских романов. Вот примеры: «Еруслан
Лазаревич, смотрячи на красоту ея, с умом смешался и забыл
свой первый брак, и взял ее за руку правую, и целовал
ее во уста сахарный, и прижимал ее к сердцу
ретивому, и назвал ее женою»; «И живет Настасья
Варфоломеевна, по вся дни лице свое умывает слезами, ждучи
своего мужа Еруслана Лазаревича». Видимо, из книжной
традиции появился в списке и «Штютен град» —
измененное Штеттин.
Несмотря, однако, на присутствие некоторых элементов
рыцарства в списке, считать его типичным рыцарским
:$6
романом еще нельзя. Битвы и поединки Еруслана
описываются в традиции богатырской сказки, а не
авантюрно-рыцарского романа. Так, словно истый богатырь,
Еруслан не убивает спящего: «А сам себе подумал: не
честь мне будет, не хвала, что сонного убить, сонный
человек аки мертвый». Списку чуждо прославление
чувственной любви, что так характерно для рыцарских
романов. Еруслан, правда, весьма вольно ведет себя
в шатре с тремя царевнами, он уезжает от законной
жены к царевне Понарии, но это оттого, что он, «смот-
рячи на красоту ея, с умом смешался». Живя с Понари-
ей, он называет ее женой, а она его — мужем. При
первой же встрече с сыном Еруслан возвращается к
законной жене.
Основная причина популярности этого списка в том,
что рыцарские подвиги Еруслана и его любовные
похождения описываются наряду со сказочно-фольклорными
мотивами и русскими бытовыми зарисовками, что
обусловливает интерес к Еруслану в последующее время,
оправдывая заключительные строки списка: «Еруслану слава
не минуетца отныне и до века». Интересно, что один
список повести о Бове заканчивается буквально теми же
словами: «И Бове слава не минется отныне и до века».
Сопоставление этого списка с рассмотренными ранее
показывает, что он существенно отличается от них как
по форме изложения, так и по содержанию, не говоря
уже о языке. Список Погод., 1773 близок к русскому
сказочному и былевому эпосу и включает элементы
авантюрно-рыцарского повествования. Следует также,
отметить, что этот список относится к числу наиболее
полных и пространных, что также повлияло на его
популярность в последующее время, когда читатель
пристрастился к рыцарским романам со сложной фабулой, с большим
количеством действующих лиц и т. д.
Список Погод., 1773 вместе с большею частью
последующих списков должен быть выделен в особую
редакцию, которую можно было бы назвать полной сказочной
редакцией. Отличительные ее признаки следующие:
восточное влияние почти не прослеживается, сказочная
форма повествования преобладает над книжной,
изложение отличается полнотой, богатством мотивировок,
подробностью описаний, любовный элемент и описание
рыцарских подвигов придают сюжету динамичность и
увлекательность.
37
Именно этот список лег в основу всей редакции, кото-*
рая дала начало лубочным обработкам повести о
Еруслане, чаще всего публиковался в дальнейшем и был
переведен за рубежом.
Итак, уже в XVII в. в рукописной традиции
бытовали три редакции одного сказания, из которых лишь одна
приобрела популярность и получила распространение
в- XVIII в. По остальным двум редакциям можно
судить о тех изменениях, которым подверглось устное
прасказание при переходе его в рукописную традицию:
устная сказка становится литературной повестью с
осложненным сюжетом, психологизацией поступков героя
и детализацией в мотивировках действия.
Уже на списках XVII в. прослеживается та
господствующая тенденция, которая будет характерна и для
XVIII в.: сказка народная, устная в рукописной традиции
приближается к волшебно-рыцарскому роману. Изучение
списков XVII в. повести о Еруслане дает нам право отнести
ее к числу произведений рукописной литературы XVII в.,
возникших на устной основе. Этому много
способствовало то, что повесть о Еруслане бытовала преимущественно
в посадской демократической среде, переписывалась
и переделывалась носителями и потребителями
фольклора. Это может быть наглядно подтверждено на примере
владельческих записей на списках повести о Еруслане.
Среди переписчиков повести мы встречаем подьячего
И. Яковлева и рассылыцика Переславской канцелярии
И. Стрельцова, а среди владельцев и читателей
сборников, в которые входила повесть о Еруслане, мы находим
не только стольника И. Н. Кологривова, но и
купцов И. В. Расихина, И. А. Филатова, Н. И. Филатова,
И. Васильева, И. С. Поворова, Вахрамеева. Эти сборники
были в руках монаха К. Истомина и монахини Л.
Степановой, священников С. Никифорова, А. Иванова,
подпоручика Петра, капрала Семенова, мещан Д. С. Щепо-
лова, П. В. и В. С. Черкасовых, крестьян И. А. Коптя-
кова и А. И. Распутина.
В списках XVII в. фольклорная струя тесно
переплеталась с литературной, и это определило и характер
образов, и мотивировку событий, и язык повести. В
единстве фольклорного и литературного процессов и следует
рассматривать как эту повесть, так и другие памятники,
возникшие на устной основе. Конечно, единство двух
этих начал в списках повести о Еруслане вовсе не исклки
38
чает их противоречивости, которая и была внутренним
двигателем, источником развития в повести. Борьба
фольклорных и книжных тенденций привела к
превращению устного прасказания в литературный
волшебно-рыцарский роман.
К каким же выводам можно прийти в результате
анализа редакций XVII в. рукописных списков повести
о Еруслане? Что можно, в частности, сказать о том
устном прасказании, которое лежало в основе всех
рукописных редакций? Восстановить в настоящее время
это устное тграсказание не представляется возможным.
Мы в состоянии судить о нем лишь предположительно.
В самом деле, даже самые старшие рукописные списки
не могут рассматриваться как точная запись этого
сказания. Все известные нам списки повести уже носят на
себе следы книжной рукописной традиции, язык этих
списков при всей его близости к фольклору не может
быть сочтен за язык народных сказок. Вот примеры:
«И архиепископ того града со всем собором и со кресты
и со иконами стречали [его] с князи и з боляры и со
всеми своими православными христианы, покланяетца
[ему] весь мир, и малыя младенцы возыграли, и стари
вострепетались», или «Сердце его разгорелось, юность
его заиграла», или «Ведаю яз, божий человек, не хотя
господь смерти грешником, хотя наш град от таковаго
губителя спасти посланным по губителя тобою, храбрым
воином» (Погод., 1773); «Наехал побоище велие, аки око
неистечет» (Погод., 1556); «А будет мое согрешение
перед богом велико, и тог [о] жеребца яз достати не
могу, и в том божия воля, уж мне бог не велел на коне
ездить» (Унд., 930).
Народная сказка о Еруслане в записях XX в. также
не может безоговорочно привлекаться для воссоздания
устной формы прасказания. Нет и достаточного
количества фактов, чтобы доказать генетическую связь
современной народной сказки о Еруслане с устной формой пра-
сказапия, а не с рукописью и не с лубком. Поэтому мы
пе знаем, что представляло собой по форме прасказание
о Еруслане до того, как оно было запдсано в XVII в.
Однако мы в состоянии хотя бы в общих чертах
восстановить, каким оно было по содержанию. Сличение
различных списков повести о Еруслане показывает, что
У них есть ряд общих сюжетных мотивов:
39
1. Богатырское детство героя.
2. Добывание коня.
3. Бой (или несколько боев) с чудесным противником.
4. Добывание средства, возвращающего зрение.
5. Бой со змеем и последующая женитьба.
6. Бой отца с сыном.
7. Благополучное царствование.
Встречающиеся варианты не изменяют основной
схемы, а лишь расширяют ее. Приведем в качестве примера
для сравнения сюжетную схему одного списка XVIII в.
(ГИМ, Забелин, 500):
1. Укрощение коня (начало списка утрачено).
2. Бой с князем Иваном.
3. Освобождение города от осады.
4. Встреча с царевнами.
5. Бой со сторожем Ивашкой.
6. Ослепление родителей героя.
7. Встреча с богатырской головой.
8. Добывание желчи.
9. Месть за родителей.
10. Бой со змеем.
П. Водовоз присваивает себе плоды победы.
12. Герой приходит на свадебный пир невесты.
13. Водовоза уличают в обмане (конец списка утрачен).
Сопоставление сюжетных схем показывает, что этот
список дает более широкую трактовку мотива боя со
змеем, в то время как списки Унд., 930 и Погод.,
1556 — более детальную картину боя с Феодулом-царем,
осложненную побочными сказочными подробностями
и т. д.
Иначе говоря, устное прасказание о Еруслане входило
в число сказок о победителе змея. Сказка с таким
сюжетом пользуется популярностью во всем мире. Она
известна в многочисленных вариантах в Азии и в
Европе и относится к числу наиболее древних преданий,
связанных с мифологией различных народов на ранних
ступенях их развития. Сомнительны поэтому попытки
найти истоки мотива змееборства на Востоке — в Персии
или Индии. Тема змееборства могла зародиться
самостоятельно у различных народов с одинаковыми условиями
общественного и этнического развития, в условиях
формирования этноса из первоначальных праэтнических об-
40
разований. Признание мотива змееборства общемировым
есть одновременно и признание его мотивом
национальным в каждом отдельном случае, ибо этот общемировой
сюжет получает неповторимо национальное воплощение
в каждом народном варианте.
Не менее древен по своему происхождению и второй
центральный мотив повести — бой отца с сыном. В
процессе своего бытования сказания на эту тему оказались
более тесно связанными не со сказочным, а с былевым
эпосом, и именно для богатырского эпоса этот мотив
оказался весьма продуктивным. Причина этого лежит в
самом характере мотива, он более «очеловечен», самый
исход борьбы определяется не столько чудесными
свойствами героя, сколько его физическими данными, да и по
драматичности своей этот мотив выходит за рамки
волшебной сказки. Все это, конечно, не значит, что бой отца
с сыном не может встретиться в сказочном сюжете, но он
для него не характерен. Мы находим его чаще всего в
сказках богатырского характера, порою стоящих на грани
сказки и былины.
Бой отца с сыном относится к числу популярных
эпических мотивов, он встречается в эпосе народов и
Востока, и Запада. До нас дошло авторитетное
свидетельство Геродота о том, что миф о муже, бросающем свою
жену (начало мотива боя отца с сыном), существовал у
скифов еще в IV в. до н. э. В IV книге своей «Истории»
Геродот рассказывает миф о Геракле, потерявшем коней.
Он находит их у царицы-полузмеи, вступает с нею в связь
и уходит на другой день, оставляя опознавательный знак
(чашу). На этом Геродот обрывает свой рассказ, но его
свидетельство подтверждает: сказание о бое отца с сыном
в каких-то общих чертах бытовало на территории
современной Руси еще в скифо-сарматский период.
Древность мотивов змееборства и боя отца с сыном
позволяет предположить, что они были и в устном пра-
сказании о Еруслане. Рукописные списки XVII в., столь
близкие по своему характеру к сказкам, с большей или
меньшей полнотой и отразили это устное прасказание,
т. е. сюжет о Еруслане бытовал на Руси в устной форме
задолго до XVII в., и сюжетный анализ повести о
Еруслане доказывает, что в основе прасказания лежала конта-
минадиясюжетов «Победитель змея»8 и «Чудесная сила».
Сюжет «Победитель змея» может входить как
составная часть в самые разнообразные сказки — «Бой на кали-
41
новом мосту» (300 В), «Три царства» (301 А, В, С),
«Два брата» или «Чудесное рождение» (Бурза Волович,
303), «Лекарство для царя» или «Добывание крови,
желчи» (305), «Путешествие в ад» (466) и др. Типовая схема
сюжета «Победитель змея» такова:
1. Герой встречает на своем пути обреченную на съедение
царевну.
2. Обещает спасти ее, требуя в награду за это царевну и
полцарства.
3. В ожидании боя герой засыпает и просыпается от слез царевны
или от удара.
4. Побивает змея, прячет головы под камень или отрезает языки
у голов.
5. После боя герой снова засыпает.
6. Водовоз под страхом смерти заставляет царевну назвать его
спасителем.
7. Герой под видом гусляра приходит на свадьбу и открывается
царевне.
8. Герой раскрывает обман водовоза и женится на царевне.
Как и в сюжете «Чудесная сила», в сказке о Еруслане
действуют его чудесные противники — не только змей,
но и другие персонажи этой сказки: Вольный (Зеленый)
царь Огненный Щит Пламенное Копье, князь Иван —
русский богатырь, Феодул — царь змей, Ивашка Белая
Епанча Сорочинская Шапка. Правда, в современной
устной сказке о Еруслане его противники уже настолько
очеловечены, что воспринимаются не как сказочные
герои, а как герои скорее эпического склада. Именно
поэтому Н. П. Андреев поместил сказку о Еруслане в
число сказок о чудесной силе (650 А, В; 650 I, II, III,
IV). Сюда же вошли и сказки об Илье Муромце, Алеше
Поповиче, Василии Буслаевиче. В ранних же вариантах
сказки противники Еруслана наделялись скорее
сказочным, а не богатырским характером. Так, в списке Унд.,
930 Феодул — царь змей выступает в роли волшебника
на летающем коне, а в списке Погод., 1556 этот же
персонаж — царь, имеющий чудесных кузнецов и швецов,
изготовляющих готовое к бою войско. Сказочность
Огненного царя проявляется не столько в нем самом, сколько
в окружающем его мире — огненный щит, пламенное
копье, восьминогий конь (в списке Упд., 930). Поэтому
сказку о Еруслане можно с полным правом отнести и к
сказкам о чудесном противнике.
42
Анализ рукописных списков повести о Еруслане
показывает, что в ранних вариантах бой отца с сыном
встречался не во всех списках. В то же время мотив
змееборства свойствен преобладающему количеству
вариантов (в некоторых списках этот мотив утрачен не
потому, что его там не было, а потому что конец повести
просто не дошел до нас) г Конечно, один количественный
подсчет не может решить, какой мотив был основным,
так как сохранившиеся списки не дают полной картины
бытования повести. При решении этого вопроса
необходимо принять во внимание и характер лубочных
иллюстраций. Издатели лубочных сказок украшали свои книги
наиболее характерными для того или иного сюжета
иллюстрациями. Для Бовы-королевича- это бой с Полканом,
для Милорда Георга — пробуждение в саду у фонтана,
для Францыля Венециана — бой со Змеуланом, для
Ивана-царевича — серый волк и жар-птица, для Ильи
Муромца — Соловей-разбойник и т. д. В лубочных иллюстрациях
сказки о Еруслане преобладающим мотивом является
змееборство. Надо полагать, что это не случайно: именно
трехглавый (варианты: шести-, двенадцатиглавый) змей
определял в глазах лубочных иллюстраторов сюжет о
Еруслане. Допустимо поэтому рассматривать повесть
о Еруслане в общем кругу сказок, легенд и сказаний о
змееборстве. Основная, ведущая роль Еруслана в
повести — защита обиженных и угнетенных (защита города
от Данилы, Анастасии — от змея, месть за разорение
царства и т. д.) — также гораздо ближе по своей идее к
сказке типа «Победитель змея», чем «Чудесная сила».
Показательно, что именно эта идея получит свое
дальнейшее развитие в устных сказках XX в.
4. ПОЯВЛЕНИЕ СЮЖЕТА О ЕРУСЛАНЕ НА РУСИ
Все то, что говорилось выше о международной основе
повести, касалось лишь ее содержания и истоков. В
самой же рукописной повести, глубоко национальной по
форме, в ее языке, в некоторых образах, именах
персонажей и т. п. отразилось восточное влияние. Этот
«восточный» орнамент повести о Еруслане и объясняет, почему
большая часть исследователей XIX—XX вв. так
безоговорочно относит повесть к числу заимствованных.
Вопрос о времени появления сюжета о Еруслане на
Руси неоднократно поднимался в научной литературе.
43
Мы рассматривали его в первой главе нашей книги, в
историографическом обзоре, из которого явствует, что
проблему появления сюжета о Еруслане на Руси следует
расчленить по крайней мере на три самостоятельных
вопроса: время появления сказочно-былевого прасказания
о герое-змееборце, время появления устной формы
повести, послужившей источником для записи, и время
появления рукописных вариантов повести.
Точно определить, когда именно возникли у того или
иного народа те или иные сказочные сюжеты,
невозможно, так как возникновение их относится к
доисторическому времени. Основываясь на современных данных
лингвистики, привлекая этнографические к археологические
работы, а также свидетельство Геродота, можно отнести
формирование сказочно-былевой основы прасказания о
змееборце ко времени формирования родовой организации
праславян, когда существовало прасказание о
герое-змееборце, борющемся со своим сыном. Советский
исследователь А. М. Астахова, исходя из того, что этот сюжет
встречается у многих народов на определенной ступени
их развития, объясняет возникновение его «пройденной
ими стадией матриархальных отношений, в глубь
которых и уходят корни данного сюжета»9. Однако нам
неизвестно, в какую конкретно форму оно было
воплощено. Можно предположить, что это была либо сказка
богатырского характера, либо былина сказочного характера.
Это прасказание не существовало изолированно. Оно
испытывало на себе влияние как русских былин и сказок,
так и сказаний сопредельных этнических групп, главным
образом пограничных, а уж через них и сказаний более
отдаленных соседей, в частности иранских эпических
сказаний о Рустеме.
При решении второго вопроса следует прежде всего
учесть, что поэма Фирдоуси явилась завершением
фольклорного эпического творчества народов Средней Азии.
«Шахнаме» — это свод многочисленных народных
сказаний. Мы не знаем, что представляли собою по форме те
сказания, которые легли в основу «Шахнаме», так как
записи их до нас не дошли. А между тем именно эти
народные варианты и были широко распространены в
Иране, на Кавказе, в Средней Азии. Рустем был (наряду
с Александром Македонским) одним из излюбленных
героев средневекового Востока.
Лишь некоторые, более поздние варианты XIX в.
44
дошли до нас. Такова удинская сказка о Рустаме (на
сюжет о трех царствах, 301 А, В), рассказывающая о
богатырском детстве10, сказания о нартах, где Рустем
является действующим лицоми, сказка о Рустеме на
сюжет Бурзы Воловича12, осетинская сказка о Ростоме
и Безане 13 и др. В. Ф. Миллер посвятил этой проблеме
особую работу14, в которой он показывает, что Рустем
был популярным героем в фольклоре народов Кавказа.
Кавказские народности творчески переосмыслили
персидские сказания, В. Ф. Миллер приводит сванетскую, пшав-
скую и осетинскую версии сказаний о Рустеме. Эти
сказания еще сохраняют иноземное происхождение Рустема,
но следы персидского национального эпоса почти стерты.
В дальнейшем персидский эпос перерабатывается так
глубоко, что в некоторых сказаниях Рустем становится
уже национальным героем другой народности. Так, Коз-
берг приводит киргизскую легенду «Акджаина», в которой
Рустем выступает как национальный богатырь
Туркестана 15, в состав которого входила Киргизия.
Все эти варианты представляют собою контаминацию
сказочных сюжетов, в общем весьма далекую от «Шах-
наме». И последовательность мотивов, и обрисовка образа
Рустема отличаются от поэмы Фирдоуси. Можно
предположить, что эти устные сказки идут от тех устных
вариантов, на основе которых и создавал Фирдоуси свою
поэму. Параллельно с такими народными вариантами в
Средней Азии широко распространилась — особенно в
письменной форме — и поэма «Шахнаме» в ее
бесчисленных переработках. Популярности поэмы во многом
содействовало мусульманство. Это привело к тому, что
книжное сказание о Рустеме настолько тесно переплелось с
устными вариантами, что в современных среднеазиатских
фольклорных сказаниях о Рустеме почти невозможно
распознать, что в них от поэмы Фирдоуси и что — от
древнего устного сказания.
Сказания о Рустеме в той или иной форме могли
проникать к нам на Русь с самых древних времен.
Не исключена возможность и того, что они доходили до
наших предков еще в эпоху формирования праславян-
ских племен. Нельзя же считать случайными
топонимические параллели в местностях, пограничных между Русью
и Востоком,— именно здесь расположены и река Ерус-
лан, и город Бугуруслан! Почти с уверенностью можно
это сказать о времени золотоордынского ига, когда к
45
XIV в. Золотая Орда приняла мусульманство. Этим
самым книжное сказание о Рустеме получило новую
возможность проникновения на Русь. Даже и
освобождение Руси от золотоордынского ига вовсе еще не
исключало возможности каких-то влияний культуры
Востока. Но отсутствие в языке повести о Еруслайе
элементов, указывающих на домонгольское ее
происхождение, ставит под сомнение возможность проникновения на
Русь устной формы сказания в такой древний период.
Связи же с Востоком и в последующие века не
уменьшились, а увеличились.
XV и XVI века принесли с собой дальнейшее
усиление экономических, политических и культурных связей с
Востоком. В 1466 г. отправляется «за три моря» тверской
куйец Афанасий Никитин. В начале 90-х годов XV в.
в Москву приехал посол грузинского царя Александра.
В связи с завоеванием в 1475 г. побережья Крыма
турками русские купцы ищут новые торговые пути на Восток,
в частности через Казань и Астрахань. Тесные
экономические и политические связи между Казанским ханством
и Москвой при Василии III вызывали и усиление
культурных связей, это сказалось и в области устного
народного творчества, и в области рукописной литературы.
Сближению экономическому и политическому сопутствует
обмен устными сказаниями и легендами. Часть восточных
сказаний и легендарных сюжетов усваивается русскими,
некоторые русские мотивы и сказания проникают на
Восток. Устное общение вскоре закрепляется в
письменности.
Как видно, путей проникновения этих сказаний было
много.
Образование Русского централизованного государства
и формирование великорусской народности являются
разными сторонами одного и того же процесса, который
неизбежно приводит к росту творческих сил народа. При
этом важно отметить, что этот процесс не ограничивается
внутренними, внутринациональными рамками, а
неизбежно сопровождается интересом к явлениям иноземной
культуры, творческим переосмыслением их. Факты
иноземной культуры усваиваются настолько, что они также
становятся национальными, трудно отличимыми от
исконно народных по своему происхождению. Одновременно
процесс ассимиляции сопровождается обратным
воздействием, влиянием русской культуры на сопредельные
46
народы. По-видимому, устные сказания о Рустеме и были
восприняты великорусской народностью в эпоху ее
становления. Они повлияли на уже бытовавшие ранее прасказа-
ния о герое-змееборце, борющемся со своим сыном.
Творчески переосмысленные, пришлые восточные сказания
органически сплелись с исконными русскими и стали
бытовать в устной форме в народе. Они и послужили
оригиналом для последующих записей в XVII в.
Процесс формирования великорусской народности
растянулся на несколько веков. Трудно точно сказать,
в каком именно веке на Руси сложилось устное сказание
о Еруслане. Несомненно лишь одно: прежде чем быть
записанным в XVII в., это сказание должно было какое-
то время бытовать в устной форме. А так как оно
записывалось не менее трех раз от разных сказителей, то,
ясно, должен был пройти довольно длительный срок, пока
оно не стало популярным.
Что же представляло собою устное сказание о
Еруслане? При решении этого вопроса нужно учесть, что у нас
нет записей старше XVII в. Несомненно, что восточное
сказание о Рустеме, проникшее на Русь, отличалось от
того сказочно-былевого прасказания, которое бытовало на
Руси с доисторических времен. Отличие это было прежде
всего сюжетным. Восточное сказание о Рустеме принесло
с собою такие мотивы, которых не знала традиционная
схема сказания о бое отца с сыном: героя изгоняют,
а потом он спасает город и царя от беды; враги
ослепляют родителей героя, он отправляется на поиски
целебного средства; герой ищет не только сильнейшего
соперника, но и самую красивую царевну на свете. Подобные
мотивы чужды сюжетам «Победитель змея» и «Чудесная
сила», лежащим в основе сказания. В других сказочных
сюжетах они если и встречаются, то порознь, а не вместе.
Это дает возможность предположить, что сочетание этих
мотивов принесено с Востока и что они были,
следовательно, в устном сказании о Еруслане. О художественной
форме этого сказания мы ничего не знаем.
Что же касается содержания этого устного сказания,
то надо иметь в виду, что каждый список XVII в. имел
свой, особый источник со своими индивидуальными,
свойственными только ему мотивами. Но одновременно у этих
самостоятельных сказаний была и общая основа,
свойственная данному сюжету вообще,— это сказание о герое-
змееборце, борющемся со своим сыном. В восточной среде
«
оно оказалось связанным с именем Рустема и с уже
сложившейся эпической традицией. Это сообщило ему
более четкую словесную форму, проникшую и в первые
записи повести о Еруслане и свидетельствующую о
несомненном влиянии какого-то восточного источника.
Не все в этом сказании шло с Востока. Такие имена
персонажей, как князь Иван, сторож Ивашка, конюх
Ивашка и т. д., появились в устном сказании из русской
традиции, из русского языка, из русского быта. Можно
также предположить, что и имя Уруслан — Еруслан —
исконно русское по своему происхождению. Корни «рус»
(«урус») и «лан» имеют языковые параллели в русском
и других славянских языках с самых древних времен.
Справедлива критика С. П. Толстовым этимологии Ру-
стем — Арслан — Уруслан: определенная натяжка в пей,
конечно, есть. Ведь нужно сначала переосмыслить «Ру-
стем-лев» на «Рустем-Арслан», затем отбросить «Рустем»
(в то время как для устной традиции замена имен
вообще не характерна), а уж потом из «Арслана» получить
«Уруслана»... Этимология имени Еруслана допускает
несколько толкований, это имя не может служить
критерием для определения восточного характера повести.
Гораздо сложнее этимология имени Залазарь. Весьма
заманчиво вывести это имя из Заль-Зера «Шахнаме»:
ведь в этом случае и Уруслан будет вести свою
генеалогию от Рустема. Но, во-первых, имя Заль-Зера (или
другое, сходное" по звучанию) могло быть характерно не
только для «Шахнаме», оно могло существовать в сказочно-
былевой основе прасказания еще в доисторический период,
вместе с этой основой оно могло дойти до нас и через
книжную традицию и духовные стихи, самостоятельно
на русской почве трансформироваться в «Лазаря».
Во-вторых, ни в одном устном сказании о Рустеме имя Заль-
Зера (или близкое к нему) не встречается. К тому же
Залазарь сказания о Еруслане и Заль-Зер «Шахнаме»
настолько разнятся друг от друга, что говорить о каком-
то сходстве (кроме звучания имени) просто невозможно.
Заль-Зер — это один из героев персидского эпоса,
сказочный богатырь. Залазарь — простой князь (а в других
вариантах — дядюшка или слуга), ничем героическим не
отличающийся. По-видимому, и этимология имени Залаза-
ря может допускать несколько толкований.
Правда, в повести о Еруслане есть такие имена,
которые русской традицией объяснены быть не могут. Таковы
48
Феодул, Кондурия, Вахрамей, Продора, Мендора, Легия,
Понария и т. д. Ни в русском эпосе, ни в рукописной
литературе эти имена в других сюжетах не встречаются.
Появление их в повести о Еруслане может быть
объяснено, видимо, только иноземным (но не обязательно
восточным) влиянием.
При решении вопроса о времени появления
рукописных списков повести о Еруслане на Руси следует
сразу же оговорить предположительность этого решения.
Старейшие рукописи с повестью о Еруслане,
датирующиеся 40-ми годами XVII в., конечно, не автографы, а
копии. Об этом свидетельствуют, например, поправки писцов:
переписывая текст, они ошибались, зачеркивали и писали
заново. Возникновение первоначальных рукописных
списков повести о Еруслане можно отнести к началу
XVII в. Приурочить >ке это к более раннему времени
невозможно не только из-за отсутствия более древних
списков, но и из-за характера повести, ее земного
гедонического духа, чуждого литературе XVI в. И по
образам, и по авантюрному сюжету, и по языку повесть
о Еруслане связана с литературой XVII в., когда
усилился процесс проникновения светской стихии в литературу.
Повесть о Еруслане возникла в самом начале этого
процесса. Это же подтверждает и сравнительно небольшое
количество элементов «рыцарского» стиля в повести: это
не рыцарский роман, а сказка, сказание. Рыцарским
романом повесть о Еруслане станет только в XVIII в.
Начало XVII в., когда возникли рукописные варианты
повести о Еруслане, относится к тому периоду
древнерусской литературы, когда демократические слои общества
только-только начинали выступать со своей, отличной от
существовавшей до того литературой. Это вовсе не
означает, что демократические слои общества начали
проявлять себя в области идеологии только с этого момента.
Борьба демократических групп была и раньше — ср.,
например, ереси. Но господство официальной церкви,
христианской морали, контроль над рукописной
литературой со стороны государства и церкви были весьма велики,
а сам литературный процесс был сконцентрирован в
монастырях.
С началом XVII в. увеличивается роль так называемых
посадских людей — торгово-промышленного населения
русских городов, жившего в посадах. Посад (предградье,
предместье) — это торгово-промышленная часть города,
49
В кремле (граде) жили князья, бояре, высшее
духовенства На посаде же ютились ремесленники, стрельцы,
низший церковный причт, купеческие люди, приказные
(служащие Приказов), а также люди, перебивавшиеся
случайной «черной» работой и кормившиеся подаянием
(нищие).
Среди посадских людей были богатые (купцы),
состоятельные и бедные. Они делились на «лучших», «средних»
и «молодших». Но все они выступали против засилья
царской власти, своеволия бояр и своекорыстия высшего
духовенства. В их среде (а здесь было много
грамотных — приказные, низшее духовенство, купечество)
стала возникать своя, демократическая по своей
направленности литература, отображавшая мирские интересы
посадских людей. Это была литература, занимательная
по форме, простая и доступная по языку, близкая к
устному народному творчеству.
Конечно, в это время продолжала развиваться и
церковная литература, усиливалась деятельность
общерусских центров по летописанию, продолжали широко
бытовать созданные ранее литературные повести. От XVII в.
до нас дошло большое количество списков ранних
рукописных повестей, не говоря уже о литературе церковного
характера — богослужебных книгах, сборниках
нравоучительных и назидательных слов и поучений, сочинений
отцов церкви. В количественном отношении эта
литература, безусловно, преобладала, что во многом объясняется
политикой правительства и церкви, сознательно
насаждавшими церковно-учительную литературу и специально
субсидировавшими монастырские центры по переписке
богослужебной литературы. Сам труд по созданию
церковных книг считался своеобразным духовным подвигом,
а к переписке так называемых священных книг (Библии,
Евангелия) допускались лишь специально
подготовленные переписчики.
Демократические слои также стремились участвовать
в общем литературном процессе. Демократические
тенденции особенно усиливаются в связи с историческими
событиями начала XVII в.— крестьянской войной и
активизацией народных масс в период польско-шведской
интервенции. В литературе того времени эти тенденции
выражаются в усилении светских элементов, в
обмирщении и литературы, и всей культуры в целом. Они тем
более усиливаются, чем больше церковь подчиняется
50
светской государственной власти. Участие
демократических слоев в литературном процессе ведет к усилению
влияния фольклора на литературу, появляются записи
фольклорных произведений, обработки фольклорных
сюжетов, намечается воздействие на рукописную литературу
фольклора. У посада создается свой излюбленный круг
qTeHHH, в который включаются и первые переводные
рыцарские романы (например, список повести о Бове
XVII в., Унд., 919), и оригинальные занимательные
повести авантюрного характера.
Плохая сохранность рукописного материала
(громадное количество рукописей было уничтожено во время
польско-шведской интервенции и междуцарствия) не
позволяет нам восстановить для начала XVII в. круг
чтения демократических слоев с такой полнотой, как это
можем мы сделать для второй половины XVII в. До нас
дошло ничтожное количество рукописей с пометами
владельцев и переписчиков книг из демократических кругов
начала XVII в. Тем большее значение приобретает для
нас каждое новое свидетельство о принадлежности той
пли иной повести к кругу чтения посада. Разбирая вопрос
о том, где бытовали и возникали рукописные повести,
следует коснуться и той промежуточной среды, через
которую прошла устная форма сказания о Еруслане,
прежде чем она попала в рукописные сборники.
По этому поводу было высказано несколько точек
зрения. Необходимо прежде всего решительно отклонить
попытку найти эту среду на славянском Юго-Западе и
христианском Востоке. Приводимые авторами этих
гипотез (Барсов, Ровинский) доводы слишком спорны для
того, чтобы считать их гипотезы убедительными. Остается.
еще четыре предположения. Кавказская теория В. Ф.
Миллера имеет все права на существование хотя бы уже
потому, что Кавказ больше, чем какая-либо другая
область, сохранил устные предания о Рустеме, не связанные
с «Шахнаме». Кавказ постоянно граничил с русскими
этническими образованиями и мог быть как местом
возникновения устного сказания о Рустеме, так и
промежуточной средой. Однако в списках XVII в. мы не находим
никаких следов влияния Кавказа. Устные варианты
сказания о Рустеме со сказкой о Еруслане ничего общего не
имеют. Кавказская теория доказана пока быть не может.
Ордынская теория Г. Н. Потанина основывается на
этимологии Рустем — Арслан — Еруслан и на близости
51
некоторых монгольских сказок (например, сказка о Ирин-
Сайне16 или сказка о трех девицах-сестрах и богатыре
Иване-царевиче17) к сказке о Еруслане. Этимология
Рустем — Еруслан была уже выше разобрана, а близость
русских и монгольских сказок не означает еще
генетической зависимости первых от вторых. Прежде всего мы не
в состоянии определить, какая сказка — русская или
ордынская — древнее. Кроме того, в ордынских сказках
есть такие элементы, которые могут быть объяснены и
влиянием русских вариантов на ордынские,— например,
главный герой сказки о трех девицах — русский Иван-
царь, родившийся от картофелины, т. е. сказка возникла
уже в XVIII в,, когда о картофеле узнали на Руси.
Ордынские и русские варианты, близкие друг к другу,
могли возникнуть и независимо один от другого.
Ордынская теория продолжает оставаться гипотезой.
Тюркская теория основывается на некоторых
тюркизмах в списках XVII в. и на тех восточных мотивах,
которые в них встречаются. Однако те тюркизмы, о
которых идет речь, встречаются не только в повести о
Еруслане. Они зафиксированы в ряде памятников XVI в.,
а в устную речь, следовательно, проникли еще раньше.
Так, слово «кутас» встречается в рукописи 1589 г.,
«саадак» — 1584 г., «тебенек» — 1428 г., «тегиляй» — 1582 г.18
и т. д. Думать, что эти тюркизмы попали в список повести
о Еруслане XVII в. из восточного сказания, а не из
живого разговорного русского языка, нет никаких осно-
вапий. Если обратиться далее к тем мотивам, которые,
по выраженю А. С. Орлова, «отзываются Востоком», то
следует сказать, что и это вовсе не бесспорно. В
частности, перевозка драгоценностей на вьюках — деталь не
только восточная. Русские племена с самых древних времен
были знакомы с вьючной лошадью. Нет никаких данных
и для того, чтобы считать сугубо восточной и заговорную
формулу Уруслана «чтоб ни к одному человеку железом
копья не оборотилися», по своему синтаксическому
построению она не выпадает из традиции русской
заговорной поэзии. В ней нет также и специфических
лексических черт, которые свидетельствовали бы о влиянии
Востока. Сомнительно считать восточным и меч, у которого
один конец тупой: мечи рубящие (а не колющие) были
характерны как для средневекового Востока, так и для
средневекового Запада.
52
Тюркская теория, следовательно, существенных
подтверждений в списках повести о Еруслане XVII в. не
находит. Но это вовсе не значит, что влияние тюркской
среды исключается. Можно предположить, что именно
тюркская среда была той посредницей, которая донесла
до Руси сказание о Рустеме, тем более что и половцы,
и монголы тесно связаны с тюркской этнической средой
и именно от нее могли получить это сказание. Тюркская
теория имеет право на существование, но пока
документально подтверждена быть не может.
Наконец, казацкая теория А. С. Орлова основывается
на наличии в списках XVII в. слов «казак» и
«казаковать». Эта теория очень хорошо объясняет появление
сюжета о Еруслане хронологически. Эпоха расцвета
казачества относится к XVI—XVII вв. Эти слова мы находим
в преобладающем количестве списков.
Следует, однако, иметь в виду, что слово «казак» имеет
два значения: «казак» — легко вооруженный конный воин
и «казак» — наемник, работник, батрак19. Во втором
значении это слово встречается, например, в списке ГПБ,
Q. XVII, № 4, где казаком именуется конюх Ивашка.
Но и в тех случаях, когда «казак» употребляется в
первом значении (т. е. воин), смысловые оттенки его
различны, а именно: казак как синоним богатыря («Я во
князех князь, в боярах боярин, в богатырях первый
богатырь, полевой казак» — Титов, 3650) и казак
(вариант — казачишко) в уничижительном смысле, как
антитеза богатыря («Я во князех князь и в богатырях
богатырь, а ты — казак» — ГИМ, Вахрамеев, 585).
Каково может быть происхождение всех трех видов
употребления слова «казак» в списках повести о
Еруслане? Ясно, что термин «казак»—наемник, работник —
ничего общего с казачеством как таковым не имеет.
Употребление этого слова именно в этом смысле
засвидетельствовано еще в 1396 г.20 Трудно также предположить, что
в казачьей среде зародилось употребление слова «казак»
в уничижительном смысле — оно было свойственно
классово иной среде, когда «казак» противопоставлялся
князьям и боярам. А между тем в преобладающем количестве
списков это слово встречается как раз в уничижительном
смысле, и лишь в единственном списке (Титов, 3650)
слово «казак» равнозначно богатырю. Дает ли это
основание для утверждения, что именно казачество было
промежуточной средой? Полагаю, что нет*
53
Слово «казак» и в повести о Еруслане, и в других
рукописных памятниках того времени многозначно,
причем не только в русском, но и в других языках, где
оно нередко встречается. В турецком словаре Радлова
(«Опыт словаря тюркских наречий») «казак» —
авантюрист, бродяга, разбойник. В половецком словаре «казак» —
стража, караул (1303 г.). В Никоновской летописи
«казак» — разбойник: «казаки рязанскиа на ртах с суми-
цами и с рогатинами и с саблями» (1444 г.). Даже и, в
украинских документах XV—XVI вв. «казак» встречается
в значении и степной разбойник, добытчик, и свободный,
никому не подчиненный человек, и бездомный, неоседлый
человек21. С. Тхоржевский также приводит несколько
значений слова «казак» в смысле «гонец, курьер, простой
воин, разбойник» 22. Большой и разнообразный материал
по употреблению слова «казак» в смысле «свободный или
наемный человек, слуга» собран Б. Д. Грековым: «ходил
по наймам и в казаках» (1591 — 1600 гг.), «казаки
должные» (1583 г.); «ходил по казакам, коров пас» (1594 г.)
и т. д.23
Гораздо больше оснований для казацкой теории дает
глагол «казаковать». Смысл его во всех списках один и
тот же: богатырствовать, гулять в поле, быть казаком.
Такое употребление слова типично для казацкой среды,
но нет никаких оснований отрицать возможность
появления этого слова и в иной, неказацкой среде. Нельзя при
этом не заметить, что глагол «казаковать» в повести о
Еруслане совершенно лишен столь характерного для
казачества оттенка: «казаковать — быть казаком, охранять
окраины, быть пограничным сторожем». «Казаковать»
в повести — это только богатырствовать, но вовсе не
охранять границы. Показательно, что сторож Ивашка Белая
Епанча ни разу не именуется казаком. Следовательно,
и глагол «казаковать» не может служить подтверждением
казацкой теории.
От наблюдений над словоупотреблением перейдем к
замечаниям по стилю и образам повести. Литература
Войска Донского представлена у нас пока лишь разными
редакциями повести об Азовском осадном сидении.
Сравнение ее с повестью о Еруслане показывает, что между
ними почти нет точек соприкосновения. Они возникли в
разное время, на разной основе, под влиянием разных
причин. Причислять повесть о Еруслане к литературе
донских казаков нет никаких оснований. Следует учесть
54
также, что мы почти ничего не знаем о литературе
Донского казачества XVI — начала XVII в. Достоверные
сведения о ней относятся лишь к середине XVII в. Более
ранние памятники или не дошли до нас, или вовсе
отсутствовали и были заменены произведениями народного
творчества. Все это позволяет отнести и казацкую теорию
к числу тех гипотез, которые в настоящее время
документально подтверждены быть не могут, так как списки
XVII в. не дают оснований для положительного решения
данного вопроса.
Рукописные варианты XVII в. сказки о Еруслане дают
нам возможность высказать некоторые предположения
относительно самой древней истории этого сюжета на
Руси. Зародившись еще у роксоланов, народа, жившего на
территории будущих скифов и сарматов, прасказание о
герое-змееборце, сражающемся со своим сыном, стало
ио-разному развиваться у народов Востока и Запада. На
Востоке оно оказалось прикрепленным к имени Рустема,
на Руси оно было связано с именами Ильи Муромца и
Еруслана. В дальнейшем эти устные сказания о Еруслане
и Рустеме взаимовлияли друг на друга в процессе
культурного взаимообщения России с Востоком. Устное
сказание о Еруслане в начале XVII в. было литературно
обработано и дошло до наших дней в виде рукописной
повести. Первоначально это была литературная сказка,
которая в процессе своего бытования в рукописной
традиции постепенно превращалась в волшебно-рыцарский
роман. Списки повести бытовали преимущественно в
демократической (посадской) среде,. которой были близки
авантюрная занимательность повести, образы и сюжетные
ситуации фольклорного характера, простой язык
сказочного повествования. Именно эти свойства рукописной
повести о Еруслане и определили ее дальнейшую
литературную историю, о которой пойдет речь в следующих
главах работы.
5. СУДЬБА ПОВЕСТИ О ЕРУСЛАНЕ В XVIII в.
Основная масса рукописных вариантов повести дошла до
нас в списках XVIII в. Трудно сейчас точно установить,
почему утрачены списки первой половины века. Они,
несомненно, были, так как различные редакции в списках
XVIII п. предполагают длительное бытование повести*
Как правило, ее включали в различные сборники. Их
55
анализ дает нам возможность установить, каково
литературное окружение повести: ведь она может быть
правильно понята лишь в связи с той литературной средой,
в которой она бытовала.
Содержание, состав сборника — явление, конечно, во
многом случайное. Вкусы составителя, материал для
переписывания, переплетение вместе разрозненных
отдельных тетрадей и пр.— все это, несомненно,
сказывалось на характере сборника. Но отказывать сборникам в
определенной типичности тоже нельзя. Повесть о Ерус-
лане, как правило, встречается в сборниках, в которых
собраны литературные произведения. Таков сборник ГБЛ,
Тихонравов, 324. Он в основном состоит из волшебно-
рыцарских романов — Бова, Еруслан, Василий
Златовласый, Брунцвик, Францыль Венециан и т. д. Повести о
Басарге, о граде Иерусалиме, о царе Агее, выписки из
Великого Зерцала также не противоречат общей
направленности сборника: элемент занимательности,
авантюрности, сказочности присутствует и в этих повестях. Не
кажется чужеродной в сборнике и сказка о Мизгире.
