Ранний железный век Зауралья и Западной Сибири (саргатская культура) - Корякова Л.Н.

Автор: Корякова Л.Н.

Теги: железный век история сибири урал археологические памятники древняя история западная сибирь

Год: 1988

Похожие

Культурно-исторические общности Урала и Западной Сибири (Тоболо-Иртышская провинция на ранней и средней стадиях железного века)

Ранний железный век Приишимья

Идеология и культура раннего Рима

Проблемы раннего афинского законодательства

Текст

Л. Н. КОРЯКОВА
РАННИЙ ЖЕЛЕЗНЫЙ ВЕК
ЗАУРАЛЬЯ
И ЗАПАДНОЙ СИБИРИ
(саргатская культура)
03ЕРДПОВСК
iJSSZg***
уНИВЕРСИгеТА

ББК Т4 (2) 275
К 709
Печатается по постановлению редакционно¬
издательского совета Издательства Ураль¬
ского университета
Корякова Л. Н. Ранний железный век Зауралья и Западной
Сибири (саргатская культура). Свердловск: Изд-во Урал, ун-та,
1988. 240 с.
В монографии исследуются памятники саргатской культуры
(погребения, поселения, керамическая посуда), датируемые второй
половиной 1 тысячелетия до и. э. — началом нашей эры. Дана
характеристика культуры как территориально-хронологической сис¬
темы с анализом составляющих ее компонентов, определена струк¬
тура, разработана периодизация. Широко используются статистиче¬
ские методы исследования.
Для специалистов по истории СССР, археологов, краеведов.
Научный редактор
канд. история, наук М. Г. Мошкова
Рецензенты:
доктор история, наук М. Ф. Косарев;
кафедра всеобщей истории
Челябинского университета
К
0507000000—12
182(02)—88
© Издательство Уральского университета, 1988

ПРЕДИСЛОВИЕ
Написание этой книги стало возможным благодаря
быстрому развитию в последние десятилетия археологии
Урала и Западной Сибири. С открытием новых памят¬
ников и культур этого региона получили известность
древности раннего железного века, в том числе саргат-
ские. Разграбленные в подавляющем большинстве мо¬
гильники, неяркие по облику поселения, однообразная,
на первый взгляд, керамика не обещали сенсаций и
требовали внимательного, глубокого исследования. Для
анализа массового материала нужны были новые мето¬
ды. Их разработка и использование стали традицией
уральской археологической школы, многие годы возглав¬
лявшейся В. Ф. Генингом. В определении направлений
исследования большую роль сыграли работы
В. Е. Стоянова.
Интенсивные полевые работы, развернувшиеся в
70—80-е годы в различных регионах западносибирской
лесостепи, обеспечили быстрый рост количества источ¬
ников, относящихся к I тысячелетию до н. э. — I тыся¬
челетию н. э. За корбткий период была подготовлена
база для научного обобщения и систематизации. Вслед¬
ствие этого значительно возрос исследовательский инте¬
рес к саргатской культуре, что нашло отражение в ста¬
тьях, диссертациях, монографиях, затрагивающих те
или иные стороны ее развития.
Настоящая книга посвящена системному описанию
саргатской культуры, анализу и частичной реконструк¬
ции ее составных компонентов. Такой подход обусловил
два аспекта исследования: источниковедческий и исто¬
рический. При источниковедческом анализе использова¬
лись главным образом статистические методы. Для ин¬
терпретации результатов, кроме собственных, привлека¬
лись данные смежных областей археологии и других
наук. Приведенные в книге модели реконструкции исто-
3

рического содержания культуры в силу определенной
гипотетичности не окончательны, нуждаются в допол¬
нительном изучении и рассчитаны на дальнейшую раз¬
работку и обсуждение. Некоторые направления иссле¬
дования только обозначены как наиболее актуальные и
перспективные. В основу книги легли результаты обра¬
ботки материалов, хранящихся в музеях Тюмени, Кур¬
гана, Челябинска, Петропавловска, в архивах Ураль¬
ского, Тюменского, Челябинского, Омского университе¬
тов и Института археологии АН СССР. Использованы
материалы раскопок В. Ф. Генинга, В. Е. Стоянова,
В. А. Могильникова, В. Д. Викторовой, Г. Б. Зданови-
ча, В. И. Стефанова, В. М. Морозова, А. В. и Н. П. Ма¬
твеевых. Автор считает своим долгом выразить глубо¬
кую благодарность этим исследователям за предостав¬
ленную ему возможность ознакомиться с коллекциями и
отчетами, за поддержку и участие в обсуждении многих
вопросов. К сожалению, автор не смог в полной мере
привлечь материалы барабинской лесостепи, поскольку
книга Н. В. Полосьмак «Бараба в эпоху железа» вы¬
шла в свет в тот момент, когда рукопись была подго¬
товлена. Как оказалось, по ряду вопросов наши пози¬
ции совпадают (общая линия развития культуры), по
некоторым расходятся (соотношение гороховской и сар-
гатской культур) или дополняют одна другую (проис¬
хождение, специфика локальных вариантов).
В получении и обработке некоторых материалов, во¬
шедших в книгу, принимали участие выпускники исто¬
рического факультета Уральского университета
Л. В. Тарских, Т. А. Берюхова, С. М. Попова, А. С.
Сергеев, Р. О. Федоров; Автор благодарит за поддерж¬
ку своих коллег по лаборатории археологических иссле¬
дований, В. И. Стефанова и А. Я. Труфанова за ценные
замечания. Особую признательность хотелось бы выра¬
зить М. Г. Мошковой за ее доброжелательную критику
и советы.
4

ВВЕДЕНИЕ
Эпоха раннего железного века в общеисторическом
масштабе имеет особое значение, являясь прологом
крупных изменений, которые знаменовали собой окон¬
чательный распад первобытнообщинных отношений
и оформление современной этнокультурной карты Ев¬
разии. Сложность и острота протекания этих процессов
усиливалась все возрастающим воздействием ранних
государств на первобытную периферию. Нарастание
внутренних социально-экономических противоречий
в среде первобытных племен привело к великому пере¬
селению народов, определившему рубеж раннего желез¬
ного века и средневековья.
Первое тысячелетие до н. э. вошло в историю как
время бурных событий. Появилось кочевое скотоводство.
Усилилась подвижность населения, стали динамичнее
контакты, оформились большие племенные объединения*
последствия политической активности которых сказа¬
лись не только на близких, но и на относительно дале¬
ких соседях. Зауральские племена, населявшие просто¬
ры лесостепей от Урала до Оби, не остались в стороне,
хотя их судьбы не попали на страницы древних сочи¬
нений. Единственными свидетелями истории народов,
живших в Западной Сибири в I тысячелетии до н. э.—
I тысячелетии н. э., являются археологические па¬
мятники.
В настоящее время урало-сибирская археология
располагает немалым количеством фактического мате¬
риала, характеризующего, разумеется, с различной сте¬
пенью представительности, культуры раннего железного
века. Известные по раскопкам и открываемые развед¬
ками памятники распределяются в соответствии с куль¬
турно-хронологическими определителями, описываются
на первом этапе их осмысления и научного анализа*
На основе обобщения материалов раскопок предприня-
5

ты исследования в области этнолингвистической интер¬
претации, сделан ряд выводов (которые, правда, в боль¬
шинстве являются гипотезами) о хозяйственном, соци¬
альном развитии западносибирского населения. В целом
в урало-сибирской археологии сложилась такая ситуа¬
ция, когда крайне необходимо определить, что стоит за
выделенными культурами, типами, вариантами. В связи
с этим столь же перспективными, сколь и необходимыми
представляются исследования конкретно-исторического
характера, предусматривающие выявление закономер¬
ностей сложения, а также структуры и функционирова¬
ния культурных образований, так или иначе нашедших
отражение в археологических памятниках. Необходимо
попытаться соотнести историю западносибирского регио¬
на с историей более передовых в культурном отношении
областей Евразии.
Как показывают прошлые и современные исследо¬
вания, содержание процессов, происходящих в Тоболо-
Иртышском междуречье в раннем железном веке, во
многом определялось направлением и спецификой раз¬
вития большой группы племен, оставивших памятники
саргатской культуры, которая по времени существова¬
ния вполне сопоставима с сарматской. В ней берут на¬
чало многие культуры более позднего времени как
в Сибири, так и за ее пределами. Практически все
проблемы археологии лесостепного Зауралья связаны
с изучением саргатской культуры.
В настоящее время хорошо очерчиваются границы
распространения саргатских поселений и могильников.
Установлено, что северные пределы культуры достигают
лесной зоны до устья р. Тобол, по долине Иртыша до
устм* р. Тары, на востоке памятники заходят в запад¬
ную часть Барабинской низменности до среднего тече¬
ния р. Оми. Южная граница улавливается в казахстан¬
ских степях примерно у 55° с. ш. Западная и юго-за¬
падная границы очерчиваются низовьями Тобола,
Пышмы, Тавды, средним течением Исети и Миасса,
Таким образом, территория саргатской культуры сов¬
падает преимущественно с лесостепной зоной, краем
захватывая северные участки степной и южные участки
лесной зон. Памятники тяготеют к бассейнам Иртыша,
Ишима, Тобола, образуя естественно сложившиеся
районы, в пределах которых выделяются местные ло¬
кальные группы или варианты.
6

Начало научного изучения западносибирских древ¬
ностей, в том числе саргатских, связано с именами
П. А. Дмитриева, В. Н. Чернецова, К. В. Сальникова,
В. П. Левашовой*. Работы этих ученых заложили ос¬
новные направления исследования раннего железного
века Зауралья и Западной Сибири. Начатые в 60-е
годы в этом регионе планомерные археологические рас¬
копки, предпринятые экспедициями Уральского универ¬
ситета, Института Археологии АН ССС,\ Курганского
пединститута, Северо-Казахстанского областного крае¬
ведческого музея и других научных центров, стали ос¬
новой при формировании Источниковой базы изучения
поставленных проблем. С тех пор количество исследо¬
ванных памятников увеличилось в несколько раз. Со¬
ставлены археологические карты. Многие материалы
опубликованы. Немалый вклад в создание представле¬
ния о раннем железном веке Зауралья внесли В. А. Мо¬
гильников, В. Ф. Генинг, В. Е. Стоянов, Г. Б. Здановнч,
В. Д. Викторова. В последние годы активно работают
в этом направлении А. В. и Н. П. Матвеевы, Н. В. По-
лосьмак. Поскольку мы уже останавливались на ос¬
новных этапах истории изучения раннего железного
века лесостепного Зауралья [131], в этой работе затро¬
нем некоторые моменты, касающиеся еще не решенных
проблем.
В 60—70-е годы на фоне быстрого прироста инфор¬
мации решались главным образом задачи осмысления
и систематизации материала. Тогда благодаря работам
В. Ф. Генинга, В. А. Могильникова, В. Е. Стоянова,
В. Д. Викторовой были выделены и на определенных
территориях картографированы культурно-хронологиче¬
ские группы памятников, различающихся керамикой,
погребальными обрядами, жилищами и т. д. Наряду
с уточнением дат делались попытки исторических и эт¬
нических реконструкций. Предложенная В. Е. Стояно¬
вым схема классификации и распределения имеющегося
материала до сих пор сохраняет свое значение, являясь
своеобразным справочником по раннему железному
веку интересующего нас региона [320, 321].
Концом эпохи бронзы — началом раннего железно¬
го века датированы известные на Средней и Нижней
Исети, а также на Среднем Тоболе поселения с носи-
• Обзор истории изучения саргатской культуры приводится
в специальной статье [131, с. 113—124].
7

ловской керамикой. К VI—IV вв. до н. э. отнесены по¬
селения с иткульской и воробьевской керамикой, со¬
средоточенные в бассейне Синары, в верховьях Исети,
в средних течениях Исети и Тобола. Им синхронны
памятники с баитовской (лихачевской) керамикой, кар¬
тографированные в Среднем Приишимье, в Тоболо-
Ишимском междуречье, на правобережье Среднего То¬
бола, на Средней и Нижней Исети, в бассейне Туры.
Для Среднего Прииртышья в рамках этого же времени
были выделены памятники с розановским типом кера¬
мики. Применительно к V—II вв. до н. э. на иткульской
и воробьевской территории зафиксированы памятники
с гороховской керамикой, впервые выделенной и иссле¬
дованной К. В. Сальниковым на городище «Чудаки»
[284, с. 69—71; 285, с. 220—227]. Поселения и могиль¬
ники с речкинским типом керамики, выделенным
В. Е. Стояновым на материале селища Речкино II и на¬
шедшим повторение в курганах саргатской культуры,
датированы им IV в. до н. э.— II в н. э. [321]. По мне¬
нию исследователя, к рубежу эр гороховские поселения
уступили место речкинским, распространившимся от
бассейна Иртыша до Тобола. В. Е. Стоянов указал на
возможность объединения близких локально-хронологи¬
ческих групп памятников в несколько культур или об¬
щностей: каменогорскую — в горнолесной зоне, исет-
скую с иткульским и воробьевским вариантами —
в горнолесной и лесостепной зонах, баитовскую с но-
силовским, лихачевским и борковским. вариантами —
в Среднем Притоболье и Приишимье, гороховскую —
на бывшей воробьевской и носиловской территориях,
саргатскую с розановским и речкинским вариантами —
в лесостепной полосе Тоболо-Иртышского междуречья.
Несмотря на то что некоторые положения описанной
концепции в ходе дальнейших исследований были из¬
менены или уточнены, в целом она является основным
ориентиром в изучении раннего железного века Урала
и Западной Сибири. Многие обозначенные тогда на¬
правления поиска остаются, актуальными по сей день.
Достаточно сказать, что в определенной мере они сти¬
мулировали анализ каменогорских памятников, в ре¬
зультате которого последние были систематизированы,
описаны и объединены в гамаюнскую культуру [32],
Находятся в стадии активного изучения иткульские
поселения и металлургические комплексы [26—28].
8

Продвинулось вперед исследование саргатской куль¬
туры.
Каковы наиболее актуальные проблемы изучения
раннего железного века лесостепной зоны от Урала до
Иртыша? Остро ощущается необходимость прояснения
ситуации переходного периода от эпохи бронзы, выяв¬
ления истоков гороховской и саргатской культур, кото¬
рые, по мнению В. А. Могильникова, составляют единую
этнокультурную общность [210, с. 85; 213, с. 1751. В од¬
ной из статей исследователь, указав н‘а слабую изучен¬
ность первой четверти I тысячелетия -до н. э., счел
возможным выделить ивановско-баитовскую культурную
общность, куда включил среднеиртышские памятники
с керамикой, украшенной резным и^ жемчужным орна¬
ментом, комплексы ивановского типа, впервые изучен¬
ные В. Н. Чернецовым в районе г. Тобольска и баитов-
ские памятники ишимской лесостепи и низовий Туры.
Ивановско-баитовские племена, по предположению
В. А. Могильникова, вошли в качестве субстрата в со¬
став саргатской культуры [213, с. 173—181]. Позднее,
видимо, в связи с отсутствием серьезных фактов отно¬
сительно описанных комплексов, он стал высказывать¬
ся осторожнее. В частности, в одной из последних ра¬
бот он пишет, что «облик культуры населения лесостепи
Прииртышья в VII—VI вв. до н. э. не был одинаковым
в разных местах» [226, с. 5—6]. Севернее Омска он
определялся воздействием лесных племен, с другой
стороны, в нем проявились в трансформированном ви¬
де местные лесостепные элементы, связанные происхож¬
дением с андроновской основой. Одновременно происхо¬
дила инфильтрация кочевников сако-савроматского
мира.
Не менее сложной представляется ситуация
VII—VI вв. до н. э. в Зауралье и Приишимье. Она ха¬
рактеризуется мозаичностью распространения описан¬
ных выше культурных типов, различающихся, в основ¬
ном, керамикой. Несмотря на то что в орнаментации
посуды раннего железного века и предшествующих
комплексов эпохи бронзы много общего, много одина¬
ковых элементов, приводящих иногда к путанице и ста¬
вящих в тупик исследователей, мы не можем более или
менее определенно сказать, какие конкретно процессы
привели к сложению новых культурных образований,
каков их генезис и какова связь во времени и прост-
9

ранстве. Положение затрудняется также и тем, что
комплексы эпохи поздней бронзы, особенно в лесостеп¬
ном Зауралье, исследованы крайне неравномерно [263,
с. 7—19; 315, с, 83—87]. В связи с этим проблема про¬
исхождения гороховской и саргатской культур пока
решается на уровне общих рассуждений. Несомненно,
нужны широкие статистические сравнения, целенаправ¬
ленное исследование комплексов переходного периода
для выявления природы безусловно серьезных социаль¬
но-экономических процессов, приведших к трансформа¬
ции местных традиций конца эпохи бронзы. Именно
местных, это сейчас ясно всем, кто занимается проб¬
лемами раннего железного века лесостепи Зауралья
и Западной Сибири, но каких конкретно — пока непо¬
нятно. В 1986 г. на семинаре в г. Тюмени Н. Г[. Мат¬
веева, следуя высказанному ранее предположению
В. Е. Стоянова, вновь поставила вопрос о выделении
баитовской культуры, включив в нее все памятники на¬
чала раннего железного века Притоболья и Приишимья
(носиловские, воробьевские, борковские и т. д.), и да¬
тировала ее VII—IV вв. до н. э. В такой постановке
без надлежащего анализа массового материала проб¬
лема переходного периода не только не может быть
решена, но становится еще более, запутанной, уводя ис¬
следование от поиска исторических закономерностей
развития региона. Вызывает сомнение не сам
факт выделения культуры, а стремление распространить
ее на обширную территорию без учета локальных
и хронологических особенностей отдельных районов.
Нерешенность вопросов, касающихся переходного
периода, сказывается и на проблеме хронологии культур
эпохи железа, в том числе саргатской. Нужно отметить,
что общие хронологические рамки саргатских древнос¬
тей установлены с помощью многочисленных аналогий
предметам в сарматских памятниках. Время с IV в.
до н. э. по III—IV вв. н. э. В. А. Могильников предло¬
жил разделить на три этапа, взяв за основу изменение
погребального обряда *. Первый этап — IV—III вв.
до н. э., второй — II в. до н. э.— II в. н. э., третий —
III—IV вв. н. э. [204, с. 136—137]. Еще один вариант
периодизации, состоящей из двух этапов — коконов-
ского и саргатского, разделяемых III в. до н. э., был
предложен в статье В. Ф. Генинга, Л. Н. Коряковой,
* Эту периодизацию поддержал В. Е. Стоянов [321, с. 253].
10

Н. В. Федоровой, Б. Б. Овчинниковой [63, с. 203—215].
По мере поступления новых фактов в ходе анализа
саргатских памятников стало ясно, что обе периодиза¬
ции не всегда позволяют проследить внутреннее раз¬
витие культуры и найти объяснение тем изменениям,
которые фиксируются материалом. Рассматривая па¬
мятники Западной Барабы, Н. В. Полосьмак, ссылаясь
на сарматские и хуннские аналогии, пришла к несколь¬
ко иному хронологическому распределению саргатских
поселений и могильников. Первый этап она датировала
V—III вв. до н. э., допуская возможность его удрев-
нения до VII—VI вв. до н. э. на основании типологиче¬
ского выделения саргатской и переходной керамики
в комплексе ирменского поселения Туруновка 4, не
содержащего датирующих вещей. Следующий период,
представленный поселениями и могильниками значи¬
тельно лучше, охватывает II—I вв. до н. э. Завершаю¬
щий этап — I в. до н. э. — I в. н. э. [256у с. 13]. В на¬
стоящее время действительно есть основания для отне¬
сения начала саргатской культуры к V в. до н. э. На
это указывают находки жертвенников савроматского
и раннесарматского типа в погребениях могильника
Богданов III [218, с. 225; 219, с. 225; 223, с. 260; 226].
Однако вряд ли можно углублять эту дату, говоря
о культуре как таковой, то есть имея в виду систему
памятников с вполне определенными типом керамики
и погребальным обрядом. Совершенно естественно, что
отдельные элементы, признаки, традиции должны
улавливаться в более раннее время; но то обстоятель¬
ство, что мы не знаем типично саргатских памятников
VII—VI вв до н. э., хотя можем найти аналогии отдель¬
ным их признакам, очевидно, свидетельствует о том,
что в это время происходило формирование этноса,
и черты, его характеризующие, были довольно расплыв¬
чаты.
Н. П. Матвеева предложила вариант хронологии
саргатских могильников Среднего Притоболья, раско¬
панных экспедицией Тюменского университета. В пер¬
вую группу, датируемую III—II вв. до н. э., она вклю¬
чила погребения 6—9-го курганов Тютринского могиль¬
ника, во вторую — Савиновский могильник, определяя
его возраст II в. до н. э. — I в. н. э., в третью — по¬
гребения 1—5-го курганов Тютринского могильника,
отнесенные ко времени I—II вв. н. э. По мнению
п

Н. П. Матвеевой, новые материалы доказывают более
раннее, чем признавалось другими исследователями,
появление саргатских памятников на Тоболе (III в. до
н. э.). Далее, привлекая в качестве аналогии саргат-
ским гороховские памятники — Шмаковские и Раска-
тихинские курганы, она удревнила эту дату до V—IV вв.
до н. э. [194, с. 69—80]. По мнению В. Е. Стоянова
и В. А. Могильникова, появление саргатских племен
в Притоболье относится к последним векам до н. э.
[207, с. 133; 322, с. 239]. Наше предположение о том,
что проникновение восточного саргатского населения
на запад происходит уже в IV—III вв. до н. э.[130,
с. 103—107], не вызвало у них возражений. Поэтому
вывод Н. П. Матвеевой не противоречит, а наоборот,
подтверждает уже известные гипотезы* Внешнее сход¬
ство гороховских и саргатских памятников послужило
поводом для суждения Н. В. Полоеьмак о их однокуль-
турности [256, с. 14].
Все сказанное выше свидетельствует о недостаточной
изученности проблемы гороховско-саргатского взаимо¬
действия, требующей глубокого статистического и исто¬
рического исследования. Вопросы хронологии также
нуждаются в конкретизации исходных данных, метог
дов решения, понятий и подходов к оценке археоло¬
гической ситуации в Урало-Сибирском регионе. От
этого зависит уточнение не только начальных, но и
еще более неопределенных конечных дат культур. Соз¬
далось парадоксальное положение: с сднс|й стороны,
с каждым годом мы узнаем все больше нового о раннем
железном веке лесостепного Зауралья, в том числе
о его отдельных культурах, с другой — неуклонно
растет путаница в понятиях, характеризующих как
вновь выделяемые, так и старые группы древностей.
В некоторых разделах, например, в археологии второй
половины I тысячелетия до н. э., прирост полевого ма¬
териала опережает возможности его глубокой оценки
и интерпретации, в других же, относящихся к переход¬
ным периодам от эпохи бронзы, от раннего железа
* Когда рукопись книги была подготовлена к печати,
Н. П. Матвеева опубликовала тезисы, излагающие близкую, но бо¬
лее последовательную точку зрения о времени и обстоятельствах
появления саргатской культуры на Среднем Тоболе (см.: Матве¬
ева Н. П. О происхождении саргатской культуры в Среднем При¬
тоболье //Смена культур и миграции в Западной Сибири. Томск,
) 987. С. 29-31).
12

к средневековью, остро ощущается его нехватка.
Говоря об итогах изучения лесостепного Зауралья
и Западной Сибири, нужно отметить, что наиболее ис¬
следованной культурой этого региона является саргат-
ская. В работах последних лет определена ее террито¬
рия, описаны и опубликованы многие памятники, на¬
мечена общая периодизация, дана характеристика ее
основных признаков, высказаны точки зрения по воп¬
росам ее происхождения, этнической принадлежности
и связей с соседними культурами [131, *с. 113—1241.
Однако разрозненность результатов, рассредоточенность
их по различным, порой небольшим статьям, отсутствие
разработок по ряду вопросов препятствуют пониманию
сути исторических процессов, оставивших следы в изу¬
чаемых нами памятниках.
Как уже подчеркивалось, основным отличительным
признаком саргатской культуры служит керамика, но
именно она оказалась наименее изученной категорией
материала. Вторым важным индикатором принадлеж¬
ности к кругу саргатских древностей является погре¬
бальный обряд, но его своеобразие выражается в соче¬
тании признаков широкого распространения.~ Необхо¬
димо выявить более глубокие связи, соотношения, ле¬
жащие в основе территориально-хронологического рас¬
пределения как отдельных элементов, так и их комби¬
наций. Несмотря на то что инвентарь многочисленных
саргатских погребений постоянно привлекается для
хронологических построений, он еще не стал предметом
специального анализа. Слабо изучены поселения. Ина¬
че говоря, системного представления о саргатской куль¬
туре нет, что в немалой степени тормозит прогресс
в других областях западносибирской археологии. Эта
же причина сдерживает и исследования содержатель¬
ного уровня. Необходимо от общих констатаций, касаю¬
щихся хозяйственной деятельности, социальной органи¬
зации, этнической принадлежности саргатских племен,
перейти к моделированию хотя бы частных их сторон
с перспективой выхода на всю структуру.
К работам В. Н. Чернецова восходит представление
о скотоводческой направленности хозяйства племен за¬
падносибирской лесостепи, причем он считал их коче¬
выми скотоводами [356, с/ 238; 358, с. 163—192]. В на¬
стоящее время преобладает мнение о том, что ведущую
роль в хозяйстве саргатского населения играло ското-
13

водство полуоседлого типа [216, с. 175—185; 323,
с. 152—159]. По мнению В. А. Могильникова, значение
кочевания повысилось в первые века н. э. в связи
с ухудшением климата. Близкую, но не совсем после¬
довательную позицию занимают Н. В. Полосьмак
и Е. И. Гребнев [258]. Они считают, что в VI—III вв.
до н. э. большереченские и саргатские племена вели
многоотраслевое хозяйство, в котором разведение скота
практиковалось в «форме животноводства, представля¬
ющего составную часть хозяйственно-культурного типа
плужных или мотыжных земледельцев» [258, с. 75—78].
С V в. до н. э. скотоводство выделилось в основное
направление, стало под влиянием сако-савроматских
племен кочевым, что, по мнению исследователей, при¬
вело к исчезновению саргатской и большереченской
культур. М. Ф. Косарев, не отрицая возможности ко¬
чевания в условиях Сибири, склоняется к тому, что
элементы кочевого быта должны были распростра¬
ниться лишь на южной окраине саргатского ареала
[141, с. 122]. Остается открытым вопрос о наличии
и характере земледелия саргатских племен.
Этнолингвистическая принадлежность этого населе¬
ния определяется тремя гипотезами: угорской, угорско-
иранской и самодийской [131, с. 120—122]. Существует
мнение о саргатских корнях кушнаренковской культу¬
ры, свидетельствующей о пребывании в Приуралье
группы мадьярских племен [351, с. 155]. В. А. Могиль¬
ников в последнее время склоняется к гипотезе о про¬
никновении в угорскую саргатско-гороховскую среду
ираноязычных кочевников. Он пишет: «Признание угор¬
ской принадлежности саргатской культуры делает на¬
иболее вероятным предположение о принадлежности
этой культуры древним мадьярам» [225, с. 30].
Если отмеченные проблемы постоянно находятся
в поле зрения исследователей, то вопросы социальной
структуры саргатского общества, его мировоззрения
остаются неразработанными. Причина тут кроется не
в недостатке материала. Скорее наоборот, существую¬
щие средства его обработки и интерпретации не по¬
зволяют оперативно систематизировать получаемые
данные. Таким образом, необходимость обобщения на¬
копленного материала, нерешенность ряда проблем,
в том числе содержательного^ плана, отсутствие систем¬
ного представления об одной из важнейших культур
14

интересующего нас периода — саргатской — определи¬
ли актуальность темы настоящей книги.
Теоретической предпосылкой работы послужило
признание того, что объектом археологии являются
древние общества в различных проявлениях их дея¬
тельности, точнее, в тех проявлениях, которые оставили
следы в археологических памятниках. Именно они свя¬
зывают нас с прошлым, но не сами по себе, а с по¬
мощью системы определенных понятий*, среди которых
важное место принадлежит понятию «археологическая
культура» [60, с. 50]. Как известно, дискуссия о нем то
возобновляясь, то затихая, прошла несколько этапов
[49, с. 74—84; 147, с. 84—91]. По мнению Л. С. Клейна,
множество определений этого понятия сводится в итоге
к нескольким версийм, основанным на предпочтении
одного или нескольких признаков [118, с. 37—51]. Не¬
пременным условием всех разновидностей территориаль¬
ной версии было картографирование близких памятни¬
ков на ограниченной территории (А. Л. Монгайт,
А. П. Смирнов, М. Е. Фосс, В. Н. Чернецов, М. И. Ар¬
тамонов, П. Н. Третьяков и др.). Комплексная версия
учитывала в определении археологической культуры
сочетание различных признаков (А. Д. Удальцов,
С. С. Сорокин, Я. А. Шер). В частности Я. А. Шер
считал, что под культурой следует понимать «систему
типов памятников», «объектов и предметов» [366, с. 264].
По И. С. Каменецкому, археологическая культура —
это «группа памятников, образующая сложную, внут¬
ренне связанную систему» [114, с. 29],
Разногласия обозначились не только в определении,
но и в понимании содержания указанного понятия.
Одна группа исследователей придерживается мнения
о его служебном характере [71, с. 3—9; 295, с. 3—9].
Другая разделяет точку зрения И. С. Каменецкого,
который считает археологическую культуру сущест¬
вующей реально [18, с. 16—32; 114, с. 29]. Ю. Н. За¬
харчук ввел понятие «ископаемая действительность»
для всей совокупности археологических объектов и
с его помощью установил гносеологический статус по¬
нятия «археологическая культура», определив его как
«совокупность ископаемых объектов, зафиксированных,
ставших археологическими источниками» [89, с. 49—54].
* Указанное положение наряду с вопросами о предмете и
специфике археологии находится в стадии обсуждения [58—60; 119].
15

Нам представляется важным следующее замечание:
«гносеологическая природа «археологической культу¬
ры»... обусловливает познавательное значение послед¬
ней как понятия, с одной стороны, отражающего опре¬
деленную систему археологических объектов и тем са¬
мым являющегося конечной целью источниковедческого
уровня исследования, а с другой, являющегося исход¬
ным, базовым понятием теоретических обобщений»
[89, с. 10].
Основным недостатком большинства точек зрения
мы считаем стремление дать универсальное определе¬
ние, которое охватило бы все возможные аспекты ис¬
следования археологической культуры. Видимо, следу¬
ет признать, что сложность и многоплановость пред¬
мета изучения должны повлечь за собой выработку
вместо одного понятия «археологическая культура»
нескольких, соответствующих уровням познания. Стоит
заметить, что одной из причин столь длительной пута¬
ницы и разнобоя в определении этого наиболее фунда¬
ментального научного инструмента является, по спра¬
ведливому замечанию В. Ф. Генинга, не совсем удач¬
ное использование слова «культура», имеющего массу
значений [59, с. 32]. Подчеркивая многообразие, много¬
функциональность археологической культуры (АК),
В. Ф. Генинг предлагает использовать для построения
ее теории этнологический и логико-гносеологический
подходы, согласуя их с эмпирическим и теоретическим
уровнями познания [60, с. 66—68]. По существу, оба
подхода представляют не что иное, как моделирование
историко-социологического содержания археологических
объектов в их взаимосвязи и соответствии поставлен¬
ным задачам.
В нашем представлении АК — это система опреде¬
ленных моделей, построенных на археологическом ма¬
териале, содержащем информацию о древнем обществе.
Исходя из этого, имея целью реконструкцию древнего
общества, представим его как социокультурную систе¬
му, состоящую из множества компонентов, связанных
и организованных различными и весьма многогранны¬
ми отношениями. Данной системе присущи три основ¬
ные тенденции: стремление к воспроизводству самой
себя, к расширению и к усовершенствованию своих
структур [360, с. 8—9]. Назовем ее системой первого
порядка. Совокупность категорий материальной куль-
16

туры, составляющую основу археологического универ*
сума, можно мыслить как еще одну систему — второ¬
го порядка, являющуюся гомоморфным образом пер¬
вой. Хотя отношения, в которых находятся предметы
материального мира, носят опосредованный — людьми
и социальными группами — характер, можно, в оче¬
редной раз прибегая к абстракции, представить их
в чистом виде. Это упрощает анализ восстанавливае¬
мых археологией отношений системы первого порядка.
Переход от этой системы к системе материального
мира (второго порядка) позволяет проектировать чрез¬
вычайно богатую систему социально-экономических
и других отношений на более бедную, и потому легче
исследуемую систему отношений материального мира.
Такое проектирование по существу является гомоморф¬
ным отображением, не меняющим связей между веща¬
ми. Наконец, исследуемый объект претерпевает еще
одну редукцию — превращается в систему археологи¬
ческих памятников; происходит так называемая архео-
логизация. Эта система (третьего порядка) формиру¬
ется из предыдущей в результате отбора, близкого
к случайному, уменьшения объема и стирания прежней
структуры отношений. Следовательно, процедура архе¬
ологического исследования представляет собой много¬
ступенчатое моделирование, одним из инструментов ко¬
торого может быть археологическая культура. АК,
которая выделяется на основании открытия, фиксации
и описания памятников, т. е. на первом уровне позна¬
ния, может определяться как группа памятников, об¬
ладающая объективно существующим сходством мате¬
риальных признаков [114, с. 29—30]. В данном случае
АК выступает как одна из моделей системы третьего
порядка, в которой упорядочивающими являются от¬
ношения сходства. Этот уровень имеет целью накопле¬
ние фактов, превращение археологических объектов
в источники и выявление первичных пространственных
и временных связей. В результате создаются предпо¬
сылки для второго уровня исследования, состоящего из
нескольких этапов применения, главным образом, ана¬
литических методов.
На первом этапе анализа на основании группировку
классификации археологического материала АК может
характеризоваться уже как совокупность типов памят¬
ников или категорий материальной культуры, выступая

моделью системы второго порядка. На следующем эта¬
пе анализа, базой которого служат результаты преды¬
дущего и на котором наряду с другими обязательно
применение методов статистики, АК может исследо¬
ваться как территориально-хронологическая модель, со¬
стоящая из «ансамблей» [158], рассматриваемых в ка¬
честве ее составных компонентов. Каждый из компо¬
нентов анализируется на стадиях строения и функцио¬
нирования. При этом выявляются внутренние тендендии
развития как отдельных компонентов, так и культуры
в целом. Необходимым условием исследования на дан¬
ном этапе должен стать поиск системообразующих свя¬
зей, обеспечивающих сохранение целостности культуры
на каком-то отрезке времени. Одно из направлений
таких связей выражается в отношении преемственности,
в основе которой лежит определенный комплекс тради¬
ций. Динамика модели отражается в смене состояний,
фиксируемых различными соотношениями характерных
признаков, организованных в блоки. Таким образом*
целью этого этапа является построение модели систе¬
мы первого порядка. В качестве модели выступает АК.
При этом изучаются наиболее простые исходные свой¬
ства моделируемого объекта и выдвигаются гипотезы
о характере его развития. В силу сложности и фраг¬
ментарности явлений, отраженных в археологическом
материале, АК как системная модель допускает полу¬
чение суммарных, усредненных результатов. Методоло¬
гическая роль такой модели определяется тем, что
она обеспечивает переход от непосредственного вос¬
приятия материала к выявлению существенных харак¬
теристик изучаемого объекта.
Исследование модели служит целям интерпретаци¬
онного уровня, предусматривающего реконструкцию
древнего общества. На этом уровне главная роль от¬
водится методам синтеза, должны использоваться под¬
ходы, выработанные культурологией, этнографией,
семиотикой и другими науками. В зависимости от воз¬
можностей модели могут быть реконструированы не
все структуры, а лишь некоторые из них. Пути рекон¬
струкции также могут быть различными, смотря по
тому, какие подходы используются в характеристике
и определении культуры вообще. Представляется до¬
статочно перспективным, но, разумеется, не единствен¬
ным, семиотический подход, в контексте которого куль-
18

тура понимается как совокупность всей ненаследствен¬
ной информации, способов ее хранения и организации
[170] и который видится как попытка «говорить» на
языке изучаемой культуры. Он должен сочетаться
с подходом, трактующим культуру как специфический
способ человеческой деятельности [183].
Результаты, достигнутые в изучении саргатской
культуры, относятся к первому—второму этапам ана¬
лиза. Исходя из этого, задача настоящей работы —
одна из многих на пути реконструкции- саргатского
общества и его истории — заключается в том, чтобы
на основании имеющегося материала и результатов
предшествующих исследований дать характеристику
саргатской культуре как системной модели, проанали¬
зировать составляющие ее компоненты в пространст¬
венно-временном контексте. Используя в качестве ги¬
потез полученные в ходе исследования результаты,
рассмотрим некоторые стороны исторического развития
и структуры саргатских племен.
В работе использованы материалы раскопок саргат¬
ских памятников, полученные в разные гбды Уральской
археологической экспедицией, Иртышским отрядом За¬
падносибирской экспедиции АН СССР (раскопки
В. А. Могильникова), Северо-Казахстанской экспеди¬
цией (раскопки С. Я. и Г. Б. Здановичей), а также
экспедицией Тюменского университета (раскопки А. В.
и Н. П. Матвеевых). Часть этих материалов опублико¬
вана, но в силу несовершенства методики и специфики
археологических исследований многие материалы не
дают нужной информации. Сведения почерпнуты из от¬
четов, публикаций, а также получены при работе с кол¬
лекциями. Не все источники равноценны по качеству
и представительности. Отсутствие единой системы опи¬
сания и фиксации археологических фактов во многом
затрудняет работу с ними, снижает возможности ста¬
тистического анализа, что в конечном счете отрица¬
тельно сказывается на результатах исследования. Опре¬
деленные затруднения вызывает и неравномерность
изученности территории.
В работе использованы традиционные методы: срав¬
нительный, типологический, а также методы математи¬
ческой статистики, теории информации, семиотики; при¬
влечены по мере возможности этнографические сведе¬
ния, данные палеогеографии, палеоантропологии и т. д.

Глава 1
СИСТЕМА МЕСТООБИТАНИЯ
И ДОМОСТРОИТЕЛЬСТВА
1. 1. ХАРАКТЕРИСТИКА ОСТАТКОВ
1. 1. 1. Поселения
В ходе работ, проводимых различными центрами,
сведения о зауральских и западносибирских поселениях
постоянно пополняются. В книге учтены данные о 114
пунктах разновременного обитания саргатских племен:
35 поселений на Иртыше, 28 — на Ишиме, 50 — на То¬
боле (рис. 1 — 1)* Раскопки проводились на 24 из них,
однако исследованные площади, как правило, неболь¬
шие, количество раскрытых объектов невелико. Наибо¬
лее полно проведены раскопки на селище Дуван-
ское II** в Тюменском и на Рафайловском городи¬
ще*** в Исетском районах Тюменской области. По¬
скольку описанию саргатских поселений была посвя¬
щена специальная статья [134], здесь мы дадим их
краткую характеристику, особо выделив материалы
селища Дуванское II как одного из уникальных посе¬
ленческих комплексов с четкой стратиграфией и хо¬
рошей сохранностью остатков построек.
Как известно, чистые саргатские поселения встре¬
чаются редко. Наиболее распространены памятники
с обособленными сдоями, содержащими остатки среды
обитания саргатского населения в различные моменты
его истории. Часто наблюдается чередование слоев
раннего железного века или сочетание их с более ран¬
ними. К примеру, на селище Дуванское II четко пред¬
ставлены саргатский и носиловский слои, почти пол¬
ностью нарушившие слой эпохи энеолита. На многих
памятниках, особенно в Зауралье, саргатская керамика
* Рисунки даны в приложении I, таблицы — в приложении II.
** Раскопки автора 1980—1982 гг. Материалы селища Дуван¬
ское II будут представлены в отдельной публикации.
*** Раскопки А. В. и Н. П. Матвеевых. Материалы не опуб¬
ликованы.
20

примешивается к другим типам керамики эпохи железа.
Мощность культурного слоя неодинакова, что объяс¬
няется не только различной длительностью обитания
на поселениях, но и разницей природных условий.
В среднем толщина слоя колеблется от 30 до 70 см,
а вместе с заполнениями объектов достигает 1,10—
1,20 м. Преобладают поселения с небольшой насыщен¬
ностью находками (8—10 единиц на 1 кв. м), однако
крупные памятники содержат по 40—50 находок на
1 кв. м. Поселения располагаются по» берегам рек,
озер, стариц, ручьев. Городищ в целом немного. В на¬
шей выборке их 21, что составляет 18,4% всех изве¬
стных в настоящее время поселенческих памятников.
Интервальное оценивание этого показателя позволяет
допустить, что доля городищ на территории культуры
с вероятностью 0,95 не выйдет за пределы 11—26%.
Большинство из них (14) сосредоточено в лесостепной
зоне правобережья Среднего Иртыша. Отдельные го¬
родища есть в лесной зоне этого района (Безымянное,
Красноярское), но они практически не изучены, поэто¬
му достоверная оценка их саргатской принадлежности
затруднительна [134, с. 68]. Как следует из работ но¬
восибирских археологов, в самом восточном районе
саргатской культуры — Барабе одноименная керамика
не связана с городищами [21; 256]. Среди иртышских
поселений доля городищ довольно высока: 53±0,15%.
Интервал их ожидаемого числа 37—88% (с вероятно¬
стью 0,95). На Ишиме известно городище Ак-Тау (Се¬
верный Казахстан)*. Много укрепленных поселений
открыто в Зауралье в бассейне р. Тобол, однако боль¬
шинство из них относится к другим периодам или
культурам. Часть городищ связывается с саргатской
культурой условно из-за характерной для Притоболья
многослойности и пестроты материала. Достоверно
саргатская керамика встречена в ряде городищ Ниж¬
ней Исети [192; 193; 341], Туры и Ницы [42].
По принятой классификации городища делятся на
мысовые и расположенные на сплошных участках тер¬
рас [231, с. 161; 321]. Из них к первому типу относятся
городища с укреплениями, пролегающими поперек
мыса или останца, ко второму — ограниченные замкну¬
тым! поясом обороны [321, с. 55]. Характерные для сар-
* Раскопки Северо-Казахстанской археологической экспеди¬
ции. Материалы не опубликованы.
21

гатской культуры городища первого типа, при соору¬
жении которых выгодно использовался рельеф мест¬
ности, сосредоточены главным образом на востоке
ареала. Они были приурочены к высоким (20—30 м)
мысам коренных террас, что создавало прекрасную есте¬
ственную возможность укрепления. Саргатцы созда¬
вали также искусственные ограничения (рис. 1—5).
К примеру, Розановское городище расположено на
длинном узком мысу между двумя логами высотой
около 25 м, соединяющимися перед выходом к Иртышу.
С напольной стороны оно защищено рвом шириной до
15 м и глубиной около 1,5 м, по обеим сторонам кото¬
рого видны остатки двух валов. С реки городище по¬
чти не видно, оно как бы закрыто крутым берегом
[314]. В Притоболье обнаружено только одно такое го¬
родище — Коловское. Городища первого типа, как пра¬
вило, одноплощадочные, за исключением Богдановско¬
го, Рафайловского и уже упоминаемого Коловского.
Укреплениями служат одно- или многорядовые линии
из вала и рва, иногда в различной комбинации.
Городища второго типа немногочисленны: два —
на Иртыше, четыре — в бассейне Тобола. Они нахо¬
дятся в основном на надпойменных террасах и в про¬
тивоположность мысовым возвышаются над уровнем
воды не более, чем на 10 м (рис. 1—4). Восточные го¬
родища вообще расположены выше, их средняя вы¬
сота 21,2 м, тогда как западных — около 6 м. Форма
укрепленной площадки определялась стремлением к
оптимальному использованию рельефа. Поэтому наибо¬
лее распространенной является треугольная форма, ре¬
же встречается трапециевидная. Площадки городища
второго типа либо округлые, либо прямоугольные.
Размеры укрепленных территорий — от 4 до 9 тыс.
кв. м. Однако «чистые» городища для саргатской куль¬
туры не столь характерны, как смешанные в сочетании
с селищами. При этом последние достигают значитель¬
ной площади — 10—12 тыс. кв. м.
К сожалению, сказать что-либо конкретное о такой
важной характеристике поселений как их застройка
трудно из-за слабой изученности именно этого элемен¬
та саргатской системы местообитания. Немалые труд¬
ности вносит долговременность использования поселе¬
ний. Порой прослеживается некоторая регулярность
планировки. Например, на городище Инберень IV жи-
22

лищные впадины располагались по кругу вдоль вала,
примыкая к нему, причем это единственный случай
такого вида застройки. За пределами укреплений впа¬
дины сгруппированы рядами, идущими от городища по
направлению к старице. На Каргановском городище
впадины образуют как бы две обособленные группы.
На селищах Андреевское I—III видны следы уличной
планировки (рис. 1-3-5).
В отличие от городищ, сосредоточенных главным
образом на востоке, селища есть во всех районах. По
топографическим особенностям многие, из них близки
городищам первого типа, занимая высокие речные мы¬
сы, однако в целом селища расположены ниже, чем
городища. Их средняя высота над уровнем воды 4—5 м.
Находясь в условиях ровного рельефа, поселения в зна¬
чительной степени распаханы. Селища обширней го¬
родищ, их средняя площадь на Иртыше — около б тыс.
кв. м, на Ишиме — около 7 тыс. кв. м, на Тоболе —
около — 8—9 тыс. кв. м. Среди них есть очень круп¬
ные, до 13—18 тыс. кв. м. Внешними признаками селищ
служат жилищные впадины числом от 5—10 до 40
обычно с бессистемной планировкой. Часто они распо¬
лагаются группами вдоль берега реки или озера че¬
рез 0,5— 2 км (Андреевка I—III, Логиново II—V,
Белый Яр XII, XIII, Дуванское II, XVIII и т. д.).
В целом саргатским селищам присуща рассеянная или
кучно-гнездовая форма (в этнографической терминоло¬
гии) [44, с. 34—37; 272, с. 106—108].
Таким образом, имеющийся материал позволяет
констатировать ряд следующих особенностей остатков
системы местообитания населения саргатской культуры.
Количественно преобладают неукрепленные поселения,
приуроченные в основном к I и II надлуговым терра¬
сам. Их число увеличится, если учесть также и те па¬
мятники, в которых саргатская керамика встречается
как небольшая примесь к керамическим комплексам
других культур. Городища явно тяготеют к восточным
и северо-восточным окраинам. Городища в западных
районах (в Притоболье) либо изначально принадле¬
жали другому населению [320, с. 149—159], либо воз¬
никли позднее. Среди укрепленных поселений преобла¬
дают мысовые, которые приурочены к коренной тер¬
расе, имея поперечную систему обороны. В раннем же¬
лезном веке подобные городища были характерны для
23

Приуралья, Прикамья и лесостепного Прииртышья,
а в Зауралье, Средней Азии и к востоку от Иртыша
были распространены городища с замкнутыми линия¬
ми укреплений [33, с. 90—94; 320, с. 280—281]. Скорее
всего, развитие этих двух градостроительных традиций
обусловлено необходимостью наиболее рационального
использования природных возможностей, возникшей
и осознанной еще в предыдущий период. Все саргат-
ские поселения относятся к типу приречных с рассеян¬
ной и кучной застройкой.
1. 1. 2. Жилища
Несмотря на то что к настоящему времени выявле¬
но много саргатских поселений, специально их не ис¬
следовали. Жилища раскапываются чаще всего бессис¬
темно, без определенной программы, по принципу:
«что даст материал». До тех пор пока не будет изу¬
чено полностью и комплексно большое число поселе¬
ний, нельзя говорить с уверенностью о традициях сар-
гатской архитектуры, так как сегодня трудно опреде¬
лить назначение той или иной постройки и оценить
степень характерности какого-либо вида строения.
Состояние исходных данных пока не позволяет произ¬
вести глубокую статистическую обработку, поэтому
ограничимся характеристикой основных структурных
элементов саргатского домостроительства, отраженных
в опубликованном ранее списке признаков [134,
с. 63—67].
Принятое в литературе деление жилищ на назем¬
ные и углубленные весьма относительно [108; 146,
с. 10—11; 151, с. 83; 305,| с. 88—105; 328, с. 8]. Единого
критерия для отнесения строения к наземным, полузем¬
лянкам или землянкам нет не только в археологии, но
и в этнографии. Правда, в одной из работ, посвящен¬
ной формализованному описанию жилищ, приводится
более определенная их градация по глубине, но при
этом не оговаривается точка отсчета [5, с. 16]. Пред¬
лагается также деление жилищ на наземные, полупод-
земные и подземные [100, с. 65].
Вскрытые на саргатских поселениях постройки
в разной степени углублены в землю. Распределение
значений глубин котлованов 29 сооружений, учтенных
в работе, показало вариацию от 10 до 70 см. Коэффи-
24

циент вариации 41%. При этом выделилось две группы
значений: 10—25 см и 30—70 см со средним значением
40 см. Таким образом, условимся считать наземными
постройки, углубленные в материк менее чем на 30 см,
остальные — полуземлянками. С учетом толщины древ¬
ней почвы глубина первых достигала 50 см, вторых —
около 1 м. Из 29 жилищ 7 могут считаться наземными
(24,1%). К уже известным жилищам Коконовского,
Богдановского [203; 208, с. 147], Чупинского [67,
с. 52—53] поселений этой группы можно .добавить
вскрытые на поселении Исток-3 две двухкамерцые по¬
стройки*. По свидетельству Н. В. Полосьмак, обоб¬
щившей материалы семи построек, на территории
Барабы преобладали наземные конструкции [256,
с. 13]. К полуземлянкам она относит жилища, раско¬
панные на ранних поселениях. В целом же подавляю¬
щее число жилых сооружений на всей территории куль¬
туры — полуземляночные (76%) глубиной не более
70 см в материке, но конструкция таких построек пред¬
полагает существование довольно большой наземной
части. Следует отметить, что в-многокамерных жилищах
эти два принципальных признака, как правило, сочета¬
ются, что свидетельствует о прочности и привычности
представленных ими традиций.
Отличительной чертой саргатского жилищного комп¬
лекса является сосуществование нескольких типов
строений (рис. 2). Незначительно преобладают одно¬
камерные постройки (44,2%), двухкамерные составля¬
ют 26%, трехкамерные — 14,8%, около 15% прихо¬
дится на долю построек неопределенного типа. Есть
случаи, когда на одном поселении зафиксированы жи¬
лища двух первых типов (Речкино II, Инберень IV,
Розановка). Однако то обстоятельство, что многока¬
мерные постройки по количеству практически не усту¬
пают однокамерным и встречаются повсеместно (на
городищах Рафайловское, Павлиново, на барабинских
памятниках), заставляет считать их стабильным эле¬
ментом культуры. Совмещение в одном строении не¬
скольких помещений воплощается в различных вариан¬
тах. Наиболее простым и, видимо, основным является
размещение двух камер по одной оси вдоль входа. На
селище Дуванское II все жилища имели трех- и че-
* Раскопки автора в Нижнетавдинском районе Тюменской
области (1984 г.). Материалы не опубликованы.
25

тырехчленную планировку, основанную на ином кон¬
структивном решении: третье помещение присоединя¬
лось к первому (жилому) под углом (рис. 3). Угловое
соединение отмечено у жилища 1 на городище Ин-
берень IV, в постройках поселения Дуванское I*
(рис. 2—5), у ряда жилищ Рафайловского городища.
Двучленное объединение помещений по одной оси
в пределах жилища часто встречается на гороховских
памятниках [320, с. 123], трехчленная планировка за¬
фиксирована у жилищ с кашинским типом керамики
[42]. Интересно, что деление жилого пространства про¬
слеживается также у некоторых однокамерных по¬
строек (Белый Яр XII**, поселение Узловское II, жи¬
лище 1). Связующим звеном в многокамерных жилых
комплексах являются узкие коридоры. Смежное сое¬
динение отмечено лишь в жилище 2 селища Речкино II,
но вполне возможно, что переход в нем остался непро-
слеженным (рис. 2—2).
Полы помещений в многокамерных постройках чаще
всего находились на разных уровнях. В дуванских жи¬
лищах в конце коридоров зафиксированы хорошо сох¬
ранившиеся ступеньки со следами крепления деревом*
Жилища различаются по площади ***. У однокамерных
построек она составляет в среднем 20—30 кв. м. Самое
маленькое жилище на городище Инберень IV не пре¬
вышало 9 кв. м. Площади построек Богдановского го¬
родища и селища Дуванское I были более 100 кв. м.
В пределах двухкамерного жилища обычно объединя¬
ются малое и большое- помещения. В качестве примера
можно привести соотношение площадей в жилище 1
городища Инберень IV: 9 и 40 кв. м; в жилище 2 Ро-
зановского городища: 9 и 24 кв. м и т. д. В трехкамер¬
ных постройках селища Дуванское II площади распре¬
делялись несколько иначе: жилище 1—27,9 и 16 кв. м;
жилище 2 — 73,18 и 8 кв. м, жилище 3 — 36,16 и 17
кв. м; жилище 4 — 25,12 и 20 кв. м (рис. 3).
Расположение очага в одной, как правило, большей
из камер и неодинаковые площади помещений свиде¬
тельствуют о различном их назначении. Одно из них
* Раскопки автора (1979 г.).
** Раскопки Т. М. Потемкиной (1961 г.).
*** Как показали расчеты, между глубиной котлованов и их
площадью корреляция отсутствует. Коэффициент орреляции ра¬
вен — 0,11.
26

всегда имеет явные следы обитания и больше насыщено
находками. Это особенно хорошо видно на примере
жилищ селища Дуванское II. Камеры с очагами и
следами организации внутреннего пространства, с це¬
лыми сосудами, находившимися в местах их хранения
или использования, явно выполняли жилую функцию.
Другие же помещения, слабее углубленные в материк,
отличались гораздо меньшим содержанием находок,
простотой планировки, что указывает на их хозяйст¬
венное назначение.
Почти все жилища сохранили остатки вхддов в виде
коридоров различной длины, отходящих от одной из
стенок. Короткие выступы входов отмечены лишь
у четырех жилищ: у обоих инберенских, у богданов-
ского и у жилища 2 селища Речкино II (рис. 2—2).
Во всех остальных случаях, помимо неопределенных,
входы были длинными — до 2—4 м, шириной 1,2—1,4 м
(рис. 2—3). Жилища с такими входами хорошо изве¬
стны на воробьевских и гороховских памятниках [320,
с. 99, 130], встречены на Прыговском городище [61,
с. 56], а также на поселениях эпохи поздней бронзы
с бархатовским типом керамики [315, с. 80]. Длинные
коридоры отметила С. Я. Зданович, характеризуя сар-
гаринские жилища [100, с. 73]. Входы в саргатских жи¬
лищах не имеют строгой ориентировки, система в их
расположении не прослеживается. Их место, видимо,
определялось планировкой поселка и самого жилища.
В иртышских жилищах входы ориентированы, главным
образом, на СЗ и СВ, на Ишиме — на В, СВ, в При-
тоболье — чаще всего на Ю. Иногда они обращены
к реке (Белый Яр XII, Узлово). На селище Дуванское
II жилища 1 и 4 были обращены входами друг к другу.
Кроме того, все дуванские жилища имели по два вы¬
хода: длинный — в жилом помещении и короткий —
в хозяйственном, расположенном на одной оси с пер¬
вым (рис. 3).
Об устройстве жилища можно отчасти судить по
местоположению и конструкции очага. Как известно,
очаг в центре и очаг у стены предполагают различия
в размещении дымового отверстия и способах оформ¬
ления крыши. Обычно в жилом помещении находился
один очаг, реже — два-четыре [134, с. 76]. В хозяй¬
ственных помещениях очаги, скорее прокалы, встреча¬
лись как исключение. В хорошо выраженных полузем-
27

лянках очаги размещались в центре либо вблизи него.
Пристенные очаги обнаружены в жилищах городища
Инберень IV, в жилище 1 Узловского поселения. Дым
из очага, находящегося у стены вблизи входа, мог вы¬
ходить через него. Расположение очага у стены и вдали
от входа предполагало, видимо, какие-то иные воз¬
можности его удаления, скорее всего, через отверстие
в стене, через окно. На саргатской территории известны
круглые и прямоугольные очаги, размещение которых
относительно пола различно. Очаги, находящиеся на
уровне пола, в ямах или углублениях, не имеют стро¬
гой привязки к типу жилища. Очаги на специальных
возвышениях тесно связаны с углубленными котлова¬
нами и расположены чаще! всего в центре, это постоян¬
ные очаги. Особенно хорошо они представлены в ро-
зановских и дуванских жилищах, где были ограждены
овальными и прямоугольными канадками подобно оча¬
гам, известным в барабинских памятниках [256, с. 3].
Некоторые сооружения (жилище 6 на городище Инбе¬
рень IV, жилище на Коконовском поселении) имели
очаги в довольно глубоких ямах (30—40 см). К дета¬
лям устройства очагов относятся остатки различных
приспособлений: уже упоминавшиеся канавки — пря¬
моугольные, круглые или параллельные, а также ямки
от столбиков, крепивших всю конструкцию. Вблизи
очагов иногда встречаются хозяйственные ямы. Из 29
учтенных построек лишь в 6 отмечены ямы, находящие¬
ся либо у стены (Узлово, жилище 2; Речкино II, жи¬
лище 3), либо в углу (дуванские жилища 1, 3). Они
содержат кости животных, мелкие фрагменты керамики
и заполнены сильно гумусированной землей. В дуван¬
ских жилищах зафиксированы такие особенности уст¬
ройства как ниши. Они обнаружены в жилых и хозяй¬
ственных помещениях и представляют собой квадрат¬
ные отсеки различных размеров, содержащие обломки
крупных сосудов.
Рельеф пола в жилищах неодинаков и зависел, ско¬
рее всего, от конструкции сооружения, времени обита¬
ния в нем, способа организации внутреннего простран¬
ства. Выделяется небольшая группа построек (6 из 29)
с относительно ровным полом и отвесными стенками.
Это простые однокамерные постройки или хозяйствен¬
ные помещения в некоторых многокамерных жилищах.
Все остальные жилища, и в первую очередь дуванские,
28

характеризуются неровным рельефом пола и наличием
уступов вдоль стен, где зафиксированы столбовые ямки.
В дуванских жилищах уступы со следами перегородок
размещались и в жилых помещениях вблизи очага
(рис. 3).
Об особенностях конструкции стен и кровли отчасти
свидетельствуют канавки глубиной 20—30 см, столбо¬
вые ямки вдоль границ котлованов и в их центре,
а также следы сгоревшего дерева в постройках, погиб¬
ших от пожара. Кроме того, определенную связь
с конструкцией стен имеют канавы различной конфи¬
гурации, обнаруженные с внешней стороны дуванских
жилищ.
По имеющимся данным трудно установить геогра¬
фические особенности остатков саргатского домострои¬
тельства. Более того, анализируя саргатские постройки,
нельзя не отметить, что по внешним признакам они
во многом близки жилищам, открытым на других па¬
мятниках раннего железного века лесостепной полосы
Зауралья, в частности на поселениях гороховской
культуры. Такие признаки, как многокамерность,
длинные коридоры, прямоугольная планировка фикси¬
руются в эпоху бронзы на саргаринских поселе¬
ниях [100].
1. 1. 3. Хозяйственные постройки
К сожалению, в силу недостатка информации мы
не имеем возможности дать полную характеристику
построек хозяйственного назначения и тем более про¬
вести их типологию. Комплекс хозяйственных строений
был открыт при исследовании межжилищного про¬
странства селища Дуванское II (рис. 3, постройки
1—2). Он располагался с восточной и южной сторон
от жилищ на свободной территории. Постройка 1, об¬
наруженная западнее входа жилища 3, имеет прямо¬
угольную форму, ее площадь около 12 кв. м. Столбо¬
вые ямки сконцентрированы вдоль трех стенок. По¬
стройка 2, находившаяся рядом с первой, округло-квад¬
ратной формы площадью около 12 кв. м. Дно ее неров¬
ное, углублено в центральной части. По углам и в цент¬
ре зафиксированы ямки от столбов со следами пере¬
становки. Находок в постройках мало. Обломки литей¬
ных форм, фрагменты керамики обнаружены в харак-
29

