RUDOLF STEINER
Goethes
Weltanschauung
1963
RUDOLF STEINER VERLAG
DORNACH/SCHWEIZ

РУДОЛЬФ ШТЕИНЕР
Мировоззрение
Гете
ДЕМЕТРА
Санкт-Петербург
2011

Штейнер, Рудольф.
Мировоззрение Гете: [перевод с немецкого] / Рудольф
Штейнер. — Санкт-Петербург: Деметра, 2011. — 192 с.
ISBN 978-5-94459-037-4
Содержание данной книги Рудольфа Штейнера составляют те
мысли и размышления, которые явились результатом его
многолетней работы по изучению и подготовке к изданию
естественнонаучных трудов И. В. Гете. По признанию самого автора,
приблизиться к идеям Гете он стремился с различных точек зрения:
«Я пьпался найти свет, который мог бы осветить также и те
пространства в гетевской душе, которые оставались темными для
него самого. Я хотел читать между строк его произведений, что
должно было сделать его совершенно понятным д.\я меня. Силы
его духа, которые владели им, но которых он сам не сознавал, —
вот что хотел я открыть. Существенные характерные черты его
души хотел я разглядеть».
На русском языке том 6 из Полного собрания трудов
Р. Штейнера (GA 6) публикуется впервые.
ISBN 978-5-94459-037-4
© Издательство «Деметра», Санкт-Петербург, 2011
© Rudolf Steiner Nachlassverwaltung, 1963

ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие к новому изданию 8
Предисловие к первому изданию 9
Введение 14
Место Гете в развитии западноевропейской мысли
Гете и Шиллер 18
Мировоззрение Платона 22
Последствия платоновского мировоззрения 29
Гете и платоновский взгляд на мир 39
Личность и мировоззрение 54
Метаморфоз явлений мира 67
Воззрение на приюду и развитие живых существ
Учение о метаморфозе 86
Рассмотрение мира цвета
Явления мира цвета 136
Мысли об истории развития земли
и ОБ атмосферных явлениях
Мысли об истории развития Земли 163
Рассмотрение атмосферных явлений 169
Гете и Гегель 172
Послесловие к новому изданию 1918 г 176
Дополнительное замечание 180
Примечания 182
Именной указатель 183

Во всех работах, связанных с Гете,
наиболее важным было для меня представить миру
содержание и направление его
мировоззрения. Нужно было представить, как
благодаря мышлению и всеобъемлющим и духовно
проникающим в вещи исследованиям, Гете
пришел к открытиям в конкретных областях
природы. Но не сами отдельные открытия как
таковые были важны д\я меня, а то, что они
стали цветами на растении духовного
воззрения на природу.
Рудольф Штейнер
«Мой жизненный путь»1
1 Штайнер Р. Мой жизненный путь. М.: Эвидентис, 2002.
С.231.

ПРЕДИСЛОВИЕ К НОВОМУ ИЗДАНИЮ
Попытку охарактеризовать мировоззрение Гете,
сделанную в этой книге, я предпринял в 1897 году как
обобщенное изображение того, что мне дало рассмотрение
духовной жизни Гете в течение многих лет. Понимание,
какой я ощущал свою цель, дает «Предисловие к
первому изданию». Это предисловие, пиши я его сегодня, я ни
в коем случае не стал бы менять по содержанию, разве
только в отношении стиля. Но поскольку никакой
очевидной причины менять в этой книге что-либо, кроме стиля,
нет, то мне представляется неискренним говорить
сегодня в иной тональности о чувствах, с которыми двадцать
лет назад я отправил эту книгу в мир. Ничто не изменило
мои мысли, высказанные в этой книге, — ни то, что было
найдено мной с момента ее опубликования в литературе
о Гете, ни результаты новейших исследований природы.
Полагаю, что отдаю себе отчет в огромном прогрессе этого
исследования за последние двадцать лет. Но я не думаю,
что это дает основание сегодня говорить о мировоззрении
Гете иначе, чем это было сделано в 1897 году. То, что я в то
время высказал об отношении гетевского мировоззрения
к тогдашнему состоянию общепризнанных
естественнонаучных идей, кажется мне справедливым также и в
отношении естествознания наших дней. Позиция моей книги
не была бы иной, если бы я писал ее только теперь. Новое
издание отличается от старого важными только лишь для
меня расширениями и дополнениями в некоторых местах.
Что опубликованное мной на протяжении
шестнадцати лет о духовной науке также не могло принудить меня
к какому-либо существенному изменению содержания, —
об этом речь пойдет в «Послесловии» к этому новому
изданию.
8

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ
Мысли, которые я высказываю в этой книге, будут
основываться на том, что я наблюдал в мировоззрении
Гете. Снова и снова в течение многих лет рассматривал я
образ этого мировоззрения. Особенно интересно мне было
следить за откровениями, в которых природа сообщала о
своем существе и своих законах тонким чувственным и
духовным органам Гете. Я учился постигать, почему Гете
воспринимал эти откровения как столь высокое счастье, что
временами оценивал их выше, чем свой поэтический дар.
Я вживался в чувства, которые пронизывали душу Гете,
когда он говорил, что «ничто так сильно не побуждает нас
задуматься о самих себе, как случай, когда мы после
долгого перерыва наконец вновь видим весьма значительные
предметы, в особенности яркие, характерные сцены
природы, и сравниваем прежнее впечатление с настоящим.
Тогда в общем и целом мы замечаем, что объект
проявляется все отчетливее, что если прежде в столкновении с
предметами мы ощущали самих себя, переносили на них
радость и страдание, веселость и замешательство, то
теперь, укротивши свою самость, мы воздаем предметам
должное, познавая их характерные черты и особенности,
поскольку можем гораздо глубже проникать в них и
оценивать их. Первый вид созерцания дает взгляд
художника, второй присущ естествоиспытателю, и я, хоть поначалу
и не без боли, в конце концов должен был все же почесть
себя счастливым, ибо чем больше была опасность, что
первый взгляд мало-помалу меня оставит, тем сильнее в моем
зрении и моем духе креп взгляд второй»1.
1 Гете И. В. (Далее: Гете) Анналы. 1805 г. (Далее: Анналы).
Здесь и далее ссылки на источники цитат, сделанные на
основании примечаний к немецкому изданию, особо не
оговариваются, кроме случаев, когда эти примечания содержат ссылки на
дополнительные источники, включают дополнительные сведения
и цитаты. Также особо не оговариваются примечания,
сделанные редактором русского издания. В тексте названия
произведений Гете приводятся в кавычках без указания имени автора.
9

С впечатлениями, которые Гете получал от явлений
природы, обязательно необходимо познакомиться, если
хочешь полностью понять содержание поэтических
произведений Гете. Тайны, которые он подслушал у существа и
становления творения, живут в его художественных
произведениях и открываются лишь тому, кто прислушается
к тем сообщениям, которые поэт сделал о природе. Тот,
кому незнакомы гетевские наблюдения природы, не
сможет проникнуть в глубины искусства Гете.
Такие чувства побудили меня к ознакомлению с гетев-
скими исследованиями природы. Они дали созреть тем
идеям, которые более десяти лет назад я высказал в кюрш-
неровской «Немецкой национальной литературе»1. Все то,
что тогда только начиналось, впоследствии получило свое
развитие в трех следующих томах естественно-научных
трудов Гете, из которых последний том в ближайшие дни
станет достоянием общественности. Те же самые чувства
руководили мной, когда много лет назад я взял на себя
прекрасную задачу подготовить часть естественно-научных
трудов Гете для Большого Веймарского издания. Те
мысли и размышления, которые были вызваны этой работой,
составляют содержание настоящей книги. Я имею все
основания характеризовать это содержание как пережитое
в полном смысле слова. Со многих точек зрения пытался
я приблизиться к идеям Гете. Я вызвал все дремавшие во
мне возражения против гетевского способа созерцания,
чтобы собственную индивидуальность охранить от власти
этой уникальной личности. И чем более развивал я свое
собственное, самостоятельно завоеванное мировоззрение,
тем больше верил, что понимаю Гете. Я пытался найти
свет, который мог бы осветить также и те пространства в
гетевской душе, которые оставались темными для него
1 Штейнер Р. Введение в естественно-научные труды Гете
(GA 1). Об этом времени в жизни Рудольфа Штейнера см.:
Штейнер Р. Мой жизненный путь. Гл. 6, 9 и далее (GA 28). — Примеч.
нем. изд.
На русском языке: Штайнер Р. Мой жизненный путь. М.: Эви-
дентис, 2002.
10

самого. Я хотел читать между строк его произведений, что
должно было сделать его совершенно понятным для меня.
Силы его духа, которые владели им, но которых он сам не
сознавал, — вот что хотел я открыть. Существенные
характерные черты его души хотел я разглядеть.
Наша эпоха любит оставлять в мистическом полумраке
те идеи, в которых речь идет о психологическом
рассмотрении какой-либо личности. Ясность мыслей в подобных
вещах расценивается сегодня как сухая рассудочная
мудрость. Надеются глубже проникнуть в существо дела,
если говорят об односторонне-мистических пучинах души,
о демонических силах личности. Я должен сознаться, что
эти грезы неудавшейся мистической психологии
представляются мне легкомысленностью, составляющей удел
людей, в которых содержание мира идей не порождает
никаких чувств. Они не могут спуститься в глубины этого
содержания, они не чувствуют тепла, которое от него
струится. Поэтому они ищут этого тепла в неясности. Тот, кто в
состоянии вжиться в светлые сферы мира чистых мыслей,
тот ощущает в них нечто, чего обычно нигде ощутить
невозможно. Личности, подобные Гете, могут быть познаны
только тогда, когда владевшие ими идеи могут быть
восприняты во всей их светлой ясности. Кто любит ложную
мистику в психологии, тот, пожалуй, найдет мой способ
рассмотрения холодным. Но можно ли вменять мне в вину
то, что я не ставлю знак равенства между темнотой,
неопределенностью, с одной стороны, и глубокомыслием, —
с другой? Столь же чисто и ясно, как мне явились идеи,
которые как действенные силы господствовали в Гете, я
пытаюсь представить их здесь. Быть может также, что
линии, которые я провел, цвета, которые я изобразил, кому-
то покажутся слишком простыми. Но я склонен думать,
что величие характеризуют лучше всего, когда пытаются
представить его в его монументальной простоте. Мелкие
завитки и брелоки только запутывают рассмотрение. Не о
второстепенных мыслях, к которым он приходил через то
или иное второстепенное переживание, идет здесь речь, а
об основном направлении гетевского духа. Пусть этот дух
11

то там, то тут вступал на окольный путы одну основную
тенденцию всегда можно распознать. Именно ей я и пытался
следовать. Тот, кто думает, что области, через которые я
прошел, холодны как лед, представляется мне человеком,
забывшим дома свое сердце.
Меня хотят упрекнуть в том, что я охарактеризовал
только те стороны гетевского мировоззрения, на
которые мне указали мое собственное мышление и мое
чувство. На это мне нечего возразить, кроме того, что я
хочу рассматривать чужую личность только так, как она
должна явиться мне в соответствии с моей собственной
сущностью. Объективность тех исследователей, которые
хотят отречься от самого себя, когда характеризуют
чужие идеи, я не слишком высоко оцениваю. Я полагаю,
что они могут рисовать лишь блеклые, вялые образы. В
основе каждого истинного изображения чужого
мировоззрения лежит борьба. И полностью побежденный не
станет лучшим исследователем. Чужая сила должна внушать
уважение; но собственное оружие должно исполнять
свое назначение. Поэтому я хочу со всей откровенностью
сказать, что, на мой взгляд, гетевский образ мышления
имеет границы, что имеются области познания, которые
остались для него закрытыми. Я показал, какое
направление должно взять наблюдение мировых явлений, если
оно желает проникнуть в области, к которым Гете либо
не подошел совсем, либо только неуверенно
приблизился. Это так интересно — следовать за великим духом по
его путям! Но я мог следовать по каждому из них лишь
так далеко, пока он сам мне в этом способствовал. Ибо
не рассмотрение, не познание, но жизнь, собственная
деятельность — вот что в высшей степени ценно. Чистый
историк — это слабый, бессильный человек. Историческое
познание похищает энергию и живость
собственного действия. Кто хочет все понять, тот мало будет
собой. «Лишь то, что плодотворно, — истинно»1, — сказал
Гете. Насколько Гете плодотворен для нашей эпохи,
1 Гете. Завет: стихотворение. Ср. в пер. Н. Вильмонта: «Лишь
плодотворное цени!»
12

настолько надо вживаться в мир его мыслей и чувств.
И я верю, что из последующего изложения будет
явствовать, что бесчисленные и пока нетронутые сокровища
сокрыты в этом мире гетевских мыслей и чувств. Я указал
те места, где Гете оставляет позади современную науку. Я
говорил о нищете современного мира идей,
противостоящего полноте и богатству мира Гете. В гетевских мыслях
содержатся семена, которые современное естествознание
должно привести к созреванию. Для науки это мышление
может быть образцом для подражания. Она располагает
более обширным, чем у Гете, материалом наблюдений.
Но этот материал она может пронизать лишь скудным и
недостаточным идейным содержанием. Я надеюсь, что из
моих рассмотрений вытекает, насколько мало оснований
у современного естественно-научного мышления
критиковать Гете, и сколь многому оно может у него научиться.
Рудольф Штейнер
13

ВВЕДЕНИЕ
Если хотят понять мировоззрение Гете, то следует
удовлетвориться тем, чтобы прислушиваться к отдельным
высказываниям Гете о себе самом. Говорить о ядре своего
существа в кристально ясных, четко определенных
выражениях было чуждо его натуре. Такие выражения, как ему
казалось, могли скорее исказить действительность, нежели
правдиво изобразить ее. Он испытывал некоторую робость
перед необходимостью удерживать живую
действительность в прозрачно ясных мыслях. Его внутренняя жизнь,
его отношение к внешнему миру, его наблюдения вещей и
событий были слишком богаты, слишком наполнены
тонкими, интимными элементами, чтобы он мог свести их к
простым формулам. Он высказывался, когда к этому его
побуждало то или иное переживание. Но он всегда
говорил либо слишком много, либо слишком мало. Живое
участие во всем, что к нему подступало, часто заставляло его
прибегать к выражениям более острым, чем это
обусловливалось общим характером его натуры. Столь же часто это
соблазняло его к неопределенности в высказываниях там,
где его существо могло бы принудить его к
определенному мнению. Он всегда испытывал некоторый страх, когда
предстояло выбирать между двумя точками зрения. Он
не хотел лишаться непредвзятости через придание своим
мыслям строго определенного направления. Он
придерживался убеждения: «Человек рожден не решать мировые
проблемы, а разве что понять, как к ним подступиться, и
впредь держаться в границах постижимого»1. Проблема,
которую человек надеется решить, отнимает у него
возможность ясного наблюдения тысячи вещей, попадающих
в сферу этой проблемы. Он их более не замечает,
поскольку надеется объяснить область, в которую они попадают.
Гете предпочитал иметь два противоположных мнения об
одной вещи, нежели одно определенное. Ибо каждая вещь,
1 Эккерман И. П. Разговоры с Гете (далее: Эккерман.
Разговоры), 15 октября 1825 г. // Эккерман И. П. Разговоры с Гете. М.: Ху-
дож. лит., 1981. С. 167. Далее: Эккерман.
14

как ему представляется, заключает в себе бесконечность, к
которой следует приближаться с различных сторон, чтобы
воспринять нечто от ее полноты. «Говорят, что
посредине между двумя противоположными мнениями лежит
истина. Никоим образом! Между ними лежит проблема, то,
что недоступно взору, — вечно деятельная жизнь,
мыслимая в покое»1. Гете хотел сохранить свои мысли живыми
с тем, чтобы их можно было изменить во всякое
мгновение, если к этому будет побуждать действительность. Он
не хотел быть правым; он хотел «идти к правоте». В два
различных момента времени он высказывается по-разному
об одной и той же вещи. Твердая теория, стремящаяся раз
и навсегда выразить закономерность ряда явлений,
представляется ему сомнительной, так как подобная теория
лишает силу познания непредвзятого отношения к живой
действительности.
Если все-таки хотят обозреть единство его воззрений,
то нужно меньше прислушиваться к его словам, а больше
присмотреться к его образу жизни. Нужно подслушать его
отношение к вещам, когда он исследует их существо и
дополнить это тем, чего сам он не говорит. Необходимо
войти в глубочайшее существо его личности, которое по
большей части скрывается за его внешними проявлениями. То,
что он говорит, часто является противоречивым; то, что он
переживает, всегда принадлежит некому
поддерживающему себя самое единству. Пусть он не представил свое
мировоззрение в виде отдельной системы; он сделал его живым
в отдельной личности. Когда мы смотрим на его жизнь,
то разрешаются все противоречия его высказываний. В
его мышлении о мире они присутствуют лишь в том же
смысле, как и в самом мире. Он говорил о природе и то,
и другое. Свои воззрения на природу он никогда не
укладывал в жесткие мыслительные конструкции. Но если мы
рассмотрим его отдельные мысли о природе, то увидим,
что они сами соединяются в некое целое. Можно получить
1 Гете. Изречения в прозе (далее: Изречения в прозе) II Гете.
Избр. соч. по естествознанию. М.: Изд-во АН СССР, 1957. С. 393.
Далее: Избр. соч. ест.
15

представление о том, какие мыслительные построения
могли бы возникнуть, если его воззрения представить в их
полной взаимосвязи. Я поставил перед собой задачу
показать, как личность Гете в ее интимнейшей сущности
должна была стать такой, чтобы суметь высказать о явлениях
природы те мысли, которые находятся в его
естественнонаучных работах. Я знаю, что многое из того, что я скажу,
может противоречить суждениям Гете. Но в данной
книге речь идет не о том, чтобы дать историю развития его
суждений, а о том, чтобы показать основы его личности,
которые сделали возможным его глубокое проникновение
в творение и действие природы. Эти основы его личности
не станут понятными из многочисленных высказываний, в
которых он опирался на другие образы мышления, чтобы
быть понятым, или в которых он прибегал к формулам того
или иного философа. Из разговоров с Эккерманом можно
вывести образ такого Гете, который никогда не смог бы
написать «Метаморфоз растений». Цельтеру Гете адресовал
множество высказываний, из которых можно вывести как
раз такое научное умонастроение, которое расходится с его
великими идеями о формировании животных. Я признаю,
что в личности Гете действовали также такие силы,
которые я не принимал во внимание. Но эти силы находятся
позади собственно определяющих сил, запечатлевающих
его мировоззрение. Дать как можно более точную
характеристику этих сил и является моей задачей. Поэтому при
чтении этой книги следует учитывать, что я не имел
никакого намерения посредством рассмотрения гетевского
способа представления дать проявиться элементам
собственного мировоззрения. Я думаю, что в книге такого рода нет
никакого права содержательно представлять собственное
мировоззрение, но что следует усвоить обязанность все то,
что имеется в собственном мировоззрении, применить к
пониманию характеризуемых воззрений. Я хочу, например,
характеризовать отношение Гете к развитию
западноевропейской мысли таким образом, как это отношение
вытекает из точки зрения гетевского мировоззрения. Подобный
способ представляется мне единственно отвечающим
16

исторической объективности при рассмотрении
мировоззрений отдельных личностей. Любой другой способ может
выступить только тогда, когда подобное мировоззрение
рассматривается во взаимосвязи с другими.
17

МЕСТО ГЕТЕ В РАЗВИТИИ
ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКОЙ МЫСЛИ
Гете и Шиллер
Гете рассказывает об одной беседе1 с Шиллером,
состоявшейся однажды после заседания Общества
естествоиспытателей в Йене, на котором оба они присутствовали.
Шиллер высказал некоторую свою неудовлетворенность
тем, что говорилось на заседании. Ему претил
расчленяющий подход к рассмотрению природы. И он заметил, что
такой подход никак не может привлечь дилетанта. Гете
отвечал, что такая манера и посвященного-то, пожалуй,
оттолкнет, и что имеется ведь иной способ: не расчленять
природу, не рассматривать отдельные ее куски, а
представлять ее действующей и живой, стремящейся от целого
к частям. И тут Гете стал развивать важные идеи,
возникшие у него относительно природы растений. Он набросал
«несколькими характерными штрихами символическое
растение»2 перед глазами Шиллера. Это символическое
растение должно было выражать сущность, которая
живет в каждом отдельном растении, какую бы особую
форму оно ни принимало. Символическое растение должно
было показать последовательное становление отдельных
частей растения, их происхождение одной из другой и
их взаимное родство. Об этой символической
растительной форме Гете писал 17 апреля 1787 года в Палермо:
«Должно же оно {прарастение} существовать! Иначе как
узнать, что то или иное формирование — растение, если
все они не сформированы по одному образцу?»3 Гете вы-
1 Гете. Счастливое событие. Далее: Счастливое событие.
2 То же.
3 Гете. Итальянское путешествие (далее: Итал. путешествие) II
18

работал в себе представление о пластически-идеальной
форме, которая открывается духу, когда он созерцает
многообразие растительных видов, обращая внимание
на общее в них. Шиллер рассмотрел эту форму, которая
должна жить не в каком-то отдельном, а во всех
растениях, и сказал, покачав головой: «Это не опыт, это идея».
Словно из какого-то чуждого мира донеслись до Гете эти
слова. Он вполне сознавал, что к своей символической
форме он пришел посредством того же рода наивного
восприятия, которое создает представление о вещи,
которую можно видеть глазами и трогать руками. Его
символическое растение, или прарастение, представлялось ему
столь же объективным существом, как и отдельное
растение. Он полагал, что обязан этим не произвольным
спекуляциям, а непредвзятому наблюдению. Поэтому он не
нашел ничего другого, как сказать: «Мне может быть только
приятно, что я имею идеи, не зная этого, и даже вижу их
глазами»1. И он был глубоко опечален, когда Шиллер
отвечал на это сентенциями вроде следующей: «Как может
быть когда-либо дан опыт, адекватный идее? В том
именно и состоит своеобразие последней, что с ней никогда не
может совпасть опыт»2.
Два противоположных мировоззрения противостояли
друг другу в этой беседе. Гете усматривал в идее какой-то
вещи некий элемент, который непосредственно
присутствует в этой вещи, действует в ней и созидает. Отдельная
вещь, по его убеждению, принимает определенную форму
по той причине, что в каждом данном случае идея
должна изживать себя особым образом. Сказать, что вещь не
соответствует идее, для Гете равнялось бессмыслице. Ибо
вещь не может быть ничем иным, как тем, чем ее создала
идея. Шиллер думал иначе. Мир идей и мир опыта были
Гете. Собр. соч.: в 10 т. М.: Худож. лит., 1980. Т. 9. С. 137. Далее:
Собр. соч. Здесь и далее в фигурных скобках даются уточнения
редактора, в круглых — уточнения Р. Штейнера, а в квадратных —
уточнения переводчика соответствующей цитаты.
1 Счастливое событие II Избр. соч. ест. С. 98.
2 Там же.
19

для него двумя отдельными царствами. К опыту относились
разнообразные вещи и события, наполняющие
пространство и время. Ему противостояло царство идей как
действительность иного рода, подчиненная разуму. Поскольку
познания притекают к человеку с двух сторон — извне
через наблюдение и изнутри через мышление, — Шиллер
различал два источника познания. Для Гете существовал
только один источник познания — мир опыта,
заключающий в себе мир идей. Он никогда не мог бы сказать «опыт
и идеи», потому что для него идея посредством духовного
опыта так же открывается духовному взору, как
чувственный мир — физическому зрению.
Мировоззрение Шиллера происходило из философии
его эпохи. Основополагающие представления, которые
наложили отпечаток на эту философию и которые стали
движущими силами всего западноевропейского духовного
развития, следует искать в античной Греции. Образ особенной
сущности гетевского мировоззрения можно получить лишь
в том случае, если попытаться охарактеризовать это
мировоззрение из него самого, определенным образом через
идеи, взятые из него. В этой книге в дальнейших ее частях
делается такая попытка. На пользу подобной
характеристике, однако, может пойти предварительное рассмотрение
того факта, что Гете высказывался о некоторых вещах тем
или иным образом только потому, что он чувствовал либо
согласие, либо несогласие с тем, что думали другие о
жизни природы и духа. Многие высказывания Гете становятся
понятными только в том случае, если прежде рассмотреть
тот род представлений, который он находил
противоположным своему, и с которым он полемизировал, чтобы
выработать собственную точку зрения. Его мысли и
ощущения, связанные с теми или иными идеями, проливают свет
и на существо его собственного мировоззрения. Но если
говорить об этой области гетевского существа, необходимо
найти выражение для многого, что осталось его
бессознательными ощущениями. В упомянутой беседе с Шиллером
перед духовными очами Гете стояло мировоззрение,
противоположное его собственному. И эта противоположность
20

показывает, как он ощущал тот род представлений,
который, восходя к античной Греции, усматривал пропасть
между чувственным и духовным опытом, и как он, сам не
видя подобной пропасти, воспринимал опыт чувств и опыт
духа в едином образе мира, который ему сообщала
действительность. Если сознательно пережить в себе как мысли все
то, что Гете в большей или меньшей степени
бессознательно нес в себе как представление о формах
западноевропейских мировоззрений, то эти мысли будут приблизительно
таковы. Однажды, в какой-то роковой момент одним
греческим мыслителем овладело недоверие к человеческим
органам чувств. Он начал верить, что эти органы не
сообщают человеку об истине, а что они обманывают его. Он
утратил доверие к тому, что дает нам наивное
непредвзятое наблюдение. Он считал, что мышление об истинной
сущности вещей дает иные свидетельства, нежели опыт.
Трудно сейчас сказать, в чьей голове впервые зародилось
это недоверие. Его можно встретить в Элейской школе
философии, первым представителем которой был Ксенофан,
родившийся около 570 года до Р. X. в Колофоне. Главной
фигурой этой школы является Парменид. Именно он, с
небывалой до того остротой и силой, утверждал, что имеются
два источника человеческого познания. Он учил, что
впечатления чувств — это заблуждение и обман, и что человек
может прийти к познанию подлинной действительности
только через чистое мышление, не полагающееся на опыт.
Через то, как этот взгляд на мышление и чувственный
опыт выступил при Пармениде, многим последующим
философиям была привита болезнь, которой до сих пор
страдает научное развитие. Каков же источник такого рода
представлений в восточных мировоззрениях, здесь, в
связи с исследованием гетевского мировоззрения, обсуждать
не место.
21

Мировоззрение Платона
Это недоверие к чувственному опыту со свойственной
ему удивительной смелостью высказывает Платон1 : «Вещи
этого мира, воспринимаемые нашими чувствами, не
имеют истинного бытия; они всегда становятся, но никогда не
существуют. Они обладают лишь относительным бытием,
они существуют только во взаимосвязи и только через
отношение друг к другу; поэтому все их бытие с равным правом
можно назвать и небытием. Следовательно, они не могут
быть также и объектами настоящего познания. Ибо
познание можно получить только о том, что существует в себе
и д,ая себя, и всегда одинаковым образом; тогда как
предметы опыта представляют лишь объект вызываемого
чувством мнения. До тех пор, пока мы ограничены только их
восприятием, мы уподобляемся людям, сидящим в темной
пещере и связанным так тесно, что они не могут повернуть
голову и увидеть что-либо, кроме как при свете
находящегося позади них огня, на стене напротив, теневые
образы действительных вещей, которые проносят между ними и
огнем; будь это свое или чужое, они видят только тени на
той стене. Так что вся их мудрость сводится к тому, чтобы
исходя из опыта предсказывать изученную очередность появления
этих теней».
Платоническое мировоззрение разрывает на две части
представление о единстве мира — на представление о мире
видимости и представление о мире идей, единственно
соответствующем истинной, вечной действительности. «Что
только и может быть названо истинно существующим,
потому что оно всегда существует и никогда не становится и
не преходит, — это идеальные прообразы тех теневых
образов, вечные идеи, праформы всех вещей. Им нельзя
приписать множественности, ибо каждый по своему существу
только один, будучи собственно прообразом, отражения
1 В данном и последующем отрывках речь идет о
свободном пересказе притчи о пещере из 7-й книги «Государства»
Платона.
22

или тени которого и есть все одноименные, отдельные,
преходящие вещи того же рода. Прообразам также нельзя
приписать и какого-либо возникновения и прехождения;
ибо они являются истинно существующими, а не
становящимися или погибающими, как их исчезающие
отражения. Поэтому только о прообразах и возможно получить
действительное познание, ибо объектом его может быть
только то, что существует во всякое время при всяком
рассмотрении, а не то, что существует, но также и не
существует, в зависимости от того, как на это посмотреть».
Однако различение идеи и восприятия оправданно
лишь тогда, когда обсуждается вопрос о том способе,
каким осуществляется человеческое познание. Человек
должен позволить вещам говорить о себе двояко. Одну часть
своей сущности они открывают добровольно, так что он
должен только прислушаться. Это свободная от идей часть
действительности. Но другую часть он должен извлекать
из вещей сам. Он должен привести в движение свое
мышление, и тогда его внутреннее наполнится идеями вещей.
Во внутреннем человека имеется арена, на которой
также и вещи раскрывают свое идеальное внутреннее. Тут
они высказывают то, что для внешнего созерцания вечно
остается сокрытым. Существо природы получает здесь
возможность говорить. Но причина того, что познание вещей
должно происходить через созвучие двух тонов, лежит
исключительно в человеческой организации. В природе
существует только один возбудитель, производящий оба
тона. Непредвзятый человек прислушивается к созвучию.
Он узнает в идеальном языке своего внутреннего те
высказывания, которые ему сообщают вещи. Только тот, кто
утратил непредвзятость, истолковывает дело иначе. Он
полагает, что язык его внутреннего происходит из иного
царства, чем язык внешнего созерцания. Платон пришел
к сознанию того, какой вес лая человеческого
мировоззрения имеет тот факт, что мир открывается человеку с двух
сторон. Разумно оценив этот факт, он признал, что
чувственный мир, рассматриваемый сам по себе, не может
считаться действительностью. Только если изнутри душевной
23

жизни сияет мир идей и человек в созерцании мира
может поставить перед своим духом идеи и чувственное
наблюдение как единое переживание познания, лишь тогда
он имеет перед собой истинную действительность. То, что
имеет перед собой чувственное наблюдение, не
пронизанное светом идей, это мир видимости. Рассматриваемая
таким образом позиция Платона проливает свет на суждение
Парменида о ложном характере чувственных вещей. И
можно сказать, что философия Платона есть одно из самых
величественных мыслительных сооружений, возникших
из человеческого духа. Платонизм есть убеждение в том,
что целью всякого устремления познания должно являться
усвоение несущих мир и образующих его основу идей. Тот,
кто не может пробудить в себе этого убеждения, не поймет
платоновского мировоззрения.
Но, решительно войдя в развитие
западноевропейской мысли, платонизм обнаруживает еще и другую
сторону. Платон не позаботился о том, чтобы сделать акцент
на утверждении, что чувственный мир становится
видимостью в человеческом созерцании, если на него не падает
свет мира идей, но через свое изображение этого факта
он содействовал распространению суждения, будто бы
чувственный мир, независимо от человека, сам по себе
является миром видимости, иллюзией и что только в идеях
можно найти истинную действительность. Из этого
суждения вытекает вопрос: в каком отношении друг к другу
вне человека находятся идеи и чувственный мир
(природа)? Для того, кто не может признать наличия вне
человека какого-либо лишенного идей чувственного мира, этот
вопрос об отношении идей и чувственного мира должен
найти решение внутри человеческой сущности. Именно
так обстоит дело с мировоззрением Гете. Для гетевского
мировоззрения вопрос: «В каком отношении друг к
другу вне человека находятся идеи и чувственный мир?» — есть
что-то нездоровое, поскольку для него не существует
никакого чувственного мира (природы), не имеющего идеи,
вне человека. Только человек способен отделить для себя
идею от чувственного мира и таким образом представить
24

природу лишенной идеи. Поэтому можно сказать, что
вопрос: «Как соотносятся друг с другом идеи и чувственные
вещи?», которым западноевропейская мысль занималась
целые столетия, для гетевского мировоззрения является
совершенно излишним. И осадок этого пронизывающего
развитие западноевропейской мысли течения платонизма,
которому, как, например, в его упоминавшейся беседе с
Шиллером, да и в других случаях, Гете противился,
действовал на его восприятие как нездоровый элемент
человеческого представления. То, что не нашло отчетливого
выражения в его словах, но что жило в его ощущении и
составляло формирующий импульс его собственного
мировоззрения, — это его убеждение: на то, чему в каждое
мгновение учит здоровое человеческое чувство — как
связать язык созерцания и язык мышления, чтобы выявить
целостную действительность, — на это многомудрствую-
щие мыслители не обращают внимания. Вместо того,
чтобы увидеть, как природа говорит к человеку, они создают
искусственные понятия о взаимоотношениях мира идей и
опыта. Чтобы в полной мере оценить, сколь глубокое
значение имело это умонастроение, воспринимавшееся Гете
как нездоровое, в мировоззрениях, которые выступали
ему навстречу и с которыми он хотел разобраться, следует
подумать о том, как упомянутое течение платонизма,
которое обращает чувственный мир в видимость и
посредством этого ставит мир идей в неправильное отношение
к нему, — как оно усиливалось вследствие
одностороннего философского понимания христианской истины в ходе
развития западноевропейской мысли. Поскольку Гете
противился христианскому воззрению, с которым он связывал
течение платонизма, воспринимаемое им как нездоровое,
он с большим трудом мог сформировать свое отношение к
христианству. Последствия влияния отвергаемого им
течения платонизма на развитие христианской мысли Гете
отмечал не только в каких-то частностях, но отражение
этого влияния он ощущал во всяком образе мыслей,
который выступал ему навстречу. Так что пролить свет на
формирование гетевского способа представления может
25

рассмотрение процесса появления осадка платонизма в тех
мыслительных направлениях, которые столетиями
формировались до появления Гете. Развитие христианской
мысли в лице многих ее представителей стремилось к тому,
чтобы разобраться с вопросом веры в потусторонний мир
и с тем значением, которое имеет чувственный мир по
отношению к миру духовному. Если отдавали предпочтение
тому воззрению, что отношение чувственного мира к миру
идей имело значение и безотносительно человека, то
через вытекающий отсюда вопрос приходили к воззрению
на Божественный миропорядок. И Отцы Церкви, к
которым был обращен этот вопрос, должны были
размышлять о том, какую роль играет платоновский мир идей
внутри этого Божественного миропорядка. Вследствие
этого они оказывались перед опасностью: то, что в
человеческом познании связывается через непосредственное
созерцание, т. е. идеи и чувственный мир, мыслить сами
по себе не только обособленными от человека, но и
обособлять их друг от друга, так что идеи начинают вести
самостоятельное существование также еще и в некой
обособленной от природы духовности, — за пределами того, что
дано человеку как природа. Если связать это
представление, основанное на неправильном воззрении на
чувственный мир и мир идей, с тем справедливым суждением, что
Божественное никогда не может присутствовать в
человеческой душе полностью сознательно, то возникает
окончательный разрыв мира идей и природы. Затем то, что
всегда надлежит искать в человеческом духе, начинают искать
в творении вне его. В Божественном духе мыслится
наличие прообразов всех вещей. Мир превращается в
несовершенный отблеск покоящегося в Боге совершенного мира
идей. Так в результате одностороннего понимания
платонизма человеческая душа была устранена из отношений
между идеей и «действительностью». Она распространила
справедливо полагаемое ей отношение к Божественному
миропорядку на то отношение, которое существует в ней
самой между миром идей и чувственным миром
видимости. Посредством такого рода представлений Августин
26

пришел к следующим воззрениям: «Без всяких колебаний
мы хотим полагать, что мыслящая душа не однородна с
Богом, ибо Он не допускает никакой общности, но что
душа может быть просветлена участием в Божественной
природе»1. Таким образом, когда этот род
представлений стал односторонне преобладать, у человеческой души
была отнята возможность в рассмотрении природы
сопереживать мир идей как существо действительности. И
такое переживание стало трактоваться как нехристианское.
Односторонние воззрения платонизма распространились
и на само христианство. Платонизм как философское
мировоззрение удерживается главным образом в элементе
мышления; религиозное чувство погружает мышление в
жизнь ощущений и таким образом укрепляет его в
человеческой природе. Укоренившись таким образом в
человеческой душевной жизни, нездоровое начало
одностороннего платонизма смогло получить более глубокое значение
в развитии западноевропейской мысли, чем в том случае,
если бы платонизм оставался просто философией.
В течение столетий это мыслительное развитие
стояло перед вопросами, подобными этим: в каком
отношении к вещам действительности находится то, что человек
образует как идеи? Являются ли существующие через
посредство мира идей в человеческой душе понятия только
лишь представлениями, именами, которые не имеют
ничего общего с действительностью? Являются ли они сами
по себе чем-то действительным, что человек воспринимает,
когда подходит к действительности внешними чувствами
и постигает ее разумом? Подобные вопросы не были д^я
гетевского мировоззрения какими-то рассудочными
вопросами о чем-то, что лежит вне человеческой сущности.
В человеческом восприятии действительности эти вопросы
разрешаются в беспрестанной жизненности посредством
истинного человеческого познания. И этому гетевскому
мировоззрению приходилось не просто находить в
христианском мышлении осадок одностороннего платонизма, но
1 Августин Блаженный // Willman О. Geschichte des
Idealismus. Braunschweig, 1896. Bd. 2.
27

оно чувствовало себя чуждым и подлинному христианству,
противилось ему, если оно было пропитано таким
платонизмом. То, что живет во многих мыслях, которые Гете
развивал в себе, постигая мир, было вызвано неприятием
того, что ощущалось им как нездоровое течение
платонизма. Однако его многочисленные высказывания в этом
направлении свидетельствуют о том, что он обладал
свободным чувством в отношении платоновского возвышения
человеческой души до мира идей. Он ощущал в себе
действенность реальности идей, когда наблюдал и исследовал
природу; он чувствовал, что сама природа говорит языком
идей, если душа воспринимает такой язык. Но он
никогда не смог бы согласиться рассматривать мир идей как
что-то обособленное и вследствие этого найти возможным
сказать об идее растительного существа: это не опыт, это
идея. Ибо он ощущал, что его духовное око созерцает идеи
как действительность — точно так же, как его чувственный
глаз наблюдает физическую часть растительного существа.
Так предстает в гетевском мировоззрении зиждущееся
на мире идей направление платонизма в своей чистоте, и
тем самым преодолевается его уводящее от
действительности течение. В соответствии с таким устроением своего
мировоззрения Гете должен был также отвергать и то, что
в христианских представлениях казалось ему лишь
метаморфозой одностороннего платонизма. И он должен был
чувствовать, что в формах многих мировоззрений, которые
выступали перед ним и с которыми он хотел
полемизировать, не удалось внутри западноевропейского развития
преодолеть эти христианско-платонические воззрения на
действительность, не созвучные ни природе, ни идеям.
28

Последствия платоновского мировоззрения
Тщетно восставал Аристотель против платоновского
раздвоения представлений о мире. Он видел в природе
единое существо, которое в равной мере содержит идеи и
воспринимаемые чувствами вещи и явления. Только в
человеческом духе идеи могут иметь самостоятельное бытие.
Но в этой самостоятельности им не полагается никакой
действительности. Просто душа может отделять их от
воспринимаемых вещей, сообща с которыми они составляют
действительность. Если бы западноевропейская философия
захотела усвоить правильно понятое воззрение Аристотеля,
то она могла бы уберечься от многого того, что гетевскому
мировоззрению должно было являться как заблуждение.
Но этот правильно понятый Аристотель был очень
неудобен для тех, кто хотел бы образовать мыслительную
основу христианских представлений. Те, кто считал себя
истинно христианскими мыслителями, не были способны
начинать с того воззрения на природу, которое полагало
ее высший деятельный принцип в мире опыта. Поэтому
многие христианские философы и теологи истолковывали
Аристотеля на свой лад. Они придавали его воззрениям
такой смысл, который, по их мнению, был пригоден к тому,
чтобы служить логической подпоркой христианской догмы.
Не следует духу искать в вещах созидающие идеи. Истина
ведь сообщается человеку Богом в форме откровения.
Разуму следует только подтверждать данное в Божественном
откровении. Аристотелевские суждения были так
перетолкованы христианскими мыслителями Средневековья, что
стали философским обоснованием священных религиозных
истин. Только Фома Аквинский, наиболее значительный
христианский мыслитель, пытался вплести аристотелевские
мысли в развитие христианских идей так глубоко, как это
было возможно в его эпоху. Согласно его воззрению,
откровение содержит высочайшие истины, священное учение
Святого Писания; но и разум может, в аристотелевской
манере, углубляться в вещи и извлекать из них их идеальное
содержание. Откровение опускается столь глубоко, а разум
29

поднимается столь высоко, что священное учение и
человеческое познание на стыке этих областей переходят одно в
другое. Таким образом, способ аристотелевского
проникновения в сущность вещей служит Фоме для того, чтобы
приблизиться к области откровения.
* * *
Когда, начиная с Бэкона Веруламского и Рене Декарта,
наступила эпоха, в которую проявился волевой импульс к
поискам истины собственными силами человеческой
личности, тогда привычки мышления получили то
направление, что все усилия приводили к формированию лишь
таких воззрений, которые вопреки своей кажущейся
независимости от предшествующего западноевропейского
мира представлений являли собой лишь его новую форму.
Сами Бэкон и Декарт в наследство от мира
выродившихся мыслей получили «дурной глаз» на вопрос об
отношении опыта и идей. Бэкон обладал чувством и пониманием
лишь в отношении частностей природы. Через собирание
того, что пронизывает пространственное и временное
многообразие как тождество и подобие, он надеялся прийти к
всеобщим закономерностям природных процессов. Гете
метко говорит о нем: «Ибо хотя и сам он все время
указывает, что частности надо собирать только для того, чтобы
можно было сделать из них выбор, привести их в порядок
и, наконец, добраться до общих положений, все же
единичные случаи сохраняют у него слишком большие права, и
прежде, чем доберешься с помощью индукции, — хотя бы и
с помощью той, какую он превозносит, — до упрощения и
завершения, уйдет вся жизнь и иссякнут силы»1. Эти
всеобщие закономерности служили Бэкону средством,
значительно облегчающим разуму наблюдение области
частностей. Но он не верил, что эти закономерности имеют свою
основу в идеальном содержании вещей и действительно
являются созидательными силами природы. Поэтому он
1 Гете. История учения о цвете. Бэкон Веруламский // Гете.
Избранные философские произведения. М.: Наука, 1964. С. 156.
Далее: Избр. филос. произв.
30

