КЛОД БЕРНАР

БИОЛОГИИ
At
И
*4ицнй
\\
—>&н<~

CLAUDE
LEMONS
DE
PATHOLOGIE
EXPERIMENTALE
18 7 1

2Ш®Д 1Ю31РШЛ1Р
ЛЕКЦИИ
ПО
ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОМ
ПАТОЛОГИИ
перевод Д-ЕЖуковского
РЕДАКЦИЯ
вступительная статья и примечания
проф. ЛНКарлик
НАРКОМЗДРАВ СССР
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
БИОЛОГИЧЕСКОЙ И МЕДИЦИНСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
МОСКВА-ЛЕНИНГРАД
1.9 3 7

616
Б 51
Б. С ТЕПАНЕНКО
РЕДАКТОРЫ }
1с. САПОЖНИКОВ
ТЕХРЕД А. ДЕМКИНА
ХУДОЖНИК П. КУЗАНЯН

ПРЕДИСЛОВИЕ РЕДАКТОРА
Критическое освоение наследия классиков физиологии
и патологии—одна из задач теоретической медицины нашей
страны. Нет нужды доказывать, что к этому наследию
относятся произведения крупнейшего физиолога и патолога
XIX века—Клода Бернара, о котором известный в свое время
химик Дюма говорил: «Клод Бернар не только физиолог,
но и сама физиология».
Разумеется, наши современные представления о
физиологических и патологических процессах полнее и богаче
взглядов Клода Бернара. И неудивительно: наука за это время
ушла вперед, обогатившись рядом новых глав; неизмеримо, по
сравнению с периодом деятельности Клода Бернара, выросли
и экспериментальные возможности исследования природы
физиологических и патологических процессов. Вот почему
было бы односторонним сравнивать взгляды Клода Бернара
с современными представлениями о физиологических и
патологических процессах и делать выводы об устарелости этих
взглядов. Важно вскрыть то новое, что Клод Бернар дал по
сравнению с предшествующим состоянием медицины, не
требуя от него того, чего он не мог дать в силу ограниченных
возможностей эпохи и в силу ограниченности собственного
мировоззрения. В этой связи вполне уместно вспомнить
замечательные слова Энгельса, относящиеся, правда, к философу,
но вполне применимые и по отношению к Клоду Бернару:
«Человек, который судит о каждом философе не по тому
ценному, прогрессивному, что было в его деятельности, но по
тому, что было необходимо преходящим, реакционным,
судит по системе,—такой человек лучше бы молчал»*.
«Лекции по экспериментальной патологии» избраны для
издания потому, что они наиболее удачно и достаточно полно
выражают взгляды Клода Бернара, относящиеся к различным
областям физиологии и патологии, к вопросам организации
эксперимента, экспериментальной критики, преподавания
физиологии и т. д. Эти лекции удачно- отражают все то новое
и прогрессивное, что так успешно развивалось Клодом Берна-
ром и что в известной части не только не потеряло своего
значения, но весьма актуально и сейчас.
«Лекции по экспериментальной патологии» читались
в наиболее плодотворный период научной деятельности
* К. Маркс и Ф. Энгельс, Письма, изд. 4-е, стр. 386, Соцэкгиз, 1931.

VI
ПРЕДИСЛОВИЕ РЕДАКТОРА
Клода Бернара, когда важнейшие открытия его были уже
сделаны и когда на основе их уже явственно обрисовывался план
его дальнейших исследований. Не случайно поэтому, что*
издавая через несколько лет эти лекции, Клод Бернар ничего
не захотел в них изменить.
Мы ограничили комментарии лишь теми местами, где это
необходимо для понимания исторической обусловленности тех
или иных взглядов Клода Бернара или где надо было указать
неправильность взгляда в силу ограниченности его
мировоззрения. Мы сохраняем также старую терминологию, как,
например, «легочно-желудочный нерв» (обозначение
блуждающего нерва) и т. п.
Выход «Лекций по экспериментальной патологии»
может помочь читателю в понимании исторической связи и
преемственности излагаемых в них вопросов с актуальными
проблемами современной физиологии и патологии, в
разработке которых Совегский союз занимает почетнейшее место
в мировой науке.
Проф. Л. Н. Карлик
Москва, 15 октября
1937 г.

СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие редактора V
Л. Н. КАРЛИК. Клод Бернар XI
Введение —
Краткие биографические данные XIV
Общее отношение к науке и философии . . . XX
Отношение к идеализму (витализму) и
материализму XXVIII
Детерминизм XXXII
Проблема жизни XXXV
Понимание организма ХХХХ
Понимание болезни XLII
Об эксперименте XLIII
Об здепериментальной медицине XLVI
Об организации экспериментальной работы . XLVII
О соотношении между физиологией и
морфологией • XLIX
О соотношении между физиологией и патологией LI I
О роли нервной системы LIV
Что дал Клод Бернар для физиологии и
патологии i LVII
Заключение LXIII
Библиография LXV
ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
Предисловие ► . . . 3
ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ,
ЧИТАННЫЕ В КОЛЛЕЖ ДЕ ФРАНС, 1859—1860 гг.
Лекция первая. Предварительные замечания и
определение медицины 7
Лекция вторая. Об экспериментальной патологии .... 16
Лекция третья. Об идиосинкразиях 25
Лекция четвертая. О катализе и о химических агентах,
производящих болезни в живых телах 34
Лекция пятая. О болезнях, происходящих от
патологического развития клеток 43

VIII
СОДЕРЖАНИЕ
Лекция шестая. О рациональных принципах терапии . . 5S
Лекция седьмая. О рациональных принципах терапии
(продолжение) 6*
Лекция восьмая. Об общих действиях лекарственных
средств 73
Лекция девятая. Об общих симптомах болезненного
состояния 80
Лекция десятая. О'местных^ действиях общих болезней' 87
Лекция одиннадцатая. О сходстве между действием
причин болезней и действием ядов 95
Лекция двенадцатая. О сходстве между причинами
болезней и ядами (продолжение) 103
Лекция тринадцатая. О ядах 109
Лекция четырнадцатая. О действиях кураре 117
Лекция пятнадцатая. О мышечных ядах 126
ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО M03fi±
Лекция первая. Общие свойства нервной системы .... 137
Лекция вторая. О функциях спинного мозга 147
Лекция третья. О возвратной чувствительности . . . 156
Лекция четвертая. Об изменениях, происходящих в
нервах после их полной поперечной перерезки, и о
присущих спинному мозгу свойствах 163
Лекция пятая. О присущих спинному мозгу свойствах
(продолжение) 170
Лекция шестая. О физиологических свойствах,
развивающихся в нервах после полной их перерезки . . 176
Лекция седьмая. О свойствах нервов, подвергнутых
полной перерезке (продолжение) 183
Лекция восьмая. О свойствах нервов, подвергнутых
полной перерезке (продолжение) 187
Лекция девятая. Различия, являемые чувствительными
и двигательными нервами после их полной
перерезки 192
Лекция десятая. Об эффектах, происходящих в
мышечной системе, в результате устранения нервного
влияния 197
Лекция одиннадцатая. Об изменении возбудимости
живых тканей 20¾

СОДЕРЖАНИЕ
IX
Лекция двенадцатая. О влиянии нервной системы на
химические явления жизни 209
Лекция тринадцатая. О начале симпатической
системы 215
Лекция четырнадцатая. О функциях симпатической
нервной системы 220
Лекция пятнадцатая. Об активном расширении
сосудов 225
Лекция шестнадцатая. О влиянии нервной системы на
химический состав крови 232
Лекция семнадцатая. О животной теплоте 237
Лекция восемнадцатая. О влиянии нервной системы на
всасывание 24&
Лекция девятнадцатая. О различных степенях
возбудимости нервной системы 248"
Лекция двадцатая. Параллель между симпатической
системой и системой спинномозговой 254
Лекция двадцать первая. Резюме изложенных в этом
курсе взглядов 263
ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ,
ИЗВЛЕЧЕННЫЕ ИЗ КУРСОВ, ЧИТАННЫХ В КОЛЛЕЖ ДЕ ФРАНС,
в 1858—1869 гг.
Вступительная лекция (декабрь 1858 г.) 272
Лекция о диабете (март 1859) 27&
Лекция о лихорадке (апрель 1859) 288
Лекция о чувствительных свойствах симпатической
нервной системы и рефлекторных движениях,
происходящих под ее влиянием (июнь 1859) 298
Лекция об общем кровообращении и кровообращениях
местных. Сосудодвигательное влияние
симпатического нерва (январь 1859) 30(>
Лекция об общем кровообращении и кровообращениях
местных. Сосудодвигательное влияние
симпатического нерва (продолжение) (февраль 1859) 319
Лекция об экспериментальной медицине (апрель 1864) 337
Лекция об экспериментальной медицине и
наблюдательной медицине (декабрь 1864) 355
Лекция о внутренней среде как поле деятельности
экспериментальной медицины (январь 1865) 36&

X
СОДЕРЖАНИЕ
Лекция об исследовательском методе при изысканиях
в экспериментальной медицине (январь 1865) . . . 377
Лекция о наблюдательной медицине и
экспериментальной медицине (январь 1869) 384
Лекция об экспериментировании в науках о жизни
(январь 1869) 403
Лекция об эмпиризме и рационализме в физиологическом
экспериментировании, экспериментальная
критика (февраль 1869) 426
Лекция об истории физиологического
экспериментирования. Искусство экспериментирования на живых
существах (январь 1869) 446
Лекция об эволюции научной медицины и об ее
современном состоянии (январь 1870) 472
Л. Н. КАРЛИК. Примечания 491
Л. Н. КАРЛИК. Биографический указатель имен. . . 498

Л. Н. Карлик
КЛОД БЕРНАР
ВВЕДЕНИЕ
Развитие патологии как самостоятельной
экспериментальной науки относится, собственно, ко второй половине
XIX века. Запоздалое развитие патологии объясняется
следующими основными причинами:
Во-первых, развитие патологии упиралось в
недостаточное состояние других наук (физики, химии, биологии,
физиологии). Лишь в XVII веке «Бойль делает из химии науку»,
а «Гарвей, благодаря открытию кровообращения, делает
науку из физиологии (человека, а также животных)» (Э н-
г е л ь с, Диалектика природы, изд. 5, стр. 49, 1931).
Органическая химия развилась лишь в конце XVIII и особенно
в XIX веке. Открытия клетки и эволюционного закона были
также сделаны лишь в XIX веке. Недостаточное развитие
указанных наук тормозило развитие патологии, с успехами
же в области химии и биологии ускорялось и развитие
патологии, ибо «лишь благодаря этому стали возможными
морфология и физиология в качестве истинных наук» (там же,
стр. 49).
На протяжении XVI, XVII и XVIII веков патология
целиком отражала и общее теоретическое состояние тогдашнего
естествознания, характеризовавшееся тем, что «наука все
еще глубоко сидела в теологии. Она повсюду искала и
находила в качестве последней причины толчок извне,
необъяснимый из самой природы» (там же, стр. 112).
Во-вторых, запоздалое включение патологии в орбиту
экспериментальных наук объясняется исключительной
сложностью и трудностью объекта ее изучения—болезней человека
в их воспроизведении у животных.
Неудивительно, что в течение очень длительного
периода взгляды на болезнь и на механизм ее развития были
крайне примитивны и в значительной мере строились на
спекулятивных началах, так как за отсутствием
достоверных фактов исходили из фантастических, выдуманных
представлений.
Лишь постепенно в связи с развитием буржуазией произ-

XII
Л Н. КАРЛИК
водительных сил и ряда новых производств (особенно
оптического, химического, красок и др.), доставивших мощные
средства для познания природы, был накоплен обширный
научный материал и создан фундамент, на котором могло
развиться здание научной патологии.
Бельгийский врач Везалий (1514—1564) кладет начало
изучению строения человека, Гарвей (1578—1657) открывает
кровообращение (1628), а Мальпиги
(1628—1694)—капиллярную систему. Знаменитый Бургав (1668—1738) применяет уте
термометр и лупу для исследования больных, а его ученик
Карл Линней (1707—1778) в своих лекциях по общей
патологии требует обоснования медицины опытами и широкого
применения вскрытий трупов. Гунтер (1718—1783) впервые
подвергает экспериментальному изучению ряд вопросов патологии
(воспаление и др.), а Морганьи в сочинении «О локализации и.
причинах болезней, выявленных анатомом» (1761), дает
описание изменений органов при различных болезнях и
высказывает идею локализации болезней в отдельных органах. На
рубеже XVIII и XIX веков талантливый Биша (1771—1802)
оставил подробное описание и классификацию тканей и идею
разделения нервной системы на анимальную и
вегетативную.
Но наиболее плодотворный период развития патологии
относится к XIX веку, ознаменовавшемуся быстрым
развитием химии, биологии (открытие закона сохранения материи,
открытие клетки, эволюционная теория Дарвина).
Виднейший патолог Рокитанский,—«Линней патологической
анатомии», как называли его (1804—1878),—дал чрезвычайно
подробное описание патологоанатомических изменений органов:
при различных болезнях, усматривая, однако, основу всех
патологических процессов в первичном нарушении состава
крови и соков (дискразия). Иоганн Мюллер (1801—1858)
положил начало научной разработке патологической
физиологии, создал целую школу и воспитал ряд крупнейших
ученых. Знаменитый Мажанди (1783—1855)—один из
основоположников экспериментального направления в физиологии—
стал широко применять вивисекцию, а его ученик Клод Бер-
нар поднял экспериментальное исследование на
исключительную высоту и дал мощный толчок к изучению динамики
патологических процессов. Рудольф Вирхов (1821—1902) положил
начало целлюлярной патологии, с которой начался
поворотный пункт в развитии медицины и с которой датируется
новый этап в истории патологии. Луи Пастер (1822—1895) своими
работами и работами своих последователей (Кох, Листер,.
Ру, Мечников, Эберт и др.) открыл ряд возбудителей
заразных болезней, обеспечив этим триумфальное шествие бакте-

КЛОД БЕРНАР
XIII
риологии, нанесшей сокрушительный удар прежнему
представлению о миазмах и всяких таинственных,
нематериальных, якобы творящих болезнь началах.
Такова блестящая плеяда представителей медицины
второй и третьей четверти XIX века—периода,
ознаменовавшегося колоссальными успехами естествознания вообще,
физиологии и патологии в частности.
Когда говорят об успехах в патологии этого времени, то
обычно имеют в виду крупнейшую реформу, произведенную
Вирховым и оказавшую огромное влияние на всю медицину,
на характер воспитания и мышления врача.
Целлюлярная патология давала впервые систематическое
объяснение патологических процессов. Она провозгласила
клетку элементарной и автономной жизненной единицей,
наделенной самосознанием, человека—суммой клеток,
клеточным государством, каждую болезнь—чисто локальным
процессом, местным изменением клеток организма.
Целлюлярная патология сыграла в свое время весьма
прогрессивную роль, так как она нанесла значительный удар
многим, господствовашим до середины XIX века донаучным
и спекулятивным взглядам и теориям (как, например, учению
о бластеме, учениям Парацельза, Ван Гельмонта, учению
о симпатиях и антипатиях органов и др.); целлюлярная
патология отказалась от традиционных, умозрительных взглядов
и выставила требование о необходимости обосновывать выводы
науки фактами и достоверными наблюдениями.
В своей теоретической основе она была
материалистической, связывала представления о болезни с материальным
субстратом. Наконец, она, связывая патологию и медицину
с одним из крупнейших достижений науки—открытием клетки,
поднимала тем самым патологию на большую научную
высоту и толкала к мощному развитию этой науки.
К этому плодотворнейшему периоду в развитии
патологии относится также деятельность одного из талантливейших
физиологов, патологов и экспериментаторов—Клода Бер-
нара.
Медицинская печать (особенно по истории патологии)
обычно значительно переоценивает Вирхова и отдает
сравнительно лишь небольшую историческую дань Клоду Бернару.
Укреплению этой традиции—превозносить Вирхова и почти
замалчивать Клода Бернара—в немалой степени
способствовало слабое знакомство врачей с основными взглядами
Клода Бернара. Восполнить отчасти этот пробел и показать
роль Клода Бернара в развитии физиологии, патологии и
медицины—основная задача настоящего очерка.

XIV
Л. Н. КАРЛИК
КРАТКИЕ БИОГРАФИЧЕСКИЕ ДАННЫЕ
Клод Бернар родился 12 июля 1813 г. в маленькой,,
очень живописной деревушке Сен-Жульен, около В иль-
франша, на реке Соне (Роне), в семье мелкого крестьянина-
виноградаря. Клод очень рано потерял отца. Мать уделяла
много внимания воспитанию Клода, сохранившего
трогательную любовь к ней вплоть до самой своей смерти.
Дом в деревне Сен-Жульен^ около Вилъфрангиа, где родился
Клод Бернар и где он проводил все свои вакации и nepuofr
своей болезни. (Из коллекции проф. д'Арсонваля.)
Клод Бернар очень любил свою родину и каждый год
проводил там свои вакации, становясь на это время
деревенским виноградарем, не выделяясь из массы скромных
крестьян, общаясь с ними и живо интересуясь всеми событиями
их жизни. «Когда небо чисто,—писал знаменитый ученый
Клод Бернар о своей родине,—я вижу на горизонте|1белые
вершины, но на два лье передо мною простираются луга
долины Соны. На холме, где я живу, все буквально тонет
в виноградниках, которые занимают безграничные
пространства. Они придавали бы местности монотонный вид, если бы
она не была пересекаема тенистыми долинами и ручейками,
спускающимися с гор в долину Соны. Мой дом,
расположенный на возвышенности, благодаря маленькой чаще, которая*

о
^
оэ
о
о
а.
^
СЪ
„
03
о
03
CS
ч
<3
^,
*ч
„
g
5
Oj
>-s
а.
оз
tq.
оэ
о
ч
о>
с
Й
о
S
а
5'
оэ
о
Й
!з>
Н
CD
О
1
а
<ъ
оз
«.
а.
в
s
а,
<ъ
cq
<Ъ
о
«5
£*
»
о
в
а.
S
оз
<Ъ
а
л
03
^
«S
о
03
S
а.
о
g
а,
£
53
«S
>3
03
О
03
03
03
-*s
а,
о
в
ч

XVI
Л. Н. КАРЛИК
оттеняет его справа, и фруктовому саду, который имеется
слева, является как бы зеленым гнездом» (цитировано по
Van Tieghem, Notice sur la vie et les travaux de Claude
Bernard, Paris, стр. 4, 1910).
Первые уроки Клод брал у кюре в Сен-Жульене, затем
учился в коллеже в Вильфранше и окончил коллеж в Лионе.
Клода отмечали как очень простого, как бы несколько
апатичного, молчаливого, любившего уединяться от товарищей
ученика. Молодому Клоду пророчили «карьеру» фармацевта,
и по окончании школы он работал в пригородной аптеке
де Вэз.
Но Клод мечтал о другом: его привлекала литература,
и к ней были упорно устремлены его мысли. Он решает
посвятить себя литературе, пробует свои силы в ней, сочиняет
даже водевильную комедию «La rose du Rh6ne» и 5-актную
драму «Arthur de Bretagne». Клод уже окончательно считает
себя призванным служить литературе, тем более, что
написанный им водевиль имел небольшой успех в маленьком
театре Лиона и даже принес ему доход в целых 100 франков.
Окрыленный светлыми надеждами на будущее
литературное поприще и снабженный рекомендательным письмом,
молодой Клод в возрасте 22 лет приезжает в 1835 г. со своими
произведениями в Париж к известному тогда литературному
критику, профессору Сорбонны Saint-Mari-Grirardin. Но
какое горькое и вместе с тем плодотворное своими последствиями
разочарование ожидало его здесь!
Клод был принят профессором весьма благосклонно и
участливо. Жирардэн настойчиво убеждает молодого Клода
в отсутствии у него литературного таланта и горячо советует
искать другого пути в жизни, в частности, указывает ему
на медицину или фармацию.
Не без горя и страданий, но Клод внял совету и
принялся за изучение медицины. Он страстно отдается новой
науке, кончает через несколько лет медицинский факультет в
Парижа и в 1839 г. становится интерном госпиталя. Несколько
позже его начинают привлекать опыты видного в то время
физиолога Мажанди и в 1841 г. он начинает работать у него,
помогая ему во всех опытах и сам все более втягиваясь
в самостоятельную экспериментальную работу.
Через 2 года, в мае 1843 г., 30-летний Клод Бернар
опубликовывает свою первую работу об анатомии и физиологии
барабанной струны («Recherches anatomiques et physiologi-
ques sur la corde du tympan»), а в декабре того же года с
успехом защищает докторскую тезу на тему: «Du sue gastrique
et de son r61e dans la nutrition» (Tese, Paris, 1843).
Для начинающего расцветать исследовательского та-

КЛОД БЕРЫАР
XVII
ланта Клода Бернара вскоре, однако, снова наступили дни
тяжелого разочарования. Враг шарлатанства,
бессодержательного и высокопарного красноречия, игравших большую
роль в тогдашней жизни медицинского факультета Парижа,
талантливый Клод Бернар оказался отвергнутым на
конкурсе для получения должности профессора. Отчаявшись
в научной карьере, он готов уже бросить научное поприще
и занять место врача в деревне, но счастливый случай—
женитьба на богатой наследнице—дал ему возможность
продолжать научный путь и опубликовать, год за годом, ряд
крупнейших открытий в физиологии.
С 1844 г. началась блестящая серия
экспериментальных исследований Клода Бернара о функциях спинного
мозга, о пищеварительных субстанциях, о влиянии нервной
системы на физиологические и патологические явления
и др.
С 1847 г. Клод Бернар заменяет своего учителя Мажанди
и становится профессором экспериментальной медицины
в College de France. С этого же времени Клод Бернар
начинает обширную серию исследований, выяснявших роль
секретов пищеварительного канала в процессе пищеварения и
приведших к ряду замечательных работ о слюне, желудочном
■соке, кишечном соке и т. д.
В январе 1849 г. Клод Бернар опубликовал свои
исследования о поджелудочной железе, сразу доставившие ему
репутацию крупного физиолога. В этой работе Клод Бернар
пытался показать, что панкреатический сок является
действующей причиной переваривания жировых веществ. Эта
работа Академией наук была удостоена большой награды.
Хотя теория, лежащая в основе этой работы, как он сам
позднее признавал, и не была вполне оформленной, но работа
имела исключительное значение хотя бы потому, что
привлекла внимание врачей к важному, почти еще не изученному
вопросу физиологии.
В том же 1849 году Клод Бернар опубликовал первые
исследования о гликогенной функции печени, составившие
одно из наиболее важных открытий в физиологии. Ряд работ
в этой области был в 1851 г. вторично отмечен большой
наградой. В третий раз Клод Бернар получил такую же награду
в 1853 г. за блестящие исследования симпатической нервной
системы.
В 1854 г. освободилась одна из ботанических кафедр на
факультете естественных наук Сорбонны и ее заменили
кафедрой общей физиологии, которая была предложена Клоду Бер-
нару и которую он возглавлял до 1868 г. В 1855 г., После
смерти Мажанди, Клод Бернар занял его кафедру в Коллеж де
2 Лекции по эксперим. патол.

XVIII
Л. Н. КАРЛИК
Франс. Клод Бернар был избран также членом Академии?
наук, а при Наполеоне III получил звание сенатора.
Кафедра, которую Клод Бернар занимал в Сорбонне, не-
имела в своем распоряжении ни сколько-нибудь
удовлетворяющего условиям экспериментального исследования
помещения лаборатории, ни препаратора, ни бюджета.
Высокий рост, красивая голова с внушительным
широким и задумчивым лбом, обрамленным длинными волосами,
застенчивый, нерешительный взгляд, добродушное,
серьезное и одновременно приятное, с отпечатком некоторой грусти
лицо—таковы некоторые черты внешности Клода Бернара.
Обладавший громадной эрудицией Клод Бернар очень
тщательно изучал вопросы, прежде чем писать о них.
«Нисколько педантизма,—говорил о нем Пастер в 1866 г.—
никакой странности ученого, античная простота,
естественная речь, весьма далекая от всякого притворства, но наиболее
богатая глубокими и справедливыми идеями» (цитировано*
по Van Tieghem, стр. 17).
Клод Бернар представлял собою тип весьма скромного
ученого, в своей деятельности почти не выходившего за
пределы интересов лаборатории и физиологии. В общественной,
жизни он не играл сколько-нибудь заметной роли.
Один момент из его жизни в период 1870—1871 гг.
заслуживает, однако, упоминания. Шла франко-прусская война,
и Париж был окружен неприятельскими войсками,
блокировавшими город и всячески срывавшими продовольственное
снабжение столицы Франции. Готовясь к наступлению, iirrafr
французской армии предполагал завезти в Париж
достаточное количество провизии, а в одном из стратегически
важных районов было, в частности, сконцентрировано большое
количество крупного рогатого скота в ожидании удобного'
случая для переправы его в столицу так, чтобы миновать
неприятеля. Но животные создавали явную угрозу срыва
выполнения плана предполагавшейся военной операции, так
как мычанием и другими звуками могли привлечь внимание
неприятеля, который не упустил бы случая сорвать
снабжение столицы. Перед военными властями встала поэтому
важная задача, как заставить животных молчать, т. е. не
открывать своего присутствия неприятелю.
Хитрость, которой эта военная задача разрешалась, была
предложена Клодом Бернаром, использовавшим для этой цели
свой исключительный опыт экспериментатора-вивисекцио-
ниста. Клод Бернар предложил произвести всему скоту весьма
легкую и быстро выполнимую перерезку нерва, имеющего
тесное отношение к крику животных. Целая «армия»
мясников была научена и проинструктирована им, и соответствую-

КЛОД БЕРНАР
XIX
щая операция была в массовом масштабе удачно произведена.
Животные хорошо переносили операцию и становились
безгласными. Задача Еоешюго штаба была выполнена (по ряду
других причин французская армия вез же потерпела поражение).
Тяжелые условия (подвальное сырое помещение), в
которых Клод Бернар проводил своп исследования в Коллеж
Лаборатория Клода Бернара в Коллеж де Франс.
де Франс, преждевременно надорвали здоровье талантливого*
экспериментатора. Тяжелое заболевание в 1865г., намного
лет прервало его исследовательские работы. За время
болезни, проведенное на родине, Клод Бернар написал два
классических произведе ния: «Введение в экспериментальную
медицину» и «О прогрессе общей физиологии».
В 1868 г., после смерти Флуранса, Клод Бернар обменял
кафедру Сорбонны на кафедру сравнительной физиологии
животных в Музее естественной истории. Болезненное
состояние, однако, не покидало больше Клода Бернара и 10
февраля 1878 г., 64 лет от роду, он умер от уремии на почве
тяжелого воспаления почек.
Клод Бернар был первым ученым Франции,
похороненным на государственный счет.

XX
Л. Н. КАРЛИК
ОБЩЕЕ ОТНОШЕНИЕ К НАУКЕ
И ФИЛОСОФИИ
«Предвидение и действи е—вот что
характеризует человека в его отношениях к природе» («Legons sur
les proprietes des tissus vivants», 1866).
«Действовать на природу—таков наиболее высший
результат науки» («Лекции по экспериментальной патологии»).
«... У физиолога не нужно спрашивать,
спиритуалист ли он или материалист». («Legons sur les phenomenes de
la viecommuns aux anlmaux et aux vegetaux», 1878—1879.)
«Цель всякой науки как о живых существах, так и о
телах минеральных может быть охарактеризована двумя
словами: предвидеть и действовать» [«Lemons sur les phenomenes
de la vie communs aux animaux et aux vegetaux», цитировано
по русск. перев., СПБ, 1878; стр. 313 (курсив автора—•
Л. К.)] —так определял Клод Бернар задачу физиологии как
науки, которую еще предстояло создать и в развитии которой
юн принимал исключительное участие.
«...Физиология должна быть наукой деятельной и
завоевательной наподобие физики и химии» (там же, стр. 313)—
вот основное стремление Клода Бернара. Для того чтобы
этого достичь, необходимо, чтобы физиология в широком
смысле слова пользовалась точными методами таких наук,
как физика и химия, которые в своем развитии достигли уже
значительных успехов («Прогресс в физиологических
науках», перев. и изд. Неклюдова, стр. 31, СПБ, 1866). Лишь
тогда, полагал Бернар, физиология добьется больших успехов
в познании законов, управляющих жизнью в нормальных
ж патологических условиях и сумеет управлять ими для
изменения болезни и излечения больного.
«Цель врача-экспериментатора,—писал он,—сведется к
•определению законов физиологических и патологических
явлений, чтобы получить возможность по своему
усмотрению управлять проявлением этих феноменов, как физик
и химик по своему усмотрению управляют явлениями
приводы, законы которых они открыли и изучили. Но эта
власть, которую человек приобретает над природой, есть
иллюзия: он подчиняется закону вместо того, чтобы им
повелевать. Но, чтобы подчиняться закону, все же
необходимо его знать.
Практическая цель всех наук—служить человеку,
направляя к его пользе явления природы, изученные наукой»
/настоящее издание, стр. 345—6).
Как и Вирхов, Клод Бернар выступал против спекуля-

КЛОД БЕРЫАР
XXI
тивных систем тогдашней медицины. Он учил, что старые
учения и системы в физиологии, патологии и медицине,
основанные не на знании законов явлений, а на чисто
спекулятивных рассуждениях, должны быть решительна
отвергнуты, ибо «как наука экспериментальная, медицина
есть наука антисистематическая: она представляет
собою... здание, находящееся всегда в периоде построения,
которое, может быть, никогда не будет закончено» (там жег
стр. 489).
Не может быть законченного знания, учил Бернард
следовательно, не может быть и законченных систем, ибо
«наука подобна обширному зданию, верхние камни
которого покоятся на нижних камнях и с необходимостью
поддерживаются ими. Каждый из нас кладет свой камень
поверх камня своего предшественника и, таким образом,
здание с каждым днем поднимается все выше и выше» (там
же, стр. 369).
Клод Бернар правильно отмечал, что «истина никогда не
бывает полной, она всегда бывает относительной, и поиски
никогда не кончаются» (там же, стр. 378). Он был прав также
в утверждении, что «интерпретация фактов связана со
знаниями, которыми мы обладаем, и, по мере того как наши
знания развиваются, нам часто приходится менять наши мнения
о том, каким образом следует понимать все результаты
опытов» (там же, стр. 425).
Мир в целом и любое явление природы в частности
отличаются бесконечным богатством сторон, связей, свойств
и отношений, все более и более познаваемых человеком.
Процесс познания есть процесс безграничного развертывания
спирали положительных знаний свойств и законов той или
иной формы движения материи, объем познания которой
в каждый данный момент лишь исторически ограничен
условиями социально-экономической структуры общества,
уровнем развития производительных сил, а в частности—уровнем
развития техники, недостаточностью орудий исследования,
ограничивающей экспериментально-технические
возможности изучения той или иной области природы и т. д.
Знание бесконечного в своих свойствах мира все более
увеличивается, процесс превращения незнания в знание
происходит по все более и более расширяющейся спирали. Все
в мире познаваемо, никаких принципиальных границ
познания нет; имеются лишь исторические границы между тем,
что уже познано, и тем, что еще не познано, но что будет
познано. Таково единственно научное понимание соотношения
абсолютной и относительной истины в историческом процессе
познания природы.

3 ~v
•Si
£^
со X
ft- со
8¾
I*
5 ft.
та с»
II
•и:
8 *
£ о
*ф к<о
й "£
8 jf |
О Л ев
- я ф-
Д JS
ф '-н
л ф
. р[
tr er
. а>
От4 Д
а»
*ф
—* Z7 се
-3 о
iS &
г-н СО
ф ~
и чЭ
ф ф
3 со
рЙ
+> о
Д й
е с 2
ф о g
a » 1
ft № s
й
й
Ф
О
,2 Л
&3
»1
й - -3
^ .2 »
ф
я
I
се
a
о
ft
о
X
се
ч
ко
a
се
I
я
ft
Я
ф
•S
1Z а А
се ф о
ф ф ч-»
О
ч
о
g
се
>в<
се
к
S
ч
Я
се
a
«
о
я
a
a
о
к
S
S
S
СО с-
>е< «
и о
В
ч
о
a vo
я се
1
ф
-е й Й
* о
се а)
се -^
се «ы
a
a
s о
л .
s. |
2 "
О
со
се
ft
\о
о
S
3
a
се
се
>е<
л
«
в
я
«
о
к
се
Я
a
ч
о
ф
с
a
!3
о
о
с
О
Щ ё
<н Д
се
ft
ф
о
Pi
се
В
ф
a
а
о
ф
В
В
о
о
Л *Ч £ +»
* £
о
_н Ф
Я
о
о
xi Л
к
се
в
«
о
и
о
о
га
ф
ft
с
се
ft
Я
се
>в<
е*
о
н
&*
се
Я
a
о
Е-»
О
О
a
a
I
я
се
х
о
ф
е
со
IS
IJ
I!
I
2 a
? a
^ ф
« ч
о се
& *о
a ^
Й и
a
ч
ф
се
га
I
Ч

XXIV Л. Н. КАРЛИК
Это понимание было, однако, чуждо Клоду Бернару, при-
знававшему наличие принципиальных границ познания.
Он писал: «Все определения—чистая иллюзия; все, что мы
можем знать,—это условия вещей. Ни в какой отрасли науки
мы не можем итти дальше этой границы, и это чистая
иллюзия—воображать, что можно перейти эту границу и
уловить самую сущность какого бы тощни было явления»
[«Жизненные явления, общие животным и растениям», пер.
Антоновича, стр. 50, 1878 (курсив наш.—Л. К.).]
Это рассуждение Клода Бернара ненаучно. В отношении
неверных определений, т. е. таких, которые не отражают
сколько-нибудь объективной действительности, можно,
разумеется, утверждать, что они иллюзорны. Правильно
определить что-либо—это значит суметь отразить общее, особенное
и единичное какого-либо явления в его историческом
развитии; это предполагает серьезную работу абстрагирующего
разума, проверяемую затем практикой, как критерием
истинности всех наших суждений вообще. Другое дело, что любое
определение неполно отражает действительность, так как
последняя всегда богаче, красочнее и многограннее, чем
форма, в которой она отражается человеческим
сознанием.
Клод Бернар был неправ, утверждая, что мы якобы не
познаем и не можем познать сущность явлений, так как
процесс познания любого явления и есть не что иное, как все
углубляющееся знание его сущности.
Точка зрения Клода Бернара, признающая
принципиальную границу познания, ненаучна еще и потому, что она
обрекает исследователя на пессимизм, на безысходность.
Наоборот, признание лишь исторических границ объема уже
познанного в данное время является мощным стимулом
дальнейших успехов в борьбе за расширение познанного, т. е.
является мощным рычагом дальнейшего движения вперед,
вселяющего бодрость, оптимизм, жажду борьбы и активного
преодоления препятствий.
Правда, сам Клод Бернар был полон жажды борьбы за
каждый новый эксперимент, он был полон желания
преодолеть препятствия к решению задач эксперимента, он был также
полон надежд на успехи исследования. Но все это говорит
отнюдь не в защиту общей концепции Клода Бернара, а лишь
за непоследовательность ее применения в жизни.
Не совсем правильным было категорическое утверждение
Клода Бернара, что «в науках вера есть заблуждение, а
скептицизм—движение вперед» (настоящее издание, стр. 340).
Что скептическое отношение к спекулятивным
концепциям тогдашней медицины было прогрессивным явлением,—

КЛОД БЕРНАР
XXV
это не подлежит ни малейшему сомнению; но скептицизм
основой научного развития, разумеется, служить не может.
Наоборот, научное убеждение, основанное на проверенных
практикой фактах, толкает исследователя на решение самых
сложных вопросов, способствует поднятию теории, а через
последнюю и практики на все большую высоту, делает
практические мероприятия более осмысленным pi, рациональными
и более эффективными для человека.
В развитии науки Клод Бернар придавал огромное
значение практике, узко сводя ее, однако, к технике и к
инструментам, и, разумеется, не понимая ее как
общественно-историческую практику человека. «В науках нельзя оспаривать
импульса, который теория дает практике» (там же, стр. 9),—
писал Клод Бернар.
«Большая часть вопросов науки,—писал он в другом
месте,—была разрешена при помощи изобретения аппаратов:
человек, открывающий новые приемы или придумывающий
новые инструменты, делает часто для экспериментальной
физиологии более, чем самый глубокий философ и самый
могучий обобщающий ум» («Жизненные явления, общие животным
и растениям», перев. Антоновича, стр. 10, 1878).
Наряду с этим он нередко также утверждал, что «науки
двигаются вперед только новыми идеями и творческим
могуществом или оригинальностью мысли» («Прогресс в
физиологических науках», перев. и изд. Неклюдова,,
стр. 70г 1866).
Интересна и не потеряла своей актуальности мысль
Клода Бернара, что «в теории ученый должен всегда
рассматривать всю науку в целом, в практике же он должен
специализироваться. Это единственное средство углублять вопросы
и совершать истинные и быстрые успехи» («De la
physiologic generale», p. 338, Paris, 1872). Понимание Клодом Берна-
ром соотношения теории и практики станет более ясным
из его высказываний о рационализме и эмпиризме.
Клод Бернар резко выступал против рационализма как
исходной концепции в развитии физиологии. Как и Вирхов,
Бернар считал, что факты должны быть отправным пунктом
в развитии физиологии и патологии. Подчеркивание этого
имело исключительно важное значение, если принять во
внимание преобладание в то время многих ненаучных, чисто
спекулятивных взглядов. (Характерно отметить, например, что
весьма распространенное в первой половине XIX века
руководство Henle по патологии имело заглавие «Rationelle
Pathologie».) Выступая против Декарта, Клод Бернар писал:
«Декарт, например, приступая к изучению
экспериментальных наук, внес в них те самые идеи, которые он так удачно-

XXVI
Л. Н. КАРЛИК
применил в философии. Он поступил с физиологией так, как
-с метафизикой: он устанавливал философский принцип,
чтобы свести к нему естественно-научные факты вместо того,
чтобы отправиться от фактов и связать с ними идеи a poste-
Tiori, которые в некотором роде являются только их
истолкованием. В результате получилось, что Декарт, при всем том,
что он считался с известными в его время физиологическими
опытами, изложил фантастическую, почти выдуманную
физиологию» (настоящее издание, стр. 406).
Необходимо целиком освободиться от априоризма, учил
Клод Бернар. «Метод, состоящий в том, чтобы сначала
давать определения и потом все выводить из определений...,
противен самому духу опытных наук» («Жизненные явления,
общие животным и растениям», перев. Антоновича, стр. 20,
1878).
Клод Бернар выступал также и против плоского
эмпиризма». «Эмпиризм,—писал он,—противоположен
рационализму; он исключает всякое умозрение и принимает только
сырые, изолированные факты, не пытаясь ни истолковывать
одни другими, ни связывать их в теории. Но если эмпиризм
превосходен для ошибок фактов, а также для того, чтобы
удерживать от отклонений при рассуждении, то сам по себе
он совершенно недостаточен; он никогда не создаст
настоящей науки, так как наука требует всегда вмешательства
рассудка...» (настоящее издание, стр. 434).
Мы близко подходим здесь к отношению Клода Бернара
к философии. Какова была та философия, которой он
пользовался в своих суждениях?
«Экспериментальный метод,—писал Клод Бернар,—ищет
истину при гармоническом употреблении чувства, разума
"и опыта; его девиз—свобода ума и мысли» («Прогресс в
физиологических науках», перев. Неклюдова, стр. 61, 1866).
Что же вкладывалось им в эту «свободу ума и мысли»?
«Первое условие для ученого, предающегося
экспериментальному исследованию естественных явлений,—продолжает
Клод Бернар,—состоит в том, чтобы не задаваться никакой
системой и сохранять полную свободу ума, основанную на
философском сомнении» (там же).
И далее: «Экспериментальная физиология не имеет
надобности обращаться к какой бы то ни было философской
•системе...»
«...Единственная философская система... состоит в том,
чтобы не иметь ее» (там же, стр. 62—63).
Правда, Клод Бернар не отрицал вообще философского
духа, который, по его мнению, все же должен даже
господствовать во всех человеческих знаниях. «...Избегая философ-

КЛОД БЕРНА?
XXVII
оких систем,—писал он,—я тем не менее очень люблю
философов, и меня весьма занимают их мудрствования» (там же,
стр. 63). Клод Бернар признавал за философией
облагораживающее и оживляющее мысль влияние, так как философы
«укрепляют ум, развивая его умственной гимнастикой, и в'
то же время переносят его к неисчерпаемым решениям
великих вопросов. Они, таким образом, поддерживают жажду
неизвестного и тот священный огонь исследования, которые
никогда не должны пропадать в ученом» (там же, стр. 64).
Клод Бернар считал далее, что философия и наука могут
лишь сосуществовать, но не должны быть связаны между
собой, что это есть «единственное средство избежать смешения
и путаницы и обеспечить прогресс в порядке физическом,
умственном, политическом или моральном» («Жизненные
явления, общие животным и растениям», перев. Антоновича,
стр. ,36, 1878).
Философия и наука должны быть, по Бернару,
разграничены; у каждой из них есть своя сфера действий; Бернар,
однако, не отрицал «возбуждающего» влияния первой на
вторую. «Философия,—писал Клод Бернар,—поднимая
неисчерпаемую массу нерешенных вопросов, возбуждает и
поддерживает спасительное движение в науке, потому что философии,
в тесном смысле слова, принадлежит только одно
неопределенное, а определенное входит в область науки» [«Прогресс
в физиологических науках», перев. Неклюдова, стр. 66,
1866 (курсив наш.—Л. К.)].
Клод Бернар отрицал какое-либо значение философии
для развития науки. «Философские методы и способы,—
писал он,—слишком общи и бессильны для того, чтобы они
могли служить для научных опытов, наблюдений и открытий;
для этого необходимы научные методы и способы, часто очень
специальные, которые могут быть известны только
экспериментаторам, ученым или философам, разрабатывающим какую-
нибудь определенную науку» (там же, стр. 68). И далее:
«...ученый остается у себя полным и свободным хозяином,
и что касается меня, то я думаю, что ученые делают в
лабораториях свои открытия и создают теории и науку без
помощи философов» [там же, стр. 68 (курсив наш.—
Л. К.)].
Это отрицательное отношение к философии у Клода Бер-
иара, как и у многих естествоиспытателей, было в
значительной мере обусловлено господствовавшими в то время
натурфилософскими абстрактными спекулятивными построениями
Шеллинга, Гегеля и др.. вызвавшими реакцию протеста со
стороны триумфально шествующего от победы к победе, от
открытия к открытию естествознания,—реакцию против

XXVIII
Л. Н. КАРЛИК
абстрактных построений, сопровождавшуюся одновременна
реакцией против философии вообще*.
Но, считая себя «свободным» от философии, Клод Бернар,
разумеется, не был свободен от нее, ибо «как бы ни упирались
естествоиспытатели, но ими управляют философы» (Энгельс,
Диалектика природы, изд. 5, стр. 134, 1931).
Какова же была философия Клода Бернара?
ОТНОШЕНИЕ К ИДЕАЛИЗМУ (ВИТАЛИЗМУ)
И МАТЕРИАЛИЗМУ
«... В качестве физиолога мы должны отвергнуть гипотезы
и виталистические, и материалистические ...»
«... Мы будем только физиологом ив этом качестве мы не
можем стать ни в лагерь виталистов, ни в лагерь
материалистов» («Lecons sur les phenomenes de la vie communs aux
animaux et aux vegetaux», 1868).
Издавна в философии существовали и боролись два
основных направления—материализм и идеализм, которые в разной
форме проявлялись и в естествознании, и, в частности, в
физиологии и патологии. Каково было отношение Клода Бернара
к этим основным направлениям в философии?
У Клода Бернара можно найти много резких и
справедливых упреков по отношению, к витализму. Так, например, он
верно замечал, что «в основании виталистических доктрин
лежит непоправимая ошибка, состоящая в том, что они
(виталисты) считают силой обманчивое олицетворение известного^
соотношения вещей, что они приписывают реальное суще-
* Давая оценку естествознанию второй половины XIX века,
Энгельс писал о результатах этой реакции следующее: «Вместе с
гегельянством выбросили за борт и диалектику, как раз в тот самый момент, когда
диалектический характер процессов природы стал непреодолимо
навязываться мысли, т. е. тогда, когда только диалектика могла помочь
естествознанию выбраться из затруднении; благодаря этому
естествоиспытатели снова оказались беспомощными жертвами старой метафизики.
Среди публики стали с тех пор иметь успех, с одной стороны,
приноровленные к духовному уровню филистера плоские размышления
Шопенгауэра, впоследствии Гартмана, а с другой—вульгарный, в стиле
странствующих проповедников, материализм разных Фохтов и Бюхне-
ров. В университетах конкурировали между собою различнейшие
сорта эклектизма, имевшие общим лишь то, что они состояли из одних
лишь отбросов старых философских систем и были все одинаково
метафизичны. Остатки классической философии сохранились только в виде
неокантианства, последним словом которого была вечно непознаваемая
вещь в себе, т. е. та часть кантовского учения, которая меньше всега
заслуживала сохранения. Конечным результатом была господствую-
щая теперь путаница и беспомощность теоретического мышления»
[«Диалектика природы», изд. 5, стр. 89, 1931 (курсив наш.—Л* К.)]*.

КЛОД БЕРНАД
XXIX
«етвование и материальную причинную деятельность чему-то
нематериальному, что в сущности есть лишь представление
ума, вещь, очевидно, не действующая» («Жизненные явления,
•общие животным и растениям», перев. Антоновича, стр. 37,
1878).
Клод» Бернар говорил также о витализме, что «эта док-
трина по преимуществу ленивая: она обезоруживает
человека. Она ставит причины вне предметов; она превращает
метафоры в субстанциональные сущности: она делает из
-физиологии род недоступной метафизиологии» (там же,
стр. 45).
Клод Бернар ясно высказывался также против плоской
вольфовской телеологии о целесообразности естественных
процессов—идеи, господствовавшей в естествознании XVIII века
и во многом неизжитой еще в физиологии и патологии первой
половины XIX века. Клод Бернар поэтому указывал, что
«закон физиологической целесообразности заключается в
каждом существе в частности, а не вне его; живой организм
существует для самого себя, он имеет собственные, внутри
него находящиеся законы. Он работает на себя, а не на
других. В эаконе органического развития травы нет ничего
такого, что требовало бы того, что она должна быть съедена
травоядным животным; в законе развития травоядного нет
ничего такого, что указывало бы, что оно должно быть
пожираемо плотоядным; в законе произрастания сахарного
тростника нет ничего такого, что говорило бы о том, что его сахар
должен подслащивать кофе для человека» (там же, стр.
124—125).
Вот почему Клод Бернар говорил, что «мы не сойдемся
•€ виталистами, потому что жизненная сила, какое бы
название ей ни придавали, не может сама по себе ничего
произвести, потому что она может действовать, лишь пользуясь
деятельностью общих сил природы, и сама не способна
обнаруживаться вне их» (там же, стр. 37).
Как видно из этих высказываний, Клода Бернара не
удовлетворяла концепция витализма. Клод Бернар исходил
из материальности физиологических и патологических
процессов; он писал о себе: «Мы не те, которые принимают
функциональные поражения или изменения жизненных свойств
без материальных изменений. Это старинные и полностью
антинаучные взгляды» («Lecons sur le diabete et la glyco-
genese animale», p. 72, Paris, 1877).
Материализм Клода Бернара был механистическим:
материя рассматривалась им как инертная масса, приводимая
в движение внешними силами. «В сущности,—писал он,—
у живого существа есть внешние агенты, посторонние, вне-

XXX
л. IT КАРЛИК
клеточные стимулы, которые вызывают проявления свойств
в материи, которая сама по себе всегда инертна и недеятельна»
(«Жизненные явления, общие животным и растениям», перев.
Антоновича, стр. 30, 1878).
Но механистическое понимание движения, материи на
могло и не может дать научного объяснения развития явлений
природы, их качественных различий и т. д. Так, например,
механистическое понимание движения, рассматривающее
живое в отличие от неживого как результат лишь иной
комбинации или иного расположения однородных, бескачественных
частиц материи, не дает и не может дать объяснения жизни.
Если бы материалисты-механисты последовательно
развивали свою концепцию, то должны были бы проблему жизни
«решать» так, что все живое ничем не отличается от
неживого, т. е. они должны были бы одушевлять всю природу,
или же для «объяснения» этого отличия прибегнуть к
внешней силе, т. е. к богу.
Идеалистическое (виталистическое) понимание жизни
хотя и подчеркивает, в противоположность механическому
материализму, качественное отличие живого от неживого,
но, сводя первое к проявлению особых, неизвестно каким
путем попавших туда сил (жизненная сила, энтелехия и т. п.),
в конечном счете последовательно также ведет к внешней
силе—богу.
Таким образом, несмотря на различный исходный пункт,
и механисты, и идеалисты сходны в том, что не понимают
жизнь как образование качественно новой формы движения
материи, отличной от неживой, из которой она возникла.
Клод Бернар, который стремился к научному пониманию
разных форм движения материи и поэтому не мог
удовлетвориться механическим материализмом, но который сам в то же
время и не поднимался выше этого материализма, неизбежно
оказался в плену того же самого витализма, который, как мы
уже видели, он так резко и заслуженно осуждал.
Клод Бернар очень смутно указывал на недостаточность
механического материализма, когда писал: «Мы также не
сойдемся и с материалистами, потому что, хотя жизненные
проявления и находятся непосредственно под влиянием
физико-химических условий, однако эти условия не могли бы
сгруппировать и гармонировать явления в том порядке
и в той последовательности, как они специально
обнаруживаются в живых существах» (там же, стр. 37).
Клод Бернар пытался, правда, стать выше витализма
н материализма, но освободиться от взглядов того и другого
лагеря философов ему, конечно, не удалось.
Клод Бернар считал, например, механический материа-

КЛОД БЕРНАР
XXXI
лизм недостаточным для понимания жизни. Отсутствие же
научного представления о развитии мешало ему подняться
выше этого материализма. «Если ... виталистические
доктрины извращают истинную природу жизненных явлений,—
писал он,—то и материалистические доктрины,%. другой
стороны, впадают в неменьшую ошибку, хотя и
противоположным образом. Если даже допустить, что жизненные явления
связаны с физико-химическими процессами, что в
действительности верно, то вопрос от этого в сущности своей вовсе
не уясняется, потому что ведь не случайное же сочетание
физико-химических явлений образует каждое существо...»
(там же, стр. 40).
В силу незнания другого материализма, кроме
механического, Клод Бернар, отвергая концепцию витализма, сам
благополучно пристал к тихой пристани идеализма, к идее
предустановленного закона. «В одушевленных телах,—писал
он,—существует известный порядок, определенный план,
которого нельзя упускать из виду, потому что он
действительно составляет самую выдающуюся черту живых существ...
Существует наперед определенный план каждого
существа и каждого органа, так что хотя каждое явление в
организме, рассматриваемое отдельно, и подчинено общим силам
природы, однако, взятое в его отношениях с другими
явлениями, оно обнаруживает особенную связь и как будто
управляется каким-то невидимым руководителем, ведущим его
по пути, по которому оно идет, и приводящим его на то место,
которое оно занимает» (там же, стр. 40—41).
И об этом же в другом месте: «По нашему же мнению^
предустановленный закон существовал только вначале,
при первом происхождении, а все, что совершается в данное
время, есть только последствие его...
Когда мы желаем составить себе понятие о первой причине
этого предустановленного жизненного порядка, то выходим
уже из области науки» (там же, стр. 281, 282—283).
Отвергая философию, Клод Бернар сам очутился во
власти самой скверной философии, заявляя, будто «метафизика
относится к самой сущности нашего ума; мы можем говорить
только метафизически. Я поэтому не принадлежу к числу
тех, которые думают, что можно уничтожить метафизику»
(там же, стр. 241—242).
Отвергая витализм, Клод Бернар сам остался во власти
витализма с его признанием «жизненной силы».
«Единственная жизненная, сила,—писал он,—которую мы могли бы
допустить, была бы нечто вроде законодательной силы, но
никак не исполнительной.
Для того, чтобы резюмировать нашу мысль, мы могли бы

XXXII
Л. Н. КАРЛИК
сказать метафорически: жизненная сила управляет явлениями,
которых она не производит, а физические агенты производят
явления, которыми они не управляют» (там же, стр. 41,
курсив автора.—Л. К.).
Неудивительно, что Клод Бернар пришел и к признанию
идеи, якобы управляющей всем развитием организма,
указывая лишь, что «эта специфическая идея, содержащаяся
в яйце, проявляется и развивается только под влиянием
условий чисто физико-химического свойства» («Прогресс в
физиологических науках», перев. Неклюдова, стр. 49, 1866).
Клод Бернар полагал, что таким образом он разрешает
все противоречия и делает возможным пользоваться при
экспериментировании уже чисто материалистическими
взглядами *.
Выше мы видели, как Клод Бернар призывал
физиологию пользоваться лишь теми приемами и методами, которые
применяют химия и физика. Но этому принципу Клод
Бернар изменил сам, когда писал: «...Физик и химик могут
отбросить всякую мысль о первоначальных причинах наблюдаемых
ими явлений, а физиолог, напротив, должен принять
гармоническую и предустановленную законченность в
организованном теле»... («Прогресс в физиологических науках», перев.
Неклюдова, стр. 52, 1866).
Таким образом, Клод Бернар, не умея подняться выше
механического материализма, который его не удовлетворял,
хотя одновременно и отвергал витализм, по существу от него
не освободился. Но Клод Бернар пытался заменить и
материализм, и витализм и стать выше их; он полагал достичь
этого через так называемый детерминизм. Что же
представлял собою последний?
ДЕТЕРМИНИЗМ
«Как скоро мы признали единственною целью
экспериментального метода изыскание детерминизма явлений, то уже
нет более ни материализма, ни спиритуализма, ни мертвой,
ни живой материи» («Du progres dans les sciences physiolo-
giques», 1865).
* Так, например, он писал: «Так как жизненная сила не есть
сила, действующая, исполнительная и ничего не делает сама собою,
тогда как все проявления я^изни совершаются при вмешательстве
физических и химических условий, то соображения об этой силе не
должны примешиваться к экспериментальной физиологии»
(«Жизненные явления, общие животным и растениям», перев. Антоновича, стр.
41, 1878).

КЛОД ВЕР НАР
XXXIII
«... детерминизм есть единственно возможная научная
философия ... Он не объясняет нам природы, но дает власть
над нею» («Lemons sur les phenomenes de la vie communs aux
animaux et aux vegetaux», 1878).
«Детерминизм должен обладать существенным
философским качеством: он должен быть рациональным» («Лекции по
экспериментальной патологии»).
Детерминизмом Клод Бернар полагал подняться над
витализмом и материализмом.-Детерминизм заключался, по
Клоду Бернару, в принципе, что каждое явление неизменно
определяется материальными условиями как ближайшими
причинами, что явление всегда проявится, если только точно
будут воспроизведены материальные условия его первого
появления. Клод Бернар следующим образом определял
детерминизм;
«...Детерминизм есть не что иное, как признание закона,
везде, всегда, даже в отношениях между физикой и моралью:
это признание того, что, по древнему известному изречению,
„все создано в порядке, весом и мерой"»...
«...Мы признаем всеобщность принципа
физиологического детерминизма в живом организме и выразим нашу мысль
следующими положениями:
1) существуют определенные материальные условия,
которые управляют возникновением явлений жизни;
2) существуют предустановленные законы, которые
управляют порядком и формой этих явлений». («Жизненные
явления, общие животным и растениям», перев. Антоновича,
стр. 50, 1878).
Если все условия одинаковы,—учил Клод Бернар,—то
и результаты опыта всегда будут одинаковыми. Клод Бернар
любил повторять, что нет плохих опытов, так как все они
хороши при соответствующих условиях.'Поэтому,—учил он,—
нужно знать все условия явлений, чтобы суметь
ориентироваться и в экспериментальной критике. Вот почему Клод
Бернар писал также: «Знание всех этих обстоятельств я и
называю детерминизмом» (настоящее издание, стр. 441).
Этот детерминизм включал в себе элементы агностицизма,
ограничивавшие познание какого-либо явления лишь
возможностью определения его ближайшей причины и
допускавшие принципиальные границы познания. «Если при помощи
исследовательского экспериментального анализа,—писал
Клод Бернар,—мы находим ближайшую причину или
первоначальное условие известного явления, то, значит, мы достигли
научной цели, далее которой мы никогда не пойдем»
[«Прогресс в физиологических науках, перев. Неклюдова, стр. 43,
1866 (курсив наш.—Л. К.)].
3 Лекции по эаслерим. патол.

XXXIV
л. н. КАРЛИК
Клод Бернар признавал наличие двух родов причин, и»
них одну познаваемую и другую непознаваемую. «...В
жизненном, как и во всяком другом естественном, явлении,—
писал он,—есть два рода причин: во-первых, причина
первоначальная, созидающая жизнь, управляющая ею и дающая
ей законы,—она недоступна нашему знанию; во-вторых,
причина ближайшая или отправляющая жизненное явление,—
она всегда физико-химического свойства, всегда доступна
исследователю» [там же, стр. 40 (курсив автора. —
Л. К.)}.
Клода Бернара не удовлетворяло ни виталистическое, ни
механистическое понимание причинности, он пытался стать
выше их и предполагал детерминизмом заменить «прежнее
темное спиритуалистическое или материалистическое понятие
причины» («Жизненные явления, общие животным и
растениям», перев. Антоновича, стр. 45, 1878).
«Задача медика-экспериментатора,—писал он,—состоит,
следовательно, в том, чтобы найти простой детерминизм
сложного органического расстройства, т. е. открыть условия
начального патологического явления, влекущего за собой
все остальные, вследствие сложного детерминизма, который
есть не что иное, как сочетание большего или меньшего
количества простых детерминизмов» [«Прогресс в
физиологических науках», перев. Неклюдова, стр. 53, 1866 (курсив;
автора.—Л. К.)].
Детерминизм этот, по Клоду Бернару, абсолютный и
распространяется на все проявления жизни. «...Существует
детерминизм моральной несвободы. Известные изменения в
головном мозгу производят помешательство, подавляют
нравственную свободу и ум и помрачают сознание у
помешанного.
...Так как есть детерминизм моральной несвободы, то*
необходимо должен быть и детерминизм моральной свободы,
т. е. совокупность анатомических и физико-химических
условий, которые дают этой свободе возможность существовать^
(«Жизненные явления, общие животным и растениям», перев.
Антоновича, стр. 48—49, 1878).
Ряд черт—отрицание причин, замена их условиями,
элементы агностицизма—хотя и делает детерминизм Клода
Бернара сходным с кондиционализмом, но между ними огромное
и весьма существенное различие.
Детерминизм Клода Бернара исходил из признания
материального мира, существующего вне и независимо от
человека, и из положения, что каждому изменению какого-либо
явления соответствует различие в материальных условиях,
вызвавших к жизни то или иное явление. Этот детерминизм,.

КЛОД БЕРНАР
XXXV
при всех его недостатках, был в то время весьма прогрессивным
учением, ибо большинство врачей и биологов того времени
верило еще в наличие особых сил, не подчиненных никак им
законам и не могущих поэтому быть воспроизведенными.
Против старого, ненаучного, схоластического,
спекулятивного в физиологии и медицине и был направлен детерминизм
Клода Бернара.
Другое дело—кондиционализм наших дней. Кондицио-
нализм является течением в патологии, развившимся в
начале XX века и являющимся показательным примером того,
как кризис теоретических основ буржуазного
естествознания рождает различного рода реакционные и идеалистические
направления в науке.
Кондиционализм исходит из
субъективно-идеалистического понимания мира как комплекса наших ощущений и из
отрицания объективной закономерности. Маскируясь якобы
учетом всех сторон явления, кондиционализм представляет
одно из реакционных течений в науке, которое не
обеспечивает и не может обеспечить действительного объяснения
объективных процессов и которое не только игнорирует причины,
но не вскрывает также наиболее существенных объективных
условий развития различных патологических процессов*.
ПРОБЛЕМА ЖИЗНИ
«Сущность жизни заключается... в силе, или, лучше,—
в идее, управляющей органическим развитием».
«Если бы мне пришлось определить жизнь одним словом у
то я сказал бы, что жизнь есть творчество. И действительно,,
жизнь для физиолога не может быть не чем иным, как
первоначальной причиной, создающей организм, которой мы
никогда не узнаем» («Du progres dans les sciences physiologi-
ques», 1865).
«He существует определения таких вещей, которые не
созданы умом и которых он не обнимает всецело; словом,
не существует определения естественных вещей»
(Lemons sur les рпёпотёпез de la vie communs aux animaux
et aux vegetaux, 1878).
Как же Клод Бернар, вооруженный детерминизмом,
понимал ряд основных проблем физиологии и патологии?
Важнейшие проблемы биологии служат, как известно,
теоретической основой физиологии (нормальной и
патологической) и помогают более глубокому пониманию особенностей
* Подробнее о кондиционализме см. в нашей статье «Некоторые
идеалистические течения в современной патологии», «Под знаменем,
марксизма», № 1, 1934.
3*

XXXVI
Л. Н. КАРЛИК
жизни больного организма, при условии, разумеется, когда
достижения биологии правильно применяются патологией
к специфическому объекту своего изучения—человеку.
Правильное понимание жизни—одна из таких важных
теоретических основ патологической физиологии.
Основная биологическая концепция Клода Бернара
сводилась к утверждению единства и общности жизненных
функций обоих миров—животного и растительного. Жизненные
явления,—учил Клод Бернар,—состоят из процессов двоякого
рода: функциональных (или разрушительных) и
пластических (или процессов органического синтеза). Жизнь
рассматривалась как интеграл элементарных функций клеток,
живущих в крови (внутренняя среда), аналогично тому, как
простейшие животные живут в воде.
Клод Бернар принимал следующие 5 характерных
признаков жизни: 1) организация, 2) воспроизведение, 3)
питание, 4) развитие (эволюция, определенный цикл развития)
и 5) старость, болезнь, смерть.
В этой характеристике признаков жизни отсутствовало,
однако, самое главное: не было субстрата жизни. ♦
Жизнь—особая форма движения материи, с особыми
присущими ей свойствами и законами развития, возникшими
некогда из неживой природы. Жизнь—«форма существования
белковых тел, существенным моментом которой является
постоянный обмен веществ с окружающей их внешней
природой и которая прекращается вместе с прекращением этого
обмена веществ, ведя за собой разложение белка» [Энгельс,
Диалектика природы, изд. 5, стр. 34, 1931 (курсив
автора.—Л. 1С.)]. Этот единственно научный подход к проблеме
жизни и научное понимание ее отсутствовали у Клода Бернара.
Клод Бернар пытался, правда, поставить проблему
специфичности жизни, но его колебания между механическим
материализмом, который его не удовлетворял, и витализмом
(которого он хотел избежать, но не сумел этого сделать)
мешали ему правильно поставить и правильно разрешить
задачу.
Так, например, Клод Бернар считал, что
«физиологические, или естественные, процессы, хотя они и согласуются
с законами общей химии, не походят на те процессы, которые
приводят в действие химики; вообще они различны и
специальны» [«Жизненные явления, общие животным и растениям»,
перев. Антоновича, стр. 170, 1878 (курсив наш.—Л. К.)].
Клод Бернар писал также, что «на явления жизни нельзя
•смотреть так, как будто они прямо управляются внутренним
жизненным принципом» (там же, стр. 29).
Но, наряду с этим, Клод Бернар писал и о том, что «сущ-

КЛОД БЕРНАР
XXXVII
ность жизни заключается, следовательно, в силе или, лучше,
в идее, управляющей органическим развитием» («Прогресс
в физиологических науках», перев. Неклюдова, стр. 39, 1866).
Или, например, Клод Бернар полагал, что нашел выход из-
витализма, когда, не отрицая жизненной силы, связывал ее
деятельность с определенными условиями, говоря, что
«жизненная сила ничего не может произвести без
физико-химических условий: она остается абсолютно инертною, и
обнаружения жизни являются только тогда, когда бывают соединены
необходимые и определенные физико-химические условия.
Но вот этого-то и не понимали виталисты» («Жизненные
явления, общие животным и растениям», перев. Антоновича,
стр. 39, 1878*).
Хотя Клод Бернар полагал, что попытка определения
жизни «химерична, странна и бесполезна для науки» (там же,
стр. 18), он, как и почти все биологи и физиологи XVIII и XIX
веков (Биша, Мюллер, Вирхов и др.), немало все же
потрудился над определением жизни, но даваемые им определения
не отражали самого существенного—появления в
определенный исторический период развития объективного мира новой
формы движения материи и связанной с нею новой формы
закономерности развития, именно органической формы
движения материи. Именно поэтому Клод Бернар, как и многие-
его предшественники и современники, не мог выразить
в своих определениях жизни материальный ее субстрат, а
выдвигал в качестве основного и специфического для жизни
отдельные, большей частью, производные от основного
материального субстрата жизни признаки (организация,
раздражимость и др.).
«Из всех определений жизни,—писал он,—самое верное
дано энциклопедией: «Жизнь есть противоположность смерти»
(«Прогресс в физиологических науках», перев. Неклюдова,
стр. 39, 1866).
Клод Бернар исходил из неразрывного единства процсс-
* В этой же работе Клод Бернар писал: «При виде того, как
животное выходит из яйца и приобретает последовательно форму и
организацию того существа, которое ему предшествовало, и того, которое*
будет следовать за ним самим, при виде того, как оно в то же самое время
совершает бесчисленное множество актов, видимых и скрытых, которые-
как будто по заранее рассчитанному плану содействуют его сохранению-
и поддержанию, невольно возникает мысль, что одна какая-нибудь
причина управляет согласованием его частей и ведет определенным,
путем отдельные явления, совершающиеся в нем.
Вот этой причине, представляющейся в виде направляющей силы,
и можно дать название физиологической души, или жизненной силы,
и ее можно принять, но с условием определить ее и приписывать ей
только то, что ей действительно принадлежит» (стр. 38); (курсив;
автора.—л. К.).

XXXVIII л. н. карлик
сов ассимиляции и диссимиляции. «Эти две операции
разрушения и обновления,—писал он,—обратные одна
относительно другой, связаны безусловно и нераздельны в том по
крайней мере смысле, что разрушение есть необходимое
условие обновления. Явления функционального разрушения сами
суть предшественники и виновники материального
обновления посредством того образовательного процесса, который
бесшумно совершается в тканях» («Жизненные явления,
общие животным и растениям», перев. Антоновича, стр. 109,
1878).
Данные современного естествознания говорят за то, что
«качок от неживой материи к живой на определенном этапе
развития органической формы движения материи
характеризовался отсутствием диференциации. Клетка—значительно
более позднее образование, и жизнь была задолго до того,
как она приняла форму клетки, которая дала основу для
дальнейшей эволюции организмов.
Что клетка есть лишь форма жизни и что содержание этой
формы является основой клеточной и неклеточной жизни,—
это понимал Клод Бернар, который писал, что «...нужно
отделять сущность жизни от формы ее субстрата: она можсг
обнаруживаться в веществе, которое не имеет никаких
определенных морфологических признаков» (там же, стр. 167) *.
* «Одна только протоплазма,—продолжал Клод Бернар,—
живет или произрастает, работает, фабрикует продукты,
беспрестанно дезорганизуется и возрождается; она деятельна
как вещество, а не как форма или фигура.
Основное явление органического созидания состоит в
образовании этого вещества, в химическом синтезе, посредством
которого составляется это вещество из материалов внешнего
мира. Что касается до морфологического синтеза, который
сообщает форму этой протоплазме, то он есть уже, так
сказать, вторичное явление, последующий факт, одна степень
в этой бесконечной серии диференциации, которые ведут
•к самым сложным формам; словом, это только осложнение
существенного явления» (там же, сгр. 168)**.
В этих ценных высказываниях Клода Бернара, делающих
его немного выше его современника—Вирхова, отсутствовало,
однако, ясное понимание того, что единство жизни выражается
* Ср. и такие высказывания Клода Бернара: «Необходимо ...
отличать в живом существе материю и форму. Живая материя, протоплазма,
не имеет в себе морфологии» (стр. 243). «В протоплазме жизнь
существует прежде клетки» (стр. 250). ... «Протоплазма есть органическое
основание жизни» (стр. 292).
** «Изучая протоплазму,—писал он далее,—ее природу, ее
свойства, мы изучаем жизнь, так сказать, в состоянии ее наготы, жизнь без
специального существа» (стр. 244; курсив автора.—Л. К.).

КЛОД БЕРНАР
XXXIX
в особой форме существования белков, имманентным
свойством которых является обмен.
Клетка как форма жизни—наипростейший тип в
органической природе, лежащий в основе высших организмов. Это
очень хорошо понимал Клод Бернар, который писал, что
«самая простая из форм, в которых может являться живая
материя, есть клетка»; далее, что «клетка есть действительное
изображение высшего организма» (там же, стр. 294 и 304).
Что всякое изменение организма выражается в действии на
клетку,—это было в категорической форме высказано Клодом
Бернаром в 1856—1857 гг. (т. е. почти одновременно с Вир-
ховым) в его лекциях об ядовитых веществах (см. «Legons
sur les effets des substances toxiques et medicamenteuses»,
Paris, 1857).
Эволюция жизни представлялась, по Клоду Бернару, в
виде вечного продолжения чего-то, но без созидания нового.
«Принцип развития,—писал он,—и состоит именно в том
обобщении, что ничто не рождается, ничто не творится,
а все продолжается. Природа не представляет нам ни одного
акта творения; она есть вечное продолжение» [«Жизненные
явления, общие животным и растениям», перев. Антоновича,
стр. 53, 1878 (курсив автора.—Л. К.)].
Теорию эволюции Дарвина Клод Бернар не понимал
и относился к ней отрицательно. «Будем ли мы кювьевистами
или дарвинистами,—писал он,—это не важно: это два
различных воззрения на историю прошедшего и на
возникновение настоящего порядка вещей, но они не дают нам никаких
средств регулировать будущее» (там же, стр. 277).
Дарвинизм оценивался как метафизическая концепция
(см. «Legons de physiologie operatoire», Introduction, p. XIV,
Bailliere, Paris, 1878), а предустановленная идея считалась
движущей силой эволюции. «Явления эволюции,—писал
Клод Бернар,—совершаются, так сказать, вследствие данной
начальной причины: их появление представляет ряд приказов,
которые определены наперед и которые в действительности
исполняются отдельно» [«Жизненные явления, общие
животным и растениям», перев. Антоновича, стр. 278, 1878
(курсив автора.—Л. К.)].
Способность клетки реагировать, ее раздражимость—
это, по Клоду Бернару, «исключительная привилегия
организованной и живой материи» («Lemons sur les proprietes des
tissus vivants», p. 63, Paris, 1866).
Вирхов учил, что внешние воздействия вызывают в
клетках три отдельных друг от друга вида раздражений
соответственно реакции клетки: нутритивное раздражение
функциональное раздражение и формативное раздражение. Нутри-

XL
Л. Н. КАРЛИК
тивное раздражение служит, по Вирхову, для питания
клеток; благодаря функциональному раздражению клетка
действует, и, наконец, процесс роста и новообразования
обусловливается особым видом раздражения—формативным.
«Всякий болезненный процесс, — писал Вирхов,—состоит или
в расстройствах питания, или в расстройствах образования,
или в расстройствах отправления частей. Сложная болезнь
обнимает нередко все эти расстройства вместе, но таким
образом, что в одном пункте имеет место нутритивное
расстройство, в другом—формативное, а в третьем и в четвертом—
функциональное» [Р. Вирхов, О целительных силах
организма, перев. с нем., стр. 30, СПБ, 1895 [(курсивнаш.—Л. К.)].
Это весьма распространенное тогда представление о
раздражении, с которым теснейшим образом связывалось и
развитие болезни, Клод Бернар не разделял. Больше того: он
выступал по этому вопросу даже против Вирхова. «По нашему
мнению,—писал Клод Бернар,—нет надобности различать
питательную раздражимость и функциональную
раздражимость; еще менее надобности устанавливать различия в
каждом из этих свойств и расчленять, как это сделал Вирхов,
питательную раздражимость на образовательную
раздражимость, которая представляет свойство ткани поддерживать
себя генерациями клеток или анатомических элементов,
следующих один за другим, и на раздражимость аггрегации,
т. е. свойство элемента принимать в себя подходящие
питательные вещества. Это, в сущности, то же основное свойство,
которое характеризует отношения между организованным
и живым веществом или протоплазмой, с одной стороны,
и внешней средой—с другой» [«Жизненные явления, общие
животным и растениям», перев. Антоновича, стр. 208—209,
1878 (курсив автора.—Л. К.)]. В этой критике вирховского-
учения о раздражимости Клод Бернар был, несомненно, прав.
ПОНИМАНИЕ ОРГАНИЗМА
«Зоологический индивидуум, животное есть- не что иноег
как федерация элементарных существ, из которых каждое-
развивается само по себе» («Legons sur les phenomenes de-
la vie communs aux animaux et aux vegetaux»).
«В действительности, организм есть, как говорят,
круговорот, постоянный круговорот, тело, которое беспрестанно
организуется и дезорганизуется («Legons sur le diabete et
glycogenese animale», 1877).
Понимание Клодом Бернаром организма мало чем
отличалось от распространенного в то время взгляда на него как

КЛОД БЕРНАР
XLI
на аггрегат многочисленных клеток, каждая из которых
ведет самостоятельное существование. Такого взгляда
придерживался, как известно, автор целлюлярной патологии—
Вирхов.
Как и Вирхов, Клод Бернар считал, что «законы
строения организмов и органического совершенствования сливаются
с законами клеточной жизни. Органы прибавляются к
органам и аппараты к системам собственно для того, чтобы
обеспечить и прочнее регулировать клеточную жизнь.
Обязанность, возложенная на них, состоит в том, чтобы соединить
количественно и качественно условия клеточной жизни.
Эта обязанность неизбежная; чтобы исполнить ее, они
берутся за дело различным образом, разделяют между собою
работу, являются в большем числе, когда организм сложен,
и в меньшем числе, когда он прост,—но цель всегда одна и та
же» [там же, стр. 297—298 (курсив автора.—Л. К.)].
Подобно Вирхову, Клод Бернар считал, что
«анатомические элементы живут и действуют в ассоциации так же, как
они жили бы и действовали отдельно в той же среде. В этом
состоит принцип автономии элементов» [там же, стр. 298
(курсив автора.—Л. К.)].
По мнению Клода Бернара, «принцип автономии
анатомических элементов должен быть признаваем одним из
плодотворнейших в новой физиологии» (там же, стр. 303).
Как и Вирхов, Клод Бернар придерживался взглядов
так называемой органической школы в социологии, ведущей
начало от Спенсера. «Органы, системы,—писал
он,—существуют не для самих себя; они существуют для клеток, для
бесчисленных анатомических элементов, которые образуют
органическое здание... Эти органы в живом теле то же, что
в развитом обществе мануфактуры или промышленные
заведения, которые доставляют разным членам этого общества
средства для одевания, согревания, питания и освещения»
(там же, стр. 297).
«Организм, так же как и общество,—писал Клод
Бернар,—построен таким образом, что в нем осуществляются
условия элементарной или индивидуальной жизни, и эти
условия одинаковы для всех, но в то же время каждый член
зависит в известной мере по своей функции от места,
которое он занимает в организме, в социальной группе» (там же,
стр. 296).
Как и Вирхов, Клод Бернар, наряду с чисто
материальными условиями, допускал наличие цели, особой
нематериальной силы в организме. «Можно сказать,—писал он,—...чтс*
в организме имеются две силы: сила законодательная,
метафизическая, и сила исполнительная, физико-химическая»

XLII
Л. Н. КАРЛИК
(«Lecons de physiologie operatoire», Introduction, p. XIV—XV,
Bailliere, Paris, 1879).
Но и в отношении понимания организма Клод Бернар,
в отличие от автора целлюлярной патологии, не ограничивался
лишь клеточными явлениями, а придавал большое значение
еще двум группам явлений—нервным и биохимическим
процессам, особенно же первым, которых патологоанатомы (в том
числе и Вирхов) недооценивали. Подход Клода Бернара к
организму, несмотря на ряд недостатков, роднивших его с Вир-
ховым, был все же более научен, чем у автора целлюлярной
патологии. «Мы принуждены... допустить,—писал Клод
Бернар,—наличие трех классов явлений в организованных
телах, которые, несмотря на тесную взаимную связь и
влияние, оказываемое ими друг на друга, существуют сами по себе
и не должны быть смешиваемы. Они следующие:
1. Нервные явления, которые охватывают все
механические отправления жизни.
2. Явления каталитические, охватывающие различного
рода процессы ферментации.
3. Явления гистологические, к каковым относятся все
результаты клеточной эволюции или общего процесса
развития» (настоящее издание, стр. 45).
Как у Вирхова, так и у Клода Бернара отсутствовало
научное понимание человека как биосоциального существа.
ПОНИМАНИЕ БОЛЕЗНИ
«Слово болезнь должно относиться к нарушениям,
более общим по природе, существование которых
обнаруживается в явлениях, отзывающихся на всем организме».
«Чтобы хорошо понять болезненное явление, недостаточно
повредить орган или его экстирпировать и затем констатировать
то, что произойдет во всем организме после этого изувечения;
нужно проследить шаг за шагом появление и ход
функциональных расстройств, параллельно изучая изменения,
претерпеваемые аппаратом до достижения его полной дезорганизации.
Только тогда можно польстить себя тем, что мы постигли
природу на деле» («Лекции по экспериментальной патологии»).
Клод Бернар (как и Вирхов) связывал болезнь с
материальными изменениями в организме. «Болезни, какой бы общий
характер они ни имели,—писал он,—должны быть всегда
связаны с материальными изменениями, происходящими
в наших органах. На жизненные свойства мы должны смотреть
не как на независимые от материи силы, а как на естественные
результаты физических и химических свойств материи»
(там же, стр. 88—89).

КЛОД БЕРНАР
XLIII
Клод Бернар стремился к изучению организма в
состоянии патологии в его движении, в его функции.
Как известно, целлюлярная патология признавала
каждую болезнь строго местным процессом, наличие общих
болезней отрицалось. Больной орган, больная клетка,—вот куда
направлялось внимание целлюлярной патологии. Вирхов
даже подчеркивал, что «кто не понимает этого, с тем не может
быть никаких разговоров в духе естественно-научного мыш-
.ления».
Иного и более современного взгляда придерживался по
этому вопросу Клод Бернар, который даже считал, что
«поражения, не сопровождаемые общими симптомами, не
могут рассматриваться как настоящие болезни» (там же,
стр. 87).
В понимании болезни необходимо отметить у Клода Бер-
нара еще два крайне важных момента. Во-первых,—это
мысль о ведущем звене патогенеза. «В болезни,—писал он,—
надо искать первый симптом расстройства, который является
ключом ко всем остальным» («Lecons sur le diabete et la gly-
cogenese animale», p. 68, Paris, 1877).
Вторая ценная мысль заключалась в подчеркивании роли
индивидуального момента в болезни. «Каждый болеет согласно
своей конституции,—писал он,—и двое больных никогда не
•бывают вполне идентичны» (настоящее издание, стр. 274).
Большинство болезней Клод Бернар рассматривал как
истинные отравления, характер проявления которых зависит
ют состояния нервной системы.
ОБ ЭКСПЕРИМЕНТЕ
«Единственный путь, ведущий к истине в физиологической
науке, есть путь экспериментальный» («Legons sur les рпбпо-
menes de la vie communs aux animaux et aux vegetaux, Paris,
1878).
«В физиологии, как и во всех экспериментальных науках,
высшим критерием является эксперимент» («De la physiolo-
gie generate», Paris, 1872).
«Эксперимент—это вызванное наблюдение».
«Нужно не только
экспериментировать,—экспериментируя, нужно еще иметь очень определенную цель, знать то,
что хочешь делать, определить цель, которой хочешь
достигнуть, наметить правила экспериментальной критики, которая
одна может вести к учреждению хороших экспериментов и к
устранению причин ошибок, которые так легки в этих
сложных и тонких исследованиях» («Лекции по экспериментальной
патологии»).
В истории развития физиологии и патологии накопление
фактического материала предшествовало его обобщению,

XLIV
Л. Н. КАРЛИК
анализ предшествовал синтезу, наблюдение предшествовало
эксперименту. Наблюдение, сравнивающее отдельные
явления между собою и выделяющее те или иные признаки их,,
недостаточно для систематизации и обобщения материала.
Противоречия, неизбежные при этом методе исследования,
приводят к необходимости эксперимента, в котором
исследователь специально создает в каждом случае особые условия
для выяснения ряда вопросов, обращенных им к природе
(например, к физиологическому или патологическому
процессу, протекающему у человека), выясняя причины и
следствия, взаимные отношения разных функций, систем и т. д.
Та или иная форма постановки задачи экспериментального-
исследования определяет применение того или иного метода
преодоления препятствий, стоящих на пути к решению задачи,
т.' е. определяет так называемую рабочую методику, равно
как и характер необходимой для этого рабочей обстановки.
Хорошо поставленный эксперимент в физиологии и патологии
представляет и большое искусство, требующее не только
соответствующей технической подготовки и своеобразной
рабочей обстановки, но, что особенно важно, и особой тренировки
ума, соответствующего воспитания и критического поведения1
в оценке полученных результатов и к собственным ошибкам
со стороны самого экспериментатора.
Эксперименту, понимаемому таким образом, Клод Бернар-
придавал исключительно большое значение. «Он
(экспериментальный метод.—Л. К.),—писал Клод Бернар,—должен-
произвести в ней (физиологии.—Л. К.) такую же революцию,
как и в других науках, и заменить авторитет научным
критерием» (там же, стр. 341).
Постановке, критике, рассуждениям и теории в оценке
экспериментов Клод Бернар придавал огромное значение. Он
справедливо отмечал, что избыток голых рассуждений в
науках, обусловленный влиянием философских школ Германии,
имел своим результатом наличие, с другой стороны, ученых
и экспериментаторов—чистых эмпириков, желавших
исключить всякое рассуждение и «видевших в науке только
накопление сырых фактов, одна только группировка которых
должна была раскрыть их смысл» (там же, стр. 407).
Клод Бернар резко осуждал такого типа
экспериментаторов. Он критиковал поэтому даже своего учителя Мажанди,
который принадлежал к этому типу исследователей и которого
он иронически характеризовал его собственными словами:
«Когда я экспериментирую, я имею только глаза и уши, я
совсем не имею мозга» (там же, стр. 407).
«Эмпиризм,—писал Клод Бернар,—может служить для;
накопления фактов, но он никогда не будет создавать науку..

КЛОД БЕРНАР
XLV
Экспериментатор, который ничего не знает о том, что он ищет,
не понимает и того, что он находит» («De la physiologie gene-
rale», p. 185, Libraire Hachette, Paris, 1872).
Полностью сохранила свое значение высказанная Клодом
Бернаром шестьдесят лет назад мысль, что «в настоящее
время нужно заботиться не столько об увеличении числа
физиологических экспериментов, сколько о том, чтобы свести
их к небольшому количеству решающих опытов»
(«Жизненные явления, общие животным и растениям», перев.
Антоновича, стр. 14, 1878).
«Почва физиологии,—продолжал он,—уже завалена
множеством исследований, которые свидетельствуют скорее об
усердии, чем об истинном понимании опытного дела» (там же,
стр. 14).
Клод Бернар учил необходимости крайне осторожного
и критического отношения к данным, полученным в
эксперименте. «Каждое время,—писал он,—имеет свои заблуждения
и свои истины. Успехи экспериментальной науки состоят
в том, что сумма истин увеличивается по мере того, как
сумма заблуждений уменьшается» (настоящее издание,
стр. 343).
Путь к истине,—учил Клод Бернар,—лежит через
преодоление многих препятствий, заблуждений, ошибок. «Бороться
с трудностями экспериментальной критики и достигнуть
знания всех условий физиологического явления,—писал он,—
может лишь тот, кто долгое время действовал ощупью, кто
обманывался тысячи раз, кто, одним словом, имеет большую
опытность в экспериментальной практике» («Жизненные
явления, общие животным и растениям», перев. Антоновича,
стр. 15, 1878).
«Экспериментатор,—писал он в другом
месте,—руководимый светом современных теорий, должен рассматривать себя
как слепой, подвигаться вперед лишь с осмотрительностью,
давая всегда руку эксперименту, который один только может
помешать впасть в заблуждение и заблудиться» («Legons
de physiologie experimentale appliquee a la medecine»,
1855, t. 1, p. 22—23).
Клод Бернар высказывал интересную мысль и о так
называемых неудачных экспериментах. По его мнению, когда опыты
дают разноречивые или не ожидавшиеся исследователем
результаты, то это еще не обесценивает самих экспериментов,
а это значит, что условия их осуществления были различны.
Вот почему Клод Бернар считал, что «нет плохих опытов,
все опыты хороши при соответствующих условиях»
(настоящее издание, стр. 441).

XLVI л. н. карлик
ОБ ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ МЕДИЦИНЕ
«... Медицина наблюдения есть чисто выжидающая
медицина; медицина экспериментальная, наоборот, есть медицина,
по существу действующая».
«Мы разделяем в действительности экспериментальную-
медицину на три части: 1) экспериментальная физиология;
2) экспериментальная патология; 3) экспериментальная
терапия. Эти три части экспериментальной медицины неразрывно'
связаны друг с ' другом» («Лекции по экспериментальной
патологии»).
Основную задачу создаваемой экспериментальной
медицины Клод Бернар усматривал в исследовании
физиологических явлений и явлений болезни для того, чтобы получить
рациональные основы и средства для изменения (излечения)
болезни. «В экспериментальной медицине,—писал
он,—имеются три рода явлений, которые никогда не следует терять из
виду и между которыми всегда следует пытаться установить
связь: это явления физиологические, патологические и
терапевтические» (там же, стр. 419—420).
Физиология и патология, выросшие из запросов
врачебной практики и исходящие из нее, стремятся поднять и
поднимают вопросы практики до их теоретического осмысливания,
объяснения и обобщения, двигая тем самым вперед
практическую медицину, способствуя изживанию грубого
эмпиризма у постели больного и давая верные руководящие основы
для рациональной профилактики и лечения. Физиология
и патология находят в клинике исходные данные для своих
проблем и критерий истины для проверки своих теоретических
обобщений и выводов. Поэтому тесная связь физиологии и
патологии с клиникой является важнейшим и необходимым
условием развития медицины как науки. Это хорошо понимал Клод
Бернар, который писал: «Медицина есть наука
экспериментальная, и врач должен по выходе из больницы спуститься
в свою лабораторию и постараться выяснить при помощи
экспериментирования встретившиеся ему вопросы патологии»
(там же, стр. 351).
«...Клиническое наблюдение,—продолжал
он,—предшествует и подчиняет себе экспериментальные исследования»
(там же, стр. 351).
Однако одна клиника, при всем богатстве и разнообразии
форм проявления патологических процессов, недостаточна
для глубокого изучения сущности этих процессов.
«Клиническое наблюдение может дать нам только выражение
болезней, т. е. внешнюю форму болезни и законы ее развития.

КЛОД БЕРНАР
XLVII
Экспериментирование приводит нас к самой причине болезни,,
объясняет механизм ее и научает рационально на нее
воздействовать» (там же, стр. 483).
Медицина эпохи Клода Бернара пользовалась почти
исключительно методом наблюдения, весьма
ограничивавшим возможности познания патологических процессов. Клод
Бернар же неутомимо пропагандировал необходимость все
большего внедрения эксперимента в медицину.— «Она
(медицина. — Л. К.),—писал он,—может быть только наукой
выжидательного наблюдения, предоставляющей природе
действовать, либо наукой, действующей экспериментально. Все
остальное либо эмпиризм, либо шарлатанство» (там же,
стр. 372).
Эту экспериментальную медицину Клод Бернар полагал
создать на строгих научных основах физиологии, задачи
которых он теснейшим образом связывал между собою.
«Медицина,—писал он,—всегда начинается с клинического
наблюдения, но, как только явления констатированы, необходимо,
чтобы сразу же явилась физиология и распутала хаос,
разъяснив внутренние явления, скрытые под этой внешностью.
Но в свою очередь медицина освещает физиологию, вскрывая
для нее целый ряд интересных явлений и показывая ей игру
жизни в новом свете» (там же, стр. 363—364).
Связь медицины с физиологией Клод Бернар усматривал
в необходимости всестороннего изучения процессов организма
с точки зрения функциональных, биохимических и
морфологических изменений. «Нет научной медицины без
физиологии,—писал он,—нет физиологии без помощи самого
эксперимента, без гистологии, физики и химии» («Lecons sur la
chaleur animale, sur les effets de la chaleur et sur la fievre»,
p. 6, 1876).
ОБ ОРГАНИЗАЦИИ ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ
РАБОТЫ
«Вопрос о лаборатории есть необходимое условие
жизненности экспериментальных наук» («Лекции по
экспериментальной патологии»).
«Лаборатория должна быть обставлена так, чтобы
всякий задуманный опыт мог быть осуществлен легко и быстро».
(«Lecons sur les phenomenes de la vie communs aux animaux
et aux vegetaux», 1878).
Организации лаборатории и опытов Клод Бернар
придавал исключительное значение. Лишенный сам хороших уело-

XLVIII
Л. Н. КАРЛИК
вий для экспериментальной работы, он горячо
пропагандировал необходимость хорошо оборудованных лабораторий и
ассигнования достаточных средств для теоретической работы
как conditio sina qua поп для создания и развития научной
медицины. Соответственно тогдашнему уровню развития науки,
Клод Бернар считал, что «в физиологической лаборатории
и должно объединить эти три стороны, эти три необходимые
основы науки о жизни: вивисекцию, физико-химию и
гистологию» (настоящее издание, стр. 457—-'i58).
Хорошая лаборатория,—учил Клод
Бернар,—необходима прежде всего для того, чтобы стать физиологом. Он
писал даже, что для того, «чтобы стать физиологом, так же,
как для того, чтобы стать химиком или физиком, надо жить
в лаборатории» («Legons de physiologie operatoire», p. 2,
1879).
Конечно, наличие одной лишь, хотя и хорошо
оборудованной, лаборатории недостаточно еще для успеха
физиологии и медицины. «Если и полезно иметь большие и отличные
лаборатории,—писал он,—то этого одного еще недостаточно
для того, чтобы делать великие открытия; нужно при этом
-еще основать здравую физиологическую критику, следовать
хорошему методу, иметь хорошие принципы. Нужны, словом,
-и хороший инструмент, и искусный работник» («Жизненные
явления, общие животным и растениям», перев. Антоновича,
стр. 13, 1878). Ту же мысль высказывал Клод Бернар в
другой работе, говоря, что для того, «чтобы продвигаться вперед
в физиологии, как и во всех других экспериментальных науках,
.нужны две вещи: гений, который не создается, и средства для
работы, которые можно создавать» («De la physiologie gene-
rale, p. 211, Libraire Hachette, Paris, 1872).
Хорошая лаборатория, учил Клод Бернар, нужна и для
того, чтобы готовить смену исследователей—физиологов.
«Ученый,—писал он,—должен иметь всегда в виду двоякую
цель: делать работы для продвижения настоящей науки и в
то же время готовить молодых ученых, которые будут его
последователями» (там же, стр. 337).
Наконец, Клод Бернар особенно подчеркивал значение
активно работающей лаборатории для преподавания
физиологии и патологии. Нисколько не потеряло значения и в наши
дни, а в частности—в отношении к патологической физиологии,
замечание Клода Бернара, что «чисто теоретическое или
словесное преподавание опытных и естественных
наук—бессмыслица и остаток древней схоластики» [«Жизненные явления,
•общие животным и растениям», перев. Антоновича, стр. 15,
1878 (курсив автора.—Л. К.)].

КЛОД БЕРНАР
XLIX
О СООТНОШЕНИИ МЕЖДУ ФИЗИОЛОГИЕЙ
И МОРФОЛОГИЕЙ
«Одна анатомия никогда не сможет ничего объяснить».
«Между локализацией функции и ее объяснением
большая дистанция» («Лекции по экспериментальной
патологии»).
«Наблюдения органов в трупном состоянии абсолютно
недостаточны для познания их функции; последние могут быть
вскрыты лишь наблюдением или экспериментированием на
живом, когда, органы функционируют» («Lecons de physio-
logie experimentale appliquee к la medecine»).
«He следует больше подчинять физиологию анатомии, а
нужно сделать противоположное. Анатомия — лишь одна иэ
многих вспомогательных наук физиологии («De la physiologie
generate», Paris, 1872).
В истории развития теоретической патологии
патологическая анатомия предшествовала патологической физиологии.
Как известно, господство целлюлярной патологии имело
-своим результатом мышление врача, ограниченное пределами
клетки, ткани и органа. В настоящее время все чаще
раздаются голоса, что целлюлярная патология не может
удовлетворить медицину, что ее теоретические основы не могут быть
руководящими для современной патологии.
Тем не менее, эти основы еще далеко не преодолены, и ими
еще глубоко пронизаны руководства по различным областям
медицины; ими по существу пользуются и в практической
деятельности (в подходе к собиранию анамнеза, в записи
истории болезни, в оценке отдельных данных—кровяного
давления, сахара крови, кальция крови и т. д.). Еще очень часто
медицина наших дней продолжает руководствоваться
неверным положением: «Где болит, там и sedes morbi».
Читая и вникая во взгляды Клода Бернара о соотношении
физиологии и морфологии вообще, о взаимоотношении
патологической физиологии и патологической анатомии в
частности, нельзя не отметить, что развиваемые им мысли имеют
не только исторический интерес, но что они актуальны-и для
сегодняшнего дня.
Нельзя сказать, чтобы Клод Бернар недооценивал
значения морфологии, а в частности, патологической анатомии, для
развития физиологии. «Среди многочисленных наук,—писал
он,—которыми физиолог должен владеть, анатомия бесспорно
помещается на первом месте. И действительно, считают, что
физиологическое исследование абсолютно невозможно, если
точно не познают всех частей, составляющих организм, их
отношения, их соединения, их внутренней структуры и т. д.
'* Лекции по энсперим. патол.

L
Л. Н. КАРЛИК
Одним словом, если не быть хорошим анатомом, то невозможно*
стать физиологом» («Lecons de physiologie generate appliquee
a la medecine», p. 3, 1856). •
Патологическая физиология и патологическая анатомия
изучают, например, один и тот же объект—больной организм;
проблемы этих наук одни и те же, но патологическая анатомия,
в отличие от патологической физиологии, ограничивается
исследованием лишь морфологической стороны
функциональных изменений организма при патологических процессах.
Поэтому неправильно представлять себе, будто морфология
изучает статику, а физиология (нормальная и
патологическая)—динамику физиологических и патологических
процессов. Между патологической физиологией и патологической
анатомией нет принципиальных различий ни с точки зрения
объекта, ни с точки зрения проблем исследования. Различие
существует в том, что патологическая анатомия изучает лишь
морфологическую сторону динамики патологического
процесса — сторону, изучение которой составляет и должно
составлять обязательное условие изучения сущности
функциональных изменений любого патологического процесса, а
патологическая физиология, включая в свою задачу и
изучение морфологической стороны патологических процессов, не
ограничивается ею, а исследует также биохимические, физико-
химические, функциональные и другие изменения больного
организма.
Клод Бернар не рассматривал патологическую анатомию
как науку о статике организма. Указывая на зарождавшуюся
(особенно во Франции) физиологическую тенденцию в
медицине, Клод Бернар писал, например, что «из иностранцев
нужно Вирхова поместить среди первых современных
провозвестников этого нового направления в медицине («De la
physiologie generate», p. 331, Hachette, Paris, 1872).
В то же время Клод Бернар всячески подчеркивал
недостаточность и ограниченность описательной морфологии.
«Описательная морфология,—писал он,—представляет для
физиологии то же, что география для истории; подобно тому
как недостаточно знать географию страны, чтобы понимать
ее историю, так же недостаточно знать анатомию органов,
чтобы понимать их отправления» («Жизненные явления,
общие животным и растениям», перев. Антоновича, стр. 5,
1878).
Одна морфология,—учил Клод Бернар,—неспособна
разрешить проблемы физиологии; для этого необходим
эксперимент на живом организме. «Одна анатомия,—писал он,—
никогда не сможет ничего объяснить» (настоящее изд.„
стр. 377).

КЛОД БЕРНАР
LI
«На патологическую анатомию не надо смотреть как на
единственный ключ к болезненным явлениям.
Рассматриваемая сама по себе и изолированно, она не может открыть нам
скрытые источники и чисто анатомические исследования, сколь
бы кропотливыми они ни были, останутся всегда
недостаточными в этом отношении». «Если в некоторых случаях
результаты вскрытия позволяют нам заключать о
непосредственных и прямых причинах смерти, то во многих других
случаях наши ожидания в этом отношении оказываются
обманутыми» (там же, стр. 104).
Вот почему Клод Бернар горячо отстаивал необходимость
«делать анатомию на живом, т. е. делать вивисекцию, чтобы
видеть функционирование органов во время самой жизни,
а не только тогда, когда смерть привела их в состояние
покоя» (там же, стр. 459).
Ограниченность и недостаточность морфологического
метода, а в частности, патологической анатомии,—учил Клод
Бернар,—обусловливаются также наличием «значительного
числа болезней, которые могут причинить смерть, не вызывая
какого-либо уловимого при современных средствах
исследования повреждения в органах» (там же, стр. 126—127).
«Вы знаете,—говорил Клод Бернар в одной из своих
лекций,—что в больницах производят вскрытия для
исследования причин болезней; однако обычно эти вскрытия
ничего положительного в этом отношении нам дать не могут.
Патологические поражения, наблюдаемые после смерти,
могут в некоторых случаях указать, какой орган был
поражен, но они не выясняют непосредственной причины смерти»
(там же, стр. 421).
Нельзя не согласиться и в наши дни со следующими
словами Клода Бернара: «Анатомы, с анатомической точки зрения,
естественно, обычно думают, что анатомическая
локализация должна быть отправной точкой зрения
всякого физиологического исследования и что функция затем
некоторым образом выводится как следствие точного
анатомического знания частей трупа. Я думаю, что анатомическая
локализация есть всегда точка прибытия или
следствия физиологического экспериментального исследования
на живом» («Lecons de physiologie generale appliquee a la
medecine», p. 3)*.
* He лишено интереса в этой связи рассуждение самого Вирхова,
который в 1846 г. писал: «Патологическая анатомия может, правда, начать
реформу клинической медицины и медицинской практики, но
довершить эту реформу она не в состоянии. Если патологоанатом не желает
довольствоваться своим мертвым материалом, замкнутым в простые
пространственные отношения, то ему не остается ничего другого, как
сделаться вместе с тем и патофизиологом. Патологическую
4*

LI1
Л. Н. КАРЛИК
О СООТНОШЕНИИ МЕЖДУ ФИЗИОЛОГИЕЙ И
ПАТОЛОГИЕЙ
«Физиология—наука значительно более общая и более
обширная, чем патология. Физиология—наука о жизни,
патология же—лишь наука о болезни» («Legons sur le diabete et le
glycogenese animale», Paris, 1877).
«Патология больного человека и физиология здорового
человека суть лишь два лица физиологии человека: от одного
случая к другому законы не изменяются» («Лекции по
экспериментальной патологии»).
«Физиологи и патологи, которые работают в одной и той
же области, должны благодаря этому сходиться в мыслях
каждый день. Это—путь прогресса, это—направление науки,
по которому следуют все умы нашего времени и по которому
мы пытаемся шагать» («Lemons sur la chaleur animale sur les
effets de la chaleur et sur la fievre», Paris, 1876).
«Я откровенно признаю,—писал Клод Бернар в лекциях
по экспериментальной патологии,—что в медицине существ}'ет
лишь одна наука и что эта наука есть физиология в
приложении к здоровому и к больному состоянию... Физиология—это
научный стержень, на котором держатся все медицинские
науки» (настоящее издание, стр. 13).
В лекциях о диабете Клод Бернар следующим образом
высказывался о болезни и здоровье, о соотношении
физиологии и патологии: «Каждое болезненное поражение,—писал
он,—каково бы оно ни было, соответствует всегда
физиологической функции, каким-либо образом искаженной и
измененной; другими словами, каждая болезнь имеет
соответствующую ей нормальную функцию, которая имеет лишь измененное
выражение, преувеличенное, уменьшенное или
отсутствующее» («Legons sur le diabete et la glycogenese animale», Paris,
1877, p. 56).
«Наш принцип, что патологическое состояние есть всегда
лишь нарушение, увеличение физиологического явления,
одним словом, физрюлогическое состояние, содержит
патологическое состояние в скрытой форме (там же, стр. 69)*.
-физиологию никогда нельзя будет построить
из патологической анатомии» [цитировано по С. С а-
м у э л ю, Руководство к обшей патологии в смысле патологической
•физиологии, пер. с нем., стр. 64, 1879 (ьурсив наш—Л. К.)].
Несколько лет спустя, в 1854 г., Вирхов по этому же вопросу писал:
«Подобно тому, как патологическая анатомия развилась рядом с нормальной,
так и патологическая физиология должна развиться совершенно
независимо рядом с нормальной физиологией» (цитировано по С а м у-
э л ю, там же, стр. 66).
* Ту же мысль Клод Бернар развивает в «Lecons de pathologie
^xperimentale», говоря, что «все патологические явления коренятся

КЛОД БЕРНАР
LIII
«Физиология, наука о жизни, необходимо включает
патологию, науку о болезни» (там же, стр. 325).
Недостаточно понимая и вследствие этого неверно
интерпретируя взгляды Клода Бернара, на последнего нередко
ссылаются, неправильно утверждая, будто нормальная
физиология и патологическая физиология ничем не отличаются друг
от друга, будто нет надобности их выделять в
самостоятельные науки и т. д.
По существу речь идет о весьма принципиальном вопросе:
следует ли говорить об отдельной науке — патологической
физиологии и выделять ее из физиологии в качестве
самостоятельной науки? Для того чтобы разрешить этот вопрос,
необходимо прежде всего выяснить, что должно считать
правильным критерием, верным основанием для подобного
выделения? Разумеется, таким основанием не могут быть
соображения логического порядка, удобства и т. п., а такое
основание должно заключаться в качественном своеобразии,
в особенности формы движения и проявления реальной
действительности—вот единственный критерий для выделения и
определения содержания самостоятельного существования той
или другой науки. Иными словами, лишь своеобразие и
качественные особенности патологических процессов и
болезней, в отличие от физиологических процессов, могут служить
основанием для выделения самостоятельной
науки—патологической физиологии.
Но имеются ли своеобразие и особенности в
возникновении, течении, сущности и развитии патологических процессов
в отличие от физиологических? На это нужно ответить
положительно. Разумеется, патологические процессы возникают
на базе физиологических, при патологических процессах
продолжают функционировать те же органы и системы, что и в
норме,—но дело в том, что, возникнув, патологические
процессы в своем проявлении, развитии и течении представляют
существенное отличие от того, что имеет место в норме, а
именно—они протекают с иной закономерностью, с иным
клиническим, биохимическим и морфологическим выражением,
словом, болезнь представляет новое качественное состояние
организма.
Так, например, отдельные явления, имеющие место при
воспалении, встречаются и в норме (например, движение
лейкоцитов, диапедез и др.), но совокупность явлений,
образующих патологический процесс воспаления, представляет су-
в соответствующих физиологических явлениях» (стр. 481), что «болез-
ненное состояние есть лишь расстройство физиологического состояния,,
без чего никогда не было бы самопроизвольного возврата к здоровью»
(стр. 278).

LIV
Л. Н. КАРЛИК
щественное отличие от того, что бывает в норме, представляет
новую закономерность проявлений жизни организма.
То же самое можно сказать о возникновении, развитии,
течении и сущности той или другой инфекции, опухоли
и т. д., имеющих свою закономерность проявления,
качественно отличную от физиологических процессов здорового
человека.
Словом, предмет изучения патологической физиологии—
определенные формы проявления жизнедеятельности
организма—патологические процессы и болезни. Вот почему
вполне правомерно говорить об отдельной
науке—патологической физиологии в отличие от физиологии.
Нормальная физиология и патологическая физиология,
отличаясь друг от друга объектом своего изучения, тесно
связаны между собою методами исследования, связывающими
проблемы той и другой науки. Патологическая физиология,
вскрывающая закономерности течения патологических
процессов, способствует и более глубокому изучению процессов
физиологического проявления жизни организма. С другой
стороны, физиология, при изучении нормальных функций
организма, неизбежно проникает в область патологической
физиологии, тесно переплетается с ней, обогащает ее. В этой
смысле Клод Бернар действительно говорил о невозможности
отделения патологии от физиологии, а именно он писал:
«Принцип, который я пытался выдвинуть, заключается в том,
что патология и физиология в действительности неразделимы
в их научном изучении» (настоящее издание, стр. 'А.
О РОЛИ НЕРВНОЙ СИСТЕМЫ
...«Все наши органы в их жизненных проявлениях,
нормальных или патологических, зависят от нервной системы.
«Нарушения нервной системы дают место большому
числу болезней, не только общих, но и местных.
«... Все симптомы болезней... могут быть под прямым
влиянием соответствующих нервов» («Лекции по
экспериментальной патологии»).
Вирхов, борясь с так называемой невросолидарной
патологией и отбрасывая ряд ее неверных концепций,
недооценивал вообще значение нервной системы. В этом отношении
Клод Бернар сумел стать значительно выше автора целлюляр-
ной патологии, выше уровня тогдашнего развития науки.
Нервной системе Клод Бернар придавал исключительно
большую и организационную роль в самых различных
физиологических и патологических процессах.
«Нервная система,—писал он,—есть необходимое свя-

КЛОД БЕРНАР
LV
зующее между живым животным и окружающим его миром,
необходимое не только для функций животной жизни, но
и для всех явлений питания» («Legons sur la chaleur animale,
sur les effets de la chaleur et sur la fievre», p. 199, 1876).
«Нервная система...—писал в другом месте Клод Бер-
нар,—есть путь, через который жизненные силы почти всегда
обнаруживают свое влияние» (настоящее издание, стр. 44).
В механизме развития патологических изменений
организма Клод Бернар на первое место ставил нервную систему.
«Знакомство с функциями зтого аппарата, приводящего
в гармонию явления жизни,—писал он,—будет служить
необходимым руководством при изучении болезней, ибо было бы
невозможно следить за сцеплением ряда болезненных
симптомов, если не знать заранее то участие, которое принимает
в этом нервная система» (там же, стр. 138—139).
Ряд высказываний Клода Бернара может быть
иллюстрацией того огромного значения, которое придавалось им
нервной системе в патогенезе ряда патологических состояний
организма.
«...Лихорадку должно рассматривать как явление чисто
нервное. В самом деле, мы можем вызвать все ее
органические признаки, действуя на нервную систему и только на нее.
Лихорадка может начинаться то с возбуждения внешней
чувствительной нервной системы, то с возбуждения
внутренней чувствительной нервной системы на внутренней
поверхности сердца, сосудов или внутренних органов.
Теперь вполне понятно, что следствием этого
первоначального поражения иннервации может быть изменение крови
и что это изменение вызывает пневмонию, плеврит и т. п.»
(там же, стр. 296).
«Ослабление нервной силы является...
предрасположением к гнойным, заразным и вирусным поражениям» (там же,
стр. 36).
«Диабет можно рассматривать как нервную болезнь,
происходящую, вследствие избыточной деятельности нерва,
диссимилятора печени, что влечет за собою
преждевременную диссимиляцию вещества, долженствовавшего иным
образом служить питанию» (там же, стр. 286—287).
«Туберкулез, рак и много других болезненных
образований встречаются как у животных, так и у человека. Все
эти поражения, вызывающие болезненные новообразования,
суть, очевидно, нарушения питательной функции, и никто
не осмелится отрицать влияние нервной системы на это
физиологическое отправление» (там же, стр. 21).
«Действуя на солнечное сплетение или на его приводящие
ветви, мы можем вызвать понос или дизентерию так же, как

LVI
Л. Н. КАРЛИК
и анатомические изменения, являющиеся их обычными
спутниками; можно даже вызвать острый перитонит со всеми era
последствиями» (там же, стр. 18).
Ряд болезней Клод Бернар непосредственно относил за
счет действия внешних моментов, и здесь он высказывал
ценную мысль о роли нервной системы в развитии последую*
щих процессов. «На последней лекции,—писал он,—мы
говорили о некоторых болезнях, при которых нервное влияние,
повидимому, не имеет места; таковы поражения септические,
вирусные и заразные. Но даже и в этих случаях нервная
система почти неизбежно играет роль в вызывании поражения,
следующего за введением яда в организм» (там же, стр. 44).
Трофическая роль нервной системы сводилась Клодом
Бернаром к действию вазомоторных дилятаторных нервов
и к действию чувствительных нервов, которые
рассматривались как одни «из самых могущественных посредников при
возникновении болезни» (там же, стр. 142).
«Сосуды и нервы,—писал Клод Бернар,—неизменно
являются теми путями, распространяясь по которым, поражения^
появившиеся в одном месте, захватывают весь организм»
(там же, стр. 87—88).
«Химические действия, происходящие в наших органах,
находятся под влиянием нервной системы: они суть следствие
сосудистых явлений, происходящих под влиянием
чувствительных и двигательных нервов» (там же, стр. 264).
Задолго до «переворота», который якобы «совершает»
в представлении о патогенезе местных и общих
патологических процессов так называемая «патология отношений или
патология как чистая естественная наука» Риккера, Клод
Бернар писал: «Открытие сосудодвигательных нервов есть
одно из таких открытий, которые произведут самое
благотворное влияние на успехи физиологии и патологии. Одно-
то лько это открытие дает ключ к пониманию местных
кровообращений, на которых основывается большая часть
патологических явлений, происходящих в живом организме под
влиянием нервной системы. Ведь редко болезнь поражает
все органы сразу; чаще, как мы это видим, местные действия
становятся общими и общие действия локализируются»
(там же, стр. 264).
В истории развития учения о трофической функции
нервной системы, конкретно разрабатываемого и развиваемого
в наши дни физиологами и патофизиологами СССР на
большом, разнообразном и интересно задуманном
экспериментальном материале, Клод Бернар занимает почетнейшее место
в плеяде талантливых экспериментаторов, вносивших свою
лепту в изучение этой важной главы патологии.

КЛОД ВЕР II АР
LVII
ЧТО ДАЛ КЛОД БЕРНАР ДЛЯ ФИЗИОЛОГИИ
И ПАТОЛОГИИ
«Исторические заслуги судятся не по тому, чего не дали
исторические деятели сравнительно с современными
требованиями, а по тому, что они дали нового сравнительно со
своими предшественниками» (Ленин, К характеристике
экономического романтизма).
«Физиология абсолютно не отделима от научной
медицины, и никогда нельзя будет основать экспериментальную
медицину, если физиология, которая должна служить ей
базой, сама не будет предварительно создана».
«Гиппократ рассматривается по праву как основатель
медицины наблюдения; экспериментальная медицина ждет своего
основателя, ибо физиология едва начинает образовываться»
(«Лекции по экспериментальной патологии»),
«В настоящее время экспериментальная физиология
вступила в процесс развития, который, бесспорно, не был таким
значительным и таким быстрым ни в одну из эпох ее
развития» («Lecons de physiologie experimentale appliquee a. la m6-
decine).
Научная деятельность Клода Бернара охватывала почти
вей) тогдашнюю физиологию (нормальную и патологическую)Y
и в каждой ее области он делал блестящие открытия. С 1843
до 1877 г., на протяжении 35 лет, он опубликовал 180
сообщений и оригинальных работ в «Comptes Rendus de ГАса-
demie des Sciences», в «Memoires de la Societe de Biologie»,
в «Revue de Deux Mondes» и в других журналах. Свои мысли,,
результаты уже проведенных работ и перспективы будущих
работ Клод Бернар блестяще резюмировал и обобщал в
лекциях, читанных им в Коллеж де Франс, в Сорбонне и в Музее
естественной истории. Эти лекции изданы в 18 томах.
4В научной деятельности Клода Бернара можно отметить
два периода: один, захватывающий 25 лет, с 1843 до 1868 г.,
когда Клод Бернар занимался исключительно проблемами
животной физиологии (нормальной и патологической), и
другой, более короткий, период с J868 до 1877 г., когда он
преимущественно занимался проблемами общей физиологии.
Идеи и проблемы, впервые поставленные Клодом Берна-
ром для экспериментального изучения, разрабатывались и
разрабатываются в многочисленных физиологических
лабораториях всего мира. Каковы эти идеи и проблемы?
I. Клод Бернар впервые установил, что печень скопляет
в своих клетках притекающий с кровью сахар и превращает
его в гликоген, т. е. он впервые открыл животный крахмал.
До Клода Бернара эта сторона функции печени была
неизвестна. Далее, он показал, что гликоген в печени может быть
образован и из белка.
В факте печеночной продукции сахара Клод Бернар усмат-

bVIII
Л. Н. КАРЛИК
ривал одно из доказательств того, что животный организм
принципиально не отличен от растительного организма (см.
«De l'origine du sucre dans l'economie animale», Arch. gen.
de Med., Octobre 1848).
II. Клод Бернар выяснил происхождение глюкозы крови.
До него считали, что глюкоза крови происходит
непосредственно из пищевых веществ. Клод Бернар впервые доказал,
что глюкоза крови происходит из печени, где она непрерывно
образуется.
III. Клод Бернар впервые начал изучение механизма
образования гликогена в печени и его отношения к углеводному
обмену и, в частности, роль при этом нервной системы (опыты
с повреждением дна четвертого мозгового желудочка и пр.).
Он показал, что электрическое раздражение центральных
концов блуждающих нервов после их перерезки в средней трети
шеи вызывает гликозурию и делает печень свободной от
гликогена. Раздражение же периферических концов не
оказывает этого действия. На основании этих опытов Клод
Бернар пришел к выводу, что блуждающие нервы влияют на
ассимиляцию организмом сахара.
IV. Клод Бернар первый установил связь образования
сахара в печени с принятием и использованием углеводов
и других пищевых веществ (см. Bernard С 1. et
Ватте s w i 1 е, De la presence du sucre dans le foie, G. R. hebd.
des Seances de l'Akad. des sciences, t. 27, p. 514, 1848).
V. Клод Бернар впервые указал на превращение
различных родов сахара в кишечнике, происходящее таким
образом, что тростниковый сахар под воздействием соляной
кислоты желудочного сока, сока поджелудочной железы и
кишечного пищеварения расщепляется на моносахариды (см.
«Du sucgastrique et de son role dans la nutrition», Tese,
Paris, 1843).
VI. Клод Бернар первый доказал различие в содержании
сахара крови в сосудах, приходящих к печени и отходящих
от печени, в зависимости от здорового или болезненного
состояния животного, и первый высказал необходимость
раздельного исследования крови печеночных вен и крови
воротной вены.
VII. Клод Бернар первый экспериментально показал
огромное значение печеночной деятельности в процессе
усвоения пищи.
Клод Бернар показал, что печень является чудесным
регулятором глюкозы крови, а через нее и потребления
глюкозы всем организмом. Он доказал, что глюкоза пищи,
откладываемая в клетках печени в форме гликогена, снова
превращается в глюкозу крови при недостаточном содержании

КЛОД БЕРНАР
LIX
в последней глюкозы; при избытке же глюкозы в крови про-ч
исходит процесс обратного превращения ее в гликоген печени.
Его эксперименты и выводы из них, что весь резорбируе-
мый в печени сахар должен быть превращен в резервное
вещество, прежде чем оно будет потребляться организмом,
давали мощный импульс и для более точного клинического
исследования печеночной функции и оказали немалое влияние
на работы ряда видных и наиболее вдумчивых клиницистов
того времени (это можно проследить, например, по таким
работам: F. Th. Frerich, Klinik der Leberkrankheiten, 2 Aufl.,
1881; F. M. Charcot, Lecons sur les maladies du foie,
Paris, 1877).
VIII. Изучение механизма гликозурии было впервые
начато Клодом Бернаром, опубликовавшим в 1848 г. свои первые
исследования о влиянии нервной системы на гликемию.
Клод Бернар показал, что ограниченное повреждение (укол)
в определенном месте дна четвертого желудочка вызывает
значительное увеличение количества сахара в крови и
переход его в мочу. Теоретические соображения, которые
последовательно привели Клода Бернара к опытам с поражением
продолговатого мозга, могут быть вкратце резюмированы
следующим образом:
а) Печень—секреторный орган для выделения запасов
усвоенного сахара.
б) Перерезка легочно-желудочного нерва (вагуса)
прерывает гликогенную функцию печени.
б) Гальванизация легочно-желудочного нерва также не
оказывает действия на секрецию печенью сахара.
г) Следовательно, по аналогии с слюноотделением,
поражение места выхода легочно-желудочных нервов должно
вызвать усиленное выделение сахара. Соответствующий
эксперимент на кроликах и собаках увенчался успехом.
Мысли, развиваемые Клодом Бернаром для объяснения
механизма нервной гликозурии, претерпели стечением
времени значительную эволюцию.
1. В 1848 г. Клод Бернар исходил из центробежного
действия легочно-желудочного нерва. Это первое объяснение
гликозурии он позже сам критиковал и опроверг, опираясь
«а следующие данные экспериментов:
а) перерезка легочно-желудочного нерва не мешает
бульварному уколу детерминировать преходящую гликозурию:
б) перерезка периферических концов
легочно-желудочного нерва не оказывает гликозурического действия,
перерезка же центральных концов этого нерва вызывает переход
сахара в мочу;
в) очевидно, имеет место центростремительное действие,

LX
Л. H. КАРЛИК
которое влияет на продолговатый мозг и мозговым путем
отражается на периферию. Перерезка мозга делает поэтому так
называемый «диабетический» укол недействительным.
2. В 1854—1855 гг. Клод Бернар в результате много-
численных исследований пришел к мысли, что гликогенная
функция печени представляет собою рефлекторное явление,
исходящее от функции легких и распространяющееся на
продолговатый мозг через пневмогастрикус и оттуда до печени
мозговым путем. Он полагал, что «нервная» гликозурия
может быть сведена к минимальным поражениям
дыхательного центра. Эту гипотезу Клод Бернар также скоро оставил.
3. В 1857 г. Клод Бернар выдвинул в качестве причины
гликозурии абдоминальную вазодилятацию, следующую за
уколом в мозг.
4. В 1858 г. Клод Бернар выдвинул торможение,
обязанное перерезке спланхникуса, но и на этом он не настаивал.
5. В 1860 г. Клод Бернар снова вернулся к вазодилята-
ции, следующей за уколом, и поставил вопрос о характере
этой вазодилятации: паралитической или же, наоборот,
активной, вызванной перерезкой нерва? Паралитические явления
как причину быстро наступающей и преходящей гликозурии
Клод Бернар отрицал. Он склонялся к мысли о
преходящем возбуждении, передающемся абдоминальным сосудам и
печени.
IX. Клод Бернар впервые высказал основанную на
экспериментах новую теорию сахарного мочеизнурения
(диабета), усматривавшую суть этой болезни в расстройстве
функции печени, выражающейся в усиленном образовании
гликогена и в свою очередь обусловленной изменениями
в функции центральной нервной системы.
X. Клод Бернар первый высказал мысль о
ферментативном характере расщепления углеводов, о наличии ферментаv
быстро разрушающего сахар крови и молочную кислоту,
о том, что этот фермент встречается и в мышцах, в печени,,
особенно же в эмбриональной ткани (см. Diabete, 1877).
XI. Клод Бернар впервые открыл необходимость
панкреатического сока для длительного эмульгирования жира, т. е.
что лишь при действии фермента этого сока происходит
образование эмульсии, являющееся необходимой предпосылкой
при резорбции жира (см. Memoire sur le pancreas, Paris,
1859).
XII. Клод Бернар показал, что явления пищеварения
производят и тепло. Исследуя происхождение и
распределение тепла в организме, измеряя и сравнивая температуру
различных частей тела, Клод Бернар убедился, что кровь
правого сердца (венозная) всегда более теплая, чем кровь левого*

КЛОД БЕРНАР
LXI
сердца (артериальная), т. е. что кровь, проходя через легкие,
юхлаждается, что объясняется контактом с наружным
воздухом; это положение противоречило теории Лавуазье,
согласно которой, легкие являются местом образования тепла.
Клод Бернар показал, что кровь печени является
наиболее теплой и что печень—один из важных производителей
тепла.
XIII. Клод Бернар открыл вазомоторную
(сосудодвигательную) функцию симпатических нервов и показал ее связь
с током крови и теплоотдачей. Он впервые показал, что
односторонняя перерезка шейной части симпатикуса влечет за
собою усиленный приток крови и увеличение теплоотдачи
на стороне перерезки нерва. До Клода Бернара о действии
нервной системы на образование животной теплоты почти
ничего не знали.
Клод Бернар открыл, что, наряду с вазоконстрикторами,
имеются и вазодилятаторы. Это открытие видоизменяло
обычные представления о циркуляции крови, господствующие
со времени Гарвея.
XIV. Клод Бернар впервые заложил широкие основы
экспериментальной фармакологии и токсикологии, производя
многочисленные работы над действием различных
лекарственных веществ и ядов. Особенно интересны были его работы
о парализующем действии кураре на периферические
окончания двигательных нервов, далее работы об асфиксии
позвоночных от окиси углерода, вследствие вытеснения
кислорода из эритроцитов, далее ряд работ об анестезирующих
веществах и др. Многочисленные и тщательные, впервые
проведенные эксперименты были Клодом Бернаром изложены:
1) в «Lecons sur les effets des substances toxiques et medi-
camenteuses», Л857, 2) «Lecons sur les anesthesiques et sur
1'asphyxie», 1874.
XV. В своих работах Клод Бернар впервые затронул
вопрос о функциях различных нервов (легочно-желудочного,
тройничного, глазодвигательного, лицевого и др.), об
электрических явлениях в нервах и мышцах, о так называемой
обратной чувствительности, о давлении газов, о цвете брови,
об особенной роли каждой слюнной железы, о фазах
активности и покоя желез, о желудочном и кишечном соках, об
альбуминурии, о самостоятельности симпатической нервной
системы, о внешней и внутренней секреции, о составе мочи
у зародыша, разработал ряд методов вивисекции и, в
частности, разработал предложенную в 1843 г. московским
профессором Бассовым методику наложения искусственного свища
желудка у собаки и т. д.
Нет почти ни одной проблемы современной патологиче-

LXII
Л. Н. КАРЛИК
ской физиологии, которая не была бы связана с именем и
интересными исследованиями Клода Бернара.
Исключительно плодотворная деятельность Клода
Бернара как крупнейшего экспериментатора станет особенно
наглядной, если принять во внимание, что он работал в крайне
неблагоприятных условиях, в мрачной сырой и плохо
вентилируемой, полуподвальной комнате—«берлоге», в которой
он нередко проводил беседы и демонстрации; многие из его
открытий были сделаны на лекциях при демонстрациях и
беседах.
В этой «лаборатории», без хороших инструментов, без
денег и почти без официальной помощи, Клод Бернар делал
свои замечательные открытия в течение первых лет своей
научной деятельности. «Я испытывал боль
ученого,—говорил он,—который за недостатком материальных средств не
мог предпринять или реализовать задуманные эксперименты
и который был вынужден отказаться от некоторых
исследований или оставлять свое открытие в состоянии наброскам
(цитировано по Tighem, стр. 9).
«Тридцать лет назад, — писал об этих условиях
работы Клод Бернар в 1878 г.,—когда мы задумывали какой-
нибудь эксперимент, то нам удавалось осуществить его только
с большой потерей времени и с большими затруднениями.
Мы экспериментировали в плохо приспособленных
помещениях, в кабинете, в комнате и над животными, схваченными
случайно; или же мы теряли целые дни, рыская за предметами
для экспериментов, ходили по бойням, по живодерням и т. д.
Подобное положение нельзя считать, конечно, образцом
хороших научных порядков» («Legons sur les phenomenes de la
vie communs aux animaux et aux vegeteaux», русск. перев.,
стр. 16).
Методы точного экспериментирования, классический
образец применения которых показывал Клод Бернар, не
остались без влияния и на литературу тогдашнего времени. Его
метод (тщательное изучение и описание условий явлений)
получил распространение в целой школе крупнейших
художников-натуралистов (Бальзак, Жорж Занд, Эмиль Золя),
а один из ярких представителей этого течения в литературе,
Эмиль Золя, в одном из своих крупных произведений, оза-
главленном«Экспериментальный роман»,даже прямо ссылается
на Клода Бернара и его экспериментальный метод, которому
и он пытается следовать.
И все же голос Клода Бернара звучал тогда почти
одиноко в море убежденнейших клиницистов-эмпириков,
искусство которых не поднималось выше искусства наблюдателя-
диагноста. Его неутомимая пропаганда экспериментально-

КЛОД БЕРНАР
LXIII
лабораторных методов исследования почти не встречала
живого и должного отклика в закоснелой традициями врачебной
среде, нередко считавшей Клода Бернара утоп
истом-мечтателем.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Два крупнейших представителя патологии, жившие и
творившие почти в одно и то же время—Рудольф Вирхов и Клод
Бернар,—создали два направления в патологии и медицине
XIX века: первый реформировал патологию, связав ее с
успехами и завоеваниями тогдашней биологии (открытие клетки)
и тем самым дал мощный толчок к ее дальнейшему развитию;
второй же, восприняв целиком все то положительное, что
было внесено в патологию Вирховым, основал, развил и
поднял на исключительную высоту экспериментальную
физиологию (нормальную и патологическую) и медицину.
У Вирхова и Клода Бернара имеется ряд общих
недостатков. Восприняв одно из крупных завоеваний тогдашней науки
(открытие клетки), они оба не поняли и не сумели воспринять
другое крупнейшее завоевание биологии—эволюционную
теорию развития Чарлза Дарвина, к которой они
относились отрицательно. Нет сомнения, что непонимание
эволюционной теории не позволило ни Вирхову, ни Клоду Бернару
глубже и шире подойти к ряду проблем патологии.
Еще одна черта роднит Вирхова с Клодом Бернаром: у
обоих не было цельного, последовательного мировоззрения, оба
они представляли собою эклектиков с бблыпим или меньшим
преобладанием позитивистских и агностических элементов.
Обоим осталась совершенно чужда философия Гегеля,
которая даже в своем мистифицированном виде могла бы помочь
им в ряде вопросов физиологии и патологии подняться выше
вульгарного механистического материализма.
Но Вирхова и Клода Бернара многое и разделяет, а ряд
чёрт делает Клода Бернара более передовым ученым, более
широко ставящим проблемы патологии; ярким примером
этого может служить их отношение к учению о нервной
системе. Целлюлярная патология отбрасывала ряд старых^ в
значительной мере спекулятивных концепций, распространенных
в патологии и медицине. Но, отсекая старое, целлюлярная
патология делала это подчас формально, т. е. вместе со
многим неверным и заслуживающим отсечения она отбрасывала
многое и ценное, имевшееся, правда, еще в зародыше.
Имевшая сильное влияние во времена Вирхова невросолидарная
теория была, например, справедливо отброшена как
малообоснованная, но вместе с ней было отброшено и то небольшое

LXIV
Л. Н. КАРЛИК
рациональное, что, правда, в очень несовершенной форме
имелось в этой теории,—то, что касалось роли и реакций
нервной системы в развитии патологических процессов. В этом
подходе сказалась ограниченность Вирхова.
В отличие же от Вирхова, Клод Бернар сумел не только
отказаться от старых систем в патологии, но сохранить, а
главное—развить то положительное, что имелось в них в зародыше,
и работы его о роли нервной системы являются в этом смысле
классическими и не потеряли своего значения и в наши дни.
О прогрессивной роли целлюлярной патологии можно
оказать, что она связана лишь с определенным и давно
пройденным историческим этапом развития патологии и медицины.
В установлении связи медицины и патологии XIX века с одним
из крупнейших завоеваний биологии этого же
периода—огромная историческая заслуга Вирхова, но на этом же и
заканчивается его роль. Этим и объясняется то, что для
современной патологии Вирхов весь в прошлом и что ни к одной
из теоретических основ целлюлярной патологии у
современной патологии и у современной медицины нет необходимости
возвращаться. Более того: принципы целлюлярной патологии
не могут быть руководящими для современной науки, и
преодоление их в сознании и мышлении врачей стало уже давно
назревшей актуальной задачей воспитания подрастающих
кадров врачей. Признание этого становится все более
распространенным среди патологов и медиков всего мира.
Не так обстоит дело с тем, что внесено'в патологию
Клодом Бернаром. Блестящий экспериментатор, неутомимый
пропагандист эксперимента и его прогрессивной роли, Клод
Бернар, в противоположность Вирхову, не только велик
в прошлом, но жив и продолжает оставаться примером для
современных патологов.
Мы время от времени цитируем, правда, Вирхова, но
несравненно чаще мы цитируем Клода Бернара. Но с какой
огромной разницей мы это делаем!
К Вирхову обращаются обычно лишь с ссылками на то,
что им впервые было описано то или иное явление; к Клоду
Бернару же часто обращаются как к исследователю, который
первый многое доказал и поставленные проблемы которого
толкают мысль к новым исканиям, к все более глубокому
раскрытию сущности патологического процесса и болезни.

