А. П Окладников
ШИШКИНСКИЕ
ПИСАНИЦЫ
памятник
древней культуры
С7/	^ е	err
сУФиоа икалъя
ИРКУТСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
1959

ОТ АВТОРА
Книга эта, посвященная наскальным изображениям, находящимся
около деревни Шишкино на реке Лене, выросла из многолетних иссле¬
дований автора, имевших своей задачей выяснение прошлого народов
Восточной Сибири, истории их культуры и жизни на протяжении тыся¬
челетий, начиная с древнекаменного века и кончая XVII—XVIII
веками н. э.
В процессе исследований мне не раз приходилось пользоваться на¬
скальными изображениями Шишкинских скал как историческим источ¬
ником.
Обилие и яркость наскальных рисунков у деревни Шишкино дают
возможность с удивительной силой и полнотой раскрыть многие дета¬
ли жизни древних обитателей Прибайкалья, такие черты, о которых не
МФгут рассказать никакие другие вещественные остатки прошлого.
Они являются как бы своеобразным фокусом или зеркалом, в кото¬
ром до сих пор отражаются живые образы исчезнувших культур и на¬
родов глубокой древности.
Они освещают целые эпохи прошлого Прибайкалья, и притом такие
важные, как курыканская, отмеченная высоким подъемом и расцветом
культуры этого края, расположенного у великого внутреннего моря Се¬
верной Азии—Байкала, на истоках двух не менее великих рек—Ангары
и Лены, на рубеже субарктической тайги и мира степей. Писаницы
Шишкинских скал оказались поэтому в центре ряда моих работ по ис¬
тории не только Прибайкалья, но и далекой Якутии.
О них уже много написано. Их знают далеко за пределами нашей
страны. Но еще ни разу не шла речь об этих писаницах в целом как
об определенном конкретном памятнике древней культуры. Сейчас, на¬
конец, стало возможным свести в одну общую картину, суммировать и
обобщить все сказанное о них по разным поводам и в разных местах,
охарактеризовать этот замечательный памятник прошлого Сибири не по
частям, а так, как он этого заслуживает, в целом, в исчерпывающем
монографическом изложении, и при этом дважды, в двух планах.
Академия наук издает в Ленинграде полный академический альбом
наскальных изображений и текст к нему, то есть описание ри¬
сунков и сжатую характеристику их значения как исторического источ¬
ника. В настоящем издании дается собственно исследование, представ¬
лены исторический анализ и общая развернутая интерпретация Шиш¬
кинских наскальных изображений. Две эти книги, таким образом, вза¬
имно дополняют и подкрепляют друг друга.
3

В начале этой книги дается история научения Шишкинских
писаниц на фоне начальных страниц сибирской археологии. Затем сле¬
дует описание их местонахождения. В последующих главах дан анализ
групп изображений, хронологически следующих друг за другом — от
палеолита и до XVII—XVIII веков н. э. В заключительной главе гово¬
рится о том, как писаницы Шишкинских скал связаны с мифологией и
фольклором бурят, с историей якутов.
Данная книга является результатом многолетней работы целого
коллектива, в первую очередь ближайшего помощника автора В. Д. За¬
порожской, на долю которой выпала огромная часть всего труда, затра¬
ченного на изучение рисунков в поле и на дальнейшее оформление ре¬
зультатов исследований в камеральных условиях.
Работа по исследованию Шишкинских писаниц могла быть осу¬
ществлена только благодаря энергичной долголетней поддержке ряда
научных учреждений.
Институт культуры при Совете Министров Бурятской АССР, ныне
Комплексный бурятские научно-исследовательский институт Сибир¬
ского отделения Академии наук СССР, в течение ряда лет, начиная с
1947 года, ведет широкие и систематические исследования по архео¬
логии Бурятии и Прибайкалья. Важным звеном этих исследований яви¬
лось детальное обследование Шишкинских скал, в ходе которого была
скалькирована и описана основная масса наскальных изображений.
В результате стали известны основные сокровища Шишкинских скал
и выяснено их значение для истории бурятского народа и бурятской
земли.
Работа по изучению ленских наскальных изображений с самого
начала встретила благожелательную поддержку и со стороны Инсти¬
тута языка, истории и литературы Якутского филиала Академии наук
СССР. Институт этот, руководство которого неизменно тепло и сердеч¬
но относилось ко мне и моим сотрудникам, занимавшимся археологи¬
ческими изысканиями в долине Лены, справедливо расценивал ленские
писаницы как ценнейший материал по истории и истории культуры не
только бурятского, но и якутского народа.
Исследованиям Шишкинских наскальных изображений, как памят¬
ника древней истории Сибири, способствовали также Институт истории
материальной культуры Академии наук СССР и Иркутский краеведче¬
ский музей. Всем этим учреждениям и отдельным лицам, принимавшим
участие в наших работах и способствовавшим их успеху, автор выража¬
ет глубокую признательность.
Завершение тридцатилетней работы над писаницами Шишкин¬
ских скал вовсе не означает ее конца, это по сути только начало. Ис¬
следовательские возможности и темы, связанные с ними, не только не
исчерпаны, но затронуты здесь лишь частично. По существу же они
неисчерпаемы.
Чем дальше будет идти работа по изучению ленских писаниц, тем
глубже раскроется их содержание, тем полноценнее будут выводы, до¬
стовернее и ярче картина исторического прошлого древних народов
Сибири, предков ее современного населения, в первую очередь бурят
и якутов.
Основная же цель этой работы — привлечь внимание к ленским
наскальным изображениям как памятникам истории сибирских наро¬
дов, способствовать их дальнейшему исследованию и, главное, охране
от порчи и разрушения.

ЛК ИСТОРИИ ИССЛЕДОВАНИЯ
ревние наскальные изображения Сибири издавна интересо¬
вали местное русское население. В его глазах это были не
у j простые рисунки, а неведомые, наполненные неизвестным,
но глубоким смыслом письмена, оставленные древними оби¬
тателями этой страны. Отсюда происходит и широко распространенное
название наскальных изображений: «писаницы», «писаные камни». 1
Коренное население окружало писаные скалы атмосферой религиоз¬
ного почитания и культа. Для него эти скалы были священными ме¬
стами предков, а наскальные рисунки — произведениями духов.
Неудивительно поэтому, что местное население — и коренное, и
русское—обращало внимание любознательных людей на писаницы,
как на местные достопримечательности, рассказывало о них приезжим
образованным людям и путешественникам.
Наскальные изображения оказались, таким образом, в числе тех
археологических памятников прошлого Сибири, которые наравне с
курганами и могильным золотом обратили на себя внимание исследо¬
вателей и были отмечены в русской литературе уже XVII—XVIII веков.
Отдельные указания на эти остатки прошлого, загадочные и не¬
обычные по виду и вместе с тем легкодоступные для изучения, имеют¬
ся уже в таких ранних произведениях русской исторической письмен¬
ности, как летописи и хронографы XVII века.
Еще в первой половине XVII века (по мнению А. И. Андреева,
около 1645 года) неизвестный автор одного из русских хронографов пи¬
сал: «Не дошед (Кузнецкого. — А. О. ) острогу, на край реки Томи, ле¬
жит камень велик и высок, а на нем писано: звери и скоты и птицы и
всякие подобия; а егда по некоторому прилучаю отторжется камень, а
внутри того писано якоже и на край».2
В 1675 году русский посланник Николай Спафарий, отправленный
к китайскому двору, проезжая через Енисей, увидел на прибрежных
скалах удивительные древние рисунки: «А до большого порогу, не до¬
езжая есть место, утес каменный, по Енисею. На том месте есть выре¬
зано на камени неведомо какое письмо и меж письмом есть и кресты
вырезаны, также и люди вырезаны и в руках у них булавы и иные мно¬
гие такие дела, как сказывают, что в том каменю вырезаны на пустом
месте; никто не ведает, что писано и от кого».3
Выдающийся сибирский писатель и ученый конца XVII—начала
XVIII веков С. У. Ремезов, первым обративший внимание на образцы
5

загадочного «чудского письма» вблизи знаменитой Кунгурской пещеры,
в «Служебной чертежной книге» дает собственноручные копии этих
«тавр, снятых с камени» в 1703 году.
Копии ремезовских рисунков, изображающих кунгурские писани¬
цы, как установил А. И. Андреев, попали в руки Д. Г. Мессершмидта
и были посланы им в Петербург. Сам Мессершмидт, отправленный
русским правительством в небывалое по масштабам далекое путешест¬
вие для изучения Сибири, в том числе ее древностей, вместе со своим
сотрудником Страленбергом, также уделил значительное внимание на¬
скальным изображениям4 (рис. 1).
В западной литературе сибирские писаницы были впервые отме¬
чены со слов русских информаторов Н. Витзеном, который писал, что
«в Сибири, недалеко от Верхотурья, на утесе, найдено несколько изоб¬
ражений -и надписей из неизвестных букв. Об этих надписях, по пре¬
данию старейших людей тамошнего населения, полагают, что они на¬
ходились в том месте до покорения страны московитами, что случилось
более ста лет тому назад, так как нет никаких известий, когда и кем
изображения были сделаны. Цвета они буро-желтого, имеют семь пя¬
дей вышины и шесть пядей глубины, находятся на горе, на гладком
камне, который возвышается над водой на IV2 сажени, где, вероятно,
в былое время жившие по соседству вогулы и другие язычники имели
обыкновение приносить жертвы. Скала шириной в 7, глубиной в 18 и
приблизительно такой же высоты. Река, протекающая рядом, называет¬
ся Irieti (Иреть), а ближайшая деревня: Писанец; равным образом и
скала поблизости этого места носит название «Писаный камень».5
Не могли не заинтересоваться сибирскими писаницами участники
Великих Северных, или Камчатских, экспедиций первой половины
XVIII века Г. Ф. Миллер и И. Гмелин, перед которыми стояла задача
самого широкого всестороннего обследования Сибири, в частности
прошлого ее многочисленных племен и народов. В число отмеченных
ими сибирских писаниц впервые вошли наскальные изображения долин
Ангары, Лены и Селенги.
Подводя итоги своим работам по истории Сибири, Г. Ф. Миллер
в известной инструкции, составленной для И. Э. Фишера, сообщал о
писаных скалах Сибири: «Сюда относятся и расписанные изображе¬
ниями людей и животных естественные скалы по берегам некоторых
рек, как например на Томи, между Томском и Кузнецком, на Енисее,
ниже Красноярска, на Тунгузке, повыше Мурского порога, на Лене
между Верхоленском и Тутурской слободкой».6
В другом параграфе той же инструкции Миллер указывал Фише¬
ру, что с рисунков расписанных скал на Томи, Енисее и Лене не следу¬
ет снимать копий, «потому что с них уже сняты рисунки»7 по его рас¬
поряжению.
О ленских наскальных изображениях Г. Ф. Миллер говорит и в
своей специальной работе о сибирских писаных камнях: «Наконец,
есть несколько украшенных фигурами скал на правом, или восточном,
берегу Лены, между Верхоленском и дер. Качегой (в разных местах,
в особенности одна, называемая Писаным Камнем, верстах в 36 ниже
Верхоленска). На них видны разные изображения людей и животных,
вырезанных на красноватом песчаном камне. Со всех этих изображе¬
ний, пока они мне были известны по слуху и пока я сам еще не добрал¬
ся до них, я приказал снять рисунки. Но, когда мне удалось увидеть
их собственными глазами, мне стало жаль потраченного на зарисовку
труда, да и теперь не считаю нужным издавать их, В виде образца,
6

Рис. I Сибирская писаница. Из книги Страленберга. Рисунки стилизованы под готи¬
ческий шрифт, чтобы усилить их сходство с «письменами»,

однако же, и следуя принятому порядку, прилагаю несколько рисун¬
ков, по которым любители таких вещей рассудят, могут ли они принес¬
ти им какую-нибудь пользу».
«Здесь родина бурят, — писал далее Миллер, — у которых также
существует подмеченный мною у вогулов обычай почитать священные
скалы: каждая скала этого рода называется ими Aiechu-tscholo, то есть
«заставляющая вздрогнуть скала», и пользуется таким почитанием, что
лица, обвиненные в преступлении и желающие доказать свою невин¬
ность, прибегают к подобной скале и обхватывают ее обеими руками,
будучи твердо убеждены в том, что если ложно поклянутся, то непре¬
менно умрут. Такая «заставляющая вздрогнуть скала» находится у
озера Байкала, к западу от того места, где вытекает Ангара. Из дру¬
гих скал этого рода одна находится в верховьях реки Иркута, другая
на восточном берегу Лены, в 14 верстах выше Верхоленска, третья на
том же берегу, в 16 верстах ниже Писаного Камня. По внешнему виду
они обещают нечто особенное, и на несведущий народ легко могли про¬
изводить такое впечатление, что предпочитались простым скалам, по¬
тому что высоки и обрывисты, местами расчленены или как бы разде¬
лены на колонны. Но ни на одной нет фигур, и ни одна из них не есть
писаный камень, который бурятам заменял бы «заставляющую вздрог¬
нуть скалу».8
Как видно из этих слов, Г. Ф. Миллеру были известны два главных
местонахождения священных скал на правом берегу Лены. Одна свя¬
щенная скала, называвшаяся Писаным Камнем, находилась в 36 вер¬
стах ниже Верхоленска. В 16 верстах ниже ее имелась Айеху чоло —
«заставляющая вздрогнуть скала», чтимая бурятами. Эти слова озна¬
чают в действительности не что иное, как Йэхэ шулун, то есть «Великий
(чтимый) камень». Так называли ленские писаные камни местные бу¬
ряты, очевидно из-за религиозного страха избегая называть их собст¬
венным именем или именем обитающих там грозных шаманских
божеств.
Вопреки словам Миллера, на священных скалах ленских бурят, в
16 верстах ниже Писаного камня, так же как и в других местах,
имеются древние рисунки. Такие же рисунки найдены были нами око¬
ло священных скал, а также в Шишкино, то есть «в 14 верстах выше
Верхоленска», где находилась вторая «заставляющая вздрогнуть ска¬
ла», упомянутая Миллером.
Рисунки на Писаном камне, находящемся между Качугом и Вер-
холенском, осмотренные Миллером лично, были, по его словам, выре¬
заны на красном песчанике, и сопровождавший его художник Люрсе-
ниус нарисовал с них несколько копий. В портфелях Миллера сохра¬
нилось четыре рисунка Люрсениуса (под № 142, 146, 148, 149). Там
же оказался и рисунок одной из двух шаманских священных скал, упо¬
минаемых Миллером9 (рис. 2).
После Миллера о ленских священных скалах писали и другие
авторы. В богатом ценными историко-этнографическими сведениями
«Словаре географическом Российского государства» Афанасия Щека-
това сказано, например: «Шаманское урочище в Иркутской губернии
лежит в 12 верстах от с. Качуга, на правой стороне р. Лены, при кото¬
ром есть высокая гора и при ней каменный холм. Ниже горы около
6 сажень (камень. — А. О.), на котором природа сделала изображе¬
ние, подобное человеку, которое тунгузы и братские с обожанием почи¬
тают, и каждый из них, мимо идучи, за закон себе поставляет камню
сему принесть что-нибудь в жертву. Они думают, что лжеклянущийся
6

Рис. 2. Писаный камень. Шишкино. Рисунок Люрсениуса (XVIII век).
перед сим камнем всегда невидимо1 бывает наказан падением с горы в
реку Лену». 10
Сообщение Щекатова ценно не только тем, что свидетельствует об
устойчивости культового почитания ленскими бурятами-шаманистами
священной скалы, находящейся между Качугом и Верхоленском, в
12 верстах ниже Качуга, но и новым указанием на имеющееся там
«сделанное самой природой изображение, подобное человеку», то есть
на писаницу.
О почитании этой скалы местным коренным населением сообщает¬
ся и в последующее время. «Шаманский камень, — говорится в «Но¬
вейшем любопытном и достоверном повествовании о Восточной Сиби¬
ри», списанном Семивским, в основном, с рукописи Лосева, — в Иркут¬
ском же уезде и на правом берегу Лены в 20 верстах от Качуга при-
,9

стоящий на средине крутой горы, имеющий вид четырехстороннего
столба и состоящий из красноватых слоистых камней* к которо¬
му в важных случаях родовичей своих (буряты.—А. О.) приводят к
присяге».11
Почти теми же словами, но полнее Шаманский камень, находя¬
щийся ниже Качуга, был описан Спасским в 1818 году: «Шаманский
камень в 20 верстах от Качугской пристани на правом берегу Лены.
Вышина его И, толщина вверху 3, а посредине при перешейке 1 саж.
Он стоит на покатости горы и представляет вид четырестороннего стол¬
па. Некогда сей камень был одним из важнейших предметов суеверно¬
го почитания бурят, которое по заселении там русских хотя несколько
и ослабело, однако же и доныне в некоторых случаях единоземцев сво¬
их приводят они к сему столпу к присяге. Самое название его показы¬
вает нечто достойное внимания». 12
По словам Н. Щукина, «на 23 версте от Качуга на правом берегу
Лены стоит высокий утес, на нем торчит, как зубец на крепостной сте¬
не, столб из красного плитника. Народ называет этот камень Шаман¬
ским. Не подумайте, что сибирские шаманы совершают тут дикие за¬
клятья. В Сибири каждое необыкновенное место называется Шаман¬
ским». 13
В действительности же Шаманский камень на Лене был связан с
шаманским культом бурят и имел в нем важное значение.
Наиболее подробное описание этого камня принадлежит иркут¬
скому архиепископу Нилу, автору известной книги о сибирском буд¬
дизме. Он пишет в дневнике своей поездки в Якутск: «Близ 20-й вер¬
сты находится на правом ленском берегу так называемый Шаманский
камень. Камень этот походит на усеченную пирамиду, стоящую на от¬
косе горы. Все части его, от основания до верху, слагаются из плит
красного песчаника, резко отделяющихся друг от друга, наподобие ли¬
стов. В этом отношении некоторые сравнивают его с колоссальным фо¬
лиантом. Но только фолианта такого в мире не было и быть не может.
Происхождение камня сего объясняется очень просто. Некогда
соединялся он с горным кряжем, как часть с целым, но по мере разру¬
шения облегавших его пород отделялся от горы и наконец, благодаря
твердости своего состава, остался одиноким. Временем сокрушенное
чело великана лежит у его подножия. Но и в этом виде он все-таки
есть единственный меритель бывших на месте сем и умалившихся вы¬
сот. Впрочем, недолго и ему стоять. Ибо теперь уже походит он на хи¬
лого и дряблого старика, у которого с головы до ног нет здорового
места, нет целости.
Что касается носимого камнем прозвища «Шаманский», то оно в
Сибири, как исконном царстве шаманизма, в большом ходу. Камню же,
о котором идет речь, усвоено потому, что шаманисты, для решения не-
удоборешимых судом человеческим тяжеб, приводятся к камню сему,
как к жертвеннику стихийных духов, и у подножия его совершают клят¬
венный обряд. Лица же, на которых падает подозрение, и вообще со¬
прикосновенные к делу, обязуются взойти на вершину утеса и произнес¬
ти там во всеуслышание, что они неповинны. Самовидцы уверяли ме¬
ня, что клятвенный обряд совершается ночью и таинственно. А подо-
шедши близко к камню, сам видел налегающую на него с горной сто¬
роны огромную лесину с обрубленными сучьями в виде лестницы. По
ней-то приемлющий присягу восходит с убеждением, что, сделавшись
клятвопреступником, он не достигнет вершины или же духи низринут
его оттуда». 14
10

Обычай, о котором говорит здесь архиепископ Нил, а до него и
другие авторы, отмечается у бурят еще в архивных документах самого
конца XVII века. 15
В 1699 году Афанасий Бейтон сообщал в отписке из Верхоленска
об иске бурята Букуная Алакова, Ченоруцкого рода, с Тургана Музи-
лова, Хальбацкого рода, в 16 голов скота, недоданного в приданое:
«И по розыску в Верхоленску был в том скоте приговорен к божбе по
их роду Турико Болаев итти ниже Верхоленска к шаманскому каменю,
а срок им положен и записан итти к божбе на два дни. А Букунайка
Алаков сродича своего к божбе в том приданом скоте божитца не при¬
вел в Верхоленской и в четвертой день и сам не бывал. И по сыску
ему, Букунайку, в том деле отказано против братцких прав». 16
Сто лет спустя такой же обычай отмечен по отношению к Шаман¬
скому камню в истоке Ангары, где некогда, по словам шаманов, жил
утонувший большой шаман-рыболов Гурте-Зарин. 17
Таковы сведения о Шишкинских скалах, имеющиеся в литературе.
Из приведенных выше данных видно, что, несмотря на большой инте¬
рес, какой вызывал среди всех, кто бывал на Лене, Писаный камень,
считавшийся одной из важнейших местных достопримечательностей,
впоследствии никто не интересовался указаниями Миллера на находя¬
щиеся где-то поблизости, между «Качегой и Верхоленском», то есть все¬
го лишь на протяжении 30 километров на правом берегу Лены, на¬
скальные изображения, хотя сообщение Миллера и рисунки Люрсе-
ниуса были опубликованы Радловым в 1894 году. Никого из людей,
интересовавшихся сибирскими древностями, не остановило и беглое,
но весьма любопытное указание Щекатова на какое-то антропоморф¬
ное изображение на Шаманском камне ниже Качуга.
Единственное в нашей литературе краткое упоминание об этих пи¬
саницах после Радлова принадлежит И. Т. Савенкову, который в исто¬
рическом введении к своей монографии о петроглифах Енисея вспомнил
рисунки XVIII века, выполненные по приказанию Миллера.
И. Т. Савенков с большим интересом отмечает рисунок Люрсе-
ниуса, передающий изображение «какого-то верблюдообразного жи¬
вотного», и второй рисунок с фигурами птиц, о котором он пишет: «По¬
следний же рисунок, с Лены, положительно заслуживает внимания.
Несмотря на бледность и неясность начертаний петроглифа, вероятно,
испорченного временем и непогодами, рисовальщик-охотник, видимо,
желал воспроизвести на нем одно из своих дальних странствований на
север. Он представил птиц на берегах Ледовитого океана, во множестве
сидящих рядами или медленно передвигающихся. Несмотря на туман¬
ность их очертаний, в различиях клюва, туловища, в постановке и в
действиях птиц видно желание означить и различие пород виденных
им птиц». 18
Тем не менее с тех пор не было сделано никаких попыток отыскать
и исследовать на месте упомянутые Миллером ленские наскальные
изображения.
Ленские писаницы в районе Качуга и Верхоленска были настолько
основательно забыты, что лишь спустя почти два столетия после Мил¬
лера они были открыты вновь, причем совсем неожиданно.
В 1929 году при раскопках неолитического могильника у деревни
Шишкино автор настоящей работы услышал от одного местного жите¬
ля, что на Шаманских скалах поблизости от деревни находили метал¬
лическую посуду и кости людей и что там имеются какие-то рисунки.
Обследование Шишкинских скал, произведенное автором вместе с
11

Рис. 3. «Жертвенник Хара-Ажирая». Шишкино,

Рис. 4. Шишкинские писаницы. Рисунок Люрсениуса (XVIII век).
М. Я. Черемных, действительно показало, что это и есть то место
«между Качегой и Верхоленском», где находится знаменитый Шаман¬
ский камень старинных авторов, та самая «заставляющая вздрогнуть
скала», о которой писал Миллер.
Общий вид этого камня оказался точно таким же, как его нарисо¬
вал в XVIII веке Люрсениус и как его описывали позднейшие путеше¬
ственники, хотя он, по-видимому, если верить позднейшим рассказам,
и был частично разрушен в 1897 году. Это был отдельный вертикальный
выступ красного песчаника, издали напоминающий шаманские жерт¬
венники, «шире», на которых сжигались кости жертвенных животных
во время тайлаганов. Он, как и писали раньше, стоит в «полугоре»,
соединенный с основным массивом горы только лишь узким пере¬
шейком (рис. 3).
Оказалось, что именно на Шишкинских скалах находятся те древ¬
ние изображения, которые были зарисованы по приказанию Миллера
Люрсениусом. Рисунки Люрсениуса выполнены настолько тщательно,
что не может быть никакого сомнения в идентичности отдельных его
зарисовок некоторым .конкретным композициям на Шишкинских писа¬
ных скалах, не говоря уже об общих стилистических чертах, типе и
характере рисунков. Люрсениус очень удачно передал прежде всего
своеобразный характер писаных скал — их широкие гладкие плоскости,
нависающие карнизы на месте отпавших в древности глыб, многочис¬
ленные горизонтальные и вертикальные трещины, рассекающие эти
плоскости.
На рисунках Люрсениуса и на скалах у деревни Шишкино видны
одни и те же стилизованные фигуры людей, верблюдов, лосей, всад¬
ников, а также живые охотничьи сцены. Особенно отчетливо сходство
целых композиций с оригиналом выражено в двух рисунках Люрсе¬
ниуса. На одной композиции показана большая группа странных
13

птичьих фигур в своеобразных позах. Эта композиция целиком сохра¬
нилась на невысокой скале за шишкинской мельницей у самой дороги,
ведущей из Шишкино в Кистенево. Люрсениус мог легко зарисовать
именно эту любопытную сцену только лишь сойдя с коня и остановив¬
шись прямо перед рисунком, находящимся на высоте не более 1—1,5 м
от земли 19 (рис. 4).
Люрсениус предпринял и более детальное обследование Шишкин-
ских скал. Он нарисовал сам священный Шаманский камень — столб,
который находится посредине писаных скал, не у мельницы, а ближе
к современной деревне Шишкино, а также ряд изображений в этой
центральной части скал. Сюда относится, например, самый крупный ри¬
сунок Шишкинских скал, где нарисованы всадники, в том числе
один со знаменем, стилизованные человечки, верблюд, сцена охоты кон¬
ника на лосей.20
Вновь открытые на Лене в 1929 году рисунки наглядно показали,
насколько поспешным и неоправданным был суровый приговор, кото¬
рый вынес им Миллер.
Как строгий и взыскательный исследователь, Миллер справедливо
осудил беспочвенные фантазии и вымыслы своих предшественников
Витзена, Страленберга и Купера относительно сибирских писаниц. Он
высказался против легкомысленного использования отрывочных и ма¬
лопонятных или вовсе не понятных знаков и рисунков для историче¬
ских построений, против стремления обнаружить в писаницах настоя¬
щую буквенную иероглифическую письменность и даже «читать» их
подобно письменным текстам. «Думаю, — писал Миллер, — всеми при¬
знано, что древняя история получила много от изучения старинных
письменных памятников, надписей и монет. Для этого необходимо, что¬
бы такие памятники состояли из определенных буквенных начертаний,
а не представляли пустые выдумки досужих людей; чтобы написанное
было на языке, известном ученым; чтобы эти памятники были заведомо
старинными и не слишком подверглись порче благодаря действию вре¬
мени или воздуха. Но если видишь фигуры, представляющие различные
предметы, расположенные нестройно, запутанно и без всякого порядка;
если наблюдаешь начертания букв, которые никто из ученых никогда
не видел, или не можешь установить ни народа, ни языка, ни времени,
к которым их следует приурочить, — я совершенно не знаю, как нужно
тогда приниматься за дело».21
Но, правильно поставив перед собой задачу, — «не считаясь с авто¬
ритетом известных писателей», «произвести справедливую оценку всем
вещам, чтобы никто не думал слишком высоко о ничтожном и не счи¬
тал пустяками то, что достойно в будущем исследования», — МилЛер
все же ошибся в отношении будущего сибирских писаниц, в первую
очередь ленских наскальных рисунков,22 которые представляют собой
столь же своеобразный, как и богатый исторический источник, позво¬
ляющий проникнуть далеко в глубь прошлого древнего населения Во¬
сточной Сибири.

МЕСТОНАХОЖДЕНИЕ И УСЛОВИЯ СОХРАННОСТИ
ШИШКИНСКИХ ПИСАНИЦ
Наблюдатель, плывущий по р. Лене на лодке или на парохо¬
де,— писал в 1892 году В. А. Обручев, — выносит впечат¬
ление, что река эта течет по обширной горной стране; на обо¬
их берегах возвышаются горы, достигающие 300 м над уров¬
нем реки; горы эти то приближаются к самому берегу и обращены к
реке довольно крутыми склонами, местами представляющими отвесные
стены, живописные скалы, то отделяются от реки на значительное рас¬
стояние, ограничивая озеровидные расширенные долины; склоны их
пологи, а горы, по-видимому, более низки; наблюдателю кажется, что
река то пробивает горные хребты и течение ее стесняется «щеками», то
вырывается на простор и медленно течет излучинами по широким до¬
линам или котловинам, ограниченным низкими холмами.
Но, взобравшись на одну из береговых гор, мы находим слабовол¬
нистую плоскость, составляющую ее гребень, и эта плоскость, сплошь
покрытая густым лесом, становится все шире, чем больше мы удаляем¬
ся от Лены; идя все дальше по этой лесистой равнине, мы наконец
дойдем совершенно незаметно до такого же широкого и плоского водо¬
раздела между притоками Лены с одной и Киренги или Ангары с дру¬
гой стороны; в геологическом отношении такая экскурсия будет совер¬
шенно бесплодна: идя по бесконечной тайге, мы не найдем ни одного
выхода коренных пород и можем судить о последних только по облом¬
кам, которые попадутся в искорях деревьев, поваленных бурей».23
«При взгляде с гольцов Байкальского нагорья, к которому плос¬
кая возвышенность примыкает непосредственно, — писал о Верхнелен-
ском районе В. А. Обручев в 1932 году, — открывается громадный го¬
ризонт приленской тайги: нигде не видно ни одной выдающейся вер¬
шины, везде ровные широкие водоразделы одинаковой высоты, как вол¬
ны застывшей мертвой зыби, во впадинах между которыми скорее уга¬
дываются, чем видны, ручьи и речки... На склонах долины р. Лены раз¬
личимы четыре терассы, а вниз от устья р. Ичоры — пять, причем вы¬
сота их над уровнем реки постепенно увеличивается вниз по течению».24
Такой характер Приленского района объясняется тем, что долина
Лены на этом протяжении «лежит на плоской возвышенности, сложен¬
ной из девонских пород, подвергавшихся со времени их отложения
лишь ничтожным дислокациям. Эта плоская возвышенность постепен¬
но понижается к северу и северо-западу, достигая 650—700 м над уров-
15

нем океана близ гор. Ёерхоленска, 450—500 м близ Киренска. Таким
образом, здесь нет настоящих горных хребтов и промежуточных долин,
обусловленных складками горных пород; вся долина Лены и долины
ее притоков возникли в результате деятельности размыва, работавшего
над созданием этой сети впадин в течение долгого периода, быть мо¬
жет, уже со времени отступления девонского моря, отложившего крас¬
ноцветные породы».25
Такова эта страна в верховьях Лены, между Качугом и Жигалово,
где находятся шишкинские писаницы, при общем взгляде на нее свер¬
ху, «с высоты птичьего полета». При более детальном ознакомлении с
самой долиной Лены она оказывается значительно разнообразнее и жи¬
вописнее.
Село Качуг, начальный пункт старинного водного пути по Леле из
Прибайкалья в Якутию, лежит в широкой просторной низине, где схо¬
дятся и впадают в Лену два ее крупных притока — Анга и Манзурка.
По низменным берегам Лены, Анги и Манзурки повсюду зеленеют лу¬
га, виднеются бурятские улусы и русские деревни; на пологих склонах
соседних возвышенностей коренного берега расстилаются цветные пятна
пашен и залежей. Это один из старейших очагов земледельческой куль¬
туры на Лене и родина ленских бурят-скотоводов, которых застали
здесь первые русские пришельцы в сороковых годах XVII века.
Но сразу за Качугом, вниз по Лене, издали виднеется темно-крас¬
ный скалистый обрыв правого берега, рассеченный зияющими верти¬
кальными трещинами, у подножья которого извивается узкая лента ре¬
ки; над этим обрывом и на противоположной стороне реки шумит
сплошное таежное море. Это знаменитый в легендарной истории Лен¬
ского края Якутский взвоз русских авторов XVIII века, или, как назы¬
вает Я. Линденау, автор первого монографического описания якутов —
«Beschreibung von der Jakuten», гора Кюбюлюр, по которой якуты бе¬
жали от преследовавших их бурятских воинов.
За Якутским взвозом уже в XVIII веке стояла деревня Взвозная,
ныне Макарово. За ней начинается новый скалистый обрыв и новый
взвоз, с высоты которого внизу открывается вид на деревню Кистенево,
расположенную, как и Макарово, на правом берегу Лены. На расстоя¬
нии трех — четырех километров вверх от Кистенево возвышенность
правого коренного берега снова обрывается к реке крутыми скалисты¬
ми выходами — Шишкинскими скалами.
Скалы начинаются на расстоянии полутора — двух километров
вниз от Кистенево и непрерывной широкой дугой тянутся вниз по Леке
вплоть до крайних построек деревни Шишкино. Сначала они представ¬
ляют собою низкий обрывистый уступ сравнительно невысокого и поло¬
гого склона, по которому е горы спускается полотно старой трактовой
дороги из Качуга в Верхоленск. Около шишкинской мельницы они
прорезаны узкой и глубокой долиной сухого ручья. Ниже устья ручья
высота и крутизна скал резко увеличиваются, а вскоре и весь склон ко¬
ренного берега высотой от 80 до 100 м над уровнем реки обрывается к
ней скалистыми уступами темно-красного цвета.
С противоположного берега Лены весь этот берег представляется в
виде сплошной отвесной стены, увенчанной сверху густой темно-зеле¬
ной каймой. В действительности эта стена расчленена на ряд отдель¬
ных участков — «камней»; кроме того, в ней отчетливо выделяются го¬
ризонтальные ярусы, как бы ступени гигантской лестницы, иногда в виде
двух, трех, а иногда даже и четырех последовательных уступов (рис. 5).
Скалистая стена, протянувшаяся почти на три километра, совер-
16

2 А. П. Окладникий

шенно неожиданно заканчивается перед деревней Шишкино, от кото^
рой ее отделяет только долина небольшого сухого ручейка и площадка
второй надпойменной террасы, где расположены неширокие поля. И на
всем протяжении Шишкинских скал, от крайнего с севера выступа до
мельницы и дальше вверх по Лене по направлению к деревне Кистене-
во, вплоть до самого конца береговых скалистых обнажений, рассеяны
древние наскальные изображения. Они имеются и в самом низу Шиш¬
кинских скал, вблизи трактовой дороги, и на средних ее ярусах, и,
наконец, у самой вершины шишкинского обрыва. Местами они разбро¬
саны отдельными группами, местами же концентрируются целыми скоп¬
лениями, иногда густо перекрывая друг друга. На скалах около дерев¬
ни Шишкино имеются наскальные изображения различной техники и
разного содержания, всех времен и народов, когда-либо населявших
Ленский район.
Такая необычная концентрация писаниц на одном участке объяс¬
няется прежде всего тем, что эти скалы очень удобны для нанесения и
для последующего сохранения наскальных изображений. Уже с перво¬
го взгляда Шишкинские скалы обращают на себя внимание своеобраз¬
ными формами и особым характером поверхности. Красный песчаник
верхнекембрийского возраста, характерный для всей красноцветной
толщи, распространенной на Лене от деревни Юшино до Тутуры, ле¬
жит здесь не мелкими и рыхлыми прослойками, а мощными и плотны¬
ми слоями значительной ширины. Слои эти выступают в обрезе корен¬
ного берега не только в виде колоссальных ступеней-ярусов, но и ши¬
рокими вертикальными плоскостями, которые непрерывно тянутся на
протяжении многих метров, иногда на целые десятки метров.
В ряде случаев ясно видно, как образовались эти плоскости, так
как около них имеются огромные блоки камня с такими же гладкими
боковыми поверхностями, отделенные от общего массива скалы лишь
более или менее широкими трещинами; скалы, следовательно, разру¬
шались по вертикальным трещинам, имевшим простирание, в общем
параллельное реке. Огромные глыбы скалы медленно оседали и опол¬
зали вниз по склону, образуя отдельные ярусы этого колоссального
обнажения.
Процесс разрушения происходил, однако, в очень отдаленные вре¬
мена и в большинстве случаев уже давно закончился: отпавшие ги¬
гантские глыбы остановились и застыли в своем движении. У их под¬
ножия выросла пологая осыпь, покрытая относительно плотным дерно¬
вым покровом. Только поблизости от шишкинской мельницы, где еще
сравнительно недавно, по-видимому, Лена вплотную подходила к ска¬
ле и омывала ее своими водами, такие осыпи и осевшие глыбы скал от¬
сутствуют, а отвесная или даже карнизообразная нависающая скали¬
стая стена имеет снизу свежие признаки разрушения. Это зависит, не¬
сомненно, и от характера напластований. Вверху они, как уже отмеча¬
лось, имеют вид широких горизонтальных пластов из более плотного
песчаника, внизу становятся значительно более тонкими и как будто
не столь плотными (рис. 6).
Обширные вертикальные плоскости верхних скальных ярусов от¬
личаются поразительной гладкостью своей поверхности, как бы самой
природой специально предназначенной для изобразительной деятель¬
ности древнего человека. Местами они как будто не только были спе¬
циально выровнены, но даже отшлифованы и, кроме того, покрыты блес¬
тящей коркой, глубокого скального загара. Уже одна эта особенность
Шишкинских скал обусловила их широкое использование древними
18

Рис. 6. Скалы с древними изображениями. Шишкино.

мастерами-рисовалыциками не только эпохи металла, но и несравнен¬
но более раннего времени.
Вторая их особенность, важная для древних художников, опре¬
деляется свойствами, качеством самого камня Шишкинских скал. Глад¬
кие отвесные стены красного песчаника были особенно привлекательны
для художника тем, что этот относительно плотный материал отличает¬
ся мягкостью и хорошо поддается любой обработке. Его легко можно
резать и царапать ножом, долбить, тереть и шлифовать обыкновенным
камнем и тому подобными незатейливыми орудиями, не говоря уже об
острых и массивных металлических орудиях вроде кирки. Неудивитель¬
но поэтому, что все способы, в особенности вытирание поверхности
скалы камнем, резьба и шлифовка, нашли здесь широкое приме¬
нение.
Ровная, гладкая поверхность Шишкинских скал была удобной и
для выполнения красочных рисунков. Она легко воспринимает и благо¬
даря своей значительной пористости лучше, чем, например, известняк,
удерживает красочный слой. Единственный ее недостаток заключается
в том, что на красном фоне песчаника не столь резко, как на белом и
желтоватом известняке, выделялась красная краска древних рисунков.
Но и эта отрицательная особенность не имела слишком большого зна¬
чения, так как компенсировалась густотой и насыщенностью тона охры
кровавика в различных ее оттенках.
Нигде в другом месте, не только на Лене, но и во всей Восточной
Сибири, нет таких благоприятных условий для расцвета искусства на¬
скальных росписей, такой свободы для деятельности его мастеров. Ни¬
где в других местах Сибири нет, пожалуй, и таких благоприятных усло¬
вий для сохранения памятников этого своеобразного искусства.
Растрескивание камня здесь происходит медленно и в незначитель¬
ных размерах, так как пласты песчаника, особенно в верхних ярусах,
отличаются плотностью и значительной мощностью и не обваливаются
мелкими кусками, как в обычных мелкослоистых толщах, что способст¬
вует устойчивому сохранению древних рисунков. Даже выветриваясь,
поверхность песчаника не размягчается и не сыплется, как рыхлое ве¬
щество, а отстает отдельными кусками, как бы шелушится, и отпадает
своего рода плотной затверделой корочкой. Поэтому древняя наскальная
поверхность в целом отличается исключительной стойкостью и проч¬
ностью.
Кроме того, находясь в глубокой дугообразной излучине на верти¬
кальных плоскостях скалистых обрывов коренного берега, писаные ска¬
лы у деревни Шишкино укрыты от сильных ветров и даже дождей,
поэтому они лишь в очень незначительной степени страдают от дей¬
ствия атмосферных вод и выветривания. Процессы разрушения скал под
действием этих причин идут здесь гораздо медленнее, чем во многих
других местах. В этом мы имели возможность неоднократно убедиться
во время работы в Шишкино в дождливую погоду. Все вокруг было
пропитано водой, кругом струились ручьи, и на раскисших дорогах
стояли дождевые лужи, а поверхность писаных скал, за очень редким
исключением, оставалась совершенно сухой.
Особенно важное значение в этом отношении имеют детали мест¬
ного микрорельефа: рисунки обычно хорошо защищены выступами скал
и карнизообразными навесами, предохраняющими их от действия глав¬
ных разрушителей—дождя и снеговой воды в весеннее время; они ча¬
сто помещаются в своего рода нишах или даже в миниатюрных гротах,
20

надежно укрытые от дождя и ветра. В силу этого Шишкинские скалы
являются для Северной Азии единственным в своем роде естественным
музеем изобразительного искусства и культуры древних племен, свое¬
го рода колоссальной картинной галереей прошлых веков, располо¬
женной прямо под высоким куполом голубого неба, на фоне темно-зе¬
леного леса и красных скал.

I
ДРЕВНЕЙШИЕ РИСУНКИ НА ШИШКИНСКИХ СКАЛАХ
(палеолитические изображения)
ногочисленные наскальные изображения Шишкинских скал
отличаются друг от друга как по своим сюжетам, стилю,
технике выполнения, так и по степени сохранности.
Учитывая все отличия и сопоставляя шишкинские писа¬
ницы с другими археологическими памятниками, можно достаточно
уверенно выделить среди них несколько особых групп рисунков, кото¬
рые относятся к определенным Этапам прошлого Ленского края.
Конечно, не все шишкинские рисунки могут быть уверенно причис¬
лены к той или иной группе писаниц, а некоторые из них вообще
остаются изолированными от всех других и не поддаются пока дати¬
ровке.
Датировка наскальных рисунков представляет сложную задачу;
возраст их нельзя определить с такой же легкостью, как возраст ка¬
менных или бронзовых орудий. Но все же на Шишкинских скалах мож¬
но выделить по крайней мере пять групп рисунков. Для каждой из этих
групп свойственны определенные стилистические особенности, своя тех¬
ника исполнения и особое содержание, свои характерные сюжеты.
Первую, наиболее раннюю, можно, по нашему мнению, с достаточ¬
ными основаниями отнести ко времени древнейших обитателей долины
Лены, к палеолитической эпохе. Вторая датируется эпохой неолита.
Третья относится к эпохе бронзы и к раннему железному веку. Четвер¬
тая к курыканскому времени, то есть VI—X векам н. э. Пятая группа
изображений соответствует последующему времени, времени после ку-
рыканов и до прихода русских, —X — XVII векам н. э.
В районе Шишкинских скал имеются и другие археологические
памятники этих эпох: верхнепалеолитическое поселение, стоянки и по¬
гребения эпохи неолита и бронзового века, курыканское селище желез¬
ного века.
Наличием этих разновременных археологических памятников под¬
крепляется предложенная выше классификация наскальных изображе¬
ний, так как эти поселения и могильники дают уверенность в том, что
люди посещали Шишкинские скалы и их окрестности в течение всего
времени от палеолита и до прихода русских, на протяжении, по край¬
ней мере, 15—10 тысячелетий. Обитая в этих местах более или менее
продолжительное время, они могли оставлять на Шишкинских ска¬
лах следы своего пребывания в виде наскальных изображений, что и
подкрепляется анализом стиля и содержания последних.
%%

Древнейшая группа наскаль¬
ных рисунков Шишкинских
скал ^представлена только тре¬
мя, но зато очень характерны¬
ми во всех отношениях рисун¬
ками. Первый рисунок остался
не замеченным нами при перво¬
начальном беглом обследова¬
нии Шишкинских скал в 1929
году, хотя он является самым
крупным по размеру. Его уда¬
лось найти и полностью по¬
нять только лишь при более де¬
тальном, хотя тоже предвари¬
тельном изучении всей колос¬
сальной площади Шишкинских скал, осуществленном в 1941 году.
Изображение это обнаружено неподалеку от старой шишкинской
мельницы, на самом верхнем ярусе обнажения, в районе условно выде¬
ленного нами Тридцатого Камня, на высоте около 40—60 м над уров¬
нем реки. Оно занимает большую часть вертикальной, слегка наклон¬
ной книзу гладкой плоскости довольно большого утеса. Утес сильно
выветрился и даже побелел от времени. Его поверхность местами стала
ноздреватой и, несмотря на довольно значительную твердость песчани¬
ка, вздувается пузырями и шелушится, отпадая мелкими кусочками-
пластиночками.
Древний рисунок выполнен краской. С первого взгляда он издали
может остаться незамеченным, так как его выцветшие и поблекшие ли¬
нии сливаются с остальным скальным фоном и не имеют резко очер¬
ченных границ в местах соприкосновения с неокрашенной частью ска¬
лы. Издали сначала становятся заметными только две почти параллель¬
ные друг другу широкие полосы с плавным изгибом посредине, пере¬
секающие скалу сверху вниз. Затем, на более близком расстоянии, вы¬
являются и другие части изображения, обнаруживаются его детали.
Оказывается, что две параллельные широкие линии с плавным изгибом
образуют хвост животного; другие, менее заметные линии обрисовы¬
вают большое туловище, ноги и часть .головы. Кое-где эти линии ри¬
сунка ощущаются только как еле заметное изменение общей светлой
окраски скалы, переходящей постепенно в более темный и теплый ро¬
зоватый оттенок. Местами они прерываются, так как камень здесь осо¬
бенно сильно выветривается с поверхности.
Цвет краски, которой нанесено изображение, бледно-красный, с
нежным лиловым оттенком в некоторых местах. Животное очерчено
одним линейным контуром и строго в профиль. Так как плоскость ска¬
лы с рисунком параллельна берегу реки, а рисунок ориентирован голо¬
вою вниз по течению Лены, то животное показано обращенным головой
влево от зрителя. Размеры его необычно велики: длина 2,8 м, шири¬
на 1,5 м (рис. 7).
Изображает рисунок, судя по всем признакам, лошадь, о чем сви¬
детельствует прежде всего наличие длинного и широкого, безусловно
лошадиного, хвоста, а также характерная форма головы и общие очер¬
тания туловища. Туловище животного в целом массивное и относи¬
тельно широкое, почти квадратное по своим пропорциям, с большим,
выпуклым и как будто отвисшим брюхом. Голова коня относительно
небольшая, морда короткая, очерченная одной плавной и сильно вы¬
Рис. 7. Палеолитическое изображение
лошади. Шишкино.

пуклой кривой линией, горбоносая, с мягко очерченным ртом. Верхняя
губа значительно длиннее и больше нижней. Шея несоразмерно корот¬
кая и крутая, с резко подчеркнутым сразу же под ней выступом груд¬
ных мышц. Соответственно общему строго профильному характеру
изображения показаны только две ноги — задняя и передняя. Обе они
по сравнению с туловищем довольно короткие. Кижняя часть обеих ног
непропорционально короткая и тонкая. Они сильно изогнуты, причем
задняя нога слегка откинута назад, а передняя выдвинута вперед, и
на ней отчетливо выделено копыто, наклонно поставленное на передний
конец так, как это бывает при ходьбе, когда лошадь поднимает ногу
и ставит ее на землю. Копыто это изображено очень своеобразно: оно
скорее напоминает короткую заостренную ступню. На задней ноге ко¬
пыто нарисовано точно так же, как и на передней, но не столь за¬
острено.
К сожалению, верхняя часть рисунка на голове и на спине не мо¬
жет быть прослежена полностью. Однако можно предполагать, что
грива не была изображена, так как линия спины в этом месте вплотную
подходит к нависающему над ней скалистому карнизу. Хорошо виден
небольшой горб, соответствующий реальному горбу над лопатками ло¬
шади. Далее по направлению к хвосту линия спины уцелела очень хо¬
рошо. Широкая и отчетливая, она одной плавной и слегка выпуклой
кривой оконтуривает округлый круп животного и после этого расчле¬
няется на три особых линии. Одна из них, верхняя, непосредственно
переходит в наружную линию хвоста. Другая отмечает впадину для
репицы хвоста и выпуклость крупа, а затем очерчивает заднюю сторо¬
ну ноги. Третья образует внутреннюю сторону хвоста. Очертания хво¬
ста намечены, таким образом, двумя вначале параллельными, а затем
широко расходящимися внизу толстыми линиями. Хвост длинный и
пышный, широко распущенный внизу и как бы волнистый. Эта деталь,
по-видимому, имела особое значение в глазах художника, как наибо¬
лее характерная видовая особенность изображаемого животного. Особо
тщательно выделен на рисунке кривой и загнутый вперед penis, с хоро¬
шо заметным утолщением на конце, должно быть в состоянии эрекции,
не оставляющий сомнения в том, что художник ставил своей целью
изобразить именно самца, жеребца.
Изображение лошади дополнено внизу, под хвостом, сильно по¬
страдавшей от выветривания, но еще достаточно отчетливой в целом
горизонтальной линией в виде зигзага. Можно было бы предположить
что этот зигзаг изображал бахромчатый низ хвоста, но такому допуще¬
нию противоречит значительная длина зигзага — левый конец его
вплотную соприкасается с коленным суставом лошади.
Под брюхом коня имеется миндалевидная фигура, обращенная рас¬
ширенным концом вверх, а заостренным вниз. Слева от передней ноги
коня видны один над другим два знака в виде овальных палочек, а
справа знак более широкий и искривленный в виде буквы Г, кото¬
рый лежит горизонтально. Все эти знаки изображены, как и сама
фигура коня, светло-красной краской и заметны бывают только лишь
после смачивания скалы водой и при самом внимательном рассмотре¬
нии. Как и основной рисунок, они сохранились только лишь на той ча¬
сти древней скальной поверхности, которая не тронута выветри¬
ванием.
Вполне допустимо, следовательно, полагать, что эти дополнитель¬
ные знаки одновременны основному изображению и связаны с ним по
их внутреннему смыслу, хотя окончательной уверенности в этом нет.
24

Особо следует отметить, что вся огромная фигура животного рас¬
сечена по горизонтали широкой продольной трещиной. Верхняя часть
скалы выдается над нижней в виде небольшого карниза, а линии ри¬
сунка в задней его части оказываются не только разорванными, но и
смещенными в горизонтальном направлении. Создается впечатление,
что после нанесения рисунка скала была разорвана горизонтальной тре¬
щиной, нижняя часть ее сильно опустилась и, осев, сместилась на не¬
сколько сантиметров вправо. Вследствие этого разошлись и линии ри¬
сунка.
Во всяком случае, трудно предполагать, что древний мастер был
настолько беспомощен, что не мог совместить простых вертикальных
линий своего рисунка на пересеченной трещиной плоскости скалы.
Смещение линии рисунка выразительно свидетельствует о его древ¬
ности. О том же говорит и степень сохранности скалы. Верхний слой ее
ниже изображения коня полностью уничтожен выветриванием. Изобра¬
жение сохранилось только потому, что над ним выступает уже отме¬
ченный выше карниз, предохраняющий его от дождевой воды и тающе¬
го весной снега.
Но еще определеннее о глубокой древности изображения свиде¬
тельствуют его стилистический характер и сюжет.
Описанное изображение лошади было в 1941 году единственным в
своем роде среди рисунков, сделанных краской, не только на Лене, но
и вообще в Сибири. На древнейших ленских и других сибирских лес¬
ных писаницах, выполненных краской, которые можно в большинстве
случаев датировать неолитическим периодом или бронзовым веком,
среди звериных изображений обыкновенно чаще всего встречаются ло¬
синые фигуры, выполненные в хорошо известной характерной и стили¬
стически устойчивой манере. Рисунки же лошадей, тем более такого
размера и стиля, среди них до сих пор еще ни разу не встречались.
И это вполне понятно, так как в неолите и развитом бронзовом ве¬
ке в таежных районах господствовал такой же, как сейчас, таежный
ландшафт с соответствующей ему фауной.
Лошадь — животное по преимуществу открытых травянистых про¬
странств. В условиях сплошной хвойной тайги каменного века или брон¬
зовой эпохи на Верхней Лене, где, как и в других таежных районах Си¬
бири, не было обширных лугов, дикая лошадь не могла существовать.
Шишкинский рисунок лошади отличается от неолитических рисун¬
ков животных и от близких им по времени изображений бронзового
века своими стилевыми чертами. В нем нет той особенной графической
четкости, того зрелого реалистического совершенства и художествен¬
ной законченности, которые сразу же выделяют произведения неолити¬
ческих мастеров среди всех других писаниц.
Он выполнен в совершенно иной, широкой и размашистой манере.
Мастер смело и решительно вычерчивает широкими линиями контуры
большого тела животного. Но он не в состоянии точно определить со¬
отношение частей изображаемого тела, а затем скомпоновать их и пред¬
ставить на плоскости в таких же точно соотношениях, как в действи¬
тельности. У него было ровно столько же решительности, как и не¬
опытности. В его работе много непосредственного и детски-наивного,
младенческого. Можно сказать, что от нее веет дыханием подлинной
архаики, настоящим детством искусства, в то время как произведения
неолитических мастеров отмечают наиболее высокий уровень, которого
достигло в своем развитии реалистическое искусство древних племен
Сибири.
25

Полностью исключена также возможность датировки описываемого
изображения лошади более поздним временем, то есть железным веком.
Правда, если в неолитическое время и в бронзовом веке на наших
лесных писаницах вообще не встречаются изображения лошадей, то
многие местные писаницы железного века, курумчинского типа, часто
изображают одних только лошадей. Наглядным примером могут слу¬
жить десятки и сотни изображений на Шишкинских скалах в ближай¬
шем соседстве с большим рисунком коня. Но достаточно одного взгля¬
да на курумчинские изображения лошадей, чтобы сразу же отказаться
от попытки найти в них что-либо общее с этим рисунком.
Писаницы железного века, оставленные носителями курумчинской
культуры, выполнены в совершенно другой технике; по всему своему
облику, по стилю и размерам они совсем не похожи на описанный
огромный рисунок лошади.
Таким образом, располагая здесь же, на Шишкинских скалах, не¬
обходимым материалом для сравнения с наскальными изображениями
различного типа и разного времени, мы могли в 1941 году констатиро¬
вать, что описываемое монументальное изображение коня не только по
своему местонахождению на одном из самых высоких и обособленных
уступов Шишкинских скал, но и по всему облику стоит особняком от
всех остальных изображений, покрывающих эти скалы.
Остальные шишкинские рисунки своим обилием и разнообразием
только подчеркивают специфические особенности и резче оттеняют
своеобразный облик этого изображения, тем самым еще больше уси¬
ливая его изолированность.
Мы не можем, следовательно, датировать данный рисунок ни же¬
лезным веком, когда изображение лошади являлось господствующим
сюжетом в писаницах, ни бронзовым веком и неолитом, когда диких
лошадей вовсе на Лене не было.
Остается только одна возможность — отнести данное изображение
к более раннему времени, чем эпоха бронзы и неолита, то есть к па¬
леолиту. Именно в то отдаленное время, как показывают раскопки мно¬
гочисленных палеолитических поселений, дикая лошадь была обычным
жителем сухих и безлесных территорий Старого Света, простиравшихся
на многие тысячи километров — от нынешних арктических островов до
Северного Китая, от Маньчжурии до Пиренеев.
Об этом писал И. Д. Черский, указывавший, что «нахождение
столь многочисленных остатков лошадей внутри полярного круга, как
животных, требовавших хорошего подножного корма, имеет для нас
значение, равносильное с нахождением там же костей и других предста¬
вителей более южных широт Сибири (тигр, сайга, благородный олень),
так как свидетельствует о значительно изменившихся с тех пор кли¬
матических и ландшафтных условиях Северной Азии». 27
Обилие на территории Сибири диких лошадей и в четвертичное
время подтверждается тем, что в списке фаунистических остатков, со¬
бранных Новосибирской экспедицией 1885—1886 годов, кости дикой ло¬
шади занимали по своему количеству второе место: северному оленю
принадлежит 794 кости (133 особи), лошади 659 костей (от 50 особей).
М. В. Павлова подсчитала, что в числе костей, собранных на се¬
вере Сибири в 1900—1903 годах, решительно преобладают кости дикой
лошади: их было более 275 из 540 экземпляров.28
За стадами этих животных, находивших обильную пищу в степях
и отчасти в тундрах позднеледникового времени, следовал во время сво¬
их охотничьих предприятий первобытный человек, кисти и резцу кото¬
26

рого принадлежат изумительные нередко по своей реалистической силе
и живости изображения диких лошадей того отдаленного времени.
Простота и общая схематичность шишкинского рисунка не позво¬
ляют, к сожалению, с полной уверенностью судить об отношении изоб¬
раженной на нем лошади к определенным, породам древних лошадей.
Исследователи фауны палеолитических памятников полагают, что
в западноевропейских рисунках того времени отражены конституцион¬
ные особенности лошадей трех основных пород. Лошадь первой поро¬
ды— «лесная», крупного размера; от нее произошли современные по¬
роды домашней лошади. Изображения этих лошадей относят к более
раннему, домадленскому времени. Лошадь второй породы, о которой
можно судить по изображениям мадленской эпохи, — степная, сходная
с лошадью Пржевальского, низкорослая, большеголовая, сплошь по¬
крытая густой шерстью. Третья — тарпан.29
В шишкинском рисунке с характерной для палеолитического искус¬
ства полной отчетливостью переданы главные и наиболее существенные
черты реальной дикой лошади с ее тяжелым массивным телом, горбоно¬
сой мордой и широким пышным хвостом, причем общий облик живот¬
ного вызывает в памяти скорее всего образ лошади Пржеваль¬
ского.
Для тех же, кто наблюдал современную якутскую лошадь абори¬
генной крови, шишкинский рисунок не в меньшей степени напоминает
именно эту лошадь с ее массивным и большим брюхом, сравнительно
небольшой головой и короткими ногами, покрытую в зимнее время не¬
обычайно густым и мохнатым волосяным покровом.
По словам И. С. Полякова, «ростом якутская лошадь не велика,
у нее небольшая голова, округленное, сравнительно большое брюхо при
коротких ногах, на ее туловище особенно ясно обрисовываются ее пол¬
ные и плотные на вид бедренные мускулы».30
Нельзя поэтому пройти мимо высказываний некоторых исследова¬
телей, поставивших вопрос о прямом родстве между современной якут¬
ской и древней четвертичной лошадью данной территории.
Еще В. Серошевский, ссылаясь на смутное якутское предание о ка¬
ких-то диких, божьих («тангара») лошадях, прямо поставил вопрос,
не могли ли якуты «застать в теперешней своей родине остатки север¬
ной сибирской лошади и не произошли ли особенности их лошадей от
скрещивания приведенных с юга стад с местной, уже исчезнувшей ра¬
сой». Дикие и «божьи» кони, о которых пишет Серошевский, по приве¬
денным им фрагментам преданий, записанным в Западно-Кангаласском
улусе, когда-то «толпились до того густо кругом человеческих жилищ,
что тушили огни и давили жеребят».31 Серошевский рассматривает эти
предания как свидетельство о наличии в древности именно диких ло¬
шадей. Однако упоминаемые им огни и общий характер изложения
сильно напоминают общеизвестный миф о прародителе и культурном
герое якутского народа Эллее. Эллей, как рассказывается в мифе, пер¬
вый устроил на Лене дымокур для скота, и потому скот богача Омо-
гоя стал сбегаться целыми табунами в устроенные Эллеем изгороди.
Может быть, и в преданиях, записанных Серошевским, .шла речь не о
диких лошадях, а о скоте Омогоя.
Для подтверждения своей мысли В. Серошевский ссылается также
на сходство формы черепа и зубного аппарата ископаемых лошадей
Сибири и современных, установленное И. Д. Черским, а также на све¬
дения А. А. Бунге о найденном около 1878 года на Яне в 60 км южнее
села Казачьего в местности Дыринг Аюн (Диринг-Ойуун) ископаемом
27

трупе дикой лошади, имевшем, по воспоминаниям местных Жителей,
совершенно свежее мясо, целый хвост, гриву и белую шкуру.32
Серошевский особо подчеркивает, что белый цвет (вернее светло¬
серый) до сих пор преобладает среди якутских лошадей, а скрещива¬
ние домашних животных с дикими вообще считается якутами весьма
выгодным, как способ улучшения породы. Позднее С. И. Огнев, пере¬
числяя находки трупов четвертичных млекопитающих в мерзлой почве
Якутии, писал по этому поводу в сводке о фауне северо-восточной Си¬
бири: «В высшей степени замечательна находка д-ра А. А. Бунге в
мерзлой почве системы реки Яны трупа лошади белого цвета в тех же
условиях, в каких находятся там остатки трупов мамонтов и носорогов.
Интересно сопоставить эту находку д-ра Бунге с современными особен¬
ностями якутских лошадей. Теперь живущая якутская лошадь мала
ростом, с толстыми ногами, большой головой и широкой грудью, чрез¬
вычайно мохнатая и устойчивая по окраске. 90% якутских лошадей
белого цвета, остальные 10% бледно-буланой (изабелловой) окраски,
с более светлыми гривой и хвостом. Если лошадь, обнаруженная д-ром
A.	А. Бунге, действительно принадлежала плейстоценовому времени, то
приходится признать черты заметного сходства современных якутских
лошадей с диким предком, найденным в долине р. Яны».33
6. И. Огнев имел в виду, как следует из цитированного отрывка,
сходство четвертичной лошади северо-востока с современными лошадь¬
ми южных районов Якутии, сравнительно небольшими по размерам и
близкими по структуре черепа к тарпану.
Через десять лет после Огнева к вопросу о сродстве диких четвер¬
тичных лошадей Сибири с современными якутскими обратился зоолог
О. Антониус.34 Кроме ссылки на лошадь из села Казачьего, о которой
пишет Бунге, Антониус приводит сообщение Пфиценмайера, «почти
убеждающее в том, что эта порода... существует до настоящего време¬
ни», ибо последний от своих друзей ламутов узнал, что в районе Колы¬
мы, между Омолоном и Анюем, встречаются дикие лошади, являющие¬
ся наряду с диким оленем излюбленным объектом охоты ламутов. По
словам ламутов, эти дикие кони будто бы сходны по своим размерам
с якутской лошадью, обладают длинной серовато-белой шерстью, вкус¬
ным и жирным мясом.
Антониус считает маловероятным, чтобы дикие лошади, о которых
сообщает Пфиценмайер, были одичавшими домашними якутскими ло¬
шадьми, так как в этих местностях якутских поселений не было, а от
районов, занятых скотоводами, их отделяют многие сотни километров.
«Мы не ошибемся, — заключает Антониус, — если предположим, что
лошадь, о которой говорят ламуты, не что иное, как остатки северной
дикой породы лошадей. И в этом случае можно с уверенностью ска¬
зать, что мы имеем дело с отпрыском когда-то многочисленной по¬
роды». 35
Следует, впрочем, учитывать, что четвертичный возраст белой ло¬
шади с реки Яны остается недоказанным, так как труп этот исчез, а
показания Пфиценмайера являются малонадежным источником:
B.	Г. Богораз с полным знанием дела характеризовал Пфиценмайера,
как крайне легкомысленного и ненадежного автора.36 Но какая-то доля
правды в них, может быть, и содержится, точно так же, как вероятным
остается и четвертичный возраст янской лошади.
В результате специального исследования якутского коневодства
М. И. Рогалевич выдвинул новый, третий, на этот раз чисто зоологи¬
ческий довод в пользу связи между древней и современной лошадью
28

Якутии, причем речь идет уже не о южноякутской домашней лошади,
а о лошади северных районов Республики — верхоянской. «Мы при¬
выкли, — пишет М. И. Рогалевич, изучавший на месте якутское коне¬
водство,— что чем севернее живет местная лошадь, тем она мельче.
Верхоянская лошадь дает пример обратного: ее рост в холке равен
140 см, а рост южной лошади не превышает 128—135 см».37
Одно из возможных объяснений такому неожиданному явлению
автор видит именно в том, что здесь, на севере Якутии, с конца ледни¬
кового периода и до позднейших времен могла существовать крупная
дикая лошадь, о которой писал Черский по находкам на Ляховском
острове. Скрещивание с такими лошадьми, очевидно, благотворно по¬
влияло на якутских домашних лошадей, приведенных с юга. Вполне
справедливо поэтому высказанное М. И. Рогалевичем пожелание о спе¬
циальном изучении данной проблемы, не безынтересной и для архео¬
логов, которых давно интересует как происхождение современной якут¬
ской лошади, так и судьбы диких лошадей, населявших север в четвер¬
тичном периоде.
Не исключено, что дикие лошади, которые населяли всю террито¬
рию Восточной Сибири вплоть до нынешних Новосибирских островов,
и на самом деле могли дожить здесь до очень недавнего не только по
геологическим, но и по историческим масштабам времени.
Если это подтвердится, то в шишкинском рисунке мы будем иметь
самое древнее изображение коренной ленской лошади, потомки кото¬
рой в виде якутских аборигенных лошадей нашего времени существу¬
ют на севере и сейчас, но на Верхней Лене, в зоне тайги, должны были
исчезнуть еще в послеледниковое время.
Сравнивая рисунок из Шишкино с сохранившимися до нашего вре¬
мени западноевропейскими изображениями лошадей палеолитического
времени, нетрудно обнаружить в них признаки единства стиля, реали¬
стического в основе. По общей манере выполнения, довольно грубой и
простой, а также по контурному характеру рисунка, ленское изображе¬
ние лошади кажется более близким к самым ранним, ориньякским
или солютрейским, изображениям, чем мадленским в их классических
образцах (рис. 8).38
Отсюда, впрочем, вовсе еще нельзя делать выводов о столь ран¬
нем возрасте данного рисунка, так как черты большей примитивности
могут объясняться и некоторым общим упадком древнего реалистиче¬
ского искусства к концу палеолита во всем Старом Свете. Как известно,
в последние этапы мадленского времени снова наблюдается преобла¬
дание скупой линейно-графической манеры, близкой к ориньякской, над
прежней иллюзионистической живописью ранних мадленских «импрес¬
сионистов».
Если взять эти поздние мадленские рисунки во всей их массе, то
на фоне обычных «средних» рисунков, а не одних только выдающихся
классических изображений, шишкинское изображение лошади не будет
особенно резко выделяться своей архаической манерой. Оно скорее
сольется с ними.
Большой интерес представляют исключительно крупные размеры
описываемого рисунка лошади.
Она изображена здесь в натуральную величину. Таковы же по раз¬
мерам и многие изображения животных в палеолитической пещерной
живописи Западной Европы. Известно, например, что в Альтамирской
пещере, где полихромные изображения расположены на выпуклостях
низко свисающего потолка каменной галереи, «фигуры бизонов обыч-
29

5
Рис. 8. 7, 2% 4, 5 — палеолитические изображения лошадей
из Западной Европы; 3 — палеолитическое изображение дикой
лошади из Шишкино.
но имеют в длину около полутора метров (1 м 29 см— 1 м 75 см). Ту
же величину имеют изображения кабанов, то есть они даны в действи¬
тельно натуральных размерах, как и одно из изображений лани, до¬
стигающей двух метров и двадцати сантиметров».39
А. С. Гущин правильно, по-видимому, объясняет эту черту палео¬
литической живописи стремлением изобразить животное наиболее точ¬
но, во всей его конкретности, в полном соответствии с действительным
обликом и даже величиной, что в свою очередь вызвано производст¬
венно-магическими целями, руководившими первобытным художником.
Всего сказанного выше достаточно для того, чтобы признать шиш-
кинский рисунок реалистическим воспроизведением образа реальной
дикой лошади, обитавшей на Лене в конце ледниковой эпохи. Он при¬
надлежит кисти палеолитического человека, современника ископаемой
четвертичной фауны конца ледникового и послеледникового времени.
До сих пор подобные наскальные или пещерные изображения па¬
леолитической эпохи, выполненные в росписной технике краской, не
только восточнее, но и западнее Уральского хребта в пределах Восточ¬
ной Европы известны не были.
30

К палеолитическому времени относят только примитивные нарез*
ки на стенах одного из гротов Мгвимеви 40 на Кавказе и резные же ри¬
сунки различного рода в гротах «Каменной могилы» у Мелитополя,
часть которых сплошь закрашена охрой внутри линейных контуров.41
Поэтому исключительно велико значение найденного в 1941 году
на Шишнинских скалах рисунка лошади как первого не только в Се¬
верной Азии, но и во всей нашей стране красочного произведения пер¬
вобытных палеолитических мастеров, первого образца их оригиналь¬
ных росписей, оказавшегося там, где, казалось бы, его меньше всего
следовало ожидать, — так далеко на север и восток от Пиренейских
гор и Средиземного моря, в верховьях одной из величайших рек Сред¬
ней Азии, уходящей отсюда еще далее на север, в глубь арктических
пространств, к суровым берегам Ледовитого океана.
Нельзя не вспомнить в этой связи, что в свое время П. А. Кро¬
поткин, впервые обративший внимание на ледниковые отложения Си¬
бири и на террасы Лены с толщами лессовидных суглинков, содержа¬
щих ископаемую четвертичную фауну, признал глубокую древность
ленских скал именно в том виде, в каком они стоят сейчас. По сло¬
вам исследователя, «они и теперь сохранили ту самую форму, которую
имели в то время, когда у подошвы их отлагались постплиоценовые
осадки, ибо поверх этих осадков мы находим лишь самое ничтожное ко¬
личество осыпей даже и там, где они могли быть снесены водою».42
Это утверждение знаменитого исследователя, пионера четвертич¬
ной геологии Восточной Сибири, и высказанные выше положения о
глубокой палеолитической древности изображения лошади, найденного
в 1941 году, нашли новое подкрепление в столь же неожиданных и
столь же счастливых находках 1947 года, после которых описанный вы¬
ше замечательный рисунок перестал быть единственным в своем роде
и изолированным.
Первая такая находка была сделана в ближайшем соседстве с опи¬
санным большим изображением лошади на Тридцатом Камне. Это
было второе изображение того же самого животного, значительно мень¬
шее по размерам, но по всем стилистическим признакам настолько
близкое к нему, что его можно было считать копией большого изобра¬
жения, если бы не некоторые частные отличия в деталях и пропорциях.
Оно оказалось на той же скале и всего лишь в трех-четырех метрах
от большого рисунка, только несколько ниже его по вертикали, у ле¬
вого края скалы.
Тот факт, что этот рисунок, не менее интересный, чем первый, не
был обнаружен в 1941 году, когда нашли поблизости большого палео¬
литического коня, объясняется очень просто и зависит прежде всего от
степени сохранности изображения, выполненного такой же красной
краской, как и первое. Краска настолько выцвела и слилась с основ¬
ным красноватым фоном скалы, что сначала был обнаружен лишь
хвост животного, а затем уже при детальной и тщательной промывке
скалы — остальные части изображения, тоже выполненные одной тол¬
стой контурной линией.
Лошадь, как и на первом рисунке, дана встрою профильном изоб¬
ражении, с головой, обращенной вниз по течению реки и влево от зри¬
теля. Туловище ее такое же тяжелое и массивное; брюхо очерчено ши¬
рокой выпуклой дугой. Спина около головы круто выгибается кверху и
переходит в широкую толстую шею, поднятую кверху. Голова такая же,
как и на первом изображении, только более суженная книзу. Рот от¬
мечен аналогичным вырезом губ, довольно массивных и утолщенных.
31