не искал идею непосредственно в частности, а
абстрагировал ее из многообразия частностей. Кто не верит в то,
что в единичных вещах живет идея, тот и не будет
расположен искать ее там. Он принимает вещь такой, как она
представляется простому внешнему созерцанию. Заслуга
Бэкона состоит в том, что он указал на приниженный
односторонним платонизмом способ внешнего созерцания.
В нем заключается источник истины, подчеркивал он. Но
он был не в состоянии подобным же образом восстановить
в правах мир идей в его отношении к созерцаемому миру.
Он считал идеальное лишь субъективным элементом в
человеческом духе. Его образ мыслей представляет собой
вывернутый наизнанку платонизм. Платон видит
действительность только в мире идей, Бэкон — только в
лишенном идей мире восприятий. В бэконовском подходе лежит
семя того умонастроения, которое вплоть до нашего
времени господствует среди естествоиспытателей. Оно
страдает ложным взглядом на идеальный элемент мира опыта.
Оно не могло справиться с порожденным односторонней
постановкой вопроса воззрением Средневековья, которое
сводилось к тому, что идеи суть только имена, а не
заключающаяся в вещах действительность.
* * *
С других позиций, но испытывая не меньшее влияние
односторонне-платонизирующего образа мышления,
спустя тридцать лет после Бэкона представил свои
рассмотрения Декарт. Он также страдал от наследственного греха
западноевропейского мышления — недоверия по
отношению к непредвзятому наблюдению природы. Сомнение в
существовании и познаваемости вещей лежит в исходной
точке его исследований. Не на вещи направляет он свой
взгляд, чтобы получить доступ к достоверности, вместо
этого он ищет, в полном смысле слова, совсем крохотные
воротца, узкую окольную тропу. Он покидает наиболее
интимную область мышления. Все, что до сих пор я считал
истиной, может оказаться ложным, говорит он себе. То,
что я мыслил, может покоиться на заблуждении. Но один
31

факт все же сохраняет свое значение — тот, что я мыслю о
вещах. Даже если я мыслю ложь и заблуждение, я все же
мыслю. И если я мыслю, то я также и существую. Я
мыслю, значит я есмь, я существую. В этом Декарт полагал
обрести прочный исходный пункт для дальнейших
размышлений. Далее он спрашивает себя: нет ли в
содержании моего мышления чего-либо еще, что указывало бы на
истинное бытие? И тогда он находит идею Бога как все-
совершеннейшего Существа. Но поскольку сам человек
несовершенен, то как в мире его мыслей возникает идея
всесовершеннейшего Существа? Несовершенное
существо не может породить такую идею из самого себя. Ибо
самое совершенное, что он способен мыслить, есть как раз
несовершенное. Следовательно, эта идея должна быть
вложена в человека самим совершеннейшим Существом.
Значит, должен существовать также и Бог. Но разве может
это совершеннейшее Существо отражать нам иллюзию?
Внешний мир, представляющийся нам действительным,
поэтому и должен быть действительным. Иначе он был
бы иллюзией, которую преподносит нам Божество. Таким
образом Декарт пытался обрести доверие к
действительности, которое отсутствовало у него из-за унаследованных
им ощущений. В высшей степени искусственным путем
ищет он истину. Он односторонне исходит из мышления.
Только мышление, полагает он, обладает силой порождать
убежденность. Через наблюдение же убежденность можно
обрести только в том случае, если оно будет опосредовано
мышлением. Следствием этого взгляда стало стремление
последователей Декарта к установлению всего объема
истин, которые мышление может развить и доказать из
самого себя. Они хотели найти сумму всех познаний из чистого
разума. Они хотели, исходя из простейших,
непосредственно ясных воззрений, поступательно пройти по всему кругу
чистого мышления. Эта система должна была строиться по
образцу евклидовой геометрии. Ибо считалось, что и она,
исходя из простых, истинных положений, развила все свое
содержание посредством одних лишь умозаключений, не
прибегая к помощи наблюдения.
32

Выработать такую систему чисто рассудочных истин
попытался Спиноза в своей «Этике». Он берет некоторое
количество представлений: субстанция, атрибут, модус,
мышление, протяженность и т. д. и чисто рассудочно исследует
их содержание и взаимосвязи. В мыслительных
построениях должно высказываться само существо действительности.
Лишь то познание, которое возникает посредством этой —
столь далекой от действительности — деятельности разума,
Спиноза рассматривает как такое, которое отвечает
сущности мира, которое поставляет адекватные идеи. Идеи,
происходящие из чувственных восприятий,
представляются ему неадекватными, путаными и искаженными. Легко
увидеть и в этом мире представлений отражение
одностороннего платоновского воззрения на противопоставление
восприятий и идей. Мысли, возникшие независимо от
восприятия, единственно ценны для познания. Спиноза идет
еще дальше. Он распространяет это противопоставление
на нравственные чувства и поступки людей. Ощущения
неудовольствия, говорит он, могут возникать лишь
благодаря идеям, полученным из восприятия; эти идеи
вызывают в человеке вожделения и страсти, угрожая ему полным
порабощением в случае его податливости. Только то, что
проистекает из разума, порождает ощущения полнейшего
удовольствия. Поэтому высшее счастье для человека — это
его жизнь в идеях разума, полная самоотдача познанию
чистого мира идей. Тот, кто преодолел все,
проистекающее из мира восприятий, и живет уже только в чистом
познании, тот испытывает высочайшее блаженство, — так
говорит Спиноза.
Спустя почти столетие после Спинозы шотландец
Дэвид Юм выступает с таким образом мыслей, который
снова позволяет познанию проистекать исключительно из
восприятия. В пространстве и времени, говорит Юм,
имеются только единичные вещи. Мышление связывает
отдельные восприятия, но не потому, что в них самих лежит
нечто, соответствующее этому связыванию, а вследствие
того, что рассудок привычен к тому, чтобы приводить вещи
во взаимосвязь. Человек привык видеть, что одна вещь
33

по времени следует за другой, и он образует себе
представление, что так это и должно быть. Одну вещь он называет
причиной, другую — следствием. Далее, человек привык
видеть, что за мыслью его духа следует движение его тела.
Он объясняет это себе, говоря, что дух обуславливает
телесные движения. Мыслительные привычки, не более того, —
вот что для Юма человеческие идеи. Действительность
имеют только восприятия.
* * *
Все эти вызванные к жизни в течение столетий
разнообразные мыслительные направления объединились в кан-
товском мировоззрении. У Канта также отсутствовало
естественное ощущение касательно взаимоотношений между
восприятием и идеей. Он жил в философских
предрассудках, воспринятых им из изучения своих
предшественников. Один из этих предрассудков тот, что имеются
необходимые истины, которые порождаются чистым, свободным
от всякого опыта мышлением. Доказать это, по его
мнению, можно через существование математики и чистой
физики, содержащих такие истины. Другой его предрассудок
состоит в том, что он отказывает опыту в способности
достичь таких же необходимых истин. Недоверие к миру
восприятий также имелось у Канта. К этим его мыслительным
особенностям присоединяется влияние Юма, сказавшееся
в признании им юмовского положения о том, что идеи, в
которые мышление сводит отдельные восприятия,
проистекают не из опыта, но что мышление присовокупляет их
к опыту. Эти три предрассудка являются основой
кантианских мыслительных построений.
Человек обладает необходимыми истинами. Они не
могут происходить из опыта, поскольку он не
предлагает ничего подобного. И все-таки человек применяет их
к опыту. Он связывает отдельные восприятия сообразно
этим необходимым истинам. Они происходят из самого
человека. Это заложено в его природе, что он приводит вещи
в такую взаимосвязь, которая отвечает истинам,
полученным посредством чистого мышления. Тут Кант идет еще
34

дальше. Он также и чувствам приписывает способность
приводить в надлежащий порядок все то, что им дается
извне. Но этот порядок не притекает извне вместе с
впечатлениями о вещах. Пространственный и временной порядок
впечатления приобретают только посредством
чувственного восприятия. Пространство и время не принадлежат
самим вещам. Человек организован так, что, получая
впечатления от вещей, он приводит их в пространственные и
временные взаимосвязи. Извне человек получает только
впечатления, ощущения. Упорядочение их во времени и
пространстве, обобщение их в идеи — это его собственное
дело. Но ощущения также не проистекают из вещей. Не
вещи воспринимает человек, а лишь впечатления,
производимые ими на него. Я ничего не знаю о некой вещи,
если располагаю только ощущением. Я могу лишь сказать:
«Я замечаю возникновение некого ощущения во мне». Но
при этом я ничего не знаю о том, посредством чего вещи
способны вызывать у меня ощущение. Согласно Канту,
человек имеет дело не с «вещами в себе», а с
впечатлениями, которые они оказывают на него, и с взаимосвязями,
в которые он сам приводит эти впечатления. Мир опыта
воспринимается не объективно извне, а порождается
изнутри в ответ на внешнее побуждение. Отпечаток, который
он несет, накладывают на него не вещи, а человеческая
организация. Следовательно, как таковой, мир опыта не
может существовать независимо от человека. С этой точки
зрения становится возможным признание не зависящих
от опыта, необходимых истин. Ибо эти истины относятся
просто к тому же способу, каким человек из себя самого
определяет свой мир опыта. Они сохраняют законы своей
организации. Они не имеют никакого отношения к вещам
самим по себе. Кант, таким образом, нашел для себя
выход, позволявший ему оставаться со своим предрассудком
относительно того, что существуют необходимые истины,
имеющие силу для содержания мира опыта, но не
происходящие из него. Правда, он должен был, чтобы найти
этот выход, прийти к заключению, что человеческий дух
не способен что бы то ни было знать о «вещах в себе». Он
35

должен был ограничить все познавание миром явлений,
который человеческая организация измышляет из самой
себя под влиянием обусловленных вещами впечатлений.
Но какое дело Канту было до существа «вещи в себе», если
он хотел сохранить в уме только вечные, необходимо-
общеобязательные истины, как он их себе представлял.
Односторонний платонизм созрел в Канте в плод,
парализующий познание. Устремив свой взгляд на вечные идеи,
Платон отворачивается от восприятий, ибо они, как ему
казалось, не открывают существа вещей. Но Кант отказывает
и идеям в способности открывать существо мира, оставляя
им лишь качества вечного и необходимого. Платон
держится за мир идей, так как он верит, что подлинное
существо мира должно быть вечно, неразрушимо и незыблемо,
и что эти качества можно приписать только идеям. Кант
удовлетворен, если только эти качества он может
утвердить за идеями. У них больше нет никакой необходимости
говорить о существе мира.
* * *
Характер философских представлений Канта был
особенно близок направлению его религиозных чувств. Он не
пытался увидеть в человеческом существе живое созвучие
между миром идей и чувственным восприятием. Вместо
этого он поставил перед собой вопрос: может ли человек
через переживание мира идей познать нечто, что
никогда не может вступить в область чувственного восприятия?
Тот, кто мыслит в духе гетевского мировоззрения,
пытается познать действительный характер мира идей
посредством охвата существа идеи, прозревая, как в чувственном
мире видимости она позволяет созерцать
действительность. Затем он может спросить себя: насколько далеко
посредством такого переживания реа\ьного характера мира
идей я могу проникнуть в те области, в которых
сверхчувственные истины свободы, бессмертия, Божественного
миропорядка находят свое отношение к человеческому
познанию? Кант отрицал возможность узнать что-то о
реальности мира идей из его отношения к чувственному
36

восприятию. Исходя из этой предпосылки, он принял для
себя как научный вывод то, что бессознательно двигало им
из склонностей его религиозного чувства: что научное
познание должно останавливаться перед такими вопросами,
как свобода, бессмертие, Божественный миропорядок. Ему
представлялось, что человеческое познание может только
подойти к границе, окружающей область чувственного, а
все находящееся по ту сторону границы может составлять
только лишь объект веры. Он хотел ограничить знание,
чтобы сохранить место для веры. Согласно же гетевскому
мировоззрению, знание получает прочную основу только
посредством того, что мир идей в своем существе
наблюдается в природе с тем, чтобы затем в укрепленном мире
идей перейти к выходящему за пределы чувственного мира
опыту. Но и при исследовании областей, не
принадлежащих чувственному миру, взгляд обращается на живое
созвучие идеи и опыта, и через это обретается достоверность
познания. Кант не мог найти эту достоверность. Поэтому
он исходит из того, что основа представлений о свободе,
бессмертии и Божественном миропорядке лежит вне
сферы познания. Если в смысле гетевского мировоззрения мы
можем познать о «вещах в себе» столько, сколько позволяет
постигнутая в природе сущность мира идей, то кантовское
мировоззрение отказывает познанию в праве проливать
свет на мир «вещей в себе». Гете хочет возжечь в познании
свет, который осветит сущность вещей. Ему также ясно,
что в самом свете не заключается сущность освещаемых
вещей; но, несмотря на это, он не собирается отказываться от
намерения посредством освещения выявить эту сущность
вещей. Кант же крепко держится за постулат: в свете нет
существа освещаемых им вещей; поэтому свет ничего не
может открыть относительно этого существа.
В мировоззрении Гете о кантовском мировоззрении
может сложиться лишь следующее представление: не через
устранение старых заблуждений, не через свободное
изначальное углубление в действительность возникло это
мировоззрение, но — через логический сплав привитых и
унаследованных философских и религиозных предрассудков.
37

Оно могло возникнуть только из такого духа, в котором
осталось неразвитым чувство для восприятия живого
созидания в природе. И оно могло действовать только на те
умы, которые страдают тем же недугом. По тому
значительному влиянию, которое образ мыслей Канта оказал на
его современников, можно убедиться, насколько сильно
они были зачарованы односторонним платонизмом.
38

Гете и платоновский взгляд на мир
Я прибегнул к характеристике развития мышления от
Платона до Канта, чтобы показать, какие впечатления
должен был получить Гете, обратившись к тогдашнему осадку
тех философских мыслей, за которые он хотел ухватиться
в надежде удовлетворить свою столь сильную потребность
познания. Он не находил в философии ответа на
бесчисленные вопросы, поднимавшиеся из его собственной природы.
Как бы часто он ни углублялся в мысли того или иного
философа, всякий раз всплывало противоречие между
направленностью его вопросов и тем миром мыслей, в котором он
надеялся получить разъяснение. Причина этого в том, что
односторонне-платоновское разграничение идей и опыта
противоречило его натуре. Когда он наблюдал природу,
она сообщала ему идеи. Поэтому он мог мыслить ее только
наполненной идеями. Мир идей, не пронизывающий
собой вещи природы, их возникновение и прехождение, их
становление и рост, является л^я него лишь бессильным
сплетением мысли. Логическая паутина мыслительных
комбинаций — без погружения в действительную жизнь и
созидание природы — представляется ему бесплодной, ибо
он чувствует свою интимную связь с природой. Он
рассматривает себя как живое звено природы. Все возникающее в
его духе, по его мнению, является порождением природы.
Человеку не следует забиваться в какой-нибудь угол и
верить, что там он сможет из самого себя соткать
мыслительное полотно, объясняющее сущность вещей. Он должен
позволить потоку мирового свершения непрерывно течь
через себя. Тогда человек почувствует, что мир идей есть
не что иное, как творящая и деятельная власть природы.
Он не будет более пытаться стать над вещами, чтобы
осмыслить их, но он будет погружаться в их глубины и извлекать
оттуда то, что в них живет и действует.
К такому образу мыслей Гете привела его
художественная натура. Он ощущал, что его поэтические
произведения произрастают из его существа с такой же
необходимостью, с какой распускается цветок. Способ, которым
39

дух вызывал в нем рождение произведения искусства,
представлялся ему тождественным тому, которым
природа создает свои творения. И как в произведении искусства
нельзя отделить духовный элемент от бездуховной
материи, столь же невозможным представлялось ему
восприятие вещей природы без идей. А потому ему было чуждо
воззрение, усматривавшее в восприятии лишь нечто
неопределенное, хаотическое и желающее рассматривать мир
идей оторванным, очищенным от всякого опыта. В каждом
мировоззрении, в котором жили элементы односторонне
понятого платонизма, он ощущал нечто
противоестественное. Поэтому среди философов он не мог найти того, что
искал. Он искал идеи, которые живут в вещах и которые
дают проявляться всем частностям опыта как бы
произрастающими из некоего живого единства, тогда как
философы могли дать ему только скорлупу мыслей, увязанных в
системы согласно логическим принципам. Ища у других
объяснения загадок, которые несла ему природа, он
неизменно должен был возвращаться к самому себе.
* * *
То, от чего Гете страдал перед своим итальянским
путешествием, была невозможность удовлетворить свою
потребность познания. В Италии он смог выработать
воззрение о тех движущих силах, из которых проистекают
произведения искусства. Он осознал, что в совершенном
произведении искусства содержится то, что люди почитают
Божественным, вечным. После того, как он увидел
художественные творения, которые были ему особенно
интересны, он пишет: «Эти высокие произведения искусства в
то же время и высочайшие произведения природы,
созданные людьми по законам природы и истины. Все
произвольное, воображаемое отпадает прочь: тут сама необходимость,
тут бог»]. Греческое искусство вызывает у него следующее
высказывание: «Я предполагаю, что греческие художники
1 Итал. путешествие, 6 сентября 1787 г. // Гете. Собр. соч.: в
13 т. Юбилейное изд. М.: Худож. лит., 1935. Т. 11. С. 419. Далее:
Юбияейн. изд.
40

действовали по тем же законам, что и природа, на след
этих законов я уже напал»1. То, что Платон полагал найти
в мире идей и к чему Гете не могли приблизить философы,
это глядит на него из произведений искусства в Италии. В
искусстве для Гете впервые открывается в совершенном
облике то, что он может рассматривать как основу познания.
Он усматривает в художественных произведениях особый
род и высокую ступень действия природы; художественное
творчество является для него поднятым на большую
высоту творчеством природы. Он высказал это впоследствии
в своей характеристике Винкельмана: «...человек,
поставленный на вершину природы, в свою очередь, начинает
смотреть на себя как на природу в целом, которая
сызнова, уже в своих пределах, должна создать вершину. С этой
целью он возвышает себя, проникаясь всеми
совершенствами и добродетелями, взывает к избранному, к
порядку, к гармонии, к значительному и поднимается, наконец, до
создания произведения искусства...»2 Не на пути логических
умозаключений, а посредством рассмотрения существа
искусства приходит Гете к своему мировоззрению. И то, что
он нашел в искусстве, он ищет также в природе.
Деятельность, благодаря которой Гете пришел к
познанию природы, в существенном не отличается от
художественной. Обе переходят друг в друга и
переплетаются. Художник, согласно Гете, станет более значительным
и ярким, «если, помимо своего таланта, будет еще и
образованным ботаником; если он уразумеет влияние
различных частей, начиная с корня, на рост и
плодоносность растения, поймет их взаимодействие и назначение;
если он постигнет и продумает наследственное развитие
листьев, цветов, оплодотворения, плодов и новых
побегов. Тогда он не только покажет свой вкус в выборе
явлений, но правильным изображением свойств будет
1 То же. 28 января 1787 г. // Собр. соч. Т. 9. С. 84.
2 Гете. Винкельман и его время (далее: Винкельман и его
время). Гл.: Красота // Собр. соч. Т. 10. С. 164.
41

одновременно восхищать и поучать нас»1. Произведение
искусства поэтому тем совершеннее, чем больше в нем
выражены те самые закономерности, которые содержатся
в соответствующем ему творении природы. Существует
лишь одно единое царство истины, и оно охватывает
искусство и природу. Поэтому-то способность
художественного творчества и может не отличаться по существу от
познания природы. О стиле художника Гете говорит, что
он «покоится на глубочайших твердынях познания, на
самом существе вещей, поскольку нам дано его
распознавать в зримых и осязаемых образах»2. Мировоззрение,
опирающееся на односторонне понятый платонизм,
проводит строгую границу между наукой и искусством.
Художественное творчество может основываться на
фантазии, чувстве; итоги научного познания должны быть
результатом свободного от фантазии развития понятий.
Гете представляет себе дело иначе. Направляя свой взор
на природу, он находит сумму идей; но он обнаруживает,
что в единичных предметах опыта идеальный элемент
не изолирован; идея указывает за пределы единичного —
на родственные предметы, в которых она подобным же
образом раскрывается. Философствующий наблюдатель
удерживает этот идеальный элемент и приводит его к
непосредственному выражению в своем мыслительном
произведении. На художника также воздействует это
идеальное. Но оно подталкивает его к созданию
произведения, в котором идея действует не просто, как в
произведении природы, но становится присутствующим
явлением. То, что в произведении природы является чисто
идеальным и открывается духовному взору наблюдателя,
в произведении искусства становится реальным,
становится воспринимаемой действительностью. Художник
воплощает в жизнь идеи природы. Но ему вовсе не
требуется вносить их в сознание в форме идей. Когда он
1 Гете. Простое подражание природе, манера, стиль // Собр.
соч. Т. 10. С. 29.
2 Там же. С. 28.
42

рассматривает вещь или событие, то в его духе
формируется непосредственно то другое, что содержится в
реальном явлении, но только как идея. Художник создает
образы произведений природы, которые преобразуют их
идейное содержание в содержание восприятий. Философ
показывает, как представляется природа мыслящему
рассмотрению; художник показывает, как выглядела бы
природа, если свои деятельные силы она открывала бы
не только мышлению, но и восприятию. Это одна и та же
истина, которую философ представляет в форме мысли,
а художник — в форме образа. Они отличаются друг от
друга только средствами выражения.
Проникновение в истинные отношения идеи и
опыта, усвоенное Гете в Италии, есть лишь плод того
семени, которое было заложено в его природных задатках.
Итальянское путешествие принесло ему то солнечное
тепло, которое способствовало созреванию семени. В статье
«Природа», появившейся в 1782 году в рукописном
придворном журнале (Tiefurter Journal. № 32), автором
которой считается Гете (ср. мое замечание об авторстве Гете в:
Schriften der Goethe-Gesellschaft. Bd. VII)1, уже содержатся
ростки его последующего мировоззрения. То, что здесь
выступает лишь как смутное ощущение, станет позднее
ясной, четкой мыслью. «Природа! Окруженные и
охваченные ею, мы не можем ни выйти из нее, ни глубже в нее
проникнуть. Непрошеная, нежданная, захватывает она нас
в вихрь своей пляски и несется с нами, пока, утомленные,
мы не выпадем из рук ее... Она (природа) беспрерывно
думала и мыслит постоянно, но не как человек, а как
природа... У ней нет речей и языка, но она создает тысячи языков
и сердец, которыми она говорит и чувствует... Я ничего не
сказал о ней. Нет, она уже сказала, что истинно и что
ложно. Все ее вина и ее заслуга»2. Когда Гете писал эти
слова, ему еще не было ясно, как природа высказывает через
1 Steiner R. Methodische Grundlagen der Antroposophie
Gesammelte Aufsätze, 1884-1901 (GA 30). S. 320-327.
2 Гете. Афористическая статья «Природа» / пер. А. И.
Герцена // Избр. соч. ест. С. 361-363.
43

человека свою идеальную сущность; но то, что существует
голос духа природы, который звучит в духе человека, —
это он чувствовал.
* * *
В Италии Гете нашел духовную атмосферу,
способствующую формированию его органов познания и, по-видимому,
соответствующую его склонностям, раз он смог прийти к
полному удовлетворению. В Риме он «много толковал с
Моригсом об искусстве и его теоретических требованиях»1 ;
во время путешествия при наблюдении метаморфозы
растений в нем сформировался соответствующий природе
метод, который позднее оказался плодотворным для
познания всей органической природы. «Ибо когда вегетация
шаг за шагом являла мне свой образ действия, то блуждать
я не мог, а должен был, не препятствуя ей, признать пути
и средства, которыми она постепенно может самое скрытое
состояние довести до завершения раскрытия»2. Через
несколько лет после своего возвращения из Италии Гете
удалось отыскать рожденный из его духовных потребностей
метод рассмотрения неорганической природы. «При
физических исследованиях я был вынужден прийти к
убеждению, что при всяком рассмотрении предметов высшим
долгом является тщательно разыскивать каждое условие,
при котором возникает феномен, и добиваться
наибольшего совершенства феноменов; ибо в конце концов они
вынуждены сомкнуться в ряды или, вернее, налечь друг на
друга и должны образовать перед взором исследователя
своего рода организацию, обнаруживая свою общую
внутреннюю жизнь»3.
Гете нигде не находил объяснения. Он должен был
объяснять себе сам. Он искал для этого основание и
полагал найти его в том, что для философии в собственном
1 Гете. Влияние новой философии (далее: Влияние новой
философии) II Избр. соч. ест. С. 377.
2 Там же.
3 Там же. С. 377-378.
44

смысле он не имел органа. Однако ему следовало искать
в том, что односторонне понятый платонизм,
господствовавший во всех доступных ему философиях,
противоречил его здоровым природным задаткам. В юности он
часто обращался к Спинозе и даже признавал, что этот
философ всегда производил на него «умиротворяющее
воздействие»1. Это происходило оттого, что Спиноза
рассматривал Вселенную как великое единство, и все
отдельное он мыслил с необходимостью вытекающим из
целого. Но когда Гете вникал в самое содержание философии
Спинозы, то чувствовал все же, что она остается ему
чуждой. «Но пусть читатель не думает, что я мог бы поставить
свое имя под сочинениями Спинозы и безоговорочно
принять все им высказанное. Мне уже давно уяснилось, что ни
один человек до конца не понимает другого, что одни и те
же слова люди воспринимают различно, что беседы или
книги в разных людях пробуждают разное течение
мысли. Надеюсь, автору „Вертера" и „Фауста" поверят, что он,
достаточно глубоко прочувствовав такое непонимание, не
был настолько самонадеян, чтобы претендовать на полное
понимание человека, бывшего учеником Декарта и
благодаря математической и древней раввинской культуре
поднявшегося на вершину мышления, которая и доныне
является целью всех спекулятивных устремлений»2. Вовсе
не то обстоятельство, что Спиноза был учеником Декарта,
и не то, что он через математическую и раввинскую
культуру поднялся на вершину мышления, делало его для
Гете таким элементом, которому он все же не мог отдаться
целиком, а его чуждый действительности, чисто
логический способ познания. Гете не мог отдаться чистому,
свободному от опыта мышлению, поскольку он был не в
состоянии отделять его от целостной действительности. Он
не хотел чисто логическим путем нанизывать мысли одна
на другую. Подобная мыслительная деятельность казалась
ему скорее отклонением от истинной действительности.
1 Гете. Поэзия и правда. Ч. 4, кн. 16. Далее: Поэзия и правда.
2 То же // Собр. соч. Т. 3. С. 568.
45

Чтобы прийти к идеям, он должен был погрузиться духом
в опыт. Взаимодействие идеи и восприятия было для него
духовным дыхательным циклом. «Качанием маятника
управляется время, переменным движением идеи и
опыта — нравственный и научный мир»1. Рассматривать мир
и его явления в духе этого высказывания казалось Гете
вполне естественным. Ибо он не испытывал ни
малейшего сомнения в том, что природа следует тому же самому
методу: что она есть «развитие из живого таинственного
целого»2 к многообразным особенным явлениям,
наполняющим пространство и время. Таинственное целое — это
мир идей. «Идея вечна и единственна; то, что мы
употребляем также множественное число [т. е. говорим „идеи"],
нехорошо. Все, что мы обнаруживаем и о чем мы можем
говорить, является только манифестациями идеи; мы
высказываем понятия, и в таком отношении сама идея есть
понятие»3. Из целого, являющегося идеальным,
творчество природы идет в единичное, которое дается
восприятию как реальность. Поэтому наблюдатель должен
«признать идеальное в реальном и усмирить свое
недовольство конечным через возвышение к бесконечному»4.
Гете убежден в том, что «природа действует согласно идее,
равно как и человек во всем, что он предпринимает,
преследует некую идею»5. Если человеку действительно
удается подняться к идее и, исходя из идеи, постичь частности
восприятия, то он совершает то же самое, что совершает
природа, когда дает своим творениям исходить из
таинственного целого. Когда же человек не чувствует действия
и творчества идеи, его мышление остается оторванным
от живой природы. Он должен рассматривать мышление
как чисто субъективную деятельность, способную сделать
1 Изречения в прозе II Избр. соч. ест. С. 393.
2 Влияние новой философии II Избр. соч. ест. С. 378.
3 Изречения в прозе II Канаев И. И. Гете как
естествоиспытатель. Л.: Наука, 1970. С. 177. Далее: Канаев.
4 Изречения в прозе.
5 То же.
46

набросок абстрактного образа природы. Если же он
чувствует, как идея живет и действует в его внутреннем, то
он рассматривает себя и природу как единое целое, и то,
что в его внутреннем являлось как субъективное,
предстает перед ним вместе с тем и как объективное; он знает, что
больше не противостоит природе как чужой, но чувствует
себя сросшимся с ее целым. Субъективное стало
объективным; объективное насквозь пронизано духом. Гете
считает, что основное заблуждение Канта состоит в том, что он
«субъективные возможности познания сами рассматривает
как объект и хоть очень строго, но все же не совсем
правильно обозначает пункт, где субъективное и
объективное соприкасаются»1. Возможности познания до тех пор
представляются человеку субъективными, пока он не
замечает, что сама природа есть то, что говорит через них.
Субъективное и объективное соприкасаются, когда
объективный мир идей оживает в субъекте, и в духе человека
живет то же самое, что деятельно в самой природе. Если
это действительно так, то противоположность
субъективного и объективного устраняется. Эта противоположность
сохраняет значение только до тех пор, пока человек
искусственно ее возводит, пока он рассматривает идеи как свои
мысли, посредством которых существо природы может
быть отражено, но в которых оно само не является
деятельным. Кант и кантианцы не имели никакого понятия
о том, что в идеях разума непосредственно
переживается существо, в-себе-бытие вещей. Для них все идеальное
является чисто субъективным. Поэтому они приходят к
мнению, что идеальное может быть необходимо
значимым только в том случае, если также и то, к чему оно
относится, то есть мир опыта, является лишь субъективным.
Гетевское мировоззрение полярно противоположно
кантианскому образу мыслей. Существуют, правда, отдельные
высказывания Гете, в которых содержится общепринятая
оценка кантианских взглядов. Он рассказывает, что
принимал участие не в одном разговоре об этих воззрениях.
1 Goethe's Werke / Hrsg. von S. Sachsen. Weimar, 1887-1919.
Abt. 2. Bd. 11. S. 376. Paralipomena 1. Далее: Goethe's Werke.
47

«При некотором внимании я мог заметить, что
возобновляется старый основной вопрос: сколько привносит в наше
духовное существование наше собственное Я и сколько —
внешний мир. Я их никогда не разделял, и философствуя о
вещах по-своему, делал это с бессознательной наивностью
и действительно думал, что воочию вижу свои мнения. Но
как только завязался этот спор, я охотно стал на ту
сторону, которая больше всего делает чести человеку, и вполне
одобрял всех друзей, утверждавших вместе с Кантом, что,
хотя все наше познание и начинается с опыта, оно тем не
менее не проистекает целиком из опыта»1. Идеи,
согласно Гете, также не происходят из той части опыта, которую
предоставляет чистое восприятие посредством внешних
чувств человека. Разум, фантазия должны стать
активными, должны проникнуть во внутреннее существ, чтобы
овладеть идеальными элементами бытия. В такой мере дух
человека принимает участие в осуществлении познания.
Это делает честь человеку, полагает Гете, что он в своем
духе дает проявиться высшей действительности, которая
недоступна внешним чувствам; Кант же отрицает характер
высшей действительности у мира опыта, так как он
содержит то, что происходит из духа. Только переосмысливая
суждения Канта в духе своего мировоззрения, Гете мог
отнестись к ним одобрительно. Основы кантианского
образа мыслей острейшим образом противоречили существу
Гете. Если он не особенно акцентировал это
противоречие, то, пожалуй, только потому, что не хотел
ввязываться в эти основы, поскольку они оставались чуждыми ему.
«Вход („Критики чистого разума") мне нравился, в самый
же лабиринт я не решался идти; то препятствовал этому
мой поэтический дар, то человеческий рассудок, и ничто
не могло мне помочь»2. Относительно своих бесед с
кантианцами Гете должен был признаться: «Они выслушивали
меня, но не могли мне ничего возразить, а также быть мне
чем-либо полезными. Не раз случалось, что тот или иной
Влияние новой философии II Избр. соч. ест. С. 378.
Там же.
48

из них с улыбкой удивления признавался, что это, правда,
аналог кантовского способа представления, но странный
аналог»]. На самом деле, как я показал, это вовсе не было
аналогом, а представляло собой решительную
противоположность кантианскому образу представлений.
* * *
Интересно посмотреть, как Шиллер пытается объяснить
противоположность между своим собственным образом
мыслей и образом мыслей Гете. Он ощущает изначальное
и свободное в гетевском мировоззрении. Но он не может
удалить из своего духа мыслительные элементы
односторонне понятого платонизма. Он не может возвыситься к
пониманию, что идея и восприятие в действительности
не существуют отдельно друг от друга, но что лишь
искусственно, посредством соблазненного ложным идейным
направлением рассудка, они мыслятся разъединенными.
Поэтому гетевскому роду духовной деятельности, который
он обозначает как интуитивный, он противопоставляет
собственный в качестве спекулятивного и утверждает, что
оба, если только они действуют с достаточной силой,
должны вести к одной и той же цели.
Интуитивный дух, как считает Шиллер, опирается на
эмпирическое, индивидуальное, откуда он восходит к
закону, к идее. Если такой дух гениален, то он способен в
эмпирическом познать необходимое, а в индивидуальном
типическое. Спекулятивный дух, напротив, должен
следовать противоположным путем. Сначала ему должны быть
даны закон и идея, а от них он должен спускаться к
эмпирическому и индивидуальному. Если такой дух гениален,
то хотя он всегда имеет в виду только типы, но
обладающие жизнеспособностью и обоснованным отношением к
действительным объектам.
Допущение особого рода духовной деятельности —
спекулятивного в противоположность интуитивному, —
основывается на убеждении, что мир идей обладает
обособленным, отделенным от мира восприятий бытием.
1 Там же. С. 379.
49

Если бы это было так, то мог бы быть дан путь, на
котором содержание идей о предметах восприятия вошло бы
в дух, даже если бы он не нашел этого содержания в
опыте. Но поскольку мир идей неразрывно связан с
действительностью опыта, поскольку оба существуют только как
единое целое, то может иметься только лишь интуитивное
познание, отыскивающее в опыте идею и охватывающее в
индивидуальном одновременно и тип.
В действительности не имеется никакого чисто
спекулятивного духа в смысле Шиллера. Ибо типы существуют
только внутри тех сфер, к которым относятся и
индивидуумы; и дух вовсе не может найти их где-нибудь в другом
месте. Если так называемый спекулятивный дух
действительно имеет идеи типа, то они происходят из
наблюдения реального мира. Когда живое чувство этого источника,
необходимой взаимосвязи типического с
индивидуальным утрачивается, тогда возникает мнение, что подобные
идеи могут возникнуть в разуме помимо всякого опыта.
Сторонники этого мнения характеризуют сумму
абстрактных идей типа как содержание чистого разума, так как они
не замечают нитей, связующих эти идеи с опытом. Такое
заблуждение особенно легко возникает в отношении
всеобщих, всеохватывающих идей. Поскольку эти идеи
охватывают широкие области действительности, то в них блекнет
и искореняется многое из того, что подобает
принадлежащим к этим областям индивидуальностям. Можно усвоить
некоторое число этих общих идей через традицию и затем
уверовать в то, что они носят врожденный характер или
что они проистекают из чистого разума. Дух, который
подпадает воздействию подобной веры, может считать себя
спекулятивным. Но он не сможет вывести из своего мира
идей более того, что заложили в него те, от которых он его
унаследовал.
Если Шиллер думает, что спекулятивный дух, будучи
гениальным, порождает «хотя всегда только типы, но
обладающие жизнеспособностью и обоснованным отношением
к действительным объектам» (ср. письмо Шиллера к Гете
50

от 23 августа 1794 г.1), то это заблуждение. Действительно
спекулятивный дух, живущий только в понятиях типа, не
мог бы найти в своем идейном мире никакого другого
обоснованного отношения к действительности, кроме того,
которое в нем уже заложено. Дух, установивший
отношение к действительности природы, но, тем не менее,
обозначающий себя как спекулятивный, впадает в заблуждение
относительно своей собственной сущности. Это
заблуждение может привести его к тому, что он начнет
пренебрегать своими отношениями к действительности, к
непосредственной жизни. Он будет думать, что можно обойтись без
непосредственного наблюдения, поскольку считает, что
обладает иными источниками истины. Вследствие этого мир
идей такого духа неизбежно принимает унылый и блеклый
характер. Его мыслям всегда будет недоставать свежих
красок жизни. Кто хочет жить в союзе с действительностью,
тот немного почерпнет из такого мыслительного мира. Не
как род духовной деятельности, который может
рассматриваться как равноправный наряду с интуитивным, а как
слабый, нежизнеспособный образ мышления выступает на
деле спекулятивное.
Интуитивный дух не имеет дела с просто
индивидуумами, он не ищет в эмпирическом характер
необходимости. Но когда он обращается к природе, идея и
восприятие соединяются в нем в единство. Оба можно созерцать
друг в друге и ощущать как целостность. Интуитивный дух
способен восходить к всеобщим истинам, к высочайшим
абстракциям: непосредственно существующая жизнь
всегда может быть познана в его мыслительном мире. Такого
рода было мышление Гете.
Хейнрош в своей «Антропологии» нашел удачное
определение этого типа мышления, которое очень
понравилось Гете, так как объясняло ему его собственную натуру.
«Господин д-р Хейнрот благоприятно отзывается обо мне и
моей деятельности, он даже определяет мою манеру
исследования как своеобразную: именно, что моя мыслительная
1 Шиллер Ф. Собр. соч.: в 7 т. М.: Гос. изд-во худож. лит.,
1957. Т. 7. С. 307.
51

способность проявляется предметно; этим он хочет сказать,
что мое мышление не отделяется от предметов; что
элементы предметов, созерцания входят в него и интимнейшим
образом проникаются им; что само мое созерцание
является мышлением, мое мышление — созерцанием»1. По сути
Хейнрот описывает не что иное, как тот способ, которым
всякое здоровое мышление относится к вещам. Любой
другой способ является отклонением от естественного пути.
Если в каком-нибудь человеке преобладает созерцание, то
он остается привязанным к индивидуальному; он не может
проникнуть к глубинным основам действительности. Если
же в нем преобладает абстрактное мышление, то его
понятия оказываются недостаточными, чтобы понять живую
полноту действительности. Крайний случай первого рода
отклонения представляет вульгарный эмпирик, который
удовлетворяется индивидуальными фактами; крайний
случай второго рода отклонения можно встретить в философе,
который поклоняется чистому разуму и который только
мыслит, не ощущая того, что мысли по своему существу
связаны с созерцанием.
С помощью одного прекрасного образа описывает Гете
чувство мыслителя, который поднимается к высшим
истинам, не теряя при этом ощущения живого опыта. В начале
1784 года он пишет статью о граните. Он переносится на
вершину горы, состоящей из гранита, где он может сказать
себе: «„Здесь ты пребываешь непосредственно на основе,
достигающей глубочайших мест Земли, никакого более
нового слоя, никаких нагромождений стекшихся обломков не
лежит между тобой и твердой основой прамира, ты не
ходишь здесь, как в тех плодоносных, прекрасных долинах,
по непрерывной могиле, эта вершина не порождает ничего
живого и ничего живого не поглощает, она до всякой
жизни и над всякой жизнью. В этот момент, когда внутренние
притягивающие и движущие силы Земли словно бы
непосредственно действуют на меня, когда влияния небес
притекают сюда ко мне и витают вокруг, я настроен на высшее
1 Гете. Значительный стимул от одного единственного
меткого слова (далее: Значительный стимул) II Избр. соч. ест. С. 383.
52

созерцание природы, и как человеческий дух оживляет
все, так и во мне пробуждается образ, величию которого я
не могу противиться. Так одиноко, говорю я самому себе,
смотря вниз с этой совершенно голой вершины и с трудом
различая вдали, у подножия редкие вкрапления мха, так
одиноко, говорю я, становится человеку, который хочет
открыть свою душу только древнейшим, первым, глубочайшим
чувствам истины. Тогда он может сказать себе: здесь, на
древнейшем вечном алтаре, который непосредственно
построен на глубинах творения, приношу я жертву Существу
всех существ. Я ощущаю первые, прочнейшие начала
нашего бытия; я обозреваю мир, его крутые и пологие долы
и его просторные плодородные нивы, моя душа
возносится над самой собой и надо всем и устремляется к
приблизившемуся небу". Но вскоре пылающее солнце возбуждает
жажду и голод, человеческие потребности возвращают его
назад. Он оглядывает те долины, над которыми уже
воспарил его дух»1. Такой энтузиазм познания, такое ощущение
древних, твердых истин может развить в себе лишь тот,
кто постоянно вновь и вновь из сфер мира идей находит
дорогу обратно к непосредственным созерцаниям.
Гете. О граните.
53

