РУССКАЯ
ПОТАЕННАЯ
ЛИТЕРАТУРА
• »^ 'I' <5» »
ЛЕОНИД ЛИПАВСКИЙ
АЛЕКСАНДР ВВЕДЕНСКИЙ
ЯКОВ ДРУСКИН

w
Л. Aunaßckuu
А. Вбеденский
Я Друскин

« Сбориш^е
друзей,
оставленных
судъбоЬ»
Л. Липабский
А. Вбеденский
Я. Друскин
Д. Хармс
Н. Олейников
«ЧИНАРИ»
В ТЕКСТАХ, ДОКУМЕНТАХ
И ИССЛЕДОВАНИЯХ
В ДВУХ ТОМАХ
Том ПЕРВЫЙ
Л. Липавский
А. Введенский
Я. Друскин
ill
Научно-издательский центр
Ладомир
Москва

Федеральная целевая программа книгоиздания России
Ответственный редактор
В. Н. Сажин
Оформление серии
Д. Б. Шимилиса
© Дмитренко А. Л. Статья. 2000
© Друскина А С. Состав, подготовка
текстов, примеч. 2000
© Машевский А. Г. Состав, подготовка
текстов, примеч. 2000
© Сажин В. Н. Статья, состав,
ISBN 5-86218-265-9 подготовка текстов, примеч.,
ISBN 5-86218-268-3 (т. 1) ^У4™* редактирование. 2000
Репродуцирование (воспроизведение) данною издания любым способам
без договора с издательством запрещается

КРАТКАЯ ИСТОРИЯ «ЧИНАРЕЙ»
Вот сборище друзей, оставленных судьбою:
Противно каждому другого слушать речь;
Не прыгнуть больше вверх, не стать самим собою,
Насмешкой колкою не скинуть скуки с плеч.
Давно оставлен спор, ненужная беседа
Сама заглохла вдруг, и молча каждый взор
Презреньем полн, копьем летит в соседа,
Сбивая слово с уст. И молкнет разговор.
23 января <19>35 г.
Этому перечеркнутому в конце концов тексту Д. Хармса
сопутствует еще несколько неоформившихся текстов: Хармс как будто
мучительно пытался разобраться в творческом акте в свойствах
«оставленных судьбою» друзей, мешающих им найти равновесие в
отношениях между собой. В конце концов его внимание
сосредоточилось лишь на одном из них — Н. Олейникове, которому и посвящен
окончательный вариант этого стихотворения.
Степень напряженности работы над этим текстом, которая
очевидна по черновикам Хармса, свидетельствует, разумеется, и о
серьезности размолвки, но и о весомости тех связей, которые объединяли
в течение более чем полутора десятилетий тех, кто здесь обозначен
под титлом «сборища» — а всерьез они называли себя «чинарями»:
Л. Липавского, А. Введенского, Я. Друскина, Д. Хармса и
Н. Олейникова. Это не было литературной группой в общепринятом
понимании — с манифестом, уставом и проч., а являлось скорее
эзотерическим интеллектуальным сообществом, функционировавшим по
образцу греческой философской школы, где устная беседа вольно
перетекала в письменный текст и обратно. Архаическая ориентирован-
5

ность чинарей проявлялась также и в отсутствии стремления
непременно реализовать в печати плоды своих интеллектуальных
размышлений и творческой фантазии: как бы ни сокрушалась
публицистическая филология последних десятилетий о несчастной творческой
судьбе произведений наших авторов, — ни у одного из них нет и намека
на сожаление о том, что ни одна строчка из их текстов не увидела
света при жизни (мы не имеем в виду произведения для детей
четырех из пяти «чинарей» — они публиковались обильно). Между тем
именно соположение их текстов в одном ряду делает, на наш взгляд,
очевидной ту тесную духовную связь, которая установилась между
«чинарями» за время их содружества, и помогает понять смысл
многих мотивов, которыми пересекаются их творческие тексты.
Составители настоящей книги не одержимы ни юношеской
дерзкой самоуверенностью, ни сварливым старческим задором — никаких
революционных пересмотров сложившихся концепций ими не
предполагается. Но если читатель этого двухтомника отметит для себя
прежде не замеченные им или вовсе незнакомые явления
отечественной культуры, значит, цель достигнута.
Касаясь предыстории содружества «чинарей», нам представляется
уместным подробнее рассказать о Петербургской (Петроградской)
гимназии В. К. Иванова, учрежденной Л. Д. Лентовской (к 1921-му
году — Петроградской 10-й Трудовой школе имени Л. Д.
Лентовской)1, в которой учились трое из будущих участников содружества:
Я. С. Друскин (в 1913 — 1919 гг.), Л. С. Липавский (в 1917 —
1 Первые годы Училище Л. Д. Лентовской (с классическим и реальным
отделениями) располагалось на Васильевском острове (10 линия, д. 35), с
1909 г. — в доме 61 по Большому проспекту Петербургской стороны, в
«доходном» доме, над булочной Филиппова. Официальное название в
1909 — 1917 гг. — Петербургская (Петроградская) гимназия В. К.
Иванова, учрежденная Л. Д. Лентовской.
С 18 апреля 1917 г. гимназия была передана в содержание «Общества
гимназии, учрежденной Л. Д. Лентовской» и получила название —
Петроградская Общественная гимназия имени Л. Д. Лентовской с правами
правительственных гимназий.
С сентября 1918 г. — Петроградская Трудовая школа имени Л. Д.
Лентовской.
Двадцать девятого августа 1919 г. постановлением Отдела просвещения
г. Петрограда была закрыта бывшая Петровская женская гимназия (ул. Плута-
лова, 24), а Петроградская Трудовая школа имени Л. Д. Лентовской
переведена по ее адресу, получив название — Петроградская 10-я Трудовая
школа имени Л. Д. Лентовской.
С конца 1922 г. (или с начала 1923 г.) — 190-я Советская Единая
Трудовая школа имени Л. Д. Лентовской. Ныне — средняя школа № 47
имени К. Д. Ушинского Петроградского района.
6

1920 гг.) и А. И. Введенский (в 1917 — 1921 гг.). Обучение в этой
школе положило начало их многолетней дружбе и стало отправной
точкой индивидуальной литературной биографии каждого из них.
Дата образования гимназии — 14 февраля 1906 года — дата
традиционного школьного праздника, отмечаемого и по сей день в
47-й школе имени К. Д. Ушинского Петроградского района Санкт-
Петербурга. По изустным преданиям, «гимназия была создана
известной петербургской благотворительницей, состоятельной женщиной
и светской дамой, не чуждой либерализма и даже некоторого
радикализма с социалистической окраской, одним словом, передовой по тому
времени личностью — Лидией Даниловной Лентовской. Появление
новой гимназии было связано с необходимостью пристроить где-то
гимназистов и учителей, удаленных из казенных
(«правительственных», как их называли) гимназий в бурные 1905 — 1906 годы за
проявление признаков неблагонадежности <...>. Дух в этой гимназии
был если не революционный, то, во всяком случае, леволиберальный
и безусловно оппозиционный, сохранившийся до самого 1917 года»1.
С момента основания и до 1922 года во главе гимназии стоял
талантливый педагог и администратор Владимир Кириллович Иванов,
который добился в 1917 году уравнения гимназии в правах с
правительственными. Стараниями руководства здесь сложился очень сильный
преподавательский коллектив. Выпускники конца 1910-х и начала
1920-х с особенной теплотой и благодарностью вспоминают о
преподавателе истории Александре Юрьевиче Якубовском (1886 —
1 Розенберг И. А. Школа (1918 — 1926 гг.). Авторизованная
машинопись (1975 г.). Хранится в музее истории школы № 47 имени К. Д.
Ушинского Петроградского района Санкт-Петербурга. (Выражаем сердечную
признательность хранителю музея Валерии Николаевне Пашиковой, оказавшей
нам большую помощь при сборе материалов.) Может быть, акцент на
«радикализме с социалистической окраской» в характеристике А. Лентовской
продиктован датой написания цитируемых воспоминаний?
В своих воспоминаниях об этой школе Д. С. Лихачев пишет, что Л. Д. Лен-
товская была «театральным антрепренером» (Лихачев Д. С. Воспоминания.
СПб., 1995. С. 101). Однако в беседе с нами (март 1996 г.) Лихачев
сообщил, что эти сведения являются только его предположением. См. также в
воспоминаниях М. С. Друскина «Каким его знаю» (частично опубл.:
Музыкальная академия. 1995. № 4. С. 235 — 236).
Кроме того, имеется книга В. С. Полякова «Моя сто девяностая школа»
(М., 1976), представляющая собой беллетристические воспоминания автора
(выпускника 1926 г.). Здесь — малодостоверное упоминание о А. И.
Введенском, «скромном старшекласснике», присутствующем на школьном
поэтическом вечере: «Он никогда ничего не писал и не читал в школе. Но стал
очень хорошим детским поэтом, и теперь его книжки с удовольствием читают
в нашей школе. Он жил на Зверинской улице» (с. 236).
7

1953У (он был воспитателем класса, где учился А. И. Введенский),
о преподавателе математики Пантелеймоне Юльевиче Германовиче, о
преподавателе рисования и лепки Павле Николаевиче Андрееве
(1878 — 1923, брате писателя Леонида Андреева) и о многих
других. Здесь же с сентября 1918 года преподавал психологию (а также
некоторое время заведовал библиотекой) философ Сергей Алексеевич
Алексеев (Аскольдов, 1871 — 1945)2, чьи «мистические» настроения
иногда становились причиной конфликтов с учениками3. Особо
следует упомянуть о преподавателе русского языка и литературы Леониде
Владимировиче Георге (1890 — 1927), оказавшем наибольшее
влияние на будущих «чинарей». Я. С. Друскин писал, что именно
ему он обязан своим интересом к русской и мировой литературе, а
также к вопросам философии;4 спустя много лет Георг неоднократно
1 А. Ю. Якубовский — впоследствии известный историк-востоковед и
археолог, член-корреспондент АН СССР (1943 г.). Сотрудник
Государственной академии истории материальной культуры (с 1925 г.) и Эрмитажа
(с 1928 г.), профессор Ленинградского университета (с 1935 г.). В
гимназии В. К. Иванова, учрежденной Л. Д. Лентовской, преподавал с
1913 г.
^ Подробнее о нем см., например: Аскольдов С. А. Письма к А. А.
Золотареву / Вступ. заметка и прим. А. А. Сергеева. Подг. текста А. И. Доб-
кина // Минувшее. <Вып.> 9. М., 1992. С. 352 — 379; Аскольдов С. А.
Из писем к родным: (1927 — 1941) / Публ. А. Сергеева // Минувшее.
<Вып.> И. М.; СПб., 1992. С. 292 — 331. Отметим, что у Хармса в трех
текстах фигурирует персонаж с такой фамилией, а в рассказе «Рыцарь» —
так сказать, Алексеев в кубе: Алексей Алексеевич Алексеев, лишь именем
отличающийся от того, о котором мы сейчас говорим.
3 Сообщено дочерью С. А. Алексеева (Аскольдова) — Александрой
Сергеевной Алексеевой. По ее словам, отец с неохотой вспоминал о своей
преподавательской работе в «Лентовке».
4 Друскин Я. «Чинари» / Публ. Л. Друскиной // Аврора. 1989. № 8.
С. 105. Здесь же Друскин вспоминает, что, когда он однажды в присутствии
Хармса завел разговор о Георге, Хармс заявил: «Я тоже ученик Георга». В
своем мемуарном очерке, посвященном Георгу, Д. С. Лихачев пишет, что
уже после окончания школы на заседания литературного кружка приходил
А. Введенский и читал свои «заумные» стихи, которые Георгу очень
нравились (Лихачев Д. С. Воспоминания. СПб., 1995. С. 107 — 108).
Л. В. Георг родился в семье военного врача, получил образование в
Брест-Литовской гимназии. С 1908 г. жил в Петербурге, закончил историко-
филологический факультет Петроградского университета (славянско-русский
отдел) со званием учителя средних учебных заведений. Состоял штатным
преподавателем русского языка в гимназии В. К. Иванова, учрежденной
Л. Д. Лентовской, с 14 октября 1916 г. (см. его личную карточку: ЦГА
СПб. Ф. 3102. Оп. 1. Ед. хр. 208. Л. 69).
8

появляется в его снах1. По воспоминаниям учеников, Георг
«интересовался фольклором, в том числе заговорами, нескладицами, и
сам их исполнял в своих классах, и вообще культивировал в своем
преподавании „смеховую" струю»2. Он вел литературный кружок,
который посещался и учениками, и другими преподавателями. Известно,
что в 1920/21 учебном году занятия кружка проводились при
активном участии С. А. Алексеева, причем они посещались также
бывшими учениками школы, закончившими ее в 1920 году и ранее3.
В следующем, 1921/22 году литературный кружок вел Е. П. Иванов
(1876 — 1942), друг А. А. Блока, специально приглашенный
Георгом4.
Воспоминания учеников тех лет рисуют характерную картину
жизни школы времени «военного коммунизма». Зимы 1919/21 были
очень холодными и снежными, центральное отопление не действовало,
ученики в классах сидели в пальто и валенках. Время от времени
учащиеся занимались вместе с преподавателями заготовкой дров —
обычно путем «разрушения» предназначенных к сносу деревянных
домов. Из-за наступающего на Петроград голода в школе были
организованы сперва «сухие пайки» (термин появился позже, в те
времена это так не называли), а в 1920/21 — горячие завтраки,
состоявшие из большой порции крупнозернистой пшеничной каши и чая с
черным хлебом. В школе часто устраивались самодеятельные
спектакли (в частности, Георг осуществил постановку гоголевского
«Ревизора», где А. Введенский играл роль Хлестакова5, а позднее
«Майскую ночь, или Утопленницу»). Постоянной практикой были
экскурсии по городу, а также далекие поездки с учениками трех-
четырех старших классов: весной 1921 года, например, было две та-
1 См., например: Друскин Я. Перед принадлежностями чего-либо /
Публ., предисл. и прим. Л. С. Друскиной // Незамеченная земля. М.;
СПб., 1991. С. 59. См. также наст. изд. 97, 99.
2 Кобринский А. А., Мейлах М. Б. Введенский и Блок: материалы к
поэтической предыстории ОБЭРИУ // Блоковский сборник X. (Ученые
записки Тартуского университета. Вып. 881). Тарту, 1990 (на обложке —
1991). С. 73.
3 Подробнее об этом см.: Корженевская А. С. О двух моих школах:
Реальном училище В. П. Куэминой и 10-й Трудовой школе им. Л. Д. Лентов-
ской. Авторизованная машинопись (1996 г.). Хранится в архиве
А. Л. Дмитренко.
4 Подробнее об этом см.: Лихачев Д. С. Из комментария к
стихотворению А. Блока «Ночь, улица, фонарь, аптека» // Русская литература. 1978.
№ 1. С. 186 — 188.
5 Об этом см., например: Кобринский А. А., Мейлах М. Б. Введенский
и Блок. С. 73.
9

ких экскурсии — к водопаду Кивач (с пешеходным маршрутом
походного типа) и в район Пскова1.
В 1917 году в эту гимназию поступил Л. С. Липавский2.
Леонид Савельевич (Саулович) Липавский родился 2 (15)
февраля 1904 года в Санкт-Петербурге. Отец — Савелий Михайлович
(Саул Менахимович), мать — Роза (Броха Роза) Самсоновна3.
Савелий Михайлович, доктор медицины, был специалистом по кожным
и гинекологическим заболеваниям. Семье принадлежал дом 39 по
Большому проспекту Петербургской стороны на углу Гатчинской
улицы — здесь же Савелий Михайлович вел ежедневный прием.
До четвертого класса Леонид учился в Реальном училище
B. П. Кузминой (Церковная 17/1 — ныне ул. Блохина) и в Ларин-
ской гимназии. 18 апреля 1917 года Роза Самсоновна подала прошение
о приеме сына в пятый класс Петроградской гимназии В. К. Иванова,
учрежденной Л. Д. Лентовской4. По постановлению педагогического
совета от 4 мая 1917 года Липавский был принят без экзамена — на
основании свидетельства Ларинской гимназии. (Кстати, в этот же день
в четвертый класс был принят и А. Введенский, который, в отличие от
Липавского, экзамен сдавал.) Учился Липавский неровно. Явно не
давалась ему, например, математика. Годовой «тройке» по химии
сопутствует следующий отзыв преподавателя: «Усваивает курс хорошо, но
активности или особого интереса не проявляет»5. Из иностранных
языков (а их в школе было два) Липавский более успевал во французском,
нежели в немецком. Преподаватель латинского языка А. В. Голубев
' Первая из этих экскурсий была возглавлена П. Ю. Германовичем,
вторая — А. Ю. Якубовским. Подробнее об этом см. в указанных воспоминаниях
А. С. Корже невской.
2 Леонид Савельевич Липавский более известен под псевдонимом
«Леонид Савельев» как детский писатель. Именно в этом качестве он попал
и в биобиблиографический словарь «Советские детские писатели» (М., 1961.
C. 328), и в шестой том Краткой литературной энциклопедии (М., 1971.
Т. 6. С. 590). В 1968 г. появилась статья А. А. Александрова, посвященная
творческой судьбе Липавского, где впервые, хотя и бегло, было упомянуто и
о его философских сочинениях (Александров А. Автор первых книг об
Октябре // Звезда. 1968. № 2. С. 213 — 216). Александров дал также
наиболее подробную и по сегодняшний день биографическую канву, попытавшись
представить творческую личность Липавского в ее разнообразных
проявлениях. Материалы этой статьи мы частично использовали в настоящем очерке.
* См. копию метрического свидетельства в составе университетского
студенческого дела Л. С. Липавского // ЦГА СПб. Ф. 7240. Оп. 4. Ед. хр.
914. Л. 2.
4 ЦГА СПб. Ф. 3102. Оп. 1. Ед. хр. 176. Л. 169.
* Из отзыва преподавателя К. И. Минервина (1918/19 учебный год) //
Там же. Ед. хр. 206. Л. 15об.
10

охарактеризовал Липавского как «чрезвычайно симпатичного мальчика,
способного, исправного» и отметил, что он «работает хорошо»1. По
истории и русскому языку Липавский учился на «отлично». В 1918/19
учебном году историк А. Ю. Якубовский писал о нем: «Как и в
прошлом году, лучший ученик класса. Ответы ученика прекрасны, на уроках
тонко, умело дает истор<ический> комментарий читаемым памятникам,
деятельный член общеклас<сных> бесед и истор<ического> кружка»2.
Исключительно высокая оценка личных качеств Липавского и, в
частности, его способностей к литературному творчеству содержится в
отзывах Л. В. Георга, который был преподавателем русского языка.
Блестящие отзывы Л. В. Георга столь же красноречиво
свидетельствуют о способностях ученика, сколько и о профессиональном уровне
преподавателя. По воспоминаниям Д. С. Лихачева, Л. В. Георг в
каждом из учеников «умел открыть интересные стороны —
интересные и для самого ученика, и для окружающих <...>. Он
помогал каждому найти самого себя: в одном он открывал какую-то
национальную черту (всегда хорошую), в другом нравственную
(доброту или любовь «к маленьким»), в третьем — вкус, в четвертом —
остроумие, но не просто остроумие, а умел охарактеризовать
особенность его остроумия («холодный остряк», украинский юмор — и
непременно с пояснением, в чем состоит этот украинский юмор), в
пятом открывал философа и т. д. и т. п.»3. Нам удалось обнаружить
два отзыва Георга о Липавском, которые приводим ниже.
Из отзыва Л. В. Георга о занятиях учеников 5 класса
по русскому языку за 1917/18 учебный год
Липавский. Мальчик-философ. Умница. Громадная духовная
взрослость при маленьком теле и малых летах вызыв<ает> его большую
нервность. Лучший уч<ени>к гимназии. При всей своей скромности,
очень общит<елен>, и, пожалуй, наша гимназия ему оч<ень> полезна
именно с этой стороны: развеселит его и умерит его нервозность4.
Из отчета Л. В. Георга об успехах учеников и учениц III класса
второй ступени за 1-е полугодие 1918/19 учебного года
Липавский. Чрезвыч<айно> интеллигентный мальчик. В этом году
стал еще привлекательнее, чем в прошлом, — стал душевно-теплее,
1 Из отзыва преподавателя А. В. Голубева (1917/18 учебный год) //
Там же. Ед. хр. 187. Л. 13.
2 Там же. Ед. хр. 206. Л. 12. Якубовский поставил Липавскому годовую
оценку: «от.» (т. е. «отлично»).
^ Лихачев Д. С. Воспоминания. С. 107.
4 ЦГА СПб. Ф. 3102. Оп. 1. Ед. хр. 187. Л. 6.
И

нежнее и поэтичнее — это буквально: он одарен к поэзии. Ярко
выраженный гуманитарный тип. Товарищами любим и уважаем. Большая
внутренняя работа приводит его за последнее время к пессимизму
(теоретически), но уверенность его в собств<енных> творч<еских>
силах, спокойная и добродушная, уводит его к артистизму, который
поможет ему пережить кризис. От эрудиции не по летам он уже устает, у
него теперь просыпается интерес к самой жизни1.
Как отмечено выше, в тот же день, что и Л. Липавский, 4 мая
1917 года в 4 класс гимназии поступил А. Введенский.
Приведем вначале некоторые данные к родословной будущего
поэта, которые нам удалось уточнить по архивным источникам. Дед
Введенского по отцовской линии был священником, имел приход в
Орловской губернии (с. Петропавловское Елецкого уезда). От
предков-священников и произошла характерная для духовного сословия
фамилия. Отец — Иван Викторович Введенский (1870 — ?) —
закончил юридический факультет Императорского университета
Св. Владимира в Киеве и Киевское пехотное юнкерское училище. С
1895 года, уволенный в запас армейской пехоты в чине подпоручика,
служил по гражданскому ведомству — чиновником особых поручений
при Переселенческом управлении Министерства внутренних дел, а в
1910 — 1918 годах — старшим делопроизводителем в
Петербургском отделении Крестьянского Поземельного банка. В 1903 году
женился на дочери генерал-лейтенанта И. М. Поволоцкого2. Евгения
Ивановна, урожденная Поволоцкая (1876 — 1935), впоследствии
стала известным в Петрограде врачом-гинекологом, вела частную
практику3. Иван Викторович вместе с семьей находился в длительных
1 ЦГА СПб. Ф. 3102. Оп. 1. Ед. хр. 206. Л. Зоб.
Постановлением от 9 октября 1918 г. Комиссариатом народного
просвещения была введена новая нумерация классов; III класс второй ступени
соответствовал 6-му классу гимназии.
2 Иван Максимович Поволоцкий (1842 — 1914) — получил
образование в Брестском кадетском корпусе, 2-м Константиновском военном
училище, окончил курс Николаевской академии Генерального штаба. Участник
русско-турецкой войны 1877 — 1878 гг. С 1903 по 1906 г. командовал вторым
армейским корпусом, в 1906 г. был произведен в генералы от инфантерии.
Последние восемь лет жизни являлся членом Военного совета (см.: Список
генералам по старшинству. Составлен по 15-е Апреля 1914 года. Пг., 1914.
С. 46). Некрологи: Новое время. 1914. 17 (30) октября. С. 6; Наша
старина. 1914. № 11. С. 1011.
* После революции Е. И. Поволоцкая-Введенская работала
консультантом в Центральной коммунальной лечебнице в Ленинграде. Подробнее о ней
см.: Научные работники Ленинграда. Л., 1934. С. 286.
12

разъездах по делам службы1, пока в конце 1909 года не получил
место в Крестьянском Поземельном банке и не обосновался в столице.
На момент рождения сына Александра он был коллежским
асессором, февральскую революцию встретил уже в чине статского
советника2. По словам жены А. И. Введенского, А. С. Ивантер, теплые
доверительные отношения сына с матерью, «совершенно очаровательной
женщиной», сохранялись и в 1930-е годы, отец же производил
впечатление «какого-то замкнутого, совсем другого плана человека»3. В
семье было еще трое детей: более любимый отцом брат Владимир
(1906 — нач. 1970-х), впоследствии ставший адвокатом, сестры
Евгения (1908 — ок. 1945) и Евлалия (1909 — сер. 1920-х).
Последняя писала стихи. В раннем возрасте она умерла от туберкулеза4.
Братья Введенские были определены в Петербургский
Николаевский кадетский корпус5. Александр поступил в кадеты, очевидно, в
1914 году. Известно, что кадетское воспитание отражалось на
внешнем виде, манерах и даже голосе учеников. Недаром В. Ф. Будкевич,
преподавательница французского языка в гимназии имени Л. Д. Лен-
товской, куда вскоре перевелись Введенские, отметила у Саши
Введенского, наряду со «склонностью пошалить», и способность «легко
* В журнале «Театр» (1991. № 11. С. 99) опубликована фотография
«Саша Введенский. Иркутск, 1907». Очевидно, трехлетний Саша находился
в Иркутске вместе с отцом, который, будучи чиновником особых поручений
при Переселенческом управлении, был откомандирован в этот город «для
заведования передвижением переселенцев по линии Забайкальской, Китайской
Восточной железным дорогам и Амурскому водному пути» (с 5 мая 1906 до
1 января 1907 г.). В Забайкалье ко-Маньчжурском и Приморском районах
И. В. Введенский пробыл до 24 июня 1908 г., пока не был вызван «по
делам службы» в Петербург (сведения заимствованы из «Формулярного списка
о службе Ивана Викторовича Введенского (1909 — 1919)» // РГИА.
Ф. 592. Оп. 45. Ед. хр. 45. Л. 63об. — 64). В справочнике «Весь
Петербург» И. В. и Е. И. Введенские появляются в 1909 г. Первое упоминание:
Весь Петербург на 1909 год. <СПб., 1909>. <Отд.> III. С. 129.
2 Подробнее см.: «Формулярный список о службе Ивана Викторовича
Введенского (1909 — 1919)» // РГИА. Ф. 592. Оп. 45. Ед. хр. 45.
Л. 50 — 71.
3 Анна Семеновна Ивантер вспоминает / Литературная запись А.
Герасимовой // Театр. 1991. № 11. С. 116.
4 Евгения Введенская родилась 14 марта 1908 г., Евлалия — 24 июля
1909 г. (см. прошения их матери о приеме в Гимназию В. К. Иванова —
ЦГА СПб. Ф. 3102. Оп. 1. Ед. хр. 177. Л. 222 и Ед. хр. 178. Л. 5).
5 Этот факт установлен нами на основании текста прошений Евгении
Ивановны Введенской от 25 апреля 1917 г. о помещении сыновей в
Петроградскую гимназию В. К. Иванова, учрежденную Л. Д. Лентовской (ЦГА
СПб. Ф. 3102. Оп. 1. Ед. хр. 177. Л. 31, 34).
13

подтягиваться» — поскольку, по ее словам, — «есть следы
кадетской выправки»1.
Родители, однако, не прочили мальчикам военной карьеры. По-
видимому, не последнюю роль здесь сыграли опасения за судьбу
детей, особенно актуальные в перспективе затянувшейся войны. Как бы
то ни было, 25 апреля 1917 года Евгения Ивановна Введенская
подала прошения о помещении детей в Петроградскую частную гимназию
В. К. Иванова, учрежденную Л. Д. Лентовской. Александр
Введенский экзаменовался по восьми предметам и по постановлению
педагогического совета от 4 мая 1917 года был принят в 4-й класс
гимназии. Он получил «четверки» по закону Божьему, русскому языку,
истории и французскому, по всем же остальным предметам —
«тройки»2. Обращает на себя внимание тот факт, что и в
последующие два года наиболее успешно Введенский учился именно по
русскому языку, истории и французскому. Оценки «отлично» и
«хорошо» по этим предметам соседствуют со стабильным
«удовлетворительно» по математике, естествознанию и немецкому3.
Эта закономерность отражает характерные интересы и способности
Введенского — красноречивым свидетельством тому служат и
отзывы преподавателей, сохранившиеся на страницах классных журналов.
Помещались отзывы в соответствующих графах классного
журнала — «Общ[ие] успехи», «Исправность в приготовлении уроков»,
«Внимание», «Интерес к предмету» и т. д. Наиболее развернутые
характеристики мы находим у преподавателя истории Александра
Юрьевича Якубовского, который был наставником класса, где учился
Введенский4. Преподаватель русского языка Леонид Владимирович
Георг в списке учеников «по способностям» поставил Введенского на
третье место в классе — вслед за Михаилом Друскиным (братом
Якова Друскина)5.
Приводим некоторые из отзывов преподавателей о Введенском,
выбранные из классных журналов. Жирным шрифтом выделены
заголовки граф журнала.
' Из отзыва преподавателя В. Ф. Будкевич о занятиях учеников 4 класса
по французскому языку за 1917/18 учебный год // Там же. Ед. хр. 186.
Л. 35.
2 Приемная ведомость А. И. Введенского // Там же. Ед. хр. 177.
Л. 32.
* См., например, табель («годовой вывод») за 1917/18 учебный год. //
Там же. Ед. хр. 179. Л. 20об.
4 Во всяком случае, А. Ю. Якубовский был наставником в этом классе в
выпускном 1921 г.
5 ЦГА СПб. Ф. 3102. Оп. 1. Ед. хр. 205. Л. Юоб.
14

1917/1918 учебный год
<Из отзыва преподавателя А. Ю. Якубовского
о занятиях по истории>
Общ<ие> успехи
Общее развитие,
способности, поведение в
классе, влияние на
товарищей и пр<очее>
< Хорошо >
Прекрасный, б<ыть> м<ожет>,
лучший по моему предмету ученик в классе.
Развит, способен, активен, в беседах
интересен. Влияет на класс благотворно.
<Из отзыва преподавателя Л. В. Георга
о занятиях по русскому языку>
Общ<ие> успехи
Исправность в
приготовлении уроков
Внимание
Интерес к предмету
Общее развитие,
способности, поведение в
классе, влияние на
товарищей и пр<очее>
4
Исправен
Хорошее
Большой
Хороший человек; развит, способен, но
чрезмерно болтлив с учителем. Говорит
охотно и много. Необходимо
останавливать. Любознателен, но в суждениях не
самостоятелен и поверхностен.
Несмотря на свой рост, еще большой ребенок.
<Из отзыва преподавателя Е. К. Озол
о занятиях по математике>
Общ<ие> успехи
Общее развитие,
способности, поведение в
классе, влияние на
товарищей и пр<очее>
Прилежный, исправный ученик,
способности небольшие. Успевает.
Поведение удовлетвор<ительное>1.
1918/19 учебный год
<Из отзыва преподавателя А. Ю. Якубовского
о занятиях по истории>
Общ<ие> успехи
Общее развитие,
способности, поведение в
классе, влияние на
товарищей и пр<очее>
Хор<ошо>
Один из способных учеников класса.
К сожалению, обнаруживает такие
черты, которые в будущем мало
хорошего обещают ученику. Несмотря на
1 ЦГА СПб. Ф. 3102. Оп. 1. Ед. хр. 186. Л. 19об. — 20; 11об. — 12;
5об. — 6.
15

высокую для возраста и класса
интеллигентность, проявляет во всем
легкомыслие и поверхностность. С пылом
молодой, юной души бросается на что-
нибудь новое, но очень скоро
остывает. Склонности и вкусы ученика в
гуманитарной области. Но и здесь
мало устойчивого. Мнения меняет
быстро и не смущаясь. Сам жалуется,
что лишен твердой воли. В оценках
своих очень строг, на что не имеет,
однако, права. Чересчур самонадеян и
несколько влюблен в себя. К
товарищам отношение неровное и несерьезное.
<Из отзыва преподавателя Л. В. Георга
о занятиях по русскому языку>
Успехи:
Устн<ые> Х<орошо>
У<довлетворительно>
Х<орошо>
Испр<авен>
Письм<енные>
Общ<ие>
Исправность в
приготовлении уроков
Внимание
Интерес к предмету
Общее развитие,
способности, поведение в
классе, влияние на
товарищей и пр<очее>
Хорошее
Несомн<енный>
Несколько скоростей в суждениях, но
убеждению вполне доступен.
Характера неровного, быстро остывает к
своим увлечениям. Вкусы гуманитарные.
Характера твердого нет.
<Из отзыва преподавателя /7. /О. Германовича
о занятиях по математике>
Успехи:
Алг<ебра> Н<е>в<ажно>
У<довлетворительно>
Гастролер. Верхогляд. Мог бы
работать много лучше. Способен. Дома
Геом<етрия>
В чем именно ученик
слаб; что
рекомендуется преподавателем для
повышения успешности
ничего не делает1
1 ЦГА СПб. Ф. 3102. Оп. 1. Ед. хр. 205. Л. 1об. — 2; 5об. — 6;
Иоб. — 12.
16

В конце 1917 или 1918 году в школе образовалось содружество
трех юных поэтов — А. И. Введенского, Л. С. Липавского и
В. С. Алексеева. Появление этого содружества, очевидно, было
связано с деятельностью школьного литературного кружка «Костер». Во
всяком случае, уже в первом полугодии 1918/19 учебного года
Л. В. Георг упоминает Липавского и Алексеева в числе учеников,
которые «много отдают сил на участие и активную работу в литературно-
художеств<енном> кружке „Костер"»1. Некоторые подробности
деятельности этого кружка проясняются благодаря воспоминаниям
Б. Н. Лосского. Он, как и Георг, упоминает о причастности к этому
кружку В. Алексеева, а также «другого многообещавшего юного
поэта-идеалиста» Липавского: «Липавского встречал только старший
брат Владимир2, в конце весны 1919 года, когда, наверно благодаря
нашей дружбе с Алексеевыми, присоединился к группе лентовцев,
которым какое-то государственное учреждение предоставило на летний
сезон какое-то национализированное имение за Нарвской заставой в
качестве огорода для возделывания, частью в свою пользу. Там мой
брат объединялся в частности с Вовой <Алексеевым. — А, Д. и
В. С> и Липавским для спиритуалистических философствований.
Если не ошибаюсь (говорю об этом очень осторожно!), даже
наименование „Костер" для их объединения было ему даровано какими-то
его стихами, когда оно окружило зажженный вечером костер. Надо
прибавить, что не все огородники-лентовцы (и хозяйки кружка, лен-
товки) отличались глубокомысленными настроениями. Во всяком
случае, не англичанин-спортсмен Чешер <...>, который, когда над ним
начинали трунить товарищи, грозился насмешникам „дать по
мордам". Прибавлю, наконец, что когда уже приближалась осень,
школьники-огородники, не поладив с предержащими властями,
покидая поместье, пустили в усадебные здания „красного петуха"»5.
1 ЦГА СПб. Ф. 3102. Оп. 1. Ед. хР. 206. Л. 3.
2 Владимир Николаевич Лосский (1903 — 1958) — сын философа
Н. О. Лосского, впоследствии известный православный богослов.
5 Из письма Б. Н. Лосского к А. Л. Дмитренко от 18 октября 1995 г.
См. также мимолетное упоминание Б. Н. Лосским кружка «Костер» в его
опубликованных мемуарах: Лосский Б. Н. Наша семья в пору лихолетия
1914 — 1922 годов // Минувшее. <Вып> 12. М.; СПб., 1993. С. 71.
Схожую атмосферу летних работ следующего, 1920, года описывает М. С. Друскин
(«Каким его знаю». — ЧС).
Владимир Сергеевич Алексеев (1903 — 1942), сын С. А. Алексеева,
одноклассник Липавского. Дружба Введенского с ним продолжалась
некоторое время и по окончании школы. По словам А. С. Алексеевой, осенью 1921 г.
они поселились в пустующей пятикомнатной квартире на Кронверкской, 21,
на шестом этаже, напротив квартиры Алексеевых, и жили там вдвоем около
17

В 1917 или 1918 году Введенский и Липавский совместно с
Алексеевым написали поэму «Бык Будды» (текст не сохранился), по
характеристике Т. А. Липавской — «сочувственную пародию на
футуризм»1. Предположительно к 1920 или к 1921 году относится и
единственное дошедшее до нас их коллективное стихотворение —
«Мы с тобой по аллеям гуляем...». В январе 1921 года трое поэтов
послали образцы своих стихотворений А. А. Блоку. В прилагаемом
письме они просили Блока сообщить его отзыв по адресу (или по
телефону) А. И. Введенского. Письмо это вместе с пятью
стихотворениями Введенского было опубликовано в 1990 году. До последнего
времени единственным свидетельством прочтения этих стихов Блоком
была его помета на письме: «Получил 20.1.1921. Отв<етил> 23.1.
Ничто не нравится, интереснее Алексеев»2. При подготовке
настоящего очерка мы встретились с сестрой В. С. Алексеева —
Александрой Сергеевной Алексеевой, которая сообщила нам, что была
свидетельницей оживленного разговора между В. Алексеевым и Введенским
по поводу полученного ими «отзыва» Блока. Причем, по ее мнению, по
крайней мере, кто-то один из юных поэтов разговаривал с Блоком
лично. О письменном ответе она ничего не знает. Блок определенно
похвалил стихи Алексеева. Введенскому же не понравилось, что ему сказал
Блок о его стихах. Во время обсуждения с Алексеевым Введенский
сочинил экспромт, как бы отвечавший на «замечания» Блока:
Ну кому какое дело
Смел ли он поцеловать,
Лишь бы тумбу не задело,
А на встречных наплевать3.
года. Продолжал литературное творчество и впоследствии, но его дружба с
Липавским и Введенским в 1922 г. прервалась. Некоторое представление о
нем дает выразительный отзыв Л. В. Георга, написанный в конце 1918 г.:
«Очень оригинальное существо. В развитии его не все представляется
нормальным. Андрей Белый, Достоевский, Толстой, современная литература —
вот круг его интересов. Сам — поэт. Недурные стихи. Наряду с этим
поразительная безалаберность в школьных занятиях. Ревностный посетитель
«Костра», где предполагает читать о лирике Вл. Соловьева, — и в то же
время феноменально безграмотный человек. К систематическому труду
неспособен. Перенес тяжелые болезни, сухорук. „Интеллигент'*» (ЦГА СПб.
Ф. 3102. Оп. 1. Ед. хр. 206. Л. Зоб.). Подробнее о В. С. Алексееве см. ком-
мент. А. Б. Устинова и А. А. Кобринского к публ.: Дневниковые записи
Даниила Хармса // Минувшее. <Вып.> 11. М.; СПб., 1992. С. 517 — 518.
' Цит. по: Кобринский /4. А., Мейлах М. Б. Введенский и Блок. С. 74.
2 Там же. С. 75.
* Записано со слов А. С. Алексеевой 13 февраля 1996 г.
18

О содержании отзыва Блока по этим строкам остается только гадать.
К тому же А. С. Алексеева не уверена, что запомнила стихотворение
целиком1.
Уже по окончании Л. Липавским школы, в сентябре 1921 года в
«Альманахе Цеха поэтов» появилась его «Диалогическая поэма»2,
представляющая собой своеобразную рецепцию платоновских представлений
о душе. Заметим, что это, по существу, первое серьезное произведение
Липавского написано в излюбленной впоследствии «чинарями»
диалогической форме, ориентированной прежде всего на платоновскую
традицию. Последняя поэтическая публикация Липавского — два
стихотворения, напечатанные в следующей, третьей книге «Цеха поэтов»3. В 1923
году Липавский перестал писать «взрослые» стихи .
Из одноклассников Введенский был особенно дружен с Михаилом
Друскиным — впоследствии известным музыковедом, профессором
Ленинградской консерватории (братом Якова Друскина). Здравствующая
ныне их одноклассница А. С. Корженевская вспоминает: «По характеру
Введенский был полной противоположностью Мише Друскину —
взбалмошный, порывистый, мобильный, далеко не всегда последовательный,
так сказать, „более трудный" для преподавателей. Друскин вел себя
гораздо более сдержанно, уравновешенно, как человек, знающий себе цену.
Весной 1921 года Шура много общался также с Леней Липавским,
который иногда приходил в школу, хотя и закончил ее к тому времени.
Общались они, кажется, больше по делам „литературным''. Миша Друскин
здесь держался в стороне, литература его интересовала в меньшей
степени»5.
Михаил Друскин не вошел в число «чинарей». Деятельность
содружества связана с именем его старшего брата Якова.
1 Впрочем, когда в апреле 1998 г. А. С. Алексеева была ознакомлена с
обнаруженным в архиве текстом воспоминании ее брата о Гумилеве (1922),
она предположила, что Введенский мог обсуждать с Алексеевым отзыв Гумилева.
2 Альманах Цеха поэтов. Кн. 2. Пг., 1921. С. 52 — 56. Рец. см.: Поэт.
Поэзия изломов (О творчестве «цеховых поэтов») // Жизнь искусства. 1921.
25 октября. № 814. С. 4.
3 Цех поэтов. Кн. 3. Пг., 1922. С. 13 — 15.
4 Друскин Я. «Чинари». С. 104.
5 Корженевская А. С. О двух моих школах: Реальном училище В. П. Кузминой
и 10-й Трудовой школе им. Л. Д. Лентовской.
19

Яков Семенович Друскин родился в Екатеринославе 2 (15) июля
1902 года, согласно метрике — «у врача Шимеля-Мордуха Лейбо-
вича Друскина и жены его Еты (Енты)»1. Отец окончил два
факультета Императорского Киевского университета Св. Владимира:
физико-математический (естественные науки) и медицинский. По
окончании университета работал в селе Михайловка Херсонской губ.
личным врачом генерала Синельникова и одновременно земским врачом в
местной больнице. После переезда в 1904 году в Петербург
занимался частной практикой. После 1918 года работал в медицинских
учреждениях, а затем старшим научным сотрудником Института охраны
труда и профзаболеваний. Умер в 1934 году. Мать (урожд. Гель-
фанд) — акушерка и массажистка, работала вместе с мужем в селе
Михайловка. После переезда семьи в Петербург не работала. Умерла
в 1963 году.
До 1912 года Я. Друскин учился дома под руководством родителей
и учительниц основным предметам, немецкому языку и музыке
(фортепиано). В 1912 году он поступил в Реальное училище В. П. Кузминой,
где классом ниже учился Л. Липавский, но друг друга они тогда не
знали.
В 1904 году, как отмечено выше, семья переехала в Петербург. В
октябре 1913 года Яков поступил, сдав экзамен, во второй класс
Петроградской частной гимназии В. К. Иванова. В эту же гимназию в 1915
году поступил и его младший брат Михаил2. С 16 октября 1917 до
августа 1918 года братья Друскины выбыли из гимназии, уехав с
родителями в Вологду3. Вскоре после возвращения началось сближение
Якова Друскина с Леонидом Липавским, положившее начало их
многолетней дружбе. Некоторое представление о характере и интересах молодого
Якова Друскина дают отзывы преподавателей, выбранные из класного
журнала за 1918/19 — выпускной для Друскина — учебный год.
Особое внимание обращает на себя отзыв Л. В. Георга. По нему
никак нельзя предположить о том огромном влиянии, которое Георг
оказал на своего ученика. Сравнивая этот отзыв с опубликованными
воспоминаниями Друскина, остается признать тот факт, что
отношение ученика к учителю было более сложным.
1 Копия свидетельства о рождении // ЦГА СПб. Ф. 4331. Оп. 2. Ед. хр.
197 (студенческое дело Я. Друскина, 3-й Педагогический институт). Л. 4.
2 См.: «Сведения об успеваемости учащихся гимназии за 1917 —
1918 гг.» // ЦГА СПб. Ф. 3102. Оп. 1. Ед. хр. 179. Л. 10, 21об.
3 Прошения родителей Друскиных, удостоверения Вологодской гимназии
и прочие документы, касающиеся перевода братьев Друскиных в
Вологодскую гимназию // Там же. Ед. хр. 195. Л. 217 — 223. Отец был призван
в армию в должности главврача Вологодского военного госпиталя.
20

<Лз отзыва Л. В. Георга о занятиях по русскому языку>
Успехи:
Устн<ые>
Писым<енные>
Общ<ие>
Внимание
Интерес к предмету
Общее развитие,
способности, поведение в
классе, влияние на
товарищей и пр<очее>
у < довлетворительно >
у < довлетворительно >
у < довлетворительно >
Хорошее
Особ<енного> нет.
В этом году особенно ярко проявляется
направление его вкусов в сторону
точных наук, особенно же гуманитарным
направлением он и прежде не отличался.
Сейчас его интересует всего больше
социология, экономич<еская> география,
история труда и т<ому> п<одобное>,
чего он, кажется, в нашей школе лишен.
Характера пасмурно-самолюбивого, но
не бывает смешон. К товарищам
относится несколько свысока1.
<Из отзыва А. Ю. Якубовского о занятиях по истории>
Общ<ие> успехи
Общее развитие,
способности, поведение в
классе, влияние на
товарищей и пр<очее>
<Из отзыва С. А. Алексеева о занятиях по психологии>
<удовлетворительно>
Хор<ошо>
Отличный ученик. Работать умеет,
весь интерес направлен в сторону
хозяйственной жизни. Убежденный
марксист2.
Общ<ие> успехи
Интерес к предмету:
<1 полугодие >
<Н полугодие >
В чем именно ученик
слаб; что рекомендуется
преподавателем для
повышения успешности.
Общее развитие,
способности, поведение в
классе, влияние на
товарищей и пр<очее>
Интересуется.
Интерес слабый.
Нет достаточной связности в
овладении учебным материалом.
Способности несколько односторонне
нечувственные. Обнаруживает
чрезмерную склонность к механическому
истолкованию душевных явлений5.
1 ЦГА СПб. Ф. 3102. Оп. 1. Ед. хР. 207. Л. 8об.
2 Там же. Л. 14об. — 15.
* Там же. Л. 1об. — 2.
21

Яков Друскин не был близок к кружку поэтов. По его словам, с
1918 года началось сближение только с Липавским («не только
поэтом, но и теоретиком группы, руководителем и главой-арбитром их
вкуса»1).
В июне 1920 года Липавский закончил 4-й класс второй ступени
трудовой школы и был принят в число студентов философского
отделения факультета общественных наук (ФОН) Петроградского
университета. Параллельно с занятиями в университете Липавский
посещал лекции по санскриту в Институте живых восточных языков,
увлекался математикой, самостоятельно изучал теорию Эйнштейна2.
Согласно свидетельству от 20 февраля 1923 года, он «выполнил все
требования индивидуального плана» общественно-педагогического
(=философского) отделения ФОН3.
Тогда же Липавскому и учившемуся здесь же Я. С. Друскину
«было предложено остаться при университете при условии, что они
осудят своего учителя Н. О. Лосского» (высланного в ноябре 1922
года из России), что они, конечно, сделать отказались4. Несколько
лет Липавский работал преподавателем обществоведения в
ленинградских школах и воспитателем в школе для трудновоспитуемых детей,
затем — редактором в Ленинградском отделении Госиздата5. Первая
его книга для детей «Пионерский устав» (Л., 1926) написана в
стихах, все последующие — в прозе. Посвящены они военным и
историко-революционным темам, главным образом — теме Октябрьской
революции. Незадолго до Великой Отечественной войны он начал
писать книгу для детей о физиологии. Отрывки из нее печатались в
1945 — 1946 годах в журнале «Костер»6.
В июне 1921 года закончил школу Введенский, не сдав при этом,
как свидетельствует Я. С. Друскин, зачета по литературе7. Уже
14 июня 1921 года он поступил работать на строительство электростан-
1 Друскин Я. «Чинари». С. 104.
2 См. об этом: Александров А. Автор первых книг об Октябре. С. 214.
3 ЦГА СПб. Ф. 7240. Оп. 4. Ед. хР. 914. Л. 3.
4 M силах М. «Дверь в поэзию открыта...» // Введенский А. Поли,
собр. произв.: В 2 т. М., 1993. Т. 1. С. 14.
* В архиве Ленинградского отделения Госиздата (ЦГАЛИ СПб. Ф. 35.
Оп. 2) личного дела Л. С. Липавского нам обнаружить не удалось.
Из «Разговоров» Липавского следует, что он проработал в Госиздате
четыре года, а потом его, по слову Введенского, оттуда «выгнали» (см. наст,
изд. 9).
6 Подробнее об этом см.: Советские детские писатели. С. 328.
7 Это свидетельство Я. С. Друскина (Друскин Я. «Чинари». С. 104)
проверить по архивным источникам не удалось.
22

ции «Уткина Заводь» — конторщиком в бухгалтерию1. Устроился он
несомненно по протекции отца, который, успев сменить после
революции не одно место работы, занимал на станции с середины 1920
года ключевую административную должность — управляющего
делами строительства2. Александр Введенский сначала работал
конторщиком, а с 15 ноября 1921 года — счетоводом коммерческого отдела3.
8 октября 1922 года состоялось открытие станции. С этого времени
она получила название «Красный Октябрь» (существует и ныне —
ТЭЦ № 5 в Санкт-Петербурге). Благодаря полученному здесь
«рабочему стажу» Введенский сумел поступить в октябре 1922 года в
Петроградский университет. В то время в университет принимали в
основном рабочих, зачисление в студенты осуществлялось по
профсоюзным квотам. 14 октября 1922 года в Управлении строительства
станции Введенский получил направление в профсоюз, подписанное
собственным отцом:
Р.С.Ф.С.Р.
Комитет Государственных
СООРУЖЕНИЙ.
Строительство Петроградской
Государственной Электрической
районной станции
«УТКИНА ЗАВОДЬ»
14 Октября 1922 г.
№ 6335
Петроград. Исаакиевская пл. д. 7
В Союз Строительных Рабочих.
Просим откомандировать на Общественный Факультет (Правовое
Отделение) Петроградского Университета сотрудника нашего
Александра Ивановича ВВЕДЕНСКОГО.
1 ЦГА СПб. Ф. 1297. Оп. 7. Ед. хр. 16. Л. 95 (Личная карточка
А. И. Введенского).
2 Там же. Л. 96 (Личная карточка И. В. Введенского). Сохранилось
официальное письмо от 18 августа 1920 г. с прежнего места работы И. В.
Введенского, адресованное в управление строительства электростанции:
«Петрогр<адский> Красноармейский имени тов<арища> Толмачева
Университет сообщает, что препятствий к переходу к Вам на службу и<справляющего>
д<олжность> секретаря просветительного Факультета Университета
тов<арища> Введенского Ивана Викторовича, со стороны Университета не
встречается» // ЦГА СПб. Ф. 1297. Оп. 7. Ед. хр. 35. Л. 28.
3 ЦГА СПб. Ф. 1297. Оп. 7. Ед. хр. 16. Л. 95 (Личная карточка
А. И. Введенского).
23

Тов<арищ> ВВЕДЕНСКИЙ состоит членом Союза с 1-го
Июля минувшего года, членский билет № 3203. Замедление в
откомандировании произошло в связи с переобремененностью работы в
Строительстве перед открытием Станции 8-го сего Октября.
/Главный инженер В. Сперанский
Управляющий Делами Введенский^/
На этом направлении стоит резолюция секретаря комитета
служащих (этот комитет и являлся представителем Всероссийского
Союза строительных рабочих), фактически переадресовывающая бумагу в
университет: «Комитет служащих поддерживает ходатайство
т<оварища> Введенского и подтверждает, что задержка в
откомандировании произошла вследствие спешных работ по открытию
Станции и невозможности в связи с этим отпустить т<оварища>
Введенского из Строительства. 14/Х.22. Секр<етарь> М. Базилинский».
В университете бумага побывала у ректора Н. С. Державина,
который, в свою очередь, отправил ее в приемную комиссию, о чем
свидетельствуют еще две резолюции: «Ректору. Препятст<вий> к
приему со стороны Ф.О.Н. не встречается 16/Х.22. Е. Энгель»; «В
Пр<иемную> Ком<иссию>. Прошу прошение принять и
рассмотреть. 17.Х. Н. Державин». Получив резолюцию ректора, Введенский
на следующий же день подал заявление о приеме в число студентов и
заполнил анкету. Эти документы, полностью написанные рукою
Введенского, приводятся ниже. Вопросы анкеты (стандартные для всех
студентов) выделены жирным шрифтом.
В Приемочную Комиссию
при П.Т.Г. Университет<е>
от А. Введенского
ЗАЯВЛЕНИЕ
Прошу зачислить меня в число студентов «ФОН »а правового
отделения.
А. Введенский
18/Х.22.2
1 ЦГА СПб. Ф. 7240. Оп. 6. Ед. хр. 336. Л. 95 (Студенческое дело
А. И. Введенского). Л. 2.
2 Там же. Л. 1. Заявление написано синим карандашом. Имеются две
резолюции: «Зачислить по представлении документов <подпись нрзб>. К
испыт<аниям?> <та же подпись>»
24

Анкета
1) Наименование учебного
заведения
2) Факультет или отделение
3) Фамилия, имя и отчество
4) Пол
5) Год, месяц рождения
6) Место рождения
7) Национальность
8) Сословие
9) Кем откомандирован
10) Какие документы
представлены
11) Какое образов <ание>
пол<учили>
12) Были ли в других В.У.З.
13) Был ли длительный
перерыв в Ваших занятиях
14) Чем выражается активность
последи < его > контрольного
периода, если нет, то указать
причину
15) Чем занимались до 1914 г.
16) от 1914 — 1917 г.
17) от 1917 — 1921 г.
18) Служили ли в Царской
Армии
19) Служили ли в Красной
Армии
20) Отношение к воинской
повинности
21) Семейное положение
22) Сколько человек находится
на Вашем иждивении
Петрогр[адский] Университет
Ф.О.Н.
Введенский Александр
Иванович
мужской
23 ноября 1904 г.
Петроград
русская
<сын врача>1, мещанин
рекомендация
Заявление о приеме,
Удостоверение № 6335, Допризывная
личная карточка № 702
Кончил 10 труд<овую>
сов<етскую> школу
нет
1 V2 г°Да после окончания
школы
учился
учился
учился и с лета 1921 г. работал
в стр<оительст>ве «Уткина
Заводь»
нет
нет
допризывник
* Слова зачеркнуты А. И. Введенским.
2 Допризывная личная карточка № 70 сохранилась в студенческом деле
(Там же. Л. 3). Выдана Учебным отделением Петроградского района
23 июня 1921 г. Указано местожительство: Съезжинская, 37, кв. 14.
25

23) Родство, фамилия лиц,
местожительство лиц,
находящихся > на Вашем
иждивении
24) Имеете ли службу в
настоящее время
25) Место службы или
должность
26) Месячн<ый> заработок
27) Профессия и занятия
Ваших родит < елей > до
1914 г. и теперь.
28) Где родители (точный
адрес)
29) Партийная при-
надл<ежность>
30) Работал ли в Сов<етских>
парт<ийных>
организациях >
31) Состоите ли в Союзе
32) Находился ли под судом
при Сов<етской> власти
33) Ваш адрес
да1
Строительство «Уткина
Заводь» ныне «Красный
Октябрь»
50 миллионов
Отец работал по Пересе-
ленч<ескому> де-
пар<таменту>. Мать врач.
Ныне отец Сов<етский>
служ<ащий>
Петроград, Съезжинская ул.,
д. 37, кв. 14
беспартийный
Член Союза Строительных
рабочих № 3203
нет
Каменноост<ровский> пр. д.
26-28, кв. 1222
Подпись А. Введенский*
Материалы студенческого дела Введенского не позволяют
ответить на вопрос, до какого времени он учился в университете. Он
* Это обстоятельство позволяет установить время заполнения анкеты.
А. И. Введенский с 17 октября 1922 г. получил отпуск и был отчислен с
8 ноября «с выплатой жалования и продовольствия на 2 недели вперед»
(ЦГА СПб. Ф. 1297. Оп. 7. Ед. хр. 16. Л. 95).
2 Ср. в воспоминаниях Я. С. Друскина: «Иногда мы собирались и
ночью в комнате Введенского на Каменноостровском, там у него была одно
время вторая комната» (цит. по: Мейлах М. Предисловие // Введенский А.
Полн. собр. соч. Анн Арбор, 1980. Т. 1. С. XXVIII).
3 ЦГА СПб. Ф. 7240. Оп. 6. Ед. хр. 336. Л. 4. Автограф черными
чернилами. В правом верхнем углу приклеена фотография.
26

получил зачетную книжку (матрикул), и она осталась у него на
руках (не подшита к делу)1. Можно предположить, что выбыл он
«автоматически», не сдав очередную сессию. Факультет
Общественных Наук регулярно, в конце каждой сессии, представлял на
утверждение Правления университета списки исключаемых
студентов — протоколы заседаний Правления сохранились, а списки
студентов — нет. М. Б. Мейлах, без ссылки на источник, указывает,
что вслед за Т. А. Мейер Введенский якобы перешел на
«китайское отделение Восточного факультета», и после того, как Мейер
«вычистили» из университета, тоже оставил учебу2. Что касается
Мейер, то с ноября 1921 года и, по крайней мере, по февраль 1923
года она числилась студенткой этнолого-лингвистического отделения
ФОН (китайский разряд)3. Если Мейер действительно была
1 Сохранилось заявление Введенского с просьбой выдать матрикул (Там
же. Л. 5).
2 Мейлах М. Б. «Дверь в поэзию открыта...». С. 12.
3 ЦГА СПб. Ф. 7240. Оп. 5. Ед. хр. 2731 (Студенческое дело
Т. А. Мейер). Л. 2,10. Необходимо сказать подробнее о Т. А. Мейер,
названной здесь. Тамара Александровна Мейер (в замужестве — Липавская),
адресат стихотворений и писем Д. Хармса, до 1931 г. — гражданская жена
А. Введенского, с 1931 г. — жена Л. Липавского. Их квартира в доме 8 по
Гатчинской улице была постоянным местом встреч «чинарей». Здесь
происходили так называемые «вечера на подушках», когда велись «разговоры»,
записанные Липавским в 1933 — 1934 гг. (см. 9).
Т. А. Мейер родилась 7 (20) августа 1903 г. в Орле. К сожалению, мы
не располагаем сведениями ни о ее родителях, ни о ее жизни до 1919 г.
Известно, что она училась в Петровской женской гимназии в Петрограде. В
сентябре 1919 г. Мейер вместе со многими своими соученицами была
переведена в школу им. Л. Д. Аентовской, когда произошло слияние двух бывших
гимназий (см. примеч. 1 на с. 6). В «Лентовке» Мейер училась в одном классе
с А. Введенским, вместе с ним и закончила школу летом 1921 г. (имеется
справка о том, что Мейер училась в этой школе с 5 сентября 1919 по 1 июля
1921 г. — ЦГА СПб. Ф. 7240. Оп. 5. Ед. хр. 2731. Л. 3). 2 ноября
1921 г. она была зачислена слушательницей этнолого-лингвистического
отделения факультета общественных наук Петроградского университета
(китайский разряд) (см. ее собственноручное заявление о приеме в число
слушателей от 31 октября 1921 г. — Там же. Л. 2). Через три года Мейер
отказалась «помогать сведениями» ГПУ и была «вычищена» из университета.
(Мейер училась в университете, по крайней мере, до 8 февраля 1923 г. — в
личном деле имеется ее заявление от этого числа с просьбой освободить от
платы за обучение — ЦГА СПб., Ф. 7240. Оп. 5. Ед. хр. 2731. Л. 10.
Однако некоторые документы из этого же личного дела противоречат этому.)
После этого некоторое время работала санитаркой в больнице. Затем, чтобы
получить диплом, «доучивалась» в 1-м институте иностранных языков» (см.:
Дневниковые записи Даниила Хармса / Публ. А. Устинова и А. Кобринско-
27

«вычищена», то, возможно, во время тотальной вузовской чистки
весной 1924 года1, однако в материалах ее студенческого дела это
тоже никак не отражено.
Друскин получил удостоверение об успешном прохождении курса
трудовой школы в мае 1919 года и в июне был зачислен студентом
на физико-математический факультет Петроградского университета
(естественное отделение)2.
В августе 1919 года Друскин поступает на первый курс 3-го
Педагогического института по циклу социально-исторических наук3, но
спустя год оставляет его. В 1920-м, вслед за Липавским, он
переходит на общественно-педагогическое (=философское) отделение
факультета общественных наук университета, которое заканчивает по
индивидуальному плану 8 ноября 1922 года4. Официальное
свидетельство гласило:
го // Минувшее. <Вып> 11. М.; СПб., 1992. С. 581 — примечание). В
блокаду Мейер работала диспетчером «Скорой помощи», санитаркой,
фельдшером, после войны преподавала английский язык в Ленинградском
электротехническом институте. Поистине неоценимо участие Мейер в посмертной
судьбе ее друзей. Вместе с Я. Друскиным она составила картотеку «Словаря
языка Введенского», написала комментарии К некоторым его произведениям.
Умерла Т. А. Мейер в 1982 г. в Ленинграде.
' По словам Н. Я. Рыковой, с сентября 1923 по январь 1925 г.
учившейся в Петроградском университете, за это время «чистка» была только
одна. Студенты сдавали матрикулы, затем каждого вызывали на
собеседование, и, если студента было решено оставить в университете, матрикул ему
возвращался. В проверочной комиссии сидели партийные студенты (сообщено
в беседе с А. Дмитренко 5 марта 1995 г.).
2 См. студенческое университетское дело Я. Друскина // ЦГА СПб.
Ф. 7240. Оп. 2. Ед. хр. 1182. Л. 2,3. В своей автобиографии Я. Друскин
почему-то не упоминает о том, что поступил в университет раньше, чем в
Педагогический институт (ср.: РЫБ. Ф. 1232. Ед. хр. 1. Л. 1). Отметим
также, что в материалах университетского архива он проходит как студент
поступления 1918 г. Это связано с тем, что Я. Друскин поступил в
университет в мае 1919 г. на летний семестр.
3 См. его собственноручное прошение о приеме от 25 августа 1919 г. —
ЦГА СПб. Ф. 4331. Оп. 2. Ед. хр. 197. Л. 1.
4 См. его удостоверение в том, что он «окончил по индивидуальному
плану 8 — XI 1922 г.» // ЦГА СПб. Ф. 7240. Оп. 2. Ед. хр. 1182. Л. 8.
Официальное свидетельство он получил 21 мая 1923 г. (см. ниже). На
обложке университетского дела имеется запись: «Выбыл 21/V 23». Сам
Я. Друскин датой окончания университета считал 1923-й г. В 1933 г.
Я. Друскин поступил еще раз (экстерном) в Ленинградский университет, и в
1938 г. закончил его по математическому отделению.
28

Р.С.Ф.С.Р.
Комиссариат
Народного Просвещения
Петроградский Университет
Факультет
Общественных наук
21 мая 1923 г.
№671
Свидетельство
Предъявитель сего Друскин Яков Шимелевич (Семенович),
родившийся 2 июля 1902 года, поступивший в Петроградский
Университет в 1918 г. по удостоверению об окончании 7 классов Единой
Трудовой школы имени Л. Д. Лентовской, выполнил все требования
индивидуального плана по Общественно-Педагогическому
Отделению, получил на поверочных испытаниях следующие отметки:
Перечень предметов и оценок
По Логике
По Психологии
По Введению в философию
По Теории права
По политической экономии
По французскому языку
По Латинскому языку
По Русской истории
По Истории средних веков
По Истории музыки
По Философии религии
По Истории древней философии
По истории средневековой
философии
По истории новой философии
По Гносеологии
По этике
По эстетике
По спецкурсу по гносеологии
По 1-му спецкурсу по философии
По 2-му спецкурсу по
философии
удовлетворительно
весьма удовлетворительно
весьма удовлетворительно
весьма удовлетворительно
сдан
удовлетворительно
весьма удовлетворительно
весьма удовлетворительно
весьма удовлетворительно
весьма удовлетворительно
весьма удовлетворительно
весьма удовлетворительно
весьма удовлетворительно
весьма удовлетворительно
весьма удовлетворительно
весьма удовлетворительно
весьма удовлетворительно
весьма удовлетворительно
весьма удовлетворительно и
получил зачет двух
семинариев по истории философии
29

В удостоверение сего и дано это свидетельство Якову Друскину
от Факультета Общественных Наук за надлежащими подписями и
с приложением печати Петроградского Государственного
Университета
Первые годы после окончания университета Друскин преподавал
русский язык и литературу в ленинградских школах. В эти годы
окончательно определяется основная сфера его творческих
интересов — философия.
В 1929 году Друскин закончил Ленинградскую Консерваторию
экстерном по фортепианному отделению исполнительского факультета
(по классу профессора О. К. Калантаровой). 16 января и 1 февраля
1929 года в Малом зале Консерватории состоялись его зачетные
концерты.
В отзыве экзаменационной комиссии записано: «Прекрасно
одаренный в техническом и художественном отношении пианист и
вдумчивый, культурный музыкант. Исполнение стильное, выдержанное и
убедительное. Есть инициатива, вкус и чувство формы»1. Как
профессиональный пианист, Друскин публично не выступал, но много
играл в кругу «чинарей» — преимущественно Баха2.
Музыка Баха сопутствовала Друскину всю последующую жизнь.
В 1939 году он был привлечен к работе «Баховского кружка»,
который возглавлял профессор И. А. Браудо. «По совместному научному
плану этого кружка и Государственного Института театра и музыки
планировалось издание соответствующего сборника, для которого
Я. С. Друскин написал в 1940 году работу — „О риторических
приемах в музыке И. С. Бахаи» — вспоминал его брат Михаил
Друскин3. В переработанном и дополненном виде эта работа была издана
лишь после войны — на украинском (1972), а затем — на
болгарском языках (1987); по-русски — СПб., 1995. Совместно с
М. Друскиным в 1941 году была издана брошюра «„Страсти по
Матфею" И. С. Баха» — первая в советском музыкознании работа
на данную тему. «Во второй половине 30-х годов Я. С. Друскин
сделал ряд переводов с немецкого для Иностранного кабинета
Консерватории, в том числе старинных трактатов (например,
«Совершенного капельмейстера» Маттесона); эти переводы использовались как
вспомогательные учебные пособия»4.
1 РНБ. Ф. 1232. Ед. хр. 3.
2 См. об этом: Друскин М. С. Примечание <к «Автобиографии» Я. С.
Друскина>. Машинопись (1980) // Там же. Ед. хр. 1. Л. 2.
* Там же.
4 Там же.
30

К 1918 или 1919 году Я. Друскин относит начало сближения с
Липавским, а к январю 1922 года — и с Введенским. «Возвращаясь
с похорон ученицы нашей школы, мы начали разговор, тему которого
определить трудно. Я назвал бы это разговором об ощущении и
восприятии жизни: не своей или чьей-либо другой, а ощущении и
восприятии жизни вообще. В этих вопросах мы сразу же нашли общий
язык. Тогда и возникло объединение нас троих, и с тех пор
начинается история «чинарей»1.
Заметим, что собственное посвящение в «чинари» Друскин в
другом месте своих воспоминаний относит к более позднему времени:
«В конце двадцатых годов, когда я прочел Введенскому одну несо-
хранившуюся свою вещь, скорее литературного, нежели философского
характера, он причислил или "посвятил" и меня в "чинари'* » . Это
свидетельствует о том, что словом «чинари» именовалась не просто
дружеская компания, но обозначалась специфическая творческая
общность.
Наименование придумано А. Введенским. Друскин полагал, что
оно произведено от слова «чин» в значении духовного ранга;3
А. Стоун-Нахимовски возводила значение этого слова к
славянскому корню «творить»;4 невозможно обойти вниманием тот фрагмент
«Теории слов» Л. Липавского, где он со ссылкой на древнерусский
язык дает интерпретацию слову «чин»: «власть», «собрание»; учтем
также хлебниковский неологизм от слова «чинара»: «чинарить» в
опубликованном в 1924 году его стихотворении «Воспоминания»
(Русский современник. 1924. № 4. С. 75). Во всяком случае,
неочевидность происхождения и значения наименования можно,
по-видимому, счесть принципиальной и совершенно органичной,
если учитывать фундаментальные свойства поэтики писателей этой
группы.
Наконец, настал черед Хармса присоединиться к «чинарям».
Обратимся снова к воспоминаниям Друскина: «В 1922 — 1923 годах
Введенский почти каждый день приходил ко мне — и мы вместе шли
к Липавскому или они оба приходили ко мне. У Введенского мы
бывали реже. Весной или летом 1925 года Введенский однажды сказал
мне: «Молодые поэты приглашают меня прослушать их. Пойдем
вместе». Чтение стихов происходило на Васильевском острове на
квартире поэта Евгения Вигилянского. Из всех поэтов Введенский
1 Друскин Я. «Чинари». С. 104.
2 Там же. С. 103.
* Там же.
4 Stoune-Nakhimovski A. Laughter in the Void // Wiener Stawistischer
Almanach. Bd. 5. 1982. S. 10.
31

выделил Даниила Хармса. Домой мы возвращались уже втроем, с
Хармсом. Так он вошел в наше объединение. Неожиданно он
оказался настолько близким нам, что ему не надо было перестраиваться, как
будто он уже давно был с нами»1.
Обратимся к биографии Д. И. Хармса.
Отец писателя — Иван Павлович Ювачев (1860 — 1940) —
был человеком весьма примечательным (используем этот эпитет вслед
за А. А. Александровым2). Родился в семье придворного полотера,
получил штурманское образование в техническом училище морского
ведомства в Кронштадте, несколько лет служил на Черном море. За
участие в деятельности «Народной воли» по знаменитому «процессу
14-ти» был приговорен 28 сентября 1884 года к смертной казни
через повешение, которая 6 октября была заменена ссылкой на
каторжные работы сроком на 15 лет. Около четырех лет проведя в
одиночном заключении в Петропавловской и Шлиссельбургской крепостях,
И. П. Ювачев из ревностного атеиста превратился в столь же
ревностного поборника христианской веры. Из Шлиссельбурга он был
перевезен на Сахалин, где два года проработал в ножных кандалах, а
затем был назначен заведующим метеостанцией, занимался
картографией и даже командовал первым сахалинским пароходом.
Освободившись в 1895 году, он жил во Владивостоке, а в 1899-м, совершив
кругосветное путешествие, вернулся в Петербург, где вплоть до
революции служил в инспекции Управления сберегательными кассами.
И. П. Ювачев серьезно занимался литературной деятельностью —
печатал статьи в журналах, выпустил около десяти книг — по
большей части проповеднического и богословского характера3. В апреле
1903 года он женился на Надежде Ивановне Колюбакиной (1876 —
1928), от брака с которой родилось четверо детей. Угнетающее
впечатление произвела на супругов потеря первенца: в феврале 1904 года
' Друскин Я. «Чинари». С. 105.
2 А. А. Александрову принадлежат несколько обзорных биографических
очерков о И. П. Ювачеве — в составе его работ о Д. И. Хармсе:
Александров А. А. Чудодей // Хармс Д. Полет в небеса. Л., 1988. С. 8 — 10;
Материалы о Данииле Хармсе и стихи его в фонде В. Н. Петрова / Публ.
А. А. Александрова // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского дома
на 1990 год. СПб., 1993. С. 208 — 210. Подробнее о И. П. Ювачеве см.
также: Сенченко И. А. Революционеры России на сахалинской каторге.
Сахалин, 1963. Обширный биографический материал содержится в сочинениях
самого Ювачева. См., например: Ювачев И. П. Из воспоминаний старого
моряка // Морской сборник. 1927. № 10. С. 71 — 90.
* Наибольший интерес из книг И. П. Ювачева, на наш взгляд,
представляют две: «Восемь лет на Сахалине» (СПб., 1901; издана под
псевдонимом: И. П. Миролюбов); «Шлиссельбургская крепость» (М., 1907).
32

умер новорожденный сын Павел, в смерти которого Надежда
Ивановна винила себя1.
17 (30) декабря 1905 года в Санкт-Петербурге (Глинская ул., 1)
в семье Ювачевых появился на свет второй сын. В этот день Иван
Павлович сделал в записной книжке следующую запись: «Пришел
батюшка и стали решать вопрос, как назвать сына. Сообща решили
назвать Даниилом. Во 1) сегодня память Даниила, 2) 12 дней тому
назад в 6-м часу видел во сне его, 3) по имени его «Суд божий»
можно назвать и свои личные страдания 14 дней и «революцию
России», 4) самый дорогой пророк для меня, из которого я строю свою
философию...»2. Даниил был крещен 5 (18) января 1906 года в
церкви Собора Богородицы при убежище Принцессы
Ольденбургской3. С раннего возраста Даниил получал полноценное домашнее
образование, хорошо рисовал, обладал абсолютным музыкальным
слухом. Основательные домашние занятия начались с Даниилом под
руководством его тети и крестной матери — Наталии Ивановны Колю-
бакиной (1868 — 1942), преподавателя словесности, директора
Царскосельской Мариинской женской гимназии. К марту 1911 года
относится его первый эпистолярный опыт — письмо к отцу: «милый
папочка как твое здоровье я сам пишу очень много писать не могу я
устал ДАНЯ»4.
В 1915 году Даниил поступает в первый класс реального училища,
входившего в состав Петершуле (Главного немецкого училища
Святого Петра в Петрограде). Благодаря Петершуле Даниил неплохо
овладел английским и немецким языками, причем, по мнению
знатоков, по-немецки он говорил с «безукоризненным берлинским
произношением»5. Одноклассники Ювачева (в том числе П. А. Вульфиус,
автор музыки к пьесе «Елизавета Бам», профессор Ленинградской
* Подробнее об этом см.: Строганова Е. Н. Из ранних лет Даниила
Хармса // Новое литературное обозрение. 1993 — 1994. №6. С. 76. В
семье Ювачевых родилось еще трое детей — Даниил, Елизавета (р. 1909) и
Наталия (1912 — ?). Последняя умерла в раннем возрасте.
Цит. по: <Александров А. А.> Краткая хроника жизни и творчества
Даниила Хармса // Хармс Д. Полет в небеса. С. 538.
3 Восприемниками были «титулярный советник Петр Павлов Ювачев и
дочь губернского секретаря девица Наталия Иванова Колюбакина». См.
выпись из метрической книги (ч. 1. О родившихся за 1906 год), выданную
6 сентября 1912 г. причтом церкви Собора Богородицы при убежище
Принцессы Ольденбургской в Санкт-Петербурге — Архив Санкт-Петербургского
энергетического техникума (СПЭТ). Оп. 1. Ед. хр. 187. Л. 6. Прачечной в
убежище Принцессы Ольденбургской заведовала мать новорожденного.
* Цит. по: Строганова Е. Н. Из ранних лет Даниила Хармса. С. 72.
5 Александров А. А. Чудодей. С. 11.
2 « . Сборище друзей...», т. 1 33

консерватории) вспоминали о проявившейся уже в Петершуле его
склонности к разного рода «проделкам»: «То он приносил в класс
валторну и ухитрялся играть на ней во время урока. То всерьез
убеждал строгого учителя не ставить ему двойку — «не обижать
сироту». Под каменной лестницей дома, в котором жила семья Дани
Ювачева, он поселил воображаемую, нежно любимую «мутерхен». С
ней он заводил долгие беседы в присутствии пораженных соседей или
школьных приятелей, упрашивая милую «мутерхен» не беспокоиться
за него»1.
Известно, что в голодные годы гражданской войны Даниил
выезжал вместе с матерью к ее родным в Поволжье2, вся же
дальнейшая его жизнь (исключая высылку в Курск в 1932 г.) была связана
с Петербургом. Мать Даниила, заведовавшая до революции
прачечной, после 1917 года работала кастеляншей в Барачной больнице
имени СП. Боткина3. В здании больницы — Миргородская ул.,
д. 3/4 — семья Ювачевых и жила вплоть до 1925 года. Интересно,
что в этой больнице Даниил Ювачев заработал и свой первый
«трудовой стаж» — оказывается, с 13 августа 1920 по 15 августа
1921 года он служил здесь «в должности подручного монтера»4.
Даниил закончил образование во 2-й Детскосельской советской
единой трудовой школе (бывшей Мариинской женской гимназии), где
директором была его тетя Н. И. Колюбакина. Здесь он проучился
два года — cl сентября 1922 по 14 июня 1924 года, окончив
полный курс двухступенной трудовой школы и обнаружив, как явствует
из удостоверения об окончании, «достаточные познания и развитие по
всем обязательным предметам курса»5. По воспоминаниям
Н. Зегжды, «он уже писал стихи и на вечере-встрече на след<ующем>
году читал некоторые из них, напр<имер> «Задам по задам за дам»
и проч<ие> в этом роде, к ужасу своей тети»6. 1922-м годом
датировано самое раннее из дошедших до нас стихотворений Д.
Ювачева — «В июле как-то, в лето наше...», подписанное «D. Ch.». Это
говорит о том, что к тому времени уже появился псевдоним «Даниил
Хармс», под которым Д. Ювачеву суждено будет войти в русскую
1 Александров А. А. Чудодей. С. 12.
2 Там же. С. 12 — 13.
* См. об этом в анкете Д. Ювачева, заполненной им при поступлении в
техникум // Архив СПЭТ. Оп. 1. Ед. хр. 187. Л. 8.
4 См. удостоверение в этом, выданное Д. Ювачеву 4 апреля 1924 г. //
Там же. Л. 7.
5 Цит. по копии, выданной Д. И. Ювачеву «согласно его просьбе»
21 июня 1924 г. // Там же. Л. 5.
6 Цит. по: <Александров А. А.>. Краткая хроника жизни и творчества
Даниила Хармса. С. 539.
34

литературу. Под двойной фамилией «Ювачев-Хармс» он поступает и
в число учащихся I Ленинградского Электротехникума.
Отец писателя, И. П. Ювачев, с марта 1922 года служил на
«Волховстрое» — сначала в должности главного бухгалтера
финансово-счетной части, а затем (до 1924 г.) заведующим счетным
отделением Рабочего комитета. 31 июля 1924 года он подал в Рабочий
комитет «Волховстроя» следующее заявление:
В Рабочий Комитет места работ «ВОЛХОВСТРОЯ».
Ивана Павловича Ювачева,
ЗАЯВЛЕНИЕ.
Мой сын Даниил, 19 лет, окончив Советскую Школу И-й
ступени, в настоящем году домогается поступить в один из Ленинградских
Техникумов (Морской, Электрический и др.). Со своей стороны,
прошу Рабочий Комитет Волховстроя оказать возможное содействие
моему сыну для поступления в Высшее Учебное Заведение.
31 Июля 1924 г. Ив. Ювачев*.
Рабочий комитет, поддержав ходатайство И. П. Ювачева, в
соответствующей бумаге «просил Ленинградские Техникумы принять
сына И. П. Ювачева в число учащихся»2. В конце концов Даниил
Ювачев-Хармс остановил свой выбор на I Ленинградском
Электротехникуме, куда 16 августа подал собственноручное заявление:
В приемную комиссию 1-го Лнгр. Электротехникума
ЗАЯВЛЕНИЕ:
Прошу принять меня Ювачева-Хармса Даниила Ивановича в
число учащихся, подготовительного класса, по ходатайству Рабкома
Волховстроя, на безплатную вокансию.
К сему прелогаю следующие документы:
1) Ходатайство Рабкома Волховстроя (от 31 июля).
2) Копия метрического свидетельства.
3) Копия об окончании двухступенной школы (сего года).
4) Бумага говорящая о моем монтерском стаже (от 4 апреля).
Д. Ювачев.
Мой адрес: Лнгд. Миргородская 3/43.
1 Архив СПЭТ. Оп. 1. Ед. хр. 187. Л. 3.
2 Там же. Л. 4.
3 Там же. Л. 2. Сохраняем правописание подлинника.
2*
35

Ювачев-Хармс прошел испытания и был принят на платную
вакансию. Обучение в Электротехникуме, по-видимому, давалось ему
нелегко. В записной книжке Хармса сохранился черновик письма (?), где он
обстоятельно отвечает на «павшие» на него обвинения, из-за которых
он «должен оставить техникум»: «Насколько мне известно, обвинения
это такого рода: 1) <Слабая посещаемость^ 2) Неактивность в
общественных работах, 3) Я не подхожу к классу физиологически»1.
Как явствует из материалов личного дела, Хармс был отчислен из
Электротехникума 13 февраля 1926 года2. К этому времени основные
интересы его окончательно перешли в сферу литературной
деятельности. С 1925 года (а может быть, и раньше) он начал выступать с
чтением собственных стихотворений и стихотворений других авторов
(Блока, Маяковского, Хлебникова, Северянина) — в залах
Электротехникума, Госпароходства, Тургеневской библиотеки, Института
истории искусств и на других концертных площадках3. С начала 1925
года Хармс сблизился с А. В. Туфановым (1877 — 1941), вошел
в «Орден заумников DSO». Идеи Туфанова оказали сильнейшее
воздействие на творчество Хармса того периода. 9 октября 1925 года он
подал заявление о приеме в Ленинградское отделение Всероссийского
Союза поэтов, представив две тетради своих «заумных» стихов4.
Несколько раньше, в мае 1924-го, в Союз поэтов вступает А. Введенский,
и оба они представительствуют «чинарей» — Введенский подписывался:
«ЧИНАРЬ — АВТО-ритет бессмыслицы»; Хармс — «чинарь-
взиральник». 26 марта 1926 года Хармс был принят в Союз поэтов-*.
«Участие в группе заумников Введенского и Хармса,
объединенных к тому времени собственным «чинарским» союзом, не было ни
плодотворным, ни долгим»6. Хармс отошел от сотрудничества с
Туфановым. Через некоторое время Хармс и Введенский стали
инициаторами переименования Ордена заумников во Фланг левых, затем —
1 Дневниковые записи Даниила Хармса / Публ. А. Устинова и А. Ко-
бринского // Минувшее. <Вып.> 11. М.; СПб., 1992. С. 432. В автографе
текст перечеркнут.
2 Об этом свидетельствует помета на учетной карточке Д. Ювачева //
Архив СПЭТ. Оп. 1. Ед. хр. 187. Л. 1.
3 См. об этом: Александров А. А. Материалы Д. И. Хармса в
Рукописном отделе Пушкинского дома // Ежегодник Рукописного отдела
Пушкинского дома на 1978 год. Л., 1980. С. 66; <Александров А. А>. Краткая
хроника жизни и творчества Даниила Хармса. С. 540.
4 См. об этом: Jaccard J.-Ph. Устинов А. Заумник Даниил Хармс:
Начало пути // Wiener Slawistischer Almanach. Bd. 27. 1991. S. 159 — 183.
5 Там же. S. 168 — 169.
6 Мейлах M. Б. «Дверь в поэзию открыта...» С. 19.
36

Левый фланг. Вскоре это объединение, вместо того чтобы
трансформировать свое наименование, просто перестало существовать, а на его
месте возникла «Академия левых классиков»1.
Между тем общественный темперамент Хармса увлекал его к
различным формам творческой консолидации. На каждом таком шагу
с ним рядом мы встретим и Введенского.
В 1926 году образуется театр «Радикс», в котором объединяются
музыканты, театральные деятели и писатели. Осенью этого года для
постановки избирается пьеса «Моя мама вся в часах», составленная из
произведений Хармса и Введенского. Это должно было быть
синтетическое представление с элементами драмы, цирка, танца, живописи. Для
представлений решено было просить помещение у К. Малевича,
заведовавшего Институтом художественной культуры (ИНХУК).
Постановщик представления Г. Кацман вспоминал: «<...> Введенский взялся
организовать связь с Инхуком. Тут же на пятисотрублевой
николаевской ассигнации постановщик написал заявление Малевичу, в котором
говорилось, что он собрал группу и хочет поставить сценический
эксперимент с целью установить, что такое театр. Заявление было завязано в
«старушечий узелок», позвонили Малевичу и сейчас же к нему
отправились. План Малевичу понравился, он сказал: «Я старый безобразник,
вы молодые, — посмотрим, что получится». Заявление понравилось
ему еще больше, он тут же написал на нем резолюцию коменданту, и
«Радикс» получил в свое распоряжение Белый зал Инхука и много
подсобных помещений <...>»2.
Это было 12 октября 1926 года, а в конце декабря 1926 года
Малевич соглашается вступить в очередной вариант союза левых сил,
задуманный Хармсом. Свидетельством приязни Малевича к Хармсу
осталась его дарственная на своей книге «Бог не скинут» (Витебск,
1922): «Идите и останавливайте прогресс»3.
Двадцать восьмого марта 1927 года Хармс в числе членов Академии
левых классиков выступил на собрании литературного кружка Высших
курсов искусствоведения при Государственном институте истории
искусств. 3 апреля появился отклик на это выступление: «...Третьего дня
собрание литературного кружка <...> носило буйный характер.
Пришли «чинари» — читали стихи. Все шло хорошо. И только
изредка собравшиеся студенты смеялись или вполголоса острили.
Кое-кто даже хлопал в ладоши.
* Мейлах М. Б. «Дверь в поэзию открыта...» С. 23.
2 Из воспоминаний Г. Н. Кацмана; цит. по: Введенский А. Полное собр.
произв. М., 1993. Т. 2. С. 130.
3 Хармс Д. Собрание произведений: В 4 т. / Под ред. М. Мейлаха и
В. Эрля. Бремен, 1988. Кн. 4. С. 225.
37

Покажи дураку палец — он и засмеется. «Чинари» решили, что
успех обеспечен. «Чинарь», прочитав несколько своих стихов, решил
осведомиться, какое действие они производят на аудиторию.
— Читать ли еще? — осведомился он.
— Нет, не стоит, — раздался голос. Это сказал молодой
начинающий писатель Берлин — председатель Лен. Леф'а.
«Чинари» обиделись и потребовали удаления Берлина с собрания.
Собрание единодушно запротестовало.
Тогда, взобравшись на стул, «чинарь» Хармс, член Союза
поэтов, «великолепным» жестом подняв вверх руку, вооруженную
палкой, заявил:
— Я в конюшнях и публичных домах не читаю!
Студенты категорически запротестовали против подобных
хулиганских выпадов лиц, являющихся в качестве официальных представителей
литературной организации на студенческие собрания. Они требуют от
Союза поэтов исключения Хармса, считая, что в легальной советской
организации не место тем, кто на многолюдном собрании осмеливается
сравнить советский ВУЗ с публичным домом и конюшнями»1.
Введенский и Хармс адресовали в ответ на эту статью Союзу
поэтов следующее заявление: «Причина описываемого скандала и его
значение не таково, как об этом трактует «Смена». Мы еще до
начала вечера слышали предупреждение о том, что собравшаяся публика
настроена в достаточной степени хулигански. В зале раздавались
свистки, крики, спор. Выскакивали ораторы, которых никто не
слушал. Это длилось минут 5 — 7, пока чинарь Д. И. Хармс не вышел
и не сказал своей роковой фразы: «Товарищи, имейте в виду, что я
ни в конюшнях, ни в бардаках не выступаю», после чего покинул
собрание. Шум длился еще некоторое время и кончился дракой в
публике вне нашего участия.
После вышеизложенного мы, Академия Левых Классиков, считаем
свое поведение вполне соответствующим оказанному нам приему и
резкое сравнение Д. И. Хармса, относящееся к имевшему быть собранию,
а не к вузу вообще, по трактовке тт. Иоффе и Железнова, считаем
также весьма метким. Чинарь А. Введенский, чинарь Д. Хармс»2.
По-видимому, происшедший инцидент еще не слишком выбивался
из общей атмосферы литературного быта и не оказал ни
отрезвляющего влияния на общественный темперамент Хармса, ни бдительно-
настороженного — на властей.
В том же марте 1927 года Хармс, продолжая свою консолиди-
' Иоффе Н. и Железное Л. Дела литературные... (О «чинарях») //
Смена. 1927. № 76. 3 апреля.
2 Цит. по: Д. Хармс. Полет в небеса. С. 543.
38

рующую левые силы деятельность, проектирует «первый сборник
Радикса», куда включает, под титлом «чинарей», себя и Введенского; а
также Заболоцкого, Вагинова, Туфанова, покойного Хлебникова,
Липавского с сообщением о «чинарях», статьи формалистов
В. Шкловского, Б. Бухштаба, Л. Гинзбург и другие материалы.
В это время Малевич пишет из Варшавы К. И.
Рождественскому: «<...> Дорогой Рождественский, необходимо Вам найти чинарей
и сказать им, чтобы они собрали свои стихотворения. Я хочу связать
их с польскими поэтами...»1
В 1927 году директор Дома печати Н. П. Баскаков, предложив
Академии левых классиков стать секцией Дома и выступить с большим
вечером, поставил условие: слово «левый» снять из наименования.
Тогда возникло «Объединение Реального Искусства» (ОБЕРИО). Хармс
настоял на замене «е» на «э», а «о» на «у». Так утвердилось
ОБЭРИУ.
Его деятельность воплощалась в театрализованных
выступлениях — в «Кружке друзей камерной музыки», на различных клубных
сценах, в разнообразной аудитории. Самыми знаменитыми стали
«Три левых часа» в Доме печати 24 января 1928 года. Центральным
действием вечера была пьеса Хармса «Елизавета Бам»2.
Главным откликом печати на этот вечер стала статья Л. Лесной
под заглавием «ЫТУЕРЕБО»: «Вчера в «Доме печати» происходило
нечто непечатное. Насколько развязны были Обереуты (расшифруем:
«объединение реального искусства»), настолько фривольна была и
публика. Свист, шиканье, выкрики, вольные обмены мнений с
выступающими»3.
Но и на этот раз никаких «оргвыводов» не последовало —
ОБЭРИУ продолжало существовать, его участники вплоть до весны
1930 года периодически выступали перед различной аудиторией. Тем
не менее в октябре 1928 года Хармс заносит в записную книжку:
«Лучше три человека, вполне связанных между собой, нежели
больше, да постоянно несогласных»4, что свидетельствует о
происходивших в ОБЭРИУ раздорах и разочаровании Хармса в крупных
коллективных предприятиях. К этому времени «чинарей» уже было пяте-
* Мейлах М. Б. «Дверь в поэзию открыта...». С. 22.
2 См.: Бахтерев И. Когда мы были молодыми // Воспоминания о
Н. Заболоцком: Изд. 2-е. М., 1984. С. 57 — 100; Мейлах М. О
«Елизавете Бам» Даниила Хармса // Stanford Slavic Studies. Vol. I. St., 1987.
С 163 — 246.
3 Лесная Л. ЫТУЕРЕБО // Красная газета (веч. вып.). 1928. № 24. 25
января.
4 Мейлах М. Б. «Дверь в поэзию открыта...». С. 29.
39

ро: к Липавскому, Введенскому, Друскину и Хармсу присоединился
еще в конце 1925 года Н. Олейников1.
Николай Макарович Олейников (1898 — 1937) тогда еще только
появился в Ленинграде2, куда был направлен для работы в газете
«Ленинградская правда». К этому времени у него был уже богатый
опыт подобной работы. Н. Олейников родился в станице Каменской
области Войска Донского (впоследствии — Ростовская обл.).
Окончил четырехклассное Донецкое окружное училище, затем учился в
реальном училище, с 1916 года — в Каменской учительской семинарии.
Уже в эти ученические годы он пристрастился к поэзии,
сочинительству. Другим его увлечением была математика.
В декабре 1917 года Н. Олейников становится красногвардейцем
Каменского революционного партизанского отряда и на значительное
время уходит в боевую красноармейскую жизнь.
В начале 1920 года в станице Каменской организуется газета
«Красный казак», в состав редколлегии которой назначают и
Н. Олейникова. Так начинается его журналистская работа. Через
некоторое время он переезжает в Ростов, затем в Бахмут (ныне —
Артемовск), где становится ответственным секретарем редакции
газеты «Всероссийская кочегарка», а в 1923 году по его инициативе
открывается журнал «Забой». Газета и журнал становятся широко
популярными на Донбассе, свидетельствуя о таланте и организаторских
способностях Н. Олейникова. В 1925 году, как сказано выше, он
появляется в Ленинграде и входит в круг «чинарей».
Благодаря Н. Олейникову (и С. Маршаку) «чинари» обращаются к
интенсивному творчеству для детей: в 1928 году Н. Олейников
организует в Ленинграде детский журнал «Еж» и становится его редактором.
С этого времени в нем начинают печатать: Л. Липавский под
псевдонимом С. Савельев — детские рассказы; Хармс, Введенский и сам
Олейников — стихи и прозу.
До конца жизни все писатели-«чинари» останутся для читателей
детскими писателями, и только с середины 1960-х годов посмертно
постепенно станет восстанавливаться и воплощаться перед читателями
их литературное наследие, которое (тоже, впрочем, в незначительной
1 В то же примерно время сблизился с «чинарями» и Н. Заболоцкий.
Воспоминания Я. Друскина, «Разговоры» Л. Липавского и самое творчество
Н. Заболоцкого свидетельствуют о серьезных «теоретических», как
выразился Я. Друскин, противоречиях между Заболоцким и остальными
«чинарями». Поэтому, несмотря на сохранявшиеся приятельские связи и общение,
Заболоцкий был интеллектуально «посторонним» в кругу «чинарей».
2 В изложении биографических сведений о Н. Олейникове следуем
наиболее достоверному очерку его сына: Олейников А. Поэт и его время
// Олейников Н. Пучина страстей. <Л.>, 1990. С. 26 — 50.
40

степени) было известно узкому дружескому кругу их слушателей, а
больше читалось и обсуждалось собственно в кругу «чинарей».
В марте 1929 года Хармс и Введенский были исключены из
Союза поэтов «за неуплату членских взносов».
Настоящая катастрофа для ОБЭРИУ настала весной 1930 года и
была связана с выступлением в общежитии студентов Ленинградского
университета. На это выступление отозвалась «Смена» статьей
Л. Нильвича с хлестким заглавием: «Реакционное жонглерство (об
одной вылазке литературных хулиганов)»: «Их совсем немного. Их
можно сосчитать по пальцам одной руки. Их творчество... Впрочем,
говорить о нем — значит оказывать незаслуженную честь заумному
словоблудию обериутов. Их не печатают, они почти не выступают. И о них
не следовало бы говорить, если бы они не вздумали вдруг понести свое
«искусство» в массы. А они вздумали <...>. Обернуты далеки от
строительства. Они ненавидят борьбу, которую ведет пролетариат. Их
уход от жизни, их бессмысленная поэзия, их заумное
жонглерство — это протест против диктатуры пролетариата. Поэзия их
поэтому контрреволюционна. Это поэзия чуждых нам людей,
поэзия классового врага, — так заявило пролетарское студенчество»1.
Этой статье вторил Н. Слепнев в № 1 «Ленинграда» (вышел в мае).
Его статья называлась «На переломе» и порицала «вылазку такой
реакционной группы поэтов, какой является группа т. н. «Обереуты»
<...>»2. После таких агрессивных атак ОБЭРИУ продолжать
существование не могло (справедливости ради не следует забывать и
разочарованных оценок Хармса, которые, надо полагать, тоже
свидетельствовали о близящемся финале истории объединения).
За весной 1930 года последовала суровая зима 1931-го: 10
декабря 1931 года были арестованы Хармс (на квартире своего
приятеля П. Калашникова), Введенский (снят с поезда в Любани),
арестованы еще несколько общих знакомых. Им инкриминировались
организация и участие в антисоветской нелегальной группировке
литераторов — ни «чинари», ни ОБЭРИУ конкретно не подразумевались
под этой формулировкой, скорее вся вкупе деятельность
арестованных, начиная с Ордена заумников (А. Туфанов тоже обвинялся по
этому делу). В результате Хармсу было назначено заключение в
концлагерь на 3 года; затем заменено ссылкой на значительно более
1 Нильвич Л. Реакционное жонглерство: (об одной вылазке
литературных хулиганов) // Смена. 1930. 9 апреля.
2 Слепнев Н. На переломе // Ленинград. 1930. № 1. С. 2. Еще один
отклик на это выступление, состоявшееся 1 апреля 1930 г., обнаружен А. Л. Дмит-
ренко и Д. Ю. Шерихом в газ. Ленинградского университета «Студенческая
правда» от 1 мая, № 10 (см. републикацию: De Visu. 1993. № 11. С. 23 — 24).
41

короткий срок; Введенскому определена ссылка. 18 июня 1932 года
оба «чинаря» вышли из заключения1.
Ссылку Хармс (некоторое время — вместе с Введенским)
отбывал в Курске. Через 5 месяцев он вернулся в Ленинград. В январе
1933 года заканчивается ссылка и А. Введенского. М. Мейлах
отмечает «<...> некоторое охлаждение в отношениях между Введенским и
Хармсом после совместной их жизни в курской ссылке» (без
указания на источник этих данных)2. Тем не менее, как вспоминает Друс-
кин, «встречались мы регулярно — три — пять раз в месяц —
большей частью либо у Липавских, либо у меня. <...> Общие
встречи не исключали и общений вдвоем, втроем, которые происходили и у
Введенского, Хармса или Олейникова»3.
Разногласия, разномыслие (разумеется, в определенных пределах)
не то чтобы не мешало сосуществованию «чинарей», но определяло
сам стиль их общения. Это была намеренно культивировавшаяся
форма бесконечного философско-эстетического и этического диалога,
в котором, именно вследствие диалогической формы общения,
требовались собственный голос и позиция. «Взаимоотношения в нашем
кругу» — вспоминала Т. А. Липавская, непременный участник «чи-
нарских» общений, — строились на взаимодействии, а не на влиянии.
На этом и держались наши (Введенский, Друскин, Хармс,
Олейников, Липавский — и я, между прочим) встречи»4.
Однако в 1934 году Липавский отметил: «Связи, соединявшие
нас, несколько человек, распадаются»5. Как будто в предчувствии
этого и чтобы зафиксировать «уходящую натуру», Липавский
составляет в 1934 — 1935 годах «Разговоры» — запись происходящих
между «чинарями» бесед. По ним особенно отчетливо можно
почувствовать платоновско-сократовскую вопросо-ответную стилистику
общения «чинарей». Что до причин напряженности в их кругу, то
«Разговоры» дают основание судить лишь о раздражении
скептической позицией Олейникова (общая атмосфера раздраженности друг
другом и, в частности, Олейниковым, отразилась и в нескольких
произведениях Хармса — см. начало наст, статьи).
Главную лепту в судьбу взаимоотношений «чинарей» внесла, так
сказать, история.
В 1936 году Введенский встретил в Харькове Г. Б. Викторову и
вскоре, женившись на ней, стал жить в Харькове, в Ленинграде
появлялся редко.
1 См. наст. изд. Приложение I и I а.
2 Мейлах М. Б. «Дверь в поэзию открыта...». С. 33.
* Друскин Я. «Чинари». С. 106.
4 Мейлах М. Б. «Дверь в поэзию открыта...». С. 15.
5 Наст. изд. 9.
42

Третьего июля 1937 года арестован, а 24 ноября расстрелян
Олейников .
В начале Великой Отечественной войны Липавский находился в
частях ПВО Балтийского флота2. В ноябре 1941 года он погиб под
Петергофом.
Двадцать третьего августа 1941 года был арестован Хармс и после
полугодовых перипетий скончался 2 февраля 1942 года в тюремной
больнице3.
Двадцать седьмого сентября 1941 года в Харькове арестован
Введенский и вскоре погиб на этапе .
Последний из оставшихся «чинарей» — Я. Друскин — взял на себя
заботу о сохранении творческого наследия друзей. «В сентябре 1941
года, — рассказывает Л. Друскина, — дом Хармса на улице Маяковского
подвергся бомбежке, но, к счастью, не был разрушен. Жена Хармса Марина
Владимировна Малич сообщила об этом Друскину, и он, несмотря на
дистрофию, пешком отправился с Гатчинской (улицы Петроградской
стороны) на квартиру своего друга. Яков Семенович вместе с Малич
собрал все бумаги, которые им удалось найти, сложил в небольшой
чемоданчик и отнес домой. Трудно понять, откуда у больного человека
могли взяться силы, чтобы проделать дальний путь, да еще с грузом»5 . С
этим чемоданчиком, в котором также нашли место и рукописи Введенского,
с определенного времени передававшего их Я. Друскину, и авторские
машинописи текстов Н. Олейникова, также врученные автором Я. Друскину
на хранение, последний «чинарь» эвакуировался в июле 1942 года с
семьей в село Чаша Челябинской области — здесь он работал
ассистентом кафедры математики в Институте молочной промышленности, а
в 1943 году переехал в Свердловск, где стал библиографом в библиотеке
Уральского индустриального института. При первой же возможности, в
сентябре 1944 года, Я. Друскин вернулся в Ленинград, куда благополучно
доставил и драгоценный чемоданчик с творческим наследием «чинарей».
М. Друскин вспоминал: «...С середины 50-х годов примерно на
протяжении 15 лет Я. С. Друскин увлекся современной музыкой, в
первую очередь так называемой „нововенской школой" — Шенбергом,
Веберном, отчасти Бергом, но и Стравинским. Он анализировал
партитуры „нововенцев", прекрасно разбирался в технике додекафонии, к
1 Наст. изд. Приложение II.
2 См. «Список писателей и корреспондентов, находящихся на КБФ на
1 октября 1941 года» // РГАЛИ. Ф. 1038. Оп. И. Ед. хр. 3950. Л. 40.
См. наст. изд. Приложение III.
См. наст. изд. Приложение IV.
Друскина Л. Было такое содружество... / Аврора. 1989. № 6. С. 102.
43

нему обращались за консультациями по этим вопросам студенты
Консерватории <...>. По возвращении из эвакуации Я. С. Друскин сделал
экспозицию двух больших выставок для Ленинградской филармонии:
первая в 1945 году была посвящена Бетховену в связи с 175-летием со
дня его рождения, вторая — симфонической культуре Петербурга-
Петрограда с 1802 года (даты организации С.-Петербургского
филармонического общества) до 1921 года (даты создания современной, ныне
существующей Ленинградской филармонии). На рубеже 1940 —
1950-х годов для предварительной разработки этой выставки он
написал подробный очерк истории петербургско-петроградских
симфонических концертов и их организации»1. В конце 1950-х Я. Друскин
приступил к переводу с немецкого книги А. Швейцера «Иоганн Себастьян
Бах» (М., 1964. Дополнительный тираж — 1965). Издание перевода
было снабжено обстоятельным хронографом жизни и творчества Баха,
составленным Я. Друскиным по новейшим для того времени печатным
источникам, что явилось существенным дополнением к монографии
А. Швейцера, написанной в 1908 году.
Все эти годы Я. Друскин продолжал также философское
творчество в кругу «чинарской» проблематики. С конца 1950-х годов он
счел возможным обратиться к убереженному им творческому
наследию своих друзей. Он создает несколько углубленных исследований и
комментариев, в особенности сосредоточив свое внимание на
творчестве Введенского — важнейшим из таких трудов явилась «Звезда
бессмыслицы»2. Со второй половины 1960-х Я. Друскин стал
знакомить с содержанием архива молодых филологов. Первыми среди них
были А. А. Александров и М. Б. Мейлах. Я. Друскин помогал им
осваивать нетрадиционное творчество и проблематику, которая
входила в круг обсуждений «чинарей». В 1967 году, когда появилась
возможность приоткрыть завесу над содержанием архива и привлечь
внимание к его разработке, возник вопрос о такой форме подачи
сведений, чтоб ввести творчество «чинарей» в некую общую историко-
литературную структуру. В записях Я. Друскина читаем по этому
поводу: «Александров предложил представить Хармса и Введенского
членами ОБЭРИУ. Я санкционировал»3. Так появилась публикация,
фиксировавшая литературное творчество Введенского и Хармса как
обэриутское4. Это была полуправда, по условиям времени
вынужденная мифологизация.
* Друскин М. С. Примечание <к «Автобиографии» Я. С. Друскина>.
2 Наст. изд. 49.
* Друскин Я. Дневниковые записи (ЧС).
4 Материалы XX научной студенческой конференции: Поэтика. История
литературы. Лингвистика. Тарту, 1967. С. 101 — 109.
44

Уже после смерти Я. Друскина, последовавшей 24 января 1980
года, постепенно стали смещаться акценты в интерпретации степени
адекватности всего репертуара текстов Хармса, Введенского или
Олейникова тому, что представляло собой ОБЭРИУ1. Началом
серьезного изучения феномена «чинарей» стали работы Ж.-Ф. Жак-
кара, швейцарского слависта, справедливо оспорившего критические
нападки В. Глоцера на, по его выражению, «тенденцию» изучать
«чинарей» как цельное историко-литературное и философское
явление2. В вышедшей в 1991 году монографии Ж.-Ф. Жаккара
«чинарям» уделено место, соответствующее их взаимовлиянию, и
рассмотрены, в достаточной мере адекватно, проблемы и мотивы,
составляющие принципиальные свойства текстов Хармса, Введенского,
Друскина и Липавского3. Наконец, отметим появившееся не так
давно симптоматичное заявление о том, что за интересующими нас
персонажами «...не вполне оправданно закрепилось выразительное
название „обэриуты"»4. Таким образом, очевидно, что настало время для
комплексного изучения текстов «чинарей», с учетом того недолгого
этапа в их истории, который связан с ОБЭРИУ, но, прежде всего, ввиду
тех многочисленных диалогических связей, которые были между ними
на всем протяжении их творческого (=земного) существования.
А. Дмитренко, В. Сажин
1 См.: Сажин В. Чинари — литературное объединение 1920 — 1930-х
годов: (источники для изучения) // Четвертые тыняновские чтения: Тезисы.
Рига, 1988. С. 23 — 24; Друскина Л. Было такое содружество... //
Аврора. 1989. № 6. С. 100 — 102; Сажин В. Н. «...Сборище друзей,
оставленных судьбою» // Тыняновский сборник: Четвертые тыняновские чтения.
Рига, 1990. С. 194 — 201.
2 Jaccard J.-PL Чинари // Russian Literature. XXXII. 1992. P. 77 —
94.
3 Jaccard J.-Ph. Daniil Harms et la fin de Г avant-garde russe / Ed. Peter
Lang. Bern; Berlin... 1991. В пер. на русс, яз.: СПб., 1995. В этом же
направлении работает Р. Айзлвуд (см.: Айзлвуд Р. Хармс и Друскин: к
постановке вопроса // Russian Studies. 1996. Vol. 2 № 3. С. 142—150).
4 Мейлах M. Б. Предисловие // Введенский А. Поли. собр. произв.: В
2 т. М, 1993. Т. 1. С. 5.

Я. Друскин
ЧИНАРИ*
Авто-ритет бессмыслицы
С древнейших времен людей интересовал абсурд, парадокс,
бессмыслица: Гераклит, Зенон — апории, Платон в позднейших
диалогах, Николай Кузанский — docta ignorantia3, Кант, Фихте,
Гегель, Кьеркегор и многие другие. Источник абсурда — сама
жизнь. Поскольку искусство стремится понять жизнь, то и
искусство не может избежать абсурда, бессмыслицы.
Уже несколько десятилетий на Западе, а сейчас и у нас
(например, Г. Померанц)4 абсурдом, парадоксом, бессмыслицей
интересуются и занимаются логики, математики, лингвисты,
философы, теологи, писатели.
Современная литература на Западе создала за последние
15 или 20 лет театр абсурда (Ионеско, Беккет и др.)- Он
создан был в России за 20 или 25 лет до этого поэтами и
драматургами А. И. Введенским и Д. И. Хармсом.
Стихи Введенского и Хармса не имеют ничего общего ни с
«литературой подсознания», ни с сюрреализмом; не было
никакой «игры с бессмыслицей». Бессмыслица, или, как писал
Введенский в 1931 г., «звезда бессмыслицы»,5 была приемом
познания жизни, то есть гносеологически-поэтическим приемом.
1 Публикуемый текст представляет собой контаминацию различных,
посвященных «чинарям» текстов, которые во многих вариантах записывал
Я. Друскин в 1950 — 1970-х гг. Другие варианты, носящие более
автобиографический характер, опубл.: WSA. 1985. Bd. 15. S. 381 — 404; Аврора.
1989. № 6. С. 103 — 115.
Публ. по автографам в ЧС.
Записи разных лет отделены друг от друга звездочками.
2 Так подписывал свои произведения А. Введенский в 1925 — 1927 гг.
* Мудрое незнание (лат.).
4 Померанц Григорий Соломонович (р. 1918) — философ, культуролог.
* «Горит бессмыслицы звезда // она одна без дна», — пишет
Введенский в финале драматической поэмы «Кругом возможно Бог» (см. 32); см.
46

Введенского интересовала бессмыслица с начала 20-х годов.
Еще тогда он говорил: меня интересуют три темы — время,
смерть, Бог. Относительно времени до сих пор ни философы,
ни физики не могли дать удовлетворительной теории. В теории
относительности и в микрофизике возникают неразрешимые
парадоксы, то есть бессмыслицы. Биологически смерть понятна,
но смерть разумного существа непонятна и бессмысленна. Еще
так называемые дикари на острове Маори говорили: смерть —
оскорбление человеческого достоинства. Что касается до
третьей темы — Бог, то непонятность ее для человеческого разума
ясна. Все это сверхразумные бессмыслицы.
Теперь приведу слова Введенского: «Если мы почувствуем
дикое непонимание, то мы будем знать, что этому непониманию
никто не сможет противопоставить ничего ясного. Горе нам,
задумавшимся о времени. Но потом при разрастании этого
непонимания тебе и мне станет ясно, что нету ни горя, ни нам, ни
задумавшимся, ни времени». Из той же вещи: «...и в стенках
сосуда времени ему показался Бог»1.
То, что мы видим, мы видим через наш ум: непосредственно
глазами мы видим не предметы, а только цвета и линии. Наш ум
накладывает на то, что мы видим, некоторую сетку; мы,
непосредственно не сознавая этого, рисуем. Это неосознанное
рисование и есть наложение сетки на непосредственно видимый,
слышимый, обоняемый, вообще воспринимаемый мир. Эта сетка и
создает предметность мира. Мы называем ее системой категорий.
Как нет двух вполне одинаковых людей, так нет и двух вполне
одинаковых систем-сеток, налагаемых на мир, то есть каждый
видит мир по-своему. Но у большинства людей видение мира, их
сетки не различаются так сильно, чтобы они не понимали друг
друга. Объединяет их общий язык, он и есть сетка, налагаемая
на мир. Когда я говорю о мире, я имею в виду не только
внешний мир, но и внутренний, потому что и себя человек видит не
таким, какой он есть, а каким кажется ему или каким хочет
быть, а иногда, может, и таким, каким не хочет быть.
также в другом тексте Друскина: «Жизнь — тайна, она всегда до некоторой
степени алогична, арациональна, бессмысленна. Это экзистенциальное и
онтологическое непонимание и есть звезда бессмыслицы» (см. 49).
1 См. 46.
47

Я буду различать два типа языка: утилитарный и
неутилитарный — «не хлебом единым жив человек»1. Первый —
служит для личного или совместного удовлетворения физических,
социальных и отчасти душевных нужд. Второй — для
удовлетворения духовных нужд — язык искусств, не только
словесных, но и изобразительных, музыкальных и др., философский
язык, религиозный, ритуальный.
Утилитарный язык, назовем его общественным, создает, во
всяком случае в цивилизованном обществе, представление
предмета, представление детерминированного, причинно-
действенного предметного мира. В обыденной жизни наше
отношение к миру корыстное: мир и все в мире нас интересует
лишь постольку, поскольку оно может удовлетворять наши
практические нужды. Это естественно для нас, а потому и
понятно: утилитарно-общественный язык — понятный,
рациональный, во всяком случае, мы стремимся к тому, чтобы он
был понятным. Неутилитарный язык может быть понятным и
непонятным. Если он всегда понятен, он становится
утилитарным. В изречении «не хлебом единым жив человек»,
определяющем неутилитарный интерес, словом «хлеб» названо все
полностью понятное, то есть утилитарное; духовное, во всяком
случае полностью, не может быть понято, оно до некоторой
степени всегда алогично, арационально. Если не бояться слов,
то по-гречески назовем это парадоксом (Кьеркегор), по-
латински — абсурдом (Тертуллиан), по-русски —
бессмыслицей (Введенский). Еще Гёте сказал: плохо то стихотворение, в
котором все понятно (передаю только смысл).
Может быть, бессмыслица — это попытка увидеть жизнь
как она есть в тот момент, когда я снял данную сетку и еще не
успел наложить следующую. Но не есть ли это цель всякого
искусства?
В 1920-е годы Введенский писал еще почти «понятные»
стихи, хотя некоторые его сравнения, эпитеты и другие тропы
были уже необычными. В 1921 или 1922, в крайнем случае не
позже 1923 года он написал «Паршу на отмели»2. Ничего
подобного этому я не знаю. Я не филолог, но, мне кажется, и
филолог не сможет указать предшественника Введенского. Это
1 Ср.: Мф. 4,4.
2 ПСС II. С. 195 — 197.
48

не Хлебников. В интересной вступительной статье Ю. Н.
Тынянова к пятитомнику Хлебникова он пишет об его
инфантильности и пантеизме. У Введенского этого не было. Ему были
абсолютно чужды словообразования и заумь Хлебникова. Он
был теист, православный, его поэзия — интеллектуальная,
философская. Сам Введенский сказал мне: «Хлебников мне чужд,
уж скорее мне ближе Кручёных». Именно «уж скорее», потому
что и Кручёных был ему чужд. С 1922 года я не помню,
чтобы он упоминал какого-либо близкого ему поэта или писателя
нашего века. Вопрос этот очень интересен: возник ли зрелый
Введенский из ничто или у него, как и у большинства, а может,
и у всех поэтов, был предшественник?
И еще сказал мне Введенский: «В поэзии я, как Иоанн
Креститель, только предтеча», то есть предшественник нового
взгляда на жизнь и на искусство.
В любом обществе, в любой культуре существует ряд
условностей и ограничений, без которых общество существовать
не может. К условностям и ограничениям Фрейд относит и
правила грамматики, и — шире — семантики вообще. К ним
же относятся и правила поведения, а также многое из того, что
в обществе, культуре, искусстве, в общем взгляде на жизнь, в
привычных психологических ассоциациях считается
общепризнанным, несомненным, устойчивым (по выражению Кьер-
кегора).
У Андерсена есть сказка «Голый король». Люди сами
создают фетиши, а потом верят в них. Бэкон назвал их идолами.
Создают идолов немногие люди, а верят в них — многие.
Хитрые люди придумали, что сошьют королю платье, которое
будут видеть только умные. Король и все другие люди
поверили им и, хотя видели короля голым, думали, что видят так
потому, что они глупые. Другие — боялись, что их назовут
глупыми, и потому молчали. И только маленький мальчик сказал:
а король-то ведь гол; и все увидели, что король гол.
Д. И. Хармс в некоторых своих рассказах был таким
мальчиком; он не боялся сказать: а король-то ведь гол. Это
относится ко многим создаваемым людьми идолам.
Характерно отношение Хармса к чуду. Оно было не
традиционным и абсолютно бескорыстным. Его интересовало чудо
как чудо. Есть у него рассказ о чудотворце, не совершившем
49

ни одного чуда. Ему было достаточно сознания того, что он
может творить чудеса.
С Чехова начинается разрушение сюжета. Наиболее
радикально сделал это Хармс в небольшом рассказе о рыжем
человеке1.
У Кафки, у Хармса и у Введенского бессмысленные
ситуации или положения, в которые попадает человек, часто
открывают ноуменальное существо человека («сокровенного сердца
человека»)2 и его отношение к тому, что превосходит его
понимание. Но у Введенского (у Хармса редко) бессмыслица не
только ситуации, но и семантическая. Это уже прием:
а) онтологического познания;
б) гносеологический;
в) поэтический.
Гносеологически — бессмыслица как прием познания жизни
и мира осуществляется поэтически, и как результат —
изображение сущности жизни.
Поэтому Введенский и считал, что о стихотворении надо
говорить — правильно или неправильно, а не красиво или
некрасиво.
Противоположения: Веберн3 — Шёнберг4, Введенский —
Хармс. Первое пусть А, второе — Б. А — некоторая
замкнутость формы, жизнь не входит в искусство; Б — некоторая не-
замкнутость формы, так как жизнь входит в искусство, а
жизнь человека до его смерти незамкнута. И А и Б —
«чинарное» или атональное искусство: определяется не
категориями красивого — некрасивого, но правильного (а) —
неправильного (ß). С этой точки зрения искусство нечинарное или
определяемое категориями красивого — некрасивого,
эмоционального и проч. — неправильное — ß. Тогда искусство А
полностью определяется понятием правильно — а. Но в жизни
есть и правильное и неправильное, и совершенное и
несовершенное, и хорошее и плохое, вплоть до безвкусицы и пошлости.
1 См. 284.1.
2 1 Петр. 3,4.
3 А. Веберн (1883 — 1945) — австрийский композитор.
4 А. Шёнберг (1874 — 1951) — австрийский композитор,
основатель двенадцатитоновой (додекафонной) техники композиции.
50

Тогда и искусство Б не определяется целиком понятием
правильного (а), в нем есть и неправильное (ß) в его
столкновении с правильным. (Тональные вещи Шёнберга, его тексты к
«Лестнице Иакова»1 и «Моисею и Аарону»2, у Хармса —
«Старуха»3 и др.) Причем и в несовершенном, и в
неправильном может проявиться в этом случае совершенное и
правильное. Если в А — а, то в Б не ß, а a/ß. Мое сомнение,
вернее вопрос: не станет ли а, как только а, когда-нибудь новым
классицизмом? И у Веберна, и у Введенского искусство
экзистенциальное, но из-за чистой правильности и замкнутости нет
ли тенденции к классицизму? И у них есть небольшая
погрешность в некотором равновесии4, и не меньшая, чем у Шёнберга
'«Лестница Иакова» — незавершенная оратория А. Шёнберга.
2 «Моисей и Аарон» — незавершенная опера А. Шёнберга.
3 См.: Полет в небеса. С. 398 — 433. Я. Друскин считал «Старуху»
временным отступлением от «звезды бессмыслицы» к «неоклассицизму».
4 Философский термин, сформулированный Я. Друскиным в 1933 г.
Согласно его учению, равновесие без погрешности — мертвое равновесие: не
жизнь, а смерть. Можно привести многочисленные примеры равновесия с
небольшой погрешностью из жизни, искусства, философии и теологии.
Наиболее возвышенный пример такого рода: «Слово, ставшее плотью и обитавшее с
нами» (ср. Ин. 1.14). По-видимому, термин обсуждался «чинарями».
Наибольшее впечатление он произвел на Хармса. Последний подарил Я. Друски-
ну собственноручно изготовленный шуточный билет, на обложке которого
изображен излюбленный Хармсом египетский крест и цифра I. Раскрывая
билет, на левой стороне читаем: «Это равновесие с небольшой /
погрешностью, подлинно / выдано мной Якову / Семёновичу Друскину, / в среду
19 июля 1938 года. / Ланиил Хаомс / И первая категория / 19 июля 1938
года. / Ланиил Хармс»
На правой стороне: «Яков Семенович Лрускин / Заслуги (прошу
вписать / мелким почерком)». На обороте билета: «Билет № 2». (См.: Хармс-
издат. представляет: Сборник материалов. СПб., 1995. С. 29.) См. также
наст. изд. 9, примеч. 25; 225 и 283.6, где Хармс, по-видимому полемизируя
с Друскиным, задается вопросом: «Надо ли выходить из равновесия?» Но у
Друскина не «выход», а непрерывное нарушение и восстановление
равновесия — небольшая погрешность.
Слово «некоторое» в обсуждаемой формуле не случайно для творчества
«чинарей». Оно, например, часто встречается в работах Друскина и
использовано им в ряде философских терминов. Кроме приведенного выше оно
появляется также в термине «некоторое сомнение и воздержание от
суждения» — так названа часть II работы «Рассуждения преимущественно в
низком стиле» (1952) (РНБ. Ед. хр. 11), применено в названии главы из
исследования «Разговоры вестников»: О некотором волнении и некотором спо-
51

и Хармса, написал же Введенский: «Уважай бедность языка,
уважай нищие мысли»;1 но чистая правильность небольшой
погрешности, ее абсолютная точность, не есть ли или не станет ли
правилом равновесия — тогда уже без погрешности? Я только
спрашиваю: может, и А и Б равноправны и есть два вида
экзистенциального искусства?
Введенский раз сказал мне: бывает, что приходит на ум две
рифмы, хорошая и плохая, и я выбираю плохую, именно она
будет правильной.
Слова Хармса: главное в искусстве жертва. Смысл тот же,
ведь жертвуют не плохим, а хорошим, жертва плохим — не
жертва. Но высказывание Хармса не только более общее, но и
более экзистенциальное, во-первых, в пределах искусства, во-
вторых, и в жизни: и Отец пожертвовал Сыном. Для Б жертва
более характерна и более радикальна: жертва самой а <альфой >.
В тональном, эмоциональном и нечинарном искусстве нет жертвы
а, потому что нет и самого понимания а, это просто ß. Но в Б
есть и а, и понимание а, и иногда жертва а, поэтому — a/ß.
Веберн более радикален, чем Шёнберг, Шёнберг более
смелый. Радикальность и смелость в том смысле, как я понимаю эти
слова, несовместны. Смелый обычно открыватель; радикальный
тот, кто полностью принял новое открытие, реализовал его; но он
не эпигон, он тоже «чинарь». Смелый открыл а, но он не боится
поставить a в некоторое соотношение с ß, то есть с
неправильным, даже банальным и пошлым. Даниил Иванович говорил: на-
койствии» (83). Вспомним также о произведении Введенского «Некоторое
количество разговоров (или начисто переделанный темник)», хотя их ровно
десять (42).
По-видимому, это слово связывается у «чинарей» с общей концепцией
зыбкости, неопределенности наших представлений о мире сем «Ибо проходит
образ мира сего» ( 1 Кор. 7, 31). А раз так, то мы не можем высказать
определенного суждения без тени сомнения, автор (в данном случае
Введенский) не берется утверждать, что количество Разговоров должно быть
именно десять. Все «чинари» верили, что их творчество предопределено: «Пишу
не я сам, а я, даже не я — пишется. Но с трудом, потому что я сам должен
все время следить, чтобы не попалось свое. Я сам только наблюдаю и
контролирую» {Друскин Я. С. Желтая тетрадь, 1961 — 1962; ЧС).
«Сомнительность, неукладываемость в наши логические рамки есть в
самой жизни», — утверждает Введенский (см. 9). Это, по словам
Введенского, «условно прочное существование» (там же).
1 См. 42.
52

до подойти к пропасти, стать на самом краю ее, заглянуть вниз и
не упасть. Что внизу? Может быть, чувство и страсть, но очень
часто, особенно в наше время, чувство выражается банально и
пошло. Смелый не боится ни банальности, ни пошлости, поэтому
иногда, может быть, и падает в пропасть, но, может, только как
будто падает, на самом деле он все равно, и падая, стоит наверху
над самой пропастью, глядит вниз и не падает. Радикальный
боится банальности и пошлости, поэтому боится и чувства. Тогда
стоит ли над пропастью, дошел ли до самого края ее? Или Бог
перенес его над пропастью? Куда?
Некоторое смятение души было и у Шёнберга, и у Веберна,
но Веберн, допуская его в искусство, сдерживал в определенных
границах, Шёнберг — не сдерживал, отсюда его падения,
срывы, дурной вкус в текстах, иногда же — возвращение к
тональности. Но даже и в отсутствии вкуса, и в срывах проявлялось
возвышенное и мудрое, например пляска вокруг тельца в «Моисее
и Аароне» (тексты, музыка — одни из лучших у Шёнберга).
Также у Хармса и Введенского. У Введенского была граница
между искусством и жизнью, у Хармса — не было. То, что у
первого было неприятного в его поведении в жизни, у Хармса не
было, но перешло в искусство; Введенский не допускал его в
искусство. Это не хуже и не лучше — два способа жизни и
искусства. Поэтому у Александра Ивановича (и у Веберна) уже по
одной вещи, даже ранней, можно составить представление о его
искусстве, а у Даниила Ивановича (и у Шёнберга) — нельзя.
Этим же объясняется и игра Хармса, которая могла иногда
показаться несерьезной, неискренней, светскостью, а у
Введенского — искренность, иногда неприятная. И первое и второе
переходило в то, что могло казаться циничным, у X. — скорее
в искусстве, у В. — в жизни. Но это было только другой
стороной ноуменального бесстыдства, — то есть именно не
цинического, — обнажения перед Богом.
* * *
После того как в начале войны мне достался архив Даниила
Ивановича1, я в течение почти 15 лет не читал его записных
О спасении Я. Друскиным архива Хармса см. вступит, статью.
53

книжек и не разбирал папки с дневниковыми записями,
письмами и другими личными бумагами1, надеясь, что он (как и
другие, ушедшие не по своей воле) вернется. Но он не
вернулся. Тогда во второй половине 50-х годов я прочел его записные
книжки и разобрался в личных бумагах. Среди них я нашел
записи расходов, перечни продуктов, которые надо купить. Но
если расходы уже сделаны, продукты куплены, зачем сохранять
записи?
Еще пример: на клочке бумаги рукой Липавского написано:
«Сегодня собираемся у Я. (то есть у меня. — Я. Д.).
Введенский знает, сообщите Олейникову». Д. И. сохраняет и эту
записку. Зачем?
Под некоторыми стихотворениями и рассказами Хармса его
же рукой написано: «хорошо», «плохо», «очень плохо»,
«отвратительно». Если автор находит свой рассказ не только очень
плохим, но даже отвратительным, он уничтожает его. Даниил
Иванович сохраняет. Почему?
Мне кажется, у Хармса было, может, неосознанное
ощущение ответственности за каждое совершенное дело и за каждое
слово, записанное или сказанное, хотя бы мысленно: «За
каждое праздное слово дадите ответ на Суде»2.
Введенского характеризует другое изречение: «Бодрствуйте,
ибо не знаете, когда придет Хозяин дома»3. То есть живите
всегда сейчас, так как прошлого уже нет, а будущего еще
нет, поэтому думайте о настоящем — о сейчас, за которое вы
отвечаете, несете ответственность за то, что сейчас
совершите. Это видно из его стихотворений, и прямо сказано в «Серой
тетради» — о времени и мгновении4. Поэтому же, я думаю,
1 Я. Друскин не смотрел только личные бумаги Хармса; разбирать
творческий архив он начал еще в эвакуации.
2 Ср. Мф. 13,36.
3 Ср. Мф. 24,42.
4 Трактовка времени и мгновения «чинарями» существенна для
понимания их мировоззрения. В наибольшей степени близки взгляды Введенского и
Друскина, отрицающих понятие непрерывности времени и обращающих
особое внимание на возможность разрыва времени мгновением (равноценное ему
понятие — сейчас), являющимся единственной реальностью жизни.
«Того, что было, уже нет, того, что будет, еще нет, есть настоящее. Но что
настоящее? <...> Одно неизменное состояние сейчас, разлагаемое на
вневременные слои», — пишет Друскин в исследовании «Теоцентрическая
54

так мало сохранилось его вещей; его интересовала только
последняя написанная им вещь1, предыдущие же он или отдавал
тому, кто их просил, забывая взять назад, или просто терял.
* * *
Расширение промежутка моей жизни сейчас до всей
жизни, в пределе до бесконечности, — серьезность и святость,
сужение до мгновения — серьезность и мудрость — это два
пути. Первый искал Хармс, второй — Введенский.
* * *
В стихах В. почти в каждой фразе — главное направление
мысли и погрешность — ее тень; погрешность в слове,
нарушающем смысл главного направления. Эта погрешность или
тень мысли и есть главное направление, а главное
направление — ее тень. Его стихи двумерны, а часто и многомерны.
Это и есть духовность, то есть освобождение от душевности,
или беспредметность, или косвенная речь, как говорил Кьерке-
гор. В этом — его атональность2 и точнее — додекафонии -
ность3, так как есть и тоникализация4 в главном направлении.
антропология» в 1964 г. (98). См. также «Признаки вечности» (88).
«Разговор о времени» (81), многочисленные исследования и записи в
дневнике. «Вечность и есть вечное мгновение», — подытоживает он свои
размышления. См. также примеч. к 24.
* Это высказывание Я. Друскина подтверждают слова самого
Введенского: «...я считаю... что стихи надо писать редко. Я, например, еще до сих пор
живу все тем же стихотворением о гортензии. («Мне жалко, что я не
зверь...») См. 9.
2 Атональность (муз.) — одно из течений в музыке XX в., не
связывающее музыкальное сочинение с логикой ладотональных тяготений и
гармонических функций. Основано на равноправии всех тонов 12-ступенной
шкалы.
^ Додекафония (муз.) — двенадцатизвучие — способ сочинения
12 тонами. Один из видов музыкальной техники XX века, разработанный
А. Шёнбергом.
4 Тоникализация (муз.) — придание какому-либо звуку или
созвучию функции центрального ладогармонического элемента в композиции,
уподобление его тонике в мажороминорной системе.
55

* * *
В. Сильвестров1 почему-то нашел, что у Введенского есть
пот, а Хармс ближе к Веберну. Искусство не потеет, потеет
человек. Когда, как у X., есть примат жизни над искусством, тогда
в искусстве есть пот, как он был и у Шёнберга. И у X. тоже
падение в классицизм, в тональное искусство. Как и Шёнберг,
он мог бы сказать: «До мажор еще не исчерпал себя»2.
У В. искусство и жизнь — две параллельные линии. И они
тоже пересекаются, но в бесконечности. Практически он достиг
этой бесконечной точки в «Элегии»3 и в «Где, когда»4 —
прощании с жизнью. В этих двух вещах В. доказал, что и его
искусство связано с жизнью, но связь эта не непосредственная,
как у Шёнберга и Хармса, но в бесконечно удаленной точке.
В искусстве с потом есть и падения, как у Шёнберга и
Хармса. У Введенского и у Веберна нет падений.
* * *
У человека есть своя тайна — то, что он есть; большая
лежит глубоко, маленькая — на поверхности.
Тайна открывается и одновременно противится своему
открыванию, она неприкосновенна. Поэтому я хочу открыть ее и
одновременно скрываю. Хармс играл свою тайну. Он играл,
чтобы открыть ее, но она неприкосновенна, и игрой он скрывал
ее. Он скрывал свою тайну, чтобы открыть ее, и открывал,
чтобы скрыть.
* * *
Один из приемов Введенского: бессмысленное событие или
факт объясняется, но его объяснение еще более бессмысленно,
чем сам бессмысленный факт. Например:
«Звали первую светло
А вторую помело
* Сильвестров В. (р. 1937) — композитор, сблизившийся с
Я. Друскиным в 1960-е гг. К нему обращено несколько писем Я. Друскина.
См.: Музыкальная Академия. 1995. № 4/5.
2 То есть не исчерпала себя тональная музыка.
3 См. 44.
4 См. 45.
56

Третьей прозвище Татьяна
Так как дочка капитана»1.
Автор не говорит: звали Татьяной, а «прозвище», как будто
«светло» и «помело» — обычные женские имена, а Татьяна —
слишком экзотическое имя. Объяснение бессмысленное; но
дальше при повторениях само объяснение входит в имя как его
часть — новый смысловой сдвиг: «Татьяна, так как дочка
капитана»; вроде протестантских имен — Карл Август
Вильгельм. Один из «смыслов» этой бессмыслицы, может, такой:
сохраняется форма причинного или объясняющего предложения:
«так как», «потому что», «для того, чтобы», «если... то», но
содержание бессмысленное. Обессмысливается само причинное
или объясняющее предложение, обнажается ложь слов «так
как», «потому что», то есть самой предельной мысли, в
предельной мысли убеждает не содержание мысли, а сама форма
убеждения «так как», «потому что». Это — разоблачение
экзистенциального предельного понимания.
Другой родственный прием: должно что-то случиться,
какое-то действие, но что — не важно:
«Жили были, а потом
Я из них построил дом»2.
Сказано так авторитетно и убедительно, что, кажется,
ничего другого и нельзя было сделать из трех сестер, как построить
из них дом. — Бессмыслица обычной жизни и десубстанциали-
зация жизни.
•к Je *
В последнее время Д. И. все время повторял: «Зажечь беду
вокруг себя»3. И беда зажглась — он арестован. Марина4
сказала, что вечером накануне ареста Д. И. не хотел передвигать
1 См. 18.
2 Там же.
3 См.: Искатель непрестанной молитвы, или Сборник изречений и
примеров из книг Священного Писания // Саровская пустынь. М., 1904. С. 37.
4 Малич Марина Владимировна (1913) — жена Хармса.
57

стол в коридор1, он боялся, что случится несчастье, если стол
передвинуть.
Я сейчас снова так сильно ощущаю связь людей, вещей,
событий, что думаю: может, Д. И. и был прав.
* * -к
Два человека почти в одно и то же время — в середине
1930-х годов — высказали, один по-английски (Уорф)2, другой
по-русски (Л. С. Липавский), одну и ту же мысль и даже почти
одними и теми же словами: язык делит мир на части. Уорф
исходил из Бергсона, Липавский — из других соображений. Вот
что они оба имели в виду: я вижу мир не таким, как он есть, и
не таким, каким вижу, а каким хочу, а иногда и не хочу видеть.
Последнее бывает чаще всего, когда в мою жизнь вмешивается
чуждая мне злая или добрая сила или заговорит моя совесть.
Внешняя мне чуждая сила — воспитание и обучение, также
личные черты характера моего «сокровенного сердца человека» —
все это определяет мое видение мира. Но воспитание, обучение и
общение невозможны без языка или какой-либо другой
заменяющей язык знаковой системы. Также и осознание своих чувств
и мыслей, и сознание себя самого обычно осуществляется, хотя
бы и в молчании, но с помощью языка. Я выделил слово
«обычно», потому что не отрицаю мыслей, не передаваемых
словами (Тютчев: «Мысль изреченная есть ложь»). Также Адамар3
на основании собственного опыта и опроса многих математиков
утверждает, что математическое открытие первоначально всегда
является в виде образа, не передаваемого ни словами, ни
числами. Перевод этого образа на словесный или числовой язык —
чисто техническая работа. (Передаю слова Адамара по памяти,
но смысл его слов передан точно.) Не передаваемые словами
мысли, может, даже немыслимые мысли, неосознанное сознание
и передаваемые словами мысли и состояния сознания, сам
1 Согласно законам тех лет невыполнение литдоговора могло повлечь за
собой описание имущества, но только того, которое находилось в комнате
писателя.
2 Уорф Б.-Л. (1897 — 1941) — американский этнолингвист.
3 Адамар Жак (1865 — 1963) — французский математик, автор
трудов по дифференциальным уравнениям, теории чисел, механике.
58

язык — вот две основы и отдельной человеческой жизни, и всей
человеческой культуры. Первое, может, доходит и до самой
глубины жизни и истинной реальности, но не может быть сказано
словами, второе передает жизнь, реальность словами, но передает
эту реальность преломленной через язык. Тогда мы понимаем ее,
но не такой, как она есть, а как ее видит и понимает наш ум,
сознание и язык. Язык делит мир на части, чтобы понять его. И
понимает части разделенного языком мира. Язык и соединяет
разделенные части. Это деление мира на части предполагает и
одновременно создает определенный взгляд на мир. При этом
возникают два отношения:
1. Отношение разделяющего языка к разделенному —
семантическое отношение.
2. Отношение разделенных языком частей — ситуационное
отношение.
Л. С. Липавский был философ, особенно его интересовала
философская антропология. Лет пять или шесть он занимался
лингвистикой. Лингвистики он почти не знал, но создал новую
лингвистическую систему, которую назвал «Теория слов»1. Вяч.
Иванов2, прочитав ее, сказал: хотя «Теория слов» Липавского
противоречит современным лингвистическим теориям, она
интересна, ее следовало бы напечатать, но с соответствующими
предисловием и замечаниями. 3. Г. Минц3 назвала ее
утопической лингвистикой, но, как известно, иногда утопия
становится действительностью.
Иногда термин в какой-то степени определяет и интуицию
автора этого термина. Например, термин «категорический
императив» или по-русски «безусловное повеление» до некоторой
степени определяет и интуицию Канта в его Автономной этике.
Липавский ввел термины: «иероглиф»4, «соседний мир»,
«вестник». Примеры иероглифов: листопад, огонь в камине,
1 См. 10.
2 Иванов Вячеслав Всеволодович (р. 1929) — филолог, переводчик,
автор работ по индоевропейскому, славянскому, общему языкознанию, по
фольклору и мифологии славян.
3 M и н ц Зара Гиршевна (1927 — 1990) — филолог.
4 Речь идет не о самом слове «иероглиф», а о том смысле, который
вкладывали в него «чинари».
Друскин пишет: «Иероглиф — материальная ситуация, которая как мате-
59

дама с собачкой, гуляющая по набережной (Чехов), въезд в
город («Мертвые души»).
Соседний мир. Лейбниц сказал: нет двух одинаковых капель
воды. Тем более нет двух одинаковых людей. Каждый человек
видит тот же самый мир по-своему, у каждого свое
представление о мире — свой мир; я могу назвать этот мир соседним
моему миру.
У Введенского есть пьеса: «Некоторое количество
разговоров». В 7-м и 10-м Разговорах три собеседника так ясно и
точно понимают друг друга, что предложение, начатое одним,
иногда даже первое сказанное им слово, продолжает
следующий собеседник. Тогда их соседние миры не только близки, но
полностью совпадают.
Возможно ли такое полное понимание и совпадение
различных человеческих соседних миров в жизни? В исключительных
случаях, я думаю, возможно. С человеческими соседними
мирами мы встречаемся все время. Они имеют и что-то общее —
хотя бы язык и некоторое понимание. Но существуют и другие
соседние миры, например мир животных. Их самих мы видим,
слышим, но иногда ничего не понимаем и все же хотим хотя бы
что-то почувствовать в этом мире.
Соседняя жизнь, соседний мир — темы, интересовавшие
Липавского: мы живем в мире твердых предметов, окруженные
воздухом, который воспринимаем как пустоту. Как ощущает
риальная уже не материальная, а духовная или душевная. Все мои вещи
начинались с видения какого-либо материального иероглифа. Только понятие
«материального» надо расширить.
Например: небо ночью, звуки уходящих трамваев; при переходе
трамвайной линии на углу Невского и Литейного пр. (тогда по Невскому проходили
трамвайные пути); прогулка в Александровском парке, дождь, солнце,
радуга; желание курить, пауза между вдохом и выдохом дыма; черточки и линии,
которые я чертил во время... игнавии; открытое окно вечером, страх выпасть,
«а Бог смеется» — я видел это почти телесно, глазами.
В «Звезде бессмыслицы» (см. 49) Я. Друскин пишет: «Его
(иероглифа. — Коммент.) несобственное значение не может быть определено
точно и однозначно, его можно передать метафорически, поэтически, иногда
соединением нескольких понятий, то есть антиномией, противоречием,
бессмыслицей. Иероглиф можно понимать как непрямую или косвенную речь
нематериального, то есть духовного или сверхчувственного через материальное
или чувственное».
См. также примеч. 3 к «Щели и грани» (66).
60

себя полужидкая медуза, живущая в воде? Можно ли
представить себе мир, в котором есть различия только одного качества,
например температурный мир? (См. работы Липавского
«Исследование ужаса», «Строение качеств»1 и др.) Каковы
ощущения и качества существ, живущих в других, отдаленных
от нашего, соседних мирах, наконец, в мирах, может быть,
даже не существующих, а только воображаемых?
Во мне самом тоже может быть соседний мне мир, —
например, при раздвоении личности или при аннигиляции двух
соседних миров во мне. Поэтическим примером последнего
является стихотворение H. М. Олейникова «О перемене
фамилии»2.
Однажды Липавский даже предложил имя для существа из
такого воображаемого мира: вестник (буквальный перевод
греческого слова йууелюс). Но с Ангелами вестники не имеют
ничего общего. Вестники именно существа из воображаемого
мира, с которыми у нас, может быть, есть что-то общее, может,
они даже смертны, как и мы, и в то же время они сильно
отличаются от нас. У них есть какие-то свойства или качества,
которых у нас нет3.
Возможно, что вестниками из неизвестного нам соседнего
мира являются и четыре действующих лица из произведения
Введенского «Четыре описания»4. Их имена: Зумир, Кумир,
Тумир и Чу мир. Они выслушивают «смерти описания... от
1 См. 2,6.
2 См. наст. изд. 337.
* «Вестники ничего не помнят и все знают. Всякое знание они
открывают сейчас как новое и сейчас же забывают. Вестники живут только
сейчас и не знают продолжения реальности — у них ведь нет памяти, память,
воспоминания — ложь. Вестники не судят. Им не надо понимать слов
Христа: «Не судите, да не судимы будете», потому что «не судить»
входит в их природу. Они практически знают, что судят только дураки,
только дурак берется судить, нужна ли мне комната в 12 метров или в 30,
одна комната или квартира из 12 комнат. Они знают, что
справедливость — это зависть и ложь». Это выдержка из письма Якова Друскина
Михаилу Войцеховскому, которое было написано в связи с поведением
последнего. О Войцеховском известно, что в 1960-е гг. он был другом
художников А. Г. и В. Г. Трауготов, в семье которых автор с ним
встречался, и что он не вернул рукопись Якова Семеновича «Чем я противен» —
единственный экземпляр (см. 9, примеч. 36).
4 См. 36.
61

умирающих умов». Умирающих тоже четыре, и, как заметила
Т. А. Липавская1, написание автором слова «умир»<ающий>
указывает на их близость к четырем потусторонним существам,
у которых, если мысленно убрать заглавные буквы их имен,
останется тот же корень — «умир».
Вскоре после разговора с Липавским о вестниках мне
внезапно представился такой отдаленный от нас и в то же время
чем-то близкий нам соседний мир вестников. Я записал то, что
увидел, — это стало заключительной частью небольшой
философской или философско-поэтической работы: «Вестники и их
разговоры»2. Через несколько дней я читал ее у Липавских.
Кроме хозяев присутствовали: Хармс, Олейников и
Заболоцкий3. После чтения было обсуждение. Интереснее всех говорил
Хармс. Через сорок лет в одной из записных книжек Д. И. я
прочел: «Друскин читал Вестников. Я — вестник»4. При
обсуждении Хармс этого не сказал и вообще при жизни никому
своих записных книжек не показывал. А я, когда писал эту
работу, не думал о Хармсе.
* ie *
Лет 12 — 15 тому назад мне рассказывал литературовед
Португалов (не помню его инициалов), что после чтения стихов
H. М. Олейникова в университете на обсуждении говорилось,
что стихи Николая Макаровича не просто смешные, но что это
протест личности против коллектива или общества. Не против
конкретного — буржуазного или другого, но вообще против
общества.
Я думаю, что человек живет в антиномии; это не
придуманная антиномия, а реальная. Поэтому человек реально и живет в
ней. Вот эта антиномия:
' См. вступит, статью.
2 См. 83.
3 Николай Алексеевич Заболоцкий (1903 — 1958) — поэт,
переводчик. Принимал участие в беседах «чинарей», но сам «чинарем» (то есть
участником литературно-философского содружества) не был, так как не
понимал и не принимал «звезду бессмыслицы». См.: Мои возражения А. И.
Введенскому, авто-ритету бессмыслицы // Логос. 1993. № 4. С. 125;
оригинал письма хранится в ЧС. Высказывания о Заболоцком см.: наст. изд. 9.
4 Хармс Д. Записная книжка. № 28 (ЧС). Число не указано (после 19
сентября 1933 г.).
62

1. Человек живет в обществе, вне общества он не стал бы и
человеком.
2. Мысль по природе своей противополагает мыслимое
мысли, то есть выделяет из мысли и акта мысли ее содержание и
предмет и противополагает мысль — содержанию мысли и
затем мысль — предмету мысли, независимому от мысли. В
отличие от животного человек думает и думая противополагает
себя обществу.
Оба тезиса этой антиномии не разрешаются ни в каком
синтезе, поэтому она характеризует реальное противоречие, в
котором живет любой человек. Мне кажется, в некоторых стихах
Олейникова явно или неявно более или менее ясно ощущается
эта живая антиномия.
* * *
О себе неудобно говорить, поэтому скажу кратко: меня
интересует последнее разделение. Вот что я понимаю под этим: я
остался один. Но здесь я должен внести поправку: говоря я, я
имею в виду не себя, а всякого; всякий, подумав, скажет: я
один, я — перед Богом, я и Бог. Но я опять должен внести
поправку: я имел в виду именно себя, а не всякого, я даже не
понимаю, что значит — «всякий», не знаю даже, есть ли
другой; рассуждая, я его не вижу. Не другой, а именно я, причем
сейчас, остался один. Не потому, что у меня мало знакомых. Я
один, потому что нет внешнего понимания: я ничего не
понимаю. Это не значит, что нет внутреннего понимания, то есть
что никто никого не понимает. Но чтобы было действительное
внутреннее понимание, а не лицемерие, раньше должно быть
полное непонимание, я должен остаться один: я и Бог. Сказав
же это, я вижу: не я, но Бог, меня уже нет. Но как я могу
сказать: меня нет? И снова повторяю: меня нет; первая часть
предложения отрицает вторую, но обе правильны. Я называю
это последним разделением: разделен я сам, я сам наблюдаю
свое отсутствие и не понимаю этого. Но только через это
непонимание можно прийти к внутреннему пониманию, некоторое
непонимание и есть понимание, остальное же лицемерие.
Больше всего я боюсь внутреннего лицемерия, солгать себе
самому. Я знаю, внутренняя ложь, то есть ложь перед самим со-
63

бою, облегчает и на время дает успокоение. Только отделив
непонимание других от себя, себя от мира, я избегну внутренней лжи.
Но это непонимание и есть понимание. И тогда я вижу жизнь.
Не ту сетку отношений и категорий, которую накладывает на нее
разум, но действительную жизнь, смерть и Бога — тайну.
Алогичность — понятие, неприменимое к миру или к жизни.
Когда я говорю, что жизнь бессмысленна, абсурдна, алогична, на
самом деле я говорю только о моем понимании жизни.
Сейчас, думая о жизни, я могу сказать: жизнь есть
жизнь, тожественная мысли о ней (1), сама мысль о жизни не
есть жизнь (2). Сказанное здесь тожество я называю
односторонним синтетическим тожеством (1 — 2)1. Формулой это
выражается так: А есть А тожественное В; само В не
тожественно А. Это тожество синтетическое, так как само В не
тожественно А; оно одностороннее, так как А тожественно В.
Одностороннее синтетическое тожество применяется к некоторым
вопросам жизни, философии и теологии.
* Принцип одностороннего синтетического тожества был впервые
сформулирован Друскиным в дневнике. Вот что он записал 30 сентября 1956 г.:
«По-видимому, это действительно большое открытие: моя жизнь сейчас
есть жизнь и мысль о ней, но мысль о жизни — не жизнь. До сих пор
еще держалась рационалистическая теория двух субстанций или атрибутов —
физического и психического: дуализм в случае субстанций, монизм в случае
атрибутов. Мне всегда было это непонятно, ведь и физическое я знаю только
через психическое. Одностороннее <синтетическое> тожество заменяет
эту надуманную и нерелигиозную теорию...» (курсив мой. — Коммент.)
Однако подходы к этому принципу просматриваются уже в работах
1940-х гг. Автор пишет: «Отношение между двумя понятиями,
представлениями, вещами, состояниями возможно только в том случае, если эти
состояния имеют общую часть, то есть частное тожество. Если нет части, не может
быть сравнения и отношения» (из дневника).
Область применения принципа, открытого Друскиным, обширна.
Например, в теологии: «Божественное предопределение есть Божественное
предопределение, тожественное подаренной мне Христом абсолютной свободе; сама
абсолютная свобода не есть Божественное предопределение, но мнимая
рабская свобода выбора, то есть своеволие и грех» (Я. Друскин). В слове
«тожество» Я. С. намеренно опускает букву «д», исходя из важной для его
учения формулы: «то же самое в различном и различное в том же самом».
Эта формула присутствует в том числе и в одностороннем синтетическом
тожестве.

«^,
Леонид
Липабскии
3 «...Сборище друзей...», т. 1

1
ТРАКТАТ О ВОДЕ
В ресторане невольно задумываешься о пространстве.
Чемпион взял стальной волосок и проткнул им наискось
яблоко.
— Вот мир1, — сказал он, — которому нет названия. Он лежит
ниже исходной границы человеческого языка. Это один из
неосуществившихся миров.
— Между тем он имеет свой вид, свои очертания, — сказал
капитан. — В них, очевидно, и состоит его жизнь. Это
изумительный мир, если хотите, ему можно молиться... Или они ничего не
значат? Нет, я этому не верю.
— Не достаточно ли без хитрости переходить от одного
стеклышка к другому? — спросил маленький грек. — Сквозь желтое
стекло все видно нежной долькой апельсина. А если стекла будут
менять свой цвет по часам, как спектр? Я буду жить в цветной беседке,
как помещик, не зная бед.
— Они могут менять степень преломления, — сказал капитан.
— Мне понятно это, — сказал четвертый собеседник2. — Мы
разлучены пространством и временем — навсегда, наглухо. Но
безумное любопытство сжигает меня. Мы хотим быть всеми
предметами и существами, температурой, волной3, преобразованием.
Неистощимая жажда увидеться не покидает меня.
Тогда встал чемпион и поднял рюмку:
— Я пью за тропическое чувство.
— Какое тропическое чувство?
з*
67

РАССКАЗ ЧЕМПИОНА
Вы идете в жаркий день по лугу или через соседний лес. Все
пространства приветствуют вас на своих языках. День стоит в
своей верхней точке. Кругом трава, длинная, как волосы. Вы идете и
припоминаете песенку. Муравьи перебегают дорогу. И косым
полетом выпархивают кузнечики из-под ног.
Цветы поражают нас своим ароматом. Они отступают с дороги
и клонятся назад. Тепло как в ванне. Пространство само плывет
навстречу и стелется вам под ноги. Так идете вы долго через луг
или редкий лес. Муравьи перебегают дорогу.
Вдруг предчувствие непоправимого несчастья охватывает вас:
время готовится остановиться. День наваливается на вас свинцом.
Каталепсия времени!4 Мир стоит перед вами как член. Вы
оглядываетесь кругом: какое всюду мертвое цветение! С ужасом и
замиранием ждете вы взрыва. И взрыв разражается.
— Взрыв разражается?
— Да: вас зовут по имени (это есть у Гоголя)5.
Все выпили по рюмке. И маленький грек спросил:
— Почему?
Все улыбнулись.
— Потому что вы попали в Стоячую Воду. Это сплошная вода,
которая смыкается над головой как камень. Вы шли легко как
песенка и попали в переполненный день, где свет, запах, тепло на
пределе: стоят как толстые лучи, как рога. Там нет разделения, нет
движения, нет ряда. Это вода твердая как камень.
Но кто же назвал вас по имени? Конечно — сами. В
смертельном страхе вспомнили вы о последнем делителе, обеими
руками схватили свою душу. Гордитесь, вы присутствовали при
противоположном вращении.
— Но об этом ли, — сказал четвертый собеседник, — хотят
поведать все сказки об уснувшем царстве. Помните, в котором даже
часы останавливаются и лакей застывает с блюдом на одной руке?
Там — еще чердак со слуховым оконцем, обиженная старуха и
капелька крови от укола. Потом все царство зарастает до поры
деревьями и цветами. Но при чем тут укол? По правде говоря, я
не берусь объяснить сказку, она слишком пуглива и косноязычна6.
И все же это в конце концов объясняется той кривой
сопротивления, которой нет на схеме. Кривой, которая правит всеми на-
68

шими ощущениями, делая их то больше, то меньше. Иначе сказать,
она создает время. А если не время, то что же рождает
раздельную мысль?
Я хочу сказать, если бы все было одного напряжения, жизнь
протекла бы в один бесконечный мир7, как глоток, как звук
камертона. Растения тем и отличаются от животных, что для них нет
времени.
Не поэтому ли нужен укол? Он дает выход крови. Она
медленно выходит из плена и начинает свою безындивидуальную жизнь,
такую же как деревья и цветы.
— Я знаю другую жизнь, которая тоже хотела разлиться и
растворить время, — сказал чемпион. — Я говорю о Будде.
Бедный Будда, он тоже родился на юге и остановился перед северной
границей. Почему он сидит скрестив ножки, как в утробном
пространстве? Он хочет превратиться в водяной шар.
— Да, есть особая форма, которая и есть сам ужас, — сказал
капитан. — Она приближается к параболе.
— Она есть в цеппелине, котле и клопе.
— Обсудим это обстоятельство, — сказал четвертый собеседник.
ИССЛЕДОВАНИЕ УЖАСА
— Я видел девочку, которая выбежала из-за стола во время
обеда. Она перекосила рот и, растопырив пальцы, замерла в
бессмысленном ужасе.
На просторном белом блюде в прекрасных руках горничной
лежало, слегка подрагивая, желе. Оно было подобно глубоководному
чудовищу, вытащенному сейчас сетями из темных морских долин.
Оно еще сохранило свою зыбкую форму медузы. И дрожь его была
мелким и частым дыханием, медленная смерть.
Оно задыхалось.
— В списке животных, вызывающих ужас, почти все —
безногие или многоногие8.
Паук — круглое брюхо, висящее на восьми тонких,
колеблющихся, похожих на усы ногах. Спрут — мускулистый и злобный
морской паук. Краб — обросший панцирем паук. Таракан,
многоножка, сколопендра, клоп, вошь — все эти черные, красные,
прозрачные капельки, движущиеся на перебираемых, точно усики,
ногах. Наконец: гусеница, червяк, змея. Исключение — только
69

летучая мышь: темный человечек, запутавшийся в собственных
крыльях.
— Танк, — почему танк своим видом обращал в бегство
целые полки людей? Потому что у него гусеничная передача. Можно
составить себе об этом представление, перевернув бутылку с
маслом, касторовым или прованским: сок истечет медленным
безостановочным потоком. А если бы оно еще крутилось! Так движутся
винты машин: они то выпячиваются, то втягиваются назад в свое
металлическое ложе. Они текут. Если бы были жидкие животные,
они передвигались бы точно так.
Живот жабы напоминает желе. И человеческий зад — тоже.
Бедная девочка, перепугавшаяся сладкого, как бы она испугалась,
войдя в неурочный час в комнату и застав горничную со своим
братом9. Ведь тогда человеческие тела похожи на двух подводных
чудовищ, встретивших друг друга после долгой разлуки. И
движения их — движения гусеницы перед окуклением.
Девочка замечает качание белой наколки на голове горничной.
— Все эти существа связаны с темнотой. Темнота образовала
их тело, она проникает в его форму и консистенцию. Это заметно с
первого взгляда. Но не определяет ли она и их ход? Ход наглый
и неуверенный, при неподвижном туловище, ход с чистыми и
резкими остановками и переменами направления — всегда
бочком, наискосок. Так движутся на ощупь. Так бежит, например,
крыса — как заводная. Она точно соскальзывает с негладкой
поверхности.
— Вы говорили, нет жидких животных, — сказал четвертый
собеседник, — они почти есть. Я подразумеваю наши
внутренности. Чем отвратительны кишки? Своим движением. Но все вещи,
о которых мы говорили, страшны именно особым способом своего
движения.
Способ их движения называется перистальтикой. Прибавьте
сюда страх при падении и дурноту (когда все перед вами и в вас
плывет) и боязнь мертвецов. Мы боимся бесформенной жизни,
жизни пустоты. Увы, я не открыл ничего нового. Почему?
На этом кончается исследование ужаса.
Впрочем, можно рассуждать и по-иному. Можно считать, что в
степи на открытом месте стоит большое село; на краю, на ветреном
месте, — четырехугольная изба. В этой избе живет ужас. Он сидит
и прядет на веретене, он поет и работает всю ночь. Он распевает
70

удивительные истории. Но почему юношу посадили за работу
девушки? Звери, растения и линии подходят к темному крыльцу. Они
стараются заглянуть в окошко и спрашивают друг у друга:
— Кто это там так хорошо поет, кто это заливается, не жалея
сил?
Можно, значит, рассуждать и так.
Маленький грек заморгал глазами: я хочу рассказать свою
историю.
РАССКАЗ МАЛЕНЬКОГО ГРЕКА
Вот повесть о моих страданиях. Когда жена засыпала, — теперь
она покойница, — я надевал тихонько туфли и выходил в ванную
комнату. Жена спала одетая в постели. Почему я видел ее из
другой комнаты? Даю вам честное слово, я видел ее из другой
комнаты через закрытую дверь. Она спала при маленьком свете,
небольшое божье создание. Кто мне скажет, что это значит: она спала.
Человек находится рядом, но он дальше, чем если бы на другой
звездной системе. А если любишь этого человека...
— Если бы вы были жидкостями, вы бы знали, что делать: вы
бы просто слились.
— Да, если бы мы были жидкостями. Но будьте вы прокляты,
капитан, со своими советами. Я обнимал холодную колонку ванны
и думал: что делать?
Потом я вернулся в комнату и откинул одеяло, прежде чем
потушить лампочку... передо мной лежало тело, что я говорю, сама
душа. Волна, душа, лепесток, световой зайчик, сама душа лежала на
простыне передо мной, распустившаяся волосами, лучами ног и рук,
колышками грудей, стеблями, дудочками кровеносных жил. Так
лежала душа передо мной как раковина...
На корабле было душно. Корабль шел тяжело и неровно. Я
колыхался в гамаке рядом с какими-то проплеванными больными.
При каждом ударе наши гамаки расходились и потом быстро
неслись навстречу друг другу, как два маятника соседних часов. Было
полутемно. Старики и старухи раскладывали свои бутерброды на
грязных лавках10. Широкие плески волны шли на корабль. Корабль
раскачивался как тухлое яйцо. Но я не сердился: я знал, что это
мышление моря. Оно несло нас в чужую страну.
Мы вошли в порт перед полуднем. Жара управляла этим горо-
71

дом. За столиками прямо на набережной, заложив ногу на ногу,
сидели смуглые подлецы. Они переговаривались на смешанном
языке и стряхивали пепел в воду. От таких можно всего ожидать.
Разве я не прав? У них стерлось воспоминание о самих себе. Они
хлопали себя по коленям руками и бросали с размаху на стол деньги.
Они сами были переходящими из рук в руки и безжалостными, как
деньги. Толстые рюмки с разноцветными винами стояли перед ними
как аптечные шары.
Недалеко от строения я заметил пальму. Голый негр с
седеющими висками сидел под ней и писал на пишущей машинке;
клетка с попугаем висела тут же, привязанная веревкой к стволу
пальмы. Попугай сидел в клетке, наклонив голову, безмолвно тоскуя.
(Маленький грек говорит еще долго в таком же роде.)
В это время из-за соседнего столика встал молодой человек
и подошел к собеседникам. Он приветствовал их поклоном.
— Я прихожу к вам как посол дружественной республики. Я
уверен, что вы трудитесь над наиболее важными и благородными
задачами, даже не подозревая, что трудитесь. Мои друзья поручили
мне сказать: не сдвинуть ли нам столики вместе? Не важно, кто из
нас скорее придет к финишу. Мы объединимся, как две жидкости.
— Мы очень обязаны вам за приглашение, — сказал четвертый
собеседник. — Мы рассуждаем о противоположностях севера и
юга — неисчерпаемая тема. Мы задаем природе прямые вопросы, от
которых она не имеет права уклоняться. И она всегда
дает нам точные ответы, точные, хотя и непонятные. Но посмотрите,
время уже позднее. Оркестр доигрывает свои последние
пьесы по расписанию. И к чему нам увеличивать труды официантов?
— Конечно, вы правы, — сказал молодой человек. — Что
касается нас, то мы изучаем оперения. Мы пытаемся понять тот голос,
которым свободно и ясно говорит природа. Она говорит травой и
листьями: да, я существую как одна волна. Она говорит или поет
желтым цветом: я — срез, я — пластинка. Сейчас мы удивляемся
тому, что значат задние голубые крылья бабочки пятнистой совки.
Мы составляем как бы маленький словарик, изучаем лица и
выражения лиц всех вещей11. Итак, желаю вам счастья.
— Вы думаете, я ничего не помню, — продолжал маленький
грек. — Нет, я помню все. Когда я хоронил жену, был сильный
ветер. Я шел всю дорогу без шапки, как дурак.
Четвертый собеседник:
72

— Пусть вас не омрачают эти страшные воспоминания. Горе,
которого вы не сумели пережить своевременно, отравляет теперь
каждый ваш день. Но я даю вам слово: нас всех ждет
необычайная радость, на которую мы даже не можем
рассчитывать.
— Счастье — это свеклосахаренные заводы, — сказал один. —
Плантации распространяются до самого неба и заходят в него.
— Счастье.— полет с трапеции на трапецию, — сказал
другой. — Когда вы не чувствуете тяжести, для вас перестает
существовать скорость и вы плывете в сияющем пространстве как
морская звезда.
— Счастье — в парусной лодке, — сказал третий. — Она не
чувствует движения. Вам кажется, вы плывете по морю. Я не
уверен, не плывете ли вы по времени. Желтая полоска заката
протянулась невдалеке и кажется легкодостижимой.
— Все это осуществимо, — сказал чемпион. — Когда
маленький грек разбогатеет, он купит себе свеклосахаренные заводы с
плантациями до самого горизонта и парусную лодку: а под
куполом своей комнаты устроит трапеции. Тогда он будет знать все это
точнее. Мы, конечно, составляем маленький словарик и, кажется,
приближаемся к узлу. Во всяком случае, счастье в сыпучих и зыбких
средах. Говорят, когда у муравьев большой праздник, они
взбираются на крутую песчаную горку и скатываются с нее. И почему
собака в восторге переворачивается на спину и машет в воздухе всеми
четырьмя? Я думаю, что это неплохая коммерческая идея —
устроить сеновалы при курорте. Во всяком случае, ресторан
отличается от столовой — чем? Головокружением.
— Как превосходно здесь в ресторане. Официанты, серьезные
как ангелы, возникают здесь и там между столами. Женщины с
лицами цветов склонились над раструбами бокалов. А там в
полукруге помещается звуковое солнце. Оно пульсирует как настоящее
солнце. Здесь, как ночью в заливе, много различных источников
света. Здесь больше запахов, чем в тропическом лесу. Все едят как
неторопливые победители, как ученые. Здесь жидкости, резина и
стекло. Здесь отражения, стремнина и вращение, разнообразие
пространства.
Рыба не знает, что она движется, когда работает плавниками. Она
думает, она загребает назад океан. Или — думает она — я меняю
плавниками вид океана. Оркестранты считают, что они управляют
73

игрой. Это неверно. Время проходит через их инструменты, через
струны и пустоты труб, бронхи и пальцы. Глядите, они
покачиваются, они приплясывают. Время проходит жалобно и весело сквозь
все сопротивления. Иногда раздаются гудки. Ведь близко
железнодорожная линия. Но когда мы умрем, мы очутимся все на
вокзале, и он будет совсем не так непохож на обыкновенный. Что же
нас ждет дальше? Невероятный расцвет или все то же самое? Мы
превратимся в число, в подводных птиц, морские течения? Что ждет
нас дальше, спрашиваю я вас. Печь или сад? Или мы будем
ходить по посыпанной песком дорожке и чертить на ней все
мировые истории, не обращая внимания на ветер?
— Я всегда любил стихотворения, — сказал капитан и
заволок дымом компанию. — Когда я был ребенком, я однажды ехал
на извозчике. Пролетка поравнялась с трамваем и не могла его
перегнать, не могла отстать. Какой-то восторг овладел мной. Мне
казалось, это будет продолжаться бесконечно. Мне казалось, весь
город со всеми церквами и мостами помещается у меня на круглой
ладошке. Я думаю, это сродни известному чувству уже виденного,
ложному воспоминанию.
— Это сродни всему, — сказал чемпион, — и воспоминанию, и
тропическому чувству, и резиновым перчаткам и многому другому.
— Я же любил стихотворения, — продолжал чемпион. — Когда
я был ребенком, я ехал трамваем в заграничном городе. Шел
косой летний дождь, и я заметил, что через влажные трамвайные стекла
город выглядел особенно прекрасным. Потом я приехал на вокзал.
На вокзале, как водится, была суета, поезда подходили и
отталкивались назад от врытых в землю стоек, люди бегали в разные
стороны, их траектории пересекались. «Неужели, — подумал я, — через
несколько минут меня вдруг не будет тут на вокзале? Нет, этого не
может быть».
С тех пор прошло столько лет и нечего говорить, я не видел
больше того заграничного города. Он так и остался навсегда при
косом дожде, светлым сквозь закапанные трамвайные стекла. Но
все-таки я думаю: я и посейчас стою на вокзале, предвосхищая
проходящее будущее.
Безумная надежда свидеться не покидает меня. Ведь волна
движется вверх и вниз и все-таки не сходит с места.
— Вода — это свет, — сказал чемпион. — Заметьте, по
преданиям, мертвецов перевозили через темную воду. Они все забы-
74

вают. Конечно, мы бы сказали теперь: время; а тогда говорили: вода.
Что правильнее, я не знаю. И вдруг подземная вода — сияющая?
Для берегов Харон, сказал капитан, а по-русски мы могли бы
назвать: старый хрыч. Старый хрыч стоит, терпеливо управляя
шестом на пароме. От него несет луком. Маленькие мужики стоят
с края гурьбой и клюют носом. Им наплевать, что они переезжают
через Лету: они и так все равно ничего не помнят.
— В древние времена мертвецов сажали на лодку, — сказал
маленький грек, — и отталкивали в море. Провожающие
толпились на берегу, посылая разные советы, и бесновались. Говорят,
некоторые лодки ветром и течением доносило до Америки. Потом
стали накладывать в лодки сено и зажигать его. Огонь плыл по воде,
и человеку было удобно переходить в дым.
Четвертый собеседник. Если бы мы захотели
нарисовать сон12, нам пришлось бы нарисовать водяной шар. Потому что
сон — единственный в нашей жизни пример замкнутой системы,
если не считать игр. Самое странное во мне, что сновидец лежит
как бревно, и он же как герой выделывает в то же время всякие
штуки. При этом он виден со стороны. ОН ВИДИТ СЕБЯ СО
СТОРОНЫ. Он первичная проекция еще до пространства.
В этом именно смысле надо понимать выражение: большому сну
снится, что он маленький сон, маленький сон, которому снится большой
сон. Последний ему снится, однако, по кусочкам. Вот эта схема:
(цилиндр).
Чемпион. Нашей беседе приходит конец. Нашей замкнутой
системе приходит конец. Произведем анализ.
Посередине моря ждет грузовой пароход. В его горячем
трюме два единственные пассажира играют в карты. Проигравший с
отчаянием глядит на обчистившего его молодца. Но тот не сжалится.
Этот взгляд и есть маленький грек.
Теперь — капитан. Он три раза пересек море туда и назад.
Он сам знает свое трижды повторенное гнусное убийство. Но на
вашем смуглом лице нет и тени раскаяния. Пусть так. Петухи еще
не поют: на них напало отвращение. А я сам, чемпион? Я —
разговор, решивший, что он существует13.
Маленький грек (после небольшого молчания). К чему
же приводит наш разговор?
Четвертый собеседник. Вы знаете притчу о человеке,
у которого был чек на большую сумму. Он всегда покупал в од-
75

ном магазине, скажем обувном, и думал, что это чек на обувь. Потом
он открыл, что это чек на деньги, то есть на несуществующее, на что
угодно. Он был рад.
Или иначе: мы можем при жизни довольно точно представить,
как видят мир наши уже умершие друзья. Вот, пожалуй, все, к чему
приводит наш разговор.
Маленький грек. А для нас лично?
Четвертый собеседник. Ни к чему хорошему,
поверьте мне.
<Нач. №0-х>
2
ИССЛЕДОВАНИЕ УЖАСА
1
В ресторане невольно задумаешься о пространстве.
Четыре человека сидели за столиком. Один из них взял
яблоко и проткнул его иглой насквозь. Потом он присмотрелся к тому,
что получилось, — с любопытством и с восхищением. Он сказал:
— Вот мир, которому нет названия. Я создал его по
рассеянности, неожиданная удача. Он обязан мне своим существованием. Но
я не могу уловить его цели и смысла. Он лежит ниже исходной
границы человеческого языка. Его суть так же трудно определить
словами, как пейзаж или пение рожка. Они неизменно привлекают
внимание, но кто знает, чем именно, в чем тут дело.
Это один из неосуществившихся миров, таких нет, но они могли
бы быть, со своей жизнью, со своими чувствами.
Интересно знать, счастлив он или нет; в чем его страсть; в чем
его терпение.
Я знаю одно: он имеет свой вид, свои очертания. В них,
очевидно, и состоит его жизнь. Нет сомнений, это изумительный мир! Если
хотите, ради него стоит идти на жертвы, ему можно даже молиться.
Разве не молились люди разноцветным камням и деревьям?.. Или
все это не важно, и за внешним видом, улавливаемым глазом, не
кроется ничего, он ничего не значит? Нет, я этому не верю.
Мне кажется, что любое очертание есть внешнее выражение
особого, независимого от нас чувства. Мне кажется, геометрия есть
осязаемая психология.
76

Послушайте, мне пришла в голову странная мысль. Чем
отличается треугольник от круга? В них заложены разные принципы
построения, в каждом из них свой внутренний закон, своя душа. И
вот душа круга встречается с душой треугольника, у них
завязывается разговор. О чем они могут говорить, что они могут сообщить
друг другу?..
Так началась застольная беседа о высоких вещах.
2
Зачем идти так далеко? Не достаточно ли, например, просто
глядеть то в одно стеклышко, то в другое: сквозь зеленое стекло все
вещи кажутся отлитыми из густого живого раствора; сквозь
желтое — нежной долькой апельсина. А если стекла к тому же
меняют свой цвет при созревании дня? Я буду жить как мушка,
отливающая золотом, между двумя рамами, как помещик, не зная бед, как
крохотный паучок среди растянувшей<ся> по цветной беседке
паутины. И весь мир будет протекать, пересыпаться сквозь меня, как
песок сквозь горлышко песочных часов.
Да, это возможно. К тому же стекла могут менять степень
своего преломления. Это будет их возмужание и рост, юность и
старение, их жизнь, полная событий.
— Мне понятно все это, — сказал четвертый собеседник. —
Тоска по дорогим, преждевременно отбывшим, не дает мне покою.
О, это постоянная неиссякающая боль, ничем не возместимая
потеря! Мы разлучены пространством и временем, навсегда, наглухо.
Но безумное любопытство сжигает меня. Мы хотим быть всеми
предметами и существами — температурой, волной,
преобразованием. Неистощимая жажда увидеться не покидает меня.
Тогда встает говоривший прежде и поднимает рюмку:
— Я пью за тропическое чувство.
Какое тропическое чувство.
3
Есть особый страх послеполуденных часов, когда яркость, тишина
и зной приближаются к пределу, когда Пан играет на дудке, когда
день достигает своего полного накала.
В такой день вы идете по лугу или через редкий лес, не думая
77

ни о чем. Беззаботно летают бабочки, муравьи перебегают
дорожку, и косым полетом выскакивают кузнечики из-под ног. Цветы
поражают вас своим ароматом: как прекрасно, напряженно и
свободно они живут! Они как бы отступают перед всеми, из вежливости
давая дорогу, и клонятся назад. Всюду безлюдно, и единственный звук,
сопровождающий вас, — это звук вашего собственного
работающего внутри сердца.
Тепло и блаженно, как в ванне. День стоит в своей высшей, самой
счастливой, точке.
В жаркий летний день вы идете по лугу или через редкий лес.
Вы идете, не думая ни о чем. Беззаботно летают бабочки, муравьи
перебегают дорожку и косым полетом выпархивают кузнечики из-
под носа. День стоит в своей высшей точке.
Тепло и блаженно, как в ванне. Цветы поражают вас своим
ароматом. Как прекрасно, напряженно и свободно они живут! Они
как бы отступают, давая вам дорогу, и клонятся назад. Всюду
безлюдно, и единственный звук, сопровождающий вас, это звук
собственного работающего внутри сердца.
Вдруг предчувствие непоправимого несчастья охватывает вас:
время готовится остановиться. День наливается для вас свинцом.
Каталепсия времени! Мир стоит перед вами как сжатая судорогой
мышца, как — остолбеневший от напряжения зрачок1. Боже мой,
какая запустелая неподвижность, какое мертвое цветение кругом!
Птица летит в небе, и с ужасом вы замечаете: полет ее неподвижен.
Стрекоза схватила мушку и отгрызает ей голову; и обе они, и
стрекоза и мошка, совершенно неподвижны. Как же я не замечал до
сих пор, что в мире ничего не происходит и не может произойти, он
был таким и прежде и будет во веки веков. И даже нет ни сейчас,
ни прежде, ни — во веки веков. Только бы не догадаться о самом
себе, что и сам окаменевший, тогда все кончено, уже не будет
возврата. Неужели нет спасения из околдованного мира, окостеневший
зрачок поглотит и вас? С ужасом и замиранием ждете вы
освобождающего взрыва. И взрыв разражается.
— Взрыв разражается?
— Да, кто-то зовет вас по имени.
Об этом, впрочем, есть у Гоголя. Древние греки тоже знали это
чувство. Они звали его встречей с Паном, паническим ужасом. Это
страх полдня.
78

4
Вода, твердая
как камень.
Да, вы попали в стоячую воду. Это сплошная вода, которая
смыкается над головой, как камень. Это случается там, где нет
разделения, нет изменения, нет ряда. Например, переполненный день, где
свет, запах, тепло на пределе, стоят как толстые лучи, как рога.
Слитный мир без промежутков, без пор, в нем нет разнокачествен-
ности и, следовательно, времени, невозможно существовать
индивидуальности. Потому что если все одинаково, неизмеримо, то нет
отличий, ничего не существует.
Но кто же в последний момент назвал вас по имени? Конечно,
вы сами. В смертельном страхе вспомнили вы о последнем
делителе, о себе, обеими руками схватили свою душу.
Гордитесь, вы присутствовали при Противоположном
Вращении. На ваших глазах мир превращался в то, из чего возник, в свою
первоначальную бескачественную основу.
В этот миг вы встретились не только с Паном, но и со своей
собственной душой. Какой слабый голос у нее, слабый, но довольно
приятный.
Боязнью безындивидуальности2 объясняется также неприязнь
к открытым сплошным пространствам: однообразным водным или
снежным пустыням, большим оголенным горам, степи без цветов,
синему или белому небу, слишком насыщенному солнцем пейзажу.
Величественное всегда сурово и неуютно.
О, особая тоска южных стран, где природа чрезмерно сильна и
жизнь удивительно бесстыдна, так человек теряется в ней и готов
плакать от отчаяния! Не за нее ли платят двойной оклад
отправляющимся служить в колонии, но и это не помогает, они так быстро
теряют желание жить, погружаются и гибнут.
Тропическая тоска находит свое выражение в истерии,
свойственной южным народам: в припадках пляски или судорожного бега,
когда человек бежит не останавливаясь с ножом в руке, — он хочет
как бы разрезать, вспороть непрерывность мира, — бежит, убивая
все на пути, пока его не убьют самого или изо рта у него не хлынет
кровавая пена.
Снежная тоска известна зимовщикам полярных станций. Она
79

вызывает также судорожные пляски и особую болезнь менерик, при
которой человек, не выдержав вечной муки, уходит от стоянки
напрямик в темноту, в снег, на гибель.
5
КРОВЬ И СОН
Меня интересует, кто придумал сказку об уснувшем царстве. Ведь
был же человек, который ее придумал, кому впервые пришла в
голову эта странная мысль. И очевидно, он попал в точку, если эта
сказка производит впечатление на всех, обошла весь мир.
Помните, там даже часы останавливаются, слуга застывает на ходу,
протянув ногу вперед, с блюдом в одной руке. И тотчас же из-под
земли подымаются деревья, вырастают травы, длинные, как волосы,
и точно зеленой паутиной или пряжей застилают все вокруг. Да, там
еще чердак со слуховым оконцем, злая старуха за пряжей и
спящая красавица: она заснула, потому что укололась и капелька крови
вытекла из ее пальца.
При чем тут укол, какая связь у него с остановкой времени, со
сном?
Но сначала о пряже. Говорят, пряжа похожа на судьбу; но еще
более она похожа на растение. Как растение, она не имеет центра
и бесконечна, неограниченно продолжаема. В ней есть скука, и время,
не заполненное ничем, и общая, родовая жизнь, которая ветвится и
ветвится неизвестно зачем; когда ее начинаешь вспоминать, не
знаешь, была она или нет, она протекла между пальцев, прошла, как
бесконечный миг3, как сон, вспоминать нечего.
Любопытно, что и до сих пор очень многие люди боятся вида
крови, им становится от нее дурно. А что бы, казалось, в этом
страшного? Вот она выходит через порез, содержащая жизнь красная влага,
вытекает свободно и не спеша и расползается неопределенным, все
расширяющимся пятном. Хотя, пожалуй, в этом действительно есть
что-то неприятное. Слишком уж просто и легко она покидает свой
дом и становится самостоятельной — тепловатой лужей,
неизвестно — живой или неживой. Смотрящему на нее это кажется столь
противоестественным, что он слабеет, мир становится в его глазах
серой мутью, головокружительным томлением. В самом деле, здесь
имеется нечто противоестественное и отвратительное, вроде щекотки
80

не извне, а в глубине тела, в самой его внутренности. Медленно
выходя из плена, кровь начинает свою исконно, уже чуждую нас,
безличную жизнь, такую же, как деревья или трава, — красное
растение среди зеленых.
Тем самым разоблачается, что наше тело более чем наполовину
растение: все его внутренности — растения.
Но безличная жизнь не имеет времени. В ней нет
несовпадений и толчков. И растения тем и отличаются от животного, что для
них нет времени: все для них протекает в единый бесконечный миг,
как глоток, как звук камертона.
В этом причина страха крови, отвращения к ней, испытываемого
многими людьми: боязнь ^сконцентрированной жизни.
Укол — и порывается интимная связь между стихийной и личной
жизнью; кровь устремляется в открывшийся для нее выход,
настает ее странное цветение; настает обморок мира, безвременный сон.
Вот все уже заткано равномерно, как пряжей или паутиной, иной
молчаливой зеленой жизнью. Мир снова превращается в то, что он
есть, в растение. Какой у него бурный и неподвижный рост! И так
было и будет всегда, во веки веков, пока не придет вдруг создатель
новой неравномерности со своим избирающим поцелуем, не
возникнет снова иллюзия происходящих событий.
6
Рестораны строят поближе к воде, чтобы открывался широкий
кругозор, и, когда их располагают над самой водой, их называют
поплавками. Коммерсанты — это практические философы, они
понимают, что нужно человеку. А что же нужно человеку? Ему
нужно созерцание. На миг приподнять голову, оглянуться кругом
и вдохнуть свежий воздух. А потом снова плыть среди бурной пены,
пока хватит сил и радость не перейдет в изнеможение, в смерть. Ведь
никто никогда не жил ни для себя, ни для других: все жили для
одного — для трепета.
Есть нечто торжественное в тех явлениях природы, когда ее
стрелка как бы перепрыгивает с одного деления на другое; в
смене дня вечером, например, в подъеме луны из-за горизонта. Даже
легкомысленный тогда замолкает и задумывается неизвестно о чем,
и все глядят на темнеющее море и ждут: вот-вот покажется маленькая
лодочка, причалит к сходням, из нее выйдет седобородый хозяин мира
81

и скажет: «Я вижу, гости меня заждались. Простите за невольную
заминку. Но теперь настала пора раскрыть вам сюрпризы, которые
я для вас приготовил».
Однако это никогда не случается.
За одним из столиков встретились несколько человек и вели
разговор на изложенные здесь темы.
Как прекрасна бескорыстная беседа!4 Никому ни от кого
ничего не нужно, и каждый говорит когда и что захочет. Она подобна
реке: она не торопится и течет в направлении к морю то медленно,
то быстро, иногда прямо, иногда выгибаясь вправо или влево. Две
богини стоят за плечами собеседников: богиня свободы и богиня
серьезности. Они смотрят на людей благосклонно и с уважением,
они с интересом прислушиваются к разговору.
7
Что касается чувств ужаса, отвращения, любви, радости и
т. п., то при рассуждении о них делаются всегда следующие три
ошибки.
Первая ошибка заключается в их утилитарном толковании.
Люди, скажем, боятся змей, потому что они опасны. На возражение,
что змей боятся и те, кто не знает, что они опасны, отвечают
ссылкой на инстинкт, на передачу страха к определенным вещам по
наследству. Все это искусственно и наивно, попросту неумно. Есть
множество безвредных вещей, возбуждающих непосредственно страх,
и множество опасных и вредных, его не возбуждающих. Да и само
явление страха вовсе не так уже полезно для сохранения жизни:
страх расслабляет, парализует либо лишает обычной толковости,
изматывает все силы в кратчайший срок. Интересно, какую пользу
приносит кролику сковывающий его страх под взглядом змеи? Или
кенгуру, который при внезапном испуге умирает от разрыва
сердца? Все это говорит за то, что страх возник не как полезное
приспособление, он первичен, вездесущ и самостоятелен, и только
частично, в небольшой доле использован полезно, в целях
предосторожности среди бесчисленных опасностей жизни. Такое
использование стало возможным потому, что где-то, в самой глубине, ужасность
все же связана с тенденциями зловещими и губительными для
индивидуальной жизни. Но, как всякая тенденция, это верно
только статистически, вообще, а не для каждого случая.
82

Вторая ошибка связана с первой и заключается в утверждении
субъективности чувств. Если вещь страшна, потому что она нам
вредна, то ясно, что она страшна не сама по себе, это наше
субъективное ощущение ее: кому она не вредна, тому и не страшна. С нашей
же точки зрения ужасность, т. е. свойство порождать в живых
существах страх, есть объективное свойство вещи, ее консистенции,
очертаний, движения и т. д. Как можно сказать о вещи или
веществе, что оно твердое или мягкое, светящееся или темное, так же
можно о ней сказать страшное оно или нет.
Наконец, третья ошибка, связанная с предыдущим, заключается
в том, что ужасность рассматривается как печальное свойство, как
рубрика, в которую попадают совершенно разнородные вещи. Гром,
например, страшен по одной причине, мышь совершенно по другой,
Пан по третьей. Страх, таким образом, является именем
собирательным. С нашей же точки зрения страх есть имя собственное.
Существует в мире всего один страх, один его принцип, который
проявляется в различных вариациях и формах.
Все сказанное о чувстве страха относится и ко всем другим
чувствам.
8
Все, что грозит нам ущемлением (боль, неприятности,
уничтожение), страшно. Это страх по связи, опосредственный. Но имеются
и такие события и вещи, которые страшны сами по себе.
Тому можно привести множество примеров.
Желе.
Ребенок плачет от испуга, увидев колеблющееся на блюде желе.
Его испугало подрагивание этой, точно живой, аморфной и вместе
с тем упругой массы. Почему? Потому ли, что он счел ее живой?
Но множество иных, подчас опасных действительно, живых существ
не вызывает в нем страха. Потому ли, что жизненность здесь
обманчива? Но если бы желе на самом деле было живым, оно было
бы никак не менее страшным.
Пугает здесь, следовательно, не вообще одушевленность (подлинная
или имитация), а какая-то как бы незаконная или противоестественная
одушевленность. Органической жизни соответствует концентрирован-
ность и членораздельность, здесь же расплывчатая, аморфная и
вместе с тем упругая, тягучая масса, почти неорганическая жизнь.
83

Это страх перед вязкой консистенцией, перед коллоидами и
эмульсией. Страх перед однородностью, в которой появляются
кратковременные сгущения, тяжи, нити напряжения, зыбкой
самостоятельности, структуры.
Примерами веществ и сред, рождающих этим страх или
отвращение, могут служить: грязь, топь, жир — особенно тягучие жиры,
как рыбий или касторовое масло, — слизь, слюна (плевание,
харканье), кровь, все продукты желез, в том числе семенная жидкость,
вообще протоплазма.
На последнем следует остановиться.
Живая плазма не случайно возбуждает брезгливость. Жизнь
всегда в самой основе есть вязкость и муть. Живым веществом
является то, о котором нельзя сказать, одно ли это существо или
несколько. Сейчас в плазме как будто один узел, а сейчас уже два.
Она колеблется между определенностью и неопределенностью, между
индивидуальностью и индивидуализацией. В этом ее суть.
На высших ступенях органической жизни это может заслоняться,
но оно никогда не исчезает. Из этого следует, во-первых, что во
всяком живом существе скрыто нечто омерзительное и, во-вторых,
что великое множество живых существ явно омерзительно,
возбуждает беспричинный страх.
Что касается первого, то помимо всего перечисленного,
отвратительны и страшны вообще все внутренности: мозг, кишки, легкие,
сердце, даже живое мясо, все вообще соки тела.
Что касается второго, то противны на прикосновение все
несложные организмы, особенно бесскелетные, как, например, морские.
Особенно резко это заметно на паразитах, которые испытали
вторичное и, таким образом, чрезмерное упрощение. Клопы и глисты
отвратительны своей консистенцией, тем, что они почти жидкие.
С консистенцией может быть связан и характерный цвет,
также вызывающий страх: мутно-прозрачный, часто бело-желтый.
Такой цвет имеют, например, бельевые вши. Это цвет эмульсии5.
9
В основе страха, вызываемого консистенцией и цветом, лежит
страх перед разлитой, неконцентрированной жизнью. Такой
жизни должны соответствовать и специфические звука: хлюпанье, гло-
танье, засасывание, — словом, звуки, вызываемые разрежением и
84

сдавливанием. Но жизнь вообще молчалива, и о ее звуках
рассуждать трудно.
Гораздо характернее для нее пространственная форма. И это
второй главный страх: первый — консистенции, второй — формы.
Разлитость жизни выражается в ее равномерном растекании во
все стороны, т. е. в отсутствии предпочтительного направления,
т. е. симметрии.
Жизненная симметрия может осуществляться в трех формах:
пузырь, отростки во все стороны, ряд (сегменты). Очень часто эти
формы сопутствуют друг другу.
Паук, клоп, вошь, осьминог (пузырь 4- отростки ноги); жаба,
лягушка (пузырь), гусеница (пузырь, сегменты, отростки); краб, рак
(сегменты, отростки); многоножки, скалапендры (сегменты,
отростки); живот, зад, женская грудь, опухоль, нарыв (пузырь).
О пузырчатости. Это основная форма живой консистенции. Но
она обычно недостижима из-за неравномерности окружающей
среды (земное тяготение, пограничность земли и воздуха, движение
вперед). В соответствии со всем этим пузырчатость
превращается в то, что можно назвать «обтекаемостью». Но всюду, где живая
ткань остается непрактичной, неспециализированной и верной себе,
она приближается к форме пузыря. И там, как известно, она
наиболее эротична.
Страх перед пузырчатостью не ложен. В ней действительно
видна безындивидуальность жизни. Размножение и состоит в том,
что в пузырьке появляется перетяжка и от него обособляется
новый пузырек.
Об отростках. Мы имеем в виду жгутики, усики, щупальца, ножки,
волосистость тела. Страх перед ними не ложен: в них
действительно некоторая самостоятельность жизни — оторванная нога
осьминога, паука-сенокосца и т. д.
О кольцах. В них самостоятельность жизни: ганглии6 в каждом
из сегментов. Дождевой червь, разрезанный надвое, расползается в
разные стороны, это в высшей степени непристойно.
10
Разительным, хотя и искусственным примером страха,
вызываемого безындивидуальной жизнью, является впечатление от опытов
по переживанию изолированных органов: палец, растущий в физи-
85

ологическом растворе, голова собаки, скалящая зубы, и т. п.
Поэтому же так неприятны мысли о том, что у мертвеца еще
растут ногти, продолжается жизнь отдельных клеток.
Вообще страх перед мертвецом — это страх перед тем, что он,
может быть, все же жив. Что же здесь плохого, что он жив? Он жив
не по-нашему, темной жизнью, бродящей еще в его теле, и еще другой
жизнью — гниением. И страшно, что эти силы подымут его, он
встанет и шагнет как одержимый.
Этим же страшны сомнамбулы, лунатики, идиоты и т. д.
Первый страх — перед консистенцией, второй — перед
формой, третий — перед движением.
Обычное наше движение — концентрированное: к одному концу
приложена сила, другой конец под ее воздействием пассивно
меняет свое положение. Это движение по принципу рычага.
Но глубже и исконнее его колыхательное движение жизни, при
котором нет разделения на активные и пассивные элементы, все по
очереди равноправны. Такое переливающееся по телу движение
называют в зависимости от того, к чему оно относится,
перистальтикой, судорогами, спазмами, перебиранием жгутиков или ног,
пульсацией, ползанием разных видов. Но суть его одна: нерасчлененность
на периоды (шаги) и отсутствие центра толчка. Этим противны
гады. Ведь движение змеи — это движение кишки, да и форма та
же.
Как известно, эротические движения — колыхательные.
Такое же непрерывное, переливчатое движение можно
наблюдать у винтов и рычагов машины, которые то выпячиваются, то снова
втягиваются в свое металлическое, политое маслом ложе.
Так льется густая жидкость из бутылки. И так же, равномерно
и неумолимо, стелется гусеничная передача трактора или танка.
В этом, между прочим, кроется одна из причин, почему танк внушал
безотчетный ужас людям на войне.
127
Многоногость неприятна уже сама по себе, но особенно
неприятно, когда эти ноги начинают двигаться, животное как бы кишит
ногами. Тут соединяются впечатления кольч<а>тости, множества
симметричных отростков и колыхательного движения. Быстрота
перебирания ножек не позволяет различить отдельных шагов, туло-
86

вище при этом остается как бы не участвующим в движении,
получается какой-то ровный, автоматический ход. Ровен, впрочем,
только сам ход, в противоположность, скажем, ходу лошади или
человека; остановки же, пускание в ход и перемены направления
получаются, благодаря обилию ног, наоборот, необычайно резкими,
судорожными, мгновенными. Получается дергающийся бег с
внезапными паузами и зигзагами; такой, например, у крабов.
Вот этот-то подрагивающий бег <более> неприятен.
Как это ни странно, но этот судорожный характер бега присущ
и некоторым четвероногим, именно мышам и крысам. Мышь
бежит как заводная. И боятся именно бегущей, мечущейся мыши или
крысы. Достаточно вообразить, что у мыши иные ноги, что она ходит
как другие, более крупные животные, — и все, что есть в ней
неприятного, пропадает.
В чем тут дело, почему такой характер движений присущ
именно мышам и крысам, я не знаю.
13
В человеческом теле эротично то, что страшно. Страшна же
некоторая самостоятельность жизни тканей и частей тела;
женские ноги, скажем, не только средство для передвижения, но и
самоцель, бесстыдно живут для самих себя. В ногах девочки этого нет.
И именно потому в них нет и завлекательности.
Есть нечто притягивающее и вместе отвратительное в
припухлости и гладкости тела, в его податливости и упругости.
Чем неспециализированнее часть тела, чем менее походит она на
рабочий механизм, тем сильнее чувствуется ее собственная жизнь.
Поэтому женское тело страшнее мужского; ноги страшнее рук,
особенно это видно на пальцах ног.
14
Жизнь предстает нам в виде следующей картины.
Полужидкая неорганическая масса, в которой происходит
брожение, намечаются и исчезают натяжения, узлы сил. Она
вздымается пузырями, которые, приспосабливаясь, меняют свою форму,
вытягиваются, расщепляются на множество шевелящихся
беспорядочно нитей, на целые цепочки пузырей. Все они растут, пере-
87

тягиваются, отрываются, и эти оторванные части продолжают
как ни в чем не бывало свои движения и вновь вытягиваются и
растут.
15
В основе ужаса лежит омерзение. Омерзение же не вызвано
ничем практически важным, оно эстетическое. Таким образом, всякий
ужас — эстетический, и, по сути, он всегда один: ужас перед тем, что
индивидуальный ритм всегда фальшив, ибо он только на
поверхности, а под ним, заглушая и сминая его, безличная стихийная жизнь.
Это подобно тому, как если бы мы разговаривали с нежно
любимым другом, вспоминали то, что нам ближе и важнее всего, и вдруг
сквозь черты его лица выступило бы другое, чуждое, по-обезьяньи
свирепое и хитрое лицо идиота. Мы обманулись: он не тот, за кого
мы его принимали. С этим невозможно столковаться просто
потому, что он даже не понимает слов, он весь устроен не по-нашему.
Он не тот, а оборотень.
И всякий страх есть страх перед оборотнем.
Рой страхов вьется надо мною, как мухи над падалью, не дает мне
покою. Среди них я узнаю те, что давно знакомы: страх темноты,
и тесноты, и пустоты.
Страх темноты. Когда человек идет ночью по лесу, этот страх
понятен. Но даже ребенок сознает, что темноты в комнате нечего
бояться. Между тем боится.
Приглядываясь к этому страху, я замечаю в нем: тоску изоляции
или одиночества; ожидание неизвестных угроз; тоску
однообразного фона.
Из них последняя мне ясна. Разве не говорил я о ней,
рассказывая о страхе послеполуденных часов? Однообразие — оно
уничтожает время, события, индивидуальность. Достаточно
длительного гудка сирены, чтобы мы уже почувствовали, как весь мир отходит
на задний план вместе со всеми нашими делами, прикосновение
небытия.
Ту же тоску вызывает темнота, снег или туман. Человек очутился
в тумане среди озера. Кругом все одно и то же: белизна. И не-
88

вольно возникает сомнение не только в том, существует ли мир, но
существовал ли он вообще когда-нибудь.
Что-то есть в этом полном окружении, что плотно охватывает,
останавливает часы, проникает в самые кости, останавливает
дыхание и биение сердца.
Есть в чувстве изоляции особая тоска полного и плотного
охвата, погасания надежд, как мы это хорошо понимаем.
Возможно, что это именно вызывает абсолютную неподвижную
покорность животных при вызывании каталепсии
прикосновением или поглаживанием.
В этой изоляции особенно чувствуется потребность в
человеческом лице, голосе, в крайнем случае хоть не человека, а просто
живого существа.
Так дети в темноте просят: «Посиди со мной!»
Почему мы так плохо переносим одиночество? Отчего
любые удовольствия и подвиги становятся пустыми и
безвкусными, если их не с кем разделить, о них никто не узнает? Даже
такой тупой человек, как Робинзон Крузо, и то тяготился
одиночеством.
Не странно ли, что значение события, наше собственное
значение, приобретает силу для нас только тогда, когда оно
отразится в чужих глазах, по крайней мере, есть хотя бы возможность
этого.
Так два зеркала, поставленные друг против друга, создают
ощущение разнообразной бесконечности. А интересно только то,
за чем чувствуется неопределенное продолжение, бесконечность...
Так из чего же проистекает боязнь одиночества?
В тумане, в темноте всем существом ощущается ответ на этот
вопрос. Другой человек разрывает одним своим присутствием
плотный чуждый охват, смертельное однообразие.
В конце концов, индивидуальность — это самое крупное
событие, наверное, других событий и не бывает, не может быть. А если
появляется событие, воскресает время и с ним все остальное, наша
маленькая жизнь8.
В конце концов, чувства — единственно достоверное в мире,
ничего другого в нем, наверное, и нет. Но безындивидуальные
чувства нам так чужды, что ими мы жить не можем.
Следовательно, событие для нас то, чему можно сочувствовать:
соседняя жизнь.
89

Наиболее остро ощущается соседняя жизнь в телесном
сочетании9. В этом была суровость монастыря: лишение телесного
сочетания и всего, связанного с ним.
Если же отрезают вообще от всякой соседней жизни, это
считается тягчайшим наказанием: одиночное заключение.
Если же присоединяют к этому еще однообразие темноты,
становится еще хуже: карцер. Потому что исчезают даже намеки на
индивидуальную жизнь — вещи. Настает полный охват...
Но еще я говорил, что в темноте или тумане возникает
ожидание неизвестных опасностей. И это тоже нужно объяснить.
Это то чувство, когда в детстве боялся высунуть голову из-под
одеяла, потому что окажется, что рядом стоит грабитель, или
привидение, или кто-то еще совсем чужой. И боялся не столько его,
сколько того страха, который тогда нахлынет и которого не вынести.
Это чувство, говорил я, бывает и тогда, когда остаешься один на
один с мертвым телом, даже при свете. И тут тоже так хочется еще
кого-нибудь, живой души.
И тут, и там причина одна: страх перед не нашей, безличной
жизнью. Сама темнота кажется живой. И если подумать, это уж
не так нелепо. Что такое темнота? Это среда вокруг нас, которую
мы днем видим расчлененной по практическим признакам на
различные предметы разных цветов, а ночью — сплошной и черной.
Она существует. А кто мне скажет, что значит существует, если это
не значит живет?
Следовательно, страх темноты — это тот же страх перед
оборотнем.
17
Страх пустоты, иначе страх падения.
Человек, бросающийся с парашютной вышки, знает точно, что он
не разобьется, никакой опасности ему не грозит. И все же ему
страшно.
Если тут можно сослаться на воображение, уже совершенно ясно,
что страх перед большими пустотами, перед пропастью не имеет
никакого основания.
Страх этот сопровождается головокружением.
Человеку, никогда не испытавшему головокружения, было бы очень
трудно объяснить, что это такое. Ибо никакого кружения предме-
90

тов на самом деле не видно, скорее есть уплывание. Но и уплыва-
ния, собственно говоря, нет, ибо ничто своего места не меняет.
Любопытно, что на это, кажется, никогда не обращали внимания.
Поясним примером. Человек на карусели или «чертовом
колесе» видит действительно кружение мира вокруг него, поочередное
прохождение предметов перед его глазами. Но это не
головокружение, нужно еще что-то иное. И это иное совсем не требует
кружения мира: оно может настать и на карусели, и после нее, и совсем
без нее, скажем при опьянении или при дурноте.
Я хочу сказать, что кружение есть движение, а всякое движение
имеет направление и состоит в изменении местоположения.
Между тем при головокружении может быть ощущение движения,
без ощущения его направления.
«Все завертелось перед ним», — спросите его, в какую сторону
завертелось, и окажется, что он на это ответить не может. Стены
плывут перед глазами пьяного, но нет точного направления их про-
плывания. Падающему в обморок кажется, что он летит неизвестно
куда, вверх или вниз.
Главное же, нет изменения местоположения, поочередного
прохождения предметов перед глазами. Если смотришь на печь, то, как
бы сильно ни кружилась голова, будешь все время видеть все ту же
печь, а не сначала печь, потом стену, дверь, окно и т. д.
Короче говоря: при головокружении имеется ощущение
какого-то особого, ложного, «неподвижного движения». К этому
основному ощущению иногда присоединяются обычные ощущения
движения (направление, смена предметов из-за непроизвольных
движений глаз и т. п.), иногда же нет.
Ощущение ложного движения возникает, я полагаю, таким
образом: при движении предмет<а> всегда происходит смазывание
его очертаний — от незаметного до такого, когда предмет
превращается в мутную серую полосу. Это смазывание очертаний
предмета происходит оттого, что мы не успеваем фиксировать его точно,
крепко держать его глазами.
Головокружение и состоит в ослаблении, колебании фиксации,
смазывании очертаний, которое и создает ощущение движения, хотя
самого характерного и необходимого для ощущения движения
налицо нет, — «неподвижное движение». Почти то же ощущение
можно получить, глядя на отражение в текучей воде: тут тоже
смазывание очертаний без перемещения их.
91

Но зрительная фиксация есть в последнем счете мускульная,
фиксация воображаемым ощупыванием, держанием в руках.
Нарушение зрительной фиксации есть следствие нарушения всей
мускульной фиксации.
Поэтому головокружение чувствуется и при закрытых глазах.
Наше пролонгированное во все стороны тело, наши воображаемые,
проецированные руки начинают как бы дрожать, слабеют и уже не
могут крепко держать предметы; мир выскальзывает из них.
Мир был зажат в кулак, но пальцы обессилели, и мир, прежде
сжатый в твердый комок, пополз, потек, стал растекаться и терять
определенность.
Потеря предметами стабильности, ощущение их зыбкости,
растекания и есть головокружение.
<Нач. то-х>
3
ГОЛОВОКРУЖЕНИЕ
1
Я хочу сказать о головокружении. Это чувство испытывает
каждый. Следовательно, казалось бы, оно известно, не может быть
спору о нем. Но на самом деле это не так. Много есть вещей, которые
все переживают ежечасно и все же не знают, не улавливают их.
Например, — думать. То же и о головокружении: оно неизвестно.
2
Если спросить, что такое головокружение, то ответ будет: это когда
все начинает вертеться вокруг тебя и качаться под тобой.
Но этот ответ не верен.
На корабле, на карусели, на «чертовом колесе», при
аттракционе «вращающаяся комната», для летчика, когда самолет
переворачивается через крыло, — для каждого из них все начинает
вертеться и качаться под ним. Но это ощущение еще не есть
головокружение: оно может привести к головокружению, но само не есть оно.
Если бы это было не так, то не было бы разницы между тем, у
92

кого закружилась голова на карусели, или на корабле, или в самолете,
и у кого — нет.
3
На сказанное могут возразить: одно дело, когда действительно
имеется вращение, свое или обстановки; и другое, когда оно
иллюзорное, его только чувствуешь, но понимаешь, что его нет.
Последнее и есть головокружение.
Но это не верно: тут дело не в понимании, не в мысли, а в
ощущении.
Да и бывают такие случаи, когда не понимаешь, что вращение
иллюзорное, и все же есть ощущение головокружения. Так бывает
с тем, кто испытывает в это время действительное вращение,
маскирующее иллюзорное, — на самолете, на карусели. Так бывает
также с тем, кто впервые в жизни испытывает головокружение: в
первый момент он принимает вращение за действительное; но уже
в этот первый момент есть ощущение головокружения.
Таким образом, ощущение вращения не есть или еще не есть
ощущение головокружения.
4
Можно к этому выводу прийти и другим, более простым путем:
приглядеться внимательно к самому ощущению головокружения.
Но, прежде чем сделать это, определим точно, в чем состоит
ощущение вращения.
Ощущение всякого движения, в том числе и вращательного,
состоит из двух связанных друг с другом ощущений: смены и
направления.
Если мы, скажем, стоим на перроне, устремив взгляд прямо
вперед, на вагон, то мы ощутим движение поезда тогда, когда та часть
вагона, которую мы видели до тех пор, сменится иной, один вагон
пройдет за другим мимо глаз. При этом с несомненной
достоверностью ощутится и направление движения: слева направо или справа
налево.
В этом случае движение было уловлено глазом. Оно могло
бы быть уловлено и на ощупь, пальцем. Принципиальной разницы
здесь нет.
93

Важно то, что при движении имеется всегда ощущение смены
и направления.
Вспомним, имеются ли они при головокружении.
5
Об ощущении направления.
Иногда оно имеется, например, после карусели, вальса, вообще
после реального вращения.
Иногда же его почти или совсем нет.
При качке или опьянении стены комнаты (каюты) начинают
плыть. Но спросите пьяного или страдающего морской болезнью,
куда они плывут, вправо или влево, вверх или вниз, навстречу или
вдаль, — он затруднится дать ответ.
Также при дурноте: чувствуешь, что уплываешь, а в какую
сторону, не чувствуешь.
Если верно, что при головокружении имеется ощущение
вращения, то это вращение, это движение очень странное: оно не имеет
направления.
Бывает ли такое движение?
6
О смене одних предметов (или частей их) другими.
Его при головокружении нет. Как бы ни кружилась голова, все
равно, если смотришь на дверь, будешь все время видеть дверь, на
смену ей не придет никакая соседняя часть стены.
7
Получается, следовательно:
с одной стороны, все утверждают, что при головокружении
ощущается вращение, движение обстановки;
с другой стороны, чувство движения состоит из ощущений
смены и направления;
но при головокружении первого ощущения всегда, а второго часто нет.
Непонятно, почему все же возникает иллюзия, будто имеется
ощущение вращения.
<Нач. то-х>
94

4
<0 ПРЕОБРАЗОВАНИЯХ>
1
Происходящие в мире преобразования бывают двух родов. Одни,
называемые движениями, характеризуются как временными, так и
пространственными признаками. Другие, называемые
изменениями, характеризуются только временными признаками. Примером
первого рода преобразований могут служить прыжки мяча.
Примерами преобразований второго рода служат: нагревание котла,
музыкальная пьеса, смена грустного настроения веселым и т. п.
Некоторые полагают, что имеются еще третьего рода
преобразования, не протекающие во времени: логические и математические.
С этим нельзя согласиться. В тех случаях, когда происходит реальное
логическое или математическое действие, это есть временное событие,
движение или изменение. Если же дело ограничивается одним
утверждением, формулировкой, то содержание такого утверждения
выглядит вневременным только потому, что само утверждение
неполно, оно есть удобное сокращение: не указано время, так как
подобные события могут происходить в различные времена, дата нас
в этом случае не интересует. Но, конечно, если бы мы захотели
развернуть это утверждение, придать ему реальность, то мы
должны были бы включить в него указание на даты. Вневременность
или, точнее говоря, безвременность в этих случаях, следовательно,
фиктивная. С тем же правом безвременным можно считать что
угодно, например, биение сердца. Ведь в самих этих словах
«биение сердца» нет указания на дату, на время.
Итак, мы приходим к следующему выводу: все происходящее в
мире происходит во времени. Тот, кто хотел бы доказать
безвременность мира, должен был бы по меньшей мере доказать, что в мире
ничего не происходит. Но неизвестно, можно ли это доказать.
2
Доказать по меньшей мере, что в мире нет никакого
преобразования. Мы внесли эту оговорку по меньшей мере потому, что вряд
ли даже такое доказательство убедило бы всех. Ведь обычное, общее
представление о времени приписывает ему некоторую самостоятель-
95

ность, независимость от преобразований: пустое время, река
времени. Время несет из будущего в прошлое, из небытия в небытие
события, как река несет плоты или лента транспортера поставленные
на нее предметы. Можно их убрать — река будет продолжать течь,
лента вращаться.
Верно ли такое представление?
3
В действительности мы никогда не встречаемся со временем,
начисто лишенным событий. В глубоком подземелье, куда не
проникает ни свет, ни звук, находится узник. Казалось бы, в этом
изолированном мире не происходит ничего, нет событий. И следовательно,
если время течет и тут, то это пустое время. Но нет, это не так.
Можно толстым слоем земли изолировать тело человека, но нельзя
изолировать его знание и воображение. Остальной волнуемый мир
незримо присутствует в подземелье. Да и в самом теле узника
происходят события, он принес в подземелье свое преобразование,
свое время.
Реальный опыт, следовательно, не может ответить на вопрос о
самостоятельности или несамостоятельности времени. Зато на этот
вопрос может ответить воображаемый, мысленный опыт.
4
Представим себе, что в мире все, без исключения, остановилось,
замерло, застыло, как в сказке о спящей красавице, когда она
уколола себе палец1. Для того чтобы не внести незаметно внутренних
преобразований, представим, что и мы сами заснули вместе с
остальными существами и предметами или, по крайней мере, погрузились
в то, словно отсутствующее, состояние, когда человек вперился во
что-либо и как бы забылся. Спрашивается: будет ли в этом
летаргическом мире течь время?
Чтобы судить об этом, представим себе, что мир вновь
проснулся, пришел в движение. Если перерыв будет замечен по каким-либо,
хотя бы и косвенным, признакам, то, значит, время не прекращало
течь внутри паузы и это было пустое время. Если же таких
признаков нет и не может быть, то самое понятие длящегося перерыва
событий — понятие фиктивное, пустое время — бессмыслица.
96

Итак, некто приходит в себя, просыпается вместе со всем миром.
Если бы это был обычный сон, он мог бы догадаться о нем и
судить о его длительности по перемещению тени, изменению света,
исчезновению чувства усталости, особому ощущению, которое
оставляет сон после себя, — словом, по внешним или внутренним
преобразованиям. Но в этом случае всего этого нет и не может быть. Он
не мог бы заметить паузы, и не потому, что у него нет подходящих
для этого приборов, а потому, что это принципиально невозможно.
Ее не могло бы заметить никакое существо в мире, и никакой предмет
не имел бы отпечатка, указывающего на то, что протекло какое-то
время.
Короче говоря, — если кто-нибудь все же настаивал бы, что
время при паузе было, то на это следовало бы ответить: оно было
совершенно так, как если бы его не было, без каких-либо
признаков. Но тогда оно оказывается просто словом без содержания,
фиктивным понятием.
Так решается вопрос о возможности пустого, существующего
само по себе времени.
5
Первый кардинальный факт: самостоятельного времени
нет; источник времени — в событиях, т. е. в
преобразованиях2.
6
Прежде чем идти дальше, следует устранить одно
недоразумение. Из предыдущего следует, что отсутствие событий должно
сопровождаться отсутствием времени, безвременностью. Между тем
известно, что при отсутствии событий, при скуке время ощущается
особенно сильно. Это как будто утверждает существование
пустого времени, воспринимаемого вне событий.
На это следует ответить так. Во-первых, отсутствию событий
вовсе не всегда соответствует именно скука: чаще ему соответствует
сон. Так, птица засыпает, если накрыть клетку темной тканью. Во-
вторых, скука наступает и при наличии событий. Так, скучают
ученики на уроке, который не соответствует их желаниям. В-третьих,
скука и вообще обостренное ощущение времени возникает тогда,
4 «Сборище друзей...», т. 1 97

когда имеется внутреннее беспокойство, которому нет выхода,
например, при ожидании.
Словом, скучают не те, у кого нет интересов, а те, у кого они есть,
но из-за неподходящих условий не могут быть реализованы. Так
же, как кончают самоубийством обычно не те, у кого* нет жадности
к жизни, а <те>, у кого она мучительно сильна, потому что не
может быть удовлетворена.
При скуке душа мечется как бабочка, бьющаяся бесплодно о
стекло, не понимающая, что же мешает ее свободе. События —
внутреннее напряжение и поиски — имеются, поэтому и время есть.
Эти события не находят себе отклика во внешней обстановке,
оттока внутреннего напряжения не происходит, поэтому время
ощущается сильно. Нужных внешних событий не находится, поэтому
время и кажется пустым.
7
Разбирая пример — летаргический мир, — мы пользовались
двумя словами, которые как будто противоречат друг другу: пауза
и безвременность. В самом деле, если пауза не имела никакой
длительности, то естественно считать, что вообще паузы не было.
Может быть, это и так. Но имеются все же основания сохранить
это понятие. Во-первых, переход от преобразования к остановке всех
процессов и затем вновь к преобразованию, может быть, все же будет
ощущаться как событие, как толчок или щелчок, подобный толчку
при переходе поезда с одних рельсов на другие. Пауза,
следовательно, будет, но мгновенная. Во-вторых, и это главное,
несуществующая или мгновенная пауза, поскольку она рассматривается изнутри
летаргического мира, приобретает полную реальность и
определенную длительность, если ее рассматривать извне. Для этого
достаточно представить, что кроме стабильного мира имеется еще где-
то иной, нестабильный мир, откуда астроном наблюдает
подверженный летаргическим припадкам мир. Для него паузы не были бы
ни безвременными, ни мгновенными, он бы заметил их, и каждая из
них имела бы свою особую длительность.
По всему этому мы поступим правильнее, если будем считать, что
пауза произошла, но она изнутри мира не может быть
охарактеризована временем. Графически ее в таком случае удобнее всего
обозначить элементом, не имеющим измерения, точкой.
98

8
До сих пор речь шла об изменчивом мире, для которого полная
стабильность была только эпизодом. Но можно представить себе
и такой мир, для которого полная стабильность была бы его
единственным и ненарушимым состоянием. Совершенно ясно, что
сказанное о паузе изменчивого мира в полной мере приложимо ко всему
существованию стабильного мира. Графически вся его история
должна быть обозначена точкой.
9
Второй кардинальный факт: пребывающий мир —
безвременный.
10
Можно представить себе, что к стабильному и, следовательно,
безвременному миру присоединился изменчивый элемент, например,
точильщик со своим вращающимся колесом. Любопытно и достойно
внимания, что этот один-единственный изменчивый элемент как бы
пересилит все остальные бессчетные стабильные элементы: с его
появлением в мире появится время, отсчитываемое оборотами
колеса3. Стоит остановить колесо, и время исчезнет. Обозначая
графически: при наличии хотя бы единственного преобразования
история мира уже не может изображаться точкой, а должна
изображаться линией, прямой.
Такая безграничная властность преобразования, такое
решающее влияние его, доминирование кажется странным. Ведь, по сути,
все прежние элементы мира остались такими же стабильными. И
все же достаточно привнесения одного преобразования для того,
чтобы все они приобрели время, подобно тому, как достаточно одной
зажженной свечи для того, чтобы все предметы в комнате, бывшие
до того темными, засветились4.
11
В том мире, который мы сейчас рассматривали, имеется время.
Кажется, что оно всеобъемлюще, свойственно в одинаковой мере и
4* 99