Не менее интересен, но уже в ином плане, сборник
ГИМ, Вахрамеев, 585. Записи писца свидетельствуют о
том, что сборник писался с 23 марта 1793 г. до вечера
декабря 1793 г., причем повесть о Еруслане
переписывалась с марта по ноябрь, а остальные шесть сказок —
в ноябре-декабре. Последовательность записей писца,
отмечавшего каждый раз окончание работы,
свидетельствует о том, что он имел перед собою какой-то сборник,
из которого он систематически переписывал одну сказку
за другой. Счастливый случай помогает раскрыть даже
такую подробность в его работе. По какой-то причине
сборник, служивший ему оригиналом, исчез. Случилось
это тогда, когда писец переписал уже 4/5 всей сказки о
Еруслане (до эпизода боя с чудом). Не надеясь, что
сборник опять попадет к нему в руки, переписчик взял
и пересказал по памяти на двух с половиной листах
последующие сюжетные события и поставил дату
окончания своей работы «Конец сей русской сказке 1793 году
марта 23-го». Но по прошествии некоторого времени
сборник снова попал в его руки (примерпо в октябре
1793 г.). Переписчик стал вновь списывать сборник,
оставив сказку о Еруслане неоконченной. 4 ноября 1793 г.
он закончил переписывать сказку об Иване-царевиче и
возвратился к сказке о Еруслане: вставил чистые листы
56
между недописанным текстом и своим пересказом
(разделив при этом пересказ на две части), зачеркнул свой
пересказ и переписал сказку о Еруслане до конца,
поставив новую дату окончания сказки: «Конец сей сказке
1793 году ноября 20-го дня». Вслед за тем писец
продолжает свою работу, даты следуют одна за другой: 29
ноября, 7, 14, 15 декабря. Последняя повесть о Петре Златые
Ключи не имеет конца, и потому нет возможности
определить, когда окончена работа над сборником.
Рукопись списывалась из одного из самых
популярных печатных сборников XVIII в.— «Лекарство от
задумчивости и бессонницы, или Настоящие русские сказки»
(СПб., 1786). Все сказки из него были тщательно
переписаны писцом, кроме третьей (о семи Семионах).
Причины пропуска этой сказки точно выяснены быть не могут.
Можно только предположить, что она была просто вырвана
из сборника, тем более что сброшюрованы сказки каждая
отдельно. То, что сказка о Еруслане списана именно с
этого сборника, доказывается не только дословными
совпадениями текста, но и тем, что все ошибки и пропуски
Вахрамеевского списка объясняются самим процессом
списывания:
«Лекарство.,.» 1786 г.
...что он завладел городом отца
моего царя Прохоза. А ты, Ерус-
лан Лазаревич, далече ли едешь?
И говорит Еруслан Лазаревич:
еду в Щетин Град...
А Еруслан остался и подъехал
к богатырской голове и рек
таково слово: государыня
богатырская голова, надеюсь на твою
милость...
Помажь нам тою желчью очи
наши, и мы свет божий узрим,
и тебя увидим, и тебе веры
поймем, Еруслан вынул из
сумок своих желчь и помазав им
всем очи, и они прозрели...
Вахрамеев, 585, 1793 г.
...что он завладел городом
отца моего царя Прохоза. А ты,
Еруслан Лазаревич, а еду в
Щетин Град... (писец продолжил
фразу после второго
упоминания имени «Еруслан
Лазаревич», пропустив пять слов).
А Еруслан остался и подъехал
к богатырской голове, надеясь
на твою милость... (пропуск
нескольких слов)
И помажь нам тою желчью очи,
п опи прозрели... (выделенное
курсивом пропущено после
одного и того же слова «очи»).
Подобные примеры легко умножить*
57
Среди остальных сборников своим составом выделяется,
сборник ГИМ, Забелин 500. В нем находятся повести об
Удоне, о куре и лисице, Петре и Кассандре, шляхтиче
Долоторне, Шемякином суде, Еруслане, Петре Златые
Ключи, Францыле Венециане, вирши, интермедии и т. д.
Остальные сборники чаще всего состоят из двух-трех
рыцарских романов — Петр Златые Ключи и Еруслан,
Брунцвик и Еруслан, Бова и Еруслан и т. д. Если же
повесть о Еруслане входит в сборники смешанного
состава, то обычно она сопровождается какой-либо другой
литературной повестью. Мы встречаем среди них повести
о Фоме и Ереме, цезаре Антонии, об Акире, царе Агее,
царе Алевуе, Дмитрии Басарге, челобитную Калягина
монастыря, сказание о Индийском царстве, сказку о
мужике и дьяволе, сказание о хмеле и т. д. Понятно, что
подбор произведепий в сборнике не случаен. Повесть о
Еруслане воспринималась в XVIII в. как литературное
произведение, близкое по духу или к сказкам, или к
волшебно-рыцарским романам.
Изучение литературного окружения повести — это
лишь одна из проблем бытования повести, важно также
установить, кто читал и переписывал ее. Это были
представители военного сословия — подпоручик, капрал,
низшие чипы служителей церкви — пономарь, дьякон,
сельский священник, неоднократно встречаются купцы,
мещане, канцеляристы, цеховые мастера.
Контингент читателей помогают нам установить
владельческие надписи на различных списках повести. Среди
этих записей есть очень краткие («Конец и венец, писал
молодец Филип Талчанов» — БАН, 4.7.14, л. 33 об.),
а есть подробные и выразительные, с массой бытовых
деталей («Сия тетрадь церкви святаго пророка Ильи, что
в Чарымских, пономаря Александра Иванова. 1749 году
в лето из Бела езера плыла спящая рыба по Шексне
реке, а именно: стерледи, судаки и прочаи, а которая
томная рыба плыла поверх воды живая, то ее люди брали
и ели, а на воде на Шексне был цвет зеленой, что и воды
не видпо было» — ГИМ, Барсов, 2331, л. 55 об.). Особенно
интересны те записи, где читатели книги оставили свои
заметки о впечатлении от прочитанного («Читал сию
книгу кагтрал Семенов. Весьма, весьма» — ГПБ, Q, XV,
115, л. 90).
В конце века сборпики с повестью о Еруслане широко
бытовали в крестьянской среде, Конечно, повесть о Брус-
53
лане была широко известна и в высших слоях общества,
о чём свидетельствуют многочисленные печатные отзывы
писателей, поэтов и публицистов XVIII в., но основными
читателями ее в это время становятся представители
демократических слоев общества, служилый люд. Попадая
в иную классовую среду, повесть не развивалась, не
обновлялась, а оставалась забавным курьезом, «подлой
народной повестушкой», способной вызвать лишь насмешку
или негодование просвещенного, образованного дворянина.
Вопросы географического распространения повести
полностью решены быть не могут. Владельческие записи
могут подтвердить лишь то, что повесть о Еруслане была
известна в Ельце, Новгородском уезде, Белозерском крае,
Переславле-Залесском, С.-Петербурге, г. Лальске
Вологодской губ., Олонецкой губ. и т. д., т. е. налицо значительная
географическая распространенность повести. Причины
такой широкой ее популярности лежат в появлении нового
круга читателей, в усилении интереса к
волшебно-рыцарскому роману и к сказке. Отсутствие печатных сборников
сказок и романов (они начинают появляться лишь в
последней четверти века) приводит к усиленному
переписыванию их от руки. Широкая популярность сказки в
рукописной традиции как бы предваряет обилие
сказочного печатного материала, которое мы наблюдаем в конце
XVIII в. Рукописная сказка питает эту печатную сказку
и, в свою очередь, испытывает воздействие со стороны
книжной традиции. Статистические данные о
распространении печатного романа в XVIII в. в какой-то мере
объясняют популярность и романа рукописного, в том
числе и Еруслана 24.
Обратимся теперь к рассмотрению редакций повести
о Еруслане, возникших в XVIII в. Все они имеют один
общий источник — полную сказочную редакцию типа
Погод., 1773. Имеется довольно значительная группа
списков, которые никаких существенных отличий от полной
сказочной редакции не имеют, а представляют собою
отдельные изводы этой редакции (о них будет сказано
ниже). Но были и такие списки, которые представляют
собою существенную редакционную переделку повести о
Еруслане в духе волшебно-рыцарских романов. Таков
список ГБЛ, Унд., 931, сохранивший имя переписчика —
рассыльный Иван Стрельцов — и точную дату
написания — 9 января 1759 г. Автор этого списка был хорошо
знаком с рыцарскими романами и с типичными литера-
59
турными штампами подобной прозы. Лексика повести
близка к языку петровской поры, но не представляет
возможности назвать какие-либо конкретные источники.
В основу данного списка легла полная сказочная
редакция: список Унд., 931 не воспроизводит ни одной из
тех сюжетных и художественных особенностей, которые
отличают и «восточную» и краткую сказочную редакции.
Но и полная сказочная редакция дала только основу для
данного списка, который значительно выделяется вольным
обращением с сюжетом, лексическим составом,
творческими изменениями в характеристике образов. В этой
повести 27 мотивов, которые характерны только для нее и
нигде больше не встречаются. Уже само название
повести — «История о князе Еруслане Лазаревиче и о сыне его
Еруслане Еруслановиче» — отличается от тех списков, где
повесть именуется «Сказанием». Это название, во-первых,
сближает повесть с рыцарскими романами, в большинстве
именуемых «историями», а во-вторых, свидетельствует об
определенном изменении в оценке действующих лиц: это
сказание не о «царстве царя Картауса», не «о царе Кар-
таусе» — название сразу определяет главных
действующих лиц — это Еруслан Лазаревич и сын его Еруслан
Ерусланович. Элемент новизны, нового отношения к
сказочным образам и мотивам особенно ярко проявляется в
тех эпизодах, которые характерны именно для данного
списка. В полной сказочной редакции бояре робко
жалуются царю на шутки Еруслана, а в этом списке они
говорят совсем иначе:
Погод., 1773 Унд., 931
И тут промеж себя князь и ...А ежели не вышлешь, то мы
бояре и силпые гости учали все от тебя отречемся, к
совет сотворяти: пойдем мы дру[го]му царю предадимся, а
бити челом к царю... твое царство все пожжем и
головней покатим!
Они уже не бьют челом, а угрожают царю и
отстаивают свои права: «И во[с]стали на Еруслана вси
князья и бояре и силные могучие богатыри и пришли все к
царю». Совсем иную окраску получает и другой очень
распространенный эпизод: Еруслан встречает отца и
спрашивает его о причине грусти: «Государь мой батюш-
ко, что печален от царя пришел? Местом ли ты был
обсажен, или вином обнесен, али пьяница обещестил? По-
веждь мне, я могу отмстить». Не говоря уже о ряде бы-
60
товых черт (брань пьяницы, отражение местничества),
очень показательна забота сына о чести отца и
стремление отомстить за обиду.
Поступки героев в этом списке значительно
экспансивнее, ярче, действеннее: Ивашка от страха падает перед
Ерусланом на колени, даже сам царь падает в ноги Еру-
слану:
Погод., 1773 Унд., 931
И говорит царь Картаус: «Ви- И увидел его царь Картаус и
новат я, Еруслан Лазаревич, отец его, пали Еруслапу в ноги.,,
пред тобою».
Повесть подверглась значительным сюжетным
изменениям, которые привели к утере важных деталей сюжета:
змеиной желчи, исцеляющей утраченное зрение, и
змееборства. Но это не простые пропуски по недосмотру
писца. Автор сознательно изменяет сюжет. Он строит его на
том, что Данила Белый — дядя князя Ивана — русского
богатыря. Князь же Иван подговаривает Данилу напасть
на царство Картауса, Еруслан убиваег Данилу в первом
же бою. Таким образом, повторное нападение Данилы на
Картауса невозможно. Автор заставляет напасть на
Картауса царя Далмата, мотивируя это тем, что Еруслан убил
Мурзу-богатыря, заменившего в этом списке Ивашку
Белая Епанча. Но царь Далмат не выкалывает пленникам
глаза, таким образом, змеиная желчь не нужна. Автор
посылает Еруслана к Вольному царю без всякой цели,
имя царя — Вархаламей. В нем слились два образа —
царя Вахрамея и царя Огненного Щита. Это смешение
образов приводит к ряду запутанных положений:
Еруслан убивает царя с одного удара, женится на дочери и
подчиняет себе царство. Затем ударяет во второй раз,
царь оживает, хочет убить Еруслана, но воины
запрещают. Раз Еруслан женился на дочери царя, то отпадает
мотив змееборства, но нужен камень для распознания
сына — Еруслан приказывает слить «перстень с
персоною». Все это говорит о своеобразном творческом
процессе при создании этого списка.
Такое значительное изменение сюжета делает
возможным предположение, что этот список есть пересказ
повести, которую автор лишь читал раньше. Автор забыл ряд
эпизодов и ввел новые. Отсюда же такое незначительное
количество церковнославянизмов в языке, диалогическая
61
речь, составляющая около половины содержания повести,
разное наименование оружия Еруслана разными
терминами («Дайте мне саблю морзовецкую»; «вынял острый
меч»; «ударял его темляком» и т. д.). Стремясь оправдать
пересказ, как-то мотивировать его, автор включил в
рассказ большое количество объяснений поступков героя,
размышлений о его последующих действиях: «И стал Еру-
слан думать: коли конь коня добрее, то и молодец
молодца удалее», или «И сам себе разсудил: что мне засечь
сонного, что мертвого, не дай, господи, сего деять», или
«Еруслан стал думу думать: как мне ехать на дело
ратное и смертное, либо буду жив, либо нет». Следы живого
разговорного языка чувствуются и в том, что очень редко
повторяется одна и та же сказочная формула дословно,
например: «И детище младое стало не по годам расти, по
часам, и стал ходить по боярским домам, и по
богатырским дворем, и по княжеским дворцам».
Изменения в наименовании действующих лиц также
свидетельствуют в пользу пересказа: автор забыл, кому
принадлежит то или иное имя. И вот отца Еруслана он
зовет Ерусланом Лазаревичем (вместо Лазаря
Лазаревича) , самого Еруслана — Ерусланом Еруслановичем и
сына тоже Ерусланом Еруслановичем. Феодул — царь
змей превратился в Костеля — царя-змия, а его имя было
присвоено дочери: Феодулия Костелявна. Появился новый
герой — гшнпанский король Клемеуш, царевна Полина-
рия стала Царь-девицей, Настасья Варфоломеевна —
Ульяной Вархаламеевной, а два образа слились в один —
царя Вархаламея Вольный Щит, Огненный.
С лексической стороны этот список интересен
двоякими изменениями языка. Это проникновение в повесть
литературных штампов петровской эпохи («Царь Картаус,
видя такие салонные речи...» или «И надел на себя
полевой плащ...»), а также значительного количества
просторечий и канцеляризмов («На вышеписанное место...» или
«Я хоша теперь в темнице»). Интересно и более
детальное описание шуток Еруслана: «Коего
возьмет за руку, тому руку выдернет, коего ударит в голову,
тому голову отшибает, коего ударит под ногу, тому ногу
вышебет, коего ухватит поперек, тому живот выдавит,
много стало от него в царстве мертвых».
Фольклорные образы и языковые обороты также носят
своеобразную окраску — в списке много рифмованных
выражений: «Чудным образом помолился, на все четыре
62
стороны поклонился» или «Еруслан вскочил, встряхнулся,
что сокол встрепенулся» и т. д.
Каковы же причины всех этих изменений в сюжете и
художественной форме повести? Следует отметить прежде
всего влияние поэтики волшебно-рыцарского романа,
которое видно в усложнении фабулы повести: введен рассказ
о дворцовых интригах (князь Иван подговаривает Данилу
Белого), о мести за поруганное достоинство (царь Далмат
мстит за смерть своего вассала Мурзы-богатыря), о
турнирах на царском пиру (бой Еруслана с гишпанским
королем Клемеушем). Большая часть действующих лиц
связана между собою узами родства, даже богатырская
голова оказывается дядей Еруслана. Перед нами — типичный
мир средневекового рыцарского романа, знакомый уже по
бесчисленным западным и русским вариантам. Бояре,
угрожающие царю, напоминают независимых крупных
феодалов средневековья, способных уйти к другому царю,
а прежнее царство «пожечь и головней покатить».
Первым стремлением Еруслана, увидевшего опечаленного
отца, было желание отомстить за нанесенное ему
оскорбление. Женские персонажи повести обрисованы тоже в
духе рыцарских романов: «У него есть дочь, прекрасная
царевна Ульяна Вархаламеевна, красоты неизреченной».
Отправляясь на богатырские подвиги, Еруслан, согласно
рыцарскому кодексу, не может проехать мимо богатыря,
не вступив с ним в бой: «Еруслан же, скоро проехавши,
подумал: „Что я мимо такового богатыря проехал, а
никакой с ним храбрости не учинил?"».
Все эти изменения дают право отнести данный список
повести к самостоятельной редакции, которую можно
было бы назвать «волшебно-рыцарской»: и содержание,
и форма повести близки к типовым схемам рыцарского
романа; редакция отличается большей психологизацией
поступков героя и большей мотивированностью действия в
рассказе; лексика списка отражает влияние языка
петровской эпохи. Появление такой редакции в середине XVIII в.
вполне закономерно. Реформы Петра I, приобщение
русского общества к западноевропейской «галантности»,
появление «российского кавалера» на сцене общественной
жизни вызвали, в свою очередь; изменение литературных
вкусов, перемену традиционной схемы литературной пове^
сти. В это время не только появляются переводные
рыцарские романы, но и в уже существовавших ранее
усиливаются элементы куртуазности. Так, появляются новые^
63
«рыцарские» редакции Бовы, Петра Златые Ключи и т. д:
В этот общий поток рукописной литературы закономерно
вливается и «волшебно-рыцарская» редакция повести о
Еруслане.
В какой социальной среде могла она возникнуть?
Трудно предположить, чтобы сельской демократической
среде — крестьянам, сельским священникам — были близки
такие слова и понятия, как «салонные речи», «полевой
плащ», «шляпа», «персона» и пр., и такие сюжетные
ситуации, как турнир во время пира. Обо всем этом скорее
могли знать представители военного сословия,
канцеляристы, образованные купцы. Такая редакция скорее могла
появиться в демократической городской среде, близкой к
фольклорной традиции, к сказке. Соединение в одном
списке двух тенденций — волшебно-рыцарской и народно-
сказочной — не только свойственно этому списку, но и
составляет отличительную черту всех волшебно-рыцарских
романов 25.
Есть еще один список, резко выделяющийся из
основной массы рукописных вариантов повести о Еруслане,—
это список ГИМ, Забелин, 500. Его сюжетная схема была
уже приведена выше. Она подтверждает глубокую фоль-
клоризацию и содержания, и формы повести. Список,
относящийся к 60-м годам XVIII в., буквально следует за
сказочным сюжетом типа «Победитель змея», почти
ничего не добавляя и не исключая. Но особенно ярко
фольклорность проявляется в художественной форме повести.
Сравните:
Погод., 1773 Забелин, 500
И велел князь Данила Белый И князь послал лютого своего
выбрать лутчих мурз... мурзу...
...А у того шатра конь стре- А у того шатра, бела шатра,
ножен... конь стреножен...
Весьма характерны для этого списка и тавтологические
обороты типа «чтит великою честию», «совет советовать»,
«путем-дорогою» и т. д. Последовательно встречаются в
списке и постоянные эпитеты: добрый молодец, добрый
конь, красная девица и т. д. Элементы книжной речи
почти не ощущаются в списке, не заметно и влияние
христианской религии. Список был создан в демократической
среде, знающей и творчески воспринимающей фольклор.
Так, вместо слова «тимпаны», хотя и давно известного
русскому читателю из Библии, но все же чуждого
Коренев
пой русской лексике, в списке дано более понятное
«бубны». Вместо пространной формулы «Ищу себе ласкового
государя, где бы мне послужить, добра коня изъездить,
слатково меду попить и молодость свою потешить» (Погод.,
1773) в списке дана краткая просьба в характерной для
низового массового просителя форме: «Прими, государь,
холопа во услужение».
Анализируя этот список, необходимо выяснить, откуда
в нем появился эпизод с водовозом? В русском сказочном
эпосе он широко известен и встречается во многих
сюжетах, но особенно характерен для сказки «Победитель
змея». Суть его заключается в том, что сказочный герой,
совершив подвиг (чаще всего это победа над змеем,
пожирающим людей, и спасение царевны), засыпает,
утомленный боем. В это время появляется хитрый водовоз,
угрозами заставляет царевну молчать, присваивает себе плоды
победы и добивается согласия отца царевны на свадьбу.
Но герой просыпается, приходит на свадебный пир,
уличает водовоза во лжи и женится на спасенной им царевне.
В сюжете о Еруслане этот эпизод есть только в одном
списке (ГИМ, Забелин, 500). Почему же ни в одном из
других списков его нет? Возможны два варианта ответа:
или он был в древней форме прасказания о
герое-змееборце, или же на данный список повлияла русская
народная сказка о победителе змея, и эпизод этот представляет
индивидуальную особенность списка.
Выше уже говорилось, что сказка о Еруслане тесно
соприкасалась со сказкой «Победитель змея», а именно
для нее в основном и характерен эпизод с водовозом.
Поэтому вполне логично предположить, что уже в древней
своей форме этот эпизод был свойствен устному прасказа-
нию. Вполне возможно также и то, что он дошел до нас
только в поздней копии; история рукописной литературы
знает много подобных случаев. К недостаткам этой
гипотезы следует отнести отсутствие точных и
неопровержимых доказательств: все строится на предположениях, ибо
первоначальная устная форма прасказания до нас не
Дошла.
Но нельзя отрицать и большой вероятности второго
предположения, что эпизод с водовозом появился в
рукописной сказке под влиянием устной. Воздействие устной
поэзии на рукописную и печатную традиции во второй
половине XVIII в. было очень значительным, поэтому
автор мог самостоятельно внести в повесть эпизод с водово-
3 Л. Н. Пушкарев
65
зом и его разоблачением, что и является индивидуальной
особенностью данного списка.
Равная возможность обоих предположений выдвигает
другую, гораздо более существенную проблему. Не так уж
в принципе важно, был ли эпизод с водовозом в устном
прасказашш или пришел из устной сказки в XVIII в.
Важно то, что гшенно этот, а не какой-либо другой мотив
появился в рукописном варианте. Совершенно
закономерно то, что мотив, присущий сюжету «Победитель змея»,
появился как раз в той повести, которая была близка к
этому сюжету. Даже если этого мотива и не было в
устной форме прасказания, даже если он и позже привнесен,
то ведь взят-то он из близкой по сюжету, из
родственной сказки! Ведь, не появилось в повести мотивов,
присущих, скажем, сюжету «Звериное молоко» или «Рога»!
Одним словом, наличие эпизода с водовозом в
рукописной повести независимо от его происхождения
свидетельствует лишний раз о близости сказки о Еруслаые к
сказочному сюжету «Победитель змея» (300 А), т. е.
подтверждает ранее высказанное предположение о
международной по сюжету и национальной по воплощению основе
повести.
Значительные сюжетные отличия в списке,
качественное изменение сюжета, наличие новых, нигде, кроме этого
списка, не встречающихся образов позволяют выделить
этот список в самостоятельную редакцию, которую можно
было бы назвать «фольклорной». Ее отличают
последовательная фольклоризация содержания и формы списка в
сторону дальнейшего сближения повести с устной сказкой;
сказочная мотивировка событий в сюжете; характерные
только для нее образы (водовоз).
Выше уже говорилось о том, что полная сказочная
редакция бытовала в. основном в XVIII в. Из 20 списков
повести о Еруслане 13 относятся к этой редакции. Их
хронологические рамки — от 40-х годов XVIII в. до
начала XIX в. Близость всех этих списков к полной
сказочной редакции может быть легко установлена
сопоставлением их содержания. В массе своей они следуют за
фабулой списка Погод., 1773; отдельные, присущие разным
спискам мотивы представляют собою просто варианты
типового сюжета. Во всех списках данной редакции
повесть названа «Сказанием», причем заглавия многих
списков почти дословно совпадают. Большая близость
заглавий сопровождается значительной близостью поэтиче-
66
СКих формул, а также имен действующих лиц, которые
почти не меняются в разных списках, то же самое можно
сказать и о географических названиях (Картаусово
царство; город Дебри, Дебрий, Дебриев; Подольская орда
и т. д.), Повесть обработана в духе русской народной
сказки. Это видно из зачина повести, особенво если
сопоставить его с другими редакциями:
Краткая сказочная редакция
Бысть некий царь Киркоус Киркоданович...
Волшебно-рыцарская редакция
Бысть в некоей стране в царстве Картаусове живяше царь Картаус...
Полная сказочная редакция
В некоем царстве, в великом граде, на ровном месте, что на
золоте блюде, жил царь Картаус...
Показательна эта фольклоризация в тех эпизодах,
которые характерны только для данного списка. Таково
развернутое описание богатств царя Картауса. «Да у того ж
царя Картауса садилось за стол по 2000 людей. Да у того
же царя Картауса исходило на всякой день перцу по
2 четверти. У того ж царя Картауса вывозили за горот по
7-ми возов костей. Да у того ж царя Картауса вывозили
за горот на всякой день из полаты ворсу по три воза,
какова стиралася с платия от тесного сидения. Да у того
царя Картауса выходило на всякой день зелена вина
500 ведер. Да у того царя Картауса исходило на каждой
день вотки 50 ведер. Да у того ж царя Картауса
исходило на каждый день слаткаго меду 300 ведр. Да у того
ж царя Картауса выходило на кажной день пива 1000
ведр. Да у того ж царя Картауса выходило за обедом
500 гусей и лебедей и серых уток. Да у того ж царя
Картауса выходило на кажной день пшенишных хлебов по
300».
Не менее ярко характеризуют глубокую фольклориза-
цию текста этого списка разбросанные по всему тексту
стилистические и языковые обороты — последовательное
употребление отрицательного параллелизма, повторов,
тавтологических оборотов, постоянных эпитетов типа «дело
Делать», «чтить честию», «клич кликати», «а меч его не
сечет, а сабля его не имет, а на огне ов не горит, а на воде
он не тонет» и т. д. В списках этой редакции создан свой
фольклорный, сказочный фон, на котором и
развертывается действие и который существенно влияет на характери-
3* 67
стику образа Еруслана, на его восприятие, сообщает ему
черты сказочного героя-змееборца, русского могучего
богатыря,— недаром список Барсова называется «Сказание
храброго витязя Еруслана Лазаревича, русского
богатыря».
С таким подчеркиванием русского национального
характера образа Еруслана мы уже встречались в списках
XVII в., но эту особенность характеристики его образа
можно объяснить не только сохранением старых традиций,
она могла быть и вторичным явлением. Вторая половина
XVIII в. отмечена в русской рукописной традиции
наплывом всевозможных переводных рыцарских романов и
русских вариаций того же типа. В противовес этим
бесконечным «гисториям» о гишпанских, аглицких и
прочих принцах повесть о Еруслане воспринималась как
истинно русское «сказание» о русском богатыре, что и
нашло себе подтверждение в названии повести. Ведь и Илья
Муромец именуется в рукописных вариантах былин и
сказок XVIII в. русским богатырем! Фольклоризация текста
сопровождалась последовательным усилением русских
бытовых элементов в языке: Уруслан превратился в
Еруслана, Залазарь Залазаревич — в Лазаря Лазаревича,
Киркоус — в Картауса, в повесть вводятся стольники и
чарошники на царском пиру, на обед подаются «гуси,
лебеди и серые утки». Обращение богатыря к царю
выдержано по всем правилам русского канцелярского стиля:
«А нас, государь, приезжих людей на приезде, пожалуй,
прими, государь, меня, холопа, себе в службу». Герои
называют друг, друга по имени-отчеству, Еруслан,
обращаясь к родителям, именует их «батюшко» и «матушка»,
дочери Бугригора-царя занимаются «ручным рукоделием»:
все это, несомненно, и обеспечило значительную
популярность именно этой редакции.
Что же есть индивидуального в каждом из списков
этой редакции, чем они разнятся друг от друга, какова
связь между ними? Выше уже говорилось, что некоторые
мотивы повести встречаются в списках в единичных
случаях и могут быть отнесены к индивидуальным
особенностям этих списков. Наибольшей фольклорностью,
сказочностью отличается список Барсова, 2331, а список Тихо-
нравова, 324 характерен большей литературностью языка,
сглаженностью, наличием языковых штампов, взятых из
волшебно-рыцарских романов. Так, описывая богатства
царя Картауса, писец добавил, что ворса «стиралася с пла-
68
тия от сидения дворянского, от тесноты», в чем также
можно видеть трафарет рыцарского романа,
стремившегося насытить рассказ дворянско-рыцарскими элементами.
Ребята, когда дразнят сына Еруслана, называют его
«неотцовским сыном», в других списках употреблено более
откровенное народное выражение. От рыцарского романа
идет и подробный опрос пришедшего: «Кто ты таков был,
как по имени зовут, и с которого царства, и с которого
орды или города, и который гражданин, и откуды
пришествие твое?». Не лишен список обычных для рыцарских
романов описаний любовной страсти Еруслана: «И Еро-
слан Лазаревич, на неизреченную ея красоту смотря, ум
свой потерял, и забыл свой грех, и по[то]птал свой
первый венец, и взял царевну за руку, и целовал ее во уста
сахарныя, и прижал ее к себе к своему ретиву сердцу,
и назвал себе женою, а она ево мужем назвала»; А вот
как встречает жена мужа: «И вскочила против его
прекрасная царевна Настасия Вахрамеевна к милому своему
мужу Ерослану Лазаревичу, поклонилась, а сама говорит
таково слово: „Аравицкое мое солнце! Откуда вышло и
меня, бедную, обогрело, отколе светел месяц восветил?и.
И взяла его за руку правую, целовала его в уста
сахарныя и прижимала его к ретиву сердцу».
Все сказанное позволяет сделать вывод о двух путях,
по которым развивалась полная сказочная редакция в
XVIII в. Первый путь — это усиление в редакции
элементов рыцарства, галантности, куртуазности. Все это
привело к созданию особой «волшебно-рыцарской» редакции,
представленной списком Унд., 931, возникшей на основе
полной сказочной редакции. Второй путь — это
превращение рыцарской повести в богатырскую, а затем и
народную сказку. Конечным пунктом этого второго пути и
является «фольклорная» редакция, представленная списком
Забелина, 500.
Последовательная фольклоризация повести отчетливо
видна в изменении имен повести, когда наряду с
обычными переделками фонетического характера встречается и
переосмысление иностранных имен на русский лад: царь
Бугригор превращается сначала в Бугригория, а затем в
Григория, царь Прохоз становится Прохором и т. д. Бои
Еруслана описываются не как рыцарские поединки, а как
богатырское побоище. Приемы описания боя близки к
былинам, например: «И богу молились, и друг другу
кланялись, и надевали на себя доспехи крепкие, и подпоясыва-
69
ли мечи острые, и брали в руки копья мурзавецкие, и
клали на себя щиты крепкие, и садились на свои добрые кони,
и поехали в чистое поле, и стали друг друга силы
проведать, и разъехались на своих добрых конях, и ударились
своими копьями долгомерными...» и т. д. Весьма
показательно также синтаксическое построение фраз, близкое к
сказочному. Для сказки типично перечисление с
последующим противопоставлением или вопросом, например: «Я —
муха-шумиха, да комар-пискун, из-за угла хмыстень, на
воде балагта, на поле свертень, на поле краса, гам-гам,
да из-за куста хаи. А ты кто?» (Афанасьев, № 43).
Подобная конструкция фразы встречается и в повести о
Еруслане: «Стережет в чистом поле на дороге 33 лета,
а мимо его царства богатырь не проезживал, и никакой
человек не прохаживал, и никакой зверь не прорыскивал,
ни птица не пролетывала к моему царству. А ты, Ерослан
Лазаревич, как мимо его проехал?». Точно на таком же
противопоставлении после перечисления построена речь
Настасьи Вахрамеевны: перечислив все подвиги Еруслана,
она добавляет: «А я, государь, что за красна?».
Из сказанного относительно полной сказочной
редакции можно сделать вывод, что фольклорные элементы,
заметные уже в списках XVII в., в XVIII в. продолжают
развиваться и усиливаться. Это привело в конечном итоге
к превращению рыцарского романа о Еруслане в
народную богатырскую сказку, которая вскоре стала
источником для лубка.
Глава III
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ОБРАБОТКИ СКАЗКИ
О ЕРУСЛАНЕ В XVIII в.
Переломный в истории русской литературы XVIII век
принес с собою новые литературные направления, новые
идеи и образы, нового писателя и читателя. Но эта
новизна в литературном процессе не означала уничтожения
традиций древнерусской литературы, они продолжали
развиваться, приспосабливаясь к новым условиям.
Рукописная литература еще долгое время сосуществует с
печатной, ориентируясь на разные читательские слои и
удовлетворяя запросы разных социальных прослоек.
Выше уже говорилось, какую сложную судьбу
пережила повесть о Еруслане Лазаревиче в XVIII в.: ее
продолжали читать и переписывать, изменяя и перерабатывая.
Большая популярность сюжета о Еруслане в XVIII в.
подтверждается не только количеством списков повести.
Может быть, наиболее показательным свидетельством
будет то, что сказочные мотивы, характерные для данной
сказки, часто встречаются в других авторских сказках
XVIII в. Так, образ богатырской головы дважды
встречается в «Пересмешнике, или Славенских сказках»
М. Д. Чулкова («Приключения Роксолановы» и «История
Славурона»). Эпизод со змеиной желчью — в «Русских
сказках» В. А. Левшина («Повесть о дворянине Заолеша-
нине»). Образ Еруслана Лазаревича есть у М. Д. Чулкова
(«История Славурона») и В. А. Левшина («Рассказ о
приключениях богатыря Сидона»). Мотив родительского
благословепия имеется в повести о российском матросе
Василии Кориотском. Чулков и Левшин, так много
сделавшие для популяризации русской народной сказки,
в своих волшебно-авантюрных романах и литературных
сказках широко пользовались сюжетами и мотивами
русского сказочного эпоса, придавая одновременно
повествованию колорит исторического предания. Само название их
произведений говорит о стремлении этих писателей и
собирателей фольклора придать народный характер своим
71
произведениям: «Пересмешник, или Славенские сказки»
М. Д. Чулкова (ч. 1—4, 1766—1768), «Русские сказки»
В. А. Левшина (ч. 1—10, 1780—1783), его же «Вечерние
часы, или Древние сказки славян древлянских» (ч. 1—6,
1787—1788) и др. Имя Еруслана (Яруслана) встречается
как имя собственное в повестях и романах XVIII в. и даже
становится нарицательным именем богатыря: в комедии
Екатерины II «Горе-богатырь Косометович» упоминается
«шишак Яруслана Лазаревича». И. Новиков так отметил
популярность образа Еруслана: «Сия бедненькая, отроду
из воинских людей никого не ведавши, почла ево Ерусла-
ном Лазаревичем, потому что был в особливом платье и
на большой лошади» 4.
Характерные для сказки о Еруслане мотивы, речевые
обороты, формулы и т. д. в изобилии встречаются и в
рукописных повестях XVIII в.2: в сказке об Иване Белом —
эпизод встречи в полотняном шатре 3, в сказке об Иване
Иономаревиче — встреча богатыря с побитой ратью *,
в былинах об Илье Муромце — описание богатырского
детства героя5, богатырского скока коня6, богатырской
головы 7. Все это показывает, что поэтическая
фразеология сказки о Еруслане не стояла особняком, а входила-в
общую литературную традицию. Этой сказкой
интересовались не только писатели типа Чулкова и Левшина,
дворянские писатели также нередко упоминали q Еруслане,
но совсем в ином тоне: они видели в нем образ уже
чуждого им мира. Дворянские читатели перешагнули уже
старые нормы рукописной повести. Простота,
безыскусственность, бесхитростность повествования стали
восприниматься ими, как упрощенность и схематизм рассказа,
а народный язык стал казаться им подлым, низким,
грубым. А. Измайлов назвал сказку о Еруслане «нелепой» 8.
В. И. Лукин упоминает о «худшем слоге» из сказки о
Еруслане9. Интересный отзыв мы находим в
«Предуведомлении» к «Новейшему повествовательному
землеописанию» (СПб., 1795, с. IX): автор говорит в опровержение
тех обидных «для российского народа мнений, якобы оный
больше влечения имеет к чтению поглощающих ум и
благонравие растлевающих книг, каковы: Фоблазы, Гостиные
сыны, Два турка, Родственники Магометовы, Новые Элои-
зы, Кандиды, Вертеры, Поизмятые розы, Совестьдралы,
глупые и невкусные площадные сказки о Бовах и Ерус-
ланах и сим подобных» 10. «Враками» называет сказку о
Еруслане и переводчик книги Прево «Филозоф англин-
72
ской» С. Порошин и. Писатели-дворяне вообще
упоминают о Бове и Еруслане не иначе, как с презрением и
негодованием 12, ими увлекаются лишь в детском возрасте 13.
И все же повесть о Еруслане продолжает оставаться
одной из самых любимых книг читателей из самых
различных слоев общества.
Причин такой популярности можно найти много. Эта
повесть была органически связана с устной, рукописной,
лубочной и печатной традициями. Она была интересна
читателям любого круга: увлекательная, не настолько
сложная, чтобы быть непонятной, но и не настолько
простая, чтобы отпугнуть «книжного» человека... Повесть
удивительно воплощала в себе разнообразные требования
читательской публики. Герой повести Еруслан
воспринимался как русский национальный богатырь, чуть ли не
как исторический герой, и интерес к этой повести
усугублялся подъемом национально-исторического
самосознания, который явился результатом процесса формирования
русской нации в XVIII в.
Повесть о Еруслане оказала влияние прежде всего на
лубочные листы и картины. Лубочные листы — это такой
вид лубка, который содержит один рисунок и краткую
подпись под ним. Листы эти служили украшением для
жилища. Простые по сюжету, примитивные по
исполнению, понятные неграмотному читателю, они были
материалом не для чтения, а для развлечения. Постепенно
усложнялась техника лубка, росло мастерство резчиков,
улучшалась бумага. Параллельно с этим повышались и
требования потребителей лубка. Читателей перестала
удовлетворять простая подпись под картинкой;'И вот вслед
за лубочными листами появляются лубочные картинки.
Это тот же лубочный лист, в котором иллюстрация
занимает от полулиста до одной трети, а остальное
заполнено текстом. С течением времени иллюстрация начинает
дробиться на отдельные сюжеты, число их обычно четное.
Чаще всего в лубочных картинках встречаются те, в
которых и текст, и иллюстрации разбиты на 4, 8, 16 и 32
самостоятельных сюжета. Все они размещены на одной
стороне большого листа, который вешался обычно на
стену. Такая лубочная картинка, удачно совмещающая в
себе развлекательный элемент с познавательным,
продержалась до начала XX в. Она не вытесняла лубочный лист,
а существовала параллельно с ним.
73
1. СКАЗКА О ЕРУСЛАНЕ В ЛУБОЧНЫХ КАРТ ИНКАХ
Сопоставление рукописных вариантов сказки о Еруслане
с лубочными картинками конца XVIII — начала XIX в.
убеждает нас в том, что источником для лубочной
картинки послужили повести о Еруслане полной сказочной
редакции. И это не случайно. Краткая сказочная редакция
именно из-за своей краткости не могла стать источником
для лубка, она давала лишь самую общую схему сюжета
и была лишена элементов куртуазности, столь
характерных для лубка. «Волшебно-рыцарская» редакция слишком
вольно обращалась с сюжетом, что выпадало из рамок
традиций, в ней слабо развит фольклорный элемент.
И «фольклорная» редакция не стала источником для
лубка, так как возникла лишь во второй половине XVIII в.,
когда лубок уже существовал. «Восточная» редакция
также была недостаточно фольклорна, да и элементы
восточного языка и стиля к этому времени стали уже чужды
русской традиции. Именно полная сказочная редакция,
наиболее популярная в рукописной традиции, и
послужила источником для лубочной картинки. Приведем для
сравнения эти тексты:
Полная сказочная редакция Лубочная картинка
И нашел ступь копевью и ко- И нашел коневый скокот, где
пыт, скакано с горы на гору, скакано с горы на гору и вы-
долы и подолки вон выметы- метано вон долы...
ваны...
И не ясен сокол напущается на Не ясен сокол напущает на гу-
гуси и на лебеди, напущает сей и лебедей и на серые ути-
Иван-русский богатырь на рать цы, но напущается князь Иван-
Феодула-царя змея... русский богатырь на рать-силу
великую...
Подобные сравнения можно было бы продолжить.
Лубок последовательно сохраняет все фольклорные элементы
рукописи, равно как и рыцарские мотивы: нельзя бить
спящего, надо верно служить царю, защищать угнетенных.
Чем же объяснить это постоянство? Во-первых, идеология
лубочных авторов не отличалась от мировоззрения
читателя рукописных повестей. Во-вторых, авторы лубка не
были еще настолько творчески самостоятельны, чтобы
существенно менять свой источник. В-третьих, сказка о
Еруслане еще в рукописной традиции стала типичной
74
волшебно-рыцарской повестью с большой примесью
сказочно-авантюрного элемента.
Но буквального сходства между повестью и лубком
уже нет. Образы героев получают свое дальнейшее
развитие, в частности усиливается фольклоризация языка и
стиля:
Полная сказочная редакция Лубочная картинка
Как съезжаютца два сильныя Не два ясные соколы слеталися,
богатыри... съезжалися сильные богатыри
отец с сыном...
И хватает его Еруслан Лазаре- О несытая кляча, доброй конь!
вич, добра коня, и наложил на Кому на тебе ездить, что не
добра коня узду тесмяную... нам, богатырям. И надел на
него уздицу тесмяную на
седельце черкасское...
Обращает на себя внимание также троякое употребление
ряда постоянных формул, например обещание награды
(«А ныне живи ты у меня в царстве моем, бери себе
город и пригородки и с красными селы, казна моя тебе не-
затворена, бери себе что тебе угодно, место тебе против
меня, другое подле меня, а третье — где тебе угодно»),
последовательное употребление постоянных эпитетов («бел
шатер», «добрый молодец») и т. д.
Итак, изменение текста повести при ее переходе в
лубок выразилось в насыщении повести книжными
элементами и в дальнейшей фольклоризации стиля, причем
книжное влияние было значительно более сильным, чем
фольклорное. Сама фольклоризация текста носила скорее
лубочный, чем устно-поэтический характер. Она была
подчинена книжным элементам стиля. Творческие изменения
незначительны; в конце повести к подвигам Еруслана
прибавлены похождения его сына.
В конце XVIII в. лубочные картинки привлекли к себе
внимание составителей сказочных сборников и были
использованы ими в качестве источника для своих
сказочных компиляций. Сказочные сборники развили дальше
многие лубочные традиции, и их следует рассматривать
стоящими на грани лубка и массовой печатной
литературы конца XVIII в. Они не были однородными по своему
составу: одни были очень близки к лубку, другие,
наоборот, приближались к литературным волшебно-рыцарским
романам. И сказка о Еруслане в одних сборниках почти
75
не изменилась по сравнению с лубочной картинкой, в
других же была переработана до неузнаваемости.
2. ПОВЕСТЬ О ЕРУСЛАНЕ В СКАЗОЧНЫХ СБОРНИКАХ
Рассмотрим один из самых популярных сказочных
сборников XVIII в., выдержавший два издания (1786, 1793),—
«Лекарство от задумчивости и бессонницы, или
Настоящие русские сказки». Для выяснения вопроса об
источниках сказочной обработки в этом сборнике сравним текст
сборника с рукописными вариантами и с лубком.
Сравнение показывает, что источником для сказочного сборника
послужила лубочная картинка. Доказательством служит
то, что, во-первых, в сборнике, как и в картинке, есть
рассказ о подвигах сына Еруслана. Ничего подобного в
рукописных вариантах нет. Во-вторых, и в сборнике, и в
картинке есть назидание царя Вахрамея дочери
Анастасии перед ее замужеством: «Живи ты с мужем своим в
любви и его почитай, понеже муж жене глава есть».