Личность и мировоззрение
С внешней стороной природы человек знакомится
через восприятие; ее пребывающие в глубине движущие
силы открываются в его собственном внутреннем как
субъективные переживания. В философском рассмотрении
мира, а также в художественном чувстве и
художественном творчестве субъективные переживания пронизывают
объективные восприятия. Вновь становится целым то, что
должно было расколоться на две части, чтобы проникнуть
в человеческий дух. Человек удовлетворяет свои высшие
духовные потребности, когда к объективно
созерцаемому миру он присоединяет то, что этот мир открывает
человеку в его внутреннем как свои глубочайшие тайны.
Познания и произведения искусства есть не что иное, как
восприятия, наполненные внутренними переживаниями
человека. В самом простом суждении о вещи или
событии внешнего мира можно найти человеческое
душевное переживание и внешнее наблюдение в тесном союзе
друг с другом. Когда я говорю: одно тело толкает другое,
то уже переношу внутреннее переживание на внешний
мир. Я вижу некое тело в движении; оно наталкивается
на другое тело, которое вследствие этого также приходит
в движение. Этими словами исчерпывается содержание
восприятия. Но я не останавливаюсь на этом. Ибо
чувствую: во всей совокупности явления содержится больше
того, что можно почерпнуть из простого восприятия. Я
схватываю внутреннее переживание, которое объясняет
мне восприятие. Я знаю, что я сам посредством
применения силы, посредством толчка, могу привести в движение
какое-либо тело. Это переживание я переношу на
явление и говорю: одно тело толкает другое. «Человек
никогда не понимает, насколько он антропоморфен»1. Есть
люди, которые из наличия этого субъективного элемента
в любом нашем суждении о внешнем мире делают
вывод, что объективное сущностное ядро действительности
Изречения в прозе II Избр. соч. ест. С. 397.
54

человеку недоступно. Они полагают, что человек
искажает непосредственные, объективные факты
действительности, когда вносит в них свои субъективные
переживания. Они говорят: поскольку человек может составлять
себе представление о мире только через очки своей
субъективной жизни, то все его познание есть лишь
субъективное, человечески-ограниченное. Тот же, в чье
сознание войдет открывающееся во внутреннем человека, не
захочет иметь никакого дела с подобными бесплодными
утверждениями. Он знает, что истина осуществляется
как раз посредством того, что в процессе человеческого
познания идея и восприятие пронизывают друг друга.
Ему ясно, что в субъективном живет самое подлинное и
глубочайшее объективное. «Когда здоровая натура
человека действует как единое целое, когда человек ощущает
себя в мире как в некоем великом, замечательном,
прекрасном и достойном целом, когда наслаждение
гармонией вызывает у него чистое и свободное восхищение,
тогда Вселенная, — если б только она могла увидеть себя у
достигнутой цели — вскрикнула бы, ликуя, и преклонилась перед
вершиной своего становления и существования»1. Доступная
простому восприятию действительность есть только
половина всей действительности; содержание человеческого
духа есть другая ее половина. Если бы человек никогда не
предстоял перед миром, эта вторая половина никогда не
пришла бы к живому выявлению, к полному бытию. Хотя
она и действовала бы как скрытый мир сил, но она была
бы лишена возможности явить себя в своем собственном
облике. Можно сказать, что без человека мир являл бы
ложный облик. Он был бы таким, каков он есть через свои
глубинные силы, но сами эти глубинные силы оставались
бы скрыты тем, что они сотворяют. В человеческом духе
высвобождаются они из своей заколдованное™. Человек
здесь не просто для того, чтобы создавать образ готового
мира; нет, он сам участвует в осуществлении этого мира.
Винкельман и его время. Гл.: Античное // Собр. соч. С. 160.
55

* * *
По-разному протекают субъективные переживания у
различных людей. Те, кто не верит в объективную
природу внутреннего мира, имеют одной причиной больше
отказывать человеку в способности проникать в сущность
вещей. Ибо каким может быть существо вещей, если одному
оно открывается так, а другому иначе? Для того, кто
прозревает истинную природу внутреннего мира, из
многообразия внутренних переживаний вытекает лишь то, что
природа различным образом высказывает свое богатейшее
содержание. Отдельному человеку истина является в
индивидуальном облачении. Она приспосабливается к
своеобразию его личности. Это в особенности касается высших,
важнейших для человека истин. Чтобы овладеть ими,
человек переносит свои духовные, интимные переживания, а
вместе с ними глубочайшее своеобразие своей личности на
созерцаемый мир. Существуют также всеобщие истины,
которые усваиваются каждым человеком без того, чтобы
придавать им некую индивидуальную окраску. Но они
являются наиболее поверхностными, тривиальнейшими. Они
соответствуют общему типическому характеру людей,
одинаковому для каждого человека. Определенные свойства,
в равной мере присущие всем людям, порождают также и
одинаковые суждения о вещах. Способ оценки предметов
по их величине и числу одинаков у всех людей. Поэтому
все находят одинаковые математические истины. Но в тех
свойствах, в которых отдельная личность отличается от
типического характера, кроется причина индивидуального
оформления истины. Речь идет не о том, что в одном
человеке истина проявляется иначе, чем в другом, а о том, что
все проявляющиеся индивидуальные формы
принадлежат одному-единственному целому, целостному идеальному
миру. Истина говорит во внутреннем отдельных людей на
различных языках и диалектах; в каждом великом
человеке говорит она особым языком, который подходит только
одной этой личности. Но истина, которая тут говорит, это
всегда одна истина. «Если я знаю свое отношение к самому
себе и внешнему миру, то я называю это истиной. Поэтому
56

каждый может иметь свою собственную истину, и все же
это всегда одна и та же истина»1. Это образ мыслей Гете.
Истина — это не застывшая, мертвая система понятий,
способная иметь только один-единственный облик; она есть
живое море, в котором живет дух человека, и на
поверхности которого могут появляться волны самых различных
форм. «Теория сама по себе не нужна; она полезна лишь
постольку, поскольку она дает нам веру в связь явлений»2, —
говорит Гете. Он не ценит никакой теории, которая хочет
быть законченной раз и навсегда и в таком облике
представлять вечную истину. Он хочет живых понятий, через
которые дух отдельного человека соединяет восприятия
своеобразным, присущим только ему индивидуальным
образом. Познавать истину означает для Гете жить в истине.
А жить в истине есть не что иное, как при рассмотрении
каждой отдельной вещи замечать, какое внутреннее
переживание возникает, когда стоишь перед этой вещью. Такое
воззрение на человеческое познание не может заявлять ни
о границах познания, ни о его ограниченности природой
человека. Ибо вопросы, встающие согласно этому
воззрению перед познанием, не проистекают из вещей; они
также не возлагаются на человека некой другой, находящейся
вне его личности силой. Они происходят из природы
самой личности. Когда человек направляет взгляд на
предмет, то в нем возникает настоятельное стремление увидеть
больше того, что выступает ему навстречу из восприятия.
И насколько далеко простирается это стремление,
настолько же далеко заходит и его потребность познания. Откуда
происходит это стремление? Опять-таки только из того,
что внутреннее переживание души чувствует побуждение
войти в связь с восприятием. И как только эта связь
возникает, удовлетворяется также потребность познания.
Желать познания есть требование человеческой
природы, а не вещей. Вещи не могут сказать человеку о своем
существе более того, чем он от них требует. Кто говорит
1 Изречения в прозе II Избр. соч. ест. С. 399.
2 Там же. С. 404.
57

об ограниченной возможности познания, тот не знает,
откуда происходит потребность познания. Он полагает, что
содержание истины хранится где-то в заповедном месте
и что в человеке живет лишь неопределенное желание
отыскать путь к этому месту. Но это и есть сущность самих
вещей — то, что вырабатывается из внутреннего мира
человека и стремится к тому, к чему оно принадлежит: к
восприятию. Не к сокрытому стремится человек в процессе
познания, а к уравновешиванию двух сил, действующих на
него с двух сторон. Можно, пожалуй, сказать, что без
человека не было бы познания внутреннего вещей, ибо без
него отсутствовало бы также и то, посредством чего это
внутреннее могло бы высказаться. Но нельзя говорить, что во
внутреннем вещей имеется нечто, недоступное человеку. О
том, что в вещах имеется еще нечто другое помимо
доставляемого восприятием, человек знает только потому, что
это другое живет в его собственном внутреннем. Говорить
о еще каком-то неизвестном Нечто, остающемся в вещах, —
значит разглагольствовать о том, чего не существует.
* * *
Натуры, которые не способны познать, что во
внутреннем человека говорит язык вещей, придерживаются
взгляда, что всякая истина должна проникать в человека извне.
Подобные натуры либо держатся за чистые восприятия и
верят, что только через зрение, слух, осязание, через
подбор исторических событий, через сопоставление, подсчет,
вычисление и взвешивание полученного из мира фактов
можно познать истину; либо же они полагают, что истина
только в том случае может прийти к человеку, если она
будет открыта ему таким путем, который лежит вне
познания; или же, наконец, они хотят через силы особого рода,
через экстаз или мистическое созерцание, овладеть
высшими прозрениями, которых, по их мнению, не может дать
доступный мышлению мир идей. Рядом с мыслящими в
кантовском духе и односторонними мистиками можно
поставить еще и особого рода метафизика. Хотя метафизики и
пытаются посредством мышления сформировать понятия
58

об истине, однако содержание этих понятий они хотят
найти не в человеческом мире идей, а в некой лежащей
позади вещей второй действительности. Посредством чистых
понятий о таком содержании они полагают либо
обнаружить нечто достоверное, либо по меньшей мере образовать
представление о нем через гипотезы. Я говорю здесь
прежде всего о только что упомянутом роде людей, о фанатиках
факта. Иногда они осознают, что уже в счете и вычислении
происходит переработка содержания восприятия с
помощью мышления. Но тогда они заявляют, что
мыслительная деятельность — это просто средство, с помощью
которого человек старается познать взаимосвязь фактов. То, что
проистекает из мышления при обработке внешнего мира,
признается ими за чисто субъективное; как объективное
содержание истины, как имеющее ценность содержание
познания они рассматривают только то, что при
посредничестве мышления подходит к ним извне. Хотя они и
ловят факты в свои мыслительные сети, но только
пойманное признают они объективным. Они не замечают, что
это пойманное посредством мышления подвергается
истолкованию, расстановке, интерпретации, чего нет в
простом восприятии. Математика есть результат чистого
мыслительного процесса, ее содержание духовно, субъективно.
И механик, который представляет природные процессы в
математических взаимосвязях, может сделать это только
при условии, что эти взаимосвязи заложены в существе
самих этих процессов. Но это означает не что иное, как то,
что в восприятии скрыт некий математический порядок,
который видит лишь тот, кто в собственном духе образовал
математические законы. Однако между математическими и
механическими воззрениями и глубочайшими духовными
переживаниями существуют различия только в степени, но
не в роде. И с тем же правом, что и результаты
математического исследования, человек может и другие внутренние
переживания, другие области своего идейного мира
переносить на восприятия. Фанатику фактов только кажется,
что он констатирует чисто внешние процессы. Чаще всего
он не задумывается об идейном мире и его характере как
59

субъективном переживании. Его внутренние переживания
также являются малосодержательными, бескровными
абстракциями, которые затемняются мощным содержанием
фактов. Заблуждение, которому он предается, может
продолжаться лишь до тех пор, пока он остается на низшей
ступени интерпретации природы, пока он просто считает,
взвешивает, рассчитывает. На высших ступенях сразу
заявляет о себе подлинная природа познания. Но в отношении
фанатиков фактов можно наблюдать, что они по
преимуществу остаются на низшей ступени. Тем самым они
уподобляются теоретику искусства, который хотел бы судить
о музыкальном произведении только на основе того, что в
нем можно вычислить и сосчитать. Они хотят отделить
явления природы от человека. Ничто субъективное не
должно вливаться в наблюдение. Гете порицает такой подход в
следующих словах: «Сам человек, покуда его внешние
чувства здоровы и служат ему, есть самый точный и лучший
физический инструмент, какой только может быть;
величайшая беда современной физики в том и состоит, что она
разобщила эксперимент и человека и стремится познать
природу только через показания искусственно созданных
приборов и даже ограничить и определить этим ее
деятельные возможности»1. Именно страх перед
субъективным, который происходит из недооценки действительной
природы этого субъективного, приводит к подобному
способу исследования. «Человек потому и стоит так высоко,
что в нем отображается нигде более не отобразимое. Что
такое струна и все ее механические деления по сравненью
с ухом музыканта? Можно даже сказать: что такое все
стихийные явления природы по сравнению с человеком,
который должен сначала обуздать и видоизменить их, чтобы
потом в какой-то мере уподобить их себе?»2 По мнению
Гете, естествоиспытатель должен быть внимательным не
только к тому, какими представляются вещи, но и к тому,
1 Гете. Годы странствий Вильгельма Мейстера. Гл.: Из
архива Макарии (далее: Годы странствий)// Собр. соч. Т. 8. С. 411.
2 Там же. С. 411-412.
60

какими бы они представлялись, если бы все то, что
действует в них как идеальные движущие силы и в самом деле
проступило бы во внешнем явлении. Только когда
телесный и духовный организм человека противостоит
явлениям, открывают они свое внутреннее.
Кто со свободным, открытым духом наблюдения и
развитой внутренней жизнью, в которой раскрываются идеи
вещей, подступает к явлениям, тому они, по убеждению
Гете, открывают все то, что в них есть. Мировоззрению Гете
поэтому противостоит то мировоззрение, которое ищет
сущность вещей не в опытной действительности, а в
лежащей позади нее второй действительности. Сторонником
такого мировоззрения предстал перед Гете Фридрих
Якоби. Своему неудовольствию в связи с книгой Якоби «О
божественных вещах» Гете дает волю в одном замечании в
«Анналах» за 1811 год: «Якоби огорчил меня своими
рассуждениями „О божественных вещах"; как могла мне
понравиться книга сердечно любимого друга, в которой
проводится тезис: природа скрывает Бога... При моей чистой,
глубокой, прирожденной и развитой манере ее
созерцания, прочно научившей меня видеть Бога в природе,
природу — в Боге, так что этот способ представления составил
основу всего моего существования, разве не должно было
такое странное, односторонне ограниченное высказывание
по своему духу навсегда удалить меня от благороднейшего
человека, сердце которого я уважал и любил»!. Гетевский
способ созерцания давал ему уверенность в том, что в
идеальном проникновении в природу он переживает вечно
закономерное, и что это вечно закономерное тождественно
для него Божественному. Если бы Божественное
скрывалось позади природных вещей и все-таки образовывало в
них творческий элемент, то его невозможно было бы
созерцать-, человек должен был бы в него верить. В одном из
писем к Якоби Гете защищает свое созерцание в противовес
к вере: «Бог наказал тебя метафизикой и всадил тебе жало в
плоть, меня же благословил физикой. Я держусь богопочита-
ния атеиста (Спинозы) и оставляю вам все, что вы называете
1 Канаве. С. 158.
61

и хотите называть религией. Ты держишься веры в Бога;
я — созерцания»1. Там, где это созерцание устраняется, там
человеческому духу нечего искать. В «Изречениях в прозе»
мы читаем: «Человек, сам нечто действительно
существующее, находится среди действительного мира и одарен
такими органами, что действительное, а попутно и возможное,
он способен познавать и производить. Все здоровые люди
убеждены в своем собственном существовании и
существовании окружающего. Между тем имеется также пустое
пятно в мозгу, т. е. такое место, в котором никакой предмет не
отражается, как и в самом глазу есть пятнышко, которое
не видит [слепое пятно]. Если человек обращает особое
внимание на это место, углубляется в него, то он впадает
в какую-то душевную болезнь, мнит здесь вещи из иного мира,
которые, в сущности, небылицы и не имеют ни формы, ни
границ, а лишь пугают, как пустота ночного пространства,
и того, кто не может от них отделаться, преследуют
больше, чем призраки»2. Из того же настроения проистекает и
следующее высказывание: «Высшим было бы понять, что
все фактическое есть уже теория. Синева неба открывает
нам основной закон хроматики. Главное — ничего не искать
за феноменами; они сами —учение»3.
Кант отказывает человеку в способности проникать
в ту область природы, где ее творческие силы
становятся непосредственно созерцаемы. По его мнению, понятия
есть абстрактные единства, в которые человеческий
рассудок обобщает многообразные частности природы,
которые, однако, не имеют ничего общего с живым единством,
с созидающим целым природы, из которого эти
частности в действительности проистекают. Человек при таком
обобщении переживает только субъективные операции.
Он может отнести свои общие понятия к
эмпирическому созерцанию; но сами эти понятия не обладают такой
жизненностью и продуктивностью, чтобы человек мог
1 Гете. [Письмо к Ф.-Г. Якоби от 5 мая 1786 г.].
2 Изречения в прозе II Канаев. С. 143.
3 То жеНИзбр. соч. ест. С. 399.
62

созерцать рождение из них индивидуального. Мертвое,
наличествующее только в человеке единство — вот что
такое понятия для Канта. «Наш рассудок есть способность
[давать] понятия, т.е. дискурсивный рассудок, для
которого, конечно, должно быть случайным то, какого рода и
до какой степени различным может быть особенное,
которое может быть ему дано в природе и подведено под
его понятия»1. Это кантовская характеристика рассудка
(§ 77 «Критики способности суждения» Канта). Из нее с
необходимостью вытекает следующее: «Для разума
бесконечно важно не упускать из виду механизм природы
в ее порождениях и при объяснении их не пренебрегать
им, так как без него невозможно проникнуть в природу
вещей. Если даже согласятся с нами, что главный зодчий
непосредственно создал формы природы такими, какими
они искони существуют, или предопределил те формы,
которые в своем развитии постоянно складываются по
одному и тому же образцу, то это нисколько не поможет
нашему познанию природы, так как мы {совершенно} не
знаем способа действия этого сугцества и его идей, которые
должны заключать в себе принципы возможности
предметов {существ} природы, и не можем, исходя из него,
объяснить природу как бы сверху вниз (a priori)»2. Гете
же был убежден, что человек в своем идеальном мире
непосредственно переживает способ действия творческого
существа природы. «Если в нравственной сфере
посредством веры в Бога, добродетель и бессмертие души мы
способны подняться в высшую сферу и приблизиться к
первому Существу, то и в интеллектуальной области
можно было бы также признать, что посредством созерцания
вечно созидающей природы мы становимся достойными
принять духовное участие в ее творениях»3. Действительным
1 Кант И. Собр. соч.: в 6 т. М.: Мысль, 1966. Т. 5. С. 435.
Далее: Кант.
2 Кант. С. 440.
3 Гете. Созерцающая способность суждения. // Избр. соч. ест.
С. 382.
63

вживанием в созидание и действие природы является
для Гете человеческое познание. Это ему дано
«исследовать и узнать созидающую жизнь природы»1.
Противоречием духу гетевского мировоззрения было
бы говорить о сущностях, которые лежат вне доступных
человеческому духу мира опыта и мира идей и, тем не
менее, содержат в себе основы этого мира. Всякая
метафизика чужда мировоззрению Гете. Не может быть таких
вопросов познания, на которые, если они правильно
поставлены, нельзя было бы ответить. И если наука в
определенный момент времени пока еще не может разобраться
в той или иной области явлений, то это связано не с
природой человеческого духа, а с тем случайным
обстоятельством, что относительно данной области к этому времени
еще не накоплено достаточно опыта. Гипотезы не могут
быть построены о таких вещах, которые лежат вне сферы
возможного опыта, но только о таких, которые однажды
могут вступить в эту область. Гипотеза всегда может
только свидетельствовать о вероятности того, что внутри некой
области явлений возможен тот или иной опыт. В рамках
этого способа мышления не может быть и речи о таких
вещах и процессах, которые находились бы за пределами
человеческого чувственного или духовного созерцания.
Допущение некой «вещи в себе», которая порождает в
человеке восприятие, однако сама никогда не может быть
воспринята, — это недопустимая гипотеза. «Гипотезы — это
леса, которые возводят перед зданием и сносят, когда
здание готово; они необходимы для работника; он не должен
только принимать леса за здание»2. По отношению к той
области явлений, для которой имеются все восприятия и
которая пронизана идеальным, человеческий дух
испытывает удовлетворение. Он чувствует, как в нем самом
отражается живое созвучие идеи и восприятия.
1 Гете. Эпиррема: стихотворение. Ср. пер. этой строки у
Н. Вильмонта: «Зиждущий порыв природы проследить и
опознать».
2 Изречения в прозе II Избр. соч. ест. С. 408.
64

* * *
Основное настроение удовлетворенности, которым
обладает для Гете его мировоззрение, похоже на то, какое
можно наблюдать у мистиков. Мистика стремится найти в
человеческой душе первооснову вещей, Божество. Подобно
Гете, мистик убежден, что во внутренних переживаниях
ему откроется существо мира. Но многие мистики считают
погружение в мир идей таким внутренним переживанием,
которому не стоит придавать большого значения. О ясных
идеях разума многие односторонние мистики имеют
приблизительно такое же представление, что и Кант. Эти идеи,
по их мнению, находятся вне созидающего целого
природы и относятся лишь к человеческому рассудку. Поэтому
такой мистик пытается достичь высших познаний,
созерцания более высокого рода посредством развития
необычных состояний, например, — экстаза. Он умерщвляет в
себе чувственное наблюдение и рациональное мышление
и пытается возвысить жизнь своих чувств. В таком случае
он полагает ощутить действующую в нем духовность
непосредственно как Божество. Он верит, что в те мгновения,
когда это ему удается, в нем живет Бог. Сходное
ощущение вызывает также и гетевское мировоззрение у того, кто
становится его сторонником. Только это мировоззрение
черпает свои познания не из переживаний, которые
наступают после умерщвления наблюдения и мышления, а как
раз из обоих этих видов деятельности. Оно не прибегает к
ненормальным состояниям человеческой духовной жизни,
а придерживается взгляда, что обычные наивные способы
действия духа могут быть столь усовершенствованы, что
человек станет способным переживать в себе творчество
природы. «Ибо это, как мне кажется, те же практические
и сами себя исправляющие операции обычного
человеческого рассудка, который дерзает упражняться в более
высокой сфере»1. В мир смутных чувств и ощущений
погружаются многие мистики; в мир ясных идей
погружается Гете. Односторонние мистики пренебрегают ясностью
Гете. Опыт и природа // Канаев. С. 308.
65

идей. Они считают эту ясность признаком
поверхностности. Они и не догадываются о том, что испытывают люди,
владеющие даром погружаться в живой мир идей. Такой
мистик коченеет от холода, когда предается миру идей.
Он ищет такого содержания мира, которое излучает
тепло. Но то содержание, что он находит, не объясняет мир.
Оно состоит из субъективных волнений, запутанных
представлений. Тот, кто говорит о холоде мира идей, тот может
только мыслишь идеи, но не способен их переживать. Кто
живет подлинной жизнью в мире идей, тот чувствует, что
существо мира действует в нем с такой теплотой, которую
невозможно ни с чем сравнить. Он чувствует, что в нем
воспламеняется огонь мировых тайн. Это ощутил Гете,
когда в Италии в нем проснулось созерцание деятельной
природы. Тогда он узнал, как совладать с тем томлением,
которое во Франкфурте он вложил в уста своего Фауста:
Мне не обнять природы необъятной!
И где же вы, сосцы природы, — вы,
Дарующие жизнь струею благодатной,
Которыми живет и небо, и земля,
К которым рвется так больная грудь моя?..!
1 Гете. Фауст. Ч. 1: Ночь / пер. Н. А. Холодковского // Гете.
Фауст. СПб.: Азбука, 2011. С. 22. Далее: Фауст.
66

Метаморфоз явлений мира
Высочайшей зрелости достигает гетевское
мировоззрение тогда, когда приходит к созерцанию двух великих
маховых колес природы — понятий о полярности и
повышении (ср. статью: «Пояснение к афористической статье
„Природа"»1). Полярность свойственна явлениям
природы, поскольку мы мыслим ее материальной. Она состоит
в том, что все материальное внешне проявляется в двух
противоположных состояниях, подобно магниту с его
северным и южным полюсами. Эти состояния материи либо
открыты непосредственному наблюдению, либо дремлют
в материальном, и их можно пробудить в нем с помощью
надлежащих средств. Повышение принадлежит
явлениям, поскольку мы мыслим их духовными. Его можно
наблюдать в природных процессах, подпадающих под идею
развития. На разных ступенях развития эти процессы
более или менее четко показывают в своих внешних
проявлениях лежащую в их основе идею. В плоде идея
растения, растительный закон проявляется лишь очень смутно.
Идея, которую познает дух, и восприятие не похожи друг
на друга. «В цветах растительный закон достигает высшего
своего проявления, и роза была бы опять-таки вершиной
этого проявления»2. В вырабатывании духовного из
материального посредством созидающей природы заключается
то, что Гете называет повышением. Природа постигается
«в постоянном стремлении к восхождению», то есть она
стремится создавать образы, которые, в восходящем
порядке, все больше приводят к проявлению идей вещей также
и во внешнем. Гете убежден, что «у природы нет такой
тайны, которую она хоть где-нибудь не обнажила бы взору
внимательного наблюдателя»3. Природа может порождать
явления, с которых можно непосредственно считывать идеи,
относящиеся к широкой области родственных процессов.
1 Избр. соч. ест. С. 364.
2 Изречения в прозе.
3 Анналы, 1790 г.
67

Это явления, в которых повышение достигло своей цели,
в которых идея стала непосредственным восприятием.
Творящий дух природы выступает здесь на поверхность
вещей; то, что в грубо-материальных явлениях постижимо
лишь мышлением, то, что открывается лишь духовному
взору, — «в повышенном» становится зримым для
физических глаз. Все чувственное здесь является духовным, а
духовное — чувственным. Одухотворенной мыслит Гете всю
природу. Ее формы различаются благодаря тому, что дух
в них в большей или меньшей степени становится
видимым также и внешне. Мертвой, бездуховной материи Гете
не знает. Такими кажутся те вещи, в которых дух природы
принимает внешнюю форму, не схожую со своим
идеальным существом.
Поскольку в природе и в человеческом внутреннем
вершит один дух, человек может подняться к участию в
произведениях природы. «От кирпича, падающего с
крыши, до блестящего духовного озарения, осеняющего тебя
и возвещаемого тобой»], — все во Вселенной является для
Гете действием и проявлением одного созидательного духа.
«Воздействия любого рода, которые мы замечаем в опыте,
самым беспрерывным образом зависят друг от друга,
переходя друг в друга; они движутся волнообразно от одного к
другому»2. «Кирпич срывается с крыши, мы называем это
в обычном смысле случайным явлением; он ударяет в плечо
прохожего — механически-, однако не вполне механически,
он следует закону тяготения и тем действует физически.
Разорванные живые ткани сразу перестают действовать,
мгновенно соки действуют химически, выступают
элементарные свойства. Однако поврежденная органическая
жизнь так же быстро сопротивляется и стремится
восстановиться. Тем временем человеческое целое более или
менее бессознательно и психически потрясено. Опомнившаяся
личность чувствует себя этически глубочайше уязвленной,
она жалуется на нарушение своей деятельности, какого бы
1 Гете. Дополнения к учению о цвете.
2 То же // Канаев. С. 192.
68

рода она ни была, но человек неохотно предается
терпению. Напротив, религиозно ему становится легко приписать
этот случай высшей воле, смотреть на него как на
сохранение от большей беды, как направление к высшему благу.
Этого достаточно для страждущего; но выздоравливающий
поднимается до гениальности, доверяет богу и самому себе
и чувствует себя спасенным, и даже хватается за случайное,
обращает его себе на пользу, чтобы начать вечно новый
жизненный круг»1.
Все мировые действия представлялись Гете
модификациями духа, и человек, погружающийся в них и
наблюдающий их, начиная от ступени случайного вплоть до
ступени гениального, переживает метаморфоз духа от тех
обликов, в которых он проявляется в несходных с ним
внешних формах, и до тех, где он является в изначально
присущей ему форме. В смысле гетевского мировоззрения
все творческие силы действуют в единстве. Эти творческие
силы суть целое, которое открывает себя в ступенчатой
последовательности родственного многообразия. Гете,
однако, не был склонен к тому, чтобы представлять себе
единство мира как единообразное. Сторонники идеи единства
часто впадали в заблуждение, распространяя на всю
природу закономерность, которую можно наблюдать только в
одной области явлений. Пример этого — механистическое
мировоззрение. Оно имеет свое понимание и свой особый
взгляд на то, что можно объяснить механически. Поэтому
механическое является для него единственной
закономерностью природы. Оно пытается и явления органической
природы свести к механическим закономерностям. Живое
есть для него лишь сложная форма взаимодействия
механических процессов.
Высказанным в особенно отталкивающей форме
нашел Гете такое мировоззрение в книге Гольбаха «Система
природы», попавшей в его руки в Страсбурге. «Материя,
утверждала книга, неизменна, она постоянно в
движении, и благодаря этому движению вправо, влево и во все
стороны без дальнейших околичностей возникают все
1 Там же.
69

бесконечные феномены бытия. Мы бы этим
удовлетворились, если бы автор из своей движущейся материи на
наших глазах построил мир. Но он, видимо, так же мало
знал природу, как и мы, ибо, твердо установив некоторые
основные понятия, тотчас же забывал о них, чтобы
превратить то, что выше природы, высшую природу в природе, в
природу материальную, тяжелую, правда, подвижную, но
расплывчатую и бесформенную, полагая, что этим
достигает очень многого»1.
Подобным же образом высказался бы Гете, если бы
мог слышать следующий тезис Дюбуа-Реймона. «Познание
природы... есть объяснение изменений в телесном мире
движениями атомов, обусловливаемыми их
центральными, независимыми от времени силами, иначе говоря —
сведение естественных процессов к механике атомов»2.
Гете мыслил способы действия природы родственными
друг другу и переходящими друг в друга; но он никогда
не пытался свести их к одному-единственному способу. Он
никогда не стремился к некому абстрактному принципу,
к которому могли бы быть сведены все явления природы,
но он стремился к наблюдению того характерного
способа, которым созидательная природа в каждом отдельном
явлении своей области явлений через особенные формы
открывает свою всеобщую закономерность. Он не
пытался напяливать одну мыслительную форму на все явления
природы, но через вживание в различные мыслительные
формы он хотел сохранить дух столь же подвижным и
живым, как и сама природа. Когда им владело ощущение
великого единства всех действий природы, тогда он был
пантеистом. «Что касается меня, то я при многообразных
направлениях моего существа не могу удовлетвориться
единым мировоззрением; в качестве поэта и художника я
1 Поэзия и правда. Кн. 11 // Собр. соч. Т. 3. С. 414.
2 Дюбуа-Реймон Э. Г. Доклад «О границах познания
природы», прочитанный 14 августа 1872 г. на втором общем собрании
45-го съезда немецких естествоиспытателей и врачей в
Лейпциге // Дюбуа-Реймон Э. Г. О границах познания природы: семь
мировых загадок. М.: Либроком, 2010. С. 4. Далее: О границах.
70

политеист, в качестве естествоиспытателя — напротив,
пантеист, и в первом так же убежден, как и во втором. Если
бог потребуется для меня как для нравственной личности,
то отыщется и он»1.
Как художник Гете обращался к тем явлениям
природы, в которых идея доступна непосредственному
созерцанию. Отдельное проявлялось здесь
непосредственно как Божественное; мир как множество Божественных
индивидуальностей. Как естествоиспытатель Гете должен
был наблюдать силы природы также и в таких явлениях,
идею которых невозможно увидеть в их
индивидуальном бытии. Как поэт, он мог покоиться в многообразии
Божественного; как естествоиспытатель он должен был
искать единообразно действующие идеи природы. «Закон,
выступающий в явлениях, в величайшей свободе,
сообразно своим наиболее характерным условиям,
порождает объективно-прекрасное, которое, разумеется, должно
найти достойного субъекта, который его постигнет»2. Это
объективно-прекрасное в единичном творении и хочет
созерцать Гете как художник; но как естествоиспытатель
он хочет «познавать законы, по которым хочет
действовать всеобщая природа»3. Политеизм — это такой образ
мыслей, который видит и почитает духовное в
единичном; пантеизм, напротив, схватывает дух целого. Оба эти
образа мыслей могут существовать наряду друг с другом;
тот или другой становится правомерным в зависимости
от того, как направить взгляд на единство природы:
стоит ли в центре рассмотрения жизнь и последовательность,
или же взгляд направлен на те индивидуальности, в
которых природа в одной форме соединяет то, что, как
правило, она распространяет на целое царство. Такие формы
возникают, например, когда творческие силы природы,
не удовлетворившись «великим многообразием растений»,
1 Гете. [Письмо к Ф.-Г. Якоби от 6 января 1813 г.] // Избр.
филос. произв. С. 446.
2 Изречения в прозе.
3 То же.
71

создают еще одно, «заключающее в себе все остальные»,
или «вслед за тысячами многообразных животных —
существо, всех их объемлющее: человека»1.
* * *
Однажды Гете сделал следующее замечание: «Кто
понял мои сочинения и вообще мое существо, тот должен
все же признать, что он обрел определенную внутреннюю
свободу» («Беседы с канцлером фон Мюллером», 5
января 1831 г.). Этим он указывает на деятельную силу, которая
проявляется во всяком человеческом устремлении к
познанию. Пока человек остается при том, что воспринимает
вокруг себя предметы и рассматривает их законы как
привитые им принципы, которыми они управляются, до тех пор
он не может избавиться от чувства, что они противостоят
ему как неведомые силы, воздействующие на него и
навязывающие ему мысли о своих законах. Он чувствует себя
несвободным по отношению к вещам; он ощущает
закономерность природы как жесткую необходимость, которой
он должен покориться. И только когда человек обнаружит,
что природные силы есть не что иное, как формы того же
самого духа, который действует и в нем самом, он приходит
к пониманию своей причастности к свободе. Природная
закономерность лишь до тех пор ощущается как
принуждение, пока ее рассматривают как чуждую власть. Если кто-
то вживается в ее сущность, то ощущает ее как силу,
которая действует также и в самом его внутреннем; он ощущает
себя как продуктивный элемент, принимающий участие в
становлении и существе вещей. Этот кто-то есть Ты и Ты со
всей силой становления. В своем собственном действии
воспринимается то, что в ином случае ощущается только как
внешнее побуждение. Это процесс освобождения, который
в смысле гетевского мировоззрения вызывает акт
познания. Гете ясно увидел идеи действия природы, когда они
глянули на него из итальянских произведений искусства.
Он также получил ясное ощущение того освобождающего
1 Эккерман. Разговоры, 20 февраля 1831 г. // Эккерман.
С. 404.
72

действия, которое оказывает обладание этими идеями на
человека. Следствием такого ощущения является
характеристика того способа познания, который он называет
познанием объемлнпцего духа. «Объемлющие, которых можно
было бы назвать в более гордом смысле созидающими,
проявляются в высшей степени продуктивно; тем именно,
что они исходят из идеи, они уже высказывают единство
целого, и до известной степени делом природы является
подчиниться в дальнейшем этой идее»х. Но Гете не доводит это
до непосредственного созерцания акта освобождения. Это
созерцание может иметь только тот, кто прислушивается
к самому себе в своем познании. Хотя Гете и пользовался
высшим способом познания, но в себе этот способ
познания он не наблюдал. Ведь он сам признавался:
«И как же ты столь в жизни преуспел?
Толкуют, все-то ты исполнил, что хотел!»
Дитя мое! Я мудро поступал,
Я о мышленьи никогда не размышлял.2
Но так же, как творческие силы природы «вслед за
тысячами многообразных растений» создают еще одно,
«заключающее в себе все остальные», так и вслед за
тысячами многообразных идей они создают еще одну, в
которой заключается весь мир идей. И человек постигает эту
идею, когда к созерцанию других вещей и процессов он
присоединяет также идею мышления. Именно потому, что
мышление Гете всегда было наполнено предметами
созерцания, потому, что его мышление было созерцанием, а
его созерцание — мышлением, поэтому он не мог прийти к
тому, чтобы сделать предметом мышления само мышление.
Но идею свободы можно получить лишь посредством
созерцания мышления. Гете не делал различия между
мышлением о мышлении и созерцанием мышления. В противном
случае он пришел бы к выводу о том, что как раз в духе
его мировоззрения можно было бы, пожалуй, отвергнуть
1 Гете. Введение в морфологию // Избр. соч. ест. С. 512.
2 Гете. Кроткие Ксении / пер. О. Князевой.
73

мышление о мышлении, но прийти, тем не менее, к
созерцанию мира мыслей. К осуществлению всех остальных
созерцаний человек непричастен. В нем оживают идеи этих
созерцаний. Эти идеи, однако, отсутствовали бы, если бы в
нем не имелось продуктивной силы, приводящей их к
проявлению. Даже если идеи и являются содержанием того,
что действует в вещах, к проявленному бытию они
приходят через человеческую деятельность. Таким образом,
человек может познать собственную природу мира идей
только тогда, когда он созерцает свою деятельность. При
всяком ином созерцании он пронизывает лишь
действующую идею, в то время как вещь, в которой эта идея
действует, остается как восприятие вне его духа. В созерцании
идеи действующее и содеянное полностью содержатся в
его внутреннем. Он полностью осуществляет весь процесс
в своем внутреннем. Созерцание больше не является
производным от идеи, ибо оно само становится тут идеей. Но
это созерцание производящего само себя есть созерцание
свободы. При наблюдении мышления человек прозревает
мировое свершение. Ему не нужно здесь исследовать это
свершение сообразно некой идее, ибо это свершение есть
сама идея. Обычно переживаемое единство созерцания и
идеи является здесь переживанием открывшейся
созерцанию духовности мира идей. Человек, который созерцает
эту в себе самом покоящуюся деятельность, чувствует
свободу. Гете хотя и переживал это ощущение, но никогда не
высказывал его в осознанной форме. В своих
рассмотрениях природы он практиковал некую свободную
деятельность; но она так и не стала для него чем-то реальным. Он
никогда не заглядывал за кулисы человеческого познания,
и поэтому идея мирового свершения в ее изначальной
форме, в своей высшей метаморфозе никогда не была усвоена
его сознанием. Но коль скоро человек поднимается к
созерцанию этой метаморфозы, он уверенно движется в
царстве вещей. В средоточии своей личности находит он
верный исходный пункт для всех рассмотрений мира. Ему нет
больше нужды искать неведомых оснований, причин
вещей, лежащих вне его; он знает, что высшее переживание,
74

к которому он только способен, состоит в
саморассмотрении собственной сущности. Тот, кто способен полностью
проникнуться чувством, вызывающим это переживание,
обретет правильное отношение к вещам. В противном
случае человек будет вынужден искать высшую форму бытия
где-нибудь в другом месте и, будучи не в состоянии
найти ее в своем опыте, предположит ее в некой неизвестной
области действительности. Его наблюдению вещей будет
сопутствовать некоторая неуверенность; при ответе на
вопросы, которые ставит перед ним природа, он постоянно
будет аппелировать к тому, что не поддается
исследованию. Поскольку Гете, благодаря своей жизни в идейном
мире, имел чувство прочного средоточия внутри личности,
ему удалось в определенных границах при рассмотрении
природы прийти к надежным понятиям. Но когда
непосредственного созерцания внутреннего переживания было
недостаточно, за пределами этих границ он продвигался
неуверенно, на ощупь. По этой причине он говорил о том,
что человек рождается не лая того, чтобы «решать
мировые проблемы, а разве что понять, как к ним подступиться,
и впредь держаться в границах постижимого»1. Он
говорил: «Кант, бесспорно, оказал нам великую услугу, проведя
границу, дальше которой человеческий дух проникнуть не
способен, и оставив в покое неразрешимые проблемы»2.
Если бы созерцание высших переживаний дало ему
уверенность в рассмотрении вещей, то он смог бы достигнуть
большего на своем пути, чем «через упорядоченный опыт
достичь своего рода условной надежности»3. Вместо того,
чтобы через опыт напрямую прийти к сознанию того, что
истинное имеет значение только в той мере, в какой этого
требует человеческая природа, он приходит к убеждению,
что «высшее влияние» благоприятствует «стойким,
деятельным, разумным, упорядоченным и упорядочивающим,
1 Эккерман. Разговоры, 15 октября 1825 г. // Эккерман.
С. 167.
2 Там же. 1 сентября 1829 г. С. 333.
3 Изречения в прозе II Изор. данное, произв. С. 374.
75

человечным, благочестивым» и что «моральный
миропорядок» лучше всего проявляется там, где он «оказывает
косвенную помощь доброму, истинно страждущему»1.
* * *
Поскольку Гете не ведал самого интимного
человеческого переживания, он не мог достичь завершающей мысли о
нравственном миропорядке, необходимо принадлежащей
к его воззрениям на природу. Идеи вещей суть содержание
всего деятельного и созидающего в вещах. Нравственные
идеи переживаются человеком непосредственно в форме
идей. Кто способен переживать, как в созерцании мира
идей идеальное само становится содержанием, наполняет
себя самим собой, тот сможет также пережить, как
вырабатывается нравственное внутри человеческой природы. Тот
же, кто знаком с идеями природы только в связи с их
отношением к миру восприятий, тот захочет и нравственные
понятия отнести к чему-либо внешнему. Он станет искать
для этих понятий такую же действительность, какая
имеется для понятий, почерпнутых из опыта. Но кто способен
созерцать идеи в их подлинной сущности, тот в
отношении нравственного заметит, что ничто внешнее не
соответствует ему, что оно создается непосредственно в духовном
переживании как идеи. Ему становится ясно, что ни
действующая только внешне Божественная воля, ни внешний
моральный миропорядок не властны создавать эти идеи.
Ибо ничто в них не указывает на отношение к подобным
силам. Все, что они высказывают, заключено и в их
духовно переживаемой чистой идеальной форме. Только через
1 Из написанного Гете предисловия к книге Иоганна
Христиана Мемпеля «Боевой товарищ молодого фельдъегеря,
попавший в плен и терпящий крушение, всегда находящий утешение
и деятельный». Дословно цитата звучит так: «Высшее влияние
благоприятствует стойким, деятельным, разумным,
упорядоченным и упорядочивающим, человечным, благочестивым. И там
открывается моральный миропорядок в своем самом
прекрасном проявлении, где он оказывает косвенную помощь доброму,
истинно страждущему». — Примеч. нем. изд.
76