Л. Н, Карлик
БИБЛИОГРАФИЯ
ОСНОВНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ КЛОДА БЕРНАРА
1. Legons de physiologie experiment ale appliquee a la
medecine, t. I, pp. 520; t. II, pp. 510, Bailliere, Paris, 1856.
Первый том посвящен рассмотрению различных сторон
гликогенной функции печени с приведением большого числа
исторических и экспериментальных данных.
Второй том посвящен целиком различным железам
пищеварительного канала.
2. Fr. Magendie, Bailliere, Paris, 1856.
Краткий очерк жизни и научной деятельности учителя
Клода Бернара.
3. Legons sur les effects des substances toxiques et medi-
camenteuses, Bailliere, Paris, 1857.
Впервые излагаются широкие основы экспериментальной
фармакологии и токсикологии и приводятся многочисленные
опыты над действием лекарственных веществ и ядов.
4. Legons sur la physiologie et la pathologie du susteme
nerveux, 2 vol., Bailliere, Paris, 1858.
В двух томах дано подробнейшее изложение функций
разных отделов нервной системы и отдельных нервов с
приведением огромного числа различного рода экспериментов.
5. Legons sur les proprietes phisiologiques et les alterations
patholcgiques de liquides de Vorganisme, t. I, pp. 524, 1859;
t. II, pp. 476, Bailliere, Paris, 1859.
Оба тома представляют подробнейшее изложение
основных свойств жидкостей и соков организма при различных
физиологических и патологических условиях с приведением
огромного числа собственных экспериментов.
Первый том целиком посвящен крови. В отдельных главах
излагаются вопросы о роли крови, о действии ее на ткани
и действии последних на кровь, о температуре крдвй, об
условиях циркуляции крови, об артериальном давлении в
различных частях кровеносной системы, о пульсе, о влиянии
нервов на кровообращение, о цвете крови, о различиях
артериальной и венозной крови и роли нервной системы,
о составе крови и т. д. По каждому из вопросов приводится
ряд собственных опытов.
5 Лекции по эксперим. патологии

LXVI
Л. Н. КАРЛИК
Второй том посвящен роли других жидкостей (моча,
желчь, молоко, слюна, панкреатический сок, желудочный
сок, серозные жидкости и др.) в физиологических и
патологических условиях. И здесь в каждой главе описывается
большое количество собственных экспериментов.
6. Introduction a Vetude de la medecine experimentale,
pp. 400, Bailliere, Paris, 1865.
Книга состоит из трех разделов: 1) об экспериментальном
рассуждении; 2) эксперимент на живых существах и 3)
применение экспериментального метода к изучению явлений
жизни. Каждый раздел состоит из ряда глав.
Раздел «Об экспериментальном рассуждении» включает
следующие главы: 1) о наблюдении и эксперименте
(определение наблюдения и эксперимента, экспериментатор и
научное исследование, наблюдатель и экспериментатор и др.)';
2) об априорных идеях и сомнении в экспериментальном
рассуждении (экспериментальные истины, об интуиции,
независимость экспериментального метода, индукция и дедукция,
принципы экспериментальной критики и др.).
Раздел «Эксперимент на живых существах» охватывает
интересные главы, трактующие об аналогиях и различиях
живых и мертвых тел, о цели и особенностях
экспериментирования на живых существах, о детерминизме и его значении
в эксперименте, о вивисекции, об отношении анатомии
к вивисекции, о патологической анатомии и вскрытии трупов,
об условиях эксперимента, о выборе животных, о
сравнительном эксперименте, о статистике, о лаборатории и средствах,
необходимых для экспериментирования, и др.
В третьем разделе «Применение экспериментального
метода к изучению явлений жизни» приводятся многочисленные
примеры физиологического экспериментального
исследования и затрагивается ряд проблем общефилософского характера
(об эмпиризме, философских системах и пр.).
7. Legons sur les proprieles des tissus vivants^ pp. 492 + 94
fig., Bailliere, Paris, 1866.
Лекции, читанные в 1864 г. и содержащие изложение
следующих проблем:
а) Раздражимость (история учения с изложением
различных взглядов, начиная с XII века), функциональные и
другие виды раздражения.
б) Движение живых существ и разные виды движения.
в) Нервные элементы и их функции.
Отдельная глава посвящена физиологии сердца и
отношению его к мозгу.
8. Legons sur les anesthesiques et sur Vasphyxie, pp. 538,
Bailliere, Paris, 1875.

КЛОД БЕРНАР
LXVII
В этих лекциях сосредоточены многочисленные
эксперименты с анестезирующими веществами и с асфиксией.
Лекции состоят из 2 частей и приложения.
Первая часть касается анестезии и действия различных
анестезирующих веществ. В ней охватывается следующий ряд
проблем: история применения анестезирующих веществ,
применение их на различных животных, абсорбция, различные
виды анестезии (местная, общая), теория анестезии и сна,
механизм анестезирующего действия и др. Отдельные
лекции посвящены опиуму, хлороформу, морфию, их
комбинациям и пр.
Вторая часть книги посвящена асфиксии. В ней приведено
много экспериментов о путях и средствах получения
асфиксии, о происходящих при этом изменениях в организме и др.
В приложении даны 4 исследования опиума и алкалоидов,
апоморфина и других фармакологических веществ.
В книге имеется ряд иллюстраций.
9. Legons de pathologie experimentale et legons sur les
proprietcs de lamoelle epiniere, pp. 604, Bailliere, Paris, 1872.
II издание «Legons de pathologie experimentale»
напечатано почти без изменений с первого в 1880 г. (введено
лишь небольшое количество подстрочных примечаний,
представляющих собой литературные ссылки). См. настоящее
издание.
10. De la physiologie generate, pp. 339, Hachette, Paris,
1872.
В введении излагается французское влияние на
современную физиологию. Далее следует изложение открытий
и прогресса общей физиологии во Франции в течение^5 лет,
охватывающее следующие вопросы: а) явления движения
л чувствительности, б) явления циркуляции и дыхания,
в) явления абсорбции, секреции и экскреции, г) явления
питания, развития и эволюции, д) явления организации и
связи.
11. Legons sur la chaleur animate,• sur la chaleur et sur
la fievre, pp. 471, Bailliere, Paris, 1876.
Лекции, читанные в 1871—1872 гг. и рассматривающие
проблемы терморегуляции с трех точек зрения; физиологии,
патологии и терапии.
Подробно излагаются история развития учения о
животной теплоте и различные гипотезы о ней (виталистические,
химические, ятро-механические и др.). Излагаются данные
и опыты о температуре крови. Отдельно рассматриваются
проблемы топографии животной теплоты, источники теплоты,
роль нервной системы в механизме развития теплоты с
приведением различных опытов.
5*

LXVIII
Л. Н. КАРЛИК
Особо излагается учение о лихорадке и значении ее с
приведением ряда экспериментальных данных.
12. Legons sur le diabete el la glycogenese animate,
pp. 576,~ Bailliere, Paris, 1877.
Лекции, охватывающие широкий круг проблем,
связанных с механизмом развития диабета. Излагаются:
определение диабета и классификация видов его, отдельные
симптомы и патогенез этого процесса, различные теории его
происхождения, приводится ряд экспериментальных данных.
Специальная глава посвящена вопросу о связи
образования и выделения сахара. В ряде глав подробно освещаются
вопросы о сахаре крови и приводится исторический обзор-
ряда работ о гликемии, о происхождении сахара крови,
о трансформации его в сахар мочи, об условиях этой
трансформации и др.
Приводится большой материал о различных видах
экспериментальной гликозурии.
К книге приложен также ряд выдержек из
опубликованных ранее работ Клода Бернара по этим вопросам, начиная
с 1847 г.
13. Legons de physiologic operatoire, pp. 614 + 11 fig.,
Bailliere, Paris, 1879.
Лекции, читавшиеся ежегодно в Коллеж де Франс. Эти
лекции были оформлены к печати задвлго до опубликования,
так как Клод Бернар желал внести в них ряд изменений
и улучшений.
Книга состоит из 4 частей.
Первая часть излагает общее значение оперативной
физиологии и вивисекции, принципы эксперимента, соотношение
эксперимента и наблюдения, вопросы организации
лаборатории, выбора животных и т. д.
Вторая часть содержит подробное описание техники
различных операций, необходимого для них инструментария,
описание способов обращения с экспериментальными
животными (собаки, кошки, кролики и др.), способов анестезии,
инъекции, введения канюль и т. д. Многое из этой части не
устарело и сейчас. Эта часть включает также много
исторических экскурсов в прошлое физиологии.
В третьей части излагается оперативная физиология
системы кровообращения. Подробно описываются
соответствующие инструменты и способы взятия венозной крови из разных
мест, методы оперативного воздействия на сердце, методы
изучения крови легких и др.
Четвертая часть посвящена оперативной физиологии
пищеварительной системы. Излагаются способы взятия
слюны, образования слюнной фистулы и другие методы. Подчер-

КЛОД БЕРНАР
LXIX
кивается роль нервной системы и способы воздействия на нее,
значение нервной системы желудка, приводятся
эксперименты изучения панкреатической секреции, функции желчи
и др
Вся книга богато иллюстрирована и содержит много
интересных исторических экскурсов.
14. La science experimentale, Bail Неге, Paris, 1878.
Книга включает ряд блестящих лекций по общим и
частным проблемам физиологии.
Статьи «О прогрессе в физиологических науках* и
«Проблемы общей физиологии» затрагивают многие актуальные
вопросы тогдашней физиологии: о методах исследования, об
-эксперименте, об истории физиологии, о жизни, о
первопричинах, о детерминизме, об эмпиризме, о соотношении чувства
и рассудка в эксперименте, об организме и др.
Одна из лекций озаглавлена «Определение жизни». В ней
разбираются различные старые и новые теории о жизни
и определения ее.
Ряд других лекций посвящен следующим вопросам: о
животной теплоте, о чувствительности в животном и
растительном царствах, о кураре, о физиологии сердца, о функциях
мозга и др.
15. Legons sur les phenomenes de la vie communs aux ani-
maux et aux vegetaux, 2 vol., Bailliere, Paris, 1879. '
Книга состоит из лекций, читанных в Музее
естественной истории в 1870—1871г., в которых наиболее полно
систематизированы общетеоретические установки Клода Бер-
нара.
Во вступительной лекции дано определение предмета
физиологии и освещаются вопросы метода и истории этой
науки.
В трех главах (1-я, 2-я и 3-я) даны обстоятельный разбор
проблемы жизни (определение, материалистические и
виталистические концепции, формы жизни и др.) и изложение сути
детерминизма.
Проблемы брожения, горения и гниения изложены в
специальной главе. i
В трех главах (5-я, 6-я и 8-я) подробно освещаются
проблемы органического синтеза—химического и
морфологического—и дан исторический обзор теорий, предшествовавших
развитию клеточной теории, и анализ строения клеточной
протоплазмы.
Наконец, специальная глава посвящена свойствам
протоплазмы—раздражимости и чувствительности.
Это произведение было опубликовано уже после смерти
Клода Бернара.

LXX
Л. Н. КАРЛИК
НАИБОЛЕЕ ВАЖНЫЕ ИЗ ОРИГИНАЛЬНЫХ РАБОТ И
ОБЗОРНЫХ СТАТЕЙ КЛОДА БЕРЫАРА
1 De Vorigine du sucre dans Veconomie animal. Arch. gen.
de medecine, 1848.
2. Recherckes experimenlales sur les fonctions du nerf
spinal ou accessoire de Willis, Paris, 1851.
3. Nouvelle fonction du foie, considers comme organe pro-
ducteur de matiire sucree chez Vhomme et chez les animaux,
Paris, 1853.
4. Memoires sur les pancreas et sur le role du sue pan-
creatique dans les phenomenes digestifs, particulierement dans
la digestion des matieres grasses neutres, Paris, 1856.
5. Etudes physiologiques sur quelques poisons, Revue des
Deux Mondes, 53, pp. 164—194, 1864.
6. Etudes sur la physioloqie du coeur, Revue des Deux
Mondes, 53, pp. 236—253, 1864.
7. Du progres dans les sciences physiologiques, Revue
des Deux Mondes, 58, pp. 640—664, 1865.
8. Le probleme de la physiologie generate, Revue des Deux
Mondes, 72, pp. 874—893, 1867.
9. Recente experience sur la vaccine, Journal des Savants,
pp. 362—373, 418—429, 1868.
10. Discours de reception a VAcademie frangaise, 1869.
РАБОТЫ КЛОДА БЕРНАРА, ПЕРЕВЕДЕННЫЕ НА
РУССКИЙ ЯЗЫК
1. Кураре, «Заграничный вестник», №11, 1864.
2. Введение в науку опытной медицины, пер. Н. Страхова,
1866.
3. Лекции по физиологии и патологии нервной системы,
т. I, II, перев. Н. Макарова, 1866—1867.
4. Курс общей физиологии. Свойства живых тканей, перев.
под ред. Н. Соловьева, 1867.
5. Физиология сердца и отношение его к головному мозгу у
перев. под ред. Н. Соловьева, 1867.
6. Об отношении функциональных и питательных
явлений, перев. Тарханова, 1875.
7. Курс общей физиологии. Жизненные явления, общие*
животным и растениям, перев. М. Антоновича, 1878.
8. Определение жизни и задачи физиологии, перев.
Антоновича, сборник «Сущность жизни», 1903.
9. Лекции по экспериментальной патологии, перев >
Д. Е. Жуковского, под ред. проф. Л. Н. Карлик, 1937.

КЛОД БЕРНАР
LXXI
КНИГИ, БРОШЮРЫ И СТАТЬИ О КЛОДЕ БЕРНАРЕ
А. Книги
Aymard (J.), Le рёге des malheureux ou la vie de Claude
Bernard, Lille, Lefort, 1867.
Ferrand (A.), Claude Bernard et la Science contemporaine,
Bailliere, Paris, 1879.
Duplain (Abbe L.), Notice historique sur Saint-Julien et
sur Claude Bernard, Lyon, Audin, 1924.
Faure (J.-L.), Claude Bernard, Cres., Paris, 1926.
Motref (A.), Claude Bernard et Pasteur devant le veteri-
naire, Le Francois, Paris, 1929.
LamyfP.), L'introduction al'etudede la medecine experi-
mentale Claude Bernard, le naturalisme et le positivisme,
F. Alcan, Paris, 1930.
Б. Брошюры и статьи
Remusat (P. de), Physiologie experimental Claude
Bernard, Revue des Deux Mondes, 1856, II, pp. 100—129.
Cheruel, Considerations des remedes par Claude Bernard,
Journal des Savants, pp. 145—166, 227—237, 301—311, 377—
394, 1865.
Janet (P.), La methode experimentale et la physiologie
{ClaudeBernard), Revue des Deux Mondes, 62, p. 908—937, 1866.
Chappard, De l'idee de vie dans la physiologie
contemporaine, Le Correspondant, 76, pp. 201—242, 1868.
Saveney (E.), La physiologie franchise et Claude Bernard,
Revue des Deux Mondes; 76, pp. 120—154, 1868.
Faivre (Fr.), Claude Bernard et ses traveaux, Le
Correspondant, 74, pp. 102—122, 1868.
Chauffard (M.), Claude Bernard, vie et oeuvre, Revue des
Deux Mondes, pp. 272—311, 1878.
Didon (R. S.), Claude Bernard, «Soteil», 1878. .
Dumas (J. В.), Discours prononce aux funerailles de Claude
Bernard, 1878.
Mathias Duval, Claude Bernard, 1878.
Morcau (Armand), Discours prononce aux obgeques de
M. Claude Bernard, 1878.
Naville (E.)y Les phenomenes de la vie selon Claude
Bernard, Bibliotheque universelle des sciences, lettres et arts, 63,
pp. 498—506, 1878.
Ozanan, Claude Bernard, La revue du monde catholique*
58, pp. 572—603.
Bechard (J.), Eloge de Claude Bernard, 1885.

LXXII
Л. Н. КАРЛИК
Discours prononce а Г inauguration de la statue de Claude
Bernard a Paris, 1886.
Barral (J.), tllaude Bernard, 1889.
Discours a ^inauguration du monument de Claude Bernard
a Lyon, 1894.
Foster, Claude Bernard, 1889.
Dastre, Claude Bernard, La grande Encyclopedie, t. VI,
p. 363.
Rene Fabre, Claude Bernard.
Claretie (J.), Claude Bernard, «Portraits contemporains».
Mentre (F.), Le hasard dans les decouvertes scientifiques
d'apres Claude Bernard, Revue de philosophie, 4, pp. 672—678,
1904.
E. Van Thiegem, Notice sur la vie et les travaux de Claude
Bernard, Paris, Gauthier, 1910.
Dwelshauvers(G.), A la memoire de Claude Bernard, Revue
de l'Universite de Bruxelles, 19, pp. 345—355, 1913—1914.
Huard (Regis), Claude Bernard, auteur dramatique, Mercu-
re de France, с 107, p. 299, 1914.
Monod (D.)y La vie de Claude Bernard, Revue du mois,
No. 17, pp. 222—243, 1914.
Lenoir (R.), Claude Bernard, Revue philosophique, No. 87,
pp. 72—101, 1919.
Delacre (M.), Wurtz et Claude Bernard, L'hypothese de
1?experience dans les sciences, Mercure de France, No. 154,
pp. 39, 1922,
Mauriac, Claude Bernard, Renan et Berthelot devant la
Science, Revue hebdomadaire, 11, pp. 342—357, 1927.
Roger #., Notes inedites de Claude Bernard, Presse medi-
cale, No. 91, pp. 1785—1789, 1933.
L'Hommage de l'Assemblee Fran<Jaise de Medecine Gene-
rale a Claude Bernard au College de France. Discours des Pro-
fesseurs Carnot, Mayer, Roger, d'Arsonval, Godlewski, La
medecine generale franchise, No. 10, Decembre 1934; t. II,
No. 1, Janvier 1935.
Roger #., La philosophie de Claude Bernard, Presse medi-
cale, No. 63, 67, 73, 81, 85 1935.

ЛЕКЦИИ
по
ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ

ПРЕДИСЛОВИЕ
В этой книге печатаются лекции по
экспериментальной патологии, читанные в Коллеж де Франс в
1859—1860 годах. Я хотел сохранить их
первоначальный характер, и г. доктор Бенжамен Белл,
адъюнкт-профессор медицинского^ факультета,
записавший и напечатавший их одиннадцать лет назад в
журнале «Medical Times and Gazette»*, любезно взял на
себя труд вновь перевести их на французский язык,
стараясь восстановить по возможности в точности.
Я хочу в нескольких словах объяснить причины,
заставляющие меня напечатать их в прежнем виде.
После того как в продолжение нескольких лет
я читал в Коллеж де Франс серии курсов по
различным вопросам медицинской физиологии**, я
составил в 1858 году план догматического труда по
экспериментальной медицине.
К несчастью, у меня не было необходимых
материальных средств и приборов; однако, не унывая,
я ревностно продолжал подготовку моего труда и
выпустил в свет введение к нему в 1865 году***.
* Lectures on experimental pathology and operative
physiology, delivred at the College de France, during the winter
session 1859—1860, by M. Claude Bernard etc. (Medical Times
and Gazette, vol. 11, 1860).
** Lemons de physiologie experiment ale appliquee a la
medecine; Leqons sur les effets des substances toxiques et medi-
camenteuses; LeQons sur la physiologie et la pathologie du
sysleme nerveux; Legons sur les proprietes physiologiques et
les alterations pathologiques des liquides de Vorganisme,
7 volumes publics de 1854 a 1868.
*** Introduction a V etude de la medecine experiment ale,
Paris, 1865.
1*

4 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
В это время в практическом преподавании
естественных наук во Франции были намечены
улучшения, и как раз, когда мои пожелания, казалось,
должны были осуществиться, тяжелая болезнь
остановила мои занятия и в течение шести лет не
допускала к работе в лаборатории.
В настоящее время, надеюсь, состояние моего
здоровья позволит мне вновь взяться за работу, но
время, наука и обстоятельства изменились, и
задуманный двенадцать лет назад план моей работы,
естественно, должен был подвергнуться
изменению.
Все же мне казалось полезным познакомить
публику с моими первоначальными попытками. Эти
исследования, которые, естественно, присоединяются
к исследованиям, опубликованным мною раньше,
указывают на единство и постоянство моих
исследований, связанных с поставленною мною научною
проблемой.
Мой курс 1859 года состоял из двух различных
чередующихся серий лекций: лекций по
экспериментальной патологии, имеющих целью изложить
принципы, экспериментальной медицины, и лекций по
оперативной физиологии, посвященных технике
самих экспериментов *.
Из настоящего издания я исключил то, что
относится к оперативной физиологии и что войдет в
другой том**.
Здесь найдут лишь догматическую часть курса.
Принцип, который я пытался выдвинуть, заключается
в том, что патология и физиология в
действительности не разделимы в их научном изучении и что нет
никакой надобности искать объяснения болезней
в силах или в законах, которые были бы иной при-
* См. Medical Times, loc. cit.
** См. Logons de physiologic operaloire, Paris, 1879, с
116 рис.

ПРЕДИСЛОВИЕ
5
роды, чем те, которые управляют обычными
явлениями жизни.
Я спешу добавить, повторяя то, что уже сказал
вначале, что здесь дело идет лишь о наброске, об
очень сжатом резюме самих по себе очень неполных
лекций, в которых, однако, мне не хотелось ничего
изменять; мне хотелось лишь* просто указать на
направление моих идей, сохраняя их дату и место в
развитии моих работ.
Та же самая мысль побудила меня дать вслед за
курсом экспериментальной патологии, взятым из
«Medical Times», в хронологическом порядке лекции
другого курса, напечатанные позже в различных
французских медицинских и
естественно-исторических журналах; понятно, что тут имеются некоторые
повторения, потому что речь идет о развитии одной
и той же темы.
Итак, мое преподавание преследовало все время
двоякую цель:
1. Заложить принципы экспериментальной
медицины.
2. Установить строгие правила
экспериментирования для изучения явлений у живых существ.
Я содействовал бы таким путем, по мере моих сил
и по мере средств, которыми я располагаю,
основанию научной или экспериментальной медицины.
Сознание быстрого хода и успехов этой науки
было бы достаточным стимулом для моих усилий,
но я должен сказать, что традиции медицинского
преподавания в Коллеж де Франс налагают на меня
еще одну обязанность, а именно — национальной
чести.
Экспериментаторы всех стран, начиная с древних
времен, стремившиеся сблизить медицину с
физиологией и с различными физико-химическими науками,
суть настоящие инициаторы экспериментальной
медицины. Я напомню имена знаменитых людей, кото-

'8 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
рые в течение столетий были моими
предшественниками по кафедре медицины в Коллеж де Франс.
Ровно сто лет назад, в 1771 году, Порталь читал
здесь курс патологической физиологии, анализируя
явления болезней при помощи опытов над живыми
животными *.
Сменивший его Лаэннек изобрел аускультацию
и сделал огромный шаг вперед в экспериментальной
медицине. Вместо неясного и неуверенного
истолкования симптомов болезней он выдвинул точную
диагностику, основанную на знакомстве с физическими
условиями болезненных явлений.
Следующий за ним Мажанди оказал решительное
влияние на окончательное проникновение
экспериментирования в научную медицину.
Наблюдая, что это экспериментальное движение
увеличивается и развивается за границей, благодаря
9 созданию и оборудованию великолепных
лабораторий, мне не следовало забывать, что
экспериментальная медицина имеет на французской почве старые
и глубокие корни, которые не погибнут.
Париж, 10 сентября Клод Бернар
1871 года.
* Memoires sur la nature et le traitement de plusieurs
maladies, par Antoine Portal, professeur de medecine au
College de France, etc., avec le Precis des experiences sur les ani-
maux vivants, d'un cours de physiologie pathologique, 2 vol.,
Paris, 1800.

ЛЕКЦИИ
по
ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
ЧИТАННЫЕ В КОЛЛЕЖ ДЕ ФРАНС
1859—1860
ЛЕКЦИЯ ПЕРВАЯ
ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ И ОПРЕДЕЛЕНИЕ
МЕДИЦИНЫ
СОДЕРЖАНИЕ. Общие соображения.—Отношение
врачебного искусства к медицинским
наукам.—Последовательные ступени в развитии науки.—Предмет курса
экспериментальной патологии. — Польза физиологии с точки
зрения врача.
Господа
Освященный временем обычай обязывает каждого
профессора в начале его курса дать определение
науке, которую он собирается преподавать. Этот
способ начинать предмет не лишен некоторых неудобств.
В самом деле, для того, чтобы хорошо понять
определение науки, разве не нужно уже долго ее изучать?
Поэтому казалось бы, что общее определение было бы
уместнее дать в конце последней лекции, чем в
начале первой.
С философской точки зрения это возражение не
лишено значения, но практически предпочтительнее
всегда дать в начале курса хотя бы неполное опре-

8 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
деление различных вопросов, которые составят
предмет последующих лекций. Это, действительно,
единственный способ ясно определить цель, которой
хотят достигнуть.
Что такое медицина? Вот вопрос, который,
конечно, не нов; уже несколько столетий, как он поставлен
и все же еще не получил удовлетворительного ответа.
Есть ли медицина искусство или наука и не
составляет ли она лишь часть естествознания*? Каждая из
этих точек зрения имела своих сторонников, как это
доказывают различные определения, переданные нам
классическими авторами. Согласно Гиппократу,
медицина заключается в том, чтобы устранять все
излишнее из организма и возмещать то, чего ему
недостает; другими словами, это есть искусство
восстанавливать равновесие в организме. По Герофилу,
медицина есть наука о здоровье и знакомство со
всеми агентами, способными его сохранить. По Гофф-
ману, это искусство пользоваться физическими и
химическими науками для сохранения здоровья. Пит-
керн, подходя к вопросу исключительно с
практической стороны, дал иное определение. Согласно ему,
медицинская наука не имеет иной цели, кроме
следующей: дана болезнь, нужно отыскать целебное
средство. Пинель, становясь на точку зрения
натуралиста; совершенно изменил данные проблемы. Для
него: дана болезнь, нужно определить ее место в-
рамках нозологии.
Ни одно из этих определений не удовлетворяет
полностью тенденций эпохи, в которую мы живем.
Медицина требует применения большого количества
наук: анатомии, физиологии,—даже физика и химия
несут ей свою дань. Рассматриваемая с этой точки
зрения медицина не есть наука сама по себе: соб-
* В самые отдаленные времена медицину считали
естественной наукой, но представление о ней как об
экспериментальной науке совершенно ново.

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ 9
ственно говоря, существуют только медицинские
науки.
Теперь, есть ли медицина наука или искусство?
Этот вопрос второстепенный, так как во всех
отраслях человеческих знаний искусство и наутса тесно
связаны. Научная и чисто теоретическая часть всех
наших знаний абсолютно безлична; это истина,
рассматриваемая под идеальным аспектом. Но в ее
практическом применении необходимо проявляются
личные качества индивидов. Искусство—это
действие, сказал Аристотель.
На сегодня ограничимся тем, что сосредоточим
наше внимание на одном пункте, достойном
серьезного изучения: займемся искусством и наукой в их
взаимном отношении и рассмотрим взаимное
влияние, оказываемое ими друг на друга. В науках нельзя
оспаривать импульс, который теория дает
практике. В химии и физике нельзя сделать открытия
без того, чтобы не обогатить тотчас индустрию
массой полезных применений. Но в медицине дело еще
обстоит не так: прогресс или изменения в наших
физиологических теориях оказывают большею частью
лишь сомнительное влияние на практику лечебного
искусства, и мы даже видим большое число
практикующих врачей, совершенно изолирующихся от
физиологии, как будто бы было совершенно
бесполезным и даже вредным следить за ее различными
течениями. Они довольствуются тем, что лечат своих
больных исключительно эмпирическими приемами.
Л. Ривьер (из Монпелье), один из современников
Гарвея, доходил до того, что утверждал, что открытие
кровообращения было лишь простой диковинкой
естествознания и не могло дать ни малейшего подспорья
практической медицине.
Как объяснить это странное отличие медицины от
остальных наук? Нет ли в учении о живых существах
специальных условий, благодаря которым теория

10 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
и практика не могут взаимно содействовать друг
другу? Чтобы прямо разрешить это затруднение, нужно
подняться выше; нужно изучить путь человеческого
ума в его эволюции и в поисках научной истины.
С самого начала кажется, что во всех науках теория
предшествовала практическому применению. Логика
как будто подтверждает это, и, однако, это глубокая
ошибка. История учит нас, что развитие идет в
обратном направлении и что практика всегда
предшествовала теории. Сколько столетий занимались
химическими манипуляциями, прежде чем познакомились
о основными законами соединения тел? И сколько
времени пользовались увеличительными стеклами,
прежде чем впервые была формулирована научная
теория света?
Итак, в истории каждой науки был период, когда
эмпиризм предшествовал теоретическому
рассуждению. Человек пытается использовать силы природы
задолго до того, как он узнает ее законы; и так как
сохранение здоровья есть, наверное, первое из всех
благ, то и практическая медицина должна была
возникнуть на пороге цивилизации. Как же тогда
объяснить несовершенное состояние, в котором мы
находим ее теперь при наличии такого замечательного
прогресса физических и химических наук? Это
зависит от того, что явления, происходящие в живых
существах, бесконечно сложнее явлений
неорганической природы; действительно, они соединяют в
себе свойства неорганических тел с другими свойствами,
принадлежащими исключительно им как живым
телам. Поэтому нас не должен удивлять этот
последовательный ход естественных наук. Мы начинаем с
самых простых фактов, чтобы затем постепенно перейти
к более сложным. Поэтому в физике и химии наука
в некотором отношении создана; в медицине, наоборот,
мы еще далеки от цели. Мы все еще в эмпирическом
периоде, но понемногу свет проясняется, частные

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ 11
теории соединяются, давая место более общим
взглядам, и, хотя медицинская наука еще далеко не
основана, она все же с каждым днем обрисовывается яснее.
Размышляя о современном состоянии этой науки, я
думал, что лучшее средство способствовать ее
прогрессу было бы взяться прямо за методическое
изучение экспериментальной патологии. Я скоро
объясню вам, что я понимаю под этим выражением. Сейчас
я ограничусь тем, что скажу, что экспериментальная
патология заключается в изучении механизма
болезней, т. е. в том, что есть в них самого сложной). Мы
ведь всегда изучаем предметы со многих
последовательных сторон.
Ампер разделил историю науки, достигшей
полного развития, на четыре периода. Каждому из
этих периодов, каждому из последовательных ее
состояний он дал специальное название. На первой
ступени наука аутоптическая, или чисто
описательная, не выходящая за пределы внешних видимостей;
мы довольствуемся тем, что точно описываем
предметы, которые видим в окружающем нас мире. Затем
мы изучаем скрытые причины, порождающие
наблюденные- нами явления; исследования наши не
останавливаются более на поверхности вещей: это период
криптористический. Нам необходимо знать
изменения, происходящие в существах, другими словами,
изменения, которые они нам являют: это период тро-
пономический. Мы приходим затем к самой высокой
ступени науки, какой нам дано достигнуть; Ампер
называет этот период криптологическим; в нем мы
постигаем законы, управляющие
последовательностью естественных явлений в определенном порядке;
тогда именно, зная общее правило явлений, в
некотором смысле их исходную точку, мы можем
предсказать факты, которые должны наступить, и даже
указать эксперименты или расстройства, могущие
изменить их развитие. Таков, повторяю, наиболее

12 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
возвышенный пункт, такова крайняя граница,
которой может достигнуть человеческий разум; нам не
дано в удел итти дальше.
Итак, в биологических науках нужно сначала
описать и классифицировать животных и различные
предметы, которые представляет нам природа. Так же
точно изучали и болезни, но, кроме этого, делали
и усилия лечить их, не имея, однако, никакого
точного понятия ни об анатомии, ни о физиологии.
В позднейшую эпоху мы вступили во второй период
научной эволюции, который в науках зоологических
был представлен нормальной анатомией, а в науках
медицинских—патологической анатомией. Но в
физиологии одна простая анатомия трупа так же
недостаточна, как и в медицине. Нам нужна анатомия
живого тела,—поэтому мы прибегли к вивисекции. На
ясно, что сами по себе вивисекции не составляют всех
тех средств, которыми пользуется экспериментальный
метод; физиологу необходимо знать физические и
химические науки, чтобы он мог не только наблюдать,
но и истолковывать явления, им вызванные. Здесь
кончается параллелизм, который мы хотели провести
между медициной и физиологией. Медицина отстала:
она находится лишь во втором периоде своей
эволюции и в действительности не вошла еще в период
экспериментирования, на который физиология уже
вступила.
Поэтому, чтобы отдать себе отчет в том, что
происходит в больном теле, необходимо в такой же мере,
как при изучении условий физиологических
явлений, организовать вивисекции для изучения
патологии. Если для изучения физиологии потребны
здоровые субъекты, то для исследований патологии
нужны субъекты больные. Их даже придется сделать
больными искусственными приемами: одним словом,
нужно, чтобы знание внешних агентов и их действий
на организм проникло в экспериментальную патоло-

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ 13
тию. Этим, конечно, будет оказана огромная услуга
терапии.
В этом курсе экспериментальной патологии мы
хотим объединить в изучении, подводя под общий закон,
состояние здоровья и состояние болезни: одним
словом, мы будем сравнивать здоровых субъектов с
субъектами больными. Полезно предусмотреть все
возражения, которые может возбудить этот прием. Как
отнестись к индивидуальным идиосинкразиям? К
самой сущности болезни или диатезу и т. д.? На эти
вопросы мы ответим, что прогресс во всех науках
заключается в том, чтобы упрощать проблемы, вводя
в изучение самых сложных явлений знанкя,
вытекающие из более простых и лучше известных фактов.
Так, именно математика оказала огромные услуги
физике, химии, и эти две науки вместе служат
разработке физиологии. Вы видите теперь, почему я
хочу ввести физиологию в изучение медицины; это для
того, чтобы иметь возможность анализировать
сложные явления, сводя их к более простым условиям.
Возвратимся теперь к определению, которое я
вам обещал и от которого я временно отклонился.
Многие, сказал я, думают теперь, что медицина как
реальная наука не существует, что она является
соединением различных медицинских наук. Что
касается меня, то я откровенно признаю, что в медицине
существует лишь одна наука и что эта наука есть
физиология в приложении к здоровому и к больному
состоянию *.
* В действительности законы, управляющие явлениями
жизни, всегда одни и те же как в нормальном, так и в
патологическом состоянии; в настоящее время есть очень много
фактов, доказывающих это. Отсюда вытекает, что нельзя понять
механизм болезни, если предварительно не знать механизма
нарушенных функций, к ним относящихся. Рациональное
лечение болезни должно быть направлено на ее
физиологический механизм. Итак, физиология—это научный стержень,
на котором держатся все медицинские науки.

14 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
В самом деле, всякая наука может выражаться:
проблемой, для которой нужно найти решение; в
физиологии это есть проблема жизни во всех ее
проявлениях.
Практическая цель науки о жизни будет,
очевидно, состоять в том, чтобы предупреждать болезни
и излечивать от них, но этот признак не может
войти в определение, так как никогда нельзя
характеризовать чистые науки практическими целями, которые
они себе ставят Ч
Из двух курсов мы один посвятим
экспериментальной патологии, другой—оперативной физиологии*.
В этой части курса мы ставим целью показать вам
практические опыты.
Я предполагаю сблизить оба эти предмета,
чтобы показать вам, какой линии следует держаться
при изучении научных вопросов.Наблюдатель
должен быть одинаково способен собирать новые факты,
как и критиковать и объединять их после их
открытия.
В нашем курсе экспериментальной патологии
мы прежде всего попытаемся, как мы уже
сказали, вызвать у животных некоторые
патологические условия и изучим законы, ими
управляющее.
Нам нужно, действительно, удовлетворить
двоякую тенденцию научного ума, который, с жадностью
отыскивая общие законы и теории, безжалостно
отбрасывает их, если они не находятся в полном
соответствии с фактами.
Вместе с тем у нас будет случай показать
вам, что физиологические представления никогда не
должны быть отделяемы от клинического наблюде-
* См. «Legons de physiologie operatoire», Paris, 1879:
настоящий том заключает лишь лекции по экспериментальной
патологии.

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ 15
ния; только через плодотворное объединение к ли-
ники с физиологией мы придем к осуществлению
столь желаемого всеми друзьями положительной
медицины прогресса*.
* Клиника должна обязательно быть основой медицины.
Объектом изучения для врача является больной и именно
клиника знакомит его с ним. Физиология приходит затем
лишь как наука, объясняющая то, что мы наблюдаем, так
как по существу наука есть лишь объяснение явлений. Но
в этих объяснениях медицина должна итти постепенно,
никогда не уклоняясь от строгого клинического наблюдения;
без этого она пойдет по ложному пути. К несчастью, есть
врачи, которые, спеша все понять, искажают клинические
факты, дабы подогнать их к своим физиологическим
гипотетическим или преждевременным объяснениям. Они более
вредят, чем действительно служат научной медицине.

ЛЕКЦИЯ ВТОРАЯ
ОБ ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
СОДЕРЖАНИЕ. Необходимость знакомства с другими
науками для изучения медицины.—Патологические симптомы
могут ^быть вызваны искусственными средствами.—Они
могут быть объяснены на основе принципов физиологии.—
Нервная система служит для проявления нормальных
функций жизни, а также патологических
реакций.—Сложность нервной системы возрастает по мере восхождения по
лестнице животных.—Болезненные симптомы можно
вызвать по желанию, воздействуя на различные точки нервной
системы и не вводя никакого нового начала в организм.—
Эффекты, наблюдаемые в мышце или в кости, от
прекращения нервного тока.—Некоторые болезненные симптомы,
которые с первого взгляда, казалось бы, невозможно
воспроизвести, находятся, однако, в зависимости от нервной
системы, и физиолог может их вызвать путем эксперимента.
Нельзя ли искусственными приемами вызывать некоторые
болезни? Достигнет ли когда-нибудь физиолог этого
результата? Или он всегда будет принужден принять
болезнетворные начала, не объяснимые физиологическими данными?—
Каждый вид животных имеет свои специальные болезни,
которые не могут передаваться соседним
видам.—Нарушения питания являются источником всех патологических
тканей.—Влияние нервной системы на питание.—Болезнь
не есть изолированный симптом, но ряд
симптомов.—Примеры: следствие удаления почек и лигатуры почечной
артерии.—Добавочное выделение мочевины кишечной
поверхностью.—Следствие прекращения этого добавочного
выделения.—Экстирпация обеих почек всегда ведет к смерти.—
Удаление одной почки не обязательно
смертельно.—Перерезка нервов почки приводит всегда к смерти, вызывая
гангрену органа и порождая гнойный вирус в организме.—
Научная медицина является результатом тесного союза
между физиологией и клиникой.

ОБ ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ 17
Господа
В моей первой лекции'я указал вам на план,
которому предполагаю следовать в изучении
экспериментальной патологии. Я пытался показать вам, как
трудно начать изучение такой сложной науки, как
медицина, не приобретая предварительно других,
более простых, научных знаний. Наконец, я старался
опровергнуть мнение, к несчастью, слишком
распространенное, согласно которому нужно установить
радикальное отделение физиологических явлений от
тех, которые происходят вне состояния здоровья.
Мы займемся теперь явлениями или симптомами,
специально относящимися к патологическому
состоянию, а также и причинами, их порождающими; это
в то же время научит нас и средствам борьбы с ними.*
Для этого мы искусственно вызовем все явления
болезни и затем попытаемся заставить их исчезнуть.
Но при изучении этого предмета никогда не надо
забывать, что мы желаем знать, могут ли
болезненные проявления всегда объясняться принципами
физиологии, или же нужно признать за болезнью
таинственную способность создавать в живом существе
совершенно новые законы, которые не могут
существовать в здоровом животном?
Возьмем взрослого субъекта во всей полноте его
способностей и спросим себя: каков регулирующий
агент его физиологических отправлений? Мы будем
принуждены ответить, что он заключается в нервной
системе, которой мы действительно обязаны
чувствительностью и произвольными движениями—этим
двойным источником всех наших отношений к
внешнему миру. Нервы управляют даже всеми органи-,
ческими функциями, и я скоро докажу вам, что если
они являются агентами всех нормальных явлений
жизни, то они являются; также ^ исходной точкой
массы патологических явлений.
2 Лекции по эксперпм. патол.

18 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
По мере того как мы поднимаемся вверх по
лестнице животных, мы видим, как нервная система все
более развивается, и в то же время можно
констатировать, что болезни становятся более частыми, что
они проявляются в более разнообразных формах и
становятся бесконечно сложнее. Нечего удивляться
этому совпадению, потому что все наши органы
в своих жизненных проявлениях, нормальных или
патологических, зависят от нервной системы. Если
переберем один за другим все аппараты организма, то
нам легко будет показать, что все симптомы
проявляющихся брлезней могут находиться под
непосредственным влиянием соответствующих нервов.
Мы можем даже вызвать этим способом все
характеризующие их анатомические поражения.
Каковы, например, главные признаки поражения
дыхательного аппарата? Кашель, диспноэ, обилие
бронхиальных выделений—таковы признаки, чаще
всего указывающие на это поражение. И вот все эти
явления могут быть по желанию вызваны
вмешательством, направленным на легочно-желудочный
нерв или на другие нервы. Мы можем даже вызвать
анатомические поражения, свойственные плевриту
и перикардиту. Таким образом, причины этих
болезненных изменений должны быть, повидимому,
поставлены в непосредственную зависимость от
нервной системы. Если мы теперь обратимся к органам
брюшной полости, то легко убедимся, что физиолог
может воздействовать на пищеварительный аппарат
так же, как и на дыхательные органы. Действуя на
солнечное сплетение или на его приводящие ветви,
мы можем вызвать понос или дизентерию, так же как
и анатомические изменения, являющиеся их
обычными спутниками; можно даже вызвать острый
перитонит со всеми его последствиями; и в самом деле,
при вскрытии животного можно констатировать
наличие гноя и ложных перепонок в брюшной полости.

ОБ ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ 19.
Итак, вы видите, что, не вводя никакого нового
начала в организм, можно вызвать множество
различных поражений простым изменением нервного
влияния. Аналогичные результаты являет нам изу-^
чение других аппаратов, кроме упомянутых: даже
сама лихорадка, этот по существу медицинский
симптом, также вызывается простым механическим
раздражением нервной системы. Выше мы сказали, что
продукты воспаления, гной, ложные перепонки,
пластические экссудаты могут быть произведены
у животного и что достаточно перерезать
симпатический нерв для того, чтобы непосредственно
вызвать гнойный плеврит; однако для того, чтобы этот
опыт удался, нужно, чтобы общее здоровье субъекта
было предварительно ослаблено.
Итак, несомненно, что расстройства нервной
системы вызывают большое количество не только общих,
но и местных болезней. Лишите мускул или кость
нервного тока, их одушевляющего, и вы увидите,
как в первом случае наступит жировая дегенерация,
во втором случае—рахитизм. В самом деле, если
перевязать нервы, входящие в питательное
отверстие кости, то клетки пластинчатой ткани начинают
увеличиваться, сосуды становятся более
многочисленными, и быстро развиваются все явления
рахитизма. Мы можем даже вызвать этот эффект на одной
части кости, не затрагивая остальную часть. Этот
опыт был с успехом проделан г. Шифом из Берна на
одной стороне нижней челюсти.
Но существует бесконечное количество других
явлений болезненного состояния, которые с первого
Езгляда, повидимому, невозможно вызвать одним
лишь повреждением нервной системы. Я говорю
о тех изменениях жидкостей организма, которые
возникают при некоторых заболеваниях. Однако
можно показать, что если не все, то очень многие
патологические изменения находятся в зависимости
2*

20 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
от нервного импульса и могут быть воспроизведены
по воле физиолога. Среди различных жидкостей
организма моча есть одна из тех, патологические
изменения которых были наиболее полно и наиболее
тщательно изучены. А вы хорошо знаете, что
альбуминурия, полиурия и диабет вызываются
раздражением некоторых определенных точек продолговатого
мозга и что даже характер нарушений выделений
мочи определяется местом повреждения.
Значение этого экспериментального факта в особенности
ясно показано при диабете. Раньше предполагали,
что в организме диабетика под влиянием болезненного
состояния развивались совершенно новые условия и
что в силу этого возникал особый патологический про-
,дукт, сахар. Но теперь нужно принять, что эти
явления объясняются просто усилением нормальной
функции, благодаря которой глюкоза образуется
у всех субъектов и в здоровом состоянии. Ясно,
следовательно, что болезнь в этом случае есть не что
иное, как нарушенное или усиленное
физиологическое явление.
Существует, однако, некоторое число
патологических продуктов и болезненных проявлений,
которых нам до сего времени не удалось искусственно
воспроизвести. Сумеем ли мы впоследствии
присоединить эти явления к тем, которые входят в
область экспериментальной физиологии?
Такова научная проблема, которую мы должны
себе теперь поставить. Нужно узнать, можем ли мы
со временем включить всю патологию целиком в круг
наших физиологических познаний или всегда будет
оставаться нечто, чего мы не сможем воссоздать или
объяснить при помощи физиологии, нечто неуяовиг
мое, что нужно будет признать сущностью
болезненных явлений.
Возьмем, например, сыпные лихорадки, оспу,
скарлатину, корь. Вот поражения, которые нам не-

ОБ ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ 21
возможно -воспроизвести без помощи специального
вируса. Сможем ли мы когда-нибудь вызвать целиком
эти болезни без помощи этого специального яда, от
которого они, повидимому, зависят? Не нужно ли,
однако, прежде решить предварительный вопрос:
могут ли эти болезни быть у животных, даже
наиболее близких к человеку? Не являются ли они в основе
исключительным свойством нашей особой
организации?
Повидимому, трудно вообще вызвать через
посредство нервной системы сыпные заболевания у
животных: жизненные свойства их кожного покрова
существенно отличаются от того, что мы имеем у
человека. Во всяком случае мы можем вызвать
кровоподтеки, приливы крови, железистые опухания, но
нужно помнить, что каждый вид животного имеете
свои особые болезни, которые не могут быть
передаваемы соседнему виду. Известно, что человек
один только имеет больше специфических болезней,
чем все остальные животные.
Правда, туберкулез, рак и много других
болезненных образований встречаются как у животных,
так и у человека. Все эти поражения, вызывающие
болезненные новообразования, суть, очевидно,
нарушения питательной функции, и никто не осмелится
отрицать влияние нервной системы на это
физиологическое отправление.
Итак, пойдем решительно по тому пути, который
открывается перед нами, не пугаясь и не отступая
перед затруднениями в разрабатываемой нами науке. Во
всяком случае не нужно забывать, что болезнь
никогда не характеризуется одним симптомом;
наоборот, она состоит из ряда симптомов, связанных между
собою отношением причины к действию. Всякая
болезнь представляет собою развитие, имеющее начало,
середину и конец, так что искусный наблюдатель
с самого начала болезни может предсказать ее ход,

22 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
а часто даже и ее окончание. Эти ряды болезненных
явлений мы можем воспроизводить у животных,
жизненные функции которых видоизменяются на тысячу
ладов благодаря массе различных факторов. Яды
вызывают настоящие болезни, представляющие
непрерывный ряд явлений, следующих за введением
токсического агента в организм; здесь мы находим
целый класс болезней от отравления, которые по
желанию легко воспроизвести.
Но, оставляя в стороне эту тему, которая очень
обширна и к которой мы вернемся позже, спросим
себя, не можем ли мьГвызвать у подвергнутых опыту
животных некоторые болезни или ряд болезненных
симптомов простыми хирургическими операциями,
простыми механическими повреждениями? Если мы
у собаки, например, одновременно, удалим обе почки
или если мы просто перевяжем почечные артерии,
то немедленно вызовем расстройство во всем
организме. Животное теряет способность освобождаться
от продуктов обмена, которые должны выделяться
этим путем, и весь организм постепенно отравляется.
В первые дни животное не поражено серьезно, оно
продолжает есть и переваривать пищу в течение
некоторого времени, соответствующего
инкубационному периоду болезней. Однако вскоре начинаются
рвоты и понос, и наступает смерть.
Что же произошло у объекта этого опыта?
Попытаемся дать объяснение. В течение первого периода
мочевина, которая не может быть более удалена
через почки, выделяется через кишечник. Ее
находят в соединении с аммиачньши солями в
испражнениях животного и даже в желудочном соке. Если этот
новый способ удаления мог бы продолжаться
неопределенно долго, то животное не заболело и не
умерло бы. Но скоро слизистая кишечника,
раздражаемая непрестанным контактом с аммиачными
солями, подвергается болезненным изменениям; с дру-

ОБ ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ 23
гой стороны, мочевина, пока она выделялась через
кишечник, не накоплялась в крови; факт этот был
замечен гг. Прево и Дюма, которым, однако, не
удалось его объяснить. Но в более поздний период,
когда слизистая кишок отказывается продолжать
эту чуждую ей функцию, мочевина остается в крови,
и животное умирает при явлениях комы или
конвульсий.
Когда остановка секреции мочи происходит от
перевязки почечных артерий, то это состояние может
иногда быть изменено снятием лигатуры. То же
самое произошло бы с человеком, если бы имелось
препятствие прохождению мочи и если бы его можно
было устранить. Но в тех случаях, когда были
удалены обе почки, неизменно наступала смерть;
расстройство функций организма было постоянным
завершением ряда болезненных явлений.
Болезнь, которую мы искусственно вызвали
посредством удаления обеих почек, есть следствие
прекращения важной функции, но существуют другие
заболевания, причины которых внешние; заразные
болезни относятся к этому классу. Влияние
заражения было экспериментально доказано, например, для
перипневмонии рогатого скота; допуская сообщение
между двумя хлевами, из которых в одном
находились здоровые животные, в другом—больные, можно
было наблюдать последовательное развитие многих
случаев заболевания перипневмонией во втором
хлеву, заключавшем здоровых животных.
Мы можем также вызвать в организме
внутренние изменения, которые становятся источником
настоящих болезней. Мы имеем экспериментальное
доказательство этому. Действительно, мы знаем, что
если удаляют у животного одновременно обе почки,
то оно должно умереть, а если удовлетвориться
удалением одной почки, то оно продолжает жить.
Сохраненный орган гипертрофируется и выполняет

24 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
одновременно и свои собственные функции, и функции
однородного с ним органа. В этом легко убедиться,
вскрывая животное через несколько, времени после
опыта. Но если вместо того, чтобы удалить почки,
ограничиваются лишь перерезкой нервов, то
животное все же вскоре умирает. В течение первых дней
после операции обнаруживается альбуминурия,
вскоре затем почка изменяется и совершенно разрушается.
Продукты этого изменения действуют, в конце
концов, на организм как септические яды. Таково, по
нашему мнению, естественное объяснение этого, по
видимости, странного факта *.
Мне думается, господа, что я вам доказал
сформулированное мною вначале положение, что мы не
только достигли того, что вызываем у животных
болезненные симптомы искусственными средствами, но
и развиваем у них ряды симптомов, т. е. настоящие
болезни, со всей совокупностью их последствий.
Рассматриваемая с этой точки зрения патология
объединяет в себе все средства физиологии и
клинического наблюдения, которое показывает нам
процесс развития болезни.
* После опубликования этих лекций было доказано, что
ни мочевина, ни углекислый аммоний, ни различные продукты
мочи не достаточны для того, чтобы объяснить все явления
уремии. Можно ли объяснить эти факты септическим
отравлением, которое вызывается изменением самой почки?
Второй опыт как будто подтверждает этот взгляд. В конце
концов, очевидно, что, несмотря на важность и интерес
исследований, посвященных этому вопросу, окончательное решение
проблемы еще не найдено.

ЛЕКЦИЯ ТРЕТЬЯ
ОБ ИДИОСИНКРАЗИЯХ
СОДЕРЖАНИЕ. Влияние различных причин болезней на
индивидов.—Их действие значительно разнится в отдельных
случаях.—Физиологические предрасположения столь же
часты, как и предрасположения к болезням.—Различие
разных классов животных в этом отношении.—Различие
между животными, принадлежащими к одному и тому же
виду.—Жизненная сила сопротивления сильнее развита
у низших рас, а нервная чувствительность—у высших рас.—
Эти различия еще сильнее выражены у
человека.—Гипнотизм.—Магнетизм и.сомнамбулизм.—Различие между
животными в состоянии голода и животными во время
пищеварения.—Действия холода, опьянения или анестезии.—
Действие лекарств не одинаково в состоянии здоровья и в
болезненном состоянии.—Эти различия зависят в
особенности от состояния нервной системы и от изменения
функции всасывания.—Опыты на слюнных железах.—Кураре
при лечении столбняка.—Различные болезненные
предрасположения, наблюдаемые у животных. — Аналогичные
склонности могут быть искусственно вызваны посредством
перерезки некоторых ветвей симпатического нерва.—На
идиосинкразии следует смотреть как на простые
физиологические предрасположения.
Господа
В предшествующих лекциях моей целью было
осветить тесную связь физиологии с патологией
и доказать, насколько это было возможно, что
явления, происходящие в живом теле, в здоровом или
в больном состоянии, должны во всех случаях
истолковываться рационально. Их можно, говорил я,

26 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
непосредственно связать с биологическими законами,
управляющими жизненными функциями не только
в нормальном состоянии, но также и при всех
расстройствах, которым могут подвергнуться эти функции.
Во всяком случае ежедневный опыт говорит нам,
что болезнетворные причины, каково бы ни было их
общее действие, влияют далеко не одинаково
интенсивно на различных индивидов. Холод, голод,
жажда, усталость, моральные страдания—таковы
наиболее обычные причины болезней. Но не являются ли
они, в известной мере, уделом всего человечества?
Как же происходит в таком случае то, что среди тех,
которые испытывают их каждодневное действие,
одни поддаются так легко, тогда как другие
энергично им сопротивляются? А когда в каком-нибудь
определенном месте свирепствует эпидемия, то как
случается, что господствующая болезнь поражает
лишь определенных лиц, щадя других, которые
находятся в постоянном общении с больными?
Таинственную, по видимости, силу, которая в каждом
отдельном случае видоизменяет влияние внешних
факторов, мы называем идиосинкразией 2.
В принципе, я думаю, мы можем допустить, что не
только болезненные, но и физиологические
предрасположения имеются как у человека, так и у
животных. Всякий индивид в нормальном состоянии, в силу
присущей ему организации, подвержен более, чем
какой-либо другой индивид, некоторым особенным
случайностям. У различных животных, служащих
нам для опытов, обнаруживаются далеко не
одинаковые явления под влиянием одних и тех же агентов.
Вы знаете уже, что, по мере восхождения по
лестнице живых существ, мы находим животных, более
или менее чувствительных к некоторым ядам,
например, к таким, которые более специально действуют
на нервную систему. Отсюда видно, что даже в
пределах здоровья живые существа могут представлять

ОБ ИДИОСИНКРАЗИЯХ
27
значительные различия. И, как мы это уже показали,
эти различные свойства зависят не только от общей
организации животного, но часто также и от
условий, в которые оно поставлено. В этом отношении,
как вы могли убедиться, кролик может быть
приравнен к лягушкообразным*, а изменяя опыт в
обратном смысле, получаем обратный результат. Эти
существенные видоизменения почти всегда связаны
с состоянием нервной системы.
Мы констатируем большие различия в этом
отношении не только у животных разных видов.
Случается часто, что индивиды одного и того же вида
так мало сходны между собою, что их нельзя
подвергнуть одинаковым опытам. Нервная
чувствительность охотничьей собаки настолько развита, что
малейшая операция причиняет ей лихорадку, за
которой могут последовать смертельные явления.
Таким образом, не следует пользоваться этими
животными для исследований желудочного сока,
выделений поджелудочной железы или других
подобных явлений: всякая операция, производимая в
брюшной полости этих необычайно восприимчивых
животных, может вызвать перитонит. Какая разница
с другими собаками, которых можно рассматривать
как низшую расу! Здесь результаты опыта
совершенно отличны. Во время операции животное едва
двигается; почти не заметно, чтобы оно страдало;
аппетит не нарушен, секреции происходят нормально.
В общем различные функции, несмотря на операцию,
протекают вполне нормально.
У лошади эти различия еще более выражены.
Свойства некоторых рас приписывают на обычном
языке крови; было бы правильнее приписывать их
нервам: действительно, это нервная система—очень
* См. «Legons de pkysiologie operatoire», Paris, 1870,
2-cme legem.

28 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
возбудимая, очень чувствительная и обладающая
более тонкой организацией—отличает кровное
животное от маленьких, полудиких лошадей,
обитающих в гористых местах. Не оказываются ли
результаты одного и того же опыта диаметрально
противоположными у этих различных животных и
как можем мы их приравнять? Таким образом,
каждый раз, когда опыт требует большой силы
сопротивления у объекта, его нужно брать среди низших
рас. Если, наоборот, необходимыми качествами
опыта являются нервная возбудимость и отменная
чувствительность, то нужно обращаться к высшим
расам. Опыты с возвратной чувствительностью, которые
почти всегда удаются у охотничьей собаки, почти
никогда не удаются, если их производят с овчаркой-
Холоднокровные животные стоят в этом отношении
на последней ступени лестницы. Итак, легко понять,
что то состояние, которое у некоторых животных
является настоящей болезнью, у других может
совмещаться с естественными жизненными условиями.
Можно думать, что у человека различие между
индивидами должно быть еще больше, чем у
различных видов животных; и если позволительно
обратиться к явлениям, которые теперь занимают
публику, то не представляет ли собою гипнотизм особое
состояние, которое может развиваться только у
небольшого числа впечатлительных и нервных людей?
Не попадают ли под ту же рубрику явления
сомнамбулизма? Значит, ясно, что идиосинкразии суть
особые свойства восприимчивости, существующие в
нормальном состоянии у различных индивидов.
До сих пор мы занимались лишь
предрасположениями физиологическими, так сказать, врожденными;
нас, как врачей, больше всего интересуют
идиосинкразии случайные, преходящие, болезненные.
Определить условия, их вызывающие,—вот самый
важный вопрос для физиолога.

ОБ ИДЙОСИНКРАЗИЯХ
29
Если мы сравним животное в состоянии голода
с другим животным, которое находится в состоянии
полного пищеварения, то в результате всех опытов,
которым они будут подвергнуты, мы увидим ясные
различия. Доза стрихнина, моментально убивающая
второе животное, действует на первое только ч$рез
некоторый промежуток времени. Для того чтобы
объяснить эту поразительную разницу, указывали,
естественно, на роль абсорбции, но разве мы не
знаем, что в периоде голодания абсорбция бесконечно
активнее, чем во время пищеварения? Итак, это
объяснение не выдерживает критики. Ослабление
физиологических способностей нервной системы есть
единственная причина, на которую мы можем здесь
указать. Животное, лишенное пищи, спускается
постепенно на низшие ступени и, в конце концов,
приобретает свойства, более или менее отличные от
своего первоначального состояния. Есть ли это
настоящая болезнь? Конечно, нет; это естественный
результат хорошо известного физиологического состояния.
Итак, мы вправе абсолютно отрицать так
называемую физиологию болезней, если под этим названием
понимать состояние, совершенно независимое от
обычных законов жизни. Эти выражения, понимаемые
в таком смысле, должны бы навсегда исчезнуть из
научного языка; они лишь запутывают
представление и сбивают с толку наблюдателей. Когда мы
говорим, например, о медицинской химии, то мы не
хотим сказать, что химические процессы,
происходящие при жизненных явлениях, подчиняются другим
законам, чем те, которые происходят вне живого
существа. Физиология болезней, конечно, заключает
в себе процессы, которые могут быть присущи им
специально, но их законы абсолютно тождественны
с законами, управляющими функциями жизни
в здоровом состоянии.
Не только истощение меняет так условия жизни:

30 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
холод и много других причин действуют в том же
смысле и видоизменяют результаты наших
вивисекций. При низкой температуре холоднокровные
животные становятся все менее чувствительными к
действию некоторых ядов; чтобы убить лягушку зимой,
необходима большая доза стрихнина, чем летом.
Хлороформ, эфир и даже обычное опьянение алкоголем
производят подобные же эффекты, и в Америке вообще
считают, что опьянение есть предохранительное
средство против укусов гремучих змей.
Таковы физиологические видоизменения в
организме, которые побуждают нас изучать те из них,
которые более специально относятся к
патологическому состоянию. Давно уже известно, что лекарства
действуют не одинаково на больных и на вполне
здоровых индивидов. Очевидно, что причиной этого
являются биологические условия, вызывающие
болезнь. В качестве хорошо известного примера
напомним, что вино, водка и другие спиртные напитки,
которыми американские врачи так широко
пользуются при лечении лихорадок, и в таких дозах,
которые у здорового человека неминуемо вызвали бы
опьянение, повидимому, производят совсем иное
действие на больного. Факт этот можно объяснить
двояко: во-первых, возможно, что во время болезни
функции всасывания изменены или даже
приостановлены; во-вторых, нервная система находится в
состоянии сильного угнетения. Мы, например, знаем, что
в некоторых случаях тифозной лихорадки абсорбция
на довольно долгое время задерживается. Это
доказывается тем, что, давая больному небольшие дозы
пруссита калия, не находят никаких следов его ни
в моче, ни в других выделениях. Аналогичное
состояние можно вызвать искусственно, ибо когда секреция
чрезмерно возбуждена, то поверхности теряют часть
своих свойств. Внутренняя поверхность слюнных
желез, так быстро всасывающая стрихнин или ку-

ОБ ИДИОСИНКРАЗИЯХ
31
раре в состоянии покоя, тотчас же становится
рефракторной к действию этих ядов во время процесса
секреции. Впрыскивая собаке пять кубических
сантиметров водного раствора стрихнина
(однопроцентного) в вартонов проток, мы вызываем почти
моментальную смерть животного. Но повторяя тот же опыт
на животном, слюнное выделение которого
возбуждено гальваническим током, мы видим, что смерть
наступает только через двенадцать минут.
Холера предоставляет нам патологический пример
того же факта; пока обильная серозная секреция
продолжается, кишечные стенки не могут всасывать
никакого лекарства. Но, скажут нам, эти изменения
вызваны болезнью. Конечно, но под ее влиянием
развился особый физиологический процесс, и
наблюдаемые явления—его естественное следствие.
Прекращение всасывательной способности также
наблюдалось при условиях, совершенно
отличных от тех, на которые мы только что указали; его
заметили, например, при остром помешательстве;
здесь единственной причиной этого является, пови-
димому, влияние нервной системы, так как, лишь
только кризис проходит, абсорбция вновь начинается,
как в здоровом состоянии.
Недавно было применено кураре при лечении
столбняка: из четырех случаев было два
выздоровления, два других субъекта умерли, но у двух первых
обычные, или, лучше сказать, физиологические,
действия яда» уже обнаружились; ничего подобного
не было у субъектов, которые умерли. Может быть,
у них была специальная установка нервной системы,
которая противостояла действию этого вещества.
Можно думать, что если бы они были подвергнуты
этому лечению в более позднем периоде болезни, то
могли бы выздороветь. В этом отношении мы могли бы
привести пример хорошо известного действия
сернокислого хинина, который, принимаемый в больших до-

32 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
зах, не понижает пульса и не влияет на другие
болезненные явления, лишь производя изменения в нервной
системе и вызывая более или менее выраженную
глухоту и т. д. Этот физиологический эффект тесно связан
с его терапевтическим действием, так как, если быстро
изменить дозу, глухота исчезнет, а первоначальные
болезненные явления снова становятся интенсивными.
Но если мы находим как у животных, так и у
человека различные предрасположения, могущие
видоизменять действие лекарств, то мы видим также и такие,
которые подвергают животных и человека доступу
совершенно различных болезней под влиянием
совершенно одинаковых условий. Такова перерезка нитей
симпатического нерва. Совсем недавно я хотел
произвести некоторые опыты над животными, долго
подвергавшимися голоданию. Для этого я в течение
многих дней оставлял без пищи собак, которые служили
раньше для операции на симпатическом нерве, но
во время последних холодов эти животные совершенно
неожиданно погибли. На вскрытии у одной была
обнаружена пневмония, у другой—плеврит, у двух
последних—еще энтерит. Так, мы удостоверились, что эти
животные, находившиеся при тождественных внешних
условиях, подверглись совершенно различным
болезням, соответственно тем областям, в которых был
поврежден симпатический нерв. Если подвергнуть
кроликов полному голоданию, то жизнь продолжается
обычно от пятнадцати до двадцати дней. Если же
заранее перерезать определенные ветви
симпатического нерва, то эти животные, лишенные пищи,
погибнут в несколько дней от острых воспалений
внутренних органов, находящихся под влиянием
перерезанных нервных ветвей. Когда я недавно начал эту
серию опытов, я заметил, что перерезка даже
больших ветвей симпатической системы не вызывала,
повидимому, никакого специфического
патологического состояния у этих животных, пока их общее

ОБ ИДИОСИНКРАЗИЯХ
33
здоровье не нарушалось. Я видел самок, ставших
беременными и родивших детенышей, несмотря на
перенесенную ими операцию, но лишь только организм
значительно ослаблялся недостатком пищи, как
внутренние органы, лишенные нервов, становились
ареной острых воспалений. Таким образом, мне
удалось искусственно воспроизвести особые
идиосинкразии у этих животных, и я мог предсказать
вполне уверенно, что если здоровье нарушалось, то
болезненное состояние развивалось в определенном месте.
Следовательно, на патологические
предрасположения нужно смотреть как на специфические
физиологические условия, которые в большей части случаев
зависят от нервной системы, и медицина сделала бы
огромный прогресс, если бы можно было при
здоровом состоянии предвидеть различные болезненные
предрасположения и предсказывать таким образом
приближение опасности. Один врач русской армии,
изобревший новый сфигмограф и применявший его
при изучении различных болезней, утверждал, что
во время холеры он констатировал особую слабость
пульса, обнаруживавшуюся за несколько дней до
наступления этой болезни у людей, которые должны
были ею заболеть.
Я не знаю, была ли подтверждена другими
наблюдателями правильность этого факта, но, конечно,
было бы неоценимым успехом, если бы можно было
во время эпидемии заранее знать, какие лица наиболее
ей подвержены. Нам было бы тогда гораздо легче
приписывать предохраняющие средства и
устанавливать гигиенические правила.
Заканчивая эту лекцию, я полагаю, что имею
право утверждать, что идиосинкразии не суть ни
таинственные силы внутри наших органов, ни
совершенно новые функции, как бы привходящие к уже
существующим. В них нужно видеть лишь
проявление обычных законов физиологии.
3 Лекции по эсперим. патол.

ЛЕКЦИЯ ЧЕТВЕРТАЯ
О КАТАЛИЗЕ И О ХИМИЧЕСКИХ АГЕНТАХ,
ПРОИЗВОДЯЩИХ БОЛЕЗНИ В ЖИВЫХ ТЕЛАХ
СОДЕРЖАНИЕ. Различные действия ядов на разных
животных.—Они зависят от состояния нервной
системы.—Животные, наименее чувствительные к неврастеническим ядам,
более подвержены вирусным и заразным болезням.—Это
различие объясняется изменениями крови.—Гангрена
частей тела, сосуды которых закупорены.—Вирулентные
начала могут развиваться только внутри живого
организма.—Трудность объяснить их способ образования.—То
вирус распространен по всему организму, то он
локализуется в некоторых особых пунктах.—Гидрофобия.—Сап.—
Заразная пневмония.—Некоторые физиологические
предрасположения имеют аналогии с этими болезненными
состояниями.—Бешеная собака подобна гадюке.—Способы
искусственно вызывать этот болезненный
процесс.—Впрыскивания фермента в вену. — Гнойной крови. — Крови,
взятой из вены животного, умирающего от
голода.—Гнойные явления, вытекающие отсюда.—Опыты Прингля над
гнойным заражением.—В этом отношении прогресс
медицины тесно связан с прогрессом органической химии.
Господа
В предшествующей лекции мы пытались
показать вам, что идиосинкразии следует отнести к
некоторым органическим предрасположениям, которые
связаны с физиологическими законами, управляю-
ющими организмом, и что они не что иное, как
естественный результат свойств нервной системы.
Мы уже сказали, что животные, ослабленные
лишением пищи, хуже переносят действия некоторых ядов,

КАТАЛИЗ И ХИМИЧЕСКИЕ АГЕНТЫ 35
чем вполне здоровые животные. Однако влияние
нервной системы на появление этих изменений
отрицалось; думали, нельзя ли объяснить их одним
изменением всасывательной способности. Для решения
.чтого вопроса я впрыснул водный раствор кураре
в вены двух кроликов, из которых один голодал,
а другой питался регулярно. Таким путем
затруднение, связанное с большей или меньшей быстротой
абсорбции, было совершенно устранено, так как яд
был введен непосредственно в кровяной ток.
Результат подтвердил наши предположения: чтобы
отравить голодающее животное, потребовалась на одну
треть большая доза, чем для отравления хорошо
питающегося животного. Очевидно, что для животногог
находящегося в разгаре пищеварения, эта большая
восприимчивость должна быть отнесена на счет
активности нервной системы.
Но тогда как животное в состоянии истощения
защищено до известной степени от губительного
действия некоторых ядов вследствие все
увеличивающегося ослабления нервной системы, оно в то же
время подвержено болезнетворным влияниям
совсем иного рода. Я думаю, что в нашей
нозологической классификации эта особая ранимость
организма при некоторых специальных условиях
должна играть важную роль и что ее нужно учитывать
с точки зрения этиологии.
В качестве поразительного примера напомню вам,
что у лягушек, долгое время содержащихся в
неволе, здоровье ослабляется и развиваются язвы
вокруг носа, рта и на лапах. В таком случае
угнетение нервной системы позволяет животному
лучше сопротивляться действию стрихнина и
других аналогичных ядов, и в то же время они очень
легко подвергаются паразитарным заболеваниям.
Известно, что лягушки являются часто жертвой
болезни этого рода; особый вид грибков развивается
3*

36 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
на некоторых местах и, в конце концов, приводит
к смерти. Если в сосуд, содержащий лягушек, уже
пораженных паразитом, вы поместите совершенно
здоровое животное, то оно не подвергается
заражению; но если вы подвергнете этому уже больную
лягушку, имеющую язвы вокруг носовых отверстий,
то растительные паразиты немедленно завладеют ею.
Было замечено, что поражения этого рода имеют
известную тенденцию развиваться у животных,
здоровье которых поколеблено. Чесотка, часто
встречающаяся у овцы и у лошади, никогда не поражает
особей, находящихся в хороших условиях, а у
человека паразитарные заболевания развиваются в
особенности среди низших классов и чаще у детей и
стариков. Лица, живущие в лучших гигиенических
условиях, редко подвергаются таким случайностям, разве
только в конце долгой и тяжелой болезни; именно
в таких случаях можно наблюдать смерть от вшей
{morbus pedicularis)3.
Ослабление нервной силы 4 является также и пред*
расположением к гнойным, заразным и вирусным
поражениям. Факт этот хорошо известен ветеринарам.
Существует, повидимому, некоторая
противоположность между двумя классами болезней, о
которых мы только что говорили. По мере того как
животное становится более чувствительным к действию
неврастенических ядов, оно приобретает больше
силы сопротивляться гнойному отравлению. Как
объяснить это различие? Мы постараемся представить
вам условия этой проблемы.
Непрерывное изменение химического состава
крови есть одно из наиболее существенных условий
жизни. Действительно, будучи предназначенной к
тому, чтобы возмещать ежедневные потери организма
и возобновлять элементы всех тканей, кровь может
быть сравниваема с потоком, который непрестанно
разливается и в каждую минуту получает новые

КАТАЛИЗ И ХИМИЧЕСКИЕ АГЕНТЫ 37
притоки для восполнения своих трат; поэтому
изменения, которым подвергается кровь, будут
происходить тем быстрее, чем энергичнее жизненные
способности. Из всех одушевленных существ это в
особенности относится к птицам, жизнь которых наиболее
интенсивна. Для них непрестанное движение крови
еще более необходимо, чем для всех других животных;
кровь у них не может остановиться ни на одно
мгновение, не приобретая почти немедленно септических
свойств. Если у млекопитающего или у птицы вы
перевяжете питательные артерии какого-нибудь
мускула, то последний в двадцать четыре часа
превратится в гнойную массу. Чтобы произвести подобное
изменение у бесхвостой амфибии, потребуется
значительно больше времени.
Вы знаете уже, что нервная система управляет
всеми функциями движения и участвует также во всех
функциях движения жидкостей.
Как только кровообращение ослабевает,
химический состав крови подвергается глубоким
изменениям. Таким образом, если мы хотим предохранить
данное животное от действия кураре или других
ядов того же рода, то его нужно ослабить; наоборот,
если мы хотим уберечь его от заразных заболеваний,
то нужно поднять его силы и всеми возможными
средствами возбудить его жизненные свойства.
Но эти септические продукты, эти специфическрш
яды суть органические вещества, которые образуются
внутри живого организма. Мы имеем здесь,
несомненно, органическое действие совершенно особого рода.
Поэтому не надо удивляться, что патологи пытаются
изъять весь этот класс болезней из области
физиологии и сделать его исключительной принадлежностью
медицины. Было бы, однако, неправильно
останавливаться на этих фактах и отказаться от надежды
связать когда-нибудь эти болезненные проявления
с законами физиологии. Если сейчас нам невозможно

38 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
это сделать, мы все же, без сомнения, достигнем
этого в более или менее отдаленном будущем.
Почему некоторые физиологические условия,
способные породить вирулентные яды, не могли бы
развиваться у животных? Мы знаем, что существуют
ядовитые создания в состоянии полного здоровья,
обладающие специальным вирусом, которым их
снабдила природа для захвата добычи или для защиты от
врага. Вот вам физиологический вирус. Как
возникает он в организме? Трудность решения этого
вопроса не меньшая, чем та, которая нас только что
остановила.
При многих болезнях вредящее вещество
распространено обычно во всем организме; в других случаях
оно имеется только в некоторых выделениях; к
этому последнему классу относится вирус бешенства,
который находится в слюне животного. Мы не знаем,
локализуется ли это поражение более специально
в одной из слюнных желез или вирус секретируется
всеми железами сразу. Никакого опыта не было
предпринято в этом отношении*; но было показано,
что болезненное начало водобоязни не находится
вполне сформированным в крови. Переливание крови
не переносит бешенства с больной собаки на
здоровую.
Не странно ли, что при таком общем поражении
вирус, который только и может передать болезнь,
локализуется только в одном из аппаратов организма
и не инфицирует всю массу крови? Стоит нам, однако,
подумать, и мы найдем множество аналогичных
предрасположений в физиологическом состоянии. Начала,
которые участвуют в большом количестве функций—
пепсин, птиалин, активное начало панкреатического
сока,—разве они не выделяются специальными желе-
* Было также высказано мнение, что вирус находится
в слизи бронхов.

КАТАЛИЗ И ХИМИЧЕСКИЕ АГЕНТЫ 39
зами? А яд змей, который не находится в крови, разве
он не выделяется особым аппаратом? С этой точки
зрения бешеная собака, пожалуй, подобна гремучей
змее или гадюке.
Однако, с другой стороны, существует большое
количество вирулентных поражений, при которых
кровь, повидимому, действительно содержит
болезнетворное начало. Так обстоит дело с сапом: известно,
что здоровые лошади могут быть заражены кровью
больной лошади так же, как и слизью, истекающей из
рта и ноздрей.
Однако есть особенность, которая, может быть, вас
поразит; это та, что нормальные выделения—желчь,
слюна, желудочный сок—не содержат, повидимому,
никакого следа сапного вируса, тогда как
патологические жидкости, наоборот, насыщены им и обладают
свойством передавать болезнь. Этот факт был
экспериментально показан для гноя, для серозной
жидкости при водянке мошонки и для других
болезненных выделений. Вот почему вскрытие животных,
погибших от сапа, представляет такую большую
опасность. Вирус распространен по всей массе крови;
малейший укол достаточен, чтобы привить болезнь.
Не следует, однако, удивляться этим отдельным
фактам. Вы знаете уже о сопротивлении,
оказываемом слюнными железами доступу некоторых веществ,
впрыснутых в кровь; почему не могли бы некоторые
патологические продукты отдаваться всеми секре-
тирующими органами, пока их функции не
повреждены? То же самое имеет место при заразной
пневмонии рогатого скота, испарения которого,
переносимые воздухом, могут, как мы знаем, передавать
болезнь. В Бельгии производились опыты с целью
предохранить животных от этого заболевания с
помощью прямой прививки; этим приемом думали
достичь результатов, аналогичных результатам
прививки оспы. Тогда заметили, что ни кровь, ни какая-

40 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
либо другая жидкость организма не обладала
вирулентной способностью, за исключением сока,
заключавшегося в легочной паренхиме. Повидимому,
из всех органов болезнь избрала своим средоточием
только легкие и жидкости, содержащиеся в легких,—
гной, серозная жидкость и т. д.—только они одни
обладают способностью передавать болезнь.
Очень интенсивное воспаление, развивающееся на
месте прививки, свидетельствует, кроме того, о
раздражающих свойствах вируса. Когда местом этой
операции выбирают хвост животного (с целью не
испортить мясо), то часто наблюдают гангрену этого
придатка.
Итак, мы имеем здесь вирус, который
локализуется в легочной ткани и который совершенно
отсутствует в крови. Но то же самое имеет место и в
нормальном состоянии; в различных тканях мы находим
вещества, которые совершенно отсутствуют в
кровяной жидкости; так, мясо (мышцы) содержит
значительное количество калийных солей, лишь следы
которых находят в сыворотке крори. Одним словом,
разнообразные вещества, распределенные в
различных местах организма, не всегда представлены в
кровяном токе.
Итак, история специфических болезней не
представляет нам ничего такого, чего нельзя было бы
объяснить рационально. Нам остается, однако,
открыть тот физиологический процесс, который
порождает вирус. Гнойные поражения можно вызвать
у здоровых животных. Если произвести переливание
при обычных условиях, если ввести
непосредственно венозную кровь от одного животного к
другому, то не обнаруживается никакого явления
подобного рода; но если вы оставите на некоторое время
кровь в соприкосновении с воздухом и если вы
впрыснете затем в сосуды сыворотку, отделившуюся от
сгусткап то вы зачастую увидите все явления гни-

КАТАЛИЗ И ХИМИЧЕСКИЕ АГЕНТЫ 41
лостного заражения и гибель животных при всех
симптомах, характерных для этого рода отравления.
Таким образом, кровь может приобрести
токсические свойства как бы самопроизвольно, вследствие
химических изменений, которым она подвергается
по прекращении жизни. Но этих же результатов
можно достигнуть, не подвергая эту жидкость
соприкосновению с воздухом. Если вы впрыскиваете
непосредственно в сосуды здорового животного кровь
животного, подвергнутого продолжительному
голоданию, то объект этого опыта обнаруживает
признаки такого же отравления, которые мы только
что описали, и, однако, в этом случае не произошло
никакого химического изменения от
соприкосновения с воздухом.
Введение чужеродных веществ должно,
естественно, вызвать в крови еще более интенсивное
действие; почти все вещества, известные под именем
ферментов, имеют свойство вызывать глубокие
изменения. Если впрыскивать в сосуды пивные дрожжи,
то немедленно появляются пассивные геморрагии
и другие адинамические явления, и быстро
наступает смерть. Впрысните кровь этого животного
в вены другого животного, и очень быстро возникнут
те же явления, как будто в сосуды была впрыснута
не кровь, а пивные дрожжи.
Вероятно, что в таком случае происходит ряд
реакций в кровяной жидкости, в результате которых
возникают разные ферменты. Опыт, приводимый Принг-
лем в его знаменитом труде о болезнях армии,
повидимому, стоит в связи с результатами наших
собственных исследований. Чтобы показать влияние,
производимое гнойными выделениями на химические
процессы жизни даже на расстоянии, он погрузил
ниточку в гнилой желток и привесил ее затем в
сосуд, заключающий другой желток: при этих
условиях гниение развилось с исключительной быстротой.

42 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
Мы думаем поэтому, что весь этот ряд фактов
находится в непосредственной связи с таинственным
явлением, известным химикам под именем катализа.
Теория брожения до настоящего времени очень плохо
известна, и органическая химия сделала слишком мало
прогресса на этом пути, чтобы можно было в этом
отношении упрекнуть медицину в ее несовершенствах.
Существует целый класс болезней, являющихся,
очевидно, результатом химических реакций, ареной
которых служит живой организм. На долю
дальнейшего прогресса химии выпадет задача раскрыть
физиологические законы, относящиеся к этому отделу
патологии.

ЛЕКЦИЯ ПЯТАЯ
О БОЛЕЗНЯХ, ПРОИСХОДЯЩИХ ОТ
ПАТОЛОГИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ КЛЕТОК
СОДЕРЖАНИЕ. Продолжение параллелизма между
болезнями человека и болезнями животных.—Внешнее
проявление жизненных отправлений зависит от нервной
деятельности.—Болезни, при которых нервная система не играет,
повидимому, никакой роли.—Развитие тканей, повидимому,
не зависит ни от какого прямого нервного
влияния.—Существует три рода жизненных явлений.—Явления нервные,
или механические.—Явления каталитические, или
химические.—Явления гистологические, или явления развития.—
Эволюция живого существа.—В основе она независима от
нервной системы.—Происхождение клеток.—Всегда ли
исходной точкой они имеют клетку же?—Могут ли они
иногда возникать самопроизвольно?—Способность
развития у взрослого.—Она значительнее у низших
животных.—Болезненные проявления этой особой жизненной
силы.—Гетероморфные ткани.—Исследования Вирхова по
клеточной патологии.—Некоторые болезни являются
результатом несовершенного развития.—Другие происходят
в результате отклонения от нормального типа.—Местные
поражения не суть настоящие болезни.—Недостаточное
питание и его непосредственные результаты.—Отсутствие
гликогенного вещества в тканях животного.—Оно часто
предшествует смерти.
Господа
Мы продолжаем сегодня сравнительное изучение
болезней, развивающихся у человека и у
нижестоящих существ; в этой лекции мы закончим этот
важный обзор.

44 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
Нервная система,—мы это часто повторяли,—есть
путь, через который жизненные силы почти всегда
обнаруживают свое влияние. Но сами нервы при
передаче своей активности неразрывно связаны с
мышечной тканью. Действительно, движение есть
единственный симптом, раскрывающий нам существование
нервной деятельности. Таким образом, во всех
явлениях этого рода мы неизменно находим три различных
отдела: центр, от которого исходит импульс, нервы,
его передающие, и мускулы, подвергающиеся
действию этого импульса.
В последней лекции мы говорили о некоторых
болезнях, при которых нервное влияние, повиди-
мому, не имеет места; таковы поражения
септические, вирусные и заразные. Но даже и в этих случаях
нервная система почти неизбежно играет роль в
вызывании поражения, следующего за введением яда
в организм. Мы приведем вам аналогичный факт,
хотя и другого рода; мы почерпнем его из
эмбриологии. Развитие яйца совершается по хорошо
известным законам, добытым непосредственным
наблюдением; последовательные этапы его развития были
тщательно изучены у различных животных, и было
узнано, что сосуды и нервы развиваются в
определенный момент. Так вот, если вводить в яйцо, в разные
моменты его развития, некоторые яды, то
физиологическая эволюция не подвергается ни малейшему
изменению, если остаются неизмененными тепло,
влажность и другие внешние условия. Но лишь только
образовались сосуды и нервы, то яйцо немедленно
отравлено, и его жизненная деятельность навсегда
погасла *. Мы видим здесь остановку развития, кото-
* Мы имеем в виду опыты Гаспара, который подвергал
яйца во время инкубации действию паров ртути. Первый
период инкубации протекал регулярно, но лишь только
появлялись сосуды и нервы, обнаруживалось действие яда, развитие
останавливалось и наступала смерть.

БОЛЕЗНИ И ПАТОЛОГИЯ КЛЕТОК
45
рая до известной степени зависит, невидимому, от
сосудистого или нервного влияния. Нужно признать,
однако, что в действительности силы, управляющие
гистологической эволюцией тканей, совершенно
отличны от всех других биологических сил и обладают
автономной способностью. Мы принуждены, таким
образом, допустить наличие трех классов явлений
б организованных телах, которые, несмотря на
тесную взаимную связь и влияние, оказываемое ими
друг на друга, существуют сами по себе и не должны
быть смешиваемы. Они следующие:
1. Нервные явления, которые охватывают все
механические отправления жизни.
2. Явления каталитические, охватывающие
различного рода процессы ферментации.
3. Явления гистологические, к которым относятся
все результаты клеточной эволюции или общего
процесса развития.
В предшествующих лекциях мы изучили два
первых класса явлений с точки зрения влияния,
которое они оказывают на возникновение болезни.
Теперь мы займемся гистологическими явлениями,
другими словами, мы займемся болезненными
явлениями, вытекающими из извращения сил развития.
Нельзя отрицать того, что в первый период
эмбриональной жизни развитие тканей не обнаруживает
никакой связи с влиянием нервной системы. Нервы
еще не существуют, они появляются лишь позднее
под действием той неизвестной силы, которая
управляет эволюцией существа, призванного к жизни.
Если до тем же основаниям мы оставим в стороне
сосудистую систему, то в начале развития мы находим
первоначальную клетку и среду, в которой она
достигает своей зрелости. Но гистологи не все согласны
в отношении исходного пункта всего процесса, т. е.
в отношении первого шага, который начинает
длинную серию последовательных эволюции, последним

46 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
звеном которого является образование нового
существа. Может ли живая клетка возникнуть в недрах
аморфной бластемы? Таково было мнение Шванна 5.
Но этот взгляд в наше время почти окончательно
отброшен. Современные наблюдатели уверены, что
всякий живой организм неизменно исходит из одной
первоначальной клетки, которая последовательными
делениями дает начало всем другим клеткам. А этот
первоначальный элемент может, очевидно, произойти
только от родителей животного.
Однако мы встречаем случаи, когда, по видимому,
невозможно отрицать образование на наших глазах
одной или многих первичных клеток в среде, не
содержащей вначале никаких заметных следов
гистологических элементов. Например, сыворотка кровиу
помещенная в герметически закрытый сосуд, уже
через несколько дней содержит в себе значительное
количество дрожжевых клеток, которые
образовались под влиянием глюкозы, содержащейся в этой
жидкости; между тем при тщательном рассмотрении
под микроскопом сыворотки крови после образования
сгустка она не содержала ни одной клетки и ни
одного ядра, которое мы могли бы заметить,
пользуясь нашими средствами исследования. Подобные
факты часто представляются наблюдателю, и нередко
деление и размножение элементов не могут быть
приняты для объяснения развития тканей6.
У взрослого процессы эволюции не прекращаются.
Если они не так широко распространены, как во
время зародышевой жизни, то значение их почти так
же велико. Так, мы видим, что у некоторых
животных предварительно исчезает тот или другой орган,
который позже вновь появляется. Гунтер заметил,
что семенник воробья, сокращающийся зимой до
самых малых размеров, быстро возвращается к своим
нормальным размерам в первые же весенние дни.
Станниус собрал много случаев восстановлений та-

БОЛЕЗНИ И ПАТОЛОГИЯ КЛЕТОК 47
кого рода, которые встречаются в животном царстве.
Например, у животных, подверженных зимней спячке,
некоторые части тела зимой совершенно
атрофируются и функции временно прекращаются. Некоторые
нервные узлы, в особенности узлы половых органов,,
как будто целиком исчезают, но лишь только
физиологическая деятельность этих органов пробуждается,
они снова призываются к жизни. Гунтер открыл
также, что у голубя в последнем периоде инкубации
развивается особый орган, никаких следов которого
нет у животного в его обычном состоянии: слизистая
оболочка зоба распухает, наполняется сосудами и
выделяет новое вещество, служащее для питания
молодых, вылупившихся птенцов. У человека, как и у всех
млекопитающих, быстрое развитие молочной железы
в начале кормления грудью являет нам новый пример
этого рода.
Нужно ли считать явления этого рода
единственными в организме? Разве слизистые поверхности не
откладывают постоянно новых слоев эпителиальных
клеток? А эпидермис, разве он не возобновляется
постоянно на поверхности кожи? Таким образом,
мы имеем здесь неопровержимые примеры
гистологического развития, которое происходит во все периоды
жизни. В отношении мышечной ткани хорошо
известна легкость, с которой она увеличивается в объеме
под влиянием упражнения, но до сих пор думают,
что если волокна, составляющие мускул, могут
увеличиваться в объеме, то число их остается
неизменным. Немецкий физиолог Будге пытался в последнее
время доказать противоположное. У лягушки,
лишенной пищи и доведенной до последней степени
исхудания, был обнажен маленький мускул, и количество
элементарных волокон было непосредственно
сосчитано под микроскопом. После того как животное
хорошо питалось и пришло в состояние полного
здоровья, тот же мускул был снова рассмотрен и, по ело-

48 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
вам цитированного нами изобретательного
наблюдателя, число элементарных волокон оказалось
значительно увеличенным, а равно и объем их.
Рассмотрим теперь болезненные проявления этой
эволютивной силы, действие которой никогда не
останавливается в живом организме. Речь идет об
особых тканях, названных
гетероморфными,—выражение, которое должно быть отброшено современной
гистологией, так как патологические ткани
образуются по тем же самым законам, которые управляют
и нормальной эволюцией. Но, как мы уже знаем,
нервное влияние и каталитическое действие, будучи
отклонены от своего естественного течения, вызывают
массу различных заболеваний. Не иначе обстоит дело
и со способностью гистологического развития,
которое может в некоторых случаях вызывать настоящие
расстройства в организме. Огромная, никогда не
прекращающаяся, работа происходит в недрах нашпх
органов для замещения новыми тканями тех
элементов, которые не способны более исполнять
возложенные на них функции. Как только эта непрестанная
деятельность отклоняется от своего естественного
пути, следствием этого является образование бугорка,
рака и множества других патологических продуктов.
Мы видим, что здесь, как всегда, вновь
обнаруживается тесная связь между явлениями состояния
здоровья и состояния болезни, между физиологической
деятельностью и болезненными влияниями.
Стоящий перед нами вопрос должен быть,
очевидно, рассмотрен с этой стороны,—и такова
главная тема работ Вирхова о клеточной патологии *,
с главными чертами которой мы хотим вас
познакомить.
Но прежде чем рассмотреть эту специальную
*Virchow, La pathologie c-ellulaire, basee sur Vetude
physiologique el pathologique des tissus, traduction frangaise
par Is. Straus, Paris, 1874.

БОЛЕЗНИ И ПАТОЛОГИЯ КЛЕТОК 49
точку зрения мы не можем отказаться от того, чтобы
дать вам несколько общих понятий по всей
совокупности этого вопроса.
Во-первых, есть некоторые болезни, которые
являются результатом полного отсутствия или
значительной недостаточности нормальной эволюции в данном
месте. Слизистая кишечника дает нам прекрасный
пример непрестанного развития; каждую минуту
выделяются новые эпителиальные слои,
долженствующие покрывать внутреннюю поверхность, но
для их образования необходима бластема 5, или
жизненная среда, и всякий раз, когда существенные
свойства этой бластемы подвергаются изменению,
что, например, всегда происходит при воспалении,
эпителий исчезает и не регенерирует более. Также при
холере, так как было совершенно ясно показано, что
во время этой болезни сосуды, разветвляющиеся на
внутренней поверхности кишечника, совершенно
обнажены. В своих поразительных исследованиях
слизистой кишечника Гудсёр утверждал, что после
каждого принятия пищи, после того как произошло
всасывание, покрывающий ворсинки эпителий слущи-
вается и возобновляется в промежуток до нового
поступления пищи в пищеварительный орган,—ясное
доказательство быстроты, с какой может иногда
происходить восстановление тканей.
Каковы же будут последствия, если, благодаря
вмешательству какой-нибудь патологической
причины, эпителий не будет больше образовываться?
Тогда нет больше препятствий для серозного
выделения через стенки сосудов; никакой защитный покров
не предохраняет организма от тел, могущих в него
проникнуть; и, наконец, нет больше регулирующей
силы, чтобы держать в равновесии функции
усвоения и выделения.
Таким образом, дефекты нормальной эволюции
могут служить первым основанием бесчисленных
7* Лекции по эксперим. патол.

50 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
болезней. Хроническое воспаление трахеи и
бронхов разрушает также и мерцательный эпителий,
значение которого слишком хорошо известно, чтобы на нем
останавливаться.
С другой стороны, мы встречаем некоторые
поражения, являющиеся результатом извращения, а не
прекращения эволюции. Вы хорошо знаете, что
правильно развитые клетки обладают тремя
различными составными частями: во-первых, оболочкой
или клеточной стенкой, физические свойства
которой играют важную роль в ее деятельности;
во-вторых, содержимым, значение которого в особенности
зависит от его химического состава; в-третьих,
ядром, в котором в особенности заключена сила
эволюции. Как только наступает болезненное состояние
функции питания, так сейчас же содержимое клеток
подвергается различным изменениям. В нем
откладываются то пигмент, то жировые тела, то кальциевые
соли, но во всяком случае постепенно образуются
патологические ткани, и болезнь проникает в
организм. Но даже и в этом случае для объяснения
явлений нам не нужно никакой патологической сущности^
никакого абстрактного принципа. Единственной
причиной будет уклонение физиологической
деятельности. Итак, очевидно, что гетероморфные ткани в раз*
личные фазы их эволюции сходны с нормальными
тканями и что они подчиняются тем же естественным
законам. Мюллеру выпала честь впервые высказать
этот великий принцип; он справедливо поэтому может
быть назван создателем целлюлярной патологии.
Он открыл путь, по которому с таким большим
успехом идет Вирхов.
Межклеточная ткань, лимфа или бластема есть
среда, в которой клетки черпают элементы своего
образования; это, по живописному выражению Вир-
хова, их территория. Существует очень много
условий, при которых бластема6 не содержит в себе

БОЛЕЗНИ И ПАТОЛОГИЯ КЛЕТОК
51
более начал, необходимых для нормального
развития клеток; необходимо, например, чтобы она всегда
содержала в себе глюкозу, белок и жир; отсутствие
одного из этих трех веществ ставит непреодолимое
препятствие для клеточной эволюции. Мы всегда
находим эти вещества в тканях зародыша и взрослого
организма. Но случайно может возникнуть и очень
много других условий, существенно вредных для
жи8ни клеток; и легко представить себе наличие
патологических бластем, порождающих все ткани с
ненормальными свойствами. Таковы, по всей видимости,
эти общие предрасположения организма, известные
нам под именем диатезов, которые, раз укоренившись
в организме индивида, пользовавшегося раньше
хорошим здоровьем, могут передаваться его потомкам.
Очевидно, их нужно считать совершенно новыми
условиями, возникающими вначале случайно (так как
болезнь должна была когда-нибудь начаться), но
раз они утвердились, они обнаруживают тенденцию
продолжаться. Так, если совершенно здоровый
вначале индивид становится чахоточным, вследствие
обстоятельств, в настоящее время еще трудно
определимых, то он может передать потомству это
предрасположение к болезни, вызванное вначале чисто
случайной причиной. Также сифилис, этот богатый и хорошо
известный патологическими продуктами источник,
передается, хотя при иных условиях, от отца к сыну.
Эти болезненные предрасположения, или диатезы,
происходят от причин очень различной природы, но
все они сходятся в одном: они обнаруживают
тенденцию сопротивляться всякому благоприятному
изменению состояния больного7. То они происходят от
глубокого изменения жидкостей организма, то они
связаны с действием некоторых ядов, которые,
проникнув в организм, не могут быть удалены из него.
Понятно, например, что если бы существовал яд,
который не поддавался бы выделению ни через какой
А*

52 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
из наших органов, он не имел бы выхода из кровяного
русла и стал бы источником некоторых стойких
видоизменений в организме. Теоретически мы можем
понять возможность такого порядка вещ$й, вспомник
странный факт, о котором мы уже говорили. Иод,
раз введенный в сосуды, может быть удален лишь по
прошествии долгого времени вследствие сродства
этого вещества к слюнным железам. Вот вам тело,
которое некоторое время не может выйти из
организма: в течение этого времени животное таким
образом поражено своего рода йодным диатезом.
Если мы подойдем к вопросу со стороны действий
диатеза, то можно сказать, что индивиды,
пораженные местным раком, не находятся, собственно, в
состоянии болезни. Если опухоль находится на
отдельных членах, то можно понять возможность
излечения посредством операции, хотя мало оснований на
это рассчитывать. Одним словом, если болезнь
местная, то жизнь не находится под непосредственной
угрозой. Если рак находится в печени, то, пока
дезорганизация не распространилась на большое
пространство, патологические очаги разделены обширными
участками здоровой ткани, выполняющими, как и в
нормальном состоянии, свою физиологическую
функцию. Желчь выделяется как обычно, и ткань железы
содержит глюкозу. Но позднее, когда изменение
элементов, составляющих.болезненный продукт, как бы
отравляет весь организм, внося в кровяной поток
жидкости, содержащие разрушительные начала,
тогда болезнь, без сомнения, изменяет свой характер
и становится общим поражением. Таким образом,
причина смерти не диатез, а лишь раковая
кахексия*.
* С этой стороны диатез как следствие аномалии в
эволюции вполне понятен с точки зрения физиологической. Но
болезнь в действительности обнаруживается только
кахексией.

БОЛЕЗНИ И ПАТОЛОГИЯ КЛЕТОК 53
Чтобы закончить историю этих болезненных
эволюции, нам остается описать еще одну—это
несовершенное питание. В настоящее время вполне очевидно,
что патологические условия, выставленные Биша
в его бессмертном труде, совершенно недостаточны,
чтобы понять различные обстоятельства, при
которых может наступить смерть. Наблюдение учит нас,
что больные погибают иногда без того, чтобы при
вскрытии обнаруживались какие-либо видимые
анатомические изменения во внутренних органах. В
наших физиологических опытах мы часто видим, что
собаки доходят до последней степени исхудания, хотя
аппетит удерживается до последнего момента. Они
гибнут при маразме, и их млечные сосуды полны
млечным соком, и при вскрытии ни в одном органе
нельзя найти следов болезненного изменения.
Скрытая причина этого странного патологического
процесса заключается в состоянии питания, которое,
будучи рассматриваемо в недрах наших органов,
есть, в конце концов, не что иное, как особый род
эволюции. Организм производит в себе самом
вещества, необходимые для жизни, среди которых нужно
поместить и гликоген; образованный внутри тела
специфическим процессом, он играет главную роль в
гистологических явлениях. Если его нет,
гистологическое развитие приостанавливается;
непосредственным следствием этого отсутствия являются различные
болезни, и при таких условиях жизнь не может долго
продолжаться. Физиологический акт, который мы
назвали питанием, заключает в себе два существенно
различных момента: образование клеток и создание
бластем, причем эта последняя функция так же
необходима для жизни, как и первая. Как только какая-
нибудь патологическая причина останавливает их,
неизбежно наступает смерть. Таким образом, есть
два различных рода умирания: либо жизнь
прекращается сразу, вследствие серьезного повреждения

54 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
какого-нибудь важного органа; либо, наоборот,
она гаснет постепенно от недостатка питания, и этот
тип окончания жизни наблюдается чаще всего при
долгих болезнях, когда они заканчиваются смертью.
При некоторых болезнях, говорили мы, нами было
констатировано, что гликоген больше не образуется,
хотя, по видимости, у животного сохранился аппетит.
Однако, подвергая анализу соки организма, мы
убеждаемся, что организм не заключает в себе даже
следов сахара. Смерть наступает от нарушения функции
образования бластемы, она является следствием
прекращения деятельности органов, переставших
получать нужную им пищу.
Итак, вы видите, господа, что нет надобности
создавать совсем особые законы, одни для физиологии,
другие для патологии. Физиология может дать нам
ключ ко всем явлениям жизни как во время болезни,
так и в здоровом состоянии.
Эти общие понятия казались мне необходимыми
для изучения отдельных фактов. Чтобы закончить
этот обзор, остается теперь разобрать следующий
важный вопрос: действуют ли лекарства на больного
так же, как и на здорового человека? И насколько
результаты, полученные во втором случае, могут быть
сравнены с результатами, полученными в первом?
Мы предполагаем заняться этим вопросом на
следующей лекции. Это изучение будет необходимым
введением к различным исследованиям, которые мы
хотим предпринять, ибо, после того как мы
искусственно вызвали у животного определенное
патологическое состояние, для завершения нашей
программы нужно попытаться его вылечить
терапевтическими средствами, действие которых будет
объяснено физиологически.

ЛЕКЦИЯ ШЕСТАЯ
О РАЦИОНАЛЬНЫХ ПРИНЦИПАХ ТЕРАПИИ
СОДЕРЖАНИЕ. Различные понятия о терапии,
распространенные в медицинском мире.—Выжидание.—Активное
лечение.—Лечебная сила.—Как нужно понимать это
выражение?—Учение Гиппократа о кризисах и критических
днях.—Различные формы, которые принял этот взгляд.—
Действительность самопроизвольных выздоровлений
доказана клиническими фактами.—Впрыскивание гнойных
веществ в вены.—Результаты этого опыта.—Ошибки
природы.—Необходимость направлять ее усилия.—В
некоторых случаях выжидание абсурдно, при иных
обстоятельствах оно рационально.—Мнение Галля.—Целебная сила,
есть сила физиологическая.—Примеры, подтверждающие
это.—Способность регенерации, которою обладают
низшие животные.—Примеры той же способности у высших
животных.—Опыты Тидемана и Гмелина над желчными
протоками.—Опыты Клода Бернара над панкреатическим
протоком.—Опыт Седильо с перевязкой
пищевода.—Восстановление некоторых тканей у человека.—Эта
способность в высокой степени обнаруживается у эпителиальных
покровов.—Физиологические силы продолжают
действовать и в состоянии болезни.—Критические выделения можно
уподобить удалению чужеродных тел. — Практические
следствия.
Господа
На предшествующих лекциях мы поставили
вопрос о том, нельзя ли связать тип болезненных
состояний в каждой из различных форм их проявлений
с аналогичным типом физиологического состояния,—
одним словом, нельзя ли установить параллелизм

55 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
между этими двумя условиями жизни? Но этот разбор
имел лишь ту цель, чтобы приготовить вас к
изучению проблемы, важной в ином отношении; эта
проблема по своей природе связана с основными
вопросами медицины. Мы говорим о терапии, науке,
в которой сходятся все другие ветви лечебного
искусства, так как восстановление здоровья должно,
очевидно, составить конечную цель всех усилий врача;
она представляет собою наиболее законную часть
его благородной миссии.
С самых давних времен в этом основном вопросе
среди врачей господствовали самые противоречивые
мнения. Нужно ли с самого начала энергичным
лечением бороться с болезнями? Нужно ли, наоборот,
следить за усилиями природы и тщательно
остерегаться нарушать их течение? Трудность теперь не
меньшая, чем во времена наших предшественников.
Действительно, среди нас в этом отношении
существуют два диаметрально противоположных взгляда:
одними принимается метод выжидательный, другими
он отвергается и предпочитается активное
вмешательство. Вера медицины в целительные силы
природы восходит к самым древним временам; она в
точных терминах выражена в сочинениях Гиппократа,
и в наше время школа, основанная на выжидании,
ставит его основным принципом. Но абстрактный
смысл этих терминов требует ясного и точного
определения. Слово природа применяется часто к той
первоначальной причине, которой весь мир обязан своим
существованием; часто, наоборот, это выражение
имеет в виду самый мир, видимые эффекты,
производимые этой извечной силой в инертной материи, или,
пользуясь прекрасным выражением Спинозы,
природу можно рассматривать в активном состоянии
(natura naturans) и в состоянии пассивном (natura
naturata)8.
Представление, которое имели древние о лечеб-

РАЦИОНАЛЬНЫЕ ПРИНЦИПЫ ТЕРАПИИ 57
ной или целительной силе, относилось к врожденной
способности, особому инстинкту, вложенному в
органы живого тела; когда болезненное влияние
расстраивало органы, то эта сила постепенно приводила их
к первоначальному состоянию. Предполагали
поэтому, что если человек вмешивался в борьбу, то
роль его должна была ограничиваться помощью
усилиям природы, стремящимся восстановить здоровье.
Отсюда происходит учение о кризисах и критических
днях, которое играет такую большую роль в
сочинениях Гиппократа. Он предполагал, что в некоторые
определенные периоды происходит
самопроизвольное изгнание болезнетворной материи благодаря
какому-нибудь необычайному выделению.
Мы видим, что, по учению древних, биологические
силы, отклоненные от их естественного пути,
возвращались на него сами по себе, без всякой чужой
помощи, и изрядное число наших современников
продолжает придерживаться этого взгляда,
видоизменяя его, впрочем, соответственно требованиям
современного состояния науки. Мы снова находим
эти же представления в их полной силе в различные
периоды истории медицины, хотя слова, служащие
для их выражения, часто менялись, согласно с
временем. Так, по Шталю, жизненное начало,
одухотворяющее весь организм, принадлежит душе, между тем
как ван Гельмонт называет его археем. В основе
мысль одна и та же и может быть выражена
следующим образом: «Природа имеет способность
восстанавливать здоровье без всякой чужой помощи».
Клиническое наблюдение ясно наметило
основание этой доктрины; мы видим каждый день, как
выздоравливают больные, никогда не обращавшиеся за
врачебной помощью. Таким образом, чужеродные
тела, проникшие в наши ткани, самопроизвольно
подвергаются удалению, благодаря воспалительному
процессу и нагноению, являющемуся его следствием.

58 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
Повидимому, следует предположить, что при
внутренних заболеваниях вредоносное начало удаляется
с потом или другим естественным путем. С этой точки
зрения, явления болезни имеют всегда тенденцию
к исцелению, которая всегда более или менее прямо
относится к конечной цели; когда же наступает
смерть, то нужно принять, что силы природы были
побеждены силой болезнетворного влияния.
Не принимая этого взгляда a priori, многие
наблюдатели старались обосновать его прямым опытом. Гас-
пар (из Сент-Этьена), впрыснув декокт гнилого мяса
в вены животного, обнаружил появление крайне
интенсивной лихорадки, сопровождаемой ознобом,
упадком сил и обильными испражнениями, но через
некоторый промежуток времени животное
выздоровело без всякого лечения. В других случаях, когда
животное погибало, предполагали, что
болезнетворное начало не могло быть удалено полностью.
Большое число клинических фактов могло быть очень
удовлетворительно объяснено аналогичным образом.
Я ограничусь указанием на постепенное рассасывание
ложноперепончатого экссудата и многих других
болезненных продуктов. Очевидно, излишне дольше
останавливаться на этом.
Очень отлично мнение врачей, принадлежащих
к противоположной партии и применяющих более
сильные средства при лечении больных. Природа,
говорят они, часто слепа и требует, чтобы ею
руководили в ее действиях. Правда, при переломах она
доставляет необходимый материал для образования
мозоли^ но предоставленная самой себе конечность
почти всегда бывает укороченной и неправильно
направленной, и раненый остается немощным до конца
дней. Воспаление естественных протоков имеет
обычным следствием их сужение. Подобный результат
представляет самые серьезные осложнения, как это
видно на сужении мочеиспускательного канала; в

РАЦИОНАЛЬНЫЕ ПРИНЦИПЫ ТЕРАПИИ 59
иных случаях этот естественный процесс может
повлечь за собою смерть, если, например, он произойдет
в пищеводе, где препятствие прохождению пищи
обрекает больного на смерть от истощения. Верхнее
отверстие гортани занимает опасное положение
вследствие устройства глотки, и пищевой комок, попавший
в дыхательные пути, является часто следствием этого
неудачного анатомического расположения. Итак,
совершенно очевидно, что можно поочередно хулить и
хвалить природу, смотря по тому, с какой точки
зрения судить о ее делах, и анатомическое или
клиническое наблюдение может доставлять аргументы
обеим сторонам.
Неоспоримо, что при многих болезнях, и особенно
в хирургических случаях, выжидание становится
абсурдом и что обстоятельства повелительно требуют
активного вмешательства. Но в огромном
большинстве случаев предпочтительно выжидание, и
искусство врача состоит в том, чтобы разумно применять
общий метод к каждому отдельному случаю. Чаще
всего невозможно неопровержимо доказать, что
данный способ лечения полезен или вреден при
лечении той или другой болезни. Чтобы разрешить
вопрос, нужен был бы по крайней мере проверочный
опыт, а люди не согласны на жестокость подобного
доказательства. Помимо того, отдельные факты могут
быть сравндваемы только в очень редких случаях
и поэтому не могут служить основанием для общих
правил.
Френолог Галль опубликовал интересную работу
по этому вопросу, в которой он пытается определить
участие природы и участие медицины при излечении
от болезней. Возьмем два ярких примера этих
противоположных отношений: при сыпных лихорадках
бесплодность нашего вмешательства бросается в
глаза; наоборот, при перемежающейся лихорадке мы
обладаем таким энергичным лекарством, что было бы

60 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
непростительно им не пользоваться. Следовательнот
нужно допустить, что существуют случаи, при
которых лекарства оказывают, повидимому,
действительно сильное влияние на развитие болезни. В
настоящий момент мы, однако, не предполагаем
разбирать этот вопрос.
Мы хотели только установить, что то, что древние
понимали под целительной силой, есть не что иноег
как проявление самого физиологического начала.
Нельзя отрицать того, что физиологические силы,
управляющие функциями жизни, обладают большою
мощью сопротивления действию внешних причин;
всякий раз, как порядок нарушен, они стремятся его
восстановить. Легко представить тому много
примеров. Мы ограничимся напоминанием, что у некоторых
низших животных утерянная конечность может пол,-
ностью восстановиться и что на последней ступени
лестницы живых существ можно разделить животное
на много частей, из которых каждая незамедлительно
восстанавливает целое. Этот странный феномен,
наблюдаемый у гидры и у различных видов полипов,
проявляется в меньшей степени у видов с бесконечно
более сложной организацией. Омар, лишенный своей
клешни, восстанавливает ее в короткое время; даже
среди позвоночных ящерица может утерять свой
хвост, который замещается новым хвостом,
вырастающим на том же месте. Аналогичная тенденция
обнаруживается у животных более высокого типа. Так,
если вы перевязываете у собаки общий желчный
проток, то во всех случаях, когда не наступает смерть,
вследствие разрыва протока и излияния желчи в
брюшину, после операции образуется новый проток
между двумя концами, разделенными лигатурой.
Обнаружению этого странного факта мы обязаны Тиде-
ману и Гмелину, и я часто получал тождественный
результат, перевязывая панкреатический проток.
Скоро после этой операции соседняя клеточная ткань

РАЦИОНАЛЬНЫЕ ПРИНЦИПЫ ТЕРАПИИ 61
уплотневает, облитерированная часть протока
рассасывается, и устанавливается новый канал между
двумя разделенными частями совершенно так, как
в предыдущем случае. Восстановление здесь
настолько совершенно, что, производя через несколько
месяцев вскрытие, нельзя обнаружить никакого следа
операции.
Профессор Седильо в своих опытах над
пищеводом пришел к тем же заключениям. Цель его
заключалась в том, чтобы продолжить жизнь индивидов,
пораженных раком или иной закупоркой этого
прохода. Опыты г. Блондло над желудочными фистулами
внушили ему мысль применить этот прием с
лечебной целью. У нескольких собак был перевязан
пищевод, и они кормились в продолжение нескольких
недель через отверстие в стенке желудка. После
прошествия некоторого времени собаки были
освобождены от намордника, и г. Седильо был крайне
удивлен, увидя, как собаки питались через рот и даже
проглатывали большие куски мяса. Произведя
вскрытие, убедились, что два разделенные конца пищевода
были соединены, и новый проход допускал
прохождение пищи в желудок.
Наконец, у человека связки или нервы, экстир-
пированные на большом протяжении, часто
восстанавливаются. В этом случае вновь образованные
ткани проходят все фазы нормальной эволюции, какую
мы гиотологически наблюдаем у зародыша.
Во время моего пребывания в качестве врача
в госпитале я часто имел случай наблюдать факты
подобного рода. Вот один из самых замечательных.
Значительная часть седалищного нерва была удалена
у молодого человека в связи с экстирпацией большой
опухоли в соответствующей части тела; на диссекции
можно было заметить нервный тяж среди
патологической ткани; как это можно было предвидеть,
соответствующие мускулы были абсолютно парализова-

62 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
ны, и все точки, получающие ветви от нижней части
седалищного нерва, совершенно лишены
чувствительности. Однако, некоторое время спустя эти
явления целиком исчезли, и парализованная конечность
мало-помалу вновь приобрела свои функции.
Итак, твердые части человеческого тела обладают
в некоторой мере этой странной способностью
регенерации, которая в такой поразительной степени
присуща низшим животным. Но жидкости организма
и эпителиальные покровы слизистых оболочек
обладают в самой высокой степени этой физиологической
способностью. Животное можно подвергать
ежедневным кровопусканиям, и оно даже не ослабевает, если
оно получает достаточную, подкрепляющую его
пищу. Мы знаем на опыте, как быстро восполняются
потери этого рода при геморрагиях, конечно, в том
случае, если количество крови, сразу изъятое из
кровообращения, не слишком велико. Итак, кровь
обладает в самой высокой степени способностью
восстанавливать свои потери. То же самое мы можем
сказать об эпителиальном покрове слизистых
оболочек. Вы знаете, с какой быстротой излечиваются
ссадины на этих оболочках в здоровом состоянии.
Постоянное возобновление кровяной жидкости и
эпителия слизистой служит достаточным основанием,
чтобы признать этот особый дар.
Итак, вы видите, господа, что таинственная сила,
приписываемая древними природе, легко объясняется
этими нормальными свойствами, которые
продолжают существовать во время болезни, хотя они на
время и остаются в тени; однако лишь только
представляется случай, они разрывают завесу и
выступают вновь. Теперь понятно, почему вообще молодые
люди лучше сопротивляются болезни, чем более
пожилые. В этом периоде животный организм обладает
большей силой и более упорно борется, чтобы
отвоевать утерянную область.

РАЦИОНАЛЬНЫЕ ПРИНЦИПЫ ТЕРАПИИ 63
Кризисные явления, описанные древними
наблюдателями, суть также следствия физиологической
деятельности. Разве мы не знаем, как желтый прус-
сит калия9, будучи впрыснут в вены, проникает в
мочевые выделения и пролагает себе таким образом
путь наружу? Аналогичным образом разве алкоголь
не выделяется легкими? Поэтому на чрезмерные
выделения, приводящие, повидимому, к выздоровлению
при некоторых болезнях, следует смотреть как на
процессы, служащие для удаления различных
веществ, которые как во время здорового, так и
патологического состояния изгоняются из организма этим
механизмом.
Эти рассуждения, господа, убедят вас, конечно,
в том, что целительная сила, на которую долго
смотрели как на таинственную силу, пребывающую
в наших органах, есть, в конце концов, лишь простой
результат тех физиологических свойств, которые
как бы замаскированы болезнью, но которые
продолжают существовать и в случае выздоровления
оказываются победителями. Также, когда наступает
смерть, то вместо того, чтобы говорить, что жизнь
угасла, было бы правильнее сказать:
физиологическое состояние, регенерирующее органы, перестало
существовать.
Что касается роли врача в этой борьбе, то она
сводится к тому, чтобы внимательно следить за усилиями
природы и в благоприятном случае воспользоваться
ими. Агенты, которыми он может воздействовать,
суть лекарства. В следующей лекции мы
предполагаем рассмотреть способ их воздействия, силу их
влияния и различные случаи, при которых они могут
быть вредны или полезны для больного.

ЛЕКЦИЯ СЕДЬМАЯ
О РАЦИОНАЛЬНЫХ ПРИНЦИПАХ ТЕРАПИИ
(ПРОДОЛЖЕНИЕ)
СОДЕРЖАНИЕ. Природа не всегда может излечить болезнь;
вмешательство врачебного искусства часто необходимо.—
Врачу необходимо хорошо знать действие
лекарств.—Определение лекарств.—Отличие их от питательных веществ
и ядов.—Все лекарства суть вещества, чужеродные
организму, следовательно, они—яды.—Различные мнения о
действии лекарств.—Некоторые из этих мнений, очевидно,
ошибочны.—Действие эмульсина на
амигдалин.—Эмульсин и амигдалин, введенные в кровь отдельно или
воспринятые порознь через рот, не производят никакого вредного
действия.—Впрыснутые или поглощенные одновременно,
они причиняют смерть.—Ферменты не усваиваются
пищеварительным аппаратом.—Действие лекарств нельзя
объяснить исключительно их химическими свойствами.—Опыт
Пуазёля.—Объяснения действия некоторых лекарств на
основании эндосмоса.—Избирательное сродство,
доказываемое действием фосфора, эфира и т. д.—Все изложенные
теории более или менее несовершенны.
Господа
Мы привели два противоположных взгляда
врачей на практику лечебного искусства. Одни, как вы
видели, признают существование целительной силы,
целебного свойства природы, которой принадлежит
вся заслуга излечения от болезней. Другие, с
негодованием отвергая эту гипотезу, всю заслугу
излечений, происходящих на наших глазах, приписывают
искусству; как и можно было ожидать, из этих двух
противоположных мнений вытекают глубокие раз-

РАЦИОНАЛЬНЫЕ ПРИНЦИПЫ ТЕРАПИИ 65
личия в практике. Сторонники целительной силы
выставляют принцип выжидания, тогда как их
противники принимают более или менее энергичное и
разнообразное лечение.
Мы пришли к заключению, что при современном
состоянии медицины обе стороны в известной мере
правы и что врачу-практику было бы опасно
следовать исключительно одной или другой. Несомненно,
что часто болезни могут проходить сами по себе, но
в других случаях необходимо вмешательство врача.
Человек прибегает к помощи лекарственных
агентов с намерением изменить течение болезни; с
помощью этих средств он ускоряет, замедляет, изменяет
ход болезни. Врач, не желающий остаться рабом
слепого эмпиризма, не может отказаться от изучения
механизма болезней. Кроме того, чтобы употреблять
лекарства в тех случаях, когда они могут
восстановить здоровье, нужно основательно знать
вызываемые ими эффекты.
Но лишь только мы приступаем к этой теме, как
возникает новый вопрос, и мы принуждены разрешить
его прежде, чем итти дальше. Как определить
лекарства и что отличает их от пищевых веществ и ядов?
Обычно довольствуются следующим ответом:
лекарства служат восстановлению здоровья, пищевые
вещества поддерживают жизнь, яды ее разрушают.
В этом отношении слишком абсолютное определение
именно потому и неточно. Однако в общем можно
сказать так: «лекарства суть вещества, чуждые
организму, вводимые в него с целью получить некоторые
определенные эффекты». Нам остается уточнить
смысл нашего определения.
Все лекарства, в конце концов, суть яды; они
отличаются от последних только меньшей
интенсивностью действия. Препараты, которыми мы пользуемся,
в действительности действуют только по причине их
токсических свойств, которые производят пертур-
5 Лекции по эксперим. патол.