терном коричневом (от воздействия высокой темпера¬
туры) заполнении. Глубина котлованов около 20 см.
С описанными строениями был связан наружный очаг
длительного использования, огражденный со стороны
жилищ глубокой (до 20 см) канавой в виде буквы «Г».
В юго-восточной части селища находился еще один
хозяйственный комплекс, состоящий из небольшой
квадратной с коротким входом постройки 3 (углублен¬
ной в материк на 25 см) площадью 10 кв. м, ямы,
заполненной кусками глины, и обширного наземного
сооружения (постройка 4). Постройка 3 отличается от
первых двух наличием канавки вдоль стен, столбовых
ям диаметром до 30—40 см у входа, прокала в углу
и углубления в центральной части. В ее заполнении
и на полу обнаружены бесформенные обломки желез¬
ных предметов. От примыкавшего к этой постройке
сооружения сохранились ямы различной формы, сгруп¬
пированные в пределах овала размером 510X12 м.
В центре и с внутренней стороны ограниченной боль¬
шими ямами площадки зафиксированы столбовые ямки.
В юго-западной части поселения в некотором от¬
далении от жилища 2 раскопана еще одна постройка
подпрямоугольной формы с очень неровным полом,
в котором прослеживаются канавы, сходящиеся к длин¬
ному, узкому, идущему к поверхности «выходу». Все ее
заполнение прокалено. Общая глубина в материке
около 1,5 м. Рядом, почти под дерном, обнаружено боль¬
шое количество шлака. Однако то обстоятельство, что
в этой части поселения сохранился слой с носиловской
керамикой, затрудняет отождествление описанной по¬
стройки с саргатским комплексом, хотя связь с ним
вполне вероятна.
Таким образом, перечисленные объекты вместе
с подсобными помещениями жилых сооружений могут
быть в определенной мере основой для реконструкции
хозяйственных построек населения саргатской культуры.
1. 2. ЭЛЕМЕНТЫ ЖИЛОЙ СРЕДЫ САРГАТСКОГО
НАСЕЛЕНИЯ
Следы древней культуры, спрессованные в одном
небольшом слое, нарушенные временем и природой,
предстают перед нами в самых запутанных и фраг¬
ментарных комбинациях, центром которых являются
30

остатки жилых и хозяйственных построек. Древние по¬
селения по праву считаются одним из наиболее важных
и одновременно самых «трудных» археологических ис¬
точников. Изучение жилищ естественным образом вы¬
водит на исследование хозяйства, социально-экономиче¬
ских отношений, форм жилой среды, создаваемой древ¬
ними коллективами [43, с. 9]. С другой стороны, жилая
среда, будучи результатом экологической адаптации
общества к природным условиям, в значительной мере
характеризует культуру жизнеобеспечения того или
иного этноса [153, с. 36].
Моделирование жилой среды предполагает выявле¬
ние основных элементов системы местообитания, вклю¬
чающей виды расселения, а также реконструкцию по¬
строек различного назначения. Неоднозначность мате¬
риала вызывает необходимость построения нескольких
гипотетических моделей, адекватность которых может
быть определена со временем. Основой такого исследо¬
вания является система археологических остатков, на¬
ложенная на этнографический материал близких по
условиям обитания народов. К сожалению, при изуче¬
нии поселений еще непростительно мало используются
естественные методы, что, впрочем, объясняется спе¬
цификой археологии как гуманитарной науки.
С учетом изложенного выше определим главные
элементы и характерные черты возможных вариантов
жилой среды населения саргатской культуры. Это ни
в коей мере не означает, что предложенные реконструк¬
ции следует рассматривать как окончательные. В даль¬
нейшем они будут откорректированы. Мы знаем, что
характер расселения, особенности местообитания того
или иного населения зависят от природных условий,
от возможностей экологической адаптации к ним, от
направления хозяйственной деятельности и образа жиз¬
ни. Все исследователи признают, что скотоводство за¬
нимало ведущее место в экономике саргатских племен
[141, с. 122—123; 216, с. 175—186; 322]. Это было обус¬
ловлено географической средой лесостепи Западной
Сибири в раннем железном веке и традиционными свя¬
зями с кочевым миром [136, с. 90—98].
Западносибирская лесостепь характеризуется конти¬
нентальным и неустойчивым климатом с часто повто¬
ряющимися засухами, равнинностью рельефа, нестабиль¬
ным режимом выпадения осадков, пересыхающими
31

и вновь возникающими озерами, разомкнутостью дре¬
весного полога. Реки лесостепи относятся к казахстан¬
скому типу с сильным весенним половодьем и малым
стоком в другие сезоны. В Прииртышье врез речных
долин достигает 70 м, в Приишимье — 45 м, в осталь¬
ных районах — 10—15 м [88]. В позднем голоцене
в лесостепной зоне распространились мелколиственные
леса из березы и осины, в западной ее части сосновые
с примесью лиственницы. По мере продвижения к югу
увеличивается доля степных видов. Разомкнутость дре¬
весного полога на севере способствует развитию густого
травостоя преимущественно из мезофильных растений.
Для восточных районов характерны займища с зарос¬
лями тростника, камыша и ивовых кустов. Гривы за¬
няты остепненными лугами с обилием бобовых, тавол-
жанки, вейника, степной тимофеевки. По речным доли¬
нам тянется крупнотравяная растительность, остепнен-
ность к югу усиливается. В целом лесостепь Зауралья
и Западной Сибири продвинута к северу дальше, чем
европейская и исторически она связана со среднеази¬
атской флорой. Своеобразие лесостепных экосистем
привело к тому, что по колкам и ленточным борам лес¬
ные животные проникали далеко на юг, в степи, а пред¬
ставители степной фауны доходили до севера лесосте¬
пей [88].
В литературе последних лет было уделено серьезное
внимание выявлению палеоэкологической обстановки
в интересующем нас регионе и районах, связанных
с ним. Не осталось сомнения в том, что климатические
условия на протяжении эпохи бронзы — раннего же¬
лезного века неоднократно менялись. Это повлекло за
собой социально-экономические и этно-культурные
трансформации в урало-сибирском регионе [98,
с. 152—154], нашедшие отражение в археологическом
материале. Установлено, что в начале I тысячелетия
до н. э. климат стал более влажным, затем наступило
потепление, стало суше, а в первые века н. э. вновь
похолодало.
Саргатское население, опираясь на традиции, уна¬
следованные от предшествующих поколений эпохи
бронзы, приспосабливалось к изменениям природного
окружения и выработало свои формы адаптации, в том
числе свои способы организации жилой среды. Распо¬
ложение саргатских поселений было обусловлено на-
32

личием воды, пастбищ, а также, видимо, факторами
социально-исторического порядка. Саргатская ойкумена
осваивалась в течение нескольких веков и стабилизи¬
ровалась к концу I тысячелетия до н. э. За это время
сформировалось несколько типов поселений, возникли
крупные племенные центры и были выработаны устой¬
чивые домостроительные традиции. То обстоятельство,
что городища сосредоточены на одном участке восточ¬
ного ареала правобережья Среднего Иртыша, свиде¬
тельствует о существовании там своеобразного предела
расселения саргатцев. Далее на северо-восток лежали
земли иных по культурной и этнической принадлеж¬
ности кулайских племен [362, с. 165]. Ситуация на за¬
паде была, скорее всего, не столь определенной. Време¬
нами и там возникала напряженность, но она имела
более локальный характер. Естественной преградой
расселения на запад служили Уральские горы с иными
географическими условиями и населением. Южные гра¬
ницы были открыты. Север, лесную зону саргатские
племена осваивали, видимо, неохотно, в силу какой-то
острой необходимости, поскольку памятников с сар-
гатской керамикой там мало, и комплексы очень невы¬
разительны.
Судя по имеющимся данным, саргатские поселения
были сконцентрированы в крупных районах, каждый из
которых могла занимать одна или несколько племенных
групп. На востоке территории они тяготели к между¬
речью Тары и Оми. По материалам В. А. Могильникова
и нашим, здесь на участке в 200 км вдоль Иртыша
сосредоточено не менее 25 поселений [134, табл. 1; 210,
рис. 1]. Иначе говоря, одно поселение приходится
в среднем на 8 км. Другая восточная группа связана
со средним течением Оми, но, судя по материалам но¬
восибирских археологов, она не столь многочисленна,
как иртышская [21, с. 147]. Отдельные поселения (Ача-
ир, Ильинское) встречаются на Иртыше выше устья
Оми, но они не заходят далеко на юг в отличие от
могильников (могильники у сел Татарское, Иртыш¬
ское). Небольшие слои на поселениях западного по¬
бережья озера Ик и реки Яман свидетельствуют о вре¬
менном присутствии там саргатского населения. На
берегах Ишима (в основном, на левом), в пределах
Абатского и Ишимского районов сосредоточено не ме¬
нее 20 поселений или местонахождений саргатской ке-
2 Заказ № 00165
33

рамики. Среднее расстояние между ними — 8—10 км.
Условно эту группу можно назвать ишимской. В Се¬
верном Казахстане поселений с саргатской керамикой
известно меньше, чем могильников. Этот район, скорее
всего, не был местом стабильного проживания, хотя
освоен был хорошо и входил, видимо, в состав племен¬
ной территории ишимского населения. Поселения на
берегах озер Тоболо-Ишимского междуречья оставлены
еще одной группой саргатского населения. В Прито-
болье намечаются не менее пяти племенных групп:
Нижнеисетская, Среднетобольская (примерно от Ялу¬
торовска до Кургана и выше), Среднеисетская, Нижне¬
туринская, Нижнетавдинская. Особенно высока кон¬
центрация поселений на Нижней Исети и Среднем
Тоболе.
Таким образом, можно условно допустить, что в
пределах территории саргатской культуры могло оби¬
тать не менее одиннадцати племенных групп. При
этом не следует забывать, что поселения функциониро¬
вали не всегда синхронно. Большинство саргатских по¬
селений приречного типа, озерный менее распростра¬
нен. Большая высота расположения прииртышских пра¬
вобережных памятников относительно уровня воды вы¬
звана естественной причиной: большей высотой правого
берега реки. Преобладает рассеянная застройка. Пока
имеется слишком мало данных относительно существо¬
вания регулярной уличной планировки. Иногда посе¬
ления состоят из групп жилищных впадин с промежут¬
ком 0,3—1 км, отчего бывает трудно понять, одно это
поселение или их несколько (поселения Карасье I—VIII,
Логиново II—V, Белый Яр XII, XIII и т. д.). Поселения
различаются размерами. Наиболее крупные, площадью
около 10 тыс. кв. м и более, часто связаны с городи¬
щами. Таких поселений немного, но они есть во всех
районах, представляя собой места длительного обита¬
ния, своеобразные племенные центры. К числу крупных
относятся и такие неукрепленные поселения, как Реч-
кино II (18 тыс. кв. м), Узлово II (9 тыс. кв. м), Анд-
реевка II (12 тыс. кв. м). Вторую, самую многочис¬
ленную группу, составляют средние #поселения пло¬
щадью более 3 тыс. кв. м. В третью входят малые по¬
селения — до 3 тыс. кв. м. Они неоднозначны по ха¬
рактеру. Среди них, видимо, были временные места
сезонных стойбищ, как правило, слабо документиро-
34

ванные, и постоянные зимники, использовавшиеся ка¬
кое-то время группой родственных семей. В них жили
и летом не занятые пастьбой скота члены коллектива.
Саргатские племена умели строить жилые и хо¬
зяйственные сооружения различного назначения для
временной или постоянной эксплуатации. Основанием
для реконструкции постоянных построек могут послу¬
жить описанные выше остатки жилищ селища Дуван-
ское II. Выбор и использование строительных материа¬
лов определялись природными услрвиями, которые по¬
зволяли широко применять дерево, кустарник, камыш,
бересту, траву, дерн. Их остатки, следы неоднократно
встречались в курганах, насыпи которых, как нам ка¬
жется, выкладывали из кусков дерна. Кустарник и ка¬
мыш в совокупности с бревенчатым настилом упот¬
реблялись для сооружения надмогильных конструкций.
Широкое использование дерева документируется мно¬
гочисленными столбовыми ямками диаметром от 5 до
30 см, остатками сгоревших бревен и жердей (селище
Дуванское И, жилище 2). Дерево шло на изготовление
опорных конструкций, остова крыши, коридоров, нар.
Им укрепляли ступени входа и стены жилища. В мо¬
гильниках встречаются хорошо обработанные плахи,
горбыль, это свидетельствует о том, что саргатские
«строители» владели прочными навыками обращения
с деревом, обрабатывая его, по-видимому, ножами
и теслами. Эти орудия часто встречаются в мужских
погребениях и в поселенческих комплексах.
Ведущее место в системе домостроительства зани¬
мали полуземлянки прямоугольного и квадратного
плана. Менее характерны строения с округлыми и не¬
правильной формы углублениями пола. По тому, на¬
сколько четки форма и планировка дуванских жилищ,
можно с уверенностью судить о прочной домостроитель¬
ной традиции, о существовании метрической системы
и умении саргатцев предварительно «проектировать»
будущую конструкцию. Строительство полуземляноч-
ного жилища начинали с рытья котлована глубиной до
70—80 см. На примере жилища 41 селища Дуванское II
(рис. 4) можно рассчитывать условный вариант величи¬
ны трудовых затрат на его возведение. При рытье
котлованов для трех помещений было вынуто в общей
сложности 36 м3 земли. Если взять для примера шумер¬
скую норму на одного человека в день — 6 м2 глуби-
2*
35

ной до 1 локтя (0,5 м) [37, с. 43, 236, 240—242], то эту
работу могли выполнить шесть человек за один день.
Мы пока не располагаем бесспорными фактами, свиде¬
тельствующими о знакомстве саргатцев со срубной
техникой, однако внутримогильные и наземные конст¬
рукции срубного типа, иногда встречающиеся в погре¬
бениях, позволяют предположить, что некоторыми ви¬
дами подобной техники они владели.
Большинство саргатских построек имели каркасно¬
столбовую конструкцию нескольких вариантов, которые
определялись традицией и местными особенностями.
Анализируя, к примеру, остатки четвертого дуванского
жилища, можно заметить несколько рядов столбовых
ям, относительно регулярно расположенных вдоль оси
первого и второго помещений: два крайних внешних
ряда — по четыре-пять ям в каждом на расстоянии
3,5—4 м, два внутренних вдоль стен котлованов — по
7—8 ям, два параллельных ряда по центральной оси
постройки. Внешние столбы как бы ограничивали жи¬
лое пространство (рис. 4—1). Внутри котлованов по
углам также устанавливали крупные столбы. Между
ними вкапывали столбы меньшего размера (15—10 см
в диаметре), служившие для закрепления горизонталь¬
ных жердей или бревен, которые применялись для об¬
лицовки стен и предупреждали их Ъсыпание. В жи¬
лище 4 эти столбы находились на расстоянии 1,6 м
друг от друга. Нижние горизонтальные бревна в жилом
помещении слегка углубляли .в канавки. Такой способ
крепления стен широко известен у сибирских народов:
кетов [264, с. 200], обских угров [306, с. 12], башкир
[369, с. 134—135]. Возможен другой вариант реконст¬
рукции стен: между внутренними вертикальными стол¬
бами делали плетень, а снаружи подсыпали его землей,
как это наблюдалось в недавнем прошлом у башкир,
однако последним неизвестны полуземлянки с плетне¬
выми стенами [370, с. 100]. Скорее всего, саргатские
племена знали оба этих приема. Интересно заметить,
что в деревнях Западной Сибири еще два десятка лет
назад встречались плетневые постройки и полуземлян¬
ки с жердевыми стенами, использовавшиеся для хозяй¬
ственных нужд.
Вопрос о высоте помещения считается одним из
принципиальных для реконструкции сооружения. Су¬
ществует мнение, что ее главными критериями являются
36

рост человека и назначение постройки [34, с. 284]. По
свидетельству Н. Харузина, в старину землянку делали
такой высоты, чтобы самому высокому человеку в ней
не приходилось нагибаться, то есть около одной сажени
(213,36 см) [353, с. 76—80]. У обских угров высота
полуземлянки не превышала 2 м, а чаще была 1,5—
1,6 м [305, с. 345; 306, с. 12]. У кетов между полом
и верхним концом стропил было около 2,15 м [79,
с. 161], у амурских племен в центре полуземлянки —
около 2,5 м [77, с. 14]. С. Я. Зданович полагает, что
при открытых очагах и широком использовании дерева
перекрытие должно было располагаться на расстоянии
не менее 3 м от пола [100, с. 73]. Учитывая этнографи¬
ческие данные, можно допустить, что высота жилого
помещения в саргатских полуземлянках составляла
2—2,5 м, наземной части — 1,30—1,80 м.
Основными несущими конструкциями были балки,
закрепленные на угловых и промежуточных столбах
жилого помещения в виде рамы, а также продольные
слеги, опиравшиеся на двойной ряд центральных стол¬
бов. Если считать, что их высота не превышала 2,5 м,
то угловые столбы при наклоне крыши в 30° должны
были иметь примерно 2 м длины, возвышаясь над зем¬
лей не более чем на 1,2—1,5 м. Самые крайние столбы
высотой около 1 м, ямки от которых зафиксированы вне
котлована, служили, видимо, опорой для края крыши.
Каркас мог иметь вид неправильной усеченной пира¬
миды. Описанная система расположения столбов могла
сочетаться не только с четырехскатной, но и с трех¬
скатной, двухскатной формами крыши, в любом случае
угол ската крыши был небольшим [370, с. 101]. Вы¬
сота стен внутри помещения была не более 1 м, а на¬
ружных еще меньше. Сверху крышу покрывали жер¬
дями, ветками, закладывали дерном. Таким образом,
для сооружения каркаса и стен двух помещений опи¬
санного жилища нужно было заготовить не менее
14—16 бревен толщиной 25—30 см, примерно столько
же толщиной 15—20 см, около 120—130 жердей илц
тонких бревен толщиной 10 см. Площадь крыши двух
помещений в общей сложности достигала 40—50 кв. м.
Если допустить, что ее толщина была около 30 см
[107, с. 44; 227, с. 85], то дерновое покрытие могло до¬
стигать 13—14 м3 в объеме. Это немного больше того,
что было снято при рытье котлованов. Вокруг жилищ
37

селища Дуванское II были обнаружены канавы, кото¬
рые, видимо, служили для выемки земли при ремонте
крыши и для утепления стен.
По данным экспериментально-трассологической экс¬
педиции ЛОИА АН СССР, полуземлянку каркасно¬
столбовой конструкции размером 9x7 м, глубиной 0,8 м
с двухскатной крышей из камыша трое мужчин постро¬
или бы за 120 часов, а полуземлянку размером 3x4 м,
глубиной 0,4 м — двое мужчин за 18 часов [289,
с. 87]. В сумме это примерно объем работ по сооруже¬
нию двухкамерной постройки. Если перевести его в аб¬
солютные цифры, получим 396 человеко-часов, или 33
человеко-дня из расчета 12-часового рабочего дня. Кол¬
лектив из шести человек мог выполнить эту работу за
5 дней. При достаточном опыте строителей и увеличе¬
нии их числа время сооружения двухкамерной полу¬
землянки могло быть и меньше. Как пишет С. Н. Ши¬
това, в одном из районов Курганской области засы¬
пную каркасную постройку из 200 жердей собрали за
1 день, правда, она не указывает, какими силами вы¬
полнялась данная работа [370, с. 101].
Одной из особенностей саргатского домостроитель¬
ства является традиция оформления выходов в виде
длинных коридоров. Такой принцип устройства входа
хорошо известен в условиях холодного климата За¬
уралья и Западной Сибири: у томских татар [331,
с. 127], обских угров [260, с. 153], селькупов [264,
с. 200]. У кетов основу входного коридора составляли
два вертикальных столбика с горизонтальной перекла¬
диной, две перекладины длиной до 90 см соединяли пе¬
рекрытие входа с нижней плахой стропил. Каркас вход¬
ного тамбура сверху и с боков покрывали плашками
и засыпали землей [79, с. 161]. Интересно, что входы
у дуванских жилищ находились, как правило, сбоку,
в торцевой стене, образуя своего рода сени, где храни¬
лась хозяйственная утварь. Спуск в жилое помещение
был оформлен в виде ступенек, как это делали ханты,
манси [260, с. 153], сибирские татары [331, с. 85], кеты
[8, с. 95]. Аналогичные по устройству коридоры соеди¬
няли несколько построек в пределах жилища. Анализ
дуванских жилищ наводит на мысль о том, что возник¬
новение многокамерных построек шло по линии при¬
соединения к однокамерному жилищу одного или двух
обособленных помещений. Причем появление третьего
38

помещения — событие, видимо, более позднее, так как
двухкамерные постройки связаны органичнее. Третьи
камеры дуванских жилищ имели угловое соединение
с основным помещением. Это еще раз доказывает, что
жители саргатских поселений использовали каркасный
принцип, когда одна стена удлинялась, а другая уко¬
рачивалась за счет иного распределения облицовки.
В образовавшемся отверстии прокапывали небольшой
переход со ступеньками, перекрывали известным спо¬
собом и пристраивали еще одно помещение, имевшее
обособленные каркас и крышу. Собственно, пристрой
можно было сделать к уже готовому жилищу, разобрав
часть стены. Дополнительные помещения всегда были
менее глубокие, одно из них имело выход. Характер
находок и внутренняя планировка указывают на раз¬
личия в использовании помещений. Основное из них —
жилое, в нем находились очаг, нары, какие-то перего¬
родки, на полу стояли сосуды; остальные помещения
предназначались главным образом для хозяйственных
нужд.
Таким образом, многокамерные саргатские жилища
имеют устойчивую планировочную схему: сени — жи¬
лое помещение—хозяйственные помещения (С—Ж—X),
ее вариант С—Ж—X. В данном случае основой явля-
X
ется однорядовая связь жилого и хозяйственного по¬
мещений, она более характерна для культуры, появи¬
лась довольно рано (еще в начале раннего железного
века у зауральского населения), но стала ведущей
в конце I тысячелетия до н. э. и дополнилась псевдоТ-
образной связью*. Можно допустить, что хозяйственные
помещения использовали в зимнее время для содержа¬
ния скота. На это указывают и отсутствие постоянного
очага, и довольно ровный пол с обязательным локаль¬
ным углублением, и наличие отдельного входа.
* Термин заимствован из статьи 3. И. Строгалыциковой
[323, с. 159—161]. В результате статистической обработки мате¬
риалов жилищ она пришла к выводу о том, что конкретная раз¬
новидность конструктивно-плановой схемы жилища обусловливает
как организацию его внутреннего пространства, так отчасти и
внешний облик всего комплекса, поскольку влияет на способ свя¬
зи дома и двора [323, с. 158]. Камерность постройки зависит от
социально-экономических условий, что отражается и в домостро
ительстве.
39

Объединение хлевов с жилыми постройками практи¬
ковалось издавна многими народами. Н. А. Томилов
пишет, что отделение помещений для молодняка от
жилых построек у сибирских татар произошло относи¬
тельно недавно [331, с. 101 — ЮЗ], Л. Т. Нечаева, харак¬
теризуя жилища кочевников юга Европы в железном
веке, сообщает, что к их полуземляночным жилищам
примыкали (а иногда соединялись с ними переходом)
зимние помещения для скота — тоже полуземлянки, но
значительно более удлиненной прямоугольной формы,
без очага, с канавкой [240, с.- 29]. Традиция соединения
жилья и помещения для .скота была распространена
очень широко у населения, в хозяйстве которого ос¬
новную роль играло скотоводство. Об этом писал еще
Н. Харузин [353, с. 79]. Она известна якутам [261,
с. 266—278], археологически зафиксирована у прабол-
гар [144, с. ПО—122], а, у болгар сохранилась до XX в.
[185, с. 17—21], была знакома населению Германии,
Австрии, Албании [35, с. 102—103; 166, с. 182].
Внутренняя планировка жилищ, как свидетельству¬
ют этнографы, глубоко традиционна. Она зависит от
характера производственной деятельности населения,
его общественного и семейного уклада, этнической при¬
надлежности [269, с. 23]. Организация внутреннего
пространства в саргатских жилищах была подчинена
принципу связи с очагом. Как мы уже говорили, для
культуры в целом свойственно свободное размещение
очага _в жилище. Он мог находиться у стены, у входа,
в центре. Последний вариант наиболее устойчив и при¬
сущ постоянным жилищам. Если вновь обратиться
к материалам селища Дуванское II, можно заметить,
что очаг был здесь центром интерьера жилого поме¬
щения. Прямоугольная форма, канавки вокруг, остатки
мелких столбиков и значительная утоптанность пола
свидетельствуют о длительном функционировании оча¬
га. Для выхода дыма служило отверстие в крыше.
Справа или слева к очагу примыкали земляные нары
высотой 20—30 см, иногда с перегородками. Земляные
нары были неотъемлемым атрибутом сибирских жи¬
лищ. Иногда их выстилали берестяными матами, как
у обских угров [306, с. 16], или покрывали хвойными
ветками, как у селькупов [250, с. 53], часто их укреп¬
ляли деревом. Как правило, нары занимали большую
часть помещения [151, с. 73; 274, с. 234]. В саргатских
40

жилищах встречены угловые, пристенные нары с од¬
ной и двух сторон от очага, нары в нишах. В жилище
4 селища Дуванское II они отделены от двери перего¬
родкой. Судя по находкам сосудов, для хранения про¬
дуктов, утвари отводили часть помещения между вхо¬
дом ц очагом. Кроме того, полки для посуды устраива¬
ли в переходах. Расположение хозяйственной части
кухни вблизи двери практиковали некоторые сибирские
народы. Кеты около двери делали пристенные полки
для посуды [8, с. 97], там же держали посуду башкиры
[274, с. 203], обские угры [306, с. 16].
К хозяйственным сооружениям, известным по не¬
многочисленным остаткам, относятся производственные
помещения, наружные очаги, ямы, загоны, представле¬
ние о которых дают материалы селища Дуванское II.
В нескольких метрах от жилищ его обитатели разме¬
щали производственную площадку, состоящую из двух
прямоугольных наземных построек площадью 12—13
кв. м типа «балагана» и наружного очага. Площадка
использовалась для занятий, связанных с обработкой
металла. Производственная постройка 3, наземная, ок¬
ругло-квадратной формы, возможно, служила кузницей.
На полу ее слабо углубленного котлована найдены
шлаки, кусочки окислившегося железа, угли. По пе¬
риферии поселения обнаружено много шлака и кусков
лимонита. Кстати, последние встречались и в жилищах.
Рядом с постройкой 3 находилась яма с кусками обож¬
женной глины. На краю поселенческой площадки в ее
южной части было построено овальное наземное со¬
оружение (постройка 4), ограниченное столбами и яма¬
ми. Возможно, оно использовалось в качестве загона
для скота, но служило недолго или было непостоянным,
поскольку слой в том месте небольшой, слабо насыщен
находками. Последние сконцентрированы в основном на
участках вблизи жилищ.
Надо полагать, что саргатскому населению, как,
впрочем, всем жителям Западной Сибири, были зна¬
комы временные постройки типа шалаша, широко рас¬
пространенные у народов более позднего времени [108,
с. 140; 368, с. 62—63]. На одном фрагменте дуванской
керамики обнаружен схематический рисунок подобного
сооружения (рис. 34—5).
Итак, проведенное исследование позволяет сделать
несколько общих выводов. Несмотря на кажущееся
41

однообразие остатков построек, следует признать до¬
статочно высоким уровень организации жилой среды
саргатских племен. В их системе домостроительства
сочетались разные по конструкции, планировке и функ¬
циональному назначению постройки: от временных ко¬
нических шалашей до сложных многокамерных соору¬
жений, способом организации жилого и хозяйственного
пространства напоминающих двор. Можно допустить,
что многие виды строительной техники, известные
в Урало-Сибирском регионе в средневековье, существо¬
вали уже в раннем железном веке, а некоторые — еще
раньше. В первую очередь это замечание относится
к каркасному строительству.
По мнению этнографов, в культуре любого народа
наибольшей изменчивостью отличаются средства и ору¬
дия производства, наименьшей — жилища [253, с. 41].
В системе саргатского домостроительства выделяются
несколько компонентов, которые могут свидетельство¬
вать о путях его формирования. Один из этих компо¬
нентов документируется прямоугольными углубленны¬
ми котлованами с короткими входами и без них. Это
наиболее древний местный слой, относящийся еще
к неолиту. Другой объединяет прямоугольные однока¬
мерные постройки с длинными коридорами. В местных
культурах он фиксируется с поздней бронзы (памятни¬
ки с керамикой бархатовского типа) [315, с. 80]. По
мнению некоторых исследователей, его источником яв¬
ляется Средняя Азия [110, рис. 6, 9, 31; 320, с. 286].
Однако среднеазиатские жилища тазабагьябской и ами-
рабадской культур, отличающиеся от сибирских пре¬
жде всего строительным материалом, сопоставимы с ни¬
ми лишь в принципах планировки. Более близкой ана¬
логией этому компоненту можно считать уже упоми¬
навшиеся жилища с коридорообразными входами на
поселениях саргаринской культуры, где, кстати, изве¬
стны и многокамерные постройки [100, с. 63]. Но трех¬
членная планировка с угловым соединением разнофунк¬
циональных помещений, скорее всего, является саргат-
ской модификацией уже знакомого принципа. Ее появ¬
ление — результат социально-экономического развития
племен саргатской культуры в условиях нарастания
семейной обособленности и, возможно, элементов осед¬
лости. Аналогичный процесс, как уже отме1 алось выше,
наблюдался у салтово-маяцких племен, ко рые также
42

практиковали наряду с другими способами планировки
пристраивание к жилому помещению хозяйственных
[255, с. 53—61; 313, рис. 43—14].
Таким образом, указанные компоненты являются
следами различных традиций: местной, идущей еще
с неолита, и южной (Средняя Азия, Северный Казах¬
стан, юг лесостепи), получившей развитие в эпоху по¬
здней бронзы.
Этнографические параллели саргатским жилищам
фиксируются в культурах обских угров, , селькупов,
башкир, охватывая территорию Западной Сибири,
Урала. В целом, для выяснения вопросов истории си¬
бирского домостроительства необходимы углубленные
целенаправленные исследования.

Глава 2
СИСТЕМА ПОГРЕБАЛЬНОЙ
ОБРЯДНОСТИ
2. 1. ПОГРЕБАЛЬНЫЕ ОБРЯДЫ В КУЛЬТУРЕ
Необходимость получения сложной, многогранной
информации, содержащейся в погребальных памятни¬
ках, заставляет исследователей постоянно совершенст¬
вовать методы анализа могильников. Активно приме¬
няются количественные методы, позволяющие не толь¬
ко сравнивать комплексы, но и ставить вопросы со¬
держательного уровня [22; 60; 80; 116; 198; 242]. До¬
статочно результативен системный подход, исходной
посылкой которого является признание погребальной
обрядности подсистемой динамического целого — куль¬
туры (9; 159; 163].
Все исследователи признают существование несколь¬
ких уровней в анализе структуры погребального обря¬
да. Как пишут Н. Б. Леонова и Ю. А. Смирнов, исто¬
рически погребение представляет довольно сложное
явление с пространственно-временными рамками. Ар¬
хеологически погребение есть часть этого явления, осо¬
бым образом отраженная в материальных остатках,
отдельные категории которых связаны с определенными
сферами культуры [163, с. 16—23]. По нашему мнению,
реконструкция историко-этнографического содержания
утраченной обрядности может быть основана главным
образом на статистико-вероятностных выводах.
Погребальный обряд обычно определяется следую¬
щими элементами или группами признаков: способ
погребения, характер захоронения, вид погребального
сооружения, состав и расположение инвентаря, риту¬
альных остатков. Сочетание этих элементов характе¬
ризует условный погребальный обряд конкретного па¬
мятника. Определенная совокупность обрядов, состоя¬
щая из множества комбинаций элементов и их призна¬
ков, при условии географической и хронологической
устойчивости и повторяемости образует систему по¬
гребальной обрядности. Она охватывает все погребения
44

и моделирует систему социально-экономических и идео¬
логических отношений общества, представленного изу¬
чаемой культурой, а также отчасти отражает ее этни¬
ческий облик. Погребальная обрядность может рас¬
сматриваться на уровнях строения и функционирова¬
ния, которым соответствуют различные уровни анали¬
за. Первый — статическая характеристика — включает
поэлементный анализ погребальных обрядов в рамках
культуры, их взаимосвязи и структуры, что позволяет
определить степень неоднородности системы, выражаю¬
щуюся в количественном соотношении^ различных ви¬
дов обряда. Второй — динамическая характеристика —
предусматривает выявление тенденции развития, при¬
чин и результатов трансформации системы. К интерес¬
ным выводам приводит структурно-семиотический ана¬
лиз, рассматривающий погребальную обрядность
и культуру в целом* как своего рода знаковую систему.
Известно, что отличительными особенностями культуры
архаического общества являются единство, взаимооб¬
условленность и слабая расчлененность ее структу¬
ры, переплетение материальной и духовной сфер и от¬
ражение этого переплетения в самых различных ком¬
понентах (текстах). Любая материальная деятельность
имеет своим результатом воспроизведение не только
орудий труда, предметов быта и т. п., но и определен¬
ной системы представлений, миропонимания. Артефак¬
ты нельзя однозначно разделить на «мир фактов»
и «мир знаков», их, скорее, можно отнести к тем яв¬
лениям, которые выполняя утилитарные функции, при
вхождении в различные системы отношений приобрета¬
ют семиотический смысл [24, с. 215—226]. Особенно на¬
глядно это проявляется в памятниках погребальной
обрядности.
Стремление людей избавиться от умершего опреде¬
ляет единственную утилитарную функцию любого за¬
хоронения. Все остальное — вид и способ захоронения,
погребальный инвентарь — относится к области духов¬
ного, выражает отношение людей к жизни и смерти.
Характер верований во многом проявляется в деталях
обряда. Люди наделяют умершего жилищем, одеждой,
инвентарем в соответствии с их представлениями о его
дальнейшем пути. Объем обрядовых действий зависит
от степени связи человека с коллективом. Покойный
получает иной статус, при этом меняется и отношение
45

к нему людей [241, с. 176—177]. Если семиотический
смысл предметов труда и быта уменьшается при их
прагматическом использовании, то в погребальном об¬
ряде он выражается более ярко. Однако в этом случае
он менее подвижен. Обряды как программы действий,
моделирующие систему мифологии людей и определяе¬
мые ею, повторяются в течение длительного времени
в различных вариациях, не теряя своей основной се¬
мантики. Соответствующие отдельным обрядовым дей¬
ствиям предметы и их связи, дошедшие до археологов,
являются своеобразными знаками некоего текста, ко¬
торым был «живой» погребальный обряд. Любой обряд,
как известно, не существует отдельно от системы пред¬
ставлений, от модели мира какой-либо архаической
культуры. Обряд и миф тесно связаны, представляя
собой различные аспекты (действенный и словесный)
древней культуры [199, с. 13—14]. При этом модель
мира реализуется в формах человеческого поведения
и его результатах: в языковых текстах, социальных
институтах, материальных предметах [101, с. 7], в об¬
рядовых действиях. В силу нерасчлененности, образ¬
ности мифологического мышления, представляющего
мир в виде тождеств и повторений, обряды чаще всего
по смыслу изоморфны друг другу. Отсюда — избыточ¬
ность информации, заключенной в них, а также в ма¬
териальных следах их существования. Обряды не толь¬
ко программируют поведение людей, но и способствуют
хранению и передаче накопленной коллективом инфор¬
мации. Как часть целого — культуры — они пред¬
ставляют собой «ненаследственную память общества»
[172, с. 146—147].
Таким образом, основное свойство погребальных
памятников, как впрочем и других, заключается в их
принадлежности к двум сложным, связанным чрезвы¬
чайно прерывистыми связями, системам, одна из кото¬
рых — археологическая — служит определителем дру¬
гой — историко-этнографической.
2. 2. СТАТИЧЕСКАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА
САРГАТСКОИ ПОГРЕБАЛЬНОЙ ОБРЯДНОСТИ
Могильники саргатской культуры среди всех за¬
уральских и западносибирских лесостепных памятников
раскопаны в наибольшем объеме. Ранее нами ‘были
46

опубликованы результаты обобщения материалов 38
могильников [127]. За последние годы их число увели¬
чилось, поэтому ниже приводятся скорректированные
данные. В целом картина повторилась, что еще раз
убеждает нас в эффективности использования выбо¬
рочного метода для получения достоверных результа¬
тов. Статическую характеристику обрядности мы изло¬
жим кратко. Проанализировано 45 могильников, вклю¬
чающих 168 курганов с 414 погребениями. Предвари¬
тельно заметим, что не все объекты обработаны по
полной программе. Это объясняется их различной сох¬
ранностью и достаточным объемом прежних выборок.
В ряде расчетов использовались новые методики. Для
полноты представления и сравнения привлекались из¬
вестные данные по Барабинской лесостепи [256] и ма¬
териалы Притоболья [191 —196]. Основные результаты
расчетов приведены в таблице 1*.
Саргатские погребальные комплексы располага¬
ются группами, цепочками или одиночно, чаще по вы¬
соким берегам Иртыша, Ишима, Оми, Тобола, Исети,
Миасса, Пышмы, Туры, Ницы и некоторых озер (рис. 5).
Преобладают малые и средние по размеру земляные
насыпи (7—20 м в диаметре). По некоторым предва¬
рительным наблюдениям, насыпи, во всяком случае
большие, выкладывали из кусков дерна и имели, ско¬
рее всего, ступенчатую форму**. Около трети курганов
Иртыша., Ишима содержат в насыпях площадки из
глины или песка. В Притоболье их меньше (8,5± 1,4%).
С функциональной точки зрения их можно сопоставить
с площадками или каменными набросками некоторых
сакских, савроматских, ранне-сарматских, а также
андроновских памятников. В ряде могильников встре¬
чаются многослойные сооружения из бревен, веток,
камыша или травы (6,3± 1,9%). К примеру, курганы
у с. Татарка Омской области диаметром 80 м, окру¬
женные рвами с двумя входами, имели в центре над
погребальной камерой многорядовый настил в виде
многоугольника, покрытого жердями, ветками, камы¬
шом (рис. 6) [127, с. 139; 316]. Аналогичные конструк-
* См. Приложение I.
** Эти наблюдения сделаны при раскопках Ипкульского мо¬
гильника в 1983 г. с участием кандидата биологических наук до¬
цента УрГУ Г И. Махониной. Аналогичные выводы получены на
курганах раннего железного века Северного Казахстана экспеди¬
цией ЧГУ [97, с. 34—48].
47

ции известны в могильниках VI—III вв. до и. э. на
Днепре, на Дону, Южном Урале, в Западной Сибири
и Казахстане [53; 97, с. 41; 123, с. 107—113; 165, с. 28;
194, с. 69—81; 218, с. 225; 235, рис. 3—1; 268, с. 45;
286, с. 38—41]. В двух последних регионах большие
«шатровые» курганы тяготеют в основном к северным
окраинам степи, южным районам лесостепи. Наиболее
ранние из них относятся к VI—V вв. до н. э., позд¬
ние — к IV—II вв. до н. э. [97, с. 41—43]. Большие
размеры и форма таких конструкций говорят за то,
что сооружение подобных курганов связано с вариан¬
тами особого погребального обряда. Скорее всего, это
явление имело социально-этническую основу и обуслов¬
ливалось мировоззренческими принципами близких по
уровню развития племен.
Половина известных курганов окружена округлыми,
овальными или многоугольными рвами. На Иртыше
и на Тоболе чаще встречаются замкнутые рвы, среди
которых есть двойные,“на Ишиме — рвы с двумя вхо¬
дами (рис. 7, 8). Назначение рвов не совсем ясно, хотя,
по-видимому, правомерны параллели с каменными
кольцами и оградками курганов эпохи бронзы, савро-
мато-сарматских, сако-усуньских и т. д. Скорее всего,
они ограждают место захоронения и несут определен¬
ную смысловую нагрузку.
Среди саргатских курганов выделяются одномогиль¬
ные (либо самые малые, либо большие) и многомо¬
гильные, в которых вокруг центральной, крупной и глу¬
бокой могилы группами или по кругу расположены от
одного до пятнадцати погребений. Случаи взаимного
нарушения могил чрезвычайно редки (рис. 7, 8). Есть
несколько погребений во рвах. Способ захоронения
(ингумация в ямах под курганами) один практически
на всей территории, однако повсеместно в небольшом
количестве встречаются захоронения, не связанные
с насыпями [127, с. 142]. Могильные ямы — нескольких
типов: 1—с отвесными стенками, 2 — с наклонными,
3 — с заплечиками, 4 — с нишами. Подтипы определя¬
ются формой ямы в плане (как правило, она прямо¬
угольная), разновидности— деталями конструкции
(рис. 9, 10). В частности, в Богдановском, Тютринском
и Нечунаевском могильниках обнаружены ямы с ка¬
навками на дне, которые сочетались либо с отвесными
стенками, либо с заплечиками, либо со столбовыми
48

конструкциями [40; 196, рис. 3; 218, с. 255]. Размеры
ям варьируют в зависимости от социального положе¬
ния, возраста и количества погребенных. Большие мо¬
гилы (4,5x2,5—4 м) составляют около 13,3%, малые
(0,8—1,5X0,3—0,6 м) — 11%, средние — 75,7%. Об¬
ширные, глубокие ямы — как правило, центральные,
малые (детские) — под полами; среди вводных много
слабо углубленных в грунт или находящихся в насы¬
пях. Кроме прочих немало (около 30%) ям неопреде¬
ленного типа (рис. 9, 10). Особенностй деревянных
рнутримогильных конструкций выявить трудно из-за
фрагментарности. Можно лишь констатировать содер¬
жание дерева в половине погребений. Среди относи¬
тельно сохранившихся перекрытий выделяются не¬
сколько видов: 1 — на заплечиках, иногда двойные
(около 18%); 2 — на краю могилы (70%), иногда
в сочетании с первыми; 3 — на столбах (7,2%); 4 —
на срубе или деревянном ящике (4,6%), чаще они свя¬
заны с ямами неопределенного типа, находящимися
в насыпях; 5 — на выкладке из камня (один случай).
Очевидно, что могилы с заплечиками всегда имели де¬
ревянные перекрытия. На Иртыше эта связь практиче¬
ски полная (86%). Дерево содержалось в трети ям
1-го и 2-го типов, а также в 40% ям неопределенного
типа. Разновидность перекрытия определяется спосо¬
бом укладки бревен и сочетанием с другими материа¬
лами: продольное, поперечное, продольно-поперечное,
диагональное, с берестой, с травой. Допустимо, что спо¬
собы устройства деревянных сооружений в могилах
в значительной мере повторяют технические приемы
строительства жилищ.
В целом в Прииртышье основной тип могилы —
яма с отвесными и наклонными стенками, перекры¬
тиями и облицовкой. Могилы этого района характери¬
зуются также наличием срубов и деревянных ящиков,
Барабинские погребения деревом бедны [256, с. 4]. Для
Приишимья характерны ямы с заплечиками, уступами
различной конфигурации, с нишами, деревянной об¬
лицовкой и перекрытиями. Группа могильников Сред¬
него Притоболья отличается повышенной концентра¬
цией могил со столбовыми конструкциями [194, рис. 1]
Преобладают индивидуальные погребения, парные
и коллективные составляют не более 12%. Умершю
хоронили в положении лежа на спине, отклонения
4<

единичны. В небольшом количестве обнаружены скор¬
ченные костяки [201; 256; 317]. В ориентировке погре¬
бенных доминируют северные направления (см.
табл. 1). Южные и широтные ориентировки встреча¬
ются чаще в могильниках южных и восточных районов.
Центральные захоронения в основном направлены на
север или северо-запад. Результаты применения мето¬
дики определения традиции ориентировки умерших,
предложенной В. Ф. и В. В. Генингами [66, с. 136—152],
позволяют допустить, что саргатское население хоро¬
нило своих соплеменников головой на север, руковод¬
ствуясь при этом заходом солнца. Менее заметная тен¬
денция выражается в ориентировке головой на запад
(табл. 2). Однако эти выводы нуждаются в проверке.
Возможен и иной вариант. Если предположить, что
похороны происходили днем (а это, скорее всего, так
и было) и стороны света определяли - по солнцу, то
доминирующими следует признать южные ориентиры,
так как в северном секторе солнце находится вечером.
Тогда получается, что умерших хоронили ногами на юг,
в соответст ии с его сакральным смыслом.
Несмотря на некоторую вариабельность, вполне ес¬
тественную для такой обширной территории, рассмот¬
ренные выше элементы погребальной обрядности фик¬
сируются во всех районах саргатской культуры. Раз¬
личия между ними заметнее проявляются при рассмот¬
рении деталей ритуала. Выделяются погребения с ос¬
татками костров, подсыпками и без них. Следы огня
встречаются в половине учтенных курганов. Преобла¬
дают комплексы с остатками костра в насыпях. Они
составляют в восточных районах 50—60%, в Прито-
болье — около 40%. Угли в насыпи — довольно рас¬
пространенное явление, наблюдаемое в саргатских кур¬
ганах. Однако известно немало комплексов, где следы
огня не обнаружены. Непосредственно при захороне¬
нии умершего огонь применялся относительно реже
(14%), но разнообразнее. В могилах встречаются про¬
дукты горения, минеральные подсыпки, мел. В целом
на Иртыше значительно больше, чем в других районах,
погребений с углями и золой,*с мелом и углями. В Се¬
верном Казахстане зафиксированы случаи, когда моги¬
ла была засыпана остатками еще не остывшего костра
(Явленка, Берлик) [93; 96]. Погребения с обугленными
перекрытиями — еще один вариант огненного ритуала.
50

В ряде могил на костях скелетов отмечены следы огня
[40; 56, с. 95; 128, с. 205]. Близкие формы использова¬
ния огня находим в сакской и савромато-сарматской
среде [45, с. 60—64; 168, с. 140; 301 ,= с. 155]. К примеру,
по данным К. Ф. Смирнова, в савроматских памятниках
погребения с различными остатками огня составляют
около 27% [298, табл. 6], в саргатских — 18,5%. Та¬
кие признаки, как наличие следов огня в могиле, об¬
горелое перекрытие, следы огня на костях распределе¬
ны в обеих выборках примерно одинаково. По наличию
мела саргатские комплексы намного уступают савро-
матским.
Саргатский погребальный инвентарь представлен
широко распространенными в то время предметами.
Однако немногим менее половины погребений вещей не
содержат. Если учесть разрушенность комплексов, этот
показатель можно снизить до трети. Безынвентарные
погребения чаще встречаются в насыпях. Много могил
с остатками заупокойной пищи (кости животных), ко¬
торые находятся у плеча, у пояса умершего или же
у него' в ногах. Таких погребений около 21%. Преобла¬
дают кости лошади, мелкого рогатого скота, реже по¬
падаются кости диких животных и птиц. Сосуды содер¬
жатся в 53,4% могил, причем близкая пропордия на¬
блюдается во всех районах. Больше всего погребений
с одним сосудом (48,6%), чуть меньше — с двумя
(44,4%), очень мало — с четырьмя или пятью (4,1%).
Самое распространенное положение сосуда — у головы
умершего (22,7% случаев). Такие погребения часты
на Тоболе. Там меньше могил с сосудами, стоящими
в ногах, в отличие от ишимских курганов, где они
составляют 21,3%.
В насыпях многих могильников фиксируются следы
тризн и жертвоприношений в виде костей животных,
сосудов в ямках или рядом с могилами, или во рвах.
Жертвенные комплексы содержат черепа лошадей, бы¬
ков, баранов или собак [128, с. 193; 209; 212, с. 240;
316]. Иногда они представлены целыми костяками, как
это наблюдалось в Дуванском могильнике. Свидетель¬
ствами поминальных действий являются разрозненные
кости животных, птиц, обломки керамики и целые со¬
суды во рвах и верхних слоях насыпей. В Ипкульском
могильнике раскопан курган поминального назначения,
в котором обнаружено много больших сосудов, располо-
51

женных по кругу. Погребения как такового не было.
Возможно, некоторые курганы Прыговского могильни¬
ка аналогичны по назначению.
2. 3. СИНТАКТИКА ПОГРЕБАЛЬНОГО ИНВЕНТАРЯ
Все чаще мы приходим к выводу, что предметы ма¬
териального мира как средства коммуникации и инфор¬
мации могут рассказать не только о своем утилитар¬
ном статусе, но и об обществе, которому они принад¬
лежали. Это в полной мере относится и к погребаль¬
ному инвентарю. Во-первых, связь между вещами в от¬
дельных погребениях проецируется из «живой» системы.
Во-вторых, имея непосредственное отношение к чело¬
веку, вещи благодаря семиотическому смыслу выводят
нас на некоторые характеристики структуры древнего
коллектива.
Ниже изложены результаты анализа отношений ме¬
жду предметами саргатского инвентаря из 220 погре¬
бений Иртыша, Ишима, Тобола. В углубленные расчеты
включены комплексы отдельных курганов из Богданов¬
ского [205; 209; 211; 214—217; 219—221], Тютринского,
Савиновского [191; 192; 194; 195], Лихачевского, Абат-
ского [64; 236] могильников. Условно будем считать
предметы знаками той части обряда, которая связана
с сопровождением умершего необходимыми и соответ¬
ствующими его статусу вещами. Для простоты не будем
учитывать конструкцию могилы и наземных сооруже¬
ний, а также количество предметов одинакового смыс¬
ла. Выделим основные категории инвентаря, и в них —
наиболее значимые предметы. Вооружение: наконеч¬
ники стрел (НС), мечи (М), кинжалы (К), обкладки
лука (Л), панцирные пластины (П); орудия труда:
ножи (Н), кельты (Кт), пряслица (Пр), прочие (ОТ);
конская упряжь: удила, псалии (КУ); сосуды (С);
украшения: бусы (Б), бляшки (Бл), серьги (Сг), брас¬
леты (Бр), гривны (Гр); предметы туалета — зеркала
(3); предметы одежды — пряжки (О); предметы куль¬
та — курильницы (Кр).
Составим таблицу встречаемости каждого предмета
в целом по культуре, а также по группе погребений
Иртыша (Богданово) и Тобола (Тютрино, Савиново,
Нечунаево). При этом частоту будем определять толь¬
ко по отношению к погребениям с вещами. Как видно
52

из таблицы 3, наиболее часто встречаются сосуды, за¬
тем — наконечники стрел и бусы, ножи, украшения:
серьги, бусы, гривны (все вместе или некоторые из них).
Если сравнить встречаемость вещей в отдельных комп¬
лексах с общекультурной, то можно заметить, что
в обоих случаях ее значения довольно близки. Коэф¬
фициенты ранговой корреляции между встречаемостью
предметов в целом по культуре и в Богдановском мо¬
гильнике (н), в целом по культуре и в погребениях
Притоболья (г2), между последними л иртышскими (г3)
оказались статистически значимыми.
Г| = 0,926; г2 = 0,910; г3 = 0,87;
6 2d2
Г$ 1 п (п2— 1)
где п — число признаков, d — разность между рангами.
Разность между коэффициентами корреляции ока¬
залась несущественной [157, с. 161 —163]. Это позволя¬
ет допустить, что отдельные могильники должны отра¬
жать закономерности распределения погребального ин¬
вентаря. В принципе, исследуя, например, Богдановские
или Лихачевские курганы, можно распространять по¬
лученные результаты на всю совокупность памятников.
Савиновский и Тютринский могильники несколько от¬
личаются от общесаргатской выборки, но в допусти¬
мых пределах. *
Обработанные, погребения распределяются по поло¬
возрастному составу* следующим образом. Богданов¬
ский могильник: женские — 15 (частота 0,21 от общего
числа костяков), мужские — 18 (0,25), детские — 13
(0,18), подростковые — 4 (0,057), неопределимые —
20 (0,28). Общая выборка: женские — 28 (0,15), муж¬
ские— 36 (0,19), детские — 31 (0,168), подростковые —
6 (0,032), неопределимые — 83 (0,45). Критерий ран¬
говой корреляции между частным и общим соотноше¬
нием равен 1. Доли половозрастных категорий даже
с большой условностью представлены примерно одина¬
ково. Думается, что точное определение антропологи¬
ческих указателей внесет необходимые коррективы, но
пропорция сильно, не изменится. Зная частоту встречае¬
мости отдельных категорий предметов, можно оцени¬
вать вероятность их находок в будущем.
* Учитывались археологически и антропологически определи¬
мые погребения [3, с. 150—159].
53

Связи между парами предметов устанавливаются
с помощью коэффициентов Q и. g.
=АВХАВ—АВхАВ, АВхАВ—АВХАВ~ .
АВХАВ+АВХАВ g VАВХАВ
где АВ — число «встреч» предметов А и В, АВ —
число случаев их отсутствия, АВ — число случаев
наличия предметов В при отсутствии предметов А,
АВ — число случаев наличия предметов А при отсутст¬
вии предметов В [116, с. 328; 339, с. 124; 340, с. 94—98].,
Оценка достоверности коэффициентов связи произво¬
дится с помощью критерия x2=g2N, где N — общее
число погребений выборки. Результаты расчетов со¬
держатся в таблице 4. Значения коэффициентов связи
ранжируются. Если рассмотреть наиболее сильные свя¬
зи: Q=0,9—1 (ранг 10), Q = 0,8—0,89 (ранг 9),
Q = 0,7—0,79 (ранг 8), Q=0,6—0,69 (ранг 7), то можно
заметить, что все предметы образуют две группы, из
которых более многочисленная — «меч — наконечни¬
ку стрел — конская упряжь — нож — кинжал — пан¬
цирные пластины — обкладки лука», меньшая по объ¬
ему — «зеркало—бусы—браслет, серьги, гривна —
пряслице». Объединяют обе эти группы сосуды (рис. 11).
Очевидно, что мы получили «мужской» и «женский»
наборы вещей. Далее, взяв только заведомо известные
по половой принадлежности, а также детские погре¬
бения, еще раз проанализируем их с помощью тех же
коэффициентов (рис. 12). Мужские и женские наборы
вновь разделились, но при этом оказалось, что не вся¬
кие погребения с конской упряжью — мужские (коэф¬
фициент связи 0,052), хотя удила полностью связаны
с мечами, которые, в свою очередь, тесно связаны
с мужскими могилами. Женский набор, как правило,
состоит из зеркала, бус, сосудов, пряслиц. Однако не
все погребения с пряслицами однозначно женские. То
есть указателем пола погребенного служит не отдель¬
ный предмет, а набор предметов. В женских могилах
никогда не встречаются мечи, ременные пряжки, пан¬
цирные пластины, в мужских отсутствуют зеркала,
исключительно редко попадаются бусины, пряслица.
Сосуды есть практически во всех женских погребениях
и примерно в половине мужских. Остальные предметы
однозначно не соотносятся с полом умершего. Выясни¬
лось, что набора детских вещей не существует. Но дет-
54

ские могилы отличаются меньшим количеством пред¬
метов, нежели взрослые. В них не встречаются мечи,
кинжалы, наконечники стрел немногочисленны, отсут¬
ствуют кельты, поясные пряжки. Скорее всего, степень
полноты набора зависела от возраста ребенка, принад¬
лежности его к определенной социальной группе.
Исследование взаимосвязей между вещами в Тют-
ринском и Савиновском могильниках как наиболее
представительных из всех притобольских показало не¬
сколько иную картину (рис. 13). Границы между «жен¬
ским» и «мужским» наборами в них не столь четкие,
как, например, в Богдановских курганах. Женский на¬
бор «зеркало — бусы — пряслице» образуется как бы
по цепочке, тогда как на востоке сильные связи более
присущи парам предметов соответствующей принадлеж¬
ности. На западе в женских погребениях можно чаще
найти такие предметы, как удила, ножи, причем по¬
следние имеют коэффициент связи с пряслицами 0,73.
Курильницы также в большей мере являются принад¬
лежностью женских могил. Самое интересное заключа¬
ется в том, что при одинаковом общем соотношении
категорий вещей на западе и востоке вероятность вза-
имовстречаемости отдельных предметов в этих регио¬
нах различна. Видимо, распределение вещей обуслов¬
лено не только половой принадлежностью умершего,
но и более глубокими факторами. Создается впечат¬
ление, что часть женщин имела отношение к военному
делу и всадничеству, хотя и не в такой степени, как
мужчины. Особенно заметно это проявилось в могиль¬
никах Притоболья.
Проведенный анализ позволяет сделать следующие
выводы:
— набор погребального инвентаря в саргатской об¬
рядности определялся в первую очередь полом умер¬
шего, но в каждом районе были свои особенности реа¬
лизации этого принципа;
— вероятность появления какого-либо предмета
соответствующего набора зависела от наличия других
вещей, отвечающих социальному статусу погребенного;
— детский набор задавался возрастом ребенка
и широтой его связей с коллективом, определенной
общественной группой.
Углубив поиск, рассмотрим внимательнее группы
мужских и женских погребений. Как отмечалось выше,
55

первые выделяются прежде всего присутствием в них
предметов вооружения, реже — орудий труда, деталей
поясного набора, конской упряжи. В общекультурной
выборке мужских погребений более-менее удовлетвори¬
тельной сохранности можно различить по крайней мере
три группы. В первую входят могилы с набором «меч—
удила — колчан» (их около 23%). Другая, примыкаю¬
щая к первой, группа представлена набором «кинжал—
нож — колчан» (25%). В третью входят могилы, со¬
держащие либо нож, либо стрелы. Кельты-мотыжки,
шилья встречаются только в могилах двух последних
групп. Во всех захоронениях можно найти сосуды, по¬
ясные пряжки, кости животных. Исходя из этого, мож¬
но предположить, что среди саргатских мужчин были
конные, пешие воины и «простой люд». Возможно, су¬
ществовала также прослойка зависимого населения,
если допустить, что хотя бы часть погребений без ве¬
щей оставлена ею. Захоронения с большим количест¬
вом вещей, среди которых нередко встречались импорт¬
ные, сосредоточены в первой группе.
Женские погребения тоже неоднородны по составу
инвентаря. Отдельную группу (18%) образуют захоро¬
нения, в которых, кроме типично женских вещей, встре¬
чаются наконечники стрел и детали конской узды.
В следующую группу входят могилы с пряслицем, но¬
жом, зеркалом (их 6% от общего количества), с пряс¬
лицем и зеркалом (15%), с ножом и пряслицем (12%).
Вообще пряслица наиболее многочисленные среди пред¬
метов женского набора (66%), за ними по встречае¬
мости идут зеркала (42%) и бусы. Как отмечалось,
курильницы в большинстве своем сосредоточены в по¬
гребениях женщин, в них же чаще использованы под¬
сыпки, но меньше костей животных.
Многие предметы одежды, украшения, оружие на¬
ходятся на костяках там, где их носили при жизни:
серьги — в ушах, гривна, бусы — на шее, браслеты —
на руках, реже на ногах, меч — у пояса на бедре
и т. д. Видимо, они не обладали особым сакральным
смыслом. Предметы с символическим значением рас¬
полагали в головном и ножном концах могилы, в углах,
иногда в нишах. К числу таких предметов относятся
сосуды, встречаемые у шеи, плеч, головы, у колена, го¬
лени и очень редко у пояса умершего. Наконечники
стрел попадаются не только на уровне бедра, ног, где
56

мог находиться колчан, но и у головы, я в изножье.
Особенно неустойчиво положение наконечников в жен¬
ских погребениях. Видимо, их значение менялось в за¬
висимости от места нахождения. Кости животных еще
более жестко «привязаны» к головному и ножному
концам могилы. Пряслице не имело постоянного места.
Его можно обнаружить у головы, шеи, плеча, на поясе,
между бедер, голеней, у ног. Скорее всего, пряслице
было связано с представлениями о пути в мир иной,
являясь символом непрерывности движения, циклич¬
ности, что дополнительно подчеркивалось орнаментом
в виде звездочки, креста, замкнутых в круг ямок.
В особо богатых погребениях найдены бронзовые
пряслица.
Таким образом, рассматривая горизонтальное про¬
странство могилы, следует учитывать, что наиболее
значительными, сакрально отмеченными были головной
и ножной участки. Без сомнения, определенную семан¬
тическую нагрузку несло и вертикальное пространство
могильной ямы. Это подчеркивается различными внут¬
ри- и надмогильными конструкциями. К сожалению, их
анализ затруднен, хотя было бы интересно понять, как
соотносятся устройство могильной ямы, распределение
погребального инвентаря и детали ритуала. Результа¬
ты такого исследования могут дать дополнительную
информацию о глубоких, скрытых основах погребальной
обрядности, и связанных с нею представлениях.
Итак, на территории саргатской культуры можно
констатировать существование нескольких видов по¬
гребальных обрядов, материализованных в различаю¬
щихся устройством и содержанием могильниках. Осо¬
бое место занимают крупные одномогильные, курганы
со сложными погребальными сооружениями, занимаю¬
щими большую часть пространства насыпи. Наряду
с ними существуют малые одномогильные курганы
с погребением в центре и преимущественно северной
ориентировкой костяка, средние многомогильные кур¬
ганы с погребением в центре, ориентированным в ме-
ридианальном направлении, и погребениями под пола¬
ми, имеющими неустойчивую, но близкую центральной
ориентировку умерших. Кроме того, среди них выделя¬
ются курганы с замкнутыми ограждениями, снабжен¬
ными выходами, с двойными рвами и открытые, кур¬
ганы со следами огня в насыпи и в могилах и курганы,
57

не имеющие таковых. Погребальные сооружения раз¬
нообразны. Представлены открытыми и закрытыми
могилами. Последние имеют различные варианты уст¬
ройства. Подбор погребального инвентаря обусловлен
полом, возрастом и принадлежностью умершего к оп¬
ределенной социальной группе.
Главные принципы обрядов, базировавшиеся на
общей системе мировоззрения, соблюдались всем насе¬
лением. Но традиции отдельных племен варьировали
в соответствии с условиями этнического, социального,
хронологического факторов. В близости основных эле¬
ментов обрядности проявилось единство и устойчивость
системы. Но конкретное сочетание обрядов в различных
районах показало их своеобразие, что нашло выражение
в неоднородности этой системы, зависящей от геогра¬
фического и хронологического факторов. Характерные
черты саргатской погребальной обрядности более ор¬
ганично проявились в могильниках Среднего Приир¬
тышья. Своеобразие Среднего Приишимья в значитель¬
ной мере обусловлено его промежуточным положением
и северо-казахстанскими традициями. Притоболье ха¬
рактеризуется большей пестротой, сосуществованием
нескольких линий погребальных традиций и особым их
выражением.

