АКАДЕМИЯ НАУК СССР
ИНСТИТУТ ИСТОРИИ

РАЗВИТИЕ ИСТОРИЧЕСКИХ ВЗГЛЯДОВ
М. Н. ПОКРОВСКОГО
Михаил Николаевич Покровский принадлежит к числу пе-
редовых представителей русской интеллигенции, которые за-
долго до Октябрьской революции связали свою жизнь с ленин-
ской партией и посвятили себя целиком борьбе за дело рабо-
чего класса, трудового народа. Ему выпало большое счастье
работать под непосредственным руководством В. И. Ленина,
великая честь быть ветераном большевистской гвардии. В нем
слились воедино черты революционера и государственного дея-
теля, крупного ученого и публициста.
Мировоззрение М. Н. Покровского складывалось путем
крайне сложным и противоречивым: он стал убежденным ком-
мунистом — деятелем Коммунистической партии в результате
преодоления колебаний, ошибок и заблуждений. Все это, не-
сомненно, сказалось на его творчестве, на его многочисленных
исторических трудах.
Родился Михаил Николаевич Покровский в Москве 17 (29)
августа 1868 г. в семье чиновника. В 1887 г. он окончил 2-ю
Московскую гимназию. Как записано в аттестате зрелости,
«во внимание к постоянно отличному поведению и прилежа-
нию и к отличным успехам в науках, в особенности же в древ-
них языках, педагогический совет постановил наградить его
золотой медалью» *. В том же 1887 г. Покровский поступил в
Московский университет, который окончил в 1891 г. «В уни-
верситете, — вспоминал он, — я кроме истории очень много за-
нимался философией и очень мало политической экономией,
Маркса знал только понаслышке. Тем не менее я уже студен-
том, самостоятельно, выработал себе историческое миросозер-
<мг v~ "^тральный государственный архив г. Москвы, ф. 418, он. 301,
сд. хр. 5Ь8, л. 2—2 об.

0
О. Д. Соколов
цание... материалистическое, но не диалектическое, т. е. бел
революции и борьбы классов» *.
Его учителя — крупнейшие русские историки В. О. Клю-
чевский и П. Г. Виноградов обратили внимание на талантли-
вого студента, и по их настоянию Покровский был оставлен
при университете «для подготовки к профессорскому званию»
сразу по двум специальностям — по русской и по всеобщей ис-
тории.
Одновременно Покровский заведует семинарской библио-
текой университета и преподает историю в средних учебных
заведениях Москвы. Начиная с 1892 г. он сотрудничает в жур-
нале «Русская мысль», публикуя в нем рецензии на историче-
ские книги. С 1895 г. Покровский читает лекции на Москов-
ских женских педагогических курсах — одном из высших учеб-
ных заведений того времени; он участвует в различных про-
светительных организациях, таких, как Милюковская комиссия
для домашнего чтения, Московское педагогическое общество.
В это время Покровский знакомится с марксистской литерату-
рой. Несомненное влияние этой литературы сказалось на его
работах, опубликованных в «Книге для чтения по истории
средних веков» **. В те годы в России был «модой» легальный
марксизм, представлявший собой отражение марксизма в бур-
жуазной литературе. Легальным марксистом тогда считал себя
и Покровский. «Для легальных марксистов, — вспоминал
он, — я уже во второй половине 90-х годов был свой, полу-
чил приглашение в «Новое слово», и в «Начало», и в
«Жизнь»» ***.
Читая лекции по русской истории, Покровский использует
нелегальные революционные издания. Ои резко выступает про-
* Из неопубликованной автобиографии М. Н. Покровского. Цен-
тральный партийный архив Института марксизма-ленинизма при ЦК
КПСС (далее — ЦПА НМЛ), ф. 147, он. 1, д. 1, л. 1.
** См. «Книга для чтения по истории средних веков, составленная
кружком преподавателей». Под ред. проф. П. Г. Виноградова, вып. 1—4,
М., 1896—1899. М. Н. Покровскому принадлежат восемь глав: «Восстано-
вление Западной Римской империи» (вып. 1, М., 1896, гл. XVII), «Симеон,
царь болгарский», «Четвертый крестовый поход и Латинская империя»,
«Средневековые ереси и инквизиция» (вып. 2, М., 1897, гл. XXVI,
XXXVIII, XLI), «Господство Медичи во Флоренции», «Турки в Европе
и падение Византии» (вып. 3, М., 1899, гл. LVII, LXX), «Греки в Италии
и возрождение платоновской философии», «Хозяйственная жизнь Запад-
ной Европы в конце средних веков» (вып. 4, М., 1899, гл. LXXIX,
LXXXVII). Последующие издания: 2-е, М., 1899—1903; 3-е, М., 1901—
1904.
*** ЦПА ИМЛ, ф. 147, оп. 1, д. 1, л. 1.

Развитие исторических взглядов М. Н. Покровского 7
тив фарисейства либеральной буржуазии, разоблачает ее стрем-
ление одурманить народные массы. Его педагогическая дея-
тельность вызывает нарекания Совета учебного округа, кото-
рый даже запрещает Покровскому чтение лекций.
В 1902 г. Покровский вошел в радикальное крыло буржу-
азной либеральной организации «Союз освобождения». В это
время он еще не видел растущих сил рабочего класса Рос-
сии. ««Искра», — писал Покровский, — тогда до меня совсем
не доходила, быть может по моей вине, «Освобождение» же
доставлялось регулярно» *. Однако М. Н. Покровский
скоро понял, что «Союз освобождения» не был революцион-
ной организацией, что его цели были далеки от интересов
народа.
Бурный подъем рабочего движения накануне революции
1905—1907 гг. открыл Покровскому глаза на революционную
мощь российского пролетариата. Покровский преподает исто-
рию России на ежедневных вечерних рабочих курсах при за-
воде Карла Тиля в Замоскворечье **. Многие рабочие — участ-
ники этих курсов позднее стали революционерами. Покровский
убеждается, что единственной революционной партией России,
отстаивающей интересы трудящихся, является партия больше-
виков, возглавившая борьбу пролетариата, высоко поднявшая
знамя марксизма-ленинизма. Покровский сближается с боль-
шевиками. Он развивает кипучую литературную деятельность,
пишет в большевистский журнал «Правда» и в газету «Новая
жизнь».
Решив посвятить свою жизнь борьбе против царизма, за
справедливый общественный строй, Покровский в начале
1905 г. вступает в РСДРП. Он писал, что в революцию его во-
влекли демократические убеждения: «Я вошел в единственную
революционную партию, которая была, — в партию большеви-
ков» ***.
Московская партийная организация, в состав которой был
принят Покровский, вела широкую революционную работу.
На конференциях (так тогда в Москве называли собрания ра-
бочих) обсуждались наиболее жгучие вопросы революционной
борьбы. Три большевистские типографии печатали антипра-
вительственную литературу, которая широким потоком шла в
ф* ЦИА ИМЛ, ф. 147, оп. 1, д. 1, л. 2.
*** *дМ* <<^РавДа>>> 15 апреля 1932 г. (Воспоминания М. Кулькова.)
DHorDiA ^' П°кРовский> Историческая наука и борьба классов (Исто-
1933 от?46???6 очеРки' критические статьи и заметки), вып. II, М.—Л.,

8
О. Д. Соколов
народные массы. Преодолевая огромные трудности, московская
партийная организация вела подготовку к решительным боям.
Ее деятельность направлялась В. И. Лениным. Из писем
Н. К. Крупской от 6 и 12 октября 1905 г. видно, что боль-
шевистский центр в Женеве пристально следил за поло-
жением дел в Москве и руководил работой Московского ко-
митета *.
Партийным поручением молодого большевика становится
работа в лекторской и литературной группе Московского ко
митета. «9 апреля 1905 года (по старому стилю), - вспоминал
Михаил Николаевич, — я присутствовал впервые на заседании
литературной группы при МК в квартире П. Г. Дауге. Из дру-
гих присутствовавших кроме И. И. Скворцова и Рожкова пом-
ню самого Дауге, В. Д. Бонч-Бруевича и, кажется, И. Г. Нау-
мова. Тут же я познакомился и с покойным В. Л. Шанцером
(Марат)» **.
В июне 1905 г. в жизни Покровского произошло важнейшее
событие: в Женеве, куда Покровский выезжал по заданию
Московского комитета, он встретился с В. И. Лениным. Эта
встреча оставила глубокий след в жизни Покровского. «Я ни-
когда не забуду первого своего впечатления... — писал он позд-
нее. — Ленин говорил почти исключительно на тему о воору-
женном восстании...» ***
Впоследствии Покровский признавал, что установка
В. И. Ленина на вооруженное восстание тогда казалась ему
нереальной, неосуществимой. Но двумя месяцами позднее, вер-
нувшись в Россию, он воочию убедился, насколько прав был
Ленин, и с огромной энергией начал проводить в жизнь его
указания. Выступая по поручению Московского комитета
РСДРП на бурных нелегальных собраниях, он заканчивал свою
речь ленинским призывом: «Да здравствует вооруженное вос-
стание!» То, что еще совсем недавно не искушенным в полити-
ке людям казалось утопией, то, от чего в ужасе шарахались
меньшевики, — вооруженное восстание — стало реальным фак-
том.
Владимир Ильич беседовал с Покровским, интересовался
его работой среди интеллигенции, а затем пригласил сотруд-
ничать в газете «Пролетарий», выходившей в Женеве. Ленин
написал примечание от редакции к первой статье Покровского
* ЦП А НМЛ, ф. 26, оп. 30-н, д. 19738, л. 1;оп.35,д. 19853, л. I.
** ЦПА ИМЛ, ф. 147, оп. 1, д. 1, л. 2.
*** М. Н. Покровский у О Лоии-не. Сборник статей и воспоминаний,
М., 1933, стр. 5.

Развитие исторических взглядов М. II. Покровского
«Профессиональная интеллигенция и социал-демократы», опу-
бликованной в «Пролетарии» за подписью «Учитель» *.
В этой статье Покровский полемизирует с корреспонден-
цией «Освобожденцы за работой. Письмо из Москвы», также
напечатанной в «Пролетарии» **. Рассказывая о том, как «Со-
юз освобождения» завоевывает влияние среди интеллигенции,
автор корреспонденции (В. Д. Боич-Брусвич) отмечал, что со-
циал-демократы, выступая на многочисленных съездах и со-
браниях интеллигенции, не всегда добиваются четкой разме-
жевки принципиальных позиций большевиков и освобождеп-
цев. Покровский же недостаточную эффективность работы
социал-демократов среди интеллигенции объяснял тем, что боль-
шевики своими выступлениями якобы отпугивали интеллиген-
цию, не привыкшую смотреть в глаза суровой действительно-
сти. «Перед нашими ораторами, — писал Покровский, — была
в сущности аморфная политическая масса, сама хорошенько не
разобравшаяся в своих идеалах. А к ней обращались, как к
«освобождением», как к людям определенного буржуазно-либе-
рального направления, — обращались, как к противнику, кото-
рого нужно переубедить или разгромить... Отсюда обвинения
социал-демократов в «узости», «нетерпимости» и «тирании»,
которые так часто приходилось слышать после первого съезда
и которые в значительной степени подготовили атмосферу вто-
рого съезда» ***.
Что касается освобожденцев, то Покровский ошибочно счи-
тал неправильным представлять их как сложившихся буржу-
азных либералов, сознательно враждебных социал-демократии.
«Этот мифический образ, созданный нашей фантазией, повре-
дил нам гораздо больше, нежели живые освобожденцы» ****, —
писал он.
В своем примечании от редакции В. И. Ленин указывал,
что такая точка зрения Покровского является лишь следст-
вием его политической неопытности. Определенность и стой-
* См. «Пролетарий», 1905, № 13, стр. 11—12, а также ««Вперед» и
«Пролетарий». Первые большевистские газеты 1905 года», вып. IV. Пол-
ный текст под ред. Истпарта и со вступит, статьей М. Ольминского, М.—Л.,
1925, стр. 114.
** См. «Пролетарий», 1905, № 8, стр. 10—11, а также ««Вперед» и
«Пролетарий»», вып. IV, стр. 10.
«П ** Пролетарий», 1905, № 13, стр. 11—12. См. также ««Вперед» и
учит^^^™^' ВЫП* ^' СТР" ^' ^" Покровский имеет в виду съезды
•и-,,.,™.»* <<пР°летарий», 1905, № 13, стр. 10. См. также ««вперед» и «Про.
-нырни»», Ш)щ. iv, стр. 112.

10
О. Д. Соколов
кость взглядов вырабатываются в процессе революционной
борьбы. «Крайности ни в чем не хороши, — подчеркивает
В. И. Ленин, — но если бы пришлось выбирать, — мы пред-
почли бы узкую и нетерпимую определенность мягкой и уступ-
чивой расплывчатости. Боязнь «тирании» отпугнет от нас
только дряблые и мягкотелые натуры» *. В заключение
В. И. Ленин писал: «У кого есть «искорка», тот быстро увидит
сам, и жизнь покажет ему, что определенные и резкие поли-
тические отзывы о «мифическом освобожденце» вполне спра-
ведливы, и что он сам считал этого типичного освобожденца
«мифическим» лишь по недостатку политической опытности.
Тов. «Учитель», указания которого очень полезны ввиду его
знания среды, сам отмечает быстроту «переваривания горьких
истин»» **.
Таким образом, Ленин отметил нечеткость и расплывча-
тость взглядов Покровского, отнеся это к недостатку его опыт-
ности в политической борьбе.
Возвращаясь из Женевы, молодой революционер привез в
Москву большое количество нелегальной литературы, по со-
вету Н. К. Крупской упакованной «в панцирь», т. е. спрятан-
ной под одеждой.
Вернувшись в Россию, Покровский активно участвует
в первой русской революции. Московский комитет партии по-
ручил ему вместе с И. И. Степановым руководить революци-
онным издательством «Колокол», а затем ввел его в состав ре-
дакции большевистской газеты- «Борьба». На долю Покровского
выпало в качестве дежурного редактора выпускать последний
номер «Борьбы» с призывом к вооруженному восстанию.
До начала 1906 г. партия использовала молодого ученого-
большевика главным образом для легальных выступлений. Он
вспоминал, что профессорская внешность ставила его вне по-
дозрений у «блюстителей порядка». В Москве и других горо-
дах Покровский читал лекции по истории революционного
движения в России. Московский комитет поручал ему высту-
пать на собраниях с критикой платформы буржуазных партий.
Декабрьское вооруженное восстание в Москве. Михаил Ни-
колаевич — в покрытом баррикадами Сущевском районе. В его
квартире был устроен перевязочный пункт для раненных в
баррикадных боях рабочих. Управляющий домом, в котором
жил Покровский, принял его за главного руководителя восста-
* В. И. Ленин, Поли. собр. соч., т. 11, стр. 177.
** Там же.

Развитие исторический взглядов М. It. Покровского 11
ния и донес полиции. Нагрянувшие жандармы арестовали
Михаила Николаевича, но за недостатком улик были вынужде-
ны освободить его.
После подавления восстания, в январе 1906 г., партия вы-
двинула Покровского в состав боевой организации Московско-
го комитета РСДРП, а летом того же года он был кооптирован
в Московский комитет партии. Покровский принимает деятель-
ное участие в газете «Светоч».
Полиция настойчиво преследует нового члена Московского
комитета РСДРП. В его квартире проводится обыск за обы-
ском. Скрываясь от преследования, Покровский уезжает на
Кавказ, где работает над революционной брошюрой. В октябре
1906 г. он возвращается в Москву и руководит работой по вы-
борам во 2-ю Государственную думу. Лично им проведено не-
сколько десятков избирательных собраний.
Осенью 1906 г. Покровский избирается делегатом на V съезд
РСДРП от Московской партийной организации. На съезде в
Лондоне он вновь встречается с В. И. Лениным. В неопубли-
кованном «Конспективном продолжении к моим воспомина-
ниям» Покровский писал: «...Это была возможность впервые на
протяжении больше месяца близко видеть Владимира
Ильича» *.
Покровский неоднократно выступал на съезде, резко кри-
тиковал позицию меньшевиков, стойко защищал ленинскую
платформу. На V съезде Покровский был избран в члены Цент-
рального Комитета партии. Он вошел в состав большевистско-
го центра РСДРП. Михаила Николаевича искренне радовали и
возможность близко видеть и слышать Ленина, и то, что он
участвует в активной партийной работе, выдвинут на ответст-
венные посты в партии.
Пока Покровский был за границей, на его квартире
в Москве снова производятся обыски и устраивается полицей-
ская засада. Вынужденный перейти на нелегальное положение,
Покровский по возвращении в Россию поселяется на даче по
Брестской железной дороге, где в то время помещался штаб
Московской окружной организации РСДРП. Он участвует в ок-
ружной партийной конференции, выступая с докладом, в
котором излагает указания Ленина относительно участия в вы-
борах в 3-ю Думу.
По доносу пробравшегося на конференцию полицейского
осведомителя Михаил Николаевич должен был предстать перед
ЦПА ИМЛ, ф. 147, оп. 1, д. 12, л. 4.

12
О. Д. Соколов
судом как «политический преступник» *. Только нелегальный
отъезд Покровского за границу помешал царским властям аре-
ствовать и осудить его. О тех пор вплоть до Февральской ре-
волюции он числился в списках разыскиваемых политических
преступников.
В августе 1907 г. Покровский — в Финляндии. Он помогает
В. И. Ленину в работе по созданию там большевистского цент-
ра печати. В сентябре Покровский участвует в работе Гель-
сингфорсской конференции РСДРП. Здесь он встречается с
Ф. Э. Дзержинским, который произвел на него впечатление,
как он писал, «настоящего, подлинного революционера».
Когда в результате гонений со стороны финляндской поли-
ции было решено переместить центральный орган большевиков
в Женеву, Покровский помог В. И. Ленину конспиративно
выехать из Куоккалы **. «Я захватил не особенно тяжелый ле-
нинский чемоданчик, — писал Покровский в своих неопубли-
кованных воспоминаниях, — отправился с ним на станцию, ку-
пил билет и занял место в вагоне поезда, шедшего в Гельсинг-
форс. Шпики, в изобилии населявшие платформу станции Ку-
оккала, не уделили мне ни малейшего внимания, так как я
каждый день ездил из Териок, где жил, в Куоккалу, где по-
мещался наш штаб, и обратно. За несколько секунд до отхода
поезда на платформе появился человек в нахлобученной мехо-
вой шапке и с поднятым воротником, тоже не обративший на
себя ничьего особенного внимания, вошел в мое купе, я пере-
дал ему билет, а сам вышел обратно на платформу. На это
шпики, может быть, и обратили внимание, но было уже слиш-
ком поздно, так как поезд тронулся. Мне потом пришлось слы-
шать, что выбраться из Финляндии Владимир Ильич смог
только уже с очень большими осложнениями» ***.
В. И. Ленин и после отъезда за границу продолжал поддер-
живать связь с Покровским. Он предложил ему написать ис-
торию революции 1905—1907 гг. «Не могу себе простить,—
писал Покровский, — что письмо Владимира Ильича (с планом
книги и характеристикой ее основных линий) я во время сво-
их эмигрантских передвижений позволил себе затерять» ****.
Получ}ил он также и письмо Н. К. Крупской, но оно было сильно
* См. «Красный архив», 1932, т. III (52), стр. 9.
** Ныне поселок Репино, Ленинградской обл.
*** ЦПА ИМЛ, ф. 147, оп. 1, д. 12, л. 6.
**** Отдел рукописных фондов Института истории АН СССР, фонд
М. Н. Покровского, д. 42.

Развитие исторических взглядов М. //. Покровского 13
повреждено и расшифровать его целиком не удалось *. Покров-
ский разработал свой план книги о первой русской революции.
«Должен сознаться, — писал Покровский в 1925 г., — что одоб
рения Ленина этот проект не получил, и правильно» **. В это
время началась полоса идейных шатаний Покровского, и по-
ручение Ленина осталось им не выполненным.
Подавление царизмом первой русской революции и насту-
пившая эпоха жесточайшей реакции создали исключительно
трудные условия для деятельности партии. Некоторая часть
партийцев, особенно из числа интеллигенции, начала колебать-
ся. «Объективные условия контрреволюционной эпохи, — пи-
сал В. И. Ленин, — эпохи распада, эпохи богостроительства,
эпохи махизма, отзовизма, ликвидаторства, — эти объективные
условия поставили нашу партию в условия борьбы с кружками
литераторов, организующих свои фракции...» ***
Объясняя причины отхода части интеллигенции от партии,
В. И. Ленин указывал: «Рабочая партия в России начала скла-
дываться незадолго до революции 1905 г.; эта партия пере-
страивается — отчасти строится заново, на более солидном
фундаменте — в эпоху контрреволюции. Буржуазная интелли-
генция, влекомая к революции сознанием того, что Россия не
пережила еще эпохи демократических переворотов, примыкает
к пролетариату группа за группой — и группа за группой отхо-
дит снова от него, убедившись на опыте, что революционный
марксизм ей не по плечу, что ее настоящее место вне с.-д. пар-
тии» ****.
Под влияние группы неустойчивых интеллигентов-литера-
торов, вставших на путь фракционной деятельности, попал и
Покровский. В апреле 1909 г. фракционеры вызвали Покров-
ского в Париж, намереваясь использовать его в своей борьбе про-
тив ленинского бюро ЦК. Тогда же Н. К. Крупская писала од-
ному из своих корреспондентов: «Сегодня приехал Домов *****,
* ЦПА ИМЛ, ф. 147, оп. 1, д. 12, л. 7.
** ЦПА ИМЛ, ф. 147,оп. 1, д. 1,л. Зоб.; М. Н. Покровский, Значе-
т^греВ0ЛЮЦИИ ^^ года. Из доклада на совещании при Отделе печати ЦК
РКП(б) 7 октября 1925 года, Л., 1925, стр. 4. О взглядах Покровского,
нашедших отражение в этом проекте, можно судить по его работам того
периода. Так, например, он ошибочно считал, что «первая русская рево-
люция, несмотря на официальный марксизм большинства руководивших
ю групп, прошла под народническими лозунгами» («Русская история
древнейших времен», т. IV. В настоящем издании книга 2-я, стр. 431).
**** ^' ^' Ленин, Поли. собр. соч., т. 19, стр. 318.
***** ^т' М' Ленин, Поли. собр. соч., т. 20, стр. 296.
Домов — псевдоним Покровского.