свое собственное содержание действуют они на человека
как нравственные силы. Никакой категорический
императив не стоит за их спиной, чтобы плетью понукать
человека следовать им. Человек ощущает, что он сам породил их
и что питает к ним такую же любовь, как к своему ребенку.
Любовь есть мотив действия. Духовное наслаждение
собственным произведением есть источник нравственного.
Есть люди, которые не могут производить
нравственных идей. Они заимствуют их от других через традицию.
И если они не в состоянии созерцать идеи как таковые, то
они не могут познать и переживаемого в духе источника
нравственного. Они ищут его в сверхчеловеческой,
внешней по отношению к ним воле. Или они верят в то, что
вне переживаемого человеком духовного мира
существует некий объективный нравственный миропорядок, из
которого происходят моральные идеи. Орган речи этого
миропорядка часто ищут в человеческой совести. Как и
относительно некоторых других вещей, касающихся его
мировоззрения, Гете не испытывает уверенности в своих
взглядах на происхождение нравственного. Также и здесь
его чувство идеального порождает тезисы, которые
соответствуют требованиям его натуры. «Долг — это любовь
человека к тому, что он сам себе предписывает»1. Только тот,
кто зрит основы нравственного сугубо в содержании
нравственных идей, мог сказать: «Лессинг, тяжело
переносивший множество ограничений, вкладывает в уста одного из
действующих лиц такие слова: „Никто не должен быть
должен'. Некий остроумный и жизнерадостный человек
сказал: „Кто хочет, тот должен". Третий, без сомнения, человек
образованный, добавил: „Кто глубоко видит, тот и хочет".
И считалось, будто этим весь круг познания, воли и долга
замкнут. Однако в общем и целом поступки человека
определяет его познание, какого бы оно ни было рода; поэтому
нет ничего страшнее, чем деятельное невежество»2. Что
1 Изречения в прозе II Гете. Тайны. Сказка. Рудольф Штейнер
о Гете. М.: Энигма, 1996. С. 164.
2 Годы странствий II Собр. соч. Т. 8. С. 260.
77

в Гете господствовало чувство истинной природы
нравственного, которое он только не мог возвысить до ясного
восприятия, видно из следующего высказывания: воля,
«чтобы стать совершенной... в морали должна
подчиниться совести, которая не ошибается... Совесть не нуждается в
родословной, с нею все уже дано; она имеет дело только с
собственным внутренним миром»1. Совесть не нуждается в
родословной — это может означать только одно: изначально
человек не находит в себе какого бы то ни было предза-
данного нравственного содержания; он дает его себе сам.
Данному высказыванию противостоит другое,
перемещающее источник нравственности в область, расположенную
вне человека: «Человек, сколь бы властно ни притягивала
его Земля с ее тысячами тысяч явлений, обращает все же
свой пытливый и тоскующий взор к небу... ибо он
глубоко и ясно чувствует, что он — гражданин того духовного
царства, веру в которое мы ни отвергнуть, ни признать
утраченной не можем» («Беседы с канцлером Мюллером»,
29 апреля 1818 г.). «А что нам решить не по силам, то мы
препоручаем Богу, единственному существу, властному все
вязать и разрешать»2.
* * *
Для рассмотрения интимнейшей природы человека,
для самосозерцания Гете, можно сказать, недостает органа.
«При этом я признаюсь, что большая и столь
значительно звучащая задача — познай самого себя — с давних пор
всегда казалась мне подозрительной, как хитрость
тайного союза жрецов, которые хотят недостижимыми
требованиями запугать человека и совратить его от направленной
на внешний мир деятельности на путь внутренней ложной
созерцательности. Человек знает себя лишь постольку,
поскольку он знает мир, который он постигает только в
самом себе и себя только в нем. Каждый новый предмет,
1 Изречения в прозе II Избр. филос. произв. С. 359.
2 Годы странствий II Собр. соч. Т. 8. С. 74.
78

хорошо рассмотренный, раскрывает в нас новый орган»1.
Здесь верно как раз обратное: человек знает мир лишь
постольку, поскольку он знает себя. Ибо в его внутреннем в
самой изначальной форме открывается то, что как
созерцание наличествует во внешних вещах в отблеске, примере,
символе. То, о чем человек может говорить обычно лишь
как о непостижимом, необъяснимом, Божественном — это
выступает перед его очами в истинном облике в
самосозерцании. И поскольку в самосозерцании человек видит
идеальное в непосредственной форме, он получает силу и
способность находить и признавать это идеальное также и
во всех внешних явлениях, во всей природе. Переживший
мгновение самосозерцания больше не будет думать о том,
чтобы искать позади явлений некого «скрытого» Бога: он
схватывает Божественное в его различных метаморфозах в
природе. Гете сделал следующее замечание относительно
Шеллинга: «Я бы чаще видался с ним, если бы не опасение
повредить поэтическому вдохновению; а философия
разрушает у меня поэзию, я думаю, потому, что она загоняет
меня в объект: я никогда не могу оставаться в области
чистого умозрения, а должен тотчас же подыскивать к
каждому изложению наглядное представление, и поэтому сейчас
же ускользаю в царство природы»2. Высшего созерцания,
созерцания самого мира идей, он как раз не может найти.
Оно не может разрушить поэзию, ибо оно только
освобождает дух от любых предположений, что в природе может
иметься нечто непостижимое, необъяснимое. Но зато оно
делает его способным непредвзято и полностью отдаться
вещам; ибо оно дает ему убеждение, что из природы
можно взять все то, чего только может пожелать от нее дух.
Однако высшее созерцание освобождает человеческий
дух также и от всякого ощущения односторонней
зависимости. Через обладание им он чувствует себя
суверенным в царстве нравственного миропорядка. Он знает, что
1 Значительный стимул II Избр. соч. ест. С. 383-384.
2 Гете. [Письмо к Шиллеру от 19 февраля 1802 г.] // Избр.
филос. произв. С. 441.
79

движущая сила, которая все порождает, действует в его
внутреннем и в его собственной воле, и что высшие
решения о нравственном лежат в нем самом. Ибо эти высшие
решения вытекают из мира нравственных идей, при
выработке которых присутствует человеческая душа. Человек
может чувствовать себя ограниченным в чем-то частном,
он может также зависеть от тысячи вещей; в целом же он
дает себе свою нравственную цель и свое нравственное
направление. Действенное всех остальных вещей
проявляется в человеке как идея; действенное в человеке есть
идея, которую он сам порождает. В каждой отдельной
человеческой индивидуальности совершается процесс,
происходящий в природном целом: сотворение фактического
из идеи. И сам человек есть творец. Ибо в основе его
личности живет идея, сама себе дающая содержание. Исходя
из Гете, можно продолжить его положение о том, что
природа «столь щедр {а} в своем творении, что, не
удовлетворившись великим многообразием растений, создал{а} еще
одно, заключающее в себе все остальные, и вслед за
тысячами многообразных животных — {еще одно} существо,
всех их объемлющее: человека»1. Природа столь щедра
в своем творении, что тот процесс, посредством
которого она свободно порождает из идеи все существа, она
повторяет в каждом человеке, когда нравственные действия
рождаются из идеальных основ личности. То, что человек
ощущает также как объективное основание своего
поступка, это все есть лишь парафраза и в то же время
непризнание своей собственной сущности. Себя самого человек
реализует в своих нравственных поступках. В лапидарной
форме выражает это познание Макс Штирнер в своей
книге «Единственный и его собственность». «Я — собственник
своей мощи и только тогда становлюсь таковым, когда
сознаю себя Единственным. В Единственном даже собственник
возвращается в свое творческое ничто, из которого он
вышел. Всякое высшее существо надо мной, будь то Бог или
человек, ослабляет чувство моей единичности, и только под
1 Эккерман. Разговоры, 20 февраля 1831 г. // Эккерман.
С. 404.
80

ослепительными лучами солнца этого сознания бледнеет
оно. Если я строю свое дело на себе, Единственном,
тогда оно покоится на преходящем, смертном творце,
который сам себя разрушает, и я могу сказать: „Ничто — вот
на чем я построил свое дело"»1. Но вместе с тем человек
мог бы сказать этому штирнеровскому духу то же, что
говорит Мефистофелю Фауст: «В твоем „ничто" я все найти
мечтаю»2, ибо в моем внутреннем живет в индивидуальной
форме та деятельная сила, посредством которой природа
творит Вселенную. До тех пор, пока человек не увидел в
себе эту деятельную силу, он будет находиться по
отношению к ней в таком же положении, в каком находился Фауст
по отношению к духу Земли. Она всегда будет взывать к
нему со словами: «Ты близок лишь тому {духу}, кого ты
постигаешь, — не мне!»3 И только созерцание глубочайшей
внутренней жизни расколдовывает этот дух, который
говорит о себе:
В буре деяний, в волнах бытия
Я поднимаюсь,
Я опускаюсь...4
Смерть и рожденье —
Вечное море;
Жизнь и движенье
В вечном просторе...
Так на станке проходящих веков
Тку я живую одежду богов.5
В своей «Философии свободы» я пытался показать, как
познание того, что человек в своем действии опирается на
себя самого, проистекает из интимнейшего переживания,
1 Штирнер М. Единственный и его собственность / пер.
Б.В.Гиммельфарба и М. Л. Гохшиллера. СПб.: Азбука, 2001.
2 Фауст. С. 250.
3 Фауст. С. 24.
4 Более точный перевод 2-й и 3-й строк: «Колышусь я вверх
и вниз, движусь туда-сюда!»
5 Фауст. С. 23-24.
81

из созерцания собственной сущности. Штирнер в 1844 году
защищал точку зрения, что человек, если он себя
действительно понимает, только в себе самом может увидеть
основу для своих действий. Однако у него это познание
происходит не из созерцания интимнейшего переживания, а из
чувства свободы и независимости от всякого принуждения
требовательных мировых сил. Штирнер останавливается на
требовании свободы; в этой области он приходит к
максимально резкому подчеркиванию основывающейся на самой
себе человеческой природе. Я пытаюсь на более широкой
основе описывать жизнь в свободе, показывая, что замечает
человек, когда он вглядывается в основы своей души. Гете
не дошел до созерцания свободы, поскольку испытывал
антипатию к самопознанию. Не будь этого, познание человека
как свободной, зиждущейся на себе самой личности должно
было бы образовать вершину его мировоззрения. Ростки
этого познания мы замечаем у него повсюду; одновременно
они являются ростками его воззрения на природу.
* * *
В своих собственных исследованиях природы Гете
нигде не говорит о необъяснимых основах, о скрытых
движущих силах явлений. Он удовлетворяется тем, что
наблюдает явления в их последовательности и объясняет их
с помощью тех элементов, которые открываются чувствам
и духу в процессе наблюдения. 5 мая 1786 года он пишет
в этом смысле Якоби, что он имеет мужество «всю свою
жизнь посвятить рассмотрению вещей», которые он
«может надеяться постигнуть» и о сущности которых он
«может надеяться образовать адекватную идею», нимало не
беспокоясь о том, как далеко он уйдет и что ему заказано1.
Кто хочет приблизиться к Божественному в единичных
вещах природы, тот не нуждается более в том, чтобы
образовывать особое представление о неком Боге, который
существует вне и наряду с вещами. Только когда Гете
покидает область природы, тогда также и его чувство сущности
1 Лихтенштадт В. О. Гете: борьба за реалистическое
мировоззрение. Пб.: Гос. изд-во, 1920. С. 422. Далее: Лихтенштадт.
82

вещей оказывается несостоятельным. Тогда недостаток
человеческого самопознания приводит его к утверждениям,
которые невозможно связать ни с его врожденным образом
мыслей, ни с направлением его исследований природы.
Кто склонен аппелировать к подобным утверждениям, тот
может предположить, что Гете веровал в
человекоподобного Бога и в индивидуальное продолжение той
жизненной формы души, которая связана с условиями физической
телесной организации. Такая вера находится в
противоречии с гетевскими исследованиями природы. Они
никогда не приняли бы того направления, которое в итоге
приняли, если бы Гете подошел к ним с такой верой. Духу
его исследований природы присуще мыслить существо
человеческой души таким образом, что она после сложения
тела живет в сверхчувственной форме бытия. Эта форма
бытия обусловливает то, что через иные жизненные
условия душа усваивает также и иной род сознания, нежели то,
которое она имела посредством физического тела. Таким
образом, гетевское учение о метаморфозе ведет также к
созерцанию метаморфоза душевной жизни. Но усвоить
правильный взгляд на эту гетевскую идею бессмертия можно
лишь зная о том, что через свое мировоззрение Гете не
мог прийти к неметаморфизированному продолжению той
духовной жизни, которая обусловливалась физическим
телом. Поскольку Гете в указанном здесь смысле не пробовал
созерцать мыслительную жизнь, он также не имел
побуждения в ходе своей дальнейшей жизни особенно развивать
идею бессмертия, которая была бы продолжением его
учения о метаморфозе. Эта идея, однако, была бы в
действительности такой идеей, которая применительно к данной
области познания следовала бы из его мировоззрения. Все,
что Гете высказывал относительно жизненных воззрений
того или иного своего современника, или из иных
побуждений, как выражение своего личного ощущения, не думая
при этом о взаимосвязи сказанного со своим полученным
из исследований природы мировоззрением, не может быть
признано характерным лая гетевской идеи бессмертия.
83

Для оценки отдельного гетевского высказывания на
фоне общей картины его мировоззрения надо принять
во внимание то обстоятельство, что настроение его души
в различные возрастные периоды его жизни сообщало
таким высказываниям особенные нюансы. Он вполне
сознавал эту изменчивость в формулировании своих идей. Так,
когда Фёрстер высказал точку зрения, согласно которой
разрешение проблемы «Фауста» заключается в следующих
словах: «Чистая душа в своем исканье смутном сознаньем
истины полна {осознает верный путь}!»1, Гете возразил:
«Объяснение было бы, пожалуй, таким: Фауст заканчивает
как старик, а в старческом возрасте мы становимся
мистиками» («Из наследия Фёрстера»)2. В его «Изречениях в
прозе» мы также можем прочесть следующее: «Каждому
возрасту человека соответствует известная философия. Ребенок
является реалистом: он так же убежден в существовании
груш и яблок, как и в своем собственном. Юноша,
обуреваемый внутренними страстями, должен следить за собою.
Забегая со своим чувством вперед, он превращается в
идеалиста. Напротив, у мужчины все основания стать
скептиком. Он хорошо делает, когда сомневается, надлежащее ли
средство выбрал он для своей цели. Перед поступком и во
время поступка у него все основания сохранять
подвижность рассудка, чтобы не сетовать потом на неправильный
выбор. Старик же всегда будет тяготеть к мистицизму. Он
видит, как много вещей зависит от случая: неразумное
удается, разумное идет прахом, счастье и несчастье
неожиданно уравновешивают друг друга. Так есть, так было, — и
преклонный возраст находит успокоение в Том, который
был, и есть, и будет»3.
В этом отрывке передо мной отчетливо
проступает мировоззрение Гете, из которого возник его взгляд на
1 Фауст. Пролог на небесах. С. 17.
2 См.: Coethes Gespräche, 2. Teil. Gedenkausgabe der Werke,
Briefe und Gespräche Goethes, Zürich: Artemis-Verlag, 1948-54,
Band 23. S. 543.
3 Изречения в прозе II Избр. фшос. произв. С. 369.
84

природу и которое было в нем движущей силой от момента
открытия им межчелюстной кости у человека до
завершения его учения о цвете. И я надеюсь показать, что это
мировоззрение больше соответствует цельной личности Гете,
чем подбор высказываний, относительно которых
следовало бы прежде всего обращать внимание на то, как такие
мысли окрашены: настроением его молодости или его
зрелой поры. Я полагаю, что Гете, — хоть и не
руководствовавшийся ясным, соответствующим идее самопознанием,
но все же направляемый правильным чувством, —
следовал в своем изучении природы свободному, вытекающему из
истинного отношения человеческой природы к внешнему
миру способу исследования. Гете и сам понимает, что в его
образе мышления кроется нечто несовершенное: «Правда,
я сознавал, какие великие и благородные цели я
преследую, но я никогда не йог разобраться в условиях, при которых
мне приходилось действовать. Зато я понимал, чего мне не
хватает и чего, наоборот, во мне слишком много. Поэтому
я никогда не переставал совершенствовать себя — ни с
внешней, ни с внутренней стороны. И все же кругом все
и всегда оставалось по-старому. К каждой цели я
стремился серьезно, энергично, настойчиво. Часто мне удавалось
преодолеть все препятствия, которые мне ставились; часто
я терпел поражения, потому что никак не мог научиться
уступать или обходить их. Так и шла моя жизнь — среди
дел и наслаждений, страданий и непокорности; среди
любви и довольства, ненависти и недовольства окружающих.
И пусть в этом описании увидят свое отражение все,
которых постигла та же участь, что и меня»1.
1 Гете. Биографические детали. Из моей жизни. Фрагменты /
пер. Е. Закс//Людвиг Э. Гете. М.: Молодая гвардия, 1965.
85

ВОЗЗРЕНИЕ НА ПРИРОДУ И
РАЗВИТИЕ ЖИВЫХ СУЩЕСТВ
Учение о метаморфозе
Нельзя понять отношение Гете к естественным наукам,
если просто сосредоточить внимание на сделанных им
отдельных открытиях. Основным исходным пунктом для
рассмотрения этого отношения мне представляются слова
из письма Гете, отправленного из Италии Кнебелю 18
августа 1787 года: «После того, что я видел около Неаполя
и Сицилии по части растений и рыб, я почувствовал бы,
будь я на десять лет моложе, сильное искушение
предпринять путешествие в Индию, — не для того, чтобы открыть
что-нибудь новое, но чтобы рассмотреть уже открытое — на
собственный лад»1. Способ, которым Гете заключал
известные ему явления природы в соответствующее его образу
мышления воззрение на природу, кажется мне очень
важным. Если бы все отдельные открытия, которые ему
удались, были бы уже сделаны до него, и он не дал бы нам
ничего, кроме своего воззрения на природу, это нисколько
не приуменьшило бы значения его исследований
природы. Я разделяю мнение Дюбуа-Реймона о том, что «и без
Гете наука, вообще говоря, ушла бы так же далеко, как и
теперь», что удавшиеся ему шаги рано или поздно были
бы сделаны другими («Гете и Гете — без конца!»2). Только
1 Лихтенштадт. С. 408.
2 Дюбуа-Реймон Э. Г. «Гете и Гете — без конца!»: речь при
вступлении в должность ректора, произнесенная в актовом зале
Берлинского университета, 15 октября 1882 г. // Du Bois-Reymond Е.
Goethe und kein Ende: Rektoratsrede am. 15. Oktober in der Berliner
Iniversität. Leipzig, 1883. Перевод: дю-Буа Реймон Э. Мысли
Лейбница в новейшем естествознании. Гете и Гете — без конца! М.: Изд.
Н. В. Синюшина, 1900. С. 48. Далее: Дюбуа-Реймон. Мысли.
86

я не могу эти слова, как это делает Дюбуа-Реймон,
отнести ко всей совокупности гетевских естественно-научных
работ. Я отношу их лишь к сделанным в ходе этих
исследований отдельным открытиям. Эти открытия были бы
сделаны, вероятно, и в том случае, если бы Гете никогда
не занимался ботаникой, анатомией и т. д. Но его
воззрение на природу всецело обусловлено его личностью;
никто иной не мог бы прийти к нему. Его и не интересовали
отдельные открытия. Они сами собой напрашивались во
время его исследований, ибо о фактах, которые они
затрагивали, в то время были распространены такие воззрения,
которые были несовместимы с его способом рассмотрения
вещей. Если бы он мог образовать свое воззрение,
опираясь на то, что давало ему естествознание, то он
никогда не занялся бы исследованиями отдельных частностей.
Он должен был углубиться в единичное, поскольку все,
что говорили о единичном естествоиспытатели, не
отвечало его требованиям. И лишь как бы случайно во время
этих исследований частностей делались отдельные
открытия. Поначалу он вовсе не занимался вопросом:
действительно ли верхняя челюсть человека, на манер остальных
животных, имеет межчелюстную кость? Он намеревался
открыть план, в соответствии с которым природа создает
ступенчатую последовательность животного царства, а на
вершине этой ступенчатой последовательности образует
человека. Общий праобраз, лежащий в основе всех
пород животных, и в конце концов — в своем высшем
совершенстве — также и в основе человеческого рода, — вот
что хотел найти Гете. Естествоиспытатели говорили ему
о том, что имеется некоторое различие между
строением тела животного и тела человека. Животные имеют в
своей верхней челюсти межчелюстную кость, человек же
таковой не имеет. Гете, однако, считал, что физическое
строение человека может отличаться от строения
животного только по степени совершенства, но не по отдельным
особенностям. Ибо, если бы имело место последнее, то в
основе животной и человеческой организации не мог бы
лежать общий праобраз. Поэтому Гете не мог согласиться
87

с утверждением естествоиспытателей. Он принялся искать
межчелюстную кость у человека и нашел ее. Подобным же
образом обстояло дело со всеми его отдельными
открытиями. Они не были для него самоцелью. Но они должны
были быть сделаны, чтобы показать справедливость его
представлений о природных явлениях.
В области явлений органической природы наиболее
значительным в воззрениях Гете является представление,
которое он образовал о существе жизни. Речь идет не об
утверждении, что лист, чашечка, венчик и другие органы
растения идентичны друг другу и происходят из
общего основного образования, но о том, какое представление
имел Гете о целом растительной природы как о чем-то
живом и как он мыслил единичное происходящим из этого
целого. Его идея о существе организма может быть названа
его первейшим центральным открытием в области
биологии. Гете имел глубочайшее убеждение в том, что в
растении, в животном можно созерцать нечто такое, что
недоступно простому чувственному наблюдению. Все, что
может наблюдать физический глаз в организме,
представлялось Гете лишь следствием живого целого совместно
действующих образующих законов, доступных только
духовному оку!. Ион описывал то, что в растении и животном зрит
его духовный взор. Только тот, кто способен видеть так же,
как и он, может мысленно следовать его идее о существе
организма. А кто остановится на том, что сообщают чувства
и эксперимент, не сможет понять Гете. Если мы начнем
читать оба его стихотворения, «Метаморфоз растений» и
«Метаморфоз животных», то сначала может показаться, что
слова ведут нас просто от одного члена организма к
другому, что внешне-фактическое должно быть просто-напросто
сведено вместе. Но если мы пронижем себя тем, что
представлялось Гете идеей живого существа, то почувствуем
себя перенесенными в сферу органически-жизненного, и
1 Ср. цитату из «Первого наброска общего введения в
сравнительную анатомию»: «Мы учимся видеть духовными очами, без
которых, как всегда, так особенно в исследовании природы, мы
слепо шарим вокруг» (Изор.соч. ест. С. 171) — Примеч. нем. изд.
88

из этого центрального представления произрастают
представления об отдельных органах.
* * *
Когда Гете начал самостоятельно размышлять о
явлениях природы, его внимание прежде всего другого
привлекло понятые жизни. В одном письме страсбургского
периода от 14 июля 1770 года (к Хетцлеру) он пишет о
бабочке: «Бедное насекомое трепещет в сачке, лишаясь при
этом своих прекраснейших красок; и даже если и удается
поймать его, не повредив, то все же, в конце концов,
пригвожденное булавкой, оно становится неподвижным и
бездыханным; мертвое тело — это не все существо, ему
принадлежит нечто еще, еще одна важнейшая часть, и в этом
случае, как и в любом другом, очень существенная часты
жизнь...» Что организм нельзя рассматривать как мертвый
продукт природы, что в нем скрывается нечто большее,
нежели силы, деятельные в неорганической природе, —
это было ясно Гете с самого начала. Несомненно, Дюбуа-
Реймон прав, когда полагаег, что «чисто механическая
конструкция мира, образующая современную науку, была
бы не менее ненавистна веймарскому царю поэтов, чем
некогда Система природы {Гольбаха} — другу Фридерики1»2.
Нельзя не согласиться и со следующими его словами: от
этой конструкции мироздания, «примыкающей через
первичное зарождение к канто-лапласовской теории, от
происхождения человека из хаоса путем извечно навеки
математически определенной игры атомов; от ледяного
конца мира — от этих картин, на которые столь равнодушно
смотрит наше поколение, подобно тому как оно
привыкло к опасностям железнодорожной езды, — Гете с ужасом
отвернулся бы»3. Несомненно, он отвернулся бы с ужасом,
ибо искал и обрел более высокое понятие о живом, чем
1 Имеется в виду Фридерика Элизабет Брион. См.: Поэзия и
правда. Кн. 10 и 11.
2 Дюбуа-Реймон Э. Г. Гете и Гете — без конца! IIДюбуа-Реймон.
Мысли. С. 52.
3 Там же.
89

представление о нем, как о неком сложном, математически
определенном механизме. Лишь тот, кто не в состоянии
постигнуть подобное высокое понятие и отождествляет
живое с механическим, так как в организме он способен
видеть только механическое, будет проявлять интерес к
механической конструкции и бесчувственно рассматривать
образы, которые нарисовал Дюбуа-Реймон. Но тот, кто
сумеет усвоить понятие органического в гетевском смысле,
тот столь же мало будет оспаривать его правомерность,
сколь и существование механического. Ведь никто же не
спорит с дальтоником о цветах. Все воззрения,
представляющие себе органическое лишь механически, подпадают
приговору, вложенному Гете в уста Мефистофеля:
Иль вот: живой предмет желая изучить,
Чтоб ясное о нем познанье получить, —
Ученый прежде душу изгоняет,
Затем предмет на части расчленяет
И видит их, да жаль: духовная их связь
Тем временем исчезла, унеслась!1
* * *
Возможность более глубоко заняться жизнью
растений появилась у Гете, когда герцог Карл Август 21
апреля 1776 года подарил ему сад. Набеги в Тюрингенский
лес, где он мог наблюдать жизнь низших организмов,
также возбуждают его склонность к подобным занятиям.
Его внимание привлекают лишайники и мхи. 31 октября
1778 года он обращается к фрау фон Штейн с просьбой
о мхах всевозможных сортов, причем по возможности с
корнями и влажных, чтобы он мог наблюдать их
размножение. Важно иметь в виду, что в начале своих
ботанических исследований Гете занимался низшими формами
растений. Ибо позднее, развивая свою идею прарастения,
Гете принимал во внимание только высшие растения. Это
проистекает, следовательно, не из того, что область
низших растительных форм была ему чужда, а из того, что
Фауст. С. 72.
90

он полагал тайны природы отчетливее проявляющимися
у высших растительных форм. Он хотел найти идею
природы там, где она открывается с наибольшей ясностью,
и затем нисходил от совершенного к несовершенному с
тем, чтобы постичь последнее, исходя из первого. Он не
собирался объяснять сложное через простое; он хотел это
сложное охватить одним взглядом как действующее целое
и затем объяснить простое и несовершенное как
одностороннее формирование сложного и совершенного. Ведь
если природа вслед за многочисленными растительными
формами способна создать еще одну, заключающую все
остальные, то в таком случае при наблюдении этой
совершенной формы духу должна открыться тайна
формирования растений в непосредственном созерцании, и тогда
то, что он наблюдал в совершенном, он с легкостью
может применить и к несовершенному. Противоположным
образом поступают естествоиспытатели,
рассматривающие совершенное только как сумму простых процессов.
Они отталкиваются от этого простого и выводят из него
совершенное.
Когда Гете искал себе научного наставника для своих
исследований природы, то не нашел никого иного, кроме
как Линнея. Мы узнаем о том, что он занялся Линнеем,
из его письма к фрау фон Штейн в 1782 году. Насколько
серьезно Гете был захвачен его естественно-научными
устремлениями, можно судить по тому интересу, с
которым он принял работы Линнея. Он признавался, что
после Шекспира и Спинозы самое сильное влияние
оказал на него Линней1. Но как мало мог Линней
удовлетворить его! Гете хотел наблюдать различные
растительные формы, чтобы познать живущее в них всеобщее. Он
хотел познать то, что делает растениями все эти
формирования. А Линней удовлетворялся тем, что в
определенном порядке располагал друг подле друга многооб-
разнейшие растительные формы и описывал их. Здесь
1 См. письмо И. В. Гете от 7 ноября 1816 года к Цельтеру, а
также статью «Автор сообщает историю своих ботанических
занятий» (далее: Автор сообгцает). — Примеч. нем. изд.
91

гетевское наивное, непредвзятое наблюдение природы
в одном-единственном случае столкнулось с научным
образом мышления, обусловленным влиянием
одностороннего платонизма. Этот односторонне-платоновский образ
мышления усматривает в единичных формах воплощения
изначальных, параллельно существующих платоновских
идей или творческих мыслей. Гете видит в единичных
образованиях только особую форму единого идеального
прасущества, живущего во всех формах. Односторонне-
платоновский образ мышления стремился с
максимальной точностью различить отдельные формы, чтобы
познать множественность идейных форм или планов
творения. Гете хотел объяснить множественность
особенного, исходя из изначального единства. Односторонне-
платоновскому образу мыслей совершенно ясно, что в
многообразных формах присутствует многое, ибо уже
сами их идеальные праобразы многообразны. Для Гете
это не столь очевидно, так как многое, по его мнению,
только тогда связано друг с другом, когда в нем
открывается единое. Поэтому Гете сказал, что Линней
«пытался насильственно разъединять то, что должно было, по
глубочайшей потребности моего существа, стремиться к
соединению»1. Линней просто принимает существующие
формы, не задаваясь вопросом, как они произошли из
одной основной формы. «Мы насчитываем столько видов,
сколько различных форм было создано изначально»2: это
основное положение Линнея. Гете ищет в растительном
царстве то деятельное, которое через спецификацию
основной формы творит единичное.
Еще более наивное, чем у Линнея, отношение к
растительному миру Гете нашел у Руссо. 10 июня 1782 года он
пишет Карлу Августу: «В сочинениях Руссо имеются
прекрасные письма о ботанике, в которых он со знанием дела
1 Автор сообгцает, первоначальная редакция // Избр. соч. ест.
С. 503.
2 Linné С. Genera plantarum. Frankfurt, 1789. S. XII. У
Линнея это место звучит так: «Species tot sunt diversae, quot diversas
formas ab initio creative infinitum ens». — Примеч. нем. изд.
92

и в изысканной манере рассказывает одной даме об этой
науке. Это, право, образец того, как надо преподавать, и
приложение к «Эмилю»1. Я пользуюсь этим случаем, чтобы
вновь рекомендовать моим прекрасным подругам
прекрасное царство цветов». В «Истории своих ботанических
занятий» Гете говорит о том, что привлекло его к ботаническим
идеям Руссо: «Его общение с друзьями и знатоками
растений, особенно с герцогиней Портландской, могло дать
новые направления его наблюдательности, и такой ум, как
его, который чувствовал себя призванным предписывать
нациям закон и порядки, естественно должен же был
дойти до предположения, что в неизмеримом растительном
царстве не могло появиться столь огромного разнообразия форм без
того, чтобы некий основной закон, как бы он ни был скрыт, не
свел бы их всех обратно к единству»2. Такой основной закон,
возвращающий разнообразие к первоначальному
единству, и ищет Гете.
Две работы барона фон Глейхена, прозванного Рус-
свурм, появились в то время на духовном горизонте Гете.
В обеих жизнь растений рассматривается таким
образом, который мог стать для него весьма плодотворным:
«Новейшее из растительного царства» (Нюрнберг, 1764)
и «Избранные микроскопические открытия в
растениях» (Нюрнберг, 1777-1781). Они посвящены изучению
процессов оплодотворения у растений. В них подробно
описаны цветочная пыльца, тычинки и пестики, а
процессы оплодотворения проиллюстрированы
добротными таблицами. Гете вознамерился собственными глазами
увидеть описанные Глейхен-Руссвурмом факты. 12
января 1785 года он пишет Якоби: «Приготовлен микроскоп,
чтобы с наступлением весны наблюдать и проверить
опыты фон Глейхена, прозванного Руссвурм»3. В это же время
он погружается в изучение сущности семени, что явствует
из его письма Кнебелю от 2 апреля 1785 года: «Материю
Речь идет о трактате Жан-Жака Руссо «Эмиль».
Автор сообщает II Избр. соч. ест. С. 67-68.
Лихтенштадт. С. 402.
93

семени я исследовал, насколько это позволяют мои
опыты». Эти наблюдения Гете предстают в правильном
освещении только в том случае, если принять во внимание, что
он уже тогда не ограничивался ими, а пытался получить
общее воззрение на природные процессы, чтобы в этом
общем обрести опору и уверенность. 8 апреля того же года
он сообщает Мерку, что он не только наблюдает факты, но
также сделал «недурные открытия и комбинации»1
относительно этих фактов.
* * *
Существенное влияние на формирование идей Гете
об органических воздействиях природы оказало его
участие в большом труде Лафатера «Физиогномические
фрагменты, способствующие познанию людей и любви
к людям», появившемся в 1775-1778 гг. Он сам написал
статьи для этого издания. Образ мыслей, отразившийся
в этих статьях, составил впоследствии основу гетевской
манеры рассмотрения органического. Лафатер
придерживался убеждения, что внешний облик человеческого
организма служит выражением человеческой души. Он
намеревался объяснить характер души, исходя из
телесной формы. Гете уже в то время начал рассматривать
внешнюю форму ради нее самой, изучать ее собственные
закономерности и образующие силы. Одновременно он
занимается работами Аристотеля по физиогномике и
пытается на основе исследований органической формы
установить отличие человека от животного. Он находит
его в обусловленном всей человеческой организацией
выдвижении головы, в совершенном строении
человеческого мозга, органе, на который настроены все
остальные части. В противоположность этому голова
животного просто привешена к позвоночнику; мозг, спинной
мозг не имеют большего значения, чем это необходимо
для действия низших жизненных сил и выполнения
чисто чувственных отправлений. Уже тогда Гете ищет
отличие человека от животного не в каких-либо отдельных
1 Там же. С. 403.
94

свойствах, а в степени совершенства, которого в том или
ином случае достигает основное образование. Ему уже
грезится образ единого типа, наличествующего как у
животного, так и у человека; причем у животного этот тип
устроен так, что все строение служит животным
функциям, в то время как строение человека представляет собой
основу для развития духа.
Из подобных рассмотрений у Гете вырастает
потребность в специальном изучении анатомии. 22 января
1776 года он сообщает Лафатеру : «Герцог распорядился
отправить мне шесть черепов, и я сделал замечательные
пояснения, которые всецело к услугам Вашего Преподобия,
если таковые Вы уже не нашли и без меня». В дневнике
Гете имеется запись от 15 октября 1781 года о том, что
он занялся анатомией с Эйнзиделем-старшим в Иене, и в
том же году он под руководством Лодера стал подробно
входить в эту науку. Об этом он рассказывает фрау фон
Штейн в письме от 29 октября 1781 года и герцогу в
письме от 4 ноября. Он возымел намерение «объяснить скелет
и подвести к познанию человеческого тела» учеников
рисовальной академии. — «Я делаю это, — говорит он, — ради
себя и их; метод, который я избрал, этой зимой
полностью познакомит их с основами человеческого тела». Как
явствует из дневника, он даже прочел эти лекции. Также
и с Лодером он вел в это время многочисленные беседы
о строении человеческого тела. И вновь его
всеобъемлющее воззрение на природу проявляется как движущая
сила и как истинная цель его занятий. Он рассматривает
«кости как некий текст, исходя из которого может быть
рассмотрена всякая жизнь и все человеческое» (Письма
Лафатеру и Мерку от 14 ноября 1781 г.). Представление
о действии органического, о взаимосвязях человеческой
и животной организаций занимают в то время его дух.
Идея о том, что строение человека есть лишь высшая
ступень строения животного, и что через эту совершенную
степень животного оно порождает из себя нравственный
мир, была им высказана уже в оде «Божественное»,
написанной в 1782 году.
95

Да будет человек благороден,
Сострадателен и добр!
Ибо это одно
Отличает его
От всех существ,
Нам известных...
По вечным, железным,
Великим законам
Все мы должны
Нашего бытия
Круги свершать.
Эти «вечные, железные законы» в человеке действуют
точно так же, как и во всем органическом мире; только в
нем они достигают такого совершенства, благодаря
которому он может стать «благородным, сострадательным и
добрым».
В то время как эти идеи все более укоренялись в Гете,
Гердер работал над своей книгой «Идеи к философии
истории человечества». Все мысли этой книги были
обговорены ими обоими. Гете был вполне удовлетворен
воззрением Гердера на природу. Оно согласовывалось с его
собственными представлениями. «В гердеровском
сочинении высказывается предположение, что сначала мы были
растениями и животными... Гете теперь с головой ушел
в размышления об этих вещах, и все, что сперва
прошло через его представление, в высшей степени
интересно», — писала фрау фон Штейн Кнебелю 1 мая 1784 года.
О том, что по гердеровским идеям можно с полным
основанием судить об идеях Гете, свидетельствует письмо Гете
Кнебелю от 8 декабря 1783 г.: «Гердер пишет философию
истории, вообрази себе только, на совершенно новой
основе. Первые главы мы позавчера прочли вместе, они
великолепны». Тезисы вроде нижеследующих вполне
созвучны направлению гетевского мышления. «Человеческий
род есть великое слияние низших органических сил»1.
1 Гердер И. Г. Идеи к философии истории человечества. М.:
Наука, 1977. С. 125.
96

«А потому мы можем принять четвертую теорему:
человек — срединное между животными существо, самая
разработанная форма, тончайшая квинтэссенция, соединяющая в себе
черты всех окружающих его видов»1.
С подобными представлениями, правда, не
согласовывалось мнение тогдашних анатомов, считавших, что
маленькая косточка, имеющаяся у животных в верхней
челюсти — межчелюстная кость, в которой
помещаются верхние резцы, — у человека отсутствует. Зёммеринг,
один из выдающихся анатомов того времени, писал
8 октября 1782 года Мерку: «Я хотел бы, чтобы Вы
посмотрели Блуменбаха относительно ossis intermaxillaris2,
которая, при прочих равных условиях, является
единственной костью, которую имеют все животные, включая
обезьян и даже орангутангов, но которой никогда не
находили у человека; если Вы выпустите из виду эту кость, то
в животных не найдется ничего, чего не было бы у
человека. Поэтому я прилагаю голову самки оленя, чтобы
убедить вас, что эта os intermaxillare3 (как у Блуменбаха) или
os incisivum4 (как называет ее Кампер) имеется даже у тех
животных, у которых вообще нет резцов в верхней
челюсти». Таково было общее мнение эпохи, к которому
присоединился и знаменитый Кампер, пользовавшийся у Гете
и Мерка глубочайшим уважением. То обстоятельство, что
межчелюстная кость у человека слева и справа срастается
с верхнечелюстной костью, и при этом у нормально
сформированного индивида четкая граница не видна,
привело к такому воззрению. Если бы ученые оказались
правы, то установить единый для строения человеческого и
животного организма праобраз было бы невозможно, так
что между ними пришлось бы провести строгую границу.
Тогда оказалось бы, что человек создан по иному прао-
бразу, чем тот, что лежит в основе животных. Такое пре-
1 Там же. С. 50.
2 Межчелюстной кости (лат.).
3 Межчелюстная кость (лат.).
4 Резцовая кость (лат.).
97

пятствие на пути своего мировоззрения Гете должен был
устранить. Ему удалось это сделать вместе с Лодером
весной 1784 года. Гете подошел к решению задачи,
полагаясь на свой основной принцип, что «у природы нет такой
тайны, которую она хоть где-нибудь не обнажила бы взору
внимательного наблюдателя»х. На отдельных
ненормально сформированных черепах он нашел действительно
имеющуюся границу между верхнечелюстной и
межчелюстной костями. 27 марта он радостно сообщает о своем
открытии Гердеру и фрау фон Штейн. Гердеру он пишет:
«Порадуйся от всего сердца, это ведь камень, завершающий
все здание человека, и вот он налицо, тут как тут! Да и как
еще! Я представлял себе это в связи с твоим целым; как это
будет прекрасно»2. И когда Гете 17 ноября 1784 года
отправляет копию статьи с описанием своих исследований
Кнебелю, он указывает, какое значение имело это
открытие для всего мира его представлений: «Я воздержался
сразу теперь же дать понять тот результат, на который
уже Гердер указывает в своих „Идеях", а именно, что ни
в чем в отдельности нельзя обнаружить различия между
человеком и животными»3. Гете смог обрести доверие к своему
воззрению на природу только тогда, когда было
устранено заблуждение относительно роковой косточки. Лишь
постепенно он обретал мужество, чтобы свою идею о том,
что природа, словно играя с одной основной формой,
порождает многоразличную жизнь, распространить «на все
царства природы — на все ее царство». В этом смысле он
пишет фрау фон Штейн 9 июля 1786 года.
* * *
Все более удобочитаемой становилась для Гете
книга природы по мере того, как он расшифровывал ее
отдельные буквы. «Мое длительное разбирание по
складам {по буквам} мне помогло, теперь дело пошло, и моя
1 Анналы, 1790 г.
2 Лихтенштадт. С. 401.
3 Канаев. С. 65.
98

тихая радость несказанна»1, — пишет он фрау фон Штейн
15 июня 1786 года. В это время он уже чувствует себя
способным написать для Кнебеля небольшую статью по
ботанике. Путешествие в Карлсбад в 1785 году, предпринятое
вместе с Кнебелем, стало форменной учебной поездкой.
После возвращения с помощью Линнея были пройдены
царства грибов, мхов, лишайников и водорослей. 9
ноября он сообщает фрау фон Штейн: «Я продолжаю читать
Линнея, я принужден к этому, ибо у меня нет никакой
другой книги. Это лучший способ читать книги
добросовестно, который я должен практиковать чаще, особенно
когда я с трудом вчитываюсь в книгу. Делается это по
преимуществу не ради чтения, а для повторения и служит
мне хорошую службу, ибо о многих пунктах я уже
размышлял сам». В ходе этих занятий основная форма, из
которой природа вырабатывает все многообразие
растительных образований, получает определенные контуры в его
духе, пусть пока еще и не очень четкие. В письме к фрау
фон Штейн от 9 июля 1786 года имеются следующие
слова: «Это — обнаружение существенной формы, с которой
природа как бы всегда играет и, играя, вызывает
разнообразнейшую жизнь»2.
* * *
В апреле и мае 1786 года Гете наблюдал через
микроскоп низшие организмы, развившиеся в настоях
различных субстанций (банан, кактус, трюфели, перец, чай,
пиво и т. п.). Он тщательно описывал наблюдаемые у этих
живых организмов процессы и зарисовывал эти
органические формы3. Из этих записей также можно увидеть,
что отнюдь не посредством наблюдения низших и
простейших организмов пытался Гете приблизиться к
познанию жизни. Совершенно очевидно, что существенные
1 Там же. С. 77
2 Там же. С. 79
3 Ср.: Goethe's Werke. Bd. 7. S. 289-309. Paralipomena 2,
Infusions-Tiere.
99