Хвост сохранился целиком. Он заканчивается не бахромой, а косым
срезом. Так, вероятно, заканчивался и пострадавший от выветривания
хвост большой лошадиной фигуры. Ноги малого коня нарисованы более
схематично, а нижние части их сильно пострадали впоследствии
(рис. 8, 3) .
Особенно интересно, что внутренняя поверхность изображения,
между его внешними линейными контурами, была сплошь зашлифова¬
на в более позднее время. Шлифовавшие, впрочем, отнеслись к древне¬
му изображению очень осторожно и бережно и совсем не тронули кра¬
сочных контуров изображения. От их усердия пострадала только ниж¬
няя часть передней ноги животного, вероятно уже разрушенной вы¬
ветриванием.
Вместе с тем была наполовину уничтожена в ее верхней части и
одна из двух соседних антропоморфных фигур, изображавших харак¬
терно стилизованных рогатых человечков. Человечки эти были, несо¬
мненно, вырезаны на камне в то время, когда еще хорошо можно было
видеть всю переднюю ногу, так как они приходятся ниже того уровня,
где, по общим пропорциям фигуры коня, должно было помещаться ко¬
пыто. Шлифовальщик же продлил ногу настолько, что та вытянулась
не менее, чем на 20—25 см, и уничтожила верхнюю часть антропоморф¬
ного изображения.
Судя по широкому распространению техники вышлифовки писа¬
ниц в курыканском искусстве, именно к курыканскому времени и сле¬
дует, по-видимому, относить работу шлифовальщика, тогда как рога¬
тые человечки могут быть датированы поздним неолитом или бронзо¬
вым веком.
Такое внимание курыканов к древнейшему изображению лошади,
конечно, не случайно. Страстные коневоды, у которых культ коня, не¬
сомненно, занимал важное место в жизни, курыканы не могли равно¬
душно пройти мимо этого столь близкого им по сюжету рисунка. Вы¬
сокая же древность последнего только увеличивала его культовое зна¬
чение и должна была придавать ему в глазах позднейших почитателей
божественного коня отпечаток таинственного, особой святости, застав¬
ляла верить в его сверхъестественное происхождение. Такое предполо¬
жение находит опору в современных этнографических данных — оно
вполне соответствует отношению шаманистов якутов, бурят и тунгусов
к древним наскальным изображениям, которые, по их мнению, являют¬
ся произведениями самих духов — хозяев священных скал — и могут
то исчезать, то появляться вновь по воле духов.
Третий рисунок из этой серии древнейших изображений на Шиш-
кинских скалах найден был также в 1947 году, но отдельно от осталь¬
ных на Двадцать восьмом Камне, в его среднем ярусе. Он изображает
на этот раз уже не лошадь, а быка (рис. 9).
Местонахождение этого рисунка тоже было осмотрено в 1941 году,
но открыт он был, как и второй рисунок лошади, только лишь при спе¬
циальном тщательном изучении Шишкинских скал. И здесь сначала
автор увидел только лишь одну косую полосу выветрившейся и выцвет¬
шей красной краски. При тщательной промывке скалы на конце этой
полосы оказалась отчетливо прорисованная широкая кисточка, а затем
обнаружилось туловище зверя, появились ноги и голова, и перед нами
неожиданно вырос новый представитель исчезнувшего животного мира
прошлых эпох — дикий бык, изображенный в совершенно такой же
стилистической манере и теми же техническими приемами, как и две
ранее описанные фигуры лошадей.
32

Рис. 9. Рисунок быка. Шишкино.
Находка изображения быка, по стилю и технике аналогичного изоб¬
ражениям лошадей,, очень ценна и важна, так как подтверждает
предположение о том, что дикие быки столь же характерны для палео¬
лита Сибири, как и дикие лошади. Теперь на шишкинских рисунках
мы имеем образы важнейших представителей животного мира этого да¬
лекого времени. Остатки диких быков обнаружены уже в старейших
палеолитических поселениях Сибири — в Мальте и Бурети, где найдены
не только кости конечностей быков, но и целые черепа этих животных.
Быки наряду с лошадьми и куланами населяли обширные открытые
пространства Сибири и после исчезновения важнейших представителей
«мамонтовой фауны» верхнего палеолита — сначала носорога, а затем
и самого мамонта. Многочисленные остатки быков рассеяны в вечно¬
мерзлых толщах Северной Сибири, вплоть до далеких островов аркти¬
ческих морей, а совсем недавно в золотоносных песках реки Колымы
были найдены мягкие части трупа дикого быка четвертичной эпохи
с приставшими к его шерсти самородками золота.
Но никаких бесспорных следов существования дикого быка в по¬
следующее время на территории сибирской тайги и тундры не встре¬
чено. Единственным исключением является только одна и во многом
еще загадочная находка зубов домашнего быка на стоянке М. Мунку
вблизи Олекминска, где наличие быка можно объяснить соседством с
районами древнего скотоводства в степях Забайкалья и Монголии, от¬
куда в самом «саде неолита мог изредка проникать рогатый скот и на
Среднюю Лену.
Среди древнейших наскальных изображений таежных областей Си¬
бири также нет ни одного рисунка быка. Его не могло быть здесь, кро¬
ме Средней Лены, в позднем неолите по той причине, что дикий бык,
как и дикая лошадь, не мог бы прожить в тайге не только зимой, когда
она покрыта глубоким снегом, но даже и летом, потому что в глухом
таежном лесу нет сколько-нибудь подходящего для корма травяного
покрова. Да и в современной Якутии, как известно, крупный рогатый
скот требует больше всего усилий со стороны человека в зимнее время
для его прокорма и ухода за ним, для него строят на зиму теплые по¬
мещения, хотоны, в прошлом составлявшие непременную часть якутско¬
го зимнего жилья, балагана, где коровы проводили долгую северную
3 А. П. Окладников
33

зйму в лесном соседстве с людьми, дышали одним воздухом, пользова¬
лись теплом от общего очага.
Открытие на Шишкинских скалах своеобразного и архаического по
стилю изображения быка еще более подкрепляет, таким образом, вы¬
сказанное автором уже в 1941 году мнение о палеолитическом возра¬
сте древнейших ленских рисунков.
Изображение находится над глубокой трещиной в скале, на высо¬
те около 3 м от уровня пола карниза.
Фигура животного длиною 1,12 м и шириною 55 см прорисована
по контуру широкой полосой красной краски вдоль туловища. Ноги
животного внутри контуров сплошь закрашены краской.
Бык показан, как и лошади на предшествующих двух изображени¬
ях, строго в профиль. Головой он также обращен влево от зрителя,
то есть вниз по реке.
Туловище его тяжелое и грузное, почти прямоугольное. Линия спи¬
ны прямая, около головы она круто опускается вниз, очерчивая опу¬
щенную вниз широкую, типично бычью шею.
Голова широкая и округлая на конце. Над ней заметны остатки
выветрившихся рогов в виде широкой дуги, обращенной вверх и
вперед.
Хвост толстый и прямой, вытянут наискось от туловища и утол¬
щается к концу. На конце хвоста имеется широкая кисть с четырьмя
округлыми концами.
Брюхо слегка выпуклое. Ноги короткие и кривые; тупые и массив¬
ные копыта, особенно на передней ноге, обрисованы тщательно и за¬
ботливо. Заостренное внизу переднее копытце изображено таким обра¬
зом, что кажется, будто бык слегка поднял ногу над землей и ставит
ее на передний, острый конец копыта, а не на его плоскую нижнюю
часть. В таком же положении изображено и копыто большой лошади¬
ной фигуры.
Признаки пола на описываемом рисунке, как и на втором рисун¬
ке лошади, отсутствуют. Под брюхом его видны только знак в виде
вертикальной палочки с округленными концами и расположенное ря¬
дом небольшое овальное пятно. Оба дополнительных знака нанесены
той же краской, что и весь рисунок.
В том, что на этом рисунке изображен именно бык, а не какое-либо
другое животное, не может быть сомнений. Древнему мастеру удалось
живо и непосредственно передать не только общий вид тяжелой фигуры
этого животного, но и его характерную позу. Бык изображен с опущен¬
ной и вытянутой вперед головой, словно он неожиданно остановился
и застыл на ходу как вкопанный.
Рисунок в целом производит впечатление грузной и тяжеловесной
мощи. Вытянутый назад хвост, опущенная вниз голова и крутой горб
при переходе от шеи к спине усиливают это впечатление и придают
изображению особый драматический оттенок; животное как бы полно
неудержимой внутренней энергии и стремления вперед.
Древний художник, оставивший это изображение, как и те масте¬
ра, которые нарисовали двух диких лошадей на Шишкинских скалах,
не был расточителен в приемах своего искусства. Однако, даже огра¬
ничивая себя самыми скупыми и сдержанными техническими средства¬
ми, он проявил не только превосходное знание натуры, но и замечатель¬
ное уменье передать одним простым линейным контуром самое важное
и существенное в изображаемом объекте.
34

Как изображение быка, так й фигуры лошадей одинаково просты
и примитивны по форме, но они глубоко реалистичны, как все древ¬
нейшие, палеолитические изображения животных; от них одинаково ве¬
ет той особенной свежестью впечатления и неистребимой жизненной
силой, которые характерны для творчества первых художников челове¬
чества.
Бык из Шишкино является поэтому таким же далеким северным
собратом замечательных быков с роскошных росписей Альтамиры в
знойной Испании, как лошади Шишкино — лошадей прославленных пе¬
щерных росписей франко-кантабрийской области древнекаменного века.
Интересно, что, несмотря на колоссальные пространства, разделя¬
ющие долину Лены и Пиренеи, могут быть установлены не только са¬
мое общее соответствие между памятниками палеолитического искусст¬
ва, но и некоторые более близкие совпадения.
О верхнепалеолитическом искусстве Испании и Франции обычно
привыкли судить по удивительным полихромным изображениям, в ко¬
торых древние художники мадленского времени впервые в мире откры¬
ли тайны ракурса и, сами не сознавая важности своих открытий, при¬
близилась к пониманию роли света в живописи.
Наряду с подобной «импрессионистической» живописью в той же
Альтамирской пещере имеются, однако, и другие, несравненно более
простые рисунки, выполненные краской одного цвета. Таков, например,
рисунок быка, выполненный черной краской. Как и шишкинский рису¬
нок, это контурное линейное изображение, лаконичное и простое по
форме. Еще ближе к шишкинскому рисунку совершенно аналогичные
по стилю альтамирскому быку монохромные фигуры быков из Ка¬
стильо,43 Хорное де ла Пенья,44, Пиндаля,45 на севере провинции Сантан¬
дер. 46 Изображение быка из Пиндаля сопровождается круглыми пят¬
нами и овальными палочками, напоминающими аналогичные знаки на
рисунке из Шишкино (рис. 10).
Для изображений этой группы характерна не только строго про¬
фильная линейно-контурная манера или своеобразная сухая трактовка
тела животного, но иногда даже и обыкновение рисовать не все четыре,
а только две ноги — одну спереди и другую сзади. Тем же отличаются
и шишкинские рисунки.
Не остается изолированной даже и такая мелкая, но характерная
деталь шишкинского изображения быка, как кисточка на конце хвоста.
В таком же виде она известна и на палеолитических фресках Испании
капсийского цикла.47 Здесь же следует отметить загадочную овальную
фигуру, изображенную под брюхом большого коня, о которой будет
особо сказано ниже, и зигзаг под хвостом этой лошади.
Обе этих детали входят в число характерных элементов палеоли¬
тического искусства. Зигзагообразная полоса находит ближайшие ана¬
логии в памятниках первобытного искусства Запада, палеолитический
возраст которых является бесспорным.
Таковы зигзагообразные линии, иногда даже в несколько парал¬
лельных рядов, выгравированные на костяных предметах из грота
Истюриц,48 из Вильдштейера,49 на загадочном двойном изображении
фаллосов из Gorge d’Enfer Дордони.50
Результатом изучения шишкинских писаниц, таким образом, до¬
кументирован факт исключительного значения для древнейшей истории
Сибири и соседних с ней стран.
Раньше существовало мнение о слабой одаренности или вообще
полном отсутствии каких-либо художественных способностей у той ча*
35

сти палеолитического человечества, которая заселяла колоссальные
пространства Северной Азии. Этот взгляд, глубоко связанный с расо¬
вой теорией, был поколеблен неожиданным открытием первоклассных
в своем роде образцов палеолитической скульптуры и графики в Маль¬
те, а затем в Бурети.
Но таких образцов художественной деятельности первобытного
человека, которые можно было бы сравнивать с палеолитическими рос¬
писями Западной Европы, с реалистическим искусством Альтамиры,
Фон де Гом, Кастильо и других памятников этого рода, на востоке не
имелось.
Открытые на Шишкинских скалах древнейшие рисунки впервые
свидетельствуют, что реалистическое искусство палеолитических роспи¬
сей вовсе не было чуждым и палеолитическому населению восточных
частей Старого Света.
Тот факт, что росписи сохранились так далеко на востоке и севере
нашего континента, объясняется, по-видимому, теми особенностями
Шишкинских скал, которые сделали их единственным в Сибири есте¬
ственным музеем древнего изобразительного искусства, — в первую оче¬
редь особо благоприятными условиями для сохранения рисунков раз¬
личного рода. Не менее важны, очевидно, и другие факторы, с кото¬
рыми связано было появление этих рисунков и их непрерывное на¬
копление в ходе последующих тысячелетий.
Колоссальная вогнутая дуга скалистых обрывов на протяжении двух
с половиной километров, у подножия которой течет здесь река Лена,
не могла, видимо, не привлекать к себе первобытных охотников свои¬
ми удобствами для облавных охот на копытных животных, начиная уже
с того отдаленного времени, когда под Шишкинскими скалами вместо
сплошной тайги расстилались такие же бескрайние степи, луга и тунд¬
ры ледниковой эпохи. Наглядным доказательством правильности
этого предположения является палеолитическое поселение у самого
подножия скал, на второй надпойменной террасе Первого Камня, вбли¬
зи сухого в настоящее время ручья.
Палеолитические охотники всегда стремились устраивать свои ла¬
гери вблизи подобных крутых обрывов и ущелий, где они могли легко
добывать пищу своими нехитрыми охотничьими приспособлениями и
грубым вооружением во время облавных охот-загонов.
Нет ничего удивительного и в том, что они подобно своим поздней¬
шим потомкам у подножия этих скал, служивших им гигантскими за¬
паднями-ловушками, совершали свои магические обряды.
Судя по археологическим и этнографическим данным, обязатель¬
ной частью этих обрядов было изображение животных, осуществляемое
самыми различными средствами и в самых разнообразных формах.
Одним из наиболее распространенных видов такого изображения
зверей являлись живые фигуры, представляемые ряжеными танцорами,
которые в танцах-пантомимах мастерски передавали характерные фор¬
мы тех или иных животных, их позы и движения. Эти живые картины,
зачатки театрального действия, дополнялись графическими и скульп¬
турными воспроизведениями зверей.
Первобытные охотники делали фигуры животных из камня, глины
и, разумеется, из такого распространенного и легко поддающегося об¬
работке материала, как дерево. Они рисовали эти изображения на ска¬
лах, на стенах гротов и пещер, чертили их на глиняном полу своих
пещерных святилищ, на песке — словом, везде, где только это было
возможно.
36

Рис. 10. 1 — изображение быка. Шишкино; 2—5—палеолитические
изображения быков. Западная Европа.
Вполне естественно, наконец, и то, что на Ленских скалах уцелели
до нашего времени изображения быков и диких лошадей, то есть имен¬
но тех животных, охота на которых была основным источником суще¬
ствования палеолитического человека в конце ледниковой эпохи и в на¬
чале послеледникового времени.
В связи с магической обрядностью первобытных охотников могут
найти свое объяснение не только сами фигуры животных, но и сопро¬
вождающие их некоторые любопытные детали, снова подтверждаю¬
щие, что изучаемые нами древнейшие ленские рисунки на ска¬
лах полностью находятся внутри палеолитического искусства, в грани¬
цах характерного для него идейного содержания,
37

Прежде всего следует сказать о зигзагообразной полосе под фи¬
гурой большой лошади. Она, по всей вероятности, означает воду, через
которую бредет или плывет животное. Чтобы понять значение этой де¬
тали, нужно вспомнить, как добывали пищу охотники Крайнего Севера.
Они ждали, когда тысячные стада диких северных оленей переходили
в определенных местах и в определенное время года через реки, <и ко¬
лоли их здесь копьями. Так же могли запасать на зиму пищу их дале¬
кие предшественники, палеолитические охотники, о чем и рассказыва¬
ет шишкинский рисунок, раскрывающий забытые страницы начальной
истории Сибири.
Не менее интересен и загадочный знак, изображенный внизу под
брюхом большой фигуры лошади на Двадцать третьем Камне, который
имеет форму овала, суженного и заостренного в нижней части.
Для объяснения этого любопытного знака важно то обстоятель¬
ство, что оно встречает неожиданно близкие аналогии в классических
памятниках палеолитического искусства Западной Европы. Например,
совершенно такие же по очертаниям миндалевидные овалы встречены
в ориньякских слоях различных пещер Франции, в том числе знамени¬
того убежища Ферраси. В последнем найдены не только обломки плит
с такими овалами и знаками, но и схематическое резное изображение
животного, может быть лошади, под брюхом которой, как и в Шиш¬
кино, помещается миндалевидная фигура, точно так же обращенная
узким концом вниз. Столь полное и далеко идущее совпадение, оче¬
видно, не простая случайность и имеет под собою какие-то более глу¬
бокие основания, коренящиеся не только в единстве законов первобыт¬
ного мировоззрения и мышления на этой отдаленной ступени культур¬
но-исторического развития первобытного человечества, но и в этниче¬
ском родстве палеолитических племен Сибири и Европы (рис. 11).
Чтобы приблизиться к пониманию этих загадочных знаков, нужно
иметь в виду, что зрелому реалистическому мастерству верхнего па¬
леолита предшествует более примитивное начальное искусство, пред¬
ставленное в археологических находках простыми и грубымй рисунка¬
ми, авторы которых вследствие своей технической неопытности и
неумелости ограничивались простейшими схематическими набросками-
символами, заменявшими в их сознании реальные образы действитель¬
ного мира.
«Искусство в своих первых известных нам проявлениях, — пишет
по этому поводу П. П. Ефименко, — оказывается гораздо менее реали¬
стически законченным, чем в последующее время».51
Эта его черта не ограничивается, по словам П. П. Ефименко, тем,
что сами изображения животных носят условный характер, но обнару¬
живается и в другой, еще более резкой форме. Ориньякские изображе¬
ния животных находятся в тесном сочетании с условными знаками, ко¬
торые отражают «господствующий», по выражению названного иссле¬
дователя, «принцип передачи части вместо целого».
В число таких простейших символических рисунков с самого на¬
чала палеолитического искусства уже в ориньякское время входит
хорошо знакомое нам изображение в виде миндалевидного овала, кото¬
рому принадлежит здесь особо важное место и значение. В нем
П. П. Ефименко видит не что иное, как «совершенно ясное изображе¬
ние знака пола», из которого впоследствии вырастают настоящие реа¬
листические изображения полных женских фигур». «Без сомнения,—
пишет он, — в подобной тематике нельзя не видеть прямой связи с бо¬
лее поздним образом Брассемпуи, Ментоны, Виллендорфа, Костенок, в
38

Рис. 11. Палеолитическое изображение лошади и (для сравнения) рисунки
рз Западной Европы.

котором воплощена, только в более художественной форме, в сущно¬
сти, видимо, та же руководящая идея первобытного мышления».52
Такой «руководящей идеей первобытного мышления» в данном слу¬
чае является, очевидно, целый комплекс представлений, связанных с
женским полом, с идеей полового общения, зачатия и рождения, с
мыслью о воспроизводстве и продолжении рода через женщину как
основной источник и носительницу производительного начала.
В свете изложенных фактов и общих предпосылок становится
ясным не только смысл конкретного, частного изображения миндале¬
видного овала в Шишкино, но и смысловая связь его в общей компо¬
зиции с изображением лошади. Лошадь эта, как ясно видно из ри¬
сунка, является жеребцом, изображенным не в обычном, а в возбуж¬
денном состоянии. Овальная фигура, находящаяся в прямом соседстве
с фаллосом жеребца и представляющая, как сказано, символическое
обозначение женского полового органа, дает право сделать вывод, что
здесь условно передана сцена coitus’a, производительного акта.
Древний автор не мог еще, очевидно, подняться до реалистическо¬
го воспроизведения такой сложной и трудной для него с композицион*
ной точки зрения сцены. Но он остроумно и легко разрешил эту труд¬
ную задачу иным путем, сочетая привычный древний символ женско¬
го начала с реалистической в основе полной фигурой жеребца.
Отсюда следует еще один, более общий и важный вывод — о со¬
держании, сущности и целевой направленности как данного рисунка,
так и ряда других широко известных произведений палеолитического
искусства, характеризуемых резко выраженными фаллическими дета^
лями, в том числе знаменитой фигурой «колдуна» из пещеры Трех
братьев.
Как уже неоднократно отмечалось, фигура «колдуна» свидетель¬
ствует о том, что в религии и культе людей верхнего палеолита идее
плодородия и связанным с ней магическим действиям принадлежало
чрезвычайно важное место.
Рисунки из Шишкино и Ферраси одинаково выразительно и нагляд¬
но раскрывают ту сторону религиозных и культовых представлений и
обрядов, которая оставалась до сих пор невыявленной и затушеванной,
хотя и должна была иметь наиболее важное значение в связи с основ¬
ными и жизненно важными условиями существования первобытных
охотников.
Многие авторитетные исследователи палеолитической культуры не¬
однократно писали о ярко выраженных «эротических мотивах» и даже
общей «сексуальной» направленности художественного творчества верх¬
него палеолита. В пользу такого взгляда, казалось бы, свидетельство¬
вали не только статуэтки обнаженных женщин, знаки женского пола,
но и фаллические мужские фигуры.
Но рисунки из Ферраси и Шишкино раскрывают фаллические
и сексуальные мотивы палеолитического искусства с совершенно иной
стороны. Они дают представление о зачатках древнейшего культа
плодородие, главным содержанием и идейной основой которого было
стремление размножить животных и тем самым обеспечить колдовски¬
ми средствами изобилие мясной пищи и благополучие первобытного
охотничьего коллектива.
Главный герой здесь — сам зверь-производитель и условно пред¬
ставленная схематическим рисунком звериная самка. В тех же случа¬
ях, когда в древней палеолитической мистерии появляется какое-либо
антропоморфное существо, -оно наполовину, а то и более имеет зоо¬
40

морфный облик: звериную маску, шкуру, рога и копыта — и не остав¬
ляет сомнений в том, что мы видим здесь не просто человека, а получе-
ловека-полузверя.
Впрочем, даже и в тех случаях, когда в древнейших рисунках пред¬
ставлены сцены с актом размножения, в которых участвуют исключи¬
тельно существа человеческой природы, лишенные каких-либо звериных
признаков, снова обнаруживается какая-то глубокая связь с миром
животных. Особенно ярко такая связь видна в замечательных северо¬
африканских рисунках из Тиута, где неоднократно повторяется одна
и та же композиционная схема, в которой сочетаются фигуры людей
и животных. С одной стороны изображены мужчина и женщина, гени¬
талии которых соединены одной линией; руки женщины воздеты вверх,
в руках мужчины иногда виден лук или нечто вроде копья. В ряде слу¬
чаев на таких рисунках весьма реалистически показан акт полового
общения. С другой стороны на этих рисунках видны несравненно бо¬
лее крупные фигуры быков.53
Смысл такой композиции ясен: рисунок изображает магический
обряд, направленный на овладение зверем. Решающая роль в обряде
принадлежит не мужчине, а женщине. Именно она, а не мужчина овла¬
девает зверем посредством своих колдовских чар. Вооруженный же лу¬
ком охотник в акте убиения зверя выступает только лишь в качестве
простого исполнителя.
Второй стороной обряда, символически отраженной в рисунке,
является ритуальное половое общение охотника-мужчины с женщиной,
может быть изображающей даже не реальную женщину, а мифическую
мать и владычицу зверей — прародительницу и прообраз позднейшей
Иштари и аналогичных ей божественных существ женского рода,
играющих столь важную роль в религиях классического Востока.
Здесь не место, конечно, рассматривать детально весь этот слож¬
ный комплекс вопросов. Для нас достаточно того, что мы можем уста¬
новить бесспорную связь в первобытном искусстве мотивов охоты и по¬
лового акта, смерти и рождения, любви и убийства зверя уже в столь
раннее время, как верхний палеолит. Связь эта и отражена в шишкин-
ском рисунке дикой лошади.
Идея магического размножения и воспроизводства животных —
такова, следовательно, сущность рисунков из Шишкино и Ферраси и,
очевидно, многих других образцов палеолитического искусства.
Другая, противоположная сторона этого комплекса древнейших
религиозных представлений, связанных с такими изображениями, от¬
ражала акт умерщвления и ритуального поедания тела почитаемого
зверя. Если таким образом, мы видим, с одной стороны, культ жизни
и плодородия, то с другой, так же рельефно встает перед нами не ме¬
нее древний культ смерти, хтонического начала.
Со всеми этим идеями, но представленными в гораздо более отчет¬
ливых, зрелых и развитых формах, мы встретимся и в дальнейшем, не
только в пределах каменного века — в неолитическом искусстве, но и
в живой этнографической действительности весьма близкого к нам.
времени.

НЕОЛИТИЧЕСКИЕ ИЗОБРАЖЕНИЯ
шишкинских СКАЛ
Среди многочисленных рисунков Шишкинских скал выделяют¬
ся крупные фигуры животных, а также некоторые антропо¬
морфные изображения, которые могут быть отнесены к сле¬
дующей за палеолитом культурно-исторической эпохе, к
неолиту.
Среди изображений животных первыми обращают внимание своим
особенно архаическим обликом два крупных изображения лосей на
Первом Камне, выполненные красной краской, сильно пострадавшие от
времени. По степени сохранности, размерам, способу выполнения —
широкими контурными полосами красной охры — и в особенности по
стилистическим признакам они очень близки к палеолитическим изоб¬
ражениям лошадей и дикого быка—бизона. Их сближает реалистиче¬
ская, но несколько наивная простота обрисовки тела животных, общая
тяжеловесность форм и лаконичность контурного рисунка (рис. 12).
После изображения лошадей и бизона эти два рисунка лосей, не¬
сомненно, являются на Шишкинских скалах самыми древними рисун¬
ками. В них можно видеть прямое продолжение древней художествен¬
ной традиции палеолитических мастеров.
Еще в самом начале изучения древнейшего искусства Сибири
И. Т. Савенков писал о естественной и неизбежной связи начального
искусства Сибири со зрелым искусством ее лесных охотников. Он уве¬
ренно и убежденно говорил, что должно быть определенное «преемство»
между искусством палеолита и неолитическим сибирским искусством.
Два изображения лосей на Шишкинских скалах являются конкретным
обоснованием и подтверждением этой мысли И. Т. Савенкова. Но по
своему сюжету эти рисунки целиком стоят уже по другую сторону гра¬
ни, отделяющей новокаменный век Сибири от древнекаменного, искус¬
ство неолита и непосредственно следующих за ним начальных стадий
бронзового века от палеолитического искусства.
Лось — типично лесное животное, жизнь которого немыслима вне
привычных для него условий тайги или, в крайнем случае, лесотундры.
Следовательно, лоси Первого Камня соответствуют не старому после¬
ледниковому ландшафту, когда в Прибайкалье жили бизоны и ди¬
кие лошади, а новому, таежному, не древнему, палеолитическому, а
новому, неолитическому времени в истории Восточной Сибири.
Вслед за ними по времени могут быть поставлены крупные изоб¬
ражения тех же лосей, но выполненные уже иной техникой: выбитые
или вышлифованные на скале. Среди них по совершенству формы и
42

художественной силе выделяются два изображения, находящиеся рядом
друг с другом неподалеку от шишкинской мельницы (рис. 13).
Отдельно нужно упомянуть великолепный рисунок благородного
оленя — марала, один из лучших, если не лучший, среди изображений
Шишкинских скал. Рисунок этот перекрывает изображение быка — би¬
зона, относимое нами к палеолитическому времени (рис. 14—15). Бизон
нарисован красной краской, а фигура марала выполнена техникой за¬
шлифовки. Она очерчена одной широкой, почти непрерывной контурной
полосой. Уцелела только передняя часть изображения, но этого вполне
достаточно, чтобы судить о нем в целом.
Рисунок выполнен смелой, уверенной рукой, с превосходным зна¬
нием натуры и вместе с тем изящно, с какой:то особенной грацией, ко¬
торая соответствует общему облику этого красивого и легкого на бегу
зверя.
Узкая и длинная голова животного очерчена живо и точно. Осо¬
бенно тщательно выделена на ней дугообразная выпуклость массивной
Рис. 13. Изображения лосей. Шишкино.

Рис. 15. Изображения быка и оленя.
Шишкино,

Рис. 16. Современный лось.
Рис. 18. Лоси. Шишкино.

нижней челюсти. Рога закинуты назад и заканчиваются острыми of-
ростками. Передняя нога зверя вытянута вперед: он как бы остановился
на бегу, вытянул голову и прислушивается к далеким звукам леса.
В целом перед нами великолепное, подлинное реалистическое про¬
изведение первобытного художника. Его смело можно поставить в один
ряд с лучшими произведениями рисовальщиков каменного века, причем
скорее ориньякских, чем мадленских, так как ему не хватает динами¬
ки и порыва. В стилистическом отношении ближе к нему стоят те
огромные фигуры оленей (Бола, Бардаль и др.), которые скандинав¬
ские археологи относят к мезолиту. Не исключено, что и этот ленский
рисунок тоже стоит на грани, разделяющей искусство палеолита и
неолита (рис. 14).
Изображения лосей объединяются как монументальностью формы,
так и реалистической трактовкой образа этого зверя.
Рис. 19. Лоси. Шишкино.
Рис. 20. Лоси. Шишкино.

Фигура лося — подлинного хозяина тайги, неуклюжего на первый
взгляд, но подвижного и могучего зверя, — очерчена и здесь с обычной
простотой, только в самых основных ее чертах, без мелких подробно¬
стей, но так, что все существенное для нее исчерпано полностью. Об¬
раз лося передан с удивительной верностью природе, реалистически
точно и в общих очертаниях массивного тела животного, и в наибо¬
лее характерных его деталях.
«Лоси — большие неуклюжие животные, обладающие широкими
лопатообразными рогами, оканчивающимися дланевидными лопастями
с зазубренным внешним краем; у этих рогов нет глазных и средних
отростков. Шея лося кончается длинной, толстой, раздутой и тупой мор¬
дой. Верхняя губа его висит над нижней, глаза маленькие, уши длин¬
ные и широкие, хвост очень короткий. На загривке у него нечто вроде
горба», — пишет Брем (рис. 16).54
Точно так же выглядит лось и на писаницах; именно эти специфи¬
ческие черты таежного зверя остро подмечены древними мастерами в
их рисунках (рис. 17—21).
На рисунке в Шишкино изображена, очевидно, самка, так как
огромное животное, чуть ли не больше натуральной величины, рогов
не имеет. Могучее, но неуклюжее тело зверя с высоким горбом над
спиной, широко раскинутые сухие стройные ноги, слегка опущенная
вниз длинная и тяжелая морда с массивной нижней губой — все эти
отличительные черты сохатого схвачены удивительно живо. Они на¬
столько правдоподобны, что кажется, будто зверь и в самом деле жи¬
вой, что вот-вот он дрогнет, отделится от скалы и уйдет вдаль своей
размашистой легкой рысью.
Глубокий возраст реалистически выполненных больших фигур
лосей на Шишкинских скалах определяется уже степенью их сохран¬
ности. Поверхность этих изображений на первый взгляд почти неотли¬
чима от поверхности скалы, на которой они выполнены: до такой сте¬
пени густой скальный загар покрывает весь рисунок, который был в
древности выбит или вытерт и потому должен был быть несравненно
светлее темного скального фона. Нужно думать, что прошло немало
веков, прежде чем так изменилась поверхность скалы.
Более точно датировать эти изображения можно путем сопостав¬
ления с аналогичными образцами искусства из хорошо датированных
вещевых комплексов неолитического времени. Наиболее близкие к ним
по стилю и общему облику реалистически выполненные скульптурные
изображения лосей найдены были И. Т. Савенковым в погребении Са¬
ровского времени в Базаихе, на Енисее у Красноярска, вместе с раз¬
личными каменными и костяными орудиями (рис. 22—22а).55
Такое же по стилю реалистическое скульптурное изображение лося
оказалось в инвентаре неолитического погребения на острове Жилом в
долине Ангары ниже Братска вместе с каменными и костяными изде¬
лиями конца серовского или начала китойского времени. 56 Есть такие
реалистические скульптурные изображения и в вещевых погребальных
комплексах китойского времени, найденных П. П. Хороших в районе
Кайской горы в Иркутске, в могильнике «Циклодром» («Локо¬
мотив») .
На Западе, помимо деревянных фигур из уральских торфяников,
должны быть отмечены уникальные жезлы вождей неолитического
племени, хоронившего мертвых на Оленьем острове Онежского озера.
Оленеостровский могильник по общему характеру находок и обряду
захоронения очень близок к неолитическим погребениям китойского вре-
48

Рис. 22. Скульптурное изображение лося, выре¬
занное из кости. Базаиха.
мени на Ангаре. Сближают его с неолитом Прибайкалья и реалистиче¬
ски выполненные изображения лосей.57
Неолитический возраст наиболее ранних, реалистических по сти¬
лю изображений лосей на Шишкинских скалах подтверждается и
аналогиями с наскальными рисунками Средней Лены—Якутии, кото¬
рые могут быть отнесены к неолиту не только по стилю, но и по пря¬
мой связи их с неолитическими вещами. В скале Суруктах-Хайа на реке
Мархе, где имеются многочисленные наскальные рисунки, выполненные
красной краской, оказалась глубокая щель, заполненная древними
жертвенными приношениями, дарами охотников духу-хозяйке скалы
и всей Мархинской долины, владычице зверей. В самом нижнем слое
заполнения щели лежали каменные и костяные изделия неолитического
времени, в том числе кремневые отщепы, кремневые резцы, наконечни¬
ки стрел неолитического облика, скребки, костяные гарпуны и даже
деревянные приборы для
добывания огня трением.
Отсюда следует, что са¬
мые ранние рисунки на I
Мархинской скале Сурук-
тах-Хайа, в том числе наи¬
более архаичные из них
изображения лосей, дати¬
руются по крайней мере
концом неолитического
времени.58
Палеолитическое ис¬
кусство характеризова¬
лось тем, что в нем одина¬
ково равномерно были
представлены главные ви¬
ды животных, от ко-
4 А. П. Окладников
*	49
Рис. 22а. Голова лося, вырезанная
из кости. Базаиха.

торых зависели жизнь й благосостояние людей того времени. В пещер¬
ных росписях Франции и Испании имеются рисунки диких лошадей,
быков, северных оленей, мамонтов, носорогов, хищников вроде пещер¬
ного льва. Правда, местами преобладали изображения некоторых жи¬
вотных, например быков в Альтамире или мамонтов в пещере Фон де
Гом. Но рядом с ними всегда были и другие животные, например ка¬
бан и лань в Альтамирской пещере. То же самое мы видим в древней¬
ших рисунках на Шишкинских скалах, где имеются два изображения
лошадей и одно бизона.
Б. Л. Богаевский образно и кратко определил эту характерную
черту палеолитического искусства и мировоззрения термином «панте-
рион»—«всезверие», — взятым из древней античной религии.59
В послепалеолитическое время у лесных племен Сибири и Дальне¬
го Востока, а также на Урале и далее на западе по направлению к
Скандинавии обнаруживается господство одного звериного сюжета,
одного образа.
На наскальных рисунках лесной зоны Сибири, Дальнего Востока,
Урала и даже лесной полосы Европейской части РСФСР преобладают
изображения лосей. То же самое обнаруживается в скульптуре древ¬
них лесных племен. На смену палеолитическому «пантериону» прихо¬
дит, таким образом, своего рода «монотерион». Резкое сужение круга
сюжетов искусства древних племен Сибири в послепалеолитическое
время зависит прежде всего от того, что в голоцене вследствие ряда
причин исчезают такие характерные представители четвертичной .фау¬
ны, как лошади, быки, мамонты и носороги. Но тем не менее в число
излюбленных образцов наскальных рисунков не вошли другие звери,
широко распространившиеся по Сибири вместе с распространением но¬
вого, лесного ландшафта: медведи, волки, лисы, бобры, косули, мара¬
лы, росомахи, не говоря уже о всяких других более мелких и в хозяй¬
ственной жизни не столь важных животных.
Абсолютное преобладание образа лося в искусстве лесных охот¬
ников, несомненно, имеет свои причины. Оно объясняется, в первую оче¬
редь, особенно важной ролью этого животного в их повседневной тру¬
довой деятельности и жизни.
Лось — самое крупное и сильное животное тайги, а охота на него
служит одним из основных источников существования лесных племен.
Тело лося представляет массу мяса в 20—30 пудов, «громадность его
тела», по словам охотников, «соединяется с чудовищностью».60
Громадна сила лося: он одним ударом ноги сшибает довольно тол¬
стые деревья или, захватив рогами молодую сосну или березу, выры¬
вает их с корнями и приставшей землей и отбрасывает далеко в
сторону.
По словам Д. Нарышкина, проходя сквозь чащу, лось оставляет
после себя настоящие просеки, что не мешает ему в других случаях
пройти совершенно бесшумно, не сломав ни одной ветки, ни одного
сучка на своем пути.61
«Когда лось ходит по лесу, — пишет В. И. Иохельсон, — для него
не существует препятствий. Закинув свои широкие лопатообразные ро¬
га на плечи, он мощной грудью везде пробивает себе дорогу, ломая на
ходу стволы деревьев».62
Следует при этом учесть, что на северо-востоке Сибири, как со¬
общает С. И. Огнев, водятся особенно большие лоси. «Попадаются,—
пишет он, — звери чудовищной величины. Громадный бык убит был в
октябре 1905 года в 50 верстах от ст. Кресты, т. е. несколько южнее
50

68° с. ш., а незадолго до моего приезда убит громадный же бык вбли¬
зи этой станции (несколько севернее 68°). Голову последнего я взял,
причем оказалось, что рога далеко превосходят все, что я видел, убив
свыше 50-ти зверей в Европейской России. Рога его были необычайно
массивны и тяжелы. Рога такой величины для других областей Старо¬
го Света не были известны».63
По словам В. Г. Богораза*, за все выдающиеся качества юкагиры
называли лося «старшим братом северного оленя», а их соседи на
нижней Лене — почтительным наименованием Улуу-Кыыл, то есть «ве¬
ликий зверь».
Такое отношение к лосю зависит не только от его силы и круп¬
ных размеров, но и от реального значения охоты на лося в экономике
лесных племен. Так, например, для юкагиров охота на лося в древно¬
сти была главным источником существования. Как и многие другие
племена Сибири, юкагиры питались в старину мясом сохатого, одева¬
лись в его шкуры, из лосиных костей делали свое оружие и орудия
труда.
Особо важная роль лося в производственной жизни северных охот¬
ников не могла не найти отражения и в их духовной культуре.
По утверждению одного из лучших знатоков верований северных
племен В. И. Иохельсона, «лось после медведя является наиболее
крупным персонажем в животной мифологии и эпосе обитателей край¬
него Северо-Востока».64
Культ лося не менее отчетливо прослеживается в Сибири и в более
древние времена, вплоть до неолита, причем следует особо подчеркнуть,
что, судя по писаницам, по мере продвижения в глубь прошлого он
приобретает все больший удельный вес и значение.
В ходе тысячелетий проявления древнейшего культа лося, ра¬
зумеется, значительно выветрились и стерлись или были вытеснены
новыми верованиями. Но разнообразные следы тех архаических пред¬
ставлений и обрядов, которые были современны наскальным изобра¬
жениям неолитической эпохи, все же могут быть обнаружены и в со¬
временных этнографических данных. Последние, при внимательном
ознакомлении с ними, тоже не оставляют сомнения в том, что именно
лось занимал центральное место в производственном культе древних
охотников, в тех верованиях и обрядах, которые были связаны с самой
основой их существования. Все эти верования и обряды неизбежно кон¬
центрировались вокруг вполне реального образа лося, который в созна¬
нии первобытного человека приобретал совершенно иные, сверхъесте¬
ственные черты и масштабы.
Чтобы понять эти верования и обряды каменного века, нужно об¬
ратиться прежде всего к тому культу лося, который обнаруживается
в современных этнографических материалах.
Даже употребление в пищу мяса оленя или лося совершалось в
соответствии с традиционными правилами, освященными веками, имело
характер ритуального акта.
Об этом пишут, например, Пекарский и Цветков, сообщающие,
что «голова оленя разделяется для варева на девять частей в таком
порядке: от головы отделяется нижняя челюсть, из нее вырезается
язык, челюсть разрывают на две части и каждую половину еще попо¬
лам; череп рассекается по макушке на половины, и каждая полови¬
на— тоже на половины. Такой порядок разделения не похож на обыч¬
ные кухонные приемы; скорее всего, он может быть назван священным
обрядом, в основе которого лежат древние верования тунгусов».65
5)

Остатки животного, его кости, хоронили по особому ритуалу й
тщательно оберегали от осквернения. Выражением такого культа
является, например, обычай эвенков воздвигать на более или менее по¬
стоянных стойбищах особые лабазы (арангасы, гулю), куда склады¬
ваются кости лося и дикого оленя после еды, или прикреплять к де¬
реву на месте добычи лося его рога и некоторые кости конечностей.
«Кости ног и головы дикого оленя на землю не бросают, а делают в
лесу полку, на которую и ссыпают объеденные кости», — указывают те
же Пекарский и Цветков.
Обычай воздвигать особые хранилища-лабазы для костей чтимых
охотниками зверей наблюдал и Р. Маак на Вилюе. Он сообщает, что
якуты и тунгусы оказывают медведю большие почести и не только не
произносят настоящего его имени, но даже кости после трапезы тща¬
тельно собирают и складывают на высоких (до двух аршин) срубах
(кэрэ). Подобные срубы очень часто можно встретить в лесах, где они
устраиваются на трех срубленных деревьях, покрытых небольшими
жердями, на которые кладутся тщательно закрытые травою и кустами
кости медведя.
«Впрочем не только медвежьи кости, — продолжает он, — но и
остатки других лесных съедобных животных, в особенности кости и
рога северного оленя, после трапезы складываются на срубах. Про¬
вожавшие меня тунгусы сначала уверяли меня, что такие срубы де¬
лаются с целью предохранения костей от растаскивания и обгрызания
собаками и хищными зверями, и только после продолжительных и
настойчивых расспросов я узнал, что эти срубы представляют собою
жертвенные дары лесному духу, покровительствующему охоте. Такие
срубы устраиваются всегда на трех, а не на четырех столбах».66
Так поступают и до сих пор эвенки из рода Шологон (Сологан),
обитающие между Леной и Вилюем, в тайге по вершинам рек Марха-
чана, Мархи, Саныяхтата, с которыми мне пришлось провести часть
лета 1941 года.
Первое, что встретилось нам в 1941 году в тайге с приближением
к их кочевьям, были рога лосей, прикрепленные к деревьям на уровне
не выше человеческого роста, иногда вместе с трубчатыми костями ног
или позвонками этого же животного. Недавно сооруженный трехногий
лабаз с костяками животных на открытой площадке имелся, например,
на стойбище, расположенном в трех километрах ниже скалы Сурук-
тах-Хайа на том же левом берегу реки Мархи. 67
Убиение оленя или лося сопровождалось священными плясками
и обрядами. Еще в конце восемнадцатого столетия сержант оленекской
городовой команды Степан Попов, посланный с исследовательскими
целями на Вилюй, зарегистрировал поразивший его случай из быта
кондогирских тунгусов, которые, «упромыелив двух оленей, сутки це¬
лые торжествовали и произвели пляску».68
Так же поступали кондогирские тунгусы, несомненно, и после до¬
бычи лося.
Убив оленя или лося, охотник должен был соблюдать различные
запреты. По сведениям Р. Маака, охотники тунгусы, чтобы не разгне¬
вать лесного духа Баяная своим хвастовством, после добычи зверя
рассказывали, будто охота была неудачной и они вообще не видали
дичи. Только на другой день охотник мог сообщить о своей удаче.69
Но с культом лося были связаны и другие, значительно более
сложные представления. Как показывает фольклор сибирских племен,
52

образ лося находился в центре всего их мировоззрения, был централь¬
ным образом их мифологии.
Как показали материалы, собранные А. Ф. Анисимовым, Г. М. Ва¬
силевич и другими исследователями, в центре древней религии эвенков
находился культ «бугады», родового святилища и вместе с тем мате¬
риализованного, воплощенного в нем родового божества. Бугады эвен¬
ков представляли собой не что иное, как священные, почитаемые по¬
колениями лесных охотников скалы.70
Скалы эти выделяются среди других необычной, особенной формой.
Впрочем, на наш взгляд, они могут и не обладать какими-либо особы¬
ми признаками, но в сознании эвенков, в народной традиции внешний
облик их имеет черты живого существа — зверя, чаще всего лося, мо¬
ты бугады.
Так же как мы в облаках шутя улавливаем иногда формы каких-
то фантастических существ, глаз эвенка находит в очертаниях скал
бугады очертания лосиного тела — контуры его головы, рогов или
ушей. Это не является, впрочем, особенностью верований одних только
эвенков. Следы подобных представлений прослеживаются, например,
и на Урале, у другого охотничьего племени, в жизни которого добыча
лося тоже имела исключительно важное значение, — вогулов. «Гово¬
рят,— писал в XVIII веке Паллас, — что над Сосьвою близ юрт бога¬
того вогульца Денежкина стоит высеченный из камня волень (лосей те¬
ленок), о чудесной коего окаменелости разные носятся между вогуль-
цами басни. Над сим истуканом состроена особая юрта, и вогульцы
приходят из далеких стран молить его жертвоприношением и неболь¬
шими подарками о счастливой ловле». 71
О почитании вогулами скалы, «имеющей вид оленя», сообщал в
XVIII веке также и Георги. 72
Позднее, уже в конце XIX века, Н. П. Кузнецов снова отмечал,
что вогул почитает горы, реки и «каменного лося, находящегося где-то
в вершинах реки Бажая». 73 Г. Н. Потанин также приводит сведения,
что где-то около Обдорска указывают на скалу, в которой местные жи¬
тели видят окаменелого лося. Убегая от преследований, лось взмолился
богу о помощи, и тот обратил его в камень. 74 Г. Н. Потанин справедли¬
во сравнивает эту скалу и предание о ней с известной скалой в Тунке,
которую шаманисты буряты считают окаменелым образом своего пра¬
родителя— божественного быка Буха Нойон-Бабая. Однако с ним
нельзя согласиться в том, что бык бурятского сказания на севере за¬
менился лосем. В действительности охотничьи культы, связанные с об¬
разом лося, должны были предшествовать скотоводческому культу
быка и у бурят. Лось древнейших лесных мифов должен был, следова¬
тельно, с развитием скотоводства замениться быком, а не наоборот.75
Глубокая древность этих своеобразных представлений о «живых»
скалах и камнях, в которых будто бы живут мифические звери, дока¬
зывается не только широким распространением их у различных народов
Сибири, но также совпадением этих взглядов сибирских племен с ве¬
рованиями таких отсталых племен земного шара, как австралийцы.
Совершенно так же, как в глазах эвенка и вогула, оживает обык¬
новенный прозаический ландшафт и перед глазами австралийцев. Со¬
гласно их воззрениям, ландшафт этот есть не что иное, как овещест¬
вленные образы древних легенд и мифов. Мифические предки племени
северных арунта — полулюди-полуживотные — до сих пор для всех
местных обитателей «живут» в современном ландшафте, невидимые
только для непосвященных европейцев.
53

«Первый Арумба-Арунга, на который мы смотрели слепыми глаза¬
ми чужеземцев, — рассказывает исследовательница, — представляет со¬
бой просто низкий холм, замечательный, однако, своей белой известко¬
вой вершиной, резко выделяющейся среди бронзовой окраски осталь¬
ного пейзажа... После того, как объяснения туземцев открыли нам гла¬
за, нам нетрудно было вообразить, что перед нами разукрашенные го¬
ловы двух женщин из времени алджира. Они сидели здесь, разукра¬
сив свои головы известкой и хвостами белых крыс».76
В другом месте оказались два других мифических существа —
голубые кенгуру, мать и дитя. «Камни, показанные мне под этим на¬
званием,— продолжает тот же автор, — представляли собой две не¬
больших голубых скалы, одну побольше, другую поменьше, торчавших
в песчаном русле потока, пересохшем в это время».77
У австралийцев такие места являются локальными центрами, с ко¬
торыми неразрывной магической связью объединено каждое племя,
каждая общественная группа, происходящая от данных предков вре¬
мени алджира.
У эвенков скалы бугады, в первую очередь писаные скалы, име¬
ют совершенно аналогичное значение, ибо с ними связано самЬе су¬
ществование каждого эвенкийского рода. Все важнейшие обществен¬
ные дела, празднества и публичный родовой культ, от которого зависит
благополучие сородичей, должны были совершаться около родового
святилища, в котором скрыт сам зооморфный предок — женщина, а
вместе с тем и мистический двойник рода.
Такая же связь родовой общины и ее культовой жизни с писаны¬
ми скалами была отмечена для минусинских тюрков-скотоводов еще
Кастреном, писавшим, что минусинские татары собираются для совер¬
шения своих празднеств и религиозных обрядов у подножия именно
таких скал (an dem Fusse eines beschriebenen Felsens).
Отношение бугады, как родоначальника и предка, к своему роду
не ограничивается тем, что он дал ему начало и произвел на свет пер¬
вых людей. От бугады-предка зависит и все их дальнейшее существо¬
вание, так как именно он посылает охотникам добычу, создает и го¬
нит в их распоряжение мясного копытного зверя.
Зооморфный или полузооморфный предок рода оказывается, та¬
ким образом, одновременно и мифической «матерью зверей» — образ,
который хорошо известен по верованиям таких племен, как карибу-
эскимосы на Аляске или нганасаны-тавгийцы в таймырских тундрах.
Эвенки, по данным А. Ф. Анисимова, прямо называют бугады
«энининтын», «их (зверей) матери». 78
Именно по этой причине местопребывание божества-тотема было
центром общественной жизни и общественных культов первобытных
племен, в особенности самого главного из них — производственного
охотничьего культа.
Известно, что австралийцы свои церемонии справляют в местах,
каким-либо образом связанных с легендой о том тотемическом предке,
который фигурирует в церемонии. Туземцы верят, что в этих местах
присутствуют соответствующие тотемические животные, скрытые в ска¬
лах или под землей, откуда они выходят, когда во время совершения
церемонии старики орошают своей кровью скалы. Именно здесь, где в
начале времен жил или превратился в чурингу, например, предок кен¬
гуру, и притаились в скалах его потомки кенгуру, которых заставляет
выйти наружу магическая операция, совершаемая австралийскими
старцами.
54

Совершенно таким же в основе почитанием, как местопребывание
и нерукотворный образ — воплощение божественного зверя-прародите-
ля, —• несомненно, были окружены и культовые центры глубокой древ¬
ности— писаные скалы Сибири, о чем ясно свидетельствуют следы это¬
го культа в этнографических материалах, а также и его археологиче¬
ские остатки, связанные, например, с той же мархинской скалой Сурук-
тах-Хайа.
Главной целью всех разнообразных обрядов и празднеств у эвен¬
ков и их далеких неолитических предшественников, так же как и у
австралийцев, несомненно, было магическое размножение сохатых. Все
они выражали одно и то же единственное стремление: содействовать
колдовскими средствами естественному спариванию зверей; их основ¬
ной задачей было наполнить тайгу новыми стадами копытных. Чтобы
понять значение древнейших наскальных изображений, нужно иметь в
виду, что с этой именно целью эвенки еще не так давно устраивали осо¬
бый обряд «добычи охотничьей удачи, счастья» — «шингкэлавун».
Согласно описанию А. Ф. Анисимова, обряд этот длился много
дней и совершался всем родом сообща у родовых святынь — камней,
скал и деревьев — бугады. В первый день шаман «ходил» под родовой
священный камень или дерево-бугады и разыскивал там чум духа-
хозяйки родовой земли дуннэ-мушунин (то есть бугады-женщину, пра¬
матерь). Найдя ее, шаман просил помочь в промысле, но она посылала
его к зооморфному бугады, бродившему в виде гигантской лосихи или
самки дикого оленя при стаде диких животных данного вида. С разре¬
шения лосихи-бугады шаман ловил в ее стаде арканом зверей для про¬
мысла. Но, так как по возвращении шамана обратно этих зверей ока¬
зывалось все еще недостаточно, шаман снова посещал дуннэ-мушунин
и незаметно похищал у нее волшебные шерстинки, которые превраща¬
лись в зверей, как только шаман вытряхивал их в родовых угодьях
своего рода.
За первой частью обряда следовала вторая, в которой участвовал
уже не только шаман, но и все его сородичи-мужчины. Это был и по
содержанию совершенно особенный, чисто магический, обряд, сохра¬
няющий отчетливые черты древнейшей, палеолитической религии.
Охотники эвенки, подобно палеолитическим «колдунам» из пещеры
Трех братьев, надевали особые костюмы с шапкой из оленьих или со-
хатиных лбов, похожей на голову оленя или лося, и исполняли танец-
пантомиму, изображавшую характерные повадки этих животных, со¬
провождая ее обращенными к зверям песнями-импровизациями. Цент¬
ральной фигурой обряда был лучший из танцоров. Он представлял во¬
жака звериного стада и своим увлекательным исполнением пантомимы
должен был увлечь вслед за пляшущим табуном звероподобных охот¬
ников всех зверей тайги на родовые охотничьи угодья.
По окончании магической пляски, воплощавшей образы зверей в
живых формах и пластических движениях хора охотников, возглавляе¬
мых своим корифеем, игравшим, очевидно, роль самого хозяина зве¬
рей— бугады, развертывалось новое, совершенно иное по характеру,
но аналогичное по цели ритуальное действие.
Охотники шли в тайгу и возвращались оттуда нагруженные таль¬
ником и молодыми лиственницами, из которых сооружали своего рода
декорации, условно изображавшие тайгу и свежие, покрытые кустар¬
ником гари — излюбленные места пастбищ для сохатого и дикого оле¬
ня. Среди тальника возникали стада лосей и диких оленей, изображае¬
55

мых деревянными фигурками. В лиственничной тайге появлялись про¬
чие звери и птицы.
Старики в это время без устали рассказывали сказки и предания,
и под их говор подле лосиных коров появлялись маленькие деревянные
фигурки, изображавшие телят. Обильный приплод «появлялся» и у
прочих зверей. Происходило таким образом магическое размножение
животных; тайга наполнялась жизнью.79
Особым и чрезвычайно интересным вариантом таких обрядов
является описанный А. Ф. Анисимовым обряд гиркумки, который
устраивался перед началом спаривания копытных зверей. По словам
информатора, старика Калтакана, сородичи собирались для проведения
обряда к своему родовому бугады — священному камню на Кумандин-
ских хребтах. Вначале шаман рассылал своих духов облететь всю тай¬
гу и узнать, где водится зверь. Затем наступал самый важный, по мне¬
нию шамана, момент: нужно было заманить зверя в родовые охотничьи
угодья и сделать так, чтобы стало еще больше зверей — увеличить при¬
плод. Для этого шаман принимал, по словам Калтакана, облик самки
копытного зверя и уводил за собой быков на территорию рода. За бы¬
ками приходило и остальное стадо. Шаманские духи помогали шама¬
ну: в одном случае подгоняли зверя, в другом — окружали стадо и не
пускали на чужую родовую территорию, наконец, издавая призывное
мычание самок, уводили «за хвостом», подобно шаману, быков на тер¬
риторию рода. После этого эвенки принимались по указанию шамана
делать из сырой лиственницы изображения лосей и диких оленей. Фи¬
гуры зверей расставлялись в определенном порядке подле шаманского
чума в позах, характерных для спаривания зверей. Вблизи них шаман
и сородичи совершали магический танец гирку, носивший (особенно
у шамана) ярко выраженный эротический характер. Судя по словам
Калтакана, это была пантомима, имитировавшая зазывание самками
самцов в период спаривания, характерные моменты из жизни стада.
Элементы этих древних магических обрядов нашли свое отражение и в
национальном искусстве эвенков в виде особого танца-хоровода, в цент¬
ре которого пляшет пара — парень и девушка; первый подражает в дви¬
жениях порозу (быку), вторая в пластическом образе рисует встрево¬
женную инстинктом размножения важенку (самку). 80
Той же цели, несомненно, служили изображения лосей, оставшиеся
от неолитических охотников серовской и более ранних стадий, основой
жизни и культуры которых была охота на копытного зверя, в особенно¬
сти на самого крупного из них — лося.
У нас, правда, не имеется прямых указаний на то, что неолитиче¬
ские охотники изготовляли такие же деревянные статуэтки животных,
как и эвенки позднейшего времени; если же они и были, то разруши¬
лись и бесследно исчезли.81 Но таким скульптурным изображениям
вполне могут соответствовать изображения этих животных, выполнен¬
ные иными техническими средствами, — графические, нарисованные на
скалах.
Весьма существенное значение в обрядах размножения животных
в эпоху неолита и должна была, очевидно, иметь священная живопись
на плоскостях скальных родовых святилищ, изображавшая тех же са¬
мых животных и в тех же позах, в каких их представляли охотники ка¬
менного века, разыгрывая свои религиозно-магические пантомимы пе¬
ред матриархально-родовым божеством, представленным священной
писаной скалой-лосихой, бугады.
Очень интересно в связи с этим своеобразное расположение лоси¬
56

ных фигур на ленских скалах у деревни Воробьево, которые, по мнению
С.	А. Григорьева, как бы идут друг за другом «на водопой». 82
Дело тут, однако, вовсе не в водопое. Парный характер изображе¬
ний этих животных вообще является традиционным и обычным для пи¬
саниц, причем в ряде случаев можно отметить сочетание не просто двух
одинаковых, а разнополых лосиных фигур — самца и самки. На одном
из групповых рисунков в Шишкино два лося изображены в необычной
позе. Они стоят почти вертикально, как бы покрывая самок. Совершен¬
но такой же характер имеет одна из писаниц на Енисее (на Тубе), где
с полной отчетливостью изображена сцена спаривания сохатых. 83
На воробьевских писаницах в долине Лены имеются и парные ри¬
сунки лосей несколько иного рода: один зверь стоит над другим, но и
здесь, несомненно, звери изображены в позе спаривания.
Аналогичные по характеру парные изображения имеются и среди
ранних рисунков в Шишкино и на средней Лене, например на скале в
Чуру. Любопытный пережиток такого культа плодородия, связанного
с культом священных родовых мест, сохранился и у минусинских тюр-
ков-скотоводов. Д. А. Клеменц обнаружил над притоком реки Аскыза,
рекой Тюгом, священный утес Иней-Тас, то есть «Бабушка-камень»,
являющийся духом-покровителем стад скота и скотоводства. На пло¬
щадке возле утеса он нашел сделанные из камня фигурки лошадей, ко¬
ров и овец, причем выяснилось, что «если фигурки стоят хорошо, то хо¬
рошо и скоту; упали — быть беде, скотский падеж угрожает татарам».84
В приведенном примере с полной отчетливостью раскрываются об¬
щие черты древнейшего родового культа священных скал, находивше¬
гося в неразрывной связи с культом плодородия и размножения жи¬
вотных. с той лишь разницей, что вместо диких здесь представлены до¬
машние животные, а вместо наскальных рисунков — пластические,
скульптурные фигурки животных.
У алтайцев такой обычай сохранился в более архаической форме.
Они лепят из ячменного толокна фигурки козлов и маралов, и расстав¬
ляют их в тайге, уверенные, что эти фигурки будут оживлены Алтаем.85
Но это только одна сторона религиозных действий, составлявших
основное содержание древнего охотничьего культа животных, вернее,
первая часть его обрядности. Целью этих религиозных действий было
не только воспроизводство и размножение зверей, сколько стремление
обеспечить прямую удачу охотничьего промысла магическими средства¬
ми, колдовскими обрядами.
Материалы А. Ф. Анисимова и Г. М. Василевич, так выразительно
освещающие древнюю религию эвенков, дают необходимый материал
для понимания и этой стороны их древних верований.
По словам А. Ф. Анисимова, последний акт обряда шингкэлавун
начинался тем, что охотники снова шли в тайгу и старательно искали
там следы зверей. Вскоре руководитель группы подавал знак, что сле¬
ды найдены. Другие находили свежую поедь, место жировки зверей,
показывали знаками, что увидели стадо, и с величайшей осторожностью
подкрадывались к нему. Подойдя на расстояние выстрела, открывали
по деревянным фигуркам стрельбу из лука. В заключение убивали не¬
сколько жертвенных оленей, вывешивали их шкуры на длинных шестах
в жертву верховному божеству — хозяину всей тайги Окшори. Мясо
поедалось участниками обряда.
Такой же характер имела обрядность весеннего праздника сымских
эвенков, иконипка, описанного Г. М. Василевич. Коллективное ритуаль¬
ное действие сымских эвенков во время этого праздника изображало
57

«погоню» за воображаемым лосем или диким оленем в течение восьми
суток: «8 дней гонят тунгусы от мала до велика воображаемого зверя
по верхнему и нижнему миру. 8 дней, с перерывами для еды и сна, ве¬
дут они свой хоровод».86
Обрядность эта символизировала у эвенков уже хорошо знакомую
по мифам погоню охотников за космическим зверем, умерщвление, ги¬
бель его, а затем в некоторых случаях и жертвенную трапезу с после¬
дующими торжественными похоронами костей и чудесным воскресением
погребенного зверя.
Общие черты и эволюция культа страдающего зверя у народов се¬
верной Азии, особенно палеоазиатов, как уже отмечалось в главах, по¬
священных палеолиту, прекрасно обрисованы в ряде работ В. Г. Бого¬
раза, который верно наметил и главную тенденцию его развития от
множественности объектов культа к выделению немногих главных пер¬
сонажей. 87
Таким основным объектом животного охотничьего эпоса и культа
лесных племен Сибири, как мы видели, является лось (и его антипод
медведь).
Неудивительно, что именно лось и является на ленских скалах
основным объектом магических действий, выраженных нередко в писа¬
ницах с полной отчетливостью.
На Шишкинских скалах среди древнейших писаниц, правда, нет
таких рисунков, на которых была бы изображена сцена охоты на лося.
Но такие изображения имеются на Лене, на Ангаре и во многих других
местах. Так, например, на самой монументальной после изображений
мархинской Суруктах-Хайа красочной наскальной композиции в устье
реки Синей, как и на многих других, изображается сцена охоты чело¬
века или многих людей, вооруженных луками, на лося. Не менее инте¬
ресны и другие писаницы средней Лены, где отсутствует охотник, но за¬
то наглядно представлен акт убиения зверя, обычно лося, или самый
результат этого акта. Так, например, на замечательном изображении
вблизи деревни Тойон-Арыы в одной композиции с двумя большими
фигурами сохатых изображена и третья фигура лося, меньших разме¬
ров. Она пересечена посередине вертикальной полосой, нанесенной той
же красной краской, которой выполнены все изображения писаницы, и,
несомненно, означающей копье или стрелу, которой насмерть пораже¬
но животное.
Этот условный прием магического поражения животных хорошо
представлен и в наскальных изображениях Карелии. По наблюдениям
А. М. Линевского, на петроглифах «олени и лоси изображены ранены¬
ми 7 раз: у одного оленя проткнута дротиком шея, далее самец и самка
оленя (может быть, лоси) ранены в спины, из которых торчат обломки.
Один олень без рогов ранен чем-то вроде дротика в брюхо. В другом
месте изображена олениха, раненная в переднюю ногу, из которой тор¬
чит обломок дротика. Наконец, мы видим, что из ноги какого-то живот¬
ного (может быть, оленя) торчит как будто стрела. Кроме того, одна
оленья самка изображена с какой-то полоской, соединяющей ее ноги,
являющейся, быть может, тоже частью какого-то охотничьего орудия».88
Еще более показателен в этом отношении довольно крупный рису¬
нок, найденный в 1944 году на скале левого берега реки Лены выше
устья реки Синей. На нем изображено неуклюжее животное, стилизо¬
ванное таким образом, что с первого взгляда может быть принято за
носорога, но, несомненно, являющееся лосем, у которого только отсут¬
ствуют рога. Животное окружено массой как бы падающих на него
58

сверху сплошным дождем коротких косых полосок или длинных пятен,
нередко скрещивающихся друг с другом и усеивающих верхнюю част*
тела зверя. Эти полоски сразу же вызывают в памяти «бушмен¬
ские» скальные росписи Африки и памятники искусства каспийской
культуры Южного Средиземноморья, обычным сюжетом которых
являются насыщенные динамикой охотничьи и военные сцены, рисунки
ловких подвижных бегунов, осыпающих своих противников градом
стрел. Градом стрел осыпано и животное, изображенное на скале выше
селения Синского, как бы изнемогающее от потери крови. В Шишкино
у Никольского ручья есть группа рисунков, выполненных красной ох¬
рой, которые изображают лосей, «убитых» или «раненных» бронзовыми
стрелами, а может быть, дротиками (рис. 19).
Среди весьма древних по облику и сохранности наскальных изоб¬
ражений средней Лены резко выделяются загадочные рисунки, имею¬
щие обычно вид нескольких параллельных друг другу и слегка наклон¬
ных вертикальных полос, то более узких, то довольно широких, иногда
дополненных боковыми короткими выступами — зубцами.
Такие параллельные полосы являются самыми древними рисунка¬
ми и на писаной скале в местности Бадаранаах вблизи Чурана. Скоп¬
ление их обнаружено в районе речки Кэтэмэ, где отмечается множество
разнообразных по стилю писаниц. Остатки таких полос оказались, на¬
конец, и на мархинской Суруктах-Хайа, где их, к сожалению, не поща¬
дило время, хотя это были очень большие по масштабу и весьма тща¬
тельно выполненные изображения.
Рисунки эти, поражающие своим выдержанным однообразным ха¬
рактером и вместе с тем полным отсутствием видимого смысла, были
разъяснены только тогда, когда в круг исследований вошли многочис¬
ленные схематические рисунки типа графитти на тех же ленских ска¬
лах. Среди этих, казалось, случайных и небрежно выцарапанных ка¬
ким-то острием тончайших рисунков оказались совершенно такие же
по характеру наклонные полосы, в ряде случаев, однако, перекрещи¬
вающиеся подобно сетке или изгороди. Внутри этих схематически трак¬
тованных «изгородей» были обнаружены также одинаково схематиче¬
ски трактованные условные, но, в общем, вполне отчетливые изобра¬
жения животных. Смысл таких рисунков совершенно понятен и не тре¬
бует специальных разъяснений: звери изображены пойманными в спе¬
циальные ловушки типа ловчих изгородей или сетей.
Древнейшие магические рисунки изгородей, выполненные полоса¬
ми красной краски, должны были обеспечивать успех охоты, вызывать
животных, облегчать их добычу. Древний мастер, выполнявший их на
скалах, был, однако, настолько скуп и сдержан, что ограничивался
только одними условными линиями изгородей, оставляя в стороне все
остальные детали охотничьего промысла, а иногда и самого зверя. Пе¬
ред нами в данном случае, видимо, всего лишь только один лакониче¬
ский, но вместе с тем предельно выразительный ритуальный жест, за¬
фиксированный в графической форме.89
Отражение этих древних обрядов обнаруживается и в мифологии
охотничьих племен Севера.
Как ни странно и удивительно на первый взгляд, но образ лося и
охота на него оказываются в центре представлений этих племен о все¬
ленной, о небе и земле.
Так, например, у различных тунгусских и родственных им племен
широко распространено представление о так называемом буга, боа или
буха, которое, по мнению известного исследователя религии и социаль¬
59