Рукопись такого назидания не знает. В-третьих, и в
сборнике, и в картинке Еруслан не молится богу при входе в
шатер к трем девицам. В рукописи Еруслан такого себе
не позволяет. Можно привести много других примеров,
общих для сборника и лубка и отсутствующих в
рукописи.
Как же изменился текст лубка при его обработке в
сборнике? Проведем сравнение текстов:
Лубочная картинка Сказочный сборник
Лицем он румян и собою хорош Очи у него, как полные чаши,
и во всем подобен отцу своему а собою толст и во всем подо-
Еруслану... бен отцу своему Еруслану Ла-
Ведаю, что не хочет бог смерти заревичу...
грешникам, и восхотел нас спа- Ведаю, человече, что не хочет
сти, и послал нам такого хра- бог смерти грешникам, и вос-
брого воина.., хотел нас спасти, и послал нам
тебя, такового храброго витязя,
и тобою погубил его...
Мы видим основную тенденцию — расширение текста,
объяснение поступков героя, более полное и пространное
описание его подвигов. Вызвано это, надо полагать,
отсутствием иллюстраций в сборнике и расширением
повествовательного элемента, литературной обработкой лубочного
76
текста. Следует отметить также, что в ряде случаев
изменилась и лексика, устаревшие слова заменены на
новые. Встречаются и сугубо книжные и даже церковно-
книжные выражения: «Младые младенцы взыграли, а
старые вострепетали» и пр.
Сказка о Еруслане — самая большая сказка сборника
(87 из 245 стр.), в который вошло еще шесть сказок.
Подбор сказок, стиль их, более высокая фольклорность
сказочного материала (по сравнению, например, с
«Русскими сказками» В. А. Левшина) — все это заставляет
отнести этот сборник к группе фольклорных. Рукописная
повесть о Еруслане, попав в лубочную картинку, а из нее
в сказочный сборник, не изменила ни сюжета, ни системы
образов. Язык повести, правда, подвергся определенным
изменениям, так как повесть стала уже фактом печатной
традиции. Отсюда книжные элементы и
церковнославянизмы. Мало изменив свое содержание и форму, рукописная
повесть заметпо изменилась. Повесть имела своих
читателей, включилась в общий поток сказочной литературы
конца XVIII в.
Обработка сказки о Еруслане в этом сборнике —
образец типично лубочной обработки с незначительным
творческим элементом, еще очень близко стоящий к своему
первоисточнику. Это только первый робкий шаг на пути
литературной обработки сюжета.
Но среди сказочных сборников XVIII в. есть и такие,
в которых авторы творчески подходят к сюжету,
привносят в него что-то свое, индивидуальное, меняют язык и
стиль, систему образов, т. е. литературно обрабатывают,
создают свое собственное произведение. Н&йти какой-либо
определенный источник такой обработки бывает порою
весьма сложно. Автор, как правило, пользуется в таких
случаях лишь голой сюжетной схемой, все же остальное
привносится им от себя. Обработкой такого рода
является сказка о Еруслане Хиразовиче из сборника «Старая
погудка на новый лад». Сборник анонимен и содержит
десять сказок: о Еруслане Хиразовиче, о Заиграе-королеви-
че, о старике и сыне его журавле, о Строевой дочере,
о дурине Шарине, о Климке, о Катерине Сатерине, о Ви-
хоре-королевиче, о Петре-королевиче, о Ивашке
Медвежье Ушко.
В «предуведомлении от писавшего сию книгу» автор
объясняет, что он заимствовал эти сказки от разных лиц,
и большая часть сказок, действительно, представляет со-
77
бою переложение народных вариантов. Однако сказка о
Еруслане Хиразовиче выпадает из общего направления
сборника. Сюжет подвергся значительным изменениям.
Еруслан родится от того, что его мать съела чудесные
коренья, вместе с ним от тех же кореньев родится его брат
Иван, нянькин сын. Богатырского коня Еруслан добывает
с помощью волшебницы, путешествовать он едет вместе
с Иваном, разъезжаются у распутья, воткнув в столб по
стреле. Ивана съедает Баба-яга. Сын Еруслана, Азонай,
убивает Бабу-ягу и освобождает Ивана и т. д. В то же
время подвиги самого Еруслана описаны без изменений.
Такая трансформация сюжета свидетельствует о том,
что автор стремился усилить волшебный элемент в
сказке в ущерб авантюрному и богатырскому. Богатырские
элементы в подвигах Еруслана не приуменьшены, но и не
преувеличены, в то время как волшебные мотивы в этой
сказке развиты значительно ярче и богаче. Усилен
волшебный элемент и в описании царя Змеевида: «Тело его
очаровано от младенчества, и никакой меч, ни копье,
ниже другие оружия вредить ему не могут. На огне он не
горит и в воде не тонет». Меч у богатырской головы —
«волшебный меч-кладенец», перстень у царя тоже
волшебный. Характерно, что из десяти сказок сборника
только три (о старике и сыне его журавле, о дурине Шарине,
о Климке) можно отнести к бытовым. Все же остальные —
типично волшебные с сивками-бурками, золотыми яблонь-
ками, чудесными сумками и пр. Автор намеренно именно
так обработал свою сказку. Но в то же время говорить о
прямом влиянии устной сказки на поэтическую форму
обработки нельзя, скорее следует признать общее
влияние сказочной традиции XVIII в. и обратить внимание на
то, что все фольклорные мотивы этой обработки
группируются вокруг сказочных сюжетов типа «Победитель
змея». Даже и новые сказочные мотивы этой обработки, не
известные рукописной повести, принадлежат к этому же
сказочному сюжету.
Характерен в обработке образ царя-отца: он изображен
в стиле традиций XVIII в. мудрым правителем.
«Подданные любили его, как отца, и между собой жили так
дружно и согласно, как будто бы составляли одну только
семью» — в таких идиллических картинах рисует сказка
государственную жизнь, Монах в сказке также требует
от царя, чтобы он научил сына своего «мудрости и
благоразумию в правлении». Отрицательный персонаж сказ-
78
ки царь Зерог заставлял своих подданных «стенать под
гнетом гнуснейшего рабства». Сам Еру слан «мудрыми
законами предписал жизнь добродетельную и мирную
всякого рода людям из подданных». Все эти мотивы пришли
в обработку из политического романа XVIII в. и
способствовали превращению богатырской сказки в сказку
политическую, в которой под маской сказочных царей
таятся идеальные монархи. Не менее популярны для русского
классицизма и образы мудрых советников царя,
помогающих ему управлять страной и воспитывать наследника —
в сказке эту роль взял на себя монах.
Автор обработки значительно усилил психологическую
характеристику своего героя: Еруслан часто сомневается
и раздумывает. Вот примеры: «Еруслан-царевич едет
долгое время и, вздумав о своем отечестве, так
рассуждал...» или «Как вдруг пришли ему на мысль его
родители, он вдался в размышление и сам про себя говорил...».
При этом нередко автор сбивается на риторизм и
допускает смешение высокого и низкого «штилей»: «Пойду
отомщу врагу, потешусь зверским образом над его членами,
растерзаю его на части...»,— и в то же время бывает без
меры сентиментален в обрисовке женских образов: «Зель-
вара... опамятовалась и, кинув томные свои взоры на
супруга своего, говорит...».
Язык литературной сказки вообще очень пестр.
Наряду с примерами сентиментальных оборотов и
звучного языка классицизма мы найдем здесь и
традиционные сказочные формулы, и даже пословицы и поговорки
(«И мал золотник, да дорог, и велика Федора, да дура»).
Влияние книжного языка особенно ощущается в
описании свадьбы Еруслана: блистательная колесница,
запряженная двумя белыми единорогами, храм, жертвенник,
Гименей и Луциния... и в то же время казенно-книжные
обороты типа «Я получил приятнейшую для нас
ведомость» или «Почитаю себя в высочайшей степени
человеческого блаженства...». Совершенно новое явление в
обработке — пейзаж, которого не знали совсем ни устная,
ни рукописная сказки. Пейзаж эмоционален, описание
запустевшего царства дано в духе предромантизма: «Все
крепости, замки, города и великолепные чертоги до
основания разрушены, одни только страшные развалины,
мохом заросшия. И сие столь цветущее царство
претворено было в ужаснейшую пустыню, страх и трепет
причиняющую...».
79
Еще более далека от своего первоначального
источника вторая литературная обработка сюжета о Ерусла-
не — «Сказка о Левиане-богатырке» из сборника
«Повествователь русских сказок и продолжение повествователя
русских сказок». В этой сказке соединено несколько
сказочных сюжетов (650 А, 650 Б, 302, 554). Подобная
контаминация в сказочных сборниках — явление обычное.
Из сюжета о Еруслане в эту сказку вошел бой с князем
Иваном — русским богатырем (в сказке он назван Сила-
ном-богатырем). Три рати на пути к богатырю, встреча
в шатре, бой и последующее братание пересказаны в
обычных, традиционных канонах. Все же остальное
подверглось значительным изменениям. Автору была,
видимо, известна какая-то сказка о Еруслане, которую он и'
использовал частично при сочинении своей собственной
сказки, явно литературного, а не фольклорного
происхождения. Это отчетливо прослеживается в языке сказки.
Автор и не стремится к сказочности своего повествования.
В тексте нередки авторские отступления типа: «Подлинно
величайшее действие имеют в сердцах человеческих слова
прекрасных девиц, а особливо естьли кто в них
влюбляется». Обработка ограничилась простым изложением сюжета,
механическим соединением его с другими сказочными
историями, которые взяты автором из лубка. Он сам говорит
об этом во вступлении к первой сказке сборника (сказка
об Илье Муромце). Весь сборник в целом представляет
собою авторскую обработку русских лубочных сказок,
сделанную на весьма невысоком художественном уровне.
Итак, основной тенденцией литературных переработок
сказки о Еруслане в XVIII в. было приближение
рукописной или лубочной повести к нормам и канонам
волшебно-рыцарского романа. Под пером анонимных авторов
сказка о Еруслане приобретала все черты «книжного»
произведения, становилась фактом печатной литературы. Она
в это время бытовала одновременно в устной, рукописной
и лубочной традициях, была литературно обработана пе
менее трех раз, причем одна из обработок последовательно
воспроизводила лубочную сказку о Еруслане, другая
превратила ее в типичную литературную сказку конца
XVIII в., наполненную отзвуками литературных течений
того времени, а третья взяла часть сюжета сказки о
Еруслане для создания своей собственной сказочной
композиции.
Глава IV
ЛУБОЧНЫЕ ОБРАБОТКИ СКАЗКИ
О ЕРУСЛАНЕ В XIX в.
И устная, и литературная сказки в начале XIX в.
развивались примерна в тех же рамках и теми же путями,
что и в конце XVIII в. Многочисленные свидетельства
мемуарной литературы о бытовании сказки в начале
XIX в. подтверждают тот факт, что оказывание сказок
в основном культивируется мелкопоместными
провинциальными дворянами, купечеством, мещанством. В
качестве примера можно привести свидетельство Ф. Ф. Виге-
ля о приживалке Василисе Тихоновне, увлекавшейся
сказками «Тысяча и одна ночь» *, ср. также часто
цитировавшееся высказывание И. Сахарова о тульских
боярах 2. Сказочные сборники, столь широко представленные
в XVIII в., продолжали публиковаться и в это время.
Повторно издаются сборники конца XVIII в. Так,
«Дедушкины прогулки» (СПб., 1786) выходили в 1805,
1819, 1825 гг., «Лекарство от задумчивости» — в 1815,
1819, 1830 гг., «Сказки русские» Петра Тимофеева под
заглавием «Деревенская забавная старушка»
переиздавались в 1805, 1842, 1863, 1865 гг., «Старая погудка на
новый лад» (ч. 1) была переиздана в 1830 г. под
заглавием «Собрание старинных русских сказок» и т. д.
Переиздания же отдельных сказок учесть нельзя, так как
большая часть их безвозвратно утеряна, да и многие
книги выходили без года издания.
Наряду с переизданием старых сборников в начале
XIX в. появляются и новые сборники: «Сказки моево
дедушки» (М.: Решетников, 1820), «Дедушка говорун,
или Собрание новейших и доселе еще неизвестных
сказок» (М., 1824), «Собрание русских народных сказок»
(М.: Кузнецов, 1820) и др. Литературная лубочная
сказка проникает в дворянскую литературу. О
популярности лубочных книжек в это время свидетельствует,
например, В. Л. Пушкин:
81
Лежали на окне Бова и Еруслан,
Несчастный Никанор, чувствительный роман,
Смерть Роллы, Арфоксад, Русалка, Дева солЕца...3.
О знакомстве А. С. Пушкина с литературной и
лубочной сказкой можно судить по произведениям самого
поэта («Сон», 1816 г., где он упоминает сказку о Бове),
а также по книгам в библиотеке его отца и его
собственной. Конечно, многое из того, что читал Пушкин в
детстве, многие книги я из его библиотеки утеряны. Но
среди сохранившихся немало книг по народному творчеству,
в том числе и сказочные сборники: «Дедушкины
прогулки», «Лекарство от задумчивости и бессонницы», «Старая
погудка на новый лад» и др.4 Пушкин вполне мог
заимствовать из этих сборников для своей поэмы «Руслан и
Людмила» эпизод с богатырской головой, охраняющей
меч. Этот эпизод прочно связан с сюжетом «Еруслан
Лазаревич», так что можно говорить о нем как о
характерном именно для данного сказочного сюжета.
Поэма «Руслан и Людмила» не была еще полностью
опубликована в журналах, а критика того времени
отметила близость поэмы Пушкина к сказке о Еруслане.
А. Г. Глаголев писал, что «поэт и в выражениях
уподобился Ерусланову рассказчику» 5. Не только критики,
но и литературоведы занялись поисками источников
этого эпизода в поэме. Так, Л. Поливанов во вступительной
статье к Собранию сочинений А. С. Пушкина сообщает:
«Эпизод с головою есть распространенная переделка
подобной же сцены в сказке о Еруслане Лазаревиче»,—
и сравнивает поэму с рукописным текстом сказки в
издании Тихонравова6. Мнение Поливанова поддержал
П. Н. Шеффер: «Сопоставлять „Руслана и Людмилу"
и „Еруслана Лазаревича", несомненно, есть основания» \
Но Шеффер считает, что источник надо искать в
сборнике «Лекарство от задумчивости и бессонницы»
(1819). Совершенно противоположную позицию занимал
М. Г. Халанский. Во вступительной статье к поэме
«Руслан и Людмила» он приводит отзывы критики о поэме
и считает, что «предположение, твердо державшееся в
литературе о влиянии сказки о Еруслане Лазаревиче на
поэму „Руслан и Людмила", нужно теперь считать
окончательно устраненным». В качестве основного источника
он указывает поэму Богдановича «Душенька» 8.
Большая же часть исследователей вообще полагает, что непо-
82
средственным источником эпизода с богатырской головой
в поэме были волшебно-рыцарские романы вообще.
Впервые это было высказано П. В. Владимировым: «Поэма
Пушкина „Руслан и Людмила", отражающая влияние
сборника Кирши Данилова, многими подробностями
непосредственно связана также и с „Русскими сказками"
(1780—1783 гг.) 9». Этой же точки зрения
придерживается и В. В. Сиповский: «Поэма создавалась под
влиянием «массовой» литературы... с этой литературой,
конечно, знаком был Пушкин еще до Лицея, роясь дома в
библиотеке отца. Поэма создавалась совершенно вне сферы
интересов к русской устной народной поэзии, а
исключительно под влиянием книг» 10. В своих работах П. Дави-
довский, Н. Котляревский, В. Б. Шкловский, М. К. Аза-
довский, И. А. Шнеерсон высказывают ту же мысльи.
Для подтверждения ее можно привести еще несколько
доводов. Так, более правомочно сравнивать текст
«Руслана и Людмилы» со сборником «Лекарство от
задумчивости» в издании 1793 г., которое находилось в библиотеке
Пушкина. В библиотеке Пушкина была вторая часть
сборника «Старая погудка на новый лад»; очевидно,
среди книг библиотеки была и первая часть данного
сборника, это позволяет привлечь для сравнения «Сказку о
Еруслане Хиразовиче», в которой имеется эпизод с
богатырской головой. Д. Д. Благой также пишет о связи
поэмы со сказкой, но только с устной: «Действительно,
эпизод встречи с богатырской головой заимствован
Пушкиным из сказки о Еруслане (видимо, ею же подсказано
и имя героя — Руслан), которую он еще в детские годы
слушал от няни» 12. Но данных, подтверждающих
знакомство юного Пушкина со сказкой о Еруслане, у нас
пока нет.
Точку зрения Д. Д. Благого поддержал в последнее
время Р. М. Волков: «Пушкин, создавая „Руслана",
обратился именно к „простонародной" сказке, и прежде всего
к лубочной народной книге „О Еруслане Лазаревиче"
(откуда взят им эпизод о живой богатырской голове)» 13,
хотя и заметил, что «имя главного героя поэмы-сказки —
Руслан — может быть, восходит к иранскому арслан-лев
(через народное Еруслан); возможно же, что Пушкин
произвел это имя от слова „Русь", недаром подчеркнув:
«Здесь русский дух, здесь Русью пахнет» 14.
Если до нас не дошло никаких свидетельств о том,
что Пушкину была известна сказка о Еруслане в пер-
83
вый период его творчества, то имеются вполне
достоверные сведения о знакомстве с ней поэта в последующие
годы. В кишиневских бумагах Пушкина сохранился план
поэмы «Владимир», в конспективной записи плана
читаем: «Хазарский князь колдун, меч Еруслана о двух
ударах, колдун убит Мстиславом» 15. Упоминание о мече,
которым нельзя бить дважды, говорит о том, что
Пушкину был известен не только сам образ богатыря Еруслана,
но и сказка о нем с описанием волшебного меча.
К 1832 г. относится еще одно упоминание Еруслана
у Пушкина — в его послании к Гнедичу. Рисуя образ
поэта, Пушкин писал о том, как «с дивной легкостью
меж тем летает он вослед Бовы иль Еруслана»16.
В отрывке из неоконченной «Повести о прапорщике
Черниговского полка», который датируется 1829—1830 гг.,
описываются, в частности, лубочные картинки,
украшающие «смиренную обитель» станционного смотрителя,—
«история о блудном сыне, погребение кота, спор красного
носа с сильным морозом и тому подобное» 17.
Поэма А. С. Пушкина «Руслан и Людмила», в сущ^
ности, единственное художественное произведение, в
котором использованы мотивы сказки о Еруслане. В
произведениях других писателей имя Еруслана только
упоминается. Нельзя не отметить, что некоторые писатели
высоко ставили обобщающую силу этого образа. Вот что
писал М. Ю. Лермонтов в альбоме кн. В. Ф. Одоевского:
«У России нет прошедшего, она вся в настоящем и
будущем. Сказывается и сказка: Еруслан Лазаревич сидел
сиднем 20 лет и спал крепко, но на 21 году проснулся
от тяжкого сна и встал, и пошел, и встретил он тридцать
семь королей и семьдесят богатырей и побил их, и сел
над ними царствовать... Такова Россия» 18. Из этого
высказывания видно, что образ Еруслана впитал в себя
черты богатыря вообще (и особенно Ильи Муромца)
и имя Еруслана стало нарицательным.
Такое пристальное внимание к эпизоду с богатырской
головой в поэме Пушкина объясняется тем, что эта поэма
оказала в дальнейшем огромное влияние на лубочных
авторов XIX в., которые включали отрывки из нее в свои
обработки. Б. Томашевский справедливо отмечает:
«Пушкин в „Руслане и Людмиле4* не перелагал никакой сказки.
Не найден еще такой сюжет, которым воспользовался
Пушкин... Все его герои воображаемые, их приключения
придуманные» 19. Верно и то, что «Руслан не древний
84
витязь и не былинный богатырь, а романтический
герой» 20. Но все это вовсе не означает, что поэт не мог
использовать сказку о Еруслане в одном из эпизодов
своей поэмы. Эта возможность кажется тем более
вероятной, что встреча Еруслана с богатырской головой нередко
изображалась на лубочных листах и картинках.
1. СКАЗКА О ЕРУСЛАНЕ В ЛУБОЧНОЙ КАРТИНКЕ
Самым ранним видом лубка о Еруслане являются
лубочные листы. Они дошли до нас в весьма значительном
количестве и могут быть разбиты на три группы. К
первой относятся листы типа Ровинский, 142i. Только
подпись указывает на принадлежность листа-портрета
к сюжету о Еруслане. Не будь ее, этого рыцаря на коне
в равной степени можно было бы назвать и Бовой, и
Петром, и т. д. На другом листе изображено несколько
богатырей (Ровинский, 35). Здесь также лишь подпись
дает возможность узнать, что кавалер с цветком в руке
не кто иной, как Еруслан Лазаревич. Лубочные листы-
портреты были рассчитаны на дворянский круг. Об этом
свидетельствует и костюм героя — богатый камзол, и
цветок в руке, и самая манера изображения парных
портретов в медальонах, восходящая к западноевропейским
гравированным картинкам XVIII в. На листе, где изображен
Еруслан, как рыцарь на коне, и шапочка на голове,
и кольчуга, и копье — все это атрибуты воина-дворянина.
Подобные листы могли бытовать, конечно, и в иной,
недворянской среде.
Ко второй группе относятся наиболее- >популярные
в XIX в. листы, посвященные бою Еруслана со змеем.
Они ведут свое начало также от XVIII в., наиболее
ранние из них — это листы типа Ровинский, 11—13. В
течение XIX в. этот сюжет варьируется на разные лады:
меняются вооружение и боевой наряд Еруслана,
количество голов у змея, количество завитков на его хвосте,
по-иному раскрашивается рисунок и дается другая
подпись под ним и т. д. В XIX в. было не менее 11
вариантов этого сюжета в лубочном листе; Еруслан в
треугольной шляпе с перьями борется с шестиглавым змеем,
в шлеме сражается с трехглавым змеем, встречается змей
о семи и даже десяти главах. В дальнейшем этот сюжет
изменяется еще больше: изображается не сам бой, а его
конечный результат, Еруслан верхом на побежденном
85
змее въезжает в град Дерби, соответственно меняется и
подпись: «Славный, сильный и храбрый витязь Еруслан
Лазаревич едет на чудо великом змее, а прекрасная
царевна Анастасия Вахрамеевна встречает его». При
всех переменах в мелких деталях этот сюжет остается
неизменным.
Третья группа лубочных листов о Еруслане
представляет собою переходное явление от лубочного листа с
одним сюжетом к многосюжетной лубочной картинке.
Эти листы были известны Ровинскому, но в его описание
не вошли22. Существует несколько вариантов этих
листов. Так, встречаются двухсюжетные листы с
изображением Еруслана и Аники-воина или Бовы и Еруслана.
На четырехсюжетных листах изображены Еруслан, Бова,
Иван-царевич и Илья Муромец, на пятисюжетных —
Милорд Георг, Гуак, Францыль Венециян, Бова и
Еруслан.
В дальнейшем лубочные листы были использованы
в лубочной книжке для иллюстраций, а для позднейших
лубочных листов, в свою очередь, текст для подписей под
картинкой брали из лубочной книжки. Так, очень часто
четырехсюжетный лист сопровождался
соответствующими отрывками из лубочной сказки. В конце XIX в.
появляются листы с самостоятельными, не зависящими от
лубочной книжки текстом и иллюстрациями. Обычно
подписи под такими листами были в стихах, весьма
низких по своему художественному уровню.
Каковы же особенности лубочных листов о Еруслане?
На лубочном листе изображался главным образом бой со
змеем и победа над ним. Победное шествие на чуде
морском к граду Дерби стало апофеозом сюжета, Еруслан
гордо едет на порабощенном противнике, лицо воина
спокойно и бесстрастно, будто и не было только что
кровопролитного сражения. Он гордо поднял кверху свой
меч, царевна торжественно встречает его на берегу.
Рядом валяются отрубленные головы змея, кровь хлещет
рекой из открытых ран... Перед нами — воин-победитель,
воин-защитник, сильный, славный и могучий русский
богатырь!
Усложнялись лубочные листы: сначала —
изображение героя, затем иллюстрация с основным, характерным
для данной сказки эпизодом, в данном случае — бой со
змеем, и, наконец, создание многосюжетных композиций
на темы, рыцарских романов и волшебных сказок и
86
былин. Вначале листы были черно-белые, но затем
лубочные издатели (например, Голышев в с. Мстера Владимир-»
ской губ.) начали подкрашивать черно-белые листы (так
называемая раскраска по носам), а затем приступили к
выпуску и многоцветных листов-хромолитографий (это
было очень характерно для таких крупных лубочных
издательств, как издательства Пурецкого, Сытина,
Соловьева, Манухина, Преснякова и др.). Основная задача
листа — украшение жилища. Предполагается, что сюжет
уже известен потребителю, поэтому подпись под листом
очень коротка. К концу XIX в. листы с краткой
подписью уступают место хромолитографиям на более
сложные темы (в частности, иллюстрациям к художественным
произведениям).
Что же касается лубочной картинки о Еруслане, то
этот тип лубка, ведущий свое начало тоже от XVIII в.,
меньше всего изменился в XIX в. Большая часть
дошедших до нас лубочных картинок XIX в. представляет
собою простую перепечатку с досок XVIII в. В массе
своей они были популярны лишь в XVIII и начале
XIX в. К моменту введения цензуры на лубочные
издания преимущественным видом лубка становится лубоч*
ная книжка. Лубочная картинка отживает свой век,
а образ Еруслана из лубочной картинки переходит в
лубочную книжку. Лубочная же картинка меняет свой
сюжет. В ней публикуются главным образом мещанские
(городские) романсы, иллюстрации к произведениям,
военный лубок и т. д. Растущая популярность
«жестокого романса» вызывает песенный лубок, русско-турецкая
война — батальный, общественное движение 60-х
годов — бытовой и т. д. Лубок о Еруслане был, конечно,
анахронизмом, остатком прошлого. Именно поэтому
лубочные картинки о Еруслане второй половины XIX в.
исчисляются буквально единицами.
Любопытны сведения, которые можно получить,
изучая владельческие записи на лубочных картинках.
В XIX в. эти картинки принадлежали, как правило,
крестьянам, мещанам или низшим служителям культа.
Иными словами, картинки бытовали преимущественно в
демократической среде, удовлетворяли ее запросы,
соответствовали ее вкусам. Среди географических пунктов,
упоминаемых во владельческих записях, мы встречаем
Нижегородскую губ., Новый Торжок Тверской губ., с. Черку-
тино и дер. Гаврильцево Владимирской губ., дер. Чури-
87
ново Тульской губ., дер. Черкина С.-Петербургской губ.
и погост Самет (Самель) Курляндской губ. Все это
или губернии, которые чаще всего посещали коробейники,
разносившие лубок, или губернии с повышенным
процентом грамотности (Курляндская и С.-Петербургская).
2. СКАЗКА О ЕРУСЛАНЕ
В ЛУБОЧНОЙ КНИЖКЕ XIX - НАЧАЛА XX в.
Русский лубок XIX — начала XX в.— своеобразное
явление в развитии отечественной литературы. Хотя он и
привлекал к себе внимание исследователей, многие
проблемы лубочной литературы не получили еще своего
разрешения. Так, недостаточно еще исследована проблема:
прогрессивное или регрессивное явление — лубок?
Народная это книга или книга для народа? Конечно, на
анализе лубочных вариантов одной только сказки о Еруслане
этих вопросов решать нельзя. Но выяснение литератур*
ной истории сказки в лубочной традиции может дать
материал для будущих, более широких обобщений, без
которых исследования в области лубка могут оказаться
лишенными и глубины, и перспективы.
Возникновение лубка исторически закономерно. Он
появился почти одновременно с печатной
литературной традицией и существовал параллельно с нею.
Авторами и издателями лубка первое время были люди из
народа или близко стоящие к нему. Они знали вкусы
своей среды и творили для нее. Так продолжалось до
1839 г., 'когда была введена цензура на лубок и когда
его производство стало коммерческим предприятием,
контролируемым правительством. И показательно, что
именно после 1839 г. появляются авторские обработки
лубочных повестей, порывающие с традицией.
Близость лубочных обработок к устной традиции,
отсутствие авторского начала, народный характер
производства лубков — все это дает право утверждать, что в
массе своей бесцензурный русский лубок XVIII —
начала XIX в. был народной книгой, создаваемой самим
народом, он был в то время своеобразным шагом вперед по
сравнению с рукописью. Удовлетворяя эстетические
требования народа, лубок развивал любовь к чтению,
знакомил читателей с иным литературным миром.
В какой-то своей части лубок продолжал выполнять
эту свою роль и позже, во второй половине XIX в.
88
Но переход производства лубка на коммерческие основы
привел к тому, что лубочные повести из народной
литературы все больше и больше становились литературой
мещанской, городской. Авторы лубочных обработок
создавали книги главным образом для грамотной городской
прослойки, для мещан, купцов, мастеровых, прислуги и
лишь в очень малой степени для рабочего класса. К
концу XIX — началу XX в. этот процесс приводит к тому,
что издатели начинают удовлетворять потребности тех
читателей, которые усвоили лишь внешнюю сторону
городской культуры. В погоне за наживой, в борьбе с
конкуренцией лубочные издатели наполняют рынок
произведениями бульварной литературы, а позже и так
называемой пинкертоновщиной. Именно это и вызвало
стремление интеллигенции создать «литературу для народа»,
к которой и нужно отнести всю продукцию таких
издательств, как «Общественная польза», «Посредник» и т, д.,
независимо от качества этой продукции.
Если лубочные повести XVIII — начала XIX в. были
для большей части массовой читательской публики
определенным достижением, культурной и читательской
победой, то во второй половине XIX в. положение
изменилось. Грамотность перестала быть исключением, а
лубочные повести стали уже пройденным этапом. Читатель
требовал другого, более высокого уровня литературы.
А в ответ на его требования издатели продолжали
насыщать книжный рынок, все теми же изданиями сказок,
лишь слегка перелицованными и подправленными.
Лубочная литература из средства просвещения становится
одним из многочисленных средств одурманивания
трудящихся. Либеральная же «литература для народа» не
могла решить этого вопроса уже в силу половинчатости
своего назначения: только просвещать. Именно поэтому
и лубочные повести, и «литература для народа»
либерального направления мирно сосуществовали в одних и тех же
издательствах, у одних и тех же офеней. Лубок исчез
из обращения только в советское время, когда вся
литература стала одновременно и народной, и для народа.
Лубочную литературу нельзя рассматривать
изолированно от общего историко-литературного процесса. Как
прогрессивное явление лубок начал себя изживать уже
в первой половине XIX в. Как явление регрессивное он
изжил себя после Октябрьской революции. Именно
сложностью этого явления и объясняются различные оценки
89
лубка общественными деятелями, писателями, критиками,
учеными, рабочими. Оценки эти очень противоречивы,
ибо лубочная литература оценивалась с разных позиций.
Несомненно, справедливы широко известные
высказывания против лубка, которые мы встречаем, например,
в революционно-демократической критике, в речи на суде
рабочего-революционера Петра Алексеева, которую
В. И. Ленин назвал «великим пророчеством». Лубок
оценивался в этом случае как общественно-социальное
явление, как средство одурманивания народа. Подделка под
народность, бессодержательность, пошлость многих
произведений лубочной литературы вызвали негодование
В. Г. Белинского, Н. Г. Чернышевского, Н. А.
Некрасова и др. Но в то же время можно привести
многочисленные свидетельства писателей, издателей (например,
И. Д. Сытина), культурных деятелей, по-иному
воспринимавших и лубок в целом, и сказку о Еруслане в
частности. Так, силу Еруслана, мощного и «тогда, когда он
отдыхает», приводят для характеристики «мощи»
ученые23. Не случайно, что именно так воспринимался,
образ Еруслана и в крестьянской среде. В широко
известной статье Н. А. Рубакина, характеризующей
читателя и писателя из народа, приводится анкета одного
крестьянина: «Когда разговор шел о силе, то всегда
вспоминали Бову-королевича и Еруслана Лазаревича,
говоря: „Вот в старину были богатыри-то какие! А мы
что теперь? Люди как мухи"» 24. Эта тенденция считать
Еруслана образцом храбрости и силы уходит своими
корнями еще в XVIII в.25
До самого последнего времени лубочные варианты
сказки о Еруслане ученые изучали, как правило,
изолированно от вариантов рукописных и устных. Рукописные
списки рассматривались в их связях с эпосом, с «Шах-
наме», с другими рукописными повестями. Лубочные же
варианты изучались специалистами народной литературы
совсем в иных связях и с иными целями. Это и понятно:
рукописные списки были фактом прошлого, лубочные же
варианты были фактом современности, критики их или
отрицали, или защищали.
Необычайная популярность образа Еруслана в
лубочной традиции привела к тому, что он стал
нарицательным именем лубочного богатыря, а лубочная сказка
о Еруслане — символом лубочной книги.
90
Первые лубочные книжки о Еруслане появились
в конце XVIII в. Исследователи насчитывают несколько
их изданий с 1792 по 1797 г. с разными названиями:
«Сказка о Еруслане» и «История о Еруслане». Из этих
датированных изданий мне известна только «Сказка
о Еруслане» (СПб., 1797; ГПБ, 18.232.5.6). Но
древнейшим типом лубочной книжки следует считать,
по-видимому, другой, а именно лубочные книжки без обозначения
места и года издания, представляющие собою
перепечатку 32-листовой лубочной картинки на обеих сторонах
листа. Вполне вероятно, что и печаталась эта книжка
с досок для лубочных картинок, только оттиски делались
на обеих сторонах листа. Самые ранние образцы таких
изданий до нас не дошли. Лубочная же книжка в
восьмерку, без иллюстраций, которая неоднократно
переиздавалась в XVIII в., близка к сказочным сборникам, а
зачастую представляла собою просто отдельный оттиск из
сборника. Таковы отдельные оттиски сказок из
«Повествователя русских сказок» 1786 г., из сборника
«Лекарство от задумчивости и бессонницы» и из других
сказочных сборников, о которых шла уже речь выше.
Если для XVIII в. основным видом лубка был
лубочный лист26, затем и лубочная картинка, а издания
лубочных книжек исчислялись единицами, то в XIX в.
положение меняется.
Лубочные издания сказки о Еруслане в XIX—XX вв.—
а их насчитывается более 200 — распадаются на
несколько групп, к которым вполне применим термин
«редакция» в том смысле, в котором он употребляется в
литературоведении. В самом деле, лубочные тексты разных
лет и мест издания настолько тесно связаны друг с
другом, что вполне могут быть объединены в одну общую
группу (редакцию), в которую войдут те издания,
которые ведут свое начало от какого-либо одного
первоначального текста. Издания эти не просто перепечатка
текста и пересказывание его с большей или меньшей
близостью к первоначальному источнику. В этом случае
отдельное издание может быть приравнено к списку,
а вся группа в целом — к определенной редакции.
Все это требует более детального обзора содержания
различных лубочных сказок, чтобы определить
происхождение той или иной редакции, ее связь с
предшествовавшей рукописной или печатной традицией, ее влияние
на последующие издания. Наконец, это поможет выявить
91
лубочных авторов, обрабатывавших сказку о Еруслане
Лазаревиче. Анализ лубочных обработок может дать
интересный материал для фольклориста: многие устные
сказки о Еруслане, как это будет показано ниже,
восходят к лубку конца XIX — начала XX в.
Перейдем к обзору лубочных изданий сказки о
Еруслане Лазаревиче и будем рассматривать их по
отдельным группам (редакциям).
Анонимные редакции
лубочной сказки о Еруслане
Текстуальный анализ лубочных изданий сказки о
Еруслане выявляет несколько редакций, существенно
отличающихся друг от друга и по содержанию, и по своим
источникам.
Первая редакция наиболее древняя, ведущая свое
начало от лубочной картинки на 32-х листах. Первым
известным мне изданием сказки в этой редакции является
сказка о Еруслане (М.: Лазаревы, 1847). Кроме того,
в издании той же сказки (М.: Смирнов, 1858) есть
пометка, что она печатана с издания 1838 г. без
изменений. Как бы то ни было, но первая редакция идет еще
от доцензурной лубочной картинки. Последнее издание
сказки в этой редакции относится к 1867 г. Таким
образом, вместе с отмиранием лубочной картинки исчезает
и та лубочная книжка, которая ведет от нее свое начало.
Вторая редакция исходит из текста сборника
«Лекарство от задумчивости и бессонницы» (СПб., 1786).
Появившись еще в XVIII в., эта редакция продолжала
существовать вплоть до начала XX в., известны издания
с 1819 по 1915 г., всего более 60. Она была
распространена преимущественно в 20—70-е годы XIX в.
Возникнув на основе лубочной картинки, эта редакция
сменила первую и, в свою очередь, была вытеснена
четвертой. Отличительные особенности второй редакции —
близость (порой дословная) к тексту сказочного
сборника, иллюстрации — типа лубочных картинок —
схематичные и примитивные. Сказки из сборников XVIII в.
охарактеризованы выше, поэтому нет необходимости
подробно останавливаться на разборе лубочных сказок о
Еруслане первой и второй редакций, ничем от изданий
XVIII в., кроме незначительных разночтений, не
отличающихся. Достаточно отметить их популярность, осо-
92
бенно для первой половины XIX в., и указать, что из
второй редакции возникла большая часть редакций
второй половины XIX в.
Третья редакция представляет собою обработку
сюжета о Еруслане в духе волшебно-рыцарских романов
XVIII в. или рыцарских сказок типа сказки о Еруслане
Хиразовиче из сборника «Старая погудка на новый лад»
(1795). Эта редакция также тесно связана с традицией
XVIII в., она как бы завершает ее в рамках XIX в.
Изданий этой редакции очень мало. Входящие в нее
сказки публиковались в сказочных сборниках начала
XIX в. («Сказки моево дедушки», 1820; «Собрание
старинных русских сказок», 1830; и т. д.) или являлись
отдельными оттисками из этих сборников. Редакция
интересна тем, что в отдельных ее изданиях встречается
самостоятельная сказка о Еруслане Еруслановиче. Это
если и не единственный, то все же очень редкий случай
создания новой сказки на основе уже существующей.
Одну сказку этой редакции «Сказку о Еруслане
Хиразовиче» разбирать необходимости нет, так как она
представляет собою простое переиздание сказки того же
названия из сборника «Старая погудка на новый лад»,
уже рассмотренной выше.
Гораздо больший интерес вызывают две другие сказки
этой редакции. Обе они помещены в сборнике «Сказки
моево дедушки», но выходили также и отдельными
оттисками. Первая — это «Сказка о славном и чудном
богатыре Самсоне Лукьяновиче и о царевне Судиславе».
На близость ее к сказке о Еруслане указал еще И.
Жданов 27. Однако при более внимательном анализе можно
установить, что здесь больше, чем близость одной
сказки другой. Сказка о Сампсоне (или о Самсоне) — это
один из вариантов сказки о Еруслане, измененной в
стиле волшебно-рыцарских романов XVIII в. Начало
новой сказки полностью повторяет сказку о Еруслане,
изменены лишь имена: вместо Лазаря и Епистимии —
бояре Лукьян Пантелеевич и Марфа Филатьевна, вместо
царя Картауса — царь Адриан и т. д. В то же время эта
сказка — не простой пересказ старого сюжета с
изменением имен и некоторых деталей. Сказка о Самсоне
Лукьяновиче представляет собою контаминацию двух
сказок — о Еруслане Лазаревиче и о Петре-королевиче,
добывающем царю невесту. После того как Еруслан убил
чудо-змея, царь Селим просит его достать ему красавицу-
93
невесту с весьма прозадческим именем Дарьи Еремеевны,
С помощью Бабы-яги после ряда подвигов Самсон
добывает невесту царю и спрашивает у нее, есть ли кто ее
краше, а его сильнее, и узнает, что краше всех царевна
Судислава из Грузинского царства. Самсон едет туда, по
пути побивает претендента на руку Судиславы богатыря
Дундука Пехтеривича и женится на Судиславе.
Уже из этого краткого пересказа сказки видно, что
в основе ее лежит сказка о Еруслане, осложненная
другими сказочными мотивами. Сама сказка подверглась
сокращению, характер которого нельзя назвать
случайным. Автор обработки выбросил из сказки оба основных
мотива — змееборчество и бой отца с сыном, сохранив
похождения Еруслана и его рыцарские подвиги. Такое
сокращение привело к тому, что в обработку легко
могли влиться другие сказочные мотивы — добывание
невесты, бой с богатырем-претендентом и т. д. Сказка
о Еруслане сблизилась тем самым с волшебно-рыцарским
романом, а ее сюжет наполнился шаблонными
ситуациями. Язык этой обработки не выделяется среди остальных
сказок. Заимствования из лубочного текста почти
дословные, имена подобраны без учета национального и
географического признака (грузинская царевна Судислава,
молдавский царь Дундук и пр.). Те сцены, где действуют
сказочные персонажи (Баба-яга), ничем по своему
языку от остальных сцен не отличаются. Сцены
рыцарских поединков написаны в духе богатырских сказок
XVIII в. Психологизация поступков героя почти
отсутствует. Обработка сказки ниже оригинала в
художественном отношении. Популярностью она, видимо, не
пользовалась: переизданий не было.
Значительный интерес представляет последняя сказка
из этой редакции, имеющая полное название: «Сказка
о славном и сильном витязе Еруслане Еруслановиче, сыне
храброго богатыря Еруслана Лазаревича, и его храбрости
и невообразимой красоте царевны Пульхерии Елеазаров-
ны». Мне известны три издания этой сказки. Одно входит
в сборник «Сказки моево дедушки» (М.: Решетников,
1820), другое — отдельный оттиск из этого сборника,
а третье издано Крафтом в Петербурге в 1835 г. под
тем же пазванием. Изменена лишь виньетка заглавного
листа: амур и цветы на первых двух, рыцарь в
доспехах — на третьем.
94
Уже заглавие этого варианта свидетельствует о
значительной близости сказки о Еруслане-сыне к сказке
о Еруслане-отце. Она начинается с рассказа о том, как
во граде Дерби после смерти Еруслана Лазаревича сел
на царство его сын. Но желание совершить подвиги
заставляет его отказаться от царства. Он посадил на
престол боярина «Гордея Полихромовича, мужа
благочестивого и правдивого, и дал ему полную власть судить и
расправы чинить», а сам поехал отыскивать противника
сильнее себя и самую красивую царевну. Еруслан-отец,
как известно, перед этим всегда стремился получить
благословение родителей, поездка к ним служила завязкой
для дальнейшего развития сюжета. Еруслан же сын едет
в родной город не за благословением, а посмотреть, как
правит Гордей в оставленном им царстве. Встреча
богатырей в шатре, поединок, братание — все это представляет
собою пересказ параллельных эпизодов из сказки о
Еруслане Лазаревиче. Изменен только конец. Опущены
мотивы змееборства и боя отца с сыном. Сказка
кончается сражением Еруслана-сына с претендентом на руку
Пульхерии индийским царем Магнусом, победой
Еруслана и последующей женитьбой. А вот примеры
переработки текста сказки:
Сказка о Еруслане Лазаревиче Сказка о Еруслане Еруслановиче
Не ясен сокол напущает на гу- Не светел месяц между частых
сей и лебедей, а напущает Ерус- звезд, не буйный ветер посреди
лан Лазаревич па рать-силу ве- лесу, то Еруслан Еруслановпч
ликую... посреди войска Армянского...