14
О. Д. Соколов
видел Ник[олая] Николаевича] * и Черепенина, начинен ими
достаточно всякими сплетнями, но еще желает разобраться...
Жаль, что нет протоколов. Его вызвали, по-видимому,
«они»» **.
В Париже у Покровского состоялась беседа с В. И. Лениным.
«Я зашел к Ильичу и имел с ним длительный разговор, часа
два, — может быть, самый длительный из всех моих разговоров
с ним», — вспоминал впоследствии Покровский. Он изложил
Ленину свое понимание перспектив революции 1905 года, сло-
жившееся в значительной степени под влиянием бесед с А. Бог-
дановым и другими фракционерами ***. Покровский не во всем
был согласен с ними, но выступал на их стороне, как он гово-
рил, по «моральным соображениям». Позиция Покровского по-
лучила гневную отповедь В. И. Ленина****.
Насколько основательно запутался Покровский в сетях
фракционеров, показывает письмо, полученное Дубровинским
из большевистского ЦК. «Об «учителе гимназии» Домове, —
читаем мы в этом письме, — Вам Ильич, вероятно, написал. Он
безнадежен, но в реальной борьбе безусловно безопа-
р Г\ TT vV *l* *** Ч* Ч" 1«
Ленин указывал, что среди литераторов, отошедших в эти
годы от партии, были наряду с оппортунистами и «соглашате-
ли», «непродумавшие вопроса или незнающие русских условий
люди», которые не понимали очень важной и простой вещи,
что оппортунисты строили свою особую партию и не считались
с решениями РСДРП ******. К числу таких людей следует отне-
сти и Покровского, который, как указывал Ленин, был среди
тех, кто «условно и частично» ******* поддерживал впередов-
цев. Сам он в неопубликованных воспоминаниях объяснял свой
отход от Ленина тремя причинами. Первая из них заключалась
в том, что Ленин, правильно оценивая положение, все же, по
мнению Покровского, «преувеличивал невозможность более или
менее близкого революционного взрыва». Покровскому, который
спорил на эту тему с Владимиром Ильичем в Париже, каза-
лось, что, несмотря на царившую в России реакцию, перерыв
* По-видимому, Н. Н. Крестинского. — Ред.
** ЦПА ИМЛ, ф. 377, оп. 8, д. 21742, л. 1.
*** См. М. Н. Покровский, Октябрьская революция. Сборник
статей 1917—1927, М., 1929, стр. 15, 16.
**** См. В. И. Ленин, Поли. собр. соч., т. 47, стр. 173—174.
***** цпа ИМЛ, ф. 377, оп. 1-у, д. 25631, л. 1.
****** qm в и Ленин, Поли. собр. соч., т. 20, стр. 297.
******* См. В. Я. Ленин, Полы. собр. соч., т. 19, стр. 112.

Развитие исторических взглядов М. Н. Покровского IT)
между двумя русскими революциями будет гораздо более крат-
ким, чем думал Ленин и чем это оказалось в действительности.
Вторая причина была связана с вопросом о партийных шко-
лах. «Вторым моментом расхождения, — пишет Покровский, —
было отрицательное отношение Ленина к проекту Горького —
Богданова использовать наши заграничные возможности для
планомерной подготовки агитаторов и пропагандистов из рядов
пролетариата за границей» *. Наконец, третья причина касалась
отношений Покровского к персональному составу партийного
руководства после исключения из него А. А. Богданова и от-
хода Иннокентия (И. Ф. Дубровинского). Покровский не до-
верял одному из руководителей бюро ЦК — Виктору (В. К. Та-
ратуте), считая его провокатором. В разговоре с Н. К. Круп-
ской Покровский даже выдвинул эту «интимную причину» его
разногласий с Лениным на первый план**. «Таким образом,—
заключает Покровский, — мое личное вступление в группу
«Вперед» было вызвано не столько принципиальными расхож-
дениями с политической линией Ленина, сколько обстоятель-
ствами более организационного характера, ибо, конечно, одного
спора о «сроках» будущей революции было бы слишком мало,
чтобы определить разрыв» ***.
Но Покровский неточен в своих воспоминаниях. Он отошел
от Ленина ранее Дубровинского, и, конечно, его расхождения
с Лениным не сводились к организационным вопросам. Здесь
в полной мере сказались те недостатки Покровского, которые
Ленин увидел в нем еще раньше: отсутствие политической
опытности, партийной зрелости и четкости в политических
взглядах. Именно эти недостатки толкали Покровского в плен
группы литераторов-интеллигентов, с которыми он был близок
* ЦПА ИМЛ, ф. 147, оп. 1, д. 12, л. 8.
** Там же. Как было впоследствии установлено специальным рассле-
дованием, распространившиеся слухи о причастности Таратуты к прово-
каторам были лишены всякого основания (см. В. И. Ленин, Поли. собр.
соч., т. 20, стр. 486, примеч. 131).
*** ЦПА ИМЛ, ф. 147, оп. 1, д. 12, л. 9—10. Позднее Покровский
решительно возражал, когда его относили к отзовистам-ультиматистам.
«Я никогда отзовистом-ультиматистом не был, — писал Покровский
в 1924 г. в журнал «Пролетарская революция». — В группе «Вперед»
были отзовисты, как были и «богостроители», но принадлежность к одному
из этих разрядов не была условием принадлежности к группе... Владимир
Ильич отлично знал, что я не «отзовист», ниже «богостроитель», иначе я
не получил бы приглашения читать лекции в «ленинской» школе в Лонжюмо,
когда таковая открылась. Приглашения этого я не мог принять потому,
что оьщ завален срочной литературной работой» («Пролетарская револю-
ция», 1924, № 7 (30), стр. 280).

Hi
О. Д. Соколов
еще до вступления в партию. Только политической незрело-
стью можно объяснить то, что Покровский признавал возмож-
ным новый революционный взрыв в условиях начавшейся в
России жесточайшей реакции. Это была крупная ошибка По-
кровского, которая привела его во «впередовское» болото. Что
касается разногласий по вопросу об организации партийных
школ, то Покровский по понимал, что Ленин выступал не про-
тив партийных школ вообще, а против создания под видом
школы фракционного центра. Следствием отсутствия опыта
подпольной работы было и недоверие Покровского к отдельным
членам большевистского центра.
В. И. Ленин остро и беспощадно критиковал Покровского
в период пребывания его в группе «Вперед». «Обыватель», а
«по политик» — так характеризовал тогда Ленин Покровско-
го *. Владимир Ильич указывал на путаницу в его политиче-
ских взглядах, на недостаток смелости в революционной борь-
бе. «Путаник! (и трус)», — написал Ленин на вышедшей в
1911 г. брошюре Покровского «Крестьянская реформа 19 фев-
раля 1861 года (к 50-летию)» **. Вместе с тем Владимир Ильич
сожалел о том, что не удалось удержать Покровского на пра-
вильных позициях ***. Однако пойти на компромисс было
нельзя. «...Там, где, в силу различных условий, — писал
В. И. Ленин, — складываются сколько-нибудь прочные центры,
кружки, ведущие пропаганду идей новой фракции, размежев-
ка необходима» ****.
Но постепенно пелена идейных заблуждений спадает с глаз
Покровского. Он начинает понимать, что группа «Вперед»
превратилась по существу в новую партию, pi вскоре оконча-
тельно убеждается в правоте Ленина, в ошибочности своих
взглядов. Пресловутая «партийная школа», писал он в неопуб-
ликованной записке, была не чем иным, как фракционным впе-
рсдовским загоном, а «товарищи» у Богданова были в высокой
степени подозрительными и обнаружили беззаветную предан-
ность эмпириомонизму. «Как только все это я увидел,—про-
должал Покровский, --- я отряс прах от ног и уже с весны 1911
*|См. В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 48, стр. 19.
** Эта брошюра иод псевдонимом Домов была издана в Париже груп-
пой «Вперед». Экземпляр ее с пометками В. И. Ленина хранится среди
книг его личной библиотеки. См. «Библиотека В. И. Ленина в Кремле»
Каталог, М., 1961, стр. 213.
*** См. В. И. Ленин, Поли. собр. соч., т. 47, стр. 178.
**** /; И. Ленин, Ноли. собр. соч., т. 19, стр. 123.

Развитие исторических взглядов М. II. Покровского 17
года к «Впереду» никакого отношения не имел» *. Однако
Богданов оказал немалое влияние на теоретические и истори-
ческие взгляды Покровского, причем влияние это продолжало
довлеть над последующими его трудами.
В. И. Ленин не считал, что Покровский в какой-то мере
определял направление богдановской группы «Вперед». Крити-
куя Покровского, Ленин в то же время давал понять, что По-
кровский политической роли среди впередовцев не играл.
Порвав с фракционерами, Покровский, однако, не сразу
признал свои ошибки и не тотчас перешел на сторону Ленина.
С 1909 по 1917 г., живя во Франции, Покровский занимает-
ся главным образом научной деятельностью. Он пишет ряд ра-
бот но истории России для Энциклопедического словаря братьев
Гранат, создает свою известную «Русскую историю с древней-
ших времен» ** — свой первый капитальный труд по отечест-
венной истории, а также «Очерк истории русской культуры» и
другие труды. Последний, пятый том «Русской истории», со-
державший главы о революционном и рабочем движении в Рос-
сии, был конфискован царской цензурой. Позднее первый том
«Русской истории» был изъят из библиотек учебных заведений,
а пятый том уничтожен по приговору судебной палаты ***.
«К 1914 году почти ни один издатель, — вспоминал Покров-
ский, — не брался за печатание произведений столь «опасного»
историка» ****.
В литературе существует мнение, что сотрудничать в боль-
шевистской печати после разрыва с впередовцами Покровский
начал только в период первой мировой войны. В действитель-
ности уже в начале 1914 г. Покровский был связан с «Социал-
демократом» и журналом «Просвещение». Так, из письма в
редакцию «Социал-демократа» от 16 апреля 1914 г. видно, что
он в то время уже выполнял задания большевистской ре-
дакции. «Заметку о Струве, — писал Покровский, — напишу на
буд[ущей] неделе. Собираются ли у Вас кто-ниб[удь] писать
о кн[иге] Волонтера «Великие пути будущего»? Если нет, я
напишу охотно» *****.
* Ц11А ГШЛ,ф. 147, он. 1,д. 12, л. 9. Эмпириомонизм- создан-
ная А. А. Богдановым разновидность махизма, реакционного субъективно-
идеалистического философского течения, одна из попыток заменить ма-
териалистическую философию субъективным идеализмом.
** При участии Н. М. Никольского и В. Н. Сторожева.
*** См. «Красный архив», 1932, т. III (52), стр. 13, 26—30.
;,**** ЦПА НМЛ, ф. 147, он. 1, д. 1, л. 4 об.
■*** ЦПА НМЛ, ф. 17, он. 8, д. 37308, л. 2—2 об.

18
О. Д. Соколов
А уже через неделю, 24 апреля 1914 г., Покровский сооб-
щает редакции «Социал-демократа» о выполнении задания.
«Посылаю Вам заметку о Струве. Она была начата как рецен-
зия, но растянулась так, что едва ли годится уже для библио-
графического] отдела. Если «Пр[освеще]ние» пустит ее отдель-
ной статьей, дайте ей заглавие «Г. Струве и крестьянская ре-
форма». К сожалению, для майской книжки ничего не могу
обещать... масса запущенной работы, м[ежду] прочим, в тот
гранатовский словарь, о котором Вы пишете. Поворот этих лю-
дей влево чрезвычайно знаменателей. У них есть какое-то верх-
нее чутье. Я никак не могу забыть, что они мне заказали
«Историю России в XIX в.» как раз осенью 1904 года — и не их
вина, если «дни свободы» оказались так коротки и книга закан-
чивалась уже при новой реакции». Покровский сообщает, что
он сделает для июньского и июльского номеров. «С удовольст-
вием выслал бы Вам уничтоженный том «Русской истории»,
если бы сам его имел. Но издатель, опасаясь быть привлечен-
ным за «распространение», оставил себе только по 1 экземпля-
ру! Так что у меня самого имеются только гранки, да и то не
в полном виде» *.
Переписка Покровского с «Социал-демократом» заинтере-
совала В. И. Ленина. Он не мог не обратить внимание на то,
что перед этим Покровский поместил несколько очерков «Из
-истории общественных классов в России» в журнале Троцкого
«Борьба». Владимир Ильич, прилагавший много усилий для
того, чтобы вернуть талантливого ученого-марксиста в ряды
большевиков, писал А. А. Трояновскому: «Хорошо бы было,
если бы Вы прислали для ознакомления письма Покровского.
Очень интересно Ваше предложение переписки с ним, дабы
убрать его из неприличной «Борьбы»» **.
Еще не совсем ясно, когда была восстановлена связь между
В. И. Лениным и Покровским. Сам Покровский датирует на-
чало переписки с В. И. Лениным весной 1916 г., не припоми-
ная точно, велась ли она непосредственно или через третье
лицо ***.
Неопубликованные документы свидетельствуют о том, что
переписка началась в конце 1915 г.; вначале она велась через
редакцию «Социал-демократа» и касалась подготовки к изда-
* ЦПА ИМЛ, ф. 17, оп. 8, д. 37368, л. 3—4 об.
** В. И. Ленин, Поли. собр. соч., т. 48, стр. 292.
*** См. М. II. Покровский, О Ленине, стр. 25.

Развитие исторических взглядов Ы. 11. Покровского 19
нию работы В. И. Ленина «Империализм, как высшая стадия
капитализма».
Ленин еще в начале первой мировой войны занялся все-
сторонним изучением монополистической стадии развития ка-
питализма. Этого требовали интересы революционной борьбы
рабочего класса. Большую работу в этом направлении он вел,
очевидно, с середины 1915 г., будучи в Берне. Узнав из письма
Покровского о том, что свое исследование о новейшей стадии
капитализма он может издать в Петрограде, в легальном из-
дательстве «Парус», основанном А. М. Горьким, Ленин решил
срочно завершить начатую книгу. «Предложение Покровского,
конечно, принять, — писал Владимир Ильич. — Сажусь за ра-
боту (здесь библиотека лучше, особенно по новой экономиче-
ской литературе: если можно взять дня на 2 — хотя бы воскре-
сенье — корректуру нового каталога, постарайтесь добыть для
меня).
Пусть Покровский официально ответит мне и Вам, что ус-
ловия приняты (N. В. пришлите его старые письма о размере
и прочем)...» *
Непосредственная переписка В. И. Ленина с Покровским
возобновилась в июне 1916 г. **
Письма В. И. Ленина и другие документы полностью опро-
вергают обвинения, которые выдвигались в адрес Покровского,
что он якобы по собственной инициативе исключил из книги
Ленина «Империализм, как высшая стадия капитализма» кри-
тику К. Каутского. «Вы напрасно думаете, — писал
В. И. Ленин, — что я Вас хоть сколько-нибудь обвиняю. Ничего
подобного! Я уверен, что без Вашего вмешательства было бы
гораздо хуже, ибо издатель, очевидно, слушается «случайных»
советов из обывательского лагеря. Ничего не поделаешь.
Хорошо и то, что Вам удалось все же отстоять известную
(и очень большую) долю» ***. В. И. Ленин теперь с доверием
относится к Покровскому, пишет, что примет с удовольствием
его редакционные предложения.
Вспоминая позднее переписку с В. И. Лениным по поводу
издания книги «Империализм, как высшая стадия капитализ-
ма», Покровский писал, что, будучи великим вождем и теоре-
^* В. И. Ленин, Поли. собр. соч., т. 49, стр. 207—208.
** Покровский в своих воспоминаниях «Как рождался «империа-
лизм» неточно датирует первую ленинскую открытку, полученную им:
uia i??Q отправлена Лениным не 6, а 8 июня 1916 г. Сравнить: «О Ленине»,
*** ,?СТр- 25' и В И- Ленин, Поли. собр. соч., т. 49, стр. 245.
"• И. Ленин, Поли. собр. соч., т. 49, стр.'351.

20
О. Д. Соколов
тиком марксизма, Ленин вместе с тем был самым терпеливым
человеком на земном шаре и умел проводить политическую
линию партии в самых трудных условиях, не выходя из равно-
весия и ни на йоту не отступая от этой линии.
Мужественная и неутомимая деятельность большевистской
партии, руководимой В. И. Лениным, многие годы бесстрашно
боровшейся против царизма, принесла свои плоды. В феврале
1917 г. под натиском рабочего класса, трудового народа само-
державие в России пало.
После Февральской революции политические эмигранты по-
лучили возможность вернуться на родину, включиться в ак-
тивную политическую жизнь. Некоторое время Покровский
оставался в Париже: он входил в состав комитета, руководив-
шего возвращением в Россию эмигрантов на пароходах «Ца-
рица» и «Двинск».
В августе 1917 г. Покровский снова в Москве. На родину
он вернулся убежденным большевиком. Конечно, ошибки и ко-
лебания Покровского, его временный отход от большевиков
вызвали настороженное отношение к нему в партии. «Было бы
хорошо, если бы он окончательно вернулся к нам, — писал
В. И. Ленин. — Но это надо сначала доказать долгой работой»*.
И Покровский доказывает это. Он целиком посвящает себя де-
лу пролетарской революции. Поступив в распоряжение Мос-
ковского комитета партии **, Покровский в качестве депутата
от большевиков входит в Московский Совет рабочих депутатов,
его посылают большевистским делегатом на Демократическое
совещание в Петроград, избирают депутатом в Учредительное
собрание. В архиве сохранилось относящееся к осени 1917 г.
письмо Покровскому от историка Н. А. Рожкова, который в
1905 г. вместе с ним работал в Московской большевистской ор-
ганизации, а потом перешел к меньшевикам. «Еду на избира-
тельную кампанию, — писал Рожков, — пока в трех местах
выставлена первою моя кандидатура; везде я должен был ее
принять. Фамилия Покровский значится в числе большевист-
ских кандидатов. Это Вы, конечно? Итак, мы с Вами высту-
паем, хоть и не лицом к лицу, может быть, но в качестве поли-
тических противников. Какой пассаж!» ***
Незадолго до Октябрьской революции Покровский говорил
своим товарищам по партии: «Во время восстания я целиком
* В. И. Ленин, Поли. собр. соч., т. 34, стр. 345, примеч.
** В сентябре 1917 г. Покровскому был выдан партийный билет
члена РСДРП(б) с 1905 г.
*** ЦПА ИМЛ, ф. 147, он. 1, д. 47, л. 1 — 1 об.

Развитие исторических взглядов М. Н. Покровского 21
с рабочими. Моя судьба до конца связана с ними, особенно в
такие критические моменты истории»*. Вместе с М. С. Оль
минским, И. И. Скворцовым-Степатювым и другими Покров-
ский работает в редакции «Известий Военно-революционного
комитета». В качестве военного корреспондента он посещает
места уличных боев, собирая материалы для своих обзоров,
статей и корреспонденции. Он входит также в состав Военно
революционного комитета Москворецкого района Москвы.
Вооруженное восстание в Москве победило, и Покровский
активно включается в деятельность органов Советской власти.
В ноябре 1917 г. он назначается комиссаром по иностранным
делам Военно-революционного комитета и вскоре же изби-
рается председателем объединенного Московского Совета.
В 1918 г. Советское правительство назначило Покровского
в состав мирной делегации, направлявшейся для подписания
мирного договора в Брест. Ленин считал, что, как знаток исто-
рии международных отношений, он будет полезен в составе
делегации, а как лояльный и терпимый человек, не допустит
разрыва мирных переговоров **. Однако Покровский не оправ-
дал доверия В. И. Ленина. Он допустил серьезную ошибку,
примкнув к группе «левых коммунистов», выступавших про-
тив заключения договора.
В. И. Ленин резко осудил Покровского, назвав его по этому
поводу коллегой Бухарина ***. Критикуя позицию «левых ком-
мунистов», Ленин писал: «До каких чудовищных самооболь-
щений договорились «левые», видно из одной фразы в статье
Покровского, в которой говорится: «Если воевать, то воевать
нужно теперь» (курсив Покровского), ... когда — слушайте!
слушайте! — «когда еще не демобилизована российская армия
вплоть до вновь образованных частей» ****.
В. И. Ленин развернул беспощадную борьбу против «левых
коммунистов». Линия на срыв Брестского мирного договора
потерпела крах. Покровский вновь увидел свою ошибку, вновь
убедился в правильности ленинской позиции. «...Ленину, —
писал Покровский в 1927 г., — пришлось не мало потрудиться,
чтобы побороть эту формулу мелкобуржуазных настроений:
целых полтора месяца, с начала января до конца февраля,
* «От Февраля к Октябрю. (Из анкет участников Великой Октябрь-
ской социалистической революции)», М., 1957, стр. 234.
** Архив АН СССР, ф. 377, оп. 2, д. 10, л. 33. Из доклада М. Н. По-
кровского в Обществе историков-марксистов 7 ноября 1927 г.
*** См. В. И. Ленин, Поли. собр. соч.. т. 35, о^р. 418.
**** Там же, стр. 419.