ной организации тунгусо-маньчжурских племен С. М. Широкогорова,
является в их религии «высшим существом».
«Высшим существом, — пишет он, — считается тот дух, который
всемогущ и находится повсюду; дух, которому не приходится вмеши¬
ваться в мелочи обыденной жизни, но который представляет высшую
силу и источник жизни и всего существующего. Этот дух по-тунгусски
именуется буга, буха; слово это в то же время означает местность, все¬
ленную и т. п.
Маньчжуры называют его анка ендури, духом небес, и этот термин
был многими тунгусами заимствован вследствие сношений с маньчжу¬
рами. Как понятие, он приближается к идее «бога», но представляет¬
ся более его могущественным и более «бога» безразлично относящимся
к людским делам. Он никогда не вступает в непосредственные отноше¬
ния с человеком, но всегда действует через других духов, которые го¬
раздо ближе к человеку, чем он. Тунгусы ограничивают свои отношения
с этим духом простыми и очень редкими молитвами и формальными
обрядами.
Естественно, что деление кланов превосходит силы клановых ду¬
хов, и когда тунгусам необходимо делить клан, они заявляют поэтому
о том духу буга (или ендури), принося ему при этом богатую жертву
либо в виде северного оленя, либо в виде вола.
Даже шаманам нет никакого дела до этого акта, потому что они
находятся в сношениях с одними лишь клановыми духами. Как только
найдено такое решение вопроса, исчезает препятствие к разделению
кланов и к образованию новых экзогамных единиц...» 90
Это «высшее существо», однако, не имеет ничего общего с хри¬
стианским богом и верховными существами других высших рели¬
гиозных систем и обнаруживает совершенно своеобразный и чрезвы¬
чайно первобытный характер. 01
При исследовании языка одного из амурских племен, нанайцев
(гольдов), было установлено, что этот термин одинаково обозначает
лося и вселенную; «лось», следовательно, в языке нанайцев соответ¬
ствует «вселенной» и «верховному божеству».
Аналогичные примеры совпадения названий лося с терминами, обо¬
значающими вселенную, мир, страну, землю, могут быть обнаружены и
в других языках народов Сибири.
Что такое совпадение не является случайным, видно из материа¬
лов иного характера, этнографических, раскрывающих удивительную
по наглядности и по своеобразию картину представлений первобытно¬
го человека о вселенной.
Как известно, на одной из древнейших стадий развития этих пред¬
ставлений вселенная мыслится в виде особых миров — верхнего,
то есть небесного, и нижнего, подземного, «преисподней», между кото¬
рыми находится третий—наш мир, заселенный людьми.
Оба эти мира, «низ» и «верх», одинаково представляются в виде
колоссальных живых существ, причем у многих народов Сибири они
так или иначе связаны с образом лося или иногда, что в конечном сче¬
те то же самое, с образом оленя.
«Нижний мир» олицетворяется почти у всех народов земного шара
в образе подземного чудовища — рыбы, дракона или змеи.
В состав слов, обозначающих подземное чудовище нижнего мира,
обыкновенно входит корень «кол», «кул», распространенный в языках
многих народов Азии и Европы.
60

Корень «кул» или «кол» в таком значении, справедливо полагает
Г. М. Василевич, является не простым заимствованием одних языков
от других, например западнофинских от славянских или наоборот, а
наследием древнейших языков Евразии — языков палеолитической эпо¬
хи, в которых он выражал представление об одном из трех миров —
нижнем, подземной стране мертвых.92
В мифологии народов Сибири, так же как и у других народов зем¬
ного шара, чудовище бездны представляется обыкновенно в образе
чудовищной рыбы похожей по виду на обыкновенного налима или щу¬
ку, а также змеи; на северо-востоке Азии и в Америке93 — в облике
кита; обозначается оно терминами, так или иначе восходящими к тому
же первичному корню «кул» или «кол», который установлен исследо¬
ваниями Г. М. Василевич.
Чудовище подземного мира представляется, однако, народам Си¬
бири не только в облике рыбы или змеи. В литературе неоднократно от¬
мечалось, что находимые в вечномерзлых толщах Севера трупы мамон¬
тов тоже истолковывались местным населением как остатки гигант¬
ских обитателей подземного мира. Этот воображаемый подземный ги¬
гантский зверь, известный под названием хэли, калгул, калага, и
является, по мнению народов Сибири, чудовищем бездны, олицетворяю¬
щим нижний мир.
После создания земли Нумом, рассказывали самоеды Третьякову,
«стал ходить по земле мамонт калага и травить ее; в одном месте, ко¬
пая рогами, он наворочал горы и поделал овраги, вследствие чего и
доныне в таких местах отыскиваются сломанные рога его; в другом
месте своей тяжестью он продавливал землю, вследствие чего высту¬
пала вода, образовавшая реки и озера; наконец, разгневав Нума, ма¬
монт утонул в озере и ныне живет под землей».94
В другом, тунгусском космогоническом предании «мамонт» высту¬
пает рядом и совместно с гигантским змеем.
«Много, много было воды, — говорится в этом предании, — ма¬
ленько было сухой земли. Негде было жить человеку. Негде было пас¬
тись оленям. Горевал человек о земле. Подошел к нему мамонт, спро¬
сил: «Почему ты такой невеселый?» — «Какое веселье, — сказал чело¬
век,— кругом одна вода. Как кочевать?» — «Не печалься, я тебе осу¬
шу ..землю...» Мамонт побрел по воде. Человек остался на суше. За
водой, на песке, мамонт нашел змея и сказал ему: «Чжябдар! пойдем
со мной осушать землю. У меня — сила, у тебя — гибкость. Ты мне по¬
можешь. Будет тебе лежать!» Не хотел идти змей, да мамонт уговорил
его. Пошли осушать землю. Мамонт забрел в воду, засадил в дно свои
крепкие бивни и стал выворачивать со дна песок, глину, камни. По сто¬
ронам вырастали (образовывались) равнины, горы, утесы. Пополз
чжябдар вслед за мамонтом. Он извивался между гор, утесов, равнин.
И потекла по его следу вода.
Ворочая мокрое дно, мамонт ушел на полночь, а за ним, изгиба¬
ясь, уполз змей чжябдар. Так давно старикам старики говорили и те¬
перь говорят молодым.
Мамонт сделал равнины, горы и скалы; чжябдар же телом своим
протер дороги для рек».95
В представлениях жителей Сибири об этом «мамонте», как подзем¬
ном чудовище, обнаруживаются некоторые черты, действительно свой¬
ственные реальному ископаемому животному, особенно для тех мест,
где чаще встречались находки совершенно целых, неразложившихся
трупов мамонта.
61

Но вместе с этими реальными чертами в образе «мамонта» ока¬
зываются и совершенно фантастические элементы, обязанные своим
происхождением не практическим наблюдениям, а религиозным воззре¬
ниям, унаследованным от глубокой древности. С. В. Иванов собрал,
например, совершенно неожиданный по обилию материал по изобра¬
жениям «мамонта» в шаманском искусстве народов Сибири.
Характерной особенностью таких изображений «мамонта в тунгус¬
ском, например, шаманстве является наличие у него раздвоенного
рыбьего хвоста, прямо указывающего на его космическую природу и
на принадлежность к нижнему миру».96
Но еще более важно, что на тех же самых изображениях «мамон¬
та» обнаруживаются и другие черты: голова завершена обыкновенно
не спирально загнутыми гладкими бивнями, а ветвистыми лосиными
рогами, а в целом туловище этого мифического зверя скорей всего на¬
поминает тело лося. «Мамонт» большинства шаманских изображений
Сибири является, таким образом, лосем, снабженным рыбьим хвостом,
символически указывающим на его связь с водной стихией нижне¬
го мира.
Этот образ комплексного мифического «мамонта», как жителя
преисподней, в облике которого есть черты лося, хорошо представлен
и в фольклоре. По рассказам, записанным у жителей Васюганского
края, «мамонт» является страшным подземным чудовищем.97 Сначала
оно бывает лосем. Когда лось доживает до глубокой старости, поте¬
ряет свои зубы и рога, он, чувствуя свой конец, переселяется под землю
или в воду. Там лось видоизменяется, приобретая новый чудовищный
облик. У него в преисподней вновь отрастают зубы и рога, но рога не
разветвленные, а прямые, идущие от головы вдоль спины. Когда рога
дойдут до такой длины, что начнут опускаться от спины к задним но¬
гам, существование «мамонта» наконец заканчивается. Другие же рас¬
сказывали, что мамонт погибает лишь только в том случае, если уви¬
дит солнечный свет.
Как сообщал П. Третьяков, у тазовских остяков тоже существует
поверье, что состарившийся олень, проводящий последние годы своей
жизни лежа в травяных озерах, превращается в «мамонта», который
переходит в реку и начинает ходить под землею, отчего и обваливают¬
ся яристые берега.98
О связи дикого оленя или лося с подземной и водной стихией сви¬
детельствуют и другие данные. В «Северных сказках» М. Ошарова упо¬
минается, например, «Чертово озеро», хозяин которого имеет вид ди¬
кого оленя.99 У алтайцев это гигантский марал, живущий в глубине
озера; внутри марала заключена душа Харахулы, то есть того же само¬
го чудовища бездны, преисподней. 100
Г. М. Василевич отмечает в числе духов, охранителей мира мерт¬
вых на главной шаманской реке, оленя-самца — «калир». Этот термин
является вариантом уже упоминавшегося выше слова калу, кали, ка-
лун, означающего чудовище, которое живет в мире мертвых. 101
В эпосе кетов М. Ошаровым отмечены рассказы о помощниках зло¬
го женского божества Хосядам — сохатых и оленях, связанных с обра¬
зом мифической реки, несомненно, той же «шаманской реки», «реки
мертвых», о которой рассказывают и эвенки.
В рассказе о борьбе древнего божественного богатыря Альбы с
Хосядам, например, говорится, что во время преследования им Хося¬
дам последняя вызывает своих духов-помощников, имеющих вид
лосей.
62

С левой стороны реки, говорится в предании, вдруг вышло два
молодых сохатенка, а также два взрослых зверя — самец и самка.
«Бредите, — сказала им Хосядам, — станьте поперек и перегородите ре¬
ку!» Звери бросились друг за другом в воду, но Альба не дал им за¬
крыть свой путь. Он заклял зверей, и они окаменели в реке. На том
месте, где сохатых поймало крепкое слово Альбы, до сих пор стоят че¬
тыре каменных острова, четыре окаменевших гигантских зверя.
Когда Хосядам, ныряя, побежала далее на север, она снова вы¬
звала из леса огромное стадо белых оленей и велела им перегородить
реки. «Скачите в воду, запрудьт^е реку!» — приказала Хосядам и ныр¬
нула в воду. Олени все разом бросились в реку, но Альба остановил их
своим словом. Олени окаменели, а в реке образовался второй порог. 102
Столь же Яркий образ космического зверя — лося — существует и
у некоторых лесных индейских племен Северной Америки. Они расска¬
зывают о великом лосе, внутрь которого проникает мифический герой и
затем выходит снова наружу, подобно библейскому пророку Ионе, про¬
глоченному китом и выброшенному обратно. Этот мировой сюжет в
специфической для лесных охотничьих племен форме, как сказание о
чудовищном звере-лосе, известен и в Сибири.
Алтайцы рассказывали Вербицкому, что «мальчик, впоследствии
хан Людей, пошел вверх по одному озеру, увидел на одной горе лежав¬
шего громадного марала (оленя), у которого рога достигали неба.
Мальчик, вошел в ноздри марала, добрался до сердца и разрезал его,
но марал не умер».103
Нет никакого сомнения в том, что мифический герой этот, подобно
Ионе, означает солнце, чудовищный олень или лось — сама вселенная,
а его чрево — преисподняя, весь нижний мир, куда скрывается солнце
ночью. 104 Совершенно такой же образ героя, проникающего внутрь
чрева чудовищного зверя — лося — существует и в эпосе многих сибир¬
ских племен, в том числе в якутском фольклоре.
В олонгхо «Многострадальный Многогрешный Одинока-Герой
(Эрэйдээх Буруйдаах Эр-Соготох)», записанном от семидесятилет¬
него сказителя М. И. Неустроева, якута 3-го Малтанского наслега быв¬
шего Западно-кангаласского улуса, рассказывается, как однажды при¬
ходит к герою, превратившись в лося с восемью головами и восемью
парами глаз, возросший под западным небом Ангаа Монгус. Эр-Сого¬
тох пальмой разрубает его пополам, но одна половина противника убе¬
гает. Эр-Соготох догоняет ее и снова перерубает. Тогда лось превра¬
щается в богатыря и начинает биться. Эр-Соготох стал одолевать его,
и противник взмолился: «Не убивай, я буду стлать тебе постели, поить
скот, буду у тебя верным рабом». Эр-Соготох дарует ему жизнь, но с
условием быть у него в работниках.
После трех лет службы дьявольский богатырь Ангаа Монгус,
оскорбленный хозяином, покидает его и насылает несчастья. По со¬
вету богини земли Аан-дархан-Хотун Эрэйдээх Буруйдаах Эр-Соготох
идет умолять своего бывшего работника, оказавшегося грозным шама¬
ном, смилостивиться. Последний требует от него его сына, коня и быка.
Предназначенный в жертву сын Эрэйдээх-Буруйдаах Эр-Соготоха,
богатырь Бэриэт-Бэргэн, едет к шаману и, опускаясь перед ним на
колени, умоляет: «Друг твой Эр-Соготох послал меня. Он просил ску¬
шать нас не мучая. АбааЬы раскрыл рот со словами: «Кажись, не важ¬
ный скот прибыл. Ну что ж, поем, покушаю». Бэриэт-Бэргэн отрубил
хвост коню и, погоняя его и быка перед собой, прошел через рот во
внутренности A6aahbi.
63

Конь бьется в животе, бык бодает рогами печень... АбааИы входит
в дом, жена, протянув руки, говорит с гневом: «Ты, видимо, один все
съел, обделил!» Стали драться — убил жену. АбааЬы стал корчиться от
страшной боли в животе. Наконец он упал замертво, а Бэриэт-Бэргэн
со скотом вышли снова на свет. 105
Во всех приведенных случаях лось, ставший подземным чудови¬
щем, одинаково отождествляется, следовательно, с преисподней, являет¬
ся ее конкретным, персонифицированным образом.
В других случаях, соответственно закону антитезы, космические
лось или олень отождествляются с солнцем, звездами и вообще небес¬
ной стихией.
Первобытные охотники тайги поэтически образно представляли са¬
мо солнце в виде живого существа — гигантского лося, за день пробе¬
гающего по всему небосклону и к ночи погружающегося в преиспод¬
нюю, в бесконечное подземное море.
О таком солнечном звере — гигантском лосе — рассказывается, на¬
пример, в одной долганской сказке, которая в основе, несомненно, была
создана еще в каменном веке и дожила у людей тундры до нашего
времени, хотя в ней и упоминается злой сказочный царь, образ кото¬
рого заимствован в позднейшее время.
На отдаленном морском берегу, на самом краю земли, на далеко
выдающемся вперед скалистом мысу, рассказывается в этой сказке,
лежат лосиные кости. Кости эти древние, вполовину истлевшие. К мысу
приходит мальчик, посланный выполнить трудную богатырскую задачу:
он должен узнать, куда солнце к закату девается — поверху только хо¬
дит или под воду, в море опускается.
Как научила мальчика его мудрая мать, он собирает на мысу ко¬
сти лося, оказавшиеся такими большими, что сначала он принял их за
выброшенные из моря бревна плавника.
Собрав все кости, мальчик стал их складывать в определенном по¬
рядке, кость к кости, как у скелета. Затем, по совету матери, он ударил
три раза между рогами гигантского лося: «после первого удара все ко¬
сти, до единой, сухожилиями связавшись, плотью обросши, соединились.
Когда второй раз ударил, мясом кости обросли; шерстью одевшись и
вздувшись, костяк в тело зверя превратился.
После третьего удара, только-только молот его упал, о землю че¬
тырьмя ногами опираясь, подобно быку дикого оленя шеей потягиваясь,
зверь тот вскочил...»
На этого чудесного лося усевшись, мальчик в мировое море вы¬
плыл и собственными глазами увидел, как солнце в воду опускалось
и как по дну моря, сверкая, шло. Получив затем новое богатырское за¬
дание— доставить сказочному царю дочь самого солнца, мальчик снова
к тому же самому морскому мысу пришел, чудесного лося вновь под¬
нял и стал просить его доставить дочь солнца.
В ответ на просьбу мальчика лось сказал, что пойдет по тем пу¬
тям, по которым солнце под землю спускается.
В дальнейшем оказывается, что чудесный лось не только ходит
по путям солнца, но и сам превращается в солнце, вернее, это и есть
само солнце. Однажды, сидя на берегу, мальчик вдруг увидел, что ко
времени восхода солнце не в одном, а сразу в двух местах взошло:
«Одно солнце, как обычно, вверх по небу поднялось; другое солнце на
небе не всходит, по поверхности воды сюда приближается; как посмот¬
рел парень, — видит, из воды лося-зверя концы рогов чуть вид¬
неются». 106
64

Таким образом, благожелательное зооморфное божество, покрови¬
тель мальчика, зверь-лось оказывается в долганской сказке самим
солнцем.
Космический олень или, что одно и то же, лось, как живое зооморф¬
ное божество — солнце, разумеется, должен испытать такую же судь¬
бу, как и само это небесное светило, обреченное совершать определен¬
ный круг передвижения по сферам вселенной: рождаясь, подниматься
по небесному своду, затем склоняться к закату и умирать, исчезая в
темной глубине преисподней.
Вполне естественно поэтому, что еще в мифологии первобытных
охотников, задолго до возникновения различных культов страдающих
солнечных богов растительности вроде Озириса или Адониса, эта жерт¬
венная участь космического солнечного божества нашла свое конкрет¬
ное олицетворение в образе небесного лося, преследуемого охотником,
иногда в сопровождении помощников последнего — собак.
О такой охоте по небу мифического тунгусского богатыря Мани
на гигантского сохатого Хоглена, «укравшего день», то есть об охо¬
те на само зооморфное солнце, или вселенную, в чреве которой оно за¬
ключено, рассказывает миф, записанный этнографом Ошаровым в до¬
лине реки Сым в 1928 году.
В этом предании говорится: богатырь сохатый Хоглен похитил на
земле день и побежал с ним по небу. На земле стала ночь. Мани надел
лыжи и пошел добывать Хоглена. С ним был добрый лук и две боль¬
шие стрелы. Долго гнался за Хогленом Мани. Он сильно бросал лыжи
вперед и оставлял за собой широкий след. Мани приблизился к Хогле-
ну, пустил в него первую стрелу, да потемну промахнулся. Мимо стре¬
ла пролетела.
Бежит по небу Хоглен с похищенным днем, гонится за ним Мани.
Долго бежали. Мани поравнялся с Хогленом, забежал сбоку, натянул
до уха тетиву и остановил его меткой стрелой. Отнял Мани у Хоглена
день и понес на землю. Он шел с ним к земле столько же (времени),
сколько гнался по небу за Хогленом. С тех пор Хоглен (каждый вечер)
похищает с земли день и убегает с ним на небо. Но каждый раз Мани
встает на лыжи, ровно в полночь догоняет его, пересекает путь
Хоглена стрелами, отнимает у него день и приносит его на
землю. 107
Этот миф нашел отражение и в культовых действиях. До недав¬
него времени у тех же эвенков, по данным, собранным Г. М. Василе¬
вич, существовал обычай изображать в лицах во время весеннего
праздника оживления природы — иконипка космическую коллектив¬
ную охоту.108 Подобно тому, как шаман в ходе своего камлания посе¬
щает другие миры вселенной, охотники эвенки, преследующие космиче¬
ского зверя — лося, бегут по среднему миру, опускаются в нижний мир и
поднимаются вслед за своей добычей в верхний мир. Их воображаемая
добыча, конечно, не простой реальный лось, а тот же «богатырь Хо¬
глен»—само зооморфное солнце, умирающее и воскресающее чудови¬
ще, живой зооморфный центр вселенной.
Иногда космическая сущность лося, как страдающего зооморфно¬
го божества, выражается в его связи не с солнцем, а с другими, второ¬
степенными, но существенными элементами «неба-вселенной». Замеча¬
тельным примером такого олицетворения явлений в образе космиче¬
ского лося являются взгляды лопарей на радугу, отмеченные Н. Хару-
зиньгм. «Под видом радуги, — пишет этот штор, — рисуется русскому
лопарю этих погостов (Нотозерского и Сонгельского) огромная лось,
5 А. П. Окладников
бб

которая и пьет воду на реке, «воду мерит», как выражаются иногда
про все лопари».
Как космическое небесное существо, «небесная лось» лопарского
фольклора, по словам Харузина, связана и с громом; «связь эта сохра¬
нилась в ее названии термэс-юусь, что значит громовая лось».109
Еще чаще встречаются примеры такого зооморфного олицетворе¬
ния звезд и определенных созвездий.
По представлениям якутов, отраженным в их загадках, Плеяды-
Юргаль есть не что иное, как «божий (дикий) олень с семью гла¬
зами». 110
Заря, рассвет «и, пожалуй, солнце», по данным Худякова, тоже
олицетворяются в этих загадках в виде дикого оленя; в одной якутской
загадке о них, например, говорится: «Один дикий олень — самка, — при¬
шедший с Востока, теряется (впитывается) на Западе». 111
Созвездие Орион прямо называется у якутов Тайахтах сулус, «Ло¬
синое» созвездие. 112
Исключительные по четкости и полноте представления такого рода
о созвездии Большая Медведица сохранились у васюганских остяков
хантэ, которые, по словам Финша и Брема, «называют его именем наи¬
большего животного своих лесов — лося». 113
Как сообщает Г. Н. Потанин, «васюганские остяки называют Боль¬
шую Медведицу словом Hex, то есть лось. Каждой отдельной звезде
созвездия дается особое значение: первая звезда называется пунук,
«голова»; вторая и третья называются вместе ка-семь, «два глаза»; чет¬
вертая и пятая — ка-кет, «две руки», шестая и седьмая — ка-кур,
«две ноги». У остяков для отличия передних и задних ног как у лося,
так и у всех других животных употребляются выражения «руки» для
передних конечностей, и «ноги» — для задних. Большая Медведица име¬
ет для васюганских остяков большое значение: ночью она служит для
них путеводителем; ее, следовательно, было бы приличнее, чем другое
созвездие, назвать остяцким Меркурием, то есть «богом дорог» и «во¬
жаком путников». По ней же они судят и о перемене погоды: если семь
звезд ее кажутся им как бы сближенными, они говорят: «Лось сжался
в кучу», — и ожидают больших морозов; если, напротив, созвездие как
будто раздалось и промежутки между звездами увеличились, они гово¬
рят: «Лось растянулся»,—и верят, что будет вперед тепло или буран».114
На олицетворенные в образе оленей или лося радугу и созвездия
были перенесены те же представления о космической охоте, какие свя¬
заны с солнцем.
В чрезвычайно образной и эффектной форме подобные представ¬
ления выражены у лопарей, которые сохранили обломки древнейшего
космического мифа о громовом лосе — радуге. По их верованиям, бо¬
жество грома Арома-Телле в образе титана-охотника ростом с десять
старых сосен гонится за таким же чудовищным оленем с черной голо¬
вой и золотыми рогами.
«Собаки, каждая величиной с взрослого оленя-самца, помогают
охотнику преследовать его гигантскую жертву. Их бег может наблю¬
дать иногда и обыкновенный смертный, но всегда бывает жестоко нака¬
зан за это. Если кому-либо удастся увидеть в глаза оленя, за кото¬
рым гонится Арома-Телле, тот ослепнет на всю жизнь. Если кому-либо
удастся только услышать стук копыт его, тот на всю жизнь оглохнет.
Если до него дойдет жгучее дыхание чудовищного зверя, он онемеет
навсегда. Однако за несколько минут до смерти и слух, и язык, и зре¬
ние возвращаются лопарю с тем, чтобы он мог перед смертью расска¬
66

зать, что он видел и слышал внутри себя за всё это время. Самого жё
Арома-Телле видеть нельзя, так как он слишком велик, лишь стрелы
его видны, которые он мечет в оленя; эти стрелы летят из лука Арома-
Телле, и люди считают ил молниями...» 115
От исхода этой страшной космической охоты зависит не только
судьба златорогого оленя, но и участь мира.
Пока еще, гонясь за оленем, Арома-Телле не попадает в него. Но
когда он попадет в оленя первый раз, должно произойти страшное
землетрясение. Все каменные горы распадутся, выбросят огонь, реки
потекут вспять, озера иссякнут, море высохнет. Когда вторая стрела
попадет в черный лоб оленя, между золотыми его рогами, огонь разо¬
льется по всей земле, и она вспыхнет. Когда же собаки кинутся на оле~
ня и растерзают его, а охотник вонзит в сердце оленю свой нож, тогда
звезды упадут с неба, луна погаснет, а солнце утонет в крови. На земле
же ничего живого не останется. Это будет конец света.116
«Предание, — говорит Харузин, — к сожалению, недостаточно вы¬
ясняет, что это за олень, за которым так долго гоняется Арома-Телле,
а также и связь, какую олень имеет с землей, что вследствие его смер¬
ти земля должна погибнуть». 117
Нет, однако, никакого сомнения в том, что этот таинственный
олень есть то же самое, что и лось-радуга или лось-солнце, то есть
само небо — вселенная, которая и гибнет, когда становится жертвой
космического охотника.
Точно такие же мифы связаны и со звездами, причем, как указы¬
вал Г. Н. Потанин, основанием для возникновения звездных мифов
служили отчасти наблюдения за видимым движением светил и звезд
на небесном своде, как бы стремящихся догнать друг друга, подобно
охотнику, преследующему дичь.
Как говорили самоеды (ненцы) Третьякову, Полярная звезда у
них называется «охотником, стремящимся догнать Большую Медведи¬
цу, Форрэдя, которая у русских слывет под названием сохатого». 118
Точно так же якутское название Ориона, Тайахтах сулус, объяс¬
няется мифом, записанным В. Серошевским, которому якуты расска¬
зывали следующее.
Раз три промышленника тунгуса следом за сохатым зашли на не¬
бо, где долго бедствовали и голодали; один из них умер, а два других
вместе с собакой и сохатым превратились в звезды, которые так и на¬
зываются Тайахтах сулус — «звезды с лосем». Какое это созвездие, Се-
рошевский не мог узнать: разные лица показывали разное; чаще всего
указывали на Орион.119
Еще подробнее аналогичный рассказ о созвездии Лось (Большая
Медведица), записанный Григоровским.
Три охотника — тунгус, остяк и самоед — промышляли зверей в
одном лесном месте неподалеку друг от друга. Однажды, будучи все
вместе, они завидели лося и общим советом решили погнать его и
убить. На этом же совете возник у них вопрос, как они будут есть
мясо убитого лося. Самоед сказал, что будет жарить мясо на вертеле.
Тунгус пожелал есть сырое мясо. Остяк же объявил, что станет есть
вареное мясо; каждый пожелал есть по обычаю своего племени. И пу¬
стились все трое за лосем. А так как у остяка не было с собой котел¬
ка, чтобы варить лосиное мясо, то он вернулся в свой стан захватить
котелок, надеясь догнать своих товарищей-охотников.
Взяв котелок, он догнал товарищей, уже настигающих лося. Тун¬
гус был впереди, а самоед отстал немного. Остяк опередил самоеда, но
67

тунгус уже подошел к лосю так близко, что ему оставалось только по¬
разить зверя пальмою (род рогатины). Тунгус был чародей и, занося
пальму, просил своих духов, чтобы в том случае, если он убьет лося,
лоси водились лишь в тех местах, где живут тунгусы, и чтобы ни один
остяк и ни один самоед не могли никогда убить ни одного лося. За эту
услугу он обещал своим духам, убив лося, тотчас же обернуться на¬
зад и тою же пальмою убить остяка и самоеда. Но остяк также был
хитрый. Он угадал мысли тунгуса и, взяв вправо, пустил стрелу в зве¬
ря и убил его наповал. Тогда тунгус, увидев свои чары разрушенными,
обратился к товарищам и сказал: «Если бы мне удалось убить лося,
а затем и вас, лоси стали бы водиться во множестве в земле тунгусов,
Тю теперь будет не так: они будут водиться только в земле остяков».
Все три охотника вместе с лосем были перенесены на небо и ста¬
ли созвездием Лось. Четыре звезды созвездия — это четыре ноги уби¬
того остяком лося, расставленные так, как были во время бега; задняя
правая нога сделала шаг к передней. В это время зверь был убит.
Первая звезда в хвосте созвездия — тунгус: он настигает лося. Вторая
звезда — остяк, отстранившийся вправо: возле него есть небольшая
звездочка — это котелок остяка. Третья звезда в хвосте — самоед. Впе¬
реди лося есть три звезды — две рядом, а третья сзади них — это стре¬
ла, которой был поражен лось.
Вместе с этим сказанием Григоровский сообщил и поверье остяков,
что в иные годы Лось идет скорее других созвездий и бывает в ноябре
и в начале декабря перед утром на том месте, где он обыкновенно на¬
ходится в январе. Они замечают, что в эти годы весна обычно ранняя,
дружная и многоводная и промысел рыбы и зверя бывает обиль¬
ным. 120
Мифологический рассказ о погоне охотника за космическим лосем,
превращенным в созвездие Кан-Ергек, существует и на Алтае. Алтай¬
цы рассказывали:
«Есть звезда, называемая Кан-Ергек. В прежнее время был один
богатырь. Его имя-прозвище Кан-Ергек, имеющий бело-сивого коня,
было. Однажды тот богатырь на своей бело-сивой лошади гнался за
лосем, имеющим большие рога. Богатырь три раза землю кругом обе¬
жал. С ним вместе девять собак были. Вдруг тот лось по направлению
к небу прыгнул. За ним сзади Кан-Ергек снова лося гнать стал. Гоня-
гоня зверя, бело-сивый конь устал. Кан-Ергек коня его отпустил. Тот
отпущенный бело-сивый конь в звезду превратился. Потом Кан-Ергек,
рассердись, пристрелил лося стрелою. Тот лось потом сразу же, пре¬
вратившись в звезду, в небе лежать остался. Кан-Ергек сам, три его
собаки и его стрела также звездами сделались. И теперь там нахо¬
дятся». 121
У алтайцев Вербицким записано и другое предание о погоне ми¬
фического охотника Когутэя, или Когульдэя, за самками марала, пре¬
вратившимися б звезды. «От погони Когульдэя», — пишет Вербицкий, —
три самки марала заскочили на небо, там остались и стоят рядом.
После такого подвига земные сестры их не умирают на земле, а, при-
шедши в старость, живыми переселяются к богам на небо. Поэтому,
уверяют алтайцы, ни один человек никогда не видел ни костей, ни тру¬
па умершей самки марала».122
Лопари считали Орион могучим охотником, которому луком слу¬
жило созвездие Большой Медведицы, а звезды, образующие Кассио¬
пею, являлись в воображении лопарей оленями, за которыми гнался
охотник, сопровождаемый своей собакой.123
68

Отголосками таких представлений о космическом звере и дикой
небесной охоте являются также легенды о Млечном Пути, который
многие племена Северной Азии и Северной Америки, в том числе яку¬
ты, считают следами лыж небесного охотника.
«Млечный путь, по понятиям якутов, не что иное, как след, сделан¬
ный лыжами богатыря Халлан уола Моксоголь Харджит («сын неба,
быстро двигающийся по онегу»). Дохристианский период полон сказа¬
ниями об этой личности, появляющейся даже на земле. Рассказывают
и указывают даже на потомство его, живущее на земле. Так, например,
на месте в 1-м Игидейском наслеге Баягантайского улуса, называемом
Белленики-болгуняга, лет 200 тому назад этот Халлан уола насиловал
женщину, гнавшую конный скот домой. От нее по этой причине родил¬
ся Хечилей, от которого после родился Нестор, человек полоумный.
Три сына Нестора и сейчас живут; все они считаются потомками Хал¬
лан уола». «Специальность последнего — вечная погоня за девушками
и хорошенькими женщинами, которых преследуя, он и проложил на не¬
бе этот путь».124
Если в цитированном, очевидно более позднем по характеру, пре¬
дании этот небесный охотник, двойник Арома-Телле лопарей, пресле¬
дует женщин и девиц, то в более архаических легендах рассказывает¬
ся, что этот насильник гонится за оленем и лосем.
Потанин записал со слов якута Г. Н. Черемных с реки Олекмы
предание о «сыне неба — Халлан уола», который «гнался на лыжах за
оленем и оставил дорогу (след)» на небе, то есть Млечный путь. 125
Остяки (хантэ) тоже считали Млечный Путь следами лыж косми¬
ческого охотника Тунк-Поха, который гнался по небу за шестиногим
лосем и отрубил у него две задние ноги. Большая Медведица, по их
словам, и есть тот небесный лось, а Млечный Путь — лыжня Тунк-
Поха. 126
Представления о космической охоте и погоне небесного охотника
за оленями-звездами вошли и в буддийскую религиозную литературу,
впитавшую множество туземных фольклорных мотивов. Они вплетены,
в частности, в рассказ об одном из самых чтимых святых Тибета и Мон¬
голии — Миларайбе.
Созвездие Орион, по представлениям тибетцев-буддистов, пред¬
ставляет трех оленей, преследуемых охотником, безжалостно истреб¬
лявшим живые существа на земле. Когда преследуемые олени добежа¬
ли до горы, в пещере которой жил монах Миларайба, знаменитый поэт
и философ буддизма, милосердие знаменитого отшельника тронуло без¬
жалостного охотника, и из истребителя жизни он стал гуманным буд¬
дистом. Всю эту группу из оленей, охотника и его собак бог поместил
на небе. 127
Очень интересно и важно, что космический охотник в мифах си¬
бирских племен иногда бывает не человеком, а тоже зверем — медведем.
Описывая медвежий культ у кондогирских тунгусов в Прибай¬
калье, Е. И. Титов сообщает: «Убрав череп освежеванного медведя
так, чтобы он совсем походил на голову живого, кладут его на лабаз —
вместе с кусочками от различных частей туши (сердца, «проходной
кишки» — прямой кишки, глаз, ухо), завернутых в «мошник», лицом по
направлению к западной стороне и, повторяя извинение, испрашивая
успеха в промысле, машут рукой на западную сторону, куда медведь
должен отправиться. Эта дорога, по которой уходит, — Млечный Путь,—
манп шу\уцпнгмдан — «медведь по снегу прошел на лыжах». Тунгусы
рассказывают, что медведь гнался за лосем (токи) по снежной дороге,
69

что пересекла ночное небо с востока на запад, и задавил его на сере¬
дине пути. «Вертук» лосиный остался влево возле тропы «токи дуукЬ
(Орион), а нога валяется на правой стороне «токи халгашн» (Большая
Медведица). По этой ноге тунгусы считают ночное время. Потом мед¬
ведь ушел на запад уже усталый и обожравшийся, так что под конец
даже едва волочил ноги —из одной тропы сделал две». 128
Тот факт, что в роли космического охотника здесь выступает имен¬
но медведь, несомненно, не случаен.
Образ медведя, как выяснил Г. Н. Потанин, находится в неразрыв¬
ной связи с представлением о небесном стрелке-громовнике,129 пред¬
шествует образу мифического антропоморфного охотника Халлан уола
якутов, Когутэя алтайцев и им подобных мифических героев других
народов Сибири. Сначала был зооморфный герой, герой-тотем, а уже
потом — антропоморфный.
Даже и в тех случаях, когда на писаницах изображен антропо¬
морфный охотник, это может быть тот же самый божественный зверь —
медведь, одной из главных черт божественной природы которого и
является, как известно, способность превращаться в человека и обрат¬
но, произвольно менять свой облик. Так, например, на магических ков¬
риках эвенков-оленеводов имеются антропоморфные фигуры, которые,
однако, в действительности изображают не атропоморфных духов, а
медведей.
Таким образом, в верованиях и космогонии различных древних и
современных сибирских племен с полной отчетливостью отражен пере¬
ход реального, земного образа лося или оленя во всей его зоологиче¬
ской конкретности в космические представления, где он выражает уже
совсем иное. Это были, с одной стороны, «небо» и связанные с ним
явления, а с другой — подземный мир, «преисподняя», и, наконец, со¬
вокупность того и другого — вселенная и весь видимый мир.
Все эти странные и чудовищные космические образы — «солнце
(небо)-лось», «преисподняя», «лось-вселенная» — вполне естественны
с точки зрения первобытного человека, привыкшего мыслить живыми
образами окружающей его действительности и черпать их из собствен¬
ной практики лесного охотника.
Еще Кастрен констатировал, что самоеды, чтя небо, представляют
его не бездушной вещью, а живым, личным существом, которое произ¬
водит, по их мнению, гром и молнию, дождь, снег, град, ветер.
Так же относятся они и к любому, в особенности грозному, не¬
бесному явлению, персонифицируя его в облике могущественного жи¬
вого существа, наделенного волей и чувствами.130
Что может быть проще и яснее с этой точки зрения такого кон¬
кретного представления о солнце, небе или вселенной в целом, как жи¬
вом рогатом звере, отличающемся от обычных только своими ни с чем
несоизмеримыми колоссальными размерами и соответственной, столь
же несоизмеримой со слабым человеческим телом космической мощью,
то есть только масштабами, а не качественными признаками в духе
позднейшего спиритуалистического мировоззрения?
Выбор для этой цели именно лося, а не какого-либо иного лесного
зверя хорошо объясняется, как уже было отмечено, его реальным зна¬
чением в жизни лесных людей, действительной ролью лося в их эко¬
номике и бытовом укладе, его положением среди остальной таежной
фауны.
К концу неолитического времени могут быть отнесены и некоторые
антропоморфные изображения на Шиш1кинских скалах, отличающие-
70

ся одной специфической особенностью: они име¬
ют характерный изгиб туловища, придающий им
сходство с сидящей или танцующей фигурой.
Наиболее характерной из таких фигур являет¬
ся крупное изображение на Двадцать восьмом
Камне, рядом с изображением небольшого жи¬
вотного и другими фигурами. У этой антропо¬
морфной фигуры на голове имеется шесть луче¬
образных линий, изображающих нечто вроде ша¬
манской короны из перьев. Торс ее слегка вы¬
гнут, а тонкие длинные ноги круто изогнуты. Ру¬
ка изображена одна, тоже длинная и тонкая,
как нож. Группа таких фигур, в том числе одна
совершенно целая, с аналогичным головным убо¬
ром, имеется и на Тридцать первом Камне
(рис. 23—24).
Одинаковые сидящие или танцующие антро¬
поморфные фигуры, выполненные, однако, в дру¬
гой технике, красной краской, имеются на ска¬
лах около деревни Свирской на Ангаре, а также
на скалах около деревни Средняя Буреть.131 Воз¬
раст этих наскальных рисунков определяется
совпадением их специфической позы с позой, ха¬
рактерной для других археологических объектов,
для скульптурных изделий из рога, камня и гли¬
ны, найденных на Енисее, а также в Прибалтике.
Под № 519 в Красноярском муэее хранится
миниатюрная статуэтка из жировика (агальма¬
толита), найденная в Базаихе и изображающая
как бы сидящую человеческую фигуру, по-види-
мому нагую. Фигура эта имеет в профиле ха¬
рактерный плавный изгиб. Спина ее выпуклая
зад; выпуклость ягодиц
ливо, но непропорционально
Рис. 23. Изображение
антропоморфного
существа. Шишкино.
и выгнутая на-
тоже обрисована достаточно отчет-
мала. Нога изображена только одна,
ступня на ней намечена зарубкой. Голо¬
ва сравнительно большая, затылок широ¬
кий и округлый, лицо плоское, подборо¬
док острый. Рук нет.
Достаточно одного взгляда на эту
статуэтку, чтобы вспомнить известную
фигуру из рога, найденную в 1914 году
Рис. 24. Танцующие человечки. Щишкицо,

в Пернове.132 Как здесь, так и в Периове мы видим одинаковый харак¬
терный изгиб туловища, из-за которого статуэтки напоминают изобра¬
жения человека в сидячей позе; для них характерно также отсутствие
рук и одинаковая условная трактовка лица и всех остальных деталей.
Статуэтка из Базаихи является, таким образом, во всех отноше¬
ниях как бы точной, хотя и сильно уменьшенной, копией статуэтки из
Перновы. Значение этого сходства усиливается тем, что такой же точ¬
но изгиб туловища, причем выраженный в еще более резкой и четкой
форме, характерен для ряда неолитических скульптур Севера Евро¬
пейской части РСФСР и Финляндии. Так выглядят, например, глиня¬
ные антропоморфные фигурки из Хонканиеми в Финляндии и из Кубе-
нино в Каргопольском районе.133
Подобный изгиб туловища виден на одном из замечательных де¬
ревянных антропоморфных изображений Горбуновского торфяника,
сделанном с большой тщательностью и хорошо сохранившемся. Идол
этот обнаружен во втором культурном слое на шестом разрезе торфя¬
ника. А. Я. Брюсов полагает, что он относится «несомненно ко второй
четверти II тысячелетия до н. э.» 134
В связи с этим следует вспомнить и антропоморфную статуэтку,
вырезанную из лосиного рога, которую И. Т. Савенков обнаружил в
упоминавшемся уже погребении с фигурками лосей. Она имеет стран¬
ную птичью голову я изогнута, как агальматолитовые статуэтки
или статуэтка из Перновы. Фигурка точно так же изображена как бы
в сидячем положении, что ясно видно при взгляде на нее сбоку, в про¬
филь. Такой же изгиб туловища и у настоящей, тщательно изготовлен¬
ной из кремня отжимной техникой птицы, найденной И. Т. Савенко¬
вым в соседней с Енисеем области ангарской долины, на известном
поселении у реки Чадобца. У этой птицы длинный острый клюв, напо¬
минающий клюв кедровки или вороны, и длинный хвост. Птица изоб¬
ражена как бы в полете, но с очень короткими крылышками.135
Необходимо отметить аналогию приенисейским памятникам перво¬
бытного искусства на далеком Западе — на Севере Европейской части
СССР. М. Е. Фосс опубликовала глиняную статуэтку, найденную на
стоянке Кинема, имеющую такой же специфический изгиб туловища и
птичий клюв, как статуэтка из Базаихи. В качестве аналогии для ку-
бенинской статуэтки М. Е. Фосс привела статуэтку из Алексы в южном
Прионежье.136 М. Е. Фосс пишет об этих статуэтках и об упомянутых
выше статуэтках из Кубенино и Хонканиеми, что, «несмотря на воз¬
можность варьирования их формы благодаря пластическим свойствам
материала, мы наблюдаем почти полную тождественность в этих
скульптурках. Они одинаково сделаны без рук и ног, имеют характер¬
ный слегка изогнутый торс и несколько вытянутую вверх голову».137
Сходство фигурок и на самом деле поразительное; можно поду¬
мать, что они действительно вышли из рук одного мастера (рис. 25).
Этот вывод в такой же мере может быть теперь распространен
и на скульптурные изображения Среднего Енисея — Базаихи. Тот
факт, что енисейские изображения сделаны не из глины, а из камня и
рога, не уменьшает значения этого совпадения, а, наоборот, усиливает
его, подтверждая наличие определенной стилевой традиции и, возмож¬
но, сходного смыслового содержания таких изображений. Ведь выре¬
зать из рога или агальматолита такие сходные изображения было зна¬
чительно труднее, чем вылепить их из мягкой глины: нужно было пре¬
одолевать сопротивление материала, преследовать именно эту цель.
Отсюда следует, что сидящие или танцующие человечки Шишкин-
72

Рис. 25. Антропоморфные изображения.
1 — Базаиха; 2—3—Карелия; 4—Свирск’» 5—Прибалтика.

ских скал и скал около деревни Свирской стилистически принадлежат
к тому же художественному миру, что и описанные выше неолитиче¬
ские скульптуры. Такой вывод находит полное и окончательное под¬
тверждение в наскальных изображениях Карелии.
На этих наскальных рисунках человеческие фигуры во многих слу¬
чаях бывают показаны в профиль, с совершенно таким же странным,
но постоянным изгибом туловища и ног. Они изображены здесь тоже
как бы в полусидячем положении.138 И сделано это явно не случайно,
а с определенной целью, нарочито.
Можно, следовательно, сделать вывод, что статуэтка из Базаихи
или повторяет в своих особенностях облик человеческих фигур с на¬
скальных изображений, или же последние являются копией скульптур¬
ных статуэток. К такому же выводу пришел и С. Н. Замятнин, который
установил факт последовательного и закономерного соответствия форм
не только антропоморфных, но и многих других кремневых скульптур¬
ных изображений, с одной стороны, и наскальных рисунков нашего Се¬
вера — с другой. 139
Сидящие или танцующие фигуры на скалах Лены и Ангары, рас¬
сматриваемые в связи с аналогичными им изображениями, открывают
еще более широкие исторические перспективы, в которых прошлое Се¬
вера Европы и Азии увязывается с прошлым других, южных областей.
Антропоморфные фигуры ленских и ангарских писаниц имеют ана¬
логии в неолитическом искусстве не только на Европейском Севере, но
и далеко на юге. В древнем могильнике около г. Нальчика на Северном
Кавказе была, например, найдена такая же сидящая или полусидящая
статуэтка с характерным изгибом туловища, изготовленная из камня.
«При изготовлении статуэтки мастер сделал попытку придать изобра¬
жению вид сидящего человека, что отчетливо видно при рассмотрении
статуэтки в профиль. Слегка дугообразно прогнутая линия спины об¬
разует ясно выраженный угол на месте таза. С лицевой стороны рез¬
кий перегиб заметен ниже, на месте колен», — пишут об этой статуэтке
А.	П. Круглов, Б. Б. Пиотровский и Г. В. Подгаецкий. 140
Обычная датировка Нальчикского могильника сводится ко вто¬
рой половине III тысячелетия до н. э. Однако недавно Е. И. Крупнов
вполне убедительно предложил считать этот памятник более ранним и
относить его к самому началу энеолитической эпохи на Северном Кав¬
казе. «Неолитический характер инвентаря Нальчикского могильника,
сближающий его с материалом Агубековского поселения, не дает
оснований допускать между ними большого хронологического разры¬
ва. Если же учесть, что каменные браслеты, подобные нальчикским,
характерны даже в Западной Европе именно для неолитических мо¬
гильников типа Рёссенского и что Нальчикский могильник фактом на¬
личия привозных вещей тяготеет к Древнему Востоку, который давно
знал металл, то следует, как нам кажется, время существования этого
замечательного памятника определять не позднее середины III тыс.
до н. э., вслед за датой Агубековского поселения».141
Этот вывод подтверждается и общим обликом нальчикской статуэт¬
ки— ее формой и специфической сидячей позой, сближающими ее с
известными трипольскими статуэтками. Сидящие трипольские статуэт¬
ки— явление самое обычное и широко распространенное; такие ста¬
туэтки известны десятками и на различных этапах развития этой древ¬
неземледельческой культуры, начиная со времени, к которому относит¬
ся известное поселение у села Лука-Врублевецкая на Днестре. «Ста¬
туэтки Луки-Врублевецкой, — пишет С. Н. Бибиков, — разделяются на
74

сидящие (большинство фигурок), полусидящие и, как очень редкое
исключение, прямые». 142 Такие сидящие или полусидящие статуэтки
столь же широко распространены в родственных трипольской культу¬
ре древнейших земледельческих культурах Южной Европы и Переднего
Востока, а также в культурах неолитических и энеолитических земле¬
дельцев Средней Азии, Ирана и соседних с ними стран.
Оттуда, как предполагал еще Ю. Айлио, эта стилистическая мане¬
ра в скульптуре проникла вместе с изображениями, восходящими в
истоке к образу древневосточной богини-матери, и далеко на север,
в том числе в Прибалтику, в Финляндию, а также, очевидно, и на Се¬
вер Европейской части РСФСР, где она обнаруживается, как мы виде¬
ли, в устойчивом виде, как обычная и характерная черта неолитиче¬
ского искусства лесных племен, охотников и рыболовов европейской
Субарктики.
Следует думать поэтому, что в статуэтке из Нальчикского могиль¬
ника, как и в североевропейских скульптурах, отражены древние тра¬
диции неолитических земледельческих племен Европы и Передней Азии,
связанные с культом женского божества плодородия. Тем интереснее,
что по ряду признаков инвентаря и погребального ритуала Нальчик¬
ский могильник обнаруживает значительное сходство с китойскими
погребениями Прибайкалья.
Сходство это настолько определенно и отчетливо, что дает основа¬
ния предполагать наличие каких-то культурных связей между китой¬
скими племенами Прибайкалья и теми племенами юга, к которым при¬
надлежали строители кургана в Нальчике, жившие в середине III ты¬
сячелетия до н. э. Мне уже приходилось ранее отмечать в числе таких
сходных признаков окраску покойников красной охрой, наличие в ин¬
вентаре погребений каменных колец-«браслетов», сделанных из мра¬
мора, бусы из раковин, клыки кабана, подвески из зубов животных, то
есть все то, что типично для неолита Европы в III — начале II тысяче¬
летия до н. э.143 Теперь сюда можно присоединить еще и сидящие ста¬
туэтки, подобные нальчикской и трипольским статуэткам, а также их
двойников на петроглифах. Первое проникновение их в Восточную Си¬
бирь вполне могло произойти, следовательно, еще в III тысячелетии
до н. э., когда на Северном Кавказе уже начинается энеолитическая
культура, а в Прибайкалье еще продолжает существовать культура
развитого неолита в ее заключительной, китойской, фазе.
Совпадение между сидящими или танцующими фигурами Шишкин-
ских скал, с одной стороны, и антропоморфными изображениями поздне-
неолитического времени на Енисее и далее к западу от Енисея — с дру¬
гой, интересно не только для датировки шишкинских рисунков. Факт
этот важен и для этнической истории древних племен лесной зоны
Евразии в целом. Он свидетельствует о контакте между племенами
Востока и Запада, о том, что в конце неолита с Запада на Восток про¬
никают, возможно, не только отдельные элементы культуры, но и пред¬
ставители западных племен, по-видимому предки позднейших самоед¬
ских племен Саянского края.
Уже в XVIII и в начале XIX столетий было установлено, что в до¬
лине Енисея и в районах Саяно-Алтайского нагорья проживали племе¬
на, говорившие на языках, родственных самоедским, позднее вымер¬
шие или отуреченные, а отчасти обруселые. Выдающийся лингвист и
этнограф XIX века А. М. Кастрен привел новые яркие доказательства
этого положения, развил и теоретически обосновал его.
Таким образом, стало ясным, что разъединенные в XVIII—XIX ве¬
75

ках огромными территориальными пространствами самоедские племе¬
на жили когда-то вместе, на одной и той же территории и составляли
одно этническое целое.
Но где была общая родина самоедских племен — на востоке, в Сая¬
нах, или на западе — около Урала? Какая часть их осталась на роди¬
не, а какая ушла из нее? Ушли на запад нынешние ненцы-самоеды
европейской тундры, или, наоборот, с запада на восток, к верховьям
Енисея, пришли когда-то предки саянских самоедоязычных племен?
И когда, наконец, произошло это расчленение предков самоедских пле¬
мен :на две особые ветви?
Обнаружив наличие самоедских племен в районе Саяно-Алтайско¬
го нагорья и на основании установленного им языкового родства само¬
дийских и финно-угорских племен, Кастрен выдвинул теорию, согласно
которой именно здесь, на далеком Востоке, в глубинах Азии, и находи¬
лась общая прародина не только самоедских, но и финно-угорских
племен.144
В настоящее время большинство исследователей считает, что роди¬
на этих племен была на Западе, то есть на Урале и к западу от Ура¬
ла. Так думает, например, А. Я. Брюсов, считающий, что древняя
культура волго-окского и карельского неолита с ямочно-гребенчатой
керамикой должна была принадлежать финским племенам.
Во II тысячелетии до н. э. какая-то часть этих древних племен,
как показывают отмеченные образцы искусства, а также и другие
археологические памятники, распространяется на восток, сначала на
Енисей, а затем еще дальше, вплоть до Верхней Лены.
В результате проникновения западных племен на Енисее и появи¬
лись предки самодийских племен, которые впоследствии, после воз¬
никновения оленеводства, снова распространились в более удобные и
.богатые оленьими пастбищами северные места к западу от Енисея. Рас¬
пространяясь по тайге, западные неолитические племена несли с собой
на восток и свое искусство. От них оно проникало и дальше, к другим
племенам. Так, нужно думать, танцующие или сидящие человечки ока¬
зались на Ленских скалах, около деревни Шишкино.

V
РИСУНКИ БРОНЗОВОГО И РАННЕГО ЖЕЛЕЗНОГО ВЕКОВ
В археологической науке с XVIII века стали известны памят¬
ники бронзового века степных областей Сибири, особенно
Минусинского края. Они наглядно свидетельствовали, что в
степных областях к востоку от Урала тысячелетиями разви¬
валась богатая и яркая культура бронзового века.
Однако существование бронзовой культуры в лесных областях Си¬
бири установлено не было. Правда, уже давно было известно, что в
лесных областях к востоку от Урала встречаются единичные, нередко
изящные по форме и отделке древние изделия из меди и бронзы, в том
числе мечи, ножи, топоры и наконечники копий, сходные по своей форме
с изделиями бронзового века из других стран. Такие бронзовые вещи
находили на Верхней Лене у Качуга и Киренска, на Средней Лене око¬
ло села Мача, вблизи Олекминска, в устье реки Мархи, впадающей в
Лену ниже Олекминска, в бассейне реки Витима, на Алдане и Вилюе
и даже на далеком северо-востоке — в бассейне Колымы, у берегов
Ледовитого океана.
Своей необычной формой они обращали внимание как местного
коренного населения, которое окружало такие вещи культовым почи¬
танием, пытаясь объяснить их происхождение в различных легендах и
преданиях, так и немногих ученых, посещавших эти места.
Еще в сороковых годах прошлого века было высказано предполо¬
жение, что и на Лене в древности жили племена, так же как и другие
древние, народы, употреблявшие медное и бронзовое оружие.
Автор известной книги «Поездка в Якутск» Н. Щукин писал, на¬
пример, что по Лене «в обрывах крутых и высоких берегов попадаются
изредка костяки мамонтов, — иногда под слоем земли сажени в две
толщиною, находят также медные мечи и ножи, принадлежавшие, ве¬
роятно, тунгусам — первобытным здешним обитателям». 145
Десятилетием позже, в 1853—1854 годах, при всестороннем обсле¬
довании Вилюйского бассейна Р. Маак собрал первые сведения о най¬
денных на Вилюе древних бронзовых вещах, ценные уже одним тем,
что это были первые точные указания на следы бронзового века в соб¬
ственно Якутии, в самой ее глубине. Описывая Вилюйский округ, в
кратком историческом введении к главе о жилищах и домашней обста¬
новке его населения в связи с вопросом о переселении якутов с юга
на север Р. Маак сообщал: «В Сунтаре мне рассказывали, что около вер¬
шины Вилюя есть речка, называемая Олгуй Тимирбит (большой котел
утонул^, впадающая в Вилюй. Недалеко от ее берега, в лесу, находит-
77

6й в земЛе огромный котел, сделанный из меди, из земли высовывается
один только край его, так что собственно величина котла неизвестна,
хотя рассказывают, что в нем находятся целые деревья».
Мааку рассказывали также, что оттуда, с вершины Вилюя, в 30-х
годах девятнадцатого столетия была вывезена какая-то «кастрюля»,
сделанная из литой меди, которая досталась нюрбинскому священнику,
подарившему ее своему знакомому из Олекминска.
Легендарный характер, который имели записанные Мааком рас¬
сказы о гигантском котле в вершине Вилюя, заставил исследователя
высказать сомнение в самом существовании подобных древних изде¬
лий из бронзы и меди. «Такие рассказы, — писал он далее, — не име¬
ют отношения к переселению якутов и, по-видимому, должны быть от¬
несены к области сказок». «Кастрюлю из литой меди», принадлежавшую
ранее нюрбинскому священнику, Маак тоже не видел и, следовательно,
не мог судить о ее древности. 146
Спустя четыре года после выхода в свет книги Маака, в 1891 году,
появилась работа М. С. Вруцевича «Обитатели, культура и жизнь в
Якутской области», где наряду с каменными орудиями, находимыми на
приисках, отмечен был бронзовый кинжал, обнаруженный в 1868 году
на реке «Соменке» (очевидно, опечатка, надо читать Солянке.—■
А.	О.) вблизи города Олекминска. «Это показывает, — писал Вруце-
вич, — что в Олекминском округе жил когда-то народ, знакомый с
бронзой». 147
В следующем, 1892 году знаменитый русский антрополог, историк
и этнограф Д. А. Анучин опубликовал сведения о новой драгоценной
находке на Вилюе — бронзовом мече — и фотографию этого изделия,
а спустя четыре года Русским географическим обществом была изда¬
на капитальная монография В. Серошевского «Якуты». Автор ее, рас¬
сматривая вопрос о знакомстве населения Якутии с металлами в прош¬
лом, пришел к такому же выводу, что и Вруцевич, относительно нахо¬
док древних бронзовых изделий, сделанных при этом уже не в Олек¬
минском районе, а на Вилюе. По словам Серошевского, котел, о кото¬
ром слышал Маак, медная «ваза», хранившаяся в Якутском музее, и
«прекрасный обоюдоострый бронзовый меч», найденный в 150 верстах
от города Вилюйска, свидетельствуют, что «в Якутской области жил
когда-то какой-то народ, близко знакомый с медью». В. Серошевский
опубликовал также рисунок вилюйского меча.148
Из числа дореволюционных исследователей, интересовавшихся
археологическими памятниками, больше всего внимания вопросу о сле¬
дах культуры бронзового века в Якутии уделил М. П. Овчинников.
М. П. Овчинников, проведший ряд лет в Олекминске как полити¬
ческий ссыльный, с большим усердием собирал этнографические мате¬
риалы, относящиеся к русскому и коренному населению, впервые за¬
нявшись здесь специальными археологическими исследованиями. Инте¬
ресуясь археологией и этнографией Якутии, он обратил внимание и на
древние изделия из меди или бронзы, «случайно находимые в Олек¬
минском, Вилюйском и Якутском округах», которые, по его словам,
«указывали на то, что бронзовая культура далеко распространялась
на северо-восток».
К местному «бронзовому веку, который в Якутской области являет¬
ся совершенно неисследованным», по предположению Овчинникова,
кроме отмеченных им двух антропоморфных изображений и двух брон¬
зовых мечей, найденных на озере Сумунди в 150 верстах от Вилюйска
и в 30 верстах от города Олекминска на реке Солянке, могут относить-
78

ей также курганы в местности Тохтбмул. Ойчйннйков записал об этих
курганах якутское предание, в котором рассказывается, что во время
прихода русских на Лену домашний ойуун (шаман) Тыгына, Кэрэкээн
Мохсогху, бежал на расстояние 220 верст от озера Сайсар, где было
жилище Тыгына, и остановился в елани у девяти курганов. Елань эту
Кэрэкээн ойуун назвал Тохтомул, что значит остановка. Она лежит на
левом берегу речки Нэцмары, притока Татты, впадающей в Алдан.
Здесь, пишет Овчинников, у подошвы самого большого кургана, насы¬
панного посередине малых курганов, остановился жеребец, за которым
шел шаман со своими людьми, указав тем самым место для
жилья.149
Интересно, что на вероятное искусственное происхождение этих
курганов в местности Тохтомул указывал впоследствии в примечани¬
ях к аналогичному преданию и А. А. Попов в опубликованных им об¬
разцах якутского фольклора.150
Источником сырья для местной металлургии, по мнению Овчин¬
никова, в бронзовом веке служили медные руды в Киренском районе,
где «по р. Бич и близ с. Спологиного есть старые медные рудники,
принадлежавшие доисторическому человеку». «Здесь, вероятно, — пи¬
сал он, — человек бронзового периода и выделывал разные предметы
из руды. Едва ли можно предполагать, что эти предметы он получил
в готовом виде путем обмена из далеких стран, так как сношения меж¬
ду враждующими племенами в то время были затруднительны и не
безопасны». 151
Постепенно накоплявшиеся факты, казалось, все более и более
определенно подтверждали впервые высказанное в печати Н. Щуки¬
ным, а затем М. С. Вруцевичем предположение о проживавшем когда-
то на Лене народе, хорошо знакомом с медью и бронзой и даже выде¬
лывавшем из этих металлов домашнюю утварь, охотничье и военное
вооружение.
Развитие археологических исследований на территории Прибай¬
калья также подтверждало эти взгляды.
Еще Н. И. Витковский, изучая замечательную коллекцию кельтов
и других вещей из состава так называемого Метляевского клада,
найденного в Балаганском уезде Иркутской губернии вблизи деревни
Метляево, обнаружив в них оригинальные черты, отличные от те?х
признаков, которыми характеризуются вещи из Минусинского края.
Основанная на этих наблюдениях мысль Витковского о существо¬
вании здесь особого культурного очага таежной бронзы была ясно
выражена уже в первом сообщении о метляевских находках—в отчете о
деятельности ВСОРГО за 1890 год, где отмечена «купленная Н. И. Вит-
ковским за 25 рублей коллекция орудий бронзового века из Балаган-
ского округа, представляющих много совершенно новых форм среди
сибирских орудий бронзового века. Эта коллекция, — говорится в отче¬
те, — заставляет предполагать существование особого культурного цент¬
ра в Восточной Сибири». 152
Такие же мысли излагал позднее в своем отчете о командировке
в город Киренск и М. П. Овчинников, указывавший по поводу бронзо¬
вого кельта, хранившегося в музее Братско-Острожного отделения Об¬
щества изучения Сибири, что такой формы топоры встречаются в де¬
ревне Метляево Балаганского уезда, в Илимске и на Лене, причем они
по орнаменту отличаются от минусинских. «Следовательно, — писал
Овчинников, — можно предположить, что здесь существовала своя куль¬
тура бронзы». 153
79

Позже им было установлено, что развитой бронзовой культуре
метляевского типа на территории Прибайкалья предшествовала бо¬
лее ранняя стадия бронзовой культуры, переходная от неолита к ме¬
таллу.
В 1904 году М. П. Овчинников изложил свои наблюдения над об¬
наруженными в Глазковском предместье г. Иркутска древними моги¬
лами, которые привели его к выводу о наличии особой меднокаменной,
или, иначе, энеолитической, культуры в долине Ангары, более поздней,
чем китойская, известная по прежним блестящим находкам Н. И. Вит-
ковского, еще чисто неолитическая, без каких-либо признаков ме¬
талла.
В 1913 году при раскопках стоянки Улан-Хада на Байкале в ее
верхних слоях также были обнаружены единичные обломки изделий из
меди и бронзы.
Мысль о наличии в тайге Восточной Сибири памятников местной
бронзовой культуры настойчиво развивал в двадцатых годах Г. П. Сос-
новский. Он тщательно собрал и обобщил в ряде работ материалы, до¬
казывающие, что население Прибайкалья, как и его степные соседи,
проходило в развитии своей культуры эпоху бронзы. Он опубликовал
также известный Метляевский клад.
Но вскоре во взглядах исследователей на неолитические памят¬
ники и последующий бронзовый век сибирской тайги, включая Яку¬
тию, произошли крупные перемены.
Поводом к пересмотру вопроса явились работы Г. Мергарта.
Как сторонник господствовавших в то время на Западе антиэво-
люционистических тенденций, особенно ярко выраженных в принципи¬
альных установках венской католической, так называемой культурно¬
исторической школы, Мергарт начал пересмотр всего накопленного си¬
бирскими археологами материала под новым углом зрения. Сибирские
исследователи стремились прослеживать всюду признаки единого эво¬
люционного развития культуры, обращая внимание, главным образом,
на общие элементы и сходство культуры в разных районах. Мергарт,
напротив, поставил своей задачей выявить локальные различия, про¬
следить самостоятельные культуры и установить особенный для каждой
из них исторический путь, наметить их взаимные связи и перекрещи¬
вающиеся культурные влияния.
Сибирские исследователи прежде рассматривали археологические
явления и памятники, главным образом, в плане общей хронологиче-
ски-эволюционной лестницы культурных стадий. Мергарт же стремил¬
ся, наоборот, разместить их в совершенно ином порядке, не по восхо¬
дящей ступенчатой линии, а по своего рода горизонтали, как бы рас¬
полагая их в одной хронологической плоскости. Таким образом, в его
схеме неолит одних районов совпадал с бронзовым или даже ранним
железным веком других. Сибирские же археологи считали раньше, что
неолитические культуры, во всяком случае в большинстве централь¬
ных районов Сибири, должны совпадать по времени своего существо¬
вания и, в общем, предшествовать эпохе металлов.
Мергарт констатировал, например, резкое отличие одновременных,
по его мнению, культур южных степных районов Приенисейского края
и соседних с ним северных областей, в данном случае ограниченных
Красноярским и соседними районами. Категорически настаивая на мо¬
лодости неолита северных районов в целом, не исключая и Прибай¬
калья, Мергарт считал его одновременным бронзе степного Минусин¬
ского района. Отсталость северян по сравнению со скотоводами юга он
80

Объяснял влиянием их застойного' охотничье-рыболовного уклада, нс
способствовавшего прогрессивному развитию культуры.
Вполне понятно, что в таком случае все металлические изделия*
встречающиеся в неолитических памятниках Севера, должны были
определяться как импортные вещи, попадавшие в порядке обмена или
случайным образом от степных скотоводов к охотникам и рыболовам
Севера, умевшим изготовлять только каменные и костяные орудия.
Увлечение этой гипотезой дошло у Мергарта до такой степени, что
даже нередкие случаи разграбления курганных могил бронзового века
в древности он курьезным образом объяснял тем, что здесь действова¬
ли лесные племена, нуждавшиеся в металле, которые и грабили вслед¬
ствие этого могилы своих степных соседей, богатых металлом.
Наиболее резко такие взгляды выражены были в первой работе
Мергарта, автореферате о его исследованиях на Енисее. 154 В дальней¬
шем они, лишь с некоторыми частными вариациями, излагались и в по¬
следующих его работах, посвященных неолиту и бронзовому веку Сш
бири. 155
В критическом анализе прежних взглядов, повторявших старые
эволюционистические концепции, Мергарт был сильнее всех своих про¬
тивников, так как обратил внимание на ряд важных фактов, которые
или не замечались, или просто игнорировались сибирскими исследова¬
телями, потому что не находили себе места в сложившихся примитивно
эволюционистических схемах и концепциях. Кроме того, он с полным зна¬
нием дела нащупал слабые места и в общих теоретических построениях
своих противников — догматическую узость, окостенелость и метафи¬
зический характер эволюционистических представлений, чуждых диа¬
лектике.
Взгляды Мергарта, несмотря на явные преувеличения и наив¬
ность ряда положений, явились столь новыми и яркими на фоне при¬
вычных мнений, что сразу же привлекли к себе внимание местных ис¬
следователей и были так или иначе восприняты даже теми из них, ко¬
торые дольше всего держались привычных эволюционистических взгля¬
дов. Немалое значение в этом должно было иметь еще и то обстоятель¬
ство, что случайно заброшенный бурей войны в далекий сибирский
город австрийский ученый явился носителем авторитета современной
западноевропейской науки, представителем передовой в то время евро¬
пейской методологии.
В пользу простой и убедительной на первый взгляд теории Мер¬
гарта о существовании двух разностадиальных культур лесного неоли¬
та на севере и степной бронзы на юге говорило как будто и то обстоя¬
тельство, что в лесных районах вообще не встречаются самые вырази¬
тельные памятники эпохи бронзы и раннего железа, типичные для сте¬
пей: курганные насыпи, монументальные сооружения из плит в виде
гробниц или оградок, менгиров и других надмогильных памятников.
Казалось, что «дремучая тайга» на самом деле послужила здесь не¬
преодолимым препятствием к распространению бронзовой культуры и
что последняя действительно остановилась на границе степей и лесов,
на рубеже, отделяющем друг от друга области, занятые передовыми
скотоводческими племенами, от стран, заселенных дикими охотниками
и рыболовами.
Если это можно было предполагать по отношению к Красноярско¬
му району и Прибайкалью, находившимся в ближайшем соседстве со
степными, южными и восточными районами Сибири, с Забайкальем и с
Минусинским краем, с которыми их связывали долина Енисея и пояс
5 А. П. Окладников
81

Лесостепей, расположенных ныне вдоль линии Сибирской железной д£>
роги, то еще более вероятной гипотеза Мергарта казалась для отдален¬
ных областей, лежащих на севере и северо-востоке Сибири. Ведь имен¬
но здесь, на севере и на северо-востоке Сибири, каменный век пережи-
точно дожил не только до XVIII—XIX веков, но и в некоторых своих ре¬
ликтах отчасти и до XX века.
Вполне естественно поэтому, что в работах новейших исследова¬
телей по вопросу о бронзе северных и в особенности северо-восточных
районов Сибири уже не встречаются те взгляды, которые имели место
в XIX веке, что все они теперь с полным единодушием признают, что
вплоть до прихода якутов на среднюю Лену и в соседние с ней обла¬
сти там повсеместно господствовала техника каменного века. Только в
виде исключения, полагали они, сюда проникали сделанные в чужих
странах металлические вещи, а собственное производство изделий из
металла отсутствовало, сами же племена Севера, включая всю терри¬
торию современной Якутской Республики, всецело оставались в усло¬
виях непрерывно продолжающегося каменного века.
В этом плане рассматривалась и вся дальнейшая история северо-
востока, в том числе проблема происхождения или, вернее, распростра¬
нения там древних якутов. «Такое невыгодное для туземцев соотноше¬
ние в технике и боевом вооружении не могло не отразиться и на исхо¬
де их борьбы против вторгшихся сюда южных пришельцев, обладав¬
ших превосходным железным оружием, которому местные племена мог¬
ли противопоставить только первобытные копья и стрелы с грубыми
наконечниками из камня и кости. Если бы северо-восток Сибири обла¬
дал медно-бронзовой культурой, то боевое соотношение пришельцев и
туземцев, конечно, не могло бы быть столь контрастным. Но, как из¬
вестно, в этой области азиатского материка не знали медно-бронзового
века, который вошел бы в обиход народного быта, и сразу переско¬
чили, как это имело место в Африке, из эпохи камня и кости в желез¬
ную эру. Если в бассейне Лены кое-где случайно обнаружены предме¬
ты бронзовой индустрии, то это, надо полагать, редкостные вещи им¬
портного происхождения»,156 — писал один из исследователей.
Подобные взгляды, однако, в настоящее время приняты быть не
могут, прежде всего для Прибайкалья. Исследования неолитических
памятников и близких к ним памятников ранней бронзы Прибайкалья,
в том числе верхнеленских, показывают, что Мергарт ошибался в
основном и исходном своем выводе: местный неолит в целом вовсе не
так молод, он разделяется на несколько особых стадий, охватывающих
ряд веков и даже тысячелетий.
Кроме того, теперь в Прибайкалье и даже в Якутии обнаружены
памятники местной культуры бронзового века.
Первые медные и бронзовые изделия на территории Прибайкалья
появляются в глазковское время, то есть примерно около 1800—
1500 годов до н. э., сначала в виде немногочисленных и простейших
по типу кованых изделий. К концу глазковского времени металла в
обиходе местного населения становится больше, формы изделий услож¬
няются, и некоторая часть металлических предметов выделывается спо¬
собом литья.
Но вместе с тем обработка металла в глазковское время в боль¬
шинстве случаев, вплоть до самого его конца, почти не выходит за пре¬
делы технических приемов, характерных для наиболее ранних перво¬
начальных этапов развития медно-бронзовой культуры. Основная масса
орудий труда и бытового обихода по-прежнему изготовляется из камня
82