Глава 3
ВЕЩЕВОЙ материал и хронология
3. 1. МЕТОД КЛАССИФИКАЦИИ И ХРОНОЛОГИИ
ВЕЩЕВОГО МАТЕРИАЛА
Инвентарь большинства саргатских могильников си¬
стематизирован по единой схеме, которая включает
несколько разрядов с различной степенью учета приз¬
наков, характеризующих предметы [130, с. 103—109].
Разряды имеют ранги. Категория — разряд высшего
ранга, определяющий общее функциональное назначе¬
ние предметов некоторого множества. Класс разделяет
предметы категории по частному функциональному на¬
значению. Отдел расчленяет множество предметов
в классе по материалу, группа включает вещи с общим
принципом конструкции. Тип, вид — разряды, опре¬
деляющие разделение предметов по конструктивным
особенностям, подвид, разновидность — по деталям
формы предметов. Иерархия разрядов соответствует
иерархии признаков, которые выделяются по мере по¬
вышения точности описания (в зависимости от состоя¬
ния источника). Каждому признаку может быть при¬
своен символ — цифра или буква, каждому предмету —
кодовое слово. В случае необходимости информацию
можно занести в ЭВМ.
В результате весь погребальный инвентарь оказы¬
вается разбит на подмножества (симплексы), включаю¬
щие предметы с общим набором признаков. «Симплекс»
буквально — простейший, в противоположность «комп¬
лексу». Он соответствует понятию конечного типологи¬
ческого разряда по классификации Е. Н. Черныха.
Слово «простейший» не следует понимать буквально.
В случае необходимости, при большом количестве пред¬
метов, включенных в классификацию, симплекс можно
разделить, и тогда в его качестве будут выступать вновь
полученные подмножества с объединительными призна¬
ками более низкого ранга. Поскольку предметы в за¬
висимости от сложности описываются разным количе¬
ством признаков, классификационные операции не всег¬
да заканчиваются конечным разрядом. Поэтому уро-
59

вень выделения симплекса иногда совпадает с типом,
видом, подвидом и т. д. Симплексам удобно присвоить
номера. В дальнейшем С. 1 будет означать симплекс 1
и т. д. Разрывы в нумерации связаны с тем, что веще¬
вой материал постоянно пополняется новыми категория¬
ми. В принципе, номер — это всего лишь «метка»
классификационной единицы. Выражение «симплекс
а связан с симплексом Ь» означает: существует погре¬
бение, в котором есть вещи, входящие в симплексы
а и Ь. Описанная схема является морфологической
и не ставит целью выяснение генетических и типоло¬
гических отношений между предметами. Вещи рассмат¬
риваются по следующим категориям: 1. Оружие; 2. За¬
щитное вооружение; 3. Предметы воинского снаряже¬
ния; 4. Конское снаряжение; 5. Орудия труда; 6. При¬
надлежности одежды; 7. Предметы туалета; 8. Пред¬
меты быта; 9. Украшения; 10. Предметы культа*.
По аналогиям устанавливается вероятный времен¬
ной интервал существования предметов, который кор¬
ректируется результатами изучения и* взаимовстречае-
мости. Наличие связи определяется с помощью коэф¬
фициента корреляции — К [143]. Его статистическая
значимость проверяется критерием X2 с одной степенью
свободы.
К
Па П в —ПXПав
г -1<К<1; Х2=К2п.
У п а п в (п—Па ) (п—п в )
Если X2 превышает 3,84, можно говорить, что встре^
ча не случайна с вероятностью 0,95 (95%); если X2
больше 6,63, вероятность повышается до 0,99; если X2
больше 10,9, то она увеличивается до 0,999. Результа¬
ты расчетов сводят в таблицу. Ниже приведен пример
такого расчета. Далее строится графа наиболее вероят¬
ных связей (рис. 14). Нумерация симплексов в тексте
соответствует их нумерации на рис, 15—18.
Пример расчета коэффициентов связи
между предметами
а
b
п
п а
"в
" ав
К
X2
%
1
17 а
128
2
37
1
0,21
0,452
—
4; 5
13
128
20
22
9
0,31
12,9
99,9
4; 5
19
154
20
16
2
0,008
0,004
—
13 а
19
154
37
16
8
0,20
6,599
99
* В данную обработку включены не все известные в настоя¬
щее время вещи.
60

3. 2. ВЕЩЕВОЙ МАТЕРИАЛ МОГИЛЬНИКОВ
Категория 1. Оружие
Класс А. Наконечники стрел (рис. 15)
Отдел 1. Бронзовые
Группа 1. Втульчатые. Тип I. С внутренней втулкой.
Вид 1. Трехлопастные
С. 1 (2 экз.). Наконечники кулайского типа. Распро¬
странены в лесной зоне Западной Сибири1 и Приуралья
в памятниках V—II вв. до н. э. [140, рис. 47—10; 362,
рис. 12 — 6—11]. Возможно, в лесостепной зоне они
датируются III—I вв. до н. э., если судить по их< связи
с предметами этого времени в погребениях саргатской
культуры, по их наибольшему распространению в ку-
лайских памятниках III—II вв. до н. э. (в памятнике
I в. до н. э. встречен один наконечник) [336, с. 10—11].
С. 2 (6 экз.). Наконечники с ровным основанием, с тре¬
угольной или сводчатой головкой (X—XI типы трехло¬
пастных стрел по классификации К. Ф. Смирнова).
Первые были распространены в IV—II вв. до н. э.
[296, с. 48—49, табл. III], вторые более характерны
для VI—V вв. до н. э. Однако в Поволжье и Приура-
лье они встречаются в памятниках IV—II вв. до н. э.
[234, табл. 15—43, 95; 296, с. 49]. Видимо, этим време¬
нем можно определить их бытование в Западной Си¬
бири.
С. 3 (2 экз.). Наконечники со сводчатой головкой
и лопастями, образующими шипы (XII тип трехлопа¬
стных стрел по классификации К. Ф. Смирнова,
М. Г. Мошковой).
Встречаются в памятниках VI—V вв. до н. э., наибо¬
лее характерны для V в. до н. э., но существовали до
II в. до н. э. [28, с. 72; 234, табл. 15—11—27, 97—102;
296, с. 50, табл. III].
Вид 2. Трехгранные
С. 4 (13 экз.). Наконечники с гладкими гранями,
с ровным или дуговидным основанием (XII—XVI типы
трехгранных наконечников сарматской классификации).
Встречаются в памятниках VI—II вв. до н. э. [234,
табл. 16—15—20; 296, с. 56—57, табл. V]. Более харак¬
терны для иртышских погребений, нежели для при-
ишимских и притобольских.
С. 5 (30 экз.). Наконечники с гранями, переходящими
в слабо выраженные лопасти, образующие шипы
61

(XVIII—XIX типы трехгранных стрел сарматской клас¬
сификации).
Близки по форме образцам IV—II вв., до н. э. [234,
табл. 16—6—8, 33—37, 49—51; 296, табл. V, с. 56—57].
Высокая степень связи по X2 с предметами, датируемы¬
ми не позднее III в. до н. э., редкая встречаемость
с предметами, датируемыми II в. до н. э., позволяют
считать наиболее вероятным периодом бытования на¬
конечников С. 4, 5—IV — первую половину II в.
до н. э.
Тип И. С выступающей втулкой. Вид I. Трехлопастные
С. 7 (2 экз.). Наконечники с треугольной головкой,
с лопастями, образующими острый угол с короткой
втулкой (IX тип по классификации К. Ф. Смирнова).
Встречаются у савроматов с VI в. до н. э., достигая
наибольшего числа в IV — начале III в. до н. э. [296,
с. 49, табл. III]. Близки по форме головки и размерам
аналогичным стрелам с укороченной втулкой из казах¬
станских памятников IV—III вв. до н. э. [4, с. 120—121].
Вид 2. Трехгранные
С. 10 (1 экз.). Наконечник с гранями, переходящими
в слабо выраженные лопасти с вильчатым вырезом ос¬
нования и треугольной головкой (VI тип трехгранных
стрел по К. Ф. Смирнову, дата — IV в. до н. э.). [296,
с. 53, табл. IV— 17].
Указанные экземпляры связаны с бронзовыми и ко¬
стяными наконечниками с внутренней втулкой (С. 4, 5)
13). Как считает М. Г. Мошкова, сочетание стрел
с внутренней и выступающей втулками характерно для
IV в. до н. э. [235, рис. 4—7, 5—86,ic. 42].
Группа 2. Черешковые. Тип I. Круглочерешковые. Вид 1.
Трехлопастные. Вид 2. Трехгранные
С. И (1 экз.). Наконечник с треугольной головкой, со
слабо выраженными лопастями, образующими с череш¬
ком прямой угол.
С. 12 (1 экз.). Наконечник с треугольной головкой
и срезанными под прямым углом несколько приплюс¬
нутыми гранями. Занимает как бы промежуточное по¬
ложение между трехгранными и трехлопастными нако¬
нечниками, но все же ближе к первым.
Бронзовые черешковые наконечники сравнительно
малочисленны в савроматских погребениях, но хорошо
представлены в алтайских, сибирских памятниках,
в VII—V вв. до н. э. они были ведущим типом стрел
62

у ранних кочевников Приаралья, Центрального Ка¬
захстана, встречаясь там до III в. до н. э. [73, с. 12,
рис. 5—2; 81, с. 380, рис. 58—59; 117, табл. XXVI—10;
296, с. 63—65; 363, с. 43, табл. 12-27—29].
Отдел 2. Костяные
Группа 1. Втульчатые. Тип I. С внутренней втулкой.
Вид 2. Трехгранные. Вид 3. Четырехгранные
СС. 13, 13а (42 экз.). Наконечники с ровным или вы¬
емчатым основанием, с треугольной или сводчатой го¬
ловкой.
Встречаются в лесостепных зауральских памятни¬
ках раннего железа. Время их существования в основ¬
ном совпадает с периодом широкого применения степ¬
ными и лесостепными племенами бронзовых втульча-
тых наконечников, имеющих абсолютное количествен¬
ное превосходство над костяными (лишь у пьяноборцев
костяные втульчатые стрелы встречаются до II в. н. э.)
[55, с. 82]. Саргатские материалы подтвердили эту за¬
висимость, показав отсутствие связи с типами вещей
более позднего времени (рис. 14). Видимо, с исчезно¬
вением бронзовых наконечников у саргатских племен
угасло производство втульчатых костяных (не позже
конца II в. до н. э.).
Тип II. С выемчатой втулкой. Вид 3. Четырехгранные
С. 14 (3 экз.). Наконечники башневидной формы.
Отдаленно напоминают усть-полуйские образцы
стрел аналогичной конструкции [232, табл. II—7].
В небольшом количестве известны в тагарских памят¬
никах [187, табл. 14—60, 61]. Наиболее ранние экземп¬
ляры происходят из комплексов предскифского времени
Правобережья Днепра VIII—VII вв. до н. э. [326,
рис. 66—13]. Судя по высокой корреляции с втульча-
тыми костяными и бронзовыми наконечниками, в За¬
падной Сибири их следует датировать концом V—III—
II вв. до н. э.
Группа 2. Черешковые. Тип 1. Плоскочерешковые. Ви¬
ды 2—4. Трехгранные, четырехгранные, многогранные
С. 15 (204 экз.). Наконечники различных размеров
и форм пера, определяющих принадлежность к разря¬
дам подвидового ранга. Объединены в один симплекс,
поскольку разделение их на подвиды и выявление хро¬
нологических закономерностей их распределения пока
результатов не дали.
Изготовление костяных черешковых наконечников
63

достигло особого расцвета у населения лесной зоны,
широко пользовались ими и лесостепные племена Ев¬
ропы, Сибири, Алтая. В памятниках степных культур
они встречаются реже. Диапазон бытования этих нако*
нечников на саргатской территории отражают связи
с предметами, датируемые не раньше IV в. до н. э.
и не позже V в. н. э., но в погребениях IV—II вв. до
н. э. таких наконечников меньше, чем в| более поздних.
Тип II. С заостренным на конус черешком
С. 16 (4 экз.). Многогранные наконечники.
Их форма нетипична для саргатских костяных стрел,
но известна в усть-полуйских памятниках V—III вв.
до н. э. [233, табл. I — 26—29, 33]. Судя по сопутствую¬
щим вещам — втульчатым костяным и железным трех¬
гранным наконечникам — в погребениях саргатской
культуры их можно датировать не позже II в. до н. э.
Отдел 3. Железные
Тип I. Круглочерешковые. Вид 1. Трехлопастные. Вид 2.
Трехгранные. С. 17 (3 экз.). Наконечники с небольши¬
ми гранями, срезанными под прямым углом к черешку
(тип 2 отдела II железных наконечников по классифи¬
кации М. Г. Мошковой) [234, с. 32, табл. 17].
У сарматов они бытовали в III—II вв. до н. э., позд¬
нее были вытеснены сосуществовавшими с ними ранее
трехлопастными стрелами. С. 17а (128 экз.). Наконеч¬
ники длиной до 5 см с лопастями, срезанными под пря¬
мым или острым углом. Многие сильно коррозированы.
Принадлежат к распространенному с III в. до н. э. типу
прохоровских стрел, известному также в Средней Азии
и Казахстане [168, с. 78]. В нашей выборке железные на¬
конечники в трех случаях обнаружены с втульчатыми
бронзовыми, но коэффициент корреляции между соот¬
ветствующими симплексами отрицательный, что свиде¬
тельствует об асинхронности входящих в них предметов
и очень небольшом промежутке их совместного суще¬
ствования. Этим промежутком мог быть либо III в. до
н. э., либо III—II вв. до н. э. Массивность наконечников
из Абатского кургана послужила основанием для оп¬
ределения их даты в пределах I—II вв. н. э. [237,
с. 111]. Как известно, во II—IV вв. н. э. на фоне из¬
менения многих видов оружия появились крупные трех¬
лопастные наконечники, которые, сосуществуя с мел¬
кими, постепенно их сменили [346, с. 40—41]. По мне¬
нию некоторых исследователей, исчезновение мелких
64

стрел произошло в IV—III вв. до н. э, [167, с. 82; 346,
с. 40]. Эволюция железных наконечников в вооружении
саргатских племен, видимо, повторяет их эволюцию
у сарматов. Железных наконечников почти вдвое мень¬
ше, чем костяных, хотя по встречаемости они стоят на
первом месте. В погребении обычно содержатся от од¬
ного до четырех наконечников, редкие захоронения
дают до семи и более экземпляров.
С. 18 (5 экз.). Крупные наконечники длиной 6—9 см
с широкими лопастями, срезанными под прямым или
тупым углом [212, с. 243—244].
Такие стрелы были распространены в первые века
нашей эры [346, с. 40—41, табл. XIX]. Крупные нако¬
нечники в IV—V вв. приобрели уступчики-муфточки
и в таком виде распространились очень широко [83,
с. 145, табл. I, III; 154, с. 139; 346]. Стрелы из Кала-
чевского могильника не имеют уступчика, что повышает
вероятность их датировки II—III вв. н. э.
Класс Б. Накладки лука (рис. 15)
Отдел 2. Костяные
Группа 1. Пластинчатые. Тип I. Концевые. Тип II.
Срединные
С. 19 (учтены в 16 погребениях). Уплощенные пластин¬
ки шириной 1,5—3 см, шероховатые с нарезкой на
внутренней стороне, гладкие и чуть выпуклые на внеш¬
ней. Различаются формой: закругленные, с вырезом —
концевые, болеее широкие — срединные. В большинстве
случаев обнаружены в обломках. Характерны для
сложного тяжелого лука, областью изобретения кото¬
рого признана Сибирь [168, с. 84—85; 343, с. 29—44;
346, с. 31—32].
Как уже отмечалось, крупные железные наконечни¬
ки встречены в небольшом количестве, а находки на¬
кладок приходятся на каждое десятое погребение.
В. А. Морильников высказал предположение, что сар-
гатским племенам лук «гуннского» типа стал известен
с III в. до н. э. [215, с. 81]. Об этом свидетельствуют
случаи совместных находок лука, бронзовых и костя¬
ных наконечников стрел, время бытования которых не
позже II в. до н. э. Но интервал их сосуществования
был, видимо, невелик и ограничивался, скорее всего,
первой половиной II в. до н. э. Это подтверждает сла¬
бая статистическая связь бронзовых стрел и накладок
3 Заказ № 00165
65

лука. С другой стороны, последние тесно связаны
с предметами более позднего времени.
Класс В. Мечи и кинжалы (см. рис. 16)
Отдел 3. Железные
Группа 1. Двулезвийные. Группа 2. Однолезвийные. Тип
определяется формой навершия, вид — формой пере¬
крестья. Обилием и разнообразием этот класс вещей
не выделяется. Некоторые экземпляры сильно разру¬
шены, что, к сожалению, вносит некоторую условность
в их классификацию и хронологию.
С. 20 (1 экз.). Меч с серповидным навершием и, видимо,
прямым перекрестьем. Принадлежит к образцам, из¬
вестным по раннесарматским памятникам IV—III вв.
до н. э. [234, табл. 18—21, 19—9, 13].
С. 21 (1 экз.). Меч с серповидным навершием и пере¬
крестьем неясной формы. В. А. Могильников, ссылаясь
на П. А. Дмитриева, характеризует его как бабочко¬
видное [207, рис. 2—1].
Найден вместе с панцирными пластинами, бронзо¬
вом трехгранным втульчатым наконечником и крупной
глазчатой бусиной из синего стекла, что дает возмож¬
ность датировать его в пределах IV—II вв. до н. э.,
а по мнению В. А. Могильникова — IV—III вв. до н. э.
С. 25 (2 экз.). Мечи с кольцевым навершием и прямым
перекрестьем.
По мнению А. М. Хазанова, формирование таких
мечей закончилось к III в. до н. э., а распространение
пришлось на сусловскую эпоху [344, с. 175—177; 346,
с. 9—10]. В Башкирии они* датируются со II в. до н. э.
[69, с. 245, рис. 3—34—36]. В Западной Сибири эти
мечи появились, видимо, не раньше II—I вв. до н. э.
С. 26 (1 экз.). Длинный меч с круглым дисковидным
бронзовым навершием и прямым бронзовым перекре¬
стьем [210, рис. 7—14]. Имеет сходство с мечом из кур¬
гана 20 Кую-Мазарского могильника III—II вв. до н. э.
[245, с. 220, рис. 16].
В Боспоре длинные мечи с навершием в виде пуго¬
вицы из различных материалов употреблялись в I в.
до н. э. — II в. н. э.[308, с. 154—162]. В кургане 2
(I в. до н. э. — I в. н. э.) Курпе-Байского могильника
найден меч без навершия и с бронзовым ромбическим
перекрестьем [346, с. 17, 20, табл. X—6]. В погребении
II в. до н. э. Мечетсайского кургана 3 обнаружен длин¬
ный, похожий на богдановский меч с бронзовым пере-
66

крестьем, но без навершия. Как считает К. Ф. Смирнов,
эта форма меча появилась не позже II в. до н. э. [301,
с. 105, 164]. Корреляция с предметами, датируемыми
I в. до н. э.— II в. н. э., определяет возраст описан¬
ного меча в этих пределах.
С.27 (6 экз.). Мечи и кинжалы без металлического на¬
вершия и без перекрестья с плавным переходом от
ручки к клинку. Характерный тип позднесарматского
кинжала, который сформировался ъ рубежу эр (тип 2
классификации А. М. Хазанова) [346. с. 20, табл. X—
I- 3].
В Поволжье такие мечи распространились со II в.
н. э. [367, с. 498, рис. 60—2], в Боспоре они датируются
II— III вв. н. э. [308, с. 148—158]. Как отмечает
О. В. Обельченко, у мечей I—III вв. н. э. переход от
лезвия к. рукояти плавный, без четкого разграничения,
в отличие от мечей IV—V вв. [246, с. 120].
С. 27а (1 экз.). Длинный меч с обоюдоострым лезвием
без навершия и перекрестья с уступом у основания
клинка.
По мнению А. М. Хазанова, появление уступа от¬
носится к III—IV вв. [346, с. 20]. Судя по всему, сар-
гатские мечи и кинжалы без металлического навер¬
шия и перекрестья можно датировать I—IV вв.
С. 28 (4 экз.). Мечи и кинжалы без металлического
навершия с прямым перекрестьем.
Такие мечи появились в прохоровское время. Уже
в последние века до нашей эры они были распростра¬
нены на весьма обширной территории, включающей
области расселения сарматов, Среднюю Азию, некото¬
рые районы Сибири. Впоследствии мечи без навершия
с прямым перекрестьем бытовали в сусловское и очень
редко в позднесарматскоё время [346, с. 20]. О. В. Обель¬
ченко определяет время таких мечей II в. до н. э.—
I в. н. э. [246, с. 119]. В саргатских погребениях ука¬
занные предметы обнаруживают тесную связь с меча¬
ми без навершия и перекрестья, с железными теслами,
лировидными пряжками, что дает возможность дати¬
ровать их I в. до н. э.— II в. н. э.
Отдел 2. Костяные
С. 29 (1 экз.). Кинжал из толстой трубчатой кости,
гладко отполированный и заостренный. Применялся,
видимо, как колющее оружие. Встречен с предметами,
67
3*

относящимися ко II в. до н. э.— II в. и. э. [65, с. 173,
рис. 5—24].
Класс Г. Копья (рис. 16)
Отдел 3. Железные
Группа 1. Втульчатые. Тип I. С выступающей втулкой.
С. 30. Одно целое копье из кургана 1 Богдановского
I могильника с прорезной длинной втулкоц и листо¬
видным коротким пером [210, рис. 7—19], а также об¬
ломки копий из двух погребений.
В сарматских погребениях обнаружено немного ко¬
пий, причем большинство из них датируют савромат-
ским временем. А. М. Хазанов объясняет отсутствие
копий в сусловскую эпоху особенностями погребальных
обычаев, в соответствии с которыми копье не входило
в инвентарь умершего. При этом он приводит ряд до¬
казательств в пользу широкого применения копья у сар¬
матов, основываясь* на свидетельствах письменных ис¬
точников и факте господства короткого меча [345,
с. 123]. Копье из ^гдановского могильника по внеш¬
ним признакам (длинная втулка, короткое перо) сход¬
но с образцами IV в. до н. э. [296, с. 37—74, рис. 41].
Точно такое же найдено в погребении III—II вв. до н. э.
могильника Каменный Мыс [335, с. 49]. Л. А. Чиндина
отнесла похожие копья к Саровскому этапу кулайской
культуры (I в. до н. э.— IV в. н. э.) [362, с. 67—68,
рис. 32]. Корреляция с вещами, датируемыми II в. до
н. э.— II в. н. э., позволяет отнести его к этому вре¬
мени. Однако для копий в целом допускается более
широкая дата.
Категория 2. Защитное вооружение
Класс Д. Панцирные пластины
Отдел 2. Костяные
С. 31 (из 10 погребений). Пластинки плоские или не¬
сколько выпуклые, прямоугольные, треугольные с раз¬
ным количеством круглых отверстий. Все — из погре¬
бений Иртыша и Тобола.
Основной район существования костяного панцир¬
ного доспеха — лесостепное Зауралье, время — не
позже II в. до н. э., после чего он сменился металличе¬
ским [128, с. 202].
Категория 3. Предметы воинского снаряжения
(рис. 16)
Класс Е. Колчанные крючки
Отдел 3. Железные
68

С„ 33 (7 экз.). Стержневые крючки с петлей в верхней
части. Плохая сохранность затрудняет определение де¬
талей, но в общих чертах можно увидеть их сходство
с сарматскими крючками IV—II вв. до н. э. [234,
табл. 20—3, 7; 297, рис. 49—7а]. На саргатской терри¬
тории встречаются как в ранних, так и в поздних по¬
гребениях.
С. 34 (1 экз.). Крючок, выкованный из пластинки,
с расширением в верхней части [215, рис. 1—12]. Такие
крючки больше характерны для савроматов, в прохо-
ровских погребениях встречаются реЖе [296, с. 35].
В саргатской выборке связаны с предметами IV—III
вв. до н. э.
Отдел 1. Бронзовые
С. 35 (3 экз.)- Стержневые крючки с кольцом или пет¬
лей в верхней части. Подобны ананьинским, савромат-
ским и алтайским [91, табл. XIX — 52; 276, табл.
XXII — 2; 296, с. 35]. В саргатских комплексах связаны
с предметами IV—III вв. до н. э.
С. 36 (1 экз.). Крючок из прямоугольного стержне
с двумя концами и петлей посередине. Назначение его
как колчанного предположительно. Принадлежит к хи¬
мической группе ВУ (по определению Е. Н. Черныха),
так же как и два втульчатых наконечника из Черно-
зерского малого кургана I [65, с. 179], отличаясь от
них несколько более высоким содержанием олова и
свинца. Возможно, они одновременны.
С. 37 (1 экз.). Пластинчатый крючок с отверстием
в верхней части [201]. Датируется по аналогиям с же¬
лезными савроматскими V—IV вв. до н, э.
С. 38 (1 экз.). Массивный крючок из четырехгранного
прута, раскованный в верхней части. М. П. Кожин от¬
носит его к IV—III вв. до н. э. [124, рис. 3—13].
Категория 4. Конское снаряжение
Класс Ж. Удила (рис. 16)
Отдел 3. Железные
С. 39 (15 экз.). Относятся к группе двусоставных, к ти¬
пу кольчатых, изготовлены из простых кованых стерж¬
ней, загнутых с двух сторон.
С VI в. до н. э. такие удила распространились ши¬
роко. Долгое время это была единственная форма удил
[296, с. 81—82]. В саргатских комплексах они связаны
с предметами большого хронологического диапазона.
Класс И. Псалии

Отдел 3. Железные (рис. 16)
С. 41 (2 экз.). Двудырчатые прямые псалии из оваль¬
ного стержня. Имеют утолщения на концах и расши¬
рения вокруг отверстий. Напоминают псалии IV типа
по классификации К. Ф. Смирнова, которые появились
в V в. до н. э. в Южной Сибири, позже распространи¬
лись у скифов [164, табл. I; 165, табл. 22—26; 296,
с. 86, рис. 48—4,5], сарматов,, просуществовав до по¬
следних веков до н., э. [234, с. 37; 275, с. 160]. В Тют-
ринском могильнике найдены близкие псалии, но с за¬
уженными концами [194, рис. 2—35]. Диапазон быто¬
вания — до рубежа эр и позже.
С. 42 (2 экз.). Однодырчатые крестовидные псалии из
Богдановского могильника [206, рис. 2; 210, рис. 7—29].
Крестовидные или колесовидные псалии, называе¬
мые исследователями северокавказскими, найдены в
Золото-Балковском, Усть-Лабинском могильниках,
у станицы Воздвиженской [14, рис. 12—12; 47, рис.
60—7], в башкирских могильниках Старые Киишки
и Шиповском [267, рис. 10—7; 282, с. 121, табл. VI—2].
Датируются III—I вв. до н. э.
С. 43 (2 экз.). Псалии в виде колец.
Большие кольца появились в поздний период латена
и распространились на рубеже эр; [70, рис. 40—1]. Уди¬
ла с ними встречены в Шиповском могильнике: однаж¬
ды — в кургане III—I вв. до н. э. и несколько раз —
в погребениях I—III вв. н. э. [267, рис. 16—5; 23—4,5;
33—5, с. 74, 75]. В саргатских погребениях сопровож¬
дались предметами I в. до н. э.— IV в. н. э.
Отдел 2. Костяные
Группа 2. Брусковидные. Тип I. Двудырчатые.
С. 45 (из 4 погребений). Прямые псалии овального
и прямоугольного сечения с зауженными концами, да¬
тируемые V—II вв. до н. э. [65, с. 179].
Класс К- Бляхи уздечного набора (рис. 16)
Отдел 1. Бронзовые
Группа 1. Петельчатые (на обратной стороне имеется
петля для крепления). Тип I. Однопетельчатые.
С. 46 (1 экз.). Плоская гладкая круглая бляха из
Усть-Тартасского могильника. Подобна бляхам, встре¬
чающимся в памятниках татарской, тасмолинской
культур, в погребениях Уйгарака VII—V вв. до н. э.
[45, табл. VII—3; 72, с. 160, рис. 14—3; 81, рис. 66—50].
С. 47 (8 экз.). Круглые умбоновидные бляхи с отвер-
70

стиями по краю. Найдены вместе с крестовидными пса-
лиями III—1 вв. до н. э. Напоминают бляхи из кавказ¬
ских погребений у Агудзеры [46, рис. 11—8—16].
С. 48 (2 экз.). Круглые рельефные бляхи с углубления¬
ми по краю и изображением трех головок медведей
в центре. Аналогии не найдены. Сопровождались голу¬
бой и желтой стеклянными бусами, кольцом от же¬
лезной пряжки, пряслицем.
С. 49 (2 экз.). Бляхи в виде стилизованного клюва пти¬
цы. Близки по форме бляхам из кругана 19 у с. Новый
Шарап, который Т. Н. Троицкая дотирует III—I вв. До
н. э. [334, рис. 2—2].
Категория 5. Орудия труда
Класс Н. Ножи
Отдел 3. Железные (рис. 17)
Группа 1. Черенковые- В расчетах учтены ножи из 36
погребений.
С. 53. Ножи с горбатой спинкой и прямым лезвием.
Один из них с бронзовой рукоятью (рис. 19—21).
С. 54. Ножи с прямой спинкой и скошенным лезвием.
С. 55. Ножи с горбатой спинкой и изогнутым лезвием.
Все ножи могут быть разделены по форме перехода
лезвия к черенку. Из-за плохого состояния многих эк¬
земпляров детали формы утрачены. Это обусловило
отказ от подробной классификации ножей, ограничение
ее рангами типа и вида, а также то, что при вычисле¬
нии показателей взаимосвязи ножи симплексов 53—55
учитывались вместе. Они встречались как в мужских,
так и в женских погребениях, свидетельствуя об уни¬
версальности их применения. Ножи указанных форм
характерны для многих культур савромато-сарматского
времени [234, с. 38; 298, с. 105—106].
Группа 2. Ножи бесчеренковые. Тип I. С кольцевым
завершением рукояти.
С. 56 (1 экз.). Нож с прямой спинкой и слабо скошен¬
ным лезвием (Богданово I, курган 1, погребение 10 —
раскопки В. А. Могильникова) [202].
Железные ножи с кольцом на рукояти известны
в татарских памятниках III—I вв. до н. э. [154, рис.
29—3? 161, рис. 2—13; 265, рис. 48—1].
Класс М. Точильные бруски
Отдел 4. Каменные
Группа 1. Подвесные. Типы I, И. Плоские, выпуклые.
71

С. 60 (4 экз.). Плоские прямоугольные бруски с пря¬
моугольным сечением.
С. 61 (1 экз.). Выпуклый сигаровидный брусок оваль¬
ного сечения.
Саргатские оселки сделаны из сланцевых пород,
имеют небольшие размеры, бытовали долго и широко.
Класс Л. Проколки и булавки
Отдел 1. Бронзовые. Отдел 2. Костяные
С. 62 (1 экз.). Бронзовая булавка со шляпкой и от¬
верстием под ней. Авторы раскопок Абатских курганов,
ссылаясь на аналогии в усуньских памятниках, датиру¬
ют ее II—I вв. до н. э. [237, с. ПО, рис. 4—2].
С. 63 (4 экз.). Костяные проколки длиной 6—10 см
круглого сечения. Стандартны, известны в памятниках
многих культур раннего железного века. В саргатских
могильниках связаны с теслами, кинжалами без на-
вершия и перекрестья, что свидетельствует о их суще¬
ствовании на рубеже эр и в первые века нашей эры.
Класс О. Тесла (рис. 17)
Отдел 2. Бронзовые. Отдел 3. Железные
Группа 1. Втульчатые. Тип I. С закрытой втулкой.
Тип И. С открытой втулкой. Все — из погребений Иши¬
ма и Тобола.
С. 64 (4 экз.) Закрытые клиновидные тесла, прямо¬
угольные в плане.
С. 64а (1 экз.). Закрытое клиновидное тесло с расши¬
ренным лезвием.
С. 65 (3 экз.). Открытые клиновидные тесла, трапе¬
циевидные в плане.
С. 65а (4 экз.). Открытые тесла с расширенным лез¬
вием.
Железные тесла с открытой втулкой известны уже
в ананьинских памятниках [350, с. 137, рис. 49—2—4].
Исследователи Тувы считают, что у племен Тувы и
Алтая железные тесла вошли в широкий обиход с гун¬
нского времени, а с начала нашей эры получили боль¬
шее распространение [84, с. 201].
На саргатской территории погребения с железными
теслами датируются временем не раньше III в. до н. э-
Судя по сопровождающим вещам (СС. 19, 28, 62, 93),
тесла симплекса 64 можно отнести ко II в. до н. э.—
I в. н. э., а тесла симплекса 65 — к I в. до н. э. —
II—IV вв. н. э.
С. 66 (2 экз.). Закрытые бронзовые кельты, клиновид-
72

ные, трапециевидные в плане, с внутренней перегород¬
кой. Известны в Притоболье и Барабе [194, рис. 2—34;
256, с. 10]. Относятся ко второй группе классификации
B. Н. Чернецова, который их датирует VII—IV вв. до
н. э. [355, с. 71—78]. На саргатской территории быто¬
вали, видимо, не позже III в. до н. э., встречаясь
с бронзовыми наконечниками, с мечами раннесармат¬
ского облика. Можно допустить, что бронзовые кельты
стали прототипами железных закрытых тесел.
Класс II. Пряслица
Отдел 1. Бронзовые. Отдел 4. Каменные. Отдел 5.
Глиняные. Типы I, II. Украшенные, неукрашенные. Ви¬
ды определяются формой: биконической, конической,
цилиндрической и т. д.
C. 68 (9 экз.). Лепные пряслица, украшенные насечкой,
звездочкой, ямками.
С. 69 (15 экз.). Лепные неукрашенные пряслица.
С. 70 (6 экз.). Пряслица из стенок сосудов.
Категория 6. Принадлежности одежды
Класс Р. Бляшки и накладки (рис. 17)
Отдел 1. Бронзовые. Отдел 3. Железные
Группа 1. Штампованные. Тип I. Нашивные
С. 71 (из 7 погребений). Мелкие круглые (диаметром
0,5—0,7 см) выпуклые полусферические бляшки с от¬
верстиями в центре или по краю.
Встречаются широко, особенно часто — в татарских
памятниках [117, табл. XXXVI — 4; 187, с. 56, табл.
20—3, 4].
С. 71а (из 3 погребений). Бляшки, по форме подобные
предыдущим, но больших размеров (диаметром 1—
1,5 см). Близки бляшкам из Шестаковского могильни¬
ка II—I вв. до н. э. [187, табл. 20—3], из таштыкских
памятников [154, рис. 51—6]. Встречаются с разными
предметами, в том числе с поздними (Ипкульский мо¬
гильник).
С- 72 (из 2 погребений). Бляшки круглые, с рельефной
поверхностью, образованной орнаментом в виде шише¬
чек по краю и в центре. Аналогии — в татарских и таш-
тырских памятниках [154, рис. 52; 187, табл. 20—6].
С. 72 а (из 2 погребений). Бляшки плоские, круглые, с
точечным орнаментом по краю. Подобны известным
в раннетагарских памятниках [364, табл. 49—12, 13,
15; 50—29, 30].
73

С. 73 (1 экз.). Круглая бляшка в виде плоской спирали
[214, рис. 6—1].
Группа 2. Бляшки литые. Тип II. Стержневые
С. 74 (из 1 погребения). Умбовидная бляшка. Авторы
раскопок Абатских курганов датируют содержащее ее
погребение последними веками до н. э.— первыми ве¬
ками н. э. [237, рис. 6-^46, с. 111].
С. 75 (из 1 погребения). Плоские фигурные бляшки
в виде лапы.
Тип III. Петельчатые
С. 76 (из 3 погребений). Круглые выпуклые полусфе¬
рические бляшки.
Подобные встречаются в савроматских погребениях,
в приуральских памятниках IV—II вв. до н. э. и позже
[266, рис. 6; 267, рис. 29—9, 32—8; 304, табл. 17—9].
С. 77 (4 экз.). Зооморфные бляшки в виде сопоставлен¬
ных головок [210, рис. 3—21, 22]. Несколько напоми¬
нают бляшки из раннетагарских памятников V в. до
н. э. [363, табл. 34—16].
С. 78 (3 экз.). Зооморфные плоско-рельефные бляшки
в виде лежащих хищников [210, рис. 3—24—26]. По
манере исполнения отдаленно напоминают раннетагар-
ские бляхи в виде хищников кошачьей породы [363,
табл. 35—4, с. 134]. Основное отличие — поза живот¬
ных и сильная стилизация, что может свидетельство¬
вать об их относительно позднем возрасте (IV—II вв.
до н. э.), а поскольку предыдущие (С. 77) найдены
вместе с описанными, то и их можно отнести к этому
времени.
С. 79 (2 экз.). Бляшка в виде фигурки утки [211].
Известно, что изображения птиц, выполненные
плоско-рельефной скульптуре, встречаются в татарских
памятниках III—II вв. до н. э. [187, табл. 47—33, 40].
Фигурка утки найдена в погребении IV—II вв. до н. э.
Калиновского могильника [367, рис. 44—15].
С. 80 (1 экз.). Бляшка с изображением стилизованной
головы барана. В. А. Могильников допускает возмож¬
ность отнесения ее к V—IV вв. до н. э., а погребение
с ней датирует IV—III вв. до н. э. [207, с. 140].
С. 81 (1 экз.). Плоская прямоугольная бляха с орна¬
ментом, выполненным трехчленным штампом и шнуро¬
вой окантовкой по краю. Найдена вместе с зеркалом
(С. 104) и наконечником (С. 1), поэтому возможная ее
дата — II в. до н. э.— I в. н. э.
74

С- 82 (3 экз.). Плоско-рельефные прямоугольные бляхи-
пластинки с орнаментом в виде выпуклых шишечек,
расположенных рядами.
Бляшки, подобные С. 81 и С. 82, есть в Шеркалин-
ском могильнике [362, с. 54, рис. 22—1, 2].
С. 83 (4 экз.). Прямоугольные бляшки с двумя петля¬
ми на обороте и двумя рядами зубчатого орнамента
[229]. Относятся к числу накладок пьяноборского типа,
встречаемых в памятниках I—II вв. н. э. [55, рис.
20—101]. В Шиповском могильнике такие бляшки об¬
наружены в комплексе II—III вв. н. э. [267, ptfc. 24—2].
С. 84 (1 экз.). Круглая нашивная умбоновидная бляшка
из железа.
С. 85 (1 экз.). Стержневая умбоновидная бляшка, об¬
тянутая бронзовым листком.
Отдел 6. Из драгоценных металлов
Группа 1. Штампованные. Тип I. Нашивные. Тип II.
Стержневые
С. 86 (15 экз.). Золотые нашивные бляшки со спираль¬
ным орнаментом.
С. 87 (1 экз.). Золотая нашивная трехлепестковая
бляшка.
С. 88 (из 4 погребений). Золотые нашивные выпуклые
бляшки с гладкой поверхностью. Встречаются в памят¬
никах широкого хронологического диапазона.
С. 89 (1 экз.). Позолоченная стержневая бляшка с ре¬
льефной поверхностью.
С. 90 (1 экз.). Золотая нашивная восьмерковидная
бляшка с растительным орнаментом, состоит из двух
одинаковых частей.
Отсутствие точных аналогий некоторым из бляшек
или слишком широкий диапазон бытования других сни¬
жают возможность их использования в хронологических
целях.
Класс С. Пряжки (рис. 18)
Представлены образцами, которые косвенно указы¬
вают на их назначение. Возможно, часть пряжек ис¬
пользовалась в одежде, обуви, а часть — в конской
упряжи. Из-за разграбленности некоторых могил все
пряжки условно отнесены к одной категории.
Отдел 1. Бронзовые
Группа 1. Рамчатые (в виде рамок различной формы).
Тип I. Одноэлементные. Тип II. Двухэлементные. Виды
определяются способом крепления рамки к ремню.
75

С. 91 (2 экз.). Круглые пряжки с неподвижным боко¬
вым выступом, которым служил заостренный конец
стержня рамки.
С. 91а (из 7 погребений). Круглые пряжки с непо¬
движным шпеньком в виде кнопки, прикрепленной
к рамке.
По свидетельству М. Г. Мошковой, подобные пряжки
распространились в III—II вв. до н. э., просуществовав
до I в. до н. э. [234, с. 40]. В саргатских погребениях
пряжки С. 91а связаны главным образом с предметами
последних веков до н. э.— первых веков н. э. Пряжки
С. 91 встречены с вещами более раннего распростране¬
ния: с бронзовыми втульчатыми наконечниками (но
связь с ними отрицательная), с полусферическими брон¬
зовыми бляшками.
С. 92 (из 1 погребения). Бронзовая прямоугольная
пряжка с железным подвижным язычком, вращающим¬
ся на рамке [94]. Подобная известна в инвентаре про-
хоровских погребений III—II вв. до н- э. [234, с. 40].
Тип III. Составные
С. 93 (из 2 погребений). Двусоставные лировидные
пряжки. Обнаружены парами. Сделаны из латуни, да¬
тируются в пределах II в. до н. э.— II в. н. э. [65, с. 179].
С. 94 (1 экз.). Литая пряжка с головой горного козла.
Датируется по аналогии с гуннскими II—I вв. до н. э.
[128, с. 203].
Отдел 3. Железные
Группа 1. Рамчатые. Тип II. Двухэлементные
С. 95 (14 экз.). Круглые пряжки с подвижным язычком.
С. 96 (2 экз.). Прямоугольно-овальные пряжки с под¬
вижным язычком. Такие пряжки появились еще в сав-
роматское время, но широко распространились в по¬
следние века до нашей эры — начале нашей эры [234,
с. 40]. В саргатских погребениях сопровождались веща¬
ми II в. до н. э.— II в. н. э.
Группа 2. Пластинчатые. Тип III. Составные.
С. 97 (2 экз.). Парные прямоугольные пряжки из по¬
гребения на Перейминском могильнике. На одной из
пластин — шпенек и прорезь для ремня [124, рис.
3—12]. Небольшое количество пластинчатых пряжек
происходит из сарматских погребений III—II вв. до н. э.
[234, табл. 25—21]. Известны в Тулхарском могильни¬
ке II в. до н. э.— I в. н. э. [182, табл. XILIII — 5—8].
В Западной Сибири они редки.
76

Отдел 2. Костяные
Группа 2. Пластинчатые. Тип I. Одноэлементные. Среди
них выделяются два вида по наличию или отсутствию
выступа и прорези для ремня.
С. 98 (2 экз.). Прямоугольные пряжки с выступом и
двумя прорезями.
Подобные пряжки, используемые в одежде и в
конской упряжи, известны в комплексах V—III вв. до
н. э. на Алтае [275, табл. XIVI—6, XLIX—13; 309,
рис. 14—9], в памятниках III—II вв. до н. э.— I—III вв.
н. э. в Башкирии [267, рис. 22—18]. Хронологический
диапазон бытования таких пряжек широк, но район
распространения в основном охватывает лесостепную
и лесную зоны. В саргатских погребениях они связаны
с предметами II в. д<з н. э.— II в. н. э.
С. 99 (4 экз.). Прямоугольные пряжки с прорезью
и тремя отверстиями.
Аналогии встречаются в алтайских памятниках
V—IV вв. до н. э. [117, табл. XXVIII — 6]. Но, как
и предыдущие, эти пряжки существовали дольше.
С. 100 (1 экз.). Фигурная пряжка с тремя отверстиями.
Подобна некоторым алтайским пряжкам из памятников
скифского времени [276, табл. XXII — 11].
Класс Т. Наконечники ремней
Отдел 1. Бронзовые
Группа 1. Пластинчатые
С. 101 (2 экз.). Прямоугольно-овальные плоские нако¬
нечники ремня. Напоминают широко известные с ран¬
него средневековья предметы подобного рода [313,
рис. 15—50, 51]. Найдены в комплексе II—IV вв. до
н. э.
Категория 7. Предметы туалета
Класс У. Зеркала
Отдел 1. Бронзовые
Группа 1. Плоские. Группа 2. Плоско-вогнутые. Груп¬
па 3. С валиком. Тип I. Без боковой ручки. Тип II.
С боковой ручкой
С. 102 (из 3 погребений). Плоские зеркала с отвер¬
стиями для крепления ручки. Обнаружены в обломках,
отчего определение размеров затруднительно. Плоские
зеркала появились в IV—II вв. до н. э.^ но распростра¬
нились позднее, в основном в последние века до н. э.
[234, с. 41].
С. 103 (5 экз.). Плоско-вогнутые зеркала диаметром
77

10—11 см, со слегка приподнятым краем и боковой
ручкой. Занимают как бы промежуточное место между
плоскими и зеркалами с валиком, известными в прохо-
ровских памятниках [234, с. 42—43]. В саргатской вы¬
борке четыре зеркала украшены полукруглыми фасет¬
ками подобно зеркалам Средней Азии [169, с. 82]. Одно
такое зеркало найдено в Калиновском могильнике в по¬
гребении I в. до н. э.— I в. н. э. [367, с. 464, рис. 52—2].
Описанные зеркала связаны с зеленым бисером, с круг¬
лыми петельчатыми бляшками, а в двух случаях най¬
дены вместе с бронзовыми наконечниками стрел. Время
их существования на саргатской территории приходит¬
ся на III—I вв. до н. э.
С. 104’(6 экз.). Зеркала с валиком по краю. Три из
них — с выпуклостью в центре. По мнению исследова¬
телей, зеркала с валиком появились на рубеже IV—III
вв. до н. э. и бытовали до первых веков нашей эры
[234, с. 42—43]. Как считает Б. А. Литвинский, зеркала
с валиком и выпуклостью возникли в Бактрии в III в.
до и. э., а затем стали известны в Средней Азии, где
существовали до II—III вв. н. э., утратив на последнем
этапе рельефный бортик [169, с. 85]. Судя по сопровож¬
дающим вещам, на саргатской территории зеркала
с валиком можно датировать II в. до н- э.— I в. н. э.,
зеркала с валиком и выпуклостью — II в. до н. э.— II в.
н. э. Зеркала из Лихачевского и Абатского могильников
изготовлены из бронзы с содержанием олова до 20%*,
так же, как многие сарматские [238, с. 125].
Категория 8. Предметы быта
Класс Ф. Котлы
Отдел 1. Бронзовые
С, 105. Учтены одна находка целого котла (Богдано¬
во I, курган 1) и две находки обломков**. Бронзовые
«скифские» котлы встречаются в степи и лесостепи Си¬
бири, в Монголии, Китае. Котлы Семиречья, как пра¬
вило,— на трех ножках, котлы Минусинской котловины
имеют полушаровидное тулово с усеченно-коническим
поддоном и орнамент в виде горизонтальных полос.
Гуннские отличаются вытянуто-цилиндрической формой
* Анализ лаборатории спектрального анализа ИА АН СССР,
2403, 2439.
** Сейчас известно не менее шести котлов, происходящих из
могильников Притоболья и Прииртышья.
78

и прямоугольными ручками [72, с. 168—169]. Котлы
с шипастыми ручками датируются в памятниках По¬
волжья и Прикубанья не раньше II—I вв. до н. э. [303,
с. 108]. По общему облику котел из Богданово напоми¬
нает татарские [363, с. 93—98, табл. 18—10—12], но,
судя по сопровождающим его вещам, он более позд¬
ний: его можно датировать-II в. до н. э.— II в. н. э.
Класс X. Ложки
Отдел 2. Костяные
С. 109 (1 экз.). Ложка из Лихачевского могильника
аналогична сарматским [234, табл. 26—5; 179, рис.
4—12].
Категория 9. Украшения (рис. 18)
Первое место по числу находок и экземпляров при¬
надлежит бусам. Довольно часты серьги, браслеты,
меньше гривен, перстней.
Класс Ц. Гривны
Отдел 1. Бронзовые
Отдел 3. Железные
Все принадлежат к группе круглопроволочных. Тип I.
Гладкие. Тип II. Спирально-перевитые. Тип III. Пле¬
теные.
С. 107 (2 экз.). Бронзовые проволочные гладкие грив¬
ны [210, рис. 3—29].
С. 108 (1 экз.). Бронзовая спирально-перевитая грив¬
на [205].
С. 109 (1 экз.). Железная гладкая гривна [209] (кур¬
ган 10, Окунево).
С. ПО (1 экз.). Плетеная бронзовая гривна (рис.
20—18).
Гладкие бронзовые гривны известны в ананьинских,
савроматских, пьяноборских, татарских и кулайских
памятниках [55, рис. 20, табл. VII — 6—8; 91, с. 78;
187, табл; 19; 234, с. 43; 268, табл. VIII — 2; 297, с. 143;
336, табл. XXV — 19]. Железные гривны встречаются
в татарских памятниках III в. до н. э. [187, с. 56]. Близ¬
ких аналогий плетеной гривне не найдено. Подобные,
но серебряные, есть в средневековых, в частности, ло-
моватовских комплексах VIII—X вв. [68, табл. III — 30].
Поскольку плетеная гривна найдена в погребении Ип-
кульского могильника без «спутников», ее можно от¬
нести ко времени центрального погребения кургана 1
(II—IV вв.) [132].
Класс Ч. Бусы
79

Поиск закономерностей распространения бус связан
с необходимостью строгой типологической и технологи¬
ческой классификации, что невозможно без непосред¬
ственного осмотра каждого экземпляра, поэтому мы
даем только общую их характеристику*.
Отдел 7. Стеклянные
Группа 1. Одноцветные. Тип I. Однородные непрозрач¬
ные. Тип II. Прозрачные с внутренней позолотой
С. 112 (из 27 погребений). Бусы и бисер из голубого,
зеленого и светлого непрозрачного стекла, преимуще¬
ственно округло-цилиндрические. Их массовое появле¬
ние в Южном Приуралье и, видимо, в Западной Сиби¬
ри относится к IV—III вв. до н. э. [7, с. 32—36; 297,
с. 150].
С. 113 (из 25 погребений). Бусы из прозрачного стекла
с внутренней позолотой или серебристой прокладкой.
Преобладают шаровидные и цилиндрические. Есть
многочастные и с бугристой поверхностью. По класси¬
фикации? А. М. Алексеевой они относятся к типам 1, 2,
8, характерным для эпохи эллинизма [7, с. 28, табл.
26—2, 12, 15; с. 31, табл. 27]. Диапазон бытования бус
с внутренней позолотой в Зауралье и Западной Сибири
охватывал III в. до н. э.— II в. н. э., наибольшей попу¬
лярностью они пользовались, видимо, во II в. до н. э.—
I в. н. э.
С. 114 (из 1 погребения). Одноцветные пирамидальные
подвески, прозрачные, синие, зеленые.
Аналогии имеются на Северном Кавказе в памят¬
никах V—IV вв- до н. э., в позднесавроматских и про-
хоровских погребениях [179, рис. 4—3; 234, табл. 31^—35,
36—4; 304, табл. 27—21].
Группа 2. Многоцветные. Представлены глазчатыми —
тип I, полосатыми — тип II, мозаичными — тип III. По
словам К. Ф. Смирнова, многоцветные бусы, появив¬
шись в VI в. до н. э., широко распространились с IV в.
до н. э. [297, с. 149].
С. 115 (из 3 погребений). Синие бусы с многослойными
кольцами диаметром около 1 см. Характерны для IV—
III вв. до н. э. [234, с. 45].
С. 115а (из 6 погребений). Синие бусы диаметром
* Необходим и перспективен, анализ бус из западносибир¬
ских памятников, опирающийся на классификацию бус юга нашей
страны [6, 7].
80

0,3—0,6 см с белыми кольчатыми глазками. По мнению
А. М. Алексеевой, крупные синие бусы исчезли в III в.
до н. э., их сменили более мелкие, получившие массо¬
вое распространение в последние века до н. э. [6,
с. 55—56]. С. 116 (из 2 погребений). Бусы с налепными
глазками синего, белого и желтого цветов. Характерны
для VI—IV вв. до н. э. [6, с. 55].
С. 117 (из 1 погребения). Многоцветные пирамидальные
подвески с извилисто-волнистым и полосатым орнамен¬
том.
Похожие есть в прохоровских погребениях, распро¬
странены в последние века до н. э.— первые века н. э.
[7, табл. 27—60—65, с. 45; 234, табл. 31—4].
Отдел 8. Из полудрагоценных камней
С. 118 (из 6 погребений). Сердоликовые бусы красного,
оранжевого цветов: шаровидные, биконические, мно:
гогранные, круглые. Широко известны с VI в. до н. э.
до первых веков н. э. [297, с. 147; 336, табл. XXV — 7, 8].
Отдел 2. Бронзовые
С. 119 (из 7 погребений). Бусы-пронизки цилиндриче¬
ской или спиралевидной формы. Аналогии встречаются
в памятниках III—II вв. до н. э. в новосибирском При-
обье [336, табл. XII — 15—23].
Класс Ш. Серьги
Отдел 1. Бронзовые
Группа 1. Проволочные. Тип определяется степенью
сложности изготовления, вид — наличием в сережке
кольца, петли или другого дополнительного элемента.
Тип I. Одноэлементные. Тип II. Двухэлементные
С. 120 (из 7 погребений). Простые серьги в виде ко¬
лечка.
С. 121 (из 6 погребений). Кольчато-петельчатые серьги,
имеющие, кроме петли, дополнительное кольцо или
полукольцо, находящееся в одной или разных плоскос¬
тях с петлей.
С- 122 (из 5 погребений). Кольчато-петельчатые серьги,
состоящие из колечка, петельки и промежуточного
стержня, обвитого проволокой. Иногда кольцо и петля
находятся в разных плоскостях.
Отдел 6. Золотые. Типы и виды те же
С. 123 (из 2 погребений). Двухэлементные серьги в виде
восьмерки.
С. 124 (из 1 погребения). Трехэлементные серьги с на¬
пускной бусиной.
81

С. 124а (5 экз.). Многоэлементные золотые и серебря¬
ные серьги, состоящие из стержня, щитка со вставкой,
колечка и пирамидок зерни [195, рис. 4—1].
Ближайшие аналогии бронзовым серьгам встреча¬
ются в памятниках раннего железного века разных
районов. Простые колечки с заходящими концами ха¬
рактерны для прохоровских погребений [234, с. 44].
Кольчато-петельчатые серьги, подобные входящим в
СС. 121, 122, часто содержатся в комплексах II в. до
н. э.— II в. н. э. Сибири, Прикамья [55, табл. 1 —16;
117, табл. XXXII—4; 266, с. 179, рис. 6; 336, табл.
XXV—1, 2]. Золотые и серебряные восьмерковидные
серьги встречаются широко. Наиболее ранними и бы¬
тующими долго являются самые простые серьги С. 120.
Видимо, с III в. до н. э. распространились различные
кольчато-петельчатые серьги, с последних веков до
н. э.— серьги С. 122. В Прикамье такой способ изготов¬
ления серег сохранился и в средневековье [113, рис.
33—13, 20; 313, рис. 13—35]. Золотая серьга с цепочкой
и бусиной имеет аналогии в савроматских памятниках,
в Берккаринском могильнике рубежа эр [23, рис.
VII—2; 302, рис. 10—1; 304, табл. 26—30]. Авторы рас¬
копок Тютринского могильника (с которого получена
большая часть серег С. 124а), ссылаясь на аналогии
в коллекциях Петра I и Витзена, допускают вероят¬
ность связи последних с саргатскими курганами и, сле¬
довательно, возможность местного происхождения этих
вещей [195, с. 75[. В свое время в литературе высказы¬
валось близкое мнение [120, с. 232] и не исключено,
что оно справедливо. Однако немногие ювелирные из¬
делия, оставшиеся в западносибирских курганах, явля¬
ются результатом более прочных, чем нам казалось
раньше, связей местных племен с кочевническим югом
и далее — с государствами Средней Азии, в частности
Бактрией. Интересно, что ближайшие аналогии части
изделий из коллекции Петра I обнаружены в знамени¬
том могильнике рубежа эр Тилля-Тепе в Афганистане
[287, с. 75, 76]. Судя по сопровождающим вещам, эти
серьги в саргатских погребениях относятся к периоду
III—II вв. до н. э.— I в. н. э.
Класс Ю. Браслеты
Отдел 1. Бронзовые
Группа 1. Проволочные
82

С. 125 (2 экз.). Браслеты с несомкнутыми или касаю¬
щимися концами.
С. 126 (3 экз.). Браслеты с заходящими концами.
Имеют аналогии в памятниках скифо-сарматского
времени. В саргатских погребениях связаны с предме¬
тами II в. до н. э.— II в. н. э.
Категория 10. Предметы культа
К ним условно отнесены глиняные блюда, прямое
назначение которых не установлено, а также* каменные
и глиняные курильницы, каменные молоточки. '
С. 127 (из 3 погребений). Плоскодонные блюда круглой
или овальной формы. Орнаментированы резными узо¬
рами, иногда украшены гальками. По мнению В. А. Мо-
гильникова, такие блюда могут быть отличительным
признаком поздних погребений [212, с. 245—246]. Од*
нако они встречаются и в ранних комплексах, в част¬
ности в Мысовском могильнике, вместе с бронзовыми
наконечниками [78, с. 180—203]. В Притоболье они
найдены в погребениях III в. до н. э.— I в. и. э.
С. 128 (1 экз.). Каменный плоскодонный овальный
жертвенник [96]. Аналогичен предметам подобного рода
из тасмолинских памятников [81, рис. 66—37].
С. 129 (1 экз.). Каменная курильница на подставке
(Тютрино, курган 7, погребение 2) [194, рис. 6]. Обна¬
ружена вместе с кельтом западносибирского типа, от¬
несена авторами раскопок к числу предметов III—II вв.
до н. э. По облику напоминает металлические куриль¬
ницы из сакских памятников [168, с. 153].
С. 130 (2 экз.). Каменные курильницы-жертвенники на
двух ножках. Найдены В. А. Могильниковым в III
Богдановском и II Карташевском могильниках и отне¬
сены им по аналогии с савроматскими к V—III вв. до
н. э. [226, с. 4—6].
С. 131 (1 экз.). Округло-цилиндрический каменный «мо¬
лоточек», с поперечным сквозным отверстием (рис.
19—27). Как пишет М. Г. Мошкова, подобные молоточ¬
ки характерны для прохоровских погребений с конца
IV по II в. до н. э. [234, с. 46, табл. 32]. Нечунаевский
могильник, где найден описанный молоточек, относится
к III—II вв. до н. э.
Кроме того, в зауральских и западносибирских па¬
мятниках встречаются курильницы с выступами в дне,
распространенные с VI в. до и, э. до первых веков и. э.
83

3. 3. ПЕРИОДИЗАЦИЯ ПОГРЕБЕНИЙ
Сопоставление интервалов бытования описанных
выше предметов с учетом статистического анализа их
встречаемости послужило базой для их распределения
по нескольким хронологическим подразделениям
(рис. 14, табл. 5). Однако не следует забывать, что
любые хронологические построения, основанные на
аналогиях, в значительной мере условны. Прежде чем
перейти к характеристике собственно саргатской пе¬
риодизации, коротко остановимся на комплексах более
раннего времени. Как уже отмечалось, начало раннего
железного века в Зауралье и Западной Сибири отли¬
чается культурной пестротой и отсутствием четких при¬
знаков. Несмотря на некоторые успехи в изучении этого
периода, он все еще остается «белым пятном». По мне¬
нию В. А. Могильникова, к его началу в лесостепном
Прииртышье относятся впускные погребения могиль¬
ника Калачевка II, в инвентарь которых входили брон¬
зовый наконечник стрелы с шипом, бронзовый нож
с кольцевым навершием, а также ряд случайных нахо¬
док [226, с. 3]. Эти комплексы по ряду признаков сопо¬
ставимы, с одной стороны, с памятниками эпохи брон¬
зы Западной Сибири, Казахстана, с другой — с саргат-
скими [130, с. 103—108; 226, с. 4—5]. Н. В. Полосьмак
пишет, что на поселении VII—VI вв. до н. э. в Запад¬
ной Барабе типологически выделяется саргатская ке¬
рамика [256, с. 11]. Подобное явление фиксируется на
позднеирменских памятниках омского Прииртышья
и бархатовских поселениях Притоболья [338, с. 58].
Значение отмеченных явлений заключается в том, что
они высвечивают местную линию развития в формиро¬
вании саргатской культуры. Однако нельзя не заметить
что и ранние погребальные комплексы, кстати, почти
без сосудов, и случаи совместного залегания поздне¬
бронзовой и саргатской по облику (переходной) кера¬
мики представляют пока разрозненные факты. Комп¬
лексы более позднего времени, речь о которых пойдет
ниже, характеризуют уже сложившуюся, хотя еще не
во всех проявлениях стабильную, систему. Ее началь¬
ной датой можно считать V в. до н. э.
Погребения V—IV вв. до н. э.— первой половины
III в. до н. э. составляют первую хронологическую груп¬
пу собственно саргатских погребений, время которой
84

обосновано устойчивыми связями между определен¬
ными типами вещей (рис. 14). Наиболее ранними сре¬
ди предметов этой группы могут считаться бронзовые
наконечники с выступающей втулкой и треугольной
головкой, датируемые здесь не позже конца IV в. до
н. э. (СС. 7, 10, И). Первое место по встречаемости
занимают трехлопастные и трехгранные наконечники
с внутренней втулкой (СС. 4, 5). Им сопутствуют ко¬
стяные втульчатые наконечники (СС. 13, 13а). Указан¬
ные предметы статистически связаны с» костяными
панцирными пластинами (С. 31), с мечами,^имеющими
серповидное навершие (СС. 20, 21), с костяными дву¬
дырчатыми псалиями (С. 45), бронзовыми колчанными
крючками (СС. 35, 37). Лишь в одном погребении най¬
дены железные наконечники стрел. Изредка встречают¬
ся бронзовые кельты западносибирского типа. Памят¬
ники первой группы в основном картографируются на
Иртыше, в том числе в Барабе, единичные есть на
Ишиме, Тоболе.
Второй половиной III — началом II в. до н. э. да¬
тируются погребения следующей хронологической груп¬
пы, обнаруженные на Иртыше, Ишиме и в Притоболье.
Особенность этих предметов заключается в том, что
они были найдены вместе с вещами, характерными для
предыдущей группы, и теми, чье распространение при¬
ходится на более позднее время. Втульчатые костяные
и бронзовые наконечники, костяные панцирные пласти¬
ны встречаются в ряде случаев вместе с ранними об¬
разцами накладок сложного лука, указывая на II в. до
н. э. как на наиболее вероятное время их сосущество¬
вания. В погребениях второй группы больше черешко¬
вых наконечников стрел из железа, среди них встреча¬
ются экземпляры с треугольными головками (С. 17),
популярность которых' после II в. до н. э. падает. Вмес¬
те с мелкими стеклянными бусами с внутренней позо¬
лотой, с сердоликовыми бусами попадаются бронзовые
и золотые кольчатые серьги (СС. 120, 123), крупные
глазчатые бусы (С. 115), плоские и плоско-вогнутые
зеркала (СС. 102, 103). В этой группе встречаются
первые экземпляры круглых железных пряжек с под¬
вижным язычком и, видимо, последние экземпляры
костяных двудырчатых псалиев (С. 45), бронзовых
кельтов. В насыпи кургана 2 у с. Красноярка была
найдена бронзовая литая пряжка с головой горного
85.