22
Ö. Д. Соколов
ценой огромных трений в партии и огромных объективных
потерь революции двигалась вперед действительно пролетар-
ская точка зрения на то, что партия должна делать перед ли-
цом надвигающегося империализма» *. Впоследствии Покров-
ский восхищался исключительной прозорливостью В.И.Ленина,
который в сложнейшей обстановке сумел добиться заключения
Брестского мирного договора и этим спас революцию.
«Я с ним часто спорил по практическим вопросам, — вспо-
минал Покровский, — и всякий раз садился в галошу... Я пере-
стал спорить и подчинился Ильичу...» **
В мае 1918 г. Покровский был назначен заместителем на-
родного комиссара просвещения. В. И. Ленин считал, что По-
кровского надо использовать прежде всего как специалиста,
ученого-марксиста. В статье «О работе Наркомпроса», опубли-
кованной в «Правде» 9 февраля 1921 г., В. И. Ленин писал:
«В комиссариате просвещения есть два — и только два — то-
варища с заданиями исключительного свойства. Это — нарком,
т. Луначарский, осуществляющий общее руководство, и за-
меститель, т. Покровский) осуществляющий руководство, во-
первых, как заместитель наркома, во-вторых, как обязательный
советник (и руководитель) по вопросам научным, по вопросам
марксизма вообще. Вся партия, хорошо знающая и т. Луна-
чарского и т. Покровского, не сомневается, конечно, в том, что
они оба являются, в указанных отношениях, своего рода «спе-
цами» в Наркомпросе» ***.
В. И. Ленин требовал, чтобы Покровский был освобожден
от административных функций. 9 мая 1921 г. В. И. Ленин писал
Е. А. Литкенсу: «...Ваше письмо (насчет словаря) именно
неправильно.
Вы сваливаете на М. Н. Покровского администрирование,
вместо того чтобы освобождать его от администриро-
вания...
P. S. Я припоминаю, что Покровский не раз мне говорил,
но он не администрирует.
В этом гвоздь!..» ****
Таким образом, В. И. Ленин заботился о правильном ис-
пользовании Покровского как ученого, чтобы он мог трудиться
и полностью раскрыть свои способности в той области, к кото-
рой име)л призвание.
* «Коммунистическая революция», 1927, № 20, стр. 11.
** М. Н. Покровский, Октябрьская революция, стр. 18.
*** В. И. Ленин, Поли. собр. соч., т. 42, стр. 324.
**** В. И. Ленин, Поли. собр. соч., т. 52, стр. 182—183.

Развитие исторических взглядов М. В. Покровского 23
Под непосредственным руководством В. И. Ленина Покров-
ский осуществляет большую работу по перестройке высшей
школы. Он председательствует на созванном по инициативе
В. И. Ленина в июле 1918 г. Всероссийском совещании по про-
ведению реформы высшей школы. Покровский энергично под-
держал предложение о привлечении к участию в перестройке
высшего образования наравне с профессурой молодых препо-
давателей и представителей студенчества. Покровский разра-
батывает проект организации Государственного ученого совета,
во главе которого он был позднее поставлен партией. Как пред-
седатель Академического центра Наркомпроса, Покровский
оказывал большое влияние на расширение научно-исследова-
тельской работы в стране. «Его огромный и научный авторитет
и большой опыт, — писал о нем А. В. Луначарский, — обеспе-
чивают за ним положение реального руководителя всей этой
отрасли работы Наркомата» *. Особенно большую работу про-
водит Покровский, выполняя указание В. И. Ленина о том,
чтобы преподавание общественных наук строилось исключи-
тельно на основе марксистской методологии.
С именем Покровского связана организация Института
красной профессуры (ИКП), который, по мысли Ленина, дол-
жен был стать и действительно стал главным центром по под-
готовке марксистских кадров высшей квалификации. С момента
основания ИКП Покровский — его бессменный ректор и пред-
седатель правления. Большую административную и научно-
пропагандистскую деятельность Покровский сочетал с педаго-
гической работой, с воспитанием молодых марксистских кад-
ров. Из семинара Покровского в ИКП вышла целая плеяда
историков-марксистов, ставших впоследствии известными со-
ветскими учеными. Уже первые выпуски ИКП сыграли выдаю-
щуюся роль в развитии марксистской исторической науки.
Педагогическая деятельность Покровского не ограничива-
лась стенами ИКП. Он читал лекции на факультете обществен-
ных наук Московского государственного университета, в Ком-
мунистическом университете имени Я. М. Свердлова и других
комвузах, на курсах секретарей уездных комитетов РКП (б) и
перед многими другими аудиториями — студентов, аспирантов,
научных работников, рабочих, сотрудников партийного аппа-
рата.
Большой вклад внес Покровский в организацию рабочих
факультетов. Отмечая работу Покровского по привлечению в
* ЦГТА ИМЛ, ф. 147, оп. 1, д. 1, л. 10.

24
О. Д. Соколов
высшие учебные заведения рабочей молодежи, правительство
присвоило его имя рабфаку при Московском государственном
университете.
Большое внимание уделял Покровский делу перевоспитания
старых кадров, идеологической и организационной перестройке
исторических и других гуманитарных учреждений. Очень мно-
гое в этом направлении сделал он, занимая пост руководителя
созданной в 1924 г. Российской ассоциации научно-исследова-
тельских институтов общественных наук (РАНИОН).
По поручению В. И. Ленина Покровский выступил с докла-
дом об основании Социалистической академии. Созданная по
инициативе Владимира Ильича Социалистическая академия
(переименованная позднее в Коммунистическую) стала глав
иым центром марксистской мысли в стране. И в этом есть
немалая заслуга Покровского, который со дня основания ака-
демии был ее деятельным членом и председателем президиума.
Под непосредственным руководством Покровского и при его
участии проходили многочисленные теоретические дискуссии,
выпускались коллективные труды, обсуждались планы научно-
исследовательской и учебной работы.
Большую роль в распространении марксистской методоло-
гии среди широкого круга историков сыграло Общество исто-
риков-марксистов, созданное в 1925 г. при Комакадемии и воз-
главленное Покровским. Платформой общества, говорилось в
его Уставе, является изучение истории на основе марксистско-
ленинской теории, активная борьба против всевозможных форм
буржуазного исторического мировоззрения, борьба против вся-
ких попыток искажения марксизма-ленинизма, а также разо-
блачение псевдомарксистских теорий. Печатный орган обще-
ства журнал «Историк-марксист» с первых же номеров стал
центральным и наиболее популярным историческим жур-
налом.
По инициативе Покровского и при его непосредственном
участии был создан и ряд других ведущих исторических и об-
щественно-политических журналов того времени («Краеныи
архив», .«Пролетарская революция», «Борьба классов», «Под
знаменем марксизма» и т. д.).
Покровский занимается разработкой проекта создания Ко-
миссии по изучению истории Октябрьской революции и исто-
рии партии (Истпарт), который подвергся правке В. И. Лениным.
Самое деятельное участие принимал Покровский в налажива-
нии сбора и публикации документов учреждениями Истпарта.

Развитие исторических взглядов М. Н. Покровского 25
В 1922 г. партия поставила Покровского во главе архивного
дела страны, назначив его председателем Центрального архив-
лого управления.
Разбуженные великим Октябрем, широкие народные массы
жадно потянулись к знаниям. Возникла острая необходимость
в популярной книге, которая давала бы связный марксистский
курс отечественной истории. Не прекращая большой государ-
ственной работы, Покровский воспринимает как важное рево-
люционное дело задание В. И. Ленина написать популярную
книгу но русской истории, рассчитанную на широкие народ-
ные массы. Позднее он говорил, что подготовка «Русской исто-
рии в самом сжатом очерке» была партийно-правительственным
поручением *. В предисловии к 10-му изданию этой книги По-
кровский писал, что ее «первоначальный план и первоначаль-
ная схема были одобрены В. И. Лениным» **. Покровский
понимал всю сложность создания краткой популярной книги,
которая по существу должна была стать первым в совет-
ской историографии систематическим марксистским курсом
русской истории, доступным для простого рабочего и кресть-
янина.
В «Русской истории в самом сжатом очерке» народные
массы представлены во весь свой исполинский рост. Перед
читателем раскрылся во всей красоте и мощи образ «его
рабочего величества, пролетария всероссийского». Было навсе-
гда покончено с легендой старой историографии о русском
крестьянине как святом-юродивом или безропотном, бессловес-
ном существе. Покровский показал, как этот крестьянин еще
в эпоху феодализма начал стряхивать барина, подниматься на
борьбу за достойную человека жизнь.
«Русская история в самом сжатом очерке» была сочув-
ственно встречена советской общественностью. Первые две
части ее, вышедшие в 1920 г., читал В. И. Ленин. Книга понра-
вилась ему, и он поздравил автора специальным письмом.
* См. М. В. Нечкина, О периодизации истории советской историче-
ской науки. — «История СССР», 1960, № 1, стр. 84, примеч. 20. «Сжатый
очерк» возник из лекций, прочитанных в Свердловском университете, где
русская история преподавалась наряду с курсом истории партии. Для
работы над книгой Покровскому предоставлялись специальные отпуска.
Так, решением Политбюро ЦК РКП(б) от 2 июля 1921 г. он получил
двухмесячный отпуск «для окончания «Русской истории»» (ЦПА НМЛ,
Ф- 1£7, оп. 1, д. 70, л. 10).
Л/"- //. Покровский, Русская история и самом сжатом очерке, М.,

26
О. Д. Соколов
«Тов. М. Н. Покровскому
Тов. М. Н.! Очень поздравляю Вас с успехом: чрезвычайно
понравилась мне Ваша новая книга: «Русская история в самом
сжатом очерке». Оригинальное строение и изложение. Читается
с громадным интересом. Надо будет, по-моему, перевести на
европейские языки.
Позволю себе одно маленькое замечание. Чтобы она была
учебником (а она должна им стать), надо дополнить ее хро-
нологическим указателем. Поясню свою мысль; при-
мерно так: 1) столбец хронологии; 2) столбец оценки буржуаз-
ной (кратко); 3) столбец оценки Вашей, марксистской, с ука-
занием страниц Вашей книги.
Учащиеся должны знать и Вашу книгу и указатель, чтобы
не было верхоглядства, чтобы знали факты, чтобы учи-
лись сравнивать старую науку и новую. Ваше мнение об этом
дополнении?
5. XII.
С ком. приветом Ваш Ленин» *.
Давая высокую оценку книге Покровского, Ленин вместе с
тем считал, что «Русская история в самом сжатом очерке»
может стать учебником лишь при пополнении ее фактическим
материалом. Поэтому он и предложил включить в книгу хро-
нологический указатель, т. е. перечень исторических дат и фак-
тов, которые необходимо знать учащимся («чтобы не было
верхоглядств а»). Совет Ленина был выполнен Покров-
ским: первые две части в дальнейших изданиях получили
синхронистические таблицы, а третья часть вышла в сопрово-
ждении хронологической таблицы.
Партия заботливо относилась к Покровскому. Вот одно из
писем, направленных ему из Центрального Комитета партии
в 1922 г., когда он заболел. «Тов. Покровскому. Согласно по-
становления Секретариата ЦК РКП (б) от 28 апреля и конси-
лиума врачей от 26 апреля предлагается Вам соблюдать сле-
дующий режим в порядке партийной дисциплины: в неделю
два дня, пребывать вне Москвы — на даче, работу ограничить
4—5 часами ежедневно, ограничив административную работу
с уделением большего времени литературной, спокойной, неуто-
мительной. Ежедневно лежать два часа после обеда. Секретарь
ЦК РКП (б) —В. Куйбышев»**.
* В. И. Ленин, Поли. собр. соч., т. 52, стр. 24.
** ЦПА ИМЛ, ф. 147, оп. 1, д. 34, л. 102.

Развитие исторических взглядов М. II. Покровского 27
Нельзя без волнения читать это письмо. Сколько в нем тро-
гательной ленинской заботы о человеке, сколько сил и энергии
вливало внимание партии в сердце ученого-большевика!
Работая под руководством В. И. Ленина, Покровский про-
шел замечательную школу большевизма. Эта ленинская школа
явилась драгоценным источником творческих сил и вдохнове-
ния ученого-историка.
* *
*
Как огромное, непоправимое горе воспринял Покровский
болезнь и смерть В. И. Ленина. Овладеть ленинским идейным
наследством, отстоять его от нападок буржуазной идеологии,
от ревизии оппортунистов — такие цели теперь ставил перед
собой Покровский. Он принимается за внимательнейшее изу-
чение произведений Ленина, многие из которых раньше оста-
вались ему незнакомыми.
В его статьях и воспоминаниях о Ленине, написанных для
«Правды» и других центральных газет и журналов, говорится
о гениальности ленинских идей, раскрывается образ великого
вождя, способного видеть намного дальше и прозорливее дру-
гих. Каждый раз, пишет Покровский, когда мы читаем работы
Ленина, мы находим в них много нового, делаем новые для
себя открытия; то, что еще вчера казалось в них неясным и
даже несбыточным, ныне встает перед нами как реальное,
вполне осуществимое. Своим умом он сумел предвосхитить
многие десятилетия.
Покровский отмечает, что Ленин любил историческую науку
и уделял ей много внимания. Но, как и его великие учители
К. Маркс и Ф. Энгельс, он никогда не занимался историей ради
истории: она для него всегда была тесно связана с задачами
современности *. «Только тот, кто в истории борется за инте-
ресы пролетариата, — указывает Покровский, — в соответствии
с этим выбирает темы, выбирает противника, выбирает то или
иное оружие борьбы с этим противником, — только тот яв-
ляется настоящим историком-ленинцем» **.
Единственно правильным методом ученого-историка По-
кровский считал марксистско-ленинский метод. «Ленин дал нам
См. М. II. Покровский, Историческая наука и борьба классом,
вып. II, стр. 374.
** Там же,стр. 394,

28
О. Д. Соколов
метод, как это делается, — в этом его великая заслуга как
историка; воспользоваться этим методом — дело наше» *.
Исторический материализм, добавляет Покровский, — это схе-
матическая карта, «где нет ни гор, ни болот, ни лесов, ни
оврагов. Нанести все это на карту — дело конкретного истори-
ческого анализа». Подчеркивая важность ленинской методоло-
гии истории, Покровский вместе с тем ставит в пример изуче-
ние В. И. Лениным конкретных исторических событий и целых
исторических эпох.
Покровский стоял за актуальность исторической науки, за
первоочередное исследование тех проблем, которые служат
современности, помогают борьбе за новую жизнь. «Партий-
ность науки, — писал Покровский, — обусловливает не только
общие взгляды и выводы ученого — она обусловливает и выбор
им тем; просто продолжать буржуазную науку не должен и
не может ни один марксист. Мы должны брать темы, наиболее
тесно связанные с той борьбой, в которой мы являемся участ-
никами, освещать то, что буржуазия непременно оставляет в
тени. Особенным предметом нашего внимания должна быть
история последних десятилетий». Вместе с тем он подчерки-
вал: «Кто вздумал бы на основании предвзятой точки зрения
навязывать истории то, чего не было, погрешил бы сразу и
против ленинизма, и против исторической науки. Иначе, впро-
чем, и быть не может, поскольку ленинизм и требования стро-
гого научного метода вполне совпадают» **.
Покровский критиковал буржуазную историческую науку
за присущую ей классовую ограниченность, необъективность,
прислужническую роль, направленную к защите политических
идеалов буржуазии. «Все эти Чичерины, Кавелины, Ключев-
ские, Чупровы, Петражицкие, все они непосредственно отра-
зили определенную классовую борьбу, происходившую в те-
чение XIX столетия в России, и, как я в одном месте выра-
зился, история, писавшаяся этими господами, ничего иного,
кроме политики, опрокинутой в прошлое, не представляет» ***.
Известное определение Покровским истории как политики,
обращенной в прошлое, относилось, таким образом, к буржуаз-
ной исторической науке. «Надо раз навсегда повторить себе, —
писал Покровский, — что никакой «объективной исторической
* М. Н. Покровский, Историческая наука и борьба классов,
вып. II, стр. 265.
** М. Н. Покровский, Октябрьская революция, стр. 6.
*** «Вестник Коммунистической академии», 1928, кн. XXVI (2),
стр. 5—6. Курсив наш. — О. С.

Развитие исторических взглядов М. П. Покровского 21)
науки» у буржуазии нет и быть не может: а единственный
объективный научный метод, ведущий к открытию того, что
есть на самом деле, есть марксистский метод. Другой истори-
ческой науки, как науки, вне марксизма не существует» *.
В своем последнем публичном выступлении Покровский до-
пустил путаное выражение, которое можно истолковать как
отрицание им объективности также и марксистской историче-
ской науки. Обращаясь к слушателям Института красной про-
фессуры, он призывал не идти ««академическим» путем, каким
шли мы (т. е. буржуазные ученые. — О. С), ибо «академизм»
включает и себя как непременное условие признание этой са-
мой объективной науки, каковой не существует» **.
Покровский подчеркивает, что история — самая политиче-
ская наука, она — объяснительная глава к политике. Но это
не значит, что в работе историка-исследователя могут быть
допустимыми отступления от принципа историзма. «Мы этим
нарушили бы завет Ленина, — писал он, — который требовал
исторического подхода ко всякой политической ситуации и на-
стаивал, чтобы мы до корней изучили историю старого бур-
жуазного мира, чтобы этот старый буржуазный мир опроки-
нуть» ***.
Покровский считал борьбу против буржуазной идеологии
своей важнейшей задачей. В письме, написанном им в ноябре
1929 г. в цехячейку историков Института красной профессуры,
Покровский указывал, что сущность линии, которую проводят
он и его ученики, сводится: «1) к очищению марксистской
исторической литературы от всяческих пережитков буржуаз-
ной идеологии, каковых пережитков в этой литературе еще
очень много, и 2) к беспощадной борьбе с этой буржуазной
идеологией, когда она имеет наглость выступать открыто, что
особенно часто имело место в последние годы» ****.
Покровский принял деятельное участие в борьбе партии
против нападок на ленинизм со стороны троцкистов и правых
оппортунистов. Правда, его позиция не всегда была последо-
вательной и выдержанной. Так, выступая против книги Троц-
кого «1905 год», он называет ее «превосходной». Однако
здесь же Покровский показывает несостоятельность концепции
книги и порочность ее аргументации. Он первым обратил вни-
* М. Н. Покровский, Историческая наука и борьба классон,
вып. II, стр. 330.
** Там же, стр. 406.
*** Там же, стр. 370.
**** ЦПА ИМЛ, ф. 147, оп. 1, д. 35, л. 40.

30
О. Д. Соколов
манио на то, что эта аргументация, как и ряд формулировок,
заимствована Троцким у буржуазного историка Милюкова.
Как и Милюков, Троцкий считал, что возникновение русского
самодержавия невозможно объяснить экономически, так как
экономическая база, на которой возникло самодержавие, была
необыкновенно примитивна, — это было натуральное хозяй-
ство. Самодержавие якобы было в России истинным творцом
буржуазного строя: оно насаждало торговлю, промышленность
и т. д. Опираясь на эту «концепцию», Троцкий пытался дока-
зать, что социализм в СССР не может победить, если не будет
поддержан революцией в Западной Европе. Покровский писал,
что схема Троцкого, «во-первых, не наша, а во-вторых, объек-
тивно неверна» *. Полемизируя с Троцким, Покровский от-
стаивал ленинское положение о возможности построения
социализма в нашей стране в условиях капиталистического
окружения.
Тем более нелепым и несправедливым выглядит выдвину-
тое некоторыми историками обвинение Покровского в том, что
он будто бы не понял и не показал «буржуазных корней троц-
кистской теории, направленной против построения социализма
в нашей стране» **. Еще 1 марта 1927 г. слушатели Института
красной профессуры Цветков и Алыпов писали И. В. Сталину:
«Свою точку зрения т. Покровский очень выпукло изложил и
защищал в сжатом курсе истории. Ее читал тов. Ленин и в
письме к Покровскому эту книгу назвал хорошей и возраже-
ний против концепции Покровского не сделал. В данное время
концепция Покровского по этому вопросу всеми как будто счи-
тается ортодоксальной и в полемике с Троцким Покровского
считали правым. Да оно так и есть на самом деле; в этом во-
просе и марксистская теория, и наша историческая «практика»
безусловно на стороне Покровского» ***.
Здесь уместно отметить, что и И. В. Сталин был тогда в
основном согласен с Покровским. В ответе Цвсткову и Алы-
пову он писал: «Что же касается вопроса о теории образования
русского «самодержавного строя», то должен сказать, что теорию
т. Троцкого я не разделяю в корне, а теорию т. Покровского
считаю в основном правильной, хотя и не лишенной крайно-
стей hi перегибов в сторону упрощенного экономического объ-
* М. Н. Покровский, Марксизм и особенности исторического раз-
вития России, М., 1925, стр. 21.
** «Против исторической концепции М. II. Покровского». Сборник
статей, ч. 1, М.—Л., 1939, стр. 41.
*** ЦПА НМЛ, ф. 3, on. 1, д. 2817, л. 9, 10

Развитие исторических взглядов М. Н. Покровского 31
яснения процесса образования самодержавия» *. Но впоследст-
вии, при публикации этого ответа в девятом томе Собрания
сочинений И. В. Сталина, пункт, касающийся Покровского,
не был напечатан.
Покровский непримиримо боролся против всякой фальси-
фикации истории. В 1924 г. в связи с попытками Слепковапри
помощи искажения ленинского текста протащить правоукло-
нистские фракционистские взгляды на русскую историю По-
кровский писал: «Спор о том или ином понимании русской
истории превращался, таким образом, в спор о том или
ином понимании ленинизм а... Ибо правильное пони-
мание русской истории может опираться только на понимание
ее Лениным...» ** Позднее, в период острой классовой борьбы
в деревне, правые уклонисты выступали с апологетикой инди-
видуального хозяйства. Они пропагандировали все, что в исто-
рическом прошлом было связано с идеализацией крестьянина-
единоличника. Так, например, И. А. Теодорович утверждал, что
в основе научного социализма большевиков лежит утопический
крестьянский социализм. Покровский не оставил камня на
камне от этого утверждения. По его предложению, внесенному
в Секретариат ЦК партии, были приняты специальные «Те-
зисы Культпропа ЦК ВКП(б) в связи с пятидесятилетием
«Народной воли»», содержавшие исторически правильную
оценку народнического движения.
Покровский ревностно заботился о правильном освещении
исторических событий советскими учеными-марксистами. Он
неоднократно критиковал ошибки известного историка и вид-
ного деятеля Коммунистической партии Ем. Ярославского.
В конце 1930 г. Ярославский составил проект тезисов о рево-
люции 1905 года. Комиссия, в которую кроме Покровского
входили М. А. Савельев, П. О. Горин и другие, подвергла этот
проект серьезной критике. При обсуждении тезисов отмечалось
умаление в них роли пролетариата в 1905 г., сужение харак-
тера революции рамками «крестьянской революции», затуше-
вывание ленинского положения о перерастании буржуазно-де-
мократической революции в социалистическую. Комиссия ука-
зала, что проект Ярославского воспроизводил ряд ошибочных
положений второго тома его «Истории ВКП(б)». В результате
обсуждения в первоначальный текст тезисов были внесены
серьезные поправки ***.
* См. «Коммунист», 1962, № 4, стр. 77.
** «Борьба классов», 1931, № 2, стр. 79.
*** ЦПА ИМЛ, ф. 147, оп. 1, д. 30, л. 11-13.