й кости. Металлические орудия крупных размеров и сложных форм*
изготовленные в литейных формах, топоры — кельты, наконечники ко¬
пий, кинжалы и ножи совершенно отсутствуют в инвентаре погребений.
По крайней мере в известных нам археологических памятниках глазков-
ского типа нет никаких указаний на то, что они существовали в это
время. Напротив, можно уверенно сказать, что при наличии развитых
по форме и совершенных по технике изготовления изделий не было бы
нужды в примитивных орудиях из металла.
Глазковское время по уровню развития обработки металла цели¬
ком лежит, следовательно, в пределах начальной поры эпохи металла,
иначе говоря, в рамках энеолита. Люди глазковской культуры При¬
байкалья, по существу, остались на уровне культуры тех индейских
племен Северной Америки, которые научились выделывать из самород¬
ной меди только самые простейшие изделия — пластинчатые ножи, ры¬
боловные крючки, грубые украшения и прочую элементарную обиход¬
ную мелочь. Они не ушли дальше и тех древних племен Европы и Азии,
которые еще только начинали осваивать полезные свойства металла, в
том числе своих ближайших степных соседей и современников на За¬
паде, оставивших памятники афанасьевской культуры Минусинского
края и Алтая. 157
За глазковским временем следует шиверское время, когда техни¬
ка изготовления металлических изделий продолжает совершенствоваться
дальше. Погребения шиверского типа могут быть датированы пример¬
но тем же временем, что и карасукские памятники на Енисее, то есть
XIV—IX веками до н. э.
К следующему этапу, ко времени вполне зрелой и развитой брон¬
зовой культуры, в Прибайкалье относятся сравнительно многочислен¬
ные случайные находки медных и бронзовых изделий, два погребения,
найденные в низовьях Ангары, и ряд поселений на Ангаре и Лене. 158
Так же как в ранних стадиях развитой, или «поздней», бронзы
Минусинского района, медь и сплав ее с оловом — бронза — были те¬
перь здесь единственным материалом для изготовления металлических
орудий и вооружения, находившимся в распоряжении лесных племен.
Из бронзы выделывались кинжалы, мечи, ножи, кельты и такие мелкие
вещи, как иглы и наконечники стрел. Вещи эти обыкновенно имеют ха¬
рактерные особенности формы и орнамента. Кельты, например, разде¬
ляются на две группы: малые и большие. Особенно интересны послед¬
ние. Все они узкие и длинные, прямоугольных очертаний, часто слегка
суженные к лезвию. Лезвие их бывает в виде массивного клина, сим¬
метричного или односторонне скошенного. В поперечном сечении они
образуют прямоугольник.
Орнамент их состоит из устойчиво повторяющихся немногих орна¬
ментальных элементов: а) вертикальных и горизонтальных выпуклых
линий, б) вписанных друг в друга треугольников, в) реже — зигзага и
кружков, в том числе таких, от которых спускаются вниз крючкообраз¬
но загнутые линии. Элементы „эти всегда сочетаются друг с другом по
одним и тем же композиционным правилам, в основе которых лежит
противопоставление горизонтальных и вертикальных линий, обыкновен¬
но в виде узкого пояска в верхней трети кельта, состоящего из трех или
четырех параллельных валиков, от которых спускаются к лезвию два
или три треугольника, разделенные в промежутках более длинными
прямыми линиями.
Иногда эта основная схема варьирует и обогащается тем, что
вверху, над горизонтальной лентой — основой узора, симметрично раз¬
83

мещаются два кружка с точками внутри. В другом случае кружки эти
опускаются несколько ниже горизонтали и занимают место двух боко¬
вых треугольников, а третий, средний треугольник остается на своем
месте, но от него опускается длинная прямая линия.
Бывает и так, что исчезает и срединный треугольник, на месте кото¬
рого остается лишь одна вертикальная линия.
В ряде случаев вместо простой линейной полосы, горизонтали, по¬
является зигзагообразная линия, значительно обогащающая орнамент.
Иногда между двумя линиями этой полосы симметрично размещаются
круглые выпуклости, бугорки.
С другой стороны, основная схема часто видоизменяется в сторо¬
ну ее упрощения: остается только один горизонтальный пояс и спу¬
скающаяся от него посредине кельта прямая линия.
Своеобразие бронзовых изделий тайги отмечается не только в та¬
ких крупных по размеру образцах, как кельты, но и в мелких. В 1937
году в погребении бронзового века на реке Цэпань в долине Ангары
ниже города Братска найдены были, например, оригинальные трехпе¬
рые наконечники стрел необычайно крупного размера, у которых не
было втулки, но вместе с тем отсутствовал и черенок, вместо которого
в основании наконечника имеется лишь короткий заостренный шип,
образованный полулунными вырезами лопастей наконечника. 159
В самой таежной зоне бронзовые наконечники данного типа из¬
вестны пока лишь в ограниченном числе, причем все они локализуют¬
ся в Приангарье. В 1937 году наконечники стрел данного типа в со¬
провождении той же характерной керамики были найдены в культурных
слоях двух поселений на нижней Ангаре к северу от Братска, в устье
реки Каменки и выше Кежмы. В 1882 году Н. И. Витковский нашел та¬
кой наконечник на Чадобце. Медный (или бронзовый) наконечник стрел
(см. у Витковского табл. III, № 9) с Чадобца трехлопастный, «втулки
или черешка в наконечниках такого типа, по-видимому, не делалось».160
Эти наконечники отличает не только необычность, но и простота
конструкции. Они гораздо проще «скифских» бронзовых наконечников
стрел, несмотря на свои три пера. В таких наконечниках сказываются,
по-видимому, местные условия, многовековой опыт таежных охотников,
сумевших изобрести такой тип наконечника, при изготовлении которого,
несмотря на его большой размер, максимально экономился тогда еще
довольно редкий металл. Они сумели обойтись без черенка и втулки,
бесполезно увеличивавших вес изделия, заменяя их расщепом самого
соответственно обработанного древка, в который и вгонялся бронзо¬
вый наконечник. По сути это был деревянный наконечник с острыми
металлическими ребрами и носком, так как пространство между
крыльями наконечника было на 2/з заполнено, видимо, древком.
Тем больший интерес имеют остатки самого лука из отмеченного
ангарского погребения на реке Цэпань. Они состояли из двух тонких
пластинок из рога, являвшихся обкладками концов лука, его «рогов».
Обе пластинки серповидно искривлены. С одной стороны они выпуклые,
с другой вогнутые. К одному концу пластины суживаются, тогда как
другой конец их широкий и срезан в виде полулунной выемки. На
внешнем крае каждой пластины имеется глубокий овальный вырез для
тетивы, слегка загнутый внутрь и расположенный на расстоянии 2 см
от края.
Обе пластины, одинаковые по размерам и форме, хорошо подхо¬
дят друг к другу, тесно прилегая широкими желобчатыми поверхностя¬
ми, причем боковые вырезы их точно совпадают. Будучи плотно прижа-
84

тыми друг к другу, широкие концы пластины имеют овальное сечение,
а узкие сильно расходятся в стороны, оставляя пустое пространство
для деревянного стержня лука. Длина пластин — около 12 см (по хор¬
де), ширина (наибольшая)—2 см.
Остатки пластин — обкладок лука — из погребения у реки Цэпань
напоминают такие же пластины из курганов гуннского времени в За¬
байкалье (из раскопок Ю. Д. Талько-Гринцевича). 161 К ним близки
великолепно сохранившиеся пластины из древнего погребения, раско¬
панного в 1932 году в деревне Белоусово, на Лене у села Качуга, и
датируемого вещами скифо-сарматского времени. 162
Пластины из Ильмовой пади, Белоусовского погребения и погребе¬
ния у реки Цэпань по форме сближаются отчасти и с пластинами — об¬
кладками луков, которые известны далеко на западе — в Поволжье
(например, в Сусловском курганном могильнике и др.), в Венгрии, на
Дунае в остатках римского укрепленного лагеря Карнунтума, а также
в Англии. Следует считать доказанной принадлежность самых запад¬
ных из таких находок варварским вспомогательным частям римской
армии. Вполне обосновано предположение и о восточном, гуннском,
происхождении их на Волге, где луком с такими обкладками сменяют¬
ся старые формы скифо-сарматского лука. Такое предположение цели¬
ком подтверждается как материалами Талько-Гринцевича из гуннских
могильников, так и нашими находками.
Если лук из Белоусовского погребения может быть лишь немно¬
гим старше гуннских луков, то лук с Цэпани относится к значительно
более ранней поре. В нем можно видеть исходную форму степных лу¬
ков гуннского типа, достигающих расцвета в виде сложного турецко¬
монгольского лука.
Можно предполагать поэтому, что лесные племена бронзового ве¬
ка, предки которых в свое время еще на серовской стадии изобрели
древнейший в мире лук усиленного типа, создали не только свои соб¬
ственные типы бронзовых наконечников стрел, но и новый тип лука.
Лук этот затем проникает в степи, а оттуда в эпоху великого пересе¬
ления народов распространяется далеко на Запад, где его широкое
распространение обеспечивалось не только наплывом варваров с Во¬
стока, но и превосходными боевыми качествами этого оружия, общими
сдвигами в военном деле, вызванными борьбой Рима с его варварским
окружением.
О своеобразии и собственных корнях бронзовой культуры таежно¬
го Прибайкалья еще выразительнее свидетельствует и такой важный
для археолога материал, как керамика.
В погребении на реке Цэпань оказались черепки глиняного горш¬
ка. Это были фрагменты большого, но весьма тонкостенного сосуда.
Венчик его слегка утолщен, бортик широкий и плоский, горизонтально
срезан и нависает снаружи над стенками карнизиком, рассеченным
сверху косыми полосками. Ниже в одну линию располагаются круглые
ямочки. Внешняя поверхность венчика украшена вертикальными, слег¬
ка скошенными тонкими накладными параллельными друг другу и при¬
мятыми пальцами валиками, между которыми образуются узкие же-
лобки-канеллюры.
НалепЦые валики на некоторых фрагментах расположены шевро¬
нами. Они сходятся под острым углом в виде треугольников, вписанных
друг в друга. Масса сосуда плотная, красновато-бурая, с примесью
песчинок,
85

Аналогичные обломки сосудов встречаются на всем пространстве
таежного Прибайкалья. Они известны на севере Байкала, около Нижне-
Ангарска и по всему Байкальскому побережью, на Ангаре — вплоть до
самого ее устья, а также на Подкаменной и Нижней Тунгусках, на
Верхней Лене — у села Бирюльского, Качуга и Верхоленска, а также
значительно севернее, у деревни Грузновки (ниже Жигалово), близ де¬
ревень Скокниной и Туруки, в районе Усть-Кута.
Во всех случаях они принадлежали только лишь круглодонным со¬
судам со слегка суженной шейкой, которая покрыта налепленными на
нее узкими острореберными валиками и разделяющими их желобками.
От этой широкой горизонтальной полосы, опоясывающей сосуд у гор¬
ла, на расширенную его часть опускаются вписанные друг в друга тре¬
угольники, иногда со слегка вогнутыми боковыми сторонами, вслед¬
ствие чего образуются как бы ряды арочек.
Описанная орнаментальная схема характерна для бронзовых
кельтов. Ее как бы просто перенесли на иной материал — с металла на
мягкую пластичную глину или наоборот.
Сходный узор имеется и на бронзовых котлах скифского типа, то
есть с высоким коническим поддоном. Они украшены вписанными друг
в друга треугольниками с вогнутыми сторонами, образующими своего
рода арочки под венчиком котла, такие же, как на глиняных со-*
судах.
Наиболее богатые находками поселения с такой керамикой обна¬
ружены на островах реки Ангары, между Иркутском и Байкалом, в осо¬
бенности на острове Сосновом, расположенном в 8 км ниже истока, где
вместе с характерной керамикой найдены бронзовые изделия, в
том числе ножи и кельты, а также обломки литейных форм, изготов¬
ленных из агальматолита (жировика). Эти литейные формы доказыва¬
ют наличие местного производства бронзовых изделий.
За памятниками бронзового века в Прибайкалье следуют памятни¬
ки раннего железного века (III век до н. э. — V век н. э.). Таково, на¬
пример, погребение, найденное в деревне Белоусово у Качуга на верх¬
ней Лене, и поселения на тех же ангарских островах выше Иркутска,
где вместе с железными вещами имеются обломки сосудов с узким
плоским дном, украшенных оригинальным резным узором, напоминаю¬
щим стилизованные ветви деревьев.
Вещественные следы культуры бронзового и раннего железного
веков могут быть дополнены теперь и некоторыми наскальными изобра¬
жениями Шишкинских скал.
Самые интересные и богатые по содержанию рисунки в Шишкино,
которые можно отнести к эпохё бронзы, находятся на одном участке
в близком соседстве друг с другом.
Среди них в первую очередь нужно отметить группы изображений
лодок, людей или духов и оленей, выполненных темно-малиновой, почти
вишневой краской. Рисунки эти находятся на одной из наиболее широ¬
ких и удобных плоскостей Шишкинских скал, защищенной сверху не¬
большим выступом-карнизом от разрушительного действия дождя и
снеговой воды (рис. 26—28).
Если бы не этот карниз, драгоценные рисунки, несомненно, погиб¬
ли бы, во всяком случае не дошли бы до нашего времени в такой уди¬
вительной на первый взгляд сохранности,

Рис. 26. Лодка. Шишкино.
В первой лодке слева изображено шесть антропоморфных фигур.
Фигуры показаны в фас. У всех руки согнуты и подняты кверху, на
голове развилки, изображающие рога или рогатый головной, убор. На
второй, соседней, лодке имеется пять таких же точно фигур. На
третьей лодке видны три фигуры, тоже с рогами на голове, но тулови¬
ща их показаны уже не в фас, а в профиль, сбоку и с сильно выгнутой
спиной, слегка наклоненной вперед. Соответственно профильному ха¬
рактеру всего рисунка у фигур изображено не по две, а по одной руке,
тоже поднятой кверху. Эта группа из первых трех лодок отделена зна¬
чительным интервалом от четвертой лодки. На ней стоят четыре антро¬
поморфные фигуры, такие же, как на первых двух лодках, с воздетыми
вверх руками и с рогами на голове.
Антропоморфные фигуры на четырех следующих лодках выполне¬
ны в иной стилистической манере. Они очень схематичны. Это стер¬
женьки с развилкой наверху, обозначающей рога. Рук у них не изобра¬
жено. На пятой лодке таких фигурок имеется всего три. На шестой—
пять. На седьмой — четыре. На крайней, восьмой, тоже четыре. Под
четвертой лодкой находится' рисунок животного. Это — лосиная или
Рис. 27. Часть композиции с лодкой. Шишкино.
87

оленья самка, лань. Морда ее повернута назад. На заднем бедре видна
спираль или концентрические круги. Туловище животного в передней
части рассечено поперек вертикальными полосами.
Рядом с ланью стоит антропоморфная фигура, показанная в фас.
Руки ее подняты кверху, на голове развилка — рога. Выше таза сбоку
имеется выступ, напоминающий короткий хвост.
Под пятой лодкой расположена группа из четырех антропоморф¬
ных фигур. У крайней слева фигуры на голове нет рогов, но это может
объясняться тем, что она находится непосредственно под лодкой и рога
просто не поместились. Зато у трех остальных рога имеются. Они осо¬
бенно ведики у четвертой фигуры и отличаются от рогов других по
форме. Это не простые прямые развилки, а кривые рога, напоминаю¬
щие ухват. У второй и третьей фигур, как и у первой, сбоку выше
таза видны хвосты, у четвертой хвоста нет.
Различия в стиле антропоморфных изображений в лодках могут
зависеть от их различного возраста. В таком случае нужно считать
одновременными рисунки лодок первой, второй и четвертой. Рисун¬
ки четырех последних лодок, более схематичные, вероятно, созданы
позже всех. Особо выделяется третья слева лодка с ее профильными
сидящими фигурами людей. Они значительно живее и реалистичнее
остальных антропоморфных рисунков и, может быть, старше.
Таким образом, композиция должна была складываться постепен¬
но. Первоначальным ядром ее скорее всего была третья слева лодка,
потом к ней присоединились рисунки первой, второй и четвертой лодок,
лань и человечек внизу. Последними были пририсованы три крайние
справа лодки с условно трактованными фигурками людей.
Но, в общем, все рисунки, вероятно, близки друг к другу по вре¬
мени и, во всяком случае, относятся к одной культурно-исторической
эпохе.
Для определения возраста всей композиции достаточно одной фи¬
гуры лани. Характерна прежде всего поза животного. Точно так же,
с повернутой назад головой, изображались олени и другие звери, как
реальные, так и мифические, в искусстве степных племен Европы и
Азии в бронзовом и в раннем железном веках. В той же канонически
Рис. 28. Деталь композиции с лодками. Шишкино.

Рис. 29. Изображения животных с повернутой головой.
1 — Шишкино; 2— Енисей; 3 — Ордос; 4 — Пазырык; 5, 6 — Скифия; 7—Енисей.

выдержанной позе изображали животных ионические мастера в архаи¬
ческое время (рис. 29).
Эта характерная манера изображения животных сопровождается
еще одной, мелкой, но не менее устойчивой и специфической чертой. На
бедрах животного постоянно бывают видны вписанные круги, спирали,
звездчатые фигуры точно так же, как и на шишкинских писаницах.
Не менее интересна и другая особенность изображения лани из
Шишкино. Ее туловище, как сказано выше, покрыто внутри прямыми
поперечными полосами, аналогичными полосам на теле лося в бухте
Саган-Заба. Это черта, типичная для таежного искусства эпохи
бронзы.
Следует отметить еще одну крупную по размерам фигуру живот¬
ного на Двадцать шестом Камне, тоже выполненную красной охрой.
Голова на рисунке не сохранилась, но, судя по общим очертаниям тела
животного, оно изображает лося. Все туловище также пересечено косы¬
ми поперечными линиями — полосками (рис. 30).
Значение этой детали для стилис¬
тической характеристики писаниц этой
группы и определения их возраста тем
важнее, что она имеет очень широкое
распространение в наскальных изобра¬
жениях за пределами Ленского края:
на Урале, Енисее, в долине Ангары
(остров Каменный у деревни Егоро¬
вой) и на Байкале.
Этот своеобразный прием особо
отмечен С. В. Киселевым в его специ¬
альной работе о технике нанесения ени¬
сейских писаниц. Фигуры животных на
шалаболинской и сыдинской писаницах
он выделяет, например, в особую груп-
Рис. 30. Лось. Шишкино.	пу как раз по наличию данной черты:
их сравнительно большие туловища
никогда не представляют собой сплошной выемки или очерченного кон¬
турной бороздой пространства. «Обычно вся грудная полость здесь
представлена в виде решетки — между внешними контурными борозда¬
ми проведен ряд параллельных вертикальных или слегка наклонных
борозд. Иногда от этих последних ответвляются еще и боковые корот¬
кие черточки».163
Для определения возраста таких ажурных писаниц в Прибайкалье
и соседних с ним районах особо важное значение имеет факт, что круп¬
ная «решетчатая» фигура лося на скале в бухте Саган-Заба на Бай¬
кальском побережье сочетается в одной композиции с характерно сти¬
лизованным рисунком марала. Марал лежит, подогнув колени и заки¬
нув за спину тяжелые завитки рогов, точно так же как и олени на
«оленных камнях» Забайкалья или на металлических изделиях скиф¬
ского типа из татарских курганов Сибири и Причерноморья.164
В бухте Саган-Заба имеются стилизованные антропоморфные изоб¬
ражения, близкие по ряду деталей к человеческим фигурам шишкин-
ской композиции. Фигуры эти показаны стоящими во весь рост и спе¬
реди — в фас. У них тоже имеются рога на голове, обе руки подняты
вверх в ритуальном жесте, ноги согнуты характерным образом, в виде
ромба. Так, должно быть, передается поза ритуального танца, шаман¬
ской пляски — камлания. У одной фигуры, как и на шишкинских фи-
90

Рис. 31. Писаницы. Саган-Заба (рис. Т. И. Савенкова).
гурах, над тазовой частью туловища справа виден отросток, похожий
на хвост.
Кроме обычных антропоморфных фигур, показанных в фас, на пи¬
саницах в бухте Саган-Заба есть фигура, изображенная в профиль.
Это человекоподбное существо с рогами на голове, взбирающееся на
дерево, напоминает об одном обычае, связанном с посвящением шама¬
нов у байкальских бурят, когда шаман взбирается на священное дере¬
во, березу.
По манере стилизации и общему облику это изображение совер¬
шенно одинаково с профильными изображениями людей, плывущих на
третьей лодке шишкинской композиции. Не менее интересно и то, что
на скалах в бухте Саган-Заба, как и на шишкинской композиции с лод¬
ками, человеческие рогатые фигуры сочетаются с изображениями лосей
или оленей, причем здесь на одних рисунках антропоморфное существо
как бы держит оленя за рога, а в других прямо стоит на олене (рис. 31).
Для датировки всех этих писаниц с решетчатыми фигурами жи¬
вотных еще важнее прямое совпадение отмеченной особенности их
стиля с особенностями более точно определяемых по возрасту метал¬
лических вещей.
Среди различных предметов, связанных с минусинским очагом
бронзовой культуры, имеются вещи, украшенные резными фигурными
изображениями, заполненными внутри такими же, как на тойон-арин-
ской писанице и других, близких к ней по стилю писаницах на Лене,
Енисее и Ангаре, поперечными, прямыми или косыми полосами. На
ручке одного изящного ножа тагарского типа, отлитого из красноватой
бронзы, по всем его признакам, довольно раннего времени, найденного
у селения Корякова на правом берегу Енисея в бывшем Минусинском
91

Рис. 32. 1— Писаница. Якутия; 2, 3— Ажурное литье.
Западная Сибирь; 4—бронзовый кельт.
Минусинский край; 5 — бронзовое зеркало.
Западная Сибирь; 6— алебарда из бронзы. Китай.
округе, имеются, по словам Радлова, изображения двух рыб. Отчетли¬
во видна, впрочем, только одна фигурка рыбы, вторая же может изоб¬
ражать и другое какое-то сильно стилизованное существо. Первая,
рыбья, фигурка заполнена внутри продольной полоской и отходящими
от нее косыми линиями в «елочку», изображающими, по-видимому, ске¬
лет рыбы — ее позвоночник и ребра. 165
Один из типично татарских по стилю наконечников ножен, найден¬
ный у села Коркино Красноярского округа, тоже имеет «довольно
ясное изображение рыбы, обращенной головою вверх». 166 Изображение
рыбы и здесь заполнено внутри линиями, на этот раз перекрещиваю¬
щимися и, вероятно, условно изображающими чешую. Рядом с фигурой
рыбы имеются входящие друг в друга углы, обращенные вершинами
вниз, обычные на изделиях бронзового века Минусинского края уже
с карасукского времени, но наиболее богато представленные в ранних
стадиях минусинской курганной, или татарской, культуры. Узоры эти,
92

указывает Радлов, вышли прямо из формы и лишь впоследствии были
слегка зачищены острым инструментом.167
Совершенно одинаковый прием заполнения тела животного углуб"
ленными линиями или такими же резными поперечными полосами от^
мечается и для Дальнего Востока, где развивалась культура бронзо^
вого века, во многом родственная минусинской. В числе ордосскнх
древних бронз Андерсоном опубликована секира архаического типа,
восходящего к китайским образцам иньского времени, на одной сторо-
не которой вырезана фигура кабана, а на другой сильно стилизован¬
ного зверя, очевидно хищника, туловище которого заполнено пересе¬
кающими его поперек углами. 168
Если в степных районах Сибири этот своеобразный прием передачи
чешуи или шкуры—в одних случаях, ребер — в других отмечается для
изображений рыб или хищников, то в таежных областях, где исключи¬
тельно господствует образ лося, он известен и в металле на таких же
лосиных фигурах, какие мы видим на писаницах. Таковы, например,
многочисленные предметы «ажурного литья» из таежных районов За¬
падной Сибири, среди которых обычны изображения лосей с прямыми,
косыми или угловатыми линиями поперек их тела (рис. 32).169
«Ажурные» изделия в Нарымском крае на горе Кулайке оказались
в бронзовом котле скифского типа, причем химический анализ показал,
что сплавы, из которых изготовлены котел и одно из найденных в нем
ажурных изображений лося, однородны по своему составу. Как полага¬
ет И. М. Мягков, этот факт показывает, что оба изделия были отлиты
одновременно и в том же самом районе — в таежной части северо-за¬
падной Сибири. Об одновременности создания скифского котла и
ажурных изображений лося можно судить и по сочетанию их в Нарым¬
ском крае с другими древними изделиями степных типов конца брон¬
зового и начала железного веков, бытовавшими до первых двух веков
нашей эры включительно. 170
В составе коллекции, собранной в 50 верстах к северу от города
Ачинска на реке Чулыме у деревни Ишимки, кроме ажурных изобра¬
жений, найдены степные изделия этого типа вместе с пьяноборскими
вещами уральских типов и китайскими бронзовыми зеркалами ханьской
династии (II век до н. э. — II в. н. э.). 171
Еще выразительнее то обстоятельство, что на отмеченном выше
бронзовом наконечнике копья из района реки Кети, сближающемся по
своим пропорциям с наконечниками из Якутии, имеются совершенно
сходные схематические изображения лосей, тела которых пересечены
поперечными полосами, как бы непосредственно перенесенными сюда
с писаниц.
Мысль о том, что замечательную уникальную для Восточной Сиби¬
ри композицию из лодок, человеческих фигур и изображения лани сле¬
дует датировать бронзовым веком, подкрепляется также и более дале¬
кими, но от этого еще более поразительными аналогиями с далекого
Запада — не только с Енисея, но и из Карелии и Скандинавии. Запад¬
ные аналогии особенно интересны тем, что помогают раскрыть смысл
шишкинской композиции, позволяют приблизиться к разгадке ее содер¬
жания и обнаружить вложенные в нее идеи.
Культовое содержание данной группы изображений не подлежит
сомнению. На это прямо указывает положение рук человеческих фи¬
гур, воздетых к небу в общеизвестном ритуальном жесте — молитвы,
обращения к небу. 172 О культовом, ритуальном смысле этой компози¬
ции свидетельствуют такие характерные детали, как хвосты сбоку и ро-
9а

Рис. 33. Писаницы. Енисей.
Рис. 34. Петроглифы. Скандинавия.
га на голове, напоминающие о зооморфных признаках шаманских ду¬
хов и аналогичных деталях ритуального костюма самих шаманов.
Но одних шаманских мифов и сюжетов шаманского искусства для
объяснения шишкинской композиции недостаточно. Скорее, напротив,
эти шаманские мифы и детали шаманских костюмов, если подойти к
ним с конкретно исторической точки зрения, могут найти объяснение
в шишкинских писаницах и в некоторых более далеких аналогиях к ним.
Чтобы раскрыть смысл этих изображений, нужно иметь в виду, что
замечательная шишкинская композиция из лодок, единственная в своем
роде для писаниц Прибайкалья, не является чем-то совершенно изоли¬
рованным и единичным. Подобные композиции из лодок с сидящими
в них человеческими фигурами известны на Енисее. 173 Такие же лодки
отмечаются как наиболее характерные рисунки в наскальных изобра¬
жениях Карелии и Скандинавского полуострова (рис. 33—34). 174
Замечательно, что ленские писаницы близки к наскальным изобра¬
жениям Карелии, Скандинавии и долины Енисея не только сюжетом,
но и некоторыми мелкими специфическими деталями. На скандинав¬
ских и карельских петроглифах показано, как сидящие в лодках люди
точно так же воздевают руки к небу. Более того, у них видны сбоку
аналогичные хвосты. Головы их тоже «двурогие», то есть с рогатыми
головными уборами (рис. 35—37).
94

Рис. 35. Хвостатые фигуры. У, 2— Карелия: 3— Скандинавия.
Рис. 36. Хвостатая фигура. Скан¬
динавия.

Рис. 38. Изображения лодок и человеческих фигур.
1 — Шишкино; 2, 3 — Скандинавия.

Даже композиция шншкинской писаницы, где вверху изображены
лодки, а под ними рогатые фигуры с боковыми хвостами, повторяется
полностью в известных изображениях в Каллеби и в Тануме на Богус-
лене. Разница только в том, что в последнем случае лодка находится
внизу, а люди вверху и рисунок в целом богаче деталями (трубы, изоб¬
ражение морды зверя на носу судна, дерево на нем и более тщательно
детально выполненное изображение самого судна) (рис. 38, 3). 175
Аналогичные изображения встречаются и на металлических пред¬
метах бронзового века, например на знаменитых бронзовых бритвах,
где изображаются те же ладьи или корабли, одинаково стилизованные
человекоподобные фигуры с воздетыми вверх руками и с аналогичными
атрибутами в виде хвостов сбоку и рогатых головных уборов (рис. 38,2).
Наскальные изображения Северной Европы являются памятниками
древней земледельческой религии, имевшей много общего с религиями
древних народов Переднего Востока и Египта. В основе ее был культ
стихий природы, миф об умирающем и воскресающем божестве ра¬
стительности. Изображения же лодок на петроглифах Скандинавии и
Карелии были связаны не столько с охотничьими культовыми обряда¬
ми, сколько с древними представлениями о плавании душ умерших в
страну смерти на лодках и о путешествии солнца в загробный мир.
Лодки эти — лодки умерших. Путь их лежит в страну предков, в за¬
гробную страну — преисподнюю, куда духи мертвых идут вслед за ухо¬
дящим солнцем. Такой же смысл имеют, вероятно, и шишкинские
лодки.
Повернувший голову назад олень или лось шишкинского рисунка
напоминает фигуры оленей с характерными ветвистыми рогами, сопро¬
вождающих лодки на скандинавских петроглифах, или лосей — в Ка¬
релии. Подобные изображения известны и в Сибири. На шалаболинской
писанице в долине Енисея изображена такая же, как в Шишкино, лод¬
ка, а рядом с ней лосиная фигура.
Образ лося или оленя, сопровождающего лодки мертвых в их
плавании по реке смерти, известен и в шаманском фольклоре народов
Сибири. Это — хорошо знакомая нам по шаманским легендам фигура
лося или оленя — обитателя «нижнего мира», а также образы ныряю¬
щих в волнах реки смерти оленьих «быков» тунгусских погребальных
заклинаний и страшных лосей кетской легенды об оленях владычицы
преисподней Хосядам, окаменевших посреди Енисея. Таким образом,
повернувший голову назад олень шишкинской писаницы был, по-види-
мому, связан с идеей о смерти и мире мертвых.
Нужно думать, что такие шаманские идеи и мифы, которые могут
показаться на первый взгляд целиком местными, возникли не на одной
только местной основе, но и на иной почве, из тех идей, которые суще¬
ствовали сначала далеко на западе, а затем распространились и на во¬
сток, к берегам Байкала и Лены.
Если фриз из лодок и человеческих фигур ведет на запад от Бай¬
кала и Енисея, то имеющийся на той же скале другой, не менее замеча¬
тельный рисунок в поисках аналогий ведет нас в другую сторону, на
Дальний Восток. Рисунок этот расположен значительно ниже первого.
Он также представляет собой определенную композицию, которая со¬
стоит из антропоморфного существа и фигуры фантастического хвоста¬
того чудовища с длинной, как у крокодила, широко раскрытой пастью,
внутри которой торчат два огромных, крючкообразно загнутых назад
зуба. Один зуб находится вверху, а другой расположен внизу симмет-
7 А. П. Окладников
97

Рис. 39. Изображение мифического чудовища. Шишкино.
рично верхнему. Прямо перед пастью чудовищного зверя виден кружок,
внутри пересеченный прямой поперечной перекладиной (рис. 39).
Это изображение тоже не является одиноким. Наиболее близкой
аналогией ему является бронзовая бляшка, найденная М. П. Овчинни¬
ковым у таежного села Шивера на Ангаре, изображающая двух та¬
ких же фантастических зубастых чудовищ с длинным массивным хво¬
стом, загнутым вниз, как на шишкинском рисунке. Около пасти более
крупной и лучше выполненной фигурки зверя виден кружок, подобный
шишкинскому. 176
Метляевские «неведомые чудища» в свою очередь отчасти сближа¬
ются с фигурами клыкастых фантастических чудовищ с широко раскры¬
той пастью, которые нередко встречаются на изделиях степных литей¬
щиков.
Рядом с чудовищем на Шишкинской скале находится странная антро¬
поморфная фигура, должно быть тоже изображающая фантастическое
существо, замечательная тем, что туловище ее имеет ажурный харак¬
тер, так как заполнено внутри треугольниками, не покрытыми краской.
Ажурность этой фигуры тоже дает право вспомнить о металлических
изделиях, на этот раз «ажурном литье» Западной Сибири, датирующем¬
ся кондом бронзового и началом железного веков.
Смысл рисунка, изображающего клыкастое чудовище с кружком
перед пастью, совершенно ясен: мифическое чудовище стремится про¬
глотить кружок — солнце, а может быть, луну.
Совершенно такой же образ мифического чудовища до недавнего
времени сохранялся в Китае. Еще в конце прошлого столетия его изоб¬
ражения встретил во время своего путешествия в Западный Китай
известный русский путешественник, историк и этнограф Г. Е. Грум-
Гржимайло. Грум-Гржимайло писал: «Тап — рисунок, составляющий
вывеску всякого присутственного места в Китае.
Тап изображает мифического зверя. Благодаря четырем талисма¬
нам, которыми он владеет, ни одна из окружающих его стихий: огонь,
вода и воздух — не страшны тапу. Но, обладая всем, он все же томится
желанием проглотить солнце. С разинутой пастью стоит он перед ним,
испытывая танталовы муки, потому что — увы! — одна только попытка
схватить солнце должна повлечь за собой потерю талисманов и смерть
самую ужасную, какую только может представить человеческое вообра¬
жение». 177
Тап, опубликованный Г. Е. Грум-Гржимайло, настолько близок по
общему своему характеру к шишкинской писанице, что вряд ли можно
98

Рис- 40. Tan. Изображение рисунка Г. Е. Грум-Гржимайло.
сомневаться в том, что изображенный на ней кружок тоже обозначает
именно солнце, а не какой-то другой предмет.
Мифологический образ клыкастого зверя-чудовища тао-тье, анало¬
гичный тапу, о котором писал Г. Е. Грум-Гржимайло, может быть про¬
слежен в китайском искусстве и мифах далеко в глубь истории, вплоть
до раннечжоусского и иньского времени.178
При раскопках огромной могилы иньского вана в Аньяне, осущест¬
вленных китайскими археологами в 1950 году, среди множества других
вещей был обнаружен кусок гладко отшлифованного камня, на кото¬
ром вырезана фигура такого хищника с загнутым на конце длинным
хвостом и большой ушастой мордой. Пасть чудовища широко раскрыта
и усажена огромными зубами. Его обычно, и, должно быть, основатель¬
но, называют тигром. Различные орнаментализованные варианты фигур
этого мифического зверя-хищника представляют собою основу своеоб¬
разного орнаментального стиля искусства архаического Китая, глав¬
ный и самый характерный элемент орнаментики древнейших бронз.
Рис. 41. Изображение дракона, глотающего солнце. Китай, танское время.

Во всех разнообразных вариантах изображений мифического Звё^
ря видна одна и та же в принципе характерная фигура с большой, не¬
редко ушастой и рогатой головой, длинным изогнутым туловищем и
таким же длинным выгнутым хвостом. В ряде случаев широко разину¬
тая пасть чудовища бывает усажена острыми кривыми зубами, 179 а
иногда концы верхней и нижней челюстей образуют крючкообразно за¬
гнутые назад выступы, напоминающие змеиные клыки. Такая же огром¬
ная зубастая пасть со змеиными зубами видна и на шишкинском ри¬
сунке.
Чудовище шишкинского рисунка, следовательно, является извест¬
ным в мифологии различных народов образом фантастического чудови¬
ща, глотающего или пытающегося проглотить небесное светило. В од¬
ном случае этим светилом оказывается солнце, в других — луна или
звезды.
В мифологии центральноазиатских народов тюркской и монголь¬
ской группы такое чудовище обычно носит название мангыс или мон-
гус, мангатхай.180
Само же чудовище иногда является просто зверем, чаще — змеем,
драконом, библейским левиафаном — обитателем и владыкой морских
глубин, окружающих землю, которая плавает среди вод безбрежного
океана. Оно символизирует в живом конкретном образе «нижний мир»
древнейшей мифологии, преисподнюю, куда скрываются, чтобы умереть,
а затем воскреснуть и родиться вновь на радость людям солнце, луна
и звезды.
Представление о мифическом чудовище, глотающем или пытаю¬
щемся проглотить светила, настолько давно и хорошо известно в этно¬
графической литературе, что этот сюжет, запечатленный на шишкин-
ских скалах, не нуждается в дальнейших комментариях. Все это, вме¬
сте взятое, заставляет нас обратить внимание на соседство лодок
мертвых верхней композиции и оленя около нее с чудовищем бездны
внизу. Такое соседство едва ли случайно.
Все это — лодки, олень и фантастическое клыкастое чудовище —
образы, родственные друг другу, неразрывно связанные с идеей о смер¬
ти и «подземной обители» мертвых, а также с определенным погре¬
бальным ритуалом, в основе которого лежит представление о пересе¬
лении душ умерших в иной мир по реке на лодке.
В культовых, например древнеегипетских, рисунках изображение
змеи часто сопровождает рисунки священной солнечной ладьи как сим¬
вол нижнего мира—преисподней.
В одной из могил 46-й династии на фреске, изображающей ночное
плавание солнца на судне через преисподнюю, показано стоящее сол¬
нечное божество, обрамленное гигантской змеей. В других случаях
змея изображена покоящейся на этом судне в вытянутом положении.
Над ее головой находится крестообразный знак, символ жизни, Тау.
Согласно надписям, сопровождающим этот рисунок, змея в лодке но¬
сит имя «Сияющей змеи Хау». В текстах пирамид говорится, что это
великая змея, которая «схватывает небо и землю, та самая змея-зем-
ля, через которую в течение ночи проходит на своем пути солнечное бо¬
жество и из пасти которой оно появляется утром на восточном горизон¬
те. Она называется также «жизнь богов» или «жизнь земли»; ее счита¬
ют символом возрождения света.
Близкие по характеру изображения змей в связи с лодками извест¬
ны н на скандинавских петроглифах. 181
Можно высказать, следовательно, предположение о том, что шиш-
100

о
о
Рис. 42. Изображения тигров-драконов. Китай, иньское время,

кинские рисунки лодок, медный змей из Шиверы и лодкообразные ка¬
менные кладки глазковских и в особенности шиверских погребений
были вызваны одной и той же идеологией, одними и теми же представ¬
лениями о судьбе мертвых и загробном мире.
Судя по приведенным выше фактам, представления эти, возникнув
впервые в условиях глазковского времени, достигаю? значительно боль¬
шей стройности, оформляются в более четких и определенных контурах,
складываются в законченную и сложную систему.
Не случайно, по-видимому, и отмеченное выше совпадение изобра¬
жения чудовища на Шишкинских скалах с мифическим хищником древ¬
него китайского искусства.
Детальное изучение таежной культуры бронзового века Прибай¬
калья показывает, что в ней имеются и другие, еще более определен¬
ные следы связей не только с далеким Западом, но и с далеким Во¬
стоком. Сюда относятся в первую очередь характерные особенности
формы и орнаменты тех бронзовых кельтов, о которых шла речь выше.
Кельты эти отличаются своими удлиненными пропорциями, прямо¬
угольной формой и специфическим орнаментом из выпуклых линейных
полосок, образующих вписанные друг в друга треугольники и кружочки
с точкой внутри. Сравнивая этот орнамент с орнаментом китайских
кельтов иньского времени, нетрудно увидеть, что прибайкальские ли¬
тейщики бронзового века почти целиком использовали поразившую их
воображение китайскую орнаментальную схему. Они только лишь упро¬
стили ее и придали ей несравненно более схематический характер.
Следы культурных связей с далеким Китаем отчетливо видны в
самом массовом археологическом материале — керамике. Рядом с об¬
ломками круглодонных сосудов местного типа на ангарских островах
встречены фрагменты сосудов иного вида — с небольшим поддоном в
виде широкого кольца. Совершенно одинаковые сосуды издавна, в част¬
ности в эпоху бронзы, употреблялись древними китайцами, у которых
они носили название доу.
Обычными для слоев бронзового века на ангарских островах явля¬
ются обломки сосудов. Наружная поверхность сосудов покрыта тек¬
стильными оттисками, соответствующими грубой ткани, с хорошо выра¬
женными желобками вдавлений, расположенными вертикальными по¬
лосами, соответствующими веревочкам, из которых состояла основа
ткани. Такая отделка поверхности сосудов встречается на фрагментах
из плиточных могил Забайкалья, но еще характернее она для древней
керамики Китая, начиная с культуры яншао, где она представлена,
например, на типичных для нее триподах с боковыми ручками 182 и без
ручек, 183 а также на высоких плоскодонных сосудах в виде ваз.184
Аналогичный характер имеет отделка наружной поверхности глиняных
сосудов чжоусского времени—«string» или «cord ornament» (веревочные
и рогожные оттиски). На сосудах бронзового века с ангарских островов
подобное оформление поверхности всегда сопровождается опоя¬
сывающими сосуды накладными валиками, иногда волнисто примятыми
пальцами, а в других случаях — покрытыми оттисками гребенчатого
штампа. Такие же накладные валики в сочетании с текстильными от¬
тисками характерны для древней керамики Китая, составляя ее специ¬
фическую черту. 185
Таким образом, на Ангаре в первом тысячелетии до н. э. имелись
специфические для древнего Китая приемы изготовления глиняных со¬
судов и отделки их поверхности, приемы и виды орнаментации и, на¬
конец, одинаковые с древнекитайскими формы сосудов.
№

Такое сочетание признаков, конечно, не может быть объяснено слу¬
чайным совпадением или конвергенцией. Для конвергенции здесь нет
никаких оснований, никаких причин. В то же время вряд ли можно по¬
лагать, что все эти черты, столь определенно сближающие керамику
ангарских островов с древней китайской, доказывают проникновение
сосудов, изготовленных на территории Китая, или самих китайских ре¬
месленников в начале первого тысячелетия до н. э. в Прибайкалье.
Для доказательства этого нет никаких исторических фактов, да и
сама по себе историческая обстановка того времени в отличие от бо¬
лее позднего, ханьского, не дает оснований для подобной гипотезы.
Следует полагать, что племя, обитавшее на Ангаре, выше устья
реки Иркута, в первом тысячелетии до н. э., находилось в тесном об¬
щении с племенами Забайкальских степей, культура которых развива¬
лась в условиях таких же связей с китайцами и их высокой зем¬
ледельческой культурой.
Бронзовым и ранним железным веками надлежит датировать еще
несколько писаниц на Шишкинских скалах. К ним относится группа ри¬
сунков, выполненных такой же, как на описанных выше изображениях,
к'раской, сохранившаяся на одной из скал верхнего яруса. Рисунки
эти, сильно пострадавшие от времени, тем не менее обнаруживают
большую близость к дискообразным антропоморфным идолам из Ниж-
не-Илимска, Киренска и других мест Прибайкалья. Все они имеют вид
как бы дисков, расширенных в верхней части и суживающихся книзу,
где переходят в длинный прямой стержень. Вверху над дисками имеют¬
ся радиально расходящиеся полосы-лучи, как бы изображающие пе¬
ристую или лучистую корону (рис. 43).
Рис. 43. Писаница. Шишкино.

Чтобы понять смысл этих загадочных рисунков и датировать их,
нужно вспомнить, что на фоне привозных степных вещей в Прибай¬
калье резко выделяются антропоморфные медные или бронзовые изоб¬
ражения человеческих лиц в виде дисков, увенчанных рогатой или лу¬
чистой шаманской короной (рис. 44).
Всего в настоящее время на территории Прибайкалья известно
шесть таких изделий. Первое найдено было на Ангаре, в бывшей Ке-
жемской волости, «в брошенной тунгузской юрте», «на расстоянии
1000 верст от Енисея». Второе найдено вблизи Илимска на реке Или¬
ме. Третье обнаружено на реке Лене у Киренска, по-видимому в райо¬
не Кривой Луки. Четвертое найдено в окрестностях села Нижне-Илим-
ска. Пятое обнаружено где-то в Иркутской области, по некоторым дан¬
ным— на реке Киренге. Шестое происходит с Чадобца на Анга¬
ре (рис. 44).
По своему распространению они образуют определенную локаль¬
ную группу, соответствующую особому местному художественному сти¬
лю. Область распространения их, в основном, лежит в Ангаро-Ленском
районе между Киренском и Илимском на востоке и Чадобцем на
западе.
Все они вылиты в простейших формах одностороннего типа. Фор¬
мы могли быть как глиняными, так и земляными. Об этом свидетель¬
ствует шероховатая поверхность некоторых незашлифованных изобра¬
жений.
В глиняных формах линии носа, бровей, рта и глаз вырезались, оче¬
видно, острием ножа в виде неглубоких и узких желобков. В соответ¬
ствии с этим черты лица, выраженные тонкими рельефными валиками,
приобретали своеобразный, условно орнаментализованный облик.
Третья, самая характерная их особенность — наличие на голове
выступов или оригинального головного убора в виде короны в разных
ее вариациях.
Четвертая устойчивая особенность •— ушки по бокам головы, чаще
всего в нижней трети лица.
Пятая особенность — наличие рукоятки, очевидно изображающей
в условной форме шею.
Шестая особенность, встречающаяся относительно редко, но вме¬
сте с тем очень броская, — «борода» в виде рубчиков или зигзагов.
Седьмая их черта — одинаковая форма глаз и рта в виде миндале¬
видных или овальных углублений, окруженных рельефными валиками.
Таковы общие черты этих изображений.
Наличие черешка-шеи и ушек по бокам сближает эти изображения
с фигурными «штандартами» степных племен Сибири и Центральной
Азии.186
Но в стилистическом отношении эти антропоморфные фигуры мест¬
ного происхождения резко отличаются от объемных бронзовых
скульптур, характерных для степного искусства, плоскостностью.
Эта черта таежных «штандартов», являющихся, по-видимому, та¬
кими же знаками родовых объединений, как и шиверское изображение
змея, сближает их с более древними образцами искусства таежных
племен — с антропоморфными изображениями глазковского времени, с
плоскими костяными фигурками из Усть-Уды, Нового Качуга, с Брат¬
ского Камня, из Усть-Илги и с реки Куллаты в Якутии. Заслуживает
внимания и такая деталь металлических таежных «штандартов», как
своеобразная передача деталей лица — глаз, носа и рта — глубоко вре¬
занными линиями и валиками. По существу, тот же способ оформления
104

Рис. 44. Штандарты из бронзы. Вверху —с реки Илима, внизу — скифские.

лица можно видеть на миниатюрной фигурке идольчика из мамонтовой
кости из погребения ребенка на Братском Камне.
Их отличает от степных литых изображений также и наличие ко¬
роны. Наиболее отчетливо устройство короны выражено в нижне-илим¬
ском изображении. Здесь она в основных чертах очень близка к позд¬
нейшим шаманским коронам эвенков, бурят и многих других народно¬
стей Сибири, завершенным железными рогами, похожими на рога лося
или марала (изюбра). Отличие ее от позднейших корон заключается,
по-видимому, только в том, что ветвистые рога, схваченные вверху по¬
перечным поясом, торчали на ней вертикально от самого лба. Совре¬
менные же короны шаманов представляют собой шапку, на вершине
которой и по бокам торчат рога. Зато изображение, найденное около
Невона, шлемовидной формой и рогами на верхушке наиболее близко
напоминает современные шаманские короны.
Таким образом, эти бронзовые идолы ангаро-илимской тайги изоб¬
ражают именно шаманов, которые в прошлом у лесных племен имели
особо важное значение в общественной жизни. Судя по этнографиче¬
ским данным, шаманы занимали исключительное положение как по¬
средники между миром духов и людьми, как обладатели могуществен¬
ной власти и защитники своего рода. От их деятельности зависело не
только благополучие, но и само существование лесных людей.
Согласно бурятским легендам, в древности шаманы руководили
даже политической жизнью родов и племен, возглавляли боевые дру¬
жины и лично участвовали в войнах. Так было и у других племен.
Мифы енисейцев (кетов) полны рассказов о делах древних шама¬
нов. в особенности величайшего из них — Доха, играющего в их эпосе
роль культурного героя.
В.	И. Анучин сообщает, что енисейцы рассказывали ему, будто Дох
создал землю, научил людей высекать огонь из камня. Ему, как писал
В.	И. Анучин, приписывается создание енисейского обычного права,
правил философской и житейской мудрости. Во всех случаях, когда
речь заходит о них, шаманы неизменно ссылаются на авторитет Доха:
«Так Дох говорил».187
Великий шаман не только культурный герой, но и защитник своего
народа. На шаманских нагрудниках его изображают поднявшимся до
солнца и обозревающим землю, что он делал при жизни на земле, обе¬
регая кетов от врагов. В случае нападения вражеских сил он руково¬
дил войском. Рассказывают, что однажды сражение длилось целый
день и вечером на одну руку светило солнце, а на другую месяц.188
«Но и теперь, — пишет В. И. Анучин, — великий шаман продолжа¬
ет заботиться о кетах. Когда с севера приближаются покрытые «черной
тучей, как медвежьей шкурой», злые духи, он поражает их громом и
молнией». 189
Металлические шаманские идолы и фигуры шаманов на писани¬
цах могли быть изображениями именно таких обожествленных шама¬
нов _ предков, вождей, культурных героев и могучих защитников сво¬
его рода.
Это могли быть изображения даже не конкретного, земного шамана,
а его духовного, или небесного, двойника, который часто мыслится в
зооморфном или наполовину зверином облике, в виде человека с рога¬
ми оленя или лося или просто зверя. Таковы «иньэкыыл», то есть «ма¬
тери-звери» якутских шаманов, «хавоки» тунгусских шаманов.
И в том и в другом случае металлические шаманские идолы могли
быть своего рода знамёнами, а вместе с тем талисманами определенно¬
106

го рода или племени— вместилищами духа — покровителя этого объ¬
единения. По крайней мере, такое значение имели знамена у древних
монголов.
По данным Б. Я. Владимирцова, старинное монгольское слово суль-
дэ значит собственно «душа», «одна из душ»; сульдэ великого человека
становится гением-хранителем своего рода, племени, народа. Сульдэ яв¬
ляется гением войска, воплощаясь в знамя-туг, почему слова сульдэ и
туг бывают синонимами, подобно тому, как у римлян гениус и сигнум.190
Этим объясняется то выдающееся значение в общественно-политиче¬
ской жизни и, в частности, на войне, которое у древних монголов имело
знамя, пользовавшееся величайшим религиозным почитанием и окру¬
женное страхом.
Одинаковое значение должны были иметь знамена в виде золотой
волчьей головы у предшественников монголов, древних тюрков, и, сле¬
довательно, у других народов, предшествовавших им, вплоть до тех
племен, от которых остались в степях монументальные курганы.
Так же, конечно, было и в тайге, с той, однако, разницей, что зна¬
мена имели здесь антропоморфную, а не звериную форму ц были увен¬
чаны рогатой короной, означая тем самым образы могучих шаманов,
героев и защитников своего рода-племени, будучи их вещественным
«воплощением».
В позднейшее время у сибирских племен уже не сохранилось по¬
добных знамен-штандартов. Но нельзя не обратить внимания на своеоб¬
разную религиозно-культовую роль шаманских жезлов, особенно у ке-
тов, о которых уже говорилось выше, в связи с почитанием великого
шамана Доха.
Шаманский жезл у кетов имеет вид стержня с перекладинами и
трезубцем вверху. Он символизировал мировое дерево и бывал «укра¬
шен» изображениями птиц, а также колокольчиками. Иногда загнутым
вверх концам перекладин придавался вид человеческой головы. По
смерти шамана жезл разрушался, перекладины его становились тали¬
сманами, а верхняя часть поступала в распоряжение старшего в роде,
который делал из нее флюгер для своей большой лодки.
Значение флюгера было настолько велико, что, несмотря на тре¬
бования миссионеров, кеты, во всем остальном покорные требованиям
светских и духовных властей, упорно и даже демонстративно отстаива¬
ли свои флюгера: «На русской церкви крест, — говорили они, — а на
мачте енисейца шаманский жезл». 191
Шаманский жезл пользовался таким почитанием, несомненно, по¬
тому, что он был носителем «духовной силы» шамана — «чудотворца»
и «защитника» своего рода, то есть имел такое значение в жизни рода,
как сульдэ-туг у древних монголов. И не случайно, очевидно, он был
снабжен колокольчиками, как древние навершия, и имел изображения
человеческих лиц. В отмеченных внешних особенностях шаманских
жезлов енисейцев-кетов проявляются, быть может, последние черты
конкретного сходства с древними штандартами, увенчанными рогатой
шаманской личиной и снабженными звенящими подвесками.
Обобщая все сказанное о металлических антропоморфных изобра¬
жениях с шаманскими коронами и об отмеченных выше наскальных
рисунках из Шишкино, можно сделать вывод, что в последних переданы
в краске формы металлических ангаро-ленских шаманских идолов-
предков или по крайней мере еще более стилизованные образы тех же
самых антропоморфных существ, какие были изображены на этих ме-
107

это еще очень
истории. На
можно сделать
таллических изделиях бронзового века
и начала железного периода в При¬
байкалье.
В заключение следует сказать, что
замечательные рисунки бронзового ве¬
ка и начала эпохи железа рисуют в
новом свете культуру лесных племен
Восточной Сибири з
темное время их
основе этих рисунков
два важных вывода.
Первый вывод заключается в том,
что в бронзовом и раннем железном
веках продолжает развиваться и креп¬
нуть патриархально-родовой строй лес¬
ных племен. Об этом свидетельствуют
бронзовые изображения шаманских
духов-предков и их аналогии на шиш-
кинских писаницах (рис. 43, 45).
Второй вывод сводится к следую¬
щему. В это время усиливаются связи
местных племен с Востоком и с Запа¬
дом. Бронзовый век в Прибайкальской
тайге, как и всюду, где возникает об¬
работка меди и бронзы, был временем
культурного обмена и роста культурных
связей, иначе не распространялась бы среди отсталых прежде пле¬
мен и сама металлургия меди и бронзы. В результате у прибайкаль¬
ских таежных племен обогащается их культура, в том числе искусство,
усложняются религиозные представления.
Непосредственные и наиболее глубокие св!язи у них существовали
Рис. 45. Антропоморфное
изображение. Шишкино.
значительного расширения
с соседними степными племенами Забайкалья, о чем свидетельствуют
найденные на Лене не только отдельные бронзовые предметы, но и це¬
лый Бирюльский, или, точнее, Отонконский, клад, состоявший из боль¬
шого количества превосходных художественных изделий, которые, ве¬
роятно, служили сначала принадлежностями богатого конского убора,
а потом могли быть использованы лесным шаманом бронзового века
для его шаманского костюма.
В составе клада имеются подвески-колокольчики, трубочки-прониз-
ки, два бронзовых зеркала, массивная бронзовая трубочка с рельеф¬
ными валиками. Совершенно аналогичные трубки найдены на Фофа-
новской горе у Кабанска и в Ордосе. В Отонконском кладе есть двой¬
ные фигуры хищных птиц, или гривастых грифонов, изогнутые в проти¬
воположные стороны в виде латинской буквы S. По своеобразной ма¬
нере стилизации они напоминают грифонов из знаменитых Пазырык-
ских курганов на Алтае и таких же грифонов, но уже без грив, харак¬
терных для зрелого скифского искусства в Причерноморье.192
Из степей происходит и другой предмет, найденный поблизости
Шишкинских скал, в местности Локтай на реке Манзурке (верховья
Лены), — литая бронзовая бляшка, изображающая борьбу тигра или
барса с горным козлом. Это — типично степной сюжет.
Локтайская бляшка является ближайшей параллелью пазырык-
ским изображениям борьбы животных, почти точной их копией. Отон¬
конский клад и бляшки из пади Локтай относятся, следовательно, к
108

вдному й тому же времени, когда на Алтае жйлй строители Пазырык-
ских курганов, на Енисее — тагарцы, а за Байкалом обитали племена,
оставившие после себя плиточные могилы, то есть скорее всего к VI—
IV векам до н. э. Неудивительно поэтому, что связи с искусством со¬
седних степных племен этого времени видны и в шишкинских писани¬
цах. Но связи эти имеют здесь особый характер. Ни о каком полном
совпадении или тождестве не может быть и речи.
На писаницах Лены нет наиболее распространенных любимых сю¬
жетов искусства бронзового века степей: златорогого солнечного оле¬
ня, хищников — барсов или медведей, фантастических грифонов. Не
нашел отражения на шишкинских рисунках и самый популярный, ос¬
новной сюжет искусства степняков — борьба зверей. Отличен и стиль
изображений. На Шишкинских скалах нет ничего похожего на «скру¬
ченные» тела животных. Однако некоторые важные детали шишкинских
писаниц все же бесспорно заимствованы из степей. Сюда относятся та¬
кие специфические черты, как поза лани, повернувшей голову назад,
а также концентрические круги или спираль на ее бедре.
С ажурным литьем лесостепей Западной Сибири может быть свя¬
зано обыкновение заполнять туловища животных поперечными линия¬
ми. С искусством степей связан и образ чудовища, глотающего свети¬
ло; образ этот в виде мифического монгуса доживает в мифах степных
племен до нашего времени.
Как это ни удивительно и ни неожиданно на первый взгляд, но
приходится признать, что на ленских скалах у деревни Шишкино име¬
ются близкие аналогии скандинавским петроглифам бронзового века.
На связи с Севером Европы указывает замечательная композиция с
лодками, ланью и человеческими фигурками. Эти шишкинские рисунки
отражают сложный цикл мифологических представлений, в котором
обнаруживается контакт с мифами далекого Запада, выросшими в свою
очередь на почве древней аграрной религии первых земледельцев Евро¬
пы и Ближнего Востока.
Наскальные изображения Шишкинских скал помогают, таким об¬
разом, раскрыть неизвестные прежде и даже неожиданные события
исторического прошлого прибайкальских племен первого тысячелетия
до нашей эры.

КУРЫКАНСКИЕ ПИСАНИЦЫ
Самую многочисленную группу наскальных рисунков в
Шишкино составляют те изображения, которые давно уже
получили в нашей литературе название курыканских пи¬
саниц.
Писаницы этой группы резко выделяются среди всех прочих писа¬
ниц Прибайкалья по своему содержанию, стилю и технике. Они состав¬
ляют во всех отношениях строго выдержанный единый комплекс.
Техника выполнения их, в основном, всегда одна и та же: брали
камень или какой-либо другой твердый предмет и терли им по гладкой
поверхности песчаника, потемневшей от времени. В результате на тем¬
ной плоскости скалы появлялось резко выделяющееся беловатое пятно.
В ряде случаев песчаник терли настолько усердно, что рисунок пред¬
ставляет хорошо выглаженную и даже отшлифованную до блеска по¬
верхность, несколько углубленную по сравнению со скальным фоном.
Иногда, правда редко, рисунок дополнительно оконтуривали неглубо¬
ким, тщательно вышлифованным желобком.
Некоторые рисунки нанесены тонкими резными штрихами, еле за¬
метными на фоне скалы. Иногда такие штрихи сплошь заполняют ри¬
сунок внутри, так что он является не вытертым или зашлифованным,
а изрезанным и процарапанным бесчисленными штрихами. В любом
случае, даже если рисунок был только слегка потерт камнем, он при
известном навыке легко различим на фоне скалы, так как, и сильно по¬
темнев от времени, он все-таки не достигает той густоты тона, которая
свойственна основной плоскости скалы.
Техника вытирания очень легка и проста. Видимо, этим в значи¬
тельной мере и объясняется обилие таких рисунков. Но многие рисун¬
ки данной группы и по своим размерам и по заботливой тщательности
отделки потребовали, вероятно, немало времени. Таково, например,
наиболее крупное на Лене изображение всадника около деревни Курту-
хай, занимающее верхнюю, самую большую часть скалы, на которой
оказалась также древнетюркская эпитафия.
К этим рисункам, наиболее характерным для курыканских писа¬
ниц, непосредственно примыкают по сюжетам и стилю резные линей¬
ные рисунки, количество которых несравненно меньше, чем вытертых.
При всех вариациях техники нанесения рисунков они объединяются
единством стиля и общей художественной манеры, а также одинаковым
в основе содержанием. Возможно, в дальнейшем удастся на основе со¬
держания и технических особенностей рисунков расчленить изображе¬
но

Шя данной группы на частные хронологические комплексы. Сейчас же
целесообразнее рассматривать их в целом, учитывая, однако, что ими
представлено во всяком случае не одно, а несколько столетий.
Писаницы курыканской группы ясно и правдиво, резкими, вырази¬
тельными штрихами рисуют жизнь оставившей их древней народ¬
ности. Первая и самая характерная их особенность — обилие, вернее
абсолютное преобладание, изображений лошадей и всадников. Одних
этих рисунков достаточно, чтобы доказать существование в пределах
Западного Прибайкалья древней народности, преимущественным за¬
нятием которой было скотоводство и в первую очередь коневодство.
Создатели курыканских писаниц были племенем пастухов и наезд¬
ников, страстных коневодов. Кони шишкинских писаниц имеют особен¬
ный, своеобразный облик, свидетельствующий о том, что перед глазами
древнего художника находилась совершенно определенная реальная
модель с резко выраженными характерными чертами: высокая лошадь,
с узким и длинным туловищем, маленькой горбоносой головой, поса¬
женной на круто выгнутую лебединую шею, с сильной мускулистой
грудью и тонкими сухими ногами (рис. 46—48).
О том, что такие кони существовали не в воображении художников,
а на самом деле, в реальной действительности, свидетельствуют опи¬
сания и классификация
лошадиных пород в совре¬
менной иппологии. Как
известно, все лошади зем¬
ного шара в соответствии
с их конституцией делят¬
ся на две большие груп¬
пы. В первую группу вхо¬
дят «лошади быстрых ал¬
люров» (верховые кони,
скакуны и рысаки), во
вторую — «лошади шага»
(тяжеловозы, рабочие ко¬
ни). В основе такого де¬
ления лежат физиологи¬
ческие различия: лошади
первого типа обладают
их
Рис. 47. Всадники на охоте. Шишкино.

пульс бьется чаще, дыхание
быстрее, температура выше,
кровь гуще, богаче красными
тельцами.193
Рис. 48. Всадник. Шишкино.
Родина коней с горячей
кровью — в Азии и Африке, в
местностях сухого и теплого
климата со скудными сухими
пастбищами. Лошадь пустыни,
отличающаяся от всех других
своим пылким и нервным тем¬
пераментом, по словам специ¬
алистов, представляет «цен¬
нейший тип, передававшийся,
как драгоценность, от одной
цивилизации к другой, от одно¬
го культурного народа к дру¬
гому». 194
Именно такую лошадь — этот идеальный образ боевого коня в гла¬
зах воинственных степняков, лучшего скакуна в мире, — вероятно, и
имели в виду мастера ленских писаниц.
Рассматривая детали шишкинских рисунков, изображающих ло¬
шадей, можно обнаружить и более мелкие особенности, характеризу¬
ющие конкретные породы лошади «горячей крови». Головы лошадей на
этих рисунках всегда бывают странно укорочены и как будто не¬
соразмерны их телу, а линия лба выпукла и напоминает верблюжьи
головы.
Такие горбоносые кони существуют и в настоящее время среди
лучших скаковых лошадей Востока и Туркмении. По характеристике
специалистов, у лошади ахал-текинской породы голова небольшая, су¬
хая, легкая, суженная в передней части, особенно к самому ее концу.
Головы встречаются «щучьи», «горбоносые». 195
На многих рисунках лошадей шишкинской группы поражает свое¬
образная постановка головы, высоко поднятой на крутой лебеди¬
ной шее.
Совершенно такими же чертами характеризуется ахал-текинец:
«Шея у ахал-текинской лошади поставлена высоко, а голова пристав¬
лена к шее под таким острым углом, которого нет ни у одной другой
породы. Текинская лошадь несет голову под углом не меньше чем в
45° к горизонту, а часто и более вертикально, и все-таки благодаря
длинной шее и маленькой голове горизонтальная линия, проведенная
на уровне губ лошади, нередко проходит значительно выше высшей
точки холки, что тоже представляет собой своеобразие породы и чего
мы не видим ни у араба, ни у английской чистокровной». 196
Кони шишкинских писаниц часто обладают также несоразмерно
длинным туловищем и утрированно длинной спиной. По-видимому, и
здесь отражена реальная черта физического склада ахал-текинской ло¬
шади, отмечаемая некоторыми авторами-иппологами. Плавная ли¬
ния живота, круто/Спускающаяся от задних ног к передним, в той же
заостренной стилизованной форме передает благородные формы, свой¬
ственные лучшим представителям ахал-текинского типа.
Интересно и другое обстоятельство. На скальных рисунках чело¬
веческая фигура обыкновенно бывает резко непропорциональной по
своим размерам фигуре лошади. Всадник оказывается неправдоподоб-
112

Рис. 49. Курыканские асадники. Шишкино.
но малым на слишком крупном и высокорослом коне. Исключительное
постоянство, с которым повторяется эта черта в различных рисунках,
дает право предполагать, что именно таким было реальное соотноше¬
ние древних лошадей с всадниками. Совершенно так же, в общем,
выглядят, например, известный ахал-текинский жеребец Сардар и
стоявший рядом с ним туркмен на картине баталиста Вил-
левальде 197 (рис. 49).
Сходство лошадей, изображенных на ленских скалах, с ахал-те-
кинскими скакунами позволяет выяснить происхождение шишкинской
лошади.
Исследованиями советских иппологов установлено особо важное
значение в формировании лучших лошадей мира восточного типа не
арабских, как полагали раньше, а среднеазиатских пород лошадей, осо¬
бенно ахал-текинской. Они представляют сейчас, по словам В. О. Вит¬
та, «последние капли того источника чистой крови, который создал все
верховое коннозаводство мира». 198 В Средней Азии издревле находил¬
ся центр коневодства. «Среднеазиатских лошадей античного времени,—
пишет этот автор, — знали во всех уголках древнего мира, в государ¬
ствах, отделенных тысячами километров от среднеазиатских центров
коневодства. Ценность среднеазиатских древних пород лошадей была
известна в странах юга, запада, востока и севера».199 «Насколько да¬
леко, — продолжает В. О. Витт, — влияние среднеазиатского коневод¬
ства и пород лошадей проникало на север, показывают находки лоша¬
диных трупов, сделанные экспедицией Гос. русского музея — под руко¬
водством С. И. Руденко в знаменитом Пазырыкском кургане летом
1929 года».200 «Когда идет речь о лошадях кочевников скифов, да к
тому же скифов Сибири и Алтая, территорий почти сопредельных с
Монголией, то ожидаешь увидеть лошадь, обычную ныне для этих
мест: маленькую, большеголовую, косматую и грубокостную, в типе
лошади Пржевальского или современной монгольской лошади. В дей¬
ствительности же это далеко не так: темно-рыжий конь из могилы
алтайского скифа — это благородная верховая лошадь древности, бое¬
вой конь Средней Азии, увековеченный в изображениях великих масте¬
ров Ассирии, Египта и Эллады».201
Наскальные изображения в долине Лены показывают, что со вре¬
менем эти лучшие представители среднеазиатских конских пород про¬
никли еще глубже на Север. На Севере они оказались так далеко, как
нельзя было и предполагать, — в долине реки Лены.
Любопытно, что на Шишкинских скалах есть немало рисунков ло¬
шадей в богатом уборе, но без всадника. Может быть, такие рисунки
3 А. П. Окладников
из

V F I 1 f л w я ж I Ж Ш
Рис. 50. Верблюды и всадники. Шишкино.
являются просто незаконченными. Начавши набросок фигуры коня, ма¬
стер бросил свое дело на полдороге и не успел его закончить фигурой
человека. Но может быть, он вовсе и не думал изображать всад¬
ника?
Вероятнее, что именно конь, а не его хозяин привлекал внимание
художника, что легче для исполнения, привычнее была для него фигу¬
ра лошади. Так же, кстати, поступают и сейчас любители-рисовальщи¬
ки, особенно среди скотоводов, например бурят или якутов. Лошадей
они рисуют охотнее и чаще, вкладывая в их изображение больше люб¬
ви, тщательности и уменья, чем в другие рисунки.
Второе домашнее животное, которое нашло место на писаницах
курыканской группы, — верблюд. Но изображение его, столь же живое
и тщательное, как и изображение лошадей, на Шишкинских скалах
встречается только дважды, и то лишь как часть композиции, представ¬
ляющей группу всадников. Лошадь и здесь, в этой композиции, зани¬
мает господствующее место (рис. 50).
Большое место в жизни людей, оставивших эти рисунки, принадле¬
жало охоте. Они часто и весьма искусно изображали на писаницах
фигуры диких животных: лосей, косуль, благородных оленей-маралов.
Некоторые из выполненных ими рисунков животных по реалистической
точности и живости не уступают рисункам более раннего времени
(рис. 51—55).
114

Рис. 51. Лоси. Шишкино.
Рис. 52. Благородный олень. Шишкино.	Рис. 53. Олень. Шишкино.
Рис. 54. Лоси. Шишкино.
Рис. 55. Олень. Шишкино.