козла, указывающая на восточные связи саргатских
племен в это время [128, с. 203]. Этой же группе при¬
надлежат погребения с каменными «ритуальными»
молоточками. В целом инвентаря в погребениях уже
больше. В курганах фиксируются остатки весьма бо¬
гатых захоронений, как правило, центральных и, к со¬
жалению, разграбленных.
Третья хронологическая группа образована погре¬
бениями второй половины II в. до н. э.— II в. н. э. Внут¬
ри нее можно выделить более мелкие подразделения
с очень нечеткими границами. Погребения этой группы
имеются во всех районах. Из них получено наибольшее
количество инвентаря, в состав которого вошли те типы
вещей, которые редки в предшествующей группе. Здесь
же они получили массовое распространение. Прежде
всего, это накладки лука, железные трехлопастные на¬
конечники стрел средних размеров. Они связаны с не¬
известными ранее мечами с кольцевым навершием
(С. 25), являющимися наиболее ранними образцами
этого класса предметов в данной хронологической груп¬
пе. Появились мечи без навершия с прямым перекре¬
стьем (С. 28), без навершия и без перекрестья, извест¬
ные, как отмечалось, по среднесарматским памятникам,
втульчатые железные тесла, сменившие бронзовые
(СС. 64, 65). Удила дополнились крестовидными пса-
лиями (С. 42), большими кольцами (С. 43). Стали ча¬
стыми случаи употребления железных пряжек с под¬
вижным язычком (С. 95). Встречаются бронзовые
круглые со шпеньком, двусоставные лировидные и как
пережиток костяные пластинчатые пряжки. Среди ук¬
рашений преобладают глазчатые синие бусы меньших,
нежели ранее, размеров (С. 115а), кольчато-петельча¬
тые серьги (СС. 121, 122). Зеркала имеют валик по
краю и выпуклость в’ центре (С. 104). Чаще встреча¬
ются импортные вещи. Высокая вероятность совмест¬
ного существования перечисленных предметов отража¬
ется в повышенных связях соответствующих симплек¬
сов.
Погребения конца II—IV—V вв. н. э. известны хуже
и представлены меньше. В Прииртышье это могильни¬
ки Калачевка I и Стрижево I [212, с. 239—247], в При-
тоболье — Ипкульский и Дуванский могильники [132;
229]. Их даты определяются крупными железными на¬
конечниками стрел, среди которых — со срезанными
86

лопастями (Калачевка), поясными накладками пьяно¬
борского типа с зубчатым орнаментом (Дуван), плос¬
кими наконечниками ремня, железным мечом без пере¬
крестья и навершия (Ипкуль). Кроме того, в некоторых
погребениях Ипкульского могильника были обнаруже¬
ны сосуды, близкие по облику сосудам раннего средне¬
вековья, напоминающие туманские [137].
В погребениях всех групп встречались костяные че¬
решковые стрелы (С. 15), по количеству экземпляров
стоящие на первом, а по числу находок — на втором
месте после железных. В первой группе они отмечены
всего в двух погребениях (из 32), в захоронениях
III—II вв. до н. э. их больше, но особенно часты они
в комплексах третьей группы. Причем в это время они
становятся крупнее и массивнее. Одинаково характер¬
ны для всех групп ножи, точильные бруски, пряслица,
удила.
Развитие саргатской материальной культуры пред¬
ставляет собой непрерывный процесс, и границы между
группами приблизительны. Несколько более обособлен¬
ной выглядит группа, относящаяся к V — первой поло¬
вине III в. до н. э. Она имеет относительно малую со¬
пряженность со второй группой и высокую степень
внутренних связей. Вторая и третья группы обнаружи¬
вают больше точек соприкосновения. Предметы первой
хронологической группы имеют преимущественно во¬
сточное и южное направления связей, во «торой груп¬
пе становятся более заметными западные связи. Для
третьей и четвертой групп характерно преобладание
западных, юго-западных связей.
3. 4. ВЕЩЕВОЙ МАТЕРИАЛ И ДАТИРОВКА
ПОСЕЛЕНИЙ
Наиболее ранним из исследованных нами поселений
можно твердо считать городище Инберень IV, время
которого обосновывают даты костяной панцирной плас¬
тинки (IV—II вв. до н. э.), бронзовых втульчатых на¬
конечников стрел (V—III вв. до н. э.), бронзовой плос¬
ко-рельефной бляхи в виде стоящего животного
(IV—III вв. до н. э.) [135]. Слои и сооружения с сар¬
гатской керамикой на городище относятся ко времени
не позже III, скорее всего, к IV в. до н. э. Это под¬
тверждает и состав металла, из которого сделаны на¬
конечники стрел. Он полностью тождественен металлу
87

наконечников стрел из Черноозерского малого курга¬
на I*, датируемого IV—III вв. до н. э. Таким же вре¬
менем определяет В. А. Могильников возраст Коко-
новского поселения [208, с. 149, рис. 12].
Узловское поселение на Ишиме В. Е. Стоянов син¬
хронизирует с Абатскими и Фоминцевскими курганами,
относя его ко второй половине I тысячелетия до н. э.
В раскопе II на дне жилища с саргатской керамикой
были найдены панцирная пластинка IV—II вв. до н. э.
и глиняная курильница с выступом на дне, четырьмя
парами круглых отверстий в стенках и резным орна¬
ментом, а также обломки сосудов гороховского типа.
Курильницы подобного облика, как уже отмечалось,
встречаются в памятниках лесостепного Зауралья до¬
вольно часто. Они близки сарматским курильницам
I—IV типов по К. Ф. Смирнову [298, с. 166—179], от¬
личаясь наличием одного или нескольких выступов.
По мнению В. Е. Стоянова, возраст остатков в раскопе
II Узловского поселения определяется IV—II вв. до
н. э., а в раскопе I — последними веками до н. э.
[318, с. 87—88].
В слое селища Дуванское II среди многочисленных
предметов бытового и хозяйственного назначения да¬
тирующих практически нет. Серповидный нож (или
серп) с узким клинком, коротким черешком, найденный
на полу жилища 3 (рис. 22—14), напоминает серпы
бахмутинской культуры [178, табл. 31 —11]. Втульчатый
бронзовый наконечник, обнаруженный на уровне пер¬
вой фиксации жилища 4 (рис. 22—10), скорее всего
попал на крышу с дерном и, остатками слоя, который
связан с носиловскими постройками. Находящийся по¬
близости от поселения Дуванский I могильник, как
уже говорилось, относится к II—III вв. н. э. Таким об¬
разом, предварительно для селища можно установить
широкую дату: конец I тысячелетия до н. э.— начало
I тысячелетия н. э. Еще одно поселение, возраст ко¬
торого оценивается относительно, — Речкинское II на
Тоболе [317]. В слое с остатками саргатской культуры
В. Е. Стоянов обнаружил фигурку комаста, одетого
в длинную одежду (рис. 21—1). Е. М. Алексеева дати¬
рует такие подвески первыми веками н. э. [6, с. 38,
* Анализы №№ 24388—24400 спектральной лаборатории
ИА АН СССР.
88

табл. 8—17]. Прочие предметы ничего не добавляют
к этому выводу.
В составе поселенческого инвентаря встречаются
костяные черешковые стрелы, которые приобрели чрез¬
вычайную популярность с III в. до н. э., обломки гли¬
няных плоскодонных блюд с вертикальными бортиками,
полностью аналогичных блюдам из могильников. С го¬
родища Инберень IV происходит обломок каменного
жертвенника, с Розановского городища — фрагмент
овального блюда. На селище Дуванское II обнаружены
части литейных форм, глиняный предмет, которыщпред-
варительно определен нами как деталь ткацкого станка
(рис. 22—1—4, 13). На всех без исключения поселе¬
ниях в большом количестве встречаются глиняные пряс¬
лица, различные предметы из глины, обломки абра¬
зивов (рис. 23).
Итак, поселения распределяются по выделенным
с помощью погребального инвентаря группам следую¬
щим образом. К первой хронологической группе при¬
надлежат Коконовское поселение и городище Инберень
IV. К группе III—II вв. до н. э. можно отнести комплекс
раскопа II Узловского поселения. Материалы раскопа I
этого памятника, поселений Речкино II и Дуванское II
входят в число памятников третьей хронологической
группы. Остальные поселения не датируются по вещам.
Определенные коррективы в их хронологию вносит
исследование керамики.

Глава 4
КЕРАМИКА
Как показывает литература, изучение керамики раз¬
вивается по нескольким направлениям. Каждое из них
имеет свои достоинства и недостатки. Наиболее распро¬
страненным является формально-типологическое на¬
правление, предусматривающее выделение морфологи¬
ческих признаков формы и орнамента сосудов, выяв:
ление встречаемости узоров, их сочетания с деталями
формы и построение на этой основе эволюционных ря¬
дов и сравнительных схем. В рамках данного направ¬
ления существует несколько подходов: от традицион¬
ных описательных классификаций до детально разра¬
ботанных программ обработки керамики* Однако при¬
ходится констатировать, что разобщенность методиче¬
ских центров, отсутствие единой системы описания ма¬
териала, несогласованность исследовательских задач
во многом сдерживают развитие этого направления при
изучении не только керамики, но и других видов ар¬
хеологических источников. Без привлечения иных ме¬
тодов познания формальный анализ не дает ответа на
вопросы содержательного уровня, но остается главным
в деле систематизации материала, особенно такого мас¬
сового, как древняя посуда.
Второе, примыкающее к первому, направление —
этноисторическое, целью которого является решение
проблем этногенеза путем сопоставления керамических
комплексов, главным образом орнаментальных, а ис¬
ходной посылкой — признание керамики одним из эт¬
нических определителей. Правомерность этого положе¬
ния имеет весьма определенные пределы. На наш
взгляд, привлечение керамики для выяснения путей
формирования того или иного народа вне исторического
контекста чревато ошибками. Сложность заключается
в том, что число элементов орнамента конечно, они по-
* Обзор таких работ приводится в [116].
90

стоянно повторяются, поэтому сравнивать нужно их
сочетания. Последние же в силу законов комбинато¬
рики достигают такого количества, которое описатель¬
ными методами охватить невозможно.
Получает признание технологическое направление,
в русле которого ведутся поиски факторов и особен¬
ностей развития гончарного производства различных
регионов, культур, народов [10; 30; 283; 289]. Стиму¬
лом для изучения технологии керамики послужило как
раз то, что методы двух первых направлений не всегда
приводили к решению поставленных задач. Было заме¬
чено, что совпадение форм и орнаментов может отра¬
жать поверхностные явления или функциональную
конвергенцию типов посуды. В таких случаях культур¬
ную специфику позволяет обнаружить изучение техно¬
логии, опирающееся на этнографический материал.
Основным методом технологического исследования ке¬
рамики является экспериментально-трассологический,
требующий материального оснащения, массы времени
и трудовых затрат. Для того чтобы повысить эффек¬
тивность технологического изучения керамики, необхо¬
димо координировать деятельность различных центров
в рамках общей программы. Хорошо известно, что
в определении технических приемов нанесения орна¬
мента среди археологов нет единства. Этот разнобой
может быть устранен в результате осуществления серии
специальных экспериментов и составления атласа-оп¬
ределителя видов орнаментальной техники и орудий ее
выполнения.
Археологов всегда волнует вопрос, что стоит за
выделенными ими типами артефактов, имеют ли они
реальную историческую основу? Этот вопрос породил
в свое время довольно бурную дискуссию о природе
типа [327]. Побочным плодом дискуссии явился интерес
к знаковой роли материальных объектов, в том числе
керамики, что привело к формированию еще одного
направления — семиотического. В культурологии, этно¬
графии и фольклористике оно развивалось давно [24;
25; 170—176; 293] и послужило основой анализа семан¬
тики древней посуды. В центре семиотического направ¬
ления находится концепция единства, нерасчлененности
традиционной культуры, в которой каждая вещь не
только имеет определенную функцию, но и занимает
свое место в картине мира создавших ее людей [12,
91

с. 40—41; 13, с. 35—65; 24, с. 216—218]. Это замечание
в полной мере относится к древнему гончарству и по¬
суде, связанным с той или иной системой представле¬
ний. Об этом же убедительно свидетельствуют фольк¬
лорные данные, которые, однако, по мнению исследо¬
вателей, еще не стали объектом серьезного изучения
[102; 288, с. 187; 332, с. 41]. В сознании многих народов
гончарство связано со сверхъестественными силами. В
некоторых архаических обществах гончары составляли
особую группу, выполняющую жреческие функции [102,
с. 309—310; 332, с. 43], на них смотрели как на колду¬
нов, ведунов, распорядителей адского пламени [329,
с. 95—116; 332, с. 43—44]. Другое распространенное
представление древних систем мировоззрения — отож¬
дествление мира, человека, сосуда. Человек — модель
всего, в том числе и сосуда. Части сосуда получали на¬
звания частей человеческого тела, посуду персонифи¬
цировали [13, с. 40—41; 288, с. 148—155]. В ряде куль¬
тур сосуд выступал символом плодородия, а его фор¬
мование мыслилось как акт творения [150, с. 152—182].
4. 1. КЕРАМИКА ПОГРЕБЕНИЙ
В отличие от вещевого материала, повторяющего
распространенные образцы, керамика достаточно ори¬
гинальна и является главным индикатором принадлеж¬
ности памятника к ареалу саргатских древностей. От
керамики других территорий ее отличает устойчивая
взаимосвязь нескольких признаков, свидетельствующих
о хорошо развитой традиции. Эта традиция представ¬
ляет собой систему, состоящую из компонентов различ¬
ной сложности — технологии, формообразования, ор¬
намента — и связанных с ними представлений. Разви¬
тие каждого из компонентов обусловлено многими
факторами, найти и оценить которые — наша задача.
Задача многогранная и сложная, поскольку мы имеем
дело с опосредованной, специфичной связью действи¬
тельности и материальной культуры.
Выборка сосудов из могильников саргатской куль¬
туры включает 226 образцов. Как известно, первым
этапом формального анализа керамики является выбор
принципов классификации, зависящей от целей и задач
исследования, от возможностей материала. В настоя¬
щее время для систематизации и классификации кера-
92

мики все чаще используется метод определения формы
сосуда через его пропорции [56, с. 114—134; 133,
с. 140—141; 156, с. 183—210; 278, с. 10—11].
Классификация изучаемой керамики строится на тех
же принципах, что и классификация вещевого материа¬
ла: категория — посуда, класс — погребальная, от¬
дел — глиняная. Здесь возможно деление на подотде¬
лы по технологическим признакам. Но поскольку тех¬
нологическое исследование керамики раннего железно¬
го века находится в стадии разработки, ограничимся
некоторыми замечаниями по ходу изложения!1
Все сосуды лепные. В статистике не учитывались
среднеазиатские горшки. Средняя толщина стенок варь¬
ирует от 0,3 до 1,5 см, больше всего сосудов с толщи¬
ной стенок 0,5—0,8 см.
Группа А — сосуды с шейками (горшки). Группа
Б — сосуды без шеек (чаши, банки). Подгруппы: а —
круглодонные, б — плоскодонные*
тулова, Х3=-^—ширины горла, Х4=~ высоты
плеча, Х5—— высоты шейки, Хб=-Ф профили-
М 02
„ V d—^2 v di
ровки шеики, Х7=—р-г выпуклости тулова, Х8=-«
2П2 Оз
отогнутости венчика (см. рисунок). У чаш, и банок ряд
указателей отсутствует. В результате проверки харак¬
тера распределения значений указателей (в нашем
случае они полимодальные или близкие к нормальному)
* Поскольку данный метод классификации изложен нами в от¬
дельной статье [133], позволим себе лишь кратко напомнить его
основные моменты.
93

разграничиваются диапазоны значений, соответствующие
классификационным единицам: типам, подтипам, видам
и т. д. (табл. 6). Типообразующим является признак
формы тулова, выражающийся через указатель его
пропорций Х2. К I типу относятся вертикально-эллип¬
тические сосуды (рис. 24), ко II типу — шаровидные
(рис. 25), к III типу — горизонтально-эллиптические
(рис. 26), к IV типу — конические (рис. 26—18). По¬
следние в статистике не учитывались из-за малого
количества.
Перейдем' к характеристике керамики. На 92% вы¬
борка посуды из погребний состоит из сосудов с шей¬
ками, только 8% приходится на долю банок и чаш.
Примерно такое же соотношение наблюдается между
круглодонными и плоскодонными сосудами. Последних
насчитывается около 10%, и большинство из них проис¬
ходит из могильников Иртыша. Преобладают верти¬
кально-эллиптические сосуды (39%), превышая долю
шаровидных (32,2%) и горизонтально-эллиптических
(28,8%). Количественно выделяется подтип с сильно¬
выпуклым туловом и плечом средней высоты (рис.
24—11; 25—13; 26—11, 12). Вертикально-эллиптиче¬
ские сосуды распределены по подтипам примерно рав¬
номерно, каждый из них составляет от 13 до 17%
в типе. Во втором и третьем типах наблюдается преоб¬
ладание сосудов с высоким плечом и сильновыпуклым
туловом (рис. 25—14, 15; 26—9, 10). Очень мало сосу¬
дов с низким плечом (рис. 24—5; 25—17). Приземис¬
тым формам более, нежели удлиненным, свойственно
сильновыпуклое тулово. Слабовыпуклые горшки имеют,
как правило, высокое плечо (рис. 24—2; 25—2, 3^, для
сосудов средней выпуклости одинаково характерны вы¬
сокое и среднее плечо, в числе сильновыпуклых сосу¬
дов чаще встречаются среднеплечие образцы. Для кол¬
лекции характерно относительно равномерное количе¬
ственное соотношение узкогорлых и широкогорлых со¬
судов, прослеживаемое во всех трех типах. С другой
стороны, широкогорлость чаще сочетается с высо¬
ким, слабо- и средневыпуклым плечом, а узкогор-
лость — с сильновыпуклым туловом и средним плечом.
По абсолютным размерам вся погребальная кера¬
мика представляет компактную группу. Средние значе¬
ния высоты для всех типов сосудов — от 10 до 19 см,
диаметра — от 10,7 до 15,9 см. Средние квадратичные
94

отклонения небольшие. Сосуды первого типа отличают¬
ся более крупными размерами и относительно высокими
показателями вариации. Наименьшие вариации разме¬
ров наблюдаются у керамики третьего типа, в ней вы¬
деляется лишь вид широксгорлых сосудов, состоящий
из самых маленьких образцов. Это предельно компакт¬
ная и однородная совокупность. По размерам и пока¬
зателям вариации сосуды второго типа занимают как
бы промежуточное положение. Таким образом, степень
приземистости сосудов связана с показателями вариа¬
ции высоты, меньшая изменчивость характерна для
более низких форм. Горшки вертикальных пропорций
больше по объему, чем приземистые, и более измен¬
чивы в размерах.
Среди сосудов группы А преобладают горшки с ото¬
гнутой шейкой, они составляют 61%, являясь основой
каждого типа. Отогнутая шейка доминирует у слабо¬
выпуклых вертикально-эллиптических сосудов, в 90%
случаев она сочетается с широким горлом (рис. 24—2,
3, 7). Частота встречаемости прямой шейки находится
в некоторой зависимости от степени приземистости ту-
лова, т. е. прямая шейка более свойственна сосудам
третьего, нежели второго и первого типов. Всего 12%
приходится на долю горшков с наклонной внутрь шей¬
кой, которая почти не встречается среди сосудов пер¬
вого типа (рис. 26—12). Высокая' шейка занимает пер¬
вое место по встречаемости (42%), затем идет средняя
(33%), меньше всего-сосудов с низкой шейкой (25%);
правда, внутри типов эта пропорция не выдерживается.
Средняя шейка встречается у сосудов всех типов при¬
мерно одинаково, высокая чаще сочетается со средним
плечом и выпуклым туловом (рис. 26—11). Венчики
саргатской керамики оформляются в трех основных
вариантах: плоский, округлый, острый. Преобладают
округлые или приостренные венчики. Плоские чаще
встречаются у вытянутых сосудов первого типа, округ¬
лые — у приземистых узкогорлых горшков, приострен¬
ные составляют особенность узкогорлых шаровидных
сосудов. Плоские венчики, как правило, прямые, тогда
как отогнутые всегда округлые или острые. Отогнутые
внутрь венчики, всегда острые или округлые, как бы
с наружным срезом относительно редки, встречаются
больше у чаш. Отогнутые наружу венчики в основном
присущи узкогорлым сосудам, предназначавшимся,
95

скорее всего, для жидкостей. Этой же цели служили
и чаши с носиком-сливом (рис. 26—15).
Результаты корреляции между признаками, описы¬
вающими детали формы, позволяют предположить, что
в гончарном деле саргатского населения существовало
несколько моделей-стереотипов. Прежде всего это уд¬
линенные слабо- и средневыпуклые горшки с высоким
плечом, широким горлом и отогнутой шейкой. Подобная
форма больше характерна для поселений. Вторая мо¬
дель — удлиненные сильновыпуклые узкогорлые со¬
суды с прямой или отогнутой шейкой. Третья, противо¬
положная двум первым,— приземистый сильновыпук¬
лый сосуд со средней высоты плечом, узким горлом
и высокой прямой шейкой, заканчивающейся отогнутым
венчиком. Сосуды подобного облика на поселениях
встречаются редко. Как бы промежуточное место зани¬
мает четвертая модель, по которой формовались шаро¬
видные сосуды. Наконец, естественно предположить,
что в основе изготовления чаш лежала особая модель.
Однако вполне допустимо, что они могли формоваться
в соответствии с третьей или четвертой моделями. По
сравнению с другими сосудами в могильниках чаш
мало, тогда как некоторые поселенческие коллекции
содержат их до 30%. За немногими исключениями,
чаши найдены в насыпях курганов, куда они, видимо,
попадали при совершении поминальных обрядов.
Интересные результаты дал пространственно-хроно¬
логический анализ выборки саргатской погребальной
посуды. Забегая вперед, отметим, что каждая после¬
дующая группа дает большее количество сосудов, чем
предыдущая, поэтому самые достоверные сведения мы
можем получить о керамике третьей хронологической
группы *
В погребениях первой хронологической группы
встречены все формы сосудов, кроме низкоплечих. Из
них 45% составляют шаровидные широкогорлые с вы¬
соким и средним плечом горшки, 33,4% приходится на
долю вертикально-эллиптических сосудов.
Вторая группа погребений дает иное соотношение.
В иртышской серии возрастает удельный вес узкогор¬
лых удлиненных горшков с выпуклым туловом и пле-
* Прослеживая развитие керамической традиции, мы не мо¬
жем ставить целью получение однозначных результатов, важно
увидеть тенденции этого развития и его направление.
96

чом средней высоты (42,3%). Появляются плоскодон¬
ные, а также низкоплечие сосуды. Одновременные
ишимская и тобольская серии характеризуются неболь¬
шим преобладанием горшков первого типа при веду¬
щей роли широкогорлости и высокого плеча.
В третьей группе изменения в распределении основ¬
ных признаков, характеризующих керамику, становятся
заметнее. На Иртыше еще больше возрастает процент
удлиненных сосудов (49%), узкогорлые доминируют.
Доля шаровидных сосудов уменьшается (27%) и по¬
вышается встречаемость горизонтально-эллиптических
с сильновыпуклым туловом. Одинаково распространены
горшки с высоким и средним плечом. Низкоплечие по-
прежнему редки. В ишимской серии снижается процент
вертикально-эллиптических широкогорлых сосудов, ха¬
рактерных для более раннего времени. Наряду с высо¬
коплечими появляются сосуды со средним по высоте
плечом. На Тоболе, в отличие от восточных районов,
становится больше шаровидных и горизонтально-эллип¬
тических сосудов при явном доминировании широкогор¬
лых. Преобладают средне- и сильновыпуклые образцы.
Сосуды без шеек лучше представлены в могилах Ир¬
тышского района. В ранней группе их около 10%,
а в поздней — около 13%. В ишимской серии чаши
составляют 7%, в тобольской — 1,7%. Плоскодонные
банки не характерны для западной территории, но
встречаются в Северном Казахстане и на Иртыше.
Результирующая отмеченных явлений сводится
к тому, что в рамках культуры видна отчетливая тен¬
денция, направленная к количественному сближению
всех форм. Повысилась популярность приземистых
сильновыпуклых и узкогорлых горшков. С другой сто¬
роны, отмеченные явления определили облик керами¬
ческих комплексов каждого из районов к моменту рас¬
цвета культуры: II в. до н. э.— II в. н. э. На Иртыше
ведущими стали вторая и четвертая модели, на Ишиме—
третья и четвертая, на Тоболе — также третья и чет¬
вертая при сохранении традиции делать сосуды широ-
когорлыми (рис. 27). Таким образом, несмотря на уди¬
вительное, на первый взгляд, единообразие керамики
саргатских могильников, можно с уверенностью гово¬
рить о ее локальных и хронологических особенностях,
которым соответствовали различные технологические
«школы».
4 Заказ № 00165
97

Более динамичным атрибутом древней глиняной
посуды является ее орнамент. Он неисчерпаем в своей
информативности, но в силу специфики, временного
барьера и несовершенства методов исследования бы¬
вает понят не до конца. Принимая во внимание труд¬
ности изучения орнамента, в формальном анализе соз¬
нательно ограничимся отдельными его характеристи¬
ками. Рассмотрим во взаимосвязи состав и особенности
орнаментальных мотивов, принципы построения узоров,
технические приемы их исполнения. Следуя традицион¬
ному методу, попытаемся выяснить связи определенных
типов/ орнамента с формами посуды, а также географи¬
ческие и временные модификации этих типов.
Орнаментальным мотивом будем называть устой¬
чиво повторяющуюся на разных сосудах и в различных
вариантах фигуру. Например, мотивы треугольника,
елочки могут воплощаться в изображениях, исполнен¬
ных по-разному, так же, как вертикальный и горизон¬
тальный зигзаги и т. д. Элементы орнамента — это от¬
дельные неделимые изображения (ямка, треугольное
углубление, отрезок прямой и т. д.), элементы узора —
это дискретные, повторяющиеся фигуры, образующие
рисунок (например, линия из косых насечек, трилист¬
ник). В отдельных случаях элементы узора совпадают
с элементами орнамента. Орнамент — это совокуп¬
ность ритмически упорядоченных узоров, орнаменталь¬
ной комплекс — совокупность всех признаков орна¬
мента. С точки зрения симметрии, определяющей ха¬
рактер композиции, все многообразие орнаментальных
схем сводится к нескольким видам, открытым еще
в древности: розетке, бордюру, сетке [106, с. 34—36;
181, с. 352—451].
Степень орнаментированности саргатской керамики
из погребений составляет 70%. Этот показатель доволь¬
но устойчив для всех типов сосудов, но незначительно
варьирует в зависимости от местности. Саргатский ор¬
намент относится к типу ленточных или бордюрных,
по общим мотивам может быть определен как геомет¬
рический. Традиционными являются мотивы треуголь¬
ника-фестона, елочки, зигзага, косых отрезков. Мотивы
саргатской орнаментации просты и незамысловаты, что,
впрочем, характерно для керамики раннего железного
века лесостепного Тоболо-Иртышья. Узоры, как пра¬
вило, рисованные, резные, составлены из различных
98

повторяющихся элементов (рис. 28). По технике нане¬
сения все элементы могут быть условно разделены на
несколько совокупностей *. Первую составляют резные
или прочерченные, нанесенные ребром или концом па¬
лочки, к ним отнесены и элементы, выполненные глад¬
ким штампом. Как показало изучение макроследов на
керамике, орнамент, во всяком случае резной, наносился
тем орудием, которым производилась обработка по¬
верхности.
Элементарным изображением в первой совокупности
является прямая линия или ее отрезок-насечка (правда,
среди насечек есть и оттиски ребра шпателя, постав¬
ленного под углом к поверхности). Вторая совокуп¬
ность — накольчатые элементы, нанесенные углом ту¬
пой палочки, шпателя. В зависимости от их размера
к угла наклона получались различные треугольные
вдавления. Элементарным изображением является тре¬
угольник. Третья совокупность — ямочные элементы
узора. Они наносились под различным углом круглой
или овальной палочкой. Элементарным изображением
является овальная или круглая ямка. Четвертая сово¬
купность — гребенчатые элементы узора. Они выпол¬
нялись гребенчатым штампом или ребром толстой щеп¬
ки. Элементарные изображения совпадают с аналогич¬
ными из первой совокупности. К пятой совокупности
относятся прочие элементы: ногтевые оттиски, защипы
и т. д. Судя по всему, специальных орнаментиров в сар-
гатском гончарстве не существовало. Ими служили
орудия обработки и любые предметы, находившиеся
под рукой и отвечающие требованиям гончарной тра¬
диции. Подобное явление — не редкость в производстве
глиняной посуды, о нем пишет Д. Дрост, характеризуя
гончарство в Африке [374].
Орнаментальная зона саргатского сосуда охватыва¬
ет венчик, шейку и верхнюю часть тулова. В редких
случаях беспорядочными наколами или наценками ук¬
рашался весь сосуд. Количественная исключительность
таких сосудов (их около 2,5% в выборке) при устой¬
чивой встречаемости на всей территории, отсутствие
какой-либо внутренней упорядоченности такого рода
* В дальнейшем изложении, а также на рисунках и в таб¬
лицах совокупности элементов узора, различающиеся техникой
нанесения, будут обозначены римскими цифрами: I — резные узо¬
ры, II — накольчатые, III—ямочные, IV — гребенчатые, V — прочие.
4*
99

узоров позволяют сомневаться в их декоративной роли.
В этой связи интересно отметить, что в некоторых рай¬
онах Средней Азии гончары специально покрывали
пятнами посуду, используемую в молочном хозяйстве
[252, с. 80—81]. Действительно, наколы по тулову мо¬
гли быть связаны с особым назначением таких сосудов
или иметь магический смысл.
Наиболее популярно украшение плечика (47,7%
выборки). Эта зона орнаментирована у 40% сосудов
I и III типов и у 60% сосудов II типа. Второе ме¬
сто (21,3%) по степени орнаментированности зани¬
мают шейка и плечико вместе. Такой прием осо¬
бенно характерен для III типа сосудов (35%). Вен¬
чик самостоятельно орнаментирован лишь в 3,1%
случаях, чаще он украшался вместе с другими зонами.
Большая насыщенность орнаментом отмечена у верти¬
кально-эллиптических сосудов. Широкогорлые и узко¬
горлые имеют близкие показатели орнаментированнос¬
ти— около 78%. Узкогорлые сосуды выглядят наряд¬
нее других, у них больше зон узора. Однако для них не
характерно совместное украшение венчика и шейки.
Как самостоятельные зоны венчик и шейка у широко-
горлых вертикально-эллиптических сосудов орнаменти¬
рованы чаще. Орнаментом на плечике выделяются 78,2%
сосудов II типа, имеющих узкое горло. Орнамент на
шейке и плечике отмечен у 41,1% узкогорлых гори¬
зонтально-эллиптических сосудов. Как нам кажется,
украшение соответствующих частей сосуда зависело
от ряда факторов, которые так или иначе закреплялись
традицией. В сознании людей, которые, следуя обычаю,
делали сосуды, видимо, существовала связь между их
формой, функцией и орнаментом. Последний же был
тесно связан с технологией. В ходе экспериментальных
работ по репродукции саргатской керамики мы пришли
к выводу, что кроме прочих орнамент выполнял роль
особого приема обработки поверхности, уплотняя наи¬
менее прочные части сосуда (стыки лент, край шейки,
переход от шейки к плечику). Поскольку у саргатских
горшков шейка, сделанная из одной-двух лент, была
приставной, ее крепление всегда вызывало некоторые
трудности: Именно в месте соединения шейки и плечика
чаще всего располагалась полоса орнамента.
По абсолютной встречаемости на первом месте сто¬
ят резные узоры (40%), затем ямочные (16%), наколь-
100

чатые (12%) и гребенчатые (2%). Треть сосудов в вы¬
борке украшена орнаментом, выполненным в комбини¬
рованной технике. Сосуды всех типов орнаментирова¬
ны примерно одинаково: главным образом резными,
реже ямочными и накольчатыми узорами. Можно лишь
отметить больший удельный вес ямочно-резной техни¬
ки на узкогорлых сосудах. Гребенчатые штампы обна¬
ружены в основном на шаровидных сосудах. Представ¬
ление о распределении описанных признаков орнамен¬
тации по поселенческим коллекциям дает- табл. 9.
Уже в первой хронологической группе погребений
содержатся сосуды, украшенные с помощью всех техни¬
ческих приемов, правда, с резким преобладанием рез¬
ных узоров. Во второй группе в иртышской серии ке¬
рамики встречаемость резных элементов сокращается с
43 до 6,5%, их дополняют ямочные (это совмещение
наблюдается у половины иртышской выборки). Орна¬
менты становятся разнообразнее, больше применяется
накол. При этом, однако, снижается общая степень
орнаментированности, т. е. доля украшенных сосудов в
коллекции Иртыша уменьшается в 1,3 раза. В третьей
хронологической группе на Иртыше и Ишиме сохраня¬
ется тенденция к сокращению доли резной техники
как самостоятельного приема орнаментации. На То¬
боле, наоборот, ее процент увеличивается, что приводит
к понижению содержания ямочных и ямочно-резных
узоров. Погребения этой группы Притоболья по-преж¬
нему дают относительно много сосудов с гребенчатым
орнаментом. В целом развитие технических приемов
орнаментации на Иртыше и Ишиме имеет примерно
одинаковое направление, в отличие от Притоболья.
Аналогичная картина наблюдается и при рассмотре¬
нии элементов узора и мотивов орнамента. Рис. 28 дает
представление об основных элементах саргатского ор¬
намента. Это косо или прямо поставленные насечки,
оттиски гладкого штампа, прямая прочерченная линия,
зигзаг, резные треугольники, треугольные вдавления,
расположенные рядами, группами, ямки различного
диаметра, образующие фигуры, напоминающие след
птицы, либо дополняющие резные узоры.
Саргатский орнамент содержит немного мотивов,
и все они довольно просты. На некоторых сосудах
имеются антропо- и зооморфные изображения, а также
орнаменты нерегулярного строения. Чаще других ис-
101

пользовались треугольники-фестоны, как простые, из
одной-двух линий, так и сложные, дополненные бахро¬
мой, ямками. В большей мере они характерны для
узкогорлых сосудов. Напротив, различные горизонталь¬
ные елочки и зигзаги тесно связаны с широкогорлыми
сосудами, преимущественно I и II типов. Почти обяза¬
тельным элементом узора является прямая линия ме¬
жду шейкой и плечиком, находящаяся чаще всего в ос¬
новании фестонов. Немногочисленны бордюры из ко¬
сой решетки и криволинейные узоры в виде овала или
языка, дополненные наколами. Наряду с фестонами
своеобразие керамике придают узоры «птичий след»,
составленные из трех-четырех вдавлений. Как самосто¬
ятельный узор они использовались редко, всегда в
комбинации с треугольниками или поясками из насе¬
чек или горизонтальных елочек. Сухость геометричес¬
ких узоров смягчают многочисленные ямки, крупные
наколы, распределенные рядами как самостоятельный
бордюр или включенные в композицию с резными
узорами. Они встречаются одинаково на всех сосу¬
дах, но относительно чаще —на банках. Узоры из от¬
тисков гребенчатого штампа, повторяющие традици¬
онные мотивы, характерны для шаровидных и при¬
земистых сосудов.
Следует отметить, что не все описанные элементы
узора имеют одинаковое распространение. На сосудах
из ранних погребений чаще встречается елочка, реже —
косая решетка (ее процент уменьшается во второй хро¬
нологической группе, а в третьей совсем исчезает). Ре¬
шетка вновь появляется на сосудах из погребений на¬
чала I тысячелетия н. э. (в частности в Ипкульском
могильнике: рис. 29—15). На поселенческой керамике
этот вид орнамента присутствует. Треугольные фестоны
в ранней группе составляют 8% всех элементов, в по¬
гребениях III—II вв. до н. э.—до 25% на Иртыше и
до 38%— на Ишиме. В одновременных погребениях При-
тоболья таких сосудов было меньше. В III—II вв. до
н. э. происходила стандартизация узора с фестонами
(дополненными ямками, «бахромой», по-разному сгруп¬
пированными насечками), имеющими в основании пря¬
мую линию. Позднее р эту композицию была включе¬
на елочка, которую, как и прежде, наносили на шейку,
однако в таком варианте узор не получил широкого
распространения. Саргатский орнамент представлен
102

шестью группами симметрии бордюров, двумя груп¬
пами симметрии сеток и симметрией розетки с коли¬
чеством осей поворота ст 4 до 10.
Чтобы частично оценить те связи, которые обеспе¬
чивали целостность керамического комплекса культу¬
ры, мы сравнили коллекции погребальной посуды по
типовому составу и по элементам узора. Сопоставляв
лась керамика курганов, давших не менее 3 сосудов.
Правда, не учитывалась хронология отдельных погре¬
бений, и это, видимо, несколько исказило картину, но
в противном случае работа была бы невозможна из-
за слишком большой дробности материала. В статис¬
тику включен материал десяти иртышских, шести
ишимских, пяти тобольских могильников. Анализ ос¬
нован на применении метода вычисления коэффициен¬
та сходства В. Робинсона [122, с. 26—39; 189, с. 308].
Для удобства элементы орнамента объединены в 14
групп (табл. 7). Очень сходна по обоим показателям
керамика иртышских могильников (табл. 8). Большие
значения коэффициентов имеют ранние малые курганы
Черноозерья, а коэффициентом по орнаменту выделя¬
ется один из поздних—Стрижевский курган 2. Воз¬
можно, это объясняется недостаточной представитель¬
ностью их коллекций. Наиболее тесную группу как по
типовому составу, так и по орнаменту, образуют ком¬
плексы керамики Коконовского, Красноярского, Богда¬
новского, Саргатского могильников. Памятники Ишима
и Тобола не имеют таких тесных внутренних связей.
Ишимские коллекции больше схожи с иртышскими,
чем между собой. Обособленность западных памятников
проявляется главным образом при сравнении элемен¬
тов узора, по типовому составу их отличие от восточ¬
ных комплексов небольшое. Самыми далекими от дру¬
гих оказались коллекции Воробьевского могильника и
кургана Андреевское озеро II. В ишимской серии со¬
ставом элементов орнамента отличался могильник
Берлик (табл. 8). Для приведения полученных ре¬
зультатов^ к общему знаменателю в рамках изучаемой
территории были вычислены средние значения встреча¬
емости отмеченных признаков. Это определило лицо
наиболее типичной для культуры, усредненной коллек¬
ции погребальной посуды. Расстояние от комплекса-
103

h
эталона вычислялось по формуле К = 2 , 2 ; \\
1 =о| _
где a j значение встречаемости j-ro признака, а . —
среднее значение. По степени близости к типичному
комплексу могильники распределились следующим об¬
разом (чем больше значение К, тем дальше расстояние
от среднего):
по элементам орнамента по типовому составу
1. Саргатский —0,33 1. Богдановский II—0,11
2. Ирский —0,33 2. Красноярский —0,16
3. Коконовский —0,35 3. Богдановский I —0,17
4. Лихачевский —0,41 4. Калачевский I —0,26
5. Красноярский —0,50 5. Ирский —0,29
6. Богдановский II—0,51 6. Коконовский — 0,30
7. Богдановский I — 0,57 7. Лихачевский — 0,36
8. Черноозерский
большой курган — 0,57 8. Саргатский — 0,38
9. Памятный —0,65 9. Фоминцевский —0,39
10. Абатский —0,66 10. Прыговский I, III—0,39
11. Фоминцевский —0,69 11. Андреевское
озеро I — 0,42
12. Прыговский I, III—0,70 12. Горнобитиинский—0,42
13. Явленский —0,72 13. Явленский —0,46
14. Горнобитиинский — 0,72 14. Берлик —0,54
15. Стрижевский —0,87 15. Стрижевский —0,81
16. Калачевский I —0,94 16. Абатский —0,92
17. Черноозерские 17. Воробьевский —0,92
малые курганы — 1,32
18. Андреевское 18. Памятный —1,00
озеро II — 1,39
19. Воробьевский —1,41 19. Черноозерские
малые курганы — 1,02
20. Андреевское 20. Черноозерский
озеро Г — 1,5 большой курган — 1,28
21. Берлик — 1,52 21. Андреевское
озеро II — 1,32
Как видно, прямого соответствия в распределении
комплексов по типовому составу и набору элементов
орнамента не наблюдается. Более того, коэффициент
ранговой корреляции между ними весьма низкий—0,24.
Очевидно, на развитие традиций формообразования и
104

орнаментики в саргатском гончарстве влияли разные
факторы и проявились они по-разному. Но тем не ме¬
нее существует группа могильников, связанных доволь¬
но тесно. К ним относятся Коконовский, Красноярский,
Саргатский, Богдановский, Лихачевский, Ирский. Ир-
ский могильник, в котором не найдено вещей, не дати¬
рован, но судя по черезвычайной близости к Саргат-
скому и Богдановскому, его можно отнести к I в. до
н. э. — I в. н. э., то есть к третьей ^ хронологической
группе. Интересно, что именно ее комплексы показали
наименьшие различия с коллекцией-эталоном. То об¬
стоятельство, что Коконовский и Красноярский могиль¬
ники тоже попали в отмеченную выше группу, хотя
они датируются более ранним временем, свидетельст¬
вует о преемственности гончарной традиции. Опреде¬
ленные коррективы внес территориальный фактор. Па¬
мятники с самыми большими коэффициентами разли¬
чия географически далеки друг от друга.
В рассмотренной нами выборке ранние проявления
саргатской гончарной традиции, связанной с погре¬
бальной обрядностью, представлены довольно ограни¬
ченно— керамикой малых курганов Черноозерского мо¬
гильника, орнамент которой состоял преимущественно
из резных элементов, елочки, решетки. В могильниках
позднего времени, таких как Стрижевский, Калачев-
ский, Ипкульский, эта традиция нашла иное выраже¬
ние. В них присутствуют сосуды всех форм, в том чис¬
ле плоскодонные, а орнамент характеризуется преобла¬
данием ямочно-резных узоров. Посуда Ипкульского
могильника — самого позднего из них—вообще мало
орнаментирована, и производит впечатление упадка. В
то же время, в некоторых его курганах вместе с саргат-
скими были обнаружены нарядные сосуды лесного об¬
лика с фигурно-штампованной орнаментацией, анало¬
гичные найденным на соседнем поселении
Ипкуль XV [137].
4. 2. КЕРАМИКА ПОСЕЛЕНИЙ
Исследование керамики поселений имеет целью вы¬
явление ее существенных характеристик и сопоставле¬
ние с керамикой из погребений. Поскольку оба класса
посуды входят в систему гончарного производства, они
должны обнаруживать определенные взаимные соот-
105

ветствия, точки соприкосновения и иметь общие тен¬
денции развития, но, будучи связанными с различными
сферами культуры, не могут быть тождественны. В об¬
работку включены коллекции восьми поселений из
различных районов саргатской территории, представ¬
ленных примерно одинаково, хотя коллекции, естест¬
венно, не равнозначны по количеству материала. Са¬
мые большие по объему выборки дали городище Ин-
берень IV, Узловское поселение, селища Речкино II,
Дуванское II.
Так же, как погребальные, поселенческие сосуды
делятся на две группы: А — с шейками, Б — без шеек.
Основными классификационными единицами в работе
с фрагментарной посудой стали подвиды, которые оп¬
ределялись профилировкой шейки (табл. 6) 9—шейка
отогнута, 10 — шейка прямая, 11—шейка наклонена
внутрь. Профиль шейки-плеча может быть как плав¬
ным, так и довольно резким. Впрочем, поселенческие
сосуды в подавляющем большинстве отличаются плав¬
ным контуром верхце# части, что может быть следст¬
вием изготовлецй^Усосуда по частям, когда плечико и
шейку формуют п<$сле тулова. Исходя из указанного
деления, все коллекции были описаны возможными
признаками формы, размеров, орнамента. Для получе¬
ния параметрических показателей замерялись высота
шейки hi и диаметр по венчику di, вычислялись их
статистические характеристики, использовавшиеся при
сравнении коллекций между собой и при сопоставле¬
нии с керамикой из погребений. Кроме того, рассчиты¬
валось отношение высоты шейки к ее диаметру, значе¬
ние которого, как оказалось, расходится с соответству¬
ющим показателем у погребальной посуды. Все осталь¬
ные признаки: форма венчика, техника орнамента —
качественные. Вычислялась их относительная частота
по каждому памятнику. Результаты обработки заноси¬
ли в таблицы.
Поселенческая керамика на первый взгляд весьма
однородна, особенно по орнаменту, форме и внешнему
виду. Вся она лепная, сравнительно грубая, преиму¬
щественно серого с оттенками цвета, с примесями ша¬
мота, песка и органики. Средняя толщина стенок —
0,7—0,9 см. У дна, в месте перехода к шейке и в ее
средней части толщина стенок многих сосудов увели¬
чивается— результат формовки ленточным налепом.
106

При сравнении поселенческой керамики различных
районов чувствуется разница в исходном сырье, обу¬
словленная местными особенностями глины. Керамика
иртышских и ишимских поселений в целом более рых¬
лая, с относительно небольшой примесью песка. По¬
скольку глина жирная, в нее добавлялось много шамо¬
та, иногда очень крупного. Керамика Притоболья сде¬
лана преимущественно из запесоченных глин, отчего
черепок имеет особую плотность и шероховатую поверх¬
ность. Кроме шамота, в формовочной массе содержит¬
ся органика, возможно, навоз. Попадаются" черепки с
примесью жженой кости, золы, талька или слюды. По¬
следние характерны для коллекций Притоболья.
Поселенческая посуда в подавляющем большинстве
круглодонная. Правда, на каждом памятнике встрече¬
ны фрагменты плоских днищ. Их особенно много на
Розановском городище. Очевидно, плоскодонность бо¬
лее свойственна поселенческой посуде, главным обра¬
зом иртышской, -нежели посуде из погребений. Приме¬
ры реконструкции горшков и крупные фрагменты по¬
зволяют считать, что на поселениях преобладали вер¬
тикально-эллиптические и шаровидные сосуды с вы¬
соким плечом. Узкогорлые горизонтально-эллиптичес¬
кие встречаются относительно редко. Превалируют со¬
суды с отогнутой шейкой (56%), несколько меньше
горшков с прямой шейкой, от 8 до 12% приходится на
долю чаш и горшков с шейкой, наклоненной внутрь.
Расчеты статистических параметров распределения
значений высоты и диаметра шейки у сосудов группы
А и диаметра шейки у сосудов группы Б с поселений и
из могильников показали принципиальное различие
между данцыми классами керамики по абсолютным
размерам. Средние значения размеров поселенческой
посуды в 1,5—2 раза выше таковых у погребальной. И
если показатели вариации высоты шейки в обоих клас¬
сах керамики примерно одинаковы, то этого нельзя
сказать о диаметре, который у поселенческой посуды
варьирует гораздо больше, чем у погребальной. Оба
класса керамики не идентичны с вероятностью 60%.
Таким образом, есть основания думать, что отличие
посуды из погребений от поселенческой отнюдь не слу¬
чайно. Сосуды попадали в погребения благодаря осо¬
бым обстоятельствам. Далеко не на всех сосудах из
погребений есть следы эксплуатации, многие, как в
107

Ипкульском, Лихачевском, Стрижевском могильниках,
сделаны наспех, отчего на этих сосудах хорошо видны
особенности формовки. Скорее всего, их делали спе¬
циально для погребенного или для обряда, не особенно
заботясь о функциональном качестве. Следы нагара на
некоторых погребальных сосудах свидетельствуют, ви¬
димо, об использовании их в обрядовых действиях,
связанных с подготовкой умершего к захоронению.
Справедливости ради следует отметить, что среди мас¬
сы погребальной керамики встречаются в относительно
небольшом количестве сосуды хорошего качества. Со¬
суды, аналогичные по форме погребальным, попадают¬
ся и на поселениях, не имея, однако, массового рас¬
пространения (от 1 до 15 экземпляров в коллекции). С
другой стороны, в могильниках редко находят большие
открытые сосуды, характерные для поселений. Ближе
к ним — погребальные сосуды первых двух типов. Пол¬
ностью идентичны чаши. Как уже отмечалось, в Ип¬
кульском могильнике раскопан курган поминального
назначения, в котором были сосредоточены только
большие сосуды (рис. 29), стоящие по кругу ра¬
диусом 4 м.
Правомерно поставить вопрос о том, прослеживает¬
ся ли разница между указанными классами посуды в
орнаментации? Ведь именно орнамент послужил в свое
время аргументом в пользу однокультурности могиль¬
ников и поселений. Действительно, керамика поселений
и могильников объединена общей системой орнамен¬
тации, в которой главную роль играют геометрические
мотивы, воплощенные в резных и ямочных узорах.
Едины также принципы построения орнамента, осно¬
ванные на простейших группах симметрии бордюров.
Анализ орнамента позволяет считать единым процесс
его развития в рамках культуры. Средняя степень ор¬
наментированное™ поселенческой и погребальной ке¬
рамики одинакова (70%). Но как и могильники, по¬
селения характеризуются конкретными проявлениями
этого признака. Самые высокие индексы орнаментиро¬
ванное™ имеют коллекции иртышских памятников. На¬
против, самыми низкими показателями отличаются по¬
селения Притоболья за исключением селища Дуван-
ское II (табл. 9). Ишимские серии керамики занимают
• этвм отношении промежуточное положение. Сосуды
украшали в верхней части, поэтому в коллекциях мно-
108

го неорнаментированных черепков. Регулярно, хотя и
в небольшом количестве, встречаются фрагменты стенок
и дна, украшенные беспорядочными наколами. К со¬
жалению, трудно установить действительное содержа¬
ние такой посуды на поселениях. Наколы на тулове и
дне, в том числе и на плоском, особенно характерны
для керамики Розановского городища, отмечены так¬
же на узловской, речкинской и чупинской посуде, встре¬
чены на отдельных фрагментах керамики селищ Ду-
ванское II, VI. Этот признак фиксируется и на посуде
из погребений, относящихся главным образом к III в.
до н. э — III в. н. э.
В степени орнаментированности зон проявляется
разница как между отдельными поселениями, так и
между интересующими нас классами посуды. Венчики
поселенческой керамики украшены в три раза, а шей¬
ка как самостоятельная зона — в два раза чаще, чем
эти же зоны погребальной керамики, для которой ха¬
рактерно украшение плеча. Приемы нанесения орна¬
мента сводятся к уже описанным пяти совокупностям.
Совместное употребление различных технических при¬
емов имело ограниченное распространение.
Путем расчета коэффициента различия по методу
наименьших квадратов проведено сравнение коллекций
по технике и элементам орнамента.
(
Ук,У
)
п ( У
£
КС "Ун )2
D
где i — номер
признака, k, 1 — номера коллекций, У к; У ц — час¬
тота встречаемости i-ro признака в коллекциях k, 1;
D , —дисперсия распределения i-ro признака. С по¬
мощью описанного коэффициента можно проводить
сравнение по большому количеству признаков. Однако
при этом сравниваемых памятников должно быть не
менее трех.
Результаты расчетов по саргатским поселениям све¬
дены в табл. 10. Коэффициенты различия по технике
нанесения орнамента у всех памяников относительно
близки, причем наиболее сходна керамика тоболо-
ишимских коллекций. Далекие расстояния от всех па¬
мятников дало Розановское городище, обнаружив лишь
109

некоторое сходство с раскопом I Узловского поселе¬
ния. С другой стороны, хронологически далекие, на
первый взгляд малопохожие памятники — Инберень IV
и Речкино II — близки по технике нанесения орнамен¬
та. Нетрудно заметить, что в коллекциях западных
памятников преобладает керамика с чисто резными
узорами. Керамика восточных поселений отличается
большей сочетаемостью резных, ямочных и накольча-
тых узоров. Кроме того, западные выборки керамики
характеризуются довольно стабильным содержанием
гребенчатого орнамента. Посуда селища Дуванское II
выделяется повышенной концентрацией защипов (рис.
30—33). Сравнение показало, что зависимость сте¬
пени использования различных видов техники нанесе¬
ния орнамента от территориального и хронологическо¬
го факторов проявляется неоднозначно. Линии разви¬
тия техники орнамента погребальной посуды различных
районов частично не совпадают. Если на Иртыше и
Ишиме увеличился удельный вес ямки и накола, то
на Тоболе возросло значение чисто резных узоров.
Трудно оценивать подобные явления применительно к
поселениям прежде всего из-за отсутствия твердых дат.
Но некоторые тенденции развития техники орнамента
уловить можно. Если ориентироваться на погребаль¬
ную керамику и считать, что линия развития техники ее
орнамента в какой-то мере повторяется на поселениях,
то становится ясной причина относительного сходства
коллекций городища Инберень IV как раннего восточ¬
ного памятника и селища Речкино II как позднего за¬
падного. Вместе с тем, розановская керамика, отлича¬
ющаяся от инберенской меньшим содержанием чисто
резных орнаментов и преобладанием ямочно-накольча-
то-резных узоров, стоит ближе к поздней серии погре¬
бальной керамики и довольно далека от поздних запад¬
ных^ поселенческих коллекций. Напрашивается предпо¬
ложение о том, что Розановское городище должно рас¬
полагаться во времени позже городища Инберень IV.
Уже отмечалось, что общий набор элементов узора
в системе орнаментации саргатской керамики стабилен.
Но каждый конкретный памятник характеризуется
различной степенью их постоянства. Традиционными
являются горизонтальные елочки, составляющие осно¬
ву всех орнаментальных композиций поселенческой по¬
суды независимо от территории. Косые насечки по пле-
110

чику чаще встречаются на западных памятниках, но их
мало на Розановском городище. Нарядные фестоны,
характерные для погребальной посуды, попадаются на
поселениях редко: их около 4%. Трилистники «птичий
след» более постоянны на поселениях, нежели в мо¬
гильниках, по-разному сгруппированные ямки, наобо¬
рот, являются особенностью последних. Керамика мо¬
гильников выглядит наряднее, что достигается не за
счет применения неизвестных на поселениях элемен¬
тов, а благодаря более сложным композициям. Коэф¬
фициенты различия коллекций по технике и составу
элементов орнамента относительно близки в абсолют¬
ных значениях. При этом по последнему признаку до¬
вольно сильно отличаются от других памятников комп¬
лексы городища Инберень IV и селища Дуванское II.
Наиболее близка инберенской керамика раскопа II
Узловского поселения, а также розановская, но она, в
свою очередь, еще ближе к сериям поздних памятни¬
ков. В данном случае мы видим иную картину, нежели
ту, что наблюдалась при анализе керамики по технике
орнамента. Здесь гораздо больше чувствуется влияние
хронологического фактора: одновременные памятники
ближе друг к другу в рамках культуры. Розановская
керамика занимает как бы промежуточное положение
между инберенской и узловской (раскоп I), с одной
стороны, и всеми остальными коллекциями — с другой,
будучи связана с ними довольно близко по элементам
орнамента.
Принимая во внимание результаты, полученные в
ходе анализа керамики по технике и элементам орна¬
мента, исходя из дат городища Инберень IV и селища
Речкино II, а также учитывая локальные особенности,
можно еще раз оценить относительную хронологию
изучаемых поселений. Следует заметить, что прямого
соответствия связей между памятниками по описан¬
ным признакам трудно ожидать, но направление и
тенденции развития этих связей принципиально не
противоречат друг другу. Наиболее ранним из поселе¬
ний является городище Инберень IV (IV в. до н. э.),
затем — нижняя площадка поселения Узлово, раскоп
II (III—II вв. до н. э.). Наиболее поздними долж¬
ны быть селище Речкино II, датируемое I—II вв.
н. э., и связанные с ним остальные западные
памятники: Дуван IV, Андреевское озеро (южный
111