32
О. Д. Соколов
Борясь против буржуазной идеологии, Покровский вместе
с тем требовал от советских историков умения использовать
положительный опыт, накопленный исторической наукой про-
шлого, перенять от нее «то, что необходимо взять всякому
историку и чему нас грешных обучали в старом университе-
те — работать над документами, критически подходить к источ-
нику, анализировать и т. д.» *. Овладеть техникой историче-
ского исследования советские историки, по мнению Покров-
ского, должны были так же, как это сделали инженеры.
«Первые наши танки, которые я видел в Кремле, — писал
Покровский, — были французские танки, взятые иод Одессой,
а теперь у нас есть своих танков сколько угодно. Так давайте
эту историю с танками проделаем и на исторической ра-
боте» **.
Покровский писал, что советский историк имеет перед со-
бой замечательный пример Ленина, который показал образцы
конкретного исторического анализа. Недостатком советских
историков он считал, что они мало занимаются проблемами
исторического материализма, передав это дело целиком в руки
философов.
Более глубокое изучение ленинских трудов поставило По-
кровского перед необходимостью пересмотра ошибочных поло-
жений и в своих работах. Во второй половине 20-х годов он
упорно совершенствовал свою историческую концепцию на
основе ленинской теории, ленинской методологии, ленинской
школы воспитания. До конца своих дней он активно боролся
за торжество коммунистической идеологии, за ленинизм, про-
тив буржуазных взглядов и оппортунизма. «...Каждая порча
теории Маркса и Ленина, — говорил он незадолго до своей кон-
чины, — означает в то же самое время огромный ущерб, выби-
вание камня из фундамента социалистической революции,
подрыв ее основ» ***.
* *
*
Большой и сложный путь Покровского как ученого тесно
связан с развитием советской исторической науки. Как и всей
советский историографии периода ее становления, его работам
* М. ТТ. Покровский, Историческая наука и борьба классов, вып. TT,
стр. 304.
** Там же.
*** Там же, стр. 412.

Развитие исторических взглядов М. Н. Покровского 33
присущи и сильные, и слабые стороны. Они еще не раскрыты
до конца. Труды Покровского до сих пор еще не получили
полного и всестороннего освещения, глубокой и объективной
оценки.
В 1928 г. в связи с 60-летием со дня рождения Покров-
ского появилась серия статей, посвященных его научной и об
щественно-политической деятельности. Но юбилейное назна-
чение этих статей определило парадность их содержания. В них
отмечались лишь положительные стороны трудов Покровского
и не делалось попыток их всестороннего анализа.
В последующем изучение научного наследия Покровского
было свернуто; прекратилась и начатая работа по изданию
собрания его произведений; о научной и общественно-полити-
ческой деятельности Покровского писали лишь в негативном
плане. Его труды подвергались осуждению, а исторические
взгляды объявлялись порочными. Наряду с критикой действи-
тельных ошибок Покровского ему предъявлялись ложные, на-
думанные обвинения, имевшие целью представить ученого-
большевика как антимарксиста, чуть ли не врага партии и на-
рода. Давая извращенное представление об исторических
взглядах Покровского, подобная «критика» была направлена
к тому, чтобы вычеркнуть его имя из советской историографии.
Все это делает необходимым при изучении исторических
взглядов Покровского наряду с критикой слабых сторон его
трудов показать несостоятельность целого ряда выдвинутых
против него обвинений.
Свою творческую деятельность ученого-историка Покров-
ский делил на три периода. Время до 1905 г. он характеризо-
вал как период демократических иллюзий и экономического
материализма. Он считал, что между первым и вторым перио-
дом в его идейном развитии лежала принципиальная грань,
отделявшая буржуазного демократа от марксиста. После 1905 г.
шло формирование большевистских взглядов Покровского и
вырабатывалась им марксистская концепция русской истории.
Процесс этот осложнялся «левым» уклоном, в который на не-
которое время впал Покровский под влиянием Богданова и др.
Третий период, открывшийся Октябрьской революцией, завер-
шил в общих чертах выработку его концепции исторического
процесса, которая была изложена им в «Русской истории в са-
мом сжатом очерке» *. Со второй половины 20-х годов
«ТТптт о ^' Н. Покровский, По поводу статьи тон. Рубинштейна. —
А знаменем марксизма», 1924, № 10/11, стр. 210—212.
2 М. Н. Покровский, кн. I

34
О. Д. Соколов
Покровский начинает напряженно работать над совершенство-
ванием своих исторических взглядов на основе глубокого изу-
чения сочинений В. И. Ленина.
На первом этапе научно-педагогической деятельности исто-
рическое мировоззрение Покровского, как отмечалось им са-
мим, определял экономический материализм. «Экономический
материализм, — писал он, — не был еще мною изжит па все
сто процентов, когда я писал и «Русскую историю», и «Очерк
истории культуры», и даже «Сжатый очерк»»*.
Экономический материализм явился результатом влияния
той научной среды и общественно-политической обстановки, в
которых начинал свою творческую деятельность молодой По-
кровский. Ученик крупнейших русских историков конца
XIX в. П. Г. Виноградова и В. О. Ключевского, Покровский
отдал несомненную дань буржуазному экономизму. Увлечение
концепциями Виноградова и Ключевского породило интерес к
социально-экономической тематике. Этот интерес еще более
усилился благодаря влиянию «легального марксизма», получив-
шего в то время распространение в кругах либеральной бур-
жуазной интеллигешщи. Все это и привело Покровского к эко-
номическому материализму, воспринятому им прежде всего
в виде схемы, разработанной А. А. Богдановым в его книге
«Краткий курс экономической науки». Вышедшая в 1897 г., эта
книга переиздавалась до 1906 г. 9 раз, а впоследствии легла в
основу курсов, написанных Богдановым совместно с И. И. Сте-
пановым и Ш. М. Дволайцким.
Богданов рассматривал развитие человеческого общества
как движение от низших хозяйственных форм к высшим,
основывающимся на росте общественного разделения труда и
товарно-денежных отношений. Периодизацию исторического
процесса он строил не в соответствии с марксистским учением
об общественно-экономических формациях, а по формам хозяй-
ства (натуральное, денежное), вследствие чего барщинно-кре-
постническое хозяйство и торговый капитализм выделялись им
в особые формации. Влияние этой схемы Богданова обнаружи-
вается и в более поздних работах Покровского.
Весьма показательно, что, выдвигая на первый план эконо-
мические отношения, Покровский подобно Богданову раскры-
вал их прежде всего как отношения обмена. Так, в его статьях
«Хозяйственная жизнь Западной Европы в конце средних ве-
* М. Я. Покровский, О русском феодализме, происхождении и ха-
рактере абсолютизма в России. В кн.: «Русская история в самом сжатом
очерке», прил., стр. 527.

Развитие исторических взглядов М. II. Покровского 35
ков» (в «Книге для чтения по истории средних веков», вып. 4)
и «Отражение экономического быта в «Русской Правде»»
(в сборнике под редакцией В. Н. Сторожева) роль торговли и тор-
гового капитала в истории подана в сильно преувеличенном
виде. Заграничная торговля, пишет Покровский, «вызвала це-
лый экономический переворот, следы которого мы также нахо-
дим в «Правде»». Этот переворот, по его мнению, заключался
«в быстром переходе от натурального хозяйства к денежному,
следствием чего являются две особенности «Русской Правды»,
весьма необычные для первобытного общества: выдающееся и
отчасти даже привилегированное (ст. 44) положение в обще-
стве купцов, как владельцев денежного капитала, и ряд уза-
конений о росте, показывающих, что этот вопрос был в то
время очень разработан» *.
При всей ошибочности теории торгового капитализма не
следует забывать, что она была выдвинута Покровским в про-
тивовес идеалистическим, субъективистским, царистским кон-
цепциям дворянской и буржуазной историографии как средство
критики и разрушения этих концепций, в особенности построе-
ний государственной школы. В своих работах Покровский исхо-
дил из марксистских представлений о том, что историю творит
народ, что ее ход определяется борьбой классов. Он доказывал,
что в основе действий исторических личностей лежат опреде-
ленные классовые интересы.
Конечно, собственные теоретические построения Покров-
ского были еще далеко не совершенны; их слабость в первый
период его научной деятельности определялась, в частности,
тем, что, усвоив ряд важнейших положений марксизма, он в
то время еще не вполне отрешился от влияния субъективно-
идеалистической философии. Этому способствовало то, что в
конце XIX — начале XX в. в кругах московской интеллиген-
ции, примыкавшей к социал-демократии, была довольно ши-
роко распространена богдановская философия. Вспоминая об
этом времени, Покровский писал: «...Нам строжайше предпи-
сывалось веровать «по Маху и Авенариусу», причем осмелив-
шийся усомниться осыпался градом цитат из Маркса и Эн-
гельса, имевших доказать, что богдановщина есть «повторение
и развитие» основ исторического материализма; а в случае
упорства человек объявлялся меньшевиком» **.
* «Русская история с древнейших времен до смутного времени».
Р*Н*ИК статеи "од ред. В. Н. Сторожева, вып. I, M., 1898, стр. 526.
1*4Ч<0тВет тов-Степанову». — «Под знаменем марксизма», 1923, № 1,
2*

36
О. Д. Соколов
В 1904 г. Покровский помещает в журнале «Правда» статью
««Идеализм» и «законы истории»», направленную против кни-
ги Г. Риккерта «Границы естественно-научного образования
понятий. Логическое введение в исторические науки» *. В этой
статье он утверждает: «... «Субъективно-идеалистическая» точка
зрения не так много меняет в фактическом содержании науки,
как это могло показаться с первого взгляда. Будем ли мы счи-
тать солнце, например, вне нас существующей реальностью
или обязательным для нас состоянием сознания, наше научное
отношение к нему существенно не изменится. И в этом и в
другом случае это будет для нас нечто «данное», к чему мы
должны приспособляться» **. Подобные идеалистические ноты,
звучавшие и в лекциях Покровского по русской истории, с ко-
торыми он выступал перед студенчеством, свидетельствуют о
влиянии на него Богданова.
Готовясь к лекциям, Покровский тщательно подбирает ли-
тературу, привлекает марксистские труды. Ленинских работ в
то время у Покровского не было.
Тем не менее ранние работы Покровского, в частности
упоминавшиеся выше его статьи, помещенные в «Книге для
чтения по истории средних веков» ***, и статья «Отражение
экономического быта в «Русской Правде»» в условиях царизма
имели положительное значение: направленные против идеа-
лизма и поповщины, они помогали выработке у читателей ма-
териалистического мировоззрения. Тема классовой борьбы по-
лучила развитие в последующих работах Покровского.
Историческая действительность России, в которой зрела
буржуазно-демократическая революция, нарастающее рабочее
движение, банкротство программ буржуазных либералов — все
это показывало правоту марксистской теории, толкало Покров-
ского к неизбежному выводу, что единственной революционной
партией в стране была созданная Лениным марксистская пар-
тия. Изменения в мировоззрении Покровского заметно сказы-
ваются на его научной деятельности. Накануне 1905 г. он
выступает с критикой буржуазных концепций исторического
процесса. Одной из первых его работ в этом плане явилась ре-
цензия нд «Курс русской истории» Ключевского.
Как if другие буржуазные историки, Ключевский пытался
доказать, что государство в России не было созданием господ-
* М. Н. Покровский, Историческая наука и борьба классов,
вып. II, стр. 5—43.
** Там же, стр. 20.
*** См. выше, примеч. па стр. 6.

Развитие исторических взглядов М. Н. Покровского «37
ствующих классов и орудием угнетения всей остальной народ-
ной массы, а являлось выразителем интересов всего народа бел
различия классов. Эта теория находилась в полном разладе с
фактами и разваливалась при первой же попытке их серьез-
ного исследования. Уже сам Ключевский не мог свести концы
с концами. Если первые его лекции отличались в какой-то сте-
пени единством мысли, писал Покровский, то в его «Курсе
русской истории» уже нет этой стройности. Покровский назы-
вает «Курс» Ключевского автокомпиляцией курсов, написан-
ных в различное время и отражающих различные историко-
философские концепции. Говоря об ущербности буржуазной
исторической науки, Покровский писал: «Но нам кажется, что
то направление русской исторической науки, блестящим пред-
ставителем которого является «Курс», само уже становится
понемногу предметом истории» *. Покровский уже понимает
значение классовой борьбы, признает необходимость револю-
ции, дает правильную оценку роли государства и самодержа-
вия, ведет борьбу с буржуазной историографией.
Таким образом, первый период научной деятельности и ли-
тературного творчества Покровского проходил в исключительно
сложных условиях. Начав свою деятельность как буржуазный
демократ, представитель академической науки, он испытал
влияние позитивизма, субъективного идеализма, легального
марксизма. Но историческая обстановка в России накануне ре-
волюции 1905 г., стремление выйти на революционный путь
влекли его к социал-демократии, к большевизму.
Вступление в большевистскую партию, встречи и переписка
с вождем революции В. И. Лениным, участие в революционной
борьбе и партийной деятельности оказали огромное влияние на
формирование исторических взглядов Покровского. Отраже-
нием этого служит выпущенная в 1906 г. Московским комите-
том партии брошюра Покровского «Экономический материа-
лизм». Ее название не должно вводить в заблуждение: в те
годы термин «экономический материализм» иногда употреб-
лялся в большевистской легальной печати в смысле историче-
ского материализма, марксизма из-за соображений цензурного
порядка.
Покровский показывает в своей брошюре коренное отличие
экономического материализма от марксизма: «...марксизм, —
пишет он, — не только объясняет историю экономическими
со Н' Покровский, Историческая наука и борьба классов, выи. ТТ.

.48
О. Д. Соколов
причинами, но и представляет себе эти экономические причины
в определенной форме классовой борьбы. Это — революционный
исторический материализм, в отличие от мирного, эволюцион-
ного экономизма многих буржуазных писателей...» * Далее в
брошюре излагается историческая теория марксизма.
Раскрывая теорию «революционного исторического мате-
риализма», т. е. марксизма, Покровский подвергает резкой кри-
тике положения экономического материализма. «Нет ничего
ошибочнее того наивного «упрощения» материалистического
понимания истории, — пишет он, — которое делает из послед-
ней слепой, стихийный процесс, идущий своим чередом, как
если бы людей с их сознанием на свете вовсе не существо-
вало» **. По этой совершенно чуждой марксизму теории выхо-
дит, что если бы люди прекратили всякую борьбу за жизнь,
свободу и счастье, то история все же продолжала бы идти
«механическим путем, наподобие заведенной шарманки».
Много внимания автор уделяет изложению марксистской
теории классовой борьбы. Брошюра свидетельствует о том, что
в исторических взглядах Покровского произошел коренной
перелом, что он приближается к правильному пониманию
исторического материализма.
Эволюция во взглядах ученого отразилась и на его кон-
кретно-исторических работах, прежде всего на его статьях в
Энциклопедическом словаре братьев Гранат. Из 30 статей,
опубликованных в этом издании, большая часть относилась к
истории внешней политики. Покровский писал о внешней по-
литике России, тесно связывая ее с внутренней политикой
господствующих классов.
Статьи марксистского историка сразу же подверглись на-
падкам со стороны буржуазной исторической науки. Кадетский
историк А. А. Кизеветтер обвинял Покровского в том, что он
«поддался искушению превратить науку в служанку партийной
полемики» ***.
Наиболее полно исторические взгляды Покровского и его
концепция истории России представлены в капитальном труде
«Русская история с древнейших времен», написанном им в пе-
риод с 1909 по 1912 г. Это была первая попытка дать мар-
ксистское освещение всего процесса исторического развития
* М. Н. Покровский, Экономический материализм, Пб., 1920, стр. 4.
** Там же, стр. 14—15.
*** А. Л. Кизеветтер, Царствование Александра I в новом освещении
(«История России в XIX в.». Издание А. и И. Гранат. Вып. I—II). —
«Русская мысль», 1908, кн. 1, стр. 118.

Развитие исторических взглядов М. Н. Покровского о-
России. То было новое для того времени слово русской исто-
рической науки.
Дворянские и буржуазные историки обходили проблемы
борьбы народных масс, принижали историческое значение дви-
жений Степана Разина и Емельяна Пугачева: эти движения
выходили за рамки их понимания исторического процесса. Для
Ключевского, например, народные движения были не проявле-
нием классовой борьбы, а «беспорядком в исторических со-
бытиях» и не укладывались в концепцию его курса русской
истории. Покровский, работая над общей концепцией истории
России, ввел в нее классовую борьбу в качестве ее органиче-
ского элемента, во всю ширь показав массовые народные
движения. «В целом концепция М. Н. Покровского была анти-
царистской: как ученый он формировался еще в условиях
борьбы против самодержавия и эксплуататорского, строя, и не-
нависть к царизму не могла не отразиться на взглядах рево-
люционера-историка, марксиста» *.
Основные положения «Русской истории с древнейших вре-
мен» таковы. Славяне были автохтонами на Восточно-Европей-
ской равнине, с незапамятных времен они занимались земле-
делием. От первобытнообщинного строя Россия перешла к
феодализму. Новый общественный строй развивался непосред-
ственно из общинного землевладения — «печища» или «двори-
ща», представлявшего собой полную параллель сербо-хорват-
ской «задруге». Покровский видел существо нового строя в гос-
подстве натурального хозяйства и в росте экономической, а за-
тем и личной зависимости крестьян.
Начало генезиса феодализма Покровский относил ко вре-
мени Киевской Руси, окончательное утверждение феодального
общественного строя — к XIII в. С XVI в., по его мнению, на-
чинается постепенное разложение феодальных отношений под
влиянием торгового капитала. Через эту призму он оценивает
все основные события периода формирования Русского центра-
лизованного государства. Важную роль в социально-экономи-
ческом развитии России этого времени Покровский отводит
изменению в хлебных ценах. В результате их роста интенси-
фицируется сельское хозяйство, появляется барщина, происхо-
дит закрепощение крестьян. В XVI в. крупное вотчинное хо-
зяйство заменяется средним, богатый боярин экспроприируется
в пользу мелкопоместного дворянина (опричника). В споре
из-за^емли Покровский видит сущность опричнины. Ожесто-
«О разработке методологических вопросов истории». В кн.: «Исто-
рия и социология», М., 1964, стр. 45 (выступление П. Н. Федосеева).

40
О. Д. Соколов
чепная борьба между боярами, с одной стороны, помещиками
и торговым капиталом — с другой, приводит к торжеству по-
мещика и торгового капитала, к обезземеливанию и закрепо-
щению крестьян.
XVII век в представлении Покровского — время феодаль-
ной реакции и «нового феодализма», годы интенсивного разви-
тия торгового капитала, интересами которого, по его мнению,
были в дальнейшем обусловлены и реформы Петра I, и внеш-
няя политика России. После смерти Петра I буржуазная поли-
тика терпит крах и дворяне становятся хозяевами положения.
Новый подъем денежного хозяйства происходит при Екате-
рине П. Повышение потребности в деньгах толкает помещиков
на усиление барщины. Крестьяне отвечают на это ожесточен-
ным сопротивлением — пугачевщиной. В то же время рост де-
нежного хозяйства обусловливает развитие буржуазии, которая
даже делает, по мнению Покровского, попытку захватить
власть, что, согласно его концепции, находит выражение в дея-
тельности Сперанского и движении декабристов.
В первой половине XIX в. аграрный кризис и низкие хлеб-
ные цены задерживали развитие капитализма. И лишь к на-
чалу 60-х годов хлебные цены выросли, что способствовало
проведению реформы 1861 г. Реформа, как справедливо указы-
вал Покровский, означала вторжение в Россию буржуазного
хозяйства, переход от феодализма к капитализму. Однако в
способе проведения буржуазной реформы он видит не защиту
царизмом интересов помещиков-крепостников, а компромисс
между торговым и промышленным капиталом.
Сильное падение хлебных цен в 80-х годах XIX в. вызывает
крепостническую реакцию. Но уже с 90-х годов капитализм
развивается на всех парах. Бурно растет и формируется про-
летариат. Россия находится накануне первой революции.
Изложенное выше показывает, что «Русская история с древ-
нейших времен» в принципиальном отношении резко противо-
стояла той концепции буржуазных историков, которая призна-
вала государство творцом истории. Аитицаристский, револю-
ционный по своей направленности, этот труд давал объяснение
исторического процесса в России с позиций классовой борьбы.
Покровский поднимал в нем большой круг проблем, которые
старая, дворянско-буржуазная историография не могла ставить
в силу своей методологии. Новые проблемы, естественно, тре-
бовали новой источниковедческой базы, и Покровский вводит
в научный оборот мало использовавшиеся до него виды истори-
ческих источников: документы по истории крестьянского дви-

Развитие исторических взглядов М. Н. Покровского 41
жения, по истории мануфактур и т. д. Будучи первой попыт-
кой марксистского изложения истории России на всем ее про-
тяжении, труд Покровского являлся во многом несовершен-
ным. Но в свое время это был огромный шаг вперед.
Заслугой Покровского было выдвижение тезиса о земледе-
лии как господствующем занятии в Киевской Руси. Этот тезис
был направлен против теории Ключевского и других буржуаз-
ных историков, считавших торговлю» осью, вокруг которой вра-
щалась вся общественная жизнь древнерусского государства *.
Покровский нарисовал яркую картину феодальной вотчины.
Но он не дал при этом строго научного определения феода-
лизма как социально-экономической формации, не раскрыл
всех сторон феодальных производственных отношений. Несо-
мненное влияние оказала на него концепция Н. П. Павлова-
Сильванского. Однако Покровский не просто позаимствовал у
Павлова-Сильванского положение о господстве крупного зем-
левладения как первом признаке феодальных отношений. При-
водя общепринятое в буржуазной историографии определение
феодализма, Покровский указывает на господство крупного
землевладения как на первый, основной и решающий признак
феодализма. Но, раскрывая этот признак, Покровский делает
акцент на сочетании «крупной собственности с мелким хозяй-
ством», на эксплуатации непосредственных производителей. Он
подчеркивает, что «юридического признака договорности
и не приходится ставить в число главных отличительных черт
феодализма. Этот последний гораздо более есть известная си-
стема хозяйства, чем система права» **.
В то же время в труде Покровского не трудно обнаружить
ошибочные трактовки ряда проблем, которые объясняются не-
изжитым влиянием экономического материализма, а также
взглядов его университетского учителя В. О. Ключевского.
Близость Покровского к Богданову, его участие в антипартий-
ной группе «Вперед» наложили, несомненно, отпечаток на его
исторические взгляды. Это нашло выражение и в освещении
Покровским позднего феодализма, pi в объяснении эволюции
феодального строя изменением хлебных цен и в приписывании
торговому капиталу неподобающей ему роли в историческом
процессе.
См. М. Н. Покровскийf Русская история с древнейших времен,
Ух*астии Н. М. Никольского и В. Н. Сторожева, т. I, изд. т-ва «Мип*
** лт' Стр' ^" № иастояЩем издании см. ниже, стр. 84—85.)
М nniJfi' ^' ^п^0^""' Ру°ская история с древнейших времен, т. I,
lJ13b CTP- 67, 93-94. (См. ниже, стр. 106, 130.)