66 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
бацию в организме. Как мы уже сказали, начала,
являющиеся уже составной частью организма, не
могут играть роль лекарств. Но, возразят мне, хлор,
фосфор и многие другие вещества, которые мы
прописываем для внутреннего употребления, уже
встречаются в организме даже в физиологическом его
состоянии. На это можно ответить, что они не
находятся в нем в том состоянии (или в той дозе), в каком
мы применяем их в качестве лекарств. Фосфор в
чистом виде есть очень сильный яд, тогда как фосфаты
присутствуют в большом количестве в наших тканях.
Таким образом, все лечебные или токсические
вещества, либо по природе, либо по форме, в которой мы
их прописываем, чужды организму.
Так как большинство ядов принадлежит к
минеральному или растительному царству, то
неудивительно, что и лечебные агенты заимствованы по
большей части от одного или другого из этих царств.
Это—то растительные алкалоиды, то слабительные
соли, то металлические соли и т. д.10. Так вот, если
эти различные вещества проникают в организм, то
они оказывают на него совершенно определенное
действие; соли хинина противодействуют
периодичности п, ртутные препараты оказывают
специфическое действие на некоторые вирусные
заболевания.
Как мы объясним теперь специфическое действие
каждого лечебного агента? Долгое время думали,
что применяемое вещество проникает внутрь наших
органов, прямо направляется к самому
болезнетворному началу и нейтрализует его; ртуть действует на
сифилитический вирус, кислоты на цинготный
недостаток, щелочи на ревматическое расстройство и т. д.
В других случаях прибегали к определенному яду:
например, пытались излечивать свинцовую колику,
прописывая лицам, пораженным ею, разбавленную
серную кислоту с целью сделать нерастворимым

РАЦИОНАЛЬНЫЕ ПРИНЦИПЫ ТЕРАПИИ 67
само болезнетворное начало. Эти примеры
показывают вам цели, к которым стремились при
пользовании лекарствами.
Мне легко было бы показать вам, пользуясь
самыми простыми физиологическими понятиями, что
эти представления недопустимы. Очевидно,
невозможно получить в кровяном потоке сернокислый
свинец. Не менее невозможно окислить кровь, так
как смерть наступила бы задолго до того, как кровь
перестала бы быть щелочной. В самом деле, у всех
животных щелочное начало преобладает в крови,
хотя после смерти она может сама по себе стать
кислой вследствие молочного брожения присутствующей
в ней глюкозы.
Таким образом, некоторые химические
соединения, присущие неорганическим телам и происходящие
при двойном разложении, не могут иметь место
в крови, но действия иного порядка происходят
в ней очень легко: мы имеем в виду брожение. Введите
пивные дрожжи в вены, и вы увидите, как, вопреки
всем привилегиям жизненной силы, произойдет
спиртовое брожение. Ведь брожение, как вы знаете, не
есть обычный химический процесс, но специальная
реакция, присущая собственно живым существам
и вызывающая катализ, расщепление вещества.
Пивные дрожжи не соединяются с сахаром, они
разлагают его на спирт и угольную кислоту.
Мне легко привести вам еще более поразительный
пример этих особых реакций. Мы знаем, что амигда-
лин, это органическое вещество, находящееся в
горьком миндале, имеет свойство разлагаться в
присутствии некоторых ферментов, чтобы производить
глюкозу и синильную кислоту 12.
Эмульсин, специальный фермент, разлагающий
амигдалин, находится и в сладком, и в горьком
миндале, но амигдалин находится исключительно в
горьком миндале; отсюда-то столь заметное различие в за-
5*

68 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
пахе и вкусе этих зерен, в остальных отношениях
столь сходных.
Предположим теперь, что в вены животного
впрыснут отдельно либо амигдалин, либо эмульсин; в этом
случае ничего не произойдет; но если мы впрыснем
в кровь одновременно оба вещества, даже в удаленные
друг от друга места тела, то животное умирает. Оно
поражается сразу. Реакция, приводящая к
разложению амигдалина, произошла, синильная кислота
освободилась и не замедлила произвести свое
токсическое действие. Вот реакция, которой присутствие
белка, фибрина и других растворенных в крови
веществ не ставит никакого препятствия. Те же самые
явления происходят в сыворотке крови, извлеченной
из сосудов,—ясное доказательство того, что,
препятствуя обычным реакциям, белковые вещества крови
действуют лишь в силу своих химических свойств
и в этом отношении не проявляют никакого
жизненного действия. Если, вводя в кровь различные
ферменты, можно бы было производить подобные
реакции, содействующие здоровью, медицина не
замедлила бы возгордиться таким приемом, но на практике,
к несчастью, этого невозможно сделать. В самом деле,
вообще говоря, ферменты не могут усваиваться; или,
выражаясь точнее, мы не знаем до сих пор ни одного
фермента, который бы мог усваиваться желудком.
Нужно было бы, следовательно, впрыскивать их
непосредственно в кровь. Действие эмульсина на
амигдалин дает тому новое доказательство.
Впрысните амигдалин в вены животного и введите
одновременно эмульсин в желудок и вы никакой реакции не
увидите, так как непреодолимая преграда
препятствует доступу эмульсина в кровь. Но если вы
одновременно вводите оба вещества в желудок, чтобы они
могли там встретиться, то реакция происходит:
синильная кислота освобождается, всасывается, и
животное отравлено. Это как раз и происходит с лицами,

РАЦИОНАЛЬНЫЕ ПРИНЦИПЫ ТЕРАПИИ 69
которые имеют неосторожность съесть большое
количество горького миндаля. Если, однако, прошло
около получаса между поглощением эмульсина и ами-
гдалина, то ничего подобного не происходит:
фермент, переваренный в желудке, спустился в
кишечник, уже лишенный всех своих характерных свойств.
До сих пор, повторяю, мы не знаем ни одного
фермента, который мог бы усваиваться
пищеварительными органами.
Во всяком случае химия, знакомя нас с
реакциями, происходящими в крови, не может дать нам
отчета о действии самих лекарств. Искали физических
объяснений; пытались также понять действие
мочегонных средств. Г. Пуазёйль доказал, что если дестил-
лированная вода течет с данной скоростью по
капиллярным трубкам, то можно увеличить или уменьшить
скорость ее прохождения, не изменяя ни
температуры, ни давления, а лишь прибавляя некоторые
вещества. Если, например, мы прибавляем к дестил-
лированной воде небольшое количество нашатыря,
азотнокислого калия или какой-нибудь йодистой
соли, то ток воды ускоряется. Алкоголь, сернокислый
натрий и многие хлористые соли производят
обратное действие. Г. Пуазёйль думал, что мочегонное
действие азотнокислого калия можно объяснить
ускорением кровообращения в почечных капиллярах,,
тогда как алкогольное опьянение вызывалось
замедлением кровообращения в мозгу и устранялось
аммиачными солями вследствие ускорения, которое
причинялось движению крови в капиллярах.
Повторяя эти опыты на органах, вынутых из животных,
или на живых животных, Г. Пуазёйль высказал
мнение, что капиллярная циркуляция подвержена
влиянию различных веществ, которые ускоряют или
замедляют движение воды в стеклянных трубках.
Это не единственные примеры этого рода, которые
я мог бы привести: специальное действие слабитель-

70 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
ных, производящих очень обильное выделение
серозной жидкости кишечной поверхностью, хотели
объяснить эндосмосом. Это верно, что сернокислый натрий
и многие другие слабительные соли обладают очень
высокой эндосмотической способностью. Поэтому
нельзя отрицать, что во многих случаях эта гипотеза
имеет некоторые основания. Но есть много других
фактов, к которым эти соображения не могут быть
применимы. В большинстве случаев самые сильные
слабительные обладают лишь очень слабой
эндосмотической способностью, так как большинство
сильнодействующих слабительных взято из растительного
царства.
Существует еще третья гипотеза, которая может
быть принята по отношению к действию лекарств
и которая более согласуется с нашими
физиологическими знаниями. Предполагают, что у каждого
отдельного органа имеется избирательное сродство,
которое делает его более подверженным, чем
всякий другой орган, влиянию некоторых
лекарственных агентов. Но, как мы это видели, имеется очень
много путей, через которые различные субстанции,
введенные в организм, могут его покидать.
Принимали поэтому, что всякое лекарственное средство
действует более специально на тот орган, который
предназначен его удалять, а это в свою очередь
предполагает, что лекарственное действие
существенно отлично от действия токсического. Это —мнение,
которого мы не разделяем.
Как бы то ни было, вот физиологические
аргументы, на которые можно было ссылаться в пользу
этого взгляда. Мы знаем, что эфир, когда он
проникает в круг кровообращения, выходит через легкие,
как это показывает характерный запах дыхания.
Если количества введенного эфира достаточно, чтобы
отравить животное, то при вскрытии мы находим
в легких следы чисто локального действия.

РАЦИОНАЛЬНЫЕ ПРИНЦИПЫ ТЕРАПИИ 71
В отношении фосфора этот факт еще более
очевиден. Растворяя это вещество в растительном масле,
можно получить его в форме, позволяющей
впрыскивание в вены. Таким способом Мажанди сделал свой
опыт, чтобы показать, что фосфор удаляется через
легкие.
Когда животное помещают в погреб или темную
комнату, то можно видеть, как будто из его рта и
ноздрей исходит пламя. Это хорошо известное явление
фосфоресценции воздуха, выходящего из легких.
Когда, подвергши животное этому опыту, мы
произведем вскрытие, то найдем крайне серьезные
повреждения в легких: общую гиперемию легочной
паренхимы и в различных местах особого вида желтую
гепатизацию.
Существует еще много других примеров
специального действия медикаментов на органы, через
которые они проходят, покидая организм; различные
выделительные органы могут быть совершенно
особенным образом изменены действием некоторых веществ,
которые находятся в жидкости, производимой этими
органами. Мы напомним прежде всего очень быстрое
действие шпанской мушки на мочевой аппарат. В
самом деле, известно, что чувствительность этого органа
у некоторых лиц так велика, что одного лишь
наложения пластыря достаточно, чтобы вызвать в них очень
заметное раздражение. Эффект шпанской мушки еще
более выражен, когда ее вводят через желудок. Тогда
возникает острый цистит и нефрит, сопровождаемые
часто образованием ложных мембран, от чего иногда
могут произойти самые тяжелые последствия. Но во
всей этой серии явлений происходит только одно
чисто местное действие вещества на выделительные
органы. В момент, когда фосфор и сероводород,
выходя из организма, проходят через легкие, они
сохраняют свое раздражающее химическое действие.
Чему же удивляются тогда, что в паренхиме органа,

72 ЛЕКЦИИ ив ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
служащего для их удаления, развивается более или
менее сильное воспаление? То же самое со шпанской
мушкой; проходя через мочевой аппарат, это
вещество действует как пластырь на слизистую,
выстилающую внутреннюю поверхность; вот отчего происходит
острое воспаление.
Итак, ни в одной из предложенных до сих пор
теорий мы не находим полного разрешения проблемы
действия лекарств. Мы имеем лишь объяснение,
касающееся некоторых отдельных случаев. К этому
вопросу мы вернемся на следующей лекции.

ЛЕКЦИЯ ВОСЬМАЯ
ОБ ОБЩИХ ДЕЙСТВИЯХ ЛЕКАРСТВЕННЫХ СРЕДСТВ
СОДЕРЖАНИЕ. Различные, до сих пор представленные
объяснения действия лекарств совершенно недостаточны.—
Попытка рационально разрешить вопрос.—Эффекты от
лекарственных средств должны рассматриваться как
явления физиологические.—Различные ткани, входящие в
состав тела, обладают индивидуально разными и
специальными свойствами.—Есть два общих аппарата, находящихся
в связи со всеми тканями, а именно: сосуды и нервы.—
Кровь есть среда, в которой находятся все наши элементы.—
Кровь переносит питательные вещества по назначению.—
Кровь служит также ' проводником для лекарственных,
средств и ядов.—На лекарства следует смотреть как на
физиологические агенты особой природы.—Они действуют
на наши ткани вполне физиологически.—Действие
кислорода служит тому доказательством.—Свойства различных
гистологических элементов различны.—Агенты, могущие
их изменять, тоже различны.—Действие стрихнина, кураре,
наперстянки, окиси углерода, мышьяка.—Различие между
чувствительными и двигательными нервами.—Лекарства,
так же как и яды, действуют не на органы, а на элементы
тканей.—Различие между животными различных видов в
отношении интенсивности действия на них некоторых ядов.—
Это различие существует также в отношении
гомологических тканей у одного и того же животного.—Явление это
объясняется более высокой жизнеспособностью некоторых
животных и некоторых органов.—Наперстянка
останавливает деятельность сердца задолго до того, как она
парализует другие мускулы.—Гальванизм действует сильнее на
произвольные мышцы, чем на непроизвольные.—Общие
действия лекарственных средств рационально объясняются,
их действием на гистологические элементы.

74 лекции по экспериментальной патологии
Господа
В предшествующей лекции я разобрал с вами
объяснения, даваемые в отношении действия
лекарственных веществ. Несмотря на остроумные
гипотезы, предложенные многими наблюдателями, до сих
пор не было представлено, как вы это могли видеть,
ни одного удовлетворительного выхода из
затруднения. Для успеха в этой попытке и для достижения,
наконец, правильного понимания действий,
производимых этими агентами после проникновения их в
организм, необходимо, мне так по крайней мере кажется,
сопоставить их с физиологическими действиями,
совершенно устраняя учение, признающее за
болезнями или за лечебными средствами способность
радикально изменять условия жизни, создавая в
организме новые биологические силы.
Изучая различные ткани или элементы тканей,
входящих в состав живого существа, можно легко
убедиться в том, что каждая из них обладает
специальными свойствами и что таким образом они могут
выполнять различные функции, которые им
предназначены. Вместе с этим мы констатируем, что
существуют аппараты, предназначенные действовать
на элементарные ткани тела; таковы, например,
сосудистый и нервный аппараты. Кровь, разносимая
по сосудам во все части тела, необходима для
нормального существования всех живых тканей. Они
быстро гибнут, когда их лишают этой
восстанавливающей и животворной жидкости. На кровь,
следовательно, как я это уже давно установил, нужно
смотреть как на внутреннюю среду, в которой живут все
наши ткани. Она вводит их в соприкосновение с
огромным количеством различных веществ, происходящих
из различных источников; одни извлекаются
посредством дыхания из атмосферы, другие добываются из
потребляемой животным и усваиваемой пищевари-

ДЕЙСТВИЕ ЛЕКАРСТВЕННЫХ СРЕДСТВ 75
тельными органами пищи; третьи, наконец, могут
проникать в организм через другие всасывающие
поверхности, и все они содействуют поддержанию
физиологических условий жизни.
Это во всяком случае не единственные вещества,
приводимые кровью в соприкосновение с первичными
элементами, составляющими наши органы. Кровь
служит в то же время проводником, переносящим
внутрь живых тканей, в самые недра ее паренхимы,
лекарственные агенты, предназначенные изменять
их свойства; нужно, следовательно, привыкнуть
рассматривать лекарства как физиологические агенты
исключительной природы: они проникают в
организм теми же путями, что и пищевые вещества; они
обнаруживают свое присутствие, порождая ряд
явлений, которые в каждом отдельном случае специально
присущи каждому веществу. Но здесь возникает
другой вопрос, а именно: как эти чуждые
субстанции могут действовать на наши ткани? Это,
собственно, происходит не благодаря их физико-химическим
свойствам, как я вам показал в предшествующей
лекции, но благодаря свойствам, называемым
физиологическими, потому что это суть свойства
физические и химические, вызванные в организованной
материи и в живых элементах. Когда, например,
кислород находится в соприкосновении с
элементарными волокнами, нервными или мышечными, то он
создает физико-химические условия, которые
увеличивают их активность и сохраняют все их
существенные свойства; лишенные этого стимулирующего
агента мышечные и нервные волокна не замедлят
умереть; вероятно, что по своей внутренней сущности это
действие кислорода есть химического или
физического порядка; но пока невозможно точно
определить его природу, наблюдатель должен дать ему
название физиологического действия,
Я уже вам сказал, что гистологические элементы

76 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
обладают в каждой ткани специальными свойствами,,
и чем выше стоит животное, тем больше различия
в свойствах его тканевых элементов. У высших видов
специальные органы приспособлены к каждой
специальной функции, и у любого животного число
их не столь велико, как у человека. Мы имеем поэтому
полное право сказать, что у высших организмов
мышечное волокно во всех отношениях отличается от
нервного элемента и от железистой клетки и что
агенты, которые не могут произвести никакого
влияния на одни, могут очень энергично воздействовать
на другие. Мы убеждены, что по существу
лекарственные свойства, так же как и яды, действуют
первоначально только на некоторые специальные
гистологические элементы, даже в тех случаях, когда ониг
повидимому, производят общее расстройство всего
организма. Так, действие стрихнина локализуется
в чувствительных нервах, исключая все другие
нервные аппараты. С другой стороны, кураре
концентрирует свое действие на двигательных нервах и
парализует их повсюду; таким, образом, оно задерживает
наиболее необходимые жизненные функции, не
производя ни малейшего повреждения желез, мышц,
сосудов и других тканей организма. Однако действие ядов,
циркулирующих в крови, не всегда направляется на
нервную систему; все другие ткани, не исключая
самой крови, имеют свои специальные яды,
видоизменяющие их жизненные свойства. Так, наперстянка
и яд анчара13 парализуют способность мышц к
сокращению; однако есть резкое различие в степени
интенсивности действия этого яда на различные виды
мышц. Мы уже встретились с аналогичным различием
в возбуждающих свойствах электричества,
действующего очень сильно на некоторые группы мышц и почти
не влияющего на другие мышцы. Но, когда эти
мышечные яды проникли в организм, нервная #
система может оставаться совсем незатронутой, и толь-

ДЕЙСТВИЕ ЛЕКАРСТВЕННЫХ СРЕДСТВ 77
ко остановка сердца вызывает смерть. Вещество
совсем другого рода, окись углерода, щадит
одновременно и мышцы, и нервы и действует только на
кровяные шарики, которые, без сомнения, должны
быть рассматриваемы как органические клетки,
наподобие других гистологических элементов. Окись
углерода, проникая в легкие, фиксируется
кровяными шариками, циркулирующими в легочных
сосудах, и ее сродство к ним таково, что образуется
стойкое химическое соединение, и кислород не может
его разрушить. Вот каким образом такая важная
функция, выпавшая на долю кровяных шариков,
оказывается сразу прекращенной. Вот возможно полное
и общее действие, оказываемое на весь организм
воздействием, поражающим единственный элемент;
достаточно видоизменить один специальный
гистологический элемент, чтобы лишить все другие ткани
необходимого стимулятора. Мы имеем здесь
замечательный пример механизма, благодаря которому
эффекты отравления одного элемента заканчиваются
распространением на весь организм; ядовитое
вещество, свободно циркулирующее в крови, захватывает
предрасположенную к нему ткань всюду, где оно
ее находит. Укажем еще на действие мышьяка,
которое будто бы очень похоже на действие, нами
только что разобранное; мышьяк соединяется с
кровяными шариками, как и окись углерода, но не
лишает всецело их нормальных свойств; он имеет лишь
тенденцию уменьшить активность между кислородом
и угольной кислотой. Такое состояние в известных
пределах не вполне несовместимо со здоровьем и
может вызвать появление в тканях в чрезмерном
количестве некоторых веществ, например, жира.
В общем на действие лекарственных средств
нужно смотреть как на элективное и специфическое
действие на элементы организма. Нервы, мышцы,
кровяные шарики и все другие элементы наделены

78 ЛЕКЦИИ 110 ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
известными жизненными свойствами, которые
медицина ставит себе целью видоизменить то для
усиления, то для ослабления их интенсивности; действие
лекарств или ядов может сделаться общим только
через посредство сосудистой или нервной системы.
Мы уже сказали, что между двигательными и
чувствительными волокнами существует глубокое
различие, вполне выясненное вивисекциями; это
различие существует также в отношении лекарственных
средств или ядов. Если вы впрыскиваете кураре
в вены или вводите его под кожу животного после
перевязки сосудов одной конечности, то
двигательные нервы будут отравлены во всех пунктах, и
мышечное сокращение не сможет быть вызвано.
Исключение составляют лишь двигательные нервы
конечностей, на сосуды которых наложена лигатура; они
сохранят свои физиологические свойства и вызовут
сокращение всякий раз, как будут гальванизированы
или подвергнуты другому раздражению. Отсюда
ясно, что двигательные нервы порождают только
чисто местные явления и неспособны сделать свое
действие общим, действовать одни на другие через
посредство соединяющего их центрального ствола.
Совершенно иначе обстоит дело с чувствительными
нервами. Когда вводят в ток кровообращения, после
перевязки, как в предыдущем опыте, сосудов
одной конечности, стрихнин или какой-либо иной
яд, то эта перевязка не может предотвратить
действие яда; конвульсии произойдут в оперированной
конечности так же, как и во всех точках, куда яд
проник непосредственно.
Итак, различные субстанции, применяемые
врачом, не действуют на весь организм; они не действуют
на органы и на аппараты в целом, а только на
некоторые из гистологических элементов, их
составляющих. Было бы ошибкой, например, думать, что
наперстянка парализует только сердце; не только само

ДЕЙСТВИЕ ЛЕКАРСТВЕННЫХ СРЕДСТВ 79
сердце, но вообще мышечные волокна подвергаются
действию яда; только это действие сказывается
сильнее на мышечных волокнах сердца. Нервы, сосуды
и другие ткани, входящие в состав сердца, остаются
совершенно незатронутыми.
Нет основания удивляться молниеносной
энергии, проявляемой некоторыми ядами, когда они
вводятся высшим животным, ни слабости их действия
у низших видов. Птица поражается смертью почти
немедленно от дозы дигиталина, которая медленна
убивает млекопитающее той же величины и
недостаточна, чтобы вызвать смерть пресмыкающегося. Факт
этот, как вы знаете, хорошо доказан для других
токсических агентов; ведь гистологические элементы
подвержены действию внешних агентов в прямой
пропорции к их нежности или их жизненной энергии.
Но не только ткани различных животных являют
нам большие различия в этом отношении; то же самое
нужно сказать и в отношении гомологичных тканей
одного и того же животного; дигиталис, как мы
сказали, останавливает движение сердца задолго до
того, как парализуется способность к сокращению
других мышц; этот результат, несомненно, можно
объяснить непрерывной активностью сердечной
мышцы; его волокна, которые из всех мышечных
волокон, несомненно, самые активные при выполнении
своих функций, естественно должны первые
подвергаться вредоносному действию ядов. Мы знаем,
помимо того, как я, кажется, уже говорил вам, что
поразительное различие обнаруживается также в
восприимчивости различных родов мышц при очень
многих различных возбудителях.
Подводя итог, господа, мы видим, что общие
эффекты медикаментов объясняются изменениями,
причиняемыми ими простейшим элементам, из
которых составляются наши ткани. Нам остается теперь
изучить их внутреннее действие.

ЛЕКЦИЯ ДЕВЯТАЯ
ОБ ОБЩИХ СИМПТОМАХ БОЛЕЗНЕННОГО
СОСТОЯНИЯ
СОДЕРЖАНИЕ. Общие действия лекарств и ядов находятся
всегда в связи с активностью сосудов и
нервов.—Различные причины, могущие вызвать смерть, не всегда
заслуживают названия болезней.—Сюда относятся чисто
местные повреждения.—Название болезнь должно
применяться только к общим поражениям.—Чтобы стать
общими, местные поражения должны получить содействие
со стороны сосудов и нервов.—Роль вен при отравлении.—
Опыт Мажанди.—Роль артерий.—Яды могут действовать
на ткани, лишь проходя через артериальные сосуды.
Иногда они устраняются, не достигая тканей.—Сероводород
дает тому пример.—Удаление происходит тогда обычно
через легкие.—Значение легочного аппарата в этом
отношении. Необычайная активность ядов, когда они
абсорбируются легочной поверхностью.—Действие ядов может
быть часто приписано непосредственному вмешательству
нервной системы.—Инъекция песка в артерии.—Результат
этого опыта.—Общие симптомы, следующие за этой
операцией, уничтожаются перерезкой чувствительных
нервов.—Различия в механизме, при посредстве которого в
подобном случае действуют нервы и
сосуды.—Двигательные нервы могут иногда вызывать общие симптомы.—
Эффект раздражения чувствительных нервов на общую
циркуляцию крови.—Эффекты, производимые постоянными
раздражениями и открытой раной.—Видоизменения нервов
при соприкосновении с воздухом.
Господа
Как мы сказали в предыдущей лекции, сосуды
и нервы являются во всех случаях путем, при
посредстве которого лекарства и яды, когда они проникают

СИМПТОМЫ БОЛЕЗНЕННОГО состояния 81
в организм, могут произвести действия, поражающие
его в целом. Роль, которую они играют в механизме
болезней, не менее значительна. Проявления
болезненного состояния находятся всецело под их
влиянием, поражения же чисто местные, в конце концов,
едва ли заслуживают названия болезней, пока они не
сопровождаются общими симптомами, а остаются
замкнутыми в ограниченной области тела.
Среди бесчисленного множества агентов,
обладающих способностью разрушать жизнь, есть большое
количество таких, которые врач-философ не смог бы
счесть за болезнетворные агенты. В самом деле, кто
назвал бы так пулю, повергающую солдата на поле
битвы, или молнию, поражающую пахаря в поле?
То же самое можно сказать о всех других причинах
насильственной смерти. А рассуждая по аналогии,
разве нельзя отнести к тому же роду и большое
количество так называемых болезней? Опухоль,
расположенная таким образом, что она сдавливает
трахею, непрерывно прогрессируя, в конце концов,
удушает больного; сужение пищевода,
препятствующее прохождению пищи и кончающееся тем, что
приводит к смерти от истощения,—все это суть
механические препятствия, которые мешают отправлению
самых важных жизненных функций и ведут к
медленной, но неизбежной смерти. Излишне было бы
приводить другие факты подобного же рода.
Слово болезнь должно, следовательно,
применяться к расстройствам более общей природы,
наличие которых выражается в явлениях, отражающихся
на всем организме. Результаты местных поражений
могут во всяком случае генерализоваться;
ежедневный опыт учит нас этому, и достаточно напомнить вам
хорошо известные действия язв и ран, чтобы убедить
вас, что местные причины могут часто быть
источником общих болезней. Результаты наших
физиологических опытов находятся в этом отношении в пол-
6 Лекции по энсиернм. натол.

82 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
ном согласии с клиническим наблюдением. Если,
например, вы введете яд под кожу животного, то
действие его останется в течение нескольких
мгновений ограниченным данным пунктом, но через
короткое время его действие скажется на всем организме.
Как объяснить эти факты? Такова проблема,
разрешения которой мы ищем. Вопрос, как вы видите,
поставлен ясно.
Несомненно, что токсические вещества не могут
действовать на ткани, составляющие организм, без
того, чтобы они предварительно не были
абсорбированы. Но когда под их влиянием происходят общие
явления, то очевидно, что сосуды и нервы играют
здесь известную роль. Сосудистая и нервная системы,
как вы знаете, одни только имеют привилегию
создавать непрерывную цепь в живом теле, и физиология
в этом случае подкрепляет эти выводы из наших
анатомических познаний. Хорошо известные опыты Ма-
жанди показали, что после введения какого-нибудь
яда в одну конечность, можно неопределенно долго
задержать общие действия, перевязывая вены,
которые соединяют отравленную часть с остальным
организмом. Таким способом можно почти бесконечно
продолжить жизнь животного. Но как только
лигатуры сняты, яд проникает в кровяной ток и
порождает ряд общих явлений, кончающихся смертью.
Факт этот хорошо известен жителям .тропических
стран, которые, будучи укушены ядовитой змеей,
перевязывают конечность, дабы противодействовать
проникновению яда в кровь до той поры, пока не
применены соответствующие врачебные средства.
Вены суть органы, которые поглощают и
переносят в кругообращение ядовитые вещества, а также
и обычные элементы питания; но сосуды,
распределяющие их в недрах наших тканей и органов,
принадлежат, как вы знаете, к артериальной системе.
Таким образом, мы видим, что когда развиваются об-

симптомы БОЛЕЗНЕННОГО состояния 83
щие симптомы, то оба больших отдела сосудистой
системы принимают равное участие в вызове этих
расстройств. Может, однако, случиться, что
вредоносное начало, циркулирующее в венах, удаляется
во время пути. Это происходит, например, с
сероводородом, одним из наиболее опасных из известных
нам газов. Впрыснутый в вены, он выходит через
легкие и поэтому не проникает в артериальный
поток. Таким образом, в результате этого опыта с
животным ничего не происходит; яд изгнан прежде, чем
он дошел до тканей, соприкосновение с которыми
нарушило бы их функции.
Внутренняя поверхность легких, может быть,
самая энергичная из всех абсорбирующих
поверхностей, и яды, приведенные в непосредственное
соприкосновение с нею, вызывают более быстрое
действие, чем если бы они были приложены к какому-
либо другому месту: проникая как бы в самое сердце
артериальной системы, они немедленно попадают
в круговорот и уже не могут быть удалены. Таким
образом, сероводород, будучи введен в легкие,
разрушает жизнь в несколько секунд, тогда как тот же
газ может находиться в значительном количестве
в различных частях пищеварительного канала и
циркулировать даже в венах, не производя никакого
нарушения. Конечно, нужно помнить, что
присутствие яда в живом теле не создает никакой
опасности, пока он не находится в данный момент в
достаточном количестве. Слабые дозы самых опасных
веществ могут быть последовательно, через
достаточно долгие промежутки времени, совершенно
безнаказанно вводимы в сосуды. Чтобы оценить
губительные свойства ядовитых веществ, нужно учитывать
только количество их, содержащееся в крови в
данный момент. Но существует другая система в
организме, через посредство которой действие этих агентов
может сказаться на всем организме,—мы говорим о
б*

84 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИ'1
нервной системе. Существенное различие между
нервами чувствительными и нервами двигательными было
установлено на предшествующей лекции.
Центростремительные волокна, предназначенные передавать
центральным частям впечатления, производимые на
поверхности тела, одарены также способностью
сообщать всему организму и болезненные возбуждения.
Здесь нет недостатка в экспериментальных
доказательствах. Однажды мы впрыснули мелкий песок
в бедреную артерию собаке: эта тонкая пыль
дошла, конечно, до капилляров и закупорила их так,
что препятствовала прохождению крови. Тотчас же
возникла острая боль, и скоро обнаружилась очень
энергичная общая реакция. В этом случае
проводником распространения болезненного действия была
не венозная система, так как песок не мог пройти
через капилляры. Мы видим, следовательно, что
в этом случае лихорадка, потеря аппетита, общее
болезненное состояние и другие физиологические
действия были произведены исключительно
влиянием нервной системы. Другой опыт дополняет эту
демонстрацию. Когда передние корешки, которые
дают разветвления в пораженную конечность, были
перерезаны, то естественным результатом явился
полный паралич движений. Но так как
чувствительность вполне сохранилась, то боль продолжала
ощущаться как всегда, и последствия оставались точно
такими же. Если же, наоборот, перерезать задние
корешки, то все общие симптомы исчезают. Движение
могло сохраниться, но боль исчезала, и
единственными явлениями, которые можно было установить,
были чисто местные явления, как частичный отек
конечностей, некоторая степень охлаждения и другие
признаки нарушенной циркуляции. Когда же
чувствительные нервы нами не затрагивались, то
вызываемая лихорадочная реакция бывала иногда
достаточно сильной, чтобы причинить смерть.

СИМПТОМЫ БОЛЕЗНЕННОГО состояния 85
Таким образом, местные поражения вполне
отличны от истинных болезней и когда они становятся
общими, то болезненный импульс сообщается
организму посредством одной из двух систем—сосудистой
или нервной, которые распространены по всему
организму, однако лишь той частью этих двух
систем, которая направляется от поверхности к
центру, а не от центра к поверхности. Вены переносят
вредоносное вещество персонально, если
позволительно так выразиться, в круг кровообращения,
тогда как нервы передают только состояние, или,
иначе говоря, впечатления особого рода.
Мы только что сказали, что лишь одни
чувствительные волокна обладают этой способностью; в
некоторых случаях, однако, повидимому, этим
обладают и двигательные ветви. Этот странный факт
требует объяснения. Когда перерезан чувствительный
нерв, то его центральный конец сохраняет свои
специальные свойства, тогда как его периферический
конец совершенно лишен чувствительности и остается
нечувствительным при самых сильных раздражениях.
Противоположное имеет место с двигательными
волокнами; когда перерезан нервный ствол, то только
его периферическая часть сохраняет способность
вызывать крик боли, когда ее раздражают, тогда как
центральная часть лишена всякой чувствительности.
Это необычное свойство двигательных волокон
получило название возвратной чувствительности: ее
приписывают вообще некоторым чувствительным
волокнам, . которые, изгибаясь, обратно приближаются
к своему началу, следуя по пути двигательных
нервов в обратном направлении, ибо лишь только
соответствующий корешок разрушен, то всякая
чувствительность в двигательных волокнах исчезает. Таков
механизм, позволяющий двигательным нервам
завладеть свойствами своих сородичей и связать во время
болезни очень отдаленные части тела. Остается за-

86 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
дать вопрос: каким образом впечатления,
передаваемые чувствительными нервами, могут произвести
столь глубокое расстройство, что во многих точках
возникают анатомические повреждения?
Физиология и здесь дает нам ключ к разрешению вопроса.
Если, обнажив у собаки общую сонную артерию,
ввести в сосуд кардиометр и раздражать
чувствительный нерв, то немедленное поднятие жидкости
в трубке и внезапное повышение пульса указывают
на общее влияние чувствительных нервов на весь
организм. Если мы полагаем, что имеется какая-
нибудь постоянная причина раздражения, что
происходит, например, при местных воспалениях, то
в результате этого получится непрестанное
ускорение пульса, и разовьется лихорадка со всеми ее
последствиями. Когда имеются раны и обнаженные
поверхности, то они являются новой причиной
раздражения. Вы знаете, конечно, что нерв,
подверженный некоторое время соприкосновению с воздухом,
набухает, становится твердым и блестящим и
обладает в течение некоторого времени значительно
повышенной чувствительностью. Такова, несомненно,
действительная причина этих исключительных
болей, которые при некоторых болезнях возникают
в сухожилиях, связках, фиброзных оболочках и
других частях, одинаково лишенных чувствительности
в нормальном состоянии. Подобный же процесс
происходит в свежих ранах, подвергающихся
соприкосновению с воздухом. В течение первых минут, когда
края раны еще не подверглись изменению,
благодаря необычному происшедшему в них раздражению,
не обнаруживается никакого усиления боли,
никакой лихорадочной реакции. Но когда по истечении
некоторого времени, в одних случаях нескольких
часов, в других—нескольких минут, концы
перерезанных нервов становятся раздражимыми и
разбухают, тогда сразу возникают болезненные симптомы.

ЛЕКЦИЯ ДЕСЯТАЯ
О МЕСТНЫХ ДЕЙСТВИЯХ ОБЩИХ БОЛЕЗНЕЙ
СОДЕРЖАНИЕ. Влияние нервной системы на общие
симптомы всех болезней.—Существует два рода желез.—Железы,
которые извлекают из крови вещества для их секреции, и
железы, которые вливают свои продукты в кровяной
поток.—Нервное воздействие, оказываемое на секрецию,
может отравить всю массу крови.—Болезни следует всегда
рассматривать как следствие материальных повреждений.
Жизненные свойства суть лишь физические и химические
свойства живой материи.—Учение Пинеля и Бруссе о
лихорадках.—Современные тенденции
науки.—Невозможность решить вопрос—являются ли болезненные изменения
причиной или следствием болезни.—Сыпные лихорадки
суть примеры местных повреждений, сопровождающих
общую болезнь.—Внутренняя связь между общими и
местными симптомами.—Роль симпатического нерва при
воспалении.—Повидимому, эта роль связана с патологией,
сосудов.—Воспалительные изменения фибрина.—Действия
этого изменения на кровяные шарики.—Образование
гнойных осадков "в сосудах.—Их действие на весь организм.—
Лихорадка не единственный способ, которым общие
поражения вызывают местные повреждения.—Впрыскивание
углекислого аммония в вены.—Действие этого в сравнении
с действием сыпных лихорадок.—Природа подобных
повреждений.—Их нужно считать чисто механическими.
Господа
В нашей последней лекции мы хотели
установить, что поражения, не сопровождаемые общими
симптомами, не могут рассматриваться как
настоящие болезни и что сосуды и нервы неизменно
являются теми путями, распространяясь по которым,

88 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
поражения, появившиеся в одном месте,
захватывают весь организм.
Различные железы, разбросанные по всему телу,
должны быть разделены на два больших класса:
одни, которые извлекают из крови некоторые
специальные начала, которые сообщают каждой
секреции ее индивидуальные свойства, и другие, которые,
повидимому, напротив, выделяют секрецию в кровь,
если позволительно пользоваться таким
выражением, или, иными словами, которые предназначены
к тому, чтобы обогащать циркулирующую
жидкость продуктами, выработанными в недрах их
тканей14. Таковы железы гемопоэтические, к числу
которых нужно отнести селезенку, вил очковую
железу, надпочечные железы и другие богатые
сосудами органы, которые не имеют выводного протока.
Легкие, в которых происходит большая работа
окисления крови, представляют самый совершенный тип
желез этого рода, а печень, принимая во внимание
выделение желчи, относится к первому классу, но
также и ко второму классу, благодаря глюкозе,
которую она производит.
Итак, непосредственное влияние двигательных
волокон на секрецию хорошо показано, тогда как
чувствительные волокна способны реагировать
косвенно, передавая действия сначала на двигательные
нервы. Мы, таким образом, естественно, приходим
к заключению, что поражения, ограниченные
вначале одним специальным местом в организме, могут
часто отравить кровь в силу извращенной
секреции, которая распространяет затем свои
губительные действия на всю систему в целом.
Однако болезни, какой бы общий характер они ни
имели, должны быть всегда связаны с материальными
изменениями, происходящими в наших органах. На
жизненные свойства мы должны смотреть не как на
независимые от материи силы, а как на естественные

МЕСТНЫЕ ДЕЙСТВИЯ БОЛЕЗНЕЙ
89
результаты физических и химических свойств
материи. Таким образом, сократительная способность
мышц имеет свое основание в определенном
материальном свойстве; также и общие свойства нервной
системы связаны с физико-химическими свойствами,
которыми каждое волокно обладает индивидуально.
В этом пункте старые физиологические понятия
отличаются от тех, которые приняты в настоящее
время. Еще Пинель придерживался учения об эссен-
циальных лихорадках. Бруссе пытался доказать, что
причиной их неизменно были анатомические
повреждения, хотя часто это и трудно бывает установить,
и по этому пути идет теперь наука. Причины
явлений заключаются исключительно в
физико-химических свойствах материи, относится ли эта материя
к органическому или неорганическому миру. Здесь
наше исследование останавливается: первопричина
свойств материи нам навсегда останется
неизвестной; проблема выходит за границы человеческого
разума.
Итак, нет ни одной болезни, которая не была бы
связана с каким-нибудь местным поражением
жизненных свойств; но, установив этот великий
принцип, мы все же часто находимся в затруднении,
когда хотим узнать,являются ли расстройства,
наблюдаемые нами в органах пациентов, подвергающихся
некоторым заболеваниям, причиной или следствием
болезни. Приведем несколько примеров: гипертрофия
селезенки, которая обычно сопровождает
перемежающуюся лихорадку, и кишечные язвы, которые
совпадают с брюшным тифом, рассматриваются одними
врачами как причина, другими же как следствие
болезни. Физиология показывает нам, что в большом
числе случаев анатомические повреждения суть
эффекты болезненного состояния, а не скрытые
источники его; однако эта скрытая причина все же
существует, и она может быть не чем иным, как мато-

90 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
риальным изменением. Припомним на минуту
симптомы болезни, искусственно вызванной введением
песка в капилляры; скоро развивается сильная
лихорадка исключительно благодаря действию нервной
чувствительности. В этом случае лихорадка не
является эссенциальной: ее вызвала известная нам
причина; но какое изменение произошло при этих
условиях в нервной системе? Наши средства
исследования еще бессильны показать нам различие между
нервом в нормальном состоянии и нервом, сильно
раздраженным внешними агентами. Не будем
слишком печалиться нашим незнанием в этом вопросе,
это не позорит медицинские науки. В самом деле, ни
одна отрасль человеческих знаний не избавлена от
подобных затруднений. Физик не может подметить
материального различия между молекулярным
состоянием магнита и таковым же бруска стали.
Единственное заключение, какое можно вывести из
предшествующих соображений,—это то, что мы никогда
не имеем права, даже в самых затруднительных
случаях, допускать существование какого-либо
физиологического симптома, не являющегося результатом
какой-нибудь материальной причины. Только
несовершенство наших знаний, с одной стороны, и
человеческого ума—с другой, препятствуют нам
усмотреть во всех случаях связующие их взаимные
отношения.
Последствиями болезни являются очень различные
анатомические повреждения, которые не все должны
считаться источниками ряда болезненных явлений.
При сыпных лихорадках единственное известное нам
характерное повреждение есть кожная сыпь. Однако
никто не подумает считать оспенные пустулы
скрытой причиной этой общей болезни. Таким образом,
ряд вполне естественных соображений приводит нас
к тому, чтобы поставить вопрос, каким образом
общие болезни становятся местными поражениями,

МЕСТНЫЕ ДЕЙСТВИЯ БОЛЕЗНЕЙ 91
после того как мы рассмотрели тот процесс, каким
образом местные поражения генерализуются. Эти два
вопроса действительно связаны между собою
теснейшим образом.
Когда в организм вводится яд и животное
умирает, то происходит ряд болезненных явлений, не
оставляющих следа патологических продуктов,
видимых при вскрытии. Но в самом, по видимости,
простом случае, при лихорадке, разве мы не знаем, что
часто незначительная рана достаточна для
образования патологических продуктов, и если животное
находится в неблагоприятных условиях, не
погибает ли оно от общей реакции? Не видим ли мы тогда
местные изменения, например, пневмонию?
Локализация этих болезненных состояний зависит, по
нашему мнению, от сильного нервного изменения, и мы
убедились, что в подобном случае, для того чтобы
локализовать болезнь в определенном органе,
достаточно перерезать соответствующие ветви
симпатического нерва. Мы видим здесь, таким образом,
два отдельных звена этой болезненной эволюции:
сначала местное заболевание, которое становится
общим, а затем общее заболевание, которое
фиксируется на отдельном месте.
Однако, как же местные поражения—прилив
крови, воспаление, нагноение—могут быть
объяснены, если они развиваются в определенном пункте
под влиянием общих причин? Очевидно, циркуляция
была в этом месте нарушена, и можно предположить,
что симпатический нерв, который находится в тесной
связи с патологией сосудов, был тем органическим
элементом, который вызвал болезненные отношения.
Разветвления ганглиозной системы следуют по
путям сосудов во всех органах, в которых они
распространяются, и во время воспаления в капиллярах
сосредоточиваются специальные феномены. Сначала
циркуляция крови ускоряется, вследствие расшире-

92 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
ния сосудов, потом она замедляется благодаря
закупорке их; фибрин скопляется в маленьких
сосудах и, в конце концов, заполняет их просвет. Точка,
где развилось закупоривание, принимается за
начальный пункт воспаления. Пленка фибрина,
образующаяся на поверхности сгустка крови после
кровопускания, является симптомом, считающимся
характерным при воспалительных болезнях. Но как
объяснить образование этой пленки? Почему кровь
не свертывается так, как в нормальном состоянии?
Очевидно, должно было произойти изменение
плотности фибрина, содержащегося в кровяной плазме,
потому что, вместо того чтобы, как обычно,
захватить в свои петли кровяные шарики, он поднимается
на поверхность жидкости вследствие уменьшения его
удельного веса. Можно предположить, что такова
причина свойств сгустка, так как принимается, что
фибрин, растворенный в крови, плотность которой
он увеличивает, предназначен к тому, чтобы
поддерживать в взвеси кровяные тельца. Действительно,
мы видим, как они падают на дно сосуда,
содержащего дефибринированную кровь, оставляя поверх
себя совершенно бесцветную сыворотку.
Позволительно поэтому думать, что при воспалениях фибрин
крови изменился и что изменение сосудистых стенок
вызывает его легкое свертывание.
Когда мы наблюдаем под микроскопом
капиллярную циркуляцию, мы видим, что кровяные шарики
имеют различное положение: одни прилежат к
стенкам сосудов, другие быстро движутся в кровяном
потоке. Впрыснув в артерии значительное
количество дефибринированной крови, г. Пуазёйль
наблюдал, как кровяные шарики образовывали нечто
вроде осадка в маленьких сосудах, как будто они
подчинялись обычным законам тяжести; таким
путем образовывались более или менее
распространенные облитерации. Предполагая, что в организме не

МЕСТНЫЕ ДЕЙСТВИЯ БОЛЕЗНЕЙ
93
было никакого специального предрасположения,
нужно думать, что главным средоточием таких
закупорок необходимо должны стать легкие и печень
благодаря богатой сосудами структуре их
паренхимы. На основании таких соображений мы легко
можем понять образование отложений в сосудах
в различных точках тела под влиянием простого
изменения физических свойств фибрина при
воспалении. Но когда кровь перестает циркулировать
в недрах наших тканей, температура которых всегда
достаточно высока, чтобы благоприятствовать
действию химического сродства, то гнойное
разложение кровяных шариков не заставляет себя ждать.
Это легко доказать, нужно только оставить дефибри-
нированную кровь в сосудах при температуре 35
градусов Цельсия. Шарики собираются на дне сосуда;
сыворотка в верхней части сосуда еще не
подвергается никакому изменению, но если при помощи
пипетки взять немного этой жидкости в
непосредственной близости от шариков, то в ней находят
сероводород и другие продукты распада.
Посмотрим теперь, что является вероятным
результатом гнойных отложений в недрах главных
органов. Прежде всего следствием этого является
местное раздражение и это местное раздражение,
действуя в свою очередь на весь организм в
целом через чувствительные нервы, вызывает общее
расстройство. Если мы прибавим, что происходит еще
обеднение крови и несовершенное питание,
являющееся причиной недостатка восстановительных
элементов для тканей, то никто не станет удивляться тому,
что такое значительное накопление болезненных
явлений приводит к смерти. Мы понимаем, таким
образом, как полная серия патологических симптомов
часто развивается вслед за чисто местным
раздражением и следует далее своему естественному
течению, раз дана точка отправления этого процесса.

94 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
Но можно также наблюдать, как обнаруживаются
общие болезни, которым не предшествуют никакие
местные расстройства. Впрысните, например, в вены
собаки сильную дозу углекислого аммония; после
того как животное испытывает в течение некоторого
времени сильное недомогание, оно постепенно
оправляется, выделяя вредоносное вещество. В этом
случае мы имеем пример общего заболевания без
всякого предварительного местного проявления; но
местные действия, если они имеются, наступают
после. Подобный процесс, как мы уже говорили,
может иметь место при сыпных лихорадках;
раздражающее вещество удаляется через кожу, оставляя
на ней следы своего прохождения. Тут это действие
чисто механическое, которое представляет аналогию
с фактами, рассмотренными нами на
предшествующих лекциях.
Нам остается, господа, рассмотреть влияние
привходящих извне агентов на гистологические
элементы живых тканей и на изменения, являющиеся
их следствием. Продолжая этот разбор, мы будем
поражены различием, которое обнаруживают
разные органы на различных ступенях лестницы
животных, или у животных одного и того же вида,
или, наконец, у одного и того же индивида, когда мы
будем сравнивать один его аппарат с другим. Когда
нам удастся констатировать, на каком пространстве
и как интенсивно могут изменяться эти элементы под
влиянием медицинских агентов, мы будем готовы
к изучению тех методов, какими медицина научается
бороться с болезнью^ а иногда и побеждать ее.

ЛЕКЦИЯ ОДИННАДЦАТАЯ
О СХОДСТВЕ МЕЖДУ ДЕЙСТВИЕМ ПРИЧИН
БОЛЕЗНЕЙ И ДЕЙСТВИЕМ ЯДОВ
СОДЕРЖАНИЕ. Общие соображения о существенных
признаках причин болезней.—Как и все агенты, внешние телу,
они должны рассматриваться или изучаться в их
физиологическом действии.—Упреки, делаемые врачам по поводу
их невежества в отношении причин биологических явлений,
мало обоснованы.—Действие причин болезней можно
сравнить с действием ядов.—Кураре.—Стрихнин.—Странный
факт отравления мышьяком, переданный Корвизаром.—Как
различные болезни приводят к смерти?—Правильное
вскрытие.—В конце многих болезней печень не содержит
более гликогенной субстанции.—Недостаточность обычно
практикуемого вскрытия трупов.—Практические выводы
из предшествующих рассуждений.—Необходимость
сравнения опытных исследований с клиническими наблюдениями,
а также сравнение здоровых тканей с патологическими.—
С эффектами болезнетворных начал можно бороться
двояким образом: 1) нейтрализуя начало, 2) устраняя его.
Господа
Общие понятия, служившие до сего времеки
основой нашему изучению, целиком заимствованы из
установленного в начале этих лекций параллелизма
между физиологией и патологией. Мы пытались
показать, что физиология, в особенности за последнее
время, быстро обогнав свою старшую сестру, может
теперь оказывать ей услуги, которые некогда от нее
получала. Мы проникнем теперь в специальную
область патологии и начнем изучение болезнетворных
причин. Метод исследования, который руководил

96 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
нами до сей поры, будет продолжать направлять
наши исследования. Нашей целью будет всегда
изучать механизм нормальных явлений и способы
действия их естественных причин и из знакомства с этими
фактами выводить их связь с болезненными
явлениями. Мы не пытались, как это делали прежде,
разрешать абстрактные вопросы о происхождении или
сущности болезней; эти вопросы выходят за пределы
того, что должна себе ставить наука. В нашей
первой лекции мы изложили вам нормальное развитие
науки, шаг за шагом, от колыбели до самой высокой
ступени, и вы видели, что во всех областях знания
прогресс человеческого ума останавливается у
известного предела. Когда мы доходим до этой точки,
говорит Бэкон, природа становится глухой и не
отвечает более на наши вопросы.
Невежество врачей в этом отношении служило
часто объектом иронических замечаний, и вы все
знаете наивно комический ответ, вложенный
Мольером в уста своему врачу-кандидату, которому ставят
вопрос: Quare opium facit dormire?—Quia est in eo
virtus dormitivalb.
Но, чтобы отдать дань справедливости наукам
и тем, кто ими занимается, нужно сказать, что
научный вопрос никогда не должен ставиться в таких
терминах, ибо таким способом можно судить и
ставить обвинительный приговор всякой отрасли
современной науки. Если, например, нас спросят, почему
все весомые тела тяготеют к центру земли, мы равно
должны ответить, что это потому, что существует
сила тяготения. Закон, сформулированный
Ньютоном, показал нам, как действует сила тяготения,
совершенно не осветив внутреннюю природу этой
силы. Следовательно, было бы столь же
несправедливо, как и неразумно, упрекать биологические
науки в несовершенстве, присущем всем
человеческим знаниям. Удовольствуемся тем, что будем ста-

ДЕЙСТВИЕ ПРИЧИН БОЛЕЗНЕЙ И ДЕЙСТВИЕ ЯДОВ 97
раться узнать, как яды или болезнетворные причины
приводят к смерти или к болезням и как медицина
может этому помочь. Нам не дано знать, почему
явления существуют, мы можем лишь познать их
механизм, т. е. как они существуют.
Итак, нашей целью будет рассмотреть в
естественной эволюции и в их механизме явления, которые
происходят внутри живого тела вследствие введения
чужеродных субстанций, чтобы понять способ
воздействия, который помогает им вызывать во всем
организме то вредоносные, то спасительные эффекты.
Мы, например, констатировали, что кураре
парализует двигательные нервы, и тогда нам становится
понятным, что оно должно прекратить все движения,
остановить дыхание и вызвать, таким образом, смерть
от удушения. Практическое следствие такого знания
будет то, что, искусственно вдувая воздух в легкие
в течение достаточно продолжительного времени,
поддерживают жизнь в животном, пока яд не будет
удален и не исчезнет опасность. То же самое можно
сказать и о всех токсических субстанциях, которые
не вызывают никакой дезорганизации тканей. При
отравлении стрихнином внешние раздражения
вызывают постоянные рефлекторные действия и
порождают таким образом конвульсии, которые
кончаются смертью. Если умеренно парализовать
двигательные нервы с помощью кураре или если
осторожно устранить все раздражающие причины,
которые неминуемо действуют на животное,
подвергающееся внешним толчкам, то этим избегают
всякой опасности, и животное медленно оправляется,
если доза яда не была слишком велика. Поместите
лягушку под стеклянный колокол в изолированном
месте, предварительно отравив ее умеренной дозой
стрихнина; животное совершенно оправляется, если
оно долго остается в этом положении, тогда как
у другой лягушки, отравленной при тождественных
7 Де; ции по эксперим. патол.

98 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
условиях, произойдут очень сильные конвульсии
в случае повторных раздражений.
Таков, господа, способ рассуждения, который мы
применяем к физиологическим вопросам. Абсолютно
подобному же методу должны мы следовать в
клинических исследованиях, так как ничто так не
похоже на действие ядов, как действие болезнетворных
причин, а точное знакомство с развитием болезни
показывает нам в то же время и механизм излечения.
Однако эти механизмы могут являть обстоятельства
совершенно случайные. Корвизар в своей
знаменитой работе о болезнях сердца приводит наблюдение
над одной молодой девушкой, которая покушалась
на самоубийство, приняв очень большую дозу
мышьяка; это было нечто вроде каши из мышьяковистой
кислоты. Появились симптомы отравления, были
признаки бурного воспаления желудка, но тем не
менее больная поправилась. Несколько месяцев
спустя она умерла от легочной чахотки; на вскрытии
в желудке была найдена ложноперепончатая киста,
в центре которой находилась масса мышьяковистой
кислоты, в количестве, достаточном, чтобы отравить
несколько человек. Очевидно, это была часть
проглоченного яда, ставшего бездейственным в этой
случайной полости, в которую ее замкнули продукты
бурного воспаления, которое яд же и вызвал.
Когда мы пытаемся дать себе отчет в механизме
смерти в большом числе болезней, мы вынуждены
обратиться к физиологическому анализу явлений;
только этот анализ и может раскрыть нам отношения,
связующие общие эффекты с элементарными
болезненными условиями, и объяснить механизм,
приводящий, в конце концов, к фатальному завершению.
Многие, например, умирают от перитонита, притом
в короткий промежуток времени. Как объяснить этот
результат? На первый взгляд кажется, что брюшина
не принимает участия в существенных функциях

ДЕЙСТВИЕ ПРИЧИН БОЛЕЗНЕЙ И ДЕЙСТВИЕ ЯДОВ 99
жизни. Воспаление легких или плевры тоже
приводит часто к смерти в течение нескольких дней,
и хотя дыхательные функции, очевидно, стеснены
в этих случаях, но чистая и простая асфиксия не
является обычно единственной причиной смерти при
острой пневмонии. При других заболеваниях,
которые быстро кончаются смертью, человек или
животное, хотя и лишенные пищи, очевидно, умирают
не от истощения; длительность болезни не так велика,
чтобы оправдать подобное предположение.
Чтобы произвести физиологический анализ, о
котором мы только что говорили, нужно
последовательно и толково рассмотреть жизненные свойства
всех тканей животного в самый момент смерти,
обнаружить ткань, которая потеряла свои свойства,
и таким образом открыть механизм, который
вызвал смерть. Нервы, мышцы, железы, кровь—одним
словом, все плотные части и жидкости организма
должны быть подвергнуты немедленному
физиологическому изучению. Нужно исследовать
химические изменения, происшедшие в органах. Если,
например, производят химический анализ тканей
печени, то часто обнаруживают, что она не содержит
больше гликогена, и, по нашему мнению, полное
исчезновение этого вещества является одной из
наиболее частых причин смерти; для животных
недостаточно одного продолжительного голодания в
течение многих дней, чтобы заставить исчезнуть сахар
в крови. Итак, угасание жизни после введения в
организм вредоносных начал происходит только от того,
что некоторые необходимые элементы потеряли свои
жизненные свойства.
Этого простого указания достаточно, чтобы понять,
что вскрытие трупов, как оно обычно применяется
к человеку, мало отвечает требованиям науки.
Замечают лишь местные повреждения на трупе, тогда
как физиологический механизм и общие расстрой-

100 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
ства, являющиеся их следствием, остаются
необнаруженными; даже, предполагая их существование во
время жизни, невозможно найти их следы через
24 часа после смерти—срок, в течение которого не
позволено касаться трупа. Мы ведь знаем, что, если
свойства тканей остаются неизменными очень
короткое время после насильственной смерти, то они
неизбежно исчезают через несколько часов после
медленного умирания. Гальваническая возбудимость
мускулов и нервов, например, исчезает очень быстро
в животном организме; отсюда вытекает, что если бы
эффекты кураре, дигиталиса и некоторых других
ядов, действующих специально на эти ткани, были
освещены только вскрытиями человеческих трупов,
то физиологические повреждения, ими вызванные,
были бы навсегда скрыты от нашего взора.
Изучать живое вещество в его различных
свойствах—таково единственное средство, каким мы
обладаем для извлечения пользы от медицины.
Необычайный прогресс науки и индустрии в течение века,
в котором мы живем, и поразительная мощь,
находящаяся, благодаря этому, в нашем распоряжении,
были завоеваны изучением свойств неорганической
материи, что и позволило нам овладеть тайными
механизмами природы. Однако на этот счет люди
создают себе гордую иллюзию, которой я хочу
лишить вас. Мы постоянно слышим, что человек
повелевает стихиями, что огонь, вода, пар,
электричество и все силы природы подчиняются его воле.
Однако, оставаясь в пределах истины, следовало бы
сказать как раз обратное. Мы действуем на природу,
лишь подчиняясь ее законам, и, как очень правильно
выражается медицинский афоризм: Naturae поп
imperat nisi parendo 16.
Наша власть распространяется на явления
природы только до точек, где останавливается наше
знание. Как только появляется нечто неизвестное, не-

ДЕЙСТВИЕ ПРИЧИН БОЛЕЗНЕЙ И ДЕЙСТВИЕ ЯДОВ 101
предвиденное, мы теряем дорогу, и наша власть
прекращается. Странное явление, которое редко
наблюдается в наших широтах, дает тому яркое
доказательство. Во время северного сияния, происшедшего
прошлым летом в Париже, странные, необъяснимые
пертурбации помешали действию телеграфных
проводов. Электрический агент не достигал своего
назначения, и в течение некоторого времени было
невозможно обмениваться сообщениями между
Парижем и другими городами империи. Невозможность
управлять природой ясно обнаружилась в этом
случае, ибо если бы мы знали закон, который управляет
непредвиденными явлениями этой неизвестной
причины, можно было бы избежать помех, ею нам
причиненных. Положение врача по отношению к болезням
в настоящее время точно такое же. Пока мы не знаем
закона явлений, нам невозможно ни предвидеть их,
ни изменить их течение. Только одно внимательное
изучение механизма болезней поможет нам
вмешаться в нужный момент.
Итак, необходимо, как мы уже это сказали
в предшествующей лекции, комбинировать
экспериментальные исследования с клиническими
наблюдениями; искусственно вызывать болезни у живых
животных уже известными средствами и немедленно
после смерти производить рациональные
физиологические вскрытия. Все больные ткани должны быть
последовательно сравнены с нормальными тканями,
а особого внимания заслуживает состояние крови.
Усилия всех физиологов нужно сосредоточить в этом
пункте. Органическая химия не может снабдить
нас достаточными данными; она, к несчастью,
недостаточно ушла вперед, особенно в отношении свойств
тех элементов, которые составляют живой организм.
Нужен не столько химический анализ крови, как ее
физиологический анализ, который покажет нам ее
жизненные свойства. Нужно лишь привести в дей-

102 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
ствие жизненные свойства нервной системы, и тогда
можно будет установить важнейшие изменения,
которых никогда не могли бы обнаружить ни
патологическая анатомия, ни обычные средства химического
анализа. То же самое можно сказать и о мышцах.
Будучи отравлены некоторыми веществами, они те-
ряют способность сокращения, и химия не может
дать пока удовлетворительного объяснения этого
явления. Поэтому естественно предположить, что
в состоянии болезни, как и в здоровом состоянии,
в крови могут происходить изменения, открыть
и оценить которые может лишь физиолог. Если,
например, животное вдохнуло в себя окись углерода,
то кровяной шарик лишается одного из самых
существенных своих свойств, т. е. способности поглощать
кислород и удалять угольную кислоту. Сперва
физиологический эксперимент показывает нам этот
факт, позже химический анализ сможет дать нам
ключ к проблеме. Мы далеки от того, чтобы желать
разочаровать в химических исследованиях состава
крови, которые предприняты в последнее время;
наоборот, они заслуживают самого большого развития.
Но, изолированные от практических опытов на
живом животном, их результаты не будут содействовать
истинному прогрессу медицинской науки.
Только физиологическое и химическое изучение
болезнетворных причин может нам объяснить
механизм болезней и указать средства их излечения. Два
различных метода могут, повидимому, достигнуть
этой цели: первый состоит в химической
нейтрализации вредоносных начал, второй—в их удалении.
При современном состоянии наших знаний
химическая нейтрализация представляется еще весьма
проблематичной. Для того чтобы перестали действовать
яды, они должны быть удалены. К этой цели
направлены все усилия природы, и к ней же должны
устремляться все усилия врача.

ЛЕКЦИЯ ДВЕНАДЦАТАЯ
О СХОДСТВЕ МЕЖДУ ПРИЧИНАМИ БОЛЕЗНЕЙ И
ЯДАМИ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)
СОДЕРЖАНИЕ. Прогресс патологической анатомии оказал
очень большую помощь медицинским наукам.—Все же
результаты вскрытий трупов далеко нас не удовлетворяют.—
Повреждения весьма обширные могут иногда существовать,
не вызывая тяжелых симптомов при жизни.—Таким
образом, патологической анатомии недостаточно для объяснения
всех изменений, происходящих в организме в болезненном
состоянии.—Мои опыты на брюшных нервах.—Опыт Шосса
над истощением.—Смертельные эффекты от неожиданного
потрясения у животных, доведенных истощением до
большой слабости.—Влияние температуры на
продолжительность жизни при этих условиях.—Патологическая
анатомия может объяснить только непосредственные и
механические причины смерти.—Нужны, следовательно, другие
средства исследования.—Эффекты ядов вполне походят
в этом отношении на эффекты болезнетворных причин.—
Два отдельных класса ядовитых веществ.—Одни
химически соединяются с тканями, другие свободно циркулируют
в крови.—Действия первых постоянны и неизлечимы;
действия вторых могут быть лишь
преходящими.—Токсическая субстанция может быть изгнана из организма, если
искусственно • поддерживать жизнь.
Господа
Уже в самую отдаленную эпоху медики-философы
думали объяснять явления болезни в течение жизни
патологическими изменениями, которые
наблюдались во внутренних органах после смерти. Эти
условия, конечно, обогатили науку ценными фактами

104 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
и в особенности с тех пор, как в начале века
патологическая анатомия много содействовала прогрессу
диагностики в искусстве исцеления. Но если в
некоторых случаях результаты вскрытия позволяют нам
заключать о непосредственных и прямых причинах
смерти, то во многих других случаях наши ожидания
в этом отношении оказываются обманутыми. Самые
тщательные исследования не приводят часто ни к
какому удовлетворительному заключению, так как
может случиться, что органы кажутся столь же
здоровыми, как и в нормальном состоянии, и что
исследование их не может объяснить нам прекращения
жизни. С другой стороны, как часто находим мы
глубокие повреждения, присутствие которых оставалось
скрытым для нас при жизни! Все врачи,
практиковавшие в больницах-богадельнях, встречали много
примеров подобного рода. Во время моей службы
в Сальпетриере я нашел однажды большую опухоль
на уровне варолиева моста, присутствие которой не
обнаруживалось никаким симптомом паралича,
несмотря на давление, производимое ею на довольно
важную часть головного мозга.
На патологическую анатомию не надо смотреть
как на единственный ключ к болезненным явлениям.
Рассматриваемая сама по себе и изолированно, она
не может открыть нам скрытые источники, и чисто
анатомические исследования, сколь бы
кропотливыми они ни были, останутся всегда
недостаточными в этом отношении.
Производя различные опыты на брюшных узлах
и нервах, я часто был свидетелем гибели лиц раньше,
чем у них обнаруживались какие бы то ни было
воспалительные явления или какое-либо другое
заметное анатомическое поражение. Интересные
исследования Шосса над эффектами истощения дают также
примеры внезапной смерти, при которых нет
никакого заметного анатомического повреждения, которое

СХОДСТВО ПРИЧИН БОЛЕЗНЕЙ и ядов ДО5
объяснило бы нам смерть. Так, в один из позднейших
периодов полного голодания достаточно малейшего
болезненного раздражения, чтобы непосредственно
вызвать смерть. Горлица, лишенная в течение
нескольких дней пищи, падает и тут же умирает, если
ущипнуть ее за лапку. Жизнь животного
продолжалась бы еще, если бы его не беспокоили. Излишне,
конечно, говорить вам, что при анатомических
вскрытиях в случаях смерти подобного рода находят лишь
анатомические изменения, являющиеся обычным
результатом истощения. Как же объяснить внезапную
смерть в таких случаях? Шосса приписывает ее
параличу сердца, и наши собственные опыты клонятся
к тому же. В самом деле, движения сердца, как мы
сказали в другом месте, моментально
останавливаются,если чувствительный нерв испытывает болевое
ощущение. Возможно, следовательно, что у сильно
ослабленных животных достаточно боли, чтобы
окончательно остановить сердце и вызвать смерть. В
подобном случае имеются и другие условия, которых
чистый анатом не сможет оценить при современном
состоянии науки. Температура среды, в которой
содержатся животные во время опыта, оказывает
решающее влияние на продолжение жизни. То же
самое мы наблюдаем в опытах, состоящих в том, чтобы
прекратить циркуляцию в некоторых больших
сосудистых стволах. Так, после перевязки воротной
вены животное быстро лишается естественной своей
температуры и скоро умирает, если не поддерживать
искусственными средствами температуру тела на
физиологическом уровне. Если же эта предосторожность
принята, то эта операция редко приводит к смерти.
Было бы нетрудно увеличить число примеров
подобного рода, но/вы, конечно, уже убеждены
представленными вашему вниманию фактами, что
патологическая анатомия может объяснить лишь чисто
механические расстройства организма и что нужны

106 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
другие средства исследования для приобретения
ясного понятия о тайнах живой природы. Заполнить по
мере возможности этот пробел—такова главная цель
наших современных исследований. Но, преследуя
эту цель, мы не должны никогда упускать из виду
примера, оставленного нам знаменитыми
наблюдателями, которым биологические науки обязаны
достигнутым в настоящее время прогрессом. Связь
естественных явлений, их последовательность и законы
их возникновения должны в особенности привлечь
наше* внимание. Что же касается внутренней
природы вещей, то она находится за пределами нашего
знания; однако мы должны дойти до причины,
обусловливающей явления. Недостаточно, например,
сказать, что некоторые яды действуют на нервы,
другие—на кровь или на мышцы; нужно изучить способ
их действия на наши ткани и раскрыть затем
механизм, каким они разрушают жизнь. Но когда мы
достигнем этого результата в каждом отдельном случае,
то дальше итти оказывается невозможным. Наука не
в состоянии объяснить, почему токсическое тело
обладает свойствами, которые приводят к разрушению
организма поражением некоторых тканей. Я
познакомил вас с эффектом, производимым окисью
углерода на красные кровяные шарики. Вы знаете, что
между этим чужеродным телом и самой субстанцией
этих маленьких гистологических элементов крови
происходит химическое соединение. Это соединение
противодействует абсорбции кислорода и вызывает
смерть от особого рода асфиксии. Механическая
работа дыхания продолжается, но она перестает
иметь следствием артериализацию крови в легких.
Мы имеем здесь удовлетворительное объяснение
губительного действия этого вещества. Но если вы
спросите нас, почему это соединение происходит, нам
невозможно будет вам ответить. Очевидно, сродство
окиси углерода к кровяным шарикам сильнее, чем

СХОДСТВО ПРИЧИН БОЛЕЗНЕЙ и ядов 107
•сродство их к кислороду, но этим заключением и
ограничиваются наши научные знания. Физиолог,
следовательно, должен проследить эффекты болезни
до тех пор, пока он не дойдет до этой начальной
причины и этим закончит свои изыскания. Влияние,
производимое ядами на органы живого тела,
представляет в этом отношении поразительное сходство с
влиянием болезнетворных причин. В самом деле, как
должны мы понимать действие ядов? Нужно ли
полагать, что они порождают химические
соединения, которые становятся на место физиологических
изменений, от которых зависит жизнь? Таково,
действительно, объяснение, принятое нами в
отношении действия окиси углерода на кровяные ша-
рикя. Но справедливо ли распространять этот взгляд
на все яды, которые ныне нам известны? Нужно ли
предположить, что кураре соединяется с субстанцией
двигательных нервов у их окончаний и этим
препятствует движению нервного тока? Подобная
гипотеза противоречила бы, очевидно, фактам. Мы
знаем, что когда искусственно поддерживают жизнь,
то губительное вещество постепенно изгоняется из
организма, а если бы нервы подвергались стойкому
изменению, то этого, очевидно, не могло бы быть.
Таким образом, токсические агенты могут, пови-
димому, производить действие на основные условия
жизни двояким образом: одни химически соединяются
с гистологическими элементами измененных тканей,
образуя стойкие соединения, и это происходит,
согласно Либиху, с металлическими солями; другие
яды, наоборот, производят, несомненно, своим
присутствием только физические изменения; они
свободно циркулируют в крови и, повидимому, на
короткое время нарушают жизненные свойства.
Кровь ведь представляет собою, как мы говорили
в другом месте, внутреннюю среду, в которой
живут все ткани. Если, следовательно, под влия-

108 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
нием какой-нибудь причины происходит глубокое
изменение физиологических свойств тканей, то и
мышцы, и нервы, и все другие органы
подвергаются или порознь, или все одновременно
глубокому расстройству всех своих функций. Так
производят свое токсическое действие кураре, стрихнин
и многие другие вещества.
Кажется поэтому, что яды можно в этом
отношении разделить на два больших класса: одни, образуя
стойкие и вполне определенные химические
соединения, удерживаются в организме и могут быть
обнаружены анализом после смерти; другие быстро
удаляются из организма и не оставляют никаких
заметных следов своего прохождения. В первом случае
происходят стойкие неизлечимые повреждения; во
втором случае ядовитая субстанция производит лишь
преходящее действие, и когда вредоносное начало
исчезло, то больной выздоравливает.
В итоге, господа, мы можем во многих отношениях
найти сходство между действиями ядов и действиями
обычных болезней. В следующей лекции мы
попытаемся дополнить эту параллель.

ЛЕКЦИЯ ТРИНАДЦАТАЯ
О ЯДАХ
СОДЕРЖАНИЕ. Важность экспериментального метода в
физиологии и патологии.—Явления в живых существах, как
в здоровом, так и в больном состоянии, суть следствия
свойств живой материи.—Общие соображения о природе
болезни.—Неудовлетворительность главных ныне
принятых определений. Болезни эссенциальные.—Как можно
допустить их наличие, не нарушая принципов науки.—
Применение этих взглядов к экспериментальной
патологии.—Опыты, которые следует производить, заключаются
в том, чтобы искусственно вызывать у животных различные
болезни при заранее определенных условиях.—В этом
отношении яды являются наиболее удобными из всех средств
экспериментирования. Их эффекты во всех отношениях
подобны эффектам болезни.—Их действие на
гистологические элементы.—Постоянные симптомы, следующие за их
введением в организм.—Различные степени быстроты,
с какой обнаруживаются их эффекты. Часто полное
отсутствие видимых повреждений.—Возможность радикального
излечения.—Период инкубации, предшествующей вспышке
характерных симптомов.—Следовательно, явления жизни
неразрывно связаны одни с другими и должны быть
изучаемы одинаковыми приемами во всех случаях.—Действие
ядов является фактом неизмеримой пользы для
наблюдателя-физиолога.—Установленные различия между
экспериментальным изучением и клиническим наблюдением.—
Перечисление главных веществ, изучение действия которых
предполагается дать в следующих лекциях.
Господа
Экспериментальный метод, которому все
естественные науки обязаны их современным прогрессом,
оказал наилучшие услуги физиологии. Это он ка-

110 ЛЕКЦИЯ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
учил нас видеть в животных лишь свойства живой
материи, вместо того, чтобы связывать эти свойства
с таинственной деятельностью силы вне
организма, управляющей всеми его действиями и называемой
древними физиологической душой, или жизненной
силой.
Тот же переворот должен быть произведен и в
патологии, и современное направление в науке быстро
ведет нас к этому. Однако изрядное количество
наших современников, проникнутых идеями древней
школы, обвиняет в материализме всех тех, кто
отходит в этом отношении от принятых ими
традиционных взглядов. Этот совершенно неосновательный
упрек не должен останавливать нас в наших
исследованиях; для всех естественных наук существует
лишь один экспериментальный метод. Для чего же
будем мы пытаться установить не менее ошибочное
в теории и вредное на практике отличие для
патологии? Ни один врач, истинный философ, не будет
спорить с нами в этом отношении.
Что такое болезнь? Вот, без сомнения, один ш
первых вопросов, который представляется врачу.
Ни одно из формулированных до сих пор
определений не заключает в себе удовлетворительного ответа.,
В сущности, большая часть этих определений,
формулированных a priori, не имеет никакой ценности при
современном состояний наших знаний. Синтетический
метод является, несомненно, конечной целью всех
наук, но нужно использовать сначала аналитический
метод, который позволит позднее построить общие
теории, основанные на солидном основании.
Физиология до известной степени осуществила этот
прогресс. Патология отстала и находится еще в области
гипотез, из которой нужно ее окончательно вывести.
Так, существование эссенциальных болезней, в
противоположность болезням симптоматическим, долго
дискутировалось врачами. Прежде, однако, чем еде-

О ЯДАХ
111
лать окончательный вывод по этому вопросу, важно
уточнить смысл слов. Если под выражением эссен-
циалъная болезнь понимают, что существуют болезни
без каких-либо материальных повреждений, то мы
со всей энергией должны осудить подобную гипотезу,
ибо аппарат организма никогда не может прекратить
отправлений выпавших на его долю физиологических
функций, пока полный порядок господствует во всех
его частях. Предположить противное означало бы
отрицать необходимую связь между причиной и
следствием. Если же под словом эссенциалъный выражают
лишь ту мысль, что есть повреждения, которые
ускользают до сих пор от наших исследований, и что
в данный момент нужно довольствоваться лишь
регистрацией факта, не пытаясь его объяснить, то против
такого взгляда, находящегося в полном согласии с
принципами науки, нельзя ничего возразить.
Несмотря на прогресс гистологии, наши знания о тканях еще
очень несовершенны. На каждом шагу мы встречаем
новые проблемы, решение которых принадлежит
будущим поколениям. Не надо, однако, отчаиваться
и прекращать дальнейшие изыскания на этом пути,
так как наука, в конце концов, есть лишь
изучение отношений между естественными явлениями
и их материальными причинами. Вот почему, если
допустить как истину, что существуют заболевания, не
имеющие причиной каких-либо изменений в органах,
то все научное здание было бы сразу разрушено.
Итак, курс экспериментальной патологии, как мы
его понимаем, состоит в применении к изучению
болезней аналитического экспериментального метода.
Объединив ряд сходных болезней, составляющих один
нозологический отряд, мы будем изучать их механизм,
причины и их действия при помощи прямых опытов,
т. е. создавая искусственными приемами аналогичные
болезни у животных, организация которых наиболее
приближается к нашей. Мы должны будем рассмот-

112 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
реть, таким образом, главные естественные группы
патологии. Мы можем начать, например, с
воспалительных болезней и, когда исчерпаем эту область,
займемся изучением апирексии и таким образом шаг
за шагом пройдем всю большую область научной
нозологии.
У нас не будет времени и средств, господа,
выполнить огромную намеченную нами программу.
Хорошо, если нам удастся-показать вам объем и план
наших изучений; и чтобы закончить начатый курс,
мы посвятим последние лекции побочному вопросу,
который поможет нам, однако, подойти к самым
важным вопросам; мы имеем в виду изучение ядов; оно
приведет нас в дальнейшем к рассмотрению общих
принципов терапии.
Но здесь мы сталкиваемся с одним из неудобств,
препятствующих всяким научным классификациям.
Нужно ли смотреть на отравления как на настоящие
болезни? Или, наоборот, совершенно выделить их,
чюздав из них отдельный класс и предмет совсем
специальной науки? Это последнее мнение
поддерживается более чем одним выдающимся токсикологом;
мы, однако, далеки от того, чтобы разделять его.
Наоборот, между симптомами обычной болезни и
расстройствами, происходящими от введения в организм
токсической субстанции, существует такая большая
аналогия, что на действие яда можно до известной
степени смотреть как на самый законный тип
болезненных явлений. Такое утверждение не должно,
конечно, вас удивлять,—предшествующие лекции
должны были вас к этому подготовить.
Мы постараемся теперь сделать доказательство
этого возможно полным.
Когда изучают повреждения, производимые
введением различных токсических веществ, то неизменно
констатируют, что какой-нибудь специальный
гистологический элемент особая ткань была задета и по-

О ЯДАХ
113
ражена во всех точках организма, и что прямым
следствием подобного повреждения явилось полное
расстройство физиологических функций в
измененных элементах. А следствием внезапного прекращения
их жизненных свойств являются общие расстройства.
В этом отношении действие ядов вполне параллельно
действию болезней. Но это еще не все; вы хорошо
знаете, что характерные симптомы, следующие за
введением в организм всякого яда, позволяют врачу
ставить диагноз столь же точный, как и при всякой
другой болезни. Разве отравление мышьяком или
солями свинца не отличается так же хорошо от всякого
другого токсического действия, как пневмония или
тиф от всякой другой болезни? Таким образом, мы
имеем здесь именно то, на что всегда смотрели как на
существенный признак ясно определенной болезни.
В действительности ведь мы даем это название
логическому ряду болезненных симптомов, имеющих своим
источником определенное анатомическое
повреждение, следующих в известном порядке и
завершающихся либо смертью вследствие прекращения самых
важных жизненных функций, либо выздоровлением
благодаря их восстановлению.
Здесь, однако, могут выдвинуть против нас
кажущееся возражение: отравление, скажут нам, не есть
болезнь, так как мы можем произвольно создать ее
у здорового индивида, тогда как патологические
агенты совершенно не в нашей власти. На этот
аргумент мы отвечаем, что во многих случаях мы можем
по желанию вызвать болезнь, особенно в тех случаях,
где существует особый вирус. Это доказывает
прививка оспы, сифилиса и т. д. Кроме того, разве мы
не доказали, что возможно и простыми
хирургическими повреждениями вызвать лихорадочные
заболевания у совершенно здоровых животных?
Поразительная быстрота, с которой часто
распространяется отравление, тоже не должна препятство-
S лекции по эксперим. патол.

114 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
вать нам рассматривать его как настоящую болезнь;
ведь продолжительность болезненного яда зависит
всецело от природы яда и от более или менее сильной
его концентрации, которая была введена. Если
безводная синильная кислота причиняет моментальную
смерть, то ее токсические свойства можно уменьшить
последовательным разбавлением до самых малых
размеров. Значительное количество других ядов
(например, металлических солей) вызывает смерть
только лишь очень медленно, и когда их применяют
в слабых дозах, они по своему действию могут быть
сопоставлены с хроническими болезнями.
Отсутствие всякого заметного повреждения после
смерти, констатируемое так часто у лиц, погибших
от отравления, а также возможность цолного
выздоровления после удаления вредоносной субстанции
суть новые доказательства в пользу нашего взгляда.
Наконец, укажем на последнюю аналогию: при
некоторых отравлениях мы наблюдаем период инкубации,
который может быть более или менее продолжителен.
Смертоносный агент не обнаруживает сразу своего
разрушительного действия, он может в течение
некоторого времени оставаться в организме в латентном
состоянии. В общем, господа, жизненные явления,
будут ли они относиться к физиологии, патологии
или токсикологии, подчиняются одним и тем же
естественным законам и должны быть изучаемы
одновременно. Но в случае отравления наблюдатель
находится в самых благоцриятных условиях, какие только
можно представить: он дает токсический агент в
совершенно определенных дозах, он наблюдает явления
с самого начала вызванного им заболевания,—то, чего
никогда не происходит при клиническом наблюдении;
наконец, он заранее устанавливает условия в
отношении возраста животного, его величины, состояния его
здоровья и, наконец, специального вида, который ему
нужно избрать. Итак, он обставлен всеми возмож-

О ЯДАХ
115
ными гарантиями для того, чтобы довести опыт до
удачного конца.
Естественная склонность человеческого ума
побуждает его никогда не довольствоваться одним
простым наблюдением фактов, а стремиться найти
первичные причины. В этом отношении существует
полное сходство между врачом-наблюдателем и
экспериментатором-физиологом. Они оба пытаются
группировать факты так, чтобы получить общие выводы.
Говорили, что наблюдение, не применяя
искусственных средств, ограничивается констатированием
всего того, что происходит перед нашими глазами;
экспериментирование, наоборот, состоит, по определению
Лапласа, в прямом нарушении естественного хода
явлений. Таким образом, в некоторых науках
наблюдение является единственным возможным методом,
ибо если интересующие нас явления находятся
всецело вне нашей власти, то мы не можем видоизменить
в научных целях их естественный ход, и
экспериментальный метод не применим к их изучению.
Таково положение, например, в астрономии: движения
небесных тел доступны нашему наблюдению, но нам
невозможно их отклонить от их пути.
С общей точки зрения, нельзя оспаривать
справедливость их взглядов, однако в применении к
медицинским нагукам они до известной степени теряют
свою непреложность. Разве клиническое наблюдение
не нарушается каждую минуту вмешательством
врача? А разве экспериментальная физиология не
ограничивается часто одним наблюдением? Когда,
например, вы делаете желудочную фистулу для
наблюдения явлений пищеварения, то научный
наблюдатель будет тщательно избегать всякого
вмешательства, которое могло бы нарушить естественное
течение наблюдаемой им функции. Однако мы можем
утверждать, что это есть физиологический
эксперимент. С другой стороны, в медицинской практике
8*

116 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
каждую минуту производят опыты, которые
называют клиническими наблюдениями. Когда врач
предписывает своему больному лекарство, действие
которого до того времени неизвестно, когда он
внимательно наблюдает его эффект и публикует результаты
своих изысканий, разве он не производит опыта?
Итак, мы полагаем, что по существу между
наблюдением и экспериментированием нельзя установить
абсолютного различия, потому что всякий раз, когда
в исследование фактов вводят логику, когда
анализируют и применяют индукцию, то этим и
производят опыт.
Итак, как я уже сказал вначале, последние
лекции этого курса мы посвятим изучению некоторых
ядов. Мы вернемся к кураре, которое мы уже
изучали, но в отношении которого мы имеем сообщить
вам новые, неопубликованные еще факты; мы
займемся наперстянкой, ядом анчара и несколькими
другими ядами того же порядка. Во всех этих изучениях
исходной точкой эксперимента будет всегда
наблюдение животного в здоровом состоянии; мы будем
считать его пульс и дыхательные движения, будем
наблюдать проявления всех его функций. Затем, дав
ему яд, мы будем внимательно следить за развитием
явлений, им вызванных. Когда наступит смерть, мы
поищем причины, вызвавшие ее, рассматривая
последовательно все ткани со стороны их жизненных
-свойств. Устанавливая таким образом параллель
между здоровым и патологическим состоянием, мы
будем следовать по пути, который только и может
объяснить нам механизм явлений и дать понятие
о причине расстройства, прервавшего жизнь.

ЛЕКЦИЯ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
О ДЕЙСТВИЯХ КУРАРЕ
СОДЕРЖАНИЕ. Различия в интенсивности, с какою
некоторые яды действуют на разные классы
животных.—Различия в этом отношении между животными одного и того же
вида.—Между взрослым животным и молодым.—Между
животным после рождения и животным в утробной жизни.—
Действие кураре является тому доказательством.—Оно
действует на двигательные нервы, парализует дыхательные
движения и вызывает смерть от асфиксии.—Выздоровление
животного при помощи искусственного дыхания.—Кураре
не убивает животных, у которых дыхание не зависит от
движения. — Эмбриональное состояние. — Интенсивность
действия кураре находится в прямой связи с дыхательной
деятельностью.—На первом месте стоят птицы, затем идут
млекопитающие, рептилии, рыбы и, наконец, зародыши.—
Когда беременная самка отравлена кураре, то зародыш
переживает мать.—Опыты с мальками рыб.—Сравнение
эффектов яда анчара и кураре.—Действие кураре на
низшие виды.—Яд перестает действовать, когда нервная
система отсутствует.—Он всасывается внутренней
поверхностью легких.—Опыты на лягушках и кроликах.—
Рациональное вскрытие объектов этих
опытов.—Существуют ли видимые повреждения в парализованных нервах?
Мнение Якубовича.—Различные объяснения.—Быстрота
движения нервного тока. Видоизменение этого свойства
при отравлении кураре.
Господа
В глазах физиолога и врача отравления,
сказали мы, имеют много точек соприкосновения с
обычными болезнями. Теперь мы никого не удивим
указанием на огромную разницу, существующую между

118 ЛЕК£ЩИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
различными степенями интенсивности, которая может
проявиться под влиянием болезнетворных или
токсических воздействий при различных условиях, в
которых находится организм. Клиническое
наблюдение позволяет нам легко предвидеть эту особенность
действия, показывая нам, что различные индивиды
более или менее подвержены некоторым болезням.
Старость, например, есть классическая почва для
некоторых болезней; детство имеет особые болезни.
То же следует сказать о некоторых других
болезнях, которые представляются как исключительный
удел особых периодов жизни.
Яды оказывают, повидимому, такое же
предпочтение, если позволительно так выразиться,
животным, находящимся в некоторых особых условиях;
они щадят иногда взрослых и убивают детенышей.
В других случаях имеет место как раз
противоположное: они щадят ранний возраст и проявляют свои
обычные действия лишь на более совершенно
развитых животных. Кураре, которым мы сегодня
займемся, являет эту особенность в очень выраженной
степени. Страшное действие этого яда, когда его
применяют к взрослому, не обнаруживается в
применении к животному в эмбриональном состоянии. Мы
сейчас же дадим тому доказательство, но прежде нам
кажется полезным дать объяснение этого явления.
Рассматривая различные ткани животного, убитого
кураре, можно легко удостовериться, что только
одни двигательные нервы потеряли способность
вызывать сокращение произвольных мышц при
действии искусственно применяемых к ним раздражений;
остальные ткани тела остаются в нормальном
состоянии. Животное умирает от асфиксии, так как
дыхательные движения прекратились. Отсюда
следует, что если, борясь с асфиксией
искусственным дыханием, поддерживают жизнь достаточно
долгое время, чтобы организм успел удалить

О ДЕЙСТВИЯХ КУРАРЕ
119
яд, то животное будет тогда совершенно вне
опасности.
Но, применяя этот яд в маленьких дозах, можно
по желанию умерить его действие; по природе своей
эффекты остаются всегда теми же, хотя очень
уменьшенными по своей интенсивности. Таким образом,
вводя раствор кураре капля за каплей в вены,
можно замедлить дыхательные движения, не
прекращая их окончательно. Можно довести их таким
образом до пяти-шести в минуту, но как бы слабо
ни было это движение, оно еще достаточно для
поддержания жизни, и животное не погибает.
Предположим теперь, что у данного индивида дыхание
может происходить без помощи двигательной
нервной системы; в таком случае, очевидно, что кураре
не должно прекращать ни одной необходимой для
жизни функции. Таковы условия зародыша; молодой
цыпленок дышит временным органом (алантоисом),
и окисление крови у него совершенно независимо от
мускульного движения. Вот вам рациональное
объяснение действительно странного факта,
подтверждающего все выраженные нами раньше взгляды на роль
двигательной нервной системы при отравлениях
кураре. Из предшествующего ясно, что чем активнее
у животного дыхательные функции, тем губительнее
действие кураре. Из всех животных существ птицы
наиболее восприимчивы к его токсическому действию;
затем следуют млекопитающие; рептилии и рыбы
занимают очень низкое место на лестнице животных;
наконец, для завершения ряда мы поставим
зародыш, который совершенно не дышит, по крайней
мере тем способом, каким дышит взрослое животное,
и которое совершенно ускользает от действия этого
сильного яда. В самом деле, если беременной самке
впрыснуть в вены несколько капель раствора
кураре, мать быстро умирает, но зародыш выживает;
он погибает лишь позже, вследствие продолжительной

120 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
остановки материнского кровообращения,
перестающего действовать на таковое зародыша.
Вы знаете, господа, что мальки рыб в течение
нескольких недель по выходе из яйца имеют довольно
необычный вид: на их вентральной поверхности
находится огромное выпячивание- Это выпячивание
есть пупочный пузырек, который еще не рассосался;
пока этого не произошло, маленькое животное не
ест, оно также не дышит активно своими жабрами,
но многочисленные сосуды, разветвляющиеся по
поверхности пупочного пузырька, непосредственно
поглощают кислород. Таким образом, со стороны
дыхания рыбные мальки еще долго после рождения
представляют собою зародышей, и, к нашему счастью, мы
можем воспользоваться этим обстоятельством, чтобы
показать вам, что действие кураре на этих
организованных таким образом животных равно нулю. В
помещенной перед вами банке вы видите массу
маленьких рыбок с пупочными пузырьками; они погружены
в раствор кураре и, повидимому, нисколько от этого
не страдают. Совсем иначе обстоит дело, как вы
видите, со взрослыми пескарями, находящимися в той
же банке; все эти животные умерли. Откуда эта
разница? У взрослых рыб жизненность
гистологических элементов выше, а также и дыхание
происходит через жабры, приводимые в движение
мышечным аппаратом, который возбуждается специальнр
для этой цели предназначенными нервами: в этом
последнем случае яд абсорбировался внутренней
поверхностью дыхательных органов, так как
животные, погруженные в токсическую жидкость, не имели
никакого ранения на теле, допускавшего доступ
яда. Те же явления происходят также у
млекопитающих, когда кураре соприкасается с внутренней
поверхностью легочного аппарата.
Чтобы сделать контраст более резким, мы
поместили молодых и взрослых рыбок в раствор сока

О ДЕЙСТВИЯХ КУРАРЕ
121
анчара: они все умерли, как вы видите, в короткий
срок. Отчего это произошло? Сок анчара действует не
на двигательные нервные волокна, а на жизненные
свойства мышечного волокна и прежде всего
парализует сердце. Такова в этих случаях причина смерти;
зародыш может дольше сопротивляться ему, но и он
не избегает смерти.
Это, однако, не все: наши рыбьи мальки плавают,
как вы видите, в этом растворе кураре и пользуются
своими мускулами, которых яд не парализовал.
Перед нами новое затруднение. Если сравнить действие
кураре на взрослое животное с тем, какое ^мы видим
здесь, то как объяснить столь большое различие?
Дело в том, что мускульный аппарат у зародыша
обладает совсем особой способностью сокращения,
которая не зависит так непосредственно от
двигательных нервов. Возьмите молодого цыпленка в
последнем периоде инкубации, разбейте скорлупу яйца
и поместите животное на водяную баню; теплота
вызывает очень сильные движения в его членах,
которые имеют некоторое сходство с движениями плода до
его рождения, а между тем, если вы обнажите
двигательные нервы и будете их гальванизировать, то вы
заметите, что не произойдет никакого сокращения.
В самом деле, во время утробной жизни независимость
систем есть общий закон, но противоположное имеет
место у взрослого животного. Сердце эмбриона
сокращается задолго до того, как на него начнет
действовать нервное влияние, и мускулы его способны
сокращаться, когда они еще не организовались в
волокна, а находятся еще просто в состоянии клеток.
В этом отношении существует глубокая аналогия
между эмбриональным состоянием и организацией
низших животных, у которых нет нервной системы
или у которых она оказывает менее явное влияние на
движение. Если, например, вы отравляете кураре
пиявок, то они довольно долгое время остаются не-

122 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
подвижными, пока их не раздражают; если вы их
возбуждаете, они приходят в движение. Но во всяком
случае через несколько часов животные возвращаются
к нормальному состоянию. У полипов действие яда
совершенно отсутствует; у этих элементарных
организмов нет никакого следа нервной системы.
Итак, специфическое действие кураре на
двигательные нервы есть положительный факт, не
подвергающийся в настоящее время оспариванию. Учиты;
вая интенсивность производимых им нарушений,
можно как бы определять ступень каждого вида на
лестнице организмов. Чтобы дать вам еще более
убедительное доказательство, мы отравим одновременно
лягушку и кролика. В первом случае яду нужно
больше времени, чтобы проявить свое действие, чем во
втором случае.
Мы вводим под кожу кролика несколько капель
концентрированного раствора кураре; ту же
операцию мы производим в тот же момент у сильной
лягушки довольно большой величины; эта последняя
получает относительно более значительную дозу
яда. В течение первых трех минут кролик не
испытывает, повидимому, никакого неудобства. Через три
с половиной минуты он начинает слабеть и не может
держаться на ногах; через пять минут он совершенно
теряет способность двигаться, и дыхания уже не
происходит; однако сердце перестает биться только
через десять минут. Те же явления происходят у
лягушки, однако прекращение движения конечностей
наступает только через семнадцать минут, а сердце
продолжает биться все время.
Теперь, господа, рассмотрим последовательно
разные ткани этих двух животных, и вы повсюду
увидите, что поражены смертью были только нервы
и только двигательные нервы. Затем мы разберем
последствия подобного повреждения, и вы увидите,
до какого предела может нас довести научный

О ДЕЙСТВИЯХ КУРАРЕ
123
анализ. В то время, когда были опубликованы мои
первые работы по этому вопросу, внимание многих
наблюдателей сосредоточивалось на одной проблеме:
она, действительно, касалась очень важного пункта
в физиологии, именно абсолютной независимости
свойств мышечного волокна и нервного элемента.
Во всех мышцах существует способность
сокращения, которой Галлер дал название
раздражимости; она совершенно не зависит от нервного
импульса, хотя и подчиняется ему в нормальном
состоянии. Движения эмбриона являются тому
доказательством, и действие кураре, которое
совершенно уничтожает свойства двигательных
нервов, не мешает мускулам оставаться
восприимчивыми к прямым возбуждениям. До знакомства с этими
опытами можно было утверждать, что когда
непосредственно гальванизировали мускулы, то в
действительности действовали только на маленькие нервные
волокна, рассыпанные в этой ткани, и что только
благодаря этому посредствующему механизму вызывалось
сокращение, но действие кураре и некоторых других
ядов позволяет нам ясно различать свойства этих
двух аппаратов.
Я берсу из этой банки здоровую лягушку, сдираю
с нее кожу, изолирую седалищный нерв и
гальванизирую его: тотчас происходят судороги во всей
соответствующей задней конечности. Повторяя опыт над
только что отравленной лягушкой, мы замечаем, что
мускулы нечувствительны к раздражению,
производимому на нерв. В чем же заключается различие
между этими двумя нервными стволами,
физиологические свойства которых совершенно различны?
Поместите парализованный нерв под микроскоп,—и вы
не заметите никакого изменения в его структуре;
исследуйте его химический состав и его физические
свойства,—и вы тоже не сможете констатировать
никакого изменения. Мы не знаем, что нам готовит

124 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
будущее; может быть, анатомы будут столь счастливыу
что откроют когда-нибудь специфическое
повреждение, характеризующее действие кураре. Но до сей
поры оно остается совершенно неизвестным.
Якубович, работы которого о структуре нервных
центров вам известны, исследовал вопрос с
гистологической стороны у животных, убитых синильной
кислотой, стрихнином и другими токсическими
веществами, обладающими очень энергичным действием.
Он говорит, что нашел в нервных центрах
разорванные клетки и осевые цилиндры и другие подобные же
повреждения в спинном мозгу. Предполагали еще,
что кураре химически соединялось с нервными
элементами и парализовало их, действуя на них так, как
окись углерода действует на кровяные шарики. Но
ни та, ни другая из этих остроумных гипотез не
отвечает, невидимому, данным вопроса, ибо как
объяснить выздоровление животного при применении в
течение достаточно долгого времени искусственного
дыхания? Как могло бы справиться животное, если бы
нервная система подвергалась полной
дезорганизации, или если бы образовалось химическое
соединение, не способное передавать нервный ток? В таком
случае этот аппарат никогда бы не смог восстановить
свои физиологические функции.
Другие наблюдатели предположили, что объектом
отравления явились не сами нервы, а что поражалась
промежуточная ткань между нервами и мускулами.
Но против этой гипотезы можно возразить то же
самое: если имело место стойкое изменение, то как
эффект яда может исчезнуть, лишь только
токсическая субстанция устранена? С другой стороны, если
нервы сделались неспособными передавать приказа*
ния воли, то это можно удовлетворительно объяснить
изменением их окончаний, не прибегая к помощи
промежуточной ткани, существование которой далеко
не доказано.

О ДЕЙСТВИЯХ КУРАРЕ
125
Мы обязаны Бетцольду интересными опытами по
этому вопросу. Быстрота, с какою нервная система
передает полученные впечатления, была измерена
Гельмгольцем; он убедился, что нервный ток
пробегает от 60 до 80 метров в секунду. Действительно,
у длинных нервов, как седалищный нерв, имеется
очень большая разница в быстроте, с которой
происходят сокращения, когда раздражению
подвергается начало нерва или его окончание. Хорошо
установив нормальную скорость передачи у
здорового животного, Бетцольд медленно отравлял его
раствором кураре, наблюдая замедление движения
нервного тока. По мере того, как развивалось
отравление, он замечал, как эта скорость падала с 60
метров в секунду (что является минимумом при
здоровом состоянии) до 5 метров; ниже этой точки функция
окончательно исчезала. Но если нерв был глубоко
поражен в своих физиологических свойствах, то он не
терял ни одного из своих физических свойств;
электрические его свойства, обнаруженные Дюбуа-Рей-
моном, продолжают сохраняться и даже, невидимому,
не слабеют. То же самое можно отметить и для всех
других свойств того же порядка.
Какой вывод сделаем мы из этого анализа?
Очевидно, ткани обладают свойствами физиологическими,
физическими и химическими, совершенно отличными
одни от других в? существующими независимо. В
случае, специально нас интересующем, действие кураре
направляется, повидимому, всецело на
физиологические свойства нервной системы, так как во всех
физико-химических отношениях парализованный нерв,
повидимому, тождествен с остальными. Перед нами
широкое поле для исследования, и раскрытие
загадки представляет огромный интерео для практической
физиологии, так как оно ярко осветит нам самые
внутренние свойства и функции нервной ткани.

ЛЕКЦИЯ ПЯТНАДЦАТАЯ
О МЫШЕЧНЫХ ЯДАХ
СОДЕРЖАНИЕ. Отсутствие всякого видимого физического
изменения в органах наблюдается у отравленных
индивидов так же, как у индивидов, погибших от
болезней.—Действия кураре и стрихнина являются тому примерами.—
Соображения о специфических эффектах, вызываемых этим
последним ядом.—Опыты, которые, повидимому, решают
вопрос. —Мышечные яды. —Анчар. —Наперстянка. —Коро-
уэль и вао.—Вератрин.—Отравленные стрелы из Южной
Америки.—Они пропитаны особым веществом.—Эта
субстанция аналогична яду жабы.—Общие соображения
попово ду ядов.—Их свойства отличаются во многих
отношениях от того, что предполагали. Они являют нам часто
вчень высокую степень химической устойчивости.—Они
противостоят действию жары и разным энергичным
реактивам.—Они отравляют само животное, которое его
производит.—Яд жабы.—Общие эффекты мышечных ядов.—
Они разделяются на два больших класса: действующие на
сердце и действующие на мышечную систему.—Опыты над
различными животными.—Изменения, вызываемые этими
ядами в физических свойствах мышечной ткани.—Они
аналогичны изменениям, происходящим после смерти.—Кислая
реакция мышечной ткани.—Преждевременное трупное
окоченение. —Связь между явлениями физическими и
физиологическими. — Исчезновение жизненных свойств в
какой-нибудь ткани вызывается всегда материальными
изменениями.—Природа этих изменений остается часто
неуловимой и неизвестной.—Какова будет программа курса
экспериментальной патологии.
Господа
Наличие значительного числа болезней, которые
могут причинить смерть, не вызывая какого-либо

О МЫШЕЧНЫХ ЯДАХ
127
уловимого при современных средствах исследования
повреждения в органах, есть одна из наиболее
странных проблем и в то же время один из вполне
достоверных фактов в медицинской науке. Становясь на
эту точку зрения, можно разделить болезни на два
больших класса: одни, объясняемые анатомическими
расстройствами, открываемыми на вскрытии; другие,
при которых, повидимому, совершенно не имеется
повреждений в тканях.
Токсические агенты, на действия которых мы
обращали ваше внимание, относятся как раз к этому
случаю, когда производят вскрытие долгое время
спустя после смерти, но, как вы знаете, иное
получается, если рассматривать физиологические
свойства тканей тотчас после прекращения жизни.
Я уже приводил вам пример кураре, которое не
оставляет заметных материальных повреждений у
отравленных животных; я показал вам, что, не являя
нам никаких видимых анатомических повреждений,
не теряя ни одного из своих физических свойств,
двигательные нервы оказывались совершенно
парализованными при применении этого вещества.
Электротоническая способность, наличие которой
в нервах доказал Дюбуа-Реймон, совершенно
сохранялась в подобном случае, а между тем
физиологическое свойство пропадало, и гальваническое
раздражение, и волевой импульс- перестали производить
их обычное действие на двигательные нити.
Но если кураре разрушает жизнь действием,
последний акт которого не может быть обнаружен
анатомическим анализом, то аналогичное нужно
сказать и о большом количестве других ядов; как вы
знаете, так же обстоит дело со стрихнином, действие
которого также направлено на нервную систему, но
сперва на чувствительные нервы, вызывая затем
через них потрясение в нервах двигательных. Итак,
имеется, как вы видите, существенная разница в фи-

128 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
зиологических эффектах этих двух ядов, хотя
некоторые наблюдатели и предполагали, что между ними
существует известная аналогия. Достаточно очень
простого опыта, чтобы показать противоположное.
Он состоит в перевязке сосудов задней части тела,
не затрагивая нервов, у двух одновременно
отравляемых лягушек и в впрыскивании под кожу спины,
выше лигатуры, первой—раствора кураре, второй—
раствора стрихнина. Оперативная процедура
следующая: подымают крестец и пропускают нитку под
поясничные нервы так, чтобы захватить одной
лигатурой все, что находится под ними. Яд может,
следовательно, циркулировать в обоих случаях только
в стволе и в передних конечностях и не может пройти
за лигатуру, чтобы распространиться в задней части
тела. Несмотря на это препятствие, задние
конечности охвачены судорогами так же, как и другие
части тела лягушки, подверженной действию
стрихнина; ничего подобного не происходит у животного,
отравленного кураре. Эта разница происходит от
того, что стрихнин, возбуждая чувствительные нервы
и спинной мозг, оказал свое общее действие, что
происходит, как я вам это уже показал, при всяком
воздействии на чувствительную нервную систему,
тогда как действие кураре, направленное на
двигательные нервы, остается ограниченным их стволами
и не распространяется на конечности, куда поток
кровообращения не доходит. Последующие
результаты опыта вполне подтверждают это мнение;
поскольку яд оказал свое действие, отравленная
стрихнином лягушка не обнаруживает больше
двигательных рефлексов ни в задней части, ни в других частях
тела; и если обнажают нервы, чтобы раздражать
при помощи гальванизма двигательные волокна, то
констатируют, что они или еще обладают известной
возбудимостью, или, наоборот, совершенно ее
лишены. Это происходит, если отравление было вы-

О МЫШЕЧНЫХ ЯДАХ
129
звано сильной дозой и во время летней жары; но
эта потеря раздражимости общая, она всегда следует
за потерей чувствительности, т. е. за полным
прекращением рефлекторных движений вследствие
паралича чувствительных нервов.
Совсем иначе протекают явления у лягушки,
отравленной кураре; чувствительные нервы
сохранили повсюду свои свойства, а двигательные нервы
поражены на всем протяжении тела выше лигатуры,
тогда как ниже движения сохраняются; это настолько
верно, что лягушка, брошенная в бассейн с водой,
начинает плавать, двигая задними лапками, хотя
передняя часть тела совершенно парализована.
Ничего подобного мы не видим при отравлении
стрихнином. Итак, вы видите, господа, насколько велико
различие между действиями этих двух веществ.
Однако сегодня я предполагаю занять вас не
ядами, влияющими на нервы; я хочу говорить о
некоторых из агентов, которые расстраивают
физиологические свойства мышечного волокна; их очень
много. Среди веществ этого класса вы знаете уже
дигиталин и анчар (упас)13, ибо анчар (upas tieute)
есть по существу основа стрихнина- Я вам
показываю здесь два других вещества органического
происхождения: короуэль и вао, свойства которых были
очень хорошо изучены Митчелем из Филадельфии.
Эти два яда обладают аналогичными свойствами; они
пренебрегают, так сказать, нервной системой,
сосредоточивая всю свою энергию на мышечной
системе. Я не хочу, конечно, смешивать тела,
происхождение и химический состав которых различны.
Я говорю только, что они сходны по общему
признаку; они специально и неизменно поражают
мышечное волокно. Есть много агентов, обладающих
тем же свойством; например, вератрин и другие яды,
природа которых менее известна, тоже заслуживают
быть поставленными в ряд этих веществ.
9 Лекции по эксперим. патол.

130 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
Вот, например, стрелы, переданные мне г. Бус-
сенго; они из Южной Америки. Я совершенно не
знаю, какова природа яда, в них заключающегося.
Это не кураре, как предполагали, потому что его
токсическое действие проявляется на мышцах, а не на
нервах. Я склонен думать, что это яд жаб, которыми
изобилует страна, где изготовляются эти стрелы; яд
жаб, в самом деле, очень энергично действует на
мышечное волокно. Но нужно признать, что
неизвестное вещество, о природе которого идет здесь
речь, являет нам признаки, очень отличные от тех,
какие обычно приписывают животным ядам; по этому
поводу позвольте мне высказать несколько
соображений о животных ядах вообще и о яде жабы—в
частности; эти мысли являются результатом изысканий,
которые я предпринял и которые я продолжаю в этой
интересной и мало известной области науки о
ядах.
Токсические эффекты, производимые у животных
этими отравленными стрелами, показывают, на
первый взгляд, как мы уже сказали, поразительную
аналогию между активным началом, которым пропитаны
эти стрелы, и ядовитым соком, выделяемым жабами
в этом климате. Но когда исследуют это неизвестное
вещество с химической стороны, то является
возражение, так как приходится признать, что речь идет
о вполне стойком теле, свойства которого не
нарушаются от продолжительного пребывания в кипящей
воде и которое легко растворяется в алкоголе, не
теряя ни одного из своих свойств. Действительно,
стрелы, которые оставались на некоторое время в этой
жидкости, оказывались совершенно лишенными своих
токсических свойств, сохраняя, тем не менее, свой
черноватый цвет. Если досуха испарить алкоголь,
в котором находились стрелы, то активное начало
вновь находят в осадке, ибо, снова растворяя его
в воде, получают яд, производящий на животных

О МЫШЕЧНЫХ ЯДАХ
131
действия, совершенно подобные тем, какие
производят и сами стрелы.
В отношении животных ядов привыкли к
противоположным взглядам: их рассматривают как мало
стойкие тела, по природе подобные ферментам,
уничтожающиеся, как и эти последние, под влиянием жары,
подвергающиеся изменению в алкоголе или же в нем
нерастворимые. Вы видите, таким образом, что все
эти соображения должны бы были заставить нас
отказаться от нашего предположения. Однако в
физиологии, как бы ни казались вероятными или
невероятными известные гипотезы, никогда нельзя обойтись
без того, чтобы не проверить их на прямом опыте,
даже в том случае, когда это может казаться
бесполезным или почти абсурдным. Вот, именно,
подчиняясь этому правилу или предписанию, которого мы
придерживаемся в наших исследованиях, мы
исследовали яд жабы, чтобы узнать, обладает ли он
характером фермента, и, вопреки нашему ожиданию,
оказалось, что этот яд противостоит действию жары,
что он растворим в алкоголе и что он, одним словом,
столь же стоек, как и яд стрел. Наконец, последнее
свойство, приписываемое обычно животным ядам,—
это то, что они не убивают животных, которые его
продуцируют; предполагали, что таково свойство
яда гадюки, и к такому ж$ заключению пришли
относительно жабы; нужно было проверить этот
последний пункт, так как я установил, что жабы очень
быстро отравляются стрелами. Так вот опыты,
предпринятые нами с этой целью, не оставляют ни
малейшего сомнения в том, что жаба погибает от действия
своего собственного яда; правда, она дольше
противостоит отравлению, чем лягушка. Во всяком случае не
забудем, что эта устойчивость жабы к действию своего
собственного яда отнюдь не является частным
случаем у этого животного; на сок анчара и на другие
токсические вещества у нее обнаруживается более
9*

132 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
устойчивости, чем у лягушки, и нужна значительно
более сильная доза, чтобы ее отравить.
Мы можем связать эти факты с основным
принципом, который я многократно развивал перед вами,
а именно, что между гомологичными тканями всех
живых существ нет существенных различий, но что
могут существовать различия в степени их свойств,
и даже у животных, очень близко стоящих на
зоологической лестнице. Вы видите, наконец, что
учение о животных ядах еще очень мало разработано
и что следовало бы разобрать в отдельности каждое
из веществ, так как я совсем не намерен
распространять соображения, высказанные по поводу яда жабы,
на животные яды, не изученные в этом специальном
отношении.
Возвратимся теперь к объяснению эффектов,
вызываемых ядами, которые убивают мышечную
систему. Самый важный результат действия этих
различных веществ—это прекращение биения сердца.
Действительно, можно разделить мышечные яды на
два очень отличных класса: одни действуют на
сократительное волокно сердца, прежде чем разрушить
другие части мышечной системы; таковы анчар,
наперстянка, короуэль и вао; другие, как яд жабы,
ядовитое начало отравленных стрел, действуют иначе:
произвольные мышцы парализуются первыми,
сердце же останавливается лишь в более позднем периоде
отравления. Теперь понятно, сколь различна энергия
действия этих ядов соответственно организации
животных, испытывающих их влияние. Малая доза
короуэля достаточна, чтобы сразить птицу почти
моментально; даже кролик умирает через несколько
минут; лягушка же может жить довольно долго после
введения токсического вещества; это не должно вас
удивлять; вы знаете, что Sto последнее животное
может жить много часов после полного изолирования
сердца.

О МЫШЕЧНЫХ ЯДАХ
133
Мы сделаем также несколько опытов на различных
животных с этими ядами, и вы сможете убедиться,
что в отличие от кураре и стрихнина, которые
убивают, поражая нервную систему, эти яды производят
глубокие изменения в физических свойствах мышц,
изменяя их физиологические свойства.
Вот два голубя. Разрезом по середине груди
обнажают у этих обоих животных мышечные волокна,
и лакмусовая бумажка обнаруживает ясно щелочную
реакцию. Один из голубей убивается отравленной
стрелой, другой—впрыскиванием кураре в клетчатку;
в то же самое время лягушка отравляется слабой
дозой короуэля, вводимого под кожу, и ее тотчас же
помещают в банку для наблюдения за эффектом яда.
Вы видите, господа, что в здоровом состоянии
мышечная ткань обнаруживает ясно щелочную
реакцию; но у животных, отравленных одним из этих
веществ, действующих на сократительные элементы,
реакция мышечного сока становится кислой, и
трупное окоченение наступает как бы моментально. Оба
эти изменения мускульной ткани происходят также
самопроизвольно после прекращения жизни, но
значительно медленнее. Когда прошло двадцать четыре
часа после смерти неотравленного животного, то
электрические свойства мышечной ткани
подвергаются оригинальному изменению; в обычном состоянии
наружная поверхность мускула наэлектризована
положительно, а внутренняя поверхность, обнажаемая
разрезом,—отрицательно. Между тем я уже давно
заметил противоположное у животных, погибших от
этих токсических агентов. Наконец, когда вскрывают
животных тотчас после смерти, то находят сердце
в сократившемся состоянии окоченелым,
неподвижным и совершенно пустым, так что его прозрачные
стенки у лягушки теряют их красный цвет,
придаваемый содержащейся в полостях сердца кровью, и
кажутся белыми и совершенно бесцветными.

134 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
Легко убедиться, что здесь поражена одна лишь
мышечная ткань, ибо, если вы перед отравлением
животного наложите лигатуру на одну конечность,
чтобы воспрепятствовать проникновению яда в эту
часть, то вы констатируете, что все другие мускулы
остаются нечувствительными к действию
гальванизма, тогда как мышцы конечности,
предохраненной от токсического действия, подвергаются еще
влиянию этого раздражителя, когда он прилагается
к снабжающим мышцы нервам,—очевидное
доказательство того, что были поражены только мышечные
волокна, тогда как нервы сохраняют, как всегда,
свои жизненные свойства.
Теперь произведем вскрытие только что
отравленных животных. У голубя, убитого стрелой, сердце
неподвижно и окоченело, мышцы в контрактуре и
совершенно нечувствительны к действию гальванизма.
Те же явления могут быть констатированы у лягушки,
сердце которой также окоченело и совершенно
обесцвечено; у этих обоих объектов мускулы показывают
явно кислую реакцию. У голубя, убитого кураре,
сердце еще бьется, и когда пульсации его
окончательно прекратятся, то окоченение наступает еще не
скоро. Мышцы конечностей у этого животного еще
энергично отвечают на электрическое раздражение
и обнаруживают щелочную реакцию.
Вы, конечно, разрешите мне, господа,
воспользоваться этим случаем, чтобы представить вам
несколько соображений об отношениях, могущих
существовать между физиологическими явлениями,
происходящими в живых тканях, и физико-химическими
свойствами, которыми последние обладают. Можно
сказать вообще, что физиологические свойства мышц,
нервов и всех остальных тканей могут проявляться
только при условии, что они будут сопровождаться
некоторыми физическими или химическими
явлениями совсем особого порядка и что существует прямая

О МЫШЕЧНЫХ ЯДАХ
135
связь между интенсивностью одних явлений и
энергией, с какой протекают другие явления. Скоро после
смерти происходит угасание биологических и почти
одновременно физико-химических свойств тканей.
Так, в мускулах электрический ток исчезает почти
одновременно со способностью сокращения, а у
нервов электротоническая способность угасает
одновременно с физиологической раздражимостью.
Соблазнительно поэтому думать, что между этими двумя
порядками явлений существует связь причины
и следствия. Я склонен думать, что здесь в
большинстве случаев речь идет о простом совпадении и что
не следует полагать, что жизненные свойства ткани
продолжают существовать только потому, что
физические или химические явления не исчезли. В самом
деле, явное доказательство этой взаимной
независимости нам дает следующий опыт. Мы убиваем
кролика перерезкой продолговатого мозга; нервная
возбудимость, мышечная раздражимость и
электрический ток мускулов постепенно совершенно угасают
через несколько часов после смерти. Но если
животное было отравлено анчаром, то результаты будут
совершенно отличны: нормальная раздражимость
мускулов исчезает через двадцать пять или
тридцать секунд после смерти, тогда как электрический
ток удерживается в течение четырех или пяти часов.
Мы констатируем также, что щелочная реакция
мышц не неразрывно связана с их сократительной
способностью и что электротоническое состояние
нервов не обязательно связано со способность^
передавать приказания воли.
Мы далеки от того, чтобы утверждать, что потеря
физиологических свойств ткани не связана ни с
каким материальным повреждением; мы хотим только
отметить, что в большом числе случаев это
повреждение еще нужно определить и что нужно искать его
совершенно в другом направлении. Физические и хи-

136 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
мические явления, наблюдаемые нами в тканях, по-
видимому, всегда сопровождаются жизненными
свойствами, однако мы не можем утверждать, что они
ими порождены.
На этом, господа, мы закончим куре
экспериментальной патологии в этом семестре. Мы снова начнем
с того места, на котором сегодня остановились,
и, после того как некоторые из общих научных
принципов сформулированы, мы сможем начать изучение
некоторых специальных вопросов. В общем я хочу
вам сказать, что попытаюсь вызвать у животных
некоторые болезненные поражения, чтобы аналитически
изучить их механизм, никогда не забывая основного
принципа: «экспериментальная патология должна
неизменно основываться на физиологии».

ЛЕКЦИИ
о
СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
ЛЕКЦИЯ ПЕРВАЯ
ОБЩИЕ СВОЙСТВА НЕРВНОЙ СИСТЕМЫ
СОДЕРЖАНИЕ. Предварительные соображения.—Общая
цель курса.—Влияние нервной системы на все акты жизни.
Нервные корешки разделяются на чувствительные и
двигательные.—При современном состоянии науки это различие
недостаточно.—Физиологические свойства живых тканей
перед полным исчезновением испытывают ряд очень
важных изменений, которые необходимо знать.—Действие
болезней изменяет наши ткани постепенно, а не сразу.—
Быстрая экстирпация какого-нибудь органа не дает
правильного представления о патологических явлениях.—
Пример, заимствованный из изменений чувствительности.—
Свежие раны.—Различие между тканями, обладающими
чувствительностью, и другими, ее не имеющими; между
ними существует лишь различие в степени.—Различия
в чувствительности связаны всегда с функциями задних
корешков.—Блуждающие нервы лишены чувствительности
у животных натощак; они становятся чувствительными во
время акта пищеварения.—Изменения, происходящие в
свойствах нерва, связаны обычно с состоянием тканей,
в которых он распространяется.—Эффекты от перерезки
симпатического нерва.—Усиление мышечной активности
является одной из главных причин, обусловливающих
чувствительность некоторых областей тела.—Нервные
впечатления могут выражаться только посредством движений.—
Указания кардиометра в сомнительных случаях.
Господа
После того как в прошлом семестре мы разобрали
общие вопросы, связанные с предпринятым нами
изучением, следовало бы теперь прямо присту-

138 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
пить к существу дела. Следовало бы
последовательно рассмотреть главные аппараты организма в
отношении различных поражений, которым они могут
подвергаться. Программа была бы неизмеримо
велика, и мы, конечно, не претендуем выполнить ее
во всем объеме; подобное намерение было бы,
конечно, невыполнимо. Достаточно того, что на наших
предшествующих лекциях мы показали, что
экспериментальную патологию нужно всегда основывать
на предварительном знакомстве с физиологическим
состоянием и никогда не терять из виду живого
существа в полном здоровье, если хотят понять
процессы, совершающиеся в больном живом существе.
В данный момент нам, очевидно, невозможно
приступить к этим патологическим исследованиям
органов, физиология которых нам еще недостаточно
известна. В этом отношении нужно бы прежде всего
заполнить пробелы в науке. Вот почему в
экспериментальной патологии нельзя претендовать на охват
во всей полноте всей обширной области научной
нозологии: мы удовлетворимся рассмотрением некоторых
отдельных пунктов и будем счастливы, если в течение
наших занятий нам удастся поставить несколько вех
на поле, которое может быть распахано только
работой многих последующих поколений. Я полагал, что
введением к этим изысканиям следует избрать
изучение нервной системы. При этом изучении функций
организма нет надобности следовать какому-нибудь
определенному порядку; мне только показалось
удобным предоставить первое место аппарату, имеющему
наиболее универсальный характер. Итак, мы
рассмотрим свойства нервной системы, заранее
устанавливая условия опытов, служащих к освещению ее
деятельности в нормальном состоянии, а также и
изменений, вызываемых в ней патологическими
нарушениями, которые мы попытаемся вызвать
искусственными приемами. Знакомство с функциями этого

ОБЩИЕ СВОЙСТВА НЕРВНОЙ СИСТЕМЫ 139
аппарата, приводящего в гармонию явления жизни,
будет служить необходимым руководством при
изучении болезней, ибо было бы невозможно следить за
сцеплением ряда болезненных симптомов, если не
знать заранее того участия, которое принимает в этом
нервная система.
Нервная система обладает у всех животных
значением, которое возрастает по мере поднятия их на
высшую ступень; так что можно сказать, что у
человека и у важнейших млекопитающих она является
первым источником всех явлений жизни. Но этот
великий аппарат сам имеет много различных
функций, и работам Ш. Белля, и опытам Мажанди обязаны
мы самыми прекрасными завоеваниями современной
физиологии, а именно знанием, что нервы
разделяются на чувствительные и двигательные. Но этот
первый успех нисколько не может удовлетворить нас;
требования физиологии, и в особенности патологии,
заставляют нас итти дальше.
Однако анатомы и физиологи как будто свели
к этому всю проблему. Перережьте нерв—произойдет
потеря чувствительности; значит, скажете вы, этот
нерв чувствительный. Перережьте другой нерв—на
ваших глазах наступит паралич движений,—значит,
нерв двигательный. Ознакомившись таким образом
с функциями спинномозговых нервов, стали тем же
приемом различать функции головных нервов;
наконец, тот же анализ перенесли внутрь головного
мозга. Одним словом, можно бы сказать, что вся
история нервной системы нам стала как бы известной
с того момента, как мы с уверенностью научились
отличать чувствительные нити от двигательных
волокон. Однако опыт столь же элементарен, сколь груб
и сам прием, ибо между локализацией функции и ее
объяснением еще большое расстояние, а физиолога
и врача специально интересует объяснение функций.
Только, изучив постепенное прекращение функций,

140 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
мы сможем постигнуть механизм смерти. В самом
деле, болезнь никогда не убивает наши.органы сразу;
она их сначала изменяет, и смерть наступает лишь
после длинного ряда болезненных изменений как
последнее звено этого постепенного расстройства.
Итак, чтобы хорошо понять болезненное явление,
недостаточно повредить орган или его экстирпиро-
вать и затем констатировать то, что произойдет
в организме после этого изувечения; нужно
проследить шаг за шагом появление и ход функциональных
расстройств, параллельно изучая изменения,
претерпеваемые аппаратом до достижения его полной
дезорганизации. Только тогда можно польстить себя
тем, что мы постигли природу на деле.
Нервная система служит для связи индивида с
внешним миром, и в то же время она, реагируя,
вызывает самые различные изменения во внутренних
органах в соответствии с тем особым состоянием, в
котором она находится. Впечатления, воспринятые
чувствительными нервами, например, выражаются почти
всегда движениями, в особенности, в отношении
животной жизни; очевидно, что интенсивность этих
различных движений может колебаться в очень
широких пределах. Но свойства чувствительной
системы как таковой нам еще совершенно неизвестны.
В самом деле, если мы называем возбудимостью
способность этих нервов быть возбуждаемыми при
соприкосновении с внешними агентами, то кто
объяснит нам столь замечательные вариации этой
возбудимости? Кто скажет нам, почему одни и те же агенты
вызывают у разных индивидов столь различные
впечатления? Наконец, как происходит то, что
ощущение появляется иногда, когда возбудителя нет?
Мы уже говорили вам об изменениях,
испытываемых нервной чувствительностью при некоторых
данных условиях. Свежая рана менее болезненна в
момент рассечения тканей, чем когда специфические

ОБЩИЕ СВОЙСТВА НЕРВНОЙ СИСТЕМЫ 141
изменения произошли в окончаниях перерезанных
нервов; эти специфические изменения объясняют
нам острую боль, ощущаемую в патологическом
состоянии в тканях, обычно лишенных всякой
чувствительности; они, без сомнения, должны быть также
приняты во внимание при объяснении
противоречивых результатов, полученных разными
наблюдателями при их опытах с возвратной чувствительностью;
так, щипание, раздавливание^ и даже простое
прикосновение чуждого тела могут стать невыносимыми
у окончаний нерва через некоторое время после
перерезки, тогда как в первую минуту они едва
ощущаются животным, которое к тому же очень ослаблено
долгой и мучительной операцией. Теперь понятно,
почему различие, установленное Галлером между
чувствительными и нечувствительными частями тела,
могло породить бесчисленные споры; каждый опыт
может привести к различным результатам в
зависимости от условий, при которых он проводился. Но
во всяком случае повышение чувствительности
неизменно возникает в результате чрезмерной
деятельности задних корешков, ибо, как только их
перерезают, всякая чувствительность исчезает в
соответствующих частях, будут ли то нервные или другие
ткани.
Желая объяснить эту серию явлений,
относящихся к чувствительности, мы стоим перед тем же
затруднением, как и в вопросе о капиллярах,
которые так быстро развиваются в воспаленных органах
при патологическом состоянии. Нужно ли
предположить, что создались, так сказать, новые капилляры
на месте воспаления, или что уже бывшие раньше
сосудистые ходы, но слишком узкие для прохождения
кровяных шариков, внезапно расширились и таким
образом симулировали новое образование сосудов,
не существовавших до появления болезни? Мы
видим, что тот же вопрос можно поставить по поводу

142 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
чувствительных нервов, когда они гиперэстезиро-
ваны. Есть ли это ненормальное развитие нервных
нитей или же нужно предполагать простое усиление
свойств задних корешков? Можно было бы привести
веские доводы в пользу обеих гипотез. Можно
предположить наличие нервной капиллярной сети, а с
другой стороны, доказано, что чувствительность задних
корешков может даже в физиологическом состоянии
подвергаться значительным колебаниям у одного
и того же индивида в зависимости от особых условий,
в которых он находится. Известно влияние
сосредоточенного внимания на периферическую
чувствительность, доходящую почти до полного ее исчезновения,
без всякого при этом нарушения здоровья индивида.
Известно также, что всякое очень сильное ощущение
заставляет на известное время замолчать
параллельные ощущения, согласно знаменитому афоризму
Гиппократа: «Duobus doloribus simul obortis поп
in eodem loco vehementior obscurat alterum» 17. Ho
пример еще более физиологический, если можно так
сказать, являет нам легочно-желудочный нерв. В
самом деле, я заметил, что этот большой ствол можно
совершенно безнаказано раздражать у животных
натощак, не вызывая тем ни малейшей боли, тогда как
самое легкое раздражение, причиняемое во время
пищеварения, тотчас же вызывает мучительные
ощущения, выражающиеся у животного визгом и
конвульсивными движениями, между тем здесь, наверно,
не имеется болезненных изменений.
Итак, существуют чисто физиологические
изменения чувствительности, изменения, которые нам тем
более важно знать, что чувствительные нервы
являются, как мы видели, одними из самых
могущественных посредников при возникновении болезни и что
двигательные центры получают во многих случаях
возбуждения от периферии. Причину того, что
двигательный нерв при различных состояниях организма

ОБЩИЕ СВОЙСТВА НЕРВНОЙ СИСТЕМЫ 143
более или менее легко подвергается возбуждению,
нужно искать не в центре, а на периферии нервной
системы. Возвращаясь к только что приведенному
примеру, разве причину этого столь выраженного
различия возбудимости легочно-желудочного нерва во
время пищеварения и натощак нужно искать в
головном мозгу? По всей вероятности, нет, а на
периферии, у окончаний нерва, в слизистой желудка,
которая разбухает и краснеет от соприкосновения
с пищей, тогда как при пустом желудке она остается
бледной и бескровной. Прилив крови вокруг этих
последних разветвлений будет в этом случае
истинным возбудителем, действующим на чувствительность
нерва.
Без сомнения, так же нужно объяснить глубокое
различие возбудимости нервов при гальванизации.
В самом деле, некоторые нервы поддаются очень
слабым токам; чтобы возбудить другие нервы, нужны
очень сильные токи. Разительный пример этой
противоположности, которую вы, конечно, еще помните,
представляет нам барабанная струна. Сравнивая ее
возбудимость с возбудимостью секреторных нитей
околоушной железы, измеряемой методом Дюбуа-
Реймона, убеждаемся, что возбудимость барабанной
струны значительно больше. Чему должны мы
приписать такое различие? Не связана ли сравнительно
столь значительная чувствительность барабанной
струны с какими-то особенностями нервного центра?
Или причину этого нужно искать на периферии,
в более богатой сосудами ткани подчелюстной железы,
которая наложила особый отпечаток на оживляющий
ее нерв? Возможно, что при помощи аналогичного
механизма действует на нерв, разветвления которого
распространяются в паренхиме органа, и нормальная
или патологическая васкуляризация. Легко
проверить этот факт, наблюдая эффект перерезки
симпатического нерва, что вызывает паралич сосудов, ли-

144 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
шая их способности противодействовать давлению
крови. Этой операцией вы сразу увеличиваете
количество крови, проходящей через пораженную часть;
ее температура и чувствительность повышаются, как
будто ткани сообщили оживляющим их нервам
особые свойства. С другой стороны, когда мы говорим,
что симпатический нерв действует медленно на мышцы
органической жизни и что эффекты его возбуждения
длятся долгое время, то мы этим в действительности
указываем лишь на свойства гладкого мышечного
волокна: нерв делает эти свойства ткани лишь более
рельефными. Эффекты патологического состояния
должны рассматриваться с этой же точки зрения.
Если, внимательно наблюдая с помощью
градуированного электрического аппарата, вы
констатируете чувствительность кожного нерва в
физиологическом состоянии, то после прижигания или
приложения пластыря на соответствующее место вы
легко убеждаетесь, что чувствительность сильно
повысилась, а сравнивая нервы двух сторон, вы
увидите, что нерв больной стороны гораздо более
чувствителен, чем нерв здоровой стороны: очень слабый
гальванический ток произведет в первой точке острую
боль и будет едва ощущаться во второй.
Отсюда, следовательно, можно заключить, что
васкуляризация органа вызывает явления,
отражающиеся на всем тракте обслуживающих его нервов.
Мы видим, таким образом, что
нервы—чувствительные, либо двигательные—представляют самые
большие вариации в интенсивности своих свойств,
начиная с абсолютного отсутствия раздражимости,
до самой высокой ее степени. Но в этом отношении
совершенно невозможно установить точные границы
между физиологическим и болезненным состоянием,
и нельзя сказать: вот здесь кончается здоровье и
нормальное состояние, а здесь начинается болезнь или
патологическое состояние. Ибо имеется точка, в ко-

ОБЩИЕ СВОЙСТВА НЕРВНОЙ СИСТЕМЫ 145
торой два противоположных состояния
соприкасаются и смешиваются. Если болезненное
раздражение, причиняемое травматическим повреждением,
усиливает чувствительность, то физиологическая
активность нормальной функции приводит к точно
таким же результатам.
Изучение и оценка этих явлений представляет
большие затруднения, так как нужно не только
констатировать наличие интенсивности, но и измерить
ее. Ведь в физиологии нет ничего абсолютного, все
относительно. Нерв не существует сам по себе, он
существует лишь по отношению к оживляемым им
органам и к центрам, откуда он исходит. Вы видите,
следовательно, что нам нужно всегда искать
относительные мерки, да и их часто очень трудно получить.
Мы, например, пытаемся вызвать ощущения, но,
чтобы знать, достигли ли мы этого, нужно, чтобы
животное уведомило нас об этом; если оно не
издает никакого звука и не делает никакого
движения, то мы не можем знать, испытало ли оно боль
или нет. Только в случае, если при исключительных
обстоятельствах производят операцию на человеке,
можно получить точные указания. Так, Мажанди мог
удостовериться, что чувствительность сетчатой
оболочки ограничена световыми впечатлениями; ибо,
если раздражать ее у человека, то она не ощущает
никакой боли, но получает ощущение света, и это
ощущение путем рефлекса вызывает сужение зрачка.
Нужно еще прибавить, что существуют животные,
которые даже при острой боли остаются почти
совершенно пассивными, что происходит с некоторыми
породами собак, например, с овчаркой. Что можем мы
тогда сделать? Раздражая, например, задние
корешки, мы заключаем, что они чувствительные,
потому что животное стенает и производит движения;
но если бы оно оставалось неподвижным, как могли
бы мы доказать существование этого свойства? Если
10 Лекции по эксперим. патол.