На отдельных рисунках, кроме животных, изображены были пти¬
цы, по-видимому водоплавающие, скорее всего гуси, а может быть, и
лебеди. Изображения эти имеют групповой характер. Перед нами как
бы своего рода беглые зарисовки с натуры целых групп птиц, похожих
на стаю уставших после перелета гусей, остановившихся щипать све¬
жую траву на зеленом лугу. Нужно думать, судя по этим рисункам,
что курыканы охотились весной на пролетающих птиц (рис. 56—58).
Рис. 56. Птицы. Шишкино.
Рис. 57. Птицы. Шишкино.
Из охотничьих сюжетов встречаются обычно сцены охоты на лося и
оленя-марала. На одних писаницах, например, мы видим, как охотник
стреляет в зверя из лука. На других писаницах изображена массовая
облавная охота. Один такой рисунок состоит из трех фигур сильно сти¬
лизованных зверей, изображающих, вероятно, кабанов, мчащихся в
одном направлении. Сзади их преследует конный загонщик, а впере¬
ди, навстречу кабанам, скачет второй охотник: облава показана здесь,
таким образом, условно, сбоку, с размещением фигур по одной линии.
116

Рис. 59. Охотник с луком. Шишкино.
Есть и другие многофигурные композиции, рисующие охотника на
коне, с луком в руках, и стадо бегущих от него козуль или лосей
(рис. 59—62).
Несколько необычна сцена охоты, изображающая конного охот¬
ника, который мчится за лосем с арканом в руке. Сейчас в этих местах
такой способ охоты вообще неизвестен. Ф. Я. Кон, однако, упоминает
об охоте на волков у сойотов танну-тувинцев с лассо или арканом.202
В древности так охотились на онагров иранцы: на одном блюде
или чаше с изображением царя Шапура III (309—379 гг. н. э.) царь
ловит онагра арканом.203
Аркан широко применяли не только на охоте, но и на войне подоб¬
но различным степным племенам и древние дунайские болгары.204
Использование аркана, несомненно, тесно связано с образом жиз¬
ни и скотоводческим хозяйством степных племен, у которых он являет¬
ся необходимым средством ловли лошадей в табунах.205 То же самое
следует, очевидно, сказать и о курумчинцах (рис. 63—64).
На одном рисунке вместо обычной петли аркана изображено что-
то вроде сети, пересеченной внутри косыми линиями в шахматную сет¬
ку. Может быть, художник хотел изобразить не аркан, а сеть. Так, по
сообщениям европейских писателей, вооружены были гунны: «В одной
руке они держали саблю, а в другой сеть, чтобы опутывать ею
врага».206
Рис. 60. Облавная охота. Шишкино.
Рис. 61. Охота на козуль. Шишкино.
U7

Рис. 63. Охота с арканом. Шишкино.
Рис. 64. Охота с арканом. Шишкино.

U9
Рис. 6о, Всадник. Шишкино.
Рис. 66. Люди с жезлами. Шишкин
Этим ограничивается все, в чем можно видеть прямое отражение
хозяйственной жизни в курыканских писаницах. Значительно полнее
шишкинские рисунки раскрывают другие важные черты жизни древних
курыканов. По ним можно представить, например, общий характер их
одежды.
Всадники шишкинских писаниц курыканской группы изображают¬
ся без головного убора, с круглой или овальной головой, в костюме,
напоминающем узкий кафтан, туго перехваченный поясом в талии
(рис. 65).
Изредка наблюдаются фигуры всадников, покрытые перекрещи¬
вающимися косыми штрихами, напоминающими ромбическую сетку.
Так изображалась, вероятно, кольчуга или вообще панцирь. На лучшем
по выполнению рисунке изображены широкие панталоны, тоже исчер¬
ченные косыми штрихами. Руки всадников свисают по бокам фигуры и
суживаются книзу. Ноги, как правило, не изображаются. Лошадь и
всадник поэтому представляют как бы одно целое, нечто вроде
кентавра.
Наряду с изображениями всадников встречаются рисунки пеших,
которые по общестилистическим чертам и технике входят в эту группу
писаниц. В одном случае — это воины в узких кафтанах и как будто вы¬
соких сапогах или унтах. В других случаях изображены группы лю¬
дей, стоящих фронтально, в ряд. Все они одеты в одинаковые по по¬
крою платья, напоминающие длиннополый халат или шубу с перехва¬
том в талии и длинными, суживающимися внизу рукавами. На головах
этих людей высокие шапки, верхушка шапки иногда округлая, но чаще
заостренная и согнутая вбок наподобие древнерусского шлыка
(рис. 66—68). На некоторых головных уборах имеются как будто
перья или хвосты, свисающие сбоку и вниз.

На ногах иногда видна обувь в виде невы¬
соких сапог. Покрой одежды, характерный для
человеческих фигур на писаницах шишкинско-
го стиля, полностью совпадает с покроем
одежды турецких племен, по характеристике
С. И. Руденко. «Покрой турецкой одежды,—
говорит он, — крайне прост и характерен для
них. Конные кочевники-турки издревне носи¬
ли длинную распашную, с разрезом спереди
плечевую одежду, широкие шаровары, мягкую
короткую обувь и глубокие с отворотами или
широкие шапки.
Длинные двуполые кафтаны с длинными,
но узкими рукавами, длинные широкие мехо¬
вые шубы — типичная для турков плечевая
одежда. Типична она и для женщин в той же
мере, как и для мужчин». 207 Таков же, в об¬
щем, и характер одежды на писаницах шиш-
кинского типа.
Но на шишкинских писаницах есть также
изображения людей, особенно пеших воинов,
стреляющих из лука, одетых в короткий каф¬
тан или куртку, широкую внизу. Кафтан этот
якутский сон, такой же короткий и широкий
Не менее интересны те детали писаниц, которые относятся к убран¬
ству лошадей. Значение этого убранства станет ясным, если вспомнить,
какое важное место в жизни скотоводческих племен Азии принадле¬
жало на протяжении тысячелетий лошади и всему с ней связанному.
Первая такая деталь — султан на голове лошадей и подшейная
кисть.
Лошади писаниц имеют на голове роскошный, расширенный квер¬
ху начельник в виде султана из перьев или волос. С узды свисает столь
же пышная подшейная кисть, или науз. В некоторых случаях подобные
кисти, спускающиеся с седла или чепрака, видны и под брю¬
хом коня.
Такой пышный конский убор хорошо известен и по одновремен¬
ным археологическим памятникам иного рода — металлическим плос¬
ким фигуркам из Минусинского края и Забайкалья. 208 На фигурке,
найденной в долине реки Чикоя, конь украшен красивой сбруей: на
нем надета узда, снабженная подшейной кистью и лобным сул¬
таном.
Образцы подобных украшений обнаружены также и в могильниках
данного времени. В Салтовском могильнике найдено погребение коня
Рис. 68. Изображение
человека. Шишкино.
напоминает старинный
120

Рис. 69. Погоня за оленем. Шишкино.
с серебряным головным убором в виде умбона с трубкой для насадки
султана; в других случаях трубка для султана была бронзовой, золо¬
ченой. 209
«Вообще эта подшейная кисть, — как указывал еще В. В. Стасов
в своем исследовании о катакомбных фресках из Керчи, — появляется
очень редко. Пантикапейцы следовали здесь опять-таки азиатским пре¬
даниям: уже в древнейшие времена ассирийские кони носили подобные
украшения, и точно такие же кисти привешивались под морду у коней
разных азиатских народов, изображенных на памятниках искусств, и
которых определить теперь уже невозможно. Во времена после р. х. мы
видим подобные же кисти на конях именитых сасанидов».210
Султаны с подшейными кистями были широко распространены у
кочевников и позже, вплоть до этнографической современности.211
Они, будучи талисманами-оберегами, имели, как справедливо
указывал В. В. Стасов, магический характер и вместе с тем указы¬
вали на выдающееся общественное положение их владельцев.212 По
мнению М. П. Ростовцева, на античных росписях керченских склепов
«размерами кисти или самой кистью обозначался высокий ранг изоб¬
ражаемого лица».213 Такое предположение подтверждается для бо¬
лее позднего времени сведениями об употреблении у сельджуков под¬
шейных кистей в качестве отличительного знака особо отличившихся
знатных воинов. Бахадуры и алпы, проявившие себя на войне подвига¬
ми, уничтожавшие неприятельские отряды, награждались султаном.
К шее лошади подвязывали «кутас» — хвост яка, вделанный в золо¬
тое украшение. Так алпы выделялись среди рядовых воинов.214
Необходимой и обязательной деталью лучших изображений лоша¬
дей на шишкинских писаницах являются зубцы на гриве. Эта деталь
позволяет со значительной точностью датировать всю серию этих изоб¬
ражений и проследить культурно-исторические связи между культу¬
рой ленских племен и других народов.
На большинстве конских фигур курыканской группы наскальных
изображений в Щишкино видны зубцы, выступающие из самой гривы
коня или возвышающиеся непосредственно над верхней частью шеи.
Они обычно бывают узкими, треугольными, но иногда похожи на трапе¬
ции, обращенные основанием кверху. Обыкновенно встречаются по три-
четыре зубца на шее каждой лошади. Между зубцами всегда остаются
равные интервалы. Важное значение этой детали писаниц определяется
тем, что она повторяется здесь постоянно и обязательно не только в
121

классическом местонахождении на Шишкинских скалах, но и в рисун¬
ках из различных других мест на Лене, где встречаются писаницы
шишкинского стиля (рис. 69).
Наличие этих зубцов на курыканских рисунках объясняется, не¬
сомненно, тем, что так подстригалась грива лошади. Подстриженная
грива была ровной, прерывающейся рядом зубцов, торчавших над ней
с небольшими равными промежутками. Иногда зубцы подстригались в
виде треугольников, а иногда, очевидно, схватывались снизу нитями и
образовывали нечто вроде трапеций или султанчиков. О том, что зубцы
на гриве курыканских лошадей соответствуют подстриженной гриве,
свидетельствует наличие подобного приема подстригания конской гри¬
вы в наше время и в древности (рис. 70).215
Наиболее ранние образцы изображений лошадей с гривой, под¬
стриженной в виде зубцов, известны во второй половине первого ты¬
сячелетия до нашей эры. Такова, например, фигура лошади на знаме¬
нитом войлочном ковре из пятого Пазырыкского кургана, где изобра¬
жен всадник с арменоидным профилем перед богиней, сидящей в крес¬
ле*. На коротко подстриженной гриве его коня отчетливо выступают
два длинных зубца. 216 По общей форме тела лошади и по манере пе¬
редачи конских бедер и крупа это изображение всего ближе к рисункам
курыканских коней из Шишкино.
В кургане втором Пазырыкского курганного могильника среди
изображений фантастических зверей в татуировке древнего вождя
имеется рисунок животного с гривой в виде трапециевидных зубцов.
На других рисунках фантастических зверей видно условное изображе¬
ние таких же зубцов, но треугольных, изогнутых и заканчивающихся
тройными лепестками, может быть в стилизованном виде передающи¬
ми голову птицы. Очень вероятно, что и эти зубцы происходят от зуб¬
цов конской гривы. 217
Близким по времени к пазырыкским изображениям лошадей
является изображение на золотой пластине двух лошадей, женщины и
двух мужчин под деревом из собрания кунсткамеры. Здесь на гри¬
ве лошадей видно по одному зубцу.218 Эта золотая пластина, как и
все собрание золотых вещей кунсткамеры, происходит из курганов За¬
падной Сибири.
Другие, наиболее ранние образцы изображений лошадей с зубца¬
ми на гриве происходят из позднечжоусского Китая. Это фигуры лоша¬
дей на черепицах из Ло-яна в Хэнани, где зубцы имеют вид
квадратных и прямоугольных выступов, а иногда кривых треуголь¬
ников. 219
На юге России изображения лошадей с зубцами на гриве известны
из Керчи, древнего Паитикал-ея, центра Боспорского царства. Роспись
на западной стене первой погребальной камеры двойного склепа
(1873 г.) в Керчи изображает двух всадников, нападающих друг на
друга, и одного поверженного воина. Целиком сохранилась фигура
только одного всадника. Он изображен с длинным копьем в руках, в
кольчуге и коническом шлеме. На шее его лошади видны три прямо¬
угольных зубца. Один такой же зубец виден на шее коня его против¬
ника. 220
В росписи южной стены погребальной комнаты склепа (1872 г.)
между двумя группами сражающихся изображен павший воин с осед¬
ланным конем, грива которого обрисована очень тщательно: она име¬
ет вид узкой полосы, расчлененной вертикальными линиями, над ко¬
торой возвышаются трапециевидные зубцы, обращенные широкой сто-
122

Рис. 70. Лошади с зубцами на гриве. У— Енисей; 2— Пантикапей; 3, 6— Китай
тайского времени; 4 — сасанидский Иран; 5— Алтай.
роной кверху. Зубцов сохранилось два, но было, вероятно, сначала на¬
рисовано три.221
Такие зубцы украшают также лошадей, изображенных в знаме¬
нитом своими росписями керченском склепе Анфестерия, сына Гегесип-
па. На росписи этого склепа изображен знатный коневод, подъезжаю¬
щий к колоколовидной войлочной юрте, из которой навстречу ему вы¬
ходит семья. 222
«Убранство коней в пантикапейских фресках, — писал об этой де-
123

тали Стасов, — представляет несколько очень характерных подробно¬
стей. Грива всегда стриженая, но в ней примечательно не столько это,
сколько пучки или узды, связанные из конских волос». 223 Предложен¬
ное Стасовым объяснение зубцов как выступов, оставленных над ко¬
ротко остриженной гривой, принял затем и М. И. Ростовцев в своей
монографии о росписях южнорусских склепов.
Росписи керченских катакомб датируются временем между первым
веком до нашей эры и вторым веком нашей эры. К тому же или не¬
сколько более раннему времени могут быть отнесены и мраморные
южнорусские надгробия, где встречаются аналогичные фигуры коней
с «остриженной гривой, торчащей городками», как говорит Ростов¬
цев. 224
Это частная, но весьма характерная деталь позволяет связать с
керченскими памятниками изображение лошади на серебряном блюде,
найденном в 1902 году близ села Бори в бывшей Кутаисской губернии.
Я. И. Смирнов считал блюдо из Бори греческой работой и относил его
к эллинистическому времени. 225
Е. М. Придик полагал, что оно «по стилю прекрасно подходит к
эпохе около р. х., к I в., или после р. х. и что оно, несомненно, сделано не
в восточных мастерских, а греческими или римскими мастерами, ра¬
ботавшими в это время на Кавказе».226
На блюде изображена лошадь, стоящая перед алтарем. Лошадь эта
не взнуздана и не оседлана, грива ее имеет вид четырех трапециевид¬
ных зубцов, так же как и в росписях керченских катакомб.
Росписи керченских склепов и серебряное блюдо из Бори относят¬
ся к одному и тому же времени. Они одинаково принадлежат к памят¬
никам искусства, характерным для областей, где издавна скрещивалась
европейская культура классического греко-римского мира с азиатски¬
ми культурами, так как обитатели древней Керчи находились в по¬
стоянной связи со степными кочевниками.
От соседних кочевников к жителям Пантикапея вместе с войлоч¬
ными юртами колоколовидной формы, чешуйчатым панцирем и дру¬
гими элементами боевого снаряжения конных степных воинов, по-види-
мому, проникла и специфическая деталь конского убора — зубцы на
гриве. Почти в таком же положении находились по отношению к степ¬
ным племенам Азии обитатели Кавказа, которым принадлежало блюдо
из Бори.
Степные племена Причерноморья, как и оседлые племена Кавказа,
в свою очередь находились в прямом взаимодействии с древним Ира¬
ном и Средней Азией.
Неудивительно поэтому, что зубцы на конской шее вновь обнару¬
живаются в Иране, но только лишь в относительно позднее время, у
лошадей, изображенных на драгоценных памятниках искусства саса-
нидской эпохи — серебряных блюдах и чашах. На серебряном блюде,
найденном у деревни Керчево, Чердынского уезда, бывшей Пермской
губернии, изображен царь Варахран I (273—276 гг. н. э.), охотящийся
на кабанов. По своей художественной цельности, мастерству и тщатель¬
ности отделки это блюдо является одним из лучших образцов подоб¬
ных изделий. Среди всех остальных деталей на блюде заботливо пере¬
дан и конский убор. На голове коня возвышается эффектно изогнутый
султан. Грива коротко подстрижена, но на ней выделяются три до¬
вольно'широких зубца. Первые два зубца прямые, третий трапециевид¬
ный. Был, вероятно, и четвертый зубец, но его заслонила рука царя,
обнявшего коня за шею. Волосы на гриве условно переданы в виде вер¬
124

тикальных линий, которые продолжаются и в зубцах, показывая тем
самым, что последние составляют продолжение и часть самой гривы.
На другом блюде, найденном у деревни Турушевой, Омутинского
уезда, Вятской губернии, в 1927 году, имеется изображение Шапура III
(309—379 гг.), охотящегося на львов. Конь, кроме султана на лбу,
имеет один длинный выступ-зубец на шее и волнистую прядь гривы,
свешивающуюся набок. На третьем блюде, изображающем охоту ле¬
гендарного Бахрам-Гура, или Варахрана V, на львов, конь тоже укра¬
шен высоким султаном и пятью прямыми зубцами на шее.
Этих примеров вполне достаточно, чтобы рассматривать зубцы
на гриве как обычную часть парадного убранства боевых лошадей са-
санидских царей наравне с украшавшими их фаларами, кистями и
султанами. С кушанами, выходцами из Средней Азии, эта деталь кон¬
ского убранства проникает и в Индию начала н. э.
Зубчатые гривы боевых лошадей и сочетание их с прочим пышным
убором прослеживаются у тюркских племен Алтая и долины Енисея.
Изображения лошадей с зубцами обнаружены, например, в раско¬
панном С. И. Руденко и А. Н. Глуховым древнетюркском могильнике
Кудыргэ в долине реки Чулышмана на Алтае. В девятой могиле иссле¬
дователи нашли единственную в своем роде костяную обкладку перед¬
ней луки седла. «Гравировка, — пишут они, — покрывающая всю по¬
верхность костяной пластины, представляет собою сложную и высоко¬
художественную композицию, исполненную смелою и искусною рукою.
За исключением двух центральных фигур тигров, все остальные изоб¬
ражены на летучем галопе, вполне реалистично, с глубоким знанием
и пониманием формы. Особенно замечательны две фигуры всадников,
стреляющих на полном карьере из луков, в одном случае в преследуе¬
мых оленей и самку, в другом — в кулана. Лошади под всадниками
имеют подстриженные гривы, взнузданы и заседланы. Отчетливо вид¬
ны резко очерченные подседельные чепраки, изображены седельные на¬
грудники и подхвостники».227
Следует добавить, что конские гривы действительно изображены
как будто коротко подстриженными, но упущено, что у обеих лошадей
над гривой торчат по три треугольных острых зубца, направленных
косо вперед. Зубцы эти ясно видны на превосходной фотографической
таблице, приложенной к статье.
Не менее замечательна и другая находка, сделанная в Кудыргин-
ском могильнике. Это валун буровато-зеленого песчаника, покрытый
с трех сторон тщательно выполненным тонким резным рисунком. На
одной грани помещено изображение мужского лица с бородой, усами
и косо поставленными глазами, напоминающее лица некоторых камен¬
ных статуй, поставленных в честь древних тюркских воинов.
На другой грани валуна изображена женщина с серьгами в ушах,
в головном уборе типа короны с тремя зубцами, в широком узорном
халате, должно быть парчовом или шелковом, и в обуви с загнутыми
вверх носками. Рядом с ней изображен ребенок в таком же костюме
и тоже с серьгами в ушах.
К женщине и младенцу обращена группа рисунков: три оседлан¬
ных коня и два коленопреклоненных антропоморфных существа со
странными звериными лицами. Лошади и здесь, на валуне из детской
могилы, обрисованы одинаково живо, так же мастерски и умело, как
и на костяной пластине от луки седла, а детали их убранства выраже¬
ны еще более отчетливо. Все три коня имеют обычные зубцы на шее,
125

верхняя же, самая крупная по размерам фигура лошади, кроме того*
украшена еще султаном и большой подшейной кистью.228
Особенности конского убора, а также другие детали и общий сти¬
листический характер рисунков на валуне не оставляют сомнения в при¬
надлежности их той же культуре, тому же самому древнему населе¬
нию, которым принадлежит и гравированная обкладка луки из девятой
могилы в Кудыргэ. Кудыргинские находки датируются временем около
VII века н. э., и, судя по их характеру, действительно большинство их
оставлено одним из тюркских племен, заселявших тогда Алтай.
Ближайшие соседи алтайских тюрков, енисейские кыргызы, в это
время имели одинаковое с алтайским по содержанию и стилю искусство.
На скалах в долине Енисея и соседних с ней районах в ряде пунк¬
тов изображены аналогичные алтайские военные и охотничьи сцены,
выполненные нередко с большим искусством, и такие же всадники, ло¬
шади которых украшены острыми зубцами на гривах подобно лошадям с
костяной пластины и с валуна из Кудыргинского могильника, (рис. 71).229
Тюркские племена Алтая и Енисея того времени находились в по¬
стоянных связях с Китаем. Вполне естественно поэтому, что зубцы на
конской гриве встречаются и в Китае. Древнейшие образцы художе¬
ственных произведений с такими деталями представлены в памятниках
искусства ханьской династии на украшениях погребальных сооруже¬
ний, на которых изображены сцены охоты.230
Характер таких изображений прямо указывает на влияние искус¬
ства кочевых племен Центральной Азии, в свою очередь связанных со
своими собратьями в Восточной Европе — скифскими и сарматскими
племенами юга.
Отсюда, очевидно, появи¬
лись в Китае все эти худо¬
жественные моменты, вклю¬
чая зубцы на лошадиной
шее. На ханьских памятни¬
ках, впрочем, зубцы эти вы¬
ражены недостаточно четко,
значительно хуже, чем в
одновременных пантикапей-
ских росписях. Вполне воз¬
можно, что здесь наблюда¬
ется лишь своеобразная
стилизация развевающейся
гривы.
Бесспорной и прямой
аналогией пантикапейским
росписям,сасанидским рель¬
ефным изображениям на се¬
ребряных блюдах и куры-
канским писаницам в этом
отношении являются худо¬
жественные памятники Ки¬
тая танской династии, в осо¬
бенности лучшие образы
монументальной надгробной
скульптуры тайского време¬
ни, рельефы, украшавшие
Рис. 71. Всадники с флагами. Енисей.	могилу императора Тайцзу-
126

на. На этих рельефах с чисто китайской тщательностью й точностью в
деталях были воспроизведены образы любимых боевых лошадей воинст¬
венного императора. Кони тоже украшены превосходно моделирован¬
ными выпуклыми зубцами, на этот раз явно султанчиками, на гриве.
Аналогичные зубцы, но в виде прямоугольных выступов, изображе¬
ны и на гриве конской статуи, которая находится в аллее изваяний, ве¬
дущей к могиле другого танского императора, преемника Тайцзуна,
Гаоцзуна, умершего в 683 году. Появление таких зубцов на конских
фигурах в рельефах у гробницы Тайцзуна и на статуе лошади у гроб¬
ницы его сына объясняется характером связей, в которых тогда нахо¬
дились со своими соседями жители Китая (рис. 70).
Императоры танской династии и в особенности Тайцзун, ведя ши¬
роко задуманную и последовательную наступательную политику по от¬
ношению к тюркской степи, постоянно пользовались услугами одних
кочевников против других, постоянно сталкивались с ними и поэтому
вынуждены были усваивать многое из культурного достояния степняков,
в первую очередь из области военного дела, основанного у кочевников
на конном строе.
Таким образом, прослеживается цепь памятников искусства, для
которых типична трактовка конской гривы в виде зубцов. Звенья этой
цепи тянутся одно за другим от берегов Черного моря на восток к
Алтаю и еще дальше через всю Азию вплоть до Китая.
О. Мэнчен-Хельфен, посвятивший вопросу о распространении и
происхождении изображений гривы, подстриженной в виде зубцов,
специальное исследование, полагает, что обычай подстригать гриву
таким образом вместе с прямым мечом и особенным способом его но¬
шения на скользящей скобе возник в определенном районе и оттуда
распространился в различных направлениях. Он думает, что этот обы¬
чай возник в IV—V веках до н. э. в Центральной Азии у конных нома¬
дов, юечжей (тохаров) китайских летописей, в обществе с четким клас¬
совым делением («in a strongly stratificed Society»), где длинный прямой
меч и подстриженная зубцами грива лошадей были признаком воин¬
ственной знати.
На Запад зубчатую гриву и прямой меч на скользящей скобе при¬
несли в последних веках до н. э. выходцы из восточных заволжских
степей — сарматы. На Востоке эти черты культуры дольше всего дер¬
жались там, где жили ираноязычные племена, особенно в Куче, населе¬
ние которой употребляло тохарский язык.231
Очень вероятно, что так и было на самом деле. Что же касается
непосредственно интересующего нас вопроса о зубчатой гриве куры-
канских писаниц, то важно прежде всего, что самые ранние образцы
изображений лошадей с такой гривой известны с V—IV века до н. э.,
а самые поздние — в VIII веке н. э. Не позже VIII века н. э. следует,
очевидно, датировать и курыканские ранние писаницы лучшего стиля.
В общем, подводя итог всему, что известно об изображениях лошадей
на курыканских писаницах, можно сказать, что они свидетельствуют об
исключительно важном значении, которое имел конь в жизни курыкан-
ской народности.
Чтобы нагляднее представить это, следует вспомнить, какое место
принадлежало лошади у всех номадов Центральной Азии.
Кони ленских наскальных изображений, несомненно, были боевыми
товарищами своих владельцев, соучастниками их военных подвигов и
славы. Они, вероятно, тоже имели свои громкие имена и почетные про¬
звища, как отмеченный в надмогильной стеле в честь Кюль-Тегина бе-
12/

-яый жеребец Вайырку, пострадавший во время битвы с кыргызамй 6
Черни Сунга, как другой его белый конь Алп-Шалчи, конь Огсиз или
те три коня, о которых упоминается в рассказе о битве Кюль-Тегина с
китайским полководцем Чача-Сенгуном: «Когда ему, Кюль-Тегину, на¬
ступил 21 год, мы сразились с Чача-Сенгуном. Кюль-Тегин повел в ата¬
ку, сев на своего светло-серого коня Тадык-Чура; этот конь там пал.
Он пересел на светло-серого коня Ышбара ЯЫтир» и этот конь там
пал. В третий раз он вскочил на уступленного ему оседланного гнедого
коня Иегин-Силиг-бега и бросился в атаку, но и этот конь там пал».232
Особое положение коня, участвующего в подвигах своего хозяина,
отражено и в современных эпических произведениях тюрко-монгольских
племен Сибири. Конь в них является верным другом своего хозяина,
выручающим его из беды, храбрым товарищем в битвах и умным со¬
ветчиком, указывающим, как следует поступать в трудных случаях,
предупреждающим его об опасностях.
Название масти коня входит даже в прозвище его владельца.
В алтайских былинах упоминаются, например, «богатырь Тас, име¬
ющий бело-саврасого коня», «богатырь Кара-Мас, у которого вороной
конь с обратной шерстью», горный дух, ездящий «верхом на сине-сивом
коне», «богатырь Ай-Долай на бело-голубом коне с золотой шерстью».233
Такая роль боевого коня в жизни степных племен нашла отражение
и в позднейшем эпическом творчестве народов Сибири.
В бурятском эпосе конь героя спускается с неба или рождается по
определению богов; он воспитывает сироту — будущего героя, а разум
его иногда больше, чем у самого хозяина.234
В якутском эпосе конский скот вообще имеет небесное происхож¬
дение. Богатырские же кони посылаются божеством конского скота
Джесегеем их владельцам из страны солнца, из верхнего мира. В кри¬
тические моменты они говорят на языке ураанхай-сахаларов и помога¬
ют богатырям своими мудрыми советами. Эти богатырские кони одаре¬
ны волшебными свойствами и особыми интеллектуальными качест¬
вами. 235
Очень интересна такая характерная деталь курыканских писаниц,
как знамя. Оно имеет прямое отношение к социальной жизни. Знамена
изображены в виде четырехугольников, почти квадратов, перпендику¬
лярно прикрепленных на конце длинного прямого древка. Сбоку от них
отходят три поперечные линии, вероятно изображающие три хвоста
знамени, которые должны были развеваться по воздуху. Знамена, несо¬
мненно, были изготовлены из прямоугольных полотнищ какой-то мате¬
рии. Размер их, судя по соотношению отдельных частей рисунка, был
относительно небольшим, не более метра (рис. 72—73).
Древнейшие знамена степных племен имели, правда, подобно
переднеазиатским 236 иной вид. Это были фигурные изделия из меди и
бронзы, характерные для скифской культуры Восточной Европы и одно¬
временных ей степных культур Центральной Азии — вплоть до Ордоса
и Северного Китая. Это так называемые «навершия», изображавшие
различных животных и в очень редких случаях человека (рис. 44). 237
Такими были и знамена орхонских тюрков. Из китайских источни¬
ков известно, что знамена тюрков имели вид сделанной из золота волчь¬
ей головы, так как волк считался предком-тотемом тюркского племени.
Китайцы сообщали, что правящий род турок произошел от волчицы,
в числе детей которой был Ашина — «человек с великими способностя¬
ми, и он признан был государем: почему он над воротами своего место-
128

пребывания выставил знамя с волчьей головою в воспоминание своего
происхождения».238
«Волчьи» знамена древних турок представляли, по-видимому, та¬
кие же фигурные штандарты, как знамена с головой дракона в саса-
нидском Иране или с орлами у римлян.
Но наряду с металлическими фигурными штандартами у различ¬
ных народов Азии существовали и вполне аналогичные нашим изобра¬
жениям на Ленских скалах матерчатые флаги. У тех же иранцев были
войсковые знамена из материи с развевающимися на них вырезами-
хвостами. Они видны, например, на серебряном блюде, найденном в
1909 году у деревни Аниковой, Чердынского уезда, Пермской губернии,
на котором, как полагают исследователи, изображено занятие крепости
иранцами и внесение в нее священного огня.239
Наиболее ранние сведения о матерчатых знаменах арабов относят¬
ся к V веку н. э., когда знамя корейшитов в Мекке представляло собой
кусок белой ткани, привязанный к копью. Глава корейшитов имел пра¬
ва охраны и обслуживания храма, председательствования в совете и
поднятия знамени. Позднейшие арабские знамена хорошо известны по
данным различных авторов. Они назывались лива и райа. Знамена
эти были преимущественно черного и белого цветов. Но иногда, в раз¬
личных случаях и у разных племен, встречались знамена и других цве¬
тов. Полотнища древнейших знамен имели прямоугольную форму.240
9 А. П. Окладников
Рис. 72. Всадники со знаменами. Шишкино.
Рис. 73. Всадники со знаменами и олень. Шишкино.
129

Матерчатые знамена черного цве^а имели соседи иранцев тагазга-
зы, или тогузгузы, в X веке н. э. и, по-видимому, печенеги. В 1190 году
н. э. византийцы, уничтожив печенегов, «перерядились в печенежское
платье, снятое с пленных и убитых, сели на печенежских лошадей, взя¬
ли их знамена и сделались до того похожи на печенегов, что могли бы
испугаться самих себя». 241
В китайских источниках сказано, что енисейские кыргызы «на войне
употребляют луки со стрелами и знамена».242 Кыргызские знамена из¬
вестны были и арабам. Абу-Долеф, арабский путешественник, от кото¬
рого мы узнаем и о знаменах тагазгазов, сообщает: «Знамена у них зе¬
леного цвета». 243
До нас дошли и подлинные рисунки кыргызских знамен того вре¬
мени. На Соляной Горе в Сулеке (к западу от Батеней, на Енисее, вы¬
ше Красноярска) сохранилось выгравированное на камне изображение
конного воина, в кольчуге и шлеме, с длинным копьем, на конце кото¬
рого видно прямоугольное знамя с двумя хвостами.244
На другом наскальном рисунке в Сулеке, с Писаной горы, изобра¬
жен скачущий во весь опор всадник. В одной руке у него повод, в дру¬
гой копье с двумя флажками, может быть означающими в схематиче¬
ской форме те же хвосты.245
Если на этих рисунках, в особенности на втором, изображены инди¬
видуальные значки, флаги воинов, то настоящие знамена в виде широ¬
ких прямоугольных полотнищ изображены были на замечательном ка¬
менном изваянии «кижи-таш», находившемся вблизи устья реки Аскыз
в Минусинском крае. По словам Пестова, «на одном боку изваяния
видны были изображения двух человек, из которых один на лошади в
руке держит копье со значком, разделенным на три лопасти, другой—
пеший, с огромным луком, за ним стоит двугорбый верблюд. На левом
боку, против самой головы, копье с таким же значком».246
Из приведенных примеров видно, что по своей форме ленские зна¬
мена входят в число обычных военных знамен Центральной и Средней
Азии средневековой эпохи, обнаруживая наибольшее внешнее сходство
со знаменами енисейских кыргызов. 247
Одинаковым было, конечно, и их значение. У всех азиатских наро¬
дов знамя окружалось религиозным ореолом, пользовалось глубоким
культовым почитанием.
Китайцы писали, что уйгурский хан Гэлэ Мояньчжо, «гордясь си¬
лою, выставил войско, подвел посла Дзы И поклониться волчьему зна¬
мени». 248
Культ знамени у древних монголов прекрасно выражен в речи,
вкладываемой в уста соперника и друга Чингиса, Чжамухи, в которой
он рассказывает о своих приготовлениях к кровавой битве с племенем
удуит-меркитов:
Издали видное знамя свое
(Я поставил)\
В громко рокочущий свой барабан
Я ударил.
Кожей обтянут он крепкой,
Кожей быка вороного.
И вороного коня-скакуна оседлал я,
Жесткий походный тулуп свой надел,
Поднял стальное копье высоко,
Дикого персика стрелы наладил.
В битву, скажите, готов я теперь,
В битву с Меркитом-Хаатай.
130

Издали видное знамя своё окропил,
В густо ревущий ударил я свой барабан,
Кожей коровьей обтянут он.
С черною гривой скакун мой оседлан.
Панцирь ремнями прошитый на мне,
Меч с рукоятью высоко я поднял,
Стрелы свои зарубные наладил.
К смертному бою готов я — скажите,
К бою с Меркит-Удуитом.249
Такой обряд сохранялся у потомков монгольских завоевателей в
Средней Азии до конца XV — начала XVI веков. Сохранилось точное
описание подобного обряда, совершенного в 1502 году между Пскентом
и Самсиреком. 250
«По монгольскому обычаю заколдовали знамена. Хан сошел с ко¬
ня. Перед ханом воздрузили девять бунчуков («туг»). Один монгол,
привязав длинную белую бязь к средней бычачьей мозговой кости, взял
(ее) в руку, а другой (монгол), привязав три куска длинной бязи к
трем бунчукам пониже хвостов («кутас»), пропустил (их) под бунчуч-
ными древками. На край одной бязи ступил хан; на край другой бязи,
привязанной к бунчуку, я вступил — султан Мухаммед-Ханикэ (сын
Хана).
Тот монгол, который эти куски привязал, взяв в руки обвязанную
бязью среднюю бычачью мозговую кость, произнося что-то по-монголь¬
ски, обратившись к бунчукам, делает знаки. Он и все присутствующие
брызгают кумысом («кумызлор») в сторону бунчуков. Один раз играют
ца всех гобоях («нефир») и барабанах («накарь»). Все стоящие в
строю воины издают один раз боевой клич («суран»). Трижды так про¬
делывают. После этого, сев на коней и кликнув боевой клич, все это
войско мчится вдаль. Среди монголов установления («тузук») Чингиз-
хана держатся поныне так, как Чингиз-хан их создал и оставил».251
Даже у арабов, где до ислама и при жизни Мухаммеда, по мне¬
нию М. М. Гирса, знамя не имело особого государственного и культо¬
вого значения, «по мере развития военного дела» «знамя, служившее
ранее лишь знаком войскового объединения, начинает приобретать зна¬
чение символа, с которым связана какими-то нитями судьба воинов,
защита знамени становится вопросом чести, и, наконец, после смерти
пророка знамя начинает почитаться как реликвия». 252
Знаменам приносили, очевидно, в древности даже кровавые жерт¬
вы, в том числе человеческие. Так, по монгольскому преданию, черно¬
му знамени Шидырвана, погибшего в борьбе с китайцами, «прежде
приносили в жертву людей, а ныне приносят скот». 253
В халха-монгольских былинах рассказывается, что царь драконов
приказал принести захваченных им богатырей в жертву своему черно¬
му знамени.254
Культ знамени объяснялся тем, что оно мыслилось как талисман,
в котором обитает дух—покровитель племени, находится могуществен¬
ная сила, от которой зависит не только тот или иной военный успех,
но и самое существование данного племени.
По словам Д. Банзарова, «монголы приписывают особе царя нечто
божественное, какое-то особенное могущество, которое невидимо хра¬
нит его подданных. Это качество называется сульдэ. Материальным во¬
площением монгольского сульдэ служило царское знамя, прежде всего
знамя самого основателя правящей в империи династии Чингиса, со¬
стоявшее из девяти бунчуков, так и называвшихся «сульдэ». 255
Знамя имело значение священного талисмана, «фетиша» племен¬
131

ного объединения, вокруг которого концентрировались все члены Дан¬
ного племени.
О таком же значении знамени у казахов можно судить по расска¬
зам, записанным в свое время Левшиным, сообщающим, что каждый
род имел прежде большое знамя и каждое отделение — свой значок,
которые тщательно сохранялись в мирное время и вывозились только
на войну, но не на баранты. Сражавшиеся делали себе значки одина¬
кового цвета с главным знаменем и навязывали на руки платки, ленты
или нашивали лоскутья из материи такого же цвета.
Хранителем главного знамени в походах избирался один из почтен¬
нейших султанов или старшин, который после главного начальника
был первым лицом. 256
Утрата знамени была поэтому подлинной катастрофой. Такая ка¬
тастрофа случилась, например, с казахами, которые были разбиты ха¬
ном Рашидом у Иртыша или на Иссык-Куле и потеряли девять или
шесть своих знамен.257 После этого они знамен уже не имели.
Обладание знаменем было не только внешним выражением един¬
ства племени или главным признаком общеплеменной власти, но и
непременным условием, последней, священной гарантией влияния и гос¬
подства вождя над всеми остальными членами этого объединения.
В свете приведенных данных не остается сомнения в том, что зна¬
мя у всадников на шишкинских рисунках служит прямым указанием
на их общественное положение и политическую роль.
Гордые всадники-знаменосцы верхнеленских писаниц являются или
реальными, земными, или уже обожествленными, покойными, военно-
аристократическими вождями родов и племен курыканского племени,
предводителями его боевых дружин и властителями.
Можно, следовательно, полагать, что в то время на Лене сущест¬
вовало общество, разделенное по крайней мере на два основных слоя:
массу, демос — внизу и аристократов — наверху общественной пирами¬
ды. Существование такого аристократического строя является вполне
естественным, если учесть не только общий уровень хозяйственного
развития, но и весь облик этой культуры и связи ее носителей с внеш¬
ним миром, определявшиеся положением их среди остальных племен.
Чтобы полнее понять шишкинские наскальные рисунки этой груп¬
пы, их содержание и общественную среду, в которой выросли худож¬
ники, их создавшие, нужно рассмотреть их на более широком фоне, в
связи с историей того народа, которому они должны были принадле¬
жать, то есть курыканов орхонских надписей, гулиганей китайских ле¬
тописей, курумчинцев нашей старой археологической литературы.
Курыканы в VI—X веках н. э. были наиболее многочисленным и
сильным народом Прибайкалья.
Согласно китайским сведениям Тайского времени, гулигань «коче¬
вали по северную сторону Байкала», «земли гулиганевы на север про*
стирались до моря и от столицы (танской династии в Китае. — А. О.)
чрезвычайно удалены».258
В Танской летописи приведена любопытная деталь, относящаяся
к природным условиям страны гулиганей. Летопись рисует эту стра¬
ну как настоящий заполярный край: «По переправе за море «Байкал»
на север дни долги, ночи короткие. По закате солнца только что ба¬
ранья селезенка успеет изжариться, как на востоке уже показывается
рассвет. Сия страна близка к месту солнечного восхождения».259
Сведения эти были настолько необычными для жителей Китая,
что тысячелетием позже, в XVIII веке, император Цянь-Лун в своих
132

Рис. 74. Китайский рисунок курыкана.
примечаниях в своде летописных известий всех династий — Тунцзян —
выражал свое крайнее недоумение по поводу сообщения танской ле¬
тописи о стране гулиганей: «Какая правда, — писал император, — в
том, что от сумерек до рассвета сварится одно баранье междуплечье?
Только пользуясь принесенными хвастливыми словами записали их
в исторические списки. Дело не соответствует истине, не заслуживает
передачи на веру».260
Эти сведения, однако, относятся, должно быть, не к стране самих
курыканов, а к более отдаленной области, к средней Лене, где обитало
другое племя, родственное курыканам.
В другом китайском источнике Танской эпохи, в географическом
обозрении Тан-шу ди-ли-чжи ясно сказано, что к северу от Байкала жи¬
вут люди, сходные по обычаям с гулигань: «На севере от двух поко¬
лений Гулигань и Дубо имеется небольшое море. Когда лед крепок,
лошади, идя восемь дней, могут переправиться. На север от моря мно¬
го больших гор. Жители их по виду (фигуре) очень крупны. Обычаем
походят на гулигань. День длинен, а вечер короток. Так называемое
Малое море и есть эти воды».261
Описываемые здесь горы, несомненно, являются торами Прибай¬
кальского или Онотского хребта, переезд на лошадях через «Малое
море» по льду тоже соответствует действительности.
Этнографическую ценность имеет даже указание на крупные раз¬
меры жителей Севера, хотя в нем едва ли следует видеть сообщение
№

о каком-то реально существовавшем высокорослом племени. На Севере
повсеместно, от страны юкагиров и до Норвегии, пользуется широкой
популярностью фольклорный сюжет о сказочных великанах, обитате¬
лях Ледовитого моря. Из северного фольклора через курыканов он,
очевидно, и попал в китайскую летопись вместе с другими деталями
рассказа о северных странах, простиравшихся за курыканской землей.
Китайские известия танского времени о стране курыканов и их со¬
седях уточняются данными истории танской династии, где говорится,
что курыканы (кули) жили в «округе Ангкола», который носит имя от
одной реки, у жителей последней «язык существенно отличается от кыр¬
гызского. Это земля кули, о которых говорится в истории Тан».262
Река Ангкола, о которой сообщает танская история, несомненно,
является Ангарой.
В общем совпадают с китайскими данными и сообщения других
восточных авторов, на этот раз смотревших на курыканов и их страну
с далекого Запада, писавших на арабском языке и языках средне¬
азиатских.
Гардизи, автор труда «Украшение известий», написанного в цар¬
ствование газневидского султана Абд-ар-Рашида (1050—1052 годы
н. э.), сообщает, что из лагеря кыргызского хакана выходят три дороги.
Одна дорога ведет на юг, к тогузгузам. Вторая — на запад, к кимакам
и халлухам. Третья — в степь. Надо итти три месяца, говорит далее
Гардизи, «пока не придешь к большому племени фури. Здесь две доро¬
ги: одна через степь — три месяца пути; другая по левую сторону —
два месяца пути; но эта дорога трудна. Надо идти все время по лесам,
по узкой тропинке и узкому пространству; по дороге много воды, по¬
стоянно встречаются реки, постоянно идут дожди». Кто хочет идти по
этой дороге, «должен снабдить себя соответственными припасами и
одеждой; вся местность на пути пропитана водой, и на землю ничего
нельзя класть, надо идти позади лошади, пока не пройдешь эту болот¬
ную местность».263
Описание дороги от ставки кыргызского хакана к племени фури
показывает, что этот, четвертый, путь шел «позади и на восток от кыр-
гызов», сквозь тайгу, вероятно, с Енисея по Ангаре, земли по которой
находились в зависимости от кыргызов в юаньское время. Здесь, дей¬
ствительно, повсюду были густые леса, постоянно встречались реки и
болота и шли дожди, непривычные для жителей Средней Азии.
В лесах вдоль этого мрачного и тяжелого пути обитали настоящие
«дикари», обрисованные Гардизи весьма подробно и обстоятельно:
«В этих болотах живут дикие люди, ни с кем не имеющие сношений;
они не умеют говорить на чужих языках, а их языка никто не понима¬
ет». «Если вывести их из этих болот, они настолько смущаются, что по¬
ходят на рыб, вытащенных из болот».
Если же «кто-нибудь из них попадает к кыргизам» (очевидно, в
плен), «он не принимает пищи; завидя кого-нибудь из своих друзей, он
убегает и исчезает». Как «самые дикие из людей», обитатели болот не
имеют домашних транспортных животных, чтобы возить имущество,
«все они кладут себе на спину». Имущество их состоит из звериных
шкур, которые являются и материалом для одежды. Луки их сделаны
из дерева. Пища — мясо дичи. Религия лесных дикарей заключается
«в том, что они никогда не прикасаются к черной одежде и имуществу».
Гардизи слышал, что у лесных дикарей существуют особые погре¬
бальные обычаи: «Мертвых они уносят на горы и вешают на деревья,
пока труп не разложится»,
т

Известно было также, что между ними бывали вооруженные столк¬
новения. «Когда они хотят сражаться, они выходят со своими семьями
и имуществом и начинают битву; одержав победу над врагом, они не
прикасаются к его имуществу, но все сжигают и ничего не берут с со¬
бой, кроме оружия и железа».
Любопытной чертой общественных порядков, несмотря на всю ди¬
кость этого лесного племени, был калым за женщин в виде дичи или
долины, в которой много дичи и деревьев (у Марвази: из шкур живот¬
ных и диких зверей).264
Неукротимая жажда свободы у лесных жителей, отказ пленных
от пищи и стремление любой ценой освободиться от поработителей, от¬
сутствие транспортных животных, одежда из звериных шкур, простые
деревянные луки, похороны умерших на деревьях, межродовые вой¬
ны— все это реалистические черты, метко выхваченные из жизни.
Здесь нет фантазии, нет вымысла.
Такой же подлинной этнографической реальностью дышит и рас¬
сказ Гардизи о жизни лесных племен в стране болот и рек, на почве,
насыщенной влагой. Сообщение это, усиленное картинным сравнением
несчастных дикарей, когда они покидают свою страну, с вытащенными
из воды рыбами, подкрепляется и указанием на лодки как единствен¬
ное транспортное средство, которым они располагают.
Интересно в связи с этим любопытное совпадение кыргызских рас¬
сказов об их лесных соседях, обитателях речных долин, с обидной по¬
говоркой алтайцев-скотоводов об одном роде, табыски, в жизни кото¬
рого важное место занимало рыболовство. Скотоводы алтайцы говори¬
ли о них: «Плешивые табыски, живущие в болоте, питающиеся сагала-
ками (маленькая усатая рыбка. — А. О.), с берестяными луками». 265
Степняки кыргызы, должно быть, t таким же презрением и в ана¬
логичных по характеру выражениях описывали мусульманским купцам
своих лесных соседей — пеших охотников и рыболовов, через страну ко¬
торых шел один из путей в землю народа кури, то есть курыканов.
Обитатели лесных пространств, отделяющих страну кури от земли
кыргызов, — всего вероятнее не имевшие оленей кеты или другие род¬
ственные им племена по Енисею и Ангаре, а также те «пешие тунгусы»,
«холопья орда», которых в XVII веке русские застали в качестве бурят¬
ских киштымов около Братского острога. Путь из кыргизской земли в
область кури очень труден, шел через болота, реки и непроходимые
леса, вероятно, вниз по Енисею и затем через ангарские пороги вверх по
бурной Ангаре до Байкала.
О том, что именно этот трудный и длительный водный путь, кото¬
рым до проведения сибирского тракта пользовались и русские, вел к
фури (кури) в X—XI веках из страны кыргызов, прямо свидетельствует
указание Гардизи на отсутствие у живущих по нему лесных племен ка¬
ких-либо транспортных животных, а у Марвази — указание на лодки,
нагруженные звериными шкурами, предназначенными, очевидно, для
продажи кыргызским купцам. 266
Сведения письменных источников о расселении курыканов под¬
тверждаются также и археологическими данными, которые позволяют
еще более точно определить границы курыканских земель. Таковы па¬
мятники курумчинской культуры первого тысячелетия нашей эры, рас¬
пространенные по обоим берегам Байкала в следующих пределах: ни¬
зовья Селенги, долина Баргузина, Тункинский край, долина Ангары
до Балаганска и несколько ниже последнего, верховья Лены — до Жи-
галово. Основной областью курумчинской культуры являлась южная
135

часть Приангарья и Приленского края с заключенной между ними
частью Байкальского побережья и островом Ольхон.
Сопоставляя письменные, главным образом китайские, источники
и многочисленные археологические памятники, возможно также до¬
статочно полно представить образ жизни и историческую роль куры-
канов в это время.
Курыканы, по китайским данным, вместе с племенами юаньгэ,
сейяньто, хун, сыге, хусе, хисы, ады, байси входили в число уйгурских
племен гао-гюй или хой-хэ, являвшихся, по словам танской летописи,
потомками хуннов. Им принадлежала достаточно видная роль в боль¬
ших политических событиях того времени, в первую очередь в борьбе
между Китаем и орхонскими тюрками.
Из надписей на надгробных памятниках тюркских властителей,
правивших в долине Орхона, известно, что послы курыканов в числе
представителей других народов явились на погребальное торжество в
честь родоначальника орхонских ханов Бумын-кагана, чтобы выразить
соболезнование своего народа по поводу его смерти. Это событие отно¬
сится к 552 или 553, году н. э. и является первой точно засвидетель¬
ствованной исторической датой, относящейся к истории куры¬
канов.
Позднее курыканы принимают активное участие в борьбе уйгур¬
ских племен и огузов с орхонскими турками. Как известно из китай¬
ских источников, уйгуры стали наиболее упорными врагами орхонских
турок после того, как Ильтэрэс-каган, или Кутлуг, восстановивший в
конце VII века тюркское государство на Орхоне, напал на них, «огра¬
бил 9 родов» и, «разбогатев лошадьми, объявил себя ханом».267 Под¬
готовляя коалицию для борьбы с Кутлугом, каган тогузогузов сооб¬
щал своим соседям китайцам и киданям: «Силы турок невелики, но их
каган храбр, а его советник мудр. До тех пор, пока эти два человека
будут у власти, они не перестанут посягать на жизнь и достояние ки¬
тайцев, киданей и огузов. Поэтому вы, китайцы, нападите на них с
юга, вы, кидани. с востока, я же нападу на них с севера. В стране ту¬
рок и сиров самостоятельного правителя не должно быть. Пусть же бу¬
дет он уничтожен».268
В числе врагов Кутлуга, с которыми он боролся, наряду с кыргы-
зами и отуз-татарами упоминаются и курыканы: «На юге китайский
народ был ему врагом, на севере народ тогуз-огузов Баз-кагана был
ему врагом. Кыргызы, курыканы, отуз-татары, кытаи и татаби — все
ему были врагами». «Мой отец каган, — продолжает дальше автор над¬
писи Бильге-хан, — сорок семь раз предпринимал походы и предводи¬
тельствовал в двадцати сражениях. По милости неба он отнял племен¬
ные союзы у имевших племенные союзы, отнял каганов у имевших ка¬
ганов, врагов он принудил к миру, имевших колени он заставил пре¬
клонить колени, имевших головы — склонить головы».269
Селенгинские огузы, находившиеся в тесной связи с остальными
уйгурами или даже представлявшие одно целое с ними, продол¬
жали упорную борьбу с орхонскими турками и в последующее
время, при воинственном Мочжо, или Капаган-кагане, павшем в 716 го¬
ду н. э. во время похода против восставших северных племен тогуз-огу¬
зов. При восшествии же на ханский трон Бильге-хана северные племена
не пожелали подчиниться и ему, вследствие чего последний в 717 году
вновь пошел по Селенге против огузов и уйгуров. Вполне вероятно,
что и в этой борьбе по-прежнему участвовали ленские уйгуры — ку¬
рыканы.

То обстоятельство, что в надписи Бильге-хана при перечислении
врагов Кутлуга относительно немногочисленные курыканы поставлены
рядом с таким значительным в то время народом, как енисейские кыр-
гызы, объясняется, по-видимому, воинственностью и храбростью куры-
канской конницы. По крайней мере именно такими рисуются они и в
писаницах на Ленских скалах на своих боевых лошадях, со знаменами
и оружием.
Вместе с остальными участниками враждебной орхонским тюр¬
кам северной коалиции курыканы поддерживали близкие связи с ки¬
тайской империей — наиболее мощным врагом их общего про¬
тивника. Несмотря на отдаленность страны курыканов от Китая, они
неоднократно, посылали в столицу Китая свои посольства. Первый раз
они должны были прибыть в Китай в 629 году в числе представителей
одиннадцати поколений, подчинившихся Китаю и просивших «устано¬
вить у них чины дома Тан». Возможно, что курыканы были в Китае и
во время посольства в 630 году.
Посольства эти связаны с важными событиями в земле тюрков.
Перед этим в степях Монголии была многоснежная зима, лошади и
рогатый скот гибли в больших количествах, и кочевников постиг голод.
В то же самое время хан орхонских тюрок Цзели (Хели) увеличил
налоги и стал собирать войска для борьбы с китайцами. В степях нача¬
лись волнения. Восстали племена сейяньто, князь которых Инань
объявил себя ханом, восстали юаньхэ и баегу. Восстал против Цзели-
хана и его племянник Тули-хан, оскорбленный своим дядей. В начале
630 года войска Цзели-хана были разгромлены китайцами, во главе
которых стоял энергичный император Тайцзун, и сам Цзели-хан ока¬
зался у них в плену. Сложность обстановки увеличилась тем, что про¬
тив сейяньто выступило одиннадцать уйгурских поколений.
Именно в это бурное время, когда в степях происходила кровопро¬
литная межплеменная борьба, телесские племена склонились к мысли
искать опору в могущественном Китае, войдя в более близкую связь с
его правительством. Разгромив сейяньто, старейшины одиннадцати те-
лесских (уйгурских) поколений заявили императору Тайцзуну: «Сей¬
яньто не повиновался Великой державе, и через то сам навлек на себя
погибель. Подчиненные ему старейшины от страха рассеялись подобно
птицам неизвестно куда. Ныне каждый имеет отдельную ему часть зем¬
ли; все желают поддаться сыну Неба и просят установить у них при сем
случае чины дома Тан».270
В соответствии с просьбой старейшин принять их теперь в поддан¬
ство китайского императора последним в телесской земле было фор¬
мально создано тринадцать областей, во главе которых остались преж¬
ние старейшины, но с военными китайскими титулами. Владения ку¬
рыканов получили при этом название Сюань-Кюе-Чжеу.271
Для послов был устроен прием во дворце, очевидно, общий для
послов всех поколений и носивший особо пышный характер, так как
император хотел поразить их своим величием и внушить страх перед
могуществом Китая.
Следующее посольство курыкаи в Китай отмечается под 647 годом,
в 21 год правления чжэнгуань Танской династии, летом в 5-ю луну,
когда их представители прибыли совместно с послами племени дубо
(туба), обитавшего в Саянах.
Именно тогда достоинства курыканских коней были отмечены поэ¬
мой Тайцзуна: прибывшие в Китай курыканы представили императору
посланных их «главным старейшиной Сыгинем» лошадей. Император,
137

записано в летописи, «выбрал десять отличных под названием тысяче-
лийных, которым даны были громкие названия».
В новой танской истории перечислены все эти «прекрасные имена»
курыканских лошадей: «1) парящий, белый, как иней; 2) пегий, блестя¬
щий, как снег; 3) пегий, как застывшая роса; 4) пегий, как висящий
свет; 5) прекрасный, как конь, разрезающий волну; 6) желтый конь,
как летающая заря; 7) красный, как стремительная молния; 8) жел¬
тый конь с черной мордой, как текучее золото; 9) темно-красный, как
реющий цилинь; 10) красный, как убегающая радуга». 272
Этих курыканских лошадей, должно быть, и изображают конские
фигуры на гробнице Тайцзуна, грива которых, как уже отмечалось
выше, подстрижена точно так же, как зубчатая грива лошадей на
шишкинских писаницах.
В летописи Танской династии особо отмечено, что посланника ку-
рыканов приняли в столице Китая «с честью». Прибытие курыканов к
императорскому двору вызвало затем ответное посольство из Китая:
«Как скоро гулиганцы приехали ко двору, то указано отправить воен¬
ного сановника Кхан Суми с благодарным ответом».
Спустя пятнадцать лет после прибытия посольства 647 года в Ки¬
тай в стране курыканов произошла значительная перемена. Как гово¬
рит Ханская летопись, «в правление Лун-шо, 662, округ Сюань-Кюе пе¬
реименован в Юйву и подчинен Байкальскому (ханьхайскому) намест¬
ническому правлению».
В Вэнь-сянь-тун-као и Юань-цзянь-лэй-хань об этом событии ска¬
зано, что император, «изменив Юаньцючжоу» (то есть Сюань-Кюе),
«учредил Сюй-у-чжоу» (Юйву), подчинив Хань-хай-дудуфу». Эта пе¬
ремена означала, очевидно, ограничение самостоятельности курыканов,
которые подчинялись теперь уже не прямо китайскому правительству,
а его ханьхайскому наместнику.
В летописи по этому случаю сказано: «Почти все северные инород¬
цы были подчинены». Это не мешало им, разумеется, являться в Китай
посольствами.
В Вэнь-сянь-тун-као упоминается и еще одно посольство курыка¬
нов к китайскому двору в самом конце VII века: «В годы Яньцзай
(694—695 гг.) также явились ко двору». 273
Это последнее посольство состоялось после вторжения в Китай
тюркского хана Капаган-кагана, Мочжо, который ограбил округ Линь-
чжоу и взял инициативу в свои руки, чтобы усилить борьбу с Китаем
и подавить сопротивление северных телесских племен.
В результате часть последних вынуждена была бежать к границам
Китая, но самые северные из них, вероятно, могли иметь более надеж¬
ное убежище в своих горах и лесах Прибайкалья.
В летописи сказано, что через Великую песчаную степь на юг
ушли только четыре поколения: ойхор, киби, сиге и хунь (хун). 274
Больше посольств от курыканов в Китай уже не отмечается.
Этими особо отмеченными в китайских летописях посоль¬
ствами гулиганей, несомненно, не исчерпываются их дипломатические
отношения с Китаем. Они должны были иметь место и в других слу¬
чаях, а может быть, и в иных формах, например в виде торговых
сношений.
Традиционная политика дружбы с Китаем, на всем протяжении
VII века проводившаяся уйгурско-огузскими или телесскими племенами
восточных тюрков, включая курыканов, и такая же вековая борьба их
138

с каганатом орхонских тюрок имели глубокие основания в их коренных
политических интересах.
Политика эта была вызвана, прежде всего, вековой борьбой север¬
ных племен, упорно отстаивавших свою независимость, против орхон-
ского каганата. Вполне реальной и жестокой власти соседних орхон¬
ских ханов, родственных по языку и крови огузам и уйгурам, последние
предпочитали условное подданство китайского императора, при кото¬
ром у них все оставалось на своих местах и добавлялся только пыш¬
ный китайский титул к званию родовых вождей.
В случае же подчинения орхонскому кагану северные племена вы¬
нуждены были нести тяжелые поборы, а в ряде случаев покорно пере¬
носить и простые грабежи вроде тех, с которых начал свое царство¬
вание Ильтерес-каган (Кутлуг), или, что еще хуже, деспотическое вме¬
шательство ханов и князей господствующего племени в свои внутрен¬
ние дела.
Во-вторых, как и самих орхонских тюрков, уйгурские племена влек¬
ла к границам Китая страсть к «красному золоту», драгоценному шел¬
ку, ювелирным изделиям, к роскошной золотой и серебряной посуде и
всему тому, чего не могли им дать собственные табуны скота и пастби¬
ща. Их старейшины не только получали щедрые дары от китайского
двора взамен представляемых императору лошадей, но и могли с вы¬
годой сбывать продукты своего скотоводческого хозяйства, а также, ве¬
роятно, меха, получаемые от лесных соседей, киштымов.
На основании археологических и письменных источников мы мо¬
жем достаточно отчетливо восстановить и общий характер культуры
курыканских племен Прибайкалья. В хозяйстве их первое место зани¬
мало скотоводство. Не случайно, должно быть, китайские летописцы,
столь скупые на подробности, сочли нужным уделить место не какой-
либо иной детали из жизни курыканов, а именно этой. Особенно лю¬
били гулигани разводить лошадей, громкая слава о которых достигла
до самой столицы Срединного государства. Страна гулиганей, писали
китайцы, производила «превосходных лошадей, которые с головы по¬
хожи на верблюда, сильны, рослы: в день могут пробегать по несколь¬
ку сот ли».275
Как мы уже знаем, представленные к двору знаменитого импера¬
тора династии Тан Тайцзуна курыканские кони вызвали у него восхи¬
щение. Тайцзун, говорится в летописи, «принял их и всех вместе на¬
звал «десять скакунов» и каждому скакуну в отдельности дал славное
имя, а затем посвятил им особую поэму». 276
Писаницы наглядно подтверждают слова китайской летописи о
той страсти, с которой курыканы разводили лошадей. Головы лошадей
на писаницах такие же горбоносые, верблюжьи.
Определенное место в хозяйственной жизни курыканов занимал,
судя по писаницам, и двугорбый верблюд — самый типичный предста¬
витель степей и пустынь Внутренней Азии, а вместе с тем неотъемлемое
достояние скотоводческой культуры степных кочевников, с которыми,
очевидно, жители Прибайкалья имели в это время довольно постоян¬
ное общение.
Как у всех скотоводческих народов, немаловажное значение в хо¬
зяйстве курумчинцев должна была иметь и охота на диких животных.
Кости косули и лося довольно часто, хотя и гораздо реже, чем кости
домашних животных, встречаются на стоянках и городищах. На пи¬
саницах обычны сцены, изображающие облавную охоту.
139

Курыканы оставили после себя также и многочисленные следы
древнего земледелия, имевшего своеобразный характер. Их пашни
представляли собою небольшие поля, часто орошаемые водою из спе¬
циально проведенных оросительных каналов, питавшихся многочис¬
ленными ручьями и мелкими речками.
В Кудинской степи, например, около улуса Бартурки в 3 кило¬
метрах от районного центра Усть-Орды имеется целая сеть ороситель¬
ных канав, выходящих из пади Идыги вблизи горы Улан-Зала-Тологой,
на которой расположено курумчинское городище, как бы защищающее
подход к головному участку ирригационного сооружения и к полям.
Оросительные канавы идут по бортам невысокой террасы, подходящей
к правому берегу реки Куды. С одной стороны канавы идут в два ряда
на расстоянии от 100 до 150 метров друг от друга. Глубина канав ко¬
леблется от 0,5 до 1 метра, ширина достигает 2 метров. От главных
канав отходят в стороны мелкие боковые ответвления, питающие водой
отдельные участки. Это сооружение охватывает площадь длиной в
5 километров и до 300 метров шириной.
Подобные оросительные сооружения имеются также в пади Кур-
хир против Бохолдойского улуса и за улусом Харазаргай в долине реки
Куды.277
К памятникам древнего земледелия в Прибайкалье могут быть при¬
числены и «чашечные» камни, отмеченные на Куде и на берегах Бай¬
кала. Они имеют вид цилиндрических, конических или горшковидных
с полусферическим дном углублений. Самое большое углубление та¬
кого рода отмечено вблизи Булусинского улуса на Куде. Оно имеет
коническую форму и глубиной 40 см. Диаметр его вверху 23 см. «На
верхней половине окружности, — пишет Агапитов, — выдолблены в
трех точках косвенно углубления, из которых одно сквозное, как будто
для вставления какого-либо стержня». Он указывает, что чашечные
камни очень сходны с употреблявшимися в XIX веке у бурят деревянны¬
ми ступками. Местное же бурятское население приписывало их китай¬
цам и прямо называло «китайскими ступками», полагая, что китайцы
толкли в таких ступках просо. 278
Земледелие курыканов, судя по указанным чертам, генетически
было связано с земледельческой культурой уйгуров, в свою очередь
выросшей под влиянием земледелия Китая и Средней Азии.
Было бы, однако, неправильным считать курыканское земледелие
высокоразвитым и сопоставлять его, например, с земледелием китайцев
или среднеазиатских оседлых народов того времени.
Китайские источники отмечают, например, одну частную, но весь¬
ма характерную деталь курыканской экономики, которая позволяет
лучше понять уровень и характер их земледельческой культуры. В Тай-
пин-хуаньюй-цзи (география Китая и иностранных земель времени
правления Тайпин Сунской династии) сказано: «В стране много ли¬
лий, жители считают их продовольствием». Лилии эти, конечно, сарана,
которая составляла едва ли не самую значительную часть продоволь¬
ствия лесных саяно-алтайских племен до новейшего времени. Это
свидетельствует о примитивном характере их земледелия и его огра¬
ниченных масштабах. Такой вывод подтверждается и остатками
курыканских пашен. Характерные для них длинные широкие валы
представляют собою не что иное, как грядки; следовательно, это не
пашни в нашем смысле слова, а скорее огороды. Отсутствие же в
археологических находках лемехов от плуга можно рассматривать как
свидетельство о ручной мотыжной обработке полей.
140

Волыйоё значение в жизни курыканов, так же как и их западных
соседей, енисейских кыргызов, имело ремесло. Их поселения обычно
представляют собою характерную картину стойбища металлистов-пла-
вильщиков и кузнецов. На них повсюду разбросаны шлаки, кузнечный
нагар, обломки горнов, черепки от глиняных сопел — трубок, которые
надевались на кузнечные мехи, целые и битые тигли. В одной из земля¬
нок на поселении курумчинцев в пади Уту-Елга оказались даже остат¬
ки небольшого горна, вделанного в стену на том месте, где у жилых
землянок помещалась особая приступочка — лежанка. Горн имел вид
большого толстостенного сосуда с округлым дном. В горшке имелись
два отверстия для вставления сопел. В горны накладывали послойно
руду и древесный уголь. Во время выплавки внутрь сосуда подавали
мехами воздух через сопла, а сверху постепенно добавляли уголь и из¬
мельченную руду.
В процессе плавки железо стекало вниз, где и образовывало мас¬
сивный слиток с округлой нижней частью и плоской поверхностью
вверху. Это сыродутное железо курумчинцев обладало высокими ка¬
чествами; содержание чистого металла в нем доходило до 99,43 про¬
цента, поэтому оно было особенно ковким и прочным.
Тут же, на стоянках, где железо выплавлялось из руд, про¬
исходила и переработка его в различные изделия. Курыканские кузнецы
выделывали из своего железа ножи, наконечники стрел и копий, а так¬
же все другие вещи домашнего и хозяйственного обихода, за исключе¬
нием котлов, так как употребляли привозные китайские котлы, выли¬
тые из чугуна. Но они умели чинить лопнувшие чугунные котлы, на¬
кладывая на них своего рода заплатки сверху в виде губчатой желез¬
ной массы. Имеется даже мнение, что курыканы сами умели изготов¬
лять чугун и лить из него котлы. Но это маловероятно.
Наличие земледелия и относительно развитого ремесла определило
и характер курыканских поселений. Культурный слой их бывает отно¬
сительно мощным и густо насыщенным бытовыми остатками: черепками
глиняной посуды, шлаками, костями животных. Такой культурный слой
мог образоваться лишь на местах долговременного пребывания боль¬
шого числа людей, из года в год оставлявших здесь остатки утвари,
пищи и другие следы своего пребывания.
В ряде мест известны поселения, состоящие из остатков прочных
жилищ типа землянок или каких-то мазанок- из прутьев или жердей,
обмазанных сверху глиной с примесью соломы или травы.
Остатки сооружений такого рода имеются, например, на самой
крайней вверх по течению реки Лены стоянке курумчинцев около де¬
ревни Юшино в местности Рогатка. В культурном слое вместе с костя¬
ми лошади и быка, а также характерными по типу черепками глиня¬
ных сосудов здесь были обнаружены довольно обильные скопления ком¬
ков обожженной глины, в большинстве пластинчатых, пронизанных от¬
печатками растений, больше всего напоминающих по своему внешнему
виду стебли и полову ячменя или пшеницы. В одном из кусков обмазки
сохранилась полость, вполне соответствующая по форме и размерам
обыкновенному ячменному зерну.
Существовали у этих полуоседлых скотоводов-земледельцев и мно¬
гочисленные укрепленные поселения, городища. Больше всего они встре¬
чаются на Унге и в долине реки Куды. Они располагаются обычно це¬
лыми группами, своего рода гнездами, в определенных пунктах, где по-
видимому, размещалось больше населения, — в местах, богатых луга¬
ми и пастбищами, по живописным возвышенностям, господствовав-
141