42
О. Д. Соколов
Выступая против внеклассовой теории происхождения госу-
дарства, Покровский ищет экономическое объяснение процесса
государственной централизации и становления самодержавия
в России. Экономическая интерпретация этих проблем имела
большое принципиальное значение. Но характер экономической
основы Русского централизованного государства не был понят
Покровским. Он увидел ее в торговом капитале*. В изображе-
нии Покровского торговый капитал выступал всесильным ди-
рижером русского исторического процесса XVII—XIX вв. Тол-
кование Покровским роли торгового капитала в XVII —
XVIII вв. фактически влекло за собой признание существова-
ния внутри феодальной формации еще одной формации —
торгового капитализма.
Не всегда приемлема трактовка Покровским в «Русской
истории с древнейших времен» и ряда важных конкретно-исто-
рических проблем.
Нашествие татаро-монголов и их господство над Русью По-
кровский характеризует словами летописца как «венец всех
ужасов, какие можно только вообразить». Он с полным осно-
ванием пишет, что завоеватели принесли России неисчислимые
бедствия, разрушая города и села, истребляя жителей или уго-
няя их в рабство. Однако наряду с гибельными последствиями
татаро-монгольского нашествия Покровский находил в нем и
положительные стороны, хотя и оговаривался при этом, что в
целом «ничего по существу нового этот внешний толчок в рус-
скую историю внести не мог» **. Это положительное, по мнению
Покровского, заключалось прежде всего в установленной за-
хватчиками на Руси системе налогового обложения. «Москов-
скому правительству впоследствии, — пишет Покровский, — ни-
чего не оставалось, как развивать далее татарскую систему, что
оно и сделало. Но татары внесли в древнерусские финансы не
только технические усовершенствования: они, поскольку это
доступно действующей извне силе, внесли глубокие изменения
и в социальные отношения...» ***
Ошибочность этих утверждений Покровского очевидна.
Архаичные формы управления татаро-монгольских феодалов в
захваченных ими землях Покровский принимал за прогресс
* Следует отметить, что Покровский подчеркивает также наличие
тесной связи между процессом объединения русских земель, образования
централизованного государства и свержением татаро-монгольского ига.
** «Русская история с древнейших времен», т. I. (См. ниже, стр. 177,
*«0.)
*** См. ниже, стр. 177.

Развитие исторических взглядов М. П. Покровского А\\
в социальном быте покоренных народов. Как известно, татаро-
монголы, общественный, строй которых основывался на коче-
вом скотоводстве, по уровню социально-экономического и
культурного развития стояли много ниже Руси. Примитивной
была и их государственная организация, принадлежавшая к
раннефеодальному типу и сохранявшая много пережитков ро-
дового строя.
Что касается Руси, то она до татаро-монгольского наше-
ствия находилась на уровне социально-экономического и
культурного развития других европейских стран. Татаро-мон-
гольское завоевание надолго задержало историческое развитие
Руси, явилось одной из важнейших причин ее последующей
отсталости от Западной Европы.
Ни о каком прогрессивном влиянии татаро-монголов на
социальную и экономическую жизнь завоеванных ими народов
не может быть и речи.
Покровский также не концентрирует внимания читателя на
длительной и упорной борьбе русского народа против порабо-
тителей, не отмечает, что окончательная ликвидация татаро-
монгольского ига в 1480 г. произошла в результате этой борь-
бы. Надо сказать, что вообще работы Покровского подобно всей
марксистской литературе того времени, посвященной истории
России, сосредоточивают по вполне понятным причинам все
внимание на борьбе против царизма и разоблачении его поли-
тики. Эти работы уделяют мало внимания другим сторонам
исторического процесса, как, например, национально-освободи-
тельной борьбе русского народа с иноземными захватчиками.
Здесь сказалось и нигилистическое отношение Полровского к
некоторым сторонам истории русского народа п русской куль-
туры.
Вряд ли можно согласиться с пониманием Покровским
XVII столетия как времени феодальной реакции и возрожде-
ния феодализма, закат которого якобы наступил в конце XV—
XVI в. Нельзя не возразить Покровскому, когда он реформы
Петра I и наиболее крупные события начала XVIII в. схема-
тично, упрощенно объясняет интересами развивающегося
торгового капитала.
Особенно следует остановиться на ошибках Покровского в
освещении Отечественной войны 1812 года.
Покровский справедливо критикует официальную историо-
графию, изображавшую войну 1812 года как стройную пьесу,
«действие которой логически развертывалось по известному
плану, где чуть ли не все было заранее предусмотрено: и «скиф-

44
О. Д. Соколов
екая» тактика заманивания Наполеона в глубь России, и по-
жертвование, в случае надобности, даже Москвой, чтобы рас-
строить «несметные полчища нового Аттилы», и чуть ли даже
не взятие Парижа в 1814 году» *.
Покровский старается показать, что отступление в глубь
страны было результатом суровой необходимости, о сдаче Мо-
сквы не думали серьезно даже накануне Бородина. Но само-
отверженная борьба русского народа против иноземных пора-
ботителей, колоссальная работа, проделанная М. И. Кутузовым
по организации отпора наполеоновской армии, по организации
народной войны, полководческое искусство Кутузова, которое
помогло достигнуть в кратчайший срок, в течение октября —
ноября, полного уничтожения вторгнувшейся армии, — все это
остается вне поля зрения Покровского. Ои пишет о каком-то
«естественном процессе разложения большой армии Напо-
леона», который якобы «шел своим чередом — и наступил
наконец момент, когда русская армия превратилась в насту-
пающую, а французская — в обороняющуюся».
Покровский правильно отмечает, что классовая борьба не
затихала в период борьбы против французских захватчиков,
но он ошибается, когда отрицает отечественный, национально-
освободительный характер войны 1812 года, во время которой
весь народ поднялся на защиту независимости своей родины.
Покровский вопреки фактам отрицает патриотические чувства
широких народных масс **. Патриотизм он видит только в среде
дворянского общества и интеллигенции. Так изображается По-
кровским Отечественная война 1812 года в «Русской истории
с древнейших времен» и в статьях для Энциклопедического
словаря братьев Гранат.
Отмечая недостатки и несовершенство «Русской истории с
древнейших времен», надо в то же время сказать, что многое
из того, что было впервые разработано Покровским, не утра-
тило своего значения и в наши дни.
Выше уже говорилось, что освещение ряда проблем ранней
русской истории в этом труде и в наши дни звучит по-совре-
менному. Остановимся в этой связи также па освещении в
«Русской истории с древнейших времен» проблем революцион-
ного и рабочего движения буржуазно-демократического этапа
* М. II. Покровский, Русская история с древнейших времен, т. IV,
М., 1914, стр. 281. (В настоящем издании книга 2-я, стр. 221.)
** См. М. II. Покровский, Русская история с древнейших времен,
т. IV, стр. 289—290. (См. книгу 2-ю, стр. 229—230.)

Развитие исторических взглядов М. //. Покровского 45
освободительной борьбы*. Разработка этой тематики в усло-
виях, в которых находился Покровский, была настоящим по-
двигом ученого. В начале главы он сам отмечает те огромные
трудности, которые приходилось преодолевать историку рево-
люционного движения: основные архивы — фонды III отделе-
ния, Особого присутствия правительствующего сената, мини-
стерства внутренних дел и т. д. — были совершенно недоступны
для исследователя; объективное монографическое исследование
этого периода еще не проводилось; царская цензура стояла сте-
ной на пути каждого, кто попытался бы открыть завесу над
тайником царского деспотизма. Тем более было затруднитель-
ным положение автора, работавшего в эмиграции.
Исследуя особенности революционного движения в поре-
форменной России, Покровский отмечает, что переход от фео-
дального строя к капиталистическому, «вторжение буржуаз-
ного хозяйства в России» сделали главной фигурой револю-
ционного лагеря разночинца-интеллигента. 60-е и 70-е годы
XIX в. автор объединяет в один этап. Идеологию революцио-
неров этого этапа, писал он, представлял крестьянский утопи-
ческий социализм, основателем которого был Н. Г. Чернышев-
ский. Революционные деятели этого этапа, говорит автор,
считали, что «в России... единственной, достойной внимания,
задачей является развитие социализма из тех зачатков, которые
уже имеются налицо в виде общинного землевладе-
ния русского крестьянства»**.
В «Русской истории с древнейших времен» Покровский
рассматривает вопрос о влиянии бакунизма на русское рево-
люционное движение и приходит к выводу, что «русский и
европейский «бакунисты» не могли иметь между собой ничего
общего, кроме имени» ***.
Действительно, западноевропейские и русские бакунисты
значительно различались между собой. Но Покровский, несо-
* 5-й том первого издания «Русской истории с древнейших времен»,
содержавший освещение этих проблем, был изъят царской цензурой.
В приговоре Московской судебной палаты от 18 октября 1913 г. говорится:
«Содержание 10-й книги того же 5-го тома носит характер сочувствия
революционерам и призыв к террору для ниспровержения существующего
в России государственного строя, т. е. заключает в себе признаки престу-
п,л.ения> предусмотренного 2 п. 129 ст. угол. улож.». — «Красный архив»,
Ш2;Т. III (52), стр. 29.
* М. Н. Покровский, Русская история с древнейших времен, М.,
[ *J* ^Зд- 2' т- V> СТР- 234-
*** Там же, стр. 240.

4G
О. Д. Соколов
мненно, ошибается, утверждая, что анархизм в России не по-
лучил серьезного развития. Изучение фактического материала
со всей неопровержимостью подтверждает слова В. И. Ленина,
что анархизм «имел возможность в прошлом (70-е годы
XIX века) развиться необыкновенно пышно и обнаружить до
конца свою неверность, свою непригодность как руководящей
теории для революционного класса» *.
Покровский считает, что для анархизма в России в то время
не было почвы, так как его доктрина отрицает пользу легаль-
ных средств борьбы, а в распоряжении русских социалистов
таких средств не было. Здесь он противоречит себе: именно
отсутствие условий для легальных средств борьбы способство-
вало развитию анархизма.
Исследуя эволюцию народничества, Покровский много вни-
мания уделяет народовольчеству. Он указывает на то, что в
отличие от бакунистов, которые рассчитывали на революцион-
ное выступление народных масс, всегда готовых, по их мне-
нию, к движению, народовольцы «уже разочаровались в само-
движимости массы и решили подействовать на нее примером,
сверху» **.
В «Русской истории с древнейших времен» Покровский
исследует соотношение народнического и рабочего движения,
анализирует состояние и первые шаги рабочего класса. Он
правильно говорит о том, что в своей борьбе против царизма
народники увидели сочувствие не там, где искали: если кре-
стьянские массы оставались глухими как к утопически-социа-
листической, так и к революционно-демократической пропа-
ганде, то передовые рабочие неожиданно для народников ока-
зались восприимчивыми к революционной проповеди. Однако
рабочие по-своему воспринимали теории, которые им излагали
интеллигенты, и убедить их идти в деревню поднимать мужика
на революцию не удалось. «Господствовавшие в среде рево-
люционной интеллигенции народнические идеи естественно
налагали свою печать также и на взгляды рабочих. Но
привычек их они переделать не могли, и потому настоя-
щие городские рабочие, т. е. рабочие, совершенно свыкшиеся
с условиями городской жизни, в большинстве случаев оказы-
вались Совершенно непригодными для деревни» ***.
* В. И. Ленин, Поли. собр. соч., т. 41, стр. 15.
** М. II. Покровский, Русская история с древнейших времен, т. V,
стр. 239.
*** Там же, стр. 250. (В настоящем издании книга 2-я, стр. 551.)

Развитие исторических взглядов М. П. Покровского 47
Покровский прав, когда отмечает, что рабочее движение в
Петербурге к концу 70-х годов поднялось на столь высокий
уровень, что наметилась попытка выделения пролетарской
струи, — пропаганда революционных народников и рабочих
революционеров, тяжелое экономическое положение рабочих
сделали свое дело. «Конец 70-х годов, — пишет Покровский, —
видел появление в русской рабочей среде первых, и, для пер-
вого случая, очень ярких проблесков социализма»*. По-
кровскому еще не было известно существование Южнороссий-
ского союза рабочих; он полагает, что самой ранней пролетар-
ской организацией в России был Северный союз русских
рабочих. «Сквозь народничество, — указывает автор, — петер-
бургские рабочие «своим умом дошли» до классовой точки
зрения» **. Степана Халтурина и Виктора Обнорского он счи-
тает «первыми социал-демократами «энгельсовского» типа в
России» ***. Анализируя программу Северного союза русских
рабочих, Покровский выделяет в ней марксистские и бакунист-
ские мотивы. Он считает эту программу выражением практи-
ческих требований пролетариата тех лет. Однако сближение
трудящихся классов различных народов России с русскими,
прежде всего с русским пролетариатом, в совместной борьбе
против угнетателей и эксплуататоров всех национальностей в
большинстве случаев не привлекало внимания Покровского.
Концепция рабочего движения буржуазно-демократического
периода в «Русской истории», несмотря на крупные ошибки и
недостатки, вызванные в значительной мере слабым состоя-
нием монографического исследования и недоступностью источ-
ников, для своего времени представляла большой интерес.
Значительно слабее представлено в «Русской истории с
древнейших времен» революционное движение пролетарского
периода освободительной борьбы в России. Правда, в посвя-
щенной этому периоду заключительной главе книги — «Конец
XIX века» — Покровский оговаривается, что он не претендует
на сколько-нибудь полное освещение русского рабочего дви-
жения. Однако многие важные проблемы истории революцион-
ного движения в России были освещены Покровским не только
неполно, но и в корне неверно. В главе говорится о том, как
с развитием капитализма и ростом промышленного пролета-
риата в стране разгорается революционная борьба, растет
^- Я. Покровский, Русская история с древнейших времен, т. V.
р' i* (в настоящем издании книга 2-я, стр. 554.)
*** ™ам же' СТР- 254. (См. книгу 2-ю, стр. 555.)
Гам же.

48
О. Д. Соколов
рабочее движение, усиливаются крестьянские волнения, соз-
даются революционные организации. Автор пишет о группе
«Освобождение труда», затрагивает деятельность первых со-
циал-демократических организаций в России. Он приводит
некоторые сведения о ленинском «Союзе борьбы за освобожде-
ние рабочего класса», о борьбе Ленина против легальных мар-
ксистов, упоминает об искровском направлении в социал-демо-
кратии, говорит о значении I съезда РСДРП.
Однако наряду с этим заключительная глава содержит
нечеткие и неверные положения, свидетельствующие о боль-
шой путанице во взглядах Покровского в тот период, когда он
временно отходил от большевиков. Так, например, в главе
совершенно не сказано о роли В. И. Ленина и его работ в идей-
ном разгроме народничества. Совершенно неверно утвержде-
ние Покровского, что Ленин не предвидел реакционности рус-
ской промышленной буржуазии *. Покровский должен был
знать, что еще в 1897 г. в работе «Задачи русских социал-де-
мократов» В. И. Ленин подчеркивал, что буржуазия «всегда
может вступить в союз с абсолютизмом против пролетариата» **.
Рассказывая о деятельности созданного В. И. Лениным
Петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего
класса», Покровский не отмечает, чго эта организация поло-
жила начало соединению социализма с рабочим движением и
была зародышем революционной марксистской партии. Ничего
не говорит он и о начале нового, ленинского этапа в развитии
марксизма. Покровский неправильно называет членов группы
«Освобождение труда» основоположниками русского мар-
ксизма **:*. В действительности историческая роль группы
Плеханова заключалась в пропаганде марксизма, в том, что она
представляла марксистское направление в освободительном
движении России. В. И. Ленин писал: «Группа «Освобождение
труда» лишь теоретически основала социал-демократию и сде-
лала первый шаг навстречу рабочему движению» ****.
Покровский не учитывает периодизации освободительного
движения, сформулированной Лениным в работе «Памяти Гер-
цена». Этот недостаток наложил свой отпечаток не только на
заключительную главу, но и на все разделы, в которых осве-
щается революционное движение в России.
* См. «Русская история с древнейших времен», т. IV. (В настоя-
щем издании книга 2-я, стр. 543.)
** В. И. Ленин, Поли, собр соч., т. 2, стр. 454.
*** В настоящем издании см. книгу 2-ю, стр. 542.
**** В. И. Ленин, Поли. собр. соч., т. 25, стр. 132.

Развитие исторических взглядов М. П. Покровского 49
Покровский сам впоследствии видел недостатки и теорети-
ческие изъяны главы «Конец XIX века». В октябре 1931 г. он
писал американскому издателю «Русской истории с древней-
ших времен» Кдарксону, что эта глава устарела в такой сте-
пени, что ее не стоит переводить, и предлагал заменить ее
соответствующим текстом из «Сжатого очерка» *.
Всем своим содержанием труд Покровского был направлен
против буржуазной историографии, и прежде всего против
наиболее популярного тогда «Курса русской истории»
В. О. Ключевского, изданного в 1904—1910 гг.
О том, какое значение имел выход «Русской истории с
древнейших времен» для демократически мыслящих людей
России, свидетельствует письмо, полученное Покровским от
политического заключенного рижской каторжной тюрьмы. На-
писано оно 14 апреля 1914 г. Вот что писал заключенный
Покровскому: «Мы... имели счастье чуточку ознакомиться с
Вашей «Русской историей» —в 1911 году удалось прочесть три
выпуска ее — имел один состоятельный товарищ, вскоре уехав-
ший. И нужно сознаться, что эти три книги произвели на нас
сильное впечатление, мнение большинства было таково, что
обобранный русский народ в этой истории наконец-то находит
себя, наконец-то обретает своего истинного историка, под пе-
ром которого оживают древние рукописи, огненным языком
заговорили старики-летописцы, просто и ясно рассказывая о
древней культуре, свободолюбии и творческой энергии народа
русского, сажая в душе какое-то особое чувство, от которого
ярко вспыхивала вера в светлое будущее России» **.
* *
*
Октябрьская революция открыла новый этап в развитии
исторических взглядов Покровского. Сам Михаил Николаевич
считал, что в этот третий период его научной и общественно-
политической деятельности он в наиболее законченном виде
изложил свою концепцию исторического процесса. Вместе с тем
именно в это время он увидел ее несовершенство, серьезные
недостатки в освещении важных проблем. «...Впервые, — писал
Покровский, — вставшая передо мною во всей своей грандиоз-
ности действительно материалистическая картина русского
* ЦПА ИМЛ, ф. 147, оп. 1, д. 39, л. 48—49.
** ЦПА ИМЛ, ф. 147, оп. 1, д. 41918, л. 1—2.