черты жизненных процессов он в равной мере надеялся
постигнуть из наблюдения как высших, так и низших
организмов. Он считал, что в инфузории повторяется тот же
род закономерностей, которые воспринимает духовное
око в собаке. Наблюдение через микроскоп знакомит нас
в малом с теми же процессами, которые в большом можно
видеть невооруженным глазом. Такое наблюдение
обогащает чувственный опыт. Существо жизни открывается
более высокому способу созерцания, а не прослеживанию
доступных чувствам процессов вплоть до мельчайших элементов.
Гете пытается познать это существо посредством
рассмотрения высших растений и животных. Он, несомненно,
искал бы этого познания точно таким же способом даже
и в том случае, если бы в его эпоху анатомия растений
и животных продвинулись бы до современного уровня.
Если бы Гете мог наблюдать клетки, из которых
образуются растительные и животные тела, то он мог бы сказать,
что в этих элементарных органических формах
проявляется та же закономерность, которую можно воспринимать
и в сложном. Посредством тех же самых идей, с помощью
которых он объяснял жизненные процессы высших
организмов, он также мог бы объяснить феномены и из
наблюдения этих маленьких существ.
Мысли, разрешающие загадку органического
образования и преобразования, Гете впервые находит в Италии.
3 сентября 1786 года он покидает Карлсбад, чтобы
следовать на юг. В немногих, но значительных словах
описывает Гете в «Истории своих ботанических занятий» те
мысли, которые вызывает в нем наблюдение
растительного мира вплоть до того момента, когда в Сицилии ему
открылось ясное представление о том, как это возможно,
что «окружающие нас растительные формы не
детерминированы и не установлены изначально, но скорее при
упрямой родовой и видовой устойчивости одарены
счастливой подвижностью и гибкостью, что позволяет им
подчиняться многообразнейшим условиям, влияющим на
них на земном шаре, и сообразно с ними образовываться
100

и преобразовываться»1. При переходе через Альпы, в
ботаническом саду Падуи и в других местах выступала перед
ним «изменчивость растительных форм». «В местах более
низменных ветки и стебли были сочнее, листья шире,
глазки располагались теснее; выше, в горах, ветки и стебли
становились более нежными, гладкими, а следовательно, и
узлы дальше отстояли один от другого, листья принимали
остроконечную форму. Заметив это по иве и горечавке, я
убедился, что дело тут не в различии пород. На Вальхензее
я тоже обратил вниманье на камыш, более тонкий и
длинный, чем у озер пониже»2. 8 октября на море в Венеции
он находит многочисленные растения, в которых
взаимоотношения органического со средой обитания становятся
особенно наглядными. «Все они тучные и в то же время
жесткие, сочные, но и стойкие, — ясно, что исконная соль
песчаной почвы, но еще больше соленый воздух придали
им эти свойства. Они изобилуют соками, как водоросли,
они крепки и устойчивы, как горные растения; ежели
кончики их листьев снабжены чем-то вроде колючек,
наподобие осота, то эти колючки острые и крепкие. Я
наткнулся на клубок таких листьев, поначалу я принял его за
нашу невиннейшую мать-и-мачеху, только что
вооруженную грозным оружием; листья у нее точно кожа, так же
как семенные коробочки, и стебли — мясистые, жирные»3.
В ботаническом саду Падуи в гетевском духе
окончательно оформляется мысль о том, что все растительные
формы можно было бы вывести из одной («Итальянское
путешествие», 27 сентября); 17 ноября он сообщает Кнебелю:
«Моя скромная ботаника впервые так радует меня лишь
в этой стране, родине более свежей и ровной
растительности. Я уже сделал многообещающие, ведущие ко
всеобщему замечания, которые в дальнейшем и тебе доставят
удовольствие». 25 марта 1787 года его «озарила счастливая
мысль по поводу ботанических явлений». Он просит пере-
1 Автор сообгцает II Избр. соч. ест. С. 73.
2 Итак, путешествие, 8 сентября 1786 г. // Собр. соч. Т. 9. С. 16.
3 Итак, путешествие, 8 октября 1786 г. // Собр. соч. Т. 9. С. 50.
101

дать Гердеру, что вскоре справится с прарастением. Он
только боится, что «никто не пожелает узнать в нем весь
остальной растительный мир»1. 17 апреля он отправляется
«в городской сад с твердым намерением и дальше
спокойно заняться воплощением своих поэтических замыслов»2.
Но не успел он опомниться, как его, словно призрак,
настигло существо растений. «Множество растений, которые
я всегда видел в кадках или горшках, а большую часть
года даже за стеклами теплиц, здесь свежо и весело растут
под открытым небом и, выполняя истинное свое
предназначенье, становятся нам понятнее. Перед лицом стольких
новых и обновленных формаций мне вспомнилась старая
моя мечта: а вдруг мне удастся в этой пестрой толпе
обнаружить прарастенш? Должно же оно существовать! Иначе как
узнать, что то или иное формирование — растение, если все
они не сформированы по одному образцу?»3 Он тщится
различить отклоняющиеся формы, но его мысли вновь и вновь
возвращаются к единому праобразу, лежащему в их основе.
Гете заводит ботанический дневник, в который он вносит
все сделанные им во время путешествия опыты и
размышления относительно царства растений4. Листы этого
дневника показывают, как неутомимо он разыскивает
экземпляры растений, способные привести его к законам роста
и размножения. Полагая, что напал на след какого-либо
закона, Гете формулирует его сначала в форме гипотезы,
чтобы затем подтвердить ее в ходе своих дальнейших
опытов. Он тщательно описывает процессы прорастания
семян, оплодотворения, роста. Ему становится все более
ясно, что лист является основным органом растения, и что
формы всех остальных органов растения лучше всего
можно понять, рассматривая их как преобразованные листья.
Он пишет в своем дневнике: «Гипотеза. Все есть лист, и
1 Итал. путешествие, 25 марта 1787 г. //Юбилейн. гид. Т. U.C. 239.
2 Итал. путешствШу 17 апреля 1787 г. // Собр. соч. Т. 9. С. 137.
3 Там же.
4 См.: Goethe's Werke. Bd. 7. S. 273 ff. Paralipomena 1,
Morphologische Studien in Italien.
102

в силу этой простоты становится возможным величайшее
многообразие»1. А 17 мая 1787 года он сообщает Гердеру:
«Далее хочу сказать тебе, что я близок к разгадке тайны
размножения и строения растений, и что это очень
просто — проще не придумаешь. Под здешним небом можно
наблюдать правильно и тонко. Главное — начало всех
начал — я знаю теперь отчетливо и бесспорно; остальное уже
вижу в целом, только некоторые пункты еще надо сделать
определеннее. Прарастение станет удивительнейшим
созданием на свете, сама природа позавидует мне на него. С
этой моделью и ключом к ней станет возможно до
бесконечности придумывать растения, вполне
последовательные, иными словами — которые если и не существуют, то,
безусловно, могли бы существовать и, не будучи
поэтическими или живописными видениями и тенями, обладать
внутренней правдой и необходимостью. Этот же закон
сделается применимым ко всему живому»2. «Двигаясь
вперед или назад, растение всегда есть только лист, который
столь неразрывно связан с будущим зародышем, что одно
без другого невозможно вообразить. Постичь такое
понятие, вынести его, разыскать его в природе — вот задача,
которая приводит нас в мучительно-приятное состояние»3.
Гете избирает такой путь к объяснению явлений
жизни, который совершенно отличается от того, которым
обычно идут естествоиспытатели. Они разделяются на две
партии. Имеются защитники некой действующей в
органических существах жизненной силы, представляющей
собой высшую по отношению к другим естественным
силам форму сил. Подобно тому, как имеются сила тяжести,
химическое притяжение и отталкивание, магнетизм и т. п.,
так должна существовать и некая жизненная сила, которая
приводит вещества организма в такое взаимодействие,
1 Там же. S. 282.
2 Итал. путешествие, 17 мая 1787 г. // Собр. соч. Т. 9. С. 159.
3 То же.
103

что он может сохраняться, расти, питаться и
размножаться. Естествоиспытатели, придерживающиеся этого
мнения, говорят следующее: в организме действуют те же
силы, что и во всей остальной природе; но они действуют
не как в безжизненной машине; они как бы улавливаются
жизненной силой и возносятся на более высокую ступень
действия. Сторонники такого подхода противостоят
другим естествоиспытателям, полагающим, что в организме
не действует никакая особенная жизненная сила. Они
считают жизненные явления сложными химическими и
физическими процессами и надеются на то, что
однажды, возможно, удастся объяснить организм, как какую-
нибудь машину, через сведение его к неорганическим
силовым взаимодействиям. Первый подход называется
витализмом, второй — механицизмом. Гетевский образ
мыслей совершенно отличен от обоих. Что в организме
деятельно еще нечто иное, кроме сил неорганической
природы, — это представляется ему очевидным. Он не
может признать себя сторонником механического
понимания жизненных явлений. Столь же мало ищет он
некую особенную жизненную силу, объясняющую процессы
организма. Он убежден, что для постижения жизненных
процессов требуется способ, отличный от того,
посредством которого изучается неорганическая природа. Тот,
кто решается на признание некой жизненной силы, хотя
и понимает, что органические действия не являются
механическими, но вместе с тем ему недостает
способности образовать иной способ рассмотрения, который мог
бы сделать органическое познаваемым. Представление
о жизненной силе остается темным и неопределенным.
Один из современных последователей витализма, Густав
Бунге, полагает: «В мельчайших клетках уже
содержатся все загадки жизни, и при исследовании мельчайших
клеток с помощью существующих до сих пор средств мы
уже достигаем границы»]. И совершенно в духе гетевско-
го образа мышления было бы ответить на это следующее:
та способность рассмотрения, которая познает только
1 Bunge G. von. Vitalismus and Mechanismus. Leipzig, 1886.
104

неорганические явления, своими средствами достигает
границы, которую нужно перешагнуть, чтобы
постигнуть живое. Но эта способность рассмотрения никогда
не найдет внутри своей области средств, позволяющих
объяснить жизнь даже в мельчайшей клетке. Как для
восприятия цветовых явлений необходим глаз, так для
постижения жизни необходима способность в чувственном
непосредственно созерцать сверхчувственное. Это
сверхчувственное всегда будет ускользать от того, кто обращает
на органические формы лишь чувственное восприятие.
Гете пытается поднять чувственное созерцание
растительных форм на более высокую ступень и представить
себе чувственную форму сверхчувственного прарастения
(см. «Автор сообщает историю своих ботанических
занятий»). Виталист ищет себе прибежища в
бессодержательном понятии жизненной силы, ибо он вообще не видит
того, чего не могут воспринять в организме его внешние
чувства. Гете видит чувственное так же пронизанным
сверхчувственным, как пронизана цветом окрашенная
поверхность.
Приверженцы механицизма придерживаются взгляда,
что однажды может удаться искусственным путем создать
живую субстанцию из неорганических материалов. Они
говорят: еще не так давно утверждали, что в организме
имеются субстанции, которые никак не могут возникнуть
искусственным путем, а только через действие жизненной
силы. Но сегодня уже стало возможным создание
некоторых их этих субстанций искусственным образом в
лабораторных условиях. Вероятно, со временем точно так же
станет возможно из углекислоты, аммиака, воды и солей
создать живой белок, составляющий основную субстанцию
простейших организмов. Тогда, полагают механицисты,
можно будет считать бесспорно доказанным, что жизнь
есть не более чем просто комбинация неорганических
процессов, и что организм — не более чем машина,
возникающая естественным путем.
С точки зрения гетевского мировоззрения на это
можно возразить следующее: механицисты говорят о
105

веществе и силах в такой манере, которая не
обоснована никаким опытом. И изъяснение в этой манере стало
столь привычным, что в сравнении с этими понятиями
становится очень тяжело доказать справедливость чистых
суждений опыта. Но взгляните на какой-либо природный
процесс непредвзято. Возьмите некоторое количество
воды определенной температуры. Благодаря чему мы
знаем нечто об этой воде? Мы смотрим на нее и замечаем,
что она занимает некоторое пространство и заключена в
определенные границы. Мы помещаем в воду палец или
термометр и получаем данные о степени ее теплоты. Мы
касаемся ее поверхности и узнаем, что она жидкая. Это
все есть суждения, которые чувства делают о состоянии
воды. Теперь нагрейте воду. Она закипит и в конце
концов превратится в пар. И вновь через восприятия
внешних чувств можно получить знание о свойствах тела, пара,
в который превратилась вода. Вместо того чтобы
нагревать воду, через нее при определенных условиях можно
пропустить электрический ток. Тогда она распадется на
два вещества — водород и кислород. О свойствах обоих
этих веществ можно опять-таки получить сведения через
суждения внешних чувств. Таким образом, в мире тел
человек воспринимает определенные состояния и при этом
видит, что эти состояния при определенных условиях
переходят в другие состояния. О состояниях нас
осведомляют чувства. Когда говорят о чем-то еще, помимо этих
изменяющихся состояний, то не ограничиваются
чистыми фактами, а добавляют к ним понятия. Когда говорят,
что кислород и водород, образовавшиеся из воды
благодаря действию электрического тока, содержались уже в
самой воде, но только они были так тесно связаны друг
с другом, что их невозможно было воспринять по
отдельности, то в этом случае к восприятию добавляют
понятие, посредством которого объясняют происхождение
двух тел из одного. И если идут дальше и утверждают,
что кислород и водород есть вещества, как это делается
уже посредством того, что им даются определенные
наименования, то и тут к воспринятому добавляется понятие.
106

Ибо фактически в пространстве, которое занимает
кислород, можно воспринять лишь сумму состояний. К этим
состояниям мысленно добавляется вещество, к которому их
необходимо привязать. То, что от кислорода и водорода
человек мыслит уже имеющимся в воде, вещественное,
это есть мыслимое, добавленное к содержанию
восприятия. Если химическим способом соединить кислород и
водород и получить воду, то можно наблюдать, что одна
сумма состояний переходит в другую. Когда говорят: два
простых вещества соединяются в одно сложное, то
пытаются понятийно истолковать содержание восприятия.
Представление «вещество» получает свое содержание не
из восприятия, а из мышления. Так же обстоит дело и с
представлением «сила». Человек видит, как камень
падает на землю. Что есть содержание восприятия? Сумма
чувственных впечатлений, состояний, последовательно
меняющих свое местоположение. Человек пытается
объяснить себе это изменение в чувственном мире и говорит:
земля притягивает камень. Она имеет некую «силу»,
посредством которой влечет его к себе. Снова наш дух
добавил к фактам представление и дал ему содержание, не
вытекающее из восприятия. Человек воспринимает не
вещества и силы, а состояния и их переход друг в друга. И
он объясняет себе эти изменения состояний посредством
прибавления понятий к восприятиям.
Предположим, что имеется некое существо, которое
может воспринимать кислород и водород, но не воду. И
если на глазах у такого существа мы произведем
соединение кислорода и водорода в воду, то состояния, которые
оно воспринимало относительно каждого из этих веществ
по отдельности, исчезнут для него в ничто. Если теперь мы
даже и опишем ему состояния, которые мы воспринимаем
в отношении воды, это не поможет вызвать у него никакого
представления. Это доказывает, что в содержании
восприятия кислорода и водорода нет ничего такого, из чего
можно было бы вывести содержание восприятия воды. Одна
вещь состоит из двух или более других — это означает,
что два или более содержания восприятий преобразуются
107

в одно, связывающее их воедино, но абсолютно новое по
отношению к ним содержание.
Итак, что было бы достигнуто, если бы удалось
посредством соединения углекислоты, аммиака, воды и соли
искусственным образом в лабораторных условиях получить
субстанцию живого белка? Тогда узнали бы, что
содержания восприятий различных веществ можно соединить
в одно содержание восприятия. Но это содержание
восприятия абсолютно не может быть выведено из исходных.
Состояние живого белка можно наблюдать лишь в нем
самом, его нельзя вывести из состояний углекислоты,
аммиака, воды и соли. В организме некоторые неорганические
элементы, из которых он может быть построен, предстают
совершенно иными. Чувственные содержания
восприятий при возникновении живого существа превращаются
в чувственно-сверхчувственные. И кто не обладает
способностью создавать чувственно-сверхчувственные
представления, тот столь же мало может знать нечто о существе
организма, сколь мало может знать нечто о воде тот, кому
недоступно ее чувственное восприятие.
* * *
Представить себе прорастание, рост, преобразование
органов, питание и размножение организма как чувственно-
сверхчувственный процесс было стремлением Гете во
время его исследований растительного и животного мира. Он
заметил, что этот чувственно-сверхчувственный процесс
в идее тождественен у всех растений, и что лишь во
внешнем явлении он принимает различные формы. То же самое
Гете установил относительно животного мира. Когда
человек формирует в себе идею чувственно-сверхчувственного
прарастения, то он вновь находит ее во всех отдельных
растительных формах. Многообразие возникает благодаря
тому, что соответствующее идее подобие может
существовать в мире восприятий в различных формах. Отдельный
организм состоит из органов, которые можно возвести
к основному органу. Основной орган растения — лист с
узлом, от которого он развивается. Во внешнем явлении
108

этот орган принимает различные формы: семядоли, листа,
чашелистика, лепестка венчика и т. д. «Образует ли
растение побеги, цветет ли оно или приносит плоды — все это,
однако, те же самые органы, которые в многообразных
условиях и в часто меняющихся формах исполняют
предписание природы»1.
* * *
Чтобы получить законченный образ прарастения, Гете
должен был в общем и целом исследовать те формы,
которые проходит основной орган в процессе роста растения,
от прорастания до созревания семян. В начале своего
развития весь образ растения покоится в семени. В нем прара-
стение получает такой облик, посредством которого оно как
бы таит свое идеальное содержание во внешнем явлении.
Скромно сила спала в семенах; и прообраз начальный,
Замкнут в себе, лежал, под оболочкой согбен.
Корень, лист и росток бесцветны и полуразвиты;
Так незаметную жизнь холит сухое зерно,
Пухнет, кверху стремясь, доверясь благостной влаге,
Вот внезапно встает из окружающей тьмы.
С виду прост еще появленья первого облик,
Так означает себя между растений дитя.2
Из семени растение развивает первые органы,
котиледоны, или семядоли, после того, как оно «оставляет
в земле почти все свои оболочки» и укрепляет «корень
в почве»3. И теперь в ходе дальнейшего роста росток
1 Гете. Метаморфоз растений (далее: Метаморфоз растений),
§ 115//Избр. соч. ест. С. 56.
2 Гете. Метаморфоз растений: стихотворение (далее:
Метаморфоз растений: стих.) II Собр. соч. Т. 1. С. 458.
3 Метаморфоз растений, § 10 // Избр. соч. ест. С. 23-24.
Дословно это звучит так: «Оно оставляет в земле почти все свои
оболочки, которыми мы в настоящее время не занимаемся, и во
многих случаях, когда корень закрепился в почве, выносит на
свет первые органы своей верхней части, уже существовавшие
скрытыми под семенной оболочкой». — Примеч. нем. изд.
109

следует за ростком, узел воздвигается за узлом, и на
каждом узле находится лист. Листья являются в различных
формах. Нижние еще просты, верхние же имеют
разнообразные зубцы, глубокие вырезы, слагаются из
нескольких листочков. Прарастение на этой ступени
развития своего чувственно-сверхчувственного содержания
развертывается в пространстве как внешнее чувственное
явление. Гете считает, что своим прогрессирующим
развитием и усложнением листья обязаны свету и воздуху.
«Подобно тому как возникшие в замкнутой семенной
оболочке семядоли, как будто только набитые сырым
веществом, лишь грубо или почти вовсе не организованы и
не развиты, так и листья растений, выросших под водой,
имеют более грубую организацию, чем подвергнутые
действию открытого воздуха; даже тот же вид растений
образует более гладкие и менее утонченные листья, если
они растут в низких сырых местах; наоборот,
перенесенный в более высокие местности, он производит
шероховатые, снабженные волосками и более тонко
выработанные листья»1. Во втором периоде роста растение вновь
стягивает в тесное пространство то, что до этого оно
разворачивало.
Меньше соку она по суженным гонит сосудам,
Нежность хлопочущих сил формой запечатлена.
Медленно ток от краев развитых прочь отступает,
Жилка у черенка обрисовалась полней.
Но, безлиствен и скор, вздымается стебель
нежнейший —
Образ дивный возник, взоры влекущий к себе.
Вкруг кольцом один к другому расположился
В большем иль меньшем числе листиков
сходственных строй.
Плотная, вкруг оси, образуется чашечка тайно,
Выпустит венчик цветной, жаждая высшей красы.2
1 Метаморфоз растений, § 24 // Избр. соч. ест. С. 27.
2 Метаморфоз растений: стих.// Собр. соч. Т. 1. С. 459.
ПО

В чашечке растительный облик стягивается; в
венчике он вновь расширяется. Затем следует новое
стягивание в тычинках и пестике, органах размножения.
Формирующая сила растения развивается в
предшествующие периоды роста в одинаковых органах как стремление
повторить основную форму. Та же самая сила на этой
ступени стягивания разделяется на два органа. Разделенное
стремится вновь соединиться. Это происходит в процессе
оплодотворения. Имеющаяся в пыльнике тычинки
мужская цветочная пыльца соединяется с женской
субстанцией, содержащейся в пестике; и благодаря этому образуется
зародыш нового растения. Гете называет оплодотворение
духовным анастомозом1 и усматривает в нем лишь другую
форму того процесса, который происходит в развитии от
узла к узлу. «Во всех телах, которые мы называем живыми,
мы замечаем силу, порождающую себе подобное. Когда
мы обнаруживаем эту силу разделенной, то обозначаем
ее именем обоих полов»2. От узла к узлу порождает
растение себе подобное. Ибо узел и лист есть простейшая
форма прарастения. В этой форме порождение означает
рост. Если сила воспроизведения разделяется на два
органа, то говорят о двух полах. Таким образом Гете полагает
сблизить друг с другом понятия роста и размножения. На
стадии образования плода растение достигает последнего
наибольшего расширения; в семени оно вновь
стягивается. В этих шести шагах3 природа завершает круг развития
растения и вновь начинает весь процесс сначала. В семени
Гете видит лишь иную форму почки, которая развивается
1 Анастомоз (от греч. anastomosis — отверстие, выход), или
соустье, — у высших растений так называют соединение
трубчатых структур, например жилок в листьях, разветвлений
млечников и т. д.
2 Изречения в прозе.
3 Шесть шагов: семя — 1) расширение в лист (вегетативная
стадия) — 2) сжатие в чашечку — 3) расширение в венчик —
4) сжатие в «половые части» (тычинки и пестик) — 5)
расширение в плод — 6) сжатие в семя (круг начинается сначала)
(Метаморфоз растений, § 73 // Избр. соч. ест. С. 41-42).
111

по соседству с листьями. Боковые ветви, развивающиеся из
почек, являют собой цельные растения, которые
находятся не в земле, а на материнском растении. Представление
о ступенчато, как бы по «духовной лестнице» от семени
до плода преобразующемся основном органе есть идея
прарастения. Словно для того, чтобы сделать доступной
чувственному восприятию способность основного органа
к преобразованию, при определенных условиях на какой-
либо ступени вместо того органа, который должен был бы
образоваться в ходе нормального процесса роста, природа
позволяет развиться другому органу. Например, у
махровых маков на том месте, где должны появиться тычинки,
выступают лепестки. Орган, который согласно идее
предназначен быть тычинкой, становится лепестком. В органе,
который в нормальном процессе развития растения
имеет определенную форму, содержится также возможность
принять другую форму.
В качестве иллюстрации своей идеи прарастения Гете
рассматривает бриофиллум чашевидный (Bryophyllum
calycinum), растение, попавшее с Молуккских островов в
Калькутту и завезенное оттуда в Европу. Из надрезов на
жирных листьях этого растения развиваются новые,
дочерние растеньица, которые после их отделения
вырастают в полноценные растения. Гете полагает, что в этом
процессе чувственно-наглядно представлено то, что в листе
идеальным образом покоится целое растение1.
Тот, кто в состоянии образовать в себе представление
прарастения и сохранять его столь подвижным, что
способен мыслить его во всех возможных формах, тот может
с его помощью объяснить все формообразования в
растительном царстве. Он постигнет развитие отдельных
растений; но он также поймет, что все их роды, виды и
разновидности сформированы согласно этому праобразу. Это
воззрение сложилось у Гете в Италии и изложено в его
работе «Опыт объяснения метаморфоза растений» (1790)2.
1 Ср. замечания Гете о бриофиллуме в Веймарском издании:
Goethe's Werke. Bd. 7. S. 336 ff.
2 В последующей редакции «Метаморфоз растений».
112

* * *
Также и в развитии своих идей о человеческом
организме Гете сделал в Италии шаг вперед. 20 января 1787 г.
он пишет Кнебелю: «По анатомии я подготовился
достаточно и приобрел, не без труда, некоторые знания о
человеческом теле. Здесь учишься этому беспрерывно, но
более возвышенным способом, благодаря вечному
созерцанию статуй. В нашей медицинско-хирургической
анатомии все сводится к знанию отдельных частей, для чего
может пригодиться даже какой-нибудь жалкий мускул. В
Риме же отдельные части ничего не значат, если они не
обнаруживают в то же время благородных и прекрасных
форм. — В большом лазарете Сан-Спирито в угоду
художникам изготовлено такое прекрасное мускульное тело, что
его красота приводит в изумление. Его можно принять за
полубога с содранной кожей, за какого-нибудь Марсия. —
И скелет изучают, по примеру древних, не как
искусственно составленную массу костей, но вместе со связками, что
уже придает ему жизнь и движение»1. Гете продолжал
прилежно заниматься анатомическими исследованиями и
после возвращения из Италии. Ему хотелось познать
законы формирования животного облика таким же образом,
как ему удалось познать законы растительной формы. Он
убежден, что единство животного организма также
зиждется на неком основном органе, который во внешнем
явлении может принимать различные формы. Если идея
основного органа скрыта, он кажется бесформенным. Это
представляют собой простейшие органы животного; когда
же идея настолько овладевает веществом, что делает его
своим полным подобием, возникают высшие, более
благородные органы. То, что в простейших органах заложено
идеальным образом, раскрывается в высших органах
вовне. Гете не удалось постигнуть закономерность всей
животной формы в одном-единственном представлении, как
он смог сделать это в отношении растительной формы.
1 Итал. путешествие, 20 января 1787 г. // Юбилейн. изд. Т. 11.
С. 175-176.
113

Только для одной части этой формы он нашел закон
формообразования — для спинного мозга и головного мозга с
заключающими эти органы костями. В головном мозге он
видит высшую ступень развития спинного мозга. Каждый
нервный центр ганглий представляется ему
остановившимся на низшей ступени развития головным мозгом1. И
кости черепа, заключающие головной мозг, он толкует как
преобразования позвонков, которые обволакивают
спинной мозг. Представление о том, что задние кости черепа
(затылочная кость, задняя и передняя клиновидная кости)
следует рассматривать как три преобразованных
позвонка, сложилось у него еще раньше; относительно передних
костей черепа он утверждает то же самое, когда в 1790
году в дюнах Лидо он находит бараний череп2,
расколотый так удачно, что в небной кости, верхней челюсти и
межчелюстной кости кажутся непосредственно чувственно
явленными три преобразованных позвонка.
Анатомия животных в эпоху Гете еще не была развита
настолько, чтобы он мог сослаться на какое-нибудь живое
существо, у которого вместо развитых черепных костей
имелся бы позвонок, что в чувственном образе
выражало бы то, что у совершенного животного наличествует
только идеальным образом. Благодаря опубликованным
в 1872 году исследованиям Карла Гегенбаура3 такую
животную форму удалось найти. Прарыбы или селахии4 об-
1 См.: Goethe's Werke. Bd. 8. S. 360. Из записей, сделанных во
время путешествия в Венецию в 1790 г.: «Сам головной мозг есть лишь
большой главный ганглий. Организация головного мозга
повторяется в каждом ганглии, так что каждый ганглий можно
рассматривать как малый подчиненный мозг». — Примеч. нем. изд.
2 Анналы, 1790 г. Также см.: Значительный стимул II Избр. соч.
ест. С. 385. — Примеч. нем. изд.
3 Карл Гегенбаур (1826-1903), анатом. См. его работы:
Untersuchungen über das Kopfskelett der Wirbeltiere. Leipzig,
1872; Untersuchungen über das Kopfskelett der Selahier. 1872.—
Примеч. нем. изд.
4 Селахии — отряд морских рыб с хрящевым скелетом. К
ним относятся акулы, скаты и химеры.
114

ладают такими черепными костями и мозгом, которые
отчетливо указывают на себя как на замыкающее звено
позвоночника и спинного мозга. Правда, согласно
исследовательским данным об этих животных, представляется, что
в образование их головы вошло большее число (как
минимум девять) позвонков, чем полагал Гете. Эта ошибка в
числе позвонков, а также тот факт, что в эмбриональном
состоянии череп высших животных лишен каких-либо
следов того, что он образуется из позвонковообразных
частей, но развивается из простого хрящевидного
пузыря, — все это было приведено как аргументы против
ценности гетевской идеи о преобразовании спинного мозга и
позвоночника. Признают, правда, что череп возник из
позвонков. Но отрицают то, что кости головы в той форме,
в которой они выступают у высших животных, являются
преобразованными позвонками. Говорят, что произошло
полное слияние позвонков в хрящевидный пузырь, в
котором первоначальная структура позвонков полностью
исчезла. Из этой хрящевидной капсулы образовались затем
те костные формы, которые можно наблюдать у высших
животных. Эти формы образованы не по праобразу
позвонка, а в соответствии с той задачей, которую им
надлежит выполнять в развившейся голове. Поэтому в поисках
разъясняющей основы для какой-либо формы черепных
костей следует ставить вопрос не о том, как
преобразовался позвонок, чтобы стать черепной костью, а о том, какие
условия привели к тому, что та или иная костная форма
выделилась из простейшей хрящевидной капсулы. Верят
в образование новых форм, по новым законам
формирования, после того как изначальная позвоночная форма
растворяется в бесструктурную капсулу. Противоречие
между этим и гетевским подходами можно объяснить
лишь с точки зрения фанатизма фактов. То, что больше
не воспринимается чувственно в хрящевидной черепной
капсуле — позвоночная структура, — все же присутствует в
ней идеальным образом и вновь выступает во внешнем
явлении, как только для этого появляются условия. В
хрящевидной черепной капсуле идея позвонковообразного
115

основного органа скрыта в чувственной материи; в
сформированных костях черепа эта идея вновь проступает во
внешнем явлении.
* * *
Гете надеется, что ему откроются законы
формирования остальных частей животного организма таким же
образом, как это получилось с головным мозгом, спинным
мозгом и заключающими их органами. О своем открытии
возле Лидо он 30 апреля 1790 года через фрау фон Кальб
просит передать Гердеру, что «к животной форме и ее
различным преобразованиям» он «подвинулся на целую формулу
ближе, и притом благодаря удивительнейшему случаю»1.
Он полагает, что так близок к цели, что уже в том же году,
который принес ему эту находку, он намеревается
завершить работу о формировании животных, которая
поддержала бы «Метаморфоз растений» (см. письма Кнебелю
от 9 июля и 17 октября 1790 года и от 1 января 1791 года).
В Силезии, куда он приехал в июле 1790 года, Гете
продолжил свои занятия по сравнительной анатомии и начал
писать статью «Опыт о форме тела животных». Однако
Гете не удалось от столь счастливо добытого исходного
пункта продвинуться к законам образования целостной
формы животного. Сколь многочисленны ни были его
попытки отыскать тип животной формы, ничего
аналогичного идее прарастения не было осуществлено. Он
сравнивает животных между собой и с человеком и пытается найти
общий образ животного строения, образец, согласно
которому природа создает отдельные формы. То живое
представление, которое наполнено содержанием в соответствии с
основными законами формирования животных и таким
образом словно бы воссоздает праживотное природы, не
1 Лихтенштадт. С. 410. В письме от 30 апреля 1790 г. Гете
пишет фрау фон Кальб: «Скажите Гердеру, что к животной форме и
ее различным преобразованиям я подвинулся на целую формулу
ближе, и притом благодаря удивительнейшему случаю.
Наблюдение рыб и морских раков также много дало мне». — Примеч.
нем. изд.
116

является этим общим образом животного типа. Это лишь
общее понятие, отвлеченное от особенных явлений. Оно
устанавливает общее в многообразных животных формах;
но оно не содержит в себе закономерность животности.
Каждый член его тела по вечному создан закону,
Даже редчайшая форма втайне повторит прообраз.1
Но Гете не смог развить единообразного
представления о том, как этот праобраз посредством закономерного
видоизменения основного органа развивается как
множественная праформа животного организма. Как «Опыт о
форме тела животных», так и появившийся в 1795 году в
Иене «Первый набросок общего введения в сравнительную
анатомию, исходящую из остеологии» и его более поздний
обстоятельный вариант «Лекции по первым трем главам
наброска общего введения в сравнительную анатомию»
(1796) содержат лишь указания о том, как
целесообразно сравнивать животных, чтобы получить общую схему,
по которой созидающая сила «производит и развивает...
органические существа», некую норму, которая
позволяет «разрабатывать... описания», и к которой, «так как эта
схема отвлечена от формы различных животных», можно
«вновь свести... самые различные формы»2. Относительно
растений Гете, напротив, показывает, как праобраз
посредством следующих друг за другом преобразований
закономерно развивается к совершенной органической форме.
1 Гете. Метаморфоз животных: стихотворение / пер. Н. Воль-
пина (далее: Метаморфоз животных: стих.) II Собр. соч. С. 461.
2 Гете. Лекции по первым трем главам наброска общего
введения в сравнительную анатомию, исходя из остеологии
(далее: Лекции...) II Избр. соч. ест. С. 193. Дословно это звучит так:
«Неужели невозможно, раз мы уже признали, что созидающая
сила производит и развивает более совершенные органические
существа по одной общей схеме, начертать этот прообраз если
не для чувств, то для ума, и по нему, как по норме,
разрабатывать наши описания и, так как эта схема отвлечена от формы
различных животных, вновь свести к ней самые различные
формы?» — Примеч. нем. изд.
117

Но если Гете не смог проследить созидающую власть
природы в ее образующей и преобразующей силе в
различных членах животного организма, ему все-таки
удалось найти отдельные законы, за которые природа хоть
и держится при образовании животных форм, которые
хотя и придерживаются общей нормы, но которые, тем
не менее, существенно различаются в явлении. Он
представляет себе, что природа лишена способности
произвольно изменять общий образ. Если она в какой-то форме
наделяет один из членов особенным совершенством, то это
может произойти только за счет какого-то другого члена.
В праорганизме содержатся все члены, которые могут
возникнуть у какого-либо животного. У отдельных животных
форм развито что-нибудь одно, другое же едва обозначено;
что-то развито до предельного совершенства, а что-то даже
ускользает от чувственного восприятия. Относительно
этого последнего обстоятельства Гете убежден, что в каждом
животном то, что не видимо в нем от общего типа, все же
наличествует в нем идеальным образом.
Если ты видишь, что тварь преимуществом
неким особым
Наделена, спроси: а в чем у нее недостаток?
Что же недодано ей? И, духом вникая пытливым,
Ключ ищи и поймешь, как живые слагаются формы.
Так, ни единый зверь, когда его верхняя челюсть
Полным набором зубов снабжена, рогов уж не носит;
И сотворить рогатого льва — это матери вечной
Не удалось бы никак при всей ее силе и власти:
Нет у нее запасов таких, чтоб и зубы на челюсть
В полном числе насадить, и лоб украсить рогами.1
В праорганизме все члены сформированы и
находятся в равновесии друг с другом. Многообразие частностей
проистекает из того, что сила формирования слишком
ревностно набрасывается на какой-то один член, и из-за это-
1 Метаморфоз животных: стих. II Собр. соч. С. 461.
118

го какой-либо другой член во внешнем явлении либо
совсем не развивается, либо же едва намечается. Этот закон
животного организма называют сегодня законом
корреляции или компенсации органов.
* * *
Гете полагает, что в прарастении идеальным образом
содержится весь растительный мир, в праживотном —
весь животный мир. Отсюда возникает вопрос: как
происходит, что в одном случае возникают одни растительные
или животные формы, а в другом случае — другие? При
каких условиях из праживотного возникает рыба? При
каких — птица? В научном объяснении строения
организмов Гете видит такой способ представлений, который
ему неприятен. Сторонники этого способа представлений
спрашивают о каждом органе: для чего он служит
живому существу, откуда он происходит? В основе подобных
вопросов лежит общая мысль, что Божественный творец
или природа вменяют каждому существу определенную
жизненную цель и затем снабжают его таким строением,
чтобы оно могло исполнить эту цель. Гете находит такие
вопросы столь же нелепыми, как если бы кто-нибудь
спросил: к какой цели будет двигаться упругий шар, если он
столкнется с другим шаром? Объяснение движения
можно дать только через нахождение закона, согласно
которому шар был приведен в движение посредством толчка
или по какой-то другой причине. Спрашивают не о том,
чему служит движение шара, а о том, откуда оно
проистекает. Подобно этому, по мнению Гете, следует
спрашивать не о том, к чему быку рога, а о том, как он может
получить рога. Посредством каких законов праживотное
проявляется в быке как рогоносная форма? Гете
разыскивал идею прарастения и праживотного, чтобы найти в
ней основу для объяснения многообразия органических
форм. Прарастение есть созидательный элемент в
растительном мире. Чтобы объяснить отдельный растительный
вид, надо показать, как этот созидательный элемент
действует в каждом особом случае. Представление о том, что
119

каждое органическое существо обязано своим обликом не
действующим в нем образующим силам, но что эта форма
навязана ему извне для определенных целей, действует
на Гете прямо-таки отталкивающим образом. «Недавно я
разыскал в одной жалкой апостольски-капуцинской
декламации цюрихского пророка1 бессмысленные слова: „Все,
что имеет жизнь, живет чем-нибудь вне себя1' — или что-то
в этом роде. Нечто подобное может написать лишь такой
миссионер, как он, и при поверке гений не дернет его за
рукав»2. Гете мыслит себе органическое существо как
маленький мир, существующий посредством самого себя и
формирующий себя по своим законам. «Тот способ
представления, что живое существо произведено на свет ради
известных внешних целей и его форма соответственно
определена сознательной первичной силой, уже много
столетий задерживал нас в философском рассмотрении
природных вещей, и до сих пор еще задерживает, несмотря
на то, что отдельные люди горячо оспаривали этот способ
представления и показывали те препятствия, которые он
ставит на пути... Если можно так выразиться, это
тривиальный способ представления, который, как и все
подобные вещи, именно тем тривиален, что он в целом удобен
и достаточен для человеческой природы»3. Разумеется,
это удобно, сказать: в основу своего творения некого
органического вида создатель вложил определенную мысль
о цели и поэтому придал ему соответствующую форму. Но
Гете хотел объяснять природу не из замыслов некоего вне
ее находящегося существа, а из лежащих в ней самой
законов формирования. Отдельная органическая форма
возникает благодаря тому, что прарастение или праживотное
в каждом особом случае дают определенную форму. Этот
облик должен быть таковым, чтобы эта форма в тех
условиях, в которых она существует, также могла бы жить:
1 Имеется в виду Лафатер.
2 Итак, путешествие у 5 октября 1787 г. // Юбилейн. изд. С. 438.
3 Гете. Опыт всеобщего сравнительного учения (далее:
Опыт... учения) II Избр. соч. ест. С. 109.
120

«...существование создания, именуемого „рыба", возможно
только при условии того элемента, который мы называем
водой...»1 Когда Гете хотел выяснить, какие образующие
законы вызывают к жизни определенную органическую
форму, он держался за свой праорганизм. В нем заложена
сила воплощать себя в разнообразных внешних обликах.
Чтобы объяснить строение рыбы, Гете должен был бы
исследовать, какие образующие силы использует праживот-
ное, чтобы из всех возможных форм, заложенных в нем
идеальным образом, произвести именно форму рыбы. Если
бы праживотное в определенных обстоятельствах
воплотилось бы в такой форме, в которой оно не смогло бы жить,
то оно погибло бы. Органическая форма может сохранишься
в определенных жизненных условиях только в том случае,
если праживотное к таким условиям приспособлено.
Образ жизни зверя влияет на склад его тела,
Но и телесный склад на образ жизни, бесспорно,
Должен воздействовать. Так он упрочился,
стройный порядок,
Склонный меж тем к переменам в изменчивых
внешних условьях.2
Органические формы, пребывающие в определенном
жизненном элементе, обусловлены природой самого этого
элемента. Если некая органическая форма из одного
жизненного элемента перешла бы в другой, то она должна
была бы соответствующим образом измениться. Это
действительно может происходить в определенных случаях,
ибо лежащий в ее основе праорганизм обладает
способностью воплощаться в бесчисленных обликах. Но
преобразование одной формы в другую, на взгляд Гете, следует
представлять себе не так, что внешние обстоятельства
непосредственно преобразуют форму под себя, а так, что они
становятся побуждением, посредством которого
внутренняя сущность преобразует себя. Изменившиеся условия
1 Там же. С. 111.
2 Метаморфоз животных: стих. II Собр. соч. С. 461.
121

жизни побуждают органическую форму изменяться
определенным образом в соответствии со своими внутренними
законами. Внешние влияния действуют на живое существо
не прямо, а лишь косвенно. Неисчислимые жизненные
формы содержатся в прарастении и праживотном
идеальным образом; к действительному существованию приходят
те из них, на которые стимулирующим образом
воздействуют внешние влияния.
* * *
Представление о том, что один растительный или
животный вид с течением времени под влиянием
определенных условий преобразовывается в другой, полностью
оправдано в гетевском воззрении на природу. Гете
представляет себе, что та сила, которая в процессе
размножения производит нового индивида, является лишь
превращением той самой силовой формы, которая обусловливает
также прогрессирующее преобразование органов в
процессе роста. Размножение есть рост за пределы отдельного
индивидуума. Подобно тому, как основной орган во время
роста проходит ряд изменений, которые в идеальном
смысле являются одинаковыми, так при размножении
происходит преобразование внешней формы при сохранении
идеального праобраза. Если имелась некая изначальная
форма организма, то ее потомки в течение больших
временных периодов путем постепенных преобразований
могли перейти в разнообразные формы, населяющие
сегодня Землю. Мысль о фактическом кровном родстве всех
органических форм естественным образом вытекает из
мировоззрения Гете. Он мог бы высказать ее в более
совершенной форме тотчас после концептуализации своих идей
о праживотном и прарастении. Но там, где он затрагивает
эту мысль, он выражается весьма сдержанно и даже
туманно. В статье «Опыт всеобщего сравнительного учения»,
которая появилась вскоре после «Метаморфоза растений»,
можно прочесть следующее: «И как это соответствует
высокому достоинству природы, что она всегда должна
пользоваться одними и теми же средствами, чтобы производить
122