шйм над просторами речных долин. Очень типична и характерна с этой
стороны, например, группа капсальских городищ на Куде или городища
у деревни Кулаковой на Ангаре. Последние представляют как бы еди¬
ную оборонительную систему из трех городищ — два городища нахо¬
дятся рядом, друг над другом, а третье в узле падей, две из которых
выходят к деревне Кулаковой.
Городища обычно имеют четырехугольные или округлые очерта¬
ния, причем первые с трех сторон обычно окружены валами и рвами,
а четвертая ограничена обрывистыми склонами. Иногда рвы городища
бывают дугообразными, пересекая мысовидные выступы береговых воз¬
вышенностей.
Размеры городищ различные. В некоторых случаях они равны не¬
скольким гектарам, например городище на горе Улан-Зала-Тологой
охватывает площадь в 5000 кв. метров. Обыкновенно городища окру¬
жены одним рвом и одним валом, есть, однако, городища с двумя и
тремя рядами рвов и валов. На горе Хархар-Жалга городище с северо-
востока и юго-востока было окружено даже пятью рвами и четырьмя
валами.
Глубина рвов достигает двух метров при ширине 5—7 метров. Рвы
и валы местами прерываются специально устроенными проходами.
Внутри городищ встречаются ямы, вероятно колодцы для снеговой
воды, которые набивались снегом с зимы на летнее время. Особой раз¬
новидностью городищ в тех местах, где имеется много камня, являют¬
ся каменные стены, грубо сложенные без цемента из плит песчаника
или гнейса. Одна такая стена известна около горы Манхай на Куде, ряд
каменных стен отмечен на скалистых возвышенностях острова
Ольхон.
Обилие городищ, особенно на Унге и Куде, то есть в области пре¬
имущественного расселения курыканских племен, показывает, что жизнь
здесь в то время была далеко не мирной и не спокойной. Такой вывод
подтверждается писаницами, рисующими курыканов как воинственный
народ конных воинов, всегда готовых отстоять себя, свою семью и свое
имущество от врагов. Они изображены здесь на боевых конях, со зна¬
менами в руках, а иногда с луком и стрелами, с саадаками за спиной,
в броне и шишаке на голове.
О том же свидетельствуют письменные источники, известия китай¬
цев и орхонских тюрков, в которых освещена бурная история курыка¬
нов, показана их борьба с орхонскими тюрками и, по-видимому, впо¬
следствии даже с енисейскими кыргызами, подчинившими себе куры-
канскую землю.
Курумчинским поселениям и городищам с их культурными остат¬
ками, доказывающими полуоседлый образ жизни их насельников или,
во всяком случае, длительное пребывание их на определенных местах,
вполне соответствуют оригинальные кладбища, найденные на острове
Ольхон — крупнейшем центре курыканской культуры, и на соседнем
побережье Байкала.
По своему виду ольхонские могилы похожи на миниатюрные кони¬
ческие юрты типа эвенкийских «джу» или бурятских «бухэков» далекого
прошлого, ибо надмогильные сооружения устроены из плит гнейса, со¬
ставленных таким образом, что получилась пяти- или шестигранная
пирамида, полая внутри. Есть большие пирамиды, до метра высотою,
есть и более мелкие. Сходство их с чумами увеличивается наличием
бокового отверстия, обращенного к югу и соответствующего входу
в юрту.
142

В могилах помещаются костяки взрослых и детей или остатки с0s
жженных костяков. В одной могиле на глубине ИЗ см от основания пи¬
рамиды между двумя небольшими плитами был обнаружен опрокину¬
тый вверх дном небольшой глиняный сосуд с обожженными костями, в
числе которых нашлась одна человеческая фаланга. Кроме человече¬
ских костей, в могилах встречались кости барана, очевидно являющиеся
остатками пищи.
Количество могил на таких кладбищах достигает нескольких сот,
а площадь, занятая ими, исчисляется километрами.
Это свидетельствует не только об оседлости, но и об относительной
густоте, многочисленности населения этих районов Прибайкалья в ку-
рыканское время.
Очень вероятно, что в какой-то связи с погребальными обычаями
курыканов находятся и оставленные ими на Ленских скалах рисунки.
Рисунки эти напоминают о погребальных обычаях орхонских тюрков,
описанных китайскими летописцами Танской династии. Китайцы писа¬
ли: «В здании, построенном при могиле, ставят нарисованный облик
покойника и описание сражений, в которых он находился в продолже¬
ние жизни».279
В другом месте, где сообщается о смерти и похоронах выдающего¬
ся тюркского вождя Кюль-Тегина, сказано: «В девятнадцатое лето,
731, Кюэ Дэлэ умер. Отправлены военачальник Чжан Кюй-и и санов¬
ник Люй Сян с манифестом за государственною печатью утешить и
принести жертву. Император приказал изсечь надпись на каменном па¬
мятнике, построить храм и поставить статую его; на всех четырех сто¬
ронах написать виды сражений. Указано отправить шесть превосходных
художников расписать все отличною работой, чего в дулгасском госу¬
дарстве еще не бывало».280
Фигуры всадников-знаменосцев на ленских писаницах могли быть
именно такими погребальными изображениями покойных вождей, кото¬
рые должны были увековечить их навсегда, а вместе с тем, по древним
шаманским воззрениям, служить вместилищем для душ умерших. В свя¬
зи с этим интересна миниатюрная руническая надпись, найденная под
большим вышлифованным изображением всадника у Никольского ру¬
чья. Не исключено, что она представляет своего рода подпись под изоб¬
ражением покойного вождя.
Военные и бытовые сцены на Шишкинских скалах могут соответ¬
ствовать видам сражений, в которых отличился Кюль-Тегин, написан¬
ным на стенах погребального храма в его честь.
Гладкие плоскости Шишкинских скал, покрытые изображениями,
могли, следовательно, заменять расписанные военными сценами стены
храмов, стоявших на могилах тюркских ханов. А Шишкинские скалы
в целом представляли для курыканов как бы один огромный погребаль¬
ный храм в честь их покойных вождей, перекрытый куполом «вечного
синего неба».
Это тем более вероятно, что курыканы были современниками
орхонских тюрков и находились на том же уровне культуры, вели при¬
мерно такой же, как они, образ жизни.
К курыканскому времени, по-видимому, относится и единственная
в своем роде писаница на Шишкинских скалах, изображающая как бы
две личины или маски под широкими крыльями или медвежьими лапа¬
ми. Эти личины с узкими миндалевидными прорезями для глаз и рта
живо напоминают позднейшие шаманские маски и маски для мертвых,
143

Рис. 75. Изображения духов — маски. Курыканская
писаница. Шишкино.
которые употреблялись в средние века киданями при похоронах знат¬
ных людей (рис. 75) .
Для понимания социального строя курыканов очень показательны
описанные выше наскальные рисунки, особенно изображения всадни¬
ков со знаменами.
На тех же писаницах есть рисунки людей, держащих в руках нечто
вроде жезлов или булав. Все это дает право вспомнить сведения китай¬
ских летописей о том, что в стране курыканов имеются вожди, назы¬
вавшиеся сыгинями, то есть так же, как именовались вожди других
уйгурских племен, или поколений (рис. 76—77).
Китайцы писали, что у курыканов «два сыгиня вместе живут».
Вполне возможно, что у курыканов существовал своеобразный вариант
двоевластия, характерного и для других народов, например древних
уйгуров или хазаров, где существовало два главы народа. Один из
них был реальным правителем, другой — сакральным царем-жрецом.
Этот институт двоевластия уходит, как известно, в отдаленную стари¬
ну, в глубину родового строя.
В других китайских источниках упоминается также «главный», или
«великий», «старейшина Сыцзинь». Все эти сведения указывают на до¬
статочно сложную структуру курыканского общества, далеко ушедшего
в своем развитии от былого первобытного равенства и простоты. Это
было, по-видимому, уже патриархально-феодальное общество.
Относительно высокому уровню хозяйственного и общественного
развития курыканов соответствует их духовная культура, в первую оче¬
редь письменность. Курыканы пользовались фонетической письмен¬
ностью с руническим шрифтом орхоно-енисейского типа.
Таковы краткие надписи
Рис. 76. Люди с жезлами. Шишкино.
на вырезанных из плотного
каменного угля богхеда ма¬
ховичках для веретена, най¬
денных в долине реки Му-
рина, притока реки Куды.
Аналогичные надписи, вы¬
полненные руническим шри¬
фтом, уцелели на ленских
скалах.
144

Одна из надписей, ока*
завшихся на роликах для
веретена, означает «ролик
веретена», «пряслице». На
другом ролике, возможно,
написано имя хозяина.281
Наличие надписей на та¬
ких обыденных, как ролики
для веретен, вещах указы¬
вает, по-видимому, на до¬
вольно широкое уже зна- Рис. 77. Человеческие фигуры. Шишкино,
комство курыканов с пись¬
менностью или, во всяком случае, на внимание и уважение к ней.
Можно предполагать, что у курыканов на Ангаре и Лене более
или менее грамотные люди встречались не только среди одних знат¬
ных людей. Это зависело, очевидно, от фонетической структуры руни¬
ческого алфавита, хорошо соответствовавшего характеру речи, от не¬
многочисленности его знаков и от простоты их графической формы,
легкой для запоминания и для воспроизведения на любом предмете са¬
мыми примитивными средствами, начиная с неразлучного спутника
древних охотников и воинов — ножа.
Искусство курыканов представлено писаницами на Лене и Ангаре.
Главным средоточием курыканских писаниц являются Шишкинские
скалы. Здесь находится их золотой фонд — основная масса рисунков и
самые лучшие ранние и вместе с тем классические образцы. Ряд место¬
нахождений курыканских писаниц отмечен также и в других местах по
Лене, ниже Верхоленска и выше Жигалово — Тутуры. Есть они и в до¬
лине реки Куды, где находится группа замечательных и своеобразных
рисунков на скалах горы Манхай.282 Там же расположено городище
Манхай, в валу которого при раскопке мне посчастливилось открыть
целое сокровище — десятки плит с резными линейными изображениями,
на которых представлены различные сюжеты.283
Небольшая, но превосходная группа резных рисунков курыканско-
го стиля имеется на священной горе ленско-кудинских бурят — Байтог,
расположенной в 35 км выше районного центра Усть-Орды.284
Изолированные небольшие группы курыканских рисунков, в том
числе вполне типичных по технике исполнения, то есть затертых, и по
сюжетам, обследованы были мною на реке Осе (гора Бешэгтэ около
Бильчира) и на Унге вблизи Нукут (гора Барун-Турен, к востоку от
Нукут).
Взятые в целом курыканские писаницы характеризуются единством
содержания, одинаковыми в основе сюжетами, о чем уже достаточно
подробно говорилось выше, а также единством стиля.
Основной и всеопределяющей чертой курыканского искусства, пред¬
ставленного на писаницах, является реализм. Оно отражало реальную
действительность своего времени, рассказывая об определенных собы¬
тиях, людях, животных, богах и духах ясным и точным языком живых
художественных образов. Искусство это следует, таким образом, опре¬
делить как повествовательное, как искусство художественного расска¬
за, обращенного к живой конкретной аудитории. Содержание этого рас¬
сказа определяется самой основой жизни древних курыканов, источни¬
ком их существования, их хозяйством, скотоводческим образом жизни.
Главные жизненные интересы этих скотоводов, мысли о стадах скота,
прежде всего о табунах лошадей, о лихой езде на лошадях, о ежегод-
10 А. П. Окладников
145

ных перекочевках со скотом и домочадцами, об изобилии мяса, молока
и, очевидно, кумыса — вот, несомненно, преобладающие и основные
идеи, вызвавшие к жизни писаницы курыканского времени на скалах
Прибайкалья.
Именно поэтому на писаницах особенно живо обрисованы лошади и
всадники. Изображения эти насыщены большой внутренней силой. Фи¬
гуры лошадей переданы, как правило, не только с большой точностью
в масштабах и пропорциях, но и в движениях: они показаны не только
стоящими на месте, но и в позе быстрого бега или бешеной скачкщ
Изображения людей столь же реалистичны и в ряде случаев ха¬
рактеризуются конкретными деталями, связанными с желанием полнее
рассказать о том лице, которое изображено на писанице, о том месте,
которое оно занимает в жизни курыканского общества: вожди держат
в руках знамена, жрецы — булавы или жезлы, у воинов в руках лук,
за спиной висит саадак. В ряде случаев бывают тщательно изображе¬
ны головные уборы.
В писаницах достаточно отчетливо отразился и уклад обществен¬
ной жизни курыканов, в том числе их социальный строй. Мы видим на
них вождей и воинов, сцены военных столкновений, хорошо гармони¬
рующие с многочисленными укреплениями-убежищами. Есть сцены, на
которых изображен, по-видимому, угон скота, верблюдов, захваченных у
враждебных родов. На одном из рисунков у Никольского ручья изобра¬
жена борьба: два человека в длинных одеждах схватились за руки и пы¬
таются повалить друг друга. В наскальных рисунках отражены, как бу¬
дет сказано далее, и религия их создателей, их мифы и верования, их
заупокойный культ. Словом, в писаницах этих так или иначе отразилась
вся жизнь курыканского племени, по крайней мере, все самые харак¬
терные ее проявления.
Таким образом, благодаря реализму курыканского искусства и его
жизненной силе давно исчезнувшие курыканы, их быт и мировоззрение
встают перед нами на Шишкинских скалах как живые.
Как и всякое реалистическое искусство, курыканское искусство, ра¬
зумеется, имеет свою особую окраску, свое лицо. Его реализм специфи¬
ческий, особого рода. В курыканских писаницах нет излишней детали¬
зации; искусство курыканов скупо на мелкие добавочные черты, загро¬
мождающие главное и основное в образе. Оно обладает поэтому опре¬
деленным монументальным обликом, а художественное повествование,
которое ведется посредством этих образов, имеет не обыденный, буд¬
ничный, а особенный, приподнятый и возвышенный характер, как бы
носит черты торжественной эпической речи. Поэтому реализм курыкан¬
ского искусства можно определить как повествовательно-эпический.
Реалистическое искусство курыканов, как и всякое другое, про¬
ходило определенный путь развития. При детальном анализе писаниц
можно обнаружить в них изменение художественной формы, эволюцию
стиля, в основе своей, нужно думать, неразрывно связанного не только
с историей культуры курыканов, как таковой, но и с их политическими
судьбами, с историей их отношений к другим народам.
Среди всей массы шишкинских писаниц выделяются некоторые ри¬
сунки, в которых чувствуются живые следы своеобразного реалистиче¬
ского искусства, созданного степными племенами Европы и Азии в
скифское время. К ним принадлежит, например, одно изображение бе¬
гущего оленя-марала с роскошными завитками рогов, закинутых на¬
зад (рис. 53, 69). Для многих изображений лошадей в Шишкино харак¬
терны подчеркнуто изящные, плавно-округлые очертания туловища и
146

особенно Широкого крупа, бедер и ног, иногда как бы подогнутых.
Грудь этих лошадей всегда резко расширена, тогда как живот около
бедер столь же круто сужен. Так изображали животных сако-усуньские
художники Средней Азии и Монголии. По мнению М. Е. Массона и дру¬
гих исследователей, подобная манена передачи форм тела лошади со¬
ответствует особенностям определенной конской породы — даваньских
аргамаков, или «небесных лошадей», о которых сообщают китайские
источники начала нашей эры. 285 Но вместе с тем это и определенная
черта стиля.
В литературе уж не раз отмечалось, что раннетюркское искусство
Восточной Европы и Азии питалось именно из этого источника, что в
нем и в I тысячелетии н. э. устойчиво продолжают жить традиции древ¬
него скифо-сарматского и сако-усуньского искусства. Прямыми пред¬
шественниками, прототипами лошадей в искусстве древних тюрков, в
том числе курыканских, могут быть изображения лошадей сако-усунь¬
ского времени в Средней Азии, например знаменитые изображения,
выбитые на скалах у селения Араван, на пути из Оша в Маргелан.286
Среди ближайших аналогий араванским лошадям на Западе может
быть указан замечательный рисунок на камне из Маяцкого городи¬
ща на Среднем Дону, сопровождаемый тюркскими надписями. Как пи¬
шет М. И. Артамонов, рисунки на камне из Маяцкого городища «тес¬
но сближаются с гравированными изображениями на костяных пред¬
метах салтовской культуры, включая сюда и упомянутые выше предме¬
ты из Саркала, и еще, что особенно важно, с рисунками на кирпичах
Саркела, об изготовлении которых местным населением уже говорилось.
Таким образом, не может быть сомнений в неразрывной связи рисун¬
ков на стенах Маяцкого городища с салтовской культурой».287
Аналогичные по характеру стилизации рисунки лошадей известны
также на Алтае и в Минусинском крае. Сюда относятся, например,
лучшие, самые экспрессивные рисунки в Сулеке, где они занимают са¬
мую верхнюю часть большой писаной плиты и изображают всадников,
во весь опор преследующих оленей.288
Прототипами таких изображений могут быть рисунки лошадей на
Аглахтинских скалах, изданные И. Т. Савенковым и непосредственно
сближающиеся с тагарскими стилизованными изображениями оленей, о
чем свидетельствуют подогнутые задние ноги и характерным образом
четко очерченная голова.289
Таким образом, искусство курыканов в зрелом его виде, так же
как искусство их тюркских родичей и современников в Восточной Евро¬
пе, сохраняет на Алтае и на Енисее признаки своего происхождения
из более раннего степного искусства скифо-сакского и гунно-усуньского
времени.290
Полного и наибольшего своего расцвета оно достигает в то время,
к которому относятся большие многофигурные композиции, изображаю¬
щие всадников со знаменами и даже целые кавалькады таких всадни¬
ков. Все эти композиции исполнены одной и той же техникой: они
сплошь вытерты или вышлифованы, лишены второстепенных деталей,
если не считать знамен и кистей или султанов на конском уборе, отли¬
чаются особой плавностью и изяществом очертаний. Можно сказать
даже, что для них характерна какая-то своеобразная манерность и
изощренность формы, а вместе с тем и такая же намеренно подчеркну¬
тая, величавая торжественность. Роскошно убранные кони с прихотливо
изгибающимися непомерно длинными хвостами не идут, а выступают,
даже как бы плывут в абстрактном воображаемом пространстве.
147

По-вйдимому, вскоре после этого «барокко» курыканского искус¬
ства его творческая сила начинает иссякать, оно медленно вянет и скло¬
няется к упадку. К этому переходному времени, вероятно, относятся
тщательно выполненные резные изображения и сильно детализирован¬
ные изображения конных воинов. Лошади, на которых сидят эти всад¬
ники, застыли и стоят как вкопанные. Туловища их утратили былую
красоту и живость очертаний, они скорее похожи на ящик или комод
с четырьмя ногами, чем на прежних горячих скакунов. От этих изобра¬
жений пролегает прямая дорога к тем позднейшим писаницам Шишкин-
ских скал, о которых будет речь в следующей главе и которые нахо¬
дятся уже за пределами собственно курыканского искусства.
Из всего сказанного о ленских писаницах курыканской группы
видно, что искусство курыканов представляло собой по-своему богатое,
сложное и принципиально новое явление на фоне всей предшествующей
истории местных племен. Появление его означало крупнейший перелом
в истории искусства прибайкальских племен, в их художественной
жизни.	I!
Вопрос о возникновении искусства курыканов связан с проблемой
о возникновении всей курыканской культуры и появлении самих куры¬
канов в Прибайкалье.291
Оставляя в стороне эту сложную проблему, затронем только не¬
посредственно связанный с писаницами вопрос об источниках и корнях,
питавших искусство курыканов за все время его развития. Прежде все¬
го здесь нужно упомянуть то степное искусство, о котором уже говори¬
лось раньше, — искусство скифов, саков, усуней, сарматов, гуннов, юч-
жей. Неразрывные связи с искусством степных племен прослеживаются
и в последующее ранне- и позднесредневековое время. Это была эпоха
переселения народов, когда на территории Центральной и Средней Азии
и Восточной Европы впервые широко распространяются с востока на
запад тюркские племена и народности, сначала гунны, а вместе с ними
и за ними другие многочисленные орды степных кочевников. Затем в
степях Центральной Азии возникают первые государственные объеди¬
нения тюркских кочевников, начиная с жужаней, первого и второго
тюркского каганата, а затем уйгурского государства с политическим
центром на Орхоне.
Тюрки вступают теперь в непосредственные взаимоотношения не
только с Китаем, но и с Русью, Византией, Согдом, Ираном, Хорезмом.
Тюрки, а также угры-мадьяры, другие выходцы из Азии, создают теперь
свои государства на Волге, на Дону, на Дунае и Тиссе. Тюркам не
удалось создать мировой империи, да они и не пытались сделать это¬
го, не ставили и не могли ставить столь широких целей. Но везде, где
они побывали, — от Хингана до Адриатики — уцелели следы их пребы¬
вания, в том числе писаницы характерного стиля и содержания. К чис¬
лу этих специфических документов древнетюркской культуры относятся
и курыканские писаницы Прибайкалья.
Ленские и ангарские писаницы наглядно показывают, что, оказав¬
шиеся в это время больших событий на севере, далеко от других род¬
ственных им степных племен и тем более от мировых центров культу¬
ры того времени, тюрки-курыканы вовсе не были полностью изолиро¬
ваны от них.
Естественно и вполне понятно, что изображения на скалах Мину¬
синского края и Алтая, как уже отмечалось выше, по содержанию и
по характерным чертам стиля очень близки к ленским. Сходство меж¬
ду ними обнаруживается не только в общих чертах, но и в некоторых
)48

мелких, специфических деталях. Из числа таких деталей можно отме¬
тить, например, резной линейный рисунок в виде двойной спирали на
одной из Шишкинских скал. Точно такой рисунок имеется на берестя¬
ном туеске из первой могилы девятого кургана Уйбатского чаатаса,
где рядом с двойной спиралью, которая переходит в третий завиток,
изображены верблюд и стилизованное лицо человека, а может быть,
маска-личина.292
На Шишкинских скалах оказался даже рисунок всадника, кото¬
рый не только аналогичен кыргызским рисункам на Енисее по технике
и стилю, но и явно изображает кыргыза. Может быть, даже этого кыр¬
гызского всадника на Первом Камне Шишкинских скал изобразила
рука кыргызского же художника, волей судьбы оказавшегося на Лене.
Еще больше общего в больших многофигурных писаницах Енисея
и Шишкинских скал. И здесь, и там передаются одни и те же образы
воинственных всадников со штандартами, с луками и саадаками, одни
и те же фигуры, верблюды и кони. На отвесных плоскостях ленских и
енисейских скал одинаково развертываются охотничьи сцены, эпизоды
боевых столкновений и военных действий, своего рода фрагменты эпо¬
са, созданного воинственными племенами конников-скотоводов дале¬
кого прошлого.
Наскальные рисунки Верхней Лены и Минусинской котловины
иногда кажутся даже перенесенными на камень непосредственно с ме¬
таллических изделий, с золотых и серебряных сосудов, с чепраков, ос¬
татки которых найдены в могилах кыргызских воинов-аристократов
на Енисее, или с костяной луки из могильника Кудыргэ на Алтае, по¬
крытой тончайшей резьбой.
На всех этих вещах изображены одни и те же всадники на быстро¬
ногих лошадях в стремительном летучем галопе, одинаковые сцены
охоты и испуганная дичь, которую охотники безжалостно поражают на
всем скаку стрелами из своих коротких, до предела натянутых луков.
С Енисея и Алтая связи курыканских писаниц с искусством дру¬
гих тюркских племен тянутся далее на запад, вслед за ордами тюрк¬
ских кочевников, прежде всего к берегам Дона. Об этом свидетель¬
ствуют тюркские рисунки в древней земле хазаров и печенегов на Дону.
Столь же понятно появление рисунков, родственных курыканским,
алтайским и енисейским, на Кавказе, на стенах средневекового Дер¬
бента, а также на скалах Кобыстана в Азербайджане. Такие рисунки
появились в Азербайджане, несомненно, вместе с тюркскими племена¬
ми. С Волги и Дона, как показали исследования М. И. Артамонова и
болгарских исследователей, эти нити могут быть продолжены на Ду¬
най, в страну древних болгар, к наскальным изображениям Болгарии
и к рисункам на строительных материалах древнеболгарских го¬
родов.293
Туда же, к берегам Дуная и дальше в Юго-Восточную Европу,
выводит нас из мира азиатских культур еще один очень любопытный
пример.
Как показано выше, фигуры всадников на Шишкинских писани¬
цах входят в обширную серию тюркских изображений, датируемых
первым тысячелетием нашей эры, на которых видны одинаковые обра¬
зы воинов, иногда закованных в тяжелые латы или кольчугу. В руках
у них повод и копье, обычно с флажками, на голове нередко виден
шлем и свисающие с него ленты или перья. Грива лошади, на которой
сидит всадник, обычно с характерными зубцами; на голове лошади ви¬
ден пышный султан, а с узды свисает подшейная кисть, науз.
149

Именно так изображен грозный усатый воин на золотом сосуде-
кувшине из знаменитого «клада Аттилы«, обнаруженного в 1779 году,
в Надь-Сент-Миклоше в Венгрии. В одной руке у него видно копье с
флагом, у которого имеется два таких же хвоста, как у курыканских
знамен. В другой он держит за волосы пленного врага, также одетого
в кольчугу. В тороках за седлом у всадника привязана отрубленная
человеческая голова или скальп.
Сокровища клада из Надь-Сент-Миклоша, как полагал И. Хам¬
пель, принадлежали сначала готам, потом гуннам, а затем перешли к
их победителям гепидам, с одним из последних князей которых и по¬
пали в его могилу, разумеется, уже в сильно «измененном и расчле¬
ненном» виде.294 Болгарские археологи считают, что он принадлежал
праболгарам. 295
Искусство тюркских кочевников в свою очередь было тесно связа¬
но с искусством великих мировых культур — с одной стороны, Китая,
а с другой, Ирана296 и Византии. В нем можно видеть поэтому следы
влияния не только изобразительного искусства Ирана, но и раннесред¬
невековой иранской литературы, питавшей своими сюжетами творчест¬
во тех мастеров, которым принадлежат замечательные ювелирные
произведения с изображениями парадного выезда царя или царской
охоты.
«Как разнообразны, — говорит академик И. А. Орбели, — описа¬
ния охоты у Фирдоуси, то перечисляющего сотни жертв охотничьего
искусства сасанидских царей, с тысячами приближенных и слуг выез¬
жавших на продолжительную охоту, то описывающего тяжкий бой ге¬
роя с чудовищным зверем, то рискующего удушить рукою львенка на
глазах у разъяренной матери, то ярким образом передающего стреми¬
тельный полет на молниевидном коне царя за дичью, — так же разнооб¬
разны изображения подобных сцен на блюдах».
Некоторые сцены на блюдах, по словам И. А. Орбели, «представ¬
ляют собою, несомненно, изображение именно тех моментов, которые
описаны у Фирдоуси, и, может быть, блюдо Британского музея с ду¬
шащим львенка Бахрам-Гуром (Варахран V, 420—438) является
иллюстрацией к тексту «Книги господ», послужившей источником Фир¬
доуси, а блюдо Казанского музея уже несомненно изображает того же
Бахрам-Гура. Лучшим пояснительным текстом к «ему являются по¬
длинные слова великого поэта, который описывает охоту царевича
Бахрам-Гура, по предложению своей возлюбленной «обратившего
самца газели в самку, а самку в самца: двойной стрелою он срезал
рога самца, две стрелы вместо рогов он вонзил в затылок самки».297
Военные и охотничьи сцены, которые тюрки Енисея и Алтая виде¬
ли на ювелирных изделиях мастеров Ирана и Средней Азии, были им
близки и понятны. Вполне естественно, что они в силу этого могли по¬
служить источником вдохновения для степных художников, могли ока¬
заться образцами для подражания. Через енисейских кыргызов это
влияние раннесредневекового искусства Ирана и Средней Азии столь
же легко могло проникнуть на Ангару и Лену к их соседям — курыка-
нам. Так родились эффектные композиции Шишкинских скал, изоб¬
ражающие целые кавалькады всадников, войну и охоту.
Особый интерес в этой связи представляют некоторые новые фак¬
ты, обнаруженные раскопками 1957—1958 годов на Ангаре, в древ¬
ней курыканской земле. Факты эти с неожиданной силой показывают,
что предположения о связях курыканов с далеким Западом получают
полную реальность.
150

Пр,и раскопках курыканского поселения в устье реки Унги, осущест¬
вленных Е. Ф. Седякиной в 1958 году, в культурных слоях его оказа¬
лись прежде всего вещи, которые прямо связывают его обитателей с
тюркскими племенами Восточной Европы конца I тысячелетия н. э., за¬
селявшими в то время степные области Сибири и Восточной Европы от
Енисея и Алтая до Дуная и Черного моря. Такова, например, велико¬
лепная костяная пластина, служившая, видимо, накладкой на колчан,
покрытая тончайшим резным орнаментом.
Унгинская пластина замечательна прежде всего тем, что на 'ней
имеются изображения, напоминающие о самых популярных сюжетах
искусства наскальных рисунков курыканского времени. Внизу на ней
изображена реалистически очерченная фигура благородного оленя-ма-
рала, закинувшего на спину могучие, развилистые рога. А вокруг изоб¬
ражения оленя рассеяны ромбовидные заштрихованные фигуры, оче¬
видно условно изображающие деревья, то есть густой лес, в темной глу¬
бине которого скрывается широкорогий красавец олень. Такой же
смысл, должно быть, имели и те загадочные ромбические фигуры, оди¬
наково заштрихованные внутри, которые имеются среди писаниц на
Шишкинских скалах. Аналогичные резные костяные пластины украша¬
ли колчаны степных кочевников Центральной и Средней Азии, Повол¬
жья и степей Южной России. Они были орнаментированы таким же
тонким геометрическим узором, на них часто встречаются стилизован¬
ные фигуры оленей.
Вместе с этой пластиной в толще культурного слоя Унгинского по¬
селения были обнаружены и другие предметы, указывающие на этот
раз на происхождение не от кочевых племен, а из другого культурного
мира того времени. Сюда в первую очередь должны быть отнесены
обломки стеклянных узкогорлых сосудов с боковыми ручками, выли¬
тых из превосходного зеленовато-голубого стекла, по-видимому, в
Средней Азии, может быть в Согде, о чем свидетельствует сходство
этого стекла со стеклянными сосудами, обнаруженными при раскоп¬
ках в Пянджикенте.
Еще неожиданнее оказалась найденная там же великолепная пе¬
чатка из мягкого зеленовато-белого камня (по-видимому, змеевика),
на которой вырезано изображение мифического животного с бычьим
телом и головой человека, напоминающего хорошо известные в Сред¬
ней Азии изображения мифического покровителя пастухов Гопат-
Шаха (рис. 79). 298
Не менее важны обнаруженные на том же поселении светильники
из глины, совершенно аналогичные «чирагам» Средней Азии, а также
светильники из железа с четырьмя выступами для фитилей. Обитате¬
ли Унгинского поселения, курыканы, таким образом, имели в своих ру¬
ках древнюю среднеазиатскую или иранскую печать. Они получали из
Средней Азии характерно среднеазиатскую стеклянную посуду и осве¬
щали свои жилища столь же специфическими для Средней Азии све¬
тильниками — чирагами.
Особенно интересно, что среди многочисленных обломков глиня¬
ных сосудов на Унге оказался черепок, на котором была выцарапана
такая же, как на скалах, настоящая писаница. Здесь были изображе¬
ны два всадника, скачущих во весь опор друг на друга. Между ними
вырезана странная человеческая голова, удивительно похожая на изоб¬
ражение головы быкообразного мифического существа Гопат-Шаха
с каменной печатки (рис. 80)'.
151

Все эти факты свидетельствуют о тесных и живых связях обита¬
телей Унгинского поселения с земледельцами Средней Азии, с ее вы¬
сокими древними культурами, с Шашем и Согдом, с древним Хорез¬
мом, а может быть, сасанидским и более поздним Ираном.
В них отражаются, нужно думать, те большие события в истории
Средней Азии VI—VIII веков и более позднего времени, о которых
А. Н. Бернштам в своих работах писал следующее: «В VI — VIII вв.
происходят знаменательные события: новый этап более активных вза¬
имодействий кочевников и оседлого населения; активизация оседлого
населения в этих кочевых районах, впервые отмеченная еще в Кушан-
ский период; появление согдийских колоний в Чуйской долине, заре¬
гистрированных руническими надписями под именем Алты чуб Сог-
дак, что было отмечено В. Томсеном, а ныне подтверждено не только
многочисленными свидетельствами письменных источников, обобщен¬
ных В. В. Бартольдом, но и нашими разысканиями в области археоло¬
гии; появление согдийских колоний на Тянь-Шане (оазис Ширданбек)1,
открытых нами в 1945 г.,—это наиболее яркий из многочисленных
фактов, свидетельствующих о связанности тюрков-кочевников с осед¬
лыми земледельческими поселениями. И когда Сюань Цзань в 630 г.
рассказывает о цветущих земледельческих оазисах Таласа, он отмеча¬
ет, что все эти города находятся под властью тюрок, хан которых си¬
дит в соседней долине Чон-Кемина, в городе-ставке Суябе». Тюрки-ко-
чевники в это время, по его словам, особенно в VIII — X веках зани¬
мали, кроме того, Фергану, располагались по Сыр-Дарье, в степях Ка¬
захстана, а рядом с ними жили оседлые земледельцы согдийцы и на¬
ходились поселения городского типа — центр земледельческой культу¬
ры и ремесла. «Особенно активно, — писал А. Н. Бернштам, — эта
жизнь протекает в Семиречье в карлукский период (в VIII — X вв.) и
на Сыр-Дарье в огузский период (то же время). Здесь происходит ус¬
тановление тесных взаимоотношений тюрков-кочевников и земледель¬
цев, среди которых наряду с согдийцами было также немало тюр¬
ков».299 Процесс взаимодействия тюрков-кочевников и оседлых земле¬
дельцев иранского происхождения, согдийцев в первую очередь, оче¬
видно, и был тем историческим фоном, на котором складывались слож¬
ные и богатые культуры многочисленных тюркских племен Средней
Азии, Восточной Европы и Сибири, вплоть до прибайкальских курыка-
нов в VI — X веках нашей эры.
Влияние связей тюркских племен с земледельцами Средней Азии,
нужно думать, и на Ангаре шло гораздо глубже простого использова-
ния готовых привозных вещей в виде, например, изделий из стекла и
металла. По справедливому замечанию А. Н. Бернштама, согдийцы
были «носителями идей Авесты и зороастрийского культа, предприимчи¬
выми купцами, прекрасными землевладельцами, искусными ремесленни¬
ками». 300 Они несли с собой в древний мир кочевников Азии новые идеи
и мифологические представления, свои обычаи и свой бытовой уклад,
свое искусство, несравненно более богатое, чем искусство степняков.301
Очень вероятно, что многое из их культурного достояния так или
иначе, теми или иными путями, вместе с согдийскими товарами, а мо¬
жет быть, и вместе с купцами-путешественниками, через которых на
далекий Запад дошли известия о стране племени кури (или фури),
проникало и в далекое Прибайкалье.
В связи с этим следует особо отметить рисунок на скале ниже де¬
ревни Шишкино, изображающий человеческую фигуру с луком в ру¬
ках. Она имеет странную позу и расположена необычно: человек как
152

Рис. 78. Писаница. Шишкино.
будто летит сверху вниз, причем все тело его изогнуто, а
ноги выгнуты назад (рис. 78). Она вызывает в памяти
фигуры летящих гениев на сасанидских сценах венча¬
ния царя и аналогичные сцены на фресках древнего
Пянджикента, где изображены такие же летящие духи, гении. 302 Не
менее интересен и другой рисунок, располагавшийся на небольшой
скале выше шишкинской мельницы, ныне уничтоженной. На нем была
изображена фигура, похожая на птицу и на среднеазиатско-иранско¬
го сэнмурва, «собаку-птицу». 303
Было бы, однако, неправильно сводить всю историю курыканско-
го искусства только лишь к взаимоотношениям его с искусством дру¬
гих народов. В целом оно было оригинально и составляло особую, во
многом своеобразную ветвь искусства тюркских племен того времени,
представлявшего особый художественный мир со своими традициями
и особенностями. Черты своеобразия видны в курыканском искусстве
в технике выполнения писаниц, как правило, вышлифованных и вы¬
тертых, а не резных, как на Енисее и на
Алтае, а также в обрисовке человеческих
фигур, обычно более обобщенной и абст¬
рактной.
Только у курыканов в Шишкино име¬
ются всадники с настоящими, высоко и
торжественно поднятыми знаменами, а
не флажками на копьях.
И, наконец, только здесь, на куры-
канских писаницах, имеются изображе¬
ния лосей. Лось вообще в их искусстве
занимает особо видное место. Охота на
него проходит красной нитью через охот¬
ничьи сцены курыканов, чего мы не ви¬
дим ни на Енисее, ни на Алтае. Очень
важно, что изображения лосей на таких
охотничьих сценах курыканского времени
нередко напоминают по жизненности
Рис. 79. Печать из раннеку-
рыканского поселения в устье
реки Унги (увеличено).

Рис. 80. Рисунок на фрагменте глиняного сосуда из раннекурыканского
поселения в устье реки Унги.
Рис. 81. Рисунок кыргизского всадника. Шишкино.

и умелой обрисовке лосиных фигур лучшие произведения неолитичес¬
ких мастеров и почти неотличимы от оставленных ими изображений.
Можно думать, таким образом, что на формировании и на даль¬
нейшем развитии искусства курыканов, несомненно, сказались не толь¬
ко традиции, уходящие в глубь истории скотоводческих племен Восточ¬
ной Европы и Средней и Центральной Азии, но в какой-то мере и
местная, аборигенная художественная культура таежных племен. Это
объясняется, конечно, тем, что в отличие от всех других своих тюрк¬
ских современников курыканы жили хотя и не в самой тайге, но в бли¬
жайшем соседстве с ней, поблизости от таежных охотников, с которы¬
ми они могли иметь определенный контакт. Не исключено, что в состав
курыканских племен могли входить и ассимилированные ими группы
коренного таежного населения, что еще больше сближало курыканов
с лесными племенами и их культурой, в том числе с их древним реали¬
стическим искусством.
В общем же, из всего сказанного следует, что курыканов Прибай¬
калья нельзя рассматривать вне связей с окружавшими их обществами
той поры и государственными образованиями. Их культура не может
быть понята вне общих рамок политического и культурного развития
народов Азии, обитавших как восточнее Байкала, так и западнее
Енисея.
Их страна вовсе не была глухим и диким захолустьем своего вре¬
мени. Культурный пульс ее бился в унисон с культурной жизнью дру¬
гих ее тюркских соседей. Это был форпост передовой для этой эпохи
в Сибири культуры на краю стран, где по-прежнему господствовала
первобытная дикость.
'Наиболее яркими памятниками этой культуры на почве Прибай¬
калья являются писаницы Шишкинских скал, изображающие самих
курыканов, наглядно рассказывающие о их жизни и культуре.

ПОЗДНЕЙШИЕ ПИСАНИЦЫ ШИШКИНСКИХ СКАЛ
На Шишкинских скалах наряду с собственно курыканскими
писаницами, представляющими собой лучшее их украшение,
имеется много других рисунков, обнаруживающих нередко
большую близость к курыканскому искусству, но вместе с
тем и отличных от них.
По технике выполнения и по общему характеру эти более поздние
изображения Шишкинских скал делятся по крайней мере на три
группы.
В первую группу входят изображения, выполненные старой, чисто
курыканской техникой, то есть вытертые сплошным пятном на скале;
во вторую — изображения, зашлифованные внутри и оконтуренные
сплошной углубленной линией или желобком. В третью входят резные
линейные рисунки, иногда переходящие в простые царапины,—гра-
фитти.
Рисунки первой группы представляют собою преимущественно тра¬
диционные изображения всадников, гривы лошадей которых подстри¬
жены зубцами. Но контуры лошадей выполнены примитивно, а зубцы
нарисованы крайне схематично, в виде простых вертикальных линий
и скорее напоминают растрепанную косматую гриву. Рисовальщик
явно не видел и не представлял уже прежнего конского убора куры-
канских вождей. Так же неумело и схематично передаются фигуры
всадников и такая важная деталь, как штандарты. На одном из
таких рисунков (на скале Пятый Камень выше Качуга) штандарт име¬
ет, например, вид простой вертикальной полосы с двумя поперечными
полосами, примыкающими к ней под прямым углом. Штандарт, сле¬
довательно, был так же непонятен и неизвестен этому рисовальщику,
как грива, подстриженная зубцами.
Столь же устойчив и другой сюжет поздних писаниц, перешедший
в них из более раннего искусства курыканов, — человеческие фигуры,
стоящие в ряд и взявшиеся за руки. Они образуют длинную сплошную
цепь из совершенно одинаковых по виду и размеру фигурок в однооб¬
разном платье. На всех этих фигурах видна шуба, узкая в середине,
на талии, и широкая внизу. Иногда показаны ноги, по одной на каж¬
дую фигурку и всегда сбоку, так что видна ступня, обращенная от края
к середине всей группы.
Изображения второй группы отличаются большой тщательностью
выполнения и детальностью рисунка. Таковы, например, фигуры трех
всадников, едущих друг за другом на лошадях. У всех них детально
156

вырисованы узкие, перехваченные в талии кафтаны, кривые, загнутые
назад головные уборы, луки и даже налучья. На лошадях видны под¬
шейные кисти и кисти, свисающие под брюхом. В отличие от собствен¬
но курыканских рисунков у всадников изображены ноги. Позади всад¬
ников видны бунчуки или флажки.
Столь же детально трактована крупная фигура всадника на Два¬
дцать пятом Камне (средний ярус, рис. 1), выполненная в той же тех¬
нике. На голове у него остроконечный головной убор, завершенный
стреловидным навершием. В руках—лук и повод коня. Сзади — нечто
вроде саадака с бахромой или кистями. Под брюхом коня видна нога
всадника. Одинаково тщательно детализирован султан или челка на
голове коня (рис. 84).
Сюда же следует отнести и фигуры двух всадников на Камне
Тридцать первом (рис. 82—83).
Рис. 82. Всадники. Шишкино.
Рис. 83. Всадник. Шишкино.

Рис. 84. Всадник. Шишкино.
Рис. 85. Всадники. Шишкино.
Таким образом, первой характерной чертой этих писаниц являет¬
ся необычная детализация лошадей и всадников. На них изображается
то, чего прежде не рисовали: луки, саадаки, шлемы, поводья, а также
ноги всадников. Именно эта детализация и отличает рисунки данной
группы от более простых, лаконичных, но вместе с тем наполненных
энергией и жизнью рисунков лучшего курыканского стиля в невыгод¬
ную для них сторону (рис. 85).
Вторая отличительная черта их заключается в том, что общая
форма тела лошадей имеет геометризованные очертания. Она прибли¬
жается к прямоугольнику, так как линия спины лошадей прямая, так
же прямо обрезан сзади лошадиный круп; ноги их почти прямые, вытя¬
нутые и тонкие, как палки. Шея лошадей тоже прямая, круто поднятая
кверху.
Былая живость контуров рисунка здесь исчезает, как и прежняя
острая динамика движений животных. Лошади уже не скачут, распла¬
ставшись на лету. Они стоят как вкопанные, крепко упираясь в землю
ногами.
158

Рис. 86. Схематический рисунок. Шишкино.
Рис. 87. Писаница. Шишкино.
Рис. 89. Схематический рисунок. Шишкино.
Рис. 88. Схематический
рисунок. Шишкино.

Рис. 90. Изображения человеческих
Таким образом, новый стиль, характерный для этих рисунков, мож¬
но назвать геометрическим и статическим стилем.
Результатом дальнейшего развития наскальных рисунков этой
группы можно считать другие рисунки, тоже выполненные глубокими
резными линиями, но значительно более примитивные (рис. 86).
Фигуры животных претерпевают здесь стилизационные превраще¬
ния по двум направлениям. В одном случае они превращаются в нечто
похожее на каких-то ящеров с тяжелой овальной головой, с длинным
и узким кривым туловищем и таким же длинным хвостом.
О том, что в данном случае имеется определенная стилистическая
традиция, характеризующая особую группу наскальных изображений,
свидетельствует наличие подобных изображений и в других местах, на¬
пример на скалах Пятого Камня выше села Качуга на правом берегу
Лены. То же самое следует сказать и о других шишкинских рисунках,
где фигура животного напоминает букву П. Она обрисована двумя па¬
раллельными линиями. Линии эти изображают совершенно прямую,
ровную спину и такие же прямые ноги, причем уже не две, как было
на ранних рисунках, а четыре (рис. 87—89).
Совершенно такие же рисунки, и даже с еще более ярко выражен¬
ными в них стилистическими особенностями, имеются на берегу озера
Байкал в 4—5 км от улуса Кутул, где изображено десять фигур жи¬
вотных, высеченных на белом известняке: косуля, маралы, козел и
горный баран.304 Такие рисунки есть на священной горе ленско-кудин-
ских бурят— Байтоке.305
Рис. 91. Изображения человеческих фигур. Шишкино.

фигур. Шишкино.
В этих рисунках можно видеть результат дальнейшей эволюции
описанных выше рисунков лошадей второй группы с их прямоугольным
туловищем и прямыми ногами.
Особой разновидностью поздних рисунков на Шишкинских скалах
являются процарапанные линейные изображения — графитти.
В этих изображениях в предельном виде проявляются тенденция к
упрощению формы и схематизация фигур. Среди них мы видим
схематические линейные фигурки антропоморфного облика, изображе¬
ния животных и, наконец, довольно сложные композиции, в которых
встречаются относительно четкие изображения охотничьих сетей или
ловчих изгородей (рис. 90—94). Есть также загадочные рисунки в виде
длинных овалов с заостренными концами, заштрихованных внутри в
елочку, или .пересекающихся в виде сетки косых линий (рис. 93, 96).
Точная датировка всех этих изображений пока невозможна. Неко¬
торые из них могут быть одновременны курыканским рисункам лучше¬
го стиля, но оставлены они менее опытными рисовальщиками, неумело
подражавшими произведениям искусных художников своего времени.
Остальные же производят впечатление более поздних изображений,
принадлежавших людям того времени, когда древняя высокая культу¬
ра курыканов уже перестала существовать в прежних ее формах. Их
можно поэтому суммарно отнести ко второму тысячелетию нашей эры,
примерно начиная от X века и кончая временем прихода русских —
XVII	столетием, а может быть, в какой-то их части и позже, то есть
XVIII	веком.
Сопоставляя эти рисунки друг с другом, можно расположить их в
некоторой последовательности, определяемой эволюцией их формы от
древних реалистических изображений курыканского типа к поздним,
схематическим. При этом можно проследить, как долго и устойчиво
держатся традиции старого курыканского искусства и как они затем
полностью исчезают. Курыканские традиции особенно отчетливо вид¬
ны на рисунках первой группы, выполненных техникой вытирания, по-
Рис. 92. Изображения человеческих фигур. Шишкино.

Рис. 94. Схематические изображения человеческих
фигур. Шишкино.

Рис. 95. Изображения человеческих
фигур. Шишкино.
Рис. 96. Изображение всадника. Шишкино.
163

Рис. 96а. Схематические изображения. Шишкино.
Г
Рис. 97. Схематические изображения. Шишкино.
своему выражены в рисунках второй группы с зашлифованными кон¬
турами и окончательно исчезают в резных штриховых рисунках типа
графитти, в большинстве своем, должно быть, наиболее поздних
(рис. 96—97). В этих рисунках нет уже почти ничего курыканского как
по стилю, технике выполнения, так и по содержанию.
Искусство наскальных изображений древних курыканов, несмотря
на вероятную связь его с заупокойным культом умерших вождей и
охотничьей магией, было насквозь пронизано реальными, земными сю¬
жетами, связано с определенным, более развитым укладом жизни, с

определенной, высокой по
тем временам культурой, с
культурными традициями
других, более передовых на¬
родов. В этих рисунках вид¬
ны черты большого, настоя¬
щего искусства, слышны от¬
звуки не только степного
эпоса, но, может быть, и на¬
стоящей большой литера¬
туры.
В поздних же верхнелен-
ских писаницах встречаются
только однообразные и скуд¬
ные по содержанию чисто
религиозные образы, господствует охотничья магия.
Как уже сказано выше, пожалуй, единственным предметом повсе¬
дневной жизни, который можно различить в этих схематических рисун¬
ках, являются ловчие сети для загона диких копытных животных. Судя
по сценам загона животных в такие сети, опубликованным нами в пер¬
вом томе «Истории Якутской АССР», где имеются заклинательные фор¬
мулы, написанные руническим шрифтом, и изображения духов-даяте-
лей охотничьей добычи, такие рисунки и здесь, на Шишкинских скалах,
имели магическое значение (рис. 100—101). 306
Рис. 99. Всадники. Шишкино.
Анализ поздних шишкинских писаниц неизбежно приводит иссле¬
дователей к столь же важному, как и трудному вопросу об отношении
их к искусству позднейших обитателей Сибири. Первое, что здесь
бросается в глаза, — это общая их близость к культовому искусству
тюркоязычных народов Южной Сибири. Так, например, изображения
одинаковых по виду и размерам человеческих фигур, взявшихся за ру¬
ки, характерные для шишкинских писаниц, имеются на хакасских буб¬
нах, а также у телеутов на Алтае.307 Всадники и животные, изобра¬
женные на писаницах, по общей их трактовке тоже больше всего на¬
поминают рисунки на этих же хакасских и алтайских бубнах.308
Не менее любопытны в этом отношении рисунки алтайцев, изобра¬
жающих животных двумя параллельными линиями, с прямыми ногами
и прямой спиной. Точно такие же фигуры животных с П-образной фи¬
гурой имеются в наскальных рисунках Прибайкалья.309
Рис. 98. Всадники. Шишкино.
165

Рис. 100. Животные и ловчие сети. Шишкино.
У шорцев на, орнаментированных пороховницах, костяных рукоят¬
ках конских плетей и берестяных туесках имеются стилизованные в ви¬
де «ящеров» изображения лошадей и оленей, аналогичные таким же
ящеровидным изображениям на скалах Прибайкалья.310
Можно предположить поэтому, что у тюркоязычных народностей
Южной Сибири в значительной сохранности уцелели черты древнего
искусства кыргызов и курыканов, которые можно назвать по его рас¬
пространению алтае-саянским или прибайкальско-енисейским. Не
исключено, что с традициями этого древнего искусства, а не только
лишь с влиянием русского народного искусства XVII—XIX веков в ка¬
кой-то мере связано и значительное развитие реалистического рисунка
у якутов, являющихся наиболее вероятными потомками курыканов.
Остается невыясненным вопрос об отношении наскальных рисун¬
ков Прибайкалья к искусству бурят, которые к приходу русских засе¬
ляли верховья Лены, а также значительную часть Ангары в тех степ¬
ных и лесостепных местах, где когда-то жили курыканы.
Эта проблема тем интереснее, что в бурятском фольклоре есть
прямые указания на связь писаниц с древней шаманской религией
бурят.
По мнению М. Н. Хангалова, основанному на фольклорной тради¬
ции, писаницы были «общественными онгонами» эпохи зэгэтэ-аба, то
есть времени общеродовых и общеплеменных облавных охот далекого
прошлого. По его словами, буряты считали писаницы изображениями

добрых саттинских бурханов, людей небесного происхождения, быв¬
ших шаманами и шаманками.311
Выясняя происхождение онгона Хошонгод, Ц. Жамцарано записал
со слов агинского шамана Тухурена предание о том, что на одной из
ольхонских скал Чингис-Хан оставил в назидание и на память потом¬
ству тринадцать рисунков — свой и двенадцати сподвижников. Хори-
буряты первые установили обряд почитания этих тринадцати нойонов,
который впоследствии широко распространился среди бурятского на¬
рода. Согласно второй легенде, онгон Хошонгод изображает семь охот¬
ников Чингиса, потонувших в Байкале, их собаку и жен, оставшихся
живыми.312
Некоторые писаницы с рисунками зверей и всадников изобража¬
ют коллективные охоты, сцены зэгэтэ-аба древних бурят. Писаницы
эти имели религиозно-магическое назначение, так как должны были со¬
действовать успеху охотничьего промысла, исключительное значение ко¬
торого в жизни бурятских племен установлено М. Н. Хангаловым.
С первого взгляда бурятские онгоны имеют больше отличий от
писаниц, чем сходства с ними. Так, например, на писаницах Шишки¬
но в данной группе нет ни одного рисунка, который был бы тождествен¬
ным наиболее обычным, «каноническим» антропоморфным изображе¬
ниям на онгонах. Последние, как известно, представляют собой прямой
стержень, условно изображающий туловище, заканчивающееся внизу
поперечной линией, соответствующей тазу, от концов которой спус¬
каются вниз прямые ноги со ступнями, повернутыми в противополож¬
ные стороны. В виде поперечной линии изображаются плечи и руки,
свисающие с их концов. Голова круглая, в фас, с условно изображен¬
ными глазами, ртом и носом, с характерными линиями, обозначающи¬
ми головной убор или лучи. Ничего этого на рассматриваемых писа¬
ницах нет.313
Кроме того, бурятские онгоны изображаются на рисунках не оде¬
тыми, как курыканские человечки, а как бы обнаженными, с обозна¬
ченными половыми признаками.
Но у бурятских онгонов есть одна общая принципиальная черта,
которая сближает их так же, как и отмеченные выше рисунки алтай¬
ских тюрков и хакасов, с писаницами. Это — традиционное расположе¬
ние онгонов рядами совершенно одинаковых фигурок.
Таким образом, следует предположить, что как саяно-алтайские
тюрки, так и буряты одинаково сохранили в своем искусстве эту черту
древних наскальных рисунков, причем буряты в большей степени, чем
другие народности, поскольку именно у них она стала закономерной и
обязательной отличительной чертой культовых изображений.
С.	В. Иванов справедливо отметил и еще одно важное обстоятель¬
ство. Наибольшее сходство с наскальными рисунками по стилю в куль¬
товом искусстве бурят обнаруживают не онгоны, а изображения на
шаманских ящиках, шире. «Рисунки на ширээ отличаются,— по его
словам, — большим реализмом и свободой, они не имеют того сковы¬
вающего всю композицию ритма, который характерен для рисунков на
онгонах. Человеческие фигуры на ширээ изображаются в профиль и в
фас, тогда как на онгонах они только фасовые. Профильные фигуры
облегчают передачу движения, чего нельзя сказать о фасовых изобра¬
жениях. Вот почему движение в рисунках на ширээ выражено лучше.
Кроме того, человеческие фигуры на ширээ чаще изображаются кон¬
туром, они более «телесны», чем однолинейные фигуры на онгонах».
«Все перечисленные особенности, касающиеся изображения челове-
т

ка,— пишет он, — можно наблюдать и на наскальных рисунках».314
На шире бурятских шаманов имеются так же довольно реалистические
фигуры животных и всадников с луками и стрелами, которые вызы¬
вают в памяти сходные наскальные рисунки.
На основании этого можно допустить, что в бурятском культовом
искусстве обнаруживаются традиции позднекурыканского искусства,
развивавшиеся по двум направлениям, в двух областях.
Первую область представляют изображения на онгонах, которые
по своей композиции выросли из курыканских коллективных изобра¬
жений, где видны стоящие в ряд антропоморфные фигуры. Но по ма¬
нере выполнения они продолжают, очевидно, традицию таких же одно¬
линейных, схематических рисунков, которая, кстати, обнаруживается
в некоторых резных рисунках на плитах красного песчаника, найден¬
ных нами при раскопках курыканского городища на горе Манхай 1-й
в' Кудинской степи.
Вторая область представлена рисунками на шаманских ящиках
шире, где сохраняется свободная композиция курыканских изображе¬
ний и продолжает существовать реалистическая трактовка формы те¬
ла животных и человека.
Таким образом, бурятское культовое искусство оказывается зна¬
чительно ближе к искусству курыканов, чем это можно было предпо¬
лагать с первого взгляда.
Отсюда возникает дальнейший вопрос — могут ли быть выделены
среди наскальных рисунков Прибайкалья наиболее ранние собствен¬
но бурятские писаницы и каков их возраст.
В связи с этим встает и другой сложный вопрос — об отношении бу¬
рят к курыканам и о появлении в Прибайкалье предков бурят. Куры-
каны были по языку тюрками, о чем неопровержимо свидетельствуют
оставленные ими рунические надписи, читающиеся по-тюркски. Буряты
же по языку принадлежат к монгольской группе народов Централь¬
ной Азии.
Появление бурят в Прибайкалье означало, таким образом, смену
одного языка другим, в данном случае тюркского языка монгольским.
А это должно было быть следствием прихода на смену старому тюрк¬
скому населению нового населения из монгольских степей.
Остается, однако, неясным, когда произошло это событие и каки¬
ми были взаимоотношения пришельцев с коренным населением, кото¬
рое могло либо быть полностью вытеснено или уничтожено, либо сме¬
шаться с пришельцами и, таким образом, частично уцелеть.
Н. Н. Козьмин считал, что первые монголы проникли на Селенгу,
Ангару и Лену в первой половине XIV века, когда прекратились мон¬
гольские завоевания и закрылись источники обогащения для монголь¬
ских воинов. Тогда, следовательно, старая курыканская культура и
должна была уступить место новой, бурятской.
Однако археологические данные позволяют установить более ран¬
нюю дату этого важнейшего в этнической истории Прибайкалья со¬
бытия.
Раскопками вблизи устья реки Манзурки, около Сэгенутского улу¬
са, было обнаружено несколько древних погребений, давших неболь¬
шой, но яркий материал, который рисует новую культуру, резко отлич¬
ную от курыканской. Самое важное отличие заключается в том, что
культура эта принадлежала не оседлым земледельцам и скотоводам,
а типичным степным кочевникам, таким же, какими изображены древ¬
168

ние монголы в «Сокровенном сказании» и в известиях европейских и
восточных авторов XIII—XIV веков.
Это был конный народ, в жизни которого верховой конь занимал
первостепенное место. Характерно, например, что для коня была вы¬
копана особая могила. Может быть, это был не простой ездовой конь,
а особый, посвященный шаманским божествам, подобный тем, какие
были у ленских и ангарских бурят-шаманистов еще в конце XIX века и
в первых десятилетиях XX века.
Наряду с лошадьми они разводили и мелкий рогатый скот. Как
все степные кочевники, они клали в могилу с покойным баранье мясо,
причем определенную часть туши: крестец или стегна, то есть самые
вкусные и мясистые части. Отпечаток кочевого быта лежит на всем ин¬
вентаре погребений, начиная с удил, ножниц для стрижки овечьей шер¬
сти и кончая устройством погребального ящика, скрепленного не
гвоздями, а кожаными связками. Именно такие ящики и стрелохрани-
лища — хэгэнэки, — скрепленные кожаными связками, имели в недав¬
нем прошлом ленские буряты.
О религии, о верованиях этой народности свидетельствуют погре¬
бения. В основе это — типичный погребальный ритуал степных кочев¬
ников. Выкапывалась яма округленной в плане формы, глубиной до
1 метра, диаметром около 2 метров. На дно ямы опускалась массивная
колода (или ящик для ребенка), в которой находился труп, положен¬
ный на спину, с руками, протянутыми вдоль тела. Покойник ориенти¬
ровался головой на северо-восток. Сверху могила засыпалась землей
и закладывалась сплошным кругом из каменных плит диаметром от
двух до трех метров. Покойник сопровождался глиняными сосудами,
очевидно содержавшими пищу, а также мясом барана и некоторыми
предметами домашней утвари. Хоронились также и лошади. Лошадь
убивалась сильным ударом в лоб, наносимым каким-то острым орудием
с закругленным концом. Как видно, удар по черепу лошади, найденной
при раскопках, был настолько силен, что череп оказался пробитым
насквозь. Пролом имел правильную круглую форму, а выломленный
кусок лобной кости в виде кружка провалился внутрь черепа. Лошадь
могла быть убита чеканом или другим подобным орудием с узким рабо¬
чим концом, во всяком случае не дубиной, которая раздробила бы
кость или оставила бы трещины.
Убитая лошадь помещена была в полусидячей позе внутри могилы,
специально вырытой. Сверху над покровной землей был выложен тра¬
диционный круг из плитняка. Лошадь сопровождалась верховой сбру¬
ей, но, видимо, без седла, так как сохранились только удила.
Описанный погребальный обряд в корне отличен от курыканского.
Курыканы на Ольхоне хоронили мертвых под каменными шатрами из
плитняка, имевшими вид конуса. Здесь же мы видим в могиле колоду,
а сверху простую плоскую выкладку из камня в виде круга.
Столь же отлична и керамика. Курыканская керамика вся без
исключения плоскодонная, здесь же горшки круглодонные.
Керамика Сэгенутского могильника имеет особую ценность для вы¬
яснения истории этой группы степных кочевников, так неожиданно ока¬
завшихся на Лене, в устье реки Манзурки, в центре древней курыкан-
ской земли.
Согласно рассказу Плано Карпини, древние монголы — «татары» —
вели кочевую жизнь. «Татары, — писал он, — даже странствуют более
других, и вот почему: коль случится надобность, татарин зачастую
уйдет на целый месяц, без всякой еды; питается кобыльим молоком да
169

тою дичью, что сам наловит, а конь пасется на траве, какая найдется,
и не нужно ему брать с собою ни ячменя, ни соломы».315 Но при всей
своей неприхотливости, так удивлявшей европейского путешествен¬
ника, татары во время своих поездок по степи, оказывается, не разлу¬
чались с глиняной посудой. «Когда отправляются в долгий путь, на вой¬
ну, сбруи с собой не берут, а возьмут два кожаных меха с молоком для
питья да глиняный горшок варить мясо», — рассказывает Марко
Поло.316
Даже при погребении знатного лица, как нам известно со слов
Плано Карпини, перед покойником посреди его ставки стоял горшок,
наполненный кобыльим молоком, и чаша с мясом.317
Глиняные сосуды, найденные в Сэгенутском могильнике, являют¬
ся, таким образом, первыми образцами таких сосудов древних монго¬
лов, ставшими известными из археологических находок.
Особо следует остановиться на такой характерной детали глиня¬
ного сосуда из Сэгенутского могильника, как выступающий далеко на¬
ружу карниз на венчике. Такие карнизики совершенно чужды древней
тюркской керамике Прибайкалья и Забайкалья. Совершенно нет их
и западнее Прибайкалья. Но зато они являются самой характерной
чертой раннесредневековой керамики мохэского времени в бассейне
Амура и в Приморье.
Можно, следовательно, рассматривать эту черту сэгенутских со¬
судов, как свидетельство о приходе первых монголоязычных племен на
Лену не только из Забайкалья, но и из еще более отдаленных областей
на востоке, расположенных в бассейне Амура, всего вероятнее по пра¬
вым его притокам, начиная с Онона.
Отсюда следует, что люди, хоронившие своих умерших на крутом
мысу в устье реки Манзурки, и были теми первыми монголоязычными
пришельцами в Прибайкалье, от которых ведут свое начало нынешние
бурятские племена.
Им принадлежат, по-видимому, и некоторые наскальные изображе¬
ния, рисующие жизнь именно таких степных кочевников (рис. 102—104).
Таков древний рисунок, выполненный иначе, чем курыканские писани¬
цы,— тонкими резными линиями на плоском ребре слоя песчаника, вы¬
ступающего из скалистой стены обнажения. Он изображает целую
группу древних кочевников, передвигающихся куда-то со своим скотом,
имуществом и домочадцами. Впереди всех скачет всадник на лошади,
который гонит перед собою животное, вероятно условно изображающее
табун лошадей. За ним едет еще один всадник. Позади обоих всадни¬
ков длинной цепью движутся одна за другой пять кибиток. Каждую ки¬
битку тянут быки, погоняемые сидящими на их спинах людьми.
Две передние повозки имеют необычный вид. Нижняя часть первой
повозки напоминает треугольник, обращенный вершиной книзу, с углов
которого свешиваются три длинные полосы, похожие на кисти. Над
ними возвышается сооружение, представляющее, видимо, остов кибитки
из палок-распорок, поддерживающих плоскую крышу. Средняя распор¬
ка стоит вертикально. Другая стоит наклонно, она обращена верхним
концом наружу, нижним — к средней распорке. Третья распорка особо
не обозначена.
Вторая повозка подобна первой, с той, однако, разницей, что верх
у нее квадратный, а в боковой стенке изображены два симметрично
размещенных и одинаковых по размеру квадратных окна.
Третья кибитка не похожа на первые. Она имеет вид прямоуголь¬
ника со слегка выпуклым верхом. Сзади, у основания ее, имеется длин-
170

Рис. 103. Сцены перекочевки. Шишкино,
ный выступ, подобный оглоблям волокуши. Такой же
выступ, но несколько короче, виден спереди вверху.
Над ним вертикально помещается что-то вроде султа¬
на или бунчука-туга.
Следующая повозка по устройству во всем подобна
описанной, но «султана» спереди у нее нет, а сзади
вверху имеется какой-то кривой выступ, слегка напо¬
минающий дымовую трубу.
Последняя повозка по очертаниям близка к обыкновенной войлоч¬
ной юрте. Она куполовидная, а внутри нее намечены как бы два верти¬
кальных столба с поперечной перекладиной над ними в виде буквы Т.
Три первые повозки соединены друг с другом линиями, которые идут
от морды везущих их животных и означают, очевидно, повод, которым
каждое из них привязано к задней части предшествующей повозки.
Эти кибитки, двигаются, таким образом, не по отдельности, не са¬
мостоятельно, а «цугом». Колеса на кибитках не изображены. У перед¬
них кибиток с их треугольным низом колеса могли быть закрыты сбо¬
ку ковром или войлоком, по углам которого и висели изображенные на
рисунках длинные кисти. Остальные кибитки могли быть поставлены
на волокуши или на полозья.
Особенно интересно, что из двух передних кибиток, по-видимому,
были вывешены на косо поставленных древках флаги. В ближайшую
связь с описанными шишкинскими рисунками нужно поставить и за¬
мечательный рисунок, обнаруженный П. П. Хороших на горе Манхай,
неподалеку от села Усть-Орды в Кудинской степи.318 Рисунок этот,
как и близкие к нему рисунки в Шишкино, выполнен в той же резной
технике, то есть глубокими линиями. Но он сильнее выветрился от вре¬
мени. Некоторые детали рисунка вследствие выветривания прослежи¬
ваются слабо, но общие контуры его видны вполне отчетливо.
В центре изображена юрта, по форме, несомненно, типично степ¬
ная, войлочная. У нее отчетливо выражены крутые уступы плечиков и
показана суженная кверху верхушка, имеющая вид выступа вроде печ¬
ной трубы. Внутри юрты показано что-то вроде нар или, может быть,
условно изображенной подстилки, на которой сидят четыре человече¬
ские фигуры. Фигурки схематичны, у всех изображены головы, длинные
туловища, руки и ноги. По обе стороны фигурок видны рисунки киби¬
ток, близких к шищкинским. Первая кибитка, нарисованная слева, име-
171

ет форму высокого прямоугольника, перекрещенного внутри по диаго¬
нали прямыми линиями. Это, вероятно, юрта с охватывающими ее сна¬
ружи ткаными полосами. Внизу имеется тщательно выполненное колесо
в виде круга с радиальными полосками-спицами и горизонтальной по¬
перечиной. Последняя может означать ось или, скорее, перекладину те¬
леги. Над кибиткой возвышается стержень, с которого наклонно сви¬
сают две полоски. Это, несомненно, бунчук, то есть туг. Сбоку видны
еще две прямые линии, может быть кисти. Между кибиткой и юртой
имеется прямая линия с тремя развилками вверху и такими же тремя
развилками внизу. Это тоже, очевидно, туг на длинном шесте, имеющий
внизу подпорки.
Кибитка, изображенная справа от юрты, несколько иного вида. Она
также имеет прямоугольную форму, но ниже и шире первой. Внизу изоб¬
ражено такое же в принципе колесо со спицами. Кибитка покоится на
телеге, изображенной в виде длинной горизонтальной линии. Спереди к
этой линии примыкает, по-видимому, оглобля или веревка, от которой
вниз свисает прямая полоса, заканчивающаяся тремя развилками
(кисть?).
Сверху над кибиткой возвышается сначала прямая, а затем изогну¬
тая полоса. Она, возможно, тоже означает туг, только сильно утриро¬
ванный.
Рисунки кибиток на Шишкинских скалах и на горе Манхай могут
быть легко сопоставлены с письменными и этнографическими данными.
Передвижные кибитки на колесах, служившие жилищами древних мон¬
голов, и волы, которые их везут, упоминаются уже в древнейшем лите¬
ратурно-эпическом памятнике монголов — «Сокровенном сказа¬
нии». 319
В одном месте «Сказания» приведены, например, слова Оэлун-
Учжин своему мужу, подчеркивающие, что кибитки были местопребыва¬
нием женщин и девушек. «Девушки в каждом возке найдутся, жены в
каждой кибитке найдутся».320
В эпоху монгольской империи монголы-завоеватели жили в ана¬
логичных по виду колесных кибитках, которые своим множеством не¬
редко производили на очевидцев впечатление целых кочевых городов.
Такие кочующие «города», хозяйства отдельных монгольских вельмож,
постоянно встречались, например, Рубруку и Плано Карпини.
«Дом, в котором они спят, они ставят на колесах из плетеных
прутьев, бревнами его служат прутья, сходящиеся кверху в виде ма¬
ленького колеса, из которого поднимается ввысь шейка наподобие печ¬
ной трубы», — писал Рубрук. Одну такую повозку тянуло, по его сло¬
вам, 22 быка, одиннадцать в один ряд вдоль ширины повозки и еще
одиннадцать перед ними. Ось повозки была величиной с мачту, и у входа
в нее стоял человек, погонявший быков. Как и на рисунках Шишкинских
скал, повозки монголов, по словам Рубрука, шли цугом: «Самая сла¬
бая из женщин может править 20 или 30 повозками, ибо земля их
очень ровна. Они привязывают повозки с быками или верблюдами
одну за другой, и бабенка будет сидеть в передней, понукая быка, а
все другие повозки следуют за ней ровным шагом».321
То же самое рассказывал о татарах Марко Поло: «Телеги у них
покрыты черным войлоком, да так хорошо, что хоть бы целый день
шел дождь, вода ничего не подмочит в телеге, впрягают в них волов и
верблюдов и перевозят жен и детей».322
Известны, наконец, примеры употребления передвижных юрт-ки-
биток кочевыми тюркскими и монгольскими народностями в XVII—
172