берег), Чупино, Узлово (раскоп I). Опираясь на
указанные соотношения, Розановское городище и сели¬
ще Дуванское II следует поместить между этими груп¬
пами, т. е. ближе к концу I тысячелетия до н. э. На¬
помним, что керамика Розановского городища раннего
железного века, выделенная В. Е. Стояновым в особый
тип, датирована им VI—IV вв. до н. э. на основании
типологического и, как предполагалось, генетического
сходства с керамикой поздней бронзы и речкинской.
Речкинская (саргатская) керамика считалась произ¬
водной от розановской в рамках одной культуры
[321, с. 238—253]. Действительно, частое использова¬
ние в розановском орнаменте различного рода ямок в
совокупности с резными елочками сближает ее с суз-
гунско-ирменской посудой. Тем более, что в западных
районах VI—IV вв. представлены памятниками с ке¬
рамикой, в орнаменте которой было много ямок. Эти
факты служат аргументом в пользу описанной гипоте¬
зы, если считать процесс развития орнаментальной тра¬
диции линейным, идущим от исчезновения ямки к гос¬
подству резных композиций, ограниченных узкими зо¬
нами шейки и плеча.
Соотношения, выявленные в ходе статистического
анализа саргатской керамики, показали, что ямки не
исчезают, а, напротив, укрепляются в орнаментальных
сюжетах почти всех районов, а также подтвердили
правомерность предположения В. Л. Могильникова о
синхронности розановской. керамики и сосудов Богда¬
новских курганов [206 с. 179]. Таким образом, Роза¬
новское городище датируется концом I тысячелетия до
н. э. Еще одно обстоятельство, которое косвенно ука¬
зывает на поздний возраст розановской керамики: в
раскопе 1977 г. на городище рядом с саргатским сосу¬
дом найден горшок иного облика, выделяющийся из
всей коллекции качеством и орнаментом (рис. 31 —11).
По принципам и приемам орнаментации — горизон¬
тальная зональность, выполненные мелким гребенча¬
тым штампом ряды уточек, волна, зигзаг, — этот со¬
суд напоминает керамику Саровского типа кулайской
культуры, датируемого I в. до н. э. — IV в. н. э. [361,
с. 164, рис. 2; 362, с. 106].
Речкинский тип керамики был выделен в свое вре¬
мя на достаточно поздних притобольских памятниках
с подавляющим преобладанием резных узоров. Более
112

грубая розановская керамика выглядела рядом с ним
действительно архаичной. Но, как показало исследо¬
вание, каждая из поселенческих коллекций обладает
своеобразием, вполне допустимым в пределах боль¬
шой общности и в условиях неоднозначности развития
культурных процессов. На Иртыше процесс изменения
орнаментации шел от преобладания резных узоров
простейших мотивов к активному включению в компо¬
зицию ямок и накола, на Тоболе значение резных эле¬
ментов со временем возрастало. С этой точки зрения
становится ясным различие розановской и речкинской
керамики. С другой стороны, на Тоболе стабильно со¬
хранялась традиция гребенчатой орнаментации, иду¬
щая с досаргатского времени. В конце раннего желез¬
ного века она даже несколько обособилась, как бы за¬
консервировалась в районе Нижней Туры, став при¬
знаком так называемого кашинского типа, выделенного
В. Д Викторовой [42]. Аналогичные кашинским сосу¬
ды были сосредоточены в одном из жилищ селища Ду¬
найское II (рис. 30—1—3). Не исключено, что кашин¬
ский тип является своеобразной модификацией сар-
гатской керамики в одном из ее поздних вариантов.
Итак, проследив развитие керамики во времени, а
также отметив ее территориальные особенности, мы
вправе поставить вопрос о том, каковы причины этих
явлений, что служит их основой? Но прежде чем попы¬
таться ответить на него, остановимся еще на одном
аспекте исследования саргатской керамики.
4. 3. КЕРАМИКА КАК СЕМИОТИЧЕСКОЕ ЯВЛЕНИЕ
Рассмотрение керамики как семиотического явле¬
ния — дело в археологии не совсем привычное. Как уже
отмечалось, исследрвателей всегда привлекала семан¬
тика орнамента на сосудах. При этом практически един¬
ственным источником интерпретации содержания узо¬
ров служит этнография, в которой немало и своих не¬
решенных вопросов, касающихся орнаментального твор¬
чества "различных народов. Среди исследователей нет
единства в вопросе о возможности реконструкции смы¬
сла орнамента. Одни, ссылаясь на существование у
многих народов названий узоров, их элементов, верят
в эту возможность, другие ее отрицают, считая, что раз¬
нообразие орнаментов дает богатую пищу для фанта-
113

зии, словом, оставляют за ними только декоративную
функцию. Изучение знаковых свойств древнего орнамен¬
та в отличие от формального анализа до сих пор явля¬
ется делом случайным по ряду субъективных и объек¬
тивных причин. Если при изучении раннеземледельчес¬
ких культур в семиотическом аспекте получены опре¬
деленные результаты, равно как и при выявлении кор¬
ней славянского язычества, в том числе с привлечением
семантики предметов быта, искусства, керамики, орна¬
мента [11 —13; 279; 280], то этого нельзя сказать по от¬
ношению к менее известным культурам. Так получает¬
ся, что когда керамику и ее орнаментацию рассматри¬
вают в формальном плане, их включают в материаль¬
ную культуру, когда же речь идет об интерпретации
мотивов, узоров, системы орнамента часто в отрыве от
самих сосудов, то это уже область духовной культуры.
Такое разделение (хотя оно в некотором роде условно)
есть результат перенесения на объект исследования
современных представлений. Считая культуру слож¬
ноорганизованной семиотической системой, состоящей
из целого ряда знаковых систем — текстов [174,
с. 3—20], можно испытать возможности такого подхо¬
да к «рядовой» культуре, не имеющей ни письменной
традиции, ни иконографического материала. Наиболее
удобным объектом нам представляется именно керами¬
ка с ее орнаментом.
Известно, что отличительными особенностями куль¬
туры древних обществ являются единство, слабая рас¬
члененность структуры, переплетение материальной и
духовной сфер и отражение этого переплетения в са¬
мых различных компонентах — текстах. Результаты ма¬
териальной деятельности не сводятся только к предме¬
там утилитарного назначения, в них воспроизводится
определенная система мировоззрения, модель мира.
Причем последняя оказывает значительное воздействие
на всю культуру [360, с. 8—19]. Любая вещь, любой
материальный предмет даже в современной культуре
могут рассказать о социальном статусе и уровне знаний
людей, которые их изготовили. Поскольку древние ве¬
щи, в том числе керамика, в подавляющем большин¬
стве анализируются односторонне, по существу путем
сравнения и описания их отдельных свойств, значитель¬
ная часть заложенной в вещах информации теряется,
вернее, она остается «неузнанной». Степень информа-
114

тивности артефактов «для нас» непосредственно вы¬
текает из понимания их семиотичности «для них», ко¬
торая, в свою очередь, есть необходимое условие ком¬
муникации, обеспечивающей возможность развития и
распространения по горизонтали и вертикали знаний,
традиций и опыта в рамках культуры. В ней, по сло¬
вам Ю. М. Лотмана, существует некий семиотический
универсум — семиссфера, в которой постоянно происхо¬
дят процессы функционирования различных знаков
[175, с. 5—23]. Семиозис включает знаковое средство,
десигнат и интерпретанту (в терминологии Ч. У. Мор-
риса), то есть знак, означаемое и значение [230,
с. 37—89].
Знаком может стать «всякий предмет, его свойство
или реальное явление, если они в процессе коммуника¬
ции действуют в пределах принятого языка. Предмет
как знак находится в сложных общественных отноше¬
ниях с людьми, которые его используют, с действи¬
тельностью, которую он отражает или с которой он
как-то по-иному связан, с другими знаками, с которы¬
ми он образует знаковую систему и в контексте которой
он лишь становится понятен» [365, с. 183—184]. Поня¬
тие «значение» многообразно и может относиться к
предмету, названием которого является знак, к свойст¬
ву предмета или мысли, к отношению между знаками,
между знаком и предметом, между знаком и де¬
ятельностью людей и т. д. [365. с. 232]. По виду
отношений между означаемым и означающим
выделяется несколько типов знаков: иконические,
индексальные и символические Действие икони-
ческого знака основано на фактическом подобии
означаемого и означающего; индекса — на реально су¬
ществующей смежности между ними, действие символа
определяется более сложной связью, «которая являет¬
ся правилом и не зависит от наличия или отсутствия
какого-либо сходства или физической смежности»
[373, с. 104]. Поле семиотики охватывает три компонен¬
та — синтактику, семантику и прагматику. Синтактика
изучает отношения между знаками, «морфологию» тек¬
ста, семантика исследует отношения между знаком и
тем, что он означает, прагматика вводит в область свя¬
зей между знаками и теми, кто ими пользуется.
Описанными понятиями; можно пользоваться при
анализе «безгласных» текстов, которыми являются ар-
115

хеологические источники. Д. С. Раевский, характеризуя
скифскую культуру, подчеркивал ее однородную семио-
тизацию, то есть выражение близких представлений,
единой модели мира различными знаковыми средства¬
ми. Именно эта ее особенность явилась основой семио¬
тического исследования скифских древностей и рекон¬
струкции базовых элементов скифской модели мира
[270, с. 25—26]. В дальнейшем мы будем исходить из
аналогичного понимания саргатской культуры хотя бы
потому, что археологический материал свидетельству¬
ет о глубокой взаимосвязи различных видов деятель¬
ности ее создателей и практически не содержит фактов,
которые указывали бы на глубокую специализацию в
пределах ее структуры.
Возвращаясь к предмету нашего исследования, от¬
метим, что уровень развития гончарства племен сар¬
гатской культуры ограничивался домашним производ¬
ством. В нем, судя по всему, не было разделения опе¬
раций. Гончарство, будучи важной хозяйственной от¬
раслью, с одной стороны, и особым видом народного
творчества — с другой, должно было обладать некоей
функцией, которая связывала бы эти стороны деятель¬
ности общества. Такая функция могла проявляться в
семиотичности, свойственной древйим культурам во¬
обще и народному искусству в частности. Его основные
черты: коллективизм, синкретизм, каноничность, слит¬
ность утилитарного и эстетического, образного и тех¬
нического мышления. Народное творчество было орга¬
нической частью традиционнной культуры и существова¬
ло благодаря бытованию в ней целостной, относитель¬
но небольшой, понятной всем информации [11, с. 6—8,
172]. Среди создаваемых культурой «текстов» находят
свое место, как мы уже говорили, и материальные пред¬
меты. При вхождении в определенную семиотическую
систему (ритуал, обычай, обряд) они осознаются и слу¬
жат знаками, при выпадении иЗ нее и перемещении в
утилитарную область — вещамй. Знаковость и вещ¬
ность, по словам А. К. Байбурйна, понятия комплимен¬
тарные, не существующие друг без друга. Причем каж¬
дая культура характеризуется своим выражением зна¬
ковости и вещности [24, с. 216—217; 25, с. 13]. Не ис¬
ключено, что свидетельством этого служит различие
посуды из погреб “ саргатской,
так и в других
и экспери-
П6

ментально-трассологический методы позволяют при¬
знать, что сосуды из погребений отличаются не только
размерами, формой, хотя уже это является аргументом
в пользу неоднозначности их интерпретации, но и осо¬
бенностями изготовления, о чем мы уже говорили.
Хочется поделиться еще одним наблюдением, сде¬
ланным при знакомстве с коллекцией погребальных со¬
судов Стрижевского II могильника (раскопки Л. И. По¬
година 1987 г.). Все они, за редким исключением, вы¬
леплены так, что позволяют восстановить весь процесс
их конструирования: хорошо видны слабо затертые сты¬
ки между лентами, обработка поверхности минималь¬
ная, обжиг неровный. Словом, создается впечатление
намеренной небрежности в лепке при соблюдении пра¬
вил орнаментации. Косвенным свидетельством разно-,
функционального употребления известных видов посу¬
ды является применение в поминальных обрядах сар-
гатского населения широкогорлых открытых чаш иного,
нежели в погребениях, облика. Судя по данным фольк¬
лора, опубликованным в ряде статей в последнее время,
посуда действительно выполняла разные функции в
зависимости от контекста, в котором использовалась.
Важнейшими из них были хозяйственная, ритуальная,
эстетическая. В многочисленных загадках, посвященных
посуде, она отождествляется с антропо- и зооморфными
образами, причем упоминаются главным образом внеш¬
ний вид посуды, ее «действия», место хранения. В со¬
знании людей она обладала особыми магическими
свойствами, что и обусловило ее использование в об¬
рядах, в заговорной практике [288 с. 150].
Знаковая функция может быть задана предмету и
посредством орнамента, который в условиях синкретиз¬
ма и каноничности играл не только декоративную роль.
В соединении с вещью, в данном случае с сосудом, он
имел определенный семиотический статус. Тот или иной
узор не мыслился отдельно от предмета, причем пред¬
мета конкретного назначения. Орнамент, глубоко свя¬
занный с техникой исполнения, пластичностью и кра¬
сотой материала, предназначался в то же время для
визуальной интерпретации предмета, ситуации, собы¬
тия. Именно поэтому орнамент на саргатских погре¬
бальных сосудах, не нарушая порядка системы, в по¬
давляющем большинстве отличался от узора на сосу¬
дах чисто бытового назначения. Известны примеры из
117

этнографии, когда вещь приобретала окончательный
статус после ее украшения отдельным, известным и. по¬
нятным в данном коллективе узором. По свидетельству
К. Леви-Стросса, пластическое и графическое в древ¬
нем искусстве связаны функционально: ваза, коробка,
стена получали право на существование только после
нанесения на них орнамента [162, с. 234]. Австралийцы
Квинсленда, украшая оружие орнаментом, вкладывали
в него веру в его магическую силу [112 с. 279]. У веп¬
сов вышитые части одежды, как и сама вышивка, во
многом были связаны с ритуализованной стороной жиз¬
ни, являясь также определенными символами половоз¬
растные различий [142, с. 40]. Видимо, отсутствие орна¬
мента на некоторых погребальных сосудах саргатской
культуры не следует считать проявлением нерадения
гончара или отсутствия у него художественного вкуса.
Возможно, для этого были иные причины.
В традиционных культурах существовали детально
разработанные правила пользования посудой. К при¬
меру, восточнороманский фольклор хранит следы таких
правил: нельзя смешивать посуду, предназначенную для
умывания и хранения воды, для приготовления пищи и
для еды, необходимо владеть приемами пользования
посудой (нельзя облизывать ложку, нельзя держать ми¬
ску на коленях — будут болеть ноги, обеднеешь, нельзя
смотреть в горшок, чтобы узнать, не осталось ли там
чего и т. п.) [288, с. 175]. Если учесть, что с подобными
«запретами» приходится сталкиваться и по сей день (к
примеру, в сибирских деревнях: нельзя поить человека,
держа кружку с противоположной от него стороны,
тесто нужно творить только в ладке и т. п.), то не сто¬
ит отрицать их бытование и в древних культурах тем
более, что мы ничего не знаем о посуде из других ма¬
териалов: дерева, бересты, кожи. Намеком на сущест¬
вование берестяной посуды у населения саргатской куль¬
туры служит находка «туеска» в погребении 3 кургана
10 Нечунаевского могильника (раскопки автора 1982 г.).
Особое место занимали бронзовые котлы, глиняные
плоские блюда. Примеры западносибирской этнографии
также свидетельствуют о том, что различные виды по¬
суды жестко распределялись в соответствии с традици¬
ей их использования. Н. В. Лукина пишет об обычае
пбдавать вареное мясо на плоских блюдах, который, по
ее мнению, был заимствован хантами у кочевников-ско-
U8

товодов, сырое мясо или рыбу ханты хранили в бере¬
стяных сосудах. В былинах южных хантов название
глиняной посуды совпадает с названием деревянных
блюд [177, с. 249—250]. Логично предположить, что сар-
гатские глиняные блюда могут быть генетически свя¬
заны с угорскими деревянными.
Трудности в определении функций различных видов
керамики тормозят исследование знаковых свойств, ин¬
формативности как самих сосудов, так и орнамента.
Может быть, в этом помогло бы изучение процесса гон¬
чарного производства. Технология в условиях домаш¬
него производства и синкретизма культуры долго соче¬
тала в себе элементы рационального, эстетического, ре¬
лигиозного творчества, нередко сопровождаясь обряда¬
ми, ритуалами, заклинаниями и т. д. [360, с. 11]. Еще не
так давно изготовление глиняной посуды в некоторых
районах Средней Азии осуществлялось группой жен¬
щин в строго определенное время. При этом формовке
и тем более обжигу сосудов сопутствовали специальные,
близкие к обрядовым действия [252; 254, с. 38]. У древ¬
них ариев создание посуды было связано со сложны¬
ми идеологическими представлениями [150, с. 177]. Не
случайны многочисленные упоминания о гончаре в
различных фольклорных текстах. Составной частью
гончарного производства в народном представлении яв¬
ляется ведовство. До недавнего времени существовали
воззрения на гончара как на демиурга, который лепит
горшки подобно богу, творящему человека из глины
[332, с. 43—44]. Гончарство было тесно связано с ме¬
таллургией. Анализируя историю славянских и балкан¬
ских металлов, В. В. Иванов пришел к выводу о дли¬
тельной нераздельности металлургии и других видов
производства, которые приобрели характер ремесла по¬
зднее: гончарного, ювелирного, стеклодувного и т. д. В
Африке, к примеру, уже после отделения гончарного де¬
ла от кузнечного в сознании людей между ними сохра¬
нялась связь [103, с. 19—20]. У южных славян сущест¬
вовали представления о гончарах как жрецах, распо¬
рядителях адского пламени [329, с. 115—116; 332, с. 43].
Сравнение производства посуды с обрядом существует
в этнографических материалах по народной гончарной
технике, собранных в 20-е годы в Тверской губернии
[273, с. -38]. Судя по отсутствию какой-либо специализа¬
ции в гончарстве и металлургии саргатского населения,
119

можно допустить, что они составляли неотъемлемую
часть всего хозяйственного комплекса и занимали оп¬
ределенное место в системе мировоззрения. Не исклю¬
чено, что орнаментальное творчество в древнем гончар¬
стве стимулировалось плетением, ткачеством, которыми
занимались женщины*. Так, распространенные повсюду,
в том числе и на саргатских сосудах, горизонтальные
елочки удивительно ассоциируются с простейшими ви¬
дами плетеных тесемок, веревок и т. д. [259]. Это обсто¬
ятельство, кстати, может служить объяснением боль¬
шой близости орнаментальных мотивов на саргатских
пряслицах и сосудах.
Итак, попытаемся рассмотреть орнамент как знако¬
вую систему, одну из многих, свойственных изучаемой
культуре. Далеко не всегда мы в силах определить, ка¬
кая конкретно информация содержится в орнаменте, но
найти степень ее присутствия, наметить ее структуру,
установить соотношение декоративного и информатив¬
ного и выйти в конечном счете на закономерности ее вы¬
ражения— задача необходимая и возможная [121].
Попробуем оценить синтактику саргатского орна¬
мента, не упуская из вида его семантику и частично,
насколько возможно, прагматику. Напомним, что в гон¬
чарном деле саргатских племен существовало несколь¬
ко моделей-стереотипов, формирование которых было
результатом наследования традиций предшествующего
времени и преобразования их в ходе сложения саргат¬
ского этноса. Основные итоги формальной характерис¬
тики орнамента изложены в предыдущем разделе, по¬
этому мы не будем на тних останавливаться. Более по¬
дробно рассмотрим лишь отдельные мотивы и узоры,
заслуживающие, на наш взгляд, пристального внима¬
ния. На ряде погребальных сосудов и на трех фрагмен¬
тах с поселений имеются антропоморфные изображе¬
ния, включенные либо в композиции с треугольниками,
либо нанесенные самостоятельно крайне схематично на
поверхность сосуда. Есть горшки с изображениями
птиц. На фрагменте керамики с селища Дуванское II
* Так называемые посиделки в русских, украинских деревнях
представляли не что иное, как совместное прядение, вышивание,
ткачество с музыкальным сопровождением (по классификации
П. Д. Богатырева — активно-коллективные и пассивно-коллектив¬
ные этнографические факты [31, с. 384]).
120

обнаружен знак, напоминающий контур жилища или
какой-либо другой постройки. Вся поверхность одного
сосуда из могильника Калачевка I покрыта орнаментом
нерегулярного строения (рис. 34). Подобные орнамен¬
ты — не редкость для керамики саргатской культуры,
наряду с каноническими узорами встречаются такие, в
которых ритм не улавливается. Если предположить, что
отмеченные выше антропоморфные изображения ука¬
зывают на принадлежность сосуда*, выполняя роль тамги
(в большей мере это может относиться к одиночным
фигуркам), то функция иконического знака у них до¬
полняется индексальной. Самые близкие саргатским
изображения людей попадаются в памятниках срубной,
карасукской, тагарской культур, встречаются на пред¬
метах декоративно-прикладного искусства и на шаман¬
ских бубнах некоторых народов Сибири [39; 48, с. 129;
104; 105; 155, табл. 3—VII, 6—XXI; 281, с. 186—202;
324, с. 216—218], используются как тамги [290, табл. 45].
Символические знаки наиболее сложны, они основа¬
ны на условленной смежности означаемого и означаю¬
щего, при этом внешнее сходство особой роли не игра¬
ет. Иконические и индексальные знаки могут стать сим¬
волическими в зависимости от ситуации и отношения
их к изображаемому. В данном контексте допустимо
интерпретировать композиции с антропоморфными зна¬
ками на сосудах из Саргатского могильника и с Узлов-
ского поселения. Изображенные на них хвостатые или
фаллические фигурки, различающиеся положением
рук, ног и лица, нанесены в сочетании с треугольными
фестонами (рис. 34—1, 3). Рисунок на сосуде из сар¬
гатского могильника дополнен знаками животных (со¬
бак, рыб), гор, а также отдельными точечными нако-
лами по тулову. В «руке» у обнаруженного на узлов-
ском сосуде антропоморфного существа имелось нечто
вроде шаманской колотушки. В. П. Левашова первая
интерпретировала сосуды Саргатского могильника и
связала их с культом, считая, что на одном из них изо¬
бражены антропоморфные духи и стихии: земли, воды,
животного мира, неба [160, с. 87—88]. Вероятность сим¬
волически описанных композиций повышается, если до¬
пустить их связь с шаманскими представлениями, не¬
пременным сюжетом которых является путешествие в
ту или иную сакральную область: страну предков,
верхний или нижний миры — часто в сопровождении
121

антропо- и зооморфных духов [105, с. 241]. М. Ф. Коса¬
рев считает, что семантика погребального сосуда непос¬
редственно связана со значением шаманского бубна, при¬
чем использование сосуда для препровождения умерше¬
го в другую обитель могло практиковаться в обрядо¬
вой области в дошаманский период [141, с. 209—210].
Было бы заманчиво, приняв данное положение, допус¬
тить, что описанные выше сосуды с нарисованной на
них «картиной мира» могли быть прообразом известных
позднее шаманских бубнов. Тогда следовало бы при¬
знать, что какие-то шаманские представления относят¬
ся к раннему железному веку, а поскольку сюжетные
композиции характерны только для саргатской культу¬
ры и неизвестны в других культурах Зауралья и За¬
падной Сибири этого периода, то не исключено, что
саргатские племена внесли определенный вклад в фор¬
мирование шаманства.
При выделении семантически значимой единицы
орнамента нужно учитывать элементы, сохраняющиеся
длительное время [И, с. 7—8]. Такими элементами в
саргатском орнаменте являются треугольники-фестоны.
Простые (из одной-двух линий), сложные (в накольча-
том или ямочном обрамлении) треугольники, примыкая
к шейке, редко спускаясь ниже линии наибольшего ди¬
аметра тулова, как правило, были сгруппированы в ви¬
де многолучевой звездочки на плечиках сосуда. Этот
узор приобрел почти стандартный облик на всей тер¬
ритории культуры. Экспериментально-трассологические
исследования техники нанесения орнамента показали,
что треугольники наносились на выпуклое плечо свер¬
ху, а не сбоку, как многие другие элементы. Этим до¬
стигалась правильность рисунка. В таком ракурсе узор
вызывает ассоциацию с изображениями крыш жилищ,
распространенных у некоторых народов Сибири [108,
табл. VIII, X, XII—5]. Кроме того, воспринимаемые та¬
ким образом треугольники очень похожи на крыши до¬
мов Боярской писанины [85, табл. VI—2, X]. С другой
стороны, заслуживают внимания в качестве возможного
аналога разделительные и окаймляющие полосы из
треугольников, обрамленных точками, на шаманских
бубнах, исследованных С. В. Ивановым. В соответст¬
вии с толкованиями шаманов эти полосы изображали
«средний мир» — землю, горы, иногда он'и имели на¬
звания «небесный пояс^, «небесный мост». Так или
122

иначе, связь с космогонией осознавалась четко [105,
с. 186, рис. И].
Звездочка из треугольников могла быть астральным
символом, если учесть, что следы обрядов, указываю¬
щие на почитание огня, хорошо представлены в саргат-
ских курганах. Именно такое значение приписывается
подобным изображениям на сосудах, которые встреча¬
ются в других скотоводческих культурах [16, рис. 1—7,
8; 17, с. 152, рис. 1—3]. Звездочка близка некоторым
орнаментам Месопотамии [109, рис. 41aJ. Известна она
у племен катакомбной, срубной, карасукской, ирмен-
ской, амирабадской культур, встречается на заураль¬
ской керамике лесостепной бронзы [81, рис. 66—3;
ПО, рис. 8—10; 180, рис. 1; 186, рис. 3—7; 190, рис. 4,5;
197, рис. 1—5; 262, рис. 3—7; 263, рис. 11—3, 31—8;
291, рис. 4—2; 310, рис. 5ж; 333, рис.. 1 — 1, 5—3, 7]. Со¬
лярные сюжеты, как известно, были распространены у
населения степной полосы в скифо-сарматское время.
Выполняя функцию солярного знака, звездочка могла
играть и магическую роль, охраняя содержимое сосуда.
Треугольники-шевроны, часто встречающиеся на китай¬
ской керамике, исследователи совершенно определенно
связывают с космогонической символикой [115, рис. 2
с. 190—193]. Абсолютно идентичный саргатским сосуд
с орнаментом из треугольных фестонов, сгруппирован¬
ных в виде звездочки вокруг горла, обрамленных ям¬
ками, найден на территории Германии в поселении
III—V вв. до н. э. [375, рис. 6].
Как упоминалось, звездочку из нескольких тре¬
угольников наносили не только на сосуды, но и на
пряслица (рис. 21 —12). Подобные розетки, как соляр¬
ные символы, были непременным элементом орнамен¬
тики прялок. Как пишет Б. А. Рыбаков, «обилие мифо¬
логических и фольклорных материалов о прялках и о
прядении свидетельствует, что с глубокой древности че¬
ловечество связывало с прялкой и нитью представление
о долгой, как нить, протяженности жизни» [280, рис. на
с. 247, с. 242—243]. Поиски следов этого узора в этно¬
графическом материале привели к выводу о том, что
ему наиболее близки распространенные в обско-угор¬
ском орнаменте звездчатые розетки, которыми украша¬
ли крышки берестяных сосудов, костяные и деревянные
изделия [106, рис. 22; 28—1, 4; 84—2, 8].
Разумеется, приведенные варианты интерпретации
123

описанного узора не более чем предположения, но
связь его с погребальной, ритуальной посудой, удиви¬
тельное постоянство не оставляют сомнений в его сим¬
воличности и принадлежности к области определенных,
скорее всего, космогонических представлений. Узор
мог асемантизироваться, но полностью его значение не
забывалось, даже если он редуцировался наполовину.
Рисунок наносился почти безошибочно, в один прием и
не добавлялся, если случалось отклонение от заданной
симметрии. Ни на одном сосуде не обнаружено следов
исправления схемы. Оттого, видимо, саргатские орна¬
менты небрежны и далеки от эстетического совершенст¬
ва. Изображения птиц на сосудах, а судя по материа¬
лам обско-угорской этнографии, некоторые птицы ас¬
социировались с представлениями о душе, жизненной
силе человека [152, с. 116—156], служат дополнитель¬
ным аргументам в пользу символичности саргатского
орнамента (рис. 34—2).
Признание общего факта значимости, информатив¬
ности орнамента в системе саргатского общества вызы¬
вает вопросы: каковы принципы организации этой ин¬
формации? какова степень неопределенности, в услови¬
ях которой создавался орнамент? можно ли сопоставить
его с ^другими знаковыми системами? Для ответа на
них проведено исследование погребальных сосудов, свя¬
занных с обрядовой областью, и следовательно, более
информативных. Ограничение, наложенное на условие
задачи, заключалось в невозможности конкретной, од¬
нозначной трактовки смысла орнаментальных схем.
Исходные посылки. Составляется «алфавит» из 24
простейших знаков, соответствующих элементам орна¬
мента на керамике. Знаки, группируясь, образуют соче¬
тания, так называемые «слоги», которые могут быть
обозначены символами (рис. 35). Единица наблюде¬
ния — сосуд, поверхность которого делится на четыре
семантически значимые позиции: шейка, переход к пле¬
чу, плечо, нижняя часть тулова. Венчик, вернее, его
внутренний срез не берется в расчет из-за подавляюще¬
го однообразия его орнаментации. Орнамент может рас¬
сматриваться как своего рода «текст» с заданными от¬
ношениями [121, с. 146]. Единицы «текста»—упорядочен¬
ные наборы «букв» или «слогов», которые повторяются в
силу законов симметрии, ритма, связанных с поверхно¬
стью сосуда. Мы отдаем себе отчет в том, что описан-
124

ная схема далеко не совершенна, она представляет со¬
бой лишь попытку подойти к орнаменту несколько ина¬
че, чем мы привыкли. Изображения людей, животных,
лтиц в «алфавит» не включаются; по причине их немно¬
гочисленности и явной изобразительности. Знак —
(пробел) свидетельствует об отсутствии орнамента в
позиции.
Среднее число знаков, приходящееся на саргатский
сосуд, заключено в пределах от 2,6 до 1,6 с вероятно¬
стью 0,95 (дисперсия 3,3). Схема может быть редуци¬
рована до одного элемента. Полное изображение обра¬
зуют знаки в четырех позициях, каждой из которых со¬
ответствует свое множество «слогов» или «букв». Часть
знаков входит в пересечение множеств, то есть встреча¬
ется в нескольких позициях сразу. Наибольшая нагруз¬
ка приходится на плечико (среднее число знаков
1,3 ± 0,7), наименьшая — на нижнюю часть тулова
(среднее число знаков 0,06±0,02). Знаки первой пози¬
ции обязательно организованы в ряд, бордюр, знаки
второй позиции пересекают ось симметрии изображе¬
ния в последующей.
Представим себе ряд ситуаций, в которых может
находиться гончар. Используем при этом понятие эн¬
тропии как меры неопределенности процессов, связан¬
ных с передачей и хранением каких-либо сообще^й. В
принципе выбор любого элемента орнамента случаен и
имеет равновероятные исходы. В нашем случае их 22*
За меру неопределенности опыта, имеющего п равнове¬
роятных исходов, принимается Н. Чаще используется
логарифм по основанию 2 или двоичная единица —
бит. Энтропия опыта с п возможными исходами зада-
к
ется формулой Н0 = — £ Рп 1°В'2 где Рп ве~
п =1
роятность каждого знака [372, с. 45—46, 58].
1/Предположим, что гончару известны все элементы
орнамента и ему безразлична очередность их употреб¬
ления. Он выбирает узор случайно. Тогда энтропия или
информация, приходящаяся на один знак, равна 4,4
бита. Н0= — log2 22.
* Для удобства при рассмотрении распределения знаков они
учитывались вместе со «слогами» (табл. 1. См. Приложение I).
125

2. Допустим, что гончару известна частота каждого
знака, то есть он знает все возможности их выбора. Не¬
равномерность появления отдельных знаков приводит к
уменьшению информации, содержащейся в каждом из
них. Энтропия уменьшается: Hi = 3,6 бита. Появляется
избыточность информации Rj = 0,18.
Hi = — PilogPi — P2logP2 — ... — рк log рк =
22
= — 2 рк 1°6 рк где рк —частота,
к = 1
Ri = 1 — 0 -. Следовательно, в знаковой системе сущест-
Но
вуют правила, которые определяют выбор последующего
знака в 18% случаев.
3. "Предположим, что гончар знает частоту и соче¬
таемости знаков с определенными позициями, а также
последоЦтельность двух знаков или «слогов». У него
появляется информация одного опыта относительно
другого. Эрго уменьшает степень неопределенности, что
количественно выражается условной энтропией
Н2 = На Ю опыта а2, состоящего в определении од-
ного знака при условии знания предшествующего (о^).
Итак, средняя условная энтропия, уменьшающаяся до
Н2 = 3,4 бита, повышает избыточность R2 ориентировоч¬
но до 0,21. В случае, если гончару известна сочетае¬
мость и последовательность трех знаков, мера неопре¬
деленности еще больше снижается (примерно до 3,1
бита), а избыточность повышается до 0,33.
Высокая избыточность характерна для условий хо¬
рошего распознавания информации. Гончар мог нанес¬
ти не всю схему, а только ее часть (либо одни тре¬
угольники, либо зигзаг), но смысл был понятен. Такое
свойство присуще большинству знаковых систем того
или иного этноса, умеющего отличать «свое» от «чу¬
жого». Именно в смысловой стороне орнаментов, в их
специфической сочетаемости и заключается этничность
керамики как археологического источника. Продолжив
анализ, можно выйти на закономерности построения
орнаментальных композиций. К примеру, если в узор
вводился треугольник, то вероятность его сочетания с
ямками равнялась 0,66. Наоборот, акцент на ямки сни¬
жал вероятность фестона более чем наполовину. Ж*-
126

сткая зависимость связывает прямую линию во второй
позиции и фестон в третьей. Вероятность треугольника
при условии прямой равна 0,93. Обратная связь — 0,67.
Встречаемость фестона при условии елочки, как прави¬
ло, мала—0,08. Поиск таких закономерностей, в част¬
ности, путем расчета условной вероятности, может при¬
вести к выявлению структуры любой орнаментальной
схемы и ее знаковых функций. Сложнее ответить на
вопрос о происхождении тех или иных орнаментов, мо¬
тивов, знаков, тем более что они одикаковы на обшир¬
ной территории и в большом хронологическом диапазо¬
не. Здесь, видимо, нужен комплексный подход, актив¬
ное использование методов других наук на более сис¬
тематизированной информационной основе.

Глава 5
ХАРАКТЕРИСТИКА ДИНАМИКИ
ПОГРЕБАЛЬНОЙ ОБРЯДНОСТИ
И НЕКОТОРЫЕ МОМЕНТЫ РАЗВИТИЯ
ДОМОСТРОИТЕЛЬСТВА
Проблема культурно-исторической изменчивости
всегда находится в центре любого археологического ис¬
следования. Всестороннее изучение динамики развития
саргатской культуры возможно лишь на совершенной
методической основе. Поскольку количество источников
постоянно увеличивается и обычными методами их ох¬
ватить довольно трудно, не потеряв часть информации,
в первую очередь необходимо разработать точную сис¬
тему обработки материала, которая позволила бы по¬
строить динамическую модель культуры. Это одна из
целей будущих исследований. Мы же, исходя из задач,
обусловленных состоянием исходных данных, наметим
некоторые моменты развития культуры, позволяющие
увидеть его общее направление. Так как изменение
комплекса материальной культуры — вещевого мате¬
риала и керамики — рассматривалось в предыдущих
главах, здесь мы коснемся погребальной обрядности и,
насколько возможно, домостроительства. Интересным и
крайне важным представляется вопрос о том, отлича¬
ются ли выделенные хронологические группы, и если
да, то чем?
Среди комплексов первой хронологической группы
преобладают одномогильные, малые курганы (82%),
больше половины которых ограждены рвами, как пра¬
вило, с одним входом чаще под южной полой насыпи.
Прослеживается один из характерных признаков сар¬
гатской обрядности — глиняные или песчаные пло¬
щадки над центральными могилами (28±8%), иногда
со следами огня. Ведущий тип могил представлен су¬
жающимися ко дну ямами (40±8,6%). Ям с отвесны-
ми стенками и заплечиками меньше (28 и 10% соот¬
ветственно). В. А. Могильников в курганах Богданово 111
обнаружил узкие канавки на дне некоторых могильных
ям и связал их с проникновением сакских племен в
128

Прииртышье [222, с. 101]. Ориентировка погребенных в
подавляющем большинстве северная (53±8,8%) и се¬
веро-западная (31,5±8,2%). В центре или под полами
многих курганов (40%)—следы огня. В засыпи ям
встречаются угли (25±7,6%). На стенках могилы в
кургане 7 у с. Коконовка обнаружен слой красноватой,
как бы обожженной глины [205]. Однако преобладаю¬
щее число могил не содержит следов огня (75±7,6%).
В большинстве ранних погребений сосуды отсутствуют
(59 ±3,6). К первой же хронологической ^группе отно¬
сятся курганы с погребальными сооружениями в виде
многослойных перекрытий, занимающих значительную
часть насыпи (Богданово III, Татарка, Кенес). По дан¬
ным разведок больших курганов известно немало, осо¬
бенно по берегам Иртыша и в Северном Казахстане.
Как уже отмечалось, время их распространения' при¬
ходится на VI—III вв. до н. э., причем ранние, по мне¬
нию Г Б. Здановича, И. В. Иванова, М. К. Хабдули-
ной, отличаются значительной монументальностью по
сравнению с поздними [97, с. 41].
Материалы поселений, одновременных погребениям
первой группы, свидетельствуют о существовании в
V — начале III вв. до н. э. как неукрепленных поселе¬
ний, так и городищ. Замкнутая система оборонитель¬
ных сооружений городища Инберень IV с их небольши¬
ми размерами, низкая топографическая приуроченность
и круговая планировка жилой площадки при условии
нехарактерности для Тоболо-Иртышского междуречья
такого типа городищ указывают на их особое положе¬
ние в системе местообитания с^ргатского населения.
Другое аналогичное городище — Кушайлы почти не ис¬
следовано. Известно, что городища раннего железного
века с замкнутыми линиями обороны были широко
распространены в лесостепном Зауралье, с одной сто¬
роны, и к северо-востоку от Иртыша — с другой [320,
с. 280]. Традиция ли это, идущая от более раннего вре¬
мени, результат внешнего воздействия или же проявле¬
ние конвергентного развития? Этот вопрос пока остает¬
ся открытым. Жилища городища Инберень IV и Коко-
новского поселения представляют основные, характер¬
ные для саргатской культуры типы: наземные неопре¬
деленного плана и углубленные прямоугольной формы
с короткими выступами входов. В том и другом случа¬
ях предполагается существование каркасной конструк-
5 Заказ № 00165
129

ции, основу которой составляют вертикальные столбы.
Уже в этот период были известны двухкамерные по¬
стройки, сочетающие жилые и хозяйственные функции.
Вторая хронологическая группа характеризуется
ростом частоты средних насыпей на Иртыше (44±12%)
при почти полном преобладании малых в Приишимье
(85±9%). Встречаемость огражденных насыпей не¬
сколько понижается (45±6,9%) в рамках культуры.
Напротив, на Иртыше число курганов со рвами замет¬
но увеличивается (75± 10,8%). Среди рвов количест¬
венно выделяются замкнутые и прерывистые, есть двой¬
ные. Процент насыпей с площадками несколько умень¬
шается (27%) за счет отсутствия их в учитываемых
курганах Притоболья, которые в массе сильно распа¬
ханы. В курганах III—II вв. до н. э. Тютринского мо¬
гильника обнаружены шатровые перекрытия над цен¬
тральными могилами, отличающиеся, однако, меньши¬
ми, нежели ранее, размерами [194, с. 71]. В целом во
второй группе получают небольшой количественный пе¬
ревес многомогильные курганы, но больше пяти погре¬
бений в кур зне не встречается. Вследствие увеличения
числа могйя под насыпью они имеют круговое и груп¬
повое расположение в пределах кургана. Меняется со¬
отношение типов могильных ям. На Иртыше вдвое
уменьшается процент ям первого типа с наклонными
стенками при одновременном увеличении частоты могил
с отвесными и сохранении прежней доли ям с заплечи¬
ками. На Ишиме последний тип составляет чуть мень¬
ше половины учтенных могил (44,5%). В Северном Ка¬
захстане (Явленский могильник) зафиксированы под¬
бои [93, с. 405; 94]. Для притобольских памятников ха¬
рактерен высокий процент ям первого типа, не считая
неопределенных (39,5%) и ям с заплечиками (11,6%).
Есть могилы со столбовыми конструкциями. В ориенти¬
ровке умерших погребения второй группы также отли¬
чаются от ранних. На Иртыше наблюдается абсолют¬
ное уменьшение доли северных и северо-западных ориен¬
тировок при сохранении их прежнего взаимного соот¬
ношения. Встречаются южные и широтные направления,
частота которых колеблется от 3 до 8%. Ишим дает
относительно высокое содержание западных оринтиро-
вок (28%) в основном за счет Северного Казахстана
(могильник Явленка, Берлик). Притоболье выделяется
почти полным преобладанием северного и северо-запад-
130

ного направлений ориентировки умерших (по 32,5%).
В курганах второй группы заметно повышается встре¬
чаемость комплексов с остатками огня. Культ огня вы¬
ражается в обожженных площадках, перекрытиях, в
остатках недогоревшего костра в засыпи могил, в сле¬
дах огня на костях скелетов, в углистых слоях по дну
рва, в различного рода подсыпках углями, золой. Доля
«безогненных» погребений и курганов снижается при¬
мерно на 30%. Кроме того, во вторую группу входят
первые захоронения с меловой подсыпкой, обнаружен¬
ные на Иртыше и составляющие около 16%. При этом
часто вместе с мелом в могиле находятся угли. Погре¬
бения с сосудами составляют уже 56%. В Притоболье
вместе с сосудами, содержащими традиционную для
саргатской культуры примесь песка, в некоторых погре¬
бениях встречаются сосуды с примесью талька. Но по¬
следних все же меньше. В нашей выборке вторая груп¬
па почти не представлена поселениями, за исключением
нижней площадки Узловского, материал которой услов¬
но датируется III—II вв. до н. э. Поэтому можно лишь
отметить, что здесь существуют квадратные, четкого
плана жилища с длинными коридорами входов и стол¬
бовой конструкцией стен.
Третья, наиболее представительная группа характе¬
ризуется преобладанием средних по объему курганов,
которые в Иртышском районе составляют 90%. Малые
и средние характерны для Притоболья и Приишимья.
В целом по культуре возрастает процент огражденных
курганов (72%). Комплексы с площадками в насыпях
составляют 35,8% вместо 27% в предыдущей группе.
Наблюдается абсолютное и повсеместное увеличение
числа многомогильных курганов (80%). Появляется
большое количество захоронений в насыпях, в ямах не¬
определенного типа, которые особенно характерны для
восточных районов (на Иртыше — 55%). На Ишиме и
Тоболе преобладают могилы с отвесными стенками
(44 и 36%), которым немного уступают ямы с заплечи¬
ками (36 и 23% соответственно). Около 4% приходится
на долю могил с различными нишами. Ямы со столбо¬
выми конструкциями зафиксированы в Тютрииском и
Савиновском могильниках Среднего Притоболья [194,
с. 73—75]. Меняется соотношение основных направле¬
ний ориентировки. На Иртыше они становятся более
разнообразными, появляется относительно много ши-
5*
131

ротных, в частности, западных направлений. Эта тен¬
денция менее заметна в Приишимье и Притоболье, там
по-прежнему преобладают северные ориентировки при
небольшом увеличении числа широтных. Следы огня
в курганах третьей группы встречаются реже, чем в
курганах второй. Правда, это не подтверждается в ир¬
тышской серии. Здесь, наоборот, процент курганов без
следов огня снижается с 44 до 20%, и наблюдается тен¬
денция к возрастанию роли различных обрядов, свя¬
занных с использованием огня, следы которого фикси¬
руются в насыпи. С другой стороны, «безогненные» по¬
гребения в этой группе составляют уже 84%. Разнооб¬
разие применения огня в захоронении уменьшается,
угольные подсыпки, мел встречаются в основном на
Иртыше и на Тоболе. На Ишиме в учтенных погребе¬
ниях их нет. Количество захоронений с керамикой вдвое
превышает число могил без них. Если раньше с костя¬
ком встречалось в среднем 1—2 сосуда, то в этой груп¬
пе их чаще всего 2—3 и более. Как и в предыдущей
группе, в западных погребениях попадаются сосуды с
примесью талька в формовочной массе.
Поскольку подавляющее число исследованных посе¬
лений относится к третьей хронологической группе, все
сказанное о них в первой главе можно с уверенностью
отнести к характеристике этого периода. Не исключено,
что мысовые городища с поперечной системой обороны,
столь характерные для правобережья Иртыша, стано¬
вятся преобладающими в последние века I тысячелетия
до н. э. В это же время окончательно закрепляются
саргатские домостроительные традиции. Ведущим ти¬
пом становится многокамерная полифункциональная
полуземлянка. Но наряду с ней существует однокамер¬
ное наземное или углубленное жилище. При этом, ви¬
димо, становятся более разнообразными технические
приемы строительства.
Попробуем сравнить описанные группы, подсчитав
коэффициенты сходства по основным обрядовым при¬
знакам, частота которых по каждой группе и по каж¬
дому району, выраженная отношением числа комплек¬
сов с признаком к общему числу комплексов, приведена
в таблице 12. Распределим полученные результаты по
рангам. Наиболее высокий, пятый ранг соответствует
частоте, большей 0,50; четвертый — частоте от 0,31 до
0,50; третий — от 0,16 до 0,30; второй — от 0,06 до 0,15;
132

первый — от 0,01 до 0,05; 0 — признак отсутствует. Ко¬
эффициент сходства к выражается отношением
где р — число совпадений признака по рангу, q — число
признаков, по которым проводилось сравнение. Резуль¬
таты проанализируем. В целом по культуре общее сход¬
ство между всеми тремя группами—0,11. Наибольшее
сходство (к = 0,48) обнаруживают комплексы второй и
третьей групп, первая и вторая имеют меньшую связь
(к = 0,29), между первой и третьей* хронологическими
группами коэффициент сходства самый низкий (0,18).
Это еще раз доказывает промежуточное положение вто¬
рой группы по отношению к ранней и поздней.
Если, условно приняв раннюю группу погребений за
исходную, сравнить с ней все последующие в географи¬
ческом и хронологическом аспектах, то можно заметить,
что при увеличении удаленности снижается сходство.
Группа погребений V—IV — начала III вв. до1 н. э. стоит
несколько особняком, имея относительно невысокие ко¬
эффициенты сходства со всеми последующими группа¬
ми. Аналогичная картина наблюдается при анализе ве¬
щевого материала. Самую большую степень сходства
имеют комплексы второй группы Иртыша и Ишима,
Ишима и Тобола (к = 0,44 и 0,52 соответственно). По¬
следнее же значение коэффициента выражает сходство
между второй и третьей группами Ишима. В рамках
культуры в период III—II вв. до н. э. все районы были
наиболее близки между собой по обрядовым признакам,
имея наиболее высокие коэффициенты сходства
(0,40—0,52). В более позднее время эта близость умень¬
шилась. Следует отметить, что сравнение, основанное
на указанных коэффициентах сходства, является до¬
вольно грубым. Однако похожие результаты были по¬
лучены путем расчета на ЭВМ коэффициентов линейной
корреляции по тем же признакам между хронологичес¬
кими группами й районами. Иртыш: между первой и
второй группами коэффициент корреляции (гЬ2) равен
0,51, между второй и третьей (г2,3) —0,72, между пер¬
вой и третьей (п,з)—0,44. Ишим: коэффициент корре¬
ляции между второй и третьей группами (г2,з)—0,70.
Тобол: коэффициент корреляции между второй и третьей
группами (г2,з)—0,16. Иртыш-Ишим: сходство между
вторыми группами (г2,2) —0,59, между третьими (г3,3) —
133

0,60, между второй и третьей (гг,з) —0,59. Ишим-Тобол:
сходство между вторыми группами (Г2,2)—0,80, между
третьими (гз,з)—0,76, между второй и третьей (г2,з) —
0,60. Иртыш-Тобол: сходство между вторыми группами
(гг,2) —0,76, между третьими (г3,3)—0,83, между пер¬
вой и второй (гг,1) —0,50.
Нетрудно заметить, что многие признаки саргатской
погребальной обрядности фиксируются уже в ранней
хронологической группе. Именно ранние саргатские по¬
гребения наиболее близки западным, гороховским, что и
послужило поводом для признания гороховской культу¬
ры вариантом саргатской [256, с. 14]. Однако эта гипо¬
теза нуждается в серьезном обосновании, пока же она
еще раз поставила вопрос о путях формирования и раз¬
вития культур раннего железного века в Тоболо-Иртыш-
ском междуречье.
Признаки ранней хронологической группы в зависи¬
мости от времени и места дополняются другими, что, в
конечном счете, приводит к отмеченным > выше хроноло¬
гическим различиям. Во второй группе погребений на¬
ряду с сохранением традиционных северных ориентиро¬
вок появляются широтные и южные, чаще используются
огонь и различные подсыпки, в том числе меловые, зна¬
чительно увеличивается число могил с заплечиками. В
ряде иртышских и ишимских комплексов этой группы
встречаются остатки жертвоприношений в виде черепов
и захоронений собаки (Красноярка, курган 3, Окуне-
во II, курган 10), лошади, барана (Берлик, курган 1,
Явленка, курган 4). Это явление не получило дальней¬
шего развития, но сохранилось и проявилось в поздних
могильниках (Калачевка II, Дуванский могильник,
курган 3).
Видимо, в III в. до н. э. уменьшилась роль курганов
с многослойными шатровыми конструкциями, за исклю¬
чением Притоболья, где они сохранились, но стали мень¬
ше, шатры приблизились к горизонтальным обширным
платформам над центральными погребениями. Малые
одномогильные курганы отошли на второй план, усту¬
пив место многомогильным с круговым или групповым
расположением могил. Повысилось значение огражде¬
ний, сохранились глиняные площадки. Еще более уве¬
личилась доля широтных ориентировок, но процент север¬
ных по-прежнему остался высоким. В сопроводительном
инвентаре большинства погребений второй хронологи-
134

ческой группы содержатся сосуды, тогда как в ранних
они практически отсутствовали.
Многие признаки, характерные для первых двух
групп, в западных районах сохранились дольше, чем на
востоке в Прииртышье. Например, одномогильность, ко¬
торая как массовое явление исчезла на Иртыше уже к
концу Ш в. до н. э., на Ишиме и Тоболе существовала
еще во II в. до н. э. Ограждения в Притоболье получи¬
ли иное внешнее выражение, их стали делать много¬
угольными. Вокруг некоторых курганов выкапывали по
нескольку рвов для более поздних захоронений. Послед¬
ний признак на востоке фиксировался раньше (Усть*
Тартасский, Красноярский могильники). Северные ори¬
ентировки остались ведущими на западе, на востоке
более заметной стала неустойчивость в ориентировке
погребенных.
Полная статистическая обработка комплексов чет¬
вертой — поздней хронологической группы не проводи¬
лась в связи со значительной разрушенностью многих из
них и немногочисленностью материала. Однако некото¬
рые наблюдения сделать можно. Могильники распола¬
гаются на низких террасах ближе к поселениям. По-
прежнему сохраняются и даже преобладают средние и
малые курганы, содержащие от одного до четырех по¬
гребений. Большинство из них ограждено рвами или
канавами. В насыпях фиксируются следы огня, как
правило вблизи могил. Площадок нет. Ведущий тип мо¬
гил— с отвесными стенками. Ориентировка северная с
отклонениями. В кургане 24 Ипкульского могильника
умерший был уложен головой на юго-запад. В могилах,
кроме вещей, содержалось по одному-два сосуда. Двое
погребенных в Ипкульском могильнике имели дефор¬
мированные черепа. В целом, несмотря на значительное
сходство этих памятников с предыдущими, они произ¬
водят впечатление более архаичных. Чувствуется как бы
упадок культуры.
Итак, характеристика погребений по хронологичес¬
ким группам и по районам показывает глубокую взаи¬
мосвязь всех видов погребальных обрядов саргатской
культуры, их постоянство и повторяемость. Большинст¬
во из них фиксируется как в ранних, так и в поздних
памятниках. В то же время достаточно хорошо прояв¬
ляются признаки неоднородности обрядности, представ¬
ленной различными по форме выражения обрядами. Эта
135

неоднородность дает себя знать в меняющемся количе¬
ственно соотношении курганов огражденных и откры¬
тых, имеющих площадки или обширные перекрытия и
не содержащих их, малых и крупных, одномогильных и
многомогильных, комплексов с остатками огня и «без-
огненных». Эта неоднородность определяет в конечном
счете деление памятников на обрядовые группы, о ко¬
торых мы говорили в первой главе. Следует отметить,
что она не касается таких элементов, как способ захо¬
ронения, положение умершего в могиле, единых на всей
территории и во все периоды, если не считать отдель¬
ных исключений. Взаимные перераспределения, различ¬
ные соотношения тех или иных обрядов, имеющие вну¬
треннюю причинную обусловленность, лежат в основе
развития системы обрядов в целом. Те изменения, ко-'
торые отмечены во второй группе, не привели к искаже¬
нию общей линии оформления саргатской погребаль¬
ной обрядности, хотя и не прошли для нее бесследно.
Особенно это касается ориентировок и обрядов, связан¬
ных с использованием огня, роль которого значительноч
повысилась. Суть этой линии выражается в том, что
каждая последующая группа, отличаясь от предыдущей,
не утрачивает общих черт культуры. Именно преемст¬
венность обеспечивает внутреннюю целостность не толь¬
ко системы обрядов, но и всей культуры. Она хорошо
прослеживается и в керамике, и в вещевом материале,
и в домостроительстве.
Известно, что традиции домостроения более ста¬
бильны. Домостроение в значительной степени зависит
от экологических и экономических факторов. Поэтому
описать линию развития саргатской архитектуры, не¬
смотря на пополнение Источниковой базы, пока еще
нельзя. Можно отметить лишь его отдельные моменты.
На протяжении существования культуры сохраняются
все основные типы и виды построек, формирование ко¬
торых относится к более раннему времени. И в начале,
и в конце периода бытуют как наземные жилища, так и
с углубленными котлованами, как прямоугольные (по¬
стоянные?), так и неопределенной формы (возможно,
временные постройки). Длинные коридоры входов пока
фиксируются только со II в. до н. э., но то обстоятель¬
ство, что на данной территории они известны с эпохи
бронзы, указывает на более раннее время появления
этого элемента архитектуры. Очаги с канавками, следы
136

стен с горизонтальными бревнами (закрепленными меж¬
ду вертикальными столбами), отмеченные канавками,
приурочены к поселениям третьей хронологической
группы. Судя по конструкции дуванских жилищ и близ¬
ких им, но более поздних кашинских, к концу I тысяче¬
летия до н. э. — началу I тысячелетия н. э. закончилось
формирование полифункционального типа постройки,
своего рода «двора». Принцип соединения помещений —
пристраивание к жилому хозяйственных — несколько
напоминает аналогичный в салтово-маяцкой культуре
во время оседания кочевников [313, рис. "43—14, с. 69].
Двухчастные жилища существовали в Западной Сибири
и раньше (гороховские постройки). Тип коридорного
соединения также был известен с эпохи поздней бронзы.
Заслуга саргатских племен заключается в том, что при¬
страивая к жилому помещению несколько хозяйствен¬
ных и связывая их воедино, они создали прообраз буду¬
щего двора, известного уже в средневековье.