146 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
животное не издает звука, как можем мы утверждать7
что оно ничего не чувствует?
Мы часто с успехом применяли новый прием для
констатирования наличия чувствительности в тех
случаях, когда животное не подает никаких знаков
боли. Это средство—кардиометр. Этот аппарат, как
вы знаете, есть не что иное, как очень чувствительный
манометр, который можно прикладывать к
артериям для определения давления крови и силы сердца;
чувствительность этого мускула так велика, что
впечатление, так сказать, латентное и не
обнаруживающееся никаким движением, улавливается через
повышение его импульсивной силы. Столь замечательное
действие душевных эмоций могло бы быть
достаточным, чтобы дать вам о них подтверждение. Но я
покажу вам, что можно легко коснуться нерва, не
вызывая у животного никакого произвольного движения,
а между тем поднятие ртути в аппарате тотчас же
показывает нам, что нервная чувствительность
подверглась действию. Если предварительно перерезать
задний корешок, то этот аппарат никогда не дает
никакого указания; тогда мы уверены, что
чувствительность окончательно угасла.
Мы будем изучать свойства нервной системы с
помощью классических опытов, которые вы уже знаете.
Но мы не удовлетворимся простым
констатированием наличия явления; мы хотим также измерить его
интенсивность и определить все оттенки. Наконец,
мы не упустим ни одного случая указать вам на
вытекающее из этих фактов применение их к патологии,
так как вы знаете, господа, специальную цель,
которую мы хотим осуществить в нашем преподавании.

ЛЕКЦИЯ ВТОРАЯ
О ФУНКЦИЯХ СПИННОГО МОЗГА
СОДЕРЖАНИЕ. Существенная черта нервной системы, с
физиологической точки зрения,—это
дуализм.—Чувствительность и двигательная способность суть два главных
свойства, которые во все времена приписывались нервной
системе.—Анатомическое разделение в отношении свойств
двух крупных родов нервов.—Смешанные
нервы.—Анатомические исследования Шарля Белля.—Опыты Мажанди
и Мюллера.—Почему низшие животные удобнее для
изысканий подобного рода?—Оперативные приемы для
вскрытия спинномозгового канала.—Анатомическое
расположение спинных корешков у собаки.—Разные опыты над
свойствами спинномозговых нервов.—Опыты Легаллуа над
эффектами полного разрушения спинного мозга.—Анализ
явлений возвратной чувствительности.—Можно ли
объяснить ее существованием анастомозов между
чувствительными и двигательными нервами. — Анастомозы нервных
волокон происходят, по всей вероятности, у окончаний
нервов.—В некоторых случаях соединение происходит в
точке, более близкой к центру.—Опыты над седалищным
нервом.—У животных, подвергнутых анестезии, задние
корешки теряют чувствительность последними и вновь
восстанавливают ее первыми.
Господа
Мы начнем физиологическое изучение нервной
системы со свойств спинного мозга, этой центральной
оси, от которой исходит и к которой примыкает
большая часть периферических нервов и которая служит
посредником между мозгом, с одной стороны, и
наружной поверхностью тела,—с другой.
10*

148 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
Первый факт, представляющийся нашему уму,
когда обозревают физиологию нервной системы в
делом,—это столь характерная двойственность ее
функций; чувствительность, движение—таковы два
важных явления, которые наблюдатели всех времен
приписывали деятельности нервов, и, задолго до
получения экспериментального доказательства, верили
в существование чувствительных нервов, совершенно
отличных от нервов двигательных.
На спинном мозгу находятся глубокие борозды,
разделяющие его на задние, передние и боковые
столбы. От первых отходят пары нервов, образующие
ганглиозные вздутия около начала; от вторых
отходят другие нервные стволы, не снабженные узлами.
Эти два рода нервов вскоре сливаются, и у выхода из
позвоночного канала мы находим уже смешанный
нерв, обладающий и чувствительными, и
двигательными свойствами. Нервы такого рода были долго
единственными, которые знали древние; но во
всяком случае это глубокое различие спинномозговых
пар у их начала в отношении их функций
подозревалось анатомами. Уолькер, например, основываясь
на некоторых фактах патологии, считал возможным
приписывать передним корешкам чувствительную
способность, а задним—двигательную. Анатомические
изыскания III. Бэлла привели его к
противоположному мнению. Опыты Мажанди полностью доказали,
что задние корешки спинного мозга суть истинные
проводники чувствительности, тогда как передние
предназначены для движения.
Мюллер с успехом повторил эти опыты на
лягушках, которых он для этой цели предпочитает всем
другим животным, потому что операция производится
легче и не утомляет их, как млекопитающих. У этих
последних, говорит он, потрясения, происходящие от
операции, могут часто ввести в заблуждение
относительно исконных свойств спинномозговых нервов.

ФУНКЦИИ СПИННОГО МОЗГА
1*49'
Этому автору мы обязаны первым применением
гальванизма к изучению свойств нервной системы; он
пользовался им как средством для различения
двигательных корешков от чувствительных нервов.
Отбор животных для опытов может быть
оправдан только при том предположении, что свойства
нервов совершенно одинаковы у низших животных и у
человека; аналогия дает нам право предполагать это,.
а прямой опыт* это полностью доказал. Если бы ткани
одной и той же природы различно проявляли свое
действие на различных ступенях зоологической
лестницы, то немыслимо было бы никакое приравнивание
животных разных видов одних к другим. К счастью
для науки, дело обстоит не так. Что правильно для
существ с самой сложной организацией, то
оказывается верным также и для самых простых
организмов. Но так как топографическое расположение
очень различно, то нетрудно понять, что очень
тяжелая операция на собаке (таково вскрытие
позвоночного канала) гораздо легче производится на
лягушке. Случается также, что опыты, невозможные
на одном животном, удаются на другом.
В экспериментальной физиологии нет ничего
важнее, как определить условия, при которых
производится операция. Поэтому, когда дело идет о
свойствах спинномозговых корешков, на чем целиком
основано учение о нервной системе, то вы легко
поймете, как важно точно указать правила, которыми
следует руководствоваться при операции.
Принятый в настоящее время прием состоит в том,
что вскрывают позвоночный канал и обнажают
спинной мозг. Для этой операции можно пользоваться
многими из домашних млекопитающих: собакой,
кошкой, кроликом, морской свинкой. Но из всех
животных собаки кажутся нам наиболее
пригодными для выявления свойств мозгового ствола,
благодаря присущему им анатомическому строению.

150 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
У млекопитающих спинной мозг оканчивается на
уровне второго поясничного позвонка, давая начало
нервам конского хвоста, которые выходят из
спинномозгового канала через межпозвоночные отверстия,
довольно далеко от места их начала. Для этих
исследований нужно поэтому брать две последние
поясничные пары и первую крестцовую, корешки которых
очень длинны; в других областях они слишком
коротки, чтобы ими можно было удобно пользоваться
при опытах. Нужно еще знать, что корешки
спинномозговых нервов, как и сам спинной мозг, окутаны
мозговыми оболочками и омываются спинномозговой
жидкостью до выхода их из твердой мозговой
оболочки. Можно, следовательно, производить опыты,
либо вскрывая мозговые оболочки, обнажая таким
образом нервные пары, либо не трогая их и беря
корешки вне твердой оболочки, что значительно лучше;
однако, если оперируют животное, у которого оба
корешка, чувствительный и двигательный,
заключены в одном соединительнотканном влагалище, то
нельзя обойтись без того, чтобы не разрезать его для
изоляции этих двух нервных нитей, одна от другой,
и для выяснения их различных свойств. Такое именно
расположение имеется, например, у человека. Но
у собаки каждый из двух корешков имеет особое
влагалище из твердой о'болочки; можно, таким
образом, оперировать, не разрывая оболочки нервов и не
проливая спинномозговой жидкости. Такое же
расположение мы находим у кошки, только корешки
ее короче, чем у собаки.
Операцию можно также производить на второй
шейной паре, благодаря расположению, которое
позволяет у собаки действовать, не вскрывая
спинномозгового канала. Надо, по возможности, избегать
операции в спинной области, где соединяются все
наиболее неблагоприятные условия.
Избрав точку, где хотят произвести операцию,

ФУНКЦИИ СПИННОГО МОЗГА
151
вскрывают спинномозговой канал, разрезая
пластинки позвонка с обеих сторон и вынимая—одна
за другой—костные дуги позвонков; повторяя эту
операцию на многих позвонках, можно обнажить
спинной мозг с отходящими от него корешками на
очень большом пространстве. Но при такой
операции неизбежно происходят обширные повреждения;
почти всегда возникают кровотечения, и животное,
ослабленное болью и потерей крови, часто остается
нечувствительным к раздражениям нервов.
Опыт научил меня, что нужно возможно больше
ограничивать величину отверстия, вскрывая канал
лишь на уровне последних поясничных позвонков.
Одним движением пилы разрезают пластинки этих
двух позвонков с одной стороны, стараясь удалить
лишь ближайшую к межпозвоночному отверстию
часть кости; таким способом обнажают четыре
нервных корешка, заключенные в их влагалище;
осторожно подводят под каждый из них нитку, чтобы
поднять их, и тогда легко можно изучать их свойства,
так как при этой операции животное мало
утомляется. Однако, чтобы получить хорошие результаты,
надо дать ему несколько часов отдыха.
Чувствительность, притуплённая вначале, мало-помалу
восстанавливается, в чем убеждаются щипком на коже;
животное, часто бесчувственное тотчас после
операции, не замедлит обнаружить довольно острую боль;
иннервация кожной оболочки восстановила свои
временно прерванные функции.
Посмотрим теперь, какие опыты можно
проделать со спинномозговыми корешками. Наиболее
старый из всех—опыт Мажанди, состоящий в том,
что перерезают задний корешок и констатируют
затем всякого рода раздражениями, что
чувствительность исчезла на соответствующих частях
поверхности тела, а также на периферической части самого
нервного ствола; перерезка же передних корешков

152 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
вызывает паралич движения. Этот опыт дает у лягуш-
кообразных более ясные результаты, чем у
млекопитающих, так как у этих последних повреждение
мышц, прикрепляющихся к позвоночнику,
вызывает всегда затруднения в движениях конечностей,
чего не происходит в такой степени у лягушки.
Как дополнение к этому опыту можно при помощи
гальванизма показать различие свойств, которыми
обладают оба рода корешков; что касается передних
корешков, то гальванизация периферического конца
их вызывает судороги в соответствующей конечности,
тогда как гальванизация центрального конца не дает
никакого заметного явления. Противоположное
наблюдается на перерезанных задних корешках;
гальванизируя периферический конец, вы не получаете
никакого эффекта; наоборот, раздражая центральный
конец, тотчас же обнаруживаете острую боль.
Мажанди очень упрекали в том, что он в своих
опытах над чувствительностью спинномозговых
нервов впал в противоречие; й самом деле, он утверждал,
что передние корешки, то нечувствительные, то
наделенные чувствительностью, обладают иногда этим
свойством в очень высокой степени. Но противоречие,
указанное Мажанди в его опытах, существует в
реальности; оно объясняется, как вы увидите,
явлением, известным теперь под названием возвратной
чувствительности. Физиологический факт вытекает
здесь из условия опыта. Животное, только что
перенесшее столь серьезную операцию, как
вскрытие спинномозгового канала, нуждается в отдыхе
для полного восстановления своих нервных функций.
Кардиометр показывает нам иногда падение давления
крови внутри сосудов почти до половины при
отсутствии сколько-нибудь значительного кровотечения.
Чему можем мы приписать столь поразительное
явление, какие глубокому осложнению со стороны
нервной системы? Под влиянием этой операции пищеваре-

ФУНКЦИИ СПИННОГО МОЗГА
153:
ние прекращается; наконец, нередко случается, что
некоторые животные, например, кролик, лошадь,
внезапно погибают к концу опыта. Что же
удивительного в том, что задние корешки оказываются
нечувствительными и тем более передние корешкит
чувствительность которых есть не более, как
отражение чувствительности их сородичей.
В этом отношении заслуживает внимания опыт
Легаллуа. Он часто пытался разрушать у молодых
кроликов стилетом спинной мозг за исключением
дыхательной области нервного ствола; часто
следствием этого была внезапная смерть. Легаллуа
заключил, что разрушение медуллярной оси на
большом пространстве непосредственно вызывает смерть.
Смерть вызывалась, без сомнения, интенсивностью
боли, потому что, анестезируя животных эфиром,,
можно было подвергать их этому увечью, не убивая
их. Значит, в подобных случаях боль была прямой
причиной смерти; тем более оснований думать, что
чувствительность может изменяться при операциях
подобного рода. Поэтому анестезия эфиром является
полезной предосторожностью при вскрытии
позвоночного канала; она направлена к тому, чтобы
сохранить нервной системе чувствительность, присущую
ей в физиологическом состоянии.
Производя опыт со всеми указанными
предосторожностями, можно легко констатировать все
явления возвратной чувствительности. Операция должна
быть, кроме того, возможно ограниченной;
достаточно обнажить две пары нервных корешков. Когда
раздражают эти корешки, передние или задние, то-
животное визжит от боли. Это показывает, что до
перерезки оба рода корешков чувствительны. Но,
если вы производите отдельно перерезку переднего
корешка, то вы увидите странный феномен.
Периферический конец разрезанного нерва продолжает
обладать очень выраженной чувствительностью, тогда

154 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
как центральный его конец совершенно ее лишен.
Таков странный феномен, известный под названием
возвратной чувствительности и связанный с
влиянием чувствительных ветвей на двигательные ветви.
Действительно, если вы перерезаете задний
корешок, то всякая чувствительность исчезает; даже
периферический конец чувствительного нерва стал
нечувствительным, и один только центральный конец
сохраняет способность передавать нервному центру
впечатления, вызванные раздражениями.
Ничто лучше не показывает полную
независимость каждой пары нервов, взятой в целом, как
факт, что возвратная чувствительность передних
корешков продолжает существовать после того, как
задний ствол верхней пары и тот же ствол нижней
были перерезаны; пока его чувствительный корешок
продолжает находиться в сообщении с нервным
центром, соответствующий двигательный нерв сохраняет
целиком присущую ему чувствительность.
Каков же источник этого странного свойства,
которое как будто превращает, позаимствованием у
своего собрата, двигательный нерв в чувствительный?
Мы видели, что эта особая чувствительность
направлена от центра к периферии, в направлении,
противоположном чувствительности задних волокон; мы
видели, что она исходит целиком от задних корешков,
перерезка которых ее мгновенно уничтожает;
следовательно, она происходит как будто бы от слияния
чувствительных с двигательными нервами через
анастомозы или вследствие возвращения назад некоторых
чувствительных нитей, достигших периферии тела.
Известно по крайней мере, что этот обмен происходит
не на уровне слияния двух нервов в смешанный нерв,
а в другом месте; потому что если перерезают
смешанный нерв вскоре после выхода его из
межпозвоночного отверстия, позаимствованная
чувствительная способность переднего корешка исчезает, зна-

ФУНКЦИИ СПИННОГО МОЗГА
155
чит, анастомоз произошел в точке более удаленной.
Источник возвратной чувствительности надо, по-
видимому, искать в периферических анастомозах
нервного центра; там, без сомнения, чувствительные
волокна загибаются назад и следуют по путям
двигательных пучков. Однако, казалось бы, что и менее
удаленные анастомозы могут стать источником этого
свойства. Действительно, если, хорошо
отпрепарировав корешки последней поясничной пары, вы
перережете передний корешок, то увидите, что он
обнаруживает сильно выраженную чувствительность на
своем периферическом конце; если же теперь вы
перережете седалищный нерв, представляющий эти два
нервных корешка, при выходе его из таза на уровне
седалищной выемки, то заметите, что возвратная
чувствительность, хотя и сильно ослабленная, все же
еще существует. Это как будто доказывает, что все
в этом свойстве, передаваемом двигательным нервам
чувствительными корешками, не исходит ни от
периферии, ни от окончаний нервной системы; в ней
могут участвовать анастомозы, более близкие к месту
выхода, потому что в данном случае для объяснения
продолжающегося проявления этого свойства мы
должны прибегнуть к чувствительным ветвям,
исходящим из подчревного сплетения.
К тому же чувствительность слабеет по мере
удаления от места своего выхода. Когда, обнажив одну
пару нервов у животного, подвергают его действию
эфира, чувствительность угасает сперва в переднем
корешке, потом на периферии тела и в конце на
заднем корешке. Когда животное приходит в себя,
чувствительность возвращается в обратном порядке;
значит, есть основание думать, что чувствительность
сильнее у начала, чем у окончания нерва.
В следующей лекции, господа, мы сделаем вас
свидетелями опытов, которые служат основой
физиологических понятий, только что вам изложенных.

ЛЕКЦИЯ ТРЕТЬЯ
О ВОЗВРАТНОЙ ЧУВСТВИТЕЛЬНОСТИ
СОДЕРЖАНИЕ. Опыты, относящиеся к функции спиннога
мозга.—Задние корешки служат для передачи
чувствительных впечатлений; передние корешки вызывают движения.
Опыты, доказывающие наличие этих основных свойств.—
Возвратная чувствительность.—Опыты, служащие к ее
выяснению, должны производиться на высших животных.—
Меры для поддержания чувствительности животного.—
После вскрытия спинномозгового канала нервы могут стать-
нечувствительными.—Различные мнения относительно
происхождения возвратной чувствительности.—На нее смотрят
как на результат отражения чувствительных волокон,
возвращающихся к центру от периферии.—Доказательства в
подтверждение этого. — Физиологические свойства
чувствительных и двигательных волокон.—Двигательные нервы
сплющены, чувствительные нервы имеют цилиндрическую
форму.—Нет ли некоторого количества чувствительных
волокон в передних корешках и некоторого количества
двигательных волокон в задних?—Мнение об этом Арнольда.—
Перерезка задних корешков разрушает всякую
чувствительность в соответствующих двигательных
корешках.—Соображения о структуре спинного мозга.—Собственная его
чувствительность происходит от задних корешков.—Различные
опыты над возвратной чувствительностью.
Господа
Среди всех физиологических выводов, изложенных
вам на предыдущей лекции, первый и самый
важный—это тот, который устанавливает различие между
чувствительными и двигательными нервами при
помощи перерезки передних и задних корешков. Для дока-

ВОЗВРАТНАЯ ЧУВСТВИТЕЛЬНОСТЬ 157
зательства этого основного факта нет надобности
прибегать к высшим животным. Конечно, можно
пользоваться млекопитающими, но в настоящем случае
мы воспользуемся лягушкой, что нисколько не
повредит строгости доказательства.
Вот лягушка, у которой с одной стороны
перерезаны чувствительные корешки, соответствующие
задней лапке, а с другой стороны—двигательные
корешки. Посмотрим, каковы эффекты этих
повреждений. Когда я сдавливаю лапку, движения которой
сохранились, животное остается неподвижным, что
доказывает, что чувствительности нет. Наоборот,
когда я сдавливаю ту лапку, у которой
парализованы движения, но чувствительность которой к
внешним впечатлениям сохранилась, она подтягивает
другую лапку, так как в раздраженной лапке
произвольные движения уничтожены. Можно повторить тот же
опыт, погружая обе лапки в слегка подкисленную
воду; животное вытягивает тогда лапку,
двигательные нервы которой не были парализованы перерезкой
передних корешков; другая лапка остается
неподвижно погруженной в жидкость. Этого опыта
достаточно, чтобы доказать вам, что чувствительность есть
свойство задних корешков, а движение—передних
корешков. Мы думаем, что нет нужды больше
останавливаться на столь определенном и ясном факте.
Но нам предстоят более тонкие опыты над
возвратной чувствительностью. Чтобы констатировать
это свойство, нужно прибегнуть к высшим
млекопитающим, к собаке, кошке и т. д.; лягушкообразные
не пригодны для такого рода исследований. Я уже
излагал вам те предосторожности, которые нужно
принимать для выявления этого интересного
феномена; после вскрытия спинномозгового канала нужно
дать животному отдохнуть. Влияние, производимое
этой операцией на чувствительность спинномозговых
пар, великолепно обнаруживается эффектом, полу-

158 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
чаемым на других более поверхностных нервах,
например, на лицевом. Этот нерв обладает очень
выраженной возвратной чувствительностью, которая
обнаруживается при перерезке нерва на его
периферическом конце; но после вскрытия позвоночного
канала, чем, однако, не причиняется никакого
прямого повреждения черепным нервам, лицевой нерв
может стать нечувствительным и приобрести вновь свои
нормальные свойства лишь тогда, когда животное
будет иметь время, чтобы отдохнуть. Таким образом,
временная потеря чувствительности передних
корешков спинномозговых нервов есть лишь частный случай
очень общего факта; другими словами, боль приводит
всегда к нервному истощению, которое
обнаруживается более или менее полной нечувствительностью,
исчезающей через некоторый промежуток времени.
Животное, которое я вам здесь показываю, было
оперировано около двух часов назад; оно, значиту
успело отдохнуть; к тому же мы покажем вам
результаты опыта только в конце лекции.
Возвратная чувствительность, как мы уже вам
говорили на предшествующей лекции, в отношении
порождающего его реального механизма окутана
еще глубокой тайной, и вы знаете, что наиболее
разумная гипотеза заключается в допущении
существования чувствительных волокон, которые, дойдя
в своем ходе до известной точки, загибаются,
направляясь к исходному пункту, следуя по пути
передних корешков. Наблюдатели, применившие
микроскоп к изучению нервов, констатировали, что
чувствительные волокна менее широки, чем
двигательные; основываясь на этом признаке, можно было
убедиться в том, что нервные корешки никогда не
бывают исключительно чувствительными или
двигательными; передние содержат широкие волокна,
задние—некоторое количество узких. Арнольд пытался
примирить эти, по видимости, противоречивые дан-

ВОЗВРАТНАЯ ЧУВСТВИТЕЛЬНОСТЬ 159
ные, говоря, что было бы ошибкой принимать
существование чисто двигательных или чисто
чувствительных нервов, что в действительности есть только
мышечные и кожные нервы. Тогда не было бы ничего
удивительного, что некоторое число чувствительных
волокон доходит до мышц, а несколько
двигательных—до кожи; в самом деле, мышечная ткань
чувствительна, а кожа содержит гладкие плоские
мышечные волокна с более или менее выраженною
сократимостью.
Существование возвратной чувствительности
нельзя примирить со взглядом Арнольда; в самом деле,,
если в двигательных корешках есть чувствительные
волокна, то это происходит оттого, что нервная нить,
доходя до конца своего пути, загибается и
возвращается обратно; но нельзя предположить, чтобы
чувствительные нервы прямо выходили из передних
пучков' спинного мозга; если бы это было так, то
перерезка задних корешков не уничтожила бы их
свойств, и центральный конец переднего корешка
всегда оставался бы чувствительным даже в том
случае, если бы периферический конец не обладал более
этим свойством, а этого никогда не бывает. Теперь,
если некоторые чувствительные волокна
возвращаются назад, то обратное может иметь место в пучках
двигательных, вызывающих также возвратные
движения. Таково, без сомнения, происхождение этих
нитей, которые микроскописты открыли среди
чувствительных волокон и которые отличаются своею
большею тонкостью. Мы могли бы выставить еще одну
гипотезу о функциях этих нервов, и она приведет
нас к изучению свойств спинного мозга. В самом деле,
свойства какого-нибудь органа нужно всегда
отличать от выполняемых им функций; физиологическая
роль, какую он играет в организме, не всегда
позволяет судить о том, как он будет реагировать под
влиянием внешних агентов. Спинной мозг есть в действи-

160 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
тельности специфический орган; на него долго
смотрели как на простое продолжение нервных волокон,
от него исходящих. Этот крайний взгляд ошибочен.
Ибо, как мы это увидим позже, части этого аппарата,
передающие ощущения головному мозгу, не способны
вызывать их сами-, когда их раздражают механически,
и по своим свойствам не походят на периферические
нервы.
Спинномозговой ствол состоит из специфических
нервных волокон и содержит также особые клетки,
от которых начинаются спинномозговые нервы;
наконец, в них находят также питательные сосуды,
клеточную ткань и другие побочные части. Нервные
клетки, из которых выходят чувствительные волокна
задних корешков, могут посылать также некоторые
чувствительные нервы и спинному мозгу, который
сам по себе лишен чувствительности, как мы это
скоро увидим; также и клетки, дающие начало
передним или двигательным нервам, посылают тоже
несколько двигательных нервов в задние корешки
и в соответствующую часть спинного мозга. Эти нити,
распространяясь в сосудах мозга, могут играть роль
вазомоторных волокон; одним словом, как стенки
сосудов снабжаются сосудами {vasa vasorum), так
и нервные центры снабжены нервами (nervi
nervorum). Но чувствительным волокнам, предназначенным
опийному мозгу, предстоит пройти длинный путь для
достижения передней части этого органа: а потому
может быть, что некоторые чувствительные волокна,
не доходя до периферии тела, возвращаются обратно,
чтобы снабдить чувствительностью эту часть спинного
мозга, которой она была бы лишена, если бы не
существовало такого устройства. Таково было бы,
согласно этой гипотезе, физиологическое значение
чувствительного возвратного волокна: это был бы
чувствительный нерв для спинного мозга. При
помощи аналогичных соображений легко понять, ка-

ВОЗВРАТНАЯ ЧУВСТВИТЕЛЬНОСТЬ 161
ково назначение возвратных двигательных волокон,
ибо задней части мозгового ствола нужны
вазомоторные нервы, и это специальное расположение их ему
доставляет.
Эта теория, или, вернее, эта гипотеза,
согласуется со всеми опытами, относящимися к
возвратной чувствительности, о которой я вам говорил;
однако, чтобы получить экспериментальное
доказательство, необходимо произвести опыт,4 которого еще
не делали. Нужно было бы гальванизировать
передний корешок, наблюдая одновременно сосуды
задней части спинного мозга, чтобы проследить
изменение объема и непосредственно убедиться в их
сокращении или расширении. Таким путем можно было бы
получить прямое доказательство того, что
возвратные двигательные волокна, а также и
чувствительные, действительно существуют. Тогда можно было бы
согласовать физиологию с анатомией, так как
физиолог не может допустить, чтобы нервы были смешанные
у самого начала. Действительно, вы увидите, что
перерезка заднего корешка парализует всякую
чувствительность в нервах.
Теперь мы произведем опыты, относящиеся к
возвратной чувствительности над животным, которое
мы вам показали в начале нашей лекции. Но прежде
мы приставим кардиометр к одной из сонных артерий,
чтобы показать вам чувствительность сердца.
Мы вскрываем одну из общих сонных артерий
и вставляем в нее трубку, сообщающуюся с
манометром и содержащую несколько капель углекислого
натра для воспрепятствования свертыванию крови.
Разрезы на коже при производстве этой операции,
повидимому, не ощущаются животным. По крайней
мере, оно не издает никакого звука; это ясное
доказательство нервного истощения.
Теперь мы открываем рану и обнажаем две пары
корешков; они подняты каждая отдельною нитью:
И Лекции по экспе^им. патол.

162 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
касаемся заднего корешка, и животное это живо
ощущает; в то же время колебания ртути в кардио-
метре становятся более заметными, и уровень * ее
изменяется соответственно интенсивности
чувствительности от простого прикосновения,
пощипывания и т. д. Затем переходят к переднему корешку;
когда касаются его, животное остается неподвижным,,
но колебания ртути показывают наличие реальной
чувствительности. Нужно, однако, чтобы животное
было действительно ослаблено, если оно не издавало
звука, когда дотрагивались до переднего корешка.
Затем разрезают этот корешок, что вызывает очень
острую боль. Оставляют животное некоторое время
отдохнуть, затем ущемляют центральный конец:
ничто не изменяется, и ртуть остается на прежнем
уровне. Тогда ущемляют периферический конец:
животное тотчас же подает знак о боли.
Повторив несколько раз эти опыты> разрезают
соответствующий задний корешок и, дав животному
отдых, констатируют одновременную
нечувствительность обоих концов переднего корешка и
периферического конца заднего корешка. Один центральный
конец этого последнего остался чувствительным, но
в этот момент быстрое понижение ртути в кардио-
метре свидетельствует об истощении животного,
и опыт прерывается.
Мы вернемся, господа, к этому вопросу в
следующей лекции с более сильным и задолго
подготовленным животным. Кроме того, мы более специально
займемся изучением свойств спинного мозга.

ЛЕКЦИЯ ЧЕТВЕРТАЯ
ОБ ИЗМЕНЕНИЯХ, ПРОИСХОДЯЩИХ В НЕРВАХ ПОСЛЕ
ИХ ПОЛНОЙ ПОПЕРЕЧНОЙ ПЕРЕРЕЗКИ, И О
ПРИСУЩИХ СПИННОМУ МОЗГУ СВОЙСТВАХ
СОДЕРЖАНИЕ. Изменения, которым подвергаются корешки
спинномозговых пар после их перерезки.—Раздавленные
или разрушенные нервы не восстанавливаются.—Когда
перерезка сделана острым инструментом, то результаты
отличны.—Двигательные корешки продолжают жить своим
центральным концом, который превращается в маленькое
вэдутие, тогда как периферический конец атрофируется.—
С чувствительными корешками происходит
противоположное.—Эти факты согласуются с результатами клинического
наблюдения.—Состояние нервных окончаний в культе
ампутированных.—Опыты Уоллера.—Эффекты перерезки
смешанных нервов.—Через некоторое время нерв
зарубцовывается и восстанавливает свои функции.—Перерезка
пятой пары в случае невралгии лица.—Свойства спинного
мозга.—Некогда его считали соединением всех нервных
волокон, содержащихся в передних и задних корешках.—Этот
взгляд согласовался с представлениями Чарльза Белла.—
В настоящее время знают, что головной мозг, спинной мозг
и корешки спинных нервов суть различные, хотя и
смежные друг с другом органы.—Собственная чувствительность
спинного мозга.—Опыт ван Деена.—Спинной мозг сам по
себе лишен чувствительности.—Свойственную ему
чувствительность он получает от задних корешков.—Спинной
мозг предназначен к восприятию нервных вибраций,
подобно тому, как зрительный нерв предназначен к
восприятию световых впечатлений.—Опыты Мажанди над
сетчаткой. —Опыты над возвратной
чувствительностью.—Результаты перерезки седалищного нерва.—Вытекающие отсюда
выводы.
11*

164 лекпии о свойствах спинного мозга
Господа
Мы изучили перед этим странное свойство
передних нервных корешков, получившее название
возвратной чувствительности, в силу которой нервы,
исходящие из переднего и бокового столбов спинного
мозга, хотя и предназначенные для движения,
оказываются совершенно особым способом наделенными
чувствительностью, порою столь же интенсивной,
как и чувствительность задних корешков. Мы
повторили перед вами главные опыты, доказывающие
наличие этого интересного явления.
Нам остается теперь рассмотреть изменения,
происходящие в нервных корешках после их перерезки.
Мы увидим, что отсюда можно вывести много важных
следствий как для физиологии, так и для патологии.
Когда нервные корешки просто разрезаются
острым инструментом, то видят, что один из концов
вздувается, гипертрофируется и остается в таком
состоянии, тогда как другой конец атрофируется
и исчезает. Однако в этом отношении существует
очень большое различие между двумя родами нервов:
у двигательных волокон продолжает жить
центральный конец, тогда как периферическая часть нерва
исчезает; в чувствительных волокнах, напротив,
происходит как раз обратное: периферический конец
нерва гипертрофируется, тогда как центральный
конец атрофируется и исчезает вплоть до самого своего
начала в спинном мозгу.
Этот факт можно сопоставить с научными
наблюдениями в отношении ампутированных, умерших
через несколько времени после операции. Часто
попадались случаи, когда вскрытие производилось
несколько лет спустя после утери конечности, и
происшедшие изменения можно было считать тогда
окончательными. Во всех подобных случаях
неизменно констатировали, что нервы заканчиваются

ИЗМЕНЕНИЯ, ПРОИСХОДЯЩИЕ В НЕРВАХ 165
большим вздутием, что, по всей видимости, является
результатом гипертрофии нервных волокон или
неврилемм. В самом деле, в случаях, когда смешанный
нерв просто перерезывался, то оба сохранившихся
конца заканчивались вздутием.
Опыты Уоллера, относящиеся к этому вопросу,
находятся в полном согласии с изложенными мною
вам результатами. Перерезав в шейной области
несколько передних и задних корешков, этот
наблюдатель исследовал их под микроскопом. Уже на
следующий день после операции замечается зернистая
дегенерация в волокнах, обреченных на атрофию;
в то же время они становятся му1ными; одним словом,
имеется ряд явлений, аналогичных тем, какие
наблюдаются в нервах после их смерти. Поэтому можно
заключить, что атрофированные нервы погибают
в данном случае от отсутствия питания.
Не менее интересно рассмотреть то, что
происходит после перерезки смешанных нервов. Уже давно
установлен факт, что как у человека, так и у
животных параличи, происходящие от перерезки нерва,
не всегда стойкие: наблюдали, что чувствительность
мало-помалу восстанавливается, равно как и
способность движения. Это происходит, например, в
случаях, когда перерезают большой нервный ствол или
одну из ветвей пятой пары в целях устранения
невралгии лица. Улучшение лишь временное, так как по
прошествии более или менее долгого времени нерв
зарубцовывается и боль возобновляется. Что
происходит в подобном случае? После атрофии в одной
из его частей нерв восстанавливается, проходя все
фазы своей эволюции в эмбриональном состоянии.
Микроскопическое наблюдение установило это вне
всякого сомнения.
Но если смешанные нервы восстанавливаются, то
происходит ли то же самое с корешками, состоящими
исключительно из волокон одного рода? Несомненно,

166 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
да; многочисленные опыты, предпринятые мною
с этой целью на собаках, давали всегда один и тот же
результат: я видел, как чувствительность и
способность движения вссстанавливались даже в тех
случаях, когда я экстирпировал значительную часть
нерва. Уже вышеприведенный пример с пятой парой
позволял предвидеть такой результат: дело шло
в действительности о восстановлении исключительно
чувствительных ветвей тройничного нерва.
Перейдем теперь к рассмотрению свойств самого
спинного мозга. Еще недавно анатомы были согласны
считать его большим нервным стволом—выражение,
которое постоянно употреблялось авторами как
синоним спинного мозга. Пытались даже сравнивать
объем этого, центрального ствола с объемом всех
корешков, передних и задних, от него исходящих.
Было установлено, что сумма этих последних
значительно превышала толщину спинного мозга, и
пытались объяснить это различие исчезновением
неврилеммы, более ненужной благодаря специальным
оболочкам, служащим для предохранения медуллярного
ствола. Наконец, занялись исследованием хода
нервных волокон в головном мозгу, и по этому вопросу
блестящее воображение анатомов построило много
совершенно различных гипотез. Тогда создалась
гипотеза, называемая обычно теорией непрерывного
волокна: в конце концов, это не что иное, как
развитие чисто анатомических взглядов Ч. Белла. Мы
ведь уже видели, что он допускал существование
трех родов нервов: чувствительных, произвольно-
двигательных, наконец,
непроизвольно-двигательных, так как этот именно смысл нужно приписать
выражению: дыхательные нервы.
Многочисленные работы о нервной системе в
последние годы совершенно изменили представления
о ней. Теперь считают головной мозг, спинной мозг
и нервы совершенно различными органами как по

ИЗМЕНЕНИЯ, ПРОИСХОДЯЩИЕ В НЕРВАХ 167
их структуре, так и по их свойствам; они далеко не
непрерывны, а просто плотно соединены или
приложены друг К Другу.
Рассмотрим с этой новой точки зрения вопрос
о чувствительности спинного мозга. Нетрудно
понять расхождение взглядов в этом отношении: разве
мы не видели, как могут быть различны результаты
одного и того же опыта вследствие разных
непредвиденных условий? Спор, возгоревшийся по вопросу
о возвратной чувствительности, дал нам тому
единственный в своем роде пример.
Ван Деену обязаны мы опытом, который может
быть назван основным, если принять во внимание
его результаты. Обнажите спинной мозг, вскрыв
спинномозговой канал на довольно большом
протяжении,—вы убедитесь, что он чувствителен во всех
точках, особенно позади, если производить опыт при
обычных условиях. Но, если вы разрушаете
последовательно все задние корешки до некоторой точки,
то увидите, что мозговой ствол стал нечувствительным
в частях, лишенных задних корешков, тогда как на
остальном своем протяжении чувствительность
вполне сохранилась, как сохранилась она и в исходящих
из него нервах. Из этого опыта ясно вытекает, что
чувствительность спинного мозга происходит
исключительно от нервов, которыми снабжают его задние
корешки. В одну из следующих лекций мы
попытаемся показать вам этот столь замечательный факт.
Остроумный автор этого опыта допускает, что
только одни периферические нервы, кончающиеся
в спинном мозгу, чувствительны к обычным
возбудителям, тогда как сам по себе спинной мозг
подвергается влиянию только через воздействие нервов,
другими словами, если внешние агенты—холод,
тепло, электричество и т. д.—производят на
чувствительные нервы очень заметные эффекты, то спинной
мозг остается совершенно безучастным к этим внеш-

168 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
ним возбудителям; но он чувствителен к своему
собственному возбудителю, т. е. к раздражению,
производимому периферическими нервами. Вот каким
образом он обладает способностью воспринимать
внешние впечатления и передавать их головному
мозгу. В этом отношении нервные центры можно было бы
сравнить с нервами специфической чувствительности.
Припомните опыты Мажанди над сетчаткой. Он
разрывал ее у животных, не вызывая никакой боли;
он укалывал ее у человека иглой во время операцииг
и больной не замечал опыта, невольным объектом
которого он был. Известен эффект, производимый
перерезкой зрительного нерва в случаях удаления
глаза: острое ощущение света и все. Итак, сетчатка,
зрительный нерв суть органы, совершенно
нечувствительные к обычным болевым раздражителям, они
подвергаются влиянию только одного
специфического агента—света. На этом примере мы можем
понять исключительное положение спинного мозга;
будучи органом специальной чувствительности, он
не способен сам по себе воспринимать болевые
ощущения.
Итак, в дальнейшем мы будем считать, что нервы
суть органы, простирающиеся от периферии к
нервным центрам, но не далее, и что спинной мозг так же,
как и головяой, есть нервный центр, обладающий
совершенно особыми свойствами, отличными от
свойств нервов, в него внедряющихся.
Теперь мы повторим на ваших глазах опыты,
относящиеся к возвратной чувствительности, чтобы
дополнить те, которые я показал вам на
предшествующей лекции. Животное, которое я вам теперь
представляю, сильнее, чем то, которое было на
предшествующей лекции; оно обнаружит, конечно, более
острую чувствительность. Обращаю ваше внимание
на то, что оно стоит на лапах без труда и могло дойти
сюда из лаборатории; оно, конечно, не могло бы

ИЗМЕНЕНИЯ, ПРОИСХОДЯЩИЕ В НЕРВАХ 169
этого сделать, если бы спинномозговой канал был
вскрыт на большом протяжении: вы видите, таким
образом, сами, насколько предпочтительнее прием,
с которым я вас познакомил.
Мы сделаем перед вами опыт. Чувствительность
животного столь остра, что достаточно поднять
передний корешок при помощи пропущенной под него
нитки, чтобы вызвать пронзительный визг, а когда
слегка касаешься его, то он кажется столь же
чувствительным, как и задний корешок. Опыт удался
во всех частях; произведя перерезку переднего
корешка и пожертвовав таким образом одной из двух
обнаженных пар, мы обнажили седалищный нерв,
перерезали передний корешок и убедились в наличии
возвратной чувствительности; затем мы удалили
значительную часть седалищного нерва у выхода его
из таза; снова раздражаем периферический конец,
двигательного корешка и видим, как животное
мечется, хотя чувствительность, как кажется,
значительно ослабела.
Этот последний опыт, повидимому, доказывает,
что передние корешки поясничных и крестцовых пар
не все свои чувствительные нити получают от
периферии тела, ибо если бы это было так, то разве
недостаточно было бы пресечь путь нерва, чтобы
прекратить эту заимствованную чувствительность.
Следовательно, вполне вероятно, что подчревное сплетение
посылает этим двигательным пучкам несколько
возвратных ветвей, на что указывает ослабление, но не
прекращение чувствительности. К тому же, после
перерезки заднего корешка всякая чувствительность
исчезает на периферическом конце двигательного
пучка.

ЛЕКЦИЯ ПЯТАЯ
О ПРИСУЩИХ СПИННОМУ МОЗГУ СВОЙСТВАХ
(ПРОДОЛЖЕНИЕ)
СОДЕРЖАНИЕ. Спинной мозг, отделенный от задних
корешков, становится нечувствительным.—Для доказательства
этого надо задние корешки вырвать, а не перерезать.—
Результаты односторонней перерезки задних столбов.—
Повышение чувствительности и температуры в
соответствующих частях.—Опыты Станниуса, Тюрка и Броун-Секара.
Эффекты односторонней перерезки сказываются на той же
стороне, в нижней части спинного мозга, и на
противоположной стороне, в верхней части его.—Физиологическое
объяснение этих явлений.—Эффекты, вызываемые полной
перерезкой спинного мозга.—Повышение интенсивности
рефлекторных движений.—Явления, наблюденные Фукье
при параплегии.—Гипотеза Мюллера.—Факты,
подтверждающие ее.—Спинной мозг есть нервный центр,
независимый от головного мозга.
Господа
На прошлой лекции мы начали рассмотрение
свойств спинного мозга, теперь мы продолжим эти
изыскания с экспериментальной точки зрения.
Когда хотят показать нечувствительность
спинного мозга, лишенного соответствующих задних
корешков, то при операции нужно не перерезать
нервные стволы, а вырывать их. Понятно, что если
не удалять нервы до их корня, то даже очень тонкой
иглой нельзя произвести укола задних столбов, не
попав на некоторые начальные нити чувствительных
нервов; значит, только вырыванием нервов можно

СВОЙСТВА СПИННОГО МОЗГА
171
доказать это отрицательное свойство. Но, скажут
нам, ведь операцией вырывания нервных нитей,
идущих из недр медуллярного ствола, нервный центр,
конечно, дезорганизуется. Между тем легко доказать
противоположное, ибо при воздействии на задние
конечности, корешки которых исходят из точки,
расположенной вне сферы этого повреждения, ощущение
очень хорошо воспринимается; это доказывает с
очевидностью, что спинной мозг не дезорганизован и
обладает в целом полнотой своих функций для передачи
ощущений.
Перед вами собака, у которой сегодня утром
произведено вырывание четырех пар задних корешков
с одной стороны, и как вы сейчас увидите, сторона,
лишенная своих задних волокон, совершенно
нечувствительна, тогда как противоположная сторона
обладает нормальной чувствительностью.
Опыт производят, подводя острую иглу к задним
столбам спинного мозга поврежденной стороны;
никакого ощущения нет, тогда как при малейшем
раздражении противоположной стороны животное
обнаруживает очень острую чувствительность и испускает
крики боли.
Но существует и другой прием, позволяющий
показать, что спинной мозг не является продолжением
исходящих от него нервных корешков. В самом деле,
если бы это было так, то перерезка задних столбов
вызвала бы полный паралич чувствительности, и
долгое время считали, что это действительно так и есть.
Но теперь доказано, что имеет место
противоположное и что перерезка задних столбов с одной стороны
далеко не вызывает полной нечувствительности, как
при перерезке корешков; наоборот, она вызывает
очень выраженную гиперэстезию, сопровождаемую
довольно значительным повышением температуры.
Эти опыты уже довольно стары. Станниус доказал,
что при односторонней перерезке спинного мозга

172 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
у лягушки не происходит никакого паралича в
соответствующих конечностях; конечно, полная
поперечная перерезка совершенно уничтожает подвижность
и чувствительность. Но на долю Тюрка и Броун-
Секара выпало доказательство того, что
чувствительность не только не уничтожается, но даже значительно
увеличивается. Г. Броун-Секар приписывает этот
результат перекрещиванию волокон спинного мозга;
на поврежденной стороне чувствительность' остается
нормальной, но на противоположной стороне она
ослабляется. Тюрк доказал, что чувствительность
остается неизмененной на здоровой стороне, а на
стороне поврежденной наблюдается совершенно
определенная гиперэстезия. С целью доказать это, он
прибегнул к очень остроумному приему,
позволяющему с большой точностью измерять относительную
чувствительность конечности,—это истинный
динамометр для интенсивности ощущений. Кожа лягушки
обладает свойством в совершенстве обнаруживать
присутствие кислот в воде, в которую она погружается.
Поэтому в стакан с водой прибавляют
небольшое количество уксусной или серной кислоты и в него
погружают задние лапки животного; если
кислотность жидкости достаточно сильна, чтобы быть
ощутимой, то животное вытаскивает лапки быстрым
движением; если, наоборот, кислотность слишком слаба,,
то животное не делает ни малейшего движения. Так,
довольно точно измеряют степень чувствительности
количеством кислоты, потребной для вызова такого
рода воздействия. Доведя смесь до той концентрации,
когда она не вызывает более никакого движения,
перерезают спинной мозг с одной стороны и через
некоторое время снова погружают задние лапки животного
в подкисленную воду; животное быстро вытаскивает
лапку на поврежденной стороне, тогда как другую
оставляет в жидкости, не испытывая, повидимому,
никакого неприятного ощущения. Итак, здесь

СВОЙСТВА СПИННОГО МОЗГА
173
имеется действительное повышение чувствительности
и, я думаю, также повышение и двигательной
способности, на что еще не указывалось. Но следствия
операции могут быть разделены на два периода, ибо
непосредственно после операции получается
временный паралич, но приблизительно через четверть
часа развивается гиперэстезия, которая
продолжается довольно долго.
В нижней части спинного мозга эффект перерезки
проявляется прямо на той же поврежденной стороне
тела, т. е. чувствительность изменяется на стороне
оперированной, тогда как в верхней части шейной
области чувствительность обнаруживается
перекрестно, т. е. сказывается на противоположной
стороне. Наконец, еще выше, в продолговатом мозгу,
происходят особые явления, которые мы изучим позже*.
Какую физиологическую причину можем мы
предположить для этой странной гиперэстезии? Кажется,
как будто^ в части нервного центра, подвергшегося
повреждению, произошла нервная перегрузка. Этот
эффект имеет некоторое сходство с тем, какой
происходит при полной перерезке спинного мозга.
Предположим, в самом деле, что мы произвели такую
операцию; следствием этого будет полный паралич
задних конечностей и всех частей, расположенных выше
ранения, тогда как в передней части тела
чувствительность и подвижность сохранятся. Но в
парализованной половине тела существуют еще
рефлекторные движения. Непосредственно после операции эти
движения ослаблены, но через довольно короткое
время, если вы будете испытывать животное после
некоторого отдыха, вы обнаружите очень заметное
повышение чувствительности и подвижности, но
чувствительности несознательной и подвижности
непроизвольной, так как сообщение между центрами пре-
* См. лекцию X, стр. 197.

174 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
рвано. Через несколько дней, если вы оставили
животное в покое, то возбудимость рефлекторных
движений может дойти до того, что, ударяя по столу, на
котором покоится животное, вы вызовете очень
сильные судороги в парализованных конечностях, тогда
как на здоровой стороне не произойдет никакого
движения. Профессор Фукье уже давно заметил, что
у паралитиков существует бессознательная
чувствительность, гораздо более сильная, чем в нормальном
состоянии: таким образом, можно вызвать
рефлекторные судороги щекотанием подошвы ноги или другими
столь же легкими раздражениями. Таким же образом,,
согласно цитируемому автору, дозы стрихнина,
слишком слабые, чтобы вызвать судороги в здоровых
конечностях, вызывают их в конечностях
парализованных. Физиология подтверждает здесь
клиническое наблюдение. В самом деле, когда отравляют
лягушку слабой дозой стрихнина, перерезав
предварительно спинной мозг, то в задней части тела
конвульсии происходят раньше, чем они замечаются в
передней. Наконец, этот факт можно также доказать
методом Дюбуа-Реймона, так как поврежденные части
становятся более чувствительными к действию
гальванических токов, чем части здоровые.
Итак, большое количество сравнительных опытов
позволяет установить, что
чувствительно-двигательные свойства спинного мозга значительно повышаются
после перерезки составляющих его столбов. Только
когда эта перерезка производится с одной стороны,
происходит гиперэстезия, воспринимаемая
индивидом; когда же перерезка полная, то эту гиперэсте-
зию животное не сознает, и она обнаруживается
внешне лишь чисто рефлекторными движениями. Эти
явления объяснялись некоторыми физиологами, иг
в частности, Мюллером, как результат нервной
перегрузки, происходящей во всех случаях, когда
сообщение с головным мозгом прервано.

СВОЙСТВА СПИННОГО МОЗГА
Не принимая этой гипотезы безусловно, мы
должны признать как положительный факт, что
в спинном мозгу после перерезки составляющих его
столбов образуются накопления нервной силы 4,
которые мало-помалу уничтожаются вследствие
вызываемых движений. В самом деле, подвергните
изувеченное таким образом животное после нескольких
дней покоя самым легким раздражениям,—вы сразу
же увидите, как произойдут сильные судороги; после
нескольких таких раздражений вы заметите, что
раздражимость постепенно понижается, пока
утомленное животное не будет обнаруживать только
такие явления, какие мы наблюдаем при нормальном
их состоянии. Но дайте ему время восстановить свои
истощенные силы, и вы опять увидите те же явления
с той же интенсивностью.
Итак, очевидно, что спинной мозг имеет
способность порождать нервную силу, интенсивность
которой накопляется в известных точках, когда
сообщение с головным мозгом прерывается. Здесь вы видитег
господа, новое доказательство того, что на спинной
мозг нужно смотреть не как на простой придаток
головного мозга, простое продолжение его, но как
на нервный центр, обладающий своими особыми
свойствами.

ЛЕКЦИЯ ШЕСТАЯ
О ФИЗИОЛОГИЧЕСКИХ СВОЙСТВАХ,
РАЗВИВАЮЩИХСЯ В НЕРВАХ ПОСЛЕ ПОЛНОЙ ИХ ПЕРЕРЕЗКИ
СОДЕРЖАНИЕ. Чрезмерное повышение физиологических
свойств, наблюдаемое в частях, отделенных от головного
мозга, имеет место во всех областях нервной системы.—
Все перерезанные нервы проявляют в течение некоторого
времени большую возбудимость, чем в нормальном
состоянии.—Чувствительность отлична от боли.—Воздействия,
производимые на нервы, не нужно смешивать с мозговым
восприятием, которое нам их открывает.—Различные опыты,
имеющие к этому отношение.—Двигательная возбудимость
участвует в этом усилении свойств после полной перерезки.—
Лекарства и яды действуют на перерезанные нервы более
интенсивно.—Повышенная чувствительность, наблюдаемая
в подобных случаях, есть один из первых показателей
близкой смерти.—Мускулы, так же, как и нервы, подвержены
этому повышению возбудимости.—Все ткани становятся
более раздражимыми, когда нервное влияние устраняется.—
Поэтому нервы суть не только возбудители, они также и
тормозы.—Действия рефлекторные; их механизм.—Эффект
полной перерезки ветвей симпатического нерва.—Эффекты,
вызываемые в симпатическом нерве перерезкой легочно-
желудочного нерва.—Судороги удушья у животных,
спинной мозг которых был перерезан.
Господа
На прошлой лекции мы вам показали, что
перерезка одной из половин спинного мозга, далеко не
уничтожая чувствительности поврежденной стороны,
вызывала значительную гиперэстезию. Мы имеем
здесь патологический факт, заслуживающий серьез-

СВОЙСТВА НЕРВОВ ПОСЛЕ ПЕРЕРЕЗКИ 177
ного изучения, тем более что он применим ко всей
нервной системе на всем ее протяжении. Всякий
нерв, отделенный от центра, от которого он исходит,
приобретает специфические свойства, отличающиеся,
однако, от свойств его в нормальном состоянии только
избытком интенсивности.
Чтобы хорошо понять ход дальнейших
рассуждений, не надо забывать того принципа, что существует
чувствительность, совершенно отличная от боли и
выражающаяся в других формах; такова, например,
специфическая чувствительность, которой обладает
оптический нерв; такова также и собственная
чувствительность спинного мозга, о которой мы говорили
на предшествующих лекциях. Итак, в нервах
существуют особые свойства, отличные от тех, которые
связаны с жизнью волевою и которые усиливаются,
когда нервы перерезаны. Иными словами, не надо
смешивать ни нервное возбуждение, ни передачу
его эффектов с сознанием, которое воспринимает
явление, когда оно происходит.
Теперь вполне понятно, что именно к этой
неосознанной чувствительности, к этой непроизвольной
способности движения должны относиться наши
дальнейшие рассуждения. Конечно, не надо забывать, что
в некоторых случаях и сознательная
чувствительность может повыситься от аналогичных причин,
но в данный момент не об этих явлениях идет речь.
Вот лягушка, которой мы причинили увечье
несколько дней назад, перерезав с одной стороны
спинной мозг: чувствительность задней части тела
у нее сильнее, чем у здорового животного,
помещенного подле нее для сравнения. В этом легко
убедиться, опуская поочередно лапки каждой лягушки
в подкисленную воду. Вы видите, опыт удается в
совершенстве.
Но если чувствительность повышена, то и
способность движения также повышена. Всякий раз
1 - Лекции по эксперим. патол.

178 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
как двигательный нерв отделяется от нервного центра,
он становится более возбудимым. Мы перережем
ляжку у этой здоровой лягушки, т. е. перережем все
ткани, мышцы, сосуды, связки, но не тронем
седалищного нерва. Теперь конечность соединена с телом
только этим нервным стволом; мы будем раздражать
его гальваническим током. Определив минимум
интенсивности, необходимый для вызывания
сокращения, мы перережем седалищный нерв и сможем
убедиться, что когда нерв отделен от спинномозгового
ствола, то мускульные сокращения вызываются
значительно более слабым током, чем в первом случае.
Но прежде чем перерезать его, мы покажем вам, что
в первом случае, когда нерв еще соединен со спинным
мозгом, направление минимального тока
безразлично, т. е. что сокращение происходит всегда при
замыкании тока, каково бы ни было его направление.
Но когда нерв перерезан, то дело обстоит иначе;
сокращение происходит либо у выхода, либо у входа
тока, смотря по его направлению. Все явления
наблюдаются также на перерезанном седалищном нерве,
если остаются незатронутыми сосуды и все ткани
ляжки.
Мы начинаем опыт тотчас же после перерезки
нерва; сокращения, очень слабые вначале,
вследствие внезапного и преходящего ослабления свойств
в момент перерезки, приобретают постепенно все
возрастающую интенсивность, и мы замечаем уже,
что, уменьшая силу тока, получаем судороги при токе,
который раньше был слишком слаб, чтобы их вызвать.
Из этого опыта мы видим, что двигательные нервы,
так же как и чувствительные, подвержены
изменениям, происходящим при их отделении от центров,
и мы можем поэтому утверждать, что перерезка
любого нерва усиливает на известное время его
специфические свойства. Но это нервное повышение,
констатируемое нами при возбуждении электрическим

СВОЙСТВА НЕРВОВ ПОСЛЕ ПЕРЕРЕЗКИ 179
током, наблюдается также и в отношении
лекарственных агентов; так, например, малая доза стрихнина,
даваемая животному с перерезанным спинным мозгом,
может вызвать в конечностях, расположенных за
местом ранения, судороги, не вызывая их в конечностях,
расположенных впереди. Я уже сказал вам, что на
это свойство нервной системы было с клинической
точки зрения указано профессором Фукье, который,
давая стрихнин больным с параплегией, наблюдал
судороги в парализованных конечностях, тогда как
ничего подобного не происходило в верхних
частях тела. Мы вернемся к этому вопросу на другой
лекции.
Мы сказали, что после операции происходит
усиление возбудимости, которая постепенно повышается
до максимума интенсивности, потом постепенно
понижается, потому что, в конце концов, нерв
разрушается и полностью теряет свои свойства. Тогда
можно констатировать, что в мышцах происходит
тот же ряд явлений и что они после отделения их
от тела становятся более чувствительными к действию
гальванизма; однако это изменение начинает
обнаруживаться лишь после полной смерти нервов, их
возбуждающих, как это показано г. Февром. Итак,
вы видите, господа, что возбудимость всех тканей,
повидимому, усиливается, когда они изъяты из-под
господствующего над ними нервного влияния. Одним
словом, на нервы нельзя смотреть как на просто
возбудителей, они действуют и как тормозы.
Значит, свойства нервной системы могут
подвергаться изменениям в своей интенсивности и на пер^
вый взгляд могут быть приняты за различные по
своей природе; это является, однако, лишь следствием
различных условий, в которых может находиться
нервная система.
Это еще не все; происходят еще явления более
сложные, более странные и^более приближающиеся к
42*

180 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
патологическим условиям у животных, подвергшихся
полной или частичной перерезке спинного мозга.
Мы войдем в некоторые детали этого вопроса.
Возьмите животное, лишенное произвольных
движений вследствие поперечной перерезки спинного
мозга. Рефлекторные движения в передней или в
задней части тела вообще можно возбудить, только лишь
действуя на чувствительное место, еще связанное
с двигательными нервами, под влиянием которых
должны происходить вызванные таким образом
движения. Так, чтобы вызвать судороги в задней части
тела, нужно ущемить задние лапки, тогда как,
раздражая передние лапки, вызывают судороги в
передних частях тела. Однако через некоторое время после
операции возбудимость может достигнуть такой
напряженности, что, действуя на передние лапки,
можно вызвать судорожные движения и в задних
лапках aut vice versa. Вы можете видеть, что этот
опыт протекает успешно у лягушки, у которой
несколько времени назад произвели перерезку
спинного мозга.
Этот опыт удается одинаково хорошо как на
млекопитающих, так и на лягушках, но во всяком случае
явление обнаруживается только у животных,
возбудимость которых была изменена или усилена
повреждениями спинного мозга. Но, согласно обычным
представлениям, рефлекторные движения в передних
конечностях должны возбуждаться только действием
на чувствительные нервы, прикрепляющиеся к точке,
расположенной ниже перерезки. Как происходит
в таком случае передача? Очевидно, не через спинной
мозг: это может произойти только через
симпатический нерв, оставшийся целым, или через
разветвления периферической нервной сети кожи, которая
служит сообщением чувствительных нервов передней
и задней части тела. Это последнее мнение наиболее
вероятно.

СВОЙСТВА НЕРВОВ ПОСЛЕ ПЕРЕРЕЗКИ 181
В науке имеются патологические факты,
совершенно необъяснимые согласно обычным
представлениям, но могущие быть объясненными этой теорией.
В «Journal de physiologie» Мажанди мы находим
наблюдение над одним человеком с поражением
спинного мозга, который ходил еще за несколько дней до
смерти, хотя был очень заметно ослаблен. На
вскрытии нашли местное размягчение в одном резко
очерченном пункте задней области спинного мозга, которое
не затронуло лишь один тонкий пучок
медуллярной субстанции; это, очевидно, не было трупным
размягчением, потому что в целом орган не был поражен
и повреждение гнездилось в одном ясно ограниченном
пункте. Итак, был почти полный перерыв в сообщении
между верхними нервными центрами и нижней частью
тела,а между тем произвольные движения
сохранились. Как объяснить это явное противоречие, если не
привлечь для объяснения указанные нами факты?
Симпатическая система подчиняется тому же
закону повышения своих свойств при перерезке, что
и спинномозговая система. Если вы раздражаете
солнечное сплетение, то в двигательных нервах,
распространяющихся в конечностях, не
обнаруживается никакого эффекта, но, создавая для системы
органической жизни специфические условия, можно
сделать ее настолько возбудимой, что ущемление
одного из ее узлов сразу же вызывает общие
судороги. Особенно поразительно, например, влияние,
оказываемое полной перерезкой легочно-желудочного
нерва на симпатический нерв; этот последний
приобретает тогда новые свойства, которые на первый
взгляд кажутся совершенно чуждыми всему, что мы
имеем при нормальном состоянии. Явления эти
были изучены многими наблюдателями, однако по
этому вопросу предстоит еще много изысканий.
Г. Вроун-Секару удалось, парализуя морских
свинок перерезкой спинного мозга, вызвать у них

182 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
общие судороги, которым подвергались наравне
с прочими органами и парализованные конечности;
для этого нужно было привести животных в
состояние асфиксии либо путем перетягивания шеи, либо
закрывая дыхательные отверстия. Этот искусный
экспериментатор приписывает этот феномен
присутствию избытка угольной кислоты в крови. Я не
разделяю его мнения, потому что, убивая животных
кровопусканием, я наблюдал те же симптомы,
а между тем угольной кислоты в крови не
накоплялось. Мне кажется, что объяснение этого феномена
нужно скорее искать в особом состоянии Егервов
органической жизни или спинномозговой системы.

ЛЕКЦИЯ СЕДЬМАЯ
О СВОЙСТВАХ НЕРВОВ, ПОДВЕРГНУТЫХ ПОЛНОЙ
ПЕРЕРЕЗКЕ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)
СОДЕРЖАНИЕ. Повторение главных опытов,
показывающих усиление возбудимости в перерезанных нервах.—
Гиперэстезия.—Действие гальванизма.—Действие лекарств
и ядов.—Действие кураре.—Лекарственные агенты,
вводимые в организм, оказывают обычно свое действие более
специально на больные органы.—Влияние нервов на
сократимость сосудов объясняет это избирательное сродство.—
Каким образом ткани низших животных могут приобрести
свойства, характеризующие высших, и
наоборот?—Действие ядов у животных с перерезанными
нервами.—Различные опыты.
Господа
Мы показали вам, что свойства нерва,
отделенного от центра, из которого он исходит, приобретают
интенсивность, далеко отличающуюся от той,
которою они обладали в физиологическом состоянии.
Характерное свойство двигательного нерва состоит
в возбуждении мышечного сокращения; эта
специфическая способность, очевидно, должна усиливаться,
как только нерв более или менее изолируется от
своего начала. Мы докажем вам это еще на опыте.
Нам нужно доказать, что нерв при этих условиях
более возбудим, чем раньше. У нас имеется масса
способов доказать это. Во-первых, можно
воспользоваться аппаратом Дюбуа-Реймона и показать, как
мы это сделали на последней лекции, что ток слишком

184 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
слабый, чтобы вызвать физиологическую активность
здорового нерва, совершенно достаточен, когда он
действует на перерезанный нерв. Таким образом
можно получить желаемый эффект, либо увеличивая
интенсивность тока, либо прерывая целостность
нерва. Вот первый способ доказательства. Но
доказать существование этого странного явления можно
также и другим приемом. Когда изучают эффект
гальванизации постоянным током на здоровых
нервах, то замечают, что сокращение происходит в
момент замыкания тока; потом мускул остается в покое,
и когда ток размыкают, то ничего нового не
происходит. Но когда нерв перерезан, то сокращение
наблюдается как при размыкании, так и при
замыкании тока.
Можно было бы счесть эти доказательства
достаточными для установления истинности наших
утверждений, но нужно по возможности накоплять
доказательства. Мы поэтому представим вам
доказательства иного рода, которые заслуживают особого
внимания, так как более непосредственно
связываются с патологическими явлениями.
Вот лягушка, у которой с одной стороны перерезан
седалищный нерв; он поэтому более чувствителен
к внешним воздействиям, чем тот же нерв другой
стороны, и мы покажем вам, что он в то же время
более чувствителен к лекарственным и токсическим
воздействиям. В этом опыте мы применим кураре.
Сравнивая эффекты, полученные на больной стороне,
с эффектами, происходящими на здоровой, вы
убедитесь, что разрезанный нерв отравляется быстрее,
чем нерв другой стороны,—другими словами, что
он не столь долго противостоит токсическому
воздействию. Но так как нервная возбудимость у
животного, подвергнутого такому опыту, увеличивается
пропорционально времени, протекшему после
перерезки нерва, то мы произвели операцию за несколько

СВОЙСТВА НЕРВОВ ПОСЛЕ ПЕРЕРЕЗКИ 185
времени до начала лекции, чтобы дать эффектам, так
сказать, накопиться в перерезанном нерве.
Для объяснения подобных явлений мы должны,
как и всегда, прибегнуть к гипотезам, но во всяком
случае предлагаемые вам гипотезы основываются на
положительных фактах. Нужно предположить, что
в этих случаях имеется известного рода
избирательная восприимчивость, происходящая в
действительности только от различия интенсивности свойств
больного и здорового нерва. Предположите, что
в данном органе нервная система более возбуждена,
и введите в поток крови агент, действующий
специально на нервную систему. Естественно
предположить, что нервы больного органа или гиперэсте-
зированные будут поражены первыми.
Предположите, что через тело проходит слабый электрический
ток; он нигде не подействует на нервы за
исключением места, где они больны, т. е. более возбудимы,
но здесь он вызовет сокращение мускулов,
иннервация которых связана с поврежденным местом, и если
вместо мышечного нерва дело идет о вазомоторном
нерве, то аналогичные явления произойдут только
в сосудах. Вот почему, когда вы даете лекарство
больному, то действие его преимущественно коснется
страдающего органа, элективное действие должно
будет обнаружиться именно в этом месте. В силу этих
физиологических законов, виды, стоящие на нижней
ступени зоологической лестницы, могут приобрести
свойства, характеризующие в нормальном состоянии
животных высшего порядка. Изменения такого же
рода могут произойти в различных тканях одного
и того же индивида: мало чувствительные органы
могут сразу приобрести необычную чувствительность,
и при некоторых болезнях бедные сосудами ткани
могут оказаться переполненными кровью.
Мы констатировали у лягушек и у собак
указанное различие между нервами перерезанными и нер-

186 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИИНОГО МОЗГА
вами здоровыми. Проф. Пеликан из С.-Петербурга
повторил с полным успехом те же опыты на больших
животных. Итак, полностью доказано, что
двигательные нервы, отделенные от спинного мозга,
приобретают временное приращение возбудимости.
Теперь мы произведем на ваших глазах опыт,
о котором я вам сказал. Вот животное, у которого
с одной стороны перерезан седалищный нерв; мы
отравим его кураре и одновременно будем
гальванизировать здоровый и больной нервы и увидим, что
возбудимость на больной стороне исчезнет раньше,
чем на здоровой.
Мы обнажили здесь седалищный нерв на обеих
сторонах и вводим кураре под кожу. Затем мы
несколько раз гальванизируем оба нерва, но
возбудимость угасает очень быстро и одновременно с обеих
сторон, так что никакого различия не замечается.
Опыт не удался, господа, потому что доза кураре
была слишком сильна и потому что летняя жара
вызвала слишком быструю смерть нерва. Мы
повторим его у второго животного с более слабой дозой яда.
Мы возвратимся к этому вопросу на следующей
лекции.

ЛЕКЦИЯ ВОСЬМАЯ
О СВОЙСТВАХ НЕРВОВ, ПОДВЕРГНУТЫХ ПОЛНОЙ
ПЕРЕРЕЗКЕ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)
СОДЕРЖАНИЕ. Анализ неудавшихся на последней лекции
опытов.—Почему эти опыты не удались?—В физиологии,
как и в других науках, результаты опыта, произведенного
при одних и тех же условиях, всегда
тождественны.—Исключения в медицине.—Индивидуальные различия,
могущие быть в здоровом и в больном состоянии.—Чрезмерная
возбудимость перерезанных нервов есть явление
патологическое.—Эта возбудимость есть один из первых
симптомов, вызванных действием кураре и некоторых других
ядов.—Опыты, неудавшиеся на прошлой лекции,
произведены в этот раз успешно.
Господа
Мы будем продолжать изучение изменений свойств
нервов при некоторых патологических условиях,
сравнивая их со свойствами в здоровом состоянии.
Эти различия, вы знаете, сводятся всегда к
изменениям интенсивности нервных свойств, что ясно
доказывает, что физиологическое и патологическое
состояния в действительности не отделимы и
различаются лишь незаметными оттенками.
На последней лекции мы хотели показать вам,
что действия лекарств и токсических агентов на
больные нервы приводят к сходным выводам. Мы
отравили лягушек с целью убедить вас, что свойства
нерва исчезают быстрее на изувеченной стороне,
чем на здоровой. Опыт не удался в лекционном

188 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
зале, мы тотчас повторили его после лекции в
лаборатории с полным успехом. Эта разница зависела, как
я это предполагал, от условий температуры, которые
сильно меняют течение отравления холоднокровных
животных; она зависела также от слабости
примененного нами гальванического тока. Но мы повторим его
сейчас же перед вами, чтобы убедить вас, что хорошо
Цроделанные опыты в физиологии, как и в физико-
химических науках, дают всегда одни и те же
результаты; нужно только усугубить предосторожности,
потому что условия более многочисленны, более
сложны и их труднее предусмотреть.
В медицине злоупотребляют словом исключение.
В абсолютном смысле исключений нет, т. е. нет
фактов, противоречащих закону, который всегда
должен быть общим. Чаще всего могут быть различия
в интенсивности обнаруживаемых явлений, и
несовершенство наших знаний заставляет нас считать
исключениями факты, отношения или механизм
которых мы недостаточно ясно замечаем. При
тождественных условиях всегда происходят тождественные
явления; отрицать этот принцип—значит, отрицать
самое науку.
Но индивиды отличаются один от другого не
только в патологическом состоянии, вызванном
увечьем; то же самое имеет место и при состоянии,
которое считают здоровым. Таким образом, при помощи
градуированного электрического аппарата мы можем
установить, что у совершенно здоровых лягушек
мышечная возбудимость вариирует в известных
пределах. Для того чтобы возбудить нервы и вызвать
мышечные движения у сильной лягушки, нужен
всегда более энергичный ток, чем для лягушки
ослабленной. Существуют общие условия, производящие,
повидимому, действия, аналогичные перерезке нервов
и составляющие переход от физиологии к патологии.
Когда хотят сравнить между собою свойства нервов

СВОЙСТВА НЕРВОВ ПОСЛЕ ПЕРЕРЕЗКИ 189
при различных условиях, в которые они могут быть
поставлены, то нужно всегда брать здоровых и
сильных животных: у них эти различия гораздо более
характерны, чем у ослабленных животных. Если,
например, разница в возбудимости здорового нерва
и нерва перерезанного будет у здоровой лягушки
выражаться отношением 1 к 10, то у лягушки
больной и ослабленной эта разница может выражаться
отношением 1 к 5.
Эта столь выраженная восприимчивость или эта
чрезмерная возбудимость, приобретаемая нервом,
^сть антифизиологическое состояние и один из
первых признаков патологического состояния; это также
один из первых симптомов отравления.
В самом деле, если вы даете животному слабую
дозу кураре, вы увидите, что в первые моменты
двигательные нервы, находящиеся еще в соединении со
спинным мозгом, становятся более чувствительными
к гальваническому току. Если в нормальном
состоянии для возбуждения движения нужен был ток
в 10 единиц, то теперь достаточно тока в 8, 7 или
6 единиц; скоро, однако, это повышение
приостанавливается, возбудимость нерва уменьшается,
доходит постепенно до нормального состояния,
понижается дальше и, наконец, совсем угасает. Это
изменение можно изобразить кривой, которая сперва
подымается над горизонтальной линией,
представляющей нормальное состояние или исходный пункт,
затем спускается до своего уровня и опускается затем
до нуля, т. е. до полной утраты нервных свойств.
Я не думаю, впрочем, что этот ряд явлений
характерен исключительно для кураре. Он, повидимому,
происходит при большинстве отравлений и является,
повторяю, некоторым образом первым симптомом
болезненного состояния, ими вызванного. В момент,
когда происходит введение яда в организм, животное
находится в физиологическом состоянии и обладает

190 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
нормальной нервной раздражимостью. Но лишь
только возбудимость нерва при гальванизации начала
увеличиваться, начинается отравление и, хотя нервы
стали более возбудимы в стволах, произвольные
движения уже частью парализованы или по крайней
мере ослаблены. Наконец, позже, в момент, когда
свойства нерва начинают ослабевать, произвольные
движения окончательно исчезают.
Заканчивая эту лекцию, мы повторим опыты
прошлой лекции, чтобы показать вам, что они всегда
удаются, если произведены при точно определенных
условиях. Мы произведем опыт тотчас после
перерезки нерва, чтобы нам нельзя было возразить, что
разрезанный нерв стал более возбудим просто от
действия воздуха, или что он изменился по иной
причине, независимо от его отделения от нервного
центра.
Мы обнажаем здесь оба седалищных нерва у сильной
лягушки, стараясь не поранить сосуды, и перерезаем
один из них. Затем их попеременно электризуют при
помощи градуированного прибора Дюбуа-Реймона.
Электризация перерезанного нерва вызывает
сокращение, когда аппарат показывает 1а/2 деления,
электризация здорового нерва вызывает его
только при 13 делениях. Затем животное отравляют,
впрыскивая правацевским шприцем две капли
концентрированного раствора кураре под кожу. Череэ
пять минут здоровый нерв для своего возбуждения
требует не более 12 делений; чувствительность
усилилась. Наоборот, перерезанный нерв требует тока
в 4 деления; его раздражимость, значит,
уменьшилась. Через десять минут раздражимость
здорового нерва еще больше, он вызывает сокращение при
10 делениях, и начинает обнаруживаться паралич
произвольных движений. Наконец, через четверть
часа перерезанный нерв стал совершенно
нечувствителен к действию более сильных гальванических то-

СВОЙСТВА НЕРВОВ ПОСЛЕ ПЕРЕРЕЗКИ 191
ков, тогда как возбудимость здорового нерва только
начинает падать. Через двадцать минут животное
совершенно парализовано в своих произвольных
движениях, а здоровый нерв,все еще реагирует на ток,
равный тому, который был достаточен, чтобы
возбуждать его перед отравлением. Наконец, через
двадцать три минуты все окончено, и здоровый нерв
совершенно мертв.
Процесс отравления не был бы столь
продолжительным, если бы доза кураре была сильнее; смерть
последовала бы через пять или шесть минут, но нам
нужно было замедлить ход явлений, чтобы лучше
их. изучить.

ЛЕКЦИЯ ДЕВЯТАЯ
РАЗЛИЧИЯ, ЯВЛЯЕМЫЕ ЧУВСТВИТЕЛЬНЫМИ И
ДВИГАТЕЛЬНЫМИ НЕРВАМИ ПОСЛЕ ИХ ПОЛНОЙ
ПЕРЕРЕЗКИ
СОДЕРЖАНИЕ. Действие лекарств и ядов на первый взгляд
как бы усиливает свойства нервной системы. Применение
этих данных к патологии.—Действие
опиума.—Повреждения нервной системы изменяют эффекты внешних
возбудителей.—В нормальном состоянии гальванизм действует
сильнее на двигательные нервы, чем на чувствительные
волокна.—После перерезки спинного мозга происходит
обратное.—Общие эффекты повреждений сенсорного
аппарата.—Искусственное вызывание эпилептообразных
припадков.—Опыты Броун-Секара.—Параллелизм между
эффектами стрихнина и кураре.—Расстройства, вызываемые
исключительно нервной системой.—Судороги, расстройства
секреции и т. д.—Существенное различие между двумя
отделами нервной системы.
Господа
В предшествующем мы изучали действие на нервы
возбуждающих агентов, токсических или
лекарственных, как в здоровом, так и в патологическом
состоянии, и мы видели, что усиление их специфических
свойств есть первый эффект, который обнаруживается.
Даже кураре, действие которого парализует
полностью двигательные нервы, вызывает вначале
усиление их свойств, так что если бы можно было
прекратить действие яда и удержать нерв в том состоянии,
в каком он находился в начале опыта, то получился бы
эффект, прямо противоположный окончательному

ЧУВСТВИТЕЛЬНЫЕ И ДВИГАТЕЛЬНЫЕ НЕРВЫ 193
результату. Эта особенность свойственна многим
веществам.
Можно ли объяснить, почему опиум в малых
дозах является очень энергичным возбудителем, будучи
в больших дозах—притупляющим средством, и
можно ли распространить эти выводы на лекарственные
средства, эффекты которых в малых дозах
отличаются от эффектов, вызываемых сильными дозами?
Понятно, эффекты эти будут подвержены
дальнейшим значительным вариациям в связи с
состоянием нервных центров или выходящих из них
стволов. В нормальном состоянии чувствительные нервы
легче поддаются действию электрического тока, чем
нервы двигательные, и для того, чтобы пробудить
боль или вызвать рефлекторные движения, нужен
более сильный ток, чем для возбуждения
мышечных сокращений при помощи гальванизации
смешанного нерва. Таким образом, действие
электричества в физиологическом состоянии проявляется
сначала на двигательных волокнах, но после
перерезки спинного мозга гиперэстезия, являющаяся
следствием этой операции, позволяет
чувствительным волокнам опередить их, и отношения становятся
тогда обратными. Так, мы видим, что боль и
рефлекторные движения возникают в подобном случае
быстрее, чем судороги при раздражениях
двигательных волокон.
Мы часто указывали вам на механизм, при
помощи которого местные поражения становятся
общими; мы показывали вам, что, во-первых,
кровообращение, во-вторых, нервная система—таковы два
агента, которые производят эту генерализацию.
Обычно принимают только первую из этих двух
причин: ее легче понять и показать. Что касается
действия второй причины, то ее труднее понять,
хотя дать ей экспериментальное доказательство
довольно легко. Когда лошадь, наступая на острый
13 Лекции по эьсперим. патол.

194 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
камень, получает ранение, говорили мы, то,
перерезая чувствительный нерв, подходящий к
больному месту, мы не обнаружим никаких общих
явлений, обычно сопровождающих такую рану: не будет
ни боли, ни лихорадки, ни симптомов реакции.
Если же, вместо перерезки нерва, вы сделаете
животному одностороннее сечение спинного мозга, то
произойдет совсем обратное: лихорадка, боль,
воспалительные процессы, вместо того чтобы
исчезнуть, как в первом случае, несомненно, приобретут
большую интенсивность.
То же самое нужно сказать в отношении болезни,
которая давно привлекала внимание наблюдателей,
хотя до сих пор не достигнуто больших успехов
в лечении, которое следовало бы применить: я
говорю о столбняке, судорожном заболевании,
очевидно, являющемся результатом повреждения
нервной системы. Гораздо легче вызвать характеризующие
эту болезнь симптомы у животных, подвергнутых
односторонней перерезке спинного мозга. Итак, вы
видите, господа, что, вызывая в определенном месте
искусственно гиперестезию и затем раздражая
соответствующую конечность, можно вызвать столбняк,
лихорадку и даже приступы эпилепсии. К явлениям
этого рода относятся те припадки эпилепсии, которые
Броун-Секар вызвал у морских свинок, произведя
им сечение половины спинного мозга. Броун-Секар
констатировал даже, что эти животные становятся
подверженными спонтанным припадкам эпилепсии,
которые возникают через довольно правильные
промежутки времени. Можно, таким образом,
подметить много фактов, которые можно объяснить
изменениями, аналогичными тем, которые, как
теперь хорошо доказано, происходят при перерезке
нервов. Но существенная разница между двумя
родами волокон, чувствительными и двигательными,
заключается особенно в способности делать вызван-

ЧУВСТВИТЕЛЬНЫЕ И ДВИГАТЕЛЬНЫЕ НЕРВЫ 195
ные эффекты общими; первые обладают этой
способностью, у вторых ее нет. Таким образом, если,
перевязав сосуды задней конечности лягушки, не касаясь
седалищного нерва, впрыскивать кураре в
конечность, выключенную из общего круга
кровообращения, то получается паралич двигательных волокон
на всем протяжении до выхода их из спинного мозга.
На всем своем пути нерв потерял свои свойства, но
на этом действие яда останавливается, во всех
остальных частях организма двигательные нити остаются
в нормальном состоянии. Совсем иной эффект
получается при впрыскивании стрихнина, который,
доходя до спинного мозга, действует на всем
протяжении нервной системы. Когда одна половина
спинного мозга, та, которая соответствует отравленной
конечности, перерезана, то эффекты, естественно,
выражены сильнее, чем обычно, но когда он
перерезан целиком, то судороги обычно ограничиваются
задней частью тела.
Итак, вы видите, господа, что нервы могут
переносить к месту своего внедрения болезнетворные
влияния, действия которых становятся общими, без
содействия какой-нибудь другой системы. Они могут
действительно вызвать не только судороги, влияя
на мышцы, но еще и приливы крови, действуя на
сосуды, и нарушения секреции, действуя на железы.
Эти явления, происходящие под влиянием
чувствительных нервов, подчинены законам, управляющим
действиями, которые вызываются двигательными
нервами. Так, при лихорадке, вызванной после местного
повреждения нервным влиянием, наблюдается
несколько промежуточных состояний, прежде чем
наступит окончательный результат. Лихорадка есть,
по видимому, особое состояние, при котором
вазомоторные нервы временно ослаблены; отсюда
чрезмерная активность сосудистых явлений. Но этим
эффектам предшествует совсем противоположное со-
13*

196 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
стояние, как об этом свидетельствует озноб,
предшествующий вспышке лихорадки: повидимому,
сперва происходит сокращение капилляров, затем
расширение этих сосудов. Таким образом, в этой цепи
явлений можно усмотреть ряд, параллельный тому
ряду, который наблюдается в случаях отравления
в отношении двигательных нервов. Сначала нервная
возбудимость повышается, позже она уменьшается;
под влиянием длительного раздражения нерв
ослабевает и после очень сильной реакции теряет свои
свойства. Аналогичное явление происходит на
поверхности кожи при внезапном погружении в
холодную воду: в первое мгновение сосуды сокращаются,
и температура в течение нескольких секунд
понижается, но мгновением позже капилляры
расслабляются, снова наполняются, кровь притекает к коже,
и температура повышается. Этот феномен описан
врачами-гидропатами под названием реакции.
В итоге, господа, из всего предыдущего следует,
что при помощи некоторых заранее определенных
операций мы можем вызвать избыточную
возбудимость как чувствительных, так и двигательных
нервов; только в первом случае вызванные эффекты
генерализуются, во втором случае они остаются
локализованными.

ЛЕКЦИЯ ДЕСЯТАЯ
ОБ ЭФФЕКТАХ, ПРОИСХОДЯЩИХ В МЫШЕЧНОЙ
СИСТЕМЕ, В РЕЗУЛЬТАТЕ УСТРАНЕНИЯ НЕРВНОГО
ВЛИЯНИЯ
СОДЕРЖАНИЕ. Участие сократительного элемента во всех
нервных явлениях.—Сократимость есть специфическое
свойство мышц, независимое от нервов, их возбуждающих.—
Различные мнения.—Опыты г. Кюне.—Вариации мышечной
раздражимости.—Взгляды Ремака.—Опыты Дющена из
Булони.—При полном устранении нервного влияния
мышечная раздражимость усиливается.—В то же время
действие ядов ускоряется.—Параллелизм между свойствами
мышечной ткани лягушкообразных и млекопитающих.—
Различные опыты, касающиеся этого вопроса.
Господа
Мы занимались специально нервами, служащими
для сношений с внешней средой (des nerfs de la vie
de relation) после их отделения от нервных центров.
Но мышечная система неизбежно входит в изучение
явлений, которыми мы с вами занимались на
предшествующих лекциях. Если дело идет о двигательных
нервах, то они обнаруживают свою деятельность,
вызывая сокращение. Если же, наоборот, речь идет
о чувствительных нервах, то визг илк движения
животного выдают болевые ощущения. В обоих
случаях мы имеем дело с мышцами; они всегда участвуют
в качестве обязательных свидетельств свойств
нервной системы. Поэтому, чтобы получить полное
представление об интересующих нас явлениях, необхо-

198 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
димо, как вы это видите, рассмотреть также ряд
изменений, которым может быть подвержена возбудимость
самой мышечной ткани при различных условиях.
Первый вопрос, который встает перед нами в
начале наших исследований, это следующий: есть ли
сократимость мышц специфическое свойство их ткани?
Должны лимы смотреть на нее как на независимую,
заключающуюся в них способность, или как на
явление, которое никогда не могло бы возникнуть без
посредничества нервов? Вы уже знаете наш взгляд
на это. Мы изложили вам его, когда говорили о
некоторых токсических влияниях, парализующих
свойства нервов, не лишая мышц их нормальной
сократимости. Иными словами, это значит, что мы считаем
мышечную сократимость отличной и независимой от
нервной возбудимости. Уже столетие назад Гал-
лер высказал мнение, что свойства мышечной ткани
существуют независимо от свойств нервов.
Специфическую способность сокращения мышцы получают
не от нервной системы,—говорил он,—ибо сердце,
которое из всех мышц сокращается наиболее
энергично, не имеет нервов. Мы знаем теперь, что этот
анатомический аргумент преувеличен и даже
ложен. Да, сердце получает нервы, но оно имеет их в
малой пропорции сравнительно со своим объемом,
и неутомимую энергию, характеризующую его
физиологическую деятельность, нельзя приписать
интенсивности его иннервации. Теперь доказано, что
свойства нерва, как это думал Галлер, совершенно
реально не зависят от свойств мышц.
Недавние опыты г. Кюне пролили новый свет на
этот вопрос. Он показал, что различные химические
агенты вызывают сокращения, когда они приводятся
в непосредственное соприкосновение с мышечною
тканью, но что они неспособны произвести никакого
эффекта через посредство нервов; и обратно,
существуют некоторые другие вещества, действия кото-

УСТРАНЕНИЕ НЕРВНОГО влияния 199
рых сказываются на нервных стволах, и не
проявляются, когда непосредственно действуют на мышечную
ткань. Итак, повторяю, вопрос представляется нам
окончательно решенным; в мышцах и в нервах
необходимо признать два рода отличных свойств.
Посмотрим теперь, при каких условиях
происходят различного рода мышечные раздражения.
Различные раздражители, служащие для выяснения этой
способности, бывают иногда, как мы видели,
специфическими и нисколько не действуют на другие ткани;
чаще, однако, они такой же природы, как и те,
которые возбуждают активность нервной системы. В этом
последнем случае важно подметить различие между
возбудимостью мышц и нервов. Например, когда
дело идет об электричестве, то достаточно слабого
тока, чтобы вызвать физиологическую активность
нервных элементов, но мышечное волокно труднее
поддается действию гальванизма и, чтобы вызвать
сокращения, нужно применять более сильные токи.
Это поразительное различие подало на практике
повод к странным толкованиям. Ремак утверждал,
что мышечной возбудимости не существует и что
для того, чтобы заставить мускул сократиться, нужно
гальванизировать его именно там, где
двигательный нерв проникает и распространяется по ткани.
Можно экспериментально доказать,—говорит он,—
что если гальванизировать мышцу так, чтобы
нервные стволы не были включены в замкнутый ток, то
мышечного сокращения у живого человека не
произойдет. Если после смерти происходит обратное,
то, по его словам, это явление если оной не трупное,
то по крайней мере является результатом изменения
свойств мускула в силу условий, совершенно не
зависящих от тех,.которые имеют место в живой мышце.
Мы не разделяем объяснения этих фактов Рема-
ком. Мы думаем, что дело заключается в простой
разнице интенсивности. Действительно, чтобы вызвать

200 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА.
у живого объекта прямые сокращения, почти
невозможно применить к мышцам достаточно сильный
ток, по причине вызываемой им боли; но у животных
хорошо констатируется сокращение непосредственно
электризуемого мускула, если только применяемый
ток был достаточной силы.
Г. Дюшенн из Булони в своих изысканиях о
применении гальванизации к мышечной системе * указал
на существование некоторых предпочтительных
точек, индивидуально присущих каждому мускулу,
к которым нужно прилагать полюсы цепи. Согласно
Ремаку эти предпочтительные точки и есть не что
иное, как места внедрения нервных нитей. Я, с своей
стороны, показал в свое время, что можно вызвать
явные сокращения, прилагая электризацию к
другим частям мускула, если, конечно, ток достаточно
силен. При моих первых опытах это условие не было
принято во внимание; я пользовался электрическим
пинцетом, способным вызывать сокращение, если
действовать на нервы, но слишком слабым, чтобы
прямо возбуждать мышечные волокна; позже мне
удалось вызвать этот эффект с помощью более
сильного тока. Таким образом я пришел к выводу, что
нерв отличается от мышцы только большей степенью
раздражимости по отношению к электрическому
возбудителю. Позднейшие опыты полностью
подтвердили этот результат.
Г. Дюшенн в течение своих исследований пришел
к выводу, который с физиологической точки зрения
не кажется правильным. Он допускает, что в некото-
* См. Duchenne (de Boulogne), Physiologie des mouve-
ments demontres a Vaide de Vexperimentation electrique et de
1'observation clinique et applic ble a Vctude des paralysies et
des deformations, Paris, 1867; De Velectrisation localisee et de
son application a la pathologie et a la therapeutique par сои-
rants induits et par coar.nts galvaniques, interrompus el con-
tinus, 3-е ed., Paris, 1872.

УСТРАНЕНИЕ НЕРВНОГО ВЛИЯНИЯ 201
рых патологических случаях мышцы теряют свою
способность раздражения и не сокращаются под
влиянием гальванизации, хотя еще подчиняются
влияниям воли. Что касается нас, то до вполне ясного
доказательства мы будем полагать, что здесь дело
лишь в степени. Ведь может существовать разница
между необходимой дозой возбудителя мышцы в
здоровом состоянии и дозой, вызывающей подобный же
эффект в патологическом состоянии. Мы знаем к
тому же, что среди различных групп мускулов,
встречающихся в организме, одни более, другие менее
чувствительны к электричеству. То же отношение
наблюдается и на нервах, как это я вам достаточно
показал на моих предшествующих лекциях; это и
объясняет нам, почему некоторые яды более
специально действуют на сгибатели, другие па наружные
мышцы, третьи, наконец, на сердце к т. д. Здесь мы
касаемся вопроса об общем законе, о чем я вам часто
говорил.
Изолированная от нервного центра мышечная
ткань долго остается в нормальном состоянии: лишь
с того момента, когда нервы теряют свои свойства,
в мускулах обнаруживается усиление возбудимости
и, как мы это раньше видели на нервах, потеря
нормальных свойств совпадает сначала с большей
болезненной восприимчивостью. Тогда яды действуют
быстрее на мускулы, ставшие более возбудимыми
вследствие утери нервной связи, чем на здоровые мускулы.
Наши опыты по этому вопросу производились в
большинстве случаев над низшими животными, но они
дают те же результаты и у млекопитающих, если их
поставить в условия, тождественные с теми, в
которых находятся холоднокровные животные. Мы особо
подчеркиваем этот факт ввиду его значения с точки
зрения экспериментальной патологии. Нам важно
ведь показать вам, что результаты, получаемые при
физиологическом экспериментировании, всегда одни

202 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
и те же. Свойства, обнаруживаемые нами у
бесхвостых амфибий, открываются также и у выше
стоящих животных, но у этих последних они быстро
исчезают после смерти, что делает их труднее
уловимыми. Электрические свойства мышечной ткани
дадут нам поразительный пример.
Если, отрезав у лягушки конечность и изолировав
ее главный нерв, приближают его к внутренней
поверхности мускула, отделенного от ствола, то в
конечности происходит сокращение. Оно является
результатом электрического тока, идущего изнутри
мускула к его внешней поверхности; эта поверхность
наэлектризована положительно., а разрез ткани—
отрицательно. Если приложить нерв, в котором хотят
вызвать раздражение, только к поверхности мускула,
то никакого сокращения не происходит. Но если
прикладывают его к внутренней части мускула или
к его разрезу, то возникает ток и вызывается
сокращение.
Мы производим здесь опыт на живой лягушке:
ампутируем одну из лапок и изолируем седалищный
нерв; затем мы отделяем мышечную массу из другой
лапки и поочередно приближаем конец нерва к
поверхности и к внутренней части мясистой массы.
В первом случае не происходит никакого сокращения,
во втором—конечность содрогается от
конвульсивных движений.
Вы видите, господа, что этот опыт легко
произвести на лягушке, но его не так легко сделать при
обычных условиях на млекопитающих. Чтобы
обнаружить это свойство, их надо свести до состояния
холоднокровных животных.
Вот кролик, которого мы поставили в такие
условия, перерезав его спинной мозг в определенном месте
шейной области. Таким способом получают общее
замедление всех явлений жизни: понижение живот-
яой теплоты, замедление биений сердца, уменьшение

УСТРАНЕНИЕ НЕРВНОГО влияния 203
числа дыханий и т. д. Что касается паралича
животного в данный момент, то это естественный результат
перерезки спинного мозга. Но при помощи другой
процедуры, которую я вам покажу позже, можно
было бы свести млекопитающее к состоянию
холоднокровного животного, не парализуя в то же время
движений конечностей.
Я вставляю термометр в прямую кишку кролика,
доведенного нами до состояния холоднокровного
животного; он показывает только 27 градусов, тогда
как в нормальном состоянии он показывал 38 или
40 градусов. Теперь мы отрежем кролику одну лапку,
перережем седалищный нерв и попытаемся вызвать
сокращения мускульным током, как у лягушки.
Опыт, может быть, не удастся, потому что мы
недостаточно подождали. Я заметил, что результаты
бывают хорошо выражены только тогда, когда
температура животного падает до 22 градусов.
Тем не менее мы попытаемся сделать опыт, но,
как я предвидел, он безуспешен при двукратной
попытке. Опыт будет повторен на следующей лекции.

ЛЕКЦИЯ ОДИННАДЦАТАЯ
ОБ ИЗМЕНЕНИИ ВОЗБУДИМОСТИ ЖИВЫХ ТКАНЕЙ
СОДЕРЖАНИЕ. Возбудимость всех тканей усиливается
незадолго до смерти.—При перерезке нерва усиление
возбудимости обнаруживается сначала на главном стволе, потом
на отходящих от него крупных ветвях и, наконец, на
концевых разветвлениях. Применение этих фактов к патологии.—
Состояние нервов при истерии, при параличе и у
анемичных.—Свойства симпатической системы аналогичны в этом
отношении свойствам спинномозговой системы.—Перед
смертью температура тела часто повышается на несколько
градусов.—Опыты над электрическим током мышц.—
Мышечное сокращение может служить возбудителем для
самих двигательных нервов.
Господа
Для всех видоизменений, наблюдаемых при
опытах, производимых летом и зимой на теплокровных
и холоднокровных животных и при различных
условиях температуры и. здоровья, один факт постоянен,
а именно: перед смертью у всякого нерва
наблюдается временное повышение его свойств. То же самое
происходит и с мышцами, как мы это увидим, но этот
феномен возникает позже, после смерти самого нерва.
Когда вы перерезаете седалищный нерв у живого
пчивотного, то происходит ряд изменений,
завершающийся его полной дезорганизацией; первым членом
^того ряда будет повышение возбудимости. Немного
времени спустя все исчезает, и смерть
распространяется от центра к периферии нерЕа, pi6o окончания

ВОЗБУДИМОСТЬ ЖИВЫХ ТКАНЕЙ 205
продолжают еще долго реагировать после того, как
жизнь покинула главный ствол. Временное
повышение возбудимости, предшествующее смерти,
подчинено тому же закону: оно появляется в главном
стволе прежде, чем в его разветвлениях. Наконец,
мы видим тот же ряд явлений при всех болезненных
условиях. Мы видим, например, как действие ядоз
проходит как раз те же фазы и направляется по
преимуществу к наиболее раздражимым частям нерва.
То же самое и с мышцами,—они начинают
дезорганизовываться после смерти нерва й проходят ряд
болезненных стадий. Но эффекты этого закона не
ограничиваются только этпми двумя тканями; мы
видим их повсюду в других частях организма. Почти
во всех органах при приближении смерти
возбудимость увеличивается. Одним словом, жизнь есть
факел, бросающий яркий свет в момент угасания.
Проявления этого общего закона в нозологии
многочисленны, и их легко предвидеть. Субъекты,
нервная система которых являет особую
возбудимость, как, например, некоторые истерики, очевидно,
находятся в патологическом состоянии, но
расстройства иннервации обнаруживаются временным
повышением функции и совпадают часто также с
различными видами параличей.
Часто наблюдали особую раздражимость одной
стороны лица у индивидов накануне поражения их
лицевым параличом, и можно, конечно, наблюдать
аналогичное повышение возбудимости у субъектов,
которым подобное угрожает в других частях тела.
Наконец, хорошо доказано, что, вообще говоря,
у анемичных или ослабленных субъектов нервная
система более раздражима, чем у лиц, обладающих
полным здоровьем; отсюда древняя поговорка
«Sanguis moderator nervorum»18, новое доказательство
того, что это повышение возбудимости само по себе
является иногда лишь предвестником ослабления.

206 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
Симпатическая нервная система следует общему
закону; в момент, когда ее функции готовы
прекратиться, они временно повышаются; в этом могут нас
убедить эффекты, вызываемые этим колебанием
свойств нервов в капиллярном кровообращении.
У лиц, находящихся в агонии, наблюдается общее
охлаждение, ясное следствие сокращения сосудов,
происходящее при приближении смерти; потом,
в момент, когда симпатическая система начинает
парализоваться, температура быстро повышается
и может даже превысить свой обычный уровень,
далеко не удаляясь, однако, от него, так как верхний
предел, которого может достигнуть температура тела
у теплокровных животных, не на много превышает
физиологическую норму. Эти эффекты являются
следствием паралича сосудодвигательных нервов,
как мы увидим это позже, изучая специфические
функции симпатической системы.
Мы теперь повторим, господа, наш опыт
последней лекции над мышечным сокращением, вызванным
с целью убедить вас, что животных с постоянной
температурой можно очень хорошо свести к
состоянию тех, температура которых изменчива.
Несомненно, перерезка спинного мозга приводит к этому
результату; здесь дело не в простом параличе, так
как ранения спинномозговой оси в какой-либо точке
было бы недостаточно, чтобы вызвать такие
последствия. Его нужно ранить высоко, выше плечевого
утолщения, чтобы парализовать все дыхательные
нервы за исключением нервов диафрагмы, которых
достаточно для поддержания жизни в течение
некоторого времени, иногда двадцати четырех или
тридцати шести часов. Тогда наблюдают значительное
понижение температуры, и возбудимость тканей
продолжает долго сохраняться после смерти, как у
низших или холоднокровных животных.
Того же результата можно достигнуть, помещая

ВОЗБУДИМОСТЬ ЖИВЫХ ТКАНЕЙ 207
животное в очень холодную среду; нужно, чтобы
температура животного понизилась значительно
ниже температуры физиологического состояния,
но только до известного предела, за которым жизнь
не может продолжаться. Температура крови лягушки
может понизиться до нуля, она не замерзает еще
при этой температуре; животное продолжает жить
и может даже вернуться к здоровому состоянию. Но
у млекопитающего, не находящегося в состоянии
зимней спячки, лишь только температура крови
достигла 18 градусов, обычно наступает смерть; когда
животное дошло до такой температуры, его уже
нельзя вернуть к более высокой температуре и оно не
замедлит умереть, какие бы средства ни принимали
для его оживления. Если температура опустилась
только до 21 или 22 градусов, можно еще оживить
животное, хотя оно и осуждено на неминуемую
гибель, будучи предоставлено самому себе: усилий
одной природы недостаточно, чтобы победить
действие холода. Наконец, если температура животного
доведена до 32 градусов, его можно предоставить
самому себе, оно оправляется без посторонней помощи.
Того же результата можно достигнуть, не
перерезая спинного мозга, но последовательно перерезая
все дыхательные нервы. Но эта операция очень
кропотлива, и я ограничился тем, что у представляемых
вам животных перерезал спинной мозг в его верхней
части. Обычно нужно ждать шесть часов для того,
чтобы температура достаточно понизилась. Для
этой операции я взял морскую свинку, потому что
эти животные менее длительно противостоят
понижению температуры, чем более сильные животные.
К тому же мы сравним ее с кроликом, которому
сегодня утром сделана та же операция.
Мы вводим термометр в прямую кишку морской
свинки; температура равняется 22 градусам. У
кролика температура почти такая же.

208 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
Мы убиваем морскую свинку, перерезая
продолговатый мозг, отделяем лапку и обнажаем седалищный
нерв; затем мы приводим его в соприкосновение
с внутренней поверхностью мускула того же
животного. Сокращение ясно происходит. Мы повторяем
этот же опыт на кролике, ампутируем лапку, не
убивая животного; опыт также удается в
совершенстве.
Вот, господа, феномен, которого нельзя
наблюдать у теплокровных животных, если они находятся
в нормальном состоянии. Мы воспроизводим его по
желанию или, вернее, мы преувеличиваем его и
делаем его заметным, ставя животное в особое
положение. Это доказывает, что это свойство имеется как
у одних, так и у других, но что оно быстрее исчезает
у первых, чем у последних.
Это еще не все; в только что произведенном нами
опыте нерв приводится в соприкосновение с
внутреннею частью мускула, и ток, проходящий от
поверхности вглубь, достаточен, чтобы наэлектризовать
нерв; но тот же результат можно получить,
прикладывая нерв к поверхности мускула, находящегося в
состоянии сокращения; это то, что Маттеучи называет
индуцированным сокращением. Сердце есть мускул,
сокращающийся, не будучи возбужденным, поэтому
оно очень удобно для производства этого опыта.
Мы повторим его на кролике, которого вы видите.
Мы вскрываем грудную клетку животного, биения
сердца хорошо видны. Мы приводим седалищный
нерв в соприкосновение с поверхностью сердца,
и тотчас чередующиеся судороги замечаются в
соответствующем члене, отмечающем на ваших глазах
все колебания пульса.

ЛЕКЦИЯ ДВЕНАДЦАТАЯ
О ВЛИЯНИИ НЕРВНОЙ СИСТЕМЫ НА ХИМИЧЕСКИЕ
ЯВЛЕНИЯ ЖИЗНИ
СОДЕРЖАНИЕ. Чувствительность и движение—не
единственные явления, зависящие от нервной
системы.—Химические реакции, происходящие в живом организме, также
подвержены нервному влиянию.—Нет никакой действительной
разницы между симпатической и спинномозговой системой.
Двигательные нервы органической жизни абсолютно
подобны нервам, руководящим произвольным движением.—
Различие между ними происходит от различной организации
мышечных волокон, среди которых они распространяются.—
Все химические реакции, происходящие в организме,
подчинены тем же законам, как и реакции, происходящие вне
юрганизма.—В общем они относятся к разряду реакций
брожения.—Влияние сосудистой системы на
секреции.—Продукция глюкозы в печени представляет тому пример.—
Сократительные волокна сосудов играют важную роль во
всех химических реакциях жизни.—Нервы действуют лишь
в качестве возбудителей.—Применение этих взглядов к
патологии.
Господа
До сих пор мы изучали иннервацию с точки
зрения двух главных свойств: чувствительности и
двигательной способности. Но роль нерва не
ограничивается исключительно выполнением функций
только в этих двух формах: химические реакции,
происходящие в недрах организма, также
подвержены их влиянию; мы постараемся это вам
доказать.
С первого взгляда можно думать, что нервы, пред-
14 Лекции по эксперим. патол.

210 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
назначенные обслуживать подобные явления, суть
специфические нервы, так как их действие столь
отлично от работы их собратьев. Рассмотрим
сначала эту сторону вопроса.
Я думаю, что на химические реакции, могущие
происходить в органах, заключенных в грудной
и брюшной полостях, не следует смотреть как на
результат некоторого рода электролиза, происходя-
щего под непосредственным влиянием нервного тока.
Нервы могут действовать непосредственно только, на
ткани, в которых они распространяются; нигде они
не находятся в непрерывной связи с жидкостями
организма, но, повидимому, всегда с мышечной
тканью или с одной из очень разнообразных форм,
какие она принимает. Поэтому крайне необходимо,
чтобы определенный механизм позволял нервной
системе влиять на состав жидкостей организма,
и механизм этот есть всегда только результат
известных движений. В качестве яркого примера
возьмем асфиксию, являющуюся результатом
перерезки дыхательных нервов: это не есть явлениеу
вызванное прямым действием нервов на химические
реакции крови, но оно вызывается прекращением
дыхательных движений, содействующих окислению
крови. Что касается других расстройств
кровообращения, являющихся следствием перерезки ле-
гочно-желудочного нерва, то своим
происхождением они обязаны не прямому воздействию нервов
на движение крови, а спеццальному действию на
сердце.
Ветви, исходящие из симпатического нерва,
действуют, несомненно, на секреции, на экскреции и на
аналогичные явления. Но в действительности
нервная система органической жизни есть по существу со-
судодвигательная. Кстати, как узнают двигательный
нерв? Что отличает его от чувствительного нерва?
То, что после его перерезки он еще действует, когда

ВЛИЯНИЕ НЕРВНОЙ СИСТЕМЫ 211
раздражают его периферический конец, тогда как
чувствительные нервы в подобном случае действуют
только центральным концом. Так вот, двигательные
волокна симпатического нерва приближаются в этом
отношении к обычным двигательным нервам: при
перерезке их действенность сохраняется на
периферическом конце: отсюда легко видеть, к какой из
двух больших систем их следует отнести. Анатомия
в этом случае подкрепляет данные физиологии, так
как, изучая распространение ветвей симпатической
системы, мы видим, что они тоже направляются к
сократительным элементам. Действительно, в сосудах
находятся такого рода элементы; это не
поперечнополосатые мышечные волокна-клетки. Их свойства,
немного отличающиеся от свойств
поперечнополосатых мышц, определяют, по крайней мере по
видимости, различие между двигательными нервами
симпатической системы и двигательными нервами
системы спинномозговой. В самом деле, эти последние,
действуя на волокна, сокращение которых следует
непосредственно за данным импульсом, производят
лочти моментальное действие, так как перенос
нервного агента происходит, как вы знаете, со скоростью
60 или 80 метров в секунду. Не то у нервов
органической жизни. Действуя, так сказать, на вялые к
импульсу мышечные элементы, они вызывают их
обычный эффект только немного спустя после
раздражения, но в качестве компенсации их действие
продолжается несколько мгновений после прекращения
всякого раздражения.
Посмотрим теперь, при помощи какого
механизма это влияние на сосуды или на органы
растительной жизни производит изменения в химических
явлениях жизни.
Перемены в составе циркулирующих в организме
жидкостей, процессы сгорания, разложения,
синтезы подвержены тем же силам и подчиняются тем же
IV*

212 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
законам, как и реакции, которые может произвести
химик вне организма при помощи кислот, щелочей,
тепла, давления и других энергических физико-
химических средств, которыми он располагает. Но
внутри наших органов природа никогда не
прибегает к таким приемам; результатом их действия была
бы дезорганизация всех наших тканей. Она
пользуется другими агентами, которые она фабрикует,
так сказать, целиком; они принадлежат к обширному
классу ферментов, изучаемых химиками с точки
зрения специфических веществ, причиной которых
они являются, но и физиолог также имеет право
заниматься действиями, вызываемыми этими
странными продуктами, ибо они всегда порождаются
в недрах живой организации. Химика здесь
интересуют получаемые продукты, физиолога
же—средства, применяемые природой для достижения цели
или для выполнения функции.
Возьмем хорошо известный пример этой живой
химии. Сахар производится в печени через
соприкосновение диастазы печени с животным крахмалом
внутри клеток железы. Посредством этого контакта
происходит сахарообразование.
Так вот, если мы ускорим кровообращение
расслаблением сосудов, которое, быть может, приведет в то
же время к изменению в отношениях между
элементами, то всякая клетка, омываемая раньше
определенным количеством крови, окажется в тот же период
времени в соприкосновении со значительно большим
количеством жидкости; химическая реакция будет
протекать интенсивнее, тем более что вследствие
прилива крови температура поднимется. В нервной
системе мы имеем простое средство возбуждать или
замедлять эту естественную работу, ибо, как вы
увидите позже, есть нервы сосудорасширяющие и
сосудосуживающие; но в каждом из этих
случаев—это особая форма мышечной деятельности

ВЛИЯНИЕ НЕРВНОЙ СИСТЕМЫ
213
и особый химический продукт, являющийся ее
результатом.
Специальным свойством железистой ткани
является секретирование, как свойством мышечной ткани
является сократимость. Но существенное и
характерное свойство железы заключается в накоплении
специфического продукта в клеточных элементах
секретирующей паренхимы; затем определенный
проводник растворяет и уносит эти специфические
продукты.
Во всяком случае, чтобы произвести вещества,
характерные в каждом отдельном случае для
секреции органа, нужно, чтобы произошла химическая
реакция; нужно, чтобы тело, подвергающееся
ферментации, было приведено в соприкосновение с
телом, служащим ферментом. Амигдалин, например,
не может дать синильной кислоты, не будучи
приведен в соприкосновение с эмульсином. Поэтому,
если мы считаем, что секреция вызывается
подобным механизмом, то ясно, что движение составляет
его необходимый фактор. А движение может
происходить только при посредстве нервов и сократительной
субстанции. Нервная система в подобном случае
есть простой возбудитель, как хотел это видеть Гал-
лер; он ничего не может дать ткани, он только может
выявить ее свойства, и действие его может проявиться
только через посредство сократительного элемента
в той или иной форме.
Итак, на химический акт надо смотреть как на
акт, во многих отношениях приближающийся к
мышечному сокращению. Мы должны предположить
наличие двух субстанций, способных действовать
одна на другую, но которые до вмешательства
нервной системы не находились в необходимых
для достижения этой цели условиях. Что же
касается физической стороны явления, то она опять-
таки сводится к расширениям и сокращениям сосу-

214 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
дов, которые вызывают изменения эндосмоса.
Действие чувствительного нерва, когда он влияет на
секреции, выражается, как всегда, рефлекторным
образом, а секретирующим нервом, в конце концов,
является только двигательный нерв.
Теперь нужно только применить эти общие
представления к патологии, и мы покажем вам на
следующей лекции, как некоторые повреждения
спинного мозга могут вызвать диабет,
альбуминурию, слюнотечение и массу других аналогичных
поражений.

ЛЕКЦИЯ ТРИНАДЦАТАЯ
О НАЧАЛЕ СИМПАТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ
СОДЕРЖАНИЕ. Спинной мозг есть центр, от которого
исходят все периферические разветвления нервов.—Взгляды
анатомов и физиологов на природу, начало и функции
симпатической системы.—Шейно-головное начало
симпатического нерва.—Повышение температуры, следующее за
перерезкой симпатического нерва.—Начало нервов в нервных
клетках спинного мозга.
Господа
Спинной мозг является началом не только
чувствительных и двигательных нервов животной жизни:
он также источник нервов, управляющих более
скрытыми функциями, он заведует химическими
процессами, протекающими в больших внутренних
органах. Мы сделали вас свидетелями опытов, которыми
устанавливается, что движение и чувствительность
находятся в зависимости от медуллярной оси.
Теперь я докажу вам существование новых свойств,
о которых я вам говорил.
До последнего времени анатомы смотрели на
симпатическую систему как на отдельную нервную
систему. Они были поражены не только ее началом
и ее особым распределением, но также некоторыми
анатомическими особенностями ее, которые в их
глазах были достаточны для установления полного
разделения двух родов нервов. В самом деле,
различали систему серых нервов, принадлежащих сим-

216 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
патической системе, и систему белых нервов,
выходящих из спинномозговой оси, и Ремак указал на
гистологические признаки, служащие для отличения
симпатического нерва от других нервов, хотя другие
микрографы считали эти отличия лишь выражением
в некотором смысле меньшего развития нервных
органов.
Теперь, однако, доказано, что спинной мозг
является началом как симпатического нерва, так
и нервов спинномозговой системы. Одним словом,
он служит общим началом всей периферической части
нервной системы, простираются ли ее разветвления
до мускулов животной жизни или до кожи и
слизистых оболочек, или они проникают во внутренние
органы.
Опыт, который послужит нам для доказательства
этого факта, очень стар, но его толкование с этой
точки зрения совсем недавнее. Пурфур дю Пти
первый в прошлом столетии доказал, что перерезка
симпатического нерва шеи сопровождается особыми
явлениями на глазу соответствующей стороны,
зрачок которого оказывался сокращенным, а
конъюнктива бывала порой наполнена кровью и васкуляризо-
вана. Он объяснял эти явления, говоря, что
животные духи поднимались по симпатическому нерву
к глазам и в верхнюю часть тела; после же перерезки
этого нерва путь был прерван, и они не могли
следовать своим обычным путем. Он выводил из этого опыта
очень важное следствие, которое полезно припомнить
теперь, а именно, что животные духи не спускаются
от головы к нижним частям тела, как до сих пор
думали, но, наоборот, они поднимаются из нижних
частей тела к голове. На научном языке того
времени это означало, что эта часть симпатического
нерва исходит не из головного конца, но
направляется, поднимаясь к этой части тела, исходя
из точки, расположенной внизу. Анатомы до того

НАЧАЛО СИМПАТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ 217
времени считали симпатический нерв как бы
состоящим из двух тяжей, параллельных медуллярной
оси, и выходящим из третьей пары черепных нервов,
которые действительно анастомозируют с
симпатическими нитями, образуя сонное сплетение.
Опыт Пурфура дю Пти был повторен Дюпюиг
Мажанди и другими наблюдателями с теми же
результатами. Но они не знали еще точно места выхода
симпатического нерва; только в последнее время
Будге и Уоллер доказали, что эта часть
непроизвольной нервной системы, распространяющаяся в
головной области, исходит из спинного мозга в области,
названной ими цилио-спинальной, потому что они,
как и все их предшественники, наблюдали лишь
изменения зрачка, наступающие после перерезки
нерва. Цилио-спинальная область соответствует
месту соединения шейной и спинной части спинного
мозга.
Вот как экспериментаторы пришли к этому
представлению. Изучение дегенерации перерезанных
нервов привело Уоллера к выводу, что в смешанных
нервах периферический конец атрофируется, а
центральный конец остается здоровым; но после
одновременной перерезки у собаки легочно-желудочного
и симпатического нервов шеи (так как у собаки эти
два нерва слишком тесно соединены, чтобы их можно
было перерезать отдельно), он заметил, что часть
перерезанного нерва, соответствующая легочно-же-
лудочному нерву, дегенерирует на нижнем конце,
тогда как другая часть, соответствующая
симпатическому нерву, дезорганизуется на верхнем конце.
Сопоставляя этот странный факт с результатами
своих предшествующих опытов, он сделал вывод,
что легочно-желудочяый и симпатический нервы
идут в противоположном направлении: первый сверху
вниз, второй снизу вверх. Продолжая применять
тот же метод, он смог убедиться, что симпатический

218 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
шейный нерв выходит из первого грудного узла,
который в свою очередь соединяется непосредственно
анастомотическими нитями с корешками спинного
мозга.
После перерезки шейного симпатического нерва
у кролика при гальванизации его нижнего конца,
ничего не происходит со стороны головы; наоборот
при гальванизации верхнего или периферического
конца зрачок, вначале сократившийся под влиянием
самой операции, значительно расширяется. Итак,
симпатический нерв головы выходит из спинного
мозга, в чем убеждаются еще более непосредственно,
производя одностороннюю перерезку спинного мозга
между последним шейным и первым грудным
позвонками; тогда констатируют паралич радиальных
волокон зрачка на стороне перереза. Когда хотят
узнать, исходит ли симпатический нерв из передних
или задних корешков, то легко убедиться, что он
берет начало из первых, а не из вторых. В самом деле,
перережьте соответствующие задние
корешки—никакого эффекта на голове не получится; наоборот,
перережьте передние корешки—и вы увидите
сокращение зрачка на поврежденной стороне со .всеми
явлениями, указывающими на паралич
симпатического нерва. Нужно, однако, прибавить, что
симпатические нити, идущие к зрачку, исходят от двух
корешков. Наконец, если гальванизировать
центральные концы перерезанных корешков, то ничего
не происходит; если, наоборот, гальванизировать
периферический конец, то тотчас наблюдается
расширение зрачка. Ряд предшествующих опытов очень
ясно доказывает, что симпатический нерв восходит
из спинного мозга.
В 1850 г., производя новые опыты на
симпатическом нерве, я имел случай подтвердить правильность
этих наблюдений. Но, кроме того, я заметил, что
всякий раз, когда гальванизировали симпатический

НАЧАЛО СИМПАТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ 219
нерв у выхода его из спинного мозга или в каком-
нибудь месте его пути, то вызывали не только
расширение зрачка, как это видел уже г. Биффи, но
и значительное уменьшение кровообращения на
соответствующей половине головы. Я же показал,
что перерезка этого нерва вызывала, наоборот,
повышение температуры на поврежденной стороне и
обильное потоотделение у некоторых животных
(лошади, например). Это—первые факты, обратившие
внимание наблюдателей на повышение температуры
после перерезки симпатического нерва и на
понижение ее при раздражении этого нерва гальванизацией.
Разница в температуре обеих сторон может быть
очень велика и достигать иногда десяти-двенадцати
градуорв.
Проф. Якубович принимает, что в спинном мозгу
существует три рода клеток: одни звездчатые, или
мультиполярные; это самые большие, они служат
началом двигательных нервов; другие меньшие,
имеющие обычно только три полюса, они
принадлежат чувствительным нервам; наконец, третьи,
промежуточные по объему, яйцеобразные,
веретенообразные и биполярные, служат исходным пунктом для
волокон симпатического нерва. Анатомия, таким
образом, как бы подтверждает физиологию,
показывая, что спинной мозг является началом трех
специальных влияний: двигательного, чувствительного
и сосудистого.
Так как опыты других физиологов,
произведенные над различными нитями симпатического нерва,
полностью подтвердили результаты, которые мы вам
сообщили, то мы можем отныне считать их
окончательным приобретением науки. Нам остается
постараться приложить их к объяснению химических
явлений, на которые симпатический нерв оказывает свое
влияние. Это будет предметом следующей лекции.