50
О. Д. Соколов
исторического процесса открыла предо мною ряд прорех в моих
старых изложениях русской истории...» *
Конечно, в наши дни, читая «Русскую историю в самом
сжатом очерке», легко заметить ее слабые стороны, ошибочные
толкования многих проблем истории нашей страны. Но нельзя
забывать, что это было первое после Октябрьской революции
достижение советской историографии. Книга Покровского по-
ложила конец широкому хождению литературы, изображавшей
русскую историю как историю царей и полководцев. Книга
пронизана духом классовой борьбы; образно, ярким литератур-
ным языком в ней показана вековая борьба крестьян против
эксплуататоров, появление на исторической арене рабочего
класса и нарастающая лавина пролетарской борьбы за свер-
жение господства капиталистов и помещиков, за новую
жизнь.
В трактовке вопросов генезиса феодализма «Русская исто-
рия в самом сжатом очерке» воспроизводит схему «Русской
истории с древнейших времен». Изложение событий доведено
до периода реакции и реформы Столыпина. IX—XIII столетия
представлены в новой книге Покровского как время перехода
от первобытнообщинного строя к феодальному, утверждение
феодального строя датируется XIII в. В «Сжатом очерке» под-
черкивается влияние экономического развития на обществен-
ные отношения людей. Но среди экономических факторов тор-
говле и торговому капиталу ошибочно отводится непомерно
большая роль. В борьбе торгового капитала вместе с мелким
дворянством против феодалов-бояр Покровский видел суть
опричнины. По его мнению, цари Романовы верно служили
не только феодальному землевладению, но и торговому капи-
талу. Реформа 1861 г. могла состояться лишь потому, что она
совершалась в интересах торгового капитализма. По этой же
причине — в силу влияния торгового капитала — в России долго
не удавалось ликвидировать крепостническое государство. Осо-
бого развития торговый капитал достиг, по утверждению По-
кровского, во второй половине XIX в., когда он организовал
обширное железнодорожное строительство.
Таким образом, и для «Русской истории в самом сжатом
очерке»(было характерно чрезмерное подчеркивание роли тор-
говли, торгового капитала, которое затушевывало определяю-
щее значение способа производства. Грани феодальной и капи-
* М. Н. Покровский, По поводу статьи тон. Рубинштейна. — «Под
знаменем марксизма», 1924, № 10/11, стр. 212,

Развитие исторических взглядов М. II. Покровского Ъ\
талистической общественно-экономических формаций не были
четко очерчены. Империализм трактовался просто как захват-
ническая политика.
Не была совершенной и схема революционного движения.
«Смутное время» Покровский считал крестьянской революцией.
Крестьянские восстания С. Разина и Е. Пугачева, движение
декабристов он включал в главу «Революционная буржуазия»,
а революционное движение эпохи падения крепостного права
(60-е и 70-е годы XIX в.) назвал «народнической революцией».
Вместе с тем нельзя не отметить, что проблемы револю-
ционного движения 60-х и 70-х годов XIX века были разра-
ботаны Покровским на основе богатого архивного материала
из фондов III отделения, Особого присутствия правитель-
ствующего сената, министерств внутренних дел и юстиции
и других, т. е. тех источников, которые стали доступны исто-
рику только после Октябрьской революции.
Освещая эпоху падения крепостного права, Покровский
рассматривает взгляды А. И.' Герцена и Н. Г. Чернышевского.
«...Мысль, впервые высказанная Герценом, — писал Покров-
ский, — что русская община не есть гарантия от революции в
России, как думали славянофилы, а наоборот, доказательство
того, что именно в России должна начаться социалистическая
революция, прочно вошла в сознание русской интеллигенции
60-х и 70-х годов» *.
О Чернышевском Покровский говорит, что этот великий
революционный демократ считал социалистическую революцию
делом далекого будущего. «На практике, а не в теории, он тя-
готел более к политической демократии — низвержение кре-
постнического государства, господства помещиков и самодер-
жавия царя было для него ближайшей задачей. Для этого он
надеялся использовать крестьянское движение, которое после
Крымской войны... не утихало ни на один год, а после 19 фев-
раля вспыхнуло ярким пламенем» **. В отличие от «Русской
истории с древнейших времен» в «Сжатом очерке» народниче-
ство 70-х годов выделено в самостоятельный этап буржуазно-
демократического движения.
В «Сжатом очерке» Покровский указывает, что утопический
социализм был разработан в трудах П. Л. Лаврова, прежде
всего в его «Исторических письмах». Покровский называет
М. Н. Покровский, Русская история н самом сжатом очерке,
** Там же, стр. 155.

52
О. Д. Соколов
П. Л. Лаврова крупнейшим представителем русского мелко-
буржуазного социализма, «который Лавров, можно сказать,
создал как целую стройную систему» *. Понимание истории,
пишет Покровский, изложенное в «Исторических письмах»,
«получило в нашей литературе название «народничества». На
самом деле народу тут отводится последнее место: он страдает,
он трудится, а думают за него и спасают его «критически мыс-
лящие личности». Это понимание истории именно буржуаз-
н о е...» **
Революционная молодежь, которой хотелось действовать,
бороться, пошла в парод. «Это огромное по своему времени
движение «в народ», охватившее тысячи молодых людей, было
началом нового революционного подъема, отделенного гнести-
семилетним промежутком от крушения каракозовщины...» ***
Бакунисты, говорится в «Сжатом очерке», возбуждали не-
нависть к несправедливому буржуазному строю, говорили о
жадности и вероломности эксплуататоров, но были не в состоя-
нии дать определенный ответ на вопрос, что же должны делать
эксплуатируемые? В отличие от Чернышевского, который был
государственником, бакунисты отрицали всякое государство.
«Мелкобуржуазный социализм надеялся поднять крестьян-
ство — оно не шелохнулось» ****, — заключает Покровский.
Исследуя причины перехода народников к террору, Покров-
скин отвергает мнение, что они применили эту тактику как
ответ на полицейские преследования. Это объяснение, пишет
он, очень естественно для буржуазии, которая видит в рево-
люции какую-то болезнь. К террору бунтари перешли, лишь
убедившись в невозможности поднять массовое народное вос-
стание. Покровский приводит слова А. Желябова: «История
движется ужасно тихо, надо ее подталкивать...» *****
Автор «Сжатого очерка» правильно отмечает, что террором
народиики пытались раскачать буржуазию, вывести ее из со-
стояния трусливого оцепенения, а правительство довести до
такого оцепенения; и в том и в другом они ошибались.
Покровский считает, что «Народная воля» прервала тради-
ции народников. Их организация уже не боролась против
буржуазии и эксплуатации вообще, а ставила конкретную
* М. Н. Покровский, Русская история в самом сжатом очерке,
стр. 157. Курсив наш. — О. С.
** Там же, стр. 158.
*** Там же, стр. 162.
**** Там же, стр. 170.
***** См. там же, стр. 171.

Развитие исторических взглядов М. Н. Покровского 53
задачу — низвергнуть самодержавие и добиться созыва Учреди-
тельного собрания.
Таким образом, в «Сжатом очерке» сделан шаг вперед в
освещении истории народничества. Конечно, многие положе-
ния, выдвинутые Покровским, нуждаются в пересмотре. На-
помним в качестве примера, что он называет интеллигенцию
классом. В 1924 г. Покровский сам признал неверность этого
положения, назвав его одним из своих ляпсусов *.
В «Русской истории в самом сжатом очерке» автор дости-
гает несомненного прогресса и в изучении истории рабочего
движения. Он пишет, что реформа 1861 г., по мысли царизма,
должна была задержать пролетаризацию крестьянства, но за-
коны экономического развития были сильнее «высочайшей
воли». Несмотря на все старания самодержавия предупредить
возникновение пролетариата, царское правительство уже
вскоре было вынуждено вести борьбу с рабочим движением, а
аграрный кризис 80-х годов стал превращать крестьянина в
пролетария с молниеносной быстротой. «Ничто не помогало:
расслоение деревни на пролетариат и мелкую сельскую бур-
жуазию, на «бедноту» и «кулаков» шло неудержимо, и его
должны были признать даже народнические писатели, как ни
неприятно им было видеть проникновение трижды проклятого
капитализма в сельскую общину» **.
Покровский правильно понимал, что рабочее движение
тогда находилось еще в начальной стадии. Интересно наблюде-
ние Покровского в связи с пропагандой, которую вели народ-
ники в рабочей среде. Он указывает, что революционеры, кото-
рые не думали, конечно, о пролетарской революции в России,
считали рабочего одним из участников всенародного револю-
ционного движения в России.
Демонстрацию на площади Казанского собора в Петербурге
в декабре 1876 г. Покровский определяет как рабочую. Рево-
люционное настроение среди рабочих он отмечает не только в
столице, но и по всей России. «...Рабочие уже в 70-х годах
умели внести в движение нечто новое, свое» ***, — подчерки-
вает он. Если в «Русской истории с древнейших времен»
о Южнороссийском союзе рабочих не упоминается, то в «Сжа-
том очерке» этот рабочий союз занимает подобающее ему место
первой пролетарской организации в России. Покровский
* См. «Под знаменем марксизма», 1924, № 10/11, стр. 212.
** М. Н. Покровский, Русская история в самом сжатом очерке,
*** Там же, стр. 193.

iVi
О. Д. Соколов
указывает, что в отличие от народнических организаций, считав-
ших массу «стихийной силой», которая слепо пойдет за рево
люционерами, Южнороссийский союз уже видит, что револю-
цию должна осуществить сознательная и организованная масса.
Говоря о Северном союзе русских рабочих, Покровский осо-
бенно подчеркивает, что «его программа и устав вышли
целиком из пролетарских кругов — при явно отрицательном
к ним отношении тогдашней петербургской революционной ин-
теллигенции» *. С. Халтурин, этот передовой рабочий, пред-
ставлял себе революционный переворот не в виде «стихийного
взрыва», как рисовали его себе народники, а «в форме все-
общей забастовки»**; он считал праздным занятием
споры о судьбах русской поземельной общины, которые уси-
ленно вела тогда интеллигенция. Переход Халтурина к народ-
ническому террору Покровский объясняет тем, что он пережил
разочарование, вызванное провалами и отсутствием массового
рабочего движения.
Изложение в «Русской истории в самом сжатом очерке»
истории рабочего класса не потеряло своего значения и в наше
время.
В «Русской истории в самом сжатом очерке» рассказы-
вается о первых социал-демократических организациях в Рос-
сии, о деятельности группы «Освобождение труда», о борьбе
Г. В. Плеханова против народнической идеологии. Более об
стоятельно, чем в «Русской истории с древнейших времен»,
освещается деятельность Петербургского «Союза борьбы за
освобождение рабочего класса»; автор пишет, что эта револю-
ционная организация, прочно спаянная с рабочей массой, была
«зародышем, из которого развилась российская социал-демо-
кратическая рабочая партия» ***. Покровский рассказывает о
борьбе Ленина против «экономистов», за создание большевист-
ской партии, о роли «Искры» в подготовке съезда РСДРП.
Большие разделы «Сжатого очерка» посвящены массовому ра-
бочему и крестьянскому движению.
Отмечая значительный прогресс в освещении истории осво-
бодительного движения на рубеже XX в. в «Сжатом очерке»
по сравнению с дореволюционными работами Покровского, все
же нельзя не отметить, что и в «Сжатом очерке» Покровский
* М. Я. Покровский, Русская история в самом сжатом очерке,
стр. 194.
** Там же.
*** М. Н. Покровский, Русская история в самом сжатом очерке,
М., 1933, стр. 178.

Развитие исторических взглядов М. П. Покровского ЪЪ
не разграничивает буржуазно-демократический и пролетарский
периоды освободительной борьбы так, как этого требует ленин-
ская периодизация.
Покровский позже признавал, что «Сжатый очерк» не сво-
боден от ошибок и недостатков, что в нем много мелких
противоречий, критикой которых, как он говорил, можно
«убить» автора. Он писал, что эта книга создавалась в бурное
революционное время, что историки следующего поколения,
располагая большим досугом, в совершенстве владея диалекти-
ческим методом, сумеют понять и объяснить историческую
неизбежность этих противоречий. «Они, конечно, не станут
клясться нашими словами — плохие они тогда были бы мар-
ксисты, — они признают, что уж кому-кому, а нам, работавшим
в сверхдьявольской обстановке, нельзя ставить всякое лыко в
строку, но признают также, надеюсь я, что благодаря нам им
есть с чего начать...» *
К «Русской истории в самом сжатом очерке» тесно примы-
кает другая работа — «Очерки но истории революционного
движения в России XIX и XX вв.». Когда в условиях культа
личности к трудам Покровского стал возможным подход только
с меркой осуждения, многие его критики ссылались на эту
работу (особенно на ее первое издание), находя, что в ней
Покровский «дает свою концепцию русского исторического про-
цесса в целом и истории революционного движения в особен-
ности» **. Такое утверждение не соответствует действительно-
сти. «Очерки по истории революционного движения в Рос-
сии» — это цикл лекций, прочитанных на курсах секретарей
уездных комитетов РКП (б) зимой 1923/24 г. Они не были
доработаны автором. Сам Покровский считал их «суррогатом».
«...Автору некогда писать и новые книжки, — где же тут пере-
делывать старое!» *** — писал он.
По сравнению с «Русской историей в самом сжатом очерке»
и даже с «Русской историей с древнейших времен» эта работа
* «Под знаменем марксизма», 1924, № 10/11, стр. 212.
** «Против исторической концепции М. Н. Покровского». Сборник
статей, ч. I, стр. 427.
*** М. Покровский, Очерки русского революционного движения XIX—
XX вв. Лекции, читанные на курсах секретарей уездных комитетов
РКП(б) зимою 1923/24 г., М., 1924, стр. 4.
Тем не менее впоследствии Покровский дорабатывал эту книгу.
Второе издание (под названием «Очерки по истории революционного
движения в России XIX и XX вв.») вышло в 1927 г. Третье издание,
над которым ученый работал в 1931 г., осталось неосуществленным. В
дальнейшем ссылки даются на первое издание (1924 г.)-

56
О. Д. Соколов
в ряде случаев является шагом назад. «Очерки» содержат
много субъективизма, небрежных формулировок, неточностей
и оговорок. Пытаясь связать материал с современными ему
политическими событиями, Покровский допускает неубедитель-
ные, неудачные сравнения и исторические параллели. Все это,
несомненно, снижает общий уровень работы.
В «Очерках» Покровский преуменьшает роль Н. Г. Черны-
шевского в революционном движении, утверждая, что он «был
революционером только теоретически» *. Объединяя револю-
ционное движение 60-х и 70-х годов в один период, он видит
первые проявления активности революционного народничества
в нечаевщине. Без всяких оговорок он приводит явно ошибоч-
ный вывод молодого тогда исследователя Б. П. Козьмина о том,
что Ткачев «был первым русским марксистом», хотя за год пе-
ред этим Покровский придерживался другой точки зрения**.
Он уже отходит от прежней своей более правильной оценки
роли Лаврова и его «Исторических писем» в разработке народ-
нической теории и в организации «хождения в народ» и при-
соединяется к мнению Б. П. Козьмина, якобы убедительно
доказавшего, «что лозунг «в народ» опять-таки был брошен
бакунинцами за два года до появления лавровской книжки» ***.
Но известно, что призыв к революционной молодежи идти в
народные массы для подготовки революции был сделан еще
Чернышевским в книге «Что делать?»; это признавал и сам
Бакунин.
«Хождение в народ», которое В. И. Ленин считал расцветом
действенного народничества, Покровский теперь называет
«наименее серьезным эпизодом всего движения 60—70-х го-
дов» ****.
Вместе с тем в «Очерках» с исчерпывающей глубиной рас-
крывается ошибочность бакунинской доктрины и ее непригод-
ность для революционного движения.
* М. Покровский, Очерки русского революционного движении
XIX—XX вв. Лекции, читанные на курсах секретарей уездных комитетом
РКН(б) зимою 1923/24 г., стр. 62.
** В рецензии на книгу Б. Козьмина «П. Н. Ткачев и революцион-
ное движение 1860-х годов» (М., 1922), помещенной в «Вестнике Социали-
стической академии» (1923, № 2), Покровский писал, что Ткачев, «конечно,
не мог бы быть назван «выдержанным марксистом»» (стр. 260), что его
постановка вопроса весьма далека от марксизма (стр. 262).
*** М. Покровский, Очерки русского революционного движения
XIX—XX вв., стр. 66.
**** Там же, стр. 67.

Развитие исторических взглядов М. Н. Покровского 57
В «Очерках» в основном правильно представлена диффе-
ренциация крестьян, особенно влияние железнодорожного
строительства на процесс «раскрестьянивания», но преувели-
чена оппозиционность кулачества в отношении царского само-
державия. Признавая ошибочным свой старый тезис, изложен-
ный в «Русской истории с древнейших времен», что экономи-
ческое положение крестьян после реформы улучшилось,* автор
выдвигает новый тезис — об улучшении положения зажиточ-
ных слоев крестьянства, что, несомненно, отражало действи-
тельное положение вещей.
Некоторые исторические параллели, примененные, по-види-
мому, как педагогический прием, органически не связаны с
излагаемым материалом. Политические аналогии, сравнения
порой выглядят фантастически. Так, например, в революцион-
ном движении 60—70-х годов Покровский различает «больше-
вистское и меньшевистское крыло». Впрочем, не следует усма-
тривать в этом «концепцию» автора; это была попытка
(неудачная!) на близких аудитории примерах разъяснить ей
различия в тактике революционеров, действовавших много де-
сятилетий назад.
Освещая рабочее движение, Покровский правильно отме-
чает, что уровень политического сознания рабочих-семидесят-
ников был невысоким. Но тем не менее движение этих лет по-
служило базой первых политических организаций пролетариата.
Северный союз русских рабочих, сообщает Покровский, долгое
время считался единственной рабочей организацией 70-х годов.
Теперь известно также о деятельности Южнороссийского союза.
Политический уровень этой организации Покровский считает
более высоким, в частности, потому, что, как он думает, ее со-
циальной базой были металлисты, в то время как Северный
союз создали распропагандированные ткачи, только что при-
шедшие из деревни.
Это мнение было основано на недостаточном изучении до-
кументального материала. Как доказал впоследствии В. И. Нев-
ский, социальной базой как Северного, так и Южнороссийского
союза рабочих были металлисты *.
Рассматривая статьи Г. В. Плеханова по рабочему нопросу,
опубликованные в газете «Земля и воля», Покровский считает
их марксистскими, хотя в действительности Плеханов в это
время был еще народником и в своих статьях пытался
См. В. И. Невский, Виктор Павлович Обнорский. — «Историко-
революционный сборник», т. Ill, M.—Л., 1926, стр. 8.

58
О. Д. Соколов
доказать недоказуемое, а именно, что народничество — это при-
ложение марксизма к русским условиям.
Касаясь значения террора в революционном движении, По-
кровский сравнивает террористическую борьбу эсеров в 1905 г.
с терроризмом «Народной воли». В 1905 г., говорит он, в Рос-
сии уже было массовое революционное движение и поэтому
вести партизанскую борьбу не было никакого смысла. Надо
было поднять эту массу, организовать, вести на вооруженное
восстание, а не тратить силы на террор. Но этих условий
не было в 70-х годах, массовое движение тогда еще не начи-
налось, и революционеры шли на террор как на единственное
средство действенной борьбы с царизмом.
Как мы могли убедиться, даже в «Очерках», в которых до-
пущено немало принципиальных ошибок и в ряде случаев сде-
лан шаг назад по сравнению с более ранними работами, все же
содержатся и новый подход к некоторым важнейшим истори-
ческим проблемам, и попытки решить их на основе новейших
исследований. К сожалению, многие из работ, на которые опи-
рался в своих обобщениях Покровский, сами были еще не зре-
лыми и содержали серьезные ошибки методологического и
фактического порядка.
По ряду важнейших проблем отечественной истории По-
кровский не смог преодолеть неверных суждений до конца
своей жизни. К числу таких проблем относится вопрос о при-
чинах возникновения и главном виновнике первой империа-
листической войны.
Историей первой мировой войны Покровский занимался в
течение пятнадцати лет, его первые работы были опублико-
ваны еще в 1915 г. В 1928 г. он выпустил сборник «Импе-
риалистская война», выдержавший два издания, в который
включил статьи, написанные им как в дореволюционное, так и
в послереволюционное время. В этом сборнике Покровский
много места уделил доказательству того, что у русского ца-
ризма в войне были самостоятельные задачи и цели. Во многом
противоречивые статьи сборника свидетельствуют о том, что
подчас Покровский близко подходил к определению основных
причин войны. Так, в работе «Русские документы империа-
листской войны» он писал: «...мы знаем, что война не была
делом злой воли отдельных лиц и отдельных групп, но с же-
лезной необходимостью вытекала из экономической системы
последних десятилетий, системы монополистического капита-
лизма. Но из этого отнюдь не следует, как думают иные наив-
ные люди, что, значит, «виноватых нет» и искать их не стоит.

Развитие исторических взглядов М. 11. Покровского Г)9
К войне привели захватнические вожделения всех, империа-
листских правительств...» *
Однако к определению непосредственного виновника войны
Покровский подходил неправильно: он возлагал главную от-
ветственность за начало войны на Россию. Он повторял тезисы
германской буржуазной историографии, утверждая, что «Гер-
мания отнюдь не стремилась к максимальному расширению
своей территории», что «Россия первая начала вооружаться и
тем вызвала сначала контрвооружение Германии, а потом
войну», что «тот, кто первый начал мобилизацию, и является
непосредственным виновником войны» **.
В действительности хотя к войне за передел мира издавна
готовились все империалисты, но особенно воинственно на-
строены были именно германские, считавшие себя обделенными
при дележе колоний. Они и были истинными инициаторами
начала первой мировой войны. Нельзя забывать, что частичная
мобилизация в Австро-Венгрии была проведена много раньше,
чем мобилизация в России; что, когда в России началась все-
общая мобилизация, она началась также и в Австро-Венгрии;
что в Германии мобилизация и стратегическое сосредоточение
войск на границах занимали две недели и даже менее, в то
время как в России — свыше 40 дней, а с дальневосточными
корпусами — более двух месяцев.
Германия, обогнавшая Англию в промышленном отноше-
нии, стремилась перекроить мир в свою пользу. Противоречия
между английскими и германскими империалистами и были
основной причиной мировой войны. В работах Покровского со-
держалось оправдание внешней политики кайзеровской Герма-
нии накануне войны 1914—1918 гг.
Такое освещение империалистической войны в свое время
было продиктовано попыткой противостоять крайне тенден-
циозным и ложным утверждениям прессы англо-французских
правящих кругов, которые снимали с себя всю ответственность
за развязывание войны. Однако от этого концепция Покров-
ского в том, что касается возникновения первой мировой войны,
не перестает быть ошибочной и грубо противоречащей фактам
и документам.
В записке, адресованной секретарям ЦК ВКП(б) и пред-
седателю Совнаркома и датированной 5 февраля 1931 г.,
* М. Н. Покровский, Империалистская война. Сборник статей
1915--1930, изд. 2, М., 1931, стр. 327.
М. Н. Покровский, Империалистская война, изд. 1, М., 1928,
стр. 42; изд. 2, стр. 21, 92.