Имена действующих лиц и географические названия
изменены совершенно произвольно. В обработке
встречаются Калита Данилович (Данила Белый), Роман Поли-
карпович (князь Иван — русский богатырь), Радимея
Алимановна (Кондурия Феодуловна), Пульхерия Елеаза-
ровна (Анастасия Варфоломеевна) и т. д.
При таком сходстве между сказаниями возникает
вопрос: откуда идет эта традиция создания различных
сказаний по одной и той же сюжетной схеме? Вероятны
два пути: или влияние устной традиции, или
воздействие волшебно-рыцарского и лубочного романа. В устной
эпической традиции, действительно, есть примеры
генеалогической циклизации, когда сказание о сыне повторяет
в основных чертах повесть о подвигах его отца. Это ха-
95
рактерно не только для русских народных сказок, но и
для эпоса. Сказание о сыновьях Ядгара, Алатае и Жаран-
куле, учитывая запросы своих слушателей, создается
«с помощью новой комбинации знакомых мотивов,
заимствованных из старого сказания об Алпамыше» 2в.
Подобное же явление можно наблюдать и в сказании
о Манасе и его сыне Семетее. Итак, некоторую параллель
между сказаниями о Ерусланах (отце и сыне) провести
можно, но причины этого сходного явления совершенно
различные. В народном эпосе генеалогическая
циклизация возникает как отклик на желание слушателей видеть
своего любимого героя снова живым и воскресшим в
подвигах его сына. Эпос отражает глубокие народные чаяния
и выражает их на основе присущих самому эпосу законов
построения и создания эпического произведения. Ничего
похожего в сказке о Еруслане мы не наблюдаем.
Переносить же на сказку традиции героического эпоса едва
ли есть основания.
Вероятно и второе предположение: влияние не устной,
а книжной традиции. Известно, какое большое место в
волшебно-рыцарских романах и особенно в циклах их
(ср. цикл «Круглый стол короля Артура») занимают
родственные связи. Большая часть действующих лиц
романов этого цикла связана кровными узами родства.
Возможно, что автор обработки был знаком с рыцарскими
романами и попытался создать свою собственную
компиляцию в духе традиций волшебно-рыцарского романа.
Но наиболее вероятно третье предположение — искать
особенности э'гой обработки сказки в лубочной традиции.
Создатели л^бка зачастую стояли на такой низкой
ступени творчества, что были не в состоянии сочинить что-либо
сами. Поэтому так и характерны для лубка всевозможные
переделки, пересказы, обработки и т. д. Имя Еруслана
было достаточно популярно, сказка о нем кончается
рассказом о рождении сына — вполне естественно могло
возникнуть желание рассказать и о его подвигах. Недаром
некоторые сказки озаглавлены: «Сказка о сильном,
храбром и могучем богатыре Еруслане Лазаревиче, его
прекрасной супруге Анастасии Вахрамеевне и сыне их,
юном и могучем Еруслане Еруслановиче». А
заканчиваются они словами: «По смерти его (Еруслана
Лазаревича.— Л. П.) на царство Серебряное вступил Еруслан
Ерусланович, совершивший великие и славные подвиги,
о которых мы расскажем в другой раз». Вот так и могла
96
возникнуть сказка о Еруслане Еруслановиче. Но эта
сказка поведала о подвигах Еруслана-сына,
повторившего подвиги Еруслана-отца не потому, что автор хотел
лишний раз прославить Еруслана Лазаревича (как это
наблюдается в эпосе), а потому, что автор не сумел
создать своей самостоятельной композиции, не нашел
новых красок и образов, а ограничился пересказом
знакомой сказки, заменив некоторые имена и добавив «общие
места» в описании подвигов своего героя. Тем самым
автор не вышел из традиций XVIII в., что лишний раз
позволяет нам рассматривать эту обработку сказки в
числе тех, которые ведут свое начало из XVIII в.
Такая творческая беспомощность лубочных авторов
может быть подтверждена еще одним любопытным
примером. Это «Сказка о сильном и могучем богатыре Росла-
нее и о прекрасной королеве Миловиде» (СПб., 1807)•
В сказку включены различные сюжеты из Бовы и
Еруслана, что наглядно видно уже из ее сюжетной схемы:
1. У царя Каналея и его жены Милены родился сын Росланей.
2. Он растет не по дням, а по часам.
3. Выбирает себе коня, встречает на распутье столб.
4. Убивает спящего сторожа, приходит к китайскому царю.
5. К царю за дочерью Миловидой пришел богатырь Полкан.
6. Росланей трижды побивает Полкана, Миловида перевязывает
раны Росланею.
7. Росланей убивает Лукапера за то, что его знают многие девицы.
Женится на Миловиде.
Лубочный автор сметал на живую нитку два сюжета
и создал новую сказку, которая, однако, не стала
популярной: пестрота сюжета не оправдана, единства в
обрисовке образов нет, вся сказка производит впечатление
творческой беспомощности и поражает бедностью
фантазии автора.
Четвертая редакция возникла в 70-е годы XIX в. и
отличается прежде всего краткостью. Сказка сильно
сокращена, причем содержание остается неизменным,
а выбрасываются все описания, побочные мотивы и т. д.
Причины сокращения лежат, видимо, в экономических
расчетах издателей: сказка о Еруслане во второй редак->
ции стоила от 10 коп. до 1 руб. 20 коп., в то время
как сказка о Еруслане в четвертой редакции стоила до
10 коп. Известно около сорока изданий этой редакции
с 1870 по 1915 г. Ее отличительные особенности: более
4 Л, Н, Пушнарев
97
краткое заглавие («Сказка о славном и сильном витязе
Еруслане Лазаревиче и о прекрасной супруге его
Анастасии Вахрамеевне» — ср. заглавие во второй редакции:
«Сказка о славном и сильном витязе Еруслане
Лазаревиче, о его храбрости и о невообразимой красоте царевны
Анастасии Вахрамеевны»), отсутствие иллюстраций
(кроне рисунка на обложке). Зачин четвертой редакции
типично сказочный: «В некотором царстве, в некотором
государстве жил-был царь Картаус». Но, кроме этого
зачина, ничего сказочного в этой обработке нет. Она
представляет собою лубочно-книжное произведение, в тексте
которого много придаточных предложений, лексика —
смесь народно-поэтического и «галантного» стиля:
«Подошел он к старшей красавице, взял ее за руку белую,
лилейную, смотрит ей в очи, что блестят, как будто две
звездочки, да и промолвил своим голосом ласковым...».
В сказках четвертой редакции отсутствуют эпизоды
добывания коня, спора о первенстве и некоторые другие
мелкие подробности. Сказка в этой редакции
оканчивается боем со змеем и женитьбой Еруслана на Анастасии.
Бой отца с сыном опущен совсем. В соответствии с
традициями лубочной сентиментальной литературы опущена
и расправа Еруслана с тремя царевнами в шатре. Вообще
язык сказки сглажен и бесцветен.
Пятая редакция появилась уже во второй половине
XIX в. Она становится с 60-х годов XIX в. очень
популярной. Книге предпослан эпиграф из сказки В. А.
Жуковского «Война мышей и лягушек» (1831), но дан он
не белыми стихами, а прозой: «Милости просим тех, кто
охотник, в досужий часок пошутить, посмеяться, сказки
послушать; а тех, кто любит смотреть исподлобья,
всякую шутку считая за грех, мы просим покорно к нам не
ходить и дома сидеть да высиживать скуку». В сказках
этой редакции помещены большие стихотворные вставки
из «Руслана и Людмилы» Пушкина (песнь третья, стихи
222—364, 405—449). Эта редакция выходила с 1861 до
1915 г. Иллюстрировалась очень редко. Известно более
30 изданий, все московские (Сазонова, Коновалова, Прес-
нова, Смирнова, Морозова). В основе пятой редакции
лежит вторая, в которую включены пословицы,
поговорки, общие фольклорные места, стихотворные вставки,
типичные вообще для лубка XIX в. Общее развитие
сюжета осталось прежним, кроме эпизода с богатырской
головой. Вместо традиционного начала лубочных изда-
38
ний XVIII в. «В некоем царстве жил царь Картаус»
пятая редакция сказки дает развернутый зачин: «За три-»
десять земель отсюда, не в нашем царстве, не в нашем
государстве, а за океанскою пучиною, близ того места,
где небо с землей сходится, жил-был князь Картаус,
а как его звали по батюшке — знал, да забыл».
Характерна также и заключительная фраза сказки в этой
редакции: «А гостей-то, гостей! Были тут и Лазарь
Лазаревич с Картаусом, и Иван-богатырь с Кандаулой
Феодуловной, с Еленой прекрасной Иван-царевич,
с Дружневной Бова-королевич, Змей-Горыныч и Дубыня
Дубинич, и я там был, вино и мед пил, только по усам
текло, а в рот не попало». Многочисленные пословицы
и поговорки создают общий фон повествования, легкий,
шутливый, со склонностью к ритмичной и рифмованной
манере сказа типа раешника. В редакции тщательно
обойдены все места, могущие так или иначе опорочить
Еруслана: его поведение в шатре трех девиц — верх
галантности и рыцарства, он никого не убивает, а все
узнает из беседы с царевною Легией, причем прощание
с нею окрашено в сентиментальные тона, и т. д.
Отличительной особенностью этой редакции является
и включение в текст пересказа отрывка из поэмы
Пушкина «Руслан и Людмила» (песнь четвертая, стихи
200—219) — Еруслан после боя с головой едет к
Черномору:
«Руслан и Людмила» Пятая редакция
И дни бегут; желтеют нивы; И вот уже проходит так денек
С дерев спадает дряхлый лист; за деньком, уже желтеют нивы
В лесах осенний ветра свист зеленые, и с дерев спадает
Певиц пернатых заглушает; дряхлый лист, в лесе темном
Тяжелый, пасмурный туман свищет ветер осенний, и близ-
Нагие холмы обвивает; ка зима со своими вьюгами
Зима приближилась — Руслан снежными, с холодами непомер-
Свой путь отважно продолжает ными, а Еруслан Лазаревич все
На дальний север; с каждым едет далее и далее и с каждым
днем днем встречает новые прегра-
Преграды новые встречает: ды: то должен биться он с бо-
То бьется он с богатырем, гатырем, то с великаном, то с
То с ведьмою, то с великаном, с ведьмой Бабою-ягой, в огром-
То лунпой ночью видит он, ной ступе и с пестом. Но это ни-
Как будто сквозь волшебный чего. Страшнее всего русалки.
сон Собою прекрасные, с глазами
4* 99
Окружены седым туманом, томными и полными любви, они
Русалки тихо на ветвях, манили нежно витязя к себе на
Качаясь, витязя младого лоно вод хрустальных. Но он
С улыбкой хитрой на устах красавицам и взгляда не дарит,
Манят, не говоря ни слова... мимо проезжает...
Картина поля битвы (песнь третья, стихи 155—171)
также пересказана близко к тексту Пушкина, а вслед
за этим описанием в редакции помещен целый
стихотворный отрывок из поэмы — песнь третья, стихи 222—320,
330—354 (выпущено только сравнение головы с «плохим
питомцем Мельпомены»). В разговоре с головой
переплелись сюжетные линии «Руслана и Людмилы» и сказки
о Еруслане. Из поэмы взят рассказ о детстве головы и
характеристика Черномора:
«Руслан и Людмила» Пятая редакция
...Коварный, злобный Черномор, Он родился уродливым горба-
Ты, ты всех бед моих виною! тым карликом, с бородою, толст
Семейства нашего позор, был, как бочонок, а ростом —
Рожденный карлой, с бородою, словно котенок. Борода у него
длинная, аршина в три, и имеет
В его чудесной бороде в себе чудное свойство: никакая
Таится сила роковая, бритва, ни один меч богатыр-
И, всё на свете презирая,— ский не берет ее, и когда она
Доколе борода цела —- цела, то Черномору не может
Изменник не страшится зла... приключиться ни смерти,
никакого зла и беды.
Далее снова следует стихотворная вставка из поэмы
(песнь третья, стихи 405—449) о том, как Черномор
отрубил голову своему брату.
Шестая редакция — редакция-пересказ. Она наиболее
сложна по своему составу. В ней можно наметить
несколько самостоятельных тематических линий. Так, есть
пересказы в фольклорном духе, в стиле
волшебно-рыцарских романов, просто вольный пересказ сюжета и т. д.
Интересно, что издания этой редакции почти все
провинциальные (Одесса, Киев), а среди московских нет
крупных фирм по изданию лубка, таких, как Сытин, Абрамов,
Пономарев. Известно более 20 изданий сказки в этой
редакции с 1867 по 1910 г. Отличительные особенности
ее — вольное обращецие с текстом и сюжетом сказки,
значительное влияние русской народной сказки и волшеб-
100
во-рыцарского романа. Заголовки есть очень краткие
(Сказка о сильном богатыре Еруслане Лазаревиче.
М.: Орехов, 1879) и весьма пространные (Чудная
сказка о славном, удалом и непобедимом богатыре
Еруслане Лазаревиче, супруге его, прелестной Анастасии
Вахрамеевне, и сыне их, прекрасном, храбром и могучем
витязе Еруслане Еруслановиче, с новыми, более досто*
верными приключениями из их жизни, на собрание коих
не щадилось ни средств, ни сил. Киев: Губанов, 1890)*
Авторы обработок сказки в этой редакции
непринужденно меняют сюжет, ограничиваясь передачей лишь
общей линии событий. Пересказ эпизода с богатырской
головой очень краток. Вот пример из лубка 1897 г.
(М.: Тип. Вильде): «Едет он путвм-дорогою и видит:
среди поля возвышается холм, а под тем холмом лежит
меч необыкновенной величины. Подъезжает к этому
холму Еруслан Лазаревич — и что же? То не холм высокий,
а голова исполина. Захотел Еруслан тем мечом
завладеть, направил коня своего к голове богатырской.
Но голова начала дуть на Еруслана так сильно, что конь
Ерусланов сел на задние ноги, а сам Еруслан едва на
коне удержался. Тогда слезает он с коня и пеший идет,
к чудо-голове. Подшедши к ней, он хотел вынуть из-под
нее меч, но, сколько ни старался, не мог даже
пошевелить его».
Пересказы в фольклорном духе этой редакции
насыщены формулами сказочной поэтики. Вот пример из
лубка 1889 г. (Одесса: Куприянова): «Давно то было,
много воды утекло с тех пор. А было это за широкими
морями, за высокими горами, что во том ли царстве
Серебряном, где текут реки медвяные, а берега у них
кисельные. Как по тем ли берегам белым, сыпучим, что
стояло там царство славного короля Магуса Великого».
И дальнейшее повествование прерывается все время
новыми сказочными подробностями: Еруслан убивает
коршуна, преследующего голубку, та оборачивается
волшебницей Добрадой, темницу стережет семиглавый змей^
дракон, конь Еруслана закопан глубоко в горе за 12
дверями и т. д. Сказка о Еруслане в этой редакции —
волшебная, а не богатырская, в ней преобладает элемент
чудесного, а не личная храбрость богатыря. Вот встреча
Еруслана с Премилой: «Увидала она, что богатырь
подходит к дворцу, проворно выходила к нему навстречу,
выносила ему дары богатые, подносила золотой кубок
101
вина сладкого заморского. Брал он из ее рук кубок
золотой, выпивал его единым духом. Потом целовал Пре-
милу в ее уста сахарные, вел ее в белокаменные полаты,
там садились они за столы дубовые, за скатерти бран*
ные...» и т. д.
Составленная в духе волшебно-рыцарских романов,
эта редакция совсем опускает эпизод с богатырской
головой, но включает пересказ эпизода из «Сказки о царе
Салтане»:
«Сказка о царе Салтане»
Туча по небу идет,
Бочка по морю плывет.
И растет ребенок там
Не по дням, а по часам.
И послушалась волна:
Тут же на берег она
Бочку вынесла легонько
И отхлынула тихонько.
Сын на ножки поднялся,
В дно головкой уперся,
Вышиб дно и вышел вон.
Ломит он у дуба сук
И в тугой сгибает лук...
Авторские обработки сказки
о Еруслане Лазаревиче в XIX — начале XX в.
При изучении авторских обработок сказки о Еруслане
неизбежно возникает вопрос о том, кто были те
лубочные авторы, которые занимались переделкой,
перелицовкой давно известных сюжетов. Лубочная литература —
это до сих пор еще мало исследованная область массовой
печатной продукции для народа. Предприимчивые
издатели (Губанов, Морозов, Сытин, Холмушин и многие
другие) публиковали громадными тиражами переделки
народных сказок и былин, исторических сказаний (о
Куликовской битве, основании Москвы и пр.), авантюрно-
рыцарских повестей (например, об английском милорде
Шестая редакция
Ветер по морю летает, бочку
по волнам гоняет. В бочке
богатырь молодой сидит, он
растет себе да растет, как тесто
на опаре, не по дням, а по
часам.
Долго ль, коротко ль бочка
плыла, выбросила ее волна на
берег. Чует молодой витязь, что
попал на сушу, уперся о
донышко дубовое, вышиб его
плечиком молодецким и вышел
на белый свет. Оглянулся
вокруг Еруслан Ерусланович,
видит место хорошее, кругом
трава высокая, леса дубовые.
Подошел богатырь к дубку,
согнул его себе на тугой лук.
102
Георге, о Портупее-прапорщике и др.). Мы найдем среди
лубочной литературы сонники и гадательные книги,
жития святых и сборники анекдотов, биографии царей
и оракулы, нравоучительные повести и песенники. Вся
эта огромная и разнообразная литература расходилась по
Руси в коробах офеней и мелких торговцев.
Для создания такой разностильной и труднообозримой
продукции издатели привлекали большой и своеобразный
отряд лубочных авторов. Большею частью это были
недоучившиеся студенты, спившиеся литераторы, иногда —
грамотные крестьяне, просто графоманы. Буквально за
гроши они поставляли на книжный рынок переделки
произведений русских поэтов (А. П. Сумарокова,
М. Ю. Лермонтова и др.), прозаиков (В. А. Левшина,
Н. М. Карамзина, Н. В. Гоголя), лишь слегка изменив
их язык да добавив «завлекательное» название,
например: «Малюта Скуратов, или Злая опричнина. Страшный
рассказ из времен царствования Ивана Грозного» или
«Страшный волшебник и храбрый могучий витязь Рог-
дай. Неслыханная повесть из времен св. кн.
Владимира» и т. д.
Произведения лубочной литературы, как правило,
анонимны. Лишь некоторые авторы, наиболее
плодовитые, известны нам, да и то лишь по фамилии (М.
Комаров, А. Орлов, И. Гурьянов и др.). Мы знаем лишь
названия тех произведений, которые они изготовили для
рынка. Их имена встречаются только в специальных
трудах, посвященных лубку. Поэтому есть смысл подробнее
рассказать о тех, кто обрабатывал сказку о Еруслане.
Первым из лубочных авторов к сказке о Еруслане
обратился Ф. М. Исаев. Его обработка выдержала четыре
издания с 1858 по 1867 г. и, судя по всему, большой
популярностью не пользовалась. Это была первая
известная мне обработка, в которой использовалась поэма
Пушкина. Ф. М. Исаев дал своей сказке- такой заголовок:
«Сказка о славном и сильном витязе Еруслане
Лазаревиче и о прекрасной супруге его Анастасии Вахрамеевне,
рассказанная дедом своим внучатам Ф. М. Исаевым».
Это вольный пересказ сюжета о Еруслане, рассчитанный
на детское чтение и потому лишенный обычной для
лубка фривольности. Язык этой сказки незатейлив, заметен
менторский тон рассказчика, повествование ведется в
сентиментальном духе. Вот образец его стиля: «Такое
невежество очень рассердило Ивана-богатыря, и он хотел
103
сей же час разбудить Еруслана Лазаревича, но одумался
и сказал про себя: „Пусть себе выспится, я еще успею,
спросить его..."» или «Еруслан, которому Лазарь
Лазаревич всегда внушал, чтоб быть великодушным к
побежденному...». И так во всей сказке.
Встреча Еруслана с тремя царевнами описывается
так: «Увидев неожиданно вошедшего Еруслана
Лазаревича, они встрепенулись, как голубки, и щеки у них
заалелись ярким румянцем. Сперва испуг выразился на
их лицах, но когда поглядели они на явившегося перед
ними хотя незнакомого, но юного, статного собою
рыцаря, которого мужественное лицо блистало юношескою
свежестью и который, вшед в шатер, вежливо им
поклонился, то, привлеченные его счастливою наружностью и
приветливым обращением, стали посмелее. А Еруслан?
О, он онемел от изумления при взгляде на таких
красавиц, об которых ему и во сне никогда не грезилось!
Сердце у него сильно билось, молодецкая кровь
разыгралась, и будто огненная лава потекла по жилам. Ему
казалось, что весь мир исчез для него, и все его мысли
сосредоточились в созерцании трех дивных красавиц,
которые находились перед его глазами. В этом
положении он и сам был достоин того, чтобы можно было на
него заглядеться». Какая разница между сказочным
Ерусланом, отрубающим головы за неугодное слово,
и этим рыцарем!
Язык обработки Исаева существенно отличается от
языка предыдущих лубочных обработок:
Вторая редакция (1819 г.) Обработка Исаева (1863 г).
И приехал Еруслан Лазаревич Вечерняя заря отражалась зо-
к синему морю, к белой камен- лотом и пурпуром в волнах его.
ной палате своей, и, вшед в па- Эта великолепная картина при-
лату, послал под себя войлочек роды сильно поразила юношу,
косящетный, а в головы поло- но он не долго любовался ею и,
жил седельце черкасское да чувствуя усталость, разостлал
уздицу тесмяную и лег опочи- свой войлочек, положил в из-
вать, а поутру, встав рано, головье седельце черкасское,
стал ходить по тихим заводям, лег и заснул крепким сном, а
проснувшись поутру, встал и
начал ходить по морскому
берегу, по песку сыпучему.
104
Еще более показательно описание трех царевен:
И наехал в чистом поле Ах, эти девицы были так прелестны,
на бел шатер, в кото- что ни в сказке сказать, ни пером
ром сидели три девицы, описать. Едва ли во всем белом свете
прекрасные дочери царя можно было найти прекраснее их. Они
Бугригора. Таковых пре- были очень похожи одна на другую,
красных более на свете Мягкие, завитые кольцами русые ло-
нет. коны рассыпались по их
очаровательно-округленным плечам, на которых
просвечивали тонкие голубые жилки и
которые белизною своею могли бы
поспорить с вешним снегом. Глаза
блистали, как два сапфира, из
полуоткрытых малиновых уст выказывались два
ряда чистейших перлов.
Отличительная особенность этой обработки —
использование в ней отрывков из произведений самых разных поэтов
первой половины XIX в.—А. С. Пушкина («Цыганы»,
«Руслан и Людмила»), В. А. Жуковского («Орлеанская
дева», «Шильонский узник», песня «Роза, весенний цвет»)
и др., а также из поэмы «Освобожденный Иерусалим»
(эпизод с очарованным лесом), из «Илиады» Гомера
(кн. 6, стихи 486—489 — прощание Гектора с
Андромахой) и т. д» Исаев цитирует поэтов чаще всего в тех
случаях, когда он описывает душевное состояние героев.
Так, изображая первую любовь князя Лазаря
Лазаревича, он приводит отрывок из «Цыган» Пушкина: «Я молод
был, моя душа в то время радостью кипела» и т. д. Кан-
доула Феодуловна на любовные признания
Ивана-богатыря отвечает строчкой из «Орлеанской девы» Жуковского:
Любить врага своей отчизны?
Снесу ли сердца укоризны?
Скажу ль о том сиянью дня?
И стыд не истребит меня?
Описывая душевное состояние находящегося в
темнице Картауса, Исаев приводит IX—XII строфы «Шильон-
ского узника»: «Что сбылось со мной? Не помню — свет
казался тьмой» и т. д. Вот каким стихотворным отрывком
пользуется Исаев при описании трех царевен:
105
Щечки — розаны из сада,
Губки — сахару не надо,
Зубки — жемчугу досада,
Вздохи — вешняя прохлада,
А из отблесков алмаза
Каждой вставлены два глаза,
Да зато уж и горят!
Исаев включает и большие отрывки из «Руслана и
Людмилы» — четыре отрывка из третьей песни. Эпизод с
богатырской головой передается Исаевым в полном
соответствии с поэмой Пушкина (песнь третья, стихи 155—191,
включая и монолог Руслана «О поле, поле!», причем
строка «Поставят тихий гроб Русланов» заменена на:
«Истлеют кости Еруслана», а строка «И струны громкие Баянов»
превращена в «И струны громкие баяна»). Исключив
эпизод с выбором Русланом оружия, Исаев цитирует
поэму дальше (стихи 215—358), при этом он, как и в пятой
редакции, опускает сравнение пораженной головы с
«плохим питомцем Мельпомены» и везде заменяет «Руслана»
на «Еруслана» или на личное местоимение:
«Руслан и Людмила» Обработка Исаева
Задумчив едет наш Руслан... Задумчив едет Еруслан...
Руслан внимает и глядит... Еруслан внимает и глядит...
Руслану предстоит она... Ему представилась она...
Руслан с презреньем оглянулся... И он с презреньем оглянулся...
Руслан, досаду в сердце кроя... И он, досаду в сердце кроя...
Пересказа поэмы у Исаева нет совсем, везде только почти
дословное цитирование.
Ф. М. Исаев принадлежит к числу известных, хотя и
не очень популярных лубочных авторов. Он одним из
первых принялся за обработку старых рыцарских
романов. Его прием введения стихотворных отрывков
характерен не только для сказки о Еруслане. В обработке
«Сказки об Иване-царевиче, сером волке и жар-птице»
(М., 1861) есть много стихотворных строк Языкова и
Жуковского. Показательно, что Исаев всегда указывает
источник своих цитат,— другие лубочные авторы этого
не делают.
Обработки Ф. М. Исаева встретили резкую критику со
стороны М. Милюкова, который так характеризует
Исаева: «Он до такой степени вдался в желание быть совре-
106
менным, что, маскируя в сказках этих многое, по его
мнению, вероятно, безнравственное, он делает их еще
более неизящными и безнравственными... Переделки г.
Исаева встречаются в коробах офеней, но, по общему их
отзыву, расходятся плохо и покупаются преимущественно
лакейством, фабричными и мастеровыми людьми» 29. Это
свидетельство важно для определения той среды, в
которой бытовала обработка Исаева. Следует сказать, что
Исаев не случайно выбросил из поэмы Пушкина
сравнение головы с «плохим питомцем Мельпомены». По
свидетельству некоторых современников, строки из поэмы от
«Так иногда средь нашей сцены» до «Перед насмешливой
толпой» непонятны народу30. Именно эти строки и
выбросил при обработке Исаев.
Творчество Исаева не отличается новизной и
многообразием сюжетов. В основном его книги — обработки
рыцарских романов и волшебных сказок: сказка о Бове
{М., 1862), о Иване-царевиче (М., 1861), о Илье Муромце
(М., 1864), о Францыле Венецияне (М., 1861) и др.
Единственной стихотворной обработкой сказки о Еру-
слане является книжка М. Евстигнеева, известного
лубочного автора. Она, видимо, популярностью не
пользовалась, сам Евстигнеев к сюжету о Еруслане больше не
обращался. Заглавие обработки кратко: «Князь Еруслан
Лазаревич». В книге есть предисловие и восемь глав:
«Лазарь и Еруслан», «Еруслан в чистом поле», «Еруслан
и русский богатырь Иван», «Еруслан, князь Данило и
три царевны», «Ивашко, разрушенное царство, слепцы,
богатырская голова», «Подвиг Еруслана», «Женитьба
Еруслана», «Новая интрижка Еруслана, новый богатырь».
Кроме того, каждую главу предваряет краткий пересказ
содержания (по типу «Одиссеи» Жуковского). Вот
пересказ первой главы: «Отечество Еруслана. Богатырские
его шутки. Князья и бояре приносят на него царю
жалобу. Лазарь расстраивается, делает сыну выговор. Разговор
отца с сыном».
Вся сказка написана под явным влиянием «Конька-
Горбунка» П. П. Ершова. Вот начало сказки: «Не на
небе — на земле, не в деревне, не в селе, в Картауса
славном царстве, многолюдном государстве» и т. д. В
сюжете сказки Евстигнеев довольно точно следует за второй
редакцией, почти ничего от себя не добавляя. Его
собственным, сочинением является только описание царства
Картауса, которого нет ни в одной из редакций. Приве-
107
дем отрывок, который дает четкое представление об
авторе:
та страна Та страда и таровата,
И могуча, и славна. И добром она богата:
Там и сильные морозы, Черных соболей, лисиц,
Там все липы и березы, И медведей, и куниц
Сколько хочешь — столько
Меж тем красные девицы просишь,
Там румяны, белолицы. Только бей, если захочешь.
Красотой они цветут, Та страна — богатырей,
Взаперти они живут. Все под властию царей,
Мирно правящих и мудро...
Кое-какие эпизоды внесены автором в описание
свадьбы Еруслана с Анастасией, но они не изменяют общего
хода действия. Обработка Евстигнеева — это просто
переложенная на стихи вторая редакция, почти без
изменений в сюжете и в идейной оценке образов. «Ершовский»
стих в обработке Евстигнеева характерен лишь
увеличением отглагольных рифм. Видимо, влиянием «Конька-
Горбунка» объясняется и оформление книги: на
заглавном листе изображено укрощение коня. В других
редакциях такой иллюстрации нет.
Последняя глава «Новая интрижка Еруслана» названа
в стиле веселых рассказов и сценок, которые писал
Евстигнеев. Никакой интрижки там, конечно, нет. Автор в
двух строках просто замечает: «А Руслан вдали от друга
позабыл свою супругу». Популярностью эта обработка,
видимо, не пользовалась: переизданий не было. Но она
не стоит одиноко в ряду других его произведений.. Ее
можно сопоставить с прозаическими пересказами былин,
которых довольно много у Евстигнеева, или со сказкой
в стихах «Дурак Красная Шапка и колдун Лютобор».
Только сказка эта значительно меньше по объему. Чтобы
понять, какое место занимает обработка Еруслана в
творчестве Евстигнеева, следует хотя бы кратко рассказать
об этом писателе-лубочнике.
О М. Е. Евстигнееве, мы знаем очень мало. А. С. Пру-
гавин сообщает, что в 60-х годах XIX в. он был
студентом Московского университета. Оставив его,, он долгое
время провел в поисках работы л наконец «пристроился
в качестве сочинителя к издателям Никольского рынка» 31.
Евстигнеев был связан главным образом с издательством
108
Манухина, сочинял в стихах и прозе, причем жанровый
диапазон его творчества был необычайно широк —
от юмористических стихов до псевдоисторических
романов, от сказок до драматических произведений. Он
ориентировался на мещанство, городской грамотный люд,
мастеровых, купцов, приказчиков, одним словом, на
низшие читательские слои городской публики, где имя Миши
Евстигнеева пользовалось необыкновенной популярностью.
Часто сборник, в который входили произведения разных
авторов, приписывали одному Евстигнееву, хотя его перу
в нем принадлежало всего лишь одно стихотворение32.
Манухин, говоря о произведениях Евстигнеева, писал, что
«каждое из них (а их свыше 50) ежегодно расходится
в количестве 50 000 экземпляров, причем каждая книжка
продается большею частью по 2,5—1,5 коп., но некоторые
по 5, 10 и 20 коп. У коробейников, офеней, ходебщиков
Евстигнеев — самый популярный писатель» 33.
Евстигнеев начал свою деятельность «сочинителя» лубка в конце
50-х годов XIX в., причем первое время он писал вместе
с А. Нестеровым 34. Основная масса книжек Евстигнеева
вышла в конце 60-х годов, а популярность его резко
возросла после русско-турецкой войны 1877—1878 гг., когда
он сотрудничал в ряде лубочных журналов и
альманахов, таких, как «Метла» (1878), «Ерш-забияка» (1878),
«Наши жернова все смелют» (1877) и др. В них
Евстигнеев помещал стихи в ура-патриотическом духе.
В творчестве Евстигнеева можно наметить несколько
ясно различимых линий. Во-первых, обработки былин,
объединяемых общим героем,— сказки об Алеше
Поповиче, Добрыне Никитиче, Илье Муромце, Василии
Буслаеве и др. Во-вторых, обработки народных сказок
(о Иване-царевиче, Бабе-яге, Иванушке-дурачке) или
сочиненные им самим компиляции на сказочные темы
(«Водяной на мельнице», «Вор Яшка», «Дурак Красная
Шапка»). В-третьих, это исторические романы и
повести35. Однако самую значительную часть и по объему,
и по месту в его творчестве занимают жанровые сценки
из городского быта36, близкие к так называемой
бульварной литературе с ее смакованием альковных
подробностей и грязных деталей житейского быта. Есть у него
и произведения, выпадающие из этой схемы и
написанные, видимо, просто по заказу 3\
Трудно говорить о какой-то эволюции Евстигнеева как
писателя. Можно заметить, что от жанровых сценок и
109
сатирических стихов он переходит к историческим
романам и повестям романтического характера, но делает он
это единственно потому, что это прибыльнее, выгоднее.
Многие свои повестушки и сказки он писал, не
задумываясь особенно ни над их формой, ни над их
содержанием. Свои объемистые романы он создавал по готовой
схеме исторического события, взятой у Карамзина.
Зачастую, переменив немного сюжет и имена действующих
лиц, он один и тот же роман издавал дважды, например
«Царевну-преступницу». Популярность Евстигнеева была
так велика, что его романы обрабатывались другими
лубочными писателями.
Евстигнеева больше, чем кого-либо другого, можно
назвать лубочным писателем в отрицательном значении
этого слова. Его сцепки и рассказы из народного быта
наполнены грубым площадным юмором, он глумится над
другими народами, над их языком и обычаями. Квасной
патриотизм типичен для многих его произведений. Его
задача как писателя проста и примитивна: высмеять
незадачливого купца, пьяницу-мастерового, бедного
цирюльника... Видимо, именно такая «литература» и была
приемлема для цензуры и для издательства Манухина.
И. Н. Березин так охарактеризовал Евстигнеева:
«Евстигнеев Михайло — сочинитель нелепых книжек, издаваемых
в Москве книгопродавцем Манухиным. Только в 1870 и
1871 г. его сочинений вышло более 200 тыс. экз., не
считая еще вторых изданий, бывших после. Достоинство
изданий Евстигнеева видно уже из их заглавий: „Западня
для молодых людей", „Мусье Пальто и мадемуазель
Ридикюль" и т. п.» 38.
И. С. Ивин (Кассиров) в основу своей обработки
положил пятую редакцию сказки о Еруслане Лазаревиче,
почти не изменив ее, что легко можно обнаружить при
сравнении текстов:
Пятая редакция Обработка Кассирова
Восходит солнце красное и при- Восходит красное солнце и
приводит с собой утро ясное, ти- водит с собой ясный день, на-
хий вечер приходит с ночень- ступает тихий вечер и приводит
кой темною и уводит с собою с собою ночь темную с ясными
день светлый. И вот проходит звездами. И вот проходит так
так денек за деньком, уж жел- день за днем, уж лето приходит
теют нивы.,, к концу, желтеют нивы спелые,,.
110
Эта обработка была весьма популярна, она выдержала
более 20 изданий с 1891 по 1918 г. Вслед за пятой
редакцией Кассиров излагает поэму Пушкина довольно
близко к тексту, вводя еще пересказ эпизода из
четвертой песни (Ратмир и дева в замке). Кассиров относит
этот эпизод к посещению Ерусланом Подсолнечного
царства и царевны Поликарии (у Кассирова — Девичье
княжество и княжна Пульхерия). Пульхерия прельщает
Еруслана «страстной» песней «Ложится в поле мрак
ночной...»
«Руслан и Людмила» Обработка Кассирова
Зари последний луч горел Последний луч зари догорал
Над ярко позлащенным бором. над дремучим лесом. Еруслан
Наш витязь мимо черных скал Лазаревич ехал и думал, где бы
Тихонько проезжал и взором выбрать в лесу местечко для
Ночлега меж дерев искал. ночлега. Но вдруг он въезжает
Он на долину выезжает на долину и видит прекрасный
И видит: замок на скалах замок: по углам чернеют башни,
Зубчаты стены возвышает; и прелестная девица по степе
Чернеют башни на углах, идет высокой, как в море ле-
И дева на стене высокой, бедь одинокий, вся зарей осве-
Как в море лебедь одинокой, щена. И чуть слышен томящий
Идет, зарей освещена; страстный напев этой девушки,
И девы песнь едва слышна несущийся, как звуки нежной
Долины в тишине глубокой. флейты, в глубокой тишине
долины. Она пела...
Свою обработку Кассиров начинает присказкой:
«Давно это было: в некотором царстве, в некотором
государстве, на ровном месте, как челнок на протесте [вариант
в других изданиях: как челнок на берегу] жил царь на
царстве, король на королевстве. Это будет не сказка,
а только присказка, а сказка будет впереди, после обеда
поевши мягкого хлеба [вариант: поевши мягкого хлеба,
а потом поедим пирога да потянем быка за рога]».
Сказка разбита на шесть глав (отделов), но опи в отличие от
обработки Евстигнеева не озаглавлены. Кое-какие имена
действующих лиц изменены: мать Еруслана не Еписти-
мия, а Миловида, Данила Белый именуется Махмет
Булатом и т. д. Встречаются и некоторые изменения в
сюжете. Дается, например, описание богатств царя Картау-
са, Лазарь добывает себе жену (мать Еруслана) в борьбе
со змеем — подобной предыстории в других обработках
111
нет. Еруслан получает огонь трением, Иван — русский
богатырь берет в жены Кандурию не после боя с ее
отцом Феодулом, а после мирных переговоров. Еруслан
нежно обращается с девицами в шатре, прощание с
Летней исполнено сентиментальности, стражу в темнице он
не убивает, а просто подкупает. Автор стремится сделать
сказку более гладкой, «приличной», избежать резких
ситуаций. Еруслан у Кассирова — примерный муж и
семьянин, он не изменяет Анастасии Вахрамеевне. Полинария
держит его у себя «чарами». По сравнению со своим
источником (пятой редакцией) Кассиров не позволяет Еру-
слану убить Ивашку Белую Епанчу, Огненного царя он
побеждает в честном поединке. Кассиров стремится
идеализировать образ Еруслана, сообщить ему черты
идеального русского богатыря — справедливого, честного,
верного. Обработка свидетельствует о грамотности и
начитанности автора, владеющего языком и мастерством
рассказчика, особенно диалогом.
Основная масса произведений Кассирова написана
прозой. Это преимущественно сказки (Бова, Еруслан, Иван-
богатырь, Иван-царевич), среди которых необходимо
выделить «Сказку о храбром воине прапорщике Портупее»,
выдержавшую более 40 изданий, затем «Сказку о
страшном волшебнике Семигубове и храбром витязе Синодале»
и др. Иногда он занимается и обработкой исторических
романов («Ледяной дом». М., 1912 — пересказ романа
Лажечникова), а также создает и собственные
компиляции на исторические темы («Япанча, татарский
наследник». М., 1918; «Цыган-мститель, или Преступник
поневоле: Исторический роман из времен Псковского княжества».
М., 1915; «Страшный волшебник и храбрый
могучий витязь Рогдай. Повесть из времен св. кн. Владимира».
М., 1902; и пр.). Все эти романы очень условно могут
быть названы историческими. Лишь имена да некоторые
реалии соответствуют исторической действительности.
Речь его героев обычно сентиментальна и
ура-патриотична, в романах и повестях идеализируется старина,
прославляются благость и мудрость провидения. Цепное
построение сюжета с похищениями, переодеваниями,
узнаваниями, постоянно счастливый исход повествования,
наказание порока и торжество верности, честности,
трудолюбия и справедливости — вот наиболее характерные
черты литературной продукции Кассирова»
112
Пишет он и такие книги, как, например, «Плач бо-
жией матери с присоединением ее жизнеописания и
несколько выписков [!] из сочинений св. Димитрия,
митрополита Ростовского» (М., 1897) или «Жизнь и труды
Кирилла и Мефодия» (М., 1895), а также «Полный русский
песенник» (М., 1897), «Руководство, как учить жен,
чтобы жить с ними в ладу» (М., 1902) и пр.
Но все это еще не выделяет И. Кассирова 39 из
общего круга лубочных писателей. Совсем с другой стороны
охарактеризована его личность и деятельность в
написанной им самим обзорной статье за подписью Ив. Ивина.
Статья эта в какой-то степени сохранила свое значение
до сих пор, давая представление о народном читателе.
Статья появилась как отклик на цитировавшиеся выше
работы Арсеньева и Пругавина, о которых Ивин говорит,
что в них, кроме глумления над лубочпыми изданиями и
критики их содержания, ничего положительного и
дельного не было высказано. Автор протестует против такой
оценки лубочной литературы и утверждает, что у народа
иной критерий художественности, чем у интеллигенции,
что популярность лубка не случайна: авторы лубка «были
сами тот же народ или же, по своим понятиям духовным
и нравственным, стояли весьма близко к народу и писали
для своего же брата-мужика» 40. Далее Ивин раскрывает
связь лубка с древнерусской повестью, перечисляет
лубочных авторов и издателей — И. Кассиров, Савихин,
Кондратьев, Журавов, Желтов, Семенов и.др. Любопытно,
что Ивин различает лубочных писателей, работающих у
народных издателей (Морозов, Абрамов, Сытин,
Губанов), от тех, кто служит у так называемых издателей с
«Никольской улицы» (у Манухина, Леухина, Земского и
Преснова) во главе с Мишей Евстигнеевым,— эти
издатели выпускают книжки исключительно, по словам
автора, «для низшего класса городского населения», а не для
деревни.
Ивин далее перечисляет популярную в народе
лубочную литературу, указывает, как народ реагирует на
народные рассказы Л. Н. Толстого, говорит о том, какими
должны быть книги для народа 4\ Себя Ивин неизменно
именует И. Кассировым. Создается впечатление, что Ивин
и Кассиров — разные лица. Но одни и те же сказки,
выходившие то под именем Ивина, то под фамилией
Кассирова, текстуально совпадают. Так, «Полное народное
сказание о сильном, могучем и храбром богатыре Еруслане
ИЗ
Лазаревиче и о прекрасной супруге его Анастасии Вах-
рамеевне» выходило.под именем Ив. Ивина, а «Сказка о
сильном и славном витязе Еруслане Лазаревиче, о его
храбрости и о невообразимой красоте супруги его
Анастасии Вахрамеевны» — под именем Ив. Кассирова.
Сведения о Кассирове, сообщенные Ивиным, полностью
совпадают с теми, которые известны нам из других источников
(например, из книги Пругавина «Запросы народа»). Сам
Ивин очень сочувственно отзывается о Кассирове (т. е.
о самом себе), выделяя его среди остальных писателей.