ЛЕКЦИЯ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
О ФУНКЦИЯХ СИМПАТИЧЕСКОЙ НЕРВНОЙ СИСТЕМЫ
СОДЕРЖАНИЕ. Опыт с функциями симпатического нерва.—
Одновременное повышение температуры и
чувствительности, являющееся следствием перерезки различных ветвей
этого нерва.—Прилив крови в соответствующие части.—
Гальванизация периферического конца перерезанного нерва
производит обратное действие.—Эти расстройства связаны,
очевидно, с нервной системой через посредство
непроизвольных сократительных волокон.—Таким образом,
спинной мозг управляет всеми этими явлениями.—Применение
этих данных к некоторым патологическим
явлениям.—Диабет и альбуминурия могут быть вызваны некоторыми
повреждениями четвертого желудочка.—Эффекты эти
объясняются ускорением брюшного кровообращения.—Опыты на
лягушкообразных.—Слюнотечение, вызванное некоторыми
операциями на лицевом нерве.—Гипотеза, приписывающая
эти различные явления параличу сосудов.—Возражения
против этого взгляда.
Господа
На предшествующей лекции мы видели, что
действие симпатического нерва на сосуды выражалось
в уменьшении их просвета при гальванизации нерва
и в их расширении при перерезке его; а так как в
спинномозговой системе перерезка нерва вызывает
паралич соответствующих мускулов, то естественно было
думать, что перерезка симпатического нерва вызовет
расширение сосудов вследствие паралича их
сократительных элементов. В самом деле, что мы видим
в этом опыте? Нерв, исходящий из спинного мозга,

СИМПАТИЧЕСКАЯ НЕРВНАЯ СИСТЕМА 221
все разветвления которого сопровождают
артериальные сосуды, может оказать заметное влияние на
температуру и на другие явления в снабжаемых им
частях. Перережьте его,—температура поднимается
и инт.ерстициальные секреции увеличиваются;
наоборот, гальванизируйте его,—происходят обратные
эффекты. К тому же это, очевидно, нерв
двигательный, так как после перерезки его периферический,
а не центральный, конец остается чувствительным
к раздражениям, непосредственно к нему
прилагаемым. Итак} вполне естественно заключить, что
повышение температуры и другие наблюдаемые
эффекты обязаны необычному приливу крови к частям,
изъятым таким образом из-под влияния
симпатического нерва, и что эта чрезмерная активность
кровообращения явилась результатом паралича
капиллярных сосудов, т. е. их пассивного расширения.
Этот взгляд был принят многими наблюдателями.
Мне 9tq объяснение кажется по крайней мере
неполным. На самом деле, я заметил, что после этой
операции кровь, возвращающаяся по вене, более
тепла, чем кровь, проходящая через артерии.
Значит, здесь имеется нечто большее, чем простое
пассивное расширение сосудов; в этом случае есть
какое-то другое действие, менее известное, чем
последнее.
При моих экспериментальных исследованиях над
секрециями я открыл, что перерезка симпатического
нерва освобождает, так сказать, всегда действующее
антагонистическое влияние, стремящееся произвести
эффекты, прямо противоположные тем, какие
являются результатом гальванизации этого нерва.
Возьмем, например, движения зрачка, послужившие
отправным пунктом для наблюдателей при изучении
этого интересного вопроса об антагонизме нервов:
если зрачок сокращается после перерезки
симпатического нерва шеи, то это, говорят нам, происходит

222 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
благодаря антагонистическому по отношению к этому
нерву действию, которое приписывается нитям,
выходящим из третьей пары; одним словом, здесь дело
идет не об исключительно пассивном феномене,
а о феномене вполне активном, который объясняется
наличием круговых волокон, производящих
сокращение радужной оболочки. Так вот, феномены,
происходящие в сосудах при аналогичных условиях,
можно уподобить тому, что происходит в радужной
оболочке, хотя в первом случае дело идет о
сокращении, во втором—о расширении. Выдвигаемая здесь
гипотеза основывается к тому же на положительных
фактах: активное расширение сосудов есть один из
наиболее установленных в физиологии фактов.
Действительно, я доказал, что имеется два рода
вазомоторных нервов—одни сократители, другие
расширители—и что их действия в обоих случаях могут
вызываться рефлекторно. Вот опыты, на которых
основывается это мнение. Если вы перерезаете нпть
симпатического нерва, направляющуюся к
подчелюстной железе, то сосуды обильно наполняются кровью.
Однако можно достигнуть того же результата без
перерезки симпатического нерва, гальванизируя
барабанную струну; таким образом, эти два нерва
могут рассматриваться как антагонисты. Расширение
сосудов, наблюдаемое после перерезки первого, будет
явлением активным, подчиненным нервному действию
второго. Это, повидимому, хорошо доказывается тем.
что после одновременной перерезки о*боих нервов-
антагонистов сосуды находятся в состоянии
расширения, которое с полным правом может рассматриваться
как пассивное, но которое гораздо меньше выражено,
чем то, которое следует за перерезкой или за
гальванизацией барабанной струны. Этот ряд опытов,
которые мы еще разберем дальше, как будто
доказывает наличие двух родов вазомоторных нервов,
антагонистичных друг другу.

СИМПАТИЧЕСКАЯ НЕРВНАЯ СИСТЕМА 223
Теперь, исходят ли эти два различных рода
нервов от симпатического нерва? Чисто анатомические
данные как будто заставляют нас предположить, что
это не так, что нити, исходящие от нервов
органической жизни, всегда сократительные, в то время как
нервы-расширители происходят из двигательных
пучков спинномозгового ствола. Действительно, до сих
нор происхождение нити, заведующей в каждой
железе секреторными функциями и расширением
сосудов, всегда относили к двигательному нерву
спинномозговой системы: для подчелюстных и подъязычных
желез—это барабанная струна; для каждой
околоушной железы—это нити, выходящие из пятой пары,
которые при дальнейшем анализе, повидимому, нужно
отнести к лицевому нерву. Мы не будем пытаться
в данный момент решать этот вопрос; может быть, нам
представится случай разрешить его позже. Сейчас
скажем только, что все наблюдатели, изучавшие
функции симпатического нерва, указывали на
медленность, с какою он передавал полученные им
воздействия. Что касается сокращения зрачка, то это
явление происходит медленно, когда
гальванизируют соответствующие нити симпатического нерва,
и произведенный эффект удерживается некоторое
время после того, как раздражение прекратилось.
То же самое наблюдается, когда действуют на
нервные нити, заведующие сокращением сосудов; но
и двигательные нервы, регулирующие секрецию
желез и расширяющие их сосудистую сеть, при
раздражении их производят порою так же медленно
наступающие и медленно проходящие эффекты. В этом
отношении они приближаются к нервам, исходящим
из симпатического нерва. Доказывает ли это, что
они общего с ними происхождения? Конечно, нет,
потому что как в одном, так и в другом случае
нервное действие направлено на непроизвольный
сократительный элемент, на непоперечноиолосатое волокно-

224 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
клетку. Ведь медленность, с какою обнаруживаются
эти эффекты, может зависеть от свойств
непоперечнополосатого волокна, а не от свойств нерва,
приводящего их в движение. В самом деле, мы знаем, что
старые анатомы допускали, что действие нервов
определяется природой паренхимы, в которой они
распространяются; может быть, они были правы в этом
отношении.
Итак, спинной мозг заведует как химическими
процессами органической жизни, так и внешними
отношениями животной жизни; он управляет первыми
через посредство симпатической системы,—нервной
системы, почти во всех отношениях подобной
спинномозговой системе, но бессознательной и
непроизвольной, действие которой всегда проявляется на
сосуды. На следующей лекции мы дадим вам
экспериментальное доказательство выдвинутых здесь
положений.

ЛЕКЦИЯ ПЯТНАДЦАТАЯ
ОБ АКТИВНОМ РАСШИРЕНИИ СОСУДОВ
СОДЕРЖАНИЕ. Действие симпатического нерва на сосуды.—
Расширение сосудов, являющееся результатом перерезки
этого нерва.—Сокращение сосудов, являющееся
результатом гальванического его раздражения.—Паралич
сократительных волокон сосудов не объясняет в достаточной мере
расширение их.—Это явление активное и не есть
результат чисто пассивного расширения.—Сосуды подчинены
двум родам нервов антагонистов.—Доказательства этого.—
Раздражение барабанной струны и двигательного нерва
околоушной железы расширяет сосуды слюнных желез.—
Происхождение нервов расширителей сосудов еще мало
известно.
Господа
Я обещал вам дать экспериментальное
доказательство свойств^ симпатического нерва. Для этого
я представляю вам здесь кролика, подвергнутого
перерезке этого нерва на левой стороне шейной
области. Вы видите, что соответствующий зрачок
сужен, в то время как на противоположной стороне
он, как обычно, расширен. Невооруженным глазом
можно заметить, что сосуды, развитые на обеих
поверхностях левого уха, значительно лучше видны,
чем на противоположной стороне. Кроме того, мы
увидим, что чувствительность на поврежденной
стороне значительно острее и температура здесь выше,
кровообращение активнее и петли клетчатки более
овлажнены пластической лимфой или бол°е обиль-
15 Лекции по экелерим. патол.

226 ЛЕКЦИИ о свойствах спинного мозга
ной серозной жидкостью. Произведя трепанацию
черепа, убеждаемся, что температура мозга
повышена. Тот же факт можно констатировать, вводя
шарик термометра в ноздри животного одной и
другой стороны для сравнения; наконец, мягкая
мозговая оболочка более васкуляризована в части,
соответствующей перерезке, чем на противоположной
стороне.
Теперь мы ущемляем поочередно оба уха
животного: когда касаются правого уха, оно остается
неподвижным, но оно подает сигнал о довольно
сильной боли, когда ущемляют другое. Мы констатируем
с помощью термометра разницу температуры, о чем
я вам только что говорил.
Все явления, свидетелями которых вы были,
обязаны своим происхождением перерезке
симпатического нерва шеи. В левом ухе животного температура
выше, чем на противоположной стороне; оно
дольше противостояло бы замерзанию, если бы животное
было подвергнуто действию холода; и если вскрыть
сосуды, то истечение крови будет более обильное, чем
в нормальном состоянии. Но когда гальванизируют
симпатический нерв той же стороны, то температура
тотчас же понижается и может упасть ниже, чем
при физиологическом состоянии. Можно даже
вызвать настолько значительное сужение сосудов, что
циркуляция крови в ухе совершенно прекращается,
в чем можно убедиться, рассматривая под
микроскопом капиллярные сосуды этого органа во время
гальванизации соответствующего нерва; интерсти-
циальная серозность исчезает. Итак, очевидно, что
это суть явления движения, которые мы нарушили
перерезкой симпатического нерва шеи, и что сужение
сосудов, увеличение или уменьшение секреции, ин-
терстициальной или иной, как следствие операции
суть явления, вызванные изменением некоторых
движений, подчиненных нервному влиянию, и вполне

АКТИВНОЕ РАСШИРЕНИЕ СОСУДОВ 227
доказано, как вы знаете, что спинной мозг является
источником всех явлений, происходящих в
организме под влиянием нервов.
Мы имеем теперь ключ к этим болезненным
проявлениям, сопровождающим некоторые
хирургические ранения медуллярной оси. Когда действуют на
определенный участок четвертого желудочка, то
констатируют ускорение циркуляции крови в
брюшной полости со вздутием сосудов и выделением лимфы
в брюшину. В tq же время происходит вообще
усиление секреций в брюшной полости. Тогда
наблюдается необычайное обилие мочи, сопровождаемое
то альбуминурией, то сахарным мочеизнурением,
когда циркуляция крови в.печени оказывается
ускоренной. Таким образом, можно иногда вызвать у
животных все вариации диабета и альбуминурии. В
самом деле вы знаете, что увеличение количества мочи
и уменьшение пропорционального содержания
некоторых начал, которые должны существовать в норме,
были констатированы у большинства диабетиков.
Есть, однако, случаи, когда количество выделяемой
мочи нисколько не меняется, когда мочевая кислота
находится в этой жидкости, как и при полном
здоровье. Я сам наблюдал больных, которые в этом
двояком отношении не отступают от нормы, несмотря на
наличие значительного количества сахара в моче.
Так вот, мы можем по желанию вызвать эту
странную разновидность диабета у животных. Наконец,
факт этот проверен не только на млекопитающих:
опыты наши были повторены г. Кюне на лягушко-
образных; этому наблюдателю удалось вызвать
диабет у этих животных уколом того же участка
четвертого желудочка. Вот новое доказательство в
подтверждение великого принципа, который мы так
часто выдвигали, что явления, наблюдаемые у какого-
нибудь животного, могут быть обнаружены на
различных ступенях зоологической лестницы.
Л5*

228 лекции о свойствах спинного мозга
Легко констатировать изменения температуры,
о которых я вам говорил, когда дело идет о
наружных частях тела, потому что температура их всегда
ниже температуры внутренних органов. Бот почему
зимой при перерезке симпатического нерва
наблюдается разница в температуре между правым и левым
ухом в 15 и 20 градусов; летом этого нет.
Однако в отношении внутренних органов,
находящихся в грудной и брюшной полостях, подобные
результаты не наблюдаются, ибо в физиологическом
состоянии изменения внутренней температуры тела
заключены в тесные границы, и упомянутые
операции никогда не заставляют перейти за определенную
цифру, представляющую верхнюю границу; таким
образом, разница никогда не превышает одного-двух
градусов. Было констатировано, например, что во
время пищеварения внутренняя температура
желудка выше, чем натощак; однако после перерезки
симпатического нерва эта температура никогда не
превышает максимума, получающегося в нормальном
состоянии при отправлении пищеварительных функций.
Аналогичные явления происходят у животных,
ставших диабетичными в результате поражения
четвертого желудочка; циркуляция крови, температура
почечной железы и активность ее функций получают
импульс одновременно. Но как обстоит дело в печени?
Ведь здесь речь идет не о простом усилении
сосудистых явлений; происходят и сопровождающие их
химические процессы. Я показал, что печень
продуцирует крахмалистое вещество, превращающееся
впоследствии в сахар, и что этот продукт разрушается в
организме. Также когда кровообращение в железе,
вследствие операции усилено, то сахара продуцируется
больше, чем его может быть потреблено; излишек
переходит тогда в артериальное кровообращение и
удаляется почками совершенно так же, как если бы
он был прямо впрыснут в вены.

АКТИВНОЕ РАСШИРЕНИЕ СОСУДОВ 229
Итак, мы видим три порядка явлений,
наступающих после перерезки одного и того же нерва:
чрезвычайную васкуляризацию, повышение температуры,
усиление секреции; и всегда в подобных случаях
имеются расстройства явлений внутреннего
движения органических частей, которым и следует
приписать эти на первый взгляд столь сложные результаты.
Что касается различных последствий укола
четвертого желудочка—операция, не всегда удающаяся
экспериментатору,—которые порождают то диабет,
то альбуминурию, то оба заболевания вместе, то
они доказывают, что сосудистые функции многих
органов не регулируются одновременно одними и
теми же нитями, но что каждый внутренний орган
должен иметь свои специальные нервы. Когда
анатомия достаточно выяснит нам этот вопрос, то мы
сможем, без сомнения, по желанию вызывать
явления, которые теперь несколько подвержены
случайности; для этого нужно было бы направлять
скальпель не на четвертый желудочек, а на нити
симпатической системы, соединяющие эту часть нервного
центра с органами. В моих опытах путем
исключения мне удалось доказать, что эти нити не исходят
ни от легочно-желудочного нерва, ни от шейной
части симпатического нерва, так как после
перерезки этих нервов животное не становится диабетич-
ным; если же тогда делают укол четвертого
желудочка, то наступает диабет абсолютно так же, как
если бы эти нервы оставались нетронутыми.
Значит, эти нити обязательно выходят из другой части
гимпатического нерва, грудной или брюшной. Вот
исследования, которые нужно сделать.
Подобное же рассуждение должно привести нас
к пониманию расстройств, происходящих при
выделении слюны вследствие повреждения начала лице-
ього нерва. Пытаясь произвести перерезку этого
нерва в непосредственном соседстве с этими кореш-

230 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
ками, я вызвал обильное слюнотечение у объектов
моего опыта. Сначала я думал, что его нужно
приписать раздражению нервов, заведующих секрецией
слюнных желез. Я думал, что рубцевание раны в
мозговом веществе приведет к полному прекращению
этого явления и что то же произойдет с функциями
печени и почек.
Но результаты моих исследований над
симпатическим нервом заставили меня подойти к вопросу с
другой точки зрения. Когда, производя ранение спинного
мозга в верхней части спинной области или перерезая
симпатический нерв в этом месте, мы вызываем
усиленную васкуляризацию соответствующих частей, то
мы вызываем в то же время и повышение интерстици-
альной и внешней секреций, обильный пот у легко
потеющих животных, например, у лошади; если
аналогичные результаты не наблюдаются у собаки и
у кошки, так это потому, что они в нормальном
состоянии не потеют.
Может быть, во всех этих опытах дело
заключается не в раздражении нервов, а в настоящем
параличе? Если бы это было так, то мы допустили бы, что
сахарное мочеизнурение, являющееся результатом
поражения четвертого желудочка, слюнотечение,
следующее за ранением мозгового вещества около
начала лицевого нерва, суть также явления,
обязанные своим происхождением параличу нервных
нитей, перерезанных при этой операции. Нужно
прибавить во всяком случае, что есть много оснований
думать, что дело идет здесь не о простом параличе.
В самом деле диабет, вызванный уколом четвертого
желудочка, должен был бы, согласно этой гипотезе,
продолжаться до полного зарубцевания
перерезанных волокон. Между тем это явление исчезает через
два дня после операции, а иногда гораздо раньше.
Мне кажется, что это служит подтверждением
того, что тут дело идет не о пассивном, а об активном

АКТИВНОЕ РАСШИРЕНИЕ СОСУДОВ 231
расширении сосудов, которое происходит вследствие
специального возбуждения, как мы это постараемся
доказать в ближайшее время.
Итак, чтобы найти причину этих анормальных
симптомов во всех этих физических, химических и
патологических явлениях, нужно обратиться к
расстройствам двигательных способностей
органической жизни. Сейчас невозможно это оспаривать, но
во всяком случае механизм, е-помощью которого
происходят эти различные явления, еще окутан
глубоким мраком.
В заключение, господа, позвольте заметить, что
искусственные поражения, производимые нами у
животных, не вызывают таких больших нарушений, как
это можно было бы думать. Вот собака, на которой
мы произвели перед вами на одной из
предшествующих лекций все опыты, касающиеся возвратной
чувствительности; она чувствует себя хорошо, как вы
это видите, и почти полностью выздоровела от
последствий перенесенной ею операции. Кролик, у
которого мы перерезали симпатический нерв, также
находится в полном здоровье, хотя у него есть
патологические явления чисто местного характера.

ЛЕКЦИЯ ШЕСТНАДЦАТАЯ
О ВЛИЯНИИ НЕРВНОЙ СИСТЕМЫ НА ХИМИЧЕСКИЙ
СОСТАВ КРОВИ
СОДЕРЖАНИЕ. Нервная система принимает участие в
явлениях окисления крови.—Кровь почечных вен
обыкновенно бывает яркокрасного цвета.—Венозная кровь, идущая
от желез, находящихся в полной активности, всегда
красная.'—Опыт с подчелюстной железой.—Результаты этих
опытов находятся в согласии с данными анализа
крови.—Мышечная система являет нам совершенно противоположные
феномены.—Во время мускульной работы кровь становится
черной.—Она становится красной, когда мышцы в покое.—
Поэтому венозная кровь в целом обычно черная, так как-
мышечная система никогда не приходит в полный покой.—
Эффект обморока.—Эти различные явления объясняются
наличием двух родов сосудсдаигательных
нервов.—Кислородное дыхание происходит не в легких, но в крови и в
самых недрах наших тканей.—Перерезка симпатического
нерва ставит препятствие этой работе и допускает
прохождение почти чисто артериальной крови в
вены.—Сравнительный анализ газов крови во время работы и покоя мышц
и желез.
Господа
Изучив вместе с вами главные свойства нервен
органической жизни, я сегодня хочу привлечь ваше
внимание к влиянию, которое эти нервы оказывают
на ряд явлений, на первый взгляд совершенно
независимых от нервного влияния.
Речь идет о том, чтобы доказать вам, что одна
из наиболее важных функций жизни, именно
поглощение кислорода в легких к его исчезновение в нед-

ВЛИЯНИЕ НЕРВНОЙ СИСТЕМЫ 233
pax наших тканей, одним словом, что гематоз
находится в непосредственной зависимости от нервной
системы.
В ходе моих исследований над выделением мочи
у меня был случай заметить, что кровь почечной вены
была обыкновенна красной и яркой, но в некоторые
моменты она принимала обычный характер венозной
крови. Это наблюдение очень легко произвести у
некоторых животных, в частности, у кролика,
благодаря малой толщине стенок вены у этого вида
животных.
Итак, нужно было определить, при каких
условиях кровь вены бывает красной и при каких
обстоятельствах она становится черной. Я установил, что
эти явления прямо связаны с самим выделением мочи
и что чем ярче была выражена активность железы, те*.г
более венозная кровь приближалась по своим
признакам к крови'артериальной. Это привело меня
к изучению крови, циркулирующей в других
секреторных органах. Я выбрал для этой цели
подчелюстную железу собаки, очень легко доступную
наблюдению, благодаря ее поверхностному положению,
и установил, что обычно кровь в вене бывает черной,
но, как только начиналась секреция, она становилась
красной и яркой, как в почечной вене. Раздражая
секреторный нерв железы при помощи гальванизма
или рефлекторным путем, смачивая уксусом язык
животного, можно было всегда получить это
изменение венозной крови. Отсюда можно было сделать
вывод, что если в почечной вене кровь обычно
красная, то это зависит от того, что секреция в почках
происходит почти непрерывно, тогда как в
подчелюстной железе, где венозная кровь обычно черная,
функция железы часто прерывается.
Эти заключения подтверждаются анализом
заключающихся в крови газов. Находят, что яркий цвет
венозной крови соответствует избытку кислорода,

234 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
тогда как в обычном состоянии этот газ содержится
в небольшой пропорции; содержание угольной
кислоты—обратно этому. Итак, очевидно, что во время
секреции венозная кровь принимает характер
артериальной крови и что воздействие нервной системы
может ускорить или замедлить потребление
кислорода, происходящее внутри наших тканей или
в крови. В период активности мышечной системы
происходит обратный эффект; венозная кровь во
время сокращения делается очень черной, очень мало
окисленной, в состоянии же покоя она более
приближается к артериальной крови.
Следовательно, великое разделение,
установленное Биша, на черную и красную кровь—до
прохождения этой жидкости через легкие и после отправления
дыхательных функций—не абсолютно точно. Если
общая венозная кровь в правом сердце у животных
обычно черная, то это зависит от преобладания
мышечной системы над всеми другими, так как
мышечное сокращение продолжается во все моменты жизни,
даже во время сна, по крайней мере в отношении
дыхательных движений; исключение составляют люди
в состоянии обморока, и Гентер наблюдал-, что при
кровопускании, примененном в подобных случаях,
вытекает красная венозная кровь.
Я думаю, что все эти явления объясняются
антагонизмом двух родов сосудодвигательных нервов,
сократителей и расширителей, о чем я вам говорил
на предшествующей лекции. Посмотрим, как можно
объяснить этот факт.
Дыхание, говорили раньше, осуществляется
введением кислорода в легкие. Но явление
значительно сложнее, чем думали. Дыхание завершается
окончательно только в недрах самих тканей: там
происходит потребление кислорода. Пока этот газ19
находится в крови, процесс дыхания не закончен.
Но нервы оказывают бесспорное влияние на дыха-

ВЛИЯНИЕ НЕРВНОЙ СИСТЕМЫ 235
ние, рассматриваемое с этой точки зрения; это мы
вам и покажем.
Если в какой-нибудь части тела перерезать
симпатический нерв, то противоположным ему нервам
предоставляется полная свобода; тогда видно, как
в венах проходит красная и яркая кровь. Взятая из
яремной вены, эта жидкость по цвету почти подобна
той, которая течет в сонной артерии. А мы видели,
что активность в железах и покой в мышцах
способствуют этому особому состоянию. Имеется одно
общее условие, которое связывает между собою все
эти явления, несмотря на их внешние различия; мы
имеем в виду скорость прохождения крови через
сосуды. Вот, несомненно, очень ценный показатель,
когда нужно найти внутренний очаг всех
химических процессов, происходящих в недрах организма.
Нормально они происходят не внутри крупных
сосудов, а при соприкосновении крови с
гистологическими элементами наших тканей, в самых мелких
капиллярах. Там продуцируется тепло, являющееся
следствием этих химических процессов. В самом деле,
в крови существуют известного рода элементы, а в
паренхиме—другие, и соприкосновение этих
различных частей способствует происходящим
реакциям. Так, в кровяных тельцах имеется кислород,
который в жидкостях и в органических тканях
исчезает, порождая угольную кислоту или другие
промежуточные продукты. Для того, однако, чтобы
химические процессы, приводящие к этим
превращениям, могли произойти, нужно, чтобы кровь
оставалась в тканях более или менее долго; время есть
необходимый фактор процесса. Следовательно, если
вы хотите, чтобы артериальная кровь сохранила свои
свойства до перехода в вены, то заставьте ее быстро
проходить через капилляры. Наоборот, если вы
хотите получить очень черную кровь, возможно более
венозную, замедлите скорость прохождения. Таковы

236 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
противоположные эффекты, вызываемые
гальванизацией симпатического нерва или простой перерезкой
нитей этого нерва.
Прилагаемая таблица сможет показать вам
изменения крови в мускулах и в железах соответственно
состоянию покоя или функции органов, что всегда
совпадает с соответствующим изменением быстроты
кровообращения.
Газы крови
О
г.о2
О
со2
Правый передний

Артериальная кровь
9,31
0,00
Венозная кровь,
орган в покое
0,21
2,01
Подчелюстная железа
9,80
0,98
3,92
2,94
мускул
Венозная кровь,
орган в активном
состоянии
3,31
3,21
6,31
2,10
Вы видите, господа, как, углубляясь в предмет,
мы достигли того, что расширили роль,
принадлежащую нервам органической жизни. В заключение
нужно напомнить, что все эти воздействия исходят
от медуллярной оси.

ЛЕКЦИЯ СЕМНАДЦАТАЯ
О ЖИВОТНОЙ ТЕПЛОТЕ
СОДЕРЖАНИЕ. На животную теплоту смотрели обычно как
на результат сгорания.—Мнение Лавуазье по этому
вопросу.—Позднейшие видоизменения этих представлений.—
Есть ли теплота следствие простого окисления элементов
наших тканей.—Теплота крови в венах не всегда зависит
от явлений окисления в тканях, через которые она
протекает.—В мышцах исчезновение кислорода соответствует
повышению температуры: иначе обстоит дело в железах.—
Но ускорение кровообращения совпадает в одном и
другом случае с повышением температуры.—Может ли быть
учтено происходящее при этом трение как
продуцирующее известное'количество тепла?—Соответствуют ли этому
взгляду эффекты перерезки симпатического нерва?
Господа
Мы изучили некоторые изменения, которые могут
произойти в химическом составе крови под влиянием
нервной системы, и вы могли убедиться, что
присутствие в этой жидкости кислорода или угольной
кислоты в разных пропорциях связано, повидимому,
с физиологическими условиями, в которых влияние
двигательных нервов играет важную роль.
Я предполагаю сегодня изложить вам некоторые
теоретические представления, касающиеся вопроса
о температуре живых существ и являющиеся, так
сказать, следствием предыдущих соображений. В
самом деле, вы знаете, что венозность крови есть
результат исчезновения кислорода, которое
происходит в недрах наших тканей и приводит к появле-

238 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
нию угольной кислоты. Вы знаете также, что
некоторые современные авторы придерживаются еще идей
Лавуазье по вопросу о животной теплоте, изменяя
их в связи с успехами современной физиологической
химии. Явления теплообразования, происходящие
внутри организма, являются в их глазах
исключительно результатом этого сгорания и сводятся к
соединению кислорода с углеводородными веществами,
заключающимися в наших тканях. Эта теория
кажется нам недостаточной, и мы укажем на
несколько фактов, которые если не противоречат, то
по крайней мере изменяют ее во многих отношениях.
Бесспорно, что в организме происходят
химические соединения или разного рода брожения и что
все такие реакции являются источником тепла. Но
одновременно в живых существах происходит много
явлений, при которых теплота, таким образом
полученная, может быть если не целиком уничтожена г
то по крайней мере в значительной части
поглощена. Мы, действительно, знаем, что внутри наших
органов происходят довольно многочисленные
изменения: твердые тела становятся жидкими, жидкости
испаряются, и количество теплоты, поглощаемой
при этих различных превращениях, должно,
очевидно, соответствовать части теплоты, являющейся
результатом сгорания. В подтверждение такого
взгляда мы можем сослаться на авторитет лиц,
наиболее компетентных в подобных вопросах. В своей
замечательной работе гг. Реньо и Резе, основываясь
на вышеизложенных соображениях, положительно
заявляют, что никогда нельзя точно высчитать
количества тепла, продуцированного в организме по
количеству поглощенного кислорода и выдыхаемой
во время акта дыхания угольной кислоты, даже
учитывая воду, получающуюся от сгорания водорода;
они говорят, что в тех случаях, когда результат
вычисления согласуется, повидимому, с результатом

О ЖИВОТНОЙ ТЕПЛОТЕ
239
прямого опыта, то речь идет лишь о простом
совпадении. Мы покажем вам факты, при которых этого
совпадения не происходит и которые являют нам
результаты, совершенно противоположные теории
сгорания, рассматриваемой как единственный источник
животной теплоты.
Вы знаете, что кровь может иметь очень различный
состав в зависимости от состояния покоя или
деятельности органов, через которые она протекает. В
мышцах, когда они возбуждаются к сокращению под
влиянием гальванизации или иным путем, жидкость
приливает к сосудам, и температура повышается: это
явление хорошо согласуется с учением Лавуазье,,
так как венозная кровь стала черной и содержит
значительное количество угольной кислоты. Это есть
доказательство того, что произошло соединение
кислорода с углеродом наших тканей. Но в железах
имеет место обратное; когда начинается деятельность
секреторных,аппаратов, то циркуляция крови тоже
ускоряется, и температура повышается, но кровь
-из вен выходит красная и яркая; она похожа на
артериальную кровь и заключает в себе кислород
в большей пропорции; во время же покоя венозная
кровь черная, содержит много угольной кислоты
и мало кислорода, однако температура тогда менее
повышена. Вот вам последний факт, совершенно
противоречащий химической теории; повышение
температуры здесь находится, так сказать, в обратном
отношении к количеству поглощенного кислорода.
Очевидно, сгорание в таком случае не является
единственным источником продуцированного тепла.
Один только феномен, неизменно наблюдаемый
в обоих случаях, гальванизируем ли мы мышцу или
раздражаем железу, совпадает с повышением
температуры,—это ускорение кровообращения. Мы имеем
здесь чисто механические условия, сопровождающие
расширение сосудов. Не отрицая полностью влия-

240 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
кия химических реакций на продукцию тепла, мы
думаем, что эти реакции играют не столь
исключительную роль, как это предполагали, и что
значительное участие в этом нужно также приписать
действию главным образом механических и
физических причин.
Мы пришли к тому же выводу на основании
результатов перерезки нитей симпатического нерва,
направляющихся к различным частям головы. В
самом деле, что мы видим, когда перерезаем ветви этого
нерва, которые направляются к ушной раковине
кролика? Сосуды расширяются, кровь приливает
туда и течет с большой скоростью, она достигает вен
красной и яркой, не имея, так сказать, времени
освободиться от содержащегося в ней кислорода;
результатом совокупности этих феноменов является
повышение температуры. Наоборот, когда вы
гальванизируете ветви симпатического нерва, которые
направляются к этим частям, то сосуды сокращаются,
течение крови замедляется; она достигает вен черною,
лишенною кислорода, и одновременно температура
падает. Как согласовать то, что происходит в
подобном случае, с теорией сгорания? Получается боле*
тепла, когда поглощается малая часть кислорода;
между тем при противоположных условиях, когда
кислород исчезает почти целиком, мы наблюдаем
понижение температуры. Произошло уменьшение
скорости кровообращения, которое тем не менее может
стать причиной продукции тепла, благоприятствуя
завершению химических реакций; и все же, как вы
видите, это влияние недостаточно, чтобы возместить
отсутствие другой физической причины, повидимому,
более энергичной при образовании тепла в живых
существах: большей скорости течения крови.
Таким образом, в действительности нервная
система является единственным регулятором этой
важной части жизненных функций; когда после пере-

О ЖИВОТНОЙ ТЕПЛОТЕ
241
резки ветвей симпатического нерва или при их
гальванизации животная теплота на поверхности тела
увеличивается или уменьшается, то это есть эффект
расширения или сокращения сосудов. Сокращение
понять легко, но мы видели, что не так легко понять
активное расширение. В физиологии, говоря вообще,
отказываются допустить, чтобы полые органы могли
увеличиваться в объеме, не подвергаясь пассивному
растяжению; сокращение всегда рассматривалось как
тоническое состояние ткани. Но что в данном случае
это феномен не чисто пассивный, заставляет нас
думать то обстоятельство, что мы можем вызвать его
действием гальванизма. Наши современные
представления заставляют, таким образом, рассматривать его
как активный феномен. Если бы это было не так, то
как могли бы мы объяснить местные изменения
циркуляции в железах и других органах? Если мы
изменяем циркуляцию различных частей, раздражая
иннервирующий их нерв, то это вызывается
нервной и специфической активностью, ибо действие
сердца остается все время одинаковым.
В заключение мне остается указать на приемы,
которыми следует пользоваться, когда хотят
повторить опыты, касающиеся венозности крови и которые
я вам указывал. Например, изолируют артерию
и главную вену мускула; в наших опытах у собаки
мы берем преимущественно правый передний мускул
бедра, который довольно легко отделить от других
мышечных пучков. Вызывают сокращение,
гальванизируя нерв, и берут кровь из сосудов при помощи
шприца с тонким наконечником: нельзя произвести
обычное сечение вены для взятия крови, так как при
соприкосновении с воздухом эта жидкость частично
окислилась бы. Если принять эти предосторожности,
можно констатировать, как мы сказали на
предыдущей лекции, следующее: 1) во время сокращения
мышцы процентное содержание угольной кислоты
16 Лекции го эксперим. патол.

242 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
больше, а кислорода меньше, чем в состоянии покоя;
2) если сравнить артериальную кровь с венозной,
окажется, что количество угольной кислоты,
заключающейся в последней, не соответствует точно
количеству исчезнувшего кислорода; итак, весьма
вероятно, что превращение происходит не прямо и
имеются промежуточные продукты.
Противоположные результаты получатся при операции на железах:
венозное состояние крови действительно
обнаруживается в периоде покоя. Оперативный прием тот же.
Перейдем к другому вопросу. Мне остается,
господа, дать вам экспериментальные доказательства
фактов, упомянутых нами на предшествующей
лекции, относительно диабета.
Вот кролик, которому мы сделали укол дна
четвертого желудочка. Как видите, он частично
парализован; упал на бок, и почти все движения туловища
и конечностей исчезли. Но это явление не есть
обязательное следствие операции, а зависит от того, что
трудно не вызвать легкого кровотечения на месте
поражения: тогда одновременно с глюкозурией
наблюдают наступление паралича произвольных движений.
Мы собрали мочу животного до и после операции.
Мы подействуем на нее в обоих случаях медно-кали-
евой солью виннокаменной кислоты. Вы видите, что
с мочой, собранной после операции, происходит
ясная реакция, тогда как моча, собранная до
операции, не дает никакого осадка.
Я вам сказал, господа, что когда производят
укол животному с целью сделать его диабетичным,
то этим вызывают обильную васкуляризацию в
брюшной полости: внутренности становятся красными,
наполненными кровью; в то же время некоторое
количество лимфы просачивается в брюшину и выделение
через почки становится необычно обильным. Вы это
можете видеть при вскрытии животного, которое мы
производим перед вами.

ЛЕКЦИЯ ВОСЕМНАДЦАТАЯ
О ВЛИЯНИИ НЕРВНОЙ СИСТЕМЫ НА ВСАСЫВАНИЕ
СОДЕРЖАНИЕ. Действие нервов происходит всегда через
посредство сократительной субстанции.—Всасывание с
физической точки зрения есть простой эффект эндосмоса.—
Двойной ток, являющийся результатом этого физического
явления, не происходит в сосудах, пока циркулирует
кровь.—Тогда происходит только один эндосмотический
ток.—Всасывание запаздывает, лишь только циркуляция
замедляется.—Опыт Мажанди.—Всасыванию яда можно
помешать перевязкой сосудов.—Того же результата
достигают гальванизацией нервов.—Влияние нервной системы
на явления всасывания зависит от ее действия на сосуды.—
Эффекты истощения от голода у животных, подвергшихся
перерезке некоторых ветвей симпатического нерва.
Господа
Я вам говорил на предшествующих лекциях о
влиянии нервов на химические процессы, происходящие
в организме, и на состав крови, протекающей через
наши органы. Мы изучили эти изменения в мышцах и
в железах, потому что эти ткани более доступны
нашему наблюдению. Однако очень вероятно, что
аналогичные изменения происходят также и в костях, в
волокнистых тканях и во всех частях живого
организма.
Нам остается заняться теперь другого рода
явлениями, в которых нервная система также играет
известную роль и отрицать значение которых нельзя:
я говорю о всасывании. При последующем изучении
вы увидите, что нервная система всегда участвует
в явлениях жизни при помощи механического дей-
16*

244 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
ствия. Нервы проявляют свое влияние, действуя
всегда на сократительные элементы.
В самом деле, рассмотрим сосуды,
распространяющиеся по стенке какой-нибудь полости организма,
в которой происходит какое-либо всасывание. С
физической точки зрения эти сосуды суть трубки,
наполненные жидкостью, и всасывание, происходящее
через их перепончатые оболочки, есть явление
эндосмоса. Действительно, вы знаете, что эндосмос есть
обмен, устанавливающийся между двумя различными
жидкостями, разделенными пористою перегородкой:
при этих условиях происходит двойной ток: изнутри
наружу (экзосмос) и снаружи внутрь (эндосмос):
только между этими двумя токами есть разница в
интенсивности, составляющая осмотический эквивалент.
Если мы спросим теперь, каковы процессы,
протекающие в живом существе, когда происходит
всасывание, то легко убедимся, что двойного тока не
происходит. Когда вводят воду в кишки и когда она
оказывается поглощенной ворсинками органа, то
не происходит никакого обмена: жидкость проникает
в сосуды, которые со своей стороны ничего не
выпускают. Это различие между явлениями,
наблюдаемыми в мертвой природе, и явлениями в-живом
существе зависит исключительно от движения
заключенной в сосудах жидкости. Таким образом, кровяной
ток увлекает неподвижную в кишках жидкость,
ничем ее не возмещая, потому что кровь течет всегда,
не останавливаясь. Но если вы при помощи
перевязки останавливаете ток крови, то явления
происходят тогда так, как внутри эндосмометра; вы увидите
тогда, что экзосмос происходит так же хорошо, как
и эндосмос: обе жидкости находятся в покое, как
в упомянутом физическом аппарате; белок и
содержащиеся в крови альбумин и соли будут тогда
выходить из сосудов, и их можно будет обнаружить
химическим анализом в жидкости, омывающей сосуды.

НЕРВНАЯ СИСТЕМА И ВСАСЫВАНИЕ 245
Не останавливая вполне крови в сосудах,
достаточно замедлить течение ее,чтобы настолько же
уменьшить интенсивность осмотических процессов;
напротив, достаточно ускорить циркуляцию, чтобы
усилить активность происходящего явления. Вот
почему, когда увеличивают или уменьшают скорость
кровяного тока, то этим параллельно оказывают
влияние на интенсивность всасывания. Мажанди
действительно доказал, что,- зажимая сосуды
отравленной конечности, приостанавливают эффект
токсического агента до тех пор, пока не снята
лигатура; по снятии же лигатуры обнаруживается
обычное действие яда. Если перевязку сосудов заменись
простым сжатием, которое, не прекращая полностью
течения крови, может замедлить ее движение, то
отравление замедляется, но окончательно не
прекращается.
Результаты, получающиеся от присутствия или
отсутствия механического препятствия в сосудах,
мы можем также вызвать через посредство нервов.
Если в клетчатку уха кролика впрыснуть раствор
желтого пруссита калия, то вы довольно скоро
обнаружите это вещество в моче. Но между кроликом
в нормальном состоянии и другим животным того же
вида, у которого произведена перерезка
симпатического нерва на шее, существует заметное различие
в отношении быстроты, с которой происходит
всасывание; *в первом случае требуется на одну треть
времени больше, чем во втором. То же самое можно
доказать, впрыскивая этим двум животным под кожу
уха несколько капель раствора стрихнина; у
кролика с перерезанным симпатическим нервом
отравление происходит быстрее, чем у животного,
функции которого совершенно не нарушены.
Если мы спросим себя, каковы результаты этой
операции и каково действие, получающееся от
перерезки ветви симпатического нерва, то на это легко

246 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
ответить: дело идет о простом ускорении
капиллярного кровообращения; поэтому-то и всасывание
происходит с соответствующей быстротой. Для
получения обратного результата нужно изменить опыт
в обратном отношении: гальванизируя
симпатический нерв, впрысните в ухо кролика пруссит калия
и вы увидите, что всасывание будет происходить
крайне медленно. Мы имеем здесь прямое действие
нервной системы на всасывание. Очевидно, что нервная
система оказывает в данном случае свое влияние,
действуя не на всасываемые частицы, а расширяя или
суживая сосуды, ускоряя или замедляя циркуляцию
крови. Последний факт, важность которого нельзя не
признать, касается упомянутых мною свойств. У
животного, у которого была произведена перерезка
одной из ветвей симпатического нерва, наблюдаются
в продолжение довольно долгого времени особые
явления в соответствующей части тела. Ускоренное
кровообращение, повышенная температура, более
активное всасывание и питание—таковы обычные
следствия операции; и это состояние может
продолжаться много месяцев, не вызывая никакого
расстройства в общем здоровье, если животное
содержится в хороших условиях. Но лишь только оно
подвергается влиянию общей болезнетворной
причины или просто продолжительному голоданию, то
тотчас же обнаруживаются воспалительные явления
в органах, лишенных своей обычной иннервации.
Если была перерезана шейная нить симпатического
нерва, то слизистая носа, слизистая глаза становятся
очагами обильного нагноения; легкие, плевра,
важнейшие внутренние органы могут также стать
жертвой этих поражений, если операция была
произведена на чревных нервах, которые специально их
снабжают.
По нашему мнению, все патологические факты
тдкого рода нужно приписать .действию нервной

НЕРВНАЯ СИСТЕМА И ВСАСЫВАНИЕ 247
системы на быстроту всасывания. В самом деле, эта
функция происходит двояким способом: есть
внешнее всасывание, относящееся к жидкостям,
заключенным в естественных полостях, но есть также
всасывание внутреннее, происходящее путем
ассимиляции и непрерывного обмена веществ в крови и
тканях. Что заставляет нас полагать, что активность
этого физиологического обмена увеличивается после
перерезки симпатического нерва, так это то, что
жизнеспособность тканей ясно повысилась после
операции; раздражимость мускулов стала
интенсивнее, чем в нормальном состоянии, как в этом
можно убедиться с помощью аппарата г. Дюбуа-
Реймона; чувствительность нервов следует тому же
закону. Действительно, если вы направите струю
воздуха из маленькой заостренной трубочки на
конъюнктиву глаза, то вызовете моргание на
больной стороне, тогда как ничего подобного не
произойдет на здоровой стороне.
Итак, легко понять, что когда в результате
голодания в продолжение нескольких дней количество
крови уменьшилось, то аутофагия, которая по
существу есть не что иное, как питание, оказывается
более активной с этой стороны, и ткани, не получающие
уже необходимых для их существования
питательных веществ, разрушаются с быстротой,
соответствующей размеру потери. Как это было легко
предвидеть, кровь после перерезки симпатического нерва
легче свертывается и содержит больше фибрина,
совершенно так же как и в случаях спонтанных
воспалений клетчатки, которые относятся к
специальной области клинической медицины.
Итак/вы видите,господа, что нервная система
принимает прямое участие при помощи одного и того же
механизма во всех физиологических и
патологических явлениях, могущих произойти в организме.

ЛЕКЦИЯ ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
О РАЗЛИЧНЫХ СТЕПЕНЯХ ВОЗБУДИМОСТИ
НЕРВНОЙ СИСТЕМЫ
СОДЕРЖАНИЕ. Соображения об изменениях перерезанных
нервов.—Под влиянием нервной системы все ткани могут
переходить от состояния покоя к активному состоянию и от
активного состояния к состоянию покоя.—Одни и те же
ткани являют очень различную степень возбудимости у
различных особей одного и того же вида.—Различие еще больше
у животных разных видов.—У всех животных органические
элементы сохраняют всегда одни и те же физиологические
свойства.—Различные степени возбудимости тканей у
животных разных видов могут быть также обнаружены у одного
и того же индивида в соответствии с физиологическими
условиями, в которые он поставлен.—Применение этого взгляда
к действию лекарств и ядов.
Господ v
Мы часто говорили об изменениях,
совершающихся в различного рода нервах после их полной
перерезки, и обещали показать вам некоторые из
повреждений, встречающихся в подобных случаях.
Вот вам пример: мы умертвили собаку, которую
показывали вам восемь дней назад и которая к
настоящему времени вполне оправилась от
последствий перенесенной операции, а именно от
перерезки задних и передних корешков двух первых
спинномозговых пар. Мы произведем теперь ее
вскрытие. Рассматривая невооруженным глазом отрезки
нервов, прикрепляющиеся к спинному мозгу, мы
констатируем, что передний корешок сохранил свой

ВОЗБУДИМОСТЬ НЕРВНОЙ СИСТЕМЫ 249
первоначальный вид и объем, тогда как задний
корешок очень уменьшился в объеме, потерял беловатый
и полупрозрачный вид нерва в здоровом состоянии,
стал сероватого цвета и совершенно матовым.
Рассматривая эти нервные нити под микроскопом, мы
констатируем, что центральный конец передних
корешков являет нам трубки с осевыми цилиндрами
и с жидким мозговым веществом, как.и в нормальном
состоянии, тогда как тот же конец задних корешков
подвергся жировому перерождению и не
обнаруживает никаких признаков нормальной организации;
и это изменение распространяется не только до
спинного мозга, но простирается и вовнутрь медуллярной
оси. Можно бы было воспользоваться этим
перерождением чувствительных волокон для решения
дискутируемого вопроса о перекрещивании
чувствительных волокон в спинном мозгу. Для этого нужно
было бы проследить дегенерированные нервные
волокна до их конца, и тогда можно было бы увидеть,
переходят ли они на другую сторону или
оканчиваются на той же стороне.
Периферические концы этих нервов, которые
как бы растворены в индурированной массе
клетчатки, не могут быть исследованы: их было бы очень
трудно изолировать. Но изучение, которым мы
занялись на центральных концах, подтвердило то, что
было сказано вам о перерезанных нервах, а именно,
что центральный конец чувствительных нервов и
периферический конец двигательных нервов
подверглись атрофии, тогда как противоположные концы не
изменились. С другой стороны, результаты нашего
исследования подтверждают наблюдения разных
физиологов на человеке. Людвиг Тюрк из Вены,
производя вскрытие л*одей, пораженных односторонним
параличом, нашел, что всякий раз, как нерв
подвергался жировому перерождению, это изменение
доходило до его начала в медуллярной оси.

250 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
Займемся теперь различными вариациями, какие
может нам представить возбудимость нервной
системы. Воздействуя на этот великий аппарат, мы
можем привести в состояние покоя или активности
все органы; однако вызываемые эффекты вариируют
по своей интенсивности соответственно большей или
меньшей возбудимости нервов у различных
индивидов, подвергаемых опыту. Очень возможно, что
один из главных источников неодинакового
отношения различных животных или различных индивидов,
или одного и того же индивида в различных условиях
нужно искать как раз в этом специальном
расположении нервной системы. Ибо раз в животном
существует какая-нибудь ткань, то она обладает
известными определенными свойствами и всегда одними
и теми же на всем протяжении животной лестницы;
если бы было иначе, то пришлось бы отказаться от
всякой надежды основать физиологию на научном
фундаменте. Поэтому, если мы находим нервную
систему более возбудимой у одного человека, чем
у другого, или у одного вида животных, чем у
другого, низшего, вида, то это не существенные и не
характерные различия, а лишь простые вариации
интенсивности, подобные тем, которые имеются у
животного при разных физиологических
состояниях.
Мы можем даже, вы это уже знаете, обобщить эту
точку зрения, применяя ее к действию лекарств
и ядов. Эти агенты, я часто повторял это вам,
оказывают свое действие только на гистологические
элементы. Но есть некоторые яды, которые при
некоторых данных условиях пагубны только для
определенных видов животных и не вызывают смерти у
других. Это не что иное, однако, как простое различие
интенсивности, так как мы не можем допустить,
чтобы вещество, подобное анчару, например,
действующее на мышечные волокна, не поражало бы

ВОЗБУДИМОСТЬ НЕРВНОЙ СИСТЕМЫ 251
также всех животных, обладающих этим
гистологическим элементом.
Так, я вам говорил уже о яде стрел из Южной
Америки, переданных мне г. Буссенго. Предполагали,
что они отравлены кураре, но это не так, как я имел
уже случай сказать вам. Сравнив действие этих
стрел с действием всех известных аналогичных ядов,
я пришел к заключению, что речь идет о яде жабы.
Г. Буссенго и г. Рулен действительно сообщили мне,
что обитатели этих стран пользуются жабами для
отравления своих стрел. Они собирают большие
количества этих животных, нанизывают их на вертел
и сушат на огне: животное тогда выпускает свой яд,
который тщательно собирается.
Жабы сами отравляются этими стрелами; я
должен был удостовериться, каков эффект, вызываемый
у животного своим собственным ядом, так как
некоторые наблюдатели, между прочим г. Вульпиян,
предполагали, что жаба не погибает от действия этой
прививки. Я смог убедиться, что это животное не
обладает в этом отношении абсолютным
иммунитетом; нужна лишь более сильная доза яда, чтобы
убить жабу, чем лягушку такой же величины. Это
зависит от того, что мышечное волокно этого
последнего животного, будучи гораздо более возбудимым,
оказывает значительно меньшее сопротивление
действию яда. Таким образом, авторы, допускавшие
иммунитет жабы к своему собственному яду, не
ошибались в своих наблюдениях: они дали лишь
безусловное толкование относительным фактам.
Такими же физиологическими причинами можно
объяснить все мнимые иммунитеты, которыми якобы
обладают некоторые животные в отношении разных
ядов. Утверждали, что еж нечувствителен к действию
синильной кислоты, но это, по видимому, зависит
от большего накопления жира под кожей этого
животного в определенное время года. В таком случае,

252 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
если яд проник только в клетчатку, то он не
усваивается и не обнаруживает своего присутствия
обычным эффектом, но если его вводят действительна
в кровяной ток, то животное не избегает
токсического действия. Говорили также, что свинья не
заболевает от укуса гадюки, но понятно, что то же
объяснение применимо и к этому мнимому иммунитету.
Утверждали также, что овца нечувствительна
к действию мышьяка и что доза в несколько граммов
этого вещества не вызывает у нее никакого эффекта.
В докладе, сделанном по этому вопросу в Академии
Наук, Мажанди показал, что когда животное здорово^
то оно, как и всякое другое животное, испытывает
пагубные эффекты этого яда, но что наблюдаемые
случаи иммунитета относились к больным животным,
у которых первый желудок, наполненный травой,
перестал регулярно усваивать этот яд, заключенный
в значительной массе растертой пищи; этот яд мог
долгое время находиться в кишечном канале, не
обнаруживая своего действия.
Наконец, есть некоторые вещества, которые можно
назвать ложными ядами, потому что они не прямо
поражают элементы организма, а наносят вред как бы
обходным путем. Таковы, например, ядовитые грибы,
которые, не действуя как настоящие яды,
вызывают, повидимому, вообще воспаление слизистой
желудка и кишок, которое может стать смертельным.
Вот почему эти вредные растения, вызывая смерть
у некоторых видов животных, могут не причинять
ее другим близким видам. Различие это зависит в
особенности от легкости, с какою животные способны
к рвоте, ибо есть много таких, которые совершенно
лишены этой способности. Отсюда легко понять, что
длительное соприкосновение раздражающего
вещества со слизистой кишок может вызвать острое
воспаление, которое нисколько не обнаружится, если
вредоносные вещества быстро выбрасываются наружу.

ВОЗБУДИМОСТЬ НЕРВНОЙ СИСТЕМЫ 253
В иных случаях смерть может наступить от действия
веществ, совсем не токсических самих по себе, но
оказывающих разрушительное действие на стенки
пищеварительного канала. Введите, например,
полстакана кипящей воды в желудок собаки, и она быстро
погибнет при явлениях обильной кровавой рвоты.
Мы без колебания отнесем к агентам этого класса
кислоты, концентрированные щелочи и различные
вещества, которые, не будучи усваиваемы, лишь
разрушают ткани.
Итак, господа, свойства мертвого или живого
вещества связаны с химическим составом или с его
структурой. В организованных существах
гистологический элемент ведет себя всегда одинаково в
присутствии данного агента на всех ступенях
зоологической лестницы; одним словом, гомологичные ткани
всех животных реагируют одинаково. Таким
образом, вы видите, как важно с этой точки зрения
изучение нервной системы; ведь нервы дают
различным тканям необходимый толчок, вызывая
проявление их свойств, которыми мы можем
воспользоваться как в физиологии, так и в патологии.

ЛЕКЦИЯ ДВАДЦАТАЯ
ПАРАЛЛЕЛЬ МЕЖДУ СИМПАТИЧЕСКОЙ СИСТЕМОЙ
И СИСТЕМОЙ СПИННОМОЗГОВОЙ
СОДЕРЖАНИЕ. Различие между нервами органической
жизни и нервами животной жизни скорее внешнее, чем
действительное.—Слово «симпатический нерв» должно быть
вычеркнуто из научного словаря.—Анатомическое
расположение системы органических нервов объясняет мнение
старых анатомов об этом.—Нервные узлы рассматривались
как отдельные нервные центры.—Теперь известно, что
симпатический нерв исходит из спинного мозга.—В
действительности существуют лишь две больших нервных системы,
одна чувствительная, другая
двигательная.—Чувствительные нервы органической системы передают лишь
впечатления, не сознаваемые животным.—Двигательные нервы
органической системы действуют только на сократимость
сосудов.—Двигательные спинномозговые нервы действуют на
другие ткани.—Неудобства гальванизма в опытах с нервной
системой.—Во всех опытах, предназначенных для
выяснения функций, необходимо тщательно изолировать
спинномозговые нервы от симпатических нитей.—Необходимые
условия для успеха этих опытов имеются только на лице.—-
Теперь доказано, что существуют два рода нервов, которые,
будучи одной природы, предназначены для разных целей.—
Одни заведуют питанием тканей, другие—их
функциональной деятельностью.
Господа
Функции симпатического нерва и спинномозговой
системы рассматривались долгое время как
существенно различные: первый якобы действует на
внутреннюю жизнь наших органов, вторая, наоборот,—
управляет внешней жизнью или, если хотите, жи-

СИМПАТИЧЕСКАЯ И СПИННОМОЗГОВАЯ СИСТЕМЫ 255
вотной жизнью. Но, как вы могли убедиться, это
различие скорее видимое, чем реальное. Существуют
некоторые выражения, которые нужно окончательно
вычеркнуть из научного словаря: к ним
принадлежат слова: нервы симпатической системы,
спинномозговые нервы. Анатомы первые установили
различие между этими двумя системами. Пораженные
различием в их общем расположении, они
рассматривали их как совершенно противойоложные с точки
зрения их физиологических свойств; сам Биша
рассматривал симпатическую систему как аппарат,
совершенно не зависимый от спинномозговых
нервов; каждый узел представлялся ему в этой системе
маленьким независимым нервным центром.
Теперь мы далеки от этих взглядов. Известно и не
вызывает никакого сомнения, что если каждый узел
в действительности имеет специальную функцию, то
тем не менее этим маленьким вздутиям не следует
приписывать независимого действия. Анатомически
доказано, что симпатический нерв берет начало в
недрах спинного мозга, и физиология полностью
подтвердила это, показав влияние, оказываемое на
головной участок симпатического нерва перерезкой
передних корешков в определенном месте
медуллярной оси. Наука определенно пошла по этому пути,
и когда-нибудь, несомненно, докажут, что все
разветвления симпатического нерва берут начало в
спинном мозгу.
Но не только в отношении начала нервов
устанавливали анатомические различия между
симпатической и спинномозговой системой; считали также,
что и способ их действия на подчиненные их влиянию
гистологические элементы не вполне один и тот же.
Я уже говорил вам, что мгновенное действие есть
в действительности следствие раздражений,
производимых на произвольную нервную систему, в то
время как симпатический нерв отличается медлен-

256 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
ностью производимых им эффектов: между моментом
раздражения ветвей этого нерва и последующим
сокращением может пройти несколько минут. Но
медленность, с какой обнаруживаются явления,
зависит, по моему мнению, не от нервной системы
органической жизни, а от специфических
сократительных элементов, в которых она распространяется.
Мое мнение по этому вопросу вам уже известно.
В действительности существуют только
двигательные и чувствительные нервы: сознает ли индивид
или нет происходящие в нем явления, это не важно;
не важно также, участвует ли воля в движениях,
происходящих в различных пунктах организма, или
нет; нервные свойства по существу всегда одинаковы.
Чувствительные нервы, предназначенные в
спинномозговой системе для передачи впечатлений,
воспринимаемых самим субъектом, лишены этого
свойства в другой системе. Это различие не имеет
абсолютного значения, так как при некоторых определенных
состояниях видят, что внутренние органы
приобретают чувствительность, равную и даже большую,
чем чувствительность внешних частей тела, а в
других случаях кожная оболочка, обычно
чувствительная к внешним действиям, оказывается совершенно
изъятой из-под их влияния: боли нет, хотя
рефлекторные действия продолжают существовать,
свидетельствуя, что чувствительные нервы сохранили по
крайней мере часть своих обычных функций.
Что касается двигательных нервов, то
результаты опытов научают нас различать два рода их:
одни предназначены суживать сосуды,
вторые—расширять их. Первые будут сосудодвигательными
нервами, исходящими из симпатического нерва, вторые
будут нервами ткани, исходящими из
спинномозговой оси я направляющимися к различным
паренхимам организма. Первые мы называем вазомоторами,
потому что они сокращают сосуды; что касается

СИМПАТИЧЕСКАЯ И СПИННОМОЗГОВАЯ СИСТЕМЫ 257
вторых, то действие их трудно объяснить. По
видимому, во всех случаях они действуют только на
самую паренхиму наших органов, вызывая в одних
случаях секрецию, в других мышечные сокращения,
в третьих явления иной природы, но во всех
случаях они должны выявлять специфические свойства
каждой ткани независимо от особого состояния
протекающей в ней крови, ибо когда они
оказывают свое действие, то деятельность вазомоторов,
по видимому, прекращается.
Мы уже раньше видели, что существуют нервы,
которые действуют на сосуды, сокращая или
расширяя их, и другие, которые пробуждают латентные
свойства тканей, находящихся в состоянии покоя:
сокращение в мышцах, секрецию в железах. Эти
различные феномены всегда совпадают с расширением
капилляров. Поэтому следовало бы спросить, можно
ли отличить вазомоторные нервы от нервов других
тканей, оставляя в стороне симпатический нерв;
ведь этот последний действительно вызывает
сокращение сосудов, тогда как мы здесь хотим рассмотреть
исключительно их расширение.
Между этими двумя родами нервов существует,
конечно, различие, судя по полному различию, какое
можно установить между этими двумя порядками
явлений. Мускул может сократиться без того, чтобы
циркуляция крови ускорилась, и обратно,
циркуляция крови может быть ускорена без того, чтобы
произошло сокращение. То же самое и с секрецией
железы. Таким образом, можно разделить на две ясно
различаемые категории эффекты местного
раздражения какой-нибудь нервной ветви, принадлежащей
к спинномозговой системе.
Существует, однако, в этом отношении очень
примечательный факт, который часто было очень трудно
объяснить: я имею в виду поочередное раздражение
симпатического нерва и барабанной струны, о чем
17 Лекции по эксисрим. патол.

258 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
я вам часто говорил по поводу выделения слюны.
Мы видели, что, гальванизируя двигательный нерв,
ускоряют кровообращение, активируя также
секрецию; но, гальванизируя симпатический нерв,
замедляют ток кровообращения, и, несмотря на это,
секреция происходит, как и раньше, хотя свойства слюны
уже не точно такие же: она более вязкая и менее
обильная.
Этот опыт, повидимому, должен был привести
нас к признанию двух родов секреторных нервов.
Однако, может быть, следовало бы остерегаться
специфического возбудителя, применяемого для
вызывания деятельности железы, т. е. гальванизма, так
как г. Дюбуа-Реймон доказал, что, электризуя нервы,
получают электротоническое состояние, которое
слишком слабо, чтобы влиять на мышечное сокращение,
но которое может действовать на другие соседние
нервы, сообщая им часть электрического тока,
которым первые заряжены. В самом деле, предположим,
что пропускают ток через нерв, соседний с другим
перерезанным нервом и, следовательно, очень легко
возбуждаемым; тогда произойдет сокращение в
мышцах, к которым этот нерв направляется, несмотря
на то, что он не получил никакого прямого импульса
ни от нервного центра, от которого он отделен, ни от
гальванического аппарата, с которым он не
соединен; но соседство сильно возбужденного нерва
вызвало электрическое состояние, которого было
достаточно, чтобы сообщить ему импульс.
Но, вместо гальванизма, мы можем применить
другие раздражители, не имеющие этих недостатков,
потому что они не вызывают электротонического
состояния; в числе веществ, которыми можно
пользоваться для этой цели, находится морская соль;
я сейчас дам тому доказательство.
Мы отрезаем у живой лягушки одну из задних
лапок; обнажаем седалищный нерв и погружаем

СИМПАТИЧЕСКАЯ и спинномозговая системы 259
отрезанную конечность в морскую соль. Мышцы
конечности тотчас же начинают сокращаться и
приобретают тетаническую ригидность.
Итак, вы видите, что морская соль вызывает
мышечные сокращения и может возбуждать нервы
так же, как и гальванизация. Я воспользовался этим
приемом для раздражения барабанной струны.
Действуя морской солью на эту нервную нить, мы тотчас
же получаем обильную секрецию подчелюстной
железы. Затем мы повторяем этот же опыт на
соответствующей нити симпатического нерва. Держа ее
в продолжение восьми-десяти минут в
соприкосновении с морской солью, мы не получили ни малейшего
эффекта, который отразился бы на функциях железы,
хотя обычное сокращение сосудов, вызываемое
раздражением симпатического нерва, произошло уже
в достаточно сильной степени, чтобы сделать
венозную кровь совершенно черной.
Результаты этого опыта должны, быть может,
заставить нас несколько изменить наши взгляды на
функции желез. Существует, по видимому, только
один секреторный нерв, исходящий из
спинномозговой оси, а гальванизация симпатического нерва
действует в подобном случае только одной
электротонической силой. Итак, я думаю, что в этом опыте,
когда при гальванизации той или другой идущей
к железе нити происходят две последовательных
секреции, мы имеем явление ненормальное и что
секреция, вызываемая действием морской соли на
нервы, более приближается к физиологическому
состоянию. Также точно, когда действуют на
сосудорасширяющий нерв, то можно в то же время повлиять
и на сосудосуживающий нерв,—нужно только, чтобы
примененный ток был очень силен. Если, например,
вы действуете на барабанную струну слабым током,
то вы получите ускорение циркуляции крови,
которое даже предшествует появлению секреции и кото-
117*

260 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
рое затем непосредственно его сопровождает; это
значит, что под влиянием умеренно усиливающегося
тока интенсивность секреции и интенсивность
циркуляции возрастают параллельно. Но если ток
вместо того, чтобы быть слабым, приобретает большую
силу, то параллелизм нарушается, сосуды
сокращаются, течение крови замедляется, а между тем
секреция продолжается. Таким образом, в этом опыте
симпатический нерв возбуждался электротоническим
состоянием барабанной струны. Измените условия
опыта в обратном направлении и сильно
гальванизируйте симпатическую нить, направляющуюся
к секреторному аппарату,—тогда вы окажете то же
влияние на двигательную нить железы; а после того
как вы сперва остановите циркуляцию и усилите
венозность крови, вы достигнете при помощи более
сильного тока возбуждения секретирующих
элементов. С этой точки зрения необходимо поэтому снова
проделать все опыты, относящиеся к влиянию
симпатического нерва на секрецию. На гальванизм,
который почти всегда применялся с этой целью, нужно
смотреть как на агент ненадежный, когда он
применяется в сильных дозах; производимые им эффекты
не могут считаться совершенным выражением
физиологического факта.
Может быть, следовало бы внести некоторые
видоизменения в представления, развитые нами по вопросу
о секрециях в первой части нашего курса. Этот вопрос
подлежит, таким образом, изучению.
Совершенно то же самое нужно сказать о
мышечной системе: когда вы гальванизируете нерв,
вызывающий сокращение какого-нибудь мускула, то вы
действуете одновременно и на вазомоторный аппарат.
Отсюда следует, что сосуды сокращаются
одновременно с мышечными волокнами и что кровь становится
черной. Нужно поэтому изолировать два рода нервов
и действовать отдельно на те и на другие; но что

СИМПАТИЧЕСКАЯ И СПИННОМОЗГОВАЯ СИСТЕМЫ 261
касается мышц туловища и конечностей, то это
различие еще не было сделано: нервы обоих родов
соединены в одном стволе; только на мышцах головы,
снабжаемых головными нервами, которые не состоят
при их начале из слитых ветвей, легче осуществить
этот интересный опыт.
Возьмем, например, жевательную мышцу:
анатомическое расположение снабжающих ее нервов
довольно легко допускает эту операцию.
Перерезав симпатические нити, направляющиеся к этому
мускулу, можно констатировать изменение цвета
венозной крови, которая становится красной и
яркой, а гальванизируя периферический конец
перерезанного нерва, наблюдаем снова появление
венозности крови, несмотря на то, что
мышечные волокна продолжают оставаться в
совершенном покое.
Итак, господа, химическое изменение крови,
связанное, очевидно, с питанием органов, совпадает,
но не неизбежно связано с отправлением их
функций. В самом деле известно, что мускул, отделенный
от тела и лишенный, следовательно, всякого
кровообращения, может еще сильно сокращаться, когда его
раздражают; очевидно, что явление в подобном
случае совершенно не зависит от состояния циркуляции
крови в сосудах.
Необходимо поэтому анализировать явления и
различать два рода нервов в тканях: одни,
направляющиеся к сосудам и служащие для питания,
другие, направляющиеся к гистологическим
элементам, функции которых подчинены их влиянию.
Система нервов, называемая нами симпатической,
не действует прямо на собственную ткань органа,
она исключительно вазомоторная.
Но очевидно также, что два рода нервов, один
и другой—моторные, самым тесным образом
связаны с чувствительными нервами и что рефлектор-

262 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
ные действия могут одинаково сказываться на
каждом из них.
Если мы нальем несколько капель уксуса на
язык, то ощущение, произведенное в язычном нерве,
вызывает рефлекторный акт, который сказывается
на барабанной струне и вызывает секрецию. Но
можно также показать, что, раздражая
чувствительные нервы в связи с двигательными волокнами
симпатического нерва, получают явственные эффекты
на состоянии сосудов. Это можно наблюдать на ухе
кролика, раздражая один из симпатических нервов
этой части; видно, как после внезапного сжатия
сосуды быстро наполняются. Это, между прочим,
является объяснением действия холода на сужение
сосудов посредством рефлекторного акта; это
доказывается, повидимому, тем, что, перерезая
симпатический нерв с одной стороны и сохраняя его на другой,
мы видим, что ухо на поврежденной стороне
противостоит охлаждению, тогда как на противоположной
стороне оно полностью подвергается его влиянию.
Я резюмирую: мне представляется довольно
вероятным, что при изучении столь сложных свойств
нервной системы мы имеем дело с двумя родами
нервов: одними—вазомоторными, не действующими на
паренхиматозные элементы тканей, другими—спинно-
головными, действующими на самые органы, в то
время как сосуды остаются вне их влияния. Действию
первых подлежит питание, действию вторых—самая
функция органа.

ЛЕКЦИЯ ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
РЕЗЮМЕ ИЗЛОЖЕННЫХ В ЭТОМ КУРСЕ ВЗГЛЯДОВ
СОДЕРЖАНИЕ. Нервная система предназначена
устанавливать гармонию между различными частями организма.—
Нет двух родов нервов, одних чувствительных, других
двигательных.—Единственное реальное различие между этими
двумя родами волокон в направлении проходящего по ним
нервного тока. Невозможность принять изолированное
существование одного или другого рода этих
нервов.—Значение действия нервов на сосуды.—Учение о местных
кровообращениях основывается всецело на* открытии сосу до-
двигательных нервов.—Нервы действуют на сосуды, как
и повсюду, через посредство сократительных элементов.—
Действия нервной системы на другие ткани и на самое себя.—
Применение этих общих взглядов в медицине.
Господа
Нервная система, как говорил Бленвилль, есть
великий гармонизатор всех органов; она связывает
их между собою; устанавливает взаимные отношения
между всеми частями живого организма и объединяет
их в общем единстве. Она обеспечивает, таким
образом, органическую централизацию, которая
становится тем более мощной и тем более необходимой,
чем выше организм, чем больше разделение труда,
чем большей индивидуальностью и более выраженной
активнсдетыо обладают гистологические элементы.
Соображения, развитые нами, имели главным
образом целью показать вам, что в организме
существуют два рода нервов, которые, исходя, так
сказать, одни из других, могут быть, строго говоря,

264 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
сведены к одной и той же системе, так как в
действительности между чувствительными нервами и
нервами двигательными есть лишь одно различие, а
именно в отправной точке их деятельности, что дает
видимость противоположного направления, по
которому следует нервный ток.
Но то, что нельзя рассматривать нервные
элементы, двигательные и чувствительные, как
независимые одни от других, явствует из того, что без
двигательных нервов было бы невозможно понять
у какого бы то ни 'было животного существования
чувствительных нервов: это две части одной системы,
которые соответствуют друг другу и взаимно
дополняют друг друга.
Химические действия, происходящие в наших
органах, находятся под влиянием нервной системы:
они суть следствие сосудистых явлений,
происходящих под влиянием чувствительных и двигательных
нервов.
Мы пытались показать вам все значение действий,
производимых нервами на сосуды: они позволяют
физиологу понять могущие происходить в некоторых
особых пунктах организма местные изменения,
совершенно не зависимые от общего кровообращения
и изъятые из-под влияния сердца.
Одним словом, открытие сосудодвигательных
нервов есть одно из таких открытий, которые
произведут самое благотворное влияние на успехи
физиологии и патологии. Одно только это открытие дает
ключ к пониманию местных кровообращений, на
которых основывается большая часть
патологических явлений, происходящих в живом организме
под влиянием нервной системы. Ведь редко, болезнь
поражает все органы сразу: чаще, как мы это видим,
местные действия становятся общими и общие
действия локализуются. Итак, одного только
простого знания общего кровообращения было бы

РЕЗЮМЕ ИЗЛОЖЕННЫХ взглядов 265
недостаточно для успешного объяснения застойных
явлений, сопровождающих большую часть местных
болезненных проявлений. Понятно, что если
принимать во внимание исключительно только сердечный
толчок и сопротивление тканей, то никогда нельзя
было бы ничего понять, кроме общего действия
причин, которое распространялось бы всегда на весь
организм в целом.
Таким образом, для физиолога и врача в
действительности имеются два кровообращения: во-первых,
общее кровообращение, то, которое открыл нам Гар-
вей, а затем капиллярное кровообращение,
управляемое нервной системой, которая действует отдельно
на каждый из органов и расстройства которой,
следовательно, можно связать с функциональным
болезненным состоянием определенного пункта организма,
в то время как другие части тела находятся в
совершенно нормальных условиях. Таким образом, можно
понять, почему глубокие различия местного
кровообращения одного органа могут оставаться без
влияния на кровообращение соседнего органа. Дело
в том, что существует два очень различных рода
капилляров: одни суть лишь средство сообщения
между артериями и венами, они обеспечивают
правильность общего кровообращения; другие, стенки
которых значительно тоньше, находятся в прямой
связи с гистологическими элементами. Именно первые
более специально испытывают влияние нервной
системы, которая регулирует отношения между
кровью и элементами тканей.
Другой пункт, на который я хотел обратить
внимание, относится к способу действия нервов на сосуды.
Влияние нервной системы мы всегда узнаем через
посредство сократительных элементов, так как
нельзя, например, допустить, чтобы действие нервов
непосредственно направлялось на кровь, изменяя
движение или химический состав ее. В сосудах, как

266 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
и повсюду, действие нервов направляется на
сократительный элемент. Микроскопическая анатомия
приходит здесь на помощь физиологии, наглядно
показывая существование этих элементов в стенках
сосудов. Если в железах и в других тканях этого не
доказано, то это не может служить мотивом к тому,
чтобы допускать трофические нервы, которые
действуют непосредственно химически и на наличие
которых ссылались для объяснения секреторных
явлений.
Как бы то ни было, но при посредстве
симпатического нерва мы имеем возможность изменять по
желанию питание и функционирование различных
тканей, ускоряя или замедляя в них
кровообращение. Кости, мускулы, железы, одним словом, все
ткани, повидимому, подчинены влиянию нервной
системы. Но есть еще одна совершенно отличного
свойства ткань, на которую действие нервов еще
более странно: я хочу сказать о действии нервной
системы на самое себя. В самом деле чувствительные
нервы действуют на нервные центры, возбуждая
двигательные нервы, и т. д.
Такова взаимная связь явлений жизни, что гете-
рологичные и гомологичные элементы могут
воздействовать одни на другие, и в интересующем нас
случае это взаимное влияние может легко объясняться:
нервные центры получают сосуды и кровь, которая
на них действует, и влияние сосудодвигательных
нервов сказывается затем в такой же степени на
головном и на спинном мозгу, как и на всех
остальных частях живого организма.
Общее значение действия сосудодвигательных
нервов нетрудно доказать экспериментально.
Перережьте ветви, выходящие из верхнего шейного узла,
тщательно экстирпируя все разветвления, и вы
увидите, что не только кровообращение и
температура ближайших частей подвергнутся заметному

РЕЗЮМЕ ИЗЛОЖЕННЫХ взглядов 267
изменению, но что те же явления произойдут
одновременно и в самом мозговом веществе. Было
доказано, что на стороне, где произведена операция,
температура выше, чем на нормальной стороне; мы
сказали, что и кровообращение тоже участвует в
расстройстве, вызванном в функциях сосудов перерезкой
симпатического нерва: краснота и наполнение кровью
мягкой мозговой оболочки на поврежденной стороне
являются знаменательным показанием. С этих пор
и одновременно спинномозговые нервы приобретают
более сильную чувствительность к раздражениям,
приходящим извне: на больной стороне сетчатая
оболочка воспринимает с необычайной интенсивностью
световые впечатления, и нервы общей
чувствительности соответственно усиливают свои функции. Вот
вам общая гиперэстезия многих нервов, вызванная
поражением какого-либо нерва, ибо
сосудодвигательные ветви, исходящие из самого нервного центра,
посылают своему начальному пункту разветвления,
которые сопровождают сосуды, предназначенные к их
собственному питанию. Нельзя ли воспользоваться
этими наблюдениями, чтобы осветить столь мало
известный механизм мозговых функций?
Все эти опыты находятся, так сказать, на их заре,
и явления, которые к ним относятся, еще покрыты
мраком в отношении их причины и их реального
объяснения. Итак, изменения питания и изменения
сосудодвигательные происходят под влиянием
симпатического и чувствительных нервов. В самом деле
после перерезки ушной нити пятой пары или
шейного сплетения у собак я видел, как через некоторое
время произошли теплообразовательные явления,
капиллярные кровоподтеки, в некоторых случаях
отеки и» т. д.
Мы начали наш курс с приложения этих фактов
к патологии, и я пытался показать вам нервную связь,
соединяющую совокупность воспалительных явле-

268 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
ний с функциями питания. По этим вопросам можно
строить самые разнообразные гипотезы, но
невозможно оспаривать влияние нервной сосудодвига-
тельной системы на расстройства питания. Я вам
показал, что перерезка различных ветвей
симпатического нерва сопровождается воспалительными
явлениями в соответствующих органах, как только
животное начинает слабеть. В этом отношении нервные
центры не изъяты из общего закона; энцефалиты,
размягчения, серозные изменения могут явиться
результатом разрушения верхнего шейногс* узла, как только
животные подвергаются какому-нибудь
ослабляющему влиянию, продолжительному лишению пищи.
После устранения влияния симпатического нерва
наблюдается повышенная функциональная
активность; тогда, по видимому, трата питательных веществ
происходит активнее, и как только явления
возмещения начинают слабеть, так процессы органического
обновления становятся недостаточными для
уравновешения этой траты. Процессы питания потеряли
в некотором роде свой регулирующий и
тормозящий фактор.
Мы должны еще напомнить вам о странном и
важном влиянии нервной системы на железистые органы.
Секреция то изменяется, то прекращается, то из пере
межающейся, какой она была, становится
непрерывной. Сам орган испытывает более или менее глубокие
изменения, и часто случается, что он подвергается
своего рода органическому распаду, который может
повлечь или смерть индивида, или только
преходящие нарушения.
Мы видели распад почки после перерезки нервов
у входа их в орган. Я между тем заметил, что если
перерезать нервы на некотором расстоянии от
почечных ворот, то изменения в почке происходят позже,
и даже когда перерезают нервы на уровне или выше
надпочечной капсулы, то эти изменения как будто не

РЕЗЮМЕ ИЗЛОЖЕННЫХ взглядов 269
происходят. Отчего могут зависеть эти различия? Не
зависят ли они от того, что узлы, находящиеся на
пути почечных нервов, не затронуты и благодаря
этому изменение на некоторое время задерживается,
как это давно было замечено Мажанди при
изменениях, наступающих после перерезки пятой пары?
Или нужно предположить, что изменения питания
и изменения структуры в тканях происходят только
постепенно, по мере того как изменения в нервах
распространяются от центра к периферии, и
наступают тем позже, чем отрезанный конец длиннее? Во
всяком случае я не мог установить, чтобы это было
так в отношении пятой пары. Однако я должен
прибавить, что эти опыты нужно повторить.
Как бы то ни было, мы знаем, что когда изменения
в почке обнаруживаются во всем органе, то
наступает общая инфекция и смерть индивида. Но если
распад почки был вызван только частично перерезкой
нескольких из направляющихся к ней нитей, то
наступает ли тогда смерть? Позволительно сомневаться
в этом, и можно думать, что произойдут лишь
болезненные явления, которые не приведут к смерти и
которые прекратятся, когда орган восстановится. Это
в действительности и происходит, когда производят
перерезку секреторных нервов подчелюстной
железы. Операция вызывает органическое изменение,
искажающее секрецию, так что она теряет свой
предшествующий тип. Но немного времени спустя, после
того как функции пройдут как бы период инкубации
и развития, период пароксизма или более заметного
расстройства и, наконец, период возвращения к
нормальному состоянию, естественный ход их
восстанавливается. Эта эволютивная форма явлений,
воспроизводимых экспериментально, есть самая точная
картина болезни, какую можно себе вообразить и ко-
тЬрая действительно связана с прогрессивным
распадением одного элемента, с вытекающими отсюда

270 ЛЕКЦИИ О СВОЙСТВАХ СПИННОГО МОЗГА
постоянными расстройствами и затем с возвращением
к нормальному состоянию, вследствие регенерации
элемента, который и вызывает восстановление
функции. Для того чтобы произошло выздоровление, нужно
только, чтобы организм сопротивлялся этим
функциональным расстройствам. Но вы должны понять,
что во всех этих болезненных проявлениях, которые
по существу суть явления физиологические, всегда
действует одна и та же органическая сила.
Внутренняя сущность всех действий нервной
системы не может еще быть объяснена, но, как мы
уже вам часто указывали, научные изыскания
должны вначале направляться не в эту сторону: прежде
всего нам нужно констатировать факты,
группировать их, насколько возможно связывать их, и лишь
тогда можно позволить себе объяснить их механизм,
и если с этой точки зрения нервная система
представляет нам еще в совокупности своих свойств
непроницаемые тайны, то можно то же самое сказать и о
всех других тканях организма.
Заканчивая этот курс, нам остается указать
вам на значение этих фактов и на их связь со всей
совокупностью современных медицинских учений.
История медицины разделяется на два больших
периода: один—эмпирический, когда исследуется
состояние вещей, другой—научный, когда исследуют смысл
вещей или объясняют явления. Таков же был ход
и всякой другой области человеческих знаний:
сначала они основываются на чистом и простом
наблюдении, а затем постепенно поднимаются к причине
явлений. Прогресс в медицине был более медленным,
чем в других науках, но он следовал тем же законам.
Таким образом, мы не претендуем представить вам
в настоящее время медицину уже сложившейся,
такой, какой она должна быть; мы старались лишь
показать, какого направления нужно держаться^
в какую сторону, по нашему мнению, нужно напра-

РЕЗЮМЕ ИЗЛОЖЕННЫХ взглядов 271
в л ять научные работы. Основой медицины должна
быть физиология, и, несмотря на возражения,
даваемые нам людьми, долго занимавшимися клиническим
наблюдением и привыкшими не доверять всяким
другим способам исследования в медицине, остается
несомненным, что преграды, воздвигнутые между
двумя науками, физиологией и патологией, имеют
тенденцию все более снижаться. В действительности
нет больше абсолютного различия между явлениями
болезненного и здорового состояния. Если самые
выдающиеся химики признают теперь, что химия
неорганических тел и химия тел организованных
составляют одну и ту же науку, управляемую одними
и теми же законами, то нужно, чтобы и врач также
привык смотреть на физиологию и патологию как
на две ветви одного и того же ствола; нужно, чтобы
он привыкал при изучении явлений, следующих
за повреждением некоторых органов, искать
физиологическое обоснование расстройств, наступающих в их
функциях, когда болезнь их поражает. Такова, по
нашему мнению, цель экспериментальной патологии.
Но господствующее значение нервной системы в
организме достаточно ясно показывает нам, что достичь
успеха в этой трудной задаче можно в особенности
изучением ее свойств. Вот почему мы и занялись более
специально ею в этом курсе, в надежде привлечь
внимание врачей и физиологов к этим занятиям,
предназначенным служить основой научной
медицине.

ЛЕКЦИИ
по
ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ,
ИЗВЛЕЧЕННЫЕ ИЗ КУРСОВ, ЧИТАННЫХ В. КОЛЛЕЖ
ДЕ ФРАНС
в 1858—1869 гг.
ВСТУПИТЕЛЬНАЯ ЛЕКЦИЯ
S ДЕКАБРЯ 1858 г.*
Господа
Нельзя отделить физиологию от патологии, хотя
школьное преподавание и занимается обеими этими
науками отдельно. Ничто не могло бы быть создано
в патологии без того, чтобы физиология ею в
некотором роде не руководила. Глубокой ошибкой было
бы допустить существование болезнетворных начал
и сущностей вне физиологии. Диабет, например,
некогда считался явлением совершенно внефизиоло-
гического порядка: полагали, что необходимо полное
потрясение организма для того, чтобы в нем стал
продуцироваться сахар. Теперь, когда известна
гликогенная функция печени, это не более как
повышение, либо расстройство нормальной функции. При
некоторых заболеваниях еще не могут открыть путь,
который ведет от здоровья к болезни, но из-за этого
не следует сомневаться в существовании
неизбежной связи, скрытой из-за нашего неведения. Многие
из наших болезней суть настоящие отравления; они
вызывают симптомы, которые связаны с природой
* См. «Union medicate», 1859, nouv. serie, t. I, p. 59.

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ ЛЕКЦИЯ
273
токсического агента, в нас проникшего, и которые
объясняются нарушенными им функциями.
Долгое время существовали и еще продолжают
существовать некоторые разномыслия между
физиологом и врачом. Последний часто обвинял первого
в отсутствии наклонностей, необходимых для
хорошего практика. Знаменитым физиологам ставили
в вину, что они дошли до того, что перестали давать
какие бы то ни было лекарства и оставались
зрителями прогрессирующей болезни.
Следует согласиться, что в этих утверждениях
может иметься доля истины. Действительно,
физиолог ищет связи, существующей между болезненным
и нормальным состоянием; думая только о том, чтобы
уловить эту связь, он воздерживается от
прописывания лекарств, смысл которых наука еще не может
ему открыть. Он хочет иметь объяснение симптомов
болезни, потому что только в нем он найдет
рациональные показания к лечению. Можно понять до
известной степени, как врач-физиолог, проникнутый
подобными воззрениями, приходит к значительному
сокращению списка прописываемых им лекарств.
Терапия может быть основана только на
экспериментальном изучении токсических и
лекарственных агентов. Когда будет известно, что данное
вещество действует на тот или иной элемент, можно будет
из этого вывести его терапевтическое действие, но
если неизвестен механизм производимых им в нас
изменений, то нельзя будет установить никакого
рационального показания к лечению. Тогда
больного можно будет лечить только эмпирически, а это
как раз то, чего хочет избежать физиолог.
В результате физиолог, который хочет
прописывать терапевтическое средство, лишь поскольку ему
понятно его действие, с логической неизбежностью
приходит к воздержанию от прописывания лекарств,
как это делает большинство практиков. Но как
18 Лекции по оксперим. патол.

274 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
мог бы практик в своих исследованиях отделить
воздействие врача от действия самой болезни? Дело,
несомненно, трудное. Нужно было бы иметь двух
больных, пораженных одним и тем же заболеванием,
одного из них лечить, а другого предоставить самому
себе. Но, не говоря уже о том, что нравственное
чувство воспротивилось бы тому, чтобы
экспериментировать подобным образом и оставаться
бесстрастным наблюдателем страданий, такое сравнение,
даже двух индивидов, не было бы достаточным, ибо
каждый болен, согласно своей конституции, и двое
больных никогда не бывают вполне идентичны.
Приходится на время допустить еще эмпиризм, который
к тому же сам приносит пользу науке.
Было бы прискорбно отбросить традицию,
вековой опыт, который всегда предшествует научным
объяснениям. Мудрый врач должен применять
средства, в пользе которых его убедил эмпиризм, в
ожидании, что наука просветит его на этот счет. Но это
при условии, что он не пренебрежет ничем, чтобы
выйти из этого эмпиризма, а только с помощью
физиологии он сможет от него освободиться.
В настоящее время медицина не достигла еще
состояния сложившейся науки. Она ищет и
пробирается ощупью, но она кончит открытием истинных
законов физиологии и патологии. И с этой целью мы
напрягаем все усилия, чтобы основать патологию на
физиологии. Какой способ лучше избрать, чтобы
достигнуть успехов на этом пути? Несомненно, нужно
пытаться искусственно вызывать болезни у
животных. Таким образом можно присутствовать при
начале болезней, при их развитии и полностью их
изучить, тогда как в патологии, такой, какой мы ее
имеем у человека, чаще всего приходится наблюдать
уже развившиеся болезни.
С этой точки зрения, имеются болезненные
состояния, которые следует отличать одно от другого.

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ ЛЕКЦИЯ
275
Некоторая часть их может быть связана с общими
причинами, избыть может, в силу этого
обстоятельства за ними можно было бы сохранить название
болезней. Наряду с ними наблюдаются другие,
которые, оставаясь локализованными, могли бы быть
названы поражениями. Известны наши последние
работы о местном капиллярном кровообращении;
их можно применить к воспалениям клетчатки. Так,
перерезав на шее некоторые нити симпатического
нерва, спускающиеся к грудной клетке, с
неизбежностью вызывают у животного плеврит, пневмонию
или перикардит. Так как вмешательство происходит
далеко от органов, охваченных этими воспалениями,
эти явления нельзя отнести к травматизму.
В этом семестре мы предполагаем заняться
исследованиями воспаления, его физиологического
механизма и его роли в патологии; мы вновь займемся
работами, опубликованными по этому вопросу за
границей, в частности, в Германии. Но до этого
и в виде отступления мы вернемся к одной теме,
к вопросу о гликозурии, нового объяснения которой
от нас требовали. Шесть-семь лет назад в этом
самом здании мы изложили с большими
подробностями глико генную функцию*. С тех пор появилось
много работ; многие лица потеряли нить
доказательств, и им трудно среди всего столкновения
взглядов здраво судить об этих вещах. По этому поводу
скажем несколько слов о современном
направлении умов в медицине. Некогда слишком полагались
на слово учителя, отказывались от самих себя и
систематически, наперекор фактам, поддерживали
мнение человека, сторонниками которого были. Риолан,
один из наших предшественников на этой кафедре,
говорил, что он предпочитает блуждать с Галеном,
* Cl. Bernard, Legons de physiologie experiment ale,
Paris, 1855, t. I.
18*

276 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
чем циркулировать с Гарвеем. В настоящее время
впадают в противоположную крайность в том смысле,
что слишком легко заменяют своими изысканиями
исследования других и, не научившись делать опыт,
считают себя способными производить более ценные
опыты, чем люди, которые имеют длительные
навыки в экспериментировании. Количество плохо
поставленных опытов имеет тенденцию расти;
физиологические явления настолько сложны, что всегда
бывает легко находить видимость противоречия
с предшественниками. Необходимо было бы
проделать точные анализ и критику опытов. Вот почему,
пока основы экспериментального метода не будут
установлены и правильно поняты, физиология
будет загромождена, и успехи ее будут чрезвычайно
медленны.
Приведем один пример из многих других. При
введении в желудок животного пруссита калия его
находят в моче некоторое время спустя. Стало быть,
он всосался, но каким путем? Опытами было
установлено, что всасывание происходит через
кровеносные, а не через лимфатические сосуды. Но
противники говорят, что находили это вещество
в лимфатических сосудах. Вот что происходит:
когда обнажают грудной проток, вскрывая грудную
клетку животного, и собирают все, что оттуда
вытекает, то в первой порции жидкости пруссита калия9
не находят, но вскоре его появляется много. Это
потому, что истечение жидкости происходит сперва
при нормальных условиях, а в дальнейшем оно
таковым не остается; истечение становится чрезмерным,
и естественные условия кровообращения изменяются
вследствие вскрытия грудной клетки. Таким образом,
противоречие между экспериментаторами только
кажущееся; следует уметь давать фактам правильное
толкование. Образование сахара в организме полно
подобных же трудностей. Наступит время, когда оно

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ ЛЕКЦИЯ
277
станет ясным для всех, ибо существует абсолютный
принцип: опыты, проведенные при хорошо
известных условиях, никогда не противоречат друг другу.
Эту изменчивость взглядов в медицине и в
физиологии можно объяснить. Она менее зависит от лиц, чем
от сути дела. Она не наблюдается в такой степени
в работах, относящихся к химии и физике. Почему?
Потому, что эти науки проще, их основы прочнее,
экспериментирование легче и лучше регулируется.
В физиологии, наоборот, экспериментаторы
слишком торопятся и стараются взаимно ловить друг
друга на ошибках; открывают новое без достаточного
изучения сделанного. Эта ненормальность не
прекратится, пока наука не подвинется вперед.
Наблюдаемое ныне в физиологии и медицине
существовало в химических науках до Лавуазье. Эти
науки еще не были завершены. Работы того времени
обнаруживают недостойные уловки со стороны
самых выдающихся людей. Пристлей, между прочим,
горько жалуется, что его опыты воспроизводятся
плохо либо им придается ложное толкование.
Говоря об образовании сахара в организме, мы
будем кратки, дабы не повторять хорошо известных,
бесспорных вещей. Мы постараемся только
восстановить и исправить то, что было темным. Мы будем
иметь преимущество оставаться все на той же
почве, ибо организация животных не меняется
подобно человеческим мнениям и мы не выставим
ничего, чего не могли бы доказать экспериментально.
Со времени наших последних лекций были открыты
новые факты. Тогда мы не знали еще, что первичное
гликогенное вещество предсуществует в печени и
принимает участие в образовании сахара. Поэтому, после
того как мы открыли этот важный факт, наши
представления должны были измениться. Но в основе
ни один опыт благодаря этому не изменился. Нужно
было лишь изменить и расширить толкование.

ЛЕКЦИЯ
О ДИАБЕТЕ*
Господа
Зачастую утверждали, что физиологи очень
плохие врачи. Это мнение, парадоксальное по форме,
может иной раз по существу выражать мысль,
которую следует рассмотреть. Если такое высказывание
имеет в виду, что болезненное состояние является
чем-то отличным от нормального состояния, то.
по нашему мнению,—это заблуждение. Болезненное
состояние есть лишь расстройство физиологического
состояния, без чего никогда не было бы
самопроизвольного возврата к здоровью. Но от врача требуют,
чтобы он вылечивал. И если физиология может
пролить свет на механизм болезни, она еще часто
ничего не дает в смысле лечения, которое пригодно для
борьбы с болезнями. Действительно, требование,
которое состояло бы в том, чтобы физиология сегодня
же служила исключительной основой для терапии,
привело бы неизбежно либо к назначению в массе
случаев рационалистического лечения, основанного
на ошибочных или неполных знаниях, что опорочило
бы самую здоровую физиологию, либо привело бы к
воздержанию от лечения, что на практике часто
может быть прискорбным.
Не будем же скрывать от себя положения вещей:
* Лекция записана г. доктором Авг. Трипье и напечатана
в «Clinique еигорёеппе» 12 марта 1859 г.

О ДИАБЕТЕ
279
медицина еще не наука. Лучшее, что можно сделать,
применяя ее, это следовать указанию Декарта,
советовавшего человеку, который хочет построить замок
в поместье, где находится хижина, сохранить
хижину, так как ее разрушение может принудить спать
под открытым небом. Но несомненно, что эмпиризм
дал полезные сведения: сернокислый хинин,
очевидно, полезное средство, хотя об его
физиологическом действии ничего не известно, и было бы
ошибкой по этой причине отказываться от его
употребления.
Что касается физиологии, то, кроме того интереса,
который она представляет собою как наука, ее
влияние должно было бы состоять в предохранении от
употребления множества недействительных
лекарств и, в особенности, от нелепых, мало изученных
способов лечения. В этом отношении мы в таком
же положении, в каком были и алхимики: мы ищем
порой нелепостей, но из этого могут получиться
весьма ценные факты. Только тогда, когда факты
смогут быть сгруппированы, согласно законам,
которые их объясняют, патология сможет ими овладеть,
и только тогда сможет быть создана научная терапия.
Мы ведь не ставим себе непосредственной целью
исследование терапевтических применений; мы
должны предварительно с помощью физиологии познать
механизм болезней. Этому общему плану мы будем
следовать при изучении диабета, занимаясь сейчас
только тем, что относится к его физиологическому
механизму.
Но прежде чем подойти к этому вопросу,
необходимо напомнить некоторые явления питания,
которые я излагал: я хочу говорить об образовании
амилоидного вещества в печени и об его метаморфозах
в организме.
Я показал, что в клетках печени существует
гликогенное вещество и что даже там еще нет сахара.

280 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
Но вне этих клеток гликогенное вещество встречает
в ткани печени и в крови фермент, который, по
видимому, только часть этого вещества превращает в
сахар. Оно как бы делится на две части: одна образует
сахар, который является ступенью к распаду; другая,
наоборот, предназначена, быть может, подвергнуться
более высокой степени организации, вступая в
органическое соединение, дабы стать частью,
образующей некоторые ткани. У зародыша встречается
большое количество гликогенного вещества в
мышцах, в легких, в коже и ее придатках. В более
поздний период организации этих тканей его уже нельзя
отделить; гликогенное вещество представляется
внедрившимся в самую ткань, составляющей частью
которой оно является.
Почему в легких, в мышцах, в коже зародыша
гликогенное вещество появляется в своей амилоидной
форме? Я этого не знаю, но это явление очень
постоянно. С этой точки зрения нервная,
железистая, костная и т. п. системы относятся к иной
категории. Таковы факты, которые нам показывает
наблюдение над явлениями развития тканей.
У зародыша в первом периоде эмбриональной
жизни нервы не оказывают влияния на химические
явления организма; в этом отношении зародыши
похожи на растения. Не то у взрослого: у него,
наоборот, нервная система своим воздействием
регулирует все явления, совершающиеся между органами
и кровью, которая образует вокруг них настоящую,
внутреннюю жидкую среду.
У взрослого печень есть орган, в котором
концентрируется гликогенное вещество, на образование
и распад которого нервная система оказывает,
очевидно, большое влияние. Вот именно в этом влиянии
нервной системы мы и должны искать объяснения
механизма диабета.
Диабет есть болезнь, характеризующаяся в общем,

О ДИАБЕТЕ
281
как известно, исхуданием, большой мышечной
слабостью, глюкозу*рией; она довольно часто
осложняется к концу легочной чахоткой.
Тем не менее имеются большие вариации диабета,
если под этим названием разуметь все случаи, при
которых в моче встречается сахар. В чрезвычайно
интересных монографиях о диабете Ролло, Никола
и Гедебилля (1803) мы видим, что диабет относили
только к случаям исключительно тяжелым, потому
что все они кончались смертью. В то время уделялось
меньше внимания заболеванию, которое вас
занимает; к тому же располагали менее чувствительными
реактивами для обнаружения присутствия сахара,
который обнаруживали только тогда, когда моча
бывала им чрезвычайно насыщена. Неудивительно
поэтому, что наблюдение распознавало и сообщало
только о случаях чрезвычайно тяжелых.
В настоящее время диабетическое состояние диаг-
носцируют с того момента, когда в моче находят следы
сахара. Прогноз этой болезни должен был особенно
измениться по мере того, как более совершенные
средства диагностики позволили учитывать большее
количество случаев и присоединять к более тяжелым
и такие, которые не являются тяжелыми или
являются ими в меньшей степени.
Имеются даже лица, в моче которых сахар
появляется на очень короткий срок. Я знаю случаи,
когда одного душевного волнения было
достаточно, чтобы вызвать временное появление сахара в
моче.
Но когда глюкозурия длительна, когда имеется
выделение значительного количества сахара и
истощение, диабет является очень тяжелой болезнью.
При этом странном заболевании не наблюдается
лихорадки, либо если она появляется (что всегда
ухудшает прогноз), то сахар исчезает из мочи.
В общем мы часто видим у диабетиков значи-

282 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
тельное исхудание, сопровождающееся сильной
жаждой и большой прожорливостью; пищеварительная
деятельность повышена, а между тем питания не
происходит.
Какие органы больше всего поражаются при
диабете? Согласно наблюдениям Никола и Геде-
вилля, относившимся к тяжелым случаям, мышечная
система сильно теряет в объеме. Эти авторы
наблюдали крайнее истощение, наступавшее у лиц
атлетического телосложения. Кожа не выполняла более
своих функций, легкие заболевали. Органы,
которые, по видимому, всего больше терпели, это как
раз те, которые у зародыша нормально снабжены
гликогенным веществом. Остальные органы не
страдали; наоборот, они функционировали с
отменной активностью.
Мы могли бы думать, что у взрослого, как у
зародыша, гликогенное вещество выполняет, повидимому,
аналогичную питательную роль, переходя из
амилоидного состояния в состояние более полной и
стойкой организации. Но если предположить, что, вместо
того чтобы принять форму более совершенного
строения, оно целиком превращается в сахар,
подвергаясь, вследствие дезорганизации, обратной
эволюции, то оно должно дать начало продуктам,
которые должны быть изгнаны из организма. Вот к
этому взгляду приводит нас изучение явлений,
характерных для диабета.
У всех животных явления питания бывают двух
родов: одни соответствуют ассимиляции, другие
диссимиляции, представляя, таким образом, два
противоположных химических направления: одно
организующее, другое дезорганизующее. Прилагая это
общее понятие к гликогенному веществу, мы скажем,
что одна часть этого вещества ассимилируется, а
другая—диссимилируется. Диабет соответствует
преобладающей деятельности диссимиляции.

О ДИАБЕТЕ
283
Эти два порядка явлений, как мы сказали,
регулируются действием нервной системы.
Мы видели, что после укола в дно четвертого-
желудочка животные становятся диабетичными.
Умертвив одно из этих животных через три часа
после укола, в его печени находили еще гликогенное
вещество. Умерщвляя его несколько позднее, т. е.
когда прекращалась глюкозурйя, в его печени глико-
генного вещества больше не находили.
Таким образом, глюкозурия есть явление,
теснейшим образом связанное с присутствием гликогенного
вещества в печени. Мы знаем еще, что появление
сахара в моче указывает, что кровь содержит
слишком большое количество его. Диабет проявляется в
выбрасывании слишком большого количества
сахара в кровь и в выделении мочой того, что должно
было оставаться в организме и служить в иной
форме для ассимиляции.
Для того чтобы сделать теперь понятной роль
нервной системы в этих явлениях, мы должны
обратить внимание на взгляды, которые мы
излагали применительно к деятельности железистых
органов.
Изучая нервный аппарат железы (а это может быть
применено к печени), мы видим, что он двойной:
с одной стороны, он образован симпатической
системой, а с другой стороны—спинномозговой, не
говоря о чувствительных нервах, которые также
участвуют в явлениях секреции.
Если нам будет позволено распространить на все
секреторные органы то, чему нас учит опыт в
отношении подчелюстной железы, мы скажем: когда железы
находятся в состоянии покоя, т.е. когда нет
истечения продукта их секреции и когда кровообращение
в них умеренной силы, то действует один только нерв,
нерв постоянного действия—симпатический. Когда
железы секретируют, когда кровообращение в них

284 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
более активно, то это происходит под влиянием нерва,
идущего от спинномозговой системы. Если этот
последний нерв перерезать, то секреция будет
происходить только при раздражении его периферического
конца, который направляется к железе.
Когда орган находится в состоянии покоя, этот
спинномозговой секреторный нерв, повидимому, не
действует, ибо если его быстро перерезать, то
состояние железы нисколько не меняется от перерезки. Но
не так обстоит с симпатическим нервом, перерезка
которого меняет состояние железы. Изъятие
симпатического нерва, повидимому, связано с
функциональной активностью органа.
Сообразно этим результатам я думаю, что нервное
воздействие следует рассматривать скорее как род
тормоза, а не как раздражение. Симпатический нерв
является как бы тормозом, задерживающим или
регулирующим функцию, действуя на
кровообращение путем сокращения сосудов. Если усилить его
действие гальванизацией, то кровообращение
приостанавливается, так как сокращение сосудов доходит до
очень высокой степени; но если это влияние
устранить, то избыточная активность кровообращения
совпадает с повышенным функционированием. Так
же можно объяснить и действие кураре, которое
усиливает секрецию, разрушая нервную систему.
Повторим перед вами опыт. Введем собаке
трубочки во все секреторные протоки—слюнные,
желчные, панкреатические, мочевые. Когда
животное в покое, течет одна только моча. Если собаку
отравить кураре, то видно, что происходят все
секреции. Если животное совсем отравлено и дыхание
поддерживается искусственно, то текут слезы и т. п.,—
все секреции происходят обильно; мочи становится
больше, и она содержит сахар: эта собака—диабе-
тична. Итак, что же сделало кураре? Оно полностью
разрушило двигательные нервы. Железы стали

О ДИАБЕТЕ
285
функционировать, когда двигательная нервная
система, которая сдерживала их, была разрушена.
Из этих фактов можно сделать тот вывод, что
симпатический нерв противодействует секреции,
действуя на кровообращение. Он умеряет функции,
позволяя таким образом веществам оставаться в
органах, подвергаться в них метаморфозам и этим
служить питанию. Это, собственно говоря, нерв питания
или скорее ассимиляции.
Итак, условия, в которых может проявляться
пластическая сила, определяются симпатическим
нервом. Под его влиянием орган отдыхает: он
питается. Функциональное состояние, временно
вызываемое нервами спинномозговой системы, создает
условия распада, т. е. диссимиляции.
Я не далек от мысли, что-нерв спинномозговой
системы, влияя на элементы железы, действует также
и на симпатический нерв. Когда его раздражают, то
действительно получают явления, подобные тем,
которые получают при разрушении симпатического
нерва.
По моему мнению, симпатический нерв служит
для органов как бы тормозом, позволяющим им
питаться. Когда орган предоставлен самому себе, либо,
вернее, когда он выполняет функции, которые мы
относим к проявлениям жизни, он всегда становится
очагом явлений диссимиляции.
Что касается этих явлений диссимиляции,
рассматриваемых с точки зрения питания, то они,
несомненно, необходимы для восстановления органов. Но
в секреции диссимиляция есть изгнание продукта,
который предварительно должен бы быть
образован силой, заведующей организацией первичных
животных начал.
Действие симпатического нерва умеряет
кровообращение и понижает также температуру. -Когда
влияние этого нерва устраняется или уменьшается,

286 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
то температура повышается. Повышение температуры^
вызванное диссимиляцией, само по себе необходимо
для выполнения последующих явлений ассимиляции.
В результате мы видим в железах, как я это сказал,
два рода двигательных нервов: одни, деятельность
которых связана с функциональным состоянием
органов (спинномозговые нервы); другие, деятельность
которых связана с состоянием покоя (нервы
симпатической системы); эти два рода деятельности
кажутся антагонистами. Спинномозговая нервная
система, повидимому, проявляет свое действие,
подавляя деятельность симпатической нервной системы.
Применим теперь эти данные к тому, что
происходит в печени.
Образование гликогенного вещества имеет место
только тогда, когда орган находится в покое. Затем
под влиянием другого нерва наступает большая
активность кровообращения, повышение температуры
и разрушение организованного вещества.
Так как гиперсекреция гликогенного вещества
и его более активное превращение в сахар связаны
с иннервацией, то диабет можно было бы приписать
ослаблению или подавлению действия симпатической
нервной системы печени.
Но когда дело идет о прямом выключении
симпатической нервной системы, оно не замедлит, спустя
некоторое время, осложниться воспалительными
расстройствами. Во всяком случае эти воспалительные
явления не происходят более, когда действие
симпатической нервной системы просто аннулируется
преобладающим влиянием спинномозговой нервной
системы. Так что можно было бы сказать:
У диабетиков печень слишком сильно секретирует.
Вещество, которое в ней переходит в сахар, не может
превратиться в продукт более сложного строения.
Диссимиляция стала преобладающей.
Итак, диабет можно рассматривать как нервную

О ДИАБЕТЕ
287
болезнь, происходящую вследствие избыточной
деятельности нерва, диссимилятора печени, что влечет
за собою преждевременную диссимиляцию вещества,
долженствовавшего иным образом служить питанию.
При этой болезни температура печени должна
нарастать вместе с активностью кровообращения.
Теплота, несомненно, увеличивает активность
кишечного всасывания, результатом чего, быть может,
являются высыхание слизистой оболочки кишок,
жажда, прожорливость и тому подобные явления,
наблюдаемые при этой болезни. Все эти явления
можно было бы связать с избыточной активностью
кровообращения печени.
Следовательно, лечение диабета должно бы быть
направлено на нервную систему. Если бы можно
было гальванизировать симпатический нерв, это
было бы, вероятно, полезным средством. Но прежде
чем дойти до физиологически правильного лечения,
следовало бы разрешить множество вопросов, еще
ожидающих своего решения от физиологической
науки.

ЛЕКЦИЯ
О ЛИХОРАДКЕ *
Господа
Можно сказать с уверенностью, что знания
явлений общего кровообращения недостаточны для
понимания роли этой функции в местных воспалительных
явлениях.
Действительно, независимо от общего
кровообращения, открытого и описанного Гарвеем, существуют
местные кровообращения в каждом органе, которые
делают его до известной степени независимым от
соседних органов.
Я не стану здесь возвращаться к анатомическим
соображениям, при помощи которых я мог бы
выяснить эту независимость, показав в капиллярной
системе два рода сосудов: одни как бы
промежуточные, другие—анастомотические. Благодаря такому
расположению можно понять, как, наряду с
явлениями общего кровообращения, которые постоянны,
каждый орган располагает другими, которые
являются местными и чрезвычайно изменчивыми, затем,
каким образом с помощью нервной системы, при
общем, едином, сердечном толчке создается особое
и изменчивое давление.
Поскольку познание явлений общего
кровообращения оставалось бесплодным с точки зрения
патогенеза, постольку изучение местных кровообращений,
* Лекция записана г. доктором Авг. Трипье и напечатана
:i «СUnique еигорёеппе» 9 апреля 1859 г.

О ЛИХОРАДКЕ
289
как мне кажется, должно снабдить патологию
плодотворными и интересными сведениями.
Опыт, который я некогда произвел и к которому
часто возвращался, еще и теперь служит наиболее
ясным доказательством этого. И я вновь
возвращаюсь к нему сегодня, чтобы проанализировать его
и посмотреть, каковы те толкования, которые он
в настоящее время может представить в
медицине.
• Я показал, что перерезка симпатического нерва на
шее вызывает в половине головы, на которой
распределяется перерезанная шейная ветвь, совокупность
явлений, которую я вам в общих чертах напомню.
Скажу прежде всего, что самым наглядным
результатом является повышение температуры всей этой
половины головы. Это повышение температуры,
определяемое сравнением обоих ушей у
оперированного животного, впрочем, меняется в зависимости
от первоначальной температуры уха, находящейся
в свою очередь в зависимости от внешней
температуры. Заметим во всяком случае, что при всех этих
изменениях, температура никогда не поднимается
выше температуры, свойственной животному, т. е.
температуры крови в его сердце. В то самое время,
как температура повышается, можно наблюдать
местное увеличение давления, очень заметное на
диференциальном манометре, которым я пользуюсь.
Это увеличение давления, так же как и температуры,
не может превысить давления сердца. Мы увидим
еще, что до перерезки шейной ветви симпатического
нерва кровь выходит из вен черной и пенистой.
После перерезки она яркая и иной раз бьет прерывистой
струей, потому что пульсации передаются от артерий
к венам; я это наблюдал у лошадей на губной
венечной вене. Но как только гальванизируют
периферический конец перерезанной нити симпатического
нерва, то температура падает, васкуляризация умень-
19 Лекции по энсперим. патол.

290 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
шается, давление понижается и даже падает ниже
своего обычного уровня; кровь в венах делается
черной и вновь выходит из них пенистой и в очень
малом количестве.
Теперь рассмотрим, как пытались объяснить
явления, наблюдаемые в этом опыте.
Вначале полагали, что повышение температуры
с той стороны, где была произведена перерезка
симпатического нерва, обязано просто большей васку-
ляризации этих частей и тем, что в данное время
они омываются большим количеством крови.
Такое объяснение недостаточно: кроме
физического изменения, могущего вызвать повышение
температуры в частях, обогатившихся сосудами, в них
имеется возрастание активности интерстициальных
химических явлений, которые продуцируют
животное тепло. Это было доказано на опыте с лошадью.
Защитив голову лошади от охлаждения внешней
средой, я констатировал более высокую температуру
венозной крови, чем артериальной. Этот избыток
тепла венозной крови, еле уловимый при обычных
условиях, становится очень явственным, когда
перерезана шейная нить симпатического нерва.
В этом случае кровь не была подвержена тем
изменениям, которые она обычно испытывает от
соприкосновения с тканями. У нее не было времени
стать венозной; она краснее, чем обыкновенно, и
притекает в вены, обладая большей скоростью. Все
же кровь, видимо, испытала реальное химическое
превращение, так как она приобрела значительно
большую свертываемость.
Вследствие перерезки симпатического нерва
имеется увеличение физиологической активности частей;
клеточная ткань становится средоточием более
сильной жизнедеятельности, в ней в большем изобилии
выделяется пластическая лимфа, кожа более горячая;
мы видели, что у лошадей она покрывается потом на

О ЛИХОРАДКЕ
291
одной стороне головы. Зимой водяные пары,
выдыхаемые этим животным, образуют туман у отверстия
одной только ноздри. Чувствительность повышена
j о всей части и то же относится к мышечному
тонусу. Все отверстия—век, зрачков, носовое и т. д.—
сужены, и губная комиссура на оперированной
стороне выпячивается. Все эти явления, связанные
с бездействием симпатического нерва, исчезают,
когда его гальванизируют; тогда отверстия
расширяются, и лицо приобретает трупный вид. В
результате мы видим, что жизненные свойства усиливаются
под влиянием перерезки нерва; гальванизация же,
наоборот, их подавляет либо уничтожает.
Наконец, мы отметим здесь факты, которые хотя
и отличаются до некоторой степени от тех, которые
мы приводили, все же происходят от той же причины.
Если животному, у которого с одной стороны
перерезан симпатический нерв на шее, дают погибнуть
от кровотечения либо отравляют его кураре, то
часть головы, соответствующая операции, повиди-
мому, переживает другую на более или менее долгое
время.
Мы не станем здесь останавливаться на
многочисленных опытах, с помощью которых пытались
проследить влияние симпатической нервной системы
в различных органах и сравнивать его с влиянием
спинномозговых нервов. Опыты, приведенные до сих
пор, дали лишь частичные результаты, из которых
все же, как нам кажется, могло бы быть выведено
общее заключение, а именно: явления, отмеченные
как присущие симпатическому нерву, доказывают,
что этот нерв есть действительно единственный
сосудодвигательный, т. е. нерв, регулирующий интер-
стициальную деятельность тканей.
Прежде чем перейти от физиологии к объяснению
патологических явлений, укажем на одно наблюдение,
которое, по нашему мнению, заслуживает внимания.
119*

292 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
Известно, каковы результаты гальванизации
шейной нити симпатического нерва. Между тем у
кролика, у которого на шее перерезан симпатический
нерв, непосредственная гальванизация уха на
стороне, соответствующей перерезке, дает результаты,
отличные от тех, которые получаются при
гальванизации самого нерва. Непосредственная
гальванизация этого уха повышает его температуру;
непосредственная гальванизация здорового уха охлаждает
его. Собственное действие симпатического нерва
может, следовательно, обнаруживаться как
следствие раздражения другого нерва и проявиться как
явление рефлекторное. Здесь мы имеем факт, который
важно не терять из виду, когда мы будем пытаться
объяснить себе механизм некоторых болезненных
состоянии.
Но вернемся на время к отмеченному нами
явлению. Когда мы гальванизируем ухо на стороне,
соответствующей перерезке, мы вызываем боль.
(Мы упорно настаивали года два назад на
влиянии, которое производит боль на пульсацию
сердца.) В этом ухе болезненное раздражение
становится исходным пунктом для застоя крови и даже
для выпотов, тем более сильных, что сократимость
сосудов им уже не препятствует. Того же результата
можно было бы достигнуть, впрочем, путем
болезненного раздражения другой части, лишенной
симпатического нерва. Когда гальванизируется, наоборот,
ухо на здоровой стороне, то раздражение,
переданное мозгу чувствительными нервами, отводится
посредством симпатического нерва, действие которого
заставляет сосуды сокращаться и вызывает тогда
понижение температуры. Если симпатический нерв
невредим, то, если даже перерезана шейная нить
ушного нерва, гальванизация его центрального конца
вызовет охлаждение уха. Но если перерезать
симпатический нерв и гальванизировать центральный

О ЛИХОРАДКЕ
293
конец этой же шейной нити ушного нерва, то
произойдет повышение температуры.
Если зимой подвергнуть действию холода кролика
с перерезанным на одной стороне шейным
симпатическим нервом, то видно, что ухо, соответствующее
перерезанному нерву, гораздо устойчивее в
отношении холода. Я полагаю, что холод оказывает на
чувствительные нервы действие, аналогичное тому,
которое мы приписывали электричеству; они передают
полученное ими впечатление спинному мозгу, откуда
рефлекторно раздражение передается
симпатическому нерву, который суживает сосуды на той стороне,
где он остался нетронутым. Такой реакции не бывает,
когда симпатический нерв перерезан и ухо поэтому
более противостоит холоду.
Поищем теперь точек соприкосновения,
которые могут наметиться между физиологическими
явлениями, только что нами анализированными, и
явлениями патологическими.
Прежде всего скажем, что когда путем перерезки
шейной нити симпатического нерва в одной части
головы вызывается повышение температуры, то
исследование противоположной части показывает, что
продукция тепла не абсолютна. Тогда как одна сторона
согрелась, другая охладилась: произошло как бы
уравновешивание, или компенсация, вполне
аналогичная тому, что описано под названием отвлечения.
Организм, повидимому, располагает определенной
способностью, и когда ее проявления увеличиваются
в одном месте, то они должны уменьшиться в другом.
То же относится и к давлению, возрастающему на
стороне, соответствующей перерезке симпатического
нерва, и уменьшающемуся на здоровой стороне:
в самом деле если давление повышается в каком-
нибудь месте, притом то же количество крови
проталкивается одним органом, то оно с неизбежностью
должно уменьшиться в других местах.

294 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
Мы видели, кроме того, что на той стороне, где
был перерезан симпатический нерв, кровь, проходя
через капилляры, сохраняет свой алый цвет: явления
питания не были завершены. Подобная, вещь может
быть наблюдаема при некоторых патологических
условиях. Так, со времени опубликования моих
опытов бщли отмечены случаи тяжелых лихорадок,
когда в венах текла красная кровь и даже с
пульсацией. В этих условиях симпатическая система
находится в состоянии, которое равносильно его
перерезке; тогда также наблюдается значительное
повышение температуры в периферических частях.
Но в этих условиях еще имеется равновесие между
внешними явлениями теплообразования и
продукцией внутренней теплоты. Функции печени и кишок—
главных источников животной
теплоты—прекращаются. Продуцирование теплоты во внутренних
органах, функции которых приостановились, должно
прекратиться; наоборот, в поверхностных частях
оно происходит очень активно.
Итак, мы находим в лихорадочном состоянии
симптомы, вполне аналогичные тем, которые мы вызывали
местно путем перерезки симпатического нерва; и если
предположить, что явления, которые мы наблюдали
вслед за перерезкой восходящей ветви
симпатического нерва, стали общими, то получилась бы
настоящая лихорадка: повышение температуры,
давления, пульса, потоотделения, блестящие глаза
и т. д.
Имеется и другой феномен лихорадки, который
также очень хорошо объясняется действием
симпатического нерва—это первоначальный озноб. Это
явление—мы видели его—может быть произведено
рефлекторным действием, гальванизацией
центрального конца спинномозгового нерва. Здесь может
получиться охлаждение, вызванное чрезмерным
раздражением симпатического нерва, сопутствуемое

О ЛИХОРАДКЕ
295
повышением температуры вследствие последующего
ослабления нерва.
И вот, так же как вслед за чрезмерной
активностью часто наблюдается исчезновение функции,
и в симпатической нервной системе можно принять,
что вслед за несколько более сильным
раздражением может наступить состояние усталости,
временного и неполного паралича, следствием чего является
продукция теплоты. Это то, что еще наблюдается,
если, гальванизируя симпатический нерв, сильно
затянуть время операции: получается усталость
и параличи и—как следствие—повышение
температуры в частях, где нерв распространяется. Это же
можно наблюдать также после местного
применения холода, за которым вскоре следует повышение
температуры и т. д.
Итак, лихорадку следует рассматривать как
род паралича симпатической нервной системы,
паралича временного и неполного. Под влиянием
внешних факторов эта лихорадка появляется,
характеризуясь ознобом, сопутствуемым высокой
температурой—физиологическими явлениями, которые
мы могли наблюдать при искусственно созданных
для лихорадки условиях. Если какая-нибудь
причина поражает общую чувствительность, то
рефлекторное действие симпатического нерва вызывает
озноб—рефлекторное раздражение, за которым
вскоре следует расслабление, влекущее за собою
усиление явлений кровообращения, потоотделения и т. д.
Врачи говорили недавно, что всякий раз, когда
лихорадящему больному пускали кровь во время
возврата приступа лихорадки, то венозная кровь
была яркой и являла пульсацию. Отмечали
аналогичные факты и раньше. Указывали на увеличение
количества фибрина в крови во время лихорадки.
Мы наблюдали это также у животных с
перерезанным симпатическим нервом.

296 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
Из предшествующего ясно, что лихорадку должно
рассматривать как явление чисто нервное. В самом
деле мы можем вызвать все ее органические
признаки, действуя на нервную систему и единственно
на нее. Лихорадка может начинаться то с
возбуждения внешней чувствительной нервной системы, то
с возбуждения внутренней чувствительной нервной
системы на внутренней поверхности сердца, сосудов
или внутренних органов.
Теперь вполне понятно, что следствием этого
первоначального поражения иннервации может быть
изменение крови и что это изменение вызывает
пневмонию, плеврит и т. п. Но местное поражение
является последующим: в этих случаях оно никак не
может быть объяснено иначе. Доказательством этому
служит то, что при некоторых тяжелых
лихорадках—желтой, тифозной и других—патологические
изменения после смерти выражены тем менее, чем
интенсивнее лихорадка, т. е. чем быстрее наступила
смерть. Мы будем иметь случай, говоря о воспалении,
вернуться к этим местным состояниям. Обобщая
результаты, мы хотим только в данный момент
установить, что опыт перерезки симпатического нерва
на шее освещает все лихорадочные явления.
Что касается причины лихорадки, то она может,
как мы это говорили, быть внешней или внутренней.
Она может зависеть от перенесения болезнетворного
вещества в вены, ибо можно вызвать искусственно
приступ лихорадки, впрыснув в- вену гнойное
вещество. Причина, вызывающая лихорадку, могла бы
еще действовать на нервные центры, на кожные
покровы и рефлекторным путем затронуть
симпатический нерв. Но изучение всех этих причин увело бы
нас слишком далеко от нашей настоящей темы,
ибо здесь мы хотим показать только связь,
которая существует между явлениями физиологическими
и явлениями болезненными.

О ЛИХОРАДКЕ
297
Мы рассматривали сегодня лихорадку независимо
от местных расстройств, которые часто ей
сопутствуют. Эти расстройства связывали с
органическим состоянием, которому дали название воспаления.
Несомненно, что лихорадка не может существовать
без причины, но она может существовать
независимо от местных поражений, которые обычно
являются ее следствием: перемежающаяся
лихорадка является тому примером. Воспалительное
состояние влечет за собою, кроме характерных для
лихорадки функциональных состояний, еще и
новые явления, особенно образование гноя. Нам
придется изучать на этих явлениях действие
симпатической нервной системы, которой никогда нельзя
пренебрегать при изучении воспаления.

ЛЕКЦИЯ
О ЧУВСТВИТЕЛЬНЫХ СВОЙСТВАХ СИМПАТИЧЕСКОЙ
НЕРВНОЙ СИСТЕМЫ И РЕФЛЕКТОРНЫХ
ДВИЖЕНИЯХ, ПРОИСХОДЯЩИХ ПОД ЕЕ ВЛИЯНИЕМ *
Господа
До сих пор мы изучали в симпатической нервной
системе двигательный нерв сосудов и рассматривали
некоторые патологические состояния, которые могут
быть вызваны повреждением элемента симпатического
нерва. Но симпатическая система не только
двигательный аппарат. Мы должны рассмотреть в ней
и элемент чувствительный, очень мало изученный
и тем не менее очень заслуживающий изучения.
Часто старались определить, чувствительны ли
ганглии или нет, и наблюдения приводили к
противоречивым результатам, что зависит, несомненно, от
того, что они производились при различных
условиях. В наших опытах мы находили нервные узлы
то чувствительными, то нечувствительными, и нам
удалось получить некоторые интересные данные.
Большая часть наших опытов касалась первого
грудного ганглия. К нему можно добраться, не
вскрывая грудной клетки. В самом деле он
расположен у собаки в промежутке между первым и
вторым ребрами кзади и вне плевры. Заднее
отверстие, проделанное в межреберных мышцах, приво-
* Лекция от 24 июня 1859 г.; записана г. доктором
Августом Трипье и напечатана в «СUnique еигорёеппе*
16 июля 1859 г.