точильному колесу, и всем другим — стабильным — элементам
этого мира, например, скале. Ведь если мы будем глядеть на
колесо и на скалу, то мы скажем, что прошло одинаково времени и для
того и для той. Отнесемся, однако, с недоверием к этому своему
представлению: не выделили ли мы время в нечто
самостоятельное, идущее вне и над событиями. А ведь мы уже установили, что
время порождается самими событиями.
Действительно, простой мысленный опыт убедит нас в том, что
временной характер скалы и временной характер вращающегося
колеса различны. Уничтожим скалу — с колесом ничего не
произойдет, он<о> сохранит свой временной характер. Уничтожим
колесо — и со скалой, а также со всеми остальными стабильными
элементами, со всем миром произойдет превращение: они снова
обретут свою исконную безвременность.
Так же точно, если уничтожить или задуть свечу, все предметы
в комнате станут вновь темными; если же разрушить всю комнату
за исключением свечи, она будет продолжать излучать свет, как будто
ничего не случилось.
Это ощущаемое нами непосредственно различие и заставляет нас
называть одни вещи покоящимися и неизменными, а другие
движущимися и меняющимися.
Преобразования имеют свое, не зависящее от окружения,
собственное время; стабильные элементы приобретают время только при
наличии преобразований, поэтому такое же время можно назвать
отраженным.
12
Ясно, что собственное время является основным, первичным, а
отраженное — производным от него, вторичным. Это, однако,
не объясняет сути отраженного времени, почему и как оно
возникает.
Чтобы ответить на это, произведем следующий мысленный опыт.
Представим себе, что мы начинаем отодвигать точильный круг
от остальных предметов стабильного мира. Вот он отодвинулся от
остального мира уже настолько, что почти неразличим. Не окажется
ли натянутым и искусственным, если мы все еще будем с ним
считаться и рассматривать наш мир как имеющий время? Круг
ушел еще дальше, мы уже не знаем, существует он или нет. Нако-
100

нец он перешел далеко за пределы Галактики, он не только не
воспринимаем, но и не может быть воспринят. Очевидно, с ним нельзя
больше считаться, он и остальной мир не могут быть охвачены одним
взглядом, хотя бы умственным. И мир становится вновь
безвременным. А где-то, может быть, существует другой, временной мир,
состоящий из одного точильного круга.
Очевидно, дело тут не в километрах, а именно в охвате одним
взглядом. Но если это так, то точильный круг сам по себе не
оказывает никакого влияния на стабильный мир в смысле
возникновения в нем времени, отраженное время не является реальным
продуктом собственного. Не оно, а мы сами — виновники
появления отраженного времени.
Мы поступаем так в целях единообразия. Когда мы смотрим
на стабильный элемент раз, другой и говорим — да, это тот же самый
элемент, но часом спустя, — то, приписывая ему подвластность
времени, мы, по сути, уравниваем его с изменяющимися элементами,
считаем, что и с ним нечто произошло, хотя вложить в это
утверждение реальный смысл не в состоянии.
Так, командир давал одну команду и один счет всем солдатам, но,
желая, чтобы одни шли вперед, а другие оставались там, где стоят,
заставляет последних производить шаг на месте. Вернее, солдаты
в действительности стоят спокойно, но он считает, что они шагают
на месте.
13
Третий кардинальный факт: отраженное время —
воображаемое; реально только собственное время.
14
Поскольку приписывание или неприписывание отраженного
времени зависит от охвата одним взглядом, нам нет надобности
удалять куда-либо изменчивые элементы для того, чтобы
остальной мир стал безвременным. Они могут оставаться тут же и все же
не проецировать свое время на иные элементы. Не играет также
роли, какова будет пропорция между стабильными и
нестабильными элементами. Таким образом, все вышесказанное приобретает силу
и для нашего реального мира, в котором наряду с изменчивыми
101

элементами имеются и стабильные, хотя бы в некоторых фазах
своего существования. Мы уже можем теперь говорить не о
мирах, а об отдельных элементах нашего мира: одним из них свойственно
время, другим — нет.
15
Четвертый кардинальный факт: все, что пребывает, —
безвременно, т. е. не имеет длительности.
16
Когда мы говорили о паузе мира, мы уже отмечали, что она, не
имея сама по себе никакой длительности, приобретает вполне
определенную длительность, если смотреть на нее извне, из
нестабильного мира. То же можно сказать об истории стабильного мира и
вообще о всем, что пребывает.
Такая противоречивая характеристика кажется невозможной. Но
мы можем привести самый обыденный пример того, как одно и то
же явление может представать в противоположных аспектах. Так,
цветное и бесцветное — противоположности. Но черное является
бессветным и, следовательно, бесцветным. Однако, это цвет. И дело
тут вовсе не в словесном парадоксе, а глубже. Когда перед нами
сплошная чернота, т. е. темно, она колеблется между цветом и его
отсутствием: «черно» и «безвидно». В сочетании она становится
вполне цветом. Для слепорожденного она всегда только отсутствие,
неправильно сказать, что он видит черноту, — он не видит ничего.
Особенно показательна эволюция ослепшего: сначала отсутствие
светового раздражения воспринимается им как постоянная
темнота, а затем это ощущение незаметно переходит в нулевое, он уже не
видит этой темноты, как мы не видим ее спиной.
Короче говоря: отсутствие чего-либо, взятое изолированно, есть
отсутствие ощущения, признака; но взятое в связи, в контексте оно
само становится особым признаком, ощущением.
Возвращаясь к пребыванию: оно нерасчлененно и, значит, не имеет
этапов, периодов, фаз, временного измерения. Поэтому и правильно
его обозначать точкой. Но если мы припишем ему фазы, пользуясь
для этого соседством какого-либо преобразования, то пребывание
фиктивно расчленится. В точке появятся различные части, т. е. она
станет линией, прямой.
102

Так дорога, на которую падает тень забора, выглядит полосатой,
составленной из отдельных, положенных рядом, полос, и можно
сосчитать их количество. Пропадет тень, и окажется, что считать
нечего5.
Так о человеке, стоящем на месте, можно сказать: он проделал
столько-то шагов, если считать, что он шагал на месте. Но на
самом деле он не шагал, а стоял, и число потеряет свой смысл.
17
Пятый кардинальный факт: прямая (отраженное время)
тождественна точке (безвременности).
18
В обычном, не отличающемся ясностью представлении о
времени скрываются две совершенно разнородные тенденции.
Первая из них приписывает времени независимость и универсальность.
Ее мы отвергли. Вторая утверждает, что различные элементы мира
имеют резко различное отношение ко времени. Эту тенденцию
развивали и мы.
В самом деле, мы резко разграничили пребывание от
преобразований, признавая временную природу последних и отрицая
временную природу первого. Но пребывающее — это то, что в
общепринятых категориях рассматривается как предмет, а
преобразование — то, что считается действием, процессом. Взгляд на
временную природу тех и других ясно запечатлен в языке: имена
существительные и глаголы. Первые не имеют признака времени, вторые,
наоборот, имеют. Нелепо спрашивать: какого времени «стол»? —
в нем нет временного признака.
В предшествующем изложении мы оставались, таким образом,
в пределах обычного здравого смысла. Но сейчас мы должны
двинуться дальше и выйти за его пределы.
Мы должны выставить следующее положение: категория
предметности — фиктивна, в мире имеются только процессы.
Стол — это тоже процесс, фонтан моторного сопротивления,
поддерживающий определенную постоянную фигуру и постоянной
силы.
103

Следовательно, предметность не может служить основанием для
безвременности. У нас имеются два выхода: либо вообще отказаться
от приписывания безвременности пребыванию, либо найти для этого
иное основание взамен предметности.
Первый выход исключен: оттого, что категория предметности
рушится, наши изложенные выше опыты и рассуждения не теряют
своей силы. Остается другой выход: найти, какая особенность
процесса, называемого «стол», заставляет нас признать его
пребывающим, в отличие, скажем, от процесса, называемого «мигание света».
Особенность эта в постоянстве или, точнее говоря, в ровности
первого процесса. Если бы стол менял, например, свою твердость,
его уже нельзя было бы считать пребывающим. Именно потому, что
в этом процессе нет внутренних различий, мы можем обозначить его
прямой, что, как установлено, тождественно точке.
Ровность процесса — вот в чем основание безвременности. Но
в таком случае это же основание мы можем найти во многих
таких процессах, которым никогда никем не приписывалась
предметность и к которым слово «пребывание» обычно не прилагается.
Возьмем, к примеру, температуру и запах. Разве они не
присутствовали бы в летаргическом мире, нисколько не нарушая его
безвременность, — стабильная температура и стабильный запах. Между
тем о них не принято говорить, что они пребывают, скорее, они длятся.
Отсюда легко перейти к свету, звуку, давлению, вообще любому
процессу, лишь бы он не имел изменений в силе или в качестве, не
обозначался бы искривленной линией. Если бы весь мир состоял
из ровного длящегося звука, это был бы неизменный, безвременный
мир. Но то, что относится к воображаемому миру-звуку, относится
и к любому частному ровному звуку.
19
Шестой кардинальный факт: деление тождественно
пребыванию, обозначается прямой — точкой, безвременно.
20
Мы начали с обычного представления, будто время вездесуще.
Мы пришли к тому, что реальным временем обладают только одни
преобразования. Это как бы жилище времени, крепость, из которой
его не выбить.
104

Однако эта крепость при ближайшем рассмотрении
оказывается весьма странной: всегда можно выбрать такой угол зрения, при
котором она перестает существовать.
Преобразованиями называются движения и изменения.
Начнем с первых.
Представим себе два воздушных шара, находящихся на такой
высоте, что земли уже не видно. Любой из них можно
произвольно принять за неподвижный, ï. е. безвременный, а другой — за
движущийся, т. е. временной.
То же относится вообще ко всяким движению и покою.
Установление факта движения или неподвижности во всех случаях в
принципе произвольно. Мы говорим — в принципе, так как
практически на выбор весьма сильно влияет стремление к
единообразию. Но суть дела от этого не меняется.
Изложенные здесь мысли не являются новыми, а повторяют то,
что уже принято современной наукой. Поэтому задерживаться на
них не стоит.
Перейдем от движений к изменениям.
21
Сначала приведем предыдущий пример с шарами в более
общий вид.
Имеются два элемента А и В, каждый из которых не имеет
никаких иных свойств, кроме возможности оказываться дальше или
ближе к другому элементу и сознавать это. Ясно, что А,
приближаясь к В, может с равным правом истолковать это как собственное
движение и покой В, или собственный покой и движение В, или
обоюдное движение. То же и о В.
Заменим в вышеизложенных условиях возможность двигаться
возможностью изменяться, например, температурно. Предположим,
А ощущает, что В, воспринимавшееся прежде теплым,
воспринимается теперь прохладным. Ясно, что А может истолковать это с
равным правом как похолодание В и собственную неизменность,
либо как собственное потепление и неизменность В, либо как
обоюдное изменение температур. То же и о В.
Заменим температуру давлением. А будет ощущать изменение
сопротивления В. А может истолковать это как изменение напора
В при собственной стабильности, либо как изменение собственно-
105

го напора при стабильности В, либо как обоюдное изменение
напоров. То же и о В.
Заменим давление световым напряжением. А замечает
потускнение В. Остается в силе троякое истолкование.
То же касается и любых иных изменений силы. Понятно, что
свобода толкования во всех случаях имеется только в принципе.
22
Седьмой кардинальный факт: изменение в силе, подобно
движению, относительно.
23
До сих пор мы говорили о силовых изменениях, и наше
рассуждение сводилось к следующему: так как величины сил
относительны и определяются из взаимного их сравнения, то изменение этой
величины можно приписать любой из сравниваемых сил, приняв
другую за неизменную.
В мире существуют, однако, не только силовые изменения, а и
качественные, принимаемые всеми за абсолютные.
Но такой взгляд, отрывающий качество от силы, неправилен.
Имеются следующие четыре факта, подтверждающие
относительность качественных изменений и их однородность с силовыми.
Первый факт. Некоторые изменения можно с одинаковым
правом считать силовыми либо качественными: например,
температурные. Их относительность несомненна.
Второй факт. При изменении в качестве изменяется и сила. Так,
например, если мы переведем лампу из одного цвета в другой, ее
яркость изменится. Наоборот, если мы изменим яркость, то
изменится и цвет, т. е. качество.
<Сер. 1930-х?>
5
ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТИ1
1. Последовательности бывают четырех родов:
Преобразования (например, математические действия);
Изменения (например, чувств, запаха или температуры);
106

Охватывания (сюда относятся: рост, течение, излучение);
Движения (вращение и передвижение волн и тел).
Надо выяснить: чем отличаются одни роды
последовательностей от других; как они возникают; сводимы ли одни на другие.
2. Темп.
Сравним преобразование с изменением: шахматную партию2, как
она запечатлена в записи, с ее разыгрыванием, хотя бы мысленным.
Различие ясно: изменение происходит быстро или медленно, оно
длительно или кратко, т. е. обозначается временем.
Разберем, в чем заключается измерение временем. Изменение,
взятое одно, его не имеет. Оно приобретает обозначение временем
лишь при сравнении с другим изменением: нужны часы. Причем
часами может быть любое изменение, охватывание или движение.
Преобразование само по себе не измеримо временем. Однако
оно имеет темп. Он появляется при сравнении одного
преобразования с другим подобным; например, часами для шахматной партии
с одним количеством ходов будет другая партия с другим
количеством ходов. Соотношение количеств ходов и будет темпом. Но
чтобы сравнение могло состояться, надо, чтобы начальные и
конечные ходы обоих преобразований были в каком-то смысле
однородными.
В чем же отличие темпа преобразования от темпа (времени)
изменения. В том, что возможность сравнения для преобразований
ограничена, для изменений безгранична.
Время есть всеобщий темп.
Откуда берется эта всеобщность? Оттого, что
последовательность изменения всегда включается в связку последовательностей,
называемую индивидуальностью. Это и дает однородность и,
следовательно, сравнимость всем изменениям, охватываниям и
движениям. Индивидуальность — перекресток последовательностей.
Теперь понятно, почему преобразование никогда не является само
по себе, а всегда воплощенным в каком-нибудь изменении.
Потому что, включаясь в индивидуальность, оно приобретает всеобщность
темпа.
Тут возникают два вопроса. Если преобразование всегда
воплощено в изменении, то существует ли оно вообще независимо? И
если темп изменения зависит от того сравнения, какое получает
изменение в индивидуальности, то можно ли ему придавать
значение, независимое от индивидуальности?
107

Ответ на второй вопрос. В индивидуальности не заметно
ничего такого, про что можно сказать: вот это не мир, а
индивидуальность3. Вернее всего, что индивидуальность — это ограниченный
вариант разворота мира. Следовательно, всеобщий темп
индивидуальности — это вариант всеобщего темпа мира.
Ответ на первый вопрос. Преобразование существует
независимо. Хотя в записи шахматной партии не обозначено время,
потребное для ее разыгрывания, и оно может варьировать<ся>, оно
все же зависит от этой записи.
Но у нас есть точное ощущение, что изменение, напр<имер>,
температуры, действительно существует, а алгебраическая задача нет.
Верно ли это?
Это верно по отношению к примеру, алгебраической задаче и
неверно по отношению к преобразованию вообще. Ибо ведь и
изменения не всегда существуют в действительности, а могут
воображаться или вспоминаться, мыслиться. Алгебраическая задача — это
воображаемое преобразование. Но настоящие преобразования
существуют, и для нас они в настоящих изменениях. О тех же
преобразованиях, которые, ввиду ограниченности индивидуальности, не
доходят до нее в настоящих изменениях, можно догадываться.
3. Величина.
Теперь, после исследования различия между преобразованием и
изменением, нетрудно найти отличия охватывания от изменения.
Различие ясно: охватывание, в отличие от изменения, становится
слабее или сильнее, больше или меньше, т. е. измеряется
величиной.
Но само по себе оно не имеет величины, а приобретает ее лишь
из сравнения. Если одно охватывание обозначается как рост,
другое, связанное с ним, как уменьшение. При этом любое
охватывание сравнимо с любым другим охватыванием, т. е. все они входят
в одну связку.
Изменение тоже имеет величину, т. е. силу (напр<имер>, звук).
Но измерение величиной возможно лишь для подобных друг другу
изменений.
И преобразования могут иметь величину; но для них
сохраняется то же условие, что и для изменений.
Что же дает охватываниям всеобщность сравнения?
То, что они входят в связку охватываний индивидуальности; эти
охватывания могут быть лишь мускульными.
108

4. Чем отличается движение от охватывания? Тем, что оно
происходит в направлении и на расстоянии, т. е. обозначается
пространственно. При этом пространственность получается лишь из
сравнения: тело движется, это значит, меняется порядок всех сил;
поэтому движение и можно всегда приписывать любому из тел
совокупности, изменившей порядок.
Но и охватывание может иметь порядок; и изменение и
преобразование. Однако этот порядок нельзя еще назвать пространством,
т. к. это не всеобщий порядок.
Всеобщность порядка при движениях получается из
выбранного индивидуальностью порядка, основанного на
зрительно-мускульном соединении.
5. Сводимость.
Таким образом:
Преобразование есть последовательная разность.
Изменение есть преобразование, которое благодаря включению
в связку индивидуальности приобрело всеобщий темп.
Охватывание есть изменение, которое благодаря включению
в связку индивидуальности приобрело всеобщую величину,
размер.
Движение есть охватывание, которое благодаря включению
в индивидуальность приобрело всеобщий порядок,
пространственность.
Эти выводы противоречат обычному утверждению, что основным
является движение, а остальные виды последовательностей произ-
водны или даже фиктивны. Такой взгляд мешал; в частности,
мешал исследованию фигур природы, которые не соответствуют
нашей геометрии, не соответствуют геометрии охватываний, а также
исследованию слов, которые происходят исключительно из
охватываний.
Мы, наоборот, считаем, что движение сводимо на охватывание,
охватывание на изменение, изменение на преобразование. И
следовательно, наше время и наше пространство не что-либо
основное, но производны и сложны. Их корень в последовательной
разности.
Можно ли свести еще к чему-то последовательную разность,
можно ли считать ее и совместную разность вариантами, зависящими
от какого-то ракурса, — это требует особого исследования.
<Сер. 1930-х>
109

6
ОПРЕДЕЛЕННОЕ
(КАЧЕСТВО, ХАРАКТЕР ИЗМЕНЕНИЯ,
ПОСТОЯНСТВО ИЛИ ИЗМЕНЯЕМОСТЬ)..^
1
Определенное (качество, характер изменения, постоянство или
изменяемость) есть чувство закона (в соотношении, связи,
сравнении). Но каждый закон есть вместе с тем чувство определенного
нарушения другого закона. Так изменчивое ускорение по
отношению к постоянному ускорению; постоянное ускорение по
отношению к скорости; скорость по отношению к покою (т. е.
несовпадение скоростей по отношению к совпадению). Без этого
постоянное (равномерное) изменение или постоянно ускоряющееся, —
вообще изменение, имеющее закон, — и не чувствовалось бы как
изменение, не было бы изменением.
Составить таблицу нарушений, несовпадений, кривизны.
2
Качество — несовпадение элементов мира друг с другом.
Время — несовпадение с их индивидуальностью.
3
Ритм — определенное, закон соотношения. 1. Прямое качество
(спектрально чистый цвет), время (гудок сирены), пространство
(море, небо, степь), чувство (во сне, в детстве). 2. Волна качества
(радуга), времени (камертон), пространства (дорога, купол, дерево),
чувства (прощание)1. 3. Рябь качества (иллюминация, песок, мех),
времени (снегопад, фонтан, пена за кораблем, фейерверк),
пространства (толпа и город с вышки, парад), чувства (ресторан, вокзал,
манифестация). 4. Вариация качества (аккорд), времени (марш),
пространства (сад, узор), чувства.
Связано всегда: с ощущением паузы, нереальности,
беспредметной задумчивости, цветением и уничтожением (интерференцией,
энтропией), особым миром, восхищением (в букв<альном>
смысле), головокружением, искусством.
110

4
Ощущение игрушечного мира; его связь с ритмом, потерей
масштабов, совпадением движений, ложным воспоминанием, эроти-
ч<еским> чувством.
5
Невообразимая жестокость жизни.
6
Распутывание тела.
7
Душу всегда представляли материальной, особой материей,
иначе и не могло быть.
8
Историч<еский> стиль.
9
Система координат — то, что вне математики называется
индивидуальностью.
10
Значение чисел: способы расчленения и проецирования.
11
Нравствен<ен> или безнравствен<ен> рост дерева?
Нравственна или безнравственна история людей?
12
Теория фальш<ивой> ноты.
111

13
Единств<енная> реальн<ость> жизни; остальное —
наблюдение этого извне.
14
То, что одному кажется (есть для него) изменяющимся,
другому — неизменным; так же, очевидно, — существующим и
несуществующим, как для мира в целом?2
15
Есть только разность (качеств, качественная), а сами качества —
углы зрения на эту разность (проецирование ее). Качество —
проецированная разность.
16
Иерархия разностей: разность разностей и т. д. — пирамида
разностей, которой каждый следующий вниз этаж есть
разнообразие углов зрения на предыдущий (проецирование его). (Подобно
скорости и степени ускорения, рассматриваемым обратно, не от покоя,
а от высш<ей> степени ускорения как нулевой.)
Время — разнодостижимость.
17
Вопрос — изменяется или движется? — это значит: разнодо-
стижимо ли только для чувств или и для мускулов? Пространство
и есть отношение этих двух разнодостижимостей, причем одна из
них берется постоянной.
18
То, что не изменяется, — действительно невременное.
19
Все правила относит<ельно> движений должны быть
расширены и на изменения.
112

20
Неправильно говорить: движется по отношению к этому,
принятому за неподвижное; нужно говорить: эта пара находится
между собой в движении. Первый способ выражения принят потому,
что дает самым простым образом измерение движения, математи-
чен3.
21
Время — только когда ломается ход (толчок при этом); отсчет
изломов, коленчатости — сочленений.
22
Когда-то ко всем словам было такое же отношение, их можно
было производить так же разнообразно и свободно, как сейчас
только ласкательные формы и уменьшительные имена4.
23
Возрасты искусства.
Эклектизм, рассчитанный на успех; для этого и попытки
оригинальности.
24
Время — отклонение (от достижимости).
Время — когда посторонний взгляд.
Время, бесконечная дробь.
Время — угол возможности (могло бы быть и иначе...).
25
Расшифровка Евангелия.
26
Физиологический такт.
113

27
Внутрителесное пространство, время.
28
Время: периодизация; тогда, когда есть случайность. Pres, perf А
Четыре стороны времени: порядок (раньше, позже),
периодизация, изменение, уничтожение.
29
Интерес — свойство роста; отношение к тому, за счет чего или
в чем возможен рост (напряжение роста, преодоления
сопротивления, чувства),
30
Сопротивление: рассматриваемое извне — рост;
рассматриваемое изнутри — чувство.
Рост — волна — отклонение — разность — сопротивление —
чувство — существование.
31
Неопределенная надежда, чувство роста; когда она пропадает,
тогда — старость.
32
Искусство — вызывание ритмических состояний.
33
Внутренние пейзажи — временные иероглифы — особые
состояния (ритмические), состояния искусства.
34
Исторические вспышки.
114

35
Есть ли звук, цвет и т. п. — свойства самих вещей или только
создание глаза, уха под влиянием воздействия волн? И то и другое
не верно. Качество есть схваченный ритм волн, разностей. Это ясно
чувствуется, когда частота-дрожание переходит в частоту-звук
(бывает на площадке трамвая). Таким образом, это не субъективный
вымысел и не изолированное свойство вещей, а отношение,
качество. Правильнее говорить не звук, а высота или схваченная частота,
ритм.
36
Воздействует, очевидно, не длина волн, а их частота, ритм
(высота гудка приближающегося паровоза, смещение спектра).
37
Внутри мгновения нет времени:6 чередование изменений (волн)
схвачено как нечто неизменяющееся; потому что схвачен ритм, и он
действительно, по крайней мере приблизительно, статистически,
неизменен. Почему так нельзя воспринимать час, день? Потому что
появляется сравнение с разными другими изменениями.
38
Внутримгновенные ритмы и дают звуки, цвета и другие качества
мира. Можно сказать: внутримгновенное время (оно было бы
временем, если бы мы успевали его включить в связь
сравниваемых изменений, — тут есть предел, зависящий от устройства тела)
превращается в качество.
39
Солнечные часы или прилив и отлив дают природный ритм, часы
со стрелками — абстрактный ритм, т. е. не совпадающий с
жизнью. Поэтому люди, жившие по солнечным часам, чувствовали
внутреннюю необходимость жить в этом ритме и меньше
ощущали толчки времени об их жизнь, были счастливее.
115

40
Внутримгновенные ритмы дают отличие качества от отсутствия
его и диапазон качества; а рассечение диапазона качества (на цвет,
тона) мы совершаем сами.
41
Внутри мгновения мы ощущаем не смену волн, а их «формулу».
42
Мгновение — пока не происходит изменение
индивидуальности.
43
Мир, как ритм, — был бы невременным.
44
Искусство — иерархия ритмов.
45
«Нести яйца» от нести («класть»), подобно тому, как летать
( «растягиваться» ).
46
Воображаемый гребень времени (результат обобщения процесса
включения), неопределенно большое количество (бесконечность
времени) его зубцов, и неопределенно большая частота его зубцов
(бесконечная дробимость времени).
47
Кинематографическая и пластическая теория времени
(прерывность и непрерывность изменений).
116

48
Опровергают неизменность — будто это только видимость.
Напр<имер>, фонтан кажется застывшим, а на самом деле капли
все время сменяются. Но форма фонтана, расположение его
капель — действительно застывшее.
49
Неизменность и изменение в таком же соотношении, как
выпуклое и вогнутое; если смотреть с одной стороны — это выпукло, то
вогнуто, если смотреть с другой стороны — наоборот.
50
Конечное или бесконечное только то, что имеет вообще размер;
размер же возникает только при включении (в «гребень»); если
включение воображается неопределенно продолжающимся, тогда и
получается бесконечность. Качество, например запахи среди других
запахов, не конечно и не бесконечно, т. к. не имеет в этом отношении
размера. Если бы избавиться от представления времени, как гребня,
то не было бы ни конечности, ни бесконечности времени.
51
Конечно, равномерным — т. е. основным темпом — можно
выбрать и признать какое угодно изменение (темп). Но это
только в абстракции, в игре. Действительно же берут то, а не другое.
Почему? Говорят: потому что удобнее. Но ведь это удобство не
случайно: значит, в мире есть основной темп. Иначе было бы все
равно, какой темп признать основным... В этом оправдание
«абсолютного времени», реки времени, основного течения мира.
52
Вся наука отвергает бессмертие. Философия, если удастся ее
правильно построить, кажется, тоже приведет к этому (игра
небытия). Что остается? Остается еще очень узкая область фактов. Эти
особые факты настолько противоречат не только науке и филосо-
117

фии, но и всякому нашему остальному опыту, что их поэтому-то и
стараются не принимать за факты (не будь этого противоречия, в
них, конечно, никто бы не сомневался). Самое странное, что эти
факты противоречат и всем человеческим представлениям о
бессмертии, какие мы знаем. Между тем, естественным образом их тоже не
отменить.
53
История относительности, да и вообще вся наука, не
анализирует времени, а только пользуется им так или иначе, беря за основу
обыденное представление времени.
54
Кривизна (изменяемость): изогнутая (непрерывная) и
коленчатая (прерывная).
55
Временное отношение: внутреннее (свой темп) и внешнее
(начало и конец, т. е. включение в чужой темп; при этом получается
и отраженный внутренний темп, воображаемый).
56
Неизменяющееся не имеет внутреннего временного отношения,
кроме воображаемого, — тень от забора, делящая дорогу на полосы7.
57
Внутримгновенная кривизна (микровременное отношение) дает
качество, его отличие от небытия и других качеств; макровремен-
ная кривизна — изменение качества.
58
Задача исследования времени: возможна ли обратимость
кривых в прямые, и если возможна, то при каких условиях.
118

59
Если время уподобить основной жидкости, то события будут
взвешенными в ней капельками, эмульсия или раствор. Мы можем
и не различать отдельных капелек, не считать их (внутривремен-
ное отношение), а ощущать пустоту раствора. Так, например, мы
различаем частую дрожь от более редкой. Таковы и
ощущения внутримгновенных событий, высоты звука, цвета и т. д., т. е.
качеств.
60
Основа одновременности (и, значит, пространства) —
вариантность.
61
Органы чувств — органы восприятия внутримгновенных
ритмов.
62
Основная временная фигура — волна, ибо она относительная
и к основному качеству, как его нарушение, и к гребню времени (ее
изогнутость). Если не считать основное качество прямым, то
волна не будет изогнутой. Но остается взаимная кривизна.
Теория волны8.
63
Бесконечное не противоположно конечному, имеющему
границы. Конечное — это то, что имеет точно определенную границу,
локализованную; бесконечное < — > то, что имеет тоже границу, но
ее не удается указать; два рода бесконечного: когда идет речь о
внешних границах (продолжаемость) и когда идет речь о
внутренних границах (дробимость).
Противоположно конечному, — в смысле, имеющему границы,
т. е. размеры, — безразмерное; но это противоположно и
бесконечному.
119

64
Бесконечное, т. е. неопределенно дробимое и продолжаемое
время, абстрактное, математическое время потому кажется нам
несомненно реальным, что оно близко к абстрактному
физиологическому времени.
65
Материя — столкновение чувств, наблюдаемое извне.
66
Физиологическое ощущение — сформулированная физическая
разность.
67
Неизвестный мир (название).
68
Мысль есть поступок, не выходящий за пределы
индивидуальности, внутренний поступок.
69
О течении мыслей. Забытая мысль вспоминается по
связанному с ней приятному или неприятному чувству, его оттенку, как бы
подкладке мысли. Иначе говоря, по настроению, воплощающемуся
в этой мысли. Очевидно, это и определяет течение мыслей.
70
Представление о неживом, нечувствующем вторично и не
основано ни на чем, кроме наблюдения предметов, только
наблюдение извне более или менее случайных совокупностей. Живое —
то, что существует по своему собственному закону. Мы относим это
только к одной области жизни — клеточной. На самом деле только
и существует живое, чувство, неживое — совокупности.
120

71
Характеры или стили мышления: модельно-предметное, по
образцу уже готовых, сформулированных нашими органами чувств
вещей; словесно-символическое, например, в математике,
абстрактно-модельное, обобщение предыдущего стиля, более удобное, но
сохраняющее все его коренные ошибки, — его можно назвать
послепредметным; и наконец, проекционное,
иерархически-образующее, допредметное. В этом и разница: те, собственно, описывают,
пользуясь уже имеющимися выражениями, а это создает сами
выражения, объясняет. Можно уподобить одно расстановке (вещей),
другое — порождению (преломлению, отражению) их.
72
Мир как система аберраций.
73
Непрерывность — это всего-навсего не прерывность
(неперемежаемость другим). Поэтому всегда, во всяком случае, надо
ставить вопрос: чем именно (перемежается или не перемежается)? Нет
непрерывности или прерывности вообще, т. е. по отношению к
пространству или времени, это фикции. Потому что и пространство
и время — это не какие-то заполняющие среды, в которых
растворены или плавают вещи и события, а отношение вещей и событий
между собой. Математическое определение непрерывности (линии)
и вместе с тем ее сплошной бесконечной точечности оттого и
нелепо. На самом деле его следует понимать только в таком смысле:
процесс (или линия) может быть в одном отношении непрерывен,
а в другом — прерывен (как именно, мы не устанавливаем, ибо берем
в математике не отдельный случай, а общее утверждение);
поэтому мы можем рассматривать его произвольно, и так и так, как
когда нам удобнее. Но, конечно, не зараз непрерывной (сплошная линия)
и прерывной (точечность), как это говорится в математике.
74
Математика, точно птоломеевская система: сложна, остроумна,
правильно отвечает на все вопросы, в основе какая-то насильствен-
ность.
121

75
Половое влечение — это стремление к деиндивидуализации,
стремление избавиться от аберрации индивидуальности9. Поэтому:
1) Оно глубже и существует уже до разделения на полы; 2)
Существует только один пол — женский (мужской —
редуцированный, специализированный, вроде, например, рабочей пчелы или трутня
у пчел); 3) Половое чувство — это просто чувство; 4)
Половые органы — это просто органы (неспециализировавшиеся;
поэтому низшие, в особенности морские животные, чем-то
неприличны).
76
Вначале было чувство, слово (мысль), дело (поступок) — в конце
концов, все это одно и то же.
77
Если бы я родился, скажем, в Китае, или просто тут же, но на пять
лет позже, я бы себя даже не узнал, был бы совсем иным. Это —
страшно.
78
Есть индивидуальная упругость, особая живая влажность —
внутренний рост. Она и влечет и восхищает, создает основу
тяготения полов. В этом же отличие живого цветка от нечувствующего,
бумажного10.
79
Одно из самых страшных возражений против бессмертия — то
спокойное истлевание личности, которое видно даже на глаз, то
падение желания бессмертия, которое настает в старости.
80
У женщин более обтекаемая форма, чем у мужчин.
122

81
В отношении к цветам, маленьким животным, детям —
умиление перед фактом жизни, ее изяществом. То же есть и по
отношению к женщине.
82
Никто никогда не жил ни для себя, ни для других, а все жили
для трепета.
83
Движение — изменение в положении и расстоянии до
остальных вещей. Всякую вещь можно рассматривать либо как
совокупность элементов, точек (фигуру), либо как цельную (точку), как
хотим. При вращении цельная вещь (точка) остается в том же
самом положении и на том же расстоянии от других вещей, что было;
следовательно, это не движение.
84
Под обтекаемостью подразумевается обычно наименьшая задер-
живаемость — при определенном по направлению и скорости
движении — средой, зависящая от очертания, формы предмета: то
есть геометрическое соответствие предмета окружающей его
среде, стихии.
Это определение годно только для механики, для движения
твердых тел, это техническая обтекаемость.
Вообще же по-настоящему обтекаемость охватывает гораздо
большую область. Не только по очертанию, но и по консистенции,
по пластичности и упругости. Не только по отношению к
внешней среде, но и по отношению к самой ткани тела, к его
внутреннему строению. Не только в условиях одного определенного
движения, но для всех возможных для этого тела движений,
изменений, состояний в среде.
Тогда обтекаемость будет: соответствие тела,
индивидуальности окружающей стихии, миру.
123

85
Мыслительная работа состоит, конечно, не в создавании суждений
(это — результат), а в том, чтобы разобраться, что к чему; тогда и
появятся суждения. Разобраться, ощупать, установить нужное
положение, это составляет и суть физической работы, как мускульной,
так и органов чувств. Только в физической это доводится до
практического конца. Но дело в одном и том же, например, когда
учишься плавать, открываешь, совсем не рассуждая, правильное, хотя
и необычное положение тела в воде, или когда открываешь,
разрешаешь задачу, — дело в аккомодации.
86
Синкопа — обрыв, ощущение падения в пропасть, фальшивая
нота; т. е. выход из определенного ритма в возможный более
широкий и сейчас же возвращение в прежний. В этом есть прелесть,
пикантность, притягательность. Это игра с чудовищностью, сквозь
индивидуальность просвечивает вдруг стихия и подчиняется
индивидуальности. Этим притягивает женщина физиологически и
психически («Reiz».)11.
87
Стихия становится чудовищной, когда у нее отрастает головка,
индивидуальность. Иногда она может быть отвратительна, ужасна,
притягательна и приятна. (Пример: самка термитов.)
88
Время не есть мера или счет движения, как пишет Аристотель,
это очень неточно. Правильнее: время есть степень (сравнение)
изменчивости, пестроты мира. Но как представить изменчивость вне,
до временной линейки, гребешка? Это и есть неразрешенная
задача о природе времени, его сводимости. А без этого всякое
определение ни к чему, только намек, т. к., в конце концов, тавтологично.
89
Погрузиться в мировой кисель.
124

90
Одновременность значит совместность; разновременность
(последовательность) значит несовместимость.
91
«...был так погружен, что не заметил, как прошло время».
Почему? Потому что был целиком погружен в один ритм. Когда
же частично в одном ритме, а частично в другом, тогда и есть
время. Значит, сам по себе ритм не имеет временного
отношения.
92
Время — несоответствие ритмов.
93
Настоящим временем является то, которое охвачено одним
ритмом, одной формулой. Это ответ на вопрос, что считать
мгновением, как долго оно может длиться. Обычное мгновение — то, что
непременно (внешними чувствами) охватывается одним ритмом,
одной формулой, иначе не может быть воспринято.
94
Формула цветка — его структура, принцип ее (симметрия
лепестков). Если же мы смотрим на них в их последовательности, это
будет темп, так как будет не совместно, а последовательно, во
времени.
95
Можно ли свести ритм к формуле, как формула становится
ритмом, почему — это и есть вопрос:, что такое время, т. е. что такое
изменение (вернее, даже не изменение, а та разность, при которой
одно из двух, сравниваемых между собой, принимается за
изменение).
125

96
Объяснение искусства возможно только после объяснения
времени (т. к. ключ к ним — ритм).
97
Цветок потому имеет формулу, что в нем нет случайности.
98
Симметрия — это ритм в пространстве. Темп — ритм во
времени.
99
Фигура дерева — рисунок взрыва. Поэтому в нем нет
случайности.
100
Говоря просто: для тех, у кого нет выбора (свободы воли), для тех
нет и времени, ибо нет случайности12.
101
Причина обычного неправильного представления о строении
мира, его чертеже заключается в том, что обведение уже
имеющихся мнений — процесс вторичный и более поверхностный — нам
привычнее, чем проведение, прокладывание линий, и мы невольно
подменяем одно другим, принимаем мир уже готовым.
102
Нельзя говорить «существует», «не существует», а надо говорить
«существует по отношению к тому-то» и «не существует по
отношению к тому-то». Эта относительность существования кажется
на первый взгляд чем-то странным и неправдоподобным. Можно,
однако, привести простой пример: t 36° не существует для нас и
существует для тех, кто имеет большую или меньшую температуры.
126

На это возразят: здесь речь о восприятии, о субъективном, а не
о существовании, объективном. Физически, как движение частиц, t
36° не перестанет существовать и в том случае, когда у нас t 36°.
Это возражение неверно. Ведь не случайно не воспринимается,
а потому что нет разницы в частоте движения частиц между одним
телом и другим.
Снова возразят: но все же, хотя и нет разницы, ведь есть
движение, его частота.
Но и это неверно. Потому что и движение и частота
относительны. И если мы их уловим каким-либо прибором, а нашим
прибором — телом — не улавливаем, то именно потому, что по
отношению к ним не будет ни движения, ни частоты, т. е.
действительно не будет температуры. А по отношению к другому телу может
быть.
То же самое и со светом: при какой-то соответствующей волне
его не будет.
Вот почему «существовать» — значит «отличаться».
103
Где граница между своим телом и окружающим миром? Там, где
начинается чужое — мир. И, — как вторичное, — остальное: свое
тело13. Но признаки чуждости могут быть различными. Например:
чужое движение, т. е. не подчиняющееся мне; или чужая
температура, несовпадающая; или еще что-либо другое.
Для нас таким признаком является, очевидно, движение. Все, что
движется обычно по моей воле, все эти совместно движущиеся
элементы и составляют мое тело.
Может показаться, что таким признаком своего для нас
является чувствительность, боль. Это не так. Чувствительность
локализируется постепенно и именно по имеющемуся уже признаку тела
и его отдельных частей, это процесс вторичный. Если бы
прирастить к какой-нибудь части тела палку или кольцо, то, наверное, можно
было бы локализировать боль и на них. И наоборот, там, где нет
расчлененного движения (напр., внутренности, зубы), там нет и
расчленения, локализации боли. От этого и бывает, что болит, а где
болит, указать невозможно. От этого не локализированы также
«общее самочувствие», «настроение» и т. п.
Но если для нас граница тела и мира определяется границей
127

чуждых и своих движений, то ведь для существ других она может
определяться другим признаком. И безусловно она будет
проходить иначе для существ неподвижных, или движущихся только
пассивно, или движущихся в такой среде, где не может быть
построена координатная сетка и, следовательно, не может быть
ориентации (в жидкости).
Мы-то, глядя на них, будем считать: вот их тело. А для них самих
их тело будет иметь иные границы.
Вот почему если дерево чувствует, то для него его тело, наверное,
совпадает с миром.
104
Мир в целом не имеет времени, ибо он — изолированная
система, один ритм. Но это собственно непредставимый мир, ибо,
представляя, мы смотрим уже посторонним взглядом, нарушаем
изолированность. И этот «мир почти в целом» уже будет иметь время,
свое, отличное от всякого частного, главное время — «река
времени». Поэтому-то, хотя, говоря абстрактно, можно было бы взять
любое изменение за основное (например, свой пульс или падение
камня), на самом деле право на это имеет только одно —
«мировой ритм», который мы приблизительно улавливаем.
Изречение Магомета «время стоит, вы движетесь» правильно
в том смысле, что мировой ритм не имеет стадий, он не изменение,
не временен, а становится таким только по отношению к не
совпадающему с ним индивидуальному ритму.
105
К абстрактной, математической, потенциальной
относительности всегда имеется избирательная, реализующая, ограничительная
поправка, происхождение которой коренится опять-таки в
относительности, но предшествующего, более глубокого порядка.
106
Открытие должно быть плодотворным; это значит, оно
должно содержать в себе новую точку зрения, давать новый
тематический способ исследования и указывать новые факты.
128

107
Распутывание тела: прознай самого себя — tat tva asi14 — в
царстве небесном не женятся и не выходят замуж.
108
Варфоломеевская ночь. Психологический нокаут, подсказанный
эпохой.
109
Искусство отличается от природных ритмических состояний тем,
что оно создает иероглифы.
110
Вопрос о чужой одушевленности нужно решать не так, как он
ставится обычно, а с другого конца. То что мы считаем, что
имеются живые существа и кроме нас самих, в этом ничего
удивительного нет, это — первичное. Ведь мы замечаем в мире события,
протекающие помимо нашего желания, по своему самостоятельному
закону, заложенному в них. А уже по своему опыту мы знаем, что
столкновение самостоятельного закона с внешними
препятствиями и есть чувство, одушевленность. Неодушевленность есть
несамостоятельность, и мы принимаем за это такие события, которые на
поверку оказываются не вызванными самостоятельным законом.
Это — накапливаемые исключения, вторичное знание. Схема: «если
не мое, то, значит, кого-то другого», — «но и не кого-то другого,
значит, ничье, неодушевленное».
111
Объяснение чувств (название).
112
Щекотка — почти не угрожающая потеря ориентации в
лабиринте чувствительности тела, вызывающая легкое всеобщее сопро-
5 «...Сборище друзей...», т. 1 129

тивление тела (судорога смеха). Поэтому в чувствительных,
имеющих малый опыт касания, складчатых областях тела; легкое
прикосновение чуждой силы, быстро и беспорядочно меняющее
направление; безопасное и безболезненное; при высоте общей
чувствительности, возбудимости; и сама повышает общую чувствительность
(поэтому прокладывает путь секс-возбуждению).
ИЗ
Все практические задачи выражаются в виде заколдованного
круга, теоретические — в виде уравнения с двумя неизвестными.
114
Мы не достигли и не достигнем великих результатов не
потому, что у нас нет для этого данных, а потому, что достижение их
осуществимо только тогда, когда оно является единственной
страстью, для нас же оно не является страстью и не может быть
единственным.
115
Нелепо было бы думать, что принцип относительности —
физический. Но только в физике он осознан до конца.
116
Закон Вебера—Фехнера15 есть следствие принципа
относительности. Так как это не было понято, то формулировка его малоудачна.
117
Я думал о том, нельзя ли считать за нулевую скорость скорость
света, все же остальные за отрицательные.
118
Сводящая с ума плавность линий. Действительно, она может
довести до исступления, до умиления, до восторга.
130

119
Все-таки это было бы стоящим делом: объяснить видимую
картину мира, проследить, ощутить ее от семени, от ростка до
распускания.
120
Эстетическое лечение.
121
«Точка-прямая».
122
Угол несоответствия.
123
Если ощущение есть схваченный ритм (темп), то оно должно
меняться при замедлении или ускорении остальных внутрителес-
ных темпов, т. к. все они относительны.
124
Полное собрание как очищенная биография; можно узнать линии
жизни, были ли они законченны или обрезанны, законы их
траекторий.
125
Написать о «Слове о полку Игореве».
126
При любом усилии участвует все тело.
127
Результат всегда больше того, какой может быть предвиден. Это
и есть судьба.
5* 131

128
Сопоставить числа: начала слияния зрительных впечатлений и
начала ощущения дрожи как звука: не в одном и том ли тут дело —
во внутримгновенном глиссандо.
129
Ход рыбы вверх по реке при нересте и повышение тона гудка
паровоза при его приближении — не одна ли тут причина?
<Сер. 1930-х>
7
О ТЕЛЕСНОМ СОЧЕТАНИИ
1
О любви: она притягательна, священна, страшна, смешна, жалка и
омерзительна.
2
Притягательна, заманчива — это общеизвестно и не требует
доказательств.
Священна — т. е. выше меня, важнее и значительнее всего, даже
собственной жизни, — неизвестно почему. Это переживает всякий
влюбленный, он испытывает восторг и восхищение, он готов к
самопожертвованию. Такое отношение к любви подтверждает
государство — оказывая ей уважение, религия — освящая ее,
искусство — прославляя и увековечивая ее.
Страшна — т. е. порождает безотчетный испуг, робость. Не это
ли в юности замедляет достижение цели, когда никаких внешних
препятствий нет? «Заклинаю вас, девицы иерусалимские, —
говорится в «Песни Песней». — Не будите и не возбуждайте любовь, пока
она не придет!» И дальше как о величественной и ужасной
стихийной силе: «Положи меня, как печать, к сердцу твоему, как печать на
мышцу твою; потому что сильна, как смерть, любовь; свирепа, как
132

преисподняя, ревность; стрелы ее — стрелы огненные, она —
пламень Господень»1. Соседство любви с раздиранием, болью, гибелью
индивидуальной жизни видим мы в природе. Современный нам
писатель говорит: «Самое страшное в мире — женские ноги»2.
Смешна: всякий влюбленный в большей или меньшей степени
забавен; и неудержимо смешно извне, нелепо и комично телесное
сочетание, венец любви, соль бесчисленных анекдотов.
Жалка: такой представляется она не заинтересованному в ней
наблюдателю, — бесплодная трата сил, запутанный путь,
требующий стольких жертв, в ней кроется какой-то обман. «Всякое
животное после совокупления печально», — заметил Аристотель. И
человек ощущает после этого внезапную паузу жизни, странное
безразличие к тому, что его волновало, смутное разочарование.
Омерзительна. Такой она предстает узнающему о ней впервые,
вызывает в нем чувство унижения и отвращения, обиды на природу,
устроившей все так безобразно. Ничто не подвергается такому
опозориванию, как любовь: аскеты ненавидели и презирали ее. Слова,
связанные с ней, стали оскорбительной, наихудшей руганью. Ее
иероглиф — бубновый туз, прибитый к воротам побежденного города.
3
Такова чувственная любовь, приводящая к телесному сочетанию.
Она подобна водоплавающей птице на берегу. Или рыбе с
выкатившимися глазами и лопнувшим пузырем. Потому что в ней есть
некоторая чудовищность.
4
Сводя сказанное воедино: любовь есть нечто непристойное,
неприличное. Это действительно ее сердцевина, ибо чем острее
ощущается это, тем сильнее и все то противоречивое, что уже было
перечислено.
5
Чему и кому не приличествует, не соответствует любовь? Она не
приличествует высшему животному более, чем низшему; человеку более,
чем животному; современному человеку более, чем древнему; интел-
133

лигентному более, чем неинтеллигентному. Ее неприличие, таким
образом, усиливается по мере развития и усложнения жизни.
Но все же, в той или иной степени, она не приличествует
всякому существу, всякой индивидуальной жизни, — а иной и нет. Это
показывает, что ось любви в самом своем принципе не совпадает с
осью индивидуальной жизни, между ними имеется несоответствие,
расхождение.
Перечислим, в чем выражается неприличие любви по пунктам,
чтобы уловить суть этого расхождения, его причину.
6
Но, прежде чем приступить к этому, условимся о названиях.
В обычной речи слово «любовь» понимается двояко: как
чувственная (amor) и как нечувственная (Caritas). Тому основанием
служит сходство той и другой: в первой мы встречаем в том же либо
измененном виде все черты второй, за исключением потребности в
физической близости, телесного сочетания. Эта последняя, однако,
столь сильна и характерна, что составляет необходимый и
равноправный элемент чувственной любви.
Можно, следовательно, сказать, что amor есть Caritas, смешанная
с чувственностью.
Мы, во избежание путаницы, будем называть любовью только
чувственную (amor), а иную (caritas) будем называть симпатией, ибо
в этом действительно ее суть, в каком бы виде она ни
проявлялась — в виде дружбы, жалости, сострадания, обожания,
преданности, восхищения, благорасположенности и т. п.
Суть остается, говоря словами индийского изречения, в том, что
другой ощущается как ты сам: «это есть ты»3.
Это сопровождается ощущением того, что другой тебе дорог,
особо ценен, прекрасен. Доходя до своего высшего напряжения, оно
становится непреодолимой потребностью общности чувств, восторгом,
страстью.
Любовью мы называем слитые друг с другом симпатию и
чувственность, ставшие страстью.
7
Первое противоречие любви заключается в самом, сочетании
слов «чувственная любовь», или, употребляя принятые нами назва-
134

ния, в сочетании симпатии с чувственностью, сладострастием. Ни
из чего не видно, чтобы одно требовало другого.
8
Мыслимо, да и бывает, как сказано, чистая симпатия, например,
дружба, братская привязанность или привязанность мудреца к своему
ученику, его к учителю. Таким образом, чувственность не
необходимый элемент любви, она как бы отягощает и затемняет ее, связана
с симпатией случайно, не по сути. Почему, если человек тебе дорог,
ты должен стремиться к физической близости с ним, к оголению
его и касанию своим телом его тела? Любите, но незачем спать
вместе, — по Толстому.
9
Можно сказать и обратное: нет никакой нужды осложнять дело
любовью, когда спят вместе. То есть симпатия лишь случайно
сопровождает сладострастие, возможна чистая чувственность. Не
говоря уже о достаточно частых случаях, когда так действительно
бывает между мужчиной и женщиной, приведем несколько
примеров иного порядка. Именно: лежащий с закрытыми глазами на
солнце испытывает телесное умиление, сладостное томление, прилив
чувственности. Несомненно, что жук, сидящий часами без
движения в чашечке цветка, ощущает настоящее сладострастие. Также
курильщик гашиша, когда сердце у него замирает и он как бы
теряет вес и плотность и расплывается в воздухе. Также и младенец,
раскрасневшийся после кормления, прислушивающийся к своему
росту. Все они и многие другие в иных случаях испытывают
оцепенение, блаженство и трепет чувственности, ее восторг в чистом,
беспримесном виде.
10
Все же нельзя судить столь просто и категорически. Имеется
много фактов, указывающих на то, что чувственность сопутствует
симпатии гораздо чаще и связана с нею гораздо теснее, чем это
представляют обычно; что даже тогда, когда мы имеем чистую
симпатию, в ней на самом деле имеется некоторый чувственный
135

оттенок. Нет, собственно говоря, такой симпатии, которая не была
бы заинтересована в физической близости, если не в касании, то, во
всяком случае, в возможности видеть и слышать другого. Мудрец,
прощаясь со своим учеником, гладит его по голове и целует в лоб, а
тот целует ему руку, жалеет, что не будет больше слышать его голос,
видеть его неповторимое лицо. Объятья и поцелуи допускаются и
при братской любви, при дружбе, особенно женской. Еще сильнее
чувственный оттенок в любви родительской. Но особенно
разительно поведение детей и животных: чувство симпатии к кому-либо у
них всегда и сейчас же выражается в желании приласкаться к нему,
сблизиться с ним. Нельзя не считать, что эта черта, хотя в
ослабленном виде, остается у взрослых. Все это заставляет подозревать,
что чувственность сопутствует симпатии необходимо, имеет с нею
внутреннюю связь.
11
Обратно: чувственности всегда присуща большая или меньшая
одухотворенность, Тут опять-таки особенно показательны
животные и дети. Стоит погладить собаку в первый раз, и уже в глазах
ее появляется выражение преданности и доверия. Любовь младенца
к матери возникает прежде, чем он осознает (ее?) свою мать как
личность, эта любовь рождается из ощущения материнского тепла,
ее груди и рук. Что касается мужчины и женщины, то, если бы все
дело обстояло иначе, браки, заключенные по родительской или иной
воле, бывали бы всегда несчастны, между тем это было не так.
Известно старинное наблюдение, что девушка склонна полюбить того,
кому она отдалась хотя бы и не по любви. С другой стороны,
мужчине нетерпимо полное, нескрываемое равнодушие женщины во
время телесного сочетания, если она, например, более
заинтересована в этот момент едой или работой. Это относится и к женщине, к
которой исключена любовь, скажем, к проститутке; она становится
без этой иллюзии неинтересна, как бумажный цветок. Иное дело, если
имеется с ее стороны нежелание, в этом случае существует как бы
перевернутое сочувствие: он знает, что она, несмотря на свое
нежелание, все же до некоторой степени переживает, она не аморфная
среда, а живой мир, против своей воли резонирующий ему. Но если
бы в чувственности не было симпатического оттенка, не было бы
и потребности в резонансе, ибо чувственный эффект вполне дости-
136

жим и без него. Можно сказать еще резче: этот эффект достижим
механически, и это несравненно проще, чем добывать себе существо,
женщину. Поскольку на это обычно не идут, необходимо считать,
что чистой чувственности не бывает. На это могут, правда,
возразить ссылкой на аутоэротизм. Но он, во-первых, чаще всего сурро-
гативен, во-вторых же, и это главное, сопровождается рисованием в
воображении чужого отвечающего тела, его резонанса, поведения.
Но оставим эти примеры и перейдем к тем, которые как будто
несомненно безличны и, следовательно, исключают ощущения
симпатии. При более пристальном взгляде мы найдем ее и тут.
Лежащий на солнце испытывает не просто удовольствие, а восторг, и
легкую печаль, и нежность. К чему нежность: к солнечным лучам,
проникающим сквозь ресницы и переплетающимся в разноцветное
сияние; к ропоту волн; или ко всему наполненному теплым и
влажным воздухом миру? В этом, наверное, и есть отличие
наслаждения от простого удовольствия: в том имеется умиление и какое-то
самопожертвование. И в этом, возможно, и заключено целебное
действие лежания на солнце, что оно есть школа нежности,
освобождает по привычке судорожно сжатые для самозащиты мышцы,
размягчает человека и подготавливает его к любви. Но что сказать
о жуке, оцепеневшем в цветочной чашечке? Он влюблен в запах
цветка — так младенец влюблен в преобразующееся в его ткани
молоко, как наркоман в свободно протекающее сквозь него время.
12
Из всего этого мы заключаем, что чувственность и симпатия
переходят друг в друга незаметно и постепенно, здесь нет точной
границы, перерыва. Любовь как бы овеществляется в разной
степени, и крайние степени этого мы называем симпатией и
чувственностью. Следовательно, симпатия и чувственность
являются не различными по своей сути элементами, связанными
между собою более или менее случайно, но просто различными
степенями, крайними тенденциями одного и того же. Поясним это
на примере. В инструменте такой формы | мы
естественно различаем его крайние степени поперечного размера:
утолщенный конец («ручку») и суженный (острие). Но было
бы неправильно сказать, что он состоит из ручки и острия. Было
137

бы также неправильно искать точную границу: здесь кончается
ручка и начинается острие. Вернее всего, что« мы бы считали
ручка
так р"——___^острие т е деление, не было бы
взаимоисключающим. Такое деление обычно для любой непрерывности, если
внимание сосредоточивается на ее крайних точках. Так художники делят
световой спектр на две заходящие друг за друга части
полуспектра: «желтый» (прилегающий к красному, длинноволновому концу)
и «холодный» (прилегающий к фиолетовому, коротковолновому
концу). По этому же самому принципу, можем мы теперь сказать,
разделен и непрерывный спектр любви, предстающий нам в виде
сочетания двух полуспектров: чувственности и симпатии.
Схематически это может быть изображено так:
симпатия
чувственность
13
Двучленное деление при всей его простоте редко может нас
удовлетворить. Так, двучленное деление светового спектра, которое
можно считать первоначальным, было впоследствии дополнено и
затем почти вытеснено четырех-, шести- или семичленным
делением (красный, желтый, зеленый, синий, а затем еще оранжевый,
фиолетовый, голубой цвета).
Деление спектра любви на два полуспектра также явно
недостаточно. Нельзя закрывать глаза на то, что чувственный оттенок,
наблюдаемый в симпатической любви, не совпадает все же с
обычным представлением о чувственности, почерпнутым из того
источника, где она выражена всего резче, из опыта любви эротической.
Это станет наглядным при следующем сопоставлении. Представим
себе, что женщина спасла своего младенца от верной, казалось,
гибели. Она прижимает его к себе, осыпает все его тело поцелуями.
Эти поцелуи все же резко отличны от тех, которые были бы
предназначены мужчине. Тут дело не в напряженности
чувственности, — она целует ребенка, наверное, даже более страстно, — а в самом
различном характере чувственности. Конечно, и здесь имеется глав-
138

ныи переход, по крайней мере, возможность его, непрерывность, и
точная граница была бы искусственной, — поэтому, например,
звучит всегда фальшиво, когда женщина позволяет мужчине целовать
ее «так, но не так», или касаться ее «до сих пор, но не дальше». Но
того, что сама чувственность бывает разной, отрицать все же нельзя.
Мы принуждены поэтому разделить чувственный полуспектр на
две части. Соответственно его крайним тенденциям, мы дадим им
названия интервалов нежности и сладострастия. Можно было бы
пойти здесь и дальше, постараться наметить, так сказать, отдельные
ноты или спектральные линии любви, но в этом нет надобности.
Симпатический полуспектр, в свою очередь, неоднороден. Любовь
мудреца к своему ученику, продолжателю его дела, может быть не
менее напряженной, чем родительская любовь, — по крайней мере
это мыслимо, — и то и другое является симпатией — и все же между
ними несомненная и существенная разница. В одном случае
основой любви будет ощущение достоинства другого человека, в другом
случае — сочувствия. Соответственно этому мы выделим в
симпатическом полуспектре интервал уважения и интервал сочувствия.
14
Характер любви в каждом случае будет полностью определен,
если мы будем знать, из каких именно чувств она состоит и
напряженность каждого из этих чувств. При желании можно ввести
градуировку, и тогда любовь будет измерена.
Приведем одну из возможных схем:
00*
75°
50*
25°
0"
\ /25*
характер
50°
чувства
75"
100°
уважение сочувствие нежность сладострастие
симпатия
чувственность
139

По этой фигуре мы можем сказать: в этом случае любви она
не страстна (средняя величина около 25°); наиболее значительно
по напряжению, страстно сладострастие, затем сочувствие: и то и
другое имеется во всех возможных оттенках; наиболее сильные в
сладострастии такие оттенки, слабее такой; сочувствие — близкое
к нежности; уважение представлено слабо и не во всех
возможных оттенках; настоящей нежности, собственно говоря, нет, но
сочетание сладострастия с сочувствием и уважением таково, что
создается впечатление, будто нежность не только присутствует, но и
является главным чувством из всех, — на нее падает перевес
(весовой центр сочетания площадей).
Все это было бы выражено, конечно, в цифрах.
В дальнейшем мы не будем пользоваться градуировкой. В
целях упрощения мы будем также считать, будто пропуска в
оттенках чувств не бывает; мы не будем, кроме того, обращать
внимание на напряженность, за исключением тех случаев, когда без этого
не обойтись.
Все это даст нам возможность определять характер любви
всего двумя показателями: ее охват и перевес.
15
Приведем несколько типичных схем (см. с. 141).
1. Уважение
2. Сочувствие
3. Нежность
4. Сладострастие
Первая любовь отличается, таким образом, своим охватом
(включением сладострастия), из-за чего перевес оказывается либо на
нежности, либо на сладострастии.
16
Неправильно было бы думать, что введение понятия о спектре
разрешает противоречие любви. Оно так же не может этого
сделать, как не может, взятое само по себе, открытие спектра
радиации объяснить ее суть. Положим, мы знаем, что световые и
космические (ультрафиолетовые) лучи обычно перемешаны. Это кажется
нам очень странным и необъяснимым. Ибо они как будто не име-
140

Половая любовь
(брак)
Отеческая любовь
У. С. н. с.
Половая любовь
(любовники)
У. С. н. с.
Половая любовь
(к проститутке)
У. С. н. с.
Любовь к матери
У. с. н. с.
Мужская дружба
прежде
У. С. н. с.
У. с. н. с.
Материнская любовь
У. С. н. с.
Братская любовь
У. С. н. с.
Мужская дружба
теперь
У. С. Н. С.
Женская дружба
У. С. н. с.
ют ничего общего друг с другом: одни ощущаемы как свет и
благотворны, другие неощущаемы и разрушительны. Но вот мы
устанавливаем непрерывность, спектр, охватывающий те и другие лучи.
Этим самым мы утверждаем, что они по своей сути должны быть
тождественны. Но, в чем их тождественность и чем вызвано
впечатление их разнородности, остается все же непонятным. Надо,
следовательно, выяснить:
a) Их тождественную суть (такая-то вибрация).
b) Их действительное различие (по частотности).
c) Объяснить впечатление их разнородности (установить
необходимую связь различной частности с различным по характеру
действием на тело).
141

d) Объяснить, почему в одном случае мы имеем одни типы
радиации, в другом — другие (зависимость частотности от
строения и температуры веществ).
e) Объяснить, почему одни виды радиации встречаются чаще
других.
f) Объяснить различия в их обычной интенсивности.
Те же шесть основных задач стоят и перед учением о любви.
Введение понятия о спектре любви еще не разрешает этих задач,
не доказывает, что они должны быть разрешимы, и указывает к этому
путь.
Прежде любовь казалась нам существом с человеческим лицом
и бычьим туловищем, химерой. Теперь мы знаем, что она не
такова. Остается выяснить, какова же она на самом деле и почему нам
представляется химерой.
17
Первое противоречие любви является в жизни причиной
разнообразных недоразумений любви и конфликтов, наносящих
иногда непоправимый вред. Недоразумения эти можно распределить
по следующим рубрикам: одно чувство, свое или чужое, ошибочно
принимается за иное (по составу или напряженности); имеющееся
чувство, свое или чужое, не соответствует желаемому (по составу или
напряженности); имеющееся чувство, свое или чужое, не
соответствует уместному при данных обстоятельствах (по составу или
напряженности); комбинация недоразумений. В целях упрощения мы
не будем учитывать в нашем списке недоразумений любви ни
пропусков (перерывов) в спектре чувства, ни напряженности, ни
комбинированных недоразумений, ни спектральных линий или даже
интервалов, а будем учитывать только полуспектры.
В действительности, однако, напряженность очень важна: именно
она может отличать страсть от легкого увлечения. Также и пропуски:
например, любовь, состоящая только из сочетания сладострастия с
уважением возможна, но несет в себе неизбежность внутренних и
внешних конфликтов. Также и спектральные линии: сладострастие,
сочувствие и т. д. имеют каждое много оттенков и часто
конфликты зависят именно от несоответствия оттенков. Еще более важные
интервалы: нежность и сладострастие не могут, например, заменить
одно другое. Следовало бы учитывать интенсивность каждой спек-
142

тральной линии, так как тожественная по своему составу любовь
может резко различаться по перевесу и, наоборот, различные по своему
составу виды любви могут совпадать по перевесу. Практически
весьма важны, наконец, комбинации, ибо недоразумения наиболее
часто бывают комбинированными.
Всего, однако, не охватить, и мы будем учитывать только
полуспектры. Желающий может включить не учтенное нами, он
получит в таком случае энциклопедию любви и связанных с нею
конфликтов, происходящих в жизни и описываемых в литературе.
18
Некто ошибочно принимает свою чувственность за любовь, или
симпатию за любовь, или чувственность за симпатию, или
симпатию за чувственность, или любовь за симпатию, или любовь за
чувственность. Или некто принимает чужую чувственность за
любовь, или симпатию за любовь, или чувственность за симпатию,
или симпатию за чувственность, или любовь за симпатию, или любовь
за чувственность.
Некто хочет дать любовь, а дает чувственность; или хочет дать
любовь, а дает симпатию; или хочет дать симпатию, а дает
чувственность; или хочет дать чувственность, а дает симпатию; или хочет дать
симпатию, а дает любовь; или хочет дать чувственность, а дает
любовь. Или некто ищет любви, а получает чувственность; или ищет
любви, а получает симпатию; или ищет симпатии, а получает
чувственность; или ищет чувственности, а получает любовь.
Бывает, что уместна при существующих обстоятельствах любовь,
обычаи принуждают к ней, но имеется лишь чувственность;
должна быть любовь, а имеется симпатия; должна быть симпатия, а
имеется чувственность; должна быть чувственность, а имеется
симпатия; должна быть симпатия, а имеется любовь; должна быть
чувственность, а имеется любовь.
Итого: тридцать следствий первого противоречия любви и все
можно подтвердить примерами.
19
Вторым противоречием любви, вытекающим из первого, будет то
обстоятельство, что она одновременно объектна и безобъектна.
143

Объектна симпатия, а чувственность — нет. Под объектностью же
мы понимаем то, что ощущение или чувство вызвано чем-либо извне
и направлено на что-либо вовне.
20
Действительно, нельзя сочувствовать, испытывать симпатию,
уважение или любовь — вообще. Сочувствие рождается при
встрече с кем-то и относится к нему.
21
Между тем может быть сладострастие как выражение
внутреннего роста живой ткани, ее особое возбуждение, переполненность
собственным существованием.
22
Однако уже то, что объект бывает подчас явно случайным или
даже воображаемым, показывает, что дело не только и часто не
столько в нем. В рассказах Чехова «После театра» и
«Душенька» речь идет именно о не сосредоточенном ни на чем
безобъектном чувстве, о напоре любви, возникающем изнутри и ищущем
выхода. И если в этих случаях можно подозревать влияние
чувственности, то что сказать о Франциске Ассизском, о тех людях,
например, которые берут на воспитание сирот, потому что они любят
вообще детей, испытывают потребность о ком-то заботиться,
наконец, которых называют обычно благожелательными, не отмечая, к кому
именно они благожелательны, потому что их благорасположенность
распространяется на всю природу, весь мир. Но говорить о любви,
что она вызвана мировым воздухом, всепроникающим, и
направлена на него, это уже то же самое, что говорить о любви как
безобъектной.
23
Обратно: уже в параграфе 11 было отмечено, что и чувственность
всегда в какой-то мере порождается окружающим миром и
направлена на него.
144

24
Таким образом, совершенная объектность и безобъектность
являются только абстрактными пределами, на деле же мы имеем
всегда некоторую промежуточную сосредоточенность или
расплывчатость чувства. Это можно уподобить тому, что происходит при
разности давлений: среди разреженного воздуха зона густого. Если
пограничная разность всюду приблизительно одинакова, сгусток
равномерно рассосется, и скажут, что это произошло благодаря
внутреннему напору и направления не имело; если же пограничная
разность будет особенно велика в каком-нибудь одном месте,
сдавленный воздух ринется сюда; скажут, что это вызвано
образовавшейся разреженностью, как бы притяжением этого внешнего
участка, и он определил направление воздушного тока. Но не
ясно ли, что в обоих случаях действуют, хотя и в разной мере, два
фактора, сгущение и разрежение, и что, в конце концов, оба
они — одно и то же, только рассматриваемое с различных точек
зрения?
25
Все же нельзя отрицать, что подобно тому, как вещественность,
телесность любви резко повышается от левого края спектра к
правому, ее объектность обычно резко падает, так что для
сладострастия мы можем считать характерным почти полную его
безобъектность. В этом и будет правильно формулированное второе
противоречие любви. Но под этим противоречием явственно
просвечивает иное, вызывающее его, более глубокое.
26
Вернемся к примеру, изложенному в параграфе 24. Зону сгущения
можно считать некоторой индивидуализацией мирового воздуха, ибо
в этой зоне имеется отличие от окружающей стихии, отклонение, свой
закон, строение. Именно это и будет вызывать давление,
растекание вовне, смешивание со стихией. При этом существенны три
факта. Во-первых, сгущение будет неравномерным, идя вглубь его,
мы постепенно попадем в обычную, общую для всей среды
плотность; иными словами, индивидуальность переходит в своем
основании в стихию — нельзя противополагать их, но нужно говорить
145

о большей или меньшей индивидуализированности кристаллизации,
стихии. Во-вторых, самая внешняя стихия, омывающая зону
сгущения, будет на границе с ней, в свою очередь, сгущена, то есть
индивидуализирована. В-третьих, растекание будет идти через наиболее
индивидуализированный слой в наименее, то есть в стихию, то есть
безобъектно по своей тенденции. Поясним это схемой.
#
Ш-4*
k^
?\
[
^
27
Это, вскрытое под объектностью и безобъектностью, более
глубокое противоречие индивидуализированности и стихийности мы
назовем фундаментальным противоречием любви. Ибо оно
является основой всех других ее противоречий.
28
Так, первое противоречие (симпатии и чувственности),
противоречие различной вещественности любви, проистекает из того, что
тело есть первичная индивидуализация, а его духовный облик,
поведение — вторичная и потому большая. Мы как бы вдыхаем
тонкий аромат облика и сквозь него проникаем в его основу,
крепкий аромат тела, и сквозь него в его основу, в глубокий аромат
безындивидуальной живой ткани, стихии.
29
Направленность внимания, поглощенность при разных видах
любви можно характеризовать так:
146

кристаллизация стихии
^. < _<
духовный облик _ тело _. ^ живая ткань
î \/ ^\/-" т
уважение сочувствие нежность сладострастие
симпатия чувственность
Потому в нежности имеется некоторая задумчивость, что она
видит тело, — все, как у других, и в то же время особенное,
неповторимое: хрупкая, изумительно чудесная в своем несовершенстве,
недолговечная форма, возбуждающая радость и умиление, смешан-
ное с печалью.
30
Афродита, рождающаяся из пены, — любовь. Она возникает в
неустойчивом тонком слое соприкосновения двух зон, морской и
воздушной. Частично — очеловеченная, кристаллизованная,
частично — стихийная зыбь.
3!
Возвращаясь к объективности: некоторые несложные
организмы, размножающиеся преимущественно через телесное сочетание,
можно заставить размножаться и так, воздействуя на них каким-
либо раздражителем, например, помещая их в раствор большей
концентрации, чем обычно. Если они что-нибудь переживают при
этом, — надо думать, что — да, — то они переживают наиболее
безобъектное сладострастие, какое возможно.
Рыба, идущая при нересте против течения, пока не погибнет, все
дальше, выбрасывает икру или молоку, не испытывая телесного
соприкосновения. Очевидно, она идет как бы на запах, несомый к
ней течением, навстречу ему, и сладострастие ее связано с этим
запахом, с концентрацией жизни в воде.
Но все это примеры, выходящие за пределы человеческого
опыта.
147

32
Человек, лежащий на солнце, испытывает сладострастие того же
порядка, но несравненно меньшей степени. Более напряженно
сладострастие наркомана. Но оно имеет некоторое своеобразие. Оно
находится как бы посередине между чувственной судорогой и
особым состоянием, составляющим суть искусства, или «экстазом
просветления». Наряду с ним, возможно, надо поставить необъятную и
невыносимую радость, с которой начинается эпилептический
припадок. Во всех этих и подобных им случаях характерно острое
ощущение ни с чем несравнимой стройности и прекрасности мира, его
ритмичности и единства. Настигнутый этим как бы слышит
мировой импульс или, если пользоваться старинными выражениями,
музыку его сфер, мировую «душу». Все это слишком неясно, чтобы
можно было сделать окончательное заключение. Но оно
заставляет подозревать за живой стихийной тканью, еще глубже, знак,
которого она является лишь развернутым изображением. В самой
любви могут быть приближающиеся к этому моменты, и только они
запоминаются надолго, насколько мы можем измерить, навсегда.
Странно, однако, что путь к таким состояниям лежит не через
сладострастие или, по крайней мере, не преимущественно через него, а,
скорее, наоборот, через отречение от чувственности, бескорыстное и
беспредметное страстное уважение. Впрочем, оно может вырасти и
из нежности, и из сочувствия. Не дает ли это намека на то, что спектр
любви имеет еще невидимую часть, соединяющую оба конца и
замыкающую его? Или правильнее представить себе все
спектральные линии как расходящиеся ветви единого ствола?
33
В человеческом опыте наиболее напряженным, безобъектным
сладострастием будет то, которое испытывается иногда в
эротических кошмарах. При нем хотя и имеются воображаемые фигуры, но
они играют несущественную роль, дело не в них. Дело в той окраске
сна, сладострастной духоте, как бы атмосферической эротике,
которая составляет его содержание и потрясает все тело. При этом нет
нужды в иных симпатических чувствах любви; наоборот, такие сны
сопровождаются обычно отвращением, страхом, гадливостью.
Короче говоря, это, как обычно говорят, развратные и противоестествен-
148

ные сновидения. Той же эротической духоты пытаются достичь и
наяву, в оргии.
34
Второе противоречие любви является причиной возможности
изолирования сладострастия и вытекающих отсюда недоразумений.
Говоря шире, оно вообще дает возможность варьировать до
некоторой степени характер любви, вносит в нее частичную
произвольность. Ибо, меняя направление внимания или создавая условия для
этого, мы можем заставить выступить на первый план объектность
либо безобъектность, а в связи с этим и переносить перевес на ту
или иную линию спектра любви. Тем самым на человека
возлагается некоторая ответственность за его чувства и недоразумения,
перечисленные в параграфе 17, приобретают значение не просто
фактов, но фактов, относящихся к поведению, к нравственности.
Таким образом, объектность внимания является рычагом
управления чувствами любви.
35
Если бы не было этого, то настоящие обиды, выраженные на
жалком общепринятом жаргоне, — вроде, например, «тебе нужна не
я, а просто кусок мяса», или «ты не хочешь видеть во мне мужчину»,
или «ты любишь не меня, а мое тело», или «ты относишься ко мне,
точно к игрушке», — не имели бы как упреки никакого смысла.
36
Третьим противоречием любви является ее одновременная
селективность и неселективность. Она селективна, как симпатия, и
неселективна, как чувственность. Тут очевидна связь с объектное -
тью: чем более сосредоточена любовь на индивидуальности, тем
труднее перенести ее на иной объект, тем сильнее ощущение ее
незаменимости, неповторимости, единственности.
37
Здесь можно привести соображения, параллельные уже бывшим.
Сочувствуют не вообще кому-то, но кому-то определенному. Нельзя,
149.

скажем, сочувствовать неопределенной женщине вообще. Но
испытывать чувственное возбуждение и сладострастие с женщиной
вообще, почти любой, конечно, возможно. Представим себе,
например, что ночью к мужчине приходит неизвестная ему женщина и в
темноте, бессловесно, быть может, даже почти без осязательного
знакомства, предлагается телесное сочетание. Вряд ли мужчина
откажется от этого, и если откажется, то не без некоторой борьбы с
собой. А ведь в этом случае имеется полная неселективность,
действует именно безликая, безындивидуальная женщина, так сказать,
женственная ткань сама по себе. И не странно ли вообще:
добиваются телесного сочетания именно с этим или с этой, а если в это
время ловко совершить подмену, то и не заметит — разницы
почти нет. С другой же стороны, можно показать, что и сочувствие
может быть очень мало селективным и что даже простейшая
живая ткань, не говоря уже о человеке, испытывающая сладострастие,
например, от прикосновения, была бы все же в какой-то степени
селективна, ибо и прикосновения бывают резко различны, они
имеют свой стиль, и какой-то стиль был бы предпочтен. Эту поправку,
кстати, следует внес ти и в пример с неизвестной женщиной.
Одним словом, учтя все обстоятельства, мы и на этот раз придем к выводу,
что селективность есть тенденция, простирающаяся на весь спектр
любви, но ослабевающая по мере приближения к его правому краю.
38
Имеется много случаев, когда изложенное правило
оказывается неверным. В романе Золя, например, Нана притягивает к себе
мужчин только сладострастием, но для захваченных ею мужчин она
не заменима никакой другой женщиной, они идут ради нее на
гибель. Этот случай никак нельзя считать исключительным.
Чувственный рай имеет для некоторых всего один вход, совпадает с одной-
единственной индивидуальностью. Правильно будет сказать, что
симпатия чаще бывает селективной, чем чувственность, но
селективность чувственности может зато достичь особой, чрезвычайной силы.
39
То же следует сказать и относительно объектности. Мы
утверждаем, что чувственность малообъектна. В соответствии с этим
150

следовало бы ожидать, что вначале имеется смутное чувственное
волнение, мощный беспредметный напор, который лишь впоследствии,
при наличии сколько-нибудь подходящего объекта, получает
направление. Так и бывает часто. Но часто случается также, что,
наоборот, направление является предварительным условием напора.
Юноша или девушка не ощущают никакой рассеянной
чувственности, вообще не подозревают о существовании чувственных желаний
до тех пор, пока сама любовь не подводит к ним. Такая
чувственная любовь объектна с самого начала и в большей степени, чем
симпатия (ибо объектная симпатия рождается обычно на почве
неконцентрированной, безобъектной, благорасположенности), как раз
такая чувственная любовь бывает наиболее сильной.
40
Обозначим объекты точками; более тесным рядом как живую
ткань, менее тесным — как тела, еще менее тесным — как
личности. Таким образом, их индивидуализация, то есть нарастание
различия, будет показана их расхождением. Чувство показано пучком
линий: его поперечником характеризуется его рассеянность (безобъ-
ектность) или, обратно, концентрированность (объектность), охват
точек этим пучком характеризует неселективность или, обратно,
селективность чувства.
Из чертежа видно, что симпатия остается селективной даже при
малоконцентрированном чувстве, между тем как сладострастие
становится в этом случае уже не селективным; но зато
селективности сладострастия свойственна всегда резкая концентрированность
чувства, большая, чем необходима при селективности симпатии.
Таким образом, чертеж показывает разрешение противоречий,
изложенных в предыдущих параграфах.
В чертеже стихия живой ткани обозначена рядом точек, а не
151

непрерывной линией. Это значит, что и в ней имеются некоторые
различия, индивидуализация. Действительно, полная безындивиду-
ализация есть предел, которым живую ткань считать нельзя;
поскольку она есть ткань, она не бескачественна, не аморфна и, следовательно,
не вполне стихийна.
41
До сих пор мы говорили об относительной селективности,
большей или меньшей. Но любви свойственна непременно абсолютная
селективность. «Он (или она) более подходит мне, чем все иные,
имеющиеся в кругозоре, и вряд ли я встречу еще более
подходящего во всех отношениях, ценного для меня» — такое ощущение очень
часто, вероятно в подавляющем большинстве случаев, является
основанием сближения людей друг с другом и выдается за любовь.
Но любовью это считать нельзя. «Он (или она) вполне, вполне,
единственно и незаменимо ценен и подходит мне, как если бы мы
были созданы специально и исключительно друг для друга, никто
из других, известных мне и неизвестных, не может быть хотя бы
частично столь же ценным» — так ощущает любовь.
42
В абсолютной селективности есть трагичность.. Ибо она
необходима живому существу, как воздух, без нее мир становится
неинтересен, лишается значительности и очарования. Но, рассуждая
рационально и практически, очевидно, что абсолютная
селективность — иллюзия. Рассуждая практически: чувство приходит и
уходит, разлука стирает его, как будто и не было, люди женятся и
выходят замуж вновь, забывая своих умерших. И нельзя осуждать
их за это: иначе жизнь была бы немыслима. Пишущий эти строки
помнит, как он однажды, уже давно, вместе с еще одним мальчиком
потерял уважение к взрослым. Было это так: им стало вдруг ясно,
что все умрут, и родители, поскольку они старше, прежде своих детей.
Но если любовь чего-нибудь стоит, то как можно мириться с этим
и жить дальше? Они удивлялись взрослым, почему те не кончают
самоубийством, когда их родители умирают. Им казалось, что сами
они поступят так. В этих рассуждениях была прямолинейность,
исчезающая при столкновении с жизнью, но не опровергнутая ею.
152

Ибо действительно до сих пор неизвестно в точности, как вести себя
на похоронах близкого или в присутствии его мертвого тела, — от
этого всегда ощущается неловкость. На помощь, впрочем, приходят
три обстоятельства: театральность, шок и взаимная скидка. Но не
стоит останавливаться на этом. Достаточно сказать, что подобные
испытания обнаруживают удивительную несерьезность
человеческих чувств, при всей их кратковременной бурности, и удивительную,
непристойную живучесть тех, кто их переживает. Все это
напоминает картину города, который должен был давать дочерьми и
сыновьями дань Минотавру; там, наверное, тоже грустили по этому
поводу и раздирали на себе одежды, что давало некоторое
удовлетворение, сочувствовали и не были требовательны друг к другу, ибо
всем необходима была скидка, так как все могли попасть в то же
положение; наиболее чувствительные падали при получении
рокового известия на землю и хватали некоторое время воздух ртом, как
животное, получившее в живот удар ногой, но затем приходили в себя
и бежали по своим делам.
А может быть, так и следует вести себя: волноваться,
собственно говоря, не из-за чего? Не преувеличиваем ли мы неистово, не
раздуваем ли своих чувств? Школьные товарищи встречаются
спустя несколько лет, и оказывается, что, прежде готовые
пожертвовать жизнью друг за друга, теперь они чужды. Вдумавшись, они
начинают понимать, что их дружба была основана всего-навсего на
том, что они сидели на одной парте или после школы
возвращались одним путем домой. Но не на подобных ли случайных
обстоятельствах основывается селективность вообще всякой любви? Так
думаем мы, судя практически.
43
Рассуждая рационально, мы заключаем, статистически и по сути,
что абсолютная селективность неосуществима. Статистически:
достаточно сравнить число знакомых с общим числом людей;
вероятность того, чтобы — не говорю уже о наиболее
селективно-достойной, но хотя бы средне — оказался в кругу знакомых, равна
почти нулю; следовательно, любовь всегда направляется на
малоподходящий объект просто потому, что более подходящих в
наличии нет. По сути: если селективное соответствие имеет степени, то
их счет ничем не ограничен, мы всегда можем представить себе еще
153

большее соответствие; искать наибольшее соответствие
оказывается столь же безнадежным делом, как искать наибольшее
возможное число; и всегда можно найти число, по сравнению с которым
имеющееся в наличии покажется совершенно ничтожным, жалким
и недостойным внимания. Поэтому-то ощущение «он (или она) хотя
и не совершенно, но лучше других» не имеет никакой силы и не может
служить основой любви.
44
В этом трагичность абсолютной селективности: ее не может быть,
и, вместе с тем, она должна быть, ибо если ее нет, то, собственно,
вообще нет селективности, нет индивидуальной ценности в любви.
Но это касается не только любви. В этом трагичность всякого
сравнения по величине, всякого количества. Уже одно то, что на свете
так много людей, каждый из них все равно что живая точка в
капле воды под микроскопом среди бесчисленных других, —
оскорбление. Невероятно огромное пространство мира — оскорбление.
И время тоже оскорбление, главное из всех. Каждый шаг в
познании мира, каждое новое открытие, показывающее, что за видимым
горизонтом есть еще и еще предметы, было уничтожение человека.
Вдуматься хотя бы в то, что существует безмерное море, вполне
безлюдное, по которому день и ночь, всегда ходят волны, им нет
никакого дела до нас, или огромные пустыни, над которыми носятся ветры4.
Это чувство охватывает человека, когда он остается один на один с
природой или вырывается из узкого привычного круга событий. В
этом ужас миграции: представить себя вышедшим на иной берег,
сидящим среди неизвестных безучастных людей, говорящих на
чужом языке. Нехорошо, как сказано, человеку быть одному5. И даже
умирать неприятнее всего в гостинице или в бараке, в номерной
комнате на безличной, переходящей от одного к другому, поочередно,
простыне. Ибо в этом открытое неуважение, без всяких иллюзий. Это
чувство уничтожает все ценности, опустошает наслаждение изнутри,
лишает их вкуса. Этим чувством проникнут Екклезиаст.
45
Итак, селективность любви есть, очевидно, иллюзия. Но тогда
как нелепы и бессмысленны чувства, связанные с любовью: ее вол-
154

нения, страдания, восторг. Голубю подсунули первую попавшуюся
голубку, и вот ему уже кажется, что он хочет только ее, как
раз и именно ее, он ревнует, радуется, при разлуке тоскует, может
быть, не переживет ее гибели. Впрочем, все это ясно и без
сравнений.
46
Не преувеличивается ли вообще ощущение селективности
любви? Огромное большинство людей, если судить трезво, совсем
не придают этому большого значения. Ведь в действительности, а
не в изображениях и описаниях искусства, во все времена дело
происходило приблизительно так: надо жениться или нужна
временная связь — оглядываются и с помощью третьего лица или
самостоятельно устраивают это дело, как всякое другое. Возьмем
для примера династические браки, они, в общем, были ничем не хуже
других. Брачное объявление в газете производит на нас потому
несколько странное впечатление, что уж очень тут все оголено,
публично и стандартизировано, по сути же этот способ ничем не
отличается от иных, обычных, в общем русле. Помнится, в 1919 году на
заборе висела некоторое время написанная от руки записочка о том,
что студент, будучи одинок, желает жениться, имеет такую-то
комнату. В этом было нечто жалостное, но не отвратительное.
Жалостное, очевидно, потому, что удачливые люди устраивают свою, как
выражаются, судьбу проще, между дел, без помощи объявлений. Но
так же, в конце концов, жалка записка на заборе о том, что
преподаватель математики, кончил то-то и то-то, дает уроки за такую-то
плату, может сам приходить на дом и т. д. В другой брачной
записке выставлялось требование к женщине, чтобы она умела играть
на рояле; но тут же в конце было написано, что можно и без этого:
попытка селективности очень робкая и сейчас же взятая назад. В
общем, можно с уверенностью сказать, что большинство людей если
не любви, то, во всяком случае, влюбленности не знало и не знает,
может быть, потому, что слишком много отнимала сил у них жизнь
с ее трудом или нуждой, или потому что они были заняты иными
вещами, или еще по другим причинам. Но, так или иначе,
селективности тут не больше, чем при выборе обеда на вокзале: поесть надо,
а что поесть, не столь важно.
155

47
Если присмотреться, откуда же возникла в этих случаях
иллюзия селективности, то окажется, что она родилась из тщеславия.
Гораздо более, чем хлеб и зрелища, необходимо каждому человеку
ощущение своей важности, значительности, того, что в
обстоятельствах, наиболее близко его касающихся, имеется нечто особое,
Поэтому вполне практичные и бесцветные браки все же непременно
освящались, театрализовались, насколько было возможно, временные
связи романтизировались в собственном воображении. Считается
обычно, что охотники врут много; но обо всем, что касается так или
иначе телесного сочетания, врут и хвастают еще гораздо больше. В
том, что приобрел женщину не просто, а с приключением,
специально и таинственно предназначенную тебе, отринув все остальное, есть
нечто значительное и лестное. Нельзя также забывать о влиянии
искусства. Самое же важное заключается в том, что иллюзия
селективности создается обычно ретроспективно. Пока вещь в
витрине магазина, она не отличается от остальных. Но, став личной
собственностью, она как бы озаряется новым светом, с ней уже не
сравнимо ничто, и это затем проецируется назад, она будто была
особенной уже в витрине.
48
И все же разумна или неразумна селективность, но она
существует. Даже при спаривании голубей приходится иногда менять
самку: с той голубь не хочет спариваться. Обезьяны в зоосаду
часто предпочитают отдаться аутоэротике, чем сходиться с тем, кто им
предложен. Зато с каким остервенением дерутся звери между собою
за обладание самкой, которая им нравится, — насмерть. Да и люди,
как только они оказываются вне обычных, умеряющих условий,
дерутся в подобном случае не хуже зверей. Все это настолько
общеизвестно, что селективностью любви пытаются даже объяснить
видоизменение животных, говорят о «половом подборе».
Эта селективность безусловно относительная. Ее требования
таковы: получить себе как любовницу или жену здоровую особь —
с плотными и не слишком тощими ногами и грудями, с более или
менее правильным изгибом тела и целыми передними зубами.
Хочется еще, чтобы от нее не шел гнилой запах. Этого достаточно,
чтобы возникло желание телесного сочетания.
156

50
Такие небольшие требования, казалось бы, удовлетворить
легко. И малопонятно, почему же за это идет такая ожесточенная борьба.
Но нужно вспомнить, во-первых, о том, что самцы весьма жадны и
если будешь уступать другим, то их захвату нет предела, останешься
без ничего, без возможности телесного сочетания. Во-вторых же, и
это главное, захиревших, уродливых гораздо больше, чем
нормальных. Так у животных и так еще в большей степени у людей.
Почти все переполнены паразитами, недоразвиты, разнообразно
искривлены, ободраны, подточены недоеданием или постоянным
раздражением, изуродованы и отуплены, в их жилах течет отравленная
кровь. Если брать только людей: каждый знает, как трудно
встретить мужчину, у которого живот не был бы выпученным, или
женщину с необвисшей грудью. Глядя же на лицо, разве не ясно, что
оно деформировано, точно в вогнутом или в выпуклом зеркале? Так
что при встрече с нормальной особью есть из-за чего бороться, они
нарасхват.
51
В основе относительной селективности лежит вполне законное
и вполне понятное желание: хочется получить живую, а не дохлую
ткань, тело и характер, построенные по их собственному закону, а не
сформировавшиеся под влиянием рахита или свалившегося камня,
не мешок микробов. Уродливо есть нарушение конструкции,
грубое вторжение чужого закона. Индивидуализация была перебита,
изнемогла и не достигла предназначенной ей степени.
Селективность есть браковка, она отворачивается от перешибленного,
смятого осуществления, от нечистоты, затемнения, загрязнения
кристаллизации живой стихии.
52
Бывает иногда мужчина или женщина как чистый тон флейты,
как спектральный цвет, как мост, точно и свободно взлетевший над
рекой. У таких в древности спрашивали: люди вы или боги,
принявшие человеческий облик? Мы же говорим, что они прекрасны и
созданы для любви.
157

53
К первому измерению кристаллизации, — ступени ее (как живая
ткань, тело, личность или поведение), — присоединяется, таким
образом, второе: ее выраженность, неискаженность.
54
Весьма важно понять, что относительная селективность еще не
образует любви, а лежит за ее пределами, есть всего лишь
вступление к ней: от нее зависит вероятность любви. Сказочный принц
околдован, превращен в нищего, прокаженного, осла или лягушку.
Чтобы полюбить его, надо его прежде узнать; а может быть,
наоборот. Точнее же всего: подозрение, что под этим искаженным
обликом скрывается иной, порождает любовь; а любовь дает прозрение,
и он превращается, хотя бы в глазах одного живого существа, в
настоящего принца; и тогда как же его не любить? Но ясно, что
здесь существенно, насколько он околдован, это определяет
вероятность возникновения любви.
55
Тут играет роль еще тип, соответствие конституции. Переодетого
Одиссея узнает собака потому, что у нее есть то, чего недостает
иным, — чутье. И живая ткань ощущает не всякую иную живую
ткань одинаково тонко. Некоторые лучше чувствуют прелесть
шатенок, другие — брюнеток. Но и это лишь условие вероятности
любви, хотя практически и очень важное.
56
Жалобы некрасивых. Мы не удались. Мы вышли вялыми. Мы
отклонились от нашего пути, как стрелы, встретившие ветер. Или,
может быть, когда нас выпускали из лука, тетива его была слишком
натянута? Но во всех случаях мы не виноваты. И мы, наверное, хотим
жить, чувствовать и пользоваться любовью не меньше других, даже
больше. Но мы обречены всегда быть на втором месте. К другим,
только потому, что они приятнее на вид, подходят, с ними танцуют,
разговаривают. Они отвечают невпопад, а им улыбаются. На нас
же никто не обращает внимания, у нас есть богатство, оно пропадает
158

даром. Неправильно придавать такое значение тому, что изгиб
нашего тела чуть грубее, оттенок кожи не совсем удачен, мы немного
плохо устроены. По отношению к нам совершилось и
совершается несправедливость.
57
Некрасивым называется недостаточно, по сравнению с
ожидаемым, кристаллизированное. Это может относиться к ткани, к телу,
к личности, к сочетанию одного с другим, ко всей
индивидуальности в целом. Таково некрасивое в собственном смысле слова:
недостаточность кристаллизации из-за недостаточности
стихийности. Но может быть и так, что живая стихия, встретив преграду и не
одолев ее, как бы вздувается в одном месте, здесь образуется
нарост или узел. В таком случае кристаллизация нарушена еще
резче, мы назовем это безобразием. От просто некрасивого
безобразие отличается тем, что в нем чувствуется чудовищное, оно
страшно. Особенно заметно это на стариках: в одних из них видно
убывание жизни, в других пребывание смерти, — они еще живут с нами,
но уже идет в них кипучее разложение, нетерпеливая, непонятная нам
и ужасная суета, трупная жизнь6. Первые некрасивы, вторые
безобразны. Сочетание же того и другого можно назвать уродством.
58
Действительно, не к некрасивому, а к безобразному или
уродливому чувствуют отвращение. Безногих, слепых, сухоруких, горбатых,
изъеденных проказой всегда ненавидели все остальные, и, говоря по
правде, не без основания. Что-то особенно злобное и
бессмысленное можно подметить в выражении лица и тела этих людей. Хотя
откуда бы этому взяться? Человеку, например, отрезало ногу
трамваем. Конечно, человеческий кристалл потерпел убыль. Но,
собственно, он должен был стать просто некрасивым, а не безобразным, ибо
есть потеря, а не нарост. Но, приглядевшись, мы найдем бугор. Он
там, где была прежде нога, — теперь новое грубое мясо. Он
безобразен, этот бурный анатомический нарост. Но если мы его не
видим, то увидим физиологический, а ему, конечно, соответствует и
психологический. Безногий, пока он сидит или лежит, некрасив. Он
становится безобразным, когда он начинает передвигаться. О, эта
159

ужасная, плюющая на все непристойная живучесть! Полчеловека уже
не человек, а какое-то иное непозволительное существо, рачья
клешня. Он будет бойко бегать на костылях или катиться на колесиках,
приделанных к туловищу, гребя руками, или ползать ужом, на
животе, на боку, на плече, как угодно, лишь бы не погибнуть, не
застрять на месте, не остаться одному.
59
Стоит все же отметить, что имеются и такие, для которых в
некрасивых таится особая прелесть. Ощущать, как краснеет от твоего
прикосновения некрасивая девушка, как она оголяется, преодолев
смертельную стыдливость, и против воли показывает всем своим
существом, до чего она изголодалась, — в этом, говорят они, есть
особая заманчивость.
60
Многие женщины не лгут, когда утверждают, что им нравятся
некрасивые мужчины. Их действительно возбуждает примесь
безобразия. То же о мужчинах. Поэтому-то обычно расходятся
мужская и женская оценка красоты женщины; так же и красоты
мужчины.
61
Ответ некрасивым. Они утверждают, во-первых, что красота не
характеризует человека по сути и поэтому не по внешнему виду
следует судить; во-вторых же, — что не они выбирали себе наружность
и поэтому не ответственны за нее. Они не правы. Они смотрят на
свою наружность, как если бы она была напяленная чужой силой
одежда. Чтобы ответить им, нам надо узнать происхождение
наружности.
62
Конечно, внешность характеризует человека. Недаром нам всегда
так хочется увидеть интересующего нас человека, можно годы
переписываться с ним, и все же нет чувства, что его знаешь, пока не
увидишь его в лицо. То же ощущение на маскараде. С другой стороны,
160

нелепо было бы представить себе, что этот человек вполне
трансформировался внешне и остался все же собою. Так не может быть.
63
Евреи не допускали к исполнению жреческих обязанностей
людей с физическими недостатками. В Древней Греции, да и не
только в ней одной, трудно было некрасивому занять высокий
государственный пост.
64
Конечно, внешность не характеризует человека, главного, что в нем
есть. В кино, например, на роли великих людей берут их
ничтожных двойников. Никто не может определить по лицу, добр ли
человек, его способностей, его своеобразие. Когда же пробуют, часто
ошибаются. Внешность, говорят, обманчива.
В связи с этим нельзя говорить о вещественности как о свойстве,
зависящем от стихийности (наиболее вещественна живая ткань,
менее — тело, еще менее — личность). Наоборот, вещественность
заключается в определенности, то есть нарастании отличий, то есть
расхождении, кристаллизации, индивидуализации (наименее
кристаллизована живая ткань, более — тело, еще более — личность). Это
противоречит общепринятым взглядам. Но общее принятое
представление судит о вещественности по следующим трем признакам:7
<Первая половина 1930-х>
8
СНЫ
1
Я вижу сны очень редко. Написав это, я должен сейчас же
сделать поправку: я вижу сны часто, может быть, даже всегда. Но я
их почему-то сейчас же забываю, в самый миг просыпания.
Может быть, тут виной моя очень слабая зрительная память: ведь сны
«видишь». А может быть, причины глубже: сны не хотят выдавать
своей тайны и сразу уходят в забвение. Если это так, то они очень
6 «...Сборище друзей...», т. 1 161

предусмотрительны: я бы уж принудил их к откровенности, только
попадись они мне!
И даже те немногие сны, которые я запомнил, — это только
обрывки. Самое существенное, очевидно, потеряно. Вернее, это не
сами сны, а оставшиеся в памяти их краткие сюжеты. Поэтому
судить о их подлинном смысле нет возможности, слишком мало
материала.
2
Первый сон относится к самому раннему детству. Будто я
засыпаю, и мне поют: «Баю-баюшки-баю, не ложись ты на краю, не
то волк придет и тебя унесет». И вот действительно с другой
стороны комнаты выходит мужчина, помнится, дядя, и он же — волк.
Он приближается ко мне, и это страшно.
3
В изложенном сне имеются достопримечательности. Ведь я вижу
во сне, что я засыпаю. Засыпание — это, конечно, картина счастья:
тепло, уютно, мягко. Эта минута была еще сладостна и потому, что
меня чаще всего укладывала спать, наверное, мать. Так что это была
как бы минута любви. И вдруг все это нарушается тем, что
подкрадывается нечто чуждое: мужчина. С ним, очевидно, связано что-
то грозное, недаром он в образе волка.
4
В детстве меня мучили кошмары. Без них, кажется, не
обходилась ни одна ночь. Удивительно, что я забыл их.
Впрочем, один кошмар я помню, в очень общих чертах. Вот он:
у нас на кухне, за окном, находится страшное чудовище (какое именно,
не помню).
Что можно сказать по этому поводу? Очень мало.
Кухня — это место неведомого соприкосновения с внешним
миром: там находится черный, задний, ход, который не для ребенка.
На кухню вообще не рекомендуется ходить. Окно там непохоже
на остальные окна квартиры, за ним разные странные вещи, и это
окно чаще открывается. Вместе с тем в кухне есть что-то таин-
162

ственное и привлекательное. И вот отсюда-то, через этот наименее
защищенный фронт, проникает какая-то грозная сила.
5
Другой кошмар, относящийся к тому же времени.
Я еду в поезде. Он идет тихо, в нем сумрачно и тускло. И вдруг
поезд тормозит и останавливается, явно не на станции, а посреди пути.
Дверь сама собой <открывается>, и входит темнота и пустота и еще
что-то страшное, что не знаю. Входит ветер или сквозняк и гасит свет.
6
Отступление о поезде.
В детстве я очень любил поезд, путешествие в нем
представлялось мне совершенным счастьем. Тут и полная беспечность, все
для тебя уже уготовано, и необычность, и ощущение свободы. А это
мягкое укачивание, потрясывание! И могущество: ты мчишься мимо
мира, это как бы полет. Да, это настоящий рай, может быть,
напоминающий тот первый рай, когда ты был младенцем, тебя кормили
и качали.
Недаром принято было совершать «брачное путешествие».
Вместе с тем поезд — это образ самой жизни. Помню, мы с
сестрой как-то играли в детстве: бог дает каждому
железнодорожные билеты и на них написана предстоящая жизнь.
Любовь к реальному поезду у меня со временем ослабела. Но
представление о нем осталось и посейчас то же.
Есть предметы, в которых я ощущаю какую-то значительность,
тайный смысл. Например: тюбики, трубы, крытые галереи, винтовые
лестницы, коридоры, жуки, бабочки, высокие дощатые заборы,
вокзалы, ванна.
Среди них и поезд. Знаками счастья служат для меня: поезд,
беседа с разноцветными стеклами, моторная лодка в море, полет в
цирке на трапециях, свеклосахарные плантации1.
7
Вернемся к сну. Тихий, унылый ход поезда, это предчувствие
неотвратимого, обязательного несчастия. В торможении есть
чувство беспомощности, сердце замирает, не за что зацепиться. Холод-
6* 163

ный ветер, отворяющий дверь, входящая с ним темнота и пустота,
это, конечно, смерть.
8
В детстве, уже более позднем, у меня бывало изредка, наяву,
странное состояние: как бы нарастающий, становящийся
невыносимым, готовый вот-вот все захлестнуть, внутренний шум. Но это
только было похоже на шум в ушах, на самом деле тут не было
звукового ощущения. Нечто подобное тому, что испытываешь, когда
с силой, все повышая тон, завывает сирена.
Почему-то это символизировалось у меня так: две старухи,
надсаживаясь, кричат друг на друга2.
9
Первый эротический сон: дикарь подымает меня на руках
высоко в воздух. Было страшно, ощущение себя маленького,
болтающего ногами, беспомощного.
Недавно я понял, — без рассуждений, но с чувством
достоверности, — что в образе дикаря воплотился отец.
10
Последующие сны такого рода тоже были странными. В
одном участвовал какой-то шерстистый зверь. В другом меня
усадил на колени царь Николай II, — впрочем, не помню, далеко
ли зашло ощущение, но эротическая нежность, во всяком случае, была.
С женщиной таких снов было необычайно мало, и они почему-
то были замешаны на отвращении.
Потом они вообще прекратились, возможно, потому, что не было
воздержания.
И
Довольно часто в моих снах фигурирует тот или иной
властитель страны, и почему-то во сне к нему нежность.
12
Мне снился сон в стихах. Я запомнил из него две строки,
«дважды вставал океан, и дважды бурые руки, бурые руки из мглы его
оседлали».
164

13
«Mutter mir ist Angst, das ich kein Vater habe»*. Тоже из какого-
то сна; и, наверное, безграмотно.
14
Сон, записанный давно.
С высоты, через воду, совершили мы (я с товарищем)
рискованный прыжок и попали на лед. Я сошел с его плеч, и мы
поцеловались. Потом мы побежали по переходам, ступенькам, коридорам,
открывая, как знали, задвижки дверей. Мы были уверены, что нас
хорошо примут, потому что видели наше прибытие, и мы скажем:
«Мы — two artists» (по-английски — два художника). Это была
винтовая культура, винтовой мир.
15
Тоже записанный сон.
Шеф был очень растерян: он звал каждого из нас поодиночке
в комнату и там подводил ему глаза. Мы бегали, как ошалелые
гимназисты, из одного конца коридора в другой. Как чужды мне
эти люди, чувствовал я. Выйдя на улицу, я увидел знакомую, я узнал
ее по пальто и по росту и хотел догнать. Но она вошла в
углубление, в Пассаж, я ее не догнал. У входа в Пассаж стояли две
женщины, мать и дочь. Я предложил проводить их, мне было по пути.
Когда пошли, одна из них сказала: «В Москве милостыню подают
только те, у кого плохие перчатки». По смыслу, очевидно, бедные.
Не нищие ли они, подумал я, они были плохо одеты. Дочь была
привлекательна, милая. Я спросил ее на ухо: «Откуда, кто вы?» Она
ответила несерьезно: «Из Смирны. Вы ведь не знаете, где она». Но
я знал, в Турции. Тогда она сказала: «Мы из Вятки, там у нас
поместье». Проходя мимо дома, где живет мой товарищ, я услышал,
что из верхнего окна несется скорбная и торжественная музыка
скрипки. Мне стало тяжело: я понял, что над ним играют глубокой
ночью потому, что он умер: он лежит посередине комнаты на полу,
а кругом него люди; но он не умер, а сошел с ума...
Думаю, что этот сон, как и предыдущий, можно было расшиф-
Мама, мне страшно, потому что у меня нет отца (искаж. нем.).
165

ровать только по свежим следам, связав с какими-то событиями дня.
Теперь же смысл утерян.
143
Мне часто снится преследование.
15
Стереотипный сон: опоздание на поезд. Особенно упорно снился,
когда женился в первый раз.
Я объяснил себе этот сон элементарно физиологически:
перенапрягал силы, наслаждение, за которым гонишься, а оно убегает.
Но сейчас я склонен думать, что смысл его шире и абстрактнее:
пытаешься схватить жизнь, любовь, счастье, а оно ушло.
16
Когда умер отец, мне он вскоре приснился пришедшим с того
света, налитым какой-то тяжелой силой и энергией, как бы
наэлектризованным. Он протягивал мне руку, и я знал, что мне не
следует к ней прикасаться. У него была странная, быстрая, но косолапая
походка.
Недавно, припомнив этот сон, я поразился: да ведь это же
повторение ситуации — «Статуя командора и Дон-Жуан».
17
Я вскоре увидел сон: будто я ласкаю мужчину. «Вот уж в этом
никак не бывал грешен!» — говорю ему, смеясь. И вместе с тем
понимаю, что мужчина именно — та женщина...
Смысла сна не понимаю.
18
Недавно видел если не опоздание на поезд, то ожидание
поезда. Будто у нас с женой пересадка, поезд стоит еще на запасном пути,
ждать его надо много часов. Суета на вокзале. Мы вешаем свои
пальто за какой-то стеклянной перегородкой, я должен следить за
ними через стекло. Но толпа их затеняет и их крадут. У меня
ощущение беспомощности, вины и отчаяния, и я говорю жене:
«Теперь только мы остались друг другу!»
166

19
Будучи в Москве, писал счет за командировку и вместо
«В Детиздат» написал по рассеянности «В Детизад». Глупо и
пошло!
20
И снова сон: ожидание поезда. Участвовало какое-то
маленькое суетливое животное, какое — не помню. Оно было чем-то
нужно и полезно, но надоело мне и я сбросил его в пролет
лестницы, оно упало на спину. Я не знал, разбилось ли оно. Потом пошел
вниз к поездам. На пути встретил знакомую, она несла подушки...
Жаль, что запомнил только меньшую часть сна. Если бы были
подробности, наверное, его можно было бы объяснить.
21
Я был прав: сны я вижу каждую ночь. Для того, чтобы
запомнить сон, есть только одно средство: рассказать его себе в самый
миг просыпания, т. е. перевести его из зрительной формы в
словесную. Может быть, впрочем, в моем забвении снов играет роль еще
та общая тенденция не вспоминать никогда прошлое, которую я
давно выработал в себе. Так или иначе, я еще запаздываю с
рассказом себе сна в миг просыпания, из-за этого большая его часть
успевает уже улетучиться. Но думаю, эту привычку можно развить
в себе, и тогда я буду удерживать сны в памяти.
22
На улице какой-то парень с уродливо короткими
руками-обрубками подошел не то к милиционеру, не то к военному и ударил его.
На него кинулись с нескольких сторон, он бежал, его догоняли, били,
он снова вырывался и бежал. Потом он объяснил нам, мне с
женой, свой поступок так: в очереди он уступил свое место другому, а
это не поняли и приняли за нарушение порядка.
Здесь ясна только конкретизация выражения «руки коротки».
Остальное непонятно.
167

23
Дело происходит в каком-то большом, старом, сводчатом здании,
где помещается учреждение, кажется военное. Я предлагаю, чтобы
в здании произвели ремонт, так как многое в нем пришло в
разрушение и стало неудобным. Я почему-то заинтересован в этом и
материально, от этого чувствую себя несколько неловко и
унизительно. И от этого говорю слегка витиевато, именно: напираю на то, что
это мне выгодно, но полушутя замечаю, что ведь это не
противоречит объективной необходимости ремонта, перестройки. Чувствую, что
моя речь не доходит, меня слушают настороженно. Появляется
заслуженный писатель М. Он что-то говорит о «поросячьем лице»,
что именно — не помню. Я понимаю, что это косвенно против меня,
и сразу отвечаю: «О чьем поросячьем лице вы говорите, о своем или
о моем?» Это почему-то звучало во сне остроумно и дерзко, я знал,
что этого он мне не простит. Но заведующая, с которой я говорил
о ремонте, мало обращает внимания на меня, отвлекается
разговорами с другими. Тогда я решаю уехать. Я еду на трамвае, мне нужно
пересесть на другой трамвай, чтобы попасть на вокзал и уехать
домой. Я вспоминаю, что часть своих вещей я забыл в том
учреждении. Да и те, что со мной, уложены как-то нелепо, тоже
теряются. Какой-то сосед помогает мне их отыскать и уложить
правильно.
24
Изложенный сон связан опять-таки с ожиданием поезда,
стремлением уехать.
Элементы сна поддаются расшифровке. Здание — это
издание, вернее переиздание (старое, я хочу его перестроить, мне это
выгодно). Что касается «поросячьего лица», то это как-то связано
с НАЗ. Потеря вещей — потеря благосостояния, страх бедности,
который владеет мною и наяву. Поезд, который доставит домой, —
это жизнь, соответствующая моим склонностям, независимая,
которой мешают материальные заботы.
Но в таком виде сон не открывает ничего нового.
Смысл этого сна, очевидно, тождествен смыслу того, который
изложен в § 18. Там жизнь — на запасном пути, еще долго не
начнется, не тронется, приходится мне участвовать, в чуждой суете,
материальный урон.
168

25
«Отец» живет высоко, в доме, который по всем признакам
новостройка. Я написал в кавычках, потому что этот человек ничем не
был похож на моего реального отца. Какие у нас отношения, для
чего я к нему пришел, все это, к сожалению, забыл. Но помню
чувство отдаленности, сложности, даже какой-то дипломатичности
отношений, что-то я должен был сделать. Помешало следующее
обстоятельство: мне сообщили по телефону, что больна моя первая
жена. Потом пришла женщина с тем же известием. Я спросил:
может быть, положение серьезнее, чем мне говорят? Да, это так:
заражение крови после аборта, она уже не узнает никого, обречена.
Я спрашиваю, как же будет, ведь ей нельзя там оставаться, все
обнаружится. Мне отвечают, что ее тело после смерти перенесут
тайком в другое место. Я спешу, чтобы застать ее еще в живых.
Отец выходит из уборной, заходит в ванную комнату, очевидно, для
того, чтобы вымыть руки. Я подхожу к нему и говорю, что мне надо
идти, он меня, наверное, извинит, если бы не такое обстоятельство, я
бы выполнил обещанное. Мельком я замечаю, что кисти рук у него
отрезаны. Дальше следует какая-то ерунда, я даже не уверен,
видел ли я это во сне или перемешалось потом при просыпании: он
лежит, я целую его в шею, а рукой касаюсь женской груди, т. е. он,
выходит, женщина. Я выхожу поспешно из дома и думаю с тоской,
почему я не узнал толком, какими трамваями ехать, я, наверное,
запутаюсь. Очевидно, дело происходит в чужом городе.
26
Относительно изложенного выше сна.
В момент просыпания я понял с несомненностью, что «отец» —
это тот врач, у которого я однажды лечился от уретрита. Сходство
внешнее: по профессии. Но, может быть, сходство гораздо глубже:
в тот момент, когда я обращался к врачу, я был напуган, от его
ответа зависело многое; да и сама техника лечения ставила меня в
какое-то зависимое и унизительное положение...
«Живет высоко в новом доме» — это может означать просто:
на небе, на том свете. А может быть, здесь все та же глупая игра
слов «здание — издание»: этот врач был для меня отцом «в
новом издании».
169

Что касается аборта моей первой жены, то действительно он
грозил тогда осложнением и действительно отец имел к этому
причастие, хотя и отрицательное: он тогда отказал мне в деньгах,
«умыл руки».
Об отрезанных кистях рук: любопытно, что это повторяет мотив
сна, изложенного в § 22. Очевидно, и там это имело значение не
просто «руки коротки», а более глубокое. Возможно, что это
связано с «умыл руки» — как возмездие. Но, между прочим, ведь и
врач после процедур лечения умывал руки. Процедура же была
специфическая. Так что, возможно, это возмездие совсем по иному
поводу...
Что касается двух последних мотивов: мужчина, кот<орый> есть
женщина, и приготовления к поездке, то они были уже в прежних
снах и остаются, как и прежде, темными.
27
Моя сестра больна и считает свое положение безнадежным. Я,
утешая, обращаю ее внимание на то, что рост ее ненормально высок,
особенно верхней половины тела. Действительно, она раза в
полтора выше обычного человека. Основываясь на этом, я ей
объясняю, что ее болезнь связана с внутренней секрецией, необязательно
приводит к смерти и должна поддаваться лечению...
Поводы для этого сна: в романе Беляева врач, преступно
экспериментируя над пациентом, приводит к бесконечному росту его ног
(вместо отрезанных);4 у моей сестры когда-то был зоб, т<о>
е<сть> расстройство внутренней секреции.
Смысл его непонятен.
28
В чужом городе, в большом высоком доме, я нечаянно заставляю
открыться дверь квартиры, в которой живет М. Он сам открывает
дверь и выходит на площадку. Он любезен, но все же не приглашает
меня к себе. В разговоре я настаиваю на тщете внешних успехов,
карьеры и богатства, они, по сути, ничего не дают, в нашем городе это
особенно ясно. Это направлено против него, но он все же, вероятно
только внешне, соглашается. И вот я еду в трамвае в другое место и
замечаю, что я потерял адрес — выбросил записку или вычеркнул на
170

ней — того дома, куда мне нужно. Я выхожу и почти случайно
оказываюсь перед огромным домом, он-то мне и нужен. Кажется, я в нем
проживаю, м<ожет> б<ыть>, это гостиница. Я вспоминаю, что перед
отъездом хотел зайти к живущему в этом доме врачу-урологу. Я
думаю: мне будет больно при исследовании. Но нельзя же упускать
такой случай, больше мне не представится случая попасть к этому
известному врачу. И я иду. Но, кажется, я забыл его дверь.
29
И по общему характеру, и по отдельным деталям этот сон
родственен многим предыдущим.
Несомненно, что М., отношение к нему — это отношение к отцу.
Смесь ненависти и нежности к нему, настороженность,
заставляющая говорить с ним обдуманно, косвенно возражая и переубеждая
его, чтобы не вышло, что я ему подчиняюсь, сдаюсь. Он предо мною
виновен явно и сильно, но и я перед ним виновен где-то еще
темнее и непонятнее — чувство обоюдного недоразумения.
Потеря адреса или его вычеркивание может быть подсказано
уничтожением моих заметок при прощании с И AM. Но и он тоже
замещение отца и в его руках, казалось, был ключ к устранению
упомянутого недоразумения, к отцу.
Поиски огромного дома в чужом городе. В Москве я искал дом
техреда, чтобы восстановить нужное мне утерянное дело, и дом
H. Н., где единственно я мог надеяться на радушный прием, на что-
то родное.
Врач-уролог, конечно, тот же отец. И снова какая-то связь с
болью, повреждением в определенном месте. Ведь повода для этой
детали сна нет, подобного исследования я никогда не испытывал.
Проснувшись, тотчас же ощутил, что когда-то, не то наяву, не то
во сне, я забыл квартиры двух милых мне женщин и из-за этого
не сумел их найти.
295
Несомненно, что отрезанные руки — это другой образ
отрезанного ствола6, лишения мужественности. Это относится не только к
снам § 22 и 25, но и § 16, ведь он хотел захватить мою руку. В этом
смысл ситуации «статуя командора».
171

21
Я раздражаюсь, когда мне накладывают в тарелку хотя бы чуть
больше, чем я хочу. Это явно запоздавшее восстание против
родительской власти.
По правде говоря, как только меня просят о любой мелкой
услуге, во мне сейчас же возникает внутреннее сопротивление.
Почему? Смысл просьбы о любезности: «Вы меня любите и поэтому
должны сделать это». Это основа родительской власти, и с ней-то
я продолжаю запоздалую борьбу.
Что касается путаницы женщины с мужчиной во снах, а также
путаницы страха с эротикой, то припоминаю, что в детстве по
отношению некоторых мужчин, например директора гимназии7,
являлись вдруг шальные мимолетные фантазии — поцеловать его или,
наоборот, кинуться на него и убить, — фантазии совершенно
беспричинные.
22
Будто я встретил на улице какого-то знакомого врача и,
воспользовавшись случаем, рассказал ему о моих неприятных физических
ощущениях. Он отверг все более серьезные предположения и счел
это за осетрит. Впрочем, кажется, и осетрит требует операции.
23
Ласкал с некоторым удовольствием женщин (кажется S.),
обладающих стволами, т<о> е<сть> андрогинов. Стволы по виду
напоминали скорее присущие животным.
24
Т. купила мне радиоприемник за 3300 р., но не спросила, как
им управлять. Мы в магазине, спрашиваем об этом. Там стоят много
таких же приемников «Минрей». Но то ли нас плохо
обслуживают, то ли по чему другому, правильное присоединение приемника не
ладится. Наконец я, выйдя из терпения, говорю, что торчу здесь уже
с 12 ч. до 3 ч. Нет, отвечают мне, на самом деле пять часов, с 10 ч.
Я иду искать директора магазина. Для этого надо подняться по
лестнице. Открываю дверь, но директора нет, в большой комнате
172

сидят три врача и обследуют трех пациентов. Спускаюсь вниз по
лестнице и попадаю в какой-то склад с материалами. Беру зачем-
то кусок материи вроде войлока, но потом, поднимаясь и путаясь в
лестницах, бросаю его. Снова заглядываю в ту комнату, но
директора, как и прежде, нет.
25
«Осетрит» могу объяснить только как сочетание «соматический»
и «уретрит». Одна рыба вместо другой. Или, быть может, намек
на то превращение, которое испытывают рыбы при нересте?
26
Два сна об одном и том же.
27
Утесов пел, и это было совсем плохо, когда-то он пел все же
лучше. Он заметил это по моему взгляду. Потом был
откровенный разговор с ним и он жаловался, что ему плохо, хотя этого не
замечают. Я ответил, что это бывает, такой кризис у мужчин около
сорока лет. Но он сказал, что ему меньше. Я, стесняясь спросить,
сколько именно, высчитывал, что мне 28 лет, а он старше лет на десять,
ему, наверное, 388. Я думал, что это какой-то сложный кризис, и
подходил к этому как врач, но он сказал, что дело не в этом: его
преследует привидение. Я отвечал, что я понимаю, как это
неприятно: ведь даже когда щенок привяжется и не отстает, идет следом
неотступно, визжит, как будто хочет сказать что-то важное, а что —
так и не узнать, это неприятно. Но лечиться все же надо, есть ли
привидения или нет, — в первом случае потому, что они приходят
на готовую почву, во втором потому, что в привидении воплотилась
болезнь.
28
Утесов просто персонификация богатства и успеха, т. е. власти
над реальностью, т. е. отца. Оппозиция по отношению к нему: кто
из нас прав. В дальнейшем путаница лет означает рассматривание
173

его уже не как его, а как себя (в недавнем случайном разговоре с
одной женщиной: ей 28 лет, а я подумал, что я лет на десять
старше — ощущение возраста). И значит, о себе: дело не в возрасте, а
в том, что меня преследует нечто, смысл чего я не могу понять.
Поскольку это нечто персонифицируется привидением, это касается,
следовательно, опять-таки отца (тем более, что недавно, кажется,
вспоминал тень Гамлета — «крот»).
29
Будто АИ с кем-то еще купают меня в ванне. Не ладится: пробка
выскакивает и вода то и дело уходит из ванны, густая и темная, как
нефть. Было смешно...
Возможности объяснения: АИ должна была редактировать мои
очерки. «Не выплеснуть младенца из ванны вместе с водой»9.
30
Мне снилось, будто я вижу сны и, рассказывая их Т., проникаю
в их тайный смысл. Запомнилось только, что там участвовало
маленькое неприятное существо, вроде скорпиона, с типичным для
него длинным, слегка изогнутым жалом, и, объясняя смысл этого
образа сна, я упоминал, между прочим, о луне.
<Нач. 1930-х>
9
РАЗГОВОРЫ
Н. М. сказал: Меня интересует — питание; числа;1 насекомые;2
журналы; стихи; свет; цвета; оптика; занимательное чтение;
женщины; пифагорейство-лейбницейство;3 картинки; устройство
жилища; правила жизни; опыты без приборов; задачи; рецептура;
масштабы; мировые положения; знаки; спички; рюмки, вилки, ключи
и т. п.; чернила, карандаш и бумага; способы письма; искусство
разговаривать; взаимоотношения с людьми; гипнотизм;
доморощенная философия;4 люди XX века; скука; проза; кино и фотография;
балет; ежедневная запись; природа; «АлександроГриновщина»;
174

история нашего времени; опыты над самим собой; математические
действия; магнит; назначение различных предметов и животных;
озарение;5 формы бесконечности;6 ликвидация брезгливости;
терпимость; жалость; чистота и грязь; виды хвастовства; внутреннее
строение земли; консерватизм; некоторые разговоры с
женщинами.
Н. А., отвечая на тот же вопрос, произнес: Архитектура;
правила для больших сооружений. Символика; изображение мыслей в
виде условного расположения предметов и частей их. Практика
религий по перечисленным вещам. Стихи. Разные простые
явления — драка, обед, танцы. Мясо и тесто. Водка и пиво. Народная
астрономия. Народные числа. Сон. Положения и фигуры
революции. Северные народности. Уничтожение французиков. Музыка, ее
архитектура, фуги. Строение картин природы. Домашние
животные. Звери и насекомые. Птицы. Доброта-Красота-Истина.
Фигуры и положения при военных действиях. Смерть. Книга, как
ее создать. Буквы, знаки, цифры. Кимвалы. Корабли.
Д. X. сказал, что его интересует. Вот что его интересует:
Писание стихов и узнавание из стихов разных вещей. Проза.
Озарение, вдохновение, просветление, сверхсознание, все, что к этому имеет
отношение; пути достижения7 этого; нахождение своей системы
достижения. Различные знания, неизвестные науке. Нуль и ноль8.
Числа, особенно не связанные порядком9 последовательности10.
Знаки. Буквы. Шрифты и почерки. Все логически
бессмысленное и нелепое11. Все вызывающее смех, юмор. Глупость.
Естественные мыслители12. Приметы старинные и заново выдуманные кем
бы то ни было. Чудо. Фокусы (без аппаратов). Человеческие,
частные взаимоотношения. Хороший тон. Человеческие лица.
Запахи. Уничтожение брезгливости. Умывание, купание, ванна.
Чистота и грязь. Пища. Приготовление некоторых блюд.
Убранство обеденного стола. Устройство дома, квартиры и комнаты.
Одежда, мужская и женская. Вопросы ношения одежды. Курение
(трубки и сигары). Что делают люди наедине с собой. Сон13.
Записные книжки. Писание на бумаге чернилами или карандашом.
Бумага, чернила, карандаш. Ежедневная запись событий. Запись
погоды. Фазы луны, Вид неба и воды14. Колесо15. Палки, трость,
жезлы. Муравейник. Маленькие гладкошерстные собаки. Кабба-
175

ла16. Пифагор17. Театр (свой). Пение. Церковное богослужение и
пение. Всякие обряды. Карманные часы и хронометры.
Пластроны. Женщины, но только моего любимого типа. Половая
физиология женщин. Молчание.
Л. Л. интересует: Время. Превращение и уничтожение
пространства. Несуществование и непредметное существование (например,
запах, теплота, погода). Исследование смерти. Как может быть
частный случай. Мировые линии, слова, иероглифы. Тело, рост,
дыхание, пульс. Сон и видение себя во мне. Сияние, прозрачность,
туман. Волна. Форма дерева. Происхождение, рассечение и
изменение ощущений. Гамма, спектр. Черный цвет. Смысл чувства
(например, ужас, головокружение). Неубедительность
математических доказательств. Строение круга. Вращение, угол, прямая.
Шахматная доска как особый мир. Рай, нравственность и долг.
Правила жизни. Счастье и его связь с некоторыми веществами и
консистенциями. Чистота. Что значит прекрасное. Окраины, пустыри,
заборы; убогость, проституция. Описи, энциклопедии, справочники,
иерархии. Предки, евреи. Типы женщин. Причины полового
тяготения. Судьбы жизней. Траектория революции. Старость,
угасание потребностей. Вода, течение. Трубы, галереи, тюбики.
Тропическое чувство. Связь сознания с пространством и личностью.
О чем думает вагоновожатый во время работы. Волосы, песок, дождь,
звук сирены, мембрана, вокзалы, фонтаны. Совпадения в жизни.
Длительность при общении, когда минует уже и интерес, и
раздражение, и скука, и усталость. Одинаковое выражение лица у разных
женщин в некоторые моменты18.
Я. С, беседуя с Л. Л., сказал: У Чехова в одном рассказе
женщина смотрела на бутылку на окне, на дождь и мужика,
проезжающего по улице, и не знает, к чему бутылка на окне, к чему дождь
или мужик, т. е. у нее не мысли, а тени. Мне, да я думаю и всем, это
должно быть понятно19.
Л. Л. нашел в еврейской энциклопедии описание праздника
возлияний, оно ему понравилось: «Кто не видел радости водочер-
пания, тот не видел радости в своей жизни. Благочестивые люди и
общественные деятели плясали перед народом и распевали
хвалебные песни, а хор левитов, расположенный на пятнадцати ступенях,
ведших из мужского отделения в женское, играл на разного наиме-
176

нования инструментах, распевал в это же время псалмы
восхождения. Член синедриона, правнук Гиллеля, раббан Симон бен Гамман
не стеснялся жонглировать для увеселения народа, подбрасывая и
подхватывая восемь горящих факелов, без того, чтобы они на лету
не сталкивались. Настроение было глубоко религиозным. Одни
восклицали: Блаженна наша молодость, что за нее не приходится
краснеть нашей старости. Другие же пели: Блаженна наша старость,
что искупила грехи нашей молодости!»
Я. С. сказал: Есть три писателя — Сервантес, Гоголь и Чехов.
В древности Аристотеля называли просто Философом. Так и
Чехова можно называть просто Писателем.
Я. С: Почему богословские и мистические книги, после
Евангелия написанные, имеют неприятный привкус?
Л. Л.: Писавшие их стремились к власти... Они основывались
на Евангелии, а оно отрицает пользу книг.
Л.Л.: Можно представить себе человека, не покупающего
билета в лотерею из боязни проиграть, даже если билет бесплатный.
Таков и ты, Я. С, отрекшийся от любви, знакомых и многого
другого.
Я. С: Это не так. Это вышло случайно...
Затем: Удовольствие, например, от массажа, говорит Я. С, имеет
две стороны, как бы душу и тело.
Затем: Некоторые положения и события кажутся различными,
на самом деле они на одном стебле. Поэтому и говорят,
рассказывая сон: Тут зазвонил звонок, или зажглась электрическая
лампочка, а может быть, случилось что-нибудь другое. И поэтому Я. С.
однажды казалось, когда он шел по краю панели, что он улитка и
ползет по краю листа. Это не галлюцинация, не сравнение и не мечта.
Пили водку за выздоровление Н. М. 22 июля (Запись Д. X.).
Л. Л.: Счастливы вы, что не прекращаете работы и знаете
точно, над чем работать.
Н. А.: Это кажется, что я знаю. А работать надо каждому,
несмотря ни на какие обстоятельства.
Л. Л.: Да, на них следует смотреть как на неизбежное, может быть,
собственное отражение или тень. Или второго игрока, нужного для
шахматной партии20. Но есть другое, что препятствует: ошибка или
непоправимое преступление, допущенное ранее. Тут, я думаю, ни-
177

чего нельзя вернуть. А плодоношение ведь только признак
правильной жизни и, я бы сказал, чистоты.
Н. А.: Вы во власти преувеличений и смотрите внутрь, куда
смотреть не стоит. Начать по-новому можно в любой момент, это
и будет искупление.
Л. Л. подумал, что это упрощение. В том-то и ловушка
времени, что произвольное в какой-то момент потом становится
незыблемым. Дерево выбрало неправильный угол роста, что тут
поделаешь, когда это уже осуществилось?
Затем: Удивительная легенда о поклонении волхвов, сказал
Н. А., высшая мудрость — поклонение младенцу. Почему об этом
не написана поэма?
Затем: Чудеса Евангелия не интересны, но само оно кажется
чудом. И как странна судьба его, на что обычно не обращают
внимания: в нем всего одно предсказание, и оно, уже скоро выяснилось,
не сбылось; последние слова действующего лица — слова
отчаяния. Несмотря на это оно распространилось.
В чем суть опьянения?
Н. А.: Его можно сравнить с курением или чесанием;
раздражение кожи, легких, стенок желудка. В этом удовольствие.
Я. С: Одной физиологией не объяснить. Суть в освобождении
от личного, самого неприятного, что есть в мире21.
Л. Л.: Предметы схватываются глазом более четко, цельнее. Они
как бы вырастают или готовятся к полету. Да, они летят. Человек
теряет свое место среди предметов, подвластность им. Это и дает
освобождение от индивидуальности.
Затем: О планере: он мог ведь изобретаться в любую эпоху, может
быть, так и случалось, а потом снова забывали. И о плавании и
полете.
Н. А.: Я переплыл реку с поднятыми руками! (Он воздал
похвалы плаванию: плывущий испытывает радость, недоступную
другим. Он лежит над большой глубиной, тихо лежит на спине и не
боится пропасти, парит над ней без опоры. Полет — то же
плавание. Но не аппаратный. Планер — предвестие естественного полета,
подобного искусству или полетам во сне, об этом и мечтали всегда.)
Я. С: Планер, или лекарство, продляющее жизнь на несколько
лет, или сорт ликера, все это одинаково безразлично, не имеет
значения; когда придет смерть, не об этом вспомнишь.
178

Л. Л.: Тот, кто делит мир на вещественное и иное, как линией
лист бумаги, совершает ошибку. Я С! Ты думаешь, что
возвышаешь мир, открывая иное, и не будучи в состоянии сказать о нем ни
слова. Ты оказываешь неуважение ему. Наверное, все вещи
многозначительны, хотя и в разной степени. Полет освобождает от
тяготения, а оно основное образующее тела. Поэтому полет и
освобождает. Что же касается до мысли перед смертью, то, может быть,
этой мыслью будет некоторый эпизод детства, или свет сквозь
ресницы, или что другое, мы не знаем этого. Но полет и плавание служат
изучению жизни и смерти.
Я. С. и Д. X. ехали на 38 номере. (Запись Д. X.)
Третьего августа Н. М. и Д. X. собрались у Н. А. в
Эрмитаже. H. М. говорил о методе писать стихи, о прекращении жажды
к разнообразию и о желудочной теории.
Н. А. говорит: Поэзия есть явление иератическое.
Д. X. говорил в тот вечер мало.
Мы пили пиво и ели сыр, кроме H. М., которому еще после
болезни нельзя много есть. (Запись Д. X.)
H. М. и Л. Л., возвращаясь из водолечебницы, говорили:
О зрении.
Л. Л.: Как известно, изображение в глазу получается
перевернутое; между тем видим мы все правильно. Почему? Вверх — вниз:
это только отношение к движению тела или руки, оно
определяется ориентировкой по уже известным по положению предметам и
движению глаза. В том случае, когда этими признаками
пользоваться нельзя, возможна ошибка. Это подтверждает опыт с
булавкой: ее подносят так близко к глазу, что видна уже не она сама, а ее
тень, падающая на дно глаза; и она видна в перевернутом виде.
О границах тела.
У низших организмов бывают болезни, при которых их насквозь
прорастают чуждые жильцы, водоросли или бактерии. А они
продолжают жить, точно и не замечая этого... Ногти вначале живые,
сам человек, а в конце их можно стричь и резать, как режут дерево
или железо.
О науке радости.
Можно ли достичь, чтобы радость была обычным состоянием.
179

Л. Л. думает, что можно. Неприятности на девять десятых
воображаемы; они происходят от зависти, представления себя на месте
другого или от горечи при представлении возможного будущего. Но
ведь все это на самом деле не реально. Человек выходит без галош,
потом ему кажется, что пойдет дождь и он уже огорчается. А ведь
если и пойдет, то на самом деле в этом неприятности никакой нет
или она ничтожно мала. Радость под руками, но, чтобы ее ощупать,
надо скинуть привычки, мешающие этому, пройти через некоторый
аскетизм. Он будет легко отряхивать все неприятности, как пыль с
одежды, современный святой, он будет всегда радостный, хотя и не
веселый. И даже боль тут не препятствие. Разве боль от
одеколона после бритья (заметил H. М.) не одна из самых острых болей?
Но мы знаем, на нее не стоит обращать внимания, и не замечаем ее...
Радость и горе не противоположности и безразличие не середина
между ними, как нет среднего между целым и растрескавшимся.
Радость нормальна22.
О сфинксах.
H. М. считает, что в них действительно заключены загадки, но
не аллегорически, а буквально. Это каменные ребусы. Искусство,
верно, и началось с задавания загадок.
О выражениях воды.
H. М.: В любом пятне или подтеке всегда видится прежде всего
лицо. Бесконечные выражения лиц — это выражение воды.
Об американцах.
H. М.: В них есть нечто старинное. Сотни обычных вещей они
делают по-своему, точно и скромно, как йоги.
О спорте.
H. М.: Он хорош, пока личное дело, и бесстыден, когда
собирается много людей.
Разговор шел от Калинкина моста до Летнего сада.
А. В. прочел «На удаление зуба»23.
Л. Л. эта вещь очень понравилась, так же как и Д. X. Потом
Д. X. изобразил полет мухи: подняв глаза и разводя руки, он
повторил несколько раз: Тю-тю-тю. Этим он рассмешил всех.
Я. С: Твоя ошибка в том, что ты классифицируешь. Если
разделить на четыре рода, их окажется пять; на пять — будет шесть.
Поэтому не надо искать числа, а просто описывать один из родов.
Если хочешь, дели на такое и не такое.
180

Л. Л.: Но в математике есть же классификация.
Я. С: Это другое дело. Там не общая точка зрения, а частная,
для данного случая. Так, троякое деление правильно лишь для
треугольников на плоскости, для иных нет. Всех же, наверное, не
охватить, в самом таком задании ошибка.
Л. Л. не согласился. Но его одолевала простуда. Я. С. тоже
был простужен. Разговор затих.
Сон Я. С: Ему вновь привиделся его бывший учитель Г.24. Тот
был просветлен, но не интересен. Встреча произошла, очевидно, на
железнодорожных путях, были тут рельсы и провода. Я. С. попросил
подбросить его вверх: испытание на чудо. Если сделает, тогда
неинтересно: значит, это призрак, ведь Г. давно умер. Неужели не
догадается? — думал Я. С. Нет, не догадался и подбросил
высоко, но все же это можно было объяснить и естественно. Я. С. вновь
попросил о том же. На этот раз учитель подбросил его выше
телеграфных проводов. Значит, чудо. И сразу учитель стал Я. С.
неинтересен и пропал. Ведь во сне так всегда: что становится
безразличным, то перестает существовать.
Я. С: В представлении о чуде погрешность; представишь, что
оно осуществилось, и уже не интересно25.
Л. Л.: Чудо, верно, все-таки не в факте, а в стиле.
Д. Д. и Л. Л. говорили об архитектуре, почему дома надо
строить из камня.
Камень — шероховатое, твердое тело, на нем печать страшно
медленного и долгого изменения; он тяжел; он вышел со дна моря
или из земли; у него свой состав.
Здание охватывает пространство в высоту. В нем должна быть
прочность и долговременность. Оно хранит. Глыба, положенная на
глыбу, дает возрастание прочности. А металлическая конструкция
чем больше, тем более хрупка. Каменная архитектура есть
использование тяготения, игра с ним; металлическая — использование сил
сцепления.
Дерево — это ткань, оно продукт роста и подвержено
разложению. Бетон аморфен, как газ. Камень же не аморфен и не ткань,
а стихия. Он не отлит по случайной форме и не сломлен, а
высечен. Он консерватизм земли.
Очень трудно сказать, в чем тут дело. Камень долговечен. К
нему прикасаешься с уважением.
181

H. M.: Замедленная съемка показывает, как грустны все
движения человека. Но интереснее было бы снимать так не ходьбу или
падение, а человеческое лицо.
H. М. скромно пил чай, развивая перед хозяевами свои
любимые теории питания. От взора его не ускользнуло, что муха села
на блюдце с сахаром. «Смотрите, — сказал H. М., — муха
минует одни сахарные песчинки и стремится к другим. Это показывает,
что они в действительности не одинаковы. Вряд ли, чтобы у мух не
было индивидуальных особенностей вкуса, как у людей».
Н. М.: «У Н. А. непременно должны быть глисты в кишках.
Этим и объясняю прекрасный цвет его лица». — H. М. говорил
серьезно.
H. М. считал себя знатоком эндоптического зрения. Его
занимало, что делается у него в глазу. Он наблюдал пятна или
помутнения, искры и волокна. Пятна плывут группой медленно на
границе поля зрения, пока не пропадают. Искры совершают
непрерывное движение, как туча мошек вечером перед хорошей погодой.
Волокна крупны, они бледны и неподвижны. Есть еще другие
волокна, крупнозернистые, они похожи на водоросли или морские
животные.
H. М. на основании различия движений этих телец и их
размеров (он вычислил их) устанавливает, что видит человек в своем
глазу. Он считает также, что пятна находятся довольно далеко от
дна глаза, это сгустки в стекловидном теле, они поворачиваются
вместе с глазом и уплывают из-за стремления уловить их в центр
зрения. Искры или светлые точки, наоборот, обладают
самостоятельным движением.
Л. Л. с горечью говорил о крушении Словаря.
Л. Л.: Ни ты, Я. С, ни те другие не желаете сотрудничества и
не способны к нему. Вы не подчиняетесь даже тем правилам,
которые сами установили. А главное, каждый из вас уверен, что только
он и делает замечательные вещи; в других людях, собственно,
никакой нужды нет. Неуважение к соседям — незавидная
привилегия. Да, вы не потратите усилия, чтобы вникнуть, что считает
другой. Капризность и истерический деспотизм одного, несокрушимый
эгоизм и суетность другого, недоверчивость к смыслу всякой
работы и лукавость третьего — вот что есть на самом деле.
182

Я. С: Ты бы сам что-нибудь делал, тогда, может быть, были бы
результаты.
А. В., тот легко и с готовностью покаялся.
А. В.: Мне дико везло это время в карты26. Каждую ночь я
проводил в ресторане и не засыпал раньше шести. Так что даже
устал и все это надоело. В валютном баре, в еще пустой комнате,
я видел девушку, сидевшую на ковре и ожидавшую иностранцев...
Д. Д. предложил Л. Л. писать вместе книжку о последних днях
перед войной 1914 года, о расцвете того времени и неизбежной, но
все же неожиданной катастрофе. Люди, которые суетились и
решали. И вот, все кончено, невозвратимо.
Д. Д. и Д. X. впервые познакомились друг с другом. Они
разговаривали о замкнутости эр, о неправомерности выхода из своей
эры; о ложности понятий «первобытный человек» и
«первобытная земля», — их никогда не было, всегда была своя высота и своя
сложность; о постоянном идейном имуществе человечества; об
увядании нашей науки.
Интересно, что они не слушали друг друга, но остались один
другим вполне довольны.
Л. Л. время от времени входил в разговор. Н. А. писал
шуточную оду и сам от удовольствия смеялся. H. М. спал в соседней
комнате.
Т. А.: Почему в человеческом устройстве есть что-то
постыдное и унизительное?
Л. Л.: Это нечистота от противоречия между
индивидуальностью и природой. Когда у морского животного через канальцы
непрерывно протекает вода, это и его питание, и выделение, тут нет
ничего шокирующего. Но ведь и само это животное почти
жидкость. В человеке неизбежно сохранен тот же принцип, но
человек уже резко отграничен от среды и чужд ей. Грязь — это и есть
постороннее или лишнее, притом основное вещество.
Н. А. прочел: «Облака».
Л. Л.: Поэмы прошлого были, по сути, рассказами в стихах, они
были сюжетны. Сюжет — причинная связь событий и их влияние
на человека. Теперь, мне кажется, ни причинная связь, ни пережи-
183

вания человека, связанные с ней, не интересны. Сюжет —
несерьезная вещь. Недаром драматические произведения всегда
кажутся написанными для детей или для юношества. Великие
произведения всех времен имеют неудачные или расплывчатые сюжеты.
Если сейчас и возможен сюжет, то самый простой, вроде — я вышел
из дому и вернулся домой. Потому что настоящая связь вещей не
видна в их причинной последовательности27.
Н. А.: Но должна же вещь быть законченной, как-то кончаться.
Л. Л.: По-моему, нет. Вещь должна быть бесконечной и
прерываться лишь потому, что появляется ощущение: того, что сказано,
довольно. Мне кажется, что такова и есть в музыке фуга,
симфония же имеет действительно конец.
Н. А.: Когда-то у поэзии было все. Потом одно за другим
отнималось наукой, религией, прозой, чем угодно. Последний, уже
ограниченный расцвет в поэзии был при романтиках. В России
поэзия жила один век — от Ломоносова до Пушкина. Быть
может сейчас, после большого перерыва, пришел новый поэтический
век. Если и так, то сейчас только самое его начало. И от этого так
трудно найти законы строения больших вещей.
Я. С. прочел «Вестники»28. Л. Л. она очень понравилась. G
незначительной грустью подумал Л. Л., что, хотя он и дал
название и тему этой вещи, написать ее он бы не мог.
Л. Л.: Это искусство, но это и истина. Почему так не может быть?
Мы отвыкли от поэтических исследований. Между тем писали же
когда-то поэмы — руководства по огородничеству. Потому что
исследование и взращивание овощей казалось тогда прекрасным...
Напрасно, однако, ты не упомянул о сне вестников. Кроме того,
исследование все же не дает ясного, ощутимого представления о том,
о чем говорит. Нет перехода, цепочки, от обычных представлений к
необычным. Впрочем, это мне кажется всегда о всех
произведениях, что они останавливаются там, где должны были бы начаться.
Я. С: О сне вестников надо написать особо...
Затем: о рояле.
Я. С: В этом инструменте есть своя особая чистота, которая
ощутима настоящему пианисту. Так как у меня этого ощущения нет,
а также и темперамента, я и не мог бы, несмотря на мягкость
тембра и некоторую свойственную мне лиричность, стать хорошим
184

пианистом. Но однажды, наверное, всякий может сыграть
гениально. Помню, когда я шел, давно, на экзамен, я очень волновался;
конечно, я больше всего боялся забыть и остановиться на
половине с поднятыми руками. Однако, когда я стал играть, я откинул голову
и смотрел в потолок; не почему-либо, а просто так, по привычке.
И я сам удивлялся, что могу делать пальцами все что угодно. Это
было, пожалуй, блаженство29.
Худ и желт был Я. С, имел воспаленные глаза, но на здоровье
не жаловался.
Д. X. и H. М. говорили о чистых стариках, которые купаются
в ключевой воде каждый день и никогда ни из-за чего не
огорчаются. Хотя они и пример долголетия, но противны30.
Потом H. М. смотрел сквозь дырочку в записной книжке на
лампу. Д. X. хотел объяснить закон преломления света в
хрусталике, но не смог, так как забыл этот закон31.
Л. Л.: Когда подумаешь» сколько поколений было до тебя, сколько
людей работало и исследовало, когда видишь толщину
энциклопедического словаря, проникаешься уважением. Однако это неверно.
Производное и второстепенное исследовано со страшной
подробностью, главное неизвестно точно так же, как тысячи лет назад. Я
приведу два примера. Каждый из живших испытывал половое
тяготение, удовольствие от поцелуя, некоторых прикосновений и
движений. Но никто, хотя опыта тут, казалось бы, хватает и не нужно
никаких специальных лабораторий, не объяснил, что же его тянет, в
чем тут удовольствие, почему прикасаются к тому же, проделывают
такие движения. Также каждому предстоит умереть. Но никто не
сказал ничего толкового о смерти. Никто не поставил даже
вопроса прямо: «Все, что мы видим в смерти, — это уничтожение тела;
все, что нас интересует, — есть ли это и уничтожение жизни и
сознания». Четыре слова: уничтожение, тело, жизнь, сознание. Но
посмотри во все словари и книги, там нет объяснения этих слов; о
них либо не упомянуто, либо идет не относящаяся к делу болтовня.
Как будто на все это и не смотрели совсем. Действительно, наука
уже давно не смотрит прямо, а ощупывает, изучает по мелочам и
косвенно. Очевидно, потому что до сих пор, когда смотрели, ничего не
видели. И понятно почему. Ведь все принимали время,
пространство, предметность мира за что-то данное, неразложимое, о чем и
говорить не стоит, а надо считаться с таким, как все это есть. Это
185

было искажение в самом начале, закрывавшее все пути. Когда,
например, Декарт исходил из «Я мыслю, значит, я существую», то это
была уже насквозь ложная основа. Потому что с еще большим
правом можно сказать, что «не я мыслю», или «я не существую»,
или т. п. Были взяты уже неправильно завязанные узлы и, вместо
того чтобы их развязывать, пошли плести дальше. Сейчас, как и
всегда, надо начинать с самого начала; и поэтому понятно, что
отличительный признак людей, которые это чувствуют, интерес к тому,
что такое время. Ибо это замок на двери, и его-то и надо открыть,
а для этого развинтить. Сейчас надо задавать вопросы прямо,
помня, что данные для ответа найдутся, если хорошенько
присмотреться.
А. В.: Можно ли на это ответить искусством? Увы, оно
субъективно. Поэзия производит только словесное чудо, а не настоящее.
Да и как реконструировать мир, неизвестно. Я посягнул на
понятия, на исходные обобщения, что до меня никто не делал. Этим я
провел как бы поэтическую критику разума — более
основательную, чем та, отвлеченная32. Я усумнился, что, например, дом, дача и
башня связываются и объединяются понятием .«здание». Может
быть, плечо надо связывать с четыре. Я делал это на практике, в
поэзии, и тем доказывал. И я убедился в ложности прежних
связей, но не могу сказать, какие должны быть новые. Я даже не знаю,
должна ли быть одна система связей или их много. И у меня
основное ощущение бессвязности мира и раздробленности времени.
А так как это противоречит разуму, то, значит, разум не понимает
мира.
Л. Л.: Искусство не обязательно должно быть субъективно.
Наоборот, высшее искусство, например панихида, создавалось как
имеющее объективное и непреложное значение, как обязательное.
Оно утверждает свою систему. И если есть иллюзорные системы,
то есть и настоящая. Например, система лепестков цветка.
Подлинная система может иметь много отражений или вариантов, но она
одна, иначе был бы невозможен переход из одного варианта в
другой.
Л. Л. излагал Д. Д. свою теорию слов33. Она сводится к пяти
принципам. Первый: слова обозначают лишь то, что они есть на самом
деле — напряжение и разряжение; поэтому они не имеют
предметного значения, а обозначают изменения среды подобной жидкости.
186

Второй: таблица их исходных (дыхательных) элементов с
тождественными значениями, дающие параллельные ряды, так что
каждый язык как бы переплетение многих языков (рядов); состав
элемента — согласная с гласной или согласная с полугласной и
гласной. Третий: значение элемента неограниченно; но мы можем
его очертить тремя понятиями — стремить(ся), тянуть(ся) и хва-
та(и)ть. Четвертый: все последующие значения образуются
сужением и приложением к частным случаям значения исходного
элемента. Пятый: формы всех слов образуются из исходных
элементов по законам «вращения».
Л. Л.: Я не рассчитываю, что моя теория может быть признана.
Она противоречит не каким-либо законам, а, что хуже, самому
стилю современной науки, негласным правилам, управляющим ее
нынешним ходом. Никому даже не будет интересно ее проверять, к ней
отнесутся заранее, как к решению задачи о квадратуре круга или
вечного двигателя. Тот путь, которым я шел, считается в науке
слишком простым, спекулятивным, заранее опозоренным. Но,
говоря по правде, я не считаю стиль современной науки правильным...
Затем: о Хлебникове34.
Л. Л.: Я не могу читать Хлебникова без того, чтобы сердце не
сжималось от грусти. И не внешняя его судьба тому причиной, хотя
и она страшна. Еще страшнее его внутренняя полная неудача во
всем. А ведь это был не только гениальный поэт, а прежде всего
реформатор человечества. Он первый почувствовал то, что лучше
всего назвать волновым строением мира. Он открыл нашу эру, как,
может быть, Винчи предыдущую. И даже своими стихами
пожертвовал он для этого, сделав их только комментарием к открытию.
Но понять, что он открыл, и сделать правильные выводы он не мог.
Он путался и делал грубые и глупые ошибки. Его попытки
практического действия смешны и жалки. Он первый ощутил время как
струну, несущую ритм колебаний, а не как случайную и аморфную
абстракцию. Но его теория времени — ошибки и подтасовки. Он
первый почувствовал геометрический смысл слов; но эту
геометрию он понял по учебнику Киселева. На нем навсегда остался
отпечаток провинциализма, мудрствования самоучки. Во всем сбился
он с пути и попал в тупик. И даже стихи его в общем неудачны.
Между тем он первый увидел и стиль для вновь открывшихся вещей:
стиль не просто искусства или науки, но стиль мудрости.
187

А. В. пришел внезапно, без предупреждения, и сразу проявил
свойственную ему деятельность. Он звонил по телефону в разные
места, интересовался ценой материи, лежавшей на столе, и готов был
уже ее купить, бурно ел и пил. Затем он стал с Л. Л. играть в
шахматы на папиросы и уже не отвлекался разговорами.
Д. X. и Л. Л. сидели в ванной комнате при топящейся печке
и беседовали о взаимоотношениях людей.
Д. X.: Я произвожу неправильное впечатление. Я глубоко
уверен, что я умнее и менее талантлив, чем кажусь.
Д. Д. советовал Л. Л. укрепить его теорию слов данными
современного языкознания. Тогда сомнения в правильности
имеющихся в ней звуковых законов отпадут и она станет
убедительной.
Л. Л.: Я не сомневаюсь, что они сойдутся. Но это меня не
интересует. Я уверен в правильности моей теории, так как
проверял ее на фактах, а не на выведенных другими законах. Для этого
нужно иметь влечение к языкознанию, а у меня его нет. Мне
важно, что моя теория не требует никаких предварительных знаний и
никакого другого материала, кроме того, который у всех под руками:
слов одного языка. В этом ее отличие от современной науки: та
требует особой сложной техники исследования, передаваемой через
книги и университеты. А ведь мы всегда, во все времена, мечтали
о знании прямом и не обставленном сложными сооружениями.
Всмотрись, подумай по сути — и поймешь! Но вся наука сейчас
система боковых, периферических доказательств, собрание ловких
приемов угадывания. Я не верю, что для того, чтобы понять мир,
нужно читать философские книги или заниматься в физической
лаборатории. Мир, очевидно, устроен так, что его суть сквозит в любом
его кусочке35.
Д. Д.: Для чего нужен язык, в чем его функция?
Л. Л.: Он разрезает мир на куски и, значит, подчиняет его. Но
он, как и жестикуляция, естественный вывод природы, ее дыхание,
жизнь или пение. Человек плывет на звуках, как лодка на море, чем
сильнее становится волнение и больше качает, тем ему веселее. Он
проделывает все более сложные движения, он узнает
существование моря.
Я. С. прочел «Чем я противен».
188

Л. Л.: Тут есть черты национальные, а также, выражаясь твоим
шифром, пртр36. Это отвращение к индивидуальности, к ее
неизбежной нечистоте. Такое чувство бывает обычно после полового
соединения, оно давно уже замечено, как особая тоска этого события,
ощущение бесцельности действия. Но у тебя оно освобождено от
обстоятельств и объекта, поэтому направлено на все и прежде
всего на себя.
Затем: О стиле.
Я. С: Стиль лучше всего понимали китайцы, они говорили: самое
важное — содержание. Действительно, не нужно стремиться к
точности выражения. Это и недостижимо: само мышление — со-
здавание неточностей. И однако, словами можно выразить все:
сочетание неопределенностей дает в некоторых случаях то, что нужно,
определенность. Когда пишешь, надо только думать, что туг самое
важное, и записывать то. Тогда окажется, написано хорошо.
А. В.: В людях нашего времени должна быть естественная
непримиримость. Они чужды всем представлениям, принятым
прежде. Знакомясь даже с лучшими произведениями прошлого, они
остаются холодными: пусть это хорошо, но малоинтересно. Не
таков Д. X. Ему действительно может нравиться Гете. В Д. X. не
чувствуешь стержня. Его вкусы необычайно определенны и
вместе с тем они как бы случайны, каприз или индивидуальная
особенность. Он, видите ли, любит гладкошерстых собак. Ни смерть, ни
время его по-настоящему не интересуют.
Л. Л.: A H. М. это разве как-то интересует?
А. В.: Нет, но H. М. подобен женщине; женщина ближе к
некоторым тайнам мира, она несет их, но сама не сознает. Н. М. —
человек новой эпохи, но это, как говорят про крестьян, темный
человек.
Л. Л.: Он глядит назад...
Затем: О суде.
А В.: Это дурной театр. Странно, почему человек, которому грозит
смерть, должен принимать участие в представлении. Очевидно, не
только должен, но и хочет, иначе бы суд не удавался. Да, этот
сидящий на скамье уважает суд. Но можно представить себе и
такого, который перестал уважать суд. Тогда все пойдет очень странно.
Толстый человек, на котором сосредоточено внимание, вместо
того чтобы выполнять свои обязанности по распорядку, не отвеча-
189

ет, потому что ему лень, говорит что и когда хочет и хохочет
невпопад.
Я. С: Я бы предложил, чтобы судья, вынесший смертный
приговор, исполнял его сам, вступив с осужденным в поединок. При
этом судье бы давались некоторые преимущества в оружии. Все
же был бы риск, суд избавлялся бы от нереальности, от судьи
требовались бы некоторые моральные качества.
Я. С. прочел «Это и то»37 Д. Д.
Д. Д.: Это гносеология. А гносеология никому не интересна.
Л. Л.: Отвлеченность философии и ее терминология —
предрассудок. «Я философ, а это эмпирическое и меня не касается» —
глупая фраза.
Д. Д.: Разве, например, «Экклезиаст» отвлеченная вещь?
Я. С: Некоторые предвидели ту перемену в людях, при которой
мы сейчас присутствуем, — появилась точно новая раса. Но все
представляли себе это очень приблизительно и неверно. Мы же
видим это своими глазами. И нам следовало бы написать об этом
книгу, оставить свидетельские показания. Ведь потом этой ясно
ощущаемой нами разницы нельзя будет восстановить.
Л. Л.: Это похоже на записи Марка Аврелия в палатке на
границе империи, в которую ему уже не вернуться, да и незачем
возвращаться.
Н. А. видел сон, который взволновал его, сон о тяготении.
Н. А.: Тяготения нет, все вещи летят, и земля мешает их полету,
как экран на пути. Тяготение — прервавшееся движение, и то, что
тяжелей, летит быстрее, нагоняет.
Д. X.: Но ведь известно, что все вещи падают одинаково
быстро. И потом, если земля — препятствие на пути полета вещей, но
непонятно, почему на другой стороне земли, в Америке, вещи тоже
летят к земле, значит, в противоположном направлении, чем у нас.
Н. А. сначала растерялся, но потом нашел ответ.
Н. А.: Те вещи, которые летят не по направлению к земле, их и
нет на земле. Остались только подходящих направлений.
Д. X.: Тогда, значит, если направление твоего полета такое, что
здесь тебя прижимает к земле, то, когда ты попадешь в Америку, ты
начнешь скользить на брюхе по касательной к земле и улетишь
навсегда.
190

H. А.: Вселенная — это полый шар, лучи полета идут по
радиусам внутрь, к земле. Поэтому никто и не отрывается от земли.
Он пробовал еще объяснить свой взгляд на тяготение на
примере двух караваев хлеба, одного 10 1/2, другого 11 1/2
фунтов, которые кладут на весы. Но не смог. И скоро прекратил
разговор.
Научные разговоры.
Я. С: О моем бессознательном затрудняюсь что-либо сказать,
но мое подсознательное просто глупо38.
Задача: достать упавшую в дымоход вьюшку; рукой не дотянуться,
так как дымоход делает петли. Ответы:
Л. Л.: Привести слона из зоосада, он достанет хоботом.
Д. Д.: Опустить на веревке кошку, она вцепится когтями.
Д. X.: Чтобы она вцепилась, надо сначала воспитать в кошке
условный рефлекс на чугун. Это не трудно; надо натирать все
металлические вещи в комнате мышами.
Затем: О чудесах природы.
Д. X.: Сверчки самые верные супруги среди насекомых, как
зебры среди зверей. У меня в клетке жили два сверчка, самец и
самка. Когда самка умерла, самец просунул голову между прутьями
и покончил так самоубийством.
Л. Л.: Удивительно, что крокодилы рождаются из яиц.
Д. X.: Я сам родился из икры. Тут даже чуть не вышло печальное
недоразумение. Зашел поздравить дядя, это было как раз после
нереста и мама лежала еще больная. Вот он и видит: люлька,
полная икры. А дядя любил поесть. Он намазал меня на бутерброд
и уже налил рюмку водки. К счастью, вовремя успели остановить
его; потом меня долго собирали.
Т. А.: Как же вы чувствовали себя в таком виде?
Д. X.: Признаться, не могу припомнить: ведь я был в
бессознательном состоянии. Знаю только, что родители долго избегали меня
ставить в угол, так как я прилипал к стене.
Т. А.: И долго вы пробыли в бессознательном состоянии?
Д. X.: До окончания гимназии39.
По приезде H. М. с Кавказа он беседовал с Л. Л. о
тюркском театре, о японских добровольцах для торпед, о бобылях и о
философии интеллигенции в разные времена.
191

H.A.: Что такое, по вашему мнению, физическая масса?
Л. Л.: Индивидуальность вещества. Каждое отвечает на
воздействие по-своему, одно покладисто, другое нет. Мера
сопротивления на воздействие, или, иначе, инерция, и есть масса. А так как
есть много разных родов воздействия, то, я думаю, можно говорить
не только о массе, вычисляемой по сопротивлению движения, но и
о массе термической (теплопроводности), электрической и т. п.
Даже о массе логической.
Д. Д.: Об эпохах можно говорить, пользуясь медицинскими
терминами. Средневековье, в отличие от нашего времени, было
компенсированной эпохой. Впрочем, оно стало разрушаться уже в
XVI веке. И этот перелом достиг наибольшей остроты сейчас. Но
новая эпоха еще не началась, это все разложение старой, новая придет
лет через сто... В Средние века и у вселенной, и у города были центр
и границы.
А. А.: Центр и границы — это смысл.
Д. Д.: Теперь же их нет. Вселенная бесконечна и
бесструктурна. В деревне центра нет, разве кладбище. В городе им прежде
была площадь с колодцем; теперь площадь только проход. Аишь
ночью город приобретает какое-то устройство, оно выражается в
расположении линий электрического света. Дом также потерял свой
смысл. В деревне кое-где еще сохранились какие-то украшения на
нем, воспоминания о знаках, отгоняющих чужое, знаках
дома-крепости...
Затем: О знаках в жизни, которые говорят каждому ясно, что
существующие сейчас представления мира неправильны. О
нормальной длительности сна. Об ошибках определения времени при
астрономических наблюдениях, когда наблюдатель помещает события в
то время, когда они еще не произошли. О легенде призвания
варягов и значении слова «варяг». О деревенской бане (причем Н. А.
рассказал относящиеся сюда эпизоды из собственной жизни)..
А. В. и А. А. состязались на дальность зрения правым и
левым глазом, на быстроту умножения в уме, на эрудицию (фамилии
министров и членов Государственного совета) и на то, кто больше
забыл за свою жизнь.
Я. С. пришел в девять часов.
А. В. читал «Правила пользования автоматическим
телефоном», вытянув ноги в желтых ботинках и гетрах на диване.
192

Я. С. опустил веки и сел подле него. Я. С. был мертвенно
бледен.
Л. Л.: Ты бы разрешил снять с тебя маску, а то, неровен час, не
знаешь, что с тобой случится.
Я. С. вместо ответа заговорил о французах.
Я. С: Они просто-напросто свиньи, страна свиней. Наверное,
где больше бьют, там люди все-таки становятся лучше.
А. В.: Какое это имеет значение, народы и их судьбы. Важно,
что сейчас люди больше думают о времени и смерти, чем прежде;
остальное все, что считается важным, — безразлично.
Л. Л.:* Я же думаю, что судьбы народов не безразличны. Что
в общем произошло? Большое обнищание, и цинизм, и потеря
прочности. Это неприятно. Но прочность, честь и привязанность,
которые были раньше, несмотря на какую-то скрытую в них
правильность, все же мешали глядеть прямо на мир. Они были
несерьезны для нас, вроде средневековых карт. И когда пришло разорение,
оно помогло избавиться от самообмана. И нынешняя наука,
например, лучше науки XVIII и XIX вв.
А. В. купил пол-литра водки; он отлил половину, так как хотел
пойти еще на вечер*.
Я. С: Что H. М., рассказывал что-нибудь интересное?
Л. Л.: Нет.
Я. С: Почему-то человек, побывавший на лоне природы,
обычно глупеет.
А. В. пил, вопреки обычному, скромно: он хранил себя для
дальнейших событий. «Пей, — уговаривал Л. Л., — это пробуждает
угаснувшие способности ».
И вот А. В. ушел на другой вечер, все равно, что в другой мир.
Я. С. и Л. Л. остались одни.
Я. О: Ты бы обязал приходящих к тебе пять-шесть человек
записывать что-нибудь по заранее выбранной формуле, например:
«Фалес сказал...»40 Предположим, они будут ходить к тебе еще лет
десять. Получится шестьдесят вещей. Можно будет отобрать штук
двадцать и соединить. Это будет правильное произведение. Ведь
все значительные произведения составные, даже части, их
составляющие, плохо связаны, например, в «Дон Кихоте».
Затем: О счастье.
Я. С: Возраст дает не мудрость, что-то более
трудноопределимое. Со мной это случилось в тридцать лет. Интересно, что в ночь
7 «.. Сборище друзей . », т 1 193

на эту дату мне приснился умерший учитель41. С тех пор я стал и
писать по-другому, и показывать написанное, и думать иначе. Я понял
гениальное стихотворение: «Когда для смертного умолкнет шумный
день...»42 Это имеет большое значение, что прожито полжизни. И
я уже не уверен, что прожито удачно. У меня теперь две формулы:
«Я не считаю порядок событий, относящийся ко мне, совершенным»
и «Не надо мне ни славы, ни богатства, ни почестей, мне нужна
спокойная жизнь». Я совсем не тянусь к тому, что называют
«общественным пирогом».
Л. Л.: Мы говорили с H. М., что когда-то было там
ницшеанство и всякое такое, вроде богоборчества, а теперь у тех людей,
наверное, одна мечта, чтобы их не притеснял и уважал управдом.
Впрочем, спокойная жизнь без почестей — это, верно, иллюзия.
Спокойствие именно дает связь с окружающим миром, ощущение,
что нужен для него.
Я. С: Я недавно думал, почему я не женюсь, не имею дела с
женщинами. Я насчитал двенадцать причин. Но, по правде говоря,
я думаю, что причина всего одна: не было до сих пор, значит, не к
чему и дальше... Да, еще я стал интересоваться тем, что раньше мне
казалось пустым: теориями счастья и блаженной жизни. Эпикурейцы,
может быть, совсем и не глупы, это нерешенный вопрос. Но мне
кажется, что счастье в неторопливости. И поэтому я всегда с
удовольствием думаю, что вернусь домой.
Л. Л.: Я не представляю себе счастья на заброшенной станции.
Неторопливость кажется счастьем, наверное, только больному или
уставшему человеку. Когда я был в Новом Афоне, мне было
невыносимо видеть каждое утро все то же сияющее небо, чувствовать
крепкий запах тамошних растений, всю силу и цинизм той природы.
Но я знал, что эта же природа была бы изумительна, если бы я был
страстно влюблен, она бы тогда не подавляла, а усиливала счастье.
Так что виноват был я. Неторопливость дает счастье только как
пауза. И мне кажется, что счастье невозможно без торопливости и
суеты, без власти и влечений. И тогда человек, снующий ночью по
улице, высматривающий себе на несколько часов проститутку,
кажется мне сравнительно счастливым. И кажется мне, такой
должна была быть и моя судьба, от которой я неправильно уклонился.
Конечно, это отчасти мрачное счастье. Однако А. В.,
предчувствующий сейчас неожиданности, сидя на диване рядом с малознакомой
женщиной, ощущая в желудке водку, смешанную с вином, живет
194

сейчас как игрок, живет интереснее в данный момент и счастливее
нас.
Я. С: Не знаю, власть меня никак никогда не прельщала. А
разговоры А. В. по телефону мне кажутся глупыми и противными,
и тут я не могу ничего поделать. Счастье я ощущал только в
освобождении от торопливости. Так, недавно, когда я ехал в автобусе, мне
очень хотелось пойти в уборную. И когда я наконец попал, куда хотел,
я был искренне рад. Всякое другое счастье, по моему опыту,
приходит всегда не вовремя, с опозданием, когда стремления к нему нет
и приходится себя убеждать, что оно еще осталось.
Л. Л.: Да, надоедает жить в мире твердых тел. Вот шкаф,
вентилятор, библиотека, я не ощущаю в них ничего нужного или
близкого. Очевидно, устройство жизни таково, что счастье получается
только в напряжении всех сил, в тревоге и торопливости. А
дальше? Самое странное, мне все чаще кажется, что мы не имеем права
на дальше, и нет нужды в нем. Это даже важнее, чем существует ли
на самом деле дальше. Для мухи же не требуют бессмертия, какая
претензия считать, что оно нужно нам. Индивидуальность мне часто
представляется совершенно неценным, пузырек на воде, которому
естественно и справедливо лопнуть. Или — два изгиба одной
волны, личность и окружающее, произойдет интерференция, их не
станет.
Я. С: Нет, я не согласен.
Такой разговор произошел между Я. С. и Л. Л., двумя
смертными существами.
Д. X.: Не хотите ли пойти к Н. А.? Там уже H. М. и, кроме
того, еще пирог.
Л. Л.: Не совершить ли нам по пути преступления, иначе
говоря предательства.
Д. X.: Я уже совершил его однажды сегодня, но готов
вторично.
И они зашли по дороге в пивную и выпили по кружке. У Н. А.
прочел Н. М. «Похвалу изобретателям»43.
Н. А.: Мне нравится. Чего-чего тут нет. Не знаю только,
хорошо ли «бирюльки».
H. М.: Не хочешь ли ты этим сказать, что много требухи?
Тут началась особая словесная игра, состоящая в
преобразовании, подмене и перекидывании словами по неуловимому стилисти-

ческому признаку. Передать ее невозможно; но очень большая часть
разговоров сводилась в этом кругу людей к такой игре;
победителем чаще всего оставался H. М. На этот раз началось с требухи и
кончилось головизной.
Л.Л. Представьте себе толстый и честно написанный роман, в
котором в самом конце автор вдруг решил блеснуть: «Гость в ответ
покачал головизной»44.
За столом обсуждалось происхождение слова «каяться».
H. M.: А по вашей теории, что это значит?
Л. Л.: «Чети-каяти», от значения «хватать, цеплять, брать», в
частности, затем «зацеплять другого человека действиями или
словами, задирать, ругать». Оттого и неприкаянный — «неприбран-
ный, без приюта». «Каяться» — это значит ругать или истязать
самого себя.
H. М.: Научите же и нас, как списывать теории с академика
Марра!..45 А по-моему, слова, начинающиеся на П., обозначают шар.
Н. А.: Например, шар?
H. М.: Это иностранное слово.
Н. А.: Тогда, круг?
H. М.: Тоже иностранное.
Между тем ели пирог и Д. X. бесстыдно накладывал в него
шпроты, уверяя, что этим он исправляет оплошность хозяев,
забывших начинить пирог. Потом он стал рассуждать о воспитании детей,
поучая Н. А.
Д. X.: Надо ребенка с самого раннего возраста приучать к
чистоте. И это совсем не так сложно. Поставьте, например, у печки
железный лист с песком...
Младенец же спал в это время в кроватке и не знал, что о нем
так говорят. Но Н. А. эти шутки были неприятны.
И вот, попив и поев, ощутили ясно, что мыслей никаких нет. Как
далеко было то время, когда H. М. провозгласил мудрость
кузнечика и начертил на знамени жука46. Когда Д. X. верил сам, что не
сегодня-завтра он станет святым и начнет совершать чудеса; пока
же подготовлялся к этому, ставя себе каждый день клизмы. Тогда
и другие блистали кто чем. Теперь настала долгая эпоха
безмыслия.
Н. А.: Чем заниматься друг другом и растекаться, не лучше ли
поиграть молча, раз сказать нечего?
Так и поступили: стали играть в кораблики*.
196

Д. Д., Д. X. и Л. Л., распивая водку и закусывая копченым сигом,
беседовали.
Д. Д.: Мы соответствуем немецким романтикам прошлого века,
они ничего реального не дали, но остались в истории.
И он раздавал роли — кому Шлегеля, старшего или младшего,
кому Новалиса, Шлейермахера и других.
Л. Л.: Сходство заметно пока лишь в первой части. Впрочем,
остаться в истории не такое уж утешение. Представьте себе: «Эта книга
переживет вас; от вас, написавшего ее, уже ничего не останется, кроме
гниющего тела, поедаемого червями, а вашу книгу будут еще
переиздавать и читать в продолжение пятидесяти или шестидесяти лет».
Затем: Об отличиях народов.
Д. Д.: Древние греки чувствовали только пространство, евреи —
только время. Поэтому греческая культура и прилагается так
легко ко всем народам. И поэтому же они, наверное, любили
мальчиков. Ослабление чувства времени проявляется прежде всего в
неуважении к смене поколений, к рождению. Но можно спросить:
почему же тогда у греков были мифы и откуда у евреев способность
к коммерческой спекуляции? Я толкую это как психические
экскременты, чуждые им47.
Л. Л.: Все это страшно неточно. Пространство надо не
противопоставлять времени, а выводить из него. Что касается евреев, то
спекуляция коммерческая сестра спекуляции философской. У
евреев потеря прочности и в связи с этим стремление прикрепиться
к абсолютному, тоска по нему, по центру, боязь провинциализма. Это
и есть то, что кто-то назвал семитической серьезностью. Чувство
ребенка, покинутого матерью, и в связи с этим застывший в
глубине страх и стремление укрыться, поглубже зацепиться за
окружающее, коммерческие и философские спекуляции, беспокойство. Все
это могло возникнуть только при разрыве с природой, родиной, при
необычайной физиологической живучести и восточном ощущении
преходящести, своей слабости перед миром... Впрочем, я полагаю, что
все это можно было бы выяснить точнее, если бы были учтены
физиологические особенности народов; это можно сделать хотя бы
по статистике болезней, ведь они связаны с конституцией,
особенно психические и накожные. Рассуждая же без этих данных, легко
воспользоваться недоброкачественными теориями, вроде
неопределенных слов о «психическом экскременте». Это немецкий способ
мышления, интеллектуальный импрессионизм.
197

Д. X.: Наш способ деления вообще, очевидно, неправилен. Мы
как бы пользуемся целыми числами, а в природе границы проходят
на каких-то дробях. Что же касается евреев, то в них что-то есть,
какой-то компас.
Д. Д.: Самое трудное и тайное — время. Почему астрономия
прозрачнее, чем история? Потому что там изменения так медленны,
что их почти не принимают во внимание.
Д. X.: Я думаю, что дело не в самом времени, а тут только
нагляднее всего неправильность нашего человеческого метода.
Болезнь во всем теле, яснее всего она проявилась в прыщике, нам
и кажется, что болезнь в нем.
Л. Л.: Я думаю, что время все-таки сердцевина, это стержень
мира; вернее мир — развернутое время.
Затем: Об эпохах.
Д. X.: Мысль о сходстве атома с солнечной системой по
устройству не верна. Мир на самом деле устроен, наверное,
остроумнее и проще. Идея эта принадлежит по типу своему не
современной науке, а, скорее, науке времен Фламмариона. Это было очень
хорошее, но бесплодное время. Тогда Фламмарион жил, как
блаженный, взбираясь каждую ночь на свою башенку; а по утрам,
наверное, на восходе солнца писал книги48. Тогда появились
первые автобусы, они изображались в журналах на политипажах, в
квартирах и на улицах горел газ, и гордились всемирной выставкой в
Париже.
Л. Л.: Время восторженного упрощения.
Д. Д.: Романтики отходили от быта и были мечтателями, мы же,
наоборот, стремимся к быту.
Л. Л.: Интересно, как образуется круг людей. В Москве,
можно сказать наверняка, нет таких людей. И интересно, что
подходящие друг другу люди находят, натыкаются один на другого, будто
случайно, но, как закон, всегда.
Д. X.: Наше отличие, что мы думаем не лбом и не затылком, а
теменем, особым местом мозга.
Л. Л.: Никогда не было столько неправильностей и никогда все
же не было такого ощущения правильности и величия мира.
Д. X.: Нам бы нужен был наш журнал, особенно для H. М.
А для меня свой театр.
Д. Д. стал показывать имевшиеся у него архитектурные
журналы.
198

Д. X.: У меня привычка каждый раз перед сном рисовать
планы воображаемых квартир и обставлять их мебелью.
Д. Д.: Это сейчас единственно живая архитектура.
Затем: О хиромантах. Почему они никогда не пробовали
проверить линию жизни на руках покойников в любой мертвецкой. О
спиритах — почему они не садят в свой круг рядом с медиумом
только что умершего человека. О повторяемости кругов в жизни —
они все не доводят повторения до замыкания. О том, что наводит ужас
на Д. X., бобылях, русской бане49, бородатых священниках, одном
возгласе в панихиде. О драке мужиков в распущенных рубахах, их
истеричности. О рынках, пахнущих уборной.
Затем: Д. Д. читал стихи Гете по-немецки. Д. X. восторгался,
Л. Л. не понимал по-немецки.
Н. А.: Книга Джинса50 мрачная, не дающая ни на что ответа.
Поражает страшная пустота вселенной, исключительность материи,
еще большая исключительность планетных систем и почти полная
невозможность жизни. Все астрономическая случайность, притом
невероятная. Чрезвычайно неуютная вселенная.
Л. Л.: Все же она показывает, что вселенная имеет свой рост,
рождение и гибель. Она драматичнее и индивидуальнее, чем
считали прежде.
Н. А.: Конечно, звезды нельзя сравнивать с машинами, это так же
нелепо, как считать радиактивное вещество машиной. Но посмотрите
на один интересный чертеж в книге, распределение шаровых
скоплений звезд в плоскости Млечного Пути. Не правда ли, эти точки
слагаются в человеческую фигуру? И солнце не в центре ее, а на
половом органе, земля точно семя вселенной Млечного Пути.
Я. С: Я знал Лао Цзы до сих пор только в русском переводе,
который не дает о нем представления51. Немецкий гораздо
правильнее; но тоже не слишком хорош. Приведу один пример: в русском
тексте стоит слово «самка»; в немецком — «вечноженственное».
И то и другое, очевидно, не подходит. Но в немецком все же меньше
банальностей. У Лао Цзы, оказывается, совсем не так много
нравственных мест; хотя, конечно, он не безнравственный философ. Там,
где в нашем тексте стоит «Добродетелен властвующий над собой»,
надо читать на самом деле «Добродетелен бездеятельный».
Начинает Лао Цзы так: «Тао, которое мы знаем, не настоящее Тао, и
имя, которое мы знаем, не настоящее имя». Он был старшим со-
199

временником Конфуция, жил почти в то же время, что Пифагор и
Будда... Хочешь, давай вместе, пользуясь русским, и немецким,
восстановим Лао Цзы. Это интересный опыт перевода при отсутствии
подлинника, если он удастся, можно будет потом начать переводить
недошедшие вещи Аристотеля, Фалеса, Пифагора и других.
Работы хватит: потеряно много.
Н. А. (входя): Я меняю фамилию на Попов-Попов. Фамилия
двойная, несомненно аристократическая.
Затем: О номогенезе, книге Берга52.
Л. Л.: Все же она не открывает законов, а только доказывает,
что они есть, дело не в случайности и не в одних внешних
воздействиях. Бергсон уразумел это прежде, но у того не было такого
подбора любопытных и важных фактов53. Сейчас, однако, уже
открываются такие законы, теория параллельных рядов, проверенная
на злаках. Параллельные ряды — это есть и в языке.
Я. С: Ну как, Н. А., нашли вы для меня работу, не требующую
особых усилий? Под усилием я понимаю всякое напряжение.
Находите поскорей, а то я останусь без службы и мне очень
нужны будут деньги.
Н. А.: Я бы предложил вам, если вы на меня не обидитесь, стать
трубочистом. Это замечательная профессия. Трубочисты сидят на
крышах, под ними разнообразные ячейки жактовских массивов, а над
ними пестрое, как персидский ковер, небо. Да, объединение таких
людей, я подразумеваю альянс трубочистов, могло бы изменить мир.
Итак, становитесь, Я. С, трубочистом.
Я. С: Не подходит. Увы, это требует особого напряжения.
Н. А. (направляя разговор в общее русло): Заметили ли вы, что
в этом году первый снег выпал хлопьями, а не крупой. Это к
неурожайному году. Итак, не бросить ли нам благородную кость?
Психологический разговор.
Л. Л.: Я — безответный. На днях открыли вентилятор, и меня
стало в него тянуть. Хорошо, что Т. А. заметила, когда я был уже
под потолком, и ухватила меня за ножку. А то еще: купаюсь я и,
задумавшись, сам не соображая, что делаю, открыл затычку ванны.
Образовавшийся водоворот увлек меня. Напрасно цеплялся я за
гладкие края ванны, напрасно звал на помощь. К счастью, мой крик
услышали жильцы, взломали дверь и в последний момент спасли
меня.
200

Д. X.: Мой организм подточен. Вчера, когда вставал с постели,
у меня вдруг хлынула из носу кровь с молоком.
А. В. нашел в себе сходство с Пушкиным.
А. В.: Пушкин тоже не имел чувства собственного достоинства
и любил тереться среди людей выше его.
А. В.: Недавно Д. X. вошел в отсутствие H. М. и увидел на
диване открытый том Пастернака. Пожалуй, H. М.
действительно читает тайком Пастернака.
Н. А. сидел у Л. Л. В это время вновь позвонил Д. X. по
телефону, опять о билетах на Реквием.
Н. А. копировал с энциклопедического словаря автографы, а
Д. Д. беседовал с приехавшим Д. X. Гете, Моцарт, Шуберт — так
и слышались у них в разговоре имена великих людей. Л. Л. это
надоело. Он вспомнил строчки А. В. из автобиографии:
«Гениальному мужчине
Гете, Пушкин и Шекспир,
Костомаров и Пуччини
Собрались устроить пир»54.
Затем Н. А. играл, как всегда, в триктрак и напевал
несложную песенку: «Один адъютант имел аксельбант, а другой адъютант
не имел аксельбант»*.
Потом о Н. М.
Он появляется в редакции без цели, как фланер, в странной
одежде и спортивных туфлях зимой. Его все всегда принимают
хорошо. Он садится и начинает бесстыдно издеваться: «Что, —
говорит он писателю, — опять пошлятину наворотил?» А
редактору: «Зачем вы разговариваете с ним, ведь он мошенник, ему нужны
только деньги...» Все это правда, но принимается с улыбкой, за
остроумие. Вообще шутки его напоминают шутки Ивана
Ивановича из повести Гоголя: «А хлебца тебе, наверное, тоже хочется?»55
К тому же они направлены на тех, кто беззащитны, кто
действительно пишет плохо. Так говорит H. М., выполняя свою
общественную функцию законодателя вкусов, вроде Петрония при Нероне.
Ему дана привилегия говорить правду, как в старину шутам. Так
прежде принимали симпатичного и талантливого, но спившегося
вконец человека. Он проходит как особое явление природы, не
входящее в обычный круг, не подчиненное общим правилам.
201

В конце концов к нему относятся хорошо, потому что считают
за редкое и прекрасное произведение природы. А таланты
нужны, как украшение, любому времени, любому строю. И поэтому ему
все-таки перепадает небольшая часть земных благ. Он может, если
захочет, прожить как эстетический прихлебатель.
H. М. и Л. Л. встретились на Реквиеме.
Л. Л.: Что же вы пропали?
H. М. (по обычаю ускользая от вопроса): У меня теперь
телефон, могу его вам дать.
Л. Л. удивился.
H. М.: Жена захотела. Телефон стоит уже три дня, и до сих пор
я не заметил, чтобы он приносил счастье.
Потом о Реквиеме.
Л. Л.: В нем нечеловеческая властность.
H. М.: Да, оказывается, человеческий голос таинственен. Если
им правильно пользоваться, но выше всего... А последние части
написаны, кажется, уже не Моцартом, а по его указаниям, уже
после его смерти.
Л. Л.: Прошу вас, не стесняйтесь и вы; если вам нужно, я с
удовольствием сделаю вам это одолжение, закончу то, что вы не
успеете.
А. В.: Д. X. уже неделю питается супом, который варит сам, супом
со снетками... А билеты на Реквием, которые он предлагал Н. А.
и дал H. М., были на самом деле не даровые; Д. X. купил их.
А. В. и Л. Л. говорили о количестве денег, потребном
человеку. А. В. считал, что тут нет и не может быть границ; чем больше,
тем лучше Л. Л. говорил, что много денег нужно лишь при
честолюбии, чтобы не отстать от других. А так достаточно и не
слишком много.
Потом о вдохновении.
А. В.: Оно не предохраняет от ошибок, как это думают обычно;
вернее, оно предохраняет только от частных ошибок, а общая
ошибка произведения при нем как раз не видна, поэтому оно и дает
возможность писать. Я всегда уже день спустя вижу, что написал не
то и не так, как хотел. Да и можно ли вообще написать так, как
хочешь? Д. X. говорил когда-то, что искусство должно
действовать так, чтобы проходить сквозь стены. А этого нет.
Л. Л.: Неизвестно, что такое вдохновение. Но оно напоминает
202

пристальный взгляд, ясность и свободу. Это острое внимание,
восхищение миром. Так что ему близки умиление, головокружение при
просторе, забвение себя. И, заметь, тут есть всегда естественная
легкость, как бы пропадает всегдашнее трение, и вместе пропадает
ощущение времени. Откуда это, и истинно ли оно? Тут пока
можно сказать только приблизительно: попасть в течение мира и плыть
по нему, как по течению реки. А истинно ли, это близко к другому
нерешенному вопросу: когда любят, чего только не видят в
женщине; действительно ли замечают тогда недоступное другим, или все
это только странная иллюзия?
Затем о людях.
А. В.: Люди новой эпохи, а она наступает, не могут иметь
твердых вкусов. Взять, к примеру, тебя, где твои вкусы? Можешь ли ты
ответить на вопрос: ваш любимый писатель? Правда, у тебя на полке
стоят книги, но какой случайный и шаблонный подбор! Между тем
прежде были люди, которые отвечали не затрудняясь: «Я люблю
Плиния Старшего».
Л. Л.: Если бы у меня не было вкуса, мог ли бы я вести четыре
года работу редактора в государственном издательстве!
А. В.: Но в конце концов тебя же оттуда выгнали.
Затем снова о деньгах.
А. В.: Мама мне до сих пор простить не может, что в день, когда
я выиграл в карты тысячу рублей, а она попросила у меня денег, я
дал ей пятерку.
Л. Л.:Тысячу рублей? Когда же это было?
А. В.: Этой осенью. И куда они разошлись, не знаю. Помню,
что купил галстук.
А. В. прочел стихотворение без названия, жалобу на
несовершенство человеческой природы56.
Л. Л.: Изумительно, как тут точно и правильно поставленные
вопросы остаются в то же время искусством. Оно прекрасно как
преломление света. В других твоих вещах бывает, что равнодушие
настолько властвует над ними, что они почти перестают быть
искусством. Тут же есть особое благородство или изящество. Это
элегия. Вначале какой-то стороной напоминает некоторые хлебников-
ские вещи — «звери, когда они любят...»57. Но Хлебникову никогда
бы не удалось сказать так просто: «Еще у меня есть претензия, что
я не ковер, не гортензия».
203

А. В.: Это стихотворение* в отличие от других, я писал долго, три
дня, обдумывая каждое слово. Тут все имеет для меня значение, так
что, пожалуй, о нем можно было бы написать трактат. Началось так,
что мне пришло в голову об орле, это я и написал у тебя, помнишь,
в прошлый раз. Потом явился другой вариант. Я подумал, почему
выбирают всегда один, и включил оба58. О гортензии мне самому
неловко было писать, я сначала даже вычеркнул. Я хотел кончить
вопросом: почему я не семя. Повторений здесь много, но, по-моему, все
они нужны, если внимательно присмотреться, они повторяют в
другом виде, объясняя. И «свеча-трава» и «трава-свеча», все это для
меня лично важно.
Затем поехали к Д. Д., там говорили об общности взглядов.
А. В.: Если некоторые слова у людей совпадают, это уже
много; сейчас можно только так говорить.
Л. Л.: Вот я прочел гениальную книгу: «Учение о цветах»59.
Фауста я не мог дочитать, скучно, а тут все прекрасно.
H. М.: О цветах есть у Лейбница замечательные мысли. Точно
не помню, но суть в том, что цвета — это мельчайшие
фигуры, треугольнички и т. п. И стекло, не пропускающее
определенного цвета, — это просто решетка, неподходящая для таких фигур60.
Д. X.: Что же H. М. не расскажет вам открытия, которое он
сделал вместе с женой. Они теперь работают как супруги Кюри.
H. М. рассказал, как, взбивая белки в сосуде с инкрустациями,
они вдруг заметили, что в другом сосуде на воде появилась такая
же рябь квадратиками.
Д. Д.: Не от звука ли это? Звук ведь дает узоры. Проверьте
это, меняя сосуды.
Затем спор о бане61.
H. М.: Я примирю вас. Баня моет, ванна очищает посредством
осмоса и диффузии. Это совсем другое. О, это великая вещь, две
среды, разделенные перепонкой.
Д. X. сообщил, что скоро будет жить в новой комнате.
H. M.: А как вы устроите ее, по-левому или по-пошлому?
Л. Л.: Скажите, Д. X., тяжело Вам оставаться в Вашей левой
комнате62, когда все уйдут и вы остаетесь один?
Д. X.: Я понял, какую комнату я люблю: загроможденную
вещами, с закутками.
Д. Д.: Все люди, очевидно, делятся на жителей пещер и жите-
204

лей палаток. Вы, конечно, житель пещеры. Самые лучшие
жилища — английские квартиры в несколько этажей. Устанешь
заниматься в нижней, идешь отдыхать в верхней. Высота ведь дает отдых.
Я даже пробовал становиться на стул, прислоняясь к печке, что ж,
это было хорошо.
Л. Л.: Это легко выполнимо: делать очень высокие кресла,
высотой, скажем, с шкап. Вы приходите в гости, садитесь в кресла
и беседуете, как два монарха.
Д. X.: Даже когда в библиотеке достаешь книгу с верхней полки
и читаешь ее на лестнице, не спускаясь, это приятно. Было бы удобно
избирать высоту положения по теме: когда разговор снизится, оба
опускаются на несколько ступенек вниз, а потом с радостью вновь
лезут наверх.
H. М.: Люльки надо, в каких работают маляры, и дергать ее
самому за веревку.
Д. Д.: Архитектуру до сих пор рассматривали неправильно, извне.
Но ее суть во внутреннем, жилом пространстве. Даже целый город
в Средние века был как бы одной квартирой, жилым пространством.
Потому улицы в нем кривы и узки. Кто строит комнату себе,
заботясь главным образом о проходах? Сейчас же улицы для
движения, это не жилое, а мимоходное пространство.
Затем Д. Д. Заговорил о романтиках.
Д. X.: Да, вы, конечно, Тик. Я выпил свой чай. Налейте,
пожалуйста, чаю бывшему Гёте.
H. M.: А вы слышали о теории, напечатанной в американском
журнале? Земля — полый шар, мы живем на ее внутренней
поверхности, солнце и звезды и вообще вся вселенная находятся внутри
этого шара. Конечно, она совсем небольшого размера, и если мы
могли бы ее пролететь по диаметру земли, мы попали бы в
Америку. Ясно, что тяготение при этом имеет радиальное направление от
центра шара, оно есть отталкивание.
Д. Д.: Значит, когда мы роем яму, мы пытаемся выйти из нашей
вселенной? Вот она, оказывается, пещера, вселенная.
H. М.: И значит, моя теория распространения света мгновенно
неверна.
Д. X.: Стратостат все поднимался, поднимался и вдруг
оказался в Америке. Все, конечно, изумлены; как это могло настолько
отклониться от направления, проверяют приборы. А на самом деле
просто пролетели насквозь вселенную.
205

Д. Д.: Что же находится там, за шаром земли? Совершенно
неизвестно?
Д. X.: Где-то на дне океана есть дыра, через которую можно
выбраться на внешнюю поверхность вселенной.
Л. Л.: Некоторые глубоководные рыбы иногда туда
заплывают, оттого у них такой таинственный вид.
Д. Д.: Нет, это конец вселенной. Она начинается в центре со
света, потом, на внутренней поверхности, вода и органическая жизнь,
потом все тверже, пока не доходит до абсолютной твердости, за ней
уже ничего не может быть.
H. М.: Как не может быть температуры ниже абсолютного нуля.
И как должен быть предел у чисел.
Л. Л.: Так что пространство замыкается землей. Если
открыли бы, что не только размер вселенной, но и размер земли
преувеличивался, да и все время небольшое, скажем, с человеческую жизнь,
все происходит за этот промежуток и только проецируется в
иллюзорные бесконечные времена.
H. М.: Есть же такая теория, что все: и события, и другие люди,
и его обиды, и прошлое, и будущее — представляется одному
человеку63.
Д. Д.: Солипсизм? Это тупик, он ничего не объясняет.
H. М.: Нет, ведь и сам этот человек себе представляется, он свой
собственный сон.
Л. Л.: Сон несуществования. У меня было сказано в
«Разговоре о воде» — «большому сну снится, что он маленький сон,
маленький сон, которому снится большой сон»64. Большой сон — это
мир, маленький — индивидуальность.
У индусов очень разработанная мифология, тысячи разных
богов; но все они, говорят, существуют, пока Брама закрыл глаза.
Д. Д.: О дыре в океане, это есть еще в Гильгамеше «Он
доходит, наконец, до подземного царства, встречает там умерших людей.
Конечно, он их расспрашивает. И они отвечают: „Здесь не лучше,
чем у вас..."» Это, по-моему, лучший эпос — Гильгамеш.
Л. Л.: Индивидуальности как бы зайчики, многократные
отражения одного и того же луча. Отсюда и время: описание
взаимоотношения большого и маленького миров. Но как оно могло
возникнуть?
H. М.: Да, как оно могло возникнуть?
Д. Д.: Время — это рождение и рост.
206

Л. Л.: Время — это волна. Но это не объясняет.
Н. М.: Во всяком случае, все теории о времени — четвертом
измерении самые неверные и неинтересные65.
Д. Д.: Я прочел роман А. В.66, по правде говоря, он мне в
целом не понравился. Это касание всего и не всегда правильное.
Л. Л.: А. В. говорил, что проза для него таинственна; ему не
нравится в его романе бытовой тон. Тон, пожалуй, биографически -
протокольный, он во многом возбуждает брезгливость. Но конец
романа замечателен.
Н. М.: Я считаю, что проза А. В. даже выше его стихов. Это
основа всякой будущей прозы, открытие ее. В этом и удивительность
А. В., что он может писать как графоман, а выходит все прекрасно.
Недостаток его другой, в том, что он не может себя реализовать.
Л. Л.: Что это значит?
H. М. Найти условный знак, вполне точный. Гоголь и
Хлебников его, например, не нашли. Все вещи Гоголя, конечно, не то, что
нужно было ему написать, они действуют только какой-то своей
эманацией. О Хлебникове нечего говорить. Впрочем, я считаю
А. В. выше Хлебникова, у него нет тщеты и беспокойного
разнообразия Хлебникова. Но Пушкин, Чехов или Толстой
реализовали себя. В этом, очевидно, и есть гениальность Толстого:
реализовать себя до конца без гения невозможно.
Л. Л.: Я понимаю это так — поставить печать. У Гоголя, я знаю,
вы с этим не согласны, такова должна была быть вторая часть
«Мертвых душ». Когда читаешь ее, точно всходишь на высокую
гору; понятно становится, почему Гоголю казались недостойными все
его прошлые вещи.
Д. X.: А для Н. А.?
Л. Л.: Его поэзия — усилие слепого человека, открывающего
глаза. В этом его тема и величие. Когда же он делает вид, что глаза
уже открыты, получается плохо.
Д. X.: Гений, который изумительно себя реализовал, — Моцарт.
H. М. (прощаясь): Этот год был годом безмыслия, плохим
годом для нас. Я думаю, в следующем начнется очень медленное
оживление.
Л. Л.: Кто-нибудь уж не оживет.
Н. А.: Я заключил договор на переделку «Гаргантюа и
Пантагрюэль». Это, пожалуй, даже приятная работа. К тому же я
чувствую сродство с Рабле. Он, например, хотя и был неверующим,
207

а целовал при случае руку папе. И я тоже, когда нужно, целую ручку
некоему папе.
Л. Л.: Видали наших друзей?
Н. А.: Д. X. и H. М. были у меня. Удивительно, до чего
дошло: неинтересно стало даже спрашивать друг у друга, написал ли
что-либо. Было скучно, хотя Д. X. говорил много. Веселые они люди,
гастролеры.
Д. Д. принес показать гравюры Пиранези67.
Д. Д.: У него камни похожи на растения, а растения на камни.
Почему камень оживает именно тогда, когда разрушается?
Л. Л.: Недавно я проснулся ночью и лежал без дела и сна в
темноте. Знаете, тогда приходят странные мысли. Мне казалось
ясным, что насекомые рождаются из психики, из плохих мыслей и
чувств, своего рода самозарождение68. Камень, толща, разрушаясь,
индивидуализируется в растения, деревья. Это, похоже, как если
бы кожа человека стала растрескиваться, отдельные ее кусочки
поползли, стали жить и производить. Но что заставляло
Пиранези рисовать это тогда без конца — тюрьмы, вокзалы, фабрики.
Или в мостах и лестницах есть что-то священное, винтовая
тайна?
Д. Д.: XVIII век был весь охвачен чувством разрушения и
гибели. Вы не представляете себе, какое впечатление, например,
произвело тогда Лиссабонское землетрясение69. А ведь теперь,
конечно, и глазом бы не моргнули.
Затем: О войне.
Д. Д.: Знаете, что больше всего напоминает война? Службу,
учреждение. Или, если хотите, она нам ничего не напоминает,
потому что длится все время, и сейчас. Такие времена бывают. Если бы
вы, например, вдруг перенеслись в Московскую Русь, вы не нашли
бы там ничего нового*.
Л. Л.: Пространство, полагаю я, — это схема достижимости, всех
возможных переходов или усилий. Так как при построении этой
схемы нет никаких особых условий, то она будет однообразной и
продолжать ее можно сколько угодно: то есть пространство
оказывается всюду одинаково проходимо и бесконечно. По этой схеме и
располагаем мы весь мир соответственно тому, как на опыте, — или
в проекции опыта, — достигаем мы каждую его часть.
Это о пространстве; теперь о прямолинейности.
Число возможных способов переходов между любыми двумя —
208

началом и концом — не установлено никаким особым условием, их
можно считать сколь угодно, то есть бесконечно. Тот способ, при
котором требуется наименьшее количество переходов или усилий,
чтобы достичь конца, называется прямым, прямой линией. Все
остальные сравниваются с ним: степень кривизны есть степень
отличия от прямой.
Это о прямой; теперь о фигуре или очертании.
Можно приписать какой-либо части пространства особое
условие: некоторые из вообще возможных способов переходов в нем будут
невозможны. Тогда получится фигура. Почему, однако, этот
показатель невозможности таких-то переходов представим только для
одно- или двухмерных частей пространства? Ясно, например, в чем
ограничение движений существа, ползущего по поверхности яйца,
по сравнению с летающим существом. Но как представить, что и
для летающего свободно какие-то пути на самом деле запрещены,
хотя оно этого и не замечает?
Я думаю, это можно понять, если вникнуть в то, что такое —
охват.
Переходы следуют один за другим, в очередности, в этом суть
пространства. Но мы можем их представить зараз, это и будет охват.
Он и дает возможность сравнения разных способов переходов. У
нас имеется иерархия из трех охватов, мы называем их объемом,
поверхностью, линией. Чтобы дать представление о кривизне
пространства, пользуются таким приемом: воображают еще один охват,
при котором можно было бы сравнивать объемы по кривизне, как
поверхности или линии. Я думаю, что такого нового охвата
существовать не может. Это лишь фикция, позволяющая
математически выразить кривизну пространства.
Но в чем же тогда в действительности эта кривизна? В том,
верно, что все возможные для нас способы достижения не
исчерпывают всех возможных вообще, могут быть более прямые, то есть
непосредственные. Мы не вполне правильно располагаем мир в
схеме достижимости.
Так, смутно, представляется мне это дело.
Я. С. не возражал, но оставался грустным.
Я. С. (жалуется входя): Я ощущаю свои три с половиной пуда,
и мне это тяжело. Кроме того, я чувствую свои потовые железки.
В этом тоже нет ничего приятного.
209

Л. Л.: Это ипохондрия. Ты сам в ней виноват, ты ее
взращиваешь. Разве хорошо перед сном десять раз снимать и снова
надевать дверной крючок? Это суеверие. Так не трудно и с ума
сойти.
Я. С: Ты был бы прав в своих упреках и мог бы смеяться надо
мной, если бы я десять раз надевал дверной крючок. Это было бы,
конечно, суеверие. Но ведь я делаю это восемь раз. Не можешь же
ты требовать, чтобы я был так легкомыслен, что бросал вызов судьбе,
садился, как безумный, в трамвай, сумма цифр которого составляет
или делится на девять?70
Затем: О богатстве.
Я. С: Где принцесса? Где моя принцесса, куда она затерялась?
Декарт имел такую принцессу, он преподавал ей науки и за это имел
приличное содержание и не нуждался в деньгах71. А я? Если
встретите принцессу, непременно передайте, что я с нетерпением жду, когда
пригласит меня к себе в преподаватели.
Л. Л.: Но, Я. С, Декарт много знал, он мог преподавать. А ты,
что ты знаешь?
Л. С: Ерунда, Декарт тоже не любил читать и был лентяй. У
него была мечта: вставать поздно. Единственное его преимущество:
школа ему дала больше знаний, чем нам с тобой.
Л. Л.: У него были прирожденные способности к математике.
Я. С: Я вроде того ребенка, который заметил, что король гол72.
Это, кажется, моя специальность — быть таким ребенком*.
Л. Л.: Есть игра — складывать пальцы по-разному, чтобы на
стене получались всякие тени. У тебя такое же отношение к
математике. Что ни проделаешь с числами, всегда что-нибудь
получится; это, конечно, любопытно. Можно, например, перемножать
номера телефонов. Но ты к тому же любишь еще ниспровергать. Быть
тебе в математике шлиссельбуржцем Морозовым73.
H. М. привесят жернов на шею за то, что он соблазнил одного
из малых сих. Брось математику, Я. С. Разве мало других наук?
Например, география...
Я. С: Отстань.
Затем: Об открытиях и способе писания.
Я. С: Когда-то полет имел большой и непонятный нам смысл.
Чем кончилось? Тем, что, — как ты сам сказал, — полетел
глупый человек.
Л. А.: Это сказал не я, это сказал однажды Н. А.
210

Я. С. (с неудовольствием): Ну, все равно, пускай это сказал я.
Но почему так получилось? И этот конец не случаен. Так будет,
верно, и с иерографией, которой занимались мы так же неудачно, как
Лейбниц. Среди великих мыслей, которые все время преследуют
человечество, число их ограничено и невелико, имеется и
арифметика вестников. Я говорю о расположении точек, оно принадлежит
к действительно существующим вещам. Но об этом в другой раз74.
Л. Л.: Райты были последними нетехническими
воздухоплавателями, это придает им возвышенность75. Тут разница между
открытием и изобретением. Открытие — это рождение глаза из света.
Я. С: Есть разные виды гения. Леонардо да Винчи, например,
никогда ничего не кончал. И хотя это считается недостатком, ясно
чувствуется, в этом была и его ценность. В этом смысле я сходен
с ним. Рафаэлю, верно, стоило кистью мазнуть, и получалась
картина; а тому нужно было лет пятнадцать. Но выходило никак не
хуже.
Л. Л.: Под гениальностью подразумевают очень разное: особую
живучесть, производительность или работоспособность. Она,
например, эта сила хватки, ощущение жизни и неугомонность, была, судя
по разговорам, у Гете, у Наполеона. Затем особые способности,
своеобразие, дающее человеку новый угол отношения к миру, как бы
расцвет его с неожиданной стороны. И наконец, особое
проникновение. Здесь, наоборот, получается удивительное однообразие и
совпадение для людей разных времен и народов. Если бы таких
людей собрать вдруг вместе, они бы почувствовали сродство и знали
бы о чем говорить.
Я. С: Не надо писать больших вещей, это предрассудок. У
Лейбница всего две большие вещи, и обе скучные. Как раз по этим
вещам называют его рационалистом, пишут о нем в учебниках по
истории философии. Обе полемические, одна — против Локка76, и
это уже смешно, когда человек за всю жизнь написал две большие
вещи, а обе полемические. Настоящие же мысли, гениальные, в его
маленьких вещах, страницы на две, на четыре. Почему так?
Л. Л.: Я думаю, тут разница между записью и разговором. У
индусов этому делению соответствовало в сочинениях суть и
комментарии. Первое — открытие, то, что увидел этот человек и мог
сказать только он. Второе — следствие, разъяснения и
приложения, они могут со временем меняться. Им помогало в таком
делении то, что они, кажется, еще не имели письменности, а память нельзя
211

перегружать. Так же как будто поступают и математики. Их
основные работы коротки, в несколько страничек, а учебники толсты.
Но разговор недолговечен, это кружение и разведка. Но запись —
это объективное, в мир входит нечто новое, такое же как минерал
или растение: тут нужна сдержанность.
Л. Л.: Почему-то у всех образцов имеются неприятные
стороны. У Платона то, что разговаривают всегда горшечники,
сапожники и гимнасты, и все стараются друг друга переспорить. У
Шекспира выражения вроде — пусть лопнут мои легкие! В Библии
назойливые повторения, описания зданий с обязательным
обозначением строительных материалов и количества локтей.
Н. А.: Быть бы Я. С. еврейским начетчиком, а он сбился с пути
и оттого тоскует.
Л. Л.: Его женили бы тогда шестнадцати лет, так что ему не
нужно было бы об этом думать. Жена бы работала, а он
предавался мудрости и пользовался почетом и уважением.
Затем: О возрасте.
Л. Л.: Старость не значит дряхлость. Некоторые способности,
например аккомодация хрусталика, ослабевают уже с самого детства.
Но какие-то глубокие способности не слабеют, а расцветают с
возрастом. Поэтому люди, которые не стареют, ничтожны и
противны. Таков, например, критик Ч. Дряхлость же — это
самоотравление плохой жизни. Иные старики как бы отбросы собственной
жизни, яд своих прошлых незавидных поступков. Других
испытание старостью обличает иначе. Это те, кто не делали ничего
плохого, потому что, по сути, ничего не делали. Такие старики имеют ложно
светлый вид, они незаметно и легко истлевают. Глаза становятся
глупыми, прозрачными, за ними ничего нет. Тело как легкая
шелуха, дунешь на нее — она разлетится и не останется от нее и следа,
как будто человека никогда и не существовало.
Таблица возрастов, составленная Н. А. вместе с Л. Л.
От 0 до 10 лет — младенец
От 10 до 20 лет — дитя
От 20 до 30 лет — отрок
От 30 до 40 лет — юноша
От 40 до 50 лет — молодой человек
От 50 до 60 лет — зрелый муж
От 60 до 70 лет — в самом соку
212

От 70 до 80 лет — пожилой
От 80 до 90 лет — старик
От 90 до 100 лет — глубокий старик
От 100 до 110 лет — на склоне лет
От 110 до 120 лет — маразматик
От 120 до 130 лет — при смерти
От 130 до 140 лет — агоник
От 140 до 150 лет — при последнем издыхании
А. А.: Но ведь нормальная длительность человеческой жизни
семьдесят лет. Так, например, считают немцы.
Н. А. (возмущенно): Немцы! У них вообще сплошное безоб-
разие.Там, например, Тельман сидит уже который месяц в тюрьме.
Можно ли это представить у нас?.. А деревья живут очень долго.
Баобаб — шесть тысяч лет. Говорят, есть даже такие деревья,
которые помнят времена, когда на земле не было еще деревьев.
Л. Л.: А щука? Почему ваши предки не завели себе щуки? У
вас в аквариуме плавала бы фамильная щука, напоминая вам о всех
живших до вас Агафонах77.
Н. А. (взглянув себе на ноги и заметив на коленях заплаты):
Когда буду богатым, заменю эти заплаты бархатными; а посередке
еще карбункулы нашью.
Т. А.: Много вам нужно в месяц, чтобы не нуждаться в деньгах?
Н. А.: Тысячу. Первые шесть месяцев жил бы на пятьсот, чтобы
выплатить долги, а потом бы в свое удовольствие.
Т. А.: Вы ведь и сейчас живете, не плачете.
Н. А.: Как сказать, иной раз и зарыдаешь, когда отовсюду
разом поднажмут платежи, а платить нечем. Ну, впрочем, чего мы
заговорили об этом...
А. В.: Д. X. недавно опять выкинул штуку, без всякой причины
был со мной груб. Объясняют, что это у него от нервности. Но почему
эта нервность вдруг пропадает, когда он имеет дело с более
важными людьми? Ты говорил когда-то: если бы тебе вдруг пришлось
стать курьером или лакеем и я бы тебя встретил, я бы сделал вид,
что с тобой незнаком, не подал руки. Я готов против этого всегда
спорить. Но Д. X. действительно расценивает людей по чинам.
Правда, чины эти не общепринятые, а установленные им самим.
Но это уже все равно. А раз так, я могу спросить, не я ли по чину
выше?
213

Л. Л.: Перемены отношений действительно происходят, но дело
в другом. Связи, соединявшие нас, несколько человек,
распадаются. Найдутся другие связи, но уже совсем не те, просто по сходству
профессий или быта...
А. В. сейчас это не интересовало. Ему сейчас важно было только
то, что касалось его самого. Он говорил обиженно, но, впрочем, без
всякой злонамеренности. Просто припадок сентиментальности по
отношению к самому себе. И он искал сочувствия. Под конец он
смягчился.
А. В.: А знаешь, Д. X. однажды при дамах.начал вдруг
снимать с себя брюки. Оказывается, он нарочно пришел для этого в
двух парах брюк, одни поверх других.
А. В. (прощаясь): И зубы у меня как клавиши, на какой ни
нажмешь, больно.
Д. Д.: Конечно, лучший век для жизни был XIX. Короткий
промежуток в истории, он, может быть, не повторится, когда
человека, считалось, надо уважать просто за то, что он человек. Тогда к
этому так привыкли, что думали, так будет продолжаться вечно.
А. В.: А наука того времени?
Д. Д.: Она не определяла жизни. Дарвинизм, борьба за
существование, а в жизни суд присяжных, последнее слово подсудимому,
постепенная отмена смертной казни. Но наука показывала: что-то
подгрызает корни этого века.
Л. Л.: В конце прошлого века и в начале нашего часто в
книгах, в тексте или на полях писали слово «sic» с восклицательным
знаком. Почему?
Д. Д.: Это у русских меньшевиков. Оно обозначало
непомерную гордыню и сектантское всезнайство, при котором все кажется
так ясно, что иное мнение считается своего рода умственным
уродством. Короче говоря, «sic» означало: кто не согласен — дурак*.
Я. С. прочел «Признаки вечности». Эта вещь написана по
поводу неудавшейся попытки Я. С. бросить курить. Она понрави-
лась Д. Д.™.
Д. Д.: Прежде были рассуждения и философские системы. А
теперь просто регистрация увиденных вещей. И это убедительнее.
Я. С: Да, я уже давно не могу читать философских книг,
неинтересно.
214

Затем: О стиле в математике.
Я. С: Я понял, что значит метод в математике: это — стиль.
Таких стилей было немного, по числу великих математиков. И может
даже быть такой великий математик, который не сделал никакого
другого существенного открытия, кроме открытия нового стиля. Не
таков ли H. М.? Я же лишь философ, зашедший по пути в
математику; такой может сделать и открытия, но все-таки не он
настоящий правитель математики.
Л. Л.: Я могу только сказать — цифры, или, иначе, системы
счисления, — это тот мостик, на котором происходит встреча
человека с числом.
У Д. Д. встретился Л. Л. с П.79. Тот излагал свою теорию
сказки. Все волшебные сказки — варианты одной основной с семью
действующими лицами и точной цепью эпизодов. Вот эта цепь:
Отец отлучился; запрещение что-то делать.
Это все же делают.
Появляется соблазнитель или похититель; беда.
Прощай, отчий дом! Герой едет исправлять беду.
Встреча с неизвестным существом; испытание.
И тот дарит ему подарок в путь.
Подарок указывает дорогу.
Поединок с врагом.
В поединке герой получает отметину — печать.
Добыча похитителя возвращена; теперь скорее домой!
Погоня!
Дома никто не узнает его.
Самозваные герои оспаривают его подвиг; состязание с ними.
Печать случайно открывается и свидетельствует.
Второе рождение героя.
Свадьба и царство.
Таким образом по близости любой сказки к этому образцу можно
судить о ее возрасте. Сходство же сказок, конечно, не от
заимствования, а от того, что все они порождены одним отношением к миру.
Л. Л.: Вы считаете это только законом волшебных сказок и даже
именно этим отличаете волшебные сказки от всяких других. Но не
есть ли это основа вообще всех мифов, обрядов, сюжетов, от
диккенсовских романов до американских кинокомедий? Те сказки,
которые не причисляются к волшебным, отличаются, по-моему, лишь тем,
что в них исчезло ощущение страха, это усохшие сказки. Так, по
215

крайней мере, мы судим непосредственно. И разве произведения
Гоголя не сказки?
П. не согласился. Он боялся утерять разграничение, право на
научность. Однако он сказал, что в «Книге мертвых»80 в точности
те же действующие лица, сюжет и смысл.
Л. Л.: Но в чем же этот смысл, в чем ключ сказки?
П.: Совсем кратко. Все, что разыгрывается в сказке,
разыгрывается в душе; но это не представляемые, а действительные
приключения. Никаких рассуждений и иносказаний в сказке нет, все
точно и конкретно. И ее герои — души. У человека по древним
верованиям всех народов много душ. Сколько именно? По одним
сообщениям, четыре, по другим — семь, девять. Разница, наверное,
оттого, что путешественники-исследователи плохо понимали туземцев,
что они хотят сказать... Чтобы душе достичь цели, ей надо пройти
через беды, разрешить точно поставленные задачи, получить коня или
птицу, сразиться со змеем, добыть золотоволосую царевну и т. д.
Только тогда она находит то, что ищет, что ей нужно. Что именно?
Кажется, себя. В «Книге мертвых» душа всегда говорит «я —
Озирис», но странствует как раз потому, что ищет Озириса.
Так говорил П. Но в голосе его не было уверенности. Может
быть, он не верил в то, что говорил, и в другой раз объяснял бы иначе.
Л. Л.: Почему у царевны золотые волосы?
П.: Золото — свет, царевна помечена светом.
Л. Л.: Субъективного не существует, всякая ассоциация —
признак действительного сродства вещей, и на ассоциации и
метафоры нельзя ссылаться, их следует объяснять, сводить к
действительным связям. Вы говорите: золото — свет. Фрейд говорит:
золото — кал, деньги81. Разбираясь в значениях слов, я заметил, что
красное и черное — варианты одного и того же, руда — это и
ископаемое, кровь и зола. Также: черное и чермное, две вариантные
формы одного слова. Почему так? Цвет внутренности, разрыв вглубь,
порождение мрака. А что означает змей?
П.: Это мне кажется понятным. Змей наиболее физиологичен,
ползает на брюхе и не может подняться. Он становится еще страшнее,
когда у него отрастают крылья.
Л. Л.: Змей — это обнаженный желудок, поглощение. Червь
и чрево — варианты одного слова. Возможно, что всякий ужас есть
ужас перед неопределенным. Ведь в этом и есть уничтожение: потеря
своей определенности. Ужас поглощения, всасывания, головокруже-
216