Глава 6
ИСТОРИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ
ИЗУЧЕНИЯ САРГАТСКОЙ КУЛЬТУРЫ
Было бы слишком самонадеянно считать, что мы
в силах полностью восстановить историческую действи¬
тельность по памятникам ее материальной культуры,
по исследуемым нами артефактам. Однако требование
исторической интерпретации всей имеющейся совокуп¬
ности результатов их изучения представлятся все более
насущным. Не претендуя на всеобъемлющее решение
этой проблемы, остановимся на ее отдельных аспектах.
Для начала нужно, видимо, определить, в каких усло¬
виях и под воздействием каких факторов формирова¬
лась и функционировала территориально-хронологиче¬
ская система, моделью которой мы считаем саргатскую
археологическую культуру. Особености ее развития во
многом определяли культурно-исторические и этничес¬
кие процессы в зауральско-западносибирской лесостепи.
Хронологический диапазон, в котором культура
функционирует как автономная самостоятельная систе¬
ма, охватывает период с V в. до н.э. по III в. н.э. Имен¬
но в это время она характеризуется относительно моно¬
литной территорией, непрерывностью развития,
взаимосвязью всех структур, выраженных в стабильном
соотношении археологических признаков. За пределами
этого диапазона мы можем отыскать лишь нечеткие
элементы, указывающие на незавершенность или дест¬
рукцию систем, имеющих отношение к саргатской.
Ранние памятники, датируемые временем до V—IV
вв. до н.э., хотя и обнаруживают определенную связь
с саргатскими, что вполне естественно, но как уже от¬
мечалось, представляют отдельные, структурно не обус¬
ловленные элементы. Вообще для начала раннего желез¬
ного века лесостепного Зауралья и Западной Сибири
характерны пестрота культурных типов, мозаичность
локализации, дробность и расплывчатость признаков.
Все это убедительно показал В. Е. Стояь в [321].
138

Большинство выделенных им групп памятников, отли¬
чающихся главным образом керамикой (носиловской,
воробьевской, баитовской), по-видимому стоит считать
культурными типами. Все они сформировались на осно¬
ве местных вариантов культур эпохи бронзы, но разви¬
тие пошло таким образом, что связанные с ними племе¬
на так или иначе вошли в состав более активных и
жизнеспособных образований, не достигнув уровня куль¬
турной консолидации. Гороховские памятники, отлича¬
ющиеся более устойчивым набором признаков домостро¬
ительства, погребального обряда, керамики и занимаю¬
щие относительно компактную территорию по
сравнению с носиловскими, воробьевскими и баитов-
скими, все же можно объединить в археологическую
культуру, вместе с саргатской включить в состав этно¬
культурной общности. В раннем железном веке куль¬
турная консолидация, которую мы фиксируем в архео¬
логических культурах, стимулировалась, видимо, не
только этническими, но в большей мере социально-эко¬
номическими и политическими факторами.
Вся совокупность типов и археологических культур
Тоболо-Иртышской лесостепи образует своеобразную
культурную провинцию, которая, в свою очередь, вхо¬
дит в обширную историко-культурную область вместе с
Южным Уралом, Северным Казахстаном, лесостепным
Приобьем. Облик раннего железного века в заураль¬
ской провинции в значительной мере определялся сар¬
гатской культурой, превосходящей другие территорией,
степенью интегративных способностей, мобильностью
распространения. Поэтому период, когда наряду с суще¬
ствованием отмеченных выше культурных типов шло ее
формирование, т. е. до V—IV вв. до н. э., можно услов¬
но назвать предсаргатским, не забывая, однако, что в
это же время на западе складывалась гороховская куль¬
тура. Аналогично группу памятников III—V вв. н. э.
(см. 3 главу), территориально приуроченную к району
Среднего и Нижного Притоболья, можно назвать позд-
нёсаргатской.
Подавляющее число фактов, о которых мы говорили
в предыдущих главах, свидетельствует о том, что сар-
гатская культура ограничивала собой северный предел
ареала степных культур. В ее погребальных обрядах
превалируют традиции, прослеживаемые на территории
кочевых и полукочевых культур степной полосы: кур-
139

ганный способ захоронения, ограждения вокруг курга¬
нов, могилы с заплечиками, перекрытиями, значитель¬
ная доля комплексов с остатками огня, доминирование
форм инвентаря, характерных в основном для юго-за¬
падных районов [210, с. 66—86; 224, с. 77—89]. Саргат-
ская керамика достаточно отличается от посуды синхрон¬
ных лесных культур как формой, так и орнаментацией.
Резные узоры из небольшого количества элементов,
простые геометрические мотивы напоминают аналогич¬
ные признаки керамики поздней бронзы лесостепи и
степи Западной Сибири, Казахстана, Средней Азии.
Как показал территорцально-хронологический ана¬
лиз, причина устойчивости развития саргатской культу¬
ры коренится в преемственности, выражающейся в том,
что каждая последующая группа, отличаясь от преды¬
дущей, сохраняет с ней прочную связь во всех компо¬
нентах. Сравнение памятников по районам и хро¬
нологическим группам выявляет основную линию раз--,
вития культуры саргатских племен, если предположить,
что указанная выше периодизация в какой-то мере мо¬
делирует реальные вехи их истории. С этих позиций
хронологические группы могут быть соотнесены с исто¬
рическими этапами в жизни саргатского населения.
Известно, что существование любой культурной сис¬
темы определяется экономическими факторами, которые
в услювиях неразвитого производства жестко детерми¬
нированы природной средой. Судя по материалам ис¬
следователей, уже в конце эпохи бронзы в Казахстане
и Западной Сибири произошло формирование подвиж¬
ных видов скотоводства [41, с. 102—113; 98, с. 148—153;
263, с. 316]. Как пишет М.Ф. Косарев, около рубежа II
и I тысячелетий до н.э. доступные резервы пойменных
угодий Западной Сибири и Казахстана были исчерпа¬
ны, выходом из кризисной ситуации стал переход к ко¬
чевому скотоводству [141, с. 134]. Ландшафтно-клима¬
тическая обстановка раннего железного века способст¬
вовала быстрому распространению навыков скотовод¬
ческого хозяйства, тем более что в лесостепи для этого
были все условия [136 с. 90—97]. Положение о ското¬
водческой ориентации хозяйственной деятельности сар¬
гатского населения не вызывает сомнения. Сложнее ре¬
шить вопрос о типе скотоводства, поскольку единого
критерия для его определения нет не только в археоло¬
гии, но и в этнографии. Наиболее трудно разделить
140

кочевую и полукочевую формы скотоводства [38 с. 69—
71; 347, с. 5—6].
А. М. Хазанов определяет кочевничество (номадизм)
как особый род производящего хозяйства, при котором
преобладающим занятием является экстенсивное под¬
вижное скотоводство, а большая часть населения вов¬
лечена в периодические перекочевки. При этом он отме¬
чает, что для Евразийской степи были характерны
типы кочевания с сезон-ной подвижностью, с оседлостью
отдельных групп населения и существобанием подсоб¬
ных промыслов [347, с. И], то есть с чертами, присущи¬
ми полукочевому хозяйству. С. Е. Толыбеков выделяет
в кочевом хозяйстве три формы, две из которых — полу¬
кочевые с постоянными зимниками, заготовкой кормов,
с оседлостью и занятием земледелием [330].
С.И. Руденко различает три варианта кочевого и
полукочевого скотоводства: 1) одна часть семей племе¬
ни, рода или его подразделения имеет постоянную осед¬
лость, другаяже более или менее продолжительное вре¬
мя года переходит со своими стадами с места на место;
2) все племя или род с весны до поздней осени, остав¬
ляя свои постоянные зимние жилища, кочует со стада¬
ми, переходя от весенних пастбищ к летним, от летних
к осенним и возвращаясь на зимник; 3) все племя или
род в течение круглого года переходит с места на мес¬
то для прокорма стад, нигде не имея постоянных жи¬
лищ. Первые два варианта — полукочевые, третий — ко¬
чевой. По мнению С. И. Руденко, принципиальное раз¬
личие между пастушескими и полукочевыми скотовода¬
ми, несмотря на наличие прочной оседлости у тех и
других, заключается в том, что у первых со стадами ко¬
чуют только пастухи, а у вторых—целые семьи [277, с.
3—8].
С.И. Вайнштейн, хорошо изучивший хозяйство ско¬
товодов Тувы, к кочевым формам относит варианты от
«таборного» кочевания с незамкнутым циклом, встреча¬
ющегося очень редко, до замкнутых циклических коче¬
ваний по определенным маршрутам с более или менее
постоянными зимниками, но без постоянных жилищ.
Полукочевыми он считает такие хозяйства, которые, со¬
вершая сезонные перекочевки, каждую зиму возвраща¬
ются на одно и то же место, где есть постоянные жили¬
ща, полуоседлыми — те хозяйства, которые совершают
141

сезонные переселения, имея везде постоянные жилища
[38, с. 73—74].
Г Е. Марков, определяя скотоводство как вид хозяй¬
ственной деятельности, основанный на более или менее
экстенсивном разведении животных, подразделяет его
на два типа: кочевое и подвижное. Первое может быть
двух подтипов: собственно кочевое и полукочевое. Раз¬
ница между ними проявляется в степени подвижности,
в амплитуде кочевания, в составе стада, в наличии или
отсутствии зимников с долговременными постройками.
Кроме того, кочевое скотоводство характеризуется спе¬
цифическим комплексом социально-экономических отно¬
шений, племенной общественной структурой [184, с.
72—87].
К. И. Петров считает, что основой скотоводческого
хозяйства является механизм единства и взаимодейст¬
вия трех элементов: коллектива людей (общины, семьи,
родственной группы), пастбища, скота (Х = 0 + П + С).
Он придает большое значение характеру использования
пастбищно-хозяйственной территории. При постоянном
многолетнем использовании одних и тех же пастбищ
з пределах годового цикла хозяйство, не выходящее за
постоянную пастбищную территорию и не имеющее пе¬
ременного элемента П (Х = 4ПП + 0 + С), является по¬
лукочевым, но быт общины (О) может быть при этом
посезонно кочевым. Если хозяйство не замыкает годо¬
вой цикл пастьбы скота на одной территории, к приме¬
ру, если община, имея постоянный зимник, использует
непостоянные летние площади или наоборот, то оно, по
мнению К.И. Петрова, будет полукочевым (Х = 0+ (2ПП
-!-2НП)+С). Кочевое хозяйство основано на перемеще¬
нии двух (из трех) основных элементов — общины и
скота — по территориально непостоянным пастбищам
(Х = 0 + 4НП + С). Полуоседлое хозяйство по использо¬
ванию годичной сезонной пастбищной территории близ¬
ко полукочевому с тем лишь отличием, что при этом
часть коллектива, находясь постоянно на одной хозяй¬
ственной площади, ведет оседлый быт, а другая — ко-
О
чует = +ПП + С).
Такая система при закреп¬
лении большей части коллектива на одном месте легко
переходит в отгонную. При неблагоприятных для осед-
142

лости условиях она может стать полукочевой [251,
с 76—80, 196].
Анализ и сопоставление различных подходов к ха¬
рактеристике скотоводческого хозяйства, в том числе
кочевого, убеждает нас в том, что его нельзя опреде¬
лить однозначно без учета специфики конкретного насе¬
ления. У одного и того же народа в один и тот же ис¬
торический период могут существовать как кочевое, по¬
лукочевое, так и полуоседлое и оседлое хозяйства [38, с.
73]. Степень подвижности хозяйства, состав стада, ам¬
плитуда и длина перекочевок во многом зависят от кон¬
кретных природных условий, уровня социально-экономи¬
ческого развития населения и т.д.
Западносибирская лесостепь располагала богатыми
кормовыми ресурсами для ведения скотоводства. Одна¬
ко неустойчивость климата, нередкие засухи или мок¬
рые, холодные сезоны, суровые зимы лишали хозяйство
стабильности и влекли за собой смену пастбищных пло¬
щадей, мест зимовки и летовки. Этнографические дан¬
ные, характеризующие хозяйственные занятия населе¬
ния Тоболо-Иртышского междуречья в новое время,
убеждают нас в том, что в этом регионе традиционно
существовали различные преимущественно подвижные
формы скотоводства, дополняющиеся охотой, рыболов¬
ством, другими промыслами. У сибирских татар, жив¬
ших в основном на территории, занимаемой в раннем
железном веке саргатскими племенами, вплоть до при¬
хода русских сохранялись элементы кочевого и полу¬
кочевого скотоводства [136, с. 95—96; 331]. Западноси¬
бирская лесостепь во все времена привлекала кочевни¬
ков обилием воды и травы. Разновременное начало ве¬
гетации, цветения и плодоношения травянистого покрова
ее пастбищ позволяло содержать скот на высокопро¬
дуктивном корму с ранней весны до поздней осени.
Зимой при среднем количестве осадков лошади и овцы
могли добывать корм тебеневкой, но крупный рогатый
скот нуждался в подкормке.
Характер скотоводства в определенной мере иллюст¬
рируется составом стада. По данным В. А. Могильни-
кова, состав стада, реконструированный на основе ана¬
лиза фаунистических остатков с поселений Приирты¬
шья, выглядел следующим образом: лошадь — 48,9%,
крупный рогатый скот — 22,7, мелкий рогатый скот —
19,2%. Кости свиньи (2,9%), видимо, попали туда слу-
143

чайно [216, с. 78, табл. 1]. На ишимском Узловском
поселении соотношение костных остатков несколько
иное: крупный рогатый скот — 49,7%, лошадь — 41,1,
мелкий рогатый скот — 7,6, верблюд — 0,4, собака —
3,0%. Селище Речкинское II на Тоболе содержало кос¬
ти крупного рогатого скота (42,7%)., лошади (49,7%),
мелкого рогатого скота (7,3%), собаки (0,3%). На сар-
гатских памятниках барабинской лесостепи содержание
костей крупного рогатого скота и лошади примерно
одинаково (34,1%), костей мелкого рогатого скота
29,7%, свиньи — 2,1% (поселение Марково-5, где кроме
саргатского, есть слой татарского времени) [258, с. 76,
табл. 2]. Приведенные цифры нельзя абсолютизировать,
учитывая многослойность, слабую изученность и раз¬
ную хронологию поселений. Почти невозможно учесть
многие обстоятельства, влияющие на состав стада в
каждом конкретном случае: степень зажиточности се¬
мей, размеры пастбищ, время года, природные условия
и т. д. [277, с. 7—8]. Они играют существенную роль.
К примеру, кочевые и полукочевые охотНики-скотоводы
таежно-степной полосы Тувы не разводили верблюдов,
имели мало коз, предпочитали коров и лошадей в от¬
личие от тувинцев горно-степной зоны, которые держа¬
ли в основном мелкий рогатый скот. С другой стороны,
в бедных хозяйствах было больше крупного рогатого
скота, а в более зажиточных — овец [38, с. 16—18].
В саргатских курганах встречены кости мелкого ро¬
гатого скота, лошадей, косвенно свидетельствующие о
предпочтении, которое саргатские племена отдавали
этим животным * Среди костей лошади из погребаль¬
ных памятников обнаружены кости молодых и взрослых
особей среднего роста и выше, относящихся к группе
полутонконогих (определение П. А. Косинцева). Отно¬
сительно редко попадаются в могилах кости птиц. Кости
диких животных — косули, бобра, зайца — находят в
основном в насыпях. Многочисленные находки остатков
конской упряжи в погребениях (удила содержало каж¬
дое четвертое) свидетельствуют о широком транспорт¬
ном использовании лошади.
Учитывая все сказанное выше, нельзя однозначно
определить тип саргатского скотоводства. Видимо, в
* По словам Е. Е. Кузьминой, ссылающейся на Г. Беренса,
культовым становится то животное, которое имеет наибольшее зна¬
чение в хозяйстве [149, с. 28].
144

раннем железном веке в лесостепи Западной Сибири
сложился интегрированный хозяйственно-культурный
тип с различными сочетаниями подвижных форм ското¬
водства, а также охоты, рыболовства, отдельных видов
домашнего производства. Ведущая роль в нем принад¬
лежала скотоводству, которое в зависимости от условий
времени и места могло принимать кочевые или полу-
оседлые формы. Богатые кормовые угодья и отсутствие
проблемы водоснабжения должны были способствовать
сокращению количества кочевок и их протяженности.
Доля оседлости в целом была, видимо, выше, чем у
южных степных племен. Вероятно, саргатское ското¬
водство могло существовать в нескольких вариантах.
При одном из них племя, родственная группа имели
постоянную оседлость, а часть семей какое-то время
года переходила с места на место, меняя пастбища.
При другом — все племя или род с весны до осени ко¬
чевали со стадами, оставляя зимние жилища. В юж¬
ных районах, близких по условиям к степным, мог су¬
ществовать вариант с длительными перекочевками без
постоянных жилищ на стоянках. Как мы уже отмечали,
в Северном Казахстане почти не известны саргатские
поселения, но достаточно много могильников. На севере
оседлость была прочнее, на что косвенно указывает со¬
отношение костей животных в северных и южных па¬
мятниках. В первых доли костей крупного рогатого
скота и лошадей были примерно одинаковы, но было
мало костей овец, во вторых абсолютно преобладали
кости лошадей и было больше костей мелкого рогатого
скота [136, с. 96]. Разница географических условий оп¬
ределяла различную степень подвижности скотоводства
севера и юга лесостепи. Свои коррективы в хозяйствен¬
ную деятельность саргатских племен вносили также их
взаимоотношения с соседними племенами, кочевыми на
юге и оседлыми на севере. Большая вероятность су¬
ществования у саргатских племен подвижных форм
скотоводства подтверждается преобладанием селищ над
городищами, костей лошадей на поселениях, мелкого
рогатого скота в погребениях, большим количеством
памятников, в которых саргатская керамика присутст¬
вует как примесь к другим типам и нет остатков постро-
ек, в также слабой приуроченностью могильников к ме¬
стам поселений. В большинстве курганов центральные
и боковые погребения разделены относительно длитель
145

ными хронологическими промежутками. Кроме того,
если взять, к примеру, Тютринский могильник, в ко¬
тором раскопано 10 курганов с 33 погребениями [194,
с. 69] (а по данным более ранних обследований было
известно не менее 20 курганов), увеличить это количест¬
во вдвое и произвести простейшие арифметические
подсчеты, то мы придзм к выводу, что за 500 лет в нем
захоронено 120 человек. Для постоянного племенного
и даже родового кладбища это не совсем реальная
цифра. Видимо, дискретность погребений во времени
свидетельствует о существовании нескольких кладбищ
в пределах определенной территории, о подвижности
населения и о том, что члены одного и того же рода
хоронили умерших периодически на разных кладбищах,
приуроченных к местам Летовок или зимовок. Об этом
же говорят и небольшие размеры могильников.
Саргатские памятники почти не содержат фактов,
свидетельствующих о занятии племен земледелием.
В. А. Могильников предположил, что железные тесла,
часто встречаемые в погребениях и на поселениях,
могли играть роль наконечников мотыг [216, с. 175—
185]. Но как объяснить такое обстоятельство, что все
они найдены в захоронениях мужчин в комплексе
с предметами вооружения? Для того чтобы земледелец
стал воином, необходим высокий уровень земледелия
при его ведущей роли в экономике. С другой стороны,
тесла принадлежали к той группе погребений, в кото¬
рых преобладали ножи, кинжалы и наконечники стрел,
то есть к группе захоронений «простого люда», но не
самых бедных. Возможно, в числе основной массы сар-
гатского населения могли быть люди, которые так или
иначе были связаны с обработкой земли. Вопрос этот
довольно труден и еще ждет своего решения. Не исклю¬
чено, что земледелие существовало у отдельных саргат-
ских семей в разное время, хотя и не играло сколь-
нибудь значительной роли в их хозяйстве и поэтому не
требовало специальных орудий труда.
Экономический фактор имел большое значение не
только для существования, развития, но и для станов¬
ления саргатской культуры. Чем чаще приходится об¬
ращаться к проблеме ее происхождения, тем острее
ощущается необходимость всестороннего анализа ком¬
плексов поздней бронзы — начала раннего железного
века. В настоящее время все исследователи констатиру-
146

ют примерно одинаковые направления генетического
процесса: от местных лесостепных культур (ирменской,
бархатовской, межовской) под воздействием и при
участии южных элементов культур валиковой керами¬
ки— к культурным образованиям раннего железа [129,
с 81—82; 224, с. 80—81; 256, с. 13; 338, с. 55—64]. Од¬
нако механизм этого процесса далеко не ясен. Можно
допустить, что причина дробности и пестроты культур¬
ных традиций переходного периода в Западной Сибири
кроется в хозяйственно-экономической‘области.
Известно, что в хозяйстве населения* эпохи бронзы
этого региона скотоводство играло большую роль, вы¬
ступая главным образом в пастушеской форме [141,
с. 115—117; 262, с. 315—316]. Дестабилизация климата
на рубеже II и I тысячелетий с сильным увлажнением
отдельных районов Западной Сибири и Казахстана вы¬
звала нарушение экономических структур и этнокуль¬
турной карты лесостепной полосы, на север которой
продвинулось таежное население. В евразийских степях
и по югу лесостепи в это время распространились куль¬
туры валиковой керамики, в хозяйстве которых все боль¬
шую роль играли подвижные формы скотоводства. В
частности, отгонное скотоводство племен саргаринской
культуры трансформировалось в кочевое, что соответст¬
вовало общему процессу, происходящему в евразийских
степях. Население средней полосы лесостепи (позднеир-
менское, позднесузгунское, позднемежовское), пытаясь
сохранить основы своей комплексной экономики, ока¬
залось в трудном положении, выходом из которого ста¬
ла ориентация на полукочевое скотоводство. Смена хо¬
зяйственного механизма в контактной зоне явилась при¬
чиной расплывчатости и дискретности культурных обра¬
зований переходного периода. Элементы подвижного
скотоводства, проникавшие в лесостепь далеко не рав¬
номерно, раньше и интенсивнее проявились в Приир¬
тышье, где контактировало позднеирменское и сарга-
ринское население, а также в Южном и Среднем За¬
уралье, где аналогичный процесс шел на межовско-бе-
резовской основе. Тенденции к смене характера исполь¬
зования пастбищной территории продолжали нарастать
в VII—VI вв. до н. э., охватывая в основном южную
половину лесостепи. Одновременно усилилось влияние
сако-савроматского мира. Таким образом, характери¬
зуя западносибирскую лесостепь VII—V в. до н. э.,
147

нельзя не учитывать того, что культурогенетический
процесс здесь шел на основе взаимодействия племен,
связанных с различными формами хозяйства при пос¬
тоянном возрастании роли подвижных видов ско¬
товодства. Однако только к V в. н. э. архео¬
логический материал фиксирует массовое проникно¬
вение в лесостепь не только вещей, но целого комплек¬
са элементов степного облика, в том числе обряда по¬
гребения, причем в довольно сформировавшемся виде.
Как справедливо отмечает В. А. Могильников, это яв¬
ление отражает не что иное, как непосредственное про¬
никновение отдельных групп сакского и савроматского
населения [224, с. 79—80].
В V—IV вв. до н. э. увлажнение степей и потепление
создали благоприятные предпосылки для распростране¬
ния кочевого скотоводства и связанного с ним образа
жизни. Благодаря этому, как нам кажется, удельный вес
номадизма в V—IV вв. до н. э. в лесостепном Тоболо-
Иртышье был выше, чем в более позднее время. Мар¬
шруты перекочевок охватывали север степей и юг ле¬
состепи. Возможно, поэтому крупные курганы с шатро¬
выми конструкциями, принадлежавшие кочевой знати,
тянутся полосой по кромке лесостепи. В то же время
на севере лесостепи сохранялись оседлые или полуосе-
длые формы скотоводства, характерные для хозяйства
воробьевских и баитовских племен. Интересно, что в это
время на их территории появились городища [321,
с. 241—242]. Что касается саргатской культуры, то в ее
экономике элементы номадизма при всей неравномер¬
ности их распространения уменьшились к концу I тыся¬
челетия до н. э. Об этом свидетельствуют многочислен¬
ные долговременные поселения этого времени, большие
городища с постоянными постройками. Преимущество
получили полуоседлые формы. Примером может слу¬
жить селище Дуванское II, комплекс которого был ос¬
вещен в 1-й главе.
Коротко изложим основные, пока предварительные
итоги палеоэкономического анализа этого памятника
[139]. Исходя из предположения о принадлежности жи¬
лищ расширенным [347, с. 278] семьям численностью
12—15 человек, можно допустить одновременное оби¬
тание в поселке 50—60 жителей. Если признать, что со¬
отношение половозрастных групп, полученное на мате¬
риале могильников (см. главу 2), хотя бы отдаленно
148

указывает на истинную пропорцию, то мы придем к
следующему выводу. В поселке в одновременно функ¬
ционирующих жилищах могло жить 13—15 женщин,
15—18 мужчин, 19—25 детей и подростков, то есть в
каждой семье в среднем было не менее 3—4 мужчин,
3—4 женщин, 5—6 детей.
По подсчетам С. И. Руденко, для обеспечения мини¬
мальных нужд средней скотоводческой семьи из 5 чело¬
век необходимо было иметь такое количество скота, по¬
головье которого в общей сложности соответствовало
бы 25 лошадям [277, с. 5]. Чтобы не быть бедной, семья
сибирского скотовода должна была иметь 10 лошадей,
10 голов крупного рогатого скота, 20 овец [247, с. 41].
Это соответствует примерно 22 лошадям. С. М. Абрам-
зон пишет, что в хозяйстве киргизов, имевшем 25 лоша¬
дей, было в среднем пять человек обоего пола [1, с. 254].
По свидетельству С. И. Вайнштейна, хозяйство тувин¬
ского скотовода, имевшее до 10 голов крупного скота,
было бедняцким. Он приводит данные В. В. Осиповой
по сельскохозяйственной переписи Тувы: «Семье из
четырех человек требовалось до 260 кг мяса в год, а
также ежедневно 8—10 л молока и 2—3 кг зерна или
продуктов, его заменяющих. Это значит, что ежегодно
надо было забивать на мясо 15—17 баранов, или 20—25
коз, или 2—3 бычков и иметь 4—5 дойных коров. К
этому количеству надо добавить несколько лошадей
или волов для перекочевки и пахоты» [38, с. 82]. Иными
словами, на человека должно приходиться примерно
по 3—4 лошади. В другой семье из четырех человек в
условиях яйлажного скотоводства было 3—4 лошади,
5—7 коров с приплодом, около 40 овец и коз [38, с. 65],
то есть примерно 14—18 голов крупного рогатого скота
или около 4 голов на человека.
Сознавая всю условность приведенных данных, рас¬
считаем примерную модель хозяйства селища Дуван-
ское II. Допустим, что на одного человека должно было
приходиться 4 лошади. Тогда стадо будет составлять
200—240 голов крупного скота, в пересчете на живой
вес это 100—120 т мяса при среднем весе лошади, как
и коровы, 500 кг, овцы — 50 кг [311, с. 384]. Остеологи¬
ческие остатки на селище представлены следующим со¬
отношением: лошадь и корова — по 42,1 %, овца — 15,8%
(определение П. А. Косинцева). Из расчета среднего ве¬
са лошади, коровы и овцы получим по 84—100 голов
149

крупного скота, 320—400 овец. Каждая из четырех се¬
мей могла иметь по 21—25 лошадей, по столько же ко¬
ров, по 80—100 овец. Этого вполне достаточно для пи¬
тания при ежесуточной потребности одного человека
0,8— 1 кг мяса [349, с. 230; 352, с. 502], для воспроиз¬
водства стада, если для этого нужно не менее трети по¬
головья, для удовлетворения нужды в рабочих лошадях,
обеспечения обмена, обрядовых действий. Кроме того,
в хозяйстве было по 6—8 дойных коров.
По свидетельству Н. Харузина, полукочевые ското¬
воды выбирали место для проживания, тип жилища в
соответствии с родственным и экономическим принци?
пами [353, с. 101]. Считая селище Дуванское II местом
обитания родственного коллектива, мы должны признать,
что содержание, охрана и пастьба скота были совмест¬
ными при наличии права семейной собственности на не¬
го, как у многих скотоводческих народов [239, с. 331].
Уход за скотом составлял основную долю трудовых за¬
трат жителей поселка. Обеспечение стада кормами и
водой осуществлялось за счет поймы р. Дуван. Как
следует из специальной литературы, корова на хороших
пастбищах съедает в день 70 кг травы, лошадь — 50 кг,
овца— 10 кг [126, с. 129]. Таким образом, на все стадо
нужно было 11—14 т травы. Такое количество корма
можно получить с 5—6 га луговых пастбищ [228, с. 27].
Однако не следует забывать о сезонности и неодинако¬
вой урожайности пастбищ. По данным И. Я. Словцова,
для обеспечения кормом одной лошади в год нужно бы¬
ло 17 десятин лугов [294, с. 37[. В таком случае на ста¬
до лошадей и коров потребовалось бы 286—340 га паст¬
бища. Пойма правого берега р. Дуван шириной 300—
400 м, протяженностью 20 км может дать около 600 га
пастбищ из мезофильных растений. Как известно, баш¬
киры Зауралья в условиях комплексного хозяйства ко¬
чевали на 15—20 км [148, с. 315]. тувинцы — в среднем
на 6 — 30 км в зависимости от времени года и района
[38, с. 61].
Селище Дуванское II несомненно было постоянным,
скорее всего зимним поселком, но судя по остаткам
различных домашних производств часть его обитателей
жила там непрерывно. Характер слоя и остатков по¬
строек свидетельствует о не слишком долгом их ис¬
пользовании! По данным разведочных обследований на
берегах р. Дуван и связанного с ней Андреевского озе-
150

ра имеется много небольших поселений с двумя-шестью
)впадинами и саргатской керамикой. Поскольку дуван-
ские жилища не имеют следов серьезной перестройки,
а полуземлянка без ремонта служит в среднем 20—30
лет [354, с. 24], можно допустить, что селище было ос¬
тавлено в силу какой-то необходимости, не исключено,
что для смены пастбищной территории.
Таким образом, отличительной чертой саргатского
скотоводства как главной отрасли хозяйства является
разнообразие форм. Оно было тесно связано с ланд¬
шафтно-климатическими условиями, с одной стороны, и
с внутренним развитием саргатского общества — с дру¬
гой. Наряду с такими небольшими поселками, как сели¬
ще Дуванское II, во второй половине I тысячелетия до
н. э., а точнее, во II в. до н. э. появились такие крупные
поселения и городища, как Речкинское II, Богдановское,
Розановское с большим количеством жилищ стацио¬
нарного характера, свидетельствующих об определен¬
ной оседлости их обитателей, о развитии различных ви¬
дов домашнего производства. Саргатские племена, кро¬
ме разделения скота, занимались гончарством, ткачест¬
вом, металлургией, умели обрабатывать дерево, кость,
кожу и т. п. Соотношение этих отраслей хозяйства и
степень их развития представляют особый интерес и
могут быть предметом специальной работы. Мы лишь
коротко на них остановимся.
Результаты опытов по репродуцированию техноло¬
гии саргатского гончарства еще недостаточны для за¬
конченных выводов, но позволяют констатировать неко¬
торые факты. Изготовление глиняной посуды саргатски-
ми племенами основывалось на традициях, унаследо¬
ванных от предшествующих поколений обитателей за¬
падносибирской лесостепи. Именно это производство в
виде домашнего ремесла имело глубокие местные корни
и базировалось на близких к поселениям источниках
глины. Экспериментальные работы на оз. Ипкуль по
моделированию посуды одноименного могильника по¬
казали, что саргатскому населению были хорошо зна¬
комы навыки обращения с сильно запесоченными гли¬
нами. Посуда из других памятников — районов Ишима и
Иртыша — вылеплена из более жирных глин. В каж¬
дом случае это были глины местного происхождения.
Саргатские гончары знали несколько рецептов смешан¬
ных формовочных масс. Это показала, прежде всего,
151

коллекция керамики Ипкульского могильника, в кото¬
рой преобладали формовочные массы с шамотом и на¬
возом. Иногда использовались зола, сухая глина. В за¬
уральской керамике часто встречаются слюда и тальк,
традиционность последнего обусловлена его прекрас¬
ными свойствами, увеличивающими пластичность мас¬
сы, уменьшающими усадку сосуда, повышающими огне¬
стойкость черепка. Сосуды иртышских коллекций отли¬
чаются высокой концентрацией крупнотолченого шамо¬
та. Основной способ формовки — ленточный налеп по
частям по емкостно-донной программе. Особенно хоро¬
шо просматриваются его следы на поселенческой кера¬
мике крупных размеров и на многих небрежно сделан¬
ных сосудах из могильников.
Модели-стереотипы саргатской керамики, выделен¬
ные по форме, определялись прежде всего навыками
конструирования и формовки емкости и шейки. В боль¬
шинстве случаев фиксируется приставная шейка из од¬
ной-двух лент, которая завершает лепку после поме¬
щения сосуда в форму-емкость, необходимую для под¬
держания круглодонного тулова. Как правило, такая
шейка в случае непрочной примазки ломается по ли¬
нии крепления к тулову. Круглодонность сосуда дости¬
галась наложением лент по их внутреннему краю, отче¬
го в конце лепки получалось маленькое отверстие, ко¬
торое закрывали небольшим кусочком глины. Интерес¬
но, что некоторые сосуды с уплощенным дном вылепле¬
ны таким же образом, но с наложением куска глины
на более широкое донное отверстие. Кроме ленточного
налепа в саргатском гончарстве было известно выдав¬
ливание из куска глины, которое применялось главным
образом для получения небольших сосудов. Определен¬
ную роль в формовке и обработке поверхности сосудов
играла выбивка какой-либо гладкой колотушкой или
шпателем. С помощью выбивки достигалась меньшая
толщина стенок. Однако данные по этому приему отно¬
сятся к поздней притобольской керамике. В настоящее
время трудно установить происхождение и степень раз¬
вития приема выбивки в саргатском гончарстве. На ир¬
тышских сосудах она как будто не фиксируется. Одна¬
ко известно, что выбивка широко применялась в про¬
цессе лепки средневековых сосудов, являясь практичес¬
ки всеобщим способом обработки поверхности и формо¬
образования. По нашему мнению, саргатское гончарст-
152

во, отличалось высокой экономичностью. Изучение ма¬
кроследов на поверхности сосудов показало, что вторич¬
ная обработка и орнаментация производились одними и
теми же орудиями, в качестве которых могли использо¬
ваться щепки, палочки, фрагменты керамики. При изго¬
товлении сосуда не требовалось много орудий, отсюда
кажущаяся небрежность исполнения. Обжиг произво¬
дился в окислительно-восстановительной среде с час¬
тичным доступом кислорода, отчего сосуды имели пят¬
нистую, неровную серую поверхность.
Важное место в хозяйственной деятельности обита¬
телей саргатских поселений занимали производство и
обработка металлов, в частности железа. Однако про¬
блема изучения зауральской черной металлургии в на¬
стоящее время лишь только обозначена. Нужны целена¬
правленные поиски в этой области.
Несомненно, западносибирским племенам был ну¬
жен металл. Каким образом удовлетворялась все воз¬
растающая в нем потребность? По предварительным и
весьма приблизительным подсчетам насыщенность ме¬
таллическими предметами лесостепных памятников
VIII—VI вв. до н. э. довольно слаба. В основном это
отдельные бронзовые предметы или их фрагменты. Па¬
мятники V—IV вв. до н. э. как саргатские, так и горо¬
ховские содержат уже гораздо больше металлического
инвентаря: бронзовые наконечники стрел, предметы в
зверином стиле, котлы и т. д. Вероятно, приток цветных
металлов в западносибирскую лесостепь стимулировала
активизация вольного или невольного общения саргат-
цев с кочевниками. Часть бронзовой продукции могла
поступать от иткульских металлургов.
В отличие от цветной, черная металлургия развива¬
лась на местной основе и базировалась на известном
сырье — болотных рудах, куски которых в изобилии
встречаются на многих поселениях. Правда, сейчас труд¬
но сказать, занесены ли навыки производства железа
или возникли самостоятельно. Во всяком случае уже в
IV в. до н. э. в‘погребения попадали железные предме¬
ты: ножи, мелкие наконечники стрел. На поселениях
регулярно встречаются обломки железа. В силу ограни¬
ченности возможностей производственной базы желез¬
ные изделия были относительно дороги. Поэтому в по¬
гребениях они повсеместно сопровождаются, причем с
количественным перевесом, костяными предметами. По-
153

гребения IV—III вв. до н. э. дают еще немного желез¬
ного инвентаря, но последующие века, особенно II в. до
н. э. — II в. н. э. представлены гораздо шире.
Как показал металлографический анализ железных
предметов с поздних саргатских памятников (Дуванско-
го, Ипкульского могильников, поселения Исток-3), для
первых веков н. э. был характерен достаточно высокий
уровень обработки железа (исследование проведено
А. П. Зыковым). Основное поделочное сырье — кричное
железо, сырцовая неравномерно науглероженная сталь,
полученная непосредственно в горне, среднеуглеродис¬
тая сталь, изготовленная путем сквозной цементации.
Использовались кузнечная сварка в виде многослойно¬
го пикетирования заготовок, наварка стального лезвия
на железную основу. Характер металлургии как домаш¬
него производства определял невысокое качество сва¬
рочных работ и нестабильность температурного режима
обработки. Для увеличения прочности изделий приме¬
нялась закалка и поверхностная цементация. В целом
саргатские племена не отставали от населения других
территорий в области черной металлургии. В отличие
от гончарства, навыками которого в принципе могли
владеть многие, металлургическое производство явля¬
лось более специализированным и было приурочено к
местам длительного проживания. Однако каких-либо
свидетельств выделения категории лиц, связанных с
тем или иным видом производства, нет.
Как уже отмечалось, на полу одного из дуванских
жилищ был обнаружен нож, который напоминает серп,
относящийся к первому отделу классификации Ю. А.
Краснова [145]. Судя по внешнему виду и пропорциям,
он более специализирован, чем остальные саргатские
ножи (рис. 22—14), и мог применяться для резки тра¬
вы или злаков. Разрозненные, отдельные, не всегда от¬
четливые факты, свидетельствующие о существовании
земледелия в раннем железном веке в лесостепном За¬
уралье, пока не обобщены и не проанализированы. Мо¬
жно допустить, что земледелие, не имея всеобщего рас¬
пространения, служило подсобным источником пищи,
как это было у многих народов, занимающихся ското¬
водством, в том числе кочевым и полукочевым [15, с. 39;
38, с. 60, 66; 239, т. II, с. 13, 187; 248, с. 17—18;- 249, с. 46].
Судя по погребальному инвентарю, а он предназна¬
чался для пользования в «ином» мире, наиболее значи-
154

мыми видами трудовой деятельности были скотоводст¬
во, военное дело, ткачество. Последнее вместе с охотой,
домостроительством и обработкой продуктов животно¬
водства входило в жизнеобеспечивающую сферу куль¬
туры. Преобладающая роль скотоводства с различны¬
ми, в том числе подвижными формами, определяла ха¬
рактер общественных отношений саргатских племен.
Можно допустить, что пастбища находились во вре¬
менном или постоянном пользовании общины или пле¬
мени [36, с. 26]. Скот, жилище, утварь, продукты пита¬
ния составляли семейную собственность. Об этом не¬
двусмысленно говорят как погребальный инвентарь, так
и материал поселений, а именно застройка, планиров¬
ка и устройство жилищ. По мнению С. И. Вайнштейна,
семейная собственность на домашних животных возник¬
ла в древности вместе с развитием скотоводства [38,
с. 77]. Частная собственность на скот отмечается у ски¬
фов, хуннов, у алтайских племен раннего железного ве¬
ка [347, с. 92—93]. Именно она явилась одной из пред¬
посылок имущественного неравенства и социальной
стратификации в древних обществах, в том числе
саргатском.
Социальный уровень саргатских племен, определяе¬
мый, в первую очередь, экономическими факторами, су¬
дя по всему, можно сопоставить с тем, на котором на¬
ходились племена сарматского ареала. Как уже отмеча¬
лось исследователями, на протяжении I тысячелетия до
н. э. в Зауралье и Западной Сибири активно шел про¬
цесс отмирания традиций архаического коллективизма
и нарастания экономической самостоятельности общин
[322, с. 157—158]. Нам представляется, что комплекс
селища Дуванское II как нельзя лучше характеризует
этот процесс, являясь местом обитания родственных се¬
мей, ведущих хозяйство на общей территории. Низшим
звеном саргатской социальной организации была, по
всей видимости, семья, во владении которой находились
скот и движимое имущество. Однокамерные небольшие
и многокамерные, но с ограниченной жилой частью
(около 30—35 кв. м) постройки могли принадлежать
малым и расширенным семьям, состоящим из родите¬
лей с детьми одного-двух поколений [347, с. 278]. Се¬
мейный принцип лежал в основе организации курган¬
ных захоронений близких родственников. Сказанное от¬
носится прежде всего к погребениям третьей группы.
155

На раннем этапе, когда преобладали одномогильные
курганы, принцип захоронения был иным, возможно,
в нем превалировало родовое начало. Но уже с III в. до
н. э. обособленность семей стала заметнее. К примеру,
в кургане 2 могильника у с. Красноярка у погребенных
в центральной и боковой могилах обнаружены следы
пародонтоза — болезни с неясной этиологией, но пере¬
дающейся по наследству (определение сделано на ка¬
федре стоматологии Свердловского мединститута). Не¬
сомненно, что курган принадлежал родственникам.
Следующим звеном социальной структуры следует,
видимо, считать семейно-родственную группу, как это
было у скифов и других преимущественно скотоводчес¬
ких племен, которые в силу специфики хозяйства и об¬
раза жизни очень долго сохраняли родо-племенную
структуру [347, с. 127—130]. Если о существовании се¬
мьи как основной микроячейки саргатского общества и
семейно-родственной группы или общины как экономи¬
ческой единицы мы имеем хотя и не прямые, но все же
направляющие археологические данные, то о наличии
и функциях племени мы можем судить только путем ло¬
гических заключений. По аналогии с другими культу¬
рами этого времени, а также на основании этнографи¬
ческих материалов, можно предположить, что саргат-
ская территория делилась в соответствии с племенным
принципом, во всяком случае в период расцвета и ста¬
билизации культуры. К сожалению, пока невозможно
установить и даже смоделировать количество племен в
составе саргатского объединения. Как мы отмечали вы¬
ше, в пределах саргатской территории можно насчитать
не менее одиннадцати больших скоплений памятников,
которые могли соответствовать племенным группиров¬
кам. Однако вряд ли будет ошибкой сказать, что за сар¬
гатской культурой стоит довольно крупный союз племен
с несколькими центрами в Притоболье, на Ишиме, в
Среднем Прииртышье и Барабе. Наиболее крупными из
них были среднеиртышский и среднетобольский. Разу¬
меется, приведенные рассуждения представляют собой
лишь постановку вопросов, которые надо решать уже в
ближайшее время.
По наблюдениям этно!рафов, социально-культурные
различия, соответствующие процессу классообразова-
ния, более и резко проявляются сначала в ритуальной
сфере [371, с. 109]. Изложенные во 2-й главе результа¬
те

ты анализа погребальных сооружений и инвентаря дают
основание считать саргатское общество в определенной
мере стратифицированным, хотя, может быть, не так
глубоко, как сарматское. Примечательно, что проявив¬
шееся в крупных погребальных сооружениях с шатро¬
выми перекрытиями обособление племенной аристокра¬
тии совпало по времени с первыми признаками консо¬
лидации двух культур западносибирской лесостепи:
гороховской и саргатской. Возможно, представители
аристократии, погребенные в шатровых курганах, были
связаны происхождением с кочевниками из числа сако-
савроматских племен.. Как уже отмечалось, подобные
некрополи известны у ираноязычного населения степей
с VII в до н. э.. Дальнейшая интеграция кочевых групп
в состав основной массы западносибирских племен при¬
вела к трансформации такого обряда и его подчинению
механизму развития новой системы. Шатровые кон¬
струкции, которые были первоначально полыми, высо¬
кими, со временем стали ниже и в самых поздних вари¬
антах представляют собой горизонтальные платформы
или многослойные перекрытия из бревен, жердей, хво¬
роста и травы. Однако их связь с наиболее обширны¬
ми, богатыми погребениями сохранилась. Дальнейшее
изменение социальной символики произошло в сторону
внутреннего усложнения погребального помещения и
выделения соответствующих наборов инвентаря. Судя
по распределению последнего, племенная аристократия
входила в состав социальной группы, определенной по
инвентарю как «конные воины», и принадлежала к той
части населения, которая, возможно, вела свою генеа¬
логию от южных кочевников.
Обнаруженные в последние годы богатые саргат-
ские погребения поражают обилием дорогих вещей сред¬
неазиатского происхождения [196, 197]. Особенно инте¬
ресно в этом отношении погребение, открытое в 1986 г.
омскими археологами в могильнике у с. Сидоровка*, ко¬
торое содержит захоронение богатого воина с принад¬
лежностями конской сбруи и множеством золотых ве¬
щей, уцелевшее только потому, что было устроено с ло¬
вушкой. Грабители разрушили только верхнее погребе¬
ние, которое находилось над описанным. Надо думать,
«конные воины» владели наибольшим количеством ско-
* Сообщение Л. И. Погодина и А. Я- Тоуфанова.
157

та, во всяком случае лошадей. Социальное положение
второй группы — «пеших лучников»— более неопреде¬
ленно. В их могилах не встречаются предметы конской
узды, кости животных попадаются регулярно. Возмож¬
но, они представляют более оседлую часть скотоводов,
в хозяйстве которых ведущее место принадлежало круп¬
ному рогатому скоту и, судя по обилию костяных нако¬
нечников, значительную роль играла охота. Третью
группу — «простой люд»—составляли, по всей видимо¬
сти, рядовые общинники. В их погребениях содержится
неполный набор вооружения, присутствуют орудия тру¬
да и иногда кости животных. К этим погребениям при¬
мыкают захоронения без вещей, которые оставлены, ви¬
димо, людьми, находящимися на наиболее низкой сту¬
пени социальной иерархии.
Женские погребения не столь четко делятся на груп¬
пы по инвентарю, но и они с определенной долей услов¬
ности могут быть сопоставлены с мужскими. Группа
женских погребений с курильницами, предметами воору¬
жения и конской уздой указывает на то, что женщины,
несомненно принадлежащие к первой социальной груп¬
пе, выполняли какие-то жреческие функции, если с по¬
следними связывать курильницы. Кроме того, именно в
погребениях этой группы встречаются богатые наборы
импортных украшений.
Разделение общества, коль скоро оно нашло отра¬
жение в погребальной обрядности, должно было закре¬
питься соответствующей системой представлений, через
призму которой воспринимались и производились все
обряды. Социальная структура населения саргатской
культуры в основе своей имела трёхчленную модель,
обусловленную различными факторами. Важнейшим из
них, несомненно, был экономический, воздействие кото¬
рого тем более усиливалось, чем активнее развивалось
скотоводство, и чем интенсивнее шло включение в сис¬
тему межплеменных связей. С другой стороны, в соци¬
альной сфере не могли не найти отражение и процессы
формирования саргатского племенного союза, механиз¬
мы интеграции различных групп населения в единую
культурную систему. Нам кажется, что решающую роль
в ускорении социально-экономического развития запад¬
носибирского населения сыграли южные кочевники, у
которых разложение первобытных отношений стимули¬
ровалось, кроме всего прочего, близостью государств и
158

связями с ними. Проникновение ираноязычных кочевых
групп в состав массива угорских племен поначалу, воз¬
можно, сопровождалось установлением даннической за¬
висимости последних. Тем самым знатность и высокий
социальный статус должны были определяться, во вся¬
ком случае на ранних этапах становления культуры,
принадлежностью к кочевым родам. Думается, что ко¬
личественно они уступали местным, которые не сразу,
но все же восприняли основные элементы их модели ми¬
ра, их погребальной обрядности. Как пишет С. А. Ару¬
тюнов, инновация, которая может начаться в любой
сфере культуры, рано или поздно в той или иной мере
приводит к изменениям в других культурных сферах и
социальных группах. Внешнее чвоздействие тем сильнее,
чем больше оно совпадает с тенденциями внутреннего
развития [20, с. 35; 348]. Предпосылки перехода к полу¬
кочевым формам скотоводства, уже сложившиеся к на¬
чалу раннего железного века, облегчили восприятие не
только хозяйственных навыков, но и элементов пре¬
стижно-знакового характера, таких, как погребальный
обряд и некоторые атрибуты материальной культуры
кочевников. Уже одно то, что I тысячелетие до н. э. во¬
шло в историю под названием «эпоха ранних кочевни¬
ков», говорит о громадном влиянии и распространении
их образа жизни, формирующего своего рода «моду» на
широких пространствах евразийских степей и в приле¬
гающих к ним районах.
Оценивая уровень социального развития саргатских
племен, следует учитывать отмеченные выше обстоя¬
тельства и признать возможность существования у них
всенно-потестарной организации в виде союза племен.
Важная роль в его становлении принадлежала фактору
социально-культурного воздействия с ранее и более
стратифицированными обществами. Все это не могло
не сказаться на военном деле, которое, судя по разли¬
чиям в погребальном инвентаре, было организовано по
принципу военного ополчения, основанного на коннице
и пехоте. В связи с незавершенностью социальной диф¬
ференциации в саргатской общественной структуре сов¬
мещались и хозяйственные, и идеологические, и воен¬
ные функции. Вопрос об уровне военного дела племен
Западной Сибири требует специального исследования.
Пока лишь создается впечатление, что он в определен¬
ной мере отставал от сарматского [346, с. 66—67].
159

Возвращаясь к истории образования саргатского пле¬
менного союза, еще раз подчеркнем, что предпосылки
его формирования сложились в результате действия це¬
лого комплекса факторов: природно-экологического,
экономического, социально-исторического. Поворотным
моментом в естественном развитии потомков племен ле¬
состепной бронзы оказалось все усиливающееся воздей¬
ствие кочевого населения, которое к V в до н. э. привело
к непосредственному внедрению в лесостепь выходцев
из сакско-савроматской среды. Дело в том, что в
VI—IV вв. до н. э. экологическая обстановка в урало¬
сибирском регионе благоприятствовала развитию коче¬
вого скотоводства [98, с. 145—155; 136, с. 93; 141, с. 61].
В это время на фоне увлажнения и потепления расши¬
рились площади пастбищ, увеличилось поголовье скота,
повысились возможности обмена, что создало предпо¬
сылки перенаселенности, повлекшей заметное оживле¬
ние обстановки в Евразии. Как известно, при кочевом
скотоводстве повышение естественного прироста населе¬
ния и отсутствие возможностей для увеличения его
плотности неизбежно вызывали потребность в миграции.
Отсутствие резких ландшафтных границ между степью
и лесостепью, сравнительная дисперсность заселения по¬
следней способствовали продвижению на север нового
населения. Как пишут Г Б. Зданович и М. К. Хабду-
лина, кочевники казахстанских степей в VII—V вв. до
н. э. достигали территории между 55 и 56° с. ш. при¬
мерно но линии Челябинск — Курган — Омск. В это вре¬
мя на территории Башкирии и Южного Урала появи¬
лись курганы с «усами» [98, с. 154].
V—III вв. до н. э. характеризуются расцветом куль¬
туры скифо-сибирского единства, который сопровождал¬
ся подъемом экономики, распространением близкой
идеологии, формированием политических объединений
раннегосударственного типа [188, с. 37]. К IV в. до н. э.
в восточносибирских степях завершилось оформление
хуннской конфедерации, в начале III в. до н. э. сложил¬
ся племенной союз дунху, обративший свою актив¬
ность против Китая и восточных племен. На период
V—IV вв. до н. э. приходится расцвет юэчжей [74, с. 39,
46—48, 254]. В это же время увеличилось татарское на¬
селение [187, с. 77], серьезные передвижения происходи¬
ли в среде восточно-казахстанских и среднеазиатских
кочевников [168, с. 187; 359, с. 137]. Для VI—IV вв. до
160

н. э. характерна наибольшая активность савроматов по
отношению к племенам Зауралья, в IV в. до н. э. с уча¬
стием последних сформировалась прохоровская культу¬
ра [236, с. 38; 297, с. 286]. В Южном Приуралье и Зау¬
ралье на рубеже V—IV вв. до н. э. возникли круп¬
ные союзы племен, у истоков которых, по мнению
К. Ф. Смирнова, находились дахо-массагеты и исседо-
ны [303, с. 116—117].
На фоне и под влияние^ этих событий закладыва¬
лись основы саргатской культуры. Но только со време¬
нем из отдельных элементов местного и пришлого про¬
исхождения в результате сложных генетических про¬
цессов образовалась автономная и жизнеспособная сис¬
тема, восточный вариант которой проявился раньше
других. С V—IV вв. до н. э. лесостепное Прииртышье
стало местом обитания населения (племени или группы
племен)., культура которого представлена материалами
первой хронологической группы или раннесаргатского
этапа. В среде потомков позднеирменского населения
к этому времени произошли серьезные изменения. Об
этом свидетельствует тот факт, что период VII—начала
V вв. до н. э. представлен поселениями с керамикой
переходного типа между ирменской и саргатской, и не
представлен погребениями [256]. Благоприятные клима¬
тические условия V—III вв. до н. э. создали предпо¬
сылки для освоения всей долины Среднего Иртыша
вплоть до лесной зоны, на что указывают поселения по
его берегам и берегам р. Омь, а также могильники, сос¬
тоящие из большого числа малых одномогильных кур¬
ганов с северной ориентировкой умерших. Ранний пери¬
од саргатской культуры характеризуется уже сложив¬
шейся общностью территории, хозяйственного уклада,
мировоззрения обитателей среднеиртышской лесостепи.
В экономике появляются подвижные формы — отсюда
легкость и быстрота распространения элементов культу¬
ры. В результате синтеза различных обычаев вырабаты¬
вались новые традиции, укреплялись основы обряднос¬
ти. Многие ее черты — захоронение под курганами в
грунтовых ямах с отвесными стенками или заплечика¬
ми, северная ориентировка умерших, глиняные площа¬
дки — сохранились на протяжении всего существования
саргатского племенного союза. Некоторые детали по¬
гребального ритуала (канавки вдоль стен могилы, об¬
кладка их деревом, обширные деревянные перекрытия)
6 Заказ № 00165
161

ассоциируются с сакскими [111, с. 11; 222, с. 101; 225,
с. 38]. Как следствие необходимости закрепится на тер¬
ритории появились городища. Поселения, занимающие
и высокие, и низкие места в условиях достаточной вла¬
жности того периода, указывают на их сезонное функ¬
ционирование.
Взаимоотношения с соседними племенами склады¬
вались по-разному. Лесная зона Правобережья Средне¬
го Иртыша был'а занята племенами кулайской культу¬
ры, хозяйственно-культурный тип которых сформиро¬
вался в совершенно иных, чем саргатский, природных
условиях. Как показывает материал, в V—IV вв. до
н. э. особых контактов между кулайскими и саргатски-
ми племенами не было. Лишь позднее, когда кулайцы
активизировали свою миграционную деятельность, а
именно с III в. до н. э., они стали проникать на терри¬
торию лесостепного Прииртышья [362, с. 122—130].
Возможно даже, что между ними и обитателями сар-
гатских поселений устанавливались брачные связи, но
они не носили постоянный характер (совместные наход¬
ки саргатских и кулайских сосудов в одном погребении
не очень часты). Вероятно, отношения с кулайскими
племенами были напряженными; необходимость консо¬
лидации в борьбе с ними, стремление сохранить освоен¬
ные земли оказали стимулирующее действие, ускорив¬
шее объединение населения на раннесаргатском этапе
в районе Среднего Прииртышья и Барабы. Если вспом¬
нить, что городища в подавляющем большинстве при¬
урочены к правому берегу Иртыша, то это предположе¬
ние становится более реальным. Совершенно по-иному
складывались отношения с восточными соседями —
болыиереченскими племенами, близкими саргатским
и по хозяйственному укладу, и по механизму формиро¬
вания культуры, и по погребальному обряду. Обе куль¬
туры входили в орбиту влияния кочевых традиций.
Взаимопроникновение большереченских и саргатских
элементов культуры особенно усилилось ко II—I вв. до
н. э., наиболее чувствительно оно проявилось на терри¬
тории Барабы [256, с. 14; 337, с. 46]. С западными сосе¬
дями — племенами Тобола и Ишима — раннесаргатское
население объединяли общность этнокультурной при¬
надлежности и близость многих традиций, идущих еще
с эпохи бронзы.
В целом суть процессов, протекавших на восходя-
162

щем этапе развития культуры, определялась ее стрем¬
лением к устойчивости. При этом активно поглощались
менее стабильные, восприимчивые к воздействию обра¬
зования. Как следствие, уже в этот период в Приирты¬
шье появились первые признаки перенаселенности. На
фоне оживления общей исторической обстановки в свя¬
зи с занятостью земель на востоке это стимулировало
продвижение отдельных раннесаргатских групп на
Ишим и Тобол, где они какое-то время соседствовали
с местными баитовскими племенами. Раннесаргатский
этап — это этап роста, поэтому он выглядит более обо¬
собленным, нежели последующие. Бурные события, сот¬
рясавшие степной пояс, еще проносились мимо. Но уже
на рубеже III и II вв. до н. э. саргатское население и
его культура подверглись значительному внешнему воз¬
действию. В конце III в. до н. э. было создано сильное
хуннское объединение во главе с шаньюем Модэ. Легко
покорив восточносибирские племена, к 195 г. до н. э. он
одержал победу над юэчжами, вызвав «цепную реак¬
цию», которая привела в движение почти все население
Средней Азии, Казахстана, а затем и других народов
[29, с. 46—48; 74, с. 64, 266]. Как пишет Б. Я. Ставис-
ский, «котел, в котором протекала эта реакция, был
столь велик, а сила участвующих в ней элементов столь
могущественной, что перед ними не смогли устоять ни
Скифское царство на западе, ни Греко-Бактрийское
царство на юго-востоке, и только парфянам удалось
справиться с их натиском» [312, с. 109]. Все это не мог¬
ло не сказаться на исторической ситуации в западно¬
сибирской лесостепи, тесно связанной с югом.
Как отзвук южных событий, увеличилась подвиж¬
ность кочевников Северного Казахстана и Южного Ура¬
ла, они устремились не только на запад, но и на юг,
о чем свидетельствуют материалы раскопок Кую-Ма-
зарского и Лявандакского могильников [292, с. 91—92].
Видимо, какие-то группы сарматского происхождения
появились в Тоболо-Иртышском междуречье. Развитие
системы обрядов получило сильный импульс. Заметно
увеличилось значение культов с огнем, изменилось соот¬
ношение типов могильных ям, стало больше ям с зап¬
лечиками, с дополнительными конструкциями, появи¬
лись южные и широтные ориентировки, меловые под¬
сыпки, наметился переход к многомогильности. Обряды
стали разнообразнее. В гончарном деле сформирова-
6*
163

лась тенденция к узкогорлости погребальных сосудов,
включению в резные орнаментальные композиции ямоч¬
ных и накольчатых узоров. При этом ранние признаки
погребальной обрядности как бы переместились с вос¬
тока на запад, а некоторые из них стабилизировались в
Барабе. Видимо, часть иртышского населения уже из¬
вестными путями ушла на запад, унеся с собой обычаи,
фиксируемые северными ориентировками умерших, ма¬
лыми размерами насыпей, ограждениями. Не исключе¬
но, что не последнюю роль в этом сыграли кулайские
племена, которые как раз в конце III в. до н. э. доволь¬
но активно расселялись за пределы своей первоначаль¬
ной территории [362, с. 160]. Одновременно с продви¬
жением части иртышского населения на запад в лесо¬
степь, как мы уже отмечали, просачивались представи¬
тели племен Казахстана и Южного Урала, где
исследователи отмечают явление «демографического
взрыва» [87, с. 58].
На Ишиме произошла окончательная смена баитов-
ской гончарной традиции*, утвердилась саргатская тех¬
нология лепки и орнаментации, что, однако, не прошло
бесследно для последней. В резные композиции оконча¬
тельно вошли ямочные узоры, наиболее полно представ¬
ленные в последующий период. Характеризуя обстановку
на Ишиме, отметим один интересный факт. В могиль¬
никах этого района — Лихачевском и Фоминцевском —
обнаружены взаимопрорезающие могилы, что совер¬
шенно не характерно для саргатской культуры. Обыч¬
но могилы не нарушали одна другую, поскольку в них
хоронили близких родственников, о связи с которыми лю¬
ди помнили. Поэтому можно допустить, что в даннсЛ*
случае могильники оставлены группами людей, между
которыми такая связь не сохранилась. Ранние, как пра¬
вило центральные погребения ишимских могильников,
относятся ко второму этапу, остальные к третьему, воз¬
можно, они оставлены различными саргатскими пле¬
менами.
Одна часть гороховских племен продвинулась на за¬
пад, другая включилась в формирование Притоболь-
ского варианта саргатской культуры. Следствием этого
можно считать большее его отличие в III—II вв. до н. э.
* Баитовская керамика хорошо описана В. Е. Стояновым [318,
с. 65—89; 320].
164

от восточных районов. На Тоболе сохранились горохов¬
ские традиции в обрядах, домостроительстве, гончарст¬
ве, причем в последнем они существовали длительное
время: сосуды с тальком встречаются в саргатских ком¬
плексах вплоть до первых веков н. э. Результатом вли¬
яния гороховского компонента явились также характер¬
ные для Притоболья шаровидность и широкогорлость
сосудов.
Историческая судьба гороховского племенного союза,
сложившегося практически ‘одновременно с саргатским,
была тесно связана с деятельностью савромато-сарма-
тов Южного Урала. Как пишет М. Г Мошкова, граница
между ними, учитывая, что одно общество было коче¬
вым, а другое достаточно подвижным, видимо, перио¬
дически перемещалась [236, с. 38]. Проникновение в
IV — начале III вв. до н. э. отдельных саргатских групп
в Притоболье поначалу не тревожило гороховские пле¬
мена, активно осваивавшие в то время земли воробьев-
ских и иткульских племен. Массовое продвижение сар-
гатского населения в III—II вв. до н. э. на запад поста¬
вило их в трудное положение, выходом из которого
явился распад гороховского племенного союза. В При¬
тоболье процесс интеграции шел сложнее, что объясня¬
ется устойчивостью гороховского компонента. Оставши¬
еся в Зауралье гороховские племена жили бок о бок с
саргатскими, постепенно воспринимая их традиции. Вот
почему так трудно разграничить саргатские и горохов¬
ские комплексы III—II вв. до н. э.
Можно считать, что второй период саргатской истории
(III—II вв. до н. э.), характеризующийся смешением черт
предыдущего и последующего периодов, имел решаю¬
щее значение для дальнейшего развития культуры на
третьем этапе, когда наиболее четко проявились все
составные компоненты ее структуры.
Время со второй половины II в. до н. э. по II в. н. э.
отличалось устойчивостью и стабильностью. Разнообра¬
зие культуры предыдущего периода сменилось относи¬
тельным единообразием, в рамках которого формирова¬
лись локальные особенности районов, выражаясь в раз¬
личных сочетаниях общих для культуры признаков.
Большое количество погребений третьего периода, по¬
всеместная встречаемость поселений с саргатской кера¬
микой служат доказательством роста численности на¬
селения. Учитывая демографическую емкость западно-
165

сибирской лесостепи в условиях преобладания подвиж¬
ного скотоводства, на основании предварительных рас¬
четов, исходящих из общего числа известных по раз¬
ведкам могильников (не менее 2 тысяч), среднего числа
курганов (не менее 40 тысяч) и среднего числа погре¬
бений в них (не менее 3), можно предположить, что
саргатское население составляло приблизительно 120—
150 тысяч человек. Если воспользоваться данными,
приведенными в заметке В. В. Халдеева [349, с. 230—
231], то возможная численность саргатского населения
будет в пределах от 100 до 300 тысяч человек. Этот же
автор считает, что на территории древнего Заволжья и
Южного Приуралья могло обитать 500—700 тысяч че¬
ловек. По мнению других исследователей, в первые ве¬
ка н. э. в Казахстане и Средней Азии жило около 1,5
млн кочевников, а население евразийских степей соста¬
вляло примерно 1 млн [243, с. 19—20].
Устойчивость и стабильность культуры обеспечивали
саргатским племенам активное участие в системе об¬
менных отношений. В погребениях третьего периода
чаще встречаются предметы импорта: среднеазиатская
гончарная посуда, украшения, причерноморские бусы,
вещи алтайского и бактрийского происхождения. Судя
по сосредоточению городищ на правобережье Иртыша,
а также по увеличению в памятниках количества кера¬
мики Саровского типа, напряженность в отношениях с
кулайскими племенами не ослабевала, а, наоборот, воз¬
растала [362, с. 165]. Барабинское население по-преж¬
нему поддерживало тесные связи с большереченскими
племенами. Кроме того, в его памятниках стали появ¬
ляться вещи, характерные для культуры сюнну Забай¬
калья [256, с. 10—13]. Наибольшее культурное воздей¬
ствие на западносибирскую лесостепь оказал сармат¬
ский мир. Результатом этого явилось определенное
сходство саргатской культуры и культуры сарматских
племен, которое, однако, не касается керамики и опре¬
деляющих признаков погребальной обрядности. Мы по¬
пытались проверить статистическую значимость отме¬
ченного сходства. Исследование проводилось с помо¬
щью методов оценки гипотезы о принадлежности выбо¬
рок погребений саргатской, савроматской и прохоров-
ской культур единой генеральной совокупности. В целом
эта гипотеза подтвердилась с вероятностью 95% [138],
но при этом выявился ряд интересных, требующих про-
166

верки обстоятельств. По деталям погребального обряда
оказались близкими выборки погребений саргатской и
савроматской культур, это проявилось в распределении
таких признаков, как следы огненного ритуала, меловые
подсыпки, ограждения. С другой стороны, анализ пока¬
зал разницу между ними по количеству могил с подбо¬
ями и нишами. Следует заметить, что параллели савро-
матским обрядам наиболее ярко фиксируются в сар-
гатских памятниках с III в. до н. э. Выявлена умерен¬
ная отрицательная корреляция ориентировок погребен¬
ных в сравниваемых выборках, то есть в данном слу¬
чае имели место противоположные представления о
расположении страны мертвых и пути туда.
Сходство более значимо при сравнении культур в
целом, нежели при рассмотрении их в соответствии с
хронологическим делением. Это обстоятельство может
иметь несколько объяснений: савроматские традиции
занесены в лесостепь кочевниками в предшествующие
периоды и сохранились здесь подольше; в сложении
прохоровской культуры определенную роль сыграли
западносибирские племена (в отношении гороховских
племен этого доказано М. Г. Мошковой [236, с. 33—38];
направление активности южноуральских кочевников не
ограничивалось только западом, а распространилось и
на северо-восток [86, с. 7; 299, с. 71—73], в результате
чего ко II в. до н. э. южноуральские степи опустели. Ис¬
следователи связывают это с начавшимся ухудшением
климата [268, с. 130], которое в лесостепи сказалось,
видимо, позднее.
Дополнительным аргументом в пользу предположе¬
ния о взаимодействии западносибирского и сарматского
населения служит палеоантропологический материал.
Установлено, что саргатские племена принадлежали к
единому антропологическому типу, близкому андронов-
скому, в котором преобладал европеоидный компонент
с небольшой, различной для разных районов монголо¬
идной примесью. По данным М. С. Акимовой, наиболее
близки серии ишимских и иртышских курганов, тогда
как исетская (гороховско-саргатская) выделяется боль¬
шей монголоидностью [3, с. 152—155]. В. А. Дремов, ис¬
следовавший черепа из Усть-Тартасского могильника,
установил, что их ранняя группа из погребений рубежа
эр очень близка краниологическим сериям из саргат-
ских могильников Ишима и Иртыша. Кроме того, «на-
167

ибольшую близость черепа ранней группы Усть-Тар-
тасского могильника проявляют с черепами сарматов
Приуралья и Нижнего Поволжья и саков Казахстана»
[82, с. 177—179].
В этническом отношении саргатское население не
было однородным, вобрав в процессе своего становле¬
ния различные племена и локальные группы. Но к ру¬
бежу эр уровень этой неоднородности, видимо, снизил¬
ся. Стабилизировалась в определенной мере система хо¬
зяйства, основанная на сочетании продуктивного ско¬
товодства и различных промыслов. Не исключено, что
при сохранении полукочевых, а на юге кочевых форм в
этот период проявилась тенденция к оседлости части
населения. Свидетельством этого служат увеличение
количества долговременных поселений со сложными по¬
стоянными жйлищами, большая концентрация могил в
курганах, значительная дифференциация погребенных в
них людей и т. п. Этническое и экономическое единство
закреплялось системой коллективных верований и пред¬
ставлений, в которых определенная роль принадлежала
шаманским культам. Все факты говорят о том, что в
этот период саргатские племена обладали развитым
системным мировоззрением, в соответствии с которым
они осваивали окружающую их территорию, природу,
осознавали социальную действительность. Судя по все¬
му, они были сильными, многолюдными, были объеди¬
нены в союз из нескольких племенных группировок со
своими центрами, представляя этнически и экономичес¬
ки организованный массив. Этому в немалой степени
способствовала относительно спокойная обстановка на
южных и восточных рубежах их территории. Однако
уже в начале нашей эры стали появляться признаки бу¬
дущего упадка.
Начиная с I в. до н. э. китайские хроники отмечают
очень холодные зимы и сильные засухи, снижение уров¬
ня воды в Арале, Балхаше. Опять увеличилась подвиж¬
ность южных кочевников, стремившихся освободиться
от власти хуннов, которых охватили междоусобицы,
приведшие в 48 г. н. э. к расколу и войне [74, с. 160—164;
75, с. 61]. Северные хунны после разгрома в 93 г. н. э.
укрепились в Западном крае и до II в., видимо, не ока¬
зывали существенного влияния на обстановку в лесосте¬
пи. Решающее значение имел разгром северных хуннов
сяньбийцами. Таншихай «на севере остановил динли-
168

нов... на западе поразил усунь и овладел всеми земля¬
ми, бывшими под державой хуннов от востока к западу
на 14000 ли... со всеми горами, реками, озерами» [29,
т. 1, с. 154]. Можно допустить, что описанные события
наряду с ухудшавшимися климатическими условиями
положили начало упадку саргатской культуры, кото¬
рая прекратила свое существование как система в
III—IV вв. В Барабе нет памятников позже I в. н. э.
[256, с. 13], мало их и в Прииртышье. Лишь в северных
районах Притоболья саргатское население сохранилось
до середины I тысячелетия, потеряв значительную часть
специфики своей культуры и все больше попадая под
влияние лесного населейия.
Таким образом, в результате внутренних противоре¬
чий и внешнего воздействия культура распалась на от¬
дельные части, которые, оказавшись в иных условиях и
окружении, либо исчезли, либо стали развиваться по-
другому. Но враз исчезнуть многолюдное население не
могло. Скорее всего, уже в последние века до н. э. наи¬
более воинственные и богатые роды начали уходить на
запад, увлекая за собой некоторую часть подвижных
скотоводов. Хочется подчеркнуть, что процесс этничес¬
кой и политической консолидации, ставший набирать
силу ко II в. до н. э., прервался, не достигнув своей за¬
ключительной стадии. Угорский и иранский компонен¬
ты не слились в единый этнос, тем более что угорский
массив был гораздо многочисленнее и устойчивее, не¬
смотря на принятие им значительной части иранской
идеологии и культуры. Из этой угорской среды, в ко¬
торой привились традиции подвижного скотоводства,
и вышли будущие мадьярские племена, сохранившие
свой язык, но воспринявшие воинственный дух ирано¬
язычных кочевников, любовь к оружию и коню.
Судьбы потомков лесостепных племен саргатской
культуры оказались самыми различными. Одна часть
саргатского населения вместе с сарматами ушла на за¬
пад, другая на какое-то время задержалась в Приуралье,
третья осела на границе леса, растворившись в среде
местного населения и став одним из компонентов под-
чевашской культуры.

ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА
1. Абрамзон С. М. Киргизы и их этногенетические, этнографиче¬
ские и историко-культурные связи. Л., 1971.
2. Абрамова М. П. Погребения скифского времени Центрального
Предкавказья // СА. 1974. № 2.
3. Акимова М. С. Антропология населения лесостепной полосы
Западной Сибири в эпоху раннего железа // Памятники Юж¬
ного Приуралья и Западной Сибири сарматского времени.
М., 1972.
4. Акишев К. А., Кушаев Г А. Древняя культура саков и усуней
долины р. Или. Алма-Ата, 1963.
5. Алексашенко Н. А., Викторова В. Д., Панина С. Н. Жилища
Андреевского озера: IX участок // Древние поселения Урала
и Западной Сибири. Свердловск, 1984.
6. Алексеева Е. М. Античные бусы Северного Причерноморья //
САИ. 1975. Вып. 11—12.
7. Алексеева Е. М. Античные бусы Северного Причерноморья //
САИ. 1978. Вып. 11 — 12.
8. Алексеенко Е. А. Кеты: Историко-этнографические очерки. М.>
1967.
9. Алешкин В. А. Погребальный обряд как археологический ис¬
точник // КСИА. 1981. Вып. 167.
10. Андреева Ж. В., Жущиховская И. С., Кононенко Н. Я. Янков¬
ская культура. М., 1986.
11. Антонова Е. В. Орнаменты на сосудах и знаки на статуэтках
анаусской культуры: К проблеме значения // Средняя Азия
и ее соседи в древности и средневековье. М., 1984.
12. Антонова Е. В. Очерки культуры древних земледельцев Пе¬
редней и Средней Азии: Опыт реконструкции мировосприятия,
М., 1984.
13. Антонова Е. В. К исследованию места сосудов в картине
мира первобытных земледельцев // Восточный Туркестан и
Средняя Азия в системе культур Древнего и средневекового
Востока. М., 1986.
14. Анфимов В. А. Мёото-сарматский могильник у. станицы Усть-
Лабинской // МИА. 1951. Вып. 23.
15. Аргынбаев X. Историко-культурные связи русского и казах¬
ского народов и их влияние на материальную культуру ка¬
захов в середине XIX — начале XX вв. // Тр. ин-та истор.,
археол. и этнограф. АН Каз. ССР. Алма-Ата, 1959. Т. 6.
16. Арсланова Ф. X. Новые материалы VII—VI вв. до н. э. из
Восточного Казахстана // СА. 1972. № 1.
17. Арсланова Ф. X., Чариков А. А. Бронзовые котлы из музеев
Восточно-Казахстанской области // Скифо-сибирское культур-
170

но-историческое единство: Мат-лы конф. Кемерово, 1980.
18. Артамонов М. И. Археологическая культура и этнос // Проб¬
лемы истории феодальной России. Л., 1971.
19. Артамонова-Полтавцева О. А. Культура северо-восточного
Кавказа в скифский период // СА. 1950. № 14.
20. Арутюнов С. А. Инновации в культуре этноса и их социально-
экономическая обусловленность // Этнографические исследо¬
вания: Развитие культуры. М., 1985.
21. Археологическая карта Новосибирской области / Сост.
Т. Н. Троицкая,, В. И. Молодин, В. И. Соболев. Новоси¬
бирск, 1980.
22. Археологические открытия на новостройках: Сб. статей ИА АН
СССР. М., 1986.
23. Бабанская Б. Г Берккаринский могильник // Тр. ин-та истор.,
археол. и этнограф. АН Каз. ССР. Алма-Ата, 1956. Т. 1.
24. Байбурин А. К. Семиотический статус вещей и мифология //
Сб. МАЭ. Л., 1981. Вып. XXVII.
25. Байбурин А. К. Некоторые вопросы изучения объективирован¬
ных форм культуры // Сб. МАЭ. Л., 1982. Вып. XXVIII.
26. Бельтикова Г В. Иткульские поселения // Археологические
исследования на Урале и в Западной Сибири. Свердловск,
1977.
27. Бельтикова Г. В. О зауральской металлургии VII—III вв. до
н. э. // ВАУ. 1981.
28. Бельтикова Г В. Металлические наконечники стрел с иткуль-
ских памятников // Археологические исследования севера Ев¬
разии. Свердловск, 1982.
29. Бичурин И. Я. Собрание сведений о народах, обитавших в
Средней Азии в древние времена. М.: Л., 1950—1953. Т. 1—3.
30. Бобринский А. А. Гончарство Восточной Европы. М., 1978.
31. Богатырев П. Г Вопросы теории народного искусства. М., 1971.
32. Борзунов В. А. Гамаюнская культура: Дис. ...канд. ист. наук.
Свердловск, 1984.
33. Борзунов В. А. Ранние уральские городища // Исторические
чтения памяти М. П. Грязнова: Тез. докладов. Омск, 1987.
34. Борисевич Г. В. Рец. на кн.: Раппопорт Л. А. Древнерусские
жилища // СА. 1978. № 4.
35. Будина О. Р. Народное жилище албанцев // Типы сельского
жилища в странах зарубежной Европы. М., 1968.
36. Бунатян Е. П. О формах собственности у кочевников // Ар¬
хеология и методы исторических реконструкций. Киев, 1985.
37. Вайнман А. А. Шумеро-вавилонская математика III—II тыс.
до н. э. М., 1961.
38. Вайнштейн С. И. Историческая этнография тувинцев. М., 1972.
39. Вайнштейн С. И., Денисов Н. П. Новые материалы по архео¬
логии Тувы // Полевые исследования Ин-та этнографии в
1974 г. М., 1975.
40. Варанкин Н. В. Отчет о раскопках памятников в зоне Кар-
гапольской оросительной системы в Курганской области // Ар¬
хив КА УрГУ, ф. 2, д. 415.
41. Вереш П. Этнокультурное развитие угорских народов // Эт¬
нокультурная история населения Западной Сибири. Томск,
1978.
42. Викторова В. Д. Археологическая карта бассейнов рр. Туры
и Тавды: Опыт систематизации и периодизации археологиче-
171

ских памятников: Дис. канд. ист. наук. Свердловск,, 1967.
43. Викторова В. Д. Обоснование программы археологического ис¬
следования поселений // Древние поселения Урала и Запад¬
ной Сибири. Свердловск, 1984.
44. Витое М. В. О классификации поселений // СЭ. 1953. № 3.
45. Вишневская О. А. Культура сакских племен низовьев р. Сыр-
Дарьи в VII—V вв. до н. э. // Тр. ХАЭЭ. 1973. т. VIII.
46. Воронов Ю. Н. Вооружение древнеабхазских племен VI—I вв.
до н. э. // Скифский мир. Киев, 1976.
47. Вязьмитина В. И. Золото-Балковский могильник. Киев, 1972.
48. Галкин Л. Л. Сосуд срубной культуры с сюжетным рисунком
из Саратовского Заволжья // СА. 1977. № 3.
49. Ганжа А. И. О понятии «археологическая культура» в совет¬
ской археологии 40—60 гг. // Археология и методы истори¬
ческих реконструкций. Киев, 1985.
50. Генине В. Ф. Проблемы изучения железного века Урала //
ВАУ. 1961. Вып. 1.
51. Генине В. Ф. Курганы у г. Шадринска // ВАУ. 1962. Вып. 4.
52. Генине В. Ф. Узловые проблемы изучения пьяноборской куль¬
туры // ВАУ. 1962. Вып. 4.
53. Генине В. Ф. Отчет об археологических исследованиях в Кур¬
ганской области в 1962 г. // Архив КА УрГУ, ф. 2, д. 25.
54. Г енине В. Ф., Неживых В. И. Отчет о раскопках Прыговского
курганного могильника // Архив КА УрГУ, ф. 2, д. 23.
55. Г енине В. Ф. История населения Удмуртского Прикамья в
пьяноборскую эпоху // ВАУ. 1970, Вып. 10.
56. Г енине В. Ф. Программа статистической обработки керамики
из археологических раскопок // СА. 1973. № 1.
57. Генине В. Ф. Проблема соотношения археологической куль¬
туры и этноса // Вопросы этнографии Удмуртии. Ижевск, 1976.
58. Генине В. Ф. Очерки по истории советской археологии. Киев,
1982.
59. Г енине В. Ф. Объект и предмет науки в археологии. Киев,
1983.
60. Г енине В. Ф. Заметки к построению теории археологической
культуры // Археология и методы исторических реконструкций.
Киев, 1985.
61. Г енине В. Ф., Позднякова М. К. Прыговское городище на
р. Исеть // ВАУ. 1964. Вып. 6.
62. Г енине В. Ф., Голдина Р. Д. Курганы у озера Фоминцево //
ВАУ. 1968. Вып. 8.
63. Генине В. Ф., Корякова Л. Н., Федорова Н. В., Овчиннико¬
ва Б. Б. Омское Прииртышье в железном веке // ПХКПАПЗС.
Томск, 1970.
64. Генине В. Ф., Борзунов В. А. Методика статистической харак¬
теристики и сравнительного анализа погребального обряда //
ВАУ. 1975. Вып. 12.
65. Генине В. Ф., Корякова Л. Н. Лихачевские и Черноозерские
курганы — памятники раннего железного века западносибир¬
ской лесостепи // С А. 1984. № 2.
66. Г енине В. Ф., Генине В. В. Метод определения древних тради¬
ций ориентировок погребенных по сторонам света // Археоло¬
гия и методы исторических реконструкций. Киев, 1985.
67. Генине В. Ф., Корякова Л. Н. Комплекс раннего железного
века на Чупинском поселении // КСИА. 1985. Вып. 184.
172

68. Голдина Р. Д. Ломоватовская культура в Верхнем Прикамье.
Иркутск, 1985.
69. Горбунов В. С., Исмагулов Р. Б. Новые находки мечей и кин¬
жалов савромато-сарматского времени в Башкирии // СА.
1976. № 3.
70. Граков Б. Н. Ранний железный век: Культуры Западной и
Юго-Западной Европы. М., 1977.
71. Григорьев Г П. Культура и тип в археологии — категории
анализа или реальность? // Тез^ докл. на сессии, посвященной
итогам полевых археологических исследований 1971 г. М.,
1972.
72. Гришин Ю. С. Производство в тагарскую эпоху // МИА. 1960.
Вып. 90.
73. Грязнов М. П. Памятники майзмирского этапа эпохи ранних
кочевников на Алтае // КСИИМК. 1947. Вып. 18.
74. Гумилев Л. Н. Хунну: Срединная Азия в древние времена.
М., 1960.
75. Гумилев Л. Н. Роль климатических колебаний в истории
народов степной зоны Евразии // ВИ. 1961. № 1.
76. Даркевич В. П. Символы небесных светил в орнаментике
древней Руси // СА. 1960. № 4.
77. Деревянко В. П. История развития жилища у амурских пле¬
мен // Археология Южной Сибири. Кемерово, 1979.
78. Дмитриев П. А. Мысовские стоянки и курганы: Тюменский
округ Уральской области // Тр. секции археологии РАНИОН.
1928. Т. 4.
79. Долгих Б. О. Старинные землянки на р. Подкаменная Тун¬
гуска // СЭ. 1952. № 2.
80. Древности Дона: Сб. статей ИА АН СССР. М., 1983.
81. Древняя культура Центрального Казахстана / Маргулан А. X.,
Акишев К. А., Кадырбаев М. К., Оразбаев А. М. Алма-Ата,
1966.
82. Дремов В. А. Антропологические данные о древнем населении
Обь-Иртышского междуречья: Усть-Тартасский могильник //
Этнокультурная история населения Западной Сибири. Томск,
1978.
83. Дьяконова В. П. Большие курганы-кладбища на могильнике
Кокэль // Тр. ТКАЭЭ. Л., 1970. Т. III.
84. Дьяконова В. П. Некоторые палеографические черты в тра¬
диционной культуре тувинцев // Материальная культура на¬
родов Сибири и Севера. Л., 1976.
85. Дэвлет М. А. Большая Боярская Писаница. М., 1976.
86. Железчиков Б. Ф. Ранние кочевники Южного Приуралья:
Автореф. дис. канд. ист. наук. М., 1981.
87. Железчиков Б. Ф. Экология и некоторые вопросы хозяйствен¬
ной деятельности сарматов Южного Приуралья и Заволжья
в VI в. до н. э.— I в. н. э. // История и культура сарматов.
Саратов, 1983.
88. Западная Сибирь / Под ред. Помус. М., 1973.
89. Захарук Ю. Н. Археологическая культура — категория онто¬
логическая или гносеологическая? // Восточная Европа в эпо¬
ху камня и бронзы. М., 1976.
90. Захарук Ю. Н. Парадокс археологической культуры // Проб¬
лемы советской археологии. М., 1978.
173

91. Збруева А. В. История населения Прикамья в ананьинскую
эпоху // МИА. 1952. № 30.
92. Зданович Г Б., Зданович С. Я. Археологические работы в Се¬
верном Казахстане // АО — 1967 г. М.; Л., 1968.
93. Зданович Г. Б., Зданович С. Я. Работы в Северном Казах¬
стане // АО — 1968 г. М.; Л., 1969.
94. Зданович Г. Б., Зданович С. Я. Отчет о полевых исследова¬
ниях СКАЭ в 1968 г. // Архив КА УрГУ, ф. 2, дд. 79, 80.
95. Зданович Г Б., Зданович С. #. Отчет об археологических ис¬
следованиях на территории Северо-Казахстанской обл. в
1969 г. // Архив КА УрГУ, ф. 2, д. 88.
96. Зданович Г Б., Зданович С. Я. Памятники у с. Берлин Сер¬
геевского района Северо-Казахстанской области: Отчет: По¬
левые исследования СКАЭ в 1972 г. // Архив СКОМ, № 577.
97. Зданович Г Б., Иванов И. В., Хабдулина М. К. Опыт исполь¬
зования в археологии палеопочвенных методов исследования
курганов Кара-Обалы и Обалы в Северном Казахстане // СА.
1984. № 4.
98. Зданович Г Б., Хабдулина М. К. Ландшафтно-климатические
колебания голоцена и вопросы культурно-исторической ситуа¬
ции в Северном Казахстане // Бронзовый век Урало-Иртыш¬
ского междуречья. Челябинск, 1984.
99. Зданович С. Я. Новые материалы к истории скотоводства в
Зауралье и Северном Казахстане в эпоху финальной бронзы //
Материалы по хозяйству и общественному строю племен
Южного Урала. Уфа, 1981.
100. Зданович С. Я. Поселения и жилища саргаринской культуры //
Поселения и жилища древних племен Южного Урала. Уфа,
1983.
101. Иванов В. В., Топоров В. И. Славянские языковые модели¬
рующие системы. М., 1965.
102. Иванов В. В. Гончар // Мифы народов мира. Л., 1980. Т. 1.
103. Иванов В. В. История славянских и балканских названий
металлов. М., 1983.
104. Иванов С. В. Материалы по изобразительному искусству Си¬
бири XIX —начала XX вв. // Тр. Ин-та этнографии АН СССР.
М.; Л., 1954. Т. 22.
105. Иванов С. В. О значении изображений на старинных пред¬
метах культа // Сб. МАЭ. Л., 1955. Т. XVI.
106. Иванов С. В. Орнамент наррдов Сибири как исторический
источник // Тр. ин-та этнографии АН СССР. М.; Л., 1963. Т. 81.
107. Ильина М. Древнейшие типы жилищ Закавказья // Сообще¬
ния института истории и теории архитектуры. М., 1946.
.Вып. 5.
108. Историко-этнографический атлас Сибири / Под ред. Леви¬
на М. Г., Потапова Л. П. М.; Л., 1961.
109. История Древнего Востока / Под ред. Дьяконова П. М. М.,
1983.
НО. Итина М. А. История степных племен1 Южного Приаралья:
начало I тыс. до н. э. // Тр. ХАЭЭ., М., 1979. Т. X.
111. Итина М. А. Хорезмская экспедиция — основные итоги и пер¬
спективы исследований // Культура и искусство Хорезма.
М., 1981.
112. Кабо В. Р. Синкретизм первобытного искусства // Ранние
формы искусства. М., 1972.
174

113. Казакова Е. П. Памятники болгарского времени в восточных
районах Татарии. М., 1978.
114. Каменецкий И. С.-Археологическая культура — ее определение
и интерпретация // СА. 1970. № 2.
115. Кашина Т. А. Семантика орнаментации неолитической кера¬
мики Китая // У истоков творчества. Новосибирск, 1984.
116. Квирквелия О. Р. Краткий обзор советской литературы по
вопросам применения статистико-математических методов ис¬
следования в археологии // Математические методы в соци¬
ально-экономических исследованиях. М., 1981.
117. Киселев С. В. Древняя история Южной Сибири. М., 1951.
118. Клейн JIt С. Проблема определения, археологической культу¬
ры // СА. 1970. № 2.
119. Клейн Л. С. Предмет археологии // Археология Южной Си¬
бири. Кемерово, 1977.
120. Клейн Л. С. Сарматский терандр и вопрос о происхождении
сарматов // Скифо-сибирский звериный стиль в искусстве на¬
родов Евразии. М., 1976.
121. Ковалевская В. Б. К изучению орнаментики наборных поясов
VI—IX вв. как[ знаковой системы // СКМА. М., 1970.
122. Ковалевская В. Б., Погожее И. Б., Погожева А. М. Количе¬
ственные методы оценки степени близости памятников по про¬
центному содержанию массового материала // СА. 1970. № 3.
123. Ковпаненко П. Г. «Червона могила» у с. Флеровка // Древ¬
ности Евразии скифо-сарматского времени. М., 1984.
124. Кожин П. М. Новые материалы сарматского времени на юге
Тюменской области // МИА. 1972. Вып. 153.
125. Комарова М. Н. Карасукский могильник близ улуса Орак //
ПАС. Л., 1975.
126. Кормление высокопродуктивных животных. М.., 1976.
127. Корякова Л. Н. Ансамбль некрополя саргатской культуры //
Археологические исследования на Урале и в Западной Сиби¬
ри. Свердловск, 1977.
128. Корякова Л. Н. Могильник саргатской культуры у с. Крас¬
ноярка // СА. 1979. № 2.
129. Корякова Л. Н. Роль географического фактора в сложении
саргатской культуры // Особенности естественно-географиче-.
ской среды и исторические процессы в Западной Сибири.
Томск, 1979.
130. Корякова Л. Н. Хронология погребений саргатской культуры //
ВАУ. 1981.
131. Корякова Л. Н. Из истории изучения саргатской культуры //
Археологические исследования девера Евразии. Свердловск,
1982.
132. Корякова Л. Н. Отчет о раскопках Ипкульского могильника //
Архив КА УрГУ, ф. 2, д. 352.
133. Корякова Л. Н. Принципы классификации саргатской кера¬
мики // Использование естественных и точных наук при изу¬
чении древней истории Западной Сибири: Тез. докл. конфе¬
ренции. Барнаул, 1983.
134. Корякова Л. Н. Поселения саргатской культуры // Древние
поселения Урала и Западной Сибири. Свердловск, 1984.
135. Корякова Л. Н., Стефанов В. И. Городище Инберень IV на
Иртыше. // С А. 1981. № 2.
136. Корякова Л. Н., -Сергеев А. С. Географический аспект хо-
175

зяйственной деятельности саргатских племен // Проблемы
урало-сибирской археологии. Свердловск, 1986.
137. Корякова Л. Н., Морозов В. М., Суханова Т. Ю. Поселение
Ипкуль XV — памятник переходного периода от раннего же¬
лезного века к средневековью в Среднем Притоболье // ВАУ.
1987. № 19.
138. Корякова Л. Н., 'Попова С. М. О сравнении саргатской и
саврвмато-сарматской культур // Ранний железный век Ура¬
ло-Иртышского междуречья. Челябинск, 1987.
139. Корякова Л. Н., Сергеев А. С. Палеоэкономический анализ
селища Дуванское II // Становление и развитие производя¬
щего хозяйства на Урале. Свердловск, 1988.
140. Косарев М. Ф. Древние культуры Томско-Нарымского При-
обья. М., 1974.
141. Косарев М. Ф. Западная Сибирь в древности. М., 1984.
142. Косменко А. П. Народное изобразительное искусство вепсов.
Л., 1984.
143. Крамер Г Математические методы статистики / Пер. с англ.
Подчред. акад. А. Н. Колмогорова. М., 1975.
144. Красильников К И. Возникновение оседлости у праболгар
Среднедонечья // СА. 1981. № 4.
145. Краснов Ю. А. Раннее земледелие и животноводство в лесной
полосе Восточной Европы. М., 1977.
146. Крюков М. В. Об общих принципах типологического иссле¬
дования явлений культуры: на примере типологии жилища //
Типология основных элементов традиционной культуры. М.,
1984.
147. Кудрявцева О, М. К вопросу об определении понятия «архе¬
ологическая культура» в современной советской археологии //
Археология и методы исторических реконструкций. Киев, 1985.
148. Кузеев Р. Г Развитие хозяйства башкир в X—XIX вв.: К ис¬
тории перехода башкир от кочевого скотоводства к земледе¬
лию // АЭБ. 1968. Т. III.
149. Кузьмина Е. Е. Сложение скотоводческого хозяйства в степях
Евразии и реконструкция социальной структуры общества
древних пастушеских племен // Мат-лы по хозяйству и обще¬
ственному строю племен Южного Урала. Уфа, 1981.
150. Кузьмина Е. Е. Гончарное производство у племен, андронов-
ской культуры: Об одном археологическом аспекте проблемы
происхождения индоиранцев // Восточный Туркестан и Сред¬
няя Азия в системе культур Древнего и средневекового Вос¬
тока. М., 1986.
151. Кулемзин В. Л., Лукина Н. В. Васюганско-ваховские ханты
в XIX—XX в. Томск, 1977.
152. Кулемзин В. М. Человек и природа в верованиях хантов.
Томск, 1984.
153. Культура жизнеобеспечения и этнос / Под ред. Э. С. Марка-
ряна. Ереван, 1983.
154. Кызласов Л. П. Тыштыкская эпоха в истории Хакасско-Ми¬
нусинской котловины. М., I960.
155. Кызласов Л. П., Леонтьев Н. В. Народные рисунки хакасов.
М., 1980.
156. Кызласов Л. П., Мартынов С. В. Из истории производства
посуды в Южной Сибири в VI—IX вв. // Восточный Турке-
176

стан и Средняя Азия в системе культур Древнего и средневе¬
кового Востока. М., 1986.
157. Лакин Г Ф. Биометрия. М.„ 1980.
158. Лебедев Г С. Структурная типология погребального ритуа¬
ла // Сессия, посвященная итогам полевых исследований
1971 г.: Тез. докл. М., 1972.
159. Лебедев Г С. Погребальный обряд как источник социологи¬
ческой реконструкции // КСИА. 1976. Вып. 148.
160. Левашова В. П. Два сосуда из курганов Омской области //
КСИИМК. 1948. Вып. XX.
161. Левашова В. П. К вопросу о местных особенностях в погре¬
бениях тагарской культуры / СА. 1958. Ne 1.
162. Леви-Стросс К. Структурная антропология. М., 1984.
163. Леонова Н. Б., Смирнов Ю. А. Погребение как объект фор¬
мального анализа // КСИА. 1976. Вып. 148.
164. Лидеров П. Д. Хронология памятников Поднепровья скиф¬
ского времени // Вопросы скифо-сарматской археологии. М.,
1954.
165. Лидеров П. Д. Памятники скифского времени на Среднем
Дону. САИ. 1965. Вып. Д1—31.
166. Листова И. М. Крестьянские жилища Германии, Австрии,
Швейцарии в XIX в. // Типы сельского жилища в странах
зарубежной Европы. М., 1968.
167. Литвинский Б. А. Среднеазиатские железные наконечники
стрел // СА. 1965. № 2.
168. Литвинский Б. А. Древние наконечники «Крыши Мира».
М., 1972.
169. Литвинский Б. А. Орудия труда и утварь из могильников
Западной Ферганы. М,, 1978.
170. Лотман Ю. М. Статьи по типологии культуры. Тарту, 1970.
Вып. 1.
171. Лотман Ю. М. Статьи по типологии культуры. Тарту, 1973.
Вып. 2.
172. Лотман Ю. М. Каноническое искусство как информационный
процесс // Проблема канона в древнем и средневековом ис¬
кусстве Азии и Африки. М., 1973.
173. Лотман Ю. М. Динамическая модель семиотической систе¬
мы // ТЗС. 1978. Т. 10.
174. Лотман Ю. М. Типология культуры: Взаимное воздействие
культур // ТЗС. 1982. Т. 15.
175. Лотман Ю. М. О семиосфере // ТЗС. 1984. Т. 17.
176. Лотман Ю. М., Успенский Б. А. О семиотическом механизме
культуры // ТЗС. 1971. Т. 5.
177. Лукина Н. В. Формирование материальной культуры хантов.
Томск, 1985.
178. Мажитов Н. А. Бахмутинская культура. М., 1968.
179. Мажитов Н. А., Пшеничнюк А. X. Курганы раннесарматской
культуры в южной и юго-восточной Башкирии // Исследо¬
вания по археологии Урала. Уфа, 1977.
180. Максименко Г А. Современное состояние вопроса о периоди¬
зации эпохи бронзы Минусинской котловины // ПАС. Л., 1975.
181. Мальцев А. И. Группы и другие алгебраические системы: из¬
бранные труды в 2-х т. М.„ 1976. Т. 1.
182. Мандельштам А. М. Кочевники на пути в Индию // МИ А.
1966. Вып. 136.
177

183. Маркарт Э. С. О генезисе человеческой деятельности и куль¬
туры. Ереван, 1973.
184. Марков Г Е. Скотоводческое хозяйство и кочевничество: Де¬
финиции и терминология // СЭ. 1981. № 4.
185. Маркова Л. В. Типы сельского жилища Болгарии // Типы
сельского жилища в странах зарубежной Европы. М., 1968.
186. Мартынов А. И. Карасукская культура в Обь-Чулымском
междуречье // САС. Новосибирск, 1968. Вып. 2.
187. Мартынов А. И. Лесостепная тагарская культура. Новоси¬
бирск, 1979.
188. Мартынов А. И., Алексеев А. П. История и палеоантропология
скифо-сибирского мира. Кемерово, 1986.
189. Маршак Б. И. К разработке критериев сходства и различия
керамических комплексов // МИА. 1965. Вып. 129.
190. Матвеев А. В. Городище бронзового века на Уени // ВАП.
1979. Вып. 2.
191. Матвеев А. В. Отчет об археологических исследованиях
1981 г. // Архив ЙА АН СССР, р — 1, д. 8774.
192. Матвеева Н. П. Отчет о полевых археологических исследова¬
ниях в Упоровском и Исетском районах Тюменской области
в 1982 г. И Архив ИА АН СССР, р—1, д. 9062.
193. Матвеева И. П. Отчет о разведке в 1983 г. по левобережью
р. Исеть в Исетском районе Тюменской области // Архив каб.
археол. Тюмен. гос. ун-та.
194. Матвеева Н. П. К вопросу о хронологии саргатских могиль¬
ников Среднего Притоболья // Западная Сибирь в древности
и средневековье. Тюмень, 1985.
195. Матвеев А. В., Матвеева Н. П. Саргатский могильник у с. Тют-
рино по раскопкам 1981 г. // КСИА. 1985. Вып. 184.
196. Матвеев А. В., Матвеева Н. П. Ювелирные изделия Тютрин-
ского могильника // Антропоморфные изображения. Новоси¬
бирск, 1987.
197. Матющенко В. И., Игольникова Л. Г. Поселение Еловка —
памятник второго этапа бронзового века Средней Оби // САС.
Новосибирск, 1968. Вып. 2.
198. Методологические и методические вопросы археологии // Сб.
статей ИА АН УССРГ Киев. 1982.
199. Мифы народов мира. М., 1980.
200. Могильников В. А. Отчет о работах Иртышского отряда ЗСЭ
летом 1966 г. // Архив ИА АН СССР, р—1, д. 3325.
201. Могильников В. А. Отчет о работах Иртышского отряда
в 1967 г. // Архив ИА АН СССР, р—1, д. 3464.
202. Могильников В. А. Отчет о работах Иртышского отряда
в 1968 г. //, Архив ИА АН СССР, р—1, д. 3716, 3716а.
203. Могильников В. А. Отчет о работах Иртышского отряда
в 1969 г. // Архив ИА АН СССР, р—1, д. 4000, 4000а.
204. Могильников В. А. Периодизация культур эпохи железа
в Среднем Прииртышье // Мат-лы конф.: Этногенез народов
Северной Азии. Новосибирск, 1969.
205. Могильников В. А. Отчет о работах Иртышского отряда
в 1970 г. // Архив ИА АН СССР, р—1, д. 4252, 4252а.
206. Могильников В. А. К вопросу об этнокультурных ареалах
Среднего Прииртышья и Приобья эпохи железа // ПХКПАПЗС.
Томск, 1970.
207. Могильников В. А. Коконовские и Саргатские курганы — па-
178

мятники эпохи железа западносибирской лесостепи // МИА.
1972. Вып. 153.
208. Могильников В. А. Раскопки 1967 г. в Коконовке // МИА.
1972. Вып. 153.
209. Могильников В. А. Отчет о работах в Прииртышье в 1972 г. //
Архив ИА АН СССР, р—1, д. 4739.
210. Могильников В. А. к вопросу о саргатской культуре //
ПАДИУ. М., 1972.
211. Могильников В. А. Отчет о работах в Прииртышье в 1973 г.//
Архив ИА АН СССР, р—1, д. 5715, 5715а,
212. Могильников В. А. Калачевка I — .памятник позднего этапа
саргатской культуры // Проблемы археологии Урала и Си¬
бири. М., 1973.
213. Могильников В. А. К этнокультурной характеристике Запад¬
ной Сибири и эпоху раннего железа // ИИС. 1973. Вып. 7.
214. Могильников В. А. Отчет о работах Иртышского отряда
в 1974 г. // Архив ИА АН СССР, р—1, д. 5350, 5350а.
215. Могильников В. А. Работы в Омском Прииртышье // ИИС.
1974. Вып. 15.
216. Могильников В. А. Некоторые аспекты хозяйства племен За¬
падной Сибири эпохи раннего железа // ИИС. 1976. Вып. 21.
217. Могильников В. А. Отчет об археологических исследованиях
в Среднем Прииртышье в 1977 г. // Архив ИА АН СССР,
р—1, д. 6678.
218. Могильников В. А., Колесников А. Д., Куйбышев А. В. Рабо¬
ты в Прииртышье // АО — 1976. М.’, 1977.
219. Могильников В. А., Куйбышев А. В. Работы в Среднем При¬
иртышье // АО — 1977. М., 1978.
220. Могильников В. А. Отчет о полевых исследованиях 1978 г. //
Архив ИА АН. СССР, р—1, д. 7999, Т. 1.; д. 8047. Т. II.
221. Могильников В. А. Отчет о работах в Омской области в 1980 г.
II Архив ИА АН СССР, р—1, д. 7762.
222. Могильников В. А. Некоторые особенности генезиса культуо
лесостепи Западной Сибири в раннем железном веке // BAV.
1981.
223. Могильников В. А. Работы Алтайской экспедиции // АО —
1981. М., 1982.
224. Могильников В. А. Об этническом составе культур Западной
Сибири эпохи раннего железа // Этнокультурные процессы
в Западной Сибири. Томск, 1983.
225. Могильников В. А. К состоянию вопроса об этнической интер¬
претации культур Западной Сибири эпохи железа // Этниче¬
ские процессы на Урале и в Западной Сибири в первобытную
эпоху. Ижевск, 1983.
226. Могильников В. А. К характеристике культуры лесостепного
Прииртышья в VII—VI вв. до н. э. // КСИА. 1985. Вып. 184.
227 Морган Л. Г. Дома и домашняя утварь американских ту¬
земцев. Л., 1934.
228. Мордкович В. Г Степные экосистемы. Новосибирск, 1982.
229. Морозов В. М. Отчет об исследованиях в Тюменской облас¬
ти // Архив КА УрГУ, ф. 2, д. 254.
230. Моррис Ч. У. Основания теории знаков // Семиотика / Пер.
с англ. Под ред. Ю. С. Степанова. М.„ 1983.
231. Моруженко А. А. Городища лесостепных племен днепро-до-
нецкого междуречья VII—VI вв. до н. э. // СА. 1985. № 1.
179

232. Мошинская В. И. Материальная культура и хозяйство Усть-
Полуя // Древняя история Нижнего Приобья. МИА. M.t
1953. Вып. 35.
233. Мошинская В. И. Археологические памятники севера Запад¬
ной Сибири // САИ. 1965. Вып. ДЗ—8.
234. Мошкова М. Г. Памятники прохоровской культуры // САИ.
1963. Вып. Д1 —10.
235. Мошкова М. Г Сарматские погребения Ново-Кумакского мо¬
гильника близ г. Орска // МИА. 1972. Вып. 153.
236. Мошкова М. Г. Происхождение раннесарматской прохоров¬
ской культуры. M.t 1974.
237. Мошкова М. Г., Генинг В. Ф. Абатские курганы и их место
среди лесостепных культур Зауралья и Западной Сибири //
МИА. 1972. No 153.
238. Мошкова М. Г., Рындина Н. В. Сарматские зеркала Поволжья
и Приуралья: Химико-технологическое исследование // Очерки
технологии древнейших производств. М., 1975.
239. Народы Средней Азиии и Казахстана. М., 1963.
240. Нечаева Л. Т. О жилище кочевников юга Восточной Европы
в железном веке: I тыс. до н. э.— I половина II тыс. н. э. //
Древние жилища народов Восточной Европы. М., 1975.
241. Новик Е. С. Обряд и фольклор в сибирском шаманизме.
Л., 1984.
242. Новые методы археологических исследований // Сб. статей
ИА АН УССР. Киев, 1982.
243. Носевич В. А. Ранние тюрки в Великом переселении наро¬
дов // Этническая история народов Сибири и сопредельных
территорий: Тез. докл. научной конференции. Омск, 1984.
244. ОАК за 1895 г. СПб., 1896.
245. Обельченко О. В. Кую-Мазарский могильник // Тр. Ин-та
истор. и археол. АН УзССР. 1956. Вып. 8.
246. Обельченко О. В. Мечи и кинжалы из курганов Согда // СА.
1978. No. 4.
247. Остафьев В. А. Колонизация степных областей в связи с воп¬
росом о кочевом хозяйстве // Записки ЗСО РГО. 1895. Кн. 18.
Вып. И.
248. Певцов М. В. Путевые очерки Чжунгарии // Записки ЗСО
РГО. 1897. Кн. 1.
249. Певцов М. В. Очерк путешествия по Монголии и северным
провинциям Внутреннего Китая // Записки ЗСО РГО. 1883.
Кн. 5.
250. Пелих Г. И. Происхождение селькупов. Томск, 1972.
251. Петров К. И. Очерки социально-экономической истории Кир¬
гизии в XVI — начале XVIII вв. Фрунзе, 1981.
252. Пещерева Е. М. Гончарное производство Средней Азии // Тр.
ин-та этнографии. М.; Л., 1957. Т. 42.
253. Пименов В. В. Удмурты: Опыт компонентного анализа.
Л., 1977.
254. Писарчик А. К. Некоторые сведения о народной керамике
Самарканда // История н этнография народов Средней Азии.
Душанбе, 1981.
255. Плетнева С. А. От кочевий к городам. М., 1967.
256. Полосьмак Н. В. Культура населения Западной Барабы
в скифо-сарматское время: Автореф. дис. ... канд. ист. наук.
Л., 1985.
180

257. Полосьмак Н. В. Культурная принадлежность гороховской
группы памятников // КСИА. 1986. Вып. 186.
258. Полосьмак Н. В., Гребнев Е. И. Особенности естественно-гео¬
графической среды и хозяйственная деятельность населения.
Барабы в раннем железном веке // Палеоэкономика Сибири.
Новосибирск, 1986.
259. Попов А. А. Плетение и ткачество у народов Сибири XIX —
первой четверти XX в. // Сб. МАЭ. Л., 1955. Г. XVI.
260. Попов А. А. Жилище // Историко-этнографический атлас
Сибири. М.; Л., 1961.
261. Попова О. В. Жилые и хозяйственные постройки якутов: Ис¬
торико-этнографический очерк I/ .Сибирский археологический
сборник. М.; Л., 1952. Т. 1.
262. Потемкина Т. М. О соотношении алексеевских и замараевских
комплексов в Зауралье // СА. 1979. № 2.
263. Потемкина Т. М. Бронзовый век лесостепного Притоболья.
М., 1985.
264. Прокофьева Е. Д. Древние жилища на реках Тым и Кеть //
СЭ. 1947. № 2.
265. Пшеницина М. Н. Новый тип памятников III—II вв. до н. э.
на Енисее // КСИА. 1964. Вып. 102.
266. Пшеничнюк А. X. Кара-Абызская культура. // АЭБ. 1968.
Т. III.
267. Пшеничнюк А. X. Шиповский комплекс памятников: IV в.
до н. э.— III в н. э. // Древности Южного Урала., Уфа, 1976.
268. Пшеничнюк А. X. Культура ранних кочевников Южного Ура¬
ла. М., 1983.
269. Рабинович М. Г Древний ландшафт и жилище: О двух типах
древнерусского жилища в Волго-Окском междуречье // СЭ.
1969. № 2.
270. Раевский Д. С. Модель мира скифской культуры. М., 1975.
271. Раппопорт П. А. Древнерусское жилище // Древние жилища
народов Восточной Европы. М., 1975.
272. Рикман Э. А. Типология традиционных поселений в румынской
этнографии // Типология основных элементов традиционной
культуры. М. 1984.
273. Розов И. Народная техника гончарного производства в Твер¬
ской губернии: По материалам Верхне-Волжской этнологиче¬
ской экспедиции Российской академии материальной куль¬
туры // Ежемесячник Тверского губисполкома. 1926. № 5.
274. Руденко С. И. Башкиры: Историко-этнографические очерки.
М., 1955.
275. Руденко С. И. Культура населения Горного Алтая в скифское
время. М.; Л., 1953.
276. Руденко С. И. Культура населения Центрального Алтая
в скифское время. М.; Л., 1960.
277. Руденко С. И. К вопросу о формах скотоводческого хозяйства
и о кочевниках // МЭ ГО СССР. 1961. Ч. 1.
278. Русанова И. П. Славянские древности VI—VII вв. М., 1976.
279. Рыбаков Б. А. Космогония и мифология земледельцев эпохи
энеолита // СА. 1965. №№ 1, 2.
280. Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. М,, 1981.
281. Рыгдылон Э. Р. Писаницы близ озера Шира // СА. 1959.
Вып. XXIV—XXX.
181

282. Садыкова М. X. Сарматский курганный могильник у деревни
Старые Киишки // АЭБ. 1962. Т. 1.
283. Сайко Э. В. Техника и технология керамического производ¬
ства Средней Азии в историческом развитии. М., 1982.
284. Сальников К. В. Три года работы на городище «Чудаки»:
Раскопки Челябинского музея. // КСИИМК. 1940. Вып. 5.
285. Сальников К. В. Городище «Чудаки» в Челябинской облас¬
ти // СА. 1940. Вып. IX.
286. Сальников В. А. Царев курган на р. Тобол // ВАУ. 1962.
Вып. 2.
287. Сарианиди В. И. Сокровища безымянных царей. М., 1983.
288. Свешникова Т. Н., Цивьян Т. В. К функции посуды в восточ¬
нороманском фольклоре // Этническая история восточных ро-
маниев. М., 1979.
289. Семенов С. А., Коробкова Г Ф. Технология древнейших про¬
изводств. Л., 1983.
290. Симченко Ю. В. Тамги народов Сибири. М., 1965.
291. Синицин И. В., Эрдниев У. Е. Древности Восточного Маны-
ча // Археологические памятники калмыцкой степи. Элиста,
1979.
292. Скрипкин А. С. Нижнее Поволжье в первые века нашей эры.
Саратов, 1984.
293. Славянский и балканский фольклор: Генезис. Архаика. Тради¬
ции. М., 1978.
294. Словцов И. Я. Путевые записки, веденные во время поездки
в Кокчетавский уезд Омской области в 1878 г. // Записки
ЗСО РГО. Омск, 1881. Кн. III.
295. Смирнов А. П. К вопросу об археологической культуре // С А.
1964. № 4.
296. Смирнов К. Ф. Вооружение савроматов // МИ А. 1961. Вып. 101.
297. Смирнов К. Ф. Савроматы: Ранняя история и культура сав¬
роматов. М., 1964.
298. Смирнов К. Ф. Курильницы и туалетные сосудики Азиатской
Сарматии // Кавказ и Восточная Европа в древности. М.,
1973.
299. Смирнов К. Ф. Ранние кочевники Южного Урала // АЭБ.
1971. Т. V.
300. Смирнов К. Ф. Сарматы-огнепоклонники // Археология Се¬
верной и Центральной Азии. М., 1974.
301. Смирнов К. Ф• Сарматы на Илеке. М., 1975.
302. Смирнов К. Ф. Орские курганы ранних кочевников // “Иссле¬
дования по археологии Южного Урала. Уфа, 1977
303. Смирнов К. Ф. Сарматы и утверждение их политического гос¬
подства в Скифии. М., 1984.
304. Смирнов К. Ф-, Петренко В. Г. Савроматы Поволжья и Юж¬
ного Приуралья // САИ. 1963. Вып. Д1—9.
305. Соколова 3. П. К истории жилища обских угров // СЭ.
1957. № 2.
306. Соколова 3. П. К вопросу о развитии обско-угорской зем¬
лянки // ТОКМ. 1959. Вып. 1.
307. Соколова 3. П. Материалы по жилищу, хозяйственным и
культовым постройкам обских угров // Тр. ин-та этнографии
АН СССР. 1963. Т. 84.
308. Сокольский Н. И. Боспорские мечи // МИ А. 1954. Вып. 33.
309. Сорокин С. С. Цепочка курганов времени ранних кочевников
182

на правом берегу р. Кок-су (Южный Алтай) // АСГЭ. 1974.
Вып. 16.
310. Сорокина И. А. Курганные могильники низовьев р. Сал
в срубное время // Древности Дона. М., 1983.
311. Справочник зоотехника. М., 1980.
312. Стависский Б. Л. Кушанская Бактрия: проблемы истории и
культуры. М., 1977.
313. Степи Евразии в эпоху средневековья // Археология СССР.
М., 1981.
314. Стефанов В. И. Отчет о раскопках Розановского городища //
Архив КА УрГУ, ф. 2, д. 255.
315. Стефанов В. И., Корочкова О. Н. Поселения заключительного
этапа бронзового века на р. Тобрл // Древние поселения
Урала и Западной Сибири. Свердловск, 1984.
316. Стефанова Н. К. Отчет о раскопка* курганов в Черлакском
районе Омской области // Архив КА УрГУ, ф. 2, д. 180.
317. Стоянов В. Е. Отчет о раскопках Речкинского II селища //
Архив КА УрГУ, ф. 2, д. 44.
318. Стоянов В. Е. Узловское поселение // ВАУ. 1968. Вып. 8.
319. Стоянов В. Е. Зауральские лесостепные поселения // КСИА.
1969. Вып. 119.
320. Стоянов В. Е. Ранний железный век западносибирской лесо¬
степи: Опыт классификации и периодизации: Дис. ...канд.
ист. наук. Свердловск, 1969.
321. Стоянов В. Е. Классификация и периодизация западноси¬
бирских лесостепных памятников раннего железного века //
ПХКПАПЗС. Томск, 1970.
322. Стоянов В. Е. Некоторые аспекты социально-экономической
организации населения зауральско-западносибирской лесосте¬
пи: ранний железный век // Археологические исследования на
Урале и в Западной Сибири. Свердловск, 1977.
323. Строгальщикова 3. И. К методике изучения традиционного
жилища: По материалам Межозерья // Статистика в этно¬
графии. М., 1985.
324. Сунчугашев Л. И. Есинский поминальный памятник карасук-
ской культуры // СА. 1971. № 2.
325. Теория и методы археологических исследований // Сб. статей
ИА АН УССР. Киев, 1982.
326. Тереножкин А. И. Предскифский период на Днепровском Пра¬
вобережье. Киев, W61.
327. Типы в культуре // Сб. статей ЛОИА АН СССР. 1979.
328. Типы традиционного сельского жилища народов Юго-Восточ¬
ной, Восточной и Центральной Азии / Под ред. Н. Н. Чебок-
сарова. М.„ 1979.
329. Толстые Н. И. и С. М, Заметки по славянскому язычеству //
Славянский и балканский фольклор: Генезис. Архаика. Тра¬
диции. М., 1978.
330. Толыбеков С. И. Общественно-экономический строй казахов
в 17—19 вв. Алма-Ата, 1959.
331. Томилов Н. А. Зтнография тюркоязычного населения Томско¬
го Приобья. Томск, 1980.
332. Топорков А. Л. Гончарство: мифология и ремесло // Фольклор
и этнография. Л., 1984.
333. Трифонов В. А. Две группы катакомбных погребений на
Среднем Бейсуге // КСИА. 1983. Вып. 176.
183

334. Троицкая Т. Н. Курган большереченской культуры // С А.
1970. № 3.
335. Троицкая Т. Н. Вооружение населения Новосибирского При-
обья в 1 тысячелетии до н. э. // СА. 1974. № 3.
336. Троицкая Т. Н. Кулайская культура в Новосибирском При-
обье. Новосибирск, 1979.
337. Троицкая Т. И. Могильник Быстровка I как исторический ис¬
точник // Археологические памятники лесостепной полосы
Западной Сибири. Новосибирск, 1983.
338. Труфанов А. Я. К вопросу о происхождении саргатской куль¬
туры // Археологические, этнографические и исторические ис¬
точники по истории Сибири. Омск, 1986.
339. Федоров-Давыдов Г. А. О статистическом исследовании взаи-
мовстречаемости признаков и типов предметов в археологиче¬
ских комплексах // СКМА. М., 1970.
340. Федоров-Давыдов Г А. Статистические методы в археологии.
М., 1987.
341. Фролов В. И. Памятники р. Исеть. Материалы разведок 1963 г.
// Архив КА УрГУ. ф. 1, д. 70.
342. Хабдулина М. К. Курган раннего железного века у с. Кенес //
Прошлое Казахстана по археологическим источникам. Алма-
Ата, 1977.
343. Хазанов А. М. Сложные луки Евразийских степей и Ирана
в скифо-сарматскую эпоху // Материальная культура народов
Средней Азии и Казахстана. М., 1966.
344. Хазанов А. М. Сарматские мечи с кольцевым навершием //
С А. 1967. № 2.
345. Хазанов А. М. Из истории сарматского наступательного ору¬
жия // История, археология и этнография Средней Азии.
М., 1968.
346. Хазанов А. М. Очерки военного дела сарматов. М., 1*971.
347. Хазанов А. М.. Социальная история скифов. М., 1975.
348. Хазанов А. М., Куббель Л. Е., Созина С. А. Первобытная
периферия классовых обществ до начала Великих географи¬
ческих открытий // Первобытное общество. М., 1978.
349. Халдеев В. В. Сколько было сарматов? //■ СА. 1987. № 3.
350. Халиков А. X. Волго-Камье в начале эпохи раннего железа:
VIII—VII вв. до н. э. М., 1977.
351. Халикова Е. В. Ранневенгерские памятники Прикамья и Прн-
уралья. // С А. 1976. № 3.
352. Харрисон Дж., Уйнер Дж., Теннер Дж., Барникот Н., Рей¬
нолдс В. Биология человека / Пер. с англ. Под ред. В. В. Бу¬
нака. М., 1979.
353. Харузин Н. История развития жилища у кочевых и полуко¬
чевых тюркских и монгольских народностей России. М., 1896
354. Хлобыстин Л. П. Жилище и его экономическая и социальная
обусловленность // Реконструкция древних общественных от¬
ношений по археологическим материалам жилищ и поселений.
Л., 1974.
355. Чернецов В. Н. Опыт типологизации западносибирских кель¬
тов // КСИИМК. 1947. Вып. 16.
356. Чернецов В. Н. Усть-Полуйское время в Приобье // МИА.
1953. Вып. 35.
357. Чернецов В. Н. Представление о душе у обских угров // Тр.
ин-та этнографии. М., 1959. Т. 51.
184

358. Чернецов В. Н., Мошинская В. И. В поисках древней родины
угорских народов // По следам древних культур: От Волги
до Тихого океана. М., 1954.
359. Черников С. С. К вопросу об археологических периодах в эпо¬
ху ранних кочевников // ПАС. Л., 1975.
360. Черных Е. Н. Проявление рационального и иррационального
в археологической культуре // СА. 1982. № 4.
361. Чиндина Л. А. Культурные особенности среднеобской керами¬
ки эпохи железа // ИИС. 1973. Вып. 7.
362. Чиндина Л. А. Древняя история Среднего Приобья в эпоху
железа. Томск, 1984.
363. Членова Н. Л. Происхождение и ранняя история племен та¬
тарской культуры. М., 1967.
364. Членова Н. Л. Хронология памятников карасукской культу¬
ры. М., 1972.
365. Шафф Я. А. Введение в семантику. М., 1963.
366. Шер Я. А. Типологический метод в археологии и статистика //
VII МКАЭН: Доклады советских ученых. М., 1966.
367. Шилов В. П. Калиновский курганный могильник // МИА.
1959. Вып. 60.
368. Шитова С. Н. Сибирские таежные черты в материальной
культуре и хозяйстве башкир // Этнография Башкирии. Уфа,
1976.
369. Шитова С. И. О древних чертах в строительной технике
башкир // Поселения и жилища древних племен Южного
Урала. Уфа, 1983.
370. Шитова С. Н. Традиционные поселения и жилища башкир.
М., 1984.
371. Шнирельман В. А. Классообразование и дефиниции культуры:
По океанийским этнографическим материалам // Этнографиче¬
ские исследования: Развитие культуры. М., 1985.
372. Яглом А. М., Яглом И. М. Вероятность и информация. М.„
1960.
373. Якобсон Р. В поисках сущности языка // Семиотика. М.,
1983.
374. Drost D. Topferei in AfrikaTechologie. Berlin, 1967.
375. Von Bruno Kruger. Eine germaniche Siedlung des bis
5 Jahrhunderts am sudlichen: Stadranid von Berlin // Das
Altrum. 1982, № 3„ alb. 9.
376. Соколова 3. П. Из истории жилища обских угров: к вопросу
06 обско-угорской землянке // Congressus International
Feenno-Ugristarum. Budapestini Habitus. 20—24. IX, 1960. Bu¬
dapest, 1963.

Приложение I
Таблица 1
Распределение признаков погребальной обрядности по районам
Признаки
погребальной
обрядности
Районы
Иртыш
Ишим
Тобол
Всего
Курганы с площадками
19/29,2 ±4.7
8/36± 10,2
6/8,5 ±1,4
33/21 ±3,2
Курганы со следами огня
Курганы с многослойными
17/25,7 ±5,4
7/31,8 ±8,2
14/20 ±4,7
38/24 ±3,1
сооружениями
4/6,1 ±2,9
—
6/8,5 ±3,3
10/6,3 ±1,9
Курганы без огня
27/40,9 ±6,09
9/40,9 ±10,4
43/61,4 ±5,8
79/50 ±3,9
Следы огня в насыпи
Следы огня в насыпи
15/22,7 ±5.1
6/27,2 ±9,4
12/7,1 ±4,5
24/15,2 ±2,8
и в могилах
14/21,2 ±5,06
5/22,8 ±8,9
5/7,1 ±3,06
22/13,9 ±2,7
Следы огня в могилах
Замкнутый ров, в т. ч.
многоугольный
10/15,1 ±4,4
2/9 ±6,1
10/14,2±4,1
33/19,7 ±3,1
13/19,6 ±4,9
2/9 ±6,1
18/22,7±5.0
16/9,5 ±2,4
Ров с одним входом
10/15,1 ±4,4
2/9 ±6,1
4/5,06 ±2,6
19/11,3 ± 2,5
Ров с двумя входами
11/16,6±4,5
5/22,8 ±8,9
3/3,7 ±2,2
33/21,8 ±3,2
Канавы вокруг насыпи
8/12,1 ±4,04
—
5/6,3 ±2,9
13/7,7 ±2,1
Курганы без рвов
24/36,3 ±5,9
13/59,6 ±10,4
49/62 ±5,4
86/51,5 ±3,8
Захоронения в ямах
Захоронения на древней
169/94,8±0,3
76/97,5 ±1,7
177/96,7 ±1,3
422/95,9 ±0,9
поверхности
Могилы 1-го типа,
10/5,6 ±1,7
2/2,2 ±1,7
5/2,7 ±1,2
17/4,1 ±0,9
в т. ч. с канавками
43/24 ±3,2
31/41,3±5,6
55/44,3 ±4,4
129/33,8 ±2

Признаки
погребальной
обрядности
Районы
Иртыш
Ишим
Тобол
Всего
Могилы 2-го типа
36/20,1 ±2,9
7/9,3 ±3,3
12/9,6 ±2,6
55/14,4 ±1,7
Могилы 3-го типа
15/8,3 ±2,06
28/37,3 ±5,6
19/15,3 ±3,2
62/16,3 ±1,9
Могилы с нишами
7/4,0± 1,4
5/6,6 ±2,8
—
12/3,1 ±0,8
Могилы неопределенного типа
78/43,5 ±3,7
7/9,3 ±3,3
38/30,6 ±4,1
123/32,3 ±2
Могилы с остатками дерева
97/55,4 ±3,7
30/61 ±5,6
25/25,2 ±4,3
152/47 ±2,3
Ориентировка погребенных:
на север
61/39,1 ±3,9
. 15/25±_5,6
55/47,4+15^
131/39,1 ±2
на северо-восток
'' 6Д8±1,5
10/16,6±4,8
16/13,7±3,1
32/9,5 ±1,6
на восток
12/7,6 ±2,1
3/5 ±2,8
4/3,5 ±1,6
19/5,6 ±1,2
на юго-восток
12/7,6 ±2,1
4/6,6 ±3,2
2/1,7± 1,2
18/5,3 ±1,2
на юг
1/0,6 ±0,6
5/8,3 ±3,5
—
6/1,7 ±0,7
на юго-запад
2/1,2 ±0,75
—
3/2,5 ±1,4
5/1,4 ±0,6
на запад
17/10,8 ±2,5
10/16,6±4,8
3/2,5 ±1,4
30/8,9 ±1,5
на северо-запад
"45728,8 ±3,6
13/21,9± 5,3
36/30,2 + 4,2
94/28 ±2,4
Мел в погребении
"t0/5^I,7
—
2/1,6± 1,1
12/3,2 ±0,9
Мел и уголь в погребении
5/2,7 ±1,4
—
1/0,8 ±0,8
6/1,6 ±0,6
Уголь, прокал в
погребении или рядом
26/14,5 ±2,6
4/5,5 ±2,7
16/22,9 ±3,0
46/12,2 ±1,7
Обожженное перекрытие
7/3,9 ±1,4
2/2,8 ±1,9
8/6,4 ±2,2
17/4,5 ± 1,1
Могилы без остатков огня
131/73,1 ±3,3
66/91,6 ±3,2
97/78,2± 3,7
294/78,4 ±2,1
Следы огня на костяке
3/1,7 ±0,9
4/5,4 ±2,7
6/4,8 ±1,9
13/3,4 ±0,9
Примечание: первое число — абсолютная встречаемость признака, второе — процент, третье —
ошибка процента.