СИМПАТИЧЕСКАЯ НЕРВНАЯ СИСТЕМА 299
дит к этому узлу; таким образом, на него можно
действовать, не давая воздуху проникнуть в плевру.
Ганглии симпатического нерва нечувствительны к
прикосновению; порой они мало чувствительны к
давлению и даже к раздавливанию. После контузии
от раздавливания место, на которое действовали,
чернеет как кровоподтек. Это—особенность, которую
мы не наблюдали ни в какой другой ткани.
Эти узлы, не чувствительные к прикосновению,
едва чувствительные к щипанию и раздавливанию,
необычайно чувствительны к дерганию и, особенно,
к гальванизации. Эту чувствительность к
гальванизму мы и изучали. Двигательная возбудимость
этого нерва по интенсивности и быстроте получаемого
эффекта несравнима ни в какой мере с
чувствительной возбудимостью. Ни один нерв, впрочем, не являл
нам в этом отношении ничего подобного.
Мы укажем все то, что нам дают наблюдения над
чувствительностью первого грудного узла к
дерганию, если напомним, что когда мы его вырывали
(операция, которую мы часто производим
подкожным способом, чтобы вызвать расстройство, о
котором шла речь, когда мы занимались воспалением),
то вызванная этим боль была чрезвычайно острой
и оставалась довольно сильной в соответствующей
лапке в течение трех или четырех дней. В этом случае
лапка находилась в разогнутом положении и была
также более теплой, чем на противоположной
стороне; кровообращение в ней было более активным.
Тем не менее нервы плечевого сплетения не были
затронуты, что доказывалось целостью
чувствительности и движений конечности. Это наглядно
доказывает, что явления усиления кровообращения и
теплообразования зависят исключительно от
симпатического нерва, а не от спинномозговых нервов. Итак,
первый грудной ганглий чувствителен, но обладает
совсем особой чувствительностью.

300 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
Эта чувствительность первого грудного узла к
дерганию была обнаружена также и в чревных нервах,
в узлах солнечного сплетения и в нервах, которые из
него выходят. Но, удивительное дело, эти нервы
распространяются в частях, которые в нормальном
состоянии не чувствительны.
Что касается пути передачи этих болезненных
ощущений, он может быть лить в спинном мозгу.
Стоит только напомнить общее расположение той
части симпатического нерва, о которой идет речь.
Известно, что большие чревные нервы нисходят от
грудных узлов к узлам солнечного сплетения,
откуда потом выходят нервы, распространяющиеся в
кишках. Если перерезать нервы кишечника между их
окончаниями и солнечным сплетением, откуда они
выходят, то видно, что чувствительность сохраняется
в центральном конце. Таковы все нервы кишечника
ниже солнечного сплетения; то же происходит и с
нервами почек и селезенки.
С другой стороны, при гальванизации полулунных
узлов находят, что они также очень чувствительны
к электрическому раздражению. При перерезке
чревных нервов в месте, близком к полулунным узлам,
видно, что оба конца чувствительны; верхний конец
несколько более, чем нижний. Эта чувствительность
верхнего конца чрезвычайно остро проявляется по
всему протяжению чревных нервов.
Чувствительность верхнего конца значительно сильнее при
перерезке чревного нерва вблизи грудного ганглия.
Исследуя теперь нервные соединения первого
грудного узла, видят, что две латерально выходящие из
него боковые нити соединяют его со спинным мозгом
посредством плечевого сплетения. Эта связь со
спинномозговым центром может быть показана перерезкой
этих двух нитей. Если после их перерезки дергать
ганглии или нервы, которые из них выходят, то видно,
что чувствительность в них исчезла. Вероятно, что при

СИМПАТИЧЕСКАЯ НЕРВНАЯ СИСТЕМА 301
передачах подобного рода солнечное сплетение
вступает в связь со спинным мозгом. Когда гальванизируют
первый грудной узел, то в соответствующей лапке
происходят судорожные разгибательные движения,
род очень болезненного тетануса, который
прекращается вместе с гальванизацией. Иногда при сильной
гальванизации такая судорога может появиться,
правда, с меньшей интенсивностью, в передней
ноге на противоположной стороне. После перерезки
двух боковых ветвей, посредством которых первый
грудной узел сообщается со спинным мозгом,
гальванизация этого узла не вызывает ни боли, ни
рефлекторных судорожных движений. Если вместо
первого грудного узла гальванизируют чревный нерв,
то вместе с болью наблюдаются судорожные
движения не только соответствующей передней лапки, но
и ребер этой стороны, вызываемые тетанусом мышц,
которые прикрепляются к ним.
В симпатической нервной системе имеется,
следовательно, два нервных элемента—один двигательный,
другой чувствительный. Некоторые раздражения
последнего вызывают рефлекторные движения, вполне
сравнимые с судорожными движениями тетануса.
Эти рефлекторные движения могут быть вызваны
не только у животного живого, но и у недавно
умершего. Мы докажем вам это на опыте.
Мы убиваем собаку посредством перерезки
продолговатого мозга; обнажают и дергают или
гальванизируют брюшные узлы симпатического нерва;
происходят рефлекторные движения в брюшных стенках
и в конечностях. Эта чувствительность
симпатического нерва к гальванизму весьма примечательна
и отличается, по видимому, в некоторых отношениях от
чувствительности нервов спинномозговой системы.
Действительно, хорошо известна чувствительность
нервов кожи, распространяющихся в чувствительных
органах, и мы не станем на этом останавливаться,

302 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
но слизистые и серозные поверхности также
одарены чувствительностью, однако
чувствительностью особой, которой мы в нормальном состоянии
не осознаем. Что касается бессознательной
чувствительности этих частей, то ее наличие ясно
устанавливается их функциями и рефлекторными движениями,
очагом которых они становятся под влиянием своих
физиологических раздражителей.
Чувствительность внутренних органов
представляет собою, следовательно, ту особенность, что в
нормальных условиях она не сознается, при
некоторых же патологических состояниях она может
остро восприниматься. Кишечник здорового
животного нечувствителен к механическим раздражениям,
но если он воспален или животное заболело
перитонитом, то простое прикосновение вызывает острую
боль. Это свойство, специально присущее
чувствительной части симпатической системы, является
важным с точки зрения патологии20.
Но боль не единственный феномен, который
должен привлекать наше внимание. Эта боль,
появляющаяся под влиянием некоторых
раздражений,—отправной пункт для рефлекторных движений,
изучение которых представляет большой интерес. Мы уже
говорили, что эти рефлекторные движения кажутся
тетаническими и обычно носят характер разгибания;
гальванизация первого грудного узла постоянно
давала разгибания соответствующей лапки.
В этом отношении для наблюдения патологов
открывается неисследованная область; условия
различных рефлекторных движений, происходящих во
время болезней, мало изучены. Мы полагаем, что
отныне может быть проведено разделение между
рефлекторными движениями, причиной которых
признается возбуждение окончаний спинномозговых
чувствительных нервов, и теми, отправным пунктом
которых является раздражение симпатической нерв-

СИМПАТИЧЕСКАЯ НЕРВНАЯ СИСТЕМА 303
ной системы. В самом деле если мы возьмем лягушку
и для прекращения произвольных движений
перережем у нее спинной мозг в верхней его части, и затем
подействуем на чувствительность столбов или
периферических нервных окончаний спинномозговой
нервной системы, то вместо разгибательных движений
мй вызовем сгибание. Полученный результат будет
один и тот же, независимо от природы применяемого
раздражения, прибегнем ли мы к механическому
раздражению посредством зажимания лапки, к
физическому ли, как электричество, или к химическому
раздражению подкисленным раствором. И вот, если теми
же раздражителями мы подействуем на симпатический
нерв, то мы вызовем резко выраженное разгибание.
Многие судорожные симптомы имеют, несомненно,
подобное происхождение; очень вероятно, что
судороги у детей, носителей кишечных глист,
вызываются этим механизмом.
Но рефлекторные движения представляют
интерес не только с точки зрения физиологии
симпатической нервной системы. Нужно будет определить,
какая часть спинного мозга связана с этими
явлениями. Повидимому, нельзя локализовать водной и тон
же части рефлекторного центра превращения
ощущений, которые приводят к разгибательным движениям,
и те, которые вызывают сгибательные движения. Эти
движения к тому же разнятся не только по своему
направлению, но и по своему характеру. В то время
как разгибательные движения являют обычно
состояние непрерывного сокращения, рефлекторные
сгибательные движения — короткие и преходящие.
Мы очень склонны думать, что симпатический нерв
особо связан с некоторыми специальными участками
спинного мозга, принадлежащими к задним пучкам.
Здесь я должен отметить один довольно любопытный
факт, который сможет допустить интересную
анатомическую проверку, если физиологическое эксперимек-

304 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
тирование хорошо проанализирует его условия. Мы
только что сказали, что, действуя на
чувствительность нервов кожи, вызывают сгибательные
движения. Вы видели, как задняя часть тела лягушки
подтягивалась к туловищу под влиянием раздражителя,
действовавшего на лапки. Если вместо того, чтобы
действовать на кожу, мы перенесем теперь
раздражитель на седалищный нерв, то произойдет такое же
явление сгибания задних конечностей. Но если,
приближаясь к спинному мозгу, мы подействуем на задний
корешок между мозгом и узлом, то мы получим
совсем иной результат: сгибательное движение
заменяется разгибательным. Если произвести опыт над одним
из корешков у начала плечевого сплетения, который
двойным боковым анастомозом сообщается с первым
грудным узлом, то происходят разгибательные
движения, как если бы мы действовали на анастомозы
или на самый узел. Но всякий раз, действуя на
большой смешанный нерв, все же вызывают сгибательные
движения. Следует ли допустить, согласно этим
фактам, что нити, принадлежащие симпатическому
нерву, входят в задние корешки, не подвергаясь
действию межпозвоночного узла? Заключение было бы,
пожалуй, преждевременным. Я ограничусь насе-
годня указанием на грубые данные опыта.
Разгибательные движения получаются также при действии на
задние пучки мозга, когда их, например, царапают, в
то время как при таком же действии на передние
пучки такого явления не происходит. Следует ли
допустить, что всякий раз, как чувствительное впечатление
будет отдаваться в задних пучках, чтобы там
превратиться в рефлекторное раздражение, получается
разгибание, тогда как сгибание появляется в результате
влияния этой же причины на передние пучки? Мы
знаем, что передние пучки содержат и чувствительные
нити. Быть может, эти нити являются проводниками
ощущений, которые вызывают сгибательные движе-г

СИМПАТИЧЕСКАЯ НЕРВНАЯ СИСТЕМА 305
ния? Что бы ни вышло из этих толкований, которые
еще только предположительны, мы можем считать
твердо установленным, что симпатическая нервная
система чувствительна к действию некоторых
раздражителей, в особенности гальванизма. Когда появляется
воспаление, боль происходит, быть может, потому, что
устанавливаются новые анатомические
отношения,вызывающие подергивание нити симпатического нерва.
Рефлекторные движения, вызываемые
возбуждением чувствительности симпатической нервной
системы, касаются не только органов внешней жизни;
некоторые движения органической жизни обязаны
этому же механизму. В то самое время, как
гальванизация первого грудного узла вызывает тетанические
движения соответственной лапки, она может вызывать
также движения в желудке и в тонких кишках.
Подобно тому как внешняя чувствительность,
может вызвать внутренние рефлекторные движения,
так же и чувствительность органическая может
вызывать движения в органах, относящихся к внешней
жизни. Жизнь органическая и жизнь внешняя,
несмотря на отличительные черты, которые позволяют
смотреть на них как на физиологически различные,
все же взаимно влияют друг на друга. Это не
ускользнуло от врачей, хотя физиология и не могла до
сих пор объяснить механизм этого явления.
В итоге симпатическая нервная система обладает
бесспорной чувствительностью. Эту чувствительность,
которую при нормальном состоянии очень легко
просмотреть, предполагал Биша, давший ей
название нечувствительной чувствительности (sensibilite
insensible). Мажанди назвал ее бессознательной
чувствительностью (sensibilite sans conscience).
Следовало бы сопоставить ее проявления с проявлениями
общей чувствительности, так как эта последняя
является отправной точкой для рефлекторных
движений обезглавленного животного.
20 Лекции по эксперпм. патол.

ЛЕКЦИЯ
ОБ ОБЩЕМ КРОВООБРАЩЕНИИ И
КРОВООБРАЩЕНИЯХ МЕСТНЫХ. СОСУДОДВИГАТЕЛЬНОЕ ВЛИЯНИЕ
СИМПАТИЧЕСКОГО НЕРВА*
Господа
Наряду с общим кровообращением, открытым
и описанным Гарвеем, можно доказать, что в каждом
органе имеются свои местные кровообращения,
приводящие к тому, что движения жидкости в нем до
известной степени независимы от движений, в соседних
органах. Изучением этих местных кровообращений
мы и займемся особо, ибо изменения которые они
являют, одни только могут выяснить большую часть
патологических явлений.
Прежде всего расчленим вопрос, который будет
объектом наших исследований.
Имеется сердце, которое проталкивает кровь
в сплошной системе сосудов, и общее
кровообращение есть движение крови под влиянием сердечного
толчка. Сила этого толчка у млекопитающих может
быть приравнена к давлению, способному поднять
столб ртути в среднем около 150 миллиметров.
Заметим, однако, что физиологические границы этого
давления могут значительно вариировать.
Прежде всего во всех ли частях системы
кровообращения, или, вернее, артериальной системы,
это давление одно и то же?
Держались утвердительного ответа, хотя a priori
* Лекция от 26 января 1859 г. записана г. доктором Авг.
Трипье и напечатана в «СUnique еигорёеппе» 3 сентября 1859 г.

ОБЩЕЕ И МЕСТНЫЕ КРОВООБРАЩЕНИЯ 307
это должно казаться невозможным. Тем не менее,
некоторых лиц отпугивало допущение, что давление
может быть различным и что кровь в межреберной
мышце, например, распределяется под более
сильным давлением, чем в мышце ноги. Некоторые опыты,
казалось, должны были подтвердить эту точку
зрения. Затем изыскания, проводившиеся иначе,
показали, что кровяное давление уменьшается по мере
удаления от сердца. Опыты, которые мы производили
с нашим диференциальным манометром, не составляют
на этот счет никакого сомнения. С этим прибором
сравнительные опыты проводятся обязательно в один
и тот же момент—необходимое условие, которому не
удовлетворяли простые манометры. Итак, давление,
вызываемое импульсом сердца, изменчиво: оно
уменьшается с удалением от центра кровообращения.
Однако мы увидим, что кровь не притекает ко всем
органам с одинаковым давлением, но условия,
подлежащие осуществлению для обеспечения этого
результата, уже гораздо сложнее, чем те, которые
принимались во внимание в исследованиях, объектом которых
до сих пор являлись феномены кровообращения.
Уже давалось общее описание явлении
капиллярного кровообращения, но это вопрос, которым вновь
следует заняться. Капиллярное кровообращение
должно наблюдать не вообще, а в каждом органе в
отдельности и в разные моменты. Различия, которые оно
являет при разных условиях, заложены в самой
природе вещей; они относительны для каждого
индивида и для каждого возраста.
В развитии сосудистой системы развитие органов
общего кровообращения предшествует развитию
органов капиллярного или местного кровообращения.
Прослеживая развитие прозрачных животных,
например, некоторых рыб, видели, что вначале аорта
спаяна полностью с полой веной: оба сосуда образуют
одну петлю. Это есть общее кровообращение во всей
20*

308 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНО!! ПАТОЛОГИИ
своей простоте: органы еще не существуют. В самих
жаберных дугах видно, как кровь свободно и легко
проходит из луковицы аорты в спинную аорту,
причем пульсация не исчезает. Позднее на этом широком
месте соединения развиваются капилляры, которые
постепенно прекращают передачу пульсации.
Местное кровообращение появляется только с
развитием тканей. Совершенно условна и раскраска,
которая на анатомических рисунках служит для
отличия у зародыша венозной крови от артериальной,
придавая первой синий цвет, а второй—красный.
Пока капиллярная система не существует, кровь
всюду одного цвета; артерии и вены видны уже до
того, как в них в действительности имеется
артериальная или венозная кровь. Изменения, которые
претерпевает кровь, следуют за образованием подлинной
капиллярной ткани, в которой кровь вступает в
контакт с гистологическим элементом органа.
У вполне развитого животного местные
кровообращения располагаются по ходу общего
кровообращения, как гребешки жабер на жаберной дуге
рыбы; от этого происходит отведение крови, которое
стесняет и замедляет общее кровообращение, но
недостаточно сильно, чтобы его прервать. Это отведение
крови происходит в таких условиях, что орган
может в течение некоторого времени сохранять
потребную ему кровь, не нарушая общего
кровообращения. С того момента, как кровь проникает в
капиллярную сеть органа, эта кровь до некоторой
степени принадлежит органу; она временно
отвлекается от большого потока кровообращения.
Я ранее сказал, что каждый орган может
изменить давление и быстроту притекающей к нему
крови. Здесь необходимо это уточнить. Орган не
может увеличить давления, потому что импульс
один, общий для всех органов. Изменение давления
жидкости, направляемой одним и тем же двигателем,

ОБЩЕЕ И МЕСТНЫЕ КРОВООБРАЩЕНИЯ 309
может происходить только при условии уменьшения
этого давления. Это, действительно, имеет место:
капиллярная система может уменьшить давление
и быстроту истечения крови, которая к ней
притекает. Все органы уменьшают артериальное давление:
в некоторых случаях они могут уменьшить его
довольно мало, чтобы пульсация доходила до вен.
У развившегося животного, сказали мы,
капиллярная сеть находится между сосудами двух родов;
она развивается на артериально-венозной дуге.
Не для того ли она замещает непосредственное
сообщение, чтобы пропустить всю массу крови?
Замещает ли она путь первоначального сообщения
или только добавляется к нему? В настоящее время
известно, что оба результата получаются
одновременно, что имеется два рода капиллярных сосудов:
одни, относительно широкие, частично сохраняют
первичные пути сообщений; другие, чрезвычайно
тонкие, омывают каждую клетку и образуют
собственную питательную сеть каждого органа.
Я констатировал некогда это явление в печени:
некоторые ветви воротной вены непосредственно
в ней анастомозируют с печеночными венами и
обеспечивают общее кровообращение независимо от
капиллярного кровообращения. То же происходит и в
селезенке, где имеются непосредственные сообщения
артерий с венами и одновременно и капиллярная
система, образующая дивертикулы и обеспечивающая
пребывание крови в органе. Недавно г. Вирхов
констатировал в почке такое расположение, которое
позволяет одной части крови непосредственно
переходить из артерий в вены, в то время как другая часть
проходит через мальпигиевы тельца.
Во всех органах имеются сосуды, которые
задерживают кровь, и другие, которые ее пропускают
прямо. Не следует, однако, думать, что вся кровь,
которая прошла через орган, почку, легкое, пе-

310 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
чень и т. п., служила для его функций; только одна
часть выполняла это; другая же прошла не
изменившись: она служила только для поддержания
механизма кровообращения. Такое расположение
позволяет понять, почему явления общего
кровообращения стойки, постоянны и почему, наряду с
ними, имеются явления кровообращения, которые
в высшей степени изменчивы и прерывисты.
Эти изменения местных кровообращений
непосредственно связаны с влиянием нервной системы.
Последняя создает в каждом органе вместе с единым
импульсом особые условия давления и
кровообращения. В физиологии имеется пункт, относящийся
к изучению влияния местных кровообращений на
некоторые функции, который изучался без учета
местного действия нервной системы; наблюдения,
которые производились, также могли выяснить
вопрос. Спрашивалось, не была бы секреция
в секреторных органах более обильной под влиянием
более значительного кровяного давления? Опыты
Людвига привели к заключению, что это имело бы
место лишь для некоторых органов. Он ввел
манометр в проток околоушной железы: истечение слюны
вызвало поднятие ртути до 100, 150 и даже 300
миллиметров без того, чтобы другой манометр,
помещенный в соседней артерии, показал соответственное
повышение кровяного давления. Опыт ясно
показывает, что давление в экскреторном протоке может
быть сильнее, чем в артерии; но он недостаточен
для доказательства, что давление не возрастает в
железе, ибо для того, чтобы судить об отношениях,
которые могут существовать между давлением и
активностью функции секреторных органов,
следовало бы измерить давление в самих сосудах
железы.
Несмотря на органическое единство,
устанавливаемое общим кровообращением, местное капиллярное

ОБЩЕЕ И МЕСТНЫЕ КРОВООБРАЩЕНИЯ 311
кровообращение все-таки создает в каждой части
род физиологической независимости, в которой мы
найдем объяснение ее патологической независимости.
Это кровообращение, как мы сказали выше,
совершается с помощью двух родов капилляров: одни из
них, объемистые, образуют род анастомоза между
артериями и венами; другие, чрезвычайно тонкие,
обеспечивают пребывание в органе крови, которая
должна его питать. Мы увидим, что в то время как
общее кровообращение воздает постоянные или почти
постоянные механические условия, в местном
кровообращении, кровообращении химическом,
происходит чередование активности и замедления в связи с
выполнением функций.
Собственно говоря, капиллярная сеть, кроме более
или менее удобного сообщения, которое она
устанавливает между артериальными и венозными
сосудами, еще устанавливает связь между путями
кровообращения и началом лимфатических путей. До сих
пор сообщение между артериями и лимфатическими
сосудами не могло быть констатировано
анатомически; тем не менее достоверно, что оно существует:
физиологические доказательства устанавливают это
неопровержимо. Так, в течение долгого времени
полагали, что между сосудами матери и плода существует
неразрывное сообщение; в настоящее время знают,
что сообщение осуществляется путем простого
контакта и оно допускает прохождение жидкостей. Я
допускаю подобное расположение капиллярной сети
и корешков лимфатической системы: переход
шариков из одной в другую не может совершаться, но
переход растворимых веществ легко возможен.
Существование такого сообщения может быть,
впрочем, установлено экспериментально очень
отчетливым образом: впрыснутые в кровь вещества,
например, пруссит калия, проходят в лимфатические
сосуды, где их по истечении очень короткого време-

312 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
ни легко можно обнаружить. Но эти вещества
не могли проникнуть в лимфатические сосуды иначе,
как через периферию, так как, будучи впрыснуты
в артерии, они возвращаются по венам и
лимфатическим сосудам.
Мы должны допустить, следовательно, что в
капиллярной сети имеется сообщение артерий с венами
и лимфатическими сосудами; с венами
непосредственно, с лимфатическими сосудами, вероятно,
путем эндосмоса. Последнее нельзя констатировать
анатомически, но легко доказать физиологическим
экспериментированием.
Указывали на другие капилляры особого рода,
которые называли серозными сосудами. Это
слишком тонкие капилляры, для того чтобы шарики могли
через них проходить. Существование этих сосудов
одними анатомами принимается, другими
отвергается. Тем не менее допускают их существование
в роговой оболочке; вещество, инъицированное в
труп, проходит через них и показывает, что они
кончаются петлеобразно. Полагают, что воспаление
вызывает расширение этих сосудов и позволяет
пропускать шарики. Я остановлюсь на этих серозных
сосудах только для того, чтобы отметить случай,
когда они мне показались очевидными: на амнионе
теленка видны серозные сосуды, которые содержат
только прозрачное вещество; ohpi легко инъициру-
ются, но не пропускают крови.
Прежде чем пойти дальше, я должен напомнить
вам некоторые анатомические детали, относящиеся
к структуре капилляров. Капиллярные сосуды
являются продолжением артерий, которые теряют
некоторые свои свойства по мере удаления от сердца.
Артерии представляют собою эластические трубки
(эластическая ткань) и сокращающиеся трубки
(мускульная ткань) с очень неясной сократимостью.
По мере того как артерии делятся и уменьшаются

ОБЩЕЕ И МЕСТНЫЕ КРОВООБРАЩЕНИЯ 313
в диаметре, сократительная способность их стенок
возрастает одновременно с тем, как их эластичность
становится, наоборот, более слабой. В очень мелких
артериях эластичность стенок исчезает, уступая
место другому чрезвычайно важному
свойству—сократимости, приводимой в действие особыми нервными
влияниями. Хотя эти каналы и являются еще
артериями, я смотрю на них как на новые органы:
мускульные волокна органической жизни, совершенно
распознанные, способствуют образованию их еще
до того, как они разделятся на капилляры. Далее,
в капиллярах находят еще особый эпителий,
который является продолжением эпителия крупных
сосудов. Еще далее сократимость исчезает: сосуд
представлен лишь чрезвычайно тонкой мембраной.
Что касается его хода, то он изменчив, но до такой
степени характерен для каждого органа, что Бёрес
полагал, что можно распознать, какому органу
принадлежит данный отрывок ткани по одному лишь
расположению его капилляров. Это разнообразие форм,
несомненно, необходимо для того, чтобы капилляры
могли пронизывать различные ткани организма.
Их можно считать как бы омываемыми кровью. У
низших животных видны лакуны, нечто вроде разлития
крови, в которых омываются ткани. Во всяком
случае, эти лакуны покрыты мембраной, которая делает
их придатками сосудистой системы: таким
расположением достигается постоянный контакт между
тканями и кровью. Недавно я узнал, что Гиртль из Вены
заметил, что в сердце лягушки нет венечных сосудов,
но имеются лакуны, в которые кровь поступает
прямо по извилинам ткани, чтобы омывать мышечные
волокна.
Все, следовательно, доказывает, что капилляры
переходят в простую серозную пленку, пленку
бесструктурную, в которой рассеяны тельца,
считающиеся тельцами соединительной ткани.

314 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
Итак, в капиллярной сети находят два рода
канальцев: 1) сократительный канал, являющийся
продолжением артерии; 2) резервуар, отделенный
от органов тонкой соединительной пластинкой;
эпителий исчез, как это имеет место всюду, где должен
происходить питательный контакт, как, например,
в пузырьках, которые представляют собою окончание
бронхов. Что касается контакта крови с тканью,
то он никогда не бывает непосредственным. Этого
обстоятельства важно не упускать из виду; нельзя
пренебрегать свойствами стенки, так как она сама
может быть источником функциональных расстройств.
Далее, эпителий вновь появляется и* постепенно
образуется вена. Следовательно,с точки зрения
структуры, капиллярная система знаменует собой,
действительно, разрыв связи между артериями и венами.
Я не стану слишком долго останавливаться на
анатомии органов, которые нас интересуют.
Предыдущего достаточно для понимания явлений, которые
нам придется изучать.
История капиллярного кровообращения совсем
недавняя. Прежде чем к ней приступить, мы должны
вам сказать, как вначале понимали некоторые
связанные с ним явления.
На самом удаленном от артериальных сосудов
конце мы видели капилляры, которые свелись к
чрезвычайно тонкой клеточной стенке, отделяющей кровь
от органов, подобно тому как оболочка легочных
пузырьков отделяет их от воздуха в легких. Что касается
кровообращения в этих канальцах, то оно не
независимо от общего кровообращения в том смысле,
что при прекращении деятельности сердца
капиллярное кровообращение скоро приостанавливается.
Следовательно, имеется двойное влияние: общее
влияние и местное влияние.
Первое есть давление примерно в 150 миллиметров,
в силу которого кровь проталкивается в органы.

ОБЩЕЕ И МЕСТНЫЕ КРОВООБРАЩЕНИЯ 315
Здесь происходит замедление, которое умеряет толчки
волны крови. Это замедление, как мы увидим,
меняется в зависимости от органа и обстоятельств.
Но приводили случаи расстройства явлений
кровообращения, при которых пульсация передавалась
из артерий в вены. Я сам наблюдал в венах тыльной
части кисти и плеча пульсации, изохронные с
пульсациями артериального пульса (здесь, конечно, не
имеется в виду венозный пульс, вызванный отливом,
часто наблюдающийся в яремной вене). В случаях,
пр вводимых мною здесь, речь идет о настоящих
пульсациях, и эти явления отмечались многими врачами.
О причине и природе этих пульсаций долго
спорили: в свое время в Медицинской академии
многие клиницисты * утверждали, что эти венозные
пульсации происходят оттого, что при тех болезнях,
при которых они встречаются (тифозные лихорадки,
тяжелые пневмонии), имеет место изменение
химического состава и физического строения крови. В ту
эпоху вообще отрицалась сократимость артерий,
теоретически допускавшаяся Биша.
Другого объяснения, кроме физико-химического
строения крови, не могли себе и представить: его
приписывали большей текучести жидкости, в силу
чего она легче проходит через капиллярную сеть.
Мажандн резонно возражал, что как раз, когда
кровь более жидкая, она проходит всего труднее,
потому что при этом она инфильтрирует клеточную
оболочку сосудов. Хотя он и не допускал
сократимости капилляров, все же он верил в их медленное
растяжение, полагая, что иначе нельзя объяснить
передачу пульсаций в вены.
Мои изыскания** привели меня к тому, что я
* См. «Bulletin de V Academie de medecine», Paris, 1844—
1845, t. X, p. 109.
** G 1. Bernard, Memoire sur VInfluence du nerf grand
sympathique sur la chaleur animale, Paris, 1852.

316 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
увидел в этих расстройствах явления паралича
нервной системы, который распространился в
капиллярах. Мартин Солон *, также наблюдавший случай
венозной пульсации, видел это функциональное
нарушение только как временное явление.
Только в последние годы при объяснении этих
явлений обратились к физиологии. До тех пор
останавливались на физической стороне этих феноменов.
Мажанди на многочисленных опытах изучал влияние
химического строения крови на капиллярное
кровообращение; г. Пуазёйль **, следуя направлению
Мажанди, продолжал свои исследования с помощью
чрезвычайно тонких опытов; кроме того, он изучал
влияние температуры, природы стенок, трубок и т. д.
Но все эти опыты в настоящее время представляют
для нас только исторический интерес: они касались
обстоятельств сравнительно малого значения и не
могли полностью объяснить механизм явлений,
которые обусловливаются влиянием совсем другого
порядка, поскольку оно по существу
физиологическое, а именно—нервное воздействие.
Физические условия кровообращения почти ничто
наряду с физиологическими условиями,
управляющими выполнением этой функции. В органических
свойствах капиллярной системы и в нервных
явлениях нужно искать причину актов кровообращения,
учитывая, прежде всего, следующие два факта:
1. Капиллярные сосуды сократимы.
2. Нервная система влияет на сократительный
элемент.
Исследуем теперь, при помощи какого механизма
* Martin Solon, Du pouls veineux, observe aux
veines dorsales des mains pendant le cours de maladies aigues
(Bull, de VAcad. de medecine, Paris, 1844 —1845, t. X, p.
102).
** Poiseille, Bull, de VAcad. de medecine, Paris,
1844—1845, t X, p. 118.

ОБЩЕЕ И МЕСТНЫЕ КРОВООБРАЩЕНИЯ 317
нервная система действует на сократимость сосудов
и какие факты заставили признать, что
симпатический нерв есть нерв сосудов, который управляет
явлениями местных кровообращений.
На шейной части большого симпатического нерва
было показано его влияние на кровообращение.
Однако в течение долгого времени оно оставалось
незамеченным. Первый опыт, который был проведен
на шейной части симпатического нерва,
принадлежал Пурфур дю Пти; он относится к 1720 г. *
Он указал на некоторые эффекты со стороны глаза
после перерезки симпатического нерва между
верхним и нижним шейными узлами. Он приписал эти
эффекты тому, что нерв приносит животные духи
из задней части тела животного; в то же время он
отверг представления Виллиса и Вьесанса, которые
считали, что симпатический нерв выходит из головы.
Объяснение Пурфур дю Пти было плохим, но
факты были хорошо наблюдены и остались.
Примерно столетие спустя, Дюпии (из Альфора)
и Бреше повторили опыт, ничего к нему не добавив.
Биффи (из Милана) повторил его (1846) и увидел
к тому же, что гальванизация верхнего конца
перерезанного нерва вызывала расширение зрачка.
В 1851 г. гг. Будге и Уоллер констатировали,
что эта шейная веточка симпатического нерва берет
начало в спинном мозгу и что его веточки идут из
двух первых спинных пар. Перерезав или поранив
их начало, они получили такие же эффекты, как те,
которые получались до них в результате перерезки
нерва в области шеи. Таким образом, они впервые
доказали, что симпатический нерв начинается в
спинном мозгу. Затем г. Якубович добавил к этим фактам
анатомическое доказательство медуллярного проис-
* Petit, Du nerf par leques les esprits animaux montent
dans less ycux (Memoires de /'Academie des sciences. 1720).

318 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
хождения симпатической нервной системы. Подобно
своим предшественникам, гг. Будге и Уоллер
отметили явления со стороны зрачка. Чтобы объяснить
их, они допускают в радужной оболочке два рода
сократительных волокон и две группы нервов, —
третью пару и симпатический нерв. Лучистые
волокна, расширители века, парализовались, по их
мнению, при перерезке симпатического нерва.
Так обстояло дело, когда в 1852 г. я показал,
что в этом опыте действие симпатического нерва
не ограничивается движениями зрачка, но что это
действие, будучи совсем другой природы,
распространяется на все части соответствующей половины
головы. Вся сторона лица, соответствующая
перерезке симпатического нерва, становится более теплой,
более богатой сосудами. С той стороны, где была
произведена операция, наблюдается не только
повышение температуры и большая васкуляризацияг
но и толчок крови сильнее, чем на
противоположной стороне: очень хорошо это видно на лошадях—
либо непосредственно, либо при помощи манометра.
Итак, перед нами повреждение нерва, которое
глубоко изменило кровообращение во всей половине
передней части головы.
Если затем гальванизировать верхний конец
перерезанного нерва, то все меняется; все
возвращается к своему состоянию до перерезки и даже
больше того, ибо с помощью гальванизации можно
полностью приостановить кровообращение.
Вот на этом-то основном опыте и базируются
все объяснения, путем которых в течение долгого
времени пытались выяснить механизм
капиллярного кровообращения. Нам придется обсудить
некоторые из этих объяснений, но необходимо, чтобы
мы прежде всего исследовали сосуды как
сократительные органы и симпатический нерв как нерв
сосу до двигательный.

ЛЕКЦИЯ
ОБ ОБЩЕМ КРОВООБРАЩЕНИИ И
КРОВООБРАЩЕНИЯХ МЕСТНЫХ. - СОСУДОДВИГАТЕЛЬНОЕ
ВЛИЯНИЕ СИМПАТИЧЕСКОГО НЕРВА (ПРОДОЛЖЕНИЕ *)
Господа
Сократимость мелких артерий, как и мышц,
существует независимо от действия нервов, которое по
отношению к ней играет роль только раздражителя;
они суживаются или расширяются, благодаря
сократительному элементу, заключенному в их ткани.
Что касается этой способности, то она может
проявляться двояким образом: либо прямо, либо косвенно,
через посредство нервной системы.
Некоторые модификаторы могут вызвать
сокращение сосудов, действуя непосредственно на них
и оказывая таким образом влияние на явления
капиллярного кровообращения. Таковы холод и тепло.
Уже на брыжейке лягушки, помещенной под
микроскоп, г. Пуазёйль видел, что холод производит
сжатие сосудов с замедлением кровообращения. Тепло
производит обратный эффект: оно расширяет сосуды
и активирует кровообращение.
Можно принять с уверенностью, что окружающая
температура оказывает заметное влияние на
кровообращение наружных частей. Что касается
внутренних органов, не соприкасающихся с окружающей
* Лекция 6 февраля 1859 г., записана г. доктором
Августом Трипье и напечатана в «СUnique еигорёеппе», 4
февраля 1860 г.

320 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
средой, то в изменениях капиллярного
кровообращения нервная система должна играть главную роль.
Анатомически и физиологически симпатическая
нервная система не отличается существенно от
спинномозговой нервной системы. Однако она иначе
относится к присутствию некоторых возбудителей.
Так, волевое возбуждение действует только на
спинномозговую систему. Кроме того, действие
раздражителей проявляется обычно быстрее на
спинномозговой системе, чем на симпатической. Раздражение
спинномозговой системы вызывает в иннервируемых
ею мускулах резкие движения, которые
прекращаются вместе с породившим их раздражением,
тогда как червеобразные и медленные движения
мускулов, иннервируемых симпатической нервной
системой, сразу не обнаруживаются и продолжаются
некоторое время после того, как раздражение,
переданное их нервам, перестало действовать. Это то,
что имело место в отношении сосудодвигательных
нервов: гальванизация периферического конца
перерезанной шейной веточки заставляет сосуды уха
сокращаться с известной медленностью; но их
сокращение продолжается в течение некоторого времени
после прекращения гальванизации.
Сравнительное изучение этих двух отделов
нервной системы в отношении их свойств представляет
большой интерес. Мы говорили вам, что
спинномозговые нервы чувствительны как вследствие их связи
с чувствительными корешками у их основания,
так и путем возвратной чувствительности
вследствие их смешения с чувствительными волокнами
на периферии.
Симпатический нерв обладает двумя видами
чувствительности. Он обнаруживает возвратную
чувствительность: например, если перерезать веточки
этого нерва, которые направляются к подчелюстной
железе, то находят, что оба конца чувствительны.

ОБЩЕЕ И МЕСТНЫЕ КРОВООБРАЩЕНИЯ 321
Верхний конец обязан своей чувствительностью че-
люстноподъязычной ветви пятой пары, в чем можно
удостовериться, перерезав ее.
При исследовании чувствительности
симпатического нерва в брюшных узлах ее находят очень
тупой к простому механическому раздражению,
тогда как под влиянием других раздражений она
проявляется очень остро. Но к этой теме мы еще
вернемся. По поводу чувствительности брюшной части
симпатической нервной системы я еще должен
отметить один факт, который я наблюдал, не дав ему
еще объяснения. Я сказал вам, что чувствительность
брюшного симпатического нерва к прикосновению
или трению в обычных условиях тупая, но когда
перерезаны оба легочно-желудочных нерва, то эта
чувствительность зачастую проявляется гораздо более
резко.
Теперь мы должны исследовать, оказывают ли
узлы свое собственное влияние на сосудодвигатель-
ную деятельность, находящуюся в зависимости от
симпатического нерва. До сих пор опыты дали нам
только частичные результаты, которые не позволяют
сделать общего вывода.
У кролика я обнажил нижнюю часть шейной
спинномозговой области и верхнюю часть дорзальной
области. Когда нервы были обнажены, не было
заметно никакой разницы между двумя сторонами
головы этого кролика. Затем я произвел перерезку
задних корешков первых двух спинных пар; в
состоянии головы животного ничего не изменилось. Затем
были перерезаны передние корешки тех же двух пар
с одной стороны: немедленно на этой стороне
появились сужение зрачка, васкуляризация и согревание
соответствующей половины передней части головы.
После перерезки одного только из этих передних
корешков это явление наступило, но менее резко.
Затем симпатический нерв был перерезан выше ниж-
21 Лекции по эксперим. патол.

322 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
него шейного узла. Опять ничего не изменилось;
функциональные расстройства остались такими же,
какими они были после перерезки передних корешков
двух первых спинных пар. Следовательно,
сохранение узлов здесь, невидимому, не имело никакого
влияния на состояние кровообращения. Но не
следует обобщать этот результат, ибо я приведу случай,
когда узел, наоборот, играет, повидимому,
заметную роль.
Верхний шейный ганглий посылает веточку к
подчелюстной железе. Перерезка нерва ниже этого узла
не ускоряет кровообращения железы. Но если нерв
перерезан выше узла, то в железе вызывается
сильная васкуляризация с повышенной быстротой
кровообращения в этом органе и т. д. Итак, в обоих
случаях получаются весьма различные результата^.
Проследим теперь сосудодвигательное влияние
симпатического нерва в различных частях. Мы видим,
что на голове перерезка сопровождается повышением
температуры, возрастанием активности
кровообращения, скоплением пластической лимфы в клетчатке
и повышением чувствительности и раздражимости
мышц.
Сначала изучим этот опыт, чтобы уловить
механизм функциональных изменений, которые он являет
нашему наблюдению. У лошади, кролика, морской
свинки и т. п. можно отделить симпатический нерв
от легочно-желудочного. У этих животных видно,
что вслед за его перерезкой в области шеи
указанные выше явления происходят так же, как у
животных, у которых симпатический и легочно-желудоч-
ный нерв тесно между собою связаны. Тем не менее
предпочтительно изучать эффекты перерезки этого
нерва у первых.
1. Отмечается повышение температуры,
наблюдение над которой особенно удобно производить
на ушах кролика.

ОБЩЕЕ И МЕСТНЫЕ КРОВООБРАЩЕНИЯ 323
Температура этих животных в самых теплых
частях равняется 38—40 градусам. Температура ушей
менее высока; она значительно понижается зимой.
Во время холодного сезона можно заметить, как
температура уха, которая вначале равнялась примерно
15 градусам, после перерезки шейной веточки
симпатического нерва поднимается до 25 или 30 градусов.
Летом обнаруживается менее заметная разница между
температурами, измеренными до и после операции.
Если эти термометрические наблюдения производят
над животными, помещенными в термостат при
температуре в 38 градусов, то разница не будет
обнаружена: температура уха никогда не превысит
собственной температуры животного, измеренной в
сердце или прямой кишке. Если затем исследовать,
какие изменения произошли в кровообращении,
то мы увидим, что его активность настолько возросла,
что давление крови в капиллярах значительно
увеличилось. Хотя давление крови обязано только
единственной причине, сердечному толчку, тем не менее
оно- местно возрастает.
Факт этот был констатирован на лошадях с
помощью моего диференциального гемодинамометра.
У лошади были обнажены две губные венечные
артерии. Манометр, приложенный к каждой из них
отдельно, показал давление в 160—180 миллиметров
ртути, одинаковое с обеих сторон.
Тогда перерезают симпатический нерв с левой
стороны в средней области шеи; давление
увеличилось на этой стороне на 40 миллиметров. У
другой лошади давление совершенно одинаково в обеих
венечных губных артериях; оно равно в этих сосудах
120 миллиметрам. Перерезка симпатического нерва
на правой стороне дала здесь повышение давления
на 60 миллиметров. В третьем опыте перерезка
симпатического нерва вызвала на соответствующей
стороне повышение давления на 40 миллиметров ртути.
21*

324 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
Как объяснить эти факты? Давление может
зависеть только от сердца. Можно допустить, что когда
симпатический нерв цел, то сосуды сужены, что
трение крови о стенки увеличено и что, как следствие
этого быстрота тока и давление уменьшены. Если же
симпатический нерв перерезан, то сосуды
расслабляются, и расширение их позволяет сердечному
толчку легче передаваться. Для того чтобы это
объяснение было приемлемо, нужно, чтобы
нормальное давление было меньше, чем давление крови,
выходящей из сердца, на величину, представляющую
верхнюю степень усиления, которое оно способно
дать. Для проверки этого мы измеряли у лошади
давление грудино-сосковой ветви, выходящей из
сонной артерии. Мы сравнили с этим давление в
соответствующей венечной губной артерии. Разница
оказалась в 60 миллиметров ртути в пользу артерии,
выходящей из сонной артерии у места ее выхода.
Таким образом, давление уменьшается по мере
удаления от сердца.
Каковы причины этого уменьшения? Несомнейно,
трение о стенки сосудов, трение тем большее, чем
сосуды уже.
Влияние, производимое симпатическим нервом,
может к тому же проявиться и непосредственно:
мы видели, что, вследствие перерезки, появлялось
расширение артерий и увеличение давления. Мы
увидим вскоре, что при гальванизации периферического
конца перерезанного нерва просвет артерий
суживается, в то время как давление уменьшается.
Если во время опытов, о которых только что
докладывалось, вскрыть вену до перерезки
симпатического нерва, то кровь из нее выходит черная и
пенится. После перерезки нерва, наоборот, кровь из
вены выходит яркая, прерывистой струей:
пульсация проходит из артерий в вены. У лошадей вскры-
Бали венечные губные вены и в эти вены вводили

ОБЩЕЕ И МЕСТНЫЕ КРОВООБРАЩЕНИЯ 325
простой манометр; давление оказывалось
одинаковым с обеих сторон и равным 30—40 миллиметрам.
Затем перерезывали симпатический нерв с одной
стороны; давление увеличивалось до 50—60
миллиметров. В это время можно было сосчитать
пульсации, которых наблюдалось в венечных венах 52
в минуту. Тогда гальванизировали периферический
конец перерезанного нерва. Давление падало до
20 миллиметров, следовательно, ниже своего
первоначального уровня. Итак, капиллярное
кровообращение регулируется симпатическим нервом. Если
его перерезать, то происходит расширение артерий
и капилляров.
Другой любопытный феномен: симпатический нерв
действует на сосуды, повидимому, через анастомозы.
Опыт, Перерезаем венечную артерию. В
результате этой операции получается увеличение давления
в центральном конце, но в этом опыте наша цель—
исследовать, действует ли симпатический нерв на
периферический конец, который сообщается с
центральным концом посредством анастомозов. И вот, за
гальванизацией симпатического нерва на шее сначала
последовало увеличение давления в периферическом
конце, затем вскоре наступило уменьшение, так что
это давление упало с 110 миллиметров только на
10 миллиметров. Значит, симпатический нерв
действует на периферический конец перерезанной
артерии. Это влияние передается, несомненно, нервной
сетью, имеющей вид сплетения, которая сопутствует
петлям анастомозов. Как бы это ни толковать,
наблюденный факт имеет большое значение.
Независимо от условий скорости и давления крови,
изучением механизма которых мы занимаемся,
остается объяснить повышение температуры. Можно ли
объяснить это нарастание тепла в частях, в которых
распространяется перерезанный симпатический нерв,
увеличением пробегающей по ним крови? Такое

326 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
исключительное объяснение выдвинули, полагая,
что в этом повышении температуры не следует
усматривать феномена теплообразования, присущего
уху. Но я полагаю, что это ложное представление:
перерезка шейной ветви симпатического нерва
изменила не только физические явления кровообращения;
она косвенно подействовала, конечно, на
химические явления питания и сообщила больше активности
образованию тепла в ухе. В самом деле, тепло
продуцируется всюду, и на большом количестве фактов
установлено, что теория Лавуазье, согласно которой
явления теплообразования локализованы в легких,
должна быть оставлена. Весьма трудно
констатировать, что тепло продуцируется в периферических
частях, сильно подверженных охлаждению, но это
происходит от того, что в этих частях причины
охлаждения превалируют над причинами согревания, как
в этом можно убедиться, ведя наблюдение в
подходящих условиях. Оперируя на лошадях, я
препятствовал охлаждению головы, вызванному
соприкосновением с окружающей средой, укутывая голову
в ватный колпак. Затем я сравнивал, при помощи
термометров г. Вальфердена с произвольной
градуировкой и чрезвычайно чувствительных, температуру
в артерии и в соответствующей ей вене. При этих
условиях хорошо заметной разницы между
температурой венозной крови и артериальной не
наблюдается. Но если перерезать симпатический нерв,
то иной раз замечается превышение температуры
венозной крови над температурой артериальной
на 0,7—0,8 градуса. Стало быть, имелось
абсолютное увеличение теплоты крови в капиллярной системе.
2. Наряду с этими физическими изменениями,
дающими возможность наблюдать условия
кровообращения после перерезки симпатического нерва,
имеются весьма заметные химические изменения.
Кровь уже не имеет обычной окраски венозной крови:

ОБЩЕЕ И МЕСТНЫЕ КРОВООБРАЩЕНИЯ 327
хша осталась яркой, как в артериальной системе.
Эта перемена цвета венозной крови соответствует
реальному химическому изменению. Кровь не
подверглась в тканях превращению, которое она обычно
испытывает. Свертываемость крови также стала более
значительной. Если у лошади произвести
кровопускание из яремной вены, то свертывание происходит
медленно, и под черным сгустком образуется очень
плотный белый сгусток. Если вслед за этим
перерезать симпатический нерв, то кровь, пущенная после
этой операции, свертывается быстро, и получается
только один сгусток: белый, пленчатый сгусток
не образует отдельной массы. Следовательно,
явления питания, обмена веществ, изменились. Мы
увидим позднее, что при патологическом состоянии
приходится считаться с этими изменениями
питания, которые связаны с ненормальными условиями
нервной деятельности.
3. Независимо от перечисленных физических и
химических изменений, перерезка шейной нити
симпатического нерва вызывает в кровообращении
и физиологические расстройства, на которых мы
должны остановиться. До сих пор мы отмечали
повышение температуры, выражавшееся у
некоторых животных в потоотделении (собака и кролик,
по видимому, не потеют). Пот у лошади обильно
течет по одной только стороне головы, в то время
как при несколько более прохладной погоде
водяные пары, выбрасываемые ноздрями вместе с
выдыхаемым воздухом, сгущаются более обильно с одной
стороны, либо даже только с одной стороны.
Мы указывали в общих чертах также на усиление
функций, которые выполняются частями, где
кровообращение указанным образом изменилось.
Чувствительность повышена: если одинаково ущемить
ухо на обеих сторонах, то видно, что на
оперированной стороне боль проявляется скорее и резче.

328 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
Другой крайне простой способ исследования
чувствительности состоит в направлении на глаз струи
воздуха, которая должна обладать известной силой,
чтобы вызвать смыкание век; эта струя действует
сильнее после перерезки симпатического нерва.
Мышечный тонус повышен: все лицевые отверстия—
век, зрачков, носовые—сужены на стороне перерезки.
Коммиссура губ сведена вперед и в то же время
втянута внутрь к здоровой стороне. Все эти явления,
будучи связаны с бездействием симпатического нерва,
должны исчезнуть с его гальванизацией. И это,
действительно, имело место: гальванизация
симпатического нерва производит расслабление отверстий
лицевой части головы, которая приобретает трупный
вид. Итак, под влиянием перерезки этой нити
симпатического нерва происходит повышение проявления
жизненных свойств, а под влиянием гальванизации—
их значительное понижение. Если после совершения
этой операции дадут животному погибнуть, отравив
его, например, кураре, либо убив его
кровопусканием, то наблюдают, что оперированная сторона
переживает другую сторону: ее ткани дольше сохраняют
свои жизненные свойства. Части той стороны, где
была произведена перерезка шейной ветви
симпатического нерва, лучше противостоят холоду. Под
влиянием холода сосуды здорового уха сокращаются,
и температура понижается, тогда как на
оперированной стороне температура держится довольно высокой
и превышает температуру противоположной стороны
на 15 или 20 градусов.
Такова совокупность симптомов, производимых
повреждением, которое мы сегодня изучаем. Мы
вернемся к этому позднее, когда нам придется
анализировать механизм патологических феноменов
лихорадки и воспаления.
Является ли симпатический нерв единственным
нервом, обладающим способностью так действовать

ОБЩЕЕ И МЕСТНЫЕ КРОВООБРАЩЕНИЯ 329
на кровообращение? Иными словами, является ли
симпатический нерв единственным вазомотором?
Это вопрос чрезвычайной важности; он касается
одного из самых интересных пунктов физиологии
нервной системы—специфичности действия
некоторых нервов. Эта специфичность свойств и влияния
не может вызывать больше сомнения в отношении
двигательных и чувствительных нервов. Хотя
симпатический нерв главным образом проявляет свое
действие как нерв двигательный, он, несомненно,
наделен специфическими свойствами; я уже показал
в свое время, что кураре не так быстро уничтожает
двигательную способность симпатического нерва,
как нервов спинномозговых. Поддерживая
искусственное дыхание у животного, отравленного кураре,
можно в течение некоторого времени сохранить
функциональную целостность его, тогда как
функциональная способность спинномозговых нервов
полностью разрушена; таким образом ее можно изучать
отдельно. Следовательно, с точки зрения
физиологической, имеется различие в особенностях нервов
симпатической и спинномозговой системы.
Сравнительное гистологическое изучение различных
отделов нервной системы показало г. Якубовичу, что
элементы симпатической системы отличаются также и
анатомически от элементов спинномозговой системы.
Я полагаю, что симпатический нерв есть
единственный сосудодвигательный нерв и что ни один из
других нервов не производит аналогичного действия.
Чтобы убедиться в этом, я провел несколько опытов
с различными спинномозговыми нервами. Прежде
всего я перерезал пятую пару. Эта операция
сопровождалась потерей лицевой чувствительности с
ослаблением кровообращения и охлаждением частей.
Что касается лицевого нерва, то перерезка его у
выхода из черепа или в барабанной полости всегда
сопровождается легким повышением температуры.

330 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
Но в этих случаях он уже связан анастомозами
с симпатическим нервом. Перерезка спинномозговых
корешков приводила меня всегда к отрицательным
результатам. Между тем симпатический нерв
выходит из спинного мозга. Но перерезка передних
корешков, соответствующих цилио-спинальной
области (Будге, Уоллер), дает те же результаты, что
и перерезка симпатического нерва. Оперируя на
поясничных корешках, мы наблюдаем иные явления.
Опыт. У собаки перерезаны все передние
корешки, идущие к левому бедру. Термометр,
поставленный под кожу бедра, показал:
До операции 35,5°
Спустя полчаса после операции 34,0°
В момент этого второго наблюдения была
измерена температура бедра на противоположной,
здоровой, стороне; она равнялась 36 градусам. Затем
перерезали задние корешки с правой стороны и
обнаружили понижение температуры, но охлаждение
было сильнее слева. Таким образом, час спустя
после этой второй операции термометр показывал:
Правое бедро (перерезаны задние корешки) .... 34*
Левое бедро (перерезаны передние корешки) ... 32#
Тем не менее сообщалось об опытах, когда
наблюдалось повышение температуры в
парализованной конечности после перерезки седалищного нерва.
И вот, размышляя об этих противоречиях, я
предположил, что, быть может, симпатический нерв
оказался парализованным, когда произошло
охлаждение. Так я подошел к перерезке симпатического
нерва на шее: опыт дал прямо противоположное тому,
чего я, согласно моей гипотезе, ждал.
Чтобы судить о действии, которое производит
симпатический нерв на кровообращение задней
конечности, следовало бы сперва перерезать спинномозго-

ОБЩЕЕ И МЕСТНЫЕ КРОВООБРАЩЕНИЯ 331
вые корешки, а вслед за этим перерезать веточки
симпатического нерва, которые могли бы
начинаться выше и давать анастомозы смешанным
нервам вне позвоночного канала; для этого нужно было
бы перерезать седалищный нерв одновременно с
корешками. Можно было бы возразить, что такая
операция вызывает истощение, которое может
маскировать изменения, могущие наступить в явлениях
теплообразования. Чтобы избежать этого повода
к ошибке, либо чтобы увидеть, стоит ли с нею
считаться, я вслед за предыдущим опытом перерезал
симпатический нерв на шее у этого же животного.
Произошли обычные явления повышенного
теплообразования, стало быть, нельзя было ссылаться
на общее истощение, вызванное операцией, для
объяснения результатов, которые получились со стороны
задней конечности. Следовательно, феномены
теплообразования—на периферических частях являются
следствием именно перерезки симпатического нерва,
который в то же время оказывает особое действие
на кровообращение*.
Я должен отметить здесь один факт,
предвосхищающий возражение, которое можно было брд
сделать в отношении мнения, отказывающего
другим нервам, кроме симпатического, в прямом
влиянии на явления теплообразования. У кролика с
перерезанным в области шеи симпатическим нервом при
непосредственной гальванизации соответствующего
уха получаются результаты, отличные от тех,
которые дает гальванизация симпатического нерва. Это
происходит оттого, что симпатический нерв под
влиянием чувствительных нервов может действовать
при помощи рефлекторного механизма. Если в этом
* См. Claude Bernard, Recherches experimentales
sur les nerfs vasculaires et calorifiques du grand sympathique
(Comptes rendus de VAcad, des Sc., t. 55, seances des 4 et 18 aout,
1-er et 25 septembre 1852).

332 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
опыте у кролика гальванизировать соответствующее
перерезанному симпатическому нерву ухо, то оно
согревается; при гальванизации здорового уха оно
охлаждается. Эти различия происходят оттого, что,
как я это показал несколько лет назад, все
болезненные раздражения усиливают пульсацию сердца.
При этих условиях и без того уже в более теплом
ухе происходит еще больший прилив крови, чему
не препятствует сужение сосудов. Такой же
результат можно, впрочем, получить, перенося болевое
раздражение на любую другую часть.
В опыте мы нашли:
Перерезанная сторона 28°
Здоровая сторона 26°
Непосредственная гальванизация ушей изменила
эти температуры следующим образом:
Перерезанная сторона 33°
Здоровая сторона О • • 2^°
Это происходит оттого, что при гальванизации
здорового уха раздражение идет по спинному мозгу,
отражается через нервный центр и под видом
рефлекторного двигательного раздражения, которое
сокращает сосуды, отводится симпатическим нервом.
Наоборот, со стороны, где симпатический нерв
перерезан, такое рефлекторное действие не может иметь
места. Охлаждение здесь может произойти только
путем непосредственной гальванизации
периферического конца перерезанного симпатического нерва.
Если перерезана шейная ушная веточка
(спинномозговой нерв), а симпатический нерв невредим,
то охлаждение уха происходит при гальванизации
центрального конца перерезанного нерва. Тогда
охлаждение происходит путем рефлекторного
механизма, описанного выше. Но часто случается, что
на следующий день периферический конец ушного

ОБЩЕЕ И МЕСТНЫЕ КРОВООБРАЩЕНИЯ 333
нерва воспален, и в ухе имеются недвусмысленные
признаки васкуляризации.
Пусть перережут затем симпатический нерв с той
стороны, где ушная ветвь уже перерезана:
раздражение центрального конца ушной ветви вызовет
в ухе повышение температуры. Мы только что
предупредили об этом результате, напомнив о влиянии,
которое боль производит на сокращения сердца.
Я полагаю, что таким же образом можно объяснить,
почему после перерезки шейной ветви
симпатического нерва также значительно возрастает
неравенство температур в обоих ушах, тогда как внешняя
температура понижается. Независимо от прямого
действия на сосуды, на что ссылались, я полагаю,
что холод действует как раздражитель на
чувствительные нервы, которые несут это ощущение
спинному мозгу; здесь это ощущение превращается
в двигательное рефлекторное раздражение, которое
возвращается по симпатическому нерву к частям,
отчего получается сужение сосудов и охлаждение.
Следовательно, ясно, что рефлекторное двигательное
возбуждение не может оказывать действия на части,
которые более не иннервируются симпатическим
нервом. Вот почему холод, охлаждая здоровое ухо,
действует прямо и главным образом через
рефлекторный нервный организм, тогда как на ухо
оперированной стороны холод может действовать только путем
непосредственного контакта.
Исходя из данных, наблюдаемых на голове, не
следовало бы, однако, делать обобщений и
распространять выводы из них на весь организм. Мы увидим, что
перерезка симпатического нерва в других органах
вызывает явления, в некоторых случаях отличные
от явлений, которые нам пришлось отметить со
стороны головы.
Прежде чем от предшествующих опытов перейти
к рассмотрению свойств симпатического нерва в раз-

334 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
личных органах и роли его в вызывании некоторых
болезненных состояний, я должен остановиться
на минуту на некоторых общих соображениях,
непосредственно вытекающих из приведенных фактов
и долженствующих облегчить понимание
болезненных явлений, в которых встречаются аномалии
теплообразования. Когда перерезают симпатический нерв
на шее, то на излишек активности кровообращения
и на наступавшее повышение температуры не нужно
смотреть как на абсолютное усиление
функциональной активности, которое может дать организм. Они
могут компенсироваться в другой части или во всем
организме явлениями обратного характера. Пови-
димому, организм может располагать только
ограниченной дозой данной способности и если эта
способность проявляется более активно в одной точке ,
то она должна, в силу некоторого рода компенсации,
уравновешивания или трансформации, уменьшиться
в другом месте. Ненормальная температура крови
в частях, предохраненных от охлаждения, равна
38—40 градусам. В частях, находящихся в
соприкосновении с наружной средой, она уменьшается
различно в связи с излишками над температурой этой
среды. Если эти условия изменятся и теплота в
каком-нибудь месте повысится сверх
предназначенного ему градуса, то в другом месте произойдет
соответствующее понижение. Если вследствие
перерезки симпатического нерва температура одного
уха повысится, то температура другого уха
понизится. У кролика до перерезки симпатического нерва
температура каждого уха была 34 градуса
(наблюдение производилось летом).
Тогда был перерезан симпатический нерв справа,
и было найдено:
Справа, со стороны перерезки .... 37°
Слева, здоровая сторона 31°

ОБЩЕЕ И МЕСТНЫЕ КРОВООБРАЩЕНИЯ 335
Это явление компенсации встречается постоянно.
Здесь уменьшение равно повышению, но это лишь
совпадение. То же самое и в отношении давления:
в то время как оно повышается на оперированной
стороне, оно понижается на здоровой. Одна и та же
масса крови проталкивается одним и тем же
двигателем; если давление увеличивается в одной точке,
оно необходимо должно уменьшиться в других
частях.
Химические явления питания, тесно связанные
с механическими условиями капиллярного
кровообращения, следуют этим изменениям, безразлично,
зависят ли они от перерезки симпатического нерва,
или от болезненного состояния, производящего те же
расстройства, что и перерезка симпатического нерва
например, повышение периферической температуры
при лихорадках, особенно при некоторых тяжелых
лихорадках.
Тогда компенсация этого излишка наружной
теплоты выразится ослаблением продукции теплоты
внутри: функции печени—кишок, главных источников
животной теплоты—прекращаются. Теплота только
перемещается: она покидает глубинные части,
проявляясь избытком на периферии. Повышение в этих
случаях температуры кожи не должно вызывать
предположения о соответственном
пропорциональном повышении теплоты внутренних органов. Я не
буду возвращаться здесь к фактам, при помощи
которых я установил, что это повышение теплоты
несовместимо с жизнью, которую оно разрушает,
парализуя способности мышечной ткани, вызывая
внезапную остановку сердца.
Итак, сосудодвигательные нервы регулируют
капиллярное кровообращение. Но они играют еще
важную роль в продукции животного тепла. Они суть
согревающие и охлаждающие нервы в том смысле,
что их влияние вызывает то повышение, то пониже-

336 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
ние температуры в органах. Это последнее действие
я считаю независимым от изменений циркуляции,
которые могут обнаружиться в то же время и которые,
может быть, являются лишь последствием вызванной
температуры. В самом деле я замечал, что
согревающее и охлаждающее действия проявляются под
влиянием симпатического нерва в органах, сосуды
которых предварительно были перевязаны, а
циркуляция прервана. Известно, что одна только теплота
вызывает расширение капиллярных сосудов и, по-
видимому, парализует сосудодвигательные нервы,
тогда как холод действует обратно. В этом
отношении симпатические нервы и нервы спинномозговые
действуют противоположно.

ЛЕКЦИЯ
КУРСА МЕДИЦИНЫ В КОЛЛЕЖ ДЕ ФРАНС (15 апреля
1864 г.).—ВСТУПИТЕЛЬНАЯ- ЛЕКЦИЯ:
ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНАЯ МЕДИЦИНА*
Господа
В течение семнадцати лет, что я имею честь
читать в Коллеж де Франс, я с этой кафедры
последовательно излагал результаты моих исследований
по экспериментальной физиологии и патологии.
Я полагаю, что в ч научной медицине физиология
и патология имеют общий метод исследования и
связаны между собой самым неразрывным образом. Я
думаю, что способствовал утверждению этой истины,
представив некоторыми из моих работ прямые
доказательства, почерпнутые одновременно из
физиологического и патологического экспериментирования.
Мы будем продолжать развивать ту же идею.
Я всегда буду пытаться доказывать вам, что
медицина сможет занять подобающее ей среди
естественных наук место только при условии подчинения
экспериментальному методу, общему для физических и
естественных наук. Вы, следовательно, сразу же поймете,
что я разумею под словами экспериментальная
медицина, которые в течение ряда лет стоят на
объявлении как программа нашего курса. Речь идет
совсем не о новой медицинской системе, не об особом
способе рассматривать болезни с тем, чтобы из этого
. вывести методы лечения, связанные с моими лич-
* Gazette Medicale de Paris. № 17, 22 апреля 186¾ г.
22 Лекцим по эксперим. патол.

338 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
ными взглядами. То, что я разумею под
экспериментальной медициной, это просто приложение
научного или экспериментального метода к изучению
явлений жизни, будет ли это применено к
физиологическому состоянию или к состоянию патологии.
Медицину можно рассматривать с практической
точки зрения как искусство или как ремесло; с
теоретической точки зрения—как естественную науку.
Здесь мы должны рассматривать ее главным образом
как естественную науку. Тем не менее эти два лика
медицины неизбежно связаны между собою и
неотделимы в своем развитии и в своих задачах.
Начала практической медицины теряются, как
говорится, во тьме веков, что означает, что медицина
столь же стара, как человечество. В самом деле, она
основана на врожденном человеку инстинкте
самосохранения. Человек, испытывая страх перед
страданием и, повидимому, обладая исключительным
среди живых существ даром—представлением о
смерти, должен был вследствие этого думать о том, чтобы
найти средства побеждать смерть и боли, которых он
страшится, и лечить болезни, которые его удручают.
Затем у цивилизованных народов медицина должна
стать могучим рычагом, ибо мысль самосохранения
повсюду сопровождает человека и переплетается с
другими его интересами. Таким образом, практическая
медицина примешивается к религии, к политике,
юриспруденции и т. д., одним словом, ко всем
человеческим институтам. Ее привлекали на службу
добрым чувствам и дурным страстям человеческим; она
обязательная спутница христианского милосердия
и общественной благотворительности, но порой она
становилась орудием господства или даже
пособницей преступления. Это она поставляла
отравителям и преступникам всех рангов средства для
утоления их ненависти, их алчности, их честолюбия или
их развращенных инстинктов.

ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНАЯ МЕДИЦИНА 339
Врач-практик находит свое место повсюду в
обществе—от ступеней трона до жилища рабочего или
крестьянина. В ряде случаев он является
представителем интересов государства в важных вопросах
общественного управления; в то же время он
поверенный семей и в его руках зачастую их честь и их самые
дорогие интересы. Ловкие практики, понимающие
значение своей профессии, всегда пользуются
большим влиянием среди людей, которые из любви к
своему здоровью становятся друзьями своего врача.
Как паука медицина еще не находится в
состоянии организованной науки: она пребывает еще только
в состоянии развития. Во всех человеческих знаниях
эмпирическая практика предшествовала
теоретическому или научному состоянию. Наука,появлялась
всегда a posteriori, чтобы найти законы явлений,
которые предварительно наблюдали и собирали. Как
только закон найден, так эмпиризм разъяснен и
системы a priori исчезают, уступая место научной теории,
которая, с одной стороны, выражает закон уже
известных фактов, с другой стороны, указывает
направление для дальнейших исследований, имеющих целью
расширение области науки.
В медицине не было до сих пор иных двигателей,
кроме эмпиризма, и не было других связей между
фактами, кроме тех, которые устанавливались
поочередно создателями систем всех времен. По мере
того как множатся и накопляются факты, лучше
наблюдаемые, с неизбежностью происходит то, что
наука стремится организоваться, и авторитет личных
доктрин и систем становится все слабее. В настоящее
время царство систем в медицине как будто прошло,
а если еще и существуют некоторые запоздалые
отголоски их, то им не удается разогреть скептицизм
времени, невзирая на веру и талант их авторов.
Некоторые усматривают в этом дурной знак; они
видят в этом доказательство упадка медицины. По-
22*

340 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
моему, следует притти к противоположному выводу.
В науках вера есть заблуждение, а скептицизм—
движение вперед. Все системы a priori, или
метафизические, которые созданы наукой в ее зачаточном
периоде, должны быть забыты позднее, когда наука
стремится организоваться, и исчезнуть как
преходящие средства, ставшие бесполезными. Прогресс
состоит не в том, чтобы восстанавливать или
оживлять старые системы; истинный прогресс состоит в их
забвении и в замене их знанием закона явлений.
В настоящее время медицина не идет назад; она
следует по пути своего научного развития и
продвигается, правда, медленно, но фатально, к
экспериментальным и безличным формам, которые присущи
всем точным наукам. В силу сложности явлений,
которыми занимается медицина, в ряду сложившихся
наук она будет одной из последних. Хотя она еще
и очень далека от этого состояния, это нам не мешает
понимать,что медицинские системы отжили свой
век и что единственная медицина будущего есть
экспериментальная или научная медицина. В эту
сторону нужно направить наши взоры и вести все
наши исследования. Медицинская наука меньше,
чем какая-либо иная наука, может быть плодом
трудов одного человека или малого числа людей.
Все мы призваны к участию в этом деле, которое будет
результирующей усилий всех. Но эта сумма усилий
произведет гораздо более полное действие, если
отныне все мы будем итти одним путем и следовать
правильно установленным научным принципам. Эти-то
принципы в их применении к научной или
экспериментальной медицине я и хочу развить перед вами
в этом году и в последующих моих курсах.
Я часто напоминал вам о том, каков характер
научного преподавания в Коллеж де Франс. Это-
есть изучение прогресса, и оно всегда глядит вперед.
Тогдакак факультетский профессор должен-излагать

ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНАЯ МЕДИЦИНА &41
науку в ее настоящем и ограничиваться изложением
перед учеником того, что в ней есть в ее нынешнем
•состоянии освоенного и практического, профессор
в Коллеж де Франс должен, наоборот, заботиться
о будущем своей науки и указывать пути тем, кто
желает участвовать в ее поступательном движении.
«Но бесспорно, что повсюду теперь во Франции, как
.•и за границей, медицинские науки своими быстрыми
успехами обязаны введению экспериментального
метода, который все более и более проникает в
•физиологию и патологию. И профессор медицины в
Коллеж де Франс должен говорить вам об этом
применении экспериментального метода; в противном
случае он пренебрег бы своими обязанностями и не
выполнил бы своего назначения.
Экспериментальный метод проник прежде всего
в физику и химию, потому что наука о простых телах
•гораздо менее сложна, чем наука о живых существах,
и тем самым более доступна экспериментированию.
Ясно, что этот метод мог проникнуть в
биологические науки только после того, как при его помощи
были созданы физико-химические науки,
заключающие^ в себе понятия, необходимые для биолога при
изучении явлений жизни. В настоящее время
прогресс на пути к завершению; метод
физико-химических наук проник в науку о живых существах,
начав с физиологии, которая сравнительно проста,
но с каждым днем он параллельно входит и в
патологию, проникая в нее все глубже.
Отныне становится важным указать вам
некоторые характерные черты экспериментального метода,
чтобы вы могли понять значение введения его в
медицину. Он, действительно, должен произвести в ней
такую же революцию, как и в других науках, и
заменить авторитет научным критерием.
Первая характерная черта экспериментального
метода состоит в том, что он исходит только из самого

342 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
себя, потому что он заключает в самом себе свой
критерий, который есть опыт. Он не признает иного
авторитета, кроме авторитета фактов, и он освобождается
'От влияния личного авторитета. Уже давно физико-
химические науки признали, что авторитарный
принцип, бывший основой схоластики, должен быть
оставлен. Когда Декарт говорил, что полагаться можно
только на очевидность или на то, что достаточно
доказано, это означало, ч1ю должно ссылаться не на
слова, но на факты. В дальнейшем у меня будет
много случаев доказать, что слишком большая вера
в личные мнения может привести к большим
затруднениям в экспериментальном методе и создать
настоящую преграду для развития науки.
Хотя здесь я упоминаю только об одном принципе
экспериментального метода, давно уже установлен--
ном в науке, я все же хочу добавить несколько
разъяснений, чтобы показать вам, что это пренебрежение
к авторитету, санкционированное
экспериментальным методом, ни в какой мере не противоречит
почитанию и восхищению, которое мы питаем к нашим
великим предшественникам, которым мы обязаны
открытиями, являющимися основой современных наук.
В самом деле в физико-химических науках, а еще
в большей мере в науках биологических великие люди
могут служить образцами для подражания. Но они
никогда не являются создателями абсолютных и
неподвижных истин. Каждый великий человек связан
со своим временем и может появиться только в свое
время—в том смысле, что есть необходимая и
подчиненная преемственность в появлении научных
открытий. Великих людей можно сравнить с факелами,
которые время от времени вспыхивают, чтобы направлять
ход науки. Они освещают свою эпоху; либо открывая
непредвиденные и плодотворные явления,
указывающие новые пути и неведомые горизонты, либо
обобщая приобретенный уже научный материал и из-

ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНАЯ МЕДИЦИНА 343
влекая из него истины, о которых их
предшественники не догадывались. Если каждый великий человек
совершает крупный шаг в науке, которую он
оплодотворяет, то он никогда не станет утверждать, что
им поставлен последний предел науке, и он с
неизбежностью должен быть оставлен позади и превзойден
успехами последующих за ним поколений. Можно
сказать, что чем плодотворнее путь, тем скорее тот,
кто его открыл, окажется превзойденным и
отставшим. Но это не может уменьшить благодарность,
которой мы обязаны этим великим деятелям науки.
Кажется, Бэкон сравнил великих людей с
великанами, на плечи которых взобрались пигмеи,
видящие поэтому дальше, чем они. Это не означает
отсутствия почтения к ним, если мы говорим, что в
настоящее время любой профессор естественно-исторического
факультета знает по физике больше, чем Ньютон,
по химии больше, чем Лавуазье, по анатомии и
физиологии больше, чем Биша. Не затмили ни славы
Ньютона, заменив теорию истечения волновой теорией,
ни славы Лавуазье, доказав, что не все кислоты
образуются обязательно при помощи кислорода, как
он это полагал, ни славы Биша, подвергнув критике
его гипотезу выделяющих сосудов. Есть заблуждения,
в некотором роде присущие своему времени; их
распознать можно только с помощью дальнейших
успехов экспериментальной науки.
Экспериментальный метод находит сам в себе, я
это повторяю,безличный авторитет, который властвует
в науке. Он признается даже великими людьми, и он
не старается, как схоластика, доказывать текстами,
что древние непогрешимы и что они видели, говорили
или думали все то, что было открыто после них.
Каждое время имеет свои заблуждения и свои истины.
Успехи экспериментальной науки состоят в том, что
сумма истин увеличивается по мере того, как сумма
заблуждений уменьшается. Но каждая из этих част-

344 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
ных истин присоединяется к другим, чтобы
образовать более общие истины. В этом сплаве имена
людей постепенно исчезают, и чем дальше наука
двигается вперед, тем более безличную форму она
принимает и тем более отделяется от прошлого.
Спешу добавить, чтобы избежать недоразумения,
которое иной раз происходит, что я намереваюсь
говорить здесь лишь об эволюции науки. В
искусстве и литературе личность стоит над всем, ибо здесь
мы имеем дело с самопроизвольным творчеством духа,
что не имеет ничего общего с констатированием
явлений природы. Здесь прошлое сохраняет всю
свою ценность, потому что создания искусства и
литературы незыблемы во времени как
индивидуальность и не могут смешиваться и соединяться21.
В итоге, экспериментальный метод есть метод
научный, который требует независимости ума и мысли.
Он не признает личного научного авторитета, он
признает только безличный авторитет, который исходит
из своего собственного критерия, т. е. из опыта.
Нужно, следовательно, заставить эти принципы
проникнуть в медицину, и только при этом условии она
станет наукой. Все усилия, которые были бы
устремлены в медицине к прошлому или шли бы мимо этого
направления, были бы бесполезными.
Великие люди, создатели экспериментального
метода—Галилей, Торичелли и другие, и Бэкон,
пропагандировавший его,—действительно доказали
нам, что наука, приняв экспериментальный метод,
эмансипируется и должна порвать с прошлым. Тем
самым медицина, становясь экспериментальной,
должна будет все больше и больше порывать со своим
прошлым, заимствованным из систем схоластики.
В экспериментальной науке настоящее включает в
себя прошлое, как настоящее будет включено в
будущее. Одним словом, для экспериментатора есть лишь
одна вечная книга: книга природы; нет и никогда

ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНАЯ МЕДИЦИНА 345
не будет иного способа ее читать, кроме
экспериментального метода. Таков в двух словах наш научный
символ веры, такова программа нашего
преподавания. Конечно, недостаточно предвидеть цель для того,
чтобы ее достигнуть. Трудности, присущие
сложности физиологических и патологических явлений, еще
надолго задержат пришествие научной медицины
и оставят практическую медицину во власти
эмпиризма. Но путь открыт, и, вступая на него, мы уже
можем готовить материал для будущей науки.
Цель, которую себе ставит экспериментальный
метод, одна и та же для всех наук. Она состоит
в связывании естественных явлений при помощи
опыта с условиями их существования, или, другими
словами, с их ближайшими причинами. Этим
способом получают закон явления и могут им овладеть.
Итак, в медицине экспериментатор должен пытаться
установить условия существования физиологических
и патологических явлений, чтобы ими управлять.
Такое экспериментальное исследование должно
навсегда изгнать из медицины несбыточные искания
первопричины жизни, которая неуловима на опыте
как первопричина всякого другого рода явлений.
И тогда неизбежно исчезнут все системы медицины,
в которых олицетворяется эта первопричина, как
это всегда встречается в младенческий период наук.
А цель врача-экспериментатора сведется к
определению законов физиологических и патологических
явлений, чтобы получить возможность по своему
усмотрению управлять проявлением этих феноменов,
как физик и химик по своему усмотрению управляют
явлениями природы, законы которых они открыли
и изучили. Но эта власть, которую человек
приобретает над природой, лишь иллюзия: он подчиняется
закону вместо того, чтобы им повелевать. Но, чтобы
подчиняться закону, все же необходимо его знать.
Практическая цель всех наук—служить человеку,

346 ЛЕКЦИИ НО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
направляя кего пользе явления природы,
изученные наукой. Во все времена практической целью и
задачей медицины была попытка сохранить человеку
жизнь, самое его драгоценное благо. Однако
вначале эта задача ставилась совершенно несбыточно.
Человек мог думать, что медицина даст ему
бессмертие. Напиток бессмертия был известен в Китае
и у различных восточных народов. Этот напиток
играл большую роль, в особенности при династии
Тангов, и это была такая же тайна, как философский
камень у алхимиков нашего средневековья.
Мы разделим медицину, говорит Бэкон, на три
части, которые мы назовем тремя ее службами.
Первая есть сохранение здоровья, вторая есть исцеление
болезней, третья—продолжение жизни. Кроме того,
Бэкон причисляет к медицине еще и косметику, т. е.
сохранение красоты. Следовательно, продолжение
жизни являлось также задачей медицины; в
подтверждение этого у нас имеются многочисленные
писаные труды об этом предмете и элексир долголетия.
Ныне определение медицины упростилось и
свелось ко второй службе Бэкона, к искусству исцеления.
Правда, эта вторая служба заключает первую,* и
это означает, что медицина имеет практической
целью сохранение здоровья и исцеление болерней.
Экспериментальная медицина, определяемая как
знание законов жизни в физиологическом и
патологическом состоянии, в точности соответствует этим двум
практическим задачам. Знание условий проявления
жизни в нормальном состоянии, т. е. физиология,
приведет к поддержанию этих условий и сохранению
здоровья. Это предмет гигиены, являющейся таким
образом прикладной частью физиологии. Знание
болезней и условий, их вызывающих, т. е. патология,
приведет, с другой стороны, к возможности
устранять развитие этих болезнетворных условий или
прекращать их с помощью соответствующего вме-

ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНАЯ МЕДИЦИНА 347
шательства, если они нарушили нормальные
явления. Таким образом, профилактика и терапия
становятся прикладными частями научной патологии.
С каждым днем экспериментальная медицина
делает успехи й завоевывает новых приверженцев
во всех странах. Благодаря влиянию знаменитого
декана Высшей школы в Париже была создана
кафедра гистологии и устроены лаборатории. К
сожалению, его деятельность длилась слишком короткое
время, чтобы преподавание медицины во Франции
могло двинуться вперед. Молодежь со всех сторон
с жаром устремилась к современным наукам,
предметом которых является анализ явлений жизни
и определение условий физиологического и
патологического состояния. Несмотря на такое счастливое
направление, которого ничто уже не сможет
задержать и которое будет все больше и больше
распространяться в последующих поколениях, все же не
следует обманываться насчет будущего
экспериментальной медицины и торопиться с преждевременными
и несвоевременными попытками ее применения.
Экспериментальные науки складываются не во всех
пунктах одновременно. Они могут оказаться более
развитыми в тех отделах, где возможно научное
применение, в то время как остальная часть науки будет
еще темна и предоставлена эмпиризму.
Экспериментальная медицина, несомненно, развивается этим
путем, и сейчас мы едва замечаем кое-какие
проблески, которые нам светят. Но ни в одном отделе мы
не имеем еще экспериментальной теории, настолько
хорошо установленной, чтобы она служила верной
опорой для практики. Это происходит оттого, что
физиология, являющаяся основой научной медицины,
сама еще недостаточно подвинулась вперед. Развитие
экспериментальной медицины будет длительным по
двум причинам: во-первых, вследствие сложности
предмета, во-вторых, вследствие бесчисленных пре-

348 ЛЕКЦИИ НО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
пя'тствий, которые экспериментальный метод еще
долго будет встречать в применении к науке о жизни.
В настоящее время эти препятствия можно
разбить на две группы: одни из них внешние, другие
внутренние. Препятствия внешние, в некотором
роде предмету посторонние, исходят из духа
современной медицины. В самом деле мы находимся в
периоде перехода, скептицизма и колебания. Понятно,
конечно, что научное состояние умов не может
измениться внезапно. Есть такие умы, у которых
скептицизм рождает нерешительность. Они сами не верят
в свой скептицизм и в своей нерешительности
бросаются во все стороны, желая увязать прошлое с
настоящим. Но есть и другие, смотрящие на применение
экспериментального метода в медицине как на
утопию. Они полагают, что достаточно наблюдения и что
жизнь никогда не подчинится экспериментальному
детерминизму; они удовлетворяются словами и
метафизическими объяснениями уже не нашего времени.
Среди йих имеются прямолинейные, которые в этом
вопросе отделяют физиологию от патологии.
Врачи, занятые более практической работой,
чем теорией, пришли к взгляду на медицину как на
простое ремесло. Они полагают, что следует отвлечь
ум молодых людей от всех теоретических занятий,
в данный момент не приложимых, и они держатся
мнения, что высшая школа должна делать
врачевателей, т. е. научить учеников применять свое
искусство вместо того, чтобы давать им блестящее
научное образование, которое может их оставить в
затруднительном положении у постели больного.
Такое рассуждение опасно, так как потворствует
одновременно и невежеству, и лени, и поэтому вдвойне
ошибочно. Прежде всего, научная или
экспериментальная медицина не исключает ни эмпиризма, ни
знакомства со средствами, которые практическая
медицина до сих пор черпала в нем. Наоборот, эмпиризм

ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНАЯ МЕДИЦИНА 349
был основой, на которой развились все науки.
Врач-экспериментатор ведь не отрицает фактов
эмпиризма; он их критикует, анализирует, старается
их объяснить и найти в них закон всеми средствами,
предоставляемыми ему современной наукой. Это
научное направление, которое воспитывает ум, не
мешает практику применять эмпирические средства,
поскольку лучшего еще не дано сделать. Наука может
служить по крайней мере более ясному
распознаванию и собиранию лучше проведенных наблюдений.
С другой стороны, это требование направлять ум
в прикладную сторону есть крайне ложное
направление для самого же практического применения.
Особенно надо стараться привить интерес,к науке;
настоящее приложение может притти только после
теории, и тогда оно придет легко. В самом деле нет
действительной прикладной науки, пока научная
теория не существует. Без этого все, что ни делается,
остается навсегда эмпиризмом, и практика не сможет
достигнуть своего расцвета. Умели обрабатывать
металлы, делать стекло до знания химии; чечевицы
изготовляли до знания законов оптики, но это было
лишь слепым эмпиризмом. Применения физики и
химии, поражающие нас ныне своими чудесами, стали
возможными только тогда, когда химия и физика
уже сложились и теория осветила их настоящее
научное применение. Также и прикладная медицина
не достигнет расцвета, пока экспериментальная
теория не станет служить ей исходным пунктом.
Итак, господа, вы должны постоянно иметь в виду
в медицине две вещи: настоящее и будущее. Ни у одной
науки не было такой властной практики, как у
медицины. Настоящее налагает на вас обязанности по
отношению к больным, которые вверяют себя вашему
попечению, и вы должны, за отсутствием лучшего,
пользовать их разумно и осмотрительно, применяя
средства, которые поставляет эмпиризм. Но вы

350 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
должны также знать, что экспериментальную науку
медицины нужно создать и что вы призваны этому
содействовать. Вы должны поэтому изучить все
науки, могущие осветить явления жизни, хотя бы вы
и не предвидели их приложения. Вы не должны
пренебрегать никаким наблюдением, никаким явлением
жизни, даже с виду самым незначительным, которое
практики зачастую называют зоологическим
курьезом. Знание роли маленькой нервной ниточки,
свойств клетки и волокна может стать позднее
исходным пунктом для самых плодотворных
открытий. Опыт Эрстеда над отклонением магнитной
стрелки мог казаться пустым курьезом до того, как он
послужил открытию закона, применение которого
нам дало электрический телеграф.
Внутренние или присущие экспериментальному
методу препятствия связаны с безмерной сложностью
явлений жизни и со значительным количеством
понятий, материалов, аппаратов и приборов, необходимых
для того, чтобы подойти к анализу явлений жизни.
Для экспериментирования в медицине необходимы
не только точные знания анатомии и способов
вивисекции, чтобы вскрыть и отделить глубоко лежащие
органы, которые желательно наблюдать, но нужны еще
и химические, и физические агенты, являющиеся
совершенно необходимыми средствами в деле изучения
и анализа физико-химических явлений жизни. Вот
почему только после того, как химия уже
сложилась, экспериментальный метод вошел более полно
в физиологию и патологию. Несомненно, опыты
проводились уже довольно давно, но это были лишь
отдельные вивисекции, а отнюдь не правильно
построенный экспериментальный метод.
Действительно, этот метод мог появиться только после
возникновения и развития физико-химических наук.
В своих работах над дыханием животных
Лавуазье и Лаплас положили начало применению экспе-

ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНАЯ МЕДИЦИНА 351
риментального метода физико-химических наук к
науке о живых существах. Мажанди, мой учитель^
который сам был вдохновлен Лапласом, в течение
всей своей жизни рекомендовал опыт. И особенно он
способствовал окончательному проникновению в наше
время экспериментирования в физиологию и
патологию. Ныне этот толчок, исходящий" из Франции,
распространился во все страны, и медицина
решительно вступила на путь экспериментирования.
Лаборатория физиологов и
медиков-экспериментаторов должна обладать множеством материалов
и дорогих, а часто при некоторых обстоятельствах
и с трудом добываемых средств. Вопросы прогресса
науки усложняются к тому же вопросами денежными,
которые не всегда легко разрешимы. Это не самое
малое препятствие, которое встречает применение
экспериментального метода. Прошло довольно много
времени, покуда поняли, что лаборатория нужна
врачам, как химикам или физикам. Считалось, что после
осмотра своего больного врач должен искать совета
в старых книгах и комментариях к ним, как будто
бы медицина, явившись у некоторых людей как
откровение или наитие, могла бы быть нам передана по
традиции. Медицина есть наука экспериментальная,
и врач должен по выходе из больницы спуститься
в свою лабораторию и постараться выяснить при
помощи экспериментирования встретившиеся, ему
вопросы патологии. Я умышленно сказал о враче,
выходящем из больницы, ибо я не хотел бы подать
повод думать, что когда-нибудь у меня была мысль,
что медицину следует изучать в физиологических
лабораториях и в анатомических театрах. Настоящая
медицинская проблема—в больном и в болезни; это
первое, что надлежит знать. Следовательно,
клиническое наблюдение предшествует и подчиняет себе
экспериментальные исследования. Но эти последние
необходимы для понимания отношений, связывающих

352 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
патологическое состояние с физиологическим, и для
познания механизма болезни и одновременно и
механизма исцеления. Я не смогу входить здесь в
исследование столь важной темы, которая будет в некотором
роде стержнем нашего курса. Мне достаточно будет
предупредить вас о банальных возражениях
некоторых врачей, ко'торые скажут вам, что то, что мы
видим на собаках, не может быть приложено к человеку,
что болезни связаны с диатезами или медицинской
конституцией и что у всякого больного есть своя
идиосинкразия, чего никогда не получить
экспериментированием, и т. д. Это только слова, за которыми
скрывается невежество тех, кто их произносит—
и больше ничего. У нас не будет недостатка в
примерах, доказывающих то, что я утверждаю.
Итак, науке не приходится искать своего пути;
она на него вступила. Для того чтобы работать и
двигаться вперед, она нуждается только в средствах
исполнения. Эти средства будут состоять в
организации лабораторий экспериментальной медицины,
в достаточной мере субсидируемых. В этом отношении
Францию опередили. Уже давно существуют в
России и в Германии так называемые институты
физиологии. Они суть не что иное, как лаборатории, в
которые стекаются все знания, заимствованные у
анатомии, вивисекции и физико-химических наук, с целью
осветить явления жизни в нормальном и
патологическом состояниях. Благодаря доброжелательному
отношению администрации мне удалось сделать в моей
лаборатории полезные улучшения. Их выполнение
помешало, к сожалению, чтению лекций в последнем
семестре, но, с другой стороны, их осуществление
облегчит экспериментальное преподавание, которое
я намерен предпринять в этом году.
Экспериментальный метод есть, в сущности,
обычное рассуждение, куда мы вводим в качестве членов
факты или естественные явления, которые мы хотим

ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНАЯ МЕДИЦИНА 353
разъяснить на опыте. Трудность состоит не в
рассуждении, но она целиком заключается в том, знаем ли
мы, что факты, о которых мы рассуждаем и с
которыми оперируем, точны и свободны от источников
ошибок наблюдения. Без этого можно притти только
к ошибочным выводам. Ведь недостаточно сказать:
нужно наблюдать и экспериментировать
одновременно с рассуждением и всегда подкреплять вывод
рассуждения опытом, но необходимо добавить
существенные условия и сказать: нужно хорошо
экспериментировать и получать факты при 1ючно
определенных условиях с тем, чтобы они были всегда
одинаковы в руках разных экспериментаторов. Вот это-то
искусство получения точных фактов среди
бесчисленных источников ошибок, связанных с
патологическим состоянием, вивисекцией и употреблением
инструментов разного сорта,—это искусство,
говорю я, носит название экспериментирования и
составляет в некотором роде исполнительную часть
экспериментального метода.
Итак, экспериментирование составляет
естественную и существенную основу экспериментального
метода. Во всех науках оно имеет основное значение,
но нигде в такой степени, как в биологических науках,
потому что, действительно, трудности
экспериментирования всегда возрастают вместе со сложностью
явлений. Молодые люди, которые хотят отдаться
изучению физико-химических наук, всегда в течение
известного времени посещают лаборатории, чтобы
приобщиться к практике и освоиться с процессом
экспериментирования. К сожалению, физиологи и
врачи, которые всего больше нуждаются в таком
ученичестве и предварительной подготовке, по
большей части освобождают себя от этого и считают себя
способными сразу же делать опыты на живых
животных. От этого и выходит, что физиология и патология
загромождаются противоречивыми и плохо устано-
23 Лекции по эксперим. патол.

354 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
вленными фактами, которые задерживают движение
науки. По-моему, в настоящее время в особенности
важно совершенствовать экспериментирование,
которое является ключом экспериментального метода.
Все теперь признают, что экспериментировать нужно,
но этого недостаточно,—необходимо еще установить,
каковы специальные принципы
экспериментирования на живых существах при физиологическом и
патологическом состояниях. Я глубоко уверен, что таким
образом успехи экспериментальной медицины
значительно продвинутся вперед.
Итак, специальным предметом моего курса будет
развитие (при помощи ряда примеров) принципов
экспериментирования с точки зрения
физиологической, патологической и терапевтической.
Действительно, мы делим экспериментальную медицину на
три части: 1) экспериментальную физиологию, 2)
экспериментальную патологию, 3) экспериментальную
терапию. Эти три части экспериментальной медицины
неразрывно связаны между собою. Тем не менее
в отношении экспериментирования они будут
поводом для некоторых соображений, особых для каждой
из них. В этом году мы начнем изучение
экспериментирования в области явлений жизни при нормальном
или физиологическом состоянии.
Вы понимаете, господа, всю важность, а также и все
трудности того, что мы хотим предпринять. Чтобы
исчерпать такую программу, потребовался бы
длинный ряд лет. Но подобные соображения не должны
нас останавливать. Направление, которому мы
будем следовать, должно быть нам внушено интересами
исключительно самой экспериментальной медицины,
которая находится на пути к своему установлению.
Мы должны иметь в виду только прогресс науки.
В этом, вы знаете, заключается роль преподавателя
в Коллеж де Франс.

ЛЕКЦИЯ
ВСТУПИТЕЛЬНАЯ РЕЧЬ.—ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНАЯ
МЕДИЦИНА И НАБЛЮДАТЕЛЬНАЯ МЕДИЦИНА*
Господа
В этом году, как и в предшествующие годы, мы
будем заниматься здесь экспериментальной
медициной, и хотя мы уже не раз указывали на тот смысл,
который следует связывать с этим выражением, все
же небесполезно каждый год в первой лекции
возвращаться к нему, для того чтобы лучше уточнить
общее направление этого преподавания и принципов,
которые им всегда будут руководить.
Цель, которую мы преследуем, состоит в
применении к медицине принципов экспериментального
метода. Мы здесь, следовательно, предлагаем вам
не новую медицинскую систему, но, наоборот,
отрицание всякой системы. В результате победы
экспериментальной медицины из науки должны исчезнуть
все личные взгляды; они должны замениться
безличными и общими теориями, прочно построенными
на фактах, стать, как и в других науках, лишь
правильным упорядочением фактов.
Итак, для нас медицина является наукой
экспериментирования наравне с другими естественными
науками—физикой, химией, физиологией и т. д.
Такой взгляд на нее еще далек от общего признания.
Постоянно встречаются врачи, утверждающие, что
медицина есть чисто наблюдательная наука; в их
* «Revue des cours scientifiques», 31 декабря 1864 г.
23*

356 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
глазах наши теории не что иное, как утопии,
способные лишь отвлекать умы от плодотворных занятий,
и они полагают, что мы на плохом пути. Для
освещения этого вопроса нужно прежде всего точно
определить, что такое экспериментальная наука и что
такое наблюдательная наука, какие различия их
разделяют и какое сходство их сближает. И
действительно, многие создают себе крайне ложные
представления обо всем этом, и зачастую мы видим, что
сами врачи не улавливают истинного смысла этих
слов.
В наблюдательной науке занимаются обзором
явлений, их изучают, наблюдают, пользуясь
общепринятым термином, а затем их обсуждают, дабы
открыть управляющие ими законы. Экспериментальная
наука проделывает все это, но она делает и больше:
после установления этих постоянных законов,
управляющих преходящими фактами, она, подчиняясь
этим законам, действует, изменяет самые факты,
либо создает другие, —наблюдательная же наука
не может, либо не хочет этого делать. Вот в чем
основная разница и вот в чем заключается весь вопрос.
Типом науки наблюдательной является и всегда
им останется астрономия. Мы никогда не сможем
преодолеть пространства и овладеть планетами,
подвергнуть их нашим опытам или изменить условия
их существования. Но все науки земные, которые
изучают явления в пределах нашей досягаемости,
неизбежно должны стать науками
экспериментальными*
Установив эти определения, какое представление
должны мы составить о медицине? Если это чисто
наблюдательная наука, то врач всегда должен будет
рассматривать болезненные явления организма в
целом, к которому ему воспрещено применять
лечебные средства или что бы то ни было изменять в нем.
Он будет наблюдать все процессы болезни, их влия-

ЭКСПЕРИМЕНТ. И НАБЛЮДАТЕЛЬНАЯ МЕДИЦИНА 357
ние на человеческое тело, их счастливый или
гибельный исход; этим его роль ограничится; он должен
влиять на больного не больше, чем астроном на
светила, ибо он не должен ничего изменять. Вот это—
медицина, которая останется чисто пассивной, и это
есть необходимое следствие такого взгляда на
вещи. Ибо дать науке определение, как науке
наблюдательной,—это значит сказать, что человек
будет пользоваться ею, чтобы предвидеть явления
природы, но не для того, чтобы воздействовать на
них. Какой в самом деле астроном предполагает
когда-либо изменить ход какой-нибудь звезды?
Наоборот, химия и физика не удовлетворяются
наблюдением явлений, они их изменяют, пользуясь теми же
законами, которые ими управляют. Они подчиняют
их себе по своему произволу и благодаря этому
создают все эти удивительные применения, которыз
обновляют современную промышленность и
способствуют ее столь блестящему расцвету. Медицина может
приобрести такое же могущество при единственном
условии, что она станет наукой экспериментальной.
Помимо этого, врач может наблюдать все
обстоятельства болезней; он в крайнем случае может даже
поместить своего больного в несколько более
благоприятные условия, но это—все. Одним словом,
наблюдательная медицина была бы медициной чисто
выжидательной, экспериментальная же медицина,
наоборот, есть медицина, по существу, действенная.
Для наблюдательной медицины тело есть
неделимое целое, которого нельзя касаться. Болезни
поражают организм в целом, и в изучении сил этого
целого—изучении, огражденном от посягательства
анализа,—следует искать их скрытую сущность.
Отсюда физиология, анатомия, химия и все другие
науки, которые должно называть вспомогательными, а не
дополнительными медицинскими науками, должны
быть изгнаны, ибо они не принесут никакой пользы

358 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
врачам. Это не выдумка с нашей стороны или вывод,
который мы сами извлекли из теорий противников
аналитической или экспериментальной медицины.
То, что мы сказали, провозглашали во все услышание
на все лады врачи школы в Монпелье, которые
гордились тем, что именно они продолжали учение гиппо-
кратовой школы. У Ривьера тоже было странное
мужество говорить, что открытие млечных сосудов
Азелли и Пеке, так же как и кровообращения Гар-
веем, было сущим зоологическим курьезом, не
имеющим никакого значения в медицине. Эта
чудовищность была тем не менее логическим следствием
медицины чистого наблюдения.
Но, в сущности, довольно бесполезно защищать
экспериментальную медицину от нападений,
предметом которых она является, ибо медицины чистого
наблюдения, в точном смысле слова, никогда не
было и даже не могло быть. С того момента, как
появился больной, приходилось немедленно
действовать^ чтобы его облегчить. К этому толкали чувства
сострадания или необходимость,—и таким
образом, говорит Бальиви, родилась медицина. Со
времени первых школ в Индии все врачи вооружены
терапевтическим арсеналом. Они давали своим
больным лекарства, и с этих пор они
экспериментировали^ потому что лекарства, которые суть не что иное,
как яды, очевидно, изменяют состояние больного и
влияют на его организм.
Экспериментальная медицина, т. е. та, которая
действует на больного, стало быть, весьма древняя.
Она появилась с самого возникновения медицины,
только в то время это было слепое и инстинктивное
экспериментирование. Но как могло тогда войти
в науку учение о наблюдательной медицине, которое
ныне противопоставляют экспериментальной
медицине? Это казалось сначала трудно объяснимым,
ибо очевидно, что первой мыслью врача перед лицом

ЭКСПЕРИМЕНТ. И НАБЛЮДАТЕЛЬНАЯ МЕДИЦИНА 359
•больного всегда будет излечить его или по крайней
мере попытаться это сделать, и для этого дать ему
что-нибудь, что может изменить его состояние. Мы
находим основание медицины выжидательного
наблюдения в чрезмерных злоупотреблениях, которые
может вызвать экспериментирование, т. е.
несвоевременное и слепое вмешательство в медицине.
Нельзя себе представить, чтобы быстро не
заметили, что есть больные, которые выздоравливают без
лекарств, и такие, которые умирают, несмотря на
лекарства, или даже потому, что их пользовали
лекарствами. Тотчас же наблюдение и рассуждение
приказывают воздержаться и предоставить больного
счастливым силам природы. Это первый научный
шаг в медицине, и этот первый шаг был сделан
в греческой, или гиппократовой, медицине.
Гиппократ признавал целительную силу природы, которую
надлежит наблюдать и стараться ей способствовать.
Смертельные случаи являются победой силы,
противостоящей силе природы. Итак, имеется основание
начинать научную медицину с Гиппократа, и эта
медицина с необходимостью должна была проявиться
как более или менее полное выжидание. Но если
вначале и было представление о том, что можно убить
лекарствами больного, которого исцелила бы сама
природа, то позднее появилось также и
противоположное представление, и полагали, что активное
и энергичное средство могло исцелить больного,
которого не исцелила природа. Отсюда появление
средств героических, специфических, всеобщих панацей
Парацельса и других. С того времени установилось
противоречие между врачом-наблюдателем и
врачом-экспериментатором. Один направляет силы
природы—quo vergit natura, ео ducendum22, другой
подчиняет себе природу, medicus naturae superator2*.
Экспериментальная медицина, такая, как мы ее
понимаем, ни в какой степени не противоречит всем

360 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
этим представлениям; наоборот, она их принимает.
Мы признаем, что лучше предоставить больному
выздоравливать, чем его убивать, слепо применяя
энергические средства. Но мы признаем также, что
когда опыт научил нас эффективности средства, то
лучше его употребить, и мы добавим даже, что
находим, что врач, спасающий своего больного,
пресекая приступ злокачественной лихорадки
сернокислым хинином, гораздо более могуществен, чем
врач, наблюдающий течение тифозной лихорадки
или оспы, которых он не может остановить.
Экспериментальная медицина есть нечто иное, как
методическое развитие этих мыслей в применении обычных
правил экспериментального метода, как и во всех
других науках.
Действительно, прежде чем объяснять законы
явлений природы, экспериментируя под их властьюг
сначала следовало бы открыть эти законы, которыми
думают управлять, как послушным орудием, и для
этого наблюдать факты, руководясь более или менее
предвзятыми идеями, которые составляют
настоящий эмпиризм. Медицина следовала в этом
отношении тем же путем, что и все другие науки. Но только
эти последние не встречали таких препятствий и не
порождали таких опасностей. Алхимики могли в
течение веков от отца к сыну заниматься
прокаливанием, и в этом не было другой опасности, кроме
потери их времени и их состояния. В медицине же,
наоборот, эти ошибки опыта имеют более пагубные
последствия. Все пробовать есть эмпиризм, столь же
слепой, как и предосудительный, который, в конце
концов, приводит к гибели людей. Если медицина
излечивала больных, она, несомненно, и убивала
их, и немыслимо точно выяснить ее долю. Эта
остроумная точка зрения хорошо была освещена Галлем
в одной его, кстати, малоизвестной, работе: «О роли
искусства и природы в исцелении болезней».

ЭКСПЕРИМЕНТ. И НАБЛЮДАТЕЛЬНАЯ МЕДИЦИНА 361
Итак, медицина по необходимости начала с
наблюдения, но она непрерывно стремится стать
экспериментальной наукой, как и все другие науки.
Несомненно, что перед лицом опасностей и
злоупотреблений в экспериментировании на больных нужно
сказать молодым врачам: «Двигайтесь медленно и
тщательно наблюдайте за вашим больным. Лучше
ничего не сделать, чем сделать плохо: не давайте
же лекарств, эффекта которых вы не знаете». Но надо
хорошенько понять смысл и истинное значение этих
советов: этим не хотели запретить опыт, но только
злоупотребление, которое пугало всех. Было очень
желательно, чтобы врач действовал, но чтобы он
знал, что он делает до того, как начнет действовать.
Наблюдательная медицина, следовательно, не что
иное, как выжидательная медицина, или
предварительная медицина, которую принимают, когда нельзя
иметь другую. Экспериментальная же медицина,
наоборот, есть медицина активная: это единственная
медицина, которая разрешает действенно влиять
на больного, но она требует предварительных знаний,
отсутствие которых долго делало ее невозможной.
Каковы ныне средства для развития
экспериментальной медицины?
Так как экспериментальная медицина в конечном
счете не что иное, как применение экспериментального
метода к нашей науке, и так как развитие этой науки
следовало тем же законам, что и развитие всех
остальных наук, то можно спросить, как это случилось,
что медицина еще не утвердилась на этой прочной
основе, как химия, физика, физиология и другие
естественные науки? Действительно, нет ни одного
врача, который осмелился бы представить медицину
в качестве законченной науки. Она, несомненно,
прогрессирует, она даже идет вперед, если угодно,
очень заметным образом, в особенности теперь. Но,
в конце концов, несмотря на ее последние современ-

362 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
ные нам успехи, она очень далека от того, чтобы
быть правильно организованной. И было бы
невозможно утверждать это в настоящее время, не
поддаваясь явной иллюзии. Некоторые врачи сделали
отсюда вывод, утверждая, что она никогда не станет
таковой. В их глазах медицина есть искусство,
практика или все, что угодно, но никогда она не будет
наукой. В этом есть несомненная ошибка: если
медицина отстала от других естественных наук, то это
потому, что она гораздо сложнее и предполагает
все другие науки; она могла организоваться только
тогда, когда другие науки, являющиеся
вспомогательными для нее, стали уже таковыми и доставили
«й необходимые элементы. Не удивляясь теперь,
что она отстает от других, мы должны были бы быть
скорее поражены, если бы она их опередила.
Многие врачи запрещали экспериментирование,
потому что оно приводило иной раз к игре с
человеческой жизнью, но это—злоупотребление, которое
мы первые же клеймим: наука прежде всего должна
научить уважать человеческую жизнь и
предоставлять самой природе действовать, поскольку она не
может отдать себе точного отчета в том, что она
делает, поскольку она недостаточно знает происходящие
явления и значение лекарств, которые она применяет
при лечении. Говорили, что лучшие физиологи
являются самыми плохими врачами, потому что они
почти ничего не дают своим больным,—и таким
образом желали даже установить полную бесполезность
естественных наук для изучения медицины. Но это
означает только, что физиологи, пришедшие к
уверенности, что они не знают того, что делают, не
желают экспериментировать на людях, и что, с этой
точки зрения, они менее смелы, чем невежественные
люди. Тем не менее, чтобы экспериментальная
медицина двигалась вперед, нужно экспериментировать.
Потребовалось разложить материю и изменить состоя-

ЭКСПЕРИМЕНТ. И НАБЛЮДАТЕЛЬНАЯ МЕДИЦИНА 363
ние минеральных тел, чтобы открыть законы
минерального царства; нужно разлагать на части
организмы и убивать живые существа, чтобы познать
законы, управляющие живой материей.
Что нам делать при таком положении вещей в
Коллеж де Франс? Мы находимся перед противоречием,
из которого, как кажется вначале, трудно выбраться.
•С одной стороны, чтобы просветиться насчет
природы и фаз болезненных явлений и средств от них,
необходимо в своих опытах загубить много живой
материи. С другой стороны, нравственность и
естественное для каждого честного человека чувство
воспрещают делать то, что считается дурным или
даже просто то, что не считается хорошим. Это
противоречие в настоящее время устранено и вот каким
образом: если мы не можем эспериментировать на
больных, которые вверяют себя нам, потому что мы
рисковали бы их убить вместо того, чтобы их
вылечить, то нам дозволено экспериментировать на
животных, и современная наука показала, по нашему
безошибочно, что одни и те же явления жизни
происходят во всяком животном веществе.
Тем самым болезни, причину которых нам откроет
экспериментирование на животных, смогут быть
приравнены к болезням человека, и мы сможем затем
без опасности воспроизводить на нем эффекты,
которые мы сперва получили на животных.
Из всего сказанного выше видно, что
непосредственным предметом занятий экспериментальной
медицины является не человек, но животные:
человек—это только цель, которая всегда присутствует
в мыслях, но он остается вне опасных опытов.
Но для того, чтобы экспериментальная медицина
могла делать успехи, нужно прежде всего развивать
физиологию, ибо из всех наук она самым
непосредственным образом приложима к медицине.
Действительно, медицина всегда начинается с клинического

364 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
наблюдения; но как только явления
констатированы, необходимо, чтобы сразу же явилась
физиология и распутала хаос, разъяснив внутренние
явления, скрытые под этой внешностью. Но. в свою
очередь медицина освещает физиологию, вскрывая для
нее целый ряд интересных явлений и показывая ей
игру жизни в новом свете.
Здесь является возражение, много раз
предъявляемое физиологам. Зачем столько опытов, говорят нам,
когда вы ничего не можете объяснить в медицине—
ни скарлатины, ни оспы, ни кори и т. д.? Вот
возражение, которое доказывает полное незнание его
авторов относительно того, что составляет развитие
науки. И прежде всего дело не в том, чтобы знать,
все ли мы сможем объяснить, но сможем ли мы
объяснить что-нибудь. Как бы мало оно ни было, это
всегда было бы важным достижением. Никогда
естественные науки не развиваются сразу: разве нет
массы темных мест у физики, химии, физиологии—
наук, гораздо более передовых, чем медицина? Не
будет ли всегда и нет ли в этих науках загадок,
которых человек никогда не объяснит? Так вот ясно, что
медицина, будучи наименее передовой из наук,
должна быть наиболее темной. Наконец, так как мы
утверждаем, что патологическое состояния есть лишь
изменение нормального состояния, как мы это в полной
мере покажем в течение этих лекций, то для
понимания патологического состояние необходимо знать
нормальное состояние, а вы знаете, насколько
физиология, несмотря на свои успехи, остается еще
неполной в целом ряде вопросов. Нам говорят: вы
бессильны объяснить скарлатину, оспу, корь. Это
правда, но также правда и то, что мы ничего не знаем
о функциях кожи, где эти болезни гнездятся. Что же
удивительного в таком случае, что мы не можем
объяснить болезней органа, функций которого мы не знаем?
Когда эти функции нам станут известны, нам возмож-

ЭКСПЕРИМЕНТ. И НАБЛЮДАТЕЛЬНАЯ МЕДИЦИНА 365
но будет изучать, как они могут изменяться или
ухудшаться; но до тех пор все попытки были бы тщетны.
Итак, экспериментальная медицина есть
медицина развивающаяся, это наука будущего. Она
смогла бы развиваться только в том случае, если другие
естественные науки были бы сами достаточно
передовыми, чтобы предоставить ей первые необходимые
для нее средства экспериментирования. Этот момент,
ловидимому, теперь наступил. Несомненно, мы еще
в поре полного эмпиризма, тем не менее бесспорно,
что медицина стремится стать экспериментальной;
и здесь, где всякий курс естественных наук должен
быть прогрессивным, и перед лицом будущего науки
мы выполняем нашу роль профессора Коллеж де
Франс, способствуя изо всех наших сил развитию
экспериментальной медицины.
Весь план нашего преподавания, стало быть,
заранее намечен. Для экспериментального изучения
явлений, наблюдаемых у живых существ,
экспериментальная медицина есть медицина активная, которая
изменяет организм: это наука лечебных средств,
или модификаторов. Следовательно, необходимо
изучать агенты, модификаторы, иначе говоря, лекарства,
или яды. В сущности, это одно и то же, ибо нет
лекарства, которое не могло бы стать ядом в известной
дозе, и нет яда, которого организм не мог бы
перенести, если он дан в достаточно малом количестве. Вот
с чем должна себя связать экспериментальная
медицина; физиология в настоящее время достаточно
подвинулась вперед, чтобы успешно анализировать
влияние агентов-модификаторов или ядов.
Итак, мы будем изучать яды, но мы будем их
рассматривать с очень определенной точки зрения.
В глазах представителя судебной медицины яд—
прежде всего орудие преступления; токсиколог,
химик изучают их еще и с иной точки зрения. Для
нас же—это агенты, способные изменять явления

366 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
жизни и даже полностью прекращать их. Наша роль
будет состоять в том, чтобы проследить влияние
каждого яда, потому что каждый из них вызывает
особую болезнь, и мы увидим, что многие болезненные
процессы, в сущности, чаще всего являются
отравлениями. Мы будем изучать различные механизмы
смерти во всех их видах, что нас лучше посвятит
в тайны жизни, чем любое иное изучение, ибо, в конце
концов, смерть есть противоположность жизни. Все
определения, которые можно ей дать, всегда сводятся
к этому, хотя это и кажется слишком наивным, а
отсюда следует, что узнать, как умирают, это в то же
время значит узнать, как живут.
Самое большое препятствие на пути прогресса
экспериментальной медицины состоит в том, что
в течение долгого времени создавали и часто
создают и теперь крайне ложное и несовершенное
представление об общей конституции организма. На жизнь
смотрели как на силу, которая может
локализоваться в ограниченном месте тела, в одном органе
или даже в одном аппарате. Так, когда делают укол в
определенное место продолговатого мозга, что влечет
за собой немедленную смерть, то те, которые
локализуют жизнь в некоторых точках тела, должны были
бы сказать, что изгнана жизнь, которая была в этом
месте, тогда как в действительности просто был
нарушен важный для существования опытного животного
механизм, который для других мог бы не иметь
такого значения. Так, перерезка лицевого нерва у
человека вызывает едва заметное искажение лица
вследствие изменения игры физиономии. У лошади же,
наоборот, эта операция смертельна, потому что в этом
случае ноздри так смыкаются одна с другой, что
прекращается всякий выход воздуха, и лошадь, которая
не может, подобно человеку, дышать ртом, быстро
погибает от асфиксии. К тому же, согласно этому
рассуждению, можно было бы локализовать жизнь

ЭКСПЕРИМЕНТ. И НАБЛЮДАТЕЛЬНАЯ МЕДИЦИНА 367
еще и во многих других местах, часто даже в совсем
незначительных. Это потому, что жизнь, в
действительности, пребывает всюду в человеческом теле;
ее истинный очаг находится в гистологических
элементах, образующих ткани, и в конечном счете он
является результатом действия всех элементарных
частей. Вот достаточно ясное представление, которое
нам дает современная наука о конституции организма,
и это представление нужно перенести в физиологию,
патологию, терапию, чтобы сделать из них истинную
основу экспериментальной медицины.
Яды, введенные в организм, проникают вплоть
до анатомических элементов, функции которых они
по-разному изменяют или даже подавляют. Таким
образом, можно классифицировать яды в зависимости
от природы различных гистологических элементов,
на которые они действуют, и в этом-то и будет
состоять главное наше занятие.
Действительно, как мы это только что сказали,
следует различать две медицины: медицину
настоящего, которую нужно знать и применять всегда,
чтобы с честью выполнять профессию врача, и
медицину будущего, медицину прогрессивную,
направление которой должно быть известно, потому что
каждый из нас при выполнении своей работы
призван содействовать движению вперед. Первая в
достаточной степени преподается на медицинских
факультетах, где, излагая современное состояние науки,
дают все практические знания, необходимые для
врача. Здесь мы будем считать все эти знания уже
приобретенными, и мы постараемся следить за последними
успехами сегодняшнего дня и даже вызывать успехи
завтрашнего дня, одним словом, направлять взоры
врача на будущее. При помощи экспериментальной
медицины врач сможет получить настоящую власть
над живыми существами—власть тем более законную,
что вся она будет осуществляться в их интересах.

ЛЕКЦИЯ
О ВНУТРЕННЕЙ СРЕДЕ КАК ПОЛЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ МЕДИЦИНЫ*
Господа
В нашей первой лекции ** мы пытались дать
представление об экспериментальной медицине и
определили ее как медицину активную, т. е. такую, которая
стремится изменить явления организма с целью
излечения, тогда как медицина наблюдательная должна
бы быть чисто выжидательной. Гиппократова
медицина являет нам выжидательную медицину
наблюдения; она была первой научной медициной. Но
экспериментальная медицина стремится теперь
организоваться, потому что прогресс наук об организме уже
позволяет это начать.
Попытаемся теперь очертить область
экспериментальной медицины или, вернее, указать, каким
должно быть ее поле деятельности.
Экспериментальная медицина неизбежно должна
внести свое модифицирующее действие во внутренние
среды организма. Древняя, или гиппократова,
медицина признавала лишь влияние внешней
окружающей среды, т. е. влияние воздуха, воды, места и т. д.
Чтобы лечить больных, их, значит, следовало
извлечь из этой среды и поставить в более
благоприятные окружающие условия. Это то, что мы
практикуем и теперь, посылая некоторых больных в новые
* «Revue des cours scienlifiques», 14 января 1865 г.
** См. стр. 355.

ВНУТРЕННЯЯ СРЕДА
369
места, где их болезненное состояние может
улучшиться вследствие климата или под влиянием
других местных условий. Следовательно, древняя
медицина уже понимала влияние среды, и в этом она была
очень права, ибо, в конце концов, жизнь—это лишь
отношение между организмом и средой.
Но этого рассуждения недостаточно, поскольку
есть существа, которые прекрасно живут в некоторых
окружающих их условиях, в которых другие
чувствуют себя очень плохо или даже кончают гибелью.
Космическая среда еще не все, и в медицине
приходится принимать в соображение и нечто другое:
внутреннюю среду. Из этого не следует, что
экспериментальная медицина исключает представления
античной медицины и что она не приписывает большого
значения изучению внешней среды: она только
объявляет такое изучение недостаточным и прибавляет
к этому то, что наука приобрела своими
исследованиями организмов. Экспериментальная медицина,
не отбрасывая совсем наблюдательной медицины,
является, напротив того, ее продолжением и
естественным развитием. Впрочем, иначе и не могло
быть. Если наука сегодняшнего дня не представляла
бы в своем продолжении науки прошлого, она не была
бы истинной наукой, ибо наука подобна обширному
зданию, верхние камни которого покоятся на
нижних камнях и с необходимостью поддерживаются
ими. Каждый из нас кладет свой камень поверх камня
своего предшественника, и таким образом здание
с каждым днем поднимается все выше и выше. Ведь
у древних было не больше опыта, как это иной
раз, пожалуй, думают, чем у нас. И не потому нужно
считать иную теорию или идею лучшей, что она
древняя. Наоборот, были бы ближе к истине, защищая
мнение, противоположное этому распространенному
предрассудку. Опыт и высокая мудрость, которые
мы обычно приписываем древним, являются просто
24 Лекции по эксперим. патол.

370 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
результатом отдаленности, иллюзией, которую
история, уточняя факты, опровергает на каждом шагу.
На самом деле это мы—настоящие древние, как это
сказал Паскаль, потому что мы вобрали опыт веков,
а те, которых мы называем этим именем,
представляют собой юность мира со всей неуверенностьюг
заблуждениями и слабостями, которые свойственны
первым шагам научного человечества. Мы не скажемг
что наука сегодняшнего дня подобна зрелому
человеку, ибо наука не завершена. Но она, если хотите,
подобна юноше, силы и знания которого с каждым
днем расширяются. Странно, что слава мудрости
и всеведения, приписываемая древним,
представляет нам таковых всегда с почтенными лицами,
длинной белой бородой, выражением серьезным и
созерцательным, как если бы они выражали науку
законченную и одряхлевшую. Даже здесь, в
живописи, украшающей потолок этого амфитеатра, вы
видите Аристотеля и Гиппократа согбенными, так
сказать, под тяжестью лет и науки. Если этим
хотели олицетворить эмблему науки, то нужно было
сделать наоборот, и вместо старцев нарисовать детей,
едва начинающих лепетать.
Еще и теперь многие лица и даже многие врачи
полагают, что медицина не наука, но просто
искусство. Как могло сложиться такое представление?
Нужно, конечно, чтобы для этого были основания.
Вот в чем, по-нашему, объяснение. Наука есть
совокупность фактов, закон которых настолько известен,
что можно по желанию их как вызывать, так и
воспрепятствовать им. Так, в химии всегда уверены,
что можно создать определенное тело, если выбрать
подходящие условия и элементы. Медицина
охватывает еще слишком мало явлений, законы которых
известны; имеются только эмпирические факты.
Сернокислый хинин излечивает лихорадку, но он еще
не всегда действует, и мы не знаем, ни почему, ни

ВНУТРЕННЯЯ СРЕДА
371
как он лечит; иначе у нас не было бы исключений. Так
вот, исключение ненаучно и указывает на более или
менее полное неведение реальных явлений/
Существует еще много других, более темных фактов,
некоторое приближение к которым нам дал более
или менее грубый эмпиризм. В таком случае это
уже не наука: это было бы искусством. Наука же,
действительно, одна и та же для всех, потому что
она согласуется с разумом, т. е. с определенным
и абсолютным знанием. Искусство же, наоборот,
отвечает чувству и меняется от лица к лицу. Наука
наслаивает себя на себя, искусство же изолирует
себя и индивидуализируется. «Искусство это я;
наука это мы», говорит Виктор Гюго в своей оценке
Шекспира. Ведь медицина, в которой еще столько
неопределенного, заключает в себе еще много
отделов, где искусство, т. е. чувство, управляет и
замещает научный закон. Но прежде всего отметим, что
целью медицины является открытие закона
эмпирических фактов с тем, чтобы таким образом заставить
их войти в класс фактов научных. С другой стороны,
я возражаю против утверждения, что медицина есть
искусство. Ибо если медицина есть искусство, то
каково же будет произведение искусства врача?
У всякого художника имеется свое произведение:
для живописца это его картина, для скульптора его
статуя, для архитектора—его здание. Можем ли мы
сказать, что произведение врача—это исцеление его
больного? Несомненно, что на обывательском языке
часто приписывают исцеление врачу, как и обвиняют
его в смерти больного, когда тот погибает на его
руках, что взаимно уравновешивается. Но это было бы
произведением искусства столь же странным, сколь
и спорным. Действительно, может ли врач решительно
утверждать, что он вылечил своего больного? «Это
не я исцелил больного,—говорит Гиппократ,—это
природа». И много времени спустя[ после него Амвро-
2'**

372 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
сий Паре воскликнул в том же духе: «Я его перевязал,
бог его вылечил». Итак, медицина не есть искусство,
она может быть только наукой выжидательного
наблюдения, предоставляющей природе действовать,
либо наукой, действующей экспериментально24. Все
остальное либо эмпиризм, либо шарлатанство.
Но вернемся к нашему исходному пункту. Первый
шаг, который нужно сделать в изучении
экспериментальной медицины,—это определить ее основу, т. е.
внутреннюю среду, в недрах которой совершаются
явления, которые она должна изучать и изменять.
Внутренняя среда не что иное, как та среда, в
которой живут элементарные части организма; влияние
космической среды должно пройти через внутреннюю
среду, чтобы достигнуть этих элементарных частей;
это и происходит в действительности. Зйачит нам
придется считаться с действиями вне организма,
примешивающимися к действиям внутри организма
и совместно влияющими на элементы нашего тела.
С первого взгляда кажется, что эта внутренняя
среда есть кровь, но тогда все болезни имели бы начало
в крови, что неверно, ибо может случиться, что
первыми будут затронуты патологическими изменениями
гистологические элементы, кровь же претерпит
вторичное, так сказать, отраженное изменение. Тем
не менее всякое отравление есть прежде всего
отравление крови. Но, если токсическое вещество
не может действовать иначе, как будучи введенным
в кровь, из этого не следует заключать, что всякое
токсическое вещество, введенное в кровь, непременно
вызовет смерть. Так, сероводород есть бесспорный
яд, ибо он быстро убивает всякое животное, которое
воспринимает некоторое количество его легкими;
тем не менее его можно безнаказанно вводить в вены,
в подкожную клетчатку или в кишечный канал, и у
опытного животного не наблюдается недомогания.
Сероводород, поступая в кровь, циркулирует вместе

ВНУТРЕННЯЯ СРЕДА
373
с нею, попадает в правое предсердие, затем в правый
желудочек, который посылает его к легким, откуда
он улетучивается, благодаря своему газообразному
состоянию, в воздух. Наоборот, когда сероводород
поглощается легкими, он поступает в левое
предсердие, затем проходит в соответствующий желудочек,
направляющий его в артерии. Так он доходит до
гистологических элементов, где и проявляется его
смертельное влияние. Если токсическое вещество,
введенное в венозную систему, не летучее, оно
отравит животное, потому что пройдет через легкие, не
имея возможности улетучиться. Но даже и в этом
случае его действие скажется только тогда, когда оно
проникнет в артериальную систему. Ведь отравление
никогда не проявляется вне артериальной системы,
и это легко объяснить, так как эта система,
доставляющая кровь частям организма, одна только и
может нести им смерть, как она несет им и жизнь.
Таким образом, смешивать внутреннюю среду
с кровью—это значит давать ей слишком широкую
формулировку; очевидно, ее следовало бы сузить
до артериальной системы. Но и сказав, что
внутренняя среда должна быть ограничена только
артериальной системой, мы еще недостаточно сказали. Эта
среда заключается главным образом в концах
артерий, в капиллярных сосудах, которыми они
заканчиваются, т. е. среди самих гистологических частиц.
Наконец, кровяные шарики не являются,
собственно говоря, частью крови как органической
среды: это настоящие клетки, плавающие среди
кровяной жидкости. Их распад или изменение,
несомненно, приводит к смерти животного, но это не есть
свойство, присущее им специально; все органические
элементы находятся в таком положении, и достаточно
разрушения одного из них, чтобы гармония целого
была навсегда нарушена и, как следствие этого,
жизнь стала бы невозможной. Есть только та раз-

374 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
ница, что когда в артерии и вены вводится яд,
специально действующий на кровяные шарики,
например, окись углерода, то этот яд действует тут же,
потому что он непосредственно вступает в контакт
с кровяными шариками, которые сами являются
настоящими подвижными гистологическими
элементами. Другие же токсические агенты должны в конце
артериальной системы, в обычной внутренней среде,
искать элементарные организмы, связанные с
тканями, на которых проявляется их действие.
Внутренняя среда—это лишь кровяная плазма,
и, следовательно, в свойствах этой жидкости нужно
искать условия существования элементарных
организмов; эти условия мы должны установить. Вот
по крайней мере предварительное определение
внутренней среды, которого достаточно, чтобы осветить
наши изыскания. Только двигаясь вперед в нашем
изучении, мы сможем дать ей строгое и действительно
физиологическое определение. Благодаря
кровообращению токсическое действие может быстро
распространяться по всем частям тела, но имеются также
и местные действия. Как понять эти местные
действия, когда кровь рассматривается как общий
проводник и к тому же известно, что у человека
круговорот завершается, примерно, в двадцать
секунд? Это происходит потому, что, наряду с общим
кровообращением, всегда чрезвычайно быстрым,
имеются гораздо более медленные местные
кровообращения, которые заведуют питательными функциями.
Токсическое действие и терапевтическое действие,
в сущности, всегда одно и то же; разница только
в дозе. При прописании яда могут представиться
три случая: 1) никакого действия, когда доза
недостаточна; 2) терапевтическое действие, при умеренной
и постепенной дозировке; 3) наконец, токсическое
действие. Доза, соответствующая каждому случаю,
может быть точно измерена. Но для этого всегда при-

ВНУТРЕННЯЯ СРЕДА
375
ходится считаться с различной силы всасываемостью.
К сожалению, этим обстоятельством до сих пор
слишком часто пренебрегали, и вследствие этого
наблюдали и не понимали массу явлений, очень разнородных
или даже, по видимости, совершенно
противоречивых. Так, первое условие, которое нужно выполнить,
когда хотят отравить животное, состоит в том,
чтобы яд, который ему дают, не выходил по мере того
как он принимается, ибо тогда тело животного
превратилось бы в настоящую бочку Данаид 25. Если яд
устраняется столь же быстро, как и поступает, то
действие его будет всегда сводиться к нулю, что
может быть проверено даже на самых активных ядах,
как стрихнин, кураре и т. п., применяемых в
минимальных дозах. В течение некоторого времени через
организм пропускали огромные количества
токсических веществ, не вызывая в нем ни малейшего
расстройства. Это зависит лишь от медленности
всасывания, уравновешиваемого выведением вещества.
Но как градуировать и регулировать всасывание?
Вот задача, которую было бы чрезвычайно важно
разрешить. Предлагали впрыскивать вещества прямо
в кровь; это было испробовано на холерных больных,
потому что у них всасывание значительно замедлено.
Казалось, что такое лекарственное действие должно
было бы быть гораздо более быстрым, однако это не
так; к тому же это средство оказалось неприменимым.
Но можно вызвать всасывание, в одно и то же время
и более энергичное, и более длительное, впрыскивая
вещества либо в подкожную клетчатку, либо через
трахею на поверхность легкого. Если впрыснуть
таким образом активное вещество, то прежде всего
получается местное действие; затем если это вещество
поступает в значительном количестве, то
кровообращение завладевает им и переносит его в жидкости,
непосредственно окружающие элементы организма
и обладающие медленным течением, так что элемен-

376 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
тарные организмы испытывают род длительного
пропитывания. Когда токсическое вещество
впрыскивают сразу в вену, то оно оказывается в большей
своей части удаленным еще до того, как успело
оказать свое действие. Это, кстати, не гипотеза, более
или менее хорошо объясняющая факты; это
реальность, которую нам легко будет проверить на опыте.
Врач может понять терапевтический эффект только
при помощи токсического эффекта, который
является в некотором роде первым на более высокой
ступени, а потому и лучше выраженным. Только при
таком изучении можно овладеть своим лекарством
и с уверенностью рассчитать подходящую дозу. Но
прежде всего нужно регулировать всасывание, а к
этому можно притти, только впрыскивая вещества
в подкожную клетчатку. Ныне пытаются ввести этот
метод в медицину, а предложенная мною
инъекция лекарств на поверхность легких, т. е. через
трахею, еще более надежна и эффективна. Способ
введения лекарств через клеточную ткань никогда не
будет опасен, если лекарства будут совершенно
чистыми. В этом отношении можно сослаться на
опыт, ибо никогда подкожные впрыскивания,
применявшиеся в различных случаях, не влекли за собою
для больного никаких неприятных последствий.
Но, прежде чем изучать патологические явления,
нужно отдать себе отчет в нормальном состоянии,
отклонением от- которого они являются. Ведь вся
наука о живых существах сводится к знанию
нормальных, терапевтических и токсических
модификаторов гистологических элементов. Это знание сможет
дать объяснение и закон всех наблюдаемых явлений.
Действительно, мы живем и погибаем только через
гистологические элементы, и каждый из них имеет
свои особые питательные вещества и яды. Когда мы
познаем механизм всех этих различных отравлений,
мы сможем понять научные способы борьбы с ним.