ние перед зыбью, отвращение к топи, дрожащему желе, медузам,
касторовому маслу, вшам, клопам, паукам и т. п. К тому же и
движения змеи не прямолинейны, они зыбки, извилисты или, иначе,
лукавы... А почему в сказке три сына?
П.: Утроение — закон сказки. Может быть, три при
первоначальном, очень ограниченном, счислении значило просто: много.
Л. Л.: Вряд ли была эпоха такого счисления. А если бы была,
то в другие эпохи «много» поочередно означалось бы двумя,
четырьмя, пятью и т. д. В чем же преимущество трех? Я думаю, три
обозначает в сказке «все», исчерпывающую полноту82. На это оно
имеет некоторое право. Когда «все» познается, т. е. делится, оно
делится непременно на три части: устанавливается разность, а
разность есть отношение двух вещей, при котором само отношение
разности становится третьей вещью. Само тело человека
построено по этому принципу: оно симметрично и имеет туловище... Да, и
костяная нога, и лес, и волосы — все имеет свое значение. И меня
всегда занимало составить алфавит вещей с их значениями83. Ведь
в вещах нет ни символов, ни аллегорий. Но сами они
кристаллизации мировых принципов. Так, крик не имеет никакого
постороннего значения, но он выражает боль. Поэтому к мифам надо
подходить не как к ошибкам, а как к правильным наблюдениям.
Д. Д.: Существует очень много теорий, объясняющих, как и когда
могла быть придумана Библия. Тураев84 же принял ее просто за
правильный исторический источник, и это оказалось самым
плодотворным.
Л. Л.: И еще, не надо гоняться за доказательствами. Это
только иллюзия, достоверность от них не увеличивается. В самом деле,
что такое доказательство? «То, что я говорю, вполне соответствует
тому, что вы признали за правильное прежде». Но это прежде
признанное совсем недостоверно и новое может ему противоречить.
Лучше сказать: «Я вникнул и увидел, что это так; вникните и вы».
Л. Л.: Разговоры Гёте с Эккерманом83 несравненно приятнее
и интереснее тех, что я записываю. В них нет претенциозности и
отвлеченности. Потому что оба они работали и разговоры не
подменяли им работы, помогали ей. Величие Гёте, конечно, не в знании
каких-то особых тайн, а, наоборот, в его обычности. Он ясен духом,
как всякий добросовестно и бескорыстно работающий человек. Как
благородно, когда люди работают свободно и скромно. На них
217

приятно тогда смотреть. Гёте умел выбирать для исследования такие
области, где не требуется специальных знаний или способностей.
Он внимательно слушал, что говорила природа. И поэтому он
вобрал в себя два столетия, XVIII и XIX, а своим учением о цветах
зашел еще дальше. В этом, а не в его одаренности, главное его
величие. Пушкин был, вероятно, одареннее Гёте. И у Гёте была своя
ограниченность. Но он сумел стать в правильное положение, так что
само время, как прилив, приносило ему свои ценности. Его
разговоры производят впечатление разговоров в раю. Мы же
неблагополучны и скудны.
Т. А.: Существуют традиционно признаваемые великие люди,
между тем не все из них действительно великие, есть и обыденные.
Как определить разницу между великим и обыденным?
Л. Л.: Для этого нет нужды знать, тут часто можно судить по
одной фразе. Отбор же и оценка в науке так же случайны, как и
в искусстве. Жизнь предъявляет очень смешанные практические
требования, только время их очищает. А говорить о великих
людях с каким-то особым благоговением, это просто бесплодно.
Д. Д.: Вы знаете, что умер Андрей Белый?86
Л. Л.: У него был талант, но дряни в нем было еще больше, чем
таланта.
Н. А.: Единственная вещь, которую можно читать, это
«Огненный ангел». Да и то она не его, а Брюсова.
Затем: О национальных типах.
Л. Л.: У меня странное впечатление, что все чистые национальные
типы похожи друг на друга. Чистокровный немец похож на
чистокровного русского.
Д. Д.: Знаете, кто очень похож на русского крестьянина? Я
нарочно смотрел в этнографических атласах: австралиец. Такой же
бородатый мужичок.
Н. А.: Некоторые находят, что у меня профиль и фас очень
различны. Фасом я будто русский, а профилем будто немец.
Д. X.: Что ты! У тебя профиль и фас так похожи, что их
нетрудно спутать.
Н. А.: Чистые типы — это основа; помеси, даже
конституций, — это дурное человечество.
Л. Л.: Я думаю, что чистые типы не где-то в прошлом, а
образуются во все времена. Смешение дает гораздо больше браку, но
зато нередко особо ценные экземпляры.
218

Затем: О созвездиях. Затем: О блохах.
Д. X.: Моя бывшая жена имела удивительную способность. В
любой момент она могла залезть рукой себе за пазуху и вытащить
оттуда несколько блох. Больше таких людей я не встречал. Меня
самого блохи кусают не так часто. Правда, крупные блохи.
Откроет дверь, откинет одеяло и ляжет на постель, так что мне почти нет
места...
Тут же Д. X. сообщил, что у него живет канарейка, которую он
кормит своими глистами.
Затем Д. X. рассказал историю исполнения одной из вещей
Гайдна87, когда музыканты один за другим задувают свечи,
складывают инструменты и уходят. Затем — историю сторожа скотобойни,
сломавшего руку**.
А. В.: Новгород мне понравился. Компания, вопреки ожиданию,
оказалась хорошей. Это привело меня к теории, что плохих людей
вообще нет, бывают только обстоятельства, при которых люди
неприятны.
Л. Л.: Удобная теория.
Затем: О Я. С.
А. В.: Он пишет теперь так, что трудно высказать об этом
мнение. Нельзя возражать, так же как о стихах или рассказах нельзя
сказать, верны они или не верны.
Л. Л.: Просто мы слушаем друг друга без внимания.
Искусство воспринимается на слух, а для оценки мысли нужно
напряжение, для которого мы ленивы. Но даже и так о вещах Я. С.
можно сказать, хороши они или нет, а это признак, правильны ли они.
А. В.: «Признаки вечности» мне нравятся. Но я не согласен, что
время ощущается, когда есть неприятности. Важнее, когда человек
избавлен от всего внешнего и остается один на один со временем.
Тогда ясно, что каждая секунда дробится без конца и ничего нет.
Л. Л.: Когда нет событий, ожидания, тогда и времени нет;
настает пауза, то, что Я. С. называет промежутком или вечностью, —
пауза, несуществование. Это кажется странным: разве можно
перестать существовать и потом вновь существовать? Но ведь тут
много сторон, в одном существование прекращается, в другом от-
У Д. X. есть рассказ на эту тему. (Примечание Т. А. Липавской,
сделанное много позднее.) Среди сохранившихся вещей Хармса отсутствует. (Примеч.
ред.)
219

ношении продолжается. Ожидание — это участие в токе событий.
И только тогда есть время.
А. В.: Я. С. говорит — при ожидании неприятного.
Л. Л.: Да, потому что тогда есть утрата и сопротивление событию.
А при приятном сливаешься с событием, отдаешься ему. Поэтому,
например, при восторженном слушании музыки невозможно сказать,
сколько прошло времени. Воздушный шар парит по ветру, поэтому он
не чувствует движения, для него ветра не существует. Поезд же
чувствует движение по точкам, по тряске. Есть как бы две волны:
волна человека и волна мира. Когда волна человека совпадает с волной
мира, настает то, что Я. С. зовет промежутком или вечностью (он это
заметил в кратком освобождении от уроков, в курении). Когда же не
совпадает, тогда существование, сотрясение, время. Но есть,
очевидно, еще третье соотношение, когда происходит перекидывание из
одних сторон существования в другие, разрешаемое совпадениями
разных волн; это качание — игра со временем, ритм... Следует только
иметь в виду, что волна мира кажется нам движущейся потому, что мы
глядим на все с другой волны: саму по себе ее движущейся нельзя
назвать так же, как и волну самого человека.
А. В.: И несмотря на все рассуждения, время стоит
несокрушимое, все остается по-прежнему. Мы поняли, что время и мир по
нашим представлениям невозможны. Но это только разрушительная
работа. А как же на самом деле? Неизвестно. Да, меня давно
интересует, как выразить обыденные взгляды на мир. По-моему, это
самое трудное. Дело не только в том, что наши взгляды
противоречивы. Они еще и разнокачественны. Считается, что нельзя
множить апельсины на стаканы. Но обыденные взгляды как раз
таковы.
Л. Л.: Почему же теории о времени не убедительны, не могут
поколебать ничего. Потому что время прежде всего не мысль, а
ощущение, основанное на реальном отношении вещей, нашего тела,
в широком смысле, с миром. Оно коренится в том, что существует
индивидуальность, и, чтобы выяснить, что такое время, надо
произвести реальные изменения, попробовать разные его варианты. Это
возможно, так как мы действительно по-разному воспринимаем
время при разных физических состояниях. Но Я. С. предпочитает
не делать этого, а удовлетворяться тем, что он заметил, намеками.
Это импрессионизм.
А. В.: Это может дать результаты.
220

Л. Л.: Да. Главное, надо понять, что существование и
несуществование относительно. Существовать — это значит просто
отличаться. Поэтому и может быть: отличается (существует) по
отношению к этому, но не отличается (не существует) по отношению
к тому. А прежде они не входили в круг исследования,
принимались за незыблемые данные. Несуществование казалось собственно
какой-то иллюзией, о нем ничего нельзя сказать. Они
представлялись наподобие скалы и пропасти за ней. На самом же деле зыбь
и пена над ней88.
Я. С: Прежде говорили — жалко умереть в восемнадцать лет.
Я этого не понимаю. Чего жалко и почему жалко в восемнадцать
лет, а в восемьдесят не жалко или не так жалко? Жалели, верно,
красивой жизни, чтения газет по утрам, посещения театра, комфорта,
знакомства с женщинами. Умер молодым, а мог бы еще столько
раз пойти в театр, узнать столько новостей, которые будут
напечатаны в газете. Но все это нелепо. Красивой жизни не
существует. Внешним признаком этого служит отсутствие интереса к
женщинам. Сейчас даже непонятно, как это было вокруг женщины
столько насочинено.
Л. Л.: Есть неистребимое чувство, что в мире имеется какая-то
тайна. Распускание цветка прекрасно, и жалко его не увидеть. То
же и о человеке. Нехорошо умереть, не выполнив ничего.
Неизвестно, есть ли у нас предназначение или нет, но чувство этого и
связанной с ним ответственности есть. Даже когда умирает молодое
животное, жалко*.
Л. Л.: Вы очень удачно показываете, как H. М. застегивает
пальто. В чем тут дело?
Д. X.: Только в том, что он застегивает пуговицы обеими
руками. Наш гений вообще со странностями. Вы не поверите, но,
честное слово, он до сих по не умеет узнавать по часам время.
H. М.: Странно все же, что Я. С. еще что-то думает, мы об этом
уже давно забыли. Писать для самого себя — все равно что
острить наедине с собой, не смешно. Нужно иметь людей, в расчете
на которых пишешь. Скольких? Немного, достаточно, может быть,
двух, трех. Но их нужно иметь непременно.
Л. Л.: У Пушкина было всего несколько таких читателей, осо-
221

бенно к концу его жизни. Число их постепенно убавлялось, их
вытесняли из жизни. Но они были связаны общими вкусами. Я так
объясняю ненависть Пушкина к Александру I: он считал его
человеком своего круга, который должен был оказаться защитой и
покровителем, но изменил. Николай I другое дело: тот был чужд и
с ним возможна была простая коммерческая сделка.
H. М.: Гоголю не для кого было писать в его последние годы,
это ясно чувствуется.
Затем: О китайских вещах.
H. М.: Они прекрасны. Обычно очень ценятся
древнеегипетские вещи, и они действительно хороши; но по сравнению с
китайскими они грубы, как шероховатость телеги по сравнению с лаки-
рованностью автомобиля.
Л. Л.: А откуда пошло умение палехских мастеров?
Д. Д.: Я думаю, хотя не имею доказательств, что оно пошло тоже
из Китая. Палех на Волге, а у Древней Руси была большая
торговля с Персией и другими восточными странами.
H. М.: То искусство кончилось. Современные японские вещи
все равно что германская дешевая продукция.
Затем: О магометанстве.
Н. М.: Для меня оно загадочно. Ведь у него нет никакой идеи,
это бездарный плагиат других религий. И однако, оно
распространилось и до сих пор держит власть*.
Л. Л.: Мы сейчас недаром чаще чем «хорошо» говорим о
чистоте, правильности или точности. В каком бы роде ни писал, но
всегда должна быть твердость, власть вещи, независимо от того, готовы
ли ее встретить приветливо или нет*.
Затем: О мгновении.
А. В.: Расстояние измеряется временем. А время бесконечно
дробимо. Значит, и расстояний нет. Ведь ничего и ничего нельзя
сложить вместе.
Л. Л.: Почему ты решил, что мгновение бесконечно мало?
Свобода дробления, это значит, мгновение может быть любой
величины. Они, верно, и бывают всякой величины, большие и малые,
включенные друг в друга.
А. В.: Если бы это было так, тогда понятно, почему, как ни
относиться ко времени, нельзя все же отрицать смены дня и ночи,
бодрствования и сна. День — это большое мгновение.
222

Л. Л.: Примечательные состояния: ясности, дальности,
значительности, смущения, примирения.
Ясности. Оно наступает внезапно, без причин и полно сдержанной
и огромной радости. Все прекрасно, видно особенно ясно и
доставляет удовольствие смотреть на все. Ощущение, как будто находишься
среди бесшумно и точно работающих механизмов; либо в чистом
выстланном кафелем бассейне, где течет вода и не спеша
происходят непонятные тебе события.
Значительности. Когда какая-либо обыденная картина, —
беседа людей в другой комнате, которую наблюдаешь через открытую
дверь, — вдруг кажется страшно важной, имеющей особый смысл.
Люди и вещи встают как живой иероглиф.
Смущения. Это отдаленность от собственной
индивидуальности. Можно пояснить сном: иногда видишь, тебя преследуют,
нагоняют, сейчас нанесут удар; но в самый страшный момент
начинаешь чувствовать, что этот бегущий собственно не ты, все более и более
не ты, и страх исчезает. Вроде этого и в жизни. Удивление перед
самим собой, что вот существует такой с фамилией, наружностью,
поступками, судьбой, — и он имеет к тебе отношение, это ты.
Озадаченность такой нелепостью и чувство, что вот-вот поймешь, в чем
здесь путаница.
Наконец, примирения. Оно наступает после неприятностей и
волнений. Это минуты покоя, разбитости и умиления. Состояние
банкрота, которому кажется, что он беседует с Богом. «Мой милый,
мой любимый, — говорит Бог. — Я мучаюсь вместе с тобой
всеми твоими мучениями. Я проделываю всю твою жизнь с тобой». —
«Но как же, — говорит банкрот, — или Ты не всемогущ, или Ты
сам так устроил, зачем?» — «Не надо говорить об этом, —
отвечает Бог, — этого тебе все равно сейчас не понять».
Д. X. и Л. Л. говорили о пытках.
Л. Л.: Это то, с чем никак невозможно примириться, что не
умещается ни в какой философской системе. Между тем чудовищная
жестокость существует, и, когда говорят «азиат», подразумевают
именно эту жестокость. Очевидно, лишь очень небольшая часть
человечества лишена в некоторой степени ее, для остальных это
обычное дело.
Л. X.: Есть русская жестокость, еще хуже «азиатской». Она
тем страшнее, что какая-то бестолковая, почти добродушная и
223

легко сменяется жалостью и слезами, тоже не имеющими никакой
цены.
Я. С. встретил гостей радостно. Он вынул тетрадь с
математическими таблицами и стал показывать что-то H. М.
H. М.: Я думаю, не поступить ли в университет на
математическое отделение. Знаете, это хорошо, пройти математику досконально,
без цели.
Я. С: В университет? Но ведь вам же придется пройти массу
ненужного и неинтересного.
H. М.: Я прежде сам так думал. Но теперь мне кажется, что в
математике нет неинтересного.
Я. С: Так ведь можно изучать самому.
H. М.: Это не то, вы не будете среди, людей, которые этим
занимаются. Не будет уверенности, что вы в курсе. Да и
действительно вы не будете в курсе, потому что не будете участвовать в
разговорах. Вы окажетесь провинциалом. Так же как в
литературе печатаются только знакомые редакторов, так и в науке могут
работать только те, кто связаны между собой, входят в группу.
Пришлите по почте что угодно в любой журнал, этого даже не
прочтут. Все люди ленивы. Так и должно быть.
Л. Л.: Обыкновенная дорога в науке самая правильная.
Только она дает право на открытие. Об этом праве не говорят, но оно
имеет непреодолимую силу. Это закон экономии внимания:
выслушивают только тех, о которых известно, что они хоть знают, что было
сделано в этой области до них... Но все же вы, H. М., в
университет, конечно, не поступите...
H. М.: И Л. Л. было бы с кем поговорить, если бы он был в
университете. А так с кем ему говорить о его теории слов? Но его
слушали бы лингвисты, только если бы Л. Л. сам стал лингвистом.
Л. Л.: И все же есть случай, я думаю, когда можно работать
одному. Это когда науки, в которой работаешь, еще нет, ты сам ее
создаешь. Тут нет фундамента, на котором ты строишь, значит, и нет
владельцев этого фундамента.
Я. С. налил немного водки и выпил без закуски. Потом он
прочел свои вещи: о точках и об окрестностях вещей89.
Л. Л.: Мне не нравится математизированный стиль,
стремление заключить в формулы. Точнее от этого не становится, а
чувствуется какое-то самодовольство; вот как чисто сделано и
224

лаконично, а если трудно понять, так мне дела нет до
читателя.
H. М.: Нет, формулы, по-моему, правильный путь. Я. С. мешает
поэтичность. Науку и искусство не спутать. «На холмах Грузии
лежит ночная мгла» действует неизвестно чем; наука же действует
непрерывно сообщением нового, занятностью... В математике
интересно то, что тут есть какая-то автоматичность. Математика там,
где операции могла бы делать и машинка: почему-то это
привлекает.
Я. С: Как ни написаны вещи, которые вы прослушали, но в них
указано то, чего прежде не замечали. Дано, например, определение
несуществования и его различных видов. Вы же этого не заметили.
H. М.: Если так, тогда это написано плохо. Надо писать так,
чтобы было заметно. Во Франции редакторы газет проверяют
фельетоны, читая их извозчикам. Это правильно. Надо писать так,
чтобы было понятно прачкам.
Затем: О людях.
Н. М.: Почему вы, Я. С, не любите Н. А.?
Я. С: Люди делятся на жалких и самодовольных. В Н. А. нет
жалкого, он важен, как генерал.
H. ML: Это неверно. Разве не жалок он со всеми своими как
будто твердыми взглядами, которые он так упрямо отстаивает и
вдруг меняет на противоположные, со всей своей путаностью?
Я. С: А Д. X.?
Н. М.: Он — соглашатель, это в нем основное. Если он
говорит, что Бах плох, а Моцарт хорош, это значит всего-навсего, что кто-
то так говорит или мог бы говорить и он с ним соглашается... Я
же не соглашатель, а либерал. Что значит, у меня нет брезгливости
к людям и их мнениям.
Л. Л.: Но вы их не уважаете.
H. М.: Да, пожалуй. На склоне лет я с ужасом замечаю, что
характер у меня плохой, может быть от дурного воспитания. Да, я
плохо отношусь к людям.
Л. Л.: И капризно. В вас нельзя быть уверенным, в любой
момент вы можете без причин проявить грубость. Вы относитесь к
людям неровно — либо презрительно, либо верите в их авторитет, как
женщина. И никогда не известно, где граница вашего самоволия.
H. М.: Если бы можно было убить без всяких неприятностей
для себя, чтобы избавиться от забот и нужд, я бы это сделал.
8 «...Сборище друзей...», т. 1 LLj

Л. Л.: Так как вы этого никогда не пробовали, то, очевидно, это
лишь слова.
На прощание Я. С. сыграл две вещи Баха.
Н. А. и Л. Л. беседовали за пивом.
H. A.: H. М. все ходил по гостям, а в последние дни даже это
прекратил. Уехал он в грустном настроении с двумя рублями
денег на почтовом поезде. Не понимаю, что с ним делается. Нужно
иметь волю не поддаваться и чем-то интересоваться.
Л. Л.: Не у всех одинаковая выносливость. А как Д. X.?
Н. А: Он все не пишет ничего. Он надеется на свой театр. Если
и это не удастся, тогда, сказал он, придется сдаться. Но что это
значит — сдаться? А Я. С?
Л. Л.: Слова обозначают основное — стихии; лишь потом они
становятся названиями предметов, действий и свойств.
Неопределенное наклонение и есть название стихии, а не действия. Есть
стихии, например, тяжести, вязкости, растекания и другие. Они
рождаются одни из других. И они воплощены в вещах, как храбрость
в льве, так что вещи — иероглифы стихий. Я хочу сказать, что
выражение лица прежде самого лица, лицо — это застывшее
выражение. Я хотел через слова найти стихии, обнажить таким
способом души вещей, узнать их иерархию. Я хотел бы составить колоду
иероглифов, наподобие колоды карт.
Д. Д.: Не думаю, чтобы этого можно было достичь, изучая язык.
Вы хотите найти собрание иероглифов для всех случаев, как бы
общую азбуку мира, между тем мир — это индивидуальная
история, рассказанная в иероглифах; каждый частный случай — это
особенная история, со своим законом; и весь мир — частный
случай, имеет особенность.
Кто придумал рюмку, ее прекрасную форму, ее жизнь
преломления света? Сама она похожа на цветок и на камень и жидкость
в ней тоже.
Д. Д.: Говорят о плохих эпохах и хороших, но я знаю, единственное
отличие хорошей — отношение к видимому небу. От него и
зависит искусство. Остальное не важно. Нам, например, кажется, писать
по заказу плохо. Но прежде великие художники писали по заказу,
им это не мешало.
Д. Д.: Произошла потеря осязаемости вещей, вместо них
встали кредитные билеты.
226

Л. Л.: Что такое отношение к видимому небу? Чувство мира, как
своего дома, своей семьи. Оно выражается во всяком труде —
часовщика и поэта. Ведь труд — это познание мира, любовь и
уважение к нему. Древние звали бога ремесленником. Когда же
это чувство пропадает, пропадает искусство. Некоторые считают это
неизбежным, винят тут машины. Я не думаю, что это так. Сейчас
ощущают машины как подсобные орудия. Древние ощущали их как
игрушку. Но разве нельзя ощущать их как астрономические тела
на земле? Правда, пока машины для этого были слишком грубы,
они работали всегда в перенапряжении, с неумелой растратой сил.
Но уже сейчас создается другая, отличная от прежней техника... Но
если не в них, так в чем же дело? Потеря благополучия, отрыв от
мира, это коренится очень глубоко. В конце концов, в том, что человек
может передвигаться в несравненно большем круге, чем тот,
который связан тесно с его жизнью. Пока было еще резкое отличие
того, что до горизонта, от того, что за горизонтом, было еще ничего.
«За горизонтом», это почти не касалось. Горизонт не только
пространственный, но и временной (связь со своим родом), и
численный (число людей и событий, с которыми связан), и понимания
(механический мир, подобный в устройстве человеческому телу,
движениям мускулов). Теперь все эти горизонты, предохранявшие
человека от встречи с величием мира, исчезли. С ним исчезло и
чувство связи со всем миром, права на место и внимание в нем,
чувство близости мира и важности событий, в нем происходящих.
Большинству людей сейчас страшно и неуютно. И тут не может быть
настоящего искусства. Какую уверенность в значительности и
важности Троянской войны нужно было иметь, чтобы написать о
ней двадцать четыре песни90. И даже уже падающее искусство,
роман, держалось еще на том же. Надо было придавать огромное
значение переживаниям отдельного человека, чтобы подробно
описывать их. Все это прошло.
Затем: Об островах Маори, куда пускают только вполне
здоровых и хорошо сложенных людей, чтобы вывести райскую расу людей;
об островах, где живут племена, зовущие мужчину сначала именем
его жены, потом именем его ребенка. О профетических признаках
в биологии.
Под конец спор о том, нужно ли считаться с направлением
истории, спор длинный и бесплодный. Н. А. спорил бестолково и
с обидами. Он сказал: «Я изложил эти мысли в Торжестве Зем-
8* 227

леделия и удивляюсь, что никто смысла поэмы не понял». В
словах его было нечто неприятное.
А. В.: Правда ли, что двое ученых доказали неверность закона
причинности и получили за это Нобелевскую премию?91
Л. Л.: Не знаю. Это связано, верно, с теорией квант, о которой
я слышал, что там законы мира понимаются как статистические. Я
сам думаю, что отвыкнуть от закона причинности гораздо легче, чем
это обычно кажется. Ведь если мы и считаем о камне, что он
неизбежно упадет с высоты, то о себе мы, по крайней мере
практически, не думаем так, что наши поступки неизбежны. И тут нет
никакой нелепости.
Затем: О музыке.
Л. Л.: Меня интересует, чем воздействует на человека музыка.
Она самое демаскированное искусство, ничего не изображает.
Остальные же как бы что-то представляют, сообщают. Но ясно, они
действуют не этим, а так же, как музыка.
А. В.: Когда люди едут на лодке или сидят на берегу моря, они
обычно поют. Очевидно, это уместно, музыка как бы голос самой
природы.
Л. Л.: А в самой природе ее совсем нет... Музыка как бы
очищает человека от накопившихся в нем неправильностей, ядов. Она
как вода засыхающему растению. Она вообще больше всего
напоминает жидкость, ее течение. Еще ее действие сходно с действием
полового акта: после него чувствуется успокоение и освобождение;
в большом же количестве она опьяняет и расслабляет. Вибрация и
ритм, дыхание инструмента, деревянного или медного. Правильное
дыхание, которое меняет и дыхание слушающего, растворяет его в себе,
проницает ритмом жизнь мускулов и тканей. Это избавление от
кривизны индивидуальности по отношению к миру, растворение и
разряжение, игра со временем, сводящаяся к его уничтожению. В
этом суть искусства.
О неврастении.
Что такое неврастения? Постоянное затаенное беспокойство,
точно внутри что-то сведено судорогой, окаменевшая готовность к
защите. Прежде я думал: ее можно лечить только одним —
счастьем. Но ведь счастье присутствует и в веществах, и в силах.
Обычно думают: человек — это его тело. Но это все равно, как
если бы весовщик думал: весы — это та чашка, с которой я имею
228

постоянно дело, на которую я кладу гири; на самом деле весы —
это отношение обеих чаш. Человек — это отношение тела и мира,
он опирается как бы на две волны. Их взаимное покачивание и есть
человек.
Я говорю это к тому, что выпрямлять покачивание можно с
разных сторон.
Природа лечит неврастению, и воздух, и вода, получается как бы
продувание человека, его кровеносных сосудов, его дыхательных и
прочих трубочек. И короткая легкая дремота, когда дыхание
удлиняется, и невесомость при плавании, и широкое разнообразное
пространство, и музыка, и массаж, вообще всякий ритм. Почему работа
лечит неврастению? Она выводит человека из застоявшегося
рукава воды в русло, возобновляет обмен сил человека с миром.
Тик лечат, как известно, не усилием преодолеть его, а
искусством расслабления. При разряжении исчезает комок,
освобождается от искривления чистый правильный ритм. В этом, наверное, и
польза гипноза и электризации; они требуют, как
предварительного условия, разряжения.
Техника разряжения не пользовалась вниманием, в
особенности в Европе, так как практическая жизнь требует напряжения,
усилий, — они дают результаты.
Я. С: Четыре важных вещи, которые я хочу сообщить. I. Миру
присуща приблизительность; поэтому никогда не надо говорить точно,
в числах. И. Страх — порождение расстояния; представление
смерти — представление бесконечного расстояния. III. Мир
определяется всего несколькими знаками, как-то — небытие, время,
смерть, деревья или вода. IV. Сознание не подвержено
ограничениям пространства и времени, оно может быть сразу в разных
местах, следовательно, возможно, что оно одно для всех людей и
каждому кажется, что оно именно его.
Л. Л.: Во всем этом чувствуется что-то правильное. К
сожалению, твои пункты не только не объясняют, но даже не дают
зацепки для объяснения вещей, о которых ты говоришь. Тут нет
посредствующих звеньев, какой бы то ни было связи с
имеющимися у нас житейскими представлениями. И можно ли говорить: «вне
ограничений времени и пространства». Ты не объяснил, в чем эти
ограничения, не показал, как представлять себе «вне времени и
пространства»; и, значит, фраза бессмысленна. Да и как нелепо
ставить пространство и время рядом, как равноправное, — это уже
229

не дает шансов их понять. А те знаки мира, которые ты
перечислил, так тождественны и общеприняты, что бесплодны. Нельзя
открывать тайн мира набегами; ясновидением, при котором
брезгливо отбрасываются все посредствующие звенья. Тут смесь
гордости с трусостью. Гордость — говорить только об основах мира;
трусость — не прокладывать к ним пути сквозь ежедневный
житейский опыт. Это нахальное мышление.
Л. Л. изложил Д. Д. свою теорию неврастении.
Д. Д.: Это не ново. Учителя музыки, например, больше всего
обращают внимание на то, чтобы руки у учеников были
расслаблены. Гимнастика Дельсарта также основана на разряжении92.
За водкой.
Н. А.: Женитесь, Я. С, вы не знаете, как приятно быть
женатым.
Я. С. (обращаясь к Д. X.): Вы прекрасны. Давайте же
поцелуемся.
Д. X.: А в вас есть нечто величественное. Я с удовольствием
с вами поцелуюсь, если вам это не неприятно.
Н. А. (внезапно): Ну, как, отрыган-то действует?
Я. С. хочет налить еще водки себе, но обнаруживает, что бутылка
пуста.
Л. Л.: Вы родились под счастливой звездой, Д. X. Природа вас
щедро одарила. Про вас можно сказать словами H. М.: «Митька
Загряжский — талантище!» А что хорошего дала вам эта
звезда? Или, может, в окончательном перерасчете не важно, что
человек сделал?
Д. X.: Если и так, все равно нельзя думать об этом перерасчете.
Я. С: Я думал, в чем недостаток европейского образа мысли, и
я нашел его. Этот недостаток: несерьезность или, иначе говоря,
талантливость. Про Лао-Цзы разве можно сказать, что он
талантлив? Он был всю жизнь архивариусом, по-нашему, значит, вроде
библиотекаря, а писать не стремился никогда. Кажется, под конец жизни
он покинул город и на пути солдат попросил его записать на память
то, что он знал. Он больше уже не вернулся. Может быть, и
первые европейские мыслители были такими же. Но порча началась
уже давно, с Сократа, Платона и Аристотеля. И вот, в Европе
собственно не было философии. Разве Беркли — философ? Конеч-
230

но, он очень удобен для истории философии, потому что вся его
мысль — пустяковая, годится для оканчивающего гимназию. И все
другие тоже боялись касаться основных вещей, даже не замечали
их. Так что Канту не трудно было увенчать все это толстой
книгой, вообще отрицающей возможность философии... Да, началось с
Сократа. Сколько он болтал перед смертью! И все после него писали
так, что видно: вот, это я писал. К чему это? Знаешь логику Дар-
макирти? Это только комментарий на логику Дигнаги93. Дигнаги
жил в пещере, он написал логику на песке. Кто-то проходил мимо
и стер. Снова написал Дигнаги, и снова прохожий стер. И так в
третий раз. Тогда Дигнаги написал: «Зачем стираешь? Если заметил
ошибку, укажи». После того прохожему стало стыдно стирать... Я
понял, не надо специально думать, давать себе задания. Надо быть
неспособным и несообразительным. Не вносить в писание ничего
личного, никаких имен... Прежде мне казался правильным стиль
Розанова. Теперь я вижу, это конец. Он и сам говорил, что пишет для
уборной. Это звучит красиво, но все же это ни к чему. Все та же
европейская линия: Августин — Абеляр — Паскаль — Руссо —
Розанов... Итак, я отверг последнего (перед ним был Платон),
последнего своего кумира. Теперь их больше не осталось.
Д. Д.: Музыкант — тот же настройщик, он настраивает душу
человека. Зачем? Он и сам не знает этого. Потому занятие
музыкой само по себе бессодержательно. И повышенный интерес к
музыке, как было в прошлом веке в Германии, признак поглупения.
Это же относится и к отдельным людям, например к Д. X.
Л. Л.: Но это не только музыка, все искусства только
настраивают. Поэтому человек, слушающий музыку в концертном зале,
нелеп. Он делает вид, что занят; на самом, деле он пуст. Так же
глуп человек и в картинной галерее. Искусство уместно в
житейской обстановке, дома, в гостях, на празднике. Оно должно
приходить как бы случайно, к людям, связанным друг с другом, как
невзначай приходит молчание в разговоре, тогда оно хорошо.Тем и
был приятен прежде театр, что он был частью общего быта,
местом праздничной встречи.
Д. Д.: Музыка сама по себе — явление чисто европейское, даже
только последнего времени. У других было пение или музыка, как
аккомпанемент. У греков она служила чему-нибудь: либо битве, либо
пиру, либо религии.
231

Л. Л.: А как вы объясняете воздействие музыки на человека?
Д. Д.: По-моему, тут нет ничего таинственного, это
физиологическое действие, которое проверено опытами; ведь лечат же
музыкой сумасшедших. Вибрация инструментов, которая передается телу,
наподобие электрической индукции. Гораздо таинственнее
живопись, ее воздействие. Почему перспектива — признак падения
живописи?
Л. Л.: Мне это малопонятно... Что же касается настроений,
которые возбуждаются искусством, то тут ведь еще ничего не
исследовано. Надо было бы составить дерево настроений. Это было
бы вместе дерево стихий или пульсаций: ведь в основе всех
настроений лежат напряжение и разряжение.
Затем: О русской литературе, о том, что она выше европейской.
Затем: О Розанове, о том, что он был первый фашист.
Д. X.: Я хотел бы быть директором. Человек должен
чувствовать, что от него зависят какие-то люди, только тогда то, что он делает,
будет правильно. Человек, имеющий власть, право расстреливать,
всегда имеет преимущество перед другими. Он чувствует
реализацию своих слов и ответственность. Я же лично хотел бы быть
директором театра...
Д. X.: Вот чего я не выношу. Пенки, баранина, маргарин,
лошади, дети, солдаты, газета, баня. Баня — это то, в чем воплотилось
все самое страшное русское. После бани человека следовало бы
считать несколько дней нечистым. Ее надо стыдиться, а у нас это
национальная гордость. Тут стыд не в том, что люди голые, — и на
пляже голые, но там это хорошо, — тут дымность, и затхлость, и
ноздреватость тел94.
Затем: О людях.
Д. X.: В H. М. стихия бани, она и дает ему силу. Он ходит два
раза в неделю в баню и там парится. Он очень белый. И стихи
свои он сочиняет в бане, распевая их на полке. В нем нечто
мужицкое, и потому он так чуток к этому в людях, так ненавидит это.
Он из нас самый русский, может быть даже по крови.
Л. Л.: Разве русскому лицу свойственен такой причудливый нос?
Д. X.: Напрасно думают, что русское лицо мягкое и округлое,
как у Н. А. Это финское. Русское именно с таким вострым
носом. Впрочем, дело, конечно, не в крови.
Л. Л.: Вы правы, старорусские лица строги и аскетичны, в них
232

нет той смазанности черт, какая обычно приписывается русскому
лицу.
Д. X.: В Н. М. необычная озлобленность95. Среди нас,
правда, нет хороших людей; но H. М. обладает каким-то особым
разрушительным талантом чувствовать безошибочно, где что
непрочно и одним словом делать это всем ясным. Поэтому-то он так
нравится всем, интересен, блестящ в обществе. В этом и его остроумие.
И даже его теории пропитаны тем же. Разве можно придумать что-
либо более оскорбительное, от чего ученый физик, если бы услышал,
полез на стенку, что-либо вернее попадающее в слабый пункт
физики, как утверждение, что свет вообще не имеет скорости,
распространяется мгновенно?
Л. А: А Я. С?
Д. X.: У нас у всех остроумие странное, вроде того, как бы
половчее сказать: «Я — идиот», или «у меня ноги потеют». Но
Я. С. лучше всех нас носит созданную им маску. Конечно, она как-
то соответствует ему. Все его поведение разработано чрезвычайно
тонко: и эти ссылки, что он не умеет говорить, и что у него
способности ограничены, и подчеркивание, что он идет в уборную. Он возвел
свои недостатки в новые добродетели, в особые достоинства,
гордится своей неврастенией.
Л. Л.: Он из тех гордецов, что сами готовы любому уступить
дорогу и отойти в сторону, лишь бы не получать толчков. Такие
становятся деспотами своего несуществующего царства. Это
нехорошо, потому что в теоретической области капризы недопустимы, тут
нельзя быть ни деспотом, ни мечтателем, ни неврастеником...
Затем: О судьбах.
Д. X.: Среди нас есть такие, путь которых уверен и ясен. У них
есть профессия. Другие в очень рискованном положении: они как
бы создают новые профессии. Конечно, у нас в чем-то, в чутье, есть
преимущество перед настоящими учеными; но нет необходимого —
знаний. Наше общество можно вернее всего назвать обществом
малограмотных ученых. Но как любой шахматный кружок дает
лучшему в нем звание категорного игрока, так и среди нас каждый
может стать знатоком в какой-то своей области, где ему карты в руки.
И это как будто намечается. Я не знаю, как вас назвать, Л. Л.,
философом или как иначе, но, по-моему, у вас намечается свой путь,
отличный от известных.
Л. Л.: Не знаю; во мне нет оригинальности, как, например, в Н.
233

M., и все же я на многие вещи смотрю совсем по-иному, чем это
принято; тут, кажется мне, объясняется просто тем, что у меня
прирожденное свойство: я смотрю пристально там, где остальные
скользят взглядом; во мне еще раз воплотилась «семитическая
серьезность».
Об инстинкте.
Есть три способа объяснения инстинкта. Первое: насекомое
соображает как человек. Второе: случайная цепь действий, отобранная
и удержанная отбором времени. Третье: таинственное, отличное от
разума, свойство. Все три объяснения бесплодны. Но тут дело не
только в инстинкте, а вообще в целесообразности,
встречающейся в природе, например, распределение листьев на дереве, — откуда
она.
Я думаю, что мы удивляемся ей так же, как у Мольера кто-то
удивляется тому, что всю жизнь говорит прозой96. Инстинкт не
какое-либо специальное свойство, особый механизм, а все те же
основные свойства мира, жизни, проявляющиеся в частных случаях.
Для его объяснения не надо вводить никакого добавочного
фактора. Тут происходит то же, что, обычно, при попытках объяснения,
например, изотропии пространства или коммутативности сложения:
подыскивают, почему так, а на самом деле так потому, что нет
никакого добавочного условия анизотропии или некоммутативности, —
задача оказывается перевернутой, для них-то надо подыскать
добавочный фактор, нарушающий общий закон.
Что такое инстинкт? То, что дает возможность животному
производить целесообразные действия, хотя оно и не знает цели.
Животное находится в положении, не соответствующем
продолжению его жизни. Это можно назвать исходным положением.
Затем оно переходит в соответствующее продолжению жизни
положение. Это можно назвать конечным положением. Цепь
поступков, которые переводят его из начального в конечное
положение, — это будут инстинктивные поступки. Возможность и
условия их даются устройством тела животного и устройством
окружающего мира. Поступки эти целесообразны. Почему животное, не
зная ни своего устройства, ни устройства мира, ни конечного
положения, находит правильный путь к этому положению?
Пример. Младенец не имеет материнского молока. Это
исходное положение. Младенец получает молоко. Это конечное положе-
234

ние. Хватание груди и втягивание молока — это инстинктивный
поступок. Чем его объяснить?
Конечно, это не какое-либо специальное свойство, а выражение
в частном случае основного закона всего живого: хватание и
втягивание. Живое — то, что растет, включает в свою структуру
окружающее. Этот же закон — вариант общего мирового закона
расширения или растекания, уничтожения разностей уровней или,
вернее, просто разностей.
Но откуда младенец узнает, как пользоваться ловко органами
своего тела, в данном случае губами? Почему он как будто
понимает устройство своего тела, знает, как его использовать в
окружающем мире? Движение губами, это очень простой случай, но
бывают другие, когда действие гораздо сложнее, например, история с
осами-«парализаторами», описанная Фабром97. Откуда знает оса
устройство своего жала и тела своей жертвы?
Конечно, ответить на это точно можно, лишь изучив подробно
осу и ее жертву, узнав, чем привлекает нервный центр жертвы
осу, наверное, оса чувствует его, находит к нему прямой путь, как
мы на свет или собака по запаху, потому что это самый простой
путь.
Как бы ни было сложно использование устройства тела в
инстинктивном поступке, принцип объяснения тут: соответствие
устройства тела и поступка; тело строится по тем же принципам, оно
как бы основной, отстоявший во плоти поступок. Младенец
втягивает молоко, потому что его тело, как всякое живое тело, по сути, —
втягиватель, оно и образовалось как втягивающий процесс.
То, что из одного источника или стороны одного и того же, имеет
естественное соответствие. Не удивляемся же мы, как ловко
устроен круг, не только изнутри кругло, а извне посмотришь — тоже
кругло. Или что треугольник так хитро устроен, что у него не только
три стороны, но и три угла. Для того, кто не понимал бы, что это
одинаково вытекает из того же самого принципа фигуры, это было
бы действительно странно.
Собаке, чтобы бежать за добычей по кратчайшей — прямой
линии, не надо изучать геометрии и распространения света по
прямой, собака сама существует по тому же закону, воплощает его в своем
беге. И если пчела, как говорят, строит стены улья по
геометрическому закону, который дает наибольший объем при наименьшей
затрате материала, это значит, что принципы геометрии и принципы
235

механики, воплощающиеся в работе пчелы, всего-навсего два
выражения одного и того же принципа.
Л. Л. рассказывал H. М. о неврастении как нарушении
равновесия — «масло в спирту», об искусстве как балансировании по
времени и о времени как ускорении. H. М. слушал внимательно,
но не выражал ни согласия, ни несогласия. Он только сопоставил
с теорией неврастении искусство дыхания.
Н. М.: Йоги говорят: кто не ощущает ритма в мире, тот не ощущает
счастья. А ощутить ритм нужно прежде всего в дыхании.
А. В.: Да, сейчас все идет таким скорым темпом, что и в любви
придется объясняться скороговоркой... И все же лестница
остается прежней, от поцелуя руки через все полагающиеся обряды
сближения. Ее только проходят быстрее. А вот чтобы среди самого
спокойного разговора предложить женщине отдаться и она сразу
же согласилась, нет, это несбывшаяся мечта.
Недавно мы с H. М. ухаживали в одной комнате за двумя.
Только я стал целовать в полумраке свою в шею и уши, раздался
отчетливо голос H. М.: «Что, брат, уши грызешь?» И потом он все
время вмешивался с вопросами о том, как идут дела, и с советами.
Это было мучение.
О температуре.
Л. Л.: Нож и скатерть одной температуры; но на ощупь нож
холоднее. Почему? Потому что металл теплопроводней, или, иначе,
обладает меньшим тепловым сопротивлением, он быстрее
уравнивает температуру с телом, чем скатерть. Таким образом чувство тепла
зависит от скорости передачи тепла, от, так сказать, крепости раствора
«тепло/время». Очевидно, это же касается и других чувств, —
частота волн световых, звуковых, — но в температурном чувстве
это всего яснее. Думают обычно, время дает все в
последовательности, оно бесконечно дробимо; неверно, миг дает качественное
ощущение, а не очередность воздействий, он охватывает их зараз.
Почему мы не ощущаем температуру, равную температуре
своего тела? Потому что температура — это разность, отличие от
принятого за основное. Очевидно, это тоже относится ко всем
чувствам, всем качествам. Но мы не обладаем постоянным звуком
или светом тела, а температурой обладаем. Вероятно, если бы
температура тела была всегда совсем постоянной (на ощупь), мы бы
236

приняли ее нулем, отсутствием температуры, как тишина —
отсутствие звуков, собственный постоянный запах человека — отсутствие
запаха и т. п. Тут мы входим в область исследования строения
качеств, необычайную по интересу и до сих пор никак не
разработанную, ибо не было к ней ключа, понимания существования как
разности. Я говорю о том, что каждое чувство имеет свое, менее или
более сложное, строение, свое количество измерений. В
температурном чувстве измерение одно, сильнее или слабее тепло, скорость
перехода температуры еще не выделена в особое качество. В
световом чувстве — ив звуковом тоже, — оно уже отделено от
силы, образуя особое качество, цвет или тон. Почему запахи никак
не упорядочены, а вкус смутно распределяется по четырем
качествам? Почему звук, меняясь в силе, не дает качества, а температура
дает жар и холод, два различных состояния? Очевидно, потому именно,
что есть разрез температур по их сравнению с температурой тела.
Интересно, что этот разрез может быть осуществлен двояко: разрез
надвое (жар, холод) или натрое (жар, тепло, холод), и способ
деления четко не выбран. Черный цвет соответствует тишине; но
тишина не ощущается как особое качество, а черный цвет — цвет.
Потому что свет локализуется, тут несуществующее как свет
существует как занимающее место, — наше пространство строится на
светомускульном соотношении. Почему не существует звука,
соответственного белому цвету? По той простой причине, верно, что есть
световое солнце, но нет звукового, есть смена дня и ночи, а
правильной смены звуков и тишины нет. Почему смесь цветов
однообразна, серый цвет, и не выделяется как что-то принципиально
отличное от других цветов, а смесь тонов дает очень разные шумы? В чем
принцип гаммы и принцип спектра, почему образовано такое-то
количество тонов и цветов, их поколения и отношения родства. И
много еще других тайн.
Тот, кто изучает это, присутствует как бы при рождении мира, его
качеств; он видит, что каждое чувство имеет своеобразную историю,
раскрывающую особую сторону мира, особый его принцип, который
в других чувствах спрятан; он видит то, что предстает перед нами
как незыблемое, данное, на самом деле сложное построение, его
можно варьировать, делать другим; строение чувств можно
изменять в воображаемых опытах и даже в реальных. Мир кажется ему
изобретателем или художником; в каждом качестве заключена
мировая история.
237

Температурный мир.
Представь себе, что в мире существуют только температуры,
больше ничего. Вот тебе непространственный, беспредметный мир.
Представь себе, что одна из температур — ты. Что будет?
К сожалению, я еще не могу охватить особенностей этого
странного мира, слишком он непривычен. Я знаю, что существует только
одна температура — ты, ты еще не существуешь. Ведь нет
разности, нет, значит, собственно и самой температуры. А если две? И
тогда ты собственно не существуешь. Потому что есть только одно
отличие, одна разность, и, значит, она ни с чем не сравнима, не имеет
признаков. Это предсуществование. А при трех? Может быть, это
уже существование. Но какое странное: мир и ты будете одно и
то же. Надо вводить еще и еще температуры, вернее, надо
комбинировать их, создавая все новые отношения, разности, чтобы из
несуществования переходить вверх по степеням усложнения,
существования. Появится время, пространство, жизнь, сознание, отделение
индивидуальности от мира. И все это в принципе достижимо
одним несуществующим элементом. Ведь если есть А., можно его
соотнести с самим собой. А/А будет В. Дальше можно получить
уже сколько угодно новых элементов. Такое их получение, при
котором и как бы все остается то же самое, и как бы создается из
ничего новое, лучше всего назвать вращением.
Я знаю, это так странно, что кажется бессодержательным или
нелепым. Между тем так и возникают все качества мира; чтобы в
этом убедить, надо было бы исследовать конкретную историю
какого-либо качества. Только так можно представить себе
постепенное возникновение индивидуальности, сознание, представить, как
чувствует мир дерево, коралл, медуза, рыба, червь, младенец во чреве
матери, составить для каждого из них язык.
Воображаемые модели мира, вроде температурной, незаменимы
для изучения его свойств и понимания разнообразия его вариантов.
О пространстве.
Оно — особая, частная схема достижимости или времени.
Поэтому его составляющие — расстояние (очередность) и выбор
(охват).
Говорят: нота фа дальше от ноты до, чем нота ми; то есть
говорят о расстоянии. Почему же это расстояние не считается
пространственным?
238

Когда играют зараз несколько инструментов, можно вниманием
выделить звук одного из них, потом перейти к другому, третьему, пока
не вернешься к первому, не пройдешь полный круг. Почему же тут
угол внимания и круг не считаются пространственными?
Потому что пространство есть сравнение расстояний и выбора
(углов) поступком. Сравнение усилием или, если смотреть извне,
мускульным напряжением и разряжением. Ведь наше тело не
обладает другими родами усилий, световыми, температурными или
иными. Количество усилий, ходов и есть расстояние. Конечно, в
абстрактном пространстве оно и измеряется абстрактными
усилиями, в физическом, например, может измеряться ходами световой
волны, в геометрическом вообще никак не определенными ходами.
Итак, пространство есть схема или стандарт возможной
последовательности поступков.
Так как эта схема не ограничена дополнительными условиями,
то она и дает неопределенность пространства по размеру,
делимости, свойствам: бесконечная продолжаемость его и делимость,
изотропия. Из этого и следовало бы выводить геометрические
формулы, а не так, как их выводят сейчас, периферическими
рассуждениями.
Так как усилие — это преодоление сопротивления
(мускульным способом), то пространство — схема полной повсеместной
твердости мира. Так как, однако, усилия разделены паузами, то
твердость должна все время перемежаться чем-то, не требующим
никакого усилия, пустотой. При бесконечной дробимости
пространства получается однообразное чередование твердости и пустоты,
чего-то загадочного — не существующего никак и занимающего
место. Так пространство отделяется от мира. Получается
геометрическое, точечное, и физическое, пустое, в котором точкой или
системой точек плавает мир. Поскольку эта схема не вполне
соответствует действительности, приходится идти на очень сложные
построения, чтобы ее исправить, приблизить к реальности.
Чувство пустоты, какого-то активного несуществования
порождает страх.
Расстояние и выбор — это два подхода к любому месту, два
измерения пространства. Однако сам выбор может расчлениться, из
общего закона выбора может выделиться особый частный,
имеющий почему-либо важное постоянное отличие. Так, думаю я,
выделилось третье измерение, по вертикали: тут постоянно ощущается
239

неодинаковость усилий, ввиду тяготения. Можно, конечно, еще дальше
расчленить выбор, ввести новые измерения; это никак не
обогащает пространства, да и надобности в этом нет: больше постоянных сил,
кроме тяготения, действующих всегда в одном и том же
направлении, нет.
Пространство мускульных поступков — вариант вообще
достижимости; поэтому геометрические законы и имеют гораздо
большее значение, чем наглядное, в чертеже. Поэтому-то современные
геометры и стараются не основываться на чертежах, утверждают, что
точки, линии, поверхности, объемы — это слова, под которыми можно
подразумевать что угодно.
Все сказанное относится вообще к пространству поступков. Но
наше пространство, житейское, в котором мы располагаем мир по
данным наших чувств, есть частный, особый вариант этого
пространства. Дело в том, что наше пространство основано на координации
движения и света, мускульных усилий и зрительных впечатлений.
Они очень разнятся друг от друга. Например, зрительное чувство
имеет плавный переход от полного света до темноты. Мускульное
имеет резкий разрыв: мы или касаемся чего-либо или нет. Есть много
и других различий, дающих нашему пространству своеобразие.
Стереоскопичность его, конечно, мускульная поправка к зрительному
ощущению.
Эта мускульно-свето- (и, наверное, еще гравитационно-)
координация довольно зыбка. Может случиться, под влиянием
различных физиологических условий, показатели разных чувств («кривые
сопротивления») начинают вдруг работать вразброд, противоречить
друг другу. Пространство разрушается. Мы ощущаем это как
смазывание локализации, головокружение.
Так как пространство не дано, а вырабатывается, оно
захватывает не все, опытом, и тренировкой можно, так сказать, «опростран-
ствить» или, наоборот, «распространствить» различные ощущения,
различные элементы мира. Есть такие, которые находятся в
промежуточном состоянии. Таковы запах, звук, тепло. Это заметно и
в выражениях языка. Мы говорим «тепло!», к чему это относится, —
к предмету, к телу. Еще яснее это на примере собственного тела.
Не странно ли, что зуб болит, а какой именно зуб, указать не
можешь. Наконец, такие физиологические состояния, как
раздражение или удовольствие, либо совсем не относятся к телу, либо
относятся очень неопределенно. Маленькие дети обычно указывают врачу
240

как болезненное совсем не то место, где в действительности
происходит процесс, дающий боль.
Да, пространство — это наука, которой мы учимся в детстве, так
же как языку, только еще раньше.
Если же мы хотим исследовать строение нашего пространства,
избавиться от его неправильностей, мы должны прежде всего
сравнить его с другими возможными построениями пространства. Их
тысячи, но, изучив несколько, легко представить остальные.
Можно построить, например, звуковое пространство или оставить
световое, но совершенно изменить его, введя системой зеркал
постоянное искривление светового луча. Мало ли какие опыты можно
проделывать в воображении, представляя, каким пространство
окажется для существа, живущего в таких или иных условиях. И тогда
мы и наше привычное пространство поймем вернее.
Но всегда лучше, если это возможно, делать не только
воображаемые, а и реальные опыты. Тут они вполне осуществимы. Мы,
например, измеряем расстояние в уверенности, что наше тело
постоянного размера. Для некоторых животных это правило
неприменимо. Мы можем представить их пространство, искусственно
сделав зыбкими размеры руки («резиновые перчатки»). Или
использовать парность глаз, снабдив один из них одним стеклом,
другой другим. Все это, конечно, первое, что приходит на ум. Но это
способ реально изменять пространство.
Л. Л. рассказал о возникновении пространства Д. Д. И Я. С.
Они отнеслись к этой теории без интереса. За несколько лет до того,
при самом возникновении теории, Л. Л. сообщил о ней H. М.,
Д. X. и С. Выслушав, С. посоветовал Л. Л. не заниматься не своим
делом, заняться лучше, скажем, критикой литературы. Но он был
серьезен. H. М. нашел блестящий ответ на то, что говорил Л. Л.,
тонкий и остроумный: он начертил на бумаге закорючку вроде
«рожицы кривой» и сказал: «Вот, значит, каким будет пространство».
Тогда Д. X. прибавил к закорючке хвостик и сказал: «Нет,
вот каким». После этого все трое ушли. «Резиновые перчатки»
еще долго не забывались, служили предметом разнообразных
шуток.
Я. С. Нельзя, говоря об основных вещах, пользоваться такими
производными и неправильными выражениями, как мускулы. Надо
не брать термины из анатомии или физиологии, — ас ними и их
241

ложные понятия, — а придумывать свои термины. Объяснять
пространство мускульными усилиями нелепо.
Л. Л.: Этим и неприятны были философские книги, что
писавшие их считали себя владельцами царства идей, отделенного от всего
остального мира. И ты тоже боишься соединять основные
мировые принципы с конкретными вещами, протянуть между ними
ниточки. Конечно, легче говорить общими формулами, настолько
широкими, что в них только на какую-то долю есть правильность.
Но мне хочется достичь точности. А ты брезгаешь касаться
обычных вещей.
Я. С: Я исследовал деревья98.
Л. Л.: Что ты в них исследовал? Ты уловил в них только намек,
туманное очертание их значения, и ты уже горд... Между
поступками и мыслями нет принципиальной разницы, и мне жаль, что я не
могу проверять мыслей на опыте. Ибо не стоит считаться с
чужими мнениями, но с действительностью считаться надо.
Затем: О Пастере.
Фабр рассказывает, что когда Пастер взялся спасти
шелковичного червя от заразы, он не знал даже того, что знает каждый
школьник, — что гусеница превращается в куколку, а потом в бабочку.
Очевидно, он не был знаком с самыми основными трудами по этим
вопросам. Однако скоро он узнал все это на опыте, нашел
возбудителя заразы и спас французское шелководство".
«В» и «на».
Почему говорят: в Малороссию, но на Украину; в Остен, но на
Ривьеру; в Крым, но на Кавказ?
Потому что «на» обозначает проникновение без сопротивления,
когда нет точной границы, а «в» прохождение через границу.
Первое для географических и этнографических районов, второе для
административных и политических. Крым прежде был царством.
А. В.: Я читаю Вересаева о Пушкине100: Интересно, как
противоречивы свидетельские показания даже там, где не может быть
места субъективности. Это не случайные ошибки. Сомнительность,
неукладываемость в наши логические рамки есть в самой жизни.
И мне непонятно, как могли возникнуть фантастические, имеющие
точные законы, миры, совсем не похожие на настоящую жизнь.
Например, заседание. Или, скажем, роман. В романе описывается
242

жизнь, там будто бы течет время, но оно не имеет ничего общего с
настоящим, там нет смены дня и ночи, вспоминают легко чуть не всю
жизнь, тогда как на самом деле вряд ли можно вспомнить и
вчерашний день. Да и всякое вообще описание неверно. «Человек
сидит, у него корабль над головой» все же, наверное, правильнее, чем
«человек сидит и читает книгу». Единственный правильный по своему
принципу роман — это мой101, но он плохо написан.
Л. Л.: Но ведь это относится ко всему искусству вообще. Разве
в музыке, например, не свое время? Разница лишь в том, что
музыку и не считают описанием жизни, а роман считают.
А. В.: Может быть, я оптимист, но я считаю теперь, что стихи надо
писать редко. Я, например, еще до сих пор живу все тем же
стихотворением о «гортензии»102, чего же мне писать новое, пока старое,
так сказать, приносит проценты.
Л. Л.: Все твои теории были всегда в высшей степени
практичны: они оправдывают то, что ты в данный момент делаешь.
А. В.: Я понял, чем я отличаюсь от прошлых писателей, да и
вообще людей. Те говорили: жизнь — мгновение в сравнении с
вечностью. Я говорю: она вообще мгновенье, даже в сравнении с
мгновением.
Д. X.: Я уважаю Н. М., а Н. А. и А. В. люблю. Так за
больным H. М. я, наверное, не стал бы ухаживать, а за теми стал.
Т. А.: Бросьте, Д. X., ни за кем вы не будете ухаживать; ведь
вы, чуть кто заболеет, всегда бежите прочь.
Д. X. говорил, что ему нравятся неискренние люди, вроде Ч.
Л. Л.: Это понятно. Почему мы относимся страстно к людям,
ненавидим подлецов? Потому что мы чувствуем себя участниками
событий, сталкиваемся с людьми реально или потенциально как бы
на узком мостике над пропастью. Тут благодушие исчезает. А вы
не участвуете ни в какой борьбе, можете смотреть точно с луны, для
вас люди вроде бирюлек. Но проигрывает в последнем счете как
раз не участвующий в игре.
Д. X.: Как-то мы шли с H. М., оба мрачные. И я придумал игру:
кому что подарил бы, если б мог. Мы сразу развеселились. Это самое
приятное — дарить103.
Л. Л.: Да, подарок — это маленькое чудо. Жалко, что
праздники так однообразны. Если бы устраивать их так, чтобы в
каждый день дарили что-нибудь особенное, принятое в этот день.
Затем: О гармонии.
243

Д. X.: Это единственное, чем я горжусь: вряд ли кто чувствует
так гармоничность в человеке, как я. Может быть, на всей земле всего
тысяча таких людей. Одни чувствуют ее в руках, другие в голосе, а
я во всем. И это совсем не правильность черт. Можно быть
одноглазым и гармоничным. Особенно гармоничность видна на
пляже. Там же она развивается. Сначала человек чувствует себя
белой сосиской с красными пятнышками и ему всех стыдно; спина
ниже туловища. А потом перестает думать об этом; ходит голый
спокойно и с достоинством. Это остается в нем даже зимой, когда
он наденет костюм. Одежда и нагота, то и другое, наши
органические состояния, нельзя пренебрегать ни одним. А голым всего удобнее
быть на пляже. Есть даже оправдывающая причина: купаются104.
Л. Л.: Почему же вы тогда против бани?
Д. X.: Там все заняты делом, культ мочалки. Трут так, что
стирают уже внутренности, проступивший сквозь кожу почечный жир.
А на пляже безделие.
Л. Л.: А спорт?
Д. X.: Там борьба, это тоже мешает.
Т. А: Нельзя ли хоть без свидетелей, ходить голым, скажем, по лесу?
Д. X.: Нет, одному нельзя. Одному ничего не сделать. Так же
как в совершенном одиночестве и стихи не будут писаться. Путь
М. вернее, чем путь H. М. Недаром H. М. проповедует теперь
тихую гибель.
Д. Д.: В мясе голубей есть что-то неприятно сладковатое;
такого вкуса, наверное, и человеческое мясо.
Д. X.: Я как раз люблю все такого вкуса. Телячьи ножки,
которым серозная жидкость придает мягкость и сладковатость;
устрицы, они нравятся мне своей слизистостью. Я знаю: для
большинства людей отвратительно все раздутое, мягкое, зыбкое. Между тем
в этом сущность физиологии. И мне это не неприятно. Я могу
спокойно приложить к губам паука или медузу.
Л. Л.: Вещи этой консистенции замечательны тем, что
одновременно и возбуждают отвращение, и сулят наслаждение. Эта
двойственность есть и в том, что возбуждает половое чувство. Как
будто всякое сильное наслаждение — в разрушении структуры.
Д. Д.: В этом суть инстинкта поедания.
Л. Л.: Поедание и половое соединение два следствия одного и
того же принципа.
244

Д. X.: Все же нам понятно это именно через половое чувство,
через физиологию.
Л. Л.: Тут, очевидно, суть в освобождении от каких-то
ограничений индивидуальности, от напряжения ее, возвращение в стихию.
Д. X.: Если так, то наибольшее наслаждение должно давать самое
аморфное. Пересыпание песка приятно, потому что напоминает, будто
струится вода. Но газ еще аморфнее воды. Почему же в газе нет
ничего прельщающего?
Л. Л.: Вода покладиста, но не бесхарактерна, она обладает
некоторым сопротивлением, принимает в земной среде какую-то свою
форму. А газ просто растекается и исчезает. Он для нас как бы
не существует, не стихия уже, а абстракция.
Н. А.: Я тут познакомился с одним человеком, и он мне даже
нравился, пока я не узнал, что его любимая картина «Какой
простор!»105. В этой картине весь провинциализм, неопрятность и
бездарность старого русского студенчества с его никчемной жизнью
и никчемными песнями. А как оно было самодовольно! Осиновый
кол ему в могилу...
Знаете, мне кажется, что все люди, неудачники и даже
удачники, в глубине души чувствуют себя все-таки несчастными. Все знают,
жизнь — что-то особенное, один раз и больше не повторится; и
поэтому она должна бы быть изумительной. А на самом деле этого
нет.
Д. X.: Из нас всех Я. С. единственный, который при всех
условиях жил бы так же, как живет сейчас. Его произведения будут
любопытны, хотя бы их нашли через тысячу лет, но не более, чем
любопытны.
Л. Л.: Не думаю так. В Я. С. есть необычайное, если можно
так выразиться, мыслительное чутье. Ведь и все мы, прежде всего,
не обсуждаем мысль, а как-то чувствуем ее. И это чутье в Я. С.
еще удивительно обострилось благодаря тому, что он, в отличие от
всех других мыслителей, не подвержен соблазнам. Я говорю вот о
чем: мир можно сравнить с государством, а мыслителей с
бухгалтерами, находящимися у него на службе. И вот все они, быть может
не замечая этого сами, старались по долгу службы составить
наиболее благополучный баланс, свести концы с концами во что бы то
ни стало. Все подтасовывали, хотя бы уже оттого, что стремились
создать стройную систему. Я. С. не чувствует себя на службе у мира.
245

То, что ему кажется смутным, он оставляет смутным. Он
необольстим.
H. М.: У художников есть одно преимущество перед
писателями: они могут без конца рисовать то, что они видят, например, цветы.
И всегда это интересно и хорошо, большего и не надо; это и есть
натурализм.
Л. Л.: Я думаю, тут дело в том, что цветок для познания
бесконечен, а человек нет. Ведь человека дают в искусстве как
индивидуальную историю, как личность. Но может быть такой взгляд, когда
и человеческие жизни предстанут писателю так же, как цветы
художнику. Это тогда, когда смотреть на них не изнутри жизни
героя, а так, как глядит на волны человек, сидящий у моря. Тогда вещь
раздвигается и в нее можно включать все что угодно. Так
написана Илиада, в которой в поэзию превращено все, что попало в поле
зрения: и битвы, и споры, и родословные, и корабли, и рождения, и
смерть, и картины на щите. Но для этого, наверное, нужна и другая
поэтическая форма, чем принятая теперь. Гекзаметр, например,
непрерывен, и он естественен, как дыхание; рифма же рассекает
стихи, как мир для нас рассечен на предметы, на причины и следствия;
гекзаметр отличается от рифмованных стихов, как орган от рояли.
Я думаю, рифмованные стихи появились и исчезнут, это
недолговечная вещь. Или, вы думаете, и через двести лет будут так же писать
стихи с рифмами ?
H. М.: Да, я в этом уверен.
Шахматная доска.
Л. Л.: В собрание священных предметов должна войти и
шахматная доска. Потому что она представляет особый замкнутый
мир, вариантный нашему миру. Так же есть в ней время, но свое —
пространство, предметы, сопротивление, — все свое. Там механика,
точная и не худшая, чем наша, которую изучаем на земле и на небе.
И с этим особым миром можно проделать решающий опыт:
дематериализовать его.
Начать с того, что видимые фигуры заменить тем, что они на
самом деле есть, силовыми линиями на доске. Затем разрезать
шахматную доску на поля, составить колоду, разыграть шахматную
партию в карты. Затем заменить эту колоду подобранной по
соответствующей системе таблицей знаков; превратить ее в одну фор-
246

мулу, в которой при изменении одного знака претерпевают
изменения все. Обозначить конечный вид этой формулы, то, что зовется
в партии матом, и вывести законы преобразования формулы из
начального вида в конечный.
Так один из миров превратится в саморазворачивающийся
рассказ неизвестно о чем106.
Я. С: Меня интересует счастье. Помнишь у Пушкина: «С Богом
в дальнюю дорогу». Что там? Один убит, другой пропал без вести,
«жив иль нет, узнаешь сам», дочь живет где-то в глуши, в Лизгоре,
но «с мужем ей не скучно там». И тот мир, в который они
провожают убитого, похож на мир теней, неизвестно, что хорошего там. Все
же ясно, все эти люди счастливы. Им не страшно большое
пространство, им не может быть скучно, и нет у них чувства ничтожества,
которое понятно нам107.
Л. Л.: Ты прав, у них невеселое счастье, но это счастье.
Я. С: Кто же эти люди? Моряки или рыбаки, жители
прибрежья. Это не случайно. У Гамсуна тоже действие происходит
всегда в прибрежном поселке. Или среди леса. Но лес, в конце
концов, то же море. И пожалуй, люди у Гамсуна тоже в большей или
меньшей мере счастливы108. В чем же счастье? Как ответить на
это точно, исследовать счастье наподобие того, как Гете
исследовал цвета?
Л. Л.: Есть один признак, по которому счастье можно отличить
всегда от удовольствия. Когда удовольствие минует, оно
становится совершенно безразличным, его не стоит вспоминать. А счастье
и в старости, уже не существуя, сжимает сердце, вызывает умиление,
улыбку или слезы. Неувядаемость — вот испытание счастья.
Затем: О разговорах и вещах одного ключа.
Я. С: В разговорах переходят от одной темы к другой по
какому-то закону; потом вдруг покидают линию, по которой шли,
начинают другую. Я бы хотел узнать законы разговора. Для того,
чтобы их установить, мне придется исследовать гораздо шире,
как математику, который, решая частную задачу, добивается
формулы наиболее общей, предусматривающей и такие случаи,
которые фактически не встречаются. Я хочу создать математику
разговоров.
Л. Л.: Есть, особенно это видно в искусстве, вещи одного
ключа. Я говорю не о подражаниях, они, конечно, встречаются страшно
часто, но это не интересно. Я говорю о таких вещах, как, например,
247

«Есть упоение в бою» Пушкина и «Оратор римский говорил»
Тютчева. Или: роман Мопассана и «Парижанка», фильм Чаплина
в кино. Трудно определить, чем эти вещи совпадают, но чувствуется
это ясно. Стоило бы составить книгу таких параллелей. Это дало бы
больше для понимания искусства, чем все теории эстетики.
Д. Д.: Единственный сейчас правильный путь для изучения
истории — это рассматривать не целые государства, а небольшое
общество, что ли, компанию друзей и наблюдать на этом
культурном континууме все законы.
Л. Л.: Говорят, когда муравьи тащат соломинку, они тащат ее
совсем не кратчайшим путем. Так же, наверно, добираются и люди
до цели. Отчего никто не проследит исторической траектории хотя
бы на небольшом отрезке.
Затем: О Киевской и Суздальской Руси, о реформе Столыпина,
о бездорожье, об эпохе 1910 — 1913 гг., о норманнах, о причинах
переселения народов.
Затем: Об архитектуре; здание должно быть в пейзаже, этим,
верно, особенно прекрасны монгольские монастыри; огромные
степи — и вдруг среди них роскошный монастырь, точно
жемчужина в раковине пустыни.
H. М.: Я видел несколько раз во сне, что я умираю. Пока смерть
приближается, это очень страшно, но, когда кровь начинает вытекать
из жил, уже совсем не страшно и умирать легко.
Н. А.: Мне кажется, я видел даже больше, момент, когда будто
уже умер и растекаешься в воздухе. И это тоже легко и
приятно... Вообще во сне удивительная чистота и свежесть чувств. Самая
острая грусть и самая сильная влюбленность переживаются во сне.
Л. Л.: Бывают и тусклые, неотвязные сны, когда продолжается
то, что мучило днем. Один видит, что он все играет в карты, другой,
что он работает, третий, что он без удовольствия общается с
женщинами. Это похоже не на сны, а на мысли, не желающие
остановиться, отделившиеся и ставшие почти самостоятельными109.
Д. X.: Это желудочные сны.
Л. Л.: Я лично очень плохо запоминаю сны, но и другие, мне
кажется, запоминают тоже не сами сны, а ближайшие к ним
ассоциации, которые приходят при просыпании. Между тем можно было
бы проследить искусственно сны. Некоторые люди в особой
обстановке говорят вслух, что они видят во сне. Удивительно,
248

как меняется их голос, насколько искренней, чем обычно, он
становится.
Н. А.: Когда среди ночи проснешься под впечатлением сна,
кажется, его невозможно забыть. А утром невозможно вспомнить.
Но сам тон сна настолько отличается от жизни, что те вещи,
которые во сне гениальны, кажутся увядшими и ненужными потом, как
морские животные, вытащенные из воды. Поэтому я не верю, что
можно во сне писать стихи, музыку и т. п., чтобы потом
пригодилось.
Л. Л.: Я однажды видел во сне, я читаю стихи, они мне
казались изумительными. Я ничего не запомнил, только одно
сравнение, которое там было. Приблизительно вот что: луна всходит на небо,
как воин на крепостную стену, и, если присмотреться, на ней
изображен воин на крепостной стене.
H. М.: Когда я голодал двадцать дней, чтобы избавиться от
малярии, по ночам видел все тот же сон, будто я что-то съел, было
страшно обидно, что испортил все дело. От малярии я так
вылечился.
Д. Д.: А как вы себя тогда чувствовали?
H. М.: Чувствовал необычайную легкость. В голове полная
ясность. Есть совсем не хотелось. Но надо было следить, чтобы
менять положение тела осторожно, не делать резких движений:
сердце не выдерживало, от внезапного движения становилось
дурно. И еще было скучно, какая-то пустота. Когда я раз прибавил в
стакан воды капельку лимона, это показалось огромным событием.
Н. А.: Еще бы, целый мир вкуса был выключен.
H. М.: Вообще голодание благодетельно: оно сжигает те
остатки пищи, которые постоянно находятся в кишках, покрывая их
изнутри толстым слоем, и гниют. Голодание освобождает от них.
Д. X.: Но перед началом голодания непременно надо поставить
клизму. Это мне говорили и в тюрьме опытные люди. Иначе
голодание опасно и вредно.
Л. Д.: Значит, те явления, которые обычно наблюдают у
голодающих, не обязательны?
H. М.: Да, это отравление ядами кишечника. Люди умирают от
горячки. Еще до этого они начинают вонять.
Л. Л.: Вы ведь ставили одно время себе регулярные клизмы,
Д. X.?
Д. X.: Да, я пробовал применять учение йогов110.
249

H. M.: У моей жены есть две тетки, уже старые, они всю жизнь
ежедневно ставят себе клизмы. Они выглядят сейчас как девочки.
Конечно, книги йогов написаны плохо, с глупыми цитатами, но это
потому, что они писались для европейцев, рассчитаны на глупых
англичан. Йоги несомненно знают что-то, чего мы не знаем, они
мудрые люди. Они нашли, как правильно жить, точные правила
жизненной игры. А в этом все дело.
Н. А.: Что тут особенно важного, — просто особая
физкультура, физиологическая ги инастика.
H. М.: Да, гимнастика, и начинай с нее без личных претензий.
Д. X.: Академия художеств тоже не дает таланта, однако
пройти в ней курс нужно, чтобы овладеть техникой рисования.
Л. Л.: Это ло;кное облегчение; нельзя учиться отдельно технике.
Это приобретается при чем-то.
Д. Д.: Каждый должен черпать из своей культуры. Наша
нравственная техника основана на жертве, на том, что зерно не дает ростка,
если само не умрет. Без этой сути техника поведения пуста.
H. М.: Человеку зубная боль мешает думать о чем-либо, он
должен прежде всего избавиться от нее. Ему указывают как, а он
не хочет и еще на что-то ссылается.
Н. А.: Верно, и зубная боль чем-то ценна. Ваши йоги
самодовольны; это противное занятие — прислушиваться к своим кишкам.
Д. X.: Если ты будешь ругать йогов, я пририсую к Рабле усы
и, проходя мимо монголо-бурятского общежития, сделаю
неприличный жест...
Тут Н. А. вдруг порозовел; он встал и, махнув в воздухе рукой,
ни с кем отдельно не попрощавшись, ушел.
H. М.: Глупо, глупо ведет себя; и всегда так, когда с ним
спорят. На что обиделся? На то, верно, что, когда разговаривал по
телефону, Д. X. назвал его уткой.
Д. X.: Нет, дело в том, что он сел за диваном, вне общего
внимания, ну, ему и стало потом обидно.
(Тут они были неправы: Н. А. не выносил, когда разговор
превращался в краснобайство; как раз это послужило когда-то
толчком к его разрыву с А. В.)
Д. X.: Но вообще весь этот разговор о йогах пошел по какому-
то неправильному пути. Бывает так, тогда разговор следует сразу
прекращать. Споры всегда бесплодны, каждый говорит в них не то,
что нужно.
250

Затем Д. X. представлял своего воображаемого брата Ивана
Ивановича111.
Д. X.: Это бывает с каждым: расходишься чересчур, становишься
уже хвастуном, взял нотой выше, чем нужно. Как только поймаешь
себя на этом, сразу сбавь тон, прекрати разговор. Признаком
такого экстаза от самого себя, от того, вон как ловок, служит у многих людей
покраснение носа, когда они говорят.
Л. Л.: Да, сам человек еще не замечает, что ему ггыдно, а нос это
уже чувствует. Это самое впечатлительное место, нос. Но что
такое стыд, почему при нем краснеют, еще, кажется, никто не сказал.
Д. X.: Нахальство — самое неприятное. Я детей потому так не
люблю, что они всегда нахальные.
Л. Л.: От детей нужно требовать двух вещей: правдивости и
уважения к взрослым. Они должны привыкнуть к уважению,
чувствовать, что есть, может быть, и непонятное, но более важное, чем
сам. Иначе вырастет пустой человек. Не уважающий своих
родителей становится или негодяем, или неврастеником, несчастным
человеком.
Затем: О занятиях.
Д.Х.: Я изобрел игру в ускоритель времени. Беру у племянника
воздушный шарик, когда тот уже ослабел и стоит почти в
равновесии в воздухе. И вот один в комнате, подбрасываю шарик вверх и
воображаю, что это деревянный шар. Спокойно подхожу к столу,
читаю, прохаживаюсь, а когда шарик уже приближается к полу,
подхватываю его палкой и посылаю опять под потолок. Другое занятие:
пугать таксу. Я сделал собственное чучело из своего пальто и шляпы,
показываю на него таксе и делаю вид, что сам испуган, прячусь.
Такса тоже пугается до сумасшествия, лает, бежит прочь... А читать
мне трудно. Я и так читаю очень медленно, а тут еще приходится
делать все время «зайчики». Когда я читаю, это очень
непривлекательное зрелище. Переворачивать страницы мне лень, а прекратить
чтение тоже очень трудно: надо остановиться на хорошем слове.
Н. А.: Вчера я встретился с H. М. и Д. X., мы обличали друг
друга.
Л. Л.: Разговор о личностях и отношениях — самый
неинтересный разговор. Но, бывает, за ним кроется нечто важное,
определение позиций на будущее. Тогда это шифрованный знак еще
неясного поворота.
251

H. A.: Он никак не помогает делу, искусству, писанию. Для него
личные дела не важны.
Л. Л.: Думаю, что важны, только связь тут не простая.
Н. А.: Были бы лишь подходящие условия для писания. Д. X.,
например, нужен театр; H. М. свой журнал; мне две комнаты, а я
живу в одной.
Л. Л.: Это имеет не большее значение, чем хорошо ли очинён
карандаш, какого сорта бумага. Если вам трудно, то что же сказать,
например, о Д. Д., Я. С, обо мне? У вас троих — H. М., Д. X. и
у вас, — есть большие преимущества по сравнению с теми тремя.
Прежде всего, вы знаете точнее, что вам делать. Вам лично — писать
стихи. Затем, вы талантливы; это ясно чувствуется всеми, это
ценится, облегчает жизнь. Затем, над вами не висит угроза самой
простой гибели: не на что будет жить; в конце концов вы всегда
уверены: стоит только вам захотеть, и деньги будут. Ваша жизнь легче,
вы не работаете, как поденщики; а Д. Д. и Я. С. работают так. И
все же мы, пожалуй, делаем больше, чем вы.
Н. А.: Мы все живем как запертые в ящике. Больше так жить
невозможно, при ней нельзя писать.
Л. Л.: Я знаю все это. Но мы не директора фабрик, для
которых одиночество прекращает возможность дела. Все великие
волны поднимались всегда всего несколькими людьми. У нас, мне
кажется, были данные, чтобы превратить наш ящик в лодку. Это
не случилось, тут наша вина. Вина А. В., которому плевать на все,
кроме личного удовольствия; в результате он не скучает только с
теми, кто играет с ним в карты. Ваш разрыв с А. В. был первым
знаком общей неудачи. Вина Д. X., который при своей деланной
восторженности глубоко равнодушный человек. Вина Я. С,
который деспотичен, как маниак. И главная вина — H. М. Ее трудно
определить. Не в том дело, что он спокойно срывает любое общее
начинание, например, словарь. Что внес, как законную вещь, ложь и,
значит, неуважение друг к другу. Он единственный мог стать
центром и сплотить всех. Он всегда естественно становился на
неуязвимую позицию человека, который всегда сам по себе, даже в
разговоре, там же, где появляется ответственность и можно попасть
в смешное или неприятное положение, он ускользает.
Н. А.: Напрасно вы вините. Просто люди разные и не было
желания грести вместе. Свободы воли ведь нет. Это яснее в ис-
252

кусстве. Надо писать как можно чаще, потому что удача зависит не
от тебя, пусть будет хоть больше шансов.
Л. Л.: Пусть вы только проводник, но от вас зависит продолжать
быть проводником или нет, хорошим или плохим.
Н. А.: К этому все и сводится: создать такие условия, дать
максимум в искусстве. Ящик оказался плохим помещением, значит,
следует его разломать и выйти из него. Что ж, компания
распадается. Когда у меня в гимназии были товарищи, тоже казалось,
неужели я буду без них. Но жизнь все время создает новое. Сейчас
дело уже не в компании, сейчас — спасайся, кто может.
Л. Л.: Да, кто может, спасется. Но я думаю, что это был
единственный возможный выход. А теперь ясно, оставлен на самого себя.
Н. А.: Главное, уже не весело вместе. Видали вы, как H. М. едет
в гости. Унылый, воротник поднят, кепочка маленькая, длинный нос
опущен книзу, в кармане стручок перца на случай, если будет водка.
Л. Л.: На что похоже время? Самый этот вопрос кажется
странным. Так привыкли мы к тому, что время единственно,
всеобъемлюще, ничего подобного ему нет, мы находимся в нем, как в воздухе.
Его и не замечали сначала, как воздух. Но в воздухе есть свои
зоны сгущения, разряжения, есть его несовпадения с движением
человека, ветер. Это позволило его исследовать. И время тоже не
однообразно.
Если бы удалось, хотя бы мысленно, выкачать время, поняли, как
будет без него.
Мы ощутили неискоренимое удивление: как это может быть —
было и нет. Или все всегда существует или ничего и никогда не
существует. Очевидно, есть какая-то коренная ошибка, от которой
надо освободиться, чтобы понять время. И мы нащупываем среди
обыденных вещей те, которые многозначительны, точки, под
которыми спрятаны ходы внутрь. Мы хотим распутать время, зная, что
вместе с ним распутывается и весь мир, и мы сами. Потому что мир
не плавает по времени, а состоит из него.
Время похоже на последовательность, на разность и на
индивидуальность. Оно похоже на преобразование, которое кажется
разным, но остается тождественным.
Мы хотим видеть уже сейчас так, как будто мы не ограничены
телом, не живем.
253

На этом кончается запись разговоров. Разговоры
происходили в 1933 и 1934 гг. В них участвовало семь человек.
Зачем я предпринял эту неблагодарную работу? И как
хватило терпения ее довести до конца?
Меня интересовало фотографирование разговоров, то, чего,
кажется, никто не делал: я пробовал сохранить слова нескольких
связанных друг с другом людей в период, когда связь их стала
разрушаться; мне хотелось составить опись собственных мыслей,
чтобы знать, что делать дальше.
<1933 - 1934>
10
ТЕОРИЯ СЛОВ
I
СОСТАВ СЛОВ
Согласные — семена слов
В древней письменности была особенность: писались в строку
только одни согласные, а гласные либо совсем пропускались, либо
обозначались над или под строчкой, как будто существенного
значения они не имели и нужны были только для уточнения
согласных, для придачи им разных оттенков.
Откуда могла пойти такая особенность? В теперешнем нашем
алфавите согласные не имеют никакого предпочтения и, по нашим
воззрениям, все буквы одинаково важны, равноправны.
Теория слов объясняет этот странный закон древней
письменности и оправдывает его.
Теория слов считает согласные теми семенами, из которых
выросли первые слова языка. Сколько было согласных, столько
образовалось и первых, исходных слов.
Шесть видов исконных согласных
Исконные согласные, те, которые лежат в основе языка и создали
его, были разнообразнее нынешних. Кроме того типа согласных,
которые существуют и теперь, (например, П. Т.), были и такие,
254

которые мы бы выразили теперь через сочетание согласной с Р
(например, ПР, TP), и еще такие, которые мы выразили бы через
сочетание согласной с Л (например, ПЛ, ТЛ).
Для нашего слуха это составные звуки; тогда они ощущались
простыми. Так теперь звук ДЖ ощущается итальянцами как
простой, русскими — как составной.
Каждый из трех типов исконных согласных мог вырьировать-
ся в зависимости от присоединения той или другой гласной. Таких
вариаций по гласным было тогда гораздо меньше, чем теперь, —
всего две. Наверное, было два способа произношения согласных, два
оттенка их: широкое и узкое произношение; в русском языке этим
двум произношениям соответствовало присоединение к согласной
Ы или Е.
Таким образом было всего шесть видов исконных согласных.
Можно сравнить язык с таким роялем, в котором около двадцати
клавиш — согласных; три регистра, варьирующих звук клавиш; да
еще две педали — гласные.
Для русского языка подсчет дает около 120 семян слов, давших
такое же количество первоначальных слов.
Печать смысла
Семена слов еще не сами слова; в них нет смысла. Это просто
звуки, ничего не обозначающие или, вернее, означающие только то,
что они и есть на самом деле: усилие, выраженное голосом.
Слово же имеет значение; тут звук отбрасывает как бы тень от
себя, смысловую тень.
Такие звуки должны были непременно приобрести в своем
произношении некоторое отличие от просто физиологических
звуков, знак нарочитости.
Этого можно было достичь разными способами; например,
простым повторением звука, удвоением; таких слов можно много
найти в детском языке. Но этот способ словообразования не дает
достаточного разнообразия, необходимого языку.
Гораздо удачнее другой способ: одно из семян слов становится
смыслоутверждающей частицей, как бы всеобщей печатью языка,
которая прикладывается ко всем остальным семенам слов и,
становясь вторым их слогом, свидетельствует об их зачислении в
настоящие слова.
255

Такой частицей для русского языка будет ТИ (видоизмененное
ТЕ, к нашему времени сократившееся в Tb).
Как золото выделилось из всех других богатств, став знаком
богатства вообще, и сравнение с ним придает вещи цену,
показывает, что она включена в коммерческий круговорот, так и
присоединенное — видимо или иногда невидимо — ТИ показывает, что звуку
придан смысл, он включен в круговорот языка.
Таблица исходных слов
Теперь мы можем составить таблицу исходных слов или, как
можно сказать иначе, слов первого поколения. Для этого надо
выписать все исконные согласные, варьированные по гласным, с
присоединением к ним ТИ.
БЫТИ БЕТИ БРЫТИ БРЕТИ БЛЫТИ БЛЕТИ
ВЫТИ ВЕТИ ВРЫТИ ВРЕТИ ВЛЫТИ ВЛЕТИ
ГЫТИ ГЕТИ ГРЫТИ ГРЕТИ ГЛЫТИ ГЛЕТИ
и т. д.
Все слова, произошедшие от одного и того же исконного слова,
будем называть словами одного рода. Всех родов будет столько же,
сколько теоретически возможных исконных слов, — 120. Но так
как не все эти слова произносимы в действительности и не все из
них использованы в языке, то родов будет меньше: примерно сто.
Такова таблица исходных слов; она дает ключ ко всем словам
языка; сто родоначальников дали жизнь бесчисленному ныне
населению языка.
Родовой элемент
Семя слова неуничтожимо и присутствует во всех словах
своего рода; поэтому мы можем назвать его родовым элементом
слова.
Если мы возьмем любое слово (отбросив, разумеется, все его
приставки) и посмотрим на его начальную согласную или на две
начальных, перед нами обнажится родовой элемент слова, станет ясно,
к какому роду оно принадлежит и как произошло, от какого
исходного слова.
Слова хранят в себе свою историю; каждое слово хранит, точно
256

тщательно запеленав, свою изначальную древность; слова
передают друг другу при рождении свой родовой элемент как
наследственный признак.
Пример обнажения родов элемента
Если от слова «предпочтение» отнять всю его индивидуальную,
так сказать, соматическую часть, остается всего-навсего ЧТ; первой
буквой будет Ч; это и будет родовой элемент слова «предпочтение»;
и, значит, исходным словом, от которого оно произошло, может быть
только — или ЧЫТИ, или ЧЕТИ. Какое же из двух? Чтобы решить
это, надо восстановить родословную этого слова, выписать тот
словесный ряд, к которому оно принадлежит. Конец этого ряда ясен,
потеряно только начало. Вот этот ряд:
... _ ЧИТАТИ — ПОЧИТАТИ — ПРЕДПОЧИТАТИ —
ПРЕДПОЧТЕНИЕ.
Что же было перед ЧИТАТИ, откуда оно произошло? Найти не
трудно: и в русском и в древнерусском словаре имеется слово ЧЕСТИ
(др. ЧЬСТЙ) — читать. ЧЕСТИ-ЧИТАТИ // МЕСТИ-МЕТАТИ //
ЦВЕСТИ-ЦВЕТАТИ // РЕСТЙ-РИСТАТИ. Это подтверждается и тем,
что ЧИТАТИ не имеет формы совершенного вида: ЧЕСТИ как раз и
было такой, утерянной ныне формой; а формы совершенного вида
предшествуют обычно формам несовершенного вида. То
же, что Е заменилось И, никак смущать не должно: БЛЕСТЕТИ-
БЛИСТАТИ, МЕЖИТИ-МИГАТИ и т. п.
Само же ЧЕСТИ никак не могло произойти от ЧЫТИ, а только
от ЧЕТИ.
Итак, весь ряд предстает перед нами в таком виде: ЧЕТИ —
ЧЕСТИ — ЧИТАТИ — ПОЧИТАТИ — ПРЕДПОЧИТАТИ —
ПРЕДПОЧТЕНИЕ.
Правило начальной согласной
Так как родовой элемент неуничтожим и содержится в любом
слове (если только откинуть приставки) в его начале, то каждое
слово должно начинаться непременно с согласной.
Это категорическое и несколько неожиданное правило находит
себе подтверждение в русском языке; однако подтверждение не
полное.
«...Сборище друзей...», т. 1
257

Обманчивые случаи
Оно, можно сказать, находит себе подтверждение, потому что
действительно огромное большинство слов начинается с согласной;
слов, начинающихся гласной, удивительно мало; неполное
подтверждение, — потому что такие слова все-таки имеются.
Как объяснить появление в языке таких слов? Потерей
начальной согласной, потерей родового элемента; недаром такие слова
наиболее трудны для исследования, их ряд очень сложно
восстановить; это слова-отщепенцы.
Появление таких слов никак не следует из законов внутреннего
развития языка.
Возьмем, к примеру, слово «ум»; оно происходит от слова «яти»;
но согласная утратилась.
Формообразование слов имеет такие же точные законы, как
формообразование кристаллов. Однако и кристалл может под
влиянием внешнего воздействия деформироваться, утратить свое
характерное очертание. Так, например, теряют свои особенности камни,
выброшенные морем: их окатали волны, все камни стали
округлыми.
Такой же процесс окатывания речью, потери структуры
происходит и в языке. В одних языках — английском — он сильнее;
в других — русском — слабее. Но этот процесс не имеет ничего
общего с основными, внутренними, законами развития слов.
Слово «здравствуйте» происходит органически от слова «здрав»;
но слово «здрасте», произошедшее от «здравствуйте», не является,
говоря принципиально, новым словом; это окатанное речью слово
«здравствуйте».
Такие слова, противоречащие в своей форме принципам
развития языка и путающие нас, мы будем называть «обманчивыми
случаями».
Наибольшее количество слов, начинающихся с гласных, да и
вообще наибольшее количество обманчивых случаев, мы находим
среди очень коротких слов: союзов, предлогов, междометий. Это
понятно: ведь это как раз наиболее окатанные речью, искалеченные
слова — окаменевшие остатки живых когда-то, имевших свою
структуру, слов.
Что значит, по сути, процесс окатывания слов? Это значит: люди,
произносящие слова, не чувствуют уже законов развития слов, их
258

происхождения и родственных отношений и произносят просто так,
как им всего легче, удобнее.
Таков, наверное, будет раньше или позже конец любого языка; но,
когда это произойдет, будет окончательно потеряна возможность
восстановления истории его слов; будут сплошь обманчивые случаи.
Вращение слов
В чем же состоит принцип словообразования, как происходит
рождение новых слов?
С одним случаем такого рождения мы уже знакомы, именно с
рождением первичных слов. Как они образовались? К
имеющейся основе (семени слова) присоединялось новым слогом ТИ.
Такой способ словообразования назовем вращением. Его примером
будет: МОЛОТИ — МОЛОТИТИ, КОЛОТИ — КОЛОТИТИ, РАСТИ —
РАСТИТИ.
Такой совершенно простой, чистый способ вращения редок.
Обычно при вращении видоизменяется под влиянием
присоединения ТИ и та часть слова, к которой оно присоединяется. Так:
БОРОТИ — БОРОНИТИ, ПЕРЕТИ — ПЕРЕЧИТИ, РЫТИ —
РУБИТИ.
Дело осложняется еще тем, что количество слогов при
вращении может сокращаться за счет сгущения согласных или
усложнения согласной; слово как бы стягивается: РЕТИ — РЕСТИ, РЕТИ —
РЕЧИ, РЕТИ — РЕЩЙ, РЕТИ — РОЧЙ.
Но каким бы способом ни происходило вращение, суть его
остается той же: слово приобретает новое значение, усложняя при
этом свой звуковой состав (за счет количества слогов, или
сгущения согласных, или, наконец, отяжеления согласной) и присоединяя
новую частицу ТИ.
Вращение является основным способом словообразования; но
не наиболее частым; чаще, чем вращение, хотя имеющее меньшее
принципиальное значение, встречается такое словообразование, при
котором слово собственно не приобретает нового значения, а
только конкретизирует свое старое значение; этот способ
словообразования можно назвать кристаллизацией.
Так РЫТИ дает РОВ, РЫЛО, РЫХЛЫЙ, РУБ (- обрывок) и т. д.
Этот способ словообразования можно считать менее важным, так
как тут значение приобретает только большую определенность:
9* 259

ров — результат рытья; рыло — то, чем роют; рыхлый —
изрытый; руб — следствие рытья (иск, значение РЫТИ — рвать).
Между вращением и кристаллизацией имеется связь; это
видно по такому, например, ряду: РЫТИ — РУБ — РУБИТИ — РУ —
РУБЕЖ. Ясно, что РЫТИ — РУБИТИ образуется посредством
вращения; можно назвать это целым оборотом; РЫТИ — РУБ
образуется посредством кристаллизации; но этот ряд будет
промежуточным между РЫТИ и РУБИТИ; его можно назвать полуоборотом.
Такое чередование п/об. с оборотом очень обычно; но бывает
и так, что подряд следуют несколько п/об. или же несколько
оборотов, без п/оборота.
Каждый новый оборот дает новое поколение слов; новое
поколение узнается даже до восстановления ряда по звуковому составу
слова: чем слово моложе, т. е. чем номер его поколения больше, тем
оно многосложнее, тем больше густота или сложность согласных в
нем.
Так, в ряде ЧЕТИ — ЧЕСТИ мы видим сгущение согласных; в
ряде РЕТИ — РЕЧИ видим отяжеление согласной; в ряде РЫТИ —
РУБИТИ видим увеличение количества слогов.
Место слова в языке точно указывается его родом, рядом в роду
и поколением.
Весовое соотношение
Какой общий принцип лежит в основе изменения звукового
состава слова при вращении? Почему из такого-то слова могут
получиться не любые по своему звуковому составу слова, а только
некоторые, удовлетворяющие каким-то звуковым законам?
Таких принципов звукового изменения при вращении два.
Первый: звуковой состав слова стремится измениться наименьшим
возможным образом. Так, вместо Т очень часто появляется Ч, С,
П, Б, реже Л, M, Н, и только в исключительных случаях такие далекие
от Т звуки, как Ж, 3, Г, Р.
Это можно назвать принципом близости.
Но почему же все-таки происходит изменение звукового
состава, почему так редко вращение ограничивается одним только
присоединением новой частицы ТИ?
Чтобы понять это, надо учесть, что каждое слово имеет свою
энергию произношения, усилие, которого оно требует; будем назы-
260

вать это весом слова. При присоединении к слову ТИ вес, конечно,
меняется. Между тем слово, очевидно, стремится сохранить свой
прежний вес. Поэтому в звуковом составе его и происходят
изменения: перенос ударения, изменение долготы гласных, сложности и
густоты согласных.
Способа измерения весового соотношения слов не имеется; но
оно чувствуется на слух при некотором опыте.
Пути, которые избирает язык для сохранения весового
соотношения, и определяют характер языка, его звуковой состав.
Симметричность и разнообразие рядов
В основе языка лежат около ста образованных по одному и тому
же закону, следовательно, симметричных друг другу, исходных слов;
из них, так же по одним и тем же законам, получаются во всех родах
производные слова; казалось бы, раз исходные слова симметричны
и законы словообразования одинаковы, все слова одного и того же
поколения должны были бы быть в языке, независимо от их рода
и ряда, также симметричны.
На самом деле это не так.
Правда, известную симметричность между родами можно
подметить: БЫТИ // ВЫТИ // ЖИТИ (иск. ЖЫТИ) // МЫТИ // НЫТИ
// РЫТИ // ШИТИ (иск. ШЫТИ); или БРАТИ // ВРАТИ // ДРАТИ
// ЖРАТИ // ПРАТИ; таких параллелей, показывающих, что
слова во всех родах действительно образуются по одним и тем же
законам, можно найти много. Еще важнее то, что никак нельзя
подметить, чтобы звуковой состав слов какого-нибудь рода
отличался от остальных своим своеобразием, слова, скажем, на M по своей
форме отличались в общем от слов на 3 или Ш; этого нет, и это
так же подтверждает, что и исходные слова, и законы
словообразования во всех рядах параллельны.
Однако точного параллелизма в родах и рядах нет. И это как
раз объясняется законами звуковой близости и весового
соотношения.
Законы словообразования очень просты; но они дают огромный
простор для словообразования, огромный выбор возможных форм;
в каждом роду используются только те формы, которые в этом
звуковом составе всего более соответствуют принципам близости
и весового соотношения. Поэтому уже в словах первого поколения
261

параллелизм нарушается очень резко, а в дальнейшем ряды все
больше расходятся.
Именно это — со стороны звуковой — больше всего и
отличает естественный язык от искусственного: в искусственном
имеется небольшое количество возможных форм и все они
реализуются; в естественном количество возможных форм огромно и только
небольшая часть их в каждом случае реализуется, в нем есть
непредвиденность.
II
ИСТОРИЯ ЗНАЧЕНИЙ
Симметричность исходных значений
О значениях слов можно сказать то же, что об их звуковом
составе. Все исходные слова обладали одними и теми же
возможными значениями, были симметричны по смыслу; и в дальнейшем
смыслообразование шло во всех родах и рядах по одним и тем же
законам; смысловой симметрии в рядах нельзя увидеть потому, что
при вращении для каждого слова открыт огромный простор
возможных значений, так что заложенный первоначально параллелизм
очень скоро нарушается и чем дальше, тем расхождение значений
становится больше.
Однако в параллельности значений исходных слов
сомневаться невозможно. Если бы это было не так, это наложило бы
отпечаток на все дальнейшие значения, каждый род специализировался
бы на своем особом кругу значений. На деле этого нет; в каждом
роде мы находим приблизительно тот же ассортимент значений. Если,
например, род Г имеет среди своих слов ГОРЕ, то род П имеет ПЕЧАЛЬ,
род Т— ТОСКА, К — КРУЧИНА, Б — БОЛЬ. И тот же род Б имеет
БЛАЖЕНСТВО, тот же род П — ПРИЯТНОЕ, Р — РАДОСТЬ, В —
ВЕСЕЛЬЕ, Д — ДОВОЛЬСТВО и т. д.
Выходит, что для выражений всех мыслей и чувств было бы,
собственно, достаточно и одного рода; но язык имеет, как роскошь,
еще девятнадцать родов.
Можно, однако, подметить остатки параллелизма значений и
прямым путем. Начало любой сказки «жили-были» должно было
бы навести на мысль об этом. Действительно, возьмем все сохра-
262

нившиеся до нашего времени исходные слова типов БЫТИ и БЕТИ;
их будет совсем немного — восемь; но и на этом малом
количестве проявится параллелизм исходных слов: БЫТИ // ЖЫТИ; ВЫТИ
// НЫТИ // ПЕТИ; непараллельными покажутся на первый взгляд
только МЫТИ, РЫТИ, ШЫТИ.
Однако более глубокий анализ установил бы и тут параллелизм:
БЫТИ//ЖЫТИ в иск. значении — тянуться, стремиться, расти;
отсюда БЫЛЬЕ, БЫЛИНКА — растущее, растение; и ЖЫЛА —
тянущееся; ВЫТИ//НЫТИ//ПЕТИ — также тянуть, стремить (в
суженном значении — звук; но сохранилось и более широкое
значение: «ноющая боль» — тянущая боль от НЫТИ — НУДИТЬ
(тянуть, заставлять); и МЫТИ, РЫТИ, ШЫТИ имеют, оказывается, то
же самое исконное значение: «сокол взмыл в небо» — устремился,
потянулся, скользнул в небо; нынешнее значение «умывать»
произошло через посредство
«стремиться-тянуться-утягивать-сглаживать»; «размытый волнами берег» — сглаженный; иск. значение
РЫТИ — тянуть, раздирать; наконец, иск. значение ШЫТИ —
тянуть, стягивать (ШОВ — стяжка, стежок).
Так что все исходные слова этих типов оказываются при
тщательном рассмотрении симметричными по значению.
Что же, однако, значили вообще исходные слова? Как случилась
такая странная вещь, что бессмысленные до тех пор звуки
получили вдруг значение? И как из этих исходных значений развилось
затем все нынешнее разнообразие значений?
Значение дыхания
Все, что мы пока знаем о возникновении исходных значений, это
то, что первоначальное осмысление было связано с
присоединением к семени слова ТИ. Было бы, однако, нелепо думать, что
присоединение какой-либо частицы могло бы вдруг придать слову смысл.
Наоборот, потому-то и присоединялось ТИ, чтобы показать, что это
уже осмысленный звук. Ти не придавало смысла, а раскрывало тот
смысл, который уже таился в виде возможности в
физиологическом звуке.
Но какой же смысл может быть в звуке, который зовется
бессмысленным? Мы уже говорили об этом, но сейчас должны
исследовать это подробнее.
Что такое звук, издаваемый голосом? На этот вопрос можно
263

ответить по-разному: с точки зрения наблюдающего, —
воспринимающего, — голос; или с точки зрения подающего голос. Нас
интересует сейчас только второе: язык есть подача голоса, и он
понимается потому, что наблюдающий сам может подавать голос, ему
легко представить себя на месте говорящего.
С этой точки зрения надо отринуть все представления,
даваемые внешними чувствами, сосредоточиться на том, что чувствует, —
т. е. что есть, после этого отторжения данных, доставляемых
внешними чувствами, — человек, подающий голос.
Он есть дыхание; точнее говоря, выдох, преодолевающий
сопротивление.
Тут надо отметить две особенности выдоха. Первая: выдох
состоит в разряжении, выравнивании, расслаблении, растяжении. В
самом деле, тогда как при вдохе требуется напряжение, какие-то
мышцы, очевидно, стягиваются, чтобы раздвинуть грудь, при
выдохе, наоборот, происходит естественное возвращение в
первоначальное состояние. Поэтому-то, наверное, выдыхание получает
преобладание в спокойном состоянии и во время сна.
С этой стороны выдыхание есть просто растекание,
распространение и угасание прежде бывшего усилия, эманация его,
энтропия.
Другая особенность выдоха связана с тем, что при нем
происходит освобождение от среды, наполняющей легкие, от воздуха. Но
то, что мы зовем, разносторонне исследовав, воздух, и чему
приписываем различные свойства, для выдыхающего является
всего-навсего неопределенной средой, зыбкой, мягко тормозящей
возвращение к первоначальному состоянию и в результате исчезающей.
Выдыхающий как бы охватывает зыбкий шар, сжимает его
постепенно, как будто ассимилируя или поглощая его.
С этой стороны выдыхание есть охватывание, овладение
внешней средой.
С пружинящим баллоном, заключающим в себе зыбкий шар, или,
с таким же правом, с зыбким шаром, окруженным пружинящим
баллоном, можно сравнить человека.
Но испускание звука не есть просто выдыхание: тут имеется еще
новая сторона — преодоление сопротивления. Ибо если
произнесение гласных создается почти свободным током воздуха, то зато
произнесение согласных требует уже усилия преодоления
значительного сопротивления, препон.
264

Подавление звука будет так же — толчком, током,
стремлением, испусканием, порождением, пробиванием.
Итак, голос раскрывается перед нами в трех рядах признаков:
1) растекание, распространение, угасание, разряжение,
выравнивание, растяжение;
2) охватывание, овладевание, сжимание, поглощение;
3) стремление, испускание, порождение, толчок, ток, удар.
Это суть голоса, если отвлечься от его внешних свойств; и она
есть также суть всякого вообще воздействия человека на мир,
всякой деятельности.
Семя слова, сказали мы, ничего не значит; вернее, оно значит то,
что оно и есть. Теперь мы узнали, что оно есть. Оно есть как бы
полномочный представитель всей возможной деятельности. Голос
есть как бы модель мира.
Звук ничего не значит, пока он непроизволен; когда же он
начинает употребляться нарочито, т. е. в избранные, самые важные
моменты деятельности, он начинает раскрывать свое содержание на
поступках. Модель мира и сам мир начинают совпадать, сначала в
самых основных, потом в производных признаках. Звук начинает
отбрасывать тень на мир — значение.
Теперь понятно и то, почему семенами слов стали согласные:
именно они произносятся с преодолением сопротивления, дают
достаточный материал для создания значений.
Проекция на жидкость
Исходный пункт — дыхание, конечный пункт — мир твердых
тел, в котором мы живем; таков трудный и долгий путь, который
проходят значения. Этот путь не прямой: преодолевая его,
значениям приходится совершать две пересадки; или, говоря иными
словами, им приходится совершать последовательно два
перевоплощения.
Мы сказали, значениям приходится перевоплощаться; но
можно сказать и так, что перевоплощаться приходится самому миру. Ибо
мир различен для разных познающих его существ: бабочки, рыбы,
младенца, дикаря, современного человека. Мир есть как бы
рисунок, в котором четко даны только немногие линии, остальные
намечены вначале пунктиром, а затем вообще исчезают; начерченные
линии — это свойства мира, вытекающие из того основного факта,
265

что в мире имеются различные среды и отдельные существа,
индивидуальности; пунктир — данные, обусловленные строением тела,
его органами чувств; и, наконец, вычерчиваемое по-разному
продолжение пунктира — это намечаемое деятельностью и
отстаивающееся в словах расчленение и соотнесение имеющихся данных,
дальнейшее конструирование или интерпретация мира.
Вот это-то конструирование и проходит через две стадии.
В начале истории значений, истории языка мир стремится быть
понятым наподобие и по образу дыхания. Что это значит? Это
значит, он расчленяется на зыбкие беспредметные среды —
стихии.
Мы сравнили мир дыхания с шаром воздуха, охваченным
баллоном. Когда голос приобретает значение, его закон падает как тень
на внешний мир, он воспринимается сквозь призму дыхания.
Это не значит, что мир на этой стадии можно сравнить с газом:
газ мы вообще не воспринимаем, он слишком покорен, бесформен;
для твердого тела, — а наше тело почти такое, — зыбкой средой
будет не газ, а жидкость.
Поэтому эту стадию языка назовем: проекцией на жидкость. На
этой стадии слова отмечают: густоту, вязкость, растекание, течение
бурное или спокойное, обволакивание и захватывание потоком,
выпрыскивание и т. п.
Беспредметность и бессубъектность
Остатки, напоминание о бывшей проекции на жидкость можно
найти во всех родах и рядах слов.
Мы не думаем сейчас, что голос есть жидкость; но РЕЧЬ // РЕКА
(и мы говорим «плавная, текучая речь», так же, как говорим «в
течение времени»). Мы не думаем, что рост, рождение, горение, все
это — взмет жидкости; но мы говорим «отпрыск» и говорим «сука
мечет щенят»; и РОЖДЕНИЕ///РОДНИК///РАЖДИЕ —
др. ветвь /// РАЖДЙТИЕ — др. блеск /// РАЖДАГАНИЕ —
др. пламя /// РОЖАНИЕ — др. самострел (ср. «прыскать
стрелами»).
Очень важно понять, что при проекции на жидкость не
существует ни разделения на предметы и действия (частей речи), ни
отнесения к субъекту или объекту (залоги), ни, наконец, числа.
Стихия — это то, из чего только потом выделятся как разные
266

стороны предмет и действие; пока же их нет. Это будет легче
понять, если обратить внимание на имеющиеся посейчас остатки
«стихийного мировоззрения ».
Что такое, например, запах? Предмет это или действие?
Конечно, для обычного человека, а не физика, запах никак не предмет или
собрание предметов (частиц): ведь он не имеет формы и не может
быть ощупан; но, — опять-таки для обычного человека, — и не
действие: действие есть отношение предметов, из которых один
воздействует, а другой подвергается воздействию; запах же
не отношение, а нечто существующее; и мы можем сказать, войдя
в комнату, просто — «пахнет», не относя это ни к какому
предмету.
Так же, как запах, понимаем мы и жар, холод, многие
метеорологические явления и психические состояния; они существуют
самостоятельно, распространяются, могут поглощать друг друга,
имеют интенсивность (густоту или крепость) и вместе с тем не будут
предметами.
Субстратные названия
Такими же остатками стихийных слов будут субстратные
названия. Под ними я подразумеваю такие названия, которые
прилагаются не к отдельному предмету, а либо к их веществу, либо к их
собранию: хлеб, просо, земля, трава, лес и т. п..
Тем, кто смешивает предметность с конкретностью и считает
беспредметность результатом абстрагирования, должно показаться
очень удивительным, что в древнерусском таких слов было
несравненно больше, чем их есть теперь.
Безличные выражения
Безличные выражения стараются представить в грамматике как
выражения, относившиеся когда-то к некоторому мифологическому
лицу и затем утерявшие эту связь. При этом упускают из виду, что
эти мифологические существа были сами вначале не
управителями явлений, внешними им, а этими же явлениями. Бог грома был
самим громом, а бог дождя — дождем.
Безличные выражения, конечно, ничего не утеряли; наоборот, они,
по сравнению с остальными словами, ничего не приобрели, остались
267

такими, какими были когда-то все слова. Когда мы говорим «дует»,
это первоначальное представление; когда же говорим о ветре, что
он дует, это представление позднейшее.
Залоги
Залоги появляются тогда, когда мир начинает представляться как
система твердых тел. Понятно, что крокетный шар может ударить
другой крокетный шар (действительный залог) и при этом шары
останутся разными; или сам подвергнуться удару другого шара
(страдательный залог); или катиться, вообще не подвергаясь
взаимодействию с другими шарами (средний залог). Но если мы будем
говорить не о крокетном шаре, а о реке, все эти представления будут
уже гораздо менее приложимы.
В реку вылито ведро воды, и река понесла с собой эту новую
воду; как будто и можно сказать: река понесла воду (можно,
потому что реку мы стараемся представить наподобие предмета, а
течение как ее действие); однако некоторую неловкость при таком
пользовании залогами мы все же ощутим: вода из ведра стала
водой реки, а река — это и есть текущая вода, течение.
В то время, когда все значения были проекциями на жидкость,
залогов быть не могло.
Неопределенное наклонение
Неопределенное наклонение занимает среди всех нынешних
языковых форм особое и довольно странное положение. Оно
считается основной формой глагола, и глаголы именно так приводятся
в словарях. Но в действительной речи, а не в словарях, оно
употребляется только в сочетании с другими глагольными формами, в
составном выражении, само же по себе в фразе не может быть почти
никогда. В тех же редких случаях, когда оно употребляется
самостоятельно, оно соответствует скорее существительному, чем
глаголу («плавать трудно» — плавание трудно). К тому же оно не имеет
ни одной из характерных черт слов, означающих действие: ни
времени, ни лица. Оно кажется абстрактным.
Неопределенное наклонение — это остаток той стадии, когда
слова означали стихии, т. е. процессы, рассматривавшиеся как
нечто существующее самостоятельно, субстрат-процесс.
268

Пол слов
Так как тогда не было разделения на предмет и действие, то не
было и разделения на части речи. Части речи появились позже, и
способ их появления указывается наличием в языке слов разного
пола (рода): мужского, женского, среднего. Откуда могло пойти такое
разделение и почему помимо мужского и женского придуман еще
средний пол?
Надо полагать, что вначале это разделение было зачатком
частей речи. Из слов, означающих стихийный процесс, выделялись слова
двух родов: те, что стали значить причинную действующую силу, и
те, что стали значить результат, а потом и предмет воздействия.
Получились слова активного и пассивного типа, мужского и
женского; первоначальный же тип слов стал, в отличие от новых,
рассматриваться как третий, особый тип, средний род.
Это разделение, имевшее свой корень в оттенках значений, было
затем сглажено появлением нынешних частей речи, отделением
действия от предмета: предмет сам по себе уже не может быть ни
активным, ни пассивным. Но признаки этого разделения сохранились в
звуковом составе слов, в их окончаниях. Сейчас пол (род) слова
определяется почти исключительно по окончанию слова. Однако
сами слова столько раз меняли окончания, что теперешний пол слова
никак не показывает, какого пола было это слово когда-то.
Проекция на мускульное усилие
История значений не могла остановиться на проекции на
жидкость и по внутренним, и по внешним причинам. По внутренним,
потому что начавшееся расчленение на причину и результат действия
вводило в язык субъектность и объектность; по внешним, потому
что деятельность человека проявлялась в создании вещей,
превращении мира сред в мир вещей.
Основным отношением между причиной и результатом действия
стало мускульное усилие. Проекция на жидкость сменилась
проекцией на деформирование и передвижение.
«Тянуть» стало значить уже не «обволакивать и уносить с
собой», а «тащить за собой»; «стремить» — уже не «течь, гнать в
своем потоке», а «толкать, ударять»; «хватать» — уже не «густеть,
затвердевать („цемент схвачен"), пропитывать, поглощать», а «схва-
269

тывать рукой или ртом», «держать», «рвать», «кусать», «ломать».
Эта стадия истории значений постепенно перешла в новую, когда
предметы и действия уже отделились от мускульных усилий,
связанных с ними прежде, стали самостоятельными. Только тогда новые
значения получили возможность возникать не по строго
определенным принципам, а по разнообразным связям, существующим на
практике между разными предметами и разными действиями, — по
ассоциациям.
Но эта поздняя стадия могла только развивать то основное, что
она получила от предыдущих стадий, и принципиального интереса
не имеет.
Дыхание — проекция на жидкость — проекция на
мускульное усилие — проекция на вещи, действия и свойства; такова
история значений.
Треугольник исходных значений
Если вспомнить три ряда признаков голоса, из которых каждый
может стать значением, да еще в различных проекциях различным,
покажется, что исходные значения чрезвычайно разнообразны. Но
эти три пучка значений имеют свои центры, из которых они
расходятся. Достаточно знать эти центральные значения, чтобы по ним
восстановить весь круг исходных значений, как по трем точкам в
геометрии можно восстановить окружность или по трем углам
треугольник.
Такой треугольник значений, лежащий в основе всего языка, ключ
к значениям всех слов, состоит из следующих значений: ТЯНУТЬ
(СЯ), СТРЕМИТЬ(СЯ), ХВАТАТЬ(СЯ).
Именно эти значения проходят главными линиями и через
проекцию на жидкость, и через проекцию на мускульное усилие; именно
они, варьируясь, дают основной ассортимент значений слов.
Я привел эти значения в обеих формах, активных и
нейтральных, потому что первоначально, как мы уже выяснили, они значили
и то и другое.
Расщепление значений
Эти исходные значения потому и являются такими, что они
означают наиболее основные явления, общеприложимы. Если под
270

площадью значения понимать те явления, которые оно может
означать, то общая площадь исходных значений безгранична.
Как образуются новые значения? Площадь значения
используется не вся в каждом контексте, а каждый раз частично. Из
общей площади значения выделяются постепенно несколько
частичных площадей, наиболее часто используемых в контексте; слово как
бы становится пучком нескольких значений. При вращении слова
этот пучок разрывается, происходит расщепление общего значения
на несколько частных и новые слова отбирают от старого часть его
площади.
Таким образом с каждым поколением получаются слова все с
меньшей площадью значения.
Если, например, ГОРЕТИ значило вообще производить или
ощущать раздражение (всякое: и физическое, и физиологическое, и
психическое), то ГОРЯЧИЙ, ГОРЮЧИЙ, ГОРЬКИЙ и ГОРЕСТНЫЙ имеют
уже только частное, специфическое значение; вместе с тем, взяв на
себя часть первоначальной площади значения ГОРЕТИ, они отняли
у него его прежнюю широту, сузили и его.
Из сказанного можно сделать два вывода. Первый: площадь всех
слов вместе в языке всегда одинакова, на какой бы стадии мы ни
взяли язык; разница только в степени дифференциации,
специализации слов.
Второй: как в звуковом составе слова хранится его древнейший
звуковой состав, его семя, так и в площади значения его хранится
кусочек древнейшей площади, исходного значения.
Произведя анализ, можно вскрыть это древнейшее значение,
проследить на этом слове историю смыслообразования.
Попробуем это показать на примере. Говоря о звуковом составе
слов, мы проследили возникновение слова «предпочтение»;
воспользуемся этим же примером, чтобы проследить теперь возникновение
значения этого слова.
Пример вскрытия истории значений
Имеем ряд ЧЕТИ — ЧЕСТИ — ЧИТАТИ, ПОЧИТАТИ, ПРЕДПОЧИ-
ТАТИ. Надо выяснить историю значения в этом ряду.
Ряд ЧЕСТИ — ЧИТАТИ только один из целого пучка рядов,
исходящих из ЧЕСТИ. Выпишем весь пучок в оборотах и
полуоборотах.
271

Исходное слово для всех рядов: ЧЕСТИ.
Полуобороты: ЧЕТ, ЧЕТА, ЧЕТЫРЕ, ЧЕТКИ, ЧИСЛО, ЧЕСТЬ.
Обороты: ЧИТАТИ (с-, по-, вы-...), ЧЕТАТИ (со-), ЧИСЛИТИ,
ЧТИТИ, ЧЕСТИТИ, ЧЕСТВОВАТИ.
Эти полтора десятка слов ясно располагаются вокруг четырех
значений: «счет», «чтение», «честь», «почитать за...». Все эти
значения так связаны друг с другом, что иногда одно и то же слово
может употребляться в разных значениях. Например: «Не счесть
(- сосчитать) звезд»; «Счесть за (- почитать за) лучшее»;
«Почитать (- читать) отцу»; «Почитать (-чтить) отца»; «Почитать
(- почитать за) отцом».
Какая связь между этими значениями? Что за узел
заключался в ЧЕСТИ, из которого могли разойтись эти разные нити? Чтобы
понять это, надо свести их к мускульным проекциям, восстановить
в исконном виде.
Легче всего сделать это со значением «почитать за...»; оно
совершенно соответствует «брать, принимать за...»; «почесть или
счесть за лучшее» — «принять, брать, взять за лучшее».
Единственная разница в том, что «брать» не утеряло своего «мускульного»
смысла и легко связывается с рукой, а «считать, почитать» уже
утратило его.
Из этого значения «почитать за...» вытекает и значение «честь»;
«почитать» как бы впитало в себя благожелательный смысл
«почитать за», утратив его довольно сложный, сравнительный,
характер («почитать за, как или вместо отца»). «Честь» значило, по всей
вероятности, вначале просто «прием» (благожелательный). И
«почтенный» сначала связывалось непременно с вопросом «кем?» или
«как?» («почтенный народом, доверием народа»), а впоследствии
стало употребляться само по себе. Отсюда понятен смысл и «чтить»,
«честить», «чествовать»; из этих слов «честить» имеет не только
основной — положительный — смысл, но и иронический,
отрицательный.
Если ЧЕСТИ — брать, то ясно, как образовало оно значение
«счет». ЧЕСТИ — СЧЕТ, ЧЕТА, СОЧЕТАТИ, ЧИСЛО, ЧЕТКИ
совершенно соответствует другому ряду: БРАТИ — СБОР, СОБРАНИЕ («чета»
и значило в др.-русском «собрание»), СОБИРАТИ, СБОРИЩЕ,
СБОРКИ.
Остается последнее значение: «чтение». Как могло появиться
оно?
272

Тут следует обратить внимание на два обстоятельства. Первое:
«чтение» вовсе не обязательно связано с письменностью; читать
можно и ненаписанное — читать молитвы, заклинания, стихи. Второе:
«брать, собирать» имеет также значение «низать, нанизывать (ср.
"четки"), собирать в определенной последовательности». Вот это-
то и есть значение «читать».
Поэтому-то «чтение», все равно как «сборка» в
машиностроении, связывается с чем-то, состоящим из множества. Можно читать
по слогам, строчка за строчкой, буква за буквой; но выражение
«прочти эту букву» звучит шероховато.
Так объединились «число», «чтение», «честь», «считать за...».
Первое звено ряда, ЧЕСТИ, значило «брать»; последнее его звено,
ПРЕДПОЧИТАТИ, значит «брать вперед, прежде остального».
Что же могло значить ЧЕТИ, от которого произошло ЧЕСТИ?
«Брать» есть ослабленное «хватать, держать». ЧЕТИ должно было
значить, как и следовало ожидать по теории, «хватать». Если бы
мы произвели анализ не только одного ряда ЧЕТИ — ЧЕСТИ —
ЧИТАТИ, а и остальных рядов, исходящих из ЧЕТИ, мы бы
убедились в этом наглядно.
III
ВЕРОЯТНОСТЬ ЗНАЧЕНИЙ
Омонимы
Есть четыре явления языка, которые обычно кажутся
случайными, как бы причудами языка; это — омонимы, синонимы,
идиомы и архаизмы. Они кажутся нам чем-то незакономерным,
потому что противоречат нашим представлениям об экономности,
стройности, разумности языка. Мы бы не стали совмещать в одном слове
несколько разных значений и, наоборот, обозначать одно и то же
понятие множеством совершенно различных слов.
Язык, однако, как природное явление, воплощает принцип избытка,
а не принцип экономии.
Омонимом называется такое слово, которое имеет несколько
разных, как будто никак не связанных друг с другом,
значений. В грамматике даже считают, что это разные слова, случайно
273

совпавшие по своему звуковому составу. Конечно, это не так.
Все дело в том, что это нам, с нашей теперешней точки зрения,
разные понятия омонима кажутся не связанными друг с другом;
ибо мы судим по ассоциациям; язык же создавался не так.
Возьмем, к примеру, слово КОСА; оно имеет три значения: мыс;
женская коса; коса для кошения травы. С нашей точки зрения,
общего тут ничего нет. На самом деле есть.
КЫТИ значило «хватать, отдирать, отделять». Отсюда: КУС, КУСАТЬ,
КУСОК. Отсюда же: КОСА в двух значениях — то, чем отделяют,
отдирают, и то, что отделено от целого, лоскут, или кусок, или, для волос,
прядь. Коса косца — то, чем отделяют, режут траву. Коса — мыс —
отделенная водой от остальной суши полоска, кусок земли. Заплести
волосы в косы — в отдельные пряди. Это подтверждается
родственным словом КОСМЫ, которое тоже значит: пряди, пучки; и тем, что слов
КЛОК в др.-русском также значило «коса».
Омонимичность, т. е. многосмысленность слов, явление
обязательное: разные контексты придают слову разные, суженные,
значения. Так, например, от общего значения «сидеть» отделяется
сначала в определенной связи, а потом изолированно — «сидеть» в
смысле «сидеть в тюрьме», с другой стороны «седок», тот, кто
сидит на лошади. Стоит взглянуть в любой словарь, — особенно в
латинский и в санскритский, — чтобы сразу заметить: почти под
каждым словом приводится не одно, а множество значений.
Для нас же слово начинает казаться омонимом, когда мы уже
потеряли ощущение связи таящихся в нем значений.
Идиомы
Идиоматическим оборотом называется такой, в котором слово
приобретает вдруг особый, резко отличный от обычного смысл;
поэтому такие выражения нельзя ни понять, ни перевести на
другой язык, если руководствоваться словарем. Идиомы
(«своеобразия») принимаются за особые, характерные для данного языка,
явления, в которых резче всего проявляется его особенность. Это
как бы родинки речи, характерные непредвидимые мелкие отличия,
в которых выражается ее индивидуальность.
На самом же деле идиомы — это те же омонимы, особый
частный случай омонимизма; и, значит, они не случайны, а
необходимы, как вообще омонимы.
274

Отличие идиом от обычных омонимов в
диспропорциональности значений; оба (или больше) значения омонима имеют обычно
почти одинаковую площадь, оба употребляются приблизительно
одинаково часто в различных контекстах; при идиоматичности же
одно значение имеет широкую площадь и употребляется часто, а
другое имеет очень узкое значение, употребляется только в одном
каком-нибудь выражении; это второе, идиоматическое,
значение является последним, уцелевшим только в этом выражении,
остатком когда-то более широкого употребления слова в этом
смысле.
Поэтому идиоматическое значение и кажется каким-то
наростом на обычном значении этого слова, необъяснимой игрой языка.
Идиоматическое выражение — это как бы заповедник, в
котором хранится последний экземпляр, реликт вымершего значения.
Разберем два примера: «валять дурака» и «строить куры».
Выражение «валять дурака» нельзя, конечно, перевести на
другой язык буквально; слово «валять» имеет тут совсем другое, отличное
от обычного, значение; и это значение оно имеет только в этом
выражении. Что же это за значение и откуда оно пошло?
Произведем анализ. Вот ряд ВЛЕТИ, к которому принадлежит и
ВАЛЯТИ:
ВЛАТ, ВОЛОТ (др.-рус. — гигант)
ВЛАДЬ, ВОЛОДЬ (др.-рус. — владение), ВЛАСТЬ, ВОЛОСТЬ, ВОЛЯ
ВЛЕТИ — ВЛАДЬ, ВОЛОДЬ (др.-рус. — волосы), ВЛАС, ВОЛОС,
ВОЛНА (воло)
ВАЛ (насыпь, волна), ВОЛНА, ВЛАЯТИ (др.-рус. — волноваться)
ВАЛИТЬ, ВАЛЯТЬ
ВЛЕЧИ (ВЛЕЧЬ), — ВЛЕКАТЬ, ВЛАЧИТЬ, ВОЛОЧИТЬ.
Среди этой группы в двадцать с лишком слов можно заметить
шесть узловых значений: «великан», «волосы», «волна», «власть»,
«валить», «влечь»; какая между ними может быть связь?
ВЛЕТИ по теории должно иметь значение: стремить(ся), тянуть-
(ся), хватать(ся).
«Стремиться, тянуться» дает значение — как мы это уже
выяснили прежде на словах БЫТЬ, БЫЛИНКА, ЖИТЬ, ЖИЛА —
«расти». Интересно, что и само слово РАСТИ, РОСТ, др.-рус. форма PACT,
происходит от РЕТИ-РЕСТИ, которое значит «стремиться», как это
видно из его ближайших производных: РЕТИТИ (др.-рус. — стре-
275

мить), РЕТОВАТИ (др.-рус. — стремиться), РЕТИВЫЙ, РЬЯНЫЙ,
РЕВНОСТНЫЙ, РИНУТЬ, РИСТАТЬ и т. д. ВЛАТ, ВОЛОТ значит «рослый»
или «великан, гигант».
Загадочнее значение «волосы». Есть какая-то связь, которую
можно найти в мифах, между волосами и властью (могуществом),
страстью, временем, течением воды; по всей вероятности, значение
«волосы» происходит от «стремиться, тянуться» через «ниспадать,
расточаться, устремляться ».
Волна, волнение, волноваться — стремление, метание; поэтому-
то «волноваться» говорят и о человеке, а не потому, что
человеческие страсти сравниваются с морскими волнами; тут нет никакой
метафоры; метафор в языке вообще не бывает.
Воля, власть, владение — рассматриваемое под различными
точками зрения стремление. По своей воле — по своему
стремлению; отсюда воля — свобода; действовать по воле другого —
действовать по стремлению, могуществу, власти другого; власть и
значила первоначально сила, могущество; а владеть в древнерусском
значило повелевать, подчинять; вступать во владение — вступать
во власть.
Влечь — стремить, тянуть; меня влечет — меня тянет;
привлекать — притягивать; влачить существование — тянуть, нести
существование; волочить по земле — тянуть, тащить по земле.
Перейдем теперь к интересующему нас слову «валить, валять».
Тут «стремить» приобретает суженное значение «устремить, кинуть».
Валить на землю — кидать на землю; вал — накиданная земля,
насыпь; валять по земле — кидать, устремлять по земле. Однако
кроме этого узкого значения было когда-то и более широкое —
стремить, творить, вытворять, совершать; оно было и в слове
«валять» и в слове «кидать».
«Не выкидывай глупостей» и более редкая идиома —
«выкинуть дурака» дают ключ к пониманию идиомы «валять дурака»;
«валять дурака» значит «вытворять, выкидывать глупости, вытворять,
прикидываться дураком».
Теперь можно перейти к другой идиоме: «строить куры».
Обычно это выражение объясняют так: есть французское
выражение «фер ла кур» — любезничать, и это-то выражение и дало повод
русскому, было, так сказать, для смеха русифицировано. Но такое
объяснение предполагает людей слишком уж глупыми: чего ради
французское выражение было вдруг так нелепо русифицировано,
276

что тут смешного, почему этого не случилось с множеством других
бывших в ходу французских выражений?
Если присмотреться к выражению «строить куры», можно в нем
действительно заметить какое-то лукавство, какую-то еще
чувствуемую, но непонимаемую уже игру слов; тут есть и нарочитая
архаичность, некоторая торжественность и вместе с тем насмешка; но
все это никак не может происходить от простого столкновения двух
смыслов, французского «любезность» и русского «кура, курица»,
потому что связи между этими двумя значениями никакой нет.
Остается предположить, что слово «куры» значило еще что-то
другое; недаром никогда не говорят «строить курицы», а всегда
«строить куры». Что же могло оно значить?
Согласно теории «куры» происходит от «кыти», которое
должно было значить «хватать, держать, отдирать»; мы уже разбирали
это слово, когда выясняли значение «коса» и «космы»; тогда же
мы отмечали и происходящее от «кыти» — «кус, кусати»;
вероятно, и само слово «курица» означает «хватунья, клевунья».
Но если «кыти» значило «хватать, держать, ловить», то так же,
как от «ловить» происходит «ловушка», так и от «кыти» должно
происходить слово, означающее инструмент, которым хватают,
ловят или держат; действительно, такое слово есть — «ковы» или, более
позднее и специализировавшееся, «оковы».
Это слово «ковы» и дает ключ к пониманию «строить куры»;
потому что есть совершенно параллельное идиоматическое
выражение «строить ковы»; значит оно: строить ловушки, западни, злые
умыслы.
«Куры» значило, очевидно, то же, что «ковы»; и в этом смысле
оно сохранилось в одном-единственном выражении «строить куры».
Но откуда же в этом выражении лукавость, легкомыслие, которых
нет в выражении «строить ковы»? Оно-то и берется за
сопоставления его с французским выражением.
Говорящий «строить куры» как бы намекает: вот архаичное,
высокопарное выражение, смысл которого подходит к тому, что я хочу
сказать, хотя, по правде сказать, смысл этот уже не ясен; а мы с вами,
понимающие по-французски, вкладываем шутливо еще и другой,
подобный, но гораздо более легкий смысл, совмещаем
высокопарность архаичности с русско-французской болтовней...
Примечание. Написав это, я взял словарь Даля и посмотрел
слово «кура». Там я нашел подтверждение произведенному ана-
277

лизу. Действительно, «кура, курица» имеет еще три смысла, помимо
обычного, и все три ясно происходят от значения «держать, ловить».
Первое значение: железный крюк, на который вешают полотенце или
умывальник, то есть который держит их. Второе значение: ловушка
(на щук). Третье: стропила в избе, на которых она держится. С этим
последним значением связано, наверное, и сказочное выражение
«избушка на курьих ножках»; не на ножках курицы, конечно, а
избушка на поддерживающих ее жердях, сваях; в ней живет Баба-
Яга, как в гнезде, и эта избушка может поворачиваться в разные
стороны...
Таким образом, несомненно, что слово «куры» действительно
имело значение, тесно связанное с «держать, ловить».
Двусмысленность идиом
Из того анализа идиом, который мы произвели, можно сделать
такой вывод: в идиомах скрывается иногда игра словами; по всей
вероятности, именно она и сохраняет архаическое, давно забытое
значение в данном выражении; не будь этой игры, это значение до
нас вообще не дошло бы.
Так, например, игра со словом «куры» сохранила исчезнувшее
из языка значение этого слова в том единственном выражении, где
оно употреблялось двусмысленно. Любопытно, что мы, хотя уже
совершенно не чувствуем в выражении «строить куры» игры слов,
все же ощущаем в нем какую-то игривость; цветок истлел — легкий
запах его еще пока остается.
Я склонен думать, что все идиоматические выражения: поговорки,
прибаутки, ходячие слова — заключают в себе забытую уже игру
слов. Поэтому идиомы действительно нельзя перевести на другой
язык: в них есть намек хотя и непонятный, но ощущаемый нами,
который основан на омонимичности слов, перекрещивании их
смысла.
Подтверждением этого может служить выражение «жив
курилка». Что это за курилка, о котором так категорически
утверждается, что он жив, и о котором ничего больше не известно? Конечно,
слово «курилка» происходит от «курить»; и, конечно, оно имеет какой-
то другой смысл, чем «курящий (табак)».
Я произвел анализ ряда КЫТИ — КУРИТИ — КУРИЛКА.
Согласно теории я предположил, что КЫТИ имело значение не только
278

«хватать», — как это мы выяснили уже раньше, — а еще и
«стремить». Это значение расщепилось затем на два: «источать,
перегонять, гнать» и «расточать, буйствовать, растрачивать силы, средства»;
первое видно в таких выражениях, как «выкурить его отсюда»,
«курить вино (гнать вино), винокур» и в специализировавшемся
значении «курит (табак)»; второе видно в выражениях «закурить —
закутить», «бедокурить» и производном от «курить» —
«куролесить».
Разгадка «курилки» в том, что «курилка», очевидно, происходит
от второго значения и значит «шалун, буян». Вероятно, это как-то
связано с детьми, так как в этом выражении чувствуется
некоторый детский оттенок.
Вот что дал анализ. И, произведя его, я взял словарь Даля,
чтобы посмотреть, не найдется ли там чего-либо по этому поводу.
Прежде всего, я нашел там полное подтверждение:
существовало, оказывается, действительно слово «курилка — пьяница,
гуляка, кутила». Но откуда же детский оттенок этого слова? И почему
оно сохранилось именно в выражении «жив курилка»?
Причина этого — игра слов. Курилкой называлась также
дымящаяся лучинка в детской игре, при которой эту лучинку
передавали из рук в руки, следя, чтобы она не погасла. При этом и
распевалась песенка, начинавшаяся со слов «Жив, жив курилка».
Курилка значило и лучинка, которая горела и дымила, и в то же
время шалунишка. Эта игра слов сохранила жизнь этому слову в
данном выражении, тогда как вообще в языке оно давно умерло.
Синонимы
Синонимами называются несколько разных слов, имеющих одно
и то же значение.Так, например, «печаль» и «грусть» — синонимы.
В синонимичности надо различать две стороны. Первая: одному
и тому же понятию соответствует несколько слов. Уже это дает
впечатление какой-то беспорядочности языка. Но впечатление это
еще усиливается другой стороной синонимичности: слова,
обозначающие одно и то же понятие, часто совсем не родственны друг
другу, ничего общего по своему звуковому составу не имеют.
Кажется, что синонимичность совершенно случайна. На самом
деле это не так: синонимичность в языке необходима; и у нее есть
свои законы.
279

Синонимичность вытекает прежде всего из того, что все
исходные элементы были равнозначны по смыслу; поэтому
равнозначные слова могут встречаться в разных родах. Затем, из того, что
смыслообразование идет путем расщепления, сужения понятий;
поэтому равнозначные слова могут встречаться и в разных рядах
одного и того же рода.
Все это будет горизонтальная синонимичность.
Затем еще синонимичность может оказаться между словами
разных поколений одного и того же ряда; происходит это опять-
таки благодаря тому, что в производном слове содержится часть того
же самого смысла, что был в том слове, от которого оно произошло.
Возьмем, к примеру, ряд РЕШИ — РОЖДАТИ; и то и другое слово
значит «испускать»; правда, последующее слово ограничило
предыдущее, оставив ему только значение: «испускать звуки, говорить»; и
само оно взяло только часть первоначального смысла: «производить,
родить»; но такое взаимоограничение произошло не сразу; и
остатком прежнего, более широкого смысла этих слов будут их
кристаллизации: РЕШИ — РЕКА и РОЖДАТЬ — РОДНИК. И то и
другое образовались по смысловой линии: «источать — источник».
Правда, полной синонимичности тут нет, но она могла быть.
Это будет вертикальная синонимичность.
Синонимичность будет гомологичной, когда равнозначные
слова образовались по одним и тем же смысловым линиям, как, например,
РОДНИК и РЕКА или, более точная синонимичность, РОДНИК И
РУЧЕЙ; или она будет аналогичной, если равнозначные слова
произошли от разных смысловых линий, произошла как бы конвергенция
смысла. Например: ИСТИНА И ПРАВДА — синонимы, но
происходят они от совершенно разных смысловых линий; ПРАВДА
происходит от ПЕРЕТИ — ПРИВИТИ, что значит — «стремить, толкать,
ударять, давать направление», откуда ПРАВИЛЬНЫЙ — в заданном,
надлежащем направлении, соответствующий, и ПРАВИЛО —
заданное стремление, направление, ПРАВОТА и ПРАВДА — соответствие
нужному, верному направлению, ИСТИНА же происходит от ИСТЫЙ,
ЙСГО, что значило «внутренний», откуда, например, др.-русские слова
ИСТО — почки, тестикулы и ИСТОВА, ИСТБА, давшее начало
нашему слову ИЗБА — внутренность, укрытое место, жилье («войди
в избу» говорят стоящему на крыльце или в сенях). Обычное
толкование в языкознании, что ИСТБА, ИЗБА происходит от ИСТОПИТЬ,
конечно, неверно. Кроме того, ИСТИНА употреблялось еще в смыс-
280

ле «капитал» в противоположность процентам, т. е. основная,
внутренняя часть капитала, его, так сказать, сердцевина. ИСТИНА
значит «внутренность, настоящая, подлинная сущность».
Точки скопления слов
Не знаю, задавался ли кто-нибудь вопросом, почему одним
понятиям соответствует множество синонимичных слов, а другим мало
или даже всего одно слово. Почему, например, для понятия «топь»
в языке имеются слова «топь», «болото», «трясина», не говоря уже
о множестве менее употребительных областных или древних слов;
а для понятия «железо» синонимов нет?
Этот, казалось бы, бесцельный вопрос имеет на самом деле
большое значение.
Если смысл уподобить небу, а слова звездам на нем1, то можно
сказать, что распределение звезд на небе резко неравномерно:
имеются такие места, где их особенно много, точки скопления.
Эти точки скопления слов можно также назвать точками
наибольшей рождаемости слов: тут, вокруг этих понятий, всего легче
родятся слова, всего больше их возникло.
Точки угасания слов
Почему слова вымирают, выходят из употребления? Достаточно
сравнить словарь древнерусского языка со словарем русским,
чтобы убедиться,что количество вымерших слов огромно. Вымирание
это было бы понятно, если бы оно вызывалось исчезновением
самих понятий, которые обозначались этими словами. Если бы
вымирали только такие слова, которые означали, скажем, исчезнувшие
титулы, вышедшее из употребления оружие и т. п. Но на деле это
не так. Понятия остались, а слова, обозначавшие их, вышли
почему-то из употребления, заменены в наше время другими.
Чем «пленница» лучше, чем «чага»? Но прежде говорили «чага»,
а теперь «пленница». Чем «рало» хуже, чем «соха», «рютие» хуже,
чем «стремление», «ровень» хуже, чем «колодец»? Почему же
понадобилось заменить одни слова другими, почему столько слов
вытеснено другими из языка?
Если продолжать сравнение слов со звездами, то следует
спросить: почему на небе столько потухших звезд?
281

Этот вопрос переплетается с другим: о распределении
вымерших слов.
Наблюдение показывает, что больше всего вымирает слов там, где
имеется наибольшая синонимичность; то есть вокруг тех понятий,
которым соответствует большое количество равнозначных слов.
Точки скопления слов — это точки их наибольшей
рождаемости; теперь оказывается, что это также точки наивысшей
смертности.
Вероятность слова
В чем же причина неравномерного распределения слов, их
рождаемости и смертности?
Причина кроется в истории значений, обусловливающей
неравную вероятность возникновения разных слов.
Язык в основном проекция на жидкость и на мускульное
усилие, между тем как мир, в котором мы живем, есть мир вещей,
действий и свойств. Из-за этого происходит некоторое несоответствие
языка этому миру, неточное его наложение.
Мы выяснили треугольник значений исходных элементов. Это
треугольник, сказали мы, имеет бесконечную площадь приложения,
иначе говоря, этими значениями можно назвать все в мире. Но это
совсем не значит, что все, что есть в мире, одинаково легко и
удобно назвать, исходя из этого треугольника значений.
Наоборот, есть действия, свойства и вещи, на которые исходные
значения ложатся очень просто, сами собой, и есть такие, которые
трудно подвести под значения, заложенные в языке.
Возьмем, например, исходное значение «тянуться-втягивать»; его
кристаллизацией, возникающей чрезвычайно легко, будет: «тянущаяся,
втягивающая среда или вещь»; должно возникнуть много слов с
таким значением. Но что в нашем мире есть в действительности
такого, что отвечало бы этому значению? Почти единственное
понятие, к которому приложимо слово с таким значением, будет —
болото. И понятно, что для болота образуется очень много
синонимов. Тут будет одна из точек скопления слов.
Другой пример: какой процесс в действительности будет
соответствовать исходному значению «тянуть-утягивать»? Почти
единственный процесс такой — отнимать, красть, грабить. И поэтому
слов с таким значением будет также очень много.
282

Только подробное исследование может выяснить все точки
скопления слов. Но некоторые из них, кроме перечисленных, ясны
уже и сейчас. Например: глотка, живот, обрывок, метель, пучок,
мешкать, буйствовать, черпак, бить, ловкий, тощий, нестись, опухоль,
сильный и др.
Совершенно очевидно, что по точкам скопления слов никак
нельзя судить о психологии или быте пользовавшихся языком людей:
то, что в языке много синонимов для болота, не означает, что на земле
было очень много болот, так же, как обилие синонимов для
воровства еще не обозначает, что в прежние времена процветало
воровство.
В общем, вероятность слова, — точки скопления, — зависит от
того, насколько данное значение соответствует исходному
треугольнику значений и от степени узости выбора для этого значения
подходящих ему фактов в нашем мире.
Вероятность вымирания слов
Почему точки скопления слов совпадают с точками
наивысшего вымирания слов?
Языку свойственна некоторая, так сказать, принципиальная
избыточность: было бы, например, достаточно и одного исходного
элемента, чтобы образовать все нужные нам слова; между тем
таких элементов около ста. Уже хотя бы поэтому в разных родах
должно было появиться множество слов с одинаковыми, наиболее
вероятными значениями. Но мы видели, что причины
синонимичности этим не исчерпываются, она легко появляется и в разных рядах
одного и того же рода и даже в одном ряду.
Но этой избыточности противостоит экономичность
употребления человеком слов. Если имеется выбор из десятка слов, те слова,
которые употребляются реже, постепенно потеряют свою
привычность, исчезнут из языка, забудутся, вымрут.
Между словами идет как бы непрерывная конкуренция за
человеческое внимание; там, где синонимов всего больше, в точках
скопления, там и конкуренция всего жесточе, всего больше
смертность.
Поэтому точки наивысшей рождаемости слов являются также
точками их наивысшей смертности.
Но есть еще одно важное дополнение к этому правилу. В кон-
283

куренции слов между собою выигрывает наиболее
специализировавшееся, то, чье значение всего уже2.
В самом деле, сравним два слова: «стремиться» и «хотеть».
«Стремиться» шире, чем «хотеть»; но именно потому, что «хотеть»
уже и приложимо только к одушевленным существам, мы и
говорим о них чаще, что они хотят, а не стремятся. «Хотеть» более точное
выражение, когда касается человека, и поэтому оно в этом
приложении вытесняет или, по крайней мере, имеет возможность
вытеснять «стремиться».
Или другой пример: «деформировать» и «гнуть».
«Деформировать» гораздо шире, оно может значить и гнуть, и ломать, и
сдавливать, и растягивать, и многое другое. Но именно потому, что это
слово так широко, оно малоупотребительно: оно заменено целой
группой слов более специализированных. Наверное, в русском языке
было когда-то слово, означавшее деформацию, но оно стало
ненужным и вымерло; так что, когда потом в науке появилась снова нужда
в слове с таким общим значением, его пришлось заимствовать.
Этот закон вымирания малоспециализированных слов выгоден
для позднейших слов, новых поколений, и не выгоден для наиболее
древних слов, с малыми номерами поколений. Ведь новые слова
образуются из старых путем расщепления их площади, сужения их
значений.
Этим объясняется, почему язык не застывает, словарь его
меняется. Нужно иметь также в виду, что вымирание слова сразу
отражается на родственных ему словах: образуются разрывы в ряду, связь
слов этого ряда начинает ощущаться слабее, а следовательно,
слабеет и ощущение смысла этих слов, производности их от других. Весь
ряд может захиреть, вымирание распространиться с одних слов на
другие.
Этот закон вымирания слов объясняет, почему до нас дошло так
мало исходных слов: ведь эти слова были, с одной стороны,
наиболее близки к точкам скопления слов, с другой — наиболее широки
по своему значению. Поэтому тут и сказалось так резко
вымирание. Они либо совсем исчезли, либо сохранились в чрезвычайно
суженном — по сравнению с первоначальным — значении. Им
пришлось как бы потесниться среди других слов, своих потомков, и
те из них, что выжили, поступились частью своей площади, вышли
из борьбы с ущемленным значением.
284

Наименьшая вероятность слов
Мы говорили о точках скопления, о наибольшей вероятности
слов. Интересно также выяснить законы наименьшей
вероятности слов.
Исходный треугольник значений означает, в конечном счете,
энергию. Поэтому в языке легко образуются слова, означающие
большую степень энергии, и трудно те слова, которые означают малую
степень энергии или отсутствие ее.
Мы назовем такие слова отрицательными словами.
Есть, например, слово «рослый»; но в точности
противоположного слова нет. Приходится пользоваться словами: «низкий»,
«низкорослый» и т. п. Есть слова «великан, верзила, дылда»; но точно
противоположных русских слов нет: «карлик, лилипут, пигмей» —
слова заимствованные. Нет противоположности слову «меткий»; а
для слова «ловкий» приходится пользоваться составным
противоположением: « неловкий ».
Чтобы образовать такие отрицательные слова, языку
приходится прибегать к обходным путям, так сказать, к хитростям.
Либо берется активная сторона неактивного в целом явления:
так, например, как вскрывает анализ, «лежать» значит «растягиваться».
Либо слово образуется из пассивной формы другого слова,
означающего энергию: так, например, «хилый (хылый)» образовано из
«хыти», которое, судя по «хитить (хытить)» и др. словам, означало
«захватывать, ударять» и т. п. Таким же способом образовались и
«робкий, изможденный, худой» и многие другие отрицательные
слова.
Затем, отрицательные слова образуются еще так: посредством
отрицаний («некрасивый, безобразный»); посредством
подразумеваемого контекста («чудовищный» — собственно «странный»;
«уродливый» — собственно «прирожденный»); посредством
некоторого преувеличенного, иронического или порицающего
оттенка: так, слово «хватить», означающее ударить («хватить со всего
маху»), может приобрести значение — ударить без расчета,
промахнуться, ошибиться, солгать («ну, это ты хватил!»); то же самое можно
заметить и на слове «мазать, мазнуть»: «смазать (хлестнуть) по
спине», «мазать в игре в карты» и — «мазать, промазывать,
мазила»; или на слове «юрить (метаться)», давшем «юрод, юродивый
(слабоумный)».
285

Предел изменения языка
Мы нашли, что язык сам собою должен меняться. Есть ли предел
этому изменению? Чтобы ответить на этот вопрос, надо установить,
при каких условиях он может еще меняться, при каких — нет. Вот
условия, когда язык может меняться.
Первое: принцип избыточности слов реализуется тем, что
существует одновременно множество диалектов одного и того же языка.
Второе: в противоположность этому, происходит время от времени
соприкосновение и смешение диалектов, благодаря чему
совершается по принципу экономичности отбор слов.
Третье: совершается переход от одной стадии понимания3 мира
к другой, благодаря чему меняется и язык.
Четвертое: языковые законы еще ощущаются, так что слова звучат
не как условные термины, а как органические образования; язык
воспринимается до некоторой степени как искусство; каждый
чувствует себя участником его, имеет право продолжать развивать язык.
Пятое: не существует зафиксированной общеобязательной
нормы, преследующей всякое отклонение языка от нее.
Все эти пять условий теперь уже не имеют места. Язык вошел
всецело в предметную стадию, то есть слова ощущаются как
названия отдельных понятий, вещей, действий, свойств. Слова стали
оторванными друг от друга терминами. Тот, кто сейчас говорит «изба»,
не ощущает в этом слове уже значения внутренности или — если
бы мы поверили языковедам — истопленного помещения; он не
ощущает ничего, потому что изба для него — вещь, отдельная от
других вещей. Всеобщее распространение письменности
нивелировало везде язык, возвело его нынешнее состояние в норму, от
которой нельзя отклоняться.
Таким образом, можно считать, что в наше время язык
окаменевает или уже окаменел. Его внутренние законы перестали
ощущаться, и он по ним дальше развиваться не может. Это не значит,
конечно, что он вообще перестанет меняться. Окатывание речью
отдельных слов будет продолжаться. Но оно созидающего
значения не имеет.
Особые признаки
Законы языка чрезвычайно просты: симметричная таблица
исходных элементов, вращение и кристаллизация, сохранение весо-
286

вого отношения, треугольник исходного смысла, расщепление
значения при вращении, вероятность слова. Вот и все законы,
одинаковые для всех родов и рядов.
Казалось бы, и все слова должны были бы развиваться
одинаково по этим законам, симметрично. На деле не так: сочетание этих
законов так необозримо разнообразно, дает возможность такого
количества вариаций, что каждое слово развивается несколько по-
иному, чем другое, вычерчивает под влиянием тех же самых законов
свою собственную индивидуальную траекторию.
Поэтому-то и нельзя было бы заранее предсказать в точности
появление и изменение какого-либо слова.
И поэтому также затрудняется исследование траекторий слов.
Чтобы выяснить их, надо учесть индивидуальное отличие данной
траектории от остальных. А для этого надо, пользуясь тем
ощущением некоторой абстрактной, средней типичной траектории,
которое возникает из обозрения множества слов, найти характерные
отличия, особую судьбу данного слова.
Этому помогают различные внешние отличия исследуемого слова
от других. Мелкие отличия, на которые обычно не обращают
внимания, оказываются намеками, по которым можно восстановить
историю слова. Так, когда мы исследовали слово ЧИТАТЬ, мы
обратили внимание на то, что оно не имеет совершенного вида;
когда исследовали слово ЖИТИ, обратили внимание на то, что по
звуковым законам современного русского языка после Ж не
допускается Ы; когда исследовали слово МЫТЬ, обратили внимание на
идиому «взмыть в небо»; в некоторых словах мы обращали
внимание на их субстратность, в других — на их бессубъектность,
в иных — на то, что они зараз означают и физическое и
психическое явление; часто заслуживает пристального внимания способ,
как слово сочетается с предлогами; существенна густота и тяжесть
согласных в слове, количество слогов и во многих случаях
ударение.
Все такие признаки, — полный список их давать не имеет
смысла, — обязаны своим происхождением своеобразию
траектории данного слова, как бы запечатлели в зашифрованном виде
его историю. Поэтому мы будем называть их особыми
признаками.
287

IV
О ЯЗЫКОЗНАНИИ
Звукоподражание
Изложенная теория настолько отличается от общепринятых в
языкознании, что стоит остановиться особо на некоторых пунктах,
в которых отличие это сказывается наиболее резко.
Возникновение языка связывается некоторыми с
звукоподражанием. Человек будто бы заметил сходство некоторых природных
звуков с теми звуками, которые он сам может произвести.
Воспроизводя такие звуки, он связывал их с предметами и процессами в
природе, и так получились первые слова — звукоподражательные
слова.
Теория слов отвергает какое-либо значение звукоподражания для
возникновения языка.
Начать с того, что сходство звуков речи с природными
звуками так ничтожно, что о настоящем звукоподражании говорить не
приходится. На что похоже звукосочетание «ГР»? По правде
говоря, оно не похоже ни на какой природный звук. Иллюзия
сходства наступает только тогда, когда это звукосочетание
присутствует в слове, означающем звуковой процесс. Так, в словах
«груша», «гроб» мы не чувствуем никакой «звуковой картины», а в словах
«гром», «грохот» будто бы есть звукописание. Это ощущение,
внушенное заранее принятой теорией.
Самое же главное, что человек при создании языка не мог
руководствоваться никакими пассивными восприятиями, никакими
данными органов чувств. Слова рождались не из наблюдения
звуков, цветов или запахов, а из мускульного усилия. Основное
ощущение при речи — это ощущение работы органов речи, а не
слуховое ее восприятие. Так же, как, например, пляшущий человек
ощущает различные мускульные усилия и обращает внимание на них,
а не смотрит на себя со стороны: как выглядит он в той или другой
позе.
Анализ слов, означающих звуковой процесс, показывает, что в
основе этих слов всегда лежит мускульное представление, значение
удара или разрыва, бросания и т. п.
Так, например, ГРОХОТАТЬ происходит от ГРОХАТЬ, которое
значило «метнуть», откуда ГРОХНУТЬСЯ — «метнуться, кинуться,
288

упасть». ГРЕШИТЬ и ГРОХАТЬ одинаково происходят от ГРЕЩЙ:
ГРЕШИТЬ значило сначала (в др.-русском) «промахиваться, не
попадать», а затем это значение перешло в «действовать, поступать
неправильно». Значение же «промахиваться» произошло от
значения «метать» точно таким же способом, как это мы уже
наблюдали на словах ХВАТИТЬ и МАЗАТЬ.
Таким образом шумовое значение ГРОХОТАТЬ будет вторичным
по сравнению с мускульным: «упасть с силой» дало «упасть с
шумом» и, в конце концов, «шуметь, производить шум».
Значение букв
Некоторые приписывают каждой букве свое особое значение,
эмоциональный оттенок. Л будто бы выражает нежность, мягкое
прикосновение, глажение; Р — энергию, решительность, гнев,
разрыв; П — успокоение, рассеяние; и так далее.
Ошибка этой теории такая же, как и теории звукоподражания.
Конечно, каждый звук речи (буква) чем-то отличен от другого. Но
систему речевых звуков привести в соответствие с системой
эмоций так же невозможно, как и с системой природных звуков.
Слишком различны все эти системы, и установление
параллелизма между ними — всегда натяжка.
Главное же, языку так же нет дела до эмоций, как и до звуков
или цветов. Все эти значения производны.
Слово БЛАГОЙ имеет два значения: «хороший, добрый» и
«дурной, упрямый» (блажить — дурить). Ясно, что оба эти
противоположные значения одинаково производны. Действительно,
БЛАЖИТЬ происходит от БЛЕЩИ, а это слово значило «стремиться,
метаться, взметать». БЛЕСК в др.-русском означал «молния, вспышка,
вообще всякий взмет света, сверкание». Ясно, что БЛАЖИТЬ могло
одинаково легко произвести и положительное и отрицательное
в нравственном смысле значение: «стремящийся упорно, неот-
клонимо от правильного пути» и «стремящийся без толку,
мятущийся».
В данном случае произошли взаимопротивоположные
оценочные значения; но так же легко могли бы произойти и
противоположные психологические, эмоциональные значения.
В основе эмоциональных значений анализ всегда вскрывает
мускульные проекции, предшествующие психологическим; вернее,
10 « ..Сборище друзей. .», т. 1 289

проекция на психику так же происходит от проекции на жидкость,
как происходит от нее и проекция на тело.
Так, например, ПЕЧАЛЬ происходит от ПЕЩЙ, ПЕЧЙ, что значило:
«хватать, драть, держать». Отсюда ПЕЩЬ, что означало и пещеру, и
печь: очевидно, вообще всякий «выхват», углубление, ниша.
Отсюда же ПЕЩИСЯ, ПЕЧЬСЯ первоначально с творительным падежом —
чем-нибудь: то есть быть схваченным, одержимым чем-нибудь,
тревожимым. А это, в свою очередь, дало ПЕЧЬСЯ о ком-либо,
ОПЕКАТЬ, то есть быть охваченным заботой о ком-нибудь, заботиться
о нем; и — ПЕЧАЛЬ, то есть просто забота, без указания причины
и объекта.
Так же точно произошла^ РАДОСТЬ, хотя получила
противоположный печали смысл. РЕЩЙ, как и ПЕЩЙ, значило «хватать»;
РАДИТИ / РАДЕТИ, как и ПЕЧЬСЯ, значило «заботиться»; отсюда,
например, РАДУНИЦА — день поминовения умерших, — не
потому, конечно, что это особо радостный день (хотя в словаре
Срезневского так наивно и объясняется: «день, когда поются радостные
пасхальные песнопения»), а потому, что это день заботы о
покойных; дальше, однако, происходит расхождение путей ПЕЧЬСЯ и
РАДИТИ.
В то время, как в ряду ПЕЧЬСЯ заботливость связывается с
неприятностью, озабоченностью, в ряду РАДИТИ она связывается с
готовностью заботиться, пойти навстречу желаниям. РАД в
др.-русском значило: «усердный, готовый, с радостью выполняющий,
ревностный, довольный, веселый и, наконец, — счастливый».
Геометричность языка
Есть еще теория, которая считает основными элементами
смысла языка геометрические движения. Л будто бы означает переход
движения из линейного направления в плоскостное. M —
раздробление. Ч — охватывание, укрывание. П — рассеяние. В —
вращение. С — излучение под узким углом. Д — отрыв. И так далее.
Если отрешиться от ошибочного приписывания каждому звуку
речи особых, ему только присущих свойств, то об этой теории,
созданной поэтом4, можно сказать, что она является наиболее глубоким
проникновением в сущность языка. Ибо здесь язык выводится уже
не из внешних ему свойств, не из подражания чему-либо, а из
присущих самому процессу речи силовых линий, направлений освобождения
290

энергии. Слова по этой теории являются как бы векторами
испускания энергии.
Все же и эта теория неправильна. Ошибка ее лежит не только
в приписывании каждому звуку отличных от другого свойств, а
гораздо глубже.
Дело в том, что эта теория пользуется для определения
изначальных векторов языка геометрией нашего пространства. А эта
геометрия гораздо моложе языка и является до некоторой степени
его же созданием. Действительно, наше представление о
пространстве, наша геометрия есть абстракция абсолютно твердого тела,
создавшаяся благодаря проекции языка на вещи и действия.
Таким образом, теория эта приписывает языку нашу
геометричность, на самом деле ему не свойственную.
Сравнительное языкознание
Перечисленные теории являются скорее догадками любителей,
чем теориями настоящей, официальной науки о языке.Что же
утверждает эта наука, какую теорию выдвигают ученые, специально
изучающие язык?
Как ни странно, они не предлагают ничего. Ограничившись
несколькими замечаниями о том, что язык создался, вероятно, из
звуков, связанных с работой (то есть мускульных усилий,
направленных на внешний мир), а быть может, частью и из
звукоподражания, языковеды спешат поскорее уйти от этого вопроса и уже не
возвращаться к нему.
Это так вкоренилось, что самый вопрос о происхождении
языка и исходных, первоначальных словах молчаливо признан каким-
то неприличным вопросом, а занятия в этом направлении чем-то
смешным и жалким, вроде попытки построить перпетуум мобиле.
Для современной науки о языке не существует самого вопроса
об истории значений: она считает, что нынешний ассортимент
понятий единственный возможный, он существовал в готовом виде всегда,
разве что в более урезанном виде прежде. Для нее нет вопроса о
трансформации смысла, как для естествознания не было вопроса о
трансформации животных и растительных видов, пока они
считались одинаковыми во все времена, незыблемыми.
Понятно, что при таком взгляде всякая попытка свести
бесчисленное многообразие слов к небольшому количеству исходных слов
ю* 291

кажется заранее нелепым и обреченным на неудачу предприятием,
чем-то вроде таблицы категорий, из которой можно было бы
дедуктивно вывести все свойства мира.
В основе этого отвращения современного языкознания к
вопросу, который, казалось бы, должен бы стоять в центре его работ,
лежит, кроме упомянутого уже представления о готовом
ассортименте понятий, независимых от языка, еще и другое, — скорее уже
не представление, а чувство. Это чувство хотя и не осознано, но
весьма сильно: это — осторожность, почти инстинктивная боязнь
беспочвенных спекуляций.
Эта боязнь понятна: нигде, пожалуй, материал не бывает так
податлив, так услужливо подтверждающим любую гипотезу, как в
языке. Ведь букв в языке всего пара десятков, а звукосочетаний
много сот тысяч; звуки могут переходить друг в друга, значения все
связаны между собой самыми на вид разнообразными способами, так
что можно соединять их нитями и так и так; короче говоря, нигде
факты не подтасовываются с такой легкостью, как при
исследовании слов. Недаром существовавшие во все времена фантасты и
доморощенные философы влеклись к этому занятию.
Чтобы уберечься от спекуляций, языковеды отказываются
вообще от какого-либо руководящего принципа. Они стараются только
подмечать факты, считая, что факты в конце концов приведут к
правильным общим выводам.
Недостаточное проникновение в глубь материала они
стараются возместить широтой привлекаемого материала. Современное
языковедение недаром зовется сравнительным: оно изучает факты
одного языка, сравнивая их с фактами других языков.
Заимствования
Но никакое сравнение не может само по себе дать объяснения.
Оттого, что русскому ОГОНЬ соответствует санскритское АГНИ и
латинское ИГНИС, не становится понятным, как произошло это слово
в том, другом или третьем языке.
Понятно поэтому, что языковеду доставляет удовлетворение, когда
эту непонятную связь, это сходство он может истолковать как
самую обычную для человеческого ума связь — причинную.
Делается это двумя путями: либо все эти сходные слова считаются за
производные от какого-то неизвестного слова более раннего язы-
292

ка; либо, что еще проще, считается, что одно из этих сходных слов
произошло от другого, изучаемый язык заимствовал это слово из
другого, слегка видоизменив его.
Хотя, собственно говоря, и такое толкование не вскрывает
механизма возникновения слова, но оно зато отодвигает вопрос об этом,
дает иллюзию объяснения. Поэтому, верно, языковеды и склонны
так видеть всюду заимствование. Кажется, что ими движет при
рассмотрении любого языка стремление доказать, что все его
слова произошли из слов другого языка.
ИЗБА (для тех языковедов, которые не решаются произвести это
слово от ИСТОПИТЬ) произошла от немецкого ШТУБЕ; КУРЫ (в
«строить куры») от французского КУР; ПРОХВОСТ от греческого
ПРОФОС; ЕРУНДА от латинского ГЕРУНДИЙ; и так далее.
Во всех этих объяснениях имеется, однако, двойная слабость: во-
первых, связь между словами держится тут на весьма шатких
ассоциациях; во-вторых, язык при таких объяснениях понимается как
аморфная среда, не имеющая сопротивления проникающим в нее
чуждым элементам.
Да, действительно, современный человек, особенно интеллигент,
не задумается ввести в свою речь новое, иностранное слово как
нужный ему термин; потому что для него и свой язык, по существу,
только собрание терминов, связи между словами, их, так сказать,
фамильной сопринадлежности он уже не чувствует. Но прежде это
было безусловно не так.
Пока законы языка чувствуются, введение чуждого, не
входящего в общую ткань языка слова так же невозможно, как
невозможно, скажем, для механика всунуть в машину кочергу потому только,
что она также железная и валяется тут рядом. Или — как
невозможно пчеле спутать бумажный цветок с настоящим.
Пчела узнает цветок по запаху. И человек, пока язык для него не
омертвел, воспринимает слово по его интимной связи с другими
словами этого языка, как бы по его родовому запаху. Чужое слово
поэтому не воспринимается вообще как речевой элемент, оно такой же не
имеющий отношения к речи звук, как скрип двери или тиканье часов.
Теория слов отрицает какое бы то ни было существенное
значение заимствований для языка. Заимствование начинается
только на более поздних стадиях и, так сказать, на периферии языка, в
специальных областях, где слова раньше всего начинают
восприниматься как термины.
293

В одном только случае чуждое слово легко может войти в язык,
стать своим: когда слово-приемыш случайно подходит по своему
звуковому составу к соответствующему языковому ряду, совпадает с
возможным, но еще не реализовавшимся словом в данном языке.
Но тогда это будет собственно не заимствование, а создание под
влиянием внешнего толчка нового слова по законам этого языка.
Название Царское Село, говорят, происходит от бывшей тут когда-
то финской мызы Саари. Можно ли сказать, что это название
заимствовано из финского языка? Нет. Саари, воспринятое как что-
то связанное с царем, как «цари», вместе с тем фактом, что тут
стала бывать царская фамилия, дало толчок к созданию названия
Царское Село.
«Заимствуется» только то, что подходит.
Ассоциативность
Языковедам кажется: раз они не приняли заранее никакой
теории языка, значит, они застрахованы от ошибок, они видят факты,
каковы они на самом деле. На самом деле это не верно.
Ведь для того, чтобы сравнивать и регистрировать, нужно уже
иметь мнение о сходстве и несходстве, то есть нужно иметь теорию.
И такая теория, только неосознанная, у них есть.
Почему сравнивают, связывают слово ИЗБА со словами ШТУБЕ
или ИСТОПИТЬ, а, например, не ШТОБ (по-немецки пень) или
ИСТУПИТЬ? Потому что им кажется, что между избой и комнатой или
отоплением больше связи, чем между избой и пнем или
притуплением.
То есть попросту они следуют собственным ассоциациям, ставят
себя на место тех, кто создавал язык. Они подобны такому
историку, который сказал бы: я не буду принимать заранее никаких теорий
о психологии живших до нас народов; и поэтому стал бы
объяснять все их действия соответственно принципам, интересам и
желаниям человека нашего времени.
Между тем наши ассоциации, не говоря уже о том, что они шатки
и подвержены случайным влияниям, вообще не годны для
объяснения фактов языка: они созданы сами на основе последней
стадии развития языка.
Таким образом, единственной настоящей путеводной нитью
остается для языковедов звуковое сходство различных слов. Но при
294

огромном количестве слов и малом количестве звуков языка
возникает такое количество случайных совпадений, сбивающих с толку
подобий, что не сделать тут ошибки почти невозможно.
Тут-то и встает вопрос: полезен ли вообще сравнительный
метод?
Расширение материала выгодно тогда, когда есть возможность
правильно освоить его. В противном случае оно превращается в
засорение, в расширение возможности ошибиться.
Представим себе шахматиста, которому принесли запись партии,
но не правильную запись, а с пропусками и перепутанным
порядком ходов. При некотором терпении он в конце концов в ней
разберется, восстановит партию. Но представим себе, что ему
принесли сотню таких перепутанных записей и он решил, что ходы
каждой партии разбросаны по всем бумажкам. Тут уже возникнет
столько возможных комбинаций, столько случаев спутать ходы одной
партии с ходами другой, что нет никаких шансов распутать этот
клубок.
Яфетическая теория
Есть, однако, в современном языкознании одна школа, идущая
вразрез со всем остальным языкознанием. Эта школа —
яфетическая — не только не разделяет с другими презрения к
выяснению происхождения языка, к истории значений, но, наоборот,
выдвигает работу в этой области на первый план.
Судить о яфетической теории довольно затруднительно, потому
что все ее изложения не дают ее в цельной системе, а приводят только
отдельные наблюдения и выводы, ограничиваясь
многозначительными намеками, что дальше должно бы следовать еще более
интересное и важное... Но и эти выводы все же достаточно
характерны.
Прежде всего, что очень важно, яфетисты стараются отойти от
свойственных современному человеку ассоциаций. И это
действительно дает им возможность заметить много такого, от чего
отворачиваются отдельные языковеды.
Однако объяснение замеченному они дают, в общем, неверное.
Причина их ошибки в том, что, отказавшись от современных
ассоциаций, они сейчас же заменяют их другими: теми, что
подсказываются самими словами, если их взять вне общей системы язы-
295

ка. Мы будем называть такие ассоциации «языковой фантастикой».
Сейчас поясню, что это такое.
Мы, скажем, установили, что РЕКА и РЕЧЬ слова родственные.
Само по себе это, конечно, звучит странно. Но странность
пропадает, когда мы углубимся в язык дальше и узнаем, что РЕЩЙ, от
которого произошли оба эти слова, значило «испускать, источать,
метать». Языковой фантастикой было бы, если бы мы, будучи не в
силах произвести этого углубленного анализа, попробовали связать
РЕЧЬ и РЕКА какими-то ассоциациями, нам несвойственными, но
свойственными, по нашему предположению, людям прежних времен.
Мы бы додумались на этом пути до того, что РЕКА произошла от
РЕЧЬ, либо, наоборот, РЕЧЬ от РЕКА; что было будто бы время, когда
люди считали реки созданными, скажем, речью богов или, наоборот,
дар речи считали даром реки; можно было бы, конечно, придумать
и что-либо другое.
Правильно подмеченный факт был бы объяснен
фантастической теорией.
Но таких примеров, как РЕКА и РЕЧЬ, можно привести сколько
угодно. И поэтому языковая фантастика может разрастись как угодно
велико.
Яфетисты, например, заметили, что во многих языках
противоположные друг другу понятия — мать и девственница, начало и
конец, верх и низ, белое и черное — выражаются вариантами
одного и того же слова. Мы тоже сталкивались с этим на
конкретных примерах и тогда же дали объяснение. Но яфетисты делают
из этого факта другой, грандиозный вывод: при общественных сдвигах,
при смене экономических формаций, слова переходят в свои
противоположности.
Яфетисты заметили, что столь разные понятия, как ДУХ и ДЫМ
или — в других языках — ОЛЕНЬ и ЛОШАДЬ, означаются
родственными словами. Мы бы объяснили это так: ДУХ имело смысл
«стремление, испускание» («испускать дух») и ДЫМ имело также
значение «источение, испускание»; и лошадь и олень обозначались,
очевидно, одним словом «бегун» или, может быть, «тягач». Яфетисты
же делают такие выводы: слово ДЫМ происходит от слова ДУША —
душа стала представляться «технологически, как пар или дым»; и
поэтому слово кипятить происходит у грузин от слова «душа». А
название лошади есть перенесенное на нее название оленя,
соответственно смене в культуре транспортных животных.
296

Языковой фантазии благоприятствует еще и то, что яфетисты в
несравненно большей степени, чем остальные языковеды,
прибегают к сравнительному методу: если им, например, надо объяснить какое-
нибудь русское слово, то они уже не ограничатся привлечением
подходящего материала из индоевропейских языков, а возьмут в
случае нужды шумерское, турецкое, негритянское, какое угодно слово.
Понятно, что вероятность произвольных толкований при этом
возрастает в огромной степени.
Когда яфетист говорит, что бакское слово «нигар», означающее
«слеза», значит «вода глаза», потому что на Кавказе есть язык, в
котором «гар» значит вода, и такой язык, в котором «ни» значит глаз,
то опровергнуть это не знающему бакского языка, конечно,
невозможно; хотя и невероятно, чтобы в устной речи для простейших
понятий слова образовывались составным способом, как образуются
они для отвлеченных терминов в философской терминологии или
сейчас у нас для правительственных учреждений. Но когда он
пытается приложить свою теорию к русскому языку (почему-то это
делается очень редко, гораздо реже, чем по отношению к
экзотическим языкам), то тогда уже появляется возможность
опровергнуть эту теорию.
ПЛЕВАТЬ, говорят яфетисты, значит «пускать воду ртом»: ПАЕ —
это рот, а ВА или сокращенно В — вода; в подтверждение
приводятся не русские же слова, а сванское слово «пил — рот» и
французское «плевуар — дождить».
Однако такое словопроизводство не только совершенно шатко,
но и просто неверно. Прежде всего потому, что В (вернее, -ЕВ) в
ПЛЕВАТЬ совсем не является частью элемента этого слова, как,
например, в ЗЕВАТЬ (от ЗЕВ), а является, наоборот, признаком
позднейшей производной формы. Чтобы сделать это очевидным, проще
всего сравнить между собой ПЛЕВАТЬ и ЗЕВАТЬ.
ЗЕВАТЬ писалось через Ъ, как и вообще слова, где звук Е не
производный, а исконный, основной. ПЛЕВАТЬ же писалось всегда
через Е, а в др.-русском языке даже через Ь (ПЛЬВАТИ), которым
обозначался краткий скользящий звук, не основной, а появляющийся
между двумя согласными.
Однократный вид ЗЕВНУТЬ происходит совершенно ясно от
ЗЕВАТЬ (ЗЕВАТЬ — ЗЕВНУТЬ); однократный вид ПЛЮНУТЬ не
происходит от ПЛЕВАТЬ (было бы тогда ПЛЕВНУТЬ, а такого слова
нет). Также не могла произойти от ПЛЕВАТЬ и другая, др.-рус -
297

екая форма этого глагола, в которой тоже нет ни В, ни Е, — ПЛИ-
НУТИ.
ПЛЮНУТЬ, вопреки обычному соотношению между однократной
и несовершенной формами глагола, древнее, чем ПЛЕВАТЬ: в др.-
русском не было слова ПЛЕВОК, но было слово ПЛЮНОВЕНИЕ —
плевок.
От ЗЕВАТЬ — ЗЕВАЕТ, ЗЕВАЙ; от ПЛЕВАТЬ же ПЛЮЕТ, ПЛЮЙ.
ЗЕВАТЬ удерживает свое Е в составных словах, ПЛЕВАТЬ — нет:
РОТОЗЕЙ и ЧИСТОПЛЮЙ.
ПЛЮЕТ прежде произносилось с ударением на первом слоге, а
не на втором; если бы оно происходило от ПЛЕВАТЬ, оно бы всегда
имело ударение на втором слоге.
Из всего этого возможен только один вывод: ЕВ в ПЛЕВАТЬ —
производный звук, признак длительной формы глагола, как,
например, в ЗАТМИТЬ — ЗАТМЕВАТЬ, ПРОДЛИТЬ — ПРОДЛЕВАТЬ,
ПЕТЬ — ПЕВАТЬ и т. д.
Какое же слово дало эту длительную форму? Это было, по всей
вероятности, слово ПЛЕЩИ (в др.-русском написании ПЛЬЩЙ).
имевшее значение: «испускать, источать, прыскать, брызгать». Ряд
восстанавливается в таком виде:
ПЛЕСКАТИ
ПЛЕСНУТЬ
ПЛЕТИ — ПЛЕЩИ — ПЛИНУТИ
ПЛЮНУТЬ
ПЛЕВАТЬ
Таким образом ни «ПЛЕ — рот», ни «ВА — вода» в создании
ПЛЕВАТЬ не повинны. Все же особенности спряжения ПЛЕВАТЬ
объясняются тем, что формы ПЛЮЕТ, ПЛЮЙ и т. п. образовались
не от ПЛЕВАТЬ, а непосредственно от ПЛЕЩИ (ПЛЬЩИ).
Другой пример яфетистов СЛЕЗА. Это слово будто бы
происходит так: скрестилось слово СЕЛ («глаз») в форме СЛЕ со словом
С АЛ («вода») в форме ЗА; слова эти находятся в бретонском и
армянском языках; СЛЕЗА, следовательно, значит: «глазная вода».
Мы не будем тут производить анализа СЛЕЗА; это было бы
слишком долго. Но мы укажем на несколько признаков, которые
не допускают такого словопроизводства.
Во-первых, СЛЕЗА обозначало в др.-русском не только воду,
льющуюся из глаз, но и каплю сока растения; и сейчас мы говорим,
например, о слезе сыра, хотя никто не думает, что сыр плачет.
298

Во-вторых, СЛЕ не могло быть элементом слова СЛЕЗА, так как
это слово писалось через Е, а прежде через Ь.
В-третьих, С в СЛЕЗА является приставкой, так же, как,
например, в слове СЛИТОК (ЛИТЬ — СЛИТЬ — СЛИТОК).
В-четвертых, ЗА является весьма обычным окончанием для
кристаллизации, произошедших от глаголов, оканчивавшихся на ЩИ,
ЧИ, ЧЬ (СТРЕКАТИ — СТРЕКОЧИ — СТРЕКОЗА).
В-пятых, никаких намеков, что СЕЛ и СЛЕ означали в русском
языке воду, а САЛ или ЗА глаз, никаких таких намеков нет.
СЛЕЗА происходит от ЛЕТИ и находится в связи, правда, не прямой,
с ЛИТЬ, и в близкой связи с др.-русским словом ЛЕЩИ (ЛЬЩЙ),
которое в узком смысле значило «блеск, испускание света», а в более
широком, очевидно, вообще «испускание, источение, излияние»...
Сказанного достаточно. Яфетическую теорию можно сравнить
с алхимией; так же, как и та, она чрезвычайно смела, имеет
некоторые прозрения и, в общем, ошибочна.
Праязык
Языковеды-индоевропеисты уподобляют развитие языка
ветвлению дерева: основной ствол, праязык, дает начало нескольким
языкам, которые, в свою очередь, ветвятся вновь и вновь. Яфетис-
ты, наоборот, сравнивают язык как бы с перевернутым деревом:
разные языки перекрещиваются, смешиваются, стремятся стать
единым языком.
И то и другое, конечно, верно при различных исторических
обстоятельствах: разделяются люди, разделяется и язык на несколько
диалектов, превращающихся со временем в разные языки;
объединяются люди, объединяются и диалекты в единый язык, разные
языки в общий.
Вопрос же о том, был ли один первоначальный язык, давший
начало остальным, или было их много, существенного значения не
имеет. Ибо если их было и много, возникли-то они по одним и тем
же законам первоначальной речи и, следовательно, они были в
главных чертах тождественны. Вопрос, был ли один или много
праязыков, так же не важен, как тот, возникла ли система чисел, счета
в одном каком-нибудь пункте или сразу во многих.
Взаимоотношение между существующими ныне языками и
праязыками нагляднее всего представляет такая схема: множество
299

разных треугольников вычерчено на одном и том же основании;
площадь и фигура треугольника будут представлять какой-либо
современный язык, основание — праязык.
Понятно, что для нахождения праязыка не нужно совсем
выходить за пределы изучаемого треугольника, переходить в другой
или сравнивать его с другими; надо только проникнуть в самую его
глубину, дойти до фундамента, до основания.
Но чем же тогда объяснить огромное разнообразие языков? Это
объясняется огромной возможностью варьирования при
сохранении тех же самых основных законов. Представим себе, например,
что состав согласных в одном языке не совпадает с составом их в
другом языке: таблица исходных элементов будет для каждого языка
разная и, следовательно, сами языки будут резко различны. Или,
представим, смыслоутверждающей частицей будет избрано не
ТИ, а какое-нибудь другое звукосочетание; или, наконец, будет
другой закон весового соотношения; любой из этих факторов влечет за
собой изменение всех слов, как бы полную переинструментовку
языка.
Более близкое или далекое сродство языков и объясняется
большим или меньшим различием этих решающих факторов.
Конечно, их различие или сходство будет не случайно, а зависеть от
строения органов речи, от традиции, от общения или разобщенности
различных человеческих групп.
Критерий теории
Всякая теория, в том числе Теория слов, должна отвечать
следующим трем требованиям: она должна быть непротиворечива
внутри, непротиворечива более общим основаниям, принимаемым за
истинные, и непротиворечива частным утверждениям, то есть фактам.
О внутренней непротиворечивости Теории слов можно судить
по уже изложенному. Ее соответствие более общим основаниям
здесь выяснять неуместно. Остается — соответствие фактам.
Чтобы испытать теорию, мы возьмем все слова, начинающиеся
на одну определенную букву, и проверим, насколько укладывается
такой, не подобранный заранее, материал в рамки теории. Мы
возьмем букву Р: тут невозможны звукосочетания РР и РЛ и
поэтому слов будет не так уж много.
Разумеется, мы будем исследовать только такие слова, элемент ко-
300

торых начинается с Р, отметя все, начинающиеся с приставок раз-,
роз- и т. п. Древние и диалектические слова мы привлечем не все,
а только такие, которые окажутся нужными для анализа.
Историю значений в данном ряду, служащую для объяснения
теперешнего значения слова, мы будем называть смысловой
линией или просто линией.
V
СПИСОК Р
Рыть
Все слова этого рода происходят непосредственно или
©посредственно от двух слов: РЫТИ и РЕТИ. Сначала мы рассмотрим
слова, происходящие от РЫТИ. Это слово — РЫТЬ — имеет сейчас
довольно узкое значение, почти всегда употребляется в связи с
землей: рыть землю. Мы считаем это результатом процесса
вытеснения, сужением первоначального смысла. По нынешнему
словоупотреблению можно считать, что РЫТЬ имело значение: рвать,
раздирать, драть, то есть, первоначально, хватать; ведь рыть
землю — это и значит рвать или раздирать землю. Кроме того, согласно
теории, РЫТЬ должно было еще иметь значения: стремить(ся) и
тянуться).
От РЫТИ слова происходят двумя способами: либо
непосредственно, либо через РЫТИ — РЯЩЙ. Установить для каждого слова, каким
именно из этих двух путей оно произошло, не всегда возможно. Мы
рассмотрим сначала слова, которые можно считать
происходящими непосредственно от РЫТИ.
Рытик
Диалектическое слово, обозначающее: «грибная земля» и «язва».
Это слово, ясно связанное с РЫТЬ, свидетельствует о его прежнем
более широком значении. Действительно, значение «грибная
земля» понятно: рыхлая земля; а откуда «язва»? Очевидно, РЫТЬ имело
также и более широкое значение: рвать, драть, разъедать. РЫТИК
(язва) — разодранная, разъеденная, разрыхленная (кожа).
301

Ряб
Рябое лицо — изрытое. Однако РЯБ говорят не только о
неровной поверхности, но и о неровном цвете: рябая курица, в глазах рябит.
Это характерно вообще для названий цветов: цвет вначале в
языке отмечается как неровность, пестрота; собственно, не цвет, а
масть. И до сих пор в языке поразительно мало слов для
обозначения чистых цветов (часть таких слов заимствована), и, наоборот,
необычайно много названий мастей шерсти, волос. Масть, цветовая
разность, предшествует самому цвету.
Рус
Русый означало прежде не блондина, а рыжеватый,
желто-красный цвет волос. Вероятно, изначально обозначало просто —
пестрый.
Руб
РУБ означало «кусок». Отсюда: рубить, рубль, рубаха, рубище.
Линия: хватать, драть, ломать, резать. Более широкое
первоначальное значение РУБИТЬ видно из таких, например, слов: «отруб»,
«отруби». Конечно, отруба значат не отрубленные, а просто
отделенные участки, отрезы земли.
Рубаха значило сначала просто — кусок, отрез (ткани); такое
происхождение характерно вообще для различных названий одежды.
Рух
РУХ означало «нарушение», «мятеж»; конечно, это уже
специализированное значение; на более общее указывают слова: «рушить»,
«рушать» (разламывать — хлеб), «рухлядь». РУХ, значит, сначала
означало не только «раздирание, разламывание», но и вообще
всякую деформацию, обделывание, обработку; поэтому-то и РУХОЛЬ-
НАЯ значило в др.-русском «мастерская», а РУХЛЯДЬ значило не
только лом, как сейчас, но и вообще всякие вещи, скарб, пожитки.
Ровно
Такого же происхождения, вероятно, и РОВНО: «обделанно,
гладко». Отсюда — «равный».
302

Тут интересно, что отрицательное понятие — не имеющее
выдающихся мест — образовано из положительного и, казалось бы, ему
противоположного: «рвать, драть, ломать, нарушать». РОВ и
РОВНО — в таком же отношении, как, скажем, «выбитый» и «оббитый».
Рынок
Диалектически также — овраг, мыс, отмель, коса.
По всей вероятности, — выровненное, а также и, наоборот,
изрытое место; кроме того, быть может, выделенное, вырезанное
место (ср. КОСА).
Русло
Надо вспомнить, что наше понимание «вырытое
(инструментом)» — позднейшее; при проекции на жидкость вырытое —
разодранное стихийным процессом: либо собственным —
«взбаламученное», либо чуждым, прошедшим через эту среду —
«рассеченное, проложенное». Поэтому от РЫТЬ и образовалось др.-русское
слово РОВЬНИЦА (канава, проток, канал) и русское РУСЛО.
Рында
Значило: телохранитель, стражник, знаменосец.
По линии: «хватать, ловить, держать».
Рыба
Имеет собирательное значение, подобно, например, дичи;
единственное число (рыбина) явно позднейшее. Очевидно, происходит
по линии — «хватать, ловить» и означало первоначально просто —
«улов». Отсюда понятно идиоматическое выражение «на
безрыбье и рак — рыба», его скрытый двойной смысл.
Рящи
Это слово можно только восстановить: «ищите и (об)рящете».
Смысл: получите, то есть — возьмете, схватите.
Разбираемые дальше слова происходят от РЫТИ через
посредство РЯЩЙ.
303

Рыск
РЫСКАТЬ значит «хватать, ловить». Связь со значением «рыть»
сохранялась в производном от РЫСКАТЬ др.-русском слове РЫС-
КАРЬ (мотыга, лопата).
Руно
Значит «овечья шерсть». Диалектически значит вообще шерсть
или шкура, но непременно содранная, срезанная; трава, также
содранная; руно гороха — пучок гороха.
Линия: «хватать, драть, резать». Значение: «содранное,
срезанное». Поэтому РУНО и прилагается именно к овечьей шерсти, что
это шерсть срезается.
Линии «рыбы» и «руна» показывают практический оттенок слов
языка: рыба названа не по каким-либо ее собственным свойствам,
а по ее отношению к человеческой деятельности; также и шерсть.
Это характерно для весьма многих слов. Похоже на то, что если
«лес» имеет два значения — «бор» и «строительный материал» —
то не второе происходит от первого, а, наоборот, первое от второго.
Ровдуга
Значило — «содранная шкура». После того, что сказано о руне,
можно не объяснять. Стоит отметить, что «у» в РОВДУГА
вторичное из «о», так же как в словах радуга, муравей.
Рятязь
Значило — «цепь». Линия: «хватать, цеплять, сцеплять».
Ряса
Значило первоначально — «бахрома, ожерелье». От этого
происходят слова РЯСНО (ресницы), РЕСНИЦА и РЯСНОТА
(соответствие, истина).
Та же линия: «хватать, сцеплять». Значение: «сцепление, нанизь,
пучок». Ряснота — связь с остальным, подлинность, истина. Это
слово синонимично словам ИСТИНА и ПРАВДА, но происходит от
другой смысловой линии, чем они.
304

Рука
Писалось в древности и РЯКА. В уменьшительном — РУЧКА —
значило: «черпак, сосуд». В связи с «рука», конечно, РУКАВ (не
только одежды, но и рукав, проток реки) и РУЧЕЙ.
Надо заметить еще следующие идиоматические значения «руки»:
власть («под его рукой»), зацепка, протекция («у него там рука»), ухват
(ручка двери, пера) и сорт (товар лучшей руки).
Все эти значения идут по линиям: «хватать, зацеплять, черпать,
отбирать, держать, властвовать»; и — «прорывать, прокладывать ход
в определенном направлении».
Следует отметить, что названия сосудов происходят обычно от
значения «черпать»; сосуд понимался прежде как то, чем берут
жидкость, и только впоследствии как то, в чем ее хранят.
Ряд
Рядить, наряжать, снаряжать имеют очень разнообразные
значения; все их, однако, можно свести к значению — «приводить в
порядок, в соответствие». РЯД, как и РЯСНОТА, происходит по
линии «схватывание, сцепление, соответствие, распределение».
Отсюда же — ЗАРЯЖАТЬ, РУЖЬЕ.
Руг
РУГ значило «насмешка». РУГА значило «одежда, обрывок,
земельный участок». Линия: «хватать, драть, задирать, зацеплять,
отделять».
Таким образом, РУГАТЬ значило вначале «задирать».
Такая линия обычна для слов, обозначающих брань или
оскорбление.
Между РУГА (одежда) и РУГА (участок) взаимоотношение точно
такое же, как между РУБАХА и ОТРУБ.
Ржавчина
В др.-русском РОЖДЬ (РЪЖДЬ), диалектически РЖА. Линия та
же, что для РЫТИК; только там — разъедание кожи, здесь —
металла.
305

Рожа
Означает не только «попорченное, изуродованное лицо», но и
«болезнь, воспаление кожи». Линия та же, что для РЫТИК и
РЖАВЧИНА.
Рыж
Означение нечистого, пестрого, так сказать «рваного» цвета;
поэтому, вероятно, РЫЖИЙ и имеет некоторый бранный оттенок.
Линия та же, что для РЯБОЙ и РУСЫЙ.
Рыдать
Имеется диалектическое слово РЫЖИТЬ, означающее «тошнить,
рвать». «Меня рыжит» — «из меня выдирает, рвет». От этого
«навзрыд» — судорожное, непроизвольное движение, выдирание,
и — РЫДАТЬ. Линия: «хватать, драть».
Рыгать. Рычать, рыкать. Ржать.
Та же линия, что для РЫЖИТЬ и РЫДАТЬ.
РЫГАТЬ в др.-русском означало и кричать, испускать резкий звук.
РЖАТЬ имеет то же значение и происходит по той же линии.
Линия «драть» вообще характерна для происхождения
названий крика, резкого звукоиспускания. Эта связь сохранилась в
выражениях: «надрываться криком, драть глотку, раздирать воздух
криком». По этой же линии — «рычать, рыкать».
Руда
Значило не только «ископаемое», но и «кровь, сажа, грязь».
Рудить значило — «разрывать, нарушать, пачкать».
Какая связь между кровью и сажей и грязью? Все это
результат «выдирания» внутреннего наружу, потрошения или выгребания.
В зависимости оттого, откуда извлекается внутреннее наружу —
из земли, из печи, из тела, — и получаются разные значения: руда, зола,
кровь, грязь. От РУДИТЬ происходят и разнообразные цветовые
названия.
306

Рудяной
Эти названия: РДЕТЬ, РЕДРЫЙ или РЪДРЫЙ — рыжая масть
коровы. РУМЯНЫЙ (РУДМЯНЫЙ) и РУДЯНОЙ (означает зараз и
красный цвет, и черный, и вообще грязный).
Все эти названия происходят по той же линии, что РЯБОЙ,
РУСЫЙ, РЫЖИЙ. Это — рваный, внутренний цвет, он может быть и
красный, и черный, но непременно возникший не от внешнего
окрашивания, а от просачивания внутреннего наружу, на поверхность.
Поэтому РУМЯНЫЙ и говорится только об органическом:
румяное лицо — окрашенное изнутри кровью; румяное яблоко —
окрашенное изнутри соком.
Такое совпадение красного и черного можно найти и в других
родах, например ЧЕРНЫЙ и ЧЕРМНЫЙ, варианты одного и того же
слова, связанного опять-таки с внутренностью — ЧРЕВОМ.
Рот, рев, ропот и ртуть
На этом кончается анализ слов, происходящих от РЫТИ. Остаются
несколько слов, относительно которых затруднительно установить,
происходят ли они от РЫТИ или от РЕТИ. Эти слова: РОТ, РЕВ, РОПОТ,
РТУТЬ. Так как ряды этих слов не ясны, то и определение линий
будет шатким, и поэтому мы здесь их анализировать не будем.
Рети
РЕТИ — слово не сохранившееся. Но это слово легко
восстанавливается из его ближайших производных; др.-русские слова: РЕТЬ
(состязание, распря, усердие), РЕТИТИ (стремить), РЕТОВАТИ
(стремиться, сердиться). РЮТИЕ (стремление), РЮТИТИ (совать). Все
эти слова происходят несомненно прямо от РЕТИ и РЕТИ должно
было означать — «стремить(ся), тянуть(ся)»; от «тянуться» и
происходит «состязаться, спорить, сердиться»; от «стремить»
происходит «совать».
Значение РЕТИ могло быть только «стремить(ся), тянуть(ся)»,
как этого и следовало ожидать по теории.
Ретивый
РЕТИВЫЙ, РЬЯНЫЙ, РЕВНОСТНЫЙ, все это значит —
«стремительный, усердный».
307

Ревность
РЕВНОСТЬ имеет, кроме этого основного значения («ревность по
службе, ревнитель»), еще и другое, более специальное, значение
(«ревновать ее к нему, ревнивец»). Откуда взялось это второе
значение? От «тянуться, состязаться, спорить, завидовать»; РЕВНОСТЬ
в др.-русском означало «зависть».
Рать
РАТЬ означало «распря»; РАТИЩЕ — «копье»; РАТАЙ —
«пахарь». Линии: «тянуться, тянуть, раздирать»; «стремить, метать».
Реять
РЕЯТЬ, РИНУТЬ, РОНЯТЬ — «стремиться, устремить, толкнуть,
заставить упасть». От РЕЯТЬ происходит РОЙ.
Ристать
РИСТАТЬ — «стремиться, метаться». От этого РИСИЦА, РИСЬ
(нынешнее РЫСЬ — зверь и конский бег). НИСОВАТЬ —
«устремляться, чертить».
Рана
Значило — «удар, рассвет, беда». Линии: «устремить —
ударить» и «устремить — начать». Отсюда: РАНО, РАННИЙ.
Рай
Значило — «сияние, гул, сад, радужная оболочка глаза»; в
детской игре в камушки раем называется место, куда мечут камушек.
Линия: «стремить, метать, испускать» (свет, звук, растительность).
Отсюда РАЯТЬ — «звучать», и РАЙТЬ — «метаться, суетиться,
бродить».
Рвать
В др.-русском писалось РЬВАТИ. Линия: «стремить(ся), тянуть-
(ся), раздирать». Смысл «стремиться» остался в выражениях:
308

«рваться в бой, рвение». «Его рвет» — «его тянет, из него
вытягивает, выдирает».
Роса
Линия: «стремить, источать» (влагу). РОСА — «источение».
Раб. Работа
РАБ (др. также РОБ) — тот, кто устремляется, тянется, силится.
Поэтому РАБ означало работника (как и РАТАЙ), а значение
«невольник» — позднейшее. «Раб божий» — божий работник. От
основного значения РАБОТА, РАБОЧИЙ.
Робя
РОБЯ — уменьшительное от РОБ — «работничек»;
множественное число — РЕБЯТА (РОБЯТА). РЕБЕНОК — вторичное
уменьшительное. Поэтому-то РЕБЯТА прилагалось не только к детям, и
даже преимущественно не к ним (такое обращение еще
подходило к мальчикам, но не к девочкам), а —
фамильярно-покровительственно — к солдатам, молодым рабочим и т. п.
Риза
Означало — «ткань, одежда, оклад, переплет иконы». Линия:
«тянуть, вязать, связывать вместе, сплетать».
Рамо
Означало — «плечо». РАМЯНЫЙ — «плотный». Также — РАМА.
По той же линии, что и РИЗА: «сплетение». Ведь сами слова
«плечо» и «плотный» происходят от слова «плести».
Ремень
По линии: «тянуть, выдирать, вырезать».
Ремесло
РЕМЬСТВО значило — «искусство». Отсюда РЕМЕСЛО.
Означало: «сплетание, сочетание, хитросплетение».
309

Репа
РЕПЕЙ значит завитушка, зацепка. РЕПЕНИТИ (диал.) значит
ругать, очевидно, вначале зацеплять. РЕПИЦА значит начало хвоста,
хвостовые позвонки, само сплетение, дающее начало хвосту.
Можно предположить, что и РЕПА значило сцепление, зацепка,
завитушка.
Ребро
Означает не только кость, но и острие, гребень вещи. Возможно,
что значит — стяжка, стык.
(С)рети
Сами слова РЕТИ, РЕСТИ, как уже сказано, не сохранились. Но
их можно найти с присоединением «с- (ст-, ск-)». Например:
(С)РЕТЕНЬЕ (значит — встреча),(ВСТРЕТИТЬ, (СК)РЕСТИ.
Линии их: «со-устремиться, с-тянупэся, столкнуться»; «тянуть, драть,
раздирать».
Рещи
Слова, рассмотренные до сих пор, произошли прямо от РЕТИ.
Теперь мы переходим к словам, происходящим от РЕТИ через
посредство РЕЩЙ. Само слово РЕЩЙ не сохранилось в чистом виде;
но его можно обнаружить в сочетании с «с- (ск-)» — СКРЕЩЙ,
СКРЕЖЕТАТИ. Оно значило: «тянуть зубы по зубам, тереть, драть»,
и также — «греметь, грохотать».
Река» речь
Эти слова уже разбирались. От РЕЩЙ происходит также РОТА
(клятва, вначале, наверное, просто — торжественная речь).
Рок
РОК — сцепление обстоятельств, стечение, соответствие,
соответствующее время.
310

Рокот
РОКОТ, РОКТАТИ (клокотать), РОКОШ (мятеж). Линия:
«стремиться, бурлить, баламутить». Сюда же относится РАКА (винная
пена).
Рост
РОСТ (др.-рус. также — PACT) — «стремление». Слово уже
разбиралось.
Рождать
РАЖДАТЬ, РОДИТЬ, РАЖДИЕ (ветвь), РОЗГА (др.-рус. также РАЗ-
ГА), РОДНИК, РАЖДЬНЫЙ (стремительный, свирепый), РАЖДИТИЕ
(блеск), РАЖДАГАНИЕ (пламя), РОЖАНИЕ (самострел), РАДУГА.
Линия: «стремить, испускать». Этот ряд уже разбирался.
Рад
РАЧИТЬ, РАД, РАДЕТЬ. Линия: «стремиться, быть готовым,
заботиться». Ряд уже разбирался. В какой-то связи с этим рядом, но
не ясно, по какой линии, и РАКИТА.
Рак
Линия: «тянуть, зацеплять, хватать».
Рака
РАКА, РАКОВИНА — «выхват». РЕЩЙ дает РАКА и
РАКОВИНА, совершенно так, как ПЕЩЙ дает ПЕЧЬ и ПЕЩЕРА.
Рог
РОЧИТЬ (диал. зацеплять канат, брошенный с корабля,
завязывать его вокруг столба), РОЧЕНЫЙ (др.-рус. отборный, лучший),
РОЖОН, РОГ, РОГАТИНА, РОГАЛИЕ (др.-рус. мотыга), РАГОЗА (плетение,
ткань, ругань), РОГОЖА.
311

Линия: «хватать, отбирать, зацеплять, ковырять, колоть, сцеплять,
плести».
Рига
РИГА означала не только «овин», но и «маета, сутолока».
Линия: «стремить, удирать, метать, мотать, маять».
Раж
РАЖ — стремление, исступление. РАЖИЙ — стремительный,
хваткий, сильный. РАЗ — удар, начало, толчок. Отсюда: РАЗНЫЙ,
РОЗНЫЙ — разделенный, рассеченный. Линия: «стремить, начинать,
ударять».
Резать
РЕЗА — метка, черта. Очевидно, от — удара, след удара.
Отсюда РЕЗАТЬ — ударять, рвать (связь с ударом заметна в РЕЗАТЬСЯ
во что-нибудь — стремительно делать), РЕЗКО и РЕДКИЙ
(разорванный, разделенный). Отсюда же, вероятно, и РЕЗВО. В какой-
то связи — РЕДЬКА.
Решить
Кроме обычного значения имеет еще смысл: освободить (др.
значение — решить оков), лишить (решиться разума), отделять,
завещать (отрешить кому-либо), ударить, убить (порешить кого-либо),
отстранить (отрешить).
Линия: «хватить, ударить, отбить, отделить, схватить, извлечь,
освободить».
С РЕШИТЬ связано РЕХНУТЬ (метнуть, ударить, метнуться,
промахнуться, свихнуться), от которого — РЮХА и, наверное, РОХЛЯ и
РОБКИЙ (линия их не ясна).
Решетка
РЕШКА, РЕШЕТО, РЕШЕТКА — сплетение (линия: «хватать,
сцеплять, плести»).
312

На этом список Р кончается. Из приведенных анализов
можно сделать два вывода. Во-первых, материал подтверждает теорию.
Во-вторых, подтверждение это в каждом отдельном случае
добывается с трудом, техника анализа довольно сложна. Можно сказать,
что теория подтвердилась, но приложение ее оказалось делом не
легким, и несомненно, что в приведенных анализах имеется
некоторое количество частных ошибок.
Трудности тут проистекают от разных причин. Прежде всего, они
зависят оттого, что все исходные слова имеют одно и то же
значение, так что, когда нет ясных фонетических указаний, почти
невозможно решить, от какого именно из двух исходных элементов
происходит данное слово. Затем, одно и то же значение может быть
конечным пунктом разных смысловых линий. Наконец, сами
фонетические законы не четки и иногда перекрещиваются
противоречивым образом. Тут, конечно, специалист-лингвист, изучающий
фонетические законы, мог бы избежать некоторых сделанных нами
ошибок.
Еще один вывод можно сделать из произведенных анализов. Мы
говорили до сих пор, что значения всех исходных слов, всех букв
одинаковы. Это остается в силе. Но анализы показали, что
каждый элемент имеет склонность давать преобладание одной из
заложенных в нем звуковых линий. Так, например, РЫТИ дает
множество слов, связанных с линией «хватать-раздирать», а РЕТИ — с
линией «стремить-метать». Можно сказать, что все элементы
равнозначны потенциально, но их перспективные способности, их
вероятности реализации различных смысловых линий различны.
VI
ЗАМЕТКИ О СЛОВАХ
Этот, последний, отдел не нуждается ни в системе, ни в
законченности; его можно продолжать сколь угодно, пока есть время и
желание.
Баба, бабка и бабочка
Какая связь между этими словами? Чтобы решить это,
выпишем сначала их значения.
313

БАБА женщина замужняя
бабушка
повитуха
ворожея
ступа и другие орудия для вбивания
стойка и другие поддерживающие части в разных
сооружениях
БАБКА бабушка
повитуха
часть ноги лошади
связка льна, конопли и других злаков
стойка и поддерживающие части в разных
сооружениях
кость для метания в игре в бабки
БАБОЧКА — мотылек
В общем десять значений: замужняя женщина, бабушка,
повитуха, ворожея, кость для метания, нога лошади, связка, поддержка,
вбивалка, мотылек.
Не производя подробного анализа, который был бы
утомителен, скажу, к чему он приводит, какие линии скрещены в этом
слове.
Тянуть-махать-качать: колыхательница зыбки, женщина, бабушка.
Тянуть-мотать-повивать: повитуха, повивальная бабка.
Тянуть-влечь-притягивать-властвовать: ворожея.
Тянуть-опускать-вбивать: ступа.
Тянуть-держать: стойка.
Тянуть-связывать: связка.
Тянуть-махать-дрыгать: нога лошади («махалка»).
Тянуть-махать-метать: бабка для игр («металка»).
Тянуть-махать-порхать: мотылек («махалка»).
Болото, блат
Болотный, блатной — это, конечно, варианты одного и того же
слова. Какая тут связь? Тянуть-затягивать (топь, болото) и тянуть-
утягивать (воровство, блат).
314

Век» веко, увечный
Чтобы найти значения этих слов и их связь между собою, надо
привлечь еще слова этого же ряда:
век — мера времени, увечье (в др.-рус.)
веко — глазная покрышка
вежа, вежда — глазная покрышка, глаз,
шатер, невод, башня
ВЕТИ — ВЕЩИ — вече — собрание
веха — жердь или пучок веток для метки
вехот — пук, клок
вехоть — горсть
вещь — предмет, дело, поступок (в др.-
рус.)
вечер — конец дня
Предполагаем, согласно теории, что ВЕЩИ значит — хватать.
Выводим следующие линии.
То, чем хватают, тянут, ловят: вежа (невод).
То, что схвачено, порция или «хваток»: вехоть (горсть), вехот (пук,
клок), вещь (в широком смысле — все, что берется, соответствует
нашему термину «данные», а также сам акт взятия, поступок) и веха
(пучок); веха, впрочем, быть может, произошла по несколько
другой линии: хватать, ломать, обломок: жердь, палка.
Охват, в смысле полноты, сбор, сборище, собрание: вече.
Охват, в смысле полноты, целое, целокупность: век; и в смысле
охватывания зараз, порционности, меры: век. Наконец, может быть
еще и третий оттенок: охват, в смысле предела, окончания: так,
очевидно, произошло слово вечер (вечер-запад, предел солнечного пути
и вечер-конец дня, вечер дня). Век употребляется во всех трех
смыслах: «навек (на целокупность времени)», «этот век (меру
времени)», «положенный человеку век (предел времени)».
Охват, в смысле обнимания, укрывания, укрытия, покрытия: вежа
(веко, шатер), веко.
Схватывать, в смысле вбирать, воспринимать: вежа (глаз), так же,
как ухо и око, производны от яти, (объ)яти.
Хватать, в смысле хватить, ударить, ушибить: увечье, век (увечье).
315

Десна, десница, десять
Этот ряд характерен для связи линий — «хватать» и «измерять».
Рот и рука обычно происходят от хватать — кусать, брать, держать.
Вместе с тем здесь в прямой связи с ними меры: десяток и десть.
Лик, ликовать, лечить
ЛЕТИ значит тянуть; отсюда — лень (тягота), лямка, льнуть
(тянуться к чему-либо), лен (волокно) и проч.
Лик, или лек, значило: число, хор, игральная кость, лицо; в
прямой связи с этим — лечить, а также — лицо, личность.
В др.-русском словаре приводится еще загадочная фраза:
«насытив сынов и оставив от лека младенцам»; лек тут поясняется как
останок, остаток.
На самом деле это объяснение неправильно.
Лек (лик) происходит по линии «тянуть, вязать, соединять
воедино». Отсюда и значения: число, хор, костяк (связь, состав тела —
костяк, откуда кость, в частности, игральная) и человек, как целое, —
личность, лицо (недаром лицо употреблялось в таком смысле:
«прибывшее из-за границы лицо; важное лицо»); «причислен к лику
ангелов» — причислен к составу, числу, хору ангелов, а конечно, не к
лицу. От лик (хор) — ликовать (водить хоры, плясать, веселиться).
Приведенная в словаре загадочная фраза объясняется, если под
словом «лек» подразумевать — целое, вся порция.
Связь «лека» и «лечить» ясна: лечить — это значит
восстанавливать целостность; недаром говорят «целить, исцелять».
Лебедь, лебедка
Лебедь (др.-рус. лебядь) означает, вероятно, «тонкая, стройная»;
так, по крайней мере, можно предположить по тому, что
существовало слово «либевый, либивый» (тонкий, худощавый). Лебедка —
то, чем тянут. Вероятно, и лебедушка, как ласкательное обращение
к женщине, не просто заимствовано от сравнения с лебедем, а
означает — тонкая либо, вернее, притягательная.
Люб
«Мне люб» от «меня летит» (притягивает, тянет). От этого и
«любить».
316

Люди
Не имеет единственного числа. В древнерусском от «люд»
производилось единственное число: людин (как от мир — мирянин,
татары — татарин и т. п.). Собирательность значения происходит
оттого, что люди или люд значит — связь, целое, собрание, совершенно
так же, как, например, вече.
Люлька, лелеять, леля
Почему люлька имеет два значения: трубка и колыбель? Чтобы
объяснить это, надо выписать весь ряд.
ЛЕТИ — ЛЕЛИТИ — ЛЕЛЯ (др.-рус: тетка, крестная) — ЛЕЛЬ
(бог любви) — ЛЕЛЕХА (диал.: копуха, медлительная, толстуха) —
ЛЕЛЕЯТЬ (др.-рус: качать) — ЛЕЛЯКАТЬ (диал.: клянчить) —
ЛЕЛЯКИШ (диал.: окалина хлеба).
Итак, если не считать ЛЕТИ и ЛЕЛИТИ, которые до нас не
дошли и реконструированы согласно теории, то имеем следующие
значения: тетка, крестная, бог любви, копуха, толстуха, трубка, колыбель,
клянчить, качать, окалина хлеба.
Мы приняли, что ЛЕТИ значит тянуть; тянуть дает значение
махать, качать, как мы это уже выяснили при анализе БАБА,
БАБОЧКА. Примем, что ЛЕЛИТИ значило тянуть, качать. Тогда: люлька
будет то, что качают, — колыбель, и то, чем тянут (дым), — трубка;
леля — та, что качает (колыбель); лель — тот, кто тянет,
притягивает (бог любви); лелеха — та, что тянет (медлит); лелеять —
качать; лелякать — тянуть, вытягивать (клянчить); лелякиш — то,
что тянется (на зубах), хлебная окалина.
Похоже на то, что родство по женской линии получало
название по отношению к ребенку, к нянчанию с ним.
Копать, копить, купать, купить
Чтобы понять значения этих слов и их связь между собою, надо
привлечь и другие слова этого рода, происходящие от КЫТИ.
КЫТИ — слово, сохранившееся в древнерусском языке, значит
оно кивать. Наше слово КИВАТЬ есть, собственно, просто
длительная форма древнерусского слова: КЫТИ-КЫВАТЬ (КИВАТЬ), как
БЫТИ-БЫВАТЬ или МЫТЬ-(у)МЫВАТЬ.
317

Кивать значит наклонять, клонить (голову); а клонить — это
вариант значения тянуть (клонить ко сну — тянет ко сну). Таким
образом, значение КЫТИ было «тянуть».
Нет сомнения, что это уже ущербленное значение,
первоначальный смысл этого слова был шире. В этом убеждают слова,
непосредственно происходящие от КЫТИ. С некоторыми из них мы уже
знакомы; именно с КУРИТЬ (стремить, гнать) и КУРЫ, КОВЫ, КУС,
КУСОК, КОСА, КОСМЫ (хватать в различных вариантах — ловить,
брать, отделять, отдирать).
Итак, в слове КЫТИ мы обнаруживаем все тот же знакомый нам
треугольник исходных значений. Дальнейшие анализы
подтверждают это, приводя нас к обычным, типическим, смысловым линиям.
Мы уже знаем по анализу БАБА, что «хватать, тянуть» может
давать значение «ворожить». Тут, от КЫТИ мы получаем КУД (злой
дух, ворожба).
По тому же анализу мы уже знакомы с названием
родственных отношений по прикосновению к ребенку. Тут от КЫТИ мы
имеем КУМ, КУМА (те, кто держат, принимают младенца, его
восприемники).
По анализу ГОРЕТЬ мы уже знаем, что «раздражать (т. е.
вариант — драть)» может переноситься и на вкусовое ощущение
(«горький»). Тут от КЫТИ мы находим КЫСЛЫЙ (КИСЛЫЙ) —
дерущий, щиплющий вкус.
По анализу ЛЕЛЕЯТЬ мы уже знаем, что тянуть может дать
значение «медлить, копаться». Тут от КЫТИ мы видим КОСНИТЬ,
КОСНЕТЬ (основное значение — медлить); и от КЫТИ-КОПАТЬ
видим КОПАТЬСЯ.
По анализу ЛЕК мы уже видели переход значений «хватать,
тянуть, держать» в «поддержка, связка — костяк». Тут от КЫТИ мы
имеем КОСТЬ.
По анализу ДЕСНА мы видели связь значений «хватать» и
«мера» (ДЕСНИЦА и ДЕСТЬ, ДЕСЯТЬ). Тут от КЫТИ мы находим
КОСНУТЬ, КОСНУТЬСЯ (ослабленное мускульное хватание) и КЫПА
(КИПА), КОПА (груда, а также мера в 60 единиц).
По анализу ЛЮБ мы видели, что тянуть дает значение
притягивать, клонить, склонять (ЛЮБОВЬ — притяжение, склонность). Тут
от КЫТИ мы имеем КОС, КОСОЙ, КОСИНА (уклонение, наклон).
По анализу РУКА мы видели, что хватать, черпать, собирать дает
значения «сосуд, посудина, вообще все, чем можно брать или во что
318

можно класть». Or КЫТИ имеем: КУБ (перегонный), КУБЫШКА, КУБОК,
КОШЬ (корзина), КОШЕЛЬ, КОШНИЦА, КУЛЬ, КУПЕЛЬ (сосуд).
Впрочем, быть может, некоторые из этих слов произошли по иной,
соседней, линии: «хватать-сцеплять-плести».
По анализу ВЕК мы знаем, что охват может приобретать
оттенок — прикрытие, укрытие (ВЕКО, ВЕЖА — веко, шатер). От КЫТИ
мы имеем целый ряд таких слов: КУГ, ЗАКУТОК, КУТАТЬ, КУЩА (сень,
шалаш, шатер, палатка), КУПОЛ, КЫКА (головная повязка, покрытие;
так же, как и ВЕК имеет еще значение — предел), КУКОЛЬ
(накидка, колпак), КОЖА (оболочка; может быть, происходит и по несколько
иной линии: «хватать-сдирать»).
По тому же анализу ВЕК мы нашли, что хватать может дать
значение — «хваток» (ВЕХОТ, ВЕХОТЬ — горсть, пук, клок); а также
видели связь этого значения со значением «мера». От КЫТИ
имеем: КОМ, КУЧА, КУПА (толпа, пучок, целое, мера). КИПА (пучок, мера),
КОПА (груда, мера), КОПНА (связка, пучок), КУПИНА (куст, пучок),
КУСТ (пучок).
Теперь мы можем выяснить связь между собой КОПИТЬ, КОПАТЬ,
КУПИТЬ, КУПАТЬ. Именно: КОПИТЬ — хватать, собирать;
КОПАТЬ — хватать, раздирать (землю); КУПИТЬ — присовокуплять,
присоединять, приобретать; КУПАТЬ — держать целиком в чем-либо.
Отсюда и выражения: «купаться в грязи», «в роскоши».
Топить
От ТЯНУТЬ происходят: ТОПЬ (тянущееся, затягивающее),
ТОПИТЬ (погружать — «топиться»), ТОПИТЬ (перегонять,
заставлять течь, размягчать — «топить воск»), ТОПИТЬ (разжигать —
«топить печь»), ТОПЛЫЙ (так писалось в древнерусском ТЕПЛЫЙ).
Связь между этими словами видна из следующих линий: «тянуть-
влечь-погружать»; «тянуть или стремить — заставлять течь, гнать»;
неясно, как образовалось ТОПИТЬ (нагревать). ТЕПЛЫЙ имело
значение: «размягченный», а также — «стремительный, усердный».
Хитрый, хилый
От ХЫТИ: др.-рус. ХЫТАТИ (хватати) и ХИТИТЬ; ХИТРЫЙ,
ХИЩНЫЙ (хваткий, хватающий) и ХИЛЫЙ, ХУДОЙ (прохваченный,
подорванный) — активная и пассивная формы одного и того же.
319

Чад, чадо
От ЧЕТИ, которое, согласно анализу ЧИТАТЬ, имело значение
хватать, брать: ЧАГА (пленница), ЧАДЬ (дружина — собрание),
ЧАЛИТЬ (зацепляться, закрепляться), ЧАЛЫЙ (масть), ЧАН, ЧАРА,
ЧАША (сосуд), ЧАСТЬ (кусок), ЧАС (мера), ЧЕЛЫЙ (в др.-рус:
ЦЕЛЫЙ), ЧАЯТЬ (надеяться, брать, предполагать наперед), ЧЕПЬ (в
др.-русск.: ЦЕПЬ, сцепление), ЧЕСАТЬ (драть), ЧИН (в др.-рус: власть,
собрание — «причислен к чину ангелов»), ЧИСТО, ЧЕТКО (хватко,
восприимчиво, ясно).
По линии «стремить-испускать»: ЧАД (дым) и ЧАДО (отпрыск,
порождение).
Интересно значение слова ЧЕЛОВЕК. Один писатель объяснял
его всерьез как «чело века»:5 это, конечно, отвратительно, как
всякая спекуляция словами; но откуда взялось это слово?
Прежде всего, надо заметить, что исконная форма его
собирательная: ЧЕЛОВЕЧЬСТВО в древнерусском, от которого производное
единственное число ЧЕЛОВЕЧИН, затем ЧЕЛОВЕК.
ЧЕЛО значит лицо, и как и ЛИЦО имеет смысл: целое. ЧЕЛОЕ и
есть более древний вариант ЦЕЛОЕ.
ВЕЧЕ или ВЕК, как мы уже знаем, имеет тот же смысл: целое,
собрание. ЧЕЛОВЕЧЕСТВО, таким образом, составное, книжное
древнерусское слово, означавшее нечто вроде «целокупность».
<1935>

&*
0'
Александр
11 «...Сборище друзей...», т. 1

Когда настоящее издание было уже подготовлено к печати,
выяснилось, что авторские права наследника А. И. Введенского
представляет (по доверенности) В. И. Глоцер. К сожалению,
предъявленные В. И. Глоцером условия на право публикации
произведений А. И. Введенского оказались невозможными для
выполнения их издательством.
Между тем научная задача настоящего издания и его
конструкция таковы, что совершенное изъятие одного из персонажей
книги разрушило бы не просто ее структуру, но и самый смысл.
Учитывая это, издательство сочло целесообразным пойти на
компромисс.
Тексты А. И. Введенского из книги исключены, но их
перечень (в той последовательности, как они были подготовлены
к печати составителем) сохранен в оглавлении (см.
Содержание). Вместе с тем мы сохраняем в неприкосновенности и
воспроизводим весь комплекс примечаний, рассчитывая на то, что
заинтересованный читатель книги найдет возможность
обратиться к соответствующим текстам А. И. Введенского в двух
репрезентативных изданиях: ПСП и ПСС (см. Список
условных сокращений).