XVI11 веках, такими, как кундровские, бессарабские, астраханские й
ногайские «татары», а также караногайцы.323
Наиболее тщательное описание передвижных юрт кундровских та¬
тар оставлено таким внимательным к бытовым деталям путешествен¬
ником, как П. С. Паллас. «Для переношения сих кибиток, — пишет
он, — с места на место, ставят они их на высокую двухколесную теле¬
гу, так называемую арбу, так что они как спереди, так «и сзади лежат,
наподобие зонтиков покрывают всю телегу и с колесами, на телегу кла¬
дут они все их малое стяжание: сундуки, посуду и т. п., потом садят
жену и детей и со всем тем отъезжают. У богатых бывает таких киби¬
ток по две и более, смотря по семье. Сверх того еще телега с построен¬
ным на ней чуланцем, в коих они с женами своими покоятся. Останав¬
ливаясь на время, татары не снимают кибиток с колес, но, сидя под оны¬
ми и под тенью юрты, отправляют свои работы». Вообще же, подобно
древним монгольским, — «кочевья их, — указывает Паллас, — кажутся
подвижными деревнями или странами».324
Нельзя не упомянуть особо и еще одного замечательного совпаде¬
ния. В XVIII веке у бессарабских татар, которые тоже имели решетча¬
тые юрты, часто перевозившиеся целиком, в неразобранном виде, на те¬
легах, запряженных верблюдами, существовал обычай вывешивать над
юртой на шесте нечто вроде флага—белого или синего.325 Флаги бессараб¬
ских татар, таким образом — близкая аналогия флагам, изображенным
на шишкинских рисунках. Такие кибитки на колесах, однако, уцелели
до XVIII века только на Западе, в степях Восточной Европы. Б. Я. Вла¬
димиров говорит, что «современные монголы совершенно забыли о ко¬
лесной телеге с кибиткой». «Можно думать, — продолжает он,—что
повозки у монголов исчезли с XV века», так как в «Истории Радлова»
особо отмечаются ордосские монголы, как «сохранившие телеги-
арбы». 326
Существование таких повозок было, по словам Б. Я. Владимирцо-
ва, вызвано только своеобразными условиями неспокойного кочевого
быта древности: «Необходимость телег, телег-кибиток у монголов XI—
XII вв. вызывалась потребностью в быстром перемещении с места на
место. При постоянных набегах, нападениях и войнах всякого рода
телега-кибитка была полезнее вьючного животного, когда надо было
как можно скорее уходить от врага: запрячь быков в повозку-кибитку
и положить на нее скарб можно было сделать несравненно скорее, чем
завьючить верблюдов или других животных; это требовало и меньшей
затраты сил, и меньшего количества рук. .Стан из кибиток с поставлен¬
ными на них юртами мог быть очень подвижен. Впоследствии, в XII в.,
существование кибиток поддерживалось дальними походами и больши¬
ми перекочевками, вызываемыми обилием стад, вообще расцветом ко¬
чевой жизни в дни мировой истории».327
Б. Я. Владимирцов отмечал далее, что юрта современных монго¬
лов несколько отличается от юрт, описанных Рубруком. Отличие это
заключается в том, что они утратили шейку, имеющую вид печной тру¬
бы. Он указывал также, что юрты с реликвиями Чингис-Хана в Ордо-
се отличаются от обычных монгольских юрт именно наличием таких
выступов вверху в виде шейки.
Б. Я. Владимирцов полагал, что можно представить следующие
последовательные этапы эволюции юрты кочевников: 1) шалаш лес¬
ного зверолова; 2) юрта, покрытая шкурами; 3) юрта войлочная с шей¬
кой; 4) современная юрта.328
173

Следует отметить в связи с этим, что юрты старинного монгола
ского образца с высокой конусовидной верхушкой и каркасом из двух
рядов решеток, поставленных друг на друга, сохранились в Афгани¬
стане у кочевого племени хазара.
Хазара, по мнению В. В. Бартольда, являются потомками мон¬
гольских племен, входивших в состав войск династии чингизидов и
оставшихся на территории современного Афганистана после захвата ее
монголами.329 Монгольский язык существовал у их потомков еще в
1838 году.
Описывая приобретенную у одной из двух групп хазара, обитаю¬
щей в северо-западном Афганистане, юрту древнемонгольского типа
(ханаи хырга), Э. Г. Гафферберг сравнивает ее с юртами Ордосского
Ихи-эджэн-хоро и справедливо делает вывод, что она представляет со¬
бою «пережиточную форму старинной богатой монгольской юрты
XIII в., сохранившейся у богатых слоев хазара в условиях изоляции
от своей монгольской родины, от своего народа и совершенно исчез¬
нувшей в быту современных народов».330
Рисунок юрты с шейкой на скалах Манхая соответствует, таким
образом, древнемонгольской юрте, описанной Рубруком, и третьему
этапу эволюции юрты, намеченному Б. Я. Владимирцовым.
Наличие изображения войлочной юрты такого рода и колесных
кибиток на Ленских скалах ясно показывает, что их владельцы были
настоящим кочевым племенем, как монголы XI — XIII веков, а не
оседлым или полуоседлым народом подобно тюркам-курыканам. Ис¬
чезновение подобных кибиток у собственно монголов в Халхе до XV
века дает право полагать, что и на Лене они относятся к весьма ран¬
нему времени, очевидно ко времени первоначального распространения
там древних монгольских переселенцев.
Описанные наскальные рисунки и Сэгенутский могильник желез¬
ного века являются, следовательно, драгоценным памятником древней¬
шей культуры монгольских племен. До сих пор даже и на территории
самой Монголии не обнаружено археологических памятников такого
раннего возраста, принадлежавших монголам. Мы не знаем нигде в
других местах ни таких могильников, ни таких образцов древнемон¬
гольского искусства, ни таких рисунков, на которых древние монголы
изобразили бы самих себя, свои жилища и свой кочевой быт.
Наскальные рисунки в Шишкино и на Манхае являются единствен¬
ными в своем роде собственно монгольскими иллюстрациями к древ¬
нейшим монгольским литературным произведениям и к известиям за¬
падноевропейских путешественников XIII—XIV веков о кочевой жиз¬
ни монгольских племен.
Эти археологические памятники являются также вещественными
следами древних этнических взаимоотношений на Лене, свидетельст¬
вом о происшедшей здесь к XI — XIII векам замене тюрков-курумчин-
цев новыми племенами монгольского происхождения, родина которых
расположена была к востоку от Селенги, скорее всего в долине Онона и
Кэрулена, а также около озера Буир-Нор. Этот вывод, основанный на
археологических памятниках, относящихся к древнемонгольской куль¬
туре, подкрепляется и письменными источниками.
По данным Рашид-ад-дина, предки позднейших бурят-монголов,
лесные монгольские племена хори, баргут, икирес, булагачин и кэрэ-
мучин уже существовали вблизи Байкала в эпоху возвышения мон¬
голов. 331
174

В Юань-Чао-Бйши также упоминаются «йхйлесун», то есть эхн-
риты. В связи с походом Джучи к лесным народам в 1207 году отме¬
чается даже и общеплеменное имя «бурятов», живших по дороге к
«тумен-кыргызам».
«Проводником поехал Буха. Прежде всех явился с выражением
покорности ойратский Худаха-беки со своими тумен-ойратами. Явив¬
шись, он стал провожатым у Джучи. Проводил его к своим тумен-ой-
ратам и ввел в Шихшит. Подчинив ойратов, бурятов, бархунов, урсу-
нов, хабханасов, хайхасов и духасов, Джучи подступил к тумен-
кыргизам». 332
Но когда же все-таки появились впервые монголоязычные пере¬
селенцы, прямые предки бурятских племен на Лене и Ангаре?
Находки в Сэгенутском могильнике относятся по крайней мере
к XI — XII векам н. э. (то есть они на сто или даже на двести лет
старше монгольского государства), к тому времени, когда собственно
монголы не играли сколько-нибудь значительной политической роли
в Центральной Азии. Это может показаться неожиданным и непо¬
нятным.
Тем не менее, если исходить из сэгенутских находок, следует сде¬
лать вывод, что именно тогда на Ангаре и Лене появились первые мон¬
голы, что в то же самое время, должно быть, они оттеснили вниз по Ле¬
не первых ее тюркоязычных обитателей, потомков древнего курыканско-
го населения Прибайкалья. Этот вывод, несмотря на его неожидан¬
ность, тоже находит подтверждение в письменных источниках. Послед¬
ние свидетельствуют, что эти перемены в этнических отношениях в
странах, соседних с Байкалом, совершившиеся задолго до возвышения
Чингиса, имели своей причиной еще более обширные по масштабам и
последствиям перемещения племен Центральной Азии, о которых со¬
общают писатели мусульманского средневековья.
Тахир Марвази, писатель начала XII века, а за ним Ауфи
(XIII век) рассказывают о том, как племя кун, обитавшее по соседст¬
ву с киданями, к востоку от кыргызов, опасаясь киданьских властите¬
лей династии Ляо и будучи стеснено в пастбищах, покинуло свои
прежние земли. В дальнейшем они подвергались преследованию со
стороны более сильного племени кай и двинулись еще дальше на за¬
пад, на территорию шари, которые в свою очередь мигрировали в стра¬
ну туркменов. Туркмены обратились в восточную часть страны тур-
ков-гуззов, а те двинулись на территорию печенегов вблизи берегов
Армянского моря.333
Цепь переселений племен, отмеченная Марвази, по мнению В. Ми-
норского, охватывает время около 30-х годов XI столетия.
Примерно к тому же времени, по археологическим данным, отно¬
сится и первоначальное проникновение монгольских племен, в При¬
байкалье— на нижнюю Селенгу, в Тунку и на верхнюю Лену. Они
могли занять освобожденные племенем кун самые северные районы их
области и часть соседних территорий, где начальная монгольская ис¬
тория застает их в первые годы XIII столетия.
Распространившись на Селенге, Ангаре, и Лене й их притоках,
первые монгольские переселенцы не просто вытеснили своих предшест¬
венников, потомков тюркоязычных курыканов, а смешались с ними,
причем во время столкновения двух языков возобладал монгольский
язык. Но этот монгольский язык у бурят настолько пропитался тюркс¬
кими элементами, что лингвисты видят в нем не собственно монголь¬
ский диалект, а «исторически развившийся коренной язык, специфика
175

которого, в отличие от восточнобурятского, заключается в его непо¬
средственной связи с тюркской языковой стихией» и, как уже давно
установлено, прежде всего с якутским языком.334
Такой вывод подкрепляется наблюдениями антропологов. Север¬
ные буряты «ближе к якутам, чем к забайкальским бурятам. У них
высокие умеренные брахицефальные черепа, с громадными диаметра¬
ми лица». Антропологи видят в них «не центральноазиатский, а анга¬
ро-ленский вариант сибирских монголоидов», то есть курыканов же¬
лезного века Прибайкалья (письмо Г. Ф. Дебеца автору). В свою оче¬
редь, последние тоже имеют своих предков в определенной группе нео¬
литического населения на Средней Ангаре, откуда они, очевидно, к на¬
чалу железного века и поднялись к Байкалу, а не вышли из Монголии.
В области хозяйства монголоязычные предки бурят заимствовали
от своих предшественников курыканов элементы оседлого земледель¬
ческо-скотоводческого хозяйства, чуждые степным кочевникам: возде¬
лывание гречихи и проса, орошение полей и сенокосных угодий, уна¬
воживание их, заготовка сена на зиму, сооружение прочных зимних
жилищ — восьмигранных в плане, сходных с аналогичными алтайски¬
ми и якутскими восьми- и шестигранными домами-юртами. Об этом
свидетельствуют термины: бурятский утуг — якутский отох, бурятский
кюре, селе, хаша — якутский хачаа, сэлэ, кюрюо — огороженные места
для сенокоса и выпаса; серп и коса: якутский хутуур, бурятский хэду-
ур; хлев — хотон.
Перекрестные терминологические заимствования и связи имели
здесь место и в области социальных отношений (якутское и бурятское
джон — народ, племя; якутское, бурят-монгольское чагардар — че¬
лядь) , верований (посмертная лошадь умершему — бурятское хойлго,
якутское хайылга; ритуальный пир — малаагын), а также в эпосе
(связи между окинско-унгинским и якутским эпосом). От древних ко¬
ренных обитателей долины реки Лены, вероятно, через влившихся в
состав бурятской народности прямых потомков курыканских племен
к бурятам перешел, видимо, и культ Ленских писаных скал, а также
связанные с ним мифологические представления.
Об этом свидетельствует совпадение шаманских рассказов о Ха-
рамцай-Мэргэне и Хара-Ажирае с якутскими легендами об Эллее и
Омогое. И в том и в другом случае имеется два героя, оба они пресле¬
дуются врагами и бегут, отбиваясь от них, вниз по Лене. Как и Эллей,
один из них плывет вниз по реке на встретившемся ему бревне. Раз¬
ница только в том, что в бурятской легенде оба героя гибнут, а не ста¬
новятся родоначальниками людей. Но и в якутских сагах отец Эл-
лея тоже умирает в пути на Лене, а по данным Линденау, оба героя
якутской саги умерли в Прибайкалье. Этот сюжет, следовательно, яв¬
ляется общим достоянием якутов и бурят, одинаково получивших его,
должно быть, в наследство от своих предков-курыканов.
Оттуда же, от потомков курыканских обитателей Прибайкалья,
должны были получить буряты и те традиции курыканского искусства,
которые обнаруживаются в их шаманских рисунках.
В связи с этим анализ наскальных рисунков Шишкинских скал
следует дополнить обзором этих мифов и легенд.

БУРЯТСКИЕ ЛЕГЕНДЫ О ХОЗЯЕВАХ ЛЕНЫ
И ШИШКИНСКИЕ СКАЛЫ
€тнографические материалы, собранные М. Н. Хангаловым,
С.	П. Балдаевым и другими знатоками бурятского фолькло¬
ра, показывают, что культовое почитание Шишкинских скал,
а также писаных скал, расположенных ниже по Лене, было
связано с представлениями бурят о хозяевах реки Лены — ленских эжи-
нах, «Зулхэйн-ноёд».
Эжинов реки Лены в мифологии бурят два (иногда три). Наиболее
известный из них носит имя Хара-Ажирай, Черный Ажирай или Ажирай-
Бухэ, то есть Ажирай-Силач. Его отец имел имя Ухэр-Бык, жена —
Альма-Тургэн, сын — Хара-Хэрээ — Черный Ворон, дочь—Шара-Хэрээ,
то есть Желтый Ворон.
Хара-Ажирай пользовался всеобщим почитанием эхиритов и бу-
лагатов, а также жителей Баргузинского, Кударо-Байкальского и час¬
тично Заиграевского и Иволгинского аймаков нынешней Бурятской
АССР. Хара-Ажирай предстает в молитвенных текстах как грозное
черное божество, которому шаманы камлали в темную безлунную
ночь, вымазав лицо сажей и стоя на опрокинутом вверх дном котле.335
Шаманы описывают Ажирая-Бухэ следующими словами: «С туло¬
вищем черным, как железо, с ногтями черными, как железо, Батюшка
Ажирай-Бухэ».336 В некоторых призываниях говорится, что он «нойон,
изготовляющий изделия из железа».337
С грозным обликом Хара-Ажирая сочетается представление о том,
что после смерти шаманы направляются или к владыке преисподней
Эрлен-Хану, или к Хара-Ажираю.
В легендах рассказывается, как Ажирай-Бухэ принимает участие
в суде Эрлен-Хана. Он имеет вид черного, огромного роста человека,,
одетого в черный халат с воротником из камчатского бобра, подпоя¬
санный черным шелковым кушаком, и полновластно распоряжается
судьбой подсудимых.338
В других легендах говорится о том, как Ажирай-Бухэ, будучи при
жизни силачом и любителем борьбы, и после смерти, превратившись
в грозное шаманское божество, ищет встречи с известными силачами
и борется с ними, а также участвует в состязаниях как меткий стре¬
лок из лука. Такова, например, легенда об одном из предков кырмин-
ских эхиритов, Хамнагадае Хадалаеве, который был настолько знаме¬
нитым стрелком и борцом, что никто не решался состязаться с ним во
время зэгэтэ-аба и хайгта-аба. К нему во время охоты на водоразде-
12 А. П. Окладников
177

■ле Лены и Киренги явился черный великан на карем коне и вызвал
Хамнагадая на борьбу. Побежденный черный человек стал невидим и
исчез вместе со своим конем. Второй раз он явился Хамнагадаю в об¬
лике старца, но борьба кончилась тем же.339
Согласно представлениям шаманистов, ему принадлежит черный
конь; поэтому, избегая упоминать грозное божество по имени
(«грехуя»), верующие буряты называли его или владыкой Лены, или
Хозяином Черного коня.
В соответствии с этим Хара-Ажираю посвящали черного коня. По
словам М. И: Хангалова, «каждый кудинский бурят старается делать
религиозный обряд Ажираю Ббхо-Бабаю, которому посвящает коня
почти каждый бурят: Очень редкие и бедные буряты, которые не име¬
ют коня, те не посвящают коня Ажираю Бохо-Бабаю. Богатые буряты
нарочно покупают черного жеребенка или лончака-жеребца, которого
выращивают, а потом посвящают Ажираю Ббхо-Бабаю. Такие кони
всегда делаются хорошими рысаками или бегунцами».340
Кроме того, буряты верили, что «мальчики, которые родились по
велению Ажирая Ббхб-Бабая, бывают сильными, умными и не боле¬
ют от разных болезней».341
По данным С. П. Балдаева, Ажираю полагался в жертву черный
баран, а его товарищу ХарамцайМэргэну—белый. Как пишет С. П. Бал-
даев, «до революции им обоим приносили жертву все должностные
лица бурят-монгольских административных учреждений: тайши, голо¬
вы, родовые старосты, выборные инородных управ, помощники родовых
старост, заведывающие хлебозапасными магазинами, поскотинные ста¬
росты, сборщики податей».
Во время войны бурят-монголы устраивали целым улусом тайла-
ган (общественное моление) лошадьми и тарасуном. Так, например,
во время войны России с Германией в 1914—1917 годах тайлаганы
Ажираю-силачу и его товарищу Харамцай Мэргэну устраивались за¬
падными бурятами.342
Ажирай, согласно призываниям, является хозяином «Темной Лены»
и владеет строением из красных камней, водяное ограждение которо¬
го— река Лена; охрана его состоит из черных косуль, личные его при¬
служники — серые косули.
В призываниях шаманов, восхваляющих Хара-Ажирая, упоми¬
наются огромный белый дворец властителя реки Лены в темной густой
тайге и его несметные богатства.
Отец всех ленских бурханов,
Сам собою Ухэр,
Истинное имя бурхана—
Бэльгэн Хара (Черный Дарственный]!.
Прозвание его — Ажирай-Бухэ (Силач Ажирай)).
Друг его приятель
Сын Унэгэна (лисицы))
Харамцай Мэргэн,
По левой стороне своей Лены-реки
В темной густой тайге
Роскошный огромный дворец имеющий,
Великий Бурхан,
В темном лесу имеющий
Длинный белый дворец,
Могучий бурхан,
Полную грудь имеющий ума,
Великий бурхан.
Скота имеете много,
Что даже счету не поддается.
178

Серебра у Вас столько,
Что со счету собьешься,
А золота, что гальки на реке Лене —
Без счета, как чешуя у рыб.
О великий бурхан,
Хозяин высокого вороного коня,
Повозку имеющий черную,
Как детская люлька, мягкую.
Могучий бурхан! Дани царю не платящий,
Перед казаками (хаЬак) не повинившийся.
У Вас есть кучер,
Который сидит на козлах Вашей повозки,
Держит вожжи высокого вороного коня.
Зовут его сын Худагыя.
Мараа Хара Шобоохон.
О бурхан великий!
Соизволите мне благословенья,
Поделитесь своим золотом,
Которого у вас столько, сколько гальки на реке,.
Деньгами, что как чешуя,
Во множестве поделитесь со мной.
От Вас, бурхан,
Благодеяний молю:
Чтобы в исходящий год
Несчастий не было у меня,
Соблаговолите мне детей,
Счастья в изобилии,
Прошу, чтобы в год наступающий
Быть мне бодрым (воодушевленным).
Прошу от Вас еще скота,
Который мог бы ногами
Снежные заносы сровнять (топтать],
Который мог бы
Зеленую траву пощипать.
Все просимое соблаговолите дать,
О великий бурхан!
В другом призывании Ажираю-Бухэ говорится:
Сын быка, быстрый Алмай, Ажирай-Бухэ,
Западного творца, белого тенгрия,
Ажирая-Бухэ, создателя, восточного Гужир Баян тенгрия,
Быстрого Алмай тенгрия имя — белый — Курга нойон,
Широкого черного волнующегося моря
На вершине черной высокой горы
Владея утвердившийся бурхан.
Угодивший на Лену и там остановившийся
Обладатель дворца из двух черных камней.
Хамниганской страны обитатель
(обладатель) 100 черных, как ворон, косуль.
Девяти черных лошадей, когда им натянут поводья,
Красивых девяти черных, железных колчанов с луками вместе,
Которые, когда подтянуты, красивы.
Двух черных железных кольчуг, надетых красиво.
Таежную красную лиственницу с вершиной вырвавши
И сделавши (из нее) кнут, взял.
Лесную красную лиственницу с корнем вырвавши
И сделав (из нее) кнут, взял.
С 99 орочонами в большое родство вступил,
С 77 орочонами в двойное родство вступил.343
Ажирай выступает в бурятской мифологии и как грозное воин¬
ственное божество. В некоторых призываниях о нем говорится даже
как об участнике тех бурных событий, которые происходили во время
первого столкновения казаков с ленскими бурятами в сороковых годах
XVII века.
13 А. П. Окладников
179

Так, в наиболее пространном молитвенном обращении, записанном
С. П. Балдаевым, сказано:
Вы были сыном высокого неба,
Поселились на широкой земле,
Вы были сыном черного неба,
Поселились на черном море!
Тридцать три узких прохода,
Низовые мостики служили вам лестницами,
Ажирай-силач, сын Ухэров,
Булад хурай, 344 мэргэн дэгэй,345
Вы имеете карюю лошадь,346
Телегу из литого серебра,
Повозку высокую и черную,
Дугу большую и черную,
Шапку высокую из бобра,
Лицо широкое и черное,
Тело сильное и черное,
Броню из серого железа,
Шлем из сплошного серебра,
Лицо темно-красное,
Мысли заносчивые и упорные,
Халат из черного плиса,
Усы черные, едва пробивающиеся,
Шею сильную, как у пороза (производителя]!',
Наконечники стрел, как трубицы (колес),
Налучник широкий, как степь,
Колчан длинный, как лужок.
Лук желтый, бухарский,
Местопребывание ваше зимнее —
Это высокий красивый Гурбэхэн 347,
Местопребывание ваше летнее —
Это Ойхон (Ольхон. — А. О.) с тридцатью сопками.
Тридцать сопок вашего Ойхона
Звенят своими камнями,
Три ваших черных моря
Сверкают своими водами.
На высотах был послом вашим
Маленький черный ворон,
На низинах был вестником вашим
Трехлетний черный медведь.
Что внизу вы особенно облюбовали?
—	Это Якутская красная гора!
Что сверху вам особенно понравилось?
—	Это Острожная красная гора!348
Вы у Качуга бились с казаками,
Свой желтый бухарский лук
Натягивали до самых щек,
Пускали желтые стрелы
Друг за другом беспрерывно,
Желтую стрелу с перьями орла
Натягивали до самого бухю.349
Копье железное свое
Вы подпирали к своему животу,
Многие сотни казаков
Вы уложили здесь и там.
Когда побили врагов,
То получили звание героя,
Когда вы прогнали врагов,
То возведены были в звание силача.
Когда вы сражались у Верхоленска,
Тогда натягивали лук до пределов,
Когда вы пускали стрелы,
Тогда заклинали ее на выемке,
Тогда они свистели своей косточкой (зэн).
Черно-железное копье свое
Вы упирали в свои бока,
180

Бело-серебряной саблей
Размахивая, остервенясь, вы рубили,
На русых казаков
Наступали вы и кромсали,
На светло-русых врагов (наступали),
Умело вы истребляли.
Девяносто карих лошадей
На Лене вы поставили на повода,
Девяносто серебряных узд
На головы их вы одели,
Девяносто серебряных привесок
Под шеями их привесили (аккуратно^.
Парно-серебряные поводья
Укрепили вы за луки седел,
Ажирай-силач, сын Ухэров,
Булад хурай, мэргэн дэгэй!
На реке Лене
Вы славились как силач,
На реке Зулхэ350
Разносилось ваше имя!
Над Турой (городок):
Кружилась ваша слава.
В местности Ходонсо351
Вы установили власть,
На реке Лене
Вы приобрели имущество!
Над бурятами вы стали ханом,
Булагатам вы были прародителями.
Дворцы ваши построены
Из желтых камней.352
Стоянка ваша сделана
Из белых камней.353
Вы владеете высокой карей лошадью,
Телегой мягкой, как колыбель,
Вы владеете карей лошадью, как уголь,
Телегой, сделанной из сплошного серебра,
Вы удержите счастье,
Будьте покровителем малолетних (детей),
Вы установите мир,
Будьте защитником для множества;
Ажирай-силач, Ухэров сын,
Булад хурай, мэргэн дэгэй!
Для тьмы были предводителем,
Для множества были водителем!
Вы имеете казну без счета,
Конские табуны без числа.
Призываем вас, молимся,
Повторно вам кланяемся!
От широты своей груди
Вы слывете умным и мудрым,
От толщины бедровых костей
Вы слывете сильным и грозным!
Сдружившийся с вами в Алари
Преславный ваш товарищ,
Харамцай Мэргэн, Унэгэнов сын!
Прислуживающий вам с правой стороны,
Туранхаев сын,
Двуязычный Барлак,354
Прислуживающий вам с левой стороны,
Бойрдоев сын,
Русый-прерусый Хойлонго!355
Возможно, что рассказ о сражении Хара-Ажирая с казаками свя¬
зан с реальными событиями, о которых сообщает Ф. Шперк. В этих
событиях определенную роль сыграла, по его словам, «святыня Ша-
181

Майского камня», то есть Ленские скалы, являвшиеся, по мнению бурят,
резиденцией ленских эжинов.
«В 1648 году, — писал Шперк, — поднялось всеобщее восстание вер-
холенских бурят, заговорщики которого воспользовались нахождением
близ Верхоленска их святыни — шаманского камня, чтобы возбудить
больше энтузиазма в бурятах, которые в большом числе подступили к
Верхоленску, разорили недавно перед тем поселившихся под острогом
крестьян и хотели срыть последний. Острогу грозила неминуемая по¬
гибель, но, к счастью, зимовавший в этом году в Илимске якутский вое¬
вода Франсбеков, узнав о случившемся, немедленно послал 200 воору¬
женных промышленников под начальством московского дворянина
Василия Нефедьева, своевременное прибытие которого спасло Верхо-
ленский острог».356
Тот же рассказ повторяет и П. А. Словцов, по словам которого,
события 1648 года произошли «по заговору многочисленных бурят, от¬
стаивавших мнимую святыню Шаманского камня».357
В подробном описании событий 1648 года И. Фишер ничего не
говорит о Шаманском камне, 358 но, очевидно, Шперк и Словцов поль¬
зовались каким-то определенным источником, где речь шла об этом
священном месте ленско-кудинских бурят. Случай этот подтверждает,
что с местопребыванием ленских эжинов издавна, еще в XVII веке и,
нужно думать, много раньше, были связаны представления о грозном
силаче, воинственном шаманском божестве Хара-Ажирае.
Нужно при этом иметь в виду, что в шаманских текстах, рисую¬
щих образ Хара-Ажирая, как воинственное божество, как шаманско¬
го духа войны и разрушения, естественно, отразилась только одна сто¬
рона первого контакта бурят с казаками в XVII веке. В других леген¬
дах столь же ясно выражена и другая, противоположная сторона. Ле¬
генды эти сообщают, как свидетельствуют и русские письменные источ¬
ники, что столкновения с казаками закончились добровольно принятым
бурятами Ленского края решением подчиниться пришельцам. Такое
решение, как говорят предания, принято было бурятами единодушно по
совету знаменитого шамана Хойленго Бойрдоева. Это было событием
в жизни верхоленских бурят, память о нем до последнего времени со¬
хранилась в устном творчестве, на что ссылается историк П. Т. Хап-
таев.359
Как рассказывают легенды, Хойленго Бойрдоев был большим чер¬
ным шаманом, зарином. Когда буряты по его настоянию приняли рус¬
ское подданство, казаки спросили их: «Кого вы больше всего бои¬
тесь?»— они отвечали: «Черных своих шаманов!» Поэтому Хойленго и
был назначен главой ленских бурят — главным князцом. В призыва¬
нии ему, записанном выдающимся исследователем бурятского фолькло¬
ра С. П. Балдаевым, говорится:
Местность Мухор
Усеяна камнем-галькой.
Местность Ходонсо
Огорожена камнем — стенами.
Бойрдоев сын,
Русый-прерусый Хойлонго!
Отец наш, господин!
От хозяина-царя
Вы имеете широкий указ,
Вылитый из серебра кортик.
Многочисленное собрание мертвых.
От Эсэгэ-Малана тэнгэри
Вы имеете высокое жодо,
182

Широкий размах призывания!
Вы большое сборище живых
Созывали в Ходонсо,
Многочисленное собрание мертвых
Вы собирали на Орголи!360
Так же, как шаман Хойленго, поступил Куржум Бурлаев, брат
гордого князца агинских бурят Чепчугуя, память о котором живет до
сих пор в названии Шептыхойского улуса. Окруженный со всех сторон
во время внезапного нападения, Чепчугуй заявил казакам: «Али де вы
не знаете Чепчугуя, каков де Чепчугуй своею головою?» Стреляя из
лука, он ранил Федьку Балагата, а «на ком были руяки и пансыри,
и он куяки пробивал насквозь». Потеряв надежду взять Чепчугуя, ка¬
заки зажгли юрту, но и тогда он предпочел смерть сдаче: «И он,
Чепчугуй, сгорел, а не сдался, —с сыном своим». Так с чувством удив¬
ления писали они о гибели бурятского богатыря.
Вернувшись домой после смерти брата, Куржум Бурлаев убедил¬
ся в бесцельности борьбы и принял по своей шаманской вере прися¬
гу — шерть, обещая царю быть «в прямом холопстве навеки неотступ¬
но со своими улусными людьми». Он рассказал В. Власьеву о Ламе
(Байкале) и о мунгальских людях.
С. П. Балдаев записал также большой и богатый красочными
подробностями рассказ, нечто вроде эпического сказания — былины о
подвигах и смерти Хара-Ажирая и его сподвижника Харамцай Мэргэ-
ва. В этом сказании говорится, что силач Ажирай был сыном Ухэра
Бухаева из Шоноева рода. Далее подробно рассказывается о его бо¬
гатырских подвигах, дружбе с Харамцаем, сыном Унэгэна, из тунгус¬
ского рода Шалгагир, о вражде с сегэнутским родом и тунгусами, о
походе Ажирая и Харамцая на «маньчжуров» и на владения халхас-
ских ханов. В память о походах Ажирая и Харамцая буряты пели:
Малай олон
Маньчжурай даэйдада
Мандагарай олон
Манай Зулхэйн толгойдо.
Адуунай олон
Ононой ута Хээртэ.
Заригтойн олон
Зулхэйн Зуун хажуудэ.
Множество скота —
Это в Маньчжурской стране,
Множество силачей —
Это в верховьях Лены.
Множество табунов —
Это в степях Онона.
Множество отважных —
Это на восточной стороне Лены.861
В особых песнях восхвалялась сила Ажирая и меткость стрельбы
Харамцая:
Хада газар ябахадаа
Хари мориндоо найданабди,
Хари газар ябахадаа
Харамцай мэргэндээ найданабди.
Агуй газар ябахадаа,
Алаг мориндоо найданабди,
Алуурай газар ябахадаа
Ажирай бухэдоо найданабди.
Когда проезжаем по горам,
Надеемся на своего гнедого.
Когда ездим по чужим местам,
Надеемся на меткого Харамцая.
Когда ездим по оврагам,
Надеемся на своего карего.
Когда разъезжаем по опаЬным местам,
Надеемся на силача Ажирая.362
История подвигов Ажирая и Харамцая заканчивается рассказом о
их гибели. После нападения на селенгинских монголов, говорится в
предании, богатыри со своими воинами остановились за Баргузином
в Урянхайской степи. Здесь на них неожиданно напали с разных сторон
монгольские войска, и все эхириты были убиты. Уцелели только Ажи¬
рай и Харамцай Мэргэн. О ходе дальнейших событий в легенде рас¬
сказывается следующее.
«Лошади под ними были убиты, они перестреляли все стрелы, за¬
183

щищались они только своими острыми мечами. Полчища монголов на¬
седали со всех сторон. Они стали отступать к реке Лене. Обоих отваж¬
ных баторов спасала неимоверная их сила и острые булатные мечи.
Они ударом меча сваливали двух-трех врагов. Особенно Ажирай был
страшен. В своих железных доспехах и шлеме он был неуязвим для
врагов.
Вожди двух отрядов приказали взять двух отважных баторов жи¬
выми, чтобы увезти их на свою родину и подвергнуть мучительной и
позорной казни преломлением хребта. За их головы были обещаны
китайские ланы. Десятские и сотские также жаждали изловить отваж¬
ных двух баторов, поэтому, наступая на храбрецов, толкали друг друга,
даже рубили. Отважные баторы дешево не отдавали себя. Они с осо¬
бым остервенением и отвагой защищались и рубили направо и нале¬
во. Наконец они подошли к высокому берегу своей родной Лены. От¬
важным ничего не оставалось, как кинуться в могучие волны родной
Лены. Взяв свои булатные мечи в зубы, отважные баторы бросились
в Лену и поплыли. Они хорошо умели плавать. Постоянное купание в
тихих водах Зулхэ (Лены), рыбная ловля в детстве и юношестве на¬
учили их плавать и нырять. Два батора, как крупные рыбы, поплыли
по могучим волнам, ежеминутно ныряя в волны. Монголы бросили
свои мечи, взялись за свои меткие стрелы. На двух отважных баторов
тучами неслись стрелы, но они ныряли и выходили на том месте, где
их совсем не ожидали. Когда два батора стали доплывать до середины
могучей Лены, то на счастье их плыли два дерева, вырванные с кор¬
нями. Могучие баторы сели на эти деревья и верхом поехали вниз по
реке. Монголы с берега стреляли из своих луков. Аппетиты их были
испорчены. Живыми взять их они не могли при всем своем желании.
Они могли их поранить стрелами, но это мероприятие желанного ре¬
зультата не могло дать. У деревьев, на которых плыли баторы, торча¬
ли корни, которые являлись в некотором роде защитой. Прячась за
торчащие корни, они были совершенно недоступны для нападающих.
Стрелы с шумом долетали до убегающих и, ударяясь в дерево, бес¬
сильно падали в воду. Это злило начальство монголов. Они бесились;
враги были под носом, но поймать их не было никакой надежды. На¬
чальство монголов заставило пустить бревно в воду, сесть на него не¬
скольким храбрецам и догнать убегающих. Несколько человек село на
спущенное бревно и поплыло вниз, но на первом же утесе, огибаемом
Леной с правой стороны, ударились о камень, слетели с дерева. Мон¬
голы, непривычные к воде и к плаванию, утонули все. Это еще пуще
взбесило начальников.
Они приказали одной сотне ехать во весь карьер вниз и у право¬
го выступа подстеречь убегающих и сразить стрелами. Сотня под
командой батора Алтоши поехала вперед.
Долго они ехали, но удобной скалы с правой стороны не было.
Они доехали до Качуга и решили караулить их у горы Хашая Ундэр.363
Они взобрались на высокую скалу и стали поджидать.
Скоро беглецы подплыли на своих деревьях, остальные монголы
ехали по берегу. Сидевшие в засаде открыли стрельбу, стрелы доле¬
тали едва-едва и бессильно падали в воду. Спуститься засевшим было
нельзя, мешала им крутизна горы. Беглецы, падая с деревьев при ударе
их о скалы, ныряя в воде, плавая за своим случайным судном, благо¬
получно прошли Качугскую гору и поплыли вниз.
Это еще больше взбесило начальство монголов. Оно разделило
войско нэ три части. Одной части приказали следовать по берегу, а
164

другим двум частям ехать вперед, одной части перебраться через реку
Лену на левую сторону, и наступать с двух сторон. Передовой отряд
достиг нынешнего города Верхоленска, часть переплыла на левый бе¬
рег, а часть осталась на правом берегу. Когда доплыли до них отваж¬
ные баторы, то на них напали с трех сторон, засыпали стрелами со
всех сторон. Еще монголам помогали местные тунгусы, желавшие осла¬
бить набравшее силу эхиритское племя.
Настала критическая минута для отважных баторов. Перестре¬
лявшие все свои стрелы, вооруженные только одними мечами, они не
могли при всем своем желании защищаться. Племя эхиритов, обитав¬
шее по притокам реки Лены, не знало и не смогло дать помощи. Оба
отважных батора были смертельно ранены стрелами своих врагов ни¬
же Усть-Тальмы. Обливаясь кровью, они еще крепились держаться и
плыть дальше. Но удачными выстрелами врагов они были оба убиты, а
тела упали в воду.
Тело Ажирая-Бухэ было выброшено волнами реки Лены около
села Шишкино. Его нашли рыболовы. Они сообщили своим родови-
чам. Были устроены торжественные похороны, на которых присут¬
ствовали представители ближайших родов племени эхиритов: шоноев,
тумонтоев, буров, абазаев, хэнгэльдуров и других. Ажирай-Бухэ, как
прославившийся своими делами в пользу всего племени эхиритов, был
похоронен по шаманскому чиноположению. На горе, против тепереш¬
него села Шишкино, была устроена аранга.364 На нее было положено
тело героя, павшего смертью героя, со всем своим вооружением, и бы¬
ла забита его лошадь.
Тело Харамцай Мэргэна пристало к берегу реки Лены на том ме¬
сте, где теперь стоит село Полозково, Качугского района, Иркутской об¬
ласти. Оно было похоронено совместно бурятскими и тунгусскими ро¬
дами по чиноположению шаманов и вождей древности. Между двумя
соснами была устроена аранга, на которую положили тело вождя, бы¬
ла устроена тризна и забита боевая лошадь.
Учитывая заслуги обоих баторов перед бурятскими племенами,
эхириты и булагаты отнесли их к сонму восточных божеств и причис¬
лили к штату Эрлен-Хана, владетеля подземного царства.
Как выдающиеся баторы и отважные вожди бурятского племени,
боровшиеся за свободу и независимость племен эхиритов и булагатов,
как павшие смертью героев за интересы своего племени, они считаются
покровителями родовых вождей, общественных деятелей, божествами
силы и отваги, мужества и храбрости». 365
Последний штрих, относящийся к легендам о ленских эжинах,
связан с историей самой высокой скалы, возвышавшейся над Леной,
посредине Шишкинских скал, которую архиепископ Нил назвал «хи¬
лым старцем». Камень этот, отмеченный Ф. Шперком в 1870 году,366
был «убран» — взорван в 1897 году.367
Правда, весь «столб» взорвать не удалось. Была разрушена только
его верхушка. Тем не менее это событие не могло не произвести тогда
сильного впечатления на бурятское население, глубоко почитавшее
свою шаманскую святыню. Отголоски его дошли в бурятском фолькло¬
ре и до нашего времени.
Ангинские буряты говорили М. Н. Хангалову, что ленские бурха-
ны имели свое местопребывание у самого якутского тракта. Здесь на¬
ходились их каменные дворцы, и на них росло по четыре лиственницы.
В том месте, где жил Ажирай-Бухэ, на его каменном дворе (скале)
росло четыре лиственницы, которые скрутились между собой в верх-
185

ней части. Впоследствии инженеры, опасаясь, что эти камни и лист¬
венницы упадут на тракт и раздавят людей, взорвали эти камни ди¬
намитом во избежание несчастья. После того ангинские шаманы во
время мистерий, приходя в экстаз, говорили от лица Ажирая, что его
каменный байсан (дворец) разорвали динамитом, что его одежда упа¬
ла в воду, и теперь сушат и поправляют ее в Бэжин-хатан, и что со
временем он отомстит русскому царю за оскорбление. Ангинские бу¬
ряты думали, что все неудачи и удачи в войне с Японией и Германией
зависят от бурхана Ажирая-Бухэ.368
Когда же оторвался плашкоут на переправе через Лену в Качуге
и утонул исправник, при котором был взорван этот камень, буряты
сразу же объяснили, что здесь сказалась месть Ажирая. Рассказ об
этом мы слышали еще в 1947 году на Лене.
Рис. 104. Сцены перекочевки. Шишкино.
Рис. 105. Писаницы. Шишкино.

Рис. 106. Писаницы. Шишкино.
Рис. 107. Всадник. Шишкино.
Рис. 109. Писаницы. Шишкино,

Родства изложенных выше бурятских легенд о Хара-Ажирае с
шишкинскими рисунками очевидно. На образе грозного хозяина Чер¬
ного коня и владыки Лены, несомненно, так или иначе отразились изоб¬
ражения воинственных курыканских всадников, сидящих на таких
же черных от скального загара лошадях.
«Высокая черная повозка» Ажирая и его «стража из козуль» тоже
имеют свои прообразы в наскальных рисунках. Все это буряты воочию
видели на Шишкинских скалах и оттуда в готовом виде перенесли в
свои шаманские заклинания.
Но корни близости между писаницами в Шишкино и бурятскими
легендами о Хара-Ажирае уходят гораздо глубже, в прошлое лен¬
ских племен.
Как уже отмечалось, для них характерны изображения нескольких
человеческих фигур, стоящих в ряд. Но есть и такие рисунки, где сто¬
ят только две фигуры, причем взявшиеся за руки (рис. 104 а—109).
В одной группе (Никольский ручей, верхний ярус, рис. 943) такая сце¬
на повторена даже дважды, вверху и внизу. На Двадцать седьмом Кам¬
не (верхний ярус, группа 1, рис. 514), где изображено девять фигур, две
стоят в середине композиции, но обособленно, взявшись за руки.
Парные фигуры видны на другом довольно крупном рисунке, ко¬
торый на этот раз изображает не пеших людей, а всадников, сидящих
на одном коне. Рисунок этот находится на Двадцать восьмом Камне,
в среднем ярусе (рис. 107). Такие изображения можно было бы счи¬
тать простой жанровой зарисовкой из степной жизни. Так ленские бу¬
ряты ездят и до сих пор. Есть и специальный термин для подобного
способа езды на коне — сундалха. Этот термин заимствовали и прибай¬
кальские русские, которые называют такую езду вдвоем «сундалой».
Но есть и другая, более интересная, возможность объяснения этого
рисунка мотивами бурятского и якутского фольклора.
В якутском фольклоре праотцы якутов Омогой и Эллей неотдели¬
мы друг от друга; они выступают парой. Неразделимы и бурятские бо¬
жественные герои Хара-Ажирай и Харамцай Мэргэн. Особенно инте¬
ресно, что Омогой и Эллей в якутских легендах бегут на Лену, спа¬
саясь от врагов или от опустошительной войны. Точно так же бегут от
преследующих их врагов вниз по Лене бурятские властители реки
Лены.
И в том и в другом случае — два героя, оба они преследуются вра¬
гами и бегут, отбиваясь от них,, вниз по Лене. Разница только в том,
что в бурятской легенде оба гонимых врагами героя гибнут, а не ста¬
новятся родоначальниками людей. Но и в якутских сагах отец Эллея
тоже умирает в пути на Лене. А по данным Линденау, оба героя-двой-
ника якутской саги умерли еще в Прибайкалье.
Не этот ли сюжет бегства от врагов божественных героев-двой-
ников изображает шишкинский рисунок двух всадников на одном коне?
Словом, на шишкинских рисунках представлены как бы иллюстра¬
ции к одному из вариантов бесконечно разнообразного в деталях, но
единого в основе мифа о невинно гонимых божественных героях —
мифа о близнецах.
О том, что мы видим на Шишкинских скалах миф о близнецах,
свидетельствует рисунок, где изображена борьба двух героев (рис. 78).
Близнецы в мифах часто противопоставляются друг другу как предста¬
вители противоположных начал, как извечные враги. В якутском
эпосе культурные герои, близнецы Омогой и Эллей, выступают именно
как два противника. Подобно Каину и Авелю библейской легенды они
188

оспаривают милость неба. Боги предпочитают Эллея, а отвергнутый
ими Омогой гибнет.
Нет ничего удивительного, следовательно, и в том, что этот миф
мог существовать и у курыканов. В мифологии же бурят и якутов до¬
шли до нас отголоски курыканского эпоса, отголоски тысячелетних
легенд.
Сравнивая якутские и бурятские легенды и сличая друг с другом
общие для них элементы, можно с большой вероятностью реконструи¬
ровать не только основное ядро курыканского мифа о древних божест¬
венных близнецах — героях и властителях Лены, ной выявить некоторые
существенные детали этого мифологического комплекса. Таков в пер¬
вую очередь рассказ о том, что божественный беглец плывет на выво¬
роченном водой дереве с торчащими вверх корнями. Так плывет в
якутской саге Эллей, и точно так же плывут вниз по Лене Хара-Ажи-
рай и Харамцай Мэргэн.
Связь этого предания с историей якутов и их уходом на Среднюю
Лену подтверждается также и упоминанием в легенде о Хара-Ажирае
монгольской засады на горе Хашая Ундэр. Это, несомненно, та самая
засада, которую, по преданию, устроили буряты во время бегства пред¬
ков якутов вниз по Лене. Нужно думать, что в данном случае миф о
невинно гонимом герое-беглеце был перенесен на целый народ бегле¬
цов. Засада ниже Качуга могла быть реальным событием во время пе¬
реселения предков якутов вниз по Лене, потом ее связали в легенде с
древним мифом.
Сходство всех этих сюжетов, в которых причудливо сплетаются
рассказы о бегстве прародителей якутов и бегстве Хара-Ажирая,
объясняется, очевидно, тем, что они являются общим достоянием яку¬
тов и бурят, полученным в наследство от их общих предков — курыка¬
нов. От курыканов, надо думать, дошло до нашего времени и культо¬
вое почитание Шишкинских скал как местопребывания и жилища по¬
койных героев, обожествленных после трагической смерти.
Это напоминает о зданиях на могилах тюркских воинов, где были
изображены их подвиги и они сами. Как уже говорилось выше, ку-
рыканы могли считать жилищами своих покойных вождей скалы с на¬
рисованными на них изображениями. Именно как дворцы умерших
божественных героев и описываются ленские скалы бурятскими шама¬
нами в их молитвенных призываниях, полных простой и суровой
поэзии.
Оттуда же, из этого древнего источника, через влившихся в состав
бурятских племен потомков курыканских обитателей Прибайкалья,
должны были получить буряты и традиции курыканского искусства,
которые обнаруживаются в их шаманских рисунках.
Так вокруг Шишкинских скал в одной многокрасочной мозаичной
картине переплетается история якутов, бурят и их далеких предшест¬
венников — курыканов.
* *
*
На этом можно было бы закончить наше исследование о писаницах
Шишкинских скал. Однако прежде следует сказать еще несколько слов
об одной очень немногочисленной и совсем неинтересной в художест¬
венном отношении, но любопытной для истории края группе наскаль¬
ных изображений.
189

Последними, заключительными штрихами общей картины истории
Ленского края, отраженной в наскальных рисунках Шишкинских скал,
являются некоторые рисунки типа графитти, само содержание которых
свидетельствует о их более позднем по сравнению со всеми описанны¬
ми выше изображениями происхождении.
Сюда относятся грубо и небрежно выцарапанные острием ножа
изображения, среди которых выделяется рисунок судна вроде большой
лодки с отчетливо переданной мачтой.
Точно такие же, но нередко более детально и тщательно выпол¬
ненные рисунки, изображающие суда или большие лодки с мачтой
посередине, имеются и на других ленских скалах между Верхоленском
и Тутурой. Суда такого рода могли появиться на Лене только с при¬
ходом русских. В русских документах XVII—XVIII веков они упоми¬
наются как дощаники, на которых перевозили людей и грузы по сибир¬
ским рекам. Вниз дощаники сплывали собственным ходом по течению
или при попутном ветре под парусами. Вверх они шли под парусами
или конной тягой. Дощаник изображен, например, на одном наскаль¬
ном рисунке около деревни Каринги. Впереди едет на коне всадник.
От лошади, на которой он сидит, тянется веревка, привязанная к носу
судна и к мачте. Всадник изображен схематично и примитивно. Судно
имеет высоко поднятый нос и широкую корму; посередине — мачта, от
которой к корме и носу протянуты веревки.
Там же, у Каринги, на скалах изображены конные воины, в том
числе воины в шлемах, с луками и саадаками, представляющие или кон-
ников-бурят, или первых русских землепроходцев, явившихся на Лену.
На скалах у Каринги есть и рисунок, изображающий русского солдата
XVIII века в мундире с пуговицами, а рядом с ним фигуры тунгусов
в характерных костюмах с передником.369
В Шишкино к той же категории рисунков, оставленных тоже, все¬
го вероятнее, бродячими тунгусами в XVII—XVIII веках, должно быть
отнесено схематическое изображение, условно передающее вид какого-
то архитектурного сооружения, должно быть башни русского острога,
а возможно, и церкви (для церкви, впрочем, на рисунке не достает
креста).
Во всех этих простых и примитивных рисунках отражено удив¬
ление коренных жителей Лены, вызванное появлением на земле при¬
шельцев, вооруженных огнестрельным оружием, имеющих невиданные
здесь прежде огромные суда с мачтами и парусами, воздвигающих
остроги с башнями и церквами небывалой высоты. Такое же наивное
удивление и трепет перед чудесами новой, высокой культуры сквозят
в преданиях тунгусов и бурят о первой встрече с русскими.
Так заканчивается непрерывная или почти непрерывная многове¬
ковая история писаниц Шишкинских скал, этой скальной летописи
исторического прошлого прибайкальских племен, своеобразной энцикло¬
педии искусства и культуры Прибайкалья с древнейших времен до
XVII—XVIII веков нашей эры.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Шишкинские писаницы как зеркало истории Ленского края
В предшествующих главах были рассмотрены писаницы Шиш-
кинских скал как исторический источник. Анализ писаниц
показывает, что Шишкинские скалы являются своеобразным
зеркалом, в котором отразилась вся сложная и многокрасоч¬
ная история Ленского края на протяжении многих десятков веков. Ис¬
следователь прошлого этой обширной страны видит здесь наглядные
следы всех основных исторических этапов, пройденных обитателями
Ленского края и Прибайкалья, начиная с древнекаменного века и кон¬
чая тем относительно недавним временем, когда на Ангаре и Лене
появились первые русские землепроходцы, — XVII веком.
В наскальных изображениях Шишкинских скал раскрывается не
только повседневная жизнь, не только борьба за существование, но и
мироощущение древних людей, их духовный мир, созданные ими идеи,
древние мифы и легенды, их мечты и надежды.
Изучая писаницы в Шишкино, можно видеть, что первыми пришли
к Шишкинским скалам первобытные охотники конца древнекаменного
века. Они поселились у подножия Первого Камня, непосредственно у
самой воды, там, где теперь расположена вторая надпойменная терра¬
са. Видимо, здесь, ряженные в звериные шкуры, плясали они колдовские
танцы около гигантской скальной западни и торжествовали свою по¬
беду. Здесь совершали они наивные обряды, желая возродить умерщ¬
вленных зверей и размножить их. И здесь же, на Шишкинских скалах,
первобытный художник, охотник и воин, нарисовал гигантскую фигуру
своего современника, дикого коня ледниковой эпохи, которая, как и ты¬
сячи лет назад, безмолвно смотрит вниз по Лене с высоты этих скал.
Много веков спустя, когда исчезли прежние бескрайние тундры и
степи, простиравшиеся от Байкала до Ледовитого океана, Шишкинские
скалы окружила сплошным зеленым морем тайга. Неолитические оби¬
татели тайги поселились на том же мысу, где когда-то жили их дале¬
кие палеолитические предшественники, охотники на диких лошадей,
быков, мамонтов и северного оленя. Здесь они ставили свои легкие
переносные жилища, чумы, крытые звериными шкурами. Здесь же, у
самого берега реки Лены, хоронили они умерших, сопровождая покой¬
ных сородичей всем необходимым для жизни на том свете личным иму¬
ществом: костяными кинжалами с каменными лезвиями, каменными
шлифованными топорами и даже горшками-дымокурами. Как и преж-
191

де, главной основой их жизни й источником существования была охо¬
та на диких животных.
В их сознании, в их мировоззрении и мифах по-прежнему на пер¬
вом месте стоял зверь. Но теперь это был уже хозяин тайги — лось,
образ которого с удивительной точностью и жизненной правдой пере¬
давали неолитические охотники в своей скульптуре и наскальных ри¬
сунках.
Со временем, однако, в конце неолита и, должно быть, в начале
бронзового века рядом с образом лося появляются новые образы. На
скалах в Шишкино уцелели древнейшие антропоморфные изображе¬
ния в странной полусидячей позе, танцующие человечки с характер¬
но изогнутым туловищем и одной ногой. Такие фигурки свидетельству¬
ют не только о неожиданных по территориальным масштабам связях
ленских племен с далеким Западом вплоть до Прибалтики, но и о том,
что в религии лесных племен все более и более важное место занимает
культ антропоморфных предков, очевидно, мужских иредков-родона-
чальников. Развитие этого культа подтверждается и скульптурными
фигурками из погребений глазковского времени.
Китойское и в особенности глазковское время, к которому также
относится ряд погребений на Шишкинском мысу и около мельницы,
явилось временем важных перемен в жизни древних племен Прибай¬
калья, временем возникновения патриархально-родовых общин. Пер¬
вым отражением этих перемен и явились, видимо, антропоморфные
изображения в глазковских могильниках и на писаницах Прибайкалья.
Совершенно новый мир идей раскрывается в поразительных по
своей фантастической насыщенности красочных наскальных рисунках
зрелого бронзового века.
Перед нашими глазами проходят странные и чудовищные образы,
созданные, очевидно, в бреду шаманского экстаза. Плывут целые про¬
цессии лодок, направляющихся вниз по Реке Мертвых в страну, куда
уходит солнце. Космическое чудовище пытается проглотить и сожрать
само солнце. Рядом вырисовываются стилизованные удивительным об¬
разом фигуры таинственных духов с ажурным телом. И тут же перед
нами встают сами шаманы, вернее, изображения шаманских бронзо¬
вых штандартов, которые служили воплощениями духов умерших пред-
ков-шаманов, воображаемых защитников и могущественных покровите¬
лей своего рода,
В изображениях бронзового века на Шишкинских скалах отраже¬
ны и не менее удивительные, неожиданные по своему территориально¬
му размаху культурные связи лесных племен с далекими странами Во¬
стока и Запада. Связи эти тем более интересны и неожиданны, что они
относятся не к числу заимствований из области техники и материаль¬
ной культуры, а к духовной культуре. Многофигурный красочный фриз,
изображающий лодки, людей и лань, показывает, что до берегов Лены
дошли идеи и мифы, зародившиеся даже не у земледельческих племен
Скандинавии бронзового века, откуда они непосредственно проникли в
Карелию, на Енисей и Лену, а еще дальше, в странах древнейшего зем¬
леделия и аграрных культов — на Переднем Востоке и в Древнем
Египте.
На берегах Лены с влияниями далекого Запада в бронзовом веке
встретились и такие идеи, родина которых находится на столь же да¬
леком Востоке Азии. Образ космического чудовища, глотающего солнце
или луну, показывает, что около Шишкинских скал чувствовалось тог-
192

Да дыхание величайшей культуры Восточной Азии, созданной предкамй
китайского народа.
Следующий исторический этап, отраженный с наибольшей полно¬
той и яркостью на Шишкинских скалах, относится к концу первой и к
началу второй половины первого тысячелетия нашей эры. В это время
происходят грандиозные исторические события, в которых скрещивают¬
ся судьбы народов Востока и Запада: Европы, Восточной, Центральной
и Малой Азии, Ирана, Византии и Китая.
Не будет преувеличением сказать, что все эти страны и народы
в то время были связаны друг с другом через древние тюркские племе¬
на, которые играли всемирно-историческую роль, если не как обяза¬
тельный катализатор и возбудитель больших исторических событий на
этих колоссальных пространствах, то во всяком случае были в них не¬
пременно замешаны.
Орхонские тюрки, завладев Монголией, ведут вековую отчаянную
борьбу с Китаем и всеми своими соседями, окружающими их. Войска
орхонских владык достигают берегов Сыр-Дарьи и Аму-Дарьи. В став¬
ке тюркского кагана появляются послы византийского императора. Не
довольствуясь Центральной Азией, тюрки за несколько веков осваивают
Минусинский край, древнюю страну хагясов, завладевают обширными
пространствами в Средней Азии, распространяются в степях Восточной
Европы и достигают Балкан.
За временем империи орхонских тюрков следует уйгурская эпоха,
когда в центре монгольских степей на Орхоне, где позже возникла сто¬
лица мировой Монгольской державы, поднимаются мощные стены
уйгурской столицы.
На протяжении тысячи с лишком лет, вплоть до монгольского на¬
шествия, тюркские племена были непременными соседями наших пред¬
ков, восточных славян, то как хищники — враги, то как «свои по¬
ганые» (от латинского слова paganus — язычник).
Неудивительно поэтому, что в тюркскую эпоху истории Централь¬
ной Азии присутствие тюрков обнаруживается и в долине Лены, на
Шишкинских скалах.
Мы еще не знаем, когда именно и какие тюркские племена по¬
являются впервые в Прибайкалье. Не исключено, что первыми тюрка¬
ми были здесь те загадочные пришельцы, которые оставили после себя
плиточные могилы на горе Манхай в Кудинской степи, датируемые
III—II веками до н. э.
Несомненно тюркским было население открытого нами и иссле¬
дованного в 1957—1958 гг. древнего поселения около городища Улан-
Бор на реке Унге вблизи Балаганска. Может быть, это были наиболее
ранние курыканы, а может быть, и их ближайшие предшественники.
Во всяком случае ясно, что лесостепное Прибайкалье в первом тыся¬
челетии нашей эры было страной тюрков-курыканов.
Тюркские, или, точнее, курыканские, писаницы красноречиво рас¬
сказывают об этом периоде в истории Прибайкалья. Как мы видели, ку¬
рыканы являются первым в истории Прибайкалья народом, жизнь и
культура которого могут быть освещены двусторонним светом, с одной
стороны — археологических, вещественных, источников, а с другой —
письменных известий. Среди археологических данных первостепенное
значение имеют наскальные рисунки, в первую очередь писаницы Шиш¬
кинских скал. В них отражена основа хозяйства курыканов — ското¬
водство, видна и его основная направленность на табунное коневод¬
ство, на разведение превосходных лошадей, слава о которых достигла
193

блестящей в то время столицы Тайского Китая. В курыканских писа¬
ницах отражена также важная роль охоты, которой курыканы, должно
быть, занимались не менее страстно, чем разведением лошадей.
Писаницы дают представление об одежде и общем облике самих
курыканов, в них отражены общественные отношения курыканов, их
социальная структура, их мифы и верования.
Они сами по себе представляют курыканское искусство и отража¬
ют культурные традиции курыканов, а также их связи и отношения с
другими народами.
Особенно важно, что вместе с позднейшими писаницами, в которых
еще живут старые традиции и легенды, они, эти писаницы железного
века, выводят исследователя из мира исчезнувших племен и народов
в мир живых народов нашего времени и тем самым воочию связывают
прошедшее с настоящим.
В писаницах Шишкинских скал, являющихся как бы каменопис-
ным эпосом курыканов и их потомков, звучат мотивы начальной саги
якутского народа — мифа о праотцах якутов Омогое и Эллее. Буряты
почитают Шишкинские скалы как местопребывание грозных владык ре¬
ки Лены Хара-Ажирая и Харамцай Мэргэна, миф о которых в его осно¬
ве является почти точной копией якутской легенды, рассказывающей о
появлении предков якутов на Средней Лене.
Шишкинские писаницы, с одной стороны, и легенды бурят и яку¬
тов— с другой, подтверждают, таким образом, мысль о родстве этих
народов в далеком прошлом. Сравнивая писаницы в Шишкино с дру¬
гими аналогичными им памятниками и сопоставляя их с данными
письменных источников, можно восстановить историю этих связей пред¬
ков бурят и якутов, а вместе с тем их раннюю историю в немногих, но
достаточно четких общих чертах.
После того как на территории Прибайкалья тысячу, а может и бо¬
лее, лет обитали племена, говорившие на языке тюркской группы,
пользовавшиеся рунической письменностью орхоно-енисейского типа, в
Прибайкалье проникают первые монгольские переселенцы, родиной ко¬
торых были степи Монголии и Забайкалья. Встретив на Ангаре и Лене
тюрков, потомков курыканских племен, монголы частично вытеснили
их вниз по Лене, где они дали начало якутам. Остальные же абориге¬
ны вошли в состав нового этнического целого — бурятских племен, в
котором главенствующая роль принадлежала уже не тюркам, а монго¬
лам по языку.
События эти скорее всего произошли в XI веке н. э., то есть еще
до возвышения Чингис-Хана. Приход монгольских племен отразился
в писаницах, изображающих сцены перекочевок, которые служат как
бы своего рода иллюстрациями к эпическим строкам «Сокровенного
сказания», и в изображениях своеобразных древнемонгольских юрт с
высокой шейкой на крыше, остановивших еще в XIII веке внимание
Рубрука и Плано Карпини во время их путешествия к столице великих
ханов на берегах Орхона.
Ценность шишкинских рисунков для истории Прибайкалья опре¬
деляется не только тем, что они являются документами различных эта¬
пов прошлого, но и тем, что документы эти — особого рода, что они
освещают прошлое древних обитателей Сибири по-своему, иначе, чем
обычные археологические остатки.
Они, как художественные памятники, рисуют исторический путь,
пройденный древними племенами и народами Прибайкалья и их куль¬
туру в живых и конкретных образах. Культура и историческое разви¬
194

тие древних обитателей Прибайкалья встают здесь перед нами в столь
же ярком, как и своеобразном освещении, отраженными через призму
творческой фантазии и воображения давно исчезнувших художников
былых эпох.
Древние писаницы Лены замечательны уже тем, что они сами по
себе являются чудом дошедшими до нас реальными обломками давно
исчезнувших культурных ценностей, созданных бесчисленными поко¬
лениями древних племен и народов, частью их культурного богатства.
Это, прежде всего, искусство, то есть наиболее высокое куль¬
турное достижение и самое драгоценное достояние человечества. И не¬
удивительно, что несмотря на века или даже тысячелетия, отделяющие
нас от тех далеких времен, многие из этих наивных рисунков достав¬
ляют нам удовольствие и радость чистотой и правильностью своих ли¬
ний, своей реалистической правдой и верностью природе, тем, что в
этом древнем искусстве бьет тот же вечно живой источник творческого
вдохновения, который питает лучшее в современном искусстве.
Следует далее подчеркнуть, что Шишкинские скалы с их много¬
численными и разнообразными изображениями представляют собою
выдающийся памятник природы и истории Сибири в целом, да и не
одной лишь только Сибири. Достаточно сказать, что нигде более — ни
в Азиатской части СССР, ни на всем остальном пространстве Советско¬
го Союза — в каком-либо одном месте нет такого изобилия и такого
разнообразия наскальных изображений различных времен и народов.
На территории Сибири широкой известностью пользуются велико¬
лепные писаницы Минусинской котловины, такие, например, как из¬
вестная Писаная гора около улуса Сулек. Но там в наскальных ри¬
сунках представлено всего два этапа: заключительный этап бронзового
века Минусинского края, тагарское время, и средневековое время, кыр¬
гызский период.
На территории Средней Азии не менее громкая и заслуженная
слава принадлежит урочищу Тамгалы-Тас. Но и там все изображения
охватывают две большие культурно-исторические эпохи — бронзовый
век и начало эпохи железа, то есть, в сущности, одну большую исто¬
рическую эпоху — время саков и усуней.
В этом отношении перед Шишкинскими скалами бледнеют даже
прославленные, пользующиеся всемирной известностью местонахож¬
дения наскальных изображений на берегах Онежского и Белого морей.
Все эти изображения, даже взятые в целом, могут быть расчленены
только на две основные группы, непосредственно связанные друг с дру¬
гом и, в сущности, представляющие два последовательно сменяющихся
этапа эволюции древнего искусства карельских племен эпохи позднего
неолита и начала бронзового века.
Выдающееся значение Шишкинских скал все больше и больше по
мере их популяризации в науке находит признание и за пределами на¬
шей страны.
Так, например, обсуждая текст первого тома «Истории научного
и культурного развития человечества», польские ученые Конрад Язд-
зевский и Мария Хмелевская пишут: «Уместно добавить несколько
слов и о том, что касается искусства палеолита. Жанетта Хоке (автор
1-й части I тома. — А. О.) приводит территории юго-западной Европы
и Африки как единственные, где появились наскальные рисунки эпохи
палеолита. Она, однако, ничего не говорит о несомненных палеолитиче¬
ских рисунках (считать их таковыми нам позволяют работы Окладни¬
кова) Восточной Сибири, найденных на скалах, возвышающихся над
195

долиной Лены в Шишкино. Это изображения лошадей, бизонов и ка¬
ких-то символических знаков, имеющие сходство с верхнеориньякским
искусством во Франции».370
Как мы уже видели, курыканские писаницы Шишкинских скал за¬
няли важное место в концепции О. Менчен-Хельфена, рисующего ши¬
рокие культурно-исторические связи между народами Азии и Европы
в первом тысячелетии нашей эры.
Богатства шишкинских писаниц поистине неистощимы; в настоящей
работе они раскрыты и использованы, разумеется, далеко не полностью.
Значение их, несомненно, будет все больше и больше возрастать и уве¬
личиваться по мере дальнейшего развития исторических исследований
в Сибири. Поэтому с особенной остротой возникает необходимость
охраны этого уникального памятника и защиты его от разрушения.
Каждый, кто побывал на Шишкинских скалах, мог с горечью и
возмущением видеть на древних рисунках многочисленные, нередко
огромные надписи, не только выцарапанные, вытертые или выбитые
камнем, но и выполненные широкими полосами масляной краски. Бо¬
лее того, вернувшись в Шишкино в 1958 году после двухлетнего пере¬
рыва, мы не нашли здесь почти ни одного рисунка из всей замечатель¬
ной серии изображений, располагавшихся за мельницей, вверх по Лене.
Бесследно исчезли и те великолепные изображения водоплавающих
птиц, которые еще в XVIII веке поразили Люрсениуса. Скалы на всем
этом протяжении были разбиты, взорваны и уничтожены вместе с на¬
ходившимися на них древними рисунками. Чтобы избежать дальнейшей
гибели шишкинских писаниц, необходимо объявить Шишкинские скалы
вместе с их ближайшим окружением, с лесом на вершине, где еще
стоят шаманские деревья с костями старинных шаманов, с их своеоб¬
разным животным и растительным миром, заповедной территорией, на¬
ходящейся под охраной и защитой государства, государствен¬
ным заповедником.
Охраняемые законом, Шишкинские заповедные скалы навеки бу¬
дут не только величественным памятником прошлого и культуры древ¬
них племен Ленского края, но также украшением и гордостью новой,
социалистической Сибири.