Данные журналистики XIX в. также подтверждают, что
Ивин и Кассиров — одно и то же лицо. В рецензии на
сборник стихов Ивина «Песни родины» говорится: «Имя
Ивина хорошо известно на рынке дешевых изданий как
автора многих книжек для народа. Пишет г. Ивин под
известным псевдонимом Кассирова»42. С. Семенов в
своих воспоминаниях также упоминает об Ивине,
«известном под псевдонимом Кассирова всему читающему
крестьянству, наводнившем своими переделками
рассказов и романов лубочный рынок... Ивин был большой
внешний талант, но, попавши в кабалу к лубочыикам, он
был погублен ими...»43. В своих воспоминаниях Ивин
рассказывает о своей встрече с И. 3. Суриковым в мае
1875 г. Ивин показал поэту свои первые опыты, которые
Суриков резко осудил. Эта критика пробудила у юноши
стремление к учебе. До нас дошла и характеристика,
данная Суриковым Ивину: «У тебя талант есть и
способность большая... Пиши, вырабатывайся, читай больше,
и ты овладеешь стихом, у тебя явится и образность,
и оригинальность, из тебя выйдет неплохой поэт» 4\
Большого поэта из Ивина так и не «выработалось»,
но он имеет все основания быть включенным в число
литературных преемников И. 3. Сурикова.
Обособленность Кассирова — Ивина среди других писателей-лубоч-
ников отмечали и некоторые исследователи лубка. Так,
В. Родников писал о Кассирове: «Последний много
сделал для улучшения языка лубочной литературы и внес
в эту сферу значительный элемент серьезной
осмысленности» 45. Это заметно и по его обработке сказки о
Еруслане.
Последняя известная мне авторская обработка сказки
о Еруслане в лубке представляет собою простой пересказ
сюжета о Еруслане. Вышла она под псевдонимом
«дедушки Панфиловича». Под этим именем писал один из самых
114
поздних лубочных авторов, связавший свою судьбу с
издателем Холмушиным,— К. К. Голохвастов 46. Он пошел
по пути Миши Евстигнеева и писал исключительно для
городской читательской публики рассказы о купцах,
трактирных завсегдатаях, цирюльниках или
псевдопатриотические повести вроде «На смерть обреченные, или
Геройский подвиг полковника П. М. Карягина и рядового
Сидорова» (СПб.: Холмушин, 1903). Для большей части
его рассказов характерен стиль раешника-балагура,
разбитного питерца, сыплющего прибаутками и поговорками,
знакомого с культурой лишь понаслышке, поверхностно,
но самоуверенного и развязного. Его обработка имеет
заглавие: «Сказка о славном и сильно-могучем богатыре
Еруслане Лазаревиче и о прекрасной супруге его
Анастасии Вахрамеевне. Пересказ дедушки Панфиловича».
Пересказ выдержал всего два издания — 1904 и 1907 гг. Это
может быть объяснено и тем, что лубочная литература в
это время уже начинает сходить со сцены, и тем, что
фирма Холмушииа по своим техническим и
экономическим возможностям не могла быть приравнена к
издательству Сытина.
Как и обработка Евстигнеева, пересказ Еруслана Го-
лохвастовым разделен на главы, каждая из которых
имеет свое название. Зачин пересказа типично раешный,
повествование о Еруслане начинается с описания его
шуток с детьми. Сюжетная линия сказки часто прерывается
вставными эпизодами.
Как лубочный писатель Голохвастов стоит ближе
всего к Евстигнееву. За небольшой промежуток времени оп
написал несколько исторических романов («Абрек, или
Родовая месть. Повесть из времен завоевания Кавказа».
СПб., 1893; «Атаман Васька Ус. Рассказ из эпохи бунта
Стеньки Разина». СПб., 1900; и др.), жанровых сценок
и эпизодов («История о том, как Хома Горобец купил
сам у себя свиную тушу». М., 1895), сатирических
альманахов («Комар, маленький альманах. Не политический,
не литературный, а юмористический и карикатурный».
СПб., 1900) и тому подобной продукции — всего около
40 отдельных книжек, многие из которых выдержали
несколько изданий. Пересказ Еруслана стоит в стороне от
его интересов и не типичен для его творчества в целом,
Для Голохвастова, Евстигнеева и других лубочных
писателей характерно стремление подделать народпый язык,
насытить свои произведения беззубыми насмешками над
115
народными нравами. Подделка под народность,
бессодержательность и пошлость лубка вызывали негодование
революционных демократов и передовой либеральной
критики, резко выступавших против засилья лубка.
Таковы основные редакции лубочных изданий сказки о
Еруслане XIX — начала XX в. Все их можно разбить на
две большие группы: первые три редакции уходят своими
корнями в XVIII в., последующие появились уже в
XIX в. и испытали совершенно иные литературные
влияния. На примере сказки о Еруслане можно проследить
явление, довольно часто наблюдаемое в фольклорно-ли-
тературном процессе, когда фольклорное (а также
лубочное или рукописное) произведение литературно
обрабатывается писателем или поэтом и затем вновь
возвращается в фольклор, лубок или рукописную традицию. Так,
эпизод с богатырской головой в поэме Пушкина,
имеющий своим источником сказку о Еруслане, оказался вновь
включенным в лубочную сказку второй половины XIX —
начала XX в. Это дает нам право выделить среди
лубочных вариантов такие, в которых обнаруживаются прямые
стихотворные заимствования из поэмы Пушкина или
пересказы соответствующих эпизодов поэмы.
В большинстве редакций использованы эпизоды с
описанием поля битвы, сцена с богатырской головой и
рассказ головы о Черноморе. Именно эти эпизоды были
созданы Пушкиным под влиянием сказки о Еруслане, они
были близки этой сказке в сюжетном отношении.
Кассиров включил еще эпизод с Ратмиром, а в шестой
редакции встречается пересказ эпизода с бочкой из «Сказки
о царе Салтане». Цитируя поэму Пушкина, лубочные
авторы часто приспосабливали ее к своему изложению, при
этом сюжетные линии сказки и поэмы механически
переплетались: сначала рассказывается эпизод из поэмы (путь
к полю битвы и описание поля), затем идет отрывок из
сказки (вопрос Еруслана — есть ли жив человек), потом
отрывок из поэмы (встреча с богатырской головой), снова
эпизод из сказки (разговор Еруслана с головой и
знакомство с нею), опять отрывок из поэмы (рассказ головы о
Черноморе) и, наконец, эпизод из сказки (голова учит
Еруслана, как убить Огненного царя). Поэма Пушкина
оказала влияние и на иллюстративный материал лубка.
116
Начиная о издания 1858 г. на обложке лубочной сказки
стали изображать эпизод с богатырской головой, в то
время как раньше чаще всего воспроизводили бой Еруслана
со змеем.
В том, что именно поэма Пушкина повлияла на
характер лубочных иллюстраций, убеждают сами рисунки.
Даже в тех, которые по своему стилю восходят к XVIII в.,
Еруслан изображен с копьем в руке, которым он щекочет
ноздри богатырской голове (рис. 8). Ясно, что только
из поэмы Пушкина и могли иллюстраторы заимствовать
подобный эпизод, в сказке о Еруслане его нет. В
некоторых изданиях изображен момент, когда Еруслан
поразил голову копьем в язык — это также взято из поэмы
Пушкина, в сказке нигде этот эпизод не встречается.
Влиянием поэмы следует объяснить и весьма
распространенную иллюстрацию, когда Еруслан замахивается мечом
на объятую ужасом богатырскую голову.
Иллюстрации в лубочных книжках еще более
статичны и традиционны, чем текст, который хоть как-то
меняется, а иллюстрации печатаются, как правило, все с тех
же образцов XVIII в. Они бывают двух типов:
«лубочные», более или менее точно копирующие лубок XVIII в,
(рис. 1—3)> и «рыцарские», подражающие иноземному
лубку и гораздо слабее связанные с текстом.
Поразительно то безразличие, с которым издатель относится к
рисунку. Ему ничего не стоит в сказку о Еруслане вставить
несколько иллюстраций из Бовы и наоборот. Часто встрет
чаются в сказках о Еруслане картинки из сказки о Бове:
бой с Полканом, бой с метлой, сражение у виселицы.
Но если рисунки внутри текста почти не меняются, то
обложка лубочной книжки очень сильно изменилась. От
простой, гравированной на меди небольшой гравюры на
заглавном листе лубок перешел к многоцветной
литографии с ярким и броским рисунком. Разные редакции
имеют различную обложку. Первая и третья редакции не
имеют совсем рисунка на обложке. Во второй редакции
до 1877 г. на обложке изображался бой с чудом, после
1877 г.—богатырская голова (рис. 6). Для четвертой
редакции характерно изображение боя с чудом (рис. 11).
На обложке пятой редакции мы видим Еруслана,
богатырскую голову, Огненного царя и бой Еруслана с чудом.
На обложке сказки . в обработке Евстигнеева — сцена
укрощения коня, в обработке Кассирова — обычно или
изображение головы, иди бой G ?УДом. На, обложках ше-
117
стой редакции рисунки самые разнообразные: Еру слан у
Картауса в темнице (М.: Орехов, 1879), Еруслан бьется
с волшебным орлом (Киев: Губанов, 1890) (рис. 12)'
и т. д. Сильно изменилась и техническая сторона
рисунка: вначале был схематический рисунок типа рукописной
миниатюры, в последних изданиях — красочное
изображение огнедышащего Змея-Горыныча.
* * *
Образ Еруслана в лубке пользовался большой
популярностью. О широком распространении лубочной
литературы в XIX — начале XX в. можно найти много
свидетельств в художественной литературе, воспоминаниях
современников, журналах того времени, а также в
историко-литературных исследованиях47. Само имя Еруслана
или Руслана часто носят герои других лубочных сказок.
Так, в сказке о Петре Златые Ключи (М.: Преснов,
1883) Русланом зовется начальник султанских невольниц,
упоминается Еруслан и его меч в сказке о Добрыне
Никитиче. Многие характерные для сказки о Еруслане
мотивы перешли в другие лубочные сказки. Эпизоды с
выбором коня, богатырской головой, боем с чудом,
Огненным царем и другие есть в «Сказке об Огненном царе»
(М.: Глушков, 1870, 1873; Пономарев, 1882). Образ
Еруслана как символ богатырства использовался в
солдатских стихотворениях 48.
Многочисленные примеры популярности образа
Еруслана мы находим в мемуарной литературе. Вот пример
из статьи Н. Рубакина: «Первую книжку я прочел в
1881 г. Это был Бова-королевич, потом Еруслан»,—
пишет мещанин 3-н49. В воспоминаниях Н. Щербаня мы
читаем: «На получаемые в подарок деньги я тоже
составлял свою библиотеку, которую прятал на полатях:
Еруслан Лазаревич, Бова-королевич,. Илья Муромец, Емеля-
дурачок, Семь Симеонов, и блаженством моим было бойко
читать все это по вечерам домашним, только без отца» 50.
До самой Октябрьской революции сказка о Еруслане
продолжала ходко распродаваться: «На деревенских
ярмарках все по-прежнему продаются лубочные переложения
все того же бессмертного Бовы, Еруслана Лазаревича» ".
Можно привести начало повести Н. В. Гоголя «Портрет»,
где описывается лавка, торгующая лубком. Гоголь
отмечал, что русский народ.заглядывается на «Ерусланов Л а-
118
заревичей, на Объедал и Опивал, на Фому и Ерему...
изображенные предметы были очень доступны и
понятны народу» 52.
Лубок о Еруслане составлял излюбленное чтение не
только низших слоев читательской публики. Вот что
пишет Белинский о Кольцове: «Получаемые от отца
деньги на игрушки он употреблял на покупку сказок, и Бова-
королевич и Еруслан Лазаревич составляли его
любимейшее чтение. На Руси не одна одаренная богатою
фантазией натура, подобно Кольцову, начала с этих
сказок свое литературное образование» 53. Интересно и
свидетельство академика И. П. Павлова: «Любимыми
книгами моими были о Еруслане Лазаревиче, Английском
милорде и всяких богатырях, которые, как я читал,
„одним махом семьсот побивахом"» 54. Не случайно также
и Ершов в сказке о Коньке-Горбунке упомянул сказку
о Еруслане как самую распространенную в народе
сказку. Вот какую картину отдыха царских слуг нарисовал
Ершов: они «попивали из стакана да читали Еруслана» 55.
Исследователи отмечали также, что простой народ
искренне верил в реальность существования богатырей и
почитал их наравне со святыми. Вот что пишет
П. С. Ефименко о мифологии народа Тулгасского
прихода Шенкурского уезда: «Богатыри — люди очень рослые
и обладающие такой силой, что толпа обыкновенных
людей на одного из них ничего не значит. Богатырь Никита
Попович обладал еще в молодых годах такой силой, что
кого из парней одних с ним лет схватит за голову —
голова прочь, за ногу — нога прочь. Еруслан Лазаревич
размахом метлы убивал целые тысячи войск. Верование
в таковых людей, каковы Никита Попович и Еруслан
Лазаревич, поддерживается и распространяется в народе
посредством картин суздальской работы, которые можно
пайти в каждом крестьянском доме подле изображения
святых. Случалось видеть во время хождения по
крестьянским домам с крестом и святою водою, что к
изображению Еруслана Лазаревича, прибитому близ святых
икон, поставлена зажженная восковая свеча» 56. О
лубочных сказках про Бову и Еруслана писал «Московский
телеграф» еще в 1826 г.: «Что простолюдины наши
читают, что они даже любят читать, это заметно по расходу
книг, для них печатаемых: редкая не была издана 2, 3, 5,
10 раз» 57. Можно привести много других примеров,
подтверждающих популярность образа Еруслана в лубке.
J19
Рядом с ним может быть поставлен только Бова —
именно потому они и стали символами лубочной сказки
вообще.
Исследуя популярность Еруслана в лубке, нельзя
обойти и русскую народную игрушку. Влияние лубка на
нее общеизвестно. О создании народных игрушек по типу
лубочных картин говорит В. И. Малахиева-Мирович в
статье-отклике на выставку игрушек, организованную
известным специалистом в области народного искусства
художником Н. Д. Бартрамом58_59. В то же время нельзя
забывать, что народные игрушки — это «не простая
передача лубка. В них все время мысль эволюционирует, как
в настоящем искусстве» 60.
Мне известна всего лишь одна игрушка с
изображением Еруслана. Снимок с нее помещен в книге Н. Д. Бар-
трама, где дано ее описание и краткий пересказ сказки 61.
Оригиналом для игрушки послужил лубочный лист из
собрания Ровинского, 11 а (бой Еруслана с 10-главым
змеем) 62. Игрушка, конечно, динамичнее и живее лубка.
Композиция фигур в ней компактнее, момент боя передан
правдивее и удачнее, чем на лубке. Н. Д. Бартрам верно
говорит о возрождении элементов народной скульптуры
в игрушке о Еруслане63: она поражает скульптурной
четкостью своих форм. Особенно удался мастеру конь.
Это понятно: конь — один из излюбленных и широко
распространенных образов не только игрушки, но и
народного искусства вообще (ср. вышивку, пряник, резьбу по
дереву и т. д.).
У нас нет данных, говорящих о широком бытовании
в народе этой игрушки. Но, даже если она и была
сделана кустарем по указанию музея, и в этом случае она
представляет интерес, свидетельствует о влиянии лубка
на народное искусство и о популярности образа Еруслана
в народной среде. В настоящее время эта игрушка
находится в музее Центрального института художественной
промышленности в Москве. По инвентарной описи
значится, что игрушка сделана мастером Борденковым из
Богородской артели Загорского района. В этом же музее
хранились, но были отосланы на выставку 1937 г. в
Париж коробки из папье-маше, расписанные лаком
мастерами Мстеры и Палеха на сюжет боя Еруслана со змеем.
Широкое чпроникновение мотива змееборчества в самые
разнообразные отрасли народного искусства может быть
прослежено в народной керамике (сосуд в виде дракона
120
из собрания Скопинской керамики, ГИМ), народных
вышивках (драконы и змеи из собрания музея
Центрального института художественной промышленности), причем
в обоих случаях неоспоримо влияние лубка.
Популярность образа Еруслана в лубке закономерна.
Она подготовлена длительным бытованием его в
рукописной и устной традициях. При этом играли роль и
экономические причины (повторность изданий с одних и тех
же досок, перепечатка без указания перемены издания,
нежелание издателей менять вкусы покупателей и т. д.),
и характер лубочного производства (отсутствие
авторского права, низкая культура как издателей, так и
писателей, опора на сказку как основной вид лубочной
продукции). Популярность сказки о Еруслане во многом
зависела от издателей, которым было выгодно выпускать ее
многотысячными тиражами. Значительность этой выгоды
подтверждается данными об издательской деятельности
лубочников. Так, за один только 1893 г. издателями
лубка было выпущено 426 наименований книг общим
тиражом 3 945 400 экз., не считая 9 тыс. картин. Можно себе
представить, каковы были доходы у издателей с
Никольской улицы! 64
Наконец, следует отметить также и роль цензуры и
правительственной политики. Царскому правительству
невыгодно было просвещение народа. Поэтому издание
книжек типа Бовы, Еруслана, Гуака и т. д. поощрялось
и цензурой, и правительством* Именно поэтому рабочий
Петр Алексеев гневно обрушился в своей речи на
лубочную литературу: «А загляните в русскую народную
литературу! Ничего не может быть разительнее того примера,
что у нас издаются для народного чтения такие книги,
как „Бова Королевич44, „Еруслан Лазаревич44, „Ванька
Каин44, „Жених в чернилах и невеста во щах44 и тому под.
Оттого в нашем народе и сложились такие понятия о
чтении: одно — забавное, а другое — божественное» 65.
Лубок ушел из жизни народа после Великой
Октябрьской социалистической революции, и вместе с ним ушла
в прошлое и лубочная сказка о Еруслане Лазаревиче.
Однако сюжет этой сказки и. образ главного героя не
.исчезли из народного сознания. Они получили новую жизнь
и новое звучание в устной форме своего бытования, в наг
родной сказке и былине.
121
Глава V
УСТНЫЕ ВАРИАНТЫ СКАЗКИ О ЕРУСЛАНЕ
Изучение устных вариантов сказки о Еруслане началось
сравнительно недавно. Первая запись сказки относится
к 1909 г., а публикация ее — к 1915 г. Былины о
Еруслане тоже были записаны лишь в начале XX в., а
опубликованы недавно. Специальным предметом исследования
устные варианты сказки о Еруслане еще не стали. Не
решен, в частности, основной вопрос в изучении устной
сказки об ее истоках. Идет ли она от рукописи или от
лубка, или же ее корни тянутся к той самой устной
форме прасказания, к которой восходит и сама рукопись?
Сложность изучения сказки о Еруслане заключается
также в том, что свидетельства о ее бытовании сохранились
со времен экспедиции А. Ф. Гильфердинга, а основные
ее записи относятся к 30-м годам XX в., т. е. 50 лет
спустя. Как изменилась эта сказка, какой она была
раньше — мы не знаем. Не решена задача и о связи между
сказкой и былиной, о влиянии одного жанра на другой,
о возможных взаимоотношениях образов Ильи Муромца
и Еруслана Лазаревича.
Нельзя считать случайным, что все эти вопросы
остались вне поля зрения исследователей. Фольклористы
XIX в. сказку о Еруслане не считали народной, она была
для них чуждым народу привнесением, следствием,
влияния городской культуры, и в частности книги. Встречаясь
со сказками подобного рода, фольклористы или обходили
их молчанием, или же сообщали, что слышали такую
сказку, но умышленно.ее не записали, как не
заслуживающую внимания.
Первым известным мне упоминанием о бытовании в
народе сказки о Еруслане является рукопись П. Мелико-
ва 1855 г., в которой автор перечисляет сказки
Саратовской губ. и среди них — Бову и. Еруслана1. Бытование
сказки отметил также и А. Ф. Гильфердинг, он писал о
сказителе А. В. Сарафанове: «Былинам он стал предпо-
122
читать сказки, которых считается отличным знатоком.
Несколько раз он предлагал собирателю, спрашивающему
его о былинах, рассказать ему про Бову-королевича,
Еруслана Лазаревича, Английского милорда и т. п.»2.
Популярность Еруслана в это время подтверждает и одна
тюремная песня: «Тут приходят к нам старые /И ребята
молодые/ Слушать Франца Венцеяна /Про Бову и
Еруслана» 3. А. Д. Григорьев сообщает о сказителе Тимофее
Шибанове (Житнике): «Он рассказывал мне сказки про
Спиридона Слезу и про Еруслана» \ «У нас встречаются
разные глупенькие сказочки про Бовов-королевичей, Еру-
сланов»,— замечает А. Смирнов5. Н. Е. Ончуков
отмечает: «Летом 1926 г. в Тюмени от Петра Прокопьевича
Степанова, 75 лет, я записал следующее: хорошо помнит,
что в то время в заводе пели былины... и рассказывали
сказки — Конек-горбунок, Гуак, Бова, Еруслан и др.
Сказочник И. П. Худяков прежде знал сказки Конька-
горбунка, Илью Муромца, Бову, Еруслана, Кощея» 6.
А. М. Астахова, давая характеристику сказителю
М. Е. Самылину, пишет: «Сказки, говорит он,
неинтересны. Другое дело старины. Исключение он делает лишь
сказке про Еруслана Лазаревича, которая в его
восприятии объединяется с былинами»7. «Хорошо грамотный
Орехов предпочитает сказки, прочитанные им в книгах:
Бову, Еруслана, Лорда Милорда»,— отмечает И. В.
Карнаухова 8. А. И. Никифоров указывает на то, что сказка
о Еруслане была в репертуаре сказочника М. В.
Семенова, 56 лет (Лешуконский район Северного края) 9.
Т. М. Акимова то же самое говорит о сказочнике
О. Е. Нуждове, 63 лет (с. Баклуши Саратовской обл.) i0.
Наконец, большой фактический материал сборника
«Былины Севера» также подтверждает широкое бытование
сюжета о Ерусланеи. Конечно, все эти свидетельства
очень неполны и во многом случайны, но по ним можно
уже судить о бытовании и географическом
распространении устной сказки о Еруслане.
Неопубликованные архивные материалы также
подтверждают широкое бытование сказки о Еруслане. В
полевых записях И. Ф. Калинникова, хранящихся в ГЛМ,
отмечено, что сказка о Еруслане есть в репертуаре
Василия Суходолова из с. Бобрик Орловской обл. В полевых
записях М. Б. Едемского есть сведения о том, что в
репертуаре В. Т. Турушкина также имеется сказка о
Еруслане 12. Очень интересные сведения о репертуаре отдель-
123
ных сказочников и сказителей собрала Э. Бородина во
время Северной экспедиции 1937 г., организованной ГЛМ.
Из ее записей мы узнаем, что сказка о Еруслане входила
в репертуар Н. В. Лобанова, 70 лет (д. Вельцы
Вологодской обл.), М. С. Крюковой, И. П. Семенова13.
В Указателе Аарне—Андреева учтено всего лишь два
варианта сказки о Еруслане, а в Указателе В. Я.
Проппа уже 13 публикаций сказки, в настоящее время
опубликовано 15 различных вариантов этой устной сказки 14.
Еще в одном сборнике помещена сказка о Еруслане,
но, как сообщает сам составитель, это простая
перепечатка лубка: «Сверх того, шесть сказок заимствованы из
лубочных изданий, которые в большом ходу между
крестьянами Вологодской губернии» 15.
Обзор публикаций сказки о Еруслане показывает, что
основная масса вариантов записана в 30-х годах XX в.
Из дореволюционных публикаций научную ценность
представляет лишь запись Соколовых. Сказка (Смирнов,
№ 220) записана неизвестно кем и неизвестно от кого,
она очень сокращена, эпизоды перепутаны, сюжет
изменен, по качеству записи сказка не удовлетворяет научным
требованиям, и поэтому при анализе используется только
ее сюжетная схема. Сказка из сборника Бурцева не
учитывается вовсе. Все остальные записи сделаны в
соответствии с требованиями современной фольклористики й
могут быть использованы в качестве первоисточников.
Кроме опубликованных вариантов сказки о Еруслане,
использована и хранящаяся в архиве запись сказки от
В. Свинцова из собрания И. Ф. Калинникова «Орловские
сказки» (хранятся в ГЛМ). Запись сказок производилась
в 1913—1915 гг. в трех районах Орловской губ. И. Ф.
Калинниковым. В архиве хранятся тетради полевых записей
и перебеленных им копий, подготовленные тс печати.
Сказки сгруппированы по местностям, где проводились
записи. Приводятся краткие историко-этнографические
данные о каждом селе, о каждом сказочнике сообщаются
биографические сведения и дается оценка его как
исполнителя. Записи сделаны фонетически точно, с
соблюдением особенностей диалекта. Подготовленное к изданию
в 1916 г. в Академии наук собрание сказок И. Ф.
Калинникова не было осуществлено из-за войны. Напечатано
только предисловие и репертуар нескольких сказочников.
Экземпляры этого неоконченного издания храйятся в
ГЛМ и в Музее книги ГБЛ.
124
Изучение истоков устных сказок о Еруслане
затруднено по двум причинам. Во-первых, мы располагаем очень
поздними по времени записями, что лишает нас
возможности с полной достоверностью найти истоки
сказки XX в. в устных сказаниях о Еруслане XVI в. Во-
вторых, рукописные и лубочные варианты сказки о
Еруслане так тесно связаны между собой, лубок так полно
и органично усвоил рукопись, что трудно порою
установить, откуда устная сказка взяла тот или иной мотив —
из рукописи или из лубка. Поэтому необходимо прежде
всего сравнить сюжеты устной сказки, рукописи и лубка,
определить, в чем отличие лубка от рукописи, установить,
из какого источника те или иные мотивы пришли в
устную сказку.
Выше уже говорилось, что лишь очень незначительная
часть образов и эпизодов не вошла из рукописи в лубок,
а именно: птицы-хохотуньи, переносящие героя; разговор
братьев-коней под хозяевами-врагами; встреча с
кузнецами и швеями, изготовляющими войско; водовоз
присваивает себе плоды победы героя.
В свою очередь, в лубке есть мотивы, которые
присущи только ему и в рукописных вариантах не
встречаются: приезд сына Еруслана к отцу с письмами от деда
и богатырей; встреча со старичком; рождение Еруслана
от волшебных кореньев; у богатырской головы есть брат
Черномор; сентиментальное прощание Еруслана с Ле-
гией; Полинария удерживает у себя Еруслана чарами.
1. ЕРУСЛАН В СКАЗКЕ
Сюжетные схемы устных сказок о Еруслане показывают,
что большая часть мотивов устной сказки совпадает и с
рукописью, и с лубком. Сюжеты устной сказки, за
исключением некоторых перестановок, повторяют типовую
схему «полной сказочной» редакции рукописи и лубка.
Но в устной сказке нет ни одного мотива, характерного
только для рукописи. Это дает право предположить, что
известные нам устные сказки о Еруслане не восходят
непосредственно к рукописи. В то же время в устных
сказках о Еруслане нет ни одного мотива, не встречавшегося
ранее в рукописи или в лубке. Очевидно, устные
сказки о Еруслане не могут иметь своим источником
какие-либо иные сказания и, в свою очередь, не могут быть
использованы как источник для восстановления праска-
125
заний о Еруслане. Известные нам устные сказки — более
позднего, книжного происхождения. В этом убеждает
сюжетный анализ сказок. В большей части устных сказок
встречаются мотивы, присущие только лубку. Это
посылка Еруслана к деду с письмами, встреча со старичком,
сентиментальное прощание с Легией, подчеркивание чар
Полинарии. Показательна и текстуальная близость
лубка и сказки. Сравним характерный только для лубка
эпизод — прощание с Легией
Лубок (М.: Сытин, 1916)
Сама вздохнула, и Две
алмазные слезинки выкатились из
глаз ее — видимо, ей жаль было
расстаться с юным прекрасным
витязем. Тогда Еруслан
Лазаревич поклонился к ней так
низко, что уста его почти
коснулись алой щеки ее, и сказал
ей на ухо шепотом, чтоб птицы
небесные не подслушали и
буйные ветры не разнесли слов
его: «Не тужи, красная девица,
не печалься, быть может, я
скоро вернусь».
Сравнение сюжетных схем и текстов сказки и лубка
показывает, что для большей части известных нам уст*
ных сказок источником был лубок, т. е. устная сказка
о Еруслане — сказка книжного происхождения,
независима от того, повлиял ли лубок на сказочника
непосредственно или еще раньше он стал достоянием устной
традиции и в опосредствованном виде дошел до тех
сказочников, от которых были записаны опубликованные
материалы.
Конечно, каждый сказочник творчески перерабатывает
даже ту сказку, которую он вычитал из книжки. По тому,
как рассказывают один и тот же сюжет различные
сказочники или даже один сказочник в разное время (напри*
мер, сказочники Е. И. Сороковиков и А. Н. Королькова),
можно проследить, как меняется текст сказки в
зависимости от места и времени записи. Зависимость сказки от
лубка в одних случаях проявляется очень четко и может
Сказка (Тонкое, № 11)
Махпула ему белым платком
душа-девица, и из глаз ее две
слезы алмазные выкатились.
Нагнулся к ней с седла
Еруслан Лазаревич, поцеловал ее в
губы алые, шепнул ей слова
ласковые-ласковые,
приветливые, чтобы птицы небесные не
подслушали, чтобы не разнесли
ветры буйные: «Не плачь, душа-
красная девица, может, я скоро
вернусь»!
126
быть доказана текстуально. На примере сказки о Ерусла-
не мы вправе говорить о влиянии лубочной сказки Кас-
сирова на сказки Е. И. Сороковикова, М. А. Сказкина,
М. А. Свиндова, А. А. Попова и А. Н. Корольковой.
У остальных сказочников мы можем найти лишь
сходство сюжета и языка сказки с лубком, что, однако, не
свидетельствует о генетической зависимости сказки от
определенной лубочной обработки. Причины этого явления
ясны: сказки записывались в конце 30-х годов XX в.,
когда лубок давно уже исчез из обращения. Понятно, что
в записях начала XX в. (сказка А. М. Ганина,
записанная в 1909 г., или сказка Свинцова, записанная в 1913 г.)
более четко видно влияние лубка как явления,
современного сказке. Сюжет всех рассматриваемых сказок в
общих чертах схож, но фабула различна. «Сказочник
перенимает не все, но то, что так или иначе близко и дорого
ему, волнует его фантазию и западает в душу» 16, он
творчески подходит к материалу, переставляет илп
выбрасывает эпизоды, часто по-новому переосмысливает их.
Некоторые эпизоды и образы из сказки о Еруслане,
имеющие общесказочный характер, встречаются в
большинстве вариантов (богатырское детство, добывание коня,
встреча с богатырем, сон в шатре и битва, встреча с
тремя сестрами в шатре, с богатырской головой, исцеление
желчью (кровью, живой водой), бой с сыном, бой со
змеем). Не во всех сказках имеются эпизоды посылки
Еруслана-сына с письмами, встречи со старичком сам-
с-локоть, заключение Еруелана в темницу и т. д.
Большинство лубочных образов прочно вошло в репертуар
сказочников. Так, мать Еруелана названа Епистимией у
Н. П. Крычакова, Сороковикова, Корольковой; конюх
Лазаря назван Ивашкой у Ганина, Крычакова, Попова,
Сороковикова, М. М. Коргуева, В. И. Головашина и т. д.
Данила Белый, Продора, Легия, Росланей — все эти
характерные для лубка имена постоянно встречаются и в
устных сказках.
Но наряду с этим есть много случаев, когда имена
действующих лиц заменены на другие сказочные имена:
вместо Ороща Вещего — Конек-Горбунок (у Крычакова)
или Рот Вещий (у Попова), вместо Анастасии Вахрамеев-
ны — Елена Прекрасная, богатырская голова названа
«богатырь Черная Ночь» (у П. В. Гулевича), вместо змея
нередко выступает людоед, Девичье царство вместо
Солнечного и т. д. Все эти замены лишний раз свидетельств
127
вуют о близости лубочных и традиционно-сказочных
образов, о их родстве.
Влияние языка и стиля лубка на разных сказочников
различно. Одни (Сороковиков, Королькова, Попов, Гуле-
вич) усваивают и язык, и стиль в большей степени,
другие в меньшей. Это зависит и от творческого мышления
сказочника, и от тяготения некоторых сказочников к
книге, и от распространения грамотности вообще.
Исследователи неоднократно отмечали среди сказочников любителей
«книжной премудрости», насыщавших словесную ткань
сказки лубочным (т. е. книжным) языком и стилем. Вот
примеры:
Лубок Сказка
Да только те шуточки были Стал он шуточки пошучивать:
очень опасны: кого схватит за ково за руку захватит — руку
руку — у того рука прочь, ко- оторвет, а ково за ногу захва-
го схватит за ногу — у того тит — ногу оторвет, а ково за
ногу оторвет, а кого за голову — голову захватит — голову отор-
голову оторвет. вет (Гаыин).
Не ясен сокол напущает на гу- Не ясен сокол напущается па
сей и лебедей и на серые утки, гусей, на лебедей и на серых
а напущается князь Иван — утиц, но напущается князь - бе-
русский богатырь на рать-силу зыменный богатырь на рать-
великую, силу великую (Сороковиков).
Не честь мне молодцу, не хва- Это мне не хвала: я убью
сопла то будет, что сонного ного. Что сонного — говорит —•
человека убью, сонный — как то и мертвого (Головашин).
мертвый.
Конечно, язык сказки эмоциональнее, живее, образнее
лубка. В сказке в ряде случаев используются слова и
выражения, взятые из современной жизни. Так, у Коргуева
Еруслан обращается к Ивану — русскому богатырю: «Ну,
товарищ, как вас звать?». У Попова: Иван — русский
богатырь «достает бутылку коньяку, угощает гостя». У
Петренко: «Заключили договор: до смерти царя никогда пе
воевать». У Головашина: «Потом ему некогда было браш-
ку эту побить». У Сороковикова: «А князь Иван —
русский богатырь дал предложение Феодулу-царю». У Кры-
чакова: «Стой, овсяный мешок, полно сам себе форсить!»
или у него же очень характерное осмысление образа
царя как северного крестьянина: Еруслан, собираясь в
Солнечный град, велит жене: «Пеки мне-ка подорожники!».
128
Еруслан в сказке Сопыряева обращается к родителям со
словами: «Вы меня не отсылайте, вы меня не
отправляйте, я и сам уйду утром, испеки мне, маменька,
придорожников на дорогу!». Богатырская голова в его сказке —
«как сорокакопенный стог». В варианте Гулевича о сыне
Лазаря Лазаревича рассказывается, что вырос он «и
пошел в школу, где учатся генеральские, офицерские и
гусарские сыны».
Изучение того нового, что привносит сказочник в
свою сказку, изменение лубочного текста сказочниками —
все это связано с проблемой индивидуального творчества
в фольклоре. Надо заметить, что лубок в сказке пе
только сближается с фольклором, фольклоризуется (явление,
распространенное в фольклоре и подчиняющееся своим
законам), но и изменяется под влиянием индивидуальной
манеры сказочника, образов и языка сказки. Так,
сказочник-эпик (например, Ганин) вносит обычно в сказку ряд
эпических формул, порою превращая сказку волшебную
в сказку эпическую, богатырскую. На примере сказки о
Еруслане это прослеживается у Ганина весьма отчетливо.
Он пользуется постоянными эпитетами при описании
богатыря и его подвигов. Это не простое «офольклоривание»,
лубка, а в большей мере эпизация темы. В его сказке
часто встречаются такие тавтологические обороты, как
«путем-дорогою», «рать-сила», «чести-хвалы» или «общие
места» типа: «Могуцие ево плеча расходилися, ретиво
сердце да разъярилосе»; «12 подпруг под брюшину,
тринадцатая вдоль по брюшине, не ради этой басы, а ради
крепости богатырские». Типична для Ганина и анафора:
«Не ходи ты, сын, на боярский двор, не шути ты шуток
неражих, не обижай ты боярских детей» и т. д. Примеров
очень много, эпическое оформление сказки не вызывает
сомнения.
У Сороковикова также немало эпических оборотов,
постоянных эпитетов, тавтологических конструкций, анафор
и т. д. Но как звучат в сочетании с ними такие типично
книжные и современные конструкции, как: «Так вот,
добрый молодец, сегодняшний день предстоит по жребию
выйти на съедение царской дочери»; «Стал Иван
Лазаревич трясти царицу и делать ей искусственное
дыхание». Сороковиков уже не чувствует эпичности стиля, ему
все слова кажутся равными — и могутные плечи, и
искусственное дыхание... Из книжно-лубочной традиции
унаследовал Сороковиков стремление психологизировать по-
5 Л. И, Пушкарев
129
ступки героя, сообщать им оттенок своеобразной
лиричности: «Она увидала молодого, красивого витязя и на
время забыла свое горе. Она так крепко своим взглядом
влюбилась в молодого витязя, что не могла отвести от
него очей своих»; «Показал ей три головы змея, на
которые смотрела она со страшной мерзостью». Для Сороко-
викова характерно также включение в сказку элементов
плача, причети: «Я думала, ты вернулся к нам навсегда,
и теперь ты уезжаешь, да на кого же ты нас покидаешь,
да как же мы будем после тебя поживать, да какие думы
будем думать про тебя?». А рядом с этим: «Имею честь
поздравить вас с избавлением от смерти и прошу
подать руку на брачный союз».
Е. И. Сороковиков-Магай был грамотным, начитанным
сказочником, любил сказки волшебные и авантюрные,
знал их свыше ста. Сказки он рассказывал подробно,
обстоятельно, для них был характерен развитой сюжет.
В его сказках явственно проступает прошлое
сказочника — земледельца, охотника, проводника.
К числу сказочников-эпиков относит И. Г. Парилов и
сказочника Г. С. Сопыряева. Он любитель богатырских
сказок типа Ильи Муромца, Бовы, Еруслана, которые
усвоил от отца и рассказывает их лет 30. В основном
Сопыряев точно следует за лубком, но мотив змееборства
он опускает. Для сказочного языка Сопыряева
характерны, с одной стороны, обычные былевые формулы, а с
другой — обилие рифмованной речи. Вот примеры: «Чьего
ты роду, чьего плоду?»; «Ну, что ты воюешь, силу
губишь?»; «Верой-правдой послужить, синий кафтан
износить». Встречаются в его сказке и выражения, близкие
к пословицам, например: «Выбитый человек дома не
живет».
По-своему обрабатывает лубочную сказку другой
известный сказочник Севера — Коргуев. Его сказка по
сюжету близка к сказке Ганииа, но более конкретна и
насыщена бытовыми подробностями и деталями. Так, бояре,
жалуясь на шутки Еруслана, говорят, что он «погубил
двоих насмерть, а двоих сделал калеками». Коргуев
меняет и мотивировку поступков. Двух девиц в шатре
Еруслан убивает за их грубость, чтобы отомстить за их
смерть, царь Далмат идет на Еруслана войной. Это
уточнение нужно Коргуеву, чтобы оправдать еще один боГг
Еруслана и тем самым подчеркпуть его богатырский
характер. Характерно для' Коргуева и осовременивание
130
сказки. Так, латы он сравнивает с бронею: «Ну, уж он
как в латах, то все ему нипочем»; «От него пули
отскакивают, как от какого-нибудь камня»; «Стретили его у
городских ворот с музыкой».
Интересно то предугадывание сказочных событий,
которое иногда встречается у Коргуева и объясняется им
предчувствием: «Ты поедешь, стретиссе с отцом своим,
и он тебя убьет, или ты его убьешь, у вас что-нибудь
произойдет нехорошее». Для сказочного героя Коргуева
характерна подчеркнутая эпическая оправданность
поступков богатыря. Он прямолинеен, справедливость
соединяется в нем с осуждением неправильных поступков
других героев: «Вот тебе, чарь Картаус, у тебя за то глаза
выкопаны, что ты отправил меня из своего чарства от
моего отца».
Коргуев очень любил волшебные сказки, рассказывал
их истово, тщательно, выдерживал эпический стиль,
насыщая их яркими бытовыми деталями. Кроме сказок, он
знал несколько былин и карельских рун. Сказка о Еру-
слане органически входит в его репертуар, причем и
волшебная и эпическая сторона сказки одинаково
подчеркнуты сказочником.
Сказка Н. П. Крычакова (Озаровская, № 21), как и
другие сказки сборника, носит следы литературной
обработки, причем сильно изменен стиль повествования: много
диалогов, авторских ремарок, большое количество
восклицательных предложений — все это свидетельствует о
стремлении публикатора обработать сказку для чтения,
для рассказывания. Крычаков — единственный
сказочник, последовательно сближающий героев сказки о Ерус-
лане с общесказочными героями и заменяющий их имена:
Конек-Горбунок, Соловей-богатырь, Елена Прекрасная,
Марфа Прекрасная вместо Ороща Вещего, Ивана —
русского богатыря, Анастасии Вахрамеевны и царевны По-
линарии. Крычаков, несомненно, может быть отнесен к
числу сказочников-эпиков: повторы, общие места,
троичность действия — все это характерно и для сказки
Крычакова.
Особенно интересен конец сказки, где дается
совершенно новый и в других вариантах не встречающийся
образ Орды проклятой, которой «числа-сметы нет», от
нее едва не погиб Еруслан и погибает сын его Михаил,,
Необычайно прост и бесхитростен язык сказки В. И. Го-»
ловашина (Тамбовский фольклор, № 3). Вся сказка —-
5* 13!
это простой пересказ действия. Содержание, сюжет
переданы подробно и оправданно. Там, где, по мнению
сказочника, существует неясность, он считает необходимым
дать пояснение. Часто Головашин вводит добавочную
мотивировку поступков героя: «Увидел Еруслан трех сестер
красивых и забыл богу помолиться: молодецкая кровь
заиграла в нем». Язык сказки прост. Эпичность
повествования достигается не внешним словесным оформлением,
а внутренней динамикой событий, целеустремленностью
рассказа, насыщением рассказа глаголами, введением
эмоционально окрашенных слов типа «Хвать!» (несколько
раз), «Раз, два!» или «Раз!». Синтаксически фраза часто
строится на противопоставлении: «Сел на коня — таков
и был!» или «Еруслан кинулся — и этих перебил» и т. д.
Встречаются в языке и новые, необычно звучащие в
сказочном контексте слова: «Ему нужно было уволиться в
другое царство». Меч-кладенец Головашиным назван так
потому, что он складывался хорошо. Начало у сказки
обычное: «Жил-был царь Картаус», а концовка —
скоморошьего типа: «Жил жрец, на печке дворец. Я опустил
корец, и сказке конец!»
Крестьянка А. Н. Королькова — сказочница с
разнообразным репертуаром — с одинаковым мастерством
рассказывает сказки и богатырские, и новеллистические,
и волшебные, и бытовые, знает массу анекдотов и бываль-
щин. Всегда весьма точно следует А. Н. Королькова
традиционной сказочйой обрядности, обращая особое
внимание на зачины и концовки сказки, на традиционные
общие места. Ее сказки всегда насыщены яркими
бытовыми деталями, полны легкого юмора, мастерски
отделаны по форме. Сказка о Еруслане не выпадает из ее
репертуара.
Для сказки Корольковой характерно стремление
показать Еруслана как героя-богатыря, сражающегося за
Русскую землю. Так, Еруслан бьется не с Иваном — русским
богатырем, а с богатырем персидским и побивает его.
Еруслан гордо себя именует всегда так: «Я — русский
богатырь Еруслан Лазаревич!»; «Я из самого сердца
земли Русской»; «Русскому богатырю недостойно быть
притворщиком», «И освободил он родную землю от
белого царя и сказал он русским людям: „Живите,
и крепитесь, и знайте: отныне и навсегда русский народ
и Русская земля непобедимы никем и никогда!"».
Такое осмысление традиционного сказочного образа —
132
следствие роста патриотических тенденций в советском
пароде. Гордость за свою Родину заставляет сказочников
30-х годов видеть в своих любимых героях ее защитников.