ПРИЛОЖЕНИЕ
49
Я. ДРУСКИН. ЗВЕЗДА БЕССМЫСЛИЦЫ
«Горит бессмыслицы звезда,
она одна без дна».
А. Введенский.
Кругом возможно Бог.
«Чинарь авто-ритет бессмыслицы» — так подписывал
Александр Введенский свои стихи в 1925 — 1926 годах. Слово
«чинарь», по-видимому, происходит от слова «чин». Ясно, что чин надо
понимать здесь не в обычном официальном смысле, а как
духовный ранг. «Чинарем» был и его друг Даниил Хармс, он называл
себя в те годы «чинарем» -взиральником. В «чинари» «посвятил»
Введенский еще одного своего друга1, не имеющего никакого
отношения к оформившемуся в конце 20-х годов в Ленинграде
«Объединению реального искусства» — Обэриу. Обэриу можно
назвать экзотерической организацией, «чинари» — эзотерическое
объединение, к которому принадлежали еще Леонид Липавский и
Николай Олейников.
Тема этой работы — бессмыслица Введенского. Понять
бессмыслицу нельзя: понятая бессмыслица уже не бессмыслица. Нельзя
также искать смысл бессмыслицы; смысл бессмыслицы — такая же,
если не большая, бессмыслица, чем сама бессмыслица. Тогда что же
можно сказать о бессмыслице и как определить тему этой работы?
«Сознательный разрыв с определенным типом культуры или
невладение ее кодом могут проявляться как отказ от присущей ей
системы текстовых значений. <...> Владение системой
культурного кода приводит к тому, что языковое значение текста отступает
на второй план и может вообще не восприниматься, полностью
заслоняясь вторичным. К текстам этого типа не может применяться
требование понятности, а некоторые могут вообще с успехом
заменяться в культурном обиходе своими условными сигналами. <...>
Общее повышение семиотичности кода как целого оказывается
поэтому часто связанными с понижением его содержательности в
плане общеязыкового сообщения» (Лотман, 1970. С. 59). Далее
(стр. 74 — 76) приводится восемь типов соотношений между
11* 323

субтекстовым (то есть общеязыковым) сообщением, текстовой
семантикой и функцией текста. Бессмыслица Введенского относится
к пятому и частично, возможно, к седьмому типу. «Текст не
содержит в себе общеязыкового сообщения. Он может быть на этом
уровне бессмысленным или текстом на другом — непонятном
аудитории — языке (тип 5) или — пункт 7 — быть молчанием...»
(там же. С. 76). Эта цитата отвечает на поставленный мною
вопрос и отчасти определяет и тему работы.
Возникла эта работа в результате наблюдений над стихами и
прозой Введенского, сделанных Т. Липавской и мною. Во время
совместных обсуждений являлись новые мысли и наблюдения, когда
уже трудно сказать, кому первому пришла на ум та или иная мысль.
Поэтому местоимение «мы» в этой работе надо понимать буквально:
Т. Липавская и я, записавший результат общей работы и
некоторые выводы, частично философского характера. Последнего нельзя
было избежать, потому что поэзия и проза Введенского
философская, в этом отношении он продолжает традицию русской
литературы, начатую еще Державиным.
Индусские геометры, формулируя теорему, приводили тщательно
продуманный чертеж, но вместо доказательства писали: «Смотри!»
Читатель должен был по чертежу самостоятельно восстановить ход
доказательства формулированной теоремы. Я пытаюсь следовать
их примеру: привожу найденные нами в вещах Введенского
структурные связи, соответствия, параллелизмы, оппозиции, импликации,
привожу примеры из самых различных произведений Введенского,
из его слов, которые я запомнил или которые были записаны в
«Разговорах» Л. Липавского (1934 г.), но по возможности стаг
раюсь воздерживаться от всяких объяснений.
В повести Лескова «Дама и фефёла» рассказывается о
старике финне, который целые дни сидел на завалинке у своей избы и
молчал. Когда его спрашивали, что он делает, о чем думает, он
отвечал: слушаю то, что нельзя услышать ушами. В этой работе я
пытаюсь показать, как надо читать Введенского, чтобы услышать то,
чего нельзя услышать ушами. Звезда бессмыслицы и есть то, что
нельзя услышать ушами, понять умом. Мы ищем душу или
энтелехию бессмыслицы.
Л. Липавский ввел термин для того, чего нельзя услышать ушами,
увидеть глазами, понять умом: иероглиф2. Иероглиф —
некоторое материальное явление, которое я непосредственно ощущаю,
324

чувствую, воспринимаю и которое говорит мне больше того, что им
непосредственно выражается как материальным явлением.
Иероглиф двузначен, он имеет собственное и несобственное
значение. Собственное значение иероглифа — его определение как
материального явления — физического, биологического,
физиологического, психо-физиологического. Его несобственное значение не
может быть определено точно и однозначно, его можно передать
метафорически, поэтически, иногда соединением логически
несовместимых понятий, то есть антиномией, противоречием, бессмыслицей.
Иероглиф можно понимать как обращенную ко мне непрямую
или косвенную речь нематериального, то есть духовного или
сверхчувственного, через материальное или чувственное.
Некоторые примеры иероглифов, которые приводил Л. Липав-
ский:
Листопад: — его собственное значение — биологическое;
несобственное — ощущения — чувства — мысли, вызываемые в нас
этим биологическим явлением, когда мы его наблюдаем: жизнь —
смерть — рождение новой жизни (осенний листопад неявно
предполагает возрождение дерева весной), смена человеческих
поколений, исторические периоды и круговороты.
Огонь, сидение перед камином, ощущение — видение —
наблюдение огня. Этот иероглиф, как и свет (в оппозиции: свет — тьма),
по-видимому, принадлежит к вечным иероглифам. Его
несобственное значение очень многообразно. Многообразие и многозначность
вообще характерны для иероглифов: различное в том же самом или
то же самое в не том же самом.
Для Л. Липавского вода была иероглифом, одна из его вещей
называется: «Трактат о воде», хотя речь в нем идет о жизни и
понимании жизни. Поэтому же из Милетских философов его больше
всего интересовал Фалес.
Примеры, которые приводил Л. Липавский из искусства:
Въезд Чичикова в город в начале «Мертвых душ» именно
как определенное материальное явление, как «въезд в город», или
«въезд в новый город», или «первый въезд в город» — иероглиф.
Пристань — Дама — собачка. Само сочетание этих трех
понятий или образов — иероглиф («Дама с собачкой» Чехова).
Дорога. Фильм Чаплина «Пилигрим» кончается дорогой,
уходящей вдаль, по которой нетвердой походкой направляется герой
фильма неизвестно куда.
325

Термин иероглиф оказался полезным для анализа вещей
Введенского. В основу анализа взято произведение Введенского,
написанное в 1936 или 1937 году, — «НЕКОТОРОЕ КОЛИЧЕСТВО
РАЗГОВОРОВ (или начисто переделанный темник)».
Всего РАЗГОВОРОВ — десять. Привожу их названия:
1. Разговор о сумасшедшем доме.
2. Разговор об отсутствии поэзии.
3. Разговор о воспоминании событий.
4. Разговор о картах.
5. Разговор о бегстве в комнате.
6. Разговор о непосредственном продолжении.
7. Разговор о различных действиях.
8. Разговор купцов с баньщиком.
9. Предпоследний разговор под названием один человек и
война.
10. Последний разговор.
«Некоторое количество разговоров» написано частично прозой,
частично стихами, в некоторых Разговорах проза перемежается
стихами. Действующие лица или участники Разговоров названы
(кроме второго и восьмого Разговора): ПЕРВЫЙ, ВТОРОЙ, ТРЕТИЙ,
причем строго соблюдается последовательность или порядок
вступления действующих лиц, что создает определенный ритм каждого
Разговора. Подробно анализируются три Разговора, причем в
таком порядке: I. Последний разговор. II. Шестой разговор. III.
Седьмой разговор. При анализе приводятся цитаты и из других
Разговоров, и из других вещей Введенского.
О пунктуации Введенского. С 1925 по 1941 год система
пунктуации Введенского менялась. До 1929 года он писал часто
вообще без знаков препинания и только первое слово в стихотворении
писал с заглавной буквы, а остальные слова и собственные имена
(кроме слова «Бог») — с прописной буквы. С 1927 года иногда,
а с 1930 года всегда он ставит знаки препинания, но определить его
систему пунктуации трудно, потому что, не рассчитывая на
опубликование своих вещей в ближайшее время, он относился очень
небрежно и к записи своих вещей, и особенно к проверке
машинописных копий. Только в трех вещах Введенский относительно
строго проводит свою систему пунктуации — это «Потец»,
«Некоторое количество разговоров» и «Елка у Ивановых». Эти вещи
326

он отпечатал в трех экземплярах и привез в Ленинград для трех
оставшихся в 1939 году его друзей; четвертого — H. М.
Олейникова — тогда уже не было. Цитируя эти вещи, я обычно точно
(кроме явных опечаток) соблюдаю пунктуацию Введенского.
Цитируя другие вещи, приходится часто реконструировать
предполагаемую для времени написания вещи систему пунктуации.
I
«ПОСЛЕДНИЙ РАЗГОВОР»
1. В Разговоре четыре части, в каждой, кроме последней, 9
предложений (или частей предложений) назовем их строками, в
последней части 11 строк. В Разговоре проведен строгий
параллелизм соответственных строк каждой из четырех частей, например,
каждую часть начинает ПЕРВЫЙ сообщением о том, что он далеко
пошел, в следующей строке ВТОРОЙ определяет путь, по которому
он пошел: в первой части, как дорогу, во второй — как тропинку, в
третьей — как воздух, в четвертой — «мысленно» и дальше так
же. Уже из сопоставления определений пути видно, что путь
понимается не буквально, а как некоторый иероглиф, содержание
которого развивается в последующих строках. Таким образом
проводится не только строгая последовательность вступлений ПЕРВОГО,
ВТОРОГО и ТРЕТЬЕГО, но и параллелизм иероглифов в каждой
строке: каждый из действующих лиц помнит, что он сказал в
предшествующей части, и развивает свою мысль или иероглиф в
следующей части. Поэтому участники Разговора воспринимаются как
реальные собеседники, объединенные общей темой разговора:
каждый из них проводит в четырех частях свою мысль — подтему общей
темы. Т. Липавская, обнаружившая этот строгий параллелизм
иероглифов в строке, записала Разговор в виде матрицы: первая, вторая,
третья и четвертая часть записаны по вертикалям (столбцы), они
обозначены римскими цифрами; строки каждой части (горизонтали)
обозначены арабскими цифрами; пересечение строки со столбцом
обозначается двумя цифрами, например, II. 4. обозначает столбец II,
строка 4.
Речь, и прозаическая и поэтическая, одномерная, или линейная.
«Последний разговор» — двумерный: его можно читать по
вертикали, т. е. строку за строкой, как обычно читают и прозу, и стихи,
327

и по горизонтали: строку из первой части или вертикали I, затем
соответственную строку из вертикали II и т. д. При таком
«горизонтальном» чтении мы обнаруживаем глубокую внутреннюю связь
соответственных строк из разных вертикалей. Конечно, после
такого чтения Разговора по горизонтали надо вернуться к обычному
чтению по вертикали, но после «горизонтального» чтения оно
звучит уже иначе, открываются внутренние вертикальные и
горизонтальные связи, смысл или вернее сверхсмысл всего
Разговора.
В матрице сохранена характерная для Введенского
пунктуация.
I
II
1. ПЕРВЫЙ.
2. ВТОРОЙ.
3. ТРЕТИЙ.
Я из дому вышел и
далеко пошел.
Ясно, что я пошел
по дороге.
Дорога, дорога, она
была обсажена.
ПЕРВЫЙ.
ВТОРОЙ.
ТРЕТИЙ.
Тутя встал и
опять далеко пошел.
Ясно, что я пошел
по тропинке.
Тропинка, тропинка,
она была обсажена.
4. ПЕРВЫЙ. Она была обсажена ПЕРВЫЙ. Она была обсажена
дубовыми деревьями. цветами мучителями.
5. ВТОРОЙ. Деревья те шумели. ВТОРОЙ. Цветы те
разговаривали на своем
цветочном языке.
6. ТРЕТИЙ. Я сел под листьями и ТРЕТИЙ. Я сел возле них и
задумался. задумался.
7. ПЕРВЫЙ. Задумался о том. ПЕРВЫЙ. Задумался о том.
8. ВТОРОЙ.
О своем условно
прочном существо-
ВТОРОИ.
Об изображениях
смерти,о ее
чудачествах.
9. ТРЕТИЙ.
Ничего я не мог
понять.
ТРЕТИЙ.
Ничего я не мог
понять.
10.
11.
328

Ill
IV
1. ПЕРВЫЙ.
2. ВТОРОЙ.
3. ТРЕТИЙ.
4. ПЕРВЫЙ.
5. ВТОРОЙ.
Тут я встал и опять ПЕРВЫЙ,
далеко пошел.
6. ТРЕТИЙ.
7. ПЕРВЫЙ.
Ясно, что я пошел
по воздуху.
Воздух, воздух он
был окружен.
Он был окружен
облаками и
предметами и птидами.
ВТОРОЙ.
третий.
первый.
Птицы те занимались ВТОРОЙ,
музыкой, облака
порхали, предметы
подобно слонам
стояли на месте.
Я сел поблизости и
задумался.
Задумался о том.
ТРЕТИЙ.
Тутя встал и опять
далеко пошел.
Ясно, что я пошел
мысленно.
Мысли, мысли они
были окружены.
Они были окружены
освещением и
звуками.
Звуки те слышались,
освещение пылало.
Я сел под небом и
задумался.
ПЕРВЫЙ. Задумался о том.
8. ВТОРОЙ. Очувстве жизни во ВТОРОЙ. Окарете,о баньщике,
мне обитающем. о стихах и о
действиях.
9. ТРЕТИЙ. Ничего я не мог
понять.
10.
ТРЕТИЙ. Ничего я не мог
понять.
ПЕРВЫЙ. Тутя встал и опять
далеко пошел.
Конец
Двумерность «Последнего разговора». Семантическая связь
сохраняется при вертикальном и горизонтальном чтении
Разговора, но различно: по вертикали каждый собеседник поясняет,
продолжает или развивает, иногда даже заканчивает предложение, начатое
предшествующим собеседником. По горизонтали семантическая
329

связь иная: в каждой, кроме 10 и 11, горизонтали четыре
предложения (или части предложения), определяющие четыре родственных
по значению иероглифа. Семантическая связь соответственных строк
в четырех столбцах подчеркнута еще одинаковыми (строка 2 и 4)
или аналогичными (строка 3 и 5) началами строк, одинаковыми
концами (строка 6), иногда тождественным повторением
соответствующей строки во всех четырех вертикалях (строка 7 и 9), а также
аналогичными переходами от строки к строке в каждом столбце.
Семантическую связь первого рода, то есть по вертикали,
назовем синтагматической или синтагматическим порядком, связь
второго рода — по горизонтали — парадигматическим
порядком.
2. Весь «Последний разговор» — иероглиф, который
углубляется и развивается в вертикально-горизонтальной системе
подчиненных ему иероглифов. Основные типы связей между
иероглифами:
(1). Присоединение нового иероглифа, углубляющего и
расширяющего содержание предшествующего иероглифа; присоединение
нового иероглифа к предшествующему иероглифу создает новый
иероглиф, назовем его иероглифом второй ступени. Так создаются
в каждом столбце иероглифы высших ступеней вплоть до
иероглифа пятой ступени в пятой строке каждого столбца: потому что
в памяти сохраняются иероглифы всех предшествующих строк и
последний иероглиф замыкает цепь семантически связанных
между собой предшествующих иероглифов. Это можно назвать
ступенчатой пирамидой иероглифов в вертикали, то есть в синтагматической
последовательности.
(2). Связь иероглифов по противоположению: бинарная
оппозиция. Она дана иногда в одной строке каждого столбца (строка
1 и также 6), иногда парадигматически в противоположении
соответственных строк разных столбцов.
(3). Связь иероглифов одновременно и по сходству и по
противоположению. Назовем это вариацией иероглифа
соответственных строк в разных столбцах. Очевидно, что эта связь дана в
парадигматическом порядке.
Семантическая связь первого типа (синтагматическая, по
вертикали) настолько глубокая, что вертикаль воспринималась бы как
речь одного человека, то есть монолог, если бы каждая строка не
330

начиналась с обозначения имени говорящего: ПЕРВЫЙ, ВТОРОЙ,
ТРЕТИЙ, если бы слова говорящего не начинались с заглавной буквы
и не заканчивались точкой, даже если предложение не закончено и
если бы последующий не повторял последнего слова
предшествующего. Эти повторения, во-первых, создают впечатление именно
разговора трех собеседников, во-вторых, подчеркивают внутреннюю
коммуникативность участников разговора: последующий понимает,
продолжает, иногда даже предугадывает мысль предшествующего
собеседника еще до того, как он ее высказал.
Каждая вертикаль структурно одинаково подразделяется:
A. Вступление — строка 1 — 2; общий иероглиф пути
во второй строке дифференцируется: «дорога», «тропинка», «воздух»,
«мысленно».
B. Развитие темы основного иероглифа пути. Эта часть
снова подразделяется.
В|. Построение пятиступенчатой пирамиды иероглифа:
заканчивается пятой строкой.
Вз- «Я сел... и задумался» — строка 6. Эта строка
воспринимается как некоторая пауза между построенной пирамидой
иероглифов и новым иероглифом.
B3. Иероглиф того, о чем я задумался, — строка 7 — 8.
Это можно назвать иероглифом иероглифа или иероглифом второго
порядка. Его вариацию в четырех столбцах можно понимать как
поэтическую классификацию некоторых жизненных состояний, как
расширение моего кругозора в разрушении условной прочности
моего существования.
Начало всего разговора «Я из дому вышел...» само по себе еще
не иероглиф, а обыкновенное сообщение или информация в плане
общеязыкового сообщения. Оно становится иероглифом при
синтагматическом сравнении (то есть по вертикали) со строкой 1.6 и
1.8 и парадигматическом (по горизонтали) с первой строкой II, III
и IV столбцов и со строкой IV. 6. Синтагматическое сравнение и
синтагматическая связь: «Я из дому вышел...» >«сел под
листьями...» =► «условно прочное существование». Дом через
ограниченность кругозора под листьями соединяется с условной
прочностью моего существования.
Парадигматические противоположения:
1. «Я из дому вышел и далеко пошел».<—х<Тут я встал и
опять далеко пошел».
331

2. Д о м у через ограниченность кругозора под листьями (1.6)
противополагается бесконечность кругозора под небом (IV.6). В
плане выражения «Я из дому вышел» можно понимать как
иероглиф начала, в плане содержания дом — иероглиф условной
прочности моего существования, которая в дальнейших вариациях
этого иероглифа обнажается и разрушается: открывается иллюзорность
этой прочности.
С. Заключение — строка 9 (во всех столбцах): «Ничего я не
мог понять». Непонимание Введенского, так же как и
бессмыслица, не негативное понятие, а позитивное; поэтому тоже иероглиф. О
нем будет сказано дальше, пока же приведем некоторые аналогии
к этому иероглифу из истории философии: еяохл — воздержание от
суждения Пиррона; воздержание от утвердительного и
отрицательного ответа на некоторые вопросы в буддизме; апофатическая
теология Псевдо-Ареопагиты; docta ignorantia* Николая Кузанско-
го; парадокс Кьеркегора; снова еяохл, как термин, введенный в
философию XX века Гуссерлем. Уже из различия и несходства этих
примеров ясно, что это только аналогии к позитивному понятию
бессмыслицы и непонимания у Введенского.
Су IV. 10. «Тут я встал и опять далеко пошел». В плане
выражения эта строка замыкает весь «Последний разговор»: она
тождественна строкам II.1; III.1: и частично тождественна строке
1.1. Форма «Последнего разговора» замкнутая. Также замкнуты
по форме первый и шестой разговор: в первом — вступительная
и заключительная авторская ремарка тождественны, в шестом —
почти одинаковы.
В плане содержания «Последний разговор» открыт: «Я встал
и опять далеко пошел» — иероглиф пути в бесконечность.
С2. IV. И. «Конец». В некоторых своих вещах Введенский
писал в конце: «Всё» или «Конец» («Факт, Теория и Бог»).
Это тоже можно понимать как иероглиф — иероглиф конца.
Последняя вещь Введенского «Где. Когда» написана в 1941 г.,
незадолго до смерти. Тема ее — прощание с жизнью. В конце
стоит: «Всё».
3. Бинарные оппозиции.
3.1. Дважды двойная оппозиция:
Мудрое незнание (лат.).
332

...встал и опять далеко пошел. (Строка 1).
I I
Я сел и задумался. (Строка 6).
Эту двойную бинарную оппозицию можно записать
так:
Встал —> пошел
[1] J [2] J
сел —>задумался
Двусторонняя стрелка обозначает оппозицию, односторонняя —
направленность; первый иероглиф имплицирует второй. Дважды
двойная оппозиция — действия и слова или жизни и мысли. Эта
оппозиция проведена не только в «Последнем разговоре». В строке
IV.8 она явно сказана, как оппозиция стихов и действий и,
во-вторых, указана связь с предшествующими разговорами. «Последний
разговор» заключительный. ВТОРОЙ вспоминает предшествующие
разговоры. Выбор вспоминаемых разговоров не случаен, как это
будет видно из следующих цитат, в которых приведены названия
Разговоров и вступительная или заключительная авторская ремарка.
Пунктиром обозначены те слова, которые упоминаются в строке
IV.8 «Последнегоразговора»: карета, баньщик, поэзия
(стихи), действия. Сплошной чертой — члены оппозиции.
1. «Разговор о сумасшедшем доме» начинается и
заканчивается авторской ремаркой: «В карете ехали трое. Они
обменивались мыслями».
8. «Разговор купцов с баньщиком» начинается с
авторской ремарки: «Два купца блуждали по бассейну, в котором не было
воды. Но б а н ь щ и к сидел под потолком».
2. «Разговор об отсутствии поэзии» заканчивается
авторской ремаркой: «Певец сделал паузу. Диван исчез. Певец умер. Что
он этим доказал».
7. «Разговор о различных действиях» заканчивается
авторской ремаркой: «Так ехали они на лодке, обмениваясь мыслями,
и весла, как выстрелы, мелькали в их руках».
В разговоре 1 и 7 оппозиция [2], только сказанная несколько
иначе:
ехали <—> обменивались мыслями.
В Разговоре 8 оппозиция [1]: блуждали <—> сидел. В
Разговоре 2 оппозиция действия<—> стихов (поэзии) сказана иначе:
333

поэт читает стихи, которые прерываются действием: появлением и
исчезновением дивана. В заключительных строках стихам (поэзии)
противополагается новая импликация: сделал паузу <—> умер. И она
не случайна, так же как и следующая за этой импликацией фраза:
«Что он этим доказал». Во-первых, смерть одна из трех тем,
постоянно встречающихся почти во всех вещах Введенского. Во-вторых,
снова оппозиция: смерть и непонятный смысл или, вернее, сверхсмысл
смерти.
Оппозиция: стихи <—>действие,
или: слово <—>действие,
или: слово <—>жизнь,
или: мысль«—> жизнь очень существенна и
характерна для Введенского3, для его понимания коммуникации и
автокоммуникации. Подробнее об этом далее.
3.2. Связь шестой горизонтали (строки) с девятой (в
«Последнем разговоре»): задумался <—>ничего не мог понять. У
Введенского это сказано как оппозиция и подчеркнуто инверсией:
«ничего я не мог понять» вместо более обычного «я ничего не мог
понять». Это непонимание не теоретическое, а реальное жизненное
состояние; экзистенциальное и онтологическое непонимание. Для
Фихте экзистенциальное понимание включало и понимание
непонятного как непонятного. Введенский сказал бы: непонимание
непонятного как непонятного. Это не скептицизм или нигилизм;
непонимание, как и бессмыслица, Введенского не негативное, а
позитивное понятие. Поэтому приведенная выше аналогия с docta
ignorantia Николая Кузанского оправдана, но только как аналогия.
В разговоре с Л. Липавским Введенский сказал: «...Я посягнул
на понятия, на исходные обобщения, что до меня никто не делал.
Этим я провел как бы поэтическую критику разума, более
основательную, чем та, отвлеченная ("Критика чистого разума" Канта).
Я усомнился, что, например, дом, дача и башня связываются и
объединяются понятием "здание". Может быть, "плечо" надо связать
с "четыре". Я делал это на практике, в поэзии». Не случайно
сравнение с «Критикой чистого разума». Поэзия Введенского
соприкасается с гносеологией — поэтическая гносеология. Он сам раз
сказал: «о стихах надо говорить: не — красиво или некрасиво, а
правильно или ложно». То же самое через 20 лет скажет Шёнберг:
«Во времена расцвета искусства его оценивают словами: истинно и
ложно, во времена упадка: красиво или некрасиво». В другом раз-
334

говоре с Липавским Введенский сказал: «Я читаю Вересаева о
Пушкине. Интересно, как противоречивы свидетельские показания
даже там, где не может быть места субъективности. Это не
случайные ошибки. Сомнительность, неукладываемость в наши
логические рамки есть в самоа жизни. (Выделено, как и дальше,
мною.) И мне непонятно, как могли возникнуть такие
фантастические, имеющие точные законы миры, совсем непохожие на
настоящую жизнь. Например, заседание или, скажем, роман. В романе
описывается жизнь, там будто бы течет время, но оно не имеет ничего
общего с настоящим временем, там нет смены дня и ночи,
вспоминают легко чуть ли не всю жизнь, тогда как на самом деле вряд ли
можно вспомнить и вчерашний день. Да и всякое описание
неверно. "Человек сидит, у него корабль над головой" все же правильнее,
чем "человек сидит и читает книгу"» (Из «Разговоров» Л. Липав-
ского).
Здесь Введенский в своих высказываниях о поэзии выходит за
пределы гносеологии в онтологию. Как Игорь Стравинский, он мог
бы сказать: искусство не выражает что-либо, а е с т ь единение с
сущим. Он хочет, чтобы поэзия производила не только
словесное чудо, но чтобы она была настоящим чудом («Разговоры»
Л. Липавского). Поэтому же он не считал создаваемый им
поэтический мир фантастическим или заумным, наоборот, ему казался
фантастическим и заумным обыденный «нормальный» взгляд на мир
и на жизнь. По поводу одной популярной статьи он сказал:
«заумны не мои стихи, а эта статья».
Я так подробно остановился на оппозиции шестой и
девятой строки, потому что и эта оппозиция сводится в конце концов к
очень важной для Введенского оппозиции: жизни <—> слова или
жизни <—> понимания жизни. Но эта оппозиция становится для
него тождеством различного — coincidentia oppositorum (Николай
Кузанский). Слово стало плотью; Кьеркегор назвал это
парадоксом. Парадокс становится для него исходной точкой, началом его
философствования. Введенский также верил в этот парадокс (Кьер-
кегора, как и Николая Кузанского, он не знал). Он говорит об этом
в заключении вещи без названия, написанной в 1932 году. Я
привожу дальше цитату из этой вещи, условно называя ее по имени
действующего лица: «Колоколов». Но Введенский не философ, а поэт.
Его слова поэтически облекаются в плоть, становятся плотью:
члены оппозиции отождествляются:
335

1) как видно появилась ночь
и слово племя тяжелеет
и превращается в предмет.
(«Две птички, горе, лев и ночь». 1929)
2) я услышал конский топот
и не понял этот шепот
я решил, что это опыт
превращения предмета
из железа в слово, в ропот,
в сон, в несчастье, в каплю света.
(«Гость на коне».
Написано между 1931 — 1933 годами)
В первом случае слово превращается в предмет, во-втором —
предмет превращается в слово, и не только в слово, но и в
определенные душевные или жизненные состояния: ропот, сон,
несчастье.
3) Я вижу искаженный мир
я слышу шепот заглушённых лир
и тут за кончик буквы взяв
я поднимаю слово шкаф
теперь я ставлю шкаф на место
он вещества крутое тесто.
(«Ковер Гортензия»4.
Зима 1933 - 1934 года)
И здесь тоже слово шкаф превращается в предмет шкаф. Во
всех трех примерах противоположные члены оппозиции
отождествляются. В первых двух примерах отождествление различного
Введенский называет превращением. О подобном же превращении
Введенский говорит в большой поэме-драме «Кругом возможно Бог»
(1930 год):
И в нашем посмертном вращении
Спасенье одно в превращении.
Но здесь это превращение понимается уже в эсхатологическом
смысле:
Мир накаляется Богом.
336

Отмечу еще во втором и третьем примере: «я услышал...», «я
слышу шепот...» Это не случайно: шепот, звуки, песня, музыка часто
встречаются в вещах Введенского; в пяти из десяти Разговоров они
повторяются иногда по нескольку раз: в «Разговоре об отсутствии
поэзии» поэт назван певцом, и он не читает, а поет стихи; и речь идет
там не только о стихах, но и о звуках и музыке. В первых семи
строфах рассказывается об отсутствии поэтов, певцов и
музыкантов среди людей, последняя строфа противополагается первым семи:
Музыка в земле играет
Червяки стихи поют
Реки рифмы повторяют
Звери звуки песен пьют.
В пятом Разговоре:
И понял море это сад
Он музыкальными волнами
Зовет меня и вас назад
Побегать в комнате со снами.
В «Элегии» (1940 г.):
Вдыхая воздух музыкальный
Вдыхаешь ты и тленье.
В «Четырех описаниях» (1931 — 1933):
Цветами музыки ее он украшает,
слогами шумными он ей поет.
В «Кругом возможно Бог» одно из действующих лиц
произносит целый монолог, посвященный музыке.
Важнее всех искусств
Я полагаю музыкальное
лишь в нем мы видим кости чувств
Оно стеклянное, зеркальное.
В искусстве музыки творец
Десятое значение имеет
Он отвлеченного купец
В нем человек немеет.
Когда берешь ты бубен или скрипку
337

Становишься на камень пенья
То воздух в маленькую рыбку
Превращается от нетерпенья
Тут ты стоишь играешь чудно,
И стол мгновенно удаляется
И стул бежит походкой трудной
И география является.
(«Кругом возможно Бог»)
Здесь снова повторяется слово «превращается». Превращение
для Введенского определенный иероглиф, имеющий
онтологический и эсхатологический смысл.
Не случайно у Введенского часто упоминаются звуки, музыка,
песнь. Слух — наиболее интимное чувство. Для коммуникации слух
важнее зрения, а для Введенского коммуникация, причем наиболее
глубокая коммуникация — соборность — может быть, самое
главное. Цель звезды бессмыслицы — реализация соборности.
Полное осуществление этой цели — в будущем. Поэтому он и сказал
мне раз: «В поэзии — я — предтеча, как Иоанн Креститель в
религии».
4. Вариации иероглифов — сравнение вертикалей при
«горизонтальном» чтении Разговоров.
4.1. Сравнение второй, шестой и восьмой строки.
В строке второй путь, по которому я пошел, дематериализуется:
дорога — тропинка — воздух — мысленно. Соответственно этому:
в строке шестой уменьшается определенность моего
местоположения, то есть моего места в мире, и возрастает радиус моего
кругозора:
Я сел под листьями (I)
Я сел возле них цветов (II)
Я сел поблизости от облаков, предметов и птиц (III)
Я сел под небом (IV)
Помимо того здесь есть оппозиция, подчеркнутая одинаковым
предлогом под: под листьями — конкретное определенное место,
под небом — любое место; где бы я ни находился, я под небом.
Оппозиция «под листьями» / «под небом» определяет мой кругозор;
под листьями я прикреплен к своему месту, радиус моего кругозора
338

ограничен; под небом — всюду и нигде, радиус моего кругозора
бесконечен. Прикрепленность к определенному месту соединяется
в строке восьмой с «условно прочным существованием».
Призрачность условно прочного существования раскрывается в следующих
столбцах восьмой строки в «изображениях смерти и ее чудачествах»
(II), в «чувстве жизни, во мне обитающем» (III) и, наконец, в
основной оппозиции стихов и действий, то есть слова жизни (IV).
Введенский и в жизни не ощущал условной прочности своего
существования; он никогда не имел своего письменного стола,
вскоре после окончания школы не имел отдельной своей
комнаты; любил жить в гостинице и сам раз сказал: «номер в
гостинице я предпочитаю своей комнате». Своя комната, свой дом —
это быт: условно прочное существование; номер в гостинице —
случайное место, где я, «странник в долине плача», временно нахожусь.
Введенский, по словам Т. Липавской, был безбытным в
отличие от своего друга Даниила Хармса, необычайно сильно
чувствовавшего в жизни быт. Объединяла их в искусстве звезда
бессмыслицы: у Введенского преимущественно семантическая
бессмыслица, у Хармса — преимущественно ситуационная. Нам кажутся не
случайными эти две пары оппозиций:
безбытность <=—> бытность
Г семантическая <—> [ситуационная
^бессмыслица _J 1_бессмыслица
4.2. Строка третья. Иероглифы пути в первых двух столбцах
объединены словом обсажена, в двух последних столбцах —
словом окружен или окружены, что создает оппозицию:
обсажен <—> окружен. Иероглиф окружения встречается у
Введенского часто.
В пяти из десяти Разговоров десять раз встречается иероглиф
окружения. Например, в третьем Разговоре: «Я вхожу в твою
комнату и вижу тебя — ты сидишь то тут то там и вокруг висят
свидетели этого дела картины и статуи и музыка».
Почти в половине вещей, написанных между 1929 — 1941
годами, встречаются слова вокруг, кругом, вкруг, окрест как
некоторый иероглиф. Например:
Эй ночное сновидение
Полезайте к нам в котел
1
339

Но взошла кругом луна
Как лисица у слона
И кругом в пустой беседке
Вдруг заспорили соседки
(«Святой и его подчиненные».
1929 или 1930 г.)
Весь в мыслях я лежал
обозревая разные вещи.
Предметы. Я желал.
Горело все кругом.
Спешило все. бегом, бегом.
(«Четыре описания»)
Мы сядем с тобою ветер
на этот камушек смерти
кругом как свеча возрастает трава
и мигом качаются небеса.
(«Ковер Гортензия».
Зима 1933/34 г.)
Я хожу вокруг гроба
Я гляжу вокруг в оба
Это смерть — это проба.
(«Елка у Ивановых».
Картина 7, 1938 г.)
я обнимал в лесу тропу
я рыбу по утрам будил
дубов распугивал толпу
дубов гробовый видел дом
коней и песню вел вокруг с трудом.
(«Где. Когда». 1941 г.)
В «Приглашении меня подумать», написанном между 1931 —
1933 годами, иероглиф окружения подчеркнут еще синтаксической
инверсией: «нас кругом» вместо: «кругом нас». Слева обозначены
мною номера строк.
1. Будем думать в ясный день
2. сев на камень и на пень
340

3. нас кругом росли цветы
4. звезды люди и дома.
9. Нас кругом сияет день
10. под нами камень под нами пень
11. Нас кругом трепещут птицы
12. и ходят синие девицы.
13. Но где же где же нас кругом
теперь отсутствующий гром.
57. Мы видим лес шагающий обратно
58. стоит вчера сегодняшнего дня вокруг.
Здесь может быть яснее всего иероглифичность понятия
окружения у Введенского. Может быть поэтому многие вещи
Введенского имеют одинаковые или аналогичные начало и конец,
например:
Начало
человек веселый Франц
сохранял протуберанц
от начала до конца
не спускался он с крыльца
мерял звезды звал цветы
думал он что я есть ты
Вечно время измеряя
вечно песни повторяя
он и умер и погиб
как двустволка и полип
Конец
смерть сказала ты цветок
и сбежала на восток.
Одинок остался Франц
созерцать протуберанц
мерять звезды звать цветы
составляя я и ты
лежа в полной тишине
на небесной высоте
(«Человек веселый Фраки,».
1929 - 1930 гг.)
341

Здесь тоже члены оппозиции жизнь <е—> смерть
отождествляются: в начале сообщается, что Франц умер, в конце — что смерть
сбежала от него, то есть он живет «составляя я и ты / лежа в
полной тишине / на небесной высоте».
«Кончина моря» начинается словами морского демона: «Море
ничего не значит» и кончается словами моря: «я тоже ничего не
значу». Монолог Свидерского из «Колоколова» начинается со слова
«однажды» и кончается тем же словом.
Аналогичные или те же самые строки, повторяющиеся в
начале и в конце, можно найти в «Битве», в «Снег лежит», в
«Четырех описаниях», в «Очевидце и крысе» и некоторых других вещах.
В эпилоге из «Кругом возможно Бог» за несколько строк до конца
сказано: «Быть может только Бог». И в самом названии этой
большой (около 1000 строк) вещи, и в самом повторении той же
мысли в конце — иероглиф окружения. Что касается этой фразы,
то она допускает два толкования: его можно понимать как
незаконченное проблематическое суждение: может быть, есть только Бог.
Т. Липавская ставит акцент на слове «быть». Тогда это
законченное категорическое суждение и смысл его тот же, что и в
изречениях Книги исхода 3.14 и I Кор. 15.28.
Стихотворение «Ковер Гортензия» («Мне жалко что я не
зверь») все построено по принципу окаймления. Привожу
составленный нами схематический план тождественных, иногда немного
измененных строк, окаймляющих среднюю часть. В схеме приведены
номера строк; средняя окаймляемая часть — строки 41 — 55.
В средней окаймляемой части два раздела, назовем их центрами:
центр I — строка 41 — 42:
еще есть у меня претензия
что я не ковер, не гортензия.
центр II — строка 43 — 55:
Мне странно что я двигаюсь
не так как жуки жуки
как бабочки и коляски
и как жуки пауки.
Мне страшно что я двигаюсь
непохоже на червяка
червяк прорывает в земле норы
342

заводя с землей разговоры,
земля где твои дела,
говорит ей червяк,
а земля распоряжаясь покойниками
может быть в ответ молчит
она знает что все не так.
(В стихотворении 104 строки)
5-6
(1)
83-84
строки
31-32
19—22
(5)
(3) 77—80
37—38 (6) 56—57
23—26
(4)
95—96
104
89—92
13—14
(2)
81—82
Первый центр сдвинут довольно сильно влево, то есть к началу
стихотворения. Две строки 41 — 42 в точности повторяются в
строках 13 — 14, 81 — 82, то есть в окаймлении (2). Второй центр
тоже сдвинут влево, но немного. Окаймления (1) и (2) сдвинуты
влево, окаймления (4) и (5) — вправо, окаймления (3) и (6)
приблизительно одинаково удалены от начала и конца. Эти
окаймления, их сдвинутость влево и вправо и точные и неточные
повторения создают ощущение некоторого равновесия с небольшой
погрешностью4. В стихотворении много повторений, но несмотря на это
343

«лишнего нет, все они нужны; если внимательно присмотреться, они
повторяют в другом виде, поясняя: и "свеча трава" и "трава трава"
(строки 58 — 60. — Я. Д.) все это для меня лично важно».
(Слова Введенского из «Разговоров» Л. Липавского.) В этом
стихотворении есть много и нарушений симметрии, и как будто бы
отклонений от основной темы, часто философского характера. «Ковер
Гортензия» по жанру скорее лирическое стихотворение, но
одновременно (как и большинство его вещей) и философское, во всяком
случае, он сам так считал. Перед чтением «Ковер Гортензия» он
сказал мне: «Это стихотворение философский трактат, его должен
был написать ты».
Я остановился подробнее на иероглифе окружения, чтобы
пояснить оппозицию «обсажен» <—> «окружен». С точки зрения
физической воздух материален. Но в обычной жизни мы
воспринимаем его как нематериальную среду, в которой мы живем. К тому
же воздух (и мысли) в «Последнем разговоре» — путь, по
которому «я опять далеко пошел». Оппозиция «обсажен» <=—>
«окружен» определяет, по-видимому, различие двух путей, очень
приблизительно и условно это можно определить как различие
материального и нематериального или как различие прямой и непрямой
речи — я имею здесь в виду Кьеркегора, который сказал, что
духовное выражается только непрямой речью. По-видимому, это
связано и с оппозицией смерти <—> жизни (И.8 — III.8).
5. В примере из «Приглашение меня подумать» четыре раза
повторяется инверсия: «нас кругом» вместо «кругом нас». У
Введенского есть два типа инверсий — синтаксическая и семантическая.
«Нас кругом» — синтаксическая инверсия, так же как и в
«Последнем разговоре» 1.1. «Я из дому вышел» вместо более обычного:
«я вышел из дома» или в строке: «Ничего я не мог понять»
вместо тоже более обычного: «я ничего не мог понять». В строке
III.3. — семантическая инверсия: «Воздух <...> был окружен
облаками и предметами и птицами». Воздух — один из иероглифов
пути; как нематериальный (то есть воспринимаемый нами как
нематериальный), он окружен, а не обсажен. Это только пояснение, но
не объяснение ни иероглифа пути, ни семантической инверсии.
Целая цепь семантических инверсий дана в стихотворении
«Гость на коне». Цепь инверсий начинается непосредственно за
приведенной выше цитатой (стр. 581), кончающейся строкой:
344

в сон в несчастье в каплю света.
Дверь открылась
входит гость
1) боль мою пронзила
кость.
2) человек из человека
наклоняется ко мне
3) на меня глядит как эхо
4) он с медалью на спине
5) он обратном» рукою
6) показал мне над рекою
рыба плавала во мгле
7) отражаясь как в стекле.
Выделено, как всегда, мною, так же как и числа, стоящие слева.
1). Вместо «нормального»: кость мою пронзила боль.
3). Эхо — отражение звука.
5 — 6 — 7). Здесь различаются два мира: один мир над рекой,
другой отражается в реке как в стекле, один наш мир, другой —
антимир. Тогда закономерно и 4): в поэтической модели антимира
медаль носят не на груди, а на спине; закономерно и 5): в зеркале
правая рука становится левой, то есть другой или обратной; это не
номинальное, а реальное преобразование пространства; Л. Д.
Ландау сказал: если бы мы могли увидеть античастицу, она выглядела бы
как отражение в зеркале соответствующей ей частицы.
2). «человек из человека...» — мир и антимир — на одном и
том же месте, если возможно вообще говорить о месте в
применении к миру: все места, то есть пространство, как и время в мире, но
сам мир, то есть Вселенная, не имеет места. По теории
относительности (и по Августину, как об этом писали и физики) не мир во
времени и пространстве, но время и пространство в мире.
Этот отрывок из «Гостя на коне» — поэтически интуитивное
предчувствие физической теории антимира.
Семантическая инверсия в «Госте на коне» (антимир) может
быть названа реальной инверсией. У Введенского есть не только
пространственная реальная инверсия, но и временная:
Чтобы было все понятно
надо жить начать обратно
(«Значение моря»)
345

Здесь сказано не «с начала», а именно «обратно».
Был сон приятен
шло число
я вижу ночь идет обратно
я вижу, люди, понесло
моря монеты и могилу
молчанье лебедя и силу.
(«Факт, Теория и Бог»)
Оба стихотворения написаны в 1929 — 1930 годах,
я решил
я согрешил
значит Бог меня лишил
воли тела и ума.
Ко мне вернулся день вчерашний.
(«Гость на коне»)
Мы видим лес шагающий обратно
стоит вчера сегодняшнего дня вокруг
(«Приглашение меня подумать»)
В последнем примере — «лес шагающий обратно» —
одновременно и пространственная и временная реальная инверсия, то есть
в четырехмерном пространстве — времени.
В 1939 году Введенский рассказал Т. Липавской о теме
предполагаемой повести или романа, в котором время шло бы в
обратном направлении: после сегодняшнего дня шел вчерашний, потом
позавчерашний и т. д. Причем это должно было быть не
воспоминанием, а реальным обратным ходом времени: причина
следовала после действия. В связи с этим приведу слова физика
Г. И. Наана: «...становится все труднее избегать выводов о
возможности патологических областей пространства-времени, где могут
нарушаться по крайней мере некоторые „абсолютные" законы
сохранения, существовать каузальные аномалии и „обратное течение
времени"» (Наан. 1967. С. 307). Наан говорит: «обратное
течение времени», Введенский: «я вижу ночь идет обратно», «обратною
рукою». И физик и поэт говорят об одном и том же, даже
пользуются тем же словом; первый строит научную модель мира, второй —
поэтическую.
346

Может показаться, что я нарушаю поставленное мною же
правило: не объяснять необъяснимого. Но я и не объясняю, а только
сравниваю или свожу одно непонятное на другое непонятное. Потому
что и антимир, и антипространство, и антивремя все равно
останутся непонятными. Г. И. Наан в статье «Проблемы и тенденции
релятивистской космологии» (Наан. 1966) приводит разные
гипотезы о мире и антимире, в том числе гипотезу о разделении
первоначального ничто на «н é ч т о и а н т и н е ч т о»; тогда и стал наш
мир и антимир. Пусть это только гипотеза, но интересно, что у поэта
за несколько лет или десятилетий до этой научной гипотезы или
научной модели мира и антимира является аналогичная
поэтическая модель мира и антимира: может быть, «человек из человека
наклоняется ко мне» — это та же, но поэтическая модель
разделения первоначального ничто на нечто и антинечто? Обе эти
модели, и научная и поэтическая, одинаково непонятны, хотя, может быть,
и истинны. Истинность и понятность — разные категории, а в
наиболее важных и серьезных вопросах несовместные.
6. «Последний разговор» — проза или стихотворение?
Перескажем «содержание» Разговора, отбросив, во-первых, ясное
разделение на строки словами ПЕРВЫЙ, ВТОРОЙ, ТРЕТИЙ, во-вторых,
повторение дважды некоторых слов, в-третьих, слова, не
увеличивающие общеязыковую информацию, например, некоторые личные и
указательные местоимения, в-четвертых, инверсии заменим более
обычным расположением слов. Тогда мы получим такой пересказ
первого столбца «Последнего разговора»: «Я вышел из дома и
далеко пошел по дороге, обсаженной дубовыми деревьями, листья
которых шумели; я сел под листьями, задумался о своем условно
прочном существовании, но ничего не мог понять». Теперь сравним с
текстом.
Во-первых, а) строгое соблюдение порядка вступления
действующих лиц; б) трижды повторяемый порядок вступления в каждой
части (столбце); в) краткость предложений в каждой строке
создают определенный ритм Разговора.
Во-вторых. Последнее слово каждой строки, кроме восьмой,
повторяется в следующей строке. Тем самым это слово
выделяется не только в той строке, где оно повторяется, но и в
предшествующей, так как повторения продолжаются до восьмой строки. Они
выполняют тогда роль рифмы в стихотворении, отделяя одну строку
347

от другой. Помимо того повторение придает дополнительное
иносказательное значение повторяемому слову.
В-третьих. Тогда понятна и незаконченность мысли почти в
каждой строчке, и незаконченность предложений в строках третьей
и седьмой: в стихотворении и мысль и предложение могут быть
закончены в последующих строках.
В-четвертых. Русский язык допускает очень свободную
инверсию слов, но все же «Я вышел из дома» звучит более обычно и
прозаично, чем «Я из дома вышел» (подобная же инверсия в
строке девятой).
В-пятых. «Ясно, что я пошел по дороге». Словом ясно автор
не поясняет, а скорее затемняет прозаическое значение слов путь
и д о р о г а. Именно из-за слова ясно становится неясными
понятия пути и дороги. Это слово создаст многозначительность
понятия дороги: без слова ясно читатель понимал бы дорогу как
обыкновенную физическую дорогу. Особенно «ясным» это становится
в III и IV столбце: «Ясно что я пошел по воздуху», «Ясно что я
пошел мысленно».
В-шестых. Повторение дважды слова «дорога» (дальше:
тропинка, воздух, мысли) прозаически — избыточная информация,
поэтически дает новую информацию: многозначительность обычного
слова «дорога»; оно становится иносказательным.
В-седьмых. «Дорога дорога она была обсажена».
Местоимение она после дважды повторенного слова дорога прозаически
тоже избыточная информация. Но в тексте оно обращает наше
внимание на особый иносказательный смысл дороги. Читая,
задумываешься и чувствуешь, что дорога, по которой шли ПЕРВЫЙ,
ВТОРОЙ и ТРЕТИЙ, это не только дорога ПЕРВОГО, ВТОРОГО и
ТРЕТЬЕГО, но, может, и моя дорога, по которой я иду в жизни.
В-восьмых. «Деревья те шумели листьями». (Дальше: цветы
те... звуки те...). Указательное местоимение, к тому же данное в
инверсии, обращает внимание на многозначительность и
иносказательный смысл слова «деревья». Когда мы говорим: деревья шумели
листьями, мы предполагаем, что ветер, а не дерево является субъектом
действия, мы понимаем это выражение метафорически. Указательное
местоимение после подлежащего материализует эту метафору: в
строке пятой именно деревья являются не только подлежащим, но и
субъектом действия. Это подтверждается во II и III столбце той же
строки: именно цветы разговаривали и именно птицы занимались
348

музыкой, здесь прямо сказано и также подчеркнуто указательным
местоимением, что подлежащее одновременно является и субъектом
действия5. Термин «материализации метафоры» применен к стихам
Введенского Н. Заболоцким в 1926 году (ПСП II. С. 174 — 176).
Поэтому «Последний разговор» мы воспринимаем как
стихотворение. И также слова ПЕРВЫЙ, ВТОРОЙ, ТРЕТИЙ при чтении,
особенно при чтении вслух или при слушании «Последнего
разговора», воспринимаются как первое слово стихотворной строки. В
прозаических Разговорах эти слова тоже не могут быть опущены,
они входят органично в текст, но не создают ощущения
стихотворного текста.
Повторения слов в столбце, некоторых строк в столбцах,
аналогичность предложений в четырех столбцах одной строки и
вариация иероглифов создают глубокую семантическую связь, единство
и цельность каждого столбца и всего Разговора в целом.
«Последний разговор» (как и другие Разговоры) именно разговор трех
действующих лиц; и не только разговор, но и действие: не только
ПЕРВЫЙ вышел из дому, но и каждый из участников Разговора. И
не только они. Читая «Последний разговор», и я сам уже втянут и
в разговор, и в действие: и я вышел из дому, и далеко пошел, и я
задумался о своем условно прочном существовании.
II
«6. РАЗГОВОР О НЕПОСРЕДСТВЕННОМ
ПРОДОЛЖЕНИИ»
1. И этот Разговор Т. Липавская записала в виде матрицы, но
здесь есть существенное отличие от матрицы «Последнего
разговора».
Во-первых, как одна строка воспринимается не одно предложение
или часть его, а иногда несколько предложений.
Во-вторых, синтагматическая последовательность проведена здесь,
в отличие от «Последнего разговора», в горизонтали,
парадигматическая — в вертикали. Поэтому как монолог, если отбросить
названия действующих лиц, воспринимается здесь не вертикаль
(столбец), а горизонталь (строка).
В-третьих, как и во всех Разговорах, в отличие от последнего, в
этом разговоре есть авторские ремарки, которые органически
входят в текст. В матрице они обозначены: вступительная ремарка —
349

О, тождественные ремарки, заключающие каждый четный столбец
(то есть II, IV и VI) обозначены цифрой 4. Цифрами 5 и 6
обозначено второе и третье повторение заключительной ремарки в
последнем столбце.
В-четвертых, в отличие от бинарных оппозиций семантических
иероглифов, в этом Разговоре мы находим помимо оппозиций,
которые тоже есть, противоположение трех иероглифов, назовем это
треугольником ситуационных иероглифов. Таблица на с. 352 —
353.
Столбец I.
Столбец II.
Столбец III.
Столбец IV.
Столбец V.
Столбец VI.
Столбец VII.
Столбец VIII.
Столбец IX и X.
Веревка — пистолет — река.
Задумал — прощание — встреча.
Крюк — дуло — река.
Пожатие руки — превращение в
холодильник — превращение в подводную лодку.
Я стою на табурете — Я сижу на стуле —
Я стою в шубе и шапке.
Я накидываю веревку... — Я вставляю дуло
пистолета... — Я делаю разбег.
Веревка на шее. — Пуля в стволе. — Вода
во мне.
Петля — пуля — вода.
Умер — умер — умер.
В Разговоре проведена строгая аналогия и параллелизм трех
действий: непосредственное продолжение жизни в смерть.
2. Этот Разговор мы так же воспринимаем как стихотворение.
Во-первых, строгое повторение в одном и том же порядке
названий действующих лиц и небольшие предложения снова
создают определенный ритм всего Разговора.
Во-вторых, строгий параллелизм строк в каждом столбце
также определяет ритм Разговора.
В-третьих, в первом столбце слово намылена, вполне
уместное в применении к веревке, применяется дальше кпистолету
и в о д е; одинаковое слово в конце выполняет здесь роль рифмы.
Оно стоит именно в первом столбце, создавая с самого начала
впечатление стихотворения, а не прозы.
В-четвертых, одинаковые авторские ремарки — рефрены, ана-
350

логичные вступительной ремарке, разбивают весь Разговор на шесть
строф, каждую из двух частей, по три строки в каждой.
В Разговоре ясна одна особенность многих произведений
Введенского: полифоничность его стихов (а также и прозы). Здесь
ясно проведена трехголосная полифония. Продолжая музыкальную
аналогию, можно сказать, что в начале всего Разговора и в конце
каждой строфы вступает четвертый голос — Cantus firmus
(рефрен), в вступлении — снова музыкальная аналогия — четвертый
голос вступает в дисканте (вверху), в рефрене и в заключении —
в басу (внизу), то есть после строгого проведения трехголосной
полифонии. В заключении всего Разговора Cantus firmus усилен
добавлением еще двух голосов в унисон — повторение трижды
одной и той же авторской ремарки.
Общий план или композиция всего Разговора
Первая строфа (I — II). Сообщение о некотором задуманном
действии.
Вторая строфа (III — IV). Переход к действию.
Третья строфа (V — VI). Действие.
Четвертая строфа (VII — VIII). Завершение действия.
Пятая строфа (IX — X). Подтверждение завершения действия,
условно назовем это постдействием; ведь участники Разговора уже
умерли и посмертно каждый дважды сообщает о себе: Умер. Умер.
В «Последнем разговоре» в каждой строке — вариация
иероглифа пути, моего местоположения в мире, горизонта, понимания
жизни; в шестом Разговоре — в каждом столбце вариация
иероглифа некоторого действия, приводящего к одному и тому же
результату — смерти. Каждый из участников Разговора совершает это
действие самостоятельно, в то же время сохраняется полная
синхронность каждого этапа действия: они действуют одновременно и
самостоятельно и совместно, сообщая друг другу то, что
предполагают сейчас сделать. По мере приближения к концу их действия —
линии или голоса полифонического Разговора сближаются и в
последней строфе идут в унисон.
3. Основная оппозиция в этом Разговоре: жизнь <—> смерть.
Она дана здесь как двойная оппозиция. Самоубийцы, пока они го-
Тема крупного хорового произведения в XV — XVI вв. (лат.).
351

0.
1.
2.
3.
4.
5.
6.
I
Три человека
сидели на
крыше сложа руки,
в полном
покое. Над ними
летали воробьи.
ПЕРВЫЙ.
Вот видишь ли
ты, я беру
веревку. Она
крепка. Она
уже намылена.
ВТОРОЙ.
Что тут
говорить. Я
вынимаю пистолет.
Он уже
намылен.
ТРЕТИЙ.
А вот и река.
Вот прорубь.
Она уже
намылена.
II
ПЕРВЫЙ.
Все видят, я
готовлюсь
сделать то,что я
уже задумал.
ВТОРОЙ.
Прощайте мои
дети, мои жены,
мои матери, мои
отцы, мои моря,
мой воздух.
ТРЕТИЙ.
Жестокая вода,
что же
шепнуть мне тебе
на ухо. Думаю
только одно:
мы с тобой
скоро
встретимся.
Они сидели на
крыше в
полном покое. Над
ними летали
воробьи.
III
ПЕРВЫЙ.
Я подхожу к
стене и выбираю
место. Сюда,
сюда вобьем
мы крюк.
ВТОРОЙ.
Лишь дуло на
меня
взглянуло. Как тут
же смертью
вдруг подуло.
ТРЕТИЙ.
Ты меня
заждалась
замороженная
река. Еще
немного, и я
приближусь.
IV
ПЕРВЫЙ.
Воздух, дай мне
на прощанье
пожать твою
руку.
ВТОРОЙ.
Пройдет еще
немного
времени и я
превращусь в
холодильник.
ТРЕТИЙ.
Что до
меня — я
превращусь в
подводную лодку.
Они сидели на
крыше в
полном покое. Над
ними летали
воробьи.
V
ПЕРВЫЙ.
Я стою на
табурете одиноко, как
свечка.
ВТОРОЙ.
Я сижу на стуле.
пистолет в
сумасшедшей
руке.
ТРЕТИЙ.
Деревья,те что в
снегу и деревья, те
что стоят
окрыленные листьями
стоят в отдалении
от этой синей
проруби, я стою в
шубе и в шапке,
как стоял
Пушкин, и я стоящий
перед этой
прорубью, перед этой
водой,— я
человек кончающий.
352

VI I
ПЕРВЫЙ.
Мне все
известно. Я
накидываю
веревку себе же
на шею.
ВТОРОЙ.
Да, ясно все. Я
вставляю дуло
пистолета в
рот. Я не стучу
зубами.
ТРЕТИЙ.
Я отступаю на
несколько
шагов. Я делаю
разбег. Я бегу.
Они сидели на
крыше в
полном покое. Над
ними летали
воробьи.
VII
ПЕРВЫЙ.
Я прыгаю с
табурета.
Веревка на
шее.
ВТОРОЙ.
Я нажимаю
курок. Пуля в
стволе.
ТРЕТИЙ.
Я прыгнул в
воду. Вода во
мне.
VIII 1
ПЕРВЫЙ. !
Петля
затягивается. Я
задыхаюсь.
ВТОРОЙ.
Пуля попала в
меня. Я все
потерял.
ТРЕТИЙ.
Вода
переполнила меня.
Я
захлебываюсь.
Они сидели на
крыше в
полном покое. Над
ними летали
воробьи.
IX 1
ПЕРВЫЙ. 1
Умер.
ВТОРОЙ.
Умер.
ТРЕТИЙ.
Умер.
X 1
ПЕРВЫЙ.
Умер.
ВТОРОЙ.
Умер.
ТРЕТИЙ.
Умер.
Они сидели на
крыше в полном
покое. Над ними
летали воробьи.
Они сидели на
крыше в пол-ном
покое. Над ними
летали воробьи.
Они сидели на
крыше в пол-ном
покое. Над ними
летали воробьи.
12 «...Сборище друзей...», т 1 353

товятся к смерти (столбцы V — VIII), еще живые. В столбцах
IX — X они, уже умершие, сообщают каждый о своей смерти,
дважды: Умер. Умер. Вторая оппозиция, готовящиеся к смерти
совершают некоторые действия. И в то же время "Они сидели на
крыше в полном покое (постоянно повторяющаяся авторская
ремарка). Оппозиция действия и покоя в шестом Разговоре
противоречива, так как собеседники одновременно и совершают действие,
и сидят в покое: отождествляются несовместные члены оппозиции —
это противоречие, то есть бессмыслица. Как бессмыслица она не
может быть ни объяснена, ни понята. Эта бессмыслица —
некоторый иероглиф, который Введенский «поясняет» в
следующем, седьмом «Разговоре о различных действиях». Характерна и сама
последовательность или связь шестого и седьмого Разговоров:
«6. Разговор о непосредственном продолжении»; в нем дана
оппозиция покоя (в вступительной авторской ремарке и в
рефренах) и действия (в трёхголосной полифонии).
«7. Разговор о различных действиях ».(Выделено, как всегда,
мною.)
«Поясняющая мысль. Казалось бы, что тут продолжать, когда
все умерли, что тут продолжать. Это каждому ясно. Но не забудь,
тут не три человека действуют. Не они едут в карете (в первом
разговоре. — Я. Д.), не они спорят (в третьем разговоре. — Я.
Д.), не они сидят на крыше. Быть может, три льва, три тапира, три
аиста, три буквы, три числа. Что нам их смерть, для чего им их
смерть?
Но все-таки они трое ехали на лодке...»
Я не собираюсь пояснять эту «поясняющую мысль». Отмечу
только, что действующие лица, кто бы они ни были, различные лица,
находящиеся в наиболее тесном контакте, они не только общаются
вместе, но вместе сознательно совершают одно и то же
«непосредственное продолжение» слова в действие, жизни — в смерть. Кто
они? «Поясняющая мысль» отвечает на этот вопрос. На языке
«нормальной» логики на это нет ответа.
Все десять Разговоров явно или неявно связаны между собою.
Наиболее тесно связаны 5-й, 6-й и 7-й Разговоры. Привожу
конец предшествующего, пятого, «Разговора о бегстве в комнате».
«Три человека бегали по комнате. Они разговаривали. Они
двигались. Они осматривались.
354

Второй. Все тут как прежде. Ничего никуда не убежало.
Третий. Одни мы убегаем. Я выну сейчас оружие. Я буду
над собой действовать.
Первый. Куда как смешно. Стреляться или топиться или
вешаться ты будешь?
Второй. О не смейся! Я бегаю чтобы поскорее кончиться.
Третий. Какой чудак. Он бегает вокруг статуй.
Первый. Если статуями называть все предметы, то и то.
Второй. Я назвал бы статуями звезды и неподвижные
облака. Что до меня я назвал бы.
Третий. Я бегу к Богу — я беженец.
Второй. Известно мне, что я с собой покончил.
Три человека вышли из комнаты и поднялись на крышу.
Казалось бы зачем?»
Выделено, как всегда, мною. Сохранена пунктуация Введенского.
Связь с шестым Разговором ясна.
4. Пример к оппозиции жизни — смерти.
«Четыре описания» (между 1931 — 1933 гг.)
В этой вещи восемь действующих лиц, авторских ремарок нет.
Четверо — покойники, рассказывающие о своей смерти, — когда,
при каких обстоятельствах и как они умерли. Четверо других
действующих лиц — Зумир, Кумир, Чумир и Тумир. Кто они —
трудно сказать, может, это ангелы-хранители четырех покойников,
лучше назовем их вестниками — буквальный перевод аууеХос.
«Вестник» как определенный термин или иероглиф введен Л. Ли-
павским. Введенский только в одном месте называет умерших,
рассказывающих о своей смерти, покойниками:
«да покойники
мы пьем из невеселой чаши».
В остальных случаях он пишет 1-й, 2-й, 3-й и 4-й умир.
(ающий). Почему такая странная запись — точка после умир.,
окончание слова — в скобках? Т. Липавская дала интересное и,
по-видимому, правильное объяснение. Ведь они уже умерли, они уже
на том свете, там же, где Зумир, Кумир, Чумир и Тумир. Поэтому
Введенский ставит точку после «умир.»: одинаковые окончания
двухсложных имен вестников с того света и части слова «умир.»
связывает вестников с покойниками, рассказывающими о своей смер-
12* 355

ти. При этом автор один раз называет их покойниками: они уже
умерли, и одновременно они умир.(ающие) и рассказывают о
своей смерти. Привожу конец сообщения каждого из четырех
умирающих и заключительные слова «вестников».
1. И надо мной вертелся ангелок,
он чью-то душу в рай волок
и мне шептал, и твой час близок
Тебе не спать с твоей невестой Лизой.
И выстрел вдруг раздался,
и грудь моя поколебалась
уж я лежал шатался
и надо мной береза улыбалась
я был и ранен и убит
то было в тысячу девятьсот четырнадцатом году.
2. Я к зеркалу направился в досаде
Казалось мне, за мной шагает кто-то сзади,
он мне шептал: ты стар и слаб,
тут меня схватил третий апоплексический удар.
Я умер.
Это было в тысячу восемьсот пятьдесят восьмом году.
3. Сидел в своем я кабинете
и горевал.
На пистолете
Курок сверкал.
И пистолет я в рот вложил,
как бы вина бутылку.
через секунду ощутил
стук пули по затылку
и разорвался мой затылок
на пять и шесть частей.
Это было в тысячу девятьсот одиннадцатом году.
4. Четвертый умир.(ающий) рассказывает, как во время
гражданской войны:
«Я даже не успел прочесть молитвы,
как от летящей пули наискось
я пал подкошенный как гвоздь
Я говорю ему, нет командир
356

червяк быть может сгложет мой мундир,
и может быть в течение часа
мое сожрет все мясо,
но мысль мою и душу
червяк не съест и я его не трушу.
Но я уже не говорил. Я думал.
И я уже не думал, я был мертв.
Мое лицо смотрело на небо без шума
и признак жизни уходил из вен и из аорт.
В моих зрачках число четыре отражалось,
а битва, бой, сраженье продолжалось.
То тысячу девятьсот двадцатый был год.
3 у м и р. Мы выслушали смерти описанья,
мы обозрели эти сообщенья от умирающих умов,
теперь для нашего сознанья
нет больше разницы годов,
пространство стало реже.
и все слова паук, беседка, человек одни и те же.
кто дед, кто внук,
кто маргаритка а кто воин.
мы все исчадия наук,
и нами смертный час усвоен.
4 у м и р. Спят современники морей.
Кумир. Куда же им?»
Выделено, как всегда, мною.
Это заключение поясняет (но не объясняет) и оппозиции,
обнаруженные в «Последнем разговоре», и слова Введенского о том,
что он «производит критику разума более радикальную, чем та,
прежняя», и его понимание-непонимание времени и пространства.
5. Каждое из «четырех описаний» заканчивается актом смерти
и указанием года. Это не случайно: «Чудо возможно в момент
смерти. Оно возможно, потому что Смерть есть остановка
времени» («Серая тетрадь». I Время и смерть. 1932 г.). Для каждого
из умир.(ающих) время, то есть год смерти, различно, но когда они
умерли, это уже не важно: «теперь для нашего сознанья нет больше
разницы годов». Они уже умерли и они же — умир.<ающие>
рассказывают о своей смерти: они живые в акте смерти, когда
время останавливается. Здесь снова оппозиция жизни, то есть продол-
357

жающегося во времени действия, и акта смерти. Но не только
оппозиция: если они живы в акте смерти, то оба члена оппозиции
отождествляются, при этом для каждого из умирающих важен
именно его акт смерти, не случайно каждый напоминает год своей
смерти, когда время для него остановилось. Все четыре смерти
различны, хотя уже и нет «разницы годов». Это отождествление
временного действия с вневременным актом по форме
напоминает следующее изречение: «На небесах более радости будет об
одном грешнике кающемся, нежели о 99 праведниках, не имеющих
нужды в покаянии» (Лк. 15.7). Я отвлекаюсь здесь от
нравственно-религиозного содержания этого изречения, сейчас меня
интересует его гносеологический или, вернее, отологический смысл. В нем
тоже заключена звезда бессмыслицы. Ведь сказано «кающийся»,
а не «покаявшийся» грешник. Покаявшийся грешник уже не
грешник, а праведник. Покаяние — некоторое продолжающееся во
времени действие; и одновременно это акт покаяния, акт
переустройства души, акт изменения всего строя души. Это противоречивое
тождество действия и акта вневременно: сейчас, что
подтверждается и другими цитатами. Еще Лютер заметил его
противоречивость, определив это тождество совмещением двух логически
несовместных понятий: «праведный грешник».
И в шестом Разговоре, и в «Четырех описаниях» есть
оппозиция жизни <—> смерти, причем члены оппозиции непонятным
образом отождествляются; для их отождествления вводится новая
оппозиция: в шестом Разговоре — действие во времени, приводящее
к смерти, противополагается в авторских ремарках покою; в
«Четырех описаниях» — действие во времени, тоже приводящее к
смерти, противополагается акту смерти, когда время
останавливается. В первом случае отождествляются действие и покой, во
втором — действие и акт. В обоих случаях через отождествление
действия и покоя или действия и акта отождествляются и члены
первоначальной оппозиции жизни <—> смерти: в шестом Разговоре
это сказано в «Поясняющей мысли» к следующему Разговору, в
«Четырех описаниях» в словах Зумира; жизнь в акте смерти,
когда «для нашего сознания нет больше разницы годов». Эта жизнь
в акте смерти не традиционное понимание бессмертия и скорее не
посмертная, а засмертная жизнь. О ней Введенский говорит и в
«Серой тетради», и в «Кругом возможно Бог», и в «Где. Когда»,
и в других своих вещах.
358

6. Примеры полифоничности в стихах и прозе А. Введенского.
6.1. «Сутки» (1931 — 1933 гг.). Вся вещь построена на
строгом чередовании «Ответов» и «Вопросов», причем начинается и
заканчивается « Ответом ».
Отвечающий несколько раз назван ласточкой (строка 4,15, 27,
65), задающий вопросы назван в строке 65 — Спрашивающим.
Проведена довольно строгая, хотя и не такая строгая, как в
разобранных Разговорах, двухголосная полифония. В стихотворении 128
строк. Первая пара Ответа — Вопроса (строки 1 — 14) —
вступление. Со строки 17 до 56 в Ответах рассказывается о
пробуждении природы от сна. Со строки 76 и до конца в Ответах —
описание дня и вечера до конца суток. В Ответах сохраняется
семантическая связь независимо от Вопросов, их можно читать,
пропуская Вопросы. Парадигматическая связь двух голосов, то есть
Вопросов с Ответами, здесь не такая явная, как в Разговорах. На
Вопросы, иногда созерцательно философского характера, ласточка
отвечает обычно не прямо или вообще не отвечает. Привожу
пример, начиная с двух последних строк второго Вопроса:
Вопрос. I
Скажи кто ты? Ja
Тут мрак небес.
Ответ ласточки. Я солдат
я солдат —I
Сбегает ночь с вершины горной "I
вершина пребывает черной
Звезда нисходит с небосклона
Он пуст
как куст.
Вопрос. Не небосклон ли ты жалеешь
когда на нем как планета алеешь *б
заменяя собой звезду
упавшую сию минуту
в рожу
Ответ ласточки. Стал небосклон пустым и чистым
как небосвод
прохладу Бог послал
день встает. J
359

Вопрос Проходит час времени
Ответ Проходит час времени.
Вопрос Похож ли ветер на цветки
на маргаритки и тюльпаны.
Ответ Сидел старик
из рук он делает щитки
для сохранения глаз
от блеска
Здесь приведены три типа связи двух голосов:
1а. Ласточка отвечает на Вопрос, хотя и непонятно, почему она
называет себя солдатом. Такая же связь между строками 2 — 3 —
4, где ласточка называет себя часовщиком. Здесь ответ понятнее,
поскольку в Ответах идет речь о том, что происходит в течение суток,
то есть во времени.
1б. Связь двух голосов сказана общим словом «небосклон».
Вопрос связан с предшествующим Ответом, но ласточка все же не
отвечает прямо на Вопрос. И так же в строках: 60 — 62; 75, 81,
82, 87 — 89; 120 — 121.
II. Голоса идут в унисон. И так же строки 73 — 74.
III. Непосредственная связь явно не видна.
В строках 62 — 68 голоса пересекаются:
«Ласточка. Не есть ли море лучший мир.
Не есть ли море лучший мир.
Ты рос.
Спрашивающий. Ласточка что нам делать?
Ты сама задаешь вопрос.
Твои меняются черты.
Скажи где ты?»
Во-первых, о знаках препинания. После двух вопросов
ласточки стоит точка. После двух вопросов Спрашивающего —
вопросительный знак. Это не случайно: Ласточке полагается отвечать,
Спрашивающему — спрашивать. Поэтому и при чтении этих строк
вопросы Ласточки надо читать не с вопросительной, а с
повествовательной интонацией. Здесь именно надо подчеркнуть расхождение
или несоответствие плана содержания (вопрос) и плана
выражения — повествовательная интонация. Это расхождение двух пла-
360

нов встречается нередко и в других вещах Введенского, например,
в «Где. Когда».
Во -вторых. В строках 62 — 68 голоса пересекаются:
Ласточка вместо ответа сама задает вопрос. В музыке это называется
перечением голосов. После этого перечения — пересечения
голосов — снова восстанавливается их прежняя функция: Ответы
продолжают описание дня, вечера и наступления ночи, Вопросы —
связанные с этим размышления. Но пересечение голосов в
середине стихотворения придает единство и цельность полифонии двух
почти самостоятельных голосов, иногда даже как будто и не
связанных между собой.
6.2. Строгая четырехголосная полифония проведена в конце
второй картины «Елки у Ивановых» (1938 г.): Урок зверей.
I
1. Жирафа. Часы идут.
2. Волк. Как стада овец.
3. Л е в. Как стада быков.
4. Свиной поросенок.
Как осетровый хрящ.
III
Жирафа. Реки текут.
Волк. Как слова овец.
Лев. Как слова быков.
Свиной поросен ок.
Как богиня семга.
II
Жирафа. Звезды блещут
Волк. Как кровь овец.
Лев. Как кровь быков.
Свиной поросенок. Как
молоко кормилицы.
IV
Жирафа. Где наша смерть?
Волк. В душах овец.
Л е в. В душах быков.
Свиной поросенок. В
просторных сосудах.
Жирафа. Благодарю вас.
Урок окончен.
Урок зверей записан в виде матрицы, как шестой и десятый
Разговор.
Во-первых. Связь и противоположения тем урока:
б, $ ^б2
Часы идут. Звезды блещут. Реки текут. Где наша смерть.
ait 14
361

а) Непонятное течение времени (a^) <—> конкретное течение
реки (а2)
б) Вечный блеск звезд (б^)<—> однократный акт смерти (б2)
а <—>б. Время (часы) и река — земное <—> звезды и смерть —
небесное. Напомню в связи с этим слова Введенского: «Смерть —
остановка времени».
Во-вторых. Дважды двойная оппозиция в ответах учеников:
ш
Часы идут как стада. < > Звезды блещут как кровь.
'Î IV «I
Реки текут как слова. < > Наша смерть в душах.
Оппозиция, или противоположение, обычно имеет и общее — то,
на основании чего члены оппозиции противополагаются.
Особенно ясно это в оппозиции I: общее — движение; в оппозиции II тоже
противоположение материального нематериальному и тоже есть
общее: по древним верованиям душа объединялась с кровью:
«Только плоти с душой ее, с кровью ее, не ешьте» (Быт., 9.4).
Оппозиция III: звезды по сравнению с человеческой жизнью и даже с
человеческими поколениями вечны. Здесь противополагается
временность вечности. Общего явно нет, потому что вечность —
прекращение или конец временности, Введенский называет это
остановкой времени. Общим будет сама сущность человека,
противоречивое соединение плоти и духа, временного и вечного. Оппозиция
IV. Течение слов и акт смерти; возможно, здесь скрыта и другая
оппозиция: течение слов — речь, душа — язык, как форма, а не
субстанция. (Лингвистикой Введенский специально не занимался
и вряд ли читал что-либо о различии языка и речи, что не
исключает понимания этого различия.)
Свиной поросенок все время отвечает как будто некстати или
невпопад. В I и III столбце его почему-то все время интересует
рыба. Во II столбце можно найти хотя бы отдаленную связь
между блеском и кровью (строка вторая и третья), но молоко
кормилицы и блеск звезд никак не связаны, хотя между кровью и
молоком снова есть хотя бы отдаленная связь и одновременно
противоположение, то есть между строками второй — третьей и
четвертой, но не темой урока. Но в столбце IV его ответ — «в простор-
362

ных сосудах» — может, наиболее многозначителен, а потому дает
наибольшую поэтическую информацию, что подчеркнуто еще
отсутствием связи между темами уроков и ответов свиного
поросенка в предыдущих столбцах.
В матрице к шестому разговору голоса полифонии записаны по
горизонтали. Назовем это горизонтальной полифонией. Если
голосом полифонии называть синтагматическую последовательность
или связь, то и «Последний разговор» тоже полифоничен, но
голоса полифонии записаны в матрице «Последнего разговора» по
вертикали. Назовем это вертикальной полифонией.
В уроке зверей синтагматическая связь проводится снова в
каждом столбце: развитие каждой темы урока дается как три
сравнения; парадигматическая связь — в строках: дважды двойная
оппозиция. Если же эту дважды двойную оппозицию принять за
развитие темы в словах учителя (Жирафы) и соответственно —
в ответах учеников, то голосом полифонии будет каждая из четырех
строк. В первом случае урок зверей понимается как
четырехголосная вертикальная полифония, во втором случае — как
горизонтальная.
6.3. В последней вещи Введенского «Где. Когда» два
раздела; первый — большой, он обозначен: Где; второй — Когда. В
первом разделе проведена двухголосная вертикальная полифония,
но очень свободная, по сравнению с приведенными выше
примерами полифонии. «Где. Когда» — прощание одного со
всеми (в первой части) и всех с одним (во второй части).
Чтобы обнаружить вертикальную полифонию, надо обратить внимание
на последовательность строф, в которых один прощается со всеми
в первой части, и сравнить с последовательностью ответов всех
одному во второй части.
6.4. Совсем иного рода полифония в произведении, написанном
в 1937 году, — «Потец». В этой вещи обычно прозаические
авторские ремарки перемежаются стихами — словами пяти
действующих лиц: умирающего отца, трех сыновей, упорно добивающихся
ответа «на свой незавидный и дикий, внушительный вопрос: Что
такое Потец?» Пятое действующее лицо — нянька, появляется
только в конце.
В трех частях развивается одна и та же тема: «Что такое есть
Потец?» Поэтому каждую часть по аналогии с «Последним
разговором» можно назвать столбцом или вертикалью, а связи внутри
363

части — синтагматическими. Сравнения трех частей, соответствия,
параллелизмы и оппозиции между ними назовем тогда
парадигматическими связями. Я не даю здесь (как и в выше рассмотренных
вещах) полного исчерпывающего анализа, ограничиваюсь только
полифонией трех заключений, проведенной в трех частях «Потец».
Полифония, или контрапункт, трех заключений приведен дальше в
схематическом сопоставлении мотивов или подтем главной темы.
В трех заключениях проводятся мотивы или темы, некоторые из
которых появляются уже в самом начале. Поэтому привожу и
начала трех частей.
Часть II
Отец летает над
письменным столом.
Но не думайте, он не
дух.
Мои сыновья
удалились
И лошадь моя как
волна
iacTb
III
Часть I
Сыны стояли у
стенки сверкая ногами
обутыми в шпоры.
Они обрадовались и
сказали:
Обнародуй нам
отец
Что такое есть
Потец.
Отец сверкая очами
отвечал им:
Вы не путайте
сыны
День конца и
и дочь весны.
Страшен синь и
сед Потец
Я ваш ангел. Я
отец.
Я его жестокость
знаю
Смерть моя уже
близка.
В трех заключениях отец отождествляется с «тихо погасшей
кроватью», на которой лежал умирающий (I и III), и с «невзрач-
364
Стояла и била
копытом
А рядом желтела
луна.
...При этом он
<отец> подушкой
опускается в кресло.
Отец сидел на
бронзовом коне, а сыновья
стояли по его бокам.
А третий сын то
стоял у хвоста, то у
лица лошади. Как
видно и нам и ему, он
не находил себе
места. А лошадь была
как волна. Никто не
произносил ни слова.
Все разговаривали
мыслями.
Тут отец сидя на
коне и поглаживая
милую утку,
воскликнул мысленно и
засверкал очами.

ной подушкой», на которой, очевидно, лежала голова умирающего (II
и III).
I II III
Сыновья прекраща- И пока они пели И пока она пела
ют танцевать. Не играла чудная, превосходная все и вся поко-
вечно же веселиться ряющая музыка. И казалось, что разным
и садятся молча и чувствам есть еще место на земле.
тихо возле погасшей Как чудо
кровати отца. Они стояли сыновья вок- стоят сыновья возле
глядят в его увядаю- руг невзрачной по- тихо погасшей кро-
щие очи. Им хочет- душки и ждали с вати отца. Им хо-
ся все повторить. бессмысленной на- чется все повторить.
Отец умирает. Он деждой ответа на Нам страшно погля-
становится крупным свой незавидный и деть в его, что назы-
как гроздь виногра- дикий, внушитель- вается лицо.
да. Нам страшно ный вопрос: Что та-
поглядеть в его, что кое Потец?
называется лицо. А подушка то порхала, то взвивалась свеч-
Сыновья негласно и кою в поднебесье, то как Днепр бежала по
бесшумно входят комнате_
каждый в свою eye- Отец сидел над Потец это холодный
верную стену. письменным как пот выступающий на
Потец это холодный Иван да Марья сто- лбу умершего. Это
пот выступающий на лом, а сыновья слов- роса смерти, вот что
лбу умершего. Это но зонты стояли у такое Потец.
роса смерти, вот что стенки. Вот что та- Господи, могли бы
такое Потец. кое Потец. сказать сыновья,
если бы они могли.
Ведь это мы уже
знали заранее.
Два предложения, записанные без разделительной черты в
части II и III — дословно повторяются в них, поэтому отмечены
пунктиром.
Последняя фраза — замыкание всей вещи, и возвращение к
началу, одновременно — иероглиф: спрашивают и после ответа узнают
то, что уже знали до вопроса.
365

Схема контрапункта мотивов или подтем трех заключений
I II III
X. Танец
прекращается.
Aj. Сыновья садят-
ся.
Bj. Погасшая
кровать.
Cj. Отец умирает.
Д. Лицо отца.
Е|. «Сыновья
негласно и бес-
сшумно входят
каждый в свою
суеверную стену».
Zj Потец
Ej. «входят» — действие, происходящее во времени.
Е2. «стояли» — остановка действия во времени.
Ез- «могли бы» — не реализованная возможность.
Последовательность Е| > Е2 ^E5 — угасание действия.
«Потец», как и «Ковер Гортензия», «Разговоры» и «Где.
Когда», принадлежит к более поздним и лучшим вещам Введенского.
Может, ни в одной вещи Введенского так ясно и четко не светит
его звезда бессмыслицы, как в пьесе «Потец». Но меня
интересует здесь частная тема: звезда бессмыслицы как реализация
наиболее глубокой коммуникативности. В двух рассмотренных
Разговорах реализация коммуникативности достигалась, во-первых, дву-
мерностью Разговоров: синтагматической и парадигматической
связью слов действующих лиц. Во-вторых, этому же служила и
вариация иероглифов и иероглифы окружения и семантической
366
Y. Пение
продолжается.
А2. Сыновья
стояли.
Т. Музыка и
чувство.
^2- Невзрачная
подушка.
Z 2 Потец
В2. Подушка
порхала
С2. Отец сидел
Е2. «...сыновья
словно зонты
стояли у стенки».
Z2 Потец
Y. Пение
продолжается.
А 2. Сыновья стоят.
Т. Музыка и
чувство.
В|. Погасшая
кровать.
Д. Лицо отца.
В2. Подушка
порхала
Zj Потец
Е3. Господи, могли
бы сказать
сыновья, если бы
они могли.
Ведь это мы уже
знали вначале.

инверсии (часть I). Во второй части я привожу примеры полифо-
ничности в вещах Введенского. Полифоничность — это та же
двумерность: одновременно и самостоятельность каждого голоса, и
связь и единство всех голосов — наиболее глубокая
коммуникация. В 6-м Разговоре синтагматическая связь, в отличие от
«Последнего разговора», проведена в горизонтали, поэтому сравнение с
музыкальным термином — полифония — здесь оказалось, как мне
кажется, уместным; в связи с этим приведены были еще четыре типа
полифоничности в вещах Введенского и введено различие
горизонтальной и вертикальной полифонии.
III
АВТОРСКИЕ РЕМАРКИ
В «НЕКОТОРОМ КОЛИЧЕСТВЕ РАЗГОВОРОВ»
В драматическом произведении авторские ремарки,
предназначенные для актера или режиссера, будут метаязыком по отношению
к языку действующих лиц. Если слова действующих лиц и их
содержание, то есть действие, передаваемое этими словами, назвать
текстом драмы, то метаязык в традиционной драме не входит в текст.
В драматических вещах Введенского авторские ремарки или
метаязык входят в текст как неотделимая часть его: текст разделяется
на собственно текст — слова действующих лиц (Т) и авторские
ремарки — метатекст (М). В традиционной драме авторские
ремарки поясняют текст и всегда совместны с ним. У Введенского
метатекст (М) может быть даже несовместен с текстом (Т), как,
например, в шестом Разговоре и в то же время неотделим от Т: если
M отбросить, меняется весь замысел пьесы. Любые два из десяти
Разговоров отличаются также и характером отношения между Т и
М. Эти отношения можно сравнить по признаку совместности,
частичной совместности или несовместности Т и М, причем при
совместности Т и M они объединяются, но не отождествляются, при
частичной совместности и частичной несовместности они
частично отождествляются, при полной несовместности они полностью
отождествляются. Отождествление несовместного Т и M может
быть двух родов: 1) текст сообщения один и тот же и как один и
тот же — не один и тот же, то есть текст одновременно и метатекст.
367

2) Т и M — два разных несовместных сообщения, но предмет
сообщения Т отождествляется с предметом сообщения М.
Можно построить спектр отношений Т и М. В средней зоне
поместим Разговоры, в которых Т и M совместны, например,
четвертый и восьмой Разговор. Слева и справа от средней зоны
поместим Разговоры, в которых Т и M частично совместны. Тогда
крайние места в спектре займут «Последний разговор» и шестой
Разговор: Т и M вполне несовместны и полностью
отождествляются.
1. В «Последнем разговоре» нет авторских ремарок. Так как
во всех девяти предшествующих Разговорах есть авторские ремарки,
то отсутствие их в «Последнем разговоре» воспринимается, как
минус прием. Но и независимо от предшествующих Разговоров, при
чтении «Последнего разговора» создается двойное впечатление:
пояснение последующим собеседником слов предшествующего,
повторение слов, незаконченные фразы, продолжение фразы,
начатой предшествующим собеседником, — все это воспринимается
именно как разговор трех разных лиц, объединенных общей темой
и понимающих друг друга с полуслова. И в то же время в
«Последнем разговоре» нет ни одного местоимения или глагола
второго лица или первого во множественном числе. Сравним первую и
вторую строку: ПЕРВЫЙ сообщает о себе, что он далеко пошел,
ВТОРОЙ поясняет, что он пошел по дороге (в первом столбце). Оба
говорят о себе: «Я». Кто же пошел по дороге — ПЕРВЫЙ?
ВТОРОЙ? или они оба? В третьем столбце ТРЕТИЙ говорит, что он
задумался, ПЕРВЫЙ начинает, ВТОРОЙ заканчивает сообщение о том,
о чем задумался: «о чувстве жизни во мне обитающем». И снова
спросим: в ком? в ТРЕТЬЕМ, ПЕРВОМ, ВТОРОМ? или во всех трех?
Создается двойное впечатление: говорят три разных лица — те же,
что и в предшествующих Разговорах, но каждый говорит о себе: «Я»,
даже говоря о том, о чем предшествующий задумался, и что другой
почувствовал. Все т р о е и думают и чувствуют одно и то же, но
ни один ни разу не сказал: ты или мы и, говоря о другом, не сказал
он. Тогда и создается двойное впечатление: говорят три разных лица
и одновременно говорит один с самим собою, один в трех лицах.
Один в трех лицах — сам автор. В первой строке он, ПЕРВЫЙ, —
сообщает о себе, что он из дому вышел и далеко пошел. В строках
шестой и девятой он же, то есть автор, — ТРЕТИЙ и тоже сообща-
368

ет о себе, что он задумался и что ничего не мог понять. ВТОРОЙ
ни разу не начинает предложение, он всегда заканчивает
предложение или период — строка вторая, пятая и восьмая. Если различать
обозначающего, назовем его обозначателем предмета, который он
обозначает, то есть обозначаемого, и то, что о предмете сказано, то
есть обозначающее, то ВТОРОЙ ни разу не выступает в роли
обозначающего, он или сообщает то, ч т о обозначается, то есть
обозначаемое — строка вторая, или сообщает то, что сказано об
обозначаемом, то есть обозначающее — строка восьмая. Но ПЕРВЫЙ
выполняет не только функцию обозначателя: в строке седьмой он
сообщает в наиболее общей форме обозначаемое: задумался о том,
то здесь абстрактная форма предмета, мысли, то есть
обозначаемого. В строках шестой и девятой ТРЕТИЙ выполняет функцию
обозначателя. В строках третьей — четвертой — пятой то, что было
обозначено ВТОРЫМ как дорога (в первом столбце) определяется
далее ТРЕТЬИМ, ПЕРВЫМ и ВТОРЫМ — все трое здесь сообщают
обозначающее.
В следующей схеме числа слева указы- 1 —2
вают номер строки в «Последнем разговоре», 3
римские цифры обозначают ПЕРВОГО, ВТО- 4
РОГО, ТРЕТЬЕГО: 5
Схема поясняет сказанное о р*™ трех ? ^
функций языка и сознания: обозначателя, обо- Q
значаемого и обозначающего. ПЕРВЫЙ
выполняет в строке первой — функцию обозначателя, в строке
четвертой — обозначающего, в строке седьмой — обозначаемого;
ВТОРОЙ в строке второй выполняет функцию обозначаемого, в
остальных случаях — обозначающего; точнее всего определена
функция ТРЕТЬЕГО. Таким образом три функции языка или сознания
уже намечены в «Последнем разговоре», но еще не вполне
дифференцировались, не вполне отделились одна от другой. «Мы
имеем дело с интуитивным опытом семиотизации, с опытом, в котором
эти три момента — обозначатель, обозначаемое, обозначающее —
наличествуют, но не улавливаются, как отделенные во времени и
пространстве. Можно предположить, что существует
непрерывная связь между обозначаемым и обозначающим, когда невозможно
отделить одно от другого» (Мамардашвили, Пятигорский.
С 363).
369

Если в «Последнем разговоре» ПЕРВЫЙ, ВТОРОЙ и ТРЕТИЙ —
три разных лица и одновременно одно лицо автора в трех лицах,
трех функциях сознания, то понятно почему в «Последнем
разговоре» нет авторских ремарок. Как разговор автора с самим собою,
то есть автокоммуникация, «Последний разговор» есть авторская
ремарка ко всем предшествующим Разговорам. Но одновременно
это и разговор трех разных лиц. Так как фактически текст
«Последнего разговора» один, то один и тот же текст противополагается
себе же как метатекст, то есть текст (Т) отождествляется с мета-
текстом (М) или язык с метаязыком. О возможности подобного
отождествления говорят М. К. Мамардашвили и А. М.
Пятигорский в «Трех беседах о метатеории сознания». «Последний
разговор» и вообще творчество Введенского подтверждает, что
«какой-то язык может и сегодня порождать какие-то метаязыковые
образования» (Мамардашвили, Пятигорский. С. 350). Именно
потому, что «Последний разговор» воспринимается и как разговор
трех разных действующих лиц, и как разговор автора с самим собою,
возникает некоторая устойчивая неустойчивость, некоторое
движение мысли или «борьба с сознанием» (Мамардашвили,
Пятигорский. С. 346, 353 и др.), в которой строится поэтическая модель
метасознания. При этом Введенский пользуется тем же понятием
или образом, что и авторы «Трех бесед». «То есть, образно говоря,
мы шли <подчеркнуто мною. — Я. Д.> и само наше хождение
индуцировало впереди нас то, что мы, воскликнув "ахГ —
обнаружили в виде предмета, независимо якобы от нашего хождения, но
в действительности при этом наше хождение индуцировало
впереди нас то, что мы застали в виде предмета. Есть такие предметы,
и к ним можно отнести сознание и язык, которые могут
естественным образом функционировать лишь при условии существования
каких-то представлений (которые мы называем метапредметами)
о самих этих предметах... Мы условимся называть такие метаоб-
разования прагмемами...» (Мамардашвили, Пятигорский.
С. 350) — «Последний разговор» — прагмема, причем создается
как «хождение»: путь, по которому я далеко пошел, в четвертой
вертикали, этот путь уже прямо определяется как мысленный.
Подобные прагмемы есть у Введенского и в других вещах, также и в
последней его вещи «Где. Когда».
2. В разделе I приведена основная оппозиция:
370

встал > пошел
I, сел задумался
Она может быть развита и углублена.
Из второй строки третьего и четвертого столбца ясно, что слова
«далеко пошел» предполагают не материальный путь. Когда же
читаешь «Некоторое количество разговоров» подряд, начиная с
первого Разговора, то уже с первой строки «Последнего
разговора» чувствуешь многозначительность и иероглифичность пути, по
которому «я далеко пошел».
Первый член основной оппозиции (встал > пошел)
развивается далее в строке 2 — 5, так получается пятиступенчатая
пирамида иероглифов или иероглиф первого порядка (стр. 576, «Bj»).
Второй член оппозиции (сел > задумался) развивается в строках
6 — 8, создается иероглиф второго порядка; строка шестая
соединяет оба иероглифа словами: «под листьями», «возле них» (цветов),
«поблизости» от птиц, облаков, предметов, «под небом». Это
соединение или связь иероглифов первого и второго порядка не
устраняет их противоположности, но, во-первых, определяет характер
противоположения иероглифа в каждом столбце; во-вторых, дает
первое предварительное топологическое определение иероглифа
второго порядка.
В первом столбце дом соединяется с моим «условно прочным
существованием». Но ведь я уже вышел из дома и далеко пошел
(строка первая), и прочность моего существования только
условная. Так возникает уже в первом столбце конфликт между моим
существованием и далеким путем.
В первом столбце ВТОРОЙ говорит о «своем условно
прочном существовании». Во втором столбце слово свой относится
к цветам мучителям (строка пятая), причем снова говорит ВТОРОЙ.
Мыслями ВТОРОГО «об изображениях смерти и ее чудачествах»
противополагается разговор цветов на своем цветочном языке.
В природе смерть естественное явление, для человека —
противоестественное: туземцы острова Маори считали смерть —
оскорблением человеческого достоинства. «Изображение смерти»,
мысли о «ее чудачествах» могут возникнуть только у человека.
В третьем столбце снова ВТОРОЙ в строке восьмой говорит о
«чувстве жизни во мне обитающем». Так создается оппозиция: в о
371

мне => вне меня. Эта оппозиция возникает во м не: я
противополагаю себя птицам, занимающимся музыкой, порхающим
облакам и предметам, окружающим путь по воздуху. Но сам путь по
воздуху со всем, что его окружает, ничему не противополагается, он
вне всякого противоположения.
В четвертом столбце два противоположения. В восьмой строке
основная оппозиция: стихи <—> действие или слово <—> жизнь.
Эта оппозиция слова и сознания — жизни может возникнуть только
в сознании и в мысли. Поэтому и вторая оппозиция, то есть
противоположение иероглифа первого и второго порядка или мыслей,
окруженных звуками и пылавшим освещением, — мыслям о
противоположении мысли — жизни, существует только во втором
члене — в мыслях о противоположении мысли — жизни.
В противоположении мысли — жизни мысль принадлежит тому,
кто мыслит, тогда и возникает оппозиция. Но мысли, окруженные
звуками и пылавшим освещением, еще не связаны с носителем
мысли. ПЕРВЫЙ сообщает, что он далеко пошел, ВТОРОЙ
определяет этот путь в конце концов как мысленный, объединяющий в себе
и прежние пути. В следующей строке мысли уже подлежащее
предложения: они отделены от мыслящего и тот, кто «из дому
вышел и далеко пошел», вошел в сферу мыслей, окруженных звуками
и пылавшим освещением; пользуясь терминологией авторов «Трех
бесед», иероглиф первого порядка (строка 1 — 5) мы назовем
сферой сознания: «соприкосновение со сферой сознания есть акт,
совершаемый, может быть, ежедневно и ежечасно человеком. Можно
показать, что любой акт, который на поверхности описывается как
акт творчества, есть ситуация, в которой некто делает, входя в сферу
сознания или выходя из нее (Мамардашвили, Пятигорский. С. 361).
Четыре пути в их конкретизации в строках 2 — 5 можно
понимать как «мировые события», полагаемые «существующими и
конкретизирующимися в сознании» (там же. С. 355 и 362), то есть
входящими в «сферу сознания».
В роли обозначателя выступают только ПЕРВЫЙ (в первой
строке) и ТРЕТИЙ (в шестой и в девятой строке). Состояние
ПЕРВОГО, а так же и весь иероглиф первого порядка, и состояние
ТРЕТЬЕГО (в шестой строке) описывается в «Последнем разговоре» с
помощью пространственных понятий. Но в первом случае
пространственные образы понимаются условно, путь о котором говорится в
строках 1 — 6, не материальный; во втором случае буквально —
372

слова «под листьями», «возле них» цветов и т. д. определяют мое
место в мире и в жизни и мой кругозор. Иероглиф первого порядка
— сфера сознания, иероглиф второго порядка — сознание,
приуроченное к определенному месту и времени, к определенному
носителю сознания, — по терминологии авторов «Трех бесед» — это
состояние сознания, факт сознания или «случившееся сознание» (там
же. С. 364, 372 и др.). Только в фактическом или «случившемся
сознании» возникает противоположение фактического, то есть
моего сознания, — сфере сознания. Сама сфера сознания —
«псевдотопологическое понятие», «случившееся сознание» —
топологическое понятие, так как приурочено к определенному месту и
времени, где я нахожусь сейчас (там же. С. 361, 374).
3. Личное местоимение и глагол первого лица сильнее всего
выделяются в строках первой, шестой и девятой, то есть там, где
ПЕРВЫЙ и ТРЕТИЙ выполняют функцию обозначателя. Можно
построить треугольник иероглифов, но не ситуационных, как в шестом
Разговоре, а семантических:
Я из дому вышел
[А] Тут я встал и опять
(строка 1—5) ^
[Б] Я сел... и задумался
(строка 6—8)
Этот треугольник семантических иероглифов можно понимать
и как круг: топологически треугольник и круг — одна и та же
фигура. Тогда весь «Последний разговор» — четыре
концентрических круга, причем в десятой строке начинается пятый
незамкнутый круг. Поэтому замкнутость «Последнего разговора» в
плане выражения есть его незамкнутость в плане содержания. Снова
характерное для Введенского стремление к отождествлению
противоположностей: замкнутость в одном плане с незамкнутостью в
другом. Но текст все равно один и тот же, и как один и тот же, он
не один и тот же: замкнут и незамкнут.
Между [А] и [В] я поставил двустороннюю стрелку — знак
бинарной оппозиции. Формально структурно это правильно:
373
далеко пошел
Ничего я не мог
ПОНЯТЬ (строка 9)

встал —г—> пошел
t
сел v > задумался
Но сейчас меня интересует содержательное истолкование
треугольника семантических иероглифов
[А]<—>[В]
\[Б]/
Тогда сама эта оппозиция возникает только во втором плане, то
есть в [Б]. Если первый член [А] понимать как «сферу сознания»,
в которую «некто» входит или выходит, то сама эта «сфера
сознания» остается неопределенной и ничему не противополагается, только
в фактическом сознании я противополагаю свое «случившееся
сознание» чему-то другому, во что я вхожу или выхожу.
Уже с первой строки — «Я из дому вышел и далеко пошел» —
предчувствуется выход за пределы обычного, устойчивого
состояния. Он совершается в четырех столбцах — в четырех
концентрических окружностях и в пятой, незаконченной (десятая строка) —
и предполагает три момента: во-первых, то, из чего я вышел; д о м в
первой строке только предварительный ответ и скорее не ответ, а
намек на ответ, который дается в строках 6 — 8 [Б]; во-вторых,
как я выхожу — строка девятая [В], в-третьих, — куда или зачем
я выхожу — строка 1 — 5 [А]. Пояснение или комментарий к этим
трем моментам или треугольнику семантических иероглифов я
нахожу снова в «Трех беседах»: «масса процессов сознания или
духовной деятельности <...> связана с разрушением существующих
объективации, с одной стороны, а с другой стороны —
психологических кристаллизации, которые приписываются в виде свойства
субъекту. Происходит разрушение каких-то вещественных и
объективных структур и структур субъективности. И вот, чтобы
обозначить то н е ч т о, ради чего разрушаются вещественные и
психологические структуры, нечто, что <...> не имеет направления, не имеет
лица, не имеет характеристики (потому что, если бы оно имело лицо,
имело бы характеристику, оно уже было бы одной из субъективных
и объективных структур), мы вводим неконкретизируемый символ
(или оператор) „сферы сознания" как обозначение этого
предельного „нечто", <...> мы должны вводить понятие о „сфере" или
374

„пустоте", в которую все это „устремляется", сфере, не получающей
никаких определений» (Мамардашвили, Пятигорский. С. 357).
Треугольник семантических иероглифов
[Б] Строка 6 — 8. Субъективные и объективные структуры,
то есть обычное представление жизни,
которое Введенскому казалось
непонятным и фантастическим.
[В] Строка 9. Разрушение субъективных и объективных
структур, так, мне кажется, поясняются
слова: «ничего я не мог понять», а также
и вообще бессмыслица Введенского.
[А] Строка 2 — 5. Сфера сознания, в которую некто или
нечто входит.
Это только схема, приблизительно комментирующая и круг
семантических иероглифов «Последнего разговора», и его
бессмыслицу: уже со второго столбца восьмой строки начинается разрушение
«фантастического» представления о жизни, то есть субъективных
и объективных структур. Строка же девятая каждого столбца
непосредственно переходит в первую строку следующего столбца,
вводящую в сферу сознания, в которую входят мировые события, в
сферу сознания, соприкосновение с которой «есть акт совершаемый,
может быть, ежедневно, ежечасно человеком». Тогда и
непонимание и бессмыслица Введенского уже не негативные понятия, а
получают положительное содержание.
Теория — модель некоторой действительности и, как модель,
очевидно, упрощает ее и абстрагирует от некоторых свойств и качеств
действительности. В первом разделе меня интересовали
некоторые соответствия, параллелизмы, оппозиции и импликации в
«Последнем разговоре», при этом я пользовался термином Л. Липав-
ского «иероглиф». К сожалению, он не успел развить теорию
иероглифического понимания искусства и жизни, в основном это
передавалось в устных разговорах со мною, с Введенским, Хармсом и
Олейниковым. Сохранился также один записанный Липавским
разговор с В. Н. Проппом, где он косвенно касается и темы
иероглифа. В разделе III для истолкования «Последнего разговора» я
обратился к «Трем беседам о метатеории сознания» и
неожиданно обнаружил там близкое к темам, которые интересовали и нас, о
375

которых мы говорили и писали, хотя общая установка,
терминология и язык «Трех бесед» нам были неизвестны. И еще большей
неожиданностью оказалась возможность истолкования «Последнего
разговора» с помощью метатеории, изложенной в «Трех беседах».
Мне кажется, Введенский согласился бы с моей интерпретацией.
Согласятся ли авторы «Трех бесед», я не знаю.
4. Различие языка и метаязыка является частным случаем
различия языка и предмета языка. Если предмет языка — язык,
то язык, предметом которого будет язык, станет метаязыком.
Предмет «Последнего разговора» — поэтическая модель метасозна-
ния — прагмема. В шестом Разговоре соотношение между текстом
и метатекстом иное: метатекст является в нем, во-первых, частью
текста в общем смысле и, во-вторых, противополагается собственно
тексту (Т), как антитекст. Я назвал метатекст (М) антитекстом, так
как в шестом Разговоре M несовместно с Т : Т сообщает в словах
действующих лиц о действии — «непосредственном продолжении»
жизни в смерть; M сообщает в постоянно повторяющейся ремарке
о бездействии: «Они сидели на крыше в полном покое. Над ними
летали воробьи». Т и M полностью несовместны здесь, так как
действие, сообщаемое в Т, синхронно бездействию, сообщаемому в
М. Субъекты — в первом случае действия, во втором —
бездействия, те же трое — ПЕРВЫЙ, ВТОРОЙ и ТРЕТИЙ — и так же время
действия, сообщаемого в Т,— то же, что и время бездействия,
сообщаемого в М. Через отождествление субъектов действия в Т и
субъектов бездействия в M и также времен действия и бездействия
отождествляется предмет языка Т и метаязыка М.
Отождествление двух несовместных предметов — действия и бездействия —
то есть предмет, в котором отождествлены два несовместных
предмета, назовем метапредметом. Если трех действующих лиц
обозначить буквой S, время — буквой t, субъекты текста и метатекста
соответственно ST и SM, времена текста и метатекста
соответственно tT и tM, предметы текста и метатекста — [Т] и [М], и
несовместность — знаком перпендикулярности — ± , то метапредмет
шестого Разговора может быть определен следующими
формулами:
(1). Т J_ M Тождество (4) следует из тождества (2) и (3);
(2). ST = SM при условии (1) тождество (4) и есть
(3). tT = tM метапредмет шестого Разговора.
376

(4). [T] = [M] Из этих формул, конечно, не следует, что
тождество (4) стало «понятным»; оно только
точно формулирует тождественность нетождественного, потому что не
только Т и M несовместны, но и их предметы, то есть [Т] и [М],
тоже не совместны и как несовместные отождествляются.
Тождество несовместного, то есть нетождественного для нашего ума,
всегда останется непонятным и противоречивым, то есть бессмыслицей.
Но бессмыслица — не отсутствие значения, а и н о е значение, в
случае противоречивого тождества (4) это иное значение может быть
определено как поэтическая метатеория смерти — метатеория, а не
теория, потому что смерть интересовала Введенского не как
биологический факт, а как факт сознания. Тема смерти всегда
интересовала Введенского, некоторые его вещи целиком посвящены ей,
например, «Кругом возможно Бог», «Четыре описания», «Потец», «Где.
Когда» и другие. Во втором разделе проведена некоторая аналогия
между метатеорией смерти в шестом Разговоре и в «Четырех
описаниях». Она может быть продолжена и дополнена, если
обратиться к другим вещам Введенского. Но эта тема отдельной работы.
В спектре соотношений между Т и M шестой Разговор и
«Последний разговор» занимают крайние места: в шестом
Разговоре M противополагается Т, как антитекст и отождествляются [Т]
и [М], в «Последнем разговоре» текст один и противополагается
себе же, как метатекст. В первом случае непосредственно дано
различие Т и M и в Разговоре отождествляются несовместные [Т]
и [М], во втором случае непосредственно дан один текст и как
один — он не один: Т одновременно и М. В обоих случаях
полностью отождествляется различное и несовместное, но в первом
случае как тождественность нетождественного, во втором случае как
нетождественность тождественного. Оба Разговора выделяются из
всех десяти Разговоров: только эти два Разговора двумерны. Они
выделяются и в другом отношении. Смерть для Введенского
единственное событие в собственном смысле этого слова, поэтому
шестой Разговор — кульминация в композиции всей пьесы:
поэтическая метатеория смерти. «Последний разговор» — душа или
энтелехия всего произведения — поэтическая модель метасозна-
ния; не случайно само название: «Некоторое количество
разговоров». Разговор — язык, коммуникация, автокоммуникация —
они неотделимы от сознания.
377

5. В «Некотором количестве разговоров» авторские ремарки
или метатекст отделяются от предшествующего и последующего
текста двумя строчками. Поэтому при чтении, хотя бы про себя,
необходимо выделять метатекст небольшими паузами. M читается
обычно немного медленнее и спокойнее, чем Т; динамика, то есть
звучность при чтении, и переход от одной звучности к другой в вещах
Введенского вообще не должны быть слишком большими. Текст
читается в пределах от mezzo forte до forte, реже mezzo piano еще
реже piano. Метатекст — от piano до mezzo piano; в шестом и
третьем Разговоре M — читается сплошь piano; M и Т в
отношении темпа, динамики и интонации всегда хотя бы немного
контрастны, в пределах же Т и особенно M контрасты небольшие, в
некоторых же случаях их вообще нет; так называемая
«выразительность» чтения для вещей Введенского абсолютно
противопоказана. В 1938 году Введенский учил Т. Липавскую читать его
стихи. Он требовал чтения на одном «уровне голоса», выделяя
местоимения и повторяющиеся слова и немного понижая голос и замедляя
к концу некоторых разделов, особенно же к концу всего
стихотворения. Контрастность M и Т особенно сильна в шестом и третьем
Разговоре. В шестом Разговоре контрастность M и Т и
тождественность авторских ремарок (рефренов) подчеркивает
нетождественность и несовместность того, что отождествляется. В третьем
Разговоре отношение между M и Т — обозначим его дробью
М/Т — иное. Тема разговора — спор между ПЕРВЫМ и ВТОРЫМ,
был ли вчера ПЕРВЫЙ у ВТОРОГО или не был. Спор не приводит
ни к какому определенному результату, но, возникший по совершенно
незначительному поводу, он выходит далеко за пределы темы
спора; это относится преимущественно к доводам, которые спорящие
приводят, доказывая свой тезис: многозначительность, глубина и
ценность доводов резко контрастируют с незначительностью
доказываемого тезиса.
Например:
«ПЕРВЫЙ. Тогда я сказал: (Я помню) по тому шкапу ходил,
посвистывая, конюх, и (я помню) на том комоде шумел прекрасными
вершинами могучий лес цветов, и (я помню) под стулом журчащий
фонтан, и под кроватью широкий дворец <...> Тогда ты сказал,
временно, совершенно изменив свое лицо: как же? как же? я это
представляю. Я не настаиваю уже, что я был, но я представляю это.
378

Вот вижу ясно. Я вхожу в твою комнату и вижу тебя — ты сидишь
то тут то там и вокруг висят свидетели этого дела картины и
статуи и музыка».
Оживленному спору (Т) противополагаются очень спокойные
авторские ремарки (М); описание условий, при которых
происходит спор: вечер, двое, запертые в комнате, горящая свеча. Свеча как
ритуальный или религиозный иероглиф встречается не только у
Введенского. В произведениях же Введенского свеча как
иероглиф упоминается почти в половине его вещей, иногда как
эсхатологический иероглиф, например, в «Четырех описаниях» или в
«Кругом возможно Бог».
Интонационно и динамически отношение М/Т в шестом и
третьем Разговоре почти одинаковое, но значения М/Т иное:
противополагается оживленность спокойствию, но, хотя и субъекты и
время M и Т одно и то же, они не совместны, авторские ремарки
сопровождают Т (спор ПЕРВОГО И ВТОРОГО) и воспринимаются
как некоторые многозначительные паузы в споре, придающие
многозначительность и самому спору.
Привожу авторские ремарки, пропуская слова участников
диалога. Подчеркнутые мною слова добавляют новую информацию по
сравнению с предшествующими ремарками.
«Они оба важно поглаживали каждый свою кошку. На дворе
стоял вечер. На окне горела свеча. Играла музыка.
Они оба сидели запертые в комнате. Ехали сани.
Два человека сидели в комнате. Они разговаривали.
Два человека сидели в комнате. Они вспоминали. Они
разговаривали.
Два человека сидели запертые в комнате. На столе горела свеча.
Три человека сидели запертые в комнате. На дворе стоял
вечер. Играла музыка. Свеча горела (вместо: горела свеча. —
я. Д.).
Они оба важно поглаживали каждый свою кошку. На дворе
стоял вечер. На окне горела свеча. Играла музыка. Дверь была
плотно закрыта».
В предпоследней авторской ремарке — «Три человека», потому
что здесь впервые вступает в разговор ТРЕТИЙ. Может быть,
поэтому же сказано: «свеча горела» вместо «горела свеча», как в
остальных репликах. ТРЕТИЙ подводит итог спора:
379

«ТРЕТИЙ. Припомним конец вашего спора. Вы оба ничего не
говорили <а>. Все было так. Истина, как нумерация,
прогуливалась вместе с Вами <б>. Что же было верного? Спор окончился.
Я невероятно удивился».
<а> В шестом Разговоре трое совершают действие и
одновременно «Они сидели на крыше в полном покое». В третьем
Разговоре — двое разговаривали и одновременно «оба ничего не
говорили».
<б> Некоторую аналогию (но только аналогию) истины,
прогуливающейся вместе с участниками диалога, можно найти у Кьер-
кегора: «Истина — абсолютная субъективность». Но
субъективность истины и у Кьеркегора, и у Введенского не субъективизм и
не психологизм, но их отрицание и одновременно отрицание их
контрарной противоположности — объективизма; абсолютная
субъективность — вне и противоположения субъективизма —
объективизму, и вне субъект-объектного отношения.
6. Как уже было сказано, шестой Разговор — кульминация всей
пьесы, он выделяется и структурно:
1). Приведенное на стр. 600 заключение к пятому Разговору
фактически уже не имеет к нему отношения и является переходом
к шестому Разговору. «Поясняющая мысль» в седьмом Разговоре
также относится не к седьмому Разговору, а «поясняет» шестой
Разговор. Заключение к пятому Разговору и «Поясняющая мысль»
в седьмом Разговоре окаймляют шестой Разговор.
2). И тематически и структурно авторские ремарки во всех
Разговорах различны, но некоторые из них аналогичны, например, м/
Т в третьем и шестом Разговоре. Структурно аналогичны
авторские ремарки в первом, пятом и седьмом Разговоре. Если первую
авторскую ремарку обозначить буквой и числом MI, и последнюю —
IM, промежуточные между ними Мп где п — 1, 2 или 3, то схему
структуры авторских ремарок в этих трех Разговорах можно
обозначить так: (MI = IM) <—> Мп. Знаком «=» я обозначаю
тождественность или аналогичность первой и последней авторской
ремарки, двусторонней стрелкой, как всегда, — противоположение или
оппозицию. Снова пятый и седьмой Разговор окаймляют шестой
по признаку структурного строения авторских ремарок. Из всех
десяти Разговоров окаймлен только шестой Разговор.
380

В первом Разговоре четыре главные авторские ремарки и две
небольшие в скобках. Привожу главные авторские ремарки:
MI «В карете ехали трое. Они обменивались мыслями».
М| «Карета останавливается у ворот. Из-за забора
смотрят пустяки. Проходит вечер. Никаких изменений не
случается. Уважай бедность языка. Уважай нищие мысли».
М2 «Отворяется дверь. Выходит доктор с помощниками. Все
зябнут. Уважай обстоятельства места. Уважай то что
случается. Но ничего не происходит. Уважай бедность
языка. Уважай нищие мысли».
IM «В карете ехали трое. Они обменивались мыслями».
В первом Разговоре MI = IM. Тождественностью
вступительной и заключительной авторской ремарки создается впечатление,
что все, сообщаемое в Разговоре, — только обмен мыслями трех,
ехавших в карете. Этому противоречит начало ремарки Mj и М2, а
также разговоры ПЕРВОГО, ВТОРОГО и ТРЕТЬЕГО. В этом
отношении первый Разговор как бы предопределяет шестой, то есть
кульминацию. MI = IM противоречит и несовместно с Мп, где
сказано, что карета остановилась, и в разговоре предполагается, что
собеседники вышли из кареты, заключительная же ремарка
предполагает, что все это только обмен мыслями ехавших в карете.
Тождественность вступительной и заключительной авторской ремарки
в первом Разговоре превращается в тождественность всех
авторских ремарок в шестом Разговоре. Несовместность MI и Мп в
шестом Разговоре станет несовместностью M и Т.
Авторские ремарки в пятом Разговоре:
MI «Три человека бегали по комнате. Они разговаривали.
Они двигались».
М| «Три человека сидели в саду. Они разговаривали. Над
ними в воздухе возвышались птицы. Три человека сидели
в зеленом саду».
М2 «Три человека стояли на горной вершине. Они говорили
стихами. Для усиленных движений не было места и времени».
М3 «Трое стояли на берегу моря. Они разговаривали. Волны
слушали их в отдалении».
IM «Три человека бегали по комнате. Они разговаривали. Они
двигались. Они осматривались».
381

MI снова тождественно IM. Последние слова — «Они
осматривались» — соединяют пятый Разговор с
заключением — переходом к шестому Разговору. Снова (MI = IM)«—>
(Mj > М2 > М3) (односторонняя стрелка обозначает
последовательность). Переход из комнаты в сад, на горную вершину,
на берег моря и снова в комнату остается непонятным.
Авторские ремарки в седьмом Разговоре.
MI «Но все таки они трое ехали на лодке, ежеминутно,
ежесекундно обмениваясь веслами, с такой быстротой, с
такой широтой, что их дивных рук не было видно».
М1 «Они начали драться и били молотками друг друга по
голове».
М2 «Они пьют кислоту отдыхая на веслах. Но
действительно вокруг все непрозрачно».
IM «Так ехали они на лодке обмениваясь мыслями,
и весла, как выстрелы мелькали в их руках».
Снова MI и IM противополагаются двум средним ремаркам, но
здесь они не тождественны, а аналогичны, причем имеется и
оппозиция, отмеченная мною разрядкой. В этом случае схему
авторских ремарок можно записать так: (MI < > 1М)<—>(Mj >М2).
Знаком««—>» я обозначаю семантическую оппозицию, члены
которой реально не несовместны: одновременно можно
обмениваться и веслами и мыслями.
Отмечу еще одну топологическую или псевдотопологическую
особенность первого, пятого, шестого, седьмого и десятого Разгово-
Разговоры: I V VI VII X
ехали Три Три чело- Трое Я из дому
трое, человека века сил ехали вышел и дале-
бегали дели ко пошел
t * *
Ни в одном из других Разговоров так ясно не подчеркнуто в
начале и в конце состояние движения или покоя.
7. Три Разговора — второй, четвертый и восьмой —
отличаются от других составом действующих лиц или характером автор-
382

ских ремарок. Во втором Разговоре во вступительной ремарке
сказано:
«Двенадцать человек сидело в комнате. Двадцать человек
сидело в комнате. Сорок человек сидело в комнате. Шел в зале
концерт. Певец пел».
Весь Разговор — стихи, которые певец поет. Каждую из 7 строф
прерывает авторская ремарка:
«Певец сделал паузу. Появился диван. Певец продолжал».
В следующей строфе:
«Певец сделал паузу. Диван исчез. Певец продолжал».
Эти авторские ремарки чередуются.
Авторские ремарки, прерывающие отдельные строки пятой
строфы, сообщают реакцию слушателей, в одной из ремарок
названных народом. Здесь тоже три действующих лица: поэт, народ или
слушатели певца — и появляющийся и исчезающий диван,
прерывающий чтение или пение стихотворения.
В восьмом Разговоре действующие лица — БАНЬЩИК и ДВА
КУПЦА, говорящие все время в унисон. Помимо того, появляются
эпизодически возникающие лица: Елизавета, Ольга и Зоя;
авторские ремарки тут более «обычные», что, однако, не исключает
звезды бессмыслицы.
В четвертом Разговоре действующие лица — те же, только
ТРЕТИЙ получил фамилию САНДОНЕЦКИЙ. Имена действующих
лиц стоят не слева, как всегда, а в середине или в конце фразы.
Привожу начало этого Разговора:
«А ну сыграем в карты: закричал ПЕРВЫЙ».
Было раннее утро. Было самое раннее утро. Было четыре часа
ночи. Не все тут были из тех, кто бы мог быть, те, кого не было, лежали,
поглощенные тяжелыми болезнями у себя на кроватях, и подавленные
семьи окружали их рыдая и прижимая к глазам. Они были люди.
Они были смертны. Что тут поделать. Если оглядеться вокруг, то
и с нами будет то же самое.
«А ну сыграем в карты, закричал все таки в этот вечер ВТОРОЙ».
Авторских ремарок, помимо приведенной и слов: сказал,
закричал и короткой заключительной ремарки, — нет.
383

Случайно или нет, но номера этих трех Разговоров — степени
от числа два: 21, 22, 23.
Девятый разговор окаймлен вступительной и аналогичной ей
заключительной авторской ремаркой. В тексте только одна ремарка
в скобке:
«ПЕРВЫЙ (выглядывая в окно, имеющее вид буквы А)...»
Аналогичная ей ремарка и в первом Разговоре:
«ХОЗЯИН СУМАСШЕДШЕГО ДОМА (смотрит в свое дряхлое
окошко, как в зеркало)...»
Так перекликается «Предпоследний разговор» с первым. Может,
потому окно, в которое выглядывает ПЕРВЫЙ, имеет вид буквы А, то
есть первой буквы алфавита.
В спектре отношений М/Т (стр. 622) второй, четвертый,
восьмой и девятый Разговоры войдут в центральную зону: шестой
и десятый, как я уже сказал, займут крайние места слева и справа;
первый Разговор — налево, седьмой — направо от центральной
зоны; положение пятого Разговора в спектре определить труднее,
во всяком случае в центральную зону он не входит.
IV
композиция
«НЕКОТОРОГО КОЛИЧЕСТВА РАЗГОВОРОВ»
Различаются тематические связи и структурные. Тематические
связи разделяются на частные, объединяющие в одну группу не
более трех Разговоров, и общие — объединяющие группы
Разговоров в одно целое. Названия Разговоров и вообще вещей
Введенского соответствуют теме или содержанию вещи. Это соответствие
может быть явным — на уровне общеязыкового сообщения и
неявным — текстовая семантика или функция текста не совпадает с
субтекстовым значением. То же самое относится и к содержанию
Разговоров: различные по жанру, например прозаический и
стихотворный Разговор, и по субтекстовому значению могут оказаться
близкими по текстовой семантике. Структурные связи
обнаруживаются прежде всего в строении авторских ремарок и их отношении
384

к словам действующих лиц, то есть M/Т. При изложении
структурных связей я ограничиваю свою задачу изучением строения
авторских ремарок и определением отношений М/Т, но иногда этого
бывает недостаточно и приходится обращаться и к тексту (Т).
«1. Разговор о сумасшедшем доме».
Сумасшествие — недостаток или отсутствие ума. Но здесь есть
и более глубокая текстовая семантика. Сравним первые три
реплики действующих лиц:
«П е р в ы й. Я знаю сумасшедший дом (а). Я видел
сумасшедший дом (в).
Второй. Что ты говоришь? Я ничего не знаю (а). Как он
выглядит (с).
Третий. Выглядит ли он (с)? Кто видел сумасшедший дом
(в)».
Как всегда, сохранены пунктуация и правописание
Введенского: буквы в скобках поставлены мною. Сравним эти три строки:
1. г- а в п
2. U х
3.
с в
В трех строках буквой «в» в скобке обозначено некоторое
утверждение. Буква со штрихом вверху обозначает отрицание
соответствующего утверждения. Как понимать это отрицание?
Особенно характерно отношение предложений с<—> с: «Как он
выглядит <—> выглядит ли он?» Отрицание предполагает несогласие
с содержанием предложения. Здесь же отрицается не содержание
предложения, а вообще предложение, то есть высказывание
предложения. В этих трех парах предложений происходит как бы
аннигиляция двух предложений. Что остается? Ничего. Но это не
просто «ничего», а молчание: семиотическое молчание. По
приведенной выше классификации Ю. М. Лотмана это молчание,
которое можно назвать также бессмысленным молчанием, относится к
пункту 7.
Приведу еще пример из этого Разговора:
«Второй. Я так и знал. Что он именно такой.
13 « ..Сборище друзей...», т. 1 385

Третий. Я этого не знал. Такой ли он именно».
Сама конструкция последнего предложения ВТОРОГО и
ТРЕТЬЕГО, перестановка слов уничтожает и субтекстовое и текстовое
значение. Что остается? Функциональное значение молчания.
Третий пример:
«Второй. Тут нет птиц. Есть ли тут птицы».
Каждое из этих предложений само по себе осмысленно и в плане
общеязыкового сообщения, бессмысленна перестановка их, то есть
вопрос, стоящий после ответа на тот же вопрос, тогда и
происходит аннигиляция и вопроса и ответа — семиотическое
молчание.
Авторские ремарки Mj и М2 (то есть промежуточные).
Я не буду подробно останавливаться на них. Сопоставлю только
некоторые предложения из них:
M J «...Никаких изменений не случается...»
М2 «...Уважай то, что случается. Но ничего не происходит».
Первое предложение из М2 аннигилирует М|: если никаких
изменений не случается, то нечего и уважать. И также два
предложения из Мз*. его можно пересказать так: уважай то, что
случается, но ничего не случается.
Последнее предложение из авторских ремарок Mj и М2,
приведенное на стр. 626, напоминает известное изречение:
«Блаженны нищие духом». И в этом изречении, и у Введенского нищета
духом и нищие мысли, хотя и не вполне совпадают по значению, но в
обоих случаях являются синонимами не глупости, но скорее
мудрого молчания, причем не исключающего коммуникации, наиболее
глубокой коммуникации в молчании.
«2. Разговор об отсутствии поэзии».
Здесь уже в общеязыковом значении сказано отсутствие
поэзии, и вообще звуков:
"А стихов нигде не слышно
Все бесшумно все темно".
Я уже приводил последнюю строфу этого стихотворения, где
музыка и стихи в земле противополагаются их отсутствию у
людей. Я не останавливаюсь подробнее на этом Разговоре, меня
386

интересует тематическая связь первого и второго Разговора: оба —
Разговоры о неразговоре, но в первом неразговор — мудрое
молчание или коммуникация в молчании, во втором — немудрое
отсутствие музыки, стихов, звуков, противополагаемое музыке
природы: отчасти тема та же, что и в Элегии: противоположение
дисгармонии в человеке — гармонии в природе.
2. «3. Разговор о воспоминании событий».
«4. Разговор о картах».
Когда я ищу общую тему для Разговоров, я, конечно, отвлекаюсь
от многих очень интересных и глубокомысленных особенностей
текста, некоторое упрощение здесь неизбежно. Тогда первый из этих
двух Разговоров можно назвать Разговором о невозможности
вспомнить событие, второй — Разговором о невозможности начать
событие. Тема четвертого Разговора — игра в карты. Каждый из
собеседников предлагает играть в карты, каждый сообщает, как он
любит карты, каждый говорит, что он готов немедленно начать игру.
В этих разговорах и проходит ночь, игра в карты не состоялась. Но
игра в карты здесь только субтекстовое сообщение. Вместо игры
в карты можно подставить любое другое дело. Несколько раз
повторяемую фразу «Давайте сыграем в карты» можно заменить
любой другой фразой аналогично построенной, например:
«Давайте пилить дрова». Текстовое значение здесь — начало события,
точнее невозможность начать событие. Тогда третий и четвертый
Разговор объединяются, как Разговоры о воспоминании событий
и о начале события, в первом случае оказывается, что невозможно
вспомнить событие, во втором — что невозможно начать событие.
В конце Разговора ВТОРОЙ говорит: «...мы все тут словно
сумасшедшие». За ним повторяет и ТРЕТИЙ: «что до меня —
сумасшедший». Эта аллюзия соединяет четвертый Разговор с первым.
3. Первый, пятый и седьмой Разговор связаны структурно:
одинаковым строением авторских ремарок: (М| = IM) <—> Мп.
Пятый и седьмой Разговор окаймляют шестой, в котором речь идет
° событии, которое для Введенского — единственное событие в
собственном смысле слова: смерть. Первые три группы Разговоров
можно назвать: Разговоры о неразговоре (1 — 2), Разговоры о
псевдособытии (3 — 4), Разговоры о событии (5 — 6 — 7).
13* 387

«5. Разговор о бегстве в комнате». Текстовая семантика
субтекстового названия Разговора — «бегство в комнате»
раскрывается в конце Разговора:
«Второй. О не смейся! Я бегаю, чтобы поскорее кончиться».
и далее:
«Третий. Я убегаю к Богу — я беженец».
«7. Разговор о различных действиях». В плане
общеязыкового сообщения название Разговора скрывает его текстовую
семантику. Авторские ремарки Mj и М£ маскируют дракой и питьем
кислоты текстовую семантику. В тексте идет речь о неудачном
зажигании свечи, соединяемой с поездкой «в далекую Лету».
Привожу отрывок из Разговора:
«Первый. Зажги ее.
Второй. Зажигай, зажигай же.
Третий. Совсем как в Париже.
Первый. Тут не Китай же.
Второй. Неужто мы едем.
Третий. В далекую Лету.
Первый. Без злата без меди.
Второй. Доедем мы к лету».
Напомню, что в предшествующем Разговоре сообщается, что
собеседники уже умерли, хотя в то же время «сидели на крыше в
полном покое». По-видимому, действие или поездка на лодке
происходит уже после смерти или, вернее, за смертью.
Замаскированная «различными действиями» — дракой и питьем кислоты — и
вопросительной формой: «Неужто мы едем. В далекую Лету», эта
поездка в «далекую Лету» остается как бы анонимной. Снова как
в первом Разговоре возникает вопрос: действительно ли они едут в
«далекую Лету» или это только обмен мыслями, как сказано в
заключительной ремарке? Скорее всего здесь стирается грань между
словом и действием: разговор о поездке в «далекую Лету» может
быть уже и есть поездка в «далекую Лету».
В начале 30-х годов Введенский написал стихотворение, в
котором сообщается о смерти героя. И после смерти и засмерт-
ной жизни наступает вторая смерть. Седьмой Разговор
напоминает это состояние между первой и второй смертью.
388

4. Пятый и седьмой Разговор окаймляют шестой, то есть
входят в третью группу Разговоров. Одновременно седьмой Разговор
входит и в четвертую группу. В шестом Разговоре отношение
М/Т очень четкое и ясное, что, конечно, не равносильно
«понятности». В седьмом Разговоре нет этой четкости, по сравнению с
шестым Разговором он производит впечатление «упорядоченного
беспорядка» (Лотман, 1971. С. 282), в нем нарушено правило
упорядоченности предшествующего Разговора, определенное формулой:
M -L Т; [М] = [Т]. «При этом нарушение — само есть
следствие правила, но иного» (там же). Новое правило дано приведенной
выше формулой авторских ремарок. И все же остается неясным и
отношение М/Т и [Т], то есть предмет текста — поездка в
«далекую Лету». Авторские ремарки Mj и М2 не поясняют текста, а
скорее скрывают или маскируют его дракой и питьем кислоты;
предмет текста остается как бы за текстом. В шестом Разговоре
предмет и текста и метатекста имманентен соответственно тексту и
метатексту, то есть [Т] имманентно Т и [М] имманентно М. В
седьмом Разговоре [Т] остается трансцендентным Т. Чтобы понять
[Т] и отношение М/Т или скорее понять — не понять (потому
что для Введенского понять и значит не понять), надо
обратиться к восьмому и девятому Разговору.
«8. Разговор купцов с баньщиком». В разговоре две части. В
первой части — два стихотворных монолога баньщика (первый —
25 строк, второй — 27 строк). Во второй части — разговор двух
купцов с Елизаветой, Ольгой и Зоей, пришедших в баню мыться.
Уже в первом монологе баньщика за субтекстовым значением ясно
чувствуется совсем иная текстовая семантика. Привожу отрывок из
монолога баньщика:
Мерцают печи
Вянут свечи
Пылает беспощадный пар.
Средь мокрых нар
Желтеют плечи
И новой и суровой сечи
Уже готовится навар.
Средь мрака рыщут
Воют свищут
389

Отец и всадник и пловец.
И дым колышется как нищий
В безбожном сумрачном жилище.
Где от лица всех подлецов
Слетает облак мертвецов.
Это описание бани скорее напоминает войну, о которой говорится
в следующем Разговоре, или ад, и не случайно Зоя, пришедшая в
баню, спрашивает у купцов:
«3 о я. Купцы, где мы находимся. Во что мы играем?
Два купца. Мы находимся в бане. Мы моемся.
Зоя. Купцы, я буду плавать и мыться. Я буду играть на флейте.
Два купца. Плавай. Мойся. Играй.
Зоя. Может быть это ад.
Зоя кончила купаться, плавать, играть. Оделась и вновь ушла
из бани. Баньщик, он же баньщица, спускается из-под потолка.
Баньщик. Одурачили вы меня купцы.
Два купца. Чем?
Баньщик. Да тем что пришли в колпаках.
Два купца. Ну что же из этого. Мы же это не нарочно
сделали.
Баньщик. Оказывается вы хищники.
Два купца. Какие?
Баньщик. Львы или тапиры или аисты. А вдруг да и
коршуны.
Два купца. Ты баньщик догадлив.
Баньщик. Я догадлив.
Два купца. Ты баньщик догадлив.
Баньщик. Я догадлив».
Это единственный Разговор (кроме заключительного), который
кончается без авторской ремарки, то есть остается как бы
открытым.
Не случаен вопрос Зои: Во что мы играем? Глагол «играть»
повторяется затем еще три раза. Но в бане не играют. Шутливое
обозначение бани — маскарад (Даль. Том И. СПб.; М., 1881.
С. 308). Этот эвфемизм построен, по-видимому, по
противоположению; в бане раздеваются, в маскараде наряжаются, в бане обнажа-
390

ются, в маскараде скрывают себя под маской. В заключительном
диалоге купцов с банъщиком баньщик говорит: «Одурачили вы меня
купцы... пришли в колпаках». Одурачивают, то есть обманывают,
скрывая себя, — в маскараде. Колпаки, в которых пришли купцы, —
маски. Понятен и ответ купцов: «Мы же это не нарочно сделали».
В маскараде обманывают «нарочно», в жизни маскарад не
«нарочный». На расхождение субтекстового сообщения — бани — и
текстовой семантики указывают и последние слова Разговора о
догадливости баньщика: они относятся к читателю.
В «поясняющей мысли» к седьмому Разговору упоминаются
львы, тапиры и аисты, и в том же порядке они упоминаются в конце
восьмого Разговора. В конце девятого Разговора снова заходит речь
о купцах. Так соединяются седьмой, восьмой и девятый
Разговоры, все три Разговора — маскарад, скрывающий за субтекстовым
значением названия Разговора его текстовую семантику:
анонимность засмертной жизни.
«9. Предпоследний разговор под названием один человек и
война».
Весь Разговор, посвященный воспоминаниям о войне 1914 года,
носит иронический характер, скрывая текстовую семантику. В нем
четыре стихотворных отрывка. Первый — пародия на газетные
статьи того времени.
«Второй. Немцы грабят русскую землю
Я лежу
И грабежу
Внемлю.
Немцам позор Канту стыд
На нас
Каждый гренадер отомстит.
А великий князь К. Р. <Константин Романов. —
я.д.>
Богу льстит.
Наблюдая
Деятельность немцев
Распухал
Как звезда я.
Под взором адвокатов и земцев
391

Без опахал
Упал
Из гнезда я».
Пародийность с привлечением бытовых подробностей (К. Р.,
адвокаты, земцы) и ироничность проводится и дальше, в
особенности к концу, когда возникает спор, кто был красивее одет: гусары,
уланы, гренадеры или драгуны. Только вначале, в конце и местами
в середине сквозь субтекстовую пародию и иронию пробивается
текстовая семантика.
В начале Разговора:
«Первый. Я один человек и земля.
Второй. Я один человек и скала.
Третий. Я один человек и война...»
Второй стихотворный отрывок:
«Первый. Что же такое
Нет что случилось
Понять я не в силах
Царица молилась
На запах левкоя
На венки
На кресты
На могилах
Срывая с себя листы
Бесчисленных русских хилых».
Перед каждым из четырех стихотворений в этом Разговоре
предшествующий собеседник говорит: «Я продолжаю», а читает стихи
следующий собеседник. И в конце, после спора о том, кто был
красивее одет, ПЕРВЫЙ говорит: «Я продолжаю». Но вместо
ожидаемых стихов ВТОРОЙ произносит многозначительную фразу,
казалось бы не имеющую никакого отношения к теме
«Предпоследнего разговора»:
«Второй. Почему нам приходит конец, когда нам этого не
хочется».
Последнее предложение в девятом Разговоре соединяет его с
седьмым Разговором о поездке в «далекую Лету» и объединяет
седьмой, восьмой и девятый Разговор: центральный из них о бане —
392

маскараде, все три посвящены одной теме — анонимности засмерт-
ной жизни. Одновременно это предложение соединяет
«Предпоследний разговор» с «Последним разговором»: открывает или
намекает на иероглифичность слова, которым кончается «Некоторое
количество Разговоров»: «Конец».
Напомню связь первого, пятого, седьмого и десятого Разговора:
I. Поездка в карете и обмен мыслями. Уже в первом
Разговоре возникает мысль: не есть ли действие, сообщаемое в
Разговоре, только «обмен мыслями»?
V. Бегство в комнате обнаруживается в конце Разговора как
бегство к Богу. Но для этого не надо бегать в буквальном смысле,
и окончательно совершается это бегство именно в неподвижности
(физической). В кульминационном шестом Разговоре оно
совершается в действии и одновременно в «полном покое».
VII. Поездка на лодке и обмен мыслями. Эта поездка
проясняется в Разговоре как поездка в «далекую Лету», причем снова
возникает мысль: обмен ли это мыслями, или действительная
поездка, или действие отождествляется с мыслями.
X. Все эти вопросы, возникающие во время чтения Разговоров,
намеки и последняя фраза в девятом Разговоре ведут к
«Последнему разговору» — тождеству языка и метаязыка или разговора трех
разных действующих лиц и разговора автора с самим собою. И
одновременно «Последний разговор» снова топологический или
псевдотопологический: «Я из дому вышел и далеко пошел» и дальше:
«Тут я встал и опять далеко пошел». Этим предложением
заканчивается и вся вещь. Так «Последний разговор» соединяется с
первым и по-новому освещает и поездку в карете, и бегство в
комнате, и поездку на лодке, и обмен мыслями. И также
заключительное слово — «Конец» — звучит иносказательно: может, это causa
finalis — последняя причина или цель.
V
КОММУНИКАЦИЯ В СТИХАХ И ПРОЗЕ
А. ВВЕДЕНСКОГО
Все сохранившиеся вещи А. Введенского можно разбить на
четыре категории:
393

1. Вещи без обозначения действующих лиц, условно назовем их
лирическими.
2. Вещи с указанием действующих лиц, но без или почти без
авторских ремарок, противополагаемых действующим лицам.
Назовем их условно драматизированными вещами.
3. Вещи с указанием действующих лиц и с авторскими
ремарками, противополагаемыми словам действующих лиц, но
неотделимыми от текста: они предназначены не для режиссера или актера,
а для того, кто читает эти произведения, или если они могут быть
поставлены на сцене, для зрителя. Назовем их драматическими, хотя
они и не соответствуют обычному понятию драмы. Таких вещей
сохранилось шесть: «Кругом возможно Бог» (1930 — 1931),
«Куприянов и Наташа» (1931 — 1932), «Некоторое количество
разговоров» (1936 или 1937), «Потец» (1937), «Где. Когда» (1941).
4. Драма в 9-ти картинах «Елка у Ивановых» (1938). Но и в
этой драме авторские ремарки преимущественно в начале и в конце
каждой картины неотделимы от текста и предназначены и для
читателя, и для зрителя.
Кроме того, сохранилось несколько неоконченных черновиков и
три теоретических литературно-философских рассуждения.
1. В этой работе меня интересуют преимущественно
произведения третьего рода. Но и в стихотворениях первого рода, условно
названных лирическими, почти всегда встречаются разговоры и
действия, причем действующие лица не обозначены сбоку, как
принято в драматических вещах, а в самом тексте: в стихотворной строке
иногда в середине или в конце появляется действующее лицо, его
слова передаются либо прямой речью, либо косвенной.
Стихотворение «Две птички, горе, лев и ночь» (1929) почти целиком
построено на разговорах и действиях упомянутых в названии
стихотворения «лиц», помимо того в действии или в разговорах
принимают участие «барыня», «утопленник», «пеликан», «кузен четверг»
и другие. Семантическая связь, хотя и необычная и не всегда
«понятная», сохраняется и в авторской речи, и в словах действующих
«лиц». В написанном приблизительно в то же время
стихотворении «Суд ушел» разговоров меньше, преобладает авторская речь,
непосредственно переходящая в слова двух главных, а иногда
эпизодически появляющихся действующих лиц. Тема стихотворения
сказана в самом названии: суд, два главных действующих лица —
394

подсудимый, который иногда называется обвиняемым, злодеем или
убийцей, и прокурор, называемый иногда судьей или судом. К концу
стихотворения подсудимый отождествляется с авторским я, и
выясняется, что суд в этом стихотворении, по-видимому, тот же, что и
в романе «Процесс» Франца Кафки (Кафку Введенский не знал).
Привожу конец этого стихотворения, соблюдая и авторские знаки
препинания, и правописание слов заглавными буквами:
я давно себя нашел
суд ушел
И ОТКРЫВ ДРУГУЮ ДВЕРЬ
ЭТА ДВЕРЬ БЫЛА ВОЛНОЙ
Я ВОСКЛИКНУЛ ГРОМКО: ВЕРЬ
ЧТО СТОИТ НЕМАЛЫЙ ЗВЕРЬ
ЗА НОЧИ СТЕНОЙ СПЛОШНОЙ
И ПОЗВАВ СВОЮ СОБАКУ
НА ОХОТУ Я ПОШЕЛ
БОГ БОГ ГДЕ ЖЕ ТЫ
БОГ БОГ Я ОДИН
МЕЖДУ СЛОВ ДРОЖАТ КУСТЫ
ХОДЯТ ВЕНЧИКИ КАРТИН.
Диалоги, разговоры, вообще коммуникативный момент,
характерны и для раннего Введенского. Стихотворение, написанное в начале
1926 года, «Острижен скопом Ростислав» все построено на вопросах,
с одного из которых оно начинается, и ответах: на протяжении 109
строк 13 вопросов и столько же ответов. Вопросы размером от одной
до пяти строк, ответы иногда краткие, иногда пространные, иногда же
переводят разговор на другую тему. Ответы связаны с вопросами
более близко, чем в «Сутках» (1931 — 1933), но так как «звезда
бессмыслицы» здесь еще очень усложнена, то ответы, хотя и
непосредственно связанные с вопросами, менее «понятны», чем часто не
связанные с вопросом ответы Ласточки в «Сутках». Вопросы
создают и структурное разделение, и, одновременно, единство, и ритм
всего стихотворения, причем постоянно нарушаемый. Так как ответы,
хотя бы и «бессмысленные», не независимы от вопросов, то нет и
полифонии. Это одномерный диалог.
2. Коммуникация предполагает контекст, текст и контакт между
отправителем сообщения и получателем. Для контакта требуется
395

общий язык и понимание сообщения (текста). Как это
совмещается с бессмыслицей у Введенского?
О. Г. и И. И. Ревзины вводят восемь «содержательных»
постулатов нормальной коммуникации и приводят примеры
нарушения этих постулатов в драмах Ионеско (Ревзина, Ревзин.). Эти
нарушения нормальной коммуникации можно назвать
антикоммуникацией. И коммуникацию, определенную восемью
«содержательными» постулатами, и антикоммуникацию Ионеско можно
объединить в один ряд нормальной коммуникации, первую со знаком плюс,
вторую со знаком минус. Минус-коммуникация, или
антикоммуникация, Ионеско отрицает только плюс-коммуникацию, не внося ничего
нового в содержание понятия коммуникации. В сущности, так
же понимают минус-коммуникацию Ионеско и авторы
«Семиотического эксперимента на сцене». Применимы ли постулаты
нормальной коммуникации или плюс-минус-нормальной
коммуникации к вещам Введенского? Для ответа на этот вопрос обратимся
прежде всего к постулату истинности, то есть требованию
соответствия текста действительности. Что значит соответствие, как
понимать его?
В IV веке были особенно актуальны два понятия — подобо-
сущия (Арий) и единосущия (Афанасий Великий). Подобосущ-
ность двух лиц или состояний, то есть подобие их сущностей,
предполагает правдоподобное сходство или соответствие, если же эти
состояния соединяются, то правдоподобное соединение. Единосущ-
ность двух лиц или состояний требует наиболее глубокого
объединения их, в пределе — отождествления, даже если они различны.
Первое из этих учений пыталось рационально обосновать соединение
несовместимого; второе, требуя наиболее глубокого объединения
вплоть до отождествления того, что для нашего ума несовместно,
утверждало тайну, то есть алогичность подобного объединения или
отождествления. Понятия подобосущности (правдоподобия) и
единосущности могут быть применены и к постулату истинности, то
есть к соответствию текста контексту. Это соответствие может быть
подобосущным, то есть правдоподобным, или единосущным. Вот что
я под этим понимаю: соответствие текста контексту
осуществляется в соответствии слова или слов тому, что эти слова обозначают.
Слово — знак, что-либо обозначающий, то есть знак, как
отношение знака к обозначаемому. Это отношение подобосущно, если оно
остается только отношением; единосущно — если постулирует
396

тождество знака означаемому. Возможно ли подобное
отождествление? В некоторых сакральных и молитвенных текстах, в
некоторых жизненных состояниях, мне кажется, оно реализуется; в
музыке соответствие знака означаемому наиболее тесное: если в
мелодии означаемым считать направление интервала (вверх, вниз),
то два звука, обозначающих этот интервал, при слушании
неотделимы от самого интервала; может, поэтому Введенский так часто
упоминает в своих вещах музыку, музыкантов и певцов, звуки —
ведь он сам хотел, чтобы поэзия производила не только словесное
чудо, но и реальное (Л. Липавский. Разговоры): он называет это
превращением слова в предмет, одного состояния в другое.
Привожу три примера:
1) как видно появилась ночь
и слово племя тяжелеет
и превращается в предмет
«Две птички, горе, лев и ночь» (1929)
2) я услышал конский топот
и не понял этот шепот,
я решил, что это опыт
превращения предмета
из железа в слово, в ропот,
в сон, в несчастье, в каплю света.
«Гость на коне»
(Написано между 1931 — 1933 годами)
В первом случае слово превращается в предмет, во втором —
предмет превращается в слово, и не только в слово, но и в
определенные душевные или жизненные состояния: ропот, сон, несчастье.
3) Я вижу искаженный мир
я слышу шепот заглушённых лир
и тут за кончик буквы взяв
я поднимаю слово шкаф
теперь я ставлю шкаф на место
он вещества крутое тесто
«Ковер Гортензия» (Зима 1933/34 года)
И здесь тоже слово шкаф превращается в предмет шкаф. Во
всех трех примерах противоположные члены оппозиции отожде-
397

ствляются. Это превращение имеет для него также и сакральный
и эсхатологический смысл. Напомню еще слова Игоря
Стравинского о том, что искусство не выражает что-либо, аесть единение
с с у щ и м, то есть единосущно. Стравинский сказал это о музыке.
Введенский повторил бы то же самое о поэзии, во всяком случае,
он стремился к этому. Но единосущность знака означаемому в
словесном искусстве, вообще в языке, противоречива, то есть
алогична; бессмыслица Введенского и есть попытка осуществить
единосущное соответствие знака означаемому, текста контексту. Это
относится и к коммуникации, которая может быть подобосущной
(правдоподобной) и единосущной; единосущная коммуникация —
наиболее глубокая, ее можно назвать соборной коммуникацией, к ней
и стремится Введенский в своих вещах, также и в Разговорах,
особенно в шестом и десятом.
Подобосущность, то есть правдоподобие, может быть
плюс-минус-правдоподобием, отношение между плюс- и
минус-правдоподобием, как и плюс- и минус-коммуникацией контрарное и оба
одинаково отрицают единосущность. Но единосущность не может
быть минус-единосущностью, она есть или ее нет. Поэтому так
ожесточенны были споры между сторонниками подобосущности и
единосущности, причем первые шли на компромиссы, потому что
подобосущность, то есть правдоподобие, допускает различные
степени правдоподобности, а единосущность не допускает никаких
степеней — она, снова повторяю, или есть, или ее нет. Я
модернизирую или, скорее, реконструирую старые учения о
подобосущности и единосущности, потому что они могут быть применимы и к
современному искусству, и к философии, и даже к физике.
Известны слова Н. Бора об одной гипотезе: она слишком правдоподобна,
чтобы быть истинной. Здесь уже прямо сказано, что
правдоподобие и истинность — несовместные понятия в современной
физике.
В логике различается контрарная и контрадикторная
противоположность. Если понятие контрадикторной противоположности
расширить и определить как отрицание общего суждения, не
только противоположного, но и того же качества, то контрадикторное
отрицание можно понимать как отрицание рода абстрактной
общности. Тогда единосущное соответствие текста контексту и
вообще единосущная коммуникация будет контрадикторным отрицанием
нормальной подобосущной коммуникации, как плюс-, так и минус -
398

коммуникации. Единосущная коммуникация требует единосущно-
сти знака и означаемого, а эта единосущность алогична. Но
алогичность не равносильна невозможности, сама жизнь алогична, об
этом пишет Введенский и в «Серой тетради».
Абсурд и антикоммуникация Ионеско принадлежат к тому же
роду, что и логичность нормальной подобосущной
(правдоподобной) коммуникации, то есть правдоподобного соответствия текста
контексту, только со знаком минус. Бессмыслица и единосущная
коммуникация Введенского или единосущное соответствие текста
контексту — контрадикторное отрицание всего рода нормальной
правдоподобной коммуникации, то есть правдоподобного
соответствия текста контексту, как плюс-, так и минус-соответствия.
Поэтому и бессмыслица Введенского, в отличие от абсурда Ионеско, не
негативное понятие, а имеет положительное содержание, но оно не
может быть адекватно сказано на языке, предполагающем подобо-
сущное соответствие текста контексту, знака означаемому.
Выводы. На вопрос: признает ли Введенский постулат
истинности — нельзя ответить ни да, ни нет; его понимание
коммуникации и соответствия текста контексту принципиально иное — вне
понятий плюс- или минус-нормальной коммуникации.
Из неприменимости постулата истинности к стихам и прозе
Введенского вытекает и неприменимость остальных
«содержательных» постулатов.
Постулат о детерминизме утверждает, что не все события
равновероятны. И в произведениях Введенского не все события
равновероятны, иногда, например в шестом Разговоре, действия,
которые там предполагаются, то есть [Т], вполне обоснованны. И
также бездействие в метатексте, то есть [М] тоже не нарушает
постулата о неравной вероятности событий. Но [Т] и [М], как
действие и бездействие в одно и то же время, несовместны. Если
из двух несовместных событий вероятность одного равна единице,
то вероятность другого, несовместного с первым, равна нулю.
Введенский же в шестом Разговоре отождествляет их. Тогда можно
ли сказать, что Введенский признает постулат о детерминизме, то есть
утверждает, что не все события равновероятны? Снова он не
признает и не отрицает этот постулат, его понимание и
действительности, и соответствия текста контексту, а поэтому и равной и
неравной вероятности двух событий, принципиально иное.
399

Постулат об общей памяти. В третьем Разговоре идет спор
о том, был ли вчера ПЕРВЫЙ у ВТОРОГО или не был, причем
собеседники понимают друг друга, помнят, что сказал другой
собеседник, помнят и ссылаются на те же факты, хотя иначе толкуют их. Если
бы не было предположения об общей памяти, то собеседники не
могли бы ссылаться на те же самые факты, которые оба помнят, не
мог бы вообще возникнуть этот спор. Но к какому результату
приводит этот спор? Удается ли им вспомнить вчерашнее событие?
Нет, не удается, спор не приводит ни к какому результату:
«Второй. Ты очень, очень убедительно рассказал все это,
отвечал я, но я на время забыл что ты есть, и все молчат мои
свидетели <...> Тогда ты сказал, что ты начинаешь испытывать смерть
своих чувств, но все-таки, все-таки (и уже совсем слабо) все-таки,
тебе кажется, что ты был у меня. И я тоже притих и сказал, что все-
таки мне кажется, что как будто бы ты и не был. Но все было не
так». (Выделено мною. — Я. Д.)
Что это — признание общей памяти или ее отрицание? Ни то,
ни другое, или и то и другое. Последние подчеркнутые мною
слова можно применить к постулату об общей памяти: у Введенского
все было не так, и этот постулат Введенский не отрицает и не
утверждает.
Постулат об информативности.
Я уже приводил цитату из первого Разговора:
«Второй. Тут нет птиц. Есть ли тут птицы».
Второе предложение как вопрос, следующий непосредственно
за ответом на этот же вопрос, очевидно не сообщает никакой новой
информации, ни субтекстовой, ни текстовой. Но это будет
нарушением постулата об информативности только в подобосущной
коммуникации. Сравнивая же эту пару предложений с другими
аналогичными парами предложений из первого Разговора (раздел IV,
с. 630), где происходит аннигиляция двух высказываний, мы
находим, что отсутствие новой информации в этом Разговоре создает
новое функциональное значение отсутствия (новой) информации:
семиотическое молчание. Снова Введенский не утверждает и не
отрицает также и постулата об информативности.
В шести из восьми постулатов упоминается контекст: действи-
400

тельность, модель мира. Но модель мира, предполагаемая
нормальной подобосущной (правдоподобной) коммуникацией, кажется
Введенскому абсолютно нереальной и фантастичной. В шестом
Разговоре контекст или действительность — это то, что я назвал
предметом текста [Т] и предметом метатекста [М]. Так как они,
хотя и несовместны, отождествляются в метапредмете, то
действительностью будет в этом случае метапредмет. Можно ли
применить к нему постулат о тождестве, то есть меняется или не меняется
метапредмет, пока о нем говорят? Но можно ли вообще применить
понятие тождества к метапредмету, который есть тождество двух
нетождественных предметов? Один из этих предметов [Т]
изменяется во времени, другой [М] остается все время неизменным,
фактически время для него равно нулю. Если искусственно
выделить из метапредмета предмет текста [Т], то для него «тождество
предмета не меняется, пока о нем говорят»: текст в каждом столбце
шестого Разговора полностью соответствует контексту (соблюдается
постулат тождества). И также, если мы выделим предмет
метатекста [М], то он тоже не меняется, пока о нем говорит автор;
предполагается, что он вообще не меняется, может быть — вне
времени — на это намекает автор в «Поясняющей мысли» — начале
седьмого Разговора. Если же два несовместных предмета, один из
которых меняется, а другой не меняется, отождествляются в
метапредмете, то к нему вообще неприменимы слова меняется или не
меняется. Но тогда неприменимы к вещам Введенского и все
«содержательные» постулаты, где упоминаются действительность или
модель мира; его модель мира и коммуникация в его модели мира —
вне подобосущной или нормальной коммуникации, как плюс-, так
и минус-нормальной коммуникации. В шестом Разговоре вполне
ясна неприменимость «нормального» понятия контекста к модели
мира у Введенского. Это относится и к другим его вещам: в
шестом Разговоре несовместны [Т] и [М]. В первом, пятом и
седьмом Разговоре несовместны вступительная и заключительная
авторские ремарки с средними ремарками в тексте. Если предметы,
предполагаемые этими авторскими ремарками, объединить и назвать
метапредметом, то к этому метапредмету неприменимы постулаты
плюс-, минус-подобосущной коммуникации. В третьем Разговоре
[М] не несовместно с [Т]. Предмет [Т] и метапредмет [М] —
спор Первого со Вторым, то есть разговор. А в заключение
Третий говорит: «Вы оба ничего не говорили». Снова разговор
401

отождествляется с неразговором. Тема или предмет спора —
установление истинности или ложности определенного утверждения.
И снова Третий говорит: «Истина, как нумерация, прогуливалась
вместе с вами». Опять это высказывание находится вне понятия: плюс-
или минус-подобосущной коммуникации. Это можно показать и на
других вещах Введенского; (все) они вне плюс-минус-нормальной
коммуникации, потому что во всех его вещах, кроме, может быть,
«Элегии», и модель мира и коммуникация в его мире основаны на
единосущности.
3. Типы коммуникации в вещах Введенского.
И «технические» (схема Р. Якобсона) и «содержательные»
постулаты коммуникации имеют в виду сам акт коммуникации между
отправителем сообщения и ее получателем. Но возможен и
другой подход к коммуникации, когда возникает вопрос: кто
отправляет сообщение, для кого оно предназначено и кто получает его. При
таком подходе в вещах Введенского можно найти, по крайней мере,
три типа коммуникации:
1. Я — Я: внутренняя коммуникация или автокоммуникация.
2. Я — ТЫ: внешняя коммуникация или просто коммуникация.
З.Я — ТЫ — МЫ: соборная коммуникация.
3.1. Я — Я. В «Последнем разговоре» [Т] одновременно как
[Т] есть [М], то есть язык тождественен метаязыку. Как метаязык
это разговор автора с самим собою, то есть автокоммуникация. Но
как [Т], то есть разговор трех разных лиц. «Последний разговор»
принадлежит к третьему типу. Привожу еще три примера
автокоммуникации.
«Факт, Теория и Бог» (1930). В этом стихотворении
встречаются разные типы коммуникации. Действующие «лица» в нем:
«Факт», «Теория», «Бегущий волк», «Душа», «Кумиры», «Бог»,
«Вопрос», «Ответ». К первому типу относится монолог Души:
Душа,
иди сюда я
иди ко мне я
тяжело без тебя
как самому без себя
402

скажи мне я
который час?
скажи мне я
кто я из нас?
Этот Разговор души с собою можно понимать и как внутреннее
раздвоение души, и как уже наметившееся, но еще не совершившееся
разделение трех функций сознания — обозначателя,
обозначаемого и обозначающего, и как возможное разделение «Я» на «Я» и «Я
САМ», «Я САМ» — уже не «Я», а объект мысли о себе самом.
Противоположение «Я» — «Я САМ» есть и в других вещах
Введенского:
Мне жалко, что я не зверь
бегающий по синей дорожке
говорящий себе поверь
а другому себе подожди немножко
мы выйдем с собой погулять в лес
Для рассмотрения ничтожных листьев.
«Ковер Гортензия»
«Мы» в предпоследней строке, по-видимому, «Я» и «Я САМ».
будет небо будет бой
или будем мы собой
«Значение моря» (1930?)
Цветок несчастья мы взрастили
Мы нас самим себе простили
«Элегия» (1940)
«Битва» (1930?). Действующие лица: «Неизвестно кто»,
«Человек», «Малютка вина» (последнее слово — не родительный падеж,
а именительный). «Ангел». Начинает и кончает это стихотворение
«Неизвестно Кто». Привожу начало и отрывки из стихотворения:
Неизвестно кто
Мы двое
воюем
в свирепую ночь
403

Но с кем ты воюешь
смешной человек
и стоя тоскуешь
стучишь в голове?
воюю со свечкой
в ночной тесноте
и памяти речка
стучит в темноте.
Человек.
человек ровесник миру
в то же время с ним рожден.
ходит с палкой по Памиру
удручен и поражен.
где же, где же? он бормочет,
где найду я сон и дом
или дождь меня замочит
Кем я создан? кем ведом?
наконец-то я родился
наконец-то я в миру
наконец я удавился
наконец-то я умру
Кончается стихотворение снова словами «Неизвестно кого»:
летит над нами Бог зимы
но кто же мы?
«Неизвестно кто» здесь действительно неизвестно кто, может,
это тот же, кто дальше назван Человеком, но сознающий свою
внутреннюю раздвоенность, поэтому он и говорит о себе «мы». И
последняя строка, может быть, относится уже к читателю: к
каждому из нас.
«Ковер Гортензия» («Мне жалко что я не зверь») почти
целиком автокоммуникация. 32 раза встречаются обороты,
подобные следующим: «мне жалко что я не звезда», «мне не нравится
что я не жалость», «мне страшно что я двигаюсь / не так как жуки»,
«мне трудно что я с минутами / они меня страшно запутали», «мне
невероятно обидно / что меня по настоящему видно». Всего же на
протяжении 104 строк местоимение «я» в именительном, родитель-
404

ном и дательном падеже встречается 70 раз (помимо других
местоимений).
Когда Введенский учил Т. Липавскую читать «Ковер
Гортензию», он особенно подчеркнул выделение местоимений. В связи с
этим привожу слова Ю. М. Лотмана: «Чем отчетливее текст
направлен на изображение не „эпизода из жизни", а „сущности
жизни", чем отчетливее он имеет установку на изображение не „речи"
действительности, а ее „языка", тем весомее в нем роль
местоимения» (Лотман. 1972. С. 85). Замечание Лотмана объясняет,
почему Введенский именно «Ковер Гортензию», в котором по
сравнению с другими его вещами больше всего местоимений, назвал
философским трактатом5.
3.2. Я — ТЫ. К этому типу принадлежит «Разговор о
воспоминании событий» (третий Разговор) и вторая часть восьмого
Разговора, где два купца в унисон, то есть как одно лицо,
разговаривают с Ольгой, потом с Зоей, потом с баньщиком. Местами и в
других «Разговорах» встречаются диалоги.
Есть диалоги и в «Елке у Ивановых», например, в третьей
картине диалог родителей девочки Сони Островой, которой нянька
отрубила голову. В конце третьей картины разговор головы с телом:
«Голова. Тело ты все слышало.
Тело. Я голова ничего не слышало. У меня ушей нет. Но я
все прочувствовало».
В шестой картине — разговор служанки с Федором, женихом
няньки. Привожу отрывок из него:
«Служанка. Твоя невеста убила девочку. Ты видел убитую
девочку. Твоя невеста отрубила ей голову.
Федор (кивает).
Служанка (усмехаясь). Девочку Соню Острову знаешь? Ну
вот ее она и убила.
Федор (мяукает).
Служанка. Что горько тебе?
Федор (поет птичьим голосом).
Служанка. Ну вот, а ты ее любил. А зачем? А для чего?
Ты наверно и сам.
Федор. Нет я не сам».
405

В седьмой картине Собака Вера разговаривает с годовалым
мальчиком Петей Перовым.
Очень часто полилог переходит в диалог и обратно, например
в стихотворении «Две птички, горе, лев и ночь» (1929), причем «ночь
в кафтане быстротечном /ив железном картузе» обращается к
«двум птичкам» и «тушканчику», а ей отвечает «пеликан», она же
обращается со своим ответом не к «пеликану» а к «хромому горю»
и затем к «морю»:
а я пирующие птицы
летающие так и сяк
не понимаю слова много
не понимаю вещи нуль
но ты прекрасна велика
ответил ночи пеликан
на что моя величина
скажи скажи хромое горе
из моря я извлечена
шипит внизу пустое море
как раскаленная змея
о море море
большая родина моя
сказала ночь и запищала
как бедный детский человек
Стихотворение написано почти без знаков препинания. Привожу
еще диалог из «Битвы» (1930? 1931?):
Малютка вина.
умираю умираю
и скучаю и скорблю
дней тарелку озираю
боль зловещую терплю.
Ангел.
Это что за грозди?
Малютка вина.
Два бойца
два конца
посредине гвоздик.
406

Если в последних трех строчках вместо слова «бойца»
подставить слово «кольца», то получится известная загадка (ножницы).
Подобные пародии и перифразы встречаются у Введенского и в
некоторых других вещах, особенно много их в большой поэме
«Минин и Пожарский».
Этот отрывок не так «бессмыслен», как может показаться при
первом чтении. Напомню начало «Битвы»: «Мы двое воюем»,
поэтому: «Два бойца / Два конца» — может быть рождение и
смерть, о которой говорит Человек в приведенной выше цитате.
«Дней тарелка» — дни жизни. В «Кругом возможно Бог»
(1931?) — «тарелка добра и зла» — по-видимому, древо
познания добра и зла. Не случайно, мне кажется, тарелка дней жизни и
тарелка добра и зла соединяют жизнь и грехопадение, а может и так:
по Кьеркегору время начинается с грехопадения, то есть с
вкушения плодов древа познания добра и зла. Последнюю строку
можно соединить с «зловещей болью». Это пояснение я ни в коем случае
не считаю объяснением «звезды бессмыслицы», которая здесь есть,
она останется не объясненной и не понятой. Это только совет:
хочешь — думай так, а не хочешь — думай иначе или вообще не
думай, что, может быть, самое правильное.
Некоторые стихи Введенского целиком диалоги, например,
«Куприянов и Наташа» (1931) или «Сутки». «Зеркало и музыкант»
(1929) — в основном диалог между музыкантом Прокофьевым и
Иваном Ивановичем. Но в вступительной ремарке сказано:
«В комнате зеркало. Перед зеркалом Прокофьев, в зеркале Иван
Иванович».
Поэтому трудно сказать, разговор ли это двух разных лиц или,
скорее, раздвоение одного лица и разговор человека с его
отражением в зеркале. Но и в этом случае мое отражение в зеркале не
я, а анти-я. Л. Д. Ландау писал: если бы мы могли увидеть
античастицу, она выглядела бы как отражение в зеркале
соответствующей ей частицы. В отрывке из «Гостя на коне» отражение рыб
и вообще мира получают самостоятельное существование как
антимир.
То же самое мы наблюдаем и в пьесе «Зеркало и музыкант».
С одной стороны, «Вбегающая мать» говорит:
407

Иван Иванович ты божок,
ударь в тарелку, дунь в рожок,
в стекле испуганном и плотном
тебя мы видим все бесплотным
ты не имеешь толщины
как дети, люди и чины.
Из выделенных мною слов ясно, что Иван Иванович —
отражение в зеркале. Далее же «Входящая бабушка» говорит о
Прокофьеве и Иване Ивановиче как о двух разных людях:
Собрание этих атеистов
напоминает мне моря
ругательств умных сатанистов
их мысли будто якоря
застряли в сомкнутых канавах
и в человеческих тяжелых нравах.
Выделено, как всегда, мною.
Отмечу одну особенность диалогов и полилогов у Введенского:
тождество личности в них иногда одновременно и сохраняется и не
сохраняется. Например, в девятом Разговоре участвуют, как и во
всех Разговорах, три разных лица, в конце возникает спор, и ясно, что
спорят разные люди; и в то же время, вначале Третий сообщает, что
«сочинил стихи о тысяча девятьсот четырнадцатом годе» и затем
Первый говорит, что прочтет их, а читает Второй. После краткого
разговора сообщает «Третий. Я продолжаю», а читает уже Первый
и аналогично дальше. Только Третий вначале сообщает, что
сочинил стихи, но читают их по порядку: Второй — Первый —
Третий — Второй, причем трижды сообщает «Я продолжаю» не тот,
кто читает стихи, а предшествующий собеседник. Что это — не-
сохранение тождества личности или, наоборот, наиболее глубокая
коммуникативность участников разговора?
В «Четырех описаниях» полностью сохраняется тождество
личности каждого из четырех умир.<ающих> и в то же время
рассказ третьего умир.<ающего> прерывается:
«1-й умир.<ающий>.Я тебя прерву.
3-й умир.<ающий>. Что?
1-й умир.<ающий>. Прерву тебя.
3-й умир.<ающий>. Прерви меня.
408

1-й умир.<ающий>. Прервал тебя.
2-й умир.<ающий>.Я продолжаю.
3-й умир.<ающий>.В окопе на кровати я лежал,
И Мопассана для себя читал».
Продолжает рассказ о своей смерти тот же, кто и начал его, —
Третий, в самом разговоре Первого с Третьим полностью
сохраняется «обычная» семантическая связь и коммуникация, но
говорит: «Я продолжаю» Второй, а не Третий.
3.3. Я-ТЫ-МЫ. К этому типу принадлежат большинство
Разговоров. Наиболее интенсивна соборная коммуникативность в
двумерных Разговорах, то есть в шестом и десятом, хотя в них ни разу
не встречается слово МЫ. Именно двумерность Разговора создает
наибольшую коммуникативность: в шестом Разговоре —
совместное или соборное действие: непосредственное продолжение жизни
в смерть; в «Последнем разговоре» — соборность мысли; может,
потому, что в этом Разговоре [Т] тождественно [М] и он
одновременно воспринимается и как [Т] и как [М], то в нем сильнее
всего ощущается коммуникативность: автокоммуникация в [М] и
соборная коммуникация в [Т].
Если Разговоры расположить по степени интенсивности
соборной коммуникации, то во вторую группу войдут первый, пятый, и
седьмой Разговор. В этом отношении наиболее интересен
седьмой Разговор: несмотря, а может, именно благодаря распадению речи
на слова в нем сильно ощущается соборная коммуникативность в
раздробленности и «мерцании» речи и мира. Слабее всего
соборная коммуникативность в восьмом Разговоре: в маскараде
скрывают себя.
Приведу еще несколько примеров из других стихотворений
Введенского.
В «Четырех описаниях», как я уже говорил, восемь
действующих лиц: четыре покойника, которых автор называет умир.<аю-
щими>, рассказывают о своей смерти и четыре потусторонних
вестника. Стихотворение начинается словами одного из них, Зумира:
«3 у м и р.
Желая сообщить всем людям
Зверям, животным и народу.
О нашей смерти, птичьим голосом,
409

Мы разговаривать сегодня будем».
К концу стихотворения снова говорит Зумир:
«3 у м и р.
Мы выслушали смерти описанья,
Мы обозрели эти сообщения от умирающих умов».
Кто эти «Мы»? Во-первых, это вестники, выслушивающие
«смерти описанья». Во-вторых, и сами умир.<ающие>
рассказывают о своей смерти не только вестникам, но и друг другу.
«1-й умир.<ающий>.
Да покойники, мы пьем из невеселой чаши,
Нам не сладки воспоминанья наши».
И сообщения умир.<ающих>, и рассказы вестников в большом
вступлении шесть раз прерываются репликами действующих лиц.
Иногда эти реплики лишены конкретного содержания,
прерывающий только сообщает, что он прервет рассказ.
Из первых слов Зумира можно предположить, что «Мы»,
выслушавшие «смерти описанья», включает и читателя, ведь
сообщение направлено «всем людям / зверям, животным и народу».
«Приглашение меня подумать» (1932 — 1933). В этом
стихотворении местоимение МЫ в разных падежах встречается на
протяжении 78 строк 25 раз, а местоимение ТЫ, ВЫ и
повелительное наклонение преимущественно во втором лице — 13 раз. В
середине стихотворения в одной строке «ТЫ», «Я» и «ОН»
объединяются в «МЫ».
Ты или я или он мы прошли волосок
мы и не успели посмотреть минуту эту,
а смотрите Бог, рыба и небо исчез тот кусок
навсегда очевидно с нашего света.
В этом стихотворении автор обращается к ночи, к искусству, к
лисицам и жукам, к Богу, рыбе и небу, и, по-видимому, к читателю,
МЫ объединяет здесь автора с читателем; «Приглашение меня
подумать» распространяется и на читателя. На это, мне кажется,
указывает и начало стихотворения:
Будем думать в ясный день,
сев на камень и на пень.
410

В стихотворении «Ковер Гортензия» дважды
объединяются Я и ТЫ в МЫ. Хотя автор обращается здесь к ветру, все же, а
может быть тем более, это объединение интересно и характерно для
Введенского:
Мы сядем с тобою ветер
на этот камушек смерти
кругом как свеча возрастает трава
и мигом качаются дерева.
«МЫ» здесь авторское «я» и ветер. Может быть, к этому же роду
коммуникации относятся и следующие строки в начале и в конце
стихотворения «Человек веселый Франц» (1929 — 1930):
мерял звезды звал цветы
думал он что я есть ты
мерять звезды звать цветы
составляя я и ты.
В «Элегии» в первой и пятой строфе упоминается
местоимение Я, с третьей по шестую строку — МЫ, в двух последних — ТЫ
и глагол второго лица повелительного наклонения. Тема первой и
второй строфы — «весь мир как снег прекрасный». Пусть это будет
ОН. В седьмой строфе «божественные птицы» — судьба, рок или,
скорее, Провидение, так как язычески-пантеистический взгляд на мир
Введенскому абсолютно чужд. Пусть это будет ОНО.
Я ввожу местоимения ОН и ОНО, потому что в дальнейшем «миру
как снег прекрасному» и летящим «божественным птицам»
противополагаются Я, ТЫ и МЫ. Из этих пяти элементов можно
построить схему «Элегии»:
I. ОН <—>Я
И. ОН
III. ОН <—> МЫ
IV. мы
V. я ^
мы &
VI. он<—^мы
411

VII. ОНО <—>мы
VIII. ОН <е-^ ТЫ
IX. он <—> ты
Слева стоят номера строф. В последней строке первой строфы
уже чувствуется намек на конфликт между Я (или МЫ) и ОН: «И
смерти час напрасный». Вторая половина второй строфы —
ритуальный танец коней:
Вот конь в волшебные ладони
Кладет огонь лихой погони
И пляшут сумрачные кони
В руке травы державной.
«Волшебные ладони» (копыта) коней соединяются с рукой
«травы державной». Первые две строки третьей строфы
относятся еще к НЕМУ, то есть к «миру, как снег прекрасному», которому
противополагаются МЫ, начиная с третьей строки. В строфе — три
раза местоимение МЫ, с которым согласуются семь глаголов. В
четвертой строфе — восемь раз слово МЫ в разных падежах:
Нам восхищенье неизвестно
Нам туго пасмурно и тесно
Мы друга предаем бесчестно
И Бог нам не владыка.
Цветок несчастья мы взрастили
Мы нас самим себе простили
Нам, ТЕМ что7 как зола остыли
Милей орла гвоздика.
В пятой строфе Я объединяется с МЫ или входит в МЫ и
противополагается ЕМУ, то есть «миру, как снег прекрасному». Это
противоположение продолжается и в шестой строфе. В седьмой
строфе оппозиция ОНО <—> МЫ:
Летят божественные птицы
Халаты их блестят как спицы
Их развеваются косицы
В полете нет пощады.
Противоположение сказано в последней строке, а также и во
второй половине строфы. В восьмой строфе в первых трех стро-
412

ках — «ручей хрустальный», «конь зеркальный» и «воздух
музыкальный», снова ОН, которому противополагается теперь ТЫ и так
же в последней строфе:
Не плещут лебеди крылами
Над пиршественными столами
Совместно с медными орлами
В рог не трубят победный
Исчезнувшее вдохновенье
Теперь приходит на мгновенье
На смерть на смерть держи равненье
Поэт и всадник бедный.
В пятой строфе Я вошло в МЫ, в восьмой строфе ТЫ —
обращение к читателю, «Вдыхая воздух... Вдыхаешь ты и тленье»
поэтому и «всадник бедный» — каждый из нас.
Обращение к читателю сильно ощущается и в других стихах
Введенского, особенно в вещах с авторскими ремарками.
Напомню «Поясняющую мысль», она уже прямо обращена к читателю:
„Не забудь тут не три человека действуют <...> Что нам их смерть,
для чего им их смерть". В последних словах объединяются МЫ
(НАМ) и ОНИ — трое действующих лиц. Девятая картина „Елки
у Ивановых", как и все картины, начинается авторской ремаркой, она
тоже обращена непосредственно к читателю (или зрителю):
«Картина девятая, как и все предыдущие, изображает события,
которые происходили за шесть лет до моего рождения, или за
сорок лет до нас. Это самое меньшее. Так что же нам огорчаться и
горевать о том, что кого-то убили. Мы никого их не знали, и они
все равно все умерли».
И в других вещах Введенского (например, в пьесе «Потец»)
встречается прямое обращение к читателю.
Авторские ремарки у Введенского произносят не действующие
лица, а сообщает сам автор, поэтому они обращены к читателю или
зрителю. И одновременно они входят в текст; метатекст, даже если
он антитекст, как в шестом Разговоре, является неотделимой
частью текста в широком смысле, то есть всего произведения. Так
достигается наиболее глубокая коммуникация автора с
читателем (или зрителем). Это относится и к другим вещам
Введенского: и в стихах, без выделенных автором ремарок, они есть, как
413

рассказ о событиях, непосредственно переходящий в слова
действующих лиц.
4. Мысль Введенского все время движется в
противоположениях, причем противоположные члены оппозиции
отождествляются. Коммуникация предполагает контакт, то есть связь. Введенский
утверждает наиболее тесный контакт, но находит его в
«бессвязности мира» и в «раздробленности времени». В «Разговорах» Л. Ли-
павского приводятся следующие слова Введенского: «...я
убедился в ложности прежних связей» (речь идет «о поэтической
критике разума более основательной, чем та, отвлеченная (Канта)») «<...>
Я даже не знаю, должна ли быть одна система связей или их много.
И у меня основное ощущение бессвязности мира и
раздробленности времени. А так как это противоречит разуму, то, значит, разум
не понимает мира». Тогда же, в 1933 — 1934 годах он сказал: «Я
понял, чем я отличаюсь от прочих писателей, да и вообще людей. Те
говорили: жизнь — мгновение в сравнении с вечностью. Я
говорю: она вообще мгновение, даже в сравнении с мгновением». О
«мгновенности» жизни писал еще Кьеркегор, его последняя вещь —
«Листки» под названием «Мгновение». До Кьеркегора об этом
говорил и Паскаль: «Большинство людей вообще не живут, так как
живут или в воспоминаниях, то есть в том, чего уже нет, или в
ожидании будущего, то есть в том, чего еще нет». Приведу еще два
отрывка из стихотворений Введенского:
Не разглядеть нам мир подробно,
ничтожно все и дробно.
Печаль меня от этого всего берет.
«Четыре описания»
Женщина спит
Воздух летит
Ночь превращается в вазу
В иную нездешнюю фазу
Вступает живущий мир
Дормир, Носов, дормир.
Жуки выползают из клеток своих
Олени стоят как убитые.
Деревья с глазами святых
Качаются Богом забытые
414

Весь провалился мир
Дормир, Носов, дормир.
Солнце сияет в потемках леса
Блоха допускается на затылок беса
Сверкают мохнатые птички
В саду гуляют привычки
Весь рассыпался мир
Дормир, Носов, дормир.
(«Кругом возможно Бог»)
В «Серой тетради» эта «дробность» и «рассыпание» мира
понимается как «мерцание мира»: «„.Если с часов стереть цифры,
если забыть ложные названия (минут, секунд, дней, недель, месяцев...),
то уже может быть время захочет показать нам свое тихое
туловище, себя во весь рост. Пускай бегает мышь по камню. Считай только
каждый ее шаг. Забудь только слово каждый, забудь только
слово шаг. Тогда каждый ее шаг покажется новым движением. Потом,
так как у тебя справедливо исчезнет восприятие ряда движений как
чего-то целого, что ты ошибочно называл шагом <...>, то
движение у тебя начнет дробиться, оно придет к нулю. Начнется
мерцание. Мышь начнет мерцать. Оглянись: мир мерцает, как мышь»
(«Серая тетрадь». «Простые вещи»).
В прозаическом заключении стихотворения «Колоколов»,
написанном в то же время (1932 г.), снова идет речь о дробности мира
и времени, причем объединяется с иероглифом свечи.
«Мне невмоготу. Кому? Мне. Что? невмоготу. Я один как
свеча. Я семь минут пятого восемь минут пятого как девять минут
пятого свеча десять минут пятого. Мгновения как не бывало.
Четырех часов тоже. Окна тоже. Но все то же самое <...> Тут
наступает ночь ума. Время восходит над нами как звезда <...>
Глядите оно стало видимым. Оно восходит над нами как ноль. Оно
все превращает в ноль. Христос Воскрес — последняя надежда».
(Сохранена в точности пунктуация Введенского.)
«Дробность», «рассыпание», «мерцание» мира у Введенского
двузначно: во-первых, дробится и рассыпается и речь (например, в
седьмом Разговоре), то есть связь и коммуникация между людьми:
печаль меня от этого всего берет;
во-вторых, подлинная жизнь понимается как предельная
«дробность» — мерцание или мгновение, причем эта мгновенность и
415

дробность не исключает коммуникации между людьми; в седьмом
Разговоре даже речь распадается на слова.
Главные темы, интересовавшие Введенского всю жизнь, — это
Время, Смерть, Бог. Об этом он пишет в «Серой тетради». А они,
в свою очередь, неотделимы от алогичности, от
понимания-непонимания и от коммуникации в том виде, как ее реализовал в своих
вещах поэт. Бессмыслицу, алогичность, непонимание связывают
иногда с иррациональностью, а последняя часто ассоциируется с
некоторой неясностью или смутностью. Бессмыслица
Введенского не иррациональна, а арациональна. Хотя логос и логичность
происходят от одного корня, но это два разных и иногда
несовместных понятия. Логос именно алогичен, но алогичность
необязательно иррациональна. И стихи и проза Введенского, особенно
начиная с 1929 года, по языку и по композиции очень четки и ясны, почти
прозрачны. По сути же своей это философская поэзия (и проза).
В этом отношении он продолжает традицию русской литературы,
начатую еще Державиным.
1973
50
СТАДИИ ПОНИМАНИЯ
1. Можно выбрать одну вещь писателя, прочесть ее, подумать,
изучить, например стихотворение А. Введенского, написать о ней
одной, даже не зная других вещей автора, целый трактат. Потому
что каждая вещь большого писателя —- новый мир, созданный им,
до некоторой степени автономный. Таким новым автономным миром
будет, например, «Элегия» Введенского, и о ней можно написать
целый трактат. Но тот, кто знает только «Элегию», еще не знает
самого Введенского, не знает и его творчества, он знает только одно
стихотворение, причем наименее характерное для него: в нем нет
«звезды бессмыслицы» Введенского, во всяком случае, нет
абсолютной неосмысляемой бессмыслицы: крайне усложненная метафора —
еще не бессмыслица. Но тот, кто знает все сохранившиеся вещи
Введенского, кроме «Элегии», тоже еще не знает Введенского.
«Элегия» — исключение, но характерное для Введенского
исключение.
416

Возьмем другое стихотворение Введенского: «Ковер Гортензия»
(«Мне жалко что я не зверь...»). Здесь есть и бессмыслицы иногда
осмысляемые. Но и это стихотворение — исключение в
творчестве Введенского: из всех его вещей оно наиболее лирично, в каком-
то отношении наиболее личное. И написано оно почти без рифмы,
белыми стихами, что у него тоже не бывает. Введенский сам
называл «Ковер Гортензию» философским трактатом. Это не
противоречит лиричности. «Ковер Гортензия» — лирический
философский трактат. Но почему философский? Введенского интересует там
то, что интересовало всех нас, то, что Л. Липавский и я назвали
соседним существованием, «соседним миром». «Ковер Гортензия»
пересекается с рассуждениями Липавского о соседних мирах, с
моими «Вестниками»1. Может, поэтому Введенский и сказал мне:
«„Ковер Гортензия" — философский трактат, его должен был
написать ты». Это не значит, что я мог бы написать его. Это
значит, что там есть темы, которых касался и я. В этом смысле
«Ковер Гортензию» мог бы написать и Липавский. И также и Хармс,
и Олейников.
Лиричность и свободный стих отличают «Ковер Гортензию» от
всех его других вещей. Это снова новый автономный мир,
созданный поэтом, но тоже исключение в творчестве автора. Это
исключение — характерное для Введенского, но кто знает только
«Ковер Гортензию», еще не знает самого Введенского.
Возьмем другое стихотворение: «Сутки». Оно написано в
диалогичной форме. Диалог вообще характерен и для Введенского, и
для Хармса, но эта вещь написана в строго диалогичной форме:
вопрос — ответ. Может, все вещи Введенского полифоничны, но
«Сутки» — наиболее полифоничны, — это строгий двухголосный
контрапункт: один голос — вопросы, другой — ответы. Когда я
говорю: двухголосный контрапункт — это не метафора. Во-первых,
необходимо и возможно точно определить применение
музыкального термина полифонии к литературе и особенно к стихам
Введенского. Во-вторых, двухголосный контрапункт «Суток» я могу
точно определить и доказать. Но это отдельная тема, пока же я
советую просто прочесть подряд вопросы без ответов и так же ответы
без вопросов.
Еще одна особенность отличает «Сутки» от всех других вещей
Введенского: в них чувствуется покой, удовлетворенность, которых
обычно в вещах его нет. И это стихотворение — исключение, и
14 «...Сборище друзей...», т. 1 417

снова — характерное исключение. Кто знает только «Сутки» —
еще не знает их автора, но кто не знает «Суток» — тоже еще не
знает Введенского.
Одна из наиболее совершенных вещей Введенского — «Потец».
Липавский считал ее вообще лучшей его вещью. Здесь уже
полностью царствует «звезда бессмыслицы» — такого совершенного,
ясного и в семантическом или морфологическом, и в
архитектурном отношении построения «звезды бессмыслицы», такой строго
логичной алогичности и полной неосмысляемой бессмыслицы у
Введенского, может быть, нигде нет. В этом отношении и «Потец»
является исключением в творчестве, правда, не таким
принципиальным исключением, как «Элегия», или хотя бы «Ковер Гортензия»,
или «Сутки», но все же характерным. И еще в другом смысле:
многие вещи Введенского могут быть названы
мистериями-действами. Это не подражание, не стилизация, а вполне современные
мистерии, абстрактные драмы, абстрактный театр, созданный
Введенским за 20 — 30 лет до Ионеско и Беккета. Правда, в некоторых
(немногих) вещах он как бы отталкивается или пародирует русские
действа, например, речь царя в «Кругом возможно Бог» или в «Елке
у Ивановых» сцена суда («Шемякин суд»). Но большей частью
его мистерии-действа вполне оригинальны, самостоятельны и
современны. И может быть, в наибольшей степени это относится к
«Потец». «Потец» — мистерия-пантомима с краткими
монологами и диалогами действующих лиц. Я уже сказал: вещи
Введенского полифоничны. Добавлю: они музыкальны. Введенский и сам
считал, что его вещи можно положить на музыку. На «Потец»
можно написать музыку. Тогда это будет пантомима-балет с
чтецом и певцами2. В этом отношении и «Потец» является
некоторым исключением.
На этом я остановлюсь: если я буду продолжать и дальше
перечисление вещей Введенского, то каждая его вещь окажется
исключением в его творчестве, исключением характерным и
необходимым для понимания Введенского.
Отношение к каждой вещи автора, как к новому
самостоятельному миру, я назову первой стадией понимания. Но для полного
понимания автора и его творчества она недостаточна.
Понимание и исследование начинается, может, даже с
формального структурного анализа отдельной вещи, как автономного мира.
Но затем я должен перейти к другой вещи, к другому автономному
418

миру. Тогда я ищу мир более широкого диапазона или радиуса:
автономный мир многих автономных миров. Это уже вторая
стадия понимания.
II. На второй стадии тоже есть несколько ступеней.
а) Я могу исследовать творчество автора, например
Введенского, по жанрам:
Явно драматургические вещи, например «Елка у Ивановых».
Почти явно драматургические, например: «Кругом возможно
Бог», «Очевидец и крыса», «Потец», «Некоторое количество
разговоров».
Неявно внутренне драматургические — их много.
Скрытая драматургия, диалогичность.
Повествовательные.
Лирические.
б) Можно объединить близкие по жанру и характеру, например
«Приглашение меня подумать» и «Гость на коне».
в) Периодизация творчества автора. Для Введенского это:
1. «Парша на отмели» и до 1925, скорее ближе к 1922 г.
2. 1925 — 1928 гг.
3. 1929 — 1930 гг.
4. 1931 — 1933 гг.
5. Зима 1933 — 1934. «Ковер Гортензия».
6. G 1936 г.
Объединяя некоторые автономные миры в один новый
автономный мир, затем новые автономные миры в еще более широкий
автономный мир, я перехожу, в конце концов, к наиболее широкому
автономному миру всего творчества Введенского в целом. В этом
наиболее широком и полном автономном мире, состоящем из
автономных подмиров, из которых каждый снова состоит из отдельных
подмиров, я нахожу некоторые общие и частные особенности,
отношения и связи миров и подмиров Введенского, которые помогают
мне лучше и глубже понять и почувствовать каждое отдельное
стихотворение. Но каждое из них написано Введенским — тем же
самым Введенским, тем же самым в различном. Поэтому, чтобы
понять и почувствовать одно стихотворение, я должен понять и
почувствовать все его стихотворения, все его творчество в целом.
И здесь возникает ряд вопросов.
Понять и почувствовать:
а) каждый жанр в отдельности;

б) стихотворения определенного периода;
в) общую связь жанров и периодов.
При этом окажется, что не только для понимания последующих
периодов надо понять предыдущие, но еще в большей степени для
понимания ранних стихов надо понять поздние, именно поздние
стихотворения дают ключ к пониманию ранних. Объясняется это
особенностями его творчества. У Шёнберга, например, и особенно
у Скрябина развитие творчества идет в направлении и внешнего и
внутреннего усложнения, у Введенского — не так.
Введенский до самого вынужденного конца не отказался от
«звезды бессмыслицы». Она все время углубляется, но ее форма
проясняется. Его вещи со временем делаются все глубже и
сложнее — именно «звезда бессмыслицы» углубляется, но одновременно
проясняется, стиль и характер вещи становится настолько ясным,
прозрачным, что абсурд, алогичность, бессмыслицу я чувствую как
мое, именно мое алогичное, абсурдное существование, я уже не вижу
их алогичности. Наоборот, логичность, как показывает мне
Введенский, — это что-то абсолютно чуждое мне, внешнее, сама логичность,
сама логика Аристотеля начинает казаться мне величайшим
абсурдом. Введенский раз сказал: «Я не понимаю, почему мои вещи
называют заумными, во-моему, передовица в газете заумна». Это не
значит, что абсурд, бессмыслица относительны. Бессмыслица —
абсолютная реальность, это Логос, ставший плотью, Сам этот
личный Логос алогичен, так же, как и Его вочеловечение. Абсурд,
бессмыслица — абсолютная реальность и так же как Благая
весть — не от мира сего. Вещи Введенского — не от мира сего,
Божественное безумие, посрамившее человеческую мудрость. Но все
мы пали в Адаме, все мы еще разумны, мы можем только в
исключительных случаях прорывать нашу разумность — приобщиться к
Божественному безумию.
Может показаться, что я отвлекся в сторону. Это не так. Надо
понять бессмыслицу Введенского, логику алогичности. Само это
соединение слов бессмысленно. Ведь алогично именно то, что не
логично. Бессмыслица — это то, что не имеет смысла, то есть
непонятно. Фихте как-то сказал: надо понять непонятное как
непонятное. Введенский сказал бы: не понять непонятное как
непонятное. Он и говорил: по-настоящему понять — это значит не понять.
И все же алогичность имеет свою логику — алогичную логику. Но
эта логика для нашего павшего в Адаме разума всегда будет ало-
420

гичной, не относительно, а абсолютно алогичной — docta ignorantia
(Николай Кузанский), безумие для разума.
И все же надо и можно формально определить эту логичную
алогичность или алогичную логичность или, еще правильнее,
алогическую логику алогичности. Эта тема очень большая и выходит за
пределы моей темы, я только намечу возможности решения или
подхода к этой задаче.
1. Нет никакого непрерывного перехода от нашей человеческой
мудрости — логики к Божественному безумию — к алогичности
и алогичному Логосу. Само понятие алогичного Логоса уже
алогично. Может, это первообраз всякой бессмыслицы — не от мира
сего. Но мы пока живем в мире сем, и у нас нет никакого другого
языка, кроме языка общих понятий — языка мира сего. У нас нет
никакой возможности перейти от мира сего, от человеческой
мудрости к Божественному безумию, и все же мы совершаем этот
переход. Мы совершаем его в жизни, но не непрерывно, а скачками.
Каждый из нас совершает его ежедневно, но не сознавая его
алогичности. Поэт, философ совершают его сознательно.
Ни один человек не думает по правилам Аристотелевых
силлогизмов или по правилам современной математической или какой
угодно другой логики. И ошибаясь, ни один не совершает тех ошибок,
которые зафиксированы в классической или современной логике.
Я думаю, чаще всего человек ошибается в жизни следуя логике,
совершает ошибку правильного рассуждения. Не ошибается же,
совершая логические ошибки. И поэт, философ, поэтическая
философия или философская поэзия открывают нам это: ошибку
правильного рассуждения и правильность ошибочного нелогического
рассуждения.
Я сказал: нет никакого непрерывного перехода от логики к
алогичности; нет никакого осмысления бессмысленности. И в то же
время для нас, смертных грешников, нет никакого другого языка, кроме
языка общих понятий, языка мира сего.
Алогичность, абсурд, бессмыслица — понятия семантические.
Можно сказать так: бессмыслица — слово, которое, не обозначает
то, что оно обозначает. В некоторых случаях, а может и всегда, можно
еще добавить: и именно не обозначая то, что оно обозначает, или
обозначая не то, что оно обозначает, оно обозначает именно то, что
Мудрое незнание (лат.).
421

оно обозначает. Это обозначение применимо к величайшей
бессмысленности, может, к первообразу всякой бессмысленности — к
Богочеловеку. Бог, именно как Бог, стал не Богом, а человеком —
Иисусом, Сыном Марии и, как думали, Иосифа; и именно как
человек — Иисус, Сын Марии, — Он был не человеком, а Богом.
Эта бессмыслица такая же семантическая бессмыслица, как и
приводимый в логике пример абсурда: круглый квадрат.
Бессмыслица по понятию семантическая категория, разница только та, что
круг и квадрат существуют только в мысли, а Бог и человек — вне
мысли, человек и есть тот, кто мыслит и круг, и квадрат, и
противоречивое понятие себя самого — человека, мыслящего и круг, и
квадрат, и себя самого, думающего о себе самом и о Боге,
создавшем его. Поэтому и различаются бессмыслицы чисто
семантические и семантически экзистенциальные. Они различаются не
формально, а только по содержанию.
Возвращаюсь к Введенскому. Я не предлагаю общих правил или
методов анализа бессмыслицы в его произведениях, только
некоторые частные советы:
1. Классифицировать и исследовать приемы и способы
алогического соединения понятий в предложения.
2. Классифицировать и исследовать алогичные сюжеты или
темы. В «Серой тетради» Введенский пишет: «И сейчас у меня нет
сюжета или темы в моих вещах, потому что сюжет в них
бессмысленный». Это напоминает слова Шёнберга: серия — не тема, а
одновременно и меньше и больше темы. — То же и у Введенского.
3. Найти связь алогичности с тем, что он говорил еще в 20-е
годы: меня интересуют три темы: время, смерть, Бог.
Изучение алогичности начинается уже на первой ступени, на
чтении и понимании его отдельных произведений.
Но Введенский был не один. Нас было пятеро. Для более
полного чувствования и понимания Введенского надо обратиться
еще к четырем авторам.
III. Это уже третья стадия понимания. О ней я скажу только
вкратце, вопрос о взаимодействии нас, пятерых, очень большой. Я
уже сказал, что каждое стихотворение Введенского — новый
сотворенный им автономный мир. Но он сотворил не один мир.
Каждый из его автономных миров — подмир более широкого
мира — стихов определенного жанра, характера или периода. И
каждый из этих автономных миров — подмир еще более широко-
422

го мира — мира всего его творчества. Но и этот мир — подмир
мира пяти авторов, близких друг другу, часто общавшихся на
протяжении более пятнадцати лет, а трое из них (Введенский, Липав-
ский и я) — более двадцати лет. Можно найти много связей,
пересечений того же самого в различном в творчестве этого мира
пятерых. Но сейчас меня интересует другое: оно связано с третьей
стадией понимания, но также и со второй, и с первой.
В одной из своих книг в примечании Риккерт пишет: «Критик
задает такой вопрос: „А верит ли сам Риккерт в то, что он
утверждает? "» Риккерт отвечает: «Этот вопрос неприличный.
Предполагается, что каждый ученый порядочный и честный человек и верит
в то, что утверждает». Так вот, я думаю: в некоторых случаях
необходимо задавать неприличный вопрос, и прежде всего себе
самому. В самых важных для человека вопросах он именно
нечестный человек: искренно лжет или лживо искренен, и апостол Павел
сказал: «...всякий человек лжив...» (Рим. 3.4).
Евангелие реально задает этот вопрос каждому человеку: ты
говоришь, что веришь в Бога. Действительно ли ты веришь в Бога?
Надо различать догмат, исповедание веры, утверждение о вере
и саму веру. Никакой догмат веры, никакое признание истинности
догмата веры еще не есть вера, живая вера, когда я честно могу
сказать: жив Господь, жива душа моя. Нельзя смешивать веру в
догмат, пусть самый истинный, веру в веру в Бога и веру в Бога.
Творчество Введенского, как и всех нас, пятерых, поэтически-
философско-религиозное. Значит, и к Введенскому применим
неприличный вопрос. Глупые, тупые и злые люди убили
Введенского, мы не можем уже задать ему этот вопрос. Да он и не задается
так просто и прямо. Кьеркегор говорил: в религиозных вопросах
невозможна прямая речь, только косвенная. Может, вообще алогизм
только формально высказывается прямо, например, в
одновременном утверждении двух контрадикторно или контрарно
несовместных предложениях. Но сейчас меня интересует другое.
Введенский был человек, то есть ел, пил, спал, зарабатывал деньги писанием
большей частью ненужных ему детских стихотворений, ухаживал за
женщинами, играл в карты. И тот же самый Александр Иванович
Введенский вдруг отрешался от всех дел, практических и
интересных, усаживался в углу на стуле, подложив на колени книгу, на книгу
бумагу — потому что своего письменного стола у него никогда не
было, — и писал стихи, за которые ему не только не платили день-
423

ги, наоборот, за которые тупые и злые люди убили его. Но ведь это
тот же самый Введенский. Правда, еще Пушкин сказал: «Пока не
требует поэта...» Но сейчас наступили времена, когда для нас
особо живо экзистенциально встал неприличный евангельский вопрос:
веришь ли в то, во что ты утверждаешь, что веришь? Введенский
в своих вещах и, я думаю, все мы все время задаем этот
неприличный вопрос, и прежде всего самим себе.
Вопрос этот задается в самой глубине человека, в глубине,
которую и он сам точно не знает, только подозревает, и когда он
задается другому человеку или обращается к его творчеству, то
предполагается проникновение в самую тайную, скрытую глубину его, в его,
как говорил Кьеркегор, абсолютную субъективность. Никакая
самая искренняя исповедь не может вполне вскрыть абсолютную
субъективность, часто эта исповедь бывает лживой искренностью
или искренней ложью; абсолютная субъективность очень часто не
в том, что говорит человек, а скорее в том, чего он не договаривает,
что желает открыть, но еще больше скрыть, что открывает скрывая
и скрывает открывая. Это тайна, данная каждому человеку, и как тайну
ее можно открыть только скрывая и скрыть открывая. Но я уже
давно перешел к четвертой стадии понимания.
IV. Понимание абсолютной субъективности, поскольку это
связано с наиболее глубокими сокровенными религиозными
вопросами и непосредственно не зависит от теологических догматов, но
выходит за пределы теологии, я назвал метатеологией. Очевидно, что
метатеология может включать в себя и теологические, и
антропологические, и теономно- или теоцентрически-антропологические
вопросы. Поскольку в применении к литературе я не знаю такого
учения — лакейские подглядывания увлечений, связей и романов
известных писателей не имеют никакого отношения к метатеоло-
гии — я приведу только некоторые примеры.
Я слышал самые неожиданные и глупые толкования
произведения Введенского «Куприянов и Наташа». Я хорошо знаю и
люблю эту вещь и всегда понимал ее как
философско-теологический трактат, изложенный в поэтической форме. Т. Липавская, первая
жена Введенского с 1920 по 1931 год, дала мне ключ к более
глубокому пониманию этой вещи. Она сказала: Введенский был без-
бытным, эта вещь — прощание с бытом и чувством. Теперь я иду
дальше в этом же направлении. В личной жизни до 1931 года
Введенский не отказывался от эмоций, от чувства. В то же время
424

и тогда у него уже было некоторое расхождение с жизнью, с
бытом. Он никогда, кажется, не имел своего письменного стола. Он
сам говорил, что любит жить в гостиницах, то есть не дома. Он не
имел дома, «не имел, где приклонить голову», по существу, и тогда
уже он в жизни был путником — viator. И все же в интимной
жизни он был и нежен и ревнив, у него было чувство. В стихах же
того времени отношение к чувству ироническое: остранение и
отстранение. Только после 1931 года, то есть после разрыва с
первой женой, у него начинает появляться поэтический интерес к
чувству. В «Куприянове и Наташе», написанной, по всей вероятности,
в 1931 или 1932 году, он прощается с чувством, но это прощание
с чувством в жизни было одновременно пробуждением
поэтического интереса к чувству, воплощенного в более поздних
произведениях: «Очевидец и крыса», «Четыре описания», «Ковер
Гортензия»...3
<1970-е>

Якоб Друскин
"*2SU&r

51
ДУШЕВНЫЙ ПРАЗДНИК
12.09.<1928>
«На что человеку целый мир, если он повредит своей душе?»1
Я жил много лет, что-то делал, думал, писал и вдруг увидел: меня
не было. Где я? Где моя душа?
Я увидел что-то простое, настолько простое, ясное, очевидное, что
сейчас я не могу даже понять, как я не видел этого раньше, как я
мог жить, не видя этого. Это простое, ясное, очевидное все время
передо мною — это моя душа. И это чудо: чудо — душа; чудо,
что я столько лет не видел этого чуда, чудо, что я мог жить, не видя
этого чуда; чудо, что я увидел чудо.
Это так просто: подумай о своей душе. И еще: «Подумай о своей
душе» — это и есть душа, то есть когда я думаю о своей душе, я
и имею ее. Думать о своей душе — это мысль. Но душа не мысль,
даже не мышление и не думание. Душа больше, чем мысль, чем
думание: душа думает и имеет мысль. И все же: когда я думаю о
своей душе, я имею ее, эта мысль и думание о моей душе и есть моя
душа, то есть эта мысль больше, чем эта мысль, выходит за пределы
мысли: как то, что она есть, она больше того, что она есть.
Я увидел новое, простое и радостное, оно всегда было у меня, но
я не видел его. Нет, я всегда видел его, не мог не видеть и все же
не видел, только сейчас увидел.
У меня сейчас тяжелая радость или радостная тяжесть. Как
будто я впервые заметил: у меня есть душа.
Я увидел новое простое и радостное, но по другую сторону новой
радости печаль: о том, что было и уже не будет.
Иерография2, «Закон и первоначальное»3 — все это
представляется мне сейчас очень сложной, но ненужной ничтожной
постройкой. Зачем все это, когда сказано так ясно, просто и хорошо:
ПОДУМАЙ О СВОЕЙ ДУШЕ.
429

Когда я пошел сейчас на кухню мыть руки, я вспомнил, как совсем
еще недавно, вчера медленно шел ночью на кухню, за окном брал
что-нибудь поесть4, потом не торопясь ходил по коридору, касался
дверного крючка 4, 8 или 16 раз5, я любил ночь, тишину,
медленность, неторопливость. Теперь все это прошлое: я буду ходить на
кухню, буду ходить по коридору, но уже не так, как вчера. Я тот же
и уже не тот же.
Когда есть важное и главное, то одно, а там, то есть раньше, в
множестве одно, но одного-то, кажется, и не было.
Какой-то круг: то, что я прежде думал, — инвариантная
система в множестве состояний, то есть одно в множестве, сегодня
увидел: одного-то и не было, только сегодня нашел. Но есть и другое —
то, что раньше видел; тогда одно и другое и снова инвариантная
система — одно в одном и другом. Но сегодня увидел: одного-то
и не было, только сегодня нашел его. Но есть и другое...
13.09.<1928>
Если приму целиком то, что увидел вчера, мне будет жалко
прежнего: философии, если придется от нее отказаться. И снова круг:
видя Его волю, зачем рассуждать о другом? Но, видя другое, не могу
не рассуждать о нем.
Но это уловка: если я брошу курить и прочее, если я приму
все и не будет дурных мыслей, помешает ли мне это заниматься
«Законом и первоначальным», иерографией, философией? Да,
помешает.
Иерографический релятивизм, инвариантность в этом
релятивизме, категориальный сдвиг, устранение причинных отношений,
несовпадение-извращение, наркотики6, Шурин7 пример с чудом8, глупые
положения, неумение вести себя в обществе, правила поведения,
нарушения их...
14.09. <1928>
Как будто бы и раньше все это я знал, так казалось мне: Бог,
бессмертие, примат практического разума. И это было не отвлеченное
знание, а вполне конкретное. Но сейчас узнал еще более
конкретное. Раньше был я, мое поведение, моя философия. И хотя я
всегда знал то, что я знал, то есть понимал, чувствовал, ощущал,
все же отделял себя от себя, от своего поведения. Я думал, что
430

я и моя философия одно и то же. И вдруг я увидел, что не одно
и то же.
Приятное примешивается к ложному и принимаешь его за
истинное.
Я думаю, я решаю, я оправдываю и думаю, что мои мысли, мое
решение, мое самооправдание и есть я. Но оказалось, что это не я.
Выходит, что я не понимал примата практического разума.
Я отвергал человека. Нет, я ушел так далеко от человеческого,
что, когда оглянулся и увидел человеческое, оно оказалось так
далеко от меня и показалось мне близким и нужным, и я стал
отрицать то, что знал раньше.
Если Бог в том, чтобы думать о своей душе и любить
ближнего, то я не знал Бога.
Я думал о Боге и не думал о душе. И мне казалось, а может,
и действительно было понимание, и откровение, и великая радость,
когда я сливался с Первоначальным. Иногда и люди служили
поводом этого слияния. Но не было любви к людям, но к
Первоначальному и Закону в людях.
Тот мир открывался мне и в иных формах, когда земные
причинные связи тускнели и теряли свою необходимость,
обыкновенные предметы становились новыми, прекрасными и
радостными — они сохраняли то, что у нас всегда теряется —
постоянную новизну: они всегда были и оставались новыми. И это было
реально, как стол, за которым я сейчас сижу, и еще во много раз
реальнее.
Тот мир со всеми его предметами, людьми, со всем, что
невозможно и назвать, был во мне, это был истинный реальный мир,
истинно реальный. Гуляя, бывая в гостях, разговаривая с людьми,
исполняя неприятные тяжелые обязанности, находясь с самим
собою, я был в нем — в том мире, и он был во мне. И когда Бог
послал мне второй мир9, и он был во мне и я в нем, хотя в
пространстве и отделенный от меня, — пространства не было.
Я созерцал тот мир: я был в нем, я был им, и он во мне. Я был
как в стеклянном корабле.
Я был один, пока Бог не дал мне второго мира, но я не знал, чем
он был, что он был. Он был далекое и чужое и стал жалким и
близким. Но и во втором мире я не вышел из себя, из своих границ,
оставался один. И душа моя наполнилась печалью, и плакала, и
431

жаждала близкого и жалкого. И я подумал о своей душе, о добре
и зле, о людях, стал сомневаться, потерял дорогу, стою на распутье
и не знаю, куда мне идти.
15.09.<1928>
В трамвае поругались пьяные рабочие. Вагон остановили,
одного из пьяных толкнули, и он вылетел на улицу. Он поднялся и
стал жаловаться, просить; он чувствовал себя несправедливо
обиженным: — почему вытолкнули только его, а второго пьяного
оставили? Он без конца повторял, что пьяного тоже надо выбросить
из вагона так же, как и его. И так он был мне противен, этот дурак,
с его обидой, — человек.
6.09.<1928>
Я связан со всем, нет меня отдельного. Я — часть всего, и я же —
все. А моя душа? Нет ее, снова нет, потому что все одно, и я — все.
Снова я выскочил из мира, и поэтому нет моей души: я часть всего,
и я — все.
Хорошо найти свою душу и хорошо потерять ее10.
17.09.<1928>
По понедельникам и четвергам я еду в фабзавуч утром в 7 часов
в автобусе. Большей частью встречаю тех же людей.
У штаба садится молодая женщина лет 23 — 24. Ее
провожает мужчина лет на 10 — 15 старше ее, аккуратный, размеренный
чиновник. Мне кажется, он не муж, они связаны грехом. Он
подводит ее к автобусу, усаживает, целует руку, потом, наклонив голову
набок, как Менжу11, уходит, помахивая тросточкой. Всю дорогу она
сидит, не двигаясь, грустная. И я проникся уважением к греху: к
грешнику, к слабости грешника, который не может устоять перед
грехом, к человеческой слабости.
Кончился мой душевный праздник12.
1928, 1966
52
ПОЛЕТ ДУШИ
В небе летала душа этого. Расходились линии первых
трамваев.
432

И за всем этим чувствовалось просыпание могучей природы.
Чувствовалось, как за стеной, просыпание могучей природы.
Я был, как большой человек, как великан, подпиравший своими
плечами небо.
Полет души чист и ясен.
Проходят мурашки по телу, вздрагивает тело — могучая
природа вставала.
Из осколков происходит соединение, происходит соединение, и из
осколков встает новая жизнь под старым названием. Встает
соприсутствие.
На границе: могучая природа вставала — стало утро.
На границе (другой): соприсутствие. Зимние линии
первых трамваев.
В небе летала душа этого, и полет души был чист и ясен1.
1928
53
ФОРМУЛА ФЕДОНА
Одно переходит в другое через третье, которое скорее одно, и через
четвертое, которое скорее другое. Непереходящее же будет это, к
которому стремится одно, переходящее в другое. Оно прежде одного
и касается его дважды: одной границей будет рождение или начало,
а другой что-либо, потому что и другое стремится к нему и
переходит в одно. Оно будет как бы перед этим. В чем-либо будет
начало одного, переходящего в другое, а то, что в чем-либо будет началом
одного, то будет душой. Душа — среднее между одним и этим и
ближе к этому. А третье, которое скорее одно, и четвертое, которое
скорее другое, будет видимостью третьего и четвертого, и видно
рождение и что-либо. Тогда душа, которая скорее одно, чем другое,
будет началом этого, а видимостью будет третье, которое скорее одно, и
четвертое, которое скорее другое. Но видимость души не имеет: это
своей силой производит душу, а душа — что-либо. Условие чего-
либо — видимость, но видимости нет, видимость не есть что-либо.
Одно же не принимает другого, но когда приходит другое, должно
исчезнуть, потому что одно стоит под этим, а другое — под тем, и одно
433