какое-либо существо и его питать! Так будут и дальше
продвигаться по этим же самым путям, и как раньше
неорганизованные, недетерминированные элементы
считали материалом неорганизованных предметов, так теперь,
поднявшись на более высокую точку зрения, будут считать
и органический мир тоже взаимосвязью многих
элементов. Все царство растений, например, вновь предстанет
перед нами как необъятное море, которое так же
необходимо для обусловленного существования насекомых, как
моря и реки для обусловленного существования рыб, и мы
увидим, какое невероятное число живых существ
рождается и питается в этом растительном океане; больше того,
мы в конце концов будем рассматривать и весь животный
мир также лишь как одну великую стихию, где один род
на другом и через другой, если и не возникает, то все же
поддерживается» К Более прямо это высказано в «Лекциях
по первым трем главам наброска общего введения в
сравнительную анатомию» (1796). «Итак, вот чего мы добились:
мы можем безбоязненно утверждать, что все более
совершенные органические существа, среди которых мы видим
рыб, амфибий, птиц, млекопитающих и во главе
последних человека, все они сформированы по одному
прообразу, который в своих весьма постоянных частях лишь более
или менее уклоняется туда и сюда и все еще посредством
размножения ежедневно совершенствуется и преобразуется»2.
Осторожность Гете в его размышлениях о преобразовании
вполне понятна. Эпоха, в которую он развивал свои идеи,
не была чужда подобной мысли. Но она превращала ее в
нечто путаное, беспорядочное. «Тогдашнее время было,
однако, темнее, чем это можно себе представить теперь.
Утверждали, например, что лишь от самого человека
зависит с удобством ходить на четвереньках и что медведи
могли бы, если бы они некоторое время держались
вертикально, стать людьми. Отважный Дидро даже решился на
известные предложения произвести козлоногих фавнов,
1 Опыт... учения II Избр. соч. ест. С. 112-113.
2 Лекции... IIИзбр. соч. ест. С. 192.
123

чтобы ради особого щегольства и отличия помещать
таковых в ливрее на козлы вельмож и богачей»1. Гете не хотел
иметь дела с подобными неясными представлениями. Он
стремился обрести идею основных законов живого. При
этом ему было ясно, что формы живого не имеют ничего
общего с жестким и неизменным, а что они постижимы
лишь в постоянном преобразовании. Но ему недоставало
наблюдений, чтобы установить, как это преобразование
происходит в отдельных случаях. И только исследования
Дарвина и одухотворенные размышления Геккеля
пролили некоторый свет на действительные родственные связи
отдельных органических форм. С точки зрения гетевского
мировоззрения можно только согласиться с
утверждениями дарвинизма, пока речь идет о происхождении одного
органического вида из другого. Однако идеи Гете
проникают в существо органического глубже, чем современный
дарвинизм. Этот дарвинизм полагает, что можно
обойтись без заложенных в органическом внутренних
движущих сил, которые Гете представляет себе в чувственно-
сверхчувственном образе. Более того, он даже отказывает
Гете в праве говорить со своих позиций о действительном
преобразовании органов и организмов. Юлиус Закс в
своей «Истории ботаники» отвергает мысли Гете, утверждая,
что он переносит «осуществляемые рассудком абстракции
на сам объект, приписывая оному метаморфоз, который в
сущности осуществляется лишь в нашем понятии». Гете,
согласно этому воззрению, не сделал ничего иного, как
только подвел листья, чашелистики, лепестки и т. д. под общее
понятие и назвал его листом. «Дело приняло бы, пожалуй,
совсем другой оборот... если бы мы могли предположить,
что у предков данных нам растительных форм тычинки
были обычными листьями и т.д.». Такое воззрение
проистекает из фанатизма фактов, который не может понять,
что идеи столь же объективно принадлежат вещам, как и
то, что можно воспринять внешними чувствами. Гете
считает, что о превращении одного органа в другой можно
говорить лишь тогда, когда оба, помимо своего внешнего
1 Гете. Предисловие к содержанию // Избр. соч. ест. С. 17-18.
124

проявления, содержат нечто еще, общее обоим. Это есть
чувственно-сверхчувственная форма. Тычинку какой-либо
данной нам растительной формы можно лишь в том случае
характеризовать как преобразованный лист предка, если
в обоих живет одинаковая чувственно-сверхчувственная
форма. Если это не так, если у данной нам растительной
формы просто развивается тычинка на том самом месте,
где у предка развился лист, тогда ничто не превращалось,
а лишь на месте одного органа выступил другой. Зоолог
Оскар Шмидт спрашивает: «Что же должно было, по
мнению Гете, преобразовываться? Ведь не праобраз же»
(«Был ли Гете дарвинистом?». 1781). Конечно, изменяется
не праобраз, ибо он ведь во всех формах одинаков. Но как
раз потому, что он остается неизменным, внешние
формы могут быть различными и все же представлять собой
единое целое. Если бы в двух развившихся одна из другой
формах невозможно было познать одинаковый идеальный
праобраз, то невозможно было бы признать никакой
связи между ними. Только через представление об идеальной
праформе можно связать действительный смысл с
утверждением, что органические формы возникают одна из
другой посредством преобразования. Кто не поднимается к
этому представлению, тот застревает среди голых фактов.
В этом представлении лежат законы органического
развития. Подобно тому, как посредством трех основных
законов Кеплера постигаются процессы Солнечной системы,
так посредством гетевских идеальных праобразов
постигаются формы органической природы.
* * *
Кант, отказывающий человеческому духу в
способности идеально прозревать целое, посредством которого
многообразное становится определенным в явлении,
называет «опасной авантюрой разума»1 попытку объяснить
отдельные формы органического мира из праорганизма. По
Канту человек способен лишь к тому, чтобы многообразные
отдельные явления заключить в общее понятие, посред-
1 Кант И. Критика способности суждения. Примеч. к § 80.
125

ством которого рассудок формирует себе образ единства.
Но этот образ существует только в человеческом духе и не
имеет ничего общего с созидающей силой, посредством
которой единство действительно порождает из себя
многообразие. «Опасная авантюра разума» состоит в допущении
предположения о том, что Земля первоначально
производит из своего материнского лона простейшие организмы
менее целесообразной формы, которые уже рождают из
себя целесообразные формы. И что в дальнейшем из этих
форм развиваются все более высокие, вплоть до самых
совершенных живых существ. Но если даже некто и сделает
такое предположение, считает Кант, то в основу он должен
все же положить целесообразную созидающую силу,
сообщившую развитию такой толчок, что все ее отдельные
члены развиваются целесообразно. Человек воспринимает
именно множество разнообразных организмов; и
поскольку он не может проникнуть в них, чтобы увидеть, как они
сами дают себе форму, соответствующую тому
жизненному элементу, в котором они развиваются, то ему
надлежит представлять себе, что эти организмы извне, внешней
силой сформированы так, что могут жить в окружающих
их условиях. Гете усвоил себе способность познавать, как
природа из целого создает единичное, из внутреннего —
внешнее. Поэтому на том, что Кант называет «авантюрой
разума», Гете отважно пытается настаивать1. Если бы мы
не нашли никакого другого доказательства того, что Гете
признавал справедливой мысль о кровном родстве всех
1 Ср. статью Гете «Созерцающая способность суждения»:
«...Если в нравственной сфере посредством веры в бога,
добродетель и бессмертие души мы способны подняться в высшую сферу и
приблизиться к первому существу, то и в интеллектуальной
области можно было бы также признать, что посредством созерцания
вечно созидающей природы мы становимся достойными принять
духовное участие в ее творениях. И если я сначала бессознательно
и по внутреннему влечению без устали добивался первообраза,
типического и мне даже посчастливилось создать представление,
согласное с природой, то уже с тех пор ничто не может мне
помешать и дальше отважно настаивать на этой авантюре разума, как
ее называет сам кенигсбергский старец» (Избр. соч. ест. С. 382).
126

органических форм внутри обозначенных здесь границ, то
нам следовало бы вывести его из этого суждения о кантов-
ской «авантюре разума».
* * *
Сохранившийся отрывочный «Набросок
морфологии» позволяет предположить, что Гете планировал
представить в их ступенчатой последовательности те особые
формы, которые принимают его прарастение и его пра-
животное в основных формах живых существ. Он
намеревался сначала описать существо органического так, как
оно представлялось ему из его размышлений о животных
и растениях; затем, «исходя из одного пункта», показать,
как органическое прасущество, с одной стороны,
развивается к многообразию растительного мира, а с другой — к
множеству животных форм; как особые формы червей,
насекомых, высших животных и форма человека могут быть
выведены из общего праобраза. Должен был быть пролит
свет также и на физиогномику и френологию1. Гете
поставил себе задачу представить внешнюю форму во
взаимосвязи с внутренними духовными способностями. Он хотел
проследить движущую силу органического образования,
которая в низших организмах выступает в своем
простейшем внешнем явлении, в ее стремлении воплощать себя
ступенчато во все более совершенных формах, пока в
человеке эта сила не принимает такую форму, которая
делает его творцом духовных произведений.
Этот план Гете осуществил столь же мало, как и
другой, первым шагом к которому является фрагмент
«Наработки к физиологии растений»2. Гете стремился
показать, как отдельные отрасли естествознания —
естественная история, учение о природе, анатомия, химия, зооно-
мия3 и физиология — должны взаимодействовать, чтобы
1 Френология — наука о связи психики человека и строения
поверхности его черепа.
2 Goetlie's Werke. Bd. 6. S. 286ff.
3 Зоономия — старинное название общей зоологии, наука о
законах жизненных явлений, свойственных животному миру.
127

более высокий способ созерцания мог использовать их для
объяснения форм и процессов живых существ. Он хотел
установить новую науку, общую морфологию организмов,
«правда, не по предмету, так как таковой известен, но по
точке зрения и методу, который должен придать самому
учению свой самостоятельный облик и указать ему место
среди других наук...»1 То, что анатомия, естественная
история, учение о природе, химия, зоономия, психология
преподносят как отдельные природные законы, живому
представлению органического следует в равной мере
принять и поднять на более высокую ступень, подобно тому,
как само живое существо принимает в круг своего
формирования отдельные природные процессы и поднимает их
на более высокую ступень действия.
* * *
Гете своими путями подошел к идеям, которые
помогли ему пробиться через лабиринт живых форм.
Господствовавшие воззрения на важнейшие области
действия природы противоречили его общему
мировоззрению. Поэтому он должен был самостоятельно
образовывать представления об этих областях,
созвучные его существу. Но он был убежден, что «нет ничего
нового под солнцем и что не трудно в уже написанном
отыскать наметки того, что мы сами обнаруживаем»2.
По этой причине он передает ученым друзьям свой труд
«Метаморфоз растений» и просит их разузнать, нет ли
1 Гете. Размышления о морфологии вообще // Избр. соч. ест.
С. 104.
2 Гете. Судьба печатного текста // Избр. соч. ест. С. 88: «Так
как я был лишен всякой возможности следить за литературой,
то, препровождая мою статью, я обратился с просьбой к ученым
друзьям, интересующимся этим предметом, оказать мне услугу,
обращая внимание при своем широком круге чтения на то, что
было уже написано и известно по этому предмету, ибо я давно
уже пришел к убеждению, что нет ничего нового под солнцем и
что не трудно в уже написанном отыскать наметки того, что мы
сами обнаруживаем и думаем или даже созидаем. Мы
оригинальны только потому, что ничего не знаем». — Примеч. нем. изд.
128

уже чего-нибудь написанного или известного по этому
предмету. Он рад, что Фридрих Август Вольф
указывает ему на «замечательного предшественника» Каспара
Фридриха Вольфа1. Гете знакомится с его вышедшей в
свет в 1759 г. «Theoria generationis»2. Но именно на этом
предшественнике можно наблюдать, как некто, имея
правильный взгляд на факты, все же не может
прийти к совершенной идее органического формирования,
если он не способен посредством более высокого, чем
чувственное, способа созерцания овладеть чувственно-
сверхчувственной формой жизни. Вольф — превосходный
наблюдатель, пытающийся через свои микроскопические
исследования объяснить начала жизни. Он распознает в
чашечке, венчике, тычинках, пестике, семенах
преобразованные листья. Однако он приписывает преобразование
постепенному истощению жизненной силы, убывающей
в той мере, в которой продолжается вегетация, чтобы,
наконец, исчезнуть вовсе. Поэтому чашечка, венчик и
т.д. являются для него несовершенными
образованиями листа. Вольф выступил как противник Галлера,
представителя учения о преформации3 или вложенных друг
в друга зародышах, согласно которому все члены
выросшего организма в малом были подготовлены уже в
зародыше, причем в той же самой форме и расположении
1 См. статью Гете «Открытие замечательного
предшественника».
2 Речь идет о диссертации Вольфа «Теория зарождения»,
вышедшей сначала на латинском языке, а потом изданной и на
немецком. В русском переводе она напечатана в серии «Классики
науки» (Изд. АН СССР, 1950).
3 Преформизм, учение о преформации (от лат. praeformo —
заранее образую, предобразую) — учение о наличии в половых
клетках организмов материальных структур,
предопределяющих развитие зародыша и признаки образующегося из него
организма. Преформистские взгляды в своей крайней форме
основывались на догме изначального творения живых существ
и заложенных в них зачатков зародышей всех будущих
поколений («вложение зародышей»).
129

по отношении друг к другу, как и у полностью
развитого живого существа. Развитие организма, следовательно,
является только лишь развертыванием уже имеющегося.
Вольф допускал существование лишь того, что он видел
глазами. И поскольку такое «вложенное» состояние
живого существа невозможно открыть даже посредством
самых тщательных наблюдений, он рассматривал развитие
как действительное новообразование. Форма
органического существа, на его взгляд, в зародыше еще
отсутствует. Гете придерживается того же мнения по
отношению к внешнему явлению. Он также отклоняет учение
Галлера «о вложении зародышей». Для Гете организм в
зародыше хотя и подготовлен, но не внешним образом, в
явлении, а идеально. Он также рассматривает внешнее
явление как новообразование. Но он делает Вольфу упрек,
что там, где он не видит ничего телесными глазами, он
также не воспринимает ничего и очами духа. Вольф не
имел никакого представления о том, что нечто все же
может наличествовать идеально, даже если оно и не
выступает во внешнем явлении. «Поэтому он всегда
старается проникнуть в начала жизнеобразования с помощью
микроскопических исследований и так проследить
органические эмбрионы от их самого раннего появления до
полного развития. Как бы метод, которым он так много
сделал, ни был хорош, все же этот замечательный
человек не подумал, что существует разница между
ведением и видением, что духовные очи должны действовать в
постоянной живой связи с телесными очами, ибо иначе
грозит опасность смотреть и все же глядеть мимо. — В
превращении растения он видел тот же орган постоянно
сжимающимся, уменьшающимся; что, однако, это сжатие
сменяется расширением, этого он не видел. Видел, что
этот орган уменьшается в объеме, и не замечал, что он
при этом облагораживается, и потому упрямо
приписывал путь к завершению — упадку»1.
1 Гете. Открытие замечательного предшественника // Избр.
соч. ест. С. 93-94.
130

* * *
Вплоть до самой смерти Гете поддерживал личные
отношения и переписывался со многими
естествоиспытателями. Он с живейшим интересом следил за развитием
науки о живых существах; он с радостью наблюдал, как
в эту область познания проникли способы
представления, близкие к его собственным, и как его учение о
метаморфозе было признано отдельными исследователями
и начало приносить свои плоды. В 1817 году он начал
собирать свои работы и публиковать их в журнале,
который он сам основал под названием «К морфологии». Но
несмотря ни на что, он не пошел дальше в разработке
своих идей об органическом образовании посредством
собственного наблюдения и размышлений. Только
дважды Гете вновь возвращался к подробному рассмотрению
этих идей, и в обоих случаях он оказывался скован
научными явлениями, в которых он нашел подтверждение
своим мыслям. В первом случае это были доклады Карла
Фридриха фон Марциуса о «Вертикальной и
спиральной тенденции в росте растений»1, которые тот читал
на собраниях естествоиспытателей в 1828 и 1829 годах
и выдержки из которых опубликовал журнал «Исида».
Другим случаем явился естественно-научный спор во
Французской академии между Жоффруа де Сент-Илером
и Кювье в 1830 году.
По мысли Марциуса, в росте растений господствуют
две тенденции: стремление к вертикальному
направлению, владеющее корнем и стеблем; и другое
стремление, которое принуждает лиственные органы, органы
цветка и т.д., присоединяться к вертикальным органам
в соответствии с формой спиральной линии. Гете
ухватился за эту идею и связал ее со своим представлением
о метаморфозе. Он написал длинную статью, в которой
1 Рудольф Штейнер также указывает на другие
высказывания Гете, обусловленные этими докладами Марциуса: Эккер-
ман И. П. Разговоры с Гете. Разговор от 6 октября 1828 г. и 28
марта 1837 г., а также письмо от 15 декабря 1828 г. к С.Буассе-
ре. — Примеч. нем. изд.
131

собрал воедино все свои опыты о растительном мире,
которые, как ему казалось, указывают на наличие этих двух
тенденций. Он считал, что эти тенденции ему следует
включить в свою идею метаморфоза. «Мы должны были
допустить: в вегетации господствует общая спиральная
тенденция, благодаря чему, в сочетании с вертикальным
стремлением, все строение, всякое образование
растения осуществляется по закону метаморфоза»1. Наличие
спиральных сосудов в отдельных растительных органах
Гете расценивает как доказательство того, что
спиральная тенденция коренным образом господствует в жизни
растения. «Ничто так не созвучно природе, как
осуществление в частном того, что намеревается ею в целом»2.
«Летом можно увидеть, как по воткнутой в садовую почву
палке резво змеится вверх вьюнок; крепко цепляясь, он
следует своему живому росту. Представьте себе вьюнок и
палку одинаково живыми, поднимающимися из одного
корня, растущими попеременно, и таким образом
непрестанно прогрессирующими. Кто способен такой взгляд
превратить во внутреннее созерцание, тот с большей
легкостью обретет это понятие. Вьющееся растение вовне
ищет того, что оно должно было бы дать себе само, но
не может этого сделать»3. Это же сравнение Гете
употребляет 15 марта 1832 года в письме графу Штернбергу и
добавляет: «Пожалуй, это сравнение подходит не вполне,
ибо вначале вьющееся растение должно было обвивать
возвышающийся над ним ствол едва заметными кругами.
Но чем больше оно приближалось к вершине, тем
быстрее должна была вращаться винтообразная линия,
чтобы, в конце концов, у цветка, одним оборотом собраться
в диск, подобно тому танцу в юности, когда частенько
видели себя, даже против собственной воли, тесно
прижатым грудь к груди, сердце к сердцу с любезнейшими
1 Гете. О спиральной тенденции в росте растений.
2 То же.
^ То же.
132

детьми. Извини за эти антропоморфизмы»1. Фердинанд
Кон заметил по этому поводу: «Если бы Гете дожил до
Дарвина!.. Как кстати пришелся бы ему человек,
который посредством строго индуктивного метода умел
находить ясные и убедительные доказательства для своих
идей». Дарвин считает, что почти у всех органов
растения можно увидеть, что во время своего роста они имеют
тенденцию к винтообразным движениям, которую он
называет циркумнутацией2.
В сентябре 1830 года Гете начинает писать статью, в
которой высказывается относительно полемики между
Кювье и Сент-Илером; в марте 1832 года он
заканчивает эту статью3. Фанатик фактов Кювье в феврале и марте
1830 года выступил во Французской академии против
высказываний Жоффруа де Сент-Илера, который, по мнению
Гете, «достиг высокого, сообразного идее образа мысли»4.
Кювье — мастер в различении отдельных органических
форм. Жоффруа старается найти в этих формах аналогии
и доказать, что организация животных «подчинена
одному общему плану, лишь тут и там видоизменяемому,
откуда и вытекают различия животных»5. Он стремится
познать родственность законов и убежден, что единичное
может постепенно развиться из целого. Гете рассматривает
Жоффруа как единомышленника; он говорит Эккерману
1 Цитируется по: Cohn F. Goethe als Botaniker. Leipzig, 1885.
S. 128. (Далее: Cohn F.). Однако здесь не упоминается как данное
письмо, так и адресат граф Штернберг, к которому Гете не
обращался на «ты». О Ф. Коне см.: Штейнер Р. Методические основы
антропософии: избр. ст., 1884-1901 гг. (GA 30). — Примеч. нем.
изд.
2 Darwin С. Das Bewegungvermögen der Pflanzen. London,
1880 (цитируется по: Cohn F).
3 Статья «Принципы философии зоологии. Обсужденные в
марте 1830 г. в лоне королевской Академии наук». Далее:
Принципы.
4 То же // Избр. соч. ест. С. 252.
5 Там же. С. 235.
133

2 августа 1830 года1 следующее: «А теперь Жоффруа де
Сент-Илер решительно к нам присоединился — и вместе
с ним все его выдающиеся ученики и приверженцы во
Франции. Это событие невероятно много значит для меня,
и я, конечно, ликую, что победа наконец-то осталась за
делом, которому я посвятил свою жизнь и потому с полным
правом могу назвать его своим делом»2. У Жоффруа тот же
образ мышления, что и у Гете; в опыте с его чувственным
многообразием он хочет схватить также и идею единства.
Кювье держится за многообразное, за единичное, так как
при таком рассмотрении ему наряду с этим не
открывается идея. У Жоффруа имеется верное ощущение
отношения чувственного к идее; у Кювье такового нет. Поэтому
он характеризует всеобъемлющий принцип Жоффруа как
самонадеянный, и даже провозглашает его подчиненным,
вторичным. Можно убедиться, что естествоиспытатели
особенно пренебрежительно высказываются о «просто»
идеальном, мысленном. У них отсутствует орган для
идеального, и потому они не знают сферу его действия. Посредством
того, что у Гете этот орган был особенно развит, он, исходя
из своего общего мировоззрения, пришел к глубоким
прозрениям в существо живого. Его способность позволять
духовному зрению действовать в постоянном живом союзе с
телесными глазами делала для него возможным созерцать
единую чувственно-сверхчувственную сущность,
пронизывающую все органическое развитие, и познавать эту
сущность даже там, где один орган образуется из другого и
через это преобразование скрывает, отрицает свое родство,
свое тождество с предшествовавшим органом, и
изменяется как в своем предназначении, так и в своем строении до
такой степени, что больше невозможно установить никако-
1 Этот разговор приводится в третьем томе «Разговоров с
Гете» и восходит к дневникам Сорета (на французском языке);
вторая часть разговора — выдумка Эккермана. См.: Goethes
unterhakungen mit Friedrich Soret / hg. von CA. H. Burkharde
Weimar, 1905. — Примеч. нем. изд.
2 Эккерман. С. 623.
134

го подобия по внешним признакам1. Видение телесными
глазами сообщает познание чувственного и материального;
видение духовными очами приводит к созерцанию
процессов в человеческом сознании, к наблюдению мира мыслей,
мира чувств и мира воли; живой союз между духовными
и телесными очами делает возможным познание
органического, которое как чувственно-сверхчувственный элемент
располагается посередине между чисто чувственным и
чисто духовным.
1 Ср. статью Гете об Иоахиме Юнге «Жизнь и заслуги д-ра
Иоахима Юнга, ректора в Гамбурге». Leben und Verdienst des
Doktor Joachim Jungius, Rektors zu Hamburg// Goethe's Werke. Bd.
7. S. 105ff. — Примеч. нем. изд.
135

РАССМОТРЕНИЕ МИРА ЦВЕТА
Явления мира цвета
Ощущение того, что «высокие произведения искусства
в то же время и высочайшие произведения природы,
созданные людьми по законам природы и истины»1,
постоянно побуждает Гете к поиску этих истинных и природных
законов художественного творчества. Он убежден, что
воздействие художественного произведения должно
основываться на том, что из него светит природная
закономерность. Он стремится познать эту закономерность. Он хочет
знать, по какой причине высочайшие произведения
искусства являются вместе с тем высочайшими
произведениями природы. Ему становится ясно, что греки действовали
по тем же законам, по которым действует сама природа,
чтобы «из человеческой фигуры создать круг
божественных образов»2. Он хочет увидеть, как это формирование
осуществляет природа, чтобы суметь понять его и в
произведениях искусства. Гете описывает, как в Италии ему
постепенно удалось прийти к пониманию природной
закономерности художественного творчества. «К счастью,
я мог держаться нескольких заимствованных у поэзии и
укрепленных внутренним чувством и долгим
употреблением принципов; благодаря этому мне было хотя и трудно,
но возможно — путем непрерывного созерцания природы
и искусства, путем живой, действенной беседы с более или
менее проницательными специалистами, путем
постоянного общения с более или менее значительными
художниками, как практиками, так и теоретиками, — мало-помалу
хотя бы подразделить искусство, не раздробляя его, и
1 Итал. путешествие, 6 сентября 1787 г. // Юоилейн. изд. Т. 11.
С. 419
2 Итал. путешествие, 28 января 1787 г. // Собр. соч. Т. 9. С. 84.
136

подметить его различные, органически взаимно
связанные элементы»1. Только один-единственный элемент не
хотел открыть ему тех естественных законов, по которым
он действует в произведении искусства: колорит. Многие
картины были в его «присутствии придуманы, скомпано-
ваны, тщательно проштудированы в отношении частей, их
положения и формы; относительно всего этого художники
могли дать мне отчет»2. Художники могли рассказать ему о
том, как они поступают относительно композиции. Но едва
речь заходила о колорите, то все сразу казалось зависящим
от произвола. Никто не знал, какая связь существует между
цветом и полутенью, а также между отдельными цветами.
На чем основано то, что желтый цвет производит теплое и
приятное впечатление, а синий вызывает ощущение
холода, что желтый и красно-синий цвета, действуя совместно,
вызывают гармоническое действие, — объяснения этого
Гете не находил нигде. Он понял, что с
закономерностями мира цвета он сначала должен познакомиться в природе,
чтобы оттуда проникнуть в тайны колорита.
Ни понятия о физической природе цветовых явлений,
осевшие в памяти Гете со студенческих времен, ни
краткие руководства и справочники по физике, к которым он
обращался за советом, не могли помочь ему для его цели.
«Я был, как и все, убежден, что все цвета содержатся в
свете; никогда мне не говорили противного, и никогда не
находил я ни малейшего основания сомневаться в этом,
так как самый вопрос не возбуждал во мне
дальнейшего интереса»3. Когда же он начал интересоваться, то
понял, что из этого воззрения он ничего не может извлечь
1 Гете. Исповедь автора (далее: Исповедь автора) II Избр. соч.
ест. С. 345.
2 Там же. С. 346. Дословно цитата звучит так: «Многие
картины были в моем присутствии придуманы, скомпонованы,
тщательно проштудированы в отношении частей, их положения и
формы; относительно всего этого художники могли дать мне
отчет, как и я самому себе, и иногда я даже подавал им советы». —
Примеч. нем. изд.
3 Там же. С. 348.
137

для своей цели. Основателем этого господствовавшего во
времена Гете и бытующего до сих пор воззрения является
Ньютон. Он утверждает, что белый свет, каким он исходит
от Солнца, состоит из цветных лучей. Цвета возникают
посредством того, что отдельные элементы обособляются
из белого цвета. Если через маленькое круглое отверстие
впустить в темную комнату солнечный свет и поставить на
его пути отвесный белый экран, то образуется белое
солнечное пятно. Если же между отверстием и экраном
поставить стеклянную призму, через которую проходит свет,
то белое круглое солнечное пятно тотчас изменится. Оно
представится смещенным, вытянутым в длину и цветным.
Этот образ называют солнечным спектром. Если призму
установить так, чтобы верхние лучи света проделывали
более короткий путь внутри стеклянной массы, чем нижние,
то цветовое изображение сместится книзу. Верхний край
изображения — красный, нижний — фиолетовый; красный
цвет книзу переходит в желтый, фиолетовый кверху — в
синий; средняя часть изображения в общем и целом белая.
Только при определенном удалении экрана от призмы
белый цвет в середине исчезает полностью; все изображение
представляется цветным, а именно сверху вниз в такой
последовательности: красный, оранжевый, желтый, зеленый,
голубой, синий, фиолетовый. Из этого опыта Ньютон и его
сторонники заключили, что цвета изначально содержатся
в белом свете, но в смешанном состоянии. Посредством
призмы они обособляются друг от друга. Они имеют ту
особенность, что, проходя через прозрачное тело, они в
различной степени отклоняются от своего направления,
то есть преломляются. Красный свет — наименее,
фиолетовый — наиболее преломляемый. В последовательном
порядке своей преломляемости они и предстают в
спектре. Если посмотреть на тонкую полосу {белой} бумаги на
черном фоне через призму, она также представляется
преломленной. В то же время она шире и окрашена по
краям. Верхний край представляется фиолетовым, нижний —
красным; фиолетовый здесь также переходит в синий,
красный — в желтый; середина в общем и целом белая.
138

Только при определенном удалении призмы от бумажной
полосы она представляется полностью окрашенной. В
середине снова возникает зеленый цвет. Здесь белый цвет
также разлагается на свои цветовые элементы. То
обстоятельство, что только при определенном удалении экрана или
бумажной полосы от призмы появляются все цвета, тогда
как в противном случае середина остается белой, ньютони-
анцы объясняют очень просто. Они говорят: более
преломляемые лучи верхней части изображения смешиваются в
середине с менее преломляемыми и образуют белый цвет.
Цвета возникают только по краям, так как здесь к
наименее преломляемым лучам света не могут примешаться
сверху более преломляемые, а к наиболее преломляемым
не могут примешаться снизу менее преломляемые.
Такова точка зрения, из которой Гете не может
ничего развить для своей цели; поэтому он решает
самостоятельно наблюдать феномены. Он обращается к
надворному советнику Бютнеру из Йены1, который одалживает
ему приборы, необходимые для проведения опытов. Он
поглощен другими делами и уже собирается, по
настоятельной просьбе Бютнера, вернуть приборы обратно. Но
перед этим он все же берет в руки призму, чтобы
посмотреть через нее на полностью белую стену. Он ожидает,
что она предстанет окрашенной разными цветами. Но
стена остается белой. И только там, где она сталкивается
с чем-то темным, появляются цвета. Оконная рама
оказывается окрашенной наиболее ярко. Это наблюдение
убеждает Гете в том, что ньютоново учение ложно, что
цвета не содержатся в белом свете. Граница, темное — вот
что должно иметь отношение к появлению цветов. Он
продолжает опыты. Рассматриваются белые поверхности
на черном фоне и черные поверхности на белом фоне.
Постепенно он образует свое собственное воззрение.
Белый круг на черном фоне, если смотреть через призму,
представляется смещенным. Верхние части круга,
полагает Гете, надвигаются на черноту фона; в то время как
1 Данный эпизод и его последствия подробно описаны в
«Исповеди автора». — Примеч. нем. изд.
139

этот фон простирается на нижние части круга. Если
смотреть через призму, то сквозь верхнюю часть круга
черный фон видят как сквозь белую завесу. Если же
рассматривать нижнюю часть круга, то она видится через слой
темноты. Сверху светлое проводится над темным,
снизу — темное над светлым. Верхний край представляется
синим, нижний — желтым. Синее по направлению к
черному переходит в фиолетовое; желтое книзу переходит
в красное. Если призма удаляется от рассматриваемого
круга, то окрашенные края расширяются; синий — вниз,
желтый — вверх. При достаточном удалении желтый цвет
снизу захватывает синий цвет сверху; посредством этого
наложения в середине возникает зеленый цвет. Для
подтверждения этого взгляда Гете рассматривает через
призму черный круг на белом фоне. Теперь наверху темное
проводится над светлым, внизу — светлое над темным.
Наверху появляется желтый цвет, внизу — синий. При
расширении краев посредством удаления призмы от
круга нижний синий цвет, который постепенно по
направлению к середине переходит в фиолетовый, проводится
над верхним желтым, который в своем расширении мало-
помалу получает красный оттенок. В середине возникает
цвет цветка персика. Гете сказал себе: то, что верно для
белого круга, должно быть действительным и для
черного. «Если в первом случае свет распадается на столько-то
цветов... то и во втором случае пришлось бы видеть
распадение темноты на цвета»1. Гете делится своими
наблюдениями и размышлениями, возбудившими у него
сомнения в ньютоновой теории, с одним знакомым
физиком. Тот, однако, признает их несостоятельными. Он
рассматривает цветные края и белый цвет в центре, равно
как и его переход в зеленый цвет при надлежащем
удалении призмы от объекта в духе ньютоновского воззрения.
Подобным образом ведут себя и другие
естествоиспытатели, которым Гете представляет этот вопрос. Наблюдения,
в которых он охотно принял бы помощь сведущих
специалистов, он продолжает делать в одиночку. Он велит
1 Исповедь автора // Избр. соч. ест. С. 350-351.
140

собрать большую призму из зеркального стекла, которую
наполняет чистой водой. Поскольку он замечает, что
стеклянные призмы, имеющие в сечении равносторонний
треугольник, из-за сильного расширения цветовых
явлений часто мешают наблюдателю, то в поперечное сечение
своей призмы Гете дает указание положить
равнобедренный треугольник, наименьший угол которого составляет
от 15 до 20°. Опыты, которые проводятся таким образом,
что глаз смотрит через призму на какой-нибудь
предмет, Гете называет субъективными. Они представляются
глазу, но не фиксированы во внешнем мире. Он хочет
добавить к ним объективные. Для этого он использует
водяную призму. Свет проходит сквозь призму и
образовывает на экране позади призмы цветное изображение.
Теперь Гете пропускает солнечный свет через отверстия,
прорезанные в картоне. В результате он получает
светлое пространство, со всех сторон ограниченное тьмой.
Эта ограниченная световая масса проходит через призму
и посредством этого отклоняется от своего направления.
Если затем на пути прошедшей сквозь призму световой
массы поставить экран, то на нем возникает изображение,
которое окрашено по краям сверху и снизу. Если призма
установлена так, что ее поперечное сечение сужается
книзу, то верхний край изображения окрашивается синим,
а нижний — желтым. Синий по направлению к темному
пространству переходит в фиолетовый, а по
направлению к светлой середине — в голубой; желтый по
направлению к темноте переходит в красный. Также и в этом
явлении Гете связывает цветовой феномен с границей.
Наверху светлая световая масса излучается в темное
пространство; она освещает темное, которое благодаря этому
кажется синим. Внизу темное пространство излучается в
световую массу; оно затемняет светлое, которое
благодаря этому кажется желтым. Вследствие удаления экрана от
призмы цветные края становятся шире, желтое
приближается к синему. Через влучение синего в желтое при
достаточном удалении экрана от призмы в середине
изображения возникает зеленый цвет. Чтобы сделать зримыми
141

эти влучения светлого в темное и темного в светлое, Гете
создает тонкое белое облачко из пудры для волос на пути
прохождения световой массы через темное пространство.
«Более или менее окрашенное явление улавливается
теперь белыми атомами и предстает глазу во всей своей
длине и ширине»1. Своему воззрению, полученному им
через субъективные явления, Гете находит
подтверждение через явления объективные. Цвета возникают через
взаимодействие света и тьмы. Призма необходима только
для того, чтобы надвинуть друг на друга свет и тьму.
* * *
После этих опытов для Гете уже не может быть и речи
о том, чтобы усвоить себе ньютоновский взгляд. Это
кажется ему столь же неприемлемым, как и учение о пре-
формации Галлера. Подобно тому, как Галлер мыслит
себе развитый организм, уже со всеми его частями,
содержащимся в семени, так ньютонианцы верят в то, что
цвета, при определенных условиях проявляющиеся в свете,
содержатся в нем изначально. Против этой веры он мог
бы возразить теми же словами, которые прежде
адресовал преформационному учению Галлера: оно «покоится
на голой, внечувственной выдумке, на допущении,
кажущемся мыслимым, но не могущем быть представленным
в чувственном мире»2. Цвета для Гете являются
новообразованиями, которые развиваются в свете, а не
сущностями, которые просто-напросто выделяются из света. Следуя
1 Гете. Очерк учения о цвете (далее: Очерк учения о цвете).
Первая, дидактическая часть. § 326.
2 Гете. Открытие замечательного предшественника // Избр.
соч. ест. С. 93. Дословно цитата звучит так: «Так как именно
преформационное учение, которое он оспаривает, покоится
на голой, внечувственной выдумке, на допущении, кажущемся
мыслимым, но не могущем быть представленным в чувственном
мире, то он утверждает в качестве основной максимы всех своих
исследований, что невозможно ничего принимать, допускать и
утверждать, чего нельзя видеть глазами и в любое время вновь
продемонстрировать другим». — Примеч. нем. изд.
142

свому «сообразному идее образу мысли»1, Гете должен был
отклонить ньютонианский подход, не знающий сущности
идеального. Лишь то признают ньютонианцы, что
существует фактически; то, что существует таким же образом,
как и чувственно-воспринимаемое. И там, где фактическое
они не могли обнаружить посредством чувственного
восприятия, они предполагали его гипотетически. Поскольку
цвета развиваются в свете, и, следовательно, идеальным
образом они уже должны содержаться в нем, то
ньютонианцы полагают, что цвета также и фактически, материально
содержатся в свете и через призму и темное окружение
лишь извлекаются из него. Гете знает, что идея
действенна в чувственном мире; поэтому он не перемещает то, что
существует как идея, в область фактического. В
неорганической природе идеальное действует так же, как и в
органической, только не как чувственно-сверхчувственная
форма. Его внешнее явление совершенно материально,
чисто чувственно. Оно не проникает в чувственное, не
одухотворяет его. Процессы неорганической природы
протекают закономерно, и эта закономерность представляется
наблюдателю как идея. Если в одном месте пространства
воспринимается белый свет, а в другом — другие цвета,
то между обоими восприятиями существует
закономерная взаимосвязь, которая может быть представлена как
идея. Но если кто-либо эту идею воплощает и перемещает
в пространство как фактическое, от предмета одного
восприятия протягивающееся в предмет другого восприятия,
то это проистекает только из грубо-чувственного способа
представлений. Это грубо-чувственное и есть то, что
отталкивает Гете от ньютоновского воззрения. Идея и есть
то, что переводит один неорганический процесс в другой,
а не фактическое, перемещающееся от одного к другому.
Гетевское мировоззрение может признать лишь два
источника познания процессов неорганической
природы: то, что в этих процессах является чувственно-
воспринимаемым, и идеальные взаимосвязи чувственно-
воспринимаемого, которые открываются мышлению.
1 Принципы II Избр. соч. ест. С. 252.
143

Идеальные взаимосвязи чувственного мира не
однородны. Среди них есть такие, которые непосредственно
очевидны, если чувственные восприятия выступают
одновременно или следуют друг за другом, и такие, которые
открываются только тогда, когда они объясняются через
взаимосвязи первого рода. В явлении,
представляющемся глазу, когда он смотрит на темное через светлое и
воспринимает синее, Гете полагает найти взаимосвязь
первого рода между светом, тьмой и цветом. Точно так же,
когда смотрят на светлое через темное, получается
желтое. Краевые явления спектра позволяют познать
взаимосвязь, которая становится ясной благодаря
непосредственному наблюдению. Спектр, который в ступенчатой
последовательности показывает семь цветов от красного
до фиолетового, можно понять только в том случае, если
замечают, как к тем условиям, благодаря которым
возникают краевые явления, присоединяются другие условия.
Простые краевые явления объединяются в спектре в
сложный феномен, который можно понять, лишь выводя
его из основных явлений. То, что в основном феномене в
своей чистоте стоит перед исследователем, проявляется
в сложном — благодаря дополнительным условиям — не
в чистом, а в модифицированном виде. Простые факты,
составляющие сложный феномен, больше нельзя познать
непосредственно. Поэтому Гете всегда пытается свести
сложные феномены к простым и чистым. В таком
сведении он видит объяснение неорганической природы. Он
не идет дальше чистого феномена. В нем открывается
идеальная взаимосвязь чувственных восприятий,
объясняющая себя через себя саму. Чистый феномен Гете
называет прафеноменом. Дальнейшие размышления о
прафеномене он считает бессмысленной спекуляцией.
«Магнит — первичный феномен. Нужно только
высказать его, и он уже объяснен»1. Сложносоставной
феномен станет понятным, если показать, как он строится из
прафеноменов.
Изречения в прозе II Избр. филос. произв. С. 356.
144

Современная наука поступает иначе, чем Гете. Она
хочет свести процессы чувственного мира к движениям
мельчайших телесных частиц и пользуется при
объяснении этих движений теми же законами, посредством
которых она постигает движения, зримо происходящие в
пространстве. Объяснение этих зримых движений является
задачей механики. Если наблюдается движение некого
тела, то механика спрашивает: посредством какой силы
тело было приведено в движение; какой путь проделало
оно за определенный отрезок времени; какую форму
имеет линия его движения и т. д. Отношения силы,
расстояния, траектории она пытается изобразить математически.
И вот естествоиспытатель говорит: красный свет может
быть сведен к колебательному движению мельчайших
телесных частиц, которые распространяются в
пространстве. Это движение постигается посредством применения
к нему законов механики. Наука о неорганической
природе считает своей целью постепенно полностью перейти
к прикладной механике.
* * *
Современная физика спрашивает о числе колебаний
в единицу времени, которое соответствует
определенному качеству цвета. Из частоты колебаний, которая
соответствует красному, и той, которая соответствует
фиолетовому, она пытается вывести физическую взаимосвязь
обоих цветов. От ее взглядов ускользает качественное;
она рассматривает в процессах лишь пространственное и
временное. Гете же спрашивает, какая взаимосвязь
имеется между красным и фиолетовым, если отвлечься от
пространственного и временного и рассматривать
только качество цвета. Гетевский способ рассмотрения имеет
своей предпосылкой то, что качественное действительно
присутствует во внешнем мире и составляет неразрывное
целое с временным и пространственным. Современная
физика должна, напротив, исходить из того основного
положения, что во внешнем мире существует только
количественное, лишенные света и цвета процессы движения,
145