Недаром и у Сороковикова в одном из вариантов Иван —
русский богатырь побеждает Еруслана. Показателен один
мотив в сказке П. А. Петренко: «Замирение сделали,
чтобы больше на Русскую землю не нападать».
Для Петренко — сказочника характерно стремление
осовременить сказку. Она не имеет обычного сказочного
зачина «Жил-был...», а начинается прямо с действия: «Это
был царский сын. В училище ходил и стал учеников
обижать». Быт, современность проникают в сказку, и это
выражается не только в жаргонной лексике (стибанул,
грезить), но и в таких конструкциях, как: «Силы побиты
народа, роты лежат»; «Он въезжает в среду побитых»;
«заключили договор»; «Не спрашивал у ворот придворни-
ка, ни у дверей придверника»; «Смотрит в
увеличительную трубу» и т. д.
Более ранняя по времени записи сказка М. А. Свин-
цова из собрания Калинникова очень близко стоит к
обработке Кассирова. Как и в лубочной сказке, отец матери
Еруслана носит имя Велимудр, конь Еруслана назван
Вихорь. Град Щетин, царь Вахрамей, Настасья, Росла-
ней — все эти лубочные имена точно передаются
сказочником, а если и меняются, то связь с первоисточником
легко может быть установлена: Алон Вещий (Орощ
Вещий), Минадора (Миндора), Арда (Ордынск) и т.,д.
Новые имена, привнесенные самим Свинцовым,— это Мило-
вида (мать Еруслана), князь Буревой (вместо Феоду-
ла), Махмет-Булат (вместо Данилы Белого). Довольно
полная и подробная сказка Свинцова в конце, однако,
несколько спутана и скомкана. Ослеплен в сказке не
Картаус, а Махмет-Булат; брат Росланея и царь
Огненный Щит — одно лицо, бой отца с сыном опущен, из-за
чего оказался выброшенным и эпизод с драгоценным
камнем. Такое невнимание к сюжету в конце сказки
объясняется условиями записи: Калинников записывал
от пего сказки ночью, с 9 часов вечера до И утра
следующего дня без перерыва, что не могло не отразиться на
записи сказок. Желая рассказать больше, Свинцов,
естественно, сокращал свои длинные сказки. Своеобразна
скоморошья концовка в сказке Свинцова: «А тут и
скаске канец, а мне пива карец, глотку прамачу и ище
адну смала;чу». Несмотря на несколько скомканный ко-
133
нец, сказка Свинцова принадлежит к числу лучших
устных вариантов этого сюжета.
Вариант А. Д. Сказкина очень близок к обработке Кас-
сирова. Сказкин грамотен, любит читать. Первая книжка,
прочитанная им в детстве, была лубочная сказка о Ерус-
лане. Он знает сказки о Бове, Гуаке,
Портупее-прапорщике. Лубочный текст передает подробно. Его вариант —-
один из самых пространных. В его сказке о Еруслане
есть такие детали и эпизоды, которые он мог
заимствовать только из обработки Кассирова: Еруслан добывает
огонь при помощи трения, Полинария завлекает Еруслана
чудесным пением и др. Имена в сказке Сказкина
повторяют лубок Кассирова: конь Вихорь, Орощ Вещий, конь
Ивашки сив Алотягилей, Федоул (Феодул), Кандаула
и т. д. Правда, Легия у него превратилась в Лейлу. Очень
подробно в сказке рассказывается о переписке Еруслана
с отцом, Иваном-богатырем и Росланеем. Старичок-сам-
с-локоть у Сказкина отсутствует.
Лубок оказал на его манеру рассказывания сильное
влияние. Так, для его сказки, как и для лубка вообще,
характерно смешение «ты» и «вы». Вот пример: «Уходи
ты, добрый молодец, а то нас обоих съест! На меня хоть
жребий пал, а вы совершенно невинно погибнете». Из
лубка заимствовал Сказкин и описание героя,
приводящего в чувство героиню: «Видит Лазарь Лазаревич — змей
бездыханный, пришел и стал будить царску дочерь. Но
видит, она в обмороке, ничего не оставалось делать,
пришлось принести воды, и тут же стал ее спрыскивать».
Из книг вошли в вариант Сказкина и некоторые штампы.
Так, наряду с обычной формулой «Скоро сказка
сказывается, да не скоро дело делается» мы встречаем у него и
«Скоро сказка говорится, а дело мешкотно творится» —
реминисценция из «Конька-Горбунка» Ершова.
Для стиля Сказкина характерен развернутый диалог*
Сказочник не просто передает разговор действующих лиц,
а психологизирует их поступки, объясняет их реплики.
Вот типичный образец его рассказа: «Встретил царь
Лазаря Лазаревича и стал угощать его как можно лучше.
Когда кончили пир, стал царь говорить Лазарю
Лазаревичу: „Чего вам нужно, добрый богатырь, за ваш подвиг
великий?". Стал Лазарь Лазаревич отказываться: „Мне
золотой казны вашей не надобно".— „Чего же вам нужнб
от нас, чудный богатырь?" — говорит царь. „Осмелюсь
вам говорить, ваше царское величество, очень мне понра-
134
вилась ваша дочь, и я был бы счастлив, если бы вы
благословили нас на наш брак". Сразу царь спрашивает
свою дочерь: „А как, милая доченька, ваше мнение?
Согласна ли ты на то, что предлагает нам сильный богатырь?*'.
Королевна покраснела, потупила свои ясные очи,
осмелилась и сказала: „Папынька, никак я не могу отказать
этому славному богатырю, на все согласна, только чтобы
не снять волю с вашего царского величества"».
Уже из этого примера видно, что речь Сказкина
отличается сложностью построения, большим количеством
сложносочиненных и сложноподчиненных предложений.
Объяснить это можно как влиянием лубка, так и
стремлением сказочника к более полной мотивировке событий.
По своей полноте, подробности изложения и богатству
языка вариант Сказкина должен быть отнесен к числу
наиболее сохранившихся.
По профессии Сказкин — плотник. В его
репертуаре — свыше 100 сказок и около 50 песен. Как сказочник
он отличается любовью не только к волшебным и
бытовым сказкам, но и к приключенческим сказкам
литературного происхождения. Волшебные сказки он
рассказывает мастерски, иногда намеренно усложняя фабулу
сказки, насыщая ее современными деталями. Нередко в своих
сказках он акцентировал социальную сторону сказочных
событий, подчеркивал личные качества сказочных героев.
Вариант А. А. Попова, несомненно, восходит, к лубку
Кассирова. Об этом свидетельствует зачин сказки,
встречающийся только в обработке Кассирова, а также
эпизоды с посылкой Еруслана Еруслановича с письмами к
Росланею, Ивану — русскому богатырю и Ивашке
Епанча Сорочинская Шапка, а также эпизод с русалками,
пленяющими Еруслана. Оба эти эпизода известны лишь
в пересказе Кассирова. Но в рассказанной Поповым
сказке есть и много отличий от лубка: изменены имена
(царь Картаус Иванович, княгиня Епистимия, царь фео-
дул Змеидол, имена трех царевен в шатре сказочник
забыл, но потом младшую из них нарек Олей)* перепутаны
царства, где совершал свои подвиги Еруслан (вместо
Индийского царства — город Бибрий), и т. д.
Попов хорошо передает сложный сказочный сюжет,
дополняя его различными подробностями. Так, у Лазаря
Лазаревича был брат Иван Лазаревич (после женитьбы
Лазаря на Епистимии он больше в действии не
участвует). Сказочник так и говорит об этом: «Про того, зна-
135
чит, не будем и разговаривать». Еруслан в сказке
Попова — истинный рыцарь, защитник обиженных. Он не
убивает царевен в шатре, все поединки с богатырями
кончаются примирением. Интересна реплика сказочника при
описании боя с чудом. Еруслан «решил поехать убить
змея. Царю об этом доложитга. Тогда телефонов не было,
на трех километрах расставили всадников для сообщения
о бое со змеем». Бытовые подробности щедро вводятся
сказочником в текст сказки: «Царь налил всем по сто
грамм, шарканулись и выпили за победителя» или «Но
так как он был малограмотный, было тяжело управлять».
Помор Попов, считает собиратель Д. М. Балашов,
один из лучших сказочников Терского берега (южное
побережье Кольского полуострова). Сказки он сказывает не
торопясь, обстоятельно, стремится увязать сказочное
действие с историческими событиями. Сказка о Еруслане в
его передаче длилась без перерыва более трех часов.
Вариант сказки П. С. Кориковой очень краток,
неполон по сюжету и свидетельствует лишь о том, что сказка
о Еруслане постепенно забывается, сюжет ее контамини-
руется с другими сказочными мотивами и ситуациями,
и от прежней сказки о Еруслане сохранились лишь
наиболее яркие сказочные эпизоды. Начинается вариант
Кориковой с чудесного рождения от волшебных яблок
одновременно и героя, и коня. Мать Еруслана — волшебница,
желающая извести и сына, и коня. Они спасаются,
уезжают в поле, наезжают в пути на город, побивают трех
змеев (о трех, шести и девяти головах). Еруслан
женится на царевне, у него родится сын. Еруслан уезжает к
отцу, встречается в поле с неузнанным сыном, сражается
с ним и в ходе сражения узнает сына. Сказка оканчивает*
ся тем, что Еруслан приехал к отцу, покарал мать-волj
шебницу и вернулся домой на царство.
Из этого краткого пересказа видно, что от прежней
сказки сказочница сохранила лишь имя героя да эпизод
боя отца с неузнанным сыном. Змееборство превратилось
в сражение с тремя змеями. Поисков сильнейшего
противника и красавицы невесты в сказке нет совсем. Сказка
конспективна по фабуле и бедна по языку. Составитель
сборника В. А. Василенко упоминает, что стены в доме
сказочницы были увешаны картинами (акварелями) ее
сына, причем среди них были и иллюстрации к сказке
«Про Еруслана Лазаревича». Текст сказки не дает
возможности судить о том, являлся ли лубок первоисточни-
136
ком этого варианта. Сказочница часто упоминала по ходу
рассказа, что она многое в этой сказке забыла.
К каким же выводам можем мы прийти в результате
анализа записанных устных сказок о Еруслане?
Во-первых, несомненно, что лубок забывается, изменяется
фабула, постепенно ослабляется генетическое родство с
лубком. Это и понятно: лубок тоже ушел в прошлое, и то,
что было настоящим для Ганина, го для Головашина, Ко-
риковой, Сопыряева и Гулевича стало далеким
воспоминанием детства. Во-вторых, сказка о Еруслане
сближается в процессе устного бытования не со сказкой волшебной,
а со сказкой эпической. Сказочники уделяют больше
внимания подвигам героя, а не чудесам сказки. Это можно
объяснить характером Еруслана, близким к былипиым
образам, наделенным рядом эпических черт. Королькова,
например, вообще старается изобразить Еруслана
благодетелем народа: люди страдают без воды — он дает им
воду: «И полилась струя ключевая, и заблистала струя,
как серебро, на солнце, и наполнились реки, озера,
колодцы глубокие...».
Книжная, лубочная сказка о Еруслане в процессе
устного бытования настолько ассимилировалась пародом,
что получила все права настоящей народной сказки. Опа
органически входит в современный сказочный эпос, не
стоит одиноко среди других сказок, а связапа с ними
тесными узами. Мы находим в других русских пародных
сказках много сходных мотивов, характерных для сказки
о Еруслане. Вот несколько примеров: «Восходил Иван-
царевич в белый шатер, и хотел его сонного убить (не
знает, чей такой), и думает себе: „Не честь, пе хвала
мне, доброму молодцу4*» 17 или «Как мне не знать тебя,
коли я у твоего батюшки тридцать лет в пастухах
служил. Зовут меня Ивашка Белая Рубашка Сорочинская
Шапка» 18. Имена героев из сказки о Еруслане вообще
широко бытуют в русском сказочном эпосе. Данила
Белый фигурирует в сказке об Алеше Голопузом19, царь
Далмат в сказке об Ивапе-царевиче и сером волке20,
Счетин-град (Щетин-град?) — в вятской народной
сказке21, Данила Белый и царь Далмат — в сказке об Алеше
Голопузом22. В сказке «Про Ивана-царевича»
встречается Русланей-богатырь 23.
Наконец, и сам Еруслан, перешагнул границы своей
сказки и даже сказочного эпоса. Сказка об Иване Ерусла-
новиче была записана еще в 1887 г.24 Еруслан вместе с
137
Бовой и Чурилой — герой сказки о Голе Боннском25,
записанной еще в 30-е годы XIX в. Царь Еруслан встреча*
ется в сказке о трех богатырях — Вечернике,
Полуношнике и Световике26. Богатырь Еруслан вместе с Алешей
Поповичем встречается в сказке об Кузьме Скоробога-
том27. В сказке Сороковикова «Любитель сказок»
(сюжет «Морока») сказочник рассказывает крестьянину
сказки про Бову-королевича и Еруслана Лазаревича28.
Очень интересные примеры популярности образа царя
Картауса приводит А. Никифоров: имя Картауса
проникло в присказки, например: «В некотором царстве, в
каком-то государстве жил-был царь и звали яго Картаус.
Жил богато...» или «Не в котором царстве, не в котором
государстве, именно в том, в котором мы сейчас живем,
жил царь Картаус, надел на себя картуз, на картуз —
арбуз, на арбуз — огурец, отправился в свой дворец» 29..
Известно, что имя Еруслана перешло в малорусский
заговор против змеиного укуса: «На Осианском мори
стоит дуб, а в том дуби Яруслав Лазуревич. Яруслав Ла-
зуревич! Не будешь ты своего гаду собирати, из желтой
кости зуба вынимати,— полевой, медовой, травяной, бо-
лотняной,— побьет тебя день Середа! Аминь» 30.
Популярность образа Еруслана в русском сказочном
эпосе была подготовлена длительным бытованием
рукописных вариантов и широкой распространенностью
Еруслана в лубке. Еруслан стал обобщающим фольклорным
образом былинного богатыря, благородного помощника
угнетенным и слабым, честного и справедливого рыцаря.
2. ЕРУСЛАН В БЫЛИНЕ
При анализе устных вариантов сказки о Еруслане
неоднократно подчеркивалась близость этого образа к
былинным богатырям, эпичность образа Еруслана. Сближение
сказки и былины закономерно. Отдельные фольклорные
жанры никогда не существуют изолированно,
самостоятельно, а всегда в глубокой связи с другими жанрами
народного творчества. Так, в сказку проникают песни,
пословицы, причеть; эпические мотивы — в плач;
частушка — в обрядовую свадебную песню и т. д.
Особенно глубокая связь существует между сказкой и
былиной. Объясняется это тем, что оба жанра —
эпические по своему характеру. В прошлом эти два жанра —
былина и сказка — были еще более тесно связаны между
138
собой. Многие сюжеты и мотивы являются общими для
былин и сказок — змееборство, бой отца с сыном,
добывание невесты, оборотничество и др. Близость обоих
жанров объясняется и тем, что исполнителем сказок и былин
зачастую был один и тот же человек. Примеров этого
очень много. Важно отметить и переход былинных
сюжетов в сказку и, наоборот, «в былину — сказок,
сказочных мотивов и легенд, которые зафиксированы в записях
от Рябинина, Романова и Чукова и в словах Гильфердин-
га о Сорокине, представляет определенную линию
создания сказочного и другого повествовательного материала
новых былин-новелл» 31. Близость обоих жанров
приводит также к образованию новых, промежуточных видов
и былины, и сказки. Возникают так называемые
богатырские сказки об Илье Муромце, Добрыне Никитиче,
Еруслане Лазаревиче, Алеше Поповиче и др. Об этих же
героях исполняются и «былины-сказки». Различие между
ними в том, что сказка сказывается, а былина поется.
По сути же сказка об Илье и былина об Илье настолько
близки друг к другу, что могут рассматриваться как
разные варианты одного и того же сюжета.
Близость одного и того же сюжета в сказке и былине
говорит и о зависимости одного жанра от другого. Но
что откуда: сказка из былины или былина из сказки?
Общего ответа на этот вопрос, конечно, быть не может,
в каждом конкретном случае следует решать его особо.
Например, былина о битве русских с кабардинцами,
конечно, возникла поздно, в конце XIX — начале XX в., на
основе сказки — устной или лубочной, когда лубок
получил уже достаточно широкое распространение.
Противоположный пример может быть взят из многочисленных
наблюдений исследователей над бытованием былин:
исполнители забывают тексты и мелодии и вместо былины
дают прозаический пересказ содержания, т. е. сказку.
Вероятен и третий путь — параллельного существования
одного и того же сюжета и в былине, и в сказке. Не
исключена возможность, что именно так бытовали
сюжеты об Илье Муромце: популярность этого образа в
фольклоре была так велика, что Илья из былины перешел и в
сказку. Исчерпывающего ответа на этот вопрос дать,
конечно, нельзя, так как записи сказок об Илье очень
поздние. Былины же об Еруслане Лазаревиче стали
записываться еще позже, а изучение этих былин практически
только начинается. Поэтому, прежде чем делать какие-
139
либо обобщения, рассмотрим имеющиеся в нашем
распоряжении записи былин о Еруслане. Приведем их
сюжетные схемы.
Сюжетная схема варианта Г. А. Якушева (запись
С. П. Бородина, Э. Г. Бородиной и Ю. А. Самарина,
12 июля 1928 г.):
1. У царя Картауса «енерал» Лазарь, у него сын Еруслан.
2. Богатырские шутки Еруслана. Бояре жалуются царю.
3. Царь выгоняет Еруслана, он встречает конюха, добывает коня.
4. Едет в поле, встречает «фатерочку» с девицей, спрашивает, кто
сильнее, отрубает девице голову, то же и во второй «фатероч-
ке», в третьей оставляет девицу в живых и отдает ей перстень
как знак.
5. Убил сторожа Ивашку, узнает у царя Далмата о Настасье
Прекрасной.
6. Едет к ней, встречает богатыря Орду, убивает его.
7. Прибыл к Настасье, перебил женихов, женится на Настасье.
8. Приезжает поединщик, бой отца с сыном, отдает Настасью сыну,
возвращается к прежцей жене.
Из схемы видно, что Якушев не использует большую
часть сказочных мотивов: вымоленный ребенок,
богатырская голова, бой со змеем, исцеление желчью, царь
Огненный Щит и т. д. В то же время былевые мотивы
Якушев подробно развивает. Вот как он излагает эпизод с
обузданием коня 32:
Как пал-то Еруслан на добра коня,
На добра коня богатырьского,
Начал-то конь его да потаскивать,
Таскает он его трои сутоцьки^
Не выпадает никак Еруелан-то ведь,
Держится его плотно-наплотно.
Сцепился он тут за гриву коня,
А другой видь рукой да наказывал:
«Уж ты волчья сыть, травяной мешок,
Неужели ты не замаялся?».
Как сделался конь в жолтой пены,
Как стал конь не поскакивать,
Сделался конь очень смирныех...
Нет надобности цитировать другие, также подробно
развитые Якушевым былинные мотивы — бой с богатырем
Ордой, бой с противником и т. д.
140
Наконец, Якушев привносит новые былевые мотивы,
отсутствующие в каноническом тексте,— добывание
богатырских доспехов из-под земли, когда Еруслан «по
колена видь в землю сам взошел», вытаскивая сундук с
доспехами, или 30 женихов, домогающихся царевны
Настасьи, и бой Еруслана с ними. Словесная ткань былины
насыщена большим количеством былевых формул и
мотивов. Вот два примера:
Как взял и обуздал коня да ведь обседлал,
Крепко-накрепко да ведь обседлал.
Кладовал он потницьки на потницьки,
Как войлуцьки кладае на войлуцьки,
Сиделышко кладат да чиркальское,
Двенадцатью подпругами подтягивал,
Тринадцатую кладет-то все продольнее,
Как сам-то видь выговариват:
Не ради ведь красы-богатьсва-угожесва,
Ради ведь укрепы богатырьскии...
или
Становит коня середи двора
А ко столбику ко точеному,
А к колецьку ведь золоченому.
Добра коня еще не розуздывал,
Добра коня еще не расседлывал,
Заходил во гридни столовые,
Как кресты кладе по-писаному,
Поклоны ведет по-ученому
На все четыре да стороны,
Царю ведь Долмату в особину
От бела лица да до пояса...
Следует подробнее остановиться на двух эпизодах, не
встречавшихся в предыдущих вариантах. Встреча Ерус-
слана с тремя девицами в шатре превратилась у
Якушева в три встречи с девицами в «фатерочке на турьей
пяте»: сказочный эпизод встречи с Бабой-ягой в
избушке на курьей ножке объединился с былинным поиском
более сильного противника. Тридцать женихов,
добивающихся невесты,— международный мотив, хорошо
известный былевому эпосу. Добывание невесты в поединке с
соперниками широко распространено как в эпосе, так и в
волшебно-рыцарском романе. Трудно сказать, откуда ш>
141
явился этот эпизод в варианте Якушева, он мог его
заимствовать как из устной, так и из лубочной традиции.
Зачин и концовка былины не получили
окончательного оформления и сохраняют связь со сказкой. Вся былипа
в целом представляет собою переложение сказки в
былину, но не механическое, а творческое, когда ряд мотивов
исключается, одни мотивы сокращаются, другие
развиваются, третьи появляются вновь. Эпизация содержания
подкрепляется эпизацией формы, причем характерно
небольшое количество служебных слов типа «ведь», «то»
и т. д., что свидетельствует о сложившемся былинном
стихе.
Былина Якушева показывает, какой творческой
жизнью в былевой традиции жил этот сюжет, насколько были
продуктивны былевые элементы содержания и формы в
нем. Вместе с тем она свидетельствует о высокой
одаренности сказителя, его больших импровизаторских
способностях и подтверждает характеристику, данную ему
Ю. М. Соколовым: «Бедняк-крестьянин, от которого
записана нами рекордная цифра былин — 37 былин,
каждая больше 1 000 строк: больше 40 000 строк на память.
Подсчитайте, сколько печатных листов говорит человек
на память. Поет он с совершенно исключительным
мастерством. Настоящий мастер. Великолепный голос (бас),
прекрасный слух, чувство ритма, память и
самостоятельные взгляды, самостоятельные эстетические вкусы. Он
учился у трех сказителей, у которых записал былины
Гильфердинг, от Антонова, Прохорова и Фепонова. Я знаю
былины, которые он выучил у своих учителей, и вижу,
что этот сказитель самостоятельно переработал то
наследство, которое получил от своих учителей, выработал
свой стиль» 33.
Г. А. Якушев научился петь былины от своего деда,
у сказителя большой и разнообразный репертуар. Это был
подлинный классик былинного эпоса. Он много уделил
внимания своему любимому герою — Илье Муромцу,
стремился сохранить традиции героической и
классово-социальной интерпретации былинных сюжетов. Помимо
былин, он исполнял в песенно-эпической форме и
различные местные предания, например о Рахте Рагно-
зерском.
Сюжетная схема варианта М. С. Крюковой (запись
Э. Бородиной и Р. Липец, 8 сентября 1938 г.):
142
1. Жил царь Картаус, у него 12 богатырей и дядюшка Лазарь.
2. У Лазаря родится сын, богатырские шутки Еруслана, жалобы
царю.
3. Еруслана хотят заковать, он рвет цепи, уезжает в поле.
4. Встречает конюха Ивашку, добывает коня, встреча с ратями.
5. Встречает в шатре трех девиц, двух выводит, третью
оставляет.
6. Встреча с богатырем, сон, битва, братание, едет к родителям.
7. Царство побито, перебил силу Данилы, его посадил в тюрьму.
8. Встреча в темнице, едет в Щетин-град, встречает голову.
9. Убивает чародея, добывает живую воду, исцеляет богатыря и
отца.
10. Сажает царя на царство, возвращается к богатырю Ивану.
Мы видим, что этот вариант сюжета неполон: в нем
нет женитьбы Еруслана, сражения со змеем и боя с
сыном. К сказке он ближе, чем вариант Якушева, и
отличается от нее лишь перестановкой мотивов (встреча с
девицами перед боем с Иваном-богатырем) и меньшим
объемом, хотя объем ее и остается довольно значительным.
Крюкова не сокращает сказочные мотивы, как это делал
Якушев, а развертывает уже имеющиеся в сюжете
былевые. Вот, например, описание пира у Лазаря:
А и дядюшка-то Лазарь Лазаревич
Собирал на радости пиры-столы веселые,
А и на пир на веселой он зазывал людей,
Зазывал людей да он со старого всех до малого во городи.
Э да как да ведь был на пиру да Картаус же царь,
Картаус же царь да все Картаузеской,
Были все же могучие сильные богатыри,
Были рыцари премладые все со старого до малого,
Пировали, столовали тут ведь трои суточки.
Тут ведь было чего попить, пойисть, покушати.
Ишше белые лебедушки порушати.
А и как нарекали йимя сыну-то любимому,
Его назвали Ерусланом-то, Ерусланом его Лазаревичем*
А и как тут красно солнышко пошло ко западу,
А со запада всегда да на закат йидет.
Тут ведь гости до сыта сыто паедалисе,
Они до пьяна да пьяно напивалисе,
Ай во хмелюшечке все гости приросхвастались,
Богатыри хвастали своей силушкой,
Своей силон они хвастали богатырьской,
т
Гыцари своей удалью славной они же рыцарьской,
А купцы-ти все с дворянами, с боярами
Они хвастали науками премудрыма 34 и т. д.
Такое «плетение словес», распространение любого
мотива окаменевшими художественными формулами, не
имеющими значения для дальнейшего развертывания
сюжета, а употребляемыми ею по традиции, характерно и для
других былин Крюковой. Надо отметить в варианте
Крюковой нигде, кроме как у нее, не встречавшегося эпизода
с богатырем-конюхом Ивашкой Саранчой: когда Еру слан
стукнул его дубинкой,
Он открыл глаза, тогда сказал:
Я ведь думал, хто во сни да забавляитце,
Ажио богатырь предо мной стойит,
Молодой богатырь, а папускливой...
Очень подробно, в 60 стихах, переданы Крюковой поиски
Ерусланом «супротивника» — тут и «трубочка подзорная»,
и поля, и луга, и море, и сон, и пробуждение... и все это
может уложиться в одну фразу лубка: «Ехал он месяц,
и другой, и третий и наехал в поле ископыть лошадиную».
Или вот как насыщает Крюкова сюжет былевыми
формулами и штампами:
То не лютое-то зелье разгорелосе,
Богатырьское-то серьцо растреложилось,
Лепета в его лици переменилосе,
Могучи его же плечи-ты шевелилисе...
или
Закрычал злодей по-страшному,
Заревел злодей ведь по-звериному,
Зашипел злодей да ведь по-змеиному...
Крюкова охотно добавляет свои собственные сказочные
эпизоды, например с железными птицами, охраняющими
царя-чародея, с живой и мертвой водой и т. д. Даже сабля,
которую дает голова, оказывается принадлежавшей «Олек-
сандру Микидонскому», а копье — «Егорью Храброму».
По-новому характеризует Крюкова и Еруслана: он
образован, он ездил в «восточные городы» и «в Милитриски
славны острова», где «обучился вон ведь там да мудрой
144
грамоты, обучился всем восточным-то премудростям...».
«Милитрийские острова» — общее былинное место у
Крюковой, место «рыцарского ученыща и образованьица» в
былинах о Чуриле, Волхе, Вольге, Микуле, Ждане и
других богатырях. В обращениях с пожилыми людьми и с
женщинами Еруслан у Крюковой неизменно почтителен
и вежлив. Он не отрубает головы девицам за неугодный
ответ, а просто выводит их из шатра, мало того: «А вон
поехал с них да расстроилсе все, а за огрубление свое
пред има же извенился он». И в споре с
Иваном-богатырем Еруслан просит у Ивана прощения за «вину
невиноватую». Богатыря-копюха он и не помышляет убить, он
просто «пошутил» с ним. Перед богатырской головой
Еруслан падает на колени и целует ее в уста и т. д. Перед
нами — новый Еруслан — мягкий, вежливый,
почтительный.
Нельзя не заметить близости образа Еруслана у
Крюковой и Корольковой. Здесь нет зависимости, просто обе
женщины бессознательно наделили своего героя такими
близкими женскому сердцу чертами, как почтительность
к пожилым людям и уважение к женщине.
Былина Крюковой о Еруслане впитала в себя
былевые мотивы из других былипных сюжетов — похвальба
на пиру; богатырь, для которого удар — как укус комара
(Святогор); голос у царя-чародея — как у
Соловья-разбойника; выглядывание в «трубочку» соперника и др. Как
и для других былин Крюковой, для былины о Еруслане
характерно большое количество служебных слов типа
«то», «ведь», «тут», «ка». Интересна вставная
прозаическая реплика Крюковой в былине, свидетельствующая о
смешении ею образов Еруслана и Ильи. Говоря о матери
Еруслана, она добавила: «Я забыла, как жену его
(Лазаря Лазаревича.— Л. П.) звали. У Ильи Муромца, помню,
Епистилия Яковлевна, а у Еруслана Лазаревича не
помню, маленька была, когда пропевали». Вместе с тем эта
реплика подтверждает, что былину о Еруслане пели еще
до Крюковой, что она не переложила ее сама в стихи,
а восприняла в устной форме.
Некоторые мотивы, присущие сюжету о Еруслане,
встречаются и в других былинах Крюковой. Так, в
былине о Бове есть описание богатырского детства и эпизод со
спящим богатырем.
Былина о Еруслане хорошо отразила в себе все черты
стиля народной сказительницы М. С. Крюковой: импро-
1/2£ Л. Н. Пушкарев
145
визация, обогащение былинного наследия новыми
мотивами, переосмысление сказки, подчеркивание
патриотического смысла произведения и т. д. Как известно,
М. С. Крюкова начала уже в советское время складывать
поэмы и сказания на современную тему, дав им название
«новины». Она посвящала их вождям революции, героям
гражданской войны, но форма этих новин не всегда
соответствовала содержанию.
Сюжетная схема варианта А. В. Стрелковой (запись
Э. Г. Бородиной, август 1939 г.):
1. В Вахрамеевском городе живет богатырь Еруслан, он добывает
коня.
2. Встреча с богатырем Вахрамеем, бой, братание.
3. Побивает рать, женится на Василиске Вахрамеевне.
4. На царство нападает рать, Еруслан уезжает, оставив жене
перстень.
5. Прельщается королевной, женится, у Василиски родится сын
Лазарь.
6. Сын едет на поиски отца, бой отца с сыном, узнавание по
перстню.
7. Отец и сын возвращаются к Василиске.
Былина А. В. Стрелковой рассказывает лишь об одном
эпизоде сказки о Еруслане — о его взаимоотношениях с
Анастасией Вахрамеевной (у Стрелковой — Василисты) —
женитьбе, отъезде, измене жене, рождении сына, бое с
ним, возвращении к жене. Но этот отрывок оформлен в
целостный, завершенный былинный сюжет. Многие
детали сюжета выброшены (богатырские шутки, поиски самой
красивой женщины, змееборство), другие добавлены
сказительницей (победа Вахрамея над Ерусланом, нападение
рати на царство как повод, чтобы уехать Еруслаиу от
жены).
А. В. Стрелкова сама указывала, что источником ее
былины была книга о Еруслане, которую она брала у
Ф. Е. Стрелкова. Кроме того, и ее отец, и ее братья также
читали про Еруслана «по книжке». В своей обработке
Стрелкова усилила богатырский, героический элемент.
Вся былина кратка, динамична. Выразительна концовка
былины, описывающая возвращение отца с сыном домой:
Подъезжают-то они да к широку двору.
Увидала-то прекрасна Василиста Вахрамеевна,
146
Она с радости бежала на широкий двор
И бросалась Еруслану на белу шею,
Целовала-то его в уста сахарные:
«Уж ты здрастуй, Еруслан ты ведь Лазаревич!»
«Уж ты здрастуй-то, прекрасна Василиска Вахрамеевна!»
«Уж ты вой еси Еруслан да как ведь Лазаревич,
Вы ведь бросили-то нас да как покинули,
Уж я много из оцей да как и слез-то пролила,
Того больше я бессонных-то ночей да провела!» 35.
Сюжетная схема варианта Ф. А. Конашкова (запись
его внука А. П. Конашкова, осень 1928 г.):
1. В богатой Индии на пиру царь вызывает охотника быть
сторожем царства, соглашается Ивашко Сарачинский.
2. На Руси есть богатырь Данила Белыих, у него дочь, она просит
отца съездить в Индию за приданым.
3. Данила едет, встречает Ивашку, бон между ними, силы равны.
4. Данила просит Ивашку дать пропуск в Индию, Ивашка дает.
5. Данила закупил приданое, дочь благодарит отца.
Сказитель назвал свою былину «Былина про Индею
богатую» (другой вариант заглавия — «Про Данилу
Белого»). Сам Еруслан в былине не встречается. Трудно
поэтому причислить этот отрывок к числу былинных
вариантов сюжета о Еруслане. Вся былина посвящена лишь
одному эпизоду — встрече Еруслана (в былине он назван
Данилой Белым) со сторожем Ивашкой Сорочинская
Шапка. Сказителю, видимо, был когда-то известен сюжет
о Еруслане, но в памяти его остался только один эпизод
битвы со сторожем. По-видимому, Конашков знал не
сказочный вариант — тогда бы он скорее всего запомнил бы
или мотив змееборства, или бой с сыном. Вероятнее, это
была былина о Еруслане, в которой все бои с
противниками были подробно разработаны. Встреча со спящим
богатырем и осталась в памяти сказителя. К этому эпизоду
сказитель присоединил завязку в виде традиционного
описания пира у царя, а поездке Еруслана (Данилы) он дал
новую мотивировку: он едет за приданым для дочери.
Неполнота и краткость этого варианта не дают
возможности проанализировать идейные и художественные
особенности былины. Образы Ивашки и Данилы не
индивидуализированы — два обычных богатыря-поедиыщика с
6* 147
могучими плечами, долгомерными копьями и добрыми
конями. Бой их описан обычной формулой:
И сражаются, бьются целы суточки,
Копья долгомерные повыгпулись,
Сами молодцы силы повыбили 36.
Художественные средства и приемы описания не
выходят за рамки традиции: постоянные эпитеты (чистое поле,
сырой дуб, богатая Индия), тавтологические обороты
(роду-племени, отца-матери, перстни-кольца), повторы
и т. д. широко применяются в этой былине. Несколько
выделяется на фоне общего былинного повествования
просьба Данилы к Ивашке: «Дай мне пропуск съездить в
лавочки торговые».
Ф. А. Конашков — русский сказитель, крестьянин и
рыбак. Был неграмотным. Былины он перенял от деда и
дяди. Помимо былин, рассказывал также и сказки
(великолепной в его исполнении была сказка о Ерше), пел
духовные стихи, знал много побывальщин. Конашков —
один из лучших русских сказителей. Записанные от него
былины отличаются прекрасной сохранностью текстов.
К сожалению, былина о Еруслане не показательна для
его творчества.
Запись этой былины свидетельствует прежде всего о
неустойчивости данного сюжета в былине: он не получил
еще окончательного былевого оформления, не
стабилизировался, не отшлифовался достаточно полно в былевой
традиции, как в сказке. Сюжет о Еруслане стал проникать
в эпос поздно, когда былевой эпос перестал быть
жизнетворным, каким он был, например, во времена
складывания сюжетов об Илье, Добрыне, Алеше и т. д.
Показательно, что ни в одном варианте былины образ Еруслана не
связан ни с князем Владимиром, ни с другими
былинными богатырями. Он существует в былине изолированно,
сам по себе.
Это дает возможность предположить не только позднее
возникновение былинных вариантов сюжета, но и
зависимость их от устной сказки о Еруслане. А так как
устная сказка о Еруслане идет в основном от лубка и
получила широкое распространение в XIX — начале XX в., то
и былинные варианты Еруслана скорее всего относятся к
этому же времени. Если бы сюжет о Еруслане широко
бытовал в былине раньше, то исследователи отметили бы
148
этот факт, как отметил, скажем, Гильфердинг наличие
сказок о Еруслане.
Имеющиеся в нашем распоряжении записи былин о
Еруслане зафиксировали, следовательно, ранний этап
зарождения этого сюжета в былевом эпосе. Тем больший
теоретический интерес они представляют. Они указывают
на то, что в начале XX в. эпическая традиция была еще
вполне продуктивной. Из сказочного сюжета со
значительным элементом чудесного в былину перешел совсем иной
герой, добывающий себе славу и честь в справедливом
6oiOi с противником. Эпизация сюжета органична, она
идет и по линии развития уже существовавших мотивов,
и путем привнесения новых. Образ Еруслана в былине
еще не достиг эпической глубины и той обобщающей
силы, которой наделены образы Микулы, Святогора,
Ильи, Василия Буслаева, но это не значит, конечно, что
мы не можем сравнивать его с ними.
Вопрос изучения связи сказки о Еруслане с былинами
вообще и с былинами об Илье Муромце в частности имеет
свою историю. Эту связь ощущали еще писатели конца
XVIII — начала XIX в., которые в своих произведениях
неизменно называли Еруслана вместе с Ильей, Добрыней,
Васькой Буслаевым и т. д. Но в научной литературе
вопрос о связи сказки с былиной, как об этом говорилось
уже выше, стал предметом оживленной дискуссии после
работы В. Стасова «Происхождение русских былин»,
«Сказка об Еруслане Лазаревиче — как и многие другие
сказки, открываемые в древнерусской письменности,—
могла иметь влияние на наши былины»,— писал
Ф. И. Буслаев37. Отмечая связь былины со сказкой,
Е. В. Барсов сообщал: «Наглядней всего обнаруживается
связь былины с сказочным эпосом в одной сказке...
а именно, в сказке об Еруслане Лазаревиче... Она в
русском народном сознании нашла себе сродные стихии,
прикрепилась к общим с нею эпическим представлениям,
получила форму, соответствующую народному характеру и
быту» 38.
В соответствии с тюркско-иранской теорией
происхождения Еруслана В. Ф. Миллер устанавливает такую связь
между сказкой и былиной: «Приблизительно один и тот
же эпический восточный материал лег в разное время в
основу некоторых сказаний об Илье и в основу сказки.
Но ввиду гораздо более близкого соответствия в типе
между Ильей и Рустемом, чем последним и Ерусланом,
149
следует заключить, что перечисленные выше мотивы Ру-
стемиады подверглись в сказке большей переработке, чем
в былинах» 39. Разбирая эту работу Миллера, Н.
Дашкевич, хотя и считал точку зрения автора мало
обоснованной, все же заключал, что «сопоставление былин об Илье
со сказкой о Еруслане Лазаревиче имеет значение»40.
В последующих своих работах В. Ф. Миллер все более
склоняется к выводу о влиянии и сказки, и самого образа
Еруслана на образ Ильи Муромца, отмечая, «как
свободно в народе на популярное имя Ильи Муромца
переносились похождения Еруслана Лазаревича» 41. Уверенно
говорит о связи сказки с былинами и П. В. Владимиров:
«Многие эпизоды сказки о Еруслане имеют самую тесную
связь с некоторыми былинами: об Илье Муромце, об
Иване Годииовиче (Задонская орда и царь Вахрамей), о
Подсолнечном царстве» 42. Наличие общих мотивов в сказке о
Еруслане и в былинах отмечает А. М. Лобода43.
Близость Ильи и Еруслана А. В. Рыстенко объясняет внешним
сближением «вследствие популярности того и другого
героя». Однако он же находил иные, более глубокие
причины этой близости, в частности принадлежность и
сказки, и былины к георгиевской легенде о герое-змееборце 4\
Несколько по-иному решает проблему близости
образов Ильи и Еруслана В. Ф. Миллер в другой своей
работе: «Еще до обработки в былину, сказку и т. п.
поэтическое сказание о бое отца с сыном ходило долго в разных
слоях народа в Иране, Средней Азии, на Кавказе, в
России, Скандинавии, Германии и т. д., причем основная
тема постоянно изменялась в подробностях, то
обогащаясь новыми деталями, то, напротив, теряя при менее
обстоятельной устной передаче ту или другую деталь» 45.
Это решение вопроса и следует, видимо, признать
наиболее правильным. Влияние образа Еруслана на образ
Ильи очень незначительно. В основном речь может идти
лишь о художественной форме обоих образов. Родство же
двух этих сюжетов должно быть объяснено другим.
«Наличие поэтических сказаний об отце и неузнанном сыне у
многих народов обусловлено пройденной ими стадией
матриархальных отношений, в глубь которой и уходят
корни данного сюжета» 46. Именно этой общностью
источника и следует объяснить большое количество сходных
формул в обоих памятниках, а не влиянием одного
жанра на другой. Не из былины о Еруслане заимствовала
сказка о нем «седельце черкасское» и «белый шатер». Не
150
из сказки о Еруслане заимствовала былина о нем эпизоды
с богатырскими шутками или с «шелудивым конем,
коростовой клячей». Все это уже было в том общем
источнике, откуда черпали оба жанра свои мотивы и образы.
Источник этот — общефольклорная традиция, устное
народное творчество в широком смысле этого слова, то
самое «начало слова», о котором говорил Горький, та среда,
которая породила и сказку, и былину.
Эта общность фольклорной традиции для обоих
сюжетов объясняется общностью реальной жизни, породившей
эти сюжеты. «Бел шатер» и «долгомерное копье» в сказке
и былине о Еруслане появляются не только потому, что
они есть в общефольклорной традиции, но и потому, что
без шатра и копья немыслим сам образ Еруслана.
Реальная жизнь, реальные бытовые детали богатырского
быта — вот что служит основой для общности
поэтических формул в обоих сюжетах. Как Илья немыслим без
богатырского коня, копья, шатра, без встреч с богатырями
и князьями, так и Еруслан в былине живет в окружении
реалий богатырского быта, в его стычках с
супротивниками. Весь сюжет Еруслана представляет собою, по сути
дела, цепь непрерывных встреч — начиная от конюха
Ивашки до боя с неузнанным сыном. В разных жанрах
вародного творчества эта реальная жизнь получала
различное отображение. В былине усилились мотивы
богатырские, в сказке — мотивы волшебного, чудесного.
Эта общность реальной действительности, породившей
оба жанра, поддерживала и общность поэтики, отсюда
близость отдельных сюжетных линий, некоторых
фабульных моментов, общность поэтической традиции и т. д.
Одним словом, общность поэтики — явление вторичное,
порожденное другой, более глубокой общностью —
общностью реальной действительности, по-разному
отобразившейся в различных жанрах. Вот чем следует объяснить
большое количество сходных формул и мотивов в сказке
о Еруслане и в других былинах. Так, в былине о
Подсолнечном царстве встречается эпизод, близкий к сцене
между Ерусланом и Анастасией Вахрамеевной: в былине
Иван забывает царевну Подсолнечного царства ради
Анны Дмитриевны и уезжает от нее, оставляя своему еще
не родившемуся сыну знаки царского происхождения47.
В былинах о Добрыне, Алеше Поповиче, Сауле Леванидо-
виче и других мы можем найти много примеров общности
сюжетных мотивов и поэтических формул.
151
Следовательно, сказка о Еруслане должна
сопоставляться не только с былиной об Илье, но и вообще с
русским былевым эпосом в целом. А так как русский эпос
не существует изолированно от эпоса других народов, то
вполне понятны те параллели сюжетного и поэтического
характера, которые мы находим в сказке и былине о
Еруслане и в народном творчестве сопредельных стран.