и другое касаются этого или того и только этого или <только> того.
Также третье может быть другим, а четвертое — одним и между
ними пятое и шестое, и седьмое и восьмое, и между третьим и
четвертым — девятое и десятое. Но это и то неизменны, и это — в
одном, а то — в другом. Но оба они — это, а то, что оба есть, — то.
Все раздробится подобно одному и другому, но это и то — как это
и то, а одно и другое через третье и четвертое, и первое есть
существующее, а второе — несуществующее. Но если какое-либо одно
касается этого — оно будет тем и касается как то, и дробится как это
и то. Следовательно, несуществующего нет, а то, что о нем
говорим, — то есть то и дробится как то и, так как такое одно будет этим
как то, то это есть то, а душа бессмертна.
<1928>
54
ПСАЛОМ
Скрючило, скрючило, в три погибели меня скрючило, и явился Бог.
Бездна премерзости я и собрание вод грязных. В грехе утопал, в аду
был, в пекле горящем. Нечистота и отребье, низость, прах земной, не
было мне спасения. И явился мне Бог. Я же был в аду: чистое сделал
нечистым, святое — мерзким, образ Божий извратил. Грех я и
помыслы мои — один грех. Не было мне спасения, и Бог был от меня
закрыт, как бы в тумане. Я отчаивался и уже терял надежду. Небо
наверху и как бы в тумане, ад — бездна премерзости. Небо
закрыто, ад — собрание вод грязных. Небо вдалеке и не видно, ад —
низость, пекло горящее. И не было спасения. И в глубине, в бездне, в
бездне адской, пекле горящим забил родник. Со дна бездны адской
забил родник до самого неба, и раскрылось небо, открылся Бог. Забил
родник, Господь Иисус Христос, Господь Бог, со дна ниже бездны
адской и до самого неба, до Бога, Господь Бог Иисус Христос.
то? 1931?
55
ПРОИСХОЖДЕНИЕ ВТОРОГО МИРА
В СВЯЗИ С НОВОЙ ТЕОРИЕЙ ВРЕМЕНИ
Вечная тоска по абсолюту1 имеет различные проявления. У тебя
упала копейка на улице, и все остановились, ищут в грязи. Ты кол-
434

лекционируешь марки или жуков. Ты должен доиграть
упражнение на фортепиано и только тогда встанешь, а встав, ты закроешь
ноты или крышку рояля. Установленные тобой правила ты строго
исполняешь, укоренившимся в тебе привычкам ты следуешь, а их
неисполнение вызывает в тебе неудовлетворение. Хотя бы ты и
признавал их ненужными.
И все это не то.
Претенциозность, манерность, неумение вести себя в обществе
и неестественность есть первое нарушение элементарной тоски по
абсолюту, а потому и первая ступень к истинной тоске, на которой,
впрочем, многие останавливаются, неспособные пойти дальше.
Минуя все промежуточные стадии этой тоски, перейду к
описанию последних.
Блестящий шарик кровати, вызвавший в тебе нецеломудренные
чувства в момент опьянения гашишем, противоестественная
склонность к предмету или первая любовь к женщине, когда проходит новое
и вступает в силу суждение: было и нет, открывают перед тобой новый
мир, который был назван мной вторым миром2, если истинный
первый, а являющийся нулевой.
«Когда проходит новое и вступает в силу суждение: было и
нет», — сказал я, потому что когда видишь второй мир, то не
рассуждаешь, а живешь в нем, а что он был, узнаешь после.
Относительно скромные способности, недостаточность
упражнения и разные недуги не дадут мне возможности ясно и
подробно описать главную причину того, что познаешь второй мир не тогда,
когда его видишь, а когда его нет. Все же по мере сил своих и
способностей попробую это сделать.
Я буду говорить о времени.
Вот новая теория времени, которую никто еще не описал и до
познания которой я дошел уже пять лет тому назад.
Тысячи лет люди думают о том, что такое время, и многое они
познали и преодолевали время, но, познав многое и преодолев
время, они теряли его, и, так как не было времени, они не могли познать
его.
Подумай, что я скажу. Это будет просто и ясно и очень мало.
Но я и сам еще не знаю, что я скажу, потому что способности у меня,
как я сказал, небольшие и, пока Бог мне не дал, я и сам не знаю.
Я иду по улице и вижу дом и говорю «дом», потом вижу за домом
пустырь и говорю «пустырь», но когда я вижу дом, я говорю «дом»,
435

а что будет за домом, я не знаю, пока не увижу пустырь, увидев же
пустырь, скажу «пустырь», но больше не смогу сказать, пока не увижу.
Я привел этот малоудачный пример для того, чтобы пояснить
ограниченность моих способностей3 и всемогущество Божие, теперь
же перейду к изложению теории времени, до познания которой я
дошел собственными усилиями пять лет тому назад.
Не имея способности описывать пространно и не видя в этом
особой надобности, по мере своих сил и поскольку хватит умения,
изложу мою теорию такими словами:
Трактат о времени
Когда что-нибудь было, то его не было, так же как и того, что
будет, но оно есть сейчас4. И обратное: когда что-нибудь есть
с е й ч а с, то, что было раньше, <того> не было раньше, так же как
и того, что будет потом.
Конец трактата о времени.
Вот теория времени, которую Бог открыл мне, несмотря на мои
малые умственные способности уже пять лет тому назад.
И я хранил ее пять лет в себе и вынашивал, чтобы суметь
сказать ее просто и ясно в форме, доступной и ребенку.
Вот почему второй мир я познаю только тогда, когда его уже нет,
потому что только тогда он и есть.
Подумаем о радостях, которые мы помним, хотя их и не было;
откуда эта способность разделять то, что есть?
и сущность этой способности разделять есть на есть и было
какова?
и не живет ли человек только тогда, когда он вспоминает?
и не правильнее ли будет сказать про живущих, что они жили,
а не живут?
И передо мною открываются новые возможности и пути, о
которых страшно подумать человеку.
<Вторая пол. 1920-х>
56
ЧЕТЫРЕ СЛОВА
Летом запрусь от мира и обдумаю все как что есть. Я буду сидеть
как камень, и каждое слово будет как камень и буду писать в день
по одному слову.
436

И первое будет, что я напишу, как камень: что все есть прах, и
что прах не прах и небо стоит твердо.
И второе будет, что я напишу, как вода: что все течет и в с е
стоит неизменно и будет как это и то.
И третье будет, как изменчивое вещество: много книг и
круговорот и все прах.
И четвертое будет, как камень: что все есть прах, и что прах не
прах и небо стоит твердо.
Тогда можно будет и умереть.
Летом запрусь от мира и обдумаю: как все есть. И лето будет
не одно лето — будет много лет. И буду писать в год по слову, и
слово будет как камень — годовое слово. И будет четыре слова: как
камень, как вода, как прах и как камень. А как огонь нет.
Потом я умру.
А может, и как огонь будет.
Потом я умру.
Петербург тысяча девятьсот тридцать седьмого февраля Яков
Друскин шесть часов утра, начало седьмого.
57
СОСЕДНИЙ <МИР>
И нет конца и нельзя остановиться / и все выходит так что нет
перерыва / и как вода течет и находя препятствие во льду / и небо
серое / и отсюда трамваи на мосту идут медленнее / и самый мост
удлинился и стал скучным / и на мосту по перилам идет
мальчишка и если он упадет в Неву то разобьется о камень и лед и потонет
в воде / и лед идет и стукнулся лед о лед и лед раскололся и на льду
камни и кирпичи и от камня до камня и от кирпича до кирпича по
бесконечности / и еще лед на лед нашел и пошел лед под лед и вышел
из-под льда и пошел дальше / и течет Нева и нефть на Неве: / масло
синее и узоры и -лоскуты и голова кружится и можно свалиться в
Неву вниз головой и разбить голову о камень и лед и потонуть в воде
и кирпичи на льду и осколки кирпичей на льду и от кирпича до
кирпича и от осколка до осколка — бесконечность и мост тянется
и удлинился и трамваи идут медленнее и гранитные перила у Невы
я лежу на перилах холодно небо серое больше ничего нет.
<1927 - 1928>
437

58
ОКНО
Сильно окно тянет человека
Хочешь в окно выпрыгнуть, броситься.
Стул подставишь, влезешь на подоконник
Встанешь на подоконник бросишься в окно.
Тянет дыра в стене темнотою
Тянет дыра в стене пустотою
Так легко вывалиться в окно
Встанешь на подоконник вывалишься в окно.
Боже боюсь выпасть в окно
Встав на подоконник выпасть в окно
Так легко выпасть в окно
К окну подойдешь — выпадешь в окно.
Приходит пустое — без всего
Пустое спокойное — без всего
Пустое спокойное тянет в окно
Боже боюсь выпасть в окно.
Теплый воздух идет в окно
Подойдешь к окну вылетишь в окно
Тянет темная сила в окно
Тебя несет прямо в окно.
Просит окно выпасть в окно
Тянет окно своей простотой
Простое спокойное — без всего
Боже боюсь выпасть.
Дыра в стене так проста
Окно мое так просто
Упасть в окно легко
Бог мой! боюсь выпасть.
// июля 1928
438

59
ПЕСНЬ О СУББОТЕ
I
Был праздник и всякая тварь радовалась и я радовался и
славил имя Господа Бога Великого.
И был у меня второй мир1, и была женщина, открывшая мне его,
и целый месяц это было.
И не было радости конца и не было времени и ничего не
замечалось.
И был праздник, а сегодня суббота день праздника последний.
И всякая тварь радуется и я радуюсь и славлю имя Господа Бога
Великого, но не забыть мне, что сегодня суббота, день праздника
последний.
Был праздник и настала суббота, день праздника последний.
И настала суббота, день праздника последний, и не хватило мне
радости, не осталось мне радости на субботу, день праздника
последний.
Потому что последний день праздника и завтра не будет...
Один Ты, Господи, есть
и нет в Тебе прехождения
и не сказать про Тебя: было и не будет,
но только есть.
Восславим субботу, страшный день, день праздника последний.
II
И уж наступил последний день.
Солнце как будто светит и небо светлое и кругом день, но
темно у меня и я вижу ночь и пришла смерть.
И уже появились шорохи и шумы, а шум машин глохнет.
И не будет движения — движение остановится и будет
тишь, и в небе уже трещина и видна грань двух столкнувшихся
ничто2.
И все уже умерли и ходят трупы и дохаживают свой последний
день.
1928
439

60
СУББОТА
I
Ранним утром вставши, светлое увидев небо
Ровную линию увидев, полное протяжение
Неподвижность души почуял, равное пребывание
Сам себе равен стал, с самим собой совпадаю.
II
С самого утра был я весь жидкий
Переливались внутренности, грязи хлюпали
Но предпринял я героическое усилие
Грязи высохли и весь подсох я.
III
Вижу как застывает ход пешеходов движение реки
трамваев
Вязкая линия высохла, тень осталась.
А по бокам возвышаются тверди — земная, небесная
Вижу движение кончавшимся серая тень осталась.
IV
Мягкое тесто ровное тянется сплошной линией
Скользких форм нету, пузыристости тоже
Мягкое тесто ровное выпуклости произвольные
К рукам не липнет, где хочу нажму трону.
<Вторая пол. 1920-х>
61
I
Боже дай избавления
Серый день кончи
Звездное небо над нами
Нет нам избавления
По улицам хожу
440

Песнь свою пишу
Будет беда
Конца света жду
Серое небо померкло
Пошли по небу тучи
Солнце закрылось
Линий движенье слабеет
Закрываются небеса
Не будет избавления
Будет беда.
Хожу по улицам
Песнь пишу
Скорое наступление конца света жду
Свет кончается.
Солнце меркнет
Небо закрывается
Пришла беда
В небе дыра
VIII
В этом был ужас
Был смертный грех
Пролить каплю воды
Большой смертный грех
Преступить границу
Сделать шаг
Сделать один шаг
Большой смертный грех
Смешать две жидкости
Смешать две части
Влить каплю другой
Большой смертный грех
Пролить каплю воды
Преступить границу
Смешать две части
Один смертный грех
24 июля <вторая пол. 1920-х>
441

62
Давно не писал1, и не было мне ничего, занят был. Теперь
лежу, прикован к постели недугами своими. И хотя еще день,
попробую писать размеренными строчками и неразмерными,
сообразуясь со своим дыханием. Способности у меня ограниченные и
многого от меня не требуется — что Бог даст и на том спасибо
скажу.
Легкий пух наполняющий голову
Давит пух через глотку на тело
Вырвали зуб вчера без боли
Зуб больной был гангренозный
Рвали зуб вчера без боли
Было больно очень больно
Голова болела сильно
Челюсти болели.
Голова болела после
Зубы все болели сильно
Ослабел совсем от боли
И больной лежу в постели.
Ряд туманностей сгущался
В голове моей собрался
Все туманности сгущались
Между собой объединялись
И одна туманность стала
В голове моей осталась
Мою голову застлала
В голове моей застряла
В голове она сгущалась
Напирала на все тело
Не сгустилась до конца
И не вышло ничего.
Голова тяжела
Тело пусто
Давит на тело.
Туман книзу реже
Кверху гуще.
Очистилась голова
442

Формы яснее
Формы чище
Чистое тело геометрическое.
Чистое тело, еще не открытое наукой2 геометрией
И определяется оно через связь с телом.
Связь происходит через горло и носоглотку
Фигура книзу сужается кверху расширяется
И наоборот фигура кверху сужается,
а книзу расширяется.
Туманность сгустилась, но сгустилась не до конца,
остановилась и вот образовалась вещь до того как вещь образовалась. Т. е.
должна была сделаться одна вещь и не сделалась, а сделалась другая
вещь3.
Посередине образования вещи образовалась вещь.
Так мы видим что вещь может всюду образовываться и всегда.
Делая вещь, мимоходом сделал другую вещь и какая из них
более важная не знаю
И обрадуется биерограф* и скажет: все есть биерография.
Происхождение вещи само есть вещь происшедшая
Вещь происшедшая сама имеет в себе другие вещи
И может нету совсем никакого происхождения.
Но само происхождение есть вещь, как и другие вещи.
II
Происхождение вещи, остановившись и не произведя вещь,
оказалось вещью в половине или в другой части своего
происхождения.
Каждая часть происхождения вещи есть отдельная вещь. А
отсюда мы можем заключить — каждое происхождение вещи есть
множество других вещей.
Как образуются вещи?
Из пустого места из пустоты образование вещей понятно:
совершеннейший предмет есть пустота.
Биерограф — это сокращение значит бывший иерограф. Так
называется человек, занимающийся наукой биерографией, так называется одно из
направлений науки иерографии4. <Примеч. автора.>
443

Но когда голова заполнена грязью и мутью и непотребством, как
тогда рождается вещь?
Скопление мути целью своею имеет притяжение ее из самых
скрытых и сокровенных частей головы к телу. И когда скопление
произошло, происходит перерождение ее или полное уничтожение.
Но скопление мути есть происхождение вещи.
Из этого видно и понятно, как скопление мути может породить
вещь раньше времени.
Но не совсем ясно самое перерождение и разница между
вещью наступающей после перерождения и вещью наступающей во
время перерождения.
Простые вещи видишь вдруг
Дает блаженство вещь простая
Простым вещам границы нет
Простые вещи переходят
Мир истинный — бытие
Линии — основание
Простые вещи — образование
Радость дают.
Истинное блаженство
Истинное совершенство
Совершеннейшее совершенство грань двух ничто5.
Пустота — содержание
Возможность произрастания
Вещи простые имеют два происхождения
Из пустоты произрастают
Из мути возникают
Но линиями образуются
На линии разлагаются.
(но
Плавают в воде предметы
Очертания их расплываются
Ходы, переходы предметов
Совершенства незаконченных предметов
Течение воды
Различные направления
444

Плоскости линии
Столкновения
Грань ничто.
Обнаружилась грань двух ничто.
<Вторая пол. 1920-х>
63
РАССУЖДЕНИЕ О ДВУХ ВО ВСЕМ
ОДИНАКОВЫХ ВЕЩАХ
1. Вещью я называю что-либо, то есть предмет, число, состояние,
движение или что-либо другое.
2. Местом я называю определенную окрестность вещи .
3. Отношением я называю несколько мест.
Объяснение. Я называю несколько мест отношением, потому что если
они не соединены, то не будет нескольких мест, но одно. Но если одно
повторять, не оставляя предыдущего и не сохраняя его, то не будет
больше одного. Следовательно, не может быть нескольких несоединенных мест.
Следовательно, «несколько» есть отношение. Но не принадлежит ли
отношение вещам, этого я сейчас не разбираю, но если и принадлежит, то не
противоречит определению, так как все равно что соединяет места.
4. Слово «окрестность» не может быть определено.
Примечание. Я бы мог взять и другое слово неопределяемым,
например, место, или вещь, или отношение, тогда бы определил окрестность, но
одно слово останется неопределенным. Из этого видно, что, во-первых,
определение расширяет знание о предмете. Во-вторых, что в основе
определения лежат недоказанные предложения. В-третьих, видно будет, что
знание есть всеобщее определение.
Есть две вещи, во всем одинаковые, также не отличаются
местом и к ним нельзя применить слова: до и после, надо исследовать,
сколько их, одна, или две, или больше. Если две или больше и
исследуем, каким образом две или больше, то видно будет начало
различного.
Первое предложение. В различных местах не может быть двух
во всем одинаковых вещей, потому что они будут отличаться
местом. Если ты этого не понимаешь и говоришь: отношение не
принадлежит к вещи, то подумай о двух во всем одинаковых вещах.
Тогда ты увидишь, что одна вещь имела окрестность и другая имела
445

такую же окрестность, но ты их не соединял, следовательно, они не
были в отношении и не были в разных местах. Но если ты
подумаешь о двух вещах в разных местах, то они будут вполне
одинаковы, пока ты рассматриваешь их в отдельности. И ты будешь
сравнивать вещи и их окрестности и не сможешь сравнивать
отношение их окрестностей, если они во всем одинаковы.
Следовательно, в двух местах не может быть двух вполне одинаковых
вещей.
Второе предложение. Две одинаковые во всем вещи будут одной
вещью. Если же ты этого не понимаешь и говоришь: не называю
ли я их двумя вещами? Не достаточно ли этого, чтобы быть им
двумя? то заметь, что я не утверждаю, что одна вещь не может быть
двумя вещами, но что две вещи — одна вещь. Но если у вещей
те же окрестности и они не соединены, то у меня нет
возможности насчитать больше одной вещи. Следовательно, будут одной
вещью.
Третье предложение. В одном месте может находиться
несколько вещей. Если же ты в этом сомневаешься, то подумай о том, что
вещи, которые мы видим глазами, не просты и состоят из других вещей,
также изменяются, следовательно, не бывают одной вещью, но
другие вещи, которых мы не видим глазами, обладают признаками и
свойствами и из них мы выводим другие предложения и признаки,
свойства и предложения — это вещи, которые находятся на том
же месте. Кроме того, всякая вещь не может быть названа одним
словом, и всякое слово или название будет вещью.
Четвертое предложение. Несколько разных вещей, находящихся
в одном месте, — одна вещь. Если же ты не понимаешь этого и
говоришь: каким образом несколько разных вещей — одна вещь?
Я не понимаю этого, — то подумай о том, что всякое что-либо есть
вещь и у тебя нет достаточного критерия, чтобы сказать: это вещь,
а это не вещь, и видя что-либо, ты говоришь: это вещь. Но ты видишь
сейчас вещь и ты видишь еще раз сейчас, и даже если вещь
неизменна, ты видишь то одно, то одно, причем на том же месте; затем
подумай о том, что ты не можешь соединить «то одно», «то одно»,
которые ты видишь, потому что они на том же месте, причем это не
изменение и не касается времени, если на одном месте.
Следовательно, это несколько разных вещей. Но так как не больше одной
вещи, то одна вещь. Следовательно, несколько разных вещей — одна
вещь, потому что, во-первых, всякое что-либо есть вещь и нет ника-
446

кого преимущества, чтобы быть вещью; во-вторых, вещи не могут
быть названы одним словом; в-третьих, находятся в одном месте.
Несколько вещей, находящихся в одном месте, мы будем называть
состоянием вещи.
Пятое предложение. Несколько разных вещей в одном месте
не находятся между собой в отношении. Это ясно само по себе, если
же ты этого не понимаешь и говоришь: может ли быть, чтобы
несколько вещей, находясь в одном месте, не были в отношении, то
достаточно будет ответить, что согласно определению «3» это
может быть. Если же ты будешь продолжать так: но я считаю, что
отношения принадлежат вещам, может ли быть в этом случае,
чтобы несколько вещей не находились между собой в отношении, —
то я отвечу, что и в этом случае присутствие в одном месте не
допускает отношения, потому что несколько вещей в одном месте —
одна вещь, но для отношения требуется не меньше двух, если же
ты возразишь, что одна вещь не находится в отношении, но несколько
находятся, то подумай, что ты имеешь: вещь, вещь, вещь, но ты не
можешь их сосчитать, следовательно, не будет двух вещей,
следовательно, ни в одном случае не может быть отношения между вещами,
находящимися в одном месте.
Шестое предложение. Вещь, которая находится в разных
местах, не проста и состоит из нескольких сложных вещей, и, обратно,
всякая не простая вещь находится в разных местах. Может, ты
скажешь: я не понимаю, что ты называешь простой вещью и не
простой, ты бы должен был раньше определить простое. Тогда
подумай о том, что все изменяющееся во времени находится в разных
местах, также ни одна из вещей, разлагающаяся на части, не может
быть названа одной вещью. Тогда ты увидишь, что простым я
называю то, что может быть названо одной вещью, а не простым то,
что не может быть. Только заметь, что одна вещь может быть
несколькими вещами, а непростая вещь состоит или разлагается на
несколько вещей. Причем вещи, на которые разлагается непростая
вещь, так же не проста, потому что если простая вещь не может быть
разложена, то она не может быть и соединена.
Седьмое предложение. Простая вещь находится в одном
месте. Это не требует объяснения.
Восьмое предложение. Всякая простая вещь имеет состояния, не
простая же не имеет состояний. Если же ты не понимаешь этого
и говоришь: не думаю, чтобы всякая простая вещь имела состояния,
447

то есть была бы несколькими вещами, то вспомни, ведь не раз уже
я говорил, что ни одна вещь не может быть названа одним словом,
следовательно, имеет состояния. Если же ты не согласен со второй
частью предложения и говоришь: не думаю, чтобы всякая
непростая вещь не имела состояний, то вспомни, что непростая вещь
разлагается на не простые вещи, поэтому не находится в одном месте
и не имеет состояний.
Девятое предложение. Ни одно состояние не имеет
преимущества перед другим состоянием или вещью, и ни одна вещь, из тех ли,
что названы состоянием или не названы, не имеет никакого
преимущества перед другой вещью, названной или не названной
состоянием. Если же ты не соглашаешься с этим и говоришь: я отдаю
преимущество одним вещам перед другими, я знаю <одни> вещи
лучше других вещей, то подумай, о каких вещах ты говоришь,
каким вещам ты отдаешь предпочтение, какие вещи ты считаешь
лучшими? Не сложные ли это вещи? И не сложная ли вещь само
преимущество? Но, оставив сложные вещи, ты не сможешь
досчитать даже до двух. Если же ты опять не соглашаешься и говоришь
так: не сказал ли я: вещь и ее состояние? Не отдал ли я
предпочтения вещи или ее состоянию, то подумай, что назвали мы
состоянием? По-видимому, несколько вещей, которые есть одна вещь. Но
разве мы сложили несколько вещей в одну вещь? Нет, тогда бы вещь
была непростой, следовательно, не одной вещью. Если же так, то
каждая из вещей, названных состоянием, есть эта одна вещь, а
остальные — состояние.
Десятое предложение. Мы можем рассматривать вещь как одну
и как одну, но имеющую состояния. Если же ты еще не
понимаешь, к чему это я сказал, то заметь, что здесь уже есть различие, во-
первых, вещи и ее состояния, во-вторых, вещи и вещи с ее
состоянием. Таким образом здесь есть несколько вещей и мы можем даже
сосчитать до двух. Если же ты не понимаешь этого и говоришь:
каким образом мы можем сосчитать до двух и все же не будет
отношения, то обрати внимание на то, что мы считаем не вещи, но
способы их рассматривать.
Одиннадцатое предложение. Две одинаковые во всем вещи,
находящиеся в одном месте, хотя и будут одной вещью, но их
можно рассматривать как две вещи и больше. Может, ты скажешь: как
же рассматривать одно как два? Но мы считаем не вещи, но
способы их рассматривать и если мы рассматриваем одну вещь как две,
448

то две одинаковые во всем вещи, находящиеся в одном месте, хотя
и будут одной вещью, но мы можем рассматривать их как две. Если
же ты не понимаешь, почему мы можем рассматривать их не
только как две вещи, но и как большее количество вещей, то заметь, что
большее количество вещей не значит три или четыре, но сколько-
то. Если же ты опять не понимаешь, к чему это я говорю, то
достаточно мне будет сказать, во-первых, что сколько-то это ограни-
ч<енное> и пересч<итанное> множество, но неопред<еленное>,
то есть все равно столько-то или столько-то, а несколько не есть
число, во-вторых, что мы нашли различное, рассматривая вещи, в-
третьих, в рассматривании мы нашли его как бы являющимся, а есть
оно в самой вещи, так как вещь есть несколько вещей и,
в-четвертых, различное и различное не есть отношение, не выводится и не
находится с помощью отношения и, по-видимому, избегает его.
< Примечание >
Четвертое предложение и пятое — круг. И в том случае, когда
отношение принадлежит вещи в одном месте, не может быть
отношения. Потому что в одном месте каждая вещь рассматривается как
одна.
О рассматривании вещей. Рассматривание простого находится
в непростом.
Как обнаруживается тожество двух вещей?
Порядок вещей в одном месте не есть отношение. Если две
вещи обнаруживают одинаковый порядок и находятся в одном месте,
то эти две вещи во всем одинаковы и, следовательно, одна вещь.
Но мы их можем видеть не как одну и это не принадлежит к ее
состоянию или рассматриванию, но к рассматриванию
рассматривания или к рассматриванию второй степени.
<Вторая пол. 1920-х>
64
Одно стоит. Пустая форма — в нем, но отделилась
И вот стоит одно, а вне него другое.
Другое — призрак, в призраке и я.
Так их места определились.
15 «Сборище друзей...», т. 1 449

Одно сияет в небе вечно, с него начнем мы сразу
Но как начнем — его не станет
И будет место одного, с него же отделилась внешность.
И будет внешность — пустота — местом другого.
Одно же — форма и форму нашли в другом
Другое же — в одном
И скажем: содержание одного в другом
Форма другого же в одном.
И оба будут как содержание и форма
Но если будем прямо мы смотреть
Увидим как одно светит на небе одиноко
Но высказать его не сможем
пока не выведем другого и к нему другого
и не забросим одного.
И снова светит одиноко на небе одно
Мы же вывели место одного и другого
Отвалилась форма от одного
Перешло одно в другое.
Место их обоих — форма одного
Содержание его — обоюдность.
И вне себя одно не одно.
Божественные вещи выходят из границ
Другого нет — одно же двойственно и обоюдно
Одно в себе другое, одно — другое.
Одно и вне себя — другое.
Двойная обоюдность одного1
Одно в себе и вне себя выходит из себя
В другом будет одно, одно ушло в другое
Вот полный переход из одного в другое
Закончено исследование об одном
Как видимость его в другое перешла и форма одного
в местах обоих была.
Как обоюдность стала и одно — другое.
И как одно само ушло в другое2.
<1929 - 1931>
450

65
ПРОСТАЯ ВЕЩЬ
Ходят слова по задворкам
Разговаривают сами с собой
Вещь обособилась в небе
Стала сама собой
Было и будет раньше
Сгладились все границы
Вещи стали собою
Стали сами собой
Каждая вещь разно
Каждая вещь сама
Системы обособились
Сами по себе.
В небе волнение
Распадаются небеса
Тучи разошлись в стороны
По разным путям.
Пути туч разные
Не имеют общего корня
Случайные пути
Распались небеса
Небесное волнение
Распадение небес
Обособление предметов
Расхождение туч
Открыло в небе предметы
Самостоятельные сущности1
Простые формы
Чистые линии
Простые формы
Чистые линии
Полные тела чистое протяжение
Стали предметами
451

В небе предметами
Самостоятельными предметами,
самостоятельно существуя
Простая вещь чистая вещь
Чистая форма кривая линия
Полное тело чистое протяжение
Обособлена в небе простая вещь.
и
Треснул камень
Растрескался камень
Развалился на куски
Распался камень
Растрескались камешки
Разошлись камешки
На куски развалились
Треснули небеса
Развалились небеса
Вода распалась
Разошлась вода
Раскололась вещь
Разошлась на свои части
Распалась вещь
Простая вещь сама есть
Течение вещи в себе есть
Собственные границы определяет
Сама собой управляет
III
Осколки камня
Щебень
Развалины, кусочки, песчинки
Части и частицы
Твердость
Определенная форма ни от чего не зависит
Сама существует
Себя определяет
Собою управляет
452

Слова распались
Части слов
Обособились снова
Ходят слова.
Самостоятельные сущности
Самостоятельные вещи
Независимые вещи
Чужие вещи
Сами ходят вещи в разные стороны
Стороны — места
Разбросанные места
Случайные положения
Случайное место.
IV
Камень имеет твердость
Щебень осколки камня
Собственная форма
Случайно необходимая форма2
Собственные границы
Твердость — границы камня
Каменная материя
Материя — форма камня
Разбросанные места
Случайные положения
Расколовшийся камень
Щебень — осколки камня
Собственная форма камня
В распадении формы камня
Щебень — форма камня Твердость.
Твердый предмет есть
Можно ощупать твердый предмет
Непроницаемый твердый предмет
материи твердый предмет
Простая вещь твердый предмет
<Вторая пол. 1920-х — нач. 1930-х>
453

66
ЩЕЛЬ И ГРАНЬ
1. Щель в небе.
1)
И наступил покой. И отошел день.
Очистилась почва. Открылось поле, чистое место. Ушло
движение вместе с днем и вечером, и наступила ночь. Уходят страсти
и все живое, и осталась во мне только форма и содержание пусто,
а форма стала крепкой и обнаруживает ростки.
Вода кипит в горшке, и крышка поднимается паром. Стена
разбухла и лопнула, и в стене обнаружена толщина, и толщина пустая,
и в толщине помещение.
Почему-то форма моя продырявлена гвоздями, и гвозди лезут
вон. Из ДЫР лезут гвозди, и ОНИ рвут форму.
Я сказал: и осталась во мне только форма и содержание пусто,
а форма стала крепкой и обнаруживает ростки. Но она разбухла и
заняла все помещение: из ДЫР лезут гвозди, ОНИ рвут форму и
заняли все помещение.
Я сказал: и уходят страсти и все живое. — Но форма разбухла
и прорвалась и кипит водой в горшке.
Я сказал: стена разбухла и лопнула, и в стене обнаружена
толщина, и толщина пустая, и в толщине помещение. — ВОДОЙ
КИПЯЩЕЙ ЗАЛИЛО, ОГНЕМ СОЖГЛО.
Я сказал: ОЧИСТИЛАСЬ ПОЧВА, ОТКРЫЛОСЬ ПОЛЕ, ЧИСТОЕ
МЕСТО. — РАЗБУХЛА ФОРМА И ПРОРВАЛАСЬ, ЛЕЗУТ ГВОЗДИ
ИЗ ДЫР СТРАСТИ И ВСЕ ЖИВОЕ,
открылась щель в небе.
Непостижимым и чудесным образом, как только приходит ночь
и ход трамваев останавливается, вываливается мое содержание. И
некоторое время кроме кожи, обволакивающей меня, ничего я в себе
не нахожу. Затем кожа твердеет. Кожа становится крепкой.
Затем начинается рост моей кожи. Кожа начинает бухнуть. Она
бухнет внутрь. Как из теста идут пузырьки, и кожа начинает всходить.
Она всходит внутрь. И затем уже через некоторое время бурный
рост моей кожи я не в силах остановить.
Кожа бухнет внутрь.
454

Кожа всходит внутрь.
Было пустое пространство. Где оно? Места не хватает.
И разрывается обволакивающая меня кожа. Под напором сил
и газов при росте кожи внутрь разрывается обволакивающая меня
кожа.
Открылось ясное небо. Хоть и ночь и темно, и черно, но ясно
вижу небо и все его принадлежности, о которых и не подозревал.
Да и кто мог подумать, что небо — это не пустое пространство, а
целая система, в которой оно центр, а принадлежности его — не
имеющие значения шумы, шорохи в моей голове, ход случайного
трамвая, неподвижности и некоторые другие явления, смысл
которых мне еще неясен.
Когда разрывается кожа, я могу пойти в отмерший мир, и это тоже
очень поучительно, но сегодня отправлюсь на небо.
И открывается щель в небе.
Еще не пришло время. Но уже чувствуешь и предвосхищаешь
его в изменении хода трамваев в движении туч по зеленому небу,
а также и по другим явлениям.
Ищу формулу1 неба, отношение предметов к щели в нем и строй
его. Большие трудности стоят передо мною. Не распространяясь о
своих способностях, о своем здоровье, скажу, что оно слабое.
Скажу, что в последнее время ко всем моим недугам прибавился
новый — замирание сердца и стеснение в груди. Ложась в постель
и собираясь заснуть, перед самым сном и даже уже засыпая,
пробуждаюсь и ощущаю в себе замирание сердца, и стеснение в груди,
и ощущение, подобное ощущению человека, летящего в пропасть.
И это повторяется со мной по нескольку раз, пока я не засыпаю.
Я вижу причину этого в слабом сердце. Но не берусь утверждать
это определенно, скажу только, что этот недуг, а также и многие другие,
связанные с общим недомоганием и слабостью моего здоровья,
послужат если и не оправданием, то хотя бы некоторым
извинением запутанности и косноязычия моих работ. Хотя я и понимаю, что,
с другой стороны, именно слабость моего здоровья и
многочисленные недуги способствуют более ясному восприятию истинного мира,
отрывая меня от ложного и ослабляя связь с ним.
Как найти формулу неба? Высыхание моего тела, отвердение моей
кожи, наступающее ночью, выпадение внутренностей и
наступающий затем бурный рост кожи внутрь подготавливают меня к вос-
455

приятию щели в небе. Наступающее вслед за этим лопание кожи
уничтожает мои границы, и вновь возникшие страсти и бури
внезапно умолкают. Остается чистое ровное место, идущее от моих
внутренностей и до самого неба и продолжается небом.
И внезапно я ощущаю равномерные подергивания этой
одномерной плоскости, идущей от моих внутренностей и кончающейся
небом.
И внезапно открывается щель в небе, которая есть центр
системы подергиваний.
Вот формула неба, вместе с трактатом о системе щели в нем:
Вступление. Судорожные движения человеческого тела не
напоминают ли тебе небо и систему щели в нем? И не есть ли
освобождение некоторых явлений от их общепринятой цели
прообраз неба и системы щели в нем?
Изложение. Формула неба и щели в нем:
рваная дыра в небе, одномерной плоскости, протяженной до самых
моих внутренностей и захватившей весь мир, и выбросившей из неба
внутренности, как она это сделала со мною, рваная дыра в небе
протягивает подрыгивающие щупальцы, распространенные по всей
плоскости, равномерно ими подергивает, пустое небо захватывает,
членики подрагивают — вот анализ системы неба.
Щель в небе колышется, колышется вся плоскость, плоскость
вздыхает, из щели льет желтый свет2, в дыру видишь безмерное
протяжение, а больше ничего не видишь — вот анализ системы неба.
Заключение. Вот теория неба, а также и его формула и трактат
о небе и щели закончен.
Дыра в небе ужасная непостижимая, я вывел для тебя формулу.
2)
Различными путями происходит опорожнение человека. Путь
выливания внутренностей — один путь. Путь камня другой.
Окаменение от головы идет. Вытяжка внутренностей в голову,
где они подверглись окаменению. Длинная нить их тянется еще до
места, где начинаются ноги, и дальше к ногам сгущается снова в два
камня.
Камень головы подобен камню пребывающего, но вне него
положен. Камни ног тянут вниз, но особого значения не имеют.
Камень пребывающего накладывается на камень головы, и
происходит полное совпадение. Таким образом границы не уничтожены,
456

но одно есть другое. Камень головы и камень пребывающего еще
не истинный камень, но каменная стена, отделяющая от истинного.
Море богато рыбой — не оскудеет.
Водой море богато — не выпьешь.
Берега не видно — не переплыть.
Небо с водой сливаются — конца нет.
После пустого дня,
перехода от безделья к безделью,
скучного времяпрепровождения
сломалась стена.
Рост внутренностей бурный,
заполнение внутренностями внутреннего
пространства
окаменение кожи
и трещина.
После — выпадение внутренностей,
образование пустоты,
рост кожи бурный
в внутреннюю пустоту.
Слышен стук неба,
механические удары;
плоскость от внутренностей и до неба
и щель в небе.
Небо со своими принадлежностями
и в центре всего — щель,
небо со своими принадлежностями
равномерно повздрагивает.
Равномерно повздрагивает конечностями,
тихо колышется,
легкие колебания,
механические.
Колебания — стук в ушах,
кровь бьет в висках,
через окаменение — отожествление происходит
со вздрагиваниями плоскости неба.
Легкие колебания,
равномерные повздрагивания
пересекаются в одной точке в небе со щелью.
457

Легкие колебания,
равномерные повздрагивания
время с пространством встречаются.
Формы наглядного созерцания — время с пространством
встречаются в точке — дыре неба.
Щель — место в пространстве — дыра простая в небе.
Равномерные повздрагивания происходят во времени.
Легкие колебания — повздрагивания доходят до своего предела,
легкие колебания — конечности щели в небе.
Вверх по конечностям подымаясь, дойдешь до самого неба.
Плоскость тоже до неба, а конечности — веревки.
Вверх по веревкам подымаясь, дойдешь до самого неба,
в месте же, где веревки, повздрагивая, соединяются с небом
и щелью, происходит совокупление.
Щель в небе — дыра
управляет всеми принадлежностями,
мерные повздрагивания — принадлежности неба.
Конечности и веревки — механические вздыхания неба,
в одном вздохе объединяются щель и ее принадлежности.
И льет свет из щели на двумерную плоскость неба.
И брызжет щель светом, не освещая плоскости.
— Щель же имеет три измерения: вверх, вниз и внутрь.
И внутрь — в дыру простую видишь безмерное протяжение.
Льет свет из щели на двумерную плоскость
мерными колебаниями управляет,
плоскость не освещает,
с колебаниями совокупляет.
О чем писать? О числах ли, о мере, о щели в небе
или о пространстве?
О чем бы ни писать, начну так:
Тело мое подергивается,
Бьет наружу сила,
Кожа моя растрескивается,
Выливаются внутренности.
Этим я хочу охарактеризовать свое настоящее
положение. В этом нет ни слова преувеличения.
Но прежде чем перейти к дальнейшему, необходимо
снести плотину, сорвать печать — запоры, закрывающие
мою глотку, сломать, стену разрушить:
458

Из десяти моих слов — девять лишних.
Не дал мне Бог красноречия — косноязычием наделил.
Муки большие — тело мое подергивается — лечь бы спать.
Тело слабое — в постель просится.
В горле ощущение скверное, но как сказано: «бьет наружу сила».
Этим я хотел сказать лучше, что дерево растет, представь себе, что
оно растет в 100 или 104 раза быстрее, тогда бы ты видел его рост.
И вот я уже к чему-то приближаюсь.
Блуждаешь в потемках, натолкнешься на что-нибудь, зацепишься
и от того пойдешь.
Незаметный рост дерева, разветвление его отростков и побегов,
рост листьев3, расширение объема дерева с ветвями и листьями —
вот это я и хотел сказать словами «бьет наружу сила» — словами
неудачными и косноязычными. И так от плохого переходим к
хорошему, и это тоже есть рост. И во всем есть рост. Но
занявшись писанием, я и не заметил, как растрескалась моя кожа и
вылились внутренности — я не обратил внимания на
растрескивание моей кожи и выливание внутренностей.
И вот уже ничего нет.
Но и пустота бывает различной:
Пустота пустая — кожей, растущей внутрь, заполнится.
Пустота совершенная плоскостная — до неба тянется.
Пустота грязная — нет от нее спасения.
Пустота утренняя — ровная линия, чистая, полное протяжение,
но до неба не доходит.
Пустота каменная — запоры, запечатывающие глотку.
Пустота белая, молочная — и не утренняя, не линия чистая, ровная,
и не каменная, хоть и запирает, и не грязная, хоть и не знаю, будет
ли от нее спасение, и не плоскостная — до неба не тянется, и не
пустая — не пуста она.
Пустота молочная, плоскость, покрытая краской.
Затесалось к пустоте стороннее.
Возвращаюсь к росту дерева. Молодые побеги дерева —
зеленые почки прекрасны. Заключено в них чистое протяжение и
возможность дальнейшего протяжения, в связи с этим время. Их
материя — чистая, неоскверненная. Рост их непостижим. Овце
завидую — ест она зеленые почки, вкушает безмерного
протяжения — материи неоскверненной, а я не способен.
По этому поводу скажу: перепутаны наши связи и отношения:
459

не больше ли мудрости имеет овца, вкушающая почек, не больше
ли ей открывается, чем мне в протяжении плоскости от
внутренностей и до неба. Предмет ея близок, возможности его
осуществлены ясно: протяжение и возможности дальнейшего протяжения
и неоскверненная материя не осуществлены, но есть зеленые
почки — побеги дерева. И не уходит овца от ложного мира, но
пребывает в истинном неизменно, вкушая почек. В почках
же не осуществлено протяжение и возможность протяжения и
неоскверненная материя, но есть. Какое прикосновение ближе
вкушения?
И на этом я закончу или перейду ко второй части исследования,
прибавив, что в предметах и состояниях истинного следует
различать его предмет, во-первых, и способ вкушения, во-вторых.
Кожа растрескалась,
Внутренности вылились,
К пустоте затесалось стороннее.
А потом выветрилось.
И есть пустота утренняя
Ровная линия,
И переходит в плоскостную,
До неба тянется.
Смены пустот чудесные,
По пустотам гуляю,
Множество пустот
И пустота пустоты.
Из пустоты в пустоту переходишь,
Выберу себе пустоту по вкусу,
Уже утро
И способность переходить пропадает.
Множество есть пустот,
Из пустоты в пустоту переходишь,
Но редко можешь переходить по своей воле.
И вот пришел к совершеннейшей пустоте пустот, что над небом и
щелью в нем. И один миг она была и стала пустота утренняя, потому
что уже светает.
Линия ровная, полное протяжение, неизменное пребывание.
Молодые побеги — протяжение с возможностью
дальнейшего протяжения, равенство с собою и совпадение с самим
собой.
460

И вот наступило утро и скоро будет день. Сорваны печати и
опустел я. Но, проведя ночь без сна, я утомился и потому лягу спать.
Светает, и петухи уже пропели.
2. Грань двух столкнувшихся ничто.
1)
И снова, когда наступило обычное опустение тела вместе с
уходом линий последних трамваев, пропустив промежуточные
стадии опустения тела и деформации кожи, увидел щель, одиноко
желтеющую в небе. Но плоскость от желудка до неба не
протянулась, как обычно, и подергивания щели в небе не происходили. Может
быть, рано еще или не вывалились еще мои внутренности: разное
днем бывает, и грязи много накопилось, длительное требуется
очищение. И подожду немного. Вывалится, может, очистится. А не
вывалится — махну рукой и лягу спать. Бог с ним.
2)
Бестолковые дни бесконечно тянутся,
нелепое время девать некуда.
Но и бестолковый день бывает полезен,
геометрические линии открываются.
Накопление грязи за день необыкновенное,
вычистить — много требуется времени.
Но и чистка внутренностей не бесполезна,
открывает форму пустой плоскости.
И вот плоскость идет до неба и до щели, и щель с небом и с
плоскостью подергивается.
Пустые минуты соприкасаются с границами пустых минут.
Время разбивается, но только у меня, а не само по себе, потому что
его уже нет, я же еще остался, время разбивается на части пустых
минут и границы между частями, а в границе времени уже нет, но
щель, подергивающаяся с небом.
Целью моей работы будет описание того, что за щелью. Цель
трудная и едва ли достижимая. И самую щель увидеть трудно, а
еще трудней описать. Что же сказать о том, что за щелью? Да и
как увидеть? Но все же надеюсь, полагаясь не столько на свои
способности, кстати сказать, ограниченные, сколько на милосердие
461

и благодать Божию, если и не описать, то подойти к тому, что за
щелью неба.
3)
Знание об истинном мире за семью запорами. Снял одни и
увидел что-либо. А посмотрел, — что-либо не что-либо — новые
запоры.
Давно ли радовался щели в небе, а теперь она запоры для меня,
запоры, скрывающие истинный мир.
4)*
5)
Прорвало новые запоры. Свист в ушах, перерождение щели,
грохот вселенной и низвержение плоскости.
Свист в ушах есть пустота вылетающая.
Щели перерождение есть пустоты расширение
Грохот вселенной есть тишина пустая
Низвержение плоскости есть пустое колебание.
6)
Прорвало новые запоры. Через подергивания щели прорвало.
Щель на плоскости подергивающаяся, плоскость охватившая.
Членики плоскость пронизали, а членики — колебания. Щель расперло,
колебания раздуло. Две точки остались.
7)
Желтый свет из щели, льющий внутрь, есть одна
сторона.
Другая же — две точки, а между ними — колебание.
Видишь щель в небе? А <на> желтый свет не
смотри.
И растворится щель с плоскостью в двух точках.
Растворится щель между двумя точками.
Раскроется щель в колебании.
Две точки висели.
Висели в пустом месте.
Так в рукописи.
462

Две висюльки висючки висят,
Висят в пустом месте.
Лопнуло полное, лопнуло. Мало ему было щели. Щель сама
лопнула! Господи, помилуй.
Разошлось пополам, разорвалось, лопнула щель на две части.
Лопнула на две части, разошлась на две грани.
Разделилась пустота и сложилась. Сложилась в две грани,
твердые, плоские, горизонтальные.
Ходят грани на шарнирах. Сталкиваются и не сталкиваются.
Грань на грань находит — выпирает сила. Грань на грань не
находит — не позволяет сила.
Вот могущество мира
Каменная сила
Прет и не выпирает
Крепкая сила.
8)
Один путь расхождения щели, окаменение пустоты в каменные
грани через две точки — висюльки.
Другой путь тоже через висюльки, через пустое место между ними.
Лопнула щель лопнула, в грани — разошлась, разъехалась.
А грани тут же.
И колеблются грани и расходятся, и сходятся и не сходятся, и
не грани, а простые ничто;
Висюльки висючие висят и колеблются висюльки висючки, две
точки в пустом месте.
А точки — не точки, разрослись точки, грани пустые — ничто.
Грань двух столкнувшихся ничто.
1928
67
СОПРИСУТСТВИЕ
ВСТУПЛЕНИЕ
Невероятное сейчас явление со мной было — здоров ли я, болен?
Раньше мне снилось: я был маленький и бежал чужим садом к себе
домой. И чтобы сократить путь, перепрыгнул через какую-то си-
463

дящую старую сварливую женщину, и она бросилась за мной. Я
думал, что убегу, но вдруг понял, что бегу кругом, она же может
быть бежит наискось от меня и может быть догонит1.
И был такой страх, и сердце билось... я слышал и чувствовал,
как клапаны его медленно открывались и закрывались,
натягивались, веревки тянули, и я боялся, оно лопнет, и проснулся, и было то
же.
Сердце билось медленно, слышал и чувствовал открывания
и закрывания его клапанов на веревках на канатах канаты
тянутся тянутся клапаны открываясь тянут тянут и
лопнет сейчас канат тянется тянется железные створки у
сердца железное сердце но и железное может треснуть.
И я понял соприсутствие.
I
Где же Его описать! Где же мне Его описать!
Все может быть. И нет никакого порядку.
От беспорядку идешь к порядку. Мучаешься, думаешь,
упорядочиваешь, упорядочиваешь. Где там! Пройдет несколько дней, и
снова первоначальный беспорядок.
Утро. Солнце. Но нет чему полагается быть.
Почему нет? Почему нет?
Дрожишь.
Дрожишь дрожишь
Беды бежишь
Беды бежал
Беда взяла
Соприсутствие. Оно есть хотя и нет. Оно может быть. Может
есть, а может и нет.
Голова вплавлена в утро, и еще бы одна минута и я стал бы
самим ранним утром,
ранним горящим утром
раскаленным добела
мохнатой красной рожей
смеющегося дикаря,
рожа сплавилась
рожа слилась
464

растет с утром
утро — природы.
Я соприсутствовал вместе с природой начальной
Слышал я каждый вздох и движение природы
Страшен был вздох и движение природы начальной
В каждом вздохе я видел возможность природы
Много возможностей есть у природы начальной
Будет какая возможность не знаем
Не знаем мы даже, что много возможностей есть у природы
начальной и, может, природа сама не знает.
Пройдет и успокоится и как всегда будет, но не пройдет, не
успокоится всегда будет.
Соприсутствие есть, во-первых, полная возможность
и, во-вторых, непосредственно соприсутствие
и, в-третьих, непосредств<енное> соприсутствие с
полной возможностью
и, в-четвертых, полная возможность в непосредств<ен-
ном> соприсутствии
и до бесконечности так.
Соприсутствуя утру и природе в их повседневной работе 28 июня
тысяча девятьсот двадцать девятого года в четыре с половиной часа
утра, записал все немедленно, о всех делах совершенных и
несовершенных написал, и все возможности записал бывшие и небывшие,
возможные и невозможные.
Клапаны сердца железного были готовы треснуть
Утро могучее дикая природа вставали.
Было много возможностей
Трудно трудно. Соприсутствие понявшему трудно
и
Соприсутствие юношу делает мужем.
Вертишься вертишься, как белка в колесе вертишься, как
старая кляча мельничный жернов вертит, вокруг стола вертишься,
вертишься.
Вокруг стола вертишься, соприсутствием движим. Все может
быть и может случиться и отважные мечты не спасут, безбородому
465

юноше уместные. Все может быть и что против чего уместно? Одно
против одного и другое против другого и одно против другого и
другое против одного и завертишься.
Вертишься, вертишься, вокруг стола завертишься и в верчении
вокруг стола одно и другое смешается и из смешения выделится.
Верчение вокруг стола и кружение вокруг стола и в верчении и в
кружении одно и другое смешается и из смешения выделится.
И будет стоять соприсутствие, но не соприсутствие, но не
соприсутствие, а тень соприсутствия. И вот стоит
соприсутствие соприсутств<ия> или тень соприсутствия как столб стоит.
И не двинуться и не тронуться, не нарушив соприсутствия, а
двинешься и тронешься и не будет соприсутствия или что-либо будет,
что-либо случится. (Что-либо случится один путь.)
Не будет соприсутствия (другой путь). (По другому иду.)
Туман закрыл и столб стоит.
Не будет соприсутствия будет щель и грань, что полагается.
Щель и грань закрывается пустотой, плоскостью и предметами
это и есть что полагается.
Нет ни щели ни грани и чего полагается нет, но все же есть.
Стоит одно
Стоит как столб
И не двинуться и не тронуться
Это и есть соприсутствие или тень его.
Стоит одно как столб, как корень, как дерево, как основание, как
стержень и не двинуться и не тронуться.
Это и есть соприсутствие или тень его.
28 июня 1929
67а
ЗА СОПРИСУТСТВИЕМ
I
То, о чем я сейчас буду писать, стоит вне всякой связи со всеми
остальными принадлежностями щели, даже с соприсутствием. Хотя
и соприсутствие уже настолько далеко уходит от щели и грани, что
делается почти непонятным. Это же, о чем я писать буду, еще
непонятнее и связь его с щелью и гранью я, пока во всяком случае,
466

не представляю. Может щель и грань центр или даже просто
центробежная сила, все же о чем я писал принадлежности, подч<иня-
ются> этой силе. Тогда путь того, о чем я сейчас буду писать, так
отдален, что и представить его трудно или нельзя. Может щель
швырнула свои принадлежности и они пошли по кругам. Это же
ушло так далеко, что может и не вернется, но будет все дальше и
дальше уходить от щели.
А между тем это очень просто и я знаю это давно. И не
только это очень просто, но элементарно. Мы знаем соприсутствие и
Ужас и может это всего щель, когда я смотрю на нее и не вижу, но
вот это новое, или скорее самое старое, что оно такое?
Я все отдаляю описание или, если можно так сказать,
экспозицию его и не только потому, что оно сверх всякой меры ужасно, но
и примитивно и просто.
Вот есть у меня различные чувства и, конечно, все это неважно
и несущественно и ни для кого не может представлять никакого
интереса и у каждого также имеются свои чувства. Пускай он или
каждый представит себе теперь, что эти чувства, его чувства
обособились и стали сами по себе. Мало того, что они обособились, они
получили фигуру и тело, только голоса нет у них и все свои желания
и мысли и чувства, да, и чувства, потому что эти обособившиеся
чувства имеют каждое или каждый, потому что, кажется, они все
мужчины, каждый имеет свои мысли и чувства, которые он
выражает в какой-то дикой пляске и кривляний, потому что голоса у них
нет. Я, кажется, сказал, что они мужчины. Это неверно, они
средний пол, но в форме мужчины, или может только название в форме
мужчины, как «Граф Орлов», «Красный мужик», «Трамвай и
ярмарка». Граф Орлов и Красный мужик это сон. Граф Орлов был
обособившимся чувством и изображал легкомысленную
обреченность, а Красный мужик, тоже обособившееся чувство, должен был
его уничтожить. Какие-то греческие портики, где танцует граф
Орлов, который должен быть уничтожен, из лесу выходит танцуя
Красный мужик, который должен его уничтожить, какой-то
ужасный и легкомысленный и головокружительный танец, танцуют они
не по своей воле и я закричал и проснулся и долго кричал и не
мог успокоиться.
Трамвай и ярмарка это тоже сон. Но его рассказать невозможно.
Это все происходит по ту сторону трамвая, так что если встать по
одну сторону трамвая и трамвай пустой и смотреть через два окна
467

или даже сквозь стенки трамвая, то на другой стороне все и
происходит. Но что происходит, рассказать невозможно, хотя я ясно все
представляю себе, что происходит, как будто бы это сейчас
происходит, а может это и сейчас происходит.
Но можно рассказать последовательность этого.
По ту сторону трамвая не ярмарка и не балаган, но этим
отрицанием я именно и хочу сказать, что по ту сторону именно ярмарка
и балаган, хотя не ярмарка и не балаган. Но яснее я не могу этого
сказать.
Затем там оживление, которое все растет и переходит в
головокружительное движение или пляску и суматоху. Причем все это
находится в связи с чем-то. И не какая-нибудь аллегорическая связь,
а просто веревка. Веревка от руки и от ноги и от части и веревка
все время подергивается и потому все движется. Но конечно
веревка не от руки и не от ноги и не от части, да и вообще веревки
нет.
Но головокружительное движение или пляска или суматоха, а
может и не движение и не пляска и не суматоха есть и все
возрастает. И вдруг звонок или зажигается электрическая лампочка
вверху справа на белом экране на стене и все внезапно
останавливается, а за экраном улица. И на улице опять-таки трамвай, и трамвай
переехал кого-то. И появляется надпись на экране, всего два слова
и я их не назову, но почему не назову, этого я не могу сказать, но я
этого всегда боюсь, и все в один голос повторяют их. Тогда все
постепенно приходит в прежнее положение. Через трамвай я вижу
то, что происходит по ту сторону трамвая, головокружительное
движение или пляска или суматоха все усиливается и потом снова
звонок или не звонок, а зажигается электрическая лампочка на
экране справа вверху и надпись.
И трамвай, переехавший человека на улице, и надпись — два
слова, ее все повторяют или молча читают в один голос и ужаснее
ничего нет. И снова все постепенно или не постепенно приходит
в прежнее положение и трамвай до бесконечности так и конца этому
нет.
От этого сна я не просыпаюсь от ужаса, но могу умереть.
Эти два сна я привел в качестве примера обособления чувств.
Что это? Чувства обособились. Мои чувства! Но их пляска от меня
не зависит. Где мне искать себя?
468

II
Соприсутствие. Комната, квартира пустая квартира
расширилась.
За выходной дверью целая вечность.
За выходной дверью пропасть и все может случиться.
Эти ужасные шорохи.
И вместе с тем пластичность тела; голова плавно и мягко
движется на шее.
Была сильная метель. Ветер выл, дребезжали стекла на окнах
и, казалось, рамы готовы сорваться с петель. В это время бедная
семья, состоящая из матери и ее дочери, жила на краю деревушки.
Льет как из ведра дождь и все затихло и застыло как бы
умерло.
Я назвал его! Оно меня поймало оно за мной все время жалось
преследуя меня!
И снова была сильная метель. На краю деревушки жила
бедная семья.
По улице или по дороге проехал извозчик и это было
удивительно — когда все умерло и ничего не было, а извозчик
медленно проехал.
Но ты посмотри — часы тикают. Меня как молния озарила —
часы тикают. Как удары грома. Прорвалось. Откуда-то
прорвалось.
И такой же круг и в этом. И можно снова начинать. И все
будет так же.
И целая вещь не есть целая, а нецелая вещь может быть целой.
И вот я понял, что начало может быть в середине и в конце, а
конец может быть совсем в другом месте.
469

И то что я сейчас написал и что должно изображать вторую
часть «За соприсутствием» может быть совсем не вторая часть и
не отрывочные фразы, а роман *'Л,
<1929>
68
СДОХ МИР
I
И вот после долгого перерыва снова вернусь к грани.
Разошлась грань концентрическими кругами, разошлась по плоскостям,
в соприсутствие и за соприсутствие и еще дальше в гнилой мир
— мир сдох.
Посмотрим как идет время.
Соедини две точки в прошлом — не одну продолжай до
бесконечности, но две различных, отделенных хотя бы расстоянием в
несколько секунд. И увидишь как мир вымрет — сдох мир1.
Пустая комната, освещенная желтым светом. И возьмет тебя
тоска и возьмет тебя жалость.
Жалкую песнь мне не спеть сон разгоняя
Мертвый сон человека умершего ныне
Труп ребенка качала мать песнь распевая
Мертвый мир ныне скончался в грехе пребывая.
Вот вышел я из щели и грани и пошел по плоскостям этого мира
и дальше в соприсутствие и за соприсутствием растаял,
распылился. Разошелся концентрическими кругами — швырнула грань,
рассыпался, разошелся. Так и исчез, так и потерялся. И в гнилом
мире нашелся, в сдохшем. И вышло так: разбух я и лопнул — щель
раскрылась, щель раскрылась — и желтый свет и еще две точки
висюльки и грань. Грань сходилась и расходилась, и две
плоскости и плоскость и разошлась и соприсутствие стало, а за ним — за
соприсутствием и совсем разошлось, распылилось и уж не за
соприсутствием, а роман какой-то.
А к роману с другой стороны также распыленный, разошедшийся
гнилой мир — с другой стороны.
Последний абзац автором зачеркнут.
470

Вот как из одной точки льет свет и пучок его расширяется и
ослабевает и теряется, а там где теряется снова находится и
сужается и сгущается. И здесь уж новая грань, не та, а простая линия,
вот так: | и с одной стороны налево — за соприсутствием, и слева
направо — шире и слабее, а с другой стороны — гнилой мир, и,
должно быть, если слева направо, то уже и сильнее, а будет ли, не
знаю, пока же линия и гнилой мир и вижу как соприсутствием
переходит в гнилой мир.
Как писал: Тогда бежал темноты; пустоты бежал, безлюдья,
тишины и молчания. Но от этого уже не убежишь, потому что вдруг
увидишь, как осталась одна только кожа — грязная, паршивая кожа,
а то еще одно название — название же ходит само и питается, а
называемого нет. И будет тоска по называемому, не по названию,
не по паршивой коже — сдох мир, сдох, головой будешь биться о
камень — сдох мир, сдох — и время растянется и минута будет
часом2 и будешь ходить от одного к другому и придет час — двери
перед тобой закроются и останешься ты один сам с собой и сядешь
ты на четвереньки и завоешь3: сдох мир, сдох, к чему мне паршивая
кожа, сдох мир, сдох и будешь в грязи валяться и выть ночью на
луну: сдох мир, сдох.
Темноты бежал
Пустоты бежал
Тишины бежал
Не убежал
Нагнала пустота
Нагнала темнота
Нагнала тишина
И вот умерший мир будет заключаться для тебя в жалости
развратной женщины над умершим миром.
Оплакала умерший мир склонившись развратная женщина.
Соедини две точки в прошлом — не одну протяженную в
бесконечность, но возьми две точки различные, разделенные. И одна
будет прошлым настоящим, другая же прошлым будущим, между
ними же оставь пропасть, как оно и есть в действительности. И пока
будет только одна — прошлое настоящее — будешь спокоен и
<будешь> радоваться, и другая — прошлое будущее — будет
неизвестным и будет хорошо. Когда же перейдешь на вторую и
станешь на второй и вторая станет как следствие, а первая как
471

причина, а между ними пропасть, а над пропастью — нитка:
причина и следствие —
сдохнет мир.
Затем, когда сдохнет мир, наступит запустение и всеобщая
мертвечина и в комнате желтый свет.
Это значит вот что: скажем в комнате праздник. И к празднику
все готово и стол накрыт и на столе сервиз и всякие яства и
зажжены все лампы и люстры, но людей нет. Но людей никого
нет и все же праздник и уже праздник — несмотря на то что
людей никого нет уже праздник и двери чуть-чуть приоткрыты
или приоткрываются, но никто не входит и никого вообще нет. И
вот как только двери чуть-чуть приоткрыты и может быть где-
нибудь и двери черного хода приоткрыты
разольется желтый свет в комнате.
Тогда, значит, наступило: запустение и всеобщая мертвечина и
в комнате желтый свет.
Затем, когда сдохнет мир и уже наступило, темноты бежишь;
пустоты бежишь, безлюдья, тишины и молчания.
Это значит вот что: когда мир помер и уж ничего нет, ходят
паршивые кожи и названия. И при них ничего не замечаешь, но
как уйдут станет страшно и завоешь: сдох мир, сдох. Но от этого,
как мы видели, не убежишь.
Тогда наступит запустение. Запустение же не описать.
Тогда наступит жалость — жалость развратной женщины к
умершему миру. И умерший мир у нее на коленях, она же,
склонившись над ним и, может быть, распустив волосы простоволосая
оплакивает его и уже слез не хватает и она сидит над ним в раздумьи и
горе ее велико...
Сдох мир, помер.
II
Ходишь около грани, как накануне праздника, спокоен:
праздник будет.
Отошел второй мир4 и так не знаю, от кого он был. Но есть в
нем два лица: «сам собой есть второй мир» и это первое лицо и
«оплакала умерший мир склонившись развратная женщина» и это
второе. И это второе лицо как самостоятельное и скорее примыкает
к сдохшему миру, чем к первому миру: Вот мир сдох и она одна
осталась. И уже все пусто, и горе ее стало пустым, и слезы она уже вы-
472

плакала и глаза сухи. И тогда ее жалость и ее тоска отделятся от нее.
Когда мир сдох есть:
1. Желтый свет в комнате, готовой к празднику, и мертв<ой>.
2. Запустение.
3. Тишины бежал.
4. Паршивые кожи и жалость развратной женщины.
Не дается мне жалость развратной женщины. Пойду от кож.
Выцветает человек от времени и это будет приблизительное и
неточное выражение. Какая-нибудь наука скажет, что через сколько-
то лет или дней меняется даже весь состав человека. И это будет
даже глупо. Но скажу так: вот человек тот же и так же говорит с
тобой как и вчера и говорит то же, но говорит кожа, а человека и
нет. И вот тогда значит: мир сдох. Тогда развратная женщина будет
оплакивать его и горе ее велико.
Конечно все это сводится к тому, что «было и нет», и является
поэтому пролегоменами к грани, но все же это и не то.
Как развратная женщина оплакала умерший мир.
Когда мир умер, и все это увидели, и пришли в ужас и в
остолбенение, и не хватило слов чтобы сказать, и никто не заплакал и не
зарыдал, и всякие стенания были неуместны, и пустота и
запустение уже все охватили, и никто не бился головой о камень, но все
стояли молча и неподвижно, и ни к кому уже нельзя было пойти,
потому что час был поздний, а может вдруг и не к кому стало пойти,
тогда я стоял с широко раскрытыми глазами и смотрел вдаль в
пустоту и в бесконечность и глаза мои были сухи и голова была пуста,
тогда я стоял перед столом и широко раскрыв глаза смотрел
вперед и упершись взглядом в стену тогда я стоял5.
И я прерву это описание и скажу так:
Вот вдруг сдох мир. И стала к нему жалость как к покойнику
на коленях. И я его качал и напевал песенку. И была тоска как
тогда, когда стоял с широко раскрытыми глазами, когда стоял
перед столом и т. д.
Сдох мир, помер.
И вот жалость
К ней жалость
Изменишь ли что
Что изменить
Жалость
473

Оплакала умерший мир склонившись развратная женщина.
Как развратная женщина оплакала умерший мир
Вот перед тобой испорченный предмет. И ты уже не думаешь
об его исправлении. Но горе его увеличилось и превзошло всякие
размеры, к тому же еще примешалась неизбежность. Тогда
испорченный предмет станет невинным и даже святым, его же горе
передастся тебе и тоска его тебе и превзойдут всякие размеры.
Тогда:
Оплакала умерший мир склонившись развратная женщина.
Сдох мир, помер...
Переход «мир сдох» в «за соприсутствием»
«Мир сдох» переходит в «за соприсутствием» и не переходит,
а непосредственно вливается, так что не различить где оно
кончается и начинается другое, через неизбежность, кожи и главное через
оплакивание умершего мира развратной женщиной и запустение, и
через веревки в «за соприсутствием». Как бы корни одного
переплетаются с корнями другого.
Переход «мир сдох» в «соприсутствие»
Переход через жалость как стержень. И здесь не корни
переплетаются, но так как «все во всем»6, то соприсутствие просто
проходит через «мир сдох».
Переход «мир сдох» в «плоскость»
Переход внешний. Всякое есть плоскость.
Переход «мир сдох» в «щель и грань»
Переход внутренний. Щель и грань откроются.
Конец7
22 декабря 1929
474

69
ПРИЛОЖЕНИЕ
Как развратная женщина оплакивала умерший мир
О вей мир, вей мир1, плакал жид, склянку разбили, отца мать убили,
о вей мир, вей мир, убивался жид. Украли у него мир, мир помер, мир
сдох, о вей мир. Да и как ему было не убиваться, как ему не
плакать — в пустоте сидел, мир украли, думал, а мир сдох —
покойничек лежит у него на коленях, покойничка качает. Убивается жид,
плачет, качается из стороны в сторону: о вей мир, о вей мир.
А в пустой комнате сидела женщина, волосы растрепались, глаза
сухи. Кто остался? Что осталось? И ничего уже нет — ничего не
осталось.
А по улице шла девушка. Кто ее обманул, кто над ней
надругался? В пустоте идет, мир помер. Улицы вымерли, двери
заперты.
А я стоял у стола, впереди стена, вперил взор в стену.
Смотрел в пустоту, смотрел в даль в бесконечность. И глаза мои
были сухи.
О вей мир, вей мир.
А жид уже не плакал — качался из стороны в сторону молча.
Склянку разбили, отца мать убили. О вей мир, о вей мир...
<1929>
70
ЗАКЛЮЧЕНИЕ К «СДОХ МИР»
Вот как спит человек и проснулся. И вот я это сказал
буквально. Спал как убитый неделями. И вот я проснулся. И вот опишу
свое просыпание, а так же и сон, и как заснул и как до того еще не
спал, и еще до того — проснулся.
Я спал около 27 лет. Временами пробуждался, но быстро
засыпал. Так незаметно и тяжело прошло почти 27 лет моей жизни.
Впрочем, мне кажется, когда-то давно, очень давно, я не спал1, но
постепенно стала находить на меня сонливость — временами. И
может быть, годам к 15 я уже заснул или спал большую часть дня.
475

И вот, как я говорю, 5 лет тому назад заснул совсем и лет 7 — 8
спал без просыпу и мой сон сопровождали ужасы. Но потом
почувствовал приближающееся пробуждение и внезапно проснулся.
Я не буду рассказывать о том, что увидел — ужасы были ужаснее,
блаженства блаженнее — об этом я писал. Я не буду
рассказывать и о том, как я бодрствовал — и об этом писал. Но однажды
я почувствовал — мои веки тяжелеют и хотят сомкнуться. Я
долго боролся со сном — я привык к жизни, но что значит жалкая сила
человека в сравнении с другой силой. Мои веки смыкались —
действительность перемешивалась с видимостью — тогда я писал
«Соприсутствие» и «За соприсутствием» — мои веки сомкнулись
и я заснул.
Проходили месяцы, я бы мог сказать проходили годы — я же
спал. Я спал и боялся — проснусь ли? Но я не мог проснуться
раньше времени.
И однажды во сне я заметил: дохнет мир!
Дохнет мир и уже сдох, и уже развратная женщина оплакивает
его...
Сдох мир, помер.
Я говорю буквально и так и следует понимать. Я спал и днем
и ночью, и я спал по 10, по 12 часов в сутки. А что мир сдох —
так это действительно, и я удивляюсь, как это другие не замечают,
и говорить здесь не о чем. И вот я стал просыпаться.
Как известно, у меня ограниченные умственные способности, и я
не знаю за что ухватиться: вот просыпаюсь и все боюсь — а вдруг
не проснусь. И даже раньше, когда бодрствовал, все боялся — не
заснуть бы.
А просыпание заключается в какой-то внутренней дрожи и
изменении. Вот я уже знаю — за этой стеной, и подыму руку и стена
упадет, и я уже что-то вижу за стеной — и стена тает, — но я не
подымаю руки. Вот так отяжелеет рука и не подымается — как ее
поднять?
И пойдешь к Лене Липавскому.
И вот я уже просыпаюсь, и уж все будто готово, и может, через
пять минут все и будет — я же ничего не знаю — не за что
ухватиться, и, утомленный, валюсь головой на подушку.
Какие-то отрывочные замечания, нету в этом ни смысла, ни связи,
а о вкусе и говорить не приходится. Ограниченные умственные
способности, не за что ухватиться, голова валится на подушку.
476

Когда говоришь о чем-либо действительном, то замечаешь: вот
ты сказал все что хотел — слова же твои помимо твоей воли
солгали — слова твои сказали прямо противоположное тому, что
хотели сказать. Кажется я сказал, что 27 лет спал и вот я только
что думал, что это неверно, заснул же я только сейчас — так я думал
только что. Но я долго думал и пока думал увидел — слова мои
снова солгали. Что же теперь сказать?
Сон меня охватывает, голова валится на подушку, но опять же
стена и за стеной тихо, и это та тишина.
Головой валюсь на подушку — за головой же
сама по себе мерно колеблется ПЛОСКОСТЬ
что-то-бу-дет
чтотобудет
<1929>
71
ПЕРЕРЫВ
И КОСМОГОНИЧЕСКИЙ ТРАКТАТ О МИРЕ
До предела дошло
Разорвалось
Пустое пространство образовалось.
Соединял, соединял, не соединил
Пустоты не уследил
Пустота отделила
Одно определила
Остановило.
Кончилось одно
Закрылось
Линиями извилин закрылось.
Сижу как дурак, жду
Колебания придите
Молчание отворите
Запоры разомкните
Плоскость установите
Членики протяните.
477

Членики — простые колебания
Членики происходят из извилин
Линии извилин из кривой линии
Кривая линия — основание мира
Линии и фигуры
Тоже порождение закругления
Первоначальные части мира
Кривые линии
В двух направлениях развиваясь
Дают два мира
Один мир — многие формы
Другой мир — одна плоскость
Щель в небе святая
Основание мира другого.
Наш мир является
Является — открывается
Открывается щелью в небе.
Щель держит плоскость
Плоскость колеблется
Колебания — щупальцы.
Свет льется щелью
Свет льет внутрь.
Плоскость темна.
Колебания.
Щель — мир истинный
Щель распирает
Рвется щель
Гаснет свет
На две половинки раскалывается
На две половинки разваливается.
Две половинки — висюльки
В пустом месте висят
Колеблются
Шатаются
Сходятся
Расходятся
Вздрагивают
Повздрагивают
478

Колышатся
Дышат.
ТРАКТАТ О МИРЕ КОНЧЕН
КОСМОГОНИЧЕСКИЙ ТРАКТАТ
<1929>
72
СУЩЕСТВУЮТ ЛИ ДРУГИЕ ЛЮДИ
ПОМИМО МЕНЯ
Глава I
О ФОРМЕ СОЗНАНИЯ
1. Я существую только так, как я являюсь себе. Я являюсь
себе вместе со всем остальным миром и, следовательно, с другими
людьми. Реально существует апперцепция себя, которую мы
воспринимаем как аналитическое тожество в суждении. Все же
остальное будет моим представлением, и не только внешний мир и
мое тело, но и мое сознание, поскольку я его воспринимаю.
Следовательно, мое реальное сознание и мой эмпирический характер
есть такое же явление или представление, как и весь остальной
мир.
2. Тожество апперцепции, которое есть простое тожество в
суждении, есть во всех предметах, иначе они не были бы
предметами, следовательно, есть и в других людях. Это объективное
единство самосознания в отличие от субъективного есть я сам как
представляющий, и поэтому я вношу его признаки и оно есть во
всех моих представлениях, следовательно, и в других людях. Но
этим еще не решен вопрос о том, знают ли другие люди об этом
единстве, потому что они могут о нем и не знать как предметы и
могут существовать только во мне, знающем об этом единстве, то
есть существовать только как мои представления.
3. Все мои представления проникнуты объективным единством
сознания, но именно потому, что это мои представления. Но все
люди обладают субъективным единством сознания, следовательно,
сознанием себя, но как явления, предметы же не обладают этим
сознанием. Должен ли я людям в силу этого приписать также
объективное единство сознания?
479

4. Объективное единство сознания есть способность
производить синтез в одном моем эмпирическом сознании. Если я должен
наделить людей теми же свойствами, что и я имею в явлении, так
как в явлении я существую так же как и другие люди, то в
явлении я допускаю, что объективное единство сознания присуще
другим людям: то есть способность синтеза присуща так же и другим
людям, как и мне, поскольку все люди и я в том числе только
представление, существующее во мне самом.
5. Но имею ли я право отсюда сделать вывод о
множественности людей? Нет. Только через это не могу. Так как
<объективное самосознание> как способность синтеза есть одно. И даже если
и есть много личностей, то эта способность во всех одна. Но не могу
я допускать объективное единство и как общее коллективное
единство или сознание вообще. Потому что оно есть 1) аналитическое
тожество сознания и 2) синтетическое — способность синтеза. Если
я второе имею право полагать в других, — первое во всяком
случае есть только мое и самое большее я могу его предполагать в
других.
6. То есть я обязан в силу законов моего представления
представлять себе и других людей, действующих так, как будто бы они
существовали и на самом деле, но у меня нет основания утверждать,
что они существуют сами по себе, потому что существование само
по себе заключается не только в самом объективном единстве, но
в сознании этого единства эмпирическим субъектом. Может быть,
аналитическое тожество как самосознание и существует только в
эмпирическом сознании.
7. Я не могу иначе представлять себе других людей, как
обладающих той же способностью синтеза, что и я, и тем же
аналитическим сознанием тожества, так как и я и другие люди как
явления существуют только в одном общем моем представлении. Но из
этого не следует, что другие люди знают об этом и,
следовательно, существуют, как и я, сами по себе, потому что аналитическое
тожество сознания для нас не есть что-либо, но простое тожество: я
есмь я.
8. До сих пор мы рассматривали формы сознания и вскрыли
ошибку, часто наступающую в таком исследовании: из того, что я знаю
себя только как явление, следовательно, как и других людей,
заключают, что и другие люди существуют сами по себе как и я.
Объективное единство по праву приписывается и другим людям как
480

простое логическое и трансцендентальное единство. Но это
единство пусто и есть только форма. Ведь оно только значит, что
всякое реальное чувственное представление я отношу к своему
сознанию. Я сам существую как такое мое представление и ощущаю и
действую в мире других моих представлений, тоже ощущающих и
действующих, но помимо того я имею эти представления и себя и
др. Они мои представления, потому что я их объединяю в своем
сознании и поэтому я есмь, потому что я есмь я.
9. Но обладают ли и другие существа этим существованием
самим по себе? В силу законов моего представления я не могу их
иначе представлять как существующих самих по себе. Но
объективность этого тожества совсем не заставляет еще признать
существование других людей. Потому что оно есть тожество моего
представления.
10. Ошибка, посредством которой я заключаю от
объективности самосознания к существованию других людей, есть гипостази-
рование моего представления. Из того что в моем представлении я
сам существую наравне с другими людьми, я заключаю, что это
представление существует само по себе как общее сознание, и
тогда я вынужден признать в основе его или множественность
сознаний, имеющих одно общее сознание, или теоретическую
равноценность всех личностей, являющихся в этом общем представлении, то
есть меня наряду с другими.
11. Но мое представление вообще не существует само по себе,
но только представляется. И представляется мне. Но себя самого
я не знаю, поэтому не имею права, исходя только из объективности
моего сознания, приписывать субъект этого представления кому-либо
кроме себя — какому-нибудь общему сознанию или другим
существам — все равно.
12. Из того, что все люди, как и я сам, в моем представлении
необходимо представляются как одаренные объективным единством
сознания, еще не следует, что они действительно существуют. Потому
что это мое сознание и я являюсь его субъектом и являюсь им не
в виде какого-то общего сознания, где-то существующего, но как
реальная рассудочная, интеллектуальная деятельность. Эту
деятельность я приписываю и другим людям. Но она есть во мне. Если
бы эта деятельность не была бы явлением, то есть отношением меня
к чему-то, но какой бы то ни было реальностью, другие люди не
только бы обладали ею как представления, но являлись также ее
16 «. Сборище друзей...», т. 1 481

носителем, как и я. Но именно потому, что в явлении есть только
эта деятельность как отношение к чему-то, как и все явления, и я
абсолютно ничего не знаю о том, что скрывается за ней, я не имею
никакого права искать субъекта этой деятельности где-либо или в
ком-либо помимо (кроме) себя. Явление есть только деятельность
меня самого, и, так как я не знаю, что есть я, у меня нет
основания приписывать субъект этой деятельности еще кому-либо кроме
себя.
13. Хотя никакой логической ошибки из этого не произойдет.
Объективное единство сознания лишено чего бы то ни было
индивидуального. Следовательно, оно может быть так же и в других,
как и во мне. Но если эти другие существуют так же, как и я, то
явление перестанет быть отношением, но станет взаимодействием
многих представлений или реальностью.
14. Если же признать, что объективное единство есть общее
сознание (вообще), то оно гипостазируется и из простой моей
деятельности, приобретающей для меня объективный характер, станет
реальностью.
Следовательно, или гипостазировать представление, или
гипостазировать апперцепцию, или у нас нет оснований и мы не имеем
права предполагать существования других людей, исходя из
объективного единства самосознания.
Я сам есть объективное единство самосознания, но помимо
того я имею ощущения, которые я сознаю в явлении себя и
созерцании. Может быть, в этом втором элементе познания, в
чувственном созерцании, я найду основания и условия
множественности людей?
Глава II
О СОДЕРЖАНИИ СОЗНАНИЯ
В предыдущей главе мы показали, что из формальной
объективности явления или познания и объективной общезначимости его
для всех существ в явлении еще не следует признание их
самостоятельного существования самого по себе, так как явление есть только
мое представление или отношение меня как чистого самосознания к
чему-то, что лежит вне этого чистого самосознания. Следовательно,
мы разобрали форму моего представления и сознания, что касается
482

мышления. Теперь перейдем к его содержанию или к самому
чувственному созерцанию.
1. В чувственном созерцании мы так же, как и в целом
созерцании, различали форму и содержание. Мышление и тожество
апперцепции есть форма сознания или опыта в целом. Но всякое
единство является нам в пространстве и времени. Пространство и
время, их чистое созерцание мы отнесли к форме представления.
В этой форме — чистом созерцании — все, что относится к его
связям или к форме чистого созерцания, мы относим к мышлению.
Следовательно, мы имеем опыт, в котором пространственно-
временное единство относим к его форме. В этой форме мы
снова различаем форму и содержание. Ее формой будут связи и
отношения, содержанием сама временность и пространственность как
непосредственно данные интуиции.
2. Категории рассудка не обладают интуитивной наглядностью
чистых форм созерцания. Рассудок и понятие есть только
функция единства. Когда понятиям или идеям приписывают реальность,
говорят совсем о других идеях, но не рассудка. Сущность
пространства и времени как чистых созерцаний вне всякого синтеза — это
способность непосредственно быть чем-то или иметь что-то. Но то,
что есть в пространстве и времени отвлеченно, так как подчинено
законам рассудка.
3. Мы будем различать не два пространства и времени, но два
применения пространства и времени. Пространство и время само
по себе ( — само по себе это не значит, что пространство и время
существуют само по себе вне меня или вообще как-либо существуют,
но что мы рассматриваем их по их сущности, что они есть сами вне
синтеза и отвлекаясь от того, что есть в пространстве и времени, но
только как формы моего созерцания, как способность
представлять что-либо). Так вот, пространство и<ли> время само по себе
есть только свойство или способность субъекта иметь что-либо
непосредственно, обладать им. Противоположение меня тому, что
вне меня не есть свойство пространства самого по себе, но
пространственного синтеза. Также и время — изменение, прехождение —
есть синтез во времени. Время же и пространство само по себе есть
только непосредственное сознание присутствия, полноты, данности.
Я есмь не только потому, что я есмь я, не как аналитическое
тожество только, но я непосредственно знаю об этом, и непосредственно
созерцаю себя. Помимо пустой апперцепции я имею еще внутреннее

чувство, которое есть чистая временность, способность интуиции —
непосредственного созерцания. Я себя непосредственно имею и
формой меня самого будет апперцепция, содержанием — мое
внутреннее чувство, само сознание моего тожества. Но это сознание
моего тожества еще не есть эмпирическое сознание, но чистое
интеллектуальное созерцание какого-то непосредственного
присутствия, непреходящей реальной длительности, то есть длительности,
стоящей вне синтеза — чистым временем вне временного
синтеза.
4. Поэтому мы можем сказать, что время само по себе есть
вневременная длительность, так как с понятием времени мы
соединяем временной синтез. Поэтому душа или внутреннее чувство есть
неэмпирическая, неизменяющая вневременная длительность или
способность непосредственно иметь себя. Но этим мы еще никак
не решаем вопроса ни о бессмертии души, ни об эмпирическом
сознании, но только отделяем время от временного синтеза.
5. Чтобы представить себе время, мы должны сделать схему
ему — синтез — провести линию. Это будет рассудочное время или
время рассудка, содержащее в себе предметы опыта. Но сама
временность как внутреннее чувство есть непрерывная длительность
вне всякого полагания и даже изменения. Простое течение,
которое не течет, но есть. Таким образом, время само по себе есть
непосредственное имение себя, сама созерцаемость. Объективное
единство сознания — аналитическое тожество дает нам понятия
абсолютного или чистого бытия, о котором ничего нельзя сказать
помимо слова «есть». Это бытие мы не имели оснований относить
к какому-либо субъекту помимо меня.
6. Понятие бытия формально. Оно не утверждает что есть, но
только способ существования. Этот способ существования —
абсолютность. Сверхчувственное есть. Предикат есть форма и
способ существования сверхчувственного. Оно существует абсолютно
и неизменно, но абсолютность и неизменность для нас пустая
абстракция и не существует. Можно сказать, что абсолютное есть
отвлеченность и таков соврем<енный> способ мышления, потому что
он один из признаков сверхчувственного, наименее нам понятный
(но не наименее важный, потому что мы не знаем, что важно, что нет
само по себе) выдает за главный. Но так как мы ничего не можем
о нем сказать, то мы выдаем наши собственные пустые
измышления за истинное.
484

7. Бытие — форма сознания. Содержание — само
созерцание. Временность, присутствие себя как сознания, имение (от иметь),
формальный признак самого созерцания или сама способность
созерцания. Но помимо того что я имею себя как сознание, я
просто имею себя. И это будет второй формальный признак
созерцания — пространственность.
8. Бытие мы назвали способом существования
сверхчувственного. Только для нашего сознания это форма, само же по себе
признак или одно из определений сверхчувственного.
Непосредственное имение себя или заинтересованность есть
способ присутствия или имения. Только для нас это форма
созерцания, само же по себе тоже признак или определение
сверхчувственного. Также и второй способ присутствия — само
непосредственное присутствие, незаинтересованная непосредственная
данность.
9. Чем отличается чистая пространственность от чистой
временности? Само по себе, может, и ничем. Но чистая временность или
внутреннее чувство есть для нас выражение бытия, чистая же
пространственность, может быть,то же самое внутреннее чувство —
присутствие или данность, но без отношения к бытию, поэтому
пространство представляется нам вне нас, потому что бытие в нас. Это
не исключает того, что простр<анства> созерцания второго порядка
тоже стоят под апперцепцией.
10. Правильнее будет так сказать. Так же как мы не
представляем бытия самого по себе, так же мы не представляем и присутствия
самого по себе. Поэтому мы вынуждены обращаться к присутствию,
чтобы представить себе апперцепцию,— мы определяем ее в
временных понятиях. Также мы обращаемся к апперцепции, когда
хотим представить себе присутствие. Мы его представляем как
внутреннее чувство. Пространство есть то, что осталось несмешанного
после смешения присутствия с бытием во внутреннем чувстве.
Поэтому мы мало что можем сказать о пространственности.
Апперцепция
прис:
Время
11. И внешнее и внутреннее чувство есть в конце концов
модификация внутреннего чувства. Также и форма их пространствен-
485

ная и временная есть, в сущности, одна — непосредственная
данность. В явлении: в познании и обычном рассудочном мышлении
мы не имеем самого по себе этого способа, но через рассудочный
синтез. Но и формой этот способ делается только в явлении, сам же
по себе он есть определение сверхчувственного.
Бытие, абсолютно непонятное определение
сверхчувственного, взятое само по себе производит различение, и это
различение есть явление в пространстве и во времени, то есть
ложное измышление.
Время и пространство или одно время, так как пространство мы
все равно не способны подробнее рассмотреть, время нас
интересует сейчас не как синтез, но само по себе как внутреннее чувство.
Имею ли я право в явлении приписывать кому-либо внутреннее
чувство кроме себя?
Но, рассматривая время само по себе как непосредственное
присутствие, я не имею никаких оснований ни утверждать, ни
отрицать его в отношении к другим людям. Как
непосредственное сознание данности оно может быть, может не быть у других,
просто потому, что оно стоит на границе между явлением и
сверхчувственным и ближе к сверхчувственному. В явлении все люди
обладают этим чувством, но от обладания им в явлении они еще
не становятся существующими сами по себе. Следовательно,
прежнее запрещение приписывать другим людям бытие остается в
силе.
12. Действительно, сознание себя в явлении, приписываемое
и другим людям, создает общее представление и гипостазирует
или явление, или бытие.
Но внутреннее чувство может принадлежать и другим, потому
что оно есть не рассудочная деятельность, но непосредственная
интуиция, и признание внутреннего чувства для других не будет
противоречивым, но только если я допущу, что другие люди обладают
и объективным единством сознания во внутреннем чувстве. Но
последнее неверно. Следовательно, и внутреннее чувство, пока,
во всяком случае, я не имею права допускать в других людях,
или, правильнее: они обладают внутренним чувством, но только
так же, как и объективным единством сознания, то есть как
мое эмпирическое я.
486

Глава III
О ЧУВСТВЕННОСТИ
И ОПРЕДЕЛЕНИИ ВНУТРЕННЕГО ЧУВСТВА
Внутреннее чувство — простая способность
непосредственного присутствия. Что такое определение чувственности и чем
отличается определение внешнего чувства от внутреннего? Если
мы найдем два источника или способа определения
чувст<венности> (для внутр<енней> и внеш<ней>), мы
докажем бытие других людей кроме меня.
1. Форма нашего сознания — пространственно-временные
связи. Пространство и время как форма уже не есть сама пространст-
венность или временность, то есть непосредственное присутствие,
хотя в его наглядности и сохраняется это качество (присутствия).
2. Мы имеем факт — наше представление, воспринятое через
внутреннее чувство. В явлении мы имеем аффицирование нашей
чувственности. Но понятие вне нас, так же как и <понятие>
причинности, порождение нашего пространственно-временного синтеза
(но не самого пространства и времени, которое само по себе есть
только присутствие или интуитивность). Сверхчувственного мы не
знаем не потому, что воспринимаем его в пространстве и времени,
но <потому что> в рассудочном пространстве и времени, которое
помимо того, что непосредственно дает его, еще искажает
(рассудком). Следовательно, мы можем сказать, что истинным в явлении
будет не синтез, но сама непосредственность, интуитивность
ощущения, но и не само ощущение, потому что мы не имеем его в
опыте непосредственно, но всегда в организованном уже восприятии.
3. Таким образом, пространственность и временность есть то,
что соединяет, как непосредственное и в то же время
поддающееся рассудочному различению, сверхчувств<енное> с рассудком.
Но оно только присутствует или осуществляет данность, но ни в
какой мере не определяет данного. Даже простое расположение
одного вне другого и одного после другого, хотя и невозможно
было бы без наглядности, следовательно, пр<остранства> и
вр<емени>, не есть деятельность пр<остранства> и вр<емени>,
но рассудка. Что есть ощущение и чувственность?
4. Ощущения самого по себе мы не имеем, так же как и
чувственность, но в форме чистой чувственности. Поэтому чувствен-
487

ность сама по себе есть сверхчувственное. Есть ли это
сверхчувственное один субъект и внутреннего и внешнего чувства или нет?
Различие пространства и времени мы нашли в том, что одно есть
с отношением к бытию, другое без отношения. Наше положение
сверхч<увственного?> есть в предикате указывает на
существование-бытие, в субъекте на существование-присутствие.
Следовательно, в сверхчувственном мы можем различать в каком-то
отношении множественность. Следовательно, мы имеем право
предполагать множественность людей не только в явлении, если
докажем, что признаком существования самого по себе является не
только апперцепция или способность синтеза, которая одна.
5. Нетрудно доказать множественность людей исходя из
постулатов практического разума или невозможности воспринять
истинное. Но нас интересует не это. Нас интересует теоретическое
доказательство множественности людей.
Мы переходим к рассмотрению способа аффицирования в
явлении.
6. Всякое представление есть модификация внутреннего чувства,
следовательно, аффицирование его. Но аффицирование существует
только в явлении, само же по себе есть раздражение
сверхчувственного или деятельность сверхчувственного. Но то, что мы называем
душой в эмпирическом смысле, чем вызывается ее раздражение?
Мы не можем различать две чувственности, потому что всякое
представление есть в конце концов раздражение внутреннего чувства.
Следовательно, мы должны допустить, что помимо
модификации нашей чувственности есть какое-то существо, которое
вызывает ее. Если мы это допустим, мы сможем различать действие на
нашу чувственность какого-то другого существа и себя самого. Тогда
я смогу допустить существование других людей, хотя это поведет за
собой множество противоречий, уже рассмотренных. Но я не имею
права допускать это другое существо как аффицирующее меня ,
потому что это будет причинным отношением. Но поэтому я
вообще отвергаю аффицирование меня чем-то другим, потому что вне
причинного я не представляю себе ничего другого. Следовательно,
остается только один субъект, обладающий чувственными
представлениями.
Отрицание существа, аффицирующего меня, не есть отрицание Бога.
(Примеч. автора.)
488

7. Но не могу ли я допустить сверхчувственное как общее всем
людям и только являющееся как индивидуальная чувственность?
Но тогда придется предположить объективное единство как
многое, присущее каждому человеку и аффицирующее нашу душу, что
касается внутреннего чувства, но в отношении к внешнему чувству
душа будет аффинируемой чем-то извне. Это, в сущности, то же, что
изложено в п. 6. Помимо того не только в отношении к
внутреннему чувству душа аффицирует себя объективным единством
апперцепции, но и <в отношении > к внешнему, потому что всякое
представление есть определение внутреннего чувства.
8. Действит<ельно>, аффицирование есть только в явлении и
есть отвлеченное действие предмета, который есть необходимое
единство под апперцепцией. Душа сама по себе себя не
аффицирует, но есть сверхчувственное. Явление есть только наше
представление. Предмет представления не существует нигде, как в
нашей душе. Но чем вызвано представление предмета?
9. Мы не имеем непосредственно в явлении деятельности
сверхчувственного, и оно не способно вызывать что-либо, но
только есть. Измышления нашей способности воображения
имеет общее с сверхчувственным только в том, что оба имеют
элемент присутствия. Но произошло разделение того, что
присутствует, и самого присутствия. Поэтому, несмотря на то что
присутствие есть, присутствующего в явлении нет. По поводу
сверхчувственного мы производим в нашей душе измышление,
ни в какой мере не соответствующее сверхчувственному.
10. Эмпирическое сознание себя в рассудочном времени и
пространстве есть аффицирование внутреннего чувства по поводу
сверхчувственного самим собою. Само по себе внутреннее чувство
как временность не аффинируется, но есть одно сверхчувственное.
Но когда оно является — оно является не как сверхчувственное, но
или непосредственная чистая данность, или аффинируемое. Чем?
Рассудком или объективным единством апперцепции по поводу
сверхчувственного, каким оно есть само по себе, потому что
рассудок был причиной разделения и различения, и это и есть
аффицирование. По поводу сверхчувственного, которое есть оно само, то есть
внутреннее чувство, но также и объективное единство сознания,
объективное единство сознания аффицирует внутреннее чувство. Но
всякое представление в конце концов есть определение
внутреннего чувства.
489

11. Субъект, который есть в себе сверхчувственное и
объективное единство сознания, аффицирует внутреннее
чувство по поводу сверхчувственного и таким образом получает
все представления. Но даже и в внутреннем чувстве в
отношении к сознанию нет аффицирования самого по себе, но только
по поводу сверхчувственного, объективное единство сознания,
различив, производит представление. Различая, оно действует на
себя как на внутреннее чувство и таким образом создает в нас
явление, нельзя даже сказать сверхчувственного, но только по
поводу него. Следовательно, нет места другим людям. Только
признав аффицирующее само по себе, я могу признать
существование других людей, так как иначе у меня нет способа
взаимодействия их. Если бы я все же хотел признать
множественность людей — у меня нет ничего, что бы общало их, так
как я сам существую не как реальный субъект, но только как
способность сверхчувственного. Допустить же, что и другие
существуют как способность сверхчувственного, это значит или
допустить, что все люди сами по себе абсолютно тожественны,
потому что нет никакой разницы между деятельностью
сверхчувственного и результатом этой деятельности, или допустить,
что есть люди, но они не имеют, по тем же причинам,
способности общения. А это равносильно тому, что я ничего не могу
знать о других людях, даже если они и есть.
Глава IV
О ТЕОРИИ АФФИЦИРОВАНИЯ ВНЕ ЯВЛЕНИЯ
КАК ПРИЧИНЫ ГИПОТЕЗЫ
МНОЖЕСТВЕННОСТИ ЛЮДЕЙ
Окончательное разрешение вопроса о множественности людей
переносится в другую область: что такое аффицирование, что
является трансцендентальным предметом аффицирования и что ему
соответствует (неэмпирическому предмету аффицирования).
1. Сверхчувственное, которое есть чувственность сама по себе,
исключает возможность всякого аффицирующего вне себя, потому
что о существовании его мы не можем даже знать. Состояние
раздражения сверхчувственного является мне как аффицирование
490

его предметом. Способность воспринимать действие предметов вне
меня я называю внешним чувством. Способность воспринимать
аффицирование себя собою же я называю внутренним чувством.
2. Если бы имелись две чувственности сами по себе и два
самостоятельных чувства или предметы, аффицирующие внешние
чувства, сами по себе были отличны от предмета того, что аффици-
рует внутренние чувства, я мог бы предположить множественность
людей.
3. Но я не имею права предположить ни первого, ни второго.
a. Всякое восприятие внешнего чувства есть в конце концов
определение внутреннего чувства. Все вещи существуют не только
в пространстве, но и во времени. Различие пространства и
времени обусловлено рассудочным синтезом, следовательно, к
сверхчувственному неприменима категория вне меня и во мне.
b. Но и то, что аффицирует наши чувства, я не могу
разделять. Так как нет предмета вне меня, меня аффицирующего, то им
могу быть только я сам. То, что не есть аффицирование, рассудок
представляет как аффицирование, разделяя бытие и присутствие,
и, создавая по поводу сверхчувственного мнение, сам аффицирует
сверхчувственное, являющееся мне как внутреннее чувство.
4. Себя самого аффицировать могу только я же сам. Данные
внешних чувств существуют во мне и есть тоже определение
внутреннего чувства. Непонятно, каким образом я имел бы
упорядоченные рассудком представления, а не хаос ощущений, если бы
источник аффицирования лежал вне меня. Также непонятна и сама
возможность аффицирования вне меня. Следовательно, какое-то
состояние сверхчувственного, которое есть во мне, или я сам
является мне аффицированием меня собою же. Но чем я могу себя
аффицировать?
5. Явление — состояние какого-то неравновесия,
неадекватности, несоответствие. Это неравновесие, или несоответствие,
присуще если не самому сверхчувственному, то какому-то его одному
разрезу. Это неравновесие является нам как аффицирование себя
предметами, но есть аффицирование себя самим собою.
6. Что во мне может меня аффицировать?
Причина несоответствия в разрезе есть бытие, взятое само по
себе, способность различения — рассудок.
Рассудок рассматривает свое определение как абсолютное и тем
отказывается от сверхчувственного: он строит по поводу сверхчув-
491

ственного свои измышления. Способность интуиции (созерцания),
на которой только рассудок и может создавать что-либо, получает
свои определения от рассудка, который только и является
самодеятельным в нашем мнении и представлении. Рассудок, отделив это
от того и оставив его, то есть часть как целое, хочет создать систему
знания и мира. Но, так как он отделен от сверхчувственного без
помощи созерцания, он ничего не может сделать. Но так как он
отделен от сверхчувственного, то его знание и построение ни в какой
степени не адекватно сверхчувственному, но есть его измышление
по поводу сверхчувственного, но на материале интуиции. Как не
соответствующее ни в какой мере сверхчувственному, знание рассудка
есть одновременно и самостоятельное его произведение. Рассудок
строит на интуиции не только знание и систему мира, но и сам мир.
Ощущения, или восприятия, сами по себе не ощущения, но
сверхчувственное. Рассудок организует и направляет их, но так как эти
ощущения лежат только во мне, в моем внутреннем чувстве, то
рассудок и вызывает их как ощущения (потому что сами по себе они
сверхчувственное и есть) и таким образом как бы аффицирует себя,
но только по поводу сверхчувственного.
7. Отвлеченная способность различения заключает в себе два
трансцендентальных момента:
1) отказ от сверхчувственного вследствие различения;
2) различение, которое есть одновременно и синтез и аффици-
рование себя самого, так как:
a. то, что было несоответствием, представилось как аффици-
рование;
b. различение производится, как и синтез, рассудком,
который самостоятельно строит и определяет внутреннее чувство.
Определение внутреннего чувства есть его аффицирование.
Иначе это и не могло быть, так как помимо рассудка мы не имеем
ничего другого самодеятельного.
8. Сверхчувственное, которого мы не видим и которое для нас
есть сама временность — внутреннее чувство, подвергается действию
рассудка и определяется им в отношении всего, что может быть
соединено, и таким образом создается представление всех
предметов в опыте.
9. Трансцендентальный субъект есть способность
сверхчувственного, и он так же один, как и сверхчувственное, но он не имеет себя,
но представляет себя как единственное эмпирическое сознание —
492

меня самого в явлении и через меня эмпирического весь мир. Но
в самом явлении я существую так же, как и все другие предметы
и люди.
10. Дна вопроса представляют для нас затруднение: трудно понять,
каким образом в явлении все люди существуют с такой же
реальностью, как и я, и обладают тем же объективным единством
сознания, и в то же время даже в явлении всякий человек есть тот же,
что и я, и следовательно, и в явлении существую только я один. Это
противоречие, которое окончательно разрешить мы не можем и
которое относится к первоначальному несоответствию в
сверхчувственном, которое совершенно и ничего не имеет вне себя, но
является нам субъектом, аффицируемым извне или собою же.
11. Если предположить по аналогии с чувственными
представлениями, что сверхчувственное имеет множество моментов, то мир
во времени и пространстве будет сверхчувственным только в двух
моментах из множества. Но это очень приблизительная аналогия,
так как часть истинного не есть истинное, но ложь, но два
момента из множества есть все же моменты множеств. Правильнее
будет сказать, что два момента сверхчувственного дали нам
способность или есть аналитическое тожество и интуиция. В интуиции
то, что относится к тожеству, — время, то, что к интуиции, —
пространство. Явление же, или мир, есть построение рассудка во
времени и пространстве на том, что дано сверхчувственным, но не
соответственно сверхчувственному, а только по поводу него. Так
что только апперцепция, которая сама по себе совершенно пуста, и
ощущение, которое самое по себе не воспринимаемо и в котором
мы и знаем только присутствие или непосредственность, будут
моментами сверхчувственного, но мы их не знаем.
12. Мы можем представить какой-то разрез, в котором
сверхчувственное забывает о себе самом и видит себя только в этом
разрезе. Но тогда оно видит уже не сверхчувственное, но только
свои измышления о нем, так как часть истинного не есть
истинное, но ложь. Этот разрез — наш мир во времени и
пространстве, во мне. Может, это только одна незначительная часть в
дополнении с другими, абсолютно неизвестными и
непредставимыми для нас в явлении частями, образующая этот разрез*.
Ниже в рукописи под этим предложением автором вписана фраза в
скобках: «явление — то есть все предметы и люди во мне».
493

То есть, если, опять по аналогии, сверхчувственное представить
как абсолютно нераздельное единство множества моментов, далее
предположить, что каждый из этих моментов сознает себя, то наш
мир, представляемый во мне, и будет одним из этих моментов. [Но
представление этого же мира другими людьми не будет другим
моментом, но тем же самым, потому что каждое эмпирическое
сознание, как представляющее, есть то же эмпирическое сознание, что
и я, то есть тожественно мне, как эмпирически обусловленное>.]
Так как сверхчувственное нераздельно, хотя в нем и можно
предположить множественность моментов, то сознание одного из
моментов сверхчувственного не будет ни сверхчувственным, ни
частью его, но ложью или иллюзией. Потому что на сверхчувственное
нельзя смотреть, как на случайное единство множества моментов.
13. Противоречие абсолютного единства как единичности и
множества, или несоответствие, есть также основание
множественности людей.
Это же несоответствие раскрывается нам в другой форме: мир
существовал и будет существовать вечно, как вечно
сверхчувственное и его моменты и нераздельность этих моментов. И это не какая-
нибудь вечность эволюции или развития. Мир существовал и будет
существовать именно в той форме, в какой он мне является, и как
мое представление в такой-то определенный год и день или просто
сейчас. То есть мир вечно существовал и будет существовать как
являющийся мне сейчас — эмпирически определенному субъекту
и в определенное время. Но в то же время мир есть только один
момент и как один момент он не существует, но в действительности
есть только целое — само не являющееся сверхчувственным.
14. Одно и то же есть в себе как сверхчувственное и как целое,
есть как множество моментов, и сознает себя как целое, и сознает
себя в каждом моменте, и, как сознающее себя в одном моменте,
— ложно, и, следовательно, не сознает себя, но свои измышления.
И этот один момент есть я, сознающее и представляющее себя
самого вместе со всем миром. Но представление мира не есть
истинное, но ложь — измышление по поводу одного из моментов
сверхчувственного, принимаемого за все сверхчувственное.
15. Но если я найду способ интеллектуального созерцания, то есть
непосредственного созерцания сверхчувственного, но не через
абстракции различений одного момента — я буду созерцать целое и
буду им самим, хотя оно и все время есть. Но я был рукой или ногой
494

целого и рассуждал с точки зрения руки или ноги, стану же самим
целым.
Не надо думать, будто что-либо изменится или произойдет.
Ничего не изменяется и не происходит. Я мыслил как один
момент, и этот момент все время мыслил и будет мыслить, как то
же самое мое сознание, представляющее себе именно этот мир и
сейчас. Но и целое все время мыслит и будет мыслить. Я как
сознание одного момента имеет возможность стать созерцанием
целого. Но оно уже есть. И когда я стану или становлюсь
сознанием целого, это не будет другое сознание, но то же самое
сознание одного момента, которое заполнилось другим и стало всем.
Но оно и не заполнилось другим, потому что было целым все
время. Но и сознание одного момента не пропадает и не
изменяется, но есть и, следовательно, есть все время я эмпирич<ески>
ограниченное, даже когда я стал сверхчувственным.
16. Сверхчувственное есть, и есть часть его. И часть его
есть сознание я. И все время есть и часть и сверхчувственное.
Я могу перейти к целому и потерять себя, но никакого
перехода не будет и потери не будет, потому что все время есть и
часть и целое, и как целое оно есть, и как часть является.
Когда я перехожу в сверхчувственное, часть остается и
остается тем, чем была — эмпирически определяется тем же
самым я. Но и перехода, в сущности, нет, потому что все время
я есть сверхчувственное.
И ничего не изменяется и не происходит, но вечно есть
одно и как одно, и как часть.
17. Оба эти несоответствия — единичности и
множественности и бытия и прехождения есть одно несоответствие, и причины
его, может, в сверхчувственном. То, что есть, — ни одно и ни
многое и ни бытие и ни прехождение, потому и является, что
оно есть ни одно и ни многое и ни бытие и ни прехождение.
<ДОПОЛНЕНИЯ>
Деятельность синтеза объективного единства сознания
заключается в объединении данного многообразия, и тем самым оно
становится для меня восприятием и предметом восприятия. Эта
деятельность объективна по результату: она создает всеобщее и
необходимое представление — объект. И эта сторона деятельности присуща
495

всем людям в явлении. Все люди представляются мне как
способные объединять свои представления в своем сознании.
Так как этот синтез — трансцендентально логическая деятельность,
то я необходимо должен приписать эту деятельность и другим
людям в явлении, так как я сам в явлении только являюсь, но не
есть. Мир — мое представление, и так как я только являюсь
себе, то я такое же представление. Как явление одинаково
существую и я, и другие люди, и все предметы явления. Поэтому
я допускаю, что в моем представлении одинаково реально
существую как я сам, так и другие люди. Я сам такой же объект
для себя, как и все остальное. Поэтому я допускаю, что и другие
люди в явлении обладают способностью объективного синтеза.
Но помимо того эта деятельность субъективно
трансцендентальна по происхождению и сущности. Я могу объединить в своем
сознании свои ощущения, поэтому только они делаются для меня
представлениями и объектом. Каждый человек тоже, но явление,
которое я имею, есть только мое. Я его делаю своим, и через это оно
делается объективным. И все представления и представления
других людей я и своим только синтезом объективирую. Вне моего
синтеза я ничего не имею. Я не могу также предположить, что этот
синтез присущ и другим людям самим по себе, потому что тогда этот
перестанет быть тем, чем он есть, — моим синтезом.
Предположив, что все люди обладают им не только в явлении, я
предполагаю или что все люди обладают своей чувственностью, и тогда я
или не знаю и не воспринимаю их вообще, даже в явлении, или
гипостазирую представление, что тоже ложно. Или же есть одна
чувственность, но она является нам как многое и многие люди,
которые все обладают одним объективным единством сознания. Но это
единство сознания есть именно мое единство, объединяющее мои
представления моей чувственности. И если я и являюсь себе как
многое и многие люди, то есть только я один и я сам, так же как и
другие люди, существую только в себе. Но не могут ли и другие
люди как явления так рассуждать? Могут, но тогда они ничем не
будут отличаться от меня самого и будут именно мною. Потому что
иначе их самих и их представления я не мог бы воспринять, если
бы их синтез не был тем же самым синтезом того же самого
многообразия. И это не может быть только общий синтез, присущий
всем, потому что все существуют только в явлении, но явление не
существует, но есть именно моя отвлеченная способность
496

или деятельность. Этот синтез не может быть присущ всем, потому
что есть абсолютно единичная, хотя всеобщая и необходимая
деятельность: потому что я признал что-то моим — оно
стало для меня объектом. И если кто-либо другой обладает
этой деятельностью, то это не общая деятельность, присущая многим
в явлении, но именно та же самая, что и моя.
Явление есть мое отношение к сверхчувственному, и все, что
существует в явлении, не существует <нрзб> само по себе, но есть
только я и именно тот я, который в данную минуту, вот сейчас
сознает это.
* * le
Если мы предположим теоретически равноценность людей в
явлении в отношении к их существованию, то есть
сверхчувственное, являющееся как чувственность многих людей, — то этим
явление гипостазируется, так как сущность явления именно в том,
что это мое отношение.
Но мы можем предположить еще иное: всякий субъект в
апперцепции себя делается моим сознанием. Но тогда надо признать
абсолютную тожественность всех людей как объект<ивных> единств
сознания и тожественность в моем сознании, так как именно синтез
в моем сознании делает возможным их представление и то, что не
может быть объединено в моем сознании, не существует.
В этом и заключается объективный синтез, что то, что я
объединяю в своем сознании, сознаю, сознаю сейчас и как только
это, — одно делается для меня объектом. Есть же я, сознающее
сейчас что-то и представляющее себя по поводу сверхчувственного.
Если и другие люди имеют это сознание — они есть то же самое,
что и я, и то же самое эмпирическое сознание с такими же
отношениями в явлении и т. д.
В явлении мы видим множественность отношения людей. И
каждый смотрит с разной точки зрения, занимает разное положение
в явлении. Но то, что есть от объективного единства
сознания, — одно. И это одно именно то, что является в моем
эмпирическом субъекте. Поэтому хотя каждый эмпирический субъект
занимает разное положение в явлении и смотрит со своей отличной от
Других точки зрения, но как сам по себе существующий он есть тот же
497

самый субъект — я, который сейчас пишет. И только с моей
точки зрения, занимая то же место в явлении, что и я.
То есть ряд субъектов в явлении
А — я в явлении, другие В, С, D.
Е — я сам
Каждый субъект и В, и С, и D представляет себя только как А,
как определенное единичное А. Не то что он считает себя этим А
или Е, но он и есть <является> им, то есть мною же, хотя я и
представляю себе его как В или С. Но он сам представляет себя
как А и есть только Е. Следовательно, все люди в явлении не
только есть Е, но и представляют себя как А, то есть не только
есть я сам, но и представляются себе мною и на моем месте в
явлении, я же представлю их другими. И наоборот, другие люди В
или С в явлении, если они есть сами по себе, должны представлять
меня не просто как другого, но как занимающего их место. То
есть я для них (определенного В или С в явлении) есть то и
занимаю именно то место, какое в моем представлении занимает
тот или другой.
Субъект, или носитель представления — мира, может быть только
одно я. Но эмпирических я много. Каждое из них обладает
способностью объективного синтеза и может быть этим носителем. Но
каждый может быть им как одно сознание и одно эмпирически
определенное сознание — именно как мое сознание, хотя оно есть
<является > этим единством в своей неявляющейся части —
трансцендентальной. Следовательно, только одно я — именно я
сам, эмпирический, представляю себе себя самого и другое.
Но это то же самое, что сказать: хотя все я только являются и,
следовательно, обладают одинаковой реальностью в явлении, но только
мое эмпирическое я существует само по себе, хотя я и не знаю как.
Но так как каждое являющееся я можно рассматривать как
объективное единство сознания, то каждое есть само по себе и каждое
представляет себя мною эмпирическим, то есть каждое сознание
представляет себя в явлении тем, чем я представлю себя в
явлении, и совершенно также эмпирически определенным. То есть все
498

субъекты даже в явлении тожественны, но только в отношении к их
трансцендентальной сущности. Это единственно возможный путь
избежать гипостазирования представления или апперцепции.
* * *
Одно дело быть под апперцепцией.
Другое дело иметь апперцепцию.
Какие у меня могут быть основания предполагать объективное
единство апперцепции в других людях? И предполагать не только
в моем представлении, но и у самих по себе людей?
Никаких. Я не могу этого сделать потому только, что я являюсь.
Потому что именно я являюсь, а не кто-либо. И объективное
единство апперцепции именно в том и состоит, что я и в моем
сознании объединяю мои представления. И только то, что я могу
объединить, я могу воспринять и только это существует для меня.
Следовательно, остальные существа, если их и предположить,
то либо они, или, вернее, возможность их существования сама
по себе, невоспринимаема мною, следовательно, они не
существуют для меня, либо абсолютно тожественны со мною и есть не
только то же самое, что я, но именно я сам.
* * *
Это является опровержением солипсизма. Солипсизм
основывается на ложном догматическом отвлеченном представлении.
Я выдвигаю новые отношения и точки зрения.
1. В непосредственном отношении к данному моему
представлению и в нем другие люди — те же я.
2. Но в других отношениях они (тоже я) могут быть другое в
этом же самом представлении.
3. В обосновании, наконец, они также могут быть другим — я
в других.
26 августа 1929
73
Что будет, когда я умру? И прежде всего, сохраню ли я свою
личность или нет? Когда я отвечаю, что личности не сохраню, и слава
Богу, или, наоборот, что сохраню, все это надо понимать не абсолютно.
Грань и щель и все прочее по существу имманентно — все это мне
499

доступно и есть сейчас, и только это и есть. Это самостоятельный
мир иного бытия. Но когда и он для меня станет целиком, то есть
после смерти, тогда уже может быть не только он, но и то, чего я не
знаю, и не могу знать. И вполне возможно, что есть будущая
индивидуальная жизнь, и в то же время вполне возможно отрицать
личное бессмертие, признаваемое христианами. Есть грань и щель.
Есть грань и щель, и я ее знаю, даже когда саму по себе (тоже) только
одну сторону, обращенную ко мне. Я знаю ее содержание, и ее
содержание есть сторона, обращенная ко мне, — это Бог, то, что Он
есть в Себе. И это мне открывается. Но другое и отношение того
к другому — это для меня скрыто — для меня это небытие и Ужас.
Это другое — необходимое условие иного бытия. Но я этого не
знаю и не могу знать, и мое незнание и есть необходимое условие
иного бытия. Здесь наступает прорыв в законченной системе1. Есть
множество миров и перевоплощений всего одного я, забывающего
о прошлом. Но это я существует и как многие я — с какой бы
стороны мы ни подошли к иному бытию, мы необходимо выходим
за пределы одного я в небытие, в котором возможно и личное
бессмертие. Поэтому будущая жизнь и смерть внезапно
заинтересовали меня совсем с другой стороны. В щели и грани я знаю
только то, что внутри. Их форма и отношение к другому —
небытию — мне неизвестны. И они не могут быть известны. Но это
ограничение моего познания, из всех известных мне ограничений,
наиболее радостное. На всякую радость и горе у меня есть выход —
мне предстоит узнать величайшее — небытие — другое самой
грани. Мне действительно предстоит путешествие в земли, о
которых я не имею ни малейшего представления. И я могу надеяться,
что все это буду сознавать, что, даже оставаясь вечно в круге
земных перевоплощений, я уйду в это новое и буду его видеть, а не только
быть им. Откуда у меня эта надежда? Мне еще трудно найти ей
доказательство. Кажется, будет так: это только надежда, но вполне
допустимая и вероятная, и вероятность ее подтверждается
отрицательно — невозможностью полного уничтожения личности и
присутствием небытия. Но доказательство в этой области не может быть
необходимым, но только вероятным. Если и грань не есть
уничтожение личности, но только ее огранич<ение> сознательности и,
возможно, самосознания — то есть сознания досмертной жизни, то
и в небытии должно быть отрицание огранич<ения> грани — то
есть его содержания. Получается так: если самосознание, то есть
500

сознание границы видимого мира и истинного, теряется в грани, то
есть если грань в себе, как мы ее знаем, то есть для нас, лишена формы,
то небытие будет именно ее формой и самосознание — сознание
всяких и всех границ — должно быть в нем <в небытии >. И там
же — Бог. Все Его остальные свойства несущественны перед этим.
Он там, и там Он — Отец, Бог — Личность, Которому я могу
молиться. Поэтому я верю в Бога. И здесь высшее совершенство
перед знанием. Здесь квадратная реальность веры. Объект ее
допустим и вероятен, и потому я верю в Него абсолютно свободно —
Он может и не быть, как может и не быть моего личного
бессмертия, как это ни бессмысленно. И здесь вера — не тот иной вид
реальности, но сверхбытие, даже сверхиное бытие. Может быть,
потому я и не могу ничего сказать о той реальности, что она
превосходит все мои силы. Я ее не могу знать, и нет там ничего ни как
бытие, ни как иное бытие, ни как долженствование. Но оно
должно быть, и должно быть еще больше, чем всякое иное
долженствование и чем мое бессмертие. Оно сверхдолжное, и поэтому я
должен допускать возможность неверия без нарушения какой бы то ни
было реальности. Все есть, а Бога может не быть. И тогда вера в
Него будет абсолютно истинной и свободной. То есть никакая
реальность не должна пострадать, если Его нет и все же Он есть.
Я верю в Него, но эта вера не создает никакой реальности. Он
всемогущ, Он все создал и все может, но Он — там и мог ничего
не создавать. Вера в Него должна быть абсолютно бескорыстной,
и тогда Он поможет. Я верю. Есть Бог. Бог — и Отец, и
подающий хлеб, и простирающий руки, и открывающийся мне в
промежутке, и вытекающий из щели.
Когда говорят о вечном осуждении, то ко многим
непониманиям присоединяется так же непонимание вечности2. Думают, что
вечность это то, что остановилось не сейчас или даже не так, а как
вечное время, то есть опять-таки время. Вечность нельзя понять, но
в вечности отношения иные, чем во времени, и вечность или вечное
осуждение, во всяком случае, не бесконечно долгое во времени
страдание. И, может быть, вечное осуждение значит, что завтра ты
будешь в Царствии Небесном. Здесь нет времени, потому что ты
осужден навеки, а завтра — уже в Царствии Небесном. Так как
это не объяснение вечности, но только отрицание всех ложных
определений, то можно предположить, что завтра ты действительно
501

будешь в Царствии Небесном, но этого завтра нет. А что это значит,
я не знаю, но если скажу, что завтра не наступит или наступит, или
как-нибудь иначе, то это будет рассуждение во времени. Так же
может быть, что это только другое время, в котором «всегда» и
«завтра» находятся в таком же отношении, как в нашем «сегодня»
и «завтра». И у нас есть только сегодня, и все же завтра в каком-
то отношении действительно, хотя его и нет. Если это не вечность,
то, может, вечность — отношение многих времен. Во всяком
случае, вечное осуждение не может быть бесконечно
продолжающимся осуждением, если вечность не есть бесконечно
продолжающееся время. Но из одного этого не следует еще, что все спасены. Хотя
я думаю, что в самом конечном счете — все спасены.
Устраивая мир по нашему плану, мы замечаем, что наши
представления не соответствуют ему. Тогда мы объявляем
невозможность познания и отсутствие цели в мире и Творца.
Против греха можно сказать так: я совершил грех, но я
совершил его по незнанию. Есть ли в этом грех? Если есть грех, то в
чем? Грех не в поступке, а в намерении. Я его выбрал свободно, но
я думал — <так> оно лучше. У меня были чистые намерения. Если
есть грех, то не на мне, а на Том, Кто создал меня, не умеющего
различить, что грех, что не грех.
Те, кто так рассуждают, не только не понимают намерений Творца,
которых и никто не может понять, но и того, что нельзя этого
понять. Им можно ответить: свобода заключается не только в том,
чтобы выбрать, но и знать. Если вы не узнали, то грех на вас.
Тогда они скажут: Господи! Грешны, помилуй нас, как Ты
помиловал ниневитян, «не умеющих отличить правой руки от левой, и
при том множества скота»3.
Когда я думаю об аде, я думаю, Господи, за что же меня в ад, чем
я согрешил? И конечно, это очень глупая и плохая мысль и
напоминает фарисея, благодарившего Бога за то, что он не таков, как этот
мытарь4. Но сейчас я подумал, действительно я недостоин ада, но
только потому, что этот ад очень глупая выдумка. Дело в том, что
вряд ли он так страшен. Или, может, мне он не так страшен. Во-
первых, ощущения по известному закону притупляются, пройдет
тысяча, другая лет, и я к ним привыкну. Во-вторых, у меня есть
грешные мысли. Я им очень мало сопротивляюсь. В аду я им совсем
смогу не сопротивляться. В-третьих, у меня есть плохие мысли о
502

женщине. Но все-таки я не знаю женщины, хотя многое другое и
знаю. Там я, может быть, узнаю во всяком случае еще больше.
В-четвертых, в аду у меня не будет сомнения в индивидуальном
бессмертии. В-пятых, я получу также некоторое интеллектуальное
удовлетворение, так как узнаю многое, чего теперь не знаю, и может
быть, самое главное. Вот какие преимущества имеет ад перед нашей
жизнью. Когда же я спрашиваю, за что же меня в ад, то тоже думаю,
в этом вопросе нет ничего плохого. Меня там будут жечь, говорят
мне. Господи, да я бы многое из этой жизни променял на
поджигание пяток и считал бы себя счастливым! Но если мне скажут, вот
ты в этой жизни имел многое такое, что с радостью променял бы
на поджаривание, да еще кроме того и в будущей жизни тебя будут
поджаривать. Тогда я с полным правом говорю: не смешивайте две
вещи: я грешен и за это получаю уже в настоящей жизни и еще
больше получу в будущей. Но вы хотите за одно воздать дважды:
я знаю, что если не думаю об этом и том и о грани, и о Боге, а о
чем-то ненужном, то это уже плохо и будет плохо потом — чем я
хуже знаю Бога сейчас, тем Он меньше будет у меня потом. И это
уже будет мучение несравненно большее, чем прижигание пяток. А
мне еще говорят, нет, тебе еще и пятки будут жечь. Это
несправедливо. Нет наказания, которое было бы слишком большим, если
забываешь Бога, но Бог не может прибегать к человеческой мелочной
жестокости. Это все равно, как сказать, здесь тебя блохи кусали, ты
грешен, следовательно, на том свете Бог напустит на тебя вшей. Во
всяком случае между и скорпионами, и вшами не такая большая
разница. Но какая глупость думать, что вши исправят меня. И это
нескромно. Но я думал, кажется, не так, когда говорил, за что меня
в ад. Ад — материальные лишения. От многих материальных
удовольствий я отказался — я не хвастаюсь этим, Господи, я знаю,
что достаточно еще чревоугодлив, развратен в мыслях, может даже
больше, чем обычный средний человек. Но ведь я сделал какое-то
усилие. И опять я этим не хвастаюсь, потому что знаю, что
добрыми намерениями ад вымощен, я просто понимаю, что отказ от
некоторых чувственных удовольствий не есть совсем лишение. Но в то
же время я вижу, что хотя отказ от них не есть лишение, но, имея их,
я что-то имею. И тогда я говорю — вот за это, то есть за то, что
я понял, что отказ от некоторых чувственных удовольствий не есть
лишение, но так же понимал, что, обладая ими, я имел бы некоторые
удовольствия, отказ от которых сейчас только не есть лишение, то есть
503

когда уже давно решено, что я их не хочу, но это решение я могу
свободно нарушить, и тогда они будут для меня удовольствиями,
вот тогда я говорю: несправедливо будет за отказ от некоторых,
может, очень немногих удовольствий, но все же свободный отказ
от них, устроить мне большие чувственные неудовольствия.
Впрочем, может, у меня и бывает плохая мысль, что здесь я
отказывался от чего-то и за это меня следует благодарить, не знаю.
Еще об аде. Есть какой-то низший вид свободы — свобода
пьяницы, оборванца, развратника и какого-нибудь сутенера. Здесь
хорошо, что нет никакой двойственности. Я думаю, вором или
разбойником, или грабителем делаешься потому, что устаешь или не
хочешь никакой, так называемой, нравственной борьбы. Так ведь ад
это и есть. Там я имею право быть плохим. Я знаю, что
добродетель сама по себе хороша и т. д., но ведь, пока ее нет, я только должен
быть добродетельным. Добродетель трудна — это глупости,
добродетель — самое легкое, и даже легче зла. В ней тоже нет
двойственности. Но трудно то, что к ней нет перехода, и неизвестно, как
стать добродетельным. Добродетель здесь в точном смысле, то есть
когда кроме Бога ничего нет. Когда Бог есть, то ничего больше не
нужно, но когда нет Бога, то кажется, что нужно очень многое и это
трудно, потому что хочешь тогда не Бога, но желание иметь Бога
и в то же время хочешь не желания обладать другими вещами, но
самые эти вещи и обладание ими. Так вот, в аду этой
двойственности тоже не будет.
Но может быть, скажут, ад — это не материальные мучения, а
какие-то другие. Но какие? Какие-нибудь эмоциональные? Но
этого рода адские мучения по сравнению с земными, этого же рода,
во-первых, ни для кого не страшны, уж хотя бы потому, что
доказывают бессмертие. Поэтому же несправедливы.
Но просто осуждение и мучения без специального определения?
Здесь я прежде всего должен говорить только от самого себя
(только): люблю ли я Бога, хочу ли Его? Я грешен, я лгу, плохо
отзываюсь о людях, я чревоугодлив, часто предпочитаю удовольствия,
которые не следует предпочитать, у меня развратные мысли, и это я
изменяю Богу в некоторых вещах, и иногда люблю больше не Бога,
но я хочу любить Его и хочу хотеть любить Его больше всего, и хочу
хотеть Его больше и, может, я хочу Его больше всего, и я хочу
кончить эту жизнь и освободиться от всех хотений и желаний, кроме
желания Его, и я думаю: если отец ваш земной, когда вы попросите
504

у него рыбы или хлеба, даст ли вам камень вместо хлеба, то
неужели Отец Небесный, который лучше, даст мне камень вместо хлеба?5
Что еще нужно? — я думаю, так каждый человек скажет, и
каждый любит больше всего Бога, даже не зная Его Имени. И может
быть, и даже скорее всего, разница между тем, кто верит в Него и
кто не знает даже Имени Его, меньше, чем между верящими в Бога
и умершим и знающим Его. И верящий тоже не знает Его Имени,
но называет своим человеческим, но всякий Его видит и имеет, и когда
видит, то что-то говорит или бормочет, и я Его сейчас видел, Он был
Отцом, подающим хлеб, простирающим руки, распространяющим и
распространяющимся.
Благодарю Тебя, Господи.
<Нач. 1930-х>
74
Выбирал ли свою жизнь? Я шел своей дорогой. Каждый идет
своей дорогой. Я не знал, к чему она приведет. Я увидел, что свою
жизнь я не прожил, а продумал1. Хотел ли я этого? Нет, я шел своей
дорогой, но не знал, к чему она приведет. Бог создал меня
свободным, я мог выбрать другой путь, но Он не дал мне способности
разбираться в путях. Хорошо ли это? Должно быть, но, пока я не
вижу хорошего, я не могу найти, что здесь хорошего; если бы я мог
переменить путь и если бы я не боялся двух вещей: жить во
второй раз, если не ошибусь, и еще больше — самой перемены,
изменения судьбы, я бы переменил его. Но я бы не сделал этого, боясь
изменить судьбу. В этом есть грех, и проклят тот, кто изменил свою
судьбу.
* * *
Мир или жизнь — это книга с тайными знаками или, лучше,
фигурами. Надо найти к каждой фигуре ее знак2. Поэтому
требовать от философии понятности, все равно, что читать Евангелие в
переложении Толстого.
* * "к
Передо мной непонятные фигуры, случайные расположения их.
Я должен найти их знаки. Это подобно наложению некоторой
505

печати. Я свободен в выборе знаков, в наложении печати, но когда
печать наложена, я вижу, что был знаком одной из фигур.
* * •к
Человека делают интересным не мысли, но чувства. Мысли —
это знаки. Их можно записать или выучить наизусть. С
возрастом чувства слабеют. Также память слабеет и теряет прошлое. Никто
не берет героем романа старика. Но представляет личный интерес,
не идейный, переход к старости. Смерть последний знак: чувств не
осталось, память все потеряла. Но осталось я — какая-то пустота
и страх, также знаки, система знаков. Последний знак — смерть —
непонятен. Он внушает ужас: осталось я — пустота и страх и
система знаков, печать, почти наложенная.
<До августа 1934>
75
ПЯТЬ ИССЛЕДОВАНИЙ
1. О подарках1. Первое исследование должно быть о подарках.
Но у меня нет никакого определенного мнения о подарках. Все2.
2. О доказательствах. Так как у меня не было никакого мнения
о подарках, то я стал думать о других предметах и опять выходило,
что у меня нет никакого мнения о них. Например, самопишущие
перья. Отвращение к ним не есть мнение. Я не люблю их: они
неудобны — у них широкий конец. Затем: когда пишешь, приятно
остановиться. Затем, мне нравятся чернильные приборы. Но все же
это не мнение. Я не смог бы доказать кому-либо, что
самопишущие перья неприятны. Когда я начинаю доказывать или убеждать,
я замечаю ложь. Мне всегда кажется, что не менее убедительные
доводы можно привести и против того, что я доказываю. Просто
я не вижу, что может быть общего между непосредственным
отношением к предмету и доводами, которые я могу придумать.
Поэтому я думаю, что у меня вообще нет мнения ни о чем. Я знаю или,
лучше, чувствую, что мне приятно или не приятно, также я знаю, что
найдутся люди, которые придумают больше доводов и более
убедительные доказательства, чтобы опровергнуть меня, но это пото-
506

му, что им не скучно придумывать доводы и рассуждать, но какое
это имеет отношение к моим вкусам, я не понимаю. Поэтому я думаю,
что и мои доводы не убедительны. Но здесь есть небольшая
погрешность3. Доказательства могут убедить, причем для
убедительности доказательство не должно быть ни правильным, ни
красивым, ни даже вдохновенным. Но здесь я чувствую, я приблизился
к некоторой границе, я допустил некоторую неосторожность.
Поэтому я остановлюсь.
3. О желании4. У меня нет мнений, но я твердо знаю, что
приятно или неприятно и также красиво или некрасиво. Но это уже
связано с желанием, например, я хочу приятного. И вот возникают
некоторые сомнения. Например, я представляю себе некоторую вещь, и
она кажется мне приятной. Я думаю о ней, и она кажется мне еще
более приятной. Наконец, мне кажется, что вообще нет вещи более
приятной. Но через некоторое время, может быть, даже очень
непродолжительное, я начинаю думать о другой тоже приятной вещи, и
кажется уже, что эта вещь является самой приятной. Это первое
сомнение — нет критерия приятности: представляя себе что-либо
приятное или обладая этой вещью, я не могу сравнить ее с другой
приятной вещью, не представляя же себе приятного, я тем более не
могу сравнить его с другим приятным. Второе сомнение: в
представлении удовольствие кажется более сильным. Третье сомнение:
абсолютно ли желание, то есть хочу ли я приятное или я начинаю
желать приятное, убедив себя с помощью ложных доводов, что приятное
приятно? Ведь всякое желание утомительно и, может быть,
естественно желать только нежелание, то есть покой? Но тогда знаю ли я, что
мне приятно или неприятно? И какая существует связь между моим
телом и ощущением? Если в это рассуждение вместо слова приятное
поставить красивое, то придется внести значительные ограничения,
но все же и критерий красоты вызывает некоторые сомнения. Но я
приближаюсь к некоторой границе, время остановиться.
4. О вдохновении. Доказательства никогда не убеждают, и ум мне
кажется странным и непонятным придатком к вере. Неверующих
людей нет, если бы какой-либо человек окончательно потерял веру,
то утром, проснувшись, он не встал бы с постели, может быть, он сразу
же умер, даже не умер, а стал бы мертвым, потерял душу, душа
стала как бы несуществовавшей. Затем, я думаю, что есть только две
507

веры, одна истинная, а другая ложная. Затем, я думаю, что все живые
существа, не только люди, верят, и даже те, которые не ощущают боли,
для которых боль только некоторый знак действия.
Я сказал, что доказательства никогда не убеждают. В этом есть
небольшая погрешность: доказательства убеждают. Но так как цель
всякого доказательства — вера, то надо исследовать соотношение
способностей в человеке, а может быть, вообще во всяком живом
существе. Вот эти способности: вера, рассуждение, тело, ощущение
без оценки, приятное и боль. В этом перечислении ты не найдешь
ни полноты, ни систематичности, также ты мог бы назвать их
состояниями, качествами или направлениями, они придуманы для случая,
поэтому здесь нет погрешности, кроме только небольшой.
Соотношение же между ними такое: у животных, во всяком случае у
низших, боль заменяет рассуждение, — это назначение боли, у человека
же произошло смещение — он ощущает боль как боль, то есть как
неприятное, а знак действия — рассуждение. Но этот знак
случаен. Вот что я хочу сказать этим: доказательство не должно быть ни
правильным, ни красивым, ни вдохновенным. Любое доказательство
убеждает случайно. Прежде чем убедиться, я должен поверить.
Существуют ступени веры. Поверить — значит перейти с одной
ступени на другую. Я поверил, и тогда или, скорее, после мне
кажется: вот доказательство, которое меня убедило. Но это
случайно — всякое доказательство убедило бы меня, потому что раньше
я поверил. Здесь есть небольшая погрешность. Я нашел вторую
небольшую погрешность. Это верно, что вдохновенное
доказательство не более убедительно, чем всякое другое, тем не менее
доказательство должно быть вдохновенным. Ум — это пустое место.
Таким должен быть ум. Все, что способствует этому — наслаждение,
например, высокая температура, головокружение, физическая слабость.
Но высшее и настоящее наслаждение — это полное отсутствие
рассуждения, отсутствие ума, пустота. Это можно назвать
вдохновением, некоторой ступенью веры, душой. Это имеет отношение к Богу.
5. О бессмертии5. Последнее исследование — о бессмертии.
Раньше я думал: душа сотворена. Затем я прочел: душа не
сотворена. Я нашел в этом некоторое противоречие. Но затем было
вдохновение и я увидел: противоречия нет. Я приблизился к
некоторой границе, время остановиться.
<После 1932-го>
508

76
О НЕВЕРУЮЩЕМ ЧЕЛОВЕКЕ
Надо написать исследование о неверующем человеке. Но
неверующего человека не существует. Поэтому я хотел написать
исследование о человеке, который стал неверующим. Я думал
начать так: в постели лежал неверующий человек1. Затем я хотел
рассказать, как он стал неверующим. Я думаю, различными
путями человек приходит к неверию, но когда он станет неверующим, он
уже не существует, он лежит как мертвый. Все же я не хотел бы
сравнивать его с мертвым или умирающим. В умирающем еще есть
душа. Я чту мертвых. Но что сказать о неверующем? Умерший
человек тлеет, так как душа покинула его, но была ли она у
неверующего? Может быть, он даже не тлеет.
Я хотел написать исследование о неверующем человеке, как он
стал неверующим, надеясь на свой ум, как он сказал: Бога нет и
перестал существовать. Затем я хотел написать о другом
неверующем человеке, который стал неверующим потому, что чувства у него
разделились. Он тоже сказал: Бога нет и перестал существовать.
Затем я хотел написать о неверующем человеке, который стал
неверующим потому, что у него не осталось никаких мнений или
суждений. Может быть, он был неудачным творением у Бога и Бог
смял его как глину, чтобы сотворить нового. И этот должен
сказать: Бога нет и перестать существовать. Еще я хотел написать о
неверующем человеке, который стал неверующим, полюбив
украшения. И этот скажет: Бога нет и перестанет существовать. Мне
кажется, я ошибался. Второй не станет неверующим, у него есть
чувства, у четвертого — правильный вкус, у третьего — желание, в этом
их оправдание, но что сказать о первом? У него есть только ум. На
Страшном Суде нельзя много говорить, те четверо2, может быть,
найдут, что сказать, может быть, только одно слово, а этот,
надеявшийся на свой ум, что скажет он? Он станет как бы несущество-
вавшим.
Есть только одна причина неверия — ум. Вначале кажется, что
он что-то дает. Затем — что он все разрушает. Но он разрушает
только себя самого и ничего не дает.
<Первая пол. 1930-х>
509

77
ПОЧЕМУ НА СТРАШНОМ СУДЕ
НЕЛЬЗЯ МНОГО ГОВОРИТЬ
Некоторые слова, например «Страшный Суд», «вестники»1,
можно понимать буквально или в переносном смысле, и я думаю,
лучше буквально. Но может быть, еще лучше так: не пытаться
объяснить все, строить систему, но найти некоторую подробность и
исследовать ее. Если что-либо существует или только
предполагается существование некоторой вещи, я не стал бы доказывать это
предположение. Я искал бы признаки или подробности этой
предполагаемой вещи. Она существует по предположению, существование
ее не может быть доказано, но некоторая подробность, относящаяся
к этой вещи, может быть исследована. Существование некоторой
подробности, относящееся к этой вещи, достовернее, чем
существование этой вещи. Например, Страшный Суд. Как он будет
происходить? Это относится к существованию некоторой вещи, и об этом
я ничего не знаю. Но я заметил некоторую подробность,
относящуюся к этой вещи: на Страшном Суде нельзя много говорить. Мне
кажется, здесь есть три основания: в многословии есть нечестность
или ложь. Если же это искусство, то опять ложь и на Страшном
Суде нельзя думать об искусстве — это несерьезно. Если же это
рассуждение или убеждение — то это не умно. Я повторю
подробнее эти три основания: предположим, что на Страшном Суде
я стану оправдываться. Это отвратительно и нечестно. Это первая
ложь. Предположим, что я придумал красивую речь и произнес ее
на Страшном Суде. Это искусство. Это несерьезно — вторая ложь.
Предположим, что я стану убеждать или доказывать кому-то, может
быть Богу, что я должен был поступить так, а не иначе. Я буду
искать какие-то доказательства или доводы. Это напоминает спор:
я заметил что-то и стал говорить. Другой тоже заметил и тоже начал
говорить, и возник спор2. К концу спора мы убедим друг друга или
не убедим — это все равно, но вдруг мы увидим, что не о чем
спорить, то, что мы заметили, давно потерялось и мы даже не
помним, что заметили. Я хочу сказать, что некоторая подробность не
сохраняется во время спора в рассуждениях или при
доказательствах. Мы можем узнать некоторые подробности, относящиеся к
какой-то вещи, но теряем их, начиная рассуждать. Мы начинаем
510

рассуждать, пытаясь перейти от некоторых подробностей к самой
вещи. Я удивляюсь Мудрости, создавшей это.
На Страшном Суде нельзя много говорить. Может быть, там
надо сказать несколько слов. Например: я мог колоть руку
гвоздем повыше кисти и не ощущать боли. Или: полпути я не
оглядывался по сторонам и шел переулками. Может быть, при этом надо
еще что-то сделать. Может быть, их надо только подумать или их
надо придумать еще до смерти, и хорошо умирать тому, кто их знает.
Еще у меня есть предположение, как там держаться: серьезно и
с глупым и растерянным видом.
<Первая пол. 1930-х>
78
1. Путь добродетели легок, трудно встать на этот путь. Почему
трудно?
а) потому что нет уверенности, что он правильный;
б) слабость — нет достаточного желания.
2. На мир можно смотреть так: существуют определенные
предметы, определенные границы. Существует добродетель.
Добродетельные спасутся. Можно и так: зыбкий мир. Переход в
некотором колебании, небольшая погрешность в некотором равновесии1 —
вот что существует. Следовательно, призвать не праведников, но
грешников к покаянию. Предположим так. Вот добродетельный
человек, и он говорит: я добродетелен. И вот добродетель его
ничего не стоит. Положим, он это понял и хочет стать лучше. И вот
он стал лучше и говорит: я стал лучше. И опять его добродетель
ничего не стоит. Таким образом:
3. Неисчерпаемый источник зла в человеке. В чем это зло?
Первый случай. Человек очищается от какого-то зла. Если он
очистится и скажет: я чист и хорош — это значит, что он пуст.
Потому что если он не пуст, то узнает другое и не будет думать о
себе — индусы.
Второй случай. Человек никогда не очистится. В чем зло? Если
индивидуальность шире тела, то, может быть, зло в том, что не
ощущаешь своей индивидуальности дальше своего тела. Почему
призвать грешников к покаянию?
Пустота и гордыня — два главных греха, может быть, это хула
на Святого Духа.
511

* * *
Положим, Бог скажет: Я создам другой мир. Где были моря,
будут горы, и где горы — моря. Мы бы не заметили разницы, это
тот же мир, что и наш. Положим, Бог скажет: Я создам мир, где люди
будут циклопами. И этот мир тот же самый. Если бы мы жили в
нем, мы не заметили разницы.
Но если бы Бог дал право каждому один раз в жизни взять
назад свой поступок, совершенное сделать не совершенным, то
мир изменился бы, и мы даже не можем себе представить, как
жили бы там. Так вот, Евангелие увидело небольшую
погрешность в мире. Мир до Евангелия и по Евангелию — это два
разных мира.
<Первая пол. 1930-х>
•к "к ie
Ты скажешь: вот плоскость звуков, вот плоскость цветов,
плоскость предметов, плоскость характеров жизни. Где плоскость
ощущений тела, плоскость удовольствия и боли, усилия и слабости? Есть
знаки для цветов — их названия, для звуков — ноты и буквы, почему
нет азбуки телесных ощущений?
1935 - 1937
79
<ТОСВЕТНЫЙ МИР>
...и поблескивание и двусторонняя идея. — Самые степени и
переход от степени к степени. А кто захочет описать тосветный
многостепенный мир в первой степени, вот так: вот это Бог, а это его
ангелы, а это дьявол, и это хорошо, и это плохо, и еще
какого-нибудь антихриста придумает — тот не знает тосветный мир, потому
что в нем много линий пересекаются и создают фигуры и тела многих
степеней. И нельзя описать тосветный мир по порядку: вот
качество, а вот количество, а вот мера... и потом сущность и т. д. Как
уже было сказано, это ошибка цепи или роста из семени. А в то-
светном мире нет нашего порядка и нет наших измерений.
Вот противоречие1. Бог благ, зачем дал людям мучение —
искать истину? А между тем никто не понимает, что противоречия и
512

нет никакого. Или оно есть, но не противоречие, все
же прочее — видимость. Но вот оно: почему-то
представляется мне спираль или круги какие-то, и
куда ни пойдешь, — все туда же и придешь, откуда
выйдешь, туда же и придешь. То же, что есть само
по себе, или тосветный мир — во всех этих
кругах. То, что есть само по себе, или тосветный
мир, — ни в одном круге.
И теперь начнем иначе: вот то, что есть само по себе; и не стоит
и не движется, и есть оно не нашим бытием, а тем, иным бытием,
или тосветным. И если начну его описывать, то не смогу сказать одно,
и другое, и третье и четвертое нашими-то словами; не могу взять
то, что у нас и переставить всего только в ином порядке и выдать
за тосветное. Думают, тосветное — наше, но переставленное; то-
светное — не наше. Наше есть или не есть. Наше — большое или
малое, наше доброе или злое, наше умное или глупое. О тосветном
так не скажешь.
Стоит тосветное и не стоит, движется тосветное или не движется,
и представь себе дерево тосветное2, и возвышается, и дерево то —
бесконечное, и дерево то — не в пространстве, а как бы во
времени, но, конечно, и не во времени, и наверху дерева — листва. И пускай
теперь дерево тосветное вдруг выросло без времени, и выросши
вдруг и покрывшись также вдруг листвой, исчезло также без
времени, наверху же остались, где листва была, остались круги какие-
то, спираль какая-то, спускающаяся вниз по тому месту, где было
дерево, и теряется спираль в бездонной глубине. Теперь же вспомним,
что дерево — тосветное — само тосветное, и есть оно и нет его, и
дерево тосветное есть и спираль и круги, и спираль и круги — наши
знания, наша жизнь, удачи и неудачи, и весь мир с животными,
деревьями, камнями и всем прочим. И по кругам ходим — от чего
вышли, к тому и пришли, с чего начали, тем и кончили, и ничего не
знаем и не видим, по кругу ходим, но и сходим с круга и вглубь
смотрим и голова кружится — пропасть бездонная, глубоко и
страшно3. И спираль и есть то дерево тосветное, и спираль будет как бы
материей, древесиной дерева тосветного. Все одно — смотришь
сверху, смотришь снизу. Ничего не знал, запутался, замучился, и вдруг
стало: дерево тосветное: по спирали спустился, по дереву поднялся
до листов и снова спираль, вглубь в пропасть бездонную
спускаюсь, по дереву поднимаюсь до листвы и вечно так.
17 «Сборище друзей...», т. 1 513

Дерево тосветное. И древесина его спираль. Спираль
являющаяся. От листов является и вниз идет в бездонную глубину и там
теряется и оттуда начинается деревом. — Деревом тосветным,
древесина же которого спираль являющаяся. От листов дерева
являющаяся и в бездонную глубину идущая и там теряющаяся, чтобы
деревом тосветным начаться. И вечно так, Господи помилуй.
И не давал Бог людям мучения искать истину, но тосветное не
наше бытие, иное — дерево тосветное и видимость в нем и через
видимость истинно — истинно не нашим бытием, наше —
ложным, истинно истинным бытием иным тосветным — дерево
тосветное бесконечное не в пространстве и не во времени и глава его —
листва и древесина его — спираль и спираль эта — видимость и
от главы дерева до корней — глубины бездонной и там теряется
и начинается деревом — О, Господи! и вверх идет в вышину и в
бесконечность и нет конца и листва и спираль и нет конца.
И как выросло-то вдруг дерево тосветное, без времени
выросло, и еще как не выросло-то то дерево, а рост его — спираль
видимость от листов и вниз по тому месту где было дерево в глубину
бездонную. О, Господи, и нет ему конца, начинается деревом и рост
его вне времени и когда рост, но еще и не выросло, — спираль —
видимость, и конца нет, и вечно так.
И закончу я и скажу: спираль — это видимость или наш мир —
это рост дерева — это когда дерево растет — это когда дерево
выросло вдруг без времени, но еще не выросло и от листов в
бездонную глубь. О, Господи, и снова деревом вверх. И снова вниз и
снова вверх. И так конца нету и вверх и вниз и в бесконечность.
И вверх деревом и вниз спиралью и в бесконечность. И все время
так: и вверх и вниз и в бесконечность. И все время так. И кончу.
<Нач. 1930-х>
80
МИР ПЕРЕД БОГОМ
1. Если все Бог, то не упасть ли из окна?
2. Потому что соединение с Богом — лучшее.
3. Если же вода Бог, то тоже упасть из окна.
4. Но Бог смотрит и смеется.
5. Тогда мир перед Богом, как он есть до грехопадения, чистый,
6. сотворенный в начале из ничего.
514

7. В начале не во времени. Если же не во времени, то от
вечности.
8. Но в начале время: и начало времени, и последние времена.
9. В начале и начало, и конец.
10. А начало в вечности.
11. Бог вечен,
12. но подумал сотворить невечный мир. Эта мысль вечная.
Можно ли вечно мыслить невечное? Это будет видно дальше.
13. Когда Бог подумает, что сделать, тогда же и сделал. Дело
Бога — Его слово, и так же вечно, как и мысль и Бог.
14. Не три, не два, но одно есть Бог, Его мысль и Его слово.
15. По слову Бога то, что Он подумал от века, стало. То, что стало,
есть начало — слово, которое исполнилось. Оно вечно, как и слово,
и мысль, и Бог.
16. Бог подумал. Мысль, слово и начало — это то, что Он
подумал или сделал. Потому что мысль Бога и есть дело: что
Он подумал, то и сделал сразу тем, что подумал; не
требовалось особого усилия.
17. Бог, мысль, слово и начало — все вечны, и не четыре, но
одно — один Бог.
18. Но также два: Бог и начало. Потому что слово Бога
исполнилось и стало отличным от Бога, хотя и Бог и тот же.
19. Бог пожелал стать больше, чем Он есть.
20. Бог от вечности есть то, что Он есть. Это две природы в Боге.
21. Или это одна природа, но по доброй Его воле.
22. Потому что в природе Бога нет необходимости, и Он Сам
избрал Себе природу, поэтому в Нем две природы, или одна по
доброй воле.
23. Две природы в Боге есть одна добровольная.
24. Бог пожелал к своей природе и полноте прибавить
излишек. Но это стало Его природой, как только Он этого пожелал.
Поэтому две природы в Боге — одна добровольная.
25. Бог сверх меры. Не в том смысле, что больше всякой
другой вещи, но больше Себя. Это Его мера, поэтому то, что Он есть,
больше того, что Он есть.
26. И поэтому Он не есть только Сам, или только в Себе,
и о Нем нельзя сказать «само» и «другое», и к Нему нет
«другого». Бог не допускает отношения «самого» и «другого» и
не есть отрицание всего другого.
17 * 515

27. Бог не допускает никакого отношения.
28. Если бы в Боге была только одна природа — ничего бы
не было кроме Бога и о Нем нельзя было бы сказать: Бог живой.
29. Если же в Боге две природы или одна по доброй воле,
то Он Бог живой, хотя и не допускает никакого отношения.
30. Он есть Бог и пребывает в Себе, покидая Себя.
31. Каким Бог стал и каким пожелал стать, таким и стал и
пожелал не во времени, но от вечности.
32. Пожелав же стать таким, Он помыслил сотворить мир: чтобы
не остаться в Себе. Помыслив же, сказал. Сказав же, стал
началом. И в начале сотворил мир: время, начало и конец. Когда же стал
началом, стал таким, каким пожелал стать. И все это не во
времени, но от вечности: пожелал не раньше, чем стал.
33. Каким Бог стал и каким пожелал стать, таким и стал и
пожелал без всякого изменения.
34. Бог не стал другим, когда пожелал избрать Себе природу,
потому что Он пожелал не раньше, чем избрал.
35. Он и не мог пожелать до того, как в нем стала природа по
доброй воле, потому что в первой природе в Нем ничего нет; ни
мысли, ни желания.
36. Первая природа в Боге как бы пустота, которую можно
думать отдельно от второй природы, но о которой нечего думать.
37. Вторая же природа неотделима от первой и вместе с ней одна
добровольная и вечная природа Бога.
38. Потому что Бог желает не как человек: желание в Нем не
раньше исполнения. Но если бы была вторая природа без первой —
это желание человека во времени.
39. В Боге одна первая природа или две, которых нельзя
разделить — одна добровольная.
40. Поэтому, когда Бог по доброй воле избрал себе
природу, это и было Его одной и вечной природой, и до этой
природы не было другой, и ничего не было, и Он пожелал и стал
чем пожелал без всякого изменения.
41. Бог видит время и происхождение без всякого изменения.
42. Потому что Он ничего не видит в первой природе, когда же
увидел, не стал другим: Он увидел тогда же, когда стал по доброй
воле.
43. Когда Бог увидел случайное и отдельное, тогда и стал по
доброй воле.
516

44. Тогда же сотворил мир. Когда Бог увидел случайное и
отдельное, это и было творением мира.
45. Бог видит отдельное отдельно и случайное случайно.
46. Если бы Бог видел всегда и одно, то ничего не видел бы
и был в первой природе.
47. Когда Бог ничего не видит, ничего и нет.
48. Бог не видит и Себя в первой природе, когда не видит
случайного и отдельного.
49. Бог увидел отдельное отдельно и случайное случайно от
вечности: когда стал по доброй воле.
50. Когда Бог стал по доброй воле не во времени, но от
вечности, тогда же не во времени, но от вечности стало отдельное и
случайное.
51. Но отдельное и случайное не вечно: происходит во времени.
52. В отдельном и случайном одно может быть — это время
и происхождение,
53. а другое — возможность возможности в Боге, во второй
природе Бога. Возможность не есть, а возможность возможности
есть.
54. Поэтому Бог вечен и видит время и происхождение без
изменения: Он видит не в первой природе, но во второй, когда стал
по доброй воле. Отдельное и случайное, что происходит во
времени — признак доброй воли Бога.
55. Начало вечно, а мир в начале, он не вечен: то, что там
происходит, не принадлежит к началу и уже все произошло.
56. Перед Богом мир закончился и он есть как небывший,
существующий и бывший. Уже все произошло, но была возможность
мира или возможность возможности его, и то, что стало и есть —
это вечно и принадлежит Богу, а что не стало — это наш мир и
время.
57. Один мир закончился — то что происходит: есть, было
или будет.
58. Другой мир сотворен от вечности в начале. Но один мир,
потому что первый не есть, а второй есть.
59. Первый — возможность, а второй возможность возможности
того же мира. Мир один.
60. Так Бог всегда видел случайное случайно и отдельное
отдельно и может вечно думать невечное и является во
времени, оставаясь вечным и без всякого изменения.
517

61. (Мир, как он есть до грехопадения, чистый, сотворенный в
начале из ничего.) Из ничего — не из чего-либо.
62. Что до начала и что после?
63. Ничего.
64. Ничего нигде нет, но Бог показался Себе как бы
пустым и пожелал принять ничто в Свою природу и стать ничем.
65. Он мог этого не делать, потому что ничего нигде нет, но так
Он пожелал и стал сверх меры.
66. Этого не было в первой природе, и как бы пустота не может
быть названа ничем.
67. Бездна, над поверхностью которой тьма, это ничто. Бог
спустился в бездну, над поверхностью которой тьма. Теперь это
место в Боге.
68. В Боге есть место, где нет Бога.
69. Если же нет Бога в Боге, то начало Бога — это Он
подумал и сказал, пожелав стать больше.
70. Если же начало, то в вечности возможность или
возможность возможности времени. Потому что начало в отсутствии.
71. Когда Бог получил начало, тогда и стало время.
72. Когда Бог получил начало, Он стал во времени: Он
открывается мне во времени.
73. Не было места вне Бога. Когда же Бог стал ничем, ничто
стало местом в Боге. Тогда стало время, и Бог стал во времени.
74. Вообще не было места до того, как ничто стало местом в
Боге. Это — первое место, и тогда стало время и всякое место.
75. Начало Бога, которое Он дал Себе во времени, вечно, а
время не вечно, потому что оно там, где место ничто в Боге, это
начало и конец времени, конец — когда все уже произошло.
76. Когда стало место ничто, тогда Бог получил начало, и не мог
Он иметь начало раньше, так как ничего нигде не было.
77. Это одно: Бог спустился в ничто, то есть стал ничем, и
Бог стал в ничто, потому что, когда Он принял ничто в свою
природу, тогда же получил начало.
78. Тогда Он сотворил мир.
79. Когда Бог спустился в ничто, это и было творением мира.
Не требовалось особого усилия.
80. В Боге нет никакой необходимости: Он мог не творить мир.
Но Он спустился в ничто, и это было творением мира. Он мог туда
не спускаться, тогда не был бы сотворен мир.
518

81. И это Его добрая воля, что Он не остался в Себе, и Сам, но
вышел в ничто,
82. сотворил мир и нас — ничто, но одной природы с Ним.
83. Но эта природа не естественная, но по благодати: когда
ничего нет. — Бог вблизи. Когда же ничего нет, ничего нельзя
и сказать и нет никакой природы. Но по благодати стало
общей природой с Богом.
84. Потому что Бог спустился в ничто, сотворил мир и стал у
нас и с нами, и на это была Его добрая воля, поэтому природа не
естественная, а по благодати, и путь не естественный, а по
благодати.
85. Если ничто входит в природу Бога, но нет доброй воли, или
есть добрая воля Бога и благодать, но нет ничто в Боге — этого
мало для творения мира.
86. Но по доброй воле стать ничем — это и значит Бог сверх
меры и живой, сотворивший мир.
87. Это удивительно, как Бог не остался в Себе, но стал ничем
и как вечное стало во времени.
88. И вот мир перед Богом, чистый и святой, не знающий греха,
89. чистый, как до грехопадения, и Бог говорит: хорошо.
90. Вот различие земли, воды и бездны: вода — это
возможность, где может быть Бог. Земля, безвидная и пустая, — это
вода неустроенная, где уже не может быть Бога — возможность
негодная. Вода же в Боге — это бездна. И вот тьма над
поверхностью бездны. Над водой же Дух Божий, и это удивительно,
как в Боге — тьма, а вне Бога, над водой — Дух Божий,
91. но поэтому Бог сверх меры, Бог живой.
92. Бог есть Бог, Бог сверх меры, Бог живой. Пожелал
стать сверх меры, и это стало Его природой. Тогда сотворил
мир и время, и стал Бог живой. Это один путь.
93. Если же сверх меры, то не останется в Себе никогда:
94. Бог сверх меры, бесконечный есть Бог живой, есть Бог. И
сотворил мир и время Вечный. Это второй путь.
95. Если же живой, то у нас: и был началом, сотворил мир и время
вечный,
96. Бог живой, Бог, Бог сверх меры. — Третий путь.
97. Это два определения Бога: живой и сверх меры. Живой —
У нас, сверх меры — больше того, что есть.
98. Кто? Бог. И это третье определение: что выше всего.
519

99. Вот два места в Боге: когда Бог не остался в Себе,
стало первое место в Боге — перед Богом. Куда Он вышел и
что исходит из Бога — это первое место.
100. Бог этого не сотворил, и это не было до того ничем, и Бог
никогда не был без первого места.
101. Тьма и ничто в Боге — второе место.
102. Когда стало место перед Богом, стало место и в Боге —
такое между ними отношение.
103. Два места — два измерения Бога. Это во второй
природе, но в первой Бог не имел измерения.
104. Два места не Бог и Бог — начало и не два Бога, но
один Бог есть Бог начало и два места — в Боге, Который
начало. Также первое место не начало перед Богом.
105. Когда Бог не остался в Себе, для Бога это было как
место, которое стало перед Ним. Тогда и стало первое место.
106. Когда стало место перед Богом, Бог спустился в ничто.
Тогда стало второе место.
107. Когда Бог спустился в ничто. Он получил начало.
108. Когда получил начало — стал Бог и не остался в Себе.
109. Это четыре определения Бога во второй природе. Они как
круг: каждое из двух частей, и вторая часть четвертого будет первой
частью первого.
110. Отношение между определениями Бога не такое, чтобы
требовалось особое усилие для перехода от одного к другому. Если
два определения занимают одно место и нет последовательности,
это значит, что не требовалось особого усилия для перехода от
одного к другому. Но когда Бог сотворил мир без особого усилия,
это другое отсутствие усилия, потому что творение мира не
занимает никакого места. Поэтому сотворил мир, хотя и принадлежит к
вечной природе Бога по доброй воле, но не будет пятым
определением.
111. Четыре определения — это одна природа Бога по доброй
воле — начало Бога.
112. Бог сотворил мир для Себя — чтобы не остаться в
первой природе.
ИЗ. Творение мира и действие к сотворенному не входит в
прямое намерение Бога, но следует без особого усилия из Его
действия к Самому Себе, причем под усилием здесь
предполагается не то, которое отсутствует в Божественных определениях, но от-
520

сутствующее при переходе от Божественных определений к
творению мира.
114. Из четырех определений без особого усилия выведем
намерение Бога, причем в первой части будет полное и прямое
намерение, во второй и третьей части намерения меньше, а в четвертой
намерения не будет совсем. Но это одно намерение.
115. Когда я говорю «намерение Бога», надо понимать не то, что
Он всегда или иногда думает, — этого я не знаю, — но
отношение Бога и мира.
116. По первому определению Бог есть цель. Мы это знаем как
благодать. По этому определению Бог доволен Собой, и действие
к сотворенному вообще не входит в Его намерение.
117. По второму определению Бог ничто. Творение мира
входит в ту часть намерения, в которой намерение отсутствует.
118. По третьему определению Бог соединил несуществующее
с существующим. Здесь столько же есть намерение, сколько и нет,
и действие к сотворенному столько же не входит, сколько и входит
в прямое намерение.
119. По четвертому определению Бог есть то, что Он есть
всегда тот же. Здесь Бог середина и равновесие и в Нем нет
никакого намерения, а действие к сотворенному вполне входит в
намерение Бога.
120. Как это в намерении нет намерения, и действие к
сотворенному входит в намерение, когда нет намерения? В намерении нет
намерения, потому что намерение Бога не раньше исполнения.
121. Действие к сотворенному входит в намерение, когда
намерения нет, потому что не входит в прямое намерение.
122. Когда в Боге есть Намерение, то только к Себе.
123. Когда же нет, то другое — ничто.
124. Но ничто вошло в прямое намерение Бога — в этом может
быть Бог.
125. Поэтому, если в Боге есть намерение, то в него не входит
действие к сотворенному,
126. если же нет, то входит.
127. Цель, ничто, соединяющий и тот же — это Бог в Своем
намерении.
128. Но цель есть для чего-либо цель и др. также.
129. Поэтому из всего намерения без особого усилия
следует сотворенный мир. И вот Бог, а при Нем мир.
521

130. Вот два места мира: в Боге, там, где нет Бога, Бог творит мир.
Это первое место, здесь начало мира, миров и царств и бывших миров
и царств.
131. О внимании Бога. На что Бог обратит внимание, то и есть,
тогда же, когда Бог обратит на него внимание.
132. Всякое что есть во внимании Бога, а до этого ничто.
133. Когда Бог обратил внимание на ничто, оно стало, не
раньше и не позже, тогда же и не бывшим или будущим миром, но
настоящим, потому что для Бога все сейчас.
134. Бог сотворил мир сразу и не было ступеней творения, потому
что все, что есть — во внимании Бога, а что не во внимании Бога,
того нет.
135. Но все сотворено из ничто и в начале, то есть от вечности.
136. Поэтому, хотя не было ступеней творения, но в
сотворенном две ступени: может быть и есть.
137. Первая ступень стала не раньше второй. Но в первой
ступени есть внимание Бога, а мира нет. Это какое-то невнимание
во внимании Бога.
138. Или всякая возможность безотносительно к ее
осуществлению.
139. Это бывшие миры и царства — те, которые были или будут,
но которых нет,
140. ничто, которое во внимании Бога осталось без внимания,
141. или когда Бог обратил на него внимание перед тем, как стал
мир.
142. Бывшие и будущие миры всегда были или будут, но не есть,
то есть никогда нельзя было и нельзя будет сказать о них: есть.
143. Бывшие и будущие миры всегда могут быть: они в начале
и на границе, когда Бог из ничто сотворил мир.
144. Это — первое место: здесь все случайное и отдельное без
вечного, время без сейчас и возможности других миров — не
бывших или будущих, а настоящих, но соседних, то есть другого
способа и с другой точки зрения.
145. Какое-то подземелье в Боге — где ничего нет и все
может быть — вот что есть первое место.
146. Другое место мира — перед Богом: здесь мир бывает
сотворен.
147. Вот различие мира, который Бог творит, и мира
сотворенного: один от земли безвидной и пустой, другой от воды.
522

148. От земли безвидной и пустой — в первом месте.
149. Но перед Богом наш мир временный и всякий другой —
соседний — один мир, не временный и как бы вечный, хотя и
сотворенный. Это второе место и от воды — на первом месте у Бога.
150. Он должен быть перед Богом, но сотворен в бездне. Над
ним Дух Божий, а над бездной тьма.
151. Из того места в Боге, где нет Бога, и перед Богом сотворен
мир.
152. Но мир один: от земли безвидной и пустой наш
временный и всякий другой соседний.
153. И от воды, над которой Дух Божий — один мир и как бы
вечный, хотя и сотворенный — Божьи Троны, подножья и ангелы.
154. Это не Бог, но на том месте, куда вышел Бог.
155. И вот Бог по доброй воле: в случайном и отдельном,
случайный и отдельный, но без всякого изменения и вечно.
156. Потому что все, что не вечно, на втором месте у Бога,
или в первом месте мира, там, где ничто
157. Вот какой порядок творения, причем не было ступеней
творения и не требовалось усилия для перехода от одного к
другому: когда Бог не остался в Себе, стало первое место: перед
Богом. Когда стало первое место, стало и второе: в Боге. Когда стало
второе место — в Боге, оно было первым местом мира, и Бог
сотворил мир. Когда Бог сотворил мир, Он дал миру второе место
перед Богом.
158. Тогда Бог стал по доброй воле.
159. Это и было тем, что Он подумал и пожелал, и подумал
и пожелал не раньше чем исполнил — от вечности.
160. Это Его настоящее место во второй природе — в
сотворенном и отдельно во всем, что Он сотворил.
161. Как Бог стал по доброй воле, так и все отдельное и
случайное станет по доброй воле и благодати.
162. Оно сотворено не во времени: в начале из ничего,
163. и Бог получает в нем начало, творит мир, миры и царства,
возможные миры и царства.
164. Потому что это ничто и на том месте, куда вышел Бог,
165. и здесь может быть Бог.
166. И вот Бог стал тем, чем Он был вечно во второй природе
без всякого изменения.
523

167. И вот мир перед Богом.
168. А Бог смотрит и смеется.
1930 - 1931
81
РАЗГОВОР О ВРЕМЕНИ
Вот что сказал ученик Фалеса, когда учитель замолчал, так как
вдохновение покинуло его1.
Передо мной происходят события. Я вижу движение и
изменение твердых предметов. Когда это бывает? К какому времени
относится происхождение и изменение? Движется ли что и
изменяется ли сейчас, в настоящее мгновение? Фалес сказал: «Нет, сейчас
ничего не движется и не происходит, все стоит неподвижно».
Ученик продолжал: «Как соединить мгновения? Они соединены в моей
памяти. Связь двух мгновений — время. Настоящее мгновение не
соединяется, оно не имеет определенности, необходимой для
соединения. Если нет определенности, то ничего не происходит и не бывает,
нет соединения и перехода от одного к другому. Как определить
границы мгновения? Я различаю в нем различное, оно имеет свою
меру. Оно теряется, когда я продолжаю о нем думать. Я не
заметил конца мгновения, я перестаю его замечать, затем приходят
события. Как определить границы мгновения?» Фалес сказал:
«Мгновение неопределенно, начало его незаметно, конец утерян»2. Ученик
продолжал: «Когда бывают события? В прошлом были события, они
остались в моей памяти. Событие — это два мгновения, когда их
соединяют. Что соединяет два мгновения?» Фалес сказал: «Память
соединяет два мгновения». Ученик продолжал: «По-видимому, они
были в прошлом. Сейчас не бывает событий. Сейчас — это
мгновение, надо исследовать, когда были мгновения, соединенные в
моей памяти». «Сколько мгновений, — спросил ученик, — какие
соединяются?» Ученик остановился, вопрос поставлен был
неправильно. Затем он продолжал так: «Я замечаю два направления в
мгновении. Оно есть сейчас, мгновение не бывает в другое время.
Потом я теряю его. Тогда я говорю: «Оно было. Это неверно.
Мгновение не было, оно всегда есть. Как понимать эту
неправильность в разговоре?» Фалес сказал, что это небольшая ошибка,
ученик продолжал: «Я потерял мгновение. Нельзя указать точное время,
524

когда оно было потеряно. Соединение и воспоминание — одно и
то же. Я вспоминаю потерянное мгновение. Оно соединено с
другими мгновениями, но мгновение, которое есть сейчас, не
соединено. Нельзя говорить: сколько мгновений? Нельзя говорить:
когда было мгновение? Мгновение есть сейчас, соединенные
мгновения — события». Ученик продолжал: «Почему разговор
прекращается? Это зависит от соединения, когда слова соединяются в одном
направлении. Поэтому надо предпочитать разговор медленный и
неуверенный». Фалес сказал: «Я нашел часть мгновения перед
началом события. В конце мгновения я подумал о событии. Эту
же часть я нашел в конце события, когда предпоследнее
соединялось с последним. Здесь начало всего неприятного». Ученик
сказал: «Я ничего не вижу между двумя мгновениями. Откуда
опустошение и запустение? Время и память причина этому. Событие,
время, память и смерть имеют отношение к соединению мгновений».
Ученик сказал, что он не может понять пустоты и отсутствия.
События были, их нет сейчас, никогда не бывает событий в
настоящем времени. Фалес сказал, что он видит разницу между
несуществующим и несуществовавшим. В одном из них он нашел
нечистое. Ученик продолжал: «Когда одно соединяется с другим, одно
кончается. Есть порядок событий. Соединение одного с другим,
соединение двух, не больше двух, — вот порядок событий. Перед
началом и в конце я вижу то же самое. Нечистое, что принадлежит
событиям, — это приближение конца. Ожидание нечисто и
время — источник нечистого». Разговор закончился. Они собирались
куда-то уходить. По дороге ученик сказал: «Я не вижу того, что
соединяется. У меня ограниченные способности. Порядок
соединения мне непонятен. Во всяком соединении я вижу последнее и
предпоследнее». Заикаясь и с трудом выговаривая слова, Фалес
сказал: «Я не различаю одного соединения от другого, также не
запоминаю больше двух, в моей памяти не сохраняется целое».
Ученик сказал, что надо стремиться к останавливанию движения.
Во время останавливания движения происходит распадение
предметов и чувств. Это можно уподобить точкам, случайно
разбросанным в разных местах пространства, случайному расположению
деревьев в саду или лесу или звездному небу.
<До марта 1937>
525

82
УЧИТЕЛЬ ИЗ ФАБЗАВУЧА
Когда на небо опустилась ночь
и сумрак наступил на город,
движения линий ослабели
и устал я.
О ШЕЛУХЕ,
ОСТАВШЕЙСЯ ПОСЛЕ ИСТЛЕНИЯ ЯДРА
1
И вот, когда наступил вечер, он сказал: «Вечером наступает
подъем сил, приподнятость настроения, общее оживление и веселье,
ныне же я устал, ядро истлело и чувство обветшало. Этим я хочу
сказать, что то, что было — того нет, то прошло, и вообще
изобразить прехождение. Мне было бы печально и грустно, но мне не
хватает приподнятости настроения, и если бы я мог хотеть, я хотел
бы закричать». Он это сказал и сел на свое место, и мы сидели
молча и ничего не говорили. Это было понятно и близко всем нам.
Кто-то захотел сострить, но у него ничего не получилось.
Мы все прожили свою жизнь, конечно, никто из нас ничем не
отличился, и прожили мы свою жизнь вяло и бледно, но
наступившая тишина нас смутила, и мы не знали, чего мы хотели или, по
выражению нашего Учителя, чего мы хотели хотеть.
Было тягостно и неловко, и мы сидели, как деревянные
истуканы, как каменные идолы, и никто не смел нарушить тягостного
молчания, кроме неудачного остряка, впрочем, также умолкнувшего
после первой неудачной шутки.
Нам и до этого случалось собираться. Мы рассказывали
грязные анекдоты, мы смеялись над собственной чистотой и своими
увлечениями, наша неудачливость служила нам источником веселых,
хотя и сухих, шуток. Учитель смеялся вместе с нами и
рассказывал нам новые анекдоты. Но теперь мы поняли: смеясь над своими
увлечениями и издеваясь над своей неудачливостью, мы хотели быть
героями. И мы сидели убитые, так как мы ничего не смогли.
Так возникли наши собрания, наши вечера: двенадцать человек,
потерявших ядро, а Учитель был тринадцатым.
526

Поздней ночью шел человек. Откуда он шел? Тайное горе
сопровождало его. Он устал, и он думал о прошлом. Нерадостна
была его жизнь, и он не знал, сам ли был виноват в этом или кто
другой. Но он не роптал на Бога.
Многое могло быть, и он видит свои ошибки, и если бы мог —
он исправил их — но поздно.
Его мучит мысль о непоправимости прошлого, и это убивает его
энергию, но что убивало ее раньше?
И он думает о шелухе, оставшейся после нетления ядра.
Нас было тринадцать таких. Мы все потеряли свое ядро — оно
истлело, когда же мы опомнились — была шелуха.
2
Он был учителем чистописания в фабзавуче. Ученики шумели
на его уроках, и начальство делало ему выговоры. Он был
смирный, тихий и терпеливый, и когда учителя сбегались из соседних
классов, привлекаемые криками его учеников, он думал о том, как
он будет диктатором в Олигархии или заведующим фабзавуча, и как
тихо будут сидеть тогда его ученики.
3
В том, что говорил Учитель, была истина. Он говорил нам новые
вещи, но они были скучны, не было огня в его речах. Ему не
хватало приподнятости настроения, и его речи были истинны, но
тусклы. Мы спали, и Учитель спал вместе с нами, но тайная боль
угнетала нас. И мы ждали ночь, которая должна разбудить нас.
4
Нам и до этого случалось собираться. Мы собирались вечером,
когда некуда было пойти. От пяти до одиннадцати вечера
движение времени приобретает особый характер: исчезают события,
время обнажается. Мы почувствовали ужас времени. Нас было
двенадцать, учитель тринадцатый. Мы не знали, как его зовут, мы звали
его просто Учитель, учитель чистописания из фабзавуча. С ним что-
то случилось раз — он говорил, что потерял своих знакомых. Раз-
527

ве это может быть? Еще говорил он, что у него тоска по душам.
Впрочем, все его речи были скучны и унылы.
Мы не были приятелями, мы не любили друг друга. Но что же
нам было делать? Нас угнетало время.
5
Но что это? Испугались мы. Что еще за дурак там кричит? Это
был Учитель. — Все ли благополучно, все ли благополучно, —
восклицал он, хватаясь за голову.
Он вполз в комнату прихрамывая, его походка парализованного
раздражала нас. Вывернутые ступни ног или одна нога короче
другой? Чего же он тащится с такой поспешностью? Почему не
ходит на костылях? Уж лучше бы отрезал себе короткую ногу и
поставил деревянную. — Что ты там бормочешь? Что шумишь?
Что тебе надо? Приплясывая, вертелся он около стола, голова
его шаталась из стороны в сторону. Изо рта текли слюни. Он
производил очень нечистоплотное впечатление. Мы были
раздражены.
— Нет ли какого ущерба во всеобщем благополучии? Все ли
благополучно? — Становилось смешно. — Да тебе-то какое дело
до всеобщего благополучия, старый дурак, ты чего волнуешься?
Но Учитель не обращал на нас внимания. Безнадежно кружил
он вокруг стола, тягучим, унылым, бессмысленным голосом
повторяя: «Нет ли какого ущерба во всеобщем благополучии? Все ли
благополучно?» Затем он остановился и, обращаясь куда-то мимо
нас, начал так: «Но если к тебе придет человек с того Света,
вернется оттуда, что он скажет? А если лицо его будет ужасно и куда-
то все смотрит, и его товарищ с того Света, который жил, может, за
четыреста или шесть сот лет до него, а теперь его товарищ, и он тоже
смотрит туда же, а я ничего не вижу или боюсь даже посмотреть, но
лица их ужасны, что я тогда скажу? Все ли благополучно? Я им
говорю: не смотрите так, будьте как все, ничего не случилось, но язык
мой заплетается, мне страшно. Ужасно Твое Царствие, Господи,
величественно, давит меня, боюсь я. Где же мое место?
Величественный дом, обширное помещение, но нет там маленьких комнат.
Господь скажет: „Прах земной, ничтожество, глина, из которой Я
вылепил сосуд, можешь ли рассуждать, знаешь ли, что хорошо, что плохо,
начало и конец вещей?" — Все хорошо, Господи, и премудро ус-
528

троена Вселенная, но вот мне холодно и страшно, и я боюсь и жмусь
у печки, и я хотел бы, чтобы Вселенная была печкой, и мне было бы
тепло и не страшно, а теперь холодно, и я боюсь. Я не знаю что плохо
и что хорошо, я не знаю начала и конца вещей, и пусть все хорошо,
но я, ничтожество и прах земной, ничего не имею и от всего дрожу.
Ты мне предоставил Вселенную, но что мне от этого большого и
разукрашенного помещения? Нет в нем маленьких комнат и
неспокойно мне». — Да, да, закричали мы, вот чего захотел, старый осел,
маленькой комнаты захотел, знаем мы, что это значит, помещение
большое, говорит, мне бы маленькой комнатки, и насмешил ты нас,
старик, на тебе за это, пей чай с вареньем.
Он сел за стол, взял стакан чая. Варенье, смородинное — из
черной смородины немного пахло клопами. — Хорошее варенье, —
сказал Учитель. — Ну и смешной же ты, старик, сидел бы себе в
углу, пил чай с вареньем.
6
Он сидел и думал: к кому пойти. У него была тоска по душам.
Но души истощались, души тощали, худели и таяли, и он уже
предчувствовал то время, когда останется один в целом свете.
И время это пришло: не к кому было пойти. И час еще не
наступил, а не к кому было пойти. И он обрадовался бы теперь
самому паршивому человечишке, но откуда его было взять?
И он сидел, подперев голову руками, без мысли, без чувства, без
горя, и где-то там вдалеке, в пустом мире, вертелась мысль: откуда
его взять?
7
Учитель сказал: «Не помню, как это случилось, но я остался один.
Еще задолго до этого я стал бояться пустоты. И я ходил по
знакомым и тихо сидел, стараясь оставаться незамеченным, пока не
уходил последний гость. Когда же последний гость уходил,
хозяева, позевывая, удивлялись: — а Учитель здесь, давненько вы у нас
не были, — хотя я был только вчера. И тогда наступала томительная
минута прощания. К кому теперь пойти? И я шел ко второму и к
третьему, если же третий спал и ворота были закрыты, начиналась
бешеная гонка по опустевшему городу. И я скитался по опустев-
529

шему городу, и выл на луну, севши на корточки, как бездомная
собака, и снова бегал, и так до утра.
И тоска по людям все росла. Меня же все меньше замечали.
Но однажды вдруг оказалось, что у меня не было больше
знакомых, и пойти мне не к кому. Я не знаю, как это случилось, может,
забыл адрес? И наступил вечер, и наступила ночь, и я не знал, к кому
пойти. Я сидел посреди улицы, и валялся в грязи, и тихо выл, глядя
на луну, выделявшуюся сбоку на черном небе. И тогда вы меня
встретили и подобрали — компания из двенадцати пьяниц и
хулиганов...» — «Помним, помним, — вскричали мы разом, — ты
валялся в грязи и что-то такое все хотел нам рассказать, но мы были
пьяны и не могли понять, не то тебя кто обидел, не то ты кого-то
обидел, ты все жаловался на что-то и даже грозил кулаком небу, и
все время бормотал что-то своим разбитым и хриплым голосом, что-
то говорил твой шамкающий рот, и ты как свинья валялся в грязи
и что-то хрюкал, а мы весело смеялись, но мы смеялись в
последний раз».
— Вы смеялись в последний раз, — уныло повторил Учитель.
8
— Учитель, Учитель, — молили мы его, — научи нас плакать,
научи нас смеяться и кричать. Но Учитель сказал: «Жалкие, как
научить тому, чего сам не знаю». — Но мы раньше умели, —
возражали мы. — Не казалось ли вам только? Воображает
человек, что есть счастье и несчастье есть, но нет его — ни счастья, ни
несчастья, но глаза закрыты, время позднее, и люди спят, вы же
проснулись, и вас гложет червь раскаяния — зачем проснулись:
северная ночь и пустыня, и все умерло. Но лучше ли тем, кто спит,
и кого мучит ужасный комшар? Мы же ответили тихо,
прошептали: «Лучше».
Учитель же говорил: «Вынесет ли человеческий желудок суррогат
вместо хдеба? Вынесет ли человеческое сердце пустоту вместо
чувства? Я хочу сказать, — продолжал он, — о пустоте в
определенном случае, когда у тебя было что-либо близкое и оно изменило тебе,
и когда у тебя было что-нибудь близкое и ты изменил ему. И второе
несравненно хуже первого. Во втором случае от вещи отделится
видимость ее и останется вещь как первичное свойство — вещь
невидимая и неслышимая, как раньше говорили — голый скелет.
530

Видимость же отделится и улетит, и будет тоска по вторичности и
отвращение и ненависть к первичности. Горе мне, горе мне, я
потерял свою видимость».
— Эта речь слабовата, — сказали мы, — тебе случалось
говорить и лучше. Подумаешь, видимость потерял, да на что она тебе?
На хлеб не намажешь, с хлебом не съешь. Есть о чем плакать.
Но Учитель плакал, Учитель плакал горючими слезами. Он жалел
себя, жалел свою загубленную молодость. И мы тихо, тихо-тихо, один
за другим, осторожно начали подвывать ему: у-у-у, — подвывали
мы Учителю.
9
Так говорил нам учитель чистописания из фабзавуча. И мы
слушали его, затаив дыхание и содрогаясь от Ужаса. Мы
представляли себе нашу жизнь, полную бессмысленных наслаждений, тоски и
страдания, и нам казалось, что было два человека: манекен,
ползавший тридцать или сорок лет свой длинный и скучный путь, и мы
сейчас, которые ничего еще не сделали, но только начинали свой
путь, тот же путь! — Манекен, которому предстоит еще ползти много
лет.
И не было силы порвать время.
— Медленно тянется время, а когда посмотришь назад, еще
медленнее, — продолжал Учитель, — и охватит вас грусть, и
охватит вас тоска. И может, вы многое изменили бы, а скорее всего,
отплюнетесь от прошлого. Необходимость его пожрала,
необходимость пожрет и настоящее, тоску же никто не пожрет. Сама смерть
ее не возьмет. — Спокойным и равнодушным голосом говорил
Учитель. Мы затыкали уши, старались его не слушать, мы катались по
полу, извиваясь в судорогах, мы кричали и визжали, но его тихий и
мерный голос заглушал наши стенания. И мы покорились его
скучному и тусклому голосу, мы покорились неизбежности, и
сидели мы тихо, как дети.
И сидели мы тихо, как дети, и молчали, и слушали Учителя.
10
— Одна душа есть единственная, — сказал Учитель из
фабзавуча, — и летает она по людям от одного к другому, как зайчик по
531

стенам мелькает. И у кого она есть, тот живой, а у кого нет, ходит по
улицам мертвый, бездушный, и с женой спит бездушный, и
радуется и веселится бездушный, и радости и веселья нет, потому что нет
души — душа гуляет по другим людям. И может, раз душа у кого
бывает, а у кого и много раз.
Мы же сидели в большой полутемной серой пустой комнате.
И была тьма, недостаточно светили две лампы: одна наверху, на
потолке, другая на круглом столике. И сидели мы тихо, и молчали,
и искали свою душу, и гадали, у кого она сейчас — может ни у кого.
И сидели мы тихо и молчали, как со старой бабушкой сидели
мы, с совсем старой одноглазой бабушкой...
<1932>
83
РАЗГОВОРЫ ВЕСТНИКОВ
1
О НЕКОТОРОМ ВОЛНЕНИИ
И НЕКОТОРОМ СПОКОЙСТВИИ
Несказанное и сказанное одно и то же или не одно и то же?
Называем ли несказанное и как относится к нему название, чье оно,
того ли, которое названо, или другого? Что называем и сколько
названий? Где название? В несказанном или сказанном?
Где находится название или имя, в названном предмете или в
называющем? Если называется несказанное, то имя, по-видимому,
принадлежит к сказанному и находится в называющем. Но как
называть несказанное, пока исследуются его имена и названия и их
возможность даже? Пусть оно будет то. Что же то? Но, может, ты
подумаешь: то — это другое имя для непосредственного, или
отсутствия основания, или даже для несуществующего верхнего, и,
может, оно выше их? Нет, то не имя и не название, то — всякое
утверждение и это, и то, и другое, пока не сказаны, хотя и есть
возможность сказать их, то — несказанное, хотя и может быть
сказано, и оно не имеет ничего ни выше, ни ниже. Но это неясно.
То — некоторая возможность и некоторое осуществление, то —
некоторое волнение и некоторое спокойствие, — то — некоторое
532

сомнение. Где имя чего-либо и где утверждение? Имеет ли имя то,
что есть передо мной до всякого утверждения, и утверждено ли то,
что есть до утверждения? Как найти имя существующего, можно
ли дать ему его имя, а не мое? То — не имя, то — неопределенное
существующее, которое может иметь имена, но неизвестно, чьи они,
мои или его. То — некоторая возможность — имени, названия,
утверждения, то — некоторое осуществление и действительность —
оно уже есть. То — некоторое волнение — переход,
неопределенность, колебание между именем и отсутствием имени, между моим
именем и его именем, между утверждением и отрицанием, то —
некоторое спокойствие — спокойствие до моего названия и до моего
утверждения. То — некоторое сомнение. Некоторое сомнение, но
это вполне определенное сомнение, но нельзя о нем сказать
«определенное», оно перестанет быть сомнением. Некоторое сомнение,
и это значит все подвергнуто сомнению, и сомнение не имеет
пределов. В двух отношениях не имеет пределов: по содержанию —
оно не есть сомнение во всем, оно сомнение в этом и том, в том и
не-том, оно не знает всего и не утверждает никаких границ в сомнении,
отсутствие преимущества для выбора между тем и не-тем — в этом
сомнение, когда нужно выбирать между утверждением или
отрицанием, между тем и другим, а выбрать невозможно, потому что не видно
преимущества, будет некоторое сомнение, беспредельное по
содержанию. Оно беспредельно по форме, потому что не утверждает
сомнительности — оно есть некоторое сомнение. Но и эти
два отношения не будут его ограничением, могут быть и другие
отношения беспредельности сомнения, но эти отношения его
не касаются — некоторое сомнение, и оно всеобще и
беспредельно и не имеет никакого ни отношения, ни ограничения, ни
высказывания.
Что полнее — полное сомнение или частичное? Полное
сомнение будет сомнением и утверждением сомнения, утверждение
сомнения отрицает сомнение и есть имя и название. Частичное
сомнение полнее, не абсолютное, не всеобщее и не во всем, оно не имеет
ограничений. Все — границы сказанного. Но существующее, не
ограничено способом высказывания, и способ переходит в
существование, поэтому существующее больше всего существующего и есть
как существующее, так и несуществующее. Некоторое сомнение не
знает ни всеобщего, ни абсолютного, это в самом существующем
колебание, неопределенность, бездействие и отсутствие выбора между
533

двумя: тем и не-тем. Что эти два? Не число и вообще не
множество, но одно и бесконечное, и возможность числа и множества, и
одного, пустого и не бесконечного, и самой возможности. Два —
это условие отсутствия выбора и просто состояние
неопределенности, колебания и сомнения, и само существующее до всякого
названия, и в нем я, как возможность неопределенности и
бездействия. Но эти разве не названы? Что то и не-то?
То — несказанное и неназванное, существующее и некоторое
осуществление, не-то — все сказанное и возможное. В сказанном
то — утверждение, не то — отрицание. Но не то — отрицание
сказанного есть то — несказанное, а не то — все сказанное в
сказанном есть то — утверждение. Но колебание и отсутствие
выбора между утверждением и отрицанием, между тем и не тем? Это
и есть некоторая возможность и некоторое осуществление,
некоторое волнение и некоторое спокойствие и то. Но тогда одно
утверждение или одно отрицание уже не есть то, то есть некоторое
волнение и некоторое спокойствие и то, и не то, но каждое в
отдельности — не то. Но что же несказанное и сказанное? Каждое в
отдельности сказано и не то, вот некоторые имена отдельного того:
непосредственное, порядок в нем, отсутствие основания, вот это вот,
начало, что-либо. Имена же не того: видимость, возможность, явля-
емость и другие. Имена того не принадлежат ему, они уже сказаны,
но что то? То есть, но его нет в том, но не в том его тоже нет. Но
того не может не быть, то — некоторая возможность и некоторое
осуществление, некоторое волнение и некоторое спокойствие,
некоторое сомнение и существование до имени и высказывания.
Некоторое сомнение — до имени и высказывания, хотя и относится
к сказанному. В сказанном оно есть колебание между тем и не тем,
между несказанным и сказанным. Из сказанного оно меньше
всего сказано, оно есть только имя, всякое же другое — имя и то, что
названо им. Это же не названо и не сказано, хотя и в сказанном,
может, это простой знак или поворот головы, может, образ жизни,
характер или состояние. Это в сказанном и возможном некоторое
осуществление. Но разве это не имя и не одно только имя того,
существующее до всякого названия и высказывания? Это его имя,
а не мое и оно до того, как я назову его, это имя не названо, и
название не сказано, но в нем — возможность имен и названий и
высказываний — в некотором осуществлении возможность. Вот как
совершился переход от несуществующего и сказанного к существу-
534

ющему и несказанному, он незаметен, потому что оба одно. Что же
несказанное и сказанное? Каждое в отдельности сказано и не то,
но колебание между тем и другим — то.
Я сказал сомнение, и некоторое сомнение, и сомнение, не
имеющее пределов, но в нем самом, внутри него, и не внутри него, но оно
само есть уверенность и определенность, не как утверждение
сомнения, но как сомнительность и отсутствие преимущества; в
отсутствии всякого высказывания и преимущества есть
определенность и вообще всякое утверждение и даже всеобщность,
сомнение и колебание между утверждением и отрицанием — это и есть
прочность и неподвижность того — некоторое волнение и
некоторое спокойствие.
Что часть и что целое, и есть ли что ни часть и ни целое? Часть —
это или то, целое — только это или только то. Но всякое это или
то есть только это или только то — и часть и целое. Все —
ограничение в способе существования. Один скажет: все есть то,
другой: все есть это; каждое есть все, но все — только граница. За
этой границей то, что не часть и не целое, что не имеет другого и
преимущества перед другим. Но прежде о различных способах
деления. У нас часть есть часть целого, а все части — все целое. Но
все — граница между существованием и способом существования;
все — значит все для нас, но за всем — другое, не для нас. Но если
перейти границу, будут другие деления. Всего не будет, будет это или
то, не все, скорее всякое. Но часть или целое? Ни часть, ни целое,
но скорее часть, потому что целое — не это, а то — это, подобно
части и еще больше. Одно или многое? Не одно, потому что не
пустое, не многое, потому что всего одно, нет другого, но скорее что-
либо из многого, но без другого. Отдельное или общее? Но тоже
ни одно из них, но, скорее, отдельное и частный случай; не общее или
закон и не правило — отдельное и вот это вот, но не только это
или то, поэтому бесконечная часть. Бесконечная часть — одно
простое состояние. Ее часть — две части, две — не по числу, но
как отсутствие выбора, как колебание между тем и не тем — это
будет ее частью. Вот это вот — бесконечная часть, всякое вот это
вот — ее часть, часть бесконечной части. И еще так: два — часть,
одно — не часть. Не две части, но два — часть и часть
бесконечной части может быть самой бесконечной частью: если два, то часть,
если одно, то она сама. Два — некоторое волнение, колебание,
безуспешный переход к имени и названию. Одно — некоторое
535

спокойствие до имени и названия. Два — некоторое волнение и
некоторое спокойствие. Но из сказанного ни одно имя не имеет
преимущества, будет неуверенность, неопределенность, колебание, и
это твердость и прочность того — неопределенность, когда нужно
выбирать между двумя, между этим и тем, неуверенность и
сомнение — это же и есть одно — некоторое волнение есть некоторое
спокойствие. Вот опять переход от нашего и сказанного к не
нашему и несказанному, не переход и просто сказанное и есть
несказанное и то; две части в том и это всякие две части и только эти две
и это же одна бесконечная часть и то, и две части могут быть тем,
что у нас, а одна не наша, но и так, что одна часть — это наше —
всякое имя, всякое высказывание и ты, и я, и все прочее, а две
части — не наши — неуверенность и колебание между тем именем
и другим, между мною и не мной, между тем и не тем — некоторое
волнение и некоторое спокойствие, и это уже у нас не наше, а одна
часть — там наше.
Наше и не наше и сказанное и несказанное — одно и то же —
некоторое волнение и некоторое спокойствие, нет у него имени и не
называется, если же называется, то есть у него имя и название и
называется один раз и одним именем, и имя — его. Но его имя в
нем и не названо, а название не сказано, и тогда называется много
раз и многими именами, и они не в нем, но в том, кто называет, и тот,
кто называет, дает свои имена тому, потому что имени того не
знает. Тогда будут части и целое, и видимость — не то. Что не то?
Но так нельзя даже спрашивать, не то — не что-либо, не того нет.
Но в нем все наше — ты и я, и все прочее, и границе будет все.
Здесь же переход от существования к способу, некоторое волнение
и некоторое спокойствие. Мое имя будет его именем, и всякое
название одним названием, и имя не названо, название не сказано.
Называем то его именем, и имя одно, одно имя и как многое и его,
как мое.
Как это, одно как другое и две части — одна часть? Но если
нет ни одной из них, то так это и будет. Некоторое состояние, не
подобное состоянию сомнения, но само сомнение и неуверенность
и есть я, бездействующий в существующем, и мое колебание и
бездействие есть прочность и неподвижность существующего.
Некоторое волнение, и я в нем остановился, не зная, что выбрать, и
некоторое спокойствие в волнении, и оно больше полного
спокойствия, потому что волнение останавливается, прекращается и оста-
536

новилось и прекратилось еще до этого — некоторое волнение есть
некоторое спокойствие. Некоторое волнение, и оно остановилось и
стало некоторое спокойствие. Но не остановливалось и некоторое
спокойствие было нарушено, сильное было волнение. Но также
некоторое спокойствие не стало и не нарушалось, но было в
некотором волнении: некоторое спокойствие было в волнении и
волнение останавливалось.
2
ПРИЗНАКИ
Если все занимает свое место, имеет прочное положение, то что
выше, что ниже? Если всякий предмет расположен на своем месте,
всякая область имеет свои границы, то что лучше, что тверже? Если
все на своем месте, то есть порядок, есть определенность. Если есть
границы, есть некоторое благополучие. Если есть порядок, то одно
выше, другое ниже.
Если соединено два, то одно выше, другое ниже. Если
соединено многое, то на одной вышине. Потому что, соединяя два,
переходим от неопределенного к определенному, соединяя многое — от
определенного к определенному.
Определенное находится на той же вышине, а неопределенное
выше или ниже. Определенное связано с определенным и имеет одну
вышину, но соединение определенного с неопределенным неясно.
Не все ли определенно? Не все ли занимает свое место, имеет
прочное положение? Но вот я не занимаю места, не имею
прочного положения.
Если предмет определен, то неопределенное за предметом. Если
определенное — предмет и то, то за ними — не то, и не то — не
тот или другой предмет, но другая сторона, невидимая и не
представляемая. Это имеет другую вышину, и если есть другая сторона,
то есть разница в вышине.
Если предметы определяются сами собой, то это не
определенность моего положения. Определенность моего положения есть
некоторый порядок и благополучие для меня. Если определенность
моего положения и определенность предметов, определяемых собой,
две вещи, то лучше не называть их одним именем. Если я
занимаю прочное положение, то предметы определены положением и есть
537

некоторый порядок, некоторое благополучие. Но это не
определенность самих предметов.
Когда есть порядок, одно выше, другое ниже. Также, если есть
определенные границы, то что-либо выше. Но разница по
вышине — за определенностью.
Тот, кто не занимает прочного положения, выходит за
определенное. Он смотрит туда и сюда.
Если есть последовательность больше двух, то она
сомнительна. Потому что трудно связать одно с другим и невозможно
соединить два с третьим. Соединение двух есть вышина. Соединяя два,
переходим от неопределенного к определенному или от
определенного к неопределенному, от несуществующего к существующему.
Если переходим от одного к другому, то — от несуществующего к
существующему. Если ищем чего-либо, то — от несуществующего
к существующему и если имеем — то от несуществующего к
существующему.
Вышина — в другом способе. Потому что в этом —
определенность моего положения. Но определенность моего положения —
одна вышина. Одна вышина не есть вышина и та же вышина не
есть вышина.
Всякий способ — в этом способе и на одинаковой вышине.
Потому что определенность моего положения есть способ, тот или
другой. Но соединение двух есть неопределенность, и другой
способ есть отсутствие способа. В соединении двух нет способа.
Соединение двух есть начало. Это одно начало и в этом месте
и в другом и во всякое время, но, скорее, оно нигде и никогда. Это
начало, до которого ничего не было, и после него ничего нет.
Если один ответ предпочитаем другому, из двух предложений
выбираем одно, то это соединение многого. Если можно дать
определенный ответ, то есть некоторый порядок. Если не видим
преимущества того или другого и не выбираем, то это соединение
двух.
Соединение многих не имеет начала. Также если одно имеет
преимущество перед другим, то нет начала. Если одно соединяется с
другим, два с третьим, то нет вышины. Связь двух неясна, но кто ищет
твердого и прочного, останавливается на соединении двух. Потому
что прочность моего положения не сильна и места, занимаемые мною,
не прочны. Иметь и имение — это твердо и прочно.
538

Когда имею? Иметь — это два, но имею одно и один раз. Имею
ли другой раз? Нет, как же другой раз? Если имею, то сейчас.
Одно не имеет вышины и многое не имеет вышины.
Определенные предметы имеют различные положения, и мы думаем, что
вышина их различна, но это одна вышина. Когда не могу дать
определенного ответа и не знаю, что выбрать, тогда имею одно. Когда
имею одно, то будет два, и два — это не тот, кто имеет и что имеет,
но неопределенное и определенное. Следовательно, иметь — это
вышина.
Несколько раз не есть два, и многое не есть несколько раз по два.
Потому что два — это иметь, но имею одно и один раз.
Соединение двух есть вышина, а соединение многого относится к моему
положению.
Вышина и высокое не находятся в определенных местах и
предметах. Вышина и высокое, и то, что имеет вышину, не имеет
прочного положения и не занимает места. Высокое надо искать в
переходах или между предметами.
Где то? Если другая сторона окружает то, она будет границей
этой стороны. Если эта сторона определенная, тогда то за тем или
в не том, в том — определенность моего положения. Когда есть
другая сторона, нельзя точно указать место этой стороны. То не
определенно, но все определено в том, неопределенное за тем.
Поэтому все в том, но ничего из этого не есть то.
Если то ограничено только не тем, то оно не имеет
определенной границы. Если то не имеет определенной границы, оно в том и
в другом, то и не то.
Когда предмет не имеет места и положения, то отсутствует
порядок в существовании. Но то и не то различные высоты, и, когда
нет порядка в существовании, предмет имеет вышину или можно
говорить о его вышине. Но нельзя сказать: он здесь; или: он это;
отсутствует порядок в существовании.
То за тем, — это вышина того. В пределах того не-то:
определения, прочные положения, места — это другая сторона,
невидимая, непредставляемая, невоображаемая, несуществующая.
Только то имеет вышину. Оно неопределенно, но все в нем
определено. Оно на одной стороне и на другой. Оно в переходе от
одного к другому.
Разницу в вышине создает другая сторона. Определенность есть
то или другое, а неопределенное есть соединение двух. Неопреде-
539

ленное выше. Если нельзя дать ответа ни на один вопрос, то
видна другая сторона.
Многие стоят в одном ряду, два — в разных. Если второе
определенно, то почему не третье и не четвертое? Следовательно,
второе неопределенно. Если дойти до второго, то почему не до
третьего или четвертого? Следовательно, и не до второго. Если дойти
до второго, то есть направление. Также в твердом намерении есть
направление. Когда есть направление, все занимает свое место в ряду,
и это одна вышина. Но одна вышина не есть вышина. Когда
второе неопределенно — есть вышина. Когда второе неопределенно
и есть вышина — нет направления.
Третье определено вторым, но второе неопределенно. Третье идет
за вторым в том же направлении, как второе за первым, но второе
за первым может быть выше и ниже и во всяком направлении.
Поэтому оно неопределенно. Имеющее вышину не имеет
направления. Оно не находится в ряду и не идет одно за другим.
Если переходить от одного к другому, то это соединение
многого, если не дойти до второго и по дороге остановиться, то это
соединение двух. Это первая степень высоты. Если, не дойдя до
второго, остановиться, осмотревшись же пойти дальше и опять
остановиться — это вторая степень высоты. Но сколько степеней
высоты, я не знаю.
Если одно выше, другое ниже — есть вышина. Но нельзя
сказать: есть две вышины; вышина одна. Можно ли сказать:
только одна вышина? Нет, тоже нельзя, когда стоишь выше, видишь вниз,
но также и вверх. Лучше говорить: есть разные высоты.
Нельзя сравнивать одну вышину с другой. Потому что высоты
не стоят рядом, они не имеют направления и не находятся в ряду.
Если остановиться по дороге, не зная куда идти, то нет
возможности продолжать путь в том же направлении. Если не дойти до
второго, то направление потеряно. Поэтому остановка в пути есть
вышина. Это в другом направлении, или здесь нет совсем
направления, поэтому остановка в пути есть поворот. Если много
поворотов — много высот и степеней высоты. Они не сравнимы: каждый
поворот есть начало и возможность разных направлений, но ни одно
не доведено до конца, а прежнее утеряно.
Разные высоты это степень вышины. Степень высоты есть ее
измерение. Нельзя сравнивать одно измерение с другим.
540

Если одно идет за другим, то появится и третье. Если не дойти
до второго — будет два. Поэтому соединение двух есть вышина.
Можно сравнивать одну вышину с другой вышиной в
возможности. Одну вышину нельзя поставить рядом с другой, но на то же
место. Но на том же месте уже есть вышина. Тогда говорим: одну
вышину можно сравнивать с другой в возможности.
Если есть одна вышина, то не может быть другой. Но сейчас одна
вышина, а сейчас другая. Но что значит сейчас и сейчас? Если много
поворотов — много высот. Но один поворот сейчас, один поворот
потом, что значит один и один?
Если есть сейчас и сейчас или один и один, то можно говорить
о вышине в возможности. Но сравниваем не сейчас и сейчас, но
вышину, которая есть, с той, которая могла бы быть сейчас, одну
вышину с другой возможной сейчас. Но что значит возможная сейчас
вышина, я не знаю.
Нельзя сосчитать степени высоты. Если нет направления — нет
порядка. Если нет порядка, нельзя считать. Я думаю, высоты
имеют свои числа, но чисел высот я не знаю.
Есть вышина имеющего и вышина неимеющего. Если бы можно
было их сравнивать, то вышина неимеющего оказалась бы выше.
Есть вышина полного и неполного. Вышина неполного выше.
Есть вышина сомнительного и неопределенного. Лучше вышина
неопределенного. Есть и другие высоты.
Между одной вышиной и другой есть некоторое равновесие.
Некоторое равновесие было нарушено. Если ищут то за тем или
твердое и прочное в неопределенном, есть некоторое равновесие.
Если останавливаются, не знают, куда идти, тоже есть некоторое
равновесие. Некоторое равновесие было нарушено словом.
Слово «первый» нарушило равновесие. Слово «предмет»
нарушило равновесие. Отсутствие второго называют предметом. Слово
«иметь» нарушило равновесие. Когда его произносят, равновесие
нарушается. Слово «касается» нарушило равновесие. Чего касается?
Уже не себя. Слово «то» нарушило равновесие. В нем есть
некоторая определенность.
Самое обыкновенное слово нарушило равновесие. Обозначение
чего-либо, знак, некоторая определенность, которая есть сейчас,
нарушили равновесие. Только что было нарушено равновесие. Это
как неопределенное движение, которое приостановилось.
И другие слова нарушают равновесие.
541

Равновесие было восстановлено. Только что было
восстановлено равновесие. Законы или приметы восстановленного равновесия
трудно сказать, они пусты и ничего не обозначают, например, то-
то. Есть и другие законы восстановленного равновесия.
Нарушение и восстановление равновесия надо понимать как
внезапное сотворение мира, некоторое продолжение его в этом
мгновении и окончание.
Где искать твердого и прочного? Но если смерть — твердо и
прочно, то что в сравнении с этим? Только неопределенность и
отсутствие ответа подобны ей.
Если есть определенные места, то это не твердо. Если я
занимаю прочные положения — это не прочно. На другой стороне
твердое и прочное.
Человек нерешительный часто оборачивается. Он идет ощупью
и всего боится.
3
О ДЕРЕВЬЯХ
Что твердо и прочно? Как найти твердость и прочность
предметов, прочные и определенные правила и законы?
Места и области неопределенны и положения не прочны.
Последовательности не имеют значения, нет соединения предметов.
Надо исследовать порядок и случайное расположение. Можно
противопоставить порядок случайному расположению, но, может, и
в соединении нет порядка? Когда одно и другое распадаются —
это порядок. Но это не может быть названо именем порядка.
Надо исследовать имя и название предмета, определенное место,
прочное положение. Если я укажу место одного предмета из
нескольких, сказав: этот предмет находится сбоку, то это будет
точным определением. Также я могу сказать: справа, слева, вблизи, дальше.
Найти группу предметов, не имеющих соединения, указать
место одного из них — это название.
Вот три предмета из тех, что заслуживают внимания: равновесие,
начало и погрешность. Это имеет отношение к названию.
Название предмета есть его начало. Подобно сознанию себя,
предмет имеет начало, но не имеет продолжения. Здесь есть
некоторое мгновение — начало и окончание.
542

Если название в предмете, то есть некоторое равновесие. Если
равновесие было нарушено словом, когда оно произносилось, то вот
слово уже произнесено и равновесие восстановлено; оно как бы не
нарушалось.
Есть равновесие в том, что предмет находится вблизи или
сбоку. Также есть равновесие в нарушении. Небольшая ошибка,
когда нельзя точно определить ее размер, небольшая погрешность или
отклонение от середины, когда нельзя определить сторону и сказать
больше или меньше, есть равновесие.
Некоторые слова не обозначают того, что ими обозначается.
Например: всё, порядок, равновесие. Нельзя сказать: это или то есть
равновесие; в равновесии есть небольшая погрешность и, может быть,
нет другого равновесия.
Если бы меня спросили, чего я ищу, я сказал бы: небольшого
отклонения, небольшой ошибки.
Если ты будешь исследовать рост дерева или развертывание
почек на дереве, то увидишь, что это не происходит во времени.
Например, когда почка лопается — это подобно сотворению мира.
Если ты будешь исследовать расположение деревьев в саду, ты не
найдешь в этом определенности. Но если заметишь вблизи
дерево — в этом будет твердость и прочность. Порядок, который ты
находишь, рассматривая название предмета, не есть порядок. Но
нельзя применять к нему и противоположного слова, так как есть
правила и законы.
Если я скажу: это или то, то и другое, — эти слова ничего не
обозначают. Если название принадлежит мне, а не предмету, то оно
не имеет значения, также нельзя соединять различного.
Была допущена ошибка в определении границ предметов.
Неправильно определяли близость одного к другому. Ошибка
происходила от того, что не знали значения примера и небольшой
погрешности против правила. Надо найти, что к чему ближе, также
найти небольшую погрешность и назвать предмет.
Некоторые делают ошибку, не понимая, что безразличие,
отсутствие порядка и некоторого благополучия и есть порядок и
некоторое благополучие. Причем порядок уже есть. Например, когда
спрашивают: что, одно заменяется другим или подобно дереву и
почке? В этом вопросе заключено разделение. Если сказать: одно
и другое не имеет значения, важна замена одного другим, то есть
переход, — тогда можно спросить: какое значение имеет переход?
543

Один переход и другой, что это? И здесь будет ошибка, потому что
можно спросить: не все ли равно, один переход или другой; имеет
значение место. Но здесь можно продолжать и дальше,
придумывая новые слова, но эти слова не будут названием, потому что
ничего не обозначают. Ошибка здесь в том, что исследование идет в
одном направлении и нет поворотов.
Нет соединения, потому что нельзя запомнить предыдущего.
Помнить то, что сейчас, — в этом правило и закон поведения. Я
не помню продолжения вещей, я думаю, это слово также ничего не
обозначает.
Различие слов — небольшая погрешность. Существование
различных слов, замена одного слова другим, возможность выбора —
вот что небольшая погрешность. Этим объясняется необходимость
записывания.
Занимает ли всякая вещь свое место или не занимает? Там ли
ее место, где она есть, или не там? Если место всякой вещи там, где
она есть, то она занимает определенное место, все занимает свое место,
и есть определенные границы. Если все занимает свое место, то надо
исследовать не вещи, а места. Но если вещи находятся там, где они
есть, то и места также. Тогда надо исследовать не места, а
значения мест. Но не может быть соединения трех, и исследование не
должно идти в одном направлении.
Если вещь не занимает места или занимает то то, то другое, все
же она имеет окрестности. Места соединены, а окрестности лежат
ближе или дальше. Так надо спрашивать: находится ли вещь там,
где она есть, и если она там, где она есть, то это место, а если не
там — то окрестность.
Различное есть отклонение от середины, небольшая ошибка.
Места ведут к отношению, окрестности — к различному или
отдельному. Если вещь не находится там, где она есть, то она не занимает
одного места, и здесь есть небольшая погрешность.
Сколько вещей? Сколько вещей в одном месте, сколько в
одной окрестности? Но разве можно ответить числом? Числа вещей
неизвестны. Все же можно сказать, что в одном месте — одна вещь,
в одной окрестности — несколько вещей. Но сколько вещей одна
вещь? Если в одном месте одна вещь, то одна вещь — несколько
вещей. Но в другом случае, когда в одной окрестности несколько
вещей, окрестность — одна вещь.
Если вещь занимает свое место, то предмет, место и ошибка —
544

три вещи, если же не занимает, то это одна окрестность и одна вещь.
Найти окрестность вещи и ее начало — это название.
Например, если сказать: название и деревья в саду во время дождя, — в
этом есть близость — это будет названием. Если я укажу точно
место дерева в саду во время дождя и окрестностью будет дождь,
смерть, гладкое, то это название. Здесь есть непредубежденность, я
назвал то, что я увидел. Предмет не существовал до названия, и ясно,
что всякий предмет был назван и тогда стал существовать.
Если существующее — система, то за системой —
несуществующее. Необходимо, чтобы однажды или когда-либо, в какое-то время
или мгновение существующее было системой. Если же
существующее — частный случай или небольшая погрешность, то никакая
определенная система, то есть никакая существующая или возможная
система не соответствует ему. Существование есть начало
существования в несуществующем, прекращение прежней системы и
начало новой. По-видимому, прекращение и начало вечно, то есть
однажды. Можно указать множество предметов или состояний в
прежней системе и всего один предмет в новой. Также можно
указать множество прежних систем, но в отношении к новой этого
нельзя сделать.
Если соединять слова в одном направлении, то уже второе ничего
не обозначает. Здесь есть невозможность, которую надо называть
несуществующим. Потому что это полное отсутствие и оно не
зависит от моих состояний.
Как понимать ограниченность знания? Это как пустота и
безразличие, наступающее после второго слова. Поэтому ни один
предмет не имеет определенных границ и не лежит за границами. Нет
ничего за границами и нельзя спрашивать: какие предметы можно
знать? Если я дохожу до одного предмета, то есть возможность дойти
и до другого, но это не имеет значения и пусто, это как
продолжение и не запоминается.
Несуществующее — то, что за предметом. Обратное
направление, другая сторона принадлежит предмету, но это за предметом,
в несуществующем. Есть возможность проникнуть за предмет, если
есть повороты. Повороты — степени непредубежденности или
безразличия.
Если всякий предмет лежит в несуществующем и также
переход и место, то есть разные виды и степени несуществования. Если
новая система — начало и имеет всего один предмет, то она лежит
18 «...Сборище друзей...», т. 1 545

в несуществующем верхнем по отношению к тем, в которых лежат
предметы старой системы. Таким образом она имеет высоту.
Если в одной окрестности несколько вещей, то случайное
расположение предметов принадлежит к новой системе. Найти
случайное расположение предметов — вот что название. В
случайном расположении есть небольшая погрешность против какого-то
правила, эта погрешность важнее правила. Система, основанная на
небольшой погрешности, — это как деревья в саду.
Названия, которые я даю предмету в исследовании одно за
другим, не имеют значения, но в то время, как я даю предмету
названия, он получает или ему дают его названия. Таким образом, без
моих названий предмет не был бы назван, то есть не получил
начала и существования. В этом также есть небольшая погрешность.
Я привык думать, что ошибка и погрешность — ложь,
отклонение от середины — неравновесие, отсутствие порядка и
некоторого преимущества хорошего перед плохим — неблагополучие. Это
зависит от моих состояний. Отклонение от середины, небольшая
неправильность или погрешность создает равновесие,
неопределенность и отсутствие порядка есть порядок и некоторое
благополучие.
Если есть последовательность, то требуется время, чтобы
осмотреть ее. Если же кому-нибудь не требуется времени, чтобы
осмотреть ее, то это не последовательность, хотя бы мне и требовалось.
Хорошее и плохое, преимущество одного перед другим относится к
порядку, состояниям и чувствам. К этому же принадлежит
изменение и движение. Но есть хорошее и плохое, которое не
подчинено никаким правилам и законам. Оно также безразлично ко
всяким состояниям.
Предметы, в расположении которых допущена небольшая ошибка,
неподвижны. Они напоминают неподвижность деревьев. Если есть
нарушение связи, распадение предметов, то ничего не наступает и
не происходит и, если все неподвижно, то не было изменения и
движения.
Меня интересует неподвижность деревьев.
Если соединять одно с другим, то одно лучше, другое хуже. Такое
соединение не имеет значения и пусто. Если назвать предмет, то будет
определенность и прочность. Название, которое я даю предмету, —
его название, и нет различия между предметом и его названием —
это одно. Также я принадлежу ему и буду назван его именем.
546