60
О. Д. Соколов
Покровский писал: «Связное изложение в моих писаниях до
сих пор не шло дальше 1917 года» *. Действительно, обобщаю-
щие работы Покровского не имеют глав но истории советского
общества: «Русская история в самом сжатом очерке» обрывается
на реформе Столыпина, а «Очерки по истории революцион-
ного движения в России XIX и XX вв.» заканчиваются раз-
делом о Февральской революции. Как уже говорилось, послед-
няя работа представляла собой стенограмму лекций, прочитан-
ных Покровским на курсах секретарей укомов партии, по про-
грамме которых были предусмотрены специальные циклы
лекций по Октябрьской революции и истории РКП (б).
Вопрос о подготовке научной истории Октябрьской рево-
люции неоднократно ставился Покровским в его работах. Уже
отмечалось, что он был автором проекта учреждения Комиссии
для собирания и изучения материалов по истории Октябрьской
революции и истории партии.
В своих выступлениях Покровский говорил о необходимости
внести подготовку трудов по истории Октябрьской революции
в план Института красной профессуры или другого научного
учреждения.
Но хотя ученому так и не удалось подготовить специаль-
ный труд по истории Октября, в его работах мы можем найти
освещение отдельных проблем социалистической революции,
главным образом в связи с критикой буржуазных и оппорту-
нистических концепций. Отдельные вопросы Октябрьской рево-
люции поднимаются в «Очерках по истории революционного
движения в России XIX и XX вв.». Во второй половине 20-х
годов Покровский опубликовал ряд статей, которые в той или
иной степени затрагивали проблемы Октября. Некоторые из
этих статей вошли в вышедший в 1929 г. сборник «Октябрь-
ская революция». Покровский писал в предисловии, что собы-
тиям Октября 1917 года в сборнике посвящено три статьи:
«Октябрьская революция в изображении современников», «Как
возникла Советская власть в Москве», «Большевики и фронт
в октябре — ноябре 1917 г.». «Но весь комплекс фактов, охва-
тываемых этим томом, — указывал Покровский, — имеет непо-
средственное отношение к Октябрьской революции и борьбе
за то или иное ее понимание...» **
Работы, написанные Покровским на протяжении 20-х годов,
свидетельствуют об эволюции во взглядах ученого, который
* ЦПА ИМЛ, ф. 147, он. 1, Д. 33, л. 39 46.
** М. Я. Покровский. Октябрьская революция, стр. 5.

Развитие исторических взглядов М. П. Покровского Gl
вплотную подошел к разработке истории Октябрьской револю-
ции и рассмотрел ряд вопросов ее теории и истории.
Но Покровский неправ, утверждая, что еще в феврале
1917 г. В. И. Ленин придерживался положения о том, что победа
социализма возможна лишь одновременно во всех или мно-
гих странах*. В действительности уже к 1915 г. В. И. Ленин,
учитывая новые исторические условия, сложившиеся в эпоху
империализма и первой мировой войны, пересмотрел это поло-
жение Маркса и Энгельса. На основе открытого им закона о
неравномерности развития капитализма он пришел к выводу,
что в период империализма социализм не может победить
одновременно во всех странах, что возможна победа социализма
первоначально в одной, отдельно взятой, стране или несколь-
ких странах. Свое учение В. И. Ленин изложил в работах:
«О лозунге Соединенных Штатов Европы» **, опубликованной
в апреле 1915 г., и «Военная программа пролетарской револю-
ции» ***, написанной в 1916 г. и впервые напечатанной в сен-
тябре — октябре 1917 г. Покровский должен был бы знать эти
работы В. И. Ленина.
В «Очерках» Покровский также выдвигал совершенно оши-
бочное положение, что Февральская революция «неизбежно
была и социалистической революцией» ****. В приложенной к
«Очеркам» статье Покровского «12 марта 1917 года» совер-
шенно необоснованно утверждалось, что «диктатура пролета-
риата «де-факто» была уже налицо в Петербурге 12 марта
1917 г. Ей восемь месяцев понадобилось, чтобы завоевать себе
«де-юре»...» *****
К «Очеркам» близко примыкает по своему содержанию
неизвестная статья Покровского «Русская революция», напи-
санная им, вероятно, в 1922 г. для русского приложения к
английской газете «Manchester Guardian». Как видно из письма
И. М. Майского к Покровскому, Г. М. Кржижановский, счи-
тавший по политическим соображениям нецелесообразным
* См. М. Н. Покровский, Очерки русского революционного
движения XIX—XX вв., стр. 221.
** См. В. И. Лепил, Поли. собр. соч., т. 26, стр. 354.
*** См. В. И. Ленин, Поли. собр. соч., т. 30, стр. 133.
**** М. Покровский, Очерки русского революционного движения
XIX—XX вв., стр. 223. Покровский объяснял это ошибкой при стеногра-
фировании: вместо слов «б ы л а и социалистической революцией» надо
было написать «вела к социалистической революции» («Вопросы исто-
Рии»^1962, № 3, стр. 26).
***** м н. Покровский, Октябрьская революция, стр. 90,

(>2
О. Д. Соколов
опубликование этой статьи, обратился за советом к В. И. Ленину.
«Ознакомившись из передачи т. Кржижановского с содержа-
нием Вашей статьи, — писал И. М. Майский, — Владимир
Ильич нашел ее совсем не подходящей для русского номера
[английской газеты]» *.
В этой статье Покровский утверждал: «Как известно, рус-
ская промышленная буржуазия имела перед Февралем готовый
план такого переворота. Помешала рабочая революция» **.
В другом случае он говорит о Февральской революции как
буржуазно-демократической революции в кавычках. «Пролета-
риат, — утверждал Покровский, — мог делать только пролетар-
скую, то есть социалистическую, революцию... Все вопросы
демократической революции рабочие берут с этой точки
зрения» ***.
Поэтому Покровский думал, что в феврале 1917 г. судьба
социалистической революции была уже предрешенной. «Было
совершенно ясно, — писал он, — что, если рабочие будут не
только сильны, как осенью 1905 года, но будут всемогущи,
какими они стали осенью 1917 года, они не остановятся на этих
скромных попытках ввести фабричную конституцию, а провоз-
гласят рабочую, т. е. социалистическую республику. Они сде-
лали бы это, какое бы правительство формально ни возглавило
движение. Не потому Октябрьская революция стала коммуни-
стической, что ее вели коммунисты, а коммунисты оказались
у власти потому, что путь рабочей революции вел к комму-
низму» ****.
Однако взгляды Покровского на характер Октябрьской ре-
волюции не отличались устойчивостью. Одно время Покров-
ский считал, что Россия не созрела для социалистической
революции и страна «прорвалась к социализму наперекор эко-
номическим законам» *****. Этим объяснялась его позиция в
период Бреста (см. выше), когда он, примыкая к «левым ком-
мунистам», полагал, что, «раз началась пролетарская револю-
ция, она должна развертываться во всеевропейском масштабе,
пли она падет и в России» ******.
* ЦПАИМЛ,ф. 147, он. 1, д. И, л. 1—9. Эта статьи так и не
была опубликована.
*f Там же. Курсив наш. — О. С.
*** Там же, л. 1—4.
**** Там же.
***** М. Н. Покровский, Историческая наука и борьба классов,
вып. II, стр. 269.
****** «Известия Московского Совета рабочих депутатов», 1917,
№ 199?

Развитие исторических взглядов М. Н. Покровского 63
Позднее Покровский пересмотрел эти положения. В статье
«Буржуазная революция против буржуазии» (1927 г.) он писал:
«Что Февральская революция не была социалистической, это,
конечно, совершенно правильно». Демократическая революция,
подчеркивает он, непосредственно «не выходила еще за рамки
капиталистического строя» *.
В введении к 3-й части «Русской истории в самом сжатом
очерке» Покровский подчеркивает колоссальное значение Ве-
ликой Октябрьской социалистической революции**. Наибо-
лее полно его взгляды на теорию и историю Октябрьской
революции изложены в работе «Октябрьская революция в изо-
бражении современников», впервые опубликованной также в
1927 г. Этот очерк вначале был прочитан как доклад для пре-
подавателей обществоведения в вузах. Автор учел замечания,
сделанные при обсуждении доклада, и, коренным образом пере-
работав текст, опубликовал его в журнале «Историк-марксист».
В этой работе Покровский показывает разработку Лениным
теории социалистической революции; по ходу повествования он
неоднократно обращается к ее конкретной истории. Принци-
пиальной и убедительной критике подвергает Покровский
троцкистскую концепцию Октября, уличая ее автора в подта-
совке исторических фактов и извращении марксизма. «Мар-
ксистская схема Октябрьской революции, — писал Покров-
ский,— существует только одна: по этой схеме революция
была проведена, по этой же схеме будет писаться ее исто-
рия...» *** В. И. Ленин, пишет Покровский, приехал в Россию,
вооруженный теорией социалистической революции, разрабо-
танной им. Ленин имел «совершенно готовый план перевода
буржуазно-демократической революции в социалистическую,
являясь после Маркса автором настоящей теории перманент-
ной революции...». Эту теорию Ленин развил до осени
1916 г. **** Теперь Покровский резко выступил против утвер-
ждения, что еще в октябре 1915 г. Ленин «не шел для России
дальше завершения буржуазно-демократической револю-
ции» *****.
* М. II. Покровский, Октябрьская революция, стр. 110, 114.
** См. М. Н. Покровский, Русская история в самом сжатом очерке,
м-> 1932, стр. 263, 270
^*** М. II. Покровский, Октябрьская революция, стр. 169.
*** См. там же, стр. 172. 1916 год — год написания работы «Военная
POr**i?ia пР°летарской революции».
Там же.

(>4
О. Д. Соколов
Покровский пересмотрел также и ранее высказанное им
неверное положение о том, что уже в результате Февральской
революции фактически возникла диктатура пролетариата.
Широк и разнообразен круг проблем, освещенных в этой
работе Покровским: здесь и вопрос о двоевластии, о мирном
и немирном развитии революции, об изменении тактики и ло-
зунгов партии, о борьбе партии за массы и многие другие.
Опираясь на многочисленные труды В. И. Ленина (в статье
приводятся выписки более чем из тридцати ленинских работ),
Покровский пишет: «У Ленина мы видим отчетливую, ясную,
последовательную схему событий, как они действительно
совершались» *. Покровский говорит о громадном преимуще-
стве русских рабочих в Октябре 1917 г., которые руководство-
вались ленинской теорией, ленинской стратегией. «Их победа
вовсе не была только победой винтовки и пулемета, — как ста-
рались уверить, прежде всего самих себя, меньшевики и мень-
шевиствующие: это была победа политическая, гениаль-
ное использование соотношения классовых сил...» **
Подвергнув критическому рассмотрению освещение Троц-
ким теории и истории Октябрьской революции, Покровский
заключает: «Мы видели, что теории марксизма схема [Троц-
кого. — О. С] не отвечает — это не настоящий марксизм, это
«марксизм с поправками»». Образ, к которому взывал Троцкий,
чтобы обосновать свою идею, продолжал далее Покровский,
«оказался образом, созданным фантазией. Правда, фантазией
не самого Троцкого, а старых буржуазных историков, но это дела
не меняет... Троцкий сумел только поверить им на слово» ***.
В том же 1927 г. Покровский опубликовал статью «Истори-
ческое значение Октябрьской революции» ****, в которой пи-
сал о незыблемости завоеваний рабочего класса и неизбежности
победы социализма в других странах.
В других статьях Покровского рассматриваются вопросы о
победе Октябрьской революции в Москве, где он был непосред-
ственным участником, а также о влиянии фронта на события
Октября. Работу над историей Великой Октябрьской социали-
стической революции Покровский не прекращал до последних
дней жизни. Менее чем за полгода до своей кончины он писал:
«Твердо, намерен к 15-летнему юбилею Октябрьской револю-
* М. Н. Покровский, Октябрьская революция, стр. 204.
** Там же, стр. 182—183.
*** Там же, стр. 189, 190.
**** См. «Коммунистическая революция», 1927, № 20, стр. 3—13.

Развитие исторических взглядов М. П. Покровского 65
ции (1932 г.) дать последний том моего «Сжатого очерка»,
посвященный именно этой революции» *.
Покровским написано много работ по историографии, в ко-
торых подвергаются критике враждебные марксизму дворян-
ские, буржуазные, мелкобуржуазные и ревизионистские кон-
цепции **. Главное в его работах по истории исторической
науки — требование классового подхода к источникам, изуче-
нию которых он придавал важное значение.
Особенно резко критиковал Покровский таких реакционных
историков, как Н. М. Карамзин и Д. И. Иловайский. В трудах
Покровского дан критический разбор концепции С. М. Соловье-
ва, Б. Н. Чичерина, В. О. Ключевского. Обстоятельные исто-
риографические статьи Покровский посвятил также Н. И. Ко-
стомарову, М. С. Грушевскому и другим ученым.
В работах по истории исторической науки Покровский
стремился доказать закономерность исторического процесса,
обусловленность его в первую очередь экономическими фак-
торами. Однако при всем том в историографических работах
Покровского немало методологически и исторически ошибоч-
ных положений.
Работая над новыми статьями и книгами, Покровский
критически относился к своим ранее изданным трудам. В 1922 г.
в предисловии к четвертому изданию «Русской истории с древ-
нейших времен» он писал: «Нет ни одного вопроса русской
истории до самых древних ее слоев, к которому мы теперь не
подходили бы по-новому, не имея, обычно, никаких конкрет-
ных возможностей его теперь же перерешить... Я уже не го-
ворю о таких «актуальных» сюжетах, как Петровская реформа
или декабристы: тут, может быть, мы сами или наши ученики
через десять лет признают совершенно устаревшими те схемы,
что казались верхом дерзости и новизны десять лет назад» ***.
Покровский упорно вслед за поступательным ходом истори-
ческой науки совершенствовал свою историческую концепцию,
улучшал свои работы, пересматривал и уточнял важнейшие
выводы своих многочисленных трудов. В 1925 г. на первом за-
седании Общества историков-марксистов он самокритично ука-
* ЦНА ИМЛ, ф. 147, оп. 1, д. 39, л. 48—49.
** См. «Русская историческая литература в классовом освещении».
Сборник статей с предисл. и под ред. М. Н. Покровского, т. I, M., 1927,
стр. 5—18. Перепечатано в сборнике статей «Историческая наука и борьба
классов», вып. 1, стр. 118—132.
** М. Покровский, Русская история с древнейших времен, т. 1,
Д- 4> М., 1922, стр. 3. (В настоящем издании см. ниже, стр. 78.)
3 М. н. Покровский, кн. I

(Hi
О. Д. Соколов
зал на ряд собственных ошибок в освещении исторического
процесса. Он признал, что экономический материализм, кото-
рый был основой его исторических воззрений в первый период
научной деятельности, не был полностью изжит им и в даль-
нейшем, поэтому освещение ряда проблем в его работах было
неправильным. В частности, если раньше он называл восстание
Пугачева ранней буржуазной революцией, то в статье, опуб-
ликованной в «Правде» it 1925 г., он дал правильную харак-
теристику движем ir>r Пугачева как великого крестьянского
восстания, в котором наряду с русскими участвовали и многие»
другие народности России.
В 1928—1929 гг. на дискуссии в Институте красной профес-
суры Покровский признал правильной критику его взглядов
на роль торгового капитала в русском историческом процессе.
Свою новую точку зрения он изложил на трех семинарах по
истории народов СССР, проведенных в Институте красной про-
фессуры (в ноябре и декабре 1930 и в феврале 1931 г.), а
также в статье «О русском феодализме, происхождении и ха-
рактере абсолютизма в России» *. Из этой статьи видно, что
историческая концепция Покровского претерпела значительные
изменения. «...Совершенно ясно, — писал он, — что в ряде от-
дельных формулировок, иногда очень важных, старые изложе-
ния этой концепции звучали весьма не по-ленински, а иногда
были попросту теоретически малограмотны» **. Покровский
отказался от неправильного определения классовой природы
самодержавия, признав, что «моыомахова шапка» есть «фео-
дальное украшение, а не капиталистическое». На основе ленин-
ских высказываний он определил этапы в процессе превраще-
ния феодальной монархии в буржуазную. Изменилась и его
трактовка причин усиления феодальной эксплуатации крестьян
в конце XVI в. Сравнение первого издания книги «Русская
история в самом сжатом очерке» с последующими служит до-
казательством работы Покровского над совершенствованием
своей концепции на основе ленинского понимания историче-
ского процесса. И эта работа продолжалась до последних дней
жизни ученого. Если в «Русской истории в самом сжатом очер-
ке» Покровский понимал термин «империализм» только как
захватническую политику, свойственную всем эпохам, то в
* Впервые опубликована в журнале «Борьба классов», 1931, № 2,
стр. 78—89.
** М. 77. Покровский, О русском феодализме, происхождении и ха-
рактере абсолютизма в России. В кн.: «Русская история в самом сжатом
очерке», М., 1932, irpii.ii., стр. 52Г».

Раваитие исторических нигляОов Л/. /У. Пощювскогп (»7
статье «Но поводу некоторой путаницы» * он подходит к пра-
вильному его пониманию, связывая только с высшей стадией
капитализма, определяемой им как эпоха империализма. Те-
перь Покровский характеризует основные особенности импе-
риализма, исходя из работ Ленина, и прежде всего из его труда
«Империализм, как высшая стадия капитализма». О дореволю-
ционной России XX в. Покровский писал: «Итак, Россия не
только страна капиталистическая, но и страна монополистиче-
ского капитала, страна империалистская»**.
О страстном желании Покровского идти в ногу с развитием
исторической науки, совершенствовать свою историческую кон-
цепцию свидетельствует его записка от 5 февраля 1931 г., адре-
сованная секретарям ЦК ВКП(б) ***. Записка Покровского —
это исповедь большевика, беззаветно преданного делу партии;
из этого документа видно, что ученый близко подошел к ленин-
ской концепции исторического процесса. Торгового капитализма
как особой формации в его концепции уже нет. «Доходить до
таких формулировок, — писал Покровский, — что самодержа-
вие—это был «торговый капитал в мономаховой шапке»,—
значит совершенно затушевывать феодальную базу производ-
ства, а в ней вся суть. Самодержавие XVII в., несомненно,
опиралось на торговый капитал и отчасти выполняло его зада-
ния во внешней политике, но само по себе самодержавие было
диктатурой феодального землевладения, а не торгового капи-
тала» ****.
Проблемы развития капитализма в XX в., вопрос о пере-
растании буржуазно-демократической революции в социали-
стическую Покровский теперь решает на основе ленинских
указаний. В своей «Записке» автор говорит об искреннем
стремлении и дальше работать над совершенствованием своих
исторических взглядов, о своем желании по-ленински писать
историю.
Из того факта, что Покровский прислушивался к критике,
исходившей от его товарищей по работе, от известных ученых
и молодых историков, отказывался от своих неверных положе-
ний и исправлял теоретические ошибки, вовсе не следует, что
он вообще легко менял точку зрения. То, в чем он был убе-
* Статья написана в ноябре 1931 г. и опубликована посмертно
в журнале «Историк-марксист», 1932, № 1/2 (23/24), стр. 13—25.
** «Историк-марксист», 1932, № 1/2 (23/24), стр. 19.
**** ЧПА'ИМЛ, ф. 147, он. 1, д. 33, л. 39-46.
Там же, л. 42.
3

68
О. Д. Соколов
жден, он отстаивал со всей твердостью. Когда Ем. Ярославский
пытался уговорить Покровского не критиковать ошибок Теодо-
ровича, «не калечить старого большевика», он получил вежли-
вый, но решительный отказ. «Дорогой товарищ Емельян, —
писал Покровский 27 февраля 1930 г. — Тов. Теодоровича
никто не калечит. Его «прорабатывают»... Если Вы считаете
оценку Теодоровича как близкого теоретически к народникам
автора неправильной (о правом уклоне прямо в проекте резо-
люции, принятой только «за основу», не сказано), можно по-
ставить этот вопрос перед ЦК. Но если я вздумаю «зажать
самокритику» своим личным авторитетом, то из этого, уверяю
Вас, дорогой товарищ Емельян, ничего не получится, кроме
потери мною этого авторитета» *.
С чувством большой ответственности относился ученый-
большевик к своим обязанностям признанного руководителя
исторического фронта, не жалея сил и времени для подготовки
кадров советских историков. Он требовал от своих учеников
глубокого изучения архивного материала. «Исторически рабо-
тать, — писал Покровский, — можно научиться только на пер-
воисточниках; человек, который никогда ничего не видел, кроме
чужих «изложений», никогда не сделается ученым — навсегда
останется дилетантом» **.
Покровский говорил, что подготовка обобщающих трудов по
отечественной истории осложняется отсутствием монографий
по многим проблемам. Он первым поставил вопрос о необходи-
мости создания коллективных трудов по истории нашей Ро-
дины. По мнению Покровского, история нашей страны должна
освещаться как история всех народов, входящих в Советский
Союз, а не одних великороссов.
В «Русской истории в самом сжатом очерке», вышедшей
при жизни автора десятым изданием, и в других многочислен-
ных работах Покровский неизменно подчеркивал, что правиль-
ное истолкование русского исторического процесса может быть
основано только на ленинских трудах, на понимании русской
истории Лениным ***. Он говорил о наличии школы Покровского,
понимая под этим большую группу своих учеников. Наличие
школы, т. е. группы учеников и последователей, он считал
* ЦПА ИМЛ, ф. 147, он. 1, д. 52, л. 1—1 об.
** Из записи М. Н. Покровского в записной книжке. Музей Рево-
люции СССР, № 31642/294-и.
*** См. М. Я. Покровский, Русская история в самом сжатом очерке,
ирил., стр. 525.