Общеизвестно мировое распространение сюжета «бой отца с
неузнанным сыном». К сказке о Еруслане особенно близки
эстонский и киргизские варианты48, эпизод из «Песни
о Нибелунгах» 49, не говоря уже о «Шахнаме» и
восточных сказаниях, рассмотренных еще Потаниным.
Интересны параллели из финских вариантов былин об Илье
Муромце: Илья поставил своего коня к коню русского
богатыря со словами: «Если ты устоишь против этого коня,
то и я устою против его хозяина». Конь Ильи
оказывается победителем. Тогда Илья входит в шатер, видит
русского богатыря спящим. Вынул было меч, чтобы убить
его, но, желая добыть больше себе славы, решил
обождать, пока тот проснется, и сам лег спать. В другом
финском варианте Илья ходит, ищет себе достойного
противника и встречает Раслана (Святогора русских
былин) 50. Мотивы, характерные для сказки о Еруслане
(выбор коня наложением руки, пробитая в поле сакма,
поиски достойного противника и т. д.), отмечает
В. Титов 5i.
Приведенные примеры, конечно, не исчерпывающи, но
и они дают возможность сопоставить образы Ильи и Еру-
слана. Сказка о Еруслане имеет общие мотивы с
различными былинами, но их количество ограничивается обычно
двумя-тремя примерами. В то же время сказка о
Еруслане и былина об Илье имеют гораздо больше общего
между собою в обрисовке богатырских образов. Коростовая
кляча Еруслана находит себе параллель в шелудивом
жеребенке Ильи. Сцены седлания коня в былине об Илье
и в сказке о Еруслане почти тождественны. Конь
Еруслана спотыкается перед чудом так же, как и копь Ильи
перед Соловьем-разбойником. Сам образ Соловья, на 30 лет
загородившего пути к Киеву, напоминает Ивашку Белая
Епанча, мимо которого ни птица пролететь не могла, ни
зверь пробежать, ни богатырь проехать. Судьба обоих
сторожей и в сказке, и в былине одинакова: «как овсяный
сноп» падают и Соловей, и Ивашка Белая Епанча. Оба
богатыря отказываются от богатств и почестей: Илья —
152
Рис. 1. Еруслан в шатре трех девиц. Лубок. 1818—1825 гг.
Рис. 2. Встреча с богатырской головой. Лубок. 1818—1825 гг.
Рис. 3. Бой с чудом. Лубок. 1818—1825 гг.
в* Л. Н. Пушка рев
е
|2
В"!
со >»
. *3
S
6**
СКАЗКА
О ЕРУСЛАН-Ь ЛАЗАРЕВИЧА.
?
ir^J^JLi^r^^
Рис. 8. Встреча с богатырской головой. Обложка. Лубок. 1890 г.
Рис. 9. Бой с чудом. Лубок. 1890 г.
2ь2
Рис. 10. Встреча с богатырской головой. Обложка. Лубок. 1888 г.
ЕРШАНЪ ЛАЗАРЕВИЧ!.
РУССКАЯ СКАЗКА.
Рис. 11. Бой с чудом. Обложка. Лубок. 1898 г.
iHB?**
Рис. 12. Еруслан-рыцарь. Обложка. Лубок. 1890 г.
у Владимира, Еруслан — у Картауса. Илья братается с
Добрыней, а Еруслан -— с князем Иваном и Росланеем.
Оба богатыря побивают вражескую силу мертвым телом
противника — Илья татарином, Еруслан — богатырем
Огненного царя. Оба сражаются с неузнанными сыновьями.
Надо отметить одну былину об Илье, в которой сына
Ильи зовут Ерусланом Еруслановичем. Илья завещает
ему: «Ой ты гой еси Еруслан Ерусланович! Ты не бойся
на свете никого. Защищай ты свою родину и учи сына
защищать родину» 52.
Можно привести достаточно примеров текстуальной
близости былинных характеристик образов Ильи и Еру-
слана. В былине об Илье, записанной от Щеголенка,
сообщается:
Знаешь ли ты, большая дочь Соловья Рахманова,
Есть ли храбрее меня, воина Ильи Муромца, а красивее тебя?
Проговорит дочь великая Соловья Рахманова:
Я твоей храбрости не ведаю,
Стара казака Ильи Муромца — и сына Ивановича,
А своей красоты да девичьей не могу я знать.
У меньшой у сестры спрашивает старый казак Илья Муромец:
Есть ли красивее тебя и храбрее меня?
Проговорит меньшая дочь Соловья Рахманова:
Во Подсолнечном граде у Короля
Есть дочь единая: брови у ней — черна соболя,
Очи у ней — ясна сокола, по косицам у ней — звезды частые53.
По-видимому, в этом случае мы вправе говорить о
прямом влиянии сказки о Еруслане на былину об Илье.
При этом надо отметить, что данный эпизод не является
органической частью былины, а позднейшим
привнесением. В сказке он служит завязкой для многих
последующих событий, в былине же не получает развития и
остался внесюжетным вкраплением.
Особенно много сходных формул в прозаических
сказках об Илье Муромце и Еруслане. Надо упомянуть также
и о заимствовании былиной различных имен и выражений
из сказки. Выше уже упоминалось, что в одной былине
сын Ильи зовется Ерусланом Еруслановичем. Пример
этот не единичен. В былине «Иван Годинович» Н. К.
Семеновой встречается Настасья Бугригорьевна, а в ее же
былине «Дунай» — князь Бугригорий 5\ Нигде, кроме
7 Л Н. Пушкарев
153
сказки о Еруслане, это имя не встречается. Можно
поэтому предположить, что в былину оно попало из сказки.
Такая глубокая общность художественных формул,
сюжетные совпадения, близость в приемах описания и т. д.
заставляет видеть не только общность фольклорной
традиции, общность реальной жизни, породившей эти сюжеты,
но и несомненную близость двух фольклорных образов,
причем не только словесную, художественную, но и
идейную. Действительно, Еруслану присуще неустанное
движение вперед, неудовлетворенность, упорство в
достижении своей цели, гордое сознание своей силы. Еруслан —
не абстрактная схема, это земной человек с земными
страстями и недостатками. Он поставил себе цель найти
первую в мире красавицу, и он упорно ищет ее. Он хочет
стать самым сильным богатырем в мире — и он нещадно
уничтожает своих соперников. Еруслан — верный
защитник своего отечества. Изгнанный царем, он неизменно
возвращается в трудные моменты на родину и защищает
ее от неприятеля, забывая о личном счастье, о женитьбе
ради выполнения долга перед отечеством.
Илья Муромец также упорен в достижении своей цели,
горд и независим в сознании, что ему «смерть на бою не
писана». Смысл жизни Ильи — в защите земли Русской.
Посаженный под стражу, он терпеливо ждет, когда
потребуется помощь, приходит в нужную минуту и спасает
Киев. Но Илья — не абстрактная идея защиты Родины.
Это — крестьянский сын из самого сердца земли Русской,
седобородый казак с могучими плечами и зычпым
голосом, грозный враг для недругов и надежная защита для
друзей.
Конечно, Еруслан — это не Илья. Несмотря на
большое сходство между ними, в основе своей эти образы
глубоко различны. Если лишить сюжет о Еруслане
любовного элемента, сказка пропадет. Если выбросить все
чудесное, что есть в нем, сказка исчезнет, а вместе с этим
исчезнет и обаяние сказочного образа Еруслана,
которому все удается, который всех побеждает, который всего
достигает. Если лишить Еруслана сказочности — исчезнет
благополучное окончание боя с неузнанным сыном,
пропадет тот неисчерпаемый оптимизм, который движет
вперед сказочный эпос, а останется глубокая эпическая
трагедия Рустема и Зораба.
Близость образов Ильи и Еруслана имеет, однако, для
нас глубокий смысл. Чужеземное произведепие может
154
быть творчески усвоено народом, осмыслено как свое,
национальное. Оно может стать и народным, но образы этого
чужеродного произведения никогда не будут тесно
связаны с образами исконно национальными. Да, есть
народные сказки и былины о Бове, но образ Бовы-королевича
не имеет таких тесных связей с другими русскими
былевыми и сказочными образами, как Еруслан. Есть сказки
и былины о Гуаке, но у него еще меньше этой общности.
В органическом родстве образов Ильи и Еруслана можно
видеть одно из свидетельств национального характера
образа Еруслана Лазаревича.
7*
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Изучение литературной истории сказки о Еруслане
Лазаревиче на фоне русского историко-литературного
процесса свидетельствует прежде всего о том, что сказка эта
непрерывно изменялась, развивалась, претерпевала
жанровые и стилевые трансформации. На протяжении
длительного пути своего развития она бытовала в устной,
рукописной, лубочной и печатной традициях и
удовлетворяла запросы многих слоев читательской публики. В
результате исследования можно сделать вывод о
необыкновенной популярности и сказки в целом, и главного
образа — Еруслана Лазаревича. В чем же причина этой
популярности?
Вопрос этот сложен и противоречив. Разные варианты
и разные редакции пользовались известностью по разным
причинам. «Волшебно-рыцарская» редакция рукописного
варианта была популярна в городской и служилой среде в
середине XVIII в. Та же редакция в лубочном варианте
была распространена в купеческой и мещанской среде в
конце XVIII в. и в крестьянской среде в XIX в. Причины
популярности рукописных вариантов — в близости
элементов рыцарства служилому сословию, в воинском
характере редакции. Причины распространенности лубочных
вариантов — в сказочно-героическом характере
повествования, в необычности и приподнятости стиля и содержания.
Те же мотивы в устной сказке широко используются
сказочниками не из-за своего волшебно-рыцарского
характера, а из-за их близости с былевыми и героическими
мотивами, и именно этим они и привлекают сказителя и т. д.
Анализ сюжета во всех его вариантах нерспоримо
доказывает фольклорный характер его происхождения.
Возникнув на устной основе, сказка в ее рукописных и
лубочных вариантах неизменно испытывала влияние
фольклора и превратилась в конце концов в русскую народную
сказку и былину.
156
Еще в своей сказочно-былевой основе сюжет о Ерусла-
не был близок теме змееборчества, которая является
достоянием эпоса всех народов мира, но в эпосе каждого
народа она получает свое неповторимо национальное
воплощение. Для русских вариантов этой темы характерно
подчеркивание общественного смысла подвига. Герой в
русских сказках и былинах убивает змея не для того,
чтобы доказать свою храбрость (ср. бой Зигфрида с
драконом) , не для того, чтобы добыть меч или другое оружие
или сделаться неуязвимым, искупавшись в крови врага
(ср. «Песнь о Нибелунгах»), но для спасения обреченной
на съедение царевны (сказки «Бурза Волович», «Еруслан
Лазаревич»), или для освобождения пленных («Добрыня
Никитич»), или для спасения своих товарищей (сказка
типа «Бой на калиновом мосту»). Победитель змея велик
и славен не столько своей личной храбростью, силой,
геройством, сколько общественным значением его
подвига. Герой-змееборец в русском фольклоре тем более велик
и славен, чем большее общественное и социальное
значение имеет его подвиг. Еруслан, спасая Анастасию Вахра-
меевиу, освободил и весь град Дерби от чуда, доедавшего
людей, и именно за это его встречал царь «со архиеписдо-
пы сего града», а «младые младенцы взыграли, а старые
вострепетали».
Следовательно, уже в своей сказочно-былевой основе
сюжет о Еруслане оказался в ряду фольклорных
произведений большой социальной значимости. Это не только
занимательная сказка (хотя отрицать элементы
занимательности, авантюрности повествования нельзя), но и
произведение, сохранившее в себе отзвуки большой
социальной силы, героических подвигов. Это и было одной из
причин популярности сюжета о Еруслане.
Другой причиной популярности, как об этом уже
неоднократно говорилось, был характер главного героя
сказки — Еруслана. Он должен быть отнесен к числу
обобщающих образов положительного героя в фольклоре. Ерусла-
яу многое прощается. Его богатырские шутки с детьми
вызывают не возмущение, а некоторое любование
озорством молодого богатыри. Народ не упрекает его за эти
шутки так же, как он не порицает и другого озорника —
Ваську Буслаева. Жестокость Еруслана в отношении
царевен оправдывается оскорбленной гордостью
разгневанного богатыря. Еруслан не убивает князя Йвайа —
русского богатыря, но братается с ним. Еруслан охотно согла-
157
шается стать младшим братом Росланея. Но этот же
Еруслан безжалостно убивает Ивашку Сорочияская
Шапка только за то, что он слишком славен в окружающих
землях, что его знают многие девицы. И сказка
оправдывает эту жестокость, исходя из незыблемого закопа: «Двое
богатырей в одном поле не живут». Даже то, что Еруслан
покидает свою жену, не вызывает у народа осуждения:
Еруслан один из тех, кому «на роду положено» не
успокоиться до тех пор, пока он не достигнет намеченного.
Так, меткий стрелок не может жениться до тех пор, пока
ве встретит мудрой Ульяны (сказки типа «Премудрая
Ульяна»). Так, мальчику приходится претерпевать
бесчисленные трудности, пока он не расскажет, что он видел во
сне (сказки типа «Нерассказанный сон»). Так, и Еруслан
не может успокоиться, не найдя самой красивой женщины
мира. Измена Еруслана тем более не вызывает осуждения,
что он в конце концов возвращается к своей законной
жене, чтобы мирно и благополучно закончить, царствуя,
свой век.
Популярность Еруслана во многом объясняется также
и тем, что многие черты его образа получили свое
дальнейшее развитие в процессе бытования этого сюжета в
рукописной традиции. Послушание родителям,
почтительное отношение к царю, к пожилым людям, отсутствие
злопамятливости — все это находит массу параллелей в
древнерусской традиции. Книжная же традиция
подкрепила и то, что Еруслан возвращается к жене, хотя бы
внешне не нарушив освященного церковью брака.
Древнерусская книжная традиция углубила и усилила именно
эти черты характера Еруслана, свойственные ему еще в
период бытования сюжета в устной традиции. Заметно
меняется образ Еруслана в лубке. Исчезает его
жестокость в отношении царевен, подчеркивается
почтительность и уважительность Еруслана, его служение родине,
народу, его верность и благородство в бою, его храбрость
и сила.
Надо отметить и удачливость Еруслана: он убивает
чудо, добывает волшебный меч, исцеляет слепоту отца,
т. е. совершает такие подвиги, которые другим не под
силу- Наконец, он становится самым сильным богатырем
и находит самую красивую женщину мира. На пути к
выполнению поставленной цели Еруслан неизменно
преодолевает все трудности: отца лишили зрения — он его
исцеляет. Огненный царь неуязвим — он добывает вол-
158
шебный меч, сражается с собственным сыном — в
последний момент узнает его и т. д. Оптимистический,
счастливый исход всех событий в сказке тесно связывает сюжет
о Еруслане со всем русским фольклором и во многом
способствует популярности этого образа.
Анализ так называемых бродячих сюжетов, столь
характерный для дореволюционного компаративистского
литературоведения, был в свое время совершенно
справедливо осужден советской наукой. Конечно, формальное
сопоставление произведений по мотивам, возникшим в
разное время, в различных социальных средах, в иных
исторических условиях, не имело под собой прочной
основы. Результаты подобного сопоставления с позиций
сегодняшнего дня нас удовлетворить не могут.
Ученые-компаративисты ограничивались, как правило, установлением
самого факта сходства, мало обращая внимание на причины
заимствования и на идейное переосмысление сюжета в
новой для него среде. Все это приводило их к выводам об
иноземном происхождении русского эпоса (и шире —
русских культурных явлений), к ложной трактовке
творческих потенций народа.
Однако крайности и издержки компаративистского
метода не должны опорочить самого принципа
сравнительного изучения историко-культурных явлений.
Сравнительный метод, как известно, был и остается испытанным
средством познания реальной действительности, а
сравнительное изучение историко-культурных фактов дает
весьма положительные результаты, если соблюдается
принцип историко-стадиального подхода к изучаемым
явлениям.
Литературная история сказки о Еруслане Лазаревиче,
как об этом говорилось выше, показывает, что этот сюжет
своими корнями уходит в доисторическую эпоху
матриархата, породившего у ряда народов эпическое прасказание
о бое отца с неузнанным сыном. Что же касается темы
змееборчества, то она появилась в еще более давние
времена индоевропейской языковой общности \ Именно в ту
эпоху у всех народов на определенной ступени развития
возникали сказания о героях-змееборцах. Вначале этот
герои боролся с чудовищным змеем — похитителем
небесных вод, позднее герой-змееборец освобождал своих
сограждан от смертельной опасности. У разных народов эти
эпические сказания бытовали в различных вариантах,
отражавших этнические и культурные особенности того или
159
иного народа. Эти сказания, естественно, сталкивались
друг с другом в процессе совместного бытования в
сопредельной среде, влияли друг на друга, заимствовали друг
у друга отдельные сюжетные подробности и мотивы. Но
это сближение, это вторичное по своему происхождению
заимствование не должно закрывать от нас исконной
самостоятельности возникновения данных сюжетов у разных
народов.
В. Д. Блаватский убедительно показал, какие
изменения претерпевал миф о герое-змееборце у греков
(сказания о Геракле) и скандинавов (сказания о Сигурде,
позднее Зигфриде). Из русских сказаний автор привлекает
лишь былины о Добрыне и Илье Муромце. В этой же
связи следовало бы рассмотреть и сказку о Еруслане
Лазаревиче, в которой чудо-змей также связан с водой. Но
сказка, конечно, полностью утратила черты древнего
мифа. Чудо-змей изображается в ней как
сверхъестественный змей-людоед, хотя и живущий в воде, но не
похищающий воду — источник жизни. В. М. Василенко
приводит убедительные факты, свидетельствующие о давнем
бытовании на Руси образа дракона-змея 2. Добавим к
этому, что сказка о Еруслане донесла до нас предание о
многоголовом змее-драконе, враждебном людям, выходящем из
воды и поедающем людей., Лубок, как правило,
изображает этого змея еще и крылатым. Связь сказки о Еруслане
с древним праславянским (а возможно, и дославянским)
преданием о герое-змееборце несомненна.
Итак, сюжет о Еруслане Лазаревиче, тесно связанный
и с темой змееборчества, и с мотивом боя отца с
неузнанным сыном, бытовал в устной форме на территории Руси
еще у предков славян. Это нашло свое отражение и в
топонимике (река Еруслан, город Бугуруслан) и в
свидетельствах Геродота. Записанный сравнительно поздно,
в XVII в., этот сюжет продолжал жить активной жизнью
на протяжении всех последующих веков, став популярной
народной сказкой, проникнув в былину, повлияв на
заговорную поэзию, на русскую народную игрушку.
Международный сюжет о герое-змееборце получил в этой сказке
яркое национальное воплощение. Русский эпос
подчеркивает общественное, гражданское значение подвига героя,
для которого бой со змеем — не эпизод в добывании
оружия, не повод к самоутверждению, а подвиг во имя
освобождения народа от чудовища, поедающего сограждан.
В образе чудо-змея воплотились художественные пред-
160
ставления народа о страшных чудовищах, угрожавших
некогда жизни соплеменников.
Международный мотив боя отца с неузнанным сыном
в сказке о Еруслане Лазаревиче окрашен светлым
сказочным оптимизмом: в конце бс>я происходит узнавание, и в
соответствии с законами сказочного эпоса все
оканчивается благополучно. В этом, в частности, и отличие сказки
о Еруслане от «Шахнаме», в которой этот мотив
завершается (в соответствии с законами героического эпоса) как
эпическая трагедия.
Сказка о Еруслане испытывала влияние сказаний
сопредельных народов и, в свою очередь, влияла па них.
Следы этого влияния мы можем обнаружить в некоторых
деталях художественного оформления сказки, в языке
старших рукописных списков повести и т. д. Но все это
было вторичным влиянием на исконно национальный по
своему происхождению сюжет. Несмотря на
международные истоки этого сюжета, на типологическое сходство
сказки о Еруслане Лазаревиче с иноземными сказаниями
о герое-змееборце, мы вправе считать Еруслана
Лазаревича героем русской йародной сказки, издавна жившей в
памяти народа, изустно передававшейся из поколения в
Поколение, проникшей в рукописную традицию, в лубок и
вновь возвратившейся в устное народное творчество
наших дней.
Приложение I
ПОВЕСТЬ О ЕРУСЛАНЕ ЛАЗАРЕВИЧЕ
по списку иге, Погодин,
1556, л. 117-125 об. (40-е ГОДЫ XVII в.)
Сказание о граде Каркаусе
Бысть град Каркаус, а в нем царь Каркаус Каркаусович. И бысть
у него слуга приближеньный, а имя ему Лазарь Залазаревич, и
поррднся у него сын, а имя ему Уруслан Лазаревич. И как он
будет на възроще, и учал он с робяты играть, не с малыми, но з
бородатыми: ково ухватит за руку, у тово рука вон, и ково ухватит
за ногу, у тово нога вон, а ково ухватит за голову, у тово голова
прочь. И учали мужики бити челом царю о своих детех па Урус*-
лана Лазаревича. Царь же повеле пир сотворить, и позва к себе
Лазаря Залазаревича, и рече царь: «Лазарь! Есть у тебя сын, и па
него у меня много жалобщиков. Уже мне, царю, не мощно ни
пройти, ни проехать, всяк па твоего сына жалуется». И поехал
опять от царя и едет на двор кручиноват. Сын же его Уруслан
вст[р]ечает отца своего среди-двора и говорит таково слово:
«Государь мой батюшка! Или тебе у царя места не было, или чара
сладка меду не доходила?». И взъговорит ему отец: «Чадо мое
драгое, Уруслан Лазаревич! Я, чаю, ты мне в Каркаусе граде
честь, ажио ты мне уклона великая». И повеле ево сослать к морю
синему. И есть у моря синево стоит полата, и повеле ево в ту по-
лату посадить, п повеле ево запереть, и постави сторожей.
И как нощь проходит, а день наставает, и поидоша же
Уруслан по полате, и нашел старово богатыря меч-кладенец, и подняв
меч, и ударив в двери, и вышиб двери, и ушиб сторожей, и выде
в чисто поле, и виде отца своего пастухов, пасут кони. Прииде же
он к ппм и рече им: «Есть ли у вас конь добрый?». И рече ему
пастухи: «И пойди ты к морю, смотри — который конь напереди
идет». И пойдет он к морю, и увиде он жребца, бежаща напреда
всем стадом мутяща, и взял он жребца, и поехал на нем в
чистое поле.
И ехав по полю долго, наехал побоище велие, аки око не
истечет, а конь бредет по черево в крови. И рече Уруслан
Лазаревич: «Есть ли из мертвых людей живый человек? Скажи, хто
ту силу побивал?». И выступает из мертвых людей старый человек
и рече: «Побивал ту силу кнез Иван-царевич». И поехал х Уруслан
1 В рукописи: поехала.
162
по полю, и завиде в поле бел берчат шатер, и приехал к шатру,
и пусти коня, а сам вошел в шатер, и видя царевича спяща, и за-
валися за него спать. Царевич же пробудися, и видя за собою
человека спяща, и разбуди его. И поидоша оба дратися,
никоторый убо никоторого не убиет. И рече царевич: «До чево нам до-
дратися? Станем мы заодно силу побивать». И рече Уруслан:
«Братец Иван! Что за сила?». И рече царевич: «Ту я силу
побиваю 30 лет и 3 лета, та сила выходит из Федурейского царства
от царя Федурея Федуреевича. А доступаю я, братец, прекрасные
царевны Федуреевны, утре болыпи тово силы будет». И как нощь
проходит, день наставает, и вышьло силы несщетные тмы. И
говорит царевич Иван: «Ты, братец, останься зде, а я поеду против
силы татарския». И рече Уруслан Лазаревич: «Я поеду, отведаю
плеча богатырского». И поехал Уруслан, и бил силу татарскую,
а Федурей-царь побежал. И насугна ево Уруслан, и уби Федурея-
царя, и побежал ко граду, и виде: у ворот градовых кузницы стоят,
в тех кузницахi кузнецы куют: ударит одиново молотом — ино
станет человек и с конем, и со оружием. И он всех их побил и
пошел в царьские хоромы. Ано в царьских хоромах сидят сшвеи,
шьют в пяльцах: одинова стигнет — ино станет человек и с конем,
и со оружием. И Уруслан девиц всех поприбил п пошел в
высокие теремы. Ано прекрасная царевна смотрит отца своего
побоища. И говорит Уруслан таково слово: «Ой еси прекрасная
царевна Федуреевна, уже твой отец убит, пойди за моево брата на-
званаго, за кпеза Ивана-царевича». И она говорит таковы речи:
«Воля ваша, а не моя». И поим царевич ее за ся. И как лег он
опочивать, а Уруслан ста2 слушать. И говорит царевич: «Ой еси
царевна, во что как устроити брата?». И говорит злая жена: «На
что нам о брате пещися? Убием убо брата».
И пошел Уруслан закручиняся, и взя своего коня, п поеха
опять ко отцу своему и к матери, и приеха ко граду. Ано град
убо весь разорен, но убо и лес порос. И нашел царев старый
погреб, царь, и отец, и мать. И он говорит таковы речи: «Ой еси
царь и отец мои, кто сие царство побивал?». И говорит царь
таковы речи: «Сие царство побивал царь Зеленой». И говорит Уруслан
Лазаревич: «Сидите, да ужже прииду». И поиде на синее море,
и взя живые воды, и помаза царю очи, и ста очи по-старому. А сам
говорит таковы речи: «Хощу итить доступать царя Зеленова».
И поеха под град Мирн.
И как будет на Черной воде, и виде главу человеческу лежа-
щу, и, не доежжая главы, с коня слазит, и биет челом главе о
землю. И говорит голова человеческим голосом: «Ой еси Уруслан
Лазаревич, куды едешь?». И говорит Уруслан таковы речи: «Еду ко
граду Мирну, хощу отмещать отца своего смерть». И говорит
голова таковы речи: «Ой еси Уруслан Лазаревич, как приедешь ко
царю, и ты ему бей челом о жалованье, и он тебя пожалует. II как
царь пойдет на град гулять, и учнет царь говорить таковы речи,
что де я 30 лет на Черной воде у главы царевичевы меча своего
не могу отнять. И ты ему похвались: „Я тот меч возму и тобв
принесу"».
* В рукописи повторено дважды: кузницах.
2 В рукописи: ота.
163
И как он приеха ко царю Зеленому, и царь ево пожаловал к
собе в жильцы. И как царь пошел на град гулять, и учал говорить,
что я 30 лет не могу у главы отнять меча. И говорит ево
новоприезжей человек: «Ой еси царь Зеленой, я тот меч возму, тако
тебе у меня на дороге не отнять». И поеха на Черную воду, и, не
доежжая главы, биет челом о сыру землю, а голова уже далеча от
меча скатилася. И говорит голова таковы речи: «Ой еси Уруслан
Лазаревич, возьми меч и понеси меч ко царю Зеленому, и меть ево
убить под пазуху под правую». И взял меч, и поклонися главе о
землю, и пойди ко царю, и он ево учал встречать. И как приеха ко
царю, и удари царя под пазуху под правую. И царь спаде с коня
и говорит так: «Что биешь, а не добиешь?». И он говорит таковы
речи: «Богатыри много не биют». И царь умре, а Уруслан уча
в его царстве царствовать и до смерти своей.
Приложение II
ПЕРЕЧЕНЬ РУКОПИСНЫХ СПИСКОВ ПОВЕСТИ
О ЕРУСЛАНЕ ЛАЗАРЕВИЧЕ
1. ОР ГБЛ, У идольский, 930.
40-е годы XVII в.
2. ГПБ, Погодин, 1556. 40-е
годы XVII в.
3. ГПБ, Погодин, 1773. XVII в.
4. ОР ГБЛ, Тихонравов, 324.
40-е годы XVIII в.
5. ГПБ, Q, XV, 115. 40-е годы
XVIII в.
6. ГПБ, Q, XV, 96. 40-е годы
XVIII в.
7. ОР ГИМ, Барсов, 2331. 50-е
годы XVIII в.
8. ОР ГБЛ, Ундольский, 931.
1759 г.
9. БАН, 4. 7. 14. 1768 г.
10. ОР ГИМ, Забелин, 500. 60-е
годы XVIII в.
И. ОР ГИМ, Вахрамеев, 585.
1793 г.
12. БАН, 13. 14. 20. 90-е годы
XVIII в.
13. ГЛМ, Титов, 3650. 1793 г.
14. МГУ, I Ry 679. Конец
XVIII в.
15. БАН, 21. 11. 4. Конец
XVIII в.
16. ГПБ, Q, XVII, 4. Конец
XVIII в.
17. ИРЛИ, Мезенское, 79. 1799 г.
18. БАН, 28. 6. 50. Начало XIX в.
19. ИРЛИ, Красноборское, 5.
Первая четверть XIX в.
20. ИРЛИ, Отдельные
поступления, 43. XIX в.
21. СГУ, Шляпкин, 445. XIX в.
ПРИМЕЧАНИЯ
Введение
1 Полвека для книги. М., 1916, с. 313. Даже если сделать скидку на
юбилейный характер этого стихотворения, нельзя не отметить
справедливость утверждения, что именно лубок был первой
ступепью развития грамотности для многих рабочих и крестьян.
2 Бонч-Бруевич В. Д. В. И. Ленин об устном народном
творчестве.— В кн.: Бонч-Бруевич В. Д. Избр. произв.: В 3-х т. М., 1963,
т. 3, с. 350.
Глава I
История изучения сказки
0 Еруслане Лазаревиче
1 «Прочти деревенскому дворянину, который не выезжал из села
своего и провождал в нем все время с одними псарями и
девками, прочти ему Хераскова Россияду, он многого не поймет в ней,
по сражения богатырей ему понравятся, прочти ему после при-
ключепия Еруслана Лазаревича, они ему также понравятся, и,
может быть, нелепая сказка одержит в его уме преимущество
над бессмертною поэмою» (Измайлов А. Евгений, или
Пагубные следствия дурного воспитания и сообщества. СПб., 1799,
ч. 1/2, с. 81-82).
2 Херасков М. М. Бахариана, или Неизвестный: Волшебная
повесть, почерпнутая из русских сказок. М., 1803, с. 133.
8 Львов Г. Добрыня.—Друг просвещения, 1804, ч. III, с. 200.
4 Кузьмина В. Д. Повесть о Бове королевиче в русской
рукописной традиции XVII—XIX вв.— В кн.: Старинная русская повесть.
М.; Л., 1941, с. 93. См. также: Кузьмина В. Д. Рыцарский роман
на Руси: Бова, Петр Златых Ключей. М., 1964.
5 Снегирев Ив, Русская народная галерея или лубочные
картинки.— Отечественные записки, 1822, № 30, с. 92—93.
6 Снегирев Ив. О простонародных изображениях.—Труды
общества любителей российской словесности при Московском
университете, 1824, ч. 4, с. 141.
7 Снегирев Ив. Лубочные картинки русского народа в Московском
мире. М., 1861, с. 107.
8 Обзор переводов и пересказов «Шахпаме» см.: Ромаскевич А. А.
Очерк истории изучения Шах-Иаме.— В кн.: Фердовей, Л.,
1934, с. 13-50.
166
9 Кюхельбекер В. К. Дневник.— Русская старина, 1875, № 8,
с. 493-494.
10 Макаров М. Об источниках русских сказок.— Московский
телеграф, 1831, № 22, с. 160-161.
11 Dietrich Л. Russische Volksmarchen. Leipzig, 1831, S. VII—VIII.
См. об этой книге также: Пушкарев Л. Н. Обработка А. Шамис-
со древнерусской повести «Шемякин суд».— В кн.:
Международные связи России до XVII в. М., 1961, с. 516—532.
12 Плаксин В. Руководство к познанию истории литературы. СПб.,
1833, с. 27.
43 Dahl W. /. Ober die Schriftstellerei des russischen Volks.— Dor-
pater Jahrbucher, 1835, N 1, S. 41.
14 Полевой Н. Очерки русской литературы. СПб., 1839, ч. 2, с. 139.
15 Сахаров И. Русские народные сказки. СПб., 1841, с. XXI, XCVI,
CXIV.
16 Аксаков К, С. О различии между сказками и песнями
русскими.— Московские ведомости, 1852, № 153. Д. Шепинг в статье
«Иван-царевич, народный русский богатырь» (Москвитянин,
1852, № 21, с. 15—38) привлекает для сравнения сказку о Еру-
слане, но по поводу ее происхождения ничего не говорит.
17 Пыпин Л. Н. Очерк литературной истории старинных повестей
и сказок русских. СПб., 1857, с. 298.
18 Киреевский П. В. Песни. М., 1860, вып. III, примечания, с. XVI.
Восточной считал сказку о Еруслане и комментатор песен П. В.
Киреевского П. А. Бессонов. См.: Киреевский П. В. Песни. М.,
1862, вып. IV, с. CLXXXIII.
19 Тихонравов Н. С, Летописи русской литературы и древности.
М., 1859, кн. IV. с. 100—128; Костомаров Н. Памятники
старинной русской литературы. СПб., 1860, вып. И, с 325—339;
Буслаев Ф. И. Историческая хрестоматия церковнославянского и
древнерусского языков. М., 1861, с. 1515—1521.
20 Белинский В. Г. Соч. М., 1860, ч. 5, с. 208.
21 Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу. М.,
1865, т. I, с. 215—217. Сказкой, сохранившей свой начальный
первообраз, считает Еруслана и М. Милюков в статье «О том, что
читает народ и откуда берет книги» (Книжник, 1865, № 1, с. 39—
50).
22 Стасов В. В. Собр. соч. СПб., 1894, т. III, с. 984—985.
23 Таубе М. Ф. Всеславянское значение Руслана и Людмилы. М.,
1904, с. 5.
24 Шиллер О. Илья Муромец и богатырство киевское. СПб., 1869,
с. 47.
25 Караулов Г. Очерки истории русской литературы. Одесса, 1870,
т. I, с. 27; Пыпин А. Н. Допетровское предание в 18-м веке.—
Вестник Европы, 1886, № 7, с. 319.
26 Афанасьев А. Я. Русские народные сказки. М., 1873, кн. IV,
с. 549—562. Пересказ сюжета о Еруслане см.: Альбом русских
народных сказок и былин / Ред. П. Н. Петров. СПб., 1875, с. 129—
130, 145.
27 Веселовский А. Н. Сказания о красавице в тереме и русская
былина о Подсолнечном царстве.— ЖМНП, 1878, № 4, с. 237.
28 Веселовский А, Н. Слово о 12 снах Шахаиши по рукописи
XV в.— Сборник ОРЯС, СПб., 1879, т. XX, № 2, с. 47.
29 Веселовский А, Н. Памятники литературы повествовательной.-^
В кн.: Галахов А. История русской словесности древней и но-
167
вой. СПб., 1880, с. 431. См. также: Степанович А. О
древнерусской беллетристике. Киев, 1898, с. 8.
80 Ровинский Д. Н. Русские народные картинки.— Сборник ОРЯС,
СПб., 1881, т. 24, с. 136.
31 Соболевский А. И. Светская повесть и роман в древнерусской
литературе.— Киевские университетские известия, 1883, № 1, с. 39.
82 Потанин Г. Н. Очерки Северо-Западной Монголии. СПб., 1883,
вып. IV, с. 914.
33 Барсов Е. В. Слово о полку Игореве как художественный
памятник киевской дружинной Руси. М., 1887, т. 1, с. 422. Точку
зрения Барсова опроверг А. Н. Веселовский: указанные в сказке
«грецизмы недостаточны для предположения греческого
подлинника и могут принадлежать русскому переводчику» (ЖМНП,
1888, ч. 255, с. 230).
84 Миллер В. Ф. Экскурсы в область русского народного эпоса. М.,
1892, вып. I/VII, с. 151, 161, 175. См.: Он же. Очерки русской на-
родпой словесности. М., 1897, т. I, с. 409.
85 Владимиров П. В. Введение в историю русской словесности.
Киев, 1896, с. 152—153. См. также: Кирпичников А. И. Очерки
по истории новой русской литературы. СПб., 1896, с. 134.
36 Потанин Г. Н. Восточные мотивы в средневековом европейском
эпосе. М., 1899, с. 287. См.: Он же. Восточные основы русского
былинного эпоса.—- Вестник Европы, 1896, № 3, с. 622—624.
37 Потанин Г. Н. Отголоски сказки об Еруслане.—
Этнографическое обозрение, 1900, № 3, с. 29.
38 Крымский А. Фирдоуси.— В кн.: Эндикл. словарь / Брокгауз и:
Ефрон, 1902, т. 36, с. 34. См. сходные точки зрения: Келтуяла
В. А. Курс истории русской литературы. СПб., 1906, ч. I, с. 915;
Он же. Краткий курс истории русской литературы. СПб., 1907—
1908, ч. I, с. 324; Бороздин А. К. История русской литературы.
М., 1910, т. 1, с. 309; Он же. Учебная книга ло истории русской
литературы. СПб., 1914, ч. 1, с. 233.
39 Лобода А. М. Русские былины о сватовстве. Киев, 1904, с. 30, 77.
40 Халанский М. Г. Сказка.— В кн.: История русской литературы /
Ред. Е. Аничков. М., 1908, т. II, с. 146.
41 Елеонская Е. Народная книга.— Там же, с. 373—374.
42 Сиповский В. В. История русской словесности. СПб., 1909, ч. 1,
вып. 2, с. 171—174; Он же. Русские повести XVII—XVIII вв.
СПб., 1905, с. XIII; Он же. Очерки из истории романа и повести.
СПб., 1910, т. 1, вып. 2, с. 73.
43 Архангельский А. С. Из лекций по истории русской литературы.
Казань, 1913, с. 447.
44 Перетц В. Н. Из лекций по методологии истории русской
литературы. Киев, 1914, с. 475—477.
45 Рыстеико А. В. Легенда о св. Георгии и драконе в византийской
и славянорусской письменности. Одесса, 1909, с. 434.
Историографический и библиографический характер носит работа С. В.
Савченко «Русская народная сказка. История собирания и
изучения» (Киев, 1914), также затрагивающая сказку о Еруслане.
46 Орлов А. С. Переводные повести древней Руси.— В кн.: История
русской литературы до XIX в./Под ред. А. Е. Грузинского. М.,
1916, т. 1, с. 367—372.
47 Вышедшая в 1917 г. книга Б. И. Дунаева («Библиотека
старорусских повестей», вып. V) «Сказание о Еруслане Лазаревиче»,
хотя хронологически и относится к советскому периоду, была
168
подготовлена к печати еще в дореволюционное время. То же
следует сказать и о публикации сказки о Еруслане в «Сборнике
великорусских сказок архива РГО», А. М. Смирновым (Пг., 1917,
вып. II, с. 611—613).
48 Перетц В. Н. Краткий очерк методологии истории русской
литературы. Пг., 1922, с. 78—79.
49 Скафтымов А. П. Поэтика и генезис былин. Москва; Саратов,
1924, с. 220, 223.
50 Бегло касается повести о Еруслане П. Н. Сакулип (Русская
литература. М., 1928, ч. 1, с. 70), а также М. К. Азадовский (Скази-
тельство и книга.— В кн.: Язык и литература. Л., 1932, т. VIII).
В это же время увидела свет публикация устной сказки о
Еруслане: Озаровская О, «Еруслан Лазаревич» и река Кулой
Архангельской губ.— Изв. О-ва археологии, истории и этнографии при
Казанском ун-те, 1929, т. XXIV, вып. 3/4, с. 161—172.
51 Орлов А. С. Переводные повести феодальной Руси и Московско
го государства XII—XVII вв. Л., 1934, с. 84—85. Об изданиях
сказки о Еруслане в XVIII в. упоминает В. И. Чернышев
(Русские сказки в изданиях XVIII в.— В кн.: С. Ф. Ольденбургу:
К 50-легию научно-общественной деятельности. 1882—1932. Л.,
1934, с. 586). См. также: Колесницкая И. Русские сказочпыо
сборники последней четверти XVIII в.— Учен. зап. ЛГУ. Се})
филологич. наук, 1939, вып. 2, с. 189—219; Елеонский С. Ф.
Сказки в быту и рукописной литературе XVIII — начала XIX в.—
Учен. зап. МГПИ им. В. П. Потемкина, 1954, т. 34, вып. 3, с. 85—
114; Он же. Сказочная традиция в старинной повествовательной
литературе.— Там же, 1957, т. 67, вып. 6, с. 47—76; Он же.
Старинные переводные повести в русских народных пересказах.—
Там же, 1959, т. 94, вып. 8, с. 3—46.
52 Орлов А. С. Древняя русская литература XII—XVII вв. М.; Л.,
1945, с. 331. В предыдущих изданиях повесть о Еруслане не
разбиралась.
53 Ромаскевич А. А. Очерк истории изучения Шах-Наме.— В кп :
Фердовси. Л., 1934, с. 13—50; Самойлович А. Н. Иранский эпос
в тюркских литературах Средней Азии.—Там жег с. 174—175;
Бертелъс Е. Фирдоуси.—В кн.: Литературная энциклопедия. М.,
1939, т. И, с. 756; Поливанов Е. Гомер персидской литературы.—
В кн.: Революция и культура в Средней Азии. Ташкент, 1934,
сб. 1, с. 96—105; М. Э. Тысяча лет.— Комсомольская правда, 1934,
№ 219, с. 4; Аверкиев С. После юбилея Фирдоуси.— Натиск, 1935,
№ 4/5, с. 97-103.
54 Соколов Ю. М. Русский фольклор. М., 1938, с. 293; 2-е изд. М.,
1941.
55 Бахрушин С. В. Культура XVII в.—В кн.: История СССР/Под
ред. В. И. Лебедева, С. В. Бахрушина, Б. Д. Грекова. М., 1939,
т. 1, с. 535-536.
56 Гудзий Н. К. История древней русской литературы. 3-е изд. М.,
1945, с. 389. В последующих изданиях учебника (7-е изд.— 1966)
анализ сказки о Еруслане почти не менялся. Начиная с третьего
издания Н. К. Гудзий вводит повесть о Еруслане также в свою
«Хрестоматию по древней русской литературе XI—XVII вв.»
(М., 1938).
57 Адрианова-Перетц В. П., Покровская В. Ф. Древнерусская
повесть. М.; Л., 1940, вып. 1. См. также библиографию сказки и
повести о Еруслане в позднейших указателях: Назаревский А. А.
169
Библиография древнерусской повести. М.; Л., 1955, с. 99—100;
Дробленкова П. Ф. Библиография советских русских работ по
литературе XI—XVII вв. за 1917—1957 гг. М.; Л., 1961 (по
указателю); Конусов А. П., Покровская В. Ф. Описание рукописного
отделения Библиотеки АН СССР. М.; Л., 1951, т. 4, вып. 1, с. 55,
422, 466; Малышев В. И. Древнерусские рукописи Пушкинского
Дома (обзор фондов). М.; Л., 1965, с. 56, 58, 150, 167.
58 Pohadka о dobrodruzstvich а о chrabrosti Jeruslana Lazarevice,
mladeho junaka a preslicneho ruskeho bohatyra, od mladi az do
stafi jeho zivota, na poslech velmi divna. Praha, 1945, s. 54.
59 Это не единственный перевод сказки о Еруслане за рубежом.
В 1964 г. в интернациональной серии «Народные сказки» (ГДР,
Берлин) вышел том «Русские народные сказки», составитель
которого Э. В. Померанцева включила в него один из устных
вариантов сказки о Еруслане Лазаревиче. Этот сборник
выдержал 12 изданий (последнее в 1977 г.). См.: Russische Volksmar-
chen / Herausgegeben von Prof. Dr. Erna Pomeranzewa. Berlin,
1964, N 57, S. 390—417. На немецком же языке сказка о Еруслане
была недавно переиздана в Праге. См.: Russische Marchen/Il-
lustriert von Vladimir Brehovstky. Praha: Artia Verlag, 1975.