Меня интересуют деревья в саду во время дождя. В их
расположении я заметил небольшую погрешность. Я заметил в этом
какую-то определенность и твердость.
Меня интересуют корни деревьев, скрытые под землей, то место,
где они выходят наружу, и гладкий ствол.
4
ВЕСТНИКИ И ИХ РАЗГОВОРЫ
О чем разговаривают вестники? Бывают ли в их жизни
события? Как они проводят день?
Жизнь вестников проходит в неподвижности. У них есть
начала событий или начало одного события, но у них ничего не
происходит. Происхождение принадлежит времени.
Время — между двумя мгновениями. Это пустота и отсутствие:
затерявшийся конец первого мгновения и ожидание второго.
Второе мгновение неизвестно.
Мгновение — начало события, но конца его я не знаю. Никто
не знает конца событий, но вестников это не пугает. У них нет конца
событий, потому что нет промежутков между мгновениями.
Однообразна ли их жизнь? Однообразие, пустота, скука
проистекают от времени. Это бывает между двумя мгновениями. Между
двумя мгновениями нечего делать.
Вестники не умет соединять одно с другим. Но они наблюдают
первоначальное соединение существующего с несуществующим.
Вестники знают порядки других миров и различные способы
существования.
Переходя в определенном месте на перекрестке
железнодорожный путь, я ставлю ногу между железными полосами, стараясь не
задеть их. Вестники делают это лучше меня. Кроме того, они
знают все приметы и поэтому живут спокойно.
Вестники не имеют памяти. Хотя они знают все приметы, но
каждый день открывают их заново. Каждую примету они
открывают при случае. Также они не знают ничего, что не касается их.
Вестники разговаривают о формах и о состояниях
поверхностей, их интересует гладкое, шероховатое и скользкое, они
сравнивают кривизну линий и степень уклонения, они знают числа.
Дерево прикреплено к своему месту. В определенном месте
18* 547

корни выходят наружу в виде гладкого ствола. Но расположение
деревьев в саду или в лесу не имеет порядка. Также определенное
место, где корни выходят наружу, случайно.
Деревья имеют преимущество перед людьми. Конец событий в
жизни деревьев не утерян. Мгновения у них не соединены. Они
не знают скуки и однообразия.
Вестники живут как деревья. У них нет законов и нет порядка.
Они поняли случайность. Еще преимущество деревьев и
вестников в том, что у них ничего не повторяется и нет периодов.
Есть ли преимущество в возможности свободного
передвижения? Нет, это признак недостатка. Я думаю, что конец мгновения
утерян для тех, кто имеет возможность свободного передвижения.
От свободного передвижения — периоды и повторения, также
однообразие и скука. Возможность свободного передвижения это
действие, связь его с памятью и с соединением — в затерянном
конце события. Неподвижность при случайном расположении —
вот что не имеет повторения. Если это так, то вестники
прикреплены к месту.
Как долго живут вестники? Они не знают времени, и у них ничего
не происходит, их жизнь нельзя считать нашими годами и днями,
нашим временем, но, может, и они имеют свой срок? Может, они имеют
свое мгновение и конец его утерян, как и нашего? Может, они говорят
о пустоте и отсутствии? Их пустота страшнее нашей.
Вестникам известно обратное направление. Они знают то, что
находится за вещами.
Вестники наблюдают, как почки раскрываются на деревьях. Они
знают расположение деревьев в лесу. Они сосчитали число
поворотов.
Вестники знают язык камней. Они достигли равновесия с
небольшой погрешностью. Они говорят об этом и том.
СОВЕРШЕННЫЙ ТРАКТАТ ОБ ЭТОМ И ТОМ
Скажу что-либо. И сказав что-либо, сказал это. Сказав это,
сказал в отличие от того. Сказав в отличие от того, сказал и то.
Сказав и то, сказал одно целое. Сказав в отличие от того, сказал
одно. Сказав одно целое, сказал всего что-либо. Сказав одно,
сказал всего это. Это будет первое основание, и в нем два
направления: к одному целому и к одному. Скажу что-либо. И сказав что-
548

либо, сказал это. Сказав это, сказал в отличие от того. Сказав в
отличие от того, сказал как другое. Сказав как другое, сказал как
то. Сказав как то, сказал в отличие от этого. Сказав в отличие от
этого, сказал и это. Сказав и это, сказал одно целое. Сказав в
отличие от этого, сказал одно. Сказав одно целое, сказал всего что-
либо. Сказав как одно, сказал всего то. Это будет второе
основание, и в нем также два направления: к одному целому и к одному.
Заключение первое. Скажу это. И сказав это, сказал в отличие от
того, и как другое, и как то. Скажу то. И сказав то, сказал в
отличие от этого, и как другое, и как это. Заключение второе. Скажу что-
либо. И сказав что-либо, сказал это, и в отличие от того, и то, и как
другое, и как то. Также и то; и в отличие от этого и как другое и
как это. Заключение третье. Первая часть. Скажу что-либо. И
сказав что-либо, сказал это, в отличие от того, как другое, как то, то,
в отличие от этого, как другое, как это, это. Подобно этому и то. И
это есть одно — всего это или всего то. Скажу что-либо. И
сказав что-либо, сказал это, то, одно то, другое то. Подобно этому и то.
И это есть одно — всего что-либо. Вторая часть. Скажу это в
отличие от того. И сказав это в отличие от того, сказал как другое.
Но это — это. Если же отлично от того, то и то от этого. Поэтому
сказав, как другое, сказал как то. Подобно этому и то. Заключение
четвертое. Первая часть. Скажу это и то. И если скажу как одно
целое и другое целое, то мне нечего разбирать. Если же как то и
это, это будет различием в чем-либо. Если же как это и то, то и не
сказав то, сказал то и это называется: сказать до того, как сказано.
Скажу то и это. И здесь будет также, как если бы сказал это и то.
Вторая часть. Скажу одно. И сказав одно, сказал это и в отличие
от того и то, и в отличие от этого и все прочее: это — то — это —
то. Одного же нет. Подобно этому и то. Скажу одно целое. И сказав
одно целое, сказал что-либо. Но что-либо не сказать. Поэтому
ничего не сказал. Одного нет. Основание всякого основания. Скажу
что-либо. И сказав что-либо, сказал это, и в отличие от того, но не
сказал: это в отличие от того. Тогда сказал как другое, как то, то.
Также и то. Это стоит в том, то — в этом. Но стоит то в чем? В
чем-либо. Что? Что-либо. Скажу что-либо. И сказав что-либо,
сказал это, и в отличие от того и то, но не сказал это и то. Тогда
перешел к тому, а от того к этому. Также и то. Это, то переходит
в чем-либо. Когда это стоит — стоит в том. Когда переходит —
переходит в чём-либо. Но это стоит в том — в чем-либо. Перехо-
549

дит в чем-либо к тому, и вот стоит в том. Стоит и переходит.
Подобно этому и то.
ИССЛЕДОВАНИЕ ОБ ЭТОМ И ТОМ
Это исследование — о чем-либо, о названии чего-либо, об этом
и том, об одном.
1. Скажу что-либо. Сказав что-либо, я указал на него и сказал
это. Сказал это в отличие от того. Сказал и то. Сказал это и то —
одно.
2. Что-либо не соединено с чем-либо. Это соединено с тем, это
в отличие от того с тем в отличие от этого. Одно, которое есть это,
соединенное с тем или то, соединенное с этим, не соединено с
другим: оно не указано и не названо, как что-либо, которого я не
сказал. Если же оно соединено с другим, то оно есть это, соединенное
с тем.
3. Что-либо существует до названия. Сказав что-либо, я сказал
это, это существует только в названии. Нельзя сказать: есть
название; название произносится или имеет значение. Название чего-
либо — частный случай.
4. Существование чего-либо до названия подобно некоторому
отсутствию, это несуществующее, о котором можно сказать: есть.
Подобно тому, как что-либо до названия есть существующее
несуществование, так и имя и название ничего не обозначающее.
5. Если что-либо — некоторое несуществование, о котором
можно сказать есть, то оно должно иметь имя и название. Я
назову его этим. Заметив что-либо, я сказал это. Я сказал это в
отличие от того, допустил небольшую погрешность. Таким образом имя
осталось непроизнесенным, название неназванным. Это или то
названо, не то осталось неназванным. Если имя осталось
непроизнесенным, название неназванным, то что-либо скорее не то, чем то.
6. Что-либо называется сейчас при определенных условиях.
Название чего-либо — частный случай. Не что-либо, но название
чего-либо сейчас при определенных условиях есть частный случай.
Что-либо, названное сейчас при определенных условиях, есть это
или то.
7. Если начинать с существующего, я начну с этого или с того.
Но я сказал, это в отличие от того. Это — первое, но это в отличие
от того — второе, оно имеет значение того. Тогда я начну с несу-
550

ществующего — чего-либо. Как начинать с чего-либо? Можно
соединить это с тем, одно с другим, но нельзя соединить что-либо
с чем-либо. Если оно не обозначено и не названо, как же его
соединить? Если его нельзя соединить с другим, то оно не движется
и не изменяется. Но нельзя сказать: оно стоит неподвижно. Если
оно стоит неподвижно, то что-либо другое движется. Что-либо имеет
значение, что-либо называется сейчас при определенных условиях.
Способы обозначения существующего: движется или стоит, есть или
не есть, имеет значение, называется, существует необходимо или
случайно упоминается. Есть и другие.
8. Как к чему-либо не применимы слова «есть» или «не есть»,
так и к имени и названию. Заметив что-либо, я назвал его. Что-
либо существует в названии, но существует ли название и имя?
Назвав что-либо, я сказал это, но я допустил небольшую
погрешность: сказал: это в отличие от того. Тогда имя случайно, название
не то. Существует ли не то? Не то имя, другое название — это и
есть существование не того. Таким образом, нельзя о нем сказать:
существует.
9. Название принадлежит чему-либо, но я называю его
случайно этим, и это будет его названием. Это — его имя, но я сказал это
в отличие от того, в этом и будет случайность. Небольшая
погрешность создает случайность, случайность — это или то. Частный
случай — это или то, случайное название чего-либо.
10. Если что-либо названо случайно и имя осталось
непроизнесенным, а название неназванным, то его можно назвать еще раз.
Если что-либо названо и еще раз что-либо названо, то можно
спросить: каким образом что-либо существует сейчас и сейчас? Каким
образом что-либо называется сейчас и сейчас? Тогда возникают
сомнения и колебания: соответствие названий сомнительно, и я не
знаю, какое выбрать, сомнением и колебанием будет название чего-
либо сейчас и еще раз сейчас. Но что-либо существует в названии.
Таким образом, некоторое сомнение существует, имеет имя и
название.
11. Если что-либо названо — оно то. Если имя осталось
непроизнесенным, название неназванным — оно не то. Что-либо есть
сомнение и колебание между тем и не тем, произнесение
некоторого имени, случайность, отсутствие определенного и абсолютного
имени и названия. В колебании между тем и не тем ты заметишь
некоторое равновесие. Но здесь есть небольшая погрешность. То
551

соединено с другим. Не то — неопределенно, в другом есть
некоторая определенность, так же как и в том. То, соединенное с
другим, есть это, соединенное с тем. Нельзя остановиться на этом или
на том, но одно ничего не обозначает, оно неопределенно, как что-
либо.
12. Это и то соединены, соединены ли то и не то? Нет, не то —
подобно обратному направлению или другой стороне. Но границы
между этим и тем также неопределенны. Потому что это и то имеет
всего два значения и отделение произвольно. Помимо того что я
отделяю это от того, я разделяю одно. Я соединяю это и то и
затем снова разделяю. Таким образом, и разделение произвольно.
Если это отлично от того, то и то от этого. В этом состоит
разделение. Если же их значения совпадают, то это или то есть одно это,
нет двух этих или тех. Но если разделить одно, то оно не больше
этого и того, не больше чего-либо.
13. Это соединено с тем. Но раньше надо отделить это от того,
отделение этого от того есть соединение. Если же я разделяю одно,
то все равно раньше отделяю это от того. Но есть другое
соединение без отделения и разделения — это близость двух предметов,
окрестности вещей.
14. Граница между этим и тем неопределенна, как граница между
тем и не тем. Но здесь есть небольшая погрешность: не то
неопределенно, это и то имеют определенные значения. Сказав же это и
то, скажу одно, одно не больше чего-либо: одно не больше этого и
того; это и то не больше этого в отличие от того и того в отличие
от этого. Но соединение, которое здесь есть, не больше чего-либо.
Сказав что-либо, это или в отличие от того, я скажу больше того, что
хотел сказать. Сказав это и то — одно, я сказал одно — не
больше того, что хотел сказать. Почему же одно не больше чего-либо?
Потому что соединение, которое здесь есть, не больше чего-либо.
Если же одно соединение с другим, то оно есть это, соединенное с
тем. Не больше ли этого, соединенного с тем? Но если
несоединенное не больше чего-либо, то соединенное не больше этого.
15. Если обращать внимание только на это и сказать это в
отличие от того, то оно будет одним не больше этого; здесь есть
воспоминание о чем-либо. Как что-либо не будет сказано через одно,
так и через одно это. К одному прибавляю другое и одно, и другое
не больше этого и того. Все же здесь есть воспоминание о чем-
либо.
552

16. Если это соединение с тем и одно с другим, то здесь не
больше двух — этого и того (если считать различное), и не
больше четырех — чего-либо, этого, того, одного (если считать их
места). Если соединить это с тем, то можно сделать не больше двух
ошибок: разделить одно или отделить это от того. При этом
соединение не запоминается и нет третьего.
17. Это, соединенное с тем, не есть что-либо. Что-либо — это,
но не это, отличное от того. Как в одном соединены это и то, так,
может быть, и по другую сторону чего-либо что-либо соединено с
чем-либо. Если же что-либо соединено с чем-либо, то это
соседний мир. Но у нас всякое соединение будет напоминать это и то.
18. Между этим и тем нет третьего, также нет третьего к этим
двум. Но я скажу это и то — одно и вот одно — третье. Но одно
ничего не обозначает, оно что-либо или это. Что же касается до чего-
либо, то оно не третье: что-либо — это или то; что-либо это или
что-либо то — знак — некоторое мгновение, разрез мира,
расположение фигур, правила и законы поведения; но одно это — то что
сказано, если запомнить это и то.
19. Если сказать: что-либо, это или то — это будет названием,
если же отделить это от того или разделить одно, то будет сказано
одно, не больше чего-либо: что-либо, это, то, одно. Одно, которое есть
это, соединенное с тем, или то, соединенное с этим, соединено с другим
или не соединено с ним, оно не больше чего-либо или есть это,
соединенное с тем. В обоих случаях оно есть это, соединенное с
тем, хотя один раз не больше чего-либо, другой раз — не больше
этого. Это два направления в одном или два места, одно не имеет
своего места. Высказывание одно — это или то, но вот я скажу что-
либо, это то, и я сказал одно, не больше чего-либо или этого. Что
одно? Только одно высказывание чего-либо. Как не-то существует
в отрицании, так и одно — в высказывании. Поэтому и об одном
нельзя сказать: существует. Помимо того и отрицание произносится.
20. Что-либо названо сейчас и еще раз сейчас, также я не
сказал это, но это в отличие от того. Обозначение чего-либо, что-
либо, названное сейчас при определенных условиях — частный
случай. Но обозначение чего-либо сейчас и сейчас, одно
обозначение чего-либо — это отделение и разделение.
21. Что-либо, сказанное сейчас, не запоминается. Я скажу его
снова сейчас, и оно будет другое, хотя, может быть, и то же самое.
Но я запомню что-либо, сказанное сейчас, не это, но это в отличие
553

от того, и оно сохранится, как отделенное или разделенное. Это будет
третьей ошибкой — ошибкой памяти — запоминанием отделения
или разделения, которое я произвел в первом высказывании, так как
запоминается не это, но это в отличие от того. Если запомнить что-
либо это, то останется одно, это и то сохраняется как одно. Когда
оставлено одно, появляется необходимость в определенном
обозначении, например записывании. Если я скажу: что-либо, это, то, одно,
я должен буду записать или выучить на память.
22. Когда что-либо запоминается, возникает предположение о
существовании чего-либо отдельно от названия. Тогда я скажу: что-
либо, это, то, одно; и первое высказывание чего-либо закончилось.
Но одно не сохранилось, оно не больше чего-либо, и нет
возможности продолжать дальше. Также нет множественности, и одно и
другое не больше этого и того.
23. Как не-то существует в отрицании, как одно существует в
высказывании, так это и то — в названии чего-либо. Если назвать
что-либо, оно станет этим существующим. Но их нельзя сравнивать,
каждое это — некоторая самостоятельная система. Я могу назвать
что-либо еще раз, и оно будет этим существующим. Но я допустил
погрешность, сказал это в отличие от того. Есть некоторое
равновесие между этим и тем, между тем и не тем. Эти два названия
различны» но можно остановиться на одном из них. Также можно
выбрать третье и это тоже одно. Таким образом, здесь нет
разницы. Но неопределенность при выборе одного из двух, некоторое
сомнение и колебание — это другое.
24. Одно — третье: то, что я запомнил. Одно — только это и
то, тогда не больше чего-либо, или же это в отличие от того и не
больше этого. Таким образом одно между этим и тем и чем-либо
или этим в отличие от того и этим. Также, если одно оставлено, то
до того как сказано другое, тогда одно между этим и тем — и этим.
Но одно, только как это и то или в отличие от того, есть одно. Без
этого и того или этого в отличие от того нет одного. Поэтому, если
одно оставлено, то вместе с этим и тем, то есть оставлено
отделение и разделение или одно в высказывании. Память об этом и том,
об одном, о некоторой последовательности и длительности существует
в мгновении. Также множественность или воспоминание о ней не
занимает места, но находится как бы в точке: если сказано это и то,
то также это и то для каждого этого и того.
25. Если одно оставлено вместе с этим и тем, то одно получит
554

место, то есть может быть обозначено, но будет допущена четвертая
ошибка — второго оставления. Это и то имеют отношение к чему-
либо и ошибка допущена в отношении чего-либо, но одно
потеряло с ним связь. В действительности «одно» не обозначает ничего
больше, кроме того, что название — одно. Обозначение чего-либо —
одно, то есть единично. Единичность обозначения, отделенная от
обозначения, это и будет вторым оставлением, обозначение — одно.
26. Когда одно оставлено и получило место, высказывание
разделяется. Имя и название чего-либо будет моим и не
соответствует чему-либо. Что-либо уже не это или то, но некоторая
неопределенность, а то, что я скажу о нем, я назову его свойством. Это
свойство уже не принадлежит чему-либо, и я говорю не что-либо,
но о чем-либо. Первое, что я скажу о чем-либо, будет его свойством.
Но заметив, что и другое можно сказать первым, я назову
неопределенность в порядке свойств, некоторую пустоту высказывания,
необходимость второго свойства и соединения их — предметом.
Понятие предмета и свойства, может быть, первое после
разделения высказывания.
27. Это — что-либо сказанное, одно — то, о чем сказано. Я
не могу сказать об одном больше чего-либо, или этого, причем чего-
либо одного или этого одного. Одно из них можно рассматривать
как свойство, другое как предмет, в этом случае, как подлежащее и
сказуемое.
28. Когда допущена последняя четвертая ошибка, то
предложение сказано и можно перейти к следующему. Таким образом —
эти четыре ошибки создают предложение, подлежащее и сказуемое,
их соединение, также соединение двух предложений и выведение
из них третьего. Допустив одну ошибку, я не могу на этом
остановиться и не сделать остальных трех, все четыре заключены в
простом указании в обозначении чего-либо. Я произношу мгновенно:
это; обозначив так что-либо, я допускаю мгновенно четыре
ошибки; отделения, разделения, первого и второго оставления.
29. Если я могу сказать что-либо, я назову эту возможность
способностью. Я заметил некоторое различие, указал на него,
отделил это от того. Различие, которое я заметил, указание, отделение,
разделение — вот чем было название. Но также я не мог сказать
всего этого, мне не удалось сказать чего-либо, это также
принадлежит к названию. К названию принадлежит еще некоторое
подобие этого и того: это не только отлично от того, но и подобно ему.
555

30. Способность — знак случайности. Ты дал имя чему-либо,
но ты мог дать другое имя. Способность названия через отделение
и разделение и имена, которые ты при этом даешь чему-либо,
принадлежат к возможному, возможное — к несуществующему. Вот
способность, которая ничего не произвела, кроме
несуществующего. Определенное название не имеет значения, но некоторая
определенность необходима. Что-либо вначале не зависит от моего
названия. Заметив что-либо, я скажу это. Тогда название или
слово принадлежит чему-либо. Название случайно, название через
отделение и разделение только возможно, это мое имя, а не имя чего-
либо, но, может быть, всякое имя и название мое? Но если ты
думаешь, что есть и другие, то и они случайны.
31. Это отлично от того, но различие в том. Поэтому, сказав это,
как отличное от того, я сказал это как то. Если это отлично от того,
то и то — от этого. Поэтому, сказав это в отличие от того, я сказал
это — то. Эти два высказывания этого как того и этого — того
или два обозначения чего-либо, может быть, соответствуют
отделению и разделению, но ошибки в них нет. Что же касается до
определенного обозначения, то здесь будет небольшая погрешность,
этого нельзя избежать. Еще надо прибавить, что это — как то —
в этом, а это — то в чем-либо.
32. Есть несколько оснований для высказывания, например,
сказав что-либо, скажу это; или: чтобы сказать что-либо, скажу это.
Разделение высказывания происходит, может быть, от второго
основания. Есть и другие основания. Как способность названия не есть
причина названия, но название и высказывание, так и основание не
отличается от высказывания, которому оно служит основанием: что-
либо, еще не сказанное, будет основанием, но я не скажу ничего больше
чего-либо. Основание также будет только знаком случайности.
33. Есть высказывания без основания, соединение без особого
усилия есть основание отсутствия основания, например, расположение
деревьев в саду, набухание почки. Это примеры высказывания без
основания, соединение без особого усилия, но пример основания
отсутствия основания привести труднее.
34. Сказав что-либо, скажу это. Здесь нет перехода, это будет
обозначением чего-либо. Но сказав это, скажу то, то не будет
знаком этого, здесь есть переход. Если же не отделить это от того, то
переход будет поворотом: названием или новой системой. Сказав это
и то, скажу одно. Здесь нет перехода, это и то заменяется одним.
556

35. Высказывание этого не переходит в высказывание того. Я
заметил некоторый поворот, столкновение двух граней, прикасание
чего-либо к чему-либо, и я сказал: это — то. Но я допустил
ошибку, сказал это в отличие от того, то в отличие от этого. В некотором
равновесии это будет небольшой погрешностью. Эта ошибка только
возможна, я не смог сказать этого в отличие от того. Также эта
ошибка есть высказывание — возможность перехода этого в то.
Существует поворот, как соприкасание двух систем: старой
системы с названиями, не имеющими значения, и новой мгновенной
системой частного случая. Возможность поворота есть
высказывание — переход этого в то.
36. Сейчас и сейчас не соединены. Но прежнее сейчас не
пропадает. Нельзя сказать «прежнее сейчас», есть одно сейчас —
это, в определенное время и при определенных условиях. Есть
некоторое несоответствие в том, что сейчас определяется временем
и другими условиями — это несоответствие определенное. Что же
касается до определенного времени и других условий — это
возможность, никогда не осуществляющаяся.
37. Это принадлежит чему-либо (основание). Это переходит в то.
Это заменяется этим и тем — одним или этим в отличие от того —
этим одним. Это не переходит в это и то, но только в то, также не
принадлежит одному, но чему-либо. Ты заметишь направление
к чему-либо одному и к этому одному. Таким образом,
направление будет четвертой возможностью. Направление к одному
этому не выходит из высказывания, но другое производит
разделение.
38. Если есть направление, есть последовательность: до и
после. Но высказывание мгновенно, как произнесение четырех
ошибок. Таким образом, продолжительность возможна в мгновении,
последовательность как бы в точке. Возможное направление — это
и есть высказывание. Но что-либо получает существование в
мгновенном названии, когда нет направления. Это поворот. Что же
касается до возможности, то она не стала.
39. Если что-либо стало, то возможное осуществилось, это первая
возможность; если же возможное отличается от существующего, то
что-либо из возможного не станет — это вторая возможность. Если
возможное еще не стало — это несуществующее, причем
возможное, если станет, но меньше возможности, если не станет. Прямое
направление — то, которое есть, обратное — возможное. Но по
557

отношению к частному случаю направление только возможно, это
несуществование возможное и дважды возможное.
40. Высказывание есть способность, основание, переход и
направление — только возможная ошибка. Из этих четырех
возможностей три определенные — основание, переход, направление, они
соединены со знаками, создают порядок знаков, но способность не
соединена со знаком, этим словом ничего не обозначается.
Высказывание — возможная ошибка, в четырех отношениях возможная: как
основание, как переход, как направление и как способность, но в
последней нет определенности. Эта ошибка — знак случайности, в
некотором равновесии это небольшая погрешность. Можно найти и
другие возможности, но достаточно и этих. Каждая из них есть
некоторая точка зрения или система, я выбрал четыре, следуя в этом
традиции.
41. Я нашел несоответствие некоторых возможностей:
способностей, оснований, переходов, направлений с чем-либо. Это
несоответствие обозначено, оно есть знак чего-либо. Вызывает ли это
несоответствие название? Нет, здесь нет последовательности или
отношения причины, некоторое несоответствие возможностей с чем-
либо это и есть название чего-либо. Что-либо называется сейчас,
при определенных условиях, то есть мгновенно. Я понял бы
вечность, если бы мог удержать имя и название чего-либо. В
мгновенном названии чего-либо при определенных условиях и в
определенное время мелькает вечность.
42. Правила и законы поведения, имя и название — это как
знаки к фигурам, как печать, которую ты должен наложить, и
некоторое время ты будешь думать, что нет несоответствия в твоих
поступках и ты живешь согласно природе. Несоответствие
возможностей чему-либо ты будешь считать некоторым порядком и
благополучием. Но если имя произнесено и название сказано, не
станет ли оно абсолютным и определенным? Таким образом, имя
осталось непроизнесенным, название несказанным.
43. Несоответствие возможностей чему-либо есть не только
название чего-либо, но также и высказывание. В этом
высказывании я мгновенно создаю систему возможностей, к которым
принадлежит и время — память о соединениях, затем убеждаюсь в
несоответствии этих систем чему-либо, что я должен был сказать
с частным случаем. Но это только небольшая погрешность: имя,
которое я дал чему-либо, имеет значение не как мое имя, но как
558

некоторая определенность, печать. Что-либо стало этим и это —
его имя, непроизнесенное и неназванное, пользуется именем
произнесенным и названным. Если же ты ищешь другое имя,
абсолютное, произнесенное и определенное, то как его назвать? И не
потеряет ли оно значение, как только будет названо? Не станет ли
именем ничего не обозначающим?
44. Если что-либо существует, имеет имя и название, то
существует в мгновенном названии, в случайном произнесении имени, в
некотором сомнении и колебании от этого к тому. Это как
равновесие с небольшой погрешностью, как столкновение двух граней, как
прикасание чего-либо к чему-либо.
ВТОРОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ ОБ ЭТОМ И ТОМ
I
1. Скажу что-либо. Сказав что-либо, я укажу на него и скажу это.
Тогда что-либо пропадет и я скажу это, а не что-либо. Сказав это,
я сказал в отличие от того. Сказав в отличие от того, соединил с
тем. Это не соединено с тем, но это в отличие от того с тем в отличие
от этого. Сказав это в отличие от того, я сказал то; и это и то —
одно целое, не больше чего-либо.
2. Но еще до того, как скажу то, скажу то в отличие от этого, и
то в отличие от этого не больше этого в отличие от того. Сказав
же то в отличие от этого, опять скажу это в отличие от того и не
больше того в отличие от этого. Таким образом, скажу одно это в
отличие от другого, просто одно.
3. Но еще до того как скажу то, скажу его, указав на это,
отделив это от того. То — несуществующее, не имеющее ко мне
отношения, но скажу то, указав на это, отделив его от того, назвав что-
либо.
4. Сказав это, назвал что-либо, но что-либо не соединено с чем-
либо, а это соединено с тем. Это, соединенное с тем, есть то в
отличие от другого, другое. Сказав это как другое, сказал то и в
отличие от этого и снова это. Таким образом, сказал это и то — одно
целое, не больше чего-либо.
5. Но еще до того как скажу то или это, отличное от этого или
того, скажу их, назвав что-либо этим. Назвав что-либо этим, уже
обозначил что-либо, указал на различие, сказал то. Таким образом,
скажу то, одно то в отличие от другого, просто одно.
559

6. Можно начинать с этого, тогда скажу: в отличие от того, как
отличное, как то. И также можно начинать с того, и скажу как это.
7. Начиная с чего-либо, скажу: это, в отличие от того, — то. И
также, сказав то, скажу в отличие от этого и это. Может быть, и
начиная с чего-либо, скажу как то и как это, и начиная с этого и того,
скажу то и это, и сказав то, скажу и в отличие от этого, и сказав это —
в отличие от того. Во всяком случае, существуют три
преобразования: это, это в отличие от того, как то; что-либо, это в отличие от того,
то; что-либо, это в отличие от того, то, в отличие от этого, это. И к
первому: то и т. д. — оно будет четвертым; ко второму же: что-либо,
то и т. д. — не существует; и к третьему: что-либо, то и т. д. —
не существует.
8. Существует еще переход от этого как другого к тому и от того
как другого к этому: что-либо, это, в отличие от того, как другое, как
то, то, в отличие от этого, как другое, как это, это. При этом я скажу
одно: всего это или то. И здесь нет другого: что-либо, то и т. д.
9. Существует еще преобразование без промежуточных переходов:
что-либо, это, то, одно то, другое то. При этом скажу одно целое, всего
что-либо. И здесь нет другого: что-либо, то и т. д.
10. Всего Шесть преобразований: это, в отличие от того, как то;
то, в отличие от этого, как это (эти два подобны друг другу); что-
либо, это, в отличие от того, то; что-либо, это, в отличие от того, то, в
отличие от этого, это; пятое — с переходом от этого как другого к
тому и того как другого к этому и шестое — совсем без переходов.
Последние четыре не имеют подобных, потому что, сказав что-либо,
скажу это, назову ли его тем или другим. Различие между этим и
тем существенное: это — первое и не соединено ни с чем, а то —
соединено с другим. Поэтому к первому преобразованию есть
подобное. К последним четырем можно предполагать подобные, также
как и в отличие от того сказано еще до того.
11. Можно начинать с этого и того. И здесь то сказано еще до
того, как сказал его: сказав это, сказал и то. Если же сказал как одно
целое и другое целое, то сказал то же самое. И также то и это.
12. Можно начинать с одного. Сказав одно, сказал это и в
отличие от того и т. д.; это — то — это — то. И также: то, в отличие
от этого и т. д. И здесь есть подобное.
13. Можно начинать с одного целого. Одно целое не больше
чего-либо. Но что-либо не сказать, поэтому начиная с одного
целого ничего не скажу.
560

14. Переход от чего-либо к этому отличается от других. Что-либо
пропадает, когда скажу это, и это — когда скажу в отличие от того,
но это в отличие от того, то и одно не пропадают. Это — знак чего-
либо, что-либо есть это, но это в отличие от того, то и другие только
упоминались в высказывании и это в отличие от того ведет скорее
к этому, а то — к чему-либо. Если же говорю: это — то — это —
то, тогда и то станет, но без переходов, поэтому первое
преобразование имеет подобное себе.
15. Также существуют или станут это как то и то как это, но в
других преобразованиях, не в тех, которые начинаются с этого или
того.
16. Отделяя это от того, отделяю то от чего-либо. Это первое
отделение и здесь два несоответствия: каким образом отделяю
несуществующее от чего-либо? Каким образом называю
несуществующее? Второе же отделение — в сложном представлении: когда
отделяется многое и я не знаю, что останется.
17. Это и то различны, пока не сказаны: это сказано в отличие
от того. Когда же сказаны, их значения совпадают, и я должен сказать
одно. Я скажу одно целое или одно это, просто одно. К одному я
прибавляю другое не больше этого и того, но к одному целому я
ничего не прибавлю, оно не больше чего-либо.
18. Ты можешь понимать это как подобие поворота. К одному
и другому я прибавлю третье и четвертое. Как одно отличается от
этого и того, так и третье и четвертое от одного. Одно и другое
соединяется с другим, как это с тем. Но это с тем соединилось один
раз, а одно и другое не раз. Это соединение есть уже в этом и том:
это в отличие от того сказано до того, я сказал то, сказав это и еще
не сказав того.
19. Я хочу сказать что-либо и говорю: это. Я скажу: это и то,
одно, одно и другое и другое к одному и другому. Все это я скажу,
сказав это, назвав что-либо этим и это не раз, но только однажды
сказал это.
II
1. Скажу что-либо. Сказав что-либо, указал и сказал это, и стало
это.
2. Скажу это. Сказав это, сказал и то. То стало в
высказывании этого, в отличие от него и иначе, чем это.
561

3. Скажу и то. Сказав и то в высказывании этого как
отличного от того, сказал это как другое. Это — первое, это же в
отличие от того — второе и только высказывается. Оно существует
только в высказывании, также как и то. Но разве это первое
существует помимо высказывания? Это — знак чего-либо, оно стало,
когда сказал что-либо и нельзя отделить это от высказывания. Такое
высказывание будет названием. Здесь есть выбор: я назвал что-либо
этим, а не другим. Тогда будет второе это — в отличие от того и
это в том же самом преобразовании, а не в другом; в
преобразовании: что-либо, это, это и то, одно будет это отличное от того.
Второе это существует только в высказывании: оно не было названо.
4. Сказал это в отличие от того, сказал это как другое. Но
другое — то, то другое к этому и в этом.
5. Сказал это в отличие от того, сказал это как другое, сказал
это как то. Это как то стало также как и это.
6. Сказал это как то и то как это: это — то — это — то. Это
одно, но одного нет. Одно не высказывается, оно должно быть или
предполагается, как следующее за этим и тем, в одном видим это —
то — это — то.
7. Сказал это как то и то как это: это — то, всего однажды. И
это — то — это — то тоже один раз. Но одного нет, одно не
высказывается, в одном видим что-либо.
В одном и том же высказывании я говорю, во-первых, это и, во-
вторых, это в отличие от того, первое — название, второе —
отделение. Я отделяю это от того, отделен ли я сам от чего-либо?
Существуют ли первоначально предметы, отделенные от меня? Нет, я
начинаю с отделения, я не могу даже говорить о первоначальном
отделении чего-либо от меня. Представление о разделении
возникает позже, после первого различия, когда появляется
представление предмета и свойства, причем представление предмета не
первое и не предполагается даже первым. Первое — что-либо и это —
то, что я скажу о чем-либо, — признак или свойство. Но я могу
сказать о нем и другое; возможность выбора, неопределенность в
порядке свойств, случайность я назову предметом. Больше ничего
я не нахожу в представлении предмета, я не нахожу в нем никакого
объединения, кроме случайного. Называя что-либо предметом, я
только указываю на некоторое несоответствие. Признак этого
несоответствия — время и мгновение, время и вечность. Другой
признак — знак и воспоминание, само же несоответствие: отделе-
562

ние и название несуществующего. Я не могу отделить чего-либо от
себя, пока это не стало этим в отличие от того, этим и тем, одним.
Я не могу говорить ни о чем-либо, отделенном от меня, ни о себе,
отделенном от чего-либо. Как появляется первое различие? Я
называю что-либо этим; отделяя это от того, я отделяю то от чего-
либо. Ты можешь назвать это первой разностью. Здесь есть
некоторое несоответствие: что-либо существует только как названное,
существует что-либо это, что-либо до названия не существует и все
же я называю его. То, что я назвал — существует. Я называю что-
либо этим, отделяя это от того. То — несуществующее, но я назвал
его, отделив это от того.
Представление отделяется от предмета, когда мне надо
соединить два названия. Представление и было предметом, затем, когда
я выделяю что-либо, например цвет и другие ощущения, то есть
отделяю это от того, различаю предмет и свойство, представление
распадается, остаются смутные воспоминания. Представления нет,
но предмет, то есть что-либо, остался, я даю ему другое название и
он имеет другой вид, но предмет всегда один — что-либо это. Таким
образом, я соединяю название и отделение. Название — это
существующее, отделение и все названия, возникшие через отделение,
то есть все вообще названия — это видимость. Некоторый
промежуток времени я воспринял как одно большое мгновение. Я имею
о нем ясное и простое представление — это первое название. Затем
я называю ощущения — цвета, звука или тепла — названия,
возникшие через отделение, я произношу их не раз.
В одном и том же высказывании я говорю: это и то в отличие
от того и также все шесть преобразований и пять дополнительных
и все еще неисследованные преобразования, я произношу их
мгновенно, как только скажу что-либо это. Я называю что-либо этим
не раз. Я говорю много раз: это и то; но только однажды: это.
ТРЕТЬЕ ИССЛЕДОВАНИЕ ОБ ЭТОМ И ТОМ
I
1. Скажу что-либо. Сказав что-либо, я указал на него и сказал
это. Другое — то или не это. Не это — неопределенное или
частное отрицание. Также то и не то будет частным отрицанием, а
соединение их — частным соединением.
563

2. Сказал это в отличие от того, сказал и то. Это соединение
определенное, и отрицание, которое есть в этом соединении, также
определенное. Частное отрицание безотносительно: то и не то не
меняются местами. Если же ты назвал то не тем, то меняются знаки
того, то не меняется. Также не то не стало тем, но стало в не том.
Это и то меняются местами, но, сказав что-либо, я скажу это, назову
ли его этим или тем. В определенном соединении я нашел
некоторую неопределенность, определенность же, которая здесь есть, —
определенность названия и частного соединения.
3. Сказав это и то, сказал одно. Что одно? Это и то, также другое
это и то и всякое. Отрицание, которое есть в этом высказывании,
полное: одно — это все. Но когда я скажу это слово, появляется
неопределенность: что все? И что за всем? Эти слова ничего не
обозначают.
4. Сказав что-либо, это и то, скажу одно — одно целое и не
больше чего-либо. В этом неопределенность одного и всего.
Сказав что-либо, это, в отличие от того, скажу одно — одно это. Но ты
ждешь другое это или то: ждешь соединения одного с другим. Если
соединяется это с тем — это соединение определенное, если
соединяется то с не тем — это соединение частное, как соединяется одно
с другим?
5. Одно целое не соединяется с другим, при полном отрицании
нет другого. Если же одно соединяется с другим, то как это с тем,
или как то с не тем, или как-нибудь иначе. Если как это с тем, то
это — первое название и оно непосредственно, а одно — не
непосредственно, как же оно соединяется? Если же как то с не тем,
то как назвать его? Если называю, то этим или одним целым.
6. Если я говорю о чем-либо, то о чем-либо одном. Одно, а не
что-либо будет подлежащим. Также я не говорю об этом, но что-
либо это об одном. Но одно также одно целое, тогда нет другого:
чего-либо этого или того, и я не могу говорить об одном. Это два
направления в одном: как одно целое оно не соединяется с другим,
как то оно соединяется с не тем и не может быть подлежащим.
7. Если одно — одно целое, то оно однородно: другое в нем, и
я не выйду из одного. Если же одно — то, то как соединить его с
другим, как назвать его или произнести, не сказав одно целое? Между
тем одно целое не произносится, о нем нельзя даже подумать, а то
я произношу не раз и соединяю его с не тем. Таким образом оба
соединяются. Если же соединяются, то как? Может, в одном — одно
564

и другое, а в другом — то и не то? Может, в каждом подобие
другого?
8. Так определяется одно целое: одно, то, чему не
противопоставляется другое, однородное и безотносительное. А другое:
другое, возможность противопоставления, неоднородное другому и просто
не то; и если здесь противопоставление определенное, то оба
соединяются как это и то, а если неопределенное, то как то и не то.
Неоднородность же другого в том, что оно не соединяется с
однородным ему: в системе должен быть остаток и в рассуждении —
небольшая погрешность, также нельзя вывести все из одного
начала.
9. Вот в чем состоит неоднородность: если нельзя говорить обо
всем, но только об этом, то есть неоднородность: то, что я скажу
неоднородно чему-либо, и то — другому; то, что останется после
сказанного, будет остатком. Тогда то и не то не меняются местами
и есть что-либо безотносительное, также есть определенность в
остатке. Но если бы я мог сказать все, все было бы однородно.
10. Вот еще в чем неоднородность: искать пример для всякого
рассуждения и всякое это соединять с чем-либо. Также, если
ничего не продолжается, но существует в начале, то оно неоднородно.
Но если бы одно происходило из другого, то все было бы
однородным.
11. Сказав это в отличие от того, я сделаю ошибку отделения,
сказав это и то, сделаю ошибку разделению, сказав одно — ошибку
оставления и второго оставления, если оставлено одно вместе с этим
и тем. Будет ли ошибка в соединении одного с другим? Но как
сделать ошибку, если нельзя соединить одно с другим?
12. Я могу назвать это не раз, и не раз скажу: это и то — одно.
Также говоря одно и другое, я говорю это и то, но помимо того одно
и другое. Если я говорю одно и другое, как это и то, я делаю
четыре традиционных ошибки, но при этом я не выхожу из одного, если
говорю как это и то, или из другого, если говорю как отличное от
того. Я говорю не раз это и то, это и то, но не выхожу из одного, и
это в отличие от того и от другого, и не выхожу из другого. Но ты
можешь считать, что я бесконечно приближаюсь в одном к
другому и в другом к одному.
13. Если определить переход от меньшего знания к большему, как
различие степеней, если определить степень одной системы,
названия или частного случая в отношении к другой системе, названию
565

или частному случаю, причем к ближайшему названию — к тому, к
которому перехожу сейчас от предыдущего, то найдется одна
система или частный случай или одно название той же степени, что и
предыдущее, то есть низшей степени из двух определенных, потому
что переход к высшей степени состоит в сравнении двух названий
и замене определенного названия для двух названий другим,
которое можно назвать характером. Каждое название есть характер,
потому что, получив характер, ищу другой, даю им одно название и
заменяю характером. Но так как здесь нет первого названия и от
каждого могу идти вверх и вниз, то каждое будет характером. Если
же сравниваю два характера, то какой они степени в отношении друг
к другу? Один не выше другого, тогда они одной степени. Но
сравнивая два характера, я перехожу от одной степени к другой и
дальше также, причем снова может появиться характер низшей
степени и не раз. Помимо того переход от характеров предыдущей
степени к следующему непосредственный, а от характера — к
другому той же степени нет перехода. Я соединяю их как это и то и
даю название, которое заменяю характером. Перехода нет еще от
однородного к однородному, хотя соединить их легко: я соединяю
слова, ничего не обозначающие. Но характеры неоднородны.
Тогда число степеней между ними бесконечно. Это надо понимать также
как бесконечное приближение одного к другому: неопределенное
число раз я скажу это и то и, может быть, приближусь к другому.
14. Частный случай, во-первых, название. Но затем это и
бесконечное приближение и бесконечное число степеней. Название
чего-либо — вот первое определение частного случая, — чего-либо,
не существовавшего до названия — это дополнение к первому
определению или второе определение, я воспринимаю это как
небольшую погрешность.
15. Надо определить место этой погрешности. Во-первых,
приближение к другому в одном и к одному в другом будет местом
погрешности. Если ты скажешь то, еще не сказав того и сказав это
и еще раз то до того и еще другое то до второго, ты скажешь то,
никогда не сказав его. Тогда есть возможность сказать до того, как
сказано, и это есть место погрешности.
16. Во-вторых, надо найти определенное место погрешности.
Что-либо названо сейчас. Пусть это будет система. Но затем что-
либо останется вне системы, например, деревья. Это будет остатком.
Я назову этот остаток и перейду от прежней системы к новой. Переход
566

от прежней системы к новой будет местом погрешности. Но затем
я перейду от второй системы к третьей. Тогда надо найти более
определенное место.
17. В-третьих, надо найти более определенное место. Название,
это и то — случайны. Случайность — место погрешности. Но не
это более определенное место. Остаток, подобный деревьям, не будет
последним остатком, он может войти в систему. Но определенное
слово, которое я произнес сейчас, останется внешним — это будет
последним остатком. Если же определенное слово случайно будет
названием — этим или тем, то оно будет более определенным местом
погрешности. Таким образом, более определенное место погрешности
случайно и еще более случайно, чем название, и его могло бы и не
быть.
18. Но затем я буду искать еще более определенное место
погрешности и никакая определенность не будет достаточной. Я
найду эту погрешность и в этом и в том, но ей нет места. Она
присутствует всюду, как душа в теле.
19. Соединяя одно с другим, я, во-первых, приближаюсь к
другому в одном и в другом — к одному. Определенные законы
соединения я найду в однородном: в одном, которое не касается
другого, или в другом, отделенном от одного. Во-вторых, я соединяю
одно с другим, обнаружив остаток и назвав его. Определенные
законы соединения я найду в неоднородном, в различии того и не
того. В-третьих, слово, сказанное при определенных условиях и в
определенное время, случайно соединит одно с другим. Эти три
способа соединения — место погрешности и соединение —
небольшая погрешность.
20. По первому способу одно соединяется с другим, как это с
тем, это соединение определенное. Ты не мог бы произнести или
подумать одно и другое, если бы оно не было этим и тем. Но
соединяя так, ты соединяешь только слова: ты не выходишь из одного
или другого и что-либо остается неназванным. По второму
способу одно соединяется как то и не то. Но как произнести его? Я
называю его этим и тем. По третьему способу соединение существует
сейчас в определенное время и при определенных условиях, оно
существует случайно.
21. Ты разделил соединение одного с другим, нашел три слоя.
Соединив снова три способа, наложив один слой на другой, ты
получишь действительное соединение одного с другим, ты увидишь
567

это как небольшую погрешность, способ — место этой
погрешности.
22. Соединение происходит во времени. Присутствует ли
время в каждом из способов, когда они разделены? Я не вижу там
изменения или длительности и не нахожу признаков времени,
место погрешности неподвижно. Когда же появляется время?
Можно ли говорить о существовании времени? Может быть, в
наложении трех неподвижных слоев есть небольшая погрешность, которую
я понимаю как время? Тогда погрешность присутствует всюду и не
имеет места.
II
1. Скажу что-либо. Сказав что-либо, это, то, одно, отделил то от
другого или это от того, или разделил одно или соединил одно с
другим. Первое будет частным отрицанием и соединением, второе
определенным, третье полным. Что же касается до четвертого, то
здесь будет три слоя: чтобы назвать одно, я сделаю его
подлежащим, соединяя полным соединением. Но как подлежащее оно не
существует, не имеет имени и названия. Тогда я назову его этим и
соединю как это и то — определенным соединением. Это первый
слой.
2. Но соединяя так, я соединяю только слова. Что-либо
существует как то, и я соединю одно и другое как то и не то —
частным соединением — это во втором слое. Но если будет и другое
частное соединение, то это будет недостаточным. Если же
определенное слово случайно будет этим или тем, то это соединение
более определенное — это в третьем слое. Три слоя — места
погрешности, погрешность — название чего-либо. Будет ли названо
что-либо?
3. Соединяя одно с другим, я не сделаю больше четырех
ошибок. Я сделаю их много раз, но те же четыре, также повторю
много раз это и то. В этом будет уже определенность: что бы я ни сказал,
я скажу это и то.
4. Сказав что-либо это, я говорю это как то в отличие от не того.
Но сказав его в отличие от того, я скажу и то в отличие от этого, уже
не то в отличие от не того. Таким образом я допустил ошибку.
5. Но отделив это от того, отделил и то от этого, разделил одно,
и это вторая ошибка. Сказав же одно, оставил это и то — это третья
568

ошибка. Четвертая — в одновременном оставлении этого и того
и одного. Таким образом, соединения с чем-либо уже нет. Тогда
ты спросишь: как же соединяется одно с другим, если оно ничего
не обозначает? Называется ли что-либо, если, сказав что-либо,
скажу одно?
6. В первом названии не было ошибки и, если была
погрешность, то небольшая: погрешность — в названии чего-либо, не
существовавшего до названия. Сказав одно, я снова повторяю: что-
либо, это и то. Здесь будет погрешность, но не больше, чем в
отделении того от не того. Это и то повторяются, при повторении же
не совпадают — в этом погрешность. Что же касается до четырех
ошибок, то они будут и в повторении.
7. Но еще раньше будет несовпадение: три слоя не совпадают и,
может быть, я замечаю это как время. Когда я скажу то, еще не сказав
его и сказав только это, также будет несовпадение. Бесконечность
степеней между двумя рядом лежащими характерами, несовпадение
слоев и повторений — небольшая погрешность. Во-первых,
небольшая погрешность существует. Существование небольшой
погрешности и будет названием чего-либо. Во-вторых, я наблюдаю
небольшую погрешность, например, как время или высказывание того до
того, как оно будет сказано. Наблюдение небольшой погрешности,
во-первых, есть погрешность, не другая, но та же самая: я наблюдаю
небольшую погрешность тогда же, когда допускаю ее. Во-вторых,
я вспоминаю ее. Я вспоминаю наблюдение небольшой
погрешности — это второе наблюдение, но только при этом я могу
разделить наблюдение небольшой погрешности от ее существования. Это
вторая погрешность.
8. Наблюдение небольшой погрешности, небольшая погрешность
и название чего-либо — это одно. При втором наблюдении я
разделяю одно от другого, и это вторая погрешность. Если же что-
либо называется, то благодаря второй погрешности. Но если бы не
было второй погрешности, не было и первой: если что-либо всегда
названо, то никогда ничего не называется и здесь нет погрешности.
9. Но теперь можно еще иначе определить место погрешности:
тот, кто называет, будет местом погрешности и это место ясное и
определенное; определенные условия и определенное время —
признаки этого места.
10. Когда называется что-либо, тогда ли, когда скажу это, или
когда скажу одно, или в одном из повторений? Но разве что-либо
569

существует во времени? И разве в одном повторении скажу
больше, чем в другом, или что-либо другое, кроме этого и того? Сказав
что-либо это, я сказал уже и то, и одно, и все слои повторения. И
в небольшой погрешности, в несовпадении слоев было сказано что-
либо. Много повторений и много слоев, но это я сказал только
однажды и однажды сказал что-либо.
III
1. Скажу что-либо. Сказав что-либо, я сказал это. Но также я
сказал это для того, чтобы сказать что-либо. Таким образом, эта
последовательность обратима.
2. Сказав это, сказал то или в отличие от того. Здесь нет
обратимости. Также если сказал то до того, и тогда нет обратимости.
Если, сказав это, сказал то или в отличие от того, то это соединение
прямое, если же сказал то до того, и другое то, и третье, то это не
соединено с тем прямо. В этом случае, если дано то, то всегда есть
другое раньше, и так для всякого того. Но это раньше того и
соединено с тем прямо, поэтому предполагается то первое, а
неопределенно долго повторяется другое — не первое, а среднее. То первое
предполагается, но не дано, то среднее дано, предполагается же
продолжающимся неопределенно долго. Эта последовательность
необратима, и места первого и среднего не переставлены, но
переставлены характеры этих мест. Таким образом, в высказывании
этого и того есть две последовательности: прямое соединение и
непрямое и обе необратимы.
3. Сказав это и то, сказал одно. Можно сказать одно после этого
и того, также можно разделить одно и сказать одно — это и то.
Это два высказывания, но каждое необратимо. Они необратимы, так
как не происходят одно из другого, но соответствуют отделению и
разделению. Также скажу ли я одно целое или одно это,
высказывание не станет обратимым.
4. Из всех высказываний обратимым будет только первое. После
первого названия последовательность прерывается: она
продолжается неопределенно долго, сказав это, я скажу то и то до того —
это будет то второй степени, но затем я предполагаю и могу назвать
то любой степени. Последовательность предполагается
продолжающейся в одну сторону, но при высказывании продолжается в
другую. Но я должен назвать определенное то. Когда же сказано
570

это и то — одно, последовательность закончена и начата вторая, но
частная последовательность степеней того не может быть
закончена. Во второй последовательности также будет частная
последовательность степеней того и она налегает на первую частную
последовательность и также другие.
5. Если одно соединяется с другим, то, во-первых, потому что
первое название обратимо, во-вторых же, благодаря обратимости
характеров мест первого и среднего. Сказав что-либо, это, то, одно,
соединю его с другим. Но также, сказав это, то, одно и соединив его
с другим, скажу что-либо; что же раньше: что-либо или одно —
последнее, что будет сказано? Когда будет сказано что-либо — в
начале, когда назову его этим, или позже?
6. Если, сказав что-либо, скажу это, то, по-видимому, что-либо
раньше, если же скажу это для того, чтобы сказать что-либо, то раньше
скажу это. Но разве что-либо имеет другое имя, помимо имени этого?
Если и имеет, то не будет названо раньше этого. Помимо того, какое
же у него еще может быть имя, кроме имени этого? Но если и есть
другое имя, то все равно оно называется именем этого.
7. Если что-либо названо именем этого, то в отличие от имени
того, и вот оно названо этим и тем и одним. Но одно не больше
чего-либо или этого, и что-либо не названо. Но помимо того это
никогда не дойдет до того, и последовательность того, того другого
и третьего никогда не будет закончена. Другая же
последовательность что-либо — это и то — одно закончена и снова начата и
есть уже вторая незаконченная последовательность, и также
третья, и четвертая, и они налегают друг на друга, но не совпадают.
Таким образом, есть некоторая точность названий и повторение того
же самого, но бессодержательное, и приблизительность, и
небольшая погрешность при повторениях.
8. Благодаря некоторому несовпадению существует различное и
отдельное и можно сказать что-либо. Некоторое совпадение — это
и есть частный случай. Но теперь ты спросишь, что же раньше:
некоторое несовпадение, незаконченная последовательность, что-либо,
это или то?
9. Как понимать слово «раньше»? По-видимому, не во
времени. Если же не во времени, то, может, по значению? Может, одно
раньше другого, если из него можно сделать вывод, если из
существования одного следует существование другого? Если так, то одно
однородно другому и это не соединяется с чем-либо, тогда что-либо
571

не называется. Также, если есть необратимая последовательность,
то всегда кто-нибудь обозревает ее, причем раньше предыдущее, а
потом последующее, если же нет времени, то нет раньше, но сразу.
Может ли быть что-либо раньше другого не во времени? Но если
не может, то нет исследования и нет никакого понимания кроме, может
быть, того, которое не нуждается в рассуждении.
10. Может быть, так надо понимать слово «раньше»: что-либо
раньше того, что сейчас. Если сейчас — это некоторое мгновение
и существующее, то раньше — то, что предполагается вне этого
мгновения. Таким образом, раньше будет не во времени, но по
предположению.
11. Если что-либо называется, то сейчас в определенное время
и при определенных условиях. Может быть, времени нет, нет того,
что называется длительностью, изменением, может быть, время —
это забывание мгновения и вечности, и всякое движение
останавливается, когда я замечаю ограниченность и законченность
определенного промежутка, но если существует что-либо отдельное и
частный случай, то в определенное время и при определенных
условиях. Какие условия определенные? Место в пространстве,
размеры, отдельные ощущения. Определенное же время — время,
предшествующее мгновению. Я назову эти условия и время
границами некоторого промежутка — это будет предположением. В
некотором промежутке я наблюдаю частный случай, при этом
время, место в пространстве, размеры и определенные ощущения
соединены так, что одно из них или несколько можно считать
постоянными или не принимать во внимание и лучше всего — время.
12. В определенное время ничего не изменяется и не
происходит, в определенное время нет времени. И также при
определенных условиях изменяются условия. Например, существует ли
качество? Если говорить об определенных условиях, то качества нет, есть,
например, колебания; но в некотором промежутке существует
качество.
13. Определенное время и определенные условия — признаки
частного случая — предположение. Ты скажешь: какое же это
предположение, это было сейчас и не отделяется от частного
случая. Но почему предположение должно быть почти отделено от
частного случая, как, например, колебаний? Можно предполагать:
деревья и вестники; и лучше, если предположение соединено с
частным случаем. Но ты не сможешь предположить частный слу-
572

чай и что-либо, предполагая частный случай, ты предполагаешь какое-
нибудь название. Определенное время и определенные условия —
признаки частного случая, но не частный случай, поэтому их можно
предполагать. Также можно говорить об определенном времени и
определенных условиях, не исследовав времени и условий, так как
это частное время, но общее время исследовать труднее, потому что
его, по всей вероятности, нет. Но почему я вижу изменение и
движение, испытываю скуку? Если я испытываю скуку от того, что время
течет медленно, ты не убедишь меня рассуждениями, что времени нет.
14. Если времени нет, то что значит: время течет медленно? Это
еще более определенное время и нельзя сказать, что его нет, есть
представление времени — ведь это и есть время. Если времени нет,
то что же течет медленно или стоит неподвижно? Я вижу здесь
какую-то необратимость, но не могу сказать, что необратимо, потому
что время, может быть, совсем пустое, также есть здесь
необходимость, причем в сравнении с другой наиболее сильная и не
зависящая от меня, также лишенная всякой цели и неопределенная. В
этом медленном течении или неподвижном стоянии я не нахожу уже
признаков времени: изменения и движения; но некоторая
длительность осталась. Но может, и длительности уже нет, осталось
некоторое отсутствие, необратимость, неопределенная необходимость,
которая угнетает. Может быть, при исследовании времени я
дохожу до его источников, но я прошел мимо, я не заметил
определенного соединения, время ускользает.
15. Что же касается частного времени, то есть
определенного и определенных условий, то это предположение. Это вполне
определенное и ясное предположение, которое можно проверить: хотя
определенного времени и определенных условий нет, то есть они
не существуют так, как существует частный случай, но их можно
заметить или предположить — и это сейчас одно — на границах
некоторого промежутка. Определенное время и определенные
условия окружают некоторый промежуток, но в промежутке нет
времени и условия там изменились. Определенное время и
определенные условия на границах промежутка — это те, которые
создаются отделением и разделением, то есть незаконченная
последовательность степеней того. Правило этой
последовательности — четыре традиционные ошибки. Но сравнение нескольких
последовательностей, несовпадение их — это в промежутке, то есть
частный случай. Когда же называется что-либо? Когда последо-
573

вательности не совпадают, когда наблюдаю частный случай.
Сейчас, в определенное время и при определенных условиях было
названо что-либо. Но определенное время и условия создаются
отделением и разделением, поэтому одно раньше. Что-либо будет
сказано, когда скажу определенное слово, случайное и, может быть,
не имеющее значения, это будет наиболее определенным частным
случаем. Я начинаю с чего-либо. В определенной
последовательности название чего-либо будет последним, если же я начинаю
последовательность, то она раньше.
IV
1. Если можно говорить о существовании чего-либо, то о
существовании в определенное время и при определенных условиях. Если
же что-либо раньше этого и того, то только по предположению.
Определенное время и условия — границы некоторого промежутка.
В промежутке я найду достоверность и определенность, но если я
назову что-либо определенное, то есть это, оно будет на границах
промежутка. Таким образом, я не найду некоторой достоверности.
2. Если что-либо существует, получив имя и название, то что-
либо это будет первым. Но после этого я уже сказал то и другое,
таким образом, и это будет первым по предположению: сейчас я
сказал то. Помимо того оно будет на границах. Надо найти
подтверждение для исследования, критерий или некоторую
достоверность.
3. Что-либо существует сейчас, но при этом предполагается и
поэтому существует раньше. Но другое, то, что я сказал после чего-
либо, тоже не существует. Если же я потом опять вернусь к чему-
либо, то оно не станет существующим, потому что всегда
предполагается.
4. Скажу что-либо. Сказав что-либо, сказал это. Таким
образом, что-либо стало предположением. Если же я сказал это, и это —
что-либо определенное, например, знак или слово, то это будет чем-
либо. Случайный знак будет чем-либо, и нет надобности в
особенном значении.
5. Сказав это, сказал и то. Но еще до того сказал то и много
незаконченных последовательностей. При этом я пользовался
знаками, не имеющими особенного значения, то есть не
соединенными с чем-либо определенным.
574

6. Сказав это и то, сказал одно. Но на одном нельзя
остановиться, я скажу что-либо или это и соединю с другим. В одно и то
же время я скажу что-либо и соединю одно с другим, и здесь
время надо понимать как определенное время. Эти два перехода:
одно — что-либо и одно и другое различны только при
исследовании. Они различны как последовательность, но во времени —
одно и то же.
7. Ты скажешь: последовательность раньше времени. Я
предполагаю вневременную последовательность: арифметику ангелов,
расположение деревьев в саду, разговоры вестников. Если одно и
другое различны, то во времени, но вне времени — одно и то же.
Каким образом различные переходы — одно и то же во
времени?
8. Сказав одно, я должен соединить его с другим. Я соединяю
его как это и то, как то и не то, в незаконченной
последовательности, также в определенное время и при определенных условиях.
Помимо того соединение должно быть действительным, а не
предполагаемым. Но что же будет действительным, а не
предполагаемым, кроме чего-либо?
9. Понимание без рассуждения не нуждается в предположении.
Если же есть рассуждение, то — что-либо предполагается. Но
помимо предполагаемого должно быть что-либо не предполагаемое,
необходимо некоторое подтверждение. Подтверждением будет то,
что случайно находится, например, в частных исследованиях о
движении, — измерение.
10. Какой-либо знак в одной из незаконченных
последовательностей, определенное слово, не имеющее особого значения, название,
которое ты случайно нашел, — вот что будет подтверждением.
Названия, имеющие особенные значения, предполагаются. Ты
соединишь одно с другим, и это войдет в систему. Но некоторое
определенное обозначение, последнее слово, которое ты произнес
сейчас в определенное время и при определенных условиях,
останется внешним системе. Это слово не имеет особенного значения,
и в это время будет сказано что-либо.
11. При этом будут объединены два перехода: одно — что-либо
и одно и другое, причем не как последовательности, а во времени.
Ты скажешь: как объединить в одно и то же время различное? Если
последовательность раньше времени, то нельзя объединить различное,
но если время раньше, тоже нельзя. Но может, время и последова-
575

тельность имеют кроме общей области и различные? Некоторая
достоверность и определенность — один из признаков времени. Этот
признак не лежит в общей области и в о нем нельзя сказать
раньше и после, но только сейчас или: только что было и сейчас
будет.
12. Только что было и сейчас будет — это не раньше и не после,
но границы некоторого промежутка, границы мгновения,
следовательно, время. Сейчас — не время, но границы сейчас —
определенное время. Только что было и сейчас будет — или границы
мгновения — вневременный признак времени, но это признак только
времени, а не последовательности. Этот признак — как граница
некоторого промежутка — предполагается. Таким образом,
только что было не раньше того, что сейчас будет; и помимо этих двух
границ есть и другие.
13. Что-либо по предположению раньше этого, когда же в одной
из незаконченных последовательностей ты найдешь что-либо — оно
будет после этого. Это обратная последовательность от этого к чему-
либо. При этом ты не предполагаешь чего-либо, а случайно
находишь его. Если что-либо предполагается первым, то не может быть
другого предположения, если же что-либо найдено, то в конце, и если
оно теперь будет первым, то не по предположению, а случайно, если
же предполагается первым, то не что-либо, а другое.
14. Если что-либо существует одинаково, как в начале, так и в
конце, и если совпадают не последовательности, а направление
вперед с направлением назад, то времени уже нет. Предположение
отделено от случайного существования чего-либо. Но в определенное
время и при определенных условиях они снова соединяются, тогда
уже нет времени.
15. Разложив мгновение на две последовательности, отделив
предполагаемое от того, что существует случайно, ты найдешь
время. Его нельзя удержать и трудно исследовать, потому что время —
это не последовательность, не прямая и не обратная,
последовательность — это то, на чем видно время. Пока мгновение не
разложилось — времени нет, когда же разложилось — его тоже нет,
потому что остались только последовательности. Ты найдешь
подтверждение этому: как назвать ту часть времени, которая есть? Прошлого
и будущего нет, а настоящее не время. Но ты убежден в
некоторой реальности времени, испытывая скуку или нетерпение от
медленного его течения.
576

16. Признаки подтверждения: начинать с чего-либо и искать
название, неоднородное чему-либо. Название чего-либо —
частный случай. Но здесь есть небольшая погрешность: сказав что-либо
и это, я сказал в отличие от того. Таким образом, что-либо это —
частный случай по предположению. Эти признаки общие.
17. Более определенные признаки: определенный знак или слово,
не имеющие особенного значения. Случайно этот знак будет этим
или тем, он не предполагается, а находится в определенное время и
при определенных условиях. При этом что-либо будет раньше и
позже: по предположению и в последовательности. Также
предположение должно быть соединено с существованием. Эти признаки
особенные.
V
1. Скажу что-либо. Сказав что-либо, сказал это. Таким
образом, что-либо существует во второй раз. Оно существует и
нуждается в подтверждении своего существования. Название чего-либо
этим будет подтверждением. Это второе существование, а первое
только предполагается.
2. Сказав это, сказал его в отличие от того. Таким образом,
подтверждение недостаточно.
3. Сказав это в отличие от того, сказал то и то до того. Здесь
будет подтверждение подтверждения и этот ряд никогда не будет
закончен, и подтверждение недостаточно. Одно — признак
недостаточности ряда подтверждений.
4. Сказав одно, соединю его с другим. Если одно соединяется
с другим, то есть и другой ряд подтверждений и вместе с этим
множественность и различное, но один род однороден.
5. Я нахожу что-либо, останавливаюсь на некотором мгновении
и создаю ряд предположений, обосновывающих его. Этот ряд идет
назад — это простая последовательность, не время. Времени нет,
пока не станет следующее мгновение или другой ряд.
6. Не-то — границы чего-либо, получившего название, то есть
этого или того. Определенное время и определенные условия —
границы мгновения. Но выделение чего-либо из мгновения,
вмещающего его подобно сосуду, произвольно. Не-то — первая граница
мгновения, определенное время и определенные условия — вторая.
Что создает определенное время и определенные условия?
19 «...Сборище друзей...», т. 1 577

7. Что-либо, ограниченное не тем или определенным временем
и условиями, определенно. Подтверждение создает и определенность.
Простое название, указание, ограничение того не тем есть
подтверждение без рассуждения; слово, не имеющее особенного значения, —
подтверждение с рассуждением, и это создает определенное время
и определенные условия. Но есть и другая определенность,
которая не нуждается в подтверждении.
8. Из двух направлений времени легче понять направление
назад — это последовательность предположений, начинающаяся от
настоящего мгновения. Но времени присуще, скорее, прямое
направление. Это и имеют в виду, когда говорят, что время течет.
9. Я нахожу обратное направление в последовательности это,
то, то до того и прямое, когда соединяю одно с другим.
Соединение одного с другим есть подтверждение.
10. Некоторую последовательность, идущую в обратном
направлении, я накладываю на что-либо. При этом направление
изменяется. Изменение направления — знак чего-либо. Изменение
направления — время.
И. Это и то меняются местами. Ряд предположений
недостаточен. В соединении одного с другим нет определенности.
Должно существовать неизменное и безотносительное, что не зависит от
положения и точек зрения. Изменение направления безотносительно,
но затем я ищу другое, то, что принадлежит к частному случаю.
Ожидание, нетерпение, скука — вот что безотносительно. Это
признаки времени. Другой признак — изменение направления при
наложении некоторой последовательности на что-либо. Таким
образом, время есть безотносительный знак чего-либо, некоторого
существования.
12. Что-либо или частный случай не имеет направления.
Присоединяя к чему-либо ряд предположений, я даю ему направление.
Но оно получает прямое направление, а не обратное, при
наложении направление изменилось.
13. Когда изменилось направление? Сейчас, когда я обратил
внимание на что-либо, назвал его этим. Сейчас или мгновение —
это начало: я должен сосредоточиться, обратить на что-либо
внимание, при этом я начинаю новый ряд и одновременно меняю
направление.
14. Но, может быть, это изменение направления только
кажущееся? Может быть, есть только настоящее мгновение и ряд предпо-
578

ложений? Может быть, настоящее мгновение нуждается в
некотором подтверждении и видимость изменения направления —
признак подтверждения? Тогда ничего не изменяется и не течет, но
существует сейчас, и если я увижу что-либо, я скажу: оно есть, если
же мне потребуется подтверждение, я скажу: оно стало сейчас.
15. Если мне потребуется подтверждение, я должен буду
сосредоточиться или обратить внимание на что-либо. Я выделяю что-
либо, и оно будет началом. При этом я увижу изменение
направления. Это только замещение начала. Я говорю: время течет, что-либо
изменилось, вместо того чтобы сказать: оно стало сейчас.
VI
1. Наблюдая деревья в саду во время дождя, огонь в камине или
течение реки, ты находишь при этом некоторую определенность и
ясность. Ты скажешь: я достиг некоторого равновесия, я увидел
большое мгновение, когда времени не было, существует что-либо
достоверное. Но затем ты заметишь небольшую погрешность, и
равновесие будет нарушено.
2. Когда существует большое мгновение, можно дать название
чему-либо. Это будет подтверждением, при этом почти нет
рассуждения. Так дают названия вестники и деревья. Если же ты
заметил небольшую погрешность, то названия сомнительны.
3. Заметив небольшую погрешность в некотором равновесии, я
начал исследовать. Я сказал что-либо и сказал это. Я заметил здесь
некоторое удвоение: я предполагал, что что-либо существует, но,
назвав его этим, я дал ему снова существование. При этом оно
существует как бы в первый раз: я увидел, что оно не существовало
до названия.
4. Сказав это, я сказал его в отличие от того. Если бы я сказал
прямо это, я не сомневался бы в существовании чего-либо. Также
второе существование чего-либо я принял бы за первое и
единственное. Теперь же я увидел небольшую погрешность: я не сказал это,
но это в отличие от того. Я отнес эту погрешность к началу. Я
заметил некоторое удвоение и, вспоминая, как я сказал это, сказав
что-либо, предположил, что заметил его и тогда.
5. Сказав это в отличие от того, я сказал и то. Я сказал то, еще
не сказав его, только указав на это. Теперь я скажу то до того, и здесь
будет ряд предположений, потому что и первое то было предположе-
19* 579

нием. Эти предположения возникают у меня при первом отделении
или разделении. Когда же возникает ряд предположений, я не вижу
ничего определенного и ясного и нахожусь в сомнении.
6. Я сказал это и то, сказав же это и то, я сказал одно; одно не
больше чего-либо или этого, таким образом, сомнение не покидает
меня. Если же я соединю это и то, скажу одно и другое, я найду
некоторую достоверность.
7. Я назвал что-либо, при этом допустил небольшую
погрешность. Затем я наблюдаю ее. Я наблюдаю ее дважды: во-первых,
я наблюдал небольшую погрешность тогда же, когда допустил ее.
Некоторое наблюдение и было небольшой погрешностью. Затем
я наблюдаю ее позже, это второе наблюдение и вторая погрешность.
Таким образом, я заметил и здесь некоторое удвоение.
8. Понимание есть воспоминание о некоторой определенности
мгновения. Я вспоминаю сейчас некоторую определенность
мгновения, она была у меня раньше. В то время я дал название чему-
либо, я вспоминал тогда что-либо, не существовавшее до названия.
Таким образом, и в воспоминании есть некоторое удвоение.
9. Если бы была только одна погрешность, то кто бы ее
заметил? Назвав что-либо, я допустил небольшую погрешность, но
заметил это позже, наблюдая ее или вспоминая. Это вторая
погрешность.
10. Что-либо существует и нуждается в подтверждении.
Название чего-либо будет подтверждением, причем без рассуждения, если
я не заметил погрешности, и с рассуждением, когда замечу. Таким
образом, и здесь есть некоторое удвоение.
11. Если же существует подтверждение без рассуждения, то, может
быть, существует и равновесие без погрешности? — Если существует
что-либо, не нуждающееся в подтверждении, то есть и равновесие
без погрешности. Но всякое подтверждение есть некоторое
удвоение и погрешность. Таким образом, всякое равновесие есть
равновесие с небольшой погрешностью. Но чтобы убедиться, что это
и есть полное равновесие, не требуется подтверждения.
12. Некоторое тягостное ожидание, нетерпение, скука
сопровождают наблюдение времени. Это ощущение реальности. Оно
утомительно и не доставляет наслаждения. Другое ощущение
реальности — в большом мгновении, и это не утомляет.
13. Ты можешь на мгновение остановить течение времени. Ты
увидишь начало мгновения, но не сможешь удержать, и конец его
580

будет утерян. Начало мгновения — это начало некоторой
реальности. Это третье ощущение реальности.
14. Ты назвал что-либо этим. Ты обратил внимание на
некоторую определенность, сказал это или то. Случайно некоторый знак,
поворот головы, наблюдение или слово получило определенность,
стало этим или тем. В некотором промежутке, в большом
мгновении ты назвал что-либо этим. Сейчас, только что, ты произнес
некоторое слово, может быть, не имеющее особенного значения, при
этом что-либо получило подтверждение. Это четвертое ощущение
реальности.
15. Чтобы найти некоторую достоверность, надо соединить одно
с другим. При этом должно быть что-либо безотносительное. Я
нашел безотносительное: некоторый случайный признак времени,
название в большом мгновении, начало и знак, может быть, не
имеющий особенного значения. Это признаки небольшой
погрешности в некотором равновесии: что-либо, не существовавшее до
названия, было названо, так как нуждалось в подтверждении.
ХАРАКТЕРЫ ПРЕОБРАЗОВАНИЙ
Если, сравнивая несколько вещей, я найду другую вещь,
имеющую к ним отношение, и скажу: вот эта вещь пусть будет
признаком тех вещей, — то это будет частным преобразованием. При этом
я не отделял и не разделял, также не говорил: это и то — одно.
Но если я скажу: это и то — одно, то одним я заменяю это и
то. Одно я назову инвариантом, а такое преобразование
определенным преобразованием.
Если это и то заменить одним, то найдется другое, и одно и другое
можно будет заменить третьим. Таким образом, один инвариант
заменяется другим. Но можно определить характер этой замены
одного инварианта другим, при этом меняется направление, то есть
я перехожу к вещам посторонним — это было названо поворотом.
Замена второго инварианта третьим — того же характера. Если
же взять другие инварианты и найти другой характер, а затем
сравнить первый со вторым, то можно найти новое преобразование.
Рассматривая его по способу инвариантности, найдем инвариант двух
характеров, затем заменим его на другой и т. д. Но можно найти
характер этой замены — это будет характер или поворот второй
степени — новое изменение направления.
581

Может быть, можно рассматривать характер первой степени, как
инвариант замены инвариантов? Если затем он заменяется другим
инвариантом, то это снова инвариантное преобразование; если же
он сравнивается с другим и заменяется третьим, посторонним —
инвариантом замены инвариантов, то это частное преобразование,
если и первое было частным, и характер этой замены — второй
степени.
Когда я нахожу характер, я не могу удержать его надолго.
Оставление характеров происходит двумя путями. Я допущу ошибку
при исследовании. Если она не будет замечена, исследование на этом
месте можно считать законченным. Дальше наступают
инвариантные преобразования — это не имеет значения. Но через
некоторое время я нахожу другой характер. Если ошибка не была
замечена, он не сравним с первым характером, и степень его не выше
первой. Таким образом, два характера отделены промежутком. Они
оба первой степени, но не друг к другу, в этом случае они не
сравнимы. Они не соединены и не находятся в каком-либо отношении
друг к другу, поэтому они и не различаются: есть один характер для
каждой степени, различие их — небольшая погрешность. Но
также можно сказать, что число степеней между ними — бесконечное,
и бесконечное число степеней я воспринимаю как погрешность. Если
же ошибка была замечена или исправлена, то я вернусь к
характеру, и в этом случае степень второго характера выше первой
степени. Здесь промежуток разделяет характеры разных степеней и
оставление характера есть переход к другой степени. Если же
ошибки не было, то исследование все же будет приведено к концу,
и затем я перейду к другому делу. Но потом опять вернусь к
исследованию характера, и здесь промежуток отделяет
характеры разных степеней или тех же самых. Промежуток между
двумя характерами принадлежит к инвариантным
преобразованиям.
Всякое отделение или разделение есть только замена
инвариантов, например: это — это и то, это и то — одно. Но в этом нет
определенности, я не скажу больше чего-либо или этого, если же
инвариантное преобразование все же имеет применение, это происходит
потому, что допускается небольшая ошибка: во всякое инвариантное
преобразование входит частное. Таким образом, характеры разделяют
инвариантное преобразование, они составляют систему
пересекающихся промежутков. Но может быть, наоборот: нет преобразования, ко-
582

торое было бы вполне частным, всякое частное преобразование
разделяется инвариантным? Составляют ли инвариантные
преобразования, пересекающие частное преобразование, систему промежутков?
Или это принадлежит к небольшой погрешности?
Если в инвариантном преобразовании допускается небольшая
погрешность, то характеры разделяют инвариантное
преобразование. Разве их можно выделить? Преобразование остается
инвариантным. Но характеры, пересекающие преобразование, частные —
это или то: пример, предположение, догадка. Характеры придают
значение инвариантному преобразованию, но инвариантное
преобразование создает характер. Это небольшая погрешность:
преобразование осталось инвариантным. Если же в частном
преобразовании имеется небольшая погрешность, то что разделяет его?
Отделение и разделение, соединение названий и слов. Это не система,
это пропуски или промежутки.
Небольшая погрешность к инвариантному преобразованию
создает характер, а к частному — пропуск или промежуток, это
только недостаток. Но может быть, и это имеет значение? Может быть,
так сохраняется характер? Ведь характер — это частный случай,
небольшая погрешность в некотором равновесии. Что же касается
погрешности к инвариантному преобразованию, ты найдешь ее
как ошибку в системе, как пример, опровергающий правильное
рассуждение, как необоснованную догадку.
В системе инвариантного преобразования начало есть
небольшая погрешность. Это — как возможность свободного выбора.
Вместе с тем эта ошибка или небольшая погрешность есть начало
характера. При этом само инвариантное преобразование только
небольшая погрешность по отношению к характеру, ведь существует
характер, а не инвариантное преобразование. Также начало
характера есть небольшая погрешность к другому, например, к
несуществующему.
Если характеры нельзя соединять, то каждый характер есть
начало или первый признак, это относится к характерам всех степеней.
Но если первое с первым не соединяется никаким способом — это
не имеет применения. Но может, есть различие в начале и в первом,
может, существует степень начала? Степень характера относится к
порядку исследования, к переходам, степень начала есть размер или
величина — число промежутков или переходов. Это признаки
внешние, не определяющие свойств характера или начала, и здесь возмож-
583

но применение: можно сосчитать и сравнить. Не станет ли начало
инвариантом? Нет, начало — признак характера. Но ты можешь
исследовать его отдельно: начало — один из характеров. Это не
характер первой степени, также ни одна из следующих степеней не
будет его степенью. Его степень — второго порядка. Начало, как
начало исследования, до всякого другого характера. Если же
начало есть число промежутков, то оно после всех характеров.
Если же оно — признак характеров первого порядка, то оно
вместе с ними. Поэтому его степень нельзя сравнивать со степенью
других характеров, и оно второго порядка. Может быть,
существуют и более высокие порядки, но, если я назову несуществующее или
что-либо, — этот пример ничего не даст, а других я не знаю.
Не существует двух характеров одной степени. Следующий
характер — второй степени по отношению к первому. Эта
последовательность относится к порядку исследования, характеры не
соединены. Я сравниваю характеры в инвариантном преобразовании и
заменяю это и то одним. Характер этой замены будет характером
второй степени. Но те характеры, которые я сравниваю, разве они не
одной степени? Нет, между ними бесконечное число степеней.
Инвариантное преобразование однородно: то следует за этим.
Также всякая последовательность инвариантов однородна. Но нет
последовательности характеров, также нет однородных характеров
или характеров однородных инварианту. Можно дать полный
список инвариантов, но в полном списке инвариантов есть
погрешность: этот список никогда не будет закончен. При исследовании
инвариантов может не быть погрешности в отношении к самим
инвариантам, например, если я не забыл ни одного из них, но всегда
есть погрешность к частному случаю, и эта погрешность большая.
Нельзя перечислить все характеры, но каждый характер дает
некоторую полноту. Также при исследовании характеров может быть
погрешность, но только в отношении к характеру — к названию или
обозначению. Эта погрешность небольшая.
Имеет ли значение память при исследовании характеров? Нет,
характеры не запоминаются, запоминаются инварианты. Характер
возникает при обозначении, если же он обозначен — то это
инвариант. Таким образом, забывание характера не случайно, это не есть
погрешность. Но если он запоминается не надолго, это небольшая
погрешность.
Характер существует как это и то. Если это и то соединены —
584

они во времени. Изменение во времени подобно забыванию
характера, но погрешность здесь больше.
Характер нельзя узнать через обучение, это принадлежит к
образу жизни. Тем не менее этому можно учиться: также память имеет
при этом значение, хотя небольшое.
<Вторая пол. 1932 - 1933>
84
<КАК МЕНЯ ПОКИНУЛИ ВЕСТНИКИ>
Дорогой Даниил Иванович, вестники покинули меня. Я не могу
даже рассказать Вам, как это случилось. Я сидел ночью у
открытого окна, и вестники еще были со мною, а затем их не стало1. Вот
уже три года, как их нет. Иногда я чувствую приближение
вестников, но что-то мешает мне увидеть их, а может быть, они боятся
меня. Мне кажется, надо сделать какое-то усилие, может быть,
небольшое, но при этом солгать, и вестники снова будут со мной. Но
это отвратительно: лгать перед собой и перед вестниками.
Раньше я думал: может, вдохновение обманывает меня. Ведь я
философ, надо писать, когда спокоен и нет желаний. Я думал
написать словарь или собрание исследований, и каждое начиналось бы
так: «Вот что сказал ученик Фалеса, когда учитель замолчал, так как
вдохновение покинуло его»2. Теперь, когда нет желаний, нет
вдохновения и вестники покинули меня, я вижу, что писать и думать не
о чем. Но, может быть, я не прав, может быть, сегодня день такой —
я чувствую близость вестников и не могу увидеть их.
<До 22 августа 1937>
85
ЭТО И ТО
1. Это и то, как опровержение науки, философии и вообще
всякого знания.
Во-первых, если я хочу сказать что-либо1, я укажу и скажу это.
Во-вторых, сказав это, я отделю от того, следовательно, скажу это
и то или это в отличие от того2, первое будет разделением, второе
отделением.
585

В-третьих, сказав это и то или это в отличие от того, я скажу не
это, но то, потому что это должно быть не больше чего-либо, но то3
больше. Сказав что-либо, я сказал это. Это тоже больше, но что
бы я о нем ни сказал, будет то.
В-четвертых, сказав это и то или это в отличие от того, я скажу
одно и не больше чего-либо, до того, как оно было сказано. Потому
что то — другое к этому, но это и другое — что-либо, до того, как
оно было сказано4.
Таким образом, высказывание ничего не дало по двум
причинам: если я скажу больше того, что сказано (1,2,3), — я не скажу
того, что хотел сказать, но другое; если я скажу не больше того, что
хотел сказать, я ничего не скажу и это можно назвать дополнением
до неопределенности. Поэтому нельзя ничего сказать и
высказывание не имеет значения.
Пример: знание состоит из представлений и понятий. Если я
скажу: представления, то заранее видно, что вторым будет: понятия.
Следовательно, я сказал больше, чем хотел сказать. Если же я скажу:
представления и понятия — это знание, я скажу не больше того, что
хотел сказать, но это не увеличит моего знания, потому что второе
(сказуемое) не больше первого (подлежащего). Таким образом
вернусь к началу, ничего не сказав. Слово «понятие» будет
дополнением до неопределенности к слову «представление».
Об этом и том написаны книги. Имеют ли они значение? Не
достаточно ли этого краткого опровержения всякого знания? Это
так, если нельзя сделать вывода из опровержения всякого знания.
Но если нельзя сделать вывода, то и это опровержение не имеет
значения. Следовательно, недостаточно, и книги об этом и том имеют
значение.
Вот что исследовано в них:
2. Это и то как преобразование.
Найдено четыре вида преобразований этого и того:
способности, основания, переходы и направления. Способности — это,
например, отделение, разделение, оставление разделенного (то есть
запоминание). Эти способности ложные. Основания — например,
сказать до того как сказано (это — то), сказать не больше того, что
сказано (одно — что-либо). Направление, например, от этого и того
к одному целому, одно целое — что-либо одно; или от этого в отличие
от того к одному, одно — что-либо это. Различие этих двух
направлений в чем-либо одном. Переходу, например, это — то — одно
586

или это — то — это — то. Способности — это преобразование,
посредством которого событие5 получает для меня значение, то есть
это способ; основание — преобразование, устанавливающее
необходимость или определенное значение; направление —
преобразование значения; переход — преобразование терминов и слов.
Последнее нельзя понимать как случайное и не имеющее
значения, если слово нарушает некоторое равновесие6.
Четыре вида преобразований — это способы рассматривать
один предмет. Число преобразований каждого вида различно, и
иногда преобразование одного вида соответствует преобразованию
другого. Например, это — то — переход, но также основание —
сказать до того как сказано. В этом случае одному переходу
соответствует одно основание. Но, может быть, другие еще не найдены.
Этот же переход соответствует двум способностям: отделения и
разделения.
Можно ли считать этот список преобразований полным? Нет,
это было бы разделением и уже в «Совершенном трактате об этом
и том»7 указаны новые пути исследования этого и того.
Например, это как то и то как это. Это различие того же и отличного, также
того же и отличного, как предмета и качества.
3. Это и то, как степени безразличия.
Невозможно дать полный список преобразований. Это
основное предложение в науке об этом и том может быть названо
правилом осторожности. Вот в чем оно заключается: если два слова
соединены в одном направлении, то уже второе ничего не
обозначает. Одним направлением называется такое соединение, когда
имеется в виду не ближайшее. Поэтому требование полноты8
лишено смысла. Это можно пояснить примером с временем и
вечностью. Ряд во времени представляется не имеющим конца. Это не
бесконечность, но требование дать целый ряд во времени. Оно
лишено смысла, так как во времени всегда за одним идет другое.
Следовательно, ряд во времени нуждается в полноте, но не может
получить ее. Но в вечности нет ряда, есть это, сейчас, мгновение. Это
есть ряд и не нуждается в полноте, это бесконечность.
Примечание. Правило осторожности основано на первом законе
поведения: помнить то, что сейчас.
Если же соблюдается правило осторожности, то в
определенном месте исследование останавливается. Это называется
поворотом9 или степенью безразличия. Поворот должен наступить, когда
587

исследование перестает обозначать что-либо: если он не наступает,
это значит, что не соблюдается правило осторожности, тогда
исследование не имеет значения. От чего зависят повороты, их более
позднее или раннее наступление — я не знаю. В повороте надо
различать прошлое и будущее. Они присутствуют в повороте не
реально, но в возможности, потому что поворот — это настоящее, то
есть сейчас. Если возможное прошлое остается дольше, чем нужно,
то поворот запаздывает10, в обратном случае наступает раньше. В
обоих случаях наступает раньше: если запаздывает, то он уже
наступил в другом направлении. Это можно применять к различным
случаям.
4. Другие значения этого и того.
В «Совершенном трактате» найдены другие значения этого и
того, например, стояние, плавание, отличие, подобие и другие.
Некоторые из них были найдены раньше. Это уже не преобразования,
а предметы других порядков.
Исследование предметов других порядков — главная задача
науки об этом и том. Помимо того к науке об этом и том
принадлежат еще исследования о начале, о соединении точек и другие.
<1933>
86
КЛАССИФИКАЦИЯ ТОЧЕК
Точкой я назову что-либо, о чем можно сказать это или то.
Различаются точки своим значением. Так как точка не занимает
пространства или, лучше сказать, не имеет очертаний, также к ней
не принадлежит соединение, то ее значение будет ее формой или
определением. Значение точки определяется близостью ко мне1,
таким образом, ей не соответствует число, определяемое порядком2.
Точка получает форму в зависимости от того, какое она имеет для
меня значение3. Близость и отдаленность не есть отношение, но
способ иметь что-либо4.
Близость обозначается соответствием. Соответствие есть вообще
знак. Вот виды соответствий: полное соответствие, определяемое
присутствием, и другое, определяемое порядком. То, что не имеет
никакого знака, то есть ничему не соответствует, есть несуществу-
588

ющее. Что же касается до некоторого несоответствия или
небольшой ошибки5 в соответствии — это необходимо принадлежит к
соответствию. Таким образом, я разделяю что-либо на
соответствующее и не соответствующее чему-либо и в случае соответствия на
присутствующее или имеющее порядок.
Несуществующим называется еще некоторая невозможность
сказать что-либо или граница. Если одно направление до
поворота называть порядком или классом, то несуществующее — то, что
не может быть обозначено словами, данного порядка или класса.
Таким образом, для этого вида несуществующего может быть
найдено соответствие со словами, не имеющими значения или
лишенными смысла. Я считаю это положение очень важным для теории
соответствий. Только с помощью этого положения можно
определить границы знания, также отличие высших порядков
несуществующего от низших.
Можно ли дать основание для классификации точек? Оно дано
в понятии близости. Но так как близость не есть отношение и выше
порядка, то нет определенного числа для разделения точек. Есть
различные виды близости, близость того или другого качества и
характера, но я не нахожу сейчас чисел, соответствующих
характерам и качествам близости. Я не утверждаю, что такие числа не
существуют или не могут быть открыты.
Все же можно и сейчас установить некоторую классификацию
точек для каждого вида близости. Я приведу два примера.
1. Предельной точкой я называю границу порядка или
направления. Я знаю и могу знать, что лежит за каждой вещью в одном
направлении6, то есть могу найти соответствие класса порядка для
каждой вещи. Тем не менее на каком-то месте у меня пропадает к
ней интерес. Так как элементарное направление, то есть во
времени, не ограничено, то я могу добавлять новые слова, но за
определенной точкой они не имеют значения. Почему? На определенном
месте я убедился, что некоторые вещи не имеют ко мне отношения,
они стали несуществующим. Это определенное место есть
предельная точка или граница знания. Но если в свое время наступит
поворот — его местом будет предельная точка, но она не будет
границей знания. Место следующего поворота — вторая предельная
точка, и число их неопределенно. Таким образом, есть одна
предельная точка в ряду7 и неопределенное число их, если наступают
повороты. Надо исследовать: имеется ли последняя предельная точ-
589

ка и есть ли еще другие предельные точки между двумя
поворотами, то есть между двумя рядом лежащими точками. Что касается
до первого, то я думаю, что есть последняя точка. Доказательство
существования последней точки еще предстоит найти. Мне кажется,
путь к этому я указал в «Окрестностях вещей»8. По всей
вероятности, будет доказано, что существует только одна точка, поэтому она
будет последней. Но как совместить это с существованием
нескольких точек? Что же касается до числа точек между двумя рядом
лежащими, то я думаю так: рядом нельзя понимать как
последовательность. Предельные точки не лежат в ряду, здесь нет
направления, это место поворотов. Но от одной точки я перешел к другой.
Возможно ли это? Не предполагает ли всякий переход некоторого
направления? Между одной точкой и другой — отсутствие, они не
соединены. Может быть, они лежат на одном месте. Переход от одной
точки к другой есть начало, например, сотворение мира. Число начал
не определяется известными нам числами и так же число точек.
Между двумя точками нет ни одной, но на месте каждой —
неопределенное число их, также рядом лежащая. Как
классифицировать эти точки? Я отнесу к первому классу предельные точки, ко
второму — те, которые лежат за предельными точками. Затем я
доказываю, что предельных точек не больше одной: они не
соединены, следовательно, о них нельзя сказать: две; я не могу иметь больше
одной предельной точки, но другая, как не соединенная, не будет
второй. Но может быть, есть другие числа, числа характеров и
качеств? Может быть, эти числа определяют предельные точки? Число
точек, лежащих за предельной, не ограничено, и они все в
несуществующем. Действительно, за каждой вещью, не имеющей ко мне
отношения, я могу найти другую вещь, не имеющую ко мне
отношения. Это один способ классификации. Но можно выбрать
другое основание и классифицировать точки до предельной и
предельные. В этом случае тоже я не найду больше одной предельной точки,
и даже если существуют числа характеров и качеств, они
определяют в этом случае только одну точку. Таким образом, по второму
способу классификации существует только одна предельная точка,
а по первому — может быть несколько. Здесь нет противоречия: в
определенном исследовании и на определенном месте существует
только одна предельная точка, но в возможности — несколько.
Точки, лежащие до предельной, также должны быть
классифицированы. Может быть, их можно будет разделить на точки, лежащие
590

вблизи предельной, и на все остальные, последние лежат в
несуществующем и могут быть перенумерованы. Точки, лежащие вблизи
предельной, тоже могут быть перенумерованы, но это небольшая
погрешность: нумерация их произвольна, и всегда между двумя
перенумерованными найдутся точки без номера. Еще надо
прибавить, что когда будет доказано существование предельной точки, будет
определено новое соединение и разделение точек.
2. Всякое собрание точек будет системой. Может быть, это
некоторые точки, даже одна или их много, и множество их
определяется числом. Нет беспорядочного собрания, так как всякое
собрание определяется или порядком, или близостью. Старой системой
я называю ту, которая не имеет ко мне отношения, новой —
имеющую. Всякое существование их есть некоторая система, но также
существующим я называю это или то, что еще не стало системой.
Это или то есть начало — то, что имеет ко мне отношение сейчас,
когда я обратил на него внимание. Это новая система, в ней не
больше одной точки. Всякая предельная точка принадлежит к новой
системе. Исследование, когда понимание его не занимает времени,
характер или поворот головы — вот что новая система9. Чтение
исследования, написанного на нескольких страницах, ряд поступков,
обнаруживающих характер, занимают время — это старая система,
она лежит в несуществующем. Различие старой и новой системы —
небольшая погрешность. Существует только одна система —
новая, она содержит всего одну точку. Как классифицировать точки
старой и новой системы? Различие здесь уже дано: одна точка и
все остальные. Одну точку я определю так: новая система, начало,
существующее, имеющее ко мне отношение и т. д. Но имеется еще
различие между новыми системами, их надо исследовать. Также
различаются новые системы, как существующие и несуществующие.
Есть и другие различия: начало, существующее и др. Что
различает их? Какие точки принадлежат им? Есть ли числа,
соответствующие этим различиям?
Я привел два примера классификации точек. Здесь есть много
неясного, но некоторые точки все же различаются, поэтому, я думаю,
возможна их классификация. Классификация точек — часть
теории соответствий, обе они служат науке об этом и том.
<1933 - 1934>
591

87
ДВИЖЕНИЕ
Начало движения и изменения — принадлежит ли оно к
изменчивому и различному или к тому же самому и неизменному?
Происходит ли что, когда начинается движение, или, может, ничего
не происходит и не бывает? Но если всякое движение происходит
во времени, то надо исследовать отношение между временем и
движением, что раньше.
Если есть какая-нибудь последовательность, например, слов или
предметов, и если она неподвижна, то как ее осмотреть?
Осматривая, не перехожу ли от одного к другому? Если же перехожу, то это
движение. Таким образом, осматривание неподвижной
последовательности есть движение. Может, ты скажешь: ты осматриваешь, а
другой не осматривает, он видит сразу. Но если он видит сразу, он
не видит последовательности. Он видит одно. Поэтому нет
последовательности, если кто-либо видит сразу. Также не может
соединять тот, кто видит сразу, потому что, соединяя, переходит от одного
к другому. Помимо того, сомнительно, чтобы он мог запомнить
предыдущее. Ясно, что он в этом и не нуждается.
Но может быть, есть неподвижная последовательность, которую
никто не видит? Но если вещи не существует до названия1, то не
может быть, чтобы никто не видел. Поэтому нет никакой
неподвижной последовательности и слова: «до», «после», «одно за другим»
предполагают возможность движения. Но тогда надо различать
движение подвижное и движение как бы неподвижное. Например,
последовательность чисел2 будет движением как бы неподвижным.
Но никто не может считать без времени и порядок чисел,
известный нам, — во времени, а сами числа не имеют отношения ко
времени. Следовательно, и время не позже движения.
Если движение различаем подвижное и как бы неподвижное,
то и во времени найдем различия. Например, время при переходе
от одного к другому, время при окончании, то есть предпоследнее
мгновение, время при соединении, время — день и другие.
Может быть, неправильно разделять время и движение, но надо
искать виды времени и случаи. Если же разделять, то надо идти от
того, что противоположно времени и движению. Если вещи
разделить на то и не-то, то к тому отойдет все прочное и твердое, а к
нетому — несуществующее. Несомненно, что вечность, то есть мгно-
592

вение, или сейчас3, отойдет к тому, а также неподвижность, а
время и движение к другому. Этим объясняется, что различие между
вечностью и неподвижностью ясно, хотя это одна вещь, а между
временем и движением трудно найти. Также вечность понятнее
времени, потому что есть сейчас.
Одна вещь может быть несколькими вещами, например вечность
и неподвижность. Но нельзя сказать, что это два состояния или
признака или стороны одной вещи. Вечность это то, что однажды
или сейчас. Но другого того, что не сейчас, нет. Следовательно, есть
один предмет. Также и неподвижность. Лучше всего объяснить это
на примере деревьев. Они неподвижны, потому что расположены
случайно4 и нет никакой возможности осмотреть их одно за
другим по порядку. Следовательно, неподвижность и вечность, то есть
отсутствие порядка и последовательности, — один предмет и нет
других предметов. Также можно сказать, что всё — это деревья
и это тоже один предмет и других не будет. Таким образом, есть
два или три предмета или, лучше сказать, несколько, хотя всего только
один, причем они не соединяются в один предмет и не будут его
состояниями или признаками, но каждый из них есть один этот
предмет. Можно было бы сказать, что каждый из этих предметов
есть всё, если бы слова «всё» или «все» что-либо означали.
Как найти различие между временем и движением и начало того
и другого? Дая этого надо исследовать, нарушена ли неподвижность
и кончилось ли мгновение. Это исследование будет как
доказательство и его можно вести различными путями.
1 путь. Когда кончается мгновение? Конец мгновения утерян,
его нельзя указать точно. Несомненно его начало. Оно не
принадлежит ко времени, его место между существующим и
несуществующим. Но другая сторона также принадлежит к
несуществующему и начало — между этой и той стороной. Та сторона, то есть
другая — это то, что за тем или за предметом. Если предмет имеет
порядок, то порядок и вообще все будет относиться к тому, а за тем,
то есть с другой стороны, будут предметы и не предметы, места и
способы. Но сейчас нет порядка и за тем будет просто не-то — оно
не имеет ни имени, ни названия. Здесь и надо искать начало
времени и движения.
2 путь. Что нарушило равновесие? Последнее, то, что не входит
в систему, нарушает равновесие. Но последнее — это слово,
которое я сейчас подумал или сказал. Но сейчас принадлежит к началу
593

мгновения и здесь есть равновесие. Таким образом последнее слово,
то есть небольшая ошибка или погрешность, есть условие
нарушения равновесия. Здесь и надо искать начало времени и движения.
Следовательно, движение принадлежит к тому же самому и
неизменному или к другой его стороне, и ничего не происходит и не
бывает, когда начинается движение. Что же касается до различия
между временем и движением, то я указал два пути, как найти его.
Также можно указать и другие пути, но довольно и двух.
О движении как бы неподвижном и о времени как бы
непреходящем. Если в мгновении нет ни движения, ни покоя, ни времени,
то, наблюдая движение, я наблюдаю его во времени. Но нельзя ли
наблюдать движение в мгновении? Ведь и в мгновении я слышу звук
и вижу цвет. Движение будет как бы неподвижным. Если я
наблюдаю движение в мгновении как бы неподвижным, то не наблюдаю
ли и время также? И не будет ли оно как бы непроходящим?
Сопровождает ли время движение как бы неподвижное? Если я
отделил время от движения, то, может быть, в другом мгновении я
наблюдаю время без изменения и движения? Если же мгновение
не делится и не имеет измерения и сразу проходит, если оно
подобно точке, то в мгновении не слышу звука и не вижу цвета. Тогда
нет движения как бы неподвижного и времени не проходящего. Все
же есть некоторое мгновение, некоторый промежуток, отделенный
от другого и замкнутый, когда движение вижу как бы
неподвижным, и другой промежуток, когда наблюдаю время без изменения и
движения. Здесь оно будет как бы непроходящим.
1934
88
ПРИЗНАКИ ВЕЧНОСТИ
Л. С. Тебя интересует погрешность в порядке событий, ты
думаешь о времени и направлении. Я могу сообщить тебе некоторые
признаки вечности. Мне придется упомянуть о соседних мирах1.
Приезжая в неприятное для меня место, приступая к
исполнению тяжелых обязанностей2, прежде всего я вынимаю табак и
курительную бумагу, свертываю папиросу и закуриваю. В это время
я думаю: мне предстоит провести долгий неприятный день. Я буду
594

ощущать время. Время почти остановится. Я буду украдкой
смотреть на часы, большая стрелка стоит почти неподвижно. За долгий
промежуток времени она проходит всего одно деление. Мне
предстоит делать усилия, напрягать свой ум. Я предпочел бы лежать в
поле на траве и смотреть на небо. Я предпочел бы ходить по лесу
и смотреть на деревья. Я предпочел бы сидеть на берегу моря. Но
я буду давать уроки, напрягать свой ум. Я вижу в этом большую
погрешность. Я нахожу ошибку в порядке событий. Порядок
событий, имеющих ко мне отношение, нуждается в исправлении. Но
затем я думаю: я буду давать уроки через несколько минут, то есть
потом. Потом я буду напрягать свой ум, делать усилия. Но сейчас
отделено от потом3. Признак некоторого промежутка — горящая
папироса, вдыхание дыма. Потом не существует. Таким образом, я
находил некоторое удовлетворение за несколько минут до того, как
приступал к исполнению трудных, тяжелых обязанностей.
Вчера я бросил курить. В десять часов утра я шел в школу. В
кармане у меня не было табака. Мне еще не хотелось курить, но я
уже ощущал стеснение в груди, которое скоро наступит.
Переступив порог школы, я задел ногой какой-то предмет и упал.
Шляпа слетела с моей головы. С трудом волоча ногу, я разбил ее
при падении, я добрался до кресла и сел. Я сидел сгорбившись,
ощущая боль во всем теле. Я был весь разбит и чувствовал себя
старым, выжившим из ума идиотом. Мне предстояло делать
усилия, и не было промежутка между потом и сейчас, отсутствовали
его признаки: горящая папироса и вдыхание дыма. Я наблюдал
время.
Вечность неподвижна, но, замечая вечность, я не имею скуки.
Время тоже неподвижно. Это пустота и смерть. Время есть, но не
проходит. Бесконечное время я сидел, ожидая уроки. Я знаю, что
это время не прошло. Бесконечное время я делал усилия. Время,
которое я провел, ожидая урока и делая усилия, есть сегодня, и завтра,
и послезавтра. Я думал, что это не случайный недостаток и что вечно
я буду ходить на уроки и делать усилия. Это принадлежит к
некоторой погрешности в порядке событий.
Наступило время урока, время тяжелых усилий. Спустя
бесконечный промежуток времени наступила перемена. В час дня
наступает перемена, но без трех минут час я не заметил чувства
радости. Я видел обнаженное время, но не было признаков
промежутка и освобождения от времени.
595

В три часа дня я получил папиросу. Зажигая ее, я ожидал
какого-то изменения, но ничего не произошло. Желание погибло, так
как не было удовлетворено в свое время. Мне не хотелось курить.
До восьми вечера я не курил. Время стояло неподвижно.
Желание относится к событиям. Желание связано со временем.
О признаках вечности можно сказать только: есть или нет.
Желание, не удовлетворенное в свое время, погибло. Нельзя желать
признаков вечности.
Недалеко от себя я нашел соседние миры. Когда я хотел
курить и не курил, я наблюдал время. Я наблюдал время в соседнем
мире. Некоторый промежуток, когда он ограничен и нарушены связи
и соединения с предыдущим и следующим, есть соседний мир.
Если и время не проходит, то что же сказать о вечности? Она
есть всегда, но я не знаю всех ее признаков. Когда я вижу ее, я
замечаю некоторые. Вдыхание дыма было признаком вечности. Но
сгибание пальца, прикасание к столу также есть признак вечности.
Как мне назвать время и вечность? Я назову их этим и тем4.
Это и то — одно. Но я вижу два места: это как это и как то. От
этого происходит погрешность.
Признаки одного места мне известны. Некоторое усилие
связано с ним. Признаки другого известны мне меньше. Я искал место,
где был я. Это и то — места, где был я. Между этим и тем также
мое место. Может быть, это последнее место, но там ничего нет. В
этом есть небольшая погрешность. Это и то не соединены. В этом
есть какое-то разделение.
Время бесконечно. Ты скажешь: оно бесконечно, так как
всегда было и не имеет конца. Нет, оно бесконечно между двумя
мгновениями.
<1934>
89
О ЖЕЛАНИИ
Л. С. Однажды я собирался к тебе, но меня задержали и я
вынужден был остаться. Я думал, что мне предстоит провести вечер
в одиночестве и я буду скучать. Я говорил так: я могу пойти к Л. С.
завтра, но что мне до этого. Сегодня я буду скучать. Но затем я
596

понял, что в этом рассуждении есть ошибка, я не буду скучать. Вот
что я понял.
При желании может быть так: вещь была раньше, но сейчас ее
нет, желание ее связано с ощущением непоправимости или
окончательности1. Но может, ее совсем не было, желание такой вещи ты
назвал тоской по Абсолюту2. Если же через некоторое время я
получу эту вещь, ожидание ее все равно связано с неприятным
ощущением и скукой. Я думал, что буду сегодня скучать. Это была
скука от невозможности обладать какой-либо вещью. Я
представлял себе длинный вечер, промежуток времени. Я был прав, считая,
что обладание этой вещью завтра не может быть для меня
утешением. Я не верил в существование завтра3. Но затем я нашел, что
вечер, которого еще нет, не ближе ко мне, чем следующий день. Я
стал исследовать ощущение скуки. У меня была боязнь скуки от
ожидания. Я исследовал определенный вид скуки. Скучал ли я,
отложив свою поездку к тебе? Я заметил, что сейчас мне не
скучно, я о чем-то думал. Затем я предполагал лечь спать часов до восьми
вечера4. О каждом деле, которое я предполагал исполнить в этот
день, я думал отдельно, не связывая одного с другим. Отдельные
промежутки не были соединены и нигде не было места скуке.
Мне казалось, что я буду скучать. Я боялся ожидания
завтрашнего дня, боялся времени. Но в отдельном промежутке его не было.
Я соединял рассуждением отдельные промежутки, тогда
появлялось представление времени и вместе с этим скука. Соединял же
я отдельные промежутки потому, что мне не удалось выполнить
мое желание. Таким образом, неудовлетворенное желание
вызвало соединение промежутков, а соединение промежутков —
представление времени. Тогда, может быть, лучше подавлять
желания?
В отдельном замкнутом промежутке иногда можно наблюдать
время. Оно не длится и не проходит, оно бесконечно. Оно имеет
начало и конец, также прерывается мгновениями, почти незаметными,
между двумя мгновениями оно бесконечно. При этом я испытываю
скуку, но ничего не ожидаю, эта скука не от ожидания. Еще я
наблюдаю время, когда что-либо кончается. Я наблюдаю время в
замкнутом промежутке, я наблюдаю время в соседнем мире5. При этом
лучше не исполнять своих желаний, но и не подавлять их совсем.
<1934>
597

90
О ГОЛОМ ЧЕЛОВЕКЕ
Д. И. Вы предложили писать о голом человеке:1 как он
одевается, что ест, каких женщин любит. Когда Вы это предложили, я
подумал: голый человек ничего не хочет. Вот что я думал: существует
ли абсолютное желание или желание относительно?
Засыпая, я чувствую, как постепенно нарушается порядок моих
мыслей. Некоторое время я еще могу восстановить его, но затем
появляются новые мысли, я уже не думаю, а вижу и сам делаюсь
участником каких-то непонятных странных событий. Это
приятное состояние. Мне не надо делать усилий, не надо ни говорить, ни
думать, я нахожусь в стороне от всего. И самое главное: нет
ощущения времени и скуки. Я чувствую себя вестником. Причем все
это происходит со мной и для меня. Бывают сны, в которых сам как
будто не участвуешь. Но даже и в таких снах ощущаешь большую
связь с событиями, чем наяву. Сон отсеивает лишнее и ненужное,
днем же я живу мелочами, которые когда-то имели смысл, а сейчас
уже чужды мне. То же самое, что при засыпании, было сегодня днем.
Я шел по улице и думал о чем-то приятном. И вдруг я заметил:
вот сейчас я могу сделать так, что то, что я находил приятным, станет
безразличным, но пройдет мгновение, и я буду во власти этих
мыслей или ощущений. Приятное, о чем я думал, было связано с
желанием. Я думаю, желание можно выключить. Желание является,
когда хочешь желать. Но можно ли его выключить навсегда? И
не является ли оно непроизвольно?
У голого человека желание выключено. Но, должно быть, здесь
есть небольшая погрешность: может ли голый человек пожелать
непроизвольно ?
Меня интересуют вестники. Желания и то, что называли
свободой воли, — вот что отличает нас от вестников. Может быть,
голый человек ближе к вестникам.
1936
91
ПРОИСХОЖДЕНИЕ ЖИВОТНЫХ
Как появились животные? Какие члены появились у них
раньше? Что они делали вначале, до наступления наших времен?
Я знаю различные виды существования. Дерево и вестник
598

прикреплены к своему месту. Кузнечик измеряет расстояние
между поворотами. Человек ожидает событий перед мгновением. Я
заметил другой вид существования. Я заметил, как появились
животные, как появились у них различные члены, как они жили до
наступления наших времен.
Что называть признаком жизни? Движение не есть признак
жизни. Дерево почти неподвижно, но живет. Его вершина
колеблется ветром очень медленно, и в этом я вижу мудрость. Вестники
неподвижны, но они знают направление прямых, степень уклонения.
Разговор, сообщение своих мыслей не есть признак жизни.
Кузнечик измеряет расстояние между поворотами, но никому их не
сообщает. Вестники ни с кем не разговаривают, и как будто
никого не знают. Небольшая ошибка, небольшая погрешность в
равновесии1 есть признак жизни.
Различные части тела у меня соединены, одно прикреплено к
другому. Корень дерева скрыт под землей. В определенном месте
он выходит наружу в виде гладкого ствола. Вершина его скрыта
высоко в небе. Я заметил новый вид существования: шар со жгутом,
лишенный окраски2. Он был как бы черный. В том месте, где шар
соединялся со жгутом, я заметил впадину. Перед впадиной была
небольшая извилина и, может быть, точка. Как она держалась? Она
не была прикреплена к шару. Члены моего тела прикреплены к
своему месту. Небольшая извилина или точка не была
прикреплена к своему месту. Я не знаю, как она держалась. Я заметил еще
одну впадину там, где кончался жгут, и еще две, где жгут соединялся
с шаром или головой. Это место я назову шеей. Перед каждой
впадиной я заметил по жгуту, их уже больше, чем четыре. Когда
же голова лопнула, я заметил извилины и жгуты, их было много.
Они не были соединены, но в случайном расположении3 можно было
найти фигуру. Тело животного без головы состояло из жгутов и
извилин, имело определенные очертания, но части его не были
соединены. Затем я заметил, что жгутов было не так много, я уже не
мог определить форму. Затем я заметил несколько извилин или
точек, одна за другой на некотором расстоянии. Затем я ничего не
видел. Животное имело начало. Я наблюдал жизнь, отличную от
нашей. Затем наступила смерть.
Двигалось ли животное? Передвигалось ли с места на место,
имело ли какие-нибудь заботы, сообщало ли кому-нибудь свои
мысли? Не думаю. Его жизнь прошла в неподвижности. Извили-
599

ны и точки, державшиеся на некотором расстоянии друг от друга,
составляли его тело. Может быть, это были его мысли и желания?
Не знаю, я не мог определить место или пространство, которое они
занимали. Не мог определить их величину. Должно быть, они не
занимали места.
Не было событий в жизни животного. Лопание головы —
зрелый возраст, наступление смерти — конец, но это не
было событием в жизни животного, это не происходило во
времени.
Несомненно, наступила смерть. Как это понимать? Смерть имеет
значение, этот знак непонятен. Время наступления смерти
неопределенно, шар со жгутом живет и сейчас. О чем он думает? Что
интересует его? Это осталось скрытым от меня, я не мог понять его
интересов. Расположение непересекающихся извилин, неизвестные
мне фигуры и формы — это имело отношение к его интересам, так
я предполагаю.
Некоторое равновесие было нарушено. Была обнаружена
небольшая ошибка, небольшая погрешность в равновесии. Было
замечено отклонение от середины. Что-либо столкнулось или
сдвинулось и, сдвинувшись, остановилось.
<1936>
92
ОКРЕСТНОСТИ ВЕЩЕЙ
1.1. Существуют ли первоначально предметы, отделенные от меня?
Нет, я начинаю с отделения: первоначально что-либо принадлежит
мне. Затем я называю его этим, отделяю от того. То также
принадлежит мне, отделяя это от того, я отделяю то от чего-либо,
принадлежащего мне, отделяю то от себя. Это первое отделение.
Всякое исследование подобно первому. Я имею сложное
представление в результате многих отделений. Теперь я исследую не первое
отделение, и не первое это или одно, но сложное представление,
которое я имею. И здесь я увижу, что некоторые предметы
отделяются скоро. Критерий: имеющее ко мне отношение.
2. В чем состоит ограниченность предметов?
Это отделено от того — вот первая граница. Но, может быть, еще
600

раньше граница между тем и не-тем. Не то* лишено всякой
определенности. То — это что-либо, что я могу назвать, о чем могу сказать
это. Но что-либо — до названия не существует — это
несуществующее, имеющее некоторую реальность. Не то** — вот как
следует называть что-либо до названия. То — это уже полная
реальность, то есть существующее, но реальность чего-либо больше, хотя
оно и не существует. Это первое несоответствие проявляется в
ограничении того. Первая граница — это способ. То существует
и имеет способ существования, существование же без способа — это
несуществующее. Но способ сам по себе, например, представления,
мои названия — это снова несуществующее. В этом
несуществующем уже нет никакой реальности. Например, когда я, называя что-
либо, говорю «это», что-либо, которое должно быть названо,— первое
несуществующее, имеющее реальность; некоторая определенность
мгновения, когда я произношу: это — существующее;
произнесенный же звук или записанные слова — второе несуществующее,
лишенное реальности. Ты скажешь: как же, я слышал звук, видел
слова, написанные на бумаге. Но когда ты услышал звук, увидел
записанные на бумаге слова, у тебя явилось некоторое понимание,
ты заметил некоторую определенность мгновения и случайно
соединил его с звуком или записанными словами. Но звук прошел
и сейчас его нет, также не существует и бумага с записанными
словами, когда ты отложил ее в сторону. Но в системе знаков,
которую ты создаешь непрерывно по поводу некоторой
определенности мгновения, ты можешь предполагать, что звук не пропал и
отложенная в сторону бумага существует. Признаки
существования: непрерывность и отношение ко мне. Если непрерывность
существования прерывается — это уже другой предмет.
3. Что значит прикасание, имеющий и отсутствующий?
Прикасание — это соединение с чем-либо. Прикасание —
критерий существования. Имеющий — тот, кто касается чего-либо.
Отсутствие противоположно касанию, отсутствующий —
имеющему. Непрерывность и мгновенность существования — вот смысл
этих терминов. Отсутствие появляется, когда я замечаю не
имеющее ко мне отношение — то, что не представляет для меня
интереса. Ведь, так же как все имеет ко мне отношение и все интересно,
можно сказать и обратное, что ничего не имеет ко мне отношения
В данном случае без дефиса.
То же.
601

и все не интересно. Сложное представление, о котором я
упоминал раньше, это представление о полном отделении, когда всякое это
отделено от того или всякое то от чего-либо, то от себя. Но
некоторое сознание или мое место остается. Тогда можно спросить: где
мое место? Что заполняет отсутствие между моим местом и тем,
отделенным? Что соединяет мое место или это и то?
II.1. О различии мест.
Это, то, это в отличие от того, это как то, это и то, граница между
этим и тем — все они имеют одно место. Хотя раньше1 и были
исследованы места и их оказалось четыре, а может и больше, но теперь
я нахожу только одно место.
Различие мест было найдено в предположении, что существует
что-либо, которое можно назвать, что существует некоторая
определенность мгновения и название реально. Если это так, то
существует и различие мест. Это так, если я найду что-либо, имеющее ко
мне отношение. Это снова последний остаток. Если он не будет
найден, если не будет указано его место, то система не имеет
значения, а то, что не входит в систему, я могу назвать моим
воображением или как угодно. Все равно нет никакой уверенности.
2. Что значит критерий неоднородности?
Первый критерий: имеющее ко мне отношение. Второй —
прикасание. Третий: неоднородность. Если, построив систему, я найду
последний остаток, например, деревья, который не входит в систему
и место которого не указано, то он разрушает систему. Если же
остатка вообще не будет, то такую систему я назову однородной, это
пустая система и остаток, который всегда есть, — это
реальность, — должен быть принят за мое воображение.
3. Почему это, то и другое имеют всего одно место?
Они все имеют место, как знак чего-либо, они существуют для
обозначения чего-либо. Если что-либо реально, то есть я найду что-
либо, имеющее ко мне отношение, то мест четыре или больше. Так
как тогда есть неоднородное, например, что-либо и это и вот уже два
места: то и не то*, также и остальное. Если же нет
неоднородного, то не может быть второго места.
4. Где мое место?
Я начинаю с чего-либо, имеющего ко мне отношение. Тогда
В данном случае без дефиса.
602

название чего-либо принадлежит мне, это — мое место. Но также
и то, которое я отделил, — мое место. Место этого и того, место
границы между этим и тем — тоже мои места. Но при
дальнейшем отделении я увижу место совсем пустое. Когда всякое это
отделено от того или всякое то от чего-либо, я увижу место совсем
пустое, где уже невозможно прикасание, потому что нечего отделять.
Но это место определенное, здесь я нахожусь. Если это
определенное место — это, то возможность всякого отделения — то.
Между ними отсутствие: нельзя уже разделить это, отделить
другое то, все отделено. Но это — и есть пустое место, здесь уже нет
прикасания. Таким образом, что-либо уже не на месте этого, но
скорее того. Я же — на границе, на месте отсутствующего, там, где
это. Пусть такое это будет последним этим и также то —
последним тем. Между ними — граница — некоторое отсутствие. Мне
трудно удержаться на этой границе. Граница — отсутствие, но
также и последнее это — отсутствие. Если же я вижу возможность
какого-либо отделения — я на месте того. На месте того я имею
и что-либо. Но я не должен остановиться ни на этом, ни на том.
Я найду прочное место между границами этого и того, между
границами двух предметов. Это место — где уже не может
быть отделения, но поэтому это мое место, здесь только я: все,
что имело ко мне отношение, отделено, но здесь самое близкое,
хотя это и отсутствие2. Это место, место отсутствия не определено
и не названо. Его надо назвать и затем указать. Я назову его:
имеющее ко мне отношение. Оно еще не указано, но оно должно
быть, потому что на этом месте я. Оно названо, следовательно,
существует.
5. О последнем месте.
Последнее это — отсутствие, но о последнем том я ничего не
могу сказать, когда я на месте того, оно не последнее: если я здесь,
то я имею что-либо и могу отделять. О последнем том я могу
говорить или, вернее, только предполагать последнее то, когда я
нахожусь на месте последнего этого или на границе.
III.1. О близости и отдаленности.
Что называется близостью, понятно. Она определяется
отношением ко мне. Признак же отдаленности — существование
границы. Возможность отделения — вот граница. Граница — это
разделение способа и существования, необходимость названия чего-
603

либо. Уже в первой границе между тем и не тем* заключены все
остальные границы и также последняя между последним этим и тем.
Следовательно, эта граница — отсутствие. Но есть и другая
отдаленность — она определяется тем, что не имеет ко мне отношения.
В первом отделении и в первой границе оба признака совпадают.
Существование границы и определяет то, что не имеет ко мне
отношения. Но в последнем отделении они разделены: граница
определяет отсутствующего, но место отсутствующего — мое место.
Таким образом, это отдаленное место стало близким и названо оно:
имеющее ко мне отношение. В последнем отделении отсутствие
имеет ко мне отношение.
2. Когда отдаленное имеет ко мне отношение?
В первом отделении отдаленное стало потому, что я отделил это
от того. Теперь же осталось только отдаленное. В первом
отделении я с той стороны границы, где что-либо и мне не надо
переступать ее, чтобы иметь что-либо. Теперь же что-либо по другую
сторону границы. Нельзя переступить границы, чтобы явилось
прикасание, потому отдаленное имеет ко мне отношение. Если же
так, то на этом месте я как имеющий, я найду и близость и
окрестность и это и то, но все это только в возможности, пока не
указано место и есть другая возможность: может быть, это последнее
место — последнее это, тогда последнее то — воображение.
IV. (1. О представлении.)
Существует ли представление во мне? Или я представляю то,
что есть и зеленый цвет, и дерево, так как я их представляю так и
существуют вне меня? Или во мне существуют копии предметов,
существующих вне меня? Или я создаю представления предметов
по поводу ощущений, возникших неизвестно как? Или, представляя
предмет, я нахожусь в предмете? Но может быть так: из трех
элементов складывается знание и убеждение: первое — что-либо, не
имеющее никакого вида. Что значит: не имеющее вида? Только кто-
либо, воспринимающий, может придать ему вид. Это некоторое
ограничение. Вид есть только это или только то — это в отличие
от того. Затем — уверенность. Это — необходимость
обозначения или названия, некоторой определенности. Уверенность, а не что-
либо — принцип реальности, существования, а что-либо — это, скорее,
В данном случае без дефиса.
604

постулат, хотя и выше принципа. Затем — определенный вид —
представление. Это и есть обозначение и что-либо только так и
существует как представляется. Если же представление меняется,
как это понимать? Как понимать различие существующего и
видимого? Реально в представлении само обозначение, то, что оно
создает,— представление также реально, но отдельный цвет,
отдельный звук — это уже не реальности, реально первое обозначение:
некоторый промежуток, который еще не может быть даже назван
промежутком времени — это представление и это реальность —
одно и то же, но отдельные цвета и звуки я выделяю из этого
промежутка. В 1.2 я сказал, что ко второму несуществующему
принадлежат мои названия. Но эти же самые названия были в
первом обозначении, это название было существующим.
Некоторую определенность эти названия имеют не от звука или
записанного слова, но от уверенности, необходимости обозначения сейчас в
это мгновение. Когда же этой уверенности нет, когда уверенность
пользуется другим знаком, то прежние знаки будут знаками, не
имеющими значения, их нельзя даже упоминать. Если же они еще
упоминаются, то только в связи с другой уверенностью, как новые
знаки. Предметы и представления — это одно. Если же
уничтожается какое-либо определенное представление — предмет не
уничтожается — я вижу другое, но это тот же предмет — некоторая
уверенность в реальности. Представление — прозрачное стекло3,
искажающее вид предмета, причем без этого стекла я вообще не вижу
его, он имеет вид, только когда я смотрю через стекло, я создаю его
вид. Реальность и представление — это одно, но в представлении
реален не зеленый цвет, не определенная величина, не другое
качество, но первое обозначение, некоторый промежуток или некоторое
состояние, в котором я могу выделить как реальность только
уверенность, необходимость названия, само название. Я увидел сад,
деревья, дождь4.Я запомнил это в первом обозначении. Что здесь
реально? Не определенный цвет коры, не ощущение влаги или
прохлады, не расположение деревьев. Все это мои названия,
несуществующее. Когда мне называют цвет коры, я еще не имею
никакого представления, если не вспомню этот сад, деревья, дождь5 или
что-либо подобное этому. Но в этом первом названии все это имело
свое значение6, когда же я теперь вспоминаю, то может быть два
случая: или теперь другое название и значение. Тогда, вспоминая
сад, деревья, дождь во втором воспоминании, я соединяю это с другим
605

названием, это имеет уже другое значение. Представление
отделяется от предмета и возникает воспоминание, когда мне надо
соединить два названия. Представление и было предметом, затем, когда
я выделяю цвет и другие ощущения, то есть отделяю это от того,
представление распадается и от него ничего не остается, но предмет
остается, я даю ему другое название и он имеет другой вид7. Но
может, я даже не знал бы о различных видах его, и может быть, вид
всегда один, но необходимость нескольких названий и
воспоминание о прошлом названии заставляет предполагать различные виды.
Я думаю, что дерево, которое я вижу сейчас, это полная реальность,
то есть действительно все — все, что было и будет и все
различное в пространстве, и я знал бы это, если бы умел видеть, не
создавая определенного вида. Поэтому, отвернувшись и увидев другое
дерево, или цветок, или камень, я снова вижу то же самое, хотя и
называю его во второй раз и иначе. Второй случай: увидев сад,
деревья, дождь, я увидел их такими же, какими они были тогда,
повторился прежний промежуток, прежнее название, первое
воспоминание. Это название имеет то же значение, что и прежде. Тогда я
скажу, что на мгновение или какой-то промежуток времени снова
существовал этот сад, деревья, дождь, такие же, как и тогда,
существовало то же самое время. Этот сад, деревья, дождь всегда будут
существовать, они существуют вечно, но я забыл о них, назвал их
другим именем и вижу другое. Но тогда и существует другое? То,
что я вижу, то и существует. Я назову его другим, но когда я вижу,
у меня есть только уверенность в реальности, некоторое понимание
и, может быть, оно всегда одно и то же, как этот сад, деревья, дождь8.
В этом воспоминании я достиг некоторой высоты. Я впервые за
два года и четыре месяца испытал радость9.
2. О соответствии.
Если существует одно, то нет нарушения правил и оно
соответствует себе самому, но если существуют больше одного, возможно
ли между ними соответствие? Возможно соответствие без знания с
помощью примет, но, может быть, без некоторого знания нет
уверенности в существовании другого, помимо одного?
V. Три погрешности.
1. Первая погрешность.
Существует что-либо, имеющее ко мне отношение. Оно
существует, когда я назову его этим. До названия оно несуществующее,
606

оно не имеет ко мне отношения. Но называя его, я также отделяю
это от того. То — также несуществующее и не имеет ко мне
отношения, это несуществующее второе, в котором нет никакой
реальности. Погрешность в названии: первое несоответствие: каким
образом называю несуществующее? Второе несоответствие: каким
образом отделяю это от того, когда то — несуществующее, простое
другое к этому — не то к тому?
2. Вторая погрешность.
Два мгновения различаются. Их можно соединить по способу
отделения и разделения. Такое соединение не имеет значения. Но
их можно соединить иначе и оба будут как бы одно. Когда есть одно
мгновение, то не возникает вопроса, откуда оно произошло. Я
назвал что-либо этим и это было в мгновении. В названии была
погрешность, но это относится к погрешности названия, в
существовании же мгновения нет погрешности. Но, соединяя два мгновения,
я вижу погрешность: это и некоторое другое мгновение — одно
мгновение. Каким образом это одно мгновение может быть этим и
еще другим мгновением?
3. Третья погрешность.
Я не вижу преимущества между этим и тем, тем и другим. И в
том, и в другом нет некоторой определенности. Но то, что я стоял
между тем и другим, не зная, что выбрать, — это определенно. Это
и то — это два мгновения. Я должен был соединить настоящее
мгновение с другим, несуществующим. Но тогда настоящее
мгновение разделяется: я должен соединить его с другим мгновением, но
я соединяю его сейчас в этом же самом мгновении. Настоящее
мгновение, которое я соединяю с другим, и настоящее, в котором оба
соединены,— одно мгновение — сейчас. Следовательно, они
соединены. Я мог бы и дальше продолжать также: это второе
соединение также было сейчас, но эта погрешность большая, потому что
я только один раз соединяю настоящее мгновение с другим, и в этом
соединении соединяются и оба настоящих мгновения, и все другие,
которые могут возникнуть или которые можно предположить. Но
действительная погрешность в отделении настоящего мгновения от
настоящего и другого. Четвертое мгновение — это уже некоторое
отсутствие, это мгновение, в котором уже все отделено: с одной
стороны — это настоящее мгновение, от которого все отделено; по
другую сторону — соединения и соединения соединений —
погрешность большая.
607

4. Три погрешности. Первая: каким образом можно заметить
то, что не имеет ко мне отношения? Вторая: каким образом одно
мгновение может быть тем же самым и другим? Третья: каким
образом мгновение — некоторая определенность —
опустошается?
VI. 1. О значении и знаке природы.
По-видимому, существует какая-то двойственность, нельзя
вывести всего из одного принципа. Пока это и то соединены и их
значения совпадают, еще нет жизни, это до творения мира. Затем
я установил соответствие между значением и знаком. Тем самым
я перешел уже к сотворенному миру, ведь до сотворения и этого
различия не было. Где же я? Я в сотворенном, но это я нашел
соответствие между значением и знаком, поэтому и значение имеет
ко мне отношение. Тогда я вижу ограниченность сотворенного. Но
жизнь начиналась за чертой круга, я оказался вне жизни. Жизнь,
некоторый порядок и соответствие имеют большее отношение к
значению, чем мое понимание. Я ищу способа проникнуть за черту
круга. Как это сделать? Я выбираю определенный порядок —
движение руки, поворот головы — жизни, — хочу установить
соответствие между жизнью в круге и своей, но это мне не удается.
С тех пор как я установил соответствие, действительное
соответствие или связь порвалась. Но так ли это? Действительно ли мудро
живет тот, кто не рассуждает о мудрости? Это относится ко всем
людям, ведь всякий человек рассуждает, один больше, другой
меньше. Но, может быть, это относится и ко всему живому? Ведь
значение или чувство некоторого значения присуще всему живому. Но
тогда где же эта жизнь в круге? Я наблюдал ее в деревьях, другие
же наблюдают в другом. Но, может быть, я и сам иногда
чувствовал ее? Несомненно есть какие-то степени большего или
меньшего соответствия, но полное соответствие — это некоторый
постулат или лучше некоторое необходимое воображение. Это следует из
принципа двойственности.
2. Установить соответствие — этого мало, я должен был назвать
его. Это как бы наложение некоторой печати: я должен был не
только подчиниться жизни в круге, но что-то сделать, понять свое
значение.
3. В круге — некоторое соответствие. Хорошо найти
правильный способ жизни — небольшое счастье, некоторый покой и бла-
608

гополучие. Но это не дает полного соответствия. Правильные
движения моего тела — руки, головы, ног, правильное жевание,
вообще некоторый внешний порядок будет путем к соответствию.
Это способы создать для себя тишину, увидеть то, что заглушается
суетой.
Декабрь 1936
93
О ПОНИМАНИИ
При исследовании понимания можно сделать два
предположения.
Первое предположение. Существует способность понимания.
Способность понимания создает или приводит в порядок что-либо.
Второе предположение. Не существует способности понимания,
не существует никаких способностей, создающих или приводящих
что-либо в порядок. Существует что-либо, знаки или обозначения
чего-либо и воспоминание, первое и второе. Первое воспоминание —
о чем-либо. Но что-либо не существует без знака и в
воспоминании остается знак чего-либо. Второе воспоминание —о знаке,
сказанном или записанном, этот знак — из воспоминания.
Способности существуют только потенциально, например,
способность слышать. Когда я слышу, есть звук. Звук — это что-либо
обозначенное. Но нет способности обозначения, есть возможность
обозначения. Существование меня — это и есть возможность давать
обозначения чему-либо. Но также и мое существование есть
некоторое обозначение: знаки, которые я даю чему-либо, мое
отношение к чему-либо — это обозначение меня как существующего.
Можно ли назвать это способностью обозначения? Нет, это
предполагает существование меня, как субстанции, отдельно от моего
отношения к чему-либо. Мое отношение к чему-либо, характер и
способ обозначения — это и есть я. Мои обозначения — это
обозначение меня самого. Можно было бы сказать, что существует что-
либо, имеющее способности обозначения, одна из этих
способностей — я. Но, во-первых, это ввело бы лишний термин, ничего не
объясняющий. Во-вторых, этот термин вводит субстанцию — что-
либо, имеющее какие-то способности. Между тем что-либо — это
20 «Сборище друзей...», т. 1 609

существующее до обозначения или лучше не обозначенное. Но до
обозначения его как бы нет. Оно не это, не то, не другое, на него
нельзя указать, нельзя о нем думать. Тем более нельзя говорить,
что оно имеет способности. Это несуществующее. Но в этом
несуществующем есть некоторая реальность. Нельзя говорить о нем:
было или будет — это тоже обозначения или названия —
обозначения времени. Нельзя сказать: что-либо или несуществующее не
было обозначенным, затем его обозначили. Можно ли сказать, что
его не было? Нет, если я имею в виду будущее обозначение. Если
бы я сказал, что его не было, я определил бы его временем. Лучше
сказать, что его нет. Но оно существует как обозначенное.
Существует ли субстанция обозначенного или чего-либо? Мы не можем
говорить о субстанции чего-либо, потому что необозначенного не
существует, если же что-либо существует, то только обозначенное,
то есть что-либо это или то.
Существование — это обозначение, то есть определенное
существование, но существующее шире определенного существования,
оно шире существования вообще. Определенность существования
случайна в двух отношениях1. Во-первых, она случайна к этой
определенности, может быть другая. Например, определенность палки
в том, что она имеет железный наконечник. Но она могла иметь
костяной наконечник. Случайно она имеет железный наконечник.
Она стала палкой благодаря железному наконечнику, но это
случайно. Затем она случайно имеет наконечник, все равно какой, нет
необходимости для палки иметь наконечник или что-либо
подобное наконечнику, например, срезанный или стертый конец.
Наконечник или стертый конец — это обозначение знак палки*. Я не
понимаю существования без всякой определенности, но как
возможны другие обозначения, то есть другая определенность, как
существует что-либо, как оно возникает благодаря обозначению? Это
возможно только потому, что существующее шире определенного
существования, шире всякой определенности. Существующее — это
существующее вместе с несуществующим2. Но в этом есть
некоторое ограничение, знак взят из существующего и наложен на то, что
превосходит его. Лучше сказать, что несуществующее есть и оно есть,
во-первых, несуществующее, во-вторых, существующее и из
существующего одно существует, другое же возможно3.
Так в рукописи.
610

Можно другим путем вывести реальность несуществующего,
даже большую реальность его в сравнении с существующим. Что-
либо названо тем. Оно могло быть названо другими именами.
Другие имена — это возможность. Но в чем существует эта
возможность? Что-либо то — это существующее, но другие имена не
были сказаны, я о них даже не подумал — это принадлежит к
несуществующему. Такое несуществующее я называю не тем к
тому. Это несуществующее первой степени, оно определяет
некоторое существование — то, также первой степени. Это
существование я называю еще первой высотой или высотой первой
степени. Затем я продолжаю определение существующего. Я беру
имена из тех, что возможны, при это не выхожу за пределы
несуществующего первой степени и высота существующего также не выше
первой степени: то же самое что-либо называется другими
именами и эти имена соединены с первым. Но уже присоединяя второе
имя, я допускаю ошибку. Я предполагаю существование предмета
или субстанции, имеющей свойства. Заметив это, я должен
перейти к несуществующему второй степени, определяющему
существование или высоту второй степени. Зачем я ввел этот термин:
высота? Существует реальность большей или меньшей степени.
Например, в сновидении есть реальность, но в бодрствовании, говорят,
больше реальности. Может быть, любые два состояния
отличаются не только качественно, но и степенью реальности. Несомненно
существует степень реальности в уверенности. Я это замечаю,
когда у меня возникает какая-либо теория или система.
Возникновение системы связано с какой-либо реальностью, это обозначение.
При отсутствии некоторой осторожности я присоединяю к
первому обозначению новое и затем замечаю, что это присоединение
обозначений может идти как угодно далеко, но связи с
реальностью здесь уже нет. То же самое бывает и с научной системой. При
возникновении она имеет связь с реальностью, но затем она
оказывается ложной, то есть реальность оказалась вне системы.
Реальность, оставшуюся вне системы, я называю остатком к системе
или просто остатком. Этот остаток опровергает систему, тогда
возникает новая система. Между тем обе, может быть, одинаково
хороши, но необходимо иногда прикоснуться к реальности. Вот это
прикасание к реальности я называю поворотом4 или переходом от
одной высоты к другой. Этот термин возник для философских
исследований. Может быть, здесь легче всего сохранить связь с
20* 611

реальностью и уже в одном исследовании можно перейти от
одной высоты к другой. Если это так, то в философии возможны
неопровержимые системы. Для этого надо, во-первых, исходить из
этого остатка, то есть не идти дальше первых обозначений, так как
уже второе порывает с реальностью. Первые обозначения труднее
определить. Положим, в течение некоторого времени я наблюдал
огонь5. Это зрительное ощущение, но его нельзя отделить и от
некоторых слуховых, от ощущения тепла, может быть, от некоторых
мыслей и т. д. Весь этот промежуток был целым и простым, все эти
сложные ощущения и мысли я воспринимал как одно простое
качество, я назову это частным случаем, и только потом я разделил
его на составные части. Это простое качество было первым
обозначением или знаком, разделение на части — дальнейшее
обозначение. Если я стану дальше думать и вносить дальнейшие
разделения в это простое состояние — наблюдением над огнем, я в конце
концов забуду о реальности, которая была, потеряется связь с ней.
Также и в философском исследовании возможна система
частного случая. Как избежать излишнего разделения, потому что
некоторое разделение все же необходимо? Это относится ко второй
задаче. Здесь возможны только частные правила, затем необходим
некоторый такт, так же как в искусстве. Надо чувствовать, когда
следует остановиться при описании частного случая, чтобы не
потерять связь с реальностью и затем найти переходы от одного случая
к другому. Но это зависит от слов и терминов. Надо найти
соответствующие термины. Я называю это высоким стилем6. Впрочем,
здесь можно дать и более точные, но частные правила, и я это сделаю,
если успею. Что же касается до слова: высота, то этим термином я
хотел обозначить различие между двумя частными случаями.
Когда я замечаю, что первая система частного случая завершена и что
при дальнейшем присоединении новых знаков связь с реальностью
порвется, я останавливаюсь и жду, пока не увижу новое первое
обозначение, новое начало. Новое начало — это новое открытие,
новое существование. Высотой я назвал различие в
существовании, в способе существования. Новый частный случай существует
иначе. Это можно сравнить с музыкой: если одна музыкальная фраза
вытекает из другой, третья из второй, вообще существует развитие —
это вызывает скуку — это музыка 19 века. Но лучше, когда
отдельные фразы или части не имеют внешнего соединения и их
соединяет, например, пауза. Но при этом вторая фраза все же необходи-
612

мо следует за первой, следующая фраза — это высота второй
степени, она предполагает первую, хотя нет внешнего соединения7.
Если я назвал что-либо тем, я необходимо назову его и другим
именем, даже при соблюдении осторожности. Я назвал его тем и
то стало существующим. Но затем я вижу, что и то — мое имя и
что-либо осталось неназванным. Что значит мое имя? Я мог дать
и другое имя, и то, которое я дал, не лучше другого. Я должен найти
новое имя, то есть сделать открытие. Это поворот, то есть переход
от одной высоты к другой. При этом я замечаю такую
последовательность: что-либо — то. То — существующее, другие имена —
возможность, не-то — несуществующее первой степени,
несуществующее к тому. Затем я заметил, что то — также мое имя, не лучше
других возможных. Тогда имя чего-либо, то есть то сказанное, так
же как и другие имена, несказанные, относятся к возможному, а что-
либо снова не названо. Или так: то и не то* — оба не то**, но это
не-то к другому тому, которое сейчас будет найдено или открыто.
Оно должно быть открыто, потому что что-либо не существует не
обозначенное. Это не то*** уже второй степени, а новое то —
вторая высота. Это один путь исследования. Другой путь: то — это
частный случай. Если это изложено, а это изложение не один только
термин или не одна фраза, то это система частного случая. Здесь
существует связь с реальностью, например, если я заметил что-либо
о деревьях и записал, то, хотя я записал только один признак
деревьев, это уже полная реальность не только о деревьях, но обо всем.
Существуют различные степени реальности, но нет неполной или
частичной реальности8. Если то — это реальность, то не-то —
отсутствие реальности. Если же то должно обнаружиться как мое
имя, только возможное, то остаток, то есть реальность будет в не-
том. Но это не-то уже несуществующее второй степени. Третий
путь: всякое не-то принадлежит к какому-либо тому. Отсутствие
имени, обозначения — это и есть несуществующее, но это всегда
отсутствие имени к определенному существующему. Определенное
существующее вместе с его несуществующим, то есть то с не-тем —
это частный случай, к частному случаю принадлежит и некоторое
несуществование — возможность другого обозначения, первое
В данном случае без дефиса.
То же.
То же.
613

обозначение, то есть начало и другое. Но частный случай — это
то. То есть то и не-то — то. Второе то — это вторая высота,
следовательно, есть несуществующее второй степени. Первый путь
ведет от несуществующего второй степени к второй высоте, третий —
от второй высоты к несуществующему второй степени. На втором
пути станет заметным значение слова и стиля, ведь знак соединен
со словом. Я мог бы более подробно исследовать три пути, я
сделаю это в другой раз, если удастся.
О границах понимания. Я не понимаю существование без знака,
но я необходимо должен предположить его, также я думаю, что кто-
либо понимает его, но дальше я ничего не предполагаю. Как
происходит обозначение? Существует ли субстанция обозначаемого?
Субстанцией я называю то, что должно быть обозначено. (Так делал
Аристотель, Кант же считал, что субстанция это первый знак. Но
и он выходил за границы понимания, предполагая чувственность
субстанции.) Но при этом я не расширяю понимания, а
ограничиваю его, так как понимание с помощью субстанции — только часть
понимания, я же налагаю это ограничение на что-либо, то есть на
всякое существование. Но также, вводя слово «способность» и
другие, я выхожу за границы понимания и все же не расширяю его.
Единственная граница понимания — это не говорить о
несуществующем, о том, что обозначается. Все предположения о том, что
обозначается, будут знаками. Если я возьму один из знаков и скажу: это
несуществующее, оно обозначается, я ограничиваю его. Я должен
ограничиться исследованием знаков, их отношениями. Я могу даже
исследовать отношение знака к чему-либо, то есть само
обозначение. Можно говорить и о несуществующем, но только в пределах
понимания, например, о границе9 между существующим и
несуществующим, между тем и не-тем, о возникновении чего-либо через
обозначение, о воспоминании несуществующего. Я могу говорить о
несуществующем только как о границе существующего, то есть о
способах существования, но не о существующем самом по себе.
Затем я могу делать предположения, в которых есть некоторая
вероятность. При этом понимание не ограничено. Ведь понимать
можно все, что обозначается, то же, что не обозначается, о том даже
подумать нельзя. Таким образом, существующее и способы
существования, которые можно понимать, — безграничны, пока я не
выхожу за границы понимания, но всякий выход за границы
понимания, а границы понимания — это запрещение говорить о несу-
614

ществующем, ограничивает существование, то есть какой-либо один
частный вид существования выдает за всеобщий. Что же касается
границ понимания, то их нет при правильном понимании, то есть
пока воздерживаемся от суждения о несуществующем.
Может показаться, что я отрицаю познаваемость существующего.
Это не так. Под знаками я понимаю не мысли или ощущения, но
именно реальность. Мои мысли и ощущения — тоже знаки, но есть
и другие. Я отрицаю длительность и движение. Существует одна
реальность — что-либо. Она существует именно такой, как я ее
ощущаю сейчас, в это мгновение. Помимо этой реальности,
существующей сейчас в это мгновение, нет ничего, нет даже другого
мгновения. Другое мгновение, которое наступит сейчас же после
этого, — то же самое. Но я назвал его другим и реальность стала
как бы другой. Это происходит благодаря первому несоответствию:
что-либо несуществующее должно быть названо и обладает
большей реальностью, чем всякое его название (существующее). Мне
кажется бессмысленным вопрос: существует ли что-либо вне и
независимо от меня. Ведь я — это и есть знак существования. Если
бы не было меня — что-либо осталось бы, но его нельзя было
назвать существующим. Но помимо того существует и видимость —
° 10
это связь ощущении с помощью отделения, разделения и т. д. .
1936
94
О ПРОСТРАНСТВЕ ЖИЗНИ
Л. Липавскому
Представь себе простейшее существо: полужидкую амебу или
гидру-полип, размножающийся почкованием, кусочек живого студня.
Где здесь границы тела, границы души? Когда умирает старое
существо, когда рождается новое? Так вот жизнь. Она истекает из
одного существа в другое, почти не ограниченная смертью. Эта
жизнь не ограничена индивидуальностью. Таким образом смерть
объединяется с индивидуальностью.
Ты скажешь: ночью интересы дня потеряли свое значение и то,
что днем трогало, сейчас безразлично.
615

Я почувствовал в себе истекание жизни, душа стала
неиндивидуальной, душа стала как амеба, как гидра, как полип,
размножающийся почкованием, как кусочек живого студня.
С чем сравнить жизнь? С чем сравнить душу жизни? Дневные
поступки, как умершая поверхность кожи, скрывают душу жизни, но
чем больше в них чувств, тем сильнее действие смерти. Сок
ствола, скрытого корой, — вот что душа жизни, но чем больше в них*
чувства, тем сильнее действие смерти. Сок ствола, скрытого
корой, — вот что душа жизни, подземный ручей, проходящий через
мертвый песок и камни. Когда же наступает смерть? Когда
высыхает поток жизни? Или прекращаются дневные поступки? Ведь
может быть и так, что подземный поток прорвет заграждения и
затопит всю поверхность земли.
В амебе жизнь ограничена материей — живым пространством,
у амебы нет поступков, она переносится течением, пропуская сквозь
себя воду, я же ограничен нематериальным поступком и временем.
Это и создает индивидуальность. Пространство существует для всех
и необходимость его тем сильнее, чем меньше индивидуальности,
время же только для тех, у кого есть индивидуальность. Как песок
шлифует камень и камень приобретает индивидуальные очертания,
так и время: чувство смерти, ограничение силы жизни — эти
условия индивидуальности — признаки времени. Некоторое
состояние, некоторую материю, с помощью которой я возникаю по многу
раз в день, я называю временем. Воспользовавшись ею, я бросаю ее
и называю прошлым. Я сказал: время — это некоторая материя, я
сравнил ее с материей амебы. Эта материя сильнее и быстрее
убивает жизнь, чем материя жизнь амебы.
Индивидуальность, рост, а не расплывание, воля и смерть — вот
окрестности времени.
Амеба не растет, а расплывается, расплывшись же слишком
далеко, не умирает, но разделяется. Здесь почти нет времени.
К признакам времени можно еще добавить: самоубийство —
это от воли; индивидуальность, рост, воля, самоубийство, смерть —
вот окружение времени. Но затем надо будет добавить еще
некоторые слова: чувство, желание, любовь. И так будет расти система
слов, окружающих время, пока не заполнит всего пространства
жизни — пространства смерти. Граница же между этими двумя про-
По-видимому, в поступках.
616

странствами — в каждом месте, в каждой части, потому что
пространство смерти проникает в пространство жизни, пространство
смерти заполняет все пространство жизни, оно вошло как чуждый
организм, разрослось и все заполнило, граница же между двумя
пространствами в каждом месте, в каждой части — время1. Ты
думаешь, время — непрерывная линия, нигде не обрывающаяся, не
имеющая ни начала, ни конца? Оно проходит между двумя
пространствами, заполняет невидимые промежутки, затыкает невидимые щели,
кое-где обрывается, возвращается назад, замыкается в круг, делает
петли и скачки. Обрывки различных времен располагаются между
двумя пространствами там, где соприкосновение их неплотно, в
каждом мгновении проходят между жизнью и смертью,
ограничивают жизнь, создают индивидуальность. Обрывки времен, узоры и
петли времени, — только граница двух пространств. Поэтому
время неуловимо — его нет, оно не существует2, как не существует
геометрическая линия — граница некоторой поверхности, как не
существует поверхность — граница тела.
Время — это некоторое соотношение между жизнью и
смертью, некоторое соотношение, определяющее индивидуальность, у
амебы это соотношение определяется материей — живым
пространством: но время переживаемое и время движения — это только
состояния жизни.
Но если у амебы почти нет времени, то не будет ли ее жизнь одним
мгновением — вечностью? Если же будет, то это материальное
мгновение, пространственная вечность.
Время только некоторый признак, некоторое следствие,
несуществующее состояние — проявление основного соотношения. Это
время само по себе, но другое — его явление: переживаемые
времена и времена движения.
В двучленном отношении двух пространств время —
граница. Но есть другое двучленное отношение: одно пространство жизни-
смерти и время в нем, второй член неравноправен с первым, но
подчинен ему. В третьем же двучленном отношении:
индивидуальность — время, индивидуальность — результат действия времени,
но душа жизни, скрытая за индивидуальностью и ограниченная
временем, — некоторое существование, тогда как время — ничто.
Таким образом, индивидуальность, созданная временем из жизни, есть
некоторое существование, а создавшее его время — ничто3.
1939
617

95
ИЗ ПРИМЕРОВ
Во мне есть чувство жизни — желание и любовь, действие,
радость и покой, и чувство природы — море и лес, и небо, и
чувство примет — правила и законы поведения. Во мне есть чувство
смерти и чувство Бога, и вот теперь, когда наступила ночь, —
чувство ночи: плоскость, протянувшаяся от неба, на ней звуки, как
линии и точки, и погрешность, нарушающая ее чистоту. Ты скажешь:
теперь я чист, я почти чист, начнем рассуждение.
О СОСТОЯНИЯХ жизни
т. л.
Найдем разделения природы, состояния жизни, соединим
подобное с подобным.
Первое состояние я назову: деревья, и сюда войдут: сад, дождь,
вестники, искренность, часть. Другое я назову: небо. Сюда войдут:
дыхание, ночь и свет, шар и круг, некоторое равновесие с небольшой
погрешностью. Третье я назову: вода, и сюда войдут: поле и цветок,
глубина и проницаемость, запах, цвет, что-либо, это и то. Это
состояние плоскости. Четвертое я назову: полдень, и сюда войдут: поле в
жаркий полдень1 и синее небо, лето, море и лес. Это второе небо.
Пятое я назову: ночь, и сюда войдут: правила и законы поведения,
спокойное пробуждение, природа. Шестое я назову: дорога, и сюда
войдут: сон, соседний мир, жуки и бабочки. Седьмое я назову:
прибрежные жители, и сюда войдет: граница времени, счастье2, закон и
приметы. Восьмое я назову: дыхание, и сюда войдут: мгновение,
животные, не имеющие постоянной формы, пузыри, переполнение,
страх. Это третье небо и близко полдню. Девятое я назову: утро, и
сюда войдет: воспоминание, сон во сне, повторение одинаковых снов
и времен. Десятое я назову: осязание, и сюда войдут: лепесток цветка,
удовольствие полное и пустое, вера и неверие, а также другие
противоположности. Одиннадцатое я назову: увядание, и сюда войдет
различие мест, непонимание, событие, жалость и печаль.
Двенадцатое я назову: вечер в природе, и сюда войдет: отсутствие мест, время,
туман и влага, сон животных. Тринадцатое я назову: молчание, и сюда
войдут: изменение места, свет и тишина, шорох листьев и шум моря,
618

и это четвертое небо. Четырнадцатое я назову:* и сюда войдут: тени
и системы теней, разнообразие, безразличие и тожество, чувство и
отсутствие чувства, мысли и их отсутствие.
Так вот 14 состояний, 14 состояний жизни.
Ты скажешь: три состояния жизни: состояние мира, состояние
соседнего мира, состояние человека. — Три состояния жизни —
одно состояние мысли. 14 состояний жизни. Ты скажешь: пусть
так. Вот 14 состояний жизни. Где же холодение руки, остывание
тела, предметы, выпадающие из зрения, последний вздох? — Но это
состояние смерти. Ты скажешь: пусть так. Вот 14 состояний
жизни. Где же любовь и чувственное желание? — В состояниях неба,
дыхания, осязания, увядания и пустоты. Ты скажешь: пусть так. Вот
14 состояний жизни. Где же пылинка, проходящая в глазу? — В
состоянии осязания. Пусть так. Вот 14 состояний жизни. Где же
неправильный полет пчелы? — В состояниях дороги и
прибрежных жителей. — Где морские животные и слизняки? — В
состояниях дыхания и дороги. — Где телесные ощущения,
отделившиеся от тела? — В состояниях осязания и молчания. Где
выздоровление от болезни? — В состоянии утра. — Где
головокружение и падение из окна? — В состоянии дыхания. — Где
продолжительные поездки? — В состоянии вечера в природе. —
Пусть так, где же полет и плавание? Где смена времен года и
течение времени? Где смех? Где слух и зрение? Где радость? Ты
найдешь их в состояниях жизни. — Ты скажешь: пусть так. Вот
14 состояний жизни. Где лунный свет и где звезды? Где бегство
и преследование? Где печальные воспоминания? Где пробуждение
от сна? — В различных состояниях жизни. — Пусть так. Вот 14
состояний жизни. Где же утро природы, ее вечер и сон животных?
Ты скажешь: мы нашли разделения природы, мы перечислили все
состояния природы, составили полный список состояний жизни и
вот состояние жизни, которого там нет.
Вот полный список состояний жизни и в нем есть погрешность.
Ты спросишь: что называется состоянием воды? Уничтожение
различного, совпадение плоскостей звуков, желаний, предметов, чувств,
отожествление мест. Таким образом это уничтожение глубины или
состояния плоскости, это возвращение в природу. Что называется
состоянием деревьев? Часть, равная другой части, время, подобное
В рукописи после двоеточия пробел.
619

другому времени, мгновение, тожественное другому мгновению. Таким
образом это уничтожение мгновения. Что называется состоянием
неба? Что-либо, совпадающее с другим. То, равное не тому. Таким
образом это уничтожение того.
Так вот три состояния: вода, деревья и небо; и вот восходящий
путь: глубина, мгновение и то.
Что называется состоянием увядания? Печаль, вызванная
различием состояний, жалость, порожденная погрешностью,
непонимание, созданное границей. Что называется состоянием вечера в
природе? Мухи, засыпающие от холода, птицы, не видящие днем, и
птицы, не видящие в сумраке, тритоны, не чувствующие боли,
отъедающие лапы друг у друга3, жизнь, остановившаяся на время,
разрыв непрерывности. Это состояние тумана и влаги. Что
называется состоянием молчания? Небо, отражающееся в море, биение
сердца и морской прибой, запах, приносящий наслаждение, и запах,
приносящий звон в ушах.
Так вот три состояния: увядание, туман и влага, молчание, вот
второй путь: разделение жизни, разделение сознания, разделение двух
ударов сердца.
Что называется состоянием дороги? Жизнь, исключающая
некоторое разнообразие чувств, жизнь зрительных ощущений и
цветных пятен, жизнь телесных органов, некоторое ограничение и
единство жизни, возможной жизни, напоминающей подземный ручей.
Таким образом это состояние неполной жизни, скрытое состояние
жизни, состояние соседнего мира. Что называется состоянием
теней? Жизнь, исключающая разнообразие, мир без звуков и цветов,
нарушение границ, распадение жизни, возможной жизни. Таким
образом это состояние неполной жизни, скрытое состояние жизни
в глубине, далеко от поверхности ощущений и чувств.
Так вот два состояния: состояние дороги и состояние теней, два
скрытых состояния жизни, состояния мысли.
Что называется состоянием утра? Воспоминание и
воспоминание воспоминания, раздвоение сознания, осуществление снов и
мыслей. Вот другое состояние утра: пробуждение жизни, утро
природы, закон и сила. Вот другое состояние утра: ночное бдение,
покой чувств, удовлетворенное желание, ясное сознание. Вот еще
состояние утра: море, утро, раздумие, покой.
Вот четыре состояния: состояние прибрежных жителей,
состояние деревьев, состояние воды, состояние дыхания.
620

Закон деревьев — неподвижность. Знание деревьев — ствол,
проходящий через три мира. Чувство деревьев — рост. Мудрость
деревьев — в колебании вершин их ветром. Счастье деревьев —
ограниченность пространства.
Закон прибрежных жителей — прибой и отбой. Знание
прибрежных жителей — осязание воды. Чувство — загробная жизнь.
Мудрость — волны. Счастье — ограниченность времени, жизнь и
смерть. Закон воды — безграничность. Знание воды — текучесть.
Чувство воды — осязание. Мудрость воды — волны4. Счастье
воды — умирание. Закон дыхания — уничтожение предметности.
Знание дыхания — число. Чувство дыхания — мгновение. Мудг
рость дыхания — задержка. Счастье дыхания — смерть.
Так вот четыре закона: неподвижность, ритм, безграничность,
уничтожение предметности, четыре знания: ствол дерева, осязание
воды, текучесть, число, четыре чувства: рост, загробная жизнь,
осязание, мгновение, четыре мудрости: погрешность, волны, задержка,
четыре счастья: ограничение пространства, ограничение времени,
умирание и смерть.
Вот четыре мира: мир деревьев, мир прибрежных жителей, мир
воды и мир дыхания.
Вот еще одно состояние жизни — состояние некоторого
сомнения. Состояния жизни — твои состояния, в тебе есть чувство жизни.
Тогда ты скажешь: что мне до себя, вот 14 состояний жизни.
Но тогда ты скажешь: вот 14 моих состояний жизни, я в
каждом из них. Что мне до другого? Но тогда ты скажешь: вот 14
моих состояний — состояний жизни, где же я? У тебя
возникнет некоторое сомнение: можно ли отделять себя от другого?
Вот еще однородное состояние жизни: утро природы, ее вечер и
сон животных, безлунная ночь и деревья с неподвижными
вершинами. Вот однородное состояние жизни: пробуждение природы,
вершины деревьев, колеблемые ветром, игры животных, полет
птицы, страдание и смерть в природе. Вечером я был исключен из
состояний природы, в сумерки я ощущал себя как погрешность
природы, ночью я снова вошел в состояние природы. Ночью я ходил
по дороге и не было страха, я ходил по лесу и знал правила и
законы поведения, и на берегу моря я был причастен мудрости волн.
Я наблюдал однородное состояние жизни: в нем была погрешность,
я был погрешностью жизни, в нем было завершение и полнота —г
621

утомление и смерть птицы, успокоение и сон деревьев, безлунная
ночь. Это состояние было бесплодным. Я разделил его на слои:
дорога, лес и поле — один слой; уснувшие деревья и безлунное
небо — другой, море — третий, и все же оно было бесплодным.
В нем была система и была погрешность: закон и его нарушение,
но я искал другое.
Я разложил состояние ночи на слои: дорога, сон животных,
правила и законы поведения — один слой; тени, неподвижные
вершины деревьев, звезды и безлунное небо — другой слой;
травы и кустарники, ночная жизнь, поиски, бегство и ожидание —
третий; море, луна и волны — четвертый. И это состояние было
бесплодным.
Я разложил состояние ночи на слои: дорога, хождение без цели,
отсутствие границ между состояниями — один слой; ночное
расположение деревьев, границы предметов — другой слой; страх и
покой, переход границы, возвращение — третий слой; морской
берег, пространство, дыхание — четвертый.
Сумерки, ощущение погрешности природы — выход из
системы. Я был вне состояний жизни — и это смерть. Ночь —
завершение природы, система — и это тоже смерть: успокоение
деревьев, утомление птиц. Состояния жизни встретились с состояниями
смерти.
Я разложил состояние ночи на слои: дорога, ночное
расположение деревьев, травы и кустарники, страх и покой, море и дыхание.
Где мудрость деревьев? Где приметы природы? Где ночной покой
и уверенность в поведении? Так вот состояние ночи. Состояние ночи
встретилось с состоянием неба.
РАССУЖДАТЬ НЕ РАССУЖДАТЬ
4-Х.
Еще ты будешь задавать такие вопросы:
Что же, деревья это все или не все? И в другой раз: что же,
вестники это все или не все? Если же в этом вопросе ты найдешь
ошибку и слово «все» будешь считать недопустимым, то спросишь:
что же, деревья не заменяют ли другого, и вестники не заменяют ли
другого? Не заменяет ли некоторое существование другое
существование? Если же заменяет, ты спросишь: пусть деревья будут одним
622

признаком существования, а вестники другим признаком того же
существования, можно ли говорить о самом существовании, а не о
признаках его? И если можно, ты спросишь: что же, если можно
говорить о самом существовании, то не значит ли это, что деревья
и вестники не заменяют его? Если же не заменяют, ты найдешь
существование помимо деревьев и вестников и спросишь: вот я нашел
существование помимо деревьев и вестников, я нашел его в
звездном небе, в нескольких кругах, неполностью совпадающих, в
равновесии с небольшой погрешностью, что же, это и есть
существование, ничего не заменяющее? И если заменяет, то ты скажешь: что
же, если не заменяет, то заменяет, а если заменяет, то не заменяет?
Если же нельзя говорить о самом существовании, но только о
существовании деревьев и вестников, то ты скажешь: хорошо, пусть
нельзя говорить о самом существовании, но только о
существовании деревьев и вестников, не больше ли деревья и вестники одних
только деревьев и не больше ли деревья, вестники и звездное небо
одних только деревьев и вестников? Если же больше, то скажешь:
некоторое множество больше одного или двух, если объединяются
предмет и свойство, почему не объединить предмет и предмет. Не
станет ли другой как свойство? И если не станет, то объединенное
будет как само существование, и ты спросишь: что же, это
объединенное существование что-либо или ничто? И есть ли что-либо, то,
что помимо того, что объединено? Если же станет, ты спросишь: не
станет ли один из предметов самим существованием, и не все ли равно
какой станет? Не говорю ли о самом существовании, говоря об этом?
Если же объединенное существование — ничто, то ты спросишь:
можно ли говорить о том, что ничто? И если нельзя, ты спросишь:
не значит ли это, что если нельзя говорить о самом существовании,
то можно, а если можно, то нельзя?
В отношении способа ты будешь задавать такие вопросы:
существует ли что-либо без погрешности или не существует? И если
не существует, ты спросишь: существует ли как часть или как круг?
И если как круг, то как несколько кругов и не вполне
совпадающих — в этом погрешность, и ты спросишь: что же это все или не
все? И если не все, то существует как часть. Тогда ты спросишь:
если существует как часть, то не существует ли и другая часть? И
если существует другая часть, то совпадает или не совпадает? И если
совпадает, то не полностью, в этом погрешность. Тогда ты спросишь:
что же, если как круг, то как часть, если же как часть, то как круг?
623

Если же что-либо существует без погрешности, ты спросишь:
возникло ли оно или не возникло? И если не возникло: ты спросишь:
оно не возникло, нашел ли я его начало или не нашел? И если нашел,
ты спросишь: не построил ли я систему чего-либо, не вошло ли туда
прошлое и будущее, не вошло ли туда настоящее? И если
настоящее не вошло, ты спросишь: не нашел ли я погрешности? Если же
нашел, то спросишь: вот здесь погрешность, в настоящем, в последнем
слове, она не вошла в систему, касается ли она чего-либо, что не
возникло? И если не касается, то погрешности в том нет. Если же
погрешности в том нет, а в другом есть, то это будет погрешностью
к тому. Если же касается, ты спросишь: вот здесь погрешность и
касается чего-либо, а что-либо не возникло, погрешность же возникла
и имеет начало, касается ли начало чего-либо? И если касается, ты
спросишь: начало касается чего-либо, вот другое начало, касается ли
оно чего-либо? И если касается, ты спросишь: вот что-либо, оно не
возникло, но несколько начал касаются его, сколько же касается?
И если ответишь: одно, два или три, то оно возникнет, тогда ты
спросишь: начало касается чего-либо, одно и два, и три начала
касаются чего-либо, и ни одно начало не касается чего-либо, оно
существует так, касаясь и не касаясь начала, где же погрешность? И
если погрешности не будет, ты спросишь: что же, если нет
погрешности, то есть если же есть, то нет?
Еще ты будешь задавать такие вопросы:
Как вести исследование? Если что-либо установлено,
рассмотреть ли все возможности или не все? И если все, то ты спросишь:
к каждой возможности будет несколько возможностей, и если
первые рассматривать все, то и эти все. Но выбор возможностей не
произволен ли и не устанавливается ли заранее? И если
устанавливается заранее, то зачем рассматривать все? Если же
рассматривать не все возможности, то ты спросишь: я установлю все
возможности, а рассмотрю не все, рассмотрев же не все, не даю ли ответ
заранее? И если ответ даю заранее, то ты спросишь: дав ответ на
один вопрос, не ответил ли и на другие? Не рассмотрел ли все
возможности? Если же рассмотрел, то ты спросишь: что же, если
не рассматривать всех возможностей, то рассматривать, если же
рассматривать, то не рассматривать?
Еще ты будешь задавать следующие вопросы:
Давать ли полные ответы или не давать? Соблюдать ли
однообразие в ответах или не соблюдать? И если не соблюдать, то на
624

один вопрос ответ будет, на другой не будет, на один вопрос ответ
будет длинный, на другой — короткий, один вопрос поведет
дальше, а другой в тупик, и ты спросишь: один вопрос поведет дальше,
а другой в тупик, это подобно дереву с ветвями и одни короткие, а
другие длинные и из длинных одни с засохшими сучьями, а другие
без сучьев, и из этих одни кончаются листьями, а другие не
кончаются, не найду ли здесь некоторого порядка? И не будет ли
порядок в несоблюдении однообразия? И ты спросишь: на один
вопрос ответ будет, на другой не будет, на один вопрос ответ длинный,
на другой короткий, один поведет дальше, а другой в тупик, если есть
некоторый порядок, нет ли некоторого однообразия в ответах? И
если есть, ты спросишь: если есть некоторое однообразие в ответах
и если его надо соблюдать, то не может ли быть другого
однообразия и не соблюдать ли и это? Если же и это соблюдать, то ты
спросишь: что же, не может ли быть и третьего и не соблюдать ли
и это? Если же соблюдать и третье однообразие, то сколько их?
И если сколько угодно, то не значит ли это, что нет однообразия в
ответах, нет порядка и не надо соблюдать его? И если не надо, то
ты спросишь: что же, если не соблюдать, то соблюдать, если же
соблюдать, то не соблюдать?
Еще ты будешь задавать вопросы о характере жизни:
Что лучше, рассуждение, удовольствие или наблюдение? И если
удовольствие не лучше, ты спросишь: что же лучше, наблюдение или
рассуждение? И если наблюдение лучше, ты спросишь: запоминать
ли наблюдение или не запоминать? И если запоминать, ты
спросишь: соединять ли воспоминания или не соединять? И если
соединять, ты спросишь: соединение воспоминаний не рассуждение ли?
И если лучше рассуждать, ты спросишь: рассуждать ли длинно или
кратко? И если кратко, то спросишь, соединять ли много выводов
или не много? И если не много, ты спросишь: соединять ли два
вывода или лучше не соединять? И если соединять два, то ты
спросишь: почему же не три? Если же лучше не соединять, ты
спросишь: если не соединять и двух выводов, то зачем делать
выводы? Если же не делать выводов, то и не рассуждать, и ты
спросишь: что же, если не рассуждать, то рассуждать, если же
рассуждать, то не рассуждать? Если же удовольствие лучше, ты спросишь:
удовольствие лучше, но промежутки между удовольствиями не станут
ли хуже? И если не станут хуже, ты спросишь: возможно ли
непрерывное удовольствие? И если возможно, ты спросишь: не останешься
625

ли один на мгновение и не будет ли это хуже? И если не будет хуже,
ты спросишь: не придет ли время умирать? Но время умирать придет,
тогда ты спросишь: не будет ли хуже? И хуже будет, тогда ты
спросишь: не подумаешь ли об этом раньше? И ты подумаешь об
этом раньше, если останешься один, и спросишь: не останешься ли
иногда один? И если останешься один и подумаешь раньше, то
промежутки между удовольствиями хуже. Тогда ты спросишь:
можно ли сравнивать хорошее с плохим, что сильнее? И если можно,
ты спросишь: как же сравнивать два мгновения, если есть только
одно? Если же нельзя, ты скажешь: не ослабевает ли удовольствие?
И если ослабевает, то ты скажешь: не меньше ли удовольствия, если
его больше? И если меньше, то ты скажешь: что же, если
удовольствие лучше, то оно хуже, а если хуже, то лучше?
Еще ты будешь задавать и другие вопросы.
* * *
Ты скажешь: существование мгновенно. Как это понимать? Вот
граница5: в прикасании6. И еще граница: в другом прикасании. Вот
еще граница: между двумя прикасаниями. Есть ли третье
прикасание? Нет, третье будет первым или другим, то есть вторым. Еще ты
спросишь: как сохранить память о прикасаниях? Предыдущее
прикасание сохранилось в следующем, но между первым и третьим нет
перехода, не сохраняется память о прикасаниях. Ты скажешь: я
сохранил все, что имел. Ты сохранил все, что имел в первом
прикасании, которое есть сейчас, и в переходе ко второму прикасанию,
оно есть сейчас. Прошлое сейчас завершилось, его нет, осталось
настоящее — сейчас. Ты скажешь: пусть так. Я жил и сохранил
память о жизни. Ты сохранил память о жизни, чтобы сделать выбор,
принять решение, совершить поступок. С этого начнется мгновение.
Где же здесь память о прошлых прикасаниях? Еще ты скажешь:
вот нисходящий путь мгновения: внезапное начало, воспоминания и
конец мгновения, он утерян. Вот восходящий путь мгновения:
воспоминания, не имеющие начала, они привели к решению. Но
решение было началом на восходящем пути, изменен порядок
мгновения. Происхождение времени: жизнь изменила порядок
мгновения — удвоен его путь, изменено направление второго — это время,
это неповторяемость жизни, неповторяемость мгновения. Но если
бы конец мгновения не был утерян, оно повторилось бы, если бы
626

оно было бесконечным, не было <бы> удвоения, не было <бы>
времени. Ты скажешь: вот приходит смерть, наступило последнее
мгновение. Вот его начало: рука холодеет, глаза не видят, дыхание
останавливается. Конец его утерян. Вот последнее большое
мгновение: жизнь от рождения до смерти. Когда оно началось? С
началом последнего мгновения, когда дыхание остановилось. Что было
началом? Смерть7. Но обращен порядок мгновения. Где же
время? Его уже нет, мгновение уже не может быть возобновлено. Ты
скажешь: вот приходит смерть, наступило предпоследнее мгновение.
Вот последнее большое мгновение: жизнь от рождения до последнего
мгновения. Когда оно началось? С началом предпоследнего
мгновения и затем будет последнее мгновение. Завершится ли оно? Не
знаю. Ты скажешь: вот приходит смерть. Одно из близких к
последнему мгновений расширяется. Оно охватывает всю жизнь или
часть ее. Конец его утерян, порядок обращен8, начало стало концом.
Так вот сомкнулись два направления: прошлое, завершившееся сейчас,
и будущее, начатое настоящим, совпали оба направления, и ты не
знаешь, будет ли граница концом или предел началом.
1939 - 1940
96
1. Система ограничивает область существования. Ограничения:
предмет и свойство, многократность и одно, совместность и
несовместность и т. д. Или: последовательность, субстанция, направление,
порядок.
2. В представлении предмета есть нек<оторое> несоответствие
или недоумение, в этом недоумении больше реальности, чем в
представлении предмета.
3. Время — не форма представления, но способ памяти, то есть
воспоминания1. Соединение и память: соединяю только в
воспоминании.
Я — как результат памяти и соединения: этот мир;
я — как результат сомнения — абсолютное.
4. Существующее принадлежит чему-либо. Это его
определение: существующее — то, что принадлежит другому. Тогда
несуществующее — то, что ничему не принадлежит. Принадлежность
чему-либо — возможность названия.
627

5. Когда я назову какое-либо первое, то первое всякое
останется неназванным, а первое названное станет первым как вторым —
свойством неопред<еленного> предмета2.
6. Ко всякой системе будет последний остаток — последнее
слово. Помимо того нек<оторая> уверенность: Бог — в несущ-
<ествующем>, в том, что не будет реализовано никаким последним
словом. Связь последнего слова с несущ<ествующим>, которое
никогда не будет реализовано3.
7. Исправленное онтол<огическое> доказ<ательство>.
8. Находится, то есть открывается что-либо новое. Это
связано всегда с новым термином, термин — недоказанная теорема, значит,
новая система4. Затем появляются приемы, классификация,
обобщение и внешняя точность терминологии, но новые термины теряют
определенность и точность. В первых терминах была внешняя
неточность, также не были сделаны необходимые выводы. Когда
же выводы делаются, теряется содержание. Есть некоторый
критерий неточности и неопределенности. Путь мысли: от внешней
неточности и неопределенности к внутренней. Чем объясняется?
Естественным желание найти благоприятствующее мне, этим
благоприятствующим может оказаться и неблагоприятное: я хочу
доказать свое, доказательство своего.
Некоторое равновесие с небольшой погрешностью это
нарушение и восстановление равновесия, то есть мы понимаем погрешность
или в форме нарушения, или в форме восстановления. Путь
мысли — от нарушения к восстановлению, и в первом больше
содержания, но внешняя неточность, во втором — отсутствие
содержания.
9. Можно5 ли не иметь никакой точки зрения и объективно
описывать? Убеждения: привычки к определенным словам и
стилю определяют и характер наблюдений, и выбор, и направление.
Слова, привычки к определенным соединениям слов создают
определенные убеждения, закрывающие от меня предмет. Самолюбие
и привычка к некоторым словам создают убеждение.
Некоторое сомнение — отказ от привычки к словам, от того, что
называют убеждением.
10. В каждое мгновение я имею старую сетку привычных слов,
наложенную на мир. Понять мир — значит отказаться от старой
сетки. Но без сетки я вообще не вижу, поэтому понимание — в
замене старой сетки новой.
628

11. Два отношения к существующему: длительность и
мгновенность6.
12. Есть мировые константы, к ним принадлежит и душа.
Эпохи и разделы истории определяются отношением к этим константам.
1940
97
СНЫ
ИЗ КНИГИ «СОН И ЯВЬ»
ОТ АВТОРА
Бодрствуйте, ибо не знаете, когда
придет Хозяин дома (Мк. 13.35).
Прошло пять лет, как я собрал «Сон и явь». С 1928 года,
помимо вещей, которые я писал, я вел записи — иногда на
отдельных листах, иногда в тетрадях. Пять лет назад, после того, как моя
Лестница Иакова1 стала моим жалом в плоть2, я стал думать. Я
должен был понять, что случилось — что послал мне Бог. Что будет
дальше? Как жить?
Будущего не было. Настоящее втянуло в себя прошлое, само же
стало бесперспективным. Я почувствовал реальность прошлого в
настоящем; оно не было, а есть в настоящем. У меня появился
интерес к прошлому в настоящем. Кажется, с 1928 года я
постоянно возвращался к мысли: сон и явь, душа, просыпание души.
Некоторые сны были как явь, явь как сон: сон наяву, просыпание
души. Душа и есть просыпание души. Я все время сплю и все время
просыпаюсь. Каждое сознательное мгновение, каждое сейчас есть
просыпание души. <...> Иногда я сам себе задаю вопрос: зачем
я вообще записывал сны? Есть ли в этом хоть какая-нибудь, хоть
сверхразумная бессмысленная надобность? Есть ли здесь какая-либо
«звезда бессмыслицы»?3 Я не решаюсь сам ответить на этот
вопрос. И все же мне кажется, что некоторое полное недоумение,
полное непонимание необходимо для Божественного безумия,
посрамившего мою человеческую мудрость...4
629

Лица, фигурирующие в Снах, даны в аббревиатуре:
Л. В. Г. или Г. — Леонид Владимирович Георг, учитель
русского языка и литературы в гимназии им. Л. Д. Лентовской (после
1917 года — средняя школа № 190)5.
Леонид Владимирович учил нас чувствовать и любить русский
язык и литературу; он учил думать, избегая шаблонов и
банальностей, и не только думать, но, может, и жить. Учил нас не столько
словами, но и всем своим поведением в классе, а отчасти и в жизни.
Когда я рассказал Д. Хармсу о Георге, он сказал: «Я тоже ученик
Георга».
Т. — Тамара Александровна Липавская.
Д. И. или X. — Даниил Иванович Хармс.
Л. или Леня — Леонид Савельевич Липавский.
В. (или) Ш. или Шура — Александр Иванович Введенский.
О. — Николай Макарович Олейников.
Марина — Марина Владимировна Малич, жена Хармса с 1934
года.
М. — мой брат, Михаил Семенович.
Лида — моя сестра, Лидия Семеновна.
В этих снах очень часто являются мне умершие: Георг,
Введенский, Липавский, Хармс, Олейников; причем обычно я даже не знаю,
что они умерли, во сне я вижу их живыми, даже пытаюсь
заговорить с ними о их смерти. Но это бывает редко, чаще же я пытаюсь
понять их исчезновение.
1928 — 1963
У нас гости. У дверей я увидел Л. В. Г. Но ведь он умер. Я
иду к нему, а он, заметив меня, стал медленно удаляться, оставаясь
ко мне лицом. У дверей на лестницу я настиг его. Л. В., как же
Вы — я хочу сказать: ведь Вы же умерли и пришли, значит, оттуда
возвращаются? Мне это неловко сказать ему, но он понял мой
вопрос и, улыбаясь, ответил: «Как видишь». После этого стал
медленно исчезать.
В ночь, когда мне исполнилось 30 лет, — возраст
совершеннолетия Христова. Напротив меня — Г. Рядом с ним и позади него
другие умершие. Л. В. смотрит мимо меня. Я доказываю ему, что
630

в общем в мире все благополучно, а потому можно построить
полную и непротиворечивую философскую систему. Он сказал:
«Посмотри». Все покойники смотрели в одну точку — туда же, куда и
Л. В. Я повернул голову и увидел смерть.
Я встретил Л. В. Г. на улице. Он был какой-то
просветленный и неинтересный. Я хотел, чтобы он сделал чудо, но прямо
просить чуда нельзя. Я попросил его подбросить меня. Он
подбросил. — Ну, это еще не чудо, — подумал я, и попросил его
подбросить повыше. Он подбросил меня почти до трамвайных
проводов. Я все еще не был уверен в чуде.
— Л. В., а Вы не можете меня подбросить еще выше? — Он
подбросил меня выше трамвайных проводов. — Ну, это уже
чудо, — подумал я, и сразу стало неинтересно. Совершённое чудо
стало неинтересным6.
Пришли покойники. Живых они узнавали, а друг друга нет,
хотя при жизни были знакомы. Я спросил, почему они не знают
друг друга. Один из них сказал: «Нас распределяют по роду смерти,
кто умер от чумы — в одном месте, кто по другой причине — в
другом. Мы из разных мест».
Опять приходил Г. и учил меня ходить по времени вперед и
назад, и это было просто, как переход из одной комнаты в другую.
Снова (в последний раз до перерыва) меня посетил Г. Он был
со мной сух и, иронически улыбаясь, сказал: «Пил бы ты лимонад».
Я понял, что это было ироническое презрение и, проснувшись, из
самолюбия решил, что сон — желудочный. Но через много лет
понял, что и этот сон был вещий: я был виноват и не заслуживал к
себе другого отношения.
10.02.427
Четвертого февраля умер Д. И. Так мне сказали вчера, и если это
правда, то ушла часть жизни, часть мира. Ночью несколько раз снилось.
Сны ищут оправдания смерти, и этой ночью смерть Д. И. была как-
то объяснена, но я не помню как, помню только переломленный пучок
прутьев8. В последнее время Д. И. говорил о жертве. Если его
смерть жертва, то слишком большая. Сейчас она обязывает9.
631

Мы снова были все вместе, и я готовил угощение: газированную
воду. Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись. На кого мы
стали похожи? Вот Л. Он и я — мы сильнее всех изменились. Но
вот еще другой Л. — он уже почти совсем не похож на себя. Вот
третий Л., и я бы никогда не сказал, что это Л. А Д. И.? Я бы
его даже не узнал, может, это и не Д. И., но это должен быть Д.
И. Были еще люди, и один из них был Шура, но кто? А еще был
Пулканов. У этого даже фамилия изменилась.
Я вижу В. и еще нескольких людей, позади Т. Я подхожу к В.
и понимаю, что все это происходит много лет назад, может, 25. Был
ли я тогда знаком с Т., — думаю я. Да, был, и подхожу к Т.
поздороваться. Потом я иду с В. и говорю ему: «Не кажется ли тебе,
что мы оба спим и видим сон?» Но соображаю: или он мне снится,
или я ему, но чтобы оба друг другу — этого не бывает. В. говорит,
что ему это не кажется. Тогда я говорю: «Знаешь, я умею
предсказывать. Через некоторое время нас останется трое: ты, я и Т. Ты
это запиши, а через двадцать или двадцать пять лет интересно будет
проверить, так ли это». Потом вспоминаю, что я знаю ведь, что будет
до нынешнего, 1952 года, и думаю, не сглазить бы, и говорю: «Я могу
предсказывать только до 1952 года, а что дальше будет, не знаю, но
до этого года могу все предсказать, даже что будет у меня на обед
в определенный день». Мне кажется это легким, ведь я знаю, что
вчера было на обед, а сейчас — 25 лет назад, то есть «вчера» 1952
года было на 25 лет позже «вчера» сегодняшней встречи с В.
Д. И. в офицерской форме и А. А. Башилов10 переходят
улицу. Я обрадовался — это уже не сон. Д. И. сумасшедший.
Сумасшествие его в том, что он считает себя Башиловым и что зовут
его, как и Башилова, Агапа, сокращенно Агаша. Я спросил, почему
он так долго не заходил ко мне. Он сказал: так надо было.
Вечером, подумал, пойду к Т., скажу: один уже нашелся.
В., X., О. и я сидели и молча пили. Я подумал: вот я опьянел, а
во сне не пьянеешь, значит, это не сон. Водки не хватило. Я сказал,
найдется еще, пошел к своему пальто, но вспомнил, что по дороге
забыл купить водку.
— Ну, ничего, — подумал я, — ведь это сон, а во сне, что
захочешь, исполнится, — ив кармане нашел бутылочку с водкой.
632

Открывается дверь, у двери В., в руках бумажка. Я понимаю:
отпускное свидетельство. Наконец-то не сон, — думаю, — а, впрочем,
может и сон. В. говорит, что не войдет, чтобы не погубить меня, и
просит вызвать Т. Я вызываю и тихо предупреждаю, что,
возможно, это сон, чтобы потом, если действительно окажется сном, она не
слишком огорчилась. Мы втроем идем в комнату. По дороге
думаю: сказать ли Т., чтобы она постаралась запомнить этот сон,
завтра спрошу ее, но сразу же соображаю: если это сон, то ведь только
я вижу его. Мы садимся за стол, я хочу спросить В. о его стихах, но
колеблюсь, стоит ли. В. сам начинает перечислять стихи, которые
написал, но я вижу, что он даже не знает названий вещей, которые
написал В. Мне становится скучно. Это был не В., а бес, —
думаю я, просыпаясь.
Пришел Л. Я спросил его: «Как ты думаешь, Д. И. жив? —
Он расстрелян. — Почему? — Было дело преподавателей. — Но
он же не преподаватель? — Да, но он неодобрительно отзывался
о конституции». Потом я намеками старался узнать у него, почему
он сам так давно не появлялся. Он ответил, что бывал. «Так
отчего же Тамара так огорчается?» Он привел какой-то
убедительный довод. Я стал думать, как совместить все эти противоречия, и
так сосредоточился, что проснулся.
Я и Л. зашли к Д. И. Я вспоминаю, что позавчера тоже видел
Л. у Д. И., а потом, говорю: оказалось, что это был сон. Ты
возникаешь и исчезаешь столь внезапно, что я сомневаюсь, существуешь
ли ты. В реальности Д. И. я не сомневался.
Л. провожает меня домой. По дороге я говорю ему, что и он, и
X., и В., и О. часто снятся мне, и вспоминаю сон, когда я был у
Д. И. Мне снилось, — рассказываю я Л., — что прошло уже
полгода, как я вернулся в Ленинфад, и почему-то не был у Д. И., а ведь
он в Ленинграде. Я пошел к Д. И., он был как бы без интереса, без
чувств. Все это я рассказываю Л., вспоминая сон и зная, что это
было во сне. Больше он мне не снился, — продолжаю я, — хотя,
впрочем, снился, но я не ходил к нему. Л. говорит: «Марина
погубила его». — Ты имеешь в виду Кавказ?11 — Да, — но тут я вдруг
вспоминаю, — но ведь и тебя не было сколько времени. Л.
отвечает уклончиво: «Пока достаточно и этого». Снова меня как бы
633

озаряет: «Ведь и ты уже не раз являлся, а потом это оказывалось
сном, а сейчас я твердо знаю — это не сон». Л. молчит. —
Впрочем, я не уверен, что это не сон, — говорю я и смотрю на Л.
Л. молчит. — Я уверен, что это сон, — сказал я и проснулся.
Мне снился Л. Просыпаясь, я подумал: вот это уже не сон, сразу
видно, что не сон, доводы убедительные... и понял, что и это сон.
Снова видел Ш. и Л. Я думаю: вот я каждый день встречаюсь
с Л., ведь это действительно так, и Т. подтвердит, а сейчас я ясно
вижу и Ш. Но может, попробовать, не проснусь ли, сделав усилие?
Мне показалось, что проснусь, но я не хотел испытывать случай и
не сделал усилия. Затем я продолжал думать. Если это не сон, то
почему же ни Ш., ни Л. ни разу не поинтересовались, что я делаю,
что пишу? Я не находил другого объяснения, как сон. Но может,
это им неинтересно? Я оставался в колебании.
Меня в чем-то обвинили, я возражал очень резко. Вдруг
вижу — в дверях Л. Уж это не сон, — думаю я. Но
присутствующие стали уверять меня, что и это сон: столько раз являлся и все
был сон. Я рассердился: «Все вы несуществующие, все вы мой сон,
кроме Л.». Они предложили испытать, сон ли Л. Для этого
положили его на стол и стали резать грудь, а он усилием воли стал
заживлять раны. Я ему помогал, тоже усилием воли. Кровь
остановилась, раны высохли, остались только шрамы. «Но что это
доказывает?» — подумал я, и все присутствующие и Л. стали
медленно испаряться.
Я на Петроградской, недалеко от Липавских12. Я думаю: через
пять минут я буду у них и увижу Т. и Л. Это реально —
абсолютно достоверная реальность. Но произойдет какое-то не зависящее
от меня преобразование системы координат, и я буду считать эту
реальность сном, а мерзкий сон о какой-то «Чаше»13 —
реальностью. Я мучился всю ночь: как остановить ход времени? Как
предотвратить непонятное и неизбежное преобразование системы
координат?
Я еду в трамвае и вдруг вижу В. Он как будто помолодел, но
затем вижу: не помолодел, а просветленный. Увидев меня, он хотел
634

вскочить в трамвай, но травмай шел скоро, и я говорю:
«Осторожно, я сойду на остановке». Он идет рядом с трамваем и не отстает,
хотя идет медленно. Он спросил: «Кто из нас остался?» — Только
Тамара. Я подумал, что уже не раз встречал и Л., и X., и О., и В.,
но почти каждый раз это был сон, и сейчас не уверен, и так и
сказал ему: может, и сейчас сон? На это Ш. ничего не ответил. Я
спросил, писал ли он и сохранил ли прежнее. Он ответил, что у него
было шесть томов, а сейчас остался один. Я сказал, что я сохранил,
и перечислил: «Потец», «Некоторое количество разговоров» и др.
По-видимому, это заинтересовало его, и некоторые названия он
поправлял. Потом, я уже с Тамарой и рассказываю, что видел Ш.,
но не уверен, во сне или наяву. Т. сказала, что тоже видела. —
Когда? — Шестого февраля. Я подумал, что если мы видели В.
в одну и ту же ночь, то, может, это действительно был В. или, в крайнем
случае, его дух. Но сегодня не шестое февраля, а середина или конец,
значит, по-видимому, опять сон.
Потом я уже с М. и повторяю ему все, как было, как я видел В.,
просветленного, и долго сомневался, наяву ли или во сне, затем
видел Т., она тоже видела Ш., но в другую ночь, и я убедился, что и
Т. я видел во сне, и говорил с ней во сне...
Приехал В., оказывается, еще вчера. Сейчас проходил мимо,
поклонился, даже не подошел, а завтра утром уезжает.
Я пошел к Липавским, Л. сидел за столом, Т. лежала на столе.
Когда я вошел, она сошла со стола, села. Я говорю: «Как В. изменился,
он стал похожим на профессионального советского писателя. Вначале
я его принял даже за Свиридова». Поговорили. Просыпаясь
подумал: но ведь Введенского нет. Но почему я так давно не встречался с
Хармсом, позвоню ему, и вспомнил: его тоже нет. Тогда позвоню
Олейникову, да ведь и его нет. Остался один Леня, и, окончательно
проснувшись, вспомнил: и он погиб. Wir sind tot. Alles ist tot*.
1963 — 197914
Пришел Л. Я говорю: «Ты столько раз приходил, и каждый раз
это был сон. Наконец-то ты пришел действительно!» Я упал на
пол, заплакал и... проснулся.
Мы мертвы. Все мертво (нем.).
635

Мама готовит к празднику для Лиды сколопендр и уховерток,
очищает их от усиков и расчленяет. Предлагает и мне. Я говорю, что
не люблю расчленять — анализировать, но вспоминаю, что
расчленять понятия люблю.
Потом праздник, пью чай. В. тоже хочет. «Подождешь», —
думаю. Оказывается чая ему не надо, он обижен, что его не
привезли на автомобиле. Иду за машиной. Но В. уже здесь.
Придется взять машину из гаража, везти к нам, потом взять В. и с ним ехать
в гараж, и снова к нам. Пришел в лавку, спрашиваю: выдают ли уже
спички (автомобили)? Говорят, что до праздников не будут давать.
Иду домой. Придется В. обойтись без автомобиля.
Вдруг вижу, что я без палки; вспоминаю, что оставил дома. Сзади
кто-то ударяет меня палкой по ногам. Оборачиваюсь: какой-то
плотный господин ходит на корточках, машет палкой. Дурак,
говорю, а сам в сторону, боюсь, как бы не побил или не наехал.
А он идет все на корточках, то машет руками, то делает какие-
то знаки, то носом касается пяток. Я понимаю — приметы. Все
же мне страшно. Он подошел к луже. По приметам полагается
наступить на нее, даже войти в нее. Он так и сделал. И я бы так
сделал, подумал я. Но он стал маленьким, тонет в луже. Я прохожу
мимо. Два каких-то господина стучат палками по луже: там кто-то
потонул. Смотрю, а вдали вижу — идет тот, потонувший, что шел
на корточках.
В. принес новое стихотворение. Я просил объяснить некоторые
непонятные места, но он, по обыкновению, торопился. Остался его
двойник. Ну, этот-то уж не торопится. Он сказал, что Шурины
стихи плохие, а вот у него хорошие, и прочел какую-то дрянь. Я
спросил, чьи стихи, он сказал — мои. Читал он их как Теренть-
ев15. Я сказал: «Прочтите их просто, тогда видно будет, что это даже
не стихи». Он пробовал читать, но ничего не получалось.
Я с В. Он вял и безразличен, почти не говорит. «Ты когда
уезжаешь?» — спрашиваю его. Он: «Сегодня вечером». —
«Зайдешь еще?» — «Нет». — «Ты писал что-нибудь за это
время?» — «Нет». — «Почему ты никогда не спросишь, что я пишу?»
Тут он оживился и с увлечением говорит: «Потому что все, что ты
пишешь, либеральный оптимизм и неинтересно». В доказательство
читает какое-то мое письмо к нему, придирается к каждому слову.
636

Затем обвиняет меня, что я даже книги рву и употребляю на
известные нужды, а ведь недалеко лес, можно было бы нарвать листьев и
пользоваться ими. Я хотел возразить, но он все говорил и говорил, и
я подумал — вот тебе и незлобливость, и ушел не попрощавшись.
Еще я думал о Л.: он часто бывает у меня днем, но это, я знаю
уж точно, только во сне.
Леня вернулся, но очень помолодевший. Он выглядит таким,
каким был в середине или конце 20-х годов. Я не знаю, сказать
ли мне, что он уже не раз являлся мне, но было ли то наяву или во
сне — не знаю. Впрочем, думаю, он это и сам знает, важно не это,
а вернутся ли остальные: LLL, Д. И., H. М.? Я задаю ему этот вопрос
в странной форме: «А Хармс существует?» Он не удивляется и
подтверждает: существует.
Снова В. и Л. Ну, теперь уж это реально, то есть
действительно, подумал я, и я не потеряю их: при этом, как жена Логова,
обернулся назад, посмотреть на что-то, а потом снова вперед — на них,
но их уже не было. Ушли, подумал я, и быстро пошел вперед, но не
догнал и проснулся. Может, скоро уже догоню, подумал я,
проснувшись.
98
ТЕОЦЕНТРИЧЕСКАЯ АНТРОПОЛОГИЯ
Рассуждение о душе
(Основание феноменологии времени)
В этой краткой феноменологии времени я различаю:
1) микрофеноменологию;
2) макрофеноменологию и
3) телеологическую феноменологию времени.
Под микрофеноменологией времени я понимаю созерцание и
описание основных элементов прошлого или будущего, не
смешанных друг с другом.
Под макрофеноменологией времени я понимаю исследование
возможных смешений или наложений одного элемента времени
637

на другой, из которых и создается психологическое переживаемое
время.
Под телеологической феноменологией времени я понимаю
созерцание и описание настоящего мгновения или Сейчас как
реальности, не являющейся в рассуждении, трансцендентальное забывание
которой в рассуждении и есть представление времени.
МИКРОФЕНОМЕНОЛОГИЯ
1. Того, что было, уже нет, того, что будет, еще нет, есть
настоящее. Но что настоящее? Говорят: сегодняшний день; но часть его
уже прошла, значит, не весь сегодняшний день — настоящее.
Сегодня, в течение некоторого времени, я думал о феноменологии
времени. Но это уже тоже не настоящее, оно прошло, сейчас я пишу
о феноменологии времени. Но то, что я сейчас написал, уже не сейчас,
а хотя бы только что. Тогда что сейчас?
2. Как только я зафиксирую настоящее мгновение, сказав
«сейчас», оно уже не сейчас, а хотя бы только что: воспоминание о только
что бывшем сейчас. Что значит «только что бывшее сейчас» —
непонятно, только что бывшее сейчас есть как воспоминание о только
что бывшем сейчас. Но сейчас, которое действительно сейчас, не
воспоминание, а реальность, хотя удержать эту реальность я не могу,
во всяком случае пока я не знаю, как удержать ее. Чтобы удержать,
я должен зафиксировать ее — записать, сказать или хотя бы
обратить на нее внимание. Но как только я обратил внимание на
сейчас, оно стало вспоминаемым сейчас, то есть не тем, что оно есть,
оно уже не сейчас, а только что было сейчас и осталось только в
воспоминании.
3. Хотя я не могу ни определить, ни удержать настоящее
мгновение, то есть сейчас, но я не могу сказать, что его нет, как нет
прошлого и будущего. Потому что если нет и настоящего, то ничего нет.
Но что-то есть. Вполне неопределенное предложение «что-то
есть» — несомненно, так как это простое констатирование
некоторого факта, о котором пока ничего нельзя сказать, кроме «факт»
или «что-то» или «есть». Так как прошлого уже нет, а будущего
еще нет, то этот «факт» или «что-то», или «есть» я назову Сейчас,
причем выскажу предложение, которое можно рассматривать как
тавтологию, которой оно в сущности и является: Сейчас есть. Я пишу
Сейчас с заглавной буквы, чтобы отличить Сейчас от наречия сей-
638

час, отвечающего на вопрос: когда? И формально я имею на это
право: Сейчас — всегда единственное, нет двух Сейчас, так как
второе Сейчас — воспоминание о Сейчас, которого, значит, сейчас
уже нет, или ожидаемое Сейчас, которого еще нет. Поэтому
Сейчас не нарицательное, а собственное имя. Суждение, которое я сейчас
высказал о Сейчас, не является синтетическим: всякий, подумав о
том, что он имеет в виду, говоря «Сейчас», увидит, что понятие
единственности заключено в его, в остальном неопределенном, понятии
Сейчас.
4. Если что-либо есть, то Сейчас есть. И это суждение
аналитическое, вернее даже простая тавтология, так как Сейчас — имя,
которое я дал чему-либо, и я могу сказать и так: если Сейчас есть,
то что-либо есть. Теперь я попытаюсь определить и обосновать
прошлое и будущее в настоящем — в Сейчас. Здесь уже будут и
синтетические суждения, но поскольку я выбрал
феноменологический метод, я постараюсь избежать, поскольку это возможно,
всякого обоснования, выведения и доказательства и буду говорить, как
говорили индусские геометры при доказательстве теоремы,
указывая на чертеж: смотри. Вместо чертежа — моя душа.
5. Сейчас есть или Сейчас — источник всякого
существования: если что-либо есть, то есть сейчас. Но сейчас предполагается
и то, что не есть сейчас: прошлое, которое есть сейчас в
воспоминании, и будущее, которое есть сейчас как ожидание. Предмет
воспоминания или ожидания не есть сейчас, но воспоминание о нем или
его ожидание есть сейчас. При этом я должен отделить предмет
воспоминания и ожидания от содержания воспоминания и
ожидания и оба — от акта воспоминания и ожидания. Предмет — то, о
чем я говорю: было или будет. Содержание — то, что я
вспоминаю о предмете или каким ожидаю его. Ясно, что предмет
воспоминания и так же ожидания не одно и то же, что содержание
воспоминания или ожидания.
6. Предположим, сейчас я вспоминаю что-либо. Тогда я
различаю: во-первых, то, что я вспоминаю, — предмет воспоминания.
Сейчас его нет, сейчас я вспоминаю его. Поскольку я сейчас
вспоминаю, я называю это воспоминание — актом воспоминания, предмет
же, каким он вспоминается, — содержанием воспоминания, и
содержание воспоминания отличается от предмета, так как определяется
не только предметом, которого сейчас уже нет, но и тем
состоянием — тем Сейчас, в котором я сейчас нахожусь.
639

7. Но вспоминаю я сейчас, в том Сейчас, которое я не могу
определить и которое не длится. Тогда я устанавливаю такое
противоречивое положение:
(I) Сейчас — акт воспоминания; так как сейчас, то акт не длится
и в том, что не длится, то, что длится — вспоминаемое содержание,
в нем же предполагается то, чего сейчас нет — предмет
воспоминаний. Сейчас есть.
Акту воспоминания сейчас я дам имя: есть как было. «Есть» —
акт или форма воспоминания. «Было» — его содержание или
материя. «Как» — указание на предполагаемый предмет
воспоминания.
8. Воспоминание не ограничивается одним только «есть как
было», потому что «было» в этой формуле вспоминается тоже
как «есть» и снова как «есть как было»: в воспоминаемом ты
вспомнишь другое, что было раньше, и так как ты отнесешь его к
вспоминаемому Сейчас, то скажешь: не было, а есть как было.
Поэтому:
(II) 1) Сейчас есть;
2) Сейчас есть как было;
3) Сейчас есть как было, которое есть как было.
Очевидно и дальше так же, этот ряд идет неопределенно далеко
назад от Сейчас. Значит, не от прошлого к настоящему, но от
настоящего к прошлому, к позапрошлому в прошлом и дальше так же.
9. Феноменологическое описание не психологическое. В
психологическом описании наблюдатель не исключает себя, поэтому не
может разделить свое состояние, если оно сложно, на составляющие
слои. В феноменологическом описании я вижу «было», отделенное
от других побочных наслоений. Тогда этого «было» или нет или оно
есть сейчас, тогда: есть как было. Теперь же я рассматриваю уже
не свое смешанное психологическое состояние, но «есть как было».
Тогда я снова вижу: «было» или не было, или снова «есть как было».
Получаемый ряд не абстракция, но феноменологическое описание
моего непосредственного состояния — воспоминание того, о чем я
говорю: было. Если в обычном психологическом наблюдении ряд
(II) мне трудно обнаружить, в некоторых (же) случаях вообще не
обнаружить, то потому, что обычное воспоминание — сложное
наслоение нескольких, а иногда и многих слоев.
10. В простом «есть как было» я не увижу ни движения, ни
изменения, ни времени. Положим, я вспоминаю полет птицы. В поле
640

моего зрения она была пусть одну минуту. Но вспоминать ее полет
я могу в течение какого угодно времени. Во время воспоминания
она все время остается в поле моего внимания, пока я этого хочу,
хотя в действительности в поле моего зрения она находилась
всего одну минуту. Вспоминаю ли я ее полет или в воспоминании она
все время неподвижно висит в воздухе, пока в следующем
воспоминании я не передвину ее на некоторое расстояние по траектории
ее полета? Вспоминая полет птицы, я вижу, во-первых,
неподвижную траекторию ее полета, во-вторых, я вижу птицу не летящей, а
висящей в воздухе на какой-либо из точек ее траектории. Но
смена нескольких, должно быть не очень многих, неподвижных
положений птицы создает у меня не представление, а мысль о летящей
птице. И тогда в исключительных случаях я действительно вижу
полет птицы. Но тогда к воспоминанию примешивается воображение,
которое относится не к прошлому, а к будущему. Второй пример:
я вспоминаю знакомую мелодию. Пока это чистое воспоминание,
я вспоминаю ее недлящуюся, но в целом, в виде, например, ломаной
линии, с помощью которой я представляю себе высоту или силу
звуков, или как-либо иначе. Но чтобы действительно услышать ее
внутренним слухом, должно добавиться воображение: я слышу ее, если
пою, хотя бы про себя.
11. Как физика разлагает материю на атомы, так и
воспоминание, которое кажется длящимся, разлагается тоже на атомы
воспоминания, причем в каждом атоме снова атом, пусть второй степени,
в этом — другой атом третьей степени и дальше так же. В
отдельном же атоме воспоминания нет ни изменения, ни движения, ни
времени. Так вот особенности прошлого:
a. Прошлое существует только как воспоминание прошлого.
b. При этом вспоминается только сейчас — то есть в акте
воспоминания.
c. Само воспоминание как содержание не сейчас, хотя и в Сейчас.
d. В воспоминании предполагается предмет воспоминания.
e. В каждом отдельном воспоминании, то есть в атоме
воспоминания, ничего не происходит: не изменяется, не длится.
f. Каждый атом воспоминания содержит в себе другой атом
воспоминания. Это можно сказать так: атом воспоминания п-й
степени содержит в себе атом воспоминания (п+1)-й степени. Так
образуется ряд: настоящее; прошлое в настоящем, позапрошлое в
прошлом, которое в настоящем, и дальше так же.
21 «...Сборище друзей...», т. 1
641

Остается непонятным:
1) Как объединяются атомы одинаковой степени в комплексы
атомов одинаковой степени, то есть как возможна
последовательность воспоминаний не вглубь, а одно за другим?
2) Как возможна последовательность воспоминаний не назад,
а вперед?
3) Откуда берется само ощущение и чувство длительности, то
есть сама временность и ощущение необратимости и
совершенности того, что совершилось? Чтобы понять это, надо обратиться к
будущему.
12. Как и прошлого, будущего или вообще нет и тогда и не будет,
или оно есть сейчас и в Сейчас. Тогда я называю его: есть как будет.
Снова я отвлекаюсь от всех наложений в психологическом
переживании будущего и наблюдаю чистое «есть как будет». Тогда я
нахожу в нем прежде всего ожидание и перспективность
настоящего, проявляющуюся в свободе выбора. Очевидно, что я имею здесь
в виду не внешнюю, а внутреннюю свободу выбора, то есть свободу
моего намерения. Последующие события могут не зависеть от
моего желания, но мое желание зависит от меня: я могу желать или не
желать наступления определенного события, здесь у меня полная
свобода выбора, так мне во всяком случае кажется в момент
выбора. «Есть как будет» — прежде всего внутренняя свобода
выбора, независимо от того, удастся ли практически мой выбор или
нет.
13. Свобода может быть относительной или абсолютной. Если
свобода выбора мотивирована, то она уже не абсолютная —
определяется и, значит, детерминируется мотивом, какой бы ни был мотив,
хотя бы самый возвышенный: религиозный мотив — тоже мотив
и так же детерминирует свободу выбора, как и всякое желание. При
этом всякий мотив вспоминается, значит, мотивированная свобода
выбора уже не чистое «есть как будет», примешивается и прошлое:
воспоминание о мотиве, определяющем выбор.
14. Подобно тому, как воспоминание раздробили на атомы
воспоминаний, отделим от свободного выбора то, что его окружает.
Положим, у меня есть несколько мотивов и я должел выбрать один,
который и определит мое решение, то есть выбор. Если передо мною
два мотива, то все же для меня есть возможность выбирать или
вообще не выбирать, то есть отказаться от выбора. Предположим,
я выбрал выбор, то есть решил выбирать. Тогда, если оба мотива
642

неодинаковой силы, то из этого еще не следует, что я выберу более
привлекательный мотив, обозрение мотивов еще не есть их выбор,
оно только укажет на преимущество для меня одного из мотивов, но
я могу пожелать выбрать именно менее преимущественный. Но и
для такого выбора опять найдется мотив, заставляющий меня
выбрать менее привлекательный мотив. В самом же выборе уже нет
обозрения мотивов, есть только решение выбрать или не выбрать.
Это и есть чистое «есть как будет», освобожденное от
определенных мотивов, то есть от воспоминания. Обычно оно скрыто
наслоением воспоминаний о возможных мотивах.
15. Чистое «есть как будет», освобожденное от мотивов —
чистый материально, то есть по содержанию, не мотивированный акт
свободного выбора. Будет ли он и формально не мотивированным
актом свободы? Пусть мне предстоит совершить акт
немотивированного свободного выбора. Пусть я решу избрать, то есть выберу,
отказ от выбора. Но если я решил избрать и выбрал, то хотя бы я
и выбрал отказ от выбора, но я его выбрал. Значит, это уже не отказ
от выбора, а выбор. Что бы я ни выбрал, я уже выбрал выбор. Значит,
и формально свобода выбора детерминирована, только не
определенным мотивом, а самим выбором. Свобода выбора
детерминирована сама собой, и это детерминирование как формальное
бесконечно более сильное, чем детерминирование мотивом. Мотивов
много, и я имею хоть ограниченную относительную свободу выбора,
здесь же я заключен в своих собственных пределах и выйти мне
некуда. Свободу выбора я называю предельной свободой, мысль,
ограниченную свободой выбора, то есть логическими законами
тожества, противоречия и исключенного третьего — предельной
мыслью.
16. Акт свободного выбора связан с ожиданием: я должен что-
то совершить. Совершенный акт необратим, то есть не может быть
сделан несовершенным. Сам акт есть переход от намерения к
совершению. Единство этих трех элементов: переход от намерения к
совершению, необратимость этого перехода и невозможность
совершившемуся быть несовершенным, я называю дифференциалом
времени — это квант длительности и временности.
Дифференциал времени всегда положителен: от намерения к совершению,
не обратно. Это и есть то, что мы чувствуем, когда говорим: время
течет.
21*
643

МАКРОФЕНОМЕНОЛОГИЯ
17. Чистое прошлое или, точнее, воспоминание
прошлого — ряд, причем идущий скорее назад, чем
вперед, причем каждое последующее вкладывается в
предыдущее (см. рис.). Чистое будущее —
ожидание, свобода выбора. В обычном воспоминании и ожидании оба
элемента времени накладываются друг на друга. Эти наложения могут
быть самого различного рода. Например, останавливаясь на каком-
либо воспоминании, я обдумываю его и, предположим, раскаиваюсь
в том, что сделал, — значит, ввожу свободу выбора: сейчас я
совершил бы этот поступок иначе. На прошлое, то есть на его
воспоминание, я накладываю элемент будущего — свободу выбора и тем
самым представление перехода от намерения к решению,
необратимость и невозможность совершившемуся стать несовершенным, то
есть дифференциал времени. Тогда происходит то, что я называю
первоначальным обращением: наложив дифференциал времени на
ряд воспоминаний, идущих назад, я представляю его себе идущим
вперед, то есть так, как нам кажется, что мы представляем себе время.
18. Вообще всякое обдумывание какого-либо события, кто бы
его ни совершил, всегда будет наложением на него дифференциала
времени, то есть будущего, так как мысль заключена в пределы
свободного выбора и всякое событие могло быть совершено и могло
быть не совершено. Первоначальное обращение происходит в любом
логически правильном суждении. Сказуемое и логически и
грамматически связано со словом «сказать» или «высказать».
Сказуемое и есть высказывание. Но затем, когда вводится фактическое
понятие объема, сказуемое, которое логически первоначальное, так
как, высказывая что-либо, вводит его в мир речи, становится вторым,
а объем высказывания, то есть менее существенное для него, —
первым: подлежащим. Первоначально сказуемое как
высказывание — основание для подлежащего; после перво<начального>
обращения подлежащее понимается как основание для сказуемого.
19. Когда будущее представляют не как возможность
свободного выбора, но как некоторый ряд событий, то накладывают на него
элемент прошлого: так как ряд и характеризует прошлое, всякий
ряд — воспоминание прошлого. Свобода выбора с наложенным на
него рядом — фантазирование или воображение. Как
обдумывание прошлого уже не чистое прошлое, но прошлое с наложением
644

на него свободы выбора, так и фантазирование — будущее с
наложением на него элементов прошлого. Не только
фантазирование, но и всякий мотивированный выбор — будущее с
элементом прошлого, так как мотивы взяты из содержания воспоминания.
Наложения прошлого на будущее и будущего на прошлое
нормальны: они скрывают сущность прошлого и настоящего, но в
жизни нормального среднего человека не искажают нормального
соотношения между прошлым, Сейчас и будущим. Но бывает, когда эти
соотношения меняются — это патологические случаи. Прежде чем
перейти к ним, я построю схему времени.
20. Когда хотят дать схему времени, проводят горизонтальную
прямую, берут на ней какую-либо точку, называют ее «сейчас»,
отрезок налево от этой точки называют «прошлым», направо —
«будущим». Эта схема не имеет ничего общего с действительным
переживанием времени. Во-первых, прошлое и будущее
абсолютно разнородны: чистое прошлое — воспоминания, обременяющие
настоящее, чистое будущее — свобода выбора, ожидание и
перспективность настоящего. Во-вторых, поскольку вспоминаю я и
воспоминание нахожу в себе, в глубине себя, естественнее представить
прошлое в виде вертикальной прямой. А так как чистое будущее —
свободный выбор между свободным выбором и отказом от
свободного выбора, который есть снова выбор, то будущее никак нельзя
представить прямой, продолжающей прямую воспоминания,
но углом, каждая сторона которого снова раздваивается — это
будет схемой детерминированности свободного
выбора:
вертикальная прямая схематично передает
обремененность настоящего (точка — в
вершине угла), пучок над нею — предельный
свободный выбор.
21. Патологические случаи.
а) Чрезмерная переобремененность настоящего прошлым, то есть
воспоминанием может настолько парализовать свободу выбора, что
угол свободного выбора стремится к нулю: свобода выбора
становится неинтересной, диапазон колебаний чувств и реакций на
раздражения внешнего мира стремится к нулю. В пределе человек
ничего не хочет, настоящее становится бесперспективным, пучок
свободного выбора как бы втягивается в прошлое, время
останавливается. Но эта остановка времени не есть уничтожение времени
<J-
645

абсолютной свободой, скорее это утверждение времени,
остановившегося в бесперспективности настоящего.
б) Принципиально возможно и непосредственное увяда- |
ние и отмирание пучка свободного выбора — абулия, вызванная
не переобремененностью настоящего прошлым, но непосред- '
ственно его бесперспективностью.
в) Чрезмерное активизирование свободы выбора. Это бездумная
активность ради активности. Пучок свободы воли чрезмерно
разрастается и как бы втягивает в себя прошлое. Этот случай,
противоположный первому, тоже не уничтожает, но
утверждает время в перспективности настоящего,
то есть именно в его ограниченности и
предельности, утверждает саму временность и суетность:
22. Абсолютная свобода.
Бог сотворил сейчас моей души. Бог — Дух, душа не Дух, душа
тяготеет к Духу — это ее отношение к Богу; душа проникнута
Духом — это отношение Бога к душе. Само же это двойное
отношение индивидуально для каждой души и уже не Дух, а ее дух,
вернее Дух, который она делает своим: мое не мое. Душа не может
быть только духом. Во-первых, если бы душа была только духом,
то души не различались бы, и каждая душа была бы не духом, а
Духом, то есть Богом. Во-вторых, Бог не сотворен, душа
сотворена; сотворена по образу и подобию Божьему. Подобие с Богом:
заложенное в душе тяготение к Богу, и Богопознание — это та amor
intellectuals Dei, о которой говорил Спиноза: Бог любит Себя
Самого совершенной интеллектуальной любовью, и этой же самой
любовью любит человек Бога.
Интеллектуальная любовь Бога — образ Троицы, Бог как
субъект любви — Отец, как объект любви — Сын, как любовь —
Святой Дух. Но так как Сын — Слово, а Бог Словом сотворил
мир, то интеллектуальная любовь Бога к Себе Самому включает в
себя и любовь Бога к сотворенному. Поэтому Спиноза в своей
формуле и не упоминает о любви Бога к человеку, она
аналитически входит в любовь Бога к Самому Себе. Но любовь человека к
Богу синтетически присоединяется к любви Бога, потому что после
грехопадения человек получил так называемую свободу воли: он
может любить Бога, и если может, то уже не любит, так как
«может» заключает в себе или, вернее, есть возможность свободного
выбора. В свободном же выборе человек необходимо избирает
ЛЛ
646

возможность своего выбора, значит, любит не Бога, что бы ни
выбрал, но свой выбор, то есть себя. Кант сказал: если должен, то могу.
Но он не понял того, что сам сказал. Он сделал из этого вывод:
долженствование осуществляет мою нравственную свободу. Он не
заметил, что всякое «могу» уже формально детерминировано самой
возможностью выбора, значит, уничтожает мою свободу. Поэтому:
если могу, то должен, если должен, то уже не могу. Если я могу или
должен любить Бога, то я Его уже не могу любить, так как люблю
себя. Чтобы любить Бога, надо устранить самую возможность и
всякое долженствование. Но и это высказывание неправильно, так
как здесь есть слово «надо». Основная заповедь или основной
нравственно-религиозный практический принцип вообще не может
быть точно формулирован, даже сказан, потому что сказанный он
всегда примет форму закона, то есть долженствования, он будет уже
обусловлен, но не может быть обусловленным. Поэтому: если я
должен или могу любить Бога, то я не люблю Его. Но я совершаю
невозможное: любовь к Богу это совершение невозможного —
устранение верой всего, что я могу и что я должен; устранение всего,
что я могу и что я должен не выводимо, но фактично, этот факт —
образ первоначального факта или первой жертвы: «Бог так
возлюбил мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий
верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин. 3, 16). Это
отступление понадобится в дальнейшем.
Подобие сотворенной души с Богом — amor intellectualis Dei, и
она (любовь Бога к Себе, то есть Богопознание) в сотворенном так
же не имеет конца, как и в Творце. Поэтому из сотворенности души
не следует ее смертность. Отличие сотворенной души от Бога: сотво-
ренность, то есть начало, причем не самопроизвольное, не я сам
сотворил себя самого. Начало души — сотворенная аналогия, то есть
образ и подобие Слова, Которое было вначале у Бога и было Богом.
«В начале было Слово» (Ин. 1, 1). Два начала: прообраз —
бесконечное несотворенное начало в Боге, в котором Бог Словом
дал начало моей душе, то есть сотворенному; поэтому второе
начало — образ: сотворенная аналогия первого начала. Как образ и
подобие первого начала, образ и подобие Бога, — душа абсолютно
свободна; как сотворенная аналогия — душа может иметь
возможность свободного выбора, то есть может пасть и, как только может,
уже пала. Потому что если могу, то должен, если же должен, то уже
не могу.
647

Адаму в Раю разрешено было вкушать плодов от всех деревьев,
включая древо жизни, но не от древа познания добра и зла. Из двух
деревьев: добра и познания добра и зла человек как сотворенный
может вкушать только от одного; но в Раю было два главных
первоначальных древа: одно древо послушания — жизни, другое —
непослушания — познания и смерти. Как только у Адама — я здесь
имею в виду так же и Адама в себе самом, — явилась мысль о
возможности двух деревьев, послушания и непослушания, мысль об
альтернативе — о возможности выбора, он уже выбрал, значит,
выбрал детерминированную свободу выбора, и сразу же потерял
абсолютную свободу и связанное с ней Богопознание. Змей,
соблазнивший Еву, — мысль о возможности противоположения древу
жизни древа познания. Эта мысль, в отличие от других
производных мыслей, сразу же есть и осуществление себя. Как только
Адам — Адам во мне, я сам — подумал, что кроме древа жизни,
древа послушания добра и Богопознания, есть еще древо познания
добра и зла, у меня как у сотворенного сразу же явилась мысль о
возможности свободного выбора, вернее первая мысль есть
одновременно и вторая, а вторая одновременно и ее реализация: мысль
о свободном выборе уже и есть свободный выбор, а свободный выбор,
что бы я ни выбрал, уже есть осуществление свободного выбора.
Поэтому как только Адаму, то есть мне, явилась мысль о вкушении
плодов с древа познания, я уже вкусил и, значит, пал, потеряв
абсолютную свободу и получив вместо этого свободу выбора. Снова
повторяю, здесь нет последовательности: мысль о вкушении
плодов с древа познания и была вкушением, то есть свободным
выбором. Тем самым вкушение плодов с древа познания есть изгнание
из Рая.
Только Бог свят и знает различие святости и греха, добр и знает
различие добра и зла, но человеку как сотворенному суждено или
быть или знать: Святой не знает различия святости и греха, он не
понимает греха, грех для него — несуществующее, так, как оно и есть.
Только Бог знает существующее и несуществующее, а человек или
живет в существующем — в святости и в добре, или различает
святость и грех, добро и зло, тогда уже не живет в существующем,
не свят и не добр. Мы не можем даже понять совмещения «быть»
и «знать» и связанных с ними добра и святости. Царь Давид
сказал: грех я и все помыслы мои грех. И еще: все развратились, нет
ни одного праведного. Святость не выносит греха. Тогда Бог, как
648

Святой, отвергает всех нас, как грех. Но Бог — любовь или добро,
(тогда) принимает нас. Это не просто наше непонимание — это
трансцендентальное, даже онтологическое, так как это наша
человеческая сущность. Как онтологическое — это не только не
непонимание, но и реальность сотворенного и реальность Творца. В
твари — это противоречие, в Творце — реальное осуществление
противоречивого, реальное отожествление несовместного. Бог
Отец — Святость отвергает нас. Бог Сын — Любовь принимает
нас. Но ведь не два Бога, а один: Бог принес Себя в жертву,
пожертвовал Собою, чтобы спасти нас. Бог, совершающий жертву, —
Бог Отец, но приносит в жертву Себя же, как жертва Он — Сын,
взявший на себя грех мира. Это то же противоречие, которое
изгнало Адама из Рая, но Адам как сотворенный не мог его вынести,
а Бог как несотворенный реально отожествляет. Это понимание
Троицы не динамизм или модализм, но соответствует символу
Афанасия: «Чествовать единого Бога в Троице, и Троицу в единице, не
сливая Лиц и не разделяя сущности».
«Отец — Бог, Сын — Бог, Дух Святой — Бог; впрочем, не
три Бога, но Бог един». Мы не можем понять, как можно то же
самое не соединять и одновременно не разделять. И в то же
время чувствуем в себе соединенность разделенного и несовместного
и разделенность соединенного и неразделимого. Но мы хотим это
не только чувствовать и быть соединением разделенного, но и
понять и знать. Тогда соединенное разделилось, и это и есть
изгнание из Рая.
ПЕРЕХОД К ОБЪЕКТИВНОМУ ВРЕМЕНИ
Объективное время — это время, определяемое движением
светил на небе, время часов. Принцип часов, вообще объективного
времени — периодичность движения маятника. Как перейти от
субъективного времени к объективному? В себе самом я нахожу
естественный маятник — дыхание: периодичность вдохов и
выдохов. Уже с древнейших времен люди обращали внимание на
дыхание: дыхание — дух — душа — жизнь. В библейской
психологии под дыханием и душой часто понимается жизнь, живое
существо, человек: «Всякое дыхание да славит Господа» (Пс. 150).
Обычно же в Библии и в Евангелии под душой понимается то, что
сейчас называют психофизическим единством — человек как це-
649

лое души и тела. Такое понимание души мне кажется наиболее
естественным и беспредпосылочным, то есть предшествующим
всякой теории о соотношении души и тела.
Из всех функций и проявлений деятельности человеческого тела
дыхание кажется и нам наиболее главным, мы не только не
представляем себе жизни без дыхания, но смерть необходимо
соединяется у нас с представлением последнего вздоха и выдоха. И
одновременно периодичность вдоха и выдоха — естественный маятник,
измеряющие течение времени. Течение субъективного времени —
во мне, наблюдатель вне меня не может его обнаружить, но
периодичность моего дыхания обнаружима и для внешнего
наблюдателя. Сравнение ритмов дыхания моего и другого человека уже
создает некоторое представление объективного времени: если у нас
разные ритмы, например, у меня тридцать вдохов за единицу
времени, а у него сорок, то можно построить объективную формулу для
перехода от одного ритма к другому.
Так как дыхание, с одной стороны, душа, жизнь человека как
целое, причем психофизическое целое, с другой же стороны,
естественный маятник, то феноменология души как психофизического
целого одновременно будет и феноменологией объективного времени.
Но эта феноменология души или человека как целого не должна
стать эмпирической антропологией. Это не учение об
эмпирическом человеке, имеющем душу и тело, это уже теория, причем
эмпирическая, а феноменология — до теории. Я исхожу из
непосредственного факта своей души, причем уже павшей, значит, имеющей
свободу выбора, и буду искать первоначальные акты свободного
выбора, которые душа осуществляет на себе самой. Потому что до
теории душа ничего и не имеет, кроме себя самой. Ты, другой, другие,
весь мир — до теории, то есть до совершения акта свободного
выбора, принадлежит моей душе, весь мир — мой мир. Потом уже,
в актах свободного выбора я выделю из моего не мое. Принуждает
ли меня что-либо совершать акты свободного выбора? Да, внешняя
противостоящая мне сила. Я не могу пока сказать о ней ничего
определенного, да и дальше я не смогу определить ее, все, что будет
определено, войдет в мое. Но и определив все, что мне
противостоит, заключив все противостоящее мне в систему или формулу, я сразу
же увижу, что оно ускользнуло. И сколько бы раз я ни заключал
его в формулу, оно каждый раз будет ускользать от меня: после
заключения его в формулу я снова найду его вне формулы.
650

О методе. Чистый акт свободного выбора есть свободный
выбор выбора или отказа от выбора. Избрав первое, я обусловлен уже
не только формально, но и материально: некоторой
последовательностью или прошлым, при этом выбор уже завершен. Поэтому я
буду в каждом выборе избирать отказ от выбора — это сохранит
для меня перспективность настоящего в свободном выборе и
возможность продолжения свободного выбора до тех пор, пока я не
найду в одном из выборов условий возможности мира, тебя и
времени. Считаю ли я этот метод безукоризненным? Нет. Мир и ты
в моем представлении случайны. Не может быть необходимого
принципа для выведения случайного. Но так же феноменология не
есть чистое описание. Вообще нет и не может быть чистого
непреднамеренного описания. Феноменология не просто описывает, но
открывает в явлении то, что в нем является. Открыть его должен
взгляд, а взгляд исходит из точки, некоторого центра — пусть это
будет интуиция. По мере удаления от центра ясность взгляда
слабеет. Поэтому первый выбор вполне точен, точность следующих
выборов уменьшается, появляется погрешность: произвол,
регулируемый уже не самим взглядом, а интуицией.
Пучок света <выделенный диафрагмой> исходит из точки в виде
конуса. Конус может быть пересечен плоскостью,
перпендикулярно к его оси. В сечении на плоскости получится освещенный круг.
Чем эта плоскость дальше от вершины конуса, тем больше
диаметр освещенного круга, но тем слабее освещенность. Каждый
акт свободного выбора дает некоторый освещенный круг, в
каждом последующем акте диаметр круга больше, а яркость его
меньше.
Возможны и другие взгляды на мир при той же самой
основной интуиции. Каждый из них имеет свои преимущества и свои
недостатки. Каждый из этих взглядов, абсолютный в начале, по мере
удаления от центра становится относительным. Но эта
неизбежная погрешность не вредит исследованию. Исследование не
должно быть полной, непротиворечивой системой. Оно должно дать
направление, направить взгляд и увидит только тот, кто сможет
взглянуть в заданном направлении, кто сам сумеет направить свой
взгляд.
651

ФЕНОМЕНОЛОГИЯ ДУШИ
И ОБЪЕКТИВНОГО ВРЕМЕНИ
Феноменология — явление являющегося. Это — некоторый
акт. Совершаю этот акт — я. Я являю являющееся. Явление —
душа, причем моя сейчас: сейчас моей души. Но я и есть сейчас моей
души. Тогда: я — явление являющегося. Я как явление
являющегося — абсолютная недетерминированная свобода. Тогда я еще не
пал, я — в Раю. Это во-первых. Во-вторых, я могу остаться в Раю.
Но как только я сказал: «я могу», я уже должен и уже не могу.
«Могу» — изгнание из Рая. Я совершаю акт явления
являющегося. Я решил совершить этот акт. Решение — свободный выбор.
Как только я решил, я потерял абсолютную свободу, пал в
свободный выбор, ограничен свободой выбора, предельной мыслью;
пределы: выбор и отказ от выбора, то есть невыбор в свободе выбора.
Я решил, «решил» — изгнание из Рая. Откуда мысль: «я могу»?
Зачем я решаю, выбираю? Чтобы познать явление являющегося.
Я — явление являющегося. Но я пожелал не только быть
явлением являющегося, но и познать его. Древу жизни я предпочел древо
познания. Тогда я пал и изгнан из Рая.
Я — сейчас моей души. Сейчас — не момент времени, но
вечность в абсолютной свободе. Но я пал. Тогда не могу удержаться
в «Сейчас». Сейчас я прикасаюсь к вечности в мгновении — в
Сейчас, но, коснувшись, сразу же теряю ее: я изгнан из Рая. В
мгновении я прикасаюсь к вечности, но конец мгновения теряю. Даже
не конец: я теряю мгновение сразу же, как касаюсь в нем вечности.
Тогда я спрашиваю: я — сейчас моей души, был ли я только что
«сейчас моей души»? Но конец мгновения утерян. Задавая этот
вопрос, я уже не в вечности и не касаюсь ее, я пал в предельную
мысль, изгнан из Рая. Остались воспоминания. Но у меня нет
основания доверять им. Воспоминание — в пределах свободного
выбора, в предельной мысли, значит, детерминировано; вечность не
детерминирована так же как и сейчас моей души.
Сейчас моей души — в вечности и не проходит, прохожу я,
изгнанный из Рая, пожелавший познать себя — познать сейчас моей
души. Пожелав познать себя, познать, что я есть, я потерял себя,
потерял сейчас моей души. Теперь я познаю: совершаю свободный
выбор. Я познаю то, что я потерял: себя, свою душу, сейчас моей
души. Я познаю потерянное актом свободного выбора. Но имен-
652

но этим актом я и теряю его. Таким образом, актом познания души
я ухожу от нее, ухожу от «сейчас моей души», от вечности, от
действительного в возможное: от того, что есть, в то, что только может быть,
всегда только может быть, но не есть.
Так вот — я, моя душа, сейчас моей души и познание моей души,
в котором я теряю ее, — свободный выбор.
Передо мною — я, моя душа. Я совершаю акты свободного
выбора. Первый акт — акт чистого, поэтому формального,
свободного выбора — выбора выбора или невыбора. В изложении
первого акта не будет никакого произвола, хотя сам акт — произвол:
непослушание, так как вкушение от древа познания. Но в
изложении этого моего произвола не будет никакого произвола: чистый
свободный выбор, то есть чистый от всяких материальных мотивов,
формален, то есть детерминирован только самим собою.
Изгнанный из Рая, я и есть сам произвол: непослушание; я — уже не сейчас
моей души, но сама свобода выбора. Сама свобода выбора — я сам,
поэтому я сам — избрание выбора в свободе выбора. Я сам —
это не я телесный, не я ощущающий, чувствующий, желающий,
решающий, выбирающий, но сам свободный выбор выбора. Поэтому
я сам — чистая форма меня самого. На вопрос: кто я сам? Я могу
только ответить: я сам — сам. Но кто же я сам, который есть сам?
И снова ответ один: (я сам) — сам — сам. Очевидно, и дальше
так же: [(я сам) — сам] — сам; {[я сам) — сам] — сам} — сам...
Я сам ухожу от себя самого, так как делаю себя самого
объектом себя самого. Я называю это объективированием себя самого,
и ясно, что в этом объективировании я никогда не дойду до себя
самого. Во-первых, в этом объективировании себя самого как акта
свободного выбора я уже не свободен, но детерминирован самим
собою. Во-вторых, в этом акте я пуст: содержанием меня самого стал
я сам как пустой бессодержательный акт объективирования меня
самого мною самим. Я уже не что, а ничто. При этом надо
различать два ничто: первое ничто — это ничто, из которого меня
сотворил Бог. Это ничто безынтенциальное, то есть ни к чему не
тяготеющее, ничто, в котором нет ничего своего или самого, — это
ничто Бога. Родительный падеж здесь надо понимать как
принадлежность, как ответ на вопрос «чье», а не «чего». Ничто Бога значит:
ничто, принадлежащее Богу, Божье. Творение мира, моей души
абсолютно свободно. Всякая цель, всякий мотив ограничил бы
абсолютную свободу Бога. Даже сам вопрос «почему или зачем Бог
653

сотворил меня?» ограничит свободу Бога. Абсолютное ничто вне
Бога, творение из ничто исключает всякий вопрос о причине и цели
творения и гарантирует абсолютную свободу Бога. Ничто первое
лишено всякой интенции, то есть тяготения к чему-либо, поэтому
ничто первое не само ничто. «Само» — первое тяготение, причем
к себе. Бог — Само Что, то есть Само бытие. Бог сотворил меня
из ничто, дал мне что. Я — что, ставшее из ничто, ничто, ставшее
что. Таким я был в Раю. Я был что, но не само что, только Бог —
Само Что. Я пожелал стать самим — это желание и есть
вкушение от древа познания. Пожелав стать самим, я и стал самим: я сам.
Желание стать самим и есть я сам. Но само что — только Бог,
только Сам Бог есть Само Что. Я познал — стал я сам, но
потерял свое что: изгнан из Рая. Мое что осталось в Раю, я сам,
изгнанный из Рая, — само ничто. Ничто первое ничего не желало, ни к
чему не стремилось, не тяготело. Мое ничто — второе — само ничто
и стремится к себе самому: я сам — (я сам — сам) — [(я сам —
сам) — сам]... Поэтому я сам уже не что, мое что осталось в Раю,
я сам разделен: сотворенное что не может быть само, но я избрал
само, пожелал быть самим. Теперь я сам, но, во-первых, потерял свое
что и, во-вторых, не имею и себя самого, стремлюсь к себе самому
в объективировании себя самого и в этом стремлении все дальше
ухожу от себя самого. Став самим собою, изгнанный из Рая, я
разделился, сам разделил себя и осталась тоска по утерянному что и
тоска по себе самому, от которого я тем дальше удаляюсь, чем сильнее
хочу приблизиться к нему — к себе самому.
Нагорная проповедь начинается со слова «блаженны»,
по-гречески: makarioi. Шеллинг производит это слово от makar, что
значит: не ешь себя. В безнадежной погоне за самим собою я
обречен на поедание себя самого — это последствие непослушания и
изгнания. В этой погоне за самим собою я не есть и не только не
есть как что, но и как сам. Потому что «я сам» <есть> «я сам —
сам» и тогда «(я сам — сам) — сам» и дальше так же. Я сам
всегда могу быть сам, и если могу, то должен, если же должен, то не
могу. Если должен, то могу — это формула долженствования по
Канту — категорический императив — одна из гениальнейших
ошибок в истории философии. Открыв долженствование, Кант думал,
что это принцип нравственности, между тем как это принцип
безнравственности и атеизма: я пожелал быть самим, но Сам только
Бог. Поэтому, став самим, я перестал быть, сейчас я только могу быть,
654

всегда только могу. Если я никогда не есть, а всегда только могу
быть, то я уже не что, а ничто, причем само ничто. Возможность —
«могу» — не есть, но и не ничто первое, а само ничто. Поэтому
возможность объективируется так же, как и я сам: возможность быть
есть возможность возможности быть, возможность возможности
возможности быть и дальше так же, и ясно, что в этой
возможности возможности... быть я никогда не дойду до «быть», то есть до
что. Я сам — сама возможность, возможность возможности...
которая никогда не станет и никогда не есть, но всегда может быть —
само ничто, пожирающее себя в своем желании быть самим собою.
Первый свободный выбор строго формален — выбор,
детерминированный самим выбором. Я сам — свободный выбор выбора.
В чистом свободном выборе я выбираю выбор или невыбор. Выбор
выбора — я сам. Что осталось от души для выбора невыбора?
Ничего и все. Ничего: в свободе выбора и в выборе выбора я
потерял свое что, что моей души — может оно осталось в Раю.
Поэтому от души, от Сейчас моей души ничего не осталось. Все: я
сам уже не что, только возможность. Чего? Возможность быть самим
собою, которым я уже не стану, так как только могу стать им, всегда
только могу, значит, должен, значит, не могу. В свободе выбора я
произвожу разделение. Свобода выбора и есть первоначальное мое
разделение и противоположение: выбор выбора и невыбора, первое
есть форма выбора, второе — его содержание. Эти категории —
категории не того, что есть, но того, что всегда только может быть.
Форма выбора сама снова разделяется: я сам — форма этой
формы, я сам как объект себя — себя самого — содержания этой
формы. Я сам — сам. Второе сам — форма, я сам — первое
содержание этой формы, пусть это будет собственным
содержанием, а форма — собственной формой. Но я сам — сам снова
делаю себя объектом себя самого: (я сам — сам) — сам. Первая
собственная форма вместе со своим первым собственным
содержанием станет вторым собственным содержанием, а последнее
само — второй собственной формой. Это чисто формальное
введение или установление мною в свободе выбора первоначального
разделения на форму и содержание и есть я сам как свободный
выбор. При этом и первоначальная форма сама разделяется на
собственную форму и собственное содержание, и это деление
потенциально бесконечно, но только потенциально; я всегда могу
провести это деление, но всегда только могу: разделив первоначальную
655

форму на форму и содержание, я уже должен и дальше продолжать
это разделение, это разделение и есть погоня за самим собою. Но
никогда я не дойду до себя самого, не догоню себя самого, не смогу
завершить это разделение. Поэтому оно только потенциально
бесконечно и есть только как всегда неосуществленное и
неосуществимое желание и стремление к бесконечному — неосуществимая
мысль. Гипостазированием понятия называется желание и
попытка понять понятие, которое только мыслится и только возможно в
акте мысли, как некоторую реальность. Например, Гегель
гипостазировал придуманную им абсолютную идею или абсолютный дух
под видом Бога. Неокантианцы гипостазировали случайную оговорку
Канта в «Критике чистого разума» — «сознание вообще» — как
некоторую реальность. Есть мое сознание, твое сознание, сознание
Бога как некоторое определенное сознание, как определенный акт
или свойство или качество конкретного сознания, но нет никакого
сознания вообще. А некоторые неокантианцы, воспользовавшись
случайной оговоркой Канта, придали этому случайному неудачному
выражению какую-то реальность. Сам Кант имел в виду только
объективную способность всякой конкретной мысли. Объясняя эту
способность, он один или два раза воспользовался этим неудачным
выражением, за которое через сто лет ухватились Шуппе и
некоторые другие философы. Гипостазирование — это сама воля, а сама
чистая воля — злая воля, так как это сам свободный выбор.
Свободным выбором я сам изгоняю себя из Рая, то есть теряю свое что.
Но остается тоска по утерянному что: я пытаюсь себя самого
сделать чем-либо. Но это невозможно. Тогда придумываю
успокаивающие меня фикции и объявляю их чем-либо — это и есть
гипостазирование понятий — злая воля.
Нельзя гипостазировать акт свободного выбора. Это именно не
что, а только возможность и всегда возможность быть чем-
либо, <но> как только возможность — само ничто. Поэтому не
может быть и никакого реального выведения категории мира, и
бесконечность актов свободного выбора только потенциальная
бесконечность: то есть никогда не завершенная и всегда только
возможная.
Сама первоначальная форма в своем потенциально
бесконечном разделении на форму и содержание только возможна, значит,
пуста: я сам никогда не стану самим, остается только тоска по
утерянному что, по недостижимой для меня завершенности и осуще-
656

ствлению меня самого в себе самом. Эта тоска и поедание себя
самого в погоне за самим собою остается вне выбора выбора. Этот
остаток вне выбора выбора есть выбор невыбора. Это то, что
осталось от души после выбора, я назвал это всем, потому что выбор
в выборе выбора — само ничто. Тогда за пределами самого
ничто — само все.
Богу ничего не противополагается, Бог — абсолютное Что. Этому
Что не противополагается и ничто, иначе Что станет
противополагаемым, а ничто интендируемым: в противоположении оно получит
некоторое тяготение, хотя бы отрицательное. Свобода выбора —
первоначальное противоположение, грехопадение: как только я
противопоставил древу жизни древо познания, я уже совершил акт
противоположения, то есть пал. Тогда я уже не могу не
противополагать, и в свободе выбора противополагаю самому выбору, самому
ничто — само все. Мне даже не надо добавлять к слову «все» слово
«само», так как все и есть само все. Понятие «все» — фикция,
созданная моей свободой выбора. Но она имеет не фиктивный
смысл. В свободе выбора я потерял что своей души, свою душу.
Но изгнанный из Рая, я сохранил воспоминание не о Рае,
изгнанный из него, я и забыл его. Я сохранил воспоминание изгнания из
Рая, воспоминание о том, что я забыл и чего уже не помню. Это
воспоминание сохранилось у меня как тоска и поедание себя
самого, я гипостазирую эту тоску под именем «всего». Это все, что у меня
осталось от забытого Рая и потерянной души. Я называю это
самочувствием и понимаю под ним все мои ощущения, желания,
представления, воспоминания, чувства и мысли — весь мир, каким он мне
непосредственно является в моем восприятии. Этот мир — мой мир
до всяких теорий, то, что я получил в выборе невыбора взамен
утерянного и забытого Рая. Поэтому этот мир не имеет своей
реальности, он есть мое самочувствие. Он не есть, но только
возможен в выборе невыбора. Это уже другая возможность, реальное в
ней — моя тоска, пожирание себя самого.
Выбор выбора, говоря языком Гуссерля, вполне тематизирован,
то есть осознан как тема феноменологического исследования. Я бы
мог подробнее исследовать, например, различие субъективного и
объективного объективирования, но и сказанного о нем довольно,
чтобы увидеть его горизонт (продолжая говорить языком
Гуссерля). Этот горизонт конечен, хотя объективирование потенциально
бесконечно. Конечность горизонта объективирования, то есть вы-
657

бора выбора — в его рациональности. Объективирование — это
сама чистая мысль, то есть мысль без всякого содержания, мысль о
самой мысли. Но и в этой мысли есть один момент
иррациональный. Я сам-я сам — сам. Или мысль сама по себе есть мысль о
мысли. И снова: мысль о мысли есть мысль о мысли о мысли.
Это можно выразить противоречивой формулой: О-(О).
Подставляя в «О» в скобке его выражение из формулы, я получу
потенциально бесконечный ряд. Это единственное место разрыва
рациональности в конечном горизонте мысли, то есть в
рациональности.
Выбор невыбора — самочувствие. Самочувствие иррационально,
горизонт его, пока во всяком случае, в бесконечности, само оно еще
не тематизировано. Оно будет тематизировано во втором выборе.
Уже сейчас видно: тематизируется выбор выбора, выбор невыбора
нетематизирован, горизонт его бесконечен.
Второй выбор. Второй акт выбора я совершаю над
самочувствием. Это и будет тематизированием самочувствия. Я начинаю
снова с выбора выбора. Выбор всегда есть разделение и
противоположение и выбор в противоположении. Второй выбор — тот же
произвол, что и первый: моя относительная предельная свобода. Но
первый выбор был строго формальный, поэтому в изложении его
не было произвола. Второй выбор не вполне формальный, поэтому
появляется и произвол в его изложении. Я произвожу наиболее
общее разделение самочувствия на я и не-я и в выборе выбора
выбираю я. В первом выборе я сам не нуждался в определении,
потому что выбор выбора и есть моя свобода выбора, а свобода
выбора — я сам. Во втором выборе я должен определить, что я
понимаю под «я». Всякое определение по содержанию здесь будет
не точным, чисто номинальное определение ничего не даст. Поэтому
здесь придется удовлетвориться только указанием: самочувствие —
все мои ощущения, чувства, восприятия, представления,
воспоминания, желания, мысли — это весь мир, но как мой мир. Мое
самочувствие я могу разделить на элементы или на слои. Эти слои
расположены вокруг некоторого центра — «я». Этот центр
несомненно есть, но определить его трудно. О каждом слое моего
самочувствия я говорю: это мое. Если же мое, то есть принадлежит мне,
то уже не я — принадлежит мне. Тогда я откину этот внешний слой
и перейду к следующему. Но и этот слой — мое, значит, не я. Так
я дойду до слоя, который называется: мое тело. Но и тело только
658

мое, значит, не я. Дальше я перейду к восприятиям, представлениям,
воспоминаниям. Но и это мое, значит, не я. В пределе я дойду до
себя самого: это я сам первого выбора. Но там еще не было
разделения на я и не-я, оно появилось только во втором выборе.
Поэтому я не должен, а практически и не смогу дойти до
последнего предела. Где я остановлюсь во втором выборе, безразлично,
потому что горизонт не-я, то есть невыбора, все равно останется
бесконечным, а горизонт я — ограниченным. Остановлюсь ли на
своем теле или на своей душе, понимая под душой уже не абсолютную
свободу, а свое эмпирическое я, не имеет значения. К тому же еще
неизвестно, что шире, то есть чей горизонт дальше: моего тела или
моей души, даже эмпирической, то есть уже павшей души. Важно
здесь, во-первых, само разделение на я и то, что мне противостоит
как внешняя мне сила — не-я, и выбор выбора, который и будет
выбором я. Я, как оно предполагается в этом выборе, может быть
тематизировано (я тематизируется в психологии, антропологии,
физиологии), и горизонт его снова ограничен. Не-я остается
вполне иррациональным, горизонт его бесконечен. Не-я я имею в
выборе невыбора.
В первом чистом или формальном выборе я мог избежать
гипостазирования, во втором материальном — уже не могу. Здесь
надо различить произвольное и неизбежное гипостазирование.
Неизбежное гипостазирование — трансцендентальная иллюзия, то
есть иллюзия, которая зависит не от недостатков моего зрения или
слуха, или моего знания или незнания, но от моей сущности, от меня
самого, как изгнанного из Рая. В первом выборе я необходимо
построил категорию формы и содержания. Эти категории настолько
формальны, что еще могу мыслить их как акт, как действие самого
себя. Тематизирую свое самочувствие, я создаю новую категорию:
я уже не могу представить себе, что самочувствие просто есть как
самочувствие, как некоторое состояние, никому не принадлежащее.
Во втором выборе я придумываю к состоянию его носителя — того,
кто имеет это состояние, я придумываю категории предмета и
свойства, субстанции и атрибута и другие. Это придумывание
трансцендентальное: даже если я и знаю, что предмет, субстанция —
гипостазированное понятие некоторого единства различного, все равно,
оставаясь в предельной мысли, я не могу уже мыслить
беспредметно, несубстанциально. Мое самочувствие во втором выборе
разделилось; я отделил от себя внешние слои — некоторую противосто-
659

ящую мне силу, то, что осталось, я гипостазировал в виде я,
отделенное гипостазировал под видом не-я. Я второго выбора,
гипостазированное, павшее и изгнанное из Рая я. В выборе невыборе
не-я тоже гипостазированное, но не тематизированное, с
бесконечным горизонтом. Оно тематизируется в третьем выборе.
Все эти выборы нельзя понимать как последовательные
выборы во времени. Есть только один выбор — выбор древа
познания. Только феноменологически он описывается как
последовательность выборов. Затем: этот выбор, выбор древа познания, то есть
непослушания, абсолютно свободен, иначе я за него не был бы
ответственен; но, абсолютно свободно избрав свободный выбор, я
потерял абсолютную свободу и теперь имею только
детерминированную свободу выбора. Тем самым я пал и теперь уже не в
вечности, а во времени. Но поэтому и изложение моего падения
разделяется во времени на ряд последовательных выборов, хотя
свободный выбор один и вне времени.
Абсолютная свобода арациональна, поэтому и абсолютно
свободный выбор свободного выбора арационален. Тогда он не может быть
изложен вполне адекватно, так как предельная мысль
рациональна. Поэтому же один выбор, во-первых, излагается в виде
последовательности выборов и, во-вторых, в каждом последующем выборе
больше неопределенности. Уже во втором выборе определенным
было само разделение на я и не-я. Но точно определить границы
двух областей: я и не-я, уже не удается. В определение областей
проникает иррациональность.
В третьем выборе я тематизирую не-я. Из множества
состояний, гипостазированных в виде предметов, тел, людей, я выбираю
одно состояние, опять точно неопределимое, но каждому известное.
Я назову его: ты. Ты — это любой человек, к которому я сейчас
имею особое личное отношение, назовем это отношение симпатией,
безразлично, здесь ли он сейчас или его нет, жив он или умер —
это человек, к которому я имею сейчас совершенно особое
индивидуальное отношение, единственное, это в собственном смысле
слова мой близкий и сейчас — только один близкий, один ты.
Может быть, завтра у меня будет другой близкий, может, даже через пять
минут у меня будет другой близкий, важно здесь то, что сейчас у меня
есть, хотя бы в памяти, индивидуальное, а значит, единственное
отношение, объект его ты. Может, это не один и тот же ты, может,
сейчас один, потом другой, может, только в воспоминании или даже
660

в воображении, ожидании, важно здесь, что из неограниченного
множества состояний не-я я всегда сейчас найду одно состояние,
хотя бы в памяти, которое я принципиально отделяю от всех
других состояний и называю его — ты. Все остальное множество
не-я, я могу назвать теперь не-ты. Сюда войдут все состояния,
предметы, тела, люди и даже я, все они войдут в не-ты.
Теперь я могу назвать это не-ты: мир. Хотя здесь я выделил
из не-я — ты и отделил оставшееся от ты, назвав его миром, но в
выборе выбора я выбираю не ты, а мир. Хотя и мир и ты
гипостазированы, но в моем отношении к ты мир остается только как
гипостазированная и рационализированная абстракция, а ты —
конкретная реальность. Мое отношение к миру рационально, к моему
близкому иррационально. Я говорю здесь о рациональном
отношении к миру в этом выборе, в других выборах и в других
отношениях и мир, и отношение к нему может быть иррациональным. Во-
вторых, мир ограничивает мою свободу, я же активно противостою
этим ограничениям. Наоборот, в индивидуальном отношении к
близкому я ограничиваю себя. Поэтому я, избирая выбор, избираю
мир; избирая невыбор, избираю — ты. Разделение на мир и ты
определенно, но в определении содержаний этих областей есть
неопределенность и так же есть некоторый произвол в
определении мира выбором, а ты — невыбором.
Тематизирован ли мир в этом выборе? Принципиально тема-
тизирован — это мир, который изучает естественные науки.
Горизонт его снова ограничен. Но ты, хотя о нем здесь сказано больше,
чем о мире, нетематизировано и горизонт его бесконечен: потому что
в проявлениях ты я найду больше неожиданного и необоснованного,
чем в мире, ведь в этом выборе мир — то, на что мой интерес не
направлен, поэтому я там ничего и не найду, весь мой интерес
направлен сейчас на ты. Так как ты нетематизировано и горизонт
его бесконечен, то оно и выбирается невыбором.
Помимо необходимого трансцендентального гипостазирования
надо избегать вторичного ненеобходимого гипостазирования, а для
этого помнить, что мир и ты даны здесь только сейчас в моем
свободном выборе, значит, нельзя здесь вторично гипостазировать
мир и ты как существующие вне моего выбора. В выборе
невыбора я нашел сейчас единственное индивидуальное отношение к
единственному индивидуальному ты, и это ты существует сейчас
только в этом единственном индивидуальном отношении, вне это-
661

го отношения оно, по крайней мере сейчас, — ничто, и так же вне
выбора выбора мир сейчас — ничто. Надо все время помнить, что
абсолютная свобода немотивирована и не интенциальна, в
абсолютной свободе я уже не я сам, а значит, уже не один из полюсов
отношения, так как и отношения уже нет. В свободном выборе я
всегда один из полюсов интенциального отношения1 — субъект,
другой полюс в этом отношении — объект. В интенциальном
отношении объект не сам предмет, на который направлено
отношение, но только объект в отношении. Есть ли этот предмет, объект
которого я имею в интенциальном отношении, то есть в свободе
выбора, есть ли этот предмет и сам по себе, я, во всяком случае пока,
не знаю. Это относится в одинаковой мере и к миру и к ты, пока
они существуют только в моем интенциальном отношении, можно
даже сказать, что они конституированы при тематизации ие-я:
мир — в выборе выбора, ты — в выборе невыбора. То же самое
относится к я и не-я. Оба они конституированы при тематизации
моего самочувствия. Наконец, я сам и мое самочувствие
конституированы тематизацией моей души, то есть тематизацией «сейчас моей
души». Эта тематизация первоначальная, она вообще исключила
«сейчас моей души», то есть изгнала меня из Рая.
Кто тематизирует и конституирует? Я сам. В первом выборе
я сам в потенциально бесконечном объективировании
конституирую себя и иррациональный остаток — мое самочувствие. Во
втором выборе я сам во мне конституирую себя: я и не-я. В
третьем выборе я сам во мне и в мире конституирую мир и ты.
Сравнение трех выборов. Первый член противоположения в
последующем выборе экстенсивно расширяется, при этом
делается более определенным и по содержанию: я сам — в я; я — в мире.
Второй член противоположения экстенсивно ограничивается,
интенсивно, или пусть в глубину, расширяется, при этом остается нетема-
тизированным, и в каком-либо отношении горизонт его бесконечен:
ты выбрано невыбором в не-я, не-я — в самочувствии.
Перехожу к четвертому выбору. Переход к нему совершается
только скачком.
Скачок. Ты существует пока только в индивидуальном
отношении к ты. В этом отношении я приписываю ты абсолютную
свободу, которую я сам потерял, я приписываю ему «сейчас моей
души». Иначе говоря, я помещаю ты в Рай, но только в моем
отношении, потому что вне отношения его пока и нет. Теперь же,
662

приписав ему то, что я потерял, я и ему приписываю изгнание из Рая
и свободу выбора. Тогда это ты совершит те же свободные
выборы, что и я.
Сейчас моей души
1 выбор Я, сам
2 выбор Я,
3 выбор
Скачок
4 выбор
5 выбор
6 выбор
Скачок
7 выбор
Индексами 1, 2, 3... помечен порядок выборов. Поэтому четвертый
выбор уже второго порядка, например: я сам конституирую тебя как
конституирующего себя как я. И так как только как я, то и
обозначено индексом: я2. Поэтому все это рассуждение не опровергает
еще солипсизма и не доказывает чужой одушевленности. Так же
оно не является ни выведением, ни полаганием ты. Никакое
выведение, никакое полагание не может создать ты. Так же никакое
рассуждение не может опровергнуть солипсизм и не может выйти
или вывести меня за пределы моей души сейчас. Я могу только
тематизировать «сейчас моей души» и в свободном выборе
конституировать себя самого, свое самочувствие, мир, ты и тебя,
конституирующего в моем конституировании себя самого, как я2 сам, и
дальше так же. При этом и миры, которые я конституирую в
выборах первого порядка и которые я конституирую в выборах
второго порядка через тебя, тоже различны, хотя во всех выборах
В рукописи — «Я2» и «Мое2» — по-видимому, описка — исправлены на
«Яз» и «Moej» сост.
663
Мое, самочувствие
Не-я,
Мир, г Ты,
| Сейчас твоей, душн=сейчас моей души
Я, сам Мое2 самочувствие
Я, Не-я2
Мир, г Ты2
J Сейчас твоей2 душн=сейчас моей души
Я3 сам Мое3 самочувствие*

конституирую их я сам, но или непосредственно, или через твое
конституирование в моем. Так что солипсизм теоретически
неопровержим. Это солипсизм экстенсивный. Но так же неопровержим
и солипсизм интенсивный. Если в третьем выборе вместо тьц я
выберу какое-либо прошлое свое состояние и скачком отожествлю
его с воображаемым или вспоминаемым сейчас моей души, то я
получу такую же видимую множественность своих прошлых
состояний. Но все они снова конституированы мною самим сейчас и
существуют только как объекты в моем интенциальном отношении.
Поэтому и интенсивный солипсизм неопровержим.
Возвращаюсь к третьему выбору. Что мы здесь имеем? Пустую
схему жизни и мира. Чтобы оживить ее и заполнить реальным
содержанием, я предполагаю, что скачок в третьем выборе совершен
не только в моем интенциальном отношении, то есть в мыслях, но и
реально. Я предполагаю, что конституированный мною ты прорвал
ту сетку отношений, которой я закрыл от себя сейчас моей души, вернее,
мое индивидуальное отношение прорвало эту сетку, и я
непосредственно увидел ты — сейчас его души. Это предположение
абсолютно ни на чем не основано, в этом отношении я увидел и сейчас
моей души, то есть и его, и мою абсолютную свободу, то есть и я и
ты стали абсолютной свободой, то есть вернулись в Рай. Так как
это абсолютная свобода, то она и не может быть обоснована. Это
отношение я к ты — ноуменальное, то есть и есть явление
являющегося. Это отношение — симпатия или любовь, о которой
говорит Евангелие. Но в свободе выбора, в выборе древа познания, я могу
только коснуться вечности в мгновении, так как конец мгновения
утерян и я снова падаю в свободу выбора. И так же в любви и в
ноуменальном отношении к ты, при особой интенсивности этого
отношения, возвращаясь в Рай, я только касаюсь его и снова изгнан.
Возможно ли при жизни вернуться в Рай? При полном
отречении от своей воли, то есть от свободы выбора, если только возможно
такое полное отречение без прекращения земной жизни, я думаю,
возможно. Это уже святой.
Без реального прикосновения к вечности в мгновении и в
ноуменальном отношении я и ты, весь мир и вся жизнь — иллюзия.
Эти прикосновения реализуют пустую сетку, которую я
накладываю на сейчас моей души. Во-первых, я реализую свой мир — мир
конструируемый мною. Во-вторых, — твой, и отожествляю твой мир
с моим в объективном времени.
664

«Где двое или трое собраны во имя Мое, там буду и Я» — вот
что реализует и ты и я, то есть Христос.
1. Я прикасаюсь к вечности в мгновении. Но конец мгновения
утерян. Мгновенные прикасания к вечности, то есть к реальности,
большей частью неосознанны. Но они освещают мир,
конституируемый мною в свободе выбора и существующий, вернее
являющийся мне, только в свободе выбора и в воспоминании. Эти
мгновенные освещения того, что не есть, но только может быть, придают
реальность иллюзии или видимости мира. Я различаю сон от
бодрствования, без этих мгновенных ощущений я не отличал бы
бодрствование от сна.
Есть необходимые и неизбежные трансцендентальные иллюзии.
Сейчас, прикасание к Сейчас — реально. Материально
детерминированное прошлое и формально детерминированная свобода
выбора реальны сейчас в мгновенном соприкосновении с
вечностью. Но сейчас же, прикоснувшись к мгновению, я потерял его.
Время — это забывание Сейчас, тогда — трансцендентальная
иллюзия первой степени. Мир в воспоминании так же иллюзорен,
как и время воспоминания. Постоянные соприкосновения с
вечностью реализуют эту иллюзию: без этих соприкосновений я не
отличал бы бодрствования от сна. Реализацию я понимаю так: время,
воспоминание и мир в воспоминании и в свободе выбора все
равно остаются иллюзорными. Но мгновенные и большей частью
неосознанные соприкосновения создают у меня ощущения, тоже
часто неосознанные, моей причастности к реальности, к
действительному: чувство ответственности и неслучайности моего
существования, то есть предназначения. Здесь соединяются моя абсолютная
свобода и одновременно Провидение. Рационально понять это
невозможно, потому что для ограниченного человеческого ума, то есть
для предельной человеческой мысли, моя свобода несовместна с
моим предназначением и Провидением. Арациональное
отожествление этих двух несовместных состояний есть реальность я и
освещает мой иллюзорный мир: свою мгновенную реальность
бессознательно я переношу и на мой мир. Но я не могу перенести ее
и на твой мир. И в мгновенном соприкосновении с вечностью твой
мир остается для меня закрытым.
Бывают еще внутримгновенные соприкосновения с вечностью.
Здесь мое время уничтожается. Это внутримгновенное прикасание
к вечности, измеряемое объективным временем часов, может продол-
665

жаться от нескольких секунд до многих часов. Если оно, наступив,
продолжается всю жизнь до смерти, то тот, для кого оно наступило,
святой: он освобождается от естественной природной
необходимости, то есть видит и живет в чуде и может творить чудеса. Это
внутримгновенное прикасание к вечности бывает не у всех людей
и, по видимости, у немногих и обычно очень редко. Плотин писал,
что у него это было один или два раза за всю жизнь. Некоторые
естественные пантеистические состояния, а также наркотические,
бывают похожи на внутримгновенные прикасания к вечности. Но
большей частью это только суррогат внутримгновенного
прикасания, потому что оно не естественно. Внутримгновенное прикасание
не реализует мой мир, тем более мир другого я, то есть твой мир.
2. Ноуменальные отношения между я и ты тоже бывают двух
родов: обычные и необычные. В отношении между я и
конституируемым мною ты иногда, и обычно довольно часто, мгновенно
прорывается граница между я и ты: я не только видит и слышит
ты — видение и слышание существуют только в моем интенциаль-
ном отношении, — но открывается для ты, и ты для я. Назовем
это встречей: я встречается с ты. Встреча и есть ноуменальное
отношение я и ты. Встреча может произойти в разговоре, в шутке, во
внимании и в молчании. Она может быть мгновенной и не вполне
осознанной, может быть и более длительной. Эта встреча и есть
скачок в третьем выборе, и встречей я реализую не только свой, но
и твой, причем и отожествляю оба мира: мой и твой. Всякая
ноуменальная встреча в какой-то степени единственная. Если я не
ощутил ее единственности, то встреча не была ноуменальной, то есть
человек, с которым я встретился, не стал для меня ты, то есть
остался одним из предметов конституируемого мною мира, остался
неодушевленным. Ноуменальные встречи различаются по
интенсивности, по направлению и по знаку. Хотя интенсивность встреч
изменяется непрерывно, все же можно установить три или четыре
рода интенсивности.
Первая степень интенсивности: случайные встречи с разными
людьми и с тем же самым человеком. Интенсивность встречи
небольшая и часто мгновенная и не всегда осознанная.
Вторая степень интенсивности: встречи с одним и тем же
человеком. Не при каждой эмпирической встрече есть и ноуменальная
встреча. Каждая ноуменальная встреча единственная, но не
каждый человек станет для меня навсегда единственным. Это «навсегда»,
666

как и все у людей, относительное, оно может прекратиться. Значит,
интенсивность была недостаточной.
Третья степень интенсивности: «навсегда», которое появилось во
второй встрече, но было там относительным, становится
абсолютным. И здесь есть степени интенсивности, и наибольшая степень,
когда какое-нибудь ты станет для меня абсолютно единственным.
Во всякой ноуменальной встрече ты — единственное, степени
отличаются интенсивностью: относительностью, и абсолютностью, и
качеством: «случайно», «часто», «постоянно», «навсегда». Различия
по направлению: односторонняя встреча — я открываюсь тебе, но
не ты мне; ты открываешься мне, но не я тебе; взаимная встреча.
При односторонней встрече реализует и отожествляет со своим
миром мир другого тот, кто открывается другому, а не тот, кому
открывается другой. При взаимной встрече, то есть открывании
другому, оба мира реализуются и отожествляются. Различия по
знаку. Вот что я понимаю под этим: ноуменальные отношения
могут быть не только по симпатии, но и по антипатии. Но во втором
случае в основе антипатии к определенному ты должна все же
лежать некоторая симпатия к другому ты; определенное ты мне
антипатично потому, что я нахожу в нем какие-то погрешности,
которых нет у другого симпатичного мне ты. Эти погрешности могут
быть и принципиального и личного характера. Антипатией,
основанной на симпатии, я тоже реализую мир другого ты, и
отожествляю его мир с моим, но это отожествление противоречиво.
Формально оба мира — один мир, иначе нет и ноуменального
отношения между я и ты. По содержанию же его мир несовместен с моим
миром. Но реализация и отожествление происходят только в том
случае, если антипатия основана на возможной симпатии, чистая
антипатия без симпатии — злоба, основанная на самолюбии и
себялюбии. Злоба не может реализовать чужой мир, скорее, она
разрушает и свой собственный.
Жизнь — сложное пересечение односторонних и двусторонних
встреч. Каждый, встречающийся с другим, по-своему забывает Сейчас,
значит, имеет свое время и свое измерение времени. Его время —
трансцендентальная иллюзия первой степени — субъективное
время. У каждого свое субъективное время, но и оно не всегда имеет
то же самое измерение: иногда время течет быстро, иногда
медленно, иногда останавливается в бесперспективности настоящего. Другой
может измерять мое время по моему естественному маятнику —
667

дыхание естественный маятник. Здесь будет некоторая
объективность, но иногда полная неадекватность: мое время может остановиться
в бесперспективности настоящего, а мой естественный маятник —
дыхание — может продолжать свою работу. Только в ноуменальных
встречах я обнаружу субъективное время другого. Тогда по образцу
своего естественного маятника я строю искусственные часы,
измеряющие объективное время. Это уже иллюзия второй степени,
если субъективное время — иллюзия первой степени. Объективное
время — некоторая воображаемая равнодействующая субъективных
времен, так как она не совпадает ни с каким субъективным временем,
то это только абстракция или фикция, не имеющая никакого отношения
ни к мгновению, ни к вечности, ни к мгновенному прикасанию к вечности.
ОБСУЖДЕНИЕ ВЫБОРОВ>
1*
1-й выбор. Я сам и самочувствие. Я сам — это мое падение.
Тогда я уже гипостазирую, и первоначальное гипостазирова-
ние — ничто и все. Душа — ничто и все.
Форма и материя меня самого это еще не гипостазирование, но
само объективирование — форма объективирования. Когда же я
эту форму объективирования применяю к душе, я уже гипостазирую
душу, во-первых, как содержание меня самого: самочувствие и, во-
вторых, ввожу гипостазированные понятия: «ничто» и «все». Когда
я представляю себе душу, как принадлежащую мне самому, я не
Богу — ее Творцу, — это будет гипостазирование второго рода: я
сам — носитель своей души. Когда я представляю себе душу как
самочувствие, — это гипостазирование первого рода, и ничто и
все — логическое гипостазирование.
2-й выбор. Я и не-я. Я — как носитель самочувствия —
гипостазирование второго рода, противостоящая мне сила как не-
я — гипостазирование первого рода. Не-я — не носитель
противостоящего мне, но ограничение моей свободы выбора. Это
начало разделения — судьба и моя свобода — и начало
непонимания единства Провидения и моей абсолютной свободы. Не-я —
это гипостазирование трансцендентально искаженного Провидения.
3-й выбор. Мир и ты. Мир — как носитель не-я. Снова это
Первый вариант.
668

гипостазирование второго рода. Не-я было гипостазировано как
ограничение моей свободы выбора. Теперь оно снова
гипостазируется как совокупность предметов — все. Гипостазирование ты —
одновременно первого и второго рода. Во-первых, ты — один из
предметов мира. Но, может, как один из предметов мира ты и
принадлежит миру. Во-вторых, противостоящая мне сила
гипостазируется не только как носитель, то есть субстанциально, но и
атрибутивно или качественно как лицо. Лицо или
индивидуальность — это уже не предмет, а качество предмета. Тогда и в этом
выборе гипостазирование не-я как ты — второго рода, то есть
атрибутивное или качественное.
Скачок придется разделить:
1-го порядка: признавая ты, я устанавливаю некоторую связь
между тобою и мною — ритм. Двусторонность ритма. Во-первых,
ритм материализует: в Боге и в душе в Раю нет различия отдельно
от тожества, там полное тожество различного. Но после изгнания
из Рая чистая свобода выбора уже есть различие формы и
содержания. Форма дает единство содержанию, эта форма и есть ритм —
ритм содержания. Это сказано или, вернее, предсказано в словах:
создадим человека по образу и подобию Нашему. Образ —
Слово. Подобие — во-первых, первоначальное — между Отцом и
Сыном — Словом. Это Божественный ритм, в котором нет
разделения на форму и содержание, но полное тожество различного. Во-
вторых, сотворенный был подобием этого Божественного ритма. В
Раю это второе сотворенное подобие еще было полным тожеством
различного, но как сотворенное, оно не могло удержаться и тогда
распалось и подобие стало сотворенным ритмом. Еще Ориген
считал телесность или материализацию сотворенного духа как
слабость духа — не постепенное ослабление духа, но падение. Тогда
первоначально не разделенный Божественный ритм разделился:
ритм отделился от того, что ритмизировано, ритм — форма,
ритмизированное — содержание. Но ритм — форма, пока тожество
различного не распалось, был духом. Когда же разделилось, то
различное отделилось от тожества и тожество стало только
единством или формой, а различное — содержанием. Временность и
пространственность, то есть материальность — это и есть
различное, отделившееся от единства. Почему именно два вида
«различности»? Двойственность первоначально дана уже в Божественном
ритме: Прообраз и Образ — Отец и Сын. А дальше: форма и
699

содержание; внутреннее и внешнее, и время, как образ внутреннего, а
пространство — как образ внешнего. Но почему именно такой образ
внутреннего и внешнего — это уже праздный вопрос. Но дихо-
томичность деления на этом не останавливается. Время и
пространство мы может рассматривать как форму — математически и как
содержание — динамически. Это абстракции и гипостазирова-
ние — пустое время и пустое пространство. Время всегда
временность чего-либо и пространство — пространственность чего-либо,
само же это что-либо — содержание: душевное — эмоции,
чувства, желания — или материальные. Почему именно такие
формы приняла временность и пространственность — это снова
праздный вопрос. Почему нет полной аналогии между временем
и пространством, то есть временно не только душевное, но и
материальное, а пространство — только материальное? Потому что
Отец родил Сына, а не Сын Отца. Несотворенность и нерожден-
ность Отца и несотворенность, но рожденность Сына проводится
и в сотворенном как некоторый примат формы над содержанием, духа
над материей. Но так же это примат несотворенного над
сотворенным.
Так вот: ритм в Раю — непосредственная связь человека с
Богом после изгнания из Рая, ритм — форма, связь я и ты. Этот
ритм раньше производного ритма: я и мир. Через ты я могу
связаться с миром, без ты мир для меня только случайное
бессмысленное множество.
Скачок второго порядка. Двойная реализация: тебя и мира,
причем, во-первых, моего мира, во-вторых, — твоего мира в
отожествлении с моим. И снова двойная реализация: я сам — ритм:
дыхание — дух — душа — жизнь. Может, это и есть
заключение трансцендентального обоснования телесности — переход к телу.
Во-вторых, «я — ты» — это духовный ритм. Затем снова
двойная реализация. Признав тебя, как я, я, во-первых, и тебя признаю
как ритм: дыхание — дух — душа — жизнь и, во-вторых, снова
признаю себя, как реализованного тобою: может быть, так я
отожествляю себя сейчас с собою в прошлом. Я удостоверяюсь в
реальности не только твоего мира сейчас, но и моего мира в прошлом.
Может быть, только ты — гарантия реальности моего прошлого я,
тожественность его с моим нынешним я.
Но все же это еще, может быть, только в моем представлении.
Это еще не полная реализация, но только в моем представлении.
670

Действительная реализация только через веру: «Где двое или трое
соберутся во имя Мое, там буду и Я». Бог ручается мне за тебя, то
есть Бог — гарантия твоей реальности.
2-й вариант:
j. я сам — самочувствие
2.
3. я как ритм мир как случайный* агрегат— множество
\ ^/"^^s. \ предметов
4. мир — космос ты
сам:
1ы:
Выборы:
3. Я как ритм — гипо-
стазирование второго рода:
ограничение моей свободы
выбора я гипостазирую как
противоречивое разделение
во мне самом в виде души
и тела и гипостазированное
психофизическое единство — ритм; я нахожу его именно в не-я,
как демоническое, внешнее мне, потому что разделяет меня. Поскольку
принцип не-я — разделение, демоническое я нашел в себе,
остаток от не-я я гипостазирую атрибутивно как агрегат.
4. Мир как агрегат я снова гипостазирую субстанциально:
подставляю под представление множества представление всего или
целого: мир — космос. Ты — гипостазированная случайность, то
есть ненеобходимость, значит, возможность свободы.
Иррациональное всегда остается как ^рационализируемый
остаток во втором члене. В третьем выборе ритм —
рационализация демонического, ведь ритм — порядок. Сама демоничность
осталась во втором члене под видом случайности. В четвертом
выборе она рационализирована как космос, иррациональное
осталось в ты.
Демоничность, так как случайность и судьба (некоторый ритм) полностью
разделились. Рационал. ритм вошел в я. (Примеч. автора.)
671

Экстенсивно я расширяется: я сам — в я, я — в психофи-
з<ически> едином, в теле, тело — в мире-космосе. Наоборот, ты
возникает из ограничения моего самочувствия, из экстенсивного
сужения горизонта и одновременно из интенсивного
углубления — бесконечность извне переносится вовнутрь: ты —
интенсивно бесконечно.
ВТОРОЙ ВАРИАНТ
Выбор по существу только один и еще до времени и до числа:
выбор и есть выбор древа познания, то есть непослушание,
грехопадение, изгнание из Рая. Время и последовательность возникают
только со свободой выбора и грехопадением. Тогда мы можем
говорить о числе выборов, но определенное число их безразлично,
оно зависит от степени детализации в феноменологическом
описании вневременного грехопадения. Наименьшее число выборов в
описании грехопадения два: формальный и материальный выборы.
Это число два не случайно: ведь свободный выбор и есть
грехопадение, выбор же в чистом виде есть выбор выбора или
невыбора, и всякий выбор есть в конце концов этот первоначальный
выбор, детализированный и скрытый за подробностями
конкретного выбора. Разделение на форму и материю — первая
детализация или конкретизация чистого выбора и первое гипостазирование.
Первый или формальный выбор — «я сам», причем вполне
пустой, сам выбор, как Selbstheit — своеволие. «Я сам» — только
полюс интенциального отношения, не мое реальное я, сотворенное
Богом по Его образу и подобию, не мое что — оно осталось в Раю,
то есть я уже забыл его и помню только, что я забыл его, но что я
забыл, я уже не помню и своими силами не могу вспомнить. «Я сам»
как сам выбор разделился, «я сам» и есть разделение. Я сам
выбрал себя самого; и то, что я не выбрал, я знаю только в выборе —
как невыбранное в выборе, как выбор невыбора. Но и невыбран-
ное в выборе — это не я первоначальный, не мое что, я назвал это
недифференцированным самочувствием. Так как «я сам» —
чистая форма выбора, то самочувствие можно назвать чистым
содержанием — невыбор в выборе и есть содержание. В самочувствие
войдут не только все мои внешние впечатления, но и внутренние —
все мои ощущения, чувства, мысли.
Второй или материальный выбор. Снова повторяю: выбор
672

один — само грехопадение, сам грех, совершаемый мною сейчас. Но
так как сейчас, излагая свое грехопадение, я уже пал, пал во время,
то в изложении мое довременное падение излагается в
последовательности. В первом выборе «я сам» только полюс моего
отношения к себе, к моей душе. Но все конкретное осталось вне
выбора, то есть выбора выбора, осталось в выборе невыбора — в
самочувствии. Так как выбор не абстракция, а конкретный акт, то в
изложении выбора я не могу остановиться на формальном выборе:
я ищу себя, потерявшего себя при изгнании из Рая. Но я сам — не-
я, только полюс своего отношения к себе. Я остался вне выбора, но
так как я пал и выбираю, то могу искать только в выборе невыбора
— в самочувствии. Это я и называю материальным выбором. В
самочувствии я нахожу что-то противодействующее мне,
независящий от меня произвол, внешнюю силу. По этой линии я и
произвожу разделение, и так как ищу себя, то и выбираю себя, отделяя все
противодействующее мне. В наиболее общей форме я обозначаю
этот выбор словами: я и не-я. Мое самочувствие в результате
материального выбора разделилось на я и не-я, причем я сам как
полюс интенциального отношения заключен в я.
Третий выбор. Я, противополагаемый не-я, еще не тот
конкретный я, который пишет это рассуждение. Не-я осталось еще вполне
неопределенным, а поэтому неопределенно и я. Я — мои ощущения,
чувства, мысли — именно как мои, противополагаемые внешней
силе. Но это еще не я как душа, или как душа и тело, но только
как ощущение, определяемое словом «мое», все остальное — не
только тело, но и душа, как некоторое единство или ритм моей
душевно-телесной жизни в не-я. Поэтому я еще не нашел себя и
продолжаю искать. В третьем выборе я выбираю или
присваиваю себе некоторое единство или ритм. Я — ритм
душевно-телесной жизни. В библейской антропологии слова «дыхание»,
«душа», «жизнь» обозначают почти одно и то же. Поэтому
можно сказать, что в третьем выборе я — дыхание, понимая
под этим не только телесное дыхание, но душевно-телесное,
некоторый ритм души или душа, не отделяемая от тела, как ритм
души. Так как я выбрал ритм и присвоил его себе, то вне
выбора, то есть в выборе невыбора, остался мир, как неритмизирован-
ный, случайный агрегат, противостоящий и враждебный мне. Этот
мир демоничен: неритмизирован, случаен, враждебен мне, внешняя
сила, врывающаяся в ритм моей души, нарушающая мой ритм.
22 «...Сборище друзей...», т. 1 673

Четвертый выбор. Я продолжаю искать себя. Я как моя душа,
или как душевно-телесный ритм, или как психофизическое
единство, еще не личность. Я пытаюсь упорядочить оставшийся в
невыборе выбора мир как агрегат, то есть изгнать из него демонич-
ность, рационализировать его, сделать агрегат упорядоченным
космосом. Это делает философия, наука, техника, отчасти и искусство.
Я не познаю мир, а рационализирую его, рационализированный мною
мир — космос. Этот порядок мира внесен именно мною; еще Кант
сказал: мы познаем законы природы, потому что наш рассудок
вложил их в природу. Рационализировав мир как агрегат, то есть
сделав его космосом, я помещаю себя в космос. Таким образом я
пытаюсь изгнать демонизм из того, что осталось в невыборе, точнее
в выборе невыбора. Удалось ли мне это изгнание демонов в
четвертом выборе? Нет, я могу все упорядочить в невыборе, вернее,
представить себе упорядоченным, но одно остается
неупорядоченным, значит, источником демонизма, остается ты. Не многие ты, не
человеческое общество — все это поддается рационализации в
исторических науках, в социологии, но мой ближний, определенное
конкретное, сейчас единственное для меня ты останется для меня
непонятным, не войдет ни в какую систему. Вернее, как только я введу
его в какую-либо систему, оно перестанет для меня быть
конкретным, единственным сейчас ты. Ты останется вне системы, тогда
соблазном и источником демонизма.
Скачок. В грехопадении, в грехе я о<т>граничиваюсь самим
собою от Бога и от своего ближнего. Тогда от я к ты нет никакого
перехода, между я и ты — пропасть. Нет никакого естественного
перехода, но есть ноуменальный — по благодати: «Где двое или
трое собраны во имя Мое, там буду и Я», — говорит Христос. Этот
переход я называю скачком, потому что он осуществим только вне
естественного природного порядка. В ты я нахожу в
ноуменальном отношении его что, которое он, как и я, потерял в
грехопадении; в ноуменальном отношении к нему я возвращаю его в Рай. В
этом отношении и я сам уже не только душевно-телесный ритм, но
и личность, то есть нахожу свое оставленное в Раю что.
Подробнее об этом в первом варианте и дальше.
Свободный выбор — это эгоистически-солипсистское
самоутверждение. Так как реальное я потерял в грехопадении, то есть
674

Схема выборов
Выбор выбора
Выбор невыбора
III
Я сам
Я
практически
бесконечного
радиуса
IV
22*

в самоутверждении, то в выборе пытаюсь включить в себя все, что
есть в моем самочувствии. Космос — не реальность, а
воображаемый и в воображении рационализированный, упорядоченный мир,
хозяин которого, как сказал Христос, дьявол. Дьявол отдает мне этот
созданный моим грехом мир — космос. Я могу все включить в этот
космос, вообразить себя его хозяином, кроме одного — ты. Ты
остается вне этого космоса, пока я не прорву его границу, вернее, свою
собственную греховную границу, но сам, своими силами я не могу
этого сделать.
Четыре выбора* — это реализация моего грехопадения —
искажение святого мира, сотворенного Богом, — конструирование
греховного благоустроенного мира, во-первых, внутреннего и, во-
вторых, внешнего. Этот благоустроенный мир, во-первых,
внутренний космос и, во-вторых, внешний космос — функция моего
грехопадения — конструируется в четырех выборах. Это не
реализация, а скорее дереализация мира, сотворенного Богом. Этот же мир
возвращается мне в ноуменальном отношении, во-первых, к Богу, то
есть к Ты, во-вторых, к моему ближнему: я — Ты — ты и,
в-третьих, ко мне самому: я — Ты — я или я — Ты — ты — я.
Последние два ноуменальных возвращения можно назвать
реализацией мира моего ближнего и моего мира — реализацией ты и
реализацией я.
НОУМЕНАЛЬНОЕ ОТНОШЕНИЕ: ОН И ТЫ
В четвертом выборе ты только предчувствуется как ты,
потому что в нем заключена вся демоничность. Но это еще не
реальное ты, а он. В мире я нахожу в третьем выборе многие оно и они,
противополагаемые мне, как я. Все же остальное — оно и они. Но
и я еще не реален, рационализированное я. В четвертом выборе я
нахожу одно особое он, в котором сконцентрирована вся
иррациональность бытия. Так как я не понимаю ее, эта иррациональность
представляется мне демонической. Тогда я называю этого он —
ты. Но это еще не реальное ты. Оно реализуется, когда я
скачком перенесу его в то состояние, в котором я сам был до выбора, то
Дальнейший текст представляет собой отдельные записи, следующие одна за
другой на непронумерованных страницах.
676

есть до падения. Тогда это уже реальное ты и вся демоничность
изгнана из него: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там буду
и Я». Не я перенес ты в Рай. Абсолютной свободой, то есть
уничтожив в себе выбор, свободу выбора, а значит, уже и не я, а Христос,
перенес ты, а вместе с ним и меня, в Рай. Так он старты.
РЕАЛИЗАЦИЯ МОЕГО Я
1. Во взаимном ноуменальном отношении, как я реализую ты,
так и ты — меня. В пределе — святой: в деятельной любви он
реализуется многими, в пределе всеми ты. Может, в этом смысл
соборности и оправдание церкви, но только святой церкви или
церкви святых. Я остаюсь при этом в четвертом выборе, но
перенося в ноуменальном отношении ты в Рай, одновременно во
взаимном ноуменальном отношении другие ты переносят меня в Рай,
где осталась моя душа.
2. В самоотречении: 1) от космоса, в который я перенес себя в
четвертом выборе; 2) от своего тела, в которое я себя поместил в
третьем выборе — духовно-телесный аскетизм; 3) от своего я —
духовный аскетизм; 4) от самого себя, то есть от первого выбора и
это значит вообще от свободы выбора; и так я возвращаюсь туда,
где «сейчас моей души», которое я потерял именно за этот
свободный выбор и за это был изгнан.
Это два основных пути реализации моего я. Остальные, может
быть, входят в один из этих.
а. Подставляя в четвертом выборе вместо «ты — я» — мое
прошлое, я могу почувствовать свою ответственность и Провидение:
«Два Ангела с мечом: и стерегут... и мстят мне оба». Я реализую
себя через мое же я, связанное с другими людьми, с которыми я
встречался.
б. В одностороннем ноуменальном отношении. В терпеливой
безропотной реализации ты, которое несмотря на мое терпение,
безропотность и любовь не отвечает мне тем же, может, я все же
реализую себя. Или это относится ко второму пути, или надо в
первом отличать два вида реализации я через ты: положительная
реализация, когда ты отвечает мне — взаимное ноуменальное
отношение и отрицательно-положительная, когда ты реализует меня
благодаря 1) моему положительному ноуменальному отношению и
2) его отрицательному ноуменальному отношению. В этом случае
677

оно реализует меня, но при обязательном условии: моем
ноуменальном отношении к ты, так что я благодарен ты за все, даже за его
отталкивание. Я обнаруживаю так свою окаянность.
в. Будет ли ноуменальной антипатия, основанная на симпатии?
Антипатия, даже гнев и ненависть должны быть направлены к греху,
к проявлению греха, но не к человеку, через которого проявляется
грех. Соблазн должен был прийти в мир, но горе тому человеку, через
которого он придет. Поэтому к человеку — посреднику греха —
должна быть жалость, а не ненависть — он не ведает, что творит —
тогда снова ноуменальная любовь, грешник больше всего
нуждается в ней. Эта ноуменальная любовь к грешнику должна быть до
того сильной, чтобы его грех я чувствовал как свой, как свое
окаянство: я виноват за всех.
г. Когда вас гонят и преследуют несправедливо. Случай «г»
близок к «б». В случае «б» помимо обнаружения своего
окаянства есть и другое: бесконечное, освящающее человека горе, когда
его ноуменальное отношение, то есть любовь, отвергается.
В четвертом выборе остается вне выбора только ты, потому что
все остальное рационализировано и вошло в космос. Вся тайна
осталась в ты.
Я сам как полюс интенциального отношения не могу
отрезать от себя себя самого и интенциальность, потому что этот я
сам и есть источник интенциальности.
В четвертом выборе я ноуменально реализую себя через ты. Кто
этот я, реализованный, восстановленный через ноуменальное ты
Христом и в Христе? Единственный ли этот путь? Могу ли я без
всякого ты прийти к Ты? Или так же, как нет естественной
религии, как без Слова Божьего я не могу прийти к Богу, так и без
ноуменального ты я практически не узнаю и абсолютное
ноуменальное Ты? То есть без познания личности ты я не узнаю и
Личного Ты? Это не имманентизм и не приоритет ты, но
эмпиричность, фактичность лица. Лицо первоначально дает мне Бог, но
так же как Его Слово, чтобы осознать Его, я нахожу не только в
личном откровении, но и фактически в зафиксированном Его
Откровении — Писании, так и Его и свою личность, которую только
Он первоначально дал мне, я предварительно нахожу эмпирически,
фактически в ноуменальном ты. То есть в ноуменальном ты я вижу,
что его личность от Бога.
678

В каком отношении «я сам» интенциального отношения и я,
реализованное, отрекающееся от себя самого? Оба отожествлены?
Тогда их отожествление и есть отречение от себя самого. Тогда
все же я сам отрекаюсь от себя самого, хотя и с помощью Бога и
в Боге?
Я сам отрекаюсь от себя самого. Это «сам» все же вызывает у
меня сомнение.
Я =(Я = Я сам). Но тогда: если я сам отрекаюсь от себя
самого, то это выбор невыбора, то есть наиболее сильное, так как
формальное, утверждение себя самого.
Абсолютная свобода — в синтетическом отожествлении я с я
сам — это отожествление и есть абсолютная свобода. Может быть,
здесь двойное отожествление, как два сдвига:
предопределения и абсолютной свободы, которая есть
отожествление я и я сам.
Отожествление — синтетическое одностороннее.
Свобода выбора — ад: что бы я ни выбрал, я буду
раскаиваться, так как всякий выбор и невыбор тоже грех. Закон — повод к
греху (ап. Павел), так как форма исполнения закона — выбор.
Закон и благодать.
ДОПОЛНЕНИЯ
К «-ГЕОЦЕНТРИЧЕСКОЙ АНТРОПОЛОГИИ
(РАССУЖДЕНИЕ О ДУШЕ)»
В системе четырех выборов: я сам — самочувствие; я — не-
я, я телесно-психическое — внешний мир; я в космосе — ты. В
последнем выборе вместо ты я могу представить себе и себя
самого как мою жизнь до настоящего выбора. Тогда мое прошлое
станет для меня интенциальным объектом и я объективирую его. Но
это еще не реализация. Реализация ноуменальная может
произойти в трех видах.
1. «И с отвращением читая жизнь свою, я трепещу и
проклинаю и горько жалуюсь и горько слезы лью, но строк печальных не
смываю». Почему жалуюсь и слезы лью? Я оплакиваю свою жизнь,
свою судьбу. У Лескова: что мне делать? Делай, что хочешь,
все равно будешь раскаиваться. Притча о нищем Лазаре и о
богаче.
679

Что же я оплакиваю? Я совершил в жизни множество ошибок.
После каждой ошибки я думал: ну, теперь я научен опытом,
больше этого не будет. Но все же ошибки повторялись и из-за них
теперь я несчастен. В чем ошибки? Я поступил, следуя своей
прихоти, вместо главного блага я избрал случайное, ничтожное и
вообще мне не нужное. И так потерял главное благо. Почему я
избирал прихоть? Мне казалось, что это мне нужно, что без него будет
плохо хотя бы несколько часов. Я не скажу, как Паскаль в <нрзб.>,
и не стану соизмерять ожидаемое бесконечное посмертное благо с
конечным. Я только утверждаю: если я как следует обдумаю
некоторый промежуток времени, который я проведу, отказавшись от
какого-либо конечного блага, то есть прихоти, которую мне
захотелось исполнить, то в этом промежутке, если я снова разобью на
отдельные отрезки и обдумаю, что я буду делать или думать, то я
увижу, что никакого неудовлетворения от неисполнения прихоти не
будет. Удовольствие, которое я предполагаю получить от
удовлетворения своей прихоти, не есть реальность, отсутствие которой
доставило бы мне страдание. Это какой-то избыток удовольствия,
не необходимый для моего удовлетворения. Стремление к
удовлетворению прихоти есть, во-первых, своеволие, тогда
неудовлетворение есть страдание от того, что не вышло по моей воле. Во-вторых,
в основе его лежит тоска по абсолюту10, но в очень элементарной
форме. Тоска в падшем человеке естественна, это стремление к
удовлетворению больше, чем обычное у грешного человека. Тогда
она сублимируется в желание прихоти.
Что же я оплакиваю, оплакивая свою жизнь, свои ошибки
исполнения своих прихотей? В конце концов только одно: свое
изгнание из Рая, оплакиваю то, что я забыл: Рай. Но чтобы
оплакивать Рай, я каким-то образом экзистенциально переношу себя в Рай
и снова изгоняюсь оттуда. Перенесением в Рай, то есть Богом, я
реализую свою прошлую жизнь.
2. Достигнув святости или хотя <бы> временного ощущения
присутствия Бога, я нахожу некоторое оправдание своей жизни. Но
в этом состоянии я реализую свою прошлую жизнь непосредственно
через Бога.
3. В ноуменальном отношении к ты, то есть помещая ты в Рай
и экзистенциально усваивая мир ты, я сам переношусь в Рай. И
снова я — Рай и Бог — ты — я.
Подобно тому, как в первом и втором случае я сам реализую
680

свою прошлую жизнь прикасанием к раю, так и в выборе я могу
реализовать ты, перенося его в Рай. Это и есть ноуменальное
отношение к ты, реализующее его.
Демоническое — не рационализируемое и при этом не
освященное Богом. Выбор невыбора дает место демоническому, то, что
остается невыбранным — демоническое. Поэтому демоническое —
самочувствие, не-я, мир как агрегат — случайность без Провидения
и последнее демоническое — ты. Все это, даже ты, в конце
концов демоническое во мне, это то, что осталось от моего «сейчас моей
души» в свободе выбора. Поэтому и ты еще не трансцендентно мне.
Оно станет трансцендентным мне, когда я помещу ты в Рай, а я не
могу этого сделать, пока между я и ты не встанет Бог: «где двое и
трое...»
Тогда будет изгнан последний демон, спрятавшийся в ты, изгнан
именем Божиим, любовью и ноуменальным отношением. Это —
освящение ты и через его освящение и реализацию я реализую и
себя, свое прошлое, вернее, свои прошлые миры, я получаю
самосознание.
Это рассуждение о душе в сущности антропология.
Антропология может быть индуктивной и дедуктивной. Принципы
систематизации подобны — душа и тело; ум, воля, чувство и др. —
случайны и произвольны. Моя антропология теоцентрическая и
диалектическая. Принцип: абсолютная свобода и свобода выбора,
или: древо жизни и древо познания, или: Божья заповедь и
ослушание, или: святость и грех, или: естественное богопознание и
духовное через грех и самосознание. Опровержение же солипсизма
является как естественная часть этой антропологии. В конце
концов я только констатирую: солипсизм опровергает только Сам Бог,
становясь между я и ты, то есть между мною и моим близким. Только
Он создает из моего демонического объекта интенциального
отношения — ты — близкого мне.
Онтология — учение о том, что является в явлении, то есть что
скрыто за явлением и что можно обнаружить в нем. Материалист
считает, что в явлении является явление же, то есть есть только то,
что явно. Поэтому, отожествляя отнологию с естественными науками,
он отрицает ее как ненужное слово. Принципиальный материа-
681

лист — неверующий, а идеалист — верующий. Но так как у людей
все несовершенно и истина смешана с ложью, то бывают
непоследовательные материалисты — верующие и непоследовательные
идеалисты — неверующие. Неверующий идеалист хуже
неверующего материалиста, последний не верит обычно по глупости, а
первый из гордости: за явлением, как идеалист, он находит другое, но
только человеческое — себя самого, поэтому его отрицание Бога
активное. Материалист видит только то, что воспринимают его органы
чувств. Он не доходит до той области, где человек должен дать
окончательный ответ и утвердить себя или Бога. Он не доходит по
недомыслию. А идеалист доходит до этой области и, если не
утверждает Бога, то утверждает себя. Это уже активное неверие.
Логическое гипостазирование: понятие интерпретируется как
реальность вне человеческого ума, хотя мыслит и конструирует
понятие только человеческий ум.
Онтологическое гипостазирование: непредметная реальность
понимается предметно или за ней ищут предмет.
Интенциальное общение: другой еще не ты, но только объект
моего интенциального отношения к нему.
Ноуменальное общение: другой становится ты. Но это уже
переходит границы интенциального (замкнутого) отношения —
Offenheit* я к ты2.
Нравственный принцип по Канту: относиться к другим как к
цели, а не как к средству. Но, если взять другие формулировки
категорического императива и отрицание гетерономных принципов
(в том числе любви), то и эта формулировка не выводит из
интенциального отношения и сводится к принципу: относиться к
другому как субъекту возможного интенциального отношения. К этому
же сводится критерий нравственного принципа: может ли он стать
законом природы. Но в учении о трансцендентальном характере
нравств<енный> поступок как раз разрывает сетку феном<еналь-
ного> мира, и человек — участник двух миров. Тогда
нравственный принцип — закон другого мира, а не природы. Наконец, в
категорическом императиве нравственный закон снова утверждает
не тебя, а меня; также в отожествлении: чистая воля —
категорический императив. Это уже трансцендентальный эгоизм и солип-
Открытость (нем.).
682

сизм: пусть будет по моей воле. В то же время: очистить место,
занимаемое разумом, для веры. Чистый разум — практический.
Второе уже снова двусмысленно, так как и утверждение своей воли и
отречение от нее — практическое, то есть относится к
интеллигибельному миру: ноуменальный эгоизм или ноуменальная любовь.
В конце концов и кантовский принцип не чисто автономный, как
чисто автономный это уже не моральность, а легальность. Но
утверждение самого во мне не более автономно, чем устранение самого, на
популярном языке первое — эгоизм, второе — любовь. Только
эгоизм здесь не совсем в обычном смысле: мотивы здесь не
эмпирические, как удовольствие, покой и другое, а гордость —
преодоление желаний ради укрепления чистого «я сам», то есть дьявольская
гордость. Но это такой же гетерономный принцип, как и любовь.
Объективирование мира и его реализация не одно и то же. Уже
в интенциальных отношениях без ноуменальных встреч все
отдельные миры объективируются в одном абстрактном общем мире с
общим абстрактным временем. Но без ноуменальных встреч
другие миры не реализуются, то есть не доверяешь общему
абстрактному миру, он остается только полезной и необходимой для
интенциальных отношений фикцией — космосом. Космос того же
происхождения, что и косметика, — то есть украшение себя самого —
своеволие.
Тематизировать какое-либо состояние — значит сделать его
объектом интенциального отношения. Поэтому самочувствие, нс-я
и ты нетематизированы и тематизируются в следующем выборе.
Нельзя сказать, что эти три совсем вне интенциального
отношения. Противоположение тоже интенциальное отношение и
объектом будет самое разделение. Тогда тематизировано разделение как
объект первого интенциального отношения и первый член как объект
второго интенциального отношения.
«Где двое или трое соберутся во имя Мое, там буду и Я». Может,
осуществление ты, то есть опровержение солипсизма,
невозможное ни логически, ни гноселогически, осуществляется только через
Бога. То есть Бог создает не только меня или я, но и ты.
Собрание двоих или троих во имя Его — это и есть ноуменальное
отношение. Не так, что я сознаю и говорю о нем, но ноуменальное
отношение и есть чувство Его, то есть ощущение, хотя бы и бессоз-
683

нательное, что Он здесь. Без этого нет реализации чужого мира,
абсолютная уверенность реализации ты и есть Его присутствие. По
крайней мере один раз, а должно быть и много раз, у меня было и
сознательное ощущение этого — ночью на даче у Ек. Ив.*
В интенциальном объективирующем отношении нет Его
присутствия, только практическая возможность действия и общения, ради
достижения определенной практической цели. Но нет доверия к
объективируемому миру ты. Не говоря уж о симпатии.
Вообще я давно уже думал, что я и ты настолько
ничтожны, что только Бог может открыть нас друг другу, и настолько
велики, что только Бог может открыть нас друг другу.
Раз я сказал Ст.** в ответ на его вопрос: верно ли, что браки
заключаются на небесах: браки заключают в аду и иногда через много
лет освящаются на небесах. Если появляется ноуменальное
отношение. Больше шансов на возможность ноуменального отношения,
когда браки заключаются родителями, а жених и невеста даже не
знают друг друга, потому что эмпирическая любовь большей
частью подлая хитрость природы, то есть князь мира сего, а
ноуменальное отношение не естественно, то есть не от Царства природы, а в
Царстве благодати.
У твари ритм необходимо связан с телом. Это знают
практически пианисты, вообще исполнители: ритм — в теле, это духовно
телесное. Так было с самого начала: Адам сотворен по образу Божию,
как подобие прообраза и образа. Но сотворенность значит
материальность, подобие — ритм, поэтому ритм связан с телом.
Первое же проявление ритма — дыхание, и это материально духовное.
2 выбор: я — не-я. Здесь я еще не тело, тогда 1) мое тело
отошло в не-я; 2) я как чисто психическое еще не ритмизировано.
3 выбор: психофизич. я — мир-агрегат. Из не-я я выбираю себе
тело, как раньше из самочувствия я выбрал себе некоторый
психический комплекс — душу и присоединил его к «я сам». Теперь я
присоединяю «тело» к «психическому комплексу», в котором
заключен я сам. Я как душа и тело уже ритм. Мир как агрегат —
случайное, то есть демоническое.
4 выбор: мир-космос — ты.
Царское Село — 1956 год.
** В. В. Стерлигов (1904 — 1973) — художник.
684

Из самочувствия я выделяю и отношу к «я сам» все, что можно
к нему отнести: душу, тело, космос. Все это я могу организовать как
функцию моего «я сам». Но остается не присоединяемый ко мне
иррациональный остаток — ты. И в ноуменальном отношении это
абсолютно неприсоединяемое ко мне станет самым близким. То, что
от меня дальше всего в мире, то станет и есть самое близкое.
Потому что все остальное: земля, моря, горы, небо, звезды активно не
противится мне, как ты.
Когда я думаю, тоже, по всей вероятности, есть какой-то неявный
первоначальный ритм мысли. Но когда мысль материализуется в
какой-то записанной вещи, то я явно ощущаю ритм этой вещи. Ее
архитектоника и есть ритм. И такая же разница между думанием и
обдумыванием определенной вещи. И здесь ритм появляется при
материализации — фиксировании, то есть при относительно
абсолютном творении. Но во втором выборе я присоединяю к себе даже
не душу, а только думание — материю формы души. Душа же
появится только с телом: как противополагаемое телу и подчиняющее
себе тело. Тогда душа будет ритмом тела, вернее, души и тела.
99
ИЗ ДНЕВНИКОВ
ОБ ИМЕЮЩЕМ И ОТСУТСТВУЮЩЕМ
<1933 — 1934>
Я стою на своем месте твердо и прочно, я нашел некоторое
твердое и прочное основание. Я видел очертания твердых
предметов, но не находил своего места, у меня не было прочного
положения. Очертания твердых предметов — это определенные взгляды
и убеждения. У меня не было взглядов и убеждений. Очертания
твердых предметов — это решительность в поступках, широта
взглядов, интерес к общему порядку событий. У меня нет
решительности в поступках, нет широты взглядов, меня интересует только то,
что имеет ко мне отношение.
Я нашел твердое и прочное основание между очертаниями
твердых предметов. Рядом со мной была граница, которой я не мог
переступить. Что мне мешало? Я чувствовал отвращение к
отсутствию. Я разделил два смежных предмета так, чтобы границы их,
685

приближаясь одна к другой, не совпали. Между ними я нашел
точку, не принадлежащую к очертаниям того или другого. Это было
моим местом. Найдя эту точку, я остановился. Эта точка — то, что
имеет ко мне отношение. Я начинал с этого и того, с чего-либо, с
его принадлежностей. Я начинал с числа и с деревьев1. Но теперь
я нашел твердое и прочное основание: то, что имеет ко мне
отношение, есть начало.
Имеющее ко мне отношение есть некоторое отсутствие. События
не имеют ко мне отношения, я их избегаю. Продолжительное
существование потеряло для меня прочность и твердость, я не вижу
того, что соединяется. Взгляды и убеждения меня не интересуют, у
меня нет мыслей.
Некоторое отсутствие есть правило и закон поведения. Когда
я остановился между приближающимися границами двух
предметов, вокруг меня ничего не оказалось. Мое место твердо и прочно,
название ему: имеющее ко мне отношение. Границы предметов ко
мне приближались, но не могли слиться, между ними оставалась точка.
Между ними оставалась не одна точка. Имеющее ко мне
отношение — название места, на котором я стоял, границы не имели ко
мне отношения, и, что бы ни случилось, не имело ко мне
отношения. Этого не было, и границы не могли сомкнуться. Было
множество точек, множество пустых мест, нельзя было определить их
число. Было некоторое отсутствие. Некоторое отсутствие было
правилом и законом поведения, потому что я знал, как посмотреть
на другую точку, как повернуть голову, поднять руку.
Некоторое отсутствие есть определенное место. Между двумя
очертаниями, когда границы сходятся, но не совпадают, есть
определенное место. Некоторое равновесие, которое не может долго
установиться, есть определенное равновесие. Некоторое волнение,
которое не может долго успокоиться, есть определенное успокоение.
Поэтому отсутствие есть определенное место. Я стою на своем месте,
я могу поднять руку, повернуть голову, не сдвигаясь. На своем месте
я заметил качества и состояния. Я не различал очертаний
предметов, но там были соседние миры.
Правило и закон поведения есть определенный предмет. То, что
я могу сделать, не сдвигаясь со своего места, я видел, также это было
предметом моих ощущений. Я осязал движение руки, слышал
поворот головы. Движение руки, поворот головы были соседним
миром. Как это происходило? В повороте головы я заметил законы
686

поведения. Движение руки, сгибание колена было правилом и
законом поведения. Этот соседний мир и был определенным местом,
определенной точкой, определенным предметом.
Точки не были соединены. Я не мог сказать, сколько их.
Числа их мне неизвестны. Я соединил две точки, я соединил эту с этой.
Соединение точек произошло без особого усилия: одна точка не
нуждалась в другой, она даже не знала о существовании другой.
Соединение точек имело ко мне отношение. Как назвать это
соединение без особого усилия? Сколько соединенных точек?
Между двумя точками ничего не было. Я не мог определить порядка.
Таким образом я заметил некоторое отсутствие.
Если две точки соединены, то я знаю одну. Это второе
разделение точек.
Я предполагал, что нет имеющего. Сейчас я заметил имеющего:
это было некоторое отсутствие.
Я был как имеющий, и я понимал значение прикасаний. Когда
же я обратил на это внимание, я ничего не имел. Я хотел знать: есть
ли носитель? Я предполагал, что его нет. Я говорил: Бог дальше.
Бог не имеет расстояний, Он не есть имеющий. Как носитель Он
дальше всякого определенного места. Но недалеко от себя, на
своем месте я заметил носителя: это некоторое отсутствие.
Если переходить от одного к двум или от двух к одному, и при
этом место освобождается, или обнаруживается место пустого, или
значения совпадают — это признак не того. Если же некоторые
значения не совпадают, тогда место принадлежит этому. Я
заметил две вещи: имеющее ко мне отношение и другое, что не
представляло для меня интереса. Я предполагал, что его нет. Оно
имеет значение, и есть его возможность. Таким образом, при переходе
от одного к двум обнаружилось место пустого. Также можно
найти одинаковые значения для этого и того, например, существование
и несуществование, когда не определен порядок и степень. Это будет
при переходе от двух к одному.
Помимо этих вещей я заметил еще границу между ними. То было
границей между этим и тем, между этим, и тем, и"тем. Таким
образом, граница не была третьей вещью, и место пустого обнаружилось
при переходе от двух к одному»
Можно найти соответствие между местом, пустым и определен-
687

ным, между этим и тем, между заполнением и отсутствием встреч. Но
эти три пары различны. Можно соединить это и границу, отсутствие
и прикасание, одно и место. Эти три пары тоже различны.
Если это изменило значение, я скажу, что оно сдвинулось. На
этом месте была обнаружена неточность, небольшая ошибка. Если
существование отделить от способа, это будет неточностью. Если о
способе говорить как о существовании, это тоже будет неточностью.
Также об ошибке можно говорить, как о существовании. Таким
образом, в небольшой погрешности или неточности я нашел новое
место. Место, откуда можно наблюдать, также принадлежит к
этому месту. Между этим и тем есть место, откуда можно наблюдать
это и то.
Я нашел точку между границами двух предметов. Я нашел
границу между этим и тем, здесь место пустого, здесь мое место. Надо
было определить место последнего имеющего. Я нашел его
недалеко от себя — это некоторое отсутствие, но я не нашел второго
места. Между тем, когда есть имеющий, есть два места. Я не
нашел второго, я не мог перейти границу, отделяющую это от того. Это
и то стоят рядом и почти касаются. Вот два места. Вот третье
место — граница, отделяющая это от того. Это мое место, я назвал
его: имеющее ко мне отношение. Но вот еще место: я обратил
внимание на то, что не представляло для меня интереса, на не
имеющее ко мне отношения. Место отсутствующего — вот последнее
место, здесь — место, где имеющий касается, но здесь нет
прикасания и нет имеющего. Имеющий касается на месте отсутствующего,
но здесь нет прикасания. Это стало моим местом, я обратил
внимание на то, что не представляло для меня интереса, и это стало моим
местом. Но я не нашел второго места. Это последнее место —
место некоторого отсутствия.
Место пустого: граница, отделяющая это от того. На месте
пустого, между границами двух предметов, определенное место —
имеющее ко мне отношение. Это мое место, там было начало.
Одно не знает другого, но они существуют вместе. Есть
правила и законы поведения, каждый знает их только для себя и не знает
никого другого, но при этом нет столкновений.
Есть небольшая погрешность в соединении сейчас и сейчас: я
688

стоял перед несуществующим, но с другой стороны тоже ничего не
было. Я соединил сейчас и сейчас, и мое место между ними, но это
место пустого и отдаленного.
Не больше, чем на мгновение, я установил соответствие между
жизнью природы и собой. Я наблюдал соединение этого и того, их
значения почти совпадали, я знал правила и законы поведения. Это
прошло, потому что нельзя было назвать соединение, дать имя
соответствию.
Отдельные места имеют значения, некоторые из них совпадают.
Но если и совпадают, все равно одно не знает другого: на месте
того — это. Не сходя со своего места, оно не знает того. Но если
сойдет, тоже не знает.
Я искал перехода от этого к тому. Если есть прикасание, или я
что-либо имею, то есть два. Мое место между этим и тем, здесь то,
что имеет ко мне отношение. Но здесь граница — пустое место,
место отсутствующего, здесь я ничего не имею и нет второго. Это
место того, что не имеет ко мне отношения.
Я нашел два места: имеющее ко мне отношение и не имеющее,
и второе — это место отсутствующего. Если я стою на втором месте,
я ничего не имею. Но и на первом я ничего не имею.
Присутствие, прикасание, близкое, иметь — эти слова
обозначают существование. Я устанавливаю между ними различное
соответствие. Я имею что-либо, но, установив соответствие, прихожу к
отсутствующему, отдаленному, не имеющему и пустому. Таким
образом, я остаюсь между этим и тем, я остаюсь на пустом месте один.
Как перейти границу, отделяющую это от того?
Погрешность, место, близкое и отдаленное, имеющее ко мне
отношение, и то, что не представляет для меня интереса, — эти
способы и свойства существования стали существующим. Я нашел
определенное место, определенное существование, — имеющее ко
мне отношение. Но затем я обратил внимание на то, что не
представляло для меня интереса. Оно было несуществующим, но теперь
оно стало.
О СЧАСТЛИВОЙ ЖИЗНИ
<1933 — 1934>
Л.1 говорил о счастливой жизни: спокойная жизнь в комнате,
когда не можешь выйти, счастье ли это? Нет, остается незаполнен-
689

ное время. Также на полустанке, когда поезд стоит долго, —
спокойная жизнь. Счастье ли это? Но перед отходом поезда, когда
остается полчаса, зайти, не торопясь, на станцию и выпить рюмку
водки — это счастье. Счастье — когда имеешь паузу в общей
спешке, когда все торопятся.
Вот две окрестности смерти: конец, «окончательность» (В.2) и
вторая: спокойная жизнь и счастье. Вот окрестности спокойной и
неспокойной жизни: незаполненное время, тяжесть усилий,
одиночество.
Некоторые удобства, отсутствие необходимости торопиться,
развлечения, свободомыслие — вот что называли красивой жизнью.
Когда же жизнь потеряла удобства и все, что с этим связано,
остался скелет жизни: страх смерти и времени.
Считать преобладающим и нормальным в порядке событий,
имеющих ко мне отношение, неприятное, также отсутствие и
пустоту — вот условие спокойной жизни. Но это не счастье.
Считать нормальным ощущение тяжести усилий и
незаполненного времени.
Счастливая жизнь — это жизнь прибрежных жителей3.
Я не люблю спать в чужом месте, потому что в чужом месте
замечаю продолжение, не имеющее конца, то есть размеры.
Например, новые звуки. В своей комнате я привык к звукам, и они
имеют определенные размеры. На своей кровати, в комнате, к которой
я привык, размеры меньше. Большие размеры вызывают ужас4, это
граница, которой я не могу достичь. Наибольший размер имеет
смерть.
Расстояние в пространстве измеряют временем, сказал В.
Я спросил его: как измерить расстояние между двумя
стихотворениями? Расстояние между двумя значениями этого и того? Между
двумя значениями есть не только различие, но и расстояние, его
можно измерить5. Меня интересует число расстояний между
двумя значениями, расстояние между распусканием цветка и деревом,
их числа. Меня интересуют пустое расстояние и отсутствие между
двумя значениями.
690

Мне снился переход от этого к тому. Я истекал кровью и через
несколько минут должен был умереть. Страха не было, но я немного
пожалел чего-то. Затем я сразу проснулся. Не было
промежуточного состояния между сном и бодрствованием. Проснувшись, я
подумал: состоялся переход от этого к тому.
О.6 тоже несколько раз видел во сне, что умирал, и говорит, что
приближение смерти страшно, когда же кровь начинает вытекать из
вен, уже не страшно и умереть легко.
Когда говорят: смерть — это как сон, то думают о смерти
другого человека. Между тем смерть — это или мой сон, или
отсутствие моего сна. Кажется, мой сон даже без сновидений я чувствую
как мой сон, но сон другого человека мне безразличен.
Непонятно отсутствие меня. Когда я сплю, отсутствует, я, но мое
не отсутствует. Может быть, смерть — это граница между одним
моим и другим моим. Было мое я, но теперь будет другое мое.
Самый глубокий сон без сновидений ближе ясного, но достаточно
удаленного воспоминания.
Ужас от отсутствия и от переполнения, например система
лунного света, система пузырей и жаркий летний полдень7.
В детстве у меня было два кошмара. Они повторялись и
позже. Сейчас бывает один из них и я даже нахожу удовольствие от
него. Происходит это между засыпанием и сном. Это ощущение, в
котором принимают участие: число пять, ощущение, которое
испытывает язык, приближаясь к зубам, когда произносится слово «пять»,
небольшой груз, подвешенный на нитке, или зуб, уже почти
выпавший, и некоторое равновесие, которое сейчас будет нарушено.
Л.: может быть, все пространство ограничивается землей, а все
время — небольшим промежутком, например временем человеческой
жизни: все же, что происходит в этих границах, только
проецируется в воображаемое бесконечное время и пространство.
Счастье в освобождении от торопливости. Когда я, придя из
школы, ложусь на диван, это счастье? Но может быть, здесь
присутствуют еще другие условия. Возможно, счастье в напряжении всех
сил? Но это, скорее, может иногда дать удовольствие, а не счастье.
691

Но все это не определяет счастья. Счастье, быть может, в том,
чтобы не ощущать больших размеров. Затем, ощущение пустоты —
это ощущение расстояния между двумя предметами или
событиями, причем небольшие расстояния ощущаются как очень большие,
бесконечные. Это и есть пустота, скука, тяжесть времени, и это
нарушает счастье. Может, счастье не в определенных событиях, а в
отношении к расстояниям — это умение сокращать расстояния.
Сокращение расстояний или размеров достигается
различными путями, например, вся жизнь — один промежуток, можно
ощущать это расстояние как небольшое — это святость. Но можно
разбить его на множество маленьких интервалов и в каждом
сокращать расстояния — такова, должно быть, жизнь прибрежных
жителей. Ограничение времени, дробление на интервалы, сужение
или растягивание времени — вот что отличает счастливую жизнь
от несчастливой. Еще для счастья необходимо некоторое
понимание. Я здесь имею в виду отношение к другим. Для счастья не так
важно, как ко мне относятся, а как я отношусь к другим.
Некоторое непонимание нарушает счастье.
Л. говорил о науке радости. Он думает, что радость может стать
обычным состоянием, для этого надо скинуть привычки, мешающие
этому. Современный святой будет всегда радостный, хотя и не
веселый. И даже боль тут не препятствие. Л. пробовал стать
таким святым, но не получилось. О. добавил: «Разве боль от
одеколона после бритья не одна из самых острых болей, а мы ее не
замечаем, так как знаем, что на нее не надо обращать внимания».
Я хотел иметь различные вещи и чувствовал себя несчастным,
потому что их не было. Когда же получил одну из них, я
удовольствовался этим и мне больше не надо было. Но и эта одна вещь
перестала представлять для меня интерес, когда я получил ее.
Я спутал удовольствие со счастьем. Удовлетворение желания —
это только удовольствие. Но обычно оно приходит с опозданием,
и удовольствие не так велико. Но это не имеет отношения к
счастью.
Не курить, вообще не иметь привычки, которая считается
приятной, не увеличит тяжести усилий и незаполненного времени. Какую
бы я жизнь ни вел, это войдет в привычку. По этому поводу пра-
692

вильно замечали, что путешествия развлекают. Но также правильно
замечали, что и путешествия здесь не могут помочь. Остается
время, которое я ощущаю как внешний предмет, перед ним бессильно
всякое напряжение, направленное на изменение порядка событий,
имеющих ко мне отношение.
В некотором равновесии в порядке событий, имеющих ко мне
отношение, также есть небольшая погрешность8. Когда я
отказываюсь от какой-либо привычки, я ощущаю в течение какого-то
времени большой недостаток. Но так как потом наступает снова
равновесие, не отличающееся от прежнего, то этот промежуток
следует считать небольшой погрешностью.
Дается ли счастливая жизнь даром или ей можно обучиться?
Никто не имеет в виду общий порядок событий.
Одна из ошибок — разделение на тело и душу. В Евангелии:
«Я скажу своей душе: ешь, пей, веселись»9.
В ночь, когда мне исполнилось 30 лет10, ко мне пришел
покойный Георг11. Он показал мне смерть12. Я не поверил и сподличал13,
но затем увидел его товарища, и он, тоже умерший, смотрел на смерть.
Это было страшно и убедительно14.
После этого Георг много раз являлся мне во сне. Однажды он
учил меня ходить по времени. Во сне это было просто. В другой
раз он явился мне каким-то просветленным, но не интересным.
Встреча произошла на железнодорожных путях, были рельсы и
провода. Я просил его подбросить меня вверх, это было
испытанием на чудо. Я боялся, чтобы он не догадался. Но он не
догадался и подбросил высоко, но все же это можно было объяснить и
естественно. Я попросил его снова подбросить. Он подбросил меня
на этот раз выше телеграфных столбов. Значит, чудо. И сразу же
Георг и само чудо стали мне неинтересными. В представлении о
чуде есть погрешность: осуществленное чудо не интересно. Л. думает,
что чудо не в факте, а в стиле. Это мало что объясняет. Я хотел
чуда и в то же время во сне немного боялся, что Георг покажет мне
чудо. Я просил одно, а он должен был сделать что-то совсем
другое, может быть, тогда бы это было настоящим чудом15.
693

Где бы я ни был, я всегда думаю: мне предстоит удовольствие
вернуться домой в свою комнату. Может быть, это некоторое
счастье: ночью, один в своей комнате. Это освобождение от
торопливости, хотя бы она и доставляла удовольствие.
Прежде говорили: жалко умереть в 18 лет. Чего жалко и
почему жалко в 18 лет, а в 80 не жалко или не так жалко? Жалели,
верно, красивой жизни, чтения газет по утрам, посещения театра,
комфорта, знакомства с женщинами. Умер молодым, а мог бы еще
столько раз пойти в театр, узнать столько новостей, которые будут
напечатаны в газетах. Все это нелепо. Красивой жизни нет.
Внешним признаком этого служит отсутствие интереса к женщине.
Сейчас даже непонятно, как это было вокруг женщины столько
насочинено.
З.16: «Мне кажется, что все люди, неудачники и удачники, в
глубине души чувствуют себя несчастными».
Разговор с Л.: меня интересует счастье. Помнишь, у Пушкина:
«С Богом, в дальнюю дорогу»7. Что там? Один убит, другой
пропал без вести, «жив иль нет — узнаешь сам», дочь живет где-то в
Лизгоре, но «с мужем ей не скучно там». И тот мир, в который они
провожают убитого, похож на мир теней, неизвестно, что хорошего
там. Все же ясно, эти люди счастливы. Им не страшно большое
пространство, им не может быть скучно, и нет у них чувства
ничтожества, которое понятно нам. Л.: да, у них невеселое счастье, но это
счастье. Я: кто же эти люди? Моряки или рыбаки, прибрежные
жители. Это не случайно. У Гамсуна тоже действие происходит в
прибрежном поселке. Или в лесу. Но лес, в конце концов, тоже море.
И люди у Гамсуна в большей или меньшей степени счастливы. В
чем же счастье? Как ответить на это точно, исследовать счастье, как
Гете исследовал цвета? Л.: есть один признак, по которому счастье
всегда можно отличить от удовольствия. Когда удовольствие
минет, оно становится безразличным, его не стоит вспоминать. А
счастье трогает и в старости, уже не существуя. Л. говорил о неувя-
даемости счастья.
Бывает ли непонимание у деревьев и вестников? Если те и другие
неподвижны, то у них не может быть непонимания окрестностей.
694

Прикрепленные к своему месту, они живут спокойно и все знают.
Они не нуждаются в обозначении, и равновесия с небольшой
погрешностью они достигли. Они разговаривают медленно, с трудом
выговаривая слова, не запоминают сказанного и как будто никого
не знают. Они счастливы.
Я совершил ошибку. Но если бы я сейчас и мог избрать
другую жизнь, я бы этого не сделал, так как боюсь жить во второй раз,
даже если не ошибусь, и еще больше — самой перемены,
изменения судьбы. Это ощущение единственности жизни и счастья.
Условия счастья — уменьшение расстояний, стягивание
времени. Но теперь, как ни дробится время, и самые малые интервалы
растягиваются бесконечно. Остаешься один: до ближайшего
предмета, до ближайшего человека — бесконечность. Осталось: я,
время и смерть.
Передо мною непонятные фигуры, случайные расположения. Я
должен найти их знаки. Это подобно наложению некоторой
печати. Я свободен в выборе знаков, в наложении печати, но когда печать
наложена, я вижу, что был знаком одной из фигур. Смерть —
последний знак: чувств не осталось, память все потеряла. Осталась
пустота и страх, и система знаков, печать, почти наложенная.
СМЕРТЬ
Август 1934 — август 1935.
Когда перед смертью он говорил «больно», то выходило так: «ему
больно». Когда на лице появлялась гримаса, то это было как
рефлекс, и ясно было, что душе не больно. За сутки же перед смертью
он отвечал на все вопросы «хорошо», и еще сказал: «И рукам хорошо,
и ногам хорошо, и в земле хорошо».
Он натянул простыню на лицо, когда же спросили, зачем, он
сказал: «Для настроения». Простыню отодвинули, тогда он закрылся
руками.
За две недели он умирал четыре раза. Первая смерть с виду была
совсем мудрая, тогда он сказал: «Плечо устало, рука устала, все
устало». Вторая смерть — в полном молчании, он слабел и
холодел. Третья смерть наступила за сутки, он говорил: все хорошо; и
695

сказал: теперь я буду спать. После этого заснул, а затем лежал в
беспамятстве с открытыми глазами. Четвертая смерть была самая
страшная и непонятная и, кажется, в полном сознании.
Когда он умирал в четвертый раз, может быть, за два часа до
последней смерти наступило понимание: не было произнесено ни
слова, он не мог говорить, но передал мне наследие и старшинство
в роде. Я видел, что он знал это так же, как и я. Это было как
оправдание и передача наследия и старшинства в роде, как
предвестник последнего часа и наложение печати. Большего
понимания у меня не было в жизни.
Он умирал четыре раза, он искал наиболее благоприятного
способа смерти и выбрал наиболее непонятный и страшный:
клокотание в груди и изливание пены. Может быть, здесь была
наименьшая погрешность.
Когда смерть подходила в первый раз, он смотрел прямо перед
собой, ничего не замечая, и молчал. Что он видел? Может быть, все
силы были направлены на излечение сердца? В четвертый раз он
тоже смотрел, ничего не замечая, но это было иначе, кажется, был
ужас, или мне было страшно. Но вдруг он посмотрел на меня, это
было, когда он передал мне старшинство в роде. Взгляд был ясный
и сознательный — одним глазом, другой был парализован.
Когда делалось немного лучше, он беспокоился, просил позвать
врача. Когда же бывало совсем плохо и чувствовалась близость
смерти, он был спокоен, равнодушен к приходу врачей и говорил, что
ему хорошо, хотя знал, что умирает.
Может быть, раньше было то, что я назвал второй смертью, а
потрм первая?
3 августа он заболел. Ночью с Лидой1 к медсестре через поле2.
Под проливным дождем к Козмину; в больнице в поисках врача.
4-го. До 6 часов сильные боли. С 6 часов боли прошли, ночью
довольно спокойно, но все время кидался.
5-го. Кажется, снова ухудшение, а вечером холодеет, без пульса,
ночью горячие бутылки. Кажется, первая смерть.
6-го. Вторая смерть. Вечером улучшение, ночью кошмары.
9-го. Кажется, стало лучше.
10 — 13 — постепенное ухудшение.
14-го. Днем уехал в город. Перед тем, как я уезжал, он
жаловался, что выздоровление идет очень медленно. Вечером, когда я
приехал, было совсем плохо. Всю ночь бегал за кислородом (когда
696

в первый раз, не помню). Первый припадок. Утром как будто заснул
с открытыми глазами.
15-го. Весь день с открытыми глазами, спит или в забытьи. Узнает
только по слуху. Говорит очень мало, с трудом и невнятно. Ночью
в 3 или 4 часа второй припадок. После — полное сознание, но
говорит так же невнятно, прощался. Затем сказал, что будет спать,
и заснул или впал в беспамятство с открытыми глазами. Так до
утра: кажется, в это время отнялась левая сторона.
16-го. Снова появился пульс, довольно хороший, пришел в
сознание, спрашивал, кто у него. Больше не говорил, говорить трудно,
но указывал. Кажется, тогда же попросил поднять занавес и открыть
окно. А может быть и раньше, не помню. Глаза стали стекленеть,
в особенности парализованный. Днем или под вечер — третий
припадок, не один, а несколько сразу. С вечера не мог уже
двигаться. С 11 или 12 часов вечера началось клокотание — отек легких,
я почти уверен, что с этого времени он был в полном сознании.
Около 4-х посмотрел на меня. В половине шестого последний
припадок. Во время припадка дыхание останавливалось, он
задыхался, взгляд сознательный и виден ужас. После последнего
припадка сердце остановилось, но еще было два или три вздоха,
причем взгляд снова стал спокойным.
Я стою перед событием, реальность которого наибольшая,
поэтому я боюсь сказать что-либо, перед этим событием все
сомнительно и ничтожно.
Вечером второго дня болезни ему стало лучше. Я уходил
ненадолго. Возвращаясь на извозчике, я увидел пожилого мужчину с
палкой. Он шел с женой. Это было как знак чего-то старого,
некоторой порядочности, которой уже нет. Это счастье — встречать
родителей, пожилых людей, занимающих небольшое место; счастье
было, например, когда они провожали или встречали меня в
Пушкине — я приезжал к ним на несколько часов из города. Тогда я
понял, что счастья больше не будет.
Но ведь некоторого благополучия и спокойствия не стало уже
раньше. Ужас его смерти объединился с ужасом перед
современным Левиафаном.
Как всякое действительное направление — прямое, а
обратное — только возможное, так, может быть, и счастье и счастливая
жизнь — это то, что было.
697

До 1917 года жизнь с каждым годом становилась как будто бы
лучше. Это называлось прогрессом, при этом терялось что-то
глубокое и важное. После нескольких тяжелых послевоенных лет жизнь
стала легкой и пустой, как жизнь бабочек-однодневок, но
сопровождалось это ощущением талантливости и гениальности. Но затем
сразу все это рушилось. И теперь уже нет и не может быть
ощущения покоя и улучшения. Разница между новым и старым
существенная, и это так же, как его смерть.
В некоторых случаях нельзя сказать: есть Бог и нет богов и
демонов. В некоторых случаях нельзя сказать: есть боги и
демоны. В некоторых случаях нельзя сказать: есть приметы,
следование им создает благоприятные условия. В некоторых случаях нельзя
сказать: нет примет. Я принес жертву богу. Через некоторое время
я понял: бог принял мою жертву, условия благоприятствовали. Это
был бог здоровья, счастливой жизни и семейного очага, бог
встречи родителей с взрослым сыном.
Я потерял чувство осторожности. Я часто не соблюдаю
примет, нарушаю правила осторожности. Признаки спутаны.
Если я скажу: бог принял мою жертву, я был в сношениях с
богами и демонами, — это знаки. Так же Бог, бессмертие — тоже
знаки. Надо выбрать знаки с наименьшей погрешностью.
Случайна ли смерть? Умер бы он сейчас, при других условиях?
Когда у меня раз была какая-то неприятность, я подумал: это горе.
Это продолжалось несколько дней. Но затем я уехал в Детское.
Проснувшись утром, я увидел в окне деревья и солнце и подумал:
как хорошо. Ни горя, ни неприятностей не было. Семнадцатого после
его смерти был яркий солнечный день, но мне казалось, что
солнечный свет потерял свою силу. И я боюсь, что уже никогда солнце
не будет светить так, как раньше.
Я все время думаю о нем, когда хожу, читаю, бываю где-нибудь,
и я все время вижу последние два часа и то мгновение, когда он
передал мне наследие и старшинство в роде. Но сегодня,
возвращаясь домой, я подумал: не может быть, чтобы я не увидел его больше,
я увижу его через три года или через тридцать лет; как это глупо,
что я раньше не вспомнил об этом. Это — твердая уверенность в
личном бессмертии. Если же эта уверенность только начало
забвения, хитрость чувства и влечение к жизни, то жизнь
бессмысленна и отвратительна.
Смерть должна найти место в некоторой системе. Эта систе-
698

ма — я сам, а смерть — не вообще, но определенная. Забвение
состоит не в том, что забываешь человека, но забываешь горе. Во-
первых, я должен привыкнуть к тому, что множество случайностей,
случайных событий изменилось. Когда я подхожу заводить часы, я
вспоминаю, как он заводил, когда я подхожу к окну, я вспоминаю, как
он стоял у окна. Я должен вспомнить и, может быть, проделать все,
что он делал. Но есть еще и другое: я никогда его больше не
увижу, и это никогда — страшно. Бессмертие должно быть.
У Тютчева: есть близнецы смерть и сон, и еще близнецы:
самоубийство и любовь3. Вот еще близнецы: привычка и забвение.
Если забвение не уверенность в личном бессмертии и будущей
встрече, то эта хитрость влечения к жизни омерзительна.
Когда я раньше слышал, что умер человек, даже чужой мне, на
несколько секунд меня охватывала тоска. Смерть это мерзость
запустения. Теперь это всегда, и всегда я буду помнить, как в последнюю
минуту он сжал зубы и в глазах был ужас. Затем сердце
остановилось, и он вздохнул несколько раз свободно и спокойно. Мерзость
запустения после его смерти — это как щупальцы с того света.
Единственная, неповторимая вещь — цветок был прекрасен.
Но он увял и сгнил, мерзость запустения не уменьшается от того,
что остались другие, еще более прекрасные цветы, этого уже нет.
Можно ли сказать, что прекрасно целое? Что целое? Этот цветок,
это поле сейчас. Но целое во времени непонятно. Время несет
смерть.
Я нахожу прекрасное, расположенное в пространстве, но не во
времени. А в музыке? Если один звук следует за другим, я нахожу
здесь некоторую систему частного, я не воспринимаю один звук за
другим, но в последнем, который прозвучал сейчас, я нахожу
предыдущие. Но другое — соединение мгновений, которое несет время.
Продолжительность пьесы принадлежит к небольшой
погрешности, пьеса уже написана и существует как целое, я могу воспринять
ее всю, даже заучить на память. Я вижу ее, как Бог. Но жизнь цветка
я не вижу и себя не воспринимаю во времени, но только в
мгновении. Но если Бог видит всю мою жизнь, то сразу, то есть не во
времени. Бог не видит времени, я же чувствую время как
некоторый недостаток. Сравнение с пьесой нельзя проводить до конца,
ведь пьеса не воспринимает себя ни целиком, ни в каждой ноте, а я
воспринимаю себя, но только в мгновении.
699

Прекрасен полет чайки. Это движение и во времени, но, может
быть, это прекрасно потому, что воспринимается как неподвижная
линия в пространстве? Также в таких вещах, как быстрая езда,
плаванье, может быть, меньше всего чувствуется время и изменение.
Прибой и отбой, шум моря или леса, периодичность природы — все
это вызывает некоторый ужас. Может быть, время совсем даже не
непрерывно. Когда мы говорим о непрерывности времени, мы сразу
же обращаемся к линии, чтобы объяснить непрерывность времени.
Значит, непрерывность времени совсем не очевидна.
Можно сказать, чего нет во времени. Но как сказать, что есть
время? К нему нельзя применять ни одно из тех слов, которые
применяются к существующему, и можно сказать даже, что его нет.
Но это несуществующее самая страшная сила, и лучше всего,
когда не чувствуешь ее.
Я не понимаю также, когда говорят, что что-либо существует во
времени. Что-либо существует в мгновении, во времени же
уничтожается и перестает существовать.
Затем говорят еще о длительности. Это порождение времени
уже совсем лишено реальности. Она существует только для того,
чтобы быть остановленной мгновением.
Из того, что расположение в пространстве я могу находить
прекрасным, время же несет только смерть и разложение, хотя само
неуловимо и даже не существует и не допускает существования во
времени, следует несводимость одного на другое.
Единственная реальность — это мгновение. Затем есть еще
память, воображение, рассуждение. Все это можно объединить под
именем идей. Это знаки мгновений. Они останавливают,
разрезают длительность. Когда я нахожу правильный знак, называю
мгновение, движение и длительность останавливаются, они перестают
существовать, делаются ничем, то есть тем, что они есть. Ведь в
мгновении их нет, помимо же мгновения тоже ничего нет.
В начале Бог сотворил небо и землю. Начало — это
некоторая остановка, разрез, знак, это прообраз мгновения.
Шум волн или леса хотя и вызывает некоторый ужас
периодичностью, но тоже воспринимается не как временное явление.
Постоянное повторение одного и того же создает ощущение
неподвижности. Вначале кажется, что это увеличивает расстояния, но затем
создает определенные границы.
700

Счастливая жизнь отличается от несчастливой не главными
событиями, а второстепенными, еле заметным оттенком.
Я стал ощущать некоторую свободу: я не всегда принимаю меры
предосторожности, если же принимаю их, то без интереса. Эта
свобода, которая могла бы дать некоторый покой, создает только
отвратительную пустоту. Я был запутан в сетях примет и признаков.
Бывал страх, но было и спокойствие и радость. Я ощущал
некоторую связь с существующим. Теперь же все порвалось.
У Л. Андреева: перед тем как воскреснуть, Лазарь несколько дней
пролежал в склепе и распух. Таким же он воскрес и оставался все
время, и на кого он ни посмотрит, тому делается скучно и пусто. От
его взгляда человек начинал сохнуть4.
Сны.
<1> Он начинает поправляться, ходит, для полной поправки его
отправляют в Финляндию. — Но как же его можно отправить
одного, ведь он болен. Я иду на вокзал, купить билет и себе, и вдруг
останавливаюсь: — Поздно, все равно его не удастся спасти, он умрет
так же, как умер в первый раз. Я почувствовал неизбежность.
<2> Мы в комнате вчетвером5. Я выхожу, иду в мертвецкую
и ищу там его, но вижу два трупа — мальчики; один лежит
скорчившись, животом на сундуке, ноги касаются пола. Вдруг я
вспоминаю: но ведь он был еще жив, когда мама уехала два дня назад,
она поручила мне следить за ним, а я забыл, Может, он умер в
одиночестве, и я вспоминаю, как он был похож на личинку или
полосатую гусеницу. Я побежал, а позади меня я чувствовал, как
мальчик-мертвец гонится за мной. Он бежал согнувшись, так же,
как и лежал.
<3> Он начинает поправляться, даже встает. Я думаю: теперь
уж не допустим того, что было раньше, то есть смерти. Все же какая-
то мысль тревожит меня, но это не мысль о его смерти, так как я
знаю, что он уже раз умер, хотя сейчас жив. Постепенно мысль
проясняется, и я вспоминаю, что его похоронили, закопали в землю,
и что поэтому он уже никогда не сможет быть живым, даже если я
его увижу собственными глазами.
Когда мне что-то снится, то, чтобы проверить, не сон ли это все
и бред, и не обманывает ли меня чувство реальности, я начинаю
вспоминать прошлое и соединять события. Во сне вспоминаемое
701

событие снова переживается, то есть нет времени, наяву же есть
события закончившиеся, не существующие, уничтоженные временем.
Во сне наиболее реально просыпание — когда снится, что
просыпаюсь, я вспоминаю первый сон как событие, которое окончилось.
Я провел вокруг себя черту, у меня были слова, которые я
повторял постоянно, и я знал, что, соблюдая приметы и находясь в этом
круге, я могу быть спокоен. Этот круг уменьшает расстояния,
создает некоторый порядок и благополучие в жизни. Во время его
болезни одно важно было: только бы не умер. Но теперь круг
нарушен.
Бывают сны настолько простые и ясные, что, просыпаясь,
думаешь, стоит ли делать усилие, чтобы запомнить, и наутро забываешь.
Между тем среди таких снов бывают интересные, некоторые по
содержанию, другие по оттенку. Как и сон, мысль имеет
содержание и оттенок, и некоторые мысли интересны по оттенку, но такие
труднее всего записать.
Хула на Святого Духа — это отсутствие радости от
существования, ведь Бог, сотворив небо и землю, сказал: хорошо. Хула на
Святого Духа не простится.
Сон. После того случая (то есть болезни и смерти) он стал
поправляться. Я спросил его: «Может ли быть, чтобы человек умер,
его закопали в землю, а он стал поправляться и вернулся?» Он не
ответил, но стал исчезать на моих глазах. Я делал невероятные
усилия, чтобы удержать его, не поворачивая головы, не мигая
глазами, но все было напрасно.
Каждый день я жду чуда, и особенно перед сном, и ночью прошу
у Бога чуда. Чудо должно быть.
Вот уж два с половиной месяца, как Бог покинул меня. Бог
покинул меня за сутки до его смерти.
Я сидел у открытого окна ночью6, плакал и думал, что ничего не
выполнил из того, что он хотел: не бросил курить, не кончил
университета7, не создал себе определенного места в жизни, и в это
время я почувствовал, как Бог меня оставил. Это действительно
было как дуновение ветерка.
День смерти случаен, он мог наступить раньше или позже. Как
это понимать? Я введу термин. Он мало что объясняет, но, может
702

быть, он укажет путь для некоторого понимания. Если мгновенное
существование распространить по неподвижному времени, то
некоторые события можно назвать характерами жизни.
Преждевременное приближение смерти — один из них, слишком поздний приход
ее — другой.
Может быть, существуют различные времена. Есть время
размышления и время жизни, время участника жизни и время того, кто
стоит в стороне. Есть время сознания себя — оно не больше
мгновения, и время воспоминания, когда совмещаются два времени.
Время не длится и не продолжается, оно состоит из мгновений
и пустых промежутков.
Я беру отрезок времени. Это время я был в дороге — прошел
некоторое расстояние. В то время, когда я ходил, я заметил
некоторое однообразие этой части пути, другую часть пути я отнес к
другому отрезку времени. Я отличил первый отрезок времени от
второго. Это бывает, когда много раз проходишь тот же путь, когда
ту же дорогу совершаешь по многу раз в день, много дней. Этот отрезок
времени я назову большим мгновением. Времени здесь уже не будет.
Если есть некоторый целесообразный порядок и благополучие,
и это равносильно тому, что есть Бог, то критерием может быть только
мое благополучие — некоторый целесообразный порядок того, что
имеет ко мне отношение.
Я представляю себе три системы вещей. Первая основана на
доверии. Но если я сомневаюсь и у меня нет доверия, что мне
делать? Вторая основана на рассуждении. Но если я слаб и мои
способности ограничены, я могу совершить непоправимую ошибку.
Я осужден по первой, я осужден по второй.
В третьей системе всякий осужден.
Умерший на берегу реки забвения говорит:8 я умер только что,
я умер вчера, я умер тысячу лет тому назад. Когда сердце
остановилось, я вздохнул раз или два. Я вздохнул в последний раз. Между
двумя вздохами душа отделилась от тела. Душа умершего на
берегу реки забвения говорит: меня обманывают, меня хоронят.
Проходит мгновение, проходит год, проходит тысяча лет. Я обозреваю
распростертое время, случайно разбросанные на нем события. Меня
давит прошлое, как неподвижное сейчас стоит оно перед мною, как
большое мгновение, здесь пустынно и холодно. Умерший на берегу
703

реки забвения оплакивает свое тело: рука была прекрасна, теплая,
белая. Живот был прекрасен, округлый, мягкий. Грудь и шея были
прекрасны. Он жалеет, что не может поднять головы, двинуть
рукой.
Нет свежести чувств.
Если есть система — некоторый порядок и соответствие, — в
которой я не могу рассматривать себя как цель, то такая система
безнравственна. То есть я не должен быть средством. Если есть
вечное осуждение — исключение из некоторой системы, — это
трудно понять, например, если у меня нет доверия.
Л. придумал формулу непонимания: отец не понимает сына. Но
что касается ужаса смерти, то есть холодения руки, окоченения,
увядания, то сын не понимает отца.
Как душа, может быть, на некоторое время переживает тело, так
и душа удовольствия отделяется от удовольствия. Но может быть
и так, что в течение долгого времени, может быть, навсегда, душа
удовольствия умерла или спит. Тогда удовольствие ничтожно.
Меня интересует умерший человек в могиле, как он там лежит,
и где его душа.
Есть ошибка правильного рассуждения и правильного вывода.
Если бы можно было хотя бы один шаг в жизни, уже
сделанный, взять назад, то при прочих не изменившихся условиях это
казалось бы не большим чудом, чем раскрывание почки, рост
дерева или сила политической власти. Между тем было бы больше
серьезности и ответственности.
Чуду противополагается не естественная необходимость, но
принуждение. Чудо непредставимо, и его нельзя исследовать.
Совершенное чудо в результате исследования потеряет все
чудесное. Исследование не сможет его удержать.
Две ошибки: ошибка неопределенности происходит от того, что
забывают о некоторой внешней силе, которая противостоит твоим
желаниям. Другая ошибка, близкая к ошибке правильного
рассуждения, происходит от того, что эту силу делают законом природы,
естественной необходимостью.
704

Гераклид говорит: старость покупает что-то ценой жизни.
Должно быть, мудрость.
Каждый раз начинать сначала, как если бы я ничего не
понимал вчера или вчера <бы> не было.
Сон. Он быстро бежал по лестнице, перескакивая через две и
три ступеньки. Я испугался: «Что ты делаешь, тебе нельзя быстро
подыматься по лестнице, ты опять заболеешь и умрешь». Он весь
изменился, уменьшился, а я опять почувствовал неизбежность.
В последнюю ночь на 17 августа9 напротив в доме отдыха был
вечер, играла музыка. Она слышна была и у нас.
Существующее разложилось для меня на последние элементы,
и эти элементы: холодение руки, неподвижность тела, молчание,
смерть.
Я искал того, что остается всегда новым. Вот что остается
всегда новым: смерть.
Что мне с того, глуп я или мудр, если нет счастья.
Однажды я написал: «Даже на всеобщих развалинах и
обломках...», я думал таким способом доказать существование Бога.
Но вот теперь всеобщие развалины и обломки10, и я ничего не
вижу.
Истина нулевой степени. Это должна быть уже самая
последняя истина, когда нет никаких желаний, стремлений, вкусов,
склонностей. Но, кажется, тогда уже ничего нет.
У постели умирающего я увидел, что жизнь сама по себе
величайшее благо, и холодение руки, увядание, смерть есть мерзость. Но
теперь я не чувствую этого блага, я не чувствую, что моя жизнь —
благо.
Когда умерла душа удовольствия и жизнь перестала меня
интересовать, я увидел, что жизнь есть благо сама по себе,
величайшее благо.
23 «...Сборище друзей...», т. 1
705

Удовольствие можно классифицировать: удовольствие от еды, сна
и т. д., можно определить, но счастье — это единичное, поэтому не
определяется и не классифицируется. Оно приходит случайно,
различное для каждого. Если я сказал: счастливая жизнь — это жизнь
прибрежных жителей, — это не определение счастья, это одно из
его имен. Счастье может быть невеселым, удовольствие интересно.
Если есть счастье, есть интерес в жизни, а при удовольствии без
счастья — нет.
Мудрость — это думать о счастливой жизни, утерянной
безвозвратно, и искусство жить без счастья.
Есть твердое основание в том, что стоит. Это надо понимать так:
жизнь вестников не более призрачна, чем естественная
необходимость. Отсутствие не более призрачно, чем присутствие. И еще так:
некоторое движение, некоторое удовлетворенное желание,
некоторая мысль, доведенная до конца, — вот что призрачно. И все это
одно — некоторое мгновение, когда оно кончается.
Признак сновидения — отсутствие твердого и прочного. К
твердому и прочному относятся: своя постель, комната, знакомые
голоса и звуки, предметы. После самого хорошего сна просыпаешься
с удовлетворением, чувствуя возвращение к твердому и прочному,
если только не утеряна всякая твердость и прочность —
наименьшее необходимое для жизни количество счастья.
Л. спросил: «Чувствуешь, что перевалило за половину жизни?»
Я сказал: «Чувствую, что перевалило за жизнь». Л.: «Не пора ли
подумать о душе?» Я: «Может быть, не о чем подумать».
Л.: «Теперь, когда бессмертие показалось лишним, может быть,
увидим, что оно есть».
Нельзя молиться бесстрастному Богу.
Случайность не создает никакого порядка, это безразличная
печать на времени. Кто ее ставит? Не знаю. Это было
предусмотрено Богом в начале, но она не ставится совсем без моего участия.
Но я не могу предусмотреть далеко вперед и бываю
неосмотрителен. Если же есть что-либо твердое и прочное, то события ничего
не меняют, оно лежит вне событий.
706

Небольшая погрешность выросла в большую ложь.
Вот четыре правила:
1. Делать наименьшее количество усилий.
2. Поддерживать однообразие моей жизни.
3. Соблюдать серьезность, то есть по возможности избегать
событий, решений, поступков, сношений с людьми.
4. Избегать удовольствий, требующих усилий.
Сон. Мне снилось: я на кладбище, подхожу к могиле, поднял голову
и со страхом увидел, что памятника на могиле нет. Он исчез.
Через несколько дней я был на кладбище (наяву). Подходя к
могиле, вспомнил сон, меня охватил тот же страх. Я поднял голову
и увидел, что памятника на месте нет. Он исчез.
Сон. Опять ночью приходил Г. и учил меня ходить по
времени вперед и назад, и это было просто, как переход из одной комнаты
в другую.
Из этого сна я что-то понял. Он был как бы не под своим
именем. Во сне строго и неопровержимо было доказано: он не умер.
И тем не менее он умер. Это неопределенный знак
неопровержимого, очевидного доказательства, бесплодного и негодного.
Нулевая истина вне системы, вне системы нет ничего твердого
и прочного. Осуждение — исключение из системы. Но всякая
другая истина требует некоторого доверия.
Когда несколько раз приходит какое-нибудь ощущение или
чувство, достаточно сильное, то в то мгновение, когда оно приходит,
нельзя сказать, как часто оно приходило, то есть место событий на
<оси> времени не постоянно.
Надо различать удовольствие, счастье и душу удовольствия. Если
ощущение удовольствия на некоторое время переживает
удовольствие, — то есть душа удовольствия. Для этого необходимо
среднее между удовольствием и его душой — счастье, хотя бы
наименьшее необходимое для жизни количество счастья.
23*
707

Вот некоторые большие мгновения. По многу раз в день я не
ходил, а бегал в аптеку за кислородом. Дорога шла по прямой линии
до большого здания. Этот промежуток стал для меня большим
мгновением. Дальше надо было завернуть несколько раз. Против
аптеки был кабак, там играла музыка и слышались пьяные голоса
до поздней ночи. Ночью мимо этого кабака — большое
мгновение. Лестница, по которой я подымался, не зная, найду ли его в
живых, — большое мгновение. Ночью у окна, когда Бог покинул
меня, — большое мгновение. В один из первых дней, когда ему стало
лучше, я пошел гулять. Эта последняя прогулка, когда солнце
светило еще с прежней силой, — большое мгновение. После этого две
недели я, может быть, вообще не замечал, как светит солнце.
Семнадцатого же августа солнечный свет показался мне совсем не ярким,
впервые он потерял свою силу, и это тоже большое мгновение.
17 августа 1935
Прошел год. Я потерял наименьшее необходимое для жизни
количество счастья. Но если я и получу его еще и если есть в этом
какой-либо разумный порядок, то что может вознаградить за
потерянный год жизни? Помимо того, я не предполагаю, что следующий
год будет лучше.
О БАНКРОТСТВЕ
20.8.36.
Возвращались ночью с X.1 от Т.2. Всю дорогу разговор о том,
у кого меньше мыслей осталось3. Но может быть, нет мыслей,
потому что потерян способ обозначения или названия мыслей? Может
быть, надо сказать так: нет мыслей, потому что я не записываю их.
Конечно, это все равно: записать, запомнить или сказать, надо уметь
удержать их, то есть назвать, уметь назвать некоторые ощущения
или наблюдения.
Почему интересно прикасание?4 Христос исцелял
прикасанием. Фома неверующий должен был коснуться ран Христа.
Лепесток цветка хочется осязать, то есть прикоснуться. Прикасание к
женщине. Мгновение подобно прикасанию. Творение мира я
представляю себе как прикасание.
708

Когда я начинаю отделять время от того, что происходит во
времени, время отделяется от времени. Я нахожу время, медленное
и скорое. Различие медленного и скорого для времени будет
качественным. Я нахожу различные времена, но затем вспоминаю
время часов, в нем содержится качественное время. Если же
качественное время — это ощущение времени, то ощущение времени
находится во времени? Но ведь ощущение времени — это время как-
то окрашенное. Затем я нахожу время наблюдателя, время
наблюдателя цветка, время наблюдателя за полетом мухи. Это не время
цветка или мухи, но время наблюдателя, только зависящее не от
наблюдателя, а от других предметов. Как оно относится к времени
часов? Неясность времени от того, что помимо одного времени часов
есть еще различные качественные времена. Но если бы были только
различные качественные времена, то время было бы конечным, при
том это не было бы даже временем, но поступком или действием.
При одном же для всех времени тоже не было бы времени, но
вневременный порядок или последовательность. Если бы не было
времени, прикасание не казалось бы интересным. Прикасание —
это прекращение времени, некоторый разрез, начало. Но если не
было бы времени, не было бы и прекращения времени.
Прикасание останавливает время.
Различные виды возникновения и прекращения: начало и
конец, рождение и смерть. Пробуждение от сна, внезапная мысль или
наблюдение. Начало мгновения, вообще обращение внимания на что-
либо. Истощение мгновения — мгновение кончается незаметно,
засыпание. Обморок, постепенное ослабевание, головокружение.
Внезапная тошнота — мутит. Смерть от вскрытия вен, истекание
кровью. Событие, окончательность, агония, предсмертная мысль,
смерть.
Сон. Я шел по дороге. Мне хотелось скорее прийти в какой-
то сад в конце дороги, но вдруг я вспомнил, что надо проходить мимо
знакомого дома и что это страшно, но почему страшно, я не помнил.
Когда же проснулся, то вспомнил, что уже был в этом доме, но тоже
во сне, и вспомнил, отчего страшно. Затем я вспомнил, что уже
проходил этой дорогой не раз: однажды я встретил там мужчину и
женщину — пожилых людей, в другой раз я переходил полотно
железной дороги, пересекавшее эту дорогу, в третий раз я прошел
709

всю дорогу и, завернув направо и пройдя сад или парк, подошел к
этому же железнодорожному полотну. И я вспомнил все новые и
новые случаи, когда я проходил по этой дороге, но каждый раз это
было во сне, так как ни этого дома, ни дороги никогда не
существовало. До этого дня я не думал ни о дороге, ни о доме, в котором
мне стало страшно, и, кажется, в эту ночь мне снилось это впервые.
Каким образом во сне я не помнил того, что вспомнил днем, но
чего не было до этого дня, а, как мне казалось, было в предыдущие?
Днем в 5 часов я снова внезапно ощутил реальность этой дороги,
одно и то же время было сейчас и тогда во сне.
Предполагая какое-либо начало, основание или принцип, я
необходимо должен буду предположить другой более высокий
принцип, а ко второму третий и т. д. Начинать надо с среднего,
связывающего частный случай с общим принципом, который может
остаться неизвестным. В «Некотором волнении и некотором
спокойствии» за среднее я взял то, потом средним стало некоторое
сомнение. Обладание, прикасание — эти ощущения тоже могут быть
средними. Среднее — это случайное и находится случайно.
Прикасание — это соединение с чем-либо. Прикасание —
критерий существования. Имеющий — тот, кто касается чего-либо.
Непрерывность и длительность или мгновенность существования —
вот что говорят эти термины. Существующее могло бы быть
непрерывным и длительным, если бы не было одного общего для всех
времени. Существование качественных времен создает видимость
непрерывности.
Закон неоднородности. В исследовании не должно быть
одной непрерывной линии. Рассуждение местами должно
прекращаться, в определенном месте цепь выводов должна быть оборвана.
Мысль не должна быть доведена до конца, стать вполне ясной.
Система не должна объяснять всего, что-либо должно остаться вне
системы — это последний остаток. Такая система будет
неоднородной. Однородная же система, объясняющая все, пригодна ко всем
случаям, неопределенна — это пустая система, она не имеет
отношения к прикасанию. Прикасание — это начало. Там, где
рассуждение обрывается, где замечается последний остаток, нарушающий
систему, там есть прикасание. Поэтому в исследовании должно
быть несколько начал и концов, то есть должны быть паузы или
710

остановки. Также и в искусстве, например, в аллемандах Баха.
Я прикасаюсь не ко всему, а только к тому, что мне интересно,
что имеет ко мне отношение. Прикасание предполагает некоторый
выбор. Имеющее ко мне отношение, прикасание, неоднородное,
создают вместе среднее, связывающее частный случай с общим.
Также они присутствует в том, что Л. назвал первой разностью.
О множественности. Во сне бывает, что определенный
известный мне человек раздваивается, я вижу его как двух. Бывает, что и
я сам раздваиваюсь и вижу себя. Иногда повторяется то же самое
время, также один сон снится несколько раз. Это бывает и наяву:
прошедшее мгновение через некоторое время повторяется снова и,
когда повторяется, его нельзя отличить от того, что было. Это
пример к апории начала и начал. Часто то, что мы называем многим, —
одно и, наоборот, одно может быть многим.
О понятиях. Общим понятием называется понятие, то есть
слово, которое относится к нескольким предметам. Можно ли иметь
общее понятие, то есть, сказав одно слово, сразу подумать о
множестве предметов или же можно только думать об общем понятии, то
есть, сказав одно слово, иметь в виду множество предметов? Что
значит думать? Значит ли это представлять себе что-либо или только
иметь его в виду? Если думать значит представлять себе что-либо,
то общие понятия нельзя иметь, и множество предметов можно
только иметь в виду. Если же думать значит иметь в виду, то
общие понятия можно иметь.
О названиях и знаках. Увидев что-либо, я назвал его и оно стало.
Название необязательно произносится. Достаточно обратить
внимание, повернуть голову, это тоже название. Я могу смотреть и не
видеть, причем я смогу даже повторить все, что я видел, и все же не
видеть, если не было названия. Например, однажды я слышал, что
били часы, но думал о чем-то другом и не сосчитал, сколько раз они
били. Когда же они кончили, я захотел вспомнить, сколько раз они
били, и по воспоминанию сосчитал. В первый раз я слышал, но не
назвал, во второй — назвал, хотя не слышал. Здесь что-либо
отделилось от названия.
Умирающий все видит и все же не может соединить свои
ощущения, он не может назвать те предметы, которые видит; может быть,
711

он должен дать название чему-то другому, что ближе ему, чем
окружающие предметы. Название — это некоторое действие, может
быть, творение. Если я вижу дерево и говорю: это цветные пятна —
это тоже название, но более сложное название, если я скажу:
дерево, и еще более сложное, когда увижу здесь и вестников. Название
невозможно без знаков и без некоторой определенности мгновения.
Некоторая определенность мгновения остается, когда мгновение
проходит, мгновение же начинает проходить сразу же после
названия. Тогда сразу же появляется воспоминание о некоторой
определенности мгновения. Первое воспоминание появляется сразу
же с названием. Но затем оно повторяется во втором
воспоминании, когда мгновение прошло. Назвав что-либо, я дал ему знак —
это первый знак. Затем он повторяется — это второй знак. Но от
него должен остаться след — например, запись на бумаге — это
третий знак. Третий знак — понятие или общее представление,
второй знак — единичное представление во втором воспоминании,
когда нет восприятия, первый знак — мгновенен. Во сне — есть
только первые знаки, во сне все, что я вспоминаю, — вижу.
Существует что-либо и именно сейчас, в это мгновение, но все
остальное, даже другое мгновение, только предполагается. Это
мгновение, которое есть сейчас, есть всегда, и я не могу даже сказать,
что оно прошло. Я забыл о нем, но вот я снова обратил на него
внимание, и оно есть. Оно не было другим и не стало другим, потому
что другое только предполагается. Так же все, что уже записано,
относится к прошлому и к тому, что предполагается. Но иногда мне
кажется, что это мгновение не новое, что оно повторилось. Это значит,
что я не знаю всего мгновения и различно соединяю другое, то, что
предполагается, с тем, что есть. Но вопрос: существует ли что-либо
вне меня и независимо от меня — лишен смысла. Если бы не было
меня, что-либо осталось бы, но оно не было бы названо и не стало
существующим.
Если что-либо существует, когда названо, то и желание должно
быть названо, то есть я должен обратить на йего внимание, чтобы
оно стало.
Различные виды названий: непроизвольное, когда
мгновение расширяется, и его почти не видишь, название больших
мгновений, название с выбором, сосредоточенное название, рассеянное
название, двойное, когда, например, сосредоточенное название
совмещается с рассеянным, и другие.
712

Чтобы понять мир, я наложил на него некоторую сетку. Но
теперь эта сетка скрывает от меня мир. Тогда я должен найти другую
сетку, потому что без сетки я его не вижу, во всяком случае, не
понимаю. Но прежняя сетка создала некоторую определенность —
установившиеся термины, предположения, которые кажутся
очевидными. Я здесь не касаюсь истории или истории философии.
Последние принадлежат к вещам сомнительным. В каждом
мгновении я имею старую сетку, я должен снять ее и построить новую, то
есть отказаться от установившихся терминов. Я должен каждый раз
начинать сначала. Когда я говорю: каждый раз, каждое начало,
каждое мгновение — в этом есть погрешность: ведь начало и
мгновение только одно и нет «каждый раз», а только один раз. Но иначе
я не могу передать разнообразие мгновения. Снятие старой сетки,
начало новой — рождение души.
Я должен снять старую сетку и построить новую. Какое между
ними отношение? Если я оставлю те же границы между
предметами, то это не будет новой сеткой. В новой сетке я должен найти
новые предметы. То, что в старой сетке было способом, свойством,
отношением или признаком, в новой может стать предметом;
также предмет может оказаться отношением или свойством. Я
наложил некоторую сетку на мир или, лучше, на мое отношение к миру.
В результате этого наложения, что-либо, что я имел непосредственно,
разделилось. Одно я назвал предметом, другое свойством, третье
отношением. Новая сетка изменит отношения не между
предметами, а между предметом, свойством, способом, отношением. Например,
сейчас я сижу за столом. Я слышу шорохи и шумы — это
относится к изменениям и происходит во времени. Но сейчас я не
воспринимаю времени и, например, шум уходящего трамвая я
ощущаю как неподвижную линию. Я заменил одну сетку другой, и звук
и движение стали предметом. Сколько раз это происходит?
Только один, это происходит сейчас. Но мне будет казаться, что это уже
происходило.
Таким образом, различие между старой и новой сеткой
существенное. Старая сетка всегда ложная. Она необходима только для
того, чтобы было что снять и заменить новой. Заменить старую
всегда ложную сетку новой — это и значит почувствовать мир. Что
мешает этому? Во-первых, вера в старую сетку. Затем вера в
существование времени, пространства и движения. Например,
время представляют некоторой силой, которая противостоит моим же-
713

ланиям. Но это не что-либо существующее, скорее, время это
некоторый недостаток, отсутствие, неумение видеть. Эта сила
отрицательная, сила отсутствия. Затем, вера в существование целого, то
есть чего-то, чего нет в мгновении, но предполагается где-то
существующим.
Теперь я перехожу к некоторым предположениям. Положим, я
снял старую сетку и наложил новую. Я исследую новую сетку. Я
заменил одну сетку другой раньше, теперь же в этом мгновении у
меня уже снова есть сетка. Какая? У меня всегда есть только
одна — старая, ложная сетка, и всегда я заменяю только одной, новой.
Всякая сетка, которая есть, — целое, но целого нет, есть только одно
это мгновение. Я должен был ввести это предложение, потому что
в мгновении кажется, что уже были другие мгновения, хотя
мгновение одно. Замена одной сетки другой — это и есть мгновение,
и оно подобно сотворению мира. Всегда это происходит сейчас,
и каждый раз, когда происходит, это происходит только один раз.
Здесь есть некоторая неточность речи: я говорю каждый раз, хотя
происходит только один раз. Говоря «каждый раз», я имею в виду
не число, а только мое отношение к мгновению.
Замена одной сетки другой — это мгновенное название чего-
либо. Что-либо, еще не названное, не существует. Но также нельзя
сказать, что его нет. Оно не существует, потому что изменится
отношение между способом, предметом и существованием, между
существованием и несуществованием. До названия еще не
определено само существование. Нельзя сказать, что его нет, потому что
в нем есть некоторое существование, только еще неопределенное;
существующим в чем-либо неназванном может стать одно, а может
и другое. В чем-либо, неназванном и несуществующем,
существование переходит с одного места на другое. И в этом есть
некоторая неточность. Переход предполагает какое-то движение, но нет
никакого движения. Что-либо начнет существовать, когда я назову
его или прикоснусь к нему, и существует только в это мгновение.
Два отношения к существующему: длительность и мгновенность.
Первое предполагает существование каких-то способностей:
понимания, познания и т. д. Если же существование мгновенно, тогда есть
знаки, названия, способы обозначения. В квантовой механике —
операторы, соответствие между математическими операторами и
физическими явлениями, в философии исследуются знаки, способы
обозначения, соединение знаков с чем-либо.
714

Может быть, есть способность обозначения? Нет, так как и я сам
называю себя, существую как знак чего-либо.
Если одна сетка заменяется другой, если то, что было способом
или отношением в одной сетке, станет существованием в другой, и
что-либо несуществующее, получив название, существует, то нельзя
уже говорить, что несуществующего нет, граница между
существованием и несуществованием не постоянна. Что-либо из
несуществующего существует, что-либо может существовать, и другое не
существует и не может существовать. Таким образом, несуществующее
шире существующего и есть как существующее, так и
несуществующее.
В отношении к чему-либо, в прикасании, в снах, в больших
мгновениях, в ограничении чего-либо, в переходе от способа к
существованию я встречаюсь с несуществующим.
О несуществующем можно говорить только как о границе
существования, эта граница переменная, она переходит с одного места на
другое, то расширяясь, то сужаясь. Несуществующее это не то к
любому тому. Поэтому всякое несуществующее, о котором говорим,
может стать существующим. Но тогда какое-либо существующее
станет несуществующим. Но есть несуществующее, которое
никогда не станет существующим, какой-то источник несуществования, о
котором ничего нельзя сказать. Это как черная дыра в физике5.
Кант наложил запрещение на некоторые предметы. Но нет
постоянной границы между предметами, способом и обозначением.
Надо воздерживаться от суждений о неназванном несуществующем.
Но если оно не названо, то о нем и невозможно рассуждать; если
же я назову его, то оно перестанет быть неназванным, это не то
несуществующее, о котором запрещается рассуждать. Таким
образом, запрещение не может быть нарушено и при желании.
Определенное, что дала философия за 2000 лет, — это только
один вопрос: как понимать небольшую погрешность в некотором
равновесии? Но ответа не дала. Ответы, которые она дает,
например, Кант в трансцендентальной дедукции категорий или
Аристотель в потенции и акте, недостаточны. Но еще раньше в Библии:
В начале Бог сотворил небо и землю. Один философ отличается
от другого только формулировкой этого вопроса; потому что ответ
уже заранее предустановлен формулировкой вопроса, часто даже
одним термином. Термин — это недосказанная теорема. Но все
715

предложенные доказательства несостоятельны. Ответ дается
отрицанием доказательства.
Сон. Пришли покойники. Живых они узнавали, а друг друга
нет, хотя при жизни были знакомы. Я спросил, почему они не
знают друг друга. Один из них сказал: «Нас распределяют по роду
смерти, кто умер от чумы — в одном месте, кто по другой
причине — в другом. Мы из разных мест».
Сон.
1. Лежа в постели, я вспомнил, как проходил по улице,
выходящей на набережную. Внезапно воспоминание стало настолько ясным,
что мне показалось, что и сейчас я прохожу там.
2. Когда я вышел к набережной и собирался перейти дорогу,
чтобы подойти к трамвайной остановке, я заметил, что вся дорога
и все предметы быстро проносятся мимо меня налево. Я тоже
должен был ехать налево. Это напоминало сильный ветер или бурю,
так летят пыль и бумажки. Я не ощущал ветра, и буря не
причиняла мне неудобства, но я знал, что это движение связано с чем-то
важным для меня, я должен был разрешить какой-то вопрос или
задачу, связанную с движением дороги.
3. Когда я перешел дорогу, я увидел, что панель у самой
набережной поднимается круто вверх. Я сделал несколько шагов и
панель поднялась еще выше. Я стал беспокоиться, мне казалось, что
я никогда не подымусь наверх. Тут я заметил, что и перил нет. Я
проходил у самого края набережной, мне стало страшно, я
вскрикнул и проснулся.
Это было неудачное засыпание. Проснувшись же, я стал
вспоминать переход от бодрствования к сну. Воспоминание длилось
меньше секунды. Мне удалось запомнить только начало (1),
середину (2) и конец (3). Начало мне легко было запомнить, так как
перед сном я решил запомнить переход. Чтобы запомнить, я снова
повторил его, причем очень торопился, потому что видел, как
отдельные части исчезают из моей памяти. В 1 и 2 частях я находился
между сном и бодрствованием, в 3 я уже спал. Может быть,
переход был непрерывным, при просыпании эта непрерывность
раздробляется, и я видел множество картин, но я запомнил только три из
них. Чтобы запомнить, я назвал их и затем повторил эти три
названия и заснул снова. Сейчас я не помню этих названий. Засы-
716

пая, я, кажется, решил в эту ночь больше не запоминать перехода от
бодрствования к сну. Еще помню, что меня поразило множество
воспоминаний или картин, потому что непрерывность перехода
распалась сразу же, затем быстрота, с которой мне удалось повторить
хотя бы три воспоминания, но больше всего — исчезновение или
бегство воспоминаний.
1. Если переход от бодрствования к сну некоторая система, то
существует удачная и неудачная реализация системы. Удачная —
когда наступит сон. Может быть, уже в 1 или 2 части удастся
найти признаки, указывающие на реализацию системы.
2. Непрерывен ли переход от бодрствования к сну? Может быть,
нет непрерывности и в мыслях, и в воспоминаниях? Может быть,
неделимые части мыслей, представлений, ощущений так
незначительны, что в обычном состоянии бодрствования их нельзя различить?
Если они есть, то не длятся во времени, они мгновенны.
На следующую ночь я хотел повторить тот же переход. Я
вспомнил улицу, по которой старался проходить, и старался думать
только об этом. Но внезапно увидал какой-то дом — это было
непроизвольное воспоминание или представление, но очень ясное — с
этого начинается засыпание. Как и вчера, оно пришло внезапно, во
всяком случае внезапно делается ясным. Но я хотел повторить
вчерашний переход, поэтому старался не думать о доме, вернее, не
видеть его. Это было трудно, пришлось открыть глаза и выбиться
из сна. Хотя я старался думать о вчерашнем переходе,
непроизвольные воспоминания мешали мне, и во время одного из них я заснул,
не запомнив перехода. Прежде чем я заснул, было, кажется, два
неудачных засыпания.
Три признака сна:
1. Незаинтересованность или объективность. Если во сне я
подумаю о чем-либо, то она станет. Но во сне я не пользуюсь этим
правом, я подчиняюсь закону сна. Хотя во сне я вижу только то, что
имеет ко мне ближайшее отношение, но я сам чувствую себя
принадлежностью чего-то другого, и иногда наблюдаю за собой и даже
совсем не принимаю участия в сне. Как только я нарушу закон сна
и стану представлять себе что-либо, что мне приятно, вспомнив, что
это только сон, или просто подумав, что обладаю такой силой, я
просыпаюсь. Незаинтересованность, непроизвольность
воспоминаний, чувство подчинения или связи и некоторое благородство —
первый признак сна.
717

2. Отсутствие ощущений. Обычно во сне я не чувствую вкуса,
не слышу и, может, даже не вижу. По всей вероятности, я
настолько ясно представляю себе что-либо, что кажется, что я вижу или
слышу. Во всяком случае, когда во сне появляется ощущение, я
просыпаюсь.
3. Отсутствие подробностей. Во сне я не вижу лишних
подробностей. Возможно, что я бы проснулся, если бы стал пристально
рассматривать что-либо во сне.
Сон напоминает чтение книги, которой я настолько увлекся, что
почти представляю себе то, что там происходит, испытываю страх,
когда герой находится в опасности, и радуюсь вместе с ним. Что
это за книга, которой я увлекаюсь во сне? Может быть, она
интереснее и важнее того, что происходит наяву?
Меня интересует реальность сна, степени реальности различных
состояний бодрствования, сонные состояния наяву, наложение
сонных состояний на бодрственные. Меня интересуют
повторяющиеся сны, прерванные и продолжающиеся, сон во сне.
* * *
<1939>
Есть ли во сне действие? Может быть, весь сон снится сразу?
Когда мне снилась дорога, я видел сразу и всю дорогу, и дом, мимо
которого должен был пройти, и сад или парк, куда я шел. Сон
напоминает задачу, которую некоторое время обдумываешь, прежде чем
решить. И во сне, как и в задаче, от последующего снова
возвращаешься к предыдущему: во сне время обратимо, скорее, вообще нет
времени.
Я шел в школу и вдруг заметил: от трамвайной остановки
недалеко, а я иду долго, совсем как во сне, не сплю ли я?
Инстинктом называли различие пространств, например, муравья
или человека.
Вечером и ночью с десятого на одиннадцатое июня в первый
раз тени на потолке. Когда они явились во второй раз, я, почувствовав
приближение страха, сказал: чего же я боюсь, ведь я философ, — и
страх прошел. Потом я смотрел на них без страха. В последний
718

раз они были с шестого на седьмое июля. Когда я их увидел, то
подумал: ну вас, скучно. С тех пор они пропали совсем. Если это
только галлюцинация, то я прекратил ее усилием воли. Мне кажется,
я не мог бы сойти с ума. X. — тоже, а Л. может. Некоторые числа:
8,12,°1°4,А28,30,8*.
Стремление к смерти так же естественно, как и страх смерти, —
гробополагатели, самосожжение, удовольствие от боли: например, когда
зуб шатается и болит, но не сильно, приятно надавить и ощутить боль,
которая при этом усиливается, так же чесание при зуде.
Днем иногда бывает, что несколько секунд, а иногда и дольше,
не можешь отличить, сон ли это или нет.
В искусстве мне нравится то, что красиво [то есть правильно,
как говорил В.], в природе же красиво то, что мне нравится, и я не
требую, чтобы все это признавали. Абсолютность критерия в
искусстве и субъективность — в природе. Может быть, мне
нравится в природе то, что устанавливает некоторую связь между мной и
природой.
В саду на высоком столбе стоит фонарь. Вечером на фонарь
летели какие-то насекомые, вроде маленьких стрекоз, и сгорали.
Земля вокруг фонаря наутро была белой от них. Должно быть, их
смерть была приятной, как припадок эпилептика.
Въезд в город в «Мертвых душах» или сороки в «Местечке
Сегельфос» Гамсуна — иероглифы (термин Л.). У Баха
иероглиф — мотив и тема, вернее, идея мотива, потому что интервалы
могут изменяться, сохраняется только направление вверх или вниз.
Когда человек умирает медленно и перед этим долго болеет, вот
что страшно: каждый день ухудшение небольшое, и поэтому даже
кажется, что становится лучше, но вдруг вспоминаешь: неделю
назад он мог подняться, а теперь — только повернуться. Но затем
забываешь, а через некоторое время с ужасом замечаешь, что уже
и повернуться человек не может, только голову приподнять. И уже
в первый раз видишь неизбежность.
Так в рукописи.
719

Так же и конец мира1.
Может быть, он будет приближаться год и обязательно
<наступив в жаркое время: начнется в июле и кончится в июле.
Начнется, может быть, так: из окна или на улице я увижу человека,
который ничем не отличается от других, кроме походки — он идет
немного медленнее и сосредоточеннее других. На таких людей
всегда обращаешь внимание и сразу же забываешь об этом. Так
будет и тогда. Другие его тоже увидят, и обратят внимание, и
сразу же забудут, причем здесь не будет никакого чуда, потому что в
разных местах он будет появляться в разное время. Когда я
увижу его во второй раз, я не удивлюсь, может, даже не вспомню, что
уже видел его. Но через несколько дней я увижу его в третий раз,
и тогда, может быть, мелькнет мысль, что этого человека я уже
видел, но затем снова забуду. Такие встречи будут повторяться две
недели с 1 по 15 июля. После последней встречи возникнет смутное
беспокойство, но затем встречи прекратятся на две недели. В
первых числах августа его увидят снова. Первая встреча вызовет
некоторое удивление и даже радость, как это бывает, когда
возвращается что-либо привычное, но при следующих встречах
беспокойство будет расти и перешло бы в страх, если бы 15 августа
встречи не прекратились. Бывают такие ощущения, что как только
сосредоточишься на них, они пропадают, но только перестанешь ду-#
мать о них, они снова есть. Так будет с ощущением страха в это
время. Говорить об этом человеке не будут, потому что такие
разговоры покажутся глупыми, как глупо бывает говорить о слишком
смутных предчувствиях и ощущениях. Но по выражению лиц, когда
его будут встречать при мне другие — может быть, его будут
стараться обходить не задев — или когда речь зайдет о людях,
боящихся пространства, мне вдруг покажется, что и другие
обеспокоены этими встречами. Но никто не спросит другого, потому что
глупо спросить, когда для этого нет никаких оснований: нет ли у вас
предчувствия, причем даже неизвестно чего. 15 августа встречи
прекратятся, и через несколько дней все успокоятся, только останется
некоторая сосредоточенность, немного больше обычной. Но в
первых числах сентября встречи снова возобновятся, и при первой
встрече появится страх. Но и это еще предчувствие настоящего
страха. После нескольких встреч, где-нибудь, где соберется много
людей, а может быть, и в каждом доме кто-то случайно скажет,
вспоминая какое-либо событие: это было, когда появился человек,
720

идущий медленно. И вот это будет страх. Человек, который это
скажет, остановится, и все поймут, что случилось что-то страшное
и непоправимое и что все это уже знают. Но затем перейдут к
обычным делам и разговор на эту тему будет считаться
неприличным, но постоянный страх уже не будет покидать людей. Дальше
заметят, что появилось уже много людей, идущих медленно, и
будет казаться, что некоторые из знакомых тоже стали ходить
медленнее. Может быть, заметят, что и трамваи и поезда идут медленнее
и день стал длиннее. Об этом нельзя будет говорить, но власти,
желая успокоить население, будто бы случайно будут сообщать в
газетах скорости трамваев, поездов и аэропланов, которые будто бы
даже немного увеличились, также астрономические факты, чтобы
доказать, что длина суток не изменилась. Это будет просто оста-
навливание движения, но никакая наука не сможет подтвердить это,
потому что и часы будут идти медленнее. Затем станут
появляться приметы, но опять без всякого чуда и такие, что их даже нельзя
принять за приметы, например вода в Неве иногда опускается ниже
среднего уровня, но затем возвращается к среднему уровню, теперь
же не вернется или вернется, но на несколько сантиметров ниже.
Или вечером выпадет сильный снег, а за ночь весь стает. Тут уж
будет такое состояние, что малейшая, хотя бы и естественная,
неожиданность будет страшной. Весна наступит очень рано, и погода
будет хорошая. Март, апрель, май — будет яркое солнце, иногда же
дожди, но непродолжительные, пасмурных дней не будет. Но все
уже видят, что движение замедлилось, даже птицы летают медленнее
и некоторое благополучие в природе и неблагополучие у людей еще
больше увеличит страх: сильнее почувствуется неизбежность.
Помимо того, будет пугать предчувствие жаркого солнечного дня и
синего неба. Страх дойдет до такой степени, что уже перестанут
отличать естественное от неестественного. Затем, уже в начале июня,
утром все вдруг увидят, что солнце стало больше. И весь июнь
будут стоять жаркие солнечные дни и, если и будут дожди, то только
для того, чтобы люди не умерли раньше времени. А в июле
случится светопреставление.
Страшно постепенное ускорение, особенно же замедление, то
есть когда что-либо происходит со временем, причем когда это
происходит почти естественно, то это страшнее
неестественного.
721

Сон о смерти. Это был сон-рассуждение. Я понимал, что это
еще не смерть, но все, что я думал, — происходило. Если бы я
подумал, что умираю, то умер бы. Мне показалось особенно
страшной смерть от водяной собаки, стаи которых появились в
Ленинграде; они плавали по Неве, выходили на берег и бросались на людей.
Я сидел на столбе на Неве, довольно высоко, и думал, что я в
безопасности от собак. Но затем я увидел, что собаки заметили меня
и подплывают. И вдруг понял: подпрыгнув, собака схватит меня за
ногу, и тут был страх падения и неизбежной смерти.
Я ощущаю, как болезнь бросается во мне, то в голову, то в
сердце, сейчас в ноги. Болеет не нога, не голова, а весь человек, и это
уже последняя стадия, когда болезнь локализуется в определенном
месте. Но и тогда еще некоторое время, а может, и всегда надо лечить
не одно место, а все тело. У некоторых болезнь локализуется
быстрее и имеет излюбленные места, у других она долго не находит себе
места — эти люди кажутся болезненными или слабыми, но живут
дольше.
Гамма. Имеются основные звуковые ряды. Этот ряд может
состоять из периодических повторений некоторых интервалов,
может быть вращением вокруг одной ноты, но может быть и
свободным, например песнь Селифана2. В естественном ряду не должно
быть скачков, так как он возникает из стремления голоса проявить
себя, а голос непрерывен. Но могут быть и искусственные ряды со
скачками. Начатый, этот ряд может продолжаться бесконечно, если
не встретит препятствия. Первое препятствие создает цель и
тонику3. Цель: преодоление препятствия. Тоника: покой после
преодоления препятствия, и это не обязательно первая ступень гаммы. Как
без закона не было бы греха, так и в простом звукоряде без
препятствия тоника безразлична, тоникой может быть любая ступень.
Препятствие — остановка звукоряда, например последняя нота
перед тем, как мелодия впервые меняет направление или делает
скачок. Это препятствие вызывает нарушение плавности еще до
препятствия, чтобы препятствие не показалось случайным. Так что
три элемента музыки: препятствие, цель, тоника.
С конца XVIII века наступает время талантливости,
дилетантизма и несерьезности. До XVIII века ораторское искусство сдер-
722

живало этот дилетантизм, а также и религиозность препятствовала
несерьезности.
Красивое в природе я воспринимаю всеми чувствами.
Например, цветок я вижу, обоняю, осязаю.
Тяжесть усилий — ощущение тяготения — это дает время.
Природа освобождает от тяготения, поэтому прибрежные жители
счастливы. Если мне что-либо нравится в природе — это ощущение
эстетическое, но субъективное; приятно же потому, что освобождает
от тяготения.
Прелюдия E-dur4 из ХТК I5 — прибрежная. Фуга —
морской прибой.
Хармс: «Счастлив человек, которому Бог дал жизнь как
совершенный подарок, то есть красивый и бесполезный, с которым не
жалко расстаться»6.
2 ноября 1939 г.
Генрих Шютц. Страсти по Матфею и Иоанну.
Я назову слоями различные состояния наяву и во сне. В
каждом состоянии всегда имеется несколько слоев, и явных и сонных.
Можно ли найти простые слои, инварианты отношений между
событиями, действиями и впечатлениями каждого слоя?
История небольшой погрешности. Раньше небольшая
погрешность была действительно недостатком в некотором равновесии и
случайно этот недостаток благоприятствовал исследованию.
Небольшая погрешность — это уступка, некоторое отступление. Но
затем погрешность возведена была в достоинство. Небольшая
погрешность материализовалась. Философы, делавшие открытия,
опровергают естественный материализм, их ученики снова восстанавливают
его с помощью терминов учителя, заканчивая его систему.
Завершенная система — это материализм.
Закон неоднородности в музыке: у Баха почти в любом такте
ноты различного характера (логический акцент, эмфазис7 и т. д.),
723

пересечение нескольких линий, два конца. У Бетховена же
однородные ноты на протяжении нескольких тактов, например, при
нарастании. Нарушение некоторого плана создает неоднородность,
а сложный план (например, сложный модуляционный план у
Бетховена) только усиливает логичность.
В литературе: «И купите ему сосновый гроб, потому что
дубовый будет для него слишком дорог»8. Здесь неоднородность в
изменении направления, мы ожидаем: потому что он умрет. Это было
бы прямое направление.
В «Воображаемом собеседнике»9 Петр Петрович умирал
несколько месяцев. Умирание заключалось в том, что он стал думать
о смерти. Первая стадия умирания до прихода воображаемого
собеседника. Вторая — разговоры с воображаемым собеседником.
Это оказалось интересным и приятным. Но затем показалось все
неинтересным. Признак третьей стадии — отсутствие обид и злобы.
Это уже не живой человек, когда не трогает.
Тридцать лет тому назад на окраине города ходили автобусы или
омнибусы и паровики. В городе они не ходили, в городе ходили
трамваи и конки. Была граница города с определенным признаком:
паровики. За этой границей начиналась природа. Пятьдесят лет назад
была другая граница, но тоже была. Сейчас город не отличается так
от окраины, и природа не чувствуется.
Против меня сидит сумасшедший. Он не владеет движениями
головы, рук и туловища. Возможно, что каждая мысль не
доводится до конца, но заканчивается неопределенным, бессмысленным
движением. Законченная мысль вызывает какое-либо разумное
действие, у него же смутные обрывки мыслей заканчиваются
неопределенными движениями.
Из четырех стихий вода — это мудрость и это стихия Баха.
Например Crucifixus10. Почти в каждой вещи есть несколько
тактов с волнообразным ритмом.
Одну и ту же арию Бах повторяет в различных вещах. Она имеет
различное значение. Это ощущение целого. Иногда не важно, что
вставить, надо между двумя кусками вставить третий. Я это понял,
когда вставил отдельные части из «Критерия»11 в
«Принадлежности»12. При этом небольшие изменения совершенно меняют
вставленные части.
724

В «Критерии» правильно поставлены некоторые апории. Но
к концу каждой — разрешение, этим уничтожается смысл апории.
Так, композитор, сочинив хорошую мелодию, может быть, тем и
хорошую, что она не укладывается в четырех тактах, неожиданно к
концу четвертого такта обрезает ее.
В речитативах Шютца не указана длительность нот. Но это и
не надо, в особенности в «Страстях по Иоанну». Длительность
указывается произношением, эмфазис же к концу — нарушение
плавной речи, и опять здесь не так важен способ нарушения, важно
само нарушение. Если речитатив большой, то он разбивается на
части и снова внутри части ничего не происходит, важен конец. У
Баха более мелкие куски и связь между отдельными кусками больше,
но соотношение частей и значение конца еще напоминают отношение
Шютца к речитативу.
Сон о чуде: как чудо бежало, и я скрыл его от властей, которые
хотели уничтожить его.
Просматривая дневник: с чего началось банкротство? С
усиления одиночества или солипсизма, причем солипсизм и смерть
оказались близнецами. Если бы смерть не наступила13, все равно было
бы банкротство. Вторая часть14 — это первая попытка собрать
обломки. Собирание начинается в третьей части15, но затем снова
все распадается. Четвертая часть16 так неприятна, потому что это
еще большее разложение, чем было раньше. Там распадение
потому, что я дошел до какого-то предела — солипсизма, здесь же
уже полное распадение и ничего объединяющего не видно.
Счастье, время, сон, смерть и еще чудо — вот тема этого
дневника17.
Июль — август 1940 г.
1940 — 1941 гг.
[Тетрадь 1940 — 1941 вызывает у меня сейчас какую-то
симпатическую антипатию или антипатическую симпатию. Но
именно в том, что там неприятно, глупо и даже пошло, я вижу
Провидение, руководившее мною все время, несмотря на мою глупость,
пошлость и жестоковыйность. И все же я хочу переписать ее, частью
выкинуть и частью исправить. Почему и зачем? Может быть, здесь
725

есть и мелкие, тщеславные мотивы — не знаю, но главное, мне
кажется, не это: я хочу освободиться от неизвестного мне беса,
мучающего меня уже больше месяца, сдвинуться с какой-то мертвой
точки; это значит: что-то понять, понять себя, понять Провидение,
руководящее мною. К тому же в июне — июле 1941 года
произошел очень существенный для меня сдвиг. Исправлять я буду очень
мало, в некоторых рассуждениях, очень неприятных мне сейчас, слово
«ты» заменю словом «я» или безличной формой, некоторые
слишком личные, причем не ноуменально личные, а феноменально
личные, то есть не абсолютно-субъективные, а субъективистские,
выброшу. Дополнение или возражения себе самому буду заключать в
квадратные скобки. 14.III.1967]
Август 1940 г.
Последние годы каникулы проходят быстро и незаметно, а
удовольствия нет. Раньше прелесть их была в неторопливости, лени,
покое и в ночных писаниях. Сейчас этого не было. В первой
половине июля еще надо было бывать в техникуме, что омерзительно,
а затем заболел. Да и все равно не было бы прежней прелести, что-
то ушло. Зато был пересмотр — генеральное очищение, а теперь
в Келомякках1 почувствовал природу и снова писал: «Рассуждать —
не рассуждать»2 и «О состояниях жизни»3.
Вдохновение пришло после болезни, когда я был еще слаб,
здоровье — после природы и двух дней у Нади4 с Т.5, при этом
вдохновение ослабело. Теперь же проходит и то, и другое, но я
продолжаю разыгрывать из себя здоровяка.
Я был с Д. И. в Эрмитаже, он говорил, что теперь, когда
пришло вдохновение и здоровье и начало сделано («Рассуждать —
не рассуждать»), ответственность лежит на мне, и я сам буду
виноват, если ничего не выйдет. Кажется, ничего не выйдет.
Великий классификатор.
Был у Л. Он без воротничка, приятен, в нем есть и
мужественность, и некоторая трогательная детскость — качества, привле-
726

кающие женщин. И у Д. И. это есть, а у меня — ни того, ни
другого.
Встречи с ...* по-прежнему несуразны и глупы.
В августе, уже после каникул и после вдохновения, были две
недели покоя:6 чувство, женщина, природа; море, волны, прибой, ночь,
птица со сломанной ногой, лошадь, заглянувшая к нам в окно,
Нерка и Иван Иванович7, страх природы.
Три состояния жизни.
Первое: Бог, смерть, бессмертие, время, я.
Второе: человек.
Третье: природа.
Второе (у меня) нечисто и пусто.
К состояниям природы и жизни относится и смерть животных,
и ужас природы. Но, может, каждое состояние жизни ведет к
состоянию смерти (или в первом, в глубине, заключено второе),
например состояние молчания, состояние прибрежных жителей («С
богом, в дальнюю дорогу»)8. Состояния жизни стоят перед
состояниями смерти, создается недоумение. И такие состояния, как
состояния молчания, дыхания и воды, ближе к состояниям смерти, чем
смерть животных и тихое угасание в природе. Эти —
естественные, а те — на границе, за которой состояние смерти.
Ш. рассказывал мне, как Д. И. передал ему историю с Неркой
и Иваном Ивановичем: стая одичавших собак терроризировала
Келомякки. Друскины пошли в лес, усмирили стаю собак и
привели ее домой.
В Вырице в ожидании поезда: среди белых и серых облаков
проходило красное, напоминавшее птицу вроде пеликана, и это было
интереснее того, что говорил П. Я.** о человеческих
взаимоотношениях.
Глупость Сократа: деревья ничему не могут научить меня, а люди
могут. Так ответил он на вопрос, почему всегда живет в городе.
Имя зачеркнуто автором.
Личность не установлена.
727

Келомякки ночью: ошибочность или неопределенность
разделения всего на две категории. [Взаимность: все и определенное
противоположение, то есть если исходить из понятия всего, то
дихотомическое разделение — контрарное, и если исходить из
контрарного дихотомического разделения, то придем к воображаемому
понятию всего.]
Келомякки в лесу: в «Разговорах вестников» я писал, что меня
интересуют деревья, их ствол, корень, расположение, сад, дождь. Теперь
я написал бы: меня интересуют грибы, вереск, древесные лишаи.
Келомякки на пляже: сумерки, ветер, волны. Море, как свинец, и
вообще противно, но ночью снова хорошо.
Сумерки и вечер в природе тоскливы, но ночь спокойна и даже
не страшна. Сон деревьев.
Классификация состояний жизни.
До Георга искусство мысленных опытов. Апории. После
Георга нечистый стиль.
Некоторый порядок моей жизни — 4 состояния: мама; Т.;
философия; некоторое удобство [под этим явлением я понимал не
комфорт, а некоторый покой, бездействие, неторопливость].
В Розанове хорошо некоторое совмещение ума и чувства: ум,
доброта, мелочность, приятность или очарование, хитрость,
человечность, понимание, особый взгляд, направление ума и интерес:
бабочка — энтелехия гусеницы и куколки; мумии египтян — куколки —
погребальный обряд. Его книги — не философия, не искусство, а
он сам, изменчивый, то один, то другой.
Декабрь 1940.
Некоторые события, положения и связанные с ними поступки
повторяются периодически с такой точностью, что действуешь как
автомат. Когда же усилием воли [скорее, воздержанием от воли]
прервешь автоматизм действия, говорят: это глупо, бестактно, грубо.
728

Я знаю приметы — это приметы примет. Другой говорит: я не
знаю примет, нет примет. Он верит в отсутствие примет, и это тоже
примета примет.
Некоторое правило поведения: критерий — не ум и не чувство,
а состояние жизни и смерти, граница между ними. Соединение
некоторых, не вполне определенных чувств, с ощущениями и
видимыми предметами, ситуациями и состояниями — вот что создает
состояние жизни, состояние жизни и смерти, границу между ними.
Убедительность непонятных и неубедительных доводов.
Я не знаю, когда сесть, когда встать, что сказать; глупое
поведение, неуверенность; мелочность. Но это спасает от уверенного
поведения, скрывающего состояния жизни.
Перед принадлежностями чего-либо9.
I -— III Три круга сомнения.
IV — V Начало, критерий, апория.
VI — VII Внешнее и небольшая погрешность.
Законы неоднородности.
Характеры преобразований, соотношение частей.
VIII — X Необходимое и случайное начало.
XI Границы знания.
[Нач. 1941?]
Сентиментальность — от избытка и от недостатка чувств; у меня
от недостатка. Я даже не всегда понимаю, глядя на что-либо,
радостно это или печально. Чувства перепутались.
О чувстве. Что чисто, что нечисто? Некоторое чувство,
некоторое отношение к предмету, погрешность, ее размер.
Небольшое отклонение сильнее нарушает созвучие, чем большое.
Но большая погрешность создает новую систему и новое созвучие.
[Возражения:
1. Большая септима сильнее нарушает созвучие, чем малая
секунда.
2. Некоторое равновесие с небольшой погрешностью —
истинное, живое, а не абстрактное равновесие.
729

Возражения на возражения:
1. Оба возражения в другом плане в сравнении с тезисом,
поэтому не опровергают его.
2. Большая секунда тоже небольшое отклонение и, может быть,
даже меньшее, чем малая секунда, — отклонение от октавы.
3. Небольшое отклонение, может, и есть то самое большое
отклонение, которое создает новое созвучие и новую систему — Ве-
берн.
4. И оба возражения разного порядка.]
О различных веществах.
Слоновая кость, черное дерево, камень, янтарь — вот что
приятно на ощупь и зрению из твердых веществ; песок, древесная труха,
опилки — из полутвердых. Из полужидких приятна мягкая глина,
тесто и хорошо смешанная грязь средней густоты. Из жидких
приятнее всего на ощупь вода. Эти вещества чистые. Меньше
приятности в металле и стекле. Искусственные же вещества неприятны.
Из полутвердых неприятны солома, сор, но опавшие листья и сено
приятны. Есть приятность в увядании, но в некоторых отбросах и
там, где уже нет следа жизни, нет и удовольствия. Из полужидких
неприятны на ощупь слишком жидкая грязь и слишком густая
жидкость, неприятно масло, неприятна кожа, покрытая слизью и
изрытая язвами. Из жидких неприятна нефть, все липкое и
загрязняющее руки. Эти не чисты. Вот некоторые приятные на ощупь и
для зрения покровы: мхи и древесные лишаи, меха и шерсть, кожа
ящерицы и человека. Но что сказать о грибах? Эти странные
полужидкие, полутвердые, полусухие, полусклизкие существа приятные
зрению. Но их кожа покрыта бородавками и язвами, из пор течет
слизь, неопределенность формы вызывает отвращение. Но они
нашли некоторую наиболее благоприятную степень мягкости. Эти
странные полужидкие, полутвердые, полусухие, полусклизкие
существа непонятны. В них есть сила питания, роста и размножения.
Некоторые перечисления: рыбы без глаз в подземных реках,
водяные ежи на морском дне, слепые змеи и кроты в норах, черви,
не видящие дневного света, мухи, лишенные слуха, птицы,
равнодушные к запахам, тритоны, пожирающие свои лапы...10
Некоторые перечисления: море и волны, подземные удары,
смена времен года — это одна жизнь. Другая жизнь: просыпание утром,
730

первая любовь, тени мыслей; или: увядание, падающие листья, печаль
и некоторое непонимание. Другая жизнь: летний полдень, небо,
солнце и страх. Внутриутробная жизнь: состояние моря и
состояние полдня11. Другая жизнь: запахов, звуков, цветов. Другая жизнь:
состояние опустошения, мыслей, теней. Другая жизнь:
обрывающееся незаконченное движение, незаконченное действие, промежутки,
начало без продолжения, неожиданные концы.
Состояние мыслей: одиночество, убедительность и
неубедительность, принципиальность и беспринципность, определенные
взгляды и отсутствие определенных взглядов, тени, системы теней,
падение системы теней. Круг знания и круг сомнения. Истина и
небольшая погрешность к ней.
Что значит: исследовать что-либо? Соединить несколько
предметов, придумать им названия, найти новый предмет, который
может быть поставлен в соответствие каждому из прежних, и назвать
его. [Предмет, о котором здесь говорится, это как бы
беспредметный предмет, то есть им может быть и любое чувство и ощущение.
В сущности это обеспредмечивание предмета.] В названиях я
свободен, в выборе нового предмета моя свобода ограничена, в
выборе предметов, которые должны быть соединены, я подчинен
некоторой необходимости: я не могу соединить любое с любым.
О чувстве. Вот один из предметов, заслуживающих внимания:
сильное чувство. Но когда я начинаю думать о чувстве, я заменяю
его случайностью встреч и положений, неумением вести себя;
неловкость, неудачи, отвращение, стыд вытесняют чувство. Ощущение
преобладает над чувством. Остается тоска по чувству.
Чувство ли — ощущение удачи и неудачи, неловкости глупого
положения, ощущения снов? Вот сны: вторичная смерть умершего.
Некто рвал свой член, быстро отраставший после этого, и пожирал
его по многу раз. Некто перед смертью забрался в часы и умер там
назло своим родственникам. Чудо бежало в виде человека,
скрываясь от властей, и некто спас его, укрыв от преследователей.
Вот соседний мир: чужая печаль и радость, мир чувства.
Для чего я пишу сейчас, или зачем я сейчас пишу? Это поиски
чувства. Я существовал, но меня как бы не было. Я начал
существовать. Но я начал существовать взрослым. Я опоздал. Теперь
731

время размышления. У меня нет мыслей, нет знаний, нет чувств, я
подобен идиоту, у меня нет опыта; но поэтому я могу размышлять.
Что значит размышлять? Обращать внимание на ощущения,
располагать их в порядке или беспорядке, искать чувство.
Я рассуждал как посторонний наблюдатель. Но теперь, после
второго рождения12, я приблизился к наблюдаемому, вошел в круг
наблюдаемого и наблюдения.
Я сам. Но что — я сам? Соприкосновения с предметами. Мои
соприкосновения лишены чувства.. Но будет ли без чувства
соприкосновение? Лишенный чувства, я теряю себя. [Предметы, о
которых я говорю здесь, — беспредметные предметы; чувство —
возможно, аналогично бесконечной заинтересованности Кьеркегора? В
то время я еще не знал его.]
О завершении дела. Может быть, на Страшном Суде одно
только важно: завершил ли дело, довел ли его до конца. Я небрежен в
соблюдении примет, ошибаюсь в поисках правил поведения, не нашел
удовольствий, и поиски счастья были напрасны. Опыты не удались,
размышление не было доведено до конца, и я не жил согласно
природе. Вещи не закончены, дело не завершено.
Есть разные пути: путь одиночества и путь встреч, путь опытов
и путь размышлений. Путь наблюдений, путь удовольствий, путь
семейной жизни, путь удач, путь правил и законов поведения, путь
счастья и путь природы. Я сошел с одного пути и не вступил на
другой, изменял делу и путям. Может быть, путь нарушения правил
и познания законов, путь бесполезных поисков и блужданий,
незавершенных дел и незаконченных вещей, путь погрешности, измены
делу и путям — тоже путь? — Исполнено дело, закончена вещь,
доведено до конца размышление. Вот путь: измена делу и путям.
Я нашел слова, определил предмет, завершил дело. Что мне до
этого? Дело осталось неисполненным, вещь незавершенной, пути нет.
[Аналогия с концом первого заключения «Видения невидения»13.]
Мои способности ограниченны, в делах я неуверен, в
рассуждениях медлителен. Я тяну слова. Слово тянется за словом. Слова
тяжелы и располагаются в хорошем или нехорошем порядке.
Расположенные в порядке слова составляют некоторую часть,
некоторое состояние жизни. Надо найти характер расположения частей,
порядок некоторых состояний жизни.
732

Раньше были личные дела и рассуждения. Теперь
рассуждение стало личным делом, и всякое личное дело — предметом
рассуждения.
Мне снилась музыка: порядок вступления голосов14 страшен: вот
начинается действие, вступает первый голос. Вот вступил второй
голос. Вступит третий голос, и я умру. Усилием воли я прекращал
музыку. Музыка снова начиналась. Вступает первый голос,
вступает второй, вступит третий, и я умру. Я был внутри беспощадной
системы. Эта система — завершение мысли, осмысление
бессмысленного взгляда, смерть. Бог Саваоф.
Отдых от усилий и ожидание будущего, где же настоящее —
сейчас? А сны? Жизнь будущего, еще не ставшего прошлым? Или
возобновленная жизнь прошлого? Но где? Не в будущем? Снова:
настоящего нет.
Настоящее — начало, конец же его утерян, оно — всегда
начало, второй же границы — смерти — в настоящем нет, поэтому
радость и счастье. Удовольствие же без счастья не имеет первой
радостной границы — начала и всегда имеет вторую границу:
конец и смерть.
Начало — творение. Я создаю мгновение, при этом отделяю от
себя начало мгновения [вернее, себя от начала мгновения] и, создавая
мгновение, оставляю себя, ушедшего в прошлое, и перехожу в
настоящее. Но конец мгновения утерян, обнаружив его — вторую
границу мгновения, — я умер бы, умер в мгновении15, в настоящем
[может, это и есть вечная жизнь?]; но ушедший в прошлое уже не
существует, он без души. Но если бы конца мгновения совсем не
было, если бы оно не терялось, а просто отсутствовало, и мгновение
было бы бесконечным — indefinitum — я умер бы в прошлом.
[Потому что эта бесконечность не infinitum, a indefinitum, то есть
увековечение первого момента времени без второго — ожидания,
увековечение прошлого, того, чего уже нет.]16
Вот жизнь, я стою в стороне. Я хочу принять в ней участие.
Граница, отделяющая меня от жизни: я и чувство, я и мгновение, я и Бог.
Я перешел границу мгновения, оставив себя, ушедшего в прошлое. Я
перешел границу чувства, пожелав чистоты. Граница жизни нарушена
тоской по счастью. Я смотрю на мир, как новорожденный. Я
рождаюсь все время, но время меня убивает, уносит в прошлое. Я хочу
733

жить сейчас, но сейчас я могу только возникнуть, возникнув же,
перестаю существовать, так как время уносит меня в прошлое. Я буду
обвинять время: время создало границу, время отделило меня от
жизни, время уничтожило чувство, время несет смерть. Но время
только признак некоторого другого существования, некоторой
погрешности в нем, признак некоторого прикосновения, отношения чего-
либо к чему-либо. В нем нет вины, оно только знак вины.
О различных путях: путь долга17 далек от сочувствия; путь
чистого безразличного сочувствия далек от любви. Каждый из них —
мир невидимых предметов. Путь равнодушия к своему
безразличию, и это тоже автономный мир невидимых предметов, и радость
от освобождения от своих мыслей, чувств, ощущений, от себя самого.
И четвертый путь — смирения. Четыре автономных мира. А также
и другие.
Некоторая имманентная необходимость последовательности
понятий: долг — гордость — смирение — сочувствие [от первого
ко второму и от третьего к четвертому — импликация, от второго к
третьему — отрицание].
Два пути рассуждения, то есть связи понятий: необходимость и
ненеобходимость, но совпадение.
Способ смерти определяет характер жизни, как концы в музыке
Баха.
Характер жизни определяют не путь долга, не путь удовольствий,
не какой-либо другой путь, но некоторое сожаление, печаль и
легкая радость, незаконченные мысли и не слишком сильные
ощущения; в них есть некоторая музыкальность, ее не было бы, если бы
не было смерти. Позади слабых чувств — Бог, но сильные
чувства не выводят дальше себя самого18. [В какой-то степени это
верно. В какой? Как некоторая равнодействующая между моей
жизнью тогда и оттенком жизни, который я чувствовал. Но
слабость моего чувства сейчас, уже второй месяц, не выводит меня
из меня самого, сейчас это — погрешность больше необходимой.]
Признак доисторической эпохи — полезность, засилие дельцов,
например при Петре. Скорее, это не прошлое, а страх перед буду-
734

щим (Д. Д.19). Длится не больше одного поколения. Синклер
Льюис, «Бэббит» — разговор отца с сыном: начало истории
связано с появлением некоторой печали.
Теория времени Л.: разность — условие времени.
Новая теория — возможность чуда. Если же я, почувствовав
возможность чуда, не совершил его, то только потому, что
почувствовать возможность чуда стало более важным, чем совершить его,
второе — вопрос техники, тогда уже не чудо20.
Смерть, может быть, наиболее сильное утверждение
индивидуальности. А самоубийство? Это принадлежит к удовольствиям.
Ощущение целого, соотношения частей. К этому имеет
отношение пауза, промежуток между двумя ударами сердца (Л.),
оцепенение (X.), мгновение.
29 апреля <1941 г.>
Завтра я еду в Келомякки и останусь там ночевать, и это почти
страшно. Во-первых, то, что я буду один, во-вторых, то, что я буду спать
не в своей комнате, и, в-третьих, природа. У прибрежных жителей
небольшие расстояния, но для меня переход к ним через
бесконечность. Ритм природы ограничивает расстояния, я вижу здесь
только бесконечность ударов: прибоя и отбоя. Страх перед завтрашней
ночью — это страх смерти. Страх смерти может освободиться от
некоторой определенности, то есть я могу и не думать, что сейчас
умру, но страх, который у меня есть, — страх ночи в чужом доме и
в природе, — это тот же страх, что будет при смерти. Элементы
страха смерти присутствуют всюду, не связанные уже
непосредственно со смертью. Природа уменьшает этот страх, но до этого должно
произойти какое-то перемещение — сдвиг, должен быть
преодолен страх смерти. Может, природа не уменьшает страха смерти, а
только отвлекает, подчиняя своему ритму? Но я не могу ему
подчиниться, и для меня получается круг: природа уменьшает страх смерти,
но для этого должно что-то произойти, чтобы она не увеличила его.
Сегодня я прочел: когда не любишь, но воображаешь, что
любишь, то уже любишь. Когда любишь, но воображаешь, что не
любишь, — любишь меньше. Так вот: ритм природы,
уменьшающий страх смерти, — это не зависит от меня. И если он увеличи-
735

вается, потому что я вижу бесконечность периодических ударов, то
это уже абсолютное. Если же все зависит от перемещения — сдвига
и если этот сдвиг возможен в обе стороны, а не только в одну: от
ощущения ритма природы к потере его — к ощущению
бесконечности периодических ударов, то это личное — механика
ощущений, чувств, страстей. Сдвиг, возможный в обе стороны, — это
обратимость движения. Вот страшное: если А, то В, если В, то С —
пример некоторого рассуждения. Событие С вызвано событием В,
событие В — событием А. Установив это, я нахожу некоторое
удовлетворение. Но затем оказывается, что возможно и наоборот: если
С, то В, если В, то А. Здесь страшно не то, что я не знаю, а именно
то, что я знаю, что может быть и так, и иначе. В смерти и в
событии страшна необратимость, здесь же уже другая область, как бы
после смерти, и после смерти страшна обратимость. То есть страшно
воскреснуть, когда умер совсем. Какое-то непонятное направление
к ужасной цели, оно страшно своей необратимостью, но после
достижения цели страшна обратимость. Когда я представляю себе
воскресение, всегда думаю о некотором возвращении — это страшно,
не страшно было бы совершенно новое воскресение. Задача
религии: найти принципы нестрашного воскресения. [Оно уже
найдено: Христос] Такой же страх, как при мысли о воскресении,
бывает при некоторых воспоминаниях, причем здесь страшны те
воспоминания, которые сейчас уже не связаны со мною, например
воспоминание о женщине, которую любил очень давно. Здесь уже
теперь есть границы, это воспоминания после смерти. Но можно
предположить и другое воскресение — как в моем сне о смерти.
Тогда после воскресения меня не будет трогать жизнь до
смерти. Но и это воскресение чуждо мне. Может быть, самое
страшное — это представить себе, что все, что сейчас происходит, —
это сон.
30 апреля.
В Келомякках так и не остался ночевать, но днем было
хорошо: лежал на пляже на солнце. Пока лежишь — тепло, но
приподымешься — ветер, холодно. Лед и снег, умывался снегом, который
пахнет морем. Вернулся рано, зашел к Л.
Некоторая печаль, задумчивость, сосредоточенность, затем
некоторая замкнутость в себе, то есть одиночество, — вот что делает
736

человека приятным. У меня был С* У него это есть, так же как и
у Башилова. У С. больше 100 тетрадей и каждая вещь обозначена
двумя числами, например 93-1. Он их все время переделывает, пока
дошел до 1911 года. Он чувствует мелодию, и у него есть
ощущение некоторой формы, то есть целого; если бы он писал левую
музыку, то был бы неудавшимся гением — предшественником, а
пока даже до этого не дошел, хотя он, может, даже талантлив. Его
система обозначения (нумерации) вещей типичная для
неудавшегося гения. Какой-нибудь Дзержинский21 или Желобинский22
оставит после себя что-то, хотя и дрянь, а С. талантливее их, но
ничего не оставит. Это закон: беспощадность к неудачникам.
В моих припадках три стадии: 1. Озноб, потягивание
(томление). К концу — головная боль. 2. Жар. 3. Пот. Первая стадия
начинается незаметно. Чуть знобит, но это бывает и без припадков.
И затем вдруг я замечаю, что потягиваюсь. Это значит: томит и уже
припадок. После одного из наиболее сильных приступов томления
и последующего потягивания внезапно томление пропадает и
появляется жар. Иногда бывает один или два рецидива томления, но
всегда после них внезапный переход ко второй стадии — жару. Во
второй стадии жар, головная боль и легкая тошнота или просто
странное ощущение во рту и желудке. Обычно это состояние
приятно, вчера же тошнота была сильнее и это было мучительно. В
этом состоянии я засыпаю и просыпаюсь в третьем — от
обильного пота. Обычно второе состояние бывает недолгим, я скоро
засыпаю, вчера же оно было продолжительным, а третье — пот —
недолгим и слабым.
Томление и резкая грань в переходе к приятному жару — вот
главное в моем припадке.
Все события можно разделить на две группы так:
1. Незаметное, постепенное начало — внезапное узнавание
обреченности — смерть.
2. Внезапное свободное усилие — мгновение — постепенное
исчезание.
Смерть и мгновение.
Томление и резкий переход к приятному жару, так же как мой
сон о смерти, принадлежат к явлениям типа смерти, и оба имеют
Композитор. Личность не установлена.
24 «...Сборище друзей...», т. 1 737

вторую часть — после резкой грани — ту, которая в случае
смерти неизвестна.
Смерть — непрерывное движение до смерти, обреченность,
неизбежность; ослабление сил; распуститься — вот цель в смерти,
сама смерть; цель — в конце.
Мгновение — разрыв непрерывности в начале, свободное
начало — соединить, сжать; цель — в начале.
Судороги в горле, или спазмы, — какого типа?
Что-то подступает к горлу, сжимает, мешает мне играть. Когда это
бывает в более сильной форме — в слабой почти всегда — я почти
теряю ощущение ритма и времени — играю неровно. Пение во
время игры помогает избежать этих состояний, также некоторое
расслабление — смотришь вперед или вверх. Это тип смерти.
Но в смерти самый последний миг подобен мгновению:
внезапность, начало. Если же оба типа23 вполне подобны, то есть
бессмертие.
[мгновение
смерть |после смерти
Два конца у Баха:
Тип мгновения Е; N — Р
Тип смерти: Р — К; К — Р 24
Перечисление удовольствий
Удовольствия от размышления, от искусства, от природы. Эти три
никто не может от меня отнять.
Удовольствие от силы и здоровья, от тела и удовольствие от
слабости, от ощущения бестелесности. При этом не должно быть
ощущения одного какого-нибудь органа. В обоих случаях должна
быть гармония всех ощущений, равновесие без всякой
погрешности. Удовольствие от ощущения твердых границ, некоторой
устойчивости. Это удовольствие от близости границ, охраняющих от
неожиданных событий, удовольствие от примет, удаляющих несчастье.
Удовольствие от сознания границ, от ограничения происходит от
проецирования смерти в бесконечность.
Удовольствие от сознания себя, от силы ума, от одиночества, от
власти, пренебрегающей реализацией. Это самая сильная власть —
та, которая не нуждается в других для своего проявления.
738

Удовольствие от деятельности: от деятельности чувств —
любви, ненависти, печали; от деятельности отдельных органов — от еды,
от сношений с женщиной, от плавания и полета, от смеха и плача; от
участия в некоторых событиях, от занимаемой должности, от
общественных обязанностей, от участия в государственных делах; от
разговоров.
Удовольствие от унижения, от безответственности — пусть
будет не так, как я хочу, а как Ты хочешь.
Удовольствие от бездеятельности. А также и другие
удовольствия.
Если мне надо будет сказать что-либо хорошее о некоторых
людях, то я скажу: в этом есть приятность, большая, чем в других;
этот — хороший собеседник, превосходный слушатель; этот — не
лишен некоторого очарования. Если мне надо будет сказать о них
плохое, я скажу о первом: в нем есть назойливость, он раздражает;
о втором: этот господин неприятен, особенно в своих добродетелях;
о третьем: здесь индивидуальность распалась на свои составные части,
это омерзительно.
Есть некоторые вещи, от которых мутит, сказал Л., например: червь,
разрезанный пополам, продолжает жить в двух своих половинках:
из одной индивидуальности стало две, это не уничтожение
индивидуальности, а осквернение ее. Вот еще от чего мутит: все состояния
увядания, все космологические теории, все равно, признают ли они
ограниченность или бесконечность мира, постоянный мир или
расширяющийся. Особенно мутит от всякой новой космологической
теории, даже если неожиданно подумать: вот восходит солнце, на
самом же деле солнце неподвижно, а земля движется вокруг
солнца. Только от религиозных космологических теорий не мутит.
Может быть вообще мутит от науки.
О некоторых состояниях сознания
Я могу сидеть, ничего не делая и почти не думая, часами, но
сосредоточиться на чем-либо и долго думать трудно. Вот
несколько состояний: распущенность, обрывки мыслей и воспоминаний,
ослабление сознания самого себя. В этом состоянии
ослабленного сознания нет ни идеи, ни формы, почти нет даже постоянного фона
24* 739

смены ощущений и чувств. Другое состояние ослабленного
сознания это расслабленность при лежании на солнце или на берегу моря.
Солнце или море будет фоном, этот фон дает некоторое единство —
форму и идею. Но в первом состоянии фоном может стать ночь, небо,
и этот фон может оказаться более сильным, дать единство —
форму и идею. Фон — это окраска ощущений и чувств, сами по себе
они бессмысленны: не неприятны и даже не скучны — не скучно
сидеть и ничего не делать, но в этом мало приятности. Первая
окраска придает им большую приятность. При это появляется
предчувствие некоторого знания. Вторая окраска сильнее
соединяет их, причем что-либо обращает на себя внимание, и появляется
некоторое знание. Здесь уже проходит расслабленность, наступает
сосредоточенность. Причем первое состояние полной распущенности,
с трудом поддающееся первой окраске, получив ее, легче достигает
»второй, чем второе состояние, почти всегда окрашенное уже с
самого начала. Затем есть еще третье состояние распущенности,
связанное с ходьбой. Оно тоже почти всегда окрашено —
ощущением ходьбы, неба, солнца или дождя, но тоже труднее доходит
до второй окраски, чем первое. Затем есть еще состояние
молитвы — уже сразу начинающееся со второго состояния. Оно
отличается от первых трех, может быть, тем, что здесь сильнее всего
сознание себя, а в тех трех я начинаю с ослабления сознания себя
самого и затем сосредоточиваюсь не на себе, а на другом. В
молитве, во всяком случае как это обычно понимается, главное я сам —
моя связь <с другим > или мое отношение к другому и я могу
начинать с сосредоточения на нем, но это другой случай.
Разложение сознания и затем соединение — вот что
происходит в первых трех состояниях, причем здесь происходит некий сдвиг.
Существовало некоторое единство сознания. Особенности этого
единства — сопутствовавшие ему ощущения и чувства, — пусть
будут местом этого единства. Затем наступает разложение
сознания — потеря единства. Новое соединение происходит уже в
другом месте: новые сопутствующие ощущения и чувства, новые
предметы наблюдения и иногда некоторое знание. Может быть,
главное в этом сдвиге — переход от себя к некоторому предмету.
Некоторая печаль, удовольствие и отвращение — вот
преобладающие чувства — средний уровень жизни, и отвращение погашает
удовольствие. [Если же говорить о моем уровне жизни тогда, то
740

надо еще добавить: тяжесть от исполнения неприятных усилий25,
игнавию26 и многие другие. По-видимому, эта запись была
сделана в тот день, когда я гулял в Гавани, а потом был у В., а у
Д. И. не был.]
Уже несколько лет я живу, как на полустанке: жду событий,
которых становится все меньше, некоторых опасаюсь, жду решения;
я не принял даже решения жить. Может, так вся жизнь пройдет, в
ожидании решения жить.
Ребенок живет, не принимая решения жить. Но приходит
время, когда надо решить: я буду жить. В первый раз это время
пришло в 1911 году весной27, вскоре после этого я почувствовал страх
смерти. Но решение пришло лет через девять, десять, когда я
поверил. Но через несколько лет я снова должен был принять решение,
но прошло пять или шесть лет, пока я снова принял решение. Это
было, по-видимому, в 1928 году28. Но через пять лет пришел Г. и
снова надо было принимать решение. Решение жить требует
какого-то собирания. Надо приостановить распадение сознания,
распадение желаний и чувств. Дважды начиналось собирание мыслей и
чувств: конец 1939 года (Бах29), затем осень 1940 года30, но не
получилось.
Что делать, если нет вдохновения? Во-первых, можно
неторопливо и просто изложить то, что я знаю. Во-вторых, записать
некоторое состояние жизни. В-третьих, исследовать что-либо: какое-либо
определенное состояние, предмет. В-четвертых, принять некоторое
решение, сосредоточиться, ждать, не отвлекаясь воспоминаниями, пока
снова не придет состояние плоскости и ночи31. Первого я не делаю,
так как спокойное неторопливое изложение — поверхностное,
избегающее препятствий, у меня же выходит особенно
поверхностно и неопределенно. Писать в этом роде скучно. Второго я не делаю,
так как это требует некоторого усилия: сосредоточиться, собрать в
себе распадающиеся ощущения и чувства. Третьего я не делаю, так
как это требует еще больше сосредоточения и усилия: я должен
вспомнить некоторый предмет, не знаю даже какой. Четвертого я
не делаю, так это требует наибольшего сосредоточения и усилия. Лет
пятнадцать назад было то же: я как бы спал. Я должен был
сделать усилие, чтобы проснуться, уже чувствовал, как буду просыпаться,
и снова погружался в сон. [Нигде здесь не упоминается даже слово
741

ignavia32 так же, как и в бумагах Д. И., потому что она постоянно
подразумевалась как само собой разумеющееся.]
Классификация удовольствий: одновременное с ощущением,
остаточное — после удовольствия, предшествующее — от
предвкушения. Вкусна ли водка? Может, самое приятное, даже вкусное, не
закуска, а мгновение между выпитой рюмкой и закуской.
Предвкушение — остановка мгновения.
У одного — здравый смысл, элегантно банальные теории. Их
интересно выслушать, но невозможно повторить. Эти теории —
совершенный подарок, красивый и бесполезный, с которым не жалко
расстаться33. У другого теории неожиданны, необычны и сложны.
Но, распутав этот сложный клубок, видишь, что петли не
закреплены, остается однообразная ровная нить — общее мнение. Впрочем,
он бывает наблюдателен и у него есть способность замечать
страшное, от чего мутит. Но это не связано с теориями и является
помимо теорий. И у первого есть эта способность наблюдения,
воображения и умственных опытов и тоже не связана с теориями. [Но
то, что скрывалось за этими теориями, их ноуменальную основу тогда
я еще не видел.]
Термин — недоказанная теорема.
Мои старые вещи — формулы и собрания формул,
объединенные в формулу. Новые вещи не удаются, так как от формул я
отказался, а нового единства не могу найти.
Сейчас у меня формула от игнавии: старуха, пожиратель, чудо, и
также мои рисунки или просто — формулы уныния.
Оправдание теории — убедительное нарушение некоторых
обычных связей и отношений, то есть старой сетки, наложенной на
мир. Теория должна быть новым миром, новым — первое условие,
второе — убедительность.
Если математические теоремы аналитически сводятся к
аксиомам и определениям и для Бога математика — общее мнение, то
это не новый мир и математика для Него — пошлость, то есть ничто.
Он не сотворил тогда математику, как сотворил мир, мир и для Него
был новым, акт творения — синтетический. Если же теоремы су-
742

шествования и свободные построения абсолютно существенны для
математики, то Бог творит теорему, проводя линии и доказывая, как
и я, только сразу вне времени. [Теорема Гёделя подтверждает
второе. 1977.IX34.]
Новизна — свободное личное творение. Практически
осуществляется различно, например в некотором сдвиге старой сетки, очень
часто в небольшом сдвиге. Тогда почти все остается по-прежнему
или все остается почти по-прежнему, и все же становится
совершенно новым. Но при большем сдвиге может оказаться, что все
осталось как было, только переименовано — сдвиг только
номинальный.
VII <1941>
Геометрические таблицы-схемы. Кутюра. «Логика
отношений» — читал ее в очереди за противогазами.
Свобода в том, что заранее неизвестно, сумею ли я выйти за свои
пределы, то есть осуществить себя. Кто не вышел, может, не
получит бессмертия.
Шесть сфер жизни — выхода или распространения за свои
пределы, то есть реализация права на бессмертие.
Шесть способов распространения: страсть (Апокалипсис Иоанна:
«Горе вам, что вы не горячие и не холодные, а теплые»), чувство,
беспристрастие, воля, отсутствие чувств, бесстрастие. Это шесть
добродетелей. Им противополагаются шесть пороков: отсутствие
интереса («теплый», по Апокалипсису), черствость, пристрастность,
или ограниченность, мелочность, то есть мелкий характер,
чувствительность, похотливость. [По-видимому, под волей я понимал не
свободу воли или свободу выбора, а может быть: «Власть имущий»35,
«Царство Небесное силой берется»36.] Границы шести способов
не вполне совпадают с границами шести сфер. Можно говорить
только о преимущественном для данной сферы способе.
Вот седьмая общая добродетель: некоторая нерешительность и
бездействие [то есть некоторое сомнение и воздержание от
суждения37, может быть: Пусть будет не как я хочу, а как Ты
хочешь38]; и седьмой общий порок: распутство — разложение
личности.
743

Классификация
Сферы жизни: пол; искусство; рассуждение.
Добродетели: страсть; чувство; беспристрастие.
Пороки: отсутствие интереса; черствость; пристрастность.
Продолжение или аналогия
Сферы жизни: власть; мудрость; святость.
Добродетели: воля; отсутствие чувств; бесстрастие.
Пороки: мелочность; чувствительность; похотливость.
Пусть будет четыре состояния или термина, в которые можно
вложить любое содержание, например политическое: А, В, С, D.
А — сохранение традиций, В — нарушение традиций, С —
нарушение нарушения традиций — смута, D — восстановление
традиций.
А — некоторый порядок, красивая жизнь, чувства и традиции,
способствующие поверхностному исследованию. Определенные
реальные состояния обозначаются отвлеченными терминами.
Злоупотребление словами: Бог, вера и другими. Красивая жизнь
побуждает к благородству, великодушию, достоинству.
В — оголение жизни. Вместо отвлеченных терминов —
конкретные. Чувство смерти и чувство Бога реже, но реальнее.
Разоблачение красивой лжи. В состоянии А — ощущение реальности
жизни, несмотря на отвлеченность терминов. Реальность этих
терминов оправдывают в состоянии В, но только немногие. В
состоянии В — реальность терминов, и отвлеченный идеальный
строй жизни. Но идеальность его проверяется в следующем
состоянии — С.
С — животный страх смерти, самосохранение. Немногие
сохранят конкретность или реальность состояния А, идеальность
состояния В. В состоянии В есть мерзость запустения, тогда немногие
найдут идеальность жизни. Но уже после этого, в состоянии С:
«находящиеся в Иудее да бегут в горы»39 и «люди будут подыхать
от страха и ожидания бедствий»40. В: «Военные слухи, но не
ужасайтесь, это еще не конец»41, С: «Тогда будут двое в поле...»42.
D — цинизм, материальность жизни. [Л. говорил:
контрреволюция и реставрация будут бесстыднее и циничнее революции.]
Только немногие сохранят реальность состояния А, идеальность
состояния В, апокалипсичность, эсхатологическое очищение состо-
744

янием С. Три последних состояния по времени короче43 первого.
Я рад, что мне удалось жить в них.
В состоянии А легче всего добиться права на бессмертие, но
так много соблазнов и украшений жизни, что при проверке
немногие получат его. В состоянии В труднее добиться этого права, но
при проверке останется больше. О состояниях С и D я пока
ничего не могу сказать44.
Что можно сейчас делать? Во-первых, заботиться о своем
спасении, не думая о других. Это умно, но не очень красиво.
Во-вторых, заботиться о своем спасении и о спасении других, хотя бы
близких. Это умно и красиво. В-третьих, заботиться о спасении
других, не думая о себе. Это красиво, но насколько умно — не знаю.
Эти три возможности для меня отпадают. Я не могу спасать ни себя,
ни других. Остается еще множество возможностей, но реальных для
меня, кажется, четыре:
1. Молиться. Но для этого не хватает веры, слабость веры.
2. Жизнь удовольствий. Но это измена всему. Я не говорю, что
откажусь от удовольствий, если они встретятся на моем пути,
для этого не хватит веры, но изменой <это> не будет. Но
изменить путь, особенно сейчас — противно. Это предательство. И не
очень умно.
3. Паника. Ужасаться зверствам. Забыться. Это не умно и не
красиво.
4. Писать «Логический трактат»45. Это я и делаю.
Вчера был большой налет на Москву. Может, сегодня будет на
Ленинград. Поэтому я хочу записать: Т. Всю ночь сны, но логика
их обратная. Я жду чуда.
Чуда не было.
Чудо есть, присутствует в мире, все видят, но не хотят замечать,
не хотят видеть. [Но ведь это же самое я чувствовал летом ночью
1963 года46. Удивительно, как многое, что стало через 20 или 30 лет,
было уже тогда <в 1941 > и даже в этой симпатически
антипатичной мне тетради обнаруживается, хотя еще не очищенным, в какой-
то неприятной мне шелухе, в каком-то мусоре.]
745

Движение руки непрерывно, мысль разбивает его на прерывные
части. Но, может быть, движение руки прерывно и состоит из
небольших толчков? Это как мой сон и бегство воспоминаний о нем
(прерывность, автоматичность воспоминаний). Может, именно мысль
создает непрерывность? Свойственна ли непрерывность
пространству? Может быть, пространство непространственно и мысль делает
его пространственным, то есть непрерывным? [Квантовое
представление пространства? Пространственность — замыкание меня
собою, отделение от другого. Тогда функция антисоборности и
прерывности. Это от объективирования, значит, от мысли в грехе. Но
затем третья функция мысли — гипостазирование, лицемерие и
лживость. Тогда лицемерное, лживое преодоление антисоборности
в мысли о непрерывности. Мысль разделяет и мысль лживо
соединяет.] Мысли разных порядков, как это понимается в
«Логическом трактате»47, или разные высоты в исследовании о признаках —
вот что создает непрерывность [истинную и ее лживое подобие].
Тогда правильно различать видимое и умопостигаемое
пространство.
О прерывности мира. Промежутки между ударами сердца —
вот образец прерывности и мгновения. Мысль, как предварение
сказуемого, сказанное до сказанного, создает непрерывность [то есть
лживое подобие ее].
О геометрии: пирамида мысли — мысли одного порядка —
непосредственная связь — обоснование. Аксиомы — обрезание
бесконечности [to есть indefinitum]. Термины, построение —
актуальная бесконечность.
Плавание, система движения руки при игре на рояле, правый и
левый винт — это никогда не забывается, если знаешь. Узнается
же внезапно, учение только подготовляет внезапное открытие
некоторого телесного, телесно-духовного знания.
Философия
1. Правое и левое искусство: не досидеть или пересидеть.
2. С чего начать?
а) Философия — чудо. Ничего не изменилось, но я могу совер-
746

шить чудо. Этого достаточно. Если я могу совершить чудо, мне уже
не надо совершать его.
б) Радость от философии, удовольствие от фиксации — то есть
сделанной вещи. Философия — это арифметика вестников.
в) Небольшая погрешность. Небольшой погрешностью будет
уже это начало, как и всякое начало того, что есть.
г) Учение об этом и том. Но это уже сама философия.
3. Я отвергаю все четыре пути: первый, так как чудо будет видно
в конце. Второй, так как радость будет в самом философствовании.
Третий, так как погрешность есть уже в самом начале. Четвертый
же, как сказано, это уже сама философия. Вместе с тем это будет
признанием всех четырех путей. Я начну с последнего. Что это?
Это — название чего-то другого, сказуемое к некоторому
подлежащему. Может, это и дает начало философии; исследовать
формально, просто технически, каким образом что-либо называется
этим — задача логическая.
4. Затем второе: радость от философии. Это радость от
установления некоторых соотношений, от некоторой устойчивости.
Затем еще одна радость, о которой я скажу сравнением. Христос
засушил смоковницу за то, что она была бесплодна. Так вот,
философия дает радость от некоторого плодородия. Сопоставление
некоторых вещей, некоторые неожиданные возможности, вытекающие
из этого сопоставления, — это и есть плодородие и радость
философии. Если же больше радости даст то, что вначале покажется менее
интересным, то и об этом есть в Евангелии: «Блаженны нищие
духом».
5. Третье: небольшая погрешность. Об этом я скажу коротко:
небольшая погрешность присутствует всюду, как душа в теле, не
занимая определенного места.
6. Первое: чудо. Я не буду говорить о таких вещах, как перелет
птиц, ум и знание муравьев, инстинкт, я не буду говорить о
соответствии некоторых слов реальности, об общем мнении, которое, как сетка,
покрывает реальность, чудо же заключается в небольшом сдвиге этой
сетки, я буду говорить о чуде мысли и пространства. Мгновенность
и непрерывность — сопоставление и совместимость этих двух
вещей — вот чудо.
7. Зенон и Бергсон. Бесконечная делимость пространства и
времени. Где предел? Предел во мне самом. Я мыслю, следовательно,
существую — неверно. Я мыслю, следовательно, есть мое. Степени
747

моего: мир, народ, дом, тело с чувствами и ощущениями,
мысли-ощущения, состояние плоскости, состояние неба, состояние дыхания. Но
здесь я уже перешел предел делимости — предел самого, своего.
8. Установим степени моего. Пусть наибольшая степень будет
состояние, вмещающее наибольшее число состояний. Мы ищем
самое глубокое, близкое мне, мое. Отбрасывая внешние состояния,
мы приближаемся к нему. Но, переходя от более внешнего
состояния, обозначенного большим числом, к более внутреннему,
внезапно мы переходим некоторую границу и вступаем в область
состояний совсем другого рода. Я отбрасываю все внешнее мне, чтобы
дойти до самого себя; но затем внезапно оказываюсь уже по
другую сторону себя.
9. Мое, то есть я сам, — это граница — мое нулевой степени,
и это действительно некоторая пустота, но затем идут состояния,
которые я назову состояниями отрицательной степени. Они
обладают объективностью или, лучше, абсолютностью большей, чем
положительные степени. Положительные степени — мои, здесь же
во мне уже не мое.
10. Возникает еще один вопрос: я отбрасываю положительные
степени или состояния моего, как состояния, не обладающие
достаточной достоверностью, убедительностью и абсолютностью. Я сам
для себя более достоверен, чем мир. Но в чем состоит достоверность
или убедительность? Для этого надо прежде всего исследовать
предложение — само название, причем исследовать его просто
технически: как я называю что-либо тем.
11. Отделяя от себя внешнее, я пришел к некоторой пустоте, к
нулю, но затем за этой границей внутри нуля обнаружились новые
реальности. Все множество положительных степеней моего, да и
вообще все множество степеней моего — потенциальная
бесконечность, но множество степеней моего во мне, то есть отрицательных
степеней — это уже актуальная бесконечность.
Теперь же эту делимость я рассмотрю иначе, приближаясь к нулю,
но не переходя его.
12. Мгновение. Начало его и потеря конца. Непрерывность в
мгновении и выход из мгновения.
13. Еще более определенно в геометрии: доказательство.
Истинность в сопоставлении двух элементов. Пирамида мысли,
мысли разных порядков, обрезание бесконечности: определения,
аксиомы, построения и пропуски.
748

Есть жестокий закон: надо вовремя перестроиться, а то
останешься позади и погибнешь. Поэтому вовремя разлюбить. Это закон
жизни. И второй закон — выключения.
Я занят, у меня дела — в этом есть буржуазность, джентльмен
не занят: он перебирает бумаги и еще коллекционирует. В
последние годы у ...* появились дела. Часто у них бывал сосредоточенный
занятый вид: не от мыслей, а от дел. Наоборот X. и я считались
бездельниками, легкомысленными, находили в нас ребячество. Но
теперь, может быть, окажется, что серьезность у нас. Занятость и дела
препятствуют настоящей серьезности.
К делам надо относиться стыдливо, скрывая их.
Отчего плачут? Главная причина: несчастье от того, что родился.
Во время бомбардировки мул бежал к людям.
Л. был очень трогателен. Он неуверен и грустен, его
деловитость исчезла48.
Ощущение недолговечности, вернее отсутствие ощущения
долговечности, у меня давно. Но теперь, когда все почувствовали
недолговечность, у меня появилось ощущение некоторой
долговечности. Я понимаю, только чудом можно спастись, но надеюсь и верю
в чудо. Во-вторых, я вообще не представляю себе промежуток
больше нескольких дней. Сейчас же особенно остро ощущается
каждый небольшой промежуток времени. Вообще можно ли
беспокоиться о том, что будет через месяц? Но так как почти все
беспокоятся, значит, можно, но почему я не беспокоюсь? И что
требуется для этого?
«Довлеет дневи злоба его»49.
И еще близко мне: «Высокое у людей — мерзость перед
Богом»50.
Л. говорил раз о воображаемых неприятностях. Настоящие
неприятности: боль, голод и другие. Он считал, что настоящие
неприятности хуже. Верно ли? Но вот до войны, когда были вообра-
Имена зачеркнуты автором.
749

жаемые неприятности, мне было хуже, чем сейчас, когда
непосредственно угрожают настоящие неприятности. И я думаю, когда они
придут, будет не хуже, чем до войны. Сейчас у меня равновесие,
которого уже давно не было. Это от твердого отказа от своей воли.
Настоящие же неприятности сопровождаются страданием от
ощущения своей воли.
У Островского: я празднолюбец. Это то же, что в Евангелии:
«Довлеет дневи злоба его». Я немного пожалел сейчас, что не
поехал на окопы. Сейчас бы я лежал в лесу, слушал шум деревьев,
видел бы небо, чувствовал природу. По Евангелию, празднолюбие
лучше трудолюбия. При этом можно даже много работать, даже
копать землю, но не ходить в Техникум, вообще на службу. Но,
конечно, я рад, что не поехал: это из-за мамы. Два центра:
плоскость — природа и мама. Может быть, сейчас дома, когда пишу
«Логический трактат», я ощущаю природу лучше, чем там — в
природе. И еще сейчас: некоторое равновесие с небольшой
погрешностью. Оно во всем — ив том, что пожалел, что не поехал, и в
радости от того, что остался, и в ощущении природы, которой сейчас
нет. Главное же, я думаю, хорошо оттого, что я отказался от своей
воли. Правда, не совсем, но все же я перешел некоторую грань между
своеволием и безволием.
Я снова стал молиться. Для этого не всегда требуется
определенное положение, просто я снова почувствовал Бога, Бог — со
мною.
У толпы гипноз силы: один с ружьем сильнее 100 без ружей.
У женщин — гипноз ума мужа: глупость, которую можно
заметить только на своей жене (О.). Но гипноз чувства: нравиться,
красива — это женская природа.
Жить только ради исполнения долга — создает
неудовлетворенность, отсюда раздражительность. Категорический императив
хорош как идея [неверно], но в жизни он всегда недостаточно чист.
Но даже немного нечистый, он лишается смысла, и жизнь по
категорическому императиву, не вполне чистому [и еще более по
вполне чистому], не только скучна и бесполезна, но и безнравственна.
Абсолютная же чистота его почти недостижима [и слава Богу].
750

Но всякий другой принцип и чувство допускают погрешность,
погрешность здесь даже необходима. [Через несколько лет я понял
ложь категорического императива, тогда я чувствовал только его
практическое несовершенство и дурные следствия из его
исполнения, поэтому пытался заменить его тем, что называл границей
между состояниями жизни и смерти. В конце сороковых годов я понял,
что категорический императив Канта — одна из самых
гениальных ошибок в истории философии: принцип именно в
безнравственности — сама Selbstheit*.]
В логике различать: все существующее и все мыслимое. Но что
значит: все мыслимое? Может ли все быть предметом мысли? Тогда
все существующее только условно мыслимое, не на самом деле,
пустое понятие без содержания, то есть ничто.
<Сентябрь 1941.> Первая бомба в Ленинграде: через улицу
против нашего дома51. Был ли страх? Только один: маминого крика.
Я испугался бы, если бы мама закричала. Страшна неожиданность,
причем та, которую ждешь и боишься заранее: ее ждешь, и она всегда
приходит неожиданно. Может, так и смерть: она придет
неожиданно. Может, страшно, что я пропущу мгновение смерти. Но к бомбе
у меня нет такого страха. Может, реальная возможность смерти
уменьшает страх смерти, самой по себе.
Когда бомба упала, мама уже спала. В комнате посыпались
стекла из разбитого окна, мама проснулась и удивленно спросила:
«Что это?» Я, боясь, что мама закричит, успокаивая ее, сказал: «Не
бойся, это только бомба».
Марина52 рассказывала, что накануне ареста Д. И. не хотел
передвигать стол в коридор, он боялся, что случится несчастье, если
стол передвинуть53. Я сейчас снова так сильно ощущаю связь людей,
вещей, событий, что думаю: может, Д. И. и был прав. Я ощущаю
все личные связи и с Т., как некоторую реальность, и Т. —
некоторый стержень, в котором все они пересекаются. Я представляю
себе некоторую сеть — паутину, и я — узлы этой паутины. Эта
паутина — я и мир, мои отношения к нему, но отсутствует приро-
Самость (нем.).
751

да. В этой паутине отношений я снова нахожу себя и, переходя в
центр ее, уже отказываюсь от всякого личного отношения, от себя.
Я наблюдаю связи и отношения незаинтересованно, я над ними, и
уже не-я. Но я хотел бы иметь сильную связь, быть привязанным
к чему-то выходящему из меня; мама — это я, но вне меня — люди,
связи, природа и Т. — дверь в мир. И снова: все это — сеть, паутина,
узлы которой я, но я жду более конкретной связи с людьми, миром,
землей, природой, через стержень или центр. И это уже другой путь:
положивший руку на плуг, не оглядывается назад54.
У меня сейчас какая-то ясность и спокойствие, которое бывает
перед смертью или накануне новой жизни.

Комментарии
~*2SÜ&r

В настоящем издании публикуется творческое наследие Л. Липавс-
кого, А. Введенского, Я. Друскина, Д. Хармса и Н. Олейникова в том
объеме и содержании, которые, на наш взгляд, представительствуют связи
и взаимоотношения — личные и творческие, — существовавшие между
ними, когда они называли себя «чинарями», т. е. сами обозначали свою
принадлежность к некоей интеллектуально-творческой общности.
Вследствие такой конструкции книги, примечания, помимо обязательных
фактографических, ориентированы преимущественно на указание
пересекающихся внутритекстовых мотивов, в известной мере — диалог, который ведут
«чинари». В этом смысле, комментарии в определенной степени
ограничены и не развернуты так, как могли быть в пяти отдельных
монографических изданиях каждого из наших авторов, но должны помочь
воспринять их творчество в полноте внутренних взаимосвязей.

СПИСОК УСЛОВНЫХ СОКРАЩЕНИЙ
А — Аврора, журнал.
ВиМ — Время и мы, журнал.
ВЛ — Вопросы литературы, журнал.
Ежегодник — Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома на
1978 г. А, 1980.
ИЛ — Искусство Ленинграда, журнал
ИРЛИ — Институт русской литературы Российской Академии наук
(Пушкинский дом). Рукописный отдел.
К — Крокодил, журнал.
КО — Книжное обозрение, еженедельник.
КП — Комсомольская правда, газета.
ЛГ — Литературная газета.
НЛО — Новое литературное обозрение, журнал.
H M — Новый мир, журнал.
ПС — Николай Олейников. Пучина страстей / Вступит, ст. Л. Я.
Гинзбург и А. Н. Олейникова. Сост., подгот. текста и примеч. А. Н.
Олейникова. Л., 1991.
ПСП — Введенский А. Полное собрание произведений / Вступит, ст.
и примеч. М. Мейлаха; сост. и подгот. текста М. Мейлаха и В. Эрля:
В 2 т. М., 1993.
ПСС — Введенский А. Полное собрание сочинений / Вступит, ст.,
подгот. текста и примеч. М. Мейлаха. Анн Арбор: Ардис. Т. 1, 1980;
Т. 2,1984.
ПСХ — Хармс Д. Полное собрание сочинений. СПб., 1997. Т. 1, 2.
Проза — Хармс Д. Проза. Л.; Таллинн. 1990.
РЛ — Русская литература, журнал.
РНБ — Российская национальная библиотека. Отдел рукописей.
РМ — Русская мысль (Париж), газета.
СП — Хармс Д. Собрание произведений / Под ред. М. Мейлаха и
В. Эрля: В 4 т. Bremen, 1978 — 1988.
Т — Транспонанс, рукописный журнал.
756

ФСБ — Федеральная служба безопасности.
ЧС — Частное собрание.
Cahiers — Cahiers du monde russe et soviétique.
CR — Ceskoslovenska rusistica, журнал.
Gibian — Хармс Д. Избранное / Ed. by G. Gibian. Würzburg, 1974.
NRL — Neue Russische Literatur: Almanach. 1979 — 1980.
SU — Soviet Union/Union Soviétique.
WS A — Wiener Slawistischer Almanach.

СПИСОК ЦИТИРУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Александров — Александров А. Стихотворение Николая Заболоцкого
«Восстание» // Русская литература. 1966. № 3. С. 190 — 192.
Александров. Мейлах — Александров А., Мейлах М. Творчество
Даниила Хармса // Материалы XXII научной студенческой
конференции. Тарту, 1967. С. 101 — 104.
Аристотель — Аристотель. Метафизика // Аристотель. Соч.: В 4 т.
М., 1975. Т. 1.
Бахтерев — Бахтерев И. Когда мы были молодыми // Воспоминания о
Н. Заболоцком. Изд. 2-е. М., 1984. С. 57 — 100.
Блок — Блок А. Театр. Л., 1981.
Блюмбаум, Морев — Блюмбаум А. Б., Морев Г. А. «Ванна Архимеда»: к
истории несостоявшегося издания // WSA. Band 28. 1991. S. 263 —
269.
Герасимова, Никитаев I — Даниил Хармс. Лапа / Вступит, ст. и примеч.
А. Герасимовой и А. Никитаева. Подг. текста А. Герасимовой и
Ю. Гирба // Театр. 1991. № И. С. 26 — 36.
Герасимова, Никитаев II — Герасимова А., Никитаев А. Хармс и «Голем»:
Quasi una fantasia // Театр. 1991. № 11. С. 36 — 50.
Грицина — Елизавета Ивановна Грицина вспоминает // Театр. 1991.
№ 11. С. 38 — 45.
Гроб, Жаккар — Гроб Т., Жаккар Ж.-Ф. Хармс — переводчик или поэт
барокко? // Шестые Тыняновские чтения: Тезисы докладов и
материалы для обсуждения. Рига; Москва, 1992. С. 31 — 44.
Гусев — Гусев В. Е. От обряда к народному театру: (Эволюция
святочных игр в покойника) // Фольклор и этнография: Обряд и обрядовый
фольклор. Л. 1974.
Друскин — Друскин Я. О риторических приемах в музыке И. С. Баха.
СПб., «Северный олень», 1995.
Жаккар — Жаккар Ж.-Ф. Даниил Хармс и конец русского авангарда.
СПб., 1995.
Жмудь — Жмудь Л. Я. Пифагор и его школа. Л., 1990.
Зеленин — Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография. М., 1991.
Золотоносов I — Золотоносов М. Слово и Тело, или Сексагональные
проекции русской литературы // Занавешенные картинки: Антология:
В 2 т. В печати.
738

Золотоносов II — Золотоносов M. Шизограмма %у, или Теория
психического экскремента // Хармсиздат представляет: Сборник
материалов. СПб., 1995. С. 77 — 82.
Золотоносов III — Золотоносов М. Ахутокоц — Ахум // НЛО.
о 1993. № 2. С. 262 — 282.
Иованович — Йованович М. А. Введенский-пародист: к разбору «Елки
у Ивановых» // Театр. 1991. № И. С. 114 — 122.
Кагаров — Кагаров Е. Мифологический образ дерева, растущего корнями
вверх // Доклады Академии Наук СССР. 1928. № 15. Сер. В.
Кацис — Каиис Л. Эротика 1910-х и эсхатология обэриутов //
Литературное обозрение. 1994. № 9/10. С. 52 — 63.
Кобринский I — Кобринский А. Система организации пространства в
поэме Александра Введенского «Кругом возможно Бог» // Театр.
1991. № 11. С. 94 — 101.
Кобринский II — Кобринский А. Хармс сел на кнопку, или Проза
абсурда // ИЛ. 1990. № И.
Козьма Прутков — Козьма Прутков. Поли. собр. соч. М.; Л., 1965
(Библиотека поэта; Больш. сер.).
Кон — Кон И. Ребенок и общество. М., 1988.
Коростовцев — Коростовцев М. А. Религия древнего Египта. М., 1976.
Леви — Леей Э. Учение и ритуал высшей магии. Т. I. Учение. <СПб.>,
1910.
Левинтон — Левинтон Г. А. Достоевский и «низкие» жанры фольклора //
Литературное обозрение. 1991. № И. С. 46 — 53.
Лотман 1970 — Лотман Ю. Статьи по типологии культуры. Тарту,
1970.
Лотман 1971 — Лотман Ю. Заметки о структуре художественного
текста // Труды по знаковым системам. V. Тарту, 1971. С. 281 —
287.
Лотман 1972 — Лотман Ю. Анализ поэтического текста. Л., 1972.
Мамардашвили, Пятигорский — Мамардашвили М. К.,
Пятигорский А. М. Три беседы о метатеории сознания // Труды по знаковым
системам. V. Тарту, 1971. С. 345 — 376.
Материалы — Материалы XXII научной студенческой конференции.
Тарту. 1967.
Матье — Матъе М. Древнеегипетские мифы. М.; Л., 1956.
Мейлах I — Мейлах М. Б. Шкал и колпак: фрагмент обэриутской
поэтики // Тыняновский сборник: Четвертые Тыняновске чтения. Рига,
1990. С. 181 — 193.
Мейлах II — Мейлах М. Несколько слов о Куприянове и Наташе
Александра Введенского // Slavica Hierosolymitana. Vol. III. 1978.
P. 252 — 257.
759

Мейлах III — Потец / Публ. M. Мейлаха // Russian Literature
Triquarterly. № И. 1975. P. 481 — 487.
Мейлах IV — Мейлах M. О «Елизавете Бам» Даниила Хармса //
Stanford Slavic Studies. Vol. I. Stanford, 1987. P. 163 — 246.
Меня называют капуцином — Хармс Д. Меня называют капуцином /
Сост. и подг. текстов А. Герасимовой. М., 1993.
Наан 1966 — Наан Г. И. Проблемы и тенденции релятивистской
космологии // Эйнштейновский сб. М., 1966. С. 339 — 375.
Наан 1967 — Наан Г. И. Типы бесконечного // Эйнштейновский сб.
М., 1967. С. 287 — 307.
Никитаев — Никитаев А. «Пушкин и Гоголь»: Об источнике сюжета
// Литературное обозрение. 1994. № 9/10. С. 48 — 51.
Папюс I — Папюс. Первоначальные сведения по оккультизму. СПб.,
1904.
Папюс II — Папюс. Черная и белая магия. Книга первая. М.,
1992.
Петров — Петров В. Н. Воспоминания о Хармсе // Материалы о
Данииле Хармсе и стихи его в фонде В. Н. Петрова / Публ.
А. А. Александрова // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского
дома на 1990 год. СПб., 1993. С. 189 — 201.
Полет в небеса — Даниил Хармс. Полет в небеса: Стихи. Проза.
Драмы. Письма / Вступит, ст., сост., подг. текста и примеч. А. А.
Александрова. Л., 1988.
Ревзина, Ревзин — Ревзина О. Г., Ревзин И. И. Семиотический
эксперимент на сцене // Труды по знаковым системам. V. Тарту, 1971.
Сажин I — Сажин В. Н. «...Сборище друзей, оставленных судьбою»
// Тыняновский сборник: Четвертые Тыняновские чтения. Рига, 1990.
С. 194 — 201.
Сажин II — Сажин В. Блок у Хармса // НЛО. 1995. № 16. С. 140 —
146.
Сажин III — Сажин В. Сон о погибели русской литературы //
Хармсиздат представляет: Сборник материалов. СПб., 1995. С. 83 —
85.
Сажин IV — Сажин В. Цирк Хармса // Знание-сила. 1993. № 2.
С. 89 — 94.
Сажин V — Сажин В. Н. Литературные и фольклорные традиции в
творчестве Д. И. Хармса // Литературный процесс и развитие
русской культуры XVIII — XX вв. Таллин, 1985. С. 59 — 61.
Сажин VI — Сажин В. Н. ...Странные сближения: (о литературных
параллелях к текстам Д. И. Хармса // Михаил Кузмин и русская
культура XX века. Л., 1990. С. 110 — 111.
Степанян — Степанян К. Реализм как заключительная стадия
постмодернизма // Знамя. 1992. № 9. С. 231 — 238.
760

Тахо-Годи — Тахо-Годи А. А. Природа и случаи как стилистические
принципы новоаттической комедии // Вопросы классической
филологии. III — IV. М., 1971. С. 217 — 297.
Топорков — Топорков А. Л. Из истории литературных молитв //
Этнолингвистика текста: Семиотика малых форм фольклора. II. М., 1988.
С. 28 — 31.
Топоров I — Топоров В. Н. Первобытное представление о мире:
(Общий взгляд) // Очерки истории естественнонаучных знаний в
древности. М., 1982. С. 8 — 40.
Топоров II — Топоров В. Н. К символике окна в мифопоэтической
традиции // Балто-славянские исследования. 1983. М., 1984. С. 164 —
186.
Тураев I — Тураев Б. А. Египетская литература. Т. I. М., 1920.
Тураев II — Тураев Б. А. История Древнего Востока. Т. I. Л., 1936.
Туфанов — Ту фанов А. Ушкуйники / Сост. Ж.-Ф. Жаккар и Т.
Никольская. Berkeley Slavic Specialties, 1991.
Успенский — Успенский П. Д. Tertium Organum: Ключ к загадкам мира.
Изд. 2-е. Пг., 1916.
Устинов и Кобринский — Дневниковые записи Даниила Хармса / Публ.
А. Устинова и А. Кобринского // Минувшее: Исторический
альманах. <Вып.> 11. 1991. С. 417 — 583.
Флейшман — Флейшман Л. Об одном загадочном стихотворении
Даниила Хармса // Stanford Slavic Studies. Vol. I. Stanford, 1987. P. 247 —
258.
Флоренский — Флоренский П. А. Столп и утверждение истины. Т. I.
М, 1990.
Франк — Франк С. Л. Личность и вещь: (Философское обоснование
витализма) // Франк С. Л. Философия и жизнь: Этюды и наброски
по философии культуры. СПб., 1910. С. 164 — 217.
Хармсиздат представляет — Хармсиздат представляет: Сборник
материалов. СПб., 1995.
Хлебников — Хлебников В. Творения. М., 1986.
Цивьян — Цивьян Т. Предмет в обэриутском мироощущении и
предметных опытах Магритта // Русский авангард в кругу европейской
культуры: Тезисы и материалы. М., 1993.
Шилейко — Шилейко В. Орел и змея: (Из поэмы об Этине) //
Восток. 1924. Кн. 4. С. 24 — 29.
Шишман — Шишман С. Несколько веселых и грустных историй о
Данииле Хармсе и его друзьях. Л., 1991.
Щербатской — Щербатской Ф. И. Избранные труды по буддизму. М.,
1988.
Эмерсон — Эмерсон Р. Сочинения. Т. I. СПб., 1902.
Юдина — Юдина М. В. Статьи. Воспоминания. Материалы. М., 1978.
761

Aizlewood — Aizlewood R. Towards an Interpretation of Kharms's Sluchai
// Daniil Kharms and the Poetics of the Absurd: Essays and Materials /
Ed. by N. Cornwell. London. 1991. P. 97 — 122.
Cornwell — Cornwell N. Introduction: Daniil Kharms, Black Miniaturist /
/ Daniil Kharms and the Poetics of the Absurd: Essays and Materials /
Edited by N. Cornwell. London, 1991. P. 2 — 18.
Faryno — Jerzy Faryno. Kharms's «1 st Destruction» // Daniil Kharms
and the Poetics of the Absurd: Essays and Materials / Edited by N. Corn-
well. London, 1991. P. 171 — 174.
Jaccard I — Jean-Philippe Jaccard. Daniil Harms et la fin de l'avant-garde
russe // Slavica Helvetica. Vol. // Band 39, Bern, Berlin, Frankfurt a. M.,
New-York; Paris; Wien, 1991.
Jaccard II — Jean-Philippe Jaccard. L'impossible éternité. Réflexions sur le
problème de la sexualité dans l'oeuvre de Daniil Harms // Slavica
Helvetica. Vol. // Band 41. Bern; Berlin; Frankfurt a. M.; New-York; Paris;
Wien, 1991. P. 214 — 247.
Jaccard III — Jean-Philippe Jaccard. Страшная бесконечность Леонида
Липавского // WSA. Bd. 27. 1991. S. 229 — 247.
Jaccard, Устинов — Jean-Philippe Jaccard, Андрей Устинов. Заумник
Даниил Хармс: Начало пути. // WSA. Bd. 27. 1991. S. 159 — 228.
Ingold — Aleksander Vvedenskij. Minin i Pozarskij / Hrsg. F. Ph. Ingold.
München. 1978.
Kasack — A. Vvedenskij. Izbrannoe / Hrsg. und eingel. W. Kasack.
München, 1974.
Milner-Gulland — Robin Milner-Culland. Beyond the Turning-Point: An
Afterword // Daniil Kharms and the Poetics of the Absurd: Essays and
Materials / Edited by N. Cornwell. London, 1991.
Perlina — Perlina N. Daniil Kharms's Poetic System:Text,Context,Inter-
text // Daniil Kharms and the Poetics of the Absurd: Essays and
Materials / Edited by N. Cornwell. London, 1991. P. 170 — 182.
Ziegler — Ziegler R. Die Modellierung des dramatisches Raumes in Daniil
Charms' «Architector» (I Teil) // WSA. Bd. 10. 1982. S. 351 — 364.

ПРИМЕЧАНИЯ
ЛЕОНИД ЛИПАВСКИЙ
Трудно сказать, какую по объему часть творческого наследия Л. Ли-
павского представительствуют те два десятка текстов, которые в виде
автографов и авторских машинописей сохранились до наших дней —
почти до конца 1970-х годов они находились у его вдовы Т. Липавской, а
затем при посредничестве Я. Друскина были присоединены ко всему тому
комплексу наследия «чинарей», который Я. Друскин передал на хранение
в Российскую национальную библиотеку (тогда — Государственную
Публичную библиотеку им. М. Е. Салтыкова-Щедрина), а еще некоторое
количество текстов находится в частном собрании. Но несомненно, что с
содержательной стороны дошедшие до нас тексты Липавского
позволяют достаточно определенно судить об их репрезентативности: весь
конгломерат общих для «чинарей» мотивов, их специфический ракурс, под
которым они осмысляются «чинарями», представлен в текстах Липавского.
Некоторые из них не закончены. Но и завершенные иногда производят
впечатление вариантов друг друга: в них повторяются не только целые
фразы, примеры, служащие доказательством той или иной мысли и т. п.
С этим встретимся и у Я. Друскина и у других «чинарей». У Хармса,
например, это создает проблему основного текста и варианта. На самом деле,
каждый из таких текстов самоценен и отражает не просто стилистическую
манеру «чинарей», но и один из аспектов их концепции времени — как бы
подобны ни были высказывания, но, произнесенные в разное время, они
приобретают индивидуальность и потому не дублируют друг друга.
Тексты Л. Липавского воспроизводятся по автографам или
авторским машинописям с указанием места их хранения.
1
Публикуется впервые. Машинопись — ЧС.
Трактат о воде, хотя сам по себе этот мотив крайне важен у «чинарей», в
данном случае является трактатом о времени — и это основная проблема
всех текстов Л. Липавского. В этом трактате мы уже найдем комплекс
общих для «чинарей» мотивов в их специфической интерпретации, когда
рассуждения о времени будут перетекать в рассуждение о его восприятии, а
связанный с этим мотив ужаса — трансформироваться в эротический и т. п.
1 Ср. с подобным у Хармса (наст. изд. 285<5>).
2 Магия чисел занимает очень важное место у «чинарей»; среди
широкой — впрочем, вполне обозримой — числовой гаммы число
«четыре» оказывается одним из популярнейших, что объясняется его
широкими коннотациями.
763

3 Мотив волны, кажется, был введен в творческий обиход «чинарей»
Липавским — у него самого мы встретим этот мотив еще и в других текстах
с объяснением содержательной стороны, а также в ряде текстов Друски-
на (95), Введенского (11, 20) и Хармса (153).
4 Картины остановки времени или провозглашение такой ситуации
см. у Хармса (164, 221 и др.).
5 Возможно, имеется в виду описание неподвижного, застывшего как
стекло Днепра в жаркий тихий день — в хрестоматийном «Чуден Днепр
при тихой погоде...» из «Страшной мести».
6 «Спящая красавица» Ш. Перро.
7 Миг — один из важнейших мотивов при обсуждении проблематики,
связанной со временем и его законами, как они представлялись «чина-
рям»; см. у Друскина (81, 88, 98), Введенского (21, 24, 27, 31, 36,
40, 41, 43, 45, 46, 48) и Хармса (160,162, 163, 177, 178, 185, 222).
8 Не этим ли объясняется бросающаяся в глаза населенность текстов
«чинарей» разнообразными насекомыми?
9 Эротический мотив подготавливается уже предыдущим абзацем, где
говорится о движении винтов машин и истечении жидкости.
10 Здесь грязные лавки как бы бросают тень и на самих стариков и
старух, вызывая в памяти знаменитую нелюбовь к ним, пропагандируемую
текстами Хармса; но подобное встречаем и у Введенского (11, 40).
11 Не тот ли это неосуществившийся словарь, о котором упоминается
в «Разговорах»? (см. 9); см. также ниже.
12 О снах каждый из «чинарей» написал значительное количество как
отдельных текстов, так и посвященных им фрагментов в текстах на
другие темы; мотив сна имеет традиционную эзотерическую трактовку,
позволяющую также судить об их знакомстве с работами 3. Фрейда.
13 Первоначально было другое окончание:
Четвертый собеседник подходит к окну и раздвигает занавески. За
стеклом еще пустой город и бледная плоскость неба.
Четвертый собеседник: Разговор не повторится. Вы все знаете,
почему. Но все ли привели себя в готовность и знают, что нас сейчас ожидает?
Маленький грек: Все.
Четвертый собеседник: Ну, тогда простимся.
2
Впервые — Jaccard III. S. 233 — 247. Машинопись — РНБ.
Настоящий текст явился первым из опубликованных теоретических
произведений Липавского и послужил началом научного осмысления его
наследия. Сопрягается с предыдущим, в том числе и относительно
трактовки эротического как внушающего ужас своей, скажем так,
самостоятельной жизненной энергией.
764

1 Ср. с прямым сравнением в аналогичном месте предшествующего
текста; подобная метонимия вместо прямого наименования вообще
свойственна текстам «чинарей».
2 Боязнь безындивидуальности рассматривается Липавским как
категория отрицательная в сознании человека: по его концепции
индивидуальность — разрушительна, путь к безындивидуальности — смысл
существования человека. Ср. с трактовкой Жаккара, оценивающего эту
ситуацию как гибельную для искусства «чинарей» (Хармса) (Жаккар I).
3 Характерное «чинарское» соположение двух категорий; подобное
см. у Хармса (178); см. также 1, примеч. 7.
4 Сравнимо с рассуждением Хармса о «совершенном подарке» —
бессодержательном, бесцельном — и этим определяется его совершенство
(см. наст. изд. 301).
5 Здесь подробнее, чем в предшествующем тексте, называются те
состояния, органические вещества и существа, которые, в концепции
Липавского, вызывают страх и отвращение, вплоть до заключения: «...во
всяком живом существе скрыто нечто омерзительное...», приводящего на
память некоторые тексты Хармса (например, 242, 275 и др.).
6 Киста на суставах.
7 П. 11 (умышленно или не намеренно) пропущен.
8 В дальнейшем мы то и дело будем встречаться у «чинарей» с
понятием «событие» как признаком или фактором времени.
9 См. текст Липавского под таким заглавием.
Ср.: Цивъян Т. В. «Исследование ужаса» Леонида Липавского: Опыт
«читательского» прочтения // ЛО. 1996. № 5/6. С. 208 — 213.
3
Публ. впервые. Машинопись — РНБ.
Настоящий текст сопрягается, хоть и в несколько ином аспекте, с
окончанием предыдущего. Отметим, что момент вращения, как формо- и
жизнеобразующий, встречается и в текстах Липавского (в частности,
очень важен в «Теории слов» — см. 10), так и у других «чинарей».
4
Публ. впервые. Черновой неоконченный автограф — РНБ.
1 Ср. наст. изд. 1, 2.
2 См. наст. изд. 2, примеч. 7.
3 Колесо сродни мотиву вращения, как признаку времени — мотиву,
очень важному у «чинарей»: см. у Друскина (79), Введенского (43),
Хармса (166,184).
4 Отметим еще один «чинарский» мотив — свечи, который имеет
различные коннотации — от научного аргумента до эротического символа.
5 См. наст. изд. 6.
765

5
Публ. впервые. Автограф с пометой Я. С. Друскина об авторстве
Л. Липавского — РНБ.
1 Этот термин найдем и у Хармса (см. наст. изд. 137. В индийской
философии последовательность — способ познания объектов во времени.).
2 Сравнение с шахматной партией представляется неслучайным —
рассуждения о шахматах встретим у Введенского и Хармса. Липавский
прибегает еще к этому сравнению в «Теории слов» (10).
3 Ср. наст. изд. 281 <5>.
6
Публикуется впервые. Автограф — РНБ.
Трудно определить жанр настоящего текста. Это и конспект будущих
работ, и лаконичные исследовательские миниатюры и афоризмы. Во всяком
случае, многие из основополагающих понятий и свойств философии
Липавского, с которыми мы здесь встречаемся, рассыпаны по другим его текстам
(с их метаморфозами мы встретимся также в текстах других «чинарей»).
1 Здесь находим толкование Липавским своего «иероглифа» волны (1,
9, 10), который см. также у Введенского (11, 20); см. также примеч. 8.
2 Ср., например, у Хармса (226, 227 и др.).
3 Т. е., как все, что связано с математикой, ложен.
4 Ср. с «Теорией слов».
5 Т. е. Praesus perfectum — совершенное настоящее время.
6 Один из главных постулатов «чинарей»; о миге (мгновении) см.
у Введенского (21, 24, 27, 31, 36, 40, 41, 43, 45, 46, 48), Хармса (160,
162,163,177,178,185, 222).
7 Ср. в другом тексте Липавского (4).
8 См. примеч. 1.
9 Ср. у Введенского (47).
10 Ср. у Хармса (242).
11 Возбуждение. — Нем. яз.
12 Такова же трактовка «случая» и у Хармса.
13Ср.уХармса(281<2>§4).
14 tat tvam asi — уточним санскритское написание этого выражения,
одного из важных постулатов индуизма, в прямом значении — это тоже ты.
15 Закон основан на наблюдениях немецкого физиолога Э. Вебера и
математической обработке его результатов и выведении формулы немецким
физиком, психологом и философом Г. Т. Фехнером. Согласно ему
основной психофизиологический закон состоит в соотношении между
интенсивностью ощущения и силой раздражения, действующего на какие-либо
органы чувств.
766

7
Публикуется впервые. Машинопись — ЧС.
Многие рассуждения в настоящем тексте сопрягаются с текстами
А. Введенского, в особенности с «Куприяновым и Наташей» (33).
1 Приводим библейский текст: «Заклинаю вас, дщери Иерусалимские:
не будите и не тревожьте возлюбленной, доколе ей угодно» (Песн. 8.4) и
далее: «Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень на руку твою;
ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее —
стрелы огненные; она — пламень весьма сильный» (Песн. 8.6).
2 Под «современным писателем», возможно, имеется в виду 3. Фрейд,
писавший о фетишизме женских ног.
3 См. 6, примеч. 14.
4 Характерное для «чинарей», особенно Липавского и Введенского,
возникновение мотива волны следом за появлением мотива времени.
5 Парафраз Маяковского?
6 Одна из коннотаций мотива стариков (старух), популярного в
текстах «чинарей».
7 Далее следует помета Т. А. Липавской о незавершенности текста.
8
Впервые — De Visu. 1993. № 6 (7). С. 30 — 38. Автограф — РЫБ.
0 снах у «чинарей» см. наст. изд. 1, примеч. 12; 13.
1 В связи с этим рассуждением (сном) о поезде обратим внимание
на паровозы (поезда) у Хармса, особенно в двух ранних текстах (100,105).
2 О стариках и старухах у «чинарей» см. 1, И, 40,183, 242, 243, 313 и
мн. др.
3 Ошибка автора в нумерации.
4 Роман А. Беляева «Роковая ошибка» (1930).
5 Здесь и в следующем тексте снова сбои в нумерации.
6 Ср. с «Падением ствола» у Хармса (281<6>).
7 См. вступит, статью.
8 На основании этого фрагмента датируем текст 1932 г.
9 По-видимому, А. И. Любарская (р. 1908; см. 322, 330).
9
Впервые — Логос. 1993. № 4. Машинопись с правкой Я. Друски-
на — ЧС.
Важнейший текст для понимания как характера взаимоотношений
«чинарей», так и содержательной стороны их
творчески-интеллектуального общения. Здесь совершенно очевидно культивирование античной
традиции философствования — диалогические рассуждения, свободное
767

изложение своих идей в беседе, а не непременное решение проблем с
помощью спора: когда разговор переходит в спор, «чинари» прекращают
беседу. Содержательная сторона этого текста представительствует
важнейшие мотивы, с которыми читатель настоящей книги встретится в
текстах каждого из «чинарей» — время, миг, вечность, эротика, энтомология,
религия и т. д. и т. п. Может быть, именно здесь, где так
сконцентрированы специфические свойства «чинарского» мироощущения, стоит сказать
о его фундаментальной, на наш взгляд, основе — оно инверсионно. Что
это означает? Окрашенные отрицательно традиционной логикой такие
понятия как безындивидуальность (безличность), безвременье (отсутствие
времени), бессобытийность (отсутствие событий) в логике «чинарей»
означены противоположно, поскольку их сознание ориентировано не
на «здесь», а на «там», и если, как считали «чинари», «там» — подлинная
жизнь, а «здесь» — ложная, то, соответственно, и все здешние
«ценности» ложны.
Вследствие того, что текст писался Липавским (вспомним, кстати, его
раннюю «Диалогическую поэму»), значительную часть объема занимают
его собственные рассуждения, перекликающиеся с идеями его отдельных
работ.
В публикуемой машинописи отдельные строки густо зачеркнуты и не
поддаются прочтению. Мы отмечаем астериксом такие места текста, за
которыми следуют лакуны. См. также вступит, статью к наст. изд.
Помимо легко узнаваемых под криптограммами «чинарей» (в том числе
и Т. А. Липавской) в «Разговорах» участвовали Н. А. Заболоцкий и
Дмитрий Дмитриевич Михайлов (1892 — 1942?) — друг Липавского
и Друскина, преподаватель (см. о нем: Устинов и Кобринский. С. 567).
1 Олейников специально занимался математическими вычислениями;
вместе с тем математика и нумерология — область специальных
интересов Введенского, Хармса и Друскина.
2 То же.
3 По-видимому, «чинари» в своем интеллектуальном общении
ориентировались на музыкальные идеи Пифагора и его школы — эта
ориентация, на наш взгляд, достойна специального развернутого исследования как
одного из феноменов советской интеллектуальной жизни 1930-х годов.
4 Это понятие употребляется в положительном значении и такую
философию (и таких философов) «чинари» ценили более всего как
свободных от традиционной (=ложной) науки.
5 Так называется стихотворение Олейникова 1932 г.
6 Бесконечность — одна из постоянных тем текстов «чинарей».
7 Рамачарака (псевд., наст, фамилия и имя: Аткинсон В. У.). Пути
достижения индийских йогов. Изд. 2-е. Пг., 1915 — книга, которую во
второй половине 1920-х годов читал Хармс (как, впрочем, и другие
книги по индуизму, восточной философии и истории).
768

8 Об их загадочных свойствах, интересовавших, кстати, пифагорейцев,
имеются тексты у всех «чинарей».
9 Этими словами начинается один из квазитрактатов Хармса (см. 294).
10 Последовательности — одно из общих для «чинарей» понятий (см.
5,6,83,137).
11 Бессмыслица — одно из ключевых понятий, которыми определяли
свою творческую систему «чинари», придавая этому слову-понятию знак,
противоположный общепринятому.
12 Естественные мыслители — так называли в кругу «чинарей»
людей с независимой и нередко алогичной точкой зрения (см. примеч. 4).
О некоторых из таких см. наст. изд. 97, 285, а также: Устинов и Кобрин-
ский. С. 563; Петров. С. 196 — 197.
13 Общая тема текстов «чинарей».
14 Небо и — в особенности — вода — важнейший мотив текстов
«чинарей».
15 Колесо, как и вода, воплощающие непрестанное движение жизни, уже
встречались у Липавского (4, 10) и еще встретим у всех «чинарей»; см.
также 4, примеч. 3; 43.
16 Занятия каббалой, по-видимому, отразились и в псевдониме
Хармса (см. наст. изд. 100), и, разумеется, в его теософских
представлениях.
17 См. примеч. 3.
18 Говоря о своих интересах, Липавский, в сущности (за небольшим
исключением), называет то, что объединяло интересы, размышления, тексты
всех «чинарей».
19 Имеется в виду рассказ Чехова «Обыкновенная история».
20 См. также 5, 9,10,140.
21 Ср. преамбулу к наст, тексту.
22 Радость — еще одно терминологически значимое слово в словаре
«чинарей»: см. у Хармса 147, 174.
23 См. наст. изд. 48.
24 Об этом сне Я. Друскина см. в его тексте «Чинари».
25 Термин «небольшая погрешность» интерпретирован и Хармсом
(225). У него же неоднократно встретим рассуждения о чуде, в
частности, в повести «Старуха» пассаж о человеке, который знает, что может
совершить чудо, но не делает этого (что порой интерпретаторами текста
рассматривается как бессилие или несовершенство кудесника, —
противоположно тому, как оценивали такую ситуацию «чинари»). См. также:
«Чинари», примеч.; 83; Приложение III.
26 О любви Введенского к карточной игре см.: Бахтерев. С. 77;
термины карточной игры встретим и в текстах Хармса; см. также: 42.4.
27 Ср. с текстом Хармса «Связь» (299); см. также примеч. 10.
28 См. наст. изд. 83.
25 «...Сборище друзей...», т. 1 769

29 На зачетных концертах в Малом зале Консерватории 16 января и
1 февраля 1929 г. Друскин играл, соответственно: Прелюдию и фугу
h-moll Баха, Тему с вариациями Блау, Арию Перселла, Сонату Бетховена,
Токкату Шумана, Ноктюрн и Этюд c-dur Шопена, Пьесы Шёнберга,
Серенаду Стравинского, Вальс из оперы Гуно «Фауст» и Концерт Es-dur
Бетховена.
30 Излюбленная тема «чинарей».
31 О теории Гельмгольца на этот счет, отраженной, возможно,в
некоторых текстах Хармса, см.: Жаккар. С. 293.
32 Антикантианство «чинарей» — еще одна широкая тема, достойная
специального исследования. Подобно Введенскому, и у Хармса найдем
прямые отсылки к Канту (283) или, как мы полагаем, своеобразные
интерпретации (284.6). Надо ли говорить об изучении Канта Я. Друски-
ным?
33 См. наст. изд. 10.
34 Творчество В. Хлебникова входило в круг размышлений и
разнообразно отражено в творчестве Введенского и Хармса.
35 Пафос антинаучности свойственен текстам всех «чинарей».
36 Звукосочетание, являвшееся у Я. Друскина шифром, означавшим
некие ощущения, свойственные человеку, как существу телесному, но, в
отличие от животного, контролирующему их. Друскин рассматривал себя
объектом собственных исследований. Вследствие чего и возникла работа
«Чем я противен» (о ее пропаже см. наст. изд. «Чинари», примеч.).
37 См. наст. изд. 85.
38 Одно из отражений фрейдовских идей, входивших в круг
размышлений «чинарей».
39 Ср. с текстом Хармса 233.
40 По-видимому, любимая идея Друскина, трансформировавшаяся,
например, в его тексте 1937 г. «Как меня покинули вестники» (84).
41 См. наст. изд. 99.
42 Из «Воспоминания» А. Пушкина.
43 См. наст. изд. 320.
44 Помимо непосредственно гоголевского влияния на этот фрагмент,
отметим слово «головизна» в стихотворении И. Терентьева «Нос» (1919),
тоже «гоголевского» происхождения (см.: Д. Мильков. На зад к Гоголю:
Заметки об анальной эротике советского театра или какани ставили
«Ревизора» // Советский эрос 1920 — 30-х годов. СПб., 1997. С. 84.
45 Олейников иронизирует, провоцируя Липавского на отрицательную
реакцию — его «Теория слов» не наследует идеи Н. Я. Марра (1864/
65 — 1934), однако, очевидно, что сами по себе теории этого
выдающегося лингвиста были знакомы «чинарям» и, возможно, проявлены в их
творчестве (у Введенского и Хармса) (см., например: Perlina).
46 См. наст. изд. 303.
770

47 О понятии «психический экскремент» в связи с творчеством Хар-
мса см.: Золотоносов II. С. 77 — 82.
48 Наиболее популярными в России книгами французского ученого
К. Фламмариона (1842 — 1925) были: Неведомое. СПб., 1901;
Жители звезд, или Многочисленность обитаемых миров. 1909; Звездная
книга. Перераб. Я. И. Перельман. Л., 1929.
49 Ср. у Введенского (33, 42, 43) и Хармса (186, 263, 278).
30 Речь идет, по-видимому, о книге английского астрофизика
Д. Джинса (1877—1946) «Вселенная вокруг нас» (русское изд.:
А, 1932).
51 По-русски выходили две книги Лао-цзы (обе готовились с
участием Л. Толстого): Толстой Л. Н. Изречения китайского мудреца Лао-
Тзе, избранные Л. Н. Толстым [М.], 1910; Лао-цзы. Тао-те-Кинг, или
Писание о нравственности. Под ред. Л. Н. Толстого; пер. с китайского;
примеч. С. Н. Дурылина. М., 1913.
52 «Номогенез» — книга биолога Л. С. Берга (1876 — 1950),
вышедшая в Петрограде в 1922 г.
33 Идеи французского философа А. Бергсона (1859 — 1941), особенно
теория витализма, отразились в творчестве Хармса (см. наст. изд. 147—149).
54 Произведение Введенского с таким заглавием неизвестно.
55 Гоголь постоянно присутствует в сознании «чинарей», в
особенности Хармса; здесь, в частности, речь об одном из многочисленных Иванов
Ивановичей Гоголя (их также много и у Хармса) — из «Повести о том,
как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» (см. также
наст. изд. 100 и др.).
56 Имеется в виду «Мне жалко, что я не зверь...» (39).
57 Из стихотворения В. Хлебникова «Люди, когда они любят...».
58 Схоже поступал и Хармс, создавая два равноправных варианта
одного текста, — «проблему» для будущих (нынешних) публикаторов.
59 Точнее, «Учение о цвете» И. В. Гёте.
60 Возможно, Олейников читал немецкого философа Г. В. Лейбница
(1646 — 1716), в том числе в связи со своими упражнениями в
математических вычислениях. Не исключено также, что у Лейбница (помимо
Пифагора) Хармс почерпнул понятие гармонии, использованное в том
числе для своего псевдонима Гармониус.
61 См. примеч. 49.
62 Понятие «левого искусства» было, как видим, универсальным в кругу
«чинарей». Ср. также с оценкой Друскиным повести Хармса «Старуха»
как отступления от левого искусства.
63 Имеется в виду сон Брахмы (индуизм весьма близок «чинарям»).
64 «Трактат о воде» (1); характерна замена «трактата» на «разговор».
65 Знакомство с некоторыми источниками, в которых изложены
теории о времени — четвертом измерении пространства, в частности, с тру-
25* 771

дами П. Успенского, обнаруживают сохранившиеся выписки Хармса и его
творческие тексты.
66 По-видимому, речь о не дошедшем до нас романе Введенского
«Убийцы вы дураки».
67 Д. Б. Пиранези (1720 — 1778), итальянский художник.
68 Мир «чинарей» густо населен разнообразными насекомыми.
69 Лиссабонскому землетрясению, произошедшему 1 ноября 1755 г.,
посвящена «Поэма о гибели Лиссабона, или Проверка аксиомы „Все благо"
Вольтера» (1756), обращенная против теорий Лейбница о
предустановленной гармонии (см. примеч. 60); сюжет с лиссабонским
землетрясением использован также Ф. Достоевским в статье «г-н Бо-в и вопрос об
искусстве». Рискнем предположить, что «чинари» должны были (при
общем творческом заинтересованном отношении к Достоевскому)
отрицательно отнестись к пафосу его названной статьи.
70 О повышенном внимании к нумерологии и магии чисел у «чинарей»
см. примеч. 1; отметим, что в достаточно разнообразном наборе чисел,
которыми они играют в своих текстах, девятка отсутствует за одним
исключением — см. 43.
71 Французский философ, математик и физиолог Р. Декарт (1596 —
1650) преподавал философию шведской королеве Христине.
72 Ср. с подобным выражением Друскина относительно Хармса
(«Чинари»).
73 Н. А. Морозов (1854 — 1946) за участие в революционной
деятельности был приговорен к заключению в Петропавловскую и
Шлиссельбургскую крепости, где провел 1882 — 1905 гг. Автор
большого числа трудов по математике, физике, истории и др., многие из
которых проникнуты пафосом ниспровержения принятых теорий; возможно,
в данном случае речь идет о книге: «Христос или Рамзес? Попытка
применения математической теории вероятности к историческому
предмету». М.; Пг., 1924.
74 См. наст. изд. 86.
75 Воздухоплаватели братья Уилбер (1867 — 1912) и Орвилл (1871 —
1948) Райты, возможно, возникли в разговоре вследствие вышедшей тогда
о них книги: Зенкевич М. Братья Райт. М., 1933.
76 Против Локка направлена работа Лейбница «Теодицея»; другое
крупное его сочинение — «Монадология».
77 Возможно, аллюзия на «Евгения Онегина» Пушкина, а также
фольклорную травестийную традицию, связанную с этим именем (см.: Гин Я. И.
Из комментариев к «Евгению Онегину»: Агафон // Временник
пушкинской комиссии. Вып. 25. СПб., 1993. С. 135 — 143.
78 См. наст. изд. 88.
79 Имеется в виду В. Я. Пропп (1895 — 1970), фольклорист; в 1928 г.
издал «Морфологию сказки»; отражение некоторых его наблюдений,
772

возможно, наличествует в текстах Введенского и Хармса; во всяком
случае, в них немало фольклорных — сказочных и обрядовых — мотивов.
80 Древнеегипетская «Книга мертвых», так или иначе (скорее, в
изложении в научной литературе), была, по-видимому, известна «чинарям»
и ее отражение находим в их творчестве.
81 См. примеч. 38.
82 Ср. с конечным в с ё в текстах Хармса и «Всё» Введенского (19).
83 Возможно, это и есть неоднократно упоминающийся в «разговорах»
«словарь» — общее дело «чинарей», как видно, не состоявшееся.
84 Скорее всего, знакомство с историей и мифологией Египта,
заметное у «чинарей», происходило благодаря книгам Б. А. Тураева о
Древнем Востоке, но ими не ограничивалось: сохранились составленные Хар-
мсом в 1930 г. списки книг, и среди них «История фараонов» Бругша,
«История Египта» Брэстеда, «Египет и Ассирия» Масперо и др.
85 «Разговоры с Гете в последние годы его жизни (1837 — 1848)»
только что, в 1934 г., вышли по-русски в полном объеме.
86 Хотя «Разговоры», по-видимому, умышленно писались как бы вне
времени, подобные детали могут позволить конкретизировать даты
некоторых бесед: А. Белый скончался 8 и похоронен 10 января 1934 г.
87 Речь идет о «Прощальной симфонии» И. Гайдна.
88 Ср. сб.
89 См. наст. изд. 86, 92.
90 Речь об «Илиаде» Гомера.
91 Имеются в виду Э. Шредингер (1887 — 1961) и П. А. М. Дирак
(1902—1984), получившие в 1933 г. Нобелевскую премию за
создание квантовой механики.
92 Одна из многих, получивших распространение в нач. XX в., систем
оздоровительной гимнастики.
93 Дигнаги и Дхармакирти — буддийские философы, создатели в VI —
VII вв. н. э. системы логики и эпистемологии (см.: Щербатской. С. 84 —
90 и др.).
94 См. примеч. 49.
95 См. вступит, ст.
96 Имеется в виду Журден в пьесе Мольера «Мещанин во
дворянстве».
97 Книга французского энтомолога Ж. А. Фабра «Осы». М.; Л., 1927.
98 См. наст. изд. 83.
99 См. книгу Ж. А. Фабра «Инстинкт и нравы насекомых»: В 2 т.
М., 1914.
100 По-видимому, речь идет о только что вышедшей книге В.
Вересаева «Спутники Пушкина». Вып. I. Л., 1934.
101 См. примеч. 66.
102 См. примеч. 56.
773

103 Ср. наст. изд. 301.
104 Ср. рассуждения Хармса о голом человеке: наст. изд. 186.
105 Картина И. Е. Репина.
106 См. примеч. 20.
107 Из «Песен западных славян» Пушкина.
108 Еще один из писателей, постоянно находившихся в поле
размышлений «чинарей».
109 Ср. с текстом 8.
110 Интенсивные занятия Хармса йогой относятся к концу 1920-х годов.
111 Иван Иванович — наиболее часто встречающийся в текстах Хармса
персонаж (еще чаще только просто Иван) — см. примеч. 55. Фото, где
Хармс изображает своего несуществующего брата Ивана Ивановича,
бывшего приват-доцента Санкт-Петербургского университета, см.: Полет
в небеса. С. 352; отметим еще, что так именуемый персонаж
присутствует и в текстах Введенского (23, 37), а у Друскина так называли его собаку
(99).
10
Публ. впервые. Авторская машинопись — РНБ.
Своеобразная «виталистическая» «Теория слов» Липавского,
самоценность которой, кажется, очевидна — особенно если сопоставить ее с
теорией Н. Марра, — важна также и в плане соотнесения ее с творчеством
Введенского и Хармса. По-видимому, утверждение Липавского:
«метафор в языке вообще не бывает», — не чуждо и названным его друзьям,
а пример со словом «волноваться», по мысли Липавского, выявляющим
истинное значение слова, а не сравнивающим человека с волной —
вызывает в памяти «Больной который стал волной» Введенского; не ключ
ли это вообще к образной системе «чинарей»? Другое свойство «Теории
слов» Липавского, роднящее ее с творческими принципами друзей —
последовательная эротичность, которая легко обнаруживается как в
лексике, так и в самом существе подхода к процессу возникновения слов.
Наконец, обратим внимание на важное в теории Липавского понятие
вращения слов, родственное представлениям других «чинарей» о жизне-
порождающем вращении колеса (круга). Об оценке «Теории слов»
Липавского В. В. Ивановым и 3. Г. Минц см. наст. изд. («Чинари»
Я. Друскина).
Многочисленные отсылки к древнерусскому языку сделаны,
по-видимому, на основании изучения Липавским «Материалов для словаря
древнерусского языка» И. И. Срезневского (В 3 т. М., 1893 — 1909).
1 Ср. с заглавием работы Друскина о Введенском «Звезда
бессмыслицы» (49).
2 То же у Липавского в «Исследовании ужаса» (2).
774

3 Так называется текст Друскина (50).
4 Имеется в виду В. Хлебников.
5 То же.
АЛЕКСАНДР ВВЕДЕНСКИЙ
В настоящее издание включено почти все литературное наследие
А. Введенского.
Тексты, как правило, сверены с автографами или авторскими маши-
нописями, поэтому возможны некоторые отличия в их воспроизведении,
сравнительно с известными 2-томными изданиями (ПСС и ПСП),
которые мы всякий раз не оговариваем; эти отличия связаны главным
образом с нашим намерением максимально соответствовать авторской воле
в графике, орфографии и пунктуации публикуемых текстов. Кроме того,
отличие нашей композиции в том, что тексты расположены по
хронологии, а не разделены, как в названных двух изданиях (где написанное
27 октября 1926 г. отнесено к «ранним» произведениям, а в мае — июле
того же года — помещено в «основном» корпусе).
Следует учесть также, что мы не всегда можем быть уверены при
воспроизведении текстов Введенского, что следуем авторской воле
(почти все — не опубликовано при жизни); в частности, когда в драматических
текстах (или организованных как драматические), следуя традиции,
печатаем курсивом то, что формально выглядит как ремарка. Комментарии, как
уже отмечалось, ориентированы на указание пересекающихся «внутричи-
нарских» мотивов, причем мы не могли не учитывать значительной
комментаторской работы М. Мейлаха, но в еще большей степени (как и в
уже названных двух изданиях, им подготовленных) широко ввели
комментарии одного из «чинарей» — Я. Друскина, который, собственно, и
положил начало фундаментальному комментированию текстов Введенского.
11
Впервые — ПСС II. С. 197 — 200. Автограф — РНБ.
М. Мейлах справедливо отнес украинизм заглавия к гоголевскому
влиянию, которое, добавим, несомненно испытывали все «чинари» (см.,
например, 2, 13, 100, 262 и мн. др.).
Л. Липавскому посвящен также текст 14.
жена моя звезда — ср. в «Куприянове и Наташе»: «Я верил в одну
звезду» — по словам Т. Липавской, навеяно расставанием с ней
Введенского, происшедшим в период написания «Куприянова и Наташи»;
схожее уподобление встретим в переписке Хармса (Полет в небеса. С. 459).
старушка в ванну сядет; летит старушка панихида — сразу два
общих для поэтики Введенского и Хармса слова: старушка (= старик) и
775

ванна: см. тексты 40, 183, 243 и др., а также в обращенном Хармсом к
Введенскому 115; также 7, примеч. 6; 8, примеч. 2.
Евлалия — имя одной из сестер Введенского (см. вступит, ст.);
отметим, что в тексте реализуется значение имени — благо.
Оома — Введенский пишет это имя через фиту, как и Хармс, у
которого персонаж с таким именем встречается в трех текстах с отчетливыми
эротическими коннотациями, присущими этой букве (см. также 13).
луна катит волну — впервые у Введенского встречаемся с
распространенным у «чинарей» «иероглифом»-мотивом (см. 1, 8, 9,10, 20, 95,153),
трансформирующимся у Введенского и в «иероглиф» моря.
монах — еще один общий мотив «чинарей»: см. у Введенского (12,13,
15 — 17,19,22, 31 — 33), Хармса (104,150,152,162,213,222,268,280),
Олейникова (328, 347).
игрушкой прыгнул васисдас — этот французский германизм, возможно,
пришел к Введенскому из «Евгения Онегина» Пушкина, где, к тому же,
«немец аккуратный» является «в бумажном колпаке» — еще одном крайне
характерном «чинарском» атрибуте (см. ниже).
вестнику — слово, предвосхищающее очень важный в дальнейшем,
общий для «чинарей» мотив (см.: «Чинари», примеч.; 83, 298),
трпр — см. 9, примеч. 36.
12
Впервые — ПСС II. С. 200 — 203. Авторизованная машинопись —
РНБ.
Возможно, посвящение Хармсу мотивировано не только дружескими
отношениями, но и подобным хармсовским персонажам этого периода его
творчества — ребенком, который является содержательным центром текста
Введенского. Заглавие отсылает к архаическому обряду пострижения
годовалого ребенка, принятому у восточных славян (Зеленин. С. 331).
Возможно, имя Ростислав, связанное с памятью князя Ростислава-Михаила,
можно соотнести с загадочными четырьмя Михаилами — заглавными
персонажами Хармса.
на животе своем рисует имена // что значат ЭТИ ПИСЬМЕНА?
// колдовство или гордость; куриной косточкой брату письмо
пишет — череда образов, связанных с обрядовой магией.
отчаянный Мстислав — по значению имени: мстящий за славу, то
есть тот, кто в оппозиции Ростиславу: растущей славе.
ты монах ты монах — см. примеч. к И.
тропарь — один из видов церковных песнопений.
прилетела на бронислава — продолжается игра созвучными именами.
число 87 спина — загадочное число; здесь впервые у Введенского
встречаемся с излюбленной «чинарями» игрой числами, связанной, как
776

отмечалось, с их пифагорейской ориентацией, а также с интересом к
различным оккультным и магическим системам.
тапир — встретится еще у Введенского (34, 42) и Хармса (см.:
Устинов и Кобринский. С. 576).
13
Впервые — Ingold. Автограф — ИРЛИ (даты и подпись — на
изготовленной самим Введенским обложке).
М. Мейлах отметил нарушение правильности грамматических
категорий, в особенности рода и пола, многочисленные гоголевские
реминисценции из «Ревизора» и «Тараса Бульбы», а также «абсурдирующие
реминисценции многочисленных литературных персонажей и
исторических деятелей». Все названные свойства найдем и в текстах Хармса.
Петров — одна из популярнейших фамилий персонажей Хармса.
...без шинелей — «чинарское» слово-символ (120, 280).
спят поля. Сон ручью // спят еноты чересчур — сон в
контексте творчества «чинарей» приобретает разнообразные трансформации,
связанные прежде всего с ситуацией прорыва в имманентный мир (см.
также 1, примеч. 12; 97).
монашки — см. 11.
закон часов я знаю вновь — чрезвычайно важный мотив в
творчестве «чинарей», связанный с их концепцией времени.
свеча пошла дымить конец; и свечка острая горит — как
отмечалось (4, примеч. 4), свеча у «чинарей» нередко предваряет эротический
поворот сюжета.
тут сабли замах уж прорыдал — разнообразные интерпретации
этого мотива Введенским и Хармсом см. 13, 20, 43, 46,110, 146,153, 278,
279, 281<2>.
нянька ходит по ночам и далее — появление этого персонажа
одновременно в нескольких текстах Введенского и Хармса, возможно,
связано со своеобразной трансформацией мотива матери и опосредованно
связано (во всяком случае, у Хармса) с его биографическими
обстоятельствами и сложным эротическим комплексом.
носил с колючками колпак — один из ключевых символов «чинарей»
(41, 42,110,112,127,147, 215); о нем см.: Мейлах I.
...поляк — обратим внимание на устойчивый характер «полонизма»
Введенского и Хармса (19, 21, 27, 142 и др.).
в одном окне лишь виден мир — окно — чрезвычайно важный в
поэтике «чинарей» мотив; прежде всего, как и сон, путь проникновения в
имманентный мир, а также эротический символ (16 — 18, 21 — 23, 26,
30 — 32, 37, 42, 44, 58,101,104,112,116,119,155,157,160,161,182,
213 — 216 и др.).
777

окрестный воздух был жуком — среди разнообразных чинарских
насекомых — самое распространенное (9, 20, 21, 24, 32, 35 — 40, 46,161,
180,187, 320, 335,342 и др.).
девица скажет — в разнообразных трансформациях (дева, девушка)
встретим в обилии у Введенского (18, 21, 23, 25, 32, 36, 38, 46), Хармса
(104, 107, 110, ИЗ, 129, 131, 132, 138, 141, 146, 190), Олейникова (315,
324, 330, 331).
была мельница — кажется, у Введенского это редкий случай
появления мотива мельницы, исключительно важного у Хармса.
орел взирал и бегал — впервые появляется еще в 1924 г. в
стихотворениях, посланных во Всероссийский союз поэтов (см. вступит, ст.), в
1925 г. встретим его у Хармса; с тех пор в разнообразных контекстах этот
мотив с богатой мифопоэтической родословной будет встречаться у
обоих авторов и у Олейникова.
прощай €к)ма — см. И.
шипенье мух — еще одно чинарское насекомое (см. 9, 18, 22, 23, 29,
30, 32, 33, 36,112,120,121,127,140,141,144,148,161,182,194, 232, 266,
284<14>, 285, 313).
...и седьмой огонек — важное в числовой символике и
распространенное у «чинарей» число (14,16,19, 32, 46,101,133,174,180, 215, 244,
284<4>).
и брюхо неба паучка — кажется, в этом тексте собраны все главные
насекомые «чинарской» поэтики (15, 20, 36, 39, 313, 347 и др.).
Мама ты не мама а жена — ср. с подобным выражением у
Хармса (100); перекличка с названным текстом Хармса продолжается и
далее.
князь Курбский от царского гнева бежал — цитата из А. К.
Толстого — одного из любимых авторов «чинарей».
вообразим числа и фигуры сна — словосочетание «числа и фигуры»
употребительно в оккультной литературе, а ею интересовался в
особенности Хармс; не случайно встречаем у него текст с похожим заглавием
(281<4>).
14
Впервые — ПСС II. С. 203 — 205. Автограф — РНБ.
Л. Липавскому — см. также 11.
МОНАХИ ЭТО ЕСТЬ пушечна тяжба — см. примеч. к И.
их было восемьдесят нет с петром; порхая семеро вдвоем —
излюбленная «чинарями» игра числами.
окрест лежит орлом; орлами рассуждают — см. примеч. к 13.
в которой публика часы; тогда щекотал часы — см. примеч. к 13.
778

15
Впервые — Собрание стихотворений. Л., 1926. С. 14 — 15. Печ.
по первой публ.
спит пунцовая соломка — см. 1, примеч. 12; 13.
на спине сверкает «три» — важнейшее в нумерологии и одно из
наиболее частых у «чинарей» число.
торг ведет монах с василием — см. примеч. к 11; возможно,
Василий здесь в значении переведенного с греческого: царь, верховный
правитель.
...и паучок — см. примеч. к 13.
в шесть мечей сверкают башни — см. 21, 36, 37, 45, 103, 127, 144, 153,
245, 254, 284<3, 25>.
уста тяжелого медведя — М. Мейлах отметил связь этого символа
с потусторонним миром и возвращением из него.
горели свечкою в берлоге — см. 4, примеч. 4; 13.
16
Впервые — ПСС I. С. 22 — 24. Авторизованная машинопись —
РНБ.
cejnb — см. примеч. к 13.
однажды — одно из ключевых слов в концепции времени «чинарей»:
с однажды начинаются у них «события» — то, что измеряется временем,
в отличие от мига — перехода в бесконечное безвременное (см. 237, 241,
264, 282.1, 284. 2).
в сей трехлистный свет — см. примеч. к 15.
и с монашкой говорим — см. примеч. к 11.
но в окно — см. примеч. к 13.
болтает сонной головой — см. 1, примеч. 12; 13.
покуда свечкой на пути — см. 4, примеч. 4; 13.
и ложася на сундук — чрезвычайно распространенный «чинарский»
символ, происходящий из древнеегипетской мифологии; имеет и
эротические коннотации (17, 31, 32, 34,105,120,126,133,180, 237, 279; 284<9>).
17
Впервые — ПСС I. С. 24 — 27. Авторизованная машинопись —
РНБ (подпись — над текстом).
Теософские занятия «чинарей» более всего обнаруживаются в их
концепции времени.
стоит сердечнейший монах; гулял один иеромонах — см. примеч.
к И.
779

в пяти шагах — излюбленное число Введенского (20, 21, 23, 29,
32, 36, 37, 45, 46) и Хармса (121,130,133,155, 241, 244, 245, 257, 271,
274, 284<10,12>, 285).
дала мне сон богатыря — см. 1, примеч. 12; 13.
и я глядел в окно смешное; а в окнах разные челны — см. примеч.
к 13.
и в трех шагах — см. примеч. к 15.
пройти два года как листва — см. 22, 27, 28, 34, 42, 47, 105,109, 128,
175,177, 215, 217, 218, 226, 229 и др.
бабкою на сундуке — см. примеч. к 16.
18
Впервые — ПСС I. С. 27 — 30. Авторизованная машинопись —
РНБ.
М. Мейлах отметил перекличку заглавия текста Введенского с
названием оперы Р. Вагнера «Гибель богов» и пародирование сюжета другой
его оперы «Лоэнгрин».
три девицы на горе — см. примеч. к 15.
посмотрите вот орел — см. примеч. к 13.
мужем я желаю стать и далее — развернутая и многоаспектная
эротическая символика; возможно, гусь, участвующий в этом эпизоде,
отсылает к древнегреческому мифу о Леде и Зевсе, явившемся ей в виде
лебедя; здесь же кипяток, кажется, перекликается с эротической
символикой самовара у Хармса (см. 140, 278).
не взирая на четверг — т. е. осквернив «чистый» для христиан
день.
стало тяжко как топор — встретим еще у Введенского (32) и,
разумеется, у Хармса (209, 278, 279) все с теми же эротическими
коннотациями.
я везу с собой окно и далее — см. примеч. к 13; ср. также с
«Лапой» Хармса (144).
муха ветхая летит — см. примеч. к 13.
19
Впервые — ПСС I. С. 30 — 34. Авторизованная машинопись —
РНБ.
Заглавное слово встречаем во множестве произведений Хармса в
качестве зш<лючительного (см. 101, 106, 107, 110, 113, 122, 155, 157, 162, 179,
185); см. также в «Разговорах» Липавского (9, примеч. 82).
Заболоцкому — см. вступит, статью и 23.
одна труха // одно колечко два сморчка; имея вид семи — уже
780

известная игра числами; семь остается одним из популярнейших (см.
примеч. к 13).
священник вышел на помост — ср. с «восстанет мертвый на помост»
у Хармса (123).
мона... монашенку спроси — см. примеч. к 11.
уж больше не поляк — см. примеч. к 13.
ее рождали сорок тысяч раз — см. 1, 20 — 22, 27, 32, 36, 37, 42, 46,
51,56, 99,104,106,113,126,128,133,153,182,185,187 и др.
а няньки хитрые ворчи — см. примеч. к 13.
20
Впервые — Kasack. Авторизованная машинопись — РНБ.
О «волне» как важном «иероглифе» «чинарей» см. примеч. к 11.
искал таинственных жучков — см. примеч. к 13.
четыре печени — см. примеч. к 19.
про паука и честь и травы — см. примеч. к 13.
на мне платочков триста штук — см. примеч. к 15.
...как тихая сабля — см. примеч. к 13; здесь особенно очевидной
становится главная коллизия текста — она вводится мотивом сабли, часто
фигурирующей у «чинарей» в качестве «меры вещей» — опровержение
притязаний науки на безусловное главенство в жизни; антинаучность —
одна из сквозных тем текстов «чинарей».
пять лет продолжается вечер — отметим насыщенность текста
числительными.
он поплясал и он уснул — см. 1, примеч. 12; 13.
21
Впервые — ПСС I. С. 37 — 44. Машинопись с авторской
правкой — РНБ.
Приводим фрагменты написанного в 1979 г. Т. Липавской
комментария к тексту Введенского:
«С 1929 г. у Введенского названия почти всех (а может быть и
всех) его вещей связаны с содержанием или темой произведения.
Я сказала „а может быть и всех", потому что в нескольких его
вещах, например, „Все" (написана в начале 1929 г.) я пока не нахожу
этой связи.
В пьесе „Пять или шесть" связь названия пьесы с ее темой
сказана в кратком прозаическом отрывке в строке 156:
Горский Семен Семенович. Коллега безусловно прав.
Что, собственно, мы имеем пять или шесть лошадей говорю намеренно
приблизительно, потому что ничего точного все равно никогда не скажешь. Четыре
одежды.
781

Голос. Отстаньте вы с числами (подчеркнуто, как и дальше, мною. —
Т. Л.)
Эти слова требуют пояснения: В „Серой тетради" Введенский
говорит: „воспоминания вещь ненадежная. Свидетели путаются и
ошибаются. Я не доверяю памяти. Не верю воображению".
В разговоре с Л. Липавским он сказал: „Я читаю Вересаева о
Пушкине. Интересно, как противоречивы свидетельские показания
даже там, где не может быть места субъективности. Это не
случайные ошибки. Сомнительность, неукладываемость в наши
логические рамки есть в самой жизни'. И в других местах „Серой
тетради" и „Разговоров" Л. Липавского Введенский не раз повторяет, что
наша логика, наш язык не могут передать подлинной жизни. Эту
лингвистическую и философскую мысль он, по его собственным
словам, практически осуществляет в своей поэзии; особенно же это ясно
в пьесе „Пять или шесть". Этим же объясняется и странное
название вещи.
а) Первая часть пьесы — разговор действующих лиц, вторая,
значительно меньшая, — написана от лица автора. Вот ее начало:
11 жили были шесть людей /Фиогуров и Изотов/ Горский Соня
парень Влас/. Почему в первой строке упоминаются шесть людей, а
дальше перечисляется только пять имен? В середине первой части,
после приведенных выше слов ЮРСКОЮ (Семена Семеновича) и Ю-
ЛОСА, сразу же следуют слова ЮРСКОЮ (Федора Петровича): „А ты
не перебивай..." „Ты" относится, по-видимому, к ЮЛОСУ,
перебивающему ЮРСКОЮ (Семена Семеновича). По имени и отчеству
ЮРСКИЙ называется только в этом кратком прозаическом отрывке:
естественно предположить, что „ты не перебивай" говорит тот, кого
перебивают, но его зовут Семеном Семеновичем ЮРСКИМ, а говорит
эти слова Федор Петрович Горский. И до и после этого
единственного в пьесе прозаического отрывка имеется в виду, по-видимому,
один и тот же ЮРСКИЙ, и в первой и во второй части называемый
адвокатом. Но почему же один раз ЮРСКИЙ — Семен Семенович,
второй раз — Федор Петрович? Может, это другой ЮРСКИЙ? Но
тогда почему в начале второй части приводятся имена только пяти
главных действующих лиц? Сколько же, в конце концов, было
ЮРСКИХ — один или два? Сколько же всего главных действующих лиц?
На это могу ответить только словами Введенского: „пять или
шесть говорю намеренно приблизительно потому что ничего точного
все равно никогда не скажешь".
б) Во второй части пьесы главным пяти действующим лицам
снятся сны, всего пять снов. К концу стихотворения главные
действующие лица „прошли на речку утопать" от них:
782

На берегу остались брюки
да платья пышные ее <Сони>
немного ног большие руки
дыхание память вот и мое
В стихах каждое слово имеет определенное назначение или
функцию. Мне кажется, что словами „немного ног" автор снова
указывает на неточность числа действующих лии, — 5 или 6 пар ног.
Подчеркнутые мною слова обозначают то, что осталось на
берегу: здесь шесть названий. Случайно ли это? Не думаю. И еще одно
замечание: здесь перечисляются понятия, принадлежащие к
различным категориям. Это бывает у Введенского часто. Он пытается
найти новый язык, т. е. новую связь между словами, новую
систему категорий, позволявшую понять жизнь. В „Разговорах" Л. Ли-
павского он говорит: „Я посягнул на понятия, на исходные
обобщения, чего до меня никто не делал. Этим я произвел как бы
поэтическую критику разума, более основательную, чем та, отвлеченная
("Критика чистого разума" Канта. — Т. Л.) Я усомнился, что,
например, дом, дача и башня связываются и объединяются понятием
здание. Может быть "плечо" надо связать со словом "четыре". Я
делаю это на практике, в поэзии". Но это уже другая, очень
интересная тема, которой я здесь не касаюсь: язык Введенского, его
ЗВЕЗДА БЕССМЫСЛИЦЫ. (Эпилог из поэмы „Кругом возможно Бог".)
в) В пьесе „Пять или шесть" законченный отрывок или мысль
часто содержат пять или шесть строк или частей. В основу деления
берется синтаксически связанный и тематически законченный
отрывок, до некоторой степени соответствующий поэтической строфе.
Каждый отрывок отделяется от предшествующего небольшой
паузой, как и в классической поэзии одна строфа от другой.
В пьесе встречаются пяти- и шестичастные отрывки. Но чаще
всего наблюдается третий тип разделения: в пятичастном отрывке
одна из частей содержит два раздела, близкие по содержанию или по
построению. Тогда, обращая внимание на близость двух разделов, мы
признаем весь отрывок пятичастным. Обращая же внимание на их
различность, признаем этот же отрывок шестичастным.
Аналогично и в шестичастном отрывке две соседние части так
близки по содержанию или по построению, что их можно принять и
за одну часть: так получается пять или шесть частей. В обоих
случаях реализуется название всей пьесы: „ПЯТЬ ИЛИ ШЕСТЬ"'.
Случайно ли это разделение на 5 или 6 частей? Мне кажется,
нет. Строфы из четырех строк встречаются в стихах часто, реже
строфы из трех строк, но объединение по пяти строк, насколько я
знаю, очень редкое. Авторская намеренность соединить по пять или
783

шесть строк или частей подтверждается также тем, что иногда
и более длинные отрывки с перечислением некоторых состояний,
предметов или даже главных и придаточных предложений, объединенных
одной мыслью или одинаковым способом построения, разделяются
тоже на пять или шесть частей. Уже в самом начале первый
монолог ФИОГУРОВА из 12 строк разделяется на пять
сложноподчиненных предложений по схеме: если... то (стр. 1 — 12).
Пятичастных отрывков в пьесе — 6, число строк в них — 37;
шестичастных отрывков — 6, число строк в них — 34. Число
отрывков третьего типа, построенных по принципу 5 или 6 — 23,
число строк в них немного больше 200; всего же в пьесе 282
строки. Поэтому намерение автора реализовать название вещи по
принципу 5 или 6 не вызывает сомнения».
Заглавие текста можно соотнести с текстом Хармса (284<4>); с
другим его текстом — начальные стихи (153), у Хармса же встретим и
персонажа, именуемого Семеном Семеновичем (284<6>).
Я не это и не то — ср. у Друскина (85) и Хармса (152, 295).
вы бы врали бы жуку и далее — см. примеч. к 13.
кончая третий пуд конфет — см. примеч. к 15.
отвесьте мне кило четыре часа — см. примеч. к 19.
и мигом осень настает — в поэтике «чинарей» относится к их
концепции времени и разнообразно варьируется (см. 1, примеч. 7; 6,
примеч. 6).
три месяца как день пройдут — см. выше.
четыре одежды — см. выше.
вот спят они и смотрят сны — см. 1, примеч. 12; 13.
то видит форточку она // и в форточке цветок отличный —
прозрачная эротическая символика.
простую как весло — имеет разнообразные коннотации у
Введенского (26, 29, 36, 40) и Хармса (106, 127, 134, 184); чаще всего —
эротические.
то может быть событие — одно из слов, составляющих концепцию
времени у «чинарей» (см. 2, 6, 32, 46, 47, 81, 137); у Введенского
характеризуется в том числе как половой акт (47).
22
Впервые — Kasack. S. 86 — 90. Авторизованная машинопись —
РНБ.
Комментарий Я. Друскина см. 49.
две — см. примеч. к 17.
...барыня монашка — см. примеч. к И.
а я как десять без изъяна // я как число достойна смеха —
784

очевидная компрометация претензии числа на точность в выражении
свойств мира.
было скучно и окно — см. примеч. к 13.
вздохнули все четыре птицы — см. примеч. к 19.
...вещц нуль — разнообразные коннотации нуля см. у Введенского
(22,23, 29, 30), Хармса (131,134,147,179,281<7>), Олейникова (326,
341).
и все как муха сразу сдохнет — см. примеч. к 13.
23
Впервые — ВиМ. 1978. № 29. С. 192 — 197. Авторская
машинопись с правкой М. Мейлаха по автографу ЧС — РНБ.
Наблюдения Я. Друскина над текстом см. 49.
Весь этот текст может интерпретироваться как своеобразный парафраз
«Моцарта и Сальери» Пушкина.
Н. А. Заболоцкий — см. вступит, статью и 19.
Иван Иванович — см. 9, примеч. 55, 111.
и залетает будто муха — см. примеч. к 13.
...подойдя к окошку — см. примеч. к 13.
фигуры гнут как девы Тани — см. примеч. к 13.
тогда войдут бездушные нули — см. примеч. к 22.
а в пяти шагах предел — см. примеч. к 17.
кушай польку // пей цветы — М. Мейлах находит перекличку с
Хармсом: «пейте кашу и сундук» (105). Ср. также с мотивом
притягательности женских половых органов у Хармса (135,173, 242, 275).
24
Впервые — Kasack. S. 79 — 81. Авторизованная машинопись —
РНБ (один стих — не полностью).
Интерпретацию Я. Друскина см. 49.
думал он что я есть ты — характерная «чинарская» антиномия;
ср. 6, примеч. 14.
вечно время измеряя — соположение двух противоположных понятий
(время и вечность), обсуждавшихся «чинарями».
фантазируя во сне — см. 1, примеч. 12; 13.
где жуков ходили роты — см. примеч. к 13.
вмиг начало торжества — см. 1, примеч. 7; 6, примеч. 6.
сзади вечности луга — см. 73, 80, 88, 98; как всегда сопутствует
мотиву мига.
керосиновая ветвь — вариант лампы?
сон ли это? — ср. у Хармса 202.
все равно жива наука — тут окончательно проясняется
традиционный для «чинарей» антинаучный пафос текста.
26 «Сборище друзей...», т. 1 785

в виде лампы сотворю — лампа здесь, как во многих текстах,
олицетворяет мотив науки.
терять звезды, сдать цветы — возможно, здесь в обоих глаголах
опечатки, но не беремся их исправлять.
25
Впервые — ВиМ. 1978. № 29. С. 204 — 206. Автограф —
РНБ.
Мнение М. Мейлаха о happy епсГе, с которым мы якобы встречаемся
в настоящем (и предыдущем) тексте, по-видимому, возможно оспорить —
с точки зрения «чинарей», невозможность настоящей смерти, неспособность
адекватного погружения в сон-смерть (был, оказывается, всего лишь
«летаргический припадок») означает трагедию — рай, Бог не приняли
героиню.
и вошла девица в рай; что же мрачно дева? — см. примеч. к 13.
...разные орлы // появляются из мглы — см. примеч. к 13.
десять пальцев на крюках — см. 22, 32, 194, 215, 237, 278, 279, 282.11.
я снова сказала братцы; сон ведь хуже макарон — см. 1, примеч.
12; 13.
26
Впервые — ПСС I. С. 56 — 61. Авторизованная машинопись —
РНБ.
надо дети сон купить — см. 1, примеч. 12; 13.
дети нюхайте эфир; нам поможет анаша — нюхание эфира
практиковалось «чинарями» (см. 46, 51, примеч. 6; 118, 120).
человек на коне // появляется в окне — ср. в «Лапе» Хармса с
проезжающим на коне Хлебниковым (в небе, что в поэтике «чинарей»
равно окну).
они тоскуют на весле — см. примеч. к 21.
27
Впервые — ПСС I. С. 61 — 64. Автограф — РНБ.
Комментарии Я. Друскина см. 49.
Уже в заглавии заданы принципиальные для «чинарей» антиномии:
очевидный (но дискредитируемый «чинарями») факт осязаемой реальности,
научная (тоже дискредитируемая) теория и принципиально
непознаваемый («абсурдный», но потому и подлинно реальный) Бог.
был сон приятным — см. 1, примеч. 12; 13.
три пера — см. примеч. к 15.
786

что знаем мы дети // о Боге и сне — см. выше.
и мигом увидев все это — см. 1, примеч. 7; 6, примеч. 6.
два часа смерти — см. примеч. к 17; число «два» почти всегда
сопровождается отрицательными коннотациями.
и на себя в кулак смотреть — ср. тот же образ у Хармса (122,
280).
идите четвертые — см. примеч. к 19.
28
Впервые — ВиМ. 1978. № 29. С. 201 — 203. Автограф — РНБ.
Мотив битвы (сражения) у «чинарей» используется в
эротическом значении; в этом небольшом тексте, насыщенном «чинарской»
эротической символикой — таинственный ствол, свечка, — представлен весь
цикл земного существования человека от рождения и явления в мир до
смерти.
большие орлы — см. примеч. к 13.
воюю со свечкой; на груди сияет свечка — см. 4, примеч. 4; 13.
где найду я сон и дом — см. 1, примеч. 12; 13.
29
Впервые — Материалы. С. 109 — 112. Машинопись с правкой —
РНБ.
М. Мейлах отметил схожую эсхатологическую тему сражения
морских животных у Хармса.
Насыщенность теста разнообразной эротической символикой
(свечки, пиршественное веселье, свадьба, бой-битва, ваза — общей для
«чинарей») связана с, так сказать, сюжетной ситуацией стихотворения,
задаваемой стихом 2: «надо жить начать обратно» здесь
происходит «возвратное» зарождение жизни; в этой связи симптоматично
появление леса с поднятыми руками — ср. с лесом корнями вверх у
Хармса (167); инверсию в течении жизни у Введенского еще встретим
(35).
вьются демоны как мухи — см. примеч. к 13.
знак играет на воде — это не названный ноль или круг; см.
примеч. к 22.
море время сон одно — общая для «чинарей» идентификация понятий,
связанная с их концепцией времени.
...здравствуй бог универсальный — то есть находящийся и в
конце и в начале, — тот, от которого исходишь и к которому приходишь,
откуда бы ни начался путь.
26*
787

30
Впервые — Kasack. S. 23 — 26. Машинопись с авторской
правкой — РЫБ (последний стих — утрачен).
Итог (или общий смысл) настоящего текста предопределен
предыдущим: если «море время сон одно», то есть «временно», а не «вечно», то,
в концепции «чинарей», оно не может служить спасением «и человек
напрасно скачет //в пучину от ножа и пуль». Насыщенность моря
атрибутами вполне земной жизни и подтверждает эту концепцию.
и море тоже круглый нуль — см. примеч. к 22.
оно покорно тем же числам — см. 1, примеч. 2.
Охотник. — М. Мейлах интерпретирует как охотника за знанием.
Это необходимо соотнести с аналогичным значением того же мотива у
Хармса (200, 220, 284<25>).
узнав ненужность эполет — ср. перекличку с текстом Хармса того
же, 1930 г. (ПСХ I. 107).
будто сны на голове — см. 1, примеч. 12; 13.
и зажгите наши свечи — см. 4, примеч. 4; 13.
залетают мухи в теле — см. примеч. к 13.
31
Впервые — ПСС I. С. 74 — 77. Машинопись с авторской
правкой — РНБ.
Комментарии Я. Друскина см. 49.
Настоящий текст насыщен парафразами хармсовских текстов: 144 и
особенно 131 — статуарность персонажа, птички, ребенок, в которого
трансформируется персонаж, тюльпан, отсылающий к Тюльпанову, он
держал под мышку скуку у Введенского и скучно мне у Хармса, а
главное — общность ситуации поиска ответа на самый главный вопрос.
шел по небу человек — так ходят персонажи хармсовской «Лапы»
того же, 1930 г.
лампа бедствие стремит — напомним одно из значений мотива:
научное знание; потому оно «бедствие», что «человек находит части», а не
целое, и ими, частями, обманывается до счастья.
сон стоял по праву руку — см. 1, примеч. 12; 13.
стоял диван по имени сундук — действительно, одна из коннотаций
сундука — эротическая.
не уселся в монастырь — см. примеч. к 11.
как свечка устав — см. 4, примеч. 4; 13.
мигом зарыдали. — см. 1, примеч. 7; 6, примеч. 6.
эта дверь была волной — см. примеч. к И.
788

32
Впервые — Эхо (Париж). 1978. № 2. С. 114 — 137.
Машинопись с авторской правкой — РНБ.
Приводим фрагмент комментария Я. Друскина:
«В двух первых частях до казни главное действующее лицо
носит имя Эф. После его казни в конце второй части обнаруживается,
что его имя — Фомин. Мне кажется, автор хочет этим сказать,
что жизнь человека до смерти — анонимна и только смерть
открывает анонимность жизни человека и анонимность самого
человеческого самосознания. С четвертого действия начинается по- или за-
смертная жизнь Фомина и затем — вторая смерть. О второй
смерти - Откр. 20.11-15.
Первые два действия — вступление ко второй за-смертной
жизни Фомина.
Третье действие — переход ко второй жизни.
Четвертое и пятое действия соединены авторской ремаркой:
„Дуэль превращается в знаменитый лес. Порхают призраки птичек.
У девушек затянулась переписка".
Шестое и седьмое действия объединены противоположением как
эсхатологическая и антиэротическая сцена.
Восьмое и девятое действия, начинающиеся монологом Носова,
объединены вступлением нового действующего лица: ЖЕНЩИНА.
Десятое действие эсхатологическое: „мир накаляется Богом".
<...> И в этой эсхатологической поэме, как заметила Т. Липавская,
тоже проведен принцип окаймления: вначале „Кругом возможно Бог"
с названия поэмы, т. е. проблематическая форма. В конце то же
самое, но в категорической форме: „Быть может только Бог", т. е.
только Бог истинно сущее».
См. также: Кобринский I. С. 94 — 101.
В настоящем тексте обнаруживаются многочисленные переклички с
«Лапой» Хармса (144; ср. также с предыдущим текстом); помимо
отмеченного М. Мейлахом мотива «запредельного странствия героя»,
обратим внимание на схожую насыщенность сравниваемых текстов
эротической символикой. У Введенского она уже в первых стихах, где лоно
жирной земли покидается цветком ради другого лона — неба, которое ему
отворяется. Принципиально важна условная форма заглавия —
противополагаемая утвердительной форме, в которой себя преподносит наука.
Эф — ср. у Хармса (146).
Девушка: дева — см. примеч. к 13.
У них работает живот, // он перед смертью усиленно живет —
ср. эротическую коннотацию этого явления в другом тексте
Введенского (47).
789

Может жизнь тебя забудет — ср. с пушкинским «Если жизнь
тебя обманет...», где, кстати, возникает мотив мгновения, соотносимый с
появляющимся за сравниваемым стихом Введенского мотивом времени.
Как твое время потрогаю? — мотив времени имеет у Введенского
и эротическую коннотацию (ср., например, с уже упоминавшимся 47).
в образе мешка свечей — см. 4, примеч. 4; 13.
Гуляют коровы они же быки — своеобразные андрогины.
Его фамилия Фомин — по-видимому, не случайно эта фамилия
появляется после казни персонажа — фомина неделя, первая после Пасхи,
посвящена поминовению умерших; отметим и значение имени, от которого
образована фамилия — Фома=близнец, то есть Фомин — близнец Эф.
...я не монах — см. примеч. к 11.
Ты думаешь так. //А я иначе — ср. у Друскина (83).
достаньте пистолет — ср. в том же эротическом значении у Хар-
мса (230).
любитесь на сундуках — см. примеч. к 16.
Темнеет парус одинок — парафраз Лермонтова, парадоксальным
образом ведущий к переосмыслению лермонтовского текста в эротическом
контексте Введенского.
иную образует фазу — ср. у Хармса (ПСХ 1.186) с участием
Венеры, только что присутствовавшей у Введенского.
десятое значение имеет — ср. в квазитрактате Хармса (281 <4>).
жуки выползают из клеток своих — см. примеч. к 13.
Только ты луна сестрица // только ты не спишь мой друг —
ср. у Хармса (131).
все предметы, всякий камень оо если создан стул то зачем? —
ср. с хармсовским текстом (126), тоже своеобразным инвентарем мира
вещей и людей.
И в нашем посмертном вращении // спасенье одно в
превращении — парафраз восточных учений, подобный которому встретим у
Хармса; вспомним также идею Липавского о преобразовании (превращении)
слов путем вращения, кружения (10).
Тема этого событья — см. примеч. к 21.
Полет орла струился над рекой — см. примеч. к 13.
Горит бессмыслицы звезда — см. 49.
и молча удаляет время — таким образом определяется сфера
существования бессмыслицы.
33
Впервые — Аполлонъ-77. С. 28 — 33. Печ. по ПСП I. С. 153—157.
Приводим в качестве своеобразного комментария записанный
Я. Друскиным свой разговор об этом тексте с Т. Липавской в 1968 г.:
790

«Ты: Я не вижу ничего цинического, неприятного или
нечистого в „Куприянове и Наташе", скорее антиэротическое. Я чувствую
там тоску и одиночество, это прощание со мною. Там есть даже
одна строка из стихотворения 1920 г., посвященного мне, только
тогда это было сказано в настоящем времени: „я не верю в
количество звезд, я верю в одну звезду", а здесь в прошлом: „я верил в одну
звезду". Я не говорю, что все содержание и смысл этого
стихотворения сводится или определяется какими-то личными
интимными чувствами Шуры ко мне или тем, что произошло в сентябре
1931 г.; должно быть, ты прав, когда говоришь, что это
стихотворение — теологический трактат, но сейчас, перечитывая его, я
вспомнила то время и подумала то, что и сказала тебе: это
прощание со мною.
Я: Да, то, что произошло в сентябре 1931 г., было только
поводом для написания этого стихотворения. Ты права: нельзя сводить
смысл вещи на повод, по которому она возникла. Объяснять
стихотворение личными настроениями автора, его увлечениями и
событиями из его жизни, общественными условиями и проч. так же
поверхностно и глупо, как объяснение стихотворения состоянием желудка
его автора. Повод может быть всегда эмпирический, causa finalis* —
ноуменальная, содержание и смысл вещи только случайно и только
на поверхности явлений объясняются эмпирически. Поэтому все
литературные исследования, ищущие последнюю причину и смысл
вещи в личных настроениях автора, в интимных событиях из его
жизни или в социальных условиях — все такие исследования идут
по поверхности жизни, даже по плесени на поверхности жизни. Все
исследования типа андронниковских — лакейское подсматривание
интимной жизни гения. Естественно, что ты обратила внимание
на личное в этом стихотворении, на отношение Шуры к тебе, к
вашему разрыву; поводом для написания, может, и был разрыв, но
так же, как и в отношении Шуры к тебе, надо искать не только
эмоционально-психологический смысл, но и ноуменальный, так и в
самом стихотворении надо искать внутренний, а не внешний смысл,
во-первых, самого стихотворения, независимо от повода, по которому
оно возникло, во-вторых, отношения Шуры к тебе и к вашему
разрыву, как он отразился в стихотворении. Это уже не лакейское
подсматривание, а ноуменальное понимание творчества Шуры в
связи с его жизнью.
Ты: Я не хочу, чтобы кто-либо узнал то, что я сказала
тебе. Это слишком интимное и относится только ко мне и к
Шуре.
Последняя причина (лат.).
791

Я: Нет, это не только интимное, а ноуменальное. То, что ты
назвала безбытностью, а я — состоянием абсолютной пустоты и
бесконечным расширением радиуса жизни, я чувствую и в этом
стихотворении, и твои слова помогают глубже понять его, ноуменально.
Ваш разрыв был не случаен. Шура был предназначен помимо его и
твоей воли к безбытности. По-настоящему, я убежден в этом, он
любил только тебя, только с тобою у него мог бы возникнуть
настоящий быт. Так как он был предназначен к безбытности, то мог
создать только фальшивый суррогат быта, с тобою же не могло
быть суррогата. Кажется, я понимаю его увлечение * . Она очень
бытная, примитивно бытная. Это я и имел в виду, когда назвал ее
мировым уютом — у нее весь мир за пазухой, радиус жизни
сокращен до минимума, какой-то космический провинциализм. Может, все
это было тоже некоторым преувеличением, но ее личность слишком
поглощалась стихией. Быт с ней для безбытного Шуры мог быть и
действительно оказался только временным суррогатом.
Ты: Но почему же он увлекся ею, если он — безбытный, а она не
просто бытная, а даже интенсивно бытная?
Я: Я думаю, здесь есть какой-то закон противоположностей:
есть рисунки, которые кажутся то выпуклыми, то вогнутыми, в
зависимости от настроенности зрения: и в жизни бывают
двузначные ситуации; вот что я имею в виду: предположим, удалось бы
какую-либо жизненную ситуацию свести к системе простейших
элементов, причем каждый элемент имел бы знак плюс или минус.
Предположим, что в системе элементов этой жизненной ситуации
внезапно все плюсы перешли бы в минусы, а минусы — в плюсы. В
некоторых случаях участники этой ситуации даже не заметили бы
изменения знаков системы, то есть изменения самой ситуации. Так
же бывает и с желаниями. Фрейд называл это амбивалентностью
желания. У Шуры была не только безбытностъ, но и тоска по
чувству („Потец", разговор о поэтах в „Темнике", „Четыре
описания", „Елка" — разговор дровосека со служанкой, „Элегия" — „в
пустом смущеньи чувства прячем"), тогда и тоска по быту может
быть именно потому, что он был безбытен и предназначен к
безбытности, он и обратился к наиболее элементарной и примитивной
бытности. Но не получилось даже суррогата быта. Я думаю, и в
Харькове его бытность и благополучие были очень печальными, даже
страшными... Вместе с Г. он ходил в гости к неинтересным людям,
слушал и, должно быть, и сам принимал участие в неинтересных
разговорах — это была некоторая мимикрия — приспособление к
светски-советски-мещанской жизни, играл в карты, ухаживал за
женщинами. Мне кажется, иногда там становилось ему очень
страшно от пустоты и одиночества.
792

Ты: Да, когда я была у них в Лещиновке, Шура говорил мне об
одиночестве. Он читал мне там свои стихи. В Харькове ему
некому было читать свои стихи. И Галя в прошлом году сказала, что
интересных для Шуры людей там не было. Он был там очень
одинок.
Я: Конечно, там ему было труднее, чем нам, он был там совсем
один, и все же это одиночество, пустота и тоска были не только
субъективными состояниями, а абсолютными и ноуменальными. Ведь
„Куприянов и Наташа" были написаны еще в Ленинграде, а ты сама
сказала об одиночестве и тоске, которые ты почувствовала в этом
стихотворении. Это было прощанием не только с тобою, но
вообще с бытом, с бытностью.
Ты: Ты знаешь, Шура и после разрыва не ушел из моей жизни и,
я знаю точно, и я не ушла из его жизни. Наши отношения перешли
в другую плоскость — об этом мы много говорили в Лещиновке. Я
вспоминаю, как он раз сказал мне: „Ты сейчас для меня
неприкасаема, ты сама хотела этого", и все же, хоть и неприкасаемая, я не
ушла из его жизни.
Я: Я знаю, ваши отношения и после разрыва были
ноуменальными. Когда я 2 или 3 года тому назад писал „Взгляд", я взял
эпиграфом цитату из Лермонтова: „Они любили друг друга так долго
и нежно...", ведь я имел в виду тебя и Шуру, ваши отношения после
разрыва. Поэтому я и сказал тебе: прощание с тобою было
прощанием с бытом, с подлинной бытностью, а не с фальшивым
суррогатом ее. Но тогда наступает бесконечное расширение радиуса
жизни — святость или одиночество, может, и святое одиночество —
не знаю. Шурино стихотворение кончается исчезновением
Куприянова и одиноким наслаждением природы. Почему Куприянов
становится „мол-мала меньше и исчезает"? По сравнению с бесконечно
большой величиной всякая конечная величина бесконечно мала, то
есть стремится к нулю. Расширение радиуса жизни соответственно
есть уменьшение бытности, бесконечное расширение радиуса жизни
есть бесконечное уменьшение бытности, а для грешника —
уничтожение личности, и остается бессмысленное одинокое наслаждение
природы. Но все же в этой страшности жизни, в безнадежности и
беспросветности Шура ищет и, я думаю, нашел просвет: икона
Спаса, о которой упоминается в середине стихотворения. Я говорил
уже, все стихотворение — теологический трактат, и сейчас
представляется мне в виде какой-то поэтически-теологической
формулы:
793

и
кона Lnaca
И мы будем
подобны
судакам
Мы не были
подобны
судакам
полумертвый червь
Одинокое наслаждение природы
Полумертвый червь упоминается 5 раз. Мне кажется, это тот
червь, о котором говорит Христос (Мк. 9,43—44): „...в геенну, в
огонь неугасимый, где червь их не умирает и огонь не угасает".
Этот червь, который грызет грешника, необязательно в
будущей жизни, он грызет нас уже здесь, в этой жизни. Не Бог
наказывает грешника, сам грех ест грешника.
Я думаю, Шура имел в виду именно эту цитату из Марка.
В этом стихотворении ты почувствовала прощание с тобою. И
все же Шура остался в твоей жизни и ты в его. Это прощание было
прощанием с бытом, с бытностью. Тогда твои слова имеют
не только личное интимное значение, а ноуменальное: помогают
понять стихотворение и предохраняют от глупых и пошлых
истолкований».
Поясним: названная Галей — жена Введенского Галина Борисовна
Викторова (см. вступит, статью); работа Я. Друскина „Взгляд" опубл.:
„Новый круг" (Киев). 1993. № 3. С. 261 — 270.
См. также: Мейлах II; Кацис.
Пугая мглу горит свеча; Вот по бокам видны как свечи;
бессловесная свеча горит и др. — см. 4, примеч. 4; 13.
я в тебя как муха — см. примеч. к 13.
И будем мы подобны судакам; и мы не были подобны судакам —
М. Мейлах справедливо сопоставил с Олейниковым (332).
вино чернело как монах — см. примеч. к 11.
я вся как будто в бане — см. 9, примеч. 49.
умрем мы скоро — ср. 2, 7, 47.
794

34
Впервые — Kasack. S. 20 — 22. Автограф — РНБ.
Няню демон вопросил — см. примеч. к 13.
как сундук — см. примеч. к 16.
как жуир спешит тапир — см. примеч. к 12.
35
Впервые — Kasack. S. 101 — 103. Автограф — РНБ.
Приведем фрагмент комментария Я. Друскина:
«Человек из человека — это, по-видимому, античеловек: голос его
звучит как эхо, то есть отражение звука, медаль у него — не на
груди, а на спине, рука — обратная, рыбы в его мире „плавают во
мгле, отражаясь как в стекле**. В каждом человеке, должно быть,
есть некоторое раздвоение — я и мое анти-я. Но Введенский
понимает его не психологически или субъективно, а абсолютно и
онтологически, ведь рыбы, плавающие во мгле, — это уже не мое анти-я,
а анти-мир. Не субъективное, не пространственное и не временное
отношение между Я и моим анти-Я, между миром и анти-миром
Введенский обозначает словом ИЗ: человек ИЗ человека. Сравним
поэтическую модель антимира с соответствующей ей физической
моделью.
Г. И. Наан в статье „Проблемы релятивистской космологии*
(Наан. 1966. С. 356) приводит одну из гипотез о возникновении
мира и анти-мира: первоначальное ничто разделилось на нечто
и антинечто , так возник наш мир и анти-мир. Ничто —
нигде и никогда, точнее: ни где и ни когда, то есть не в
пространстве и не во времени. И также не мир в пространстве и
времени, а пространство и время в мире (Эйнштейн, Минковский, а до
них — бл. Августин). Поэтому нельзя спрашивать и о анти-мире:
где он? В нем всякое где и всякое когда, то есть как и в нашем
мире свое пространство и свое время. Тогда какое же отношение
между ними? Наан говорит: ничто раскололось, и стал мир и
анти-мир. Введенский говорит: человек ИЗ человека. Наан дает
научную модель мира и анти-мира, Введенский — поэтическую. Обе
модели одинаково непонятны, хотя может быть и истинны.
Истинность и понятность — разные понятия, а в наиболее важных и
серьезных вопросах даже несовместимы».
Схожую инверсию уже встречали в 29.
вдруг исчез ты на бегу — слово вдруг имеет своеобразный
магический смысл у «чинарей», означающий момент перехода в иное измерение.
опыт // превращения предмета // из железа в слово — не па-
795

рафраз ли заглавия книги Конст. Вагинова «Опыты соединения слов
посредством ритма» (1931); о ситуации превращения см. 32.
шкап — см. 13, 35, 39, 42, 110, 112, 124; см. также: Мейлах I.
на собранье мировое // насекомых — см. 339 и мн. др.
Я забыл существованье — ср. с соответствующей дилеммой у Хар-
мса 140<5>.
36
Впервые — Kasack. S. 27 — 37. Автограф — РНБ.
Комментарии Я. Друскина см. 49.
М. Мейлах отметил связь текста с рассказом Л. Толстого «Три
смерти».
Четыре — см. примеч. к 19.
Что в мире есть? Ничего в мире нет // все только может
быть? — уже знакомое «чинарское» отвержение категорических
утверждений.
Всего не счесть и далее — излюбленная «чинарская» инвентаризация
мира.
Бессмертен сон — см. 1, примеч. 12; 13.
с девой на кровати — см. примеч. к 13.
...свеча дымится; свеча завянет — см. 4, примеч. 4; 13.
страсть человека посетила — мотив страсти встретим еще у
Введенского (13), очень широко у Хармса (165, 172, 176, 182, 209, 211,
ПСХ 1.207) и особенно Олейникова (304, 305, 307, 310, 315, 319, 321, 323,
324, 327, 329 — 333, 347).
богоподобные орлы — см. примеч. к 13.
Не видел женской незабудки — ср. у Хармса (131 и ПСХ 1.229).
Вдруг выбегает <х> кричат пустяки — ср. с популярным у «чина-
рей» Козьмой Прутковым (Козьма Прутков. С. 264); здесь же
отметим «хармсовскую» фамилию Ермаков — ПСХ П.142.13.
вовсе не махал веслом — см. примеч. к 21.
он умер восемь лет назад — см. 9, примеч. 70; 51, примеч. 5.
на пять и шесть частей — ср. с числом «одиннадцать» в
следующем стихе, в которое сложились эти пять и шесть (ср. также: 21).
37
Впервые Kasack. S. 44 — 49, 41 — 43. Автограф — РНБ.
Приведем комментарий Я. Друскина 1971 г., который он озаглавил:
«Материализация метафоры в пьесе А. Введенского „Очевидец и крыса"»:
«Толкование бессмыслицы в произведениях Введенского не делает
их осмысленными и не исчерпывает ее глубокого значения.
796

Мне хотелось только проанализировать пьесу Введенского,
использовав удачный термин Н. Заболоцкого: бессмыслица как
материализация метафоры. Этот термин возник в 20-м году, но не
потерял своего значения и сейчас.
В пьесе „Очевидец и крыса" стихи чередуются с авторскими
ремарками, иногда прозаическими, иногда стихотворными. Привожу
авторскую ремарку из центрального места первой части:
„И тут свершилась тьма-темь. И Грудецкий убил Степанова-
Пескова. Впрочем о чем тут говорить.
Все вбежали в постороннюю комнату и увидели следующую
картину. Поперек третьего стола стояла следующая картина.
Представьте себе стол и на нем следующую картину.
Воззрясь на картину
Грудецкий держал
в руке как картину
кровавый кинжал".
Грудецкий и Степанов-Песков реальные действующие лица в пьесе.
Из дальнейшей стихотворной ремарки следует, что Грудецкий
действительно убил Степанова-Пескова. Но три приведенные
прозаические предложения и следующие за ними стихотворные строчки
вызывают некоторое недоумение. Что увидели вбежавшие в комнату?
Картину, стоящую на столе? На какую картину смотрел Грудецкий?
Почему в руках он держал как картину кровавый кинжал?
Наиболее естественно предположить, что вбежавшие в комнату увидели
картину убийства. В этом случае слово „картина" понимается в
переносном смысле как метафора. И дальнейшая, не приведенная в
примере авторская ремарка, подтверждает такое понимание слова
„картина". В следующих же двух прозаических предложениях картина,
стоящая на столе, понимается уже буквально, то есть происходит
то, что Заболоцкий назвал материализацией метафоры, тогда и
возникает бессмыслица: вбежавшие в комнату должны были увидеть
не картину на столе, а лежавшего на полу убитого.
В последнем прозаическом предложении материализация
метафоры подчеркнута еще обращением к читателю:
„Представьте себе стол и на нем следующую картину". Но в
стихотворной авторской ремарке (приведены только первые
четыре строки) выясняется, что речь идет снова не о картине, стоящей
на столе, а о реальном убийстве, и Грудецкий смотрел не на
нарисованную картину, а на лежавшего на полу убитого им Степанова-
Пескова. Слово „картина" в первой строке (стихотворного текста)
понимается снова в переносном смысле, то есть предшествующая
797

материализованная метафора дематериализуется, снова становится
метафорой. Наконец, в третьей строке:
...держал
в руке как картину...
слово „картина" становится сравнением — это уже не поддается
никакому толкованию — полная бессмыслица; и все же слово
„картина" по-прежнему ассоциируется с убийством. Но и эта
бессмыслица, и все непонятные неожиданные превращения или изменения
слова „картина", причем всегда связанные с убийством, создают у
читателя тревожное состояние, мысль упорно направляется к
убийству. Непонятность же слова „картина" как сравнения,
непонятность всех неожиданных изменений значения этого слова
(материализация метафоры, затем ее дематериализация и снова
материализация) — все ведет нас к непониманию самого акта убийства; по-
видимому, это входило в намерение автора. Слова
Степанова-Пескова, сказанные им незадолго до своей смерти, подтверждают это
предположение:
Убийство. Не говори так много об убийстве,
мы не поняли еще убийства.
Мы еще не поняли этого слова
мы еще не поняли этого дела
мы еще не поняли ножа.
В конце сцены убийства главное действующее лицо ОН —
очевидец, наблюдающий и комментирующий все происходящее
(напомню, что пьеса называется „Очевидец и крыса"), говорит:
ОН. Мы видели бледное тело,
оно неподвижно лежало.
В нем жизнь непрерывно редела
под диким ударом кинжала.
Теперь сопоставим:
Перед убийством: „мы еще не поняли ножа".
В сцене убийства: „кровавый кинжал".
После убийства: „под диким ударом кинжала".
(Подчеркнуто мною. — Я. Д.)
Непонятность и „дикость" убийства — вот основная мысль
первой части пьесы.
Неожиданные и часто бессмысленные изменения значения слова
„картина" (убийства) создают изменение точки зрения на убийство
798

Степанова-Пескова. Вначале через метафору, а частично и ее
материализацию, убийство излагается с точки зрения людей, „вбежавших
в постороннюю комнату". При материализации метафоры убийство
излагается объективно и бесстрастно как нарисованная, стоящая на
столе картина. Далее („воззрясь на картину") излагается, что
видит убийца. К концу — убийство с точки зрения автора.
Совмещение иногда вплоть до отождествления разных точек
зрения, разных значений одного и того же слова воспринимается как
бессмыслица, но она служит смыслу: при каждом новом
неожиданном изменении значения слова „картина" возрастает напряженное
недоумение читателя, а вместе с тем и напряженность внимания к
картине убийства — все это выделяет и подчеркивает
противоестественность, „дикость", бессмысленность убийства.
Бессмыслица все равно не стала логичной, она осталась
алогичной, такой же алогичной, дикой и бессмысленной, как и
рассказываемое в этой сцене убийство».
Стоит орел на небесах; подобно орлу — см. примеч. к 13.
Мы не верим что мы спим и далее — см. 1, примеч. 12; 13.
Четыреста тридцать три испанца — излюбленная «чинарская»
игра числами.
Лиза или Маргарита. — М. Мейлах отметил, что в те же годы
персонажи с такими именами встречаются у Хармса.
...три часа играла музыка и далее — см. примеч. к 15.
воззрясь на картину оо кровавый кинжал — по-видимому, парафраз
Козьмы Пруткова (Козьма Прутков. С. 273).
Жуки и печальные пташки — см. примеч. к 13.
Я обратил внимание на смерть. // Я обратил внимание на
время — «чинарская» антиномия двух взаимоисключающих понятий.
Уже усталая свеча — см. 4, примеч. 4; 13.
Тут пришел Козлов — излюбленный персонаж Хармса, который
еще появится у Введенского.
Сцена на шестом этаже; Вот шесть лет живем мы вместе —
см. примеч. к 15.
38
Впервые — Kasack. S. 104 — 106. Автограф — РНБ.
Приведем комментарий Я. Друскина 1978 — 1979 гг.:
«Э. Бенвенист: „В арабской грамматике первое лицо тот, кто
говорит; второе лицо — тот, к кому обращаются, но третье
лицо — тот, кто отсутствует... третье лицо не есть лицо"
(Общая лингвистика. С. 260 — 269). То же самое противоположение
оппозиции я <—>ты к безличному он, — говорит Бенвенист, — и
799

в других не семитских языках. Я_<—>ты Бенвенист называет
корреляцией субъективности, отношением внутреннего и внешнего (с.
266). Во множественном числе, согласно Бенвенисту, я_ теряет свой
характер уникальности и субъективности.
Если исключить „мы" в торжественном (maestoso) авторском
или ораторском смысле, то Бенвенист различает два мы: я + Вы
(или я_ + ты) — инклюзивное и я_+ они — эксклюзивное.
Прежде чем анализировать это стихотворение Введенского, мне
кажется полезным прочитать небольшую главу 20 „Общей
лингвистики* Бенвениста („Структура отношений лица в глаголе").
Введенский не только дает здесь интересное толкование
тезисов Бенвениста, но дополняет и развивает их в духе своей соборной
коммуникации. Слова мы, я, ты на 78 строках в разных падежах
встречаются более 40 раз, причем слово мы величина не постоянная,
а переменная, то авторское мы, то инклюзивное, то эксклюзивное,
то и совсем иное, о котором Бенвенист вообще не упоминает.
Например, в первой строке: „Будем думать в ясный день..."
Повелительное наклонение в русском языке употребляется без местоимения;
здесь грамматически предполагается мы, а в действительности
обращение вы. В строке 30 упоминаются: „Ты или я или он, мы
прошли волосок...". Я + ты инклюзивное мы, я + он_— эксклюзивное, а
я + ты + он? Не только в этом <стихотворении>, но и в
большинстве других вещей Введенского местоимениям принадлежит
исключительная роль. Может быть, она даст или во всяком случае
поможет нам найти ключ к изучению и определению его звезды
бессмыслицы, к ее отличию от абсурда Ионеско, Беккета, вообще
западного театра абсурда.
Ю. Лотман: „Чем отчетливее текст направлен на изображение
не "эпизода из жизни", а сущности жизни... тем весомее в нем роль
местоимения ("Анализ поэтического текста". С. 76 — 85). И эти
страницы полезно прочесть, прежде чем перейти к анализу
стихотворения Введенского. Он не только иллюстрирует, но дополняет
и развивает утверждения Лотмана, а также и Р. Якобсона, на
которого Лотман ссылается".
См. также 49.
Мотив окружения, рефреном звучащий во всем тексте, подготавливает
кульминацию: как бы возвратное, но на самом деле круговое движение мира.
быстро падала вода — этот мотив всегда связан у «чинарей» с
мотивом времени.
И ходят синие девицы; девы синие — см. примеч. к 13.
и тут мы полетели — мотив полета, разнообразно
проявляющийся, — один из ключевых в поэтике «чинарей» — способность взлететь
всегда означает обладание способностями к вечной жизни, внеземной, в
800

отличие, скажем, от «вываливающихся старух» Хармса, символизирующих
предельность, конечность, временность жизни.
39
Впервые — Kasack. S. 98 — 100. Автограф части текста и
машинопись РЫБ.
Комментарии Я. Друскина см. 49.
Об истории создания текста см. 9, примеч 56.
Мне жалко что я не орел — см. примеч. к 13; 112.
не так как жуки жуки; и как жуки пауки — см. примеч. к 13.
мне страшно что я не свеча и след. — см. 4, примеч. 4; 13.
я поднимаю слово шкаф и след. — см. примеч. к 35.
называющихся случай — то же, что и событие (см. 21).
40
Впервые — Kasack. S. 37—40. Авторизованная машинопись — РНБ.
Комментарии Я. Друскина см. 49.
Нередкая у Введенского (и традиционная у «чинарей»)
диалогическая форма впрямую связана с оппозицией знания/сомнения, в которой, как
всегда у Введенского (и «чинарей») сомнение (вопрос)
предпочтительнее знания (ответа).
Я часовщик — то есть владеющий временем, следовательно,
претендующий на знание.
где моря нет? // где нет значительной величины воды — мотив
воды всегда сопровождает мотив времени; см. дальше развернутый
мотив воды с ее развернутыми характеристиками; см. также 38.
сидел старик; И рыбак сидящий там где река // незаметно
превращается в старика — одна из ипостасей мотива времени, отчасти
объясняющая отрицательные характеристики стариков и старух и у
Хармса — те и другие представительствуют движение времени, т. е. ложную
форму жизни, в отличие от подлинной — вне времени и возраста; см.
также 7, примеч. 6; 8, примеч. 2; 11.
на маргаритки и тюльпаны — тот и другой цветок символизируют
сердечную привязанность.
Пустые числа оживлены; снег был зимой числом — см. 1, примеч. 2.
Жук пробежал; Жук спать идет — см. примеч. к 13.
41
Впервые — Мейлах III. Р. 481 — 487. Авторизованная
машинопись — РНБ.
801

Комментарии Я. Друскина см. 49.
Обратим внимание на одно из главных в числовой символике
вообще и у «чинарей», в частности, число 3 — здесь три сына, поются три
куплета, по три стиха в каждом (см. также примеч. к 15). Здесь перед
лицом смерти задается последний вопрос — в надежде получить
последний ответ. Но не получение ответа, как видно, цель, поскольку он, ответ,
не прекращает вопрошания сыновей; очевидно, что не в вопросе и
ответе туг дело, а в процессе умирания и перевоплощения, который, собственно,
и происходит на наших глазах в сопровождении всех атрибутов «чинар-
ской» поэтики. См. также: Кацис. С. 52 — 63.
Усните сыны, // посмотрите снь1 — см. 1, примеч. 12; 13.
Что сообщишь ты мне мгновенье, // тебя ль пойму я? — см. 1,
примеч. 7; 6, примеч. 6.
Куклы все туша колпак — см. примеч. к 13.
закуривает свечу; взвилась свечкою в поднебесье — см. 4, примеч.
4; 13.
И нянька вышла из сарая // и был на ней надет чепеи, — см.
примеч. к 13; чепец, который также встретим у Хармса, по-видимому, одна
из метаморфоз колпака — см. примеч. к 13.
Вмиг наступила страшная тишина — см. 1, примеч. 7; 6,
примеч. 6.
42
Впервые: частично — Аполлонъ-77. С. 27; полностью — Эхо. 1978.
№ 1. С. 92 — 106. Машинопись с пропусками в отд. стихах — РНБ.
Обстоятельный комментарий Я. Друскина см. 49.
Диалогическая форма текста, с которой уже приходилось
встречаться у Введенского, может ассоциироваться также и с «Разговорами» Л. Ли-
павского (9), а местоимение в заглавии характерно для философских
трактатов Я. Друскина и вообще свойство умозаключений «чинарей»,
которое уже отмечалось, — уклонение от категорических суждений, их
жесткой определенности.
Подзаголовком вводится мотив сна: темник — толкователь снов.
Другая часть подзаголовка свидетельствует о трансформации привычных
толкований — как свойственно поэтике «чинарей», здесь происходит
инверсия.
Обратим внимание на важную для «чинарей» числовую символику:
во всех разговорах фигурируют трое участников; во втором —
двенадцать, сорок (и четыре) — и все числа с богатой символикой.
1.
смотрит в свое дряхлое окошко, как в зеркало и ниже — еще одна
трансформация мотива окна (см. примеч. к 13).
802

Уважай нищие мысли — ср. с любовью Хармса и «чинарей» к
«естественным мыслителям» (см. 9, примеч. 4 и 12).
2.
Тут все подошли к окнам — ср. выше.
3.
Припомним начало нашего спора — ср. с зачином текста Хармса
(ПСХ 1.213).
На окне горела свеча и далее — здесь реализуется мотив свечи как
простейшей формы логического доказательства (см. также 4, примеч. 4; 13).
Истина, как нумерация... — прямо высказанное скептическое
отношение к достоверности информации, выражаемой числом, как и
простыми истинами.
4.
Мотив карточной игры, которой азартно увлекался Введенский,
встретим и у Хармса (ПСХ 1.107); см. также: 9, примеч. 26.
было четыре часа ночи — все та же система определенной
числовой символики.
5.
И стул беглец, и стол беглец, и стена беглянка — ср. у Хармса (152).
6.
В этом «разговоре» (возможно, вследствие драматичности ситуации?)
особенно очевидна объединяющая весь текст Введенского компрометация
идеи адекватности видимого, чувственно воспринимаемого — подлинной
реальности; абсурдирующая форма разговоров по-разному педалирует это
несовпадение.
7.
три тапира — см. примеч. к 12.
8.
О мотиве бани, общем для «чинарей», см. 9, примеч. 49.
смотрят на нее как в зеркало — ср. с аналогичной ситуацией в
первом «разговоре».
пришли в колпаках — см. примеч. к 13.
9.
Канту стыд — философия И. Канта входила в круг размышлений
«чинарей» — см. 9, примеч. 32.
великий князь К. Р. — как всегда у Введенского (и Хармса), абсур-
дирующее использование имени великого князя Константина Романова
(1858 — 1915), выступавшего в печати под криптонимом К. Р. (но
Л. Кацис считает появление К. Р. в настоящем случае
содержательным — см.: Кацис. С. 52 — 63).
10.
На протяжении всего текста уже возникала эпизодически ситуация,
которая здесь последовательно проведена сквозь весь «разговор» —
803

первый» второй и третий высказываются как один, таким образом
реализуется символика числа «три» как триединства,
Я из дому вышел — ср. со знаменитым хармсовским «Из дому
вышел человек...», в котором движение совершается в том же направлении
и так же бесконечно.
43
Впервые — Грани. 1971. № 81. С. 84 — 108. Авторская
машинопись — РНБ.
Комментарии Я. Друскина см. 49.
См. также исключительно информативную работу: Иованович.
С. 114 — 122.
В связи с особым значением для «чинарей» нумерологии обратим
внимание на нелюбимое Я. Друскиным и нигде больше не
появляющееся ни у кого из «чинарей» (при числовом разнообразии) число «девять»
(и «девяносто» — его вариант): девять картин; действие происходит в
90-х годах (см. 9, примеч. 70).
Отметим среди персонажей Введенского любимых хармсовских:
Петров, Комаров, Пузырев, а также гоголевскую примету — дублетность
(созвучие) фамилий, тоже свойственную миру героев Хармса.
няньки — см. примеч. к 13.
висят часы — у Введенского и Хармса часто предвещают смерть.
И ты почувствуешь на краткий миг — см. 1, примеч. 7; 6, примеч. 6.
Мне свечи не нужны. У меня есть палец — одна из указанных
ранее коннотаций мотива свечи (4, примеч. 4; 13).
лесорубы рубят елки — у Хармса лесоруб всегда выступает в
качестве эротического мотива.
Молитесь колесу, // оно круглее всех — исключительно важный
мотив у «чинарей», связанный с ориентацией на восточные религиозные
системы (см. 4, примеч. 3; 9, примеч. 15; 292).
это простая случайность — может быть идентифицировано с
мотивом случая, более всего развиваемого Хармсом — того, что
происходит в жизни, но не адекватно подлинной (в понимании «чинарей»)
реальности (см. примеч. к 21; 39).
Аптеки, кабаки и пубдома — отмеченный М. Мейлахом парафраз
Блока, включающий как часть собственно текста Блока, так и более
широкий контекст блоковских мотивов.
...тружеников моря // Отверженных — отмеченное М. Мейлахом
наименование двух романов В. Гюго.
целится в зеркало — см. примеч. к 13.
А то может попробуешь учиться, учиться и учиться —
пропагандистское клише речи В. Ленина на III съезде комсомола.
804

Зимним вечером Козлов // Шел к реке купать козлов —
парафраз хармсовского текста (284.5).
псалтырь — книга псалмов, читаемых на богослужениях.
часослов — богослужебная книга, используемая для чтения или
пения.
Шметтерлинг — ср. с Шустерлингом детских текстов Хармса.
Вот и всё — известная концовка текстов Введенского и Хармса (см.
примеч. к 19).
44
Впервые — Материалы. С. 113 — 115; в ПСП И. С. 68 — 69 —
по списку Н. И. Харджиева. Автограф — РЫБ.
Комментарии Я. С. Друскина см. 49.
По свидетельству Т. Глебовой, Введенский, предваряя чтение
«Элегии», сказал, что это стихотворение отличается от его прежних вещей.
Я. Друскин откомментировал это свидетельство как соответствующее и
его восприятию текста, поскольку вместо «звезды бессмыслицы» в нем —
прямые метафоры, легко осмысляемые логически.
М. Мейлах отметил комплекс пушкинских и блоковских мотивов в
«Элегии», а также реминисценции из «Слова о полку Игореве» (ср. с
намерением Липавского написать о «Слове...» — 6.125),
а мы глядим в окно без шторы — см. примеч. к 13.
милей орла гвоздика — один из сквозных мотивов Введенского (орел
означает в том числе имманентное состояние) здесь противополагается
гвоздике, магическое значение которой — пролитая кровь, «цветок
несчастия»; ср. у Хармса (ПСХ 1.217).
...и сновиденье — антиномия сна как падения и традиционного для
этого мотива значения полета в запредельное пространство.
45
Впервые — ПСС I. С. 176 — 180. Автограф — РНБ.
Приводим комментарий Я. Друскина:
«„Где. Когда" — последняя вещь А. Введенского, написанная им,
по-видимому, незадолго до смерти.
Читая „Где. Когда" людям, которые впервые слушали эту вещь,
а некоторые из них и вообще мало знали Введенского, я наблюдал
впечатление, которое она производила на них: они вообще не
замечали недостаток или отсутствие субтекстового сообщения,
„бессмыслии,", заключенных в ней. Я думаю, если бы я спросил их: понятно ли
вам „Где. Когда", они удивились бы и сказали: ,Л что здесь
непонятного?" Семиотичность текста, текстовая семантика настолько
805

ясна и прозрачна, что субтекстовую бессмыслицу замечаешь
только при внимательном тщательном анализе. Но именно эта
субтекстовая бессмыслица и создает высокую семиотичность текста.
В „Где. Когда" — два раздела: первый, приблизительно в пять раз
больший второго, озаглавлен — „Где". Первый раздел — в двух
частях. Первая — немного больше второй, это — прощание одного со
всеми: с деревьями, скалами, травами, рыбами, пустыней.
Прощающийся назван он, так же как и в другой вещи того же автора —
„Очевидец и крыса". Но там он — созерцатель действия —
очевидец, здесь — главный участник действия. Он говорит стихами.
Каждый раз стихам предшествует короткая прозаическая ремарка.
Вторая часть — „прощание всех с одним". Прощаются с одним
деревья, скалы и камни, рыбы и дубы, река и море. Во второй части
стихам предшествуют и за ними следуют короткие прозаические
авторские ремарки.
Начинается „Где" с незаконченного предложения: „Где он стоял
опершись на статую". В конце стоит именно точка, а не
вопросительный знак.
„В плане общеязыкового содержания" (Лотман 1970. С. 70), то
есть как „субтекстовое сообщение" (там же. С. 74), это
незаконченное предложение — недостаточная информация. И также
следующие за этим предложения: „С лицом переполненным думами. Он
стоял". „В плане общеязыкового содержания" последнее
предложение — избыточная информация, так как уже сказано, что он
стоял. Но именно это „понижение содержания в плане общеязыкового
сообщения" (там же. С. 70) так же, как и его избыточность,
„повышает семиотичность текста" (там же. С. 70). И также в конце
первой части: „Река властно бежавшая по земле. Река властно
текущая. Река властно несущая свои волны. Река как царь. Она
прощалась так, что вот так. А он <уже умерший> лежал как
тетрадка на самом ее берегу". В предпоследней фразе субтекстовое
содержание слов: „так, что вот так" — уже равно нулю, что
снова сильно повышает ее текстовую семантику.
В других авторских ремарках понижение „содержания в плане
общеязыкового сообщения" сказано как неопределенность информации.
Например:
„Он должно быть вздумал когда-нибудь куда-нибудь уезжать".
„Он изображает и вспоминает как он бывало или не бывало
выходил на реку".
Скалы или камни <...> молчанием и умолчанием и
отсутствием звука внушали и нам и вам и ему".
Второй раздел этого произведения озаглавлен — „Когда". Об
этом кратком прозаическом заключении, содержащем тринадцать
806

строк, можно написать, может, целый трактат. Я отмечу
только некоторые особенности, которые благодаря сильному понижению
субтекстового сообщения создают необычайно высокую семиотич-
ность текста.
1. Повторения, то есть общеязыковая избыточность
информации: в первом предложении: приотворил... глаза, но глаза...
приоткрыл .
В следующих трех предложениях: „Он припомнил <...> он
вспомнил, он припомнил, он припомнил..."
В седьмой и восьмой строках повторения сопровождаются
пропуском одного слова: „Тут тень всеобщего отвращения лежала на всем.
Тут тень всеобщего лежала на всем. Тут тень лежала на всем".
В восьмой и девятой фразе четыре раза повторяется: „Пушкин",
а в последней — два раза.
2. Неопределенность общеязыковой информации: дикари, а
может и не дикари..."
3. Необычайное непонятное, даже бессмысленное сравнение: „...с
плачем похожим на шелест дубов, на жужжание пчел, на плеск волн,
на молчание камней и на вид пустыни..." Если в первых трех
сравнениях еще есть какой-то общеязыковой смысл, то в последних
двух — его уже нет — это просто бессмыслица: плач, похожий на
молчание камней, на вид пустыни. Но повторяю — это заметно
только при внимательном анализе текста. Читая или слушая „Где.
Когда", именно читая или слушая, а не анализируя, не „поверяя
алгеброй гармонию", не слышишь общеязыковой или субтекстовой
бессмыслицы, но только необычайно глубокую семиотичность
текста.
Кто же в конце концов он, кончающий собою и после смерти
взглянувший на людей: „приотворил распухшие свои глаза"?
Я вспоминаю термин, введенный Л. Липавским, —
„свидетельские показания". Под этим термином мы понимали личные очень
интимные тексты, которые, несмотря на свою исключительную
субъективность, имеют вне — или надличное значение. Пример
такого текста — молитва скопцов, прощающихся с миром перед
актом оскопления. Я привожу начало ее: „Прости небо, прости
земля, прости солнце, прости луна, простите звезды, простите озера,
реки и горы, простите все стихии, небесные и земные..." (Розанов.
Темный лик. СПб. 1911. С. 81). Тема здесь та же, что и в „Где.
Когда" — прощание с жизнью.
Возможно ли совпадение искусства с свидетельскими
показаниями, то есть может ли быть искусство одновременно и
свидетельским показанием? Да, „Где. Когда" в заключительной части „Когда"
переходит уже в свидетельские показания, оставаясь высоким искус-
807

ством. Тогда и вся эта вещь — искусство и одновременно
свидетельское показание.
Из заключительного раздела „Когда" становится ясным, что
он — это Александр Иванович Введенский. Не случайно и
повторение — замена прямой речи косвенной: „Я забыл попрощаться с
прочим, то есть он забыл попрощаться с прочим". Здесь автор как бы
намекает, что он_ — это „я, А. Введенский".
И в конце стоит „Всё". Это „Всё" — трагический конец жизни
Александра Ивановича Введенского, конец, который он
предчувствовал, ждал.
„Где. Когда" — лучшее или одно из лучших произведений А.
Введенского наравне с „Потей," и „Некоторым количеством разговоров".
И одновременно это „свидетельское показание" последних месяцев,
может даже дней, его жизни в ожидании момента смерти, когда, по
его словам, возможно чудо: „Оно возможно, потому что Смерть
есть остановка времени" („Серая тетрадь"). „Свидетельское
показание" „Где. Когда" так понятно и близко каждому, потому что
каждого ждет это чудо — остановка времени».
См. также 49.
Текст содержит значительный комплекс традиционных для поэтики
Введенского (и «чинарей») мотивов: вода (река, море), дубы, камни, миг.
Ты вся блестела, вся текла; как сладко было мне входить и
далее — мотив текучести приобрел эротический аспект, что также
происходит у Липавского и Хармса.
Все эти шестерки, пятерки — ср. с «Пять или шесть» (21; ср.
также 36).
Всё — см. 19, 101.
46
Впервые — ПСС II. С. 181 — 188 (с иным расположением и
произвольным включением других текстов). Автограф — ЧС.
Под условным заглавием печатаем тексты (за исключением одного),
записанные Введенским последовательно в т. н. «Серую тетрадь» и не
имеющие заглавия. Вопрос об их завершенности вряд ли может быть безусловно
решен, поскольку в поэтике «чинарей» (особенно Хармса) незавершенность
текста — следствие специфического понимания проблемы времени.
Настоящий текст Введенского (как нередко и у Хармса) из
художественного органично переходит в трактат о свойствах времени. В нем
заметны переклички как с собственными иными текстами Введенского, так
и других «чинарей».
Отметим в стихотворном тексте троицу персонажей.
птичка свечка и далее в разнообразных контекстах этот мотив — см.
4, примеч. 4; 13.
808

за ночь как дева вспотело — см. примеч. к 13.
нанюхался эфиру — см. примеч. к 26.
морс, волны — см. примеч. к 11; 38; 40.
Однажды — см. примеч. к 16.
Я семь минут пятого один и далее — игра числами, которые
должны выражать собою то или иное временное содержание, но, как
выясняется, они его не объективируют, поэтому далее следует: Время
единственное что вне нас не существует.
Оно всходит над нами как ноль — см. примеч. к 22.
...а только не понявший, хотя бы немного понял его — см. то же
у Я. Друскина (49).
1.
Я нюхал эфир в ванной комнате — см. 26; рискнем в связи с этим
предположить источник нередкого появления ванны в текстах Хармса.
Чудо возможно в момент смерти. Оно возможно потому что
смерть есть остановка времени — ср. у Друскина (83).
В тюрьме я видел сон — основание для датировки текста временем
после лета 1932 г.; этот и следующий фрагмент соотносимы со «снами»
других «чинарей»: см. 1, примеч. 12; 13.
2.
Пускай бегает мышь по камню и далее — в связи с
окружающими рассуждениями о времени прочитывается как скрытая цитата из
«Стихов, сочиненных ночью во время бессонницы» Пушкина.
3.
Это как бы сабли — см. примеч. к 13.
Это есть что-то целое, что-то остановившееся, это как бы
пространство, мир, комната или сад, освободившиеся от времени —
ср. у Липавского (2).
События — см. примеч. к 21; 39.
47
Впервые — ПСС II. С. 189. Автограф — ЧС.
Половой акт или что-либо подобное, есть событие — можно
угадать, что, сказав «событие», Введенский следом произнесет: «смерть» —
эти два понятия у него неразрывны. Действительно, это слово тотчас
следует в настоящем тексте.
48
Впервые — ПСС II. С. 190. Автограф — ЧС.
...это вносит в жизнь числовой ряд — см. 1, примеч. 2.
Тем же мне и страшно было пребывание в Д. П. 3. — таким
образом, есть основание датировать текст не ранее лета 1932 г.
809

...это Один мы должны бы чувствовать только в последний
миг — см. 1, примеч. 7; 6, примеч. 6.
и наступает слово вдруг — то же, что миг (см. примеч. к 35).
ПРИЛОЖЕНИЕ
49
Публикуется впервые (широко использованы фрагменты текста в
качестве комментария в ПСП и ПСС). Автограф — РЫБ.
Работа Я. Друскина является ключевой для понимания поэтики и
мировоззрения как Введенского, так и других «чинарей».
1 Я. Друскин имеет в виду себя.
2 Н. Харджиев в беседе с Друскиным (1960-е гг.) сообщил, что
термин иероглиф не использовался в искусствоведении. По-видимому, это
впервые осуществил Л. Липавский (из записей автора о «чинарях»).
3 См. примеч. к «Чинарям». Отметим (в связи с принципом
одностороннего синтетического тожества), что в литературоведческих работах
Друскин обычно сохраняет букву д в слове тождество.
4 Условное название стихотворения «Мне жалко что я не зверь» (39).
5 См. Друскин Я. «Материализация метафоры в пьесе А.
Введенского „Очевидец и крыса"» (Автограф — РНБ).
6 В разговоре с Я. Друскиным.
7 В находившемся у Я. Друскина экземпляре «Элегии» стоит
именно «что». Кроме того, он считал, что «кто как» звучит фонетически хуже,
чем «что как» (три «к» сливаются: «ктокак»). Здесь, как и во всех
подобных случаях, сохраняем чтения Я. Друскина.
50
Впервые: WSA. 1985. Bd. 15. S. 405 — 413 (фрагменты
использованы в качестве комментариев в ПСП и ПСС). Автограф — ЧС.
Настоящий текст дополняет предшествующий.
1 См. 84.
2 Я. Друскин писал Г. Викторовой, что «Потец» можно поставить в
театре аналогично «Потопу» И. Стравинского.
3 На этом рукопись обрывается.
ЯКОВ ДРУСКИН
Литературно-философское и искусствоведческое творческое наследие
философа и теолога, музыканта и математика Якова Семеновича Друс-
810

кина обширно и многообразно по тематике, жанру и стилю. Это стихи и
проза, философско-поэтические и философско-религиозные исследования,
трактаты и эссе; это анализ творчества и личности А. Введенского и
Д. Хармса, многочисленные комментарии к произведениям друзей, а также
анализ инструментальных произведений И. С. Баха.
Несмотря на кажущуюся пестроту, во всех работах автора, как пишет
он сам, «есть общее ядро, хотя прямо это, может, и не сказано: Soli Dei
Gloria» <Единому Богу слава (лат.)>.
Ниже публикуются тексты (ЧС), написанные Я. Друскиным во время
интенсивного интеллектуального и ноуменального общения «чинарей» — в
так называемый «чинарный» период, однако он одновременно условен и
безусловен. Условность в том, что в книге представлены работы 1920 —
1930-х гг., либо написанные позднее, но непосредственно связанные с
многочасовыми беседами трех поэтов и двух философов. С другой
стороны, по собственному признанию, автор «инвариантен»: учение,
объединяющее философско-религиозные вопросы с искусством (музыкой и
литературой), остается неизменным в отношении взглядов автора на
основные вопросы бытия в течение всей его жизни, естественно, претерпевая
углубление и расширение круга затрагиваемых им тем на протяжении
почти 40 лет, подаренных ему Судьбою после трагической гибели «еди-
номыслителей», память о которых он пронес через всю жизнь.
Как правило, произведения расположены в хронологическом
порядке. Отступления вызваны тем, что иногда в последующей работе
проясняются вопросы, затронутые в предыдущей, либо тематической близостью
некоторых работ.
В заключение приведем две таблицы, составленные автором в
конце 1960-х гг. Здесь по пятибалльной шкале оценены взаимоотношения
пяти друзей в 1932 — 1935 гг. и четырех в 1936 — 1941 гг.
В
д
л
о
X
в
д
л
1 х
в
3,5
5
4
4
3,5
5
3,5
д
3,5
5
4
3
3,5
4,5
5
Л
5
5
3
3
5
4,5
3
О
4
4
3
3,5
—
—
—
—
X
4
3
3
3,5
3,5
5
3
(16,5)
(15,5)
(16)
(14,5)
(13,5)
(12)
(13)
(12,5)
(11.5)
811

51
Публикуется по рукописи, дополненной автором в 1966 г.
Написано в форме дневника.
1 Ср. Мф. 16. 26; Мк. 8.36.
2 Имеется в виду совместная с Л. Липавским неосуществленная
работа. Принципы ее изложены Я. Друскиным в «Манифесте иерографов»,
записанном в той же тетради, что и первый вариант «Душевного
праздника»:
«1. Метод иерографии — воспоминание: как люди вспоминают свою
жизнь, так иерографы вспоминают жизнь др<угих> людей и предметов.
2. Метод иерографии непосредственен. Иерографы отрицают понятие
границы.
3. Метод иерографии релятивистичен. Иерографы отрицают
преимущество одного понятия или состояния перед другим.
4. Метод иерографии элементарен. Иерогр<афы> отрицают
общепринятые признаки разделения на внутр<еннее> и внешнее, матер<иальное>
и идеальное, психич<еское> и физич<еское>, общее и частное и ставят
на место их отношения первоначальных элементов, основанные на
зак<оне> несоответствия и точке зрения.
Таким образом иерогр<афы> сводят кажущееся богатство
видимого мира к нескольким основным элементам и точкам зрения:
а. Объединяя высокое с низким <,>
б. отрицая субъективные признаки деления <»>
в. обнаруживая в разных явлениях один элемент и тем разбивая
лживые измышления о красоте и богатстве чувств<енного> мира самого
по себе*,
иерог<рафы> тем самым расширяют область сверхч<увственного>
мира, которого преимущества перед чувственным несомненны» (ЧС).
Во второй половине 1940-х гг. автор вновь обращается к вопросу об
иерографии и вспоминает (записано на отдельном тетрадном листке):
«В середине 20-х гг. Леня предложил мне заниматься тем, что он
назвал иерографией. Подробностей я не помню. Возможно, что Леня
хотел составить смысловой словарь слов, то есть словарь, в котором
слова располагались <бы> не по алфавиту, а по смыслу. Корневой словарь?
У Лени были составлены предварительные таблицы родства слов.
Мне кажется, из иерографии и возникла «Теория слов».
3 Ранняя работа автора, впоследствии им уничтоженная.
4 Я. Друскин писал по ночам. Ему оставляли второй ужин за окном
на кухне.
Фраза продолжена с красной строки.
812

5 Одна из примет автора, связанная с магией чисел. Число 4 и
кратные ему Я. Друскин считал благоприятствующими себе. Мистические
свойства чисел занимали всех «чинарей»; см. 1, примеч. 2; 19; 9, примеч.
70; 36.
6 См. примеч. к 26.
7 Александр Иванович Введенский.
8 Пример с чудом остался неизвестным.
9 «...Когда проходит новое и вступает в силу суждение: было и нет,
открывается перед тобою новый мир, который был назван мной вторым
миром, если истинный — первый, а являющийся — нулевой. Когда
видишь второй мир, то не рассуждаешь, а живешь в нем, а что он был,
узнаешь после. Познаешь второй мир не тогда, когда его видишь, а когда
его нет» (из записей 192? — 1928 гг.).
10 «Я нашел свою душу. Я потерял свою душу» — вариант той же
фразы.
11 Менжу Адольф — американский актер 1920 — 1930 гг. Отметим
влияние американского кино, демонстрировавшегося тогда, на творчество
«чинарей».
12 «Впервые письменно я зафиксировал свое разделение в
„Душевном празднике", впервые почувствовал в 1911 г. Это начало моего
самосознания, с его началом и мое разделение: оно было и тогда в двух
формах... радость тайны и страх смерти» (из дневника 1960-х гг.).
52
1 В 1966 г. Я. Друскин сделал подстрочное примечание к данной
работе: «Я не помню точно, как или в каком состоянии записал это, но
помню те состояния, когда часам к 5 — 6 утра я кончил писать. В этих
состояниях было какое-то ощущение мировой жизни. Может, душа
этого — что-то вроде души мира, а само это что-то конкретное мое,
очень конкретное ощущение или состояние, оно было посредником между
мною и мировой жизнью или между мною и душой мира: душа моего э т о -
г о была одновременно душой мира. Через э т о я прикоснулся к мировой
жизни». Мотив полета в разнообразных трансформациях см., в особенности,
в текстах Хармса (см. примеч. к 39); ср. также заключительную формулу
наст, текста с той же у Хармса: «Ответ был чист и краток» (137).
53
Название отсылает к диалогу Платона о бессмертии души «Федон».
Это и то — философские термины автора. Они многозначны. Одно
из возможных значений: «Это — наша эмпирическая жизнь, то —
другая жизнь, видимо или невидимо присутствующая в этой. Два пути: ви-
813

деть то как это (психологизм) или увидеть в этом то (Провидение)» —
дневник Я. Друскина, 1967 г. Из сочинения «Трактат Формула Бытия»
(1944): «Формула существования: это есть то, которое есть это и то».
«Это» и «то» — термины, введенные мною в 1928 г. и
обозначающие члены дизъюнкции и конъюнкции, применяемые при построении
философских систем.
Знал ли Хармс философские определения этих терминов, когда
писал эту вещь <см. наст. изд. 143. — Коммент.> 29 мая 1930 г. или
узнал их позже, я не помню. Если не знал, то тем более интересно такое
неожиданное совпадение не только развития мысли, но даже возникновения
одинаковой терминологии у Хармса и его ближайших друзейп (Друс-
кин Я. Примечания к произведениям Хармса. РНБ. № 16).
Добавим, что и в прозе Хармса этого же периода, например в
рассуждении «О существовании, о времени, о пространстве» (наст. изд. 295), мы
встречаем те же термины это и то.
55
1 Слово «абсолют» как термин в обиход «чинарей» ввел Л. Липав-
ский.
2 Ср. 285<5>.
3 В молодости Я. Друскин придумал для себя формулу, которой часто
пользовался: «У меня ограниченные умственные способности». Но в
беседах иногда добавлял: «А у кого неограниченные умственные
способности?»
4 В этой необычной формулировке заключено все последующее
учение Друскина о связи настоящего, то есть сейчас, не только с
прошлым, но и с будущим.
56
Отметим одно из наиболее употребляемых в символике «чинарей»
число 4, которое, кстати, в связи с мотивом воды, как в настоящем тексте,
находим у Л. Липавского (примеч. к 19; 51, примеч. 5).
57
Печатается по ветхой рукописи. На месте второго слова названия
кусок листа оборван. Слово «мир» вставлено по смыслу. Сплошные и
пунктирные косые линии нанесены автором. Предположительный год
написания указан автором в конце работы: «1928 или 1927».
Словосочетание «соседний мир» как термин ввел Липавский (см.: «Чинари»,
примеч. 9). Отметим «авангардную» пунктуацию.
814

58
Многочисленные коннотации мотива окна встречаем у всех «чинарей»
(см. примеч. к 13).
59
1 См. примеч. 9 к работе «Душевный праздник» (51); см. также 55.
2 См. работу «Щель и грань» (66).
60
Ср. оппозицию жидкости/твердости наст, текста с аналогичной в
«Исследовании ужаса» Л. Липавского (2).
62
1 Ср. у Хармса: «Давно я не садился и не писал...» (135).
2 В этой фразе проявилось свойственное «чинарям» ироническое
отношение к «наукообразию», к преклонению перед возможностями
науки.
3 Возможно, под «вещью» Я. Друскин подразумевает стихотворные
части текста, «образование» которых поясняют прозаические вставки.
Свои работы (не трактаты и не исследования) он всегда называл
«вещами». Но возможно, что это и его духовные состояния, возникавшие
при писании (см. п. 1 текста 63). Ср. также многообразные вариации
этого слова в заглавиях текстов Хармса (213 и др.).
4 См. «Манифест иерографов» в примеч. 2 к работе «Душевный
праздник». Возможно, «биерограф» вспоминает выводы, которые он
делал, «будучи иерографом». Оба слова придуманы автором.
5 Ср. «Щель и грань» (66) — «грань двух столкнувшихся ничто».
Термин «ничто» будет играть огромную роль в философско-религиозном
учении Я. Друскина (см. работы 1960-х гг.: «Творение мира из ничто»,
«Дьявол в виде ничто — цт| öv» и др. См. — Аре: Тематический
выпуск «Бездна». 1992. С. 148 — 151).
63
Рассуждение написано на длинных листах (образца 1920-х гг.).
Пронумерованы листы, начинающиеся с заглавия произведения. Однако
определения терминов, предшествующие последнему, также пронумерованы,
но не включены в общую пагинацию, хотя написаны на таком же листе
и относятся к этому же произведению.
815

Наст, текст можно в разных аспектах соотнести с текстами Хармса:
его форма, структура напоминает квазитрактаты Хармса; с ним
соотносятся заглавия нескольких его текстов; в «Измерении вещей» находим
«11 утверждений Даниила Ивановича Хармса», соотносимые с 11
предложениями Я. Друскина. См. также примеч. 3 к предыдущему тексту.
1 Ср. с текстом Я. Друскина под таким заглавием (92).
64
1 Возможно, между этой строкой и предыдущей нет пробела. В
рукописи вся строфа написана на обороте листа.
2 В 1967 г. Я. Друскин сделал следующее подстрочное примечание:
«Одно выходит из себя, одно будет в другом, и все же на небе» — это то, что
я потом (или тогда же?) называл неудержанием, потом: Бог, как то, что Он
есть, больше того, что Он есть, и все это, в сущности, философская
формулировка религиозного кеносиса (Флп. 4, 12), которой я тогда еще не знал".
65
1 Согласно «Рассуждению о двух во всем одинаковых вещах»
Я. Друскин называет вещью любое что-либо, в том числе предмет,
состояние и т. д. Естественно, речь идет о духовных состояниях. В данном
контексте случайные события (небесное волнение, расхождение туч)
открывают «самостоятельные сущности» духовного мира. Это равносильно тому,
что значительно позднее (в 1960-е гг.) автор назвал «неслучайной
случайностью». В дневнике он пишет: «В жизни есть события, которые
кажутся вначале случайными, а потом, обдумывая их в контексте других
событий, обнаруживаешь в них целесообразность, даже преднамеренность, но
трансцендентную, то есть не зависящую от воли людей <...>. Это
ощущение может быть только у верующего — ощущение Провидения».
Применительно к «чинарям» похожие рассуждения читаем в
«Разговорах» Липавского: «Интересно, что подходящие друг другу люди
находят, натыкаются один на другого как бы случайно, но как закон всегда»
(9). Категория случайности (случая) очень важна и для других «чина-
рей» (см. примеч. к 21; 39).
2 «Случайно необходимая форма» — в этом словосочетании первое
слово, казалось бы, противоречит второму, но это и есть та же «неслучайная
случайность».
66
Некоторые детали конструкции этого текста и лексики позволяют
соотнести его с текстом Хармса «Я вам хочу рассказать» (153).
816

1 Через все творчество Я. Друскина проходят две, казалось бы,
противоречащие друг другу, но у него гармонично сочетающиеся линии:
поэтичность и «формульность» (вторая усиливается в 40-е годы). В этом
произведении впервые встречается выражение «формула неба». Позднее
появятся: «Формула Федона» <1929?>, «Формула несуществования»
(вариант — «Формула несуществующего») — 1943 г., «Трактат Формула
Бытия» — 1944 г., «Трактат Формула Творения» — 1953 — 1979 гг.
2 Желтый свет у Я. Друскина — признак чего-то ужасного и в то
же время притягивающего.
3 Дерево, его ветви и листва, «деревья во время дождя», «случайное
расположение деревьев в саду или в лесу» — каждое из этих
выражений имеет свой смысл и является иероглифом в смысле, введенном Л. Ли-
павским и углубленном Я. Друскиным. Последний дает следующее
определение «чинарного» смысла термина «иероглиф»: «Иероглиф —
материальная ситуация, которая как материальная уже не материальная, а
духовная или душевная... только понятие материальности надо расширить».
Или иначе: «Иероглиф — знак, как то, что он есть (выделено мной. —
Коммент.), есть другое». В отличие от иероглифа, «символ — знак,
указывающий на что-то другое».
У Д. Хармса также встречается иероглиф в образе дерева или
деревьев (ПСХ 1.264); материальная ситуация — созерцание деревьев
переходит в духовное состояние автора.
67
Написано, по-видимому, вслед за работой «Щель и грань» и
является ее продолжением.
1 Рискнем предложить интерпретацию этой «старой сварливой
женщины», вызывающей страх, как аналог страшных старух Хармса; см.
также 7, примеч. 6; 8, примеч. 2; 11; 40.
67*
Продолжает предыдущую работу.
1 Последние четыре абзаца перекликаются с рассуждением А.
Введенского о современном романе (см. 9).
68
Является продолжением предыдущей работы.
1 Ср. с Хармсом (140<5>).
2 Ср. 2: замедление времени («минута будет часом»), как признак
конца света; таких «растягивающихся» минут немало найдем у Хармса, а
27 «Сборище друзей...», т. 1
817

в качестве примера из Введенского приведем «Куприянова и Наташу»
(33). См. также 99, запись 1939 г.
3 Ср. 2; чувство одиночества нарочито примитивно
отождествляется с отсутствием знакомых.
4 См. примеч. 9 к работе Я. Друскина «Душевный праздник» (51).
5 Можно сравнить фразу «...тогда я стоял...» с началом текста
Введенского «Где» (45); Друскин прочитал его только в 1960-х гг.
6 Скрытая цитата; ср. Кол. 3.11; Еф. 1.23.
7На отдельном листе, помеченном W, Друскиным записаны схема и
текст, являющиеся развернутым примечанием к предыдущим четырем:
I Грань и соприсутствие
1. Грань и плоскость
A. Щель и грань
а. щель
б. граньу
B. Плоскость
2. Соприсутствие
А. Соприсутствие
Б. За соприсутствием
II Мир сдох
(2)
(1)
(3)
(4)
(5)
(6)
7 сфер
Мы исследовали 6 сфер:
1. Грань — абсолютно потусторонний мир первый.
2. Щель — абсолютно потусторонний мир второй.
3. Плоскость — потусторонний мир в этом мире или потусторонний
мир как этот или в форме этого мира.
4. Соприсутствие — потустороннее этого <нашего> мира.
5. За соприсутствием — потустороннее в этом <нашем> мире или
этот мир с потусторонним.
6. Сдох мир — этот <наш> мир без потустороннего. — Тогда он
сдох и готов для 7-й сферы:
7. Грань и снова так же.
Таким образом мы видим, как потусторонний мир тускнеет (1 — 3)
и как само потустороннее тускнеет, силы же мира растут (4 — 6), и когда
потускнеет, то мир вдруг сдох, и снова открыто место для грани (7) —
грань же не тускнеет и всегда есть.
818

69
1 Вей мир — горе мне (идиш). Обратим внимание на игру слов:
мир = mir.
70
1 Первое, еще не осознанное прикосновение к тайне жизни (май
1911 г.).
72
В качестве парафраза наст, текста могут рассматриваться тексты
Хармса «О явлениях и существованиях» (226, 227).
73
Написано на отдельных листках, вырванных из узкой ученической
тетради.
1 Один из принципов философского учения Я. Друскина — любая
философская система не должна быть замкнутой. Он писал: «Ошибка
системы в полноте. Случайность присутствует всюду, ее нельзя отделить
от существующего».
2 Категория вечности — одна из важнейших у «чинарей» и связана
с проблемой смерти — см. примеч. к 24.
3 См. Ион. 4.11.
4 Ср. Лк. 18.11.
5 Ср. Мф. 7.9—11.
74
1 Значительно позднее (в конце 1960-х гг.) автор запишет в дневнике:
«Я жизнь свою продумал, а мысли пережил».
2 Ср. текст у Хармса (281 <4>).
75
По форме эта работа напоминает «Пять неоконченных
повествований» Д. Хармса (300). В обращении «дорогой Яков Семенович»
прослеживается реальная связь Хармса и Друскина. О том же
свидетельствует текст Хармса «Связь» (299).
1 Вопрос о подарках интересовал всех «чинарей» (см. 9, примеч. 103;
301).
27* 819

2 Так оканчиваются тексты Введенского и Хармса.
3 О небольшой погрешности см. «Чинари», примеч.; 9, примеч. 25.
4 См. работу Я. Друскина «О желании» (89).
5 Последний пункт исследования Друскина пересекается с пятым
пунктом упомянутого выше трактата Хармса. Интересно, что здесь
происходит возвращение к началу работы: от несовершенного подарка к
совершенному — круг замыкается.
В дневнике Я. Друскин записал те же слова Хармса в более
широком контексте: «Счастлив человек, которому Бог дал жизнь как
совершенный подарок, то есть красивый и бесполезный, с которым не жалко
расстаться». Не есть ли это предчувствие Хармсом собственного
трагического конца?
76
Непосредственно примыкает к работе «Пять исследований».
Стилистика этой вещи отчасти напоминает прозу Хармса.
1 Ср. рассказ Хармса «Один человек лег спать верующим, а проснулся
неверующим» (250).
2 Здесь, по-видимому, описка: не «четверо», а «трое».
77
Наст, текст является как бы продолжением предыдущего.
1 О вестниках см. «Чинари», примеч.; примеч. к И; 83, 84, 298.
2 О несостоятельности любого спора ср. у Введенского (42).
78
1 См. примеч. к работе «Чинари» и 9, примеч. 25.
79
Название условно. Работа написана на нескольких пронумерованных
листках, вырванных из узкой ученической тетради и вложенных в ее
бумажную обложку. Начала нет, первая страница под номером 7а.
1 С этого места в рукописи начинается сплошной текст.
«Тосветный мир» представляется автору в виде иероглифа — в
образе «тосветного дерева». См. также 81, примеч. 1.
3 Мотив круга (-колеса-нуля) широко представлен у «чинарей» (4,
примеч. 3; 9, примеч. 15; 43).
820

80
Я. Друскин на отдельном листе обозначил содержание данной
работы:
1. Начало
2. Бог мысль слово начало
3. Две природы
4. Бог не стал другим
5. Бог сверх меры
6. Бог вечен
7. Бог свободен — случ<айное> и отд<ельное>
8. Начало и мир в начале
9. Ничего
10. Бог принял ничто
11. Начало Бога
12. Творение мира
13. Свобода и благодать
14. Три пути
15. Два места и четыре определения
16. Намерение
17. Внимание Бога
18. Первое место мира
19. Второе место мира
20. Конец
Помимо насыщенности настоящего текста многообразными « чинар-
скими» мотивами (окно, вода, символика числа 4), отметим оппозицию
вечно/невечно, которую см. также у Хармса (Устинов и Кобринский.
С. 459; примеч. к 24).
81
В этой небольшой работе затрагиваются важные для творчества
«чинарей» понятия: время, мгновение, событие, память (то есть прошлое).
1 Первая фраза «Разговора...» отсылает к «Пяти неоконченным
повествованиям» Хармса (см. 300). Пункт 15 этих повествований гласит:
«Философ гулял под деревьями и молчал, потому что вдохновение
покинуло его (курсив мой. — Коммент.)». Несомненно Друскин читал
«Разговор...» Хармсу. Не случайно и повествование последнего обращено к
«дорогому Якову Семеновичу». Здесь также у Хармса присутствует
иероглиф в образе деревьев — пункт 14 того же повествования (см. примеч.
3 к работе «Щель и грань»): «...перейдем к следующей тихой повести о
деревьях», так же как и у Друскина в заключительной фразе эссе о
«случайном расположении деревьев в саду или в лесу». Напомним, «случай-
821

ное» у Друскина — это «неслучайная случайность», то есть
Предопределение. Деревья расположены не по человеческому «порядку».
«Случайность присутствует всюду, ее нельзя отделить от существующего», — пишет
автор в дневнике.
Согласно Одностороннему синтетическому тожеству Я. Друскина (см.
примеч. к работе «Чинари» и 49, примеч. 3): «Я абсолютной
свободы есть я абсолютной свободы, тожественное я свободы выбора; само я
свободы выбора не тожественно я абсолютной свободы, но есть рабская
свобода выбора, то есть своеволие и грех». О понятиях абсолютной
свободы и свободы выбора (или рабской воли) см. два эссе Я. Друскина:
Грехопадение // НМ. 1993. № 4. С. 206 — 212; «О рабской воле
и абсолютной свободе человека» // Рукопись — ЧС.
2 Согласно Я. Друскину, начало мгновения есть возвращение к
абсолютной свободе, к себе (но не к себе самому). «Если бы конец
мгновения не терялся, я бы умер в мгновении», — пишет Друскин в дневнике.
Автор вводит понятия я и я сам. С рождения человек сам — это
следствие первородного греха, унаследованного им от ветхого Адама (см.
упомянутое выше эссе «Грехопадение»). В мгновении (или сейчас) —
во вневременном состоянии, в котором, по словам автора, мелькает
вечность, — он возвращается к себе. Если это состояние длится, то
человек, если он не святой, уже все совершил в этой жизни, то есть умер.
Интересно также, что, говоря о времени как о прошедшем, настоящем
и будущем, Хармс утверждает: «...нет прошедшего без настоящего и
будущего, или настоящего без прошедшего и будущего, или будущего без
прошедшего и настоящего» (295, 296). Частично это совпадает с
утверждением Друскина, что сейчас, или мгновение (у Хармса — настоящее),
зависит от будущего, так как в конечном счете: «Характер смерти
определяет характер жизни» (дневник). Аналогичные рассуждения Хармс
проводит для пространства, деля его на «там», «тут» и «там» (То же).
Соблазнительно сопоставить настоящее и тут с часто употребляемыми
Друскиным (в последующие годы) терминами здесь и сейчас. Не
исключено, правда, что аналогия только внешняя, поскольку у последнего здесь —
не пространственная координата, сейчас — не временная.
82
Впервые: Gnosis / Гносис. New York. 1990. № 9. С. 96 — 105.
Своеобразная притча, написанная в гротескной манере. В творческом
наследии автора является исключением по стилю и по форме изложения,
по как бы «обратности» написанного и того, что читается между строк.
Для понимания требуется некий ключ. Этот ключ —
литературно-философские труды Я. Друскина и основные вехи, определившие его
творческую судьбу.
822

Само название притчи вызывает одновременно три ассоциации: во-
первых, с названием повести «Учитель словесности» А. П. Чехова —
писателя, которого Я. Друскин очень ценил и, пожалуй, единственного в
русской литературе, кого он называл «смиренномудрым». Во-вторых,
возможно, это дань памяти школьному учителю Л. В. Георгу, давшему, по
воспоминаниям Я. Друскина, ему больше в каких-то существенных
жизненных вопросах, чем все другие учителя, не только школьные, но и
университетские. И наконец, сам автор некоторое время преподавал в фаб-
завучах Ленинграда.
Целая цепь аллюзий автобиографического характера возникает при
чтении притчи, но воспринимаются они как отражения в кривом
зеркале. Несомненно, старый учитель — сам Друскин. Об этом
догадываешься не потому, что автор некоторое время преподавал в фабзавуче, а
по мыслям главного героя и намекам на события, о которых читаешь
между строк. Попытаемся «расшифровать» притчу, сопоставив ее
содержание с реалиями жизни автора.
Прежде всего — о главном: почему автор, которому к моменту
написания этой вещи исполнилось 30 лет, изображает себя стариком, да еще
со столь отталкивающей внешностью? Почему он общается с
сомнительной компанией? Почему учитель рассказывает своим, по-видимому
молодым, знакомым грязные анекдоты? Ответ на эти и другие, могущие
возникнуть вопросы, как представляется, следующий.
В геометрии известен метод доказательства теорем от противного.
Нечто подобное используется здесь.
У Я. Друскина было очень сильно развито чувство вины и
ответственности за грех: своих поступков, своих мыслей, за грехи своих
близких, наконец, за первородный грех ветхого Адама в себе самом. Мысли
о духовной ответственности не только за себя, но и за всех, с кем общался,
отражены в дневнике, который он вел с 1928 по 1979 год. Поэтому не
случайно среди эссе есть такие: «Я виноват за всех», «Грех», «Дьявол»,
«Дьявол в виде ничто — цт| öv» (первое — рукопись, ЧС; другие
опубликованы: ИЛ. 1991. № 8. С. 52 — 56; Аре: тематический выпуск
«Бездна». 1992. С. 148 — 151).
То, что представляется ему духовными недостатками, в иносказании
Друскин заменяет физическими. Если в дневнике он резко осуждает себя
за духовную сонливость, то есть отсутствие постоянного духовного
бодрствования, то в притче его герой наделен отталкивающей внешностью и
неприятным поведением. В то же время низкое подменяется высоким.
По глубокому убеждению автора, Учитель с заглавной буквы один —
Христос. Согласно методу «от противного» 12 апостолам соответствуют
12 знакомых учителя — членов сомнительной компании.
Перейдем теперь к самой притче. Что это за компания, которая
регулярно собирается по вечерам, ведет пустые разговоры, смеется над соб-
823

ственной чистотой, — не люди, а «шелуха, оставшаяся после нетления
ядра»? Автор, глядя в кривое зеркало, видит в нем не этих
опустившихся людей, а своих друзей-«чинарей» и вспоминает беседы, которые они
ведут, регулярно встречаясь по вечерам.
Какие же вопросы затрагивает Учитель в притче? Они те же, что будут
волновать Я. Друскина многие годы, точнее — всю жизнь. Читаем в
притче: «...исчезают события, время обнажается. Мы почувствовали ужас
времени». О времени и разрыве времени мгновением, когда происходит
Событие, автор напишет и в «Признаках вечности» — 1934 г., и в
«Феноменологии времени» (см. «Теоцентрическая антропология» —
1964 г.), и в «Сейчас моей души» — 1970-е гг., и в «Трактате Формула
Творения» — 1954 — 1979 гг.
Далее: «Он сидел и думал: к кому пойти. У него была тоска по
душам. Но души истощались, души тощали, худели и таяли...»
Рассуждения о душе также одна из основных тем Друскина (см. «Душевный
праздник», «Полет души» — 1928 гг.; «Симфония, или О состояниях души
и пространствах мысли» — 1942 г.; «Теоцентрическая антропология»;
«Сейчас моей души» и др.).
И наконец, тема одиночества, связанная с отсутствием внутреннего
понимания между людьми. В притче Учитель говорит: «Не помню, как это
случилось, но я остался один... И тоска по людям все росла... Но
однажды вдруг оказалось, что у меня не было больше знакомых и пойти мне
было не к кому». А вот что пишет автор в конце 1970-х (один из
вариантов «Чинарей»): «Я... остался один. Не потому, что у меня мало
знакомых. Я один, потому что нет... понимания, то есть никто никого не
понимает. Но чтобы было действительное внутреннее понимание, а не
лицемерие, раньше должно быть полное непонимание, я должен остаться один:
я и Бог...» (см. также «О понимании», «О прикасании» — 1930-е гг.; «Я
и ты» // Вопросы философии. 1994. № 9. С. 207 — 213; «Я —
Ты — ты» — 1970-е гг.).
Помимо того что автор словами Учителя излагает свои мысли,
интересно также совпадение некоторых событий в притче с фактами из
биографии Я. Друскина.
Так, например, в 5-й главе потрясенный ужасом герой рассказывает о
приснившемся ему покойном учителе. Такой сон действительно приснился
автору в ночь, когда ему исполнилось 30 лет (15.07.32), и оказал
огромное влияние на все последующее творчество Друскина.
Следующий факт. В притче читаем: «Мы спали, и Учитель спал
вместе с нами... И мы ждали ночь, которая должна разбудить нас».
Казалось бы, — бессмыслица — ночью люди спят,. Но во-первых, автор
имеет в виду духовную сонливость, а не физическую. Во-вторых, он всю
жизнь писал по ночам (см. «Душевный праздник»: «Я люблю ночь,
тишину, неторопливость...») — тогда в нем пробуждалось вдохновение.
824

Еще один мелкий, но любопытный штрих: «...он (Учитель. — Ком-
мент.) думал о том, как он будет диктатором в Олигархии...» Здесь автор
вспоминает игру, которую вели он и Л. Липавский в самом начале
1920-х гг. Не помню, кем был в придуманной ими Олигархии
Липавский, а Друскин был диктатором, и они развлекались тем, что издавали
законы этой Олигархии, целью которых было противодействие
техническому прогрессу: малоэтажность домов («сбрасывание верхних
этажей» — из дневника), сокращение размеров городов (уничтожение
новостроек), ограничение скорости всех видов транспорта и т. д.
Эта работа свидетельствует об инвариантности личности автора, всю
жизнь обращавшегося к экзистенциальным проблемам бытия.
83
Глава «Вестники и их разговоры» опубл.: Логос. 1993. № 4.
С. 91 — 92.
Настоящий текст аккумулирует многообразные понятия, входившие в
круг размышлений «чинарей»: равновесие, погрешность, событие, деревья,
случай. О содержании термина «вестник» см. также: «Чинари», примеч.;
примеч. к И.
Отметим повторение слова «Разговоры» в названии произведения
Введенского «Некоторое количество разговоров...», написанного в 1936 —
1937 гг. «Разговоры...» Друскина обсуждались на встречах «чинарей», о
чем известно из дневника автора и записной книжки Хармса.
Необходимо также подчеркнуть, что философские термины
Друскина это и то не являются ни «первичными логическими понятиями»
(Логос. 1993. № 4. С. 72) — они не имеют никакого отношения к
логике, ни «простейшими терминами обиходного языка» (Там же. С. 90),
ни терминами, введенными «в противовес традиционным философским
терминам» (ПСС. I. С. 14). «Простейшими» эти термины можно
считать только по количеству содержащихся в них букв, а «противовеса» им
просто нет. См. примечание к «Формуле Федона» (53).
Не думаю, что «вестники» — «метафора творческого вдохновения»,
как полагает швейцарский ученый Ж.-Ф. Жакар (см.: Жаккар I. С. 129).
Скорее — некое прикасание к тайне жизни, без которого невозможно и
творчество. Это следует из письма Друскина к Хармсу («Как меня
покинули вестники»): «Теперь, когда нет желаний, нет вдохновения и
вестники покинули меня...», то есть автор разделяет три причины, мешающие
ему «писать и думать».
Термин «контингентность» применен в смысле, не вполне
соответствующем Аристотелевому. «Но терминология, — пишет Друскин, — право
автора, если она достаточно обоснована. Я бы определил так:
контингентность — это случайная неслучайность или неслучайная случайность (см.
825

примеч. 2 к „Простой вещи". — Коммент.). <...> Но здесь есть и
второй момент — экзистенциальный. <...> Контингентное всегда фактич-
но, любой факт, наступивший сейчас, мог сейчас и не наступить.
Евангелие и дает понимание смысла фактичности — фактичности
контингентного, то есть его не абстрактности, а экзистенциальности».
Под «разговорами» Я. Друскин подразумевает соответствующие главы
«Разговоров вестников».
К настоящему тексту Я. Друскин сделал впоследствии несколько
комментирующих записей в дневниках:
«В ночь, когда мне исполнилось 30 лет, пришел Георг и... мне было
указано на погрешность. Я стал писать иначе, написал „Разговоры
вестников" (1950).
До Георга я был на внешнем месте. <...> Еще оставалась вера в
понимание. С его приходом я перешел на внутреннее место, понял
частичность и приблизительность. Георг — окончательное разоблачение ума
(1956).
«Разговоры вестников» — обоснование невозможности всякой
системы, даже частной (1949).
Чтобы понять «Вестников», надо знать всю историю философии. Или,
не зная истории философии, воспринимать творчески. <...> Если
человек может стать соавтором чужой вещи, ему не надо знать истории
философии. Введенский, Липавский, Хармс, Олейников были действительно
соавторами «Вестников», поэтому Хармс и мог сказать: «Я вестник».
Оригинальные мысли рождаются из ничто, но на определенной
исторической почве. Так как из ничто, то не надо знать историю, то есть
предшествующее развитие. Так как на определенной исторической почве, то
надо знать историю (1967).
В «Вестниках» я написал: «Меня интересует порядок событий,
имеющих ко мне отношение, я нашел некоторую погрешность в порядке
событий, имеющих ко мне отношение. Эта погрешность и есть начало
философствования, стимул всякого человеческого действия и жизни. Именно
эта погрешность, а не тщеславие движет творчеством: желание определить
свое место в жизни ... не эмпирическое, а трансцендентальное (1966).
В „Вестниках" я понял случайность и контингентное^ — частный
случай и небольшую погрешность в некотором равновесии, поэтому же
нетелеологичность некоторых событий в моей жизни — 2-й и 3-й
разговор (1966).
История небольшой погрешности. <...> Непонимание, недоумение,
боль нельзя исключать из погрешности. <...> Некоторое непонимание есть
понимание. По-видимому, я это понял еще в Александровском парке, когда
возникло „О деревьях" (1944).
Что было у меня, когда 35 лет назад я ходил в Александровский парк
и у меня возник 3-й разговор? Это была молитва, хотя я и не произно-
826

сил слов молитвы. Обычные люди, не монахи и не отшельники, большей
частью, может быть, молятся не тогда, когда произносят слова молитвы, а
когда не произносят, в некотором состоянии, в некотором строе души
(1968).
Если в „Вестниках" я писал о воздержании от суждения, то я
действительно видел некоторую абсолютную реальность во внутреннем
молчании (1969).
<...> Постоянный строй души, определяемый моей абсолютной
инвариантностью, данной мне от Бога. Это и есть то, что я писал в Первом
разговоре (1944). Но именно в „Вестниках" не-суд, не-суждение:
некоторое сомнение и воздержание от суждения (1969).
„О некотором волнении и некотором спокойствии" — третья ступень
знания — созерцание, мудрость (1945).
В Первом и Втором разговоре: то и не то (их смысл многозначен. —
Коммент.):
1) логически неопределенное отрицание;
2) различные виды трансцендентности: не то — за тем;
3) сомнение;
4) оба одно: одно два* (1946).
Путь обращения имеет свои стадии. <...> Во-первых, качественные
скачки-повороты (Второй разговор). Во-вторых, <они> абсолютны
(1966).
Сейчас (или мгновение. — Коммент.) имеет начало, конец его
утерян. То, что в „Вестниках" я назвал поворотом, и есть возвращение к
началу, к сейчас (1975).
„О деревьях" — возвращение к конкретности. До 1932 г. — небо.
С 1932 г. возвращение на землю и соединение небесного и земного. <...>
Только в некотором равновесии с небольшой погрешностью есть жизнь
(1970-е гг.).
У Хайдеггера — Gegend. У меня в Третьем разговоре —
окрестность, причем в том же смысле. У Гуссерля — tno%i\. У меня то же, но
по-русски: воздержание от суждения. И снова в том же смысле ...
религиозное обращение (1969).
„Характеры преобразований" — о методе (1946).
Частные преобразования необходимо прерываются инвариантными,
только так повышается степень частного преобразования (1967).
Почему во множественном числе — „Разговоры"? — Я думаю, в этих
вещах есть некоторая полифоничность (1977)».
У автора без дефиса.
827

84
Текст составлен в форме письма Д. Хармсу. Несмотря на то, что
Друскин и Хармс часто встречались и жили недалеко друг от друга, они
иногда обменивались посланиями. Хармс сразу же ответил на это
письмо текстом «О том, как меня посетили вестники» (298).
1 «Вестники покинули» в ночь на 16 августа 1934 г., когда автор
сидел у постели умирающего отца.
2 См. первую фразу работы Я. Друскина «Разговор о времени». Ср.
«Пять неоконченных повествований» Д. Хармса, пункт 15 (81 и 300).
85
Впервые: Логос. 1993. № 4. С. 94 — 96. Вместе с шестью
последующими работами по замыслу автора составляет единое целое.
1 «Что-либо — это несуществующее до обозначения ..., но до
обозначения его как бы нет. <...> Но в этом несуществующем есть
некоторая реальность» (см. 93).
2 Это в отличие от того — ср. тексты Хармса (295, 296).
3 То есть часть — то — больше целого — чего-либо.
4 Сказать «...до того, как было сказано» — предварение.
5 Событие — это начало сейчас («конец его утерян»).
6 «Слово нарушило равновесие. Первоначальное Слово нарушило
равновесие ничто, создав мир — погрешность к ничто перед Богом»
(Я. Друскин. Дневник).
7 См. «Разговоры вестников» (83).
8 Философская система не должна обладать полнотой. См.
рассуждения автора в связи со сном о Л. В. Георге («Чинари»).
9 «Поворот» — возвращение к началу, к сейчас.
10 То есть человек живет не настоящим, а прошлым — тем, чего уже
нет.
86
Впервые: Логос. 1993. № 4. С. 97 — 99.
1 «Близость», «имеющее ко мне отношение» — по-видимому,
синонимы прикасания к тайне жизни.
2 Ср. в «Вестниках и их разговорах» (гл. 4 «Разговоров вестников»):
«Расположение деревьев... не имеет порядка. Также определенное
место, где корни выходят наружу, случайно (в обоих случаях курсив
мой. — Коммент.)». Случайность автор противопоставляет порядку, то
есть человеческим законам, в действительности же речь идет о
«неслучайной случайности» (см. примеч. 1 к работе «Простая вещь» и 4 к работе
828

«Движение»). Ср.: Хармс Д. Числа не связаны порядком... (294).
3 Таким образом, точки (как и у Хармса) различаются не количественно,
но своим качеством, то есть близостью или отдаленностью от авторского я.
4 См. примеч. 1 к работе «Это и то» (85).
5 Согласно учению автора небольшая ошибка (или погрешность)
присутствует в любом состоянии жизни (ср. также: «Чинари», примеч.; 9,
примеч. 25).
6 «Направление» — не в пространстве.
7 «Ряд» — не во времени.
8 Существует три варианта работы «Окрестности вещей». Первый
написан в конце 1920-х гг. Ниже публикуется последний вариант. Этим
объясняется кажущееся хронологическое несоответствие ссылки автора.
9«Новая система» — это мгновение или сейчас.
87
Впервые: Логос. 1993. № 4. С. 99 — 101.
1 «...Вещи не существуют до названия» — ср. Быт. 2, 19 — 20. См.
также в «Вестниках и их разговорах»: «Название предмета есть его начало».
2 О числах см. рассуждение Хармса в отрывке «Числа не связаны
порядком...» (294).
3 Я. Друскин различает качественно разные понятия мгновения (или
сейчас) и времени. Это характерно для «чинарей», в особенности для
Введенского (см. «Серую тетрадь»; см. также: 1, примеч. 7; 6, примеч. 6).
4 Знакомый иероглиф: случайное расположение деревьев. В этом
рассуждении автор пишет о том, что значительно позже (в 1960-е гг.)
он назовет «неслучайной случайностью»: «Некоторое событие, когда
оно происходит, кажется случайным. Но затем, рассматривая его в ряду
других событий, чувствуешь его целесообразность, даже преднамеренность,
то есть Провидение». Такой неслучайной случайностью является
мгновение — прорыв во времени, — связанное с неподвижностью и
вечностью.
Итак, с одной стороны, имеем: случайность — отсутствие порядка —
неподвижность — вечность, с другой: порядок — движение — время. См.
также 83.
88
Эссе в форме письма, обращенного к Л. С. (Липавскому).
1 «Соседний мир» — уже встречавшийся термин (предложенный
Липавским). Я. Друскин поясняет: «Нет двух одинаковых миров. Каждый
человек видит тот же самый мир по-своему, у каждого свое представление
мира — свой мир; я могу назвать его соседним моему миру». Этот термин
829

«чинари» понимали в широком смысле — и как мир другого человека, и
как мир какого-либо животного, и даже как некий воображаемый мир.
2 Под тяжелыми обязанностями автор понимал преподавание
литературы, позднее математики, в вечерних школах, фабзавучах и техникумах
Ленинграда, которое отвлекало его от основного дела.
3 «Сейчас» или «мгновение», — прорыв во времени. Оно и
является признаком вечности. «Потом» — это будущее. Его еще нет, есть
только настоящее — сейчас.
4 В данном случае, возможно, «это — наш эмпирический мир, то —
иной мир, явно или неявно присутствующий в этом» (Я. Друскин).
В 1940-е гг. в работе «Трактат Формула Бытия» автор излагает ту
же мысль в виде формулы: «Это есть то, которое есть это и то».
89
Эссе в форме письма Л. С. (Липавскому).
1 «Окончательность» — термин А. Введенского, относящийся к
необратимому событию — к смерти.
2 Ср. в тексте 55.
3 Прошлого уже нет, будущего еще нет, есть только настоящее —
сейчас. Ср.: Хармс Д. О существовании, о пространстве, о времени, п. 30
(295). Ср. также: Введенский А. Серая тетрадь (46).
4 Одна из неслучайных случайностей? — Вспомним об отношении
Я. Друскина к числу 4 и кратным ему (примеч. к 19; 51, примеч. 5; 9,
примеч. 70; 36).
5 «Соседний мир» — см. примеч. 1 к работе «Признаки вечности» (88).
90
Эссе в форме письма Д. И. Хармсу.
1 Рассуждение о состояниях голого человека встречаем в нескольких
текстах «чинарей», в том числе связанных с мотивом бани. См. 9,
примеч. 49. Отметим непосредственную связь настоящего текста с
предыдущими, трактующими мотив вестников.
91
1 Жизнь состоит в нарушении и восстановлении равновесия. «Полное
равновесие — не жизнь, смерть» (см. примеч. к работе Я. Друскина
«Чинари», а также 9, примеч. 25).
2 См. примеч. к работе «Чинари», а также 3 к работе «Щель и грань»
(66).
3 Здесь снова мотив «случайности», в которой есть целесообразность
(фигура).
830

92
1 По-видимому, речь идет о рассуждении из работы «О прикасании»
(рукопись в ЧС).
2 Эту фразу можно сопоставить с позднейшей из дневника автора
(«Перед принадлежностями чего-либо»): «Самое далекое, абсолютно не
мое — самое близкое, абсолютно мое», представляющей собой скрытую
цитату из Аврелия Августина («Исповедь». Кн. I, IV).
3 См. в работе Я. Друскина «Чинари» о сетке, налагаемой нами на
мир; см. также у Липавского (1, 2).
4 Иероглиф, некоторый материальный образ, использованный в
четвертой главе «Разговоров вестников» («деревья в саду во время дождя»).
5 См. работу Я. Друскина «Разговоры вестников» (гл. «Вестники и
их разговоры» (83).
6 Это значение — иероглиф, определяющий некоторое духовное
состояние автора (или другого я).
7 Здесь Я. Друскин обращается к центральному для его творчества
вопросу соединения гносеологии и онтологии. В дальнейшем эта
интенция приведет его к открытию формулы существования — «это есть то,
которое есть это и то» («Трактат Формула Бытия»).
8 В тетрадь с работами «О понимании» и «Окрестности вещей»
вложен листок со следующим авторским текстом: «Точные названия не
имеют значений. Замечая три или четыре вещи, я говорю: несколько.
Нельзя упоминать точного числа вещей, также указывать порядок
следования одного за другим. Если есть два названия, то это две вещи, но если
названия точные, то значения совпадают. При исследовании вещей надо
указывать направления, при этом названия вещей будут точными, но
названия направлений приблизительными. То же самое относится к
исследованию направлений, тогда приблизительным будет название мест или
значений». Нельзя не отметить, что здесь автор фактически формулирует
своеобразный гносеологический принцип неопределенности. См. у
Введенского «Некоторое количество разговоров...» (42).
9 Два года и четыре месяца прошло после смерти отца (то есть речь
идет о декабре 1936 г.).
93
В рукописи название отсутствует, но упоминается в Дневнике.
1 Близкие рассуждения о существовании находим в работе Л.
Липавского «Определенное (качество, характер, изменения)...».
«Нельзя говорить „существует", „не существует", а надо говорить
„существует по отношению к тому-то и не существует по отношению к
831

тому-то". <...> Вот почему „существовать" значит „отличаться"» (6).
Определенное существование, вводимое Друскиным через
обозначение, по сути, и есть существование этого в отличие от того.
2 Фактически здесь Друскин предваряет формулу, к которой придет в
работе «Трактат Формула Бытия» (закончен в конце 1944 г.): «Это есть
то, которое есть это и то».
3 Рассуждения Друскина о мире как антиномичном единстве
существующего и несуществующего близки высказываниям Хармса в
работе «<0 существовании, о пространстве, о времени>». Развивая свои
рассуждения, Хармс приходит к выводу о существовании любой вещи лишь
через самоотрицание (295).
Необходимо указать на отличие воззрений Друскина от воззрений
Хармса. Для последнего целое — совокупность образующих его частей:
«Назовем первую часть эгпо, вторую часть — то, а переход от одной к
другой назовем не то и не это». Далее Хармс обозначит этот переход
термином «препятствие». Получается вполне симметричная схема
«Троицы существования». Формула Друскина несимметрична. Часть
тождественна включающему ее целому: несуществующее — есть
несуществующее и существующее.
4 О «повороте» см. комментарий автора к работе «Разговоры
вестников» (83).
5 Перед нами развернутое описание того, что в другом месте автор
обозначил термином «иероглиф» (см. примеч. 3 к работе «Щель и грань» 66).
6 О высоком, среднем и низком стиле Друскин пишет в работе
«Рассуждения преимущественно в низком стиле» (написана в 1952 г.;
рукопись в РНБ, № 11). Здесь фактически обосновывается метод
философских рассуждений автора как метод перехода, разрушающего систему.
Перехода, основанного не на логических выкладках, а на интуициях, не
теряющих связи с реальностью, на частном случае. Не случайно в
контексте данного рассуждения появляется слово «искусство», а затем
следует сравнение исследования с музыкой.
7 Я. Друскин противопоставляет музыку XIX века, основанную на
логическом развитии музыкальной мысли, музыке XVIII века, в которой
развитие осуществляется путем сопоставления двух музыкальных фраз,
разделенных, например, паузой. При этом логический ход мысли
заменяется образным интуитивным мышлением, присущим искусству.
8 Здесь Я. Друскин опять возвращается к своему антиномичному
пониманию отношения части и целого. На самом деле разговор идет об
истинности, об удержании полноты истины в «системе частного случая»,
частного высказывания, которое в дальнейшем автор назовет «системой
как пример».
9 Понятие границы существенно для творчества Я. Друскина. По-
видимому, впервые оно упоминается в стихотворении «Полет души» (52).
832

Возможно, соответствует термину Хармса «препятствие» — граница между
этим и тем. Ср. текст Хармса (295).
10 Последний абзац добавлен автором позже, носит характер
комментария.
94
Работа посвящена Л. С. Липавскому, которому принадлежит термин
«соседний мир». В качестве примера существа из такого мира он
приводит амебу. Ее отличие от других живых существ состоит в том, что амеба
живет в среде, плотность которой почти не отличается от ее собственной.
Для существ же, средой обитания которых является воздух, он практически
не воспринимается как материальная среда. Поэтому амеба для нас
существо из соседнего мира (2).
1 О времени и мгновении см. примеч. 2 к работе Я. Друскина
«Разговор о времени» (81), а также работу «Теоцентрическая антропология»
(98); см. также: 1, примеч. 7; 6, примеч. 6.
2 Ср. у Введенского: «Время единственное, что вне нас не
существует. Оно поглощает все существующее вне нас» («Серая тетрадь» — 46).
3 В дневнике Я. Друскин пишет о том, что не предыдущее
определяет последующее, а, наоборот, последующее определяет предыдущее. И
главное, — характер смерти определяет жизнь человека — это и есть
«неслучайная случайность», то есть Провидение (см. примеч. 4 к работе
«Движение»). Существо из соседнего мира — амеба — не знает
смерти, поэтому в ней нет и индивидуальности.
95
Первый вариант «Примеров» написан в 1939 г., второй — в
1940-м. Работа состоит из 15 глав. По желанию автора (записано в
тетради 1940 г.) публикуются последние три главы.
О СОСТОЯНИЯХ жизни
Посвящено Т. А. Липавской (см. вступит, статью).
1 Рассуждения о жарком полдне см. у Липавского в «Исследовании
ужаса» (2).
2 См. дневник Я. Друскина, главу «О счастливой жизни».
3 Воспоминание детства. Братья Друскины летом на даче ловили и
держали в банках тритонов, наблюдая за их жизнью в неволе.
4 Ср. с мотивом текучести у Хармса (147 и 159) и волны у
Липавского, Введенского и Хармса (примеч. к 11).
833

РАССУЖДАТЬ НЕ РАССУЖДАТЬ
Глава посвящена Д. Хармсу. Друскин прочел ее Хармсу, ему она, по-
видимому, показалась близкой настолько, что он даже предложил свое
название, принятое автором.
ТЫ СКАЖЕШЬ: СУЩЕСТВОВАНИЕ МГНОВЕННО...
5 «Я нашел границу между этим и тем. <...> Я не мог перейти
границу. Я не мог перейти границу, отделяющую это от того. Это и то стоят
рядом и почти касаются. <...>
Я искал перехода от этого к тому. Если есть прикасание (то есть
останавливание времени) или я что-либо имею, то есть два <места>. Мое
место между этим и тем, здесь то, что имеет ко мне отношение. <...>
Присутствие, прикасание, близкое, иметь — эти слова обозначают
существование» (из дневника 1940 — 1941 гг.). См. также примеч. 9 к
работе Друскина «О понимании» (93).
6 Имеется в виду прикасание к тайне жизни.
7 Начало последнего мгновения — смерть.
8 Порядок обращен, то есть смерть — начало. Если бы конец мгновения
не был утерян, то есть оно было бы бесконечным, то не было бы времени,
а это равносильно вечной жизни. См. ниже в дневниках 1940 — 1941 гг.
о двух вариантах конца в музыке Баха: тип мгновения и тип смерти.
96
Приводимые записи носят конспективный характер и не
предназначались для печати, однако они существенны для понимания взглядов и
философского метода Я. Друскина.
1 Ср. у А. Введенского: «Теперь возьмем минуту назад, или примеряем
минуту вперед... нам не видно этих минут, одну из них, прошедшую мы
вспоминаем (курсив мой. — Коммент.). <...> Я не доверяю памяти
(курсив мой. — Коммент.). Время единственное, что вне нас не
существует» («Серая тетрадь» — 46).
2 Я. Друскин формулирует философское правило, согласно которому
рассуждение надо начинать со среднего принципа, связывающего его с
высшим принципом. В качестве примера в дневнике приводятся первые
три стиха Евангелия от Иоанна. Первый гласит: «В начале было
Слово». Третий: «Слово было Бог».
3 То есть философская система не может быть замкнутой, завершенной.
4 Это положение (п. 8) включено автором в главу «Неофициальная
мысль» книги «Сон и явь» (рукопись в ЧС).
5 Друскин обозначает свои душевные состояния знаками. Перед
словом «можно» стоят два совмещенных знака: «JL» — состояние «то» (ав-
834

тор отождествляет себя с «точкой, затерявшейся в пустом пространстве»)
и «М» («по-настоящему думать»).
6 У автора — второе.
97
Книга «Сон и явь» составлена Я. Друскиным в 1968 году по
тематическому принципу из дневниковых записей, которые он вел с 1928 по
1979 год. Включает ряд глав. Одна из них, названная «Сон», состоит из
четырех разделов. Публикуется первый раздел, посвященный снам о
Л. Георге и «чинарях» (см. также 1, примеч. 12; 13).
1 Так стал называть Я. Друскин свою мать после ее кончины 16
октября 1963 г. Это указывает на тесную религиозную связь,
существовавшую между ними, особенно в последние годы жизни.
2 Ср.: 1 Кор. 15, 55 — 56; 2 Кор. 12, 7.
3 См. примеч. к работе Я. Друскина «Чинари»; см. также текст 49.
4 Ср.: 1 Кор. 1, 21, 23, 25, 27.
5 В этой гимназии учились Я. Друскин, Л. Липавский и А. Введенский,
окончившие ее соответственно в 1919,1920 и 1921 гг. (см. вступит, статью).
6 Ср. с рассуждениями о чуде у Хармса; см. также 9, примеч. 25.
7 Нижеследующий абзац полностью перенесен из дневника
составителем.
8 Переломленный пучок прутьев невольно ассоциируется с
трагической гибелью четырех друзей автора, о чем он тогда еще не знал.
9 Обязывает автора продолжать общее дело, связывавшее «чинарей».
10 Башилов А. А. — знакомый Хармса. Бывал у Я. Друскина,
который хорошо к нему относился и считал его «нищим духом» в
евангельском смысле (см. Мф. 5,3). См. также 9, примеч. 4 и 12; 285.
11 Жена Хармса М. В. Малич после известия о его смерти
эвакуировалась на Кавказ.
12 Липавские жили на Гатчинской улице, д. 7.
13 Чаша — село в Челябинской области, где проживал автор в
1942 — 1943 гг. после эвакуации из Ленинграда.
14 Сны с 1963 до конца 1979 г. собраны составителем по авторскому
принципу после его кончины.
15 Терентьев Игорь Герасимович (1892 — 1937) — поэт, теоретик
футуризма, театральный режиссер.
98
Публикуя настоящую работу Я. Друскина, мы отступаем от общего
принципа публикации его работ: ограничение хронологическими рамками
1920 — 1930-х годов, — периодом непосредственных дружеских и ин-
835

теллектуальных контактов «чинарей». Мы считаем эту работу
принципиально важной для настоящего издания, поскольку она содержит многие идеи,
представленные в более ранних работах «чинарского» периода, и
концептуально их обобщает.
Автор исходит из оригинальной концепции, согласно которой не
существует однородного «длящегося» времени, в котором прошлое, будущее и
настоящее независимы друг от друга. Применяя феноменологический
метод, не теоретизируя, автор с точностью микрохирурга раскрывает
содержание понятия «время» и показывает, что троичное деление не
отражает его сущности. На самом деле нет прошлого самого по себе, но только
в воспоминании сейчас и в Сейчас — оно «есть как было». И также нет
чистого будущего: мы накладываем на него элементы прошлого: оно «есть
как будет».
От субъективного времени автор переходит к объективному —
времени часов. Источником объективного времени в нас является дыхание —
естественный маятник, определяющий нашу жизнь как психофизическое
единство души и тела. И таким образом, феноменология времени есть в
то же время феноменология души. Так от времени автор подводит нас к
рассуждению о душе. Из последнего неизбежно следует необходимость
актов свободного выбора. Главным для автора является обоснование
четвертого выбора — выбора, при котором я находит соответствующее ему
ты. Отношения между я и ты он называет ноуменальными.
Отсюда становится ясным, почему Я. Друскин написал эту вещь
именно в 1964 году. Ведь в конце 1963 года он потерял свое ноуменальное
ты — умерла его мать. Автор применяет феноменологический метод к
исследованию своей души и находит условия возникновения
ноуменального отношения между я и ты.
1 В интенциальном отношении субъект закрыт для объекта и знает о
нем не непосредственно, но через третье — само отношение. <Оно> будет
третьим между субъектом и объектом. (Примеч. автора.)
2 Offenheit — субъект непосредственно открывается объекту.
(Примеч. автора.)
99
ОБ ИМЕЮЩЕМ И ОТСУТСТВУЮЩЕМ
«Имеющий» касается «чего-либо». Определение чего-либо см. в
исследовании «О двух во всем одинаковых вещах». «Отсутствующий»
противоположен «имеющему». Понятия, давшие название этой главе,
введены автором в работе «Окрестности вещей» (92).
Я. Друскин перечисляет работы, написанные им до 1933 г.: «Это и
то», дневниковые записи, «Разговоры вестников». Дальнейшее рассужде-
836

ние автор также строит на основании своих работ и философских терминов,
представленных выше в основном тексте и в примечаниях.
О СЧАСТЛИВОЙ ЖИЗНИ
Л. С. Липавский.
«Окончательность» — термин Введенского. См. примеч. 1 к работе
«О желании» (89).
Упоминание «прибрежных жителей» связано с увлечением Я. Друс-
кина романами Кнута Гамсуна (с этим писателем имеются творческие
параллели у Хармса).
Ср. «Учитель из фабзавуча», гл. 5 (82).
Друскин предполагал, что в стихотворении Введенского
«Приглашение меня подумать» (38) выражение: «От слова разумеется до слова
цветок/большое ли расстояние пробежит поток?» — навеяно разговором
с ним, кратко записанным в дневнике. «Когда <в> 1933 г. я прочел В.
„Классификацию точек", зашел разговор о расстоянии между понятиями
и словами. В. возразил мне: расстояние — пространственное понятие, но
потом согласился, что есть и логическая смысловая близость между
словами, значит, и логическое смысловое расстояние. Поэтому возможно, что
„Приглашение..." написано не раньше 1933 г. Скорее всего, до
„Гортензии" <„Мне жалко, что я не зверь...">» (из дневника Я. Друскина
1960-х гг.).
6 H. М. Олейников.
Ср. у Липавского (2).
В дневнике 1966 г. автор пишет: «Я нашел некоторую погрешность
в порядке событий, имеющих ко мне отношение. Эта погрешность и есть
начало философствования, стимул всякого человеческого действия и
жизни. Именно эта погрешность, а не тщеславие движет творчеством:
желание определить свое место в жизни... не эмпирическое, а
трансцендентальное».
См. также о равновесии с небольшой погрешностью в творчестве
Хармса (примеч. к работе Друскина «Чинари» и 9, примеч. 15).
9 Ср. Лк. 12,19.
10 15 июля 1932 г.
См. вступит, статью.
В этом сне автор рассказывал своему учителю, что в мире все
обстоит благополучно, а следовательно, можно построить полную
непротиворечивую философскую систему. Вместо ответа Георг показал ему
рукой на смерть — вот что не укладывается ни в какую философскую
систему (см. 97).
Позднее Друскин запишет в дневнике: «Ошибка системы в полноте.
Случайность присутствует всюду, ее нельзя отделить от существующего».
837

См. также примеч. 1 к работе «Простая вещь», 2 к работе
«Классификация точек», 4 к работе «Движение» (65, 86, 87).
13 «Сподличал» — то есть не захотел признать очевидное
неблагополучие в мире, которое устраняется только верой.
Этот сон явился рубежом в творчестве автора. Первое крупное
исследование, написанное после него, — «Разговоры вестников» (83).
" См. примеч. 6 к 97.
Н. А. Заболоцкий. «Заболоцкий познакомился с содружеством
„Чинари" приблизительно в то время, когда в него вошли Хармс и
Олейников. Сначала он был ближе всех с Введенским, однако в 1930 г.
полностью порвал с ним отношения. С Хармсом продолжаются встречи еще
года четыре. С Липавским и Олейниковым отношения продолжаются до
конца (до его ареста. — Коммент.). После 1930 г. у Заболоцкого
появляется склонность отделиться от „чинарей". <...>
В 1930 — 1934 гг. 3. бывает у меня редко: при общих встречах, если
нет Введенского, или вместе с Липавским. Последний раз 3. был у меня
в 1933 или в 1934 г. Тогда он читал „ПтицьГ (первую редакцию),
которая мне не понравилась.
Липавский сказал о Заболоцком (в „Разговорах"), что он велик, когда
смотрит на мир как человек, впервые приоткрывший глаза. Когда же он
делает вид, что открывает их, а это стало после „Столбцов", он жалок.
Помимо того глупо и неприятно в его творчестве до 1933 г. постоянные
поучения. А потом наступил традиционный трафарет, что нам было
абсолютно чуждо: все равно, был ли этот трафарет религиозным или
антирелигиозным» (из записей Я. Друскина, посвященных воспоминаниях о
«чинарях»). См. также 9.
Пушкин А. С. Песни западных славян. 7. Похоронная песня
Иакинфа Маглановича.
СМЕРТЬ
Я. Друскин писал эту главу с августа 1934 до августа 1935 года.
Промежуточные даты не указаны. Посвящена смерти отца — Семена
Львовича Друскина (1869 — 1934), свершившейся 17 августа.
Обратим внимание на «неслучайную случайность» — магическое для
Я. Друскина число 4, неоднократно возникающее в наст, тексте (см.
также примеч. к 19; 51, примеч. 5).
Лидия Семеновна Друскина — сестра автора.
2 Летом 1934 г. родители Я. Друскина жили в Царском Селе.
3 Тютчев Ф. И. Близнецы.
Андреев Л. Н. Елеазар.
По-видимому, с родителями и сестрой.
У постели умирающего отца.
838

Здесь речь идет об окончании математического факультета
университета (экстерном) в 1938 г. Философское отделение факультета
общественных наук того же университета автор закончил еще в 1923 г.
Следующий отрывок удивительно напоминает «Четыре описания»
Введенского (36). Были ли они написаны к этому времени и читал ли их
Друскин? Скорее всего, эта общность идей связана с беседами «чинарей»
о смерти и засмертной (термин Друскина) жизни. «Введенский
говорит, — пишет Я. Д. (отдельная запись), — единственное, что может быть
названо событием в жизни, — это смерть. Он видит жизнь в конусе
<автор отождествляет жизнь человека с конусом, ось которого — время
его жизни. Поперечные сечения конуса — это его внутренний мир,
духовные интересы, вершина конуса — смерть> — „Мир накаляется
Богом"» (32).
9 1934 года.
«Всеобщие развалины и обломки» — это катастрофа в жизни. В
данном случае — смерть отца.
О БАНКРОТСТВЕ
«Банкротство, — пишет Я. Друскин в дневнике второй половины
1960-х годов, — главная религиозная категория. Может, всякое большое
дело в нашем мире есть крушение и банкротство».
1 Д. И. Хармс.
2 Т. А. Липавская. См. примеч. 44 к работе Друскина «Чинари».
20 августа — день ее рождения.
«С этой ночи (с 20 на 21 августа 1936 г. — Коммент.) наша
дружба возросла скачком» (из записей Я. Друскина, посвященных
воспоминаниям о «чинарях»).
4 См. эссе «О прикасании» (1930-е гг.).
Последнее предложение приписано в 1970-е гг.
См. примеч. к работе Я. Друскина «Чинари». «Прообраз
погрешности — вочеловечение Бога, крест. Погрешность — страдание и боль
бытия. <...>
Слово нарушило равновесие. Первоначальное Слово нарушило
равновесие ничто, создав мир — погрешность к ничто перед Богом»
(дневник Я. Друскина, 2-я пол. 1960-х гг.).
ЕСТЬ ЛИ ВО СНЕ ДЕЙСТВИЕ...
1 См. Сажин I. С. 199 — 200.
2 Гоголь Н. В. Мертвые души. Т. 1. Гл. 3.
3 Главный тон звукоряда, дающий название тональности. Ее
функциональный центр.
839

4 Ми мажор.
5 Бах И. С. Хорошо темперированный клавир. Т. 1.
См.: Хармс Д. Трактат более или менее по конспекту Эмерсена
(301).
Эмфазис (греч.) — выразительность, подчеркнутость.
Риторическая фигура, сообщающая непрямой, иносказательный смысл активному
центру (в данном случае) музыкального произведения. Достигается
путем акцента на относительно слабой доле такта или даже на паузе (в
отличие от акцента на сильной доле такта — логическом акценте,
звучащем вполне определенно). См.: Друскин Я. О риторических приемах в
музыке И. С. Баха / Вступит, статья М. С. Друскина. СПб.:
«Северный олень», 1995.
Гоголь Н. В. Шинель (неточная цитата).
Роман О. Г. Савича.
10 Распят (лат.) — хор из мессы h-moll («Высокой мессы») И. С. Баха.
Друскин Я. Исследование о критерии (1945 — 1953 гг.).
12 «Перед принадлежностями чего-либо» — общее название
дневников.
13 Смерть отца.
«Смерть».
" «О банкротстве».
16 «1939 — 1940 гг.»
17 То есть приведенных выше глав.
1940 — 1941 гг.
Финское название поселка, в 1948 г. получившего наименование
Комарово.
2 Название этой главы из «Примеров» предложено Хармсом. Ему и
посвятил ее автор.
3 Главы из работы Я. Друскина «Примеры».
4 Надежда Александровна Друскина (1903 — 1962) — переводчик
с английского, жена брата автора — Михаила Семеновича Друскина.
5 Т. А. Липавская (см. вступит, статью).
6 На даче в Комарово у брата и его жены.
7 Клички, придуманные братьями Друскиными, для двух породистых
собак, сбежавших от хозяев на «собачью свадьбу». О пристрастии
Введенского и особенно Хармса к имени Иван Иванович см. 9, примеч. 55;
100.
8 См. выше.
9 Предположительный план исследований, частично включенных в
работы автора («Разговоры вестников», «Примеры»), частично
излагаемых в дневниках.
10 Ср. 95, примеч. 3.
840

Ср. у Липавского (2).
12 «Вторым рождением» автор называет обретение им веры,
пришедшей помимо его воли через музыку «Страстей по Матфею» И. С. Баха
в 1928 г.
Друскин Я. Видение невидения // Альманах «Зазеркалье». II.
СПб., 1995.
Снилась полифоническая музыка.
Одна из коннотаций понятий мгновения и сейчас — философских
терминов, с которыми мы часто уже встречались. Я. Друскин пишет:
«Я — сейчас моей души... Сейчас — не момент времени, но
соприкосновение с самим собою» («Желтая тетрадь» — 1960 — 1961 гг.).
Чтобы понять эту фразу, надо обратиться к сформулированному им в 1956 г.
принципу Одностороннего синтетического тожества применительно к
понятиям я и я сам. В жизни человек с рождения сам. Лишь в особых
(вневременных) состояниях он может оставить себя самого. Если это
состояние длится, то человек, достигший его, уже все совершил в этой жизни,
то есть умер.
16 Ср. с употреблением и трансформацией этих терминов у Хармса.
Автор полагал, что человеческие отношения не должны строиться
на чувстве долга. В этом случае тот, на кого оно распространяется, рано
или поздно почувствует ущербность этих отношений, так как в них
отсутствует любовь.
«Смерть придает значение каждому событию. Это создает оттенок
и стиль жизни. Но если бы теперь вдруг смерти не стало при прочих
неизменных условиях, то жизнь стала бы пустой и бессмысленной.
Единственность, необратимость и неповторимость». — Эти два
абзаца из первой редакции дневника заменены автором приведенными в
основном тексте.
1 По-видимому, эту мысль высказал Д. Д. Михайлов (см. вступит,
статью).
20 См. 9, примеч. 25.
21 Дзержинский И. И. (1909 — 1978) — композитор.
22 Желобинский В. В. (1913 — 1946) — композитор.
23 См. выше пп. 1 и 2 и последующее рассуждение о смерти и о
мгновении.
2 См.: Друскин Я. О риторических приемах в музыке И. С. Баха.
СПб.: «Северный олень», 1995.
Расшифровка сокращений:
Е — Exordium (лат.) — начало или вступление;
№ — Narratio (лат.) — рассказ, сообщение;
Р — Propositio (лат.) — главное положение;
К — Confutatio (лат.) — опровержение, разрешение противоречий;
однако смысл confutatio автор выводит из значения глагола confuto —
841

сдерживать, останавливать; отсюда смысл confutatio — сдерживание,
останавливать движения. Его метафорический смысл: покой, блаженство,
душевный Рай;
Р — Peroratio (лат.) — заключение.
Автор использует свое понимание мгновения (начало, разрыв во
времени) и смерти (останавливание времени, покой, блаженство) к мотивному
строению музыки Баха.
Служба для заработка.
26 Игнавия (от лат. ignavia) — особое душевное состояние, при
котором автор не мог писать и в то же время мучился от этой
невозможности. Смысл, в котором употребляет это слово Друскин, отличается от его
словарного значения. См. также ПСХ 1.264.
2 Первое, еще не осознанное прикосновение к тайне жизни.
2 То событие, которое автор назвал «вторым рождением».См.
примеч. 12 к данному тексту.
2 Работа в баховском кружке при органной кафедре консерватории,
когда автор написал первый вариант работы «О риторических приемах в
музыке И. С. Баха».
Закончен второй вариант произведения «Примеры».
31 То есть ждать, пока не придет вдохновение, как это бывало в 1928 г.,
когда писал «Щель и грань», «Соприсутствие» и другие работы.
32 Слово ignavia как термин автор впервые ввел в 1945 г. Поэтому
ни он, ни Хармс не могли до войны его упоминать. Разговоры же об этом
состоянии они вели начиная с 26 августа 1936 г.
26 сентября 1944 г. автор пишет в дневнике: «Есть бесплодное
желание писать, когда надо и хочешь и не можешь». Вскоре это состояние
он назвал игнавией.
33 Ср. у Хармса (301).
«Общий вывод, следующий из теоремы Гёделя, — вывод, имеющий
громадный философский смысл, — может быть сформулирован так:
мышление человека больше его дедуктивной формы». См. Налимов В. В.
Вероятностная модель языка. М., 1974. С. 92.
35 Ср. Мф. 7, 29.
36 Ср. Мф. И, 12.
См.: Друскин Я. Рассуждения преимущественно в низком стиле.
РНБ. № И.
38 Ср. Мф. 26, 39.
39 См. Мф. 24,16; Лк. 21, 21.
40 Ср. Лк. 21, 26.
41 См. Мк. 13, 7.
42 См. Лк. 17, 36.
43 Вписано между строк: «Оказалось не так. IX. 1977».
44 Вписано между строк: «Сейчас могу. IX. 1977».
842

45 Друскин Я. Логический трактат (1941 — 1942) — РНБ.
Вписано между строк: «А не в 1959 или 1960?»
Друскин Я. Разговоры вестников. Гл. «Признаки».
Осенью 1941 г. Липавский был призван на фронт.
См. Мф. 6, 34 (в тексте на слав.).
50 Ср. Лк. 16, 15.
Я. Друскин жил на Невском пр., д. 150.
Марина Владимировна Малич — жена Хармса.
В те годы невыполнение литдоговора могло повлечь описание
имущества писателя, но только в принадлежащей ему комнате.
54 Ср. Лк. 9, 52.

СОДЕРЖАНИЕ
Краткая история «чинарей». А. Л. Дмитренко, В. Н. Сажин 5
Я. Друскин. «Чинари» 46
ЛЕОНИД ЛИПАВСКИЙ
(Составление, подготовка текстов и примечания В. Сажина)
1. Трактат о воде 67
2. Исследование ужаса 76
3. Головокружение 92
4. <0 преобразованиях> 95
5. Последовательности 106
6. <Определенное (качество, характер изменения, постоянство или
изменяемость)... > НО
7. О телесном сочетании 132
8. Сны 161
9. Разговоры 174
10. Теория слов 254
АЛЕКСАНДР ВВЕДЕНСКИЙ
(Составление и примечания В. Сажина)
11. Галушка; 12. Острижен скопом Ростислав; 13. Минин и Пожарский;
14. Воспитание души; 15. Начало поэмы; 16. Седьмое стихотворение; 17.
На смерть теософки; 18. Ответ богов; 19. Всё; 20. Больной который
стал волной; 21. Пять или шесть; 22. Две птички, горе, лев и ночь; 23.
Зеркало и музыкант; 24. «Человек веселый Франц...»; 25. «Снег
лежит...»; 26. Святой и его подчиненные; 27. Факт, Теория и Бог; 28.
Битва; 29. Значенье моря; 30. Кончина моря; 31. Суд ушел; 32. <Кругом
возможно Бог>; 33. Куприянов и Наташа; 34. Мир; 35.Гость на коне;
36. Четыре описания; 37. Очевидец и крыса; 38. Приглашение меня
подумать; 39. «Мне жалко что я не зверь...»; 40. Сутки; 41. Потец; 42.
Некоторое количество разговоров (или начисто переделанный темник);
43. Елка у Ивановых; 44. Элегия; 45. Где; 46. <Серая тетрадь>.
«Колоколов. Я бы выпил еще одну рюмку водички...»; 47. Бурчание в
желудке во время объяснения в любви; 48. Заболевание сифилисом,
отрезанная нога, выдернутый зуб.
844

Приложение
(Подготовка текстов и примечания Л. Друскиной)
49. Я. Друскин. Звезда бессмыслицы 323
50. Я. Друскин. Стадии понимания 416
ЯКОВ ДРУСКИН
(Составление, подготовка текстов и примечания
Л. Друскиной и А. Машевского)
51. Душевный праздник 429
52. Полет души 432
53. Формула Федона 433
54. Псалом 434
55. Происхождение второго мира в связи с новой теорией
времени 434
56. Четыре слова 436
57. Соседний <мир> 437
58. Окно 438
59. Песнь о субботе 439
60. Суббота 440
61. «Боже дай избавления...» 440
62. «Давно не писал...» 442
63. Рассуждение о двух во всем одинаковых вещах 445
64. «Одно стоит. Пустая форма — в нем, но отделилась...» 449
65. Простая вещь 451
66. Щель и грань 454
67. Соприсутствие 463
67*. За соприсутствием 466
68. Сдох мир 470
69. Приложение 475
70. Заключение к «Сдох мир» 475
71. Перерыв и космогонический трактак о мире 477
72. Существуют ли другие люди помимо меня 479
73. «Что будет, когда я умру?..» 499
74. «Выбирал ли свою жизнь?..» 505
75. Пять исследований 506
76. О неверующем человеке 509
77. Почему на Страшном Суде нельзя много говорить 510
78. «Путь добродетели легок...» 511
79. <Тосветный мир> 512
845

80. Мир перед Богом 514
81. Разговор о времени 524
82. Учитель из фабзавуча 526
83. Разговоры вестников 532
84. <Как меня покинули вестники> 585
85. Это и то 585
86. Классификация точек 588
87. Движение 592
88. Признаки вечности 594
89. О желании 596
90. О голом человеке 598
91. Происхождение животных 598
92. Окрестности вещей 600
93. О понимании 609
94. О пространстве жизни 615
95. Из примеров 618
96. «I. Система ограничивает область существования...» 627
97. Сны 629
98. Теоцентрическая антропология 637
99. Из дневников 685
КОММЕНТАРИИ
Список условных сокращений 756
Список цитируемой литературы 758
Примечания 763

«...Сборище друзей, оставленных судьбою». А. Введенский,
Л. Липавский, Я. Друскин, Д. Хармс, Н. Олейников: «чи-
нари» в текстах, документах и исследованиях / Сост.
В. Н. Сажин. В 2-х томах. Том 1. — М.: Ладомир, 2000. —
846 с.
ISBN 5-86218-265-9
ISBN 5-86218-268-3 (т. 1)
Двухтомник включает значительную часть «взрослого» творческого
наследия А. Введенского, Д. Хармса и Н. Олейникова (стихотворения,
прозу, драматические произведения, философские трактаты и эссе);
«Разговоры» Л. Липавского - запись бесед «чинарей» в 1933—1934 гг.;
эссе и философские сочинения Л. Липавского и Я. Друскина;
дневники и переписку «чинарей»; материалы следственных дел Д. Хармса и
А. Введенского. Первый том посвящен творчеству Л. Липавского,
А. Введенского и Я. Друскина.

Научное издание
«...Сборище друзей,
оставленных судьбою»
В 2-Х ТОМАХ
Т0М1
Редактор
Ю. А. Михайлов
Художественный редактор
Е. В. Гаврилин
Технический редактор
И. И. Володина
Корректор
О. Г. Наренкова
Компьютерная верстка
О. Н. Бойко
ЛР N9 064340 от 05 декабря 1995 г.
Лицензия 06 ИР 000048 № 03039 от 15. 01. 98 г.
Подписано в печать 17. 09. 2000. Формат 84x108 1/32.
Бумага офсетная №1. Печать офсетная. Гарнитура «Академическая».
Печ. л. 26,5. Усл. печ. л. 44,30.
Тираж 2000 экз. Зак. № 3914.
Научно-издательский центр «Ладомир»
103617, Москва, К-617, корп. 1435
Отпечатано с оригинал-макета
в ООО ПФ «Полиграфист»
160001, Вологда, ул. Челюскинцев, 3
ISBN 586218268-3