Развитие исторических взглядов М. Н. Покровского 60
обязательным для всякого крупного ученого. «Что требуется
от кандидата [в академики]?» — спрашивал Покровский в
письме, написанном в связи с выборами в Академию наук
СССР, и сам отвечал на этот вопрос: «Чтобы он внес в науку
нечто свое, оригинальное, а не был просто начетчиком и ком-
пилятором чужих мыслей. 2. Чтобы это оригинальное было
признано, а это выражается: а) в наличности большого числа
учеников — образовании школы; б) в признании мирового зна-
чения работы, а это выражается в переводах трудов данного
автора на иностранные языки» *. Покровский написал более
500 научных работ, оставивших глубокий след в развитии рус-
ской и советской историографии и подготовивших значитель-
ный ее прогресс.
Многочисленные дискуссии, которыми заполнена советская
историческая литература 20-х годов, отражали борьбу совет-
ских историков за ленинскую концепцию исторического про-
цесса. Эти дискуссии имели важное значение для развития
науки. В итоге большой работы, проделанной под руководством
партии, были подготовлены кадры квалифицированных исто-
риков-марксистов, имена которых широко известны в нашей
стране и за рубежом.
К середине тридцатых годов советские историки под руко-
водством Коммунистической партии проделали большую работу
по подготовке стабильных учебников для средней школы. Раз-
витие советской исторической науки, овладение ленинской
концепцией исторического процесса дало возможность пере-
смотреть многие ошибочные решения важнейших проблем,
имевшиеся в работах Покровского и ряда других ученых.
Однако освещение научного наследства Покровского в усло-
виях культа личности Сталина получило явно односторонний
характер. Вскрывая и осуждая ошибки Покровского, некото-
рые историки не только забывали о его вкладе в советскую
историографию, но и приписывали ему ошибки и недостатки,
допущенные другими учеными. Нашлись и такие историки, ко-
торые, руководствуясь конъюнктурными соображениями, раз-
вернули по этому поводу шумную кампанию.
Наиболее яркое выражение тенденциозное освещение исто-
рических взглядов Покровского и его места в советской исто-
риографии получило в двухтомном сборнике статей, о содер-
жании которого говорят названия томов: «Против исторической
концепции М. Н. Покровского» и «Против антимарксистской
* ЦПА ИМЛ, ф 147, oil. 1, д. 33, л. 80. Курсив наш. — О. С.

70
О. Д. Соколов
концепции М. Н. Покровского» *. Подчиняясь целевой уста
ионке сборника, большинство его статей написано в «разнос-
ной» форме. В них огульно охаиваются все исторические труды
крупного ученого, а в некоторых содержится и прямая клевета
на его научную и педагогическую деятельность, доходящая
до тяжких политических обвинений. Чего стоит, например,
утверждение, что «так называемая «школа Покровского» не слу-
чайно оказалась базой для вредительства со стороны врагов
народа, разоблаченных органами НКВД, троцкистско-бухарин-
ских наймитов фашизма, вредителей, шпионов и террористов,
ловко маскировавшихся при помощи вредных, антиленинских
исторических концепций М. Н. Покровского» **.
В статьях сборника были выдвинуты несправедливые, на-
думанные обвинения, основанные на подтасовках, передерж-
ках, подчас на прямой фальсификации текстов; применялись
и другие недопустимые в дискуссии приемы, имевшие целью
полную научную и политическую дискредитацию ученого. Но
и те авторы, которые держались в рамках научной полемики,
в ряде случаев критиковали исторические взгляды Покров-
ского, основываясь на его ранних работах, без учета того, что
эти взгляды впоследствии пересматривались самим Покров-
ским. Тем самым нарушался принцип историзма, оценка работ
Покровского становилась необъективной.
Труды Покровского явились этапом в утверждении мар-
ксистско-ленинской концепции исторического процесса. У По-
кровского училось целое поколение советских историков. Но
многие критики Покровского забыли это. Забыли и то, что они
сами разделяли не только правильные, но и ошибочные поло-
жения Покровского, на которые теперь обрушивались.
Вместе с Покровским огульному обвинению в антимар-
ксизме подверглись многие из его учеников и целый ряд вид-
ных историков, начавших свою деятельность под руководством
В. И. Ленина.
Предлагаемые читателю избранные произведения Покров-
ского имеют целью дать представление об основных работах
видного советского историка, показать его действительное ме-
сто в развитии исторической науки.
В настоящее издание входят «Русская история с древней-
ших времен» (она составляет содержание 1-й и 2-й книги
* «Против исторической концепции М. Н. Покровского». Сборник
статей, ч. 1, М.—Л., 1939; «Против антимарксистской концепции М. Н. По-
кровского». Сборник статей, ч. 2, М.—Л., 1940.
** «Против исторической концепции М. Н. Покровского», ч. 1, стр. 5.

Развитие исторических взглядов М. Н. Покровского 71
Избранных произведений) и «Русская история в самом сжатом
очерке» (составляющая 3-ю книгу этого издания). В 4-ю книгу
включаются лучшие из других произведений Покровского.
Сюда входят его воспоминания о В. И. Ленине, некоторые
статьи по историографии, по истории революционного и обще-
ственного движения, наиболее значительные речи и выступле-
ния, а также отдельные вводные статьи к документальным
публикациям. Некоторые из этих произведений публикуются
впервые.
Публикация произведений Покровского ие означает, ко-
нечно, что в наше время они могут быть предложены в каче-
стве учебного пособия для учащихся или для неподготовлен-
ного читателя. В наши дни нельзя вести преподавание истории
по работам, написанным несколько десятилетий тому назад.
Советская историческая наука за это время шагнула далеко
вперед. Были открыты и изучены новые материалы, по-новому
поставлены и решены многие важные проблемы русской исто-
рии, как и истории других народов СССР, полнее раскрыты
закономерности общественного развития.
Однако труды Покровского при всех их несовершенствах
вошли неотъемлемой частью в историю советской исторической
науки и даже более того — в мировую марксистскую историо-
графию. Работы Покровского всем содержанием своим были
направлены против идеалистического понимания истории. Низ-
вергая кумиры старой, буржуазной исторической науки, они
содействовали утверждению новой, марксистско-ленинской
исторической концепции, получившей развитие в трудах по-
следующих поколений советских историков.
О. Д. Соколов

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ ]
Мы охотно выбрали бы для своей книги менее претенциоз-
ное заглавие. «Русская история с древнейших времен» слишком
близко напоминает «Историю России с древнейших времен»
С. М. Соловьева. Мы всего менее, конечно, собирались высту-
пить соперниками человека, который один, своими единолич-
ными усилиями, собрал и пустил в оборот больше историче-
ского материала, чем иное ученое общество. Наша задача го-
раздо скромнее. Мы не стремимся ни к каким историческим
открытиям ни в области фактов, ни в деле освещения отдель-
ных специальных научных проблем. Мы будем исходить от
того, что ранее нас добыто историками-специалистами но тому
или иному вопросу. Наша роль — роль посредников между
исследователями деталей исторического процесса и теми широ-
кими слоями читающей публики, которые желают знать, как
же представляет себе этот процесс современная наука, но
которые в то же время не имеют ни времени, ни навыка, необ-
ходимых для того, чтобы ознакомиться с детальными исследо-
ваниями в подлиннике.
Если мы собираемся брать целиком у других, у исследова-
телей первоисточников, их материал и отказываемся заранее
от всяких претензий на оригинальность в этом случае, это не
значит, что мы осуждаем себя на роль простых компиляторов.
Мы не можем быть ими: нам нечего компилировать. Сущест-
вующие в нашем научном обороте исторические обобщения
почти целиком принадлежат той научной формации, которая
сама давно готова стать предметом истории. Трудность нашего
положения в том и состоит, что материал, собранный истори-
к&мн-идеалистами, нам приходится обрабатывать с материали-
стической точки зрения *. «Новизна» нашего метода (недавно
Можно лишь указать на «Обзор русской истории с социологической
точки зрения» Н. А. Рожкова (два выпуска) 2 как на попытку провести
материалистическую точку зрения в области русской истории, по попытка
эта далеко це закончена.

76
Предисловия
отпраздновавшего полувековой юбилей) вынуждает нас поэтому
в своих объяснениях быть оригинальнее, чем полагается обык-
новенно историку-популяризатору, а так как новое объяснение
вынуждает очень часто и к новой фактической обосновке, то
нам придется больше привлекать к делу сырого материала, чем
мы бы сами хотели, и выступать иногда в роли если не иссле-
дователей, то передовых разведчиков, нащупывающих новые
пути и для разрешения чисто специальных вопросов. Мы пре-
красно сознаем, что в этой особенности нашей книги — ее ахил-
лесова пята, открытая брешь для враждебной критики. Мы
были бы очень счастливы подкрепить каждое из выставляемых
нами «новых» положений целой диссертацией, но тогда наша
книга никогда не была бы написана. Нам остается только поза-
видовать историкам-популяризаторам грядущих поколений,
когда наука будет уже вполне очищена от идеалистических
предрассудков. Для себя же мы можем лишь пожелать, чтобы
наши критики не ограничились обнаружением нашей материа-
листической злокозненности, а указали нам и чисто фактиче-
ские и методологические наши промахи, при относительной
(относительно существующей в наличности литературы) но-
визне нашей работы совершенно неизбежные.
Нам остается сказать в заключение, как распределяется
между нами эта работа и ответственность. За исключением пер-
вой главы, трактующей о доисторической России и принадле-
жащей перу В. К. Агафонова, весь остальной текст принадле-
жит перу нас двоих, подписавших это предисловие, причем
главы, касающиеся истории религии и церкви, написаны Н. Ни-
кольским, а все остальное — М. Покровским. Подбор докумен-
тальных приложений, а также подбор рисунков и составление
текста к ним является совершенно самостоятельной работой
В. Н. Сторожева, план и цели которой объяснены им в особом
следующем далее введении.
(М. Покровский)
(Н. Никольский)

ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ
В настоящем издании опущена вводная глава В. К. Агафо-
нова, посвященная доисторической России, а также текстуаль-
ные и документальные приложения В. Н. Сторожева — первые
за отсутствием рисунков, к которым был приложен текст. Том
четвертый, соответствующий 5-му тому первого издания, печа-
тается в том виде, в котором он был до изуродования книги
царской цензурой.
М. П.

ПРЕДИСЛОВИЕ К ЧЕТВЕРТОМУ ИЗДАНИЮ
«Русская история с древнейших времен» писалась 10 лет
тому назад. Если в науке русской истории с тех пор не произо-
шло перемен, которые побуждали бы к большему, нежели ча-
стичные переделки в общем процентов на 10 всего текста, то в
жизни, в мировоззрении вообще, прошло столетие. Нет ни од-
ного вопроса русской истории, до самых древних ее слоев, к
которому мы теперь не подходили бы по-новому, не имея
обычно никаких конкретных возможностей его теперь же
перерешить. Представьте себе только хотя бы — берем новей-
ший по времени и наиболее «академический» пример — происхо-
ждение славянского племени при свете «яфетитской» гипотезы
академика Н. Я. Марра. Я уже не говорю о таких «актуальных»
сюжетах, как Петровская реформа или декабристы: тут, может
быть, мы сами или наши ученики через десять лет признают
совершенно устаревшими те схемы, что казались верхом дерзо-
сти и новизны десять лет назад.
Книгу следовало бы переиздать к 1930 году, но ее спраши-
вают теперь, в 1922, и нет другого курса русской истории, бо-
лее марксистского, чем настоящий, как ни мало он удовлетво-
рителен с точки зрения теперешнего марксиста. Новое издание
вынуждается, таким образом, в первой линии педагогическими
потребностями. Но для первоначального ознакомления с тем,
как понимают русскую историю историки-материалисты, при-
близительно достаточно и существующего текста. Дополнить
придется лишь литературные указания в конце да, может
быть, дать там и сям кое-какие примечания. В основном это
перепечатка старого текста, и сейчас, в 1922 году, ничего с
этим це поделаешь.
В первых изданиях были главы — о религии и церкви, напи-
санные Н. М. Никольским. Не все одинаково удачные — лично
я считаю очень удавшимися главы о расколе — они уже 10 лет
назад порядочно расходились с основным текстом. Теперь,
когда автор этого последнего самостоятельно разработал те же

Предисловия
1\\
темы (во II части «Очерка истории русской культуры»), сожи-
тие под одной кровлей оказывалось довольно искусственным.
Н. М. Никольский взял на себя почин развода. Книга появ-
ляется без глав о церкви. «Русская история» теряет от этого в
смысле полноты фактов (пополнением могут служить только
что упомянутые главы «Очерка»), но, несомненно, выигрывает
в цельности. А это с педагогической, опять-таки, стороны
не минус.
М. П

ГЛАВА I
СЛЕДЫ ДРЕВНЕЙШЕГО ОБЩЕСТВЕННОГО
СТРОЯ *
Еще писатели XVIII века никак не могли помириться на
том, с чего начала древняя Русь. В то время как пессимисты,
вроде кн. Щербатова или Шлецера, готовы были рисовать на-
ших предков X столетия красками, заимствованными с пали-
тры современных этим авторам путешественников, создавших
классический тип «дикаря», чуть что не бегавшего на четве-
реньках, находились исследователи, которым те же самые пред-
ки казались почти просвещенными европейцами в стиле того же
XVIII века. Щербатов объявил древних жителей России
прямо «кочевым народом». «Хотя в России прежде ее креще-
ния, — говорит он, — и были грады, но оные были яко приста-
нища, а в протчем народ, а особливо знатнейшие люди, упраж-
нялся в войне и в набегах, по большей части в полях, переходя
с места на место, жил» 2. «Конечно, люди тут были, — солидно
рассуждал Шлецер, — бог знает с которых пор и откуда, но
люди без правления, жившие подобно зверям и птицам, кото-
рые наполняли их леса»3. Древние русские славяне были
столь подобны зверям и птицам, что торговые договоры, будто бы
заключенные ими с греками, казались Шлецеру одной из са-
мых наивных подделок, с какими только приходится иметь
дело историку. «Неправда, — возражали Щербатову и Шлецеру
оптимисты вроде Болтина, — руссы жили в обществе, имели
города, правление, промыслы, торговлю, сообщение с соседними
народами, письмо и законы» 4. А известный экономист начала
XIX века Шторх не только признает за русскими славянами
времен Рюрика торговлю, но и объясняет из этой торговли
и созданного ею политического порядка возникновение самого
Русского государства. «Первым благодетельным последствием»
ее было «построение городов, обязанных, может быть, исклю-
чительно ей и своим возникновением, и своим процветанием».
«Киев и Новгород скоро сделались складочными местами для
левантской торговли; в обоих уже с древнейших времен их
существования поселились иностранные купцы. Эта же тор-

Следы древнейшего общественного строя
81
говля вызвала второй, несравненно более важный переворот,
благодаря которому Россия получила прочную политическую
организацию. Предприимчивый дух норманнов, их торговые
связи со славянами и частые поездки через Россию положили
основание знаменитому союзу, подчинившему великий много-
численный народ кучке чужеземцев»5. И дальнейшую исто-
рию Киевской Руси, походы князей к Царьграду и борьбу их
со степью Шторх объясняет теми же экономическими моти-
вами, цитируя и так хорошо известный всем теперь благодаря
курсу проф. Ключевского рассказ Константина Багрянородного
о торговых караванах, ежегодно направлявшихся из Киева в
Константинополь.
Заново обоснованные и тонко аргументированные взгляды
Шторха получили большую популярность в наши дни, но они
нисколько не убедили современников-пессимистов. Шлецер
объявил теорию Шторха «не только не ученой, но и уродливой
мыслью» и согласился сделать разве ту маленькую уступку,
что начал сравнивать русских славян не со зверями и птицами,
а с американскими краснокожими, «ирокезами и алгонкин-
цами»6. Спор так и перешел нерешенным к последующему
поколению, где оптимистическую партию взяли на себя сла-
вянофилы, а продолжателями Шлецера и Щербатова явились
западники. «По свидетельству всех писателей, отечественных и
иностранных, русские издревле были народом земледельческим
и оседлым, — говорит Беляев. — По словам Нестора, они и дань
давали от дыма и рала, т. е. с двора, с оседлости и с сохи,
с земледельческого орудия» 7. Западники не доходили, правда,
ни до признания русских славян кочевниками, ни до сравнений
с американскими краснокожими. Но нельзя не заметить, с ка-
ким явным сочувствием Соловьев приводит летописную харак-
теристику восточнославянских племен. «Исключая полян, —
говорит Соловьев, — имевших обычаи кроткие и тихие... нравы
остальных племен описаны у него (летописца) черными кра-
сками: древляне жили по-скотски, убивали друг друга, ели все
нечистое, и брака у них не было, а похищение девиц. Радимичи,
вятичи и северяне имели одииакий обычай: жили в лесу,
как звери, ели все нечистое, срамословили перед отцами
и перед снохами, браков у них не было, но игрища между се-
лами, где молодые люди, сговорившись с девицами, похищали
их». Сам Соловьев прекрасно понимал, по-видимому, что это
ие объективное изображение быта древлян и северян, а злая
тира монаха-летописца на язычников и полянина — на

82
Г л а в а 1
враждебных полянам соседей, что начальная летопись недалеко
ушла в этом случае по своей исторической точности от щедрин-
ской «Истории одного города». Но он не мог воздержаться от
искушения повторить эту обличительную характеристику:
слишком уж она хорошо согласовалась с тем представлением
о славянах, какое сложилось у самого Соловьева. «Городов (у
русских славян), как видно, было немного, — говорит он
в другом месте уже от себя, — знаем, что славяне любили
жить рассеянными, по родам, которым леса и болота слу-
жили вместо городов; на всем пути от Новгорода до Киева,
по течению большой реки, Олег нашел только два города —
Смоленск и Любеч. В средней полосе у радимичей, дрего-
вичей и вятичей не встречается упоминаний о горо-
дах...» 8
Если какой-нибудь спор долго длится, не находя себе разре-
шения, то обыкновенно виноваты здесь бывают не одни споря-
щие, а и самый предмет спора. И в пользу сравнительно высо-
кого уровня экономической, а с нею и всякой другой культуры
славян в древнейшую эпоху, и в пользу низкого уровня этой
культуры источники давали достаточно доказательств; из одной
и той же летописи мы узнаем и о дикости вятичей с братиею,
и о торговых договорах древней Руси с греками. Что считать
правилом для древней Руси, что исключением? Что было част-
ным случаем, индивидуальной особенностью одного племени,
и что общим достоянием всех славянских племен? Ответить на
:>то можно, лишь отступив несколько назад от тех аргументов,
которыми обменивались стороны в приведенных выше выпи-
сках. «Нестор», или как бы его пи звали, начальный летописец,
застал славян уже разделенными и начинает свой рассказ с
перечисления разошедшихся в разные стороны, но еще не по-
забывших друг друга славянских племен. Если бы мы могли
составить себе хотя какое-нибудь представление об экономиче-
ской культуре славян до этого разделения, когда они еще жили
вместе и говорили одним языком, мы получили бы некоторый
minimum, общий, конечно, и всем русским славянам: перед
нами был бы тот основной фон, на котором вышивали столь
разноцветные узоры греческие и скандинавские влияния, хри-
стианская проповедь и левантская торговля. Этот фон до неко-
торой степени мы можем восстановить по данным лингвистики:
общие всем славянским наречиям культурные термины наме-
чают их общее культурное наследство, дают понятие об их
быте не только «до прибытия Рюрика», по и до того времени

С лсд hi древнейшего общественного строя 8!.')
как «молохи», т. е. римляне, нашли славян сидящими по Дунаю
и вытеснили их оттуда.
Лингвистические данные намечают прежде всего одну ха-
рактерную черту этого архаического быта: славяне „исстари
были народом, промысловым, и промыслы их были преимуще-
ственно, если не исключительно,.ласим^ Во. всех славянских
языках одинаково звучат названия пчелы, медажцльЯи^-Отрттш-
чество является, по-видимому, коренным славянским занятием.
Косвенно это указывает и на первоначальное местожительство
славян: бортничество мыслимо только в лесной стороне. Это
лесное происхождение наших предков вполне согласно с дру-
гими лингвистическими же указаниями. Славянское название
жилья — дом, несомненно, в родстве, хотя и дальнем, с средне-
вековым верхненемецким Zimber — «строевой лес» — и обозна-
чает, конечно, деревянную постройку. Напротив, каменная
кладка, кажется, вовсе не была известна славянам до разде-
ления: все относящиеся сюда термины — заимствованные. Наше
кирпич есть турецкое слово kerpidz, древнейшее славянское
плинфа — греческое, точно так же как и название известки,
древнейшее вапъно (от греческого ßa?V]) и новейшее известь
(от греческогоаа(Зеатог—негашеный). И в то время как южные
и западные европейцы имеют особое слово для обозначения
каменной стены (латинское murus, откуда немецкое Mauer), в
славянских языках особого термина для этой цели и поднесь не
существует.
Археологи на основании своих соображений склоняются к
мысли, что славяне были_швт^хтюна^и^восточной^ Европы, исста-
ри жнш!^1а^3ех-^шй где засталаГих история^ Лингвистика
в этом случае подтверждает археологию: северная, большая
половина Восточно-Европейской низменности, и теперь лесная
страна по преимуществу, как нельзя лучше отвечает по своей
природе такой лесной культуре, какую мы находим у славян.
На основании данных общеславянского словаря, с одной сто-
роны, географической номенклатуры — с другой, издавна дела-
лись попытки установить «прародину славянского племени»
и более детально. Уже Надеждин в 30-х годах прошлого столе-
тия находил «первоначальное гнездо славян» в нынешних Во-
лынской и Подольской губерниях, захватывая и ближайшие
австрийские области к западу, до северного подножия Карпат 9.
Новейший исследователь вопроса проф. А. Погодин также счи-
тает славянской родиной «страну гористую и обильную боло-
1ами> как Волынь», ссылаясь на общность таких терминов, как
лм> скала, гора, яр (узкая долина), юдоль, дебръ (заросшая

84
Глава I
лесом долина), яруга (болотистая долина) и т. п. * Этот пример
показывает, между прочим, как опасна подобная детализация:
скалистой, с точки зрения жителей, и гористой, обильной боло-
тами является и Финляндия не в меньшей степени, чем Во-
лынская губерния; весь приведенный словарь отлично мог бы
быть приурочен и туда, не знай мы из других источников, что
славяне там никогда не жили. С другой стороны, лесную куль-
туру, аналогичную праславянской, как рисует ее нам лингви-
стика, можно найти на Восточно-Европейской равнине по всему
ее протяжению много ранее того хронологического предела, до
которого решается выслеживать славян современная наука.
Еще Геродот в V веке до Р. X. указывает в этих местах «мно-
гочисленный народ» гелонов и будинов, причем последние со
своими «светло-голубыми глазами и рыжими волосами» отве-
чают, если угодно, и антропологическому типу древних славян,
как известно, гораздо более белокурых, чем современные **.
У этих народов были города, дома, храмы и идолы — все дере-
вянное. Они занимали, по Геродоту, огромное пространство от
озерной области на северо-западе до нынешней Саратовской
губернии на