и что все качественное есть лишь результат воздействия
количественного на наделенный чувствами и духом
организм. Если бы это предположение отвечало истине, то
закономерные взаимосвязи качественного невозможно было
бы искать также и во внешнем мире; они в таком случае
должны были бы выводиться из существа органов чувств,
нервной системы и органа представлений. Качественные
элементы процессов были бы тогда предметом
исследования не физики, а физиологии и психологии. Эта
предпосылка задает соответствующее направление современной
естественной науке. Организм, по ее мнению, в
соответствии с устройством своих глаз, своего зрительного нерва
и мозга, переводит один процесс движения в ощущение
красного, а другой — в ощущение фиолетового. Поэтому
все внешнее мира красок объяснено, если раскрыта
взаимосвязь тех процессов движения, которыми определяется
этот мир.
Доказательство этого воззрения ищут в следующем
наблюдении. Зрительный нерв воспринимает каждое
внешнее впечатление как световое ощущение. Не
только свет, но также удар или давление на глаз, разрыв
сетчатки при быстром движении глаза, электрический ток,
пропущенный через голову: все это вызывает световое
ощущение. Одни и те же вещи разными чувствами
воспринимаются по-разному. Удар, давление, разрыв,
электрический ток при соприкосновении с кожей вызывают
осязательные ощущения. Электричество возбуждает в ухе
слуховое ощущение, а на языке — вкусовое. Отсюда
делают заключение, что содержание ощущения,
возникающего в организме вследствие внешнего воздействия,
отличается от вызвавшего его внешнего процесса. Красный цвет
ощущается организмом не потому, что он связан с
соответствующим процессом движения снаружи в
пространстве, а потому, что глаза, зрительный нерв и мозг
устроены таким образом, что переводят в цвет бесцветный
процесс движения. Этот закон психолог Иоганн Мюллер,
146

впервые установивший его, назвал законом
специфических энергий органов чувств].
Вышеуказанное наблюдение свидетельствует
только о том, что организм, наделенный чувствами и духом,
может переводить на язык чувств испытываемые им
разнообразнейшие впечатления. Но не следует думать, что
содержание всякого чувственного ощущения существует
только внутри организма. При повреждении зрительного
нерва возникает неопределенное общее возбуждение, в
котором нет ничего такого, что побуждало бы переносить
его содержание в пространство. Ощущение,
возникающее благодаря действительному световому впечатлению,
содержательно находится в неразрывной связи с тем
пространственно-временным, которое ему соответствует.
Движение тела и его цвет равным образом входят в
содержание восприятия. Если представляют себе движение
как таковое, то абстрагируются от того, что еще
воспринимается в связи с телом. Как движение, так и все
остальные механические и математические представления
заимствованы из мира восприятий. Математика и механика
возникают благодаря тому, что из содержания мира
восприятий одна часть обособляется и рассматривается
далее сама по себе. В действительности нет таких предметов
или процессов, содержание которых исчерпывалось бы
тем, что в них способны понять и выразить математика
и механика. Все математическое и механическое
связано с цветом, теплом и другими качествами. Если физике
необходимо предположить, что восприятию некоторого
1 См.: Müller J. Von den Sinnesnerven// Müller J. Handbuch der
Physiologie des Menschen. Koblenz, 1834. Bd. 1. S. 752ff; Müller J.
Von den Sinnen // Ibid. Koblenz, 1840. Bd. 2. S. 254. В одном из
своих трудов («О чувствах») Мюллер пишет: «Чувственное
восприятие — это не проводник к сознанию некоторого качества
или некоторого состояния внешнего тела, а проводник к
сознанию некоторого качества, некоторого состояния
чувствительного нерва, вызванного внешней причиной, и эти качества у
разных чувствительных нервов различны, это энергии органов
чувств». — Примеч. нем. изд.
147

цвета соответствуют колебания в пространстве,
характеризующиеся маленьким размахом и очень большой
скоростью, то подобные движения могут мыслиться лишь по
аналогии с движениями, зримо происходящими в
пространстве. Это означает, что если телесный мир вплоть
до мельчайших его элементов мыслится в движении, то
он должен представляться также вплоть до мельчайших
его элементов наделенным цветом, теплом и другими
качествами. Тот, кто воспринимает цвета, тепло, звук и т. д.
как качества, которые как воздействия внешних
процессов через представляющий организм существуют только
внутри этого организма, должен также и все
математическое и механическое, связанное с этими качествами,
переместить в это внутреннее. Но тогда у него ничего больше
не останется для своего внешнего мира. Красное, которое
я вижу, и световые колебания, которые физик
рассматривает как соответствующие этому красному, в
действительности образуют единство, которое может разделять
только абстрагирующий рассудок. Колебания в пространстве,
которые соответствуют качеству «красное», я мог бы
увидеть как движение, если бы мой глаз был для этого
приспособлен. Но с этим движением у меня было бы связано
впечатление красного цвета.
Современное естествознание перемещает в
пространство нереальную абстракцию, некий лишенный всех
качеств ощущения, колеблющийся субстрат, и удивляется
своей невозможности понять, что же может побуждать
снабженный нервной системой и мозгом
представляющий организм к тому, чтобы эти безразличные процессы
движения переводить в красочный, пронизанный теплом
и звуком чувственный мир. Дюбуа-Реймон поэтому
предполагает, что из-за непреодолимой границы своего
познания человек никогда не сможет понять как тот факт, что
«я ощущаю вкус сладкого, чувствую запах розы, слышу
звук органа, вижу красное»1, взаимосвязан с
определенными движениями мельчайших телесных частиц в мозге,
движения которых опять-таки вызываются посредством
1 Дюбуа-Реймон Э. Г. О границах познания природы.
148

колебаний безвкусных, беззвучных, бесцветных и
лишенных запаха элементов внешнего телесного мира.
«Совершенно непостижимо и навсегда останется
непостижимым, почему для некоторых атомов углерода,
водорода, азота, кислорода и т. д. небезразлично, как они лежат и
движутся, как они лежали и двигались и как они будут
лежать и двигаться»1. Здесь вовсе нет, однако, никакой
границы познания. Там, где в пространстве некоторое число
атомов находится в определенном движении, там с той же
необходимостью присутствует определенное качество
(например, красный цвет). И, наоборот, где выступает
красный цвет, там обязательно присутствует движение. Только
абстрагирующее мышление может отделять одно от
другого. Кто мыслит движение отделенным в действительности
от остального содержания процесса, к которому относится
движение, тот не сможет вновь найти переход от одного к
другому.
Только то, что в неком процессе является
движением, может быть снова выведено из движения; то, что
относится к качественному содержанию мира света и цвета,
может быть сведено только к таким же качествам этой же
области. Механика сводит сложносоставные движения к
простейшим, непосредственно постижимым. Подобным
же образом теория цвета должна сводить сложные
цветовые явления к простым, которые могут быть поняты
непосредственно. Простой процесс движения в той же мере
является прафеноменом, как и возникновение желтого из
взаимодействия света и тьмы. Гете знает, что могут дать
механические прафеномены для объяснения
неорганической природы. То же, что в телесном мире не является
механическим, он сводит к таким прафеноменам, которые не
механического рода. Гете упрекали в том, что он пренебрег
механистическим рассмотрением природы,
ограничившись наблюдением и изучением чувственно-созерцаемого
(ср., например: Harnak О. Goethe in der Epoche seiner
Vollendung. Leipzig, 1883). Дюбуа-Реймон считает: «Все
гетевские теоретические попытки ограничиваются тем,
1 То же // О границах. С. 23.
149

чтобы из первичного, как он называет, явления {прафе-
номена} вывести другие явления, — как, к примеру, одна
туманная картина следует за другой, — не связанные с
первым заметною причинной зависимостью. У Гете
совершенно отсутствовало понятие механической причинности»1.
Но чем же еще занимается механика, как не выведением
сложных процессов из простых прафеноменов? В области
мира цвета Гете сделал в точности то, чем занимается
механик в области процессов движения. Поскольку Гете не
придерживается взгляда, что все процессы в
неорганической природе носят чисто механический характер, то ему
отказывают в понятии механической причинности. Но
тот, кто это делает, лишь демонстрирует свое заблуждение
относительно того, что значит механическая причинность
в телесном мире. Гете остается внутри качественного
содержания мира света и цвета; количественное,
механическое, выражающееся математически, он оставляет другим.
Он «пытался держать учение о цвете как можно дальше
от математики, хотя некоторые пункты и обрели бы
достаточную четкость там, где желательна помощь
геометрии... Однако же и этот недостаток может обернуться
преимуществом, дав толковому математику возможность
далее самому исследовать, где учение о цвете нуждается в
его помощи, и как он сам может поспособствовать
завершению этой части естествознания» (§ 727 дидактической
части «Очерка учения о цвете»). Качественные элементы
зрительного ощущения: свет, тьма, цвета, сначала
должны быть постигнуты из их собственных взаимосвязей,
сведены к прафеномену; затем на более высокой ступени
1 Дюбуа-Реймон Э.Г. Гете и Гете — без конца! // Дюбуа-
Реймон. Мысли. С. 47. Дословно: «Все его [Гете] теоретические
попытки ограничиваются тем, чтобы из первичного, как он
называет, явления, которое однако отличается уже значительной
сложностью, вывести другие явления, не связанные с первым
заметною причинной зависимостью, — нечто вроде того, как в
поле волшебного фонаря одна туманная картина следует за
другой. У Гете совершенно отсутствовало понятие механической
причинности». — Примеч. нем. изд.
150

мышления можно исследовать, какое отношение имеется
между этими взаимосвязями и количественным, механико-
математическим в мире света и цвета.
Взаимосвязи внутри качественного содержания мира
цвета Гете хочет свести к простейшим элементам в том
же строгом смысле, как в своей области это делает
механик или математик. «Этой осмотрительности — сочетанию
только ближайшего с ближайшим или, вернее, выведению
ближайшего из ближайшего — нам надо научишься у
математиков, и даже там, где мы не пользуемся счетом, мы
всегда должны приступать к делу так, как будто бы мы
обязаны дать отчет самому строгому геометру. — Ибо в сущности
как раз математический метод благодаря своей
осмотрительности и чистоте сразу обнаруживает каждый скачок
в утверждении; и доказательства его являются только
обстоятельным развитием того, что в сжатой форме уже
целиком было налицо, во всех своих частях и во всей своей
последовательности, во всем объеме и при всех условиях
правильно и неопровержимо установлено»х.
* * *
Принципы для объяснения явлений Гете берет
непосредственно из области наблюдения. Он показывает, как
взаимосвязаны явления внутри эмпирического мира. В
воззрении на природу он отвергает представления, которые
указывают за пределы области наблюдения. Гетевскому
мировоззрению противоречат все те способы объяснения,
которые выходят за пределы сферы опыта вследствие того,
что для объяснения природы они привлекают факторы,
которые не могут быть наблюдаемы по своей сути. Одним
из таких способов объяснения является тот, который ищет
существо света в неком световом веществе, которое не
может быть воспринято само по себе как таковое, а может
быть наблюдаемо только в своем действии как свет. К
числу таких способов объяснения относится и тот,
господствующий в современной науке, согласно которому процессы
1 Гете. Опыт как посредник между объектом и субъектом //
Избр. соч. ест. С. 373-374.
151

движения в мире света проистекают не от
воспринимаемых качеств, данных зрительному ощущению, а от
мельчайших частиц невоспринимаемого вещества. Гетевскому
мировоззрению не противоречит представление о связи
определенного цвета с определенным процессом
движения в пространстве. Но ему полностью противоречит
утверждение, что этот процесс движения принадлежит
области действительности, лежащей за пределами опыта,
миру вещества, который может быть наблюдаем не по
своей сущности, а только в своих действиях. Для
приверженца гетевского мировоззрения колебания света в
пространстве — это такие процессы, которым полагается тот же род
действительности, как и остальным содержаниям
восприятия. Они ускользают от непосредственного наблюдения
вовсе не потому, что лежат по ту сторону сферы опыта, а
только потому, что человеческие органы чувств
организованы не настолько тонко, чтобы непосредственно
воспринимать движения столь незначительные. Если бы глаз был
устроен так, что мог бы во всех частностях наблюдать
колебания какой-либо вещи с частотой четыреста триллионов в
секунду, то такой процесс он представил бы точно так же,
как и любой другой процесс грубо-чувственного мира. Это
означает, что эта колеблющаяся вещь проявила бы точно
такие же свойства, как и другие воспринимаемые вещи.
Каждый способ объяснения, который выводит вещи
и процессы опыта из других, лежащих вне сферы опыта,
может прийти к содержательным представлениям об этой
лежащей по ту сторону наблюдения области
действительности только посредством того, что заимствует некоторые
свойства из мира опыта и переносит их на внеопытное. Так,
физик переносит твердость, непроницаемость на
мельчайшие телесные элементы, которым сверх того он
приписывает еще и способность притяжения и отталкивания, но
при этом не признает наличия у них цвета, тепла и других
свойств. Он надеется объяснить эмпирический процесс
природы посредством сведения его ко внеэмпирическо-
му. По мнению Дюбуа-Реймона, познание природы есть
сведение процессов в телесном мире к движениям атомов,
152

обусловленным силами их притяжения и отталкивания
(см. «О границах познания природы»). Тем, что движется,
полагается материя, наполняющее пространство вещество.
Это вещество пребывало здесь испокон веков и во веки
вечные будет здесь пребывать. Но области наблюдения эта
материя не принадлежит, а существует по ту сторону от
нее. Поэтому Дюбуа-Реймон полагает, что человек
неспособен познать самое существо материи и, следовательно,
что он сводит процессы телесного мира к чему-то,
природа чего для него всегда будет оставаться неизвестной. «Мы
никогда не достигнем лучшего уразумения того, что...
„творится1 там", где находится материя»2. При
действительно точном размышлении это понятие материи
превращается в ничто. Действительное содержание, даваемое
этому понятию, заимствуется из мира опыта. Движения
воспринимают внутри мира опыта. Если держать в руке
какой-нибудь груз, то чувствуется натяжение, а если этот
груз положить на горизонтально вытянутую ладонь,
ощущается давление. Для объяснения этого восприятия
образуют понятие силы. Представляют, что земля
притягивает груз. Саму же силу воспринять нельзя. Она идеальна.
Но все же она принадлежит к области наблюдения. Дух
наблюдает ее, ибо он созерцает идеальные отношения
восприятий между собой. К понятию силы отталкивания
можно прийти, если сжать и затем отпустить кусок каучука,
так что он сам вернется к исходному положению и форме.
Представляют себе, что сжатые частицы каучука взаимно
оттолкнулись и вновь заняли свой прежний объем в
пространстве. Подобные представления, почерпнутые из
наблюдения, вышеупомянутый образ мышления переносит
во внеэмпирическую область действительности. То есть на
1 В оригинале стоит слово «spoken», которое буквально
означает «являться, бродить (о призраке, привидении)».
2 Дюбуа-Реймон Э. Г. О границах познания природы //
О границах. С. 13. Дословно цитата звучит так: «Мы никогда
не достигнем лучшего уразумения того, что (как обыкновенно
выражался Поль Эрман), „творится там", где находится
материя». — Примеч. нем. изд.
153

самом деле он не делает ничего иного, как одно
эмпирическое выводит из другого эмпирического. Только при этом
он произвольно перемещает последнее в сферу внеэмпи-
рического. Каждый способ представления, который при
созерцании природы говорит о внеэмпирическом, можно
уличить в том, что он берет некоторое количество
лоскутов из сферы эмпирического и отправляет их в область
действительности, лежащую по ту сторону наблюдения.
Если из представления внеэмпирического изъять
лоскуты эмпирического, то остается лишь бессодержательное
понятие, отсутствие понятия (Unbegrifr). Объяснение
эмпирического может быть состоятельным лишь в том, что
его сводят к другому эмпирическому. В конце концов
достигают тех элементов внутри опыта, которые больше не
могут быть сведены к другим. Их не нужно объяснять
далее, так как они не нуждаются в объяснении. Они
содержат свое объяснение в самих себе. Их непосредственное
существо заключается в том, что они предлагают
наблюдению. Таким элементом для Гете является свет. По его
мнению, свет познал тот, кто непредвзято воспринимает
его в явлении. Цвета возникают в свете, и их
возникновение станет понятным, если показать, как они в нем
возникают. Сам свет дан в непосредственном восприятии. А то,
что в нем заложено идеально, можно познать, если
наблюдать, какая взаимосвязь имеется между ним и цветами.
Спрашивать о сущности света, о чем-то внеэмпирическом,
соответствующим явлению «свет», с точки зрения гетев-
ского мировоззрения представляется невозможным. «Ибо,
собственно, все наши попытки выразить сущность какого-
нибудь предмета остаются тщетными. Действия — вот что
мы обнаруживаем, и полная история этих действий
охватила бы, несомненно, сущность каждой вещи»1. То есть
полное изображение действий эмпирического охватывает
все явления, которые заложены в нем идеально. «Напрасно
стараемся мы определить характер какого-нибудь
человека; но сопоставьте его поступки, его дела, и вы получите
представление о его характере. — Цвета — деяния света,
1 Очерк учения о греете. Предисловие // Избр. соч. ест. С. 261.
154

деяния и страдания. В этом смысле мы можем ожидать от
них раскрытия природы света»1.
* * *
Свет представляется наблюдению как «самое простое,
самое неразложимое, самое однородное существо, какое
мы только знаем»2. Ему противопоставлена темнота. Для
Гете темнота не является совершенно бессильным
отсутствием света. Она есть нечто действенное. Она
противопоставляет себя свету и вступает с ним во взаимодействие.
Современное естествознание рассматривает темному как
абсолютное ничто. На его взгляд, свет, изливающийся в
темное пространство, не преодолевает никакого
сопротивления темноты. Гете представляет себе, что свет и
темнота соотносятся подобно северному и южному полюсам
магнита. Темнота может силой своего действия ослаблять
свет. И наоборот, свет может ограничивать энергию
темноты. В обоих случаях возникает цвет. Воззрение физики,
мыслящее темноту как нечто полностью бездействующее,
не может говорить о таком взаимодействии. Поэтому оно
вынуждено выводить цвета из одного лишь света. Для
наблюдения темнота выступает в явлении точно так же, как
и свет. Темное в том же смысле составляет содержание
восприятия, как и светлое. Только одно является
противоположностью другого. Глаз, вглядывающийся в ночную тьму,
сообщает реальное восприятие темноты. Будь темнота
абсолютным ничто, то не возникло бы никакого восприятия,
когда человек всматривается во мрак.
Желтое есть приглушенный тьмой свет; синее —
ослабленная светом темнота.
* * *
Глаз устроен таким образом, чтобы сообщать
представляющему организму явления мира цвета и света и
1 Там же.
2 Гете. Приложение к письму Якоби от 15 июля 1793 г.:
Результаты моих опытов.
155

отношения этих явлений. Но он при этом не просто
воспринимает, а вступает в живое взаимодействие с этими
явлениями. Гете стремится познать характер этого
взаимодействия. Он рассматривает глаз как нечто вполне живое
и пытается проследить его жизненные проявления. Как
относится глаз к отдельному явлению? Как он относится
к взаимосвязям явлений? Вот вопросы, которые он себе
ставит. Свет и темнота, желтое и синее являются
противоположностями. Как воспринимает эти
противоположности глаз? В природе глаза должно быть заложено то, что
он также ощущает и взаимосвязи, существующие между
отдельными восприятиями. Ибо «глаз обязан своим
существованием свету. Из безразличных вспомогательных
органов животного свет вызывает к жизни орган,
который должен стать ему подобным; так, глаз образуется на
свету для света, дабы внутренний свет выступил навстречу
внешнему»1.
Подобно тому, как во внешней природе свет и
темнота являются противоположностями, так
противоположны друг другу и оба те состояния, в которые оказывается
перемещен глаз благодаря обоим указанным явлениям.
Если открыть глаза в темном помещении, то ощущается
известный недостаток восприятия. Напротив, если
направить глаза на сильно освещенную белую поверхность, то
некоторое время они будут неспособны различать менее
освещенные предметы. Смотрение в темноту повышает
чувствительность; смотрение на свет ослабляет ее.
Всякое впечатление, производимое на глаз,
некоторое время сохраняется в нем. Если посмотреть на черный
крест оконной рамы на светлом фоне и затем закрыть
глаза, то это явление еще некоторое время будет стоять
перед нами. Если затем, пока еще длится впечатление
вышеупомянутого окна, взглянуть на светло-серую
поверхность, то крест рамы покажется светлым, а место
стекол темным. Происходит переворачивание, обращение
явления. Отсюда следует, что глаз благодаря некому
впечатлению предрасполагается к тому, чтобы из себя самого
1 Очерк учения о цвете. Введение // Избр. соч. ест. С. 269.
156

производить противоположное. Как свет и тьма
соотносятся друг с другом во внешнем мире, так соотносятся и
соответствующие состояния в глазу. Гете представляет себе,
что место в глазу, на которое падал образ темного креста
рамы, отдохнуло и стало восприимчивым к новому
впечатлению. Поэтому серая поверхность действует на него
живее, чем на остальные части глаза, которые до этого
восприняли сильный свет через оконные стекла. Светлое
вызывает в глазу склонность к темному, а темное — к
светлому. Если подержать темный кружок перед светло-серой
поверхностью и, удалив его, продолжать пристально
смотреть на то же место, которое он занимал, то оно
покажется значительно светлее, чем остальная поверхность. Серый
кружок на темном фоне кажется светлее, чем та же фигура
на белом фоне. Темный фон предрасполагает глаз видеть
изображение более светлым, светлый фон, напротив, более
темным. Эти явления побудили Гете указать на большую
подвижность глаза «и то молчаливое противоречие,
которое вынуждено проявлять все живое, когда ему
навязывается какое-нибудь состояние. Так вдыхание уже
предполагает выдыхание... Это — вечная формула жизни, которая
обнаруживается и здесь. Когда глазу предлагается темное,
то он требует светлого; он требует темного, когда ему
преподносят светлое, и проявляет свою жизненность, свое
право схватить объект тем, что порождает из себя нечто,
противоположное объекту»1.
Подобно свету и тьме, цветовые восприятия также
вызывают противодействие в глазу. Подержите маленький
кусок желтой бумаги перед умеренно освещенной белой
доской и пристально смотрите на маленькую желтую
поверхность. Через некоторое время уберите ее. На месте,
которое занимал кусок желтой бумаги, вы увидите
фиолетовое. Впечатление желтого предрасполагает породить из
самого себя фиолетовое. Точно так же, в качестве
противодействия, синее вызывает оранжевое, красное — зеленое.
Каждое цветовое ощущение имеет в глазу живое отноше-
1 Очерк учения о цвете. Первая, дидактическая часть, § 38 //
Избр. соч. ест. С. 284.
157

ние с другим. Состояния, в которые перемещается глаз
посредством восприятий, находятся в той же взаимосвязи,
что и содержания этих восприятий во внешнем мире.
* * *
Когда свет и тьма, светлое и темное воздействуют на
глаз, то этот живой орган выступает им навстречу со
своими требованиями; когда они воздействуют на вещи во
внешнем пространстве, те вступают с ними во
взаимодействие. Пустое пространство обладает свойством
прозрачности. Оно совсем не влияет на свет и тьму. Они
просвечивают его со всей присущей им жизненностью. Другое дело,
когда пространство заполнено вещами. Это заполнение
может быть таким, что глаз совсем не обнаруживает его,
ибо свет и темнота в своей изначальной форме
просвечивают его насквозь. Тогда говорят о прозрачных вещах.
Если же свет и тьма ослабевают, проходя через вещь, то ее
называют мутной. Мутное заполнение пространства дает
возможность наблюдать свет и темноту, светлое и темное
в их взаимосвязи. Светлое, рассматриваемое через мутное,
представляется желтым, темное — синим. Мутное — это
нечто материальное, пронизываемое светом. По отношению
к находящемуся позади него светлому, живому свету
мутное кажется темным; а по отношению к просвечивающей
тьме — светлым. То есть, когда мутное
противопоставляется свету или тьме, имеющееся светлое и имеющееся темное
действительно взаимодействуют.
Если мутная среда, сквозь которую проходит свет,
постепенно становится еще более мутной, то желтое
переходит в желто-красное, а затем в рубиново-красное. Если же
мутная среда, сквозь которую проходит темнота,
становится более прозрачной, то голубой цвет переходит в индиго
и затем в фиолетовый. Желтый и синий — это основные
цвета. Они возникают через взаимодействие светлого и
темного с мутной средой. Оба могут принимать
красноватый оттенок: желтый — через увеличение, синий — через
уменьшение степени замутненности. Красный,
следовательно, не является основным цветом. Он возникает как
158

цветовой тон в желтом или синем. Желтое со своими
красноватыми оттенками, которые усиливаются вплоть до
чисто красного цвета, стоит ближе к свету, тогда как синее со
своими оттенками родственно тьме. Если смешать синий и
желтый, возникает зеленый, а при смешивании усиленного
до фиолетового синего с затемненным до красного желтым
возникает пурпурный цвет.
Эти основные явления Гете наблюдает в природе.
Светлый солнечный диск кажется желтым, если смотреть
на него сквозь мутную пелену дымки. Темное
космическое пространство, на которое смотрят через освещенную
дневным светом дымку атмосферы, представляется
синевой неба. «Горы также представляются нам синими, ибо
когда мы смотрим на них с такого расстояния, что больше
не видим локальных цветов и никакой свет от их
поверхности не воздействует более на наш глаз, то они действуют
на нас просто как некий темный предмет, который
кажется нам синим из-за присутствующей между нами и горами
дымки»1.
Погружение в произведения живописцев2 породило в
Гете потребность проникнуть в законы, которым
подчиняются зрительные явления. Каждая картина задавала ему
загадку. Как светотень относится к цветам? В каком
отношении друг к другу находятся отдельные цвета? Почему
желтый цвет вызывает радостное, а синий — серьезное
настроение? Из ньютоновского учения о цвете нельзя было
почерпнуть никакой точки зрения, которая позволила бы
пролить свет на эти тайны. Оно выводит все цвета из
света, располагает их в ступенчатой последовательности друг
рядом с другом и ничего не говорит об их отношении к
темноте и об их живой связи друг с другом. Лишь исходя
из найденной на собственном пути точки зрения мог Гете
разрешить загадки, заданные ему искусством. Желтое
обладает ясностью, веселостью и мягкой прелестью, ибо это
1 Очерк учения о цвете. Первая, дидактическая часть, § 156.
2 К дальнейшему изложению см.: Очерк учения о цвете. Отдел
шестой: Чувственно-нравственное действие цветов. — Примеч.
нем. изд.
159

ближайший к свету цвет. Оно возникает благодаря
самому незначительному ослаблению света. Синее
указывает на темное, действующее в нем. Поэтому оно вызывает
чувство холода, так же как «оно напоминает нам о тени»1.
Красно-желтое возникает посредством усиления желтого в
сторону темноты. Через это усиление растет его энергия.
Ясное, веселое переходит в блаженное. Если усиление
продолжается дальше, от красно-желтого до желто-красного,
то радостное, блаженное чувство преобразуется во
впечатление невыносимо-мощного. Фиолетовое {красно-синее}
есть стремящееся к светлому синее. Покой и холод синего
благодаря этому переходят в беспокойство. Дальнейшее
повышение переводит это неспокойное в сине-красное.
Чистое красное стоит в середине между желто-красным и
сине-красным. Буйство желтого ослабевает, вялый покой
синего оживляется. Красное дает впечатление идеального
удовлетворения, уравновешивания противоположностей.
Чувство удовлетворения возникает также посредством
зеленого, представляющего собой смешение желтого и
синего. Но поскольку здесь веселость желтого не повышается,
а покой синего не нарушается красным тоном, то
удовлетворение от зеленого цвета является более чистым, чем то,
которое вызывается красным.
* * *
Глаз, если ему предложен какой-либо цвет, тотчас
требует иного. Если он видит желтое, то в нем возникает
стремление к фиолетовому; если он воспринимает синее,
то требует оранжевого; если смотрит на красное, то
жаждет зеленого. Поэтому понятно, что возникает чувство
удовлетворения, когда наряду с одним цветом, который
предложен глазу, помещают другой, к которому он стремится
по своей природе. Из существа глаза проистекает закон
цветовой гармонии. Цвета, которых наряду друг с другом
требует глаз, действуют гармонически. Если одновременно
выступают два цвета, один из которых не требуется другим,
то глаз побуждается к противодействию. Сопоставление
1 Очерк учения о цвете. Первая, дидактическая часть, § 782.
160

желтого и пурпурного имеет что-то одностороннее, но
веселое и великолепное. Глаз желает фиолетового рядом с
желтым, чтобы иметь возможность проявить себя во всей
полноте сообразно своей природе. Если на место
фиолетового поставить пурпур, то предмет предъявляет
требования, противоположные требованиям глаза. Он не
подчиняется требованиям органа. Сочетания такого рода служат
тому, чтобы указать на значительное в вещах. Они не будут
непременно удовлетворяющими, но являются
характерными. К таким характерным сочетаниям относятся цвета,
которые не находятся в полной противоположности друг
к другу, но также и не переходят непосредственно друг в
друга. Сочетания последнего рода, то есть
непосредственно переходящие друг в друга, сообщают затрагиваемым
ими вещам нечто нехарактерное.
* * *
Становление и существо световых и цветовых явлений
Гете обнаружил в природе. Он узнал это существо также
в творениях художников, в которых оно поднято на
более высокую ступень, переведено в духовное. Наблюдение
доступных зрению восприятий позволило Гете глубоко
проникнуть в отношения природы и искусства. Он
сознавал это вполне, когда после завершения «Учения о цвете»
писал фрау фон Штейн о своих наблюдениях: «Я не
раскаиваюсь в том, что пожертвовал им так много времени.
Благодаря этому я достиг такой культуры, которую иным
путем я едва ли мог бы приобрести» (письмо от 11 мая
1810 года)1.
Гетевское учение о цвете отличается от
ньютоновского и от учений тех физиков, которые строили свои
воззрения на ньютоновских представлениях, ибо Гете исходит из
принципиально иного мировоззрения. Кто не примет во
внимание представленной здесь взаимосвязи между
общими гетевскими представлениями о природе и его учением
о цветах, тому не останется ничего иного, как верить, что
Гете пришел к своему учению о цветах только потому, что
1 Канаве. С. 107.
161

ему якобы недоставало ума лая точных методов
наблюдения, которыми пользуются физики. Кто же прозревает
эту взаимосвязь, тому ясно также и то, что в гетевском
мировоззрении невозможно никакое иное учение о цветах,
кроме его собственного. Он не мог бы думать о существе
цветовых феноменов иначе, чем думал, даже в том случае,
если бы ему стали известны все сделанные после него
открытия в этой области и если бы он сам мог пользоваться
столь совершенными современными способами
исследования. Если ознакомившись с открытием Фраунгоферовых
линий он не нашел возможным полностью включить его
в свое воззрение на природу, то ни это открытие, ни
прочие открытия в области оптики не могут быть
возражением против его подхода. Речь идет только о том, чтобы этот
гетевский подход развивать далее таким образом, чтобы
эти явления включались в него в его собственном смысле.
Следует добавить, что тот, кто стоит на ньютоновских
позициях, ничего из гетевских воззрений на цвет понять не
сможет. Это произойдет не потому, что такому физику
известны явления, которые противоречат гетевскому
воззрению, а потому, что он свыкся с таким воззрением на
природу, которое воспрепятствует ему понять, чего, собственно,
хочет гетевский взгляд на природу.
162

МЫСЛИ ОБ ИСТОРИИ РАЗВИТИЯ
ЗЕМЛИ И ОБ АТМОСФЕРНЫХ ЯВЛЕНИЯХ
Мысли об истории развития Земли
Будучи руководителем восстановления рудников Иль-
менау, Гете начал глубже интересоваться царством
минералов, скал и горных пород, а также последовательностью
слоев земной коры. В июле 1776 года он сопровождал
герцога Карла Августа в Ильменау. Они хотели
удостовериться в том, что старый рудник еще можно оживить. Гете и
в дальнейшем уделял этому делу значительное внимание.
При этом в нем постоянно возрастало стремление к
познанию того, как действует природа при образовании горных
пород и массивов. Он взбирался на высокие вершины и
погружался в недра земли, чтобы «открыть ближайшие следы
великой формирующей руки»1. 8 сентября 1780 года Гете
писал из Ильменау фрау фон Штейн о своей радости
познакомиться с созидающей природой еще и с этой стороны.
«Теперь живу я телом и душой в камнях и горах и весьма
удовлетворен широкими перспективами,
открывающимися передо мной. В эти два последних дня мы значительно
продвинулись вперед и о многом можем сделать выводы.
Мир раскрывает мне новый необычайный облик». В нем
все более упрочивалась надежда, что ему удастся сплести
нить, которая сможет провести его через подземный
лабиринт и дать ориентир в самом запутанном положении2.
1 Гете. [Письмо к фрау фон Штейн от 7 сентября 1780 г.]
2 Ср. письмо к фрау фон Штейн от 12 июня 1784 г., в
котором говорится: «Сегодня мы совершили минералогическую
поездку и изрядно развлеклись на манер горняков. Простая нить,
которую я сплел, прекрасно ведет меня через все эти подземные
лабиринты и дает мне ориентир даже в самом запутанном
положении». — Примеч. нем. изд.
163

Постепенно он распространяет свои наблюдения на
дальнейшие области земной поверхности. Во время своего
путешествия по Гарцу он надеется понять, как формируются
большие неорганические массы. Он приписывает им
тенденцию «разделяться в различных, правильных
направлениях, так что возникают параллелепипеды, которые имеют
склонность опять рассекаться по диагонали»1. Он мыслит
себе каменные массы пронизанными идеальной решеткой,
а именно шестигранной. Благодаря этому из основной
массы вырезаются кубические, параллелепипедные,
ромбические, ромбоидальные, столбообразные и плитообразные
тела. Он представляет себе внутри этой основной массы
те силовые действия, которые разделяют эту массу в том
смысле, как это показывает идеальная решетка. Как в
органической природе, так и в царстве камней ищет Гете
деятельное идеальное. Также и здесь он исследует
духовными очами. Там, где разделение на правильные формы
не проступает в явлении, оно, по мысли Гете,
присутствует в каменных массах идеально. Во время путешествия по
Гарцу, предпринятого им в 1787 году, он попросил
сопровождающего его советника Крауса сделать серию
рисунков мелком, в которых невидимое, идеальное объяснялось
через видимое и было изображено наглядно. Он полагает,
что фактическое только в том случае может быть
правдиво изображено, если художник внимателен к намерениям
природы, которые лишь изредка отчетливо проступают во
внешнем явлении. «...При переходе из мягкого в жесткое
получается разделение, касается ли оно целого или
происходит в самой глубине массы»2. В органических формах, по
мысли Гете, чувственно-сверхчувственный праобраз
присутствует живым; идеальное вступает в чувственное
восприятие и пронизывает его. В правильных образованиях
неорганических масс действует идеальное, которое, как
таковое, в чувственную форму не входит, но, тем не
менее, чувственную форму создает. Неорганическая форма
1 Ferne. О формировании больших неорганических масс.
2 Гете. Формирование горных массивов в целом и частном.
164

выступает в явлении не как чувственно-сверхчувственная,
а только лишь как чувственная; но она должна быть
понята как действие некой сверхчувственной силы. Она есть
нечто среднее между неорганическим процессом, ход которого
еще подчиняется идеальному, но который получает от
идеального законченную форму, и органическим, в котором
идеальное само становится чувственной формой.
Образование сложных горных пород, по мысли Гете,
было вызвано тем, что субстанции, первоначально
присутствовавшие в каменной массе только идеально, фактически
отделились друг от друга. В письме к Леонгарду от 25
ноября 1807 года он пишет: «Охотно признаю, что очень
часто я вижу синхронные действия там, где другие уже
усматривают последовательные; что во многих породах,
которые другие считают конгломератом, составленным из
соединенных и спекшихся обломков, я прозревал нечто
выделившееся и дифференцировавшееся в само себя из
неоднородной массы и затем уплотнившееся посредством
соединения».
Гете не пришел к тому, чтобы сделать эти мысли
плодотворными дая большего числа неорганических
формообразований. Объяснение последовательности
геологических пластов из идеальных образующих принципов,
которые присущи веществу по самой его сути,
соответствовало образу мышления Гете. К широко
распространенной в то время геологической концепции Вернера он
не мог присоединиться по той причине, что тот не знал
этих образующих принципов и объяснял все чисто
механическими действиями воды. Еще более несимпатичной
представлялась ему выдвинутая Хаттоном и подхваченная
Александром Гумбольдтом, Леопольдом Бухом и другими
идея вулканизма, объяснявшая развитие отдельных
периодов Земли насильственными революциями,
имеющими материальные причины. Согласно этому воззрению
огромные горные системы внезапно вырастают из Земли
благодаря вулканическим силам. Столь неизмеримые
результаты приложения сил казались Гете
противоречащими существу природы. Он не видел причин к тому, чтобы
165

законы развития Земли вдруг изменялись в какое-то
время и после длительной постепенной деятельности в один
прекрасный день стали проявляться в «подъеме и натиске,
накатывании и осаждении, выбрасывании и извержении»1.
Природа представлялась ему настолько последовательной
во всех ее частях, что даже само Божество не могло бы
изменить ее врожденных законов. Ее законы он считает
неизменными. Силы, которые действуют сегодня в
образовании земной поверхности, должны были, по своему
существу, действовать во все времена.
Исходя из этой точки зрения, Гете пришел к
естественному представлению о том, каким образом на берегу
Женевского озера оказались рассеяны те каменные глыбы,
структура которых свидетельствует о том, что когда-то они
отделились от гор, находящихся на большом расстоянии
от этих мест. Ему противостояло мнение, что эти каменные
массы во время хаотического восстания гор,
расположенных в далеко отстоящей местности, были просто
заброшены на свои теперешние места. Гете искал те силы, которые
можно было бы наблюдать и сегодня и которые позволили
бы объяснить эти явления. И он нашел их деятельными в
образовании ледников. Ему требовалось только
предположить, что глетчеры, горные ледники, которые еще и ныне
переносят каменные глыбы в долины, когда-то имели
неизмеримо более широкую протяженность, чем сегодня. Тогда
они могли уносить каменные массы на значительно
большие расстояния от гор, чем это имеет место теперь. Когда
глетчеры снова уменьшились, эти валуны остались лежать.
Подобным образом, полагал Гете, попали на свои
нынешние места и те гранитные валуны, которые разбросаны
1 «Признания» («Verschiedene Bekentnisse»): «Уверенность, с
которой этот превосходный человек [управляющий солеварни]
приступил к делу... подтвердила мою прежнюю веру в
последовательность образования пластов и усилила неверие
относительно подъема и натиска, накатывания и осаждения (refoulement),
выбрасывания и извержения, что в соответствии с моим
вышеупомянутым признанием с давних пор казалось мне совершенно
отвратительным». — Примеч. нем. изд.
166

по Северо-Германской низменности. Чтобы иметь
возможность представить себе, что покрытые эрратическими
валунами 1 местности были когда-то покрыты льдом ледника,
надо предположить эпоху большого холода. Общим
достоянием науки это положение стало благодаря Агассису,
который пришел к нему самостоятельно и в 1837 году
изложил его в Швейцарском обществе естественно-научных
исследований. В последовавшие затем десятилетия эта
эпоха холода, обрушившаяся на континенты Земли, когда
уже имелась богатая животная и растительная жизнь,
стала излюбленной темой исследования многих выдающихся
геологов. Частности, высказанные Гете о явлениях этого
«ледникового периода», в свете наблюдений позднейших
исследователей, являются несущественными.
Общее воззрение на природу, свойственное Гете,
привело его не только к допущению эпохи великого холода,
но и к правильному пониманию существа окаменения.
Правда, некоторые прежние мыслители уже признали в
этих образованиях остатки доисторических организмов.
Но этот правильный взгляд так медленно завоевывал
всеобщее признание, что еще Вольтер рассматривал
окаменевшие раковины как игру природы. После некоторых
наблюдений и опыта в этой области Гете вскоре пришел
к заключению, что окаменелости, будучи останками
организмов, состоят в естественной взаимосвязи с теми слоями
Земли, в которых они находятся. Это означает, что эти
организмы жили в те эпохи развития Земли, в которые
образовывались соответствующие слои. В таком духе он
высказывается об окаменелостях в одном из писем Мерку
от 27 октября 1782 года: «Все те обломки костей, о
которых ты говоришь и которые находят в верхних слоях
песка на земной поверхности, принадлежат, я вполне уверен,
к новейшей эпохе, которая, однако, против нашего
обычного времяисчисления, невероятно стара. В эту эпоху море
уже отступило, но потоки были еще очень широки, хотя,
1 Эрратические валуны (от лат. erraticus — блуждающий) —
валуны, перенесенные ледником на большие расстояния и
состоящие из пород, отсутствующих в местах их нахождения.
167

сравнительно с уровнем моря, текли не быстрее, может
быть, даже медленнее, чем теперь. В это же время песок,
смешанный с глиной, осаждался во всех широких
долинах, которые мало-помалу, по мере понижения морского
уровня, оставлялись водой, причем реки прокладывали
себе лишь незначительные русла посередине. В то время
слоны и носороги водились у нас на обнаженных горах, и
их останки легко могли сноситься лесными потоками в эти
большие речные долины или морские побережья, где они,
более или менее пропитавшись каменным соком [Steinsaft],
и сохранились, и где мы их выкапываем теперь,
наткнувшись плугом или благодаря другой случайности. В этом
смысле я и сказал выше, что их находят в верхнем песке,
именно в том, который был отложен древними реками,
когда главная кора земной поверхности была уже вполне
образована. Скоро наступит время, когда окаменелости не
будут уже бросать как попало, в одну кучу, а будут
распределять их по относительным эпохам мира»1.
Гете часто называют предтечей геологической науки,
основанной Лайелем. Лайель также не прибегает к
предположениям о насильственных революциях или катастрофах,
чтобы объяснить возникновение одного периода
развития Земли из другого. Он сводит ранние изменения
земной поверхности к тем самым процессам, которые
происходят еще и сегодня. Однако нельзя упускать из виду, что
для объяснении образования Земли современная геология
привлекает чисто физические и химические силы. Гете же,
напротив, воспринимает те формирующие силы, которые
деятельны внутри каменных масс и которые представляют
более высокий порядок образующих принципов, нежели
тот, который известен физике и химии.
Лихтенштадт. С. 400-401.
168