60 Чичеров В. И. История древней русской литературы. М., 1947,
с. 109.
61 Толстое С. П. Из предыстории Руси (палеоэтнографические
этюды).—В кн.: Советская этнография. М.; Л., 1947, т. VI/VII, с. 51.
62 Там же, с. 52.
63 Пушкаре в Л. Н. Литературные обработки повести о Еруслане
Лазаревиче в XVIII в.— В кн.: Древнерусская литература и ее
связи с новым временем. М., 1967, с. 206—236; Он же.
«Восточная» редакция повести о Еруслане Лазаревиче.— ТОДРЛ. Л.,
1969, т. XXIV, с. 214—217; Он oice. Повесть о Еруслане
«Лазаревиче в русской лубочной картинке XIX — начала XX в.— В кн.:
Русская литература на рубеже двух эпох (XVII — начало
XVIII в.). М., 1971, с. 397—401; Он же. Повесть о Еруслане
Лазаревиче в русской анонимной лубочной книжке XIX — начала
XX в.— В кн.: Слово о полку Игореве: Памятники литературы и
искусства XI—XVII вв. М., 1978, с. 258—282.
64 Астахова А. М. К вопросу об отражении в русском былинном
эпосе сказания о Еруслане.— ТОДРЛ, М.; Л., 1958, т. XIV, с. 504—
509.
65 Померанцева Э. В. Судьбы русской сказки. М., 1965; анализ
сказки о Еруслане см. также: Кусков В. В. Курс лекций по
древнерусской литературе. Свердловск, 1962, с. 174—175; 3-е изд. М.,
1977, с. 217—218; Померанцева Э. В. Русская народная сказка.
М., 1963.
Глава II
Рукописные варианты сказки
0 Еруслапе Лазаревиче
1 Перечень рукописных списков повести о Еруслане Лазаревиче
см. в приложении И. При повторных упоминаниях шифра
рукописи опускаются слова «собрание» (или «фонд») и «№», на«
пример: Погод., 1556; Унд., 930 и т. д,
170
£ Сборник повествовательный первой половины XVH в. Писан
скорописью нескольких почерков на бумаге в восьмерку на
I + 133 л. Переплет — картон, поздний. Водяной знак близок к
Тромонину, № 1156 (1638 г.) и № 634 (1644 г.) Записи: л. 67 об.:
:«Сия книга именуемая Александрия великая...»; л. 74об.: «Сия
книга глаголемая...». Содержание: Хождение Трифона Коробей-
никова; О взятии Азова; Сказка о купце Димитрии; Слово
Иоанна Богослова; Сказание о граде Каркаусе («Повесть о Ерусла-
не»); Притча св. Варлаама; Притча мудрая с отгадкой.
8 Колосов М, А, Заметки о языке и народной поэзии в области
северно-великорусского наречия.— Сборник ОРЯС, СПб., 1877,
т. XVII, с. 190—196.
4 Описание сборника см.: Пушкарев Л. Н. «Восточная» редакция
Повести о Еруслане Лазаревиче.— ТОДРЛ, Л., 1969, т. XXIV,
с. 214—217. Текст повести по этому списку впервые был
опубликован Н. С. Тихонравовым (Летописи русской литературы и
древности. М., 1859, т. II, ч. 2, с. 100—128). В отрывках текст был
перепечатан Н. К. Гудзием в «Хрестоматии по древней русской
литературе XI—XVII вв.» (3-е изд. М., 1938, с. 296—308); см.
также последующие переиздания.
5 Орлов А, С. Переводные повести феодальной Руси и
Московского государства XII—XVII вв. М., 1934, с. 78—79.
6 Список издавался дважды: Н. Костомаровым (Памятники
старинной русской литературы. СПб., 1860, вып. II, с. 325—339) п
R И. Дунаевым (Сказание о Еруслане Лазаревиче. М., 1915>
вып. V. Библиотека старорусских повестей).
7 Садовников Д. Н. Сказки и предания Самарского края.— Запи*
скп РГО по отд. этнографии, СПб., 1884, т. XVI, № 60. (В даль-»
нейшем указывается только номер сказки в сборнике.)
8 Андреев Н. 77. Указатель сказочных сюжетов по системе
Аарне. Л., 1929, с. 26, № 300 А, 650 В. (В дальнейшем указывает-»
ся только номер сюжета.)
9 Астахова А, М. Былины Севера. М., 1938, т. 1, с. 610.
10 Сборник материалов для описания местностей и племен
Кавказа. Тифлис, 1888, вып. VI, с. 7—28.
11 Там же, 1889, вып. VII, с. 5—6.
12 Там же, 1894, вып. IX, с. 167.
13 Миллер В. Ф. Осетинские этюды. М., 1882—1887, ч. 1/3, с. 79.
14 Миллер В. Ф. Отголоски иранских сказаний на Кавказе.—
Этнографическое обозрение, М., 1889, кн. II, с. 1—36.
15 Особое прибавление к Акмолинским областным ведомостям
1890, № 36, с. 2-4. '
16 Потанин Г. Н. Очерки Северо-Западной Монголии. СПб., 1883,
вып. IV, с. 429—486.
17 Рад лов В. Образцы народной литературы тюркских племен.
СПб., 1907, вып. IX, с. 428—439.
18 Срезневский В.. 77. Материалы для словаря древнерусского
языка по письменным памятникам. СПб., 1883, т. I, с. 1382; СПб.,
1903, т. 3, с. 237, 944.
19 Словарь церковнославянского и русского языка, составленный
вторым отделением имп. Академии паук. СПб., 1847, т. II, с. 151.
20 Срезневский 77. И. Материалы для словаря..., т. I, с. 1373—1174.
21 Грушевский 77. История украинского казачества до соединения
с Московским государством. СПб., 1913, т. I, с. 217—219.
22 Тхоржевский С. Донское войско в первой половине семнадцатое
171
го века.—В кн.: Русское прошлое, Пг.; М., 1923, т. 3, с. 9—10.
См. также: Сборник ими. Русского исторического общества. СПб.,
1895, т. 95, с. 26, 70.
28 Греков Б. Д. Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII в.
М.; Л., 1946, с. 668, 670, 674, 723.
24 Сиповский В. В. Очерки из истории русского романа. СПб., 1910,
т. I, вып. 1, с. 32—43.
25 Там же, вып. 2, с. 61, 71.
Глава III
Литературные обработки сказки
0 Еруслане в XVIII в.
1 Новиков Ив. Разные повести и сказки, принадлежащие к
похождению Ивана Гостиного сына. СПб., 1786, ч. II, с. 1.
2 См. об этом подробнее: Пушкарев Л. Я. Литературные
обработки повести о Еруслане Лазаревиче в XVIII в.— В кн.:
Древнерусская литература и ее связи с новым временем. М., 1967,
с. 225—230.
3 Тихонравов Н. С. Летописи русской литературы и древности.
М., 1861, т. 3, с. 12—13.
4 Кушелев-Безбородко Г. А. Памятники старинной русской
литературы. СПб., I860, вып. II, с. 320.
5 Астахова А. М. Илья Муромец. М.; Л., 1958, с. 368, 514—515.
6 Соколов Б. М. Былины старинной записи.—Этнография, 1927,
№ 1, с. 112.
7 Тихонравов Н. С. Русские былины старой и новой записи/Под
ред. В. Ф. Миллера. М., 1894, с. 23.
8 Измайлов, At E. Евгений, или Пагубные следствия дурного
воспитания и сообщества. СПб., 1799, ч. 1, с. 82.
9 Сочинения и переводы В. И. Лукина и Б. Е. Ельчанинова. СПб.,
1868, с. 11.
10 Семенников В. К истории цензуры в Екатерининскую эпоху.—
Русский библиофил, 1913, № 1, с. 65—66.
11 Филозоф английской, или Житие Клевеланда. СПб., 1760, т. 1,
с.З.
12 И то и сио, 1769, апрель, 16 неделя; Сатирический вестник, 1790,
ч. II, с. 110; Сатиры Антиоха Кантемира. СПб., 1762, с. 163;
Собеседник любителей российского слова, СПб., 1784, ч. XVI, с. 70.
13 Жизнь и приключения Андрея Болотова... СПб., 1871, т. I,
стб. 150.
Глава IV
Лубочные обработки сказки
0 Еруслане в XIX в.
1 Вигель Ф. Ф. Записки. М., 1891, ч. 1, с. 35.
2 Сахаров И.^ Сказания русского народа. СПб., 1841, т. I, кн, 1,
с. 30. См. также: Померанцева Э. В, Судьбы русской сказки. М.,
1985. с. 62.
8 Пушкин В. Л. Опасный досед. Пг., 1922, с. 13. Описывая героев
калмыцкого эпоса, этнографы начала XIX в. сравнивали их с
Брусланом Лазаревичем: «Герои сии едва ли имеют соперников
172
в других повествованиях: они обыкновенно бывают ростом по
нескольку верст, один удар меча сражает целые тысячи
Неприятелей, кони их перескакивают через моря и горы,— одним
словом, перед ними не значат ничего ни Францы Венецианы, пи
Ерусланы Лазаревечи» (Нефедьев Н. Подробные сведения о
волжских калмыках. СПб., 1834, с. 220).
4 Модзалевский Б. Библиотека А. С. Пушкина.— В кн.: Пушкин и
его современники. СПб., 1910, вып. IX—X; Модзалевский Л.
Библиотека Пушкина: Новые материалы.— В кн.: Литературное
наследство. М., 1934, т. 16/18, с. 985.
6 Письмо к редактору «Вестника Европы», подписанное
псевдонимом «Житель Бутырской слободы»; как установил JVL А. Цяв-
ловский, это был А. Г. Глаголев — писатель, доктор словесности.
См.: Вестник Европы, 1820, № И, с. 213—220.
6 Сочинения А. С. Пушкина с объяснением их и с вводом
отзывов критики. М., 1887, т. II, с. 12.
7 Шеффер П. Н. Из заметок о Пушкине: «Руслан и Людмила».—*
В кн.: Сборник памяти Л. Н. Майкова. СПб., 1902, с. 510.
8 Пушкин А. С, Собр. соч./Под. ред. Вепгерова. СПб., 1907, т. 1,
с. 585.
9 Владимиров П. В. Пушкин и его предшественники в русской
литературе.— В кн.: Памяти Пушкина. Киев, 1899, с. 14.
10 Сиповский В. В. Пушкин: Жизнь и творчество. СПб., 1907, с. 462.
11 Давыдовский П. Генезис «Песни о купце Калашникове»
Лермонтова.— Филологические записки, 1913, вып. IV, с. 426—432; Кот-
ляревский Н. Литературные направления Александровской
эпохи. Пг., 1917, с. 142; Шкловский В. Б. Матвей Комаров, житель
Москвы. Л., 1929, с. 108—109; Азадовский М. К. «Руслан и
Людмила».— В кн.: Путеводитель по Пушкину. М., 1931, с. 321; Шнё*
ерсон М. А. «Руслан и Людмила» Пушкина,—Вестник ЛГУ,
1941, № 81, с. 19-66.
12 Благой Д. Д. «Руслан и Людмила» Пушкина.— Учен. зап. МГУ,
1948, вып. 127, с. 43—44.
13 Волков Р. М. Народные истоки поэмы-сказки «Руслан и
Людмила» А. С. Пушкина.—Учен. зап. Черповиц. ун-та, Львов, 19^5,
т. XIV, с. 72.
14 Там жег с. 18. См. также последнюю работу, посвященную связи
поэмы Пушкина с фольклором: Аникин В. Ц. Лиро-эпическая
структура поэмы «Руслан и Людмила» и фольклор,— В кн.:
Вопросы поэтики литературы и фольклора. Воронеж, 1977, с. 34—46.
15 Якушкин В. Е. Рукописи А. С. Пушкина, хранящиеся в Румяц-
цевском музее.— Русская старина, 1884, № 5, с. 328.
16 Пушкин А. С. Поли. собр. соч. М., 1936, т. 2, с. 160.
17 Там же. М., 1939, т. 4, с. 504.
18 Лермонтов М. Ю. Поли. собр. соч. СПб., 1911, T.;IVf с. 352,
19 Томашевский Б. Пушкин. М.; Л., 1956, кн. 1, с. 339.
20 Слонимский А. А. Мастерство Пушкина. 2-е изд. М., 1963, с. 191.
21 При ссылках здесь и ниже указывается соответствующий номер
лубочной картинки из книги: Ровинский Д. А. Русские
народные картинки. СПб., 1881, т. 1—5.
22 См. их'описание: Пушкарев Л. Н. Повесть о Еруслане
Лазаревиче в русской лубочной картинке XIX—начала XX века.—
В кн.: Русская литература на рубеже двух эпох (XVII — начала
XVIII в.).М., 1971, с. 364.
17Н
23 Лермантов В. В. О том, как машины работают и как
рассчитывают их действия. М., 1922, с. 40.
24 Рубакин Н. А. К характеристике читателя и писателя из
народа.— Северный вестник, 1891, № 4, с. 128.
25 Венгеров С. А. Русская поэзия. СПб., 1897, т. 1, с. 432.
26 Интересное свидетельство популярности лубочных листов в
XVIII в. мы находим в записках Г. Р. Державина. Рассказывая
о своем детстве, он замечает: «Занимаясь между уроков денно
и нощно рисованию, но как не имел пе токмо учителей, но и
хороших рисунков, то довольствовался изображением богатырей,
каковые деревянной печати в Москве на Спасском мосту
продаются, раскрашивая их чернилами, простою и жженою вохрою,
так что все стены его комнаты были оными убиты и уклеены»
(Державин Г. Р. Сочинения. СПб., 1871, т. VI, с. 416). См. также:
Сын отечества, 1821, ч. 70, с. 147.
27 Жданов И. К литературной истории русской былевой поэзии.—
Киевские университетские известия, 1881, № 5, с. 198. См.
современную публикацию этой сказки в кн.: Русские сказки в
записях и публикациях первой половины XIX в. М.; Л., 1961,
с. 93—102. Здесь же перепечатана и разбираемая ниже сказка о
Еруслане Еруслановиче (с. 79—93).
28 Жирмунский В. М., Зарифов X. Т. Узбекский народный
героический эпос. М., 1947, с. 109.
29 Милюков М. О том, что читает парод и откуда берет ои книги.—
Киижник, 1865, № 1, с. 46-47.
30 Алчевская X. Д. Что читать народу. СПб., 1884, т. II, с. 451.
81 Пругавин А. С. Запросы парода и обязанности интеллигенции в
области умственного развития и просвещения. М., 1890, с. 173.
82 Ср., например, «Метла: Сборник веселых статей и разных
курьезов в стихах и прозе» (М., 1878) или «Ерш забияка: Альбом
карикатурных рассказов, сцен и всякой всячины» (М., 1877).
33 Энцикл. словарь / Брокгауз и Ефрон, 1894, т. XI, с. 504; Новый
энциклопедический словарь / Брокгауз и Ефрон, т. XVII, с. 298.
34 Нестеров А., Евстигнеев М. Панорама толкучего рынка. СПб.,
1858, кн. 2; Евстигнеев М. Е. и А. Н. Митька под мостом, или
Ночь с лешим: Романтическая поэма а вольных стихах.
Подражание Пушкину. СПб., 1859.
35 Евстигнеев М. Е. Ведьма из-за Днепра, или Разбойник-соловей.
М.: Манухин, 1883. Ч. 1—3; Он же. Громобой, витязь
Новгородский, и семь морских красавиц: Старинное предание. М.: Сытин,
1896; Он же. Лесной бродяга или шайка мошенников:
Исторический роман. М., 1899. Ч. 1—3; и др.
86 Евстигнеев М. Е. Два туза и пиковая дама: Эскиз из жизни
игроков. М.: Манухин, 1870; Он же. Камелия по неволе:
Маленький роман. М.: Манухин, 1869; Он оке. Проделки жен красавиц;
Сборник интересных рассказов из жизни молодых жепщип. М.:
Шарапов, 1883; и многие другие.
*7 Евстигнеев М. Е. Слава и честь русскому войску: Перечень
военных событий с приложением любопытных сведений о нравах
и обычаях турков. М.: Манухин, 1878; Он оке. Вернейшее
лекарство от пьянства. М., 1871; Он же. Пить до дна — не видать
добра: Эпизод из жизни голодных. М.: Манухин, 1883; Он же.
Голос из долгового отделения: Рассказ в современном духе. 3-е изд,
М.. 1892; и др.
174
м Березин И. Н. Русский энциклопедический словарь. СПб., 1874,
т. I, отд. II, с. 611.
39 См. его характеристику также: Сидорова Л. П. Историческая
лубочная повесть И. Кассирова «Княжья могила» и ее
древнерусские источники.— В кн.: Русская литература на рубеже двух
эпох (XVII — начало XVIII в.). М., 1971, с. 371—387.
40 И вин Ив. О народно-лубочной литературе. К вопросу о том, что
читает народ: (Из наблюдения крестьянина над чтением в
деревне).— Русское обозрение, 1893, № 9, с. 249.
41 Отрицательную рецензию на эту статью, упрекающую Ивина в
утверждении превосходства лубка над классической
литературой, см.: Русская мысль, 1893, № 12, с. 618—619; Ежегодник:
Обзор книг для народного чтения. М., 1895, с. 399.
42 Северный вестник, 1893, № 3, с. 66. См. также: Кто: Материалы
для словаря псевдонимов русских писателей.— Антиквар, 1903,
№ 5/8, с. 63; Масанов И. Ф. Словарь псевдонимов русских писа-
й телей и ученых. М.; Л., 1936, т. 1, с. 379.
л Семенов С. Воспоминания о Л. Н. Толстом.— Вестник Европы,
1903, № 9, с. 46.
44 Яцимирский А. И. Иван Захарович Суриков (1841—1880) в семье
своих литературных преемников (по неизданным материалам).—
Русская старина, 1905, № 4, с. 105.
45 Родников В. Очерки по вопросам народного чтения и народной
литературы. Киев, 1914, с. 13.
46 Масанов И. Ф. Словарь псевдонимов русских писателей и
ученых. М.; Л., 1936, т. 1, с. 253.
47 Не ставя перед собой задачу исчерпать эту тему, приведем
несколько примеров. Так, Котляревский в своей «Энеиде»,
описывая убранство дворца царя Латина, перечисляет украшавшие
его степы лубочные картины:
Первейших мастеров творенья Бовы с Полканом мировая,
Гонец доставил все сполна: Как Соловей-разбойник жил,
Богатырей изображенья, Как Пересвет побил Мамая,
Царя Гороха времена. Как в Польшу Железняк ходил.
От Александра взбучка Пору, Портрет француза был — Картуша
Чье войско задавало деру, И Ванька-Каин, и Гаркуша...
Как старый Муромец гулял, Залюбовался царь Латин.
И как дубиной молодецкой Чего там только не купили!
Илья от рати половецкой Всплошную стены облепили,
Переяславль оборонял. И не упомнишь всех картин!
{Котляревский И. П. Энеида. М.; Л., 1964, с. 165—166). См.
также автобиографию П. И. Лебедева-Полянского в кн.:
Литературное наследство. М., 1948, т. 55, с. 579. Любопытна заметка кн.
Ел. Тр-ой в «Московском курьере» (1805, ч. II, с. 345—346). См.
также: Архангельский А. С. А. С. Пушкин как писатель
народный. Казань, 1899, с. 49—55.
48 Одинцов В. Новый и старый Ерусланы Лазаревичи.— В кн.:
Сборник солдатских сочинений. СПб., 1863, № I, с. 71—76.
49 Рубакин И. А. К характеристике читателя и писателя из
народа.— Северный вестник, 1891, № 5, с. 68.
50 Щербонъ Н. Воспоминания крепостного,— Русский вестник, 1877,
т. 130, с. 339.
175
51 Белецкий А. И. О преподавании древнерусской литературы,—
Наука и школа, 1916—1917, № 1, с. 22—23.
82 Гоголь Я. Я. Собр. соч.: В 4-х т. М., 1968, т. 2, с. 67.
53 Белинский В. Г. О жизни и сочинениях Кольцова.— Собр. соч.
СПб., 1911, т. 3, с. 649-650.
54 Павлов И. Жизнь русского гравера. М.; Л., 1940, с. 15—16.
55 Ершов П. Я. Конек-Горбунок. М., 1934, с. 68.
56 Ефименко Я. С. Материалы по этнографии русского населения
Архангельской губернии.— Труды Этнографического отдела
Императорского общества естествознания, антропологии и
этнографии при Московском университете, М., 1877—1878, кн. V,
вып. 1/2, с. 187. Ср. также свидетельство популярности Ерусла-
на в Московской губернии.— В кн.: Сборник статистических
сведений по Московской губернии. М., 1884, т. IX, с. 148;
Скалозубов Я. Л. Внешкольные образовательные средства народа.—
В кн.: Приложение к памятной книжке Пермской губернии на
1894 г. Пермь, 1893, с. 25—26.
57 Московский телеграф, 1826, ч. 12, отд. I, с. 55.
58-59 Малахиева-Мирович В. Я. Мир игрушки.— Русская мысль,
1909, № 12, с. 111—116. См. также: Бартрам Н. Игрушки и
игрушечное производство,— В кн.: Энцикл. словарь / Гранат, 1913,
т. 21, с. 10. Приложение.
60 Фомин С. Народное творчество.— Ежемесячный журнал, 1916,
№ 5, с. 145. См. также: Игрушка: Ее история и значение/Под
ред. Н. Бартрама. М., 1912, с. 71—75.
61 Бартрам Я. Игрушка — радость детей. М., 1912, с. 114—115. См.
также: В помощь семье и школе. М., 1911, вып. 6, с. 58.
62 Соколов Ю. Лубочная литература.— В кн.: Литературная
энциклопедия. М., 1932, т. 6, с. 599—600.
63 Бартрам Н. Д. О возможности возрождения в игрушке
народного творчества.— Аполлон, 1912, № 2, с. 63.
64 Народная энциклопедия научных и прикладных знаний. М., 1910,
т. X, с. XVIII.
*5 Алексеев Я. Две речи. СПб., 1906, с. 10.
Глава V
Устные варианты сказки
0 Бруслане Лазаревиче
1 Зеленин Д. К. Описание рукописей ученого архива имп. РГО. Пг.,
1916, вып. III, с. 1260.
* Тильфердинг А. Ф. Онежские былины. СПб., 1873, с. 596.
8 Максимов С. Сибирь и каторга. СМ., 1871, ч. 1. Несчастные, с 411.
Прибавление I. Тюремные песни.
* Григорьев А. Д. Архангельские былины и исторические несни.
М., 1904, т. 1, с. 164.
6 Смирнов А. Книга во Владимирской губернии.— Вестник
Владимирского губернского земства, 1905, № 5/6, с. 56.
* Ончуков Н. Е. Из уральского фольклора.— В кн.: Сказочная
комиссия в 1927 г. Д., 1928, с. 27* 32. Знал, но забыл сказку о Еру-
слане и сказочник И. Д. Богатырев. См. в кн.: Господин Леший,
господин барин и мы с мужиком: Записки о сказочниках
Дм. Молдавского и сказки, собранные Вл, Бахтиным и Дм,
Молдавским, Л., 1965, с, 341,
176
7 Астахова Л. Д/. Былина в Заонежье.— В кн.: Крестьянское
искусство СССР. Л., 1927, т, 1. Искусство Севера, с. 85.
8 Карнаухова И. 2?. Сказки и предания Северного края. Mf, 1934,
с. 393.
9 Никифоров А. И. Победитель змея (из севернорусских сказок).—
Советский фольклор, 1936, № 4/5, с. 150.
10 Акимова Т. М., Степанов П. Д. Сказки Саратовской области.
Саратов, 1937, с. 193.
11 Астахова А. М. Былины Севера. М.; Л., 1938, т. 1, с. 162, 514;
Она же, К вопросу об отражениях в русском былинном эпосе
сказания об Еруслане.—ТОДРЛ, М.; Л., 1958, т. XIV, с. 504—509.
12 ГЛМ, ф. М. Б. Едемского, кн. 4385, оп. 3888, л, 66. Запись 1922 г.
13 ГЛМ, ф. Северной экспедиции 1937 г., запись Э. Бородиной.
14 Приведем перечень этих вариантов с указанием, от кого и кем
записана эта сказка: 1) от А. М. Ганина. Запись Б. и 10.
Соколовых.— Соколовы Б. и Ю. Сказки и песни Белозерского края.
М., 1915, № 115, с. 209—214; 2) от неизвестной старухи. Запись
1913 г.— Смирнов А. М. Сборник великорусских сказок архива
РГО.— Записки РГО по отд. этнографии, Пг., 1917, т. XIV, вып.
II, № 220, с. 611—613; 3) от Н. П. Крычакова. Запись О. Э. Оза-
ровской, 1921 г. Опубликовано дважды: Изв. Об-ва археологии,
истории и этнографии при Казанском ун-те, 1929, т. 34, вып. 3/4,
с. 161—172; Озаровская О. Э. Пятиречие. Л., 1931, № 21, с. 174—
193; 4) от Е. И. Сороковикова. Запись М. К. Азадовского и Л. Е.
Элиасова 1938 г.— Азадовский И. Я. Сказки Магая. Л., 1940, № 10,
с. 134—173); 5) от Е. И. Сороковикова. Запись А. Гуревич.
Опубликовано дважды: Гуревич А. В., Элиасов Л, Е. Старый
фольклор Прибайкалья. Улан-Удэ, 1939, т. I, № 23; Гуревцч А. В,
Русские сказки Восточной Сибири. Иркутск, 1939, № 5, с. 20—
48; 6) от П. А. Петренко. Запись, А. &. Гуревич, 1939
т.—Гуревич А. В. Русские сказки Восточной Сибири. Иркутск, 1939., № 21,
с. 141—150; 7) от М. М. Коргуева. Запись А. Н. Нечаева, 1939 г.—
Нечаев А. Н. Сказки Карельского Беломорья. Петрозаводск, 1939,
т. I, кн. 2, № 36, с. 137—157; 8) от В. И. Головащица. Запись
С. Лазутина, 1939 г.— В кн.: Тамбовский фольклор. Тамбов, 1941,
№ 3, с. 49—57; 9) от М. А. Сказкина. Запись Н. Д. Комовской.—
В кн.: Сказки М. А. Сказкина / Вступит, ст., запись и ред*
текстов, примеч. Н. Д. Комовской. Горький, 1957, № 23л с. 279—301.
Перепечатано в кн.: Русские народные сказки. М., 1956, № 62,
с. 339—362; 10) от А. Н. Корольковой. Запись В. А. Тонкова,
1940 г.— В кн.: Песни и сказки Воронежской области. Воронеж,
1940, № И, с. 206—212. Перепечатано в кн.: Сказки А. Н.
Корольковой. Воронеж, 1941, с. 15-Г-20; И) от А. Н. Корольковой.
Задись Э. В. Померанцевой, Н. И. Савущкиной и В. Д.,Д1ерша-
вицкой, 1955—1957 гг.— В кн.: Русские народные сказки / Отв.
ред. Э. В. Померанцева. М., 1969, с. 47—64; 12) от Г. С. Српыряе-
ва. Запись И. Г. Парилова, 1942 г.— Парило в И. Г, Русский
фольклор Нарыма, Новосибирск, 1948, № 2, с. 39—47; 13) от П. С. Ко-
риковой. Запись В. А. Василенко и Т. Леоновой 1951 г.— В кв.:
Сказки, пословицы, загадки: Сборник устного народного
творчества Омской области/Под ред. В. А. Василенко. Омск, 1955,
№ 10, с. 81—83; 14) от П. В. Гулевича. Запись П. Ахрыменка,
1957 г.—В кн.: Б^ларусюя казшт зашсаныя ад Пятра
Гулевича/Зборшк склау П. Ахрыменка. Мшск, 1963, № 2, с. 17—36;
15) от А. А. Попова, Запись Д. М. Балашова, 1961 г,"*-В кн.:
177
Сказки Терского берега Белого моря/Изд. подгот. Д. М.
Балашов. Л., 1970, № 81, с. 258—276. При повторном упоминании
устных вариантов сказки в тексте в скобках указывается фамилия
сказочника или публикатора и номер, под которым сказка
дается в этом издании.
В данный перечень не вошли тексты, опубликованные после
1970 г. и перечисленные в «Сравнительном указателе сюжетов»
(Л., 1979, с. 169), вышедшем в свет уже после сдачи настоящей
работы в производство.
15 Бурцев А. Е. Деревенские сказки крестьян Вологодской
губернии. СПб., 1896, с. 1.
16 Ааадовский М. К. Литература и фольклор. Л., 1938, с. 212.
17 Садовников Д. Н. Сказки и предания Самарского края. СПб.,
1884, № 4.
18 Афанасьев А. Н. Русские народные сказки. М., 1938, № 128 б.
19 Азадовский М. К. Русские сказки в Карелии. Петрозаводск, 1947,
с. 4.
20 Афанасьев А. Н. Русские народные сказки, № 102.
21 Зеленин Д. К. Великорусские сказки Вятской губернии. Пг.,
1915, № 9.
22 Бурцев А. Е. Сказки и рассказы крестьян Северного края. СПб.,
1897, № 42.
23 Гуревич А. В. Русские сказки Восточной Сибири, № 22.
24 Зеленин Д. К. Описание рукописей РГО, 1914, вып. I, II, № 57,
рукопись Боголепова от 1887 г., сказка № 6.
25 Бронницын Б. Русские народные сказки. СПб., 1838, с. 27—43.
26 Азадовский М. К. Сказки из разных мест Сибири. Иркутск, 1928,
№ 14. В сказке И. Д. Богатырева «Про Ивана — боярского сына
витязя» встречается царь Картауз и Данила Неверная Сила.
См. в кн.: Господин Леший, господин барин и мы с мужиком,
с. 93—104. -
27 Иваницкий Н. А. Материалы по этнографии Вологодской
губернии.— Изв. имп. о-ва любителей естествознания, антропологии и
этнографии. Труды этнографического отдела. М., 1890, т. IX,
вып. 1, № 26.
28 Азадовский М. К. Сказки Магая, с. 253.
29 Никифоров А: И. Жанры русской сказки.— Учен, записки ЛГПИ.
Фак-т языка н литературы, 1938, вып. 1, с. 254. Сходную
присказку опубликовал и И. И. Манжура: «Як був соби царь Картавус,
та падив вин картуз, на картуз — гарбуз, на гарбуз — дыню, огу-
рець, ай всий казци конець» (Манжура И. И. Сказки,
пословицы и т. п., записанные в Екатеринославской и Харьковской губ.—
Сборник Харьковского историко-филологического о-ва, 1890,
т. II, вып. 2, с. 126). Сходную присказку приводит и А. Гуревич:
«В пекотором царстве, в некотором государстве жил-был царь
Картаус, без бороды и без ус. И он задумал из костей царство
строить и объявил всем своим подданным в государстве возить
кости, возить да мочить. Вот они возют да мочут, вот они мочут
да возют...» (Гуревич А. Русские сказки Восточной Сибири,
с. XIV).
80 Галахов А. История русской словесности. М., 1894, т. I, вып. 1,
с. 431—432.
81 Астахова А. М. Былипы Севера, т. 1, с. 36.
82 Все цитаты даются по изданию: Онежские былины. М., 1948,
с. 182—194 (Летописи ГЛМ, кп. 13),
178
83 Соколов Ю. М. Доклад о фольклоре в Ин-те красной
профессуры.— ЦГАЛИ, ф. 483, д. 436, л. 70. Характеристику Якушева см.
также: Чичеров В. И. Сказители Онего-Каргополыципы и их
былины.— В кн.: Онежские былины, с. 57—59.
84 Все цитаты даются по записи Э. Бородиной, хранящейся в
ГЛМ, ф. М. С. Крюковой.
35 Былины Печоры и Зимнего Берега (новые записи). М.; Л., 1961,
с. 429.
86 Онежские былины, с. 406. См. также: Сказитель Ф. А. Копашков.
Петрозаводск, 1948, № 20.
87 Отчет о 12 присуждении наград гр. Уварова. СПб., 1870, с. 82.
88 Барсов Е. В. Слово о полку Игореве как художественный
памятник Киевской дружинной Руси. М., 1887, т. 1, с. 421—423.
39 Миллер В. Ф. Экскурсы в область русского народного эпоса. М.,
1892, с. 175.
40 Зап. Академии наук. Сер. VIII. Ист.-филол. отд-ние, СПб., 1895,
т. I, № 2, с. 105.
41 Миллер В. Ф. Очерки русской народной словесности. М., 1897,
т. I, с. 404—409.
42 Владимиров П. В. Введение в историю русской словесности.
Киев,Д896, с. 153.
43 Лобова А. М. Русские былины о сватовстве. Киев, 1904, с. 30, 277.
44 Рыстенко А. В. Легенда о св. Георгии и драконе в византийской
и славяно-русской письменности. Одесса, 1909, с. 433.
45 Миллер В. Ф. Очерки русской народной словесности. М., 1910,
т. II, с. 181—182.
46 Астахова А. М. Былины Севера, т. 1, с. 610.
47 ЖМНП, 1878, № 4, с. 237.
48 Миллер В. Ф. Материалы для истории былинных сюжетов.—
Этнографическое обозрение, М., 1890, кн. V, с. 110—129.
49 Буслаев Ф. И. Русский богатырский эпос.— Русский вестник,
1862, т. IX, с. 68-69.
50 ЖМНП, 1890, ч. 268, с. 8.
51 Титов В. Богатырские поэмы минусинских татар.— Вестник
РГО, 1855, ч. 15, с. 121, 127, 139 и др.
52 Астахова А. М. Былины Севера, т. I, с. 23.
53 Барсов Е. В. Памятники народного творчества в Олонецкой
губернии.— Записки РГО по этнографии. СПб., 1873, т. III, с. 25, 28.
54 Астахова А. М. Былины Севера, т. I, с. 238, 244.
Заключение
1 Блаватский В. Д. О змееборце в русской былине.— В кп.:
Древняя Русь и славяне. М., 1978, с. 318.
2 Василенко В. М. Образ дракона-змия в новгородских деревянных
ковшах.— Там же, с. 326—332.
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
OP — Отдел рукописей
БАН — Библиотека Академии наук СССР
ГБЛ — Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина
ГИМ — Государственный исторический музей
ГЛМ — Государственный литературный музей
ГПБ — Государственная публичная библиотека им. М. Е* Салтьм
кова-Щедрина
ЙРЛТ1 — Институт русской литературы (Пушкинский Дом) АН
СССР
СГУ — Саратовский государственный университет им. Н* Г.
Чернышевского
ЖМНП — Журнал министерства народного просвещения
ОРЯС — Отделение русского языка и словесности Академии
наук
РГО — Русское географическое общество
ТОДРЛ — Труды отдела древнерусской литературы Института
русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР
СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ
Рис. 1. Еруслан в шатре трех девиц. Первая редакция. Сказка о
славном и сильном витязе Еруслане Лазаревиче, о его храбрости
и невообразимой красоте царевны Анастасии Вахрамеевны. М.,
ги
1818-1825 гг., л. 13. ГБЛ, МКJi-fL.
Рис. 2. Встреча с богатырской головой. Первая редакция. Сказка
о славном и сильном витязе Еруслане Лазаревиче, о его храбрости
и невообразимой красоте царевны Анастасии Вахрамеевны. Мм
1818—1825 гг., л. 21.
Рис. 3. Бой с чудом. Первая редакция. Сказка о славном и сильном
витязе Еруслане Лазаревиче, о его храбрости и невообразимой
красоте царевны Анастасии Вахрамеевны. М., 1818—-1825 ггм л. 24.
Рис. 4. Встреча с богатырской головой. Вторая редакция. Сказка
о славном и сильном витязе Еруслане Лазаревиче, о его храбрости
и о невообразимой красоте царевны Анастасии Вахрамеевны. М.,
Смирнов, 1866, с. 32. ГБЛ, Е J^L .
Рис. 5. Бой с чудом. Вторая редакция. Сказка с славном и сильном
витязе Еруслане Лазаревиче, о его храбрости и о невообразимой
красоте царевны Анастасии Вахрамеевны. М., Смирнов, 1866 с. 38.
Рис. 6. Встреча с богатырской головой. Вторая редакция. Скалка
о славном и сильном витязе Еруслане Лазаревиче, о его храбрости
и о невообразимой красоте Анастасии Вахрамеевны. М.: Шарапов,
1880. Обложка. ГБЛ^ Ш .
обо
Рис. 7. Еруслан-рыцарь. Вторая редакция. Сказка о славном и
сильном витязе Еруслане Лазаревиче, о его храбрости о о
невообразимой красоте Анастасии Вахрамеевны. М.: Шарапов, 1880,
Фронтиспис.
181
Рис. 8. Встреча с богатырской головой. Вторая редакция. Сказка
о славном и сильном витязе Еруслане Лазаревиче, о его храбрости
и о невообразимой красоте царевны Анастасии Вахрамеевны. М.:
Сытин, 1890. Обложка. ГБЛ, МК Щ^ •
Рис. 9. Бой с чудом. Вторая редакция. Сказка о славном и сильном
витязе Еруслане Лазаревиче, о его храбрости и невообразимой
красоте царевны Анастасии Вахрамеевны. М.: Сытин, 1890, с. 39.
Рис. 10. Встреча с богатырской головой. Четвертая редакция.
Сказка о сильном и славном витязе Еруслане Лазаревиче и о
прекрасной супруге его Анастасии Вахрамеевне. М.: Абрамовы, 1888.
Обложка. ГБЛ, МКХГ1А9 .
о
Рис. 11. Бой с чудом. Четвертая редакция. Сказка о сильном и
славном витязе Еруслане Лазаревиче и о прекрасной супруге его
Анастасии Вахрамеевне. М.: Сазонов, 1898. Обложка. ГБЛ,
ХП А9
МК
16
Рис. 12. Еруслан-рыцарь. Чудная сказка о славном, удалом и
непобедимом богатыре Еруслане Лазаревиче, супруге его прелестной
Анастасии Вахрамеевне и сыне их, прекрасном, храбром и
могучем Еруслане Еруслановиче с новыми, более достоверными и
дополненными приключениями из их жизни, на собрание коих не
щадилось ни средств, ни сил. Киев: Губанов, 1890. Обложка.
гбл, mkHL^?.
16
ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение .,,,<..........,...... 3
Глава I. История изучения сказки о Еруслане
Лазаревиче 6
Глава II. Рукописные варианты сказки о Еруслане
Лазаревиче 27
1. Краткая сказочная редакция . * s ,. . . 27
2. «Восточная» редакция 30
3. Полная сказочная редакция 33
4. Появление сюжета о Еруслане на Руси 43
5. Судьба повести о Еруслане в XVIII в. 55
Глава III. Литературные обработки сказки о
Еруслане в XVIII в 71
1. Сказка о Еруслане в лубочных
картинках 74
2. Повесть о Еруслане в сказочных
сборниках 76
Глава IV. Лубочные обработки сказки о Еруслане в
XIX в 81
1. Сказка о Еруслане в лубочной картинке 85
2. Сказка о Еруслане в лубочной книжке
XIX — начала XX в 88
Анонимные редакции лубочной сказки
о Еруслане 92
Авторские обработки сказки о Еруслане
Лазаревиче в XIX — начале XX в. . .. 102
Глава V. Устные варианты сказки о Еруслане , , , 122
1. Еруслан в сказке 125
2. Еруслан в былине 138
Заключение ..,.„., 156
Приложение I . . . , 162
Приложение II . . _. 165
Примечания й 166
Список сокращений .*,».*«.....• 180
Список иллюстраций t • * * . . • # . • . 181
Л. Н. Пушкарев
СКАЗКА О ЕРУСЛАНЕ ЛАЗАРЕВИЧЕ
Утверждено к печати редколлегией
серии научно-популярных изданий
Академии наук СССР
Редактор издательства Е. И. Володина
Художник Б. А. Захаров
Художественный редактор Ю. П. Трапаков
Технический редактор Т. С. Жарикова
Корректоры Л. С. Агапова, О. В. Лаврова
И Б № 18477
Сдано в набор 06.03.80.
Подписано к печати 28.07.80.
А-01877. Формат 84хЮ87в2.
Бумага типографская № 2
Гарнитура обыкновенная
Печать высокая
Усл. печ. л. 10,08. Уч.-изд. л. 10,8.
Тираж 95 000 (1-й завод 1—50 000) экз. Тип. зак. 2978
Цена 70 коп
Издательство «Наука»
117864 ГСП-7, Москва, В-485, Профсоюзная ул., 90
2-я типография издательства «Наука»
121099, Москва, Г-99, Шубинский пер., 10
70 коп.
ИЗДАТЕЛЬСТВО
«НАУКА»
ВЫШЛА ИЗ
ПЕЧАТИ
КНИГА:
БРАУДЕ Л. Ю. Скандинавская
литературная сказка. 10 л. 65 к.
Книга посвящена проблемам
народной и литературной
сказки Скандинавии XIX—XX вв.,
завоевавшей всемирную
известность. Автор прослеживает
сложный процесс развития
литературной сказки (на
протяжении более 140 лет) от ее
народных истоков до
произведений писателей-сказочников.
Особое внимание уделено
сказкам таких прославленных
фольклористов и писателей, как
Петр Кристен Асбьёрнсен и
Свен Грундтвиг, Ханс Кристиан
Андерсен и Сакариас Топелиус,
Сельма Лагерлёф, Астрид
Линдгрен и Туве Янсон.
Рассчитана на широкий круг
читателей.
Заказы просим направлять по адресу!
МОСКВА В-164, Мичуринский проспект
12, магазин «Книга — почтой»
Центральной конторы «Академкнига».
ЛЕНИНГРАД П-110, Петрозаводская
ул. 7, магазин «Книга — почтой»
Северо-Западной конторы «Академкнига»
или в ближайший магазин
«Академкнига».
Адреса магазинов «Академкнига»:
480391 Алма-Ата, ул. Фурманова, 91/97?
370005 Баку, ул. Джапаридзе, 13; 320005
Днепропетровск, проспект Гагарина,
24; 734001 Душанбе, проспект
Ленина, 95; 375009 Ереван, ул. Туманяна,
31; 664033 Иркутск 33, ул. Лермонтова,
303; 252030 Киев, ул. Ленина, 42;
277012 Кишинев, ул. Пушкина, 31;
443002 Куйбышев, проспект Ленина, 2;
192104 Ленинград, Д-120, Литейный
проспект, 57; 199164 Ленинград,
Менделеевская линия, 1; 199004
Ленинград, 9 линия, 16; 103009 Москва,
ул. Горького, 8; 117312 Москва, ул.
Вавилова, 55/7; 630076 Новосибирск,
Красный проспект, 51; 630090
Новосибирск, Академгородок, Морской
проспект, 22; 700029 Ташкент, Л-29,
ул. Ленина, 73; 700100 Т4щ|кент,
ул. Шота Руставели, 43; 634050 Томск,
наб. реки Ушайки, 18; 45СШ5 Уфа,
Коммунистическая ул., 49; 45007^ Уфа,
проспект Октября, 129; 720001 Фрунзе,
бульвар Дзержинского, 42; 310003
Харьков, Уфимский пер., 4/6.
ИЗДАТЕЛЬСТВО НАУКА-