ЛЕКЦИЯ
ОБ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКОМ МЕТОДЕ ПРИ ИЗЫСКА-
НИЯХ В ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ МЕДИЦИНЕ
Господа
Медицина не может оставаться наукой
выжидательной, ее назначение—быть экспериментальной и,
соответственно этому, действовать на больного и
подыскивать все пригодные для этого средства.
Действительно, притязание человека в науках о
жизни то же, что и в науках о мертвых телах; оно
состоит в желании подчинить природу своей власти.
Но властвовать над природой можно, только
подчиняясь ее законам, и поэтому их нужно прежде всего
знать. Дадим сразу же некоторые общие указания
о наиболее подходящем методе исследования, чтобы не
возвращаться к этому по поводу каждого
экспериментального изыскания.
Первое условие состоит в том, чтобы брать живое
животное: жизнь нужно изучать на самой жизни,
ибо в конечном счете одна только анатомия никогда
не сможет ничего объяснить. На животное действуют
веществом или модификатором, действие которого
стараются определить. В общем с самого начала
надлежит усилить явления и вызвать крайнюю
степень действия, т. е. применить токсическую дозу.
Тогда смерть наступает более или менее быстро, и
тотчас же, с помощью немедленного вскрытия, тщатель-
* «Revue des cours scientifiques», 14 января 1865 г.

378 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
но исследуя изменения гистологических элементов,
стараются выяснить, как она произошла. Было бы
совершенно недостаточно ограничиваться внешними
симптомами, ибо в действительности самые различные
роды смерти часто проявляются, по видимости,
идентичными симптомами, в общем похожими на асфиксию.
Возьмем, например, действие кураре. Это яд,
о котором уже много говорилось и о котором еще
много будет говориться, но изучение его еще далеко
от того, чтобы быть исчерпывающим на сегодняшний
день, и он, несомненно, откроет нам позднее
достаточно фактов, ныне не известных. Это не слишком
смелое утверждение, потому что я должен в течение
этого курса изложить несколько неизданных работ,
которые прольют свет на новые свойства кураре
и доселе неизвестные физиологические механизмы.
Никогда не следует оставлять попытки возвращаться
к изучению одного и того же вещества, потому что
один яд, изученный полностью во всех подробностях
его действия, дал бы нам познание всего организма.
Я вспоминаю по этому поводу разговор, бывший
у меня некогда с одним очень известным
современным философом, который желал просветиться у меня
насчет состояния наших физиологических знаний.
Его просьбы относились главным образом к вопросам
первоначального знания явлений. Я чаще всего
отвечал ему, что не знаю.—«Но вы ведь ничего не
знаете,—вскричал философ,---нет ни малейшего пункта,
в котором бы вы достигли полной истины о
явлениях».—«Нет,—отвечал я,—ибо истина никогда не
бывает полной, она всегда бывает относительной,
и поиски никогда не кончаются. Если бы мы знали
полностью истину в отношении одного только пункта,
это было бы абсолютной истиной, и мы должны были
бы знать ее и во всех остальных пунктах, потому что
в организме, как и во вселенной, все связано, и одно
знание влечет за собою другое».

МЕТОД ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ МЕДИЦИНЫ 379
Как только животное под влиянием данного ему
яда умрет, мы исследуем все его ткани с точки
зрения-их физиологических свойств, чтобы установить,
какие из них разрушены ядом и какие избежали его-
действия. Это—настоящие и единственно
плодотворные вскрытия. Обычные вскрытия очень часто
вводят в самые большие заблуждения. Действительно,
у человека их можно производить только спустя
двадцать четыре часа после смерти, а по истечении
такого значительного времени невозможно ничего
констатировать с достоверностью относительно
механизма смерти. Зачастую находят повреждения,
которые, наверное, не были непосредственной
причиной смерти и которые, быть может, даже
происходили тогда, когда смерть уже наступила.
Итак, настоящее вскрытие—это такое, которое
Производится непосредственно после смерти. При
патологическом и терапевтическом
экспериментировании стараются еще на трепещущем трупе узнать,
почему животное погибло, но нужно хорошо
установить значение этого слова. Истинное почему явления
для нас будет навеки неизвестно, и бессмысленно
даже ставить себе этот вопрос в физиологии. Вещи
таковы, потому что они таковы,—вот и все. Не из
сознания ли этих границ нашего познания и не в
насмешку ли над врачами, которые, не желая
признавать эти границы, ставят нелепые вопросы, Мольер
вкладывает в уста своего кандидата-доктора этот, по
внешности шутливый, но более серьезный, чем
кажется, ответ: «Opium facit dormire, quia est in eo
virtus dormitiva cujus est natura sensus assupire»26. Это
потому, что действительно ничего другого нельзя
ответить. В настоящее время мы уверенно говорим,
что опий усыпляет потому, что он содержит морфий,
нарсеин, кодеин и т. д., но почему самые эти
вещества усыпляют? Вопрос отсрочен, но он остается
таким же неразрешимым, как и ранее. «Поиски при-

380 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
чины явлений,—как это говорит Бэкон,—приводят
нас всегда к скрытой причине, которая не отвечает
более на наши вопросы». Все науки таковы: когда
химик смешивает серную кислоту и калий, он видит
образование соли, и, чтобы объяснить феномен, он
ссылается на сродство, т. е. он только выражает
факт, ибо сродство—это лишь слово,
предназначенное облегчить научный язык, подобно притяжению,
сцеплению и т. д. Было бы полным заблуждением
ума желать найти в этом объяснение первопричины.
Вот перед нами лягушка, которую мы отравили
кураре; она только что умерла, и, тотчас ее вскрыв,
мы посмотрим, не найдем ли мы в ней органических
повреждений, которые смогут нас просветить насчет
рода смерти, от которой она погибла. Если мы ничего
не найдем, мы должны будем это откровенно сказать
и признаться, что повреждение, вызвавшее смерть,
соответствует физиологическому феномену, еще не
известному, которого мы не понимаем. Но тем не менее
останется достоверным, что смерть имеет причину,
хотя мы и не можем ее открыть. Допустить, что
явление могло не иметь причины,—это означало бы
отказаться от науки и, в некотором роде, от здравого
смысла, ибо наука по существу основана на
допущении точных и устойчивых законов. Имеются врачи,
которые в случае ненахождения никакого
повреждения в органах считают себя обязанными принять,
что смерть наступила вследствие исчезновения
жизненной силы. Это то, что они называют
динамическим повреждением, или повреждением жизненной
силы. Эти идеи изложены еще в некоторых, довольно
недавних, работах. Но в них сущая нелепость:
сила не что иное, как некоторое отношение между
причиной и вызываемым ею эффектом. Как после
этого понять, что она может испытывать
повреждения? Порвалась проволока в электрическом аппарате,
которым мы пользуемся, и ток больше не идет. Ска-

МЕТОД ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ МЕДИЦИНЫ 381
жем ли мы, что имеется повреждение или болезнь
электричества? Предположить повреждение или
болезнь жизненной силы не менее смешно, и, более
того, это представление совершенно противно
прогрессу науки, ибо оно как бы удовлетворяет ум видимым
решением и этим мешает искать настоящего решения.
Но где должны мы искать эти органические
повреждения, которые в большинстве случаев являются
непосредственной причиной смерти? В двух
различных местах, прежде всего в тканях, или, вернее,
в гистологических элементах, структура которых
может быть изменена. Но это не все, ибо жизнь
непременно предполагает организм, среду и нормальное
отношение между этим организмом и этой средой.
И вот, это органическое повреждение, вызывающее
смерть, может существовать также в среде,
окружающей каждый элемент, как и в ткани самого элемента.
Это различие очень важно, ибо имеются одни яды,
при которых смерть не безусловна, и другие яды,
действия которых не поддаются никакому лечению.
Понятно в самом деле, что если затронута только
среда, то можно вернуть гистологическому элементу
его первоначальную активность, очищая
окружающую его среду; функции этого элемента просто
замерли под влиянием окружающих условий; чего же
проще, как не разбудить их, изменяя эти условия?
Я полагаю, что действие кураре должно быть
отнесено к этому классу, и я на многих опытах докажу,
что двигательный нерв, отравленный таким образом,
сохранит в неприкосновенности все свои
физиологические и электротонические свойства. Но далеко
не все яды таковы, и огромное количество их
вызывает непоправимые эффекты, например, яд анчара,
свертывающий мышечную субстанцию. Возможно,
что когда дают яды, принадлежащие к этой второй
категории, то при этом вносят в среду
гистологических элементов условия смерти, причем поражается

382 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
также и ткань самих элементов, и этого достаточно*
чтобы эффект яда не поддавался никакому лекарству.
Эти гистологические элементы подобны маленьким
органам, окруженным в живом веществе
специальной средой: я нахожу очень удачным для
определения этих элементов выражение элементарные
организмы. Благодаря нашей внутренней среде мы в
некотором роде водные животные, ибо все элементы,
составляющие наше тело, погружены в жидкости,
и только, благодаря искусному механизму, мы можем
двигаться в воздухе.
Вернемся теперь к нашей лягушке и приступим
к изучению каждого гистологического элемента.
Кровь сохранила свою нормальную конституцию
и круговорот (сердце еще бьется), одним словом, все
свои физиологические функции. Мускулы тоже ничего
не потеряли, ибо, электризуя, например, мышцы
бедра, мы тотчас же получаем быстрые сокращения.
Перейдем теперь к нервной системе. Здесь
электрическое возбуждение не вызывает уже никакого
раздражения и, стало быть, никакого мышечного
сокращения. А между тем нервы должны были бы еще
обладать своими жизненными свойствами, ибо в такое
холодное время, как сегодня, нервы лягушки
сохраняют свою раздражимость, по меньшей мере, в
течение двадцати четырех часов после смерти. Вот
другая лягушка, убитая несколько раньше, чем первая,
но путем простой вивисекции, и ее нервы совершенно
раздражимы, как это легко констатировать. Итак,
лягушка, которая подверглась действию кураре,
мертва нервами, и если мы продолжим несколько
наш анализ, мы увидим, что поражены были только
двигательные нервы, чувствительные же нервы
сохранили все свои физиологические свойства.
Тем не менее этот двигательный нервный
элемент сохранил свой нормальный внешний вид и свои
физические свойства, а именно в отношении электро-

МЕТОД ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ МЕДИЦИНЫ 383
тонуса он не являет никакого заметного
повреждения. Итак, мы можем предположить, что кровь
претерпела такое изменение, что двигательный нерв
не мог более выполнять в ней своих питательных
функций. Действительно, при применении
искусственного дыхания можно устранить эту порчу крови,
и двигательный нервный элемент сможет
восстановить свои функции, раз окружающая его среда вновь
станет нормальной. Все, что мы сказали, с избытком
доказывает, как мало света может пролить
обыкновенное вскрытие трупа, иначе большую часть
констатированного выше решительно невозможно было
бы установить.
Гистологическая анатомия уже давно занимается
нервной системой с исключительным усердием, и в
настоящее время это даже один из передовых отделов
этой науки. В последнее время пытались определить
микроскопические изменения, вызванные
различными отравлениями. Несомненно, что проводить эти
исследования чрезвычайно трудно, и они требуют
многих предварительных испробований. Но эти
попытки очень существенны, и, по словам г. Рудановского,
он получил даже некоторые результаты, которые
кажутся стойкими, хотя он еще и не хотел сделать
из них определенных выводов. Так, при отравлениях
опием ему казалось, что он мог констатировать, что
миэлин, окружающий осевой цилиндр, всегда
блестящ. Отравление никотином также давало повод
для некоторых интересных замечаний, но они
казались менее прочно установленными и к тому же
в этих случаях еще не наблюдали какого-нибудь
особого изменения тканей.
Мы кончили с этими представлениями, и с будущей
нашей лекции мы начнем подробное изучение тех
из различных модификаторов или ядов, которые
специально действуют на нервную систему, именно
кураре и стрихнина.

ЛЕКЦИЯ
НАБЛЮДАТЕЛЬНАЯ МЕДИЦИНА И
ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНАЯ МЕДИЦИНА*
Господа
Мы возобновляем наши занятия по
экспериментальной медицине, прерванные, помимо моей воли,
три года назад. Я сожалею об этом перерыве со
всех точек зрения, ибо этот пробел в три года в моей
научной жизни составляет драгоценное время,
которое утеряно. Тем не менее вы, быть может, увидите
позднее, что оно не совсем пропало. К моему
счастью, у меня было много времени для размышлений,
и я мог использовать досуг, который мне оставляла
болезнь, для того чтобы собрать свои мысли и
построить планы занятий, небесполезные для
преподавания, которое мы возобновим. В настоящее
время у меня имеется только одно желание—это
чтобы мое здоровье, нынешнее состояние которого
меня заставит порой, быть может, взывать к вашей
снисходительности, понемногу окрепло и позволило
бы мне еще несколько послужить науке, которой
я посвятил всю свою жизнь.
Наука ли медицина, да или нет? Это вопрос,
который неизменно стоит в порядке дня в медицинском
мире и который получал и получает самые
противоречивые разрешения.
Имеются лица, в глазах которых медицина есть
сложившаяся наука, и даже, по словам некоторых,
* «Revue des cours scientifiques», 16 января 1869 .г

НАБЛЮДАТЕЛЬНАЯ II ЭКСПЕРИМЕНТ. МЕДИЦИНА 385
эта наука достигла позитивного состояния*.
Некоторые, по примеру Кабаниса**, допускают, что
медицина может стать гадательной наукой, в то
время как другие утверждают, что она всегда будет
только искусством и даже только ремеслом***.
Очевидно, все эти мнения должны иметь свои
аргументы, иметь свое право на существование.
Конечно, позволительно говорить, что медицина
есть наука, и даже одна из самых древних, потому
что Гиппократ, живший за 460 лет до Р. X., считается
ее отцом или основателем. Тем не менее, с другой
стороны, можно констатировать, что после
двадцати трех веков практики и обучения эта
медицинская наука еще такова, что можно задать себе
вопрос, действительно ли она существует. В самом деле,
она являет то грустное зрелище, что невежественные
люди шарлатаны, могут добиться на практике
больших успехов, чем ученые медики, которые провели
всю свою жизнь за занятиями. Это заставляет думать,
что медицина еще не создана, потому что в
сложившихся науках никогда не случится, чтобы ученого
можно было смешать с невеждой. Моей миссией
здесь является преподавание научной медицин.
Следовательно, прежде всего нужно, чтобн я ознакомил
вас с моим мнением по вопросу: наука ли медицина
или нет? Кстати, это приведет нас прямо к
центральной части темы, которой мы должны заняться.
Вот уже двадцать два года, как я имею честь
читать в Коллеж де Франс то в качестве заместителя
Мажанди, то как штатный профессор.
В 1847 г., когда я открнвал свой курс, вот что
я сказал: «Научная медицина, которую я должен
* Dubois (d* Ami ens), Rapport general sur les prix dicer-
nes par VAcademie de medecine en 1865 (Bull, de I*Acad, de
med., 1865—1866, t. XXXI, p. 217).
** Cabanis, Du degre de certitude en medecine, Paris, 180H,
*** Trousseau, Conferences sur Vempirisme. Paris, 1862.
23 Лекции по эксперим. иатол.

386 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
вам преподавать, не существует. Единственно, что
здесь можно сделать, это подготовить основы для
будущих поколений, это создать физиологию, на
которой позднее эта наука и должна утвердиться».
Итак, я признал, что медицина не была в то время
наукой, но я допустил, что она может ею стать, и я
добавил, что она станет ею только тогда, когда
физиология достигнет достаточного развития, чтобы
служить ей основой. Во всяком случае, я был далек от
мысли отрицать гений Гиппократа; еще дальше я был
от того, чтобы отрицать за ним обычно даваемое ему
звание отца и основателя медицины.
На первый взгляд эти два положения кажутся
противоречивыми. Но это несоответствие исчезнет,
когда я вам покажу, что следует различать в
некотором роде две медицины, отличные как по точке
зрения, на которую они становятся, так и по своей цели.
Действительно, медицина, взятая в целом,
заключает в себе одновременно и науку наблюдательную,
и науку экспериментальную. Наблюдательная
медицина занимается естественной историей болезней;
экспериментальная медицина занимается
физиологией болезней. И вот, в настоящее время,
медицинская наука существует в качестве естественной науки
или науки наблюдения, но она еще не существует
как наука экспериментальная.
Гиппократ по праву считается основателем
наблюдательной медицины; экспериментальная медицина
ждет своего основателя, потому что физиология едва
начинает складываться.
В других естественных науках, как и в
медицине, имеются стадия наблюдательной науки и
стадия экспериментальной науки. Тем не менее можно
сказать, что эти два периода, хотя и очень разные
по своей цели, принадлежат к одной и той же научной
эволюции. Невозможно, чтобы наука, какова бы
она ни была, не началась бы со стадии чисто созер-

НАБЛЮДАТЕЛЫТ \Л И ЭКСПЕРИМЕНТ. МЕДИЦИНА 387
дательного наблюдения явлений. Научная
экспериментальная стадия, которая действенна и
объясняет явления, приходит лишь после этого; она являет
собой более развитое состояние нашего
познания.
Только науки, изучающие доступные нам
явления, могут стать экспериментальными. Астрономия^
например, обречена всегда оставаться наукой наблю-
дения^ ибо она никогда не может экспериментально
воздействовать на предмет своего изучения, на
небесные светила. Одним словом, наблюдательная наука
наблюдает явления, классифицирует их,
характеризует их и приходит к предвидению их естественного
течения. Экспериментальная наука объясняет
явления, опытным путем восходит к их причинам, т. е.
к условиям их существования, и приходит к
управлению ими, изменению их по своему желанию.
Издавна говорили, что цель науки есть предвидение; это
правильно для наблюдательных наук. Но для наук
экспериментальных цель есть действие.
Вернемся теперь к наблюдательной медицине
и к экспериментальной медицине.
Наблюдательная медицина, как мы сказали,
основана со времени Гиппократа, так что те, которые
ссылаются на эту сторону медицины, правы, говоря,
что она основана научно. Предметом этой медицины
является прогноз, диагноз, нозология. Здесь нельзя
будет смешать невежду с образованным человеком,
и кто не будет изучать клинику, патологическую
анатомию, семиотику, одним словом—медицинскую
наблюдательную науку, тот не способен будет разрешать
проблемы, относящиеся к истории болезней.
Экспериментальная медицина соответствует
терапии, лечению болезней. В настоящее время эта
медицина еще не существует: она погружена в эмпиризм.
Здесь неоднократно смешивают невежду, шарлатана
и образованного врача. И те, кто рассматривают
25*

388 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
медицину с точки зрения лечения болезней, правы,
говоря, что их медицина еще не наука.
Таким образом, в науках обнаруживаются всегда
две точки зрения, или две отличных и
последовательных задачи: 1) знать и предвидеть естественные
явления; 2) воздействовать на эти явления. Эти две
задачи ставятся вместе с первых шагов науки, и тем
не менее они могут быть решены только одна после
другой. Вообще же наука испытывает потребность
стать активной только после того, как она была
созерцательной. Но медицина оказалась в особом
положении в том смысле, что с самого начала
она была в некотором роде вынуждена действовать,
ибо она поняла сразу, что ее истинная задача есть
действие. Если Пине ль мог определить медицину:
«Раз дана болезнь, нужно найти ее место в рамках
нозологии», то, очевидно, он ставил себе очень узкую
задачу, решение которой, быть может, могло
удовлетворить нозолога, но далеко не должно было
удовлетворить настоящего врача и, в особенности, больного.
Истинная цель медицины состоит в лечении и
исцелении от болезней. Одного наблюдения недостаточно,
чтобы научно достигнуть этой цели; необходимо
прибегнуть к экспериментированию. Несомненно, уже
имеющиеся эмпирические наблюдения над действием
лекарств полезны врачу. В других науках, как и в
медицине, эмпиризм предшествовал экспериментальной
науке. Но только тогда, когда овладели теорией
и стали точно объяснять явления,
экспериментальные науки достигли своего расцвета. Вот почему
эмпирическое лечение болезней, практикуемое с
незапамятных времен, никогда не могло создать научную
терапию, т. е. настоящую медицинскую
экспериментальную науку. Для этого нужно, чтобы была
основана экспериментальная физиология и врач был
в состоянии понять механизм болезней и действия
лекарственных агентов.

НАБЛЮДАТЕЛЬНАЯ И ЭКСПЕРИМЕНТ. МЕДИЦИНА 389
В настоящее время врач, призванный к больному,
одновременно связан с наукой и с эмпиризмом. Он
опирается на наблюдательную науку, когда он
распознает заболевание своего больного, но, когда он
его лечит, его проводником становится только
эмпиризм, и зачастую он действует среди полного мрака.
Это несовершенное состояние медицины, которая
в настоящий момент является в некотором роде только
половиной науки, объясняет противоречивые мнения,
которые распространяются на ее счет, и мотивирует
наше разделение на медицину наблюдательную,
уже сложившуюся, и медицину экспериментальную,
которую еще предстоит сделать наукой.
Говоря, что наблюдательная медицина есть
медицина сложившаяся, мы не хотим сказать, что это
медицина законченная. Науки никогда не завершены.
Ежедневно можно делать новые успехи в познании
болезней, и их действительно и делают в семиотике,
которую совершенствуют, применяя к ней приемы,
заимствованные у физико-химических наук. Но все
это вне связи с лечением болезней, и в этом
отношении гиппократова, или наблюдательная, медицина,
в сущности, сводится лишь к выжиданию.
Экспериментальная медицина есть наука,
занимающаяся физиологией болезней, как есть
физиология нормальных функций; она исследует действия
лекарств на живых существах подобно тому, как
изучают действие питательных агентов или
нормальных органических раздражителей. Она приводит
прямо к терапии. Эта наука еще не нашла своих
принципов, но ее пришествие подготовляется быстрыми
и блестящими открытиями, которые ежедневно делает
экспериментальная физиология.
Так разрешается этот вопрос, поставленный
вначале: наука ли медицина? Да, наука, но она еще
не во всех своих частях развита, она еще не дошла
до состояния экспериментальной науки, и именно

390 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
это должно быть делом активной части медицины,
т. е. той, которая соответствует прикладной.
Каков должен быть характер курса медицины
в Коллеж де Франс при нынешнем состоянии
медицины? Я часто беседовал с вами об особой цели
преподавания медицины в этом учреждении и говорил
вам, что курс медицины в Коллеж де Франс ни в
какой мере не является повторением курса, читаемого
на медицинском факультете, что нет ничего общего
между тем, о чем должен трактовать профессор
медицины в Коллеж де Франс, и тем, что должен
преподавать факультетский профессор.
Оба учреждения имеют совершенно разные цели.
Профессор Коллеж де Франс должен изучать темные
вопросы, новые тенденции и методы науки, но он
совсем не должен охватывать всю науку в целом.
Я говорю это потому, что из-за непонимания
характера нашего преподавания курс медицины в Коллеж
де Франс часто неосновательно критиковали.
Некоторые даже утверждали, что этот курс следовало бы
назвать курсом физиологии и вычеркнуть из
программы слово «медицина», так как возглавляющий де
ныне эту кафедру в Коллеж де Франс занимается
только физиологией.
Курс медицины в Коллеж де Франс есть свободный
курс, выражающий поступательное движение идей
в медицине в различные периоды. Нельзя также
установить никакой традиционной связи в
преподавании знаменитых людей, которые сменялись на
кафедре медицины в Коллеж де Франс*. Достаточно
в самом деле бросить взгляд на список профессоров,
чтобы увидеть, как, следуя за прогрессом медицины,
менялся курс в зависимости от эпохи d представлений,
соответствующих моменту. Каждая наука создается
* См. «Memoire hislorique el litter aire sur le College
royal de France», Paris, 1758.

НАБЛЮДАТЕЛЬНАЯ II ЭКСПЕРИМЕНТ. МЕДИЦИНА 39J
совокупностью знаний, которых не может охватить
один человек. С другой стороны, никакая наука
в своем развитии никогда не растет и не
совершенствуется во всех частях сразу: напротив того, в
различные моменты она добивается частичных успехов в
некоторых пунктах, и из объединения всех этих
успехов и создается позднее цельная наука. Медицина
двигается вперед так же, как и другие науки. В
различные эпохи медицинские и хирургические
исследования, фармакология (la matiere medicale),
диагностика развиваются более специально. Коллеж де
Франс следовал за всеми колебаниями прогресса
медицинской науки, и в этом причина, почему люди,
сменявшиеся на кафедре медицины Коллеж де Франс,
нисколько не были похожи друг на друга в
преподавании медицины. Они не связаны между собою
никакой общей традицией; каждый остается свободным
в своих темпах, как и движение самой науки.
Например, один из самых моих знаменитых
предшественников Лаэннек, открывший аускультацию,
был совершенно в своей роли, когда он учил этому
в Коллеж де Франс, ибо он вел курс по новому
отделу в науке, который характеризовал направление
медицины его времени в сторону диагностики. Он
представлял этот период прогресса медицины, и он
создал аускультацию—славное открытие для
Франции и одно из самых больших завоеваний
современной медицины. Но, обучая аускультации в настоящее
время с кафедры Коллеж де Франс, профессор
погрешил бы против своей миссии. Этот отдел науки
должен читаться теперь на медицинском факультете,
потому что он стал классическим. Профессор
медицинского факультета и профессор Коллеж де Франс
должны преследовать различные цели. Первый видит
науку в ее настоящем; он дает только то, что вошло
в обиход и установлено, избегая таким образом
смущать и вводить в заблуждение умы начинающих, и не

392 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОП ПАТОЛОГИИ
ведет их по путям неизведанным и непроверенным.
Второй же, наоборот, видит науку в ее будущем,
занимается направлениями, в которых эта наука
идет вперед и в эту сторону направляет умы молодых
врачей. Несомненно, нужно, чтобы врач был
человеком, способным подать немедленную помощь
призвавшему его больному и владеющим для этого всеми
средствами, которые современная практическая
медицина может ему предоставить. Но в то же время
необходимо, чтобы он был человеком, способным
понимать, каким путем медицинская наука идет
вперед, и могущим следовать за нею в ее успехах.
Итак, я занимаюсь физиологией не ради самой
физиологии, но потому, что она есть основа научной
медицины. Излагая здесь принципы
экспериментальной медицины, я выполняю роль человека науки
и профессора медицины Коллеж де Франс. Ибо,
направляя все свои усилия—преподаванием и моими
собственными работами—на содействие делу
создания экспериментальной медицины, я сам, если можно
так выразиться, функция своего времени, потому
что я только выражаю тенденции современной
научной медицины.
Но имеется пункт, на котором я хочу на минуту
остановить ваше внимание. Вы скажете мне, что
попытка основать научную медицину на физиологии
не нова. Во все времена говорили, что медицина
должна иметь основой физиологию, и совсем еще
недавно Бруссе, например, называл систему
медицины, которую он преподавал, физиологической
медициной, чтобы не обманывались насчет его взглядов
и чтобы хорошенько показать, что, по его мнению,
физиология должна служить основой медицине. На
этот счет вы могли бы мне сказать, что путь, на
который я вас теперь зову и который я вам только что
указывал как новый, наоборот, очень стар. Так
нет же! Это, несомненно, то же название, но суть

НАБЛЮДАТЕЛЬНАЯ И ЭКСПЕРИМЕНТ. МЕДИЦИНА 393
совсем иная. Действительно, можно было бы
допустить, что во все времена физиология служила
опорным пунктом для медицины, потому что во все
времена медицинские теории были связаны с
господствующими физиологическими идеями. У Гиппократа,
у Галена также нашли бы, что физиологические
и медицинские представления соответствуют друг
ДРУГУ- Можно было бы с полным правом
поддерживать мнение, что уже медицина того времени
основывалась на физиологии. Во времена, более к нам
близкие, изучая великих экспериментаторов, ГарЕеяг
Граафа, Азелли, Пеке и многих других, мы могли
бы видеть, что их физиологические опыты служили
исходным пунктом для медицинских теорий. Все
это совершенно правильно, но в настоящее время
дело идет не о туманных и систематических системах
или о физиологических или медицинских идеях,
а об экспериментальной физиологии, являющейся
наукой совершенно определенной.
Я не хочу здесь входить в разъяснения, которые
окажутся более уместными позднее, но я скажу
только, что не следует смешивать физиологические
системы, которыми объясняют все, исходя из
нескольких слишком обобщенных физиологических фактов,
с экспериментальной физиологией, которая
объясняет только то, что она показывает, оставляя необъяс-
иенным все, чего она еще не достигла через
экспериментирование. Так же точно в медицине не следует
смешивать медицинские системы, объясняющие все
болезни, с экспериментальной медициной, которая
применяет физиологию к интерпретации болезней
только там, где это позволяют факты, и оставляет
в стороне и во мраке все то, чего медицинское
экспериментирование еще не охватило.
Экспериментальная физиология и медицина
должны переходить от фактов к фактам, от опытов к
опытам. В настоящее время имеются болезни, которым

394 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
физиология может дать прекрасное объяснение,
но имеются и другие, к которым еще невозможно
подойти. Таковы, например, корь, скарлатина, оспа
и т. д. Но если это невозможно сегодня, то это
зависит просто от нашего невежества, и несомненно, что
с течением времени светоч физиологии озарит всю
область патологии.
Великий принцип экспериментальной медицины,
который в то же время есть принцип всех
экспериментальных наук, состоит в том, чтобы двигаться только
от опыта к опыту и не создавать теорий, которые не
основываются на опыте. К сожалению, у человека
имелась врожденная тенденция все объяснять сразу,
и эта тенденция к систематизации в течение более или
менее долгого времени сбивала с пути все науки.
Только тогда, когда экспериментальная наука уже
развилась, она больше не боится вторжения систем;
наоборот, она становится антисистематической. В
настоящее время хотя медицинских систем не
приходится опасаться, потому что физиологическая наука
уже слишком продвинулась вперед, все же могут
найтись врачи, которые простирают физиологические
объяснения дальше, чем это допускают факты. Это
плохая услуга делу экспериментальной медицины,
которая должна уметь ждать, ибо преждевременные
объяснения могут ее только компрометировать и
задерживать ее движение вперед.
Вот на этот путь экспериментальной медицины
мы вступили, и по нему мы будет продолжать итти.
Когда я сказал здесь, открывая мой курс в 1847 г.,
что научная медицина не существует, то вы знаете
теперь, что имел в виду экспериментальную
медицину. Вот почему я добавил, что надо было
создать экспериментальную физиологию; я был твердо
убежден, что тогда это был лучший способ служить
делу научной медицины. Я это и делал в течение
двенадцати лет—с 1847 по 1859 год. И мне даже

НАБЛЮДАТЕЛЬНАЯ И ЭКСПЕРИМЕНТ. МЕДИЦИНА 395
посчастливилось найти на этом пути
неисследованные родники, которые дали науке непредвиденные
факты и поставили, я полагаю, новые и
плодотворные вопросы. Но в последнее время
экспериментальные физиологические науки сделали
значительные успехи. Мы видели, как они входят в медицину
повсюду в качестве необходимых элементов для
объяснения патологии и физиологии. Врачи не могут
теперь оставаться равнодушными к этому научному
направлению, которое появилось в медицине. Что
касается меня, то то, что я считал полезным сделать
в 1895 г., чтобы приобщиться к этому прогрессу,—это
было открытие курса экспериментальной медицины.
Но у меня нехватило средств для осуществления этого
трудного преподавания. В настоящее время я надеюсь
оказаться в лучших условиях при возобновлении этих
занятий, как я вам это вскоре объясню.
Двадцать два года назад я мог вам сказать:
экспериментальная медицина не существует.
Теперь я должен вам повторить:
экспериментальная медицина, которую я хочу вам читать, еще не
окончательно сложилась, но ее предчувствуют и ее
видят восходящей на научном горизонте. Уже можно
уловить некоторые ее главные черты; отныне уже
можно поставить несколько вех и основных
положений, которые помогут нам разграничить и
охарактеризовать эту новую науку.
Я действительно думаю, что в настоящее время
существует достаточно большое количество фактов,
с очевидностью доказывающих, что физиология
должна стать основой действенной медицины. Уже можно
сблизить между собою некоторое количество
патологических и физиологических явлений и показать,
что в основном одни и те же законы управляют как
теми, так и другими. Чтобы создать
экспериментальную медицину, следовало бы прежде всего со всей
силой ринуться на путь экспериментирования. Ма-

396 " ЛЕКЦИИ по ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ патологии
жанди больше всего сделал для такого начала. Но
итого было недостаточно; нужно не только
экспериментировать,—экспериментируя, нужно иметь перед
собою вполне определенную цель, нужно знать,
что желательно делать, установить цель, которой
хотят достигнуть, наметить правила для
экспериментальной критики, которая одна только может
привести к хорошо поставленным опытам и к тому,
чтобы избежать источников ошибок, которые так
возможны при этих сложных и тонких исследованиях.
Одним словом, нужно фиксировать методы и приемы
физиологического, патологического и
терапевтического экспериментирования. Не так легко, как это
думают, делать опыты на живых существах; из всех
опытов их труднее всего проводить, потому что
дело идет о явлениях жизни, о самых сложных из
всех, которые встречаются. Между тем обычно
считают себя способными производить эти опыты без
подготовки. Это доказывает, что наука
экспериментальной медицины находится еще в младенческом
периоде, но в то же время это является основанием
удвоить наши усилия.
Итак, как вы видите, я не претендую на то, чтобы
излагать вам совершенно готовую
экспериментальную медицину. Ее эволюция произойдет со временем,
и ее развитие принадлежит будущему. Все, что я могу
сделать,—это ускорить, поскольку это зависит от
меня, пришествие научной экспериментальной
медицины, склоняя медицинскую молодежь на новый
научный путь.
У меня было намерение дать вам в этом году общий
обзор развития экспериментальной медицины и
показать, как она должна была последовательно пройти
через первый этап эмпиризма, который
предшествовал наблюдательной медицине; затем постепенно,
в силу своей естественной эволюции, пройдя еще
через второй экспериментальный эмпиризм, дой-

НАБЛЮДАТЕЛЬНАЯ И ЭКСПЕРИМЕНТ. МЕДИЦИНА 397
ти до состояния экспериментальной науки, которая
является самым возвышенным выражением наукн,
ибо только тогда наука становится хозяином явлений.
Я, действительно, выражал это мнение, являющееся
моим глубоким убеждением, а именно, что
экспериментальная физиология должна стать хозяином
явлений жизни, совершенно так, как
экспериментальные науки—физика и химия—стали хозяевами
явлений в инертных телах. Я разовью вам мою
мысль по этому поводу в лекциях, которые составят
предмет этого курса, и я надеюсь доказать вам, что
если явления жизни и имеют особые черты, то это не
значит, что они ускользнут от экспериментального
метода. Только их сложность делает их более трудно
уловимыми.
Но я должен был отказаться от моей
первоначальной программы ввиду недавних изменений,
происшедших в моем преподавании вследствие учреждения
Высшей практической школы.
Когда в прошлом году министр народного
просвещения запросил у разных ученых отчеты о
состоянии наук во Франции, я, наряду с другими, ответил
на это почетное обращение*. Я воспользовался,
естественно, этим случаем, чтобы указать на трудности,
мешающие у нас прогрессу физиологических наук,
и чтобы указать на самые неотложные нужды науки,
которой я занимаюсь. Эти нужды относятся главным
образом к материальным средствам работы,
которыми физиология должна быть обеспечена для того,
чтобы она могла развиваться и иметь возможность
заниматься исследованием явлений живой природы.
Науки распадаются на две больших категории:
науки умозрительные и науки о природе.
Умозрительные науки нуждаются в библиотеках
и коллекциях, в которых собраны различные памят-
* См. мой труд: «Rapport sur les progres de la physio Jo-
gie generate, Paris, 1867.

398 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
нцки человеческого ума: вот их область. Но
естественные науки изучают явления природы, что
ставит их в совсем отличные условия. Естественные
науки нуждаются в залах и просторных музеях,
которые представляют в некотором роде природу
в миниатюре. Но одни только экспериментальные
науки требуют лабораторий, в которых бы
находились все приспособления и все средства анализа г
могущие позволить им проникнуть в механизм
внутренних явлений, возникающих в мертвых телах
или же в живых существах.
В настоящее время физиологию больше не
отсылают в библиотеки, к книгам древних и к
анатомическим описаниям,—ее признают экспериментальной
наукой живых тел. Если в начале ее развития ее
сливали с естественными и анатомическими науками, то
можно сказать, что в наше время она складывается
и завоевывает свою автономию. Такое разделение за
границей есть уже совершившийся факт;
преподавание физиологии и анатомии там стало раздельным.
Больше того, в Германии, в России и иных местах
физиология снабжена великолепными
лабораториями, в которых имеются все средства для занятий,
будет ли то общая физиология или экспериментальная
медицина. Из всех экспериментальных наук
физиология явилась последней, и она и развивается
последней, потому что науки развиваются тем легче, чем они
проще. Физика и химия, будучи
экспериментальными, простыми науками, сложились первыми; уже
давно они обеспечены лабораториями и всеми
средствами для их развития. Но в течение долгого
времени на физиологию смотрели как на науку
отвлеченную и даже романтическую, ибо ее называли
«медицинским романом». Она еще не завоевала своего
места среди экспериментальных наук; как
практической наукой ею совершенно пренебрегали;
полагали, что достаточно ее изучать по книгам.

НАБЛЮДАТЕЛЬНАЯ И ЭКСПЕРИМЕНТ. МЕДИЦИНА 399
Поэтому в своем отчете министру я требовал,
чтобы к физиологии, этой науке, которая составит
славу XIX века, относились соответственно ее
значению и обеспечили бы ее во Франции средствами,
которых ей недостает. Это требование мне казалось
тем более справедливым, что Франция не могла
отставать в развитии этой науки после того, как она
стала во главе движения за ее создание.
Экспериментальная физиология, действительно, не могла
начаться раньше, чем к концу последнего столетия
и в начале нынешнего. Ибо для того, чтобы сделаться
автономной и независимой, ей нужны были три
существенных точки опоры: физико-химические науки,
общая анатомия или гистология и прямое
исследование на живых существах. Лавуазье, Биша и Ма-
жанди—три могучих деятеля этой новой науки, и их
имена принадлежат Франции. Попечение министра
народного просвещения о науках хорошо известно
ученым. Я же могу сказать, что встретил в нем лучшие
намерения покровительствовать практическому
развитию экспериментальной физиологии, значение и
будущность которой он прекрасно понял.
Учредить физиологические лаборатории сначала
решили на естественном факультете, другие
проектировались в Коллеж де Франс. Но эти учреждения,
вполне достаточные для меня и обычного
обслуживания моих лекций, не вполне отвечали моим
намерениям. Я совсем не хотел просить только об
особом покровительстве для работ одного или
нескольких физиологов; интересы науки требовали
настоящей организации физиологического
преподавания и учреждения общих лабораторий, где
многочисленные учащиеся могли бы приобщаться к
практическим занятиям по экспериментальной
физиологии. Вот какие общие соображения определяли
организацию Высшей практической школы,
основанной министром.

400 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
Но устройство лабораторий такого рода было
абсолютно невозможно ни в Сорбонне, ни в Коллеж
де Франс. Нехватало места, а место—одно из первых
условий для занятий экспериментальными
физиологией и медициной. Так, мы никогда не могли
производить опытов по эволютивной физиологии или
экспериментальной патологии в Коллеж де Франс, потому
что животные находились в таких плохих
гигиенических условиях, что явления, которые мы желали
наблюдать, совсем не развивались или же
случалось так, что животные умирали от привходящих
болезней, а не от повреждений, эффект которых мы
хотели наблюдать. И вот тогда министр, в своем
желании предоставить физиологии практическую
возможность развития в соответствии с ее значением,
предложил мне перенести мое преподавание в Музей
естественной истории, потому что только там могло
найтись необходимое помещение для устройства
большой физиологической лаборатории.
Итак, экспериментальная физиология должна
быть признательна министру, когда мы будем иметь
во Франции лаборатории, где молодые физиологи
смогут формироваться в большем числе, чем это
происходит в Германии и других странах.
Вопрос о лабораториях—это насущный вопрос
жизнеспособности экспериментальных наук. В самом
деле не следует думать, что учеными становятся,
слушая лекции: на лекциях можно дать только общие
представления о науке и пробудить к ней интерес;
только в лаборатории, столкнувшись с самими
явлениями, действительно становятся учеными.
Такая организация занятий экспериментальной
физиологией широко развита за границей, но ее
абсолютно нет во Франции. Вот почему во Франции
оказалось так мало молодых физиологов, тогда как
в Германии, например, их появляется так много.
Преподавание экспериментальной физиологии ока-

НАБЛЮДАТЕЛЬНАЯ И ЭКСПЕРИМЕНТ. МЕДИЦИНА 401
за лось у нас замкнутым в порочный круг. Чтобы
завоевать положение в науке, люди должны
представить труды и ученые степени, а с другой стороны—
молодым людям не дают никакой возможности
заниматься. Это привело к тому, что только ценой
величайших усилий—если не изнемогали в пути—
можно было пробить себе дорогу, и всегда с
опозданием. Уже добившись, можно было, конечно, найти
средства для индивидуальной работы; часто это
оказывалось слишком поздно, потому что люди были
истощены и неспособны выполнять новое дело.
Хорошая организация преподавания естественных наук
всегда должна иметь в виду молодежь, потому что она
является рассадником ученых, откуда наука
непрерывно пополняется. У молодежи, действительно, есть
живая сила, которую надлежит использовать
немедленно вместо того, чтобы допустить ее блуждать в
безвыходных направлениях или теряться в бесплодной
борьбе. Ведь нужно же дать молодым людям все
возможности для занятий,а что касается ученых, которые
созрели на научной работе, то они, естественно,
становятся руководителями и наставниками тех, кто
вступает в работу. Такова роль, которую я хотел бы
теперь выполнить и которая целиком намечается в силу
изменений, которые последуют в моем преподавании.
Для того чтобы сразу приступить к делу и войти
в круг представлений, руководивших организацией
практического изучения науки, я избрал предметом
моего курса в этом году технику
экспериментирования в ее приложении к физиологии и
экспериментальной медицине. Вы увидите, конечно, что
экспериментальный метод, применяемый к экспериментированию
на живых существах, не отличается от метода,
применяемого при изучении неорганизованных тел. Тем не
менее в приемах и применяемых средствах имеются
очень большие различия. Действительно, хотя и
можно изучать живые тела при помощи средств, аналогич-
26 Лекции по эксперим. патол.

402 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
ных тем, с помощью которых изучают инертные
тела, все же нельзя оспаривать, что живой организм
отличается от неорганизованного тела. Живой
организм имеет в себе нечто особенное и специфическое,
что приводит к изменениям, если не в методе, то
по крайней мере в приемах экспериментирования.
Экспериментирование в области феноменов жизни
является самым трудным и самым сложным из всех, но
я должен повторить, что о физиологическом и
патологическом экспериментировании имеются ложные
представления. Обычно представляют себе, что
экспериментировать очень легко; все считают себя способными
производить эксперимент, не обучившись ему. Вот
откуда происходит столько плохих опытов,
противоречивых по видимости, т. е. плохо выясненных,
загромождающих науку и земедляющих ее движение
вперед. Я надеюсь в течение этих лекций доказать вам, что
опыты над живыми существами, если они хорошо
проведены, подчинены точному и абсолютному
детерминизму. Только при этом условии наука может
существовать.
Но искусство экспериментирования в
экспериментальной физиологии и медицине находится еще в
стадии самого грубого эмпиризма. Ввести в это
экспериментирование строгую критику и дисциплину,
какие существуют в физико-химических науках,
является делом большой важности.
Изучая в этом году технику экспериментирования,
я сделаю нечто вроде введения к практическим
занятиям, которые будут производиться в лаборатории,
оборудование которой, как я имею все основания
думать, будет выполнено с возможной быстротой. Итак,
мы возобновляем наши старые занятия, но в то же
время мы хотели бы начать в этом году эру
действительно нового преподавания. Я хотел бы видеть ее
плодотворной для преподавания общей физиологии
и экспериментальной медицины.

ЛЕКЦИЯ
ОБ ЭКСПЕРИМЕНТИРОВАНИИ В НАУКАХ О ЖИЗНИ *
Господа
На последней лекции я заявил вам, что
предметом курса этого года будет техника
экспериментирования, т. е. искусство экспериментировать на живых
существах. Мы прямо приступим к делу.
В подобном предмете общие положения могут
занять лишь малое место, ибо дело идет главным
образом о деталях опытов и операций. Но так как в науке
необходимо, чтобы рука, проводящая опыт, не была
отделена от ума, ее направляющего, то техника
экспериментирования сама связана с известными
представлениями. Их следует хотя бы отметить теперь же
с тем, чтобы развить их позднее, когда факты будут
служить примерами и содержанием для этих
представлений.
Явления в живых существах, по сравнению с
явлениями в неорганизованных телах, представляют
много различий. И все же исследовательский метод,
который применяется к ним, философски тот же
самый. Только способы экспериментирования
различны вследствие сложности и особой природы
феноменов жизни.
Экспериментальный метод предполагает
восходить к ближайшей причине явлений, опираясь на
факты, последовательно добываемые наблюдением
* «Revue des cours scientifiques», 30 января 1869 г.
*),;*

404 лекции по экспериментальной патологии :
и экспериментированием. Я настаиваю на этом
определении, потому что просто, по смыслу слов,
можно было бы подумать, что экспериментальные науки
считаются только с опытами, а что наблюдательные
науки пользуются исключительно фактами
наблюдения.
Желали также совершенно отделить наблюдение от
опыта, тогда как оба эти исследовательских приема
с философской точки зрения нисколько не разнятся
между собою. Говорили, что экспериментатор
нарушает, насилует природу, тогда как наблюдатель
внимает ей; что наблюдатель пассивен, тогда как
экспериментатор активен, и т. д. Мне кажется, что
все эти различия сводятся к важному отличию,
единственному, которое можно установить с научной
точки зрения между наблюдением и
экспериментированием: наблюдение происходит в естественных
условиях, которыми мы не можем распоряжаться,
экспериментирование же производится в условиях,
которые мы вызываем и хозяевами которых мы стали. Вот
почему я в другом месте определил
экспериментирование как спровоцированное наблюдение*. Следует еще
добавить, что опыт идет дальше, чем наблюдение,
потому что даже обычно к экспериментированию
прибегают только тогда, когда наблюдение стало
невозможным или недостаточным. Определение условий,
при которых получаются явления, мне кажется
единственной чертой, которая связывает их с
опытом, либо наблюдением. Одни мы только
наблюдаем, другие мы можем, по нашему желанию,
заставить появиться или исчезнуть. Эта последняя черта
присуща экспериментальным наукам, которые
становятся хозяевами явлений.
Таково, по-моему, единственное научное отличие,
* См. «Introduction a Vetude de la mcdecine experimental
le», Paris, 1865.

ЭКСПЕРИМЕНТИРОВАНИЕ В НАУКАХ О ЖИЗНИ 405
которое можно установить между наблюдением и
опытом. Что касается рассуждения о наблюдениях и
опытах, то оно абсолютно одно и тоже в обоих случаях.
Как в одном, так и в другом это суть явления,
механизм которых следует изучать, и факты, причину
которых нужно открыть.
Во все времена старались дойти до причин, но
только лишь со времени создания
экспериментальных наук стали пользоваться экспериментальным
методом для анализа явлений и различения разных
условий, чтобы в смене явлений распознать то,
которое по отношению к другим играет роль причины.
Раньше составляли себе чисто спекулятивные
представления относительно природы явлений, т. е.
придумывали гипотезы, выражавшиеся в словах,
на которых схоластики строили затем свои
абсолютно бесплодные споры.
Галилей является одним из главных деятелей
экспериментального метода. Бэкон
популяризировал этот метод и поднял его на ступень настоящей
научной философии. Затем явился Декарт; он также
говорил, что на место слов надо поставить факты
и основывать свои мнения на наблюдении и опыте.
Наконец, Ньютон настоял на том основном пункте,
что следует выводить теорию из фактов, а не сводить
факты к предвзятым теоретическим представлениям.
Итак, при экспериментальном методе всегда
следует отправляться от фактов. Но, хотя прежде всего
и опираются на наблюдение и опыт, нужно также
пользоваться и разумом и рассуждать о явлениях.
Таким образом, при экспериментальном методе
имеются две стороны работы: во-первых, искусство
наблюдать факты при точных и в хорошо
определенных условиях, и, во-вторых, искусство применять
к этим фактам рассуждения с целью связать их
с условиями их существования.
Несомненно, очень трудно хорошо наблюдать

406 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
факты, но все же камень преткновения в
экспериментальном методе не в этом. Он состоит главным образом
в увлечении ума, которое уводит экспериментатора
за пределы того, что он видит. Став на эту наклонную
плоскость, ученый, хотя бы он и опирался на точные
факты, делает из них слишком общие выводы,
которые, по мере его удаления от отправного пункта,
делаются все более и более сомнительными. Для того
чтобы избежать по возможности этой ошибки,
следует переходить только от факта к факту, никогда не
выдвигая вперед толкования без немедленной его
проверки на опыте.
Среди ученых и философов имеются такие,
которые грешат излишеством рассуждения,
другие—противоположной крайностью.
Некоторые из тех, которые отводят слишком
большое место умозрительным точкам зрения, как
мы сказали, извлекали из своих опытов, благодаря
слишком поспешному суждению, выводы, не
заключавшиеся в опытах. Но имеются и другие, которые
открыто исходили из представлений a priori, к
которым они хотели притянуть факты наблюдения и
экспериментирования, в большей или меньшей степени
оправдывающие их представления, устраняя те,
которые с ними не согласуются.
Декарт, например, приступая к изучению
экспериментальных наук, внес в них те самые идеи,
которые он так удачно применил в философии. Он
поступил с физиологией так, как с метафизикой: он
устанавливал философский принцип, чтобы свести к нему
естественно-научные факты, вместо того чтобы
отправляться от фактов и связать с ними идеи a posteriori,
которые были в некотором роде только их
истолкованием. В результате получилось, что Декарт при
всем том, что он считался с известными в его время
физиологическими опытами, изложил
фантастическую, почти выдуманную физиологию.

ЭКСПЕРИМЕНТИРОВАНИЕ В НАУКАХ О ЖИЗНИ 407
Школа философии природы, царившая в начале
века в Германии и дававшая слишком большое
преобладание толкованию явлений внешнего мира, по
реакции, в противовес этому, породила целое
поколение ученых, скептиков и эмпириков, которые не
желали слышать ни о чем, кроме сырых фактов.
Таким образом, избытки умозрения в науках
вызвали появление ученых и экспериментаторов, чистых
эмпириков, желавших исключить из
экспериментального метода всякое умозрение и видевших в
науке только накопление сырых фактов, одна только
группировка которых должна была раскрыть их
смысл.
Во Франции, среди физиологов и врачей, Ма-
жанди был одним из таких чисто эмпирических
экспериментаторов. Он не желал примешивать ни
малейшего следа умозрения ни к наблюдению, ни к
экспериментированию. Он производил свои опыты, чтобы
видеть без предвзятых мыслей. Рассуждения, по
его мнению, могут нас только обманывать или
вводить в заблуждение, и он полагал, что факты сами
себя объясняют только через их сопоставление. Ма-
жанди имел привычку выражать свое настроение
следующим образом: «Когда я экспериментирую,
я имею только глаза и уши и совсем не имею мозга».
Если спросить себя теперь, какой род влияния
на развитие науки могут иметь указанные нами
различные приемы, то мы увидим, что и те, и другие
вредны своими крайностями.
Люди, которые, отправляясь от фактов
наблюдения или экспериментирования, преувеличивают их
следствия слишком широким обобщением,
являются создателями систем. В основе всех систем
действительно лежат наблюдения или опыты, и
рассуждение, выходя за грань известных фактов, создает
систему, которая рушится, в конце концов, перед
другими опытами. Вот почему мы видим, как от

408 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
Галена до наших дней экспериментирование и дух
системы последовательно сменяют друг друга. После
каждого крупного открытия в физиологии на ней
строят целую систему медицины, ибо такова
врожденная склонность ума: желание все объяснить сразу,
не давая времени завершить свое творение. После
открытия кровообращения, после опытов Азелли,
Пеке, Граафа и других были придуманы
медицинские системы, которые последовательно испытали
одну и ту же судьбу. Они исчезли, хотя и были
основаны на экспериментировании, потому что у них
была слишком узкая экспериментальная база, чтобы
выдержать массу гипотез и рассуждений, которые
на них нагромоздили. У самого Бруссе была система,
основанная на физиологии; за исходную точку он
взял раздражимость Глиссона и Броуна. Но,
вследствие чрезмерного обобщения, и в его руках эти факты
стали источником системы, и эта система, подобно
всем ей предшествовавшим, смогла продержаться
лишь очень короткое время.
В настоящее время экспериментаторы-эмпирики
впадают в противоположную создателям систем
крайность: они не желают выходить за пределы фактовг
ибо, говорят они, как только пойдешь дальше факта,
впадешь в ошибку. Я вспоминаю по этому поводу
об одном случае, когда Мажанди публично каялся
в ошибке, потому что он сам еще не был достаточным
эмпириком.
Вот что было:
Мажанди производил опыты с панкреатическим
соком и констатировал, что эта жидкость, похожая:
на слюну, обладает способностью свертываться при
действии тепла, подобно белковым жидкостям. И вот
он говорил и писал, что панкреатический сок есть,
белковая жидкость. Ничего не казалось проще.
Двадцать лет спустя я возобновил опыты на ту же
тему; в свою очередь я констатировал то, что видел

ЭКСПЕРИМЕНТИРОВАНИЕ В НАУКАХ О ЖИЗНИ 409
Мажанди, но я сделал иные выводы. Я признал, что
панкреатический сок свертывается при
подогревании; тем не менее я показал, что свертывание
происходит не от белка, потому что свертывающееся
вещество панкреатического сока обладает многими
другими чертами, которые его полностью отличают
от этого вещества. Я показал свои опыты Мажанди,
и это произошло как раз в тот момент, когда он
собирался читать лекцию с этой кафедры. Мажанди
изложил слушателям разногласие в наших опытах
и прибавил: «Я считал, что никогда не преступаю
результатов, которые дают чувства, между тем я все
же вышел из границ сырых фактов в моем опыте
с панкреатическим соком, вот почему я и ошибся.
Действительно, я видел только одно: панкреатический
сок свертывается при действии тепла. Вместо того,
чтобы просто выразить этот результат, я сказал:
панкреатический сок есть белковая жидкость. Если
бы я удовлетворился, сказав: панкреатический сок
есть жидкость, свертывающаяся под влиянием тепла,
я был бы неуязвим».
Вы видите, насколько эти вопросы трудны
и тонки. Те, кто хочет оставаться на почве полного
эмпиризма, иной раз, сами того не замечая, идут
дальше фактов. Что же будет, если они, наоборот, дадут
себя свободно увлечь капризу своего воображения?
Тогда они впадут в самые грубые заблуждения
и из своих опытов выведут следствия, которые
совсем не будут закономерным истолкованием фактов.
Но следует ли заключить из этой критики, что
из страха перед ошибками должно оставаться при
самом строгом эмпиризме и удовлетворяться
накоплением одних фактов за другими? Очевидно, нет:
нужно притти к теориям, которые одни только
составляют науку. Для этого нужно, чтобы разум,
исходя из фактов, устремился в неизвестное с
помощью гипотетических индукций. Придется только

410 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
непрерывно, на каждом шагу, призывать на помощь
проверку на опыте, из опасения как бы разум,
следуя выводам из этих гипотез, не сбился с пути и не
забыл реальности. Одним словом, хорошая
экспериментальная наука может быть создана только при
двойном участии хорошо наблюденных фактов,
представляющих научный материал, и рассуждения,
которое их прорабатывает, толкует и координирует.
Чрезвычайно трудно соблюсти правильную меру,
ведущую к истине, но что особенно важно—
это приводить идеи к фактам, а не факты к идеям.
Опасность излишка умозрения становится тем
больше, что его применяют к менее развитым
экспериментальным наукам и оперируют с меньшим
количеством фактов. По мере того как физиология
и медицина подвигаются вперед, создание систем
становится все труднее, потому что факты до того
многочисленны и разнообразны, что если опереться
на один из них в качестве исходного пункта для
системы, то сейчас же найдется среди них другой
для построения противоположной системы.
Медицина находится теперь в переходном периоде,
который приведет ее к стадии экспериментальной науки.
Экспериментальное направление противоположно
духу систем в том смысле, что оно рискует исходить
из фактов, лишь поскольку им руководит опыт.
В итоге, в экспериментальных науках нужно
прежде всего констатировать факты эмпирически
и сами по себе, устанавливая также с возможной
точностью условия их существования; затем
обращаться к умозрению, которое их объясняет и
связывает между собой. Вот в этой-то второй фазе
научной работы и находится опасный переход. Чтобы
не впасть в ошибку, нужно, я это напоминаю, итти
только шаг за шагом и никогда не пускаться в
рассуждение без опыта, который мог бы его немедленно
проверить. Само по себе рассуждение не содержит

ЭКСПЕРИМЕНТИРОВАНИЕ В НАУКАХ О ЖИЗНИ 411
ошибки: рассуждают всегда логично. Но логика не
является безусловной порукой истины, и если
можно сказать, что разум есть высший критерий
в том смысле, что все, что истинно,—логично,—то
на это можно возразить, что все, что логично, не
обязательно истинно, ибо раз приняты посылки, то
ошибка столь же логична, как и истина. В
экспериментальных науках причины ошибок следует искать
ведь не в самом рассуждении, но лишь в исходной
его точке и в фактах, на.которые оно опирается.
Когда отправляются от фактов, безусловно
известных и, следовательно, верных, то рассуждение,
иначе говоря, логика, неизбежно приводит к истине.
Тогда нет даже необходимости в экспериментальной
проверке: это случай с чистой математикой, когда
рассуждают об идеальных фактах, условия
существования которых созданы умом27. Когда
математический анализ, т. е. логика, применяется к общим
явлениям физики, то это настолько простые явления,
что их еще можно подчинить рассуждению и до
известного предела ими руководствоваться. Тем не менее,
из-за одного того, что эти явления связаны с
условиями существования, которые находятся вне нас
и не созданы нами по нашему желанию,—и потому
мы не можем их точно знать,—необходимо, производя
математический анализ, время от времени делать
опыты, чтобы удостовериться, что этот анализ на
верном пути. Но когда подходят к явлениям
физиологическим, т. е. самым сложным из всех, то нужно
непрестанно опасаться умозрения: необходимо, чтобы
опыт ограничивал эту присущую нам естественную
склонность слишком быстро объяснять и постоянно
ставил бы логические построения под контроль
фактов.
Итак, из всего сказанного мною следует, что при
экспериментальном методе нужно одновременно
пользоваться фактами и умозрением. Но, как видите,

412 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
трудность состоит, по правде сказать, не в том, чтобы
хорошо рассуждать, а скорее в том, чтобы не
слишком рассуждать, и, в особенности, чтобы прочно
основывать свое рассуждение на хорошо
проанализированных, положительных и, насколько возможно,,
элементарных фактах. Мы должны объясниться
по поводу этих элементарных фактов, которые
гораздо труднее добыть в науке о живых существах,
чем в науке о мертвых телах, но тем не менее только
эти элементарные факты как в той, так и в другой
науке суть единственные элементы, способные дать
нам объяснение сложных явлений.
Экспериментальная наука есть по существу
наука аналитическая. Она анализирует сложные
явления, которые нас окружают, и желает восходить
от фактов к фактам вплоть до элементарного или
первичного факта, который становится причиной всех
других, ибо все условия явления сцеплены и
связаны между собою отношениями причины к
следствию. Но что мы должны разуметь здесь под
словами причина явления?
Прежде всего нужно твердо знать, что дело идет
не о первопричине вещей: такое изыскание не
относится к нашей области; экспериментальные
науки хотят и могут восходить лишь ко вторичным,
или ближайшим, причинам явлений. Только они
досягаемы для нас; первичные, или отдаленные,
причины ускользают от исследования ученого
в науках о мертвых телах так же, как в науках
о живых телах.
Чтобы познать эти вторичные причины явлений,
мы можем обратиться только к материи; в ней они
гнездятся и для нас они выражаются аттрибутами,
или свойствами тел. Следовательно, в изучении
свойств материи мы должны искать объяснения
наблюдаемых вокруг нас явлений.
Физик и химик никогда не восходят к перво-

ЭКСПЕРИМЕНТИРОВАНИЕ В НАУКАХ О ЖИЗНИ 413
причине. Не занимаясь созидающею силой железа,
меди и различных минеральных тел, они изучают
свойства этих тел, изменения, испытываемые ими
при различных условиях, а также вытекающие из
них явления. И в живых существах нужно также
искать причину явлений, не восходя к созидающей,
или первичной, причине жизни, но просто изучая
свойства живой материи. Очевидно, что живые тела
суть тела, образовавшиеся под влиянием
специфической для них силы; тем не менее все
проявляющиеся в них феномены исходят из свойств материи,
которая их образует, и нашим изысканиям нет нужды
выходить за эти пределы.
Наблюдение и экспериментирование гораздо
труднее над живыми существами, чем над мертвыми
телами, потому что живая материя чрезвычайно нежна
и она действует совсем в особых условиях, которых
мертвые тела не являют.
При изучении свойств всякого вещества
приходится рассматривать две вещи: 1) вещество с его
врожденным и неизменным при данных условиях
свойством; 2) среду, т. е. внешние для вещества
условия, которые действуют как непосредственно
определяющие его проявления факторы и которые
находятся в прямом соотношении с различными формами
этих проявлений.
Специальная цель экспериментальной науки
состоит в точном определении условий проявления
феноменов материи, ибо,только воздействуя на эти
условия, мы можем стать хозяевами соответствующих
им явлений. Если мы точно знаем условия
существования явления, которое для нас досягаемо, то,
мешая этим условиям осуществиться или, наоборот,
способствуя их соединению, мы можем либо задержать
проявление феномена, либо его вызвать. Вот в этом-то
смысле экспериментальная наука, как я люблю это
повторять, становится хозяином явлений природы.

414 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
Она не создает их законов, но она действует на
условия их существования или проявления.
Эта возможность влиять на явления, изменяя
условия, в которых вещество проявляет свои
свойства, есть давно пройденная ступень по отношению
к мертвым телам; блестящие применения физики
и химии доказывают это. Но вопрос в том, можно ли
получить те же результаты для живых тел.
Прежде всего, можем ли мы изменять явления
жизни? А затем, можем ли мы достигнуть точного
знания свойств живой материи и действовать
опытным путем на эти свойства? Несомненно, что мы
можем действовать на явления жизни; нет нужды
давать этому новые доказательства: повседневные
факты достаточно показывают это. Когда, напримерг
отравляют животное, когда прописывают лекарство
человеку, то этим разрушают или изменяют явления
жизни; только до сих пор мы действовали
эмпирически. Когда физиология пойдет вперед и когда мы
изучим свойства живой материи, то у нас будет
научное знание об этих различных действиях и мы
сможем ими распоряжаться и направлять их по
нашему желанию.
Но каковы условия активности живой материи?
Отличны ли они от тех, которые направляют
активность мертвой материи или подобны им? Некогда
полагали, что физико-химические условия,
вызывающие проявления свойств мертвой материи,
противоположны проявлениям свойств живой материи;
анимисты и виталисты установили полную
противоположность, настоящий антагонизм между
жизненной силой и силами физико-химическими. Но теперь
знают, что это абсолютно ошибочное мнение и что
проявления жизни не могут происходить без участия
физико-химических влияний. Больше того: эти
физико-химические влияния, необходимые для
функционирования свойств живой материи, те же, что и для

ЭКСПЕРИМЕНТИРОВАНИЕ В НАУКАХ О ЖИЗНИ 415
мертвой материи. Эти условия как для одной,
так и для другой суть кислород, теплота, свет,
электричество и т. д. Лавуазье в своих прекрасных
исследованиях о дыхании, а затем в своей работе о
животной теплоте, выполненной совместно с Лапласом,
видел, что тот же самый газ, кислород, поддерживает,
с одной стороны, жизнь и дыхание у животных, а
с другой—вызывает сгорание металлов. Сравнивая
сгорание железа или ртути с дыханием животного,,
он показывает, что присутствие кислорода одинаково
вызывает эти два вида явлений и что изъятие
кислорода заставляет прекращаться и то, и другое.
Если мы захотим изменить явление жизни, мы
должны будем к этому подойти так же, как если бы
дело шло о явлении в мертвых телах; всегда нужно
будет изменять физико-химическую среду, в которой
материя проявляет свои свойства, будет ли эта
материя мертвой или живой. Но имеется различие,,
которое следует здесь отметить: условия
существования явлений гораздо сложнее, а следовательно,
и гораздо труднее выполнимы в живых телах, чем
в мертвых.
У растений и холоднокровных животных
химические явления, которые вызывают и поддерживают
проявления жизни, испытывают, как и в мертвых
телах, изменения, обусловленные действием тепла
и холода. Но у других живых существ, как у
человека и теплокровных животных, имеется, по
видимому, полная независимость между проявлениями
жизни и внешними космическими условиями.
Человек и теплокровные животные как будто бы
обладают каким-то видом внутренней жизненной силы,
которая борется против внешних физико-химических
условий и избегает влияния всех их изменений. Но
это лишь явления с более сложным механизмом; у
человека и теплокровных животных жизненные
свойства не иной природы, чем у холоднокровных жи-

416 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
вотных. Различие происходит только оттого, как
мы это увидим, что органические элементы этих
двух категорий животных действуют не в одинаковых
условиях.
Чтобы достигнуть знания явлений в живых
организмах, мы должны прямым объектом нашего
изучения брать не все животное в целом; нужно
рассматривать свойства элементов, которые его составляют.
В этом отношении физиология также походит на
другие экспериментальные науки. Как физика и
химия путем экспериментального анализа доходят до
открытия минеральных элементов сложных тел,
так же, если желают знать явления жизни, которые
сложны, нужно проникнуть в организм,
анализировать органы, ткани и дойти до органических
элементов. В органических элементах и заключается
объяснение явлений жизни, как в минеральных элементах
находим объяснение явлений неорганических тел.
Так, когда животное дышит, то только одна часть
его тела, один только элемент дышит—кровяной
шарик; когда животное двигается, действует лишь
один или два элемента—нервное волокно и мышечный
элемент; если животное выделяет жидкость,
функционирует только один элемент—клетка железы.
Следовательно, чтобы понять физиологические явления
живого тела, нужно знать действие каждого из этих
элементов и то, в каких условиях они проявляют
свои свойства.
Но, если применение аналитического
экспериментирования в простых телах и у живых существ
и подчиняется одним и тем же общим правилам, то
оно являет далеко не одинаковые трудности. Когда
хотят повторить опыт или вызвать возникновение
какого-нибудь явления, то нужно всегда создавать
одни и те же условия, ибо проявления феноменов
меняются вместе с переменами, наступающими в
условиях, в которых они происходят. Так вот, чтобы

ЭКСПЕРИМЕНТИРОВАНИЕ В НАУКАХ О ЖИЗНИ 417
создать определенные условия, нужно взять
инструменты, которые могут дать нам указания на этот
счет: таковы приборы, имеющие назначение
указывать температуру, степень влажности, давление
воздуха и т. д., которыми пользуются физики и химики
для того, чтобы вызвать идентичные, легко
воспроизводимые условия.
Но когда хотят определить условия, вызывающие
явления жизни у живых существ, то уже недостаточно
брать барометр, термометр и все приборы, пригодные
для обнаружения изменений в окружающей
космической среде. Нужно проникнуть до элемента, пройти
внутрь самого организма, где мы встречаемся со
специфическими для живого вещества условиями,
которые можно было бы назвать физиологическими
условиями. Простое наблюдение никогда не могло бы
нам позволить проникнуть в организм живых
существ; для этого безусловно необходимо прибегнуть
к экспериментированию и к чрезвычайно тонкому
экспериментированию, которое позволяет нам
непосредственно изучать живую материю, чтобы вывести
отсюда явления жизни.
Но эти элементы, сказали мы, проявляют свои
свойства лишь постольку, поскольку они находятся
под влиянием определенных физико-химических
условий. Только это суть физико-химические условия,
пребывающие внутри животного. Вот почему я
вынужден был сказать, что в животных следует
рассматривать две среды: внутреннюю среду, в которой
происходят внутренние явления органических
элементов, и внешнюю среду, в которой живет все
существо целиком. Для мертвых тел имеется только одна
космическая среда, для живых же тел, как я только
что сказал, их, наоборот, две: общая среда, в которой
находится все существо целиком, и внутренняя среда,
в которой живут элементы. Эта внутренняя среда
есть среда, составленная из тех же элементов, что
27 Лекции по эьсперим. патол.

418 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
и внешняя среда, но она более тонкая и более
сложная. Она жидкая и заключает в себе у всех живых
существ воду, газы, питательные вещества. Но только
у теплокровных животных эта среда такова, что
может сохранять свою теплоту, необходимую для
выполнения функций элементов.
Так, когда исследуют растение или
холоднокровное животное, то видят, что если это растение
цепенеет зимой, то это потому, что под влиянием холода
физико-химические явления приостанавливаются в
его внутренней среде; таким образом, всегда имеется
полный параллелизм между явлениями жизни
растения и физико-химическими явлениями, которые
происходят в его внутренней среде или в его соку.
У холоднокровных животных зимой также имеется
замирание явлений жизни, ибо внутренняя среда
охлаждается в то же время, что и внешняя. Наоборот,
у теплокровных животных явления жизни не
прекращаются зимой, ибо имеется особый механизм,
который защищает их от холода и сохраняет им
повышенную температуру. Органические элементы,
защищенные от холода, продолжают активно
функционировать так же, как растения произрастают в теплице,
потому что они согреты и находятся^при температуре,
допускающей их вегетацию.
Таким образом, вы видите, какие трудности
представляет изучение явлений жизни. Нужно
наблюдать их в глубине тканей, внутри органов, ибо
только там мы можем уловить условия явлений,
обнаруживающиеся у живых существ.
С медициной дело обстоит совершенно так же,
как и с физиологией. Если существует болезнь, то,
чтобы понять ее, нужно дойти до органического
элемента. Когда дают лекарство, то оно действует только
на ткани, на элементы; оно действует лишь постольку,
поскольку оно проникло в их внутреннюю среду, т. е.
в кровь, и поскольку оно вошло в контакт с ними.

ЭКСПЕРИМЕНТИРОВАНИЕ В НАУКАХ О ЖИЗНИ 419
Увеличивает сложность явлений еще и то, что каждый
элемент имеет свои особые, свойственные ему
факторы. Из этого вытекает, что нужно составить нечто
вроде истории каждого элемента, входящего в состав
живого существа, для понимания функций его
организации в целом. По этой причине гистология или
общая анатомия является ныне одной из совершенно
необходимых основ для всех этих занятий по общей
физиологии и экспериментальной медицине.
Несмотря на эту сложность явлений жизни, о
которой я пытался дать вам представление, наука
учит нас, что это лишь материальные преодолимые
затруднения, которые мы, в конце концов, при
настойчивости определим и разрешим. Мы
сможем тогда научно изменять явления жизни,
постигать механизм болезней и толковать характер
действия лекарственных веществ.
Врач-экспериментатор должен стремиться к
воспроизведению болезненных состояний по своему
желанию. Это будет большим достижением для
патологической физиологии, когда научатся
искусственно вызывать болезни; это есть единственный
способ хорошо изучить их механизм. В
физико-химических науках, например, в химии, говорят, что не
знают хорошо тела, пока не могут его вновь
составить. Мы также не будем полностью знать болезней,
пока мы не сможем воспроизводить их на животных,
ибо только тогда мы будем знать условия, при
которых они возникают. Науки развиваются только
при помощи анализа и синтеза, который является
проверкой анализа.
Итак, экспериментальная медицина есть
обыкновенная экспериментальная наука. Только она,
наверное, самая сложная и трудная из всех, по
причине изменчивости феноменов, которую она являет
нам, и вследствие бесчисленных препятствий в ее
изучении. Кроме того, в экспериментальной медицине
27*

420 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
имеются три рода явлений, которые никогда не
следует терять из виду и между которыми всегда
следует пытаться установить связь: это явления
физиологические, патологические и терапевтические. Эти
феномены исходят всегда из одного источника, из
свойств гистологических элементов; различны только
условия их проявления, а по существу есть только
один закон жизни для всех этих явлений.
Итак, вы знаете теперь, что если мы захотим
каким-либо способом подействовать на явления жизни,
мы должны будем изменить условия, в которых
проявляются феномены в живых существах. Вы знаете
к тому же, что если мы захотим точно воспроизвести
то же самое действие, тот же самый эффект, то мы
должны будем воспроизвести точно такие же условия.
Но имеется пункт, к которому я должен вернуться
и на нем настаивать,—это крайняя неустойчивость
и подвижность свойств живой материи, это то, что
часто чрезвычайно затрудняет нахождение точно
тех же физиологических условий. Несомненно, что
жизненные свойства, рассматриваемые сами по себе,
являются производными специфической силы,
которую можно было бы назвать, если угодно,
жизненной силой, но эта жизненная сила была бы лишь
формирующей или организующей причиной живых
тел, ибо при данной организации живая материя
функционирует исключительно в силу своих
врожденных и определенных свойств. Отсюда, так как
эти свойства определимы, они могут быть изучены,
и они доступны для наших агентов—модификаторов,
как и свойства мертвых тел. Но я повторяю, что
между ними есть разница, которую очень важно
учитывать при экспериментировании: свойства
живой материи чрезвычайно изменчивы и непрочны,
они исчезают в несколько мгновений, в особенности
у теплокровных животных. Так, например, мышца,
нерв, железа, элемент крови наделены жизненными

ЭКСПЕРИМЕНТИРОВАНИЕ В НАУКАХ О ЖИЗНИ 421
свойствами в соответствии со своими функциями, но
они могут их сохранить только при том условии,
если останутся в организме. Отсюда следует, что если
желают изучать эти свойства, то нужно это делать
немедленно, как только элементы будут отделены от
своих обычных условий питания, ибо по истечении
очень короткого времени эти элементы могут
значительным образом измениться и не обнаружить
своих свойств под влиянием раздражений, которые
обычно их вызывают.
Одним словом, следует всегда оперировать с
живыми животными или по крайней мере
непосредственно после смерти—до того, как органические
элементы успеют измениться или потерять свои
жизненные свойства. Это очень важный пункт,
которого никогда не следует упускать из виду при
изучении физиологии или экспериментальной
медицины.
Вы знаете, что в больницах производят
вскрытия для исследования причин болезней; однако
обычно эти вскрытия ничего положительного в
этом отношении нам дать не могут.
Патологические поражения, наблюдаемые после смерти,
могут в некоторых случаях указать, какой орган
был поражен, но они не выясняют
непосредственной причины смерти.
В самом деле, патологическое изменение не
проявилось резко; за несколько часов до смерти
оно, без сомнения, было таким же, как в момент
прекращения жизни. Почему же этот больной умер
в этот момент, а не в другой, если
патологическое повреждение было почти идентичным до и
после этого момента? Смерть наступила потому,
что в известный момент имелся данный
органический элемент, который потерял свои свойства, а
стало быть, и свои функции. Исчезновение
функции этого элемента вызвало затем расстройство

422 ЛЕКЦИИ ПО.ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
других функций организма. Итак, если мы хотим
знать токсическое действие и действительный
механизм смерти, нужно узнать, какой элемент
первым был поврежден, прекратил
функционировать и под влиянием каких условий он потерял
свои свойства. Только так можно найти объяснение
причины смерти.
Однако часто случается и даже чаще всего
бывает, что действительные причины смерти не
вызывают никакого патологического повреждения,
которое можно было бы распознать на окоченевших
органах. В этих случаях трупное вскрытие
абсолютно ничему не научит, но совсем иначе будет
обстоять с физиологическим вскрытием. Когда мы,
например, отравим животное кураре и произведем
вскрытие двадцать четыре часа спустя, мы не найдем
на трупе никакого повреждения, могущего
объяснить нам смерть. Но, произведя вскрытие немедленно,
можно отлично понять причину смерти, изучив все
органические элементы в их свойствах. Действительно
находят, что важный элемент, двигательное нервное
волокно потеряло способность возбуждать мышцы.
Этот факт превосходно объясняет нам смерть. В
самом деле, что получается от разрушения
двигательных нервов? То, что прекращаются всякие
движения. Но имеются движения, которые
необходимы для жизни: таковы дыхательные движения.
Прекращение их влечет за собою асфиксию и как
следствие постепенную смерть всех остальных
элементов организма, которые не получают более
животворящего действия окисленной крови.
Как у отравленного животного, мы, благодаря
немедленно произведенному вскрытию, постигаем
механизм смерти, которого мы не могли бы разгадать,
если бы сделали вскрытие через двадцать четыре часа
после отравления,—так же следовало бы иметь
возможность производить физиологическое вскрытие

ЭКСПЕРИМЕНТИРОВАНИЕ В НАУКАХ О ЖИЗНИ 423
в момент смерти больных. Когда человек умирает,
организм никогда не погибает весь сразу. Сперва
умирает один или несколько элементов, и они
влекут за собою смерть остальных. Чтобы узнать
механизм смерти, нужно было бы знать еще, какой
элемент первым потерял свои свойства; для этого,
повторяю, следовало бы делать вскрытие
непосредственно после смерти. Если такие вскрытия не
разрешаются на человеке, их можно производить на
животных, у которых мы вызываем болезни. Это
и есть способ действия, которому нужно будет
следовать в наших занятиях по экспериментальной
медицине.
Для изучения на немедленных физиологических
вскрытиях таких непрочных свойств тканей и
элементов живых организмов, разумеется, нужно, чтобы
лаборатория по экспериментальной медицине была
известным образом оборудована. Необходимо,
конечно, иметь заранее заготовленными все средства
для исследования, ибо если бы пришлось
приготовлять свои инструменты или налаживать аппараты
в тот момент, когда ими приходится пользоваться,
то жизненные свойства элементов имели бы время
исчезнуть или глубоко измениться, так что нельзя
было бы соответствующим образом производить
наблюдения. Ведь инструменты, необходимые для
безотлагательного изучения физиологических свойств
различных тканей и жидкостей организма, являются
предметом первой необходимости для лаборатории
по экспериментальной медицине, и к действиям этих
инструментов нужно прежде всего приучиться.
Затем имеется большое количество других особых
приборов, которые применяются для специальных
опытов и которые мы будем рассматривать по мере того,
как будем продвигаться дальше в изучении
экспериментальной медицины.
Резюмируем. Предмет изысканий эксперименталь-

424 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
ной медицины состоит прежде всего в анализе
явлений жизни с целью дойти до физиологических,
патологических и терапевтических изменений, которые
наступают в свойствах элементов организма под
влиянием различных условий. Затем, после
изучения и определения этих условий, мы должны
воспроизвести их и овладеть ими. Эти занятия нас прямо
приводят, как это видно, к тому, чтобы оказывать
модифицирующее действие на свойства элементов
организма, а следовательно, и на явления жизни.
Но мы знаем, что подобная цель может быть
достигнута лишь с помощью соответственно проводимого
экспериментирования. Стало быть, прежде всего нам
нужно совершенствоваться в трудном искусстве
опыта. Опыты дают нам факты, над которыми нужно,
в конце концов, рассуждать; если опыты сделаны
плохо, то заключения, которые из них выведут,
неизбежно будут ошибочными. Так что можно сказать,
что прогресс экспериментальной медицины будет
отныне непосредственно связан с успехами
экспериментирования.
Не рассуждения недоставало науке,—всегда было
трудно получать точные опыты. Но, кроме этого,
нужно проводить хорошую критику опытов; вот
существенный пункт, указанием на который я на
этот раз ограничусь, но на следующей лекции я на
нем остановлюсь.
Нужно теперь прочно установить необходимость
введения в физиологию строгой экспериментальной
медицины. Когда дело идет о медицине, все считают,
что можно обойтись без этой дисциплины, быть может,
потому, что недостаточно доказана ее необходимость
и то, что никогда результаты опытов не могут
меняться, если условия остаются теми же. Все
противоречия, столь частые в физиологических и
медицинских науках, происходят оттого, что
экспериментаторы ставят себя в различные условия и, в сущ-

ЭКСПЕРИМЕНТИРОВАНИЕ В НАУКАХ О ЖИЗНИ 42&
ности, производят разные опыты, тогда как они
полагают, что делают одни и те же. А нужно, чтобы,
произведя физиологический опыт, его выполняли,
следуя точно определенному и надлежащим образом
обсужденному приему—приему, которому
впоследствии нужно будет точно следовать, когда захотят
получить такие же результаты.
Несомненно, что спорить будут всегда, пока
наука будет двигаться вперед. Нужно только, чтобы
дискуссии относились не к фактам, но лишь к их
истолкованию. Интерпретация фактов связана со
знаниями, которыми мы обладаем, и, по мере того,
как наши знания развиваются, нам часто
приходится менять наши мнения о том, каким образом
следует понимать все результаты опытов. Но сами
по себе факты останутся непоколебимыми, если они
были хорошо установлены в условиях,
надлежащим образом уточненных. Вот почему я только что
сказал, что при усовершенствовании приборов и
приемов экспериментирования мы непосредственно и
действенно будем способствовать утверждению
экспериментальной медицины и подготовим пришествие
этой, в научном смысле активной, медицины.

ЛЕКЦИЯ
ЭМПИРИЗМ И РАЦИОНАЛИЗМ В ФИЗИОЛОГИЧЕСКОМ
ЭКСПЕРИМЕНТИРОВАНИИ, ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНАЯ
КРИТИКА *
Господа
Искусство экспериментирования на живых
существах, являющееся предметом лекций нынешнего года,
как общий метод исследования, само по себе не ново:
экспериментальный метод применяется уже давно
в химии, физике, в науках, изучающих
неорганические тела. Но применение его к живым существам
совсем недавнее; здесь им лишь начинают
пользоваться, он еще в периоде детства; его поступь
нерешительна, порой немного беспорядочна, так как
приемы его еще не установлены и правила, которыми
должно в нем руководствоваться, неопределенны. Но
эти несовершенства, неизбежные в начале,
исчезнут позднее, и физиологическое
экспериментирование может стать и, наверное, станет столь же точным,
как и экспериментирование физико-химическое.
Сейчас мы не можем дать здесь полный, во всех
частях согласованный, метод физиологического
экспериментирования, так как этот метод еще не
сложился, но мы должны подготовлять его
осуществление. Чтобы ускорить этот столь желаемый прогресс,
а также, чтобы сейчас уже облегчить производство
опытов и избавить молодых физиологов от
неуверенности и легко устранимых ошибок, нужно немедленно
же поставить некоторые вехи, которые помешают не-
* «Revue des cours scientifiques», 6 февраля 1869 г.

ЭМПИРИЗМ И РАЦИОНАЛИЗМ 427
которым уклонениям, направят путь новичков в
науке и позднее окончательно помогут начертать путь
экспериментирования, определив его общее
направление.
В предшествующей лекции я сказал, что мы
можем познакомиться с функциями живых организмов,
лишь дойдя до последних элементов организма,
которые, соединяясь, образуют органы или аппараты
тела. Обнаруживая свои специфические свойства,
эти элементы, собранные вкупе, благодаря взаимной
реакции своих различных свойств, производят ряды
сложных явлений, возникающих и развивающихся
перед нами в живых существах.
Когда мы наблюдаем эти явления в целом
животном, то сначала мы не знаем, чему их приписать;
причина их совершенно ускользает от нашего взора.
Таким образом, не будучи в состоянии объяснить их
известными нам силами, мы принуждены
предполагать особую и отличную силу, жизненную силу,
которая должна нам объяснить их. Но жизненная
оила, понимаемая в этом смысле, есть лишь гипотеза,
недостаточность которой обнаруживается, когда мы
доходим до выводов физиологического анализа.
Действительно, анализ этот показывает нам, как мы
только что сказали, что явления, происходящие в
живом существе, в животном, суть следствия свойств
органических элементов, его составляющих; что
причины жизненных функций в действительности
заключаются в этих органических элементах, а не
в целом существе. Итак, вопрос перемещается:
нам нужно обращаться не к сложному существу
в целом, в котором пребывает воображаемая
жизненная сила; причина явлений жизни должна
заключаться в анатомических элементах.
Но анатомические элементы находятся внутри
организма. При современном положении вещей наши
средства исследования не могут их постигнуть, наш

428 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
взор не может проникнуть в тело, чтобы увидетьу
что там происходит; они, таким образом, ускользают
от нашего исследования. Экспериментирование имеет
целью устранить это препятствие. Оно внедряется
в организм, оно проникает до самых последних его
глубин, улавливая функционирование его
различных элементарных частей и определяя их роль в
явлениях целого. Оно, однако, не сразу доходит до
элементов; сначала оно изучает то, что наиболее
легко доступно: механизм больших систем органов и
самих органов, как функции органов пищеварения,
сердца, артерий, лимфатических сосудов, вен, нервов
и мышц и т. д. Потом оно рассматривает ткани
и отыскивает анатомические элементы, совокупность
которых в большем или меньшем количестве
составляет эти ткани: нервные или мышечные волокна,
эпителиальные или железистые клетки и т. д.
Итак, при физиологическом анализе, чтобы
объяснить явление, нужно в конечном счете дойти
до анатомических элементов. Так, при изучении
мышечного сокращения нужно продолжать поиски до
тех пор, пока мы не найдем причину действия
сократительного волокна, вызывающую движение. Когда
наблюдают нервное явление, например, ощущение,
движение, то нужно дойти до нервного волокна или
клетки, являющейся его очагом. Но если и нужно
доходить до анатомического элемента, то, раз мы до
него дошли, нужно остановиться: свойства этого
элемента и суть причины явления. Мы ничего не
можем искать вне этого, не преступая границы науки
и не впадая в затруднения, для разрешения которых
у нас нет никакого средства.
Итак, целью физиологического
экспериментирования является отыскание свойств элементов в
живых существах и связывание этих свойств со
сложными феноменами, проявляющимися в существе
как целом.

ЭМПИРИЗМ И РАЦИОНАЛИЗМ
429
Изучение свойств элементов в неорганизованных
телах, которое также является задачей науки,
сравнительно просто: вот почему физико-химическое
экспериментирование началось уже давно. Наоборот,
в живых существах изучение элементов труднее
вследствие тонкости их свойств; эта крайняя
затруднительность и объясняет относительно малый
прогресс физиологического экспериментирования. Но,
хотя это экспериментирование и очень трудно, мы
должны тем не менее им пользоваться, ибо у нас
нет другого средства проникнуть в тайны явлений
организма. Несмотря на значительные препятствия,
представляющиеся на практике, мы должны
решительно итти этим путем, который только и может
вести нас к открытию законов жизни.
Эти затруднения тем более не должны нас
останавливать или обескураживать в наших попытках, что
цель экспериментирования вполне определенна и
ясна; она совершенно та же при изучении живых
существ, что и при изучении мертвых тел. Как в
одном, так и в другом случае мы хотим определить
условия, при которых совершаются явления материи.
Аналогия полная, так как живая материя, как
и материя мертвая, сама по себе инертна; она
обнаруживает свои свойства только тогда, когда бывает
вызвана к тому влиянием определенных и внешних
ей условий. Для того чтобы вызвать проявление
свойств или возникновение явления, нужно среди
окружающих условий, воздействующих на данную
материю, организованную или неорганическую,
определить, какое среди этих окружающих побочных
обстоятельств составляет столь существенное и
необходимое условие, что данное явление всегда
возникает, когда это условие налицо, и никогда не
происходит, если его нет.
Нахождение этого элементарного условия есть
центральная задача науки, ибо только тогда, когда

430 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
мы его знаем, мы получаем власть над явлением.
Достаточно тогда для этого воспроизвести или
устранить это определяющее условие явления.
Этот экспериментальный детерминизм не
вызывает никакого сомнения в науке о мертвых телах.
Если мы знаем, что данное минеральное соединение
происходит при данных обстоятельствах, то никто не
будет отрицать, что оно произойдет вновь, если мы
воспроизведем те же условия. Если мы заставим
реагировать кислород и водород в надлежащих
пропорциях и при условиях, признанных необходимым^
то никто не усомнится, что получится вода, и что ее
не получится, если не будут выполнены условия
опыта.
Совершенно то же самое в физиологии. Если
элементарные условия какого-нибудь явления хорошо
определены, можно быть уверенным, что оно
произойдет всякий раз, как соединятся те же условия,
и что оно не произойдет, если их не будет. Итак,
соединяя или устраняя эти условия, можно в
определенный момент, когда мы захотим, вызвать
явление или помешать его возникновению. Это очень
важный момент не только для физиологии, но также,
и в особенности, для экспериментальной медицины,
которая должна уметь воздействовать на
болезненные состояния. А достигнуть своей цели наука эта
может, только научившись приводить в действие
по своему желанию все пружины организма,
задерживая ход болезненных процессов, которые она хочет
прекратить, или, наоборот, вызвать явления,
которые она хочет поддержать.
Воздействовать на природу—такова самая
возвышенная цель науки; это же и цель человека перед
лицом мира, который он хочет покорить и подчинить
своей власти. Это завоевание материального мира
поставили себе целью физико-химические науки
и давно осуществили его в своей области. Каждый

ЭМПИРИЗМ И РАЦИОНАЛИЗМ
431
день они превосходно воздействуют на природу,
применяя свои достижения в индустрии,
получившей такое значительное развитие в нашем веке.
Физиология должна делать то же самое; поле для ее
завоеваний—это живая природа. Она должна, как
я только что сказал, научиться по своему желанию
приводить в движение все пружины, т. е. элементы
организма, вызывать в живых существах проявления
их различных свойств, подобно тому как физико-
химические науки овладевают всеми силами
мертвой материи, заставляя их действовать по нашему
желанию. Она достигнет этой цели на живых
существах, как она частично достигла этого на
мертвых телах, познав существенные условия всякого
явления.
Точное определение условий, при которых
происходит какое-нибудь явление, составляет то, что я
назвал детерминизмом явления. Это определение
условий должно быть само по себе абсолютным: ясно, что
если бы какое-нибудь явление происходило
одинаково при существенно различных условиях или оно
изменялось бы, когда условия оставались
неизменными, то наука не была бы возможна, ибо тогда
нужно бы было допустить, что различные причины
производят тождественные результаты и что одна
и та же причина вызывает различные действия. Одним
словом, это значило бы отрицать самый принцип
науки и полагать, что живая природа не имеет
законов, ибо первый признак закона—это то, что он
неизменен. Нахождение условий, существенных для
наличия явлений, или, иными словами, законов
явлений, составляет цель экспериментирования, и
искусство экспериментирования заключается в том, чтобы
создавать такие условия, при которых
возникновение или не возникновение явления было бы
постоянным следствием.
В физико-химических науках, как мы уже ска-

432 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
зали, экспериментирование далеко ушло вперед
и искусство экспериментатора очень
усовершенствовано; но мы хорошо знаем, что в науках о жизни
оно далеко не таково. Когда физик или химик делает
опыт, то он точно знает, при каких условиях он его
производит, и, следовательно, когда он хочет
повторить его, он легко находит первоначальные условия
и восстанавливает их. И всегда он получает тот же
результат; у него и не возникает мысли, что могло
бы быть иначе. Если химик тысячу раз соединяет
кислород и водород, при определенных, всегда
одних и тех же условиях, то его не заставишь думать,
что в одних случаях он получит воду, в других ее не
получит.
В физиологии, ив особенности в медицине,
наоборот, нет ничего обычнее иного рассуждения. Мы
постоянно слышим, как физиологи или медики
говорят нам: я поставил опыт и получил такой-то
результат; другое лицо производит тот же опыт, и получает
иное; третий повторил его в свою очередь и не
получил ничего подобного двум первым. Авторы
регистрируют эти противоречивые результаты, и часто
похоже на то, что все принимают это как нечто вполне
естественное. Многие не удивляются и не
затрудняются этими противоречиями. Говорят, что это
связано с природой животного, с индивидуальным и
временным предрасположением, с влиянием жизни и т. д.
Когда производят серии экспериментов над
животными с каким-нибудь ядом или каким-нибудь
вирусом, то находят, например, что одно животное
погибло, другое выжило и т. п. Потом заключают,
что употребленное в опыте вещество было в известном
количестве случаев токсическим и не было таковым
в других случаях, и факт этот кажется вполне
естественным. Составляют даже статистику,
сопоставляют самые различные наблюдения, произведенные
при различных условиях, и из совокупности резуль-

ЭМПИРИЗМ И РАЦИОНАЛИЗМ
433
татов выводят пропорцию, говоря, что она
представляет собою закон данного явления.
Однако подобные несоответствия абсолютно
несовместимы с принципом всякой науки, и невозможно,
чтобы так происходило в действительности: когда
производят опыты при одинаковых условиях, то
результаты всегда должны быть одни и те же.
Если, повторяя какой-нибудь опыт, получают то
один, то другой результат, если одно животное,
которому привита вирусная болезнь, заболело, тогда
как другое животное с такой же прививкой ничего
не испытало, то из этого не следует заключать, что
нельзя избегнуть такого разногласия результатов
одной и той же операции.
Нет, два эти опыта непременно различны, если
они дают противоречивые результаты. Несомненно,
что наблюдались различные явления, но не
несомненно, что опыт производился при одинаковых
условиях. Само различие результатов уже доказывает
противоположное. Значит, надо искать причину этого
расхождения.
Противоречие результатов доказывает только
одно, что здесь имеются еще неизвестные условия,
ускользающие от экспериментатора. Если все
условия опыта будут хорошо определены и: известны,
тогда можно будет заранее с уверенностью указать
постоянный результат опыта. Тот же самый
результат обнаружится всегда и неизменно. Наука не
допускает исключений; без этого не было бы никакого
детерминизма в науке или, вернее, не было бы науки,
природа не имела бы законов, и явления материи
следовали бы одно за другим, не подчиняясь закону.
В настоящее время физиологическое
экспериментирование находится еще в периоде детства. В самом
деле, экспериментирование, как и само наблюдение,
должно обязательно пройти два последовательных
состояния—период эмпиризма и научный период.
28 Лекции по эксперим. патол.

434 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
В настоящий момент физиологическое
экспериментирование еще не вышло из первого периода, оно
все еще эмпирическое, и полезно сказать несколько
слов по этому вопросу.
Эмпиризм противоположен рационализму; он
исключает всякое умозрение и принимает только
сырые изолированные факты, не пытаясь ни
истолковывать одни другими, ни связывать их в теории. Но если
эмпиризм превосходен для накопления фактов
и также для того, чтобы удерживать от ошибок при
рассуждении, то сам по себе он совершенно
недостаточен; он никогда не создаст настоящей науки,
так как наука требует всегда вмешательства
рассудка и, в противоположность эмпиризму, она
должна быть рациональна. Истина не может быть
нелогична, все истинное необходимо рационально; все,
в конце концов, восходит к разуму, великому
критерию Канта.
Итак, мы энергично отклоняем эмпиризм как
окончательную форму научного исследования; это
период, который нужно пройти, а не оставаться в нем;
нужно как можно скорее перейти к рационализму,
который является научной формой. Одним словом,
эмпиризм констатирует факты, а рациональная наука
систематизирует их и возводит в форму теории.
Итак, второй период науки экспериментирования
заключается в том, чтобы покинуть эмпиризм и
облечь экспериментирование в научную форму.
Экспериментальная медицина тогда только станет наукой,
когда само экспериментирование достигнет достаточно
научного развития. Это и есть цель, к которой мы
непрестанно стремимся.
Я уже упоминал вам о французском враче и
физиологе, работы которого ясно раскрывают нам
все выгоды и недостатки экспериментального
эмпиризма: это Мажанди.
Мы уже говорили, что он оставлял свои опыты

ЭМПИРИЗМ И РАЦИОНАЛИЗМ
435
в необработанном виде и отказывался рассуждать
о них, даже группировать их с целью их пополнения,
устранения противоречий и освещения одних
другими. Поэтому Мажанди часто подвергался резкой
критике, так как его не понимали; и я должен сказать,
что его трудно было понять. Его эмпиризм был в
некотором роде инстинктивным, бессознательным; он
не возводил его в систему. Я сам, долго прожив
с Мажанди, понял его очень поздно.
Мажанди никогда не говорил о физиологических
законах и не хотел, чтобы о них говорили. Он не
верил в них, потому что он считал, что эта наука не
сложилась; он верил только в наличие сырого экспе-
риментиро вания.
Во время приезда Тидемана в Париж Мажанди
рассказывал ему о своих недавних опытах над
спинномозговой жидкостью. Он сказал ему, что эта
жидкость не находится в паутинной оболочке мозга
ж что он наблюдал ее движение вне этой полости.
Тидеман тотчас же ответил ему: «Это невозможно,
так как закон Биша о серозных оболочках говорит
нам, что эта жидкость, секретируемая серозными
оболочками, всегда содержится в полости,
образуемой этими оболочками».
—«Я не говорю вам о законах серозных
оболочек,—возразил Мажанди,—я говорю, что
спинномозговая жидкость находится под паутинной оболочкой,
а не в ее полости, и, если хотите, я покажу вам это
на живом животном. Мне нет дела до закона, потому
что это ничего не может изменить в факте».
Много раз, как я вам только что сказал,
критиковали опыты Мажанди, указывая на их
несогласованность и противоречия, из них вытекающие. Его
упрекали в том, что он плохой экспериментатор,
потому что он не заботился о согласовании своих
опытов. Но люди, критиковавшие его, часто сами
ошибались, желая согласовать его опыты; для этого
28*

436 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
им недоставало критерия. В самом деле, чтобы
критиковать опыты, надо иметь критерий. Именно
открытие этого критерия и: допускает переход
экспериментирования от эмпирического состояния к состоянию
научному. Этот критерий, необходимый в
физиологии, как и в науках о мертвых телах, я и нахожу
в детерминизме условий всякого явления. Итак,
прежде всего нужно искать этот детерминизм, и пока
он не обретен, критика остается бесплодной, потому
что у нее нет необходимой основы.
Я хочу привести по этэму поводу один пример,
ставший знаменитым и часто мною упоминаемый,
так как он очень поучителен для экспериментаторов.
Он хорошо показывает значение детерминизма
оперативных условий там, где хотят провести хорошую
экспериментальную критику. Дело идет о споре
между Мажанди и г. Лонже о возвратной
чувствительности и различных перипетиях его.
В 1822 г. Мажанди открыл различные функции
передних и задних корешков спинномозговых нервов.
Он, однако, не высказался вполне категорически
по вопросу о чувствительности или
нечувствительности этих корешков. Позднее он возобновил своп
опыты и сделал новые наблюдения, которые он не
пытался согласовать с первыми, а ограничивался
все время эмпирическим изложением того, что он
констатировал.
Мажанди никогда не интересовался
физиологическими законами, он и здесь не позволил себе
руководствоваться ими, и его мнения следовали за всеми
колебаниями его опытов.
В 1839 г. он получил результаты, которые опять
отличались от наблюдаемых им до того времени. При
первых его опытах передние корешки определенно
показывали иногда некоторые признаки
чувствительности, но очень слабые и слишком непостоянные,
чтобы он мог взять на себя смелость определенно

ЭМПИРИЗМ И РАЦИОНАЛИЗМ
437
утверждать ее существование. На этот раз, наоборот,
он нашел, что эти передние корешки очень
чувствительны, и в течение целого семестра он показывал на
этой кафедре проявления этой чувствительности,
которую он на основании ее проявления назвал
возвратной чувствительностью. В самом деле, эта
чувствительность передних корешков приходила к ним
от задних корешков, так как она исчезала при
перерезке этих последних; а если передний корешок
перерезался между спинным мозгом и соединением
обоих корешков, то продолжал проявлять
чувствительность только периферический конец, отделенный
от спинного мозга, но остававшийся в связи с задними
корешками через периферию; наоборот,
центральный конец становился совершенно
нечувствительным.
Между Мажанди и Лонже возгорелся тогда спор
о приоритете, которого нам нет нужды касаться,
разве лишь для того, чтобы указать, что Лонже в эту
эпоху видел возвратную чувствительность и вполне
в нее верил. Но Лонже, желая сам изучить вопрос,
возобновил опыты Мажанди и нашел, что передние
корешки оставались вполне нечувствительными.
Тогда он раскритиковал работы Мажанди,
показал, что его опыты 1839 г. находились в противоречии
с опытами 1822 г., и требовал, чтобы Мажанди
объявил, какие опыты были правильны, опыты
1822 г. или 1839 г. Где истина, на каких
результатах останавливается Мажанди?
Что касается Мажанди, то его скептический и
эмпирический ум мало беспокоился этими
расхождениями. Всё его опыты были для него фактами,
которые он равно принимал, не собираясь согласовать их.
Но ум Лонже был настроен совершенно иначе,
и такой результат не мог его удовлетворить. Он
упорно и тщательно проделывал большое количество
опытов. После долгих изысканий он, наконец, вы-

438 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
сказался в отрицательном смысле, решив, что Ма-
жанди в 1839 г. полностью ошибался, когда думал,
что видит в передних корешках чувствительность,
которая в них не существовала.
В своих исследованиях Лонже стремился выйти
из экспериментального эмпиризма и хотел иритти
к тождественным результатам. Однако, по какому
праву осуждал он одни опыты, принимая другие?
Несомненно, что все они были фактами. Нельзя
сортировать опыты, одни принимать, другие
исключать: нужно каждый поставить на свое место,
определив их условия. Таким образом, проводить
экспериментальную критику, плодотворную и решающую,
можно только при условии обладания прочным
критерием, почерпнутым в абсолютном детерминизме
условий всякого опыта.
Как бы там ни было, но возвратная
чувствительность была отвергнута, и Лонже представил свою
работу на конкурс в Академию наук. Перед
комиссией он повторил свои опыты, которые великолепно
удались, и получил приз за то, что доказал, что
возвратной чувствительности не существует. Это
решение доказывало только, что отрицательные
факты существовали, но оно не могло доказать,
что отрицательные факты уничтожали факты
положительные.
В конце концов, вопрос должен был пройти через
новые стадии. Мажанди, показывавший в течение
нескольких месяцев на своих лекциях явления
возвратной чувствительности, не мог не быть изумлен
этим опровержением. Он захотел возобновить опыты.
Но получился тот странный факт, что он не мог
обнаружить эту возвратную чувствительность, которую
о я так постоянно и легко получал раньше. Я вместе
с Мажанди участвовал в этих попытках, не понимая
причины странного исчезновения возвратной
чувствительности, но не был в силах отказаться от вое-

ЭМПИРИЗМ И РАЦИОНАЛИЗМ
439
поминаний об опытах Мажанди в 1839 г., при
которых я присутствовал и которые явно показывали
наличие возвратной чувствительности.
Я читал курсы по частным вопросам
экспериментальной физиологии и мне часто случалось повторять
эти опыты, которые долго давали мне все же
отрицательные результаты. Подготовка опыта казалась
очень простой, она была одинаковой во всех случаях:
вскрывали спинномозговой канал, обнажали
спинной мозг и рассматривали корешки нервов,
выходящих из спинного мозга. Как могла проскользнуть
ошибка в эту серию операций, которые казались
столь совершенно идентичными по их оперативным
условиям? В то время никто не мог этого сказать.
Вопрос в 1840 и 1841 гг. находился в таком
положении, что передние спинномозговые корешки не были
больше чувствительными, бывши таковыми в
продолжение нескольких месяцев в 1839 г. Разве такое
заключение приемлемо? Со своей стороны я не мог
его принять, потому что, как я сказал, я сам был
свидетелем опытов, произведенных на лекциях Мажанди.
Таким образом, у меня было убеждение, что оба ряда
результатов равно существовали, но что должно было
иметься какое-то условие, присущее каждому из
них и укользнувшее при опытах.
Тогда я предпринял новые исследования над
возвратной чувствительностью с намерением
отыскать причину этих странных колебаний при
экспериментировании.
Долго раздумывая об этом, я, наконец, вспомнил,
что при первых опытах Мажанди всегда проходило
некоторое время, один час или больше, между
моментом вскрытия спинномозгового канала и тем, когда
на передних корешках устанавливали наличие
возвратной чувствительности. В самом деле, животное
приготовлялось в лаборатории перед лекцией, а
исследование свойств корешков производилось только

440 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
на лекции. Я заметил, напротив, что в более поздних
опытах, произведенных не для курса, Мажанди
и Лонже исследовали передние корешки сейчас же
после того, как они открывали спинномозговой
канал. Итак, это был вопрос времени, который не
был учтен.
Я предположил, что это обстоятельство могло
оказать известное влияние на различие результатов.
Чтобы убедиться в этом, я повторил опыты,
производя их поочередно при двух различных условиях.
И я увидел действительно, что если я ущемлял
передние корешки тотчас же после того, как широко
раскрывал позвоночный канал, то не получал
никаких знаков чувствительности у животного,
ослабленного и изнуренного болью во время операции;
если же я возобновлял раздражение через час или
два, то возвратная чувствительность проявлялась
совершенно ясно, потому что отдохнувшее животное
находилось в иных условиях.
Итак, было доказано, что старые и новые опыты
производились не при одних и тех же условиях; этим
объясняется, что они давали различный результат.
Теперь нужно было обсудить каждый из
результатов и решить, который из двух должен быть
принят как нормальный или как соответствующий
физиологическим условиям. Очевидно, что таковыми
следовало признать результаты, полученные у
отдохнувшего животного, хотя возвратная
чувствительность развивается и усиливается при обнажении
нервов.
К тому же, вскрывая позвоночный канал на очень
ограниченном пространстве и хлороформируя
животных, можно получить явление возвратной
чувствительности тотчас после операции, не давая им
продолжительного отдыха. Можно получить также
явление возвратной чувствительности на лицевом нерве,
который можно обнажить, не производя большого

ЭМПИРИЗМ И РАЦИОНАЛИЗМ
441
увечья, делая лишь простой разрез на коже. Итак,
возвратная чувствительность проявляется при
физиологических условиях и на нее нельзя смотреть
как на результат патологический. Но здесь, как
и повсюду, физиологический и патологический случай
смешиваются, потому что они являются в некотором
роде степенью феномена при данном условии. Важно
определить это условие.
Таким образом, ясно, что если не хотят оставлять
физиологические опыты в сыром состоянии
эмпиризма, если хотят понять их, то нужно объяснить
их расхождение, согласовать их, а не проявлять
исключительность, отрицая один опыт в пользу
другого.
Я сказал когда-то, что нет плохих опытов: все
опыты хороши при соответствующих условиях. Если
опыты не согласуются, значит, существует одно или
несколько условий явления, ускользнувших от
экспериментатора, ^значит, мы не дошли до
экспериментального детерминизма, т. е. мы не знаем еще всей
совокупности обстоятельств, при которых происходит
явление. В этом состоит проблема, так как наука,
по выражению Леонардо да Винчи, есть по существу
лишь изучение обстоятельств вещей. Знание всех
этих обстоятельств я и называю детерминизмом.
Следовательно, чтобы ориентироваться в
экспериментальной критике, мы должны всегда иметь в виду
этот принцип абсолютного и обязательного
детерминизма явлений; ибо, повторяю, невозможно, чтобы
в живых существах, так же как и в мертвых телах,
при тождественных обстоятельствах не происходили
тождественные явления.
Но детерминизм должен обладать одним
существенным философским качеством: он должен быть
рациональным. Чтобы вы хорошо поняли мою мысль,
я приведу вам еще один пример экспериментальной
критики.

442 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
Г. Вюльпиан предпринял ряд крайне интересных
опытов над ядом жабы. Прививая этот яд различным
животным, он констатировал, что они отравлялись,
и он получил очень быстро наступающую смерть
специально у лягушек. Г. Вюльпиан определил
даже механизм действия этого животного яда,
показав, что смерть происходила от остановки сердца;
это было, таким образом, то, что называют
сердечным ядом. Но, прививая этот яд жабы самой жабе,
г. Вюльпиан заметил, что это животное не
отравлялось и, повидимому, не испытывало никакого
действия своего собственного яда. Итак, заключение из
опытов было таково, что яд жабы был токсичен для
лягушки, но не для жабы.
В случае г. Вюльпиана, как и в случае г. Лонже,
я, хорошо зная искусство экспериментаторов, и не
думал оспаривать самих опытов. Но, принимая опыты
г. Вюльпиана как сырой материал, я не мог принять
выведенные им заключения, хотя они, повидимому,
вытекали из фактов. Я не мог принять этих выводов,
потому что они были нерациональны. Они не могли,
следовательно, быть выражением научного детерминизма,
они могли быть только эмпирическими результатами.
Как, в самом деле, допустить, что яд, немедленно
останавливающий сердце лягушки, не останавливает
сердце жабы? Это значило притти к заключению,
что эти два сердца были различны по своей природе,
раз они обладали столь различными свойствами,
что то, что было ядом для одного, не было таковым
для другого. Но подобное заключение для двух
животных, столь близких по природе, было абсолютно
нерационально и ненаучно. Если у столь близких
во всех отношениях животных, как лягушка и жаба,
существовали подобные различия, то какое значение
имели в отношении физиологии человека опыты,
производимые над животными, конечно, гораздо
более от него отдаленными?

ЭМПИРИЗМ II РАЦИОНАЛИЗМ
443
Вместо искомого нами детерминизма, который
один только и может составить науку, мы приходим
к полному индетерминизму. Наука перестала бы быть
возможной, даже слова потеряли бы смысл. В самом
деле, как можно бы было говорить о мышечных
волокнах, если бы это выражение охватывало элементы,
обладающие по своей физиологической природе
абсолютно отличными свойствами? Если бы такой
результат был принят, то профессорам физиологии
оставалось бы подать в отставку, ибо их наука
превратилась бы в химеру.
Итак, я повторил опыты г. Вюльпиана на жабах,
я повторил их в точности в тех условиях, что и автор,
и я действительно получил указанные им
результаты. Так же, как он, я впрыснул жабе то же самое
количество яда, каким, несомненно, убивают
лягушку, и жаба не умерла, но, увеличивая дозу яда,
'я достиг того, что отравлял жабу так же, как и
лягушку.
Итак, жаба могла быть отравлена своим
собственным ядом так же, как и лягушка, нужна была только
более сильная доза яда; в этом вся разница. Правда,
это тоже различие, однако это различие совсем иного
порядка и различие, не влекущее за собой тех
следствий, которые вытекали из заключений г.
Вюльпиана; вместо различия природы свойств имеется
простое различие в степени. Анатомические элементы
должны обязательно иметь у всех животных
тождественные по своей природе свойства. Если бы
оказалось, например, что какое-нибудь мышечное волокно
не обладает всеми существенными свойствами
других волокон или имеет еще специальные свойства,
кроме свойств других волокон, то пришлось бы уже
не считать его мышечным волокном, а особым
органическим элементом. Но если свойства
какого-нибудь анатомического элемента должны быть повсюду
тождественны по своей природе, то из этого не

444 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
следует, что они обязательно тождественны по их
интенсивности. Это pie одно и то же, и мы очень
хорошо знаем, что, наоборот, интенсивность их свойств
меняется не только у разных животных, но даже
у одного и того же животного под влиянием массы
различных причин. Доза какого-нибудь активного
вещества, способная вызвать известный эффект,
может вариировать в очень больших пределах
вследствие различной интенсивности свойств
анатомического элемента при различных обстоятельствах, но
характер эффекта остается тем же, и будет ли он
сильным или слабым, он всегда должен быть налицо,
потому что свойство, ему соответствующее, всегда
присутствует.
После этих двух изложенных вам интересных
примеров вы должны понять, что нужно разуметь
под экспериментальной критикой. Истинная критика
не есть критика исключения—это критика, ничего не
уничтожающая и все согласующая рациональным
детерминизмом явлений. Когда мы приходим к этому,
то всякий спор неизбежно прекращается. Поэтому
все спорные вопросы, о которых я вам говорил,
теперь решены. Г. Лонже, г. Вюльпиан и я, мы все
согласны теперь, и факты всем очевидны. Если есть
другие вопросы физиологии, о которых спорят (они
всегда будут), то нужно твердо знать, что можно
притти к соглашению относительно них только тогда,
когда будет установлен точный детерминизм каждого
опыта, придающий последнему его значение и
ценность. В этом истинный прогресс
экспериментальной науки.
Часто для объяснения противоречивых опытов
ссылаются на влияние жизни, не определяя точно ее
механизма. Но это совершенно напрасно: это
влияние никогда не должно быть принимаемо во внимание
в спорах об экспериментах. Не то, чтобы я хотел
отрицать влияние жизни,—конечно, это влияние су-

ЭМПИРИЗМ И РАЦИОНАЛИЗМ
445
ществует, но только как первопричина,
управляющая функциями элементов тканей и органов. Она,
если угодно, сообщает им характерные свойства,
проявление которых мы изучаем; от нее получают
они особые силы, их оживляющие, которых мы не
находим в мертвых телах. Но раз эти свойства
создались под влиянием жизни, они функционируют так
же, как и силы мертвых тел. Жизнь здесь больше не
при чем, и ее нельзя вмешивать в детерминизм
явлений. Свойства живых тел более тонки, чем силы
мертвых тел: в этом все различие их проявления.
Конечно, эта тонкость явлений жизни создает
наибольшие трудности при ее изучении, потому что
мы обладаем относительно очень грубыми
инструментами и очень несовершенными методами, но, чтобы
ориентироваться среди этих затруднений всякого
рода, мы должны твердо, вне всяких споров,
придерживаться принципа нашего метода, детерминизма.
При изучении какого бы то ни было явления нужно
всегда ставить целью абсолютное и рациональное
определение условий его существования и таким
образом вполне овладевать явлением, быть в
состоянии по желанию вызвать его или препятствовать
его возникновению.
Когда мы достигнем знания этого совершенного
детерминизма, мы всегда будем точно знать, что мы
делаем не только в физиологии, но также и в
медицине, т. е. в патологии и терапии.

ЛЕКЦИЯ
ИСТОРИЯ ФИЗИОЛОГИЧЕСКОГО
ЭКСПЕРИМЕНТИРОВАНИЯ. ИСКУССТВО ЭКСПЕРИМЕНТИРОВАНИЯ НА
ЖИВЫХ СУЩЕСТВАХ *
Господа
Для изучения явлений в живых существах и
вскрытия законов, ими управляющих, вовсе не нужно,
как думали раньше, познать самую сущность жизни.
Поэтому мы столь же мало должны углубляться
в существо жизни, как и в существо тяжести,
сгорания или какого-либо другого физического или
химического явления; это, однако, не мешает нам
изучать эти явления, измерять их напряженность,
определять их условия и даже в такой мере
овладевать ими, чтобы по своей воле вызывать или
прекращать их. Сущность вещей навсегда останется
скрытой для нас не только в физиологии, но и во всех
возможных родах знания. Мы не должны претендовать
на овладение внутренней природой материи; одни
только ее свойства подлежат нашим чувствам, и
изучать мы можем только их проявления. Но и этого
достаточно, ибо ученый и не должен стремиться
познать больше. Мы пытаемся лишь определить условия
явлений, их вторичные, или непосредственные,
причины, не углубляясь в их первопричины, которые
не входят в область науки и погоня за которыми
была бы столь же призрачна, сколь бесполезна для
наших целей.
* «Revue des cours scientifiques», 27 января 1869 г.

ИСТОРИЯ ФИЗИОЛОГИЯ, экспериментиров. 447
Мы видели, что для того, чтобы уловить условия
существования феноменов, мы должны довести
анализ их до крайнего предела. Так, в химии наука
исходит от самых сложных тел и от анализа к
анализу, от достижения к достижению, доходит до
простых тел, до элементов, которые, соединенные в
различных количествах и пропорциях, образуют все
вещества мертвой природы. Подобно этому и в
физиологии надлежит довести анализ до тех
органических элементов, из соединения которых состоят все
живые существа.
Сказанное о физиологии в равной мере применимо
и к экспериментальной медицине, ибо эти две науки
по существу дела составляют одно и то же: и здесь,
и там мы рассматриваем явления жизни при
различных у с лр виях. Патология больного человека и
физиология здорового—лишь две стороны физиологии
человека: от одного случая к другому законы не
изменяются. Условия, в которых развиваются
болезни, не могут ни ввести в организм сил, не
присущих ему и до этих болезней, ни создать
патологическую физиологию, отличную от физиологии
нормальной. Болезнетворные условия хотя и нарушают
нормальное отправление функций организма,
однако неизменно согласуются с его обычными
законами, подобно тому как возмущения небесных тел
являются результатом тех же законов, которые
управляют и их нормальным движением. Заболеть и
умереть человек может лишь в силу тех же самых
законов, которые управляли его жизнью в здоровом
состоянии.
Поэтому-то физиология и экспериментальная
медицина, изучая однородные явления, должны
и анализ вести тождественным способом. Между тем
анализ организма неизбежно был постепенным:
невозможно было разом дойти до больших тонкостей,
не разделав, так сказать, сперва субъекта вчерне,

448 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
не расчленив его на основные части, отличить которые
одну от другой было уже легче. Поэтому первые
опыты по необходимости были очень грубы: сперва
производились опыты над органами в целом; позже
перешли к тканям и, наконец, проникли и до
органических элементов, ибо невозможно было начать
усовершенствованные опыты, не пройдя сперва
через несовершенные.
Далеко восходит начало физиологического
экспериментирования. Мы встречаем его уже у греков;
Гален оставил нам немалое число примеров. Его
опыты заключались преимущественно в удалении
органов и в наблюдении за вытекающим из этого
расстройством, дабы отсюда заключить о функции
удаленного органа. Так, например, он перерезал
нервы гортани и открыл их влияние на голос. Гален,
а ранее его Эразистрат также уже знали, что укол
между первым шейным позвонком и затылочной
костью вызывает смерть, хотя они и приписывали
ее в данном случае повреждению мозговых
оболочек и т. д. Позднее, опираясь на труды итальянских
анатомов и особенно своего учителя Фабриция из Ак-
вапенденте, Гарвей открывает кровообращение и
изучает его механизм. Однако все еще имеют дело с
органами. Лишь позднее—новый шаг вперед:
разрабатывается топография нервной системы и
определяется совокупность ее свойств; позднее различают
нервы двух классов—двигательные нервы и нервы
чувствительные,—обладающие совсем различными
свойствами; наконец, различают чувствительные
нервы различных родов в зависимости от выполняемых
ими функций, например, нервы специфических
органов чувств. В недавнее время, все более углубляя
анализ, научились различать еще новые категории
нервов, например, нервы сосудодЕИгательные и др.
Параллельным путем следует и анатомия.
Начали с топографической анатомии и анатомии они-

ИСТОРИЯ ФИЗИОЛОГИЧ. ЭКСПЕРИМЕНТИРОВ. 449
сательной, которые рассматривают органы в их
совокупности и по системам. Позже выступает общая
анатомия, определяющая ткани, из которых состоят
все органы; анализируя эти ткани, она открывает
составляющие их органические элементы,—так,
в конце концов, возникает гистология.
Так, от успеха к успеху, от анализа к анализу,
анатомия и физиология дошли теперь до самих
органических элементов. Таково современное положение
науки. Поэтому в наши дни, чтобы не отставать от
своей эпохи, следует при изучении любого явления
восходить к тем органическим элементам, в которых
оно протекает. В этом мы должны видеть конечный
объект научной работы. Так как все жизненные
явления совершаются в элементах организма, то внешние
агенты могут воздействовать на организм, лишь влияя
на эти элементы. В них протекают все процессы
физиологические, патологические, токсические или
терапевтические, и эти действия находятся в связи
со свойствами того или иного элемента, который их
объясняет.
Но язык медицины сложился под влиянием
совсем иных идей и в эпоху, когда уровень
физиологических познаний был еще далек от концепции,
подобной той, которая господствует теперь. Вот почему
этот язык нередко выражает идеи, которые уже не
соответствуют той точке зрения, с которой мы в
настоящее время должны рассматривать явления
организма.
Так, врачи обыкновенно говорят, что такое-то
лечебное средство оказывает действие на такую-то
болезнь или даже на некоторые симптомы болезни,—
например, что хинин действует на лихорадку. Что
же это может означать в физиологии? Да ровно
ничего. Лихорадка есть некая сущность, которая
поэтому сама по себе не может подвергнуться никакому
действию. Еще чаще говорится, что некоторые суб-
29 Лекции по эксперим. патол.