ПРИМЕЧАНИЯ
1	Г. Ф. Миллер, впрочем, справедливо указывал, что названия «писаный камень»,
«писаницы» могут происходить и от техники выполнения, так как древние рисунки
бывают «писаны красками». «Отсюда, — говорит он, — среди русских общеупотреби¬
тельное название для них «писаный камень», перешедшее и в литературу, начиная с
XVII—XVIII вв.». Г. Ф. Миллер. История Сибири, т. I, М.— Л., 1937, стр. 526.
2	А. Попов. Сборник славянских и русских сочинений и статей, внесенных в
хронографы русской редакции, М., 1869, стр. 402—404. А. И. Андреев. Очерки по
источниковедению Сибири XVII в., Л., 1940, стр. 99—100.
3	Путешествие через Сибирь русского посланника Н. Спафария в 1675 г., Спб.,
1882, стр. 85.
Р. S. Pallas. D. Daniel Messerschm<dts. Reise in Daurien im Jahre 1724. <Neue
Nordische Beitrage>, Band HI, ss. 97—159. Дневники Мессершмидта с изображения¬
ми писаниц. Архив АН СССР, ф. 98, on. 1, № 22; см. также № 1, л. 455 (писаницы на
Бирюсе), № 36 (б), стр. 18—22 (рисунки в пещере около Fetkowskischen Eisenbruchs),
№ 37, л. 2, 8, 9 (рисунки на «Городовой стене» у Красноярска. Томский Писаный ка¬
мень). F. I. Strahlenberg. Das Nord- und Ost-Theil von Europa und Asia, Liib„ 1730.
5	В. Радлов. Сибирские древности, т. I, вып. I, Спб., 1888, приложения, стр. 5.
Г. Ф. Милле р, О сибирских надписях, ч. I, О сибирских писаных камнях, Исто¬
рия Сибири, т. I, стр. 527.
6	В. Радлов. Сибирские древности, т. 1, вып. 1, приложения, стр. 108—109.
7	Т а м же, стр. 114.
8	Г. Ф. Миллер. Статьи о древностях сибирских. История Сибири, т. I,
стр. 535—536. В. Радлов. Сибирские древности, т. I, вып. 3, стр. 69—71
9	Рисунки эти изданы дважды. См. Г. Ф. Миллер. История Сибири, т. I,
рис. 33, 34, 35. В. Радлов. Сибирские древности, т. I, вып. 3, приложения,
стр. 70—71.
10	А. Щ е к а т о в. Словарь географический Российского государства, ч. 6, М.,
1808, стр. 179.
11	Семивский. Новейшее любопытное и достоверное повествование о Во¬
сточной Сибири, Спб., 1817, стр. 152.
12	Г. И. Спасский. Памятники древности в Сибири Северной и Восточной,
Сибирский вестник, ч. IV, 1818, стр. 168—169.
13	Н. Щукин. Поездка в Якутск, Спб., 1839, стр. 35—36.
14	Н. А. (Нил-архиепископ. — А. О.). Путевые записки, ч. I, Путешествие в
Якутский край, Ярославль, 1874.
15	ЦГАДА, ф. Иркутской приказной избы, № 405 (ст. 521), л. 27; пользуюсь слу¬
чаем выразить признательность Е. М. Залкинду, ознакомившему меня с этим до¬
кументом.
16	Там ж е, л. 27 (ст. 121).
17	М. Н. X а н г а л о в. Юридические обычаи у бурят, Этнографическое обозре¬
ние, М., 1894, XXI, № 2, стр. 105, 134.
18	И. Т. С а в е н к о в. О древних памятниках изобразительного искусства. Срав¬
нительные археолого-этнографические очерки, Труды XIV Археологического съезда,
т. I, М., 1910, стр. 73—74.
19	В. Радлов. Сибирские древности, т. I, вып. 3, стр. 71, нижний большой ри¬
сунок. Теперь этот рисунок, как и ряд других, не существует. Он был уничтожен при
добыче камня для строительных работ в 1956—1957 гг.
197

20	Г. Ф. Миллер. История Сибири, т. I, стр. 561.
21	Т а м ж е.
22	См. критику взглядов Миллера на наскальные рисунки в работе И. Т. С а-
венкова «О древних памятниках изобразительного искусства на Енисее»,
стр. 74—76.
23	В. А. Обручев. Древнепалеозойские осадочные породы долины р. Лены
между станциями Качугской и Витимской.. Отчет об исследованиях, произведенных
весной 1891 г., Записки ВСОРГО по общей географии, т. I, вып. 1, Иркутск, 1892.
24	В. А. Обручев. Геологический очерк Прибайкалья и Ленского района. Л.,
1932, стр. 8.
25	В. А. Обручев. Древнепалеозойские осадочные породы долины р. Лены...
стр. 5. Следует иметь в виду, что позднее возраст ленских известняков и двух выше¬
лежащих красноцветных толщ был определен не как силурский и девонский, а как
верхне- и среднекембрийский. См. В. А. О б р у ч е в. Геологический очерк Прибай¬
калья и Ленского района, стр. 46.
26 Палеолитические находки в Шишкино впервые были описаны в работе:
А. П. Окладников. Древнейшие наскальные изображения Северной Азии, «Со¬
ветская археология», 1949, XI, стр. 155—170. См. также: А. П. Окладников.
Следы палеолита в долине р. Лены. Материалы и исследования по археологии СССР,
1953, N° 39, стр. 227—275.
27	Й. Д. Черский. Описание коллекции послетретичных млекопитающих жи¬
вотных, собранных Новосибирскою экспедицией 1885—1886 гг., приложение к XX то¬
му Записок Академии наук, № 1, Спб., 1891, стр. 68—69. В. И. Громов. Краткий
систематический и стратиграфический обзор четвертичных млекопитающих, сб. «Ака¬
демику В. А. Обручеву к 50-летию научной и педагогической деятельности», т. II,
М. —Л., 1939, стр. 188.
28	М. В. Павлова. Описание ископаемых млекопитающих, собранных русской
полярной экспедицией в -1900—1903 гг. Научные результаты полярной экспедиции
1900—1903 гг. под начальством барона Э. А. Толля, отд. «Северная геология и па¬
леонтология», вып. 7, Записки АН, серия по физико-математическому отделению,
т, XXI, Спб., 1906, стр. 3.
29	W. Reichmaun. Beitrage zur naheren Kenntnis fossiler Pferde aus d. deutschen
Pleistozan. Abh. d. Hess. Geolog. Landesanstalt. Darmstadt, 1915, s. 1—155. N. F. O sborn.
The Age of Mammals in Europe, Asia and North America. New Jork, 1910.
W. O. Die tri ch. Unsere diluvialen Wild pferde. Naturwissenschaftl. Wochenschrifi, 1916.
s. 614. O. An tonius. Die Rassengliederung der quarteren Wildpferde Europas. Verh,
d. К. K. Zool. Both. Gesel., Wien. LXII, 1912. O. Antonius. Griindzuge einer
Stammsgeschichte der Haustiere. Iena. 1922 s. 265. Herbert Kuhn. Kunst und Kulturder
Vorzeit Europas. Das Palaolithikum, Berlin u. Leipzig, 1929, s. 35.
30	И в. Поляков. Географическое распространение животных в юго-восточ¬
ной части Ленского бассейна, отчет об Олекминско-Витимской экспедиции 1866 г.,
записки РГО по общей географии, т. III, Спб., 1873, стр. 77.
31	В. Серошевский. Якуты. Опыт этнографического исследования, Спб.,
1896, т. I, стр. 164.
32	A. Bunge. Bericht iiber die im Jana Gebiet im Summer 1885 ausgefflhrten
Reisen, nebst einem Verzeichniss der daselbst beobachten oder erfundeten Saugethier
und Vdgel. Beitrage zur Kenntniss der Russ. Reiches, B. Ill, Спб., 1887. И. Б у тур-
л и н. Наблюдения над млекопитающими, сделанные во время Колымской экспедиции
1905 г., Дневник зоологического отделения Общества любителей естествознания, но¬
вая серия, т. I, № 5, М., 1913, стр. 225—266.
33	С. И. Огнев. Млекопитающие северо-восточной Сибири. Владивосток, 1926,
стр. 154.
34	О. Antonius> Die Pferde als aussterbende Tiergruppe, Leipzig, 1936.
35	Там же.
36	В. Г. Богораз. Оленеводство. Возникновение, развитие и перспективы. Про¬
блемы происхождения домашних животных, вып. 1, Л., 1933, стр. 230.
37	М. И. Рогалевич. Коневодство Якутской АССР, Труды СОПС, М., 1941,
стр. 46—47. М. И. Рогалевич. Коневодство Якутской АССР. Вопросы животно¬
водства в районах; Крайнего Севера. Изд. Всесоюзной сельскохозяйственной акаде¬
мии им. В. И. Ленина, Комиссия Крайнего Севера, М., 1940. В. О. Липпинг.
Якутская лошадь, «Коневодство», 1937, № 6, стр. 30—31.
38	Ср. рисунки лошадей в Хорное де л а Пенья и Кастильо (ориньяк)\ Comar¬
que (ранний мадлен), Ла Пасьет, Ла Пилета (поздний мадлен). Н. Kuhn. Kunst und
Kultur der Vorzeit Europas. Das Palaolithikum, abb. 3, s. 174—175, abb. 65, 66,
Taf. III.
39	А. С. Гущин. Происхождение искусства, M. — Л., 1937, стр. 67. Е. С а г t а-
198

ilhac, H. Breuil. La cavefiie (Г Altamira Santillarie prds Santander (Espagne)
Monaco, 1906, p. 81—108.
40	С. H. Замятины. Пещерные навесы Мгвимеви близ Чиатури, «Советская
археология», М. — Л., 1937, № 2, стр. 57—77.
41	«Каменная могила» находится в пойме реки Молочной, близ села Терпение,
Мелитопольского района, Днепропетровской области. Рисунки на «Каменной могиле»,
по мнению исследователей, не одновременны и распадаются на ряд групп, древней¬
шей из' которых может быть представленная «реалистическими» рисунками быков,
лошадей, хищников и одного «мамонта». Датировка и толкование этих изображений,
впрочем, представляют большие затруднения. М. В. Воеводский. Важнейшие от¬
крытия советской археологии в 1938 г., «Вестник древней истории», 1939, № 1, стр. 250.
О. Н. Бадер. Древние изображения на потолках гротов в Приазовье, Материалы
и исследования по археологии СССР, № 2, палеолит и неолит СССР, М. — Л., 1941,
стр. 126—139.
42	П. А. Кропоткин. Отчет об Олекминско-Витимской экспедиции. Записки
РГО об общей географии, т. III, Спб., 1873, стр. 185—186.
43 Е. С а г t a i 1 h а с; Н. Breul-l. La саverne d' Altamira, p. 70, fig. 52.
44 Salomon Reinach. Repertoire de Г art Quaternaire. Paris, 1913, p. 45—9.
45	T а м же, стр. 167—4.
46	Там же, стр. 93—1, 2, 3, 4.
47	Salomon Reinach. Repertoire de V art Quaternaire, стр. 175—1, 2, 4, 5, 6.
см. также П. Breuil, N. Burkitt. Les peintures rupestre d’Espagne, VI. Les abris
pelnts du Mont Arabi pres Secla (Murcia). L' Antropologie, t. XXIV, 1914, fig. 2.
48	H. Kuhn. Kunst und Vorzeit Europas. Das Palaolithikum, s. 305.
49	T а м же, табл. 52, рис. В.
50	Т а м ж е, табл. 52, рис. А.
51	П. П. Ефименко. Первобытное общество, Л., 1938, стр. 348.
52	Там же, стр. 414, 415.
53	L. Fr ob е nius, Н. Obermeler. Hadschra Maktuba. Urzeitliche Feldsbilder
Kleinafricas, Mtinchen, 1925, табл. 78, 79, 80.
54	А. Э. Б p e м. Иллюстрированная всеобщая жизнь животных. Всемирная исто¬
рия животного царства, т. II, Спб., 1866, стр. 41, 149.
55	И. Т. Савенков. К разведочным материалам по археологии среднего тече¬
ния Енисея, Известия ВСОРГО, тт. XV, XVII, № 3—4>, 1886. И. Т. Савенков.
Sur le restes de Tepoque neolithique. Congr. Intern, d* arch, et d’ anthropologie. II—me
session, a Moskou, II, 1893, pp. 323—330.
56	А. П. Окладников. Неолитические находки в низовьях Ангары (К итогам
работ 1937 г.), «Вестник древней истории», М., 1939, № 4.
57	В. И. Равдоникас. Неолитический могильник на Онежском озере, «Со¬
ветская археология», 1940, VI, стр. 57—59.
58	А. П. Окладников. История Якутской АССР, т. 1, АН СССР, М.— Л.,
1955, стр. 100—104.
59	Б. Л. Богаевский. О значении изображений «колдуна» в пещере Трех
братьев, «Советская этнография», 1934, № 4, стр. 34—72.
60	Д. Нарышкин. Охота на лосей, Спб., 1900, стр. 2.
61	Т а м ж е.
62	В. И. И о х е л ь с о н. Очерк зверопромышленности и торговли мехами в Ко¬
лымском округе, Труды Якутской экспедиции, снаряженной на средства И. М. Сиби-
рякова, отд. III, т. X, ч. 3, М., 1898, стр. 94.
63	С. И. Огнев. Млекопитающие северо-восточной Сибири, стр. 95.
64	В. И. Иохельсон. Очерк зверопромышленности и торговли мехами в Ко¬
лымском округе, стр. 94.	.
65	Э. К. Пекарский и Н. Цветков. Приаянские тунгусы, «Живая стари¬
на», III—IV, Спб., 1911, стр. 335.
66	Р. Маак. Вилюйский округ Якутской области, ч. III, 1887, стр. 109; ч. II,
1887, стр. 121.
67	Ср. аналогичные примеры, приведенные Д. К. Зелениным в его работе
«Табу слов у народов Восточной Европы и Северной Азии», ч. I, Запреты на охоте
и иных промыслах, сб. МАЭ, VIII, 1929, стр. 47—50.
68	Е. Д. Стр ело в. Акты архивов Якутской области, Якутск, 1916, стр. 288.
89 Р. Маак. Вилюйский округ Якутской области, ч. II, стр. 128.
70	А. Ф. Анисимов. Религия эвенков в историко-генетическом изучении про¬
блемы происхождения первобытных верований, М. — Л., 1958, стр. 29.
71	П. С. Пал л ас. Путешествие по разным провинциям Российского государ¬
ства, ч. III, Спб., 1778, стр. 332.
72	И. Г. Георги. Описание всех обитающих в Российском государстве наро¬
дов, ч. I, Спб., 1777, стр. 63.
199

*3 Н. IT. Кузнецов. Природа й жители восточного склона Северного Ура¬
ла, Известия РГО, т. XXIII, вып. VI, Спб., 1888, стр. 747.
74	Г. Н. Потанин. Восточные мотивы в средневековом европейском эпосе, М.,
1899, стр. 459, 464—476. Г. Н. Потанин. Очерки Северо-Западной Монголии, Ма¬
териалы этнографические, IV, Спб., 1883, стр. 267.
75	Ср. А. П. Окладников. Очерки из истории западных бурят-монголов,
Л., 1937, стр. 279.
76	Olive Pink. Spirit ancestors in a northern Aranda, Oceania, 1933, IV, p. 186.
Цит. по книге Л. Лев и-Б p ю л я «Сверхъестественное в первобытном мышлении»,
М., 1937, стр. 310—311.
77	Olive Pink. Spirit ancestors in a northern Aranda.Oceania, IV, p. 186. Следует
попутно отметить, что даже возникновение искусства или, во всяком слу¬
чае, появление первых изображений животных на стенах пещер и скал могло иметь
своей основой подобные представления; образ зверя был уже «материализован», ове¬
ществлен в камне. Оставалось только, используя готовые формы, оконтурить их, уси¬
лить, освежить. Не случайно, по-видимому, в ряде случаев' наблюдается использо¬
вание древними художниками и соответствующих изгибов и выпуклостей самой ска¬
лы, напоминающих формы живого тела.
78	А. Ф. Анисимов. Религия эвенков в историко-генетическом изучении про¬
блемы происхождения первобытных верований, стр. 29.
79	Т а м же, стр. 29—32.
80	Там же, стр. 33—34. Ср. аналогичную «игру в оленей» у лопарей, когда пар¬
ни изображают ирвасов, девушки — важенок. Н. X а р у з и н. Русские лопари. Очерки
современного и прошлого быта, М., 1890, стр. 383.
81	О том, что они могли быть, можно судить по замечательным деревянным
фигурам лосей шигирской культуры из уральских торфяников, сохранившимся толь¬
ко лишь благодаря консервирующему действию торфа. Фигуры эти, несомненно,
должны были употребляться во время таких же магических охотничьих обрядов,
как и описанные выше эвенкийские обряды. Б. Н. Эдинг. Резная скульптура Ура¬
ла. Из истории звериного стиля, Труды Государственного исторического музея,
вып. X, М., 1940.
82	С. А. Григорьев. Краткое сообщение об археологической поездке в до¬
лину р. Лены, Известия ВСОРГО, т. XV, 1916, Иркутск, 1917.
83	И. Т. Савенков. О древних памятниках изобразительного искусства на
Енисее. Сравнительные археолого-этнографические очерки, М., 1910, табл. II, рис. VI;
ср. аглахтинский рисунок (табл. VII, рис. 2, потрошиловский), табл. II, рис. XIX.
Такие же сцены имеются в наскальных изображениях арктической Скандинавии.
Graham Clark. Scandinavian Rock-engravings. Antiquity. A. Quarterly Rewiew of
Arcaeology. Vol. XI, № 41. March, 1937, pi. IV, VII. G. Ha 1 Istrom. Monumental Art of
Northern Europe from the Stone Age, I. The Norvegian Localities, Stockholm, 1938,
p. 55, fig. 22, 4, 1, fig. 78, p. 341 и др.
84	H. H. Козьм и н, Д. А. Клеменц. Историко-этнографические исследова¬
ния в Минусинском крае, Известия ВСОРГО, XIV, 1916, Иркутск, 1917, стр. 37.
85	Д. К. Зеленин. Табу слов у народов Восточной Европы и Северной Азии,
сб. МАЭ, VIII, стр 46.
86	Г. М. Василевич. Некоторые данные по охотничьим обрядам и пред¬
ставлениям у тунгусов, «Этнография», М., 1930, № 3. Следы таких обрядов сохра¬
нились даже у амурских племен тунгусского происхождения, несмотря на их дли¬
тельную изоляцию от остальных сородичей и глубокое влияние более высокой зем¬
ледельческой культуры Китая. Лопатин пишет, например: «Орочская шаманка пока¬
зала нам еще соломенных бурханчиков. Один изображал изюбра, другой всадника с
луком и стрелой. Она показала, где их надо ставить и как надо молиться им. Для
этого она около очага разостлала небольшой коврик из кожи лося, на него поставила
берестовую круглую коробку, на коробку бурханов и перед ними в маленькой жестя¬
ной чашке положила углей из очага. На угли она стала бросать сухие листья ивы,
которые для этой надобности у нее хранились в особом мешке в большом количестве.
Потом она закурила трубку и положила на коробку к бурханам. Так нужно молить¬
ся перед отправлением на охоту». И. А. Лопатин. Лето среди орочей и гольдов,
изд. Общества изучения Амурского края, Владивосток, 1916, стр. 13.
87	В. Г. Богораз. Миф об умирающем и воскресающем звере, «Художествен¬
ный фольклор», вып. I, М., 1926. В. Г. Богораз. Основные типы фольклора север¬
ной Евразии и Северной Америки. «Советский фольклор», М. — Л., 1938, 4—5.
В. Г. Богораз. Христианство в свете этнографии, М.—Л., 1928.
88	А. М. Ли-невский. К вопросу о петроглифах Карелии, сб. ЛОИКФУН,
I, Л., 1929, стр. 62.
89	Эти условные символические рисунки и по форме и, очевидно, по содержанию
200

очень близки к таким же магическим знакам верхнего палеолита Южной России,
Грузии и Западной Европы — западного Средиземноморья. С. Н. Замятнин. Пе¬
щерные навесы Мгвимеви близ Чиатури (Грузия), «Советская археология», 1937, № 3,
стр. 57. О. Н. Б а д е р. Древние изображения на потолках гротов в Приазовье, Ма¬
териалы и исследования по археологии СССР, II, 1941. Они известны и в арктических
наскальных изображениях Скандинавии. G. Hallstrdm. Monumental Art of Northern
Europe from the Stone Age, pp. 337, 379.
so S. M. Shirokogoroff. Social < rganisation of the Northern Tungus. With Introdu¬
ctory chaptes concerning geographical distribution and history of these Groups, Shanghai,
China, 1929, p. 204—205. Cp. S. M. Shirokogoroff. Psychomental complex of the Tun-
gus, London, 1935, p. 122 (Chapter XI, p. 39).
91	Об этом термине см. также статью Л. Я. Штернберга «Религиозные
воззрения орочей Татарского пролива» в сборнике Л. Я. Штернберга «Первобыт¬
ная религия в свете этнографии», Л., 1936, стр. 22—23,
92	Г. М. Василевич. Некоторые данные по охотничьим обрядам и представ¬
лениям у тунгусов, стр. 200.
93	Margaret Lantis. The Alaska Wnale cult and its affinities. American Anthropo¬
logist, v. 40, 1938, № 3.
94	П. Третьяков. Туруханский край, его природа и жители, Записки РГО
по общей географии, II, 1869, стр. 414. К- Рычков. Береговой род юраков, Записки
ЗСОРГО, т. XXXIII, 1916, стр. 188.
95	М. Ошаров. Северные сказки. Новосибирск, 1935, стр. 14—15.
96	С. В. Иванов. Мамонт в искусстве народов Сибири, доклад в МАЭ АН
СССР, февраль 1946 г.
97	Н. Григоровский. Очерк Нарымского края, Записки ЗСОРГО, вып.
IV, 1882.
98	П. Третьяков. Туруханский край, его природа и жители, стр. 459.
99	М. Ошаров. Северные сказки.
100	Г. Н. Потанин. Очерки Северо-Западной Монголии, IV, стр. 736.
А.	М. Castren. Reiseberlchte und Briefe aus den Jahren 1845—1849, II, St-Ptsb., II,
1856, s. 86.
101	Г. M. Василевич. Некоторые данные по охотничьим обрядам и пред¬
ставлениям у тунгусов, стр. 198. Г. Н. Потанин. Восточные мотивы в средневе¬
ковом европейском эпосе, стр. 182 (чудовище преисподней Калма или Долман).
102	М. Ошаров. Северные сказки, стр. 146—149.
103	В. И. В е р б и ц к и й. Алтайские инородцы, сборник этнографических статей и
исследований алтайского миссионера прот. В. И. Вербицкого, М., 1893, стр. 140.
104	Ср. ряд аналогичных примеров из фольклора племен Сибири и Центральной
Азии в работе Г. Н. Потанина «Восточные мотивы в средневековом европейском эпо¬
се», стр. 151 (мать Гэсэра в желудке гигантского оленя); стр. 932, примечание (герой
внутри туши оленя, схваченного чудовищной птицей Хан-Гариди); стр. 734—735, 744,
350, 387, 470, 727 (герой находится внутри чудовищного животного или птицы).
105	Архив НИЯЛЙ, Я АССР, сюжеты олонгхо (рукопись).
106	А. А. Попов. Долганский фольклор. Л., 1935, стр. 154.
107	М. Ошаров. Северные сказки, стр. 13—14.
108 Г. М. Василевич. Сымские тунгусы, «Советский Север», 1931, № 2,
стр. 138.
109	Н. X а р у з и н. Русские лопари, стр. 148.
110	И. А. Худяков. Верхоянский сборник. Якутские сказки, песни, загадки и
пословицы, а также русские сказки и песни, записанные в Верхоянском округе. За¬
писки ВСОРГО по этнографии, т. I, вып. 3, Иркутск, 1890, стр. 21.
111	Там же, стр. 21.
112 Э. К. Пекарский. Словарь якутского языка. Изд. АН, вып. 1—13,
1907—1930, стр. 2530.
иг О. Ф и н ш и А. Б р е м. Путешествие в Западную Сибирь, М., 1882, стр. 457.
114	Г. Н. Потанин. Очерки Северо-Западной Монголии, IV, стр. 712.
115	Н. Ха ру зин. Русские лопари, стр. 148—149. В. И. Немирович-Дан¬
ченко. Лопарская земля, Живописная Россия, т. I, стр. 171. В. И. Немирович-
Данченко. Страна холода, Спб., 1887, стр. 209.
116	А. X а р у з и н. Русские лопари, стр. 149.
117	Т а м же, стр. 148—149. Аналогичные представления о конце света, когда бу¬
дет растерзано преследуемое космическое животное, имеются у многих других на¬
родов. Потанин приводит, например, монгольский рассказ о том, что созвездие Боль¬
шой Медведицы состоит из иноходца и волков, которые за ним гонятся; когда волки
настигнут иноходца и разорвут его, настанет конец мира (Г. Н. Потанин. Очерки
Северо-Западной Монголии, IV, стр. 736).
118	П. Т. Третьяков. Туруханский край, ctp. 415.
т

119	Б. Серошевский. Якуты, стр. 660.
120	Г. Н. Потанин. Очерки Северо-Западной Монголии, IV, стр. 778—779.
121	Там же, стр. 283.
122	В. И. Вербицкий. Словарь алтайского и аладагского наречий тюркского
языка, Казань, 1889, стр. 417.
123	Н. X а р уз и н. Русские лопари, стр. 347.
124	Н. Толоконский. Якутские пословицы, загадки, святочные гадания, об¬
ряды, поверья и легенды. Собрано при ближайшем участии учителя якута А. Кули¬
ковского, Иркутск, 1914, стр. 87—88.
125	Г. Н. Потанин. Ерке. Культ сына неба в Северной Азии. Материалы к
тюрко-монгольской мифологии, Томск, 1916, сгр. 97. Э. К. Пекарский. Словарь
якутского языка, стр. 3031 и 2340.
126	S. Patkanov. Die Irtysch-ostjaken und ihre Volkspoesie, t. I, St-Ptsb., 1897, s. 117.
127	Г. H. Потанин. Ерке, стр. 44, 67. Г. Н. Потанин. Очерки Северо-За¬
падной Монголии, ч. IV, стр. 204. Г. Н. Потанин. Тангуто-тибетская окраина Кй'
тая и Центральная Монголия, т. II, стр. 328. Г. Н. Потанин. Восточные мотивы
в средневековом европейском эпосе, стр. 445.
128	Е. И. Титов. Некоторые данные по культу медведя у нижнеангарских тун¬
гусов кондогирского рода (Баргузинский округ северо-западного Забайкалья), Сибир¬
ская живая старина, этнографический сборник, I, изд. ВСОРГО, Иркутск, 1923,
стр. 96.
129	Г. Н. Потанин. Громовник по поверьям южной Сибири и Северной Мон¬
голии, Журнал министерства народного просвещения, CCXIX, Спб, январь-фев¬
раль, 1882.
180	А. М. К астр ен» О значении слов Юмала и Укко в финской мифологии,
Ученые записки Академии наук по I и II отд., вып. 4, Спб., стр. 498—499.
А. М. Castren. Was bedeuten die Wdrter Jumala und Ukko in der finnischen Mythologie.
Bulletin de la classe hlstorico-philologique de Г Academie Imperlale des sciences de
St. Ptsb., 1853, В. X., № 4, p. 217—219 et 220.
131	А. П. Окладников. Археологические работы в зоне строительства ан¬
гарских гидростанций (общие итоги), Записки Иркутского краеведческого музея, Ир¬
кутск, 1958, £тр. 26.
132	М. Ebert. Die baltischen Provinzen. Kurland. Lifland. Estland, 19-3, Prahistori-
sche Zeitschrift, В. V., 1913, стр. 518—519, табл. 23 a. J. Ailio. Fragen der russischen
S teinzeit.—H. Moora. Die Steinzeit Estland, Tartu, 1932, abb. 13.
133	M. E. Фосс. Древнейшая история Севера Европейской части СССР, МИА
СССР, № 29, 1952, рис. 102—1, 2.
134	Д. Н. Э д и н г. Резная скульптура Урала. А. Я. Брюсов. Очерки из исто¬
рии неолитических племен. М., 1952, стр. 161, рис. 42—43.
135	Музей антропологии и этнографии АН СССР, колл. 282—130, Cd. Reallexikon,
d. Vorgeschichte, В. XII.
136	М. Е. Фосс. Древнейшая история Севера Европейской части СССР,
стр. 198—199, рис. 102—109, 10.
137	Там ж е, стр. 198.
138	В. И. Равдоникас. Наскальные изображения Онежского озера и Бе¬
лого моря, часть первая. Наскальные изображения Онежского озера. Труды Институ¬
та этнографии АН СССР, т. XI, археологическая серия № 1, М. — Л., 1936, табл. 8,
рис. 24; табл. 16, рис. 150; табл. 20, рис. 50; табл. 22, рис. 9; табл. 33, рис. 11, 17.
Часть вторая. Наскальные изображения Белого моря. Труды Института этнографии
АН СССР, т. X, археологическая серия № 1, М. —Л., 1938, табл. 4, рис. 28—30, 37—
40; табл. 1, рис. 169.
139	С. Н. 3 а м я т н и н. Миниатюрные кремневые скульптуры в неолите северо-
восточной Европы, «Советская археология», 1948, X, стр. 85—123, рис. 2—3.
140	А. П. Круглов, Б. Б. Пиотровский и Г. В. Подгаецкий. Мо¬
гильник в г. Нальчике, МИА СССР, № 3, 1941, стр. 120, табл. VIII—I.
141	Е. И. Крупнов. Древняя история и культура Кабарды, М., 1957, стр. 32, 34.
142	С. Н. Бибиков. Раннетрипольское поселение Лука-Врублевецкая на
Днестре. К истории ранних земледельческо-скотоводческих племен на юго-востоке
Европы, МИА СССР, № 38, М. —Л., 1953, стр. 205.
143	А. П. Окладников. Неолит и бронзовый век Прибайкалья, ч. I и II, МИА
СССР, № 18, М. —Л., 1950, табл. 7.
144	См. сжатый обзор истории вопроса о саяно-алтайской прародине финно-
угров в монографии Э. Мольнара «Проблемы этногенеза и древней истории вен¬
герского народа» ( Studia Historica. Academiae scientiarum Hungaricae, 13, Будапешт,
J955), стр. 34—43.
145	H. Щукин. Поездка в Якутск, Спб., 1844, стр. 105. В первом издании
книги Щукина, датированном 1 §39 г., этцх сведений нет.
202

146	Р. М а а к. Вилюйский округ Якутской области, ч. III, стр. 37—38.
147	М. С. В р у ц е в и ч. Обитатели, культура и жизнь в Якутской области, За¬
писки РГО по этнографии, 1891, XVII, № 2.
148	В. Л. Серошевский. Якуты, т. 1, стр. 400.
149	М. П. Овчинников. Ойуун Кэрэкээн Мохсогху (якутское предание), «Си¬
бирский архив», № 3, 1911, Иркутск, 1912, стр. 193.
150	Якутский фольклор. Тексты и переводы А. А. Попова, литературная обра¬
ботка Е. М. Тагер, общая редакция М. А. Сергеева, Л., 1936.
151	М. П. Овчинников. Ойуун Кэрэкээн Мохсогху, стр. 193.
152	Отчет о деятельности ВСОРГО в 1890 г. Известия ВСОРГО, т. XXIII,
№ 4—5, Иркутск, 1892, стр. 158. Г. П. Сосновский. К археологии Ангарского
края, Сибирская живая старина, вып. I, Иркутск, 1924. Г. П. С ос н о в ек и й. Замет¬
ки по археологии Прибайкалья. Из отчета о поездке в Балаганский уезд Иркутской
губернии, совершенной летом 1921 г. Труды секции ВСОРГО (в 75-ю годовщину
отдела), Иркутск, 1926, стр. 146—149.
153	М. П. Овчинников. Отчет о командировке в г. Киренск для осмотра ар¬
хивов, Труды Иркутской ученой архивной комиссии, вып. 3, 1916, стр. 332.
154	Г. Мергар'т. Результаты археологических исследований в Приенисейском
крае (автореферат), Известия Красноярского отдела Географического общества, т. 3,
вып. I, 1923.
155	Gero Merhart. Sibirien. Neolithikum.Reallexikon der Vorgeschichte, Band XII,
ss. 57—70. Gero Merhart. Bronzezeit am Jenissei. Ein Beitrage zur Urgeschichte
Siblriens, Wien, 1926.
156	Г. В. Ксенофонтов. Ураангхай-Сахалар. Очерки по древней истории
Якутии, т. I, Иркутск, 1937.
157	А. П. Окладников. Неолит и бронзовый век Прибайкалья, ч. III, глаз-
ковское время, Материалы и исследования по археологии СССР, вып. 45, М—Л., 1955.
158 А. П. Окладников. Погребение бронзового века в ангарской тайге,
КСИИМК, вып. VII, 1940. П. П. Хороших. Исследования каменного и железного
века Иркутского края, Иркутск, 1924. А. П. Окладников. Древние шамансхие
изображения из Восточной Сибири, «Советская археология», 1948, X. А. П. Оклад¬
ников. Археологические раскопки по Ангаре и за. Байкалом, КСИИМК, вып. 51, 1953.
159 А. П. Окладников. Погребение бронзового века в ангарской тайге,
КСИИМК, вып. IX, 1940.
160	Н. И. В и т к о в с к и й. Следы каменного века в долине р. Ангары, Известия
ВСОРГО, т. IX, № 2, Иркутск, 1889, стр. 23.
161	Ю. Д. Тальк о-Г ринцевич. Суджинское доисторическое кладбище в
Ильмовой пади Троицкосавского округа Забайкальской области. Палеоэтнологическое
исследование, Труды Троицкосавско-Кяхтинского отделения Приамурского отдела
РГО, т. I, вып. 2, 1898—1899, стр. 10.
162	См. о нем ниже в главе «Ранний железный век».
163	С. В. Киселев. Значение техники и приемов изображения некоторых ени¬
сейских писаниц. Техника обработки камня и металла, сб. статей, Труды секции
археологии Института искусствознания и археологии РАНИОН, V, М., 1930, стр. 97.
164	Зарисовки И. Т. Савенкова, выполненные в 1913 г. и хранящиеся в Иркут¬
ском краеведческом музее (коллекция № 7350).
165	В. Радлов. Сибирские древности, т. I, вып. 1, стр. 27, табл. IV, рис. 13.
166	Та м же, т. I, вып. 3, стр. 108, табл. XIX, рис. 3.
167 Там же, табл. XIX, рис. 3. G.Merhart.Bronzezeitam Jenissei,5, 59,abb. 33.
168	J. G. Anderss >n. Hunting Magicin the Animal Style, Bulletin № 4 of the Mus
of Far Eastern antiquities (Ostasiatiska Sameigarna), Stockholm, 1932. pi. X, fig. 1 a.
169	И. M. Мягков. Находка на г. Кулайке (в собрании Томского краевого му¬
зея), Труды Томского краевого музея, т. I, 1927. И. М. Мягков. Древности Нарым-
ского края (в собрании Томского краевого музея), Труды Томского краевого музея,
т. II, 1929. А. Ермолаев. Ишимская коллекция. Описание коллекций Краснояр¬
ского музея, Красноярск, 1914.
170	И. М. Мягко в. Находка на г. Кулайке.
171	А. Ермолаев. Ишимская коллекция.
172	И. Т. Савенков. О древних памятниках изобразительного искусства на
Енисее, стр. 116—117.
173	И. Т. С а в е н к о в. О древних памятниках изобразительного искусства на
Енисее, табл. III, рис. IV, табл. VI, рис. 1. Сюда же следует отнести эстампирован-
ные А. В. Адриановым изображения лодок на шалаболинской писанице (эстампаж
хранится в МАЭ АН СССР). К. В. Вяткина. Шалаболинские (тесинские) наскаль¬
ные изображения, сб. МАЭ, XII, 1949, рис. I, VI—1, I, VI—15.
174	В. И. Равдоникас. Наскальные изображения Онежского озера и Бело¬
го моря, часть I и И. А. М. Л и нев ский. Петроглифы Карелии, ч. I, Петрозаводск,
1939*
газ

175	Oskar Almgren. Nordische Felszeichnungen als religiose Urkunden, Frank¬
furt am Main, 1934, стр. 8.
176	Г. M. Константинов. Археологические находки вблизи деревни Верхне-
Метляево, Известия ВСОРГО, т. LIII, Иркутск, 1928, стр. 144, рис. 3.
177	Г. Е. Г р у м-Г р ж и м а й л о. Путешествие в Западный Китай, II, стр. 200.
178	В. Kalgren. New Studies on Chinese Bronzes, Bulletin of the Mus. of Far
Eastern Antiquities, № 9, стр 14. В. Kalgren. Notes on the Grammar of early
Bronze Dekor. Там ж e, № 23. стр. 5—7, рис. 14—258.
179	В. Kalgren. Notes on the Grammar..., рис. 196, 122, 192, 221.
180	Г. H. Потанин. Восточные мотивы в средневековом европейском эпосе,
стр. 148, 195, 207, 417, 438, 569, 671. Г. Н. Потанин. Очерки Северо-Западной Мон¬
голии, IV, 818, 819, 827.
181	Oskar Almgren. Nordische Felszeichnungen als religidse Urkunden, s. 73—76.
182 J. G. A n d e г s s о n. Prehistoric Sites in Honan, Bulletin of the Mus. of Far
Eastern Antiquities JMh 19, 1947, табл. 1, рис 3, 4; табл. 86, рис. 1,2,3; табл. 87, рис.
I.	2, 3; табл. 9/. рис. 2. J. G. Anders son. Researches into Prehistory of the Chinese,
Bulletin of the Mus. of Far Eastern Antiquities, N2 15, 1945, табл. 167, рис. 1—4.
183	J. G. Anders son. Prehistoric sites in Honan; таол. 1, рис 2; табл. 2, рис. 2;
J.	G. A n d ers s on. The Sites Chu Chia Chai, Hsi Ning Hsien, Kansu, Bulletin of the
Mus. of Far Eastern Antiquities, JSfe 17, 1945, рис. 32.
184	Tа м же. табл. 8, рис. 4; табл. 11, рис. 2, табл. 97, рис. 2.
186	J. G. Andersson. Prehistoric Sites in Honan, табл. 8, рис. 4; абл. 21, рис. 20;
табл. 36, рис 2; табл. 88. рис. 1; табл. 100, табл. 5. J. G. Andersson. Researchesi nto
Prehistory of the Chinese, табл. 177, рис. 1.
186	А. П. Окладников. Древние шаманские изображения из Восточной Си¬
бири.
187	В. И. Анучин. Очерк шаманства у енисейских остяков, сб. МАЭ, т. II,
вып. 2, 1914, стр. 7—8, 14.
188	Т а м же, стр. 40—41.
189	Там же, стр. 8.
190	Б. Я. Владимирцов. Этнолого-лингвистические исследования в Урге, Ур-
гинском и Кентейском районах, сб. «Северная Монголия», II. Предварительные отче¬
ты лингвистической и археологической экспедиций о работах, произведенных в
1925 г., Л., 1927, стр. 23, примечание 2.
191	В. И. А н у ч и н. Очерк шаманства у енисейских остяков.
192	С. И. Руденко. Культура населения горного Алтая в скифское время,
М. — Л., 1953. С. И. Руденко. Искусство скифов Алтая, М., 1949. С. В. Кисе¬
лев. Древняя история Южной Сибири, М. — Л., 1950, стр. 249, 383. А. П. Оклад¬
ников. Новая «скифская» находка на Верхней Лене, «Советская археология»,
1946, VIII.
193	Кулешов и Новиков. Коневодство, М. — Л., 1933, стр. 49.
194	Н. А. Ю р а с о в. Разведение лошадей, сб. «Книга о лошади», Сельхозгиз,
М* 1933, стр. 47.
195	Кулешов и Новиков. Коневодство, стр. 541.
196	В. А. Щ е к и н, К. И. Горелов. Ахал-текинская лошадь, сб. «Конские
породы Средней Азии». Изд. Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук
им. В. И. Ленина, М., 1937, стр. 64.
197	В. О. Витт. Роль туркменской и арабской лошади в истории коневодства
и коннозаводства Западной Европы и России с XVI по XIX в., рис. 19, сб. «Конские
породы Средней Азии».
198	В. О. Вит т. Лошадь Древнего Востока, сб. «Конские породы Средней
Азии», стр. 32.
199	Там же.
200	Т а м же.
201	Там ж е, стр. 24—25.
202	Ф е л и к с Кон. Экспедиция в Сойотию, М. — Л., 1934.
203	И. А. О р б е л и, К. В. Т р е в е р. Сасанидский металл, Художественные
предметы из золота, серебра и бронзы, М.— Л., 1935.
2°4 Материалы для болгарских древностей. Абоба-Пласка, Известия Русского
археологического института в Константинополе, т. X, София, 1905, стр; 284.
205	«Калмык, аркан которого состоит просто из веревки с петлею, подъезжает
к табуну, высматривает лошадь и в один миг накидывает на нее аркан. У киргиза
аркан (укрюк) состоит из длинного (саженей двух) шеста с незатягивающейся петлей;
облюбовав лошадь, выбивает он ее из табуна и старается накинуть петлю». Н. X а-
р у з и н. Киргизы Букеевской орды. Антрополого-этнографический очерк, т. I, М.,
204

206	В. В. Радлов. К вопросу об уйгурах, Известия Академии наук, т. 72,
кн. I, 1893, стр. 105.
207	С. И. Руденко. Современное состояние и ближайшие задачи этнографиче¬
ского изучения турецких племен. Первый Всесоюзный тюркологический съезд, Баку,
1926,	стр. 62.
208	В. П. Левашова. Из далекого прошлого южной части Красноярского
края, Красноярск, 1939, стр. 68, табл. XVI, рис. 14.
209	В. А. Бабенко. Памятники хазарской культуры на юге России, Труды
XV археологического съезда в Новгороде 1911 г., т. J, М., 1914, стр. 454, 472, 474.
B.	А. Бабенко. Дневник раскопок в Верхнем Салтове, произведенных в 1905—
1906 гг., Труды XI археологического съезда, М., 1907, стр. 390.
210	В. В. С т а с о в. Катакомба с фресками, найденная в 1872 г. близ Керчи,
Отчет Археологической комиссии за 1872 г., Спб., 1875, стр. 30. См. также Собрание
сочинений В. В. Стасова 1847—1888 г., т. I, Спб., 1894, стр. 271—273.
211	В. В. Стасов. Катакомба с фресками, найденная в 1872 г. близ Керчи.
212	Т а м ж е, стр. 271—273.
213	М. И. Ростовцев. Античная декоративная живопись на юге России, Спб.,
1913 (текст), стр. 310.
214	В. А. Гордлевский. Государство сельджукидов, М. — Л., 1941, стр. 153.
215	См. например, фотографию тяжеловоза-брабансона американской породы,
приложенную к книге «Путь развития тяжеловозного коневодства в СССР», Сель-
хозгиз, 1941, стр. 16, рис. 2.
216	С. И. Руденко. Горноалтайские находки и скифы, М, — Л., 1952, стр. 88—
89, рис. 90. С. И. Руденко. Культура населения горного Алтая в скифское вре¬
мя, М. — Л., 1953, табл. XCV.
217	С. И. Руденко. Культура населения горного Алтая, рис. 181—182.
218	В. В. С т а с о в. Отчет археологической комиссии за 1872 г., табл. XVIII, рис. 39.
219	О 11 о Maen.che n-H е 1 f е n. Grenelated Mane and scabbard Slide, Central
Asiatic Journal, vol. Ill, № 2, ss. 95—100.
220	M. И. Ростовцев. Античная декоративная живопись на юге России, 1914
(атлас), табл. XXV.
221	Т а м же, табл. XXIX.
222	Т а м же, текст, стр. 176.
223	В. В. Стасов. Собрание сочинений, т. I, стр. 271. Отчет Археологической
комиссии за 1872 г., стр. 305.
224	М. И. Ростовцев. Античная декоративная живопись на юге России
стр. 176, 234, 306, 345.
225	Я. И. Смирнов. Восточное серебро, Спб., 1909, табл. CXXI, № 305, стр. 7.
226	Е. М. При дик. Новые кавказские клады. Материалы по археологии Рос¬
сии, № 34, 1914, стр. 173,
227 И. А. О р б е л и и К. В. Т р е в е р. Сасанидский металл, табл. 4, 6, 10.
C. И. Руденко и А. Н. Глухов. Могильник Кудыргэ на Алтае. Материалы по
этнографии, Л., 1937, стр. 48, табл. 1.
228	С. И. Руденко и А. Н. Глухов. Могильник Кудыргэ на Алтае, стр. 51—
52, рис. 18.
229	И. Т. С а в е н к о в. О древних памятниках изобразительного искусства на
Енисее. Сравнительные археолого-этнографические очерки, М., 1910, табл. XVI—4
(Уйбат, Кизил, Кая), XVII—2 (Сулек). Alt-altaische Kunstdenkmaler. briefe und
Bildmaterial von J. R. Aspelins Reisen in Sibirien und der Mongolel, Herausgegeben
von Hj. Appelgren-Kivalo. Helsingfors, 1931, fig. 72—82, 83.
230	Osvald Siren. Histoire des Arts anciens de la Chine, II. L’epoque Han et
les six dynasties. Annales du Musee Cuimet. Bibliotheque d’Art. Nouvelle Serie, II,
Paris et Bruxelles, 1929, p. 10, fig. 2, pi. 3—4.
231	Otto M a e n c h e n-H e 1 f e n. Grenelated Mane and scabbard Slide, cfp. 138.
232	П. M. M e л и о p а н с к и й. Памятник в честь Кюль-Тегина, Записки Восточ¬
ного отделения Русского археологического общества, т. XII, вып. II и III, Спб., 1899,
стр. 72. С. Е. Малов. Памятники древнетюркской письменности. Тексты и исследо¬
вания, М. — Л., 1951, стр. 40—41.
233	Алтайский эпос «Когутэй», М. — Л., 1935, стр. 175.
234	Г. Д. С а н ж е е в. Эпос северных бурят «Аламжи-Мэргэн», Бурятский
эпос, 1936, стр. XVIII.
235	Сборник трудов Исследовательского общества СахатКескиле, вып. I, Якутск,
1927,	стр. 117—118.
236	F. Sarre. Die Altorientallsche Feldzeichen mit besonderer Berticksichtigung eines
unverOffentlichen Stilckes. Klio, III, 1903.
237	J. G. Andersson. Der Weg fiber die Steppen. Mus. of Far Eastern Antiquities,
Stockholm, Bull. № 1, 1929. Hunting Magic in the Animal Style. Там же, № 4, 1932,
205

pi. XXVI, pi. XXX, 1,	2. M. И. Ростовцев. Скифия и	Боспор,	Л., 1925,	стр. 331,
335,	441. Толстов и	Кондаков. Русские древности в	памятниках искусства, вып.
II, М., 1890, стр. 32—94; вып. III, стр. 40.
238 Иакинф Бичурин. Собрание сведений о народах, обитавших в Сред¬
ней Азии в древние времена, ч. I, М. — Л., 1951, стр. 257, 259. В. А. Панов. К исто¬
рии народов Средней Азии. Сюн-ну (хунну) китайских летописей, Владивосток, 1916.
239	И. А. О р б ел	и и К. В. Тр ев ер. Сасанидский	металл,	табл. 20.
240	М. М. Г и р с.	К вопросу об арабских знаменах.	Записки	коллегии	востоко¬
ведов при АН СССР, т. V, 1932, стр. 343—365.
241	В. Васильевский. Византия и печенеги, Журнал министерства народного
просвещения, 1872, декабрь, стр. 254.
242	Иакинф Бичурин. Собрание сведений о народах, обитавших в Сред¬
ней Азии в древние времена, ч. I, стр. 445.
243	В. В. Григорьев. Об арабском путешественнике X века Абу-Долефе и
странствованиях его по Средней Азии, Журнал министерства народного просвещения,
1872, сентябрь, стр. 32—34.
244	И. Т. С а в е н к о в. О древних памятниках изобразительного искусства на
Енисее, табл. VIII, рис. XVI—4. Alt-altaische Kunstdenkmaler, abb. 93.
245	Alt-altaische Kunstdenkmaler, abb. 81.
246	M. Пестов. Записки об Енисейской губ. Восточной Сибири, М., 1883.
Г. Спасский. О достопримечательнейших памятниках сибирских древностей и
сходстве некоторых из них с великорусскими, Записки РГО, кн. XII, Спб., 1857,
стр. 124, табл. 1, рис. 4.
247	М. П. Грязнов, Е. К. Шнейдер. Древние изваяния Минусинских сте¬
пей, Материалы по этнографии, т. IV, вып. 2, Л., 1929, табл. VII, рис. 68, стр. 86.
П. С. Пал л ас. Путешествие по различным провинциям Российского государства,
I, ч. 3, стр. 501. Н. И. Попов. О каменных бабах Минусинского края, Известия
ВСОРГО, И, No 4у 1871, Иркутск, 1872, стр. 60.
248	И а к и н ф Бичурин. Собрание сведений о народах, обитавших в Сред*
ней Азии в древние времена, ч. I, стр. 386.
249 С. А. Козин. Сокровенное сказание (Юань Чао-биши). Монгольская хро¬
ника 1240 г. Монгольский обыденный изборник, т. I, М., 1941, стр. 101.
250	«Живая старина», 1911, вып. III—IV, Спб., 1912, стр. 431—432.
251	Т а м ж е.
252	М. М. Гире. К вопросу об арабских знаменах, Записки коллегии восто¬
коведов, т. V, стр. 357.
253	Г. Н. Потанин. Очерки Северо-Западной Монголии, вып. IV, стр. 308.
254	Б. Я. Владимирцов. Монголо-ойратский героический эпос. Птгр., 1923,
стр. 118.
255	Д. Б анз а ров. Черная вера, или шаманство, у монголов, Спб., 1891,
стр. 29.
258	П. Левшин. Описание киргиз-кайсацких орд и степей, ч. III, Спб., 1832,
стр. 51—52,
267 В. В. Бартольд. Киргизы. Исторический очерк, Фрунзе, 1929, стр. 38.
258	И а к и н ф Бичурин. Собрание сведений о народах, обитавших в Сред¬
ней Азии в древние времена, ч. I, стр. 440.
259	Т а м же.
260	Н. В. К ю н е р. Китайские известия о народах Якутии и соседних районов
(перевод китайского текста с необходимыми примечаниями и литературными указа¬
ниями), Л., 1946 (Архив НИЯЛИ АН СССР, стр. 16).
261	Т а м ж е.
262	^ Schott. Ober die achten Kirgisen. Abhandlungen der kdnigl. Akad. d. Wis-
sensch. Zu Berlin, 1864, стр. 436.
263	В. В. Бартольд. Отчет о поездке в Среднюю Азию с научной целью,
1893—1894 гг., Записки Академии наук по историко-филологическому отделению, т. I,
№ 4, Спб., 1897, стр. 110—111. Ср. V. Min or sky. Sharaf al-zaman Tahir Marwtfzi. On
China, the Turks and India. London, 1924.
264	В. В. Бартольд. Отчеты о поездке в Среднюю Азию с научной целью,
1893—1894 гг. V. Minor sky. Sharaf al-zaman Tahir Marwazi.
265	Г. H. Потанин. Очерки Северо-Западной Монголии, IV, стр. 938.
266	V. Minorsky. Sharaf al-zaman Tahir Marvazi, стр. 106.
267	И а к и н ф Бичурин. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней
Азии в древние времена, стр. 322.
268	v. Thomsen. Altttirkische inschriften aus der Mongolei. Wiener Zeitschrift d.
Morgenland. Gesellschaft, b. 78, 192. Дословный перевод A. H. Бернштама: «Китай¬
цы, с юга нападайте, кидане, с востока нападайте, я с севера да нападу. В земле
турецко-сырского народа хозяин пусть не ходит; если возможно, хозяина да уничто¬
206

жим мы» (А. Н. Б е р н ш т а м. Социально-экономический строй орхоно-енисейских
тюрок VI—VIII веков. Восточнотюркский каганат и кыргызы, М. — Л., 1946, стр. 42).
269	П. М. М е л и о р а н с к и й. Памятник в честь Кюль-Тегина, ЗВОРАО, т. XII,
вып. II—III, 1890, стр. 67.
270	Иакинф Бичурин. Собрание сведений о народах, обитавших в Сред¬
ней Азии в древние времена, стр. 375.
271	Там же, стр. 376 (под 630 г.).
272	Н. В. Кюнер. Китайские известия о народах Якутии и соседних районов,
стр. 13 (по выдержке в Юань-цзянь-лэй-хань).
273	Там же.
274	И а к и н ф Бичурин. Собрание сведений о народах, обитавших в Сред¬
ней Азии в древние времена, стр. 380.
275	Т а м ж е, стр. 440.
276	Из Да-цин-и-тун-чжи (по данным Н. В. Кюнера)\
277	П. П. Хороших. Древности кудинских степей, Бурятиеведение, III—IV,
Верхнеудинск, 1930, стр. 85. Н. Н. А г а п и т о в. Прибайкальские древности, Известия
ВСОРГО, 1881, XII, N° 4—5, стр. 12.
278	Н. Н. Агапитов. Прибайкальские древности, стр. 15.
279	Иакинф Бичурин. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней
Азии в древние времена, ч. I, отд. II, стр. 270.
280	Т а м же, стр. 337.
281	Ка] Don пег und М. Rasanen. Zwei neue ttirkische Runeninschriften. Journ.
de Soc. Finno—Ougr. XV 2, Helsingfors, 1931. С. E. Малов. Новые памятники с
турецкими рунами. Язык и мышление, VI—VII, М. — Л.,	1936, стр. 275—279.
Г. В. Ксенофонтов. Расшифровка двух памятников орхонской письменности из
западного Прибайкалья. М. Рэзенен. Язык и мышление, I, Л., 1933, стр. 170—173.
282	П. П. Хороши х. Наскальные рисунки на горе Манхай. КСИИМК АН
СССР, вып. XXXVI, 1951. П. П. Хороших. Писаницы на горе Манхай. КСИИМК
АН СССР, вып. XXV, 1949.
283	А. П. Окладников. Прошлое Якутии до присоединения к Русскому го¬
сударству, История Якутии, т. I, стр. 303.
284	П. П. Хороших. Наскальные изображения на горе Байтог, Записки
БМНИИК, вып. XXIII, Улан-Удэ, 1957, стр. 144—146.
285	М. Е. М а с с о н. Древние наскальные изображения домашних лошадей в
Южном Киргизстане, Труды Института языка, литературы и истории Киргизского
филиала АН СССР, вып. 2, 1948, стр. 135—140.
286	А. Н. Берншта м. Араванские наскальные изображения и даваньская
ферганская столица Эрши, «Советская этнография», 1948. А. Н. Бе риштам. Древ¬
няя Фергана, Ташкент, 1951, стр. 6, 11. А. Н. Бернштам. Историко-археологиче¬
ские очерки Центрального Тянь-Шаня и Памиро-Алая, МИА СССР, N° 26, М. — Л.,
1952, стр. 223—228.
287	М. И. Артамонов. Средневековые поселения на Нижнем Дону, Известия
ГАИМК, вып. 131, 1935, стр. 99—106. М. И. Артамонов. Саркел-Белая Вежа,
Труды Волго-Донской археологической экспедиции, т. I, М. — Л., 1958, стр. 46, рис. 32.
288	Описание этих превосходных рисунков дано Л. А. Евтюховой. См. Л. А. Е в-
тюхова. Археологические памятники енисейских кыргызов (хакасов), Абакан, 1948,
стр. 89, рис. 172, 173.
289	И. Т. Савенков. Памятники изобразительного искусства на Енисее,
табл. V, рис. IX —2, 3, 4, 6, XIII —I.
290	С. В. Киселев. Древняя история Южной Сибири, М., 1951, стр. 620.
291	Истоки курыканской культуры и формирование курыканского объединения
племен находятся, скорее всего, в связи с теми событиями, которые привели к по¬
явлению в Прибайкалье, на Куде, плиточных могил железного века (см.
А. П. Окладников. История Якутии, т. I, стр. 193—196). Однако для более пол¬
ного решения вопроса еще не хватает материала.
292	Л. А. Е в т ю х о в а. Археологические памятники енисейских кыргызов (ха¬
касов) , стр. 22, рис. 24. С. В. Киселев. Древняя история Южной Сибири, табл. I,
III, рис. 10.
293	М. И. А р т а м о н о в. Средневековые поселения на Нижнем Дону, стр. 99 —
106. М. И. Артамонов. Саркел-Белая Вежа, стр. 26—27 (указана.болгарская лите¬
ратура вопроса). М. И. Артамонов. Древний Дербент, «Советская археология»,
VIII, 1946, стр. 138, рис. 25.
294	Josef Hampel. Der Goldfund Nagy-Scen-Miklos, sogenn^ter «^‘valz des
Attila». Beitrage zur Kunstgeschichte der Volkerwanderungsepoque. Budapest, 1886, s. 125.
Кладу из Надь-Сент-Миклоша посвящена обширная литература. Автор последней
монографической работы о нем болгарский археолог Н. Мавродинов дает полную
207

библиографию вопроса. Он интерпретирует это собрание вещей как протоболгарский
клад. Дата вещей из клада определяется в границах 864 г. н. э. (время обращения
болгар в христианство) и второй половины IX в. н. э.
295	N. Mavrodinov. Le Treson protobulgare de Nagyscentmiklos. Archaeologia
Hungarica, XXIX, Budapest, 1943, p. 207—208.
296	С. В. К и с e л e в и Л. А. Е в т ю х о в а. Отчет о работах Саяно-Алтайской
археологической экспедиции в 1935 г., Труды Государственного исторического музея,
вып. XVI, М., 1936. С. В. Киселев. Древняя история Южной Сибири, стр. 487—
638. Л. А. Евтюхова. Археологические памятники енисейских кыргызов (хакасов).
297	И. А. О р бел и. Сасанидское искусство, Восток, IV, стр. 150.
298	На эту возможность мое внимание впервые обратила Н. Н. Забелина.
299	А. Н. Бернштам. Историко-археологические очерки Центрального Тянь-
Шаня и Памиро-Алая, стр. 269—270.
300	Труды Семиреченской археологической экспедиции. «Чуйская долина», состав¬
лены под руководством А. Н. Бернштама, МИА СССР, № 14, М. — Л., 1950,
стр. 145—146,
301	Ср. А. Н. Бернштам. Археологический очерк Северной Киргизии, Фрунзе,
1941, стр. 55—104.
302	Фигуры, обнаруженные на стене помещения 10-го в объекте 1-м, описывают¬
ся как парящие «волшебные существа с головой и передними ногами коня, с птичьи¬
ми крыльями и змеиным хвостом» (см. «Живопись древнего Пянджикента», М., 1954,
стр. 105. табл. VII).
303	К. В. Т р е в е р. Сэнмурв-Паскудж. Собака-птица, Л., 1937.
304	П. П. Хороших. Исследования каменного и железного века Иркутского
края, Известия Биолого-географического института при Иркутском государственном
университете, т. I, вып. I, Иркутск, 1924, стр. 36—37, табл. 2.
305	П. П. Хороших. Древности Кудинских степей, Бурятиеведение, стр. 98.
306	А. П. Окладников. Прошлое Якутии до присоединения к Русскому го¬
сударству, История Якутской АССР, т. I, стр. 326.
307	С. В. Иванов. Материалы по изобразительному искусству народов Сибири
XIX — начала XX веков, Труды Института этнографии им. Н. Н. Миклухо-Маклая,
новая серия, т. XXII, М.—Л., 1954, стр. 501, 598, 643.
308	Там же, стр. 645, 648, 649.
309	Т а м ж е, стр. 637, 655.
310	Там же, рис. 101, 102, 103, 104.
311	Н. Н. Агапитов и М. Н. Хангалов. Материалы для изучения шаман¬
ства в Сибири, Известия ВСОРГО, т. XIV, № 1—2, 1883, стр. 30—31.
312	Ц. Ж а м ц а р а н о. Онгоны агинских бурят, сборник в честь 70-летия
Г. Н. Потанина, Записки РГО по этнографии, XXXIX, 1909, стр. 383.
313	Линейные схематические изображения человечков и животных имеются также
на шишкинских писаницах и на других скалах по Лене, но они очень немногочис¬
ленны. Возможно, они являются настоящими шаманскими изображениями — онгона-
ми — ленских бурят и относятся к самому недавнему времени.
814 С. В. И в а н о в. Материалы по изобразительному искусству народов Сибири
XIX — начала XX вв., стр. 730.
315	Собрание путешествий к татарам и другим восточным народам, вып. XIII,
XIV, XV, ст. I. Плано Карпини. П. Асцелин. Спб., 1845, стр. 95.
316	Г. Минаев. Путешествие Марко Поло. Перевод со старофранцузского тек¬
ста, Записки РГО по отделению этнографии, т. XXVI, Спб., 1902, стр. 87—88.
317	Собрание путешествий к татарам и другим восточным народам, вып. XIII,
XIV, XV, ст. I. Плано Карпини, П. Асцелин, стр. 95.
318	П. П. Хороших. Наскальные рисунки на горе Манхай II. Краткие сооб¬
щения ИИМК АН СССР, вып. XXXVI, 1951, стр. 191—195, рис. 59 — 2.
319	С. А. Козин. Сокровенное сказание, стр. 85,Л07.
320	Там же, стр. 85.
321	Вильгельм де Рубрук. Путешествие в восточные страны, Спб., 1911,
стр. 69—71.
322	М а р к о П о л о. Путешествие, М. — Л., 1940, стр. 62.
323	Н. X а р у з и н. История жилища у тюркских и монгольских народностей,
Этнографическое обозрение, кн. XXXVIII, 1896, стр. 41.
324	П. С. П а л л а с. Путешествие по разным провинциям Российского государ¬
ства, ч. III, половина вторая, стр. 140—141.
325	Б. Я. Владимирцов. Общественный строй монголов, Л., 1934, стр. 41—42.
326	Там же, стр. 128.
327	Там же, стр. 42.
328	Там же, стр. 41.
329	В. В. Бартольд. Историко-географический обзор Ирана, Спб., 1903, стр. 55.
208

S. Г. Гаффербер г. Хазарейская юрта ханаи хырга (к вопросу об исто¬
рии кочевого жилища), сб. МАЭ АН СССР, т. XIV, 1953, стр. 72—92.
331	Р а ш и д-а д-д и н. Сборник летописей, т. I, кн. I, М.—Л., 1952, стр. 121—122.
332	С. А. Козин. Джангариада. Героическая поэма калмыков. Введение в изу¬
чение памятника и перевод торгоутской его версии. М. — Л., 1940, стр. 15.
338	Sharaf al-zaman. Tahir Marvazi on China, The Turks and India. Arabic text
(circa d. d. 1120) with an a english translation and commentary by V. Minorsky. London
1942, стр. 15, 36.
Племя кун, судя по венгерским источникам, вошло в состав половцев-куманов,
так как венгры называли их не только куман, но еще и кун. А. Пономарев. Ку-
маны-половцы, «Вестник древней истории», 1940, № 3—4 (12—13), стр. 306. Племя
кай вместе с печенегами упоминается в XI в. Махмудом Кашгарским в числе се¬
верных тюркских племен. Но Махмуд Кашгарский указывает при этом, что в отличие
от чистых турков-кыргызов, огузов и других народов племена кай, а также ябаку
и татар имели иной язык. В. В. Бартольд. История турецко-монгольских наро¬
дов, Ташкент, 1928, стр. 13. Племя кай играло важную роль в образовании туркмен
и османского народа. В. Гордлевский. Государство сельджукидов, стр. 44, 50.
Н. Аристов. Заметки об этническом составе тюркских племен и народностей и
сведения о их численности, «Живая старина», стр. 412.
334	Т. Б е р т а г а е в. Лексика бурят-монгольского языка. Академия наук —
Н. Я. Марру, Л., 1933, стр. 153, 159, 169.
335	Н. Н. А г а п и т о в и М. Н. X а н г а л о в. Материалы для изучения шаман¬
ства Сибири. Шаманство у бурят Иркутской губернии, Известия ВСОРГО, т. XIV,
No 12, 1883, стр. 13, 14, 33 и 360.
336	М. Н. X а н г а л о в. Шаманская тетрадь, архив НИИК Бурятской АССР, инв.
280 (323,2), тетр. 30, 1908, стр. 82—83.
337	Запись Г. Ф. Дембелова со слов Хамная Убугунова, 65 лет, улус Хоторгой,
Ангинского района, Иркутской области.
338	Запись С. П. Балдаева.
339	Запись С. П. Балдаева.
340	М. Н. X а н г а л о в. Шаманская тетрадь, фонды НИИК БАССР.
341	Т а м же.
342	Запись С. П. Балдаева.
343	Запись Д. А. Клеменца, архив ИВАН, ф. 28, д. 5.
344	Булад хурай — дословно стальной рашпиль.
345	Мэргэн дэгэй — дословно меткий крючок. Эти образные сравнения связаны
с представлениями о Хара-Ажирае, как грозном и жестоком божестве, безжалостном
судье мертвых. Их можно понять так: Хара-Ажирай жесток, остер и тверд, как сталь¬
ной рашпиль; он метко и беспощадно хватает души провинившихся людей подобно
крючку рыболова, подсекающему рыбу за жабры.
346	Хоо хара морин — лошадь, каряя, как уголь.
347	Гурбэхэн — гора ниже Качуга, на левом берегу Лены.
348	Острогом качугские бурят-монголы называют город Верхоленск.
349	Бухю — косточки на конце стрелы с дырочками, чтобы они управляли по¬
летом ее.
350	Зулхэ — бурятское название реки Лены.
351	Ходонсо — местность недалеко от села Хогот; там была построена Верхолен-
ская степная контора.
352	Дворцом назван берег реки Лены, где он нашел себе вечное упокоение.
353	Стоянкой названы места, где проезжающие буряты и русские приносили
жертву Ажираю.
354	Двуязычный — знающий два языка — русский и бурятский.
355	Запись С. П. Балдаева.
856 ф HI п е р к. Верхоленский округ Иркутской губернии в медико-санитарном
отношении, медико-топографический сборник, издаваемый медицинским департамен¬
том, т. I, Спб., 1870, стр. 104.
357	П. А. С ловцов. Историческое обозрение Сибири, кн. 1, Спб., 1886, стр. 46.
358	В истории Сибири Фишера об этом сказано: «В 1648 годе нападали буряти
паки на Верхоленск и причиняли великий вред особливо в уезде, где недавно посе¬
лившиеся крестьяне удары от них выдержать были принуждены. Притом они грозили
разорить не токмо Верхоленск, но и Усть-Кут, да и самый Илимск. Тогда пропасть
бы было Верхоленску, когда бы новый Якутской воевода Дмитрий Франсбеков, зи¬
мовавший в том годе в Илимске, двести человек промышленных утесненному остро¬
гу не прислал на помощь. По сей причине щастие переменилось, и предводитель сей
станицы московский дворянин Василий Нефедьев был в состоянии не токмо оборо¬
няться против бурят, но и на самих их напасть; что и произвел в действо с таким
добрым успехом, что некоторое число бунтовщиков порубил и получил в добычу много
209

лошадей и рогатого скота, не потеряв при том ни одного человека. Сие доброе начало
ободряло его предпринять еще нечто больше. Он вскоре после того перешед со свои¬
ми людьми через Ангару, нашел на половину дня пути от реки Анги два бурятские
улуса, в коих было около шестидесяти юрт.'Также и здесь с начала происходило по
желанию: пятьдесят бурят побито, седмьдесят взято в плен, а лошадей и рогатого
скота числом всего шесть сот получено в добычу. Но между тем буряты, собрав¬
шись из всего соседства, напали на Россиан при переезде и после жестокого сраже¬
ния, на котором убито несколько Россиан, принуждены были взятый скот в добычу
оставить; а пленных в знак своей победы щастливо в Верхоленск привели» (И. Ф и-
шер. Сибирская история, Спб., 1774, стр. 535—536).
359	П. Т. X а п т а е в. Изучение шаманства на новом этапе, «Антирелигиозник»,
1931, № 12, стр. 71—72.
360	Ср. В. Алсаханов. Предание о подчинении бурят русским (вариант, за¬
писанный от кудинского шамана)., Этнографический бюллетень ВСОРГО, № 1, Ир¬
кутск, 1922.
361	Запись С. П. Балдаева.
362	Запись С. П. Балдаева.
363	Гора против села Качуг.
364	Помост между двумя соснами, куда было положено тело богатыря с его во¬
оружением.
365	Записано С. П. Балдаевым со слов Николая Суханова, 65 лет, бывшего
головы Куленгской инородной управы, Верхоленского уезда, Иркутской губернии
(улус Обхойский, Качугского района, Иркутской области), 1935 год.
366	ф Щ п е р к. Верхоленский округ Иркутской губернии в медико-санитарном
отношении, стр. 104.
367	Сибирский Вестник, 1913, 1 /XI, № 127.
368	М. Н. X а н г а л о в. Шаманская тетрадь, стр. 697—698.
369	А. П. Окладников. Археологические исследования 1940—1943 гг. в до¬
лине р. Лены и древняя история северных племен. Краткие сообщения ИИМК АН
СССР, вып. XIII, 1946, рис. 32, 33. А. П. Окладников. Русские полярные море¬
ходы XVII века у берегов Таймыра, М., 1948, стр. 93.
370	Конрад Яздзевский и Мария Хмелевская. Замечания по
тексту первой части I тома «Истории научного и культурного развития человече¬
ства». «Вестник истории мировой культуры», март — апрель, 1958, № 2, стр. 176.

СОДЕРЖАНИЕ
От автора ...	.	3
К истории исследования	 5
Местонахождение и условия сохранности шишкинских писаниц ...	15
Древнейшие рисунки на Шишкинских скалах (палеолитические изображения) 22
Неолитические изображения Шишкинских скал ....	....	42
Рисунки бронзового и раннего железного века	.	.	77
Курыканские писаницы	 .	.	ПО
Позднейшие писаницы Шишкинских скал	 .	156
Бурятские легенды о хозяевах Лены и Шишкинские	скалы	...	.177
Заключение. Шишкинские писаницы как зеркало истории Ленского края	191
Примечания	.	.	• •	197

Художник С. Р. Ковалев
Алексей Павлович Окладников
Шишкинские писаницы-
памятник древней культуры Прибайкалья
Редактор И. Г. Сеппинг
Худ. редактор Г. Г. Леви
Техн. редактор С. Р. Ковалев
Корректор А. В. Ласкина
Сдано в набор 23 января 1959 г. Подписано к печати 5 июня 1969 г. Печ. л. 18,1.
Уч.-изд. л. 17,0. Бумага 70X108*1^ Тираж 3000. Заказ № К-15 НЕ 05897
Иркутское книжное издательство, ул. Красной звезды, 18.
Типография № 1 отдела Полиграфиздата Иркутского областного
управления культуры, г. Иркутск, ул. К. Маркса, 11.

?
ЗАМЕЧЕННЫЕ
ОПЕЧАТКИ
Стра¬
ница
Строка
Напечатано
Следует читать
По чьей
вине
18
2 снизу
коркой/
коркой
типографии
4
35
27 сверху
Хорное де ла
Пенья,44,
Хорное де ла
Пенья44,
61
9 сверху
рыбы похожей
рыбы, похожей
издательства
61
10 сверху
а также змеи;
а также змеи,
типографии
68
10 снизу
Когульдэя“,—
Когульдэя,—
»
70
177
21 сверху
1 сверху
атропоморфных
*
Етнографические
антропоморфных
Этнографические
издательства
Типографии
198
прим. 29,
строка
1922 s.
1922, s.
2 снизу
■
203
прим. 167
Bronzezeitam
Bronzezeit am
-
204
прим. 185,
строка 2
сверху
Researches} nto
Researches into
Я
.
А. 11. Окладников. Шишкинские писаницы.