Таблица 2
Определение традиции ориентировки погребенных
в саргатских захоронениях (по методике В. Ф. и В. В. Генингов
в абсолютном (количестве)
Направление
положения
головы
погребенных
Определение стороны
горизонта по заходу
солнца
I Количество погребенных, ориен-
|тированных по сторонам горизонта
Определение стороны
горизонта по восходу
солнца
Магнитная
ориёнтировка
погребенного
Количество умерших
зимой и весной
Количество умерших
зимой и весной
Магнитная
ориентировка
погребенного
Л
е
т
о
О
с
е
н
ь
3
и
м
а
В
е
с
н
а
Л
е
т
О
о
с
е
н
ь
3
и
м
а
В
е
с
и
а
Север
32
131
94
131
225
257
163
94
131
32
Ш
Восток
18
19
32
19
51
69
37
32
19
18
19
Юг
5
6
18
6
24
29
11
18
6
5
6
Запад
94
30
5
30
35
129
1124
5
30
94
30
Исходные данные по ориентировке: всего 335 погребений; ори¬
ентировано на север 131, на северо-восток — 32, на восток —19,
на юго-восток—18, на юг — 6, на юго-запад — 5, на запад — 30,
на северо-запад — 94 погребения.
188

Таблица 3
Встречаемость предметов в общекультурной выборке
и в территориальных группах погребений
Пре¬
дме¬
ты*
Частота
по всей
выборке
[Ранг
частоты
Частота
по
Тоболу
Ранг
частоты
по
Тоболу
[Частота
по
Иртышу
Ранг
частоты
по
Иртышу
НС
0,34
2
0,31
4
0,28
3
м
0,054
14
0,08
13
0,05
12,5
к
0,062
13
0,10
11
0,05
12,5
л
0,076
12
0,031
15
0,067
11
КУ
0,10
7
0,156
8,5
0,16
9
н
0,23
4
0,343
3
0,27
4
Пр
0,179
6
0,175
7
0,22
6
от
0,085
10,5
0,125
10,5
0,05
6
с
0,64
1
0,37
2
0,74
1
3
0,085
10,5
0,156
8,5
0,10
10
Б
0,29
7
0,437
1
0,30
2
Бл
0,115
9
0,125
10,5
0,23
5
Сг,Г
0,124
8
0,281
5
0,18
7,5
О
0,18
5
0,218
6
0,18
7,5
Кр
0,026
15
0,09
12
0,05
12,5
* Обозначение предметов
(см. 2 главу).
дано в соответствии с текстом
189

Таблица 4
Коэффициенты взаимосвязи между вещами
в могильниках Иртыша и Тобола
нс
м
К
н
Пр
с
3
ки
ОТ
Б
Бл
СгБг
Г
ПП
0
нс
0.58
■0.28
0.64
0,53
0.071
-7
-0.31
-0,53
0.24
0.8
0,58
0.086
1.45
0.59
1.69
1,25
0,14
-0,65
-1,25
-0.5
2,66
-7
1.45
0,17
91!
15,6
126,7
68.97
0,9
19
68.97
11.2
312J8Q
93,1
1,34
м
7
-/
0.21
-1
-0.31
-7
-1
-7
-С, 12
0,64
~/
0,64
0,44
0,65
0,24
1.68
-/
1,66
18,9
.2,6
125
125
7
0,862
-7
-7
-0.31
0,5
0,41
-7
0.61
-7
0.64
0.92
к
3,4
0.65
1,15
0.91
0,485
1.7
-7
4,83
66?
18г9
58.6
36.9
8,9
125,0
1.028
н
0.581
0.714
0,57
0,4
0.7
0,35
0,57
0.41
8,70
0,37
0,21
0.15
1.42
1
2,04
1.42
0.9
1.99
0,75
1,42-
- 0.9
1.99
0,81
0.44
0.32
Щ9
щя
86,7
35,0
175.3
25.3
88.7
35.9
175.3
29.5
8,58
4,6
П Р
-0.843
-1
-/
0,51
0,42
0,25
0,73
0,13
0.63
8,89
0.S6
0.25
-2
1.18
0,93
0,53
2.1
0,27
2,98
-7
4
1,3
0.53
268
83,17
38.5
12.6
209
3,41
392,7
706,4
82.6
12,66
0,30
-0,2
-0.2
0.368
0,67
а,35
0,74
0.35
~ 0,17
'0,17
-1
-0,17
с
0,63
0,4
7
'0,4
0.792
1,63
0,75
2,24
0.74
035
0.35
0.35
23.74
9,83
9,83
37,06
148.2
24,7
220,9
24.6
5,57
5,57
557
7
7
7
0,32
0,622
7
0.06
0,70
0,77
3
0.69
1,59
0,13
2
/
-7
-1
-/
2,47
28,3
149,4
0,78
476.2
270,4
кы
0.644
0,646
0,82
-0,073
-0,138
-1
-0,06
-0.029
0,57
0,066
0.41
0,066
1.68
7
3.17
2,9
-0,146
-0,279
а п7
-0.12
-0.06
1,39
0,13
0,91
0.19
167,6?
594,9
499,5
1,27
4.61
0,81
0,64
0,15
85,3
0.8
37
0.8-
от
0,69
7
-7
-7
0,29
- 0.2
-7
0.84
0,26
-7
-7
0,25
1,91
0,61
0,4
3, 17
0.54
-7
С.53
215,3
22. 34
9.83
594.9
13
12.7
-7
-0,39
0,7д
-0.28
0.877
-0,014
0.068
-0,47
0,45
Л 77
Б
-7
-7
-0,867
1.98
0,583
3.66
■0.028
0,13
-1,06
1,02
-7
2.47
44,37
23720
2Q
793.5
0,049
1112
50,2
46,28
270.4
Бд
0.20
-/
0,047
0.23
-0,105
0,261
0.44
0,76
0.15
-7
0,37
0,42
-7
0,095
0,47
-0,212
0.541
0,99
2,33
0.814
-7
0,80
10,75
0.53
/3,27
2,66
17,3
58.09
322,7
5,827
28.37
СгБг
-0,666
0,58
0, 58
0,64
0.75
0,058
0,858
0,6
0.2
0,62
0,36
-7
0.37
-1,78
V2
1.12
1,66
2,27
0.117
3,34
1,5
0.40
2.86
0,76
0.8
г
188,79
74,13
74,13
163,9
305
0,819
661,91
132,75
9,83
485,6
37,28
28,36
ПП
0,886
0,82
0,796
■0,058
-7
7
-7
0,260
-/
-7
0,56
0.2
2,62
2,69
2,63
■0.117
0.539
1.36
0,4
-7
404
427,40
409,8
0,81
17.14
109,88
9,83
0,78
0,612
0,80
-0.28
-0,09
-7
0.73
-7
0,48
-о.зз
0,17
0.8
о
2,54
1
1,55
2,72
'0,596
0,182
2.17:
1.12
■0.70
0,358
2.5
380,7
141,99
436,5
20,9
1.966
278,59
74,16
29,5
7.6
371
Примечание: ниже диагонали — значения связи между
вещами в Богдановском могильнике, вы¬
ше — в могильниках Тобола. Первая циф¬
ра — значение Q, вторая g, третья X2, 1 оз¬
начает полную положительную связь,
— 1—полную отрицательную.
190

Хронологическое распределение погребений саргатской культуры
Артын_кк1.2(?'
Чргмполгрьр MWjlgJ
ИНВЕРЕШЖКТ.Д (.7).
БОГДАНОВО Я.ЛХ
ОкчнЕВОЛЦм^ЛЮ
^Сть-ТАГТ/^у
Татарка *к 1,2 (?)
КлрТАШЕю1.к.11.п№
<3).РМ®
Саратов
БОГДАНОМ к. В ПОТ(01.(11). (4)Ш2}(7)(В)(Щб)а)
Богданово Ш, K2(3j(2)(iJ
ЛихачевОкИ
■Bepjmk id kjf
в™
Лихачево к11
погр (2), (о)
(3).(5),(4), (1)
ябленка кк7Д5,1,2,3 (?)
,к
), 'а. га. и).»). №
Покровка к 4
Томижзво^кк 3.4.1.2
Мыс к б, ПОГР 2. .
ШРЕЕВСКОЕ ОЗЕРО II
Анш
Памятное к1 Гл. ... ...
Тюгрино it. у, 6П7Г.Г .i к.в t()(4).li)(3J(4J
ЙИТ8РЯ. Жк m
г>ыгакгА^,4,;йН4,
. "pbirOBOJ, к 10 <
Воробье во 1. к4.погг17
Ипкульский К.1,6.24
М, 28.39
Д/ВАИСКМЙ
Тюгрино
к. 1.2.3.4.5

ь-3
ОЭ
g
[ззг вгагедифиоота^

Заказ № 00165
Таблица 7
Распределение элементов узора на керамике в погребальных комплексах (в относительных частотах)
Элементы УЗОРА
1
2
3-5
6,7
в
9
10
It
12,16
1318
415
2022
23
2528
0.0.
Н.О.
Коконовскии
0.13
0.30
0,09
0,09
0.045
0,045
0.045
0.045
0,045
0,13
0.09
0,87
3.1
Саргатскии
0.07
0,19
0.15
0,038
0,27
0,077
0,038
0,15
0,87
1.8
Чорноозерье мк
0.20
0,40
0.20
0,20
0,67
2.5
Че-рноозсрье б к
0,25
0,25
0,25
0,25
0,66
2
Богдановский I
0.24
0,14
0,02
0.25
0,02
0,08
0,02
0,20
0,04
0,75
18
Богдановский П
ОМ
0,14
0,14
0,07
0,21
0.21
0,07
0.75
1.5
Стри невский
0,20
0.20
0,20
0,40
7
1,2
Красноярский
0.037
0,22
0.074
0.037
0,22
0,037
0.074
0,037
0,11
0.11
0.037
0.70
2
1оРнобитминский
0,25
0,25
0,25
0.25
1
1,3
S
КллАчевский
0,11
0,11
0,45
0.11
0.11
0,11
0.64
1.8
¥
Ирский
0.087
0,168
0,166
0.084
0,166
0,084
0,084
0.166
0,71
2.4
S
I
Абатский
0.36
0.31
0,16
0,054
0,Ю5
0.85
1,7
о
«ЛихАчевский
0,066
0.26
0,134
0,20
0,066
0,066
0.20
0,68
1.5
Б
s
Фоминцевский
0.11
0,11
0,22
0,22
0.11
0,22
0,87
и
L
Явленский
0,33
0,50
0.17
0,75
2
0
5
Берлин
0,50
0.66
7
Воро&ьевский
0.50
0,16
032
1
42.
Андреевское оэЛ
0,50
0.25
0,25
0.63
1
Андреевское оЗ.П
0,50
0,25
0,25
0,66
7
Памятный
0.10
0,20
0,10
0,20
0,20
0,10
0,10
’0,50
1.4
Прыговский
0,16
0,16
0,08
0.24
0.08
0,16
0,70
1.7
Овщее К0Д40 элементов
20
56
37
9
58
4
2
3
15
12
10
39
4
2
Стдтистические
0.13
0,16
0.10
0.04
0,19
0.02
0,009
0.007
0,054
0.03
0,02
0,14
0,009
0.007
0.75
1.7
хАйлктеристики ^
о.ю
0.11
0,09
0,075
0,14
0.08
0.04
0,02
0,07
0.06
0,04
0,10
0,02
0.03
0,13
0,5
— Примечание: с. о. — степень орнаментации, н. о.— насыщенность орнамента, БК — большой
со курган, МК — малые курганы.

СО
4^
Коэффициенты различия керамики могильников по элементам
орнамента (внизу) и по типовому составу (вверху)
Таблица 8
N
Могильники
7
2
3
4
5
6
7
8
9
Ю
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
1
Коконоеский
1.89
074
0.23
0.42
0.65
0.9
0.52
азе
06
0,07
0,33
0,5
0,62
0,67
0,72
0.54
1.74
088
0,34
ОМ
2
Саргатский
076
125
1.1
0.36
0,39
0.51
0.22
0,51
0,30
1.09
0.26
0.59
0.63
0.34
0,63
0.49
1.51
ЮЗ
0,62
071
3
Чернооэерье МК
1.46
U8
2
0.94
1.2
1
0.78
1.02
1.25
0.71
1.05
1.24
1,49
1.33
143
1
1.34
0.55
0.60
0.66
4
Черноозерье бк
102
0.69
1,35
1.18
1.27
1.8
1.89
1.28
1.04
1.83
1.09
0.76
1
1.33
1/4
1
2
2
1.4
1,44
5
Богдановский I
0.81
0,61
1.45
084
0.22
0.82
0.23
0.19
0,31
0.77
0.25
0.43
0.66
0.65
ОА
0,45
1.38
0,96
0.34
ОМ
6
Богдановский П
1,03
0.7
1.64
104
061
0.82
0.14
0.38
0.31
0.64
0.35
0.58
0.34
0.65
0.4
ОМ
1.11
1.1
0.45
089
7
Стрижевский
127
1.07
178
1.09,
1.2
0.96
0,87
0.98
075
0,9
0.69
1
125
0.53
1.22
1
15
0,64
0,7
0.5
8
Красноярский
0.98
0.6
1.68
07
0,65
0.89
1,25
0.3
0.58
1.03
0.3
0.44
0,47
0.51
0А5
0,35
1,3
0,95
0,57
0.87
9
ГорнобитиинскиЙ
097
09~
1.33
0,58
0.6
136
1.31
1.22
~0М
055
0.26
067
0.93
0.66
0.39
0,53
123
0.91
0,23
0,37
10
Калачевскии
1.29
1.02
1.71
074
109
117
1.43
0.72
1А2
108
0.26
0.63
0.71
0.49
0.61
0,25
1,31
1,25
0,65
0,93
11
АбатскиЙ
0.8
0.71
196
0.7
084
1.16
1.36
0.9!
0.83
083
0,98
1.07
133
1.21
069
0,83
0.77
0,95
0.63
093
12
Лихачевский
0.86
0.85
1.94
072
076
0.86
1.6
0.8
1.15
1.02
066
0.33
0.67
0.56
051
0.31
1,61
0.95
0,45
0,67
13
Фоминцевскии
0.97
0.69
2
0,84
0.75
0.85
163
077
1.24
1.12
1.23
1.07
0.8
0,87
0.85
0,24
1.74
1.38
0,64
0,84
14
9ВЛЕНСКИИ
0.95
0.911
174
0.49
0,66
0.94
1.42
0.97
0,91
0.7?
0.6
0.92
и
0.83
048
0,5
1
1,16
0,9
1,34
15
Берлин
158
1.59
176
1.76
1.44
1.49
161
173
1.59
№
0.7
178
143
1.85
1,05
0.83
1.33
0,71
0.73
0.8
16
Ирский
083
0.56
1.27
0.61
0.53
0.68
1.44
0.68
0,8
0.94
0.91
0.87’0,86
0.87
1.46
0.36
114
1,3
0,52
106
17
Андреевское озЛ
182
1.81
1.79
1.54
2
1.68
2
2
2
1.83
1.88
2
2
2
1.03
1.57
1.6
108
0,4
1
18
Андреевское озЛ
1.56
1.46
1.56
119
181
1.44
№
136
2
!,48
1.55
158
2
1.77
0.5
1.38
106
14
2
19
Памятный
114
0.91
1.89
0.92
115
0.94
из
0.76
1.5
088
0.89
0.5
1.22
1.25
и
\0#2
0.99
12
0,78
1
20
Пры говений
1.24
0.78
1.75
086
0.9
0.98
/.43
0.8
2
0.81
1.05
0.99
098
0,86
/ 77'058
1.53
1,76
0.98
06
21
ВОРОБЬЕ ВСКИЙ
ЮЗ
142
7.81
174
1.89
1.58
1.51
1.4/
166
2
1.79[ЮЗ
122
1.8/
122\13С
1.35
1.32
186
1.23
Примечание: МК — малые курганы, БК — большой курган.

Общие показатели орнаментации поселенческой керамики (в относительных частотах)
Поселения
Техника орнаментации
Степень
Насыщен¬
Орнаментированность
орнамен-
ность ор¬
I
11
III
IV
1. П
I, III
III, 11
тирован-
ности
намента
вен¬
шей¬
пле¬
шей¬
чи¬
ки
ча
ки,
ка
пле¬
ча
Дунайское II
0,709
0,09
0,01
0,07
0,01
0,01
0,003
0,88
0,89
0,38
]
0,50
\
0,062
0,039
Мнберень IV
0.735
0,01
0,014
0,06
0,067
0,08
0,007
0,80
1,7
0,39
0,42
0,426
,0,36
Розановское
0,30
0,22
0,026
—
0,16
0,19
0,032
0,95
2,04
0,44
0,205
0,376
0,095
Чупинское
0,82*
0,052
0,016
о.ю
—
—
—
0,73
1,3
0,87
0,24
0,45
0,21
У зло вс кое,
раскоп II
0,61
0,19
0,124
0,06
—
0,048
0,019
0,009
0,77
и
0,67
0,14
0,419
0,44
Узловское,
0,70
0,17
—
—
0,06
—
0,55
2,4
0,8
0,019
Э,69
0,29
раскоп I
Дуванское VI
0,72
0,048
0,064
0,032
0,032
0,064
—
0,67
1,52
0,61
0,51
0,19
олз
Андреевское
0,76
0,038
—
0,192
—
ъ
0,3
озеро
—
0,45
1,3
0,88
0,23
0,15
Речкинское II
0,742
0,17
0,03
0,02
0,02
0,01
0,51
1,3
0,45
0,38
0,52
0,087
Средние х
0,77
0,104
0,035
0,054
0,036
0,05
0,006
0,79
1,4
0,61
0,29
0,38
0,29
О
0,15
0,07
0,04
0,06
0,05
0,05
I001
0,17
0.54
0,2
0,16
0,18
0,18

Таблица 10
Коэффициенты различия поселенческих комплексов по
технике (внизу) н составу (вверху) элементов орнамента
№
Поселения
1
2
3
4
5
6
7
8
9
1 |дуванское II
26,3
35,5
38,1
19,1
33
40
41,5
32,5
2
Инберень IV
7,16
16,9
17,6
13,4
14,8
19,9
15,8
15,3
3
Чупинское
1.5
25,5
19,1
9,7
2,1
2,6
9,6
12,3
4
Узловское (I)
8,8
38
13,2
f 11.2
15.8
21,4
16,9
7,6
5
Узловское (II)
17,9
26
9,4
4,5
12,6
15
9,1
14,8
6 1
Дуванекое VI
3,86
14,6
3,5
8,4
8,1
1.6
8,2
8.8
I Андреевское
7 1 озеро
4,5
20,06
4,6
9,4
22,1
9,7
8,5
11,6
8
Речкинское II
6,9
10,2
8,2
13,2
8,8
6,8
11
9,04
9
Розановское
49,7
24,4
48,3
9,6
23
37,0
59,7
36.5 1
Таблица 11
Распределение орнаментальных знаков
по зонам сосуда (позициям)
Знаки,
«слоги»
Зоны (позиции)
Всего
шейка
шейка-
плечо
плечо
нижняя
часть
сосуда
п
а
11/0,17
7/0,10
22/0.10
1/0,09
41/0,113
а
а" , А"
1/0,0154
2/0,03
20/0,092
8/0,036
20/0,055
11/0,032
%в "
6/0,092
4/0,059
16/0,072
1/0,09
27/0,072
✓ч П
С, с
d, d, d'
14/0,125
2/0,03
4/0,059
13/0,059
19/0,086
15/0,041
37/0,102
196

Продолжение табл. II.
Знаки,
«слоги»
Зоны 1
(позиции)
Всего
шейка
шейка-
плечо
плечо
нижняя
часть
сосуда
е, ё, е'
1/0,0154
1/0,015
1/0,005
3/0,008
, П п
d /е
22/0,34
3/0,04
7/0,032
1/0,09
33/0,092
е / d
4/0,061
4/0,018.
8/0,022
/7\ п
(de)
4/0,061
1/0,015
4/0,018
9/0,025
X п
(de)
1/0,005
1/0,003
i
2/0,03
43/0,642
8/0,036
53/0,147
fn
4/0,018
4/0,011
.. n
4/0,018
4/0,011
f "
1/0,004
1/0,003
(feF) П
1/0,0154
64/0,292
65/0,18
1', S'
V —
5/0,023
2/0,18
7/0,019
dBe
2/0,009
4/0,36
6/0,017
v
1/0,004
2/0,18
3/0,008
• v n
(de)
9/0,41
9/0,025
Л, П
3/0,014
3/0,008
n
X
1/0,004
1 /0,003
Всем >
65/1,0
67/1,0
217/1,0
11/1,0
360/1,0
Примечание: первое число — количество знаков, второе —
их частота.
197

Таблица 12
Распределение признаков погребальной обрядности по районам
и хронологическим группам (в относительных частотах)
Признаки
Районы и хронологические группы
погребальной
обрядности
Иртыш
Ишим
Тобол
1
2
3
2
3
2
3
Курганы без рвов
0,36
0,25
0,23
0,69
0,375
0,68
0,27
Замкнутый ров
0,17
0,19
0,38
0,075
0,125
0,277
0,5
Ров с входами
Ямы-канавы вокруг
0,46
0,185
0,225
0,225
0,495
0,045
0,11
насыпи
—
0,37
0,15
—
—
—
0,11
Площадка, деревянная
платформа в насыпи
0,28
0,30
0,54
0,24
0,37
0.27
0,22
Ямы 1-го типа
0,206
0,324
0,19
0,33
0,44
0,395
0,36
Ямы 2-го типа
0,45
0,162
0,19
0,11
0,087
0,139
0,042
Ямы 3-го типа
0,101
0,108
0,072
0,455
0,33
0,116
0,232
Ямы 4-го типа
0,071
0,351
0,55
—
0,13
0,279
0,361
0 Север
0,51
0,38
0,19
0,165
0,20
0,325
0,361
р СВ
0,034
0,03
0,059
0,055
0,20
0,069
0,148
и
е Восток
н
—
—
0,116
—
0,066
—
0,042
т
и ЮВ
—
0,081
0,13
0,055
0,088
0,023
0,021
Р
Юг
—
0,031
—
—
0,088
—
—
в ЮЗ
—
—
0,29
—
—
0,023
0,021
к
а Запад
0,07
0,081
0,116
0,28
0,066

0,042
СЗ
0,31
0,243
0,25
0,165
0,20
0,325
0,19
Следы огня в насыпи
Погребения с остатка¬
0,181
0,56
0,80
0,74
0,38
0,55
0,58
ми огня
0,24
0,189
0,23
0,39
—
0,23
0,127
Мел в погребении
—
0,016
0,062
—
—-
—
0,063
Сосуды в погребении
0,40
0,54
0,83
0,61
0,68
0,58
0,89
198

П риложение Ц
Рис. 1

Рис. 2

Рис. 3

2
Рис. 4

Рис. 6

с
Рис. 7

Й 3Hd

Рис. 9

Рио 10

Рис. II, 12, 13

II
Рис. 14

/ 2
1
/ 2
1 2
19
10 /!\
д
11
V
12
17
ОТ" ' —J3\
13
/ 2
/За
1 ^
14
Рис. 15

Рис. 16

53
*
в f 2
54
55
56
С*" ~"!)§
б/
62
ПбЗ
64а
:.i ;i
69
71
71а
72 72а
74
35
0 ©
л
0> 0>
©1 @)
(J)3^
ш
76,
60
81
84
85
о®
^л86
ДЗ
,871 881
О)
89 г<^лл^ч50
©>
83
Рис. 1Г

tfl 3Hd

Рис. 19

Рис. 20

Рис. 21

Рис. 23

Р 2

Рис. 25

Рис. 26

I. резные (прочерченные)
п
1
и
Iff
1б
2
///
w\
///
1
б
?
f
8
Г
8а
▼
ш
9
ОТ
ш
9а
и
77
V
11А
Л. НАКОЛЬЧАТЫЕ
й ДД
72
АДА
АДА
12а
4 4
А
13
?
S f
?
734
? f
f f
13Б
W ?
т
73в
4 4
А !
6 J
« *
73г
/>у\
14
Г?
75
16
16а
76б
Ш. ЯМОЧНЫЕ
18
0\
V
18а
18Б
0
20
V
22л
/
20б
Ф¥ 9 9
20в
9 99
99 9
20г
с с
21
оо
27л
о
О
22
23
.•'V'
23А
щ
9 9
9
23Б
23в
'I4
23г
2371
IV.
ГРЕБЕНЧАТЫЕ V. П
=>ОЧИ
Е
пип
*rnrtti
25
26
»
*27
28
30
х X
37
Рис. 2N

Рис. 29

Рис. 30

Рис. 31

I
Рис. 32

Рис. 33

Рис. 34

N-
ЗНАК
*БУКВА*
СОЧЕТАНИЯ
ОБОЗНАЧЕНИЯ
*слоги*
ПРИМЕРЫ
^СЛОГИ^
ОРНАМЕНТ
* слово4"
;
о
А
О О О О
А*
абе
2
к
о о о о о
2А"
О о
$
,_Д a'e(|eTj~6g^_,
3
О
а
о о о о о
о
7
4
6
а
О о о о о о о
аа
7 7
7
£
5
•
а1
о о о о о
о о о о «>
За"
XXX
Y
хп
6
0
Б
НИН
imn
А Л /=s
6"
3©
d/6/drLa',i(f~aef)6
7
!
t
(?)-
сп
в
Б’
Ма
ч_У
9
с
/////
10
е
ate(fe5)
11
с’
(&Г
гл
„eVdn.^
12
*
d
(d®r
А \\// /.'
i )
13
з
Хдлл5<
W
(feJ)~6'
V_y
14
d'
d/e"
М
• 0е0
15
'Ч
с
чччхч
©•
; *
/а'
/ЕЯ
16
ч
S///
а *
(3d'l)n
( 1
.
17
<ч
©'
\\\\
d/e^d"
21
2
4с|
КУ
V
16
—
i
SSSS
\\\
en/d~a
19
V
t
*7 У?у?
Г~—7
20
и
с
VW
Г
МАЛЫЙ
ПРОБЕЛ
ГП
21
ч/
t
(№
ы
vj
22
у
7
БОЛЬШОЙ
ПРОБЕЛ
23
и
р
7 7 7
? $
24
X
X
7 7 7
Рис. 35

Приложение II
СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ
И ПОЯСНЕНИЯ К НИМ
Рис. 1. Поселения саргатской культуры
1 — Карта-схема распространения поселений: а — поселения, иссле¬
дованные разведками; б — раскопанные поселения; в — городища,
исследованные разведками; г—раскопанные городища; 1 — Кар-
гановское городище; 2 — Розановское городище; 3—4 — Андреев-
ка 1—111; 5 — городище Кушайлы; 6 — Коконовское; 7 — Исаков-
ское; 8 — городище Инберень IV; 9 — Лежанка; 10 — городище
Богдановское; 11 —городище Ильинское; 12 — Большекулачинскос;
13—14—Малокулачинские I, II; 15—16 — городища Горнобптп
ские I, II; 17 — городище Фаддеевское; 18 — Десподзиновское; 19
Картовь I; 20— Крупянка; 21 — городище Красноозерское; 22 —
городище Красноярское; 23 — Рассвет; 24 — городище Безымянное;
25—26 — Баландино I, II; 27 — Жиляковское; 28 — Клепиковское;
29 — Пахомовское; 30—31—Заворохино I, II; 32 — Кошкарагай II;
33 — Боровское; 34 — Тушнолобовское; 35—37 — Логиновские II, V,
VIII; 38—39 — Горки Г II, 4Q — Чупинское; 41—Старомаслянское;
42 — Кокуй II; чЗ-у Узловскбе; 44—Борки I; 45 — Ильинское;
46 — Черемуховское;/ 47,— Песья^ое; 48 — Фоминцевское; 49 — Ря-
мовое; 50 — Проходческое; 51-/Курганское; 52—53 — Язево I, II;
54—55 — Белый S^kXII' XIII; 56 — Коловское городище; 57 — Бот-
никовское; 58-у^ащитское; 59 — Карагужевское; 60 — Скородум;
61—62 — Суергскйе I, -II; 63—^64 — Поспелово I, II; 65 — Ново-Ша-
дрино; 66 — Исток I; 67 — Мясниковское; 68—Гладунинское;
69—70 — Р^нкино I, II; 71 —Дндреевское озеро, южный берег;
72 — Андреевское озеро, северный берег; 73 — Дуванское II;
74—Моч'ищи; 75 — Мысовское; 76 — городище Тимоно; 77 — Ар¬
хангельское; 78 — Коркйно VI; 79 — городище Рафайлово; 80 — Ин-
галинка; 81—Бархатовское; 82—Духовка; 83 — Оиуфриевское;
84—85 — Верхнеингалинский Борок I, II;. 86 — Нимфаки II; 87 —
куст поселений на р. Айга; 88—90 — Ипкуль I, И, IV; 91—Ли¬
сий Бор; 92 — Исток III; 93 — городище Луговое; 94 — куст посе¬
лений на Карасьем озере; 95 — городище Калачики; 96—Средний
Баклан; 97 — Большой Баклан; 98 — Юртобор; 99 — городище Пав-
линово; 100—- городище/Матушинское; 101 — Ефимово; 102—Ста-
ро-Лыбаевское; 103 — Еремино; 104 — городище Яман; 105 — Ямай¬
ское; 106—городище Саратовское; 107 — городище Богочанское;
108 — Туруновка 4; 109s — городище Абрамовское; ПО — Погорело-
во; 111 —Большой Чуланкуль; 112 — Чуланкуль; ИЗ — Марково 5;
114 — Вдовино.
2 — план поселений на озере .Карасьем; 3 — план селища Андре-
евка; 4 — план городища Инберень IV; 5 — план городища Кар-
гаповское: 6—план селища Дуванское II.
Рис. 2. Планы саргатских жилищ
1—план селища Речкино II; 2 — план и профили раскопа на се¬
лище Речкино II (по В. Е. Стоянову); 3 — раскоп 1977 г. на Роза-
новском городище (по В. И. Стефанову); 4 — Узловское поселение,
жилище 1 (по В. Е. Стоянову); 5 — поселение Дуванское I, жили¬
ще 1; 6 — поселение Андреевское озеро, северный берег, жи^
(по В. Д. Викторовой). Условные обозначения: а — дерн; б—чер¬
ная супесь; в — темно-серая супесь; г — серая супесь; д — золис-
232

тый слой; е — песок; ж—границы жилищ; и — слабые очертания;
к — угли; л — прокал; м — яма; и — столбовая ямка; о—керами¬
ка; п — развал сосуда; р—кости; с — канавка; т — глина; у — чер¬
ный суглинок; ф — темно-серый суглинок; х — обугленное дерево.
Рис. 3. Селище Дуванское II
1 — топографический план; 2 — планы и профили объектов. Услов¬
ные обозначения: 1 — границы объектов; 2 — нечеткие очертания;
3 — уголь; 4 — развал сосуда; 5 — столбовая ямка; 6 — прокал;
7 — канавка; 8 — керамика; 9 — темно-серая супесь; 10—светло¬
серая супесь; 11—коричневая супесь; 12 —черная супесь;
13 — черно-коричневая супесь; 14—дерн; 15 — песок; 16 — светло-
коричневая супесь; 17 — кости; 18 — железный предмет; 19 — пряс¬
лице; 20 — обожженная глина; 21 — помещение 1.
Рис. 4. Жилище 4 на селище Дуванское II -
1 — план жилища в аксонометрической проекции; 2 — графическая
реконструкция.
Рис. 5. Могильники саргатской культуры
I —карта-схема распространения могильников: а—курганные,
б — грунтовые погребения; 1—Коконовский; 2 — Саргатский;
Л — Артынский; 4 — Усп Тартасский; 5 — Черноозерский; 6 — Ин-
беренский; 7 — Окуневский II; 8 — Окуневский I; 9—10 — Богда¬
новские I, II; 11—Стрижевский; 12 — Красноярский; 13 — могиль¬
ник у с. Татарка; 14—15—Калачевский I, II; 16— Тюковский;
17 — Подчевашский; 18 — могильник у с. Иртышское; 19—Сетку-
ловский; 20—Горнобитиинский; 21—Абатский; 22 — Лихачевский;
23 — Фоминцевский; 24—Покровский; 25 — Явленский; 26 — Бер¬
лин; 27 — Амангельды; 28 — Кенес; 29—30 — Андреевское озе¬
ро I, II; 31 —Памятный; 32 — Воробьевский; 33 — Мысовской;
34 — Томиловский; 35—Макушинский; 36 — Прыговский; 37 — Пив-
кинский; 38 — Бакланский; 39 — Ирский; 40 — погребение на посе¬
лении Борки II; 41 — погребения на могильнике Черноозерьс III;
42 — погребения на городище Битые Горки; 43--погребении на
селище Речкино II; 44 — погребение на Перейминском могильнике;
45—Увал I; 46— Язевский; 47—Новооболонь; 48—Карташевский;
49 — Саратовский; 50 — Красногорский борок; 51 —Тютринский;
52 — Савиновский; 53—Нечунаевский; 54 — Ипкульский.
2—6—планы могильников; 2 — Нечунаевский; 3 — Ипкульский;
4—Горнобитиинский; 5—Красноярский; 6 — Абатский.
Рис. 6. Могильник у с. Татарка (раскопки Н. К. Стефановой).
Планы и разрезы погребений и курганов
I—курган 1, погребение 1; 2 — курган 3: а — современная почва,
6 — насыпь, в — светлый песок, г — погребенная почва, д — темно¬
серый песок, е — серый песок, ж — материк, и — дерево, к — запол¬
нение грабительской ямы; 3—курган 1: а—современная почва,
б— темно-серый песок, в — насыпь, г — бурый песок с остатками
камыша, д — дерево, е — выкид, ж—погребенная почва, и — за¬
полнение грабительской ямы, к — серый песок, л — желто-серый пе¬
сок на дне рва, м — материк.
Рис. 7. Планы куганов (Тобол, Ишим)
1 — Воробьево I, курган 8: 1 — псалий, 2 — бусина, 3 грузило,
4 — сосуд; 2 — Андреевское озеро II, курган: 1 —сосуд, 2 — череп,
3 — камни (по В. Д. Викторовой); 3—Тютрино, курган 5 (по А. В.
Матвееву); 4 — Воробьево I, курган 4; 5 — Макушинский, кур¬
ган 1: 1—сосуд, 2 — бронзовые наконечники стрел; 6—Тютрино,
курган I; 7 — Прыгово I, курган 10:1 —железный киижа/ 2 — тес¬
233

ло, 3—пряжка (по В. Ф. Генипгу, В. И. Неживых); 8 — Прыго-
во I, курган 3: 1—обломки черепа, 2 — пряслице; 9 - Савиново,
курган 5 (по Н. П. Матвеевой); 10 —Лихачево, курган HI; II —Ли-
хачево, курган I; 12 — Фоминцсво, курган 2; 13—Лихачево, кур-
4 — костяной предмет, 5 — обломок бронзового зеркала, 6 — стек-
ган II; 14—Абатское, курган 2; 15 — Абатское, курган 1. Услов¬
ные обозначения: а — современная почва; б — насыпь; в — неясные
очертания; г — погребенная почва; д—заполнение могильных ям;
е — прокал; ж—насыпь Макушинского 1 кургана; и —заполнение
грабительских ям; к — песок; л — угли; м — керамика; п — глина;
0 — дерево; п—кости животных; р — ров.
Рис. 8. Планы и профили курганов (Иртыш)
1 —Коконовка, курган 3: а—дерн, б — насыпь, в — древесный
тлен, г — выкид, д — уголь, е —зола, ж — граница грабительского
вкопа, и — дерево; 2 — Коконовка, курган 11: а — суглинок, б —
границы рва, в — дерево, г — граница дна ямы, д—насыпь, е — со¬
суд; 3 — Коконовка, курган 13: а — насыпь, б — суглинок, в — грани¬
ца ямы, д — прокал (по В. А. Могильникову); 5 — Инберень, курган 1:
а — дерн, б—насыпь, в — прокаленная глина; 6- Инберень, кур¬
ган 2: а — дерн, б — насыпь, в — выкид.
Рис. 9. Планы и разрезы погребений (1—3—ямы l-ro типа,
4 8 — 2-го, 9 — 12— неопределенного типа)
1 — Фоминцево, курган 2, погребение 5: 1 — костяные наконечники
стрел, 2 — зеркало, 3 — сосуд, 4 — пряжка, 5 — браслет; 2—Фо¬
минцево, курган 1, погребение 2: 1 —сосуд, 2 — наконечники стрел;
3—Нечунаево, курган 4, погребение 1: 1 —наконечники стрел,
2 — обломки черепа, 3 — фрагменты железного кинжала; 4—Ив-
куль, курган 1, погребение 3: I —сосуд, 2 — челюсть человека,
3 — нож, 4 — кость лошади, 5 — железные пряжки, 6 — бронзовые
бляшки, 7 — меч, 8 — костяные наконечники стрел; 5 — Берлик,
курган 3: 1—сосуд, 2—железный нож, 3 — обломки железного
предмета, 4 — остатки ткани, 5 — жертвенник, 6 — кости барана,
7— бусы, 8—кости лошади; 6 — Явленка, курган 6: 1—наконеч¬
ники стрел, 2 — камни, 3 — кость животного, 4 — сосуды (по
Г Б. и С. Я. Здановичам); 7 — Абатское, курган 1, погребение .4;
8— Нечунаево, курган 2, погребение 2: I—наконечники стрел,
2 — сосуды, 3 — пряслице; 9 — Фоминцево, курган 2, погребение 2:
1 — сосуды, 2 — наконечники стрел, 3 — обкладки лука, 4 — нож,
5 — бусы; 10 — Фоминцево, курган 2, погребение 4: 1—тесло,
2 — сосуд, 3, 5 — наконечники стрел, 4 — пряжка, 6 — нож; 11 — Ли¬
хачево, курган III, погребение 2: 1 —нож, 2—сосуд, 3 — костяной
наконечник стрелы, 4- тесло, 5 — костяная проколка. 6 — наклад¬
ки лука; 12—Абатское, курган 1, погребение 2: 1—железные на¬
конечники стрел, 2 — железный предмет, 3 — пряжка, 4 — кинжал,
5. б — кости барана, 7 — сосуды.
Рис. 10. Планы и разрезы погребений (ямы 3-го и 4-го типов)
1 — Абатское, курган 1, погребение 5; 2 — Тютрино, курган 2, погре¬
бение 2: 1, 2— сосуды, 3 — обломки деревянного гребня, 4— ке¬
рамический стержень, 5 — серьги, б — шпинелевые бусы, 7 — стек¬
лянные бусы, 8 — браслет из бус, 9 — железный перстень,
10 — бронзовое пряслице, 11 — железные предметы, 12—кость жи¬
вотного; 3 — Лихачево, курган II, погребение 3: 1 — бусы, 2 — зо¬
лотая серьга, 3 — железный предмет, 4 — пряслице, 5 — сосуд,
6 — браслеты; 4 — Лихачево, курган II, погребение I; 5 — Абат¬
ское, курган 1, погребение 7: I —наконечники стрел; 6 Коконов¬
ка, курган 13, погребение: I — бронзовая бляшка, 2 — бусина*
234

3—5—кости; 7 —Фоминцево, курган 1, погребение 7; 8 — Тютри-
но, курган 3, погребение 4; 1 — железные наконечники стрел,
2 — заклепки, 3 — бронзовые бляшки, 4 — обломки железного меча;*
9 — Тютрино, курган 3, погребение 7: 1, 2 — сосуды, з __ мел’
4 — костяной предмет, 5 — обломок бронзового зеркала, б — стек¬
лянный бисер, 7 — железный нож, 8—костяная проколка, 9 — тру¬
бочка, 10 — кость животного (по А. В. и Н. П. Матвеевым);
10 — Явленка, курган 5: 1, 3 — сосуды. 2 — обломки бронзового
зеркала, 4 — бусы, 5 — дерево (по Г. Б. и С. Я. Здановичам);
11—Лихачево, курган III, погребение 4: 1 —сосуд, 2 — бусы,
3 — серьги, 4 — браслеты; 12 —Абатское, курган 2, погребение 2;
13 —Лихачево, курган III, погребение 3: 1—обкладки лука,
2 — костяные наконечники стрел, 3—пряжки, 4 — кинжал, 5 — осе¬
лок, б — остатки пояса, 7 — тесло, 8—камни, 9 — лопатка живот¬
ного, 10 — обломок железного предмета.
Рис. 11 Связи между вещами в погребениях Богдановского
могильника
Рис. 12. Связи между вещами и полом погребенного
Рис. 13. Связи между вещами в погребениях Притоболья
Рис. 14. Граф связей между симплексами (жирными линиями
обозначена связь с вероятностью 99,9%. двойными — связь с веро¬
ятностью 99%, тонкими — связь с вероятностью 95%)
Рис. 15. Вещевой материал могильников. Оружие 1: 1—Абат¬
ское, курган 1, погребение 8; 2 — Богданово, курган 3, погребе¬
ние 1; 2: 1 —Макушино, курган 2; 2 — Абатское, курган 1, погре¬
бение 6; 3 — Абатское, курган 1, погребение 11; 4: 1 —Черно-
озерье, малый курган 1, 2 — Коконовка, курган 10; 5: 1—Перей-
минский могильник, погребение 16, 2 — Инберень, курган 2;
7 — Амангельды, курган 14 (по Г Б. Здановичу); 10—Коконовка,
курган 10; II—Томилово, курган 5; 12 — Фоминцево, курган 2,
погребение 7; 13—Красноярка, курган 4, погребение 2; 13а: 1 —
Лихачево, курган III, погребение 5, 2 — Богданово, курган 1, по¬
гребение 1 (по В. А. Могильникову); 14 — Фоминцево, курган 1,
погребение 2; 15 —Лихачево, курган III, погребение 1, 2; 16 — Фо¬
минцево, курган 1, погребение 2; 17 — погребение на Перейминском
могильнике; 17а — Фоминцево, курган 1, погребение 2; 18—Кала-
чевка, курган 1, погребение 4; 19 — Фоминцево, курган 2, погре¬
бение 2.
Рис. 16. Вещевой материал могильников. Оружие, предметы
воинского снаряжения, конской узды
20 — Томилово, курган 4; 21 — Коконовка, 1926 г.; 25 — Нечунаево,
курган 2, погребение 2; 26, 27 — Богданово I, курган 1, погребе¬
ние 5 (по В. А. Могильникову); 27а — Ипкуль, курган 1. погребе¬
ние 3; 28 —Лихачево, курган III, погребение 3; 29- Лихачево,
курган III, погребение 2; 30 — Богданово I, курган 1, погребение 5;
31 _ Коконовка, курган 1926 г.; 33: 1 — Коконовка, курган 1926 г.,
2 — Абатское, курган 1, погребение 11; 34 — Богданово I, курган 3,
погребение 8 (по В. А. Могильникову); 35, 38 погребение на Пе¬
рейминском могильнике; 36 — Черноозерье, малый курган I;
39 — Артын, курган 1; 41 — Усть-Тартас, курган 1. участок V;
42 — Богданово I, курган 1, погребение 2; 43— Ипкуль, курган 1,
погребение 3; 45 —Лихачево, курган II, погребение 8; 46 Усть-
Тартас курган 1, участок II; 47 — Богданово I, курган 1, погребе¬
ние 2 (по В. А. Могильникову); 48 — Усть-Тартас, курган 5, учас¬
ток II.
235

Рис. 17. Вещевой материал могильников. Орудия труда, при¬
надлежности одежды
53: 1 — Лихачево, курган III, погребение 3; 2 — Нечунаево, кур¬
ган 2, погребение 1; 54: 1 — Дуванский могильник (по В. М. Мо¬
розову); 2- Лихачево, курган Ш, погребение 2; 55: 1 — Лихачево,
курган И, погребение 2; 2 — погребение на Перейминском могильни¬
ке по П. М. Кожину; 56 — Богданово, курган 1, погребение 10 (по
В. А. Могильникову); 60 — Лихачево, курган III, погребение 3;
61 — Красноярка, курган 6; 62 — Абатское, курган 1, погребение 4;
63: 1—Лихачево, курган III, погребение 2; 2 — Тютрино, курган 5
(по А. В. и Н. П. Матвеевым); 64 —Лихачево, курган III, погре¬
бение 2; 64а — Нечунаево, курган 10, погребение 1; 65 — Абатское,
курган 1, погребение 7; 65а — Ипкуль, курган 24, погребение 2;
68: 1—Ипкуль, курган 6, 2 — Дуван, курган 1; 70 — Абатское',
курган 1, погребение 6; 71 — Нечунаево, курган 9; 71а—Калачев-
ка I, курган 1, погребение 5; 72— Калачевка I, курган 1, погребе¬
ние 3; 72а — Богданово II, курган А, погребение 6 (по В. А. Мо¬
гильникову); 74 — Абатское, курган 1, погребение 7; 75—Усть-
Тартас, участок II, курган 6; 76: 1 — Кокоиовка, курган 13,
2— Богданово III, курган А (по В. А. Могилышкову); /7, 78 —
Богданово I, курган 1; .80 — Коконовка, курган 11; 81—Богдано¬
во 1, курган 3, погребение 1; 82 — Тюковский курган; 83 — Дуван,
курган 1 (по В. М. Морозову); 84— Богданово 1, курган 3, по¬
гребение 6; 85 — Абатское, курган' 1, погребение 7; 86 — Богдано¬
во 1, курган 3, погребение 3; 87 Лихачево. курган II, погребе¬
ние 3; 88 — Нечунаево, курган 10,' погребение 2; 89—Усть-Тар-
тас, участок II, курган 6; 90 — Нечунаево, курган 10, погре¬
бение 2.
Рис. 18. Вещевой материал могильников. Предметы одежды,
туалета, украшения
91—погребение на Перейминском могильнике; 91а — Богданово I,
курган 1, погребение 5; 92, 96—Явленка, курган 4; 93: 1 —Бог¬
даново I, курган 1, погребение 5; 2 — Лихачево, курган III, погре¬
бение 3; 94 — Красноярка, курган 3; 95—Ипкуль, курган 1, по¬
гребение 3; 97 — погребение на Перейминском могильнике;
98—Богданово ,1, курган 1, погребение 5; 99 — Фоминцево, кур¬
ган 1, погребение 5; 100 — Коконовка, курган 1927 г.; 102 — Бер¬
лин, курган 2; 103 — Усть-Тартас, участок II, курган 6; 104 —Абат¬
ское, курган 1, погребение 4; 106 — Лихачево, курган II, погребе¬
ние 8; 107 — Богданово I, курган 1, погребение 5; 112 — Лихачево,
курган II, погреГшие 4; 113: 1—Лихачево, курган 2, погребе¬
ние 4, 2—4 — Лихачево, курган III, погребение 15; 115—Коконов¬
ка, курган 1926 г.; 115а— Лихачево, курган III, погребение 15;
116 — Фоминцево, курган 2, погребение 1; 117: 1 —Лихачево, кур¬
ган III, погребение. 15; 2 — Савиновский могильник; 118: 1 — Лиха¬
чево, курган III, погребение 15; 2, 3 —Тютринский могильник;
4 __ Нечунаево, курган 15, погребение 2; 119 — Красноярка, кур¬
ган 4, погребение 1; 120 Красноярка, курган 3, погребение 1;
121 — Коконовка, курган 1926 г.; 122- Лихачево, курган III по¬
гребение 4; 123 — Лихачево, курган II, погребение 3; 124 —Богда¬
ново I, курган 1, погребение 3; 124а Тютрино, курган 2, погре¬
бение 2 (по А. В. и Н. П. Матвеевым); 125 — Лихачево, курган III,
погребение 4; 125а — Савиновский могильник (по Н. II. Матве¬
евой); 126: 1 — Фоминцево, курган 2, погребение 5; 2—Савинов¬
ский могильник.
236

Рис. 19. Нечунаевский могильник. Вещи (III—II вв. до н. э.)
ч — курган 1. погребение 2; 2, 7, 10 — курган 3, погребение 1;
•1, 16 — курган 3, погребение 2; 5 — курган 3; 6, 13 — курган 2,
погребение 2; 8, 22—27 — курган 10, погребение 1; 11, 17, 20 кур¬
ган 3, погребение 3; 14, 15, 18—курган 10, погребение 2; 19, 21 —
курган 2, погребение 1; 1 — кость; 2, 3, 7, 22—26—железо; 8 — бе¬
реста; 6, 9, 11, 19 — глина; 5, 10, 13, 20, 21 —бронза: 12, 27 —
камень; 15 — раковина; 14 — золото; 16—18 — стекло.
Рис. 20. Ипкульский могильник. Вещи (II—IV вв. н. э.)
1 -5, 7—10 — курган 1, погребение 3; 6, 11 — 13 - курган 14;
14—16 — курган 39; 7 — курган 6; 18, 19 — курган 1, погребение 2;
20—курган 24, ров; 21—24 — курган 24, погребение 2; 25 — кур¬
ган 28; 1, 4, 8—10, 20, 21—железо; 5, 7, 11,-13, 14—16, 18 —
бронза; 12 — стекло; 3, 22—24 — кость; 2, 6, 17, 19, 25—глина.
Рис. 21. Вещевой материал поселений
1—3, 6—10, 13—16 — селище Речкино II (по В. Е. Стоянову); 4, 5,
8, 11, 12—городище Инберень IV; 1 — паста; 13, 14 — стекло;
2. 3, 6, 7, 9—11—кость; 12, 15, 16 — глина; 4, 5, 8 — бронза.
Рис. 22. Селище Дуванское II. Вещи
1--7, 13, 16—18, 20—глина; 8, 9, 14 — железо; 10—12, 15 — брон¬
за; 19 — камень.
Рис. 23. Вещевой материал поселений. Предметы из глины
1, 2, 4, 6, 7, 10—13, 15, 16 — Розановское городище; 3, 5, 8, 9,
14 — Андреевское озеро, южный берег; 17 — селище Дуванское II.
Рис. 24. Сос\ ш I типа
(цифры и буквы в скобках соответствуют номерам признаков на
таблице 6, например: 1.4.8. означает сосуд со слабовыпуклым
туловом, высоким плечом, узким горлом)
I (1.4.8.)—Ирский могильник; 2 (1.4.8.)—Лихачево, курган III,
погребение 7; 3 (1.5.7.) — Ирский могильник; 4 (1.5.8.)—Пры-
говский могильник; 5 (1.6.8.)—Мысовский могильник, курган 6,
погребение 2; 6 (1.4.8.)—Черноозерье, курган 1; 7 (2.4.7.) —
Черноозерье, грунтовое погребение; 8 (3. 4. 7.) — Андреевское озе¬
ро I, погребение 4; 9 (3.4.8.) — Красноярка, курган 3, погребе¬
ние 2; 10 (2.5.8.)—Саргатское, курган 2; 11 (3.5.7.) —Коконов-
ка, курган 3, погребение 2; 12 (3.5.8.) — Богданово I, курган 6,
погребение 9.
Рис. 25. Сосуды II типа
1, 2 (1.4.7.)—Саргатское, курган 1; 3 (Б. 1.4. 7.)—Саргатское,
курган I; 4, 5 (1.5.7.) —Ирский могильник, Памятное, курган 1;
6, 7 (2.5.7.)—Андреевское озеро I, погребение 6; Богданово I,
курган 1, погребение 6; 8 (1.4.7.)—Абатское, курган 1, погребе¬
ние 9; 9, 10 (2.4.7.) — Черноозерье, грунтовые погребения;
II (3.4.7.)—Абатское, курган 2, погребение 8; 12 (3.5.7.) —
Андреевское озеро I, погребение 4; 13 (3.5.8.) —Лихачево, кур¬
ган III, погребение 7; 14, 15 (3. 4. 8.) — Красноярка, курган 2, по¬
гребение 3; Памятное, курган 1, погребение 3; 16, 17 (3.6.8.) —
погребение в Перейминском могильнике: Красноярка, курган 2.
Рис. 26. Сосуды III типа
1 (1.4.7.) —Черноозерье, грунтовые погребения; 2 (2.4.7.)
Прыгово, курган 3; 3, 4 (1. 5. 7.) — Калачевка I, погребение 4; Ан¬
дреевское озеро II; 5 (2. 6. 8.) — Богданово 1. курган 1; 6, 7
(3.4.7.)—Памятное, курган 1, погребение 6; Андреевское озеро I,
погребение 2: 8 (2.5.8.) — Абатское, курган 1, погребение 2; 9,
10 (3. 4. 8.) — Ирский могильник, Абатское, курган 1, погребение 2;
237

11, 12 (3.5.8.) —Андреевское озеро II; Ирский могильник; 13,
14 (Б. 1.4. 7. б.)—Саргатское. курган 1; 15 (Б. 1 4. 7.) — Памят-
ное, курган 1; 16 (3. 4. 7.) — Инберень. курган 2; 17 (Б. 7. б.)
Инберень, курган 1; 18 (сосуд IV типа) — Андреевское озеро И;
19 (Б. 1.4.7.) — Усть*Тартас, участок И, курган 4.
Рис. 27. Схема развития основных форм погребальной кера¬
мики
Рис. 28. Элементы узора саргатской керамики
Рис. 29. Ипкульский могильник. Керамика
I, 7, 11, 15, 17 — курган 3; 3, 4, 8, 13 — курган 2, насыпь; 5—кур¬
ган 2. погребение 2; 6—курган 2, погребение 1; 9 — курган 1, по¬
гребение 3; 2, 10 — курган 1, погребение 1; 12 — курган 1, насыпь;
14—курган 6, насыпь; 16—курган 24.
Рис. 30. Селище Дуванское II. Керамика
1—4, 8—жилище 1; 5, 7, 9 — жилище 3; 6, 18—жилище 2; 10.
II, 14, 16, 20 — жилище 4; 12, 13, 17, 19 — раскоп IV.
Рис. 31. Розановское городище. Керамика
Рис. 32. Керамика поселений Притоболья
1 —11 —селище Дуванское VI; 12—17—Андреевское озеро, юж¬
ный берег.
Рис. 33. Селище Речкино II. Керамика (по В. Е. Стоянову)
Рис. 34. Изображения на керамике
1, 2 — Саргатскнй могильник; 3 — Узловское поселение; 4 — Д>-
ваиский могильник; 5 — селище Дуванское II; 6—селище Дуван¬
ское VI; 7 — поселение на южном берегу Андреевского озера;
8—поселение Ипкуль XV; 9—могильник Калачевка I.
Рис. 35. Орнаментальные знаки и их сочетания на саргатской
керамике
238

СПИСОК СОКРАЩЕНИИ
АО
АСГЭ
АЭБ
ВАУ
ВАП
ВИ
ГИМ
ГО СССР,
ОЭ
ЗСО РГО
зсэ
ИА АН
СССР
ИА АН
УССР
ИИС
ИЭ
К А УрГУ
КС ИА
КСИИМК
ксиэ
ЛОНА
МАЭ
МИА
МКАЭН
МЭ ГО
СССР
ОАК
ПАДИУ
ПАС
ПХКПАПЗС
РАНИОН
СА
Археологические открытия
Археологический сборник Государственного Эрми¬
тажа
Археология и этнография Башкирии
Вопросы археологии Урала
Вопросы археологии Приобья
Вопросы истории
Государственный исторический музей
Географическое общество СССР. Отделение эт¬
нографии
Западносибирское отделение Русского географичес¬
кого общества
Западносибирская археологическая экспедиция
Институт археологии Академии наук СССР
Институт археологии Академии наук УССР
Из истории ,Сибири
Институт этнографии
Кабинет археологии Уральского государственного
университета
Краткие сообщения о докладах и полевых исследо¬
ваниях Института археологии АН СССР
Краткие сообщения о докладах и полевых иссле¬
дованиях Института истории материальной куль¬
туры АН СССР
Краткие сообщения института этнографии
Ленинградское отделение Института археологии
АН СССР
Музеи антропологии и этнографии АН СССР
Материалы и исследования по археологии СССР
Международный конгресс антропологических и эт¬
нографических наук
Материалы по этнографии Географического об¬
щества СССР
Отчеты императорской археологической комиссии
Проблемы археологии и древней истории угров
Первобытная археология Сибири
Проблемы хронологии и культурной принадлежнос¬
ти археологических памятников Западной Сибири
Российская ассоциация научных исследований по
общественным наукам
Советская археология
239

САИ
САС
СКАЭ
СКМА
С КОМ
СЭ
ТЗС
ТКАЭЭ
ТОКМ
ХАЭЭ
— Свод археологических источников
Сибирский археологический сборник
Северо-Казахстанская археологическая экспедиция
— Статистико-комбинаторные методы -в археологии
— Северо-Казахстанский областной музей
— Советская этнография
— Труды по знаковым системам
Тувинская комплексная археолого-этнографическая
экспедиция
— Тюменский областной краеведческий музей
— Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция

ОГЛАВЛ ЕН И Е
ПРЕДИСЛОВИЕ 3
ВВЕДЕНИЕ 5
ГЛАВА 1. Система местообитания и домостроительства 20
1 1. Характеристика остатков 20
1. 1. 1. Поселения 20
I. 1. 2. Жилища 24
1. 1. 3. Хозяйственные постройки 29
1. 2. Элементы жилой среды саргатского населения 30
ГЛАВА 2. Система погребальной обрядности 44
2. 1. Погребальные обряды в культуре 44
2. 2. Статическая характеристика саргатс ой
погребальной обрядности 46
2. 3. Синтактика погребального инвентаря 52
ГЛАВА 3. Вещевой материал и хронология 59
3. 1. Метод классификации и хронологии веще¬
вого материала 59
3. 2. Вещевой материал могильников 59
3. 3. Периодизация погребений . 84
3. 4. Вещевой материал и датировка поселений 87
ГЛАВА 4. Керамика 90
4. 1. Керамика погребений 92
4. 2. Керамика поселении 105
4. 3. Керамика как семиотическое явление ИЗ
ГЛАВ А 5. Характеристика динамики погребальной обряд¬
ности и некоторые моменты развития домострои¬
тельства 128
ГЛАВА 6. Исторические аспекты изучения саргатской
культуры 138
ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА 170
ПРИЛОЖЕНИЕ I 186
ПРИЛОЖЕНИЕ II 199
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ 238

Людмила Николаевна Корикова
РАННИЙ ЖЕЛЕЗНЫЙ ВЕК ЗАУРАЛЬЯ
И ЗАПАДНОЙ СИБИРИ
(саргатская к>льтура)
ИБ № 124
Pi ia ктор И. В. Новикова
Технический редактор Е. В. Ромашова
Корректор А. М. Вайнштейн
Сдано в набор 18.11.87 г Подписано в печать 1804.88 г.
Формат 84x!08*/i2 Бумага тип .V 3. Гарнитура литер. Печать
офсетная. Уел. печ. л. 12.6. Уч.-изд. л 12.86 Тираж 1100 Заказ
00165. Цена 2 руб. _
Издательство Уральского университета. 620219, ГСП 830.
Свердловск, просп. Ленина, 136.
Типография издательства Удм. обкома КПСС.
426000. г. Ижевск. Боткинское шосес. 10 км.