Рассмотрение атмосферных явлений
В 1815 году Гете знакомится с книгой Люка Говарда
«Опыт естественной истории и физики облаков», которая
побуждает его к глубоким размышлениям об образовании
облаков и о метеорологических условиях. Хотя он и
раньше различным образом наблюдал эти явления и
зарисовывал их, но ему недоставало «осмотрительности и связующих
научных знаний»], чтобы сопоставить исследованное. В
сочинении Говарда разнообразные облачные образования
сведены к определенным основным формам. Гете находит
теперь такой подход к метеорологии, который прежде был
ему чужд, ибо при его натуре было невозможно получить
что-либо из того способа исследования, которым в то время
пользовалась эта область знания. «Постичь весь объем
науки о погоде в том виде, в каком он представлен цифрами
и рисунками... было невозможно по моей натуре; поэтому
меня обрадовало, что удалось найти объединяющее звено,
соответствующее моим склонностям и образу жизни, и,
поскольку в этом бесконечном мироздании все находится в
вечных, незыблемых взаимоотношениях, одно порождает
другое, или, в свою очередь, порождается само, я изощрил
свое зрение в отношении того, что постижимо взгляду, и
привык отношения атмосферных и земных явлений
приводить в соответствие с барометром и термометром...»2
Поскольку показания барометра находятся в точной
связи со всеми метеорологическими условиями, то
вскоре барометр занимает центральное место и в гетевских
наблюдениях атмосферных явлений. Чем дольше Гете
продолжает наблюдения, тем больше надеется узнать,
что повышение и падение ртути в барометре в
различных «ближе и дальше, на порядком различных долготах,
1 Гете. Формы облаков по Говарду // Неожиданный Гете.
М.: Летний сад; СПб.: Фонд «Фобос»: Гидрометеоиздат, 2001.
С. 32.
2 Там же. С. 33.
169

широтах и высотах расположенных местах наблюдения»1
происходит так, что повышению или падению в одном
месте соответствует в одно и то же время почти такое же
повышение или падение во всех других местах. Из этой
регулярности изменений показаний барометра Гете выводит
заключение, что на них не могут оказывать воздействие
никакие внеземные влияния. Когда такое влияние
приписывают Луне, планетам, временам года, когда говорят
о приливах и отливах в атмосфере, то эта регулярность
остается необъяснимой. Все эти влияния должны были бы
по-разному проявлять себя в различных местах в одно и
то же время. И только если причина этих изменений
лежит в самой Земле, она становится понятной, полагает
Гете. Поскольку в этом случае положение ртути зависит
от давления воздуха, то Гете представляет себе, что Земля
попеременно то сжимает всю атмосферу, то снова
расширяет ее. Когда воздух сжимается, то его давление растет
и ртуть поднимается; противоположное происходит при
расширении. Гете приписывает это чередование сжатия
и расширения всей воздушной массы той изменчивости,
которой подчинена сила притяжения Земли. Увеличение
или уменьшение этой силы, по его мнению, заложено в
собственной жизни Земли и сходно с вдохом и выдохом
организма2.
Вследствие этого Гете мыслит себе и Землю
действующей не чисто механическим образом. Сколь мало
склоняется он к чисто механическому и физическому объяснению
геологических процессов, столь же мало он делает это при
рассмотрении колебаний барометра. Его воззрение на
природу находится в острейшем противоречии к
современному. Это последнее, исходя из своих общих положений,
постигает атмосферные явления чисто физически. Различия
температур в атмосфере обуславливают неодинаковость
1 Гете. Опыт учения о погоде.
2 Ср. «Опыт учения о погоде», а также разговор с Эккерма-
ном от 11 апреля 1827 г.: «Земля с ее кругом туманностей
представляется мне гигантским живым существом, у которого вдох
сменяется выдохом...» (Эккерман. С. 230). — Примеч. нем. изд.
170

давления воздуха в различных местах, порождают
воздушные течения из теплых областей в холодные, увеличивают
или уменьшают влажность, вызывают облачные
образования и осадки. Эти и подобные им факторы объясняют
колебания давления воздуха и связанные с ними повышение
и падение барометра. Гетевское представление об
увеличении и уменьшении силы притяжения противоречит и
современным механическим понятиям, согласно которым
величина силы притяжения в одном месте всегда остается
постоянной.
Гете использует механические представления лишь в
той мере, в которой это представляется ему необходимым
дая наблюдений.
171

Гете и Гегель
Гетевское рассмотрение мира доходит только до
определенной границы. Он наблюдает световые и цветовые
явления и добирается до прафеномена; он пытается
разобраться в многообразии растительного мира и приходит к
своему чувственно-сверхчувственному прарастению. От
прафеномена или прарастения он не поднимается к более
высоким принципам объяснения. Это он оставляет
философам. Он удовлетворен тем, что «находится на той
эмпирической высоте, откуда он, оглядываясь назад, может
обозревать опыт на всех его ступенях, а оборачиваясь
вперед, если не вступать, то заглядывать в царство теории»1.
В рассмотрении действительного Гете идет столь далеко,
пока навстречу ему не выступят идеи. В какой
взаимосвязи по отношению друг к другу находятся идеи; как внутри
идеального одно происходит из другого; это задачи,
которые только начинаются на той эмпирической высоте, на
которой останавливается Гете. «Идея вечна и
единственна», полагает он, «то, что мы употребляем также
множественное число [т. е. говорим «идеи»], нехорошо. Все, что
мы обнаруживаем и о чем мы можем говорить, является
только манифестациями идеи»2. Но раз уж идея выступает
в явлении как множество отдельных идей, например, идея
растения или идея животного, то они должны сводиться к
некой основной форме, подобно тому, как растение
сводится к листу. Отдельные идеи также различаются только в
своем явлении; в своей истинной сущности они идентичны.
Таким образом, говорить о метаморфозе идей так же
соответствует духу гетевского мировоззрения, как и говорить о
метаморфозе растений. Философом, который пытался
представить этот метаморфоз идей, является Гегель. Благодаря
этому он — философ гетевского мировоззрения. Исходит он
из простейшей идеи, чистого «бытия». В нем в полной мере
1 Очерк учения о цвете. Глава: Отношение к философии // Избр.
фгслос. произв. С. 137.
2 Изречения в прозе II Канаев. С. 177.
172

сокрыт истинный облик мировых явлений. Богатое
содержание этого понятия становится бескровной абстракцией.
Гегеля упрекали в том, что из «чистого бытия» он выводит
весь содержательный мир идей. Но чистое бытие
«идеальным образом» содержит в себе весь мир идей, подобно
тому, как лист идеальным образом содержит в себе целое
растение. Гегель прослеживает метаморфозы идей от
чистого абстрактного бытия вплоть до той ступени, где идея
становится непосредственно действительным явлением.
Явление самой философии он рассматривает как эту
высочайшую ступень. Ибо деятельные в мире идеи созерцаемы
в философии в своем первозданном облике. Выражаясь в
гетевской манере, можно было бы сказать примерно
следующее: философия есть идея в ее наибольшем расширении;
чистое бытие есть идея в ее предельном сжатии. Тот факт,
что Гегель усматривает в философии совершеннейший
метаморфоз идеи, свидетельствует о том, что от истинного
самонаблюдения он был так же далек, как и Гете. Некоторая
вещь достигла своей высшей метаморфозы тогда, когда
свое полное содержание она вырабатывает в восприятии, в
непосредственной жизни. Но философия заключает в себе
идейное содержание мира не в форме жизни, а в форме
мыслей. Живая идея, идея как восприятие есть достояние
одного лишь человеческого самонаблюдения. Философия
Гегеля никак не является мировоззрением свободы,
поскольку содержание мира в его высочайшей форме она
ищет не на основе человеческой личности. На этой основе
всякое содержание становится совершенно
индивидуальным. Не этого индивидуального ищет Гегель, а всеобщего,
типического. Поэтому источник нравственного он
помещает не в человеческую индивидуальность, а в находящийся
вне человека миропорядок, который должен содержать
нравственные идеи. Человек, таким образом, не может сам
дать себе своей моральной цели, а должен
присоединиться к нравственному мировому порядку. Единичное,
индивидуальное представлялось Гегелю прямо-таки дурным,
когда оно коснело в своей единичности. Только в лоне
целого обретает оно свою ценность. Это — умонастроение
173

буржуазии, считает Макс Штирнер, «и ее поэт — Гете, как
и ее философ — Гегель, сумели прославить зависимость
субъекта от объекта, послушание объективному миру и
т. д.»!. Здесь опять-таки появляется другой односторонний
способ представления. Гегелю, как и Гете, недоставало
созерцания свободы, так как оба они уклонились от
созерцания внутреннейшего существа мира идей. Гегель в полной
мере чувствует себя философом гетевского мировоззрения.
20 февраля 1821 года он пишет Гете: «Вы ставите во
главу угла простое и абстрактное, что так удачно называете
прафеноменом, затем раскрываете конкретные явления в
возникновении их благодаря привхождению дальнейших
сфер воздействия и новых обстоятельств и так управляете
всем процессом, чтобы последовательный ряд шел от
простых условий к более сложно составленным, располагаясь в
определенном порядке, так что все запутанное является в
полной ясности только благодаря такой своей
декомпозиции. Выискивать своим чутьем этот прафеномен,
освобождать его от всяческих прочих, случайных для него самого
сопутствующих моментов, постигать его, как говорим мы,
абстрактно — это я считаю делом великого духовного
чувства природы, равно как метод такой вообще считаю
поистине научным для познания в этой области... Но пусть
Ваше Превосходительство позволит еще говорить мне об
особом интересе, который представляет лая нас,
философов, подобный особо вычлененный изначальный
прафеномен, о том именно, что такой препарат мы можем
непосредственно использовать — с разрешения Вашего
Превосходительства — для философии! А именно, когда
наше поначалу аморфное, серое или совсем черное...
абсолютное мы доводим до воздуха и света, до того, чтобы оно
возжаждало таковых, тогда нам нужны проемы, чтобы
совсем вывести его на белый свет. Наши схемы рассеялись
бы как дым, если бы мы просто захотели поместить их в
пестрое и запутанное общество неподатливого мира. Здесь
нам превосходную службу сослужат прафеномены Вашего
1 Штирнер М. Единственный и его собственность / пер.
Б. В. Гиммельфарба и М. Л. Гохшиллера. СПб.: Азбука, 2001.
174

Превосходительства. В этом двойном свете — духовном и
постижимом благодаря своей простоте, зримом и
осязаемом благодаря своей чувственности — приветствуют друг
друга оба мира — наш темный мир и являющееся бытие»1.
Хотя мировоззрение Гете и философия Гегеля
полностью соответствуют друг другу, однако было бы большим
заблуждением давать одинаковую оценку мыслительным
достижениям Гете и Гегеля. В обоих живет один и тот же
способ представления. Оба хотят избежать
самонаблюдения. Однако Гете распространил свои размышления на
те области, где недостаток восприятия не приносит вреда.
Пусть он никогда не видел мира идей как восприятия; но
он жил в мире идей и позволил ему пронизать свои
наблюдения. Гегель так же мало, как и Гете, видел мир идей как
восприятие, как индивидуальное духо-бытие. Но он
распространил свои размышления непосредственно на мир
идей. Поэтому многие их направления неправильные и
ложные. Если бы Гегель распространил свои наблюдения
на природу, они оказались бы, пожалуй, столь же
ценными, как и наблюдения Гете; если бы Гете попытался
соорудить философское мыслительное сооружение, то его,
пожалуй, оставило бы надежное созерцание истинной
действительности, которое руководило им в его
рассмотрениях природы.
1 Гегель Г. В. Ф. Работы разных лет: в 2 т. М.: Мысль, 1971.
Т. 2. С. 388-389. Письмо Гегеля Гете сократил и, стилистически
упростив, напечатал в журнале «К естествознанию» под
названием «Новейшее ободряющее участие». Вместо первоначальной
даты (24 февраля) Гете поставил 20 февраля. — Примеч. нем.
изд.
175

ПОСЛЕСЛОВИЕ
К НОВОМУ ИЗДАНИЮ 1918 г.
Критики этой работы тотчас по выходе ее в свет
заявили, что она дает не образ гетевского
«мировоззрения», а лишь образ его «воззрения на природу». Я
не считаю, что это суждение вынесено исходя из
правильной точки зрения, даже если принять во внимание
то внешнее обстоятельство, что в книге речь идет
почти исключительно о естественно-научных идеях Гете.
Ибо в ходе своих построений я пытался показать, что
эти естественно-научные идеи покоятся на совершенно
определенном способе рассмотрения мировых явлений.
И мне представляется, что сама работа дает объяснение
того, что усвоение той точки зрения на природные
явления, которую имел Гете, может привести к
определенным воззрениям на психологические, исторические и
иные мировые явления. То, что высказывается в гетев-
ском воззрении на природу в определенной области, как
раз и является мировоззрением, а не простым
воззрением на природу, которое могла бы иметь также и такая
личность, мысли которой не имели бы никакого
значения для ее дальнейшего мировоззрения. Но, с другой
стороны, я не намеревался в этой книге представлять
ничего иного, кроме того, что можно сказать в
непосредственной связи с той областью, которую Гете сам
выработал из всей совокупности своего мировоззрения. Само
собой разумеется, что дать характеристику той картины
мира, которая открывается в гетевских стихотворениях,
в его историко-искусствоведческих идеях и т. д. вполне
возможно и, без сомнения, в высшей степени
интересно. Но тот, кто примет во внимание направление
данного труда, не станет искать в нем такую картину мира.
Ему станет понятно, что моей задачей было дорисовать
ту часть гетевской картины мира, для которой уже
имеются наброски в его собственных сочинениях, где одно
непрерывно проистекает из другого. Я также разъяснял
в различных местах, где находятся те пункты, о которые
176

Гете споткнулся в этом непрерывном вырабатывании
своей картины мира, которое удалось ему по
отношению к некоторым областям природы. Гетевские
воззрения на мир и жизнь имеют очень широкий диапазон.
Происхождение этих воззрений из его исконного
мировоззрения, однако, из его трудов в области природных
явлений не вытекает с той же наглядностью, как в самой
этой области. В других областях становится наглядным
то, что гетевской душе должен был открыть мир; в
области его естественно-научных идей можно увидеть, как
основное направление его духа вплоть до определенной
границы шаг за шагом завоевывает себе мировоззрение.
Именно благодаря тому, что при изображении гетевской
мыслительной работы не идешь дальше того, что в нем
самом было выработано как мыслительно законченный
фрагмент мировоззрения, становится возможным
пролить свет на особенную окраску того, что помимо этого
открывается в деле его жизни. Поэтому я не хотел
рисовать ту картину мира, которая встает из дела жизни Гете
в целом, а сосредоточить внимание на той ее части,
которая им самим проявлена в такой форме, в которой
мировоззрение выражается мыслительно. Воззрения,
изливающиеся из личности, какой бы великой она ни была,
еще не являются частями замкнутого и логически
продуманного самой этой личностью образа мировоззрения.
Но гетевские естественно-научные идеи представляют
собой такой законченный фрагмент образа
мировоззрения. И, освещая явления природы, они являются не
просто воззрением на природу, а составным элементом
мировоззрения.
* * *
В связи с этой книгой мне было также замечено, что
мои воззрения изменились за время, прошедшее с
момента ее появления. Меня не удивляют подобные
суждения, ибо мне небезызвестны предпосылки, на
которые опираются те, кто их высказывает. В предисловии
к первому тому моих «Загадок философии» и в одной
177

статье, опубликованной в журнале «Райх»1 я
высказывался по поводу этих поисков противоречий в моих
работах. Такого рода поиск возможен только у таких
критиков, которые совершенно не понимают, как должно вести
себя именно мое мировоззрение, если оно хочет принять
во внимание различные области жизни. Я не хочу здесь
в общем и целом еще раз углубляться в этот вопрос, а
ограничусь лишь некоторыми замечаниями в связи с
этой книгой о Гете. В антропософски ориентированной
духовной науке, которую я излагаю в своих работах уже
в течение шестнадцати лет, я усматриваю тот способ
познания доступного человеку духовного содержания
мира, к которому должны прийти те, кто оживил в своей
душе гетевские естественно-научные идеи как нечто ему
сообразное и, исходя из этих идей, стремится к
познавательному переживанию духовной области мира. Я
придерживаюсь того мнения, что эта духовная наука есть
предпосылка того естествознания, которое соответствует
гетевскому. Однако я не думаю, что изложенная мною
духовная наука совсем не противоречит этому
естествознанию. Ибо мне известно, как мало значит то, что
между различными утверждениями отсутствует только
логическое противоречие. Поэтому в действительности они
могут быть все же абсолютно несовместимыми. Но для
меня вполне очевидно то, что, будучи действительно
пережитыми, гетевские идеи о природе с необходимостью
должны привести к изложенным мною антропософским
познаниям, если сделать то, чего не сделал Гете:
переживания в области природы перевести в переживания в
области духа. Какого рода эти последние переживания, —
это описано в моих духовно-научных работах. По этой
причине существенное содержание данной книги,
которую я впервые опубликовал в 1897 году,
представляющее собой мое изложение мировоззрения Гете, читатель
найдет и в новом издании, вышедшем в свет уже после
1 Статья «Die Geistwissenschaft als Anthroposophie und die
zeitgenössische Erkenntnistheorie» (Philosophie und Antroposophie:
Gesammelte Aufsätze. 1904-1918 (GA 35)). — Примеч. нем. изд.
178

опубликования моих духовно-научных сочинений. Все
представленные в ней мысли кажутся мне
актуальными и сегодня. Изменения, внесенные мною в отдельные
места текста, касаются не направления мыслей, а
только стилистики некоторых высказываний. То, что спустя
двадцать лет в написанной ранее книге находят
желательными какие-либо стилистические поправки, — это,
в конечном счете, понятно. Кроме этого новое издание
книги отличается только несколькими дополнениями,
но не изменениями содержания. Полагаю, что ищущий
естественно-научного основания для духовной науки
может найти его через мировоззрение Гете. Поэтому мне
представляется, что книга о гетевском мировоззрении
может иметь значение и для того, кто хочет заниматься
антропософски ориентированной духовной наукой. Моя
книга, однако, построена таким образом, что гетевское
мировоззрение рассматривается в ней само по себе,
безотносительно к собственно духовной науке. (Кое-что из того,
что говорится о Гете с особой духовно-научной точки
зрения, можно прочесть в моей работе % Фауст" Гете и
его сказка о зеленой змее»х).
1 Штейнер Р. Духовный склад Гете сквозь призму „Фауста" и
сказки о змее и Лилии // Гете. Тайны. Сказка. Рудольф Штайнер
о Гете. М.: Энигма, 1996.
179

ДОПОЛНИТЕЛЬНОЕ ЗАМЕЧАНИЕ
Один критик1 этой моей книги о Гете сделал, как ему
представляется, некое важное открытие относительно
моих «противоречий», сопоставив то, что я говорю о
платонизме в этой книге (в первом издании 1897 г.) с одним
высказыванием, сделанным мной почти в то же самое время
во введении к 4-му тому естественно-научных трудов Гете
(Кюршнеровское издание): «Философия Платона есть одно
из высочайших мыслительных сооружений, когда-либо
возникавших из человеческого духа. И то, что платоновский
способ созерцания в философии считается прямо-таки
противоположным здравому рассудку, относится к числу
наиболее трагических особенностей нашей эпохи». Некоторым
душам составляет трудность понимание того, что
рассматриваемая с различных сторон одна и та же вещь
представляется по-разному. Лишь тому легко будет понять, что мои
высказывания о платонизме не противоречат друг другу,
кто не цепляется за словесные формы, а уясняет себе те
различные отношения, в которые я в первый и второй раз
должен был привести платонизм посредством его
собственной сущности. С одной стороны, это трагический симптом,
когда платонизм рассматривают как противный здравому
рассудку, поскольку сообразным этому здравому рассудку
считают необходимость придерживаться чувственного
созерцания как единственной действительности. И столь же
противоречит здоровому созерцанию идеи и чувственного
мира, когда платонизм применяют для нездорового
разделения идеи и чувственного созерцания. Тот, кто не может
усвоить такого мыслительного проникновения в явления
жизни, всегда остается, вместе со всем тем, что он
понимает, вне действительности. Тот, говоря языком Гете, кто
огораживает богатое жизненное содержание частоколом
понятий, лишен всякого чувства того, что жизнь заключает
1 Карл Форлендер (Vorländer К. Kant, Schiller, Goethe // Kant-
Studien. Jg. 1899. Bd. 3. S. 130-140). См. также высказывания
Р. Штейнера (Einleitungen zu Goethes Naturwissenshaftlichen
Schriften. S. 336-337 (GA 1)). — Примеч. нем. изд.
180

в себе такие отношения, которые в различных
направлениях действуют по-разному. Конечно, удобнее на место
представления о полнокровной жизни поставить
схематическое понятие; с помощью таких понятий легко строить
схематические суждения. Однако посредством такого
процесса живут в бессущностных абстракциях. Человеческие
понятия становятся подобными абстракциями именно в
силу предположения людей о том, что рассудок может
обходиться с понятиями точно так же, как обходятся друг с
другом вещи. Однако эти понятия подобны, скорее,
образам, которые с различных сторон воспринимаются о вещи.
Вещь одна, а образов много. И не ориентация на один
образ, а совокупное рассмотрение множества образов ведет к
наглядному представлению о вещи. И вот увидев с
сожалением, сколь велика склонность в многочисленных
суждениях к конструированию «противоречий», якобы
присущих стремящемуся к проникновению в действительность
рассмотрению одного явления с разных точек зрения, я
почувствовал импульс к тому, чтобы в этом новом издании
при рассмотрении платонизма, во-первых, посредством
некоторого изменения стиля данного в первом издании
изложения сделать более ясным то, что еще двадцать лет
назад казалось мне достаточно очевидно вытекающим из
тех взаимосвязей, в которые он поставлен; во-вторых,
посредством непосредственной постановки моего
высказывания из другой моей работы рядом с тем, что сказано в этой
книге, показать, что оба высказывания находятся в полном
созвучии друг с другом. Того же, кто все-таки имеет
расположение к тому, чтобы искать противоречия в таких
вещах, я избавляю от необходимости выискивать их в двух
разных книгах.
181

ПРИМЕЧАНИЯ
К русскому изданию
За основу текста взят анонимный перевод,
выполненный одним из антропософов прошлых поколений. Сверка
и редактирование осуществлены О.Князевой по шестому
тому Дорнахского (пятого) издания 1963 г. Полного
собрания сочинений автора (Rudolf Steiner Gesamtausgabe).
Настоящая публикация является первым
полноценным изданием данного цикла лекций на русском языке.
К немецкому изданию
GA (Rudolf Steiner Gesamtausgabe) = ПСС (Полное
собрание сочинений Рудольфа Штейнера)
Первое издание данной книги было осуществлено в
1897 году в Веймаре.
В настоящем издании была осуществлена проверка
многочисленных цитат и исправление некоторых
неточностей. Места, которые Рудольф Штейнер, как очевидно,
несколько изменил с целью их большей ясности,
последовательно приведены в их первоначальном дословном виде.
Выделения по большей части сделаны самим Рудольфом
Штейнером.
Именной указатель был дополнен некоторыми
деталями биографии у тех людей, которые были связаны с
Гете. — Важные комментарии относительно данной
книги можно найти в главе XXI автобиографии Р. Штейнера
«Мой жизненный путь» (GA 28).
182

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Августин, Аврелий (354-430), Отец Церкви; оказал влияние на
развитие в равной мере как теологии, так и философии. —
С. 26.
Агассис, Жан Луи Родольф (1807-1873), швейцарский
естествоиспытатель; занимался сравнительной зоологией и
геологией; профессор в Нью-Кембридже1. — С. 167.
Аристотель (384-322 до н. э.), древнегреческий философ из
Стагиры; создал основы почти для всех современных
областей науки. — С. 29, 94.
Блуменбах, Иоганн Фридрих (1752-1840), врач,
антрополог, сравнительный анатом, профессор Гёттингенского
университета, которого Гете с 1783 года знал лично и с
которым с 1793 года вел оживленный научный обмен
мнениями. — С. 97.
Буше у Густав (1844-1920), профессор физиологии в Базеле;
имеет русское происхождение. — С. 104
Буху Леопольд фон ( 1774-1853), геолог, ученик горного
советника Абраама Вернера (родоначальника школы нептунистов),
поначалу также приверженец нептунизма; однако
многочисленные научные экспедиции в вулканические районы
севера и юга Европы привели его к тому, чтобы занять
позицию догматической защиты вулканизма. — С. 165.
Бэкон, Фрэнсис (1561-1626), английский философ
Возрождения.-С. 30,31.
Бютнер, Христиан Вильгельм (1716—1801), надворный
советник, профессор естествознания и филологии
Гёттингенского университета. В 1783 году Гете позаботился о
заключении договора купли-продажи научных собраний
и коллекций Бютнера, и в особенности его обширной
библиотеки, с герцогом Карлом-Августом. — С. 139.
Вернер, Абраам Готлоб (1749-1817), профессор минералогии и
горного дела во Фрейберге. — С. 165.
Кембридж, штат Массачусетс, США.
183

ВинкельмаНу Иоганн Иоахим (1717-1768), археолог, историк
искусства, основатель истории искусства древности. — С. 41.
Вольтеру Франсуа Мари Аруэ де (1694-1778), французский
философ и писатель. — С. 167.
Вольфу Каспар Фридрих (1733-1794), как анатом и физиолог
преподавал в Бреслау, Берлине и Петербурге. — С. 129,
130.
Вольф, Фридрих Август (1759-1824), профессор философии и
классической филологии в Халле, позднее в Берлине. При
посредничестве Вильгельма фон Гумбольдта в 1795 году
познакомился с Гете, после чего завязались научные и
дружеские отношения, как личные, так и через переписку,
продолжавшиеся до 1814 года. — С. 129.
Галлеру Альбрехт фон (1708-1777), как ботаник и анатом
оказал большое влияние на развитие этих наук в Швейцарии
в 18-м веке. Он также приобрел известность в немецкой
литературе благодаря своим многочисленным
дидактическим стихам. - С. 129, 130, 142.
ГарнаКу Отто (1857-1914), историк и историк литературы,
профессор литературы и истории в Дармштадте; как
издатель трудов Гете он, среди прочих, принимал участие в
Веймарском издании (тома 46-49 об изобразительном
искусстве). — С. 149.
ГегелЬу Георг Вильгельм Фридрих ( 1771 -1831 ), философ; в
период своего профессорства в Йене (1801-1807) поддерживал
тесные отношения с Гете; их научный обмен мнениями и
взаимная поддержка продолжались в течение всей жизни;
Гегель особенно поддерживал борьбу Гете против Ньютона
относительно основ учения о цвете. — С. 172-175.
Гегенбауру Карл (1826-1903), зоолог, сравнительный анатом в
Йене и Гейдельберге. — С. 114.
ГеккелЬу Эрнст (1834-1919), немецкий естествоиспытатель,
зоолог в Йене; развивал эволюционное учение Дарвина в
антропологии. — С. 124.
Гердеру Иоганн Готфрид ( 1744-1803). В 1770 году в Страсбурге
великий мыслитель и поэт познакомился с молодым Гете,
на которого оказал большое влияние. Гердер, будучи
184

учеником Иоганна Георга Гамана, поклонника Шекспира
и почитателя древности и народной поэзии, стал
центральной фигурой нового литературного движения «Буря
и натиск». — В 1776 году при содействии Гете получил
должность генерала-суперинтендента1 в Веймаре. — 80-е
годы — время их интенсивного обмена мыслями и
стихами.-С. 96, 98, 102, 103, 116.
Глейхен, Вильгельм Фридрих фон (1717-1783), ботаник. — С. 93.
Говард, Люк (1772-1864), английский фармацевт и
практикующий химик, занимался метеорологией и ботаникой
ради собственного интереса и с особенной способностью
к наблюдению. «Славной памяти Говарда» Гете посвятил
свои «облачные стихи» и включил выпрошенную и
переведенную им краткую автобиографию Говарда во второй
том сборника «Вопросы естествознания». — С. 169.
Гольбах, Поль Анри Тири (1723-1789), друг Дидро и
вместе с ним представитель движения энциклопедистов
в Париже. «Система природы, или О законах мира
физического и мира духовного» — «Système de la nature ou
des loix du monde physique et du monde moral», London,
Amsterdam, 1770. - С 69, 89.
Гумбольдт, Александр фон (1769-1859),
ученый-энциклопедист, вместе с Леопольдом Бухом был учеником Вернера
во Фрейберге; в 1797 году жил в Йене, где общался с Гете,
Шиллером и Лодером. — С. 165.
Дарвин, Чарльз (1809-1882), английский естествоиспытатель,
основатель современной теории происхождения видов. —
С. 124, 133.
Декарт, Рене (1596-1650), французский философ, математик и
естествоиспытатель. — С. 30-32, 45.
Дидро, Дени (1713-1784), философ и писатель
французского просвещения. О гетевском уважении к нему
свидетельствует тот факт, что в 1804-1805 гг. он перевел и
напечатал еще не опубликованную рукопись диалога
«Племянник Рамо». —С. 123.
1 В лютеранстве высшая церковная должность на
территории автономного образования.
185

Дюбуа-Реймон, Эмиль (1818-1896), естествоиспытатель,
профессор физиологии Берлинского университета. — С. 70,
86, 87, 89, 90, 148, 149, 152, 153.
Жоффруа Сент-Илер, Этьен (1772-1844), профессор зоологии
в Jardin des Plantes] и в Парижском университете;
совершил научные экспедиции в Египет и Португалию. Свою
основную идею, «принцип типического единства в
организации», он со всей силой отстаивал в споре с Кювье. —
С. 131, 133, 134.
Закс, Юлиус (1832-1897), профессор ботаники во Фрейбурге и
Вюрцбурге; физиолог растений. — С. 124.
Зёммеринг, Самуэль Томас фон (1755-1830), анатом, физиолог
и практикующий врач, с которым Гете познакомился в
Касселе. Возник оживленный научный обмен мнениями,
а в 1791 году Зёммеринг признал гетевское открытие
межчелюстной кости у человека. — С. 97.
Калъб, Шарлота фон, урожденная Маршальк фон Осттейм
(1761-1843), жила в Веймаре или Вальстерсхаузене,
поддерживала тесные отношения с Шиллером, Жан Полем,
семьей Гердеров; Гёльдерлин был воспитателем ее
сыновей; с Гете она состояла в дружеской переписке. — С. 116.
Кампер, Петер (1722-1789), голландский хирург и известный
анатом. Он проверил и подтвердил все наблюдения Гете
относительно строения межчелюстной кости, но отрицал,
как почти все современные Гете ученые, гетевское
утверждение о том, что она имеется и у человека. — С. 97.
Кант, Иммануил (1724-1804), немецкий философ,
родоначальник немецкой классической философии. Профессор
университета в Кенигсберге. - С. 34-39, 47-49, 58, 62, 63,
65,75,89, 125-127.
Карл Август (1757-1828), правящий герцог Саксен-Веймарский
с 1775 года, великий герцог Саксен-Веймар-Эйзенахский с
1 «Сад растений» (ботанический сад) в Париже, являющийся
частью Национального музея естественной истории. Во время
Великой французской революции конвент учредил при Jardin des
Plantes 12 кафедр, одну из которых (зоология позвоночных) занял
Жофруа Сент-Илер.
186

1815 года. Он познакомился с Гете в 1774 году во время
поездки во Франкфурт и призвал его в конце 1775 года в
Веймар; Гете стал его другом, воспитателем и ближайшим
доверенным лицом; они сумели привлечь все плодовитые
умы Германии и сделать Веймар и соседнюю Йену
центром тогдашней культурной жизни. — С. 90, 92, 163.
Кеплеру Иоганн (1571 -1630), астроном, математик; опираясь на
исследования Тихо Браге, открыл законы движения
планет. -С. 125.
Кнебелъ, Карл Людвиг (1744-1834), юрист и офицер на
прусской службе; в 1774 году был призван в Веймар в качестве
воспитателя принца Константина и в этом же году устроил
первую встречу Карла Августа с Гете. В 1781 году он
переехал в Иену и посвятил себя изучению древней литературы.
С Гете в течение всей жизни его связывала глубокая
дружба. - С. 86, 93, 96, 98, 99, 101, 113, 116.
Кон, Фердинанд Юлиус (1828-1898), ботаник, профессор
университета в Бреславле. — С. 133.
КрауСу Георг Мельхиор (1733-1806), художник и гравер из
Франкфурта; в 1775 году приехал в Веймар и завязал
тесные отношения с Гете, по настоянию которого в 1780 году
стал руководителем новой школы рисования, основанной
в Веймаре. — С. 164.
Ксенофан (ок. 570-ок.490 до н.э.), философ-досократик и
поэт. — С. 21.
Кювье у Жорж ( 1769-1832), естествоиспытатель, сравнительный
анатом и преподаватель естественной истории в Jardin des
Plantes в Париже вместе с Жоффруа Сент-Илером, с
которым поначалу сдружился; основатель одной из
обширнейших анатомических коллекций Европы; также был
государственным деятелем и занимался политикой в области
образования. — С. 131, 133, 134.
ЛайелЬу Чарльз (1797-1875), английский геолог. — С. 168.
Лапласу Пьер-Симон (1749-1827), математик и астроном. —
С. 89.
Лафатеру Иоганн Каспар (1741-1801), проповедник и
писатель из Цюриха. С 1773 года Гете и Лафатер состояли
187

в переписке; встречи во Франкфурте (1774) и Цюрихе
(1775 и 1779) положили начало искренней дружбе и
участию в творчестве; однако догматичность и нетерпимость
Лафатера после 1780 года привели к полному разрыву с
Гете. - С. 94, 95, 120.
Леонгард, Карл Цезарь фон (1779-1862), профессор геологии и
минералогии в Мюнхене и Гейдельберге. Гете подготовил
несколько статей для его «Карманного справочника по
минералогии», а также, по всей видимости, принимал участие
в составлении геологических таблиц Леонгарда. — С. 165.
Лессинг, Готхольд Эфраим (1729-1781). Позиция поэта,
мыслителя и критика Лессинга по отношению к
произведениям молодого Гете была скептической и отрицательной;
лишь постепенно наступило признание. Напротив, Гете
в течение всей своей жизни питал большое почтение
и уважение к Лессингу. Встреча между ними так и не
состоялась. — С. 77.
Линией, Карл фон (1707-1778), шведский естествоиспытатель,
врач, профессор медицины и ботаники в Уппсале. — С. 91,
92, 99.
Лодеру Христиан Иванович (Юстус Христиан фон) (1753-1832),
в 1778-1803 гг. профессор анатомии и медицины в Йене,
позднее лейб-медик при московском дворе. Гете много
работал вместе с ним, и в 1788 году в своем анатомическом
справочнике Лодер опубликовал статью о гетевском
открытии межчелюстной кости у человека. — С. 95, 98.
Марциус, Карл Фридрих Филипп фон (1794-1868), директор
ботанического сада в Мюнхене. Гете знал его лично и
переписывался с ним на предмет закономерностей
листорасположения. — С. 131.
Мерк, Иоганн Генрих (1741-1791), многосторонне
образованный и имеющий широкий круг интересов писатель
и критик; военный советник в Дармштадте. Он
познакомился с Гете в 1771 году, распознал его гениальность
и привлек его к сотрудничеству в своем «Франкфуртском
ученом вестнике». После периода интенсивного
дружеского общения, взаимной поддержки и участия,
следует отдаление и отчужденность после итальянского
188

путешествия Гете. — С. 94, 95, 97, 167.
Мориц, Карл Филипп (1757-1793), писатель, специалист по
эстетике; друг Гете с римской осени 1786 года. Живой
обмен мнениями обо всех вопросах изобразительного
искусства и поэзии, а также воззрений на природу означал а^я
обоих весомый вклад в оформление их идей. — С. 44.
Мюллер, Иоганн (1801-1858), профессор анатомии и
физиологии в Берлине. — С. 146.
Ньютон, Исаак (1643-1727), английский физик, математик
и астроном, один из создателей классической физики.
Профессор университета в Кембридже, позже также
политик в Лондоне. В старости он отвернулся от физики и
обратился к мистической религиозности. — С. 138-140, 142,
143, 159, 161, 162.
Парменид (5 век до н. э.), философ-досократик, основатель
Элейской школы. — С. 21, 24.
Платон (427-347 до н. э.), древнегреческий философ. —
С.22-29, 31, 33, 36, 38-42, 45, 49, 92, 180, 181.
Руссо, Жан-Жак (1712-1778), французский философ и писатель,
идеи которого относительно нового отношения к природе
и педагогике оказывали господствующее влияние на
европейскую жизнь 18-го века. Гете получил от него
многочисленные импульсы, как в поэтическом творчестве, так и
относительно своих ботанических занятий. — С. 92, 93.
Спиноза, Бенедикт (Барух де) (1632-1677), философ из
Амстердама, португальско-еврейского происхождения. —
Значение его учения о всеобщем единстве (монизме)
было раскрыто немецкой духовной жизни Лессингом и
Гердером. - С. 33, 45, 61, 91.
Фёрстер, Фридрих (1791-1868), писатель-историк и
преподаватель в Берлине, позднее хранитель Королевского
музея1 и журналист. В августе 1831 года он посетил Гете в
Веймаре. — С. 84.
Фома Аквинский (ок. 1225-1274), величайший христианский
теолог Средневековья. — С. 29.
1 С 1845 г. — Старый музей. Находится в Берлине на
Музейном острове.
189

Хаттон, Джеймс (1726-1797). Этот эдинбургский геолог со
своей «Теорией земли» (1796) является
основоположником вулканизма, распространению которого способствовал
Леопольд фон Бух. — С. 165.
Хейнрот, Иоганн Христиан (1773-1843), антрополог и
естествоиспытатель в Лейпциге; в своем «Учебнике
по антропологии», 1822, он рассматривает гетевский
образ мышления; Гете отвечает на это в 1823 году статьей
«Значительный стимул от одного единственного меткого
слова». — С. 51, 52.
Целътер, Карл Фридрих (1758-1832), музыкант и композитор,
с 1800 года руководитель Берлинской певческой академии;
основал Институт церковной музыки и получил
профессуру в Академии искусств. Многолетняя дружба с Гете
началась в 1799 году; к этому времени Цельтер уже переложил
на музыку некоторые песни Гете. — С. 16, 91.
Шекспиру Уильям (1564-1616). Гете, под влиянием Гердера,
познакомился с произведениями великих английских
драматургов в Страсбурге и отдался им с огромным
воодушевлением (см. речь о Шекспире от 14 октября 1771 г.); затем
последовали периоды критического рассмотрения
произведений Шекспира, в особенности относительно их
годности для постановки на сцене; см. сценическую обработку
Гете «Ромео и Джульетты» и критический разбор «Гамлета»
в «Годах учения Вильгельма Мейстера». — С. 91.
Шеллингу Фридрих Вильгельм Йозеф (1775-1854); по
инициативе Гете в 1798 году философ был призван в Иену;
позднее он преподавал в Эрлангене, Мюнхене и Берлине. Гете
был особенно обязан его натурфилософии; позднейший
мистицизм Шеллинга он отвергал. — С. 79.
Шиллеру Фридрих (1759-1805), в 1787 году приехал в Веймар,
в 1789 году стал профессором истории в Йене, но только
в 1794 году состоялась судьбоносная лая Шиллера и Гете
встреча.-С. 18-20,25,49-51,79.
Шмидту Оскар (1823-1868), естествоиспытатель. — С. 125.
Штейн у Шарлотта Альбертина Эрнестина фон, урожденная
фон Шардт (1743-1827), в 15-летнем возрасте
поступила на придворную службу к герцогине Анне Амалии,
190

с 1764 года замужем за герцогским обер-шталмейстером
Фридрихом фон Штейном в Веймаре. Глубина встречи с
Гете, разрыв после итальянского путешествия и
постепенное примирение отражаются в гетевских письмах к
ней.-С. 90,91,95,96,98,99, 161, 163.
Штернберг, граф Каспар фон (1761-1838), теолог и
естествоиспытатель; состоял на службе у епископа Регенсбургского
в качестве надворного и камерального советника, позднее
вернулся на свою родину в Прагу, где основал
естественнонаучный музей. Знакомство и дружба с Гете завязались в
1822 году в Мариенбаде. - С. 132, 133.
Штирнер, Макс (1806-1856), немецкий философ. — С. 80-82,
174.
Эйнзиделъ, Август Хильдебранд фон (1721-1793), тайный
советник; Гете был тесно связан с семьей Эйнзиделей и
помогал им решать проблемы частного характера. Старший
сын, Фридрих Хильдебранд фон Эйнзидель, принадлежал
к тесному кругу друзей герцогини Анны Амалии, герцога
Карла Августа и Гете. — С. 95.
Эккерман, Иоганн Петер (1792-1854). Происходя из
беднейших слоев населения Нижней Саксонии, он самоучкой
развил свои художественные, писательские и научные
дарования; в 1823 году он стал помощником и сотрудником
Гете при подготовке последнего издания его сочинений
и, совместно с Римером, — издателем гетевского наследия;
его «Разговоры с Гете» появились в 1835-1848 гг. — С. 14,
16,72,75,80, 133, 134, 170.
Юм, Дэвид (1711-1776), английский философ и историк. — С.
33, 34.
Юнг, Иоахим (1587-1657), естествоиспытатель, математик и
медик, жизнь которого Гете тщательно изучал. — С. 135.
Лкоби, Фридрих Генрих (1743-1819), коммерсант, юрист,
философ и писатель; с момента первой встречи с Гете в
1774 году их связала сердечная дружба, которая, однако,
со временем все больше омрачалась вследствие
принципиально различных точек зрения обоих. — С. 61, 62, 71,
82,93, 155.
191

Рудольф Штейпер
Мировоззрение
Гете