450 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
станции действуют на органические диатезы,
например, видоизменяют золотушные, туберкулезные,
сифилитические и другие. В таком выражении нет
научного содержания. Диате.зы в болезни не более
как простые создания нашей мысли, слова,
которыми мы объединяем совокупность некоторых
явлений, одновременных или последовательных. По
существу, реальна и поэтому способна подвергнуться
воздействию лишь одна материя, в которой и
происходят все внутренние явления. Таким образом, всякое
лекарство может действовать только на элементы
организма, а не на какую-либо имматериальную вещь.
Поэтому выражения: воздействовать на болезнь,
видоизменить диатез—это одни слова. Можно,
конечно, пользоваться ими ради удобства речи и потому
что они вошли в обиход, но лишь при условии, если
их правильно понимать и не забывать, что ими
желают указать. Было бы большой опасностью
принять их буквально и дать им ввести себя в
заблуждение.
Мы снова подчеркиваем истинный характер
явлений жизни, ибо, прежде чем начать плодотворное
изучение какой-либо науки, необходимо усвоить
правильное суждение о ее природе и методе. Ни на
одну минуту не следует допускать мысль, будто
физиология разнится от других наук по своим общим
принципам, по самой сути своей или по методу
исследования. Это—наука, которая, как и физика или
химия, должна следовать путем
экспериментирования; от смежных дисциплин она отличается только
объектом своего исследования и несравненно большей
тонкостью явлений, подлежащих ее изучению. Общие
принципы метода остаются абсолютно те же, и
видоизменять приходится лишь приемы
экспериментирования, практические детали которого,
очевидно, находятся в самой тесной зависимости от
изучаемого объекта.

ИСТОРИЯ ФИЗИОЛОГИЧ. ЭКСПЕРИМЕНТИРОВ. 451
Физиология совершенно новая
экспериментальная наука; лишь с очень недавних пор существует
она независимо и завоевала автономию, которая
позволит ей развиваться в согласии с собственной
природой и подлинными своими тенденциями.
В прежнее время физиология входила составной
частью в другие науки, в зоологию, анатомию и
медицину. Лишь постепенно она развилась в
отдельную науку. Правда, и в прежнее время встречались
анатомы, медики, зоологи, химики и даже физики,
ставившие порой какие-нибудь чисто
физиологические опыты, ко каждого из них приводили к этим
опытам их идеи и исследования в той науке,
которою они специально занимались. Таким образом,
физиология оставалась в подчиненном положении
п рассматривалась лишь как подсобная часть.
Гален проделал достаточное количество
физиологических опытов, чтобы заслужить имя «отца
физиологии», подобно тому как Гиппократ был
назван «отцом медицины». Но все же это был прежде
всего врач, искавший в физиологических
экспериментах основы или оправдания медицинских теорий.
В ту эпоху строились лишь медицинские теории,
которые, сменяя одна другую, долгое время
господствовали в науке.
Много позднее, в XVIII веке, среди врачей мы
знаем одного, заслуживающего специального
указания, потому что он, повидимому, понял во всем объеме
значение физиологического экспериментирования
в применении к медицине. Это был Ренье де Грааф.
В начале его «Tractatus anatornico-medicus de
succi pancreatici natura et usu», изданного в 1671 г.
и переведенного на французский язык, мы видим
фронтиспис, изображающий лабораторию физиолога.
По середине мы видим стол, на котором лежит труп;
вскрывающий его ученый окружен учениками
подобно тому, как и на знаменитой картине, известной
29*

452 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
под названием «Урок анатомии»; у ножек стола
виднеются различные животные, приготовленные для
опытов по вивисекции: рыбы, куры, баран, собака,
у которой проделаны фистулы, снабженные
склянками для собирания слюны, панкреатического сока
и т. д.; в глубине висят различные хирургические
и медицинские инструменты или инструменты для
вивисекции, а справа на постели лежит больной,
окруженный пузырьками с лекарствами.
Это поистине физиологическая лаборатория во
всей ее многосложности, как мы ее понимаем теперь:
анатомическое изучение, опыты над животными,
клиническое наблюдение больных и применение
в терапии полученных результатов. В особенности
знаменательно то, что здесь представлен и больной:
это указание на то, что не нужно разобщать науку
о жизнью, по одну сторону ставить физиологию, по
другую—патологию. Не следует делать вивисекцию
для вивисекции, в особенности становясь на точку
зрения экспериментальной медицины: надлежит
сперва произвести наблюдения над болезнями, чтобы
определить их симптомы и вскрыть очаги болезней,
затем искать причины повреждений и путем
вивисекции проверить построенную по этому поводу
гипотезу.
Конечно, я не предполагаю, чтобы лаборатория
де Граафа была оборудована так, как это было
изображено на фронтисписе его труда, в особенности я не
думаю, чтобы действительно больные находились
рядом с этой лабораторией; но если эта лаборатория
и не была реальностью, то во всяком случае она
была замыслом де Граафа, типом, который он
предвосхищал, тем, чем, по его мнению, должна была
быть его лаборатория, и одной этой идеи было уже
много для эпохи, когда жил де Грааф.
Впрочем, достаточно взглянуть на описанный
нами фронтиспис, чтобы увидеть, что это не более,

ИСТОРИЯ ФИЗИОЛОГИЯ. ЭКСПЕРИМЕНТИРОВ. 453
как плод фантазии: скатерть с бахромой,
покрывающая стол, где лежит труп, люстра, освещающая зал,
богатые лепные панели, украшающие его,—все эти
детали не вяжутся с более скромным и деловым
оборудованием, необходимым для реальной лаборатории.
К тому же и самые опыты не могли бы быть
произведены в той форме, как это представлено. Так, если
верить рисунку фронтисписа и другим гравюрам
его труда, де Грааф, чтобы собрать слюну собаки,
попросту вводил горлышко склянки в выводной
проток слюнной железы, тогда как нам известно,
что и самые широкие из этих протоков еще
слишком узки, чтобы произвести подобную операцию у
собаки.
Нет нужды удивляться вольности этих рисунков:
изображения, сделанные старинными анатомами, по
большей части субъективны или идеальны, а не
являются копиями реальной действительности. Так,
в старинных трактатах по анатомии находят немало
самых странных изображений: например, часто
встречается там человек с содранной кожей, которую он
протягивает левой рукой, тогда как правой
потрясает ножом, послужившим для этой операции. Или
человек, заживо вскрывающий себя и на самом себе
производящий анатомические демонстрации:
вытягивающий подошвенную мышцу и делающий при
этом страшные гримасы, чтобы изобразить боль,
которую испытал бы человек при подобных
движениях, будь они реальны, и т. д. Мышцы, нервы,
железы по большей части изображались условными
фигурами, нисколько не соответствующими их
реальному виду. Рисовали то, что представлялось уму,
нисколько не заботясь о том, чтобы сообразоваться
с самим объектом, точно воспроизводя и внешний
вид его, и все детали.
В наши дни никто не дерзнет на подобные
вольности. Мы теперь поняли, что прежде всего надле-

454 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
жит копировать природу, а не изображать свои
представления о вещах.
Мы уже говорили, что долгое время у
физиологии не было своего дома, что она находила себе
пристанище у медиков, у зоологов, у анатомов, всегдр
стесненная в своем развитии чуждыми ей условиями.
У нее не было независимости, не было даже
обособленного существования. В наши дни она стала
автономной наукой и очень быстро настолько укрепилась
и утвердилась, что уже не боится утратить свою
автономию или понизиться в своем научном положении.
В настоящее время физиология должна занять
по отношению к анатомии и зоологии то же
положение, которое химия и физика занимают по отношению
к минералогии: она изучает функционирование
тканей, описанных анатомией, подобно тому как химия
исследует реакции тел, наблюденных и
классифицированных минералогией. Поэтому на тех же
основаниях, что химия и физика, она имеет право на
отдельное преподавание.
В прежнее время анатомия и физиология обычно
объединялись в лице одного профессора. В Германии
это нежелательное совместительство исчезло повсюду.
В прошлом году еще было два курса, совмещавших
разом анатомию и физиологию, но и эти последние
были недавно разделены, и этого соединения больше
нет. Во Франции еще на многих кафедрах
физиология связана с анатомией, но в настоящее время
усилия направлены к тому, чтобы изменить этот порядок
вещей*, крайне пагубный для физиологии, ибо при
такой насильственной связи двух наук страдает
преимущественно одна. Профессор, на которого
одновременно возложена и анатомия, и физиология, препо-
* В своем последнем отчете по высшему преподаванию
министр народного образования признает необходимым
создать особые кафедры по физиологии при медицинских
факультетах в провинции.

ИСТОРИЯ ФИЗИОЛОГИЯ. ЭКСПЕРИМЕНТИРОВ. 455
дает главным образом первую, и в большинстве
случаев к своим анатомическим описаниям он
присовокупляет всего лишь несколько замечаний по
физиологии, касающихся органов, строение которых он
только что изложил.
Как дополнение и как следствие обособленного
преподавания, физиология должна иметь и
специальные лаборатории, принадлежащие лишь ей, в
которых она могла бы широко и свободно развернуться.
Нужда в этом, как и в самом разделении
преподавания, была понята в Германии, Голландии, России28;
наряду с кафедрами по физиологии всюду были
устроены лаборатории, снабженные необходимыми
средствами изучения, хотя и уступающие другим в
отношении размеров и богатства. Было бы небесполезно
описать их в такой момент, когда и Франция, по
видимому, хочет решительно вступить на этот путь,
но это завело бы нас слишком далеко. Мы только
укажем на две большие лаборатории, которые в
настоящее время сооружаются в Амстердаме для
г. В. Кюне и в Лейпциге для г. Людвига. Будучи
последними по времени, они, естественно, являются
и самыми усовершенствованными, так как ими мог
быть использован опыт прежних лабораторий.
Лаборатория г. Кюне будет закончена в конце лета,
лаборатория же г. Людвига уже отделана и вскоре
начнет функционировать.
Эта последняя лаборатория по своим размерам,
по своему оборудованию, по расположению
различных отделов, по количеству и совершенству
инструментов поистине является образцовым
физиологическим институтом. Он состоит из трех корпусов,
стоящих друг к другу под прямым углом, образуя как
бы три стороны квадрата, причем четвертая
сторона остается пустой и занята обширным двором.
В подвальных этажах помещается большая
паровая машина, предназначенная для выполнения раз-

456 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
личных работ: она будет подавать силу по кабинетам
для экспериментов, позволит легка производить
вентиляцию кабинетов для вивисекций, помещений,
отведенных под животных, и т. д. Там же помещается
мастерская механика и двух других рабочих,
специально прикомандированных к физиологическому
институту для того, чтобы производить или
исправлять нужные инструменты и работать по указаниям
и под руководством физиологов для построения,
согласно их предначертаниям, новых аппаратов. В
нижнем этаже находятся также распространяющие
тяжелые запахи помещения для вивисекций и вскрытий,
и, наконец, конуры и стойла животных,
предназначенных для опытов,—собак, кроликов и т. д. Кролики
будут разводиться в самом институте.
Во дворе построены конюшни для лошадей и
помещения специально для вивисекций крупных
животных, над которыми, естественно, нельзя работать
в тех же условиях, как над мелкими животными.
Во дворе же находится аквариум для рыб и
другой для лягушек и т. д.
В первом этаже залы главного корпуса
предназначены для того, что можно назвать собственно
оперативной физиологией. Здесь мы находим обширный
кабинет для вивисекций, особый кабинет для
личных исследований профессора Людвига, затем ряд
комнат для опытов специального характера, как
исследования по электрофизиологии, оптические опыты
и т. д. Каждый из этих кабинетов снабжен всеми
инструментами для данного специального рода
исследований. Таким образом, они всегда в полной
исправности под рукой экспериментатора и пригодны
для пользования ими.
Первый этаж одного из боковых корпусов отведен
под микроскопические исследования, другого—для
химических работ. Каждым из этих отделов
специально заведует один из двух профессоров-ассистен-

ИСТОРИЯ ФИЗИОЛОГИЯ. ЭКСПЕРИМЕНТ ТИР OB. 457
тов, прикомандированных к г. Людвигу. В корпусах,
где производятся химические и микроскопические
исследования, есть также особые кабинеты профессоров
и кабинеты для специальных опытов, например, для
анализов газов.
Во втором этаже расположены частные квартиры
г. Людвига, механиков и других служащих
физиологического института.
Посреди двора возвышается большой амфитеатр
с Еерхним светом,—здесь будут читать лекции г.
Людвиг и его ассистенты. Этот амфитеатр непосредственно
сообщается коридором с каждым из трех описанных
корпусов: инструменты, микроскопические
препараты, подопытные животные будут доставляться
в вагонетках по рельсам и последовательно
проходить перед глазами всех слушателей.
Такова эта грандиозная лаборатория,
осуществляющая все условия, необходимые в наше время
для успешного развития физиологии.
Вот, наконец, физиология, освободившаяся во
всех отношениях: в области интеллектуальной она
принудила признать свою специальную точку
зрения, не зависящую от других наук, и получила
право свободно развивать ее; в области материальной
она отвоевала себе отдельное помещение и
необходимые орудия для работы.
Какими же приемами она будет пользоваться для
объяснения изучаемых ею явлений? Во-первых, она
констатирует явления жизни как простым
наблюдением, так и путем вивисекции, проникающим в глубь
организма. Затем она должна объяснить эти явления,
и с этой целью ею будут использованы самые
разнообразные средства: она прибегнет к помощи всех
наук как анатомии или гистологии, так и физики
или химии.
Поэтому-то в физиологической лаборатории и
должно объединить эти три стороны, эти три необходимые

458 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
основы науки о жизни: вивисекцию, физико-химию и
гистологию. Чаще всего каждое частное исследование
требует сочетания этих трех обособленных отделов
знания. Так, например, чтобы изучить пищеварение,
нужно .сперва научиться проникать в
пищеварительный канал живого животного, чтобы наблюдать tg,
что там происходит, и извлечь пищеварительные
соки, которые должны стать объектом опытов; затем
с этими соками следует произвести искусственное
пищеварение и рассмотреть происходящие
химические явления; наконец, необходимо изучить под
микроскопом внутренние видоизменения пищи и
тканей, сопровождающие эту важную функцию.
Итак, лаборатория г. Людвига прекрасно
организована, удовлетворяя этому тройному требованию.
Ту же точку зрения и тот же план я постараюсь
провести в физиологическом институте, который мне
обещано создать при моей кафедре общей
физиологии в Музее естественной истории. Курс, читаемый
мною здесь, в Коллеж де Франс, есть лишь как бы
подготовка к практическим занятиям, которые
начнутся в этом институте. Не следует забывать, что
ученые создаются не на лекциях,—они создаются
только в лабораториях.
Итак, успех физиологии теснейшим образом
связан с развитием лабораторий, в которых должны быть
объединены те три области, на которые мы только
что указали как на образующие существенные
элементы. В особенности важно совершенствование в
искусстве вивисекции, ибо в настоящее время это самый
необходимый и самый универсальный метод
исследования в физиологии. К несчастью, вивисекция
нередко крайне трудна и успешность ее требует
большой ловкости и правильного метода. Поэтому
мы и намерены уделить ей особое внимание.
Теперь, когда физиология имеет, наконец,
собственный дом,—пока за границей, а вскоре, надеюсь,

ИСТОРИЯ ФИЗИОЛОГИЧ. ЭКСПЕРИМЕНТИРОВ. 459
будет иметь его и у нас во Франции,—теперь мы
должны рассмотреть, какой метод и какие средства
существуют на практике для ее совершенствования
и к каким экспериментальным приемам она должна
прибегать.
Первая задача, как мы уже указали, заключается
в том, чтобы возможно точнее наблюдать на живом
объекте те явления, которые желательно изучить.
Нужно делать анатомию на живом, т. е. делать
вивисекцию, чтобы видеть функционирование органов во
время самой жизни, а не тогда только, когда смерть
привела их в состояние покоя. Наконец, после того,
как мы извлекли из анатомии на трупе все, что она
может дать, следует предпринять эксперименты на
живом, которые позволили бы уловить самые явления.
Первым вопросом, встающим перед
экспериментатором в начале его опытов, касающихся функций
живых существ, является вопрос о выборе животных,
на которых будут производиться эти опыты.
Некоторые лица утверждали, что для достижения
результатов, которые были бы применимы к человеку (не
забудем, что в этом наша главная цель), следует
обязательно оперировать на самом человеке. Еще и
сейчас, когда говоришь иным из врачей об опытах на
лягушках, они, не задумываясь, отвечают, что это
может быть интересно по отношению к лягушкам,
но что это не имеет никакого значения для
физиологии человека. Но так как экспериментирование
на животных есть основание всей современной
биологии,—будь ли то нормальная физиология или
экспериментальная медицина,—мы не можем оставить
и тени сомнения в прочности этого основания и
должны вкратце рассмотреть этот вопрос.
Уже Цельсий указал на это затруднение: он
спрашивал себя, следует ли производить опыты на
человеке, и даже, ставя вопрос шире, следует ли вообще
производить опыты на живом. Мысль эксперимен-

460 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
тировать на живом человеке внушала тогда меньшее
отвращение, чем внушала бы она теперь, потому что
в ту эпоху были рабы, которые, будучи, с физической
точки зрения, людьми, как и все другие, сточки
зрения закона, однако, не приравнивались к ним вполнеу
и страдания их не вызывали ни того же сострадания,
ни тех же укоров совести уже в силу того, что вообще
привыкли свободно пользоваться ими, как домашним
скотом*.
И действительно, в античном мире делались
иногда опыты на рабах, и тот же Цельсий упоминает,
что Эразистрат, внук Аристотеля, делал много таких
опытов. При хирургических операциях и глубоких
ранениях врач также не задумывался продлить
страдания пациента ради того, чтобы
продемонстрировать своим ученикам какие-нибудь частности
человеческой анатомии, что было для них тем более важно *
что вскрытие трупов не практиковалось тогда и
анатомию изучали только на обезьянах.
Как бы то ни было, знаменательно уже и то, что
Цельсий подумал поставить этот вопрос, но он
разрешает его самым неожиданным образом, объявляя, что
не следует делать опыты на живых существах вообще,
ни на человеке, ни на животных. Но внушали ему
это убеждение не доводы чувства или морали, а
научные соображения, именно та мысль, что страдания
истязуемого существа могут исказить обычные
явления жизни и тем привести к серьезным ошибкам.
* Так, например, не говоря уже о праве над жизнью и
смертью, которое было отменено лишь сравнительно поздно,
ни о жестоких физических наказаниях, которые всегда
оставались обычными, укажу хотя бы на то, что в случае
обвинения хозяина в преступлении все его рабы подвергались пытке
и что нередко гражданин, чтобы отвести от себя подозрения,
произвольно подвергал пытке своих рабов. Таким образом,
ими пользовались как инертной материей для решения
вопроса, связанного с законом: не было ли бы также
естественно пользоваться ими и для разрешения научной проблемы?

ИСТОРИЯ ФИЗИОЛОГИЯ. ЭКСПЕРИМЕНТИРОВ. 461
Несомненно,' возражение Цельсия заслуживает
внимания; экспериментирование на живых существах
«вязано со множеством трудностей, но дело физиолога
суметь справиться с ними, разобраться в хаосе,
подлежащем его наблюдению, отличить то, что со
всею несомненностью является нормальным
явлением в организме, от того, что может быть
искусственным продуктом самого опыта. Без сомнения,
задача эта не легка, но мы должны взять ее на себя,
потому что другим способом мы ничего не изучим.
Что касается опытов на человеке, мы уже
сказали, что в древности к ним иногда прибегали, так же
как и в средние века и даже в начале новых веков*.
В более близкие к нам времена также еще
производились опыты на человеке, но более невинного
характера: так, людям, приговоренным к смерти,
а также чахоточным, которым предстояло в скором
времени умереть от их болезни, давали проглотить
яйца глист, чтобы потом при вскрытии умершего
проследить эволюцию этих червей. Также нередко
делались наблюдения и разного рода опыты над
казненными вскоре после их смерти. Ясно, что с этим
не связано никаких неудобств. Однако в наше время
этика справедливо осудила бы самым решительным
образом всякий опыт на человеке, который мог бы
повредить пациенту или не имел бы целью явной
и непосредственной пользы.
Так как мы не должны оперировать на человеке,
приходится экспериментировать на животных. Но и
здесь во имя чувства физиологии ставились преграды.
Проблема вивисекции в свое время остро волновала
многих и нередко вызывала самые неверные пред-
* Так, например, когда Генрих II получил на турнире от
капитана гвардии Монгомери удар копьем в глаз, вызвавший
через несколько часов его смерть, то врачи подвергли
такому же ранению четверых приговоренных уголовных
преступников, чтобы с полным удобством изучить раны.

462 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
ставления. Не так давно еще
физиологи-экспериментаторы слыли людьми особой породы, чувств
которых не понимали и которых почти опасались.
Я помню, что даже в этих стенах во времена Ма-
жанди яа физиологические опыты смотрели очень
косо 29.
Несомненно, что вивисекция вызывала и вызывает
еще много совершенно необоснованных
предубеждений, потому что не отдают себе ясного отчета в ее
мотивах, целях, результатах и условиях, в
которых она производится. Прежде всего слишком
забывается, что каждая наука, каждая область имеет свою
особую точку зрения, которая не всегда вполне
согласуется с другими точками зрения. Значит ли это,
что, действуя в какой-нибудь данной области,
следует жертвовать присущей ей точкой зрения во имя
другой, чуждой ей? Разумеется, нет, ибо в таком
случае ничто не могло бы развиваться, следуя
собственным законам*.
Но даже с точки зрения чувства, какую выгоду
получили бы мы, устранив опыты из физиологии?
Не забудем, что они являются основанием,
принципом экспериментальной медицины. Ценою
некоторых страданий, причиняемых в настоящее время
животным, она поможет проникнуть в механизм
* В один из своих походов герцог Бургундский, сын
дофина, написал Фенелону, спрашивая его, может ли он
разбить лагерь вблизи женского монастыря, не считаясь с
неудобствами такого соседства с точки зрения морали, ибо такое
расположение лагеря, добавлял он, имело бы величайшее
значение для успеха военных действий. «Если нужно, спалите
монастырь,—ответил ему Фенелон,—но только выиграйте
битву». Между тем Фенелона менее всего можно обвинить в
попустительстве в морали, или в антихристианском духе, или
в жестокости нрава, но он понимал, что у всякого дела есть
свои нужды, свои особые законы, которым нужно прежде
всего подчиняться, дабы не обесплодить и не погубить свое
дело. И у физиологии есть свои неукоснительные требования,
нужно им подчиниться или же отказаться от всякого успеха.

ИСТОРИЯ ФИЗИОЛОГИЯ; ЭКСПЕРИМЕНТИРОВ. 463
болезней, излечивать или облегчать их и в будущем
устранить несравненно большее количество
страданий, чем то, которое она причинила. Это подобно
хирургической операции, нередко болезненной,
которую, однако, охотно переносят, чтобы не страдать
впоследствии.
К тому же физиолог для своих опытов пользуется
лишь тем положением вещей, которое создалось
помимо его воли и которое существовало бы и без него.
В таком большом городе, как Париж, есть множество
животных, которых необходимо убивать ввиду
требований общественной гигиены и даже ради
возможности самого существования общества. Было
высчитано, что если бы на один только месяц прервать эти
ежедневные жертвы, нас бы заполнили, а вскоре
почти пожрали бы эти существа, которые кишели бы
вокруг нас. Таким образом, это до некоторой степени
борьба за существование. Итак, физиолог в своих
опытах приносит в жертву лишь очень
незначительную часть тех животных, от которых необходимо
освободить город и которые были бы убиты тем или
иным способом. Так, те бродячие собаки, которых
мы употребляем в наших опытах, были бы в тот же
день повешены.
Наконец, разве необходимость в питании не
заставляет каждый день убивать огромные количества
животных, которых мы специально для этой цели
разводим? Рядом с этими гекатомбами какое
значение имеет ничтожное количество жертв, которые
физиология должна приносить с полезной и не менее
необходимой целью? Разве возмжно, чтобы мы
отказались от убийства животных для нашего питания?
Кто рискнул бы предложить это?
Что касается страдания, которое может
сопровождать смерть при физиологических опытах, то его
преувеличивают: часто оно слабее, чем страдание,
испытываемое животными, погибающими при иных

464 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
обстоятельствах и в тяжелых условиях работы,
налагаемых на них нами. С другой стороны, применение
анестезии, которой мы вскоре займемся, позволяет
почти совершенно его устранить.
Итак, мы можем экспериментировать без
угрызений совести если не на человеке, то по крайней
мере на животных. Но получим ли мы таким
образом результаты, которые можно будет применить
в экспериментальной медицине, что и является нашей
целью?
Конечно, есть опыты, которые могут быть
проведены на животных с пользой для человека.
Несомненно, что, в смысле немедленного
применения в медицинской практике, опыты,
произведенные на человеке, всегда более убедительны*.
Но когда мы вызываем к действию общие
свойства живой материи, то свойства эти должны
обнаруживаться повсюду как у человека, так и у
животного, если не существует какой-нибудь
специфической особенности, которая изменяет общие явления.
Недостаточно, однако, решить, что мы будем произ-
* Рассказывают, что персидские цари отдавали врачам
приговоренных к смерти, чтобы они производили над ними
полезные для медицины вивисекции. По словам Галена, Аттал III
Филометор, царствовавший в Пергаме в 137 году до Р. X.,
производил опыты над ядами и противоядиями на
преступниках, приговоренных к смерти. Цельз упоминает о
вивисекциях Герофила и Эразистрата, производимых на
преступниках с согласия Птолемеев. Не является жестокостью, говорит
он, подвергать мучениям нескольких виновных—мучениям,
которые должны послужить на пользу массе невинных на
протяжении всех веков. Великий герцог Тосканский передал
Фаллопио, профессору анатомии в Пизе, одного преступника
о позволением умертвить и вскрыть его по своему желанию.
Осужденный был болен четырехдневной лихорадкой. Фаллопио
хотел испытать влияние опиума на пароксизмы. Он дал две
больших дозы в перерыве между приступами. Смерть
наступила при втором опыте. Подобные примеры встречались часто:
известна история медонского стрелка, получившего прощение
после успешно проведенной над ним операции нефротомии.

ИСТОРИЯ ФИЗИОЛОГИЯ. ЭКСПЕРИМЕНТИРОВ. 465
водить опыты на животных,—нужно еще установить,
какие из них нужно выбрать.
Гален оперировал на свиньях и обезьянах, и он
объясняет это тем, что эти животные наиболее
приближаются к человеку. Кажется, однако, что публично
он не производил операций на обезьянах, потому что
вид этих животных, их гримасы во время операции
и то, как они выражают свои страдания,
производили тягостное впечатление на присутствующих.
Я сам один раз производил опыт с обезьяной, и я
также испытывал неприятное волнение. Эти
животные берут вас за руку, стонут, их лицо искажается
на тысячу ладов, выражая страдание, одним словом,
они слишком похожи на человека, и производимые на
них опыты являют, следовательно, слишком
волнующее и тягостное зрелище. Правда, раньше не знали
употребления хлороформа, которое значительно
устранило бы эти препятствия.
Теперь экспериментируют по большей части на
домашних животных, особенно на собаках и кроликах,
так как их, так сказать, имеют под рукой.
Действительно, не надо ставить себе бесполезных
затруднений, и мы ничего не выиграли бы, если бы взяли для
этих опытов льва: он не был бы лучше собаки, с ним
было бы гораздо труднее обращаться.
Кроме домашних животных, существует одно,
которое употребляют, так сказать, ежедневно, которого
называют козлом отпущения физиологов и которое
оказало наибольшие услуги науке,—это лягушка.
Это животное является, так сказать, обычным
физиологическим реактивом. Находили, что оно слишком
удалено от нас на зоологической лестнице для того,
чтобы стать предметом опытов, результаты которых
по праву могли бы быть применены в физиологии
человека. Это совершенно ошибочно.
Конечно, если бы экспериментировали всегда на
одном и том же животном, то нельзя было бы. по-
-30 Лекции по эксперим. патол.

466 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
строить здание физиологии, не испытывая сомнений
в прочности основы, потому что нельзя было бы быть
уверенным в том, что мы не приняли за общее
явление то, что есть лишь особенность, свойственная
данному виду. Но дело происходило не так. Если чаще
всего начинали производить опыты с лягушкой, то
экспериментировали также и с другими животными
и у них проверяли явления, наблюдаемые у
лягушки. Сравнивая различных животных, можно
убедиться, что мы не имеем дела с явлениями,
свойственными тому или другому виду, и поэтому нет
основания утверждать, что они не встречаются также
и у человека. Становясь на физиологическую точку
зрения, мы можем повторить то, что Бюффон сказал
с философской точки зрения: если бы не было
животных, то человек был бы еще более непонятен.
Если мы так часто экспериментируем с
лягушками, то этот выбор не случайный. Причина этого
предпочтения физиологов заключается в том, что
из всех холоднокровных животных лягушек легче
и дешевле всего можно получить в большом
количестве. Холоднокровные животные представляют
большие удобства для физиологических опытов.
Жизненные явления протекают у них значительно медленнее,
благодаря чему их легче наблюдать; у них
жизненные явления продолжаются долго после вскрытия
тела и удаления органов. Так, сердце лягушки
продолжает биться после вскрытия грудной полости,,
и ткани долго сохраняют свои жизненные свойствау
что и позволяет легко изучать их. Больше того, это
животное легко переносит крупные операции, или
лигатуры, которые были бы совершенно невозможны
на других животных.
У теплокровных животных, а следовательно,
и у человека дело обстоит далеко не так.
Жизненные свойства тканей исчезают очень быстро, когда
разрушают жизнь целого: вскрытие грудной клетки

ИСТОРИЯ ФИЗИОЛОГИЧ. ЭКСПЕРИМЕНТИРОВ. 467
немедленно убило бы животное, сердце перестало
бы биться и т. д. Но говорит ли это за то, что у
человека и у теплокровных животных явления протекают
иначе? Конечно, нет. Устойчивость жизненных
свойств, наблюдаемая у холоднокровных животных,
зависит просто от особых условий, которые могут
быть искусственно воспроизведены у теплокровных
животных.
Так, я превращал кролика в настоящее
холоднокровное животное, либо подвергая его сильному
и непрерывному долговременному охлаждению, либо
перерезая почти все дыхательные нервы и таким
образом значительно замедляя дыхание и тем самым
и циркуляцию крови, и все химические процессы
организма, являющиеся источником животного тепла.
Когда кролика приводят в такое состояние, он
приобретает все характерные черты холоднокровных
животных: жизненность тканей приобретает ту же
устойчивость, и на нем можно повторить опыты, обычно
проводимые на лягушке. Однако это все же кролик,
и если он только охлажден, то его можно вернуть
к нормальному состоянию, вновь помещая его в
обычные температурные условия. Те же явления
наблюдаются у сурка, ткани которого во время зимней
спячки являют все характерные черты
холоднокровных животных, тогда как по пробуждении они
обладают обычными свойствами тканей теплокровных
животных.
Таким образом видно, что холоднокровные
животные в отношении свойств тканей в
действительности не отличаются от теплокровных животных;
мы без опасения можем воспользоваться удобством,
которое они представляют для
экспериментирования, и имеем право приписывать результатам наших
опытов ту общность, которая законно им
принадлежит. Мы знаем теперь, что мы можем превращать
теплокровных животных в холоднокровных, и этого
30*

468 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
достаточно, чтобы оправдать наши выводы. Для
чего нам терять время на приготовление с большим
трудом для каждого опыта холоднокровных
животных, когда природа дает их нам совсем готовыми
и мы можем ими воспользоваться?
Помимо упомянутых животных, физиолог
пользуется еще и другими, например, птицами, голубями,
курами, воробьями и т. д., иногда насекомыми, часто
лошадьми, иногда быками или баранами и т. д. Одним
словом, в принципе все животные хороши для опытов,
и единственным основанием для предпочтения одного
животного другому является большая легкость его
приобретения или более дешевая его стоимость;
полезно, однако, иметь в своем распоряжении животных
разных родов и возрастов более разнообразных.
Тогда можно выбирать животных, анатомическое
строение которых наиболее подходит для данного
опыта; это часто позволяет устранить многие
затруднения.
Так, простой разницы в объеме или в деталях
структуры некоторых органов иногда достаточно,
чтобы облегчить опыты, которые были бы почти
невыполнимы при других условиях. Например, при
опытах со слюнной подчелюстной железой
необходимо животное, как собака, у которой положение
этой железы поверхностное и поэтому ее легко
достигнуть, не причиняя большого увечья животному;
она также достаточно велика, чтобы легко было
оперировать с ее нервами, сосудами, выводными
протоками и т. д.
В некоторых случаях имеются анатомические
расположения, которые сами по себе уже освещают
вопрос или делают возможным опыт, без этого
невыполнимый. Так, у большинства животных
желчный проток, несущий желчь, и панкреатический
канал, несущий панкреатический сок, впадают в две-
ладцатиперстную кишку почти в одном месте. Но

ИСТОРИЯ ФИЗИОЛОГИЧ. ЭКСПЕРИМЕНТИРОВ. 469
у кролика отверстие панкреатического канала
расположено ниже, чем отверстие желчного протока,
и можно хорошо видеть изолированное действие
двух жидкостей на пищу. В моих опытах над
свойствами сосудодвигательных симпатических нервов
мне были нужны животные, у которых в некоторых
местах тела находились симпатические нервы,
изолированные от других нервов. Для этих опытов мне
послужили кролик и лошадь, так как на их шее
симпатическая ветвь отделена от блуждающего нерва.
У собаки оба нерва тесно связаны, и на этом
животном опыт невозможен.
Раз животное выбрано, нужно овладеть им на
время опыта, нужно воспрепятствовать его
движениям, удерживать его в таком положении, чтобь1
оно не поранило оператора и легко поддавалось
необходимым операциям. Этого достигают, укрепляя
животное в неподвижном состоянии. Способы к
этому, очевидно, очень различны для разных
животных. По этому вопросу нам нет нужды входить
в подробности, так как довольно легко об этом
догадаться, и только практика может хорошо
познакомить с этим.
Для крупных животных, для лошадей, быков
употребляют приборы, подобные, если не идентичные,
тем, которыми пользуются кузнецы и ветеринары.
Для маленьких животных и для лягушек средства
укрепления в неподвижном состоянии чаще всего
не нужны; достаточно смотреть за тем, чтобы лягушка
не слишком далеко убежала. Можно пришпилить
ее булавками к пробковой пластинке или поместить
в особую коробку с отверстиями для пропускания
лапок или частей тела для их оперирования.
Большая часть опытов производится с животными
средней величины, с собаками, кроликами, морскими
свинками и т. п. Мажанди помещал их просто на
столе с проделанными в нем дырками; в эти дырки

470 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
пропускали веревки, которыми связывали животное,
делая его неподвижным и придавая каждому из его
членов удобное для опыта положение.
Я усовершенствовал это приспособление,
разделив стол Мажанди на четыре продольные полосы,
или доски, соединенные шарнирами, на которых они
двигаются, принимая различные положения по
отношению друг к другу приблизительно наподобие
ширмы. Если их раскладывать, они образуют
плоский стол Мажанди; если их сближают, как бы желая
пригнуть одну к другой, то образуется нечто вроде
жолоба с треугольным сечением; доски укрепляются
в таком более или менее развернутом положении
при помощи палок, пропускаемых поперечно через
дырки, проделанные во всем приборе. Животное
помешают в этот жолоб, привязывают его веревками,
вытягивая его конечности, когда это нужно, и
т. д. Если перевернуть прибор, то получается два
таких жолоба, в каждый из которых можно поместить
по животному, что очень удобно для производства
сравнительного опыта. Между этими двумя жоло-
бами находится возвышение, на котором также
можно укрепить животное, протягивая его члены в
углубления жолобов.
Вы видите, что этот аппарат поддается массе
разнообразных комбинаций; он очень удобен для
животных средней величины, каковы собаки, козы,
кролики и даже овцы.
Во время вивисекции животные часто визжат
и воют, что мешает оператору и возбуждает
жалобы со стороны находящихся по соседству. Уже
в древности напали на мысль делать отверстие в
трахее, чтобы радикально устранить это неудобство.
На фронтисписе и многих рисунках труда Р. де
Граафа, о котором мы уже говорили, видны
изображения собак, оперированных таким образом, по
всей вероятности, с тою же целью. В более недавнее

ИСТОРИЯ ФИЗИОЛОГИЧ. ЭКСПЕРИМЕНТИРОВ. 471
время Дюпюитрен прибегнул к более
физиологическому и не менее действительному способу, чтобы
сделать невозможным из давание какого бы то ни
было звука,—к перерезке нерва гортани.
Теперь нет надобности ни перерезать нерв
гортани, ни вскрывать трахею, чтобы помешать крику
животных; мы обладаем теперь более простым и
могущественным средством, применяя анестезию,
которая имеет, кроме того, то преимущество, что она
уничтожает боль и приводит животное в состояние
неподвижности, которого мы никогда не достигли бы
никаким механическим способом. Таковы
физиологические приемы укрепления животного в
неподвижности, и, так как они очень важны со всех точек
зрения, то мы посвятим их изучению некоторое число
лекций.

ЛЕКЦИЯ
ЭВОЛЮЦИЯ НАУЧНОЙ МЕДИЦИНЫ И ЕЕ
СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНИЕ *
Господа
Вы, без сомнения, читали в объявлении
программы нашего курса, что и в этом году мы будем
говорить об экспериментальной медицине.
Эта тема не нова для вас; она уже давно является
обычным предметом наших занятий, и я без
околичностей могу непосредственно приступить к
описанию деталей опытов, с которыми хочу вас
познакомить. Однако, прежде чем приступить к самому
предмету, я нахожу полезным изложить вам если
не общие положения, то, по крайней мере, некоторые
предварительные соображения.
В начале курса всегда полезно определить точку
зрения, на которую становишься для рассмотрения
научных проблем. Это вроде прелюдии к
музыкальному произведению, в которой намечаются главные
мотивы, развивающиеся в дальнейшем. Нужно,
чтобы профессор обменялся взглядами со своей
аудиторией и чтобы он показал ей еще неисследованные
области знания, к которым он хочет ее вести. Такова
задача, которую я ставлю себе в этой первой лекции.
Скажем с самого начала, что нужно понимать под
словами экспериментальная медицина. С
определения этого выражения нужно начать, дабы оно было
ясно и точно для всех.
* «Revue des cours scientifiques», январь 1870 г.

ЭВОЛЮЦИЯ НАУЧНОЙ МЕДИЦИНЫ 473
Нужно заметить, что, вообще говоря,
прилагательное экспериментальный применимо ко всем
наукам, развивающимся на основе принципов
экспериментального метода.
Поэтому, когда я говорю, что буду заниматься
экспериментальной медициной, я хочу этим сказать,
что постараюсь ввести в медицину правила,
необходимые для экспериментального метода.
Действительно, только с помощью этого метода науки о
неорганизованных телах достигли блестящих
завоеваний, которые позволяют теперь человеку
распространить свою власть на все окружающие era
естественные явления, и, что касается меня, то я
думаю, что медицина тоже должна стремиться стать
экспериментальной наукой, могущей изменять
явления в мире живых существ, как физика и химия
позволили нам действовать на тела мертвые.
Долго спорили по вопросу о том, возможно ли
или невозможно применить в науках о живых телах
тот же метод исследования, что и в науках о
мертвых телах. Те, которые отрицали эту возможность,
опирались на аргументы, указывавшие на
специфичность явлений жизни. «Пустая мечта,—говорили,—
желать подчинять явления, происходящие в живых
существах, тем же законам, которые встречаются
в телах мертвых. В первых имеется нечто
специфическое, нечто самопроизвольное, что мы называем
жизнью и что противится тому, чтобы мы могли
подчинить себе живую материю, как подчиняем себе
инертную материю. Чтобы этого достигнуть,
прибавляли они, нужно было бы прежде всего познать
самую сущность жизни. А так как мы ее не знаем, то
к изучению физиологических или болезненных
явлений и нельзя применить экспериментальный метод».
Подобные рассуждения могли казаться
правильными, но по размышлениии видно, что они безусловно
ошибочны. Несомненно, что в живых существах есть

474 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
нечто жизненное, что им свойственно, что
определяет природу их организмов и руководит их
физиологической эволюцией, но нам нет надобности искать
его природу: это—первопричина жизненных
явлений, а первые причины должны оставаться всегда
вне науки как в явлениях живых тел, так и в
явлениях мертвых тел. Когда мы изучаем инертную
материю, мы не занимаемся вопросом о том, какова
минеральная первопричина, произведшая ее с ее
формой и со свойствами, которые она нам являет;
нам нужно изучать лишь ее свойства, условия их
действия и явления, которые они порождают. Также
и первопричина, создавшая живую материю, должна
рассматриваться как неизвестная, которую должно
оставить в стороне: нам нужно изучать только
условия явлений жизни и определять лишь свойства
организованных элементов, порождающие эти явления.
А свойства живых тканей могут вполне быть поняты
и исследованы. Их жизненные явления связаны
с определенными физико-химическими условиями,
столь же строгими, как и те, которые регулируют
явления неорганической природы. Мы можем,
следовательно, их наблюдать, измерять, сосчитывать
и применять к ним приемы исследования
экспериментального метода.
Это положение не является с моей стороны
простым утверждением или простым логическим
выводом из определенного взгляда. Мне кажется, я
пространно доказал его правильность и здесь, на моих
лекциях, и в работе, напечатанной мною в
качестве введения к изучению экспериментальной
медицины *.
Итак, у нас нет никакого сомнения в этом вопросе
о применении экспериментального метода к физио-
* Introduction & V etude de la medecine experiment о le,
Paris, 1865.

ЭВОЛЮЦИЯ НАУЧНОЙ МЕДИЦИНЫ 475
логическим и патологическим исследованиям. Мы
признаем, что явления в живых существах нужно
различать по их природе от явлений мертвых тел, но
мы принимаем, что экспериментальный метод общий
для обоих. Правила, которыми должен
руководствоваться экспериментатор, всегда одни и те же, ибо
нигде нет следствия без причины, и всякое явление,
каково бы оно ни было, неизбежно являет
детерминизм, познать который мы можем только с помощью
экспериментального метода.
Одним словом, повторяю, науки о живых
существах должны стать экспериментальными, как и
науки о неорганических телах, и я думаю, что в
своем естественном развитии медицина неизбежно
идет к экспериментальному состоянию.
В эволюции всех наук период
экспериментирования является последним: это более высший научный
период, представляющий в некотором роде науку,
достигшую совершеннолетия. Тогда знание
приобретает всю свою мощь, и теория уверенно направляет
практику, как мы уже видели это в самых развитых
экспериментальных науках, каковы физика и химия.
То же будет и с экспериментальной медициной, когда
опытным путем мы познаем законы и условия суще-
втвования жизненных явлений; тогда мы будем иметь
теории, которые смогут строго руководить
медициной в ее практике. К осуществлению этого будущего
медицины и направлены все наши усилия.
Но, скажут нам, прежде чем достигнуть этой цели,
нужно, чтобы теория медицины, которую вы ищете,
была создана, ибо в экспериментальной науке
теория должна непременно предшествовать практике,
так как ведь она ее направляет. В физике и химии,
прибавят, можно было предоставить научным
теориям слагаться прежде, чем начать применять их,
но в медицине совсем иное: врач должен действовать
всегда и немедленно. Он не может сказать своему

476 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
больному, что он подождет попытаться вылечить
его, пока создастся экспериментальная наука.
Итак,—продолжают,—в этом отношении нельзя
сближать медицину с физико-химическими науками.
Это—ошибка, от которой мне прежде всего
хотелось бы избавить вас. Без сомнения, всякому ясног
что в медицине практика должна была
предшествовать и теперь еще предшествует научным теориям,,
но и в этом отношении медицина не представляет
исключения среди других наук. Я покажу вам, что
она, наоборот, только подчиняется тому же общему
закону развития и что было бы чистой иллюзией
думать, что в некоторых областях знания теория
могла предшествовать практике.
Действительно, во всех науках без исключения
сама практика создает направляющую научную
теорию. В физике и химии, как и повсюду, начали
с практики. Производили стекло и различные
химические продукты задолго до знакомства с
теоретической химией; занимались металлургией,
добывали металлы и пользовались ими задолго до того,
как приобрели теоретическое представление о
металлах; приготовляли увеличительные приборы,
совершенно не зная физических законов света г
и т. п.
Все наши знания подвержены этой необходимой
эволюции. Даже языки так развивались: сначала
говорили в некотором роде инстинктивно, но мало-
помалу теории возникли из привычки, а потом стали
говорить по правилам, а это значит, что разговор
предшествовал грамматике, так же как ораторы
предшествовали риторам.
Когда после многочисленных научных попыток
появились истинные теории, то они послужили не
только тому, чтобы истолковать эмпирическую
практику, рожденную первоначально случайно или по
нужде, они осветили в то же время и темные области

ЭВОЛЮЦИЯ НАУЧНОЙ МЕДИЦИНЫ 477
науки и служат светочами при быстром движении
науки к новым завоеваниям.
Таков повсюду ход человеческого ума: сначала
темный эмпирический период, при котором
наблюдают, не понимая, и в котором действуют как бы
инстинктивно или интуитивно; затем второй период, в
котором более тщательно наблюдают с целью постичь
законы естественных связей явлений, ход которых
хотят предвидеть; наконец, третий период, когда
путем опытного анализа открывают причины явлений,
точно определяя условия, при которых они
происходят и которые нужно создать, чтобы на них
воздействовать. Тогда только наука становится
завершенной, ибо теория становится тогда, действительно,
руководящим светочем для эффективной практики.
Медицина не может избегнуть общего закона
эволюции всех наук, но она запоздала вследствие своей
сложности. Теперь она в свою очередь вступает
в экспериментальный период.
Итак, мы будем различать в медицине, как и в
других науках: 1-й период, донаучный, или
эмпирический, 2-й период, научного наблюдения, и 3-й
период, экспериментальной науки.
Физико-химические науки уже давно дошли до
своего экспериментального периода. Медицина,
повторяю, далека от такого состояния, и, хотя
экспериментирование и сделало много попыток, чтобы
проникнуть в нее, можно, однако, сказать, что оно еще
не окончательно приобрело в ней право на
жительство. Однако нельзя не признать, что этот момент
приближается и что это самая очевидная тенденция
современной научной медицины.
Установив этот пункт, нам нужно спросить себя,
что должны мы сделать, чтобы способствовать
пришествию этой экспериментальной медицины. Мое
мнение, что прежде всего нужно научиться
производить физиологические и патологические опыты. Экс-

478 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
периментальные науки могут уверенно итти вперед
только при обладании хорошими методами
экспериментирования. Здесь, понятно, методы исследования
труднее, чем где бы то ни было, вследствие
изменчивости явлений жизни.
По этому поводу встает важный вопрос, а именно:
нужно ли при этом экспериментировании,
применяемом к явлениям жизни, отделить физиологию от
патологии? Я немедленно отвечаю: нет, ибо в принципе
я принимаю, что физиология есть та почва, на которой
должно быть воздвигнуто здание научной медицины.
Итак, физиология безусловно неотделима от
научной медицины, и никогда нельзя будет основать
экспериментальной медицины, если предварительно не
будет создана физиология, которая должна будет
служить ей фундаментом. Это ооновная мысль,
которую я не перестаю повторять и на которой я
прошу у вас позволения еще раз остановиться.
Я имею честь уже двадцать три года преподавать
в Коллеж де Франс сначала как заместитель Ма-
жанди, потом как штатный профессор. В 1847 г., когда
я первый раз всходил на эту кафедру, я говорил:
«Научная медицина, преподавать вам которую мне
поручено, не существует. Поэтому, казалось бы, мое
преподавание не имеет основания.
Однако,—прибавил я,—если эта научная медицина еще не создана,
то можно кое-что сделать, чтобы ее подготовить:
нужно заниматься экспериментальной физиологией,
служащей ей основанием». Вот почему на кафедре
Коллеж де Франс я всегда настаивал на
усовершенствовании экспериментальной физиологии.
В своем донаучном периоде медицина могла
существовать помимо физиологии, и это должно было
быть так, ибо физиология еще не родилась. Но теперь,
когда медицина имеет притязание стать настоящей
наукой, безусловно необходимо, чтобы она
обращалась к помощи физиологии как для того, чтобы

ЭВОЛЮЦИЯ НАУЧНОЙ МЕДИЦИНЫ 479
понимать механизм болезней, так и для того, чтобы
объяснять действие лекарств.
В сущности, в медицине имеется лишь одна
наука: наука о жизни, или физиология. Осмелится ли
кто-нибудь теперь утверждать, что нужно различать
законы жизни в патологическом состоянии от законов
жизни в состоянии нормальном? Это означало бы
различать законы механики в разрушающемся доме от
механических законов прочно стоящего дома. Нет,
не существует двух наук о жизни, как нет и двух
родов механики. У здорового, как и у больного
человека, мы находим одни и те же органические
законы. Только проявления их различны. Отсюда
следует, что никогда нельзя будет понять
патологическое состояние без предварительного знакомства
с физиологическим состоянием.
Основать медицину на физиологии, скажут нам,
не новая идея. Уже давно поняли, что жизнь в
нормальном состоянии не может быть отделена от жизни
в состоянии болезни, и врачи давно уже имели
намерение установить медицину на физиологической
базе. Среди людей, наиболее близких нам, мы
упомянем Бруссе, который, во избежание всяких
недоразумений, дал своей медицинской системе название
физиологической медицины. Своей медицинской
теории он предпослал свою физиологическую теорию,
чтобы показать, что он неразрывно связывает одну
с другой.
В этом отношении физиологическая медицина
восходит, пожалуй, не только к Бруссе. Можно сказать,
что во все эпохи науки врачи сознательно или
бессознательно принимали господствующие
физиологические представления для выведения из них своей
медицинской практики. Но мы вам докажем сейчас,
что эти медицинские физиологические теории,
которые в истории сменяли одна другую и более или менее
продолжительное время господствовали, не имеют

480 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЕНОЙД1АТОЛОГИИ
ничего общего с тем, что мы называем
экспериментальной медициной.
Экспериментальная физиология не такова, чтобы
ее можно было применить к какой бы то ни было
медицинской системе. Системы в своих обобщениях
ничего не оставляют за своими пределами, потому
что они создаются целиком из одной точки зрения.
Наоборот, опытные науки, опираясь только на опыт,
предоставляют полную свободу прогрессивному и
бесконечному развитию; они развиваются медленно
и последовательно и, никогда не завершаясь, всегда
представляют собою здание в состоянии
конструирования.
Из всего мною вам изложенного мы должны
вывести заключение, что экспериментальная
физиология есть первая основа здания научной медицины.
Как могло бы быть иначе? Ведь знание относительно
более простых физиологических явлений безусловно
необходимо для объяснения патологических,
значительно более сложных явлений.
Таким образом, врач, который захочет
содействовать основанию экспериментальной медицины,
должен быть физиологом-экспериментатором. Он
должен при случае уметь придумывать, ставить и
производить физиологические опыты, которые могли бы
разрешить патологическую проблему или объяснить
болезненное состояние. Для этого-то я и рекомендую
молодым врачам познакомиться с экспериментальной
практикой в физиологии. Без этих знаний им будет
невозможно следить за прогрессом современной
научной медицины.
Но среди врачей-физиологов находятся такие,
которые считают необходимым принять две
физиологии: нормальную физиологию, к которой относится
изучение функций жизни в здоровом состоянии, и
патологическую физиологию, объясняющую явления
патологического состояния: одну, изучающую, на-

ЭВОЛЮЦИЯ НАУЧНОЙ МЕДИЦИНЫ 481
пример, пищеварение, кровообращение, другую,
объясняющую лихорадку, воспаление легких и другие
различные болезни. Со своей стороны я не вижу
препятствия употреблять слова: физиология
нормальная и патологическая, если этим хотят сказать, что
в одном случае анализируют явления
патологические, в другом—обычные физиологические явления.
Но я отклоняю эти названия, если ими хотят
выразить мысль, что есть два порядка законов в жизни:
одни, управляющие состоянием патологическим,
другие, регулирующие физиологическое состояние. Нет,
два порядка явлений смешиваются, и существуют
границы, где патологию от физиологии отличить
нельзя. Одним словом, есть только одна физиология,
представляющая собою анализ явлений жизни во
всех формах, в которых она может обнаруживаться.
Десять лет назад я читал здесь курс
экспериментальной физиологии, в котором я пытался
доказать, что все патологические явления коренятся
в соответствующих физиологических явлениях*.
История наук учит нас, что все новые идеи всегда
находят своих фанатиков и хулителей, которые равно
вредят их развитию. Поэтому неудивительно, что
экспериментально-физиологическое направление в
медицине, которое мы считаем единственно способным
основать научную медицину, было слепо принято
слишком ревностными сторонниками, или
систематически отвергалось крайними противниками.
В самом деле, существуют врачи, которые во
имя того, что они называют здравыми учениями,
отвергают физиологическое экспериментирование как
бесполезное и вредное. Они утверждали, что в
медицине достаточно наблюдения и что ставить
экспериментирование на место великих медицинских
традиций значит не признавать этих традиций. Стремясь
* См. первую часть этой книги.
ol Ленции по эксперим. патол.

482 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
к физиологическому объяснению болезней, говорят
они, теряют из виду больного, покидают клинику
и заменяют госпиталь лабораторией. Эти упреки
основываются на недоразумениях, которые очень
важно устранить.
Прежде всего ни у одного из
врачей-экспериментаторов не было в мыслях утверждать, что нужно
уничтожить клинику или пренебрегать ею. Предметом
медицины является, очевидно, больной, и как раз
клиническое наблюдение знакомит нас с ним. Итак,
прежде всего нужно наблюдать у постели больного,
но, по моему мнению, если хотят получить научное
объяснение болезненных явлений и дойти до
успешной и рациональной терапии, то простого
клинического наблюдения недостаточно, а безусловно
необходимо прибегнуть к экспериментированию. Одним
словом, в патологии, как и в физиологии, мы не можем
понять явлений жизни при помощи одного
внешнего наблюдения их. Истинная причина их
проявлений ускользает от нас и может явиться лишь
объектом гипотез, создаваемых воображением. Прежде
чем начали опытно заниматься вопросом
пищеварения, точно определяя органические и
физико-химические условия, прибегали к пищеварительной
жизненной силе, к воображаемому пилорическому архею.
То же самое и теперь в патологии: для
объяснения болезней предполагают существование
болезнетворных духов, диатезов и т. п. Это только слова,
которыми мы прикрываем наше незнание в ожидании,
когда светоч экспериментирования осветит
истинную причину этих феноменов.
Таким образом, рекомендуя экспериментирование
в медицине, мы не хотим на место клиники в
госпитале поставить физиологию в лабораториях. Мы не
хотим также развенчать наблюдение и прибегать
исключительно к экспериментированию. Это было бы
бессмыслицей, которую мне хотели приписать. Это

ЭВОЛЮЦИЯ НАУЧНОЙ МЕДИЦИНЫ 483
хорошо известный прием в критике, состоящий в
том, чтобы навязать своим противникам бессмыслицы
и затем легко их опровергнуть.
Если в течение курса медицины в Коллеж де
Франс я говорю вам только об экспериментировании,
то я не полагаю, что только в нем и заключается
медицина; я предполагаю только, что клиническое
наблюдение вам известно, так как, в конце концов,
наша цель лишь в том, чтобы объяснять явления^
с которыми клиника нас познакомила. Я даже
прибавлю, что, следуя по этому пути
экспериментирования, необходимо все время возвращаться к
клиническому наблюдению, чтобы не заблудиться и не
пойти по ложному пути.
Одним словом, я не говорю вам: наблюдение
бесполезно для обоснования научной медицины,
действительно только одно экспериментирование. Я
говорю только и всегда буду утверждать, что для
основания научной медицины недостаточно наблюдения,
нужно прибавить и экспериментирование.
Клиническое наблюдение может дать нам только выражение
болезней, т. е. внешнюю форму болезни и законы ее
развития. Экспериментирование приводит нас к
самой причине болезни, объясняет механизм ее и
научает рационально на нее воздействовать.
Ведь поняли же, что клиническое наблюдение
недостаточно, если стали прибегать к вскрытию
трупов? Но и сами вскрытия часто бесплодны, как я
докажу вам это позже, и только при помощи
патологического экспериментирования на живом субъекте
можно дойти до познания внутренней причины
болезней.
Резюмируем: мы, вообще говоря, можем притти
к заключению, что в медицине, как и во всех науках,
наблюдение знакомит нас с формой явлений, а
экспериментирование доводит до их причин. Однако
я этим не хочу давать схоластические определения
31*

484 ЛЕКЦИИ НО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
наблюдения и экспериментирования. Абсолютное
различение этих методов исследования никогда не будет
правильным, потому что в природе всегда имеются
переходы даже между самыми противоположными
вещами.
Понятно, что всегда, когда причина явлений
находится в глубине тела, мы принуждены прибегать
к экспериментированию, разлагать тело, чтобы
открыть причину, которая ускользала от прямого
наблюдения* Наоборот, если причина болезненных
явлений вполне внешняя и неглубоко скрыта от наших
взглядов, то не менее понятно, что наблюдение может
оказаться достаточным в этих случаях для ее
обнаружения.
Чтобы сделать понятной мою мысль, я приведу
вам пример, заимствованный из медицины и
относящийся к одной из наиболее известных болезней.
Чесотка есть заболевание, истинная причина
которого теперь хорошо известна; открытие ее есть
завоевание современной науки. Прежде чем достигли
этого, чесотка была наблюдаема и описана; познаю-
мились с ее развитием, и была констатирована
передача ее от одного индивида к другому. Относительно
же ее причины, тогда еще неизвестной, строили самые
различные гипотезы. Выдумали герпетический
порок, вызывающий кожную болезнь, порчу соков.
Предполагали, что метастазы этого вируса или этих
испорченных соков повреждают различные органы.
Одним словом, создавали целиком болезнетворную
сущность, с которой связывали все наблюдаемые
явления. Что касается лечения чесотки, то оно было и
должно быть совершенно эмпирическим, потому что
оно имело в виду воображаемую и неизвестную
причину. Естественно, прибегали к различным мазям
как местным средствам; находили, что некоторые из
них действовали более или менее успешно, но не
могли себе отдать отчет в их действии. Каждый врач

ЭВОЛЮЦИЯ НАУЧНОЙ МЕДИЦИНЫ 485
или не врач восхвалял свою мазь. Я вспоминаю,
что в деревне, где я жил в детстве, я знал крестьян,
владевших секретом приготовления якобы
замечательных мазей против чесотки.
Можно было составлять статистику излечений от
чесотки, утверждать, что такое-то лечение или такое-
то местное лечебное средство излечивает больший
процент больных, чем другое. Одним словом, в то
время рассуждали о чесотке, как мы еще теперь
рассуждаем о болезнях, причины которых мы
экспериментально еще не знаем.
Но когда истинная причина чесотки была открыта,
то узнали, что она вызывается клещом, который
избирает себе убежище под эпидермисом человека,
проделывает там ходы, живет там, быстро
размножается и вызывает своим присутствием раздражение
подэпидермического слоя кожи и все внешние
симптомы чесотки. Поведение этого клеща, его привычки,
способ его жизни были изучены, и были
произведены опыты над средствами его уничтожения. После
этих изучений все объяснилось, и мы овладели
болезнетворной причиной. С этого времени нет более
надобности в гипотезах о таинственных причинах
чесотки, нет надобности в составлении статистики
о сравнительной ценности ее эмпирических лечений.
Когда клещ хорошо поражается и уничтожается,
то болезнь наверное исчезает. Поэтому теперь
чесоточные, поступающие в госпиталь Сен-Луи, выходят
из него совершенно излечившимися, и их нет
надобности лечить в течение нескольких недель,—они
излечиваются в течение нескольких часов. Нет более
исключений, потому что в этой болезни нет более
неизвестногэ. Причина найдена; лечение рационально
и верно. Не обращаются уже ни к воображаемому
существу, ни к болезнетворному яду, ни к мнимому
гуморальному пороку; воздействуют на вещь, которой
касаются, воздействуют на клеща, которого видят.

486 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
Мы можем таким образом, сказать, что чесотка
есть опытно познанная болезнь.
Во всяком случае мы пришли к
экспериментальному познанию чесотки, не имея нужды прибегать
ни к вивисекциям, ни к физиологическим опытам
в собственном смысле слова. Нужно было только
прибегнуть к более тонким приемам наблюдения
и воспользоваться микроскопом. Таким образом,
основываясь на этом, мною намеренно выбранном,
частном случае, можно утверждать, что наблюдение
может разрешать проблемы медицины, не прибегая
к помощи экспериментирования.
Конечно, если бы все болезни имели внешние
легко открываемые паразитарные причины, как в
случае чесотки, то наблюдения было бы достаточно.
Но большая часть болезнетворных причин гнездится,
наоборот, внутри организма, в наших анатомических
элементах, которые в свою очередь представляют
собою род инфузорий или микроскопических
животных, недоступных простому наблюдению. Поэтому,
хотя я вам доказал на приведенном примере, что
нельзя давать исключительного определения
наблюдению и экспериментированию, я все же буду
поддерживать выдвинутое мною общее положение, а
именно, что наблюдения в медицине недостаточно и
что, вообще говоря, для открытия истинной причины.
болезней нужно прибегать к экспериментированию.
Но мы сказали, что, наряду с хулителями
физиологии в медицине, находятся и сеиды, фанатики ее.
Мы плохо выразились, так как никогда нельзя быть
в достаточной мере сторонником хорошего дела:
однако если мы прилагаем все усилия, чтобы
направить молодых людей на путь физиологии, то мы
должны также предостеречь их от излишней
поспешности и от чрезмерного увлечения новыми теориями.
Мы должны показать им, что экспериментальная
медицина как раз основывается на методе, имеющем

4 ЭВОЛЮЦИЯ НАУЧНОЙ МЕДИЦИНЫ 487
целью помочь им избежать крайностей
физиологических объяснений—крайностей, не менее вредящих
чистой медицинской науке и самой медицинской
практике.
Чтобы доказать сказанное, я должен еще раз
напомнить вам общий закон эволюции наших знаний,
которого никогда не надо упускать из виду, если
хотят отдать себе отчет в тех отклонениях, которым
подвержены науки в своем развитии. Я вам только
что сказал, что в развитии медицины, как и других
наук, нужно принять три периода: период
эмпиризма, период наблюдения и период
экспериментирования.
Я думаю, что это подразделение очень верно
выражает развитие экспериментальных наук. Но не
нужно думать, что эти три последовательных
состояния правильно следуют одно за другим во всех
частях науки сразу и точнейшим образом сменяют друг
друга. Нет, три периода научного развития
встречаются одновременно и следуют всегда параллельно,
потому что, по мере того, как наука расширяется
и слагается при помощи экспериментирования, она
открывает новые темные места, которые в свою
очередь должны обязательно подвергнуться эволюции
и неизбежно пройти три указанных нами состояния.
Таким образом, даже в наиболее развитых
экспериментальных науках одновременно находятся
вопросы во всех стадиях их научного развития.
Именно это и случается в физиологии и в
экспериментальной медицине. В настоящее время
физиология в некоторых пунктах создана, в большом
количестве вопросов она находится на пути изучения
и, наконец, совершенно темна во множестве других
вопросов. Что касается экспериментальной медицины,
то она начинает проясняться в частях, где
физиология достаточно развилась, но в болезнях, где
физиология еще не может служить ей основанием, она при-

488 ЛЕКЦИИ по экспериментальной патологии
нуждена выжидать, ибо если она отважится опираться
на еще ненадежную физиологию, неспособную,
следовательно, служить ей основой, то она будет
совершать ошибки за ошибками.
Первая истина, сказали мы, доказанная нам
экспериментированием,—это та, что экспериментальная
физиология и патология неотделимы в своем научном
развитии. Но между этими двумя науками имеется
не только необходимый союз, но также и неизбежная
зависимость. Физиология должна всегда
предшествовать патологии и служить ей точкой опоры. Отсюда
следует, что желать находить физиологические
объяснения болезней там, где сама физиология еще не
установилась,—это значит итти против принципов
экспериментальной медицины, итти по ложному пути.
Но экспериментальная физиология есть наука, еще
далеко не сложившаяся во всех своих частях.
Поэтому естественно, что есть еще масса совершенно
темных вопросов патологии, относительно которых
экспериментальная физиология никак не может нас
просветить. Таким образом, врачи, которые искали
бы теперь физиологического объяснения всех
болезней, стремились бы к опасной химере.
Но если я порицаю скороспелые физиологические
объяснения, то тем решительнее я утверждаю
принцип. Да, только с помощью физиологии мы достигнем
научного познания болезней, и хотя
экспериментальная медицина еще на заре,—она дает нам уже
некоторые полные ответы на вопросы патологии и
терапии. Я буду иметь случай развить перед вами
несколько таких примеров; повторяю, однако, что
рядом с этими освещенными точками остается еще
много совершенно темных вопросов, ожидающих
освещения от новых открытий.
Итак, я был прав, говоря, что экспериментальные
науки никогда не заканчиваются; да и может ли
быть иначе? Если бы человеку не оставалось ничего

ЭВОЛЮЦИЯ НАУЧНОЙ МЕДИЦИНЫ 489
открывать, если бы он знал все, то роль его в этом
мире была бы закончена. Он только потому так
ревностно и ищет истину, что он ее не знает и потому,
что желание знать ему врождено.
Как наука экспериментальная, медицина есть
наука антисистематическая; она представляет собою,
как я сказал, здание, находящееся всегда в периоде
построения, которое, может быть, никогда не будет
закончено. Сейчас закладывается фундамент,
некоторые части уже возвышаются, но выведение
здания есть дело времени. Это не должно нас
разочаровывать, так как, чтобы пользоваться зданием, не
надо ждать его завершения. Можно жить в уже
готовых этажах, когда другие еще строятся. Мы это ясно
видим на примере очень развитых
экспериментальных наук, как химия и физика. Разве в этих науках
все закончено? Ни в коем случае; есть еще темные
области, другие в периоде эмпиризма. Это не мешает
применять уже известные научные законы. Чудеса
индустрии в нашу эпоху, паровые машины,
электрический телеграф дают тому доказательство. То же
самое будет и с медициной. Как только явления
жизни будут в некоторых пунктах хорошо
объяснены, человечество воспользуется этим, не ожидая
дальнейшего. В этом, повторяем, характерная черта
экспериментальной медицины.
Итак, резюмируем: те, кто хотят теперь все
объяснить в медицине физиологией, доказывают, что они
не понимают физиологии, они думают, что она дальше
ушла вперед, чем на самом деле. Те, кто
систематически отклоняют в медицине физиологические
объяснения, доказывают, что они не понимают развития
научной медицины и что они ошибаются насчет
будущего. В самом деле, медицина предназначена стать
экспериментальной в силу естественной эволюции
всех наших знаний. И в этом отношении нет нужды
слишком беспокоиться о препятствиях, воздвигаемых

490 ЛЕКЦИИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПАТОЛОГИИ
на ее пути. Это фатальная эволюция, вытекающая из
закона нашего духа и из природы вещей.
Я кончу тем же, чем начал, говоря, что самое
лучшее, что мы можем сделать для содействия прогрессу
научной медицины, это совершенствовать наши
экспериментальные методы исследования, применяемые
в физиологии и патологии. Если принципы
экспериментального метода тождественны, как мы сказали,
в науках о жизни и в науках о мертвых тепах, то
приемы исследования необходимо будут различны
в силу особой природы явлений жизни, которые очень
тонки и крайне изменчивы.
Наконец, мы заключаем, что тем полезнее
наметить правила экспериментирования в физиологии
и в патологии, что благодаря странной иллюзии
некоторые считают себя способными производить в
этих науках опыты без предварительной подготовки.
Отсюда проистекает так много плохо проведенных
и противоречивых опытов, которые нам мешают
и число которых может сократиться только
благодаря усовершенствованию способов
экспериментирования и более внимательному изучению условий
жизненных явлений.
В прошлом году мы говорили о способах
укрепления в неподвижном состоянии животных,
подвергаемых физиологическим операциям. Это в некотором
роде внешняя организму сторона
экспериментирования. В этом году мы проникнем внутрь живой
машины и будем изучать внутреннюю среду
организма, знакомство с которой составляет,
действительно, основу экспериментальной медицины. Для этого
прежде всего я займусь с вами специально
физиологическими и патологическими средствами
исследования, применяемыми к явлениям, происходящим
в крови.

Л. Н. Карлик
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Клод Бернар неправ, когда отрицает необходимость
включения момента практики в определение науки или
какого-либо явления, так как для того, чтобы действительно
всесторонне знать предмет в его развитии, «вся человеческая
практика должна войти в полное «определение» предмета
и как критерий истины, и как практический определитель
связи предмета с тем, что нужно человеку» [Ленин, Собрание
сочинений, том 26, стр. 135).
2 Идиосинкразия и в настоящее время является
недостаточно четким^ понятием, которым обозначают
предрасположение к повышенным реакциям организма на раздражения,
обычно индиферентно переносимые индивидуумами.
8 Примерно до 1865 г. была распространена теория
«вшивой болезни», согласно которой вши считались продуктом
порчи соков организма.
4 Клод Бернар часто пользуется понятием «сила»
(«жизненная сила», «нервная сила», «пластическая сила» и др.).
Выяснение значения категории «силы» вообще и границы
правомерности ее применения в разных науках дано
Энгельсом в «Диалектике природы».
Энгельс указывает: «Если какое-нибудь движение
переносится с одного тела на другое, то, поскольку это движение
переносится активно, его можно считать причиной
движения, поскольку же оно перенесено пассивно—результатом;
в таком случае эта причина, это активное движение является
силой, а пассивное движение—проявлением силы» (стр. 11,
изд. 5, 1931).
Категория «силы» может быть применена там, где
движение может быть количественно определено. «Измеримость
движения,—пишет Энгельс,—придает ценность категории
силы. Без этого она не имела бы никакой ценности. Чем
более доступно измерению движение, тем более пригодны для
исследования категории силы и проявления ее» (там же).
Категория «сила» особенно применима в механике, далее, при
превращении других форм движения в механическую,
словом, там, где «первоначальное движение может быть
измерено произведенным им механическим действием» (там же).
Энгельс отмечает, что уже здесь проявляется
ограниченность применения этой категории, которая в химии находится
«у границы своего употребления», ибо хотя ее и применяют.

492
Л. Н. КАРЛИК
но без значительных результатов. В биологии же эта
категория совсем неприменима. Энгельс иронически говорит о тех,
кто к органической форме движения материи применяет
эту категорию.
«Иными словами, чтобы избавиться от • необходимости
указать реальную причину изменения, вызванного какой-
нибудь функцией нашего организма, мы сочиняем некоторую
фиктивную причину, соответствующую этому изменению,
и называем ее силой. Мы переносим затем этот удобный метод
и во внешний мир, и, таким образом, сочиняем столько же сил,
сколько существует различных явлений» (там же, стр. 174).
Таким путем,—справедливо указывает Энгельс,—«по
существу только переводят внешние явления на яэык внутренней
фразы» (там же, стр. 12). «Мы ищем прибежище в слове «сила»
не потому, что мы вполне познали закон, но именно потому,
что мы его не познали, потому что мы еще не выяснили себе
«довольно запутанных условий» этих явлений. Таким образом,
прибегая к понятию силы, мы выражаем не наше знание,
а наше отсутствие знания законов и способа его действия»
(там же, стр. 175).
«В органической природе,—указывает
Энгельс,—категория силы совершенно недостаточна, и однако она постоянно
применяется. Конечно, можно назвать действие мускула
по его механическому результату мускульной силой и даже
измерять его, можно даже рассматривать другие измеримые
функции как силы,—например, пищеварительную
способность различных желудков. Но таким образом мы вскоре
приходим к абсурду (например, нервная сила), и, во всяком
случае, здесь можно говорить о силах только в очень
ограниченном и фигуральном смысле (обычный оборот речи: собраться
с силами). Эта неразбериха привела к тому, что стали говорить
о жизненной силе, и если этим желают сказать, что форма
движения в органической природе отличается от механической,
физической, химической, содержа их в себе в снятом виде, то
способ выражения негоден, в особенности потому, что сила,
предположив перенос движения, является здесь чем-то
внесенным в организм извне, а не присущим ему, неотделимым
от него. Поэтому-то жизненная сила является последним
убежищем всех супранатуралистов» (там же, стр. 13).
6 Термин «бластема» («цитобластема») был введен Шван-
ном для обозначения бесструктурного вещества, находящегося
в различных частях организма, из которого якобы возникаю?
клетки. Учение о цитобластеме как о среде, из которой
зарождаются клетки, было окончательно опровергнуто Вирховым,
который в своей «Целлюлярной патологии» сформулировал
положение о возникновении каждой клетки из клетки.

ПРИМЕЧАНИЯ
493
6 До Пастера господствовала теория Либиха, согласно
которой микроорганизмы никакого участия в процессе
брожения не принимают, а в основе его лежит окисление,
обусловленное действием ферментов.
Знаменитые исследования Пастера доказали, что
причиной брожения служат специфические микроорганизмы
(дрожжи), вырабатывающие различного рода ферменты. По
вопросу о причине брожения против Пастера была
развернута критика, отчасти поддержанная и Клодом Бернаром.
7 Клод Бернар был неправ в понимании диатеза как
тенденции, чуть ли не предопределяющей неизбежность того
или иного патологического процесса.
Под конституцией следует понимать организм в его
индивидуальном своеобразии, со всеми его реакциями на
физиологические и патологические воздействия. Под «диатезом» же
понимают конституцию организма в отношении
предрасположения к развитию определенных патологических процессов
(например, так называемый «экссудативный диатез»,
«лимфатический диатез» и др.).
Конституция {равно как и «диатез») не предопределяет
неизбежности того или иного заболевания, ибо речь идет
лишь о возможности заболевания при наличии
соответствующих для этого условий. Конституция—не фатум организма,
не нечто самодовлеющее, саморазвивающееся вне и
независимо от социальных, санитарно-гигиенических и других
условий жизни.
8 Под «Natura naturans» Спиноза понимал источник всех
нощей, а под «Natura naturata»—совокупность всех вещей.
«Natura naturans» и «Natura naturata» составляют вместе
природу как причину самой себя, которая скрыта у Спинозы
под словом «бог», имеющим однозначный смысл со словом
«природа».
8 попытке объяснения мира из него самого заключается
материализм и атеизм Спинозы.
9 Желтый пруссит калия—это желтая кровяная соль.
10 Повидимому, имеются в виду соли тяжелых металлов.
11 Имеется в виду периодичность лихорадки при малярии.
12 Третья составная часть амигдалина—бензойный
альдегид—еще не была тогда выделена.
18 Яванское ядовитое дерево.
14 Клод Бернар является основоположником
современного научного учения о внутренней секреции. На основании
установленного им факта, что печень, кроме желчеобразова-
тельной функции, обладает и гликогенообразовательной и что
образующийся из гликогена сахар поступает прямо в кровь,
а не идет через выводные протоки, Клод Бернар пришел.

494
Л. Н. КАРЛИК
к мысли, что железы, кроме внешних секретов,
вырабатывают и внутренние секреты, существенным образом
влияющие на весь организм. К таким железам Клод Бернар
относил селезенку, щитовидные железы, надпочечники и
лимфатические железы.
15 Перевод: «Почему опиум вызывает сон?—Потому, что
в нем есть усыпляющая сила».
16 Перевод: «Нельзя повелевать природе, не повинуясь ей».
17 Перевод: «При двух одновременных болях в разных
местах сильнейшая боль затемняет другую».
18 Перевод: «Кровь—умеритель нервов».
19 В противоположность господствовавшим взглядам,
Клод Бернар в процессе дыхания (введения в организм
кислорода и выведения из него наружу углекислоты) отчетливо
различал газообмен между легкими и атмосферным воздухом,
состоящий в восприятии легкими кислорода и в дальнейшем
поступлении его в кровь (наружное дыхание), и газообмен
между тканями и кровью, происходящий в клетках, где
осуществляется переход кислорода из крови в клетки, его
восприятие и потребление и отдача углекислоты из клеток в кровь
(внутреннее или тканевое дыхание).
20 Это замечание Клода Бернара очень важно и не
потеряло своего значения и в наши дни при объяснении боли
в физиологических и патологических условиях.
21 Великие творения людей науки сохраняют свою
ценность, и индивидуальность их не стирается (ср., например,
работы Гарвея, Дарвина, Вирхова, Клода Бернара,
Павлова и др.); другое дело, что на этом наука не
останавливается, двигаясь дальше в познании природы. Клод Бернар
крайне непоследователен, когда, верно указывая, что великие
люди (вожди) науки зависят от своего времени, отрицает это
в отношении роли личности в развитии искусства.
22 Перевод: «Куда направляет природа, туда и надо
вести».
28 Перевод: «Врач—повелитель природы».
24 Наука и искусство должны быть неразрывно связаны
в медицине, и Клод Бернар неправ, когда абсолютно
противопоставляет их друг другу. В самом деле, искусство врача
состоит и должно состоять в том, чтобы уметь применять
данные науки к разрешению практических задач правильной
постановки диагноза и правильного выбора лечения у постели
больного. Чем более научно будет вооружен врач, чем шире
будет кругозор его научных знаний, тем более высокой будет
и степень его искусства практического применения данных
наук к лечению больного.
25 «Бочка Данаид» является синонимом бесплодного

ПРИМЕЧАНИЯ
495
и невыполнимого труда,—метафора, происходящая из
греческой мифологии, по преданию которой 49 дочерей Аргос-
ского царя Даная, убившие своих мужей, должны были в
наказание за это вечно наливать воду в бездонную бочку.
26 Перевод: «Опиум усыпляет потому, что в нем есть
усыпляющая способность, природа коей заключается в
усыплении чувств».
27 Выпячивание математики как образца точной науки
покоится на неверном представлении, будто она (математика)
является наукой априорной, т. е. будто ее проблемы
создаются ею самою, будто они не связаны с практикой, а
независимы от нее, будто все ее проблемы даны до опыта и т. п.
Подобные представления глубоко ошибочны. Прежде
всего не нужно забывать, что «как и все другие науки,
математика возникла из потребности людей: из измерения земли
и вместимости сосудов, из времени счисления и механики. Но,
как и во всех других областях знания, на известной ступени
развития абстрагированные от реального мира законы были
выделены из реального мира, противопоставлены ему как
нечто самостоятельное, как извне явившиеся законы, согласно
которым мир должен двигаться. Так было с обществом и
государством, точно так же чистая математика была впоследствии
применена к миру, хотя она была заимствована из этого
самого мира и представляет лишь часть его составных форм,
и именно поэтому она к нему применима» (Энгельс, «Анти-
Дюринг»).
Математические понятия не априорны, а возникли из
реального мира, связаны с ним. «Понятия о числе и фигуре
возникли не иначе, как из реального мира. Десять пальцев,
на которых люди научились считать, т. е. производить
первую арифметическую операцию, представляют собою все,
что угодно, только не продукт свободного творчества разума»
(Энгельс). Далее: «Выведение математических величин, пови-
димому, друг из друга доказывает не их априористическое
происхождение, но только их рациональную взаимную связь.
Прежде чем притти к мысли вывести формулу цилиндра из
вращения прямоугольника вокруг одной из его сторон, нужно
было исследовать известное количество реальных
прямоугольников и цилиндров, хотя бы и в очень несовершенных
формах» (Энгельс). И это относится также и к аксиомам
математики. И здесь «практика человека, миллиарды раз повторяясь,
закрепляется в сознании человека фигурами логики. Фигуры
эти имеют прочность предрассудка, аксиоматический
характер именно (и только) в силу этого миллиардного повторения».
«Практическая деятельность человека миллиарды pas
должна была приводить сознание человека к повторению раз-

496
Л. Ы. КАРЛИК
ных логических фигур, дабы эти фигуры могли получить
значение аксиом» (Ленин).
28 Первая кафедра физиологии в России была основана
в 1835 г. в Московском университете. Ее занимал А. М. Фило-
мафитский (1807—1849), обучавшийся у Иоганна Мюллера и
проводивший в течение ряда лет исследовательские работы
по переливанию крови.
Однако экспериментальное направление в физиологии
заняло видное место лишь с эпохи 60-х годов прошлого
столетия, давшей целую плеяду блестящих исследователей, при-
обревших мировую известность (Сеченов, Мечников, Цион и др.).
Сеченов (1829—1905)—основоположник русской
физиологии—совершенствовался у Клода Бернара и своими
знаменитыми исследованиями по физиологии нервной системы
и химизму дыхания внес серьезный вклад в мировую науку
и заслуженно приобрел мировую известность. В 1863 г.
Сеченов опубликовал свою знаменитую работу «Рефлексы
головного мозга». Среди учеников Сеченова имеются крупнейшие
исследователи, как Б. В. Пашутин, Н. Е. Введенский,
Н. П. Кравков, С. С. Салазкин, А. Ф. Самойлов и др.
Начало развития патологической физиологии в России
как самостоятельной науки относится к 1874 г., когда в
Казанском университете была основана руководимая профессором
В. В. Пашутиным кафедра общей патологии.
29 В 70-х годах прошлого столетия в некоторых странах
среди буржуазии получило сильное развитие
реакционнейшее течение, направленное против вивисекции животных для
научных целей. Вопрос о вивисекции обсуждался в рядо
журналов, и все крупные ученые выступали, разумеется, за
вивисекцию. За вивисекцию высказался и Чарльз Дарвин.
На II Международном съезде врачей в Лондоне в 1881 г.
вопросу о вивисекциях был посвящен доклад Вирхова на тему
«О роли эксперимента в патологической анатомии» и ряд
содокладов и выступлений по этому же вопросу. Не
безынтересны позиции некоторых из выступавших по этому вопросу
Вирхов в своем докладе ограничился оборонительной
позицией, защищая необходимость экспериментов для науки.
Выступавший по этому же вопросу Саймон, в
противоположность Вирхову, перешел в наступление на буржуазию,
выступавшую против вивисекции. Саймон справедливо указывал,
что жизнь знает двоякого рода эксперименты. С одной
стороны, эксперименты делаются в науке на относительно
небольшом числе животных, которые дают возможность открывать
новые средства борьбы с болезнями. Против этих
экспериментов и выступает буржуазия, лицемерно кичась гуманностью
С другой стороны,—продолжал Саймон,—алчной буржуазией

ПРИМЕЧАНИЯ
497
на многомиллионных массах трудящихся делаются
многочисленные «эксперименты», которые приносят огромный вред
населению и поражают массы трудящихся в цветущем периоде
их жизни. Против этих «экспериментов» буржуазия не
возражает, ибо они приносят ей огромную прибыль.
Энгельс, внимательно следивший за развитием
современного ему естествознания, прочитав в английском журнале
«Nature» от 11 августа выступления Вирхова, Саймона и др.
о вивисекции, писал по поводу их Каутскому: «В «Nature»
вы найдете речь, произнесенную здесь Джоном Саймоном на
Международном медицинском конгрессе и представляющую
настоящий обвинительный акт медицины против буржуазии.
Джон Саймон—медицинский инспектор при Тайном совете
(государственных советников), фактически глава всей британской
врачебной полиции; он тот самый, кого Маркс в «Капитале»
так часто цитирует и так хвалит, последний, быть может, из
старых, верных своему профессиональному долгу и
добросовестных чиновников эпохи 1840—1860 гг., для которого
интересы буржуазии были главным препятствием при исполнении
им своего долга и который вынужден был всегда бороться
против этих интересов. Поэтому его инстинктивная ненависть
к буржуазии так же сильна, как и понятна. Теперь к нему,
врачу, в его специальную область врывается под поповским
руководством буржуазия со своим антививисекционным
движением; он поворачивает свое копье и, вместо вялой и
бесцветной проповеди в духе Вирхова, атакует противника; двум-трем
научным экспериментам врачей над животными он
противопоставляет гигантские коммерческие эксперименты над
народными массами и этим ставит вопрос на настоящую почву.
Выдержка из этой речи составила бы великолепный фельетон
для «Sozialdemokrat» («Архив Маркса и Энгельса», т. 1/6,
стр. 184, Партиздат, 1932).
Указание Энгельса было целиком использовано в
передовой «Sozialdemokrat» в № 39 от 2/1X 1881 г., озаглавленной
«Die Vivisektion des Proletariats».
32 Лекции по эксперим. паю л.

Л. Н. Карлик
БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН
Азелли (Aselli, Gasparo; 1581 — 1626) — знаменитый
итальянский хирург XVII века, профессор Павийского
университета, установивший истинное значение грудного протока
(принимаемого прежде за вену) случайным наблюдением
млечных сосудов у собаки, убитой вскоре после еды.
Главная работа: «Dissertatio de venis lacteis» (1607).
Ампер (Ampere Andre — Marie; 1775—1836) —знаменитый
французский физик и математик.
Аристотель (Aristoteles; 384—322 до нашей
эры)—виднейший греческий естествоиспытатель и натурфилософ.
Арнольд (Arnold, Friedrich; 1803—1890)—анатом и
физиолог, автор ряда выдающихся работ по анатомии
симпатического нерва, органа зрения и других отделов нервной
системы. Главные работы: «Dissertatio inauguralis sistens
observationes nonnullas neurologicas de parte cephalica nervi
sympathici in homine» (1825); «Icones nervorum capitis»
(1834).
Бальиви (Baglivi, Georges; 1669 — 1707)—знаменитый
итальянский врач ятрофизической школы, ученик Мальпиги,
профессор анатомии и хирургии, горячий сторонник
«солидарной» доктрины в медицине, согласно которой первичное
местонахождение болезни заключено в твердых частях организма,
а не в жидкостях. Произведения его опубликованы под
названием «Opera Omnia Medica Practica et Anatomica»
(1704).
Белл (Bell, Charles; 1744—1842)—знаменитый физиолог
и анатом, открывший различие функций передних и задних
корешков спинномозговых нервов и производивший ряд
физиологических исследований, касающихся отдельных
нервов, особенно нервов лица, функций головного и спинного
мозга.
Главные работы: «An idea of a new anatomy of the brain»
(1811); «Essais sur les forces qui concurent a la circulation du
sang» (1819); «On the nerves: giving an account of some
experiments on their structure and function, which lead to a new
arrangement of the system» (1821).
Белль (Ball, Benjamin; 1833—1893)—профессор
психиатрии, член Медицинской академии. Им впервые опубликованы
«Лекции по экспериментальной патологии» Клода Бернара.

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН
499
Главные произведения: «Sur la mort subite et la mort ra-
pide, a la suite de 1'obturation de l'artere pulmonaire par des
caillots sanguins» (1858) (совместно с Charcot); «Des embolies
pulmonaires» (1862); «Du rhumatisme vesical» (1866); «Des
arthropathies liees a l'ataxie locomotrice progressive» (1868—
1869); «De la paralyse infantile» (1872); «Des tumeurs cerebra-
les» (1874); «Lemons sur les maladies mentales» (1881—1883);
«La morphinomanie» (1884). «De la folie gemellaire» (1885).
Бецольд (Bezold, Albert; 1836—1868)—физиолог, ученик
Дюбуа-Раймона.
Главные работы: «Untersuchungen tiber die elektrische
Erregung der Nerven und Muskeln» (1861); «Untersuchungen
uber die Innervation des Herzens» (1863).
Биффи (Biffi, Serafino; 1822—1899)—итальянский
физиолог и психиатр, автор ряда работ по нервной системе.
Главные работы: «Intorno all'influenza che hanno sull*
occhio i due nervi grande simpatico e vago» (1846); «Esperi-
menti sul nervo glosso-foringeo, lettera diretta al prof. Giovanni
Muller» (1850).
Бита (Bichat, Marie-Frangois-Xavier; 1771—1802)—
знаменитый французский анатом и физиолог. Современное-
учение о вегетативной нервной системе своими корнями
уходит к учению Биша о различиях между органами
растительной и животной жизни. Представитель витализма XVIII века.
Главные работы: «Traitё des membranes» (1800); «Re-
cherches physiologiques sur la vie et la mort» (1800, имеется
русский перевод 1865 г.); «Anatomie generale, appliquee a
la physiologie et medecine» (1801); «Anatomie descriptive»
(1801—1803).
Бленвиллъ (Blainville, Henri-Marie Ducrotay de; 1777—
1850) — известный французский естествоиспытатель,
профессор кафедры естественной истории и сравнительной
анатомии, автор ряда работ по сравнительной анатомии.
Главные работы: «Prodrome d'une nouvelle distribution
methodique du regne animal» (1816); «De l'organisation des
animaux ou principes d'anatomie comparee» (1822); «Manuel
de malacologie et de conchyliologie» (1825—1827); «Memoi-
res sur les belemnites considerees zoologiquement et geologi-
quement» (1827); «Faune franchise» (1821—1830); «Gours de
physiologie generale et comparee» (1833); «Osteographie ou
description iconographique comparee du squelette» (1839—1864).
Блондло (Bolondlot, Nicolas; 1810—1877)—французский
химик и врач, профессор химии и фармации в медицинской
школе в Нанси. Известен работами по пищеварению и
токсикологическими исследованиями о фосфоре и мышьяке.
Впервые и одновременно с русским врачом Бассовым осуще-
32*

500
Л. Н. КАРЛИК
ствил образование у животных искусственной желудочной
фистулы. Основное произведение но пищеварению: «Recher-
ches sur la digestion des feculents. Traite analytique de la
digestion» (1843).
Брегие (Breschet, Gilbert; 1784—1845)—профессор
анатомии, автор ряда замечательных исследований и монографий.
Главные произведения: «Ouvrage d'anatomie et de phy-
siologie» (1826—1827); «Recherches anatomiques, physiolo-
giques et pathologiques sur le systeme veineux» (1826—1829);
«Etudes anatomiques, physiologiques et - pathologiques sur
l'oeuf dans l'espece humaine etc.» (1833); «Memoires chirur-
giques sur differentes especesd'anevrismes» (1834): «Le systeme
lymphatique consider ё sous les rapports anatomiques,
physiologiques et pathologiques» (1836); «Recherches anatomiques
et physiologiques sur l'organe de l'ou'ie et sur Г audition dans
l'homme et les animaux vertebres» (1836).
Броуп (Brown, John; 1735—1788)—основатель школы,
пользовавшейся некоторое время успехом и
содействовавшей развитию терапии. Задачу медицины сводил к
увеличению или уменьшению жизненной силы (определяемой как
возбудимость) в зависимости от того, чем вызвана болезнь:
недостатком этой силы (астенизм) или увеличением ее (сте-
низм). Он полагал, что ббльшая часть болезней вызвана
астенизмом, почему и рекомендовал применение
возбуждающих средств. Основное произведение его «Elementa me-
-dicinae» (1780) переведено на многие языки.
Броун-Cewp (Brown-Sequard, Charles-Edouard; 1817—
1804)—известный физиолог и невропатолог, автор многих
экспериментальных работ по физиологии и патологии нервной
системы. После смерти Клода Бернара занимал его кафедру в
Коллеж де Франс. Ряд работ его посвящен животной
теплоте, функции желез с внешней и внутренней секрецией.
Особенную известность приобрело его сообщение в Societe
deBiologie 1 июня 1889 г. об опытах с инъекцией себе, на 72-м
году жизни, водных вытяжек из яичек собак и морских
свинок. Из его более чем 500 работ наиболее важные:
«Recherches experimentales sur la physiologie des capsules sur-
renales» (1850); «Experimental researches applied to
physiology and pathology» (1853): «Physiologie de la moelle epi-
niere» (1855); «Experimental and clinical researches on the
physiology and pathology of the spinal cord» (1855);
«Researches on epilepsy» (1857).
Бруссе (Broussais, Francois — Joseph — Victor; 1772—
1838)—известный профессор общей патологии в Париже,
ученик Биша и Иинеля. В созданной им системе, названной
«физиологической медициной», связывал происхождение бо-

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН
501
лезней с избытком или недостатком раздражения, признавая
за живой материей лишь одно свойство сократимости в
различных проявлениях ее. В патологии он во всем усматривал
лишь проявления воспаления.
Главные произведения: «Recherches sur la fievre hectique,
consideree comme dependante d'une lesion d'action des dif-
ferents systemes sans vie organique» (1803); «Histoire les phleg-
masies ou inflammations chroniques, fondee sur les nouvelles
observations de clinique et d'anatomie pathologique» (1808);
«Examen de la doctrine medicale generalement adoptee et
des systemes modernes de nosologies (1816); «Catechisme de la
medecine physiologique» (1824); «Traite de 1'irritation et de la
folie, ouvrage dans lequel les rapports du physique et du moral
de l'homme sont considered d'apres les bases de la doctrine
physiologique» (1828).
Будге (Budge, Ludwig-Julius; 1811 — 1888) — немецкий
физиолог, профессор анатомии и физиологии в Боне, автор
в свое время знаменитых работ об отношениях мозга к
мочеполовым органам; им открыты желчные капилляры и сделано
важное открытие о происхождении симпатических нервов
из спинного мозга, а не из периферических ганглиев.
Основные работы: «Die Lehre vom Erbrechen» (1840);
«Untersuchungen lib. das Nervensystem» (1841—1842); «Allge-
rneine Pathologie» (1843); «Die Bewegung der Iris» (1853).
Буссенго (Boussingault, Jean Baptiste;
1802—1887)—известнейший французский агрохимик XIX века, автор многих
работ о дыхании растений, функции их листьев, автор
известного в свое время классического труда «Agronomie, chimie
agricole et physiologie» (I860—1884),' переведенного на
другие европейские языки.
Бюффон (Buffon, George-Louis Leclerc, compte de; 1707—
1788)—знаменитый французский естествоиспытатель,
критиковавший взгляды Линнея о систематических категориях.
Его огромный многотомный труд «Histoiro naturelle,
generate et particuliere» (1749—1788) сыграл в свое время
большую роль в распространении естественно-научных знаний.
Бэкон (Bacon, Francis; 1561—1626)—английский
философ, родоначальник материалистической философии нового
времени, обосновавший и противополагавший
индуктивный метод и методически поставленный эксперимент
схоластической метафизике.
Ван Деен (Van Deen;1804—1869)—профессор физиологии
в Голландии, автор ряда ценных работ о нервной физиологии.
Винчи (Vinci, Leonardo da; 1452—1519)—великий
итальянский художник и ученый эпохи Возрождения.
Вирхов (Virchow, Rudolf; 1821—1902)—крупнейший па-

502
Л. Н. КАРЛИК
толог, создатель целлюлярной патологии. В антропологии и
общественной деятельности занимал реакционные позиции.
Главные произведения: «Gesammelte Abhandlungen zur
wissenschaftlichen Medicin» (1856): «Die Cellulatpathologie in
ihrer Begrundung auf physiologische und pathologische Gewe-
belehre» (1858); «Gesammelte Abhandlungen aus dem Gebiete
der offentlichen Medicin und der Seuchenlehre», Bd. I, II (1879).
Вьесанс (Vieussens, Raymond; 1641—1716)—знаменитый
французский анатом XVII века.
Главные работы: «Neurographya universalis, hoc est omnium
corporis humani nervorum simul et cerebri medullaeque
spinalis descriptio anatomica» (1685).
Вюльпиан (Vulpian, Edme Felix Alfred; 1826—1887) —
знаменитый французский физиолог и невропатолог,
профессор экспериментальной и сравнительной патологии. Ряд
работ его посвящен вопросам физиологии, токсикологии,
фармакологии, экспериментальной патологии и проблемам
клинической невропатологии.
Главные произведения: «Lemons sur la physiologie generate
et comparee du systeme nerveux» (1866); «Lecons sur Гарра-
reil vasomoteur» (1875); «Cours de pathologie experimentale,
Lecons sur Taction physiologique des substances toxiques et
-medicamenteuses» (1882).
Гален (Galenus, Claudius; 131—201 или
210)—крупнейший авторитет в медицине до конца средних веков, в
многочисленных произведениях которого (около 200) заложены
-основы анатомии, физиологии, фармакологии.
Галилей (Galilei, Galileo; 1564 — 1642)—гениальный
•ученый—математик, физик и астроном, основатель механики.
Галлер (Haller, Albrecht; 1708—1777)—физиолог и
анатом, ученик Бургава, установивший различие между
раздражимостью и восприимчивостью тканей. Главные работы: «De
partibus corporis humani sentientibus et irritabilibus» (1753);
«Elementa physiologiae corporis humani» (1757—1766).
Галлъ (Gall, Franz-Joseph; 1758—1828)—анатом, физиолог
и основатель так называемой френологии. Много изучал связь
между формой разных частей головного мозга и умственными
особенностями. Один из основоположников учения о
функциях мозга. Главное произведение «Philosophisch-medizi-
■nische Untersuchungen uber Natur und Kunst im Kranken
und gesunden Zustande des Menschen» (1791).
Гарвей (Harvey, William; 1578—1657)—один из
основателей современной физиологии и эмбриологии. В знаменитом
сочинении «Exercilatio anatomica de motu cordis et sanguinis
in animalibus» (1628) изложено открытое Гарвеем
кровообращение и указано истинное назначение малого круга крово-

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН
503
-обращения и роль сердца. Другой своей работой «Exercita-
tiones de generatione animalium» (1654) Гарвей положил начало
эмбриологии.
Гельмгольц (Helmholtz, Hermann Ludwig Ferdinand von:
1821 — 1894) — крупнейший немецкий естествоиспытатель—
математик, физик, анатом, физиолог и психолог. Разработал
теорию хода лучей в глазу, учение об аккомодации,
построил офтальмометр. Главные физиологические работы: «tlber
die Erhaltung der Kraft» (1847); «Die Lehre von den Tonem-
pfindungen als physiologische Grundlage fur die Theorie der
Musik» (1863); «Physiologische Optik» (1867).
Гельмонт (Helmont, Jean-Baptiste van; 1577—1644)—
выдающийся бельгийский врач и химик, энергичный
пропагандист ятрохимии.
Геншер (Hunter, William; 1718—1783)—известный
английский анатом, основатель экспериментальной патологии
в Англии, автор многих, в том числе и классических в свое
время, работ. Главные произведения: «On the structure and
diseases of the articulating cartilages» (1743); «Medical
commentaries» (1762—1764); «Anatomical description of the human
gravid uterus» (1774); «Anatomia uteri humani gravidi tabulis
illustrata» (1774—1775).
Герофил (Herophilos; около 335—280 до нашего
летоисчисления)—знаменитый греческий врач и анатом, один из
основателей анатомии. Впервые применил рассечение трупов
и описал некоторые части головного мозга, оболочки глаза
и ряд внутренних органов.
Гиппократ (Hippocrates; 460—375 или 356 до нашего
летоисчисления)—знаменитейший греческий врач, «отец
медицины», один из величайших мыслителей и
естествоиспытателей.
Гиртль (Hyrtl, Joseph; 1811—1894)—известный
австрийский анатом, автор многих трудов по сравнительной
анатомии. Главные произведения: «Vergleichend-anatomische
Untersuchungen uber das innere Gehororgan der Menschen und
der Saugetiere» (1845); «Lehrbuch der Anatomie der Menschen
mit Rucksicht auf physiologische Вegrundungen» (1846).
Глиссон (Glisson, Francis; 1596—1677)—известный
английский анатом, автор обширного труда «Anatomia he-
patis» (1654). Ему же принадлежит видная в свое время
работа о рахите («De rachitide, sive morbo puerili qui vulgo
«rickets» dicitur», 1660). В натурфилософском труде «Trac-
tatus de natura substantiae energetica, seu de vita naturae
ejusque tribus primis facultatibus» (1674) он выводил все
явления живой и мертвой природы из развития единой ос-
новной энергии.

504
Л. Н. КАРЛИК
Гмелин (Gmelin, Leopold; 1788—1853)—немецкий химик,,
работавший и в области физиологии пищеварения и
открывший в желчи быка таурин. Автор известного в свое время
руководства «Handbuch dertheoretischen Chemie» (1817—1819).
Гоффман (Hoffman, Friedrich; 1660—1742)—немецкий
профессор физики и медицины в Галле, автор ряда книг, из
них наиболее важные: «Medicinae mechanicae idea
universalis» (1693); «Fundamenta physiologiae» (1718); «Medicina
rationalis systematica» (1718—1740).
Грасф (Graaf, Regnerus de; 1641—1673)—знаменитый
голландский анатом XVII века, впервые описавший семенные
канальцы и фолликулы.
Им впервые предложен метод наложения слюнной и
поджелудочной фистул на собаке. Ему же принадлежит первая
работа о природе сока поджелудочной желеэы.
Главные работы: «Disputatio medica de natura et usu
succi pancreatici» (1663); «De virorum organis generationi
inservientibus» (1668); «De mulierum organis generationi inser-
vientibus tractatus novus, demonstrans homines et animalia
coetera omnia quae vivipara dicuntur, baud minus quam ovi-
para, ab ovo originem ducere» (1672).
Гудсёр (Goodsir, John; 1814—1867)—один из крупных
английских анатомов, работавший и в области патологии.
Гюго (Hugo, Victor-Marie; 1802—1885)—знаменитый
французский поэт и романист.
Дюбуа (Dubois, Jacques; Sylvius;
1478—1555)—французский врач, организовавший медицинскую школу и с боль»
шим успехом читавший в ней курс анатомии, физиологии и
патологии: Автор многих исторических и литературных работ.
Дюбуа-Реймон (Du Bois-Reymond, Emil; 1818—1896}—
один из крупнейших немецких физиологов XIX века,
сформулировавший закон возбуждения нерва и мышцы.
Автор известных работ о животном электричестве («Untersu-
chungen uber thierische Elektrizitat», Bd. I—II, 1848—1860).
Представитель физического направления в физиологии.
Дюма (Dumas, Jean-Baptiste-Andre;
1800—1884)—виднейший французский химик и физиолог, профессор
Сорбонны, автор ряда работ по органической химии.
Дюпюи (Dupuy, Alexis-Casimir;
1774—1849)—французский ветеринар, а впоследствии профессор ботаники, химии
и медицины. Автор многих работ о действии
медикаментозных и токсических веществ, введенных в кровь.
Главные произведения: «Rapports sur les travaux de l'ecole
d'Alfort» (1812—1823); «DePaffectiontuberculeusevulgairement
appelee morve, pulmonie, gourme, farcin etc.» (1817);
«Transfusion faite pour constater les effets de la noix vomique» (1826).

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН
505
Дюпюитрен (Dupuytren, Guillaume;
1778—1835)—знаменитый французский хирург и анатом, один из
родоначальников современной научной хирургии. Его «Legons orales
de clinique chirurgicale faites a l'Hotel-Dieu de Paris» (1831—
1833) пользовались в свое время большой известностью.
Дюгиен (Duchenne, Guillaume-Benjamin-Amand; 1806—
1875)—французский [врач, один из основоположников
современной электротерапии и автор свыше 50 работ по
физиологии и патологии нервной системы, о мышечных и
нервных болезнях и о применении электричества для
диагностики и лечения. Первый описал локомоторную атаксию,
прогрессивно-мышечную атрофию и другие нервные
поражения.
Основные произведения: «Paralyse graisseuse atrophique
de l'enfance» (1855); «De l'electrisation localisee» (1855);
«Diagnostic et curabilite de la surdite et de la surdi-mutite
nerveuses» (1861); «Album de photographie pathologique»
(1862); «Physiologie des mouvements» (1867).
Кабанис(Cabanis, Pierre-Jean-Georges;
1757—1808)—французский врач, один из последних представителей
французского материализма XVIII века, автор многих работ по ряду
общих вопросов медицины.
Основные произведения: «Du degre de certitude en
medicine» (1797); «Traite de physique et de moral de l'homme»
(1802); «Coup d'oeil sur les revolutions et la reforme de la
medeeine» (1804).
Кант (Kant, Immanuel; 1724—1804)—знаменитый
немецкий философ, первый представитель классического
немецкого идеализма, основоположник так называемой
«критической философии».
Kopeuaap (Corvisart, Jean-Nicolas;
1755—1821)—профессор Коллеж де Франс, врач Наполеона I, член Академии,
автор в свое время замечательных работ о болезнях сердца.
Основная работа: «Essai sur les maladies et les lesions or-
ganiques du coeur» (1806).
Кюне (Kuhne, Willy; 1837—1900)—немецкий физиолог,
ученик Дюбуа-Раймонда и Клода Бернара, профессор
физиологии в Гейдельберге. Работы его касаются фиэиологии
мышц и нервов, химии пищеварения. Вместе с Фойтом он
основал в 1883 г. «Zeitschrift fur Biologie».
Главные работы: «Myologische Untersuchungen» (1860);
«Lehrbuch d. physiologischen Chemie» (1866—1868).
Лавуазье (Lavoisier, Antoine-Laurent; 1743—1794, погиб
на эшафоте)—знаменитый французский химик, основатель
современной химии, доказал закон сохранения вещества и
ввел в употребление химические уравнения. Опроверг тео-

506
Л. Н. КАРЛИК
рию флогистона, выяснив роль кислорода в процессах горе-,
ния и дыхания.
Лаплас (Laplace, Pierre-Simon, marquis de; 1749—1827)—
великий физик и астроном, создатель научной теории
происхождения солнечной системы, один из предшественников
эволюционного учения.
Лаэннек (Laennec, Rene-Theophile Hyacinthe; 1781—
1826)—крупный патологоанатом, профессор Коллеж де Франс,
создатель нового клинического метода—аускультации—и
изобретатель стетоскопа. Первый ясно описал патолого-
анатомическую картину туберкулеза и указал на
туберкулезную природу серозных плевритов. Основное
произведение: «Traite d'auscultation medicale» (1819).
Легаллуа (Legallois, Julien-Jean-Cesar; 1774—1814)—
французский физиолог, один из провозвестников
экспериментального направления.
Главные работы: «Le sang est-il identique dans tous les
vaisseaux qu'il parcourt?» (1801); «Recherches chronologiques
sur Hippocrate» (1804); «Recherches sur la contagion de la 1'ievre
jaune» (1805).
Либих (Liebig, Justus von; 1803—1873)—крупный
немецкий химик, профессор Гейдельбергского университета, автор
многочисленных работ во всех отраслях химии.
Главные произведения: «Die organische Ghemie in ihrer
Anwendung auf Agrikulturchemie und Physiologie» (1840);
«Die Tierchemie oder organische Ghemie in ihrer Anwendung
auf Agrikultur und Physiologie» (1842).
Лонже (Longet, Frangois-Achille;
1811—1871)—французский физиолог, член Академии наук, выдающийся
экспериментатор, много работавший в области нервной системы.
Главные произведения: «Recherches sur les proprietes et les
fonctions des faisceaux de la moelle epiniere et des racines des
nerfs rachidiens» (1841); «Traite d'anatomie et de physiologie du
systeme nerveux de l'homme et des animaux vertebres» (1842).
Людвиг (Ludwig, Carl Friedrich Wilhelm; 1816—1895)—
выдающийся физиолог и вивисекционист XIX века, глава
обширной школы физиологов, автор классических
исследований об иннервации сердца и сосудов, о
слюноотделении, о газообмене органов, о всасывании пищевых веществ
и др. Автор известной теории мочеотделения.
Мажанди (Magendie, Francois;
1783—1855)—выдающийся французский физиолог-вивисекционист, положивший
начало экспериментальному направлению в физиологии.
Впервые экспериментально доказал различие двигательных
и чувствительных нервов и открыл возвратную
чувствительность передних корешков. Главные произведения: «Lecons

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН
507
sur les fonctions et les maladies du systeme nerveux» (1839);
«Recherches physiologiques et cliniques sur le liquide cephalo-
rachidien» (1842).
Малыгиги (Malpighi, Marcello; 1628—1694)—знаменитый
итальянский анатом, впервые применивший увеличительное
стекло для исследования структуры органов животных и
растений, что привело к ряду замечательных открытий
(открытие альвеолярного строения легких, открытие
капилляров и др.).
Мартэн-Солон (Martin-Solon; 1795—1856)—видный
клиницист, член французской медицинской академии, автор
многочисленных работ и статей. Главная работа: «De ralbumi-
imrie, ou hydropsie causee par maladie des reins» (1838).
Матеуччи (Matteucci, Carlo; 1811—1868)—знаменитый
итальянский физик, изучавший физиологическое действие
электричества и опубликовавший много работ по
электрофизиологии. Главные работы: «Traite des phenomenes electro
physiologiques des animaux, suivies d'etudes anatomiques etc.» (1844);
«Lecons sur les phenomenes physiques des corps vivants» (1847).
Митчел (Mitchell, Silas Weir; 1829—1914)—профессор
медицинского института Филадельфии, сын профессора
физиологии Mitchell John Kearsley (1798—1858), автор около
150 работ по физиологии и токсикологии. Автор многих
литературных произведений.
Мольер (Moliere, Jean-Baptiste Poquelin; 1622—1673)—
величайший комедиограф Франции и Европы, создатель
классической комедии.
Мюллер (Muller, Johannes Peter;
1801—1858)—крупнейший естествоиспытатель и патологоанатом, учитель целого
поколения ученых, заслуживший прозвище «Галлера XIX
века» и «Кювье Германии». Выдающаяся работа его
относится к исследованию механизма чувственных восприятий.
Ряд работ относится к области сравнительной анатомии и
эмбриологии. Главное произведение: «Zur vergleichenden Phy-
siologie des Gesichtssinnes des Menschen und der Tiere nebst
einem Versuch iiber die Bewegungen der Augen und liber den
menschlichen Blick» (1826).
Николя (Nicolas, Pierre-Francois;
1743—1816)—французский врач и химик, автор ряда интересных работ, в том
числе исследования о диабете.
Главные произведения: «Cours de chimie
theorico-pratique» (1777); «Histoire des maladies epidemiques qui ont regne
dans le Dauphin e» (1781); «Mannuel du distillation d'eau-de-vie»
(1787); «Methode de preparer et de conserver les animaux pour
les cabinets d'histoire naturelle» (1800); «Recherches et
experiences sur le diabete sucre» (1803).

508
Л. Н. КАРЛИК
Ньютон (Newton, Sir Isaac; 1642—1727)—великий
английский математик и физик.
Парацелъс (Paracelsus, Philippus Auereolus Theophrastus
Bombast von Hohenheim; 1493—1541)—один из крупнейших
врачей эпохи Возрождения. В многочисленных работах
противопоставлял опыт и эксперимент средневековой
схоластике. Ярый защитник спиритуалистической доктрины,
усматривавшей в болезни «живого» врага, с которым борются-
одухотворенные силы организма.
Паре (Pare, Ambroise; 1517—1590)—цирульник,
впоследствии знаменитый французский хирург, много работавший в
армии и нашедший новый способ лечения огнестрельных ран. В
своем сочинении «Maniere de traiter des plais par arquebuses»
(1545) Паре отвергал лечение ран прижиганием каленым
железом и кипящим маслом, защищая употребление повязок. Паре
описан ряд операций, а сочинения его представляют
обширную хирургическую энциклопедию, включая военную
хирургию и родовспомогательное искусство. Паре считается отцом
современной хирургии.
Паскаль (Pascal, Blaise; 1623—16G3)—знаменитый
французский математик и философ.
Пеке (Pecquet, Jean; 1622—1674)—французский анатом,
открывший млечные сосуды и грудной проток.
Главные работы: «Experimenta Nova anatomica» (1651);
«De Circulatione Sanguinis et Chyli Motu; De Thoracicis
Lacteis» (1654).
Пеликан, Евгений Венцеславович
(1824—1884)—профессор Медико-хирургической академии, автор многочисленных
работ по токсикологии, судебной медицине, эпидемиологии
и другим медицинским наукам.
Пети (Petit, Jean Louis; 1674—1750)—известный
французский анатом и хирург, автор многих работ по анатомии и
хирургии, один из основоположников современной хирургии.
Главные работы: «L'art de guerir les maladies des os, ou
Ton traite des luxations et fractures» (1705); «Traite des
maladies chirurgicales et des operations qui leur conviennent»
(1774—1790).
Пинелъ (Pinel, Phillippe; 1745—1826)—профессор
медицинской физики, патологии и психиатрии, один из учителей
Биша. Ссылаясь на Кондильяка, он в известном в свое время
произведении «Nosographie phylosophique ou methode de 1
'analyse appliquee a la medicine» (1798) пытался полностью
преобразовать изучение признаков болезней. Много сделал для
прогресса теоретической и практической психиатрии,
(освобождение психически больных от цепей, установление для
них лечебного режима, врачебных обходов, прогулок, трудо-

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН
509
»ых лечебных процессов и т. п,). Один из основателей
психиатрии как науки, теоретические основы которой изложены
в его «Traitemedico-philosophique sur l'alienation mentale ou
la manie» (1801).
Питкерн (Pitcairn, Archibald; 1652—1713)—английский
профессор, учитель Бургава, один из видных представителей
ятрохимии.
Порталь (Portal, Antoine; 1742—1832)—профессор
анатомии в Коллеж де Франс, почетный председатель
Медицинской академии со дня ее основания.
Главные работы: «Precis de la chirurgie pratique» (1768);
«Histoire de ranatomie et de la chirurgie» (1770); «Gours
d'anatomie medicale» (1804).
Прево (Prevost, Jeaun-Louis; 1790—1850)—автор ряда
работ о циркуляции крови у человека и у отдельных видов
животных, о животном электричестве и др.
Прингль (Pringle, John; 1707—1782)—английский врач,
автор знаменитого сочинения «Observation of an army etc.»
(1752), трактующего о болезнях английских войск в Голландии.
Пристли (Priestley, Joseph; 1733—1804)—крупнейший
английский естествоиспытатель и материалист XVIII века,
автор многочисленных сочинений по философии, физике,
химии, теологии. Ревностный приверженец теории
флогистона и противник теории горения Лавуазье.
Пуазейль (Poiseuille, Jean-Louis Marie; 1799—1869)—
известный французский физиолог, автор многих работ о
вязкости крови и кровообращении.
Главные работы: «Recherches sur la force du coeur aor-
tique» (1828); «Recherches sur les causes du mouvement du
sang dans les veines» (1832); «Recherches sur les causes du
mouvement du sang dans les vaisseaux capillaires» (1839);
«Recherches sur les liquides dans les tubes de petits diametres» (1844).
Ремак (Remak, Robert; 1815—1865)—крупнейший
немецкий невролог, много изучавший тонкое строение
вегетативной нервной системы и показавший, что волокна
симпатического нерва лишены мякотной обкладки. Основатель
электротерапии и электродиагностики.
Реньо (Regnault, Henri -Victor ;41810—1878)—французский
химик и физик, профессор химии политехнической школы
Парижа и физики в Коллеж де Франс.
Ривьер (Riviere, Lazare; 1589—1655)—профессор в Мон-
пелье. Главные работы: «Quaestiones medicae duodecim» (1621);
«Praxis medica» (1640); «Observationes medicae et curationes
insignes» (1646); «Methodus curandarum febrium» (1648);
«Institutiones medicae» (1655).
Риолан (Riolan, Jean; 1539—1606)—известный француз-

510
Л. Н. КАРЛИК
ский профессор в Коллеж де Франс, горячий сторонник
доктрины Гиппократа, противник химиатрии, антигарвеист.
Ролло (Rollo, John; конец XVIII века — начало XIX
века)—военный врач, автор замечательного в свое время*
произведения о диабете «An account of two cases of the
diabetes mellitus, with remarks etc.» (1797), переведенного на
французский (1798), испанский (1800) и немецкий (1801) языки.
Рудановский, Петр Васильевич
(1829—1888)—известный хирург и окулист, доктор медицины, заведывал больницей
Нижнетагильских заводов на Урале, автор многих и широко
известных работ по вопросам нервной физиологии и
патологии (главное произведение «Исследование над строением
нервной системы человека и некоторых высших животных»),
напечатанных в русской и иностранной печати. Был избран
членом-корреспондентом Парижской академии наук.
Рулен (Roulin, Francois-Desire;
1797—1874)—профессор физиологии, ученик Мажанди, известный
естествоиспытатель, автор многих очерков по истории
естествознания и медицины. Главные работы: «Propositions sur les
mouvements et les attitudes de r'homme (1820); «Du mecanis-
me des ruptures musculaires» (1822).
Седилъо (Sedillot, Charles-Emmanuel; 1804—1883)—
профессор хирургии, усовершенствовавший много оперативных
приемов. Главное произведение: «Traite de medecine оре-
ratoire, bandages et appareils» (I, II, 1839—1846).
Спиноза (Spinosa, Benedictus de; 1632—1677)—великий
атеист и материалист XVII века.
Станниус (Stannius, Hermann Friedrich; 1808—1883)—
физиолог, профессор зоологии и сравнительной анатомии,
автор знаменитого опыта с лигатурой на сердце лягушки.
Главные работы: «Ueberdem Einfluss der N erven auf dem
Blutumlauf» (1833); «Ueber die Einwirkung des Strychnins
auf das Nervensystem» (1837); «Allgemeine Pathologie» (1837):
«Ueber krankhafte Verschliessung grosserer Venenstaume»-
(1839); «Beobachtungen uber Verjungungsvorgange imtierischen
Organismus» (1853).
Тидеман (Tiedemann, Friedrich; 1781—1861)—немецкий
анатом и физиолог, введший понятие nisus formativus.
Автор ряда ценных работ, главные из них: «Anatomie und
Bildungsgeschichte des Gehirnes im Foetum» (1816): «Icones
cerebri simiarum» (1821); «Die Verdauung nach Versuchen»
(1826); «Physiologie des Menschen» (1830—1836).
Торичелли (Torricelli, Evangelista;
1608—1647)—знаменитый итальянский математик и физик.
Труссо (Trousseau, Armand; 1801—1867)—знаменитый
французский клиницист, автор многих ценных работ о гор-

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН
511
ловой чахотке, крупе и монографии о брюшном тифе.
Знаменитые его лекции «Clinique medicale de l'H6tel-Dieu»
переведены и на русский язык.
Тюрк (Turk, Ludwig; 1810—1868)—знаменитый невролог
и ларинголог, автор многих работ по анатомии и патологии
нервной системы.
Уилъис (Willis, Thomas; 1622—1675)—выдающийся
английский врач XVII века, автор ряда работ по анатомии и
физиологии мозга. Главные работы; «Cerebri anatome, cui
accessit nervorum descriptio et usus» (1664); «Pathologia cerebri
et nervosi generis, in qua agitur de morbis convulsivis et
scorbuti» (1667).
Уоллер (Waller, Augustus Wolney; 1816—1870)—видный ан-,
глийский гистолог и физиолог, автор теории дегенерации нерва. '
У опер (Walker, Adam; 1731—1821)—английский физик,
изобретатель ряда физических приборов (барометры и др.).
Уольфердин (Walferdin, Frangois-Hippolyte; 1795—1880)—
французский физик, работавший в области термометрии,
метеорологии и геологии, изобретатель максимальных и
минимальных термометров и других приборов.
Фабриций (Fabricius, Hieronymus ab Aquapendente;
1537—1619)—итальянский анатом эмбриолог, ученик Фал-
лопия и учитель Гарвея, один из основателей эмбриологии,
впервые сравнивал развитие человеческого эмбриона с
эмбрионом животных. Главные работы: «De visione, voce et
auditi» (1600); «De formato foetu» (1600); «De venarum ostiolis»
(1603); «De respiratione» (1615); «Opera chirurgica» (1617);
«De formatione ovi et pulli» (1621).
Фаллопио (Fallopio, Gabriel; 1523 — 1562)—знаменитый
итальянский анатом и хирург, ученик Везалия, впервые
описавший ряд органов и костей.
Основные работы: «Observationes anatomicae» (1561);
«De humani corporis anatome compendium» (1571).
Фуке (Fouquer, Pierre-Eloi; 1776—1850)—французский
врач, профессор клиники, ученик Корвизара. Первый
успешно применил стрихнин для терапии.
Цельз (Celsus, Cornelius Aulus; 25 до и 50 после начала
летоисчисления)—римский патриций и врач, автор сочинения
«De arte medica», в котором несомненное отличие между
больным и здоровым усматривал в воспалении с его кардиаль-
ными признаками (краснота, опухоль, тепло и боль).
Шванп (Schwann, Theodor; 1810—1882)—известный
немецкий зоолог, один из основателей клеточного учения.
Главное произведение: «Mikroskopische Untersuchungen
iiber die Obereinstimmung in der Struktur und dem Wachstum
der Thiere und Pflanzen» (1839).

512
Л. Н. КАРЛИК
Шифф (Schiff, Moritz; 1823—1896)—немецкий физиолог,
профессор сравнительной анатомии в Берне и физиологии во
Флоренции. Наиболее важные его работы посвящены
функциям нервной системы и железистого аппарата: «Untersuchun-
gen zur Physiologie des Nervensystem» (1855); «Lehrbuch der
Physiologie des Menschen» (1858—1859): «Lecons sur la
physiologie de la digestion» (1867).
Шталъ (Stahl, Georg Ernest; 1660—1734)—известный
немецкий химик и врач, профессор университета в Галле,
автор системы, известной под названием анимизма—доктрины,
доминировавшей у представителей школы Монпелье.
Главные произведения: «Fragmentorum octiologiae phy-
.siologico-chemicae prodromus» (1693); «De morborum octatum
fundamentis» (1698); «Theoria medica vera» (1707).
Эразистрат (Erasistratus, первая половина III века до
нашего легоисчисления)—знаменитый греческий врач и
анатом, впервые выяснивший различие между сосудами и
нервами и правильно описавший сердце, клапаны, печень.
Противник гуморального учения Гиппократа.
Эрстед (Oersted, Jean Christian; 1777—1851)—известный
датский химик и физик, автор ряда интересных работ по
электромагнетизму.
Якубович, Николай Мартынович
(1816—1879)—знаменитый анатом и гистолог, профессор Петербургской медико-
хирургической академии, автор замечательнейших
исследований о нервной системе, о гистологическом строении и
топографическом распределении нервных элементов головного
и спинного мозга у человека и у животных, привлекших
всемирное внимание и получивших лучшие отзывы Мюллера,
Вирхова, Гумбольда, Клода Бернара и удостоившихся даже
большой физиологической премии Парижской медицинской
академии. Главные произведения: «Микроскопическое
исследование начал нервов в спинном и продолговатом мозгу,
о чувствительных и симпатических ячейках в нем, о строении
первичных нервных ячеек, нервных волокон и нервов вообще»
(1855); «О тончайшем строении го%ловного и спинного мозга»
(1857, переведено на немецкий язык); «Recherches
comparatives sur le systeme nerveux» и др.
Зав. норрект. Л. Голицына. Ответ, за вып. в типогр. П. Маркелов
Уполномоченный Главлита Б-31217. Биомедгиз 57. МД 46.
Тираж 5200. Формат 84x108/32. Печ. л. 36,5.+ 1/. (вклейка). Знак.
в печ. л. 29.184. Авт. л. 27,14. Сдано в тип. 27/Ш 1937 г. Поди,
к печ. 17/Х 1937 г. Заказ 585. Цена 6 р. 30 к. Переплет 1 р. 20 к.
16-я типография треста «Полиграфкнига». Москва. Трехпрудный, 9

ИСПРАВЛЕНИЕ
Стр. Строка Напечатано Нужно
XXVI 21 ошибок накопления