МОСКВА
Редакционная коллегия
О.И .Ананьин, Р.С .Гринберг, Н.И .Иванова, А.Я .Котковский (исполняющий
обязанности главного редактора),Я.И .Кузьминов, В.А .Мау, А.Д .Некипелов,
Р.М .Нуреев, Г.Х .Попов, С.Н .Попов (ответственныйсекретарь),Вад.В .Радаев,
А.Я .Рубинштейн,Д.Е .Сорокин,Е.Г.Ясин
Х. Канамори (Япония), Гж. Колодко (Польша), Л . Конг (Китай), Л . Чаба (Венгрия),
М. Эллман (Нидерланды), М. Эмерсон (Великобритания)
ОРДЕНА ТРУДОВОГО КРАСНОГО ЗНАМЕНИ
ЕЖЕМЕСЯЧНЫЙ ЖУРНАЛ
ВЫХОДИТ С 1929 г.
июль
2019
TM
ВСЕРОССИЙСКОЕ ЭКОНОМИЧЕСКОЕ ИЗДАНИЕ

3
СОДЕРЖАНИЕ
https://doi.org/10.32609/0042-8736 -2019-7
© НП «Вопросы экономики», 2019.
ЭКОНОМИКА СОЦИАЛЬНОЙ СФЕРЫ
В. В. Радаев — Городские и сельские миллениалы: неоднородность нового
поколения ............................................................................................. 5
Н. Б. Косарева, Т. Д. Полиди — Доступность жилья в России
и за рубежом ......................................................................................... 29
А. В. Мишура, Е. А. Шильцин, C. В. Бусыгин — Социальные аспекты
влияния качества школьного образования на стоимость жилья
в региональном центре России ................................................................ 52
ВОПРОСЫ ТЕОРИИ
М. А . Дерябина — Теоретические и методологические основания
самоорганизации социально-экономи ческих систем ................................... 73
Д. Д. Катуков, В. Е. Малыгин, Н. В. Смородинская — Фактор
созидательного разрушения в современных моделях и политике
экономи ческого роста ............................................................................. 95
ДИСКУССИОННЫЙ КЛУБ
Р. И . Капелюшников — Contra панинституционализм. Часть I .................. 119
НАУЧНЫЕ СООБЩЕНИЯ
С. Е . Трофимов — Арктический шельф как стратегический регион
развития российской экономики .............................................................. 147

4
CONTENTS
ECONOMICS OF SOCIAL SPHERE
V. V. Radaev — Urban and rural millennials: Heterogeneity of the young
adult generation ......................................................................................
5
N. B. Kosareva, T. D. Polidi — Housing affordability in Russia and foreign
countries ............................................................................................... 29
A. V. Mishura, E. A . Shiltsin, S. V. Busygin — Social aspects of impact of
school quality on housing prices in regional centre of Russia ......................... 52
ISSUES OF THEORY
M. A. Deryabina — Theoretical and methodological foundations of
self-organization of socio-economic systems ................................................. 73
D. D. Katukov, V. E. Malygin, N. V. Smorodinskaya — The factor of
creative destruction in modern economic growth models and growth policy ..... 95
DEBATING SOCIETY
R. I. Kapeliushnikov — Contra pan-institutionalism. Part I........................... 119
RESEARCH NOTES
S. E. Trofimov — A rctic shelf as a strategic region of development of
the Russian economy ............................................................................... 147
https://doi.org/10.32609/0042-8736 -2019-7
© 2019 NP “Voprosy Ekonomiki”.

5
ЭКОНОМИКА СОЦИАЛЬНОЙ СФЕРЫ
Вопросы экономики. 2019. No 7. С . 5—28.
Voprosy Ekonomiki, 2019, No. 7, pp. 5 —2 8 .
В. В. Радаев
Городские и сельские миллениалы:
неоднородность нового поколения*
В статье развивается социологический подход к анализу поколений
с акцентом на поколении миллениалов, вступивших в период взросления
в 2000-е годы. Исследуются различия между городскими и сельскими мил-
лениалами по широкому набору социальных показателей с использованием
данных Российского мониторинга экономи ческого положения и здоровья насе-
ления НИУ ВШЭ (2003—2016 гг.). Зафиксирована устойчивая значимость
внутрипоколенческих различий в уровне образования, планировании семьи,
использовании технических устройств и цифровых технологий, привержен-
ности здоровому образу жизни и ценностных ориентациях. Выявлены прак-
тики поведения сельских миллениалов, отличные от практик их городских
сверстников, что вызвано, как правило, более низким уровнем материального
благосостояния на селе и ограниченностью сельской инфраструктуры.
Ключевые слова: поколенческие различия, миллениалы, тип поселения,
опросы населения, Россия.
JEL: A14, P25, Z13.
Введение
В 2000-е годы в России произошел социальный перелом, который
во многом был связан с приходом нового поколения — миллениа-
лов, родившихся в середине 1980-х
—
1990-е годы и вступивших во
взрослую жизнь (формативные годы) в начале нового тысячелетия.
Мы выдвинули эту гипотезу в наших предыдущих работах (Радаев,
2018a, 2018b, 2019) и на обширном эмпирическом материале показали,
что миллениалы (самое молодое взрослое поколение) существенно
Радаев Вадим Валерьевич (radaev@hse.ru), д. э. н., проф., первый прорек-
тор, руководитель Лаборатории экономико-социологи ческих исследований
Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики»
(Москва)
.
* Работа выполнена в Лаборатории экономико-социологических исследований НИУ ВШЭ
при поддержке Программы фундаментальных исследований НИУ ВШЭ.
https://doi.org/10.32609/0042-8736-2019-7-5-28
© НП «Вопросы экономики», 2019

В. В . Радаев / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 5—28
6
и статистически значимо отличаются от старших поколений по раз-
ным социальным показателям. Эти различия сохранялись даже при
приведении соседнего c миллениалами старшего поколения к анало-
гичному с ними медианному возрасту (с нивелированием эффекта
возраста как такового).
При обсуждении результатов данного исследования не раз выска-
зывалась мысль, что миллениалы — слишком крупная и внутренне
неоднородная группа. Существенные различия внутри этого поколения
могут определяться местом жительства, или типом поселений, причем
в первую очередь имелись в виду различия между городскими и сель-
скими жителями. Выдвигалось предположение о том, что сельские
миллениалы могут отличаться от предшествующих поколений не так
сильно, как городские. Мы решили проверить это предположение.
Таким образом, если в предшествующих работах мы фокусирова-
лись на межпоколенческих различиях, то теперь изучим различия,
связанные с местом жительства респондентов внутри интересующего
нас поколения. При этом межпоколенческая динамика будет играть
подчиненную роль.
Гипотезы исследования
Исходная посылка данного исследования такова: в рамках одного
поколения (в данном случае поколения миллениалов) сохраняются
значимые различия в практиках поведения, порождаемые характерис-
тиками внешней среды. В менее развитых сообществах (например,
в сельских) среда более консервативная и традиционалистская, в ней
происходит меньше изменений и с меньшей скоростью1
.
Мы предпола-
гаем, что немалую роль должны играть более ограниченные материаль-
ные возможности групп2 и нахождение в менее благоприятной среде
с менее развитой социальной инфраструктурой, что дополнительно
сдерживает распространение новых практик поведения. Нередко речь
идет об относительно изолированных пространствах, особенно если
сельские районы не расположены вблизи городов, куда есть возмож-
ность ездить на более или менее регулярной основе. Маргинальное по-
ложение закрепляется в стереотипном восприятии сельской местности
как замкнутого и консервативного пространства (Omelchenko, Poliakov,
2018) с характерным, по известному выражению авторов «Манифеста
Коммунистической партии», «идиотизмом деревенской жизни».
В силу этого мы вправе предположить, что миллениалы из менее
развитых сообществ (в данном случае сельских) могут в большей сте-
пени походить на предшествующие старшие поколения, чем на своих
ровесников из более благополучной, инфраструктурно оснащенной
1 В классической работе по социологической теории поколений К. Мангейм подчеркивал,
что «в каждом поколении могут быть многие разные, даже антагонистические секции»
и указывал на крестьянство как пример статичной или очень медленно изменяющейся общности,
где эволюция поколений имеет свою специфику (Мангейм, 2000. С. 40, 43).
2 Среди сельской молодежи около 40% можно отнести к бедным слоям (Муханова, 2015).
Причем на селе активнее идут процессы консервации бедности (Ярошенко, 2006).

В. В. Радаев / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 5—28
7
и более динамичной современной городской среды. Миллениалы из
наиболее развитых сообществ (скажем, крупных мегаполисов), сле-
дуя этой логике, должны опережать своих ровесников и собратьев по
поколению в части любых новых веяний.
Впрочем, высказанное общее предположение может оказаться не
столь очевидным. Существуют альтернативные концепции, делающие
акцент на размывании границ и преодолении контраста между «город-
ским» и «сельским» (Omelchenko, Poliakov, 2018). Возник особый тер-
мин «сельско-городской континуум» (rural-urban continuum), который
подчеркивает плавность перехода между двумя типами пространств
(Lynch, 2005; Трейвиш, 2016). С одной стороны, в сельской местности
формируются поселен ческие анклавы, воспроизводящие городские ус-
ловия по удобствам и стандартам жизни. С другой стороны, возникают
квазигородские пространства, где жилье не обеспечено канализацией
и другими городскими удобствами или где районы с многоквартирны-
ми домами обрастают огородами и скотными сараями, и в городской
черте устойчиво воспроизводятся элементы сельской жизни (Нефедова,
Трейвиш, 20 02).
Кроме того, наряду с продолжающейся урбанизацией наблюдаются
процессы дезурбанизации в виде возвратной мобильности населения из
города во внегородскую среду (Покровский и др., 2 015). Причем, по-
мимо окончательного переселения, идут и более сложные процессы так
называемого динамического гетеролокализма (dynamic heterolocalism),
когда в условиях возрастающей мобильности и циклических миграций
распространяются такие формы, как отходничество или жизнь на два
дома при наличии городского и сельского мест жительства. Заметим
попутно, что приверженность дачам присуща не только россиянам —
жизнь на два дома популярна в Скандинавских и англосаксонских
странах (Müller, Hoogendoorn, 2013). Речь идет, таким образом, не
о переезде, а о массовом сезонном присутствии, подрывающем тради-
ции оседлости с наличием постоянного места жительства и привязан-
ностью к определенному типу поселений (Halfacree, 2012).
Известно, что более половины городских семей в России имеют
садовые и огородные участки. При полной оценке обеспеченности го-
родских жителей вторым загородным жильем и землей эта доля дости-
гает 2/3. Признаки городской и сельской жизни переплетены, и значи-
тельная часть граждан России (примерно 20%) остаются в переходном
состоянии — «между городом и деревней» (Нефедова, Трейвиш, 2002).
Подобные состояния с трудом учитываются официальной статистикой,
которая чаще оперирует более жесткими формальными границами.
На наш взгляд, все упомянутые концепции имеют свои основания.
Нужно проверить, в какой степени в условиях постепенного размывания
границ и возникновения множественных переходных и комбинирован-
ных форм продолжают воспроизводиться относительно устойчивые
пространственные различия. В данной работе мы будем исходить из
того, что новые практики поведения внутри одного поколения распрост-
раняются неравномерно. Но на чисто возрастные и поколенческие раз-
личия здесь накладываются различия в уровне развития территорий
и сообществ. Сказанное относится к сообществам разного масштаба,

В. В . Радаев / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 5—28
8
включая различия между странами с разным уровнем социально-
экономического развития. Однако в данном случае мы обратимся к раз-
личиям между разными типами поселений (городских и сельских).
Исходя из этих общих рассуждений, сформулируем три рабочие
гипотезы для данной работы. Итак, по уровню распространения новых
практик поведения сельские миллениалы:
—
отстают от городских (гипотеза 1);
—
близки к представителям старших поколений, взятых в целом
(гипотеза 2);
—
опережают сельские старшие поколения (гипотеза 3).
В целом наши гипотезы фиксируют предположения о том, что в рамках
одной поколен ческой когорты дифференцирующее значение приобре-
тает тип поселения; при аналогичном или сходном типе поселения
начинают работать поколенческие различия; наконец, действие двух
этих факторов при их наложении может погашать друг друга.
Выделение поколений
Выделяя поколения в предшествующих работах, мы разграничи-
ли их не по годам рождения, а по периодам, когда их представители
вступали во взрослую жизнь, считая, что критичный для каждого
поколения период взросления (emerging adulthood), или формативные
годы, определяется возрастным интервалом от 17 до 25 лет (Krosnick,
Alwin, 1989; Arnett, 2000; Бочавер и др., 2 016). В результате мы
выделили шесть поколений. Самое старшее мобилизационное поко-
ление взрослело в период войны и послевоенного восстановительного
десятилетия (1941—1955 гг.). Поколение оттепели входило во взрослую
жизнь в период хрущевского правления (1956—1963 гг.). Третье поко-
ление взрослело в годы брежневского застоя (1964—1984 гг.) и названо
«поколением застоя». Четвертое поколение (реформенное) входило во
взрослую жизнь в период горбачевской перестройки и последующих
либеральных реформ (1985—1999 гг.). Взросление пятого поколения
(миллениалов) происходило в России в наиболее стабильный и от-
носительно благополучный период — с начала нового тысячелетия.
Наконец, в 2000-е годы на свет появилось поколение Z (центениалы),
которое еще только начинает вступать в период взросления (Радаев,
2018а, 2 018b, 2019). Периоды рождения и взросления выделенных
поколений представлены в таблице 1.
Таблица 1
Классификация российских поколений
Поколение
Период рождения
Период взросления
Мобилизационное поколение
1938 г. и ранее
1941—1955 гг.
Поколение оттепели
1939—1946 гг.
1956—1963 гг.
Поколение застоя
1947—1967 гг.
1964—1984 гг.
Реформенное поколение
1968—1981 гг.
1985—1999 гг.
Поколение миллениалов
1982—2000 гг.
2000—2016 гг.
Поколение Z
2001 г. и позднее
2017 г. и позднее
Источник: составлено автором.

В. В. Радаев / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 5—28
9
В данной работе мы сосредоточимся на самом молодом взрослом
поколении — миллениалах. Последнее определяется не просто как воз-
растная когорта, но как группа, которая взрослела в определенных со-
циальных условиях, приобретая в результате сходные жизненный опыт
и установки. Социальные условия, в которых входили во взрослую жизнь
городские и сельские миллениалы, по всей видимости, существенно раз-
личаются. Означает ли это, что внутрипоколенческие различия могут
оказаться важнее межпоколенческих и, в пределе, мы должны говорить
здесь уже не об одном, а о двух разных поколениях, несмотря на при-
надлежность к одной возрастной группе? Мы надеемся, что проверка
сформулированных выше гипотез поможет ответить на этот вопрос.
Источники данных и методология
В качестве основного источника мы используем данные Российского
мониторинга экономического положения и здоровья населения НИУ
ВШЭ (РМЭЗ НИУ ВШЭ)3. Мониторинг представляет собой серию
ежегодных общенациональных репрезентативных опросов индивидов
и домашних хозяйств, проводимых на базе вероятностной стратифи-
цированной многоступенчатой территориальной выборки.
При кросс-секционном анализе текущих внутри- и межпоколенческих различий
мы используем данные 25-й волны (2016 г.) (14 946 респондентов). Для анализа
динамики этих различий в нашем распоряжении есть объединенный массив данных,
включающий волны 1994—2016 гг. Однако здесь мы используем не все доступные
волны. Дело в том, что миллениалы появляются среди респондентов старше 14 лет
в 1998 г., но их еще относительно мало (345 человек), с 2000 г. их число становит-
ся более значительным (684 человек), продолжая возрастать с каждым годом. Но
большинство респондентов-миллениалов в годы опросов, проведенных на рубеже
тыся челетия, находились в подростковом возрасте (15—17 лет), и лишь в 2003 г. их
медианный возраст достиг совершеннолетнего рубежа (18 лет). Кроме того, к 2003 г.
число опрошенных миллениалов выросло до 1406 человек, обеспечивая необходимую
наполненность групп, на которые мы собираемся их поделить. Поэтому в нашей работе
мы используем данные объединенного массива за 2003—2016 гг. Представителей
самого молодого поколения Z, которым в 2016 г. исполнилось 15 лет, мы из анализа
исключаем: их период взросления еще только начинается.
Общее число миллениалов в этом массиве составляет 48 504 человека, общее
число респондентов всех поколений — 195 423 человека (табл. 2). По типу поселе-
ний, которые выступают объектом нашего интереса, миллениалы делятся на жителей
областных центров (43,1%), других городов (26,0%), поселков городского типа (6,2%)
и сельских жителей (24,8%).
Поселки городского типа отличаются от сельских поселений занятостью основ-
ной части населения вне сельского хозяйства, при этом образ жизни населения пер-
вых во многом схож с сельским (Ильин, 2010). Добавим, что особенность поселков
городского типа — пониженное представительство титульной этнической группы.
Если в городах русские составляют 91—92% опрошенных миллениалов, а на селе —
81—82% опрошенных, то в поселках городского типа их 74%.
3 РМЭЗ проводится НИУ ВШЭ и ЗАО «Демоскоп» при участии Центра народонаселения
Университета Северной Каролины в Чапел Хилле и Института социологии РАН. http://www.
cpc.unc.edu/projects/rlms и http://www.hse.ru/rlms

В. В . Радаев / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 5—28
10
При сопоставлении городских и сельских миллениалов, а также при анализе
межпоколенческих различий использовались непараметрические корреляции
Спирмена. При изложении результатов мы не проставляли уровень значимости
в каждом случае. Однако всегда речь идет только о статистически значимых меж-
и внутрипоколен ческих различиях при p < 0,05.
Устойчивость полученных результатов проверялась с помощью логисти ческих
регрессий. В качестве зависимых переменных использовались все рассмотренные
в исследовании социальные параметры, преобразованные в дихотомические перемен-
ные. Место жительства (городские или сельские поселения) выступало независимой
переменной, наряду со множеством контрольных переменных, включая: возраст
и квадрат возраста (число исполнившихся лет), гендер (женщины и мужчины), уро-
вень образования (наличие или отсутствие высшего образования) (кроме вопросов об
образовании), уровень индивидуального дохода (натуральный логарифм), этни ч ность
(русские или другие национальности).
На первом этапе значимость различий между городскими и сельскими миллениа-
лами проверялась на всем массиве с категориальной переменной по пяти поколениям.
На втором этапе мы провели аналоги чную процедуру для поколения миллениалов.
Для всех исследуемых социальных параметров использовалась база данных 2016 г.
(для образования родителей — 2011 г.). Кроме того, для ряда параметров мы при-
бегали к объединенной базе данных 2003—2016 гг. (курение, потребление алкоголя,
занятия физкультурой и спортом) или 2006—2016 гг. (использование банковских
карт, чрезмерное потребление алкоголя) в зависимости от доступности данных в те
или иные годы.
В большинстве случаев анализ подтвердил устойчивость внутри-
поколенческих различий между городскими и сельскими миллениа-
лами (там, где они были обнаружены), иные случаи особо огово-
рены ниже. Тем не менее данное исследование имеет определенные
ограничения в части межпоколенческого анализа. Они связаны с так
называемой проблемой идентификации, вызываемой объективными
трудностями разделения эффектов возраста, поколения и периода
(Yang, Land, 2008). Попытка решить данную проблему предпринята
нами на примере потребления алкоголя (Radaev, Roshchina, 2019).
С определенными ограничениями выводы о независимом влиянии меж-
поколенческих различий и особенностях поколения молодых взрослых
были подтверждены. Но в целом нужно признать, что вопрос о том,
в какой степени полученные различия выступают эффектами именно
межпоколенческой динамики, а в какой здесь наслаивается влияние
других факторов, в определенной степени остается открытым.
Таблица 2
Доля городского и сельского населения в каждом поколении
в объединенном массиве данных РМЭЗ НИУ ВШЭ за 2003—2016 гг. (в %)
Поколение
Доля городского
населения
Доля сельского
населения
Всего,
человек
Мобилизационное поколение
73,3
26,7
19 769
Поколение оттепели
76,4
23,6
13 329
Поколение застоя
73,1
26,9
63 836
Реформенное поколение
74,7
25,3
49 985
Поколение миллениалов
75,2
24,8
48 504
Всего
74,3
25,7
195 423
Источник: расчеты автора по данным РМЭЗ НИУ ВШЭ.

В. В. Радаев / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 5—28
11
Городские миллениалы лучше образованны
Начнем с того, что у поколения миллениалов в целом выше уро-
вень культурного капитала, косвенно измеряемого уровнем образова-
ния родителей: в 2011 г. имели отца и мать с высшим образованием
соответственно 22 и 26%, а, например, в поколении застоя эти доли не
превышали 10%. Но ситуация внутри поколения неоднородна. У сель-
ских миллениалов высшее образование имеют 10% отцов и 13% ма-
терей, а у горожан образовательный уровень родителей выше — 26
и 30% соответственно. Добавим, что по доле образованных родителей
сельские миллениалы близки к поколению застоя, взятому в целом, но
их родители лучше образованны, чем у старших сельских поколений
(в сельском поколении застоя доли родителей с высшим образованием
не превышали 4%). Таким образом, все три наши гипотезы в данном
случае подтверждаются.
Образовательный уровень родителей, в свою очередь, важней-
ший фактор, определяющий уровень образования детей (Blackwell,
McLaughlin, 1998). Культурный капитал, при прочих равных усло-
виях, ведет к накоплению человеческого капитала. Закономерно, что
в целом молодые поколения более образованные. В соответствии с на-
шей первой гипотезой в большей степени речь идет о городских мил-
лениалах, среди которых высшее образование имеет почти каждый
второй (45%), среди сельских — лишь 23%, а в предшествующих
поколениях еще меньше (в данном случае отбирались респонденты,
которым уже исполнилось 25 лет).
По данным Росстата, собираются учиться в вузах примерно одина-
ковые доли городских и сельских школьников (Муханова, 2015), однако
равенство намерений не означает равенство возможностей. Преимущество
горожан в данном случае сохраняется, поскольку само решение полу-
чить высшее образование связано с миграцией в город, из которого
уже немногие возвращаются назад. Так, по данным Тимирязевской
сельхозакадемии, даже из выпускников сельскохозяйственных вузов
лишь 3% возвращаются на село (Муханова, 2015). В постсоветский
период часть российских университетов (региональных и столичных)
в поисках платных студентов создавали филиалы даже в райцентрах.
Таким образом, формально ситуация улучшилась. Однако во многих
случаях речь шла об имитации высшего образования (Ильин, 2010),
и многие подобные филиалы в 2010-е годы были закрыты.
Наличие инструментальных навыков, накапливаемых в процессе
образования, хорошо измеряется долей владеющих каким-либо ино-
странным языком, помимо языков бывших республик СССР. И здесь,
по данным 2016 г., молодое поколение горожан лучше оснащено, чем
сельская молодежь: владеют иностранными языками соответственно 39
и 23% миллениалов, причем по мере укрупнения типа поселений эта
доля возрастает до 45% в областных центрах (качество знаний тоже
сильно различается). Но сельские миллениалы владеют иностранными
языками чаще, чем все предшествующие поколения, взятые в целом,
не говоря уже о старших сельских поколениях: в реформенном поко-
лении на селе речь идет о 10%, а в более старших поколениях — лишь

В. В . Радаев / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 5—28
12
о 3—4%. Таким образом, первая и третья гипотезы в отношении ино-
странных языков подтверждаются, а вторая — скорее нет.
Сельская молодежь откладывает взросление
Раньше мы писали о том, что миллениалы чаще откладывают до
более позднего возраста некоторые поступки, которые ассоциируют-
ся со «взрослостью», — вступление в брак, рождение детей, и это
расценивается как одно из новых веяний (Радаев, 2018а). Интересно,
что сельские миллениалы, обычно отстающие от горожан, здесь
оказываются впереди. По данным 2016 г., среди них выше доля не
состоящих в браке, включая гражданские союзы (53 против 44%
у городских миллениалов), и выше доля тех, кто никогда в браке не
состоял (49 против 39% у горожан) (рис. 1). Причины этого требуют
дополнительных объяснений. Мы полагаем, что и здесь у сельчан
просто меньше возможностей, особенно в связи с оттоком дееспособной
молодежи в города. На протяжении 1990-х годов многие сельские ре-
гионы потеряли от 20 до 40% своей молодежи (Карачурина, Мкртчян,
2012). И в 2007—2010 гг. во внутрироссийской миграции более 40%
составляла именно молодежь в возрасте 17—29 лет (Мкртчян, 2013),
то есть интересующие нас миллениалы. В большей степени на селе
задерживаются те, семьи которых имеют подсобные хозяйства и заняты
сельскохозяйственным трудом (Bednaříková et al., 2 016), но их доля
также уменьшается. Если в отдельных местностях удается сохранять
молодежь, то нередко это происходит за счет внешних русскоязычных
мигрантов (Муханова, 2015). Отметим и существующий в сельской
местности демографический дисбаланс, когда численность мужчин
продолжает убывать быстрее, чем женщин (Колосова, 2016), затруд-
няя тем самым формирование семейных пар. Впрочем, по итогам
регрессионного анализа результаты в данном случае оказываются не
устойчивыми (более значимое влияние на вступление в брак оказывают
возрастные различия и этническая принадлежность респондентов).
Доля миллениалов, не вступавших в брак и не находящихся в браке,
по типам поселений, 2016 г. (N = 4758, в %)
Источник: РМЭЗ НИУ ВШЭ.
Рис. 1

В. В. Радаев / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 5—28
13
Село отличается от города не по всем показателям. Например,
имеют детей по 46% респондентов в обеих группах. В отличие от бо-
лее позднего в среднем вступления в брак, с рождением детей особого
отставания у сельских миллениалов не наблюдается.
Раньше мы также говорили о том, что молодое поколение откла-
дывает выход на рынок труда (в том числе в связи с увеличением
продолжительности обучения) (Радаев, 2018a, 2018b). И вновь, по
данным 2016 г., положение сельчан отличается — среди них оплачи-
ваемую работу имеют лишь 50% (среди горожан — 68%). Чем крупнее
тип поселения, тем выше доля работающих миллениалов. Но вряд
ли это следствие целенаправленных стратегий, скорее на селе просто
меньше возможностей для хорошего трудоустройства.
По данным переписи населения 2010 г., уровень безработицы был выше среди
сельской молодежи по сравнению со старшими возрастными группами и городской
молодежью. В возрастных группах от 20 до 24 лет и от 25 до 29 лет уровень без-
работицы среди сельского населения в 1,4 раза выше, чем среди городского. Более
половины (почти 60%) безработных среди сельского населения составляет молодежь
в возрасте 15—29 лет (Муханова, 2015).
По данным РМЭЗ НИУ ВШЭ 2012—2014 гг., среди сельской
молодежи в возрасте 16—30 лет доля безработных (неработающих,
которые при этом ищут работу) была более чем в два раза выше, чем
среди городской (20 и 8% соответственно), а доля неработающих, не
желающих работать, на селе превышала соответствующую долю в го-
роде еще больше (16 и 4%). При этом лишь 11% безработных и 14%
не желающих работать молодых сельчан планировали дальнейшее
обучение (Блинова, Вяльшина, 2016).
При характеристике занятости миллениалы в целом определялись
как «нетерпеливое» поколение (Ng et al., 2 010), что проявляется,
в частности, в более частой смене места работы и/или профессии.
Различия между городскими и сельскими миллениалами здесь не
велики и статистически не значимы: по данным 2016 г., за последний
год сменили место работы и/или профессию соответственно 18 и 22%.
При этом различий между селом и некрупными городами и поселками
городского типа фактически нет. Лишь в областных городских центрах
больше возможностей для мобильности — здесь работу сменили 24%.
В каждом предшествующем работающем поколении в целом эта доля
ступенчато уменьшается в 1,5 раза. И среди сельчан миллениалы наи-
более мобильны: в двух предшествующих поколениях на селе доли
сменивших работу или профессию составляют лишь 12 и 7%.
Сельские миллениалы хуже технически оснащены
Миллениалов часто определяют как первое «цифровое поколение»
(digital natives; Bennett et al., 20 0 8), активно использующее разного
рода технические устройства. Большинство из них — пользователи
персональных компьютеров. Но среди городских миллениалов доля
таких пользователей за последние 12 месяцев, предшествовавших

В. В . Радаев / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 5—28
14
опросу, составляет 92%, а среди сельских миллениалов — лишь 78%
(примерно на уровне более старшего реформенного поколения в целом).
Близки к ним и молодые жители поселков городского типа (рис. 2).
Среди сельских жителей с каждым более старшим поколением доля
пользователей стремительно падает, доходя почти до нуля. В итоге все
три наши гипотезы в данном случае не отвергаются.
Сходная ситуация наблюдается в отношении пользователей
Интернета за последние 12 месяцев. С одной стороны, с его распрост-
ранением сокращается разрыв между городом и селом в доступе
к информации. Интернет, таким образом, становится «всеобщим урав-
нителем» (Логунова, Петрова, 2015). Но различия в распространении
и качестве Интернета все же сохраняются. Хотя большинство сельских
миллениалов активно используют Интернет — среди них 86% таких
пользователей (это близко к уровню предшествующего реформенного
поколения в целом), но для молодых горожан эта доля выше — 96%.
Аналогично, среди сельских жителей доля пользователей Интернета
резко падает в каждом более старшем поколении (все межпоколенчес-
кие различия статистически значимы) — в итоге межпоколенческая
динамика в городе и на селе выглядит сходной.
Обладание личным мобильным телефоном или смартфоном се-
годня — чуть ли не единственный признак, уже не дифференцирую-
щий: его имеют фактически все миллениалы (98—99%), независимо
от типа поселения (различия не значимы). Причем, в отличие от ком-
пьютера, чаще всего это предмет индивидуального пользования. Для
сельских жителей мобильный телефон даже более важное средство
голосовой коммуникации в условиях отсутствия у многих стационар-
ных телефонов (Давыдов, Логунова, 2016). Что касается более совре-
менных и дорогих устройств (смартфонов, коммуникаторов, планшетов
Доля миллениалов, пользовавшихся компьютером,
Интернетом и имеющих смартфоны,
за последние 12 месяцев, по типам поселений, 2016 г.
(респонденты 15 лет и старше, N = 4757, в %)
Источник: РМЭЗ НИУ ВШЭ.
Рис. 2

В. В. Радаев / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 5—28
15
и др.), здесь сохраняются серьезные различия. Городские миллениалы
быстрее переходят к более продвинутым в техническом отношении
и дорогостоящим аппаратам (62%). Чем крупнее тип поселения, тем
больше обладателей современных смартфонов (в областных центрах
их доля доходит до 71%). Среди сельских миллениалов таковых лишь
34% (меньше, чем в предшествующем реформенном поколении, но
значительно больше, чем в поколении периода застоя) (см. рис. 2).
В то же время сельская молодежь и в этом отношении значительно
опережает старшие поколения на селе, большинство из которых имеют
более простые мобильные телефоны. Вновь ни одна из наших трех
гипотез не отвергается.
Сельские миллениалы
медленнее осваивают новые технологии
Теперь оценим включенность миллениалов в цифровую среду,
рассмотрев способы доступа в Интернет и его использования (ниже
цифры даны как доли от всех респондентов, не только пользова-
телей Интернета). Прежде всего мы рассчитали долю выходивших
в Интернет с мобильных устройств за последние 12 месяцев. Среди
всех городских миллениалов это делали 76%, в том числе в областных
центрах — 80%, а среди сельских — 67%, и, вопреки нашей второй
гипотезе, это значительно выше показателя вовлеченности предшест-
вующего реформенного поколения в целом (49%). Принадлежность
к молодому поколению здесь оказывается важнее, чем тип поселения
(рис. 3). Что касается сельских жителей, то в соответствии с нашей
Способы использования Интернета миллениалами
в последние 12 месяцев, по типам поселений, 2016 г.
(респонденты 15 лет и старше, N = 4762, в % от всех респондентов)
Источник: РМЭЗ НИУ ВШЭ.
Рис. 3

В. В . Радаев / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 5—28
16
третьей гипотезой миллениалы значительно опережают старших:
в реформенном поколении на селе выходят в Интернет через мо-
бильные устройства лишь 34%, а в старших поколениях эта доля
незначительна.
Важный индикатор новых поведенческих практик в цифровой
среде — использование Интернета для совершения онлайн-покупок
товаров и услуг. За последние 12 месяцев такие покупки совершали
50% всех городских миллениалов (включая поселки городского типа)
и лишь 28% сельских, и по мере увеличения размера поселений эта
доля устойчиво возрастает (до 56% в областных центрах). Сельские
миллениалы по вовлеченности в онлайн-покупки уступают старшему
реформенному поколению в целом (35%), но заметно опережают это
поколение на селе (19%), а более пожилые сельские жители в по-
добные практики не вовлечены вовсе. Все наши гипотезы в данном
случае не отвергаются.
Еще одним важным дифференцирующим признаком выступает
использование Интернета для посещения социальных сетей (Bolton
et al., 2013). Конечно, миллениалы в целом здесь более активны, чем
старшие поколения. Но среди них, согласно нашей первой гипотезе,
жители городов и областных центров вновь заметно опережают жите-
лей села и поселков городского типа (84% против 70—71%). При этом
сельская молодежь вовлечена в социальные сети в большей степени,
чем предшествующее реформенное поколение в целом, и тем более чем
сельское реформенное поколение (56 и 46% соответственно), не говоря
уже о более пожилых поколениях. Вновь принадлежность к определен-
ному поколению оказывается важнее места жительства, и наша вторая
гипотеза не подтверждается. Добавим, что в отношении конкретных
социальных сетей прослеживается определенная специфика — сель-
чане более активно представлены в «Одноклассниках» и менее актив-
но — в «Фейсбуке» и «ВКонтакте» (в «Твиттере» и «Живом журнале»
различия невелики из-за их малой распространенности)4.
Еще один показатель причастности к новым практикам пове-
дения — наличие банковских пластиковых карт. По данным за
2006—2016 гг. мы видим, что по обеспеченности ими у всех групп
миллениалов наблюдается быстрый рост. Но при этом жители го-
родов к 2014 г. догнали жителей областных центров, а жители сел
и поселков городского типа от них заметно отстают на протяжении
всего периода наблюдений (рис. 4). Различия между городом и селом
проявляются и здесь.
Кто более привержен здоровому образу жизни
Мы уже писали о том, что самое молодое взрослое поколе-
ние в большей степени озабочено поддержанием здорового образа
4 Неоспоримое преимущество «Одноклассников» среди сельской молодежи перед другими
социальными сетями в силу простоты использования и следования привычке подтверждается
в других работах (Логунова, Петрова, 2015).

В. В. Радаев / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 5—28
17
жизни (ЗОЖ) (Радаев, 2018а). В 2016 г., например, среди милле-
ниалов курение встречалось значимо реже, чем в предшествующем
реформенном поколении (29,6 и 38,1% соответственно). Но различия
в типах поселений здесь никак не проявляются — все миллениалы
курят примерно одинаково (около 29—30%), хотя с годами эта доля
постепенно снижается (в основном за счет мужчин, которые ранее
курили значительно больше женщин) (Quirmbach, Gerry, 2016). Менее
распространено курение среди более молодых и более образованных
респондентов, по-прежнему меньше курильщиков среди женщин.
Иная ситуация складывается с потреблением алкогольных на-
питков (мы используем данные по доле потребителей алкоголя за
последние 30 дней, предшествовавших опросу). Полученная картина
противоречит обыденным представлениям о «спивающейся россий-
ской деревне». Миллениалы из городов и областных центров боль-
ше потребляют алкоголь (43—44%), а среди сельских миллениалов
потребителей алкоголя всего 30%, а в поселках городского типа —
чуть больше (35%). На рисунке 5 хорошо виден разрыв между двумя
группами миллениалов по типу населенных пунктов в течение всего
периода наблюдений. Доля потребителей алкоголя выше среди жи-
телей городов и областных центров, что не столь удивительно: по-
требление алкоголя чаще всего оказывается производным от уровня
материального благосостояния. Отметим, что более значительная
доля городских миллениалов пьет пиво, сухое и крепленое вино,
коньяки, виски и ликеры, а сельские миллениалы чаще потребляют
самогон (в потреблении водки и ликеро-водочных изделий особой
разницы нет).
Но возможно, на селе больше объем потребляемого алкоголя? Это
предположение также не подтверждается. Доли склонных к чрезмер-
ному потреблению алкоголя (800 граммов и более чистого алкоголя
Наличие банковских пластиковых карт
у миллениалов, по типам поселений, 2006—2016 гг.
(респонденты 15 лет и старше, N = 43 670, в %)
Источник: РМЭЗ НИУ ВШЭ.
Рис. 4

В. В . Радаев / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 5—28
18
в месяц для мужчин и 400 граммов и более для женщин) среди горо-
жан и сельчан примерно одинаковые — на уровне 10—12%.
В работе: Радаев, 2018a, мы указывали, что именно в поколении
миллениалов произошел явный перелом: в 2016 г. в каждом последую-
щем поколении доля потребителей алкоголя значимо больше, чем
в предыдущем, за исключением миллениалов — у них она, наоборот,
меньше, чем в двух предшествующих поколениях (реформенном и по-
колении застоя)5. Добавим, что этот вывод в полной мере относится и к
сельским поколениям — миллениалы снизили потребление алкоголя
и в городе, и на селе.
Характеризуя элементы ЗОЖ, обратим внимание на занятия физ-
культурой и спортом. Здесь ситуация не однозначная: на протяжении
всего периода 2003—2016 гг. мы видим заметный разрыв между миллениа-
лами из областных центров и поселков городского типа, с одной стороны,
и из обычных городов и сел — с другой. Причем разрыв между этими
группами с годами возрастает, в частности, потому, что доля сельских
миллениалов, занимающихся физкультурой и спортом, снижается —
с 43% в начале периода до 35% в среднем в 2010-е годы (рис. 6).
Кто более активен в проведении досуга
Перейдем к другому важному аспекту — формам проведения до-
суга. В 2016 г. задавалась серия вопросов: «Как часто за последний
5 Мы отмечали также, что опыт России в данном случае не уникален, ибо подобный
перелом в потреблении алкоголя молодыми поколениями характерен и для других стран,
где проводились соответствующие исследования, — Австралии, Великобритании, США,
Финляндии, Швеции и др. (см.: Kraus et al., 2015; Livingston, 2014; Norstrom, Svensson, 2 014).
Доля потребителей алкоголя среди миллениалов
в течение последних 30 дней по типам населенных пунктов, 2003—2016 гг.
(респонденты 15 лет и старше, N = 48 504, в %)
Источник: РМЭЗ НИУ ВШЭ.
Рис. 5

В. В. Радаев / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 5—28
19
год в свободное время, за исключением отпуска, Вы занимались...?»
с вариациями подсказок от «Практически никогда» до «Практически
каждый день». Мы выбирали измерители, которые, на наш взгляд,
были наиболее адекватны по частоте той или иной форме досуга.
В одних случаях речь идет о ежедневных, в других — о еженедель-
ных или ежемесячных занятиях. Мы уже знаем, что миллениалы
отличаются от старших поколений (Радаев, 2018b). Посмотрим теперь
на внутрипоколенческие различия (табл. 3).
Выяснилось (вполне ожидаемо), что на селе больше смотрят те-
левизор — делают это ежедневно 81% сельских и лишь 71% городских
миллениалов. А старшие поколения на селе смотрят телевизор еще
больше — от 82 до 91% (впрочем, такой же уровень телесмотрения
характерен для всех старших поколений в целом). Уход от телеэкра-
нов далеко не повсеместен, в заметной мере он наблюдается лишь
у городских миллениалов.
Различия по частоте чтения книг существуют, и хотя они не столь
существенные, но все же статистически значимые — не реже чем раз
в месяц читают книги 54% сельских и 61% городских миллениалов.
Причем сельская молодежь читает не меньше, а больше, чем старшие
поколения на селе, и примерно так же, как старшие поколения в целом,
подтверждая сформулированные нами ранее гипотезы.
Больше половины самого молодого взрослого поколения ежеднев-
но слушают музыку, аудиокниги, смотрят видео. И здесь ра зл и ч и я
между городскими и сельскими миллениалами практически исчезают
(53 и 55% соответственно). Нет значимых различий и между типами
населенных пунктов — музыку слушают везде примерно одинаково
(хотя она наверняка разная). Но различия между поколениями на
селе значительные: чем оно старше, тем ниже в 1,5—2 раза доля
слушателей. Добавим, что среди сельских миллениалов меломанов
Доля миллениалов, занимающихся физкультурой
и спортом, по типам поселений, 2003—2016 гг.
(респонденты 15 лет и старше, N = 45 205, в %)
Источник: РМЭЗ НИУ ВШЭ.
Рис. 6

В. В . Радаев / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 5—28
20
значительно больше, чем в предшествующих поколениях в целом
(вместе с горожанами). Принадлежность к поколению здесь важнее
типа поселения.
Миллениалы больше, чем предшествующие поколения, вовлечены
в игры на компьютере и проводят время в Интернете. Здесь вновь
статистически значимое преимущество у горожан, из которых 66%
делают это ежедневно (среди сельчан — 59%). Различия со старши-
ми поколениями на селе у молодежи велики: в каждом следующем
(более старшем) поколении эта доля падает как минимум в два раза
и стремится к нулю у наиболее пожилых. В данном отношении сель-
ские миллениалы вырвались вперед и по сравнению со старшими
поколениями в целом.
Разрыв между городскими и сельскими миллениалами возрастает
при сравнении тех, кто как минимум раз в месяц посещает театры,
кино, концерты, музеи и спортивные соревнования в качестве зрителя.
Среди сельских жителей таких респондентов 23%, а среди горожан —
35%, причем особо выделяются жители областных центров — 39%
(у них заведомо больше возможностей). При этом сельские миллениа-
лы резко отличаются от предшествующих поколений на селе (среди
них посещают культурные мероприятия лишь 5—9%) и более активны
в культурном отношении, чем предшествующие поколения в целом
(включая проживающих в городе). Вновь принадлежность к поколе-
нию важнее места жительства.
Миллениалы и сами вовлечены в творческие занятия (и г ру н а м у-
зыкальных инструментах, рисование и т. п.) — ежемесячно это делают
24% городских и 14% сельских миллениалов (значимое различие вновь
в пользу горожан). При этом чем крупнее населенный пункт, тем больше
Таблица 3
Распространенность форм досуга городских и сельских миллениалов, 2016 г.
(N = 4742, в % от каждой группы)
Форма досуга
Измеритель
Городские
жители
Сельские
жители
Смотрят телевизор
Ежедневно
70,5
80,5
Читают книги
Ежемесяч но
60,8
54,2
Слушают музыку, аудиокниги, смотрят видео Ежедневно
52,7
54,6
Играют на компьютере, проводят время
в Интернете
Ежедневно
66,3
59,2
Посещают театры, кино, концерты, музеи
и спортивные соревнования
Ежемесяч но
34,8
22,8
Занимаются спортом, физкультурой
Ежемесяч но
44,8
33,7
Занимаются творческими занятиями
Ежемесяч но
23,6
14,3
Встречаются с друзьями и родственниками
Еженедельно
54,5
64,7
Играют, гуляют с детьми
Еженедельно
48,7
53,1
Посещают кафе, рестораны, бары
Ежемесяч но
37,6
21,3
Посещают ночные клубы
Ежемесяч но
8,2
6,7
Занимаются шопингом
Еженедельно
3 7,1
31,7
Работают на приусадебных участках
Еженедельно
14,9
52,1
Ничего не делают, отдыхают
Еженедельно
47,3
36,7
Источник: РМЭЗ НИУ ВШЭ.

В. В. Радаев / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 5—28
21
возможностей (в областных центрах доля вовлеченных равна 26%). По
данному показателю сельские миллениалы близки к предшествующему
(реформенному) поколению, взятому в целом. Значит, все три исходные
гипотезы применительно к данному признаку не отвергаются.
По занятиям физической культурой и спортом горожане также
опережают жителей села: не реже одного раза в месяц занимаются
спортом 45% городских и 33% сельских миллениалов. В предшествую-
щем реформенном поколении в целом эта доля падает до 21%, а в его
сельской части — до 13% и продолжает убывать с каждым старшим
поколением.
Вовлеченность в виртуальную коммуникацию не мешает мил-
лениалам устраивать встречи с друзьями и родственниками. Сельские
миллениалы делают это чаще, чем городские (еженедельно — 65 и 55%
соответственно). Вероятно, на селе друзья и родственники находятся
ближе, и до них проще добраться, чем в городах с их большими рас-
стояниями и вечными пробками. Кроме того, в более тесных и сплочен-
ных сельских сообществах повседневная невиртуальная коммуникация
более интенсивна, здесь дружеские, соседские и рабочие связи теснее
накладываются друг на друга (Давыдов, Логунова, 2016). Добавим,
что сельская молодежь практикует такие встречи чаще, чем все стар-
шие поколения (сельские и городские, вместе взятые).
Сельские миллениалы также чаще играют и гуляют с деть-
ми — по крайней мере еженедельно это делают 53% (среди городских
миллениалов — 49%). Здесь они вновь близки к предшествующему
реформенному поколению в целом. В более старших поколениях
на селе эта доля устойчиво снижается до 13% у мобилизационного
поколения.
Среди молодого поколения в целом более распространено посе-
щение публи чных мест. Здесь у городской молодежи больше возмож-
ностей: ежемесячно посещают кафе, рестораны или бары 38% го-
родских (в том числе 43% жителей областных центров) и лишь 21%
сельских миллениалов. В каждом более старшем поколении на селе эта
доля падает в два раза. Различия со старшими поколениями в целом
у сельских миллениалов меньше, но их они тоже опережают. В очеред-
ной раз поколенческий признак оказывается важнее поселенческого.
Посетителей ночных клубов заметно меньше во всех группах: посещают
их хотя бы раз в год 21% городских и 12% сельских миллениалов,
а ежемесячно это делают и того меньше — 8 и 7% соответственно
(у старших сельских поколений эта доля близка к нулю).
И городские, и сельские миллениалы вовлечены в практики шо-
пинга: еженедельно или чаще ходят по магазинам и торговым центрам
37 и 32% соответственно (у горожан и здесь свои преимущества).
Различия между сельской молодежью и старшими поколениями на селе
и в городе (кроме самого пожилого, мобилизационного, которому уже
трудно передвигаться физически) в данном отношении не велики —
шопингу все возрасты покорны.
Вовлечь городских миллениалов в традиционную работу на
приусадебных, садовых и огородных участках намного сложнее: на
еженедельной основе работают на земле 15% горожан (среди жителей

В. В . Радаев / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 5—28
22
областных центров — лишь 11%), и разрыв с сельскими миллениала-
ми здесь очень велик (52%). Чем мельче тип поселения, тем выше эта
доля. Во всех старших сельских поколениях (кроме самого пожилого)
она превышает 70%, а в поколении застоя — даже более 80%. Этой
вовлеченностью в работу на приусадебных участках сельские милле-
ниалы относительно близки к старшим поколениям, взятым в целом,
у которых эта доля варьирует между 40 и 50%. Таким образом, под-
тверждаются все три наши гипотезы.
Чем моложе поколение, тем меньше оно работает на земле.
Добавим, что и сельская молодежь начинает дистанцироваться от
сельскохозяйственного труда и физического труда в целом как тяже-
лого и непрестижного занятия (Omelchenko, Poliakov, 2018). Тем более
что непосредственно в сельском хозяйстве сегодня на селе занято лишь
10—12% работающего населения (Муханова, 2015; Колосова, 2016).
Наконец, в свободное время можно вообще ничего не делать,
просто отдыхая, и среди миллениалов немало приверженцев такого
отдыха. Как минимум раз в неделю пассивно отдыхают 47% город-
ских и 37% сельских миллениалов — несмотря на более скромные
возможности для активного отдыха, сельчане менее привычны к тому,
чтобы «ничего не делать». Хотя в старших поколениях на селе эта доля
возрастает до 47%, то есть до уровня городских миллениалов (а по
поколениям в целом — до 68%), но здесь уже сказывается преклонный
возраст (см. табл. 3).
Подводя итоги, укажем, что некоторые предшествующие регио-
нальные исследования показывали удивительное, на наш взгляд, от-
сутствие заметных различий в формах проведения досуга между го-
родской и сельской молодежью (результаты на примере Ульяновской
и Самарской областей см. в: Явон, 2013). По нашим данным, различия
оказываются куда более явными и многочисленными.
Здесь сказываются не только относительное отставание, но и де-
градация досуговой инфраструктуры, унаследованной от советской
эпохи, в том числе постепенное сокращение на селе числа учрежде-
ний культуры (Кажаева, 2011). Во многих случаях, чтобы развлечься,
приходится ездить в город. Поэтому современная сельская молодежь
в основном проводит досуг в домашних условиях, включая использо-
вание Интернета, просмотр телевизора, прослушивание музыки или
общение с друзьями (Жамсуева, 2013). По этим показателям они часто
опережают своих городских сверстников. В то же время постепенно
размывается культура чтения в пользу более развлекательных занятий
(Ильин, 2010).
Добавим, что досуговые предпочтения сельской молодежи диф-
ференцированы по возрасту и внутри поколения миллениалов. Так,
молодежь в возрасте от 16 до 24 лет предпочитает компьютерные
игры, посещение социальных сетей, активнее ходит на дискотеки
и слушает музыку, а молодежь в возрасте от 25 до 35 лет выбирает
просмотр телевизионных программ, больше читает и чаще занимается
общественной деятельностью (Борисова, Винокурова, 2016). Старшие
миллениалы ближе к предшествующим поколениям не только по воз-
расту, но и по духу.

В. В. Радаев / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 5—28
23
О вере и доверии
В завершение сравним некоторые ценностные ориентиры. В качест-
ве одного из них выступает уровень религиозности. Мы сопоставили
городских и сельских миллениалов по доле тех, кто считает себя
определенно верующим (без выражения сомнений), чтобы проверить
утверждение о том, что «село всегда было более религиозным, чем
город» (Колосова, 2016). Выяснилось, что доля верующих на селе и в
самом деле выше, чем в городе (28 и 23% соответственно) (рис. 7).
Село и в этом отношении более традиционное.
Что касается соблюдения религиозных ритуалов и особенно по-
сещения церковных служб, то здесь ситуация обратная: среди сель-
ских миллениалов меньше доля тех, кто посещает церковь (4 против
7% городских миллениалов). Возможно, в сельских районах мень-
ше работающих церквей, но статистически различия не значимы.
Важнее гендерные различия — в церковь значительно чаще ходят
женщины.
Среди других ценностных ориентаций обратим внимание на так
называемое обобщенное доверие. В 2016 г. задавался вопрос о том,
можно ли доверять людям. Мы исключили респондентов, которые
считают, что доверять людям можно в зависимости от обстоятельств,
и выяснили, что среди сельских миллениалов значимо больше тех,
кто положительно отвечает на данный вопрос, по сравнению с го-
родскими миллениалами (27 и 14% соответственно). Характерно,
что в данном случае отсутствуют значимые различия между всеми
поколениями и в городском, и в сельском сообществе. Различаются
оценки для горожан всех поколений, с одной стороны, и жителей
села и поселков городского типа всех поколений — с другой. Перед
нами относительно редкий случай, когда поколенческие и возраст-
ные различия не играют видимой роли, уступая место различиям
территориальных сообществ. Их можно интерпретировать как про-
Доля верующих миллениалов и миллениалов,
раз в месяц или чаще посещавших религиозные службы,
по типам поселений, 2016 г.
(респонденты 15 лет и старше, N = 4581, в %)
Источник: РМЭЗ НИУ ВШЭ.
Рис. 7

В. В . Радаев / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 5—28
24
явление сохраняющихся различий между городской (гезельшафтной)
и сельской (гемайншафтной) культурами.
Выводы
Полученные результаты позволяют утверждать, что практики по-
ведения сельских миллениалов по большинству параметров значимо
отличаются от практик поведения их городских сверстников. В рам-
ках одного поколения проявляются множественные и существенные
различия, связанные с типом поселения. Сформулированная нами
первая гипотеза подтверждается почти во всех случаях. Исключения
немногочисленны, среди них упомянем отсутствие различий между
городскими и сельскими миллениалами в наличии детей и равную
распространенность курения.
Характерно, что при этом векторы различий между городскими
и сельскими миллениалами могут быть разнонаправленными. По од-
ним параметрам сельские миллениалы отстают от своих городских
собратьев по уровню распространения новых практик поведения, по
другим — превосходят их. В последнем случае это происходит, скорее
всего, не потому, что сельская молодежь быстрее воспринимает новое,
а в силу ограниченности ее материальных и социальных возмож-
ностей. Не случайно сельские миллениалы «опережают» городских,
когда молодежный тренд заключается в сокращении каких-то практик
(вступление в брак, выход на рынок труда) или потребления каких-то
благ (например, потребление алкоголя или просмотр телевизора). Если
новый тренд проявляется в более широком распространении блага
(образовательных услуг, новых гаджетов, банковских карт или занятий
спортом), то здесь сельские жители (а часто и жители малых поселков
городского типа) заметно отстают. В отдельных случаях ситуация
оказывается противоречивой: например, среди сельских миллениалов
больше верующих, но городские миллениалы чаще посещают церков-
ные службы.
Противоречива ситуация и при сравнении сельских миллениа-
лов со старшими поколениями в целом (включая горожан). По од-
ним показателям они ближе к предшественникам, чем городские
миллениалы, — это касается в том числе пользования компьютером
и Интернетом, обладания модными гаджетами, совершения онлайн-
покупок, чтения книг и других домашних занятий. Здесь при наложе-
нии поколенческого и поселенческого признаков их эффекты как бы
уравновешиваются. В то же время по другим показателям (например,
владение иностранными языками, посещение социальных сетей или
развлечения вне дома) сельские миллениалы опережают не только
сельские, но и городские старшие поколения. Тогда принадлежность
к молодому поколению оказывается важнее, чем различия в типах
поселения. Следовательно, нашу вторую гипотезу во многих случаях
приходится отвергнуть.
По уровню распространения новых практик поведения сельские
миллениалы, как правило, опережают сельские старшие поколения.

В. В. Радаев / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 5—28
25
Это соответствует предложенной нами третьей гипотезе, которая под-
тверждается в большинстве случаев. При сходном типе поселения
проявляются значимые межпоколенческие различия. Исключением
становится распространенность обобщенного доверия — здесь они от-
сутствуют, а тип поселения играет решающую роль.
Обобщая полученные результаты, можно ли утверждать, что
идет сближение (конвергенция) между городом и селом с реши-
тельным размыванием границ между ними? Мы бы сделали не-
сколько иной вывод. Конечно, существуют переходные группы,
располагающиеся «между городом и деревней», которые явно не
малы и плохо улавливаются имеющейся статистикой. Однако по
отношению к основной части населения можно заключить, что про-
исходит параллельный рост новых практик поведения на селе и в
городе, но разрыв между двумя типами сообществ по большинству
параметров все же сохраняется, в том числе внутри нового поколе-
ния миллениалов. И вопрос о том, насколько едино это поколение
и в какой мере мы вообще можем считать его одним поколением,
остается открытым.
Список литературы / References
Блинова Т. В., Вяльшина А. А. (2016). Молодежь вне сферы образования и за-
нятости: оценка сельско-городских различий // Социологи ческие исследо-
вания. No 9. С . 40—49. [Blinova T. V., Vyalshina A. A . (2016). Youth outside
the sphere of education and employment: Evaluation of urban and rural differences.
Sociologicheskie Issledovaniya, No. 9, pp. 40—49. (In Russian).]
Борисова У. С., Винокурова Е. П. (2016). Современные досуговые предпочтения сель-
ской молодежи // Общество: философия, история, культура. No 8 . С . 91—95.
[Borisova U. S ., Vinokurova E. P. (2016). Current leisure preferences of rural youth.
Obshchestvo: Philosophia, Istoria, Kultura, No. 8, pp. 91—95. (In Russian).]
Бочавер А. А ., Жилинская А. В ., Хломов К . Д . (2016). Перспективы современ-
ных подростков в контексте жизненной траектории // Современная зарубеж-
ная психология. Т. 5, No 2. С . 31—38 . [Bochaver A. A ., Zhilinskaya A. V.,
Khlomov K. D. (2016). Perspectives of modern adolescents in the context of life
t r aj e c t o r y. Sovremenaya Zarubezhnaya Psikhologiya, Vol. 5, No. 2, pp. 31—38 .
(In Russian).]
Давыдов С. Г., Логунова О. С . (2016). Потребление сервисов мобильной телефонии
в российском южном селе // Вестник РГГУ. Серия: История. Филология.
Культурология. Востоковедение. No 2. С . 136—147. [Davydov S. G., Logunova O. S.
(2016). Mobile phone services in a Russian southern village. Vestnik RGGU.
Seriya: Istoriya, Philologiya, Kulturologiya, Vostokovedeniye, No. 2, pp. 136—147.
(In Russian).]
Жамсуева О. С . (2013). Досуг сельской молодежи на современном этапе разви-
тия общества // Вестник Бурятского государственного университета. No 14.
С. 124—128. [Zhamsueva O. S . (2013). Leisure of rural youth at the contempo-
rary stage of the society development. Vestnik Burjatskogo Gosudarstvennogo
Universiteta, No. 14, pp. 124—128. (In Russian).]
Ильин В. И. (2010). Российская глубинка в социальной структуре России // Журнал
социологии и социальной антропологии. Т. 13, No 4. С. 25—47. [Ilin V. I . (2010).
Russian heartland in the social structure of Russia. Zhurnal Sotsiologii i Sotsialnoy
Antropologii, Vol. 13, No. 4, pp. 25—47. (In Russian).]

В. В . Радаев / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 5—28
26
Кажаева Т. И . (2011). Статисти ческий анализ потребления сельским населением
Оренбургской области услуг учреждений культуры // Известия Оренбургского
государственного аграрного университета. No 1. C . 108—110. [Kazhaeva T. I .
(2011). Statistical analysis of cultural facilities consumption by the rural popula-
tion. Izvestiya Orenburgskogo Gosudarstvennogo Agrarnogo Universiteta, No. 1,
pp. 108—110. (In Russian).]
Карачурина Л. Б., Мкртчян Н. В. (2012). Миграционная подвижность молоде-
жи и сдвиги в возрастной структуре населения городов и районов России
(1989—2002) // Географическое положение и территориальные структуры: памяти
И. М. Майергойза / Сост. П. М. Полян, А. И. Трейвиш. М.: Новый хронограф.
С. 688 —707. [Karachurina L. B., Mkrtchyan N. V. (2012). Migration movement of youth
and shifts in the age structure of urban and district population of Russia (1989—2002).
In: Geographical location and territorial structures: In the memory of I. M. Maergoyz.
Moscow: Novyy Chronograph, pp. 688—707. (In Russian).]
Колосова Е. А . (2016). Жизнеобразующие смыслы сельской молодежи // Смыслы
сельской жизни: Опыт социологического анализа / Отв. ред. Ж . Т. Тощенко. М .:
Центр социального прогнозирования и маркетинга. С. 231—251. [Kolosova E. A .
(2016). Life-forming meanings of rural youth. In: Zh. T. Toshchenko (ed.). Meanings
of rural life: A sociological analysis. Moscow: Tsentr Sotsialnogo Prognozirovaniya
i Marketinga, pp. 231—251. (In Russian).]
Логунова О. С ., Петрова Е. В. (2015). Информационный и развлекательный кон-
тент в системе Интернет-потребления жителей сельской местности // Бизнес.
Общество. Власть. No 22. С . 53—66 . [Logunova O. S ., Petrova E. V. (2015).
Information and entertainment content in the system of Internet consumption of
rural residents. Biznes, Obshchestvo, Vlast, No. 22, pp. 53—66 . (In Russian).]
Мангейм К. (2000). Проблема поколений // Мангейм К. Очерки социологии зна-
ния: проблема поколений — состязательность — экономические амбиции. М .:
ИНИОН РА Н. С . 8—63 . [Manheim K. (2000). The problem of generations.
In: Manheim K. Essays on the sociology of knowledge. Moscow: INION RA N,
pp. 8—63 . (In Russian).]
Мкртчян Н. В. (2013). Миграция молодежи в региональные центры России в кон-
це XX — начале XXI века // Известия РАН. Серия географическая. No 6.
С. 19—32. [Mkrtchyan N. V. (2013). Migration of youth in regional centers of Russia
at the end of 20th
—
early 21st
c e nt u r y. Izvestya RAN. Seriya Geographicheskaya,
No. 6, pp. 19—32. (In Russian).]
Муханова М. Н. (2015). Сельская молодежь России: настоящее и будущее // Россия
и современный мир. No 3 . С . 26—42 . [Mukhanova M. N . (2015). Rural youth:
Present and future. Rossiya i Sovremennyi Mir, No. 3, pp. 26—42 . (In Russian).]
Нефедова Т. Г., Трейвиш А. И. (2002). Между городом и деревней // Мир России.
Т. 11, No 4. С . 61—82. [Nefedova T. G., Treyvish A. I. (2002). Between cities and
villages. Mir Rossii, Vol. 11, No. 4, pp. 61—82. (In Russian).]
Покровский Н. Е ., Нефедова Т. Г., Трейвиш А. И. (2015). Урбанизация, дезурбани-
зация и сельско-городские сообщества в условиях роста горизонтальной мобиль-
ности // Социологические исследования. No 12. С . 60—69. [Pokrovsky N. E .,
Nefedova T. G., Treyvish A. I . (2015). Urbanization, de-urbanization and rural-
urban communities in conditions of growing horizontal mobility. Sociologicheskie
Issledovaniya, No. 12, pp. 60—69. (In Russian).]
Радаев В. В . (2018a). Миллениалы на фоне предшествующих поколений: эмпиричес-
кий анализ // Социологические исследования. No 3 . С. 15—33 . [Radaev V. V.
(2018a). Millennials compared to previous generations: An empirical analysis.
Sociologicheskie Issledovaniya, No. 3, pp. 15—33 . (In Russian).]
Радаев В. В . (2018b). Прощай, советский простой человек! // Общественные науки
и современность. No 3. С . 51—65. [Radaev V. V. (2018b). Farewell to the Soviet
ordinary man. Obshchestvennye Nauki i Sovremennost, No. 3, pp. 51—65.
(In Russian).]

В. В. Радаев / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 5—28
27
Радаев В. В. (2019). Миллениалы: как меняется российское общество. М .: Изд. дом
Высшей школы экономики. [Radaev V. V. (2019). Millennials: How the Russian
society is changing. Moscow: HSE Publ. (In Russian).]
Трейвиш А. (2016). Сельско-городской континуум: судьба представления и его связь
с пространственной мобильностью населения // Демографическое обозрение.
Т. 3, No 1. С . 52—70. [Treyvish A. (2016). Rural-urban continuum: Destiny of
the notion and its links with the spatial mobility of population. Demograficheskoe
Obozrenie, Vol. 3, No. 1, pp. 52—70. (In Russian).]
Явон С. В . (2013). Поселенческий фактор формирования жизненных приоритетов
молодежи // Социологи ческие исследования. No 8 . С . 71—80. [Yavon S. V.
(2013). Residential factor constituting the life priorities of youth. Sociologicheskie
Issledovaniya, No. 8, pp. 71—80. (In Russian).]
Ярошенко С. С . (2006). Четыре социологических объяснения бедности (опыт анализа
зарубежной литературы) // Социологические исследования. No 7. С . 34—42 .
[Yaroshenko S. S . (2006). Four sociological explanations of poverty (analysis
of international literature). Sociologicheskie Issledovaniya, No. 7, pp. 34—42 .
(In Russian).]
Arnett J. J. (2000). Emerging adulthood. A theory of development from the late teens
through the twenties. American Psychologist, Vol. 55, No. 5, pp. 469—480.
Bednaříková Z., Bavorová M., Ponkina E. V. (2016). Migration motivation of agriculturally
educated rural youth: The case of Russian Siberia. Journal of Rural Studies,
Vol. 45, pp. 99—111.
Bennett S., Maton K., Kervin L. (2008). The ‘digital natives’ debate: A critical re-
view of the evidence. British Journal of Educational Technology, Vol. 39, No. 5,
pp. 775—786 .
Blackwell D., McLaughlin D. (1998). Do rural youth attain their educational goals?
Rural Development Perspectives, Vol. 13, pp. 37—44 .
Bolton R. N ., Parasuraman A., Hoefnagels A., Migchels N., Kabadayi S., Gruber T.,
Komarova Y., Solnet L. D. (2013). Understanding Generation Y and their use
of social media: A review and research agenda. Journal of Service Management,
Vol. 24, No. 3, pp. 245—267.
Halfacree K. (2012). Heterolocal identities? Counter-urbanisation, second homes, and
rural consumption in the era of mobilities. Population, Space and Place, Vol. 18,
No. 2, pp. 209—224 .
Kraus L., Eriksson Tinghög M., Lindell A., Pabst A., Piontek D., Room R. (2015). Age,
period and cohort effects on time trends in alcohol consumption in the Swedish
adult population 1979—2011. Alcohol and Alcoholism, Vol. 50, No. 3, pp. 319—327.
Krosnick J. A ., Alwin D. F. (1989). Aging and susceptibility to attitude change. Journal
of Personality and Social Psychology, Vol. 57, pp. 416—425.
Livingston M. (2014). Trends in non-drinking among Australian adolescents. Addiction,
Vol. 109, pp. 922—929.
Lynch K. (2005). Rural-urban interaction in the developing world. London, New York:
Routledge.
Müller D. K ., Hoogendoorn G. (2013). Second homes: Curse or blessing? A review 36
years later. Scandinavian Journal of Hospitality and Tourism, Vol. 13, No. 4,
pp. 353—369.
Ng E. S. W., Schweitzer L., Lyons S. T. (2010). New generation, great expectations:
A field study of the millennial generation. Journal of Business and Psychology,
Vol. 25, No. 2, pp. 281—292.
Norstrom T., Svensson J. (2014). The declining trend in Swedish youth drinking:
Collectivity or polarization? Addiction, Vol. 109, No. 9, pp. 1437—1446.
Omelchenko E., Poliakov S. (2018). Everyday consumption of Russian youth in small
towns and villages. Sociologia Ruralis, Vol. 58, No. 3, pp. 644—664.
Quirmbach D., Gerry C. J. (2016). Gender, education and Russia’s tobacco epidemic:
A life-course approach. Social Science and Medicine, Vol. 160, pp. 54—66 .

В. В . Радаев / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 5—28
28
Radaev V., Roshchina Ya. (2019). Young cohorts of Russians drink less: Age-period-
cohort modelling of alcohol use prevalence, 1994—2016. Addiction , Vol. 114, No. 5,
pp. 823—835.
Yang Y., Land K. C. (2008). Age-period-cohort analysis of repeated cross-section sur-
veys: Fixed or random effects? Sociological Methods and Research, Vol. 36, No. 3,
pp. 297—326.
Urban and rural millennials:
Heterogeneity of the young adult generation
Vadim V. Radaev
Author affiliation: National Research University Higher School of Economics
(Moscow, Russia). Email: radaev@hse.ru
A sociological approach towards the generational cohort analysis is developed.
A special emphasis is made upon the youngest adult generation of millennials
coming out of their adolescence in the 2000s. A broad range of social indicators
is used for empirical exploration of intra-generational differences between urban
and rural millennials. Data were collected from the annual Russian Longitudinal
Monitoring Survey (RLMS-HSE) in 2003—2016. Numerous significant differences
have been revealed with regard to the educational level, family planning, use of
modern gadgets and digital technologies, commitment to healthy lifestyles, and
some values. Some practices are more widely spread among rural millennials,
whereas other practices are more characteristic of urban millennials. Most of
revealed differences are explained by the lower level of material well-being of
rural millennials and lower quality of rural infrastructure.
Keywords: generational differences, millennials, type of residence, population
surveys, Russia.
JEL: A14, P25, Z13.

29
Вопросы экономики. 2019. No 7. С . 29—51.
Voprosy Ekonomiki, 2019, No. 7, pp. 2 9—51.
Н. Б. Косарева, Т. Д. Полиди
Доступность жилья в России
и за рубежом*
В статье представлен анализ показателей доступности жилья в России
за последние 10 лет, а также в разрезе крупнейших городских агломераций
в 2010—2016 гг. Выделены основные факторы роста доступности жилья в этот
период. Проведено сравнение российских показателей с аналогичными зару-
бежными с учетом методологических особенностей. Показано, что в России
в прошедший период преобладала тенденция к повышению доступности при-
обретения жилья в собственность, в том числе с помощью ипотечных креди-
тов. В отличие от России, во многих развитых странах в этот период больше
внимания уделялось повышению качества городской среды, что приводило
к некоторому снижению доступности приобретения жилья в собственность.
Ключевые слова: доступность жилья, жилищная сфера, ипотека.
JEL: R31, R38.
Задача повышения доступности и разнообразия жилья входит в по-
вестку социально-экономической и жилищной политики как развитых,
так и развивающихся стран. Это обусловлено тем, что даже в самых
благополучных странах невозможно создать условия для решения жи-
лищных проблем всего населения только за счет рыночных механизмов
(наем жилья на рынке или приобретение жилья с помощью ипотеки).
Косарева Надежда Борисовна (kosareva@urbaneconomics.ru), к. э. н., президент
Фонда «Институт экономики города» (Москва); Полиди Татьяна Дмитриевна
(polidi@urbaneconomics.ru), к. э. н., исполнительный директор Фонда «Институт
экономики города» (Москва).
* В статье использованы результаты проекта «Механизмы взаимодействия экономических
агентов в интеллектуальных энергосистемах. Практическое внедрение результатов фундамен-
тальных исследований в сфере экономики российских городов и агломераций», выполненного
в рамках Программы фундаментальных исследований НИУ ВШЭ в 2018 г., исследования
Фонда «Институт экономики города» «Мониторинг и оценка ситуации на рынке жилья и ипо-
течного жилищного кредитования, построение целевых прогнозных показателей развития
жилищной сферы», выполненного в 2018 г. за счет средств целевого капитала Фонда «Институт
экономики города», а также исследования «Анализ состояния жилищной сферы на территориях
крупнейших российских агломераций», выполненного Фондом «Институт экономики города»
по заказу АО «ДОМ.РФ» в 2018 г.
https://doi.org/10.32609/0042-8736-2019-7-29-51
© НП «Вопросы экономики», 2019

Н. Б. Косарева, Т. Д. Полиди / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 29—51
30
В то же время уровень доступности жилья определяется не только
доходами населения и доступностью кредитов, но и градостроитель-
ными ограничениями, конкуренцией между застройщиками, развитием
технологий, а также другими факторами, которые обычно подверже-
ны государственному регулированию, что требует согласования целей
и задач жилищной политики с целями и задачами других направлений
регулирования. При этом сама необходимость управлять предложением
доступного жилья, повышать разнообразие жилищных альтернатив
в современной жилищной политике во всем мире не ставится под сом-
нение, поскольку доступное жилье рассматривается как инструмент не
только повышения качества жизни, но и решения градостроительных
проблем (например, интенсивного трафика), повышения жилищной
мобильности граждан, развития рынка труда и, в конечном счете,
конкуренции между городами и странами за человека и инвестиции.
В России исследования доступности и разнообразия жилья только
начинаются, что связано в основном с дефицитом необходимых статисти-
ческих данных. В настоящей статье представлены результаты многолет-
них наблюдений за доступностью жилья в России, полученные оценки
сравниваются с аналогичными зарубежными показателями, объясняются
методологические различия и подходы к интерпретации результатов.
Кроме этого, в работе приведены первые для России оценки доступ-
ности жилья в крупнейших российских городских агломерациях. В за-
рубежных исследованиях агрегированные оценки доступности жилья на
уровне штатов, регионов и стран в целом рассчитываются на основе таких
оценок на уровне локальных рынков жилья, то есть городов, агломера-
ций и иных локальных территорий. В России, ввиду отсутствия данных
о ценах на жилье на уровне локальных рынков, доступность жилья
оценивается по средним данным о ценах на уровне регионов и страны
в целом. Предложенная нами методика не решает указанной проблемы
(поскольку она основана на «ру чном» сборе рыночной информации,
а не на официальной статистике), но позволяет получить первое пред-
ставление о доступности жилья на локальных рынках жилья в России.
Доступность жилья в России в 1998—2017 гг.
Показатели доступности жилья в России
Показатели доступности жилья регулярно рассчитываются
Институтом экономики города по мере публикации Росстатом и Банком
России необходимых официальных данных1
.
К таким показателям
относятся коэффициент доступности жилья, индекс доступности при-
обретения жилья и доля семей, имеющих возможность с помощью
собственных и заемных средств приобрести жилье, соответствующее
стандартам обеспечения жилыми помещениями.
Коэффициент доступности жилья (Housing price to income ratio;
далее — КДЖ) рассчитывается как отношение средней рыночной стои-
1 http://www.urbaneconomics.ru/research/analytics/DostupnostHomeIUE1998po2017

Н. Б. Косарева, Т. Д. Полиди / Вопросы экономики. 2019. No 7. С . 29—51
31
мости квартиры общей площадью 54 кв. м к средним доходам семьи из
трех человек за год. Величина такого показателя соответствует числу
лет, в течение которых семья может накопить на квартиру при предпо-
ложении, что все получаемые денежные доходы будут откладываться
на приобретение квартиры. Этот коэффициент наиболее простой для
расчета и повсеместно используется в российской и зарубежной ста-
тистике, а также выступает одним из целевых показателей государст-
венной программы «Обеспечение доступным и комфортным жильем
и коммунальными услугами граждан России».
Индекс доступности приобретения жилья (Housing affordability
index; далее — ИДПЖ) показывает соотношение доходов среднеста-
тистического домохозяйства с доходами, необходимыми для приобре-
тения стандартной квартиры общей площадью 54 кв. м с помощью
ипотечного кредита, выдаваемого на стандартных условиях. В отличие
от КДЖ, данный показатель учитывает доступность ипотечного кре-
дитования для населения. В частности, повышение ставки по кредитам
приводит к снижению индекса (что соответствует меньшей доступности
жилья), а ее падение, при прочих равных условиях, — к его росту
(что соответствует большей доступности жилья).
Доля семей, имеющих возможность с помощью собственных
и заемных средств приобрести жилье, соответствующее стандар-
там обеспечения жилыми помещениями, рассчитывается путем опре-
деления минимального среднемесячного дохода, необходимого для при-
обретения стандартного жилья за счет собственных и заемных средств,
и последующего сравнения полученного результата с данными о рас-
пределении домохозяйств по уровню среднемесячного дохода. Ввиду
отсутствия официальных данных о распределении домохозяйств по
уровню среднемесячного дохода используются данные о распределении
населения по уровню среднедушевого месячного дохода. Полученная
доля семей не только отражает изменение относительной стоимости
жилья и доступности заемных средств, но и учитывает влияние не-
равенства населения по доходам на доступность жилья.
В статье представлены расчеты КДЖ за период с 1998 по 2017 г.,
а также ИДПЖ и доли семей, имеющих возможность с помощью соб-
ственных и заемных средств приобрести жилье, соответствующее
стандартам обеспечения жилыми помещениями, за период с 2006 по
2017 г. Выбор границ исследуемых временных интервалов определялся
доступностью необходимых статистических данных. Такие показатели
рассчитаны по России в целом. Кроме того, в статье приведены ре-
зультаты тестовых расчетов КДЖ в разрезе крупнейших российских
городcких агломераций по данным, собранным Институтом экономики
города из открытых источников.
Доступность жилья в России в 1998—2017 гг.
и сравнение с другими странами
Для оценки динамики доступности жилья теоретически можно
использовать любой из трех показателей. Однако, по нашему мнению,
для получения более полной картины при анализе доступности жилья

Н. Б. Косарева, Т. Д. Полиди / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 29—51
32
в России целесообразно использовать показатель доли семей, которым
доступно приобретение жилья при помощи собственных и заемных
средств, так как он учитывает условия ипотечного жилищного кре-
дитования, а также уровень неравенства населения по доходам (рас-
пределение населения по уровню среднедушевого дохода). С точки
зрения международных сопоставлений лучше подходит КДЖ, ко-
торый традиционно используется для оценки доступности жилья за
рубежом.
На рисунке 1 представлена динамика доступности жилья по по-
казателю доли семей, которым доступно его приобретение при помощи
собственных и заемных средств, за период с 2006 по 2017 г., а на ри-
сунке 2 — по КДЖ за период с 1998 по 2017 г. Хотя незначительные
отличия присутствуют, основной тренд роста доступности жилья со-
храняется для каждого показателя. КДЖ снизился за 19 лет (с 1998
по 2017 г.) на 4,1 года — с 7,4 до 3,3 года, а доля семей, имеющих
возможность приобрести жилье при помощи собственных и заемных
средств, увеличилась за 11 лет (с 2006 по 2017 г.) на 24 п. п. — с 18,6
до 42,6%.
Отметим, что, несмотря на положительную динамику показателей
доступности жилья, нельзя сделать вывод о том, что во всех регионах
России его можно считать доступным. При интерпретации полученных
результатов важно понимать, что их абсолютные значения в каждый
отдельный момент весьма условны и не могут служить универсальной
мерой доступности жилья для конкретного города или конкретной
семьи. В реальности далеко не каждая семья соответствует используе-
мым параметрам расчета — состоит из трех человек, имеет доход на
одного члена семьи, равный среднедушевому по России. Кроме того,
цены на жилье в конкретном городе могут существенно отличаться от
среднероссийских. Имеет значение и абсолютный размер семейного
дохода, а также его части, которая остается после оплаты ипотечного
кредита, с точки зрения достаточности для финансирования иных
необходимых семейных расходов.
В 2017 г. в среднем по России цена квартиры площадью 54 кв. м составила
3,7 млн руб. При условии финансирования ее приобретения с помощью ипотеки
в размере 70% от цены, то есть 2,6 млн руб., и средних условиях ипотечного кредито-
вания в России в 2017 г. (срок кредита — 186,8 месяца, ставка по кредиту — 10,6%
годовых), ежемесячный ипотечный платеж составляет 28,5 тыс. руб. При допущении,
что он не превышает 35% дохода семьи, ее необходимый доход составляет 81,4 тыс.
руб. в месяц, или 980 тыс. руб. в год. Для семьи из трех человек при таком семейном
доходе среднедушевой доход оценивается на уровне 27,1 тыс. руб. в месяц (далее,
если предположить, что распределение семей по доходу и распределение населения
по среднедушевому доходу совпадают, то такой доход и выше имеют 42,6% семей).
Тогда получается, что ежемесячно семья располагает не менее 52,9 тыс. руб. для
финансирования всех иных необходимых расходов (оплата услуг ЖКХ, питание,
одежда, образование, медицина, отдых, приобретение иных товаров длительного
пользования) и сбережений. Учитывая, что прожиточ ный минимум в 2017 г. был
установлен на уровне 9,8 тыс. руб. на душу населения, то есть стоимость минималь-
ной потребительской корзины составляет 29,4 тыс. руб. на семью из трех человек,
остаточный доход в размере 52,9 тыс. руб. позволяет лишь покрыть необходимые
потребительские расходы (если исходить из приемлемого уровня выше обозначен-
ного минимума).

Н. Б. Косарева, Т. Д. Полиди / Вопросы экономики. 2019. No 7. С . 29—51
33
Даже на таком условном примере видно, что при приобретении
жилья с помощью ипотеки остаточный доход семьи не так велик,
чтобы сделать вывод о высокой доступности жилья. Наконец, необ-
ходимо учитывать, что состав семей, которым доступно его приобре-
тение, может лишь частично пересекаться с составом семей, которые
нуждаются в улучшении жилищных условий. Так, среднегодовое ко-
личество сделок с жильем составляет примерно 4 млн, то есть его
приобретают порядка 8% российских семей, что в пять раз меньше
количества семей, которым доступно приобретение жилья. Другими
словами, подавляющее большинство последних не нуждаются в улуч-
шении жилищных условий, и, напротив, нуждающиеся в их улучшении
не могут приобрести жилье.
Проблема обостряется из-за отсутствия необходимого разнообра-
зия жилищных альтернатив для различных социальных групп населе-
ния, для которых в силу жизненной стадии (например, молодые люди,
семьи без детей) или уровня доходов (например, низкооплачиваемые
Доля семей, имеющих возможность приобрести жилье,
в целом по Российской Федерации, 2006—2017 гг. (в %)
Источник: расчеты авторов по данным Росстата и Банка России.
Рис. 1
Коэффициент доступности жилья
в целом по Российской Федерации, 1998—2017 гг. (л е т)
Источник: расчеты авторов по данным Росстата.
Рис. 2

Н. Б. Косарева, Т. Д. Полиди / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 29—51
34
профессии) приобретение жилья в собственность не может рассмат-
риваться как способ улучшить свои жилищные условия. Для таких
граждан требуются иные жилищные форматы, прежде всего наем
жилья на коммерческих или некоммерческих условиях, в том числе
предоставление жилья государством, муниципалитетами, поддержка
различных форм дешевого строительства (индивидуальное жилищное
строительство, жилищная кооперация).
С учетом сказанного значения различных показателей доступности
жилья в первую очередь могут использоваться для наблюдения за из-
менением его доступности, так как позволяют получить интегральные
оценки динамики соответствующих факторов — условий ипотечного
кредитования, цен на жилье, доходов населения. Основные факторы
повышения доступности жилья в России — снижение цен на него
относительно доходов населения, вызванное сокращением спроса на
жилье в результате экономического спада, с одной стороны, и увели-
чением его предложения на первичном рынке — с другой, а также
снижение ставок по ипотеке. В России, в отличие от большинства
развитых стран (США, Канада, Австралия, страны ЕС), пока отсутст-
вуют специальное государственное регулирование и государственные,
муниципальные жилищные программы, определяющие само понятие
«доступное жилье» (affordable housing).
В зарубежной практике под доступным понимается жилье, расходы на оплату
которого (в форме арендной платы) не превышают некоторую долю (обычно 30—35%)
семейного дохода. Для оценок и расчетов такой семейный доход обычно определяется
городами или штатами (провинциями, регионами) и реже на национальном уровне
в долях от медианного дохода семьи в соответствующей юрисдикции — например,
80% медианного дохода семьи в метрополитенском ареале (американское название
статистической единицы агломераций)2.
За рубежом наиболее распространена оценка доступности жилья
по количеству лет, в течение которых семье необходимо полностью
сберегать свои доходы для его приобретения. Такой показатель может
иметь разные названия: например, «median multiple» или «housing price
to income ratio». Для расчета данного показателя доступности жилья
в зарубежных методиках используют медианные цены жилых единиц
и медианные доходы семей в пределах единого рынка жилья, обычно
города или агломерации. В крупнейших мировых городах и городских
агломерациях преобладает не жилье в собственности проживающего,
а аренда жилья у институционального арендодателя (частного или го-
сударственного). Однако это не мешает проводить анализ доступности
жилья по указанному методу.
В России, несмотря на отсутствие понятия «доступное жилье»,
на официальном государственном уровне таргетируется показа-
тель, аналогичный описанному выше зарубежному, — КДЖ. Он
принят в качестве целевого показателя развития жилищной сферы
в Государственной программе «Обеспечение доступным и комфортным
жильем и коммунальными услугами граждан Российской Федерации»
2 Описание международных подходов к оценке доступности жилья см. в: Косарева,
Туманов, 2007.

Н. Б. Косарева, Т. Д. Полиди / Вопросы экономики. 2019. No 7. С . 29—51
35
(утверждена в новой редакции постановлением Правительства РФ
от 30 декабря 2017 г. No 1710; далее — ГП) (табл. 1).
Согласно признанной на международном уровне методике
Программы ООН по развитию населенных пунктов (ООН-Хабитат),
существует общепринятая классификация рынков жилья по критерию
доступности (табл. 2).
В соответствии с международной классификацией жилье в России
в среднем можно считать доступным. Так, уже в 2017 г. значение
КДЖ составило, по данным ГП, 2,6 года — ниже среднего зна-
чения, например, в Великобритании (4,5 года в 2017 г.; табл. 3),
что, на первый взгляд, говорит о более высокой доступности жи-
лья в Российской Федерации. Но, по оценке Института экономики
города, в России КДЖ в 2017 г. составил 3,3 года, то есть жилье
можно считать не очень доступным, как, например, в США. Отличие
оценок Института экономики города от оценок в ГП можно объяс-
нить разными показателями цен на жилье. Институт экономики го-
Таблица 1
Целевые значения коэффициента доступности жилья
Показатель
2016 2017 2018 2019 2020 2021 2022 2023 2024 2025
КДЖ, лет
2,6 2,6 2,5 2,5 2,4 2,4 2,4 2,3 2,3 2,3
Источник: Государственная программа «Обеспечение доступным и комфортным жильем
и коммунальными услугами граждан Российской Федерации».
Таблица 2
Классификация рынков жилья по критерию доступности
Категория рынка
Значение КДЖ, лет
Жилье доступно (affordable)
<3
Жилье не очень доступно (moderately unaffordable)
3—4
Приобретение жилья серьезно осложнено (seriously unaffordable)
4—5
Жилье существенно недоступно (severely unaffordable)
>5
Источник: Demographia. http://www.demographia.com
Таблица 3
Коэффициент доступности жилья в ряде стран
(отношение медианной цены жилья к медианному доходу
домохозяйства), 2017 г. (л е т)
Страна
Коэффициент доступности жилья
Китай (Гонконг)
19,4
Австралия
5,9
Новая Зеландия
5,8
Япония
5,8
Сингапур
4,8
Великобритания
4,5
Канада
3,9
США
3,7
Ирландия
3,7
Источник: Cox, Pavletich, 2019.

Н. Б. Косарева, Т. Д. Полиди / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 29—51
36
рода с 2011 г. использует средние цены 1 кв. м жилья, рассчитан-
ные по индексам Росстата цен на него, а в ГП применяются данные
о средних ценах 1 кв. м жилья, публикуемых Росстатом. Методика
Института экономики города более корректна, так как учитывает
изменение Росстатом методологии наблюдения за ценами на рынке
жилья с 2011 г. Использование индекса цен на жилье позволяет обес-
печить сопоставимость рядов данных до и после 2011 г., а применение
показателя средних цен 1 кв. м жилья, публикуемого Росстатом после
2011 г., приводит к существенному завышению КДЖ, так как в силу
изменения методики этот показатель снизился.
В России, по данным Росстата за 2017 г., на одного жителя при-
ходилось 25,2 кв. м общей площади жилых помещений, что сущест-
венно ниже соответствующих показателей в США (около 77 кв. м на
одного человека3) и среднеевропейского уровня (около 43 кв. м4). Более
просторные жилые единицы стоят дороже и соответственно менее
доступны. Например, при увеличении площади квартиры с 54 до
200 кв. м (средняя площадь индивидуального дома в США), при про-
чих равных условиях, КДЖ в России увеличится с 3,3 до 12,2 года.
Сложности при использовании КДЖ для сравнительного между-
народного анализа доступности жилья объясняются тем, что данная
методика предполагает сравнение цен на жилье и доходов населе-
ния при разных стандартах жилищной обеспеченности в странах.
Другими словами, при международных сопоставлениях сравнивается
доступность жилых единиц разной площади, с разным числом комнат
и другими различными характеристиками. В результате получается,
что в стране Х жилье более доступно, чем в стране Y, хотя в первой
в качестве стандартной (средней, медианной) принята меньшая по
площади и числу комнат жилая единица, чем во второй.
К числу недостатков применяемой в России методики расчета
КДЖ относится использование показателей среднедушевых доходов
домохозяйств и средних цен на жилье в расчете на 1 кв. м, что де-
лает показатель доступности жилья в России несопоставимым с ана-
логичными показателями других стран. В международной практике,
как упоминалось выше, коэффициент доступности жилья рассчиты-
вается как отношение медианной цены жилья к медианному доходу
домохозяйства за год. При таких различных подходах на получаемые
оценки доступности жилья оказывают влияние следующие факторы:
—
уровень цен на жилье и дифференциация цен на рынке жилья
(при прочих равных условиях, чем она выше, тем больше разрыв
между средней ценой жилой единицы и ее медианной ценой);
—
уровень доходов домохозяйств и их дифференциация (при
прочих равных условиях, чем она выше, тем больше разрыв между
средним доходом домохозяйств и их медианным доходом);
—
характеристики жилой единицы с медианной или средней ценой
(по площади, количеству комнат, расположению, другим качественным
характеристикам, влияющим на цены на рынке жилья);
3 Бюро переписи населения США.
4 Евростат.

Н. Б. Косарева, Т. Д. Полиди / Вопросы экономики. 2019. No 7. С . 29—51
37
—
характеристики домохозяйств с медианным или средним до-
ходом (по размеру, составу — количество взрослых и детей, трудо-
способных и нетрудоспособных; по положению на рынке труда — ко -
личество занятых и безработных; по уровню квалификации, другим
качественным характеристикам, влияющим на доходы домохозяйств).
Проблемы российской методики оценки доступности жилья рас-
сматривались многими авторами, в основном в части учета дифферен-
циации населения по доходам (расчет КДЖ для разных доходных
групп населения, учет необходимых минимальных расходов в размере
прожиточного минимума) и цен на жилье внутри города (расчеты на
примере Москвы) (см., например: Минченко, Ноздрина, 2013, 2017;
Стерник, Апальков, 2014, 2015; Черепович, 2013a, 2 013b). Од н а к о
пока ни в одной опубликованной работе не сделана попытка оценить
КДЖ в соответствии с максимально приближенной к стандартам ООН
методологией, то есть в отношении интегрированных рынков жилья
метрополитенских ареалов — городских агломераций. В настоящей
статье мы попытаемся восполнить данный пробел.
Оценка влияния различных факторов
на доступность жилья в России в 2013—2017 гг.
и перспектив ее дальнейшего увеличения
Как было отмечено выше, основной движущей силой повышения
доступности жилья в России стало снижение цен на него относительно
доходов населения. Устойчивый тренд к повышению доступности жилья
сформировался после 2008 г. Оценка количественных эффектов раз-
личных факторов такого повышения проведена за период 2013—2017 гг.
В таблице 4 приведены результаты оценки вклада пяти факторов в уве-
личение доли семей, которым доступно приобретение жилья при по-
мощи собственных и заемных средств, и их динамики в 2013—2017 гг.
Хотя цены на рынке жилья в рассматриваемый период в номи-
нальном выражении несколько повысились (с 3,62 млн до 3,71 млн
руб. за стандартную квартиру площадью 54 кв. м), номинальные до-
ходы населения выросли сильнее. А с учетом инфляции — наоборот:
Таблица 4
Зависимость доли семей, имеющих возможность
с помощью собственных и заемных средств приобрести жилье,
соответствующее стандартам обеспечения жилыми помещениями (ДС),
от различных факторов по России в целом (п. п .)
Период
Фактор изменения ДС
Общее
изменение
ДС
ставка
ипотечного
кредита
срок
ипотеч ного
кредита
сумма
кредита
средне-
душевые
доходы
неравенство
населения
по доходам
2016—2017
5,40
0
0,56
1,4 5
– 0,16
7,26
2015—2016
2,44
0
1,52
0,49
0,08
4,54
2014—2015
–2 ,17
0
– 0,75
4,37
– 0,24
1,20
2013—2014
– 0,02
0
– 1,94
3,79
– 0,13
1,6 9
2013—2017
5,64
0
– 0,60
10,10
– 0,45
14,69
Источник: расчеты Института экономики города по данным Росстата и Банка России.

Н. Б. Косарева, Т. Д. Полиди / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 29—51
38
в реальном выражении средние цены на жилье снизились больше,
чем реальные среднедушевые доходы. Так, средние реальные цены
на жилье в 2013—2017 гг. сократились на 24,7%, реальные средне-
душевые доходы — на 13,9%. На более длинном временном и н т е р в а л е
2006—2017 гг. разрыв еще сильнее — первые снизились на 25,2%,
а вторые увеличились на 18,9% (рис. 3). Прирост в 2013—2017 гг. доли
семей, которым доступно приобретение жилья при помощи собствен-
ных и заемных средств, на 9,5 п. п . из 14,7 п. п . обусловлен снижением
цен на жилье относительно доходов. Другими словами, увеличение
такой доли семей на 65% объясняется опережающим снижением цен
на жилье по сравнению с сокращением среднедушевых доходов.
Заметим, что снижение реальных цен на жилье в России — срав-
нительно новый тренд (действует последние 10 лет). Вплоть до 2008 г.
они в основном росли (рис. 4).
Средневзвешенные ставки по ипотечным жилищным кредитам
в рублях снизились в 2013—2017 гг. с 12,44 до 10,64%, что связано
как с переходом к политике таргетирования инфляции в долгосрочной
перспективе, так и со снижением ключевой ставки. Снижение ставок по
ипотечным жилищным кредитам привело к росту доли семей, которым
доступно приобретение жилья при помощи собственных и заемных
средств, на 5,6 п. п.
—
это второй по значимости фактор увеличения
доступности жилья.
На рисунке 5 показано изменение средневзвешенной годовой став-
ки по ипотечным жилищным кредитам в 2006—2017 гг. За послед-
ние годы она была волатильной, что обусловлено динамикой инфля-
ции, которая зависит от различных экономических шоков и условий
денежно-кредитной политики. Проводимая в настоящее время поли-
тика таргетирования инфляции подразумевает дальнейшее снижение
ставок по ипотечным жилищным кредитам, однако высокая неопреде-
ленность в экономике России не позволяет делать однозначные выводы.
Другие факторы (срок ипотечного кредита, неравенство населения по
Индексы реальных цен на жилье
и реальных среднедушевых доходов населения
в целом по России, 2006—2017 гг. (в %, 2006 г. = 100%)
Источник: расчеты Института экономики города по данным Росстата.
Рис. 3

Н. Б. Косарева, Т. Д. Полиди / Вопросы экономики. 2019. No 7. С . 29—51
39
доходам) не оказали значимого влияния на повышение доступности
жилья, поскольку практически не претерпели изменений.
Как отмечалось выше, даже для групп населения, которым, по
расчетам, жилье доступно уже сегодня, размер остаточного дохо-
да (после оплаты платежа по кредиту) невелик. Другими словами,
потенциал увеличения численности населения, которому доступно
жилье, за счет, например, снижения ставок по ипотеке, ограничен
абсолютным значением доходов населения. Так, если для 10% домо-
хозяйств с самыми высокими доходами потребительские расходы
в среднем на одного члена домохозяйства составляют 47 тыс. руб.
в месяц (табл. 5), а среднедушевой доход — 93 тыс. руб. в месяц
Индекс реальных цен на жилье в целом по России,
в среднем на первичном и вторичном рынках жилья,
2002—2017 гг. (в %, 2002 г. = 100%)
Источник: расчеты Института экономики города по данным Росстата.
Рис. 4
Средневзвешенная годовая ставка по выданным
с начала года ипотечным жилищным кредитам в рублях,
по Российской Федерации, 2006—2017 гг. (в %)
Источник: данные Банка России.
Рис. 5

Н. Б. Косарева, Т. Д. Полиди / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 29—51
40
Т
а
б
л
и
ц
а
5
Р
а
с
х
о
д
ы
в
с
р
е
д
н
е
м
н
а
ч
л
е
н
а
д
о
м
о
х
о
з
я
й
с
т
в
а
в
м
е
с
я
ц
п
о
р
а
з
м
е
р
у
р
а
с
п
о
л
а
г
а
е
м
ы
х
р
е
с
у
р
с
о
в
п
о
1
0
-
п
р
о
ц
е
н
т
н
ы
м
г
р
у
п
п
а
м
(
р
у
б
.
)
П
о
к
а
з
а
т
е
л
ь
1
0
-
п
р
о
ц
е
н
т
н
а
я
г
р
у
п
п
а
1
2
3
4
5
6
7
8
9
1
0
Р
а
с
х
о
д
ы
н
а
п
о
т
р
е
б
л
е
н
и
е
—
в
с
е
г
о
5
2
6
2
,
6
7
6
3
8
,
6
9
2
8
5
,
7
1
0
9
0
3
,
4
1
2
6
0
9
,
1
1
4
5
9
9
,
2
1
7
4
4
3
,
1
2
1
2
0
8
,
3
2
6
8
2
8
,
7
4
7
4
2
0
,
5
и
з
н
и
х
н
а
:
д
о
м
а
ш
н
е
е
п
и
т
а
н
и
е
2
7
5
6
,
0
3
7
6
2
,
3
4
3
5
7
,
4
4
7
9
0
,
8
5
2
4
2
,
9
5
7
7
1
,
4
6
4
8
5
,
9
7
1
9
6
,
8
7
9
0
6
,
6
9
0
3
9
,
0
а
л
к
о
г
о
л
ь
н
ы
е
н
а
п
и
т
к
и
,
т
а
б
а
ч
н
ы
е
и
з
д
е
л
и
я
1
5
0
,
8
2
1
7
,
9
2
6
9
,
8
3
2
3
,
7
3
6
7
,
2
4
4
5
,
1
5
3
1
,
2
6
7
1
,
1
7
8
4
,
3
1
2
5
3
,
2
о
д
е
ж
д
у
и
о
б
у
в
ь
3
9
6
,
0
5
9
7
,
1
7
4
7
,
7
9
0
6
,
7
1
0
6
9
,
2
1
2
6
5
,
4
1
5
0
5
,
8
1
8
6
4
,
8
2
3
9
0
,
4
3
9
3
5
,
4
ж
и
л
и
щ
н
о
-
к
о
м
м
у
н
а
л
ь
н
ы
е
у
с
л
у
г
и
и
т
о
п
л
и
в
о
7
2
6
,
5
1
0
3
1
,
0
1
2
3
5
,
1
1
4
4
5
,
9
1
6
3
7
,
6
1
8
2
6
,
8
2
0
0
8
,
8
2
2
7
4
,
4
2
6
4
7
,
6
3
5
1
3
,
1
п
р
е
д
м
е
т
ы
д
о
м
а
ш
н
е
г
о
о
б
и
х
о
д
а
,
б
ы
т
о
в
у
ю
т
е
х
н
и
к
у
и
у
х
о
д
з
а
д
о
м
о
м
1
5
2
,
4
2
5
4
,
5
3
6
7
,
9
4
7
8
,
9
6
0
7
,
1
7
4
4
,
0
9
2
7
,
1
1
2
8
6
,
3
1
4
8
7
,
0
2
6
1
7
,
6
з
д
р
а
в
о
о
х
р
а
н
е
н
и
е
1
2
3
,
4
2
0
8
,
2
2
7
6
,
8
3
6
5
,
5
4
4
2
,
3
5
2
0
,
8
6
3
3
,
9
8
7
9
,
2
1
0
6
9
,
6
1
8
3
5
,
9
т
р
а
н
с
п
о
р
т
2
5
9
,
5
4
8
5
,
8
6
5
3
,
4
8
4
7
,
9
1
0
3
6
,
0
1
3
3
7
,
4
1
7
8
3
,
4
2
4
4
7
,
5
3
6
3
9
,
0
1
4
3
8
0
,
2
с
в
я
з
ь
2
1
9
,
9
2
9
9
,
6
3
4
9
,
2
3
9
6
,
5
4
6
1
,
7
5
3
5
,
3
6
0
3
,
5
6
7
3
,
9
8
0
4
,
0
9
4
7
,
7
о
р
г
а
н
и
з
а
ц
и
ю
о
т
д
ы
х
а
и
к
у
л
ь
т
у
р
н
ы
е
м
е
р
о
п
р
и
я
т
и
я
1
3
6
,
9
2
3
4
,
8
3
2
5
,
2
4
3
9
,
8
6
0
2
,
5
7
3
9
,
8
1
1
1
6
,
9
1
5
5
4
,
5
2
7
4
1
,
7
3
6
6
3
,
3
о
б
р
а
з
о
в
а
н
и
е
1
7
,
9
3
2
,
4
5
1
,
4
9
2
,
5
1
0
7
,
8
1
4
0
,
8
1
7
9
,
2
2
3
6
,
8
2
4
0
,
2
1
8
8
,
1
г
о
с
т
и
н
и
ц
ы
,
к
а
ф
е
и
р
е
с
т
о
р
а
н
ы
4
9
,
5
9
0
,
8
1
1
9
,
4
1
7
3
,
9
2
4
3
,
3
3
2
6
,
1
4
7
5
,
5
6
2
7
,
7
1
0
3
1
,
7
2
3
5
9
,
8
д
р
у
г
и
е
т
о
в
а
р
ы
и
у
с
л
у
г
и
2
7
1
,
3
4
1
9
,
1
5
2
6
,
8
6
3
3
,
3
7
7
6
,
8
9
2
5
,
1
1
1
6
2
,
5
1
4
5
7
,
1
1
9
9
2
,
4
3
5
1
3
,
9
с
т
о
и
м
о
с
т
ь
у
с
л
у
г
,
п
р
е
д
о
с
т
а
в
л
е
н
н
ы
х
р
а
б
о
т
о
д
а
т
е
л
е
м
б
е
с
п
л
а
т
н
о
и
л
и
п
о
л
ь
г
о
т
н
ы
м
ц
е
н
а
м
2
,
5
5
,
1
5
,
6
8
,
0
1
4
,
7
2
1
,
2
2
9
,
4
3
8
,
2
9
4
,
2
1
7
3
,
3
И
с
т
о
ч
н
и
к
:
с
о
с
т
а
в
л
е
н
о
п
о
д
а
н
н
ы
м
Р
о
с
с
т
а
т
а
«
Д
о
х
о
д
ы
,
р
а
с
х
о
д
ы
и
п
о
т
р
е
б
л
е
н
и
е
д
о
м
а
ш
н
и
х
х
о
з
я
й
с
т
в
в
2
0
1
7
г
о
д
у
(
п
о
и
т
о
г
а
м
в
ы
б
о
р
о
ч
н
о
г
о
о
б
с
л
е
д
о
в
а
н
и
я
б
ю
д
-
ж
е
т
о
в
д
о
м
а
ш
н
и
х
х
о
з
я
й
с
т
в
)
»
.
h
t
t
p
:
/
/
w
w
w
.
g
k
s
.
r
u
/
b
g
d
/
r
e
g
l
/
b
1
7
_
1
0
2
/
M
a
i
n
.
h
t
m

Н. Б. Косарева, Т. Д. Полиди / Вопросы экономики. 2019. No 7. С . 29—51
41
(рис. 6 5), то после вычета расходов на оплату ипотечного кредита
при покупке квартиры 54 кв. м (условный пример) — 9 тыс. руб. на
человека, остаточный доход составит 37 тыс. руб. в месяц на члена
семьи (111 тыс. руб. на семью). Данной суммы может быть достаточно
для финансирования обязательных платежей (в том числе налогов),
сбережений или приобретения иных товаров длительного пользования.
При переходе к последующим доходным группам остаточный до-
ход резко снижается:
—
для девятой децильной группы его сумма составит 15 тыс. руб.
на человека, или 45 тыс. руб. на семью;
—
д л я восьмой группы она составит 8,4 тыс. руб. на человека,
или 25,2 тыс. руб. на семью;
—
для седьмой группы — 4,5 тыс. руб. на человека, или 13,5 тыс.
руб. на семью.
Таким образом, хотя формально приобретение квартиры доступно
42,6% семей (седьмая—десятая децильные группы), но сумму остаточ-
ного дохода можно считать приемлемой только для семей из десятой
группы. У семей из седьмой группы практически не остается средств
на другие необходимые расходы.
Если предположить, что ставка по ипотеке будет снижена с 10,6
до 8%6, то минимальный необходимый душевой доход на члена домо-
5 Последние данные Росстата о среднедушевых доходах населения в разрезе децильных
групп доступны за 2016 г. Учитывая, что в 2017 г. распределение населения по данному пока-
зателю практически не изменилось (на уровне погрешности), такие данные можно использовать
для расчета.
6 Паспорт национального проекта «Жилье и городская среда» (утв. президиумом Совета
при Президенте Российской Федерации по стратегическому развитию и национальным проек-
там, протокол от 24 декабря 2018 г. No 16).
Среднедушевые денежные доходы
по 10-процентным группам населения в 2016 г. (руб. в месяц)*
* Оценка на основе материалов выборочного обследования бюджетов домашних хозяйств
и макроэкономического показателя среднедушевых денежных доходов населения.
Источник: Росстат.
Рис. 6

Н. Б. Косарева, Т. Д. Полиди / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 29—51
42
хозяйства при расчете доли семей, имеющих возможность приобрести
жилье с помощью ипотеки, составит 23,2 тыс. руб. Такой или более
высокий доход имеют уже 54,2% населения (шестая—десятая дециль-
ные группы). Однако сумма остаточного дохода, например, в шестой
группе составит всего 3 тыс. руб. в месяц на человека, то есть прак-
тически никаких свободных средств, в том числе на непредвиденные
расходы, не останется. Таким образом, даже при довольно радикальном
снижении ставок по ипотеке и сохранении цен на жилье и доходов
населения на текущем уровне такого же радикального повышения до-
ступности жилья не происходит. При переходе к группам с меньшими
доходами сумма абсолютного дохода становится слишком маленькой
(даже при сохранении максимального соотношения между ипотечным
платежом и доходом — 35%).
Доступность жилья в российских
и зарубежных крупных городских агломерациях7
В таблице 6 представлены результаты оценки коэффициента до-
ступности жилья в исследуемых крупных российских городских агло-
мерациях8 и его динамики в 2010—2016 гг. Для расчета КДЖ с уче-
том ограниченности данных был применен следующий методический
подход для оценки стоимости 1 кв. м жилья.
1. Определение медианного по цене 1 кв. м жилья по объявлениям
о его продаже в отношении жилья с фиксированными параметрами
(двухкомнатная квартира в панельном, блочном или кирпичном
доме) по каждому муниципальному образованию агломерации путем
выбора такого объявления в перечне предложений на первичном
и вторичном рынках жилья на момент проведения исследования
(октябрь—ноябрь 2016 г.).
2. Верификация полученных значений относительно официаль-
ных данных Росстата о средних ценах на рынках жилья субъектов РФ
и данных Российской гильдии риэлторов о средних ценах в отдельных
центрах агломераций.
3. Построение ретроспективного ряда данных (за 2010—2015 гг.)
цен на жилье по каждому муниципальному образованию агломера-
ции путем индексации полученных на 2016 г. значений цен на жилье
по индексу цен на рынке жилья субъекта РФ по данным Росстата
(учитывая, что такие индексы рассчитываются преимущественно по
данным о сделках с жильем на рынках центров субъектов РФ, сделано
допущение, что динамика индекса отражает динамику цен на рынке
жилья агломерации9).
7 Основано на исследовании Фонда «Институт экономики города» «Анализ состояния
жилищной сферы на территориях основных российских городских агломераций», выполненного
по заказу АО «ДОМ.РФ».
8 Исследовались 17 наиболее крупных городских агломераций с населением более 1 млн
человек.
9 Иные данные о динамике уровня цен на рынках жилья российских регионов и муници-
пальных образований, полученные по единой методологии, отсутствуют.

Н. Б. Косарева, Т. Д. Полиди / Вопросы экономики. 2019. No 7. С . 29—51
43
4. Расчет уровня цен на рынке жилья в агломерации путем взве-
шивания цен 1 кв. м жилья в муниципальных образованиях по чис-
ленности населения.
Таблица 6
Коэффициент доступности жилья и его динамика
в российских крупных городских агломерациях, 2010—2016 гг.
No Агломерация
Коэффициент
доступности
жилья, лет,
2016 г.
Изменение
показателя
за 2010—
2016 гг., лет
Уровень
доступно-
сти жилья
в 2016 г.
Тенденция
2010—2016 гг.
а
1 Московская
5,3
–2,2
Жилье
существенно
недоступно
Значительное повыше-
ние доступности жилья
2 Санкт-
Петербургская
4,4
–2,0
Приобретение
жилья серьез-
но осложнено
Значительное повыше-
ние доступности жилья
3 Новосибирская
3,6
– 1,8
Жилье
не очень
доступно
Значительное повыше-
ние доступности жилья
4 Владивостокская
3,4
– 1,3
Умеренное повышение
доступности жилья
5 Красноярская
3,2
– 0,4
Умеренное повышение
доступности жилья
6 Казанская
2,9
– 0,4
Умеренное повышение
доступности жилья
7 Нижегородская
2,9
– 0,7
Умеренное повышение
доступности жилья
8 Волгоградская
2,9
– 0,7
Умеренное повышение
доступности жилья
9 Уфимская
2,9
0
Доступность жилья не
изменилась
10 Самарско-
Тольяттинская
2,8
– 0,8
Умеренное повышение
доступности жилья
11 Екатеринбургская
2,6
– 0,5
Жилье
доступно
Умеренное повышение
доступности жилья
12 Саратовская
2,6
– 0,5
Умеренное повышение
доступности жилья
13 Пермская
2,4
0
Доступность жилья не
изменилась
14 Челябинская
2,4
– 0,1
Незначительное повыше-
ние доступности жилья
15 Ростовская
2,4
– 0,8
Умеренное повышение
доступности жилья
16 Воронежская
2,2
– 1,1
Значительное повыше-
ние доступности жилья
17 Краснодарская
1,8
– 0,9
Значительное повыше-
ние доступности жилья
а
Критерием оценки доступности жилья в 2010—2016 гг. выступает относительное измене-
ние КДЖ: снижение на 50% и более — значительное повышение доступности жилья; снижение
на 10—50% — ее умеренное повышение; снижение менее чем на 10% — ее незначительное
повышение; сохранение уровня 2010 г. —
доступность жилья не изменилась.
Источник: расчеты Института экономики города по данным Росстата на основе данных
открытого интернет-портала объявлений о продаже жилья Domofond.ru, открытых данных
Российской гильдии риэлторов, открытых данных «Индикаторы рынка недвижимости», прове-
денные в рамках исследования «Анализ состояния жилищной сферы на территориях основных
российских городских агломераций» по заказу АО «ДОМ.РФ» в 2018 г.

Н. Б. Косарева, Т. Д. Полиди / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 29—51
44
Такой подход к определению уровня цен на жилье не соответствует
общепринятому в международной практике подходу к определению
цены медианной жилой единицы на рынке. Однако в условиях высо-
кой однородности предложения жилья он позволяет полу чить оценки,
слабо отличающиеся от оценок по стандартной методологии10
.
Уровень доходов на душу населения для оценки доступности жилья
в агломерациях определен как средневзвешенное по численности на-
селения значение среднедушевого медианного дохода в каждом муни-
ципальном образовании на территории агломерации. При этом такой
доход оценивается по базе данных показателей муниципальных обра-
зований Росстата путем корректировки показателя налогооблагаемых
доходов населения и социальных выплат в расчете на душу населения
на коэффициенты ненаблюдаемых доходов и разрыва между средними
и медианными доходами населения в соответствующем субъекте РФ,
которые также рассчитаны по данным Росстата. Для классификации
рынков жилья по уровню доступности применена общепринятая между-
народная классификация ООН-Хабитат, приведенная в таблице 2.
Главный вывод: в 15 российских агломерациях за последние
семь лет доступность жилья повысилась и лишь в двух (Уфимской
и Пермской) — не изменилась. Как видно из данных таблицы 6, из
17 исследуемых рынков жилья агломераций 7 можно отнести к числу до-
ступных, которые позволяют приобрести жилье, сберегая все семейные
доходы менее трех лет. Неожиданно среди таких агломераций оказалась,
например, Екатеринбургская, которая занимает 4-е место по уровню
цен на жилье, и его предложение имеет среднюю (невысокую) эластич-
ность. Это может говорить о довольно высоком уровне благосостояния
населения, что подтверждается 3-м местом этой агломерации в рейтинге
агломераций по уровню доходов населения. Отметим, что в большинстве
агломераций данной группы в 2010—2016 гг. доступность жилья повы-
силась значительно (на 30—35%) или умеренно (на 10—25%).
Рынки жилья еще в восьми агломерациях можно отнести к числу
не очень доступных. В большинстве таких агломераций также наблю-
далось умеренное повышение доступности жилья.
Вполне ожидаемо наихудшая доступность жилья в столичных
агломерациях: Московской — 5,3 года и Санкт-Петербургской —
4,4 года. Несмотря на это, за семь лет и в них доступность жилья зна-
чительно возросла — на 30—35%.
Напомним, что предложенная в настоящем исследовании мето-
дика предполагает оценку КДЖ исходя из фиксированной для всех
агломераций площади жилой единицы (54 кв. м). Для полу чения
сравнительных оценок, учитывающих различные жилищные условия
в исследуемых агломерациях, мы также рассчитали скорректирован-
10 Оценки медианных цен в центрах рассмотренных российских агломераций, определен-
ные по стандартной международной методологии, а также соответствующие оценки коэффи-
циента доступности жилья, подробное описание методики оценки доходов населения в агло-
мерациях см. в: Косарева и др., 2018. Расчеты показывают, что средние и медианные цены на
жилье в российских городах различаются незначительно, что говорит о высокой однородности
его предложения. Этот вывод подтверждается и другими индикаторами, представленными
в указанном издании.

Н. Б. Косарева, Т. Д. Полиди / Вопросы экономики. 2019. No 7. С . 29—51
45
ный коэффициент доступности жилья. Здесь мы исходили из оценки
доступности в каждой агломерации жилой единицы, площадь которой
равна средней обеспеченности на одного человека на территории такой
агломерации, умноженной на 3 (число членов семьи) (табл. 7).
Как видно из данных таблицы 7, переход к оценке доступности
приобретения более просторной жилой единицы (во всех исследуе-
мых агломерациях текущая обеспеченность жильем на душу населе-
ния превышает 18 кв. м, то есть на семью из трех человек составляет
более 54 кв. м) приводит к увеличению КДЖ (снижению доступности
жилья) — больше в агломерациях с относительно высокой обеспечен-
ностью жильем и меньше — с относительно низкой. С учетом такой
корректировки рынки жилья уже восьми агломераций можно отнести
к числу тех, где его приобретение серьезно осложнено, а двух — к числу
тех, где оно существенно недоступно. При этом рынок жилья только
одной агломерации — Краснодарской — можно считать доступным.
Для проведения международных исследований рассмотрим два
источника — наиболее известное исследование Demographia и гло-
бальную базу данных об условиях жизни в городах Numbeo (т а б л. 8).
В первом используются медианные цены жилой единицы и медианные
доходы домохозяйства, а во втором — средние.
Таблица 7
Скорректированный коэффициент доступности жилья
в российских агломерациях в 2016 г. (площадь жилой единицы
равна средней обеспеченности жильем на одного человека
в агломерации, умноженной на 3)
Агломерация
Скорректированный коэффициент
доступности жилья, лет
Московская
5,7
Санкт-Петербургская
6,1
Самарско-Тольяттинская
4,3
Екатеринбургская
3,8
Ростовская
3,5
Новосибирская
4,9
Нижегородская
3,9
Казанская
4,0
Челябинская
3,4
Уфимская
3,7
Волгоградская
3,7
Красноярская
4,3
Воронежская
3,4
Пермская
3,2
Краснодарская
2,7
Саратовская
4,1
Владивостокская
4,2
Источник: расчеты Института экономики города по данным Росстата на основе данных
открытого интернет-портала объявлений о продаже жилья Domofond.ru, открытых данных
Российской гильдии риэлторов, открытых данных «Индикаторы рынка недвижимости», прове-
денные в рамках исследования «Анализ состояния жилищной сферы на территориях основных
российских городских агломераций» по заказу АО «ДОМ.РФ» в 2018 г.

Н. Б. Косарева, Т. Д. Полиди / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 29—51
46
Как видно из данных исследования Demographia, уровень доступ-
ности жилья в Лондоне и Гонконге ниже, чем в российских агломера-
циях, а в Нью-Йорке и Сингапуре сопоставим с соответствующими
показателями в Московской и Санкт-Петербургской агломерациях.
Показатель доступности жилья, основанный на средних значениях
цен и доходов (база данных Numbeo), существенно занижает оценку
доступности жилья в зарубежных агломерациях, что вызвано силь-
ной дифференциацией цен на их рынках жилья, которая обусловлена
большим разнообразием предложения (как по типам жилья, так и по
классам). В российских агломерациях жилье гораздо менее диффе-
ренцировано по качеству и ценам, что выражается в меньшем разрыве
между медианными и средними ценами на жилье.
Для большей сопоставимости оценок доступности жилья на рын-
ках российских агломераций с зарубежными агломерациями мы оце-
нили скорректированный КДЖ для российских агломераций, исходя
из площади жилой единицы 95,4 кв. м, рассчитанной на базе средней
обеспеченности жильем в Лондоне (табл. 9). Указанная корректировка
радикально снижает доступность жилья в российских агломерациях:
только на рынках Краснодарской и Воронежской агломераций такое
жилье не очень доступно, а все остальные агломерации переходят
в группу рынков с существенной недоступностью жилья или где его
приобретение серьезно осложнено.
Конечно, для рынков российских агломераций не типично при-
обретение жилья площадью 95,4 кв. м на семью из трех человек,
однако такое сравнение показывает разрыв в размерах доступного
для приобретения жилья. Так, в Московской агломерации приобре-
тение жилой единицы по среднему стандарту жилищной обеспечен-
ности в Лондоне требует накопления доходов семьи в течение 9,4 лет,
Таблица 8
Коэффициент доступности жилья
в отдельных зарубежных агломерациях в 2017 г.
Городская
агломерация
Коэффициент
доступности жилья,
Demographiaа
Отношение цены за жилую
единицу к годовым доходам
домохозяйства, Numbeo
Нью-Йорк
5,7
9,47
Лондон
8,5
21,52
Сингапур
4,8
22,31
Дубай
–
4,52
Познань
–
10,10
Нюрнберг
–
6,98
Алматы
–
12,48
Гонконг
19,4
40,01
Дели
–
15,32
Рио-де-Жанейро
–
20,11
а
Особенность расчетов, сделанных Demographia, в том, что они ориентируются на
медианное домохозяйство и не берут в расчет самые дорогие районы городов (Белгравия
в Лондоне, Верхний Ист-Сайд в Нью-Йорке; см. подробнее: Cox, Pavletich, 2019. P. 68).
Источники: https://www.numbeo.com/property-investment/indicators_explained.jsp;
Cox, Pavletich, 2019.

Н. Б. Косарева, Т. Д. Полиди / Вопросы экономики. 2019. No 7. С . 29—51
47
а в Лондоне — 8,5, то есть показатели сопоставимы. В то же время
квартира площадью 54 кв. м в Москве практически вдвое доступнее,
однако она гораздо менее комфортна для проживания трех человек.
Исследование Demographia показывает, ч то в Нью-Йорке
и Сингапуре в 2010—2017 гг. наблюдалось незначительное повышение
доступности жилья, а в Лондоне и Гонконге — ее снижение (табл. 10).
На временном интервале 2010—2015 гг. доступность жилья снижалась
и во всех крупных американских агломерациях.
Снижение доступности жилья свидетельствует об ухудшении соот-
ношения между доходами населения и ценами на жилье. Ценовые трен-
ды на рынке зависят не только от спроса на жилье, но и от различных
ограничивающих его предложение факторов. Наиболее важным из них
в международных исследованиях принято считать уровень жесткости
градостроительной политики11. Так, более жесткая градостроительная
политика обычно ориентирована на компактное развитие агломера-
ции, сдерживание «расползания» территории (даже если есть такая
физическая возможность), обеспечение высокого качества городской
среды, что выражается в жестких требованиях к застройке и органи-
11 См., например: K naap, Nelson, 1991; Fischel, 2015; Mildner, 2009; White, Allmendinger,
2003; Whitehead, 2007.
Таблица 9
Скорректированный коэффициент доступности жилья
в российских агломерациях в 2016 г. (площадь жилой единицы
равна средней обеспеченности жильем
в агломерации Лондона, умноженной на 3, — 95,4 кв. м)
Агломерация
Скорректированный коэффициент
доступности, лет
Московская
9,4
Санкт-Петербургская
7,8
Самарско-Тольяттинская
5,0
Екатеринбургская
4,7
Ростовская
4,3
Новосибирская
6,3
Нижегородская
5,1
Казанская
5,1
Челябинская
4,3
Уфимская
5,0
Волгоградская
5,1
Красноярская
5,7
Воронежская
3,9
Пермская
4,3
Краснодарская
3,1
Саратовская
4,6
Владивостокская
6,1
Источник: расчеты Института экономики города по данным Росстата на основе данных
открытого интернет-портала объявлений о продаже жилья Domofond.ru, открытых данных
Российской гильдии риэлторов, открытых данных «Индикаторы рынка недвижимости», прове-
денные в рамках исследования «Анализ состояния жилищной сферы на территориях основных
российских городских агломераций» по заказу АО «ДОМ.РФ» в 2018 г.

Н. Б. Косарева, Т. Д. Полиди / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 29—51
48
зации публичных пространств, соблюдение которых требует больших
инвестиционных вложений. В результате цены на жилье повышаются
сильнее, чем в агломерациях, где проводится менее ограничительная,
мягкая градостроительная политика.
В рамках исследования доступности жилья Demographia все
рассматриваемые агломерации в США разделены на две группы —
с жесткой и мягкой градостроительной политикой. В целом за 65 лет
(с 1950 по 2015 г.) в крупных американских городских агломерациях
доступность жилья снизилась наиболее сильно там, где проводилась
более жесткая градостроительная политика12.
Как было показано выше (см. табл. 6), примерно в тот же период
2010—2016 гг. практически во всех российских крупных городских агло-
мерациях доступность жилья повысилась, во многих — существенно.
Предположительно, такие диаметрально противоположные тенденции
в российских и зарубежных агломерациях могут быть связаны как
с различиями в характеристиках градостроительной политики и моделей
градостроительного развития, так и с особенностями рынков жилья.
Косвенно, слабое градостроительное регулирование в российских
агломерациях может быть охарактеризовано показателями ввода жи-
лья, которые в разы превышают показатели в зарубежных агломера-
циях (рис. 7). Другими словами, слабое градостроительное регулиро-
вание обеспечивает условия для роста жилищного строительства и в
конечном счете влияет на повышение доступности жилья.
***
В России в последние годы наблюдалось повышение рыночной до-
ступности жилья, в том числе в крупнейших российских агломерациях
(в развитых странах отмечена обратная тенденция). Такая динамика
стала результатом политики роста объемов жилищного строительства,
а также снижения ставок по ипотечным жилищным кредитам. При
этом размер доступной жилой единицы в России иной, чем в развитых
странах. Например, если в Нью-Йорке семья с медианными дохода-
ми примерно за шесть лет может накопить средства на приобретение
12 См.: Cox, Pavletich, 2016. Figure 9.
Таблица 10
Коэффициент доступности жилья
в отдельных зарубежных агломерациях в 2010—2017 гг. (л е т)
Городская
агломерация
2010 2011 2012 2013 2014 2015 2016 2017
Нью-Йорк
6,1
6,2
6,2
6,2
6,1
5,9
5,7
5,7
Лондон
7,2
6,9
7,8
7,3
8,5
8,5
8,5
8,5
Сингапур
–
–
5,9
5,1
5,0
5,0
4,8
4,8
Гонконг
11,4 12,6 13,5 14,9
17,0
19,0 18,1
19,4
Источник: отчеты Demographia international housing affordability survey за 2011—2018 гг.
http://demographia.com

Н. Б. Косарева, Т. Д. Полиди / Вопросы экономики. 2019. No 7. С . 29—51
49
индивидуального дома площадью более 200 кв. м, то в Москве, где,
на первый взгляд, коэффициент доступности жилья примерно такой
же, речь идет о квартире площадью 54 кв. м.
Сегодня перспективы дальнейшего увеличения рыночной доступ-
ности жилья ограничены доходами населения: при их сохранении на
текущем уровне дальнейшее снижение ставок по ипотечным кредитам
даже до 8% годовых не приведет к столь же существенному повыше-
нию доступности жилья, как в предыдущие годы. Другими словами,
потенциал такого повышения за счет снижения ставок по ипотеке
в значительной мере исчерпан. Увеличить число граждан, которым
доступно жилье, можно при помощи новых для России, но широко
используемых за рубежом инструментов жилищной политики — разви-
тия иных форм жилья (рыночный и некоммерческий наем, жилищная
кооперация, индивидуальное жилищное строительство и др.)13.
Выработка и реализация новых мер жилищной политики требуют
наблюдения за уровнем доступности жилья и, главное, доступности
иных жилищных альтернатив (а не только приобретения жилья)
именно в разрезе муниципалитетов, или, по крайней мере, городов
13 Подробнее о новых инструментах жилищной политики см. в: Косарева и др., 2015.
Ввод жилья в крупнейших городских агломерациях
России (в среднем за 2010—2016 гг.) и ряда зарубежных стран (2016 г.)
(жилых единиц на 1000 человек населения в год)
Источники: российские агломерации — расчеты Института экономики города по данным
Росстата, проведенные в рамках исследования «Анализ состояния жилищной сферы на терри-
ториях основных российских городских агломераций», выполненного Институтом экономики
города по заказу АО «ДОМ.РФ» в 2018 г.; Дубай: https://www.dsc.gov.ae/Report/Copy%20
of%20DSC_ SYB_2016_02%20_%2002.pdf; Нью-Йорк: www.census.gov/construction/nrc;
Лондон: https://data.london.gov.uk/dataset/housing-london/resource/27e10d40-bb04-4028-
95a6-606bd13d7777; Нюрнберг: https://www.regionalstatistik.de
Рис. 7

Н. Б. Косарева, Т. Д. Полиди / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 29—51
50
с населением более 100 тыс. человек. Для этого необходимо изменить
методологию Росстата по наблюдению за уровнем доходов населения
в муниципальных образованиях (расчет медианных доходов домо-
хозяйств), а также уровнем цен на жилье (расчет медианных цен).
Проблему наблюдения за ценами на жилье Росстат может решить в том
числе с привлечением баз данных Росреестра, который ведет учет цен
сделок с жильем при регистрации перехода прав собственности, что
может сократить затраты на сбор рыночных данных.
Список литературы / References
Косарева Н., Туманов А. (2007). Об оценке доступности жилья в России // Вопросы
экономики. No 7. С . 118—135. [Kosareva N., Tumanov A. (2007). Evaluation
of housing affordability in Russia. Voprosy Ekonomiki, No. 7, pp. 118—135.
(In Russian).] https://doi.org/10.32609/0042-8736 -2007-7 -118-135
Косарева Н. Б., Полиди Т. Д., Пузанов А. С. (2015). Жилищная политика и экономи-
ка в России: результаты и стратегия развития. М.: НИУ ВШЭ. [Kosareva N. B .,
Polidi T. D., Puzanov A. S . (2015). Housing policy and economy in Russia:
Outcomes and strategy of development. Moscow: HSE Publ. (In Russian).]
Косарева Н. Б ., Полиди Т. Д ., Пузанов А. С . (2018). Экономическая урбаниза-
ция. М .: Фонд «Институт экономики города». [Kosareva N. B ., Polidi T. D.,
Puzanov A. S . (2018). Economic urbanization. Moscow: IUE Publ. (In Russian).]
Минченко М. М., Ноздрина Н. Н. (2013). О методах оценки доступности жилья для
населения: сравнительный анализ // Научные труды: Институт народнохозяйст-
венного прогнозирования РАН. Т. 11. С . 48—70.[MinchenkoM.M., Nozdrina N.N.
(2013). On the methods of assessment of housing affordability for the popula-
tion: Comparative analysis. Nauchnye Trudy: Institut Narodnokhozyaistvennogo
Prognozirovaniya RAN, Vol. 11, pp. 48—70 . (In Russian).]
Минченко М. М., Ноздрина Н. Н. (2017). Динамика доступности жилья для населения
России в 2008—2014 гг. // Проблемы прогнозирования. No 2 (161). С. 89—105.
[Minchenko M. M ., Nozdrina N. N . (2017). The dynamics of housing affordability
for the population of Russia in 2008—2014. Problemy Prognozirovaniya, No. 2
(161), pp. 89—105. (In Russian).]
Стерник Г. М ., Апальков А. А . (2014). Развитие методики оценки доступности жилья
для населения // Имущественные отношения в Российской Федерации. No 2.
С. 59—71. [Sternik G. M., Apalkov A. A . (2014). Development of methods for
assessing housing affordability for the population. Imushchestvennye Otnosheniya
v Rossijskoj Federacii, No. 2, pp. 59—71. (In Russian).]
Стерник Г. М ., А пальков А. А . (2015). Количественная оценка влияния различных
факторов на доступность жилья и ипотеки // Урбанистика и рынок недви-
жимости. No 1. С . 6 —16. [Sternik G. M ., Apalkov A. A . (2015). Quantitative
assessment of the influence of various factors on the housing affordability and
mortgages. Urbanistika i Rynok Nedvizhimosti, No. 1, pp. 6 —16. (In Russian).]
Черепович А. В . (2013a). А нализ доступности жилья на вторичном рынке Москвы
с использованием интегральных индексов // Финансы и кредит. No 24 (552).
С. 68—77. [Сherepovich A. V. (2013a). A nalysis of housing affordability on
the secondary market of Moscow with the use of integral indices. Finansy i Kredit,
No. 24 (552), pp. 68—77. (In Russian).]
Черепови ч А. В . (2013b). Современные методы измерения доступности жилья //
Финансовая аналитика: проблемы и решения. No 7 (145). С . 39—49.
[Сherepovich A. V. (2013b). Modern methods of measuring housing affordability.
Finansovaya Analitika: Problemy i Resheniya, No. 7 (145), pp. 39—49. (In Russian).]
Cox W., Pavletich H. (2016). 12th Annual Demographia international housing affordabili-
ty survey: 2016. Belleville, IL: Demographia. http://demographia.com/dhi2016.pdf

Н. Б. Косарева, Т. Д. Полиди / Вопросы экономики. 2019. No 7. С . 29—51
51
Cox W., Pavletich H. (2019). 15th Annual Demographia international housing afford-
ability survey: 2019. Belleville, IL: Demographia. http://demographia.com/dhi.pdf
Fischel W. A . (2015). Zoning rules! The economics of land-use regulation. Cambridge,
MA: Lincoln Institute of Land Policy.
Knaap G., Nelson A. (1991). The regulated landscape: Lessons on state land use plan-
ning from Oregon. Cambridge, MA: Lincoln Institute of Land Policy.
Mildner G. (2009). Public policy & Portland’s real estate market. Quarterly and Urban
Development Journal, 4th Quarterly, pp. 1—16.
White M., Allmendinger P. (2003). Land-use planning and the housing market:
A comparative review of the UK and the USA. Urban Studies, Vol. 40, No. 5—6,
pp. 953—972. https://doi.org/10.1080%2F0042098032000074263
Whitehead C. M . E . (2007). Planning policies and affordable housing: England as a success-
ful case study? Housing Studies, Vol. 22, No. 1, pp. 25—44 . https://doi.org/
10.1080/02673030601024580
Housing affordability in Russia and foreign countries
Nadezhda B. Kosareva, Tatiana D. Polidi *
Authors affiliation: Institute for Urban Economics (Moscow, Russia).
* Corresponding author, email: polidi@urbaneconomics.ru
The article presents the analysis of the dynamics of housing affordability
indicators in Russia over the past 10 years and in largest urban agglomerations
during 2010—2016. It highlights the main factors that influenced the growth in
housing affordability in this period. This paper compares Russian indicators with
similar foreign indicators, taking into account the methodological differences.
The authors show that there was a trend to increase housing affordability in
Russia for the past period through home purchase using mortgage loans. In
contrast to Russia, in the majority of developed countries more attention was
paid to improving the quality of the urban environment in the same period,
which led to a certain decrease in housing affordability.
Keywords: housing affordability, housing, mortgage.
JEL: R31, R38.

52
Вопросы экономики. 2019. No 7. С . 52—72.
Voprosy Ekonomiki, 2019, No. 7, pp. 52—7 2 .
А. В. Мишура, Е. А . Шильцин, C. В. Бусыгин
Социальные аспекты
влияния качества школьного
образования на стоимость жилья
в региональном центре России*
В статье на примере г. Новосибирска исследуется связь между качеством
общеобразовательных школ в региональном центре РФ и стоимостью жилья.
На основе методологии разрывного дизайна получена оценка реакции насе-
ления на качество школьного образования. Результаты показывают, что на
стоимость жилья влияет качество школы «по микроучастку», а сила этого
влияния соответствует оценкам, полученным в исследованиях по другим
городам и странам.
Ключевые слова: качество школьного образования, стоимость жилья,
разрывный дизайн, городское развитие.
JEL: С21, I21, I24.
Школьная система играет важную роль в социально-экономиче-
ском развитии. Школа напрямую участвует в воспроизводстве и на-
коплении человеческого капитала, в обеспечении социальной мобиль-
ности, создании возможностей для уменьшения неравенства. Влияние
экономического неравенства на развитие и дальнейшие успехи детей —
острая социальная проблема, поэтому для многих стран актуален
вопрос о доступности качественного школьного образования.
Ценность школ для общества, хотя далеко не в полном объеме, вы-
ражается в спросе родителей на школьное образование. Осознаваемая
Мишура Анна Владимировна (anna.mishura@gmail.com), к. э. н., доцент Ново-
сибирского государственного университета (НГУ), с. н. с. Института экономики
и организации промышленного производства (ИЭОПП СО РАН); Шильцин
Евгений Александрович (e.shilcin@gmail.com), к. э. н., доцент НГУ, сотруд-
ник ИЭОПП СО РАН; Бусыгин Сергей Владимирович (sergei257@gmail.com),
ст. преп. НГУ, м. н. с. ИЭОПП СО РАН (Новосибирск).
* Статья выполнена по плану НИР ИЭОПП СО РАН, проект XI.172.1.1. (0325-2016-0010)
«Интеграция и взаимодействие отраслевых систем и рынков в России и ее восточных регионах:
ограничения и новые возможности» No АААА-А17-117022250132-2.
https://doi.org/10.32609/0042-8736 -2019-7-52-72
© НП «Вопросы экономики», 2019

А. В. Мишура и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С . 52—72
53
родителями ценность образования оказывает значительное влияние
на образовательные результаты детей, что необходимо учитывать при
определении стратегии реформ образования и образовательного процес-
са. Какие же качества школ ценят родители и насколько сильно ценят?
Один из методов выявления спроса населения на школьное об-
разование — оценка влияния доступности школ, предоставляющих
качественное образование, на стоимость жилья вблизи этих школ.
Эта оценка позволяет измерить ненаблюдаемую ценность образова-
ния для семей через их готовность платить за жилье. Такая связь
между качеством школьного образования и стоимостью жилья в США
и Европе подтверждается многочисленными исследованиями. Во мно-
гих странах структура сети образовательных учреждений оказывает-
ся одним из ключевых факторов стоимости жилья и формирования
моделей расселения различных социальных групп. «Школьный фак-
тор» и практика распределения детей по школам оказывает значимое
влияние на такие социальные аспекты, как пространственная сегрега-
ция населения, социальная мобильность, транспортные и экологиче-
ские проблемы, вопросы городского развития и планирования (Black,
Machin, 2011; Gibbons, 2012; Mathur, 2017). Кроме того, качество
школьного образования выступает важнейшим фактором долгосроч-
ного экономического роста (Hanushek, Woessmann, 2015).
В России качество школьного образования часто становится пред-
метом общественных дебатов, что можно объяснить недостаточной
ролью человеческого капитала как фактора экономического развития
страны и высоким уровнем неравенства в обществе. Часто речь идет
о неудовлетворительном состоянии школьной системы в целом, о (не)
целесообразности тех или иных ее преобразований. Но существенные
различия в качестве предоставляемых разными школами образова-
тельных услуг, по нашему мнению, привлекают меньше внимания,
чем следовало бы.
Цель настоящей работы — оценить полезность качественного школь-
ного образования для российских семей. Фактически в работе оценивает-
ся нижняя граница ценности качества школьной системы для общества.
Мы исследуем этот вопрос, сначала оценивая, как различается это качест-
во в разных школах регионального центра, а именно г. Новосибирска,
а затем выявляем влияние качества школьного образования на стоимость
жилья. Таким образом, мы проверяем гипотезу о вкладе «школьного
фактора» в развитие города и социальное расслоение населения.
Обзор литературы
В мировой литературе имеются работы, специально посвященные
методам и результатам подобных исследований (Black, Machin, 2011;
Nguyen-Hoang, Yinger, 2011). Устоявшаяся методика моделирования
цен на недвижимость предполагает использование гедонистического
подхода к ценообразованию (Rosen, 1974; Sheppard, 1999). В его основе
лежит идея о представлении объекта недвижимости как совокупности
его характеристик или качеств, а также характеристик его внешнего

А. В. Мишура и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 52—72
54
окружения. Оценивается предельное желание потребителей платить
за эти характеристики. К внутренним характеристикам объекта не-
движимости относятся следующие: площадь помещения, количество
комнат и санузлов, номер этажа, вид строительного материала для
стен, возраст дома и др. Эта группа факторов, с которыми почти не
возникает проблем при оценке. Внешними характеристиками недви-
жимости можно считать: качество инфраструктуры, экологию, уровень
преступности, доступность мест отдыха и другие факторы, которые
в основном определяются местоположением. Выбор ключевых фак-
торов этой группы, а также оценка их влияния сопряжена с серьез-
ными трудностями, поскольку большинство внешних характеристик
либо непросто оценить формально, либо они не наблюдаемы в явном
виде, либо тесно связаны друг с другом, в том числе коррелируют со
школьным фактором. Все это может приводить к смещенности и не-
состоятельности получаемых оценок в регрессионной модели и, как
следствие, к неверной интерпретации результатов. Существует несколь-
ко способов решить данную проблему.
Исторически первый подход состоит в том, чтобы привлекать как можно больше
показателей внешних характеристик жилья, включая фиксированные эффекты место-
положения, в надежде, ч то неучтенные факторы сформируют случайную ошибку,
не связанную с качеством школы. Данный способ использовался в ранних работах
(Kain, Quigley, 1970; Hayes, Taylor, 1996; Dills, 2004; Haurin, Brasington, 1996), а в
дальнейшем подвергался серьезной критике1
.
Еще один подход — использовать инструментальные переменные для характе-
ристики местоположения или качества школ, но из-за трудностей с наличием подхо-
дящих инструментов он применяется редко (Rosenthal, 2003; Downes, Zabel, 2002;
Gibbons, Machin, 2003, 2006).
Метод разностей состоит в том, чтобы оценивать влияние изменения пока-
зателей качества школ на изменение стоимости жилья. А нализ изменений может
проводиться без информации о фиксированных ненаблюдаемых характеристиках
внешнего окружения жилья. Оценивается реакция цен жилья на пересмотр границ
«школьных округов» и механизма поступления детей в школы, на закрытие или
открытие школ, на принципы оценки школ и другие изменения в известных роди-
телям показателях доступных школ (Figlio, Lucas, 2004; Ries, Somerville, 2010;
Machin, Salvanes, 2016 и др.).
Методы пространственной эконометрики (модели пространственной авторег-
рессии, пространственной ошибки) позволяют у читывать ненаблюдаемые характе-
ристики местоположения за счет включения в уравнение цен других домов или
квартир с пространственным лагом или пространственно скоррелированных ошибок
(Cheshire, Sheppard, 2004; Brasington, Haurin, 2006; Sedgley et al., 2008; Wen et al.,
2014; Mathur, 2017; Ожегов и др., 2017; Wen et al., 2018).
Наиболее часто используется метод разрывного дизайна (regression
discontinuity design), который менее требователен к наличию информа-
ции. Именно его мы и применяем, назвав методом «границ школьных
округов».
В целом результаты зарубежных исследований показывают раз-
личное влияние качества школ на цены жилья. Это неудивительно
ввиду не только разных методик оценки, но и различий в доступных
1 О применении этого метода на российских данных см. в: Чугунов, 2013.

А. В. Мишура и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С . 52—72
55
показателях качества школ, в устройстве школьной системы, правилах
поступления детей в школы и т. п. (Black, Machin, 2011; Nguyen-Hoang,
Yinger, 2011). Однако типичный результат состоит в том, что улуч-
шение на одно стандартное отклонение качества школы «по участку»
увеличивает цену жилья на 1—4% (чаще около 3%), а в некоторых
случаях, когда спрос на хорошие школы высок, а таких школ не-
достаточно, достигает 20% (Mathur, 2017).
Можно выделить интересные аспекты спроса на школьное обра-
зование. Например, родители больше ориентируются не на текущие
показатели школ, а на прошлые и долгосрочные (Kane et al., 2 0 0 3).
Качество школ влияет не только на цену жилья, но и на его ликвид-
ность и скорость продажи (Hoang, Yinger, 2011). Наличие частных
школ снижает влияние качества государственных школ на цену жилья
(Fack, Grenet, 2010), как и всевозможные школьные реформы, пересмотр
и неопределенность границ «школьных округов», пересмотр правил
распределения детей по школам и возможность поступить в школы
не по месту жительства. Неопределенность и риски в оценке качества
школ и нестабильность границ «школьных округов» снижают стоимость
жилья (Turnbull et al., 2 018). Эластичность предложения жилья вблизи
школ (например, возможность построить новое жилье) снижает чувст-
вительность цен уже имеющегося жилья к качеству школ (Brasington,
2002), поэтому на окраинах городов она ниже, чем в центре. В богатых
районах и местах с лучшими школами влияние качества школ на цену
жилья выше, чем в обратной ситуации (Ries, Somerville, 2010; Chiodo
et al., 2010; Turnbull et al., 2018). В период роста цен на недвижимость
чувствительность цен жилья к качеству школ сильнее и стабильнее, чем
в период снижения цен на жилье (Turnbull et al., 2018).
До недавнего времени таких исследований практически не было
на материале стран вне США и Европы, лишь в последние годы по-
явились работы по Китаю (например, Wen et al., 2014; Wen et al.,
2018). В России подобные оценки проводились для Москвы в рабо-
те Д. Чугунова (2013). Результаты показывают, что в 2010—2014 гг.
роль образовательного фактора в стоимости московской недвижимости
не была значительной: расстояние до школ не оказывает влияния на
стоимость жилья, а результаты ЕГЭ их выпускников влияют очень
слабо. Некоторую прибавку в стоимости (около 3%) дает наличие рядом
статусной школы (лицея, гимназии, школы с углубленным изу чением
различных предметов). Также для Москвы оказалось значимым нали-
чие в районе частной школы. Это исследование проводилось методом
простого включения различных факторов местоположения, что застав-
ляет с осторожностью относиться к его результатам. Другая работа того
же автора (Чугунов, 2016), выполненная для Северо-Западного округа
Москвы методом границ школьных округов, вызывает гораздо больше
доверия. Результаты показали, что фактор закрепленности жилья за
школой дает прибавку около 2—3% к цене квартиры на одно стандарт-
ное отклонение в средних по «приписанной» школе результатах ЕГЭ.
В российских регионах, как и в Москве, качественное школьное
образование определяет шансы дать детям хорошее высшее образова-
ние на бюджетной основе, в том числе в столице. В этом смысле роль

А. В. Мишура и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 52—72
56
школы как социального лифта для детей в регионах страны может быть
даже выше, чем в Москве. Но исследований на данную тему в регионах
практически нет. Лишь в исследовании для г. Перми (Ожегов и др.,
2017) обнаружено влияние в размере 1% стоимости жилья (на одно
стандартное отклонение в качестве школы). Однако трудно сравнивать
данный результат с оценками для Москвы, так как он получен с при-
менением другого метода — пространственной авторегрессии.
В целом можно сказать, что результаты оценки влияния качества
школ на стоимость жилья в России принципиально соответствуют
результатам зарубежных исследований: российские родители предъ-
являют в целом похожий спрос на качественные школы. В данной
работе мы углубляем исследование этого вопроса на примере третьего
по размеру населения города России — Новосибирска, чтобы резуль-
таты можно было сравнить как с другими странами, так и с Москвой.
Пространственная неоднородность качества школ
в региональном центре и ее последствия
Результат обучения ребенка во многом определяется заинтересо-
ванностью и образовательными ценностями семьи. Поэтому мотивация
родителей селиться в зоне пешей доступности хороших и престижных
школ, в зоне их транспортной доступности и в зоне юридической
прикрепленности к таким школам свидетельствует о востребованно-
сти образования среди семей и сама по себе положительное явление.
Однако в случае отсутствия продуманной стратегии по обеспечению
качественным школьным образованием всех категорий школьников
такая мотивация (потенциально двигатель экономического роста) мо-
жет создавать серьезные проблемы для общества.
В литературе подчеркивается (см., например: Gibbons et al., 2 013;
Mathur, 2017), что неоднородность качества школ и ее влияние на
цены жилья негативно сказываются на доступе к хорошим школам
всех детей, так как более дорогое жилье, «приписанное» к хорошим
школам, блокирует такой доступ для бедных семей. Это сказывается
на уровне неравенства и социальной мобильности между поколения-
ми. В итоге может фактически стимулироваться сегрегация населе-
ния, когда вокруг низкокачественных школ поддерживаются «круги
бедности», а хорошие школы находятся в благополучных районах.
Диспропорции в контингенте обучающихся детей могут быть связаны
с расовыми и национальными различиями. Кроме того, неоднород-
ное качество базового школьного образования делает вопросы границ
«школьных округов» и механизмов отнесения детей к разным школам
болезненными для общества.
Поэтому во многих странах считается важным выравнивать до-
ступность хороших школ для всех детей разными способами (Black,
1999; Gibbons, 2012; Mathur, 2017). Для этого надо учитывать школь-
ный фактор при городском планировании, особенно при строительстве
новых районов с дешевым жильем, строить доступное жилье вблизи
хороших школ и поддерживать качество школ в районах с доступным

А. В. Мишура и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С . 52—72
57
жильем. Иногда считается целесообразным изменять механизмы на-
бора детей в школы в сторону большей гибкости, чтобы обеспечить
прием в школы детей из разных слоев, «перемешивать» контингент
детей через возможность выбирать школу, изменять границы «школь-
ных округов», учиться не по «школьному округу» (при этом решая
проблемы доставки детей в школы) и т. п.
В России на примере Новосибирска мы видим, что фактор неравно-
мерной доступности школ и их качества в сочетании с положительной
мотивацией родителей приводит к ряду проблем. Так, вблизи хороших
школ наблюдаются следующие негативные явления: фиктивная реги-
страция детей «по месту жительства» для поступления в школу, транс-
портные проблемы, пробки, проблемы с парковками и загазованность
из-за доставки детей в школы, уплотненная застройка вблизи школ,
перегруженность и теснота в самих школах, взносы в «фонды развития»
и т. п. В местах, где качественное школьное образование менее доступно,
поддерживаются социально неблагополучные анклавы с низким каче-
ством школьного образования, происходит отток более образованного
и обеспеченного населения, как следствие, поддерживается и разви-
вается нежелательная социальная сегрегация. Новые районы города
и пригороды часто страдают от нехватки качественного школьного об-
разования, от удаленности от хороших школ и любых школ вообще, что
снижает их привлекательность и соответственно ограничивает развитие.
В исследовании мы выявляем неравномерность в качестве школь-
ного образования. В Новосибирске исторически сложился высокий
образовательный потенциал населения. Но разные районы города так-
же исторически существенно различаются в этом отношении: есть цент-
ральные районы, бывшие рабочие и окраинные районы, Академгородок,
новые жилые массивы. Поэтому следует ожидать разное качество школ
в разных местах города.
Как определить и измерить «качество школы»? Можно предполо-
жить, что на выбор родителями школы влияют результаты экзаменов
и тестов, активность школы в олимпиадном движении, возможность
углубленного и дополнительного изучения наиболее востребованных
дисциплин, различные рейтинги и престиж школы, материальная база
школы, среднее социальное благополучие учеников. В литературе вы-
деляют несколько типов показателей качества школ.
Во-первых, это характеристики детей, поступающих в школу.
Обычно они определяются по результатам тестирования детей «на вхо-
де» (Gibbons et al., 2013). Считается, что окружение более развитых
сверстников влияет на детей положительно: лучший с этой точки зрения
детский коллектив даже в детском саду и начальной школе увеличивает
успешность ребенка в дальнейшей жизни (Chetty et al., 2011). Понятно,
что за показатели детей «на входе» ответственны качества родителей, их
вовлеченность в образование детей, активность, ценности семей, а также
доходы и социальное положение, поэтому иногда используются такие
показатели, как доля детей из бедных семей (Turnbull et al., 2018).
Во-вторых, это «добавленная стоимость» процесса обучения, соб-
ственно то, чему школа сумела научить детей. Обычно оценивается
на основе прироста знаний и умений одних и тех же когорт детей по

А. В. Мишура и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 52—72
58
результатам тестов и контрольных (Kane et al., 2 0 05; Black, Machin,
2011; Gibbons et al., 2 013).
В-третьих, результаты детей, уже закончивших обучение или ка-
кую-то его ступень, то есть показатели «на выходе» (Nguyen-Hoang,
Yinger, 2011). Они естественным образом формируются как сумма
показателей первого и второго типа. Это результаты различных ито-
говых тестов, экзаменов, контрольных работ и т. п. Такие показатели
используются практически во всех исследованиях по этой теме. Однако
проблемой могут быть «зашумленность» и случайные колебания ре-
зультатов тестов, что делает их несовершенными показателями качества
школы (Ries, Somerville, 2010; Turnbull et al., 2018).
Если можно, иногда привлекаются данные о материальной базе
школы — имеющиеся инфраструктура и оборудование, отношение
числа учеников к числу учителей, расходы на одного ученика, ква-
лификация и зарплата учителей и руководства школы (Figlio, Lucas,
2004; Turnbull et al., 2018). Иногда имеется информация о месте школ
в различных рейтингах или иным способом определяются их по-
пулярность и престиж, пиар, реклама и информационная политика
(Figlio, Lucas, 2004; Gibbons, Machin, 2006). В некоторых исследова-
ниях используются другие показатели, например результаты опросов
детей и родителей об удовлетворенности школой и об уровне счастья
(Gibbons, Silva, 2011) и т. п.
Обобщенные результаты зарубежных исследований однозначно
указывают на то, что для родителей важны преимущественно показате-
ли третьего типа — результаты «на выходе» из школы или на отдель-
ных ступенях обучения, которые оказывают самое сильное влияние
на восприятие школы родителями (Hayes, Taylor, 1996; Hoxby, 1998;
Dills, 2004; Downes, Zabel, 2002; Gibbons, Silva, 2011; Brasington,
1999; Brasington, Haurin, 2006; Gibbons, 2012). Относительно других
показателей качества школы, включая материальную базу, исследова-
тели приходят к менее однозначным выводам (Hoang, Yinger, 2011),
хотя была обнаружена одинаковая важность как показателей «входа»,
так и «добавленной стоимости», а не только показателей «на выходе»
(Gibbons et al., 2013).
Результаты итоговых тестов и экзаменов — наиболее важный
критерий качества школы, возможно, потому, что именно они больше
влияют на дальнейшие перспективы детей. В нашем исследовании мы
используем в основном показатели такого типа еще и потому, что они
общедоступны.
Для Новосибирска к доступным нам индикаторам качества школ
города относятся данные из сборника аналитических материалов
«Результаты ЕГЭ в Новосибирской области» за 2015—2017 гг., опуб-
ликованных Министерством образования, науки и инновационной по-
литики Новосибирской области и Новосибирским институтом монито-
ринга и развития образования. Для анализа используются результаты
досрочного и основного этапов государственной итоговой аттестации
выпускников школ города в 2015—2017 гг.
Основной показатель — «доля участников ЕГЭ с высоким уров-
нем подготовки». Под высоким уровнем подготовки условно понимают

А. В. Мишура и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С . 52—72
59
наименьший тестовый балл по 100-балльной шкале, получение которого
свидетельствует о «наличии системных знаний, об овладении ком-
плексными умениями, способности выполнять творческие задания по
соответствующему общеобразовательному предмету». Границы высокого
уровня подготовки различаются для разных предметов и установлены
на федеральном уровне. Из сборников как индикаторы качества обра-
зования в школах города были сформированы следующие показатели.
1. Доля участников ЕГЭ досрочного и основного этапов, сдав-
ших все предметы на высоком уровне, в процентах, в среднем за
2015—2017 гг.
2. Доля выпускников, не получивших аттестат по результатам до-
срочного и основного этапов ЕГЭ (не сдавших хотя бы один экзамен),
в процентах, в среднем за 2015—2017 гг.
Использовался еще один показатель качества школьного образо-
вания — число попаданий школы в список 500 лучших школ России.
Московский центр непрерывного математического образования при
содействии Министерства образования и науки России составляют
открытый перечень 500 лу чших школ России. Главные критерии
включения школы в этот перечень — итоги государственных экзаме-
нов после 9-го класса, результаты региональных и заключительного
этапов Всероссийской олимпиады школьников, участие учеников во
всероссийских проверочных работах. Учитывались количество детей
в школе и конкурсный отбор. Если такого отбора школа не вела, то
получала дополнительные баллы. Таким образом, третий показатель
качества школ города:
3. Число попаданий школы в 500 лучших школ России за пяти-
летний период с 2013 по 2017 г.
В Новосибирске 177 школ, которые набирают первоклассников по
микроучасткам. Из анализа исключены специализированные, коррек-
ционные, вечерние школы и т. п. Из этих 177 школ только 17 школ
в 2013—2017 гг. попадали в список 500 лучших школ России хотя бы
один раз (причем 4 школы — все пять раз).
Используя эти данные, мы проранжировали школы города по
качеству образования. Ранжирование осуществлялось следующим
образом: школы выстроены в порядке убывания доли сдавших ЕГЭ
на высоком уровне, а затем школы с нулевым количеством сдавших
ЕГЭ на высоком уровне выстроены по возрастанию доли не сдавших
ЕГЭ. Таким образом, мы построили рейтинг школ города, представ-
ленный на рисунке 1. Там же отражено количество попаданий школ
в список 500 лучших школ России.
На рисунке 1 видно, что в последней трети рейтинга нет школ, где
хоть кто-то из выпускников сдал ЕГЭ на высоком уровне. В 500 луч-
ших школ включаются только школы первой четверти рейтинга. В не-
которых школах есть как сдавшие ЕГЭ на высоком уровне, так и не
сдавшие его на основном этапе. Корреляция между долей сдавших
на высоком уровне и долей не сдавших ЕГЭ составляет – 0,29. Как
видно, дифференциация между школами достаточно существенна,
а использованные в работе характеристики качества школ непроти-
воречивы, но дополняют друг друга. Таким образом, имеет смысл

А. В. Мишура и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 52—72
60
использовать все три показателя. Мы также сравнили школы, на-
ходящиеся в начале и в конце нашего рейтинга, по неформальным
показателям — фотографиям и отзывам в Интернете, информации
с сайтов школ о проводимых в них мероприятиях, возможностях
дополнительного образования, успехах детей и т. п. Разли чия также
оказались достаточно существенными.
Выявлена высокая неоднородность качества школьного образо-
вания в пространстве. Относительно сильные школы расположены
преимущественно в центральных районах города и Советском районе,
а в Дзержинском и Первомайском районах их нет. Слабые школы чаще
располагаются ближе к окраинам города и в частном секторе. Таким
образом, качественное школьное образование не одинаково доступно
для всех детей в городе. Поэтому наличие перечисленных выше проб-
лем, связанных с неоднородностью качества школ, не удивительно.
Оценка готовности платить
за качество школьного образования
Предельная готовность платить за качество школьного образова-
ния в исследовании оценивается с учетом влияния неоднородности ка-
чества школьного образования на стоимость жилья. В России хорош ие
условия для проведения такой оценки по ряду причин.
В России определены правила приема детей в школы по месту жи-
тельства и достаточно устойчива привязка к школам домов, где живут
дети, имеющие первоочередное право учиться в конкретной школе2.
В 2012 г. вступили в силу поправки в закон «Об образовании в РФ»,
2 В других странах это не всегда так, поэтому требуются специальные подходы к анализу
(см., например: Cheshire, Sheppard, 2004; Gibbons, 2012).
Рейтинг школ г. Новосибирска
Источник: расчеты авторов по данным открытого перечня 500 лучших школ России
и сборника аналитических материалов «Результаты ЕГЭ в Новосибирской области».
Рис. 1

А. В. Мишура и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С . 52—72
61
предусматривающие территориальный приоритет при зачислении де-
тей в первые классы общеобразовательных школ. Районный орган
управления образованием закрепляет за школами так называемые
микроучастки, и заявления на поступление ребенка в первый класс
принимаются прежде всего у их жителей. Прием остальных детей
возможен только на свободные места. Запрещен конкурс в первый
класс. В отличие от других стран, школьная система в России позво-
ляет ребенку учиться в одной школе с первого до последнего класса,
отчисление из школы возможно только после 15-летнего возраста,
и такие случаи редки. Таким образом, роль закрепленности дома за
школой «по микроучастку» достаточно высока.
В Новосибирске, как и в других городах России, преобладают
многоквартирные дома и однотипное жилье, свойства которого до-
статочно полно описываются рядом показателей, например площадь,
число комнат, материал стен и т. п. Хотя площадь Новосибирска срав-
нительно велика, в заселенных частях города застройка достаточно
плотная и много школ, поэтому часто небольшие по размеру микро-
участки непосредственно прилегают друг к другу, много домов находит-
ся у границ микроучастков, что важно для применяемого нами метода.
Для исследования был собран первичный массив данных по объяв-
лениям о продаже квартир на вторичном и первичном рынке жилья
Новосибирска в ноябре 2017 г. из более 6000 квартир многоквартирных
домов (данные предоставлены агентством «Этажи»). Из-за отсутствия
информации о фактических ценах сделок (которые были бы пред-
почтительнее) используются цены, выставленные на сайте агентства
недвижимости. Согласно зарубежным исследованиям, они в среднем
на 5—6% выше цен сделок, и не вполне ясно, насколько точно они от-
ражают ценность жилья (Nguyen-Hoang, Yinger, 2011), но в отсутствие
другой информации, по крайней мере, их можно рассматривать как
ценность жилья в восприятии продавцов. В собранной базе данных
имеются сведения о характеристиках жилья3. После очистки базы от
пропусков, ошибок и крайних значений показателей в ней осталось
около 5000 квартир в 10 районах Новосибирска.
В рамках гедонистического подхода предполагается, что покупатели
выражают свое отношение к недвижимости через готовность платить за
каждую имеющуюся внутреннюю и внешнюю характеристику. С по-
мощью этого метода можно определить разницу в стоимости квартиры
для районов с различными характеристиками местоположения, а также
оценить готовность людей платить за улучшение этих характеристик.
В нашей работе гедонистический метод используется для оценки части
стоимости квартиры, которая обусловлена качеством близлежащих школ.
Рассматривается регрессионна я модель зависимости логарифма цены
жилья от внутренних характеристик недвижимости и ее окружения.
Такая функциональная форма лучше описывает нелинейный характер
3 Адрес дома, цена по объявлению, общая площадь квартиры, число комнат, жилая
площадь, площадь кухни, этаж, этажность дома, возраст дома, качество ремонта (6 вариан-
тов — от черновой отделки до дизайнерского ремонта), материал стен (3 варианта — кирпич,
разные виды панелей и дерево/брус/гипсокартон).

А. В. Мишура и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 52—72
62
спроса на жилье, например убывающую предельную полезность пло-
щади, поэтому наиболее употребительна (Nguyen-Hoang, Yinger, 2011):
ln(pi) = α+Xi′β+Zj′δ+Qa
′γ+εi,
где: pi — стоимость квартиры i; X′ — ее внутренние характеристики;
Zj′ — характеристики местоположения квартиры (транспорт, экология,
инфраструктура, социальное окружение и прочие); Qa
′ — качество
ближайшей школы а; α — константа; εi — случайная ошибка.
Сложность применения такой модели обусловлена проблемами при
сборе информации о всех характеристиках местоположения, их не-
наблюдаемостью, а самое главное — их вероятной тесной связью с ха-
рактеристиками школы. Это приводит к смещению в оценках. Типичная
ситуация — расположение лучших школ в лучших по характеристикам
локациях, поэтому влияние «школьного фактора» можно переоценить.
На основе обзора существующих методик и исходя из имеющихся
данных для решения данной проблемы мы используем метод «границ
школьных округов» (Black, 1999; Gibbons, Machin, 2003, 2006; Bayer
et al., 2 0 07; Fack, Grenet, 2010; Davidoff, Leigh, 2008; Chiodo et al.,
2010; Machin, Salvanes, 2016; Gibbons et al., 2 013; Turnbull et al., 2 018;
Чугунов, 2016). Суть метода состоит в выделении на карте города доста-
точно небольших локаций — находящиеся в них дома имеют одинаковые
характеристики местоположения в силу компактного размера этих лока-
ций, но «приписаны» к разным школам (фактически находятся близко
к границам микроучастков). Тогда в уравнение регрессии вместо всех
характеристик местоположения Zj′ можно ввести фиктивные переменные
на принадлежность к каждой такой локации. Эти фиктивные перемен-
ные «берут на себя» всю специфику местоположения дома, очищая от
нее влияние характеристик школы «по микроучастку». Поэтому при
включении фиктивных переменных локаций существенно уменьшаются
оценки влияния качества приписанной школы на цену жилья.
Возможны различные спосо-
бы выделения таких локаций. Наш
метод состоит в следующем. Были
рассчитаны расстояния между квар-
тирами и 177 школами города4.
Далее определены квартиры, кото-
рые имеют поблизости (в радиусе
600 метров) две и более школы. Они
попадают в «пересечения школьных
округов». Далее отобраны квартиры,
которые попадают хотя бы в одно
такое пересечение (локацию) вместе
с квартирами, приписанными к д ру-
гим школам. Графически ситуация
представлена на рисунке 2.
4 Геокодирование произведено с помощью сервиса Google Maps API, который определяет
географические координаты по почтовому адресу. Расстояние между школами и квартирами
рассчитано по формуле гаверсинусов, используемой для расчета небольших расстояний.
Пересечение
школьных округов
Источник: построено авторами.
Рис. 2

А. В. Мишура и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С . 52—72
63
Принимаются во внимание только пересечения школьных окру-
гов, в которых минимум две квартиры, причем хотя бы одна из них
должна быть приписана к школе, отличной от приписки остальных
квартир в локации. Выбор радиуса 600 метров обусловлен необходи-
мостью получить достаточное количество квартир на пересечениях,
с одной стороны, и не слишком большое количество самих парных
пересечений — с другой. Надо отметить, что расстояние 500—600 мет-
ров в городе признается дистанцией легкой пешей доступности, что
указывает на общность свойств местоположения для всех квартир
в такой локации.
Когда несколько квартир находятся в одной локации (в одном пере-
сечении школьных округов), но относятся к разным школам, фиктив-
ная переменная локации учитывает всю ее специфику, кроме влияния
приписанной школы. Чтобы результаты оценки были адекватными,
в одном пересечении должно быть достаточно много квартир, а пере-
сечений не слишком много. В нашей выборке выделено 193 локации,
в которые попали в общей сложности 1924 квартиры. Далее фиктивные
переменные пересечений используются в анализе наравне с другими,
в том числе с характеристиками качества приписанной школы.
Модель оценивалась в разных спецификациях. В некоторых специ-
фикациях тесты показали гетероскедастичность, поэтому используются
робастные стандартные ошибки. После тестирования на мультиколли-
неарность высококоррелированные переменные не включались в одну
спецификацию одновременно. Сначала оценена простая базовая модель
без учета влияния местоположения, то есть без включения фиктивных
переменных локаций. В таблице 1 представлены результаты оценки.
Для 1-комнатных квартир влияние качества школы ниже или от-
сутствует вовсе, что вполне ожидаемо, так как это не семейный формат
квартир, поэтому в спецификациях 3—4 приведены результаты оценки
без учета 1-комнатных квартир. Разбивка общей площади на жилую
и площадь кухни имеется не для всех квартир (спецификации 5 и 6).
Наиболее значимый показатель — общая площадь квартиры,
в меньшей мере значимы жилая площадь и площадь кухни. Убывающая
полезность квадратного метра жилья вполне ожидаема. Один этаж до-
бавляет 0,5—0,7% к цене, но это частично отражают этажность и воз-
раст дома. Первый и последний этажи стоят в среднем на 4—6% дешев-
ле; каждые десять лет возраста дома снижают стоимость на 3,5—5%.
Большое значение имеет ремонт: дизайнерский ремонт по сравнению
с черновой отделкой увеличивает стоимость жилья примерно на 40—
50% при прочих равных условиях. Квартиры со стенами из кирпича
на 10% дороже панельных и в 1,5 раза — квартир со стенами из дерева
и гипсокартона. Количество комнат, конечно, значимый показатель
цены, но коррелирует с площадью квартиры. Расчеты с включением
числа комнат и с фиксированными переменными числа комнат также
проводились, но дали принципиально похожие результаты, поэтому
не показаны (для компактности). Отметим только, что при контроле
на площадь квартиры большее число комнат снижает цену.
Все эти выводы ожидаемы, но нам интересны результаты оцен-
ки влияния факторов качества школы, к которым относится адрес

А. В. Мишура и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 52—72
64
Таблица 1
Оценка параметров гедонистической функции
без включения переменных пересечений «школьных округов», МНК
(зависимая переменная — логарифм цены квартиры)
Переменная
Спецификация модели
1
2
3
(без одно-
комнат-
ных)
4
(без одно-
комнат-
ных)
5
6
Логарифм общей
площади
0,95***
(74,4)
0,95***
(78,5)
0,95***
(47,1)
0,94***
(48,1)
Логарифм жилой
площади
0,57***
(32,1)
0,57***
(32,8)
Логарифм площади
кухни
0,37
***
(13,0)
0,36
***
(13,3)
Номер этажа
0,0048***
(3,4)
0,0046***
(3,5)
0,0071***
(3,5)
0,0070
***
(3,5)
0,0067
***
(3,6)
0,0069
***
(3,8)
Первый этаж
– 0,053***
(–3 ,1)
– 0 ,051***
(–3 ,0)
– 0,061***
(–2 ,8)
– 0,062***
(–2 ,9)
– 0,057***
(–2 ,7)
– 0,058***
(–2 ,9)
Последний этаж
– 0,059***
(–4,3)
– 0,055***
(–4 ,1)
– 0,063
***
(–3 ,7)
– 0,058***
(–3 ,5)
– 0,053***
(–3,2)
– 0,047***
(–2 ,9)
Возраст, лет
– 0,0045***
(–4 ,4)
– 0,0036
***
(–3 ,7)
– 0 ,0051***
(–3 ,4)
– 0,0036
**
(–2 ,5)
– 0,002*
(–1,6)
– 0,0016
(–1,2)
Квадрат возраста
0,00002*
(1, 8)
0,00001
(0,90)
0,00003
*
(1, 8)
0,00001
(0,71)
0,00000
(–0,4)
0,00001
(–1,1)
Ремонт
черновая отделка
улучшенная
черновая отделка
0,03
0,03
0,12
0,10
0,19*
0,17
требует ремонта/
частичный ремонт
0,02
0,04
0,08
0,06
0,16
0,15
косметический
0,11
***
0,12
**
0,17**
0,15**
0,25**
0,24
**
современный
0,21
***
0,21
***
0,29*** 0,25*** 0,33
***
0,31***
дизайнерский
0,38
***
0,36
***
0,41
***
0,37
***
0,48*** 0,44
***
Материал стен
дерево, гипсокартон
ит.п.
бетон, панели и т. п.
0,37
**
0,44
**
0,35*** 0,41
***
кирпич
0,47***
0,53*** 0,47***
0,53*** 0 ,10***
0,10***
Число попаданий
в 500 лучших школ
России за 2013—2017 гг.
0,047***
(6,4)
0,058***
(8,6)
0,048***
(5,5)
Доля сдавших ЕГЭ
на высоком уровне,
в %, среднее
за 2015—2017 гг.
0,016***
(14,2)
0,018***
(12,4)
0,016***
(10,7)
Доля не сдавших ЕГЭ,
в %, среднее
за 2015—2017 гг.
– 0,016***
(–7,7)
– 0,009
***
(–4 ,4)
– 0,016***
(–6,1)
– 0,009
***
(–3 ,7)
– 0,016***
(–8,3)
– 0,009
***
(–4 ,8)
Константа
3,84***
(37,9)
3,72***
(25,3)
3,77
***
(20,9)
3,68
***
(20,5)
5,16***
(38,3)
5,13***
(37,0)
R2
0,83
0,85
0,82
0,84
0,78
0,79
N
1924
1924
1223
1223
1182
118 2
Примечание. В скобках t-статистики (робастные); *** p < 0 , 0 1 ,
**
p<0,05,
*
p<0,1.
Источник: расчеты авторов.

А. В. Мишура и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С . 52—72
65
квартиры в соответствии с административной припиской. Мы так-
же использовали переменную расстояния от квартиры до школы по
«микроучастку», но она не оказывает значимого влияния на стоимость
жилья, что не удивительно, ведь в итоговом массиве остались только
квартиры, находящиеся вблизи школ5.
Согласно таблице 1, одно (каждое) попадание приписанной шко-
лы в 500 лучших школ России в период 2013—2017 гг. увеличивает
стоимость жилья в среднем на 5—6%, соответственно все пять попа-
даний — на 25—30%. На 1—1,6% уменьшается стоимость жилья, если
1% выпускников не сдали на основном этапе ЕГЭ, а 1% сдавших на
высоком уровне увеличивает цену жилья на 1,6—1,8%. Учитывая, что
обычно в школе мало выпускных классов, можно сказать, что значим
результат каждого ученика. При увеличении доли сдавших ЕГЭ на
высоком уровне и одновременном уменьшении доли не сдавших ЕГЭ
на одно стандартное отклонение (4,17 и 2,12%, соответственно) цена
жилья увеличивается на 8—9%.
Однако этот результат не у читывает эффект локации, то есть
оценка влияния качества школы завышена и показывает воздействие на
цену не только этого качества, но и всех характеристик местоположе-
ния. Выше мы обнаружили, что между качеством школ в Новосибирске
и их местоположением в городе есть связь. Поэтому в таблице 2 пред-
ставлены результаты оценки с учетом фиктивных переменных локаций.
Сопоставим результаты в таблице 2 с предыдущими специфи-
кациями, отраженными в таблице 1. Переменная числа включений
в список лучших школ оказалась статистически незначимой, так как
равна нулю для большинства (около 90%) наблюдений, и исключена.
Квадрат возраста дома также незначим. Вклад площади жилья, этажа,
первого и последнего этажей, возраста дома и ремонта в стоимость
квартиры существенно не изменился. Несколько меньше стало влия-
ние материала стен, возможно, потому, что оно частично отражено
в фиктивных переменных локаций, так как часто дома одного типа
находятся рядом.
Важно, что при включении фиктивных переменных «пересечений
школьных округов» оценки влияния качества приписанной школы на
стоимость квартиры существенно уменьшаются, но остаются значи-
мыми и положительными. Аналогичный эффект выявлен в зарубеж-
ных исследованиях при использовании это метода (Black, Machin, 2011;
Nguyen-Hoang, Yinger, 2011); влияние снижается в среднем в 2 раза
(Black, 1999). Это подтверждает наш вывод: хорошие школы скорее
расположены в относительно благополучных (и более дорогих) го-
родских районах. Но самое главное — мы получили оценки влияния
качества образования, очищенные от эффекта местоположения: 1% не
сдавших на основном этапе ЕГЭ выпускников и 1% сдавших на вы-
соком уровне изменяют цену жилья на 0,4—0,5% в соответствующую
сторону. Тогда совокупное изменение на одно стандартное отклонение
этих показателей дает рост цены жилья на 2,8%, что соответствует
5 Незначимость расстояния до школы, в частности, получена в работе: Ожегов и др.,
2017.

А. В. Мишура и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 52—72
66
результатам, полученным исследователями как для Европы и США,
так и для Москвы. Интересно отметить, что стоимость жилья, припи-
санного к самой хорошей и самой плохой школам города из нашего рей-
тинга, почти на 25% отличается только за счет «школьного фактора».
Хотя данный подход стандартен и общепринят в подобных иссле-
дованиях, он имеет недостатки. Во-первых, это потеря многих наблюде-
ний, которые имеют только одну школу поблизости и находятся далеко
Таблица 2
Оценка параметров гедонистической функции
с включением переменных пересечений «школьных округов», МНК
(зависимая переменная — логарифм цены квартиры)
Спецификация модели
1
2
(без одно-
комнатных)
3
Логарифм общей площади
0,88
(72,3)
0,88
(45,5)
Логарифм жилой площади
0,54
(36,9)
Логарифм площади кухни
0,29
(10,4)
Номер этажа
0,0028
(2,6)
0,0051
(2,9)
0,0044
(2,9)
Первый этаж
– 0,037
(–2,5)
– 0,054
(–2 ,7)
– 0,064
(–3 ,7)
Последний этаж
– 0,044
(–3 ,8)
– 0,054
(–3,4)
– 0,049
(–3,5)
Возраст
– 0,0047
(–15,5)
– 0,0053
(–3 ,7)
– 0,0048
(–10,0)
Ремонт
черновая отделка
улучшенная черновая отделка
0,06
0,12
0,18
требует ремонта/частичный ремонт
0,07
0,14
0,19
косметический
0,17
0,23
0,28
современный
0,26
0,32
0,35
дизайнерский
0,35
0,39
0,44
Материал стен
дерево, гипсокартон и т. п.
бетон, панели и т. п.
0,17
0,13
кирпич
0,20
0,20
0,04
Доля сдавших ЕГЭ на высоком уровне,
среднее за 2015—2017 гг.
0,0041
(2,9)
0,0053
(2,8)
0,0043
(2,2)
Доля не сдавших ЕГЭ,
среднее за 2015—2017 гг.
– 0,0054
(–2 ,13)
– 0,0045
(–1,3)
– 0,0033
(–1,2)
Константа
4,35
(37,1)
4,28
(25,9)
5,49
(41,0)
Количество фиктивных
переменных локаций
193
189
180
R2
0,92
0,92
0,91
N
1924
1223
1182
Примечание. В скобках t-статистики (робастные); *** p < 0 , 0 1 ,
**
p<0,05,
*
p<0,1.
Источник: расчеты авторов.

А. В. Мишура и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С . 52—72
67
от границ микроучастков. Кроме простого уменьшения количества
наблюдений, это может искажать оценку, если выбор жилья у границ
микроучастков или далеко от них систематически отражает какие-то
свойства жителей, например желание точно быть отнесенными к хо-
рошей школе или, напротив, иметь возможности выбирать и менять
школу, которых больше на границах микроучастков. Например, домо-
хозяйства, расположенные в непосредственной близости к границам,
меньше реагируют на качество школ, чем остальные домохозяйства,
поскольку они допускают возможное изменение этих границ или сме-
ну школы (Cheshire, Sheppard, 2004; Turnbull et al., 2018). В нашем
случае мы потеряли 60% наблюдений, возможно, это внесло какие-то
искажения в анализ: оценки влияния качества школ на цену жилья
снизились, то есть на самом деле это влияние может быть даже больше.
Во-вторых, число оцениваемых параметров данной модели может
быть очень большим и превышать возможности получить адекватную
оценку. Но в нашем случае на один параметр приходится в среднем
9 наблюдений, что допустимо.
В-третьих, возможны ситуации, когда фиктивные переменные
локаций не позволяют в полной мере контролировать все характери-
стики местоположения (Cheshire, Sheppard, 2004; Gibbons et al., 2013).
Например, если в рамках локаций, несмотря на их небольшой размер,
дома, приписанные к лучшей школе, имеют преимущества местополо-
жения (Kane et al., 2 0 05). Скажем, жители, выбравшие лучшую шко-
лу, больше следят за чистотой около домов и поддерживают в лучшем
состоянии свое жилье. Если границы микроучастков совпадают с очень
крупными магистралями, железнодорожными путями, каналами, река-
ми и т. п., то жилье по разные стороны границ имеет разные внешние
характеристики. Если это наблюдается систематически, то влияние
школы на цену жилья будет также переоценено6.
Развивая эту логику, можно сделать вывод, что данный метод не
решает проблему эндогенности. Суть ее в том, что более образованные
и способные люди могут позволить себе больше платить за жилье
и одновременно создают запрос на лучшую школу, а их дети пока-
зывают лучшие результаты обучения. Это значит, что дорогое жилье
может обусловливать хорошую школу, а не наоборот. В некоторых
странах налоги на недвижимость идут и на финансирование местных
школ, поэтому дорогая недвижимость означает лучшие школы (Black,
Machin, 2011). В одной работе в анализ были включены доходы и об-
разование жителей по обе стороны границ микроучастков, после чего
оценки влияния школ на цену жилья существенно снизились (Bayer
et al., 2007).
Разделить встречное влияние качества школ и характеристик
жителей друг на друга довольно проблематично. Надо выявить, что
привлекает более богатое и образованное население селиться в опре-
деленных местах, в результате чего местная школа показывает луч-
шие результаты. Если привлекают лучшее местоположение, экология
6 Можно удалять из анализа локации, где подозревается подобное (Black, 1999; Gibbons
et al., 2013). Однако в нашей выборке таких случаев нет.

А. В. Мишура и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 52—72
68
и другие внешние характеристики жилья, то учет эффекта небольших
по размерам локаций, как мы это делаем, практически снимает проб-
лему эндогенности.
Однако вероятно, что таких людей привлекает более качествен-
ное, новое и просторное жилье. Если в наших выделенных небольших
локациях с одной стороны границы между микроучастками находит-
ся более качественное жилье, то проблема эндогенности показателей
школ, конечно, имеет место. В России границы участков проводятся
административно, без учета качества жилья, так что на первый взгляд
в заметных масштабах подобное не наблюдается. Тем не менее качество
жилья может отличаться по обе стороны границ микроучастков, и эта
разница может формировать разное качество школ.
Чтобы проверить это, необходимо рассчитать корреляцию нецено-
вых характеристик квартир — общая площадь, площадь кухни, воз-
раст дома и других — с показателями качества «приписанных» школ.
Низкие показатели корреляции, во всех случаях не превышающие
0,15, свидетельствуют об отсутствии явной связи между качеством жи-
лья и характеристиками школ. Далее тестируем гипотезы о равенст-
ве средних характеристик квартир, отнесенных к школам с разным
числом включений в 500 лучших школ России, к школам, находящимся
в первой половине нашего рейтинга и в его второй половине, а также
к лучшим и худшим школам в каждой выделенной локации.
В некоторых таких тестах выявлено, что к лучшим школам в сред-
нем действительно относится немного лучшее жилье. Так, кварти-
ры, приписанные к школам из первой части рейтинга, в среднем на
6,5 кв. м больше по общей площади, у них на 2 кв.м больше площадь
кухни и на 8 лет меньше возраст дома, и эти различия статистически
значимы. Квартиры, отнесенные к лучшим школам в своей локации,
в среднем на 3 кв. м больше по площади и на 3 года меньше по возра-
сту, чем отнесенные к худшим школам в локациях. Теоретически эти
отличия могут привлекать более состоятельное население, в резуль-
тате чего школы, которые посещают дети из этих домов, показывают
лучшие результаты. Но такие отличия в качестве жилья не настолько
велики относительно разброса этих величин, чтобы говорить о выра-
женности такой тенденции.
Чтобы это проверить, были оценены уравнения зависимости по-
казателей качества школ от переменных качества жилья (площадь,
возраст, этажность). Затем переменные качества школ были очище-
ны от их расчетных значений из этих уравнений, то есть получены
остатки регрессий, отражающие качество школ, очищенное от влияния
качества жилья. Затем эти остатки использовались в расчетах вместо
исходных показателей качества школ. Однако результаты практически
не изменились.
Решить проблему эндогенности можно и за счет использова-
ния исторических характеристик школ в прошлом как инструментов
(Gibbons, Machin, 2003, 2006). Мы не имеем исторической информации
о качестве всех школ, но считаем разумным следующее предположение:
качество школ во многом закладывается в прошлом, например, в совет-
ский период был соответствующий запрос на школьное образование.

А. В. Мишура и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С . 52—72
69
Это очевидно, по крайней мере в некоторых случаях. А в настоящее
время хорошая школа повышает стоимость жилья по микроучастку,
плохая — снижает.
Мы признаем, что эндогенность переменных качества школы,
возможно, присутствует в нашем исследовании, но скорее всего не
ярко выражена.
***
Повышенное внимание к поступлению детей в хорошие школы
в последние годы (не только в Новосибирске, но и в других крупных
городах России) отражает рост спроса населения на качественное
школьное образование. В данном исследовании подтверждено влияние
качества школы на стоимость жилья «по микроучастку», очищенное
от влияния других наблюдаемых и ненаблюдаемых факторов место-
положения жилья.
Иногда в дискуссиях на тему школьного образования вопрос ста-
вится так: какое школьное образование нужно разным категориям
родителей? Например, всем ли нужна хорошая «профильная» школа
по микроучастку? Может быть, нужно дать возможность жителям
и ученикам «рассортироваться» по их характеристикам и запросам
к школам? Теоретически прирост стоимости жилья при улучшении
качества школы отражает не только готовность жителей платить за
лучшее качество, но и «сортировку» жителей в соответствии с их пред-
почтениями относительно этого качества (Nguyen-Hoang, Yinger, 2011).
Однако, не отменяя возможности такой «сортировки», мы утверж-
даем: влияние качества школы на стоимость жилья означает, что на-
селение в среднем ценит более качественное школьное образование,
чем обусловлено напряжение на рынке недвижимости (Nguyen-Hoang,
Yinger, 2011). Это ведет к перегруженности районов с хорошими шко-
лами, служит причиной удешевления жилья и негативного отбора
в менее благополу чных местах и сдерживает развитие новых районов.
Соответственно «школьный фактор» значимо воздействует на развитие
города и социальное расслоение населения.
Реакция цен жилья на качество школ свидетельствует о целесо-
образности дополнительных инвестиций в школьную систему, именно
в эффективность школ, а это, как показано в литературе и в общем-то
известно, — хорошие учителя (Gibbons et al., 2 013; Mathur, 2017).
Рост расходов на школьное образование, который приведет к повы-
шению его качества, не только вызовет многочисленные положитель-
ные эффекты для всего общества в будущем в виде преимуществ,
связанных с более образованным населением, но и приведет к росту
полезности домохозяйств в настоящем, поскольку российское населе-
ние в среднем готово платить за повышение качества школьного обра-
зования. Причем этот прирост полезности значителен. Простой расчет
со многими допущениями может продемонстрировать масштабы этого
явления, если распространить результат исследования на всю стра-
ну. Так, согласно информации Росстата, в 2014 г. стоимость жилого

А. В. Мишура и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 52—72
70
фонда страны составляла 131 437 млрд руб., значит, рост качества
школьного образования на одно стандартное отклонение привел бы
к капитализированному в стоимости жилья приросту полезности на
3680 млрд руб. (2,8%), что выше совокупных затрат консолидиро-
ванного бюджета страны на все виды образования в 2014 г., состав-
лявших 3037 млрд руб.
Наиболее вероятный практический вывод из нашей работы состо-
ит в том, что нужно создавать и повышать доступность качественных
школ, особенно в новых районах, а также в менее благополучных
районах, а не только поддерживать успехи наиболее престижных школ.
Это позволит городам страны развиваться более гармонично, уменьшит
контрасты в расселении и диспропорции в контингенте обучающихся
в школах детей, устранит ажиотаж и перегрузку вокруг известных хо-
роших школ, создаст условия для долгосрочного экономического роста.
Список литературы / References
Ожегов Е. М., Косолапов Н. А ., Позолотина Ю. А . (2017). О взаимосвязи между
стоимостью жилья и характеристиками близлежащих школ // Прикладная эко-
нометрика. Т. 47. С . 28—48. [Ozhegov E. M., Kosolapov N. A ., Pozolotina Yu. A .
(2017). On dependence between housing value and school characteristics. Applied
Econometrics, Vol. 47, pp. 28—48. (In Russian).]
Чугунов Д. Ю. (2013). Влияние факторов качества образования и социального
окружения на стоимость жилья в Москве // Журнал Новой экономической
ассоциации. No 1 (17). С . 87—112 . [Chugunov D. Y. (2013). Impact of school quali-
ty and neighborhoods on housing prices in Moscow. Zhurnal Novoj Ekonomicheskoj
Associacii, No. 1 (17), pp. 87—112 . (In Russian).]
Чугунов Д. Ю. (2016). Влияние результатов школьного образования на формирование
цен на рынке жилой недвижимости в мегаполисе. Дисс. ... канд. экон. наук.
М.: НИУ ВШЭ. [Chugunov D. Y. (2016). Impact of results of school education
on housing prices in metropolis. Ph.D . thesis in economic science. Moscow: Higher
School of Economics. (In Russian).]
Bayer P., Ferreira F., McMillan R. (2007). A unified framework for measuring pre-
ferences for schools and neighborhoods. Journal of Political Economy, Vol. 115,
No. 4, pp. 588—638 . https://doi.org/10.1086/522381
Blаck S. (1999). Dо bеttеr sсhооls mаttеr? Раrеntаl vаluаtiоn оf elеmеntаrу eduсаtiоn.
Quarterly Journal of Economics, Vol. 114, No. 2, pp. 577—599. https://doi.org/
10.1162/003355399556070
Black S., Machin S. (2011). Housing valuations of school performance. In: E. A . Hanushek,
S. Machin, L . Woessmann (eds.). The handbook of the economics of education,
Vol. 3 . A msterdam etc.: Elsevier, pp. 485—519.
Brasington D. (1999). Which measures of school quality does the housing market value?
Spatial and non-spatial evidence. Journal of Real Estate Research, Vol. 18, No. 3,
pp. 395—413.
Brasington D. (2002). Edge versus center: Finding common ground in the capitalization
debate. Journal of Urban Economics, Vol. 52, No. 3, pp. 524—541. https://doi.org/
10.1016/S0094-1190(02)00532-6
Brasington D., Haurin D. (2006). Educational outcomes and house values: A test of
the value added approach. Journal of Regional Science, Vol. 46, No. 2, pp. 245—268.
https://doi.org/10.1111/j.0022-4146.2006.00440.x
Cheshire P., Sheppard S. (2004). Capitalising the value of free schools: The impact
of supply characteristics and uncertainty. Economic Journal, Vol. 114, No. 499,
pp. 397—424. https://doi.org/10.1111/j.1468-0297.2004.00252.x

А. В. Мишура и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С . 52—72
71
Chetty R., Friedmann J. N ., Hilger N., Saez E., Schanzenbach D. W., Yagan D. (2011).
How does your kindergarten classroom affect your earnings? Evidence from project
STAR. Quarterly Journal of Economics, Vol. 126, No. 4, pp. 1593—1660. https://
doi.org/10.10 93/qje/qjr041
Chiodo A., Hernández-Murillo R., Owyang M. T. (2010). Nonlinear effects of school
quality on house prices. Federal Reserve Bank of St. Louis Review, Vol. 92, No. 3,
pp. 185—204. https://doi.org/10.20955/r.92.185-204
Davidoff I., Leigh A. (2008). How much do public schools really cost? Estimating
the relationship between house prices and school quality. Economic Record, Vol. 84,
pp. 193—206. https://doi.org/10.1111/j.1475-4932.2008.00462.x
Dills A. (2004). Do parents value changes in test scores? High stakes testing in Texas.
Contributions to Economic Analysis and Policy, Vol. 3, No. 1, pp. 1—34. h t t p s : //
doi.org/10.2202/1538-0645.1230
Downes T., Zabel J. (2002). The impact of school characteristics on house prices: Chicago
1987—1991. Journal of Urban Economics, Vol. 52, pp. 1—25. https://doi.org/
10.1016/S0094-1190(02)00010-4
Fack G., Grenet J. (2010). When do better schools raise housing prices? Evidence from
Paris public and private schools. Journal of Public Economics, Vol. 94, No. 1-2,
pp. 59—77. https://doi.org/10.1016/j.jpubeco.20 09.10.009
Figlio D., Lucas M. (2004). What’s in a grade? School report cards and the housing mar-
ket. American Economic Review, Vol. 94, No. 3, pp. 591—604. https://doi.org/
10.1257/0002828041464489
Gibbons S., Machin S. (2003). Valuing english primary schools. Journal of Urban Economics,
Vol. 53, No. 2, pp. 197—219. https://doi.org/10.1016/S0094-1190(02)00516 -8
Gibbons S., Machin S. (2006). Paying for primary schools: Admissions constraints,
school popularity or congestion. Economic Journal, Vol. 116, No. 510, pp. 77—92.
https://dx.doi.org/10.1111/j.1468-0297.2006.01077.x
Gibbons S., Silva O. (2011). School quality, child wellbeing, and parents’ satisfaction.
Economics of Education Review, Vol. 30, No. 2, pp. 312—331. https://doi.org/
10.1016/j.econedurev.2010.11.0 01
Gibbons S. (2012). Big ideas: valuing schooling through house prices. CentrePiece,
Vol. 17, No. 2, pp. 2—5.
Gibbons et al. (2013). Valuing school quality using boundary discontinuity. Journal of
Urban Economics, Vol. 75, pp. 15—28. https://doi.org/10.1016/j.jue.2012.11.001
Hanushek E., Woessmann L . (2015). The knowledge capital of nations: Education and
the economics of growth. Cambridge, MA: MIT Press.
Haurin D., Brasington D. (1996). School quality and real house prices: Inter- and intra-
metropolitan effects. Journal of Housing Economics, Vol. 5, No. 4, pp. 351—368 .
https://doi.org/10.1006/jhec.1996.0018
Hayes K., Taylor L. (1996). Neighborhood school characteristics: what signals quality to
homebuyers? Federal Reserve Bank of Dallas Economic Review, Vol. 4, pp. 2—9.
Hoxby C. (1998). When parents can choose, what do they choose? The effects of school
choice on curriculum. In: S. Mayer, P. Peterson (eds.). Meritocracy and inequality
.
Washington, DC: The Brookings Institution Press.
Kain J. F., Quigley J. M. (1970). Measuring the value of housing quality. Journal of
the American Statistical Association, Vol. 65, pp. 532—548. https://doi.org/
10.1080/01621459.1970.10481102
Kane T. J., Staiger D. O., Samms G., Hill E. W., Weimer D. L . (2003). School account-
ability ratings and housing values. Brookings-Wharton Papers on Urban Affairs,
Vol. 4, pp. 83—137. https://doi.org/10.1353/urb.2003.0011
Kane T. J., Riegg S. K ., Staiger D. O. (2005). School quality, neighborhoods and
housing prices: The impacts of school desegregation. NBER Working Paper,
No. 11347.
Machin S., Salvanes K. (2016). Valuing school quality via school choice reform.
Scandinavian Journal of Economics, Vol. 118, No. 1, pp. 3—24 . https://doi.org/
10.1111/sjoe.12133

А. В. Мишура и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 52—72
72
Mathur S. (2017). The myth of “free” public education: Impact of school qual-
ity on house prices in the Fremont unified school district, California. Jo ur n al
of Planning Education and Research, Vol. 37, No. 2, pp. 176—194. h t t p s : //
doi.org/10.1177%2F0739456X16 654546
Nguyen-Hoang P., Yinger J. (2011). The capitalization of school quality into house values:
A review. Journal of Housing Economics, Vol. 20, No. 1, pp. 30—48. https://
doi.org/10.1016/j.jhe.2011.02.001
Ries J., Somerville T. (2010). School quality and residential property values: evidence
from Vancouver rezoning. Review of Economics and Statistics, Vol. 92, No. 4,
pp. 928—944. https://doi.org/10.1162/REST_ a _ 0 0 0 3 8
Rosen S. (1974). Hedonic prices and implicit markets: Product differentiation in pure
competition. Journal of Political Economy, Vol. 82, No. 1, pp. 34—55 . h t t p s : //
doi.org/10.1086/260169
Rosenthal L. (2003). The value of secondary school quality. Oxford Bulletin of Economics
and Statistics, Vol. 65, No. 3, pp. 329—355. https://doi.org/10.1111/1468-0084.
t01-1-00053
Sedgley N. H., Williams N. A ., Derrick F. W. (2008). The effect of educational test scores
on house prices in a model with spatial dependence. Journal of Housing Economics,
Vol. 17, No. 2, pp. 191—200. https://doi.org/10.1016/j.jhe.20 07.12 .0 03
Sheppard S. (1999). Hedonic analysis of housing markets. In: P. Cheshire, E. S . Millsvol
(eds.). Handbook of regional and urban economics: Applied urban economics,
Vol. 3 . A msterdam; Oxford: Elsevier, pp. 1595—1635.
Turnbull G. K ., Zahirovic-Herbert V., Zheng M. (2018). Uncertain school quality and
house prices: Theory and empirical evidence. Journal of Real Estate Finance and
Economics, Vol. 57, No. 2, pp. 167—191. https://doi.org/10.1007/s11146-017-9611-6
Wen H., Zhang Y., Zhang L. (2014). Do educational facilities affect hоusing price? An
empirical study in Hangzhou, China. Habitat International, Vol. 42 , pp. 155—163.
https://doi.org/10.1016/j.habitatint.2013.12 .004
Wen H., Xiao Y., Hui E. C. M., Zhang L. (2018). Education quality, accessibility, and
housing price: Does spatial heterogeneity exist in education capitalization? Habitat
International. Vol. 78, pp. 68—82. https://doi.org/10.1016/j.habitatint.2018.05.012
Social aspects of impact of school quality on
housing prices in regional centre of Russia
Anna V. Mishura1 , 2 ,
*, Evgeny A. Shiltsin 1 , 2
,
Sergey V. Busygin 1 , 2
Authors affiliation: 1 Novosibirsk State University (Novosibirsk, Russia);
2
Institute of Economics and Industrial Engineering SB RAS (Novosibirsk, Russia).
* Corresponding author, email: anna.mishura@gmail.com
This study estimates the relationship between school quality and hous-
ing prices in the regional centre of Russia using the case of Novosibirsk. We
obtained a valuation of public response on school quality using “discontinuity
design” approach. Results show that urban housing the case prices are affected
by the quality of the assigned school and magnitude of this impact corresponds
with the results of various researches in this area.
Keywords: school quality, housing prices, discontinuity design, urban
grow th.
JEL: С21, I21, I24.

73
ВОПРОСЫ ТЕОРИИ
Вопросы экономики. 2019. No 7. С . 73—94.
Voprosy Ekonomiki, 2019, No. 7, pp. 73 —94.
М. А . Дерябина
Теоретические и методологические
основания самоорганизации
социально-экономических систем*
В статье исследуется категория самоорганизации с позиций синергети-
ческой теоретической парадигмы. Cамоорганизация объясняется как форма
возникновения, существования и эволюции систем. Рассмотрены проблемы
самоорганизации социально-экономических систем. Выявлены особенности
отдельных уровней самоорганизации системы — макро-, мезо- и микроскопи-
ческого. Выделены характерные для синергетического анализа социально-
экономических систем пространственные, временные и функциональные
структуры самоорганизации, показаны особенности самоорганизации в их
рамках. С учетом теоретических и методологических оснований самоорга-
низации формулируются объективные требования к общей концепции сис-
темного социально-экономического реформирования в России.
Ключевые слова: синергетика, самоорганизация, сложная система,
эволюция системы, уровни самоорганизации.
JEL: B52, F63, L23, P00.
Памяти Рубена Николаевича Евстигнеева
Введение
Самоорганизация — фундаментальное свойство любой сложной са-
моразвивающейся системы. Здесь ключевыми характеристиками сл ужат
сложность и развитие, то есть структура и изменения. Возникнув из ос-
мысления сначала не самых сложных систем в сфере физико-химических,
термодинамических, биологических и других естественных процессов,
самоорганизация закономерно стала дисциплиной о типах поведения
Дерябина Марина Александровна (deryabina.marina@rambler.ru), к. э. н .,
гл. н. с. Института экономики РАН (Москва).
* Статья подготовлена на основе доклада на заседании секционного совета научного
направления «Теоретическая экономика» Института экономики РАН (29.11.2018 г.) в рамках
государственного задания по теме «Феномен мезоуровня в экономическом анализе: новые
теории и их практическое применение».
https://doi.org/10.32609/0042-8736 -2019-7-73 -94
© НП «Вопросы экономики», 2019

М. А . Дерябина / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 73—94
74
любых сложных систем Природы и Бытия. Можно назвать ряд сформи-
ровавшихся и признанных в теории методологи ческих подходов к изу че-
нию феномена самоорганизации сложных систем. Это синергетическая
модель «параметров порядка» и принципа подчинения Г. Хакена, термо-
динамические модели неравновесных процессов (теория диссипативных
структур) И. Пригожина, модель самоорганизованной критичности (само-
организация на «краю хаоса») П. Бака, модели сложных адаптивных
систем М. Гелл-Манна, модель формирования и эволюции нестационар-
ных структур в режимах с обострением А. Самарского и С. Курдюмова.
Особая область знаний о самоорганизации сложных систем — агент-
ориентированное моделирование — базируется на моделировании дейст-
вий по определенным правилам агентов микроуровня и их влияния на
показатели макроуровня сложных систем. Соответствующие модели могут
объяснять такие критические состояния сложных систем, как войны,
теракты, обрушение финансовых рынков (Gorodetskii, 2012). В целом
при любом подходе к самоорганизации речь всегда идет о возрастающей
сложности формообразований и об их объединении в эволюционирующие
целостности (Князева, Курдюмов, 2018. С. 205—206).
Самоорганизация — это эндогенное свойство сложной системы, на-
правленное на самопроизвольное становление и поддержание взаимной
координации элементов в процессе повышения ее сложности и неравно-
весности (Хиценко, 2014. С. 25—26). Можно сказать иначе: самооргани-
зация есть становление «когерентного (взаимосогласованного) поведения
элементов» системы (Князева, Курдюмов, 2018. С. 204). Далее будет
показано, что сущностью процессов самоорганизации в конечном счете
выступает упорядочение системы за счет формирования ее структур.
«Мы называем систему самоорганизующейся, если она без специфичес-
кого воздействия извне обретает какую-то пространственную, временную
или функциональную структуру» (Хакен, 2014. С. 34)1
.
В большинстве трудов по самоорганизации (преимущественно
в рамках синергетической теоретической парадигмы) процессы и мо-
дели, выявленные первоначально на естественно-природной основе, за-
тем распространяются на понимание феномена человека, человеческой
культуры и общества. Однако, относя гуманитарные системы к классу
сложных саморазвивающихся, многие авторы улавливают их важное
специфическое свойство: они несут в себе не только самоорганизую-
щиеся начала, но и результаты «коллективного сотворения истории»
действиями индивидуумов и человеческими поступками (Николис,
Пригожин, 2017. С. 275—276). Поэтому существуют определенные
различия между системами, целенаправленно создаваемыми людьми
и возникающими и эволюционирующими только в результате само-
организации. При этом специфические функции систем, созданных
при участии человека, могут осуществляться и путем естественной
самоорганизации (Хакен, 2014. С. 34).
Специфика гуманитарных систем, к числу которых относятся
социально-экономические, заключается в том, что в их эволюции, помимо
1 «Под специфическим внешним воздействием мы понимаем такое, которое навязывает
системе структуру или функционирование» (Хакен, 2014. С. 34).

М. А . Дерябина / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 73—94
75
определенной внутренней структуры (самоорганизации), значимую роль
играет жестко заданное внешнее окружение, внешняя среда, с которой
система обменивается веществом, энергией и информацией. Далее, гумани-
тарные системы строятся в соответствии с желаниями, намерениями
и проектами человека, которые, наряду с внешней средой, участвуют
в определении контуров их эволюции. Здесь кроется внутреннее противо-
речие — различие между желательным и действительным поведением сис-
тем. Таким образом, к фундаментальным системным характеристикам само-
организации добавляется своего рода телеологический аспект, абсолютно
необходимый для анализа эволюции социально-экономических систем.
Выход из упомянутого противоречия методологически не так
прост и не может основываться только на опыте прошлого как доста-
точной предпосылке предвидения будущего. Более того, суть челове-
ческих поступков скорее исходит из непредсказуемости будущего как
на уровне индивидуумов, так и в процессе «коллективного сотворения
истории». Краткосрочное планирование общественной жизни, основан-
ное на «непосредственной экстраполяции прошлого опыта», неизбежно
грозит застоем и даже, как отмечал Пригожин, через какое-то время
катастрофой. Рано или поздно ход истории это подтверждает. Поэтому
«основным источником, позволяющим обществу существовать длитель-
ное время, обновляться и находить пути дальнейшего развития, яв-
ляются его адаптационные возможности» (Николис, Пригожин, 2017.
С. 275—280). Такой же подход обоснован в: Бак, 2017.
Представление социально-экономического пространства в виде боль-
шой саморазвивающейся системы укоренилось в современном научном
дискурсе. Характерно, что в нем, как отмечается в: Дерябина, 2018a.
С. 9, уже прослеживается некая эволюция подходов — от привычного
линейного мышления и анализа, традиционно базирующегося на постоян-
но увеличивающемся числе параметров и объектов и соответственно все
более усложняющихся моделях, до современных гетеродоксальных пара-
дигм, отличных от теоретического мейнстрима. В современном обществе
и в экономике возрастает потребность в целостном видении намечаемых
изменений и траекторий реформирования отдельных элементов систе-
мы. Это особенно актуально в условиях расширяющегося многообразия
моделей социально-экономического развития, связей, контактов и об-
менов между людьми и организациями, возникновения и преодоления
кризисов. Такое видение эволюции социально-экономических систем тем
более необходимо при существующей многовариантности и нелинейно-
сти векторов развития, диктуемой как фактором воздействия внешней
среды, так и структурой самой системы.
Теоретические представления
и описания самоорганизации
Теоретический анализ самоорганизации как единицы системного
знания и общемировоззренческой категории выявляет ее взаимосвязь
с общим пониманием эволюции и структуры системы. Причем, будучи
фундаментальным свойством сложных систем вообще, самооргани-

М. А . Дерябина / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 73—94
76
зация выступает одной из важнейших характеристик и социально-
экономических систем. Анализ таких систем предполагает широкий
спектр понятий, категорий и процессов, на которые опирается само-
организация. В свою очередь, самоорганизация экономики и общества
предстает в различных конкретных проявлениях — как материально-
вещественная, пространственная, социальная, институциональная,
управленческая (Дерябина, 2018c. С. 150). При этом для объяснения
феномена самоорганизации как таковой важно выявить истоки ее само-
стийности, системной имманентности как непреходящей формы Бытия.
Большая часть теоретических подходов к самоорганизации исхо-
дит из идеи развития целого из характера взаимодействия его отдель-
ных частей. Принципы такого взаимодействия могут быть различными,
главное, чтобы они двигали систему по пути эволюции. В свое время
наиболее отчетливо осмысление эндогенной природы самоорганизации
проявилось в так называемой автопоэзийной теории, разрабатывавшей-
ся преимущественно в социологии (Luhmann, 1984). Развивая теорию
самоорганизации на примере социальных систем, Н. Луман выделяет
ряд основополагающих принципов, определяющих границы и структуру
системы. Самоорганизация при этом базируется на представлении системы
в виде множества базовых элементов, одновременно и создаваемых ею,
и создающих ее. В отличие от любой другой группировки, система спо-
собна производить и воспроизводить все свои составляющие части из себя
самой. Далее, самоорганизация обеспечивает различие между тем, что
находится внутри системы и составляет ее структуру, и тем, что относится
к внешней среде (с которой система взаимодействует). На основе этих раз-
личий выстраиваются функциональные потребности и свойства системы.
И, наконец, самое важное: в пределах своих границ система производит
собственные структуры, в которых реализуется процесс самоорганизации.
Некоторые теоретические подходы к самоорганизации. Среди
теорий, описывающих структуру и поведение сложных систем, особо
отметим теорию самоорганизованной критичности Бака (2017). Автор
показывает междисциплинарность науки о сложных системах и ее при-
менимость в контексте социоэкономики, например в выявлении при-
чин биржевых крахов или в демонстрации предсказуемости поведения
таких различных сложных систем, как фондовый рынок и биосфе-
ра. Теория самоорганизованной критичности выявляет идентичность,
общие свойства, внутреннее единство вроде бы не связанных друг
с другом явлений, таких как деятельность нервной системы или эко-
номическое поведение. Главными эмерджентными системными свойст-
вами Бак считает следующие. Это, во-первых, прерывистое равновесие
в развитии системы, когда длительные периоды относительного покоя
время от времени нарушаются катастрофами различных масштабов
(он называет их «лавинами»), например обвалы и ралли курсов ак-
ций2. (Напрашиваются ассоциации с теорией диссипативного хаоса
Пригожина. Модель самоорганизованной критичности иначе называют
самоорганизацией «на краю хаоса».) Во-вторых, соотношение разме-
2 «Прерывистое равновесие — это идея о том, что эволюция происходит скачками, а не
путем медленного, но неуклонного движения вперед...» (Бак, 2017. С. 163).

М. А . Дерябина / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 73—94
77
ров таких катастроф, которые выражаются простой экспоненциальной
формулой, когда, по сути, не требуется никаких специальных теорий
для описания крупных событий: одни и те же силы отвечают как за
текущее снижение индекса Доу—Джонса на пять пунктов, так и за
«черный понедельник» 1987 г.3 В-третьих, самоподобие, внутренне при-
сущее системе на любых масштабах. Автор приходит к выводу, что эти
эмерджентные черты подтверждают самоорганизованную критичность,
когда спонтанная эволюция различных сложных систем вплоть до
критического состояния дает ключ к пониманию ее единого принципа4.
Центральные идеи теории самоорганизации (в рамках синергети-
ческой парадигмы) базируются на объяснении процессов спонтанного
возникновения и упорядочения структур открытых нелинейных систем
(пространственных, временных, пространственно-временных, функ-
циональных). Методологически осмысление самоорганизации сформи-
ровалось, как уже упоминалось, в ходе изучения термодинамических
и гидродинамических процессов (горения и теплопроводности). При
этом основанием для теоретического продвижения стало (и остается)
специально проработанное математическое описание их самооргани-
зации. Математические модели сначала были довольно простыми, но,
как оказалось, прекрасно подходили для приемлемого адекватного ото-
бражения сложного поведения систем различной природы — в физике,
химии, биологии, а затем и в экономике, социологии, экологии, вплоть
до понимания общих закономерностей человеческого бытия. Язык ма-
тематики выявлял «фундаментальную общность процессов рождения,
усложнения, видоизменения и тенденций к распаду структур в самых
различных областях действительности» (Князева, Курдюмов, 2018.
С. 42—43, 208). В настоящее время теоретические принципы системной
самоорганизации, исходно выведенные из естественных наук, успешно
используются в системном анализе многих сфер Бытия, в том числе
организации и эволюции человеческого общества.
Для всех подходов к самоорганизации характерно представление
о ней «как своего рода формы жизни системы. Иными словами, само-
организация имеет смысл только при наличии системы, ее структуры,
ее элементов, взаимодействий между элементами системы, а также
между системой и внешней средой. Наличие всех этих признаков
системы абсолютно необходимо для ее формирования, организации
и эволюции» (Дерябина, 2018c. С. 151).
Во всех толкованиях самоорганизации как имманентного свойства
системы присутствует тезис о ее эволюции от хаотического состояния
к порядку и наоборот. Самоорганизация, таким образом, предполагает
выход системы из состояния равновесия и усиление хаотических состоя-
ний в качестве основы для будущего упорядочения на новых принципах
(см. подробнее: Николис, Пригожин, 2017; Пригожин, Стенгерс, 2014a).
3 См. вступительную статью Г. Малинецкого «Чудо самоорганизованной критичности»
к работе Бака (2017. С. 39, 42, 43—44).
4 Показательно, что многие ученые и исследователи из разных областей знаний, включая
даже специалистов в области геополитики, ознакомившись с книгой Бака, переосмыслили свое
понимание событий и явлений окружающего мира. А ряд руководителей крупных компаний
признали, что смогли понять причины преуспевания своего бизнеса, опираясь на теорию Бака.

М. А . Дерябина / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 73—94
78
Уровни описания системы. Большинство подходов к самооргани-
зации трактует и описывает систему как своего рода иерархию взаимо-
связей макро- и микроскопического состояния. Было бы не только
упрощением, но и явной методологической ошибкой отождествлять та-
кую системную иерархию с хорошо известной традиционной иерархией
структурных уровней организации и управления экономикой. При этом,
как показано в: Занг, 1999. С. 306—309, системное и управленческое
понимание иерархии содержательно все-таки связаны. Категории описа-
ния системы методологически применимы и к экономическому анализу,
конечно, с определенной степенью условности. Так, синергетические
понятия устойчивости и неустойчивости системы, как они трактуются
в: Хакен, 1985, сопоставимы (но не тождественны) с экономической
теорией всеобщего равновесия. Синергетические «параметры порядка»
Хакена ассоциируются с макроэкономическими переменными воздейст-
вия на предпринимательскую среду, как это принято понимать в стан-
дартной экономической теории. Теория самоорганизации методологичес-
ки поддерживает актуальный аспект экономического анализа, а имен-
но понимание динамизма и многомерности экономики как системы.
«Современная теоретическая экономика для поиска объяснений ряда
процессов, таких как динамика развития, выбор стратегии развития,
переход к сетевой организации и усиление горизонтальной координации,
нуждается в основаниях, которые дает анализ общества и экономики как
открытой самоорганизующейся системы. Иными словами, распростра-
нение понятий и категорий самоорганизации на экономический анализ
может прояснить природу многих современных трендов в экономике
и обществе» (Дерябина, 2018c. С. 151). В целом стандартное теорети-
ческое представление экономики как иерархии микро- и макроуров-
ней внешне, казалось бы, укладывается в синергетическое понимание
самоорганизации и эволюции сложных систем с их разделением на
микро- и макроскопический уровни. Однако синергетическая парадигма
опирается на собственные теоретические и методологические основания,
более сложные, чем иерархические структуры управления.
Пригожин трактовал упорядочение системы как переход от хаоса
к порядку (Пригожин, Стенгерс, 2014а). Хаос на микроуровне служит
фундаментом последующих преобразующих его макроскопических яв-
лений, приближающих систему к равновесию. Пригожин был убежден
в ограниченности традиционного описания системы как траекторий
эволюции ее отдельных элементов. Так была создана теория ансамблей,
объясняя которую, автор ссылался на наглядные примеры. В качестве
примера «ансамблевого» подхода он приводил историю архитектуры,
которая имеет в виду «не отдельные кирпичики, а здания в целом».
Процесс старения, по его словам, «затрагивает не отдельные атомы
и молекулы, а отношения между ними». В свою очередь, история
в целом подразумевает не «изменение природы отдельных людей, а из-
менение отношений между ними» за счет «небывалого развития средств
связи, которое привело к созданию глобальной коммуникационной
сети». По Пригожину, нелинейное развитие предполагает понимание
хаотических систем, их эволюции во времени, которое «достижимо
только на уровне ансамблей» (Пригожин, Стенгерс, 2014b. С. 131—146,

М. А . Дерябина / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 73—94
79
208). Эволюция системы выбирает свою траекторию из многих возмож-
ных вариантов (хаоса), то есть происходит отбор вариантов эволюции
по конкретным характеристикам из их множества (ансамблей). Теория
ансамблей послужила для Пригожина ключевым пунктом понимания
динамики, или естественного упорядочения системы во времени.
Равновесие, хаос, «параметры порядка» и мезоуровень. Дл я
понимания системного смысла самоорганизации можно исходить из
тезиса о том, что система состоит из элементов, но «сумма частей
системы не эквивалентна целому» (Занг, 1999. С. 306). Хотя это по-
ложение в принципе в системных исследованиях не оспаривается, его,
однако, недостаточно, чтобы вникнуть в смысл самоорганизации как
эндогенного свойства системы и ее структуры. Последняя появляется,
когда между элементами системы происходят взаимодействия. Поэтому
еще одним признаком структуры системы выступают их разные типы
(см.: Деряби н а, 2 018c. С. 151—152). Простое взаимодействие элементов
(по Пригожину, «межчастичное» взаимодействие) служит признаком
самого наличия системы, а содержание, смысл этого признака — по-
тенциальная энергия. Она остается потенциальной до тех пор, пока
система и ее структура находятся в состоянии относительного равно-
весия. Более сложный тип взаимодействия элементов появляется уже
в ходе динамических процессов и может быть обозначен как корре-
ляция. Корреляции возникают, когда элементы системы оказывают
воздействие друг на друга, сталкиваясь и сообщая друг другу некую
информацию («общение», по Пригожину). В случае множества стал-
кивающихся элементов системы возникает поток корреляций — пар-
ные, тройные и более сложные. Элементы «помнят» о столкновении
и соответственно меняют свой характер (подробнее см. в: Пригожин,
Стенгерс, 2014b. С. 138—140). Это уже не простое взаимодействие
элементов с неким энергетическим потенциалом, а корреляции всего
поведения системы, усиление динамизма и в результате нарушение ее
равновесного состояния. Данные процессы не просто характеризуют
структуру системы, но составляют содержание ее перехода от порядка
к хаосу (Пригожин, Стенгерс, 2014a. С. 211). Это главный смысл внут-
ренних процессов в сложной системе, сам механизм возникновения
самоорганизации как ее эндогенного свойства5.
Для самоорганизации социально-экономических систем указанные
взаимодействия также методологически основательны. Происходящие
в их рамках взаимодействия и взаимная координация (корреляции)
элементов изменяют характер их макроэкономического поведения. В ре-
зультате система переходит из равновесного состояния в неравновесное,
от порядка к хаосу (и наоборот). Тем самым микроскопические коопера-
5 Описанные эндогенные истоки системной самоорганизации, выводимые из взаимодействия
микроэлементов экономики, используются в теории экономической синергетики, последовательно
развивавшейся Л. П. и Р. Н. Евстигнеевыми. Так, в своей монографии «Экономика как
синергетическая система» они, солидаризируясь с Пригожиным, описывают синергетические
начала эволюции систем следующим образом: «В синергетике используется термин „короткие
взаимодействия“ для множества коротких линейных взаимодействий — содержания хаоса на
микроуровне. Их противоположность — „длинные взаимодействия“. Короткие взаимодействия
гасятся, но прежде продуцируют длинные взаимодействия, способные образовывать более или
менее стабильные корреляционные связи» (Евстигнеева, Евстигнеев, 2010. С. 20—21).

М. А . Дерябина / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 73—94
80
тивные взаимодействия элементов системы макроскопически проявляют-
ся как самоорганизация (Занг, 1999. С. 291; Хиценко, 2014. С. 25—26).
Категория хаоса — одна из основных для самоорганизации. В рам-
ках синергетической парадигмы самоорганизация трактуется именно как
спонтанное упорядочение системы, то есть переход от хаоса к порядку.
Главный содержательный аспект этого процесса заключается в фор-
мировании и последующей эволюции структур — пространственных,
временных и функциональных. С их возникновением в системе законо-
мерно формируется иерархия ее макро- и микроскопического состояния.
Иерархия макро- и микроскопического уровней системы предпола-
гает два совершенно разных по смыслу проявления хаоса (Пригожин,
Стенгерс, 2014b. С. 208—209). Микроскопический уровень образует
основание системы, состоящее из множества ее первичных структурных
элементов. На этом уровне царит «динамический» (по Пригожину) хаос.
В эволюции системы он составляет среду и основу для макроскопических
воздействий, нацеленных на преобразование и упорядочение микро-
скопического хаоса. Это воздействие толкает систему к равновесию. Оно
реализуется за счет специфических внутренних механизмов системы —
«параметров порядка» (по Хакену). При этом важно, что эндогенная
склонность сложных систем к самоорганизации проявляется таким
образом, что системы под воздействием этих параметров («величин»)
«ведут себя так, как если бы они управлялись небольшим числом степе-
ней свободы» (Хакен, 2014. С. 132—133). Параметры порядка, таким
образом, обеспечивают упорядочение хаотического поведения отдельных
элементов и подсистем сложной системы (Хакен, 1980. С. 231—235).
С помощью небольшого числа этих параметров направляется и коррек-
тируется поведение большой системы. Параметры порядка подчиняют
поведение системы «особым образом, который гарантирует возникно-
вение макроскопической структуры через самоорганизацию» (Хакен,
2014. С. 126)6. Техника исключения «быстро убывающих переменных
носит название принципа подчинения (адиабатической аппроксимации)
Хакена» (Занг, 1999. С. 266—267). Поэтому даже очень сложные сис-
темы могут быть сведены к очень простым.
Иными словами, механизмы параметров порядка способствуют
поиску новых траекторий движения системы к равновесию путем упоря-
дочения первоначального хаоса. Последнее, в свою очередь, осуществ-
ляется через формирование структур системы. Для понимания и фикси-
рования смысла этих системных процессов Хакен ввел в число уровней
самоорганизации системы (наряду с микро- и макроскопическим) по-
нятие мезоскопического уровня, где формируются структуры, а значит,
реально возникает самоорганизация (Хакен, 2014. С. 65—66). Здесь
уместно напомнить о методологическом отличии поддерживающих друг
друга, но изначально разных подходов к пониманию структуры системы
с ее уровнями самоорганизации, с одной стороны, и иерархии уровней
управления и организации экономики — с другой. В мезоэкономи ческом
6 Характеризуя особенности эволюции сложных социальных и экономических систем,
Хакен оценивал основополагающую роль этих механизмов самоорганизации, подчеркивая, что
«даже небольшие изменения в связях и ограничениях, называемых параметрами управления,
могут вызвать серьезные изменения в общей структуре многих систем» (Хакен, 2015a. С. 362).

М. А . Дерябина / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 73—94
81
анализе исследуются объекты управления экономикой, отличные от ее
микро- и макроуровней (Клейнер, 2001), в анализе самоорганизации
сложных систем речь идет о представлении онтологического понимания
уровней эволюции и самоорганизации системы.
Методология параметров порядка — одна из главных в систем-
ном анализе и важна для системного экономического анализа. А на
мезоуровне самоорганизации системы с помощью параметров порядка
из огромного множества характеристик микроскопических элементов
(упоминавшийся динамический хаос, по Пригожину) выявляются су-
щественные для образования структур самоорганизующейся системы.
То, что Хакен методологически обозначал как мезоуровень, Пригожин
называл ансамблями, подчеркивая структурную сторону объединения
элементов системы (Пригожин, Стенгерс, 2014b. С. 131—146, 208).
Принципиально, что внутренние механизмы, порождающие порядок
в неравновесных системах, отличаются от механизмов, которые упоря-
дочивают системы, находящиеся в равновесии (Хакен, 2014. С. 133).
Для анализа самоорганизации значимы оба типа механизмов.
Эволюция каждой саморазвивающейся системы последовательно
проходит стадии равновесия и неравновесия (находится в состоянии
«самоорганизованной критичности», по Баку). Интенсивность процес-
сов самоорганизации непосредственно зависит от удаленности систе-
мы от состояния равновесия. Любая равновесная система в процессе
эволюции и накопления информации неизменно подходит к некоему
«энтропийному барьеру», препятствующему простому восстановлению
ее первоначального состояния (Пригожин, Стенгерс, 2014b. С. 140).
Описанные выше корреляции во взаимодействии элементов и подсис-
тем «запускают» переход от порядка (равновесное состояние) к хаосу.
Множество других корреляций одновременно порождают обратный
процесс — переход от хаоса к порядку, причем оба процесса в ко-
нечном счете компенсируют друг друга (Пригожин, Стенгерс, 2014а.
С. 211). Таким образом, система продолжает эволюционировать в про-
цессе самоорганизации на основе синтеза порядка и хаоса, в поиске
состояния максимально возможной устойчивости (Николис, Пригожин,
1979. С. 22, 287). Иерархия уровней самоорганизации в состоянии
устойчивости (порядка) сохраняется. Однако когда наступает обрат-
ный процесс, то есть распад сложной системы на более простые, она эту
устойчивость теряет (хаос). Дальнейшая эволюция системы требует,
чтобы после достижения максимально хаотичного состояния вновь
начиналось упорядочение и возникла новая иерархия уровней само-
организации, основанная на новых элементах, новых структурах и но-
вых взаимодействиях (подробнее см. в: Бранский, Пожарский, 2002).
Уровни формирования структур
самоорганизации социально-экономических систем
Самоорганизация системы в смысле формирования ее структур
описывается в: Хакен, 2014, как процесс, протекающий на различных
взаимосвязанных уровнях. При этом на микроскопическом уровне

М. А . Дерябина / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 73—94
82
локализуются самоценные сами по себе, мелкие, детальные свойства
всего множества элементов системы. Потенциал микроскопических
элементов позволяет им постоянно формировать разнообразные макро-
скопические состояния с новыми свойствами (Хакен, 2014. С. 34).
Но собственно процесс самоорганизации системы начинается, когда
зарождаются и начинают формироваться ее структуры. Как показывает
Хакен на основе анализа взаимосвязи самоорганизации и информации,
для совершения таинства самоорганизации (появления новых макро-
скопических состояний) требуется пренебречь многими мелкими под-
робностями микроскопических элементов. Это необходимо, в свою оче-
редь, чтобы существенно сократить объем информации для выявления
особенностей поведения элементов системы, которые принципиально
важны для формирования ее структур. Такой отбор микроскопических
частей и элементов системы реализуется не стихийно, а в соответствии
с упомянутым выше «принципом подчинения» Хакена. На основе
исключения части переменных системы ее поведение обусловливает
гораздо меньшее число степеней свободы. Следовательно, количест-
во параметров порядка реально функционирующих сложных систем
(в том числе социально-экономических) оказывается гораздо меньше,
чем число «подчиненных» микроскопических элементов (подробнее
см. в: Хакен, 2014. С. 77, 79).
Упорядочение сложной системы влечет за собой исключение не-
которой части неустойчивых микроскопических переменных и состоя-
ний. Сохранение равновесия осуществляется за счет меньшего числа
параметров (Занг, 1999. С. 265—268). Таким образом, «принцип подчи-
нения» Хакена составляет основу синергетического подхода к анализу
эволюции и самоорганизации сложных систем. Методологически важен
вытекающий отсюда вывод: нарушение принципа подчинения неизбежно
приводит к нарушению устойчивости системы из-за возникновения хао-
тического движения, при котором микроскопические элементы перестают
полностью подчиняться параметрам порядка (Хакен, 1980. С. 375).
Онтологическая значимость мезоскопического уровня сложных
систем определяется тем, что на нем осуществляется процесс кон-
кретного упорядочения системы по параметрам порядка и происходит
главное в процессе самоорганизации — образование структур систе-
мы. Как отмечает Хакен, во многих случаях ее можно (и достаточно)
анализировать только на мезоскопическом уровне. Он объясняет это
тем, что формируемые на нем структуры уже несут необходимую ин-
формацию об эволюции системы и ее самоорганизации (Хакен, 2014.
С. 66, 80). Дело в том, что на мезоуровне происходит сокращение,
сжатие потока информации, в результате сохраняется только имеющая
значение для формирования структур7.
Самоорганизация есть процесс «спонтанного упорядочивания
(перехода от хаоса к порядку), образования и эволюции структур»
(Князева, Курдюмов, 2018. С. 220). Указанные процессы адекват-
7 Синергетический принцип подчинения, обусловливающий сжатие информации, методо-
логически отличается от хорошо известного в макроэкономическом анализе принципа агреги-
рования, укрупнения экономических показателей за счет их объединения.

М. А . Дерябина / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 73—94
83
но описывают самоорганизацию социально-экономи ческих систем.
Поэтому рассмотрение пространственных, временных и функцио-
нальных структур в экономике может методологически опираться на
мезоэкономический системный анализ8.
В экономических системах процессы эндогенной самоорганизации
фактически всегда соседствуют с факторами «коллективного сотворе-
ния истории». В разные периоды соотношение этих двух начал может
меняться, особенно если речь идет о краткосрочных периодах. Для
понимания долгосрочных трендов развития сложной и нелинейной сов-
ременной экономики необходимо осознать формирование и эволюцию
названных выше видов структур самоорганизации. Более того, реаль-
ную эволюцию социально-экономических систем можно оценить именно
по эволюции структур, что не всегда оказывается простой задачей
для анализа. «В целом синергетический анализ эволюции социально-
экономических систем, их организаций и структур... наблюдает эту
сложность: периодичность, чередование ускорения и замедления про-
цессов, формирования или, напротив, распада структур, а также сти-
рания различий между ними» (Дерябина, 2018c. С. 154).
Пространственные структуры социально-экономи ческих систем
наиболее просто наблюдать и непосредственно отслеживать как призна-
ки самоорганизации9. Необходимо учитывать, что в случае пространст-
венных структур сильный фактор специфического воздействия может
существенно деформировать естественные, эндогенные процессы само-
организации, искажая их общий вектор. Вместе с тем пространственные
структуры, будучи одной из ключевых составляющих самоорганиза-
ции, имеют относительно устойчивую природу. Их можно распознать
как в процессе формирования системы, так и в форме возникающей
ее новой организации. Сформировавшиеся пространственные струк-
туры на различных отрезках времени всегда были важным признаком
самоорганизации социально-экономи ческой системы, общего вектора ее
развития. «На индустриальном этапе в рамках суверенных экономик
складывались различные, но достаточно устойчивые типы пространст-
венных структур в форме тех или иных иерархий — в материаль-
ном производстве, в финансовом секторе, в принципах организации
упра вления» (Дерябина, 2 018b. С. 34). Пространственные структуры
мировой экономики (как системы) строились на взаимодействии суве-
ренных экономик. Вектор системного развития определяли суверенные
пространственные структуры.
На этапе постиндустриального развития происходит мощный
качественный сдвиг в пространственных структурах социально-
экономической системы (подробнее см. в: Смородинская, 2015). Смысл
8 Это не умаляет значимости методов анализа уровней социально-экономических систем
с позиций стандартного подхода к организации и управлению экономикой.
9 Пространственные структуры системы по внешним признакам и по сути отличаются от
территориальных. Под последними обычно понимают географическое размещение реального
производства, населения, природных ресурсов, климати ческих зон, городских агломераций
и т. д. Для территориальных структур, в отличие от пространственных, упоминавшийся выше
специфический фактор воздействия определяющий. Важно, что в ходе длительной эволюции
этих структур системные процессы самоорганизации рано или поздно обнаруживают себя
(Князева, Курдюмов, 2018. С . 87—88).

М. А . Дерябина / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 73—94
84
происходящих изменений заключается в постепенном отходе от жест-
кой иерархичной модели организации производственно-хозяйственных
и рыночных связей и в последовательном формировании нового спо-
соба производства, основанного на сетевом укладе производственных
и хозяйственных взаимодействий. Формируется то, что в новой системе
организации мировой и суверенных экономик принято называть рас-
пределенным производством (Смородинская, Катуков, 2017).
Хакен, говоря о «пространственной зависимости переменных сис-
темы», специально останавливался на формировании и эволюции про-
странственных структур при воздействии на них параметров порядка,
что позволяет не просто отслеживать рост первых, но и получить «ске-
лет возникающих структур» (Хакен, 2015b. С. 75—77). Чтобы задавать
возможные «скелеты» и траектории эволюции пространственных струк-
тур, параметры порядка нельзя выбирать произвольно, они должны
соответствовать нелинейному характеру системы. В случае произволь-
ного изменения значений параметров устойчивое состояние системы
может стать неустойчивым10
. Наблюдаемые изменения пространственной
перестройки экономической системы на постиндустриальном этапе по-
следовательно проходят стадию распада структур, выполнивших свою
историческую миссию, далее наступает упорядочение хаотического со-
стояния системы, и, наконец, формируются структуры с новыми устой-
чивыми свойствами. Основной наблюдаемой формой пространственных
структур и одновременно механизмом перехода к новым структурам
мезоскопи ческого уровня стали стоимостные цепочки11. Наиболее явно
процессы пространственного рассредоточения (распределения) проис-
ходят в рамках глобальных стоимостных цепочек.
Не следует, однако, считать формирующиеся новые пространст-
венные структуры исключительно феноменом постиндустриального
развития. Они исподволь готовились всем ходом развития и теоре-
тического осмысления длительных трендов хозяйственной практики,
мировой торговли, разделения труда. В отличие от обычных «разме-
щенческих» факторов, основанием для формирования современных
пространственных структур стала их трактовка как изначального вы-
бора микроэкономическими агентами хозяйственных предпочтений
и стремления выстраивать новые связи в соответствии с ними (подроб-
нее см. в: Пилясов, 2011. С. 6—7). Некогда устойчивые теоретические
представления об ограниченной мобильности отдельных факторов про-
изводства и полной мобильности товаров уступили место пространст-
венному объяснению стоимостных цепочек, в том числе глобаль-
ных. В 1970-е годы новые взгляды на организацию международных
10 В ситуациях, когда «специфическое воздействие» необходимо, возникает мотивированная
потребность соответственно изменить «скелет» пространственных структур и найти новую
траекторию эволюции системы. В динамичных активных средах (в частности, социально-
экономических) в результате таких воздействий могут возникать смешанные пространственно-
временн ые структуры (Хакен, 2015b. С . 75—77).
11 В глобализированной экономике последовательные стадии производственно-хозяйст-
венного цикла выходят за границы не только отдельных фирм, но и стран. Близкие по смыслу
термины: цепочки поставок, продуктовые цепочки, ценностные цепочки, цепочки добавленной
стоимости и др. Ключевым словом для всех этих понятий выступают цепочки как пространст-
венная (организационная) устойчивая связь экономических агентов.

М. А . Дерябина / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 73—94
85
экономических отношений, мировой торговли органично вплетались
в концепции и инструменты новой теории организации промышлен-
ности (Пилясов, 2011. С. 10—12). Известна теория общего равновесия
П. Кругмана, в которой пространственное распределение объяснялось
действием микроэкономического механизма (микрорешения фирм, про-
изводителей и работников) (Krugman, 1979, 1991)12.
В настоящее время глобальным (и суверенным) стоимостным
цепочкам — пространственным структурам — свойственны принци-
пиально новые характеристики, отличные от традиционной рыночной
кооперации (Смородинская, Катуков, 2017. С. 73—75, 83—87). Ракурс
анализа рыночной координации переместился от традиционного обмена
конечной продукцией между фирмами к выявлению координируемых
ими цепочек. В рамках пространственных межфирменных сетей орга-
низуются потоки добавленной стоимости между участниками, цепочки
этих операций вовлекают многие компании одной страны или группы
стран. При этом рыночная координация также выходит за рамки от-
дельных фирм, так как все участники заинтересованы в организации
производства мирового уровня. Только таким образом можно наладить
организацию, обеспечивающую цепочки увеличения потока добавлен-
ной стоимости — от начала производственно-хозяйственного процесса
вплоть до конечного потребителя (см. также: Ореховский, 2016).
В рамках стоимостных цепочек последовательные стадии произ-
водства не перекрываются организационно и юридически границами
соответствующих корпораций, а «распределяются» по фирмам и стра-
нам, где эти производства обеспечивают более высокую эффективность.
Возникает сложная распределенная бизнес-сеть, формируемая юриди-
чески самостоятельными, но функционально связанными звеньями.
Как показано в: Смородинская, Катуков, 2017. С. 77—78, 94, перво-
начальный импульс исходит от инициатора всей цепочки, который не
объединяет эти звенья иерархически (как в случае традиционных про-
мышленных корпораций и холдингов, что и по сей день наблюдается
в России), а выступает координатором единого бизнес-процесса. Это
означает, что в постиндустриальной экономике утверждается новый
тренд: пространственная структура экономической системы меняется
от стоимостных цепочек до распределенного производства, от хаотичес-
кого переходного состояния до новой устойчивости. На месте бывших
иерархий возникает новый горизонтальный сетевой уклад.
В России организационную структуру реального сектора все еще
определяет продолжающееся перераспределение прав собственности,
когда любое существенное изменение материально-вещественных про-
порций и кооперационных связей закрепл яется соответствующей орга-
низацией прав владения и распоряжения. Кооперацию выстраивают не
субъекты рынка, а собственники активов, хотя в основе сделок часто
могут лежать соображения оптимизации производственно-хозяйствен-
12 Объясняя с помощью микроэкономического механизма и процессы формирования
международных пространственных структур, Кругман утверждал, что страна может отказы-
ваться от изменения пространственной дислокации технологий как решений отдельных фирм
(сами по себе они могут не быть рациональными) (Пилясов, 2011. С. 22; Brezis et al., 1993).

М. А . Дерябина / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 73—94
86
ных связей. Чтобы достроить цепочку кооперационных связей, ее не-
обходимо закрепить соответствующим оформлением перегруппировки
прав собственности на требуемые активы. Вот конкретный пример.
Архангельский целлюлозно-бумажный комбинат в целях расширения произ-
водственно-хозяйственного профиля за счет включения в него стадии готовых про-
дуктов (в данном случае производства гофрокартона и гофротары) приобрел 100%
ООО «Европак» — производителя соответствующего ассортимента упаковочных
материалов. Предполагаемое дальнейшее расширение холдинга также связывают
с покупкой недостающих активов13
.
В России пока нет надежных правовых оснований и соответст-
вующего прецедентного права для оформления гибких распределен-
ных пространственных структур. В сфере хозяйственных и правовых
отношений крайне низок уровень доверия. Разумеется, велик риск
картельных соглашений, неформальных договоренностей, отказа от
намерений. При этом необходимость развивать горизонтальные про-
изводственно-хозяйственные связи никем не оспаривается. Возможно,
своего рода переходным этапом к горизонтальной производственно-
хозяйственной кооперации, а в дальнейшем — к становлению элемен-
тов сетевого уклада и распределенного производства станет практика
создания территориальных и отраслевых кластеров.
Но было бы неосмотрительно делать вывод о некоей «недоразвито-
сти» организации реального сектора в России по сравнению с утверж-
дающимся сетевым укладом на Западе. Большая территория страны,
относительное несовершенство транспортной инфраструктуры и логис-
тических навыков, а также последовательно проводившийся в течение
многих десятилетий курс на «специализацию и концентрацию про-
изводства» создали в России соответствующие устойчивые принципы
организации промышленности, в том числе территориальной. По сей
день приходится выбирать между огромными издержками на созда-
ние полного комплекса современной инфраструктуры, котора я позво-
ляла бы реализовывать разнообразные варианты производственной
кооперации и осуществлять гибкий выбор между ними, и логичной
организацией в рамках реально существующих крупных производст-
венно-хозяйственных комплексов. В силу масштабов производства
и преобладания крупных организационно-хозяйственных форм не-
избежно повышается значимость иерархических принципов систем-
ной организации. Пространственные структуры систем такого типа
закономерно отличаются от складывающихся в постиндустриальной
экономике западных стран. В системной эволюции задействованы не
только элементы материально-технического и хозяйственного потен-
циала, но и научная, образовательная инфраструктура, социальная
сфера, культурная среда и др. Поэтому для России и в обозримом
будущем во взаимодействии иерархического и распределенного типов
организации пространственной структуры социально-экономической
системы будет сохраняться приоритет первого.
Временные структуры. Из всех структур самоорганизации вре-
менн ые структуры наиболее сложно наблюдать. Их трудно иденти-
13 Ведомости. 2018. 24 сентября.

М. А . Дерябина / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 73—94
87
фицировать и вычленить из общего структурного поля системы как
содержательно, так и технически. Хотя для понимания эволюции и ди-
намики сложных социально-экономических систем роль временных
структур чрезвычайно важна, они остаются одним из дискуссионных
элементов системного анализа. Описанные выше пространственные
структуры всегда существуют и эволюционируют во времени — в про-
цессе идентификации и осознания цели, создания соответствующей
организационной структуры, в ходе реализации цели и начала поиска
следующей. Если говорить о формировании пространственных бизнес-
сетей, то они всегда развиваются во временном измерении.
В рамках синергетической теоретической парадигмы большое
значение придается объяснению временных структур. Модус време-
ни — неизбежный способ существования и функционирования систе-
мы, предполагающий ряд обязательных характеристик. Упрощенное
(«вульгарное», по выражению М. Хайдеггера) понимание временных
структур как физической последовательности прошлого, настоящего
и будущего свойственно линейным представлениям о развитии. Как
показано в: Гуц, 2019, современная теория времени исходит из более
сложных предпосылок трактовки модуса времени. Синергетическая
парадигма, в противовес линейному подходу, исследует временные
структуры системы под более широким углом зрения — с позиций
близости или отдаленности от точки нарушения равновесия в ее раз-
витии (эволюции). Вообще активность процессов самоорганизации
системы всегда зависит от ее удаленности от состояния равновесия.
Связи в системе лишь относительно устойчивы — в рамках того или
иного периода времени. Поэтому относить структуры к «старым» или
«молодым» в теории времени принято в зависимости не от момента
их появления, а от срока их существования в системе. Молодые
структуры приходят из будущего, старые зарождаются в прошлом.
В соответствии с этим настоящее всегда состоит из элементов прошлого
и будущего. Получается, что старые структуры не просто коренят-
ся в прошлом. Главное для них — то, что они «медленно уходят».
Молодые структуры, напротив, «быстро сгорают» (подробнее см. в:
Князева, Курдюмов, 2018. С. 121).
Целостная концепция модуса времени в эволюции системы, синерге-
тическая по своей сути, выстроена в философии Хайдеггера (1997).
В соответствии с этой концепцией прошлое — это следы прежних,
но не исчезнувших процессов, составляющих своего рода «память»
системы. Будущее же, по Хайдеггеру, — это множество возможных,
но еще не наступивших траекторий эволюции системы. В соответствии
с этим в каждый данный момент подлинное время представляет собой
не простую последовательность, а вечное присутствие, сосуществование
временных структур. В работе «Бытие и время» Хайдеггер говорит
о некоей «временности» (Zeitlichkeit), которая «временит исходно из
будущего» (Хайдеггер, 1997. С. 331)14.
14 Хайдеггер и другие авторы в научной литературе по теории времени используют эту
терминологию в качестве рабочей, хотя сам временной детерминизм можно проследить еще
в античной философии.

М. А . Дерябина / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 73—94
88
Для понимания роли временных структур в системном анализе их
необходимо рассматривать в связи и в соотношении с другими струк-
турами самоорганизующейся системы. «Структуры разного возраста
имеют разный темп эволюции. В этой связи невозможно произвольно
объединить или разъединить структуры системы. Временные структу-
ры органически привязаны к организационным (пространственным)
и функциональным тенденциям эволюции системы. Поэтому сложная
структура системы представляет собой некую суперпозицию ряда струк-
тур разного возраста, конкретные области локализации которых опреде-
ленным образом взаимно перекрываются» (Дерябина, 2018b. С. 156)15
.
Как показано в: Князева, Курдюмов, 2018. С. 153—156, при анализе
временных структур эволюционно развивающейся нелинейной системы
необходимо, во-первых, увидеть в ее сегодняшнем состоянии звенья
и сегменты, в которых процессы в данный момент протекают так, как
они шли во всей системе в прошлом. Во-вторых, нужно видеть также
элементы и сегменты, в которых уже сейчас процессы идут так, как они
будут идти во всей системе в будущем. Современные концепции системно-
го анализа включают анализ «временности» структур самоорганизации.
Идеи «эффекта колеи», path dependence учитывают преемственность
развития, представляют сложность переплетения временных структур
социально-экономических систем на различных этапах их эволюции.
Если такой временной детерминизм хорошо вписывается в ана-
л и з в р е м е н н ых структур настоящего, то понять временные структуры
будущего намного сложнее. Дело в том, что они уже присутствуют
в настоящем в качестве собственного прошлого. Для настоящего это
как бы проект, возможность свершиться, когда-то наступить. Именно
так ими оперировал Хайдеггер. Задача подобного временного детер-
минизма заключается в том, чтобы создать определенные границы,
рамки возможного в проектировании эволюции социально-экономи-
ческой системы.
С аналогичных позиций исследуются процессы самоорганизации
в человеческих сообществах в рамках синергетической теоретической
парадигмы. Так, в: Николис, Пригожин, 2017. С. 278—280, представле-
на схема пространственного развития во времени условной социально-
экономической системы в промышленности. Эволюция системы рассмат-
ривается как чередование неких автономных процессов, ограниченных
различными параметрами. Этап беспрепятственной эволюции время от
времени изменяется под «специфическим воздействием» в результате
внедрения «нового вида деятельности или какой-либо иной инновации»
(авторы называют такое внешнее вмешательство «планированием»).
Переменные системы, распределенные в пространстве случайным обра-
зом, перестраиваются в организованную картину. В таком состоянии
система остается в течение неопределенно долгого времени, пока не
произойдет очередное сильное возмущение. А вторы фиксируют возмож-
ность большого числа решений и сложных бифуркационных явлений.
15 В своей концепции экономической географии Кругман отмечает колоссальные эффекты
зависимости сложившегося размещения производительных сил в пространстве от прошлого
пути (Пилясов, 2011. С. 20; Krugman, 1987. P. 41—55).

М. А . Дерябина / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 73—94
89
Главное, они видят и предвкушают «очень интересный результат»: если
в какой-то момент в систему вводится новый вид деятельности, то в даль-
нейшем он будет расширяться и стабилизироваться в пространственных
структурах системы. Однако если такой в принципе успешный вид
деятельности попытаться внедрить в другое время, то результат может
быть негативным — «инновация может полностью регрессировать. Этот
результат иллюстрирует опасность краткосрочного узкого планирова-
ния, основанного на непосредственной экстраполяции прошлого опыта»
(добавим — еще и чужого). Статические методы определения перспек-
тивы «грозят обществу застоем, а через какое-то время катастрофой».
Временные структуры социально-экономи ческих систем оказываются
важнейшим необходимым аспектом их эволюции, они живут независимо
от действий агентов «коллективного сотворения истории».
Исторически не очень длительный опыт развития инновационной
экономики уже подтверждает пространственно-временные представле-
ния о структурной эволюции социально-экономических систем. Так,
в рамках очень крупных промышленных проектов важные решения
нередко принимают с помощью механизмов нейросетей. В банковском
деле с очевидностью обозначились черты надвигающейся революции,
которая приведет к отказу и от наличных расчетов, и даже от таких
сравнительно молодых продуктов, как банковские карты. Подобных
опорных точек в развитии системы, «подсказываемых» из будуще-
го, можно назвать множество. Их следует своевременно улавливать
и учитывать, приступая к разработке любых программ социально-
экономической модернизации, при подготовке всех крупных проек-
тов. Поэтому модус времени абсолютно необходим для максимальной
реализации потенциальной энергии общества. Такой подход вписывает-
ся в «контуры грядущей гуманитарной цивилизации человечества»,
опирающейся на принципы системной самоорганизации (Евстигнеева,
Евстигнеев, 2016. С. 181—186). Если продолжить и конкретизировать
эту мысль, то следует признать, «что в наступившей эпохе эволюция
экономики и общества будет основываться на синергетических прин-
ципах. Это доказывают... реальные изменения в производственной,
финансовой и социально-экономической сфере стран Запада и России»
(Евстигнеева, Евстигнеев, 2010. С. 5).
Функциональные структуры. Анализ этих структур системной
самоорганизации в рамках синергетической теоретической парадигмы
имеет свои особенности. Структуру мезоуровня сложных систем не-
редко отождествляют исключительно с институтами, а совокупность
и пространство функционирования последних трактуются в популяр-
ном сейчас мезоэкономическом анализе как главное содержание и осно-
вание мезоуровня (см., например: Кирдина, Чэндлер, 2017a). Для
некоторых конкретных аспектов и целей экономического анализа такой
подход, возможно, адекватен. Однако корректный синергетический
анализ социально-экономических систем позволяет увидеть гораздо
более сложную картину. Если понимать самоорганизацию на мезо-
уровне как обретение системой ее структуры и связывать упорядочение
с упоминавшимся максимальным сокращением, сжатием избыточной
информации, то методологически необходимо рассматривать все струк-

М. А . Дерябина / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 73—94
90
туры в комплексе, когда их функциональные аспекты существуют
в неразрывной взаимосвязи с другими структурами самоорганизации.
При таком подходе мезоуровень системы выступает совокупностью
взаимно поддерживающих, перекрывающих друг друга структур.
«Социально-экономические системы, безусловно, относятся к клас-
су сложных не просто потому, что они состоят из большого или очень
большого числа элементов, а потому, что сложным является их поведе-
ние. Сложное же поведение требует сложных норм его структурирова-
ния» — пространственного, временного и функционального (Дерябина,
2018b. С. 157). При этом «на передний план выходит поиск главных
особенностей, существенных для образования структур и позволяю-
щих обобщать, группировать элементы системы и находить нормы их
упорядоченного функционирования». Эти нормы и есть институты.
Хакен называл их «мезоскопическими переменными». В качестве их
возможных примеров для экономических и социальных систем он
приводил соответственно «денежные потоки» и «число людей, разде-
ляющих определенные взгляды» (Хакен, 2014. С. 65—67). Поэтому
задача мезоэкономического анализа — выявить институты, адекватные
организации и функционированию экономики как сложной системы.
Можно сказать и словами Хакена: «Мы отчетливо сознаем, сколь
тонкое понятие сложность» (Хакен, 2014. С. 26—28).
Функциональные структуры, представленные институтами, из-
начально связаны (взаимно перекрываются) с пространственными
и вр емен н ыми структурами, причем только в таком представлении ста-
новится понятна их собственная специфика, их задача — формирова-
ние рамок, ограничений, предпочтений и стимулов функционирования
элементов системы и их взаимодействий. Функциональные структу-
ры обеспечивают нормы устойчивых состояний в процессе эволюции
системы. Таким образом, «экономика для своего функционирования
объективно нуждается в мезоэкономических структурах и механизмах,
обеспечивающих ее устойчивый скоординированный рост» (Кирдина-
Чэндлер, Маевский, 2017. С. 12). Система через функциональные струк-
туры постоянно осуществляет поиск таких норм и правил.
Именно благодаря институциональному содержанию, способности
вырабатывать и поддерживать нормы упорядоченного взаимодействия
элементов системы функциональные структуры нередко занимают клю-
чевые позиции в комплексном экономическом анализе. Мезоуровень как
уровень формирования структур «базируется на представлении об эконо-
мике как сложной самоорганизующейся системе. Здесь мезоуровень эко-
номики определяется как система устойчивых социально и материально
обусловленных структур взаимосвязей и правил совместного функциони-
рования составных частей экономи ческой системы, которые обеспечивают
ее воспроизводство и динамику развития в долгосрочной перспективе.
Поэтому исследования мезоуровня позволяют увидеть те особенности
структурного устройства экономики и механизмов ее развития, которые
не улавливаются в микро- и макроэкономике» (Кирдина-Чэндлер, 2017b.
С. 26). Точнее — в микро- и макроэкономическом анализе.
Институты — неотъемлемая часть мезоуровня, представленная
функциональными структурами. Но это далеко не весь мезоуровень

М. А . Дерябина / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 73—94
91
социально-экономической системы, который определяет целостность эндо-
генного процесса ее самоорганизации. Институты как функциональные
структуры живут и эволюционируют в пространственных и временных
структурах системы, их свойства взаимно перекрываются и дополняются,
создавая единое пространство ее самоорганизации и эволюции.
Исследование описанных структур самоорганизации социально-
экономических систем, помимо теоретического продвижения, имеет
и практическое значение. Оно помогает понять смысл свойств системы,
которые определяют направление и характер ее эволюции, а значит,
и границы возможного в реформировании. За каждым типом структур
стоят определенные свойства системы. Так, организацией производст-
венно-хозяйственных взаимодействий оперируют пространственные
структуры. Временные структуры помогают понять и адекватно уста-
новить вектор развития. Функциональные структуры поддерживают
единые и непротиворечивые нормы, правила и организационные фор-
мы эволюции системы (и ее элементов). Понятно, что анализировать
процессы и результаты самоорганизации следует по всей совокупности
возникающих новых свойств реформируемой системы.
***
Заявленный в России «рывок» в развитии, связанный со сменой
экономической модели, намечено пройти в исторически короткие сроки.
При этом контуры новой модели пока не во всем ясны. Для существенно-
го концептуального продвижения предстоит методологи чески осмыслить
не только эмпирический опыт мирового экономического прогресса, но
и особенности включения России в постиндустриальную экономику.
Пока следует признать, что у нас нет четкого представления о соотноше-
нии концептуальных подходов к решению поставленной задачи и инстру-
ментальных методов практических преобразований. Синергетическая
теоретическая парадигма, наверное, способна хотя бы отчасти прояснить
возможности и ограничения в решении этих проблем.
Опираясь на теоретические и методологические основания само-
организации, можно выделить некоторые объективные требования
к выработке общей концепции системного социально-экономического
реформирования в России. Прежде всего следует исходить из того, что
предполагаемую траекторию эволюции сложных социально-экономи чес-
ких систем невозможно задавать полностью произвольно. Резкий (тем
более насильственный) слом эндогенных процессов самоорганизации
неминуемо приведет к растрате ресурсов и потенциальной энергии
общества. Важно, чтобы традиционные российские монополистические
корпорации (иерархии) не препятствовали развитию свойственных ин-
новационному этапу сетевых форм координации и кооперации в реаль-
ном секторе, форм производственно-хозяйственных взаимодействий,
которые максимизируют потоки добавленной стоимости. Формирование
и поддержка новой траектории развития социально-экономической сис-
темы должны опираться на соответствующие структуры ее эндогенной
самоорганизации.

М. А . Дерябина / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 73—94
92
Список литературы / References
Бак П. (2017). Как работает природа: теория самоорганизованной критичности. М .:
URSS. [Bak P. (2017). How nature works. The science of self-organized criticality.
Moscow: URSS. (In Russian).]
Бранский В. П ., Пожарский С. Д. (2002). Социальная синергетика и акмеология.
Теория самоорганизации индивидуума и социума в свете концепции синергети-
ческого историзма. СПб.: Политехника. [Bransky V. P., Pozharsky S. D. (2002).
Social synergy and acmeology. The theory of self-organization of the individual
and society in the light of the concept of synergistic historicism. St. Petersburg:
Politechnika. (In Russian).]
Гуц А. К . (2 019). Время. Машина времени. Параллельные вселенные. М .: URSS.
[Guts A. K . (2019). Time. Time machine. Parallel universes. Moscow: URSS.
(In Russian).]
Дерябина М. А . (2018a). Экономика как система: поиск мезоуровня в рамках синер-
гетической парадигмы // Вестник Института экономики РАН. No 4. С. 9—18.
[Deryabina M. A . (2018a). Economics as a system: The search for the meso-
level within the synergetic paradigm. Vestnik Instituta Ekonomiki RAN, No. 4,
pp. 9—18. (In Russian).]
Дерябина М. А . (2 018 b). Методологические основания исследования мезоуровня
экономики как сложной системы // Журнал институциональных исследований.
Т. 10, No 3. С . 30—39. [Deryabina M. A . (2018b). Methodological foundations
of mesoeconomics as a complex system. Journal of Institutional Studies, Vol. 10,
No. 3, pp. 30—39. (In Russian).]
Дерябина М. А . (2018c). Самоорганизация: теоретические и методологические осно-
вания в оптике синергетической парадигмы // Общественные науки и совре-
менность. No 6 . С . 149—161. [Deryabina M. A . (2018c). Self-organization:
Theoretical and methodological foundations in the optics of the synergetic para-
digm. Obshchestvennye Nauki i Sovremennost, No. 6, pp. 149—161. (In Russian).]
Евстигнеева Л. П., Евстигнеев Р. Н. (2010). Экономика как синергетическая система.
М.: Ленанд. [Evstigneeva L. P., Evstigneev R. N . (2010). Economy as a synergetic
system. Moscow: Lenand. (In Russian).]
Евстигнеева Л. П ., Евстигнеев Р. Н . (2016). Стратегия экономи ческого развития
России: Теоретический аспект. М.: Ленанд. [Evstigneeva L . P., Evstigneev R. N .
(2016). Strategy of economic development of Russia. Theoretical aspect. Moscow:
Lenand. (In Russian).]
Занг В. - Б . (1999). Синергети ческая экономика. Время и перемены в нелинейной
экономи ческой теории. М .: Мир. [Zhang W.-B . (1999). Synergetic economics.
Time and change in nonlinear economics. Moscow: MIR. (In Russian).]
Кирдина-Чэндлер С. Г. (2017a). Эволюция социально-экономических систем на мезо-
уровне: пределы многообразия // Очерки по экономи ческой синергетике. М .:
ИЭ РА Н. С . 47—67. [Kirdina-Chandler S. G. (2017a). The evolution of socio-
economic systems at the meso-level: Limits of diversity. In: Essays on economic
synergetics. Moscow: IE RAS, pp. 47—67. (In Russian).]
Кирдина-Чэндлер С. Г. (2017b). Мезоуровень: новый взгляд на экономику? Науч-
ный доклад. М.: Институт экономики РАН. [Kirdina-Chandler S. G. (2017b).
The meso-level: A new look at economics? Working Paper. Moscow: IE RAS.
(In Russian).]
Кирдина-Чэндлер С. Г., Маевский В. И. (2017). Методологические вопросы анализа
мезоуровня в экономике // Журнал институциональных исследований. Т. 9,
No 3. С . 8—23. [Kirdina-Chandler S. G., Maevsky V. I. (2017). Methodological
issues of the meso-level analysis in economics. Journal of Institutional Studies,
Vol. 9, No. 3, pp.8—23. (In Russian).]
Клейнер Г. Б . (ред.) (2001). Мезоэкономика переходного периода: Рынки, отрасли,
предприятия. М.: Наука. [Kleiner G. B . (ed.) (2001). Mesoeconomy of transi-
tion period. Markets, branches and enterprises. Moscow: Nauka. (In Russian).]

М. А . Дерябина / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 73—94
93
Князева Е. Н., Курдюмов С. П. (2018). Основания синергетики: Синергетическое миро-
видение. М .: Книжный дом «Либроком». [Knyazeva E. H., Kurdyumov S. P. (2018).
Foundations of synergetics: Synergetic worldview. Moscow: Librokom. (In Russian).]
Николис Г., Пригожин И. (1979). Самоорганизация в неравновесных системах. М.:
Мир. [Nicolis G., Prigogine I. (1979). Self-organization in non equilibrium systems.
Moscow: Mir. (In Russian).]
Николис Г., Пригожин И. (2017). Познание сложного: введение. М.: Ленанд.
[Nicolis G., Prigogine I. (2017). Exploring complexity. An introduction. Moscow:
Lenand. (In Russian).]
Ореховский П. А . (2016). Концепт «фирмы» в свете «нового духа капитализма»:
Л. Болтански и Э. Кьяпелло: сети и новые классы // Общественные науки и сов-
ременность. No 4. С. 21—35. [Orekhovsky P. A . (2016). Concept of “the firm” in
light of “new spirit of capitalism”: L. Boltanski and E. Chiapello: Networks and new
classes. Obshchestvennye Nauki i Sovremennost, No. 4, pp. 21—35. (In Russian).]
Пилясов А. Н . (2011). Новая экономи ческая география (НЭГ) и ее потенциал для
изучения размещения производительных сил России // Региональные исследо-
вания. No 1 (31). С. 3—31. [Pilyasov A. N . (2011). New economic geography and its
contribution to the studies of placement of productive forces in Russia. Regionalniye
Issledovaniya, No. 1 (31), pp. 3—31. (In Russian).]
Пригожин И., Стенгерс И. (2014a). Порядок из хаоса. Новый диалог человека
с природой. М.: Editorial URSS. [Prigogine I., Stengers I. (2014a). Order out of
chaos. Moscow: Editorial URSS. (In Russian).]
Пригожин И., Стенгерс И. (2014b). Время. Хаос. Квант: К решению парадокса
времени. М.: Editorial URSS. [Prigogine I., Stengers I. (2014b). Time. Chaos.
Quantum. Moscow: Editorial URSS. (In Russian).]
Смородинская Н. В . (2015). Глобализированная экономика: от иерархий к сетевому
укладу. М .: ИЭ РА Н. [Smorodinskaya N. V. (2015). Globalized economy: From
hierarchy to network. Moscow: IE RAS. (In Russian).]
Смородинская Н., Катуков Д. (2017). Распределенное производство и «умная» по-
вестка национальных экономи ческих стратегий // Экономи ческая политика.
Т. 12, No 6. С . 72—101. [Smorodinskaya N., Katukov D. (2017). Dispersed model
of production and smart agenda of national economic strategies. Ekonomicheskaya
Politika, Vol. 12, No. 6, pp. 72—101. (In Russian).]
Хайдеггер М. (1997). Бытие и время. М .: Ad Marginem. [Heidegger M. (1997). Sein
und Zeit. Moscow: Ad Marginem. (In Russian).]
Хакен Г. (1980). Синергетика. М .: Мир. [Haken H. (1980). Synergetics. Moscow:
M i r. (In Russian).]
Хакен Г. (1985). Синергетика: иерархия неустойчивостей в самоорганизующихся
системах и устройствах. М .: Мир. [Haken H. (1985). Synergetics: Hierarchy of
instabilities in self-organizing systems and devices. Moscow: Mir. (In Russian).]
Хакен Г. (2014). Информация и самоорганизация: макроскопический подход к слож-
ным системам. М .: URSS; Ленанд. [Haken H. (2014). Information and self-
organization. A macroscopic approach to complex systems. Moscow: URSS; Lenand.
(In Russian).]
Хакен Г. (2015а). Синергетика: Принципы и основы. Перспективы и приложения.
Часть 1: Принципы и основы: Неравновесные фазовые переходы и самоорга-
низация в физике, химии и биологии. М .: URSS; Ленанд. [Haken H. (2015a).
Synergetic: Introduction and advanced topics. Part I. An introduction. Nonequi-
librium phase transitions and self-organization in physics, chemistry and biology.
Moscow: URSS; Lenand. (In Russian).]
Хакен Г. (2 015 b). Синергетика: Принципы и основы. Перспективы и приложения.
Часть 2: Перспективы и приложения: Иерархии неустойчивостей в само-
организующихся системах и устройствах. М.: URSS; Ленанд. [Haken H.
(2 015b). Synergetics: Introduction and advanced topics. Part II: Advanced top-
ics. Instability hierarchies of self-organizing systems and devices. M o s c ow : U R S S;
Lenand. (In Russian).]

М. А . Дерябина / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 73—94
94
Хиценко В. Е . (2014). Самоорганизация: элементы теории и социальные прило-
жения. М .: Книжный дом «Либроком». [Hitsenko V. E . (2014). Self- o rgani-
zation: Elements of the theory and social application. Moscow: Librokom.
(In Russian).]
Brezis E., K rugman P., Tsiddon D. (1993). Leapfrogging in international competition:
A theory of cycles in national technological leadership. American Economic Review,
Vol. 83, No. 5, pp. 1211—1219.
Gorodetskii V. I. (2012). Self-organization and multiagent systems: I. Models of multi-
agent self-organization. Journal of Computer and Systems Sciences International,
Vol. 51, No. 2, pp. 256—281.
Krugman P. (1979). Increasing returns, monopolistic competition, and international
trade. Journal of International Economics, Vol. 9, pp. 469—479.
Krugman P. (1987). The narrow moving band, the Dutch disease, and the competi-
tive consequences of Mrs Thatcher. Journal of Development Economics, Vol. 27,
pp. 41—55, 47.
Krugman P. (1991). Increasing returns and economic geography. Journal of Political
Economy, Vol. 99, No. 3, pp. 483—499.
Luhmann N. (1984). Soziale Systeme. Grundriss einer allgemeinen Theorie. Frankfurt
am Main: Suhrkamp.
Theoretical and methodological foundations of
self-organization of socio-economic systems
Marina A. Deryabina
Author affiliation: Institute of Economics, Russian Academy of Sciences
(Moscow, Russia). Email: deryabina.marina@rambler.ru
The article explores the category of self-organization from the standpoint of
a synergistic theoretical paradigm. An explanation of self-organization as a form
of the origin, existence and evolution of systems is given. The problems of self-
organization of socio-economic systems are specially considered. The features
of individual levels of self-organization of the system — macro-, meso-, and
microscopic — are revealed. The spatial, temporal and functional structures of
self-organization that are characteristic of a synergistic analysis of socio-economic
systems are studied, the features of self-organization within these structures are
shown. On the basis of the theoretical and methodological foundations of self-
organization, some objective requirements are formulated for the general concept
of systemic socio-economic reform in Russia.
Keywords: synergetics, self-organization, complex system, system evolution,
system structure.
JEL: B52, F63, L23, P00.

95
Вопросы экономики. 2019. No 7. С . 95—118.
Voprosy Ekonomiki, 2019, No. 7, pp. 9 5 —118 .
Д. Д. Катуков, В. Е. Малыгин,
Н. В. Смородинская
Фактор созидательного разрушения
в современных моделях и политике
экономического роста*
Рассматриваются место шумпетерианской идеи созидательного разру-
шения в эндогенных моделях роста и актуальность этой идеи для укреп-
ления национальной конкурентоспособности. Выявлено отличие моделей
шумпетерианского направления от модели Ромера. Проанализировано
современное понимание созидательного разрушения, в частности связь
этого процесса с динамизмом конкурентного вытеснения низкоэффектив-
ных фирм высокоэффективными, а старых технологий и продуктов —
инновационными. Подчеркнута важность поддержания динамического
баланса между стимулированием инновационной активности на уровне
компаний и мерами по созданию безбарьерной среды для эффективной
реаллокации ресурсов в масштабах экономики. На примере ряда раз-
витых и развивающихся стран показаны издержки недоиспользования
рыночных механизмов созидательного разрушения и риски политики
селективной поддержки исключительно быстрорастущих предприятий.
Сделан вывод, что без перезапуска механизмов созидательного раз-
рушения в российской экономике любые государственные усилия по
стимулированию инноваций и экономического роста могут оказаться
непродуктивными.
Ключевые слова: оборот фирм, инновационный тип роста, созидательное
разрушение, национальная конкурентоспособность, реаллокация ресурсов,
шумпетерианская теория роста, эндогенная модель Ромера.
JEL: L16, L25, O38, O40, O43.
Катуков Даниил Дмитриевич, м. н. с. Института экономики РАН (ИЭ РАН;
Москва)
;
Малыгин Вячеслав Евгеньевич, с. н . с . ИЭ РАН (Москва);
СмородинскаяНаталияВадимовна(smorodinskaya@gmail.com), к.э .н ., вед.н .с .
ИЭ РАН (Москва).
* Статья подготовлена в рамках государственного задания Центра инновационной эконо-
мики и промышленной политики Института экономики РАН на тему «Структурная модерни-
зация российской экономики в контексте формирования новой модели развития».
https://doi.org/10.32609/0042-8736-2019-7-95-118
© НП «Вопросы экономики», 2019

Д. Д. Катуков и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 95—118
96
Глобальное замедление роста
и «парадокс производительности»
К важнейшим последствиям глобального экономи ческого кризиса
2007—2009 гг. мировая литература относит так называемую «новую
нормальность» (new normal) — вступление ведущих экономик мира
и соответственно всей мировой экономики в долгосрочный период
слабой динамики по сравнению с предшествующими десятилетиями.
Причины возникновения этого тренда стали предметом острой поле-
мики среди экономистов разных направлений.
С одной стороны, Л. Саммерс (Summers, 2015) и его сторонники
оживили сформулированную еще в конце 1930-х годов концепцию ве-
ковой стагнации: отталкиваясь от кейнсианских идей, они доказывают,
что в основе нынешнего замедления роста в США и Европе лежит,
главным образом, угасание инвестиционного спроса, так что для пере-
запуска механизмов роста требуются традиционные меры — наращи-
вание частных инвестиций в экономику и государственных вложений
в инфраструктуру. С другой стороны, многие экономисты оспаривают
эту точку зрения, увязывая глобальный феномен долговременной
экономической стагнации со своеобразием влияния технологического
прогресса на динамику совокупной факторной производительности
(СФП) в национальных экономиках1. По логике вещей, стремитель-
ное распространение цифровых и информационных технологий в кон-
це XX — начале XXI в. должно приводить к многократному росту
производительности (OECD, 2017b) и, как следствие, к ускорению
экономического роста. Причем в наибольшем выигрыше должны ока-
заться развитые страны как наиболее передовые в технологическом
отношении. Однако статистика развитых стран свидетельствует, во-
первых, о беспрецедентно низких по меркам предыдущего столетия
темпах роста СФП и ВВП в последние 10—15 лет, а во-вторых, — о так
называемом «парадоксе производительности» в 2010-е годы, когда
бурное внедрение этими странами новых технологий сопровождалось
затуханием роста СФП вместо ее ожидаемого подъема (табл. 1).
В развивающихся странах, находящихся дальше от глобальной
технологической границы, чем развитые, парадокс производительно-
сти не столь заметен. Но проблема замедления экономик ряда стран
с формирующимися рынками, еще недавно выступавших локомотивами
роста мировой экономики, также находится с 2010-х годов в центре эко-
номического дискурса (OECD, 2015). Более того, многие европейские
страны с догоняющим развитием, которые ранее успешно сближались
1 Под производительностью обычно понимают отношение величины совокупного выпуска
к величине совокупных затрат. Понятие СФП экономики, впервые введенное в 1950-е годы
Р. Солоу, соотносит выпуск страны с величиной ее затрат на труд и капитал (в модели Солоу
этот показатель измерялся как разность между динамикой выпуска и суммарной динамикой
затрат). В отличие от СФП, понятие производительности труда (отношение выпуска только
к затратам на трудовые ресурсы) считается частичным показателем производительности. В по-
следние годы используется наиболее полный показатель многофакторной производительности
(multifactor productivity), где выпуск страны соотносится с ее суммарными затратами на капи-
тал, труд, энергию, сырье и промежуточные услуги (система отраслевых счетов экономического
роста KLEMS).

Д. Д. Катуков и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 95—118
97
со своими более развитыми соседями по уровню производительности
и благосостояния, оказались после глобального кризиса 2007—2009 гг.
в «ловушке среднего дохода» (доход в интервале между одной третью
и двумя третями от уровня США), столкнувшись с резким торможе-
нием роста производительности (EBRD, 2017).
Основной спор относительно факторов глобального замедления
роста сосредоточился на степени влияния новых технологий на уро-
вень СФП в национальных экономиках. Одной из популярных точек
зрения (Cowen, 2011; Gordon, 2016) стало предположение о том,
что все революционные для человечества технологические открытия
(электричество, двигатель внутреннего сгорания, вычислительная
техника и др.) остались в прошлом, так что в ближайшие 25 лет
динамика СФП в развитых странах составит не более 0,4% в год,
обрекая тем самым мировую экономику на дальнейший медленный
рост. Другие экономисты, наоборот, доказывают, что парадокс про-
изводительности объясняется лишь несовершенством статисти ческих
измерений (Ahmad, Schreyer, 2016; Mokyr, 2018), недоучетом до-
полнительной стоимости, создаваемой новыми отраслями и видами
экономи ческой деятельности2. Пытаясь оценить полезный эффект
от использования искусственного интеллекта и прочих новейших
технологий, эта группа экономистов прогнозирует ежегодный рост
СФП в развитых странах на уровне не менее 2% в год (Brynjolfsson,
McAfee, 2014).
Пессимистичный или, напротив, оптимистичный взгляд на от-
дачу от новых технологий скорее тяготеет к моделям экзогенного
роста 1950—1960-х годов, чем рассматривает инновационное развитие
и связанный с ним уровень СФП в экономике как результат собст-
венных усилий страны, как это вытекает из современных моделей
эндогенного роста. ОЭСР (OECD, 2015) считает ключевой причиной
замедления роста производительности, порождающего пониженную
2 Последние эконометрические исследования (Byrne et al., 2016; Syverson, 2017) по-
казывают, что гипотеза об изъянах статистических измерений едва ли способна объяснить
замедление темпов роста СФП в развитых странах.
Таблица 1
Среднегодовая динамика ВВП и СФП в развитых странах,
1890—2015 гг. (в %)
Страна
1890—
1913
1913—
1950
1950—
1975
1975—
1995
1995—
2005
2005—
2015
США
ВВП
3,8
3,3
3,5
3,2
3,4
1,4
СФП
1,3
2,5
1,8
1,1
1,8
0,6
Великобритания
ВВП
1,7
1,3
2,9
2,4
3,0
1,0
СФП
0,5
1,2
1,8
1,8
1,6
– 0,1
Страны еврозоны
ВВП
2,4
1,0
5,1
2,5
2,0
0,6
СФП
1,4
1,2
3,6
1,8
0,7
0,2
Япония
ВВП
2,5
2,2
8,2
3,7
1,1
0,5
СФП
0,5
0,7
4,4
1,7
0,9
0,4
Источник: Bergeaud et al., 2017.

Д. Д. Катуков и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 95—118
98
динамику мировой экономики, растущие затруднения экономических
агентов с доступом к рынкам и ресурсам, в частности, пробуксовку
механизма диффузии технологий и знаний в масштабах экономик.
Действительно, из современной концепции национальной конкуренто-
способности, восходящей к «модели алмаза» М. Портера (Porter
et al., 2 0 0 8), следует, что рост СФП, определяющий устойчивость
роста подушевого ВВП, зависит не столько от свойств технологий,
сколько от качества экономической среды, где они создаются и ис-
пользуются. В свою очередь, экономическая среда, благоприятст-
вующая распространению и эффективному применению новых
технологий, во многом определяется успешной работой рынков по
эффективной реаллокации ресурсов — их постоянному перемеще-
нию к относительно более продуктивным видам деятельности и бо-
лее производительным экономическим агентам (Decker et al., 2 017).
Это значит, что парадокс производительности вызван во многом
слабым функционированием рыночного механизма созидательно-
го разрушения (creative destruction), при котором, согласно идеям
Й. Шумпетера (Schumpeter, 1942), процессы создания нового и бо-
лее производительного сопровождаются конкурентными процессами
вытеснения старого и менее эффективного. Недостаточная эффек-
тивность реаллокации ресурсов и слабая динамика распространения
инноваций относительно вызовов технологической революции могут
сдерживать рост производительности даже в условиях интенсивного
технологи ческого прогресса.
По мысли Шумпетера, процесс созидательного разрушения, ле-
жащий в основе зарождения инноваций, протекает на уровне индиви-
дуальных экономических агентов. Поэтому еще в начале 1940-х годов
он подчеркивал, что экономистам важно сконцентрировать внимание
на микроуровне экономических систем: межотраслевое распределение
ресурсов происходит в экономике через взаимодействие конкретных
фирм, и именно этот, межфирменный формат распределения оказывает
решающее влияние на экономический рост (Schumpeter, 1942).
К XXI в. описанная Шумпетером модель создания инноваций эво-
люционировала от уровня отдельной фирмы-производителя до сложной
сетевой модели, при которой инновации создаются коллективными уси-
лиями разных экономических агентов, образующих экосистему сетевых
связей, или инновационную экосистему (Smorodinskaya et al., 2 017).
Однако влияние эффективной межфирменной реаллокации ресурсов
на агрегированную производительность и конкурентоспособность эко-
номики не только не утратило своего значения, а даже усилилось.
Ключевая роль этого фактора в обеспечении устойчивого роста на
базе инноваций нашла отражение в современных моделях эндогенного
роста, синтезирующих теорию отраслевых рынков с шумпетерианской
идеей созидательного разрушения3.
3 Современная теория отраслевых рынков (industrial organization) подтверждает, что
национальная конкурентоспособность зависит от конкурентоспособности национальных фирм,
а последняя в значительной мере определяется спецификой отрасли или сектора, в которых
данная фирма оперирует (McGahan, Porter, 1999).

Д. Д. Катуков и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 95—118
99
Фактор созидательного разрушения
в моделях эндогенного роста
Модель экзогенного экономического роста Солоу (Solow, 1956),
лежащая в основе традиционной неоклассической теории, не связана
с идеей созидательного разрушения. В ней достижение устойчивого
роста объясняется двумя способами — за счет наращивания экономи-
кой доступа к новым ресурсам (экстенсивный рост) или путем более
эффективного использования уже имеющихся (интенсивный рост).
В соответствии с производственной функцией Кобба—Дугласа эта мо-
дель объясняет темпы экономического роста исходя из показателей
динамики роста трудовых ресурсов и износа основного капитала, а так-
же с учетом динамики применения новых технологий, повышающих
в равной степени отдачу от использования труда и капитала. При этом
обновление технологий рассматривается в данной модели как внешний
по отношению к экономической системе фактор — он не зависит ни
от усилий экономических агентов, ни от мер государственной эконо-
мической политики.
Модель Солоу позволила сформулировать простые и ясные пра-
вила политики стимулирования роста, основанной на расширении ин-
вестиций в основной капитал: на протяжении нескольких десятилетий
считалось, что оптимальный темп накопления основного капитала
способен вывести экономику на устойчивую и предсказуемую траек-
торию роста. Однако к концу XX в. традиционное представление
о связи устойчивости роста с непрерывным расширением инвести-
ций стало противоречить эмпирическим данным. Стало очевидно, что
темпы экономического роста и величина среднедушевого ВВП зависят
не столько от объемов и экстенсивного прироста труда и капитала,
сколько от уровня и динамики СФП, то есть устойчивый рост всегда
рост интенсивного типа (Easterly, Levine, 2001).
Поиск путей наращивания СФП привел к появлению моделей
эндогенного роста. В них технологический прогресс рассматривается
как внутренний фактор экономической деятельности (подлежащий
непосредственному включению в модель), знания и инновации — как
специфический продукт, создаваемый в секторе научных исследований
и разработок (сектор R&D), а производство знаний и инноваций — как
объект целенаправленных стимулирующих воздействий со стороны
бизнеса и государства.
Первая эндогенная модель, демонстрирующая эффект трансфор-
мации прироста знаний (инвестиций в сектор R&D) в прирост ВВП,
была предложена в начале 1990-х годов П. Ромером (Romer, 1990),
получившим впоследствии (2018 г.) Нобелевскую премию (Замулин,
Сонин, 2019). В данной модели ключевым фактором экономического
роста выступают инновации, которые имеют два специфических свойст-
ва: во-первых, они неконкурентные (non-rival), во-вторых, — частично
исключаемые (partially excludable) ресурсы, то есть доступны только
ограни ченному кругу пользователей. Первое свойство, вытекающее из
природы знаний, обеспечивает перелив технологий между экономиче-
скими агентами и создает в экономике положительные экстерналии:

Д. Д. Катуков и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 95—118
100
исследовательские разработки и технологии передаются от фирмы
к фирме и от отрасли к отрасли, что повышает общий технологиче-
ский уровень экономики и ведет к постоянному созданию новых про-
дуктов, увеличивая их разнообразие. Второе свойство, реализуемое
через защиту интеллектуальной собственности (например, посредством
патентов), обеспечивает обладателям инноваций эффект временной
монополии (краткосрочную монопольную ренту), что стимулирует част-
ные инвестиции в сектор R&D. В свою очередь, инвестиции в сектор
R&D ведут к инновациям, расширяющим разнообразие оборудования
и промежуточной продукции (товаров и услуг), используемых в ходе
производства, что углубляет разделение труда, повышая производи-
тельность на уровне отдельных фирм, а как следствие — агрегирован-
ную СФП на уровне экономики в целом.
Преимущество модели Ромера — в возможности ее расширения,
включения в анализ дополнительных факторов и эффектов, влия-
ющих на динамику экономического роста4. Однако даже при этом
преимуществе она не в состоянии в полной мере описать механизмы
инновационного типа роста (innovation-driven growth). Акцент в ней
сделан на процессах создания нового (рост разнообразия инноваций),
а не вытеснения старого, то есть не учитываются характерные для
инновационного развития механизмы созидательного разрушения.
В последующих моделях эндогенного роста, относимых к шумпете-
рианским, этот пробел был восполнен.
Шумпетерианские модели эндогенного роста представлены
моделями Агийона—Хоуитта (Aghion, Howitt, 1992) и Гроссмана—
Хелпмана (Grossman, Helpman, 1991), разработанными в начале
1990-х годов, а также всем последующим циклом улучшенных и моди-
фицированных версий этих моделей (Aghion, Howitt, 1998), вплоть
до самых современных (Acemoglu et al., 2 018; Akcigit, Kerr, 2018).
Данные модели объединены в литературе в интегрированное понятие
шумпетерианской теории роста, поскольку устойчивый рост эконо-
мики в них связывается не только с общим повышением ее техноло-
гического уровня в ходе создания и перелива новых технологий (как
в модели Ромера), но и с вытеснением старых фирм и продуктов более
технологичными: каждая фирма, создавшая новую технологию, вы-
тесняет с рынка фирму, производящую морально устаревший продукт
(Замулин, Сонин, 2019). Инновационный тип роста реализуется в этих
моделях через эффективную реаллокацию ресурсов и технологий —
механизм их межфирменного и межотраслевого перелива, ведущий
к росту агрегированной производительности на уровне экономики
в целом (productivity-enhancing reallocation) (G r i fell-Tatjé et al., 2018).
Модель А гийона—Хоуитта и последующие шумпетерианские мо-
дели роста построены на следующих теоретических предпосылках
(Aghion et al., 2015).
4 Впоследствии экономисты включили в модель Ромера фактор внешнеэкономической
открытости (Grossman, Helpman, 1991), а также фактор международной диффузии техноло-
гий, способствующий конвергенции национальных экономик по уровню среднедушевого ВВП
(Barro, Sala-i-Martin, 1995).

Д. Д. Катуков и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 95—118
101
1. Инновационная активность бизнеса выступает непосредствен-
ным и ключевым фактором производства, который повышает техно-
логический уровень экономики и ее агрегированную производитель-
ность. Характер используемых страной инноваций меняется по мере
ее приближения к мировому технологическому уровню, то есть к гло-
бальной технологической границе (technological frontier)5. Сначала
национальные компании могут повышать производительность, ими-
тируя передовые импортные технологии и вытесняя с рынка компа-
нии с архаичными технологиями и продуктами; затем им требуются
собственные улучшающие технологии; по достижении глобальной
границы — исключительно радикальные инновации, то есть созда-
ние принципиально новых продуктов, которых еще нет не только на
местном, но и на мировом рынке. Поскольку под влиянием глобальной
конкуренции технологическая граница постоянно сдвигается вперед,
для поддержания длительного устойчивого роста стране необходимо
освоить режим непрерывного производства радикальных инноваций.
2. Наращивание агрегированной производительности экономики,
лежащее в основе ее устойчивого роста, обеспечивают два фактора:
—
рост индивидуальной производительности фирм за счет внед-
рения инноваций;
—
сокращение различий в уровнях производительности фирм за
счет возрастания в рамках отраслей, а затем и в масштабах экономики
доли наиболее инновационных компаний, способных достигать гло-
бальной технологической границы.
3. Для роста производительности на уровне фирм и появлени я
в стране радикальных инноваций государство должно стимулировать
частную инновационную активность. Конкретные стимулы варьируют
по странам (в зависимости от уровня развития, институциональных
условий и др.), а инструменты инновационной политики включают
широкий спектр мер — от традиционных (защита прав на интел-
лектуальную собственность, налоговые послабления в сфере R&D
и т. п.) до более современных и сложных, связанных с трансгранич-
ной кооперацией и встраиванием в глобальные стоимостные цепочки
(Смородинская, Катуков, 2017).
4. Для сокращения различий в уровнях производительности фирм
и продвижения экономики к глобальной технологической границе не-
обходима эффективная реаллокация ресурсов (капиталов, рабочей
силы, технологий и др.) от менее производительных компаний и ви-
дов деятельности к более инновативным и перспективным. В основе
эффективной реаллокации лежит рыночный процесс созидательного
разрушения, связанный с конкурентным замещением старых, менее
оптимальных технологий и ресурсов новыми, более современными и ка-
5 Под технологической границей в литературе обычно понимают уровень агрегирован-
ной производительности, позволяющий стране достигать наиболее высокой величины средне-
душевого ВВП. Процентное соотнесение этого уровня к аналогичному показателю в экономике
США позволяет получить грубую, общую оценку отставания данной страны от глобальной
технологической границы. Для оценки технологической границы на уровне конкретных от-
раслей используются микроданные по 5—20% наиболее производительных фирм в отрасли
(Andrews et al., 2015).

Д. Д. Катуков и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 95—118
102
чественными. Центральным механизмом и индикатором созидатель-
ного разрушения выступает рыночная динамика оборота фирм (firm
dynamics) — интенсивность процесса образования и выхода на рынок
новых фирм, их дальнейшего роста и последующего ухода с рынка.
В более широкой трактовке этот показатель отражает динамизм вытес-
нения с рынков убыточных или менее производительных предприятий,
имеющих морально устаревшие технологии, продукты или практики,
высокодоходными или более производительными фирмами (включая
стартапы с радикальными инновациями и быстрорастущие фирмы).
5. Для интенсивной динамики оборота фирм и реализации преиму-
ществ созидательного разрушения государство должно поддерживать
не только свободу конкуренции, но и благоприятную для инноваций
среду, которая характеризуется двумя взаимосвязанными параметрами:
—
скорость протекания рыночных обменов и динамизм оборота
всех видов ресурсов в экономике (turnover rate);
—
отсутствие внутри- и межотраслевых барьеров для свободного
перелива ресурсов между фирмами с разным уровнем производитель-
ности.
В итоге считается, что именно динамика оборота фирм оказывает
решающее влияние на эффективность реаллокации ресурсов, а соот-
ветственно и на устойчивость экономического роста на базе инноваций
(Aghion et al., 2015).
Шумпетерианские модели широко используются для оценки и со-
поставления потенциала роста национальных экономик. Например,
экономисты Европейского банка реконструкции и развития (ЕБРР)
используют показатели уровня рыночной конкуренции и динамики
оборота фирм в переходных экономиках для анализа воздействия ры-
ночных стимулов на инновационную активность местных компаний,
а затем, сопоставляя эти данные с рядом стилизованных фактов о ди-
намике оборота фирм, дают странам рекомендации о смене приоритетов
в экономическом курсе на том или ином этапе развития (EBRD, 2017).
За последние 20 лет накопились эмпирические свидетельства вы-
сокой степени влияния процесса созидательного разрушения на эко-
номический рост — как в развитых, так и в развивающихся странах.
Так, по некоторым оценкам, в Китае после его вступления в ВТО
в 2001 г. фактор ускорения динамики оборота фирм и соответственно
возросшей эффективности реаллокации ресурсов внес доминирующий
вклад (72%) в повышение агрегированной производительности (Brandt
et al., 2012). Напротив, ослабление механизмов созидательного разру-
шения и эффективной реаллокации приводит к постепенному сниже-
нию достигнутого уровня производительности, что подтверждается на
примере даже такой развитой экономики, как США (Alon et al., 2018).
Воздействие механизмов созидательного разрушения
на производительность экономики
Как следует из шумпетерианских моделей, для роста агрегиро-
ванной производительности экономики недостаточно наращивать про-

Д. Д. Катуков и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 95—118
103
изводительность на уровне фирм — важно не допускать существенных
межфирменных расхождений в уровнях производительности в рамках
отраслей, то есть появления внутриотраслевых разрывов. Б олее т ого,
необходимо не просто выравнивать эти индивидуальные показатели,
а постоянно повышать долю высокопроизводительных фирм, снижая
долю низкопроизводительных, и тем самым выводить каждую отрасль на
более высокий агрегированный уровень. Именно на решение этой задачи
работают рыночные механизмы созидательного разрушения: эффектив-
ная межфирменная реаллокация ресурсов сокращает внутриотраслевые,
а затем и межотраслевые разрывы в пользу лучших игроков, что в итоге
не только приближает экономику к глобальной технологической границе,
но и обеспечивает ей устойчивый рост (Grifell-Tatjé et al., 2 018).
Внутриотраслевые разрывы выступают важнейшим признаком
фрагментированной экономической среды — ключевого препятст-
вия не только для динамичной диффузии инноваций в масштабах
экономики, но и для успешного выхода национальных фирм на гло-
бальные экспортные рынки (Melitz, 2003). Сегодня такие разрывы
в разной степени характерны для многих развитых и развивающихся
экономик. Так, в США в среднем по отраслям наблюдается двукрат-
ная разница в уровне производительности между фирмами верхнего
и нижнего дециля (Syverson, 2004). Для таких развивающихся стран,
как Китай и Индия, эта разница достигает пятикратной величины
(Hsieh, Klenow, 2009). А в России соответствующие разрывы между
20% лучших и 20% худших предприятий (в среднем по промышлен-
ным отраслям) 10- и 20-кратные, причем лучшие 20% промышленных
предприятий работают в 2,5—3 раза эффективнее, чем данная отрасль
в среднем (Голикова и др., 2 0 07). На рисунке 1 схематично показаны
Типовые паттерны дисперсии производительности фирм
и их влияния на близость экономики к глобальной технологической границе
Источник: OECD, 2015.
Рис. 1

Д. Д. Катуков и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 95—118
104
типовые паттерны дисперсии индивидуальных уровней производитель-
ности фирм (в рамках той или иной отрасли) и влияние этих межфир-
менных различий (издержек фрагментированной среды) на уровень
агрегированной производительности всей экономики с точки зрения
ее положения относительно глобальной технологической границы.
Как видим, каждая страна имеет свою национальную технологиче-
скую границу, что отражает наивысшую индивидуальную производи-
тельность фирм. Выход компаний той или иной отрасли на глобальную
границу делает их глобальными технологическими лидерами (frontier
firms), что совмещает национальную границу с глобальной. Однако
под влиянием глобальной конкуренции и радикальных инноваций
глобальная технологическая граница на уровне отраслей постоянно
сдвигается. Поэтому состав фирм-лидеров характеризуется высокой
волатильностью. Так, в странах ОЭСР только 20% фирм-лидеров,
имеющих уровень производительности в 4—5 раз выше среднего, спо-
собны удерживать свое положение на глобальной границе в течение
пяти лет, а приблизительно половина таких фирм теряют свое лидер-
ство ежегодно (Andrews et al., 2015). Схожие процессы происходят
и в развивающихся экономиках: появление здесь фирмы-лидера в той
или иной отрасли сдвигает вперед национальную технологическую
границу, создавая конкурентные стимулы к инновациям для менее
производительных фирм (EBRD, 2017).
На рисунке 1 страна А имеет низкие внутриотраслевые разрывы —
здесь нет фирм-лидеров, а большинство компаний сконцентрированы
вокруг средней индивидуальной производительности, что удерживает
страну по уровню агрегированной производительности на отдалении от
глобальной границы. Страна B имеет низкие внутриотраслевые разры-
вы — здесь также нет фирм-лидеров, а производительность большинства
компаний также сконцентрирована на одном уровне, причем он заметно
ниже, чем в стране А, что делает экономику еще более удаленной от
глобальной границы. Страна С имеет высокие внутриотраслевые разры-
вы — в ней присутствуют группа высокопроизводительных фирм и даже
ряд фирм-лидеров, достигших глобальной границы, но остальные ком-
пании составляют растянутый убывающий ряд производительности до
уровня самых отстающих, что удерживает страну на том же отдалении
от глобальной границы, которое характерно для низкопроизводитель-
ной экономики страны B. В итоге, несмотря на ряд технологических
прорывов, страна С сильнее других страдает от издержек фрагменти-
рованной среды в плане реализации своего конкурентного потенциала.
Это происходит потому, что действие созидательного разрушения в стра-
не С ослаблено недостаточной для ее технологических возможностей
динамикой оборота фирм: небольшое число компаний смогли здесь
вырваться в глобальные лидеры, но подавляющее большинство фирм
остаются низкоэффективными и не уходят с рынка.
Иными словами, экономика с заметным числом высокопроизводи-
тельных фирм (страна C) может демонстрировать тот же пониженный
уровень агрегированной производительности, что и экономика с пре-
обладанием низкоэффективных (страна B), просто потому, что у первой
более высокие внутриотраслевые разрывы, чем у второй. Это значит,

Д. Д. Катуков и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 95—118
105
что даже если две страны (B и C) выглядят одинаково с точки зрения
достигнутых агрегированных показателей, они могут различаться по
своему технологическому и инновационному потенциалу. Поэтому опти-
мальная политика поддержания устойчивого роста должна строиться
с у четом не только агрегированных показателей производительности,
но и индивидуальных, а также самого паттерна дисперсии этих
индивидуальных показателей в рамках отраслей. Применительно
к странам B и C такая политика будет принципиально разной: если
в первом случае приоритетную роль играет стимулирование частных
инвестиций в инновации, то во втором случае такое стимулирование
будет иметь ограниченный эффект — здесь прежде всего нужно улуч-
шать экономическую среду для запуска механизмов созидательного
разрушения. И наоборот: перед странами с разными уровнями агреги-
рованной производительности (A и B) может стоять одна и та же задача
в области наращивания конкурентоспособности, связанная с продвиже-
нием национальных компаний к глобальной технологической границе.
Без учета паттерна распределения фирм по уровню производитель-
ности политика наращивания национальной конкурентоспособности
может оказаться безрезультатной — усилия и средства государства
будут распыляться на поддержку множества бесперспективных эко-
номических агентов и видов деятельности, а преимущества рыночных
механизмов созидательного разрушения в поддержке инновационного
процесса останутся нереализованными. Причем наряду с устранением
очевидных барьеров для более эффективной реаллокации ресурсов
странам требуются специальные и часто новаторские подходы.
Яркий пример сложности выбора оптимальных мер — так называемый «испан-
ский парадокс». В 2000—2009 гг. в Испании наблюдался устойчивый рост конку-
рентоспособности, выраженный в усилении ее экспортных позиций на мировых
рынках. Однако в реальности ее агрегированная производительность, рассчитанная
как затраты труда на единицу выпуска, в данный период падала. Этот парадокс
объясняется разновекторной динамикой производительности на уровне фирм: у ком-
паний, которые уже стали экспортерами, войдя в глобальные стоимостные цепочки,
производительность росла, а у остальных компаний она, наоборот, снижалась (Crespo
Rodríguez et al., 2012).
Другой пример — современная Венгрия, где образовалась не просто фрагмен-
тированная, а двухполюсная экономика. В западных регионах, где национальные
компании сумели интегрироваться в глобальные цепочки и экономику ЕС (в частно-
сти, в автомобильной промышленности), растет инновационная активность и уровень
доходов, а в восточных регионах предприятия продолжают инерционное развитие на
основе устаревших технологий, что консервирует отсталость и бедность (European
Commission, 2017).
Эти примеры подтверждают логику шумпетерианского подхода
в отношении открытия экономики: ускорение роста национальных ком-
паний связано со стимулированием их ориентации на международные
проекты, а не с их протекционистской защитой. Не менее наглядным
подтверждением преимуществ такой ориентации служит опыт компа-
ний Индии, Мексики, Туниса и других догоняющих экономик (Grover
Goswami et al., 2018). О том же свидетельствует и практика современ-
ной России. Согласно исследованию экономистов НИУ ВШЭ (Симачев
и др., 2019), в российской обрабатывающей промышленности ряд

Д. Д. Катуков и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 95—118
106
быстрорастущих фирм-газелей отличается от типичных предприятий
стратегией большей внешней открытости — они активнее встраиваются
в глобальные цепочки по линии импорта деталей и компонентов (вместо
закупки готового оборудования или технологий), что обеспечивает им
более успешную экспортную активность на рынках дальнего зарубежья.
Важно учитывать, что зависимость инновационной деятельнос-
ти бизнеса от уровня конкуренции нелинейна (Aghion et al., 2 0 05).
В развитых странах или отраслях, где число высокопроизводитель-
ных фирм превосходит число отстающих, появление новых фирм-
конкурентов, близких к глобальной границе, побуждает остальных
игроков усиливать инновационную активность для сохранения доли
рынка. А в развивающихся странах или отраслях, где доминируют
низкопроизводительные игроки, появление на рынке новых фирм-лиде-
ров может вести к снижению инновационной активности со стороны
укоренившихся компаний — в силу отсутствия перспектив достиже-
ния технологической границы даже при дорогостоящих инвестициях
в новое оборудование или разработки (EBRD, 2017).
Политика роста на базе инноваций
с позиций шумпетерианской теории роста
С точки зрения дизайна и способов реализации национальных
экономических стратегий шумпетерианская теория роста противо-
поставляет себя как кейнсианскому подходу (активное государственное
вмешательство в рынки), так и неоклассическому (политика laissez-
faire). Подчеркивая важную роль государственных инвестиций в сектор
R&D и национальную систему образования, шумпетерианские модели
одновременно предостерегают правительства от массированных госу-
дарственных вложений в производственные секторы, поскольку такие
вложения чреваты вытеснением частных инвестиций, нарушением ра-
боты конкурентных рынков по оптимальному распределению ресурсов
и, как следствие, консервацией технологической отсталости страны.
Для поддержания инновационной активности и эндогенных факторов
роста страна должна иметь не минимальное (как у неоклассиков) и не
доминирующее (как у кейнсианцев), а «умное» государство. Та ко е г о с у-
дарство не только поддерживает свободу конкуренции, предотвращая
монополизацию рынков, но и устраняет любые возникающие в экономике
барьеры (административные, институциональные, инфраструктурные
и др.), способные затормозить эффективную реаллокацию ресурсов и от-
рицательно сказаться на экономическом росте (Aghion, Roulet, 2014)6.
6 Следует отметить, что шумпетерианская теория пока не затрагивает принципиально
новой функции «умного» государства, которая получила отражение в национальных экономи-
ческих стратегиях с 2000-х и особенно 2010-х годов. Речь идет о стимулировании инноваций
через стимулирование сетевых процессов, в частности, за счет развития интерактивной меж-
фирменной кооперации в рамках кластерных сетей и на уровне межкластерных взаимодействий.
Задача устранить барьеры для лучшей реаллокации (и особенно для перелива знаний) попадает
здесь в более сложный контекст экосистемной перестройки производственного ландшафта
(Смородинская и др., 2015; Смородинская, Катуков, 2017).

Д. Д. Катуков и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 95—118
107
Как вытекает из шумпетерианской теории, в современной эко-
номике любого масштаба (от национальной до мировой) действу-
ют два мощных драйвера роста, которые генерируют структурные
и технологические сдвиги, влияющие на динамику агрегированной
производительности. Первый драйвер — это рост индивидуальной
производительности фирм в рамках отраслей, второй — эффектив-
ная межфирменная реаллокация ресурсов как внутри отраслей, так
и между отраслями (Grifell-Tatjé et al., 2018). Причем, как показывают
расчеты (Миронов, Коновалова, 2019), в развитых и развивающихся
экономиках влияние эффектов внутриотраслевой реаллокации на рост
агрегированной производительности в последние 20—30 лет стало
значительно заметнее, чем межотраслевой.
На основании этого подхода доклады МВФ (Adler et al., 2017)
и Всемирного банка (Grover Goswami et al., 2018) показывают, что
для выхода на режим устойчивого экономического роста стране необ-
ходимо иметь два пакета стимулирующих мер: во-первых, поддер-
живать инновационную активность бизнеса (в части как создания,
так и применения инноваций) в целях роста производительности на
уровне фирм, во-вторых, поддерживать благоприятную экономическую
(и прежде всего институциональную) среду для действия механиз-
мов созидательного разрушения (динамики оборота фирм), устраняя
барьеры для эффективной реаллокации (рис. 2).
Что касается первого пакета стимулов, то с точки зрения шумпе-
терианских моделей, уровень инновационной активности бизнеса есть
результат долгосрочных инвестиций в сектор R&D, физический и чело-
веческий капитал — частных и государственных. При этом исходными
стимулами для частных инвестиций в инновации выступают свобода ры-
ночной конкуренции и вышеупомянутый эффект временной монополии.
Что касается второго пакета, то задача создания благоприятной
экономической среды для лучшей реаллокации ресурсов и оптими-
зации инновационных процессов одинаково актуальна сегодня и для
Динамический баланс стимулирующих мер
на микроуровне в политике роста
Источник: составлено авторами по: Adler et al., 2017; Grover Goswami et al., 2018.
Рис. 2

Д. Д. Катуков и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 95—118
108
передовых стран, и для стран с догоняющим развитием. В современных
условиях даже самая передовая технологическая стратегия, заимст-
вующая лучшие мировые практики, не может компенсировать стране
слабости институциональной среды и механизмов созидательного раз-
рушения, в частности, пробуксовки или замедления процессов очище-
ния рынков от неэффективных компаний, ограничивающих потенциал
роста агрегированной производительности.
Оба драйвера роста экономики (рост производительности фирм
и эффективная реаллокация) взаимосвязаны и взаимозависимы: именно
их сочетание ведет к технологическим обновлениям и подъему агреги-
рованной производительности. Однако, как показано на рисунке 2,
с точки зрения эффективной экономической политики важно найти
динамический баланс в системе государственной поддержки этих
процессов — обеспечить оптимальное соотношение между мерами сти-
мулирования инновационной активности бизнеса и мерами улучшения
среды для более эффективной реаллокации. На каждом конкретном
этапе развития экономики этот баланс будет меняться, но перекос в ту
или иную сторону может затормозить рост агрегированной производи-
тельности или снизить ее уровень по сравнению с достигнутым.
Шумпетерианские модели также позволяют обозначить важные
для экономической политики риски торможения роста, возникающие
в современных условиях на стадии приближения страны к глобаль-
ной технологической границе. Как подтвердила мировая практика,
на этой стадии экономический рост становится более чувствительным
к следующим факторам (Aghion et al., 2015):
—
продуктивность обновления технологий и наличие радикаль-
ных инноваций (по сравнению с улучшающими и имитационными,
характерными для более ранних стадий развития);
—
качество человеческого капитала и наличие передовой системы
образования для подготовки научно-исследовательских кадров;
—
степень открытости экономики и либерализации рынков (в отно-
сительно менее открытых и более зарегулированных экономиках темпы
торможения выше);
—
размер сложившихся барьеров для входа на рынок новых фирм
и ухода старых.
Другими словами, чем выше технологический уровень страны,
тем тоньше должны быть инструменты поддержания конкурентных
преимуществ, тем лучше должна быть работа рынков по переливу зна-
ний и технологий, тем динамичнее должен быть оборот фирм. Можно
предположить, что для восстановления динамики роста СФП, наблю-
давшейся до начала XXI в., нынешним странам-лидерам необходимы
системные улучшения социально-экономической среды, затрагивающие
не только сложившуюся в индустриальную эпоху систему институ-
тов, но и сложившуюся модель институциональных взаимодействий
экономических агентов. Учитывая смену парадигмы развития, речь
в значительной мере идет о вытеснении иерархичных конструкций
прошлого сетевыми формами взаимодействия, позволяющими по-
высить организационную адаптивность экономики к интенсивности
глобального обновления технологий и глобальной конкуренции, к ком-

Д. Д. Катуков и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 95—118
109
плементарному процессу параллельного усложнения технологи ческих
и социальных систем (OECD, 2017a; Смородинская, 2017).
Для экономик с догоняющим развитием, а также экономик, нахо-
дящихся в фазе экстенсивного роста, значение поиска и соблюдения
оптимального баланса между двумя пакетами стимулов выше, чем для
стран-лидеров, и выступает обязательным условием их продвижения
к технологической границе (Agénor, 2017). В этих странах также могут
возникать вышеперечисленные риски торможения роста, но не столько
из-за близости к глобальной границе, сколько в контексте «ловушки
среднего дохода». Как показали эконометри ческие исследования МВФ
(Aiyar et al., 2 013), в странах со средним доходом периоды замедления
экономики совпадают с ухудшением динамики СФП, причем фактор
спада производительности вносит доминирующий вклад (около 85%)
в это замедление (Eichengreen et al., 2012). Для выхода из «ловушки»
и продолжения роста таким странам нужно значительно сильнее ори-
ентироваться на радикальные инновации, так как рост на базе ими-
тации и адаптации мировых технологий оказывается исчерпанным.
Более того, существуют убедительные доказательства (Felipe et al.,
2012), что для подъема уровня благосостояния всем попавшим в «ло-
вушку» странам (например, Малайзия, Филиппины, ряд государств
Латинской Америки) необходимо усложнять и диверсифицировать
состав национального экспорта, как это сделали в свое время разви-
вающиеся экономики, перешедшие в разряд высокодоходных (Южная
Корея, Тайвань и др.).
Для развивающихся стран со средним доходом, стремящихся
укрепить свои конкурентные позиции на мировых рынках, проблема
перехода к инновационному типу роста не менее актуальна, чем для
развитых. Таким странам необходимо не просто поощрять инвестиции
компаний в инновации (на чем, например, сконцентрированы сегодня
российские экономические стратегии), а проводить широкие институ-
циональные реформы, нацеленные на дальнейшую либерализацию
экономики, наращивание ее внешней открытости (устранение барье-
ров для подключения к глобальному обороту инноваций) и создание
безбарьерной внутренней среды для эффективного перелива ресурсов.
Именно такой курс на дерегулирование экономики, децентрализацию управ-
ления и поощрение предпринимательства взяли, начиная с 2010-х годов, Южная
Корея, Тайвань и другие азиатские лидеры догоняющей индустриализации (Park et al.,
2012). Примечательно, что новая долгосрочная программа развития Южной Кореи
«Креативная экономика», принятая в 2013 г., нацелена на сокращение отставания
страны от других стран ОЭСР по показателю интенсивности появления и роста новых
фирм, а основным методом достижения этой цели признано создание благоприятной
среды для предпринимательства, научной и творческой деятельности (OECD, 2014).
Случаи недостаточного использования механизмов созидательного
разрушения для повышения потенциала роста имеют разные причины
и характерны для экономик разного типа. Например, Италия столкну-
лась со спецификой хода технологического прогресса. Стагнация роста
агрегированной производительности началась в стране более четверти
века назад — раньше, чем в большинстве других развитых экономик
мира. Последние эмпирические исследования (Calligaris et al., 2018)

Д. Д. Катуков и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 95—118
110
показали, что в значительной мере этот негативный тренд был выз-
ван нарастанием нерациональности в распределении ресурсов. Если
бы вклад данного фактора сохранился на уровне 1995 г., то в 2013 г.
агрегированная производительность итальянской экономики была бы
на 18% выше относительно реально сложившихся уровней. Причем
барьеры для успешной реаллокации ресурсов возникли не между от-
сталыми и передовыми отраслями, а внутри высокотехнологичных
секторов с интенсивным развитием. Авторы исследования заключили,
что применительно к Италии наблюдаемый глобальный «парадокс про-
изводительности» объясняется не столько технологическим отставани-
ем традиционных отраслей от отраслей хайтека, сколько торможением
межфирменного перелива ресурсов внутри отраслей вследствие бурных
технологических сдвигов и трансформаций на локальном рынке труда.
Другой случай — Франция, где ослабление процессов созида-
тельного разрушения происходит под давлением избыточного админи-
стративного регулирования (Garicano et al., 2016). По французскому
законодательству, компании с наемным персоналом 50 и более человек
подпадают под дополнительные административные процедуры и требо-
вания расширенной статистической отчетности. Поэтому во избежа-
ние дополнительных трат многие производительные и нацеленные на
расширение фирмы намеренно ограничивают число сотрудников до
49 человек. Это отрицательно сказывается на динамике агрегированной
производительности французской экономики, во-первых, через искусст-
венное сдерживание роста малых инновационных фирм, во-вторых,
в силу блокирования процесса вытеснения с рынка более крупных
и менее производительных компаний, искусственно защищенных от
потенциальной конкуренции со стороны перспективных малых. Авторы
исследования приравнивают издержки от применения этих дополни-
тельных бюрократических процедур к возрастанию затрат на труд
на 2,3% в масштабах экономики, что оценивается как сокращение
возможной величины французского ВВП на 3,4%.
Третий случай, характерный для Индии и ряда переходных эко-
номик Европы, — это изъяны институциональной среды, ведущие
к консервации архаичных методов ведения бизнеса (Bloom et al., 2 013;
EBRD, 2017). В этих странах сохраняется множество малых предприя-
тий, которые не способны к росту, оставаясь на протяжении всего свое-
го жизненного срока небольшими и слабоэффективными. Так, в Индии
малый бизнес представлен преимущественно небольшими семейными
предприятиями, поскольку нормальному росту компаний препятствует
недостаточное развитие практик делегировать бизнес-полномочия или
нанимать сторонних менеджеров, вызванные слабостью институцио-
нально-правовой системы и дефицитом доверия. Лишь один фактор
недостаточного развития практики делегировать полномочия на 5%
увеличивает отставание Индии от США по уровню агрегированной
производительности и на 15% — по уровню дохода (Akcigit et al.,
2018). Устарелые методы ведения бизнеса негативно влияют на агре-
гированную производительность экономики: по оценкам, полученным
на основе выборки 11 тыс. фирм из 34 стран, различия в качестве
бизнес-управления объясняют примерно треть разницы в показателях

Д. Д. Катуков и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 95—118
111
производительности фирм как в пределах одной страны, так и на
межстрановом уровне (Bloom et al., 2 017).
Причины замедления экономики Китая специалисты все чаще свя-
зывают с недостроенностью рыночных институтов и слабостью рыноч-
ной конкуренции. Эти факторы позволяют растущей массе убыточных
предприятий с государственным участием оставаться на плаву, вытес-
няя с рынка здоровые частные фирмы (Lardy, 2019; Tan et al., 2016).
Актуальность созидательного разрушения
для современных стратегий развития
В XXI в. рост национальных экономик все сильнее зависит от
динамики инновационных процессов, а сами эти процессы форми-
руют эндогенные источники для постоянного обновления технологий
и производимых продуктов, для получения экономикой конкурент-
ных выигрышей, которые позволяют ей устойчиво наращивать агре-
гированную производительность. Однако развитие инновационной
активности зависит не только от интенсивного появления старта-
пов с радикальными инновациями, но и от динамичного рыночного
вытеснения морально устаревших продуктов и благ. Поэтому при
разработке стратегий развития странам следует ориентироваться не
столько на создание новейших технологий, сколько на улучшение
институциональной и деловой среды для их непрерывного обновле-
ния и диффузии, для эффективного отбора рынками наиболее пер-
спективных фирм и видов деятельности. Причем создание среды для
эффективной реаллокации ресурсов не сводится к либерализации
рынков и поддержанию государством оптимального уровня конку-
ренции. Согласно шумпетерианской теории, наличие конкурентной
среды — это необходимое, но не достаточное условие наращивания
СФП. Не менее важно направить усилия государства на устранение
любых возникающих барьеров, препятствующих действию механизмов
созидательного разрушения, а соответственно, и расчистке рынков от
неэффективных агентов и практик.
Идея созидательного разрушения не противоречит тому, что эф-
фективные укоренившиеся компании по-прежнему остаются ключевым
компонентом наращивания СФП и темпов экономического роста. Но
эта идея показывает, что недопустимы практики консервации низко-
производительных фирм, которые остаются на рынке лишь в силу
недостаточной конкуренции или особой господдержки, оттягивая на
себя инвестиции и ресурсы в ущерб потенциалу развития более про-
изводительных игроков — как новых, так и старых.
Стремление использовать преимущества созидательного разруше-
ния, вытекающие из шумпетерианских эндогенных моделей, побуждает
страны переносить акцент в политике роста с макро- на микроэконо-
мический уровень. Если в XX в. для поддержания страной конкурент-
ных позиций на мировых рынках приоритетом считалось обеспечение
экономики необходимыми факторами производства, то в современных
условиях правительства вынуждены действовать иначе, концентри-

Д. Д. Катуков и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 95—118
112
руясь на стимулировании инновационной активности на уровне фирм
и сокращении межфирменных различий в производительности внутри
конкретных отраслей. Так, последние эмпирические данные (Decker
et al., 2 017) показывают, что появление на микроуровне барьеров
для эффективной реаллокации тормозит рост на уровне всей эконо-
мики. Это значит, что наряду с обеспечением макроэкономической
стабильности всем типам экономических систем важно поддерживать
на микроуровне модель отношений, которая содействует динамизму
инновационных процессов в масштабах страны.
Действительно, в условиях глобальной конкуренции и непре-
рывного обновления технологий классическая политика отбора
«национальных чемпионов» сверху («picking winners») сопряжена
с повышенными рисками — страна может не вписаться в объектив-
ные и быстро меняющиеся потребности глобализированных рынков
(Kuznetsov, Sabel, 2011). И хотя многие правительства по-прежнему
склонны к селективной поддержке приоритетных игроков и секторов
(в частности, в странах ЮВА, где исторически сложилась доктрина
государства-девелопера), анализ Всемирного банка (Grover Goswami
et al., 2 018) показывает, что вероятность успешного выявления госу-
дарством компаний с высоким и устойчивым потенциалом роста лишь
по признаку их быстрого развития на ранних стадиях или тем более
априорно крайне мала (составляя от 2 до 12% в зависимости от методи-
ки отбора), а подавляющая часть подобных проектов в развивающихся
странах лишена необходимых критериев оценки их эффективности.
Селективная поддержка государством тех или иных быстро-
растущих фирм в надежде на их перспективность оказывается сродни
венчурному инвестированию, что едва ли рационально с точки зрения
оптимальности государственных вложений. Ориентация в этом случае
на количественные показатели роста выпуска мало оправдана, посколь-
ку такие показатели далеко не всегда обусловлены ростом производи-
тельности. Не менее рискованно отбирать потенциально перспективные
компании по результатам их прошлой деятельности — такая политика
чревата неэффективной реаллокацией ресурсов и, как следствие, уси-
лением, а не ослаблением рыночных дисбалансов (Grover Goswami
et al., 2018).
Как отмечается в литературе, природа продолжительных эпизодов
быстрого роста на уровне компаний до сих пор достоверно не установ-
лена7. Согласно последним обследованиям фирм-газелей из развитых
стран Европы (Bianchini et al., 2 017) и из Китая (Moschella et al.,
2019), компании, демонстрирующие многолетний рост, не имеют явных,
статистически значимых отличий от прочих успешных предприятий
ни по одному из наблюдаемых параметров (размер, возраст, структура
владения и проч.). Иными словами, продолжительные эпизоды роста
могут быть обусловлены случайным набором разнородных факторов,
7 Прошлый эпизод роста компании не гарантирует ей успеха на последующих стадиях
жизненного цикла: как показывает мировая практика, лишь менее 15% фирм, испытавших
быстрый рост в предыдущие три года, способны повторить эпизод роста в будущем, а примерно
половина таких фирм может и вовсе уйти с рынка в последующие 3—6 лет (Grover Goswami
et al., 2018).

Д. Д. Катуков и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 95—118
113
что ставит под вопрос рациональность политики поддержки быстро-
растущих фирм как стимулятора долгосрочного роста экономики
(Moschella et al., 2019). Гораздо более оптимальный подход к усилению
потенциала и устойчивости роста предполагает развитие безбарьерной
среды для интенсивного оборота фирм, новых технологий и бизнес-
практик, в целом — соблюдение баланса между двумя вышеуказан-
ными направлениями господдержки (см. рис. 2), поскольку в этом
случае новые эпизоды роста на уровне компаний будут обусловлены
их производительностью и глобальной конкурентоспособностью.
Ключевые положения шумпетерианской теории роста особенно
актуальны применительно к России, где масштабы торможения эко-
номики определяются главным образом внутренними факторами, а не
влиянием мирового феномена «новой нормальности» (Дробышевский
и др., 2 018). В российской экономике интенсивность входа на рынок но-
вых фирм очень низка: с 1999 г. доля таких фирм ежегодно составляет
менее 1% общего числа действующих (по сравнению, скажем, с 14%
в Бразилии), а с 2012 г. этот показатель устойчиво падает (Iwasaki
et al., 2 016). В последнее время в России объясняют медленный выход
отечественных производителей на мировые экспортные рынки действи-
ем западных экономических санкций. На самом деле главной помехой
для России были и остаются изъяны институциональной среды — госу-
дарственный монополизм, низкий уровень рыночной конкуренции и ко-
лоссальные межфирменные различия в уровне производительности.
Блокируя действие механизмов созидательного разрушения на уровне
фирм, эти факторы консервируют низкую агрегированную произво-
дительность и на уровне отраслей, и на уровне экономики в целом.
Диагностика барьеров для ускорения роста российской экономики,
проведенная Е. Гурвичем (Gurvich, 2016), подтверждает этот вывод:
без принципиального улучшения институциональной среды и без за-
пуска механизмов созидательного разрушения любые принимаемые
государством меры по стимулированию инноваций и укреплению на-
циональной конкурентоспособности будут иметь либо ограниченный,
либо нулевой эффект.
Проблема создания благоприятной среды для развития массовой
инновационной активности в масштабах экономики по-прежнему оста-
ется в России не первостепенной, а российская политика роста тяготеет
к идее приоритетной поддержки сектора высокотехнологи чных компа-
ний как будущих национальных чемпионов. Например, в рамках прио-
ритетного проекта Минэкономразвития РФ «Национальные чемпионы»
государство содействует быстрорастущим фирмам, отобранным при
помощи рейтинга «ТехУспех», включая крупные и укоренившиеся
предприятия, в получении индивидуального доступа к фондам ин-
ститутов развития и другим инструментам государственной поддержки
(ТехУспех, 2018). Не умаляя значения такого содействия, отметим, что
оно слабо связано с критерием роста производительности на уровне
этих компаний (рейтинг составлен на основе среднегодовых темпов
роста выручки и затрат на разработку инноваций) и вряд ли приведет
к эффективному рыночному переливу новых технологий. Национальная
программа «Цифровая экономика Российской Федерации» нацелена

Д. Д. Катуков и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 95—118
114
на селективную поддержку отечественных производителей цифровой
инфраструктуры и программного обеспечения, способных удовлет-
ворить спрос со стороны госсектора, но она оставляет при этом без
внимания проблему восстановления конкурентной среды для дивер-
сификации производства и распространения цифровых технологий по
всем секторам экономики.
***
Шумпетерианская теория роста, опирающаяся на идею созида-
тельного разрушения, делает существенный шаг вперед не только по
отношению к экзогенным неоклассическим моделям, но и по сравнению
с моделью Ромера. Вместе с тем на фоне возрастающей сложности
и нелинейности экономических процессов (OECD, 2017a) эта теория
имеет объективные ограничения, оставаясь в рамках традиционных
представлений об организации и стандартах поведения экономических
систем. С одной стороны, шумпетерианские модели позволяют сформу-
лировать задачи, стоящие перед развитыми и особенно развивающими-
ся странами в части укрепления их конкурентного потенциала, которая
связана с улучшением работы рынков по эффективной реаллокации
ресурсов. С другой стороны, при сохранении значимости рыночных
процессов реаллокации для успешного инновационного перехода их
явно недостаточно для обеспечения стабильного роста, что требует
непрерывной инновационной активности (continual innovation) и а д а п-
тивности системы к условиям радикальной неопределенности (Russell,
Smorodinskaya, 2018).
Список литературы / References
Голикова В. В ., Гончар К. Р., Кузнецов Б. В ., Яковлев А. А . (2007). Российская
промышленность на перепутье: Что мешает нашим фирмам стать конкурентоспо-
собными. М .: Изд. дом ВШЭ. [Golikova V. V., Gonchar K. R ., Kuznetsov B. V.,
Yakovlev A. A. (2007). Russian industry at the crossroads: What hinders our firms
from becoming competitive. Moscow: HSE Publishing. (In Russian).]
Дробышевский С. М., Трунин П. В., Божечкова А. В . (2018). Долговременная
стагнация в современном мире // Вопросы экономики. No 11. С. 125—141.
[Drobyshevsky S. M., Trunin P. V., Bozhechkova A. V. (2018). Secular stagnation
in the modern world. Voprosy Ekonomiki, No. 11, pp. 125—141. (In Russian).]
https://doi.org/10.32609/0042-8736 -2018-11 -125-141
Замулин О. А ., Сонин К. И . (2019). Экономический рост: Нобелевская премия 2018
года и уроки для России // Вопросы экономики. No 1. С . 11—36 . [Zamulin O. A .,
Sonin K. I. (2019). Economic growth: Nobel prize in economic sciences 2018 and the
lessons for Russia. Voprosy Ekonomiki, No. 1, pp. 11—36 . (In Russian).] https://
doi.org/10.32609/0042-8736 -2019-1-11-36
Миронов В. В ., Коновалова Л. Д . (2019). О взаимосвязи структурных изменений
и экономи ческого роста в мировой экономике и России // Вопросы экономики.
No 1. С . 54—78 . [Mironov V. V., Konovalova L. D. (2019). On the relationship of
structural changes and economic growth in the world economy and Russia. Voprosy
Ekonomiki, No. 1, pp. 54—78 . (In Russian).] https://doi.org/10.32609/0042-
8736-2019-1-54-78

Д. Д. Катуков и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 95—118
115
Симачев Ю. В . и др. (2019). Структурные аспекты торговой политики России. М.:
Изд. дом ВШЭ. [NRU HSE (2019). Structural aspects of Russia’s trade policy.
Moscow: HSE Publishing House. (In Russian).]
Смородинская Н. В . (2017). Усложнение организации экономических систем в усло-
виях нелинейного развития // Вестник Института экономики РАН. No 5.
С. 104—115. [Smorodinskaya N. V. (2017). Growing organizational complexity
of economic systems under non-linear development. Vestnik Instituta Еkonomiki
RAN, No. 5, pp. 104—115. (In Russian).]
Смородинская Н. В ., Катуков Д. Д . (2017). Распределенное производство и «умная»
повестка национальных экономи ческих стратегий // Экономи ческая поли-
тика. Т. 12, No 6. С. 72—101. [Smorodinskaya N. V., Katukov D. D. (2017).
Dispersed model of production and smart agenda of national economic strategies.
Ekonomicheskaya Рolitika, Vol. 12, No. 6, pp. 72—101. (In Russian).]
Смородинская Н. В ., Малыгин В. Е ., Катуков Д. Д. (2015). Как укрепить конку-
рентоспособность в условиях глобальных вызовов: кластерный подход. М .:
Институт экономики РАН. [Smorodinskaya N. V., Malygin V. E ., Katukov D. D.
(2 015). How to upgrade competitiveness under the global challenges: The cluster
approach. Moscow: Institute of Еconomics, RAS. (In Russian).]
ТехУспех (2018). Актуальные тренды развития российских быстрорастущих техно-
логических компаний. М .: ТехУспех. [TekhUspekh (2018). Relevant trends of
Russian high-growth tech firms’ development. Moscow: TekhUspekh. (In Russian).]
Acemoglu D., Akcigit U., Alp H., Bloom N., Kerr W. (2018). Innovation, realloca-
tion, and growth. American Economic Review, Vol. 10 8, N o. 11, pp. 3 450—3 491.
https://doi.org/10.1257/aer.20130470
Adler G., Duval R., Furceri D., Çelik S. K ., Koloskova K., Poplawski-Ribeiro M. (2017).
Gone with the headwinds: Global productivity. IMF Staff Discussion Note, No. 17/04.
Agénor P.-R . (2017). Caught in the middle?: The economics of middle-income traps.
Journal of Economic Surveys, Vol. 31, No. 3, pp. 771—791. ht tps://doi.o r g/10.1111/
joes.12175
Aghion P., Akcigit U., Howitt P. (2015). The Schumpeterian growth paradigm. Annual
Review of Economics, Vol. 7, No. 1, pp. 557—575. https://doi.org/10.1146/
annurev-economics-080614-115412
Aghion P., Bloom N., Blundell R., Griffith R., Howitt P. (2005). Competition and in-
novation: An inverted-U relationship. Quarterly Journal of Economics, Vol. 120,
No. 2, pp. 701—728. https://doi.org/10.1162/0033553053970214
Aghion P., Howitt P. (1992). A model of growth through creative destruction.
Econometrica, Vol. 60, No. 2, pp. 323—351. https://doi.org/10.2307/2951599
Aghion P., Howitt P. (1998). Endogenous growth theory. Cambridge, MA: MIT Press.
Aghion P., Roulet A. (2014). Growth and the smart state. Annual Review of
Economics, Vol. 6, No. 1, pp. 913—926. https://doi.org/10.1146/annurev-eco -
nomics-080213-040759
Ahmad N., Schreyer P. (2016). A re GDP and productivity measures up to the challenges
of the digital economy? International Productivity Monitor, No. 30, pp. 4—27.
Aiyar S., Duval R. A ., Puy D., Wu Y., Zhang L. (2013). Growth slowdowns and the
middle-income trap. IMF Working Papers, 13/71.
Akcigit U., Alp H., Peters M. (2018). Lack of selection and limits to delegation: Firm
dynamics in developing countries. NBER Working Papers, No. 21905.
Akcigit U., Kerr W. R . (2018). Growth through heterogeneous innovations. Journal of
Political Economy, Vol. 126, No. 4, pp. 1374—1443. https://doi.org/10.1086/697901
Alon T., Berger D., Dent R., Pugsley B. (2018). Older and slower: The startup deficit’s
lasting effects on aggregate productivity growth. Journal of Monetary Economics,
Vol. 93, pp. 68—85. https://doi.org/10.1016/j.jmoneco.2017.10.004
Andrews D., Criscuolo C., Gal P. N . (2015). Frontier firms, technology diffusion and
public policy: Micro evidence from OECD countries. OECD Productivity Working
Papers, No. 2 .
Barro R. J., Sala-i-Martin X. (1995). Economic growth. New York: McGraw-Hill.

Д. Д. Катуков и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 95—118
116
Bergeaud A., Lecat R., Cette G. (2017). Total factor productivity in advanced countries:
A long-term perspective. International Productivity Monitor, No. 32, pp. 6—24 .
Bianchini S., Bottazzi G., Tamagni F. (2017). What does (not) characterize persistent
corporate high-growth? Small Business Economics, Vol. 48, No. 3, pp. 633—656.
https://doi.org/10.1007/s11187-016 -9790 -1
Bloom N., Eifert B., Mahajan A., McKenzie D., Roberts J. (2013). Does management
matter? Evidence from India. Quarterly Journal of Economics, Vol. 128, No. 1,
pp. 1—51. https://doi.org/10.10 93/qje/qjs044
Bloom N., Sadun R., van Reenen J. (2017). Management as a technology? NBER
Working Papers, No. 22327.
Brandt L., van Biesebroeck J., Zhang Y. (2012). Creative accounting or creative destruction?:
Firm-level productivity growth in Chinese manufacturing. Journal of Development
Economics, Vol. 97, No. 2, pp. 339—351. https://doi.org/10.1016/j.jdeveco.2011.02.0 02
Brynjolfsson E., McAfee A. (2014). The second machine age: Work, progress, and
prosperity in a time of brilliant technologies. New York: Norton.
Byrne D. M., Fernald J. G., Reinsdorf M. B. (2016). Does the United States have
a productivity slowdown or a measurement problem? Brookings Papers on Economic
Activity, Vol. 2016, No. 1, pp. 109—182.
Calligaris S., Del Gatto M., Hassan F., Ottaviano G. I., Schivardi F., Monacelli T.
(2018). The productivity puzzle and misallocation: An Italian perspective. Economic
Policy, Vol. 33, No. 96, pp. 635—684. https://doi.org/10.10 93/epolic/eiy014
Cowen T. (2011). The great stagnation. New York: Dutton.
Crespo Rodríguez A., Pérez-Quirуs G., Segura Cayuela R. (2012). Competitiveness in-
dicators: The importance of an efficient allocation of resources. Banco de Espaсa
Economic Bulletin, Vol. January, pp. 103—111.
Decker R. A ., Haltiwanger J., Jarmin R . S ., Miranda J. (2017). Declining dynamism,
allocative efficiency, and the productivity slowdown. American Economic Review,
Vol. 107, No. 5, pp. 322—326. https://doi.org/10.1257/aer.p20171020
Easterly W., Levine R. (2001). It’s not factor accumulation: Stylized facts and growth
models. The World Bank Economic Review, Vol. 15, No. 2, pp. 177—219. https://
doi.org/10.1093/wber/15.2 .177
EBRD (2017). Transition report 2017-18: Sustaining growth. London: European Bank
for Reconstruction and Development.
Eichengreen B., Park D., Shin K. (2012). When fast-growing economies slow down:
International evidence and implications for China. Asian Economic Papers, Vol. 11 ,
No. 1, pp. 42—87. https://doi.org/10.1162/ASEP_a _0 0118
European Commission (2017). Economic challenges of lagging regions. Luxembourg:
Publications Office of the European Union.
Felipe J., Abdon A., Kumar U. (2012). Tracking the middle-income trap: What is it, who is
in it, and why? Levy Economics Institute of Bard College Working Paper, No. 715.
Garicano L., Lelarge C., van Reenen J. (2016). Firm size distortions and the productivity
distribution: Evidence from France. American Economic Review, Vol. 106, No. 11,
pp. 3439—3479. https://doi.org/10.1257/aer.20130232
Gordon R . J. (2016). The rise and fall of American growth: The U.S. standard of living
since the Civil War. Princeton, NJ: Princeton University Press.
Grifell-Tatjé E., Lovell C. A . K ., Sickles R. C . (2018). Overview of productivity analysis:
History, issues, and perspectives. In: E. Grifell-Tatjé, C. A . K . Lovell, R . C . Sickles
(ed s .) . The Oxford handbook of productivity analysis. Oxford: Oxford University
Press, pp. 3—73 .
Grossman G. M ., Helpman E. (1991). Innovation and growth in the global economy.
Cambridge, MA: MIT Press.
Grover Goswami A., Medvedev D., Olafsen E. (2018). High-growth firms: Facts, fiction,
and policy options for emerging economies. Washington, DC: The World Bank.
Gurvich E. (2016). Institutional constraints and economic development. Russian
Journal of Economics, Vol. 2, No. 4, pp. 349—374. https://doi.org/10.1016/j.
ruje.2016.11.002

Д. Д. Катуков и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 95—118
117
Hsieh C.-T., Klenow P. J. (2009). Misallocation and manufacturing TFP in China and
India. Quarterly Journal of Economics, Vol. 124, No. 4, pp. 1403—1448. https://
doi.org/10.1162/qjec.2009.124 .4 .1403
Iwasaki I., Maurel M., Meunier B. (2016). Firm entry and exit during a crisis period:
Evidence from Russian regions. Russian Journal of Economics, Vol. 2, No. 2,
pp. 162—191. https://doi.org/10.1016/j.ruje.2016.06 .005
Kuznetsov Y., Sabel C. (2011). New open economy industrial policy: Making choices
without picking winners. PREM Notes, No. 161.
Lardy N. R . (2019). The state strikes back: The end of economic reform in China?
Washington, DC: Peterson Institute for International Economics.
McGahan A. M ., Porter M. E . (1999). The persistence of shocks to profitability. Review
ofEconomics andStatistics, Vol.81,No. 1,pp.143—153.https://doi.org/
10.1162/003465399767923890
Melitz M. J. (2003). The impact of trade on intra-industry reallocations and aggregate in-
dustry productivity. Econometrica, Vol. 71, No. 6, pp. 1695—1725. https://doi.org/
10.1111/1468-0262.00467
Mokyr J. (2018). The past and the future of innovation: Some lessons from economic
history. Explorations in Economic History, Vol. 69, pp. 13—26. h t t p s : //d o i .
org/10.1016/j.eeh.2018.03 .003
Moschella D., Tamagni F., Yu X. (2019). Persistent high-growth firms in China’s manu-
facturing. Small Business Economics, Vol. 52, No. 3, pp. 573—594. h t t p s : // d o i .
org/10.1007/s11187-017-9973 -4
OECD (2014). Industry and technology policies in Korea. Paris: OECD Publishing.
OECD (2015). The future of productivity. Paris: OECD Publishing.
OECD (2017a). Debate the issues: Complexity and policy making. Paris: OECD
Publishing.
OECD (2017b). The next production revolution: Implications for governments and
business. Paris: OECD Publishing.
Park B.- G., Hill R. C., Saito A. (eds.) (2012). Locating neoliberalism in East Asia:
Neoliberalizing spaces in developmental states. Malden, MA: Wiley-Blackwell.
Porter M. E ., Delgado M., Ketels C. H ., Stern S. (2008). Moving to a new global com-
petitiveness index. In: K. Schwab, M. E . Porter (eds.). The global competitiveness
report 2008—2009. Geneva: World Economic Forum, pp. 43—63.
Romer P. M . (1990). Endogenous technological change. Journal of Political Economy,
Vol. 98, No. 5, Part 2, S71-S102. https://doi.org/10.108 6/261725
Russell M. G ., Smorodinskaya N. V. (2018). Leveraging complexity for ecosystemic in-
novation. Technological Forecasting and Social Change, Vol. 136, pp. 114—131.
https://doi.org/10.1016/j.techfore.2017.11.024
Schumpeter J. A . (1942). Capitalism, socialism, and democracy. New York: Harper &
Brothers.
Smorodinskaya N. V., Russell M. G., Katukov D. D., Still K. (2017). Innovation eco -
systems vs. innovation systems in terms of collaboration and co-creation of value.
Proceedings of the 50th Hawaii International Conference on System Sciences.
http://hdl.handle.net/10125/41798
Solow R. M. (1956). A contribution to the theory of economic growth. Quarterly Journal
of Economics, Vol. 70, No. 1, pp. 65—94. https://doi.org/10.2307/1884513
Summers L. H . (2015). Demand side secular stagnation. American Economic Review,
Vol. 105, No. 5, pp. 60—65. https://doi.org/10.1257/aer.p20151103
Syverson C. (2004). Market structure and productivity: A concrete example. Journal of
Political Economy, Vol. 112, No. 6, pp. 1181—1222 . https://doi.org/10.1086/424743
Syverson C. (2017). Challenges to mismeasurement explanations for the US productiv-
ity slowdown. Journal of Economic Perspectives, Vol. 31, No. 2, pp. 165—186.
https://doi.org/10.1257/jep.31.2 .165
Tan Y., Huang Y., Woo W. T. (2016). Zombie firms and the crowding-out of private
investment in China. Asian Economic Papers, Vol. 15, No. 3, pp. 32—55 . h t t p s : //
doi.org/10.1162/ASEP_a _0 0474

Д. Д. Катуков и др. / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 95—118
118
The factor of creative destruction in
modern economic growth models and growth policy
Daniel D. Katukov, Viacheslav E. Malygin,
Nataliya V. Smorodinskaya*
Authors affiliation: Institute of Economics, Russian Academy of Sciences
(Moscow, Russia). * Corresponding author, email: smorodinskaya@gmail.com
The paper examines the place of Schumpeterian idea of creative destruction
in endogenous growth models, as well as its relevance for national competitive
strategies under the ‘new normal’ situation. The difference between Schumpeterian
growth models and the model elaborated by P. Romer is revealed. The paper
analyzes modern interpretation of creative destruction as a process displacing
low-performing firms by high-performing ones, as well as old products and
technologies by more innovative ones through a market competition. It is shown
that this process accelerates the dynamics of firms and the turnover of resources
in an economy, thus leading to reallocation of investments and knowledge to
the most productive agents. The paper highlights the importance of sustaining
a dynamic balance between measures stimulating a firm-level innovation activity
and measures supporting a barrier-free environment for an effective resource
allocation in the economy. We consider cases of several developed and developing
countries, which demonstrate negative implications of underutilized advantages
of creative destruction and the risks of selective supporting policies towards
exclusively high-growing firms. We conclude that without restarting the process
of creative destruction in the Russian economy the national efforts to enhance
competitiveness and growth may turn unproductive.
Keywords: creative destruction, firm dynamics, innovation-driven growth,
national competitiveness, resource reallocation, Schumpeterian growth theory,
Romer’s endogenous growth model.
JEL: L16, L25, O38, O40, O43.

119
ДИСКУССИОННЫЙ КЛУБ
Вопросы экономики. 2019. No 7. С . 119—146.
Voprosy Ekonomiki, 2019, No. 7, pp. 11 9 —14 6 .
Новая институциональная экономика за последние десятилетия ста-
ла центральным направлением экономической науки. В частности, боль-
шое внимание привлекает приложение идей нового институционализма
к историческому и сравнительному анализу экономического роста и раз-
вития. Возникновению и распространению этого интереса, в том числе
и в России, особенно способствовали работы Д. Норта, Д. Аджемоглу и их
коллег. В полемической статье, первая часть которой публикуется ниже,
Р. Капелюшников предлагает критически осмыслить достижения новых
институционалистов в этой области. В фокусе этой критики — роль идей
и интересов в экономическом и институциональном развитии, соотношение
универсальных закономерностей и уникальности исторического опыта раз-
ных стран, наконец, трудности и спорные моменты, возникающие при ин-
терпретации возникновения современного капитализма в Англии. Редакция
«Вопросов экономики» рассчитывает на то, что публикация этой работы
вызовет интерес в сообществе российских экономистов и будет способст-
вовать дальнейшей дискуссии вокруг институционального подхода к исследо-
ванию экономического развития и нового институционализма в целом.
Р. И. Капелюшников
Contra панинституционализм
Часть I
Работа посвящена критическому анализу панинституционализма —
подхода, объясняющего ход мировой экономической истории изменениями
в формальных экономических и формальных политических институтах. Этот
подход монокаузален, так как для него формальные институты не просто
«имеют значение»: де-факто, только они и имеют значение. Наиболее полные
и развернутые версии панинституционализма были представлены в книгах,
получивших широкую известность во всем мире, — «Насилие и социальные
порядки» Д. Норта, Дж. Уоллиса и Б. Вайнгаста и «Почему одни страны
Капелюшников Ростислав Исаакович (rostis@hse.ru), чл.-корр. РАН, д. э. н.,
гл. н. с . Национального исследовательского института мировой экономики
и международных отношений имени Е. М. Примакова РАН, замдиректора
Центра трудовых исследова ний Национального исследовательского университета
«Высшая школа экономики» (Москва).
https://doi.org/10.32609/0042-8736 -2019-7-119-146
© НП «Вопросы экономики», 2019

Р. И. Капелюшников / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 119—146
120
богатые, а другие бедные» Д. Аджемоглу и Дж. Робинсона. Российское
академическое сообщество восприняло их идеи как последнее слово совре-
менной экономической и политологической мысли. В работе ракрываются
методологическая узость, концептуальна я противоречивость и истори ческая
неадекватность панинституционалистского подхода.
Ключевые слова: институты, права собственности, экономический рост,
Норт, Аджемоглу.
JEL: N00, O30, O43, P14.
Панинституционализмом я буду называть подход, в рамках кото-
рого ход мировой экономической истории объясняется изменениями
в формальных экономических и формальных политических институ-
тах1. Добавление приставки «пан» призвано подчеркнуть, что соглас-
но этому подходу формальные институты не просто имеют значение:
де-факто, только они и имеют значение. Рассеянные по работам пан-
институционалистов эпизодические отсылки к иным факторам (геогра-
фическим, культурным и другим) носят преимущественно ритуальный
характер. В их объяснительных схемах эти факторы присутствуют
лишь номинально, так что формальные институты оказываются не
просто главной, но, по сути, единственной движущей силой истори-
ческого процесса.
Наиболее полные и развернутые версии этого подхода пред-
ставлены в книгах, получивших широкую известность во всем
мире, — «Насилие и социальные порядки» Д. Норта, Дж. Уоллиса
и Б. Вайнгаста (2009) и «Почему одни страны богатые, а другие бед-
ные» Д. Аджемоглу и Дж. Робинсона (2012). Такое «двоение» создает
определенные технические трудности, так как в этих альтернативных
версиях используется различная терминология и несколько по-иному
расставляются акценты. Однако концептуальное ядро у них общее:
идеи Дугласа Норта (1920—2015). В обоих случаях мы имеем дело
с конкретизацией и детализацией исходных интуиций, представленных
Нортом в его более ранних работах. Поэтому помимо термина «панин-
ституционализм» в качестве равнозначных я буду использовать выра-
жения «нортианская экономика» и «программа Норта/Аджемоглу».
Сверхзадача обоих исследований — объяснить многообразие эко-
номических режимов, возникавших в мировой истории: почему в те или
иные эпохи одни общества оказывались богатыми, а другие бедными,
почему одни процветали, а другие стагнировали и, наконец, почему ме-
нее успешным так плохо удавалось перенимать опыт более успешных?
И в том и в другом случае ответ звучит одинаково: в конечном счете
все дело в качестве формальных экономических и формальных поли-
тических институтов, задающих траектории развития любых обществ.
В обеих книгах все множество существовавших ранее и существующих
сегодня институтов подразделяется на «плохие» и «хорошие»: Норт
с соавторами противопоставляют «порядки ограниченного доступа»
1 «Институциональные различия определяли динамику экономического роста на протя-
жении всех эпох» (Аджемоглу, Робинсон, 2016. С . 172).

Р. И. Капелюшников / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 119—146
121
«порядкам открытого доступа», а Аджемоглу и Робинсон «экстрак-
тивные» институциональные режимы — «инклюзивным». «Хорошие»
институты задают правильные стимулы, обеспечивая процветание
и рост; «плохие» задают неправильные стимулы, порождая бедность
и стагнацию. Оба коллектива на конкретных исторических примерах
стремятся продемонстрировать универсальность этой закономерности2.
Российское академическое сообщество эти книги восприняло как
последнее слово современной экономической и политологи ческой мыс-
ли (Заостровцев, 2013; Натхов, Полищук, 2017a, 2 017b; Расков, 2 011)3.
Многие сразу же взяли предложенный в них понятийный аппарат на
вооружение и начали активно осмыслять в их терминах проблемы
не только вчерашнего или позавчерашнего, но и сегодняшнего дня,
в том числе касающиеся российской экономики. Попытка более трез-
вого взгляда на методологические установки и объяснительные схемы
панинституционализма может послужить полезным противовесом его
некритическому восприятию, характерному, насколько можно судить,
для значительной части отечественных исследователей.
Панинституционализм
как исследовательская программа
В современных исследованиях, посвященных проблемам экономи-
ческого роста, выделяются два уровня анализа: первый — «стандарт-
ная» теория роста, изучающая его ближайшие причины, второй — мета-
теория роста, изу чающая его конечные причины4. Непосредственные
источники экономической динамики давно и хорошо известны: физи-
ческий капитал, человеческий капитал, разделение труда, реаллокация
ресурсов, экономия на масштабе, технологический прогресс. Однако
если двигаться вглубь, то возникает более фундаментальный вопрос:
почему одни общества способны успешно накапливать физический
и человеческий капитал, расширять разделение труда, разрабатывать
и внедрять новые технологии, а другим это удается плохо или не
удается совсем? Ответ на него требует выявления глубинных источни-
ков экономического роста. Среди кандидатов на эту роль чаще всего
называют географию (природные и климатические условия), инсти-
туты, культуру, стохастические шоки (случайные исторические собы-
тия, направляющие последующее развитие по определенному руслу).
В последние десятилетия исследовательские интересы все большего
2 Конечно, в таком подходе нет ничего уникального: каузальная схема «формальные
институты → структура стимулов → рост/отсутствие роста» принимается сегодня подавля-
ющим большинством мейнстримных экономистов, так что в этом смысле едва ли не всех их
можно считать «институционалистами». Однако в «Насилии и социальных порядках» и в
«Почему одни страны богатые, а другие бедные» отличительные черты панинституционализма
как исследовательской программы проступают рельефнее и полнее, чем где-либо еще. Этим
и объясняется выбор их в качестве фокуса последующего обсуждения.
3 Одно из немногих исключений — работа В. В. Арсланова (Арсланов, 2016).
4 Можно сказать, что если объяснения первого уровня посвящены причинам, то объясне-
ния второго уровня — причинам причин экономического роста. Отсюда приставка «мета» в их
обозначении.

Р. И. Капелюшников / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 119—146
122
числа экономистов начали сдвигаться от «стандартной» теории роста
к метатеории роста, воспринимаемой сегодня как передний край сов-
ременной экономической мысли.
Если говорить о традиционном анализе факторов экономическо-
го роста, то здесь среди экономистов существует полное согласие:
«мотором» современного (шумпетерианского) роста единодушно при-
знаются идеи, дающие жизнь новым более совершенным технологиям
и инициирующие таким образом процесс «созидательного разрушения»
(Jones, 2005). В то же время в понимании глубинных источников
экономического роста никакого консенсуса не наблюдается: здесь про-
тивостоят друг другу несколько конкурирующих подходов, ставящих
во главу угла разные факторы. Однако наиболее популярен из них, не-
сомненно, подход, придающий ключевое значение институтам (прежде
всего формальным — таким, как права собственности). С этой точки
зрения панинституционализм предстает как одна из версий метатеории
экономического роста, причем версия, явно доминирующая в сегодня-
шнем экономическом дискурсе.
В результате мы сталкиваемся с достаточно парадоксальной объ-
яснительной асимметрией: если в конвенциональной теории роста глав-
ной движущей силой экономического развития признаются идеи, то
в метатеории роста упоминания о них, как правило, редки и случайны.
С одной стороны, нас убеждают, что ключом к пониманию современ-
ного экономического роста являются новые технологические и орга-
низационные идеи, но, с другой, утверждают, что складывающиеся
в разных человеческих сообществах представления о предпочтитель-
ном устройстве социума — в отличие от «технологических» назовем
их «социетальными» идеями (скажем, о том, как следует относиться
к инновациям и инноваторам) — не являются сколько-нибудь значи-
мым самостоятельным фактором. Это тем более странно, что в жизни
человеческих сообществ самым распространенным источником сто-
хастических шоков, или «социальных мутаций», выступают именно
идеи — хотя бы потому, что они возникают гораздо чаще, чем любые
другие случайные события, будь то войны, эпидемии, землетрясения,
наводнения или изменение климата. Но факт остается фактом: в мета-
теории роста идеям в качестве конечной причины экономического
развития придается в лучшем случае лишь фоновое значение.
Конечно, работы Норта и его последователей включают немало
отсылок к иным фундаментальным источникам экономического роста
помимо формальных институтов. Однако при ближайшем рассмотре-
нии все они оказываются чисто декоративными, поскольку на деле
нортианские объяснительные схемы прекрасно обходятся без при-
влечения каких бы то ни было дополнительных факторов5. В итоге
панинституционализм предстает как монокаузальная конструкция,
где единственной конечной при чиной экономи ческого роста провоз-
глашаются формальные институты. Можно даже выразиться резче,
сказав, что это не просто монокаузальная, а ультрамонокаузальная
5 Характерно, что в книге Аджемоглу и Робинсона глава, посвященная критическому
разбору альтернативных объяснений, так и называется — «Теории, которые не работают».

Р. И. Капелюшников / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 119—146
123
объяснительная схема: из всего множества формальных экономиче-
ских институтов в качестве объясняющей переменной выбирается
лишь один — права собственности, а из всего множества харак-
теристик прав собственности лишь одна — степень их защищенно-
сти (security)6. В работах Аджемоглу и его соавторов можно даже
обнаружить специальную мини-концепцию, из которой следует, что
с экономической точки зрения важна защищенность только прав
собственности, а, скажем, защищенность контрактов практически не
важна (Acemoglu, Johnson, 2005)7. Таким образом, глубинным источ-
ником экономического развития в панинституционализме выступают
не институты вообще и даже не права частной собственности вообще,
а их защищенность от разного рода рисков. Есть защищенность —
есть рост, нет защищенности — нет роста.
Существует еще одна, не менее любопытная — дисциплинар-
ная — асимметрия, касающаяся рецепции нортианских построений.
Если «чистые» экономисты их практически единодушно принимают,
то специалисты по экономической истории почти столь же единодушно
отвергают. Причины того и другого достаточно прозрачны.
Несмотря на то что работы Норта буквально переполнены инвекти-
вами по адресу неоклассики (за ее институциональную стерильность),
большинство экономистов приняли его ключевые идеи на ура, так что
они почти сразу стали неотъемлемой частью современного мейнстрима.
Сегодня их дальнейшей разработкой заняты крупнейшие мейнстрим-
ные экономисты (достаточно назвать имя Аджемоглу). С чем связан
такой парадокс? Все дело в том, что исходное Нортово понимание
институтов как «правил игры» идеально вписывается в принятую
в современном экономи ческом анализе базовую концептуальную схему
максимизирующего поведения индивидов в заданных ограничениях.
В такой перспективе институты предстают как всего лишь еще один,
дополнительный класс ограничений, с которыми, принимая решения,
индивидам приходится иметь дело. Учет институтов в качестве огра-
ничений, задающих тот или иной специфический набор стимулов, не
требует серьезного пересмотра утвердившегося теоретического канона,
не говоря уже об отказе от него.
Вот небольшая подборка высказываний ведущих исследователей-институцио-
налистов, иллюстрирующих то, как удачно монтируются друг с другом нортианство
и неоклассика.
«Институты — это правила игры в обществе или, выражаясь более формально,
разработанные людьми правила, которые упорядочивают их взаимодействия друг
с другом. Как следствие, они задают структуру стимулов при любых человеческих
взаимоотношениях — политических, социальных, экономических» (North, 1991. P. 3);
6 «Институт — это, по существу, система или набор экономических прав собственности»
(Allen, 2011. P. 226); «Защищенные права частной собственности являются... центральным
элементом потому, что только те, чьи права собственности защищены, будут готовы
инвестировать и повышать производительность труда» (Аджемоглу, Робинсон, 2016. С. 105).
См. также: Ogilvie, Carus, 2014. P. 406.
7 Согласно их представлениям, все дело в том, что если права собственности регулируют
отношения между «обычными» людьми и сильными мира сего (прежде всего — правителями),
то контрактные права регулируют отношения «обычных» людей между собой.

Р. И. Капелюшников / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 119—146
124
«Если какое-либо общество не растет, так это только потому, что оно не обеспе-
чивает никаких стимулов для экономической инициативы» (North, Thomas, 1973. P. 2);
«Институты задают структуру стимулов, действующих в обществе, поэтому
полити ческие и экономи ческие институты определяют собой характер функциони-
рования экономики» (Норт, 2004. С. 89);
«Экономи ческие институты важны, потому ч то они влияют на структуру эко-
номических стимулов в обществе. Без прав собственности индивиды не будут иметь
стимулов инвестировать в физи ческий или человеческий капитал или осваивать более
эффективные технологии» (Acemoglu et al., 2005a. P. 389);
«Наиболее распространенное представление об институтах заключается в том,
чтобы рассматривать их как ограничения поведения индивидов как индивидов»
(Норт и др., 2011. С . 59);
«Институты важны постольку, поскольку они структурируют стимулы инди-
видов и сдерживают их» (Норт и др., 2011. С . 425);
«Политические институты — это совокупность правил, которые формируют
систему стимулов для различных политических игроков» (Аджемоглу, Робинсон,
2016. С . 112);
«Достоинство [нортианства] заключается в инкорпорировании институциональ-
ных характеристик в неокласси ческую теорию даже без нарушения центральных
для нее предпосылок о рациональности и преследовании собственных интересов»
(Greif, Mokyr, 2016. P. 30);
«По сути, институты являются стимулами и ограничениями, налагаемыми
обществом на индивидуальное поведение. Институты по определению во многом
подобны ценам на конкурентном рынке: индивиды могут на них реагировать, но не
могут их менять... В этом смысле трактовка институтов по аналогии с бюджетными
ограничениями (которые задаются относительными ценами) действительно оказы-
вается чрезвычайно продуктивной» (Mokyr, 2010. P. 1—2)8.
Как легко убедиться, в представленном перечне все дефиниции «институтов»
апеллируют к базовым категориям неокласси ческого аналити ческого аппарата —
«стимулы», «бюджетные ограничения», «относительные цены». Неудивительно
поэтому, что у подавляющего большинства мейнстримных экономистов нортиан-
ские идеи встретили самый радушный прием: открывая новое предметное поле для
исследовательской активности, они в то же время позволяли ничего не менять в кон-
цептуальных представлениях, традиционных для современной экономической науки.
Гораздо менее благожелательная реакция со стороны значитель-
ной части профессиональных историков тоже не удивительна, если
принять во внимание столь характерную для нортианцев склонность
к фантазированию на историческом материале (ниже мы вернемся
к этому сюжету).
Если говорить об интеллектуальной родословной панинститу-
ционализма, то она восходит как минимум к XVIII в., когда среди
социальных мыслителей начал активно обсуждаться вопрос о том, что
в конечном счете правит миром: интересы или мнения? стимулы или
идеи? В этом противостоянии по одну сторону баррикад оказываются
К. Маркс, экономисты-неоклассики, Норт, по другую — А. Токвиль,
Дж. М. Кейнс, Ф. А . Хайек, Д. Макклоски. Панинституционализм
можно рассматривать как крайнее выражение интеллектуальной
традиции, постулирующей, что в конечном счете как отдельными
8 Норт сам с готовностью признавал, что его подход является продолжением и развитием
неоклассического анализа: «Моя аналитическая схема, — замечал он, — представляет собой
модификацию неоклассической теории» (Норт, 2004. С. 89).

Р. И. Капелюшников / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 119—146
125
людьми, так и целыми обществами движут только интересы или,
если говорить более современным языком, стимулы. Стимулы —
это альфа и омега, они объясняют все: поменяйте сегодня стимулы,
завтра жизнь станет другой.
Неявно это предполагает, что картины мира, которые выстраи-
вали для себя люди разных эпох и разных культур, были идентичны
или почти идентичны: «Люди, принадлежащие к любым обществам,
в принципе обладают одинаковыми желаниями и действуют одинаково
разумно: все — и крестьянин из средневековой Европы, и индийский
кули, и член племени яномамо из тропических джунглей, и тасманий-
ский абориген — разделяют единый набор чаяний и в равной мере спо-
собны на рациональные поступки с целью их осуществления» (Кларк,
2012. С. 296). Иными словами, индивиды всегда и везде одинаково
понимали и структурировали собственные интересы.
Но такой подход был бы оправдан только в том случае, если
бы интересы людей целиком определялись общим для них биологи-
ческим субстратом. Отказ от биологического детерминизма резко
усложняет ситуацию. Тогда объяснения через стимулы без учета
различий в субъективных картинах мира могут оказаться вполне
работоспособными, когда анализ ограничивается теми или иными
локальными точками во времени и пространстве, но явно недоста-
точными, когда речь заходит о «долгом» историческом времени или
широком кросс-культурном контексте.
Основной контраргумент представителей иной интеллектуальной
традиции сводился к тому, что сами интересы поддаются переструк-
турированию посредством идей. Пусть каждым из нас движет стрем-
ление к собственной выгоде, но понять, в чем она состоит, невозможно
без «теории» — вне рамок выстроенной тем или иным способом об-
щей картины мира. Дело не только в том, что идеи могут выступать
детерминантами человеческого поведения сверх и помимо интересов
(как показывает опыт, люди нередко предпринимают те или иные
действия не потому, что ожидают от них большой отдачи, а потому,
что считают их «правильными», поступая так, а не иначе, исходя из
идейных соображений). Еще более важно, что именно идеи задают
общую когнитивную рамку, в которой сами интересы наполняются тем
или иным конкретным содержанием: принятие определенной «картины
мира» создает потенциальные группы выигравших и проигравших,
после чего на авансцену выходят уже стимулы и интересы. Новые идеи
могут: 1) открывать в людях способности и предпочтения, о которых
они даже не подозревали; 2) иначе выстраивать причинно-следствен-
ные связи в окружающем мире; 3) превращать некооперативные игры
в кооперативные при социальных взаимодействиях9. Как следствие,
эффекты идей могут оказываться не менее, а в каких-то случаях даже
более сильными, чем эффекты стимулов и институтов.
9 Как и на любом другом рынке, на рынке идей следует различать предложение и спрос:
процесс генерирования идей, с одной стороны, и процесс их отбора, — с другой. Факторы,
под действием которых может осуществляться отбор на этом рынке, обсуждаются в: Boyd,
Richerson, 1985, 2005.

Р. И. Капелюшников / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 119—146
126
«Я согласен признавать за институтами, — писал Токвиль, — лишь второстепенное
влияние на судьбы людей... Политические общества оказываются не такими, какими
их делают законы, а такими, какими их делают чувства, верования, идеи, привычки
сердца и человеческий дух... Одни только чувства, идеи, нравы способны приводить
общества к процветанию и свободе. Я бы хотел попытаться ввести идеи и моральные
чувства в качестве элементов процветания и счастья» (цит. по: Swedberg, 2009. P. 2 8 0).
Еще более категоричен был Кейнс: «Люди практики, которые считают себя
совершенно не подверженными интеллектуальным влияниям, обычно являются раба-
ми какого-нибудь экономиста прошлого. Безумцы, стоящие у власти, которые слышат
голоса с неба, извлекают свои сумасбродные идеи из творений какого-нибудь акаде-
ми ческого писаки, сочинявшего несколько лет назад. Я уверен, что сила корыстных
интересов значительно преувеличивается по сравнению с постепенным усилением
влияния идей. Правда, это происходит не сразу, а по истечении некоторого периода
времени. В области экономи ческой и полити ческой философии не так уж много людей,
поддающихся влиянию новых теорий после того, как они достигли 25- или 30-летнего
возраста, и поэтому идеи, которые государственные служащие, политические деятели
и даже агитаторы используют в текущих событиях, по большей части не являются
новейшими. Но рано или поздно именно идеи, а не корыстные интересы, становятся
опасными и для добра, и для зла» (Кейнс, 1978. С. 458).
О том же писал и Хайек: «Новые идеи возникают у немногих и постепенно
распространяются, пока не становятся достоянием большинства... Наши представ-
ления как о будущих последствиях наших действий, так и о том, к чему мы должны
стремиться, — главные заповеди, доставшиеся нам как часть культурного наследия
общества... Именно идеи, а значит, и люди, которые запускают новые идеи в оборот,
направляют эволюцию... Люди редко знают да и не интересуются, откуда пришли
распространенные в их время идеи — от Аристотеля или Локка, Руссо или Маркса,
или от какого-нибудь профессора, взгляды которого были модны среди интеллек-
туалов лет 20 назад... Когда... идеи — через работы историков и публицистов, учи-
телей, писателей и интеллектуалов в целом — становятся общим достоянием, они
фактически направляют развитие» (Хайек, 2018. С . 145—147).
Но здесь возникает опасность смешения понятий. «Идеи» боль-
шинство панинституционалистов склонны подводить под рубрику
«культуры», рассматривая их как ее составную часть. Однако такая
терминологическая практика больше затемняет, чем проясняет: со-
гласимся ли мы считать примерами влияния «культуры», скажем,
влияние идей Маркса или Кейнса? Едва ли случайно и то, что мно-
гие современные исследователи, ставящие во главу угла фактор идей,
скептически относятся к объяснениям, где «мотором» экономического
развития провозглашается культура (McCloskey, 2016).
Идеологии и культура — разные феномены с разными механиз-
мами функционирования. Человек выбирает идеологию, но культура
выбирает человека. Идеологические пристрастия способны меняться
практически мгновенно, культурные привычки — только медленно
и постепенно. (По выражению Ш. Берман, идейные убеждения могут
сохраняться годами, а могут меняться при первом же «дуновении ветра»
(Berman, 2013).) Соотношение идей и культуры подобно соотношению
литературы (с индивидуальным авторством) и фольклора (с безлич-
ным modus operandi). Идеология — это осознанное, вербализованное,
дискурсивное знание, а культура — это чаще всего бессознательные,
невербализованные, принимаемые по умолчанию, логически слабо свя-
занные ценности и представления. Конечно, никакой непроходимой
стены здесь нет: со временем идеи могут проникать в культуру, закреп-

Р. И. Капелюшников / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 119—146
127
ляясь в ней и меняя ее состав. Но, строго говоря, это лишь финальная
стадия их жизненного цикла (когда они оказываются успешными)10.
Отсюда понятно, почему рассуждения многих нортианцев прони-
заны полемикой (как явной, так и скрытой) с идеологическим, или,
лу чше сказать, «идеационным» подходом11. В нем они видят опасного
конкурента, прикладывая немало усилий его ниспровержению.
Норт и соавторы. Казалось бы, идеи, или «убеждения» (где под
убеждениями понимаются идеи, уже полу чившие признание и укоре-
нившиеся в обществе) — один из сквозных сюжетов «Насилия и со-
циальных порядков». Однако при более внимательном чтении это
впечатление быстро рассеивается: на самом деле Норт и его соавторы
совершенно не склонны приписывать фактору идей какого-либо само-
стоятельного значения.
Во-первых, все переходы от одного институционального режима
к другому описываются ими исключительно в терминах интересов/
стимулов без каких-либо отсылок к идеям/убеждениям. Как уже упо-
миналось, они различают «порядки открытого доступа» и «порядки ог-
раниченного доступа» с делением последних на «хрупкие», «базисные»
и «зрелые». Когда из «хрупкого» естественного государства возникает
«базисное»? Когда для этого появляются необходимые стимулы (Норт
и др., 2011. С. 130—131). Когда на смену «базисному» естественному
государству приходит «зрелое»? Когда это становится выгодно пред-
ставителям господствующей коалиции (С. 143—144). Когда «зрелое»
естественное государство уступает место порядку отрытого доступа?
Когда элиты сочтут, что это в их интересах (С. 75, 77, 95, 101, 113,
323, 401). Вся цепочка институциональных метаморфоз выводится
напрямую из интересов элитных групп без какого-либо прямого или
косвенного участия идей12.
Во-вторых, Норт, Уоллис и Вайнгаст в явном виде отрицают ка-
кую-либо роль идей при переходе от ограниченного доступа к откры-
тому: «Вовсе не... идеи стали тем, что позволило данным странам
10 Нетождественность идеологий и культур подробно обосновывает Берман: «Культуры
и идеологии... можно и нужно разграничивать. Культуры ассоциируются с группами, которые
опознаются по определенным специфическим и, как правило, легко различимым характеристикам,
преимущественно аскриптивного характера. Индивиды обычно не подключаются к культуре сами
и не переключаются с одной на другую, они просто принадлежат ей — обычно той, в которой
родились или были социализированы в раннем возрасте. Кроме того, культуры не направлены на
достижение каких-либо определенных целей... (помимо, возможно, выживания в данной среде).
Они обеспечивают лишь... самые общие ориентиры и правила поведения, которые регулируют
социальную и даже политическую и экономическую жизнь людей. Идеологии отличаются от
культуры в обоих отношениях. Хотя они также ассоциируются с определенными группами, эти
группы не задаются их предсуществующими (аскриптивными) характеристиками. Идеологии
создают собственные сообщества, состоящие из индивидов, объединенных лишь принятием самой
идеологии и приверженностью ей... Более того, в отличие от культур, идеологии вырабатываются
для достижения определенных целей... Одним словом, идеологии... отличаются способностью
создавать собственные сообщества сторонников, а также эксплицитным целедостигающим
характером» (Berman, 2013. Р. 224—225).
11 Е го резкую критику, исходящую из представления о всесилии интересов, см. в:
Тамбовцев, 2019. Убедительные аргументы в поддержку идеационного подхода приводят
Ш. Муканд и Д. Родрик (Mukand, Rodrik, 2018).
12 Вот одно из наиболее характерных высказываний: «Переход от ограниченного
доступа к открытому происходит в два шага. Каждый из этих шагов должен соответствовать
эгоистическим интересам элит (курсив мой.
—
Р. К .)» (Норт и др., 2011. С . 401).

Р. И. Капелюшников / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 119—146
128
[Великобритании, Франции и США] осуществить действительный
переход. Описывать изменения середины XIX в.... как реализацию
идей Просвещения — значит препятствовать любым усилиям понять
эти изменения» (Норт и др., 2011. С. 407—408).
В-третьих, вслед за А. Грейфом (Greif, 2006) они описывают идеи/
убеждения как нечто вторичное — полностью производное от институ-
циональной среды и автоматически меняющееся вслед за изменениями
в ней. Зависимость убеждений от институтов и создаваемых на их основе
организаций — один из лейтмотивов «Насилия и социальных порядков»
(Норт и др., 2011): «Индивиды в различных социальных порядках фор-
мируют различные представления» (С. 46); «институты... структури-
руют способ формирования у индивидов убеждений и мнений» (С. 59);
«у членов большинства организаций развиваются общие убеждения»
(С. 60); «поведение, вызываемое созданными институтами стимулами,
должно привести к согласующимся с поведением убеждениям» (С. 80);
«общественные институты... санкционируют формирование... общих
убеждений» (С. 103); «порядки открытого доступа подкрепляют...
убеждения при помощи ряда общественных благ и услуг» (С. 214);
«представления... зависят от природы тех организаций, в которых люди
действуют» (С. 425); «убеждения людей должны сочетаться с реальным
поведением индивидов, относящихся к тем институтам и организациям,
с которыми они взаимодействуют» (С. 430); «представления... вытекают
из структуры организаций и институтов» (С. 433)13.
Да, идеи/убеждения присутствуют в объяснительной схеме
Норта/Уоллиса/Вайнгаста, но выступают в ней как зависимая, а не
как независимая переменная. По большому счету им приписывается
лишь «охранная» функция — восстанавливать устойчивость системы
после возмущений, вызванных сменой институтов. Сначала институты
выводят систему из равновесия, затем идеи/убеждения возвращают ее
в него обратно: если институты — агент изменений, то идеи — агент
стабилизации. По сути, это всего лишь пассивный рефлекс институ-
циональной и организационной динамики14.
В этой трактовке практически все поставлено с ног на голову.
История дает нам бесчисленное множество примеров обратного, когда
источником перемен выступали новые идеи, а институты и культура,
напротив, служили средством консервации статус-кво. Конечно, было
бы странно отрицать, что идеи могут использоваться для легитима-
ции и тем самым для продления жизни существующих порядков, но
точно так же они могут выступать детонатором изменений. Однако
авторы «Насилия и социальных порядков» предпочитают игнориро-
вать этот очевидный факт. Трудно избавиться от впечатления, что
13 Сходным образом Аджемоглу и Робинсон утверждают, что культура есть «следствие
работы определенных институтов» (Аджемоглу, Робинсон, 2016. С. 83).
14 Норт, Уоллис и Вайнгаст отказываются признавать, что идеи могут иметь самостоя-
тельное значение, поскольку, не подкрепленные институционально, они беспомощны и не
в состоянии ничего изменить (Норт и др., 2011. С. 433). Идеи, существующие сами по себе,
в отрыве от институтов, остаются абстракциями, и, следовательно, их влияние эфемерно
(Weingast, 2016). Уязвимость подобной аргументации в том, что она легко поддается инверсии:
с таким же успехом можно сказать, что институты, не опирающиеся ни на какую идеологию,
становятся проформой и взятые сами по себе мало на что могут повлиять.

Р. И. Капелюшников / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 119—146
129
их подход — это не более чем подновленная редакция марксистского
учения о базисе и надстройке.
Аджемоглу и соавторы. В программной статье Аджемоглу,
С. Джонсона и Робинсона «Институты и экономический рост» несколь-
ко разделов посвящено полемике с подходом, который обозначается
ими как «идеологический»: «Мы не отрицаем, что различия в идео-
логии часто играют важную роль, но мы не считаем, что удовлетво-
рительная теория институциональных различий может быть основана
на различиях в идеологии» (Acemoglu et al., 2 0 05a. P. 425). Но иногда
они все же проговариваются, невольно признавая потенциальную объ-
яснительную силу этого альтернативного подхода.
Так, в книге Аджемоглу и Робинсона пересказывается история о
том, как в классическом учебнике П. Самуэльсона «Экономика» на
протяжении многих десятилетий повторялся тезис о том, что Советский
Союз в скором времени обгонит США по объему ВВП (Аджемоглу,
Робинсон, 2016. С. 177). (Правда, сроки, когда это произойдет, с каж-
дым переизданием «Экономики» постоянно отодвигались.) Трудно за-
подозрить, чтобы Самуэльсон выдвигал свой тезис только потому, что
был в нем «материально» заинтересован. Очевидно, он просто считал
плановую систему более эффективной с динамической точки зрения, чем
рыночную (и с ним, напомним, был абсолютно солидарен мейнстрим
экономической науки того времени). Но точно так же могли думать и те,
кто в XX в. разрабатывал и реализовывал на практике социалистиче-
ские и коммунистические проекты в разных частях света. Они могли
исходить из определенной картины мира, которую считали истинной,
и верить, что предлагаемая ими экономическая система лучше и спо-
собна обеспечить более высокий уровень благосостояния общества15
.
Для программы Норта/Аджемоглу идеационный подход оказы-
вается серьезным вызовом, потому что он способен объяснять многие
случаи расхождения в траекториях экономического развития, кото-
рые не поддаются объяснению в терминах географии, культуры или
истории. Излюбленный кейс панинституционалистов — Северная
и Южная Корея. География? Она у них одинаковая. Культура? Она
у них единая. История? Она у них общая. Что же остается после
отсечения всех этих факторов? Только институты. Отсюда вердикт:
все дело в институциональных различиях — инклюзивные институты
обеспечили процветание южнокорейской экономики, а экстрактивные
вызвали крах северокорейской.
Но даже нортианцам приходится признать, что для идеационного
подхода данный кейс не создает ни малейших затруднений (Acemoglu
et al., 2 0 0 5a. P. 425). Очевидно, что расхождение в траекториях эконо-
мического развития Южной и Северной Кореи вызвано тем, что в пер-
вой восторжествовали идеи либеральной демократии, а во второй идеи
15 Еще пример: Аджемоглу и Робинсон отмечают, что отмена работорговли и рабовладения
в Британской империи в начале XIX в. стала финалом широкой общественной кампании,
развернутой аболиционистами (Аджемоглу, Робинсон, 2016. С. 345). Но британцы, платившие
налоги, не могли быть материально заинтересованы в принятии подобного решения, так как
при отмене рабства государству пришлось взять на себя обязательство выплатить бывшим
рабовладельцам солидную денежную компенсацию.

Р. И. Капелюшников / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 119—146
130
марксизма. Аджемоглу и его соавторы согласны, что такое объяснение
действительно пригодно применительно к начальному периоду после
раздела Корейского полуострова, когда было неясно, кто в развернув-
шемся экономическом соревновании выйдет победителем. Но сейчас,
когда крах социалистической экономики стал свершившимся фактом,
оно, по их мнению, уже не работает. Начиная с 1980-х годов сохра-
нение в Северной Корее социалистической системы можно объяснить
только корыстными интересами правящей верхушки16.
Но это внерациональный аргумент, свидетельствующий либо о не-
достатке воображения у авторов книги «Почему одни страны богатые,
а другие бедные», либо о наивности их представлений о человеческой
природе. (Они, по-видимому, не допускают, что человек может свято
верить в то, что одновременно приносит ему немалые выгоды.) По-моему,
куда труднее вообразить, чтобы Сталин, Мао или Кастро сами не верили
в торжество коммунистических идей — даже в наиболее катастрофи-
ческие периоды в истории стран, которыми они правили. (Возможно,
все дело в отсутствии у Аджемоглу и Робинсона личного опыта жизни
при социализме?) Позволю себе высказаться еще резче: если правитель
и его окружение сами не верят в идеи, которые транслируют другим,
это верный пролог к крушению режима. Как говорил Й. Шумпетер,
идеология ничто, если она не искренна (Schumpeter, 1949).
В результате единственное преимущество институционального,
или, как они еще выражаются, «социально-конфликтного», подхода
перед идеационным Аджемоглу и его соавторы усматривают в том, что
«социальные конфликты могут приводить к экономическим институ-
там, вызывающим отставание в развитии, даже когда всем агентам
хорошо об этом известно» (Acemoglu et al., 20 05a. P. 428). Правда,
убедительных исторических примеров сохранения «плохих» институ-
тов, неэффективность которых безусловно ясна всем без исключения
членам общества, они не приводят. Откуда, например, известно, что
все граждане Северной Кореи осознают провальное экономическое
состояние своей страны и понимают, что при ином политическом строе
оно стало бы лучше? И более того: почему нужно считать, что все
известные истории общества всегда ставили своей главной целью дости-
жение высокого уровня благосостояния? А стремление к славе? К воен-
ному могуществу? К исполнению Божьих заповедей? Идея экономи-
ческого роста достаточно молода (ей от силы 150—200 лет), поэтому
вкладывать ее в головы людей далекого прошлого, к чему питают
пристрастие нортианцы, по меньшей мере анахронично. Наконец, на
вопрос, почему «плохие» институты могут сохраняться, даже когда их
отвратительное качество всем давно понятно, имеется очень простой
16 «Возможно, Ким Ир Сен и члены коммунистической партии на Севере верили в конце
1940-х годов, что коммунистическая политика будет лучше для страны и экономики. Однако
к 1980 г. стало ясно, что коммунистическая экономическая политика на Севере не работает.
Продолжающиеся попытки лидеров цепляться за такую политику и за сохранение власти
можно объяснить только их стремлением преследовать свои интересы за счет остального
населения. Плохие институты остаются в силе явно не в интересах всего общества в целом,
а в интересах правящей элиты, и подобное положение вещей просматривается в большинстве
случаев институциональных провалов» (Аджемоглу, Робинсон, 2016. С. 406—407).

Р. И. Капелюшников / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 119—146
131
ответ: из-за несовпадения мнений, какие альтернативные институты
лучше и как их лучше устанавливать17.
Базовая аналитическая схема
В построениях панинституционалистов можно выделить два аспек-
та — нормативный и позитивный. В первом случае речь идет о том,
какой тип формальных экономических институтов следует считать
«хорошим» (обеспечивающим устойчивый экономический рост), во
втором — о том, каким образом такие институты возникают, а если
этого не происходит, то почему.
Несмотря на различия в акцентах, нормативные представления
Норта, Уоллиса и Вайнгаста и Аджемоглу и Робинсона полностью
совпадают (в чем, впрочем, нет ничего неожиданного). И те и другие ис-
ходят из того, что ядро «хороших» экономических институтов составля-
ют надежно защищенные права частной собственности: это необходимое
и достаточное условие успешного экономи ческого развития. Связь здесь
вполне очевидная: только защищенные права собственности способны
обеспечить стимулы к инвестициям и технологическим нововведениям,
поскольку никто никогда не будет вкладывать свои средства ни в ка-
кие проекты, если знает, что другие — государство, организованные
группы, частные лица — смогут присвоить всю отдачу от них себе.
Идея защищенности прав собственности может представать в разной
терминологи ческой оболочке18
, но, несмотря на смысловые оттенки,
речь во всех случаях идет об одном и том же базовом условии: что
собственник свободен распоряжаться принадлежащими ему ресурсами
по своему усмотрению и никто не вправе ему в этом помешать.
Строго говоря, в таком наборе нормативных представлений нет
ничего нового или уникального: в явном виде он был сформирован
еще классическим либерализмом (Д. Юм, А. Смит, Дж. С. Милль),
а позднее получил развернутое обоснование в теории прав собственно-
сти (Р. Коуз, А. Алчиан, Г. Демсец). Оригинальный вклад панинсти-
туционализма связан с его позитивной исследовательской повесткой.
Базовая нортианская схема предполагает, что «хорошие» формаль-
ные экономические институты не возникают спонтанно только потому,
что они способны обеспечить более высокий уровень благосостояния
общества (Парето-эффективны). Чтобы они появились, необходимы
«хорошие» политические институты19. Связано это с тем, что надежной
17 Это, конечно, не означает, что я предлагаю заменить один монокаузальный подход
(институциональный) на другой монокаузальный подход (идеационный). Речь идет лишь
о том, что при анализе «критических развилок» в экономической истории (термин Аджемоглу
и Робинсона) не надо переоценивать роль интересов и недооценивать роль идей.
18 «Гарантии прав собственности», «запреты на использование насилия», «защита от
экспроприации», «защита от конфискационных налогов», «свобода контрактов», «открытый
вход на рынок», «свободное перемещение товаров и людей во времени и пространстве», «свобода
конкуренции», «доступ к справедливому суду», «равенство перед законом», «верховенство
права», «отсутствие дискриминации» и т. д.
19 «Хотя от экономических институтов зависит, будет страна бедной или богатой, именно
политика и политические институты определяют выбор этих экономических институтов»
(Аджемоглу, Робинсон, 2016. С . 65).

Р. И. Капелюшников / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 119—146
132
защита прав собственности может стать, только если ее осуществляет
третейская сторона, имеющая монополию на легитимное насилие, то
есть государство. Его роль в качестве гаранта прав собственности
оказывается решающей: государство, по словам Норта, есть главный
участник всего исторического процесса (North, 1991. P. 107). Плохо
оно справляется с функциями гаранта прав собственности — роста
нет, хорошо справляется — рост есть.
Угроза правам собственности может исходить с двух сторон —
от частных лиц и от государства. Чтобы обезопасить права от риска
частного насилия, требуется сильное централизованное государство,
но чтобы обезопасить их от риска государственного насилия, само
государство должно строиться на принципах демократии. В этом кон-
тексте Аджемоглу и Робинсон пишут о двух необходимых условиях
обеспечения инклюзивности: централизме и плюрализме. Только силь-
ное централизованное государство с рассредоточенной политической
властью среди широкого круга участников способно обеспечить эф-
фективную защиту прав собственности20.
Как следствие, в панинституционализме экономические институты
выступают в роли объясняемой, а политические — объясняющей пере-
менной: «Выработка экономических институтов и правил происходит
в ходе политического процесса, особенности которого, в свою очередь,
зависят от институтов политических» (Аджемоглу, Робинсон, 2016.
С. 63). Хотя это не исключает обратного влияния экономики на по-
литику, все же главный каузальный вектор ориентирован именно так:
изменение «правил игры» в экономической сфере следует за измене-
нием «правил игры» в политической сфере, а не предшествует ему21.
Вместе с тем они не отрицают, что устойчивость любой полити-
ческой системы во многом зависит от характера действующих эконо-
мических институтов. В этом контексте Норт и его соавторы выдви-
гают концепцию «двойного баланса интересов»: речь идет о том, что
структура распределения потенциала насилия должна соответствовать
20 «Поскольку государственная власть является одновременно ограниченной и достаточно
широко распределенной между различными общественными группами, могут появиться
и развиваться экономические институты, способствующие процветанию» (Аджемоглу, Робинсон,
2016. С. 64). Рассредоточение политической власти уменьшает опасность, что государство
станет орудием в руках каких-либо заинтересованных групп и что через него они начнут
перераспределять ресурсы общества в свою пользу.
21 В данном пункте панинституционализм жестко оппонирует теории модернизации,
где роли распределяются обратным образом. В ней предполагается, что общества, которым
удалось достаточно далеко продвинуться по пути социально-экономической модернизации,
рано или поздно отказываются от авторитаризма и переходят к демократии (Lipset, 1959).
Не демократизация служит триггером экономического роста, а, напротив, экономический
рост служит триггером демократизации. Отсюда понятно категорическое неприятие, с каким
нортианцы относятся к теории модернизации (Acemoglu et al., 2 0 0 5b, 2008, 2009). Не вдаваясь
в детали этого спора, отметим, что ни та ни другая сторона не допускают, что их объяснительные
схемы могут сталкиваться с проблемой пропущенной переменной. Нельзя исключать, что ни
экономическая «инклюзивность» не обусловливает напрямую политическую «инклюзивность»,
ни наоборот. И та и другая могут быть производными от действия некоего третьего, общего
для них фактора. Наиболее вероятным кандидатом на эту роль являются, по-видимому, идеи:
идеологический сдвиг, имевший место в XVIII в., мог стать силой, которая подтолкнула
к переходу как от мальтузианского к шумпетерианскому экономическому росту, так и от
авторитарного правления к современной демократии.

Р. И. Капелюшников / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 119—146
133
структуре распределения экономических рент (Норт и др., 2011. С. 67).
Когда баланс нарушен, наступает период нестабильности с активной
борьбой за политическую власть и перераспределение экономических
ресурсов. Порядки ограниченного доступа в экономике и политике
взаимно поддерживают друг друга; порядки открытого доступа в эко-
номике и политике действуют так же (Норт и др., 2 011. С. 74). Но
сочетание открытого экономического доступа с ограниченным поли-
тическим доступом либо ограниченного экономического доступа с от-
крытым политическим доступом нежизнеспособно и рано или поздно
мутирует в режимы либо полностью ограниченного, либо полностью
открытого доступа.
Эту идею, только с использованием более красочных форму-
лировок — «порочный круг экстрактивности» и «добродетельный
круг инклюзивности» — развивают Аджемоглу и Робинсон (2016):
«Экстрактивные экономические институты естественным образом воз-
никают в условиях экстрактивных политических институтов», а «ин-
клюзивные экономические институты поддерживают соответствующие
политические институты и сами же, в свою очередь, опираются на них»
(С. 114, 567). Напротив, «гибридные» системы — экстрактивных эко-
номических институтов в сочетании с инклюзивными политическими
институтами или инклюзивных экономических институтов в сочета-
нии с экстрактивными политическими институтами — неустойчивы
и недолговечны (С. 116). Стимулы, которые от них исходят, толкают
в разные стороны, так что рано или поздно они трансформируются
в один из двух «чистых» типов.
Почему «однородные» режимы внутренне стабильны, а «смешан-
ные» нет? Экстрактивные политические институты позволяют элитам
устанавливать экономические институты, становящиеся для них источ-
ником получения рент. Но чем больше ресурсов благодаря «плохим»
экономическим институтам сконцентрировано в их руках, тем прочнее
их политическая власть. Отсюда «порочный круг экстрактивности»:
«Те, кто выигрывает от сохранения статус-кво, лучше организованы
и располагают более значительными ресурсами, что позволяет им
блокировать любые важные изменения, угрожающие их экономиче-
ским привилегиям и доступу к власти» (Аджемоглу, Робинсон, 2016.
С. 148—149). Сходным образом инклюзивные политические институты
открывают дорогу «хорошим» экономическим институтам, которые
способствуют рассредоточению благ среди разных групп населения.
Но чем меньше ресурсов достается элитам, тем труднее им захватить
политический контроль. Отсюда «добродетельный круг инклюзивно-
сти»: «Мощный процесс позитивной обратной связи... предохраняет
институты от попыток демонтажа и фактически приводит в действие
силы, действующие в направлении дальнейшего развития инклюзив-
ности» (Аджемоглу, Робинсон, 2016. С. 412).
Итак, появлению «хороших» экономических институтов мешают
«плохие» политические институты, а отсутствие «хороших» эконо-
мических институтов делает невозможным устойчивый рост. Но это
только общая схема. Чтобы она стала полноценной теорией, необходимо
ответить еще на три вопроса: 1) почему «плохие» политические ин-

Р. И. Капелюшников / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 119—146
134
ституты не исчезают, если они неэффективны; 2) при каких условиях
«хорошие» политические институты могут вытеснять «плохие»; 3) как
при переходе от «плохих» политических институтов к «хорошим» ме-
няется механика экономического роста.
Почему все «плохое» так устойчиво? Ответ на первый вопрос
прост: «плохие» политические институты существуют, потому что вы-
годны тем, в чьих руках находится политическая власть, — элитам
и правителям, даже если они не выгодны всему обществу. Элиты всегда
выбирают институты, которые, как они ожидают, будут способствовать
максимизации их рент (Acemoglu et al., 20 05. P. 427). Это общая для
всех нортианцев позиция: хотя «плохие» институты «всегда негатив-
ным образом сказываются на выпуске в целом, они могут приносить
и приносят выгоды отдельным индивидам» (Кларк, 2012. С. 307).
В конечном счете судьбы институтов, а значит, и возможности эконо-
мического роста определяются лишь интересами правящих классов.
Именно поэтому Аджемоглу и его соавторы квалифицируют свой
подход как «социально-конфликтный». Исходное для них представ-
ление о том, что конфликты из-за ресурсов и власти представляют
собой борьбу за контроль над институтами и что в любых обществах
эта борьба никогда не прекращается (Acemoglu et al., 2 0 05. P. 569).
Определяя масштабы и направления экономической деятельности,
институты задают структуру распределения ее плодов (Аджемоглу,
Робинсон, 2016. С. 121). Какие группы будут в выигрыше, а какие
в проигрыше, в конечном счете решают они.
В результате вопросы эффективности (о «размере пирога») ока-
зываются неотделимы от вопросов распределения (о «дележе пиро-
га»): одни институты способствуют росту, но при этом не дают выгод
политически влиятельным группам; другие порождают стагнацию,
но при этом способствуют обогащению таких групп. Однако инсти-
туты выбирает не все общество, а только те, в чьих руках находит-
ся политическая власть, этот выбор, естественно, производится в
интересах элит, а не основной части населения. Среди прочего это
предполагает, что институциональный выбор в пользу экономиче-
ской недоразвитости всегда сознателен: если бы правящие классы,
контролирующие государство, захотели, то им бы не составило труда
вывести экономику на траекторию роста, но они не делают этого,
потому что не хотят, а не хотят, потому что опасаются понести в ре-
зультате серьезные потери.
Это предполагает также, что демиургом институтов может вы-
ступать только государство, — недаром же, напомним, Норт назы-
вает его главным участником всего процесса (North, 1991)22. В дан-
ном отношении панинституционализм предстает прямым антиподом
интеллектуальной традиции (А. Фергюсон, К . Менгер, Ф. Хайек),
полагающей, что институты могут возникать спонтанно, как непред-
22 Парадоксально, но панинституционалисты не замечают, что предлагаемую ими логику
нельзя применить к генезису главного для них самих института — правам собственности,
которые по «возрасту» намного старше государства. Как известно, люди начали заниматься
земледелием и скотоводством (которые были бы невозможны без разграничения прав
собственности) задолго до того, как на историческую арену вышло государство.

Р. И. Капелюшников / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 119—146
135
умышленный результат взаимодействия множества индивидов (под-
робнее об этом концептуальном противостоянии см.: Murrell, 2017).
Для него появление нового института всегда есть плод осознанного
выбора, тщательного взвешивания выгод и издержек. Но поскольку,
во-первых, люди могут расходиться во мнениях относительно того,
какой институт «хороший», а какой «плохой», и, во-вторых, один ин-
ститут может быть выгоден одним группам, а другой другим, конечное
решение всегда остается за элитой. Говоря более конкретно, в руках
какой элитной группы находятся рычаги государственного управления,
та и выбирает институты: «Именно политические элиты (то есть те,
у кого в руках власть) определяют, по каким правилам будет жить
общество» (Аджемоглу, Робинсон, 2016. С. 66).
Почему так трудно рождается все «хорошее»? На второй вопрос
все нортианцы отвечают одинаково: «плохие» политические институты,
господствовавшие на протяжении большей части человеческой истории,
могли смениться «хорошими» только в результате исторической слу-
чайности — при уникальном стечении обстоятельств в определенном
месте в определенное время. Такой уникальной точкой во времени
и пространстве стала Англия конца XVII в., где сложилась исторически
беспрецедентная ситуация примерного баланса сил всех политически
значимых групп. Вследствие этого все они оказались заинтересованы
в переходе сначала к «хорошим» политическим, а затем и к «хорошим»
экономическим институтам. Не случись такого невероятного совпаде-
ния интересов, не было бы никакого перехода от «экстрактивности»
к «инклюзивности». Однако алгоритм замены «плохих» (авторитар-
ных) политических институтов «хорошими» (демократическими) мож-
но понимать по-разному.
Аджемоглу и Робинсон описывают переход от авторитаризма к де-
мократии как отказ элит от политической власти в пользу неэлит, так
что центральным для них оказывается вопрос, когда и почему такой
отказ происходит. Ответ на него, как и следовало ожидать, опять
отсылает нас ко всемогуществу стимулов: элиты уступают власть не-
элитам, когда осознают, что так им будет лучше. Если из-за угрозы
революции они полагают, что лишатся власти в любом случае, то
могут посчитать, что, отдав ее добровольно, они потеряют меньше,
чем если бы им пришлось уступать ее вынужденно. Иными словами,
отказ от власти они выбирают как меньшее из возможных зол. Без
давления со стороны неэлит переход к «инклюзивным» политиче-
ским, а значит, и к «инклюзивным» экономическим институтам был
бы невозможен. Конфликты между элитами и неэлитами — двига-
тель институциональной эволюции, почти как в марксистской теории
классовой борьбы.
У Норта, Уоллиса и Вайнгаста позиция иная. Они рассматривают
переход от «плохих» политических институтов к «хорошим» не как
разрешение конфликта между элитами и неэлитами, а как разреше-
ние внутреннего конфликта между различными группировками самой
элиты. В их понимании наибольшую угрозу для элит представляют не
неэлиты с их революционными порывами, а конкурирующие элитные
группы, всегда нацеленные на захват богатства и привилегий, при-

Р. И. Капелюшников / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 119—146
136
надлежащих другим. Демократия обеспечивает надежную защиту от
таких захватов, так что от ее установления элиты выигрывают, а не
проигрывают, как думают Аджемоглу и Робинсон. В этом контексте
Норт, Уоллис и Вайнгаст отмечают, что переход к демократии чаще
всего осуществлялся по инициативе тех или иных фракций самой
элиты (Норт и др., 2 011. С. 263).
Почему рост при «плохих» и «хороших» институтах разный?
В этом вопросе нортианцы также едины. «Хорошие» политические
институты прокладывают дорогу «хорошим» экономическим инсти-
тутам, а возникающие благодаря этому надежно защищенные права
собственности на идеи (патентное, авторское право и т. д.) становят-
ся катализатором шумпетерианского «созидательного разрушения».
Самоподдерживающийся поток инноваций делает экономический рост
устойчивым и непрерывным.
Экономический рост возможен и при «плохих» политических ин-
ститутах, но только если соблюдаются два условия: централизация
политической власти и заинтересованность в нем элит, когда они на-
чинают видеть в росте не угрозу, а источник обогащения и упрочения
своих позиций. Но даже тогда рост все равно остается неустойчивым
в краткосрочной и нежизнеспособным в долгосрочной перспективе.
В конечном счете он обречен на затухание, хотя и может быть успеш-
ным на каких-то ограниченных интервалах времени. Почему?
Неустойчивый рост при «плохих» политических институтах
нортианцы связывают с действием нескольких факторов. Во-первых,
рост требует инноваций, то есть «созидательного разрушения», но оно
чревато дестабилизацией политической системы, поэтому у элит есть
веские причины его бояться и ограничивать23. Во-вторых, переход
к «хорошим» институтам может грозить им потерей рент (Аджемоглу,
Робинсон, 2016. С. 568). В -третьих, колоссальные богатства, накапли-
ваемые элитами благодаря «плохим» институтам, создают для кон-
курирующих группировок мощные стимулы захватить политическую
власть, что вызывает государственные перевороты, вооруженные кон-
фликты, гражданские войны (С. 208)24.
Не менее важно, что при «плохих» политических институтах рост
рано или поздно заканчивается. Пока он догоняющий, то может быть
основан на технологических заимствованиях из стран-лидеров (напри-
мер, как в современном Китае). Однако при приближении к фронтиру
технологического прогресса рост, как показывает пример СССР, зами-
рает, так как страны с такими институтами не могут сами генерировать
новые идеи. Причина все та же: отсутствие «хороших» политических
институтов делает права собственности на идеи недостаточно защи-
щенными, а это из-за отсутствия необходимых стимулов препятствует
возникновению прорывных инноваций на фронтире технологического
прогресса.
23 «Боязнь созидательного разрушения — это главная причина, по которой рост уровня
жизни, начиная с неолитической эпохи и до промышленной революции, не был устойчивым»
(Аджемоглу, Робинсон, 2016. С . 252).
24 Подсчитано, что если в развитых странах крупные столкновения с применением силы
возникали в среднем один раз в 60 лет, то в развивающихся — один раз в 8 лет (Cox et al., 2015).

Р. И. Капелюшников / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 119—146
137
Итоговый вывод: ключ к экономическому успеху — в «хороших»
политических институтах, создаваемых заинтересованными в них эли-
тами. Без таких институтов даже при самых благоприятных условиях
рост всегда будет оставаться неустойчивым и конечным во времени.
Что можно сказать о таком аналитическом видении исторического
процесса?
Нортианское представление о том, что появлению «хороших» эко-
номических институтов всегда и везде предшествует появление «хоро-
ших» политических институтов, опровергается историческим опытом
многих стран. Тайвань, Чили, Южная Корея сначала добивались
экономического успеха и лишь затем реформировали свои политиче-
ские системы. Вряд ли здесь существует какая-либо универсальная
закономерность. Разнообразие путей исторического развития слиш-
ком велико, чтобы укладываться в какую-либо унифицированную
логическую схему25.
Рассуждениям нортианцев о нежизнеспособности «гибридных»
институциональных режимов, сочетающих «плохое» с «хорошим», при-
суща странная хронологическая размытость. Какой количественный
критерий разделяет жизнеспособные и нежизнеспособные системы? Об
этом ничего не сообщается. Сосуществование в независимой Индии
«хороших» политических институтов с «плохими» экономическими
институтами в течение примерно полувека — это свидетельство устой-
чивости или неустойчивости «гибридных» систем? А сосуществование
в современном Китае «плохих» политических институтов с «хороши-
ми» экономическими институтами, длящееся уже почти полстолетия?
Непонятно также, как тезис о нежизнеспособности «гибридных» си-
стем сочетается с признанием Аджемоглу и Робинсоном того факта,
что в реальной жизни мы никогда не наблюдаем ничего однотонно
черного или однотонно белого, но всегда имеем дело с разными оттен-
ками серого, то есть с различными конгломератами «экстрактивных»
и «инклюзивных» институтов.
Неочевидно и то, что низкий, но устойчивый рост всегда пред-
почтительнее высокого, но неустойчивого. Все зависит от конкрет-
ных количественных параметров того и другого. Норт и его соавторы
предлагают судить о неустойчивости роста по доле лет, когда в той
или иной стране наблюдались отрицательные темпы прироста ВВП
(Норт и др., 2011. С. 45—47). По их подсчетам, в бедных странах она
заметно выше, чем в богатых. Однако даже из их выкладок следует,
что кумулятивный прирост ВВП в бедных странах на протяжении
второй половины XX в. был намного больше, чем в богатых. Этот
разрыв был бы еще внушительнее, если бы деление стран на бедные
и богатые производилось по состоянию на начало, а не на конец рас-
сматриваемого ими периода (1950—2004 гг.).
25 Тезис панинституционалистов о том, что переход от «плохих» (авторитарных)
к «хорошим» (демократическим) политическим институтам всегда и везде был сознательным
выбором элит, также плохо согласуется с известными фактами. Из примерно 200 изученных
случаев лишь в 6—8% демократизация была результатом сознательного выбора правящих
групп, а во всех остальных — результатом ошибок и просчетов, которые — при попытках
сохранить «плохие» политические институты — они совершали (Treisman, 2017).

Р. И. Капелюшников / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 119—146
138
Наконец, нет оснований полагать, что страны с «плохими» по-
литическими институтами органически неспособны генерировать но-
вые научные и технологические идеи и, достигнув технологического
фронтира, перестают расти. С середины XIX в. до середины XX в.
Германия процветала при «плохих» политических институтах и пере-
жила экономический коллапс при «хороших» (Веймарская респуб-
лика). В конечном счете она рухнула не под грузом собственных
проблем, а из-за военного поражения от другой «экстрактивной» си-
стемы — сталинского СССР. Германия (тогда — Пруссия) с сере-
дины XVIII в. имела сильное централизованное государство, одной
из первых ввела всеобщее обязательное образование, создала самую
эффективную бюрократическую систему, первой в мире приступила
к разработке программ социального страхования (Boldrin et al. , 2 012).
Еще важнее, что при Бисмарке и Гитлере она оставалась одним из
лидеров мирового научно-технического прогресса, во многом опережая
страны с «хорошими» политическими институтами.
Сходным образом СССР в целом ряде областей науки и тех-
ники лидировал либо шел наравне со странами Запада. Заявление
Аджемоглу и Робинсона о том, что экономический рост в СССР не был
связан с технологическим прогрессом, выглядит несколько эксцентрич-
но (Аджемоглу, Робинсон, 2016. С. 183). На наших глазах Китай все
активнее переходит от заимствований к созданию новых оригинальных
технологий, и именно с этим многие исследователи связывают сегодня
надежды на ускорение темпов мирового технологического прогресса,
резко замедлившихся в последние десятилетия (Cowen, 2011).
С методологической точки зрения серьезный дефект нортианской
объяснительной схемы связан с неразличением альтернативных пат-
тернов экономи ческого роста. В современной литературе помимо маль-
тузианского (основанного на росте населения) и шумпетерианского
(основанного на непрерывном потоке инноваций) принято выделять
еще один тип роста — смитианский. Он называется так, потому что
его механизмы были подробно разобраны еще Смитом в «Богатстве
народов»: разделение труда, расширение рынка, реаллокация ресурсов,
накопление капитала. Упрощая, можно сказать, что если смитианский
рост связан с приближением экономики к границе технологических
возможностей, то шумпетерианский— — со сдвигом этой границы.
Экономи ческая история доиндустриального мира представляет
собой чередование периодов мальтузианского и смитианского роста.
«Смитианские» периоды Дж. Голдстоун обозначил термином «рас-
цветы» (efflorescences) (Goldstone, 2002)26. Конечно, рост в периоды
«расцвета» никогда не оставался чисто смитианским, но всегда вклю-
чал отдельные шумпетерианские «вкрапления». Расширение рынка
и углубление специализации стимулировали инновации, но их поток
оставался слишком слабым и слишком непрочным, чтобы уровень жиз-
ни мог повышаться непрерывно. При отсутствии притока новых идей
рост мог продолжаться только за счет дальнейшего распространения
уже имевшихся «наилучших практик». Через несколько поколений,
26 Первый такой эпизод датируется как минимум III тысячелетием до н. э.

Р. И. Капелюшников / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 119—146
139
когда в действие вступали мальтузианские ограничители, он неизбеж-
но «съедался» ростом населения27. Смитианский рост был конечен во
времени, но это не значит, что его исчерпание вызывалось вытеснением
«хороших» политических институтов «плохими».
Хотя в периоды «расцвета» рост ВВП заметно ускорялся, он все
равно оставался слабым — с годовыми темпами не выше 0,5—1%
(в расчете на душу населения еще меньше — 0,2—0,3%) и длился
ограниченный отрезок времени (не более одного-двух столетий). После
исчерпания задела инноваций он рано или поздно затухал, транс-
формируясь в стандартный мальтузианский рост (Goldstone, 2 0 02)28.
Когда нортианцы рассматривают экономический рост «вообще», они
фактически ставят знак равенства между смитианским и шумпете-
рианским ростом. Но рост в Древнем Риме или Японии сегуната
Токугава — это не то же самое, что рост в Италии или Японии XXI в .
Одно дело — повышение подушевых доходов на протяжении одного-
двух столетий в 2—3 раза (безусловно, феноменальное достижение
для доиндустриального мира), и другое дело — их повышение за тот
же период в 30, 40 или 50 раз. Шумпетерианский рост, начавшийся
в Англии на рубеже XVIII—XIX вв., не идентичен смитианскому росту
предшествующих тысячелетий. Предполагать, как это делают норти-
анцы, что у них одинаковые причины и одинаковые ограничения, нет
оснований. Скажем, затухание смитианского роста чаще всего порож-
далось либо продолжающимся ростом населения, либо вступлением
общества в полосу острых социальных и политических конфликтов.
Однако для шумпетерианского роста ни то ни другое не представляет
непреодолимого препятствия: даже после крупных военных или по-
литических потрясений у современных обществ сохраняются шансы
быстро возвратиться на траекторию устойчивого роста.
По сути, панинституционалисты пытаются предложить одно
объяснение для двух разных экономических феноменов. Но современ-
ный (шумпетерианский) рост нельзя объяснять теми же механизмами,
которыми можно объяснять смитианский рост, хотя бы потому, что
доиндустриальная эпоха не знала такого явления, как самоподдержи-
вающийся поток новых научных и технологических идей.
Базовый исторический нарратив
Если транспонировать аналитическую схему, описанную в преды-
дущем разделе, на ход мировой экономической истории, то мы получим
базовый исторический нарратив, из которого исходит панинституцио-
27 Как показывает анализ, вероятность «расцветов» была выше 1) в местах активного
взаимодействия различных культур и идей; 2) в центрах международной торговли; 3) в периоды
консолидации общества после серьезных социальных и политических потрясений. В то же
время их почти никогда не наблюдалось в изолированных обществах, а также в периоды
длительной социальной и политической стабильности, когда в социуме воцарялся конформизм,
подкрепляемый обычаями и предпочтениями элит (Goldstone, 2002).
28 По прошествии времени потомки начинали ностальгически вспоминать об этих периодах
как о минувших «золотых веках».

Р. И. Капелюшников / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 119—146
140
нализм. Поскольку программа Норта/Аджемоглу строится на жесткой
дихотомии «хорошего» и «плохого», нет ничего удивительного, что
этому нарративу присущи выраженные манихейские черты.
По сути, вся история человечества делится в нем на два периода:
первый, когда почти все было «плохо», и второй, когда местами стало
«хорошо». Рубежом выступает английская Славная революция 1688 г.,
которую Норт и нортианцы считают поворотным пунктом всемирной
истории. Без нее не было бы современного экономического роста,
а без него мир оставался бы таким, каким он был в предшествующие
тысячелетия.
Уникальная констелляция интересов, сложившаяся в английской
элите в конце XVII в., дала толчок формированию «хорошей» поли-
тической системы, где были представлены все влиятельные группы
и где ни одна из них не имела явного перевеса над остальными.
Возникновение «хороших» политических институтов создало усло-
вия для формирования «хороших» экономи ческих институтов: права
собственности впервые за всю историю человечества полу чили надеж-
ную защиту, благодаря чему через три четверти века после Славной
революции Англия вступила на путь индустриализации, став перво-
проходцем современного (шумпетерианского) экономического роста
(Acemo glu et al., 2 0 05. P. 393). С большим или меньшим запозданием
за ней последовали другие страны, но устойчивого экономического
роста удавалось добиваться только тем, кто решался пойти по пути
создания «хороших» политических институтов.
Однако более всего нортианский нарратив интересен не тем, как
в нем описывается «второй» период с функционированием «хороших»
институтов, а тем, как в нем изображается «первый» период с то-
тальным господством «плохих» институтов. В этот начальный период
защиты прав собственности — за редчайшими исключениями — ни-
где не существовало. Это были тысячелетия абсолютного правового
произвола: «До Англии XVII столетия экстрактивные институты на
протяжении всей истории были нормой во всем мире» (Аджемоглу,
Робинсон, 2016. С. 252). Страны той эпохи не были правовыми сооб-
ществами: они либо вообще не имели прав собственности, либо имели
их только фиктивно; действовавшие в них государства вели себя как
настоящие хищники, заботясь только о наживе и не имея представ-
лений ни о каких формальных правилах или этических нормах; их
правители были безжалостными эксплуататорами, относившимися
к своим подданным как к покоренным вражеским племенам. Это был
мир, населенный массой «забитых крестьян, которыми правил мало-
численный, жестокий и тупой класс господ, отбиравший у них все
сверх того, что было необходимо для пропитания, и тем самым унич-
тожавший любые стимулы к торговле, инвестициям и техническим
усовершенствованиям» (Кларк, 2012. С. 210).
Естественно, в подобных условиях ни о каком экономическом ро-
сте не могло быть и речи. Хотя исключения все же случались (Древняя
Греция, республиканский Рим, итальянские города-государства эпохи
Возрождения), они не меняли общей картины: «Общая черта доин-
дустриальных обществ, на которую указывают Дуглас Норт, Мансур

Р. И. Капелюшников / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 119—146
141
Олсон и другие, заключается в том, что все эти общества являлись
„хищническими государствами“ и управлялись „оседлыми бандитами“,
которые максимизировали свой доход за счет экономической эффек-
тивности» (Кларк, 2012. С. 310).
Наглядным примером того, к чему вело тотальное господство
«плохих» институтов, может служить европейское Средневековье.
В изображении Аджемоглу его «портрет» выглядит так: «Рассмотрим эволюцию
прав собственности в Европе в Средние века. ...Отсутствие прав собственности для
землевладельцев, купцов и протопромышленников было препятствием для экономи-
ческого роста в ту эпоху. Поскольку в это время политические институты отдавали
политическую власть в руки королей и наследственных монархий разного типа, эти
права устанавливались в основном монархами. Хотя монархи имели все стимулы
защищать свои собственные права собственности, они — на беду для экономи ческо-
го роста — в общем не защищали прав собственности никого другого. Напротив,
монархи часто использовали свою власть для экспроприации производителей, вводя
произвольные налоги, отказываясь платить по своим долгам и распределяя производ-
ственные ресурсы общества своим сторонникам в обмен на экономические выгоды или
полити ческую поддержку. Следовательно, в Средние века экономи ческие институты
давали мало стимулов для инвестирования в землю, физический и человеческий капи-
тал или технологии и были неспособны поощрять экономический рост. Эти институты
способствовали также тому, что монархи контролировали значительную часть эконо-
мических ресурсов общества, укрепляя свою политическую власть и продлевая жизнь
такого политического режима. Однако XVII в. стал свидетелем крупных изменений
в экономических и политических институтах, проложивших дорогу установлению
прав собственности и ограничению власти монархов» (Acemoglu, 2008. P. 2600)29.
Скорее всего, профессиональный историк-медиевист был бы силь-
но озадачен подобным описанием. Ведь все это говорится об общест-
вах, которые были насквозь юридизированы и перенасыщены судами
разного типа; которые страдали не столько от недостатка, сколько от
избытка правовых регуляций; в которых все, включая правителей,
были опутаны плотной сетью формальных ограничений. Но больше
всего в этом нарративе поражает полное отсутствие отсылок к работам
историков. По-видимому, он представляется нортианцам настолько само
очевидным, что они не видят никакой необходимости подтверждать его
на историческом материале.
Однако картина, которую рисуют многочисленные исследования
по экономической истории и истории права, выглядит совершенно
иначе. Обе составляющие нортианского нарратива — представления
о том, что средневековая Англия, подобно другим доиндустриальным
обществам, была ареной «боев без правил» и что на рубеже XVII—
XVIII вв. ее экономические институты пережили тотальную трансфор-
мацию — не находят в них подтверждения. Так, права собственности
существовали в средневековой Европе на протяжении столетий и были
специфицированы до мельчайших подробностей; действовали развитые
рынки земли, где активно продавались и покупались как крупные,
так и мелкие участки; как минимум с норманнских времен в Англии
29 В том же духе высказывается Б. Вайнгаст: «Средневековый мир был лишен... надежных
прав собственности, защиты контрактов, верховенства права и отсутствия насилия» (Weingast,
2016. P. 191).

Р. И. Капелюшников / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 119—146
142
был возможен рыночный обмен любыми товарами и факторами произ-
водства, причем при его надежной защищенности; все сделки, незави-
симо от социального статуса участников, регистрировались судами;
монархи контролировали лишь небольшую долю богатства общества
(как правило, менее 5%); в конце XVII в. никаких резких изменений
в экономических институтах не происходило; хотя в этот период власть
английских монархов подверглась серьезным ограничениям, это не
имело отношения ни к правам собственности, ни к экономическому
росту (McCloskey, 2010. Ch. 34)30.
Историки практически единодушны в том, что с институциональ-
ной точки зрения Англия Средних веков в целом была чрезвычайно
стабильным или, как говорили в старину, «благоустроенным» общест-
вом. Если при оценке степени защищенности прав собственности ис-
пользовать количественные критерии, применяемые сегодня между-
народными экономическими организациями, то оказывается, что они
были защищены в ней лучше, чем в современных развитых странах31
.
Тезис о радикальном переформатировании английских экономических институ-
тов в течение «длинного» XVIII столетия (1688—1815 гг.) также не согласуется с фак-
тами. Изменения, происходившие как до, так и после этого периода, были намного
более значимыми (McCloskey, 2010). Как указывает британский историк Н. Крафтс,
«в период Промышленной революции никаких явных улучшений в институтах не
происходило» (Crafts, 2005. P. 532). Об этом же пишет историк права С. Дикин,
отмечая, что «в А нглии индустриализация предшествовала изменениям в правовой
системе, а во Франции и Германии соотношение было обратным» (Deakin, 2009.
P. 26). Подробный постатейный анализ двух ключевых законов Славной револю-
ции — «Билля о правах» (1688) и «Акта о престолонаследии» (1701) — показал,
ч то практически все включенные в них положения были не правовыми новациями,
а всего лишь восстановлением традиционных норм, попранных Стюартами (Murrell,
2017). Иными словами, они были органи ческим продолжением предшествующей
институциональной эволюции А нглии, а не ее поворотным пунктом.
Что же стоит за этими квазиисторическими построениями нортиан-
цев? Догадаться нелегко, но можно. Скажем, Аджемоглу и Робинсон
отождествляют институты доиндустриальной Европы с институтами,
действовавшими на протяжении длительного времени в Эфиопии, где
вся земля принадлежала императору и где он мог заменять или от-
бирать земельные участки у тех, кто ее обрабатывал, раз в два-три
года или даже чаще. На их взгляд, имеется «множество черт сходства
между политэкономическими системами Эфиопии и стран европей-
ского абсолютизма» (Аджемоглу, Робинсон, 2016. С. 320). Сходным
образом авторы «Насилия и социальных порядков» квалифицируют
институциональное устройство средневековых европейских обществ как
30 Исторические неточности в книге Аджемоглу и Робинсона подробно проанализированы
в: Арсланов, 2016.
31 «Средневековая Англия отличалась поразительной институциональной стабильностью.
Большинство ее жителей могло не опасаться посягательств ни на свою личность, ни на
собственность. Рынки товаров, труда, капитала и даже земли в целом были свободными.
Собственно, если применять к средневековой Англии критерии, обычно используемые
Международным валютным фондом и Всемирным банком при оценке того, насколько сильны
экономические стимулы, то она получит намного более высокий рейтинг, чем все современные
богатые экономики, включая и современную Англию» (Кларк, 2012. С. 213).

Р. И. Капелюшников / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 119—146
143
«патримониальную систему» (Норт и др., 2011. С. 92). Эти «прого-
ворки» выдают скрытый отправной пункт нортианских представлений
о логике мировой экономической истории.
Термин «патримониальна я система» был введен М. Вебером для
обозначения типа правления, при котором вся экономика страны рас-
сматривается как личное хозяйство правителя. В истории подобная
система, когда все подданные и все ресурсы общества признаются иму-
ществом властителя, нередко возникала на какой-то период времени
после завоеваний кочевниками развитых земледельческих цивилиза-
ций. Это были общества с минимальными правами собственности для
частных лиц, но с фактически неограниченными правами собствен-
ности для правителей. Понятие «патримониальная система» активно
использовал Р. Пайпс при анализе истории российского государства
(Пайпс, 2008); некоторые политологи также описывают политические
режимы ряда современных африканских государств как «неопатримо-
ниальные» (Eisenstadt, 1973; Bates, 1983; Kang, 20 03). Одна ко в из о -
бражении нортианцев «патримониальными» оказываются практически
все государства Древнего мира, Средневековья, Возрождения и раннего
Нового времени.
Но в Западной Европе короли никогда не владели всей землей
и уж тем более не «владели» всеми своими подданными. Рыцари
и крестьяне были собственниками земли и активно занимались ее
куплей-продажей, не говоря уже о других видах сделок, таких, как
предоставление ее в залог или сдача в аренду. Идея, что правитель
может быть реальным владельцем всех материальных ресурсов обще-
ства и всех своих подданных, была чужда не только странам Западной
Европы, но и всем институционально стабильным («благоустроенным»)
обществам доиндустриального мира, включая, например, Китай или
Японию. Но стоит только отказаться от идеи тотальной «патримониаль-
ности» доиндустриальной эпохи, как нортианский исторический нар-
ратив теряет какое-либо правдоподобие.
Список литературы / References
Аджемоглу Д., Робинсон Дж. А . (2016). Почему одни страны богатые, а другие бедные.
М.: АСТ. [Acemoglu D., Robinson J. A . (2016). Why nations fail. Moscow: A S T.
(In Russian).]
Арсланов В. В . (2016). География, институты и истоки глобального неравенства:
критика концепции экономического развития Аджемоглу и Робинсона. М.:
Институт экономики РАН. [Arslanov V. V. (2016). Geography, institutions and
origins of global inequality: A critique Acemoglu and Robinson’s theory of economic
development. Moscow: Institute of Economics, RAS. (In Russian).]
Заостровцев А. П. (2013). Об историческо-институциональных причинах отстава-
ния в развитии: концепция Асемоглу—Робинсона (Препринт М-34/13). СПб.:
Изд-во ЕУСПб. [Zaostrovtsev A. P. (2013). On the historical-institutional causes
of the lag in development: The theory of Acemoglu—Robinson (Preprint М-34/13).
St. Petersburg: EUSP Publ. (In Russian).]
Кейнс Дж. М. (1978). Общая теория занятости, процента и денег. М .: Прогресс.
[Keynes J. M . (1978). The general theory of employment, interest and money.
Мoscow: Progress. (In Russian).]

Р. И. Капелюшников / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 119—146
144
Кларк Г. (2012). Прощай, нищета! Краткая экономи ческая история мира. М .: Изд-
во Института Гайдара. [Clark G. (2012). A farewell to alms: A brief economic
history of the world. Мoscow: Gaidar Institute Publ. (In Russian).]
Натхов Т. В., Полищук Л. И . (2017a). Политэкономия институтов и развитие: как
важно быть инклюзивным. Размышления над книгой D. Acemoglu, J. Robinson.
“Why nations fail”. Часть I. Институты и экономи ческое развитие. Институцио-
нальный выбор // Журнал Новой экономи ческой ассоциации. No 2. С . 12—38 .
[Natkhov T. V., Polishchuk L. I. (2017a). Political economy of institutions and
development: The importance of being inclusive reflection on “Why nations fail”
by D. Acemoglu and J. Robinson. Part I. Institutions and Economic Development.
Institutional Choice. Zhurnal Novoj Ekonomicheskoj Associacii, N o. 2 , pp . 1 2 —3 8 .
(In Russian).]
Натхов Т. В., Полищук Л. И . (2017b). Политэкономия институтов и развитие:
как важно быть инклюзивным. Размышления над книгой D. Acemoglu,
J. Robinson. “Why nations fail”. Часть II. Институциональная динамика и вы-
воды для России // Журнал Новой экономической ассоциации. No 3 . С . 12—32.
[Natkhov T. V., Polishchuk L. I . (2017b). Political economy of institutions and
development: The importance of being inclusive reflection on “Why nations fail”
by D. Acemoglu and J. Robinson. Part II. Institutional change and implications for
Russia. Zhurnal Novoj Ekonomicheskoj Associacii, N o. 3 , pp . 1 2 —3 2 . (In Russian).]
Норт Д. (2004). Функционирование экономики во времени // Отечественные
записки. No 6 . С. 82—103. [North D. (2004). Economic performance through
time. Otechestvennye Zapiski, No. 6, pp. 82—103. (In Russian).]
Норт Д., Уоллис Дж., Вайнгаст Б. (2011). Насилие и социальные порядки: Кон-
цептуальные рамки для интерпретации письменной истории человечества. М .:
Изд-во Института Гайдара. [North D., Wallis J., Weingast B. (2011). Violence
and social orders: A conceptual framework for interpreting recorded human history.
Мoscow: Gaidar Institute Publ. (In Russian).]
Пайпс Р. (2008). Собственность и свобода. М.: Московская школа полити ческих
исследований. [Pipes R. (2008). Property and freedom. Мoscow: Moscow School
of Political Studies. (In Russian).]
Расков Д. (2011). Институциональные исследования как будущее социальных
наук // Норт Д., Уоллис Дж., Вайнгаст Б. Насилие и социальные порядки:
Концептуальные рамки для интерпретации письменной истории человечества.
М.: Изд-во Института Гайдара. С . 9—31. [Raskov D. (2011). Institutional studies
as the future of social sciences. In: North D., Wallis J., Weingast B. Violence and
social orders: A conceptual framework for interpreting recorded human history.
Мoscow: Gaidar Institute Publ., pp. 9—31. (In Russian).]
Тамбовцев В. Л. (2019). Идеи и интересы, экономи ческая политика и институты. //
Вопросы экономики. No 5. С. 26—45. [Tambovtsev V. L . (2019). Ideas and
interests, economic policy and institutions. Voprosy Ekonomiki, No. 5, pp. 26—45.
(In Russian).] https://doi.org/10.32609/0042-8736 -2019-5 -26-45
Хайек Ф. А . (2018). Конституция свободы. М.: Новое издательство. [Hayek F. A .
(2 018). The constitution of liberty. Мoscow: Novoe Izdatelstvo. (In Russian).]
Acemoglu D. (2008). Growth and Institutions. In: S. N . Durlauf, L . E . Blume (eds.).
The New Palgrave dictionary of economics, Vol. 3. London: Palgrave Macmillan,
pp. 2598—2603.
Acemoglu D., Johnson S. H. (2005). Unbundling institutions. Journal of Political
Economy, Vol. 113, No. 4, pp. 949—995.
Acemoglu D., Johnson S., Robinson J. A . (2005a). Institutions as a fundamental cause
of long-run growth. In: P. Aghion, S. N . Durlauf (eds.). Handbook of economic
growth, Vol. 1A. A msterdam; London: Elsevier, pp. 385—472.
Acemoglu D., Johnson S., Robinson J. A ., Yared. P. (2005b). From education to democracy?
American Economic Review, Vol. 95, No. 2, pp.44—49. https://doi.org/
10.1257/000282805774669916

Р. И. Капелюшников / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 119—146
145
Acemoglu D., Johnson S., Robinson J. A ., Yared. P. (2008). Income and democracy. American
Economic Review, Vol. 98, No. 3, pp. 808—842. https://doi.org/10.1257/aer. 9 8 .3 .808
Acemoglu D., Johnson S., Robinson J. A ., Yared. P. (2009). Reevaluating the modernization
hypothesis. Journal of Monetary Economics, Vol. 56, No. 8, pp. 1043—1058.
https://doi.org/10.1016/j.jmoneco.20 09.10.002
Allen D. (2011). The institutional revolution. Chicago: Chicago University Press.
Bates R (1983). Essays on the political economy of rural Africa. Cambridge: Cambridge
University Press.
Berman S. (2013). Ideational theorizing in the social sciences since ‘Policy paradigms,
social learning, and the state’. Governance, Vol. 26, No. 2, pp. 217—237. https://
doi.org/10.1111/gove.12008
Boldrin M., Levine D. K ., Modica S. (2012). A review of Acemoglu and Robinson’s
“Why nations fail”. Unpublished manuscript. http:www.dklevine.com/general/
aandrreview.pdf
Boyd R., Richerson P. J. (1985). Culture and the evolutionary process. Chicago:
University of Chicago Press.
Boyd R., Richerson P. J. (2005). Not by genes alone: How culture transformed human
evolution. Chicago: University of Chicago Press.
Cowen T. (2011). The great stagnation: How America ate all the low-hanging fruit of
modern history, got sick, and will (eventually) feel better. New York: Penguin Group.
Cox G. W., North D. C ., Weingast B. (2015). The violence trap: A political-economic
approach to the problems of development. Available at SSRN: https://ssrn.com/
abstract=2370622
Crafts N. (2005). The First Industrial Revolution: Resolving the slow growth/rapid
industrialization paradox. Journal of the European Economic Association, Vol. 3 ,
No. 2—3, pp. 525—534. https://doi.org/10.1162/jeea.2005.3 .2-3 .525
Deakin S. (2009). Legal origin, juridical form and industrialization in historical perspective:
The case of the employment contract and the joint-stock company. Socio-Economic
Review, Vol. 7, No. 1, pp. 35—65. https://doi.org/10.1093/ser/mwn019
Eisenstadt Sh. N . (1973). Traditional patrimonialism and modern neopatrimonialism.
Beverly Hills: Sage Publications.
Goldstone J. A . (2002). Efflorescences and economic growth in world history: Rethinking
the ‘rise of the west’ and the Industrial Revolution. Journal of World History,
Vol. 13, No. 2, pp. 323—389. https://doi.org/10.1353/jwh.2002.0034
Greif A. (2006). Institutions and the Path to the Modern Economy: Lessons from
Medieval Trade. Cambridge: Cambridge University Press.
Greif A., Mokyr J. (2016). Institutions and economic history: A critique of professor
M c Clo sk e y. Journal of Institutional Economics, Vol. 12, No. 1, pp. 29—41. https://
doi.org/10.1017/S174 4137415000417
Jones Ch. I. (2005). Growth and Ideas. In: Ph. Aghion, S. Durlauf (eds.). Handbook of
economic growth, Vol. 1. Amsterdam; London: Elsevier, pp. 1063—1111.
Kang D. C. (2003). Getting Asia wrong: The need for new analytical frameworks.
International Security, Vol. 27, No. 4, pp. 57—85. https://doi.org/10.1162/
016228803321951090
Lipset S. M. (1959). Some social requisites of democracy: Economic development and po-
litical legitimacy. American Political Science Review, Vol. 53, No. 1, pp. 69—105.
McCloskey D. N . (2010). Bourgeois dignity: Why economics can’t explain the modern
world. Chicago: University of Chicago Press.
McCloskey D. N . (2016). The humanities are scientific: A reply to the defenses of eco-
nomic neo-institutionalism. Journal of Institutional Economics, Vol. 12, No. 1,
pp. 63—78 . https://doi.org/10.1017/S1744137415000430
Mokyr J. (2010). Culture, institutions, and modern growth. Paper presented at
the Conference on Understanding Institutions and Development Economics:
The Legacy and Work of Douglass C. North. https://archive.econ.msu.ru/ext/
lib/Category/x0 c/xe4/3300/file/2 _(2)_ Joel_Mokyr.pdf

Р. И. Капелюшников / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 119—146
146
Mukand S., Rodrik D. (2018). The political economy of ideas: On ideas versus interests
in policymaking. NBER Working Paper, No. 24467.
Murrell P. (2017). Design and evolution in institutional development: The insignificance
of the English Bill of Rights. Journal of Comparative Economics, Vol. 45, No. 1,
pp. 36—55. https://doi.org/10.1016/j.jce.2016.08 .007
North D. C. (1991). Institutions. Journal of Economic Perspectives, Vol. 5, No. 1,
pp. 97—112 . https://doi.org/10.1257/jep.5 .1 .97
North D. C., Thomas R. P. (1973). The rise of the Western world. Cambridge: Cambridge
University Press.
Ogilvie Sh., Carus A. W. (2014). Institutions and economic growth in historical perspective.
Handbook of economic growth, Vol. 2A. Amsterdam; London: Elsevier, pp. 403—513.
Schumpeter J. A . (1949). Science and ideology. American Economic Review, Vol. 39,
No. 2, pp. 345—359.
Swedberg R. (2009). Tocqueville’s political economy. Princeton: Princeton University Press.
Treisman D. (2017). Democracy by mistake. NBER Working Paper, No. 23944.
Weingast B. R . (2016). Exposing the neoclassical fallacy: McCloskey on ideas and
the Great Enrichment. Scandinavian Economic History Review, Vol. 64, No. 3,
pp. 189—201. https://doi.org/10.108 0/03585522.2016.1233134
Contra pan-institutionalism.
Part I
Rostislav I. Kapeliushnikov 1 , 2
Author affiliation: 1 Primakov National Research Institute of World Economy
and International Relations, RAS (Moscow, Russia); 2 Centre for Labour Market
Studies, National Research University Higher School of Economics
(Moscow, Russia). Email: rostis@hse.ru
The paper provides a critical assessment of Pan-institutionalism — an approach
which tries to explain the course of the world economic history by changes in
formal economic and formal political institutions. This approach is mono-causal
since for it formal institutions do not simply matter: in fact they are all that matter.
The most complete and elaborated versions of Pan-institutionalism were presented
in two famous books — “Violence and social order” by North, Wallis and Weingast
and “Why nations fail” by Acemoglu and Robinson. Their ideas were taken by
the Russian academic community as the last word in the modern economic and
political sciences. The paper demonstrates methodological narrowness, conceptual
inconsistency and historical inadequacy of Pan-institutionalism. In particular, it
fails to provide a coherent explanation of the turning point of the world economic
history — the Industrial revolution in England in the mid of XVIII century, i.e.
a transition from Malthusian to Schumpeterian economic growth.
Keywords: institutions, property rights, economic growth, North, Acemoglu.
JEL: N00, O30, O43, P14.

147
НАУЧНЫЕ СООБЩЕНИЯ
Вопросы экономики. 2019. No 7. С . 147—160.
Voprosy Ekonomiki, 2019, No. 7, pp. 14 7—1 6 0 .
С. Е. Трофимов
Арктический шельф как стратегический
регион развития российской экономики*
В статье проанализированы актуальные вопросы государственного
регулирования недропользования арктического и континентального шельфа
России. Обоснованы роль и значение разработки нефтегазовых запасов
Арктики как важнейшего стратегического региона развития национальной
экономики. Показана необходимость отстаивать российские арктические
интересы в ООН и других международных организациях. С позиций
национальной энергетической безопасности обоснована антисанкционная
политика импортозамещения применительно к зарубежному нефтегазовому
оборудованию и технологиям добычи углеводородного сырья в экстремальных
условиях, строительству бурового флота и др. Отмечена важность изучения
передового опыта приарктических государств.
Ключевые слова: государственное регулирование, нефтегазовый комп-
лекс, арктический шельф, континентальный шельф, недропользование,
углеводородные запасы, энергетическая безопасность.
JEL: E6, H11, H56, L51, O13, Q43, Q48.
В ХХ в. человечество осознало ограниченность полезных ископаемых на
материковой части Земли и значимость ресурсов Мирового океана и конти-
нентального шельфа для развития национальных производств. В ст. 76 п. 1
Конвенции ООН по морскому праву (1982 г.) записано: «Континентальный
шельф прибрежного государства включает в себя морское дно и недра подвод-
ных районов, простирающихся за пределы его территориального моря на всем
протяжении естественного продолжения его сухопутной территории до внешней
границы подводной окраины материка или на расстояние 200 морских миль...»1.
Трофимов Сергей Евгеньевич (tennisist91@mail.ru), к. э. н., эксперт Совета по
развитию цифровой экономики Совета Федерации ФС РФ, эксперт-аналитик
(Москва).
* Автор благодарит специального представителя Президента Российской Федерации по
международному сотрудничеству в Арктике и А нтарктике, депутата Государственной Думы
ФС РФ, член-корр. РАН, Героя Российской Федерации А. Н . Чилингарова за ценные советы,
замечания и предложения при подготовке статьи.
1 Конвенция Организации Объединенных Наций по морскому праву (UNCLOS) (заклю-
чена в г. Монтего-Бее 12 декабря 1982 г.; с изменениями от 23 июля 1994 г.). Ст. 76.
https://doi.org/10.32609/0042-8736-2019-7-147-160
© НП «Вопросы экономики», 2019

С. Е . Трофимов / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 147—160
148
Современные технологии позволяют вести добычу на большей части
российских акваторий, где извлекаемые запасы в открытых месторождениях,
по разным оценкам, составляют около 100 млрд т у. т. Подавляющее боль-
шинство месторождений сосредоточено в аркти ческой зоне. Потенциальные
ресурсы арктического шельфа остальных стран оцениваются на уровне
9,5 млрд т нефти, 20,5 трлн куб. м природного газа и 2,3 млрд т газового
конденсата (рассчитано по: Мастепанов, 2017).
Особое место в рамках континентального шельфа отводится его аркти-
ческой зоне. В конце ХХ в. пять стран — Дания, Канада, Норвегия, Россия
и США — официально заявили о своих намерениях разделить природные
богатства Арктики2. Еще около 20 государств, большинство из которых не
имеют непосредственного выхода к Северному Ледовитому океану, хотели
бы присоединиться к этому процессу. Это не случайно, поскольку в Арктике
сосредоточено около 13% мировых неразведанных запасов нефти и более
30% запасов природного газа, что, по предварительным оценкам, составляет
90 млрд барр. нефти, 47 трлн куб. м газа и 44 млрд барр. газового конденсата
(EY, 2013. P. 2).
В соответствии с международным правом Россия имеет возможность
передвинуть внешние северные границы континентального шельфа за пределы
200-мильной зоны еще на 150 миль, но в пределах арктической зоны РФ, если
сумеет с нау чной точки зрения доказать, что подводные хребты Ломоносова
(восточная часть) и Менделеева являются продолжением Евразийского кон-
тинента. Первую попытку расширить арктические границы Россия сделала
в 2001 г., но Комиссия ООН сочла предоставленные нашей страной дока-
зательства недостаточными для поддержки данного требования. Повторные
исследования проводились в 2007—2008 гг., однако полученные результаты
также не удовлетворили членов Комиссии3. В символическую поддержку
своих претензий 2 августа 2007 г. на глубине 4261 м с помощью глубоковод-
ного аппарата «Мир» российские исследователи установили не подверженный
коррозии титановый флаг РФ на морском дне Северного полюса. Это вызвало
неоднозначную реакцию в ряде государств, прежде всего в США.
Россия предложила секторальный принцип раздела континентального
шельфа Северного Ледовитого океана, который не вызывает принципиальных
возражений у примыкающих к данному региону стран. Суть его сводится
к тому, что границы шельфа определяются по меридианам от крайних оконеч-
ностей национальных территорий до самого Северного полюса. Таким образом,
все страны, имеющие выход в Арктику, получили бы часть Северного полюса.
Но возможность присоединения к РФ самой большой арктической площади
1,2 млн кв. км мешает принять это решение4. В настоящее время итоговые
заявки на расширение арктического шельфа подали также Дания и Канада.
В апреле 2019 г. подкомиссия ООН в рамках рассмотрения российской заявки
на расширение шельфа Арктики заявила о геологической принадлежности
территорий, включенных в расширенные границы континентального шельфа,
к структурам продолжения шельфа и континента Российской Федерации5.
2 Подчеркнем, что экспертные заключения об объемах нефтегазовых запасов континен-
тального шельфа, приводимые в различных источниках, часто не совпадают. На наш взгляд,
это связано со сложностью получения точной объективной информации, нередко носящей
оценочный характер, а также с использованием различных методик расчета углеводородных
шельфовых месторождений.
3 http://www.rg.ru/2013/10/30/territoria.html
4 http://www.rg.ru/2014/10/29/arktika-site.html
5 https://tass.ru/mezhdunarodnaya-panorama/6290153

С. Е. Трофимов / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 147—160
149
Значение Арктики для России
Российский арктический шельф обладает колоссальными углеводород-
ными запасами, что служит ключевым фактором обеспечения национальной
энергетической безопасности на долгосрочную перспективу. Арктическая тер-
ритория нашей страны составляет более 6,2 млн кв. км, или около 21% струк-
туры мирового шельфа (Лаверов и др., 2011. С. 26), из них 4,2 млн кв. км
входят в исключительную экономическую зону РФ. Более 4 млн кв. км
относится к категориям нефтегазоносных и перспективно нефтегазоносных
провинций, 2,2 млн кв. км — к территориям Западной Арктики. Общая
площадь нефтегазоносных территорий в материковой части страны состав-
ляет около 6 млн кв. км. Разведанные запасы нефти Арктической зоны РФ
оцениваются на уровне 33 млрд т, природного газа — 212,5 трлн куб. м,
газового конденсата — 12,3 млрд т6.
Вся история развития России свидетельствует о наличии в арктической
зоне не только национальных экономических, но и геополитических, а также
военных интересов. Для нашей страны Арктика — это:
—
стратегическая ресурсная база, которая позволяет решать проблемы
энергетической безопасности и разнообразные социально-экономические
задачи развития РФ — как текущие, так и перспективные;
—
кратчайшая национальная морская транспортная коммуникация
(Северный морской путь) между европейской частью России и Дальним
Востоком;
—
кратчайшее расстояние (путь полета) между Россией и США через
Северный Ледовитый океан.
Экономическа я деятельность в прибрежных районах России регули-
руется Федеральным законом «О континентальном шельфе Российской
Федерации». В соответствии с ним РФ реализует:
—
суверенное право в целях разведки континентального шельфа и раз-
работки его минеральных ресурсов и водных биоресурсов;
—
исключительное право разрешать и регулировать буровые работы на
континентальном шельфе для любых целей;
—
исключительное право сооружать, а также разрешать и регулировать
создание, эксплуатацию и использование искусственных островов, установок
и сооружений;
—
юрисдикцию в отношении морских научных исследований, защиты
и сохранения морской среды в связи с разведкой континентального шельфа,
прокладки и эксплуатации подводных кабелей и трубопроводов РФ7.
История освоения углеводородного сырья советской Арктики нача-
лась в 1969 г. со строительством сухопутного магистрального газопровода
«Мессояхское месторождение — Норильск» в Красноярском крае длиной
671 км. В 1972 г. была начата промышленная добыча на газоконденсатном
месторождении Медвежье в ЯНАО. Для сравнения: США впервые присту-
пили к добыче нефти и газа на арктическом месторождении Prudhoe Bay
в Аляске в 1977 г.
Перспективность освоения природных богатств Арктики определялась
схожестью ее геологических платформ с основными нефтегазоносными
6 Официальные данные Министерства природных ресурсов и экологии Российской
Федерации.
7 Федеральный закон «О континентальном шельфе Российской Федерации» от 30 ноября
1995 г. No 187-ФЗ (в ред. от 28 ноября 2018 г.). Ст. 5.

С. Е . Трофимов / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 147—160
150
провинциями того времени: Западно-Сибирской и Тимано-Печорской. Так,
в Карском, Баренцевом и Печорском морях сосредоточено 75% разведанных
шельфовых запасов нефти России. В приграничной Западно-Сибирской
низменности, представляющей собой дно единого древнего моря уже на ма-
териковой части, находится 63% отечественных сухопутных нефтяных ресур-
сов. Если на полуострове Ямал добывается около 80% газа, то, по расчетам
ученых, в соседней аркти ческой акватории сосредоточено 95% шельфовых
запасов российского газа.
Первые разведывательные экспедиции в 1980-е годы выявили колоссальные воз-
можности арктического шельфа, позднее были открыты месторождения на островах
Белый и Колгуев. Работы советских ученых увенчались успехом в результате откры-
тия в бассейне Баренцева и Карского морей огромной нефтегазоносной провинции.
С этого времени объем извлеченных в Заполярье углеводородов в Советском Союзе
в 3,5 раза превышал аналоги чную добычу всех остальных стран (Богоявленский,
2013. С. 71).
В 1990-е годы значительно затормозились освоение шельфовых место-
рождений и создание крупных промышленных производств в арктических
районах. Были приостановлены не только геолого-разведочные работы, но
и финансирование арктических проектов, а люди, столкнувшись с фактичес-
ким отсутствием государственного регулирования, в том числе в решении
социальных проблем, стали в массовом порядке возвращаться на Большую
землю. Усилиями ПАО «Газпром» и ПАО «НК «Роснефть» добыча в про-
мышленных масштабах на шельфе возобновилась с начала 2000-х годов.
В это время достигнута исключительно высокая результативность геолого-
разведочных работ на отдельных северных месторождениях — 4,3 руб. на
1 т прироста запасов у. т. (Лаверов и др., 2011. С. 30), а две крупнейшие оте-
чественные компании стали активно применять экологозащитные технологии.
Уникальность северной природы предъявляет серьезные требования
к сохранению окружающей среды в районах добычи. Бурение компанией BP
скважины на месторождении Макондо в Мексиканском заливе, закончившее-
ся экологи ческой катастрофой, могло иметь непоправимые последствия для
глобальной биосистемы в случае расположения данной скважины в арктичес-
кой акватории. Поэтому относительная приостановка освоения в промыш-
ленных масштабах российского шельфа в 1990-е годы имела определенные
положительные последствия: во-первых, уменьшилось негативное влияние
на хрупкую северную экологию; во-вторых, за время «простоя» удалось
изучить передовой зарубежный технический и технологический опыт в об-
ласти освоения природных богатств Арктики.
Отметим, что нефтегазовые возможности материковой части России
пока не вынуждают отечественных производителей значительно наращи-
вать добычу в арктических акваториях, характеризующихся очень суровы-
ми природно-климатическими условиями. С экономической точки зрения
нефтегазовые компании считают сегодня более рациональным продолжать
освоение континентальных запасов, чем проводить дорогостоящую добычу
в арктических районах, особенно в условиях нестабильности мировых цен
на углеводородное сырье. Требуется более детально изучить геологическое
строение акваторий, их гидрологию, природно-климатическую специфику,
разложение газогидратов, которые образуются при термобарических про-
цессах из воды и газа. Кроме того, относительно небольшой практический
опыт ведения российскими компаниями буровых работ в морских глубинах
сдерживает крупномасштабное освоение северных широт.

С. Е. Трофимов / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 147—160
151
Стратегия освоения национального шельфа, в том числе аркти ческого,
сформулирована еще в 1980-е годы в СССР. К настоящему времени рос-
сийские акватории в энергетическом аспекте изучены неравномерно: море
Лаптевых, Восточно-Сибирское и Чукотское моря, а также север Карского
моря практически не исследованы по сравнению с Черным, Каспийским,
Балтийским, Баренцевым, Печорским и Охотским морями и южной частью
Карского моря (табл. 1).
Наибольшие разведанные запасы шельфа (около 84%) находятся в недрах
Баренцева, южной части Карского, Охотского и Печорского морей. Так, на шельфе
Баренцева (включая Печорское) моря открыто 11 месторождений, из которых четыре
нефтяных, одно нефтегазоконденсатное, три газоконденсатных и три газовых. На
шельфе Карского моря, включая Тазовскую и Обскую губы, разведаны 12 углеводо-
родных месторождений: одно нефтяное, два нефтегазоконденсатных, два газоконден-
сатных и семь газовых (Григоренко и др., 2012, 2014). Однако на крупнейшие аква-
тории моря Лаптевых, Восточно-Сибирского и Чукотского морей приходится только
12% разведанных природных ресурсов континентального шельфа России (рис. 1).
Поскольку отдельные месторождения в континентальной части страны, например
в Татарстане, Тюменской области, на Северном Кавказе и в других регионах, постепен-
но истощаются, использование ресурсного потенциала шельфа позволит в ближайшей
перспективе не только не сокращать, но и наращивать совокупные объемы добычи.
Однако освоение морских месторождений и строительство прибрежных нефтегазо-
добывающих и перерабатывающих предприятий требуют огромных инвестиций.
Затраты на освоение российских арктических территорий оцениваются экспертами
на уровне 300—700 млрд долл., причем только первоначальные капиталовложения
превышают 100 млрд долл. Арктические углеводородные запасы относятся к кате-
гориям дорогостоящих и трудноизвлекаемых: себестоимость бурения одной скважи-
ны на шельфе в десятки раз превосходит цену бурения на суше и составляет более
Таблица 1
Углеводороды, преобладающие в структуре недр морей
континентального шельфа России
Море
континентального шельфа
Углеводороды,
преобладающие в структуре недр
Азовское
Незначительные запасы нефти и природного газа
Белое
Разведанные запасы углеводородов отсутствуют
Балтийское
Нефть
Баренцево
Газ и газовый конденсат
Берингово
Незначительные запасы нефти и природного газа
Восточно-Сибирское
Слабая изученность геологического строения
акваторий; имеются большие неразведанные запасы
нефти и газа
Карское
Газ и газовый конденсат
Каспийское
Нефть, природный газ
Море Лаптевых
Нефть, природный газ
Охотское
Нефть, природный газ
Печорское
Нефть
Черное
Незначительные запасы нефти и природного газа
Чукотское
Слабая изученность геологического строения
акваторий; имеются большие неразведанные запасы
нефти и газа
Японское
Незначительные запасы нефти и природного газа
Источники: составлено автором по: Минприроды, 2018; официальные данные
Министерства природных ресурсов и экологии Российской Федерации и Министерства энер-
гетики Российской Федерации; данные официальных сайтов нефтегазовых компаний.

С. Е . Трофимов / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 147—160
152
150 млн долл.8 Главный исполнительный директор, Председатель правления ПАО
«НК «Роснефть» И. Сечин в рамках энергетической панели Петербургского между-
народного экономического форума (6 июня 2019 г.) отметил, что в настоящее время
в Правительстве Российской Федерации проводится работа, направленная на законо-
дательное оформление комплекса инвестиционных стимулов, позволяющих обеспечить
рентабельность и глобальную конкурентоспособность нового Арктического кластера,
который станет основным источником грузопотока для загрузки Северного морского
пути9.
Высокое пластовое давление на ряде аркти ческих месторождений
способствует увеличению нефтеносности залежей и улучшению таких качест-
венных характеристик нефти, как уровень плотности и содержание серы.
Например, на открытом в 2014 г. месторождении «Победа» на шельфе Карского
моря плотность сверхлегкой нефти, добытой на самой северной в настоящее время
скважине «Университетская-1», составила 808—814 кг/куб. м при содержании серы
0,02%.Для сравнения: у эталонной марки Brent аналогичные показатели составляют
834 кг/куб. м и 0,2—1%. По мнению специалистов, запасы Карской нефтеносной
провинции превышают совокупные арктические ресурсы США и Канады или запасы
Мексиканского залива10
.
Освоение арктических территорий целесообразно начинать в при-
брежной зоне, поблизости от населенных пунктов с относительно развитой
инфраструктурой. Подобная интеграция по территориальному типу позволяет
проводить буровые работы, в том числе методом горизонтального бурения,
напрямую с суши, что в ряде случаев менее затратно, чем возведение буровых
платформ в море. Наличие ряда крупнейших месторождений, относящихся
к различным нефтегазоносным бассейнам, дает возможность выбрать опти-
мальный инвестиционный проект.
8 Эр Пи Ай Интернэшнл. Добыча нефти и газа на российском шельфе. http://rus.rpi-
research.com/img/AnalitikBull.pdf
9 https://www.rosneft.ru/press/today/item/195421/
10 https://www.rosneft.ru/press/today/item/153827/
Распределение суммарных ресурсов углеводородов
континентального шельфа по акваториям России (в %)
Источники: официальные данные Министерства природных ресурсов и экологии
Российской Федерации, Министерства энергетики Российской Федерации, Федерального
агентства по недропользованию; данные ИНГГ СО РАН, КНЦ РАН.
Рис. 1

С. Е. Трофимов / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 147—160
153
Наиболее продуктивная прибрежная акватория в настоящее время — Сахалин-
ский нефтегазовый район, выступающий по объемам добычи флагманом нефтегазовой
отрасли континентального шельфа РФ. Он включает не только шельфовые разра-
ботки, но и месторождения самого острова. Здесь открыто восемь месторождений:
пять нефтегазоконденсатных, одно газоконденсатное, одно газовое и одно нефтяное.
В разработке углеводородных месторождений данного региона участвуют в рамках
различных проектов как отечественные компании («Газпром», «Роснефть»), так
и крупные зарубежные (ExxonMobil, Royal Dutch Shell, BP, Sinopec Group, Sodeco,
ONGC, Mitsui, Mitsubishi).
Разработка углеводородных месторождений Сахалинского нефтегазового района
в рамках совместных проектов позволяет привлечь инвестиции не только в добы-
вающий сектор, но и в другие отрасли региональной экономики. К особенностям
освоения природных богатств дальневосточных акваторий относится использование
различных экономико-правовых режимов, в том числе соглашений о разделе про-
дукции (СРП). Однако отсутствие единых жестких «правил игры» на Сахалине,
недостаточ ное государственное регулирование хозяйственной деятельности в нефте-
газовом производстве привели к относительно слабой социальной ответственности
бизнеса и медленному решению региональных социально-экономи ческих проблем,
включая низкий уровень занятости и жизни местного населения, отсутствие дивер-
сификации экономики, нарушение экологических нормативов и связанные с этим
многочисленные экономи ческие потери и др.
В настоящее время доказанные углеводородные запасы сахалинского шельфа
(Охотского и Японского морей) оцениваются на уровне 1,19 трлн куб. м природного
газа, 394,4 млн т нефти и 88,5 млн т газового конденсата. Для данного нефтегазово-
го региона характерны относительно меньшие расстояния между месторождениями
и Сахалином, небольшая глубина залегания сырья, а также более благоприятные
природно-климати ческие условия, следовательно, затраты на добычу углеводородов
здесь ниже по сравнению с другими морями арктического шельфа. Кроме того,
сахалинская нефть по качеству превосходит западносибирскую Urals, ч то делает
ее более востребованной на мировом рынке. В Сахалинском нефтегазовом районе
планируется наращивать добывающие и перерабатывающие мощности, организовать
производства по сжижению природного газа (СПГ), прокладывать новые трубопро-
воды и создавать другие объекты производственной инфраструктуры.
В Каспийском море запасы составляют 800 млн т, ресурсы — 2650 млн т.
В 1949 г. СССР впервые приступил к добыче шельфовой нефти на Нефтяных Камнях,
где была построена первая в мире морская нефтяная платформа. После распада
Советского Союза каспийская акватория была поделена между Азербайджаном,
Россией, Казахстаном, Туркменистаном и Ираном. Лицензионными у частками на
российском континентальном шельфе Каспийского моря владеет компания ПАО
«ЛУКОЙЛ», которая благодаря современным методам геолого-разведочных работ
открыла значительные углеводородные месторождения. Общая площадь отечествен-
ных месторождений каспийского шельфа превышает 6 тыс. кв. км. Хвалынское место-
рождение принадлежит России и Казахстану и совместно осваивается «ЛУКОЙЛом»
и консорциумом «Казмунайгаз», To t a l и GDF Suez.
На шельфе Азовского моря находятся три газовых месторождения, а в
Черном море — множество небольших газовых, газоконденсатных месторождений
и Семеновское нефтяное, которые до присоединения Крыма к России принадлежа-
ли Украине. По оценкам, в 2019—2021 гг. планируется ввести в эксплуатацию ряд
перспективных у частков российского черноморского шельфа, в настоящее время
продолжается геологи ческое изучение акваторий.
На шельфе Балтийского моря в исключ ительной экономи ческой зоне России
открыто два нефтяных месторождения. В мае 2015 г. были внесены изменения
в Федеральный закон РФ No 121, разрешающие частным компаниям добывать нефть
на открытых ими месторождениях в данной акватории. В совокупности на Азовское,
Черное и Балтийское моря приходится около 3% открытых углеводородных запасов
континентального шельфа России.

С. Е . Трофимов / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 147—160
154
С обострением конкурентной борьбы на мировом энергети ческом рынке
возросла актуальность вопроса об улучшении качества недропользования,
особенно на шельфе. В России на внутреннем рынке в настоящее время
проводятся конкурсы на право предоставления лицензионных участков,
фактически сводящиеся к борьбе между «Газпромом» и «Роснефтью». По
расчетам, двум крупнейшим отечественным корпорациям принадлежит 95%
всех лицензионных участков российского шельфа (рис. 2).
Учитывая, что подавляющая часть российских шельфовых месторождений
сосредоточена в северных широтах, важнейшим направлением государственно-
го регулирования недропользования арктического шельфа выступает тщатель-
ное изучение всех его углеводородных запасов. По мнению В. Богоявленского,
только «на шельфе Западной Арктики прогнозируется около 75% ресурсов всех
акваторий России и 86% ресурсов ее северных морей». Поэтому заключенный
15 сентября 2010 г. договор о демаркации российско-норвежской границы
в Баренцевом море вызвал предсказуемую негативную реакцию в нашей стра-
не. Если до его подписания в рамках подобного противостояния двух стран
в вопросе границ шельфовых акваторий проводимые геолого-разведочные
работы показывали многократное превышение запасов в российской части
акватории «серой зоны» над запасами норвежской, то фактически сразу после
перехода акватории под юрисдикцию Норвегии и масштабных инвестиций
в 2011—2012 гг. усилиями компаний Statoil, ENI Norge AS и Petoro AS были
открыты два нефтегазовых месторождения Skrugard и Havis. Их совокупные
запасы оцениваются на уровне 70 млн т нефтяного эквивалента, а находятся
они в значительно более благоприятных природно-климатических условиях,
чем российские (Богоявленский, 2013. С. 66—67).
Зарубежный опыт государственного регулирования
недропользования арктического шельфа
При освоении природных ресурсов российской Арктики следует праг-
матично подходить к изучению и использованию зарубежного опыта. Так,
в Норвегии при проведении геолого-разведочных работ на шельфе государст-
во финансирует региональные сейсмические исследования с плотностью
Распределение лицензионных участков на шельфе РФ (в %)
Источник: Богоявленский, Богоявленский, 2017. С . 80.
Рис. 2

С. Е. Трофимов / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 147—160
155
профилей до 0,5 пог. км/ кв. км, а изученность моря Лаптевых, Восточно-
Сибирского и Чукотского морей в 2011 г. составила 0,034, 0,012 и 0,032
пог. км/кв. км соответственно при отсутствии пробуренных скважин.
В российской Арктике меньше число пробуренных скважин, чем
в остальных добывающих арктических странах, например Норвегии.
Государственное регулирование на законодательном уровне должно пред-
усматривать возможность использовать наиболее современные способы
геолого-разведочных работ, например сейсморазведку 3D—4D11, в т о м ч и с л е ,
когда это необходимо и экономически выгодно, за счет привлечения высоко-
квалифицированных иностранных специалистов и фирм.
Необходимо учитывать и зарубежный опыт, в частности Норвегии
и США, где в первую очередь осваиваются и разрабатываются прибреж-
ные участки шельфа с уже сложившейся инфраструктурой, а государство
стимулирует изучение акваторий независимыми инвесторами. Такой подход
оказался прагматичным в силу двух причин. Во-первых, отдельные морские
месторождения или нефтегазовые провинции выступают продолжением кон-
тинентальных. Во-вторых, далеко не все пробуренные на шельфе скважины
оказываются удачными с промышленной точки зрения. Поэтому результа-
тивность геолого-разведочных работ обычно рассчитывается по приросту
запасов углеводородов на одну разведочную скважину.
Отдельного внимания заслуживает лицензирование геолого-разведочных
и буровых работ на норвежском континентальном шельфе. Разделив его на
отдельные участки, министерство нефти и энергетики Норвегии предоставляет
их как национальным, так и зарубежным компаниям, прошедшим лицензион-
ный раунд и другие специализированные процедуры, которые позволяют им
участвовать в разработке шельфа. Фактически располагая не самой развитой
в технологическом отношении базой и соответствующим кадровым составом,
Норвегия наращивает добычу углеводородов за счет крупных иностранных
инвестиций в национальную добывающую промышленность, создания пра-
вовых институтов, обеспечивающих сохранность прав и интересов инвесто-
ров, выделения государственными банками кредитов на льготных условиях
и справедливого, неизбирательного предоставления лицензий. В результате
Норвегия в настоящее время имеет один из самых высоких мировых показа-
телей социальной защиты населения, лидирует по экспорту нефти в Западной
Европе и занимает четвертое место в мире по экспорту природного газа.
Особое внимание правительство Норвегии уделяет разработке трудно-
извлекаемых запасов и повышению нефтеотдачи пластов, что приводит к уве-
личению добычи на уже функционирующих месторождениях, в том числе
в Баренцевом море вблизи морской границы с Российской Федерацией. Данный
приграничный район наиболее перспективный с позиций нефтегазоносности,
а в его разработке планируют у частвовать российские компании «Роснефть»
и «ЛУКОЙЛ». В качестве определяющей стратегии министерство нефти
и энергетики Норвегии выбрало не скорейшее освоение наиболее рентабельных
участков, а развитие данного сектора с учетом долгосрочной перспективы.
Особенностью современной нефтегазовой политики США в плане
энергетической безопасности страны выступает жесткое отстаивание своих
11 Сейсморазведка 3D — геофизический метод исследования земной коры, предполагает
создание трехмерной модели месторождения за счет формирования блока параллельных
приемных линий. Основным отличием пространственно-временной сейсмора зведк и 4D сл ужит
формирование четырехмерной модели залежей за счет непрерывного сейсмического монито-
ринга месторождения, в результате по сравнению с сейсморазведкой 3D уплотняется сетка
сейсмопрофилей.

С. Е . Трофимов / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 147—160
156
аркти ческих интересов на международной арене. Лицензии на разведку
участков, расположенных на континентальном шельфе, выдаются в США
только на закрытых аукционах и после выплаты бонуса, роялти или
иных платежей. Право на добычу в северных широтах предоставляется
после одобрения проекта Службой по управлению полезными ископаемы-
ми, ответственной за арктические участки недропользования. Льготы по
налогообложению выделяются в случае освоения нового месторождения
или на заключительном этапе его эксплуатации, а также при экономии
капитала в ходе реализации нефтегазового проекта. Особое внимание
законодательство США уделяет льготам по длительным инвестиционным
вложениям в нефтегазовый комплекс (НГК) и ускоренной амортизации.
В совокупности они могут составлять до 60% сокращения налогооблагаемой
базы (Павленко, Селюков, 2013. С. 52).
Современное состояние и перспективы
освоения арктического шельфа в РФ
Научно-технический прогресс позволяет существенно ускорить сро-
ки введения в эксплуатацию месторождений, в частности уникального
Штокмановского, расположенного в российском секторе Баренцева моря.
Его запасы по категории С1 оцениваются на уровне 3,9 трлн куб. м газа
и 56 млн т газового конденсата, из которых в границах лицензионного участка
«Газпрома» находятся 3,8 трлн куб. м газа и 53,4 млн т газового конденса-
та12
.
Стратегическое значение Штокмановского месторождения заключается,
с одной стороны, в формировании нового углеводородного региона в арктичес-
кой зоне Российской Федерации, а с другой — в том, что после выхода на
проектную мощность оно станет одним из крупнейших в мире арктических
источников поставок трубопроводного и сжиженного газа на отечественный
и зарубежный рынки.
После мирового экономического кризиса 2008—2009 гг. заметно сокра-
тился объем буровых работ на российском шельфе. Аналогичная ситуация
складывалась и в 2015—2016 гг. Тем не менее разведанные в настоящее время
совокупные запасы углеводородного сырья в российской Арктике намного
превышают запасы остальных северных стран. Но если в Норвегии и США
ведутся масштабные разведочные работы и количество пробуренных сква-
жин постоянно увеличивается, то в России, к сожалению, списывается часть
физически и морально устаревших судов и платформ бурового флота без их
соответствующего восполнения.
Важно учитывать фактор глобального потепления, который, по мнению
ряда ученых, носит циклический характер, и, следовательно, в ближайшей
перспективе можно ожидать глобального похолодания. В настоящее время
обширные участки шельфа, ранее покрытые многолетними паковыми льдами,
свободны от ледяного панциря и более доступны для проведения буровых
работ. Соответственно на первый план выходят количество единиц и тех-
ническая оснащенность российского бурового флота. Экономический спад
1990-х годов оказал негативное влияние на судостроение: в начале 2000-х го-
дов средний износ арктического флота составил около 80%. С середины
2000-х годов началось его постепенное обновление за счет строительства
и ввода в эксплуатацию новых танкеров, ледоколов и других судов.
12 http://www.gazprom.ru/projects/shtokmanovskoye

С. Е. Трофимов / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 147—160
157
Отметим, что в России буровые суда и оборудование производились
главным образом для более благоприятных природно-климати ческих условий,
в основном для Каспийского и Балтийского морей. Они малопригодны для
Арктики, где их эксплуатация может привести к серьезным экологическим
последствиям. Расширение строительства танкеров, буровых судов и платформ
должно сопровождаться повышением их техни ческой оснащенности, надежно-
сти и долговечности, что требует научно-технической и финансовой поддержки.
Сегодня ощущается острая потребность в строительстве новых буро-
вых платформ, заводов СПГ, инфраструктурных объектов. Ужесточаются
требования к добы че и транспортировке углеводородов в соответствии
с экологическими стандартами. Дефицит инвестиционных ресурсов и пере-
довых технологий до середины 2014 г. определял необходимость участия
крупнейших мировых нефтегазовых концернов (ExxonMobil, Chevron, Shell,
Total, ConocoPhillips, Statoil, ENI Norge AS и др.) в наиболее перспективных
отечественных энергетических проектах.
Однако ситуация осложнилась в связи с западной санкционной полити-
кой в отношении России. Так, в США был принят закон о секторальных санк-
циях, направленных против российских не только оборонных, но и нефте-
газовых предприятий, занимающихся в том числе разработкой арктических
шельфовых углеводородных месторождений и глубинной добычей на них.
Европейский союз в июле 2014 г. ввел санкционный режим, запрещающий
экспорт нефтегазового оборудования и технологий в основном для шельфо-
вых проектов в РФ. Аналогичную политику проводят Япония и Австралия.
Запрет затронул широкий спектр оборудования: буровые платформы, насо-
сы высокого давления, морское оборудование для шельфовых арктических
проектов, детали для установок горизонтального бурения, дистанционно
управляемые подводные аппараты и др.
Возникла необходимость разрабатывать современные отечественные
технологии и оборудование в области нефтегазодобычи в условиях Арктики.
Ответна я политика импортозамещения существенно снизила экономические
и политические риски, связанные с зарубежными поставками. Кроме того,
появилась возможность реализовывать крупные отечественные инвестицион-
ные проекты, а также сотрудничать с зарубежными компаниями на более
выгодных для российской стороны условиях, когда договоренности касаются
фактически выполненных и оплаченных работ, и зарубежные корпорации не
участвуют в распределении добытой продукции или прибыли. Отметим, что
при разработке крупнейших иностранных месторождений другие страны не
очень охотно допускают участие российских компаний в уставных капиталах
компаний-операторов.
Несмотря на санкционную политику, многие зарубежные компании не
отказались от сотрудничества с российскими в области совместного освоения
нефтегазовых месторождений на российском шельфе. Основными критериями
участия иностранного капитала в данных проектах, помимо технологической
и экологической составляющих, выступают нали чие длительного опыта ра-
боты на шельфе и профессиональный кадровый состав.
По данным международной аудиторской компании Ernst & Yo u n g за
2013 г., то есть до открытия месторождения «Победа» на шельфе Карского
моря, доля России в мировых арктических запасах нефти и газа составляла
52%, США — 20, Норвегии — 12, Дании — 11, Канады — 5% (EY, 2013.
P. 3). Если по арктическим запасам природного газа Россия в несколько раз
опережала другие страны, то на шельфе Аляски благодаря хорошей сейсмо-
изученности территорий потенциальные запасы нефти оценивались выше,

С. Е . Трофимов / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 147—160
158
чем на российском шельфе. Небольшой удельный вес Канады связан с не-
рентабельностью разработки шельфовых месторождений в настоящее время:
более эффективно осваивать значительные разведанные запасы сверхтяжелой
и битуминозной нефти в провинции Альберта.
В НГК России высокий уровень монополизации, связанный с лицен-
зионной системой: компания имеет исключительное право на разведку,
разработку и добычу углеводородов на территории принадлежащего ей или
арендованного перспективного нефтегазоносного участка. Право на доступ ко
всем стратегически значимым участкам, включая континентальный шельф,
фактически принадлежит «Газпрому» и «Роснефти». Правда, государство
изымает большую часть доходов нефтегазовых компаний, превышающую
цену отсечения 15 долл./барр., и в отдельные годы забирало до 85—90% их
выручки. Важно обеспечить равный доступ компаний к соответствующим
аукционным торгам, что позволит повысить конкуренцию в этой области.
Особое внимание в рамках государственного регулирования следует уде-
лять арктическим территориям, обладающим уникальными месторождениями
полезных ископаемых. Это касается прежде всего нефтегазовых компаний,
осуществляющих добы чу углеводородного сырья, а также создающих инфра-
структуру в прибрежных районах: строительство трубопроводов, морских
портов, нефтеналивных терминалов и др. Добыча углеводородов в экстре-
мальных природно-климатических условиях — чрезвычайно капиталоемкий
процесс, поэтому законодательство должно полностью защищать права
и интересы инвесторов, предусматривать финансовые стимулы и налоговые
льготы для предприятий с глубокой переработкой нефти и газа.
Финансирование геолого-разведочных работ отдаленных участков шельфа
целесообразно полностью возложить на федеральный центр, а не на нефте-
газовые компании. Требуется также увеличить финансирование арктических
нау чно-исследовательских экспедиций. Это повысит достоверность незави-
симых экспертных оценок нефтегазовых запасов, позволит дать конкретные
прогнозы освоения перспективных участков шельфа, показать реальное
геологическое строение и состояние экосистемы российской части Арктики.
Со стратегической точки зрения излишне публиковать в открытом до-
ступе полную информацию о разведанных в северных российских широтах
углеводородных запасах и о проведении разведочных и буровых работ в перс-
пективных районах. Такие публикации, во-первых, не всегда оказывают
выгодное для России влияние на рыночную конъюнктуру в энергетическом
секторе; во-вторых, повышают интерес к этим территориям со стороны дру-
гих стран, в том числе не имеющих непосредственного выхода в акваторию
Северного Ледовитого океана. Все гром че звучат предложения превратить
Арктику в зону мира по аналогии с Антарктидой (континент мира) с равными
правами всех стран, придать международный статус Северному морскому
пути и др. Все это делается с целью вытеснить Россию из этого региона.
Разработку арктических шельфовых запасов углеводородов сдерживает
и отсутствие окончательного урегулирования арктических границ между
государствами. Практически между всеми соседствующими здесь странами
имеются пограничные шельфовые споры, что приводит к милитаризации
Арктики. Так, США разворачивают строительство новых военных баз бере-
говой охраны в Борроу и Номе на Аляске. Изучается вопрос о постоянном
присутствии американской авианосной группы в арктических широтах.
Норвегия разрабатывает арктическую военную стратегию, в рамках которой
планируется изменить демилитаризованный статус архипелага Шпицберген.
Россия планирует создать в рамках Северного военного округа до 2020 г.

С. Е. Трофимов / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 147—160
159
полномасштабную арктическую группировку войск, оснащенных новыми, не
имеющими аналогов типами вооружения.
***
Защита национальных интересов в северных широтах РФ обусловлена
прагматизмом в осуществлении внешнеполитической деятельности с целью
расширить границы государства в шельфовой зоне. В то же время из-за
обострения проблемы энергетической безопасности российская Арктика
превращается в зону стратегических национальных приоритетов, которая
в перспективе будет формировать значительную долю отечественного ВВП
и, следовательно, привлекать к себе повышенное геополитическое внимание.
Увеличение численности населения в мире в перспективе предопределяет
повышение спроса на углеводородное сырье. Устой чивый рост российской
экономики прямо связан с рациональным освоением разведанных и потен-
циальных минерально-сырьевых запасов арктического шельфа.
Список литературы / Referen ces
Богоявленский В. И. (2013). Поиск, разведка и разработка месторождений углеводо-
родов в Ц иркумарктическом районе // Арктика. Экология и экономика. No 2.
С. 62—71. [Bogoyavlensky V. I. (2013). Search, exploration and development of
hydrocarbon deposits in the Circumarctic region. Arktika. Ekologiya i Ekonomika,
No. 2, pp. 62—71. (In Russian).]
Богоявленский В. И ., Богоявленский И. В . (2017). Стратегия освоения ресурсов
нефти и газа Арктики — обеспечение энергети ческой, экологической и эконо-
мической безопасности России // Геополитика и безопасность. No 3 . С . 7 2—8 6 .
[Bogoyavlensky V. I., Bogoyavlensky I. V. (2017). A rctic oil and gas resource
development strategy — Ensuring Russia’s energy, environmental, and economic
s e c u r it y. Geopolitika i Bezopasnost, No. 3, pp. 72—86 . (In Russian).]
Григоренко Ю. Н., Прищепа О. М., Соболев В. С., Жукова Л. И. (2012). Ареалы угле-
водородонакопления как основа развития нефтедобы чи в российской Арктике //
Нефтегазовая геология. Теория и практика. Т. 7, No 2. [Grigorenko Yu. N .,
Prishchepa O. M ., Sobolev V. S ., Zhukova L. I. (2012). A reas of accumulation
of hydrocarbons as a basis of development of oil production in the Russian Arctic.
Neftegazovaya Geologiya. Teoriya i Praktika, Vol. 7, No. 2 . (In Russian).] http: //
www.ngtp.ru/rub/6/34 _ 2012.pdf
Григоренко Ю. Н ., Прищепа О. М., Соболев В. С . (2014). Результаты и перспекти-
вы прогноза и поисков нефти и газа на акваториях России // Минеральные
ресурсы России. Экономика и управление. No 5. С . 3—15. [Grigorenko Yu . N .,
Prishchepa O. M ., Sobolev V. S . (2014). Results and outlooks of the forecast and
oil and gas exploration on water areas of Russia. Mineralnye Resursy Rossii.
Ekonomika i Upravlenie. No. 5, pp. 3—15. (In Russian).]
Лаверов Н. П., Дмитриевский А. Н., Богоявленский В. И. (2011). Фундаментальные
аспекты освоения нефтегазовых ресурсов арктического шельфа России //
Арктика. Экология и экономика. No 1. С . 26—37. [Laverov N.P., DmitrievskyA.N.,
Bogoyavlensky V. I. (2011). Fundamental aspects of the development of oil and
gas resources of the Russian A rctic shelf. Arktika. Ekologiya i Ekonomika, No. 1,
pp. 26—37. (In Russian).]
Мастепанов А. М. (2017). О конкурентоспособности нефтегазовых проектов аркти-
ческого шельфа в условиях низких цен на энергоресурсы // Neftegaz.ru. No 1.
С. 20—30 . [Mastepanov A. M . (2017). On competitiveness of oil and gas projects
of the Arctic shelf in the conditions of low prices of energy resources. Neftegaz.ru,
No. 1, pp. 20—30 . (In Russian).]

С. Е . Трофимов / Вопросы экономики. 2019. No 7. С. 147—160
160
Минприроды (2018). О состоянии и использовании минерально-сырьевых ресур-
сов Российской Федерации в 2016 и 2017 годах: государственный доклад.
М.: Министерство природных ресурсов и экологии Российской Федерации.
[Ministry of Natural Resources and Environment of the Russian Federation (2018).
On state and use of raw mineral resources of the Russian Federation in 2016 and
2017: State report. Moscow. (In Russian).]
Павленко В. И., Селюков Ю. Г. (2013). Регулирование сферы недропользования
в приарктических странах (США, Канаде, Норвегии) // Арктика. Экология
и экономика. No 3 . С . 50—57. [Pavlenko V. I., Selyukov Yu. G. (2013). Regulation
of subsoil use in subarctic countries (USA, Canada, Norway). Arktika. Ekologiya
i Ekonomika, No. 3, pp. 50—57. (In Russian).]
EY (2013). Arctic oil and gas. EY’s Global Oil & Gas Center. https://www.safety4sea.
com/wp-content/uploads/2014/09/pdf/EY-A rctic _oil_ and _ gas.pdf
Arctic shelf as a strategic region of development of
the Russian economy
Sergey E. Trofimov
Author affiliation: The Federation Council of the Federal Assembly of
Russian Federation (Moscow, Russia). Email: tennisist91@mail.ru
The article analyzes topical issues of the state regulation of subsurface use
of the Arctic and continental shelf of Russia. The role and value of development
of oil and gas reserves of the Arctic as the most important strategic region of
development of national economy are proved. The need of tough upholding of
the Russian Arctic interests for the UN and other international organizations
is revealed. The anti-sanctions policy of import substitution in relation to the
foreign oil and gas equipment and technologies of extraction of hydrocarbon
raw materials in extreme conditions, to construction of the drilling fleet, etc.
from positions of national energy sustainability is grounded. The importance of
studying the best practices of the subarctic states is noted.
Keywords: state regulation, oil and gas complex, Arctic shelf, continental
shelf, subsurface use, oil and gas reserves, energy sustainability.
JEL: E6, H11, H56, L51, O13, Q43, Q48.
Техни ческий редактор, компьютерная верстка — Т. Скрыпник
Корректор — Л. Пущаева
Учредители: НП «Редакция журнала
„
£Вопросы экономики“»; Институт экономики РАН.
Издатель: НП «Редак ция журна ла £Вопросы экономик и“». Журна л зарегистрирован
в Госкомитете РФ по печати, рег. No 018423 от 15.01.1999. А дрес издателя и редакции: 119606,
Москва, просп. Вернадского, д. 84. Тел ./факс: (499) 956-01-43. E -mail: mail@vopreco.r u
Индекс журнала: в каталоге агентства «Роспечать» — 70157; в каталоге «Подписные издания»
Почты России — П6302. Цена свободная.
Перепечатка материалов из журнала «Вопросы экономики» только по согласованию с ре-
дакцией. Редакция не имеет возможности вступать с читателями в переписку.
© НП «Вопросы экономики», 2019.
Отпечатано в АО «Красная Звезда». А дрес: 123007, Москва, Хорошевское шоссе, д. 38.
Тел.: (495) 941-34-72, (495) 941-28-62. w w w.redstar ph.ru. Заказ No 2987-2019.
Подписано в печать 02.07.2019. Формат 70 × 1 0 8 1/16. Бумага офсетная. Печать офсетная.
Усл. печ. л . 14,00. Уч.-изд. л . 12,4. Тираж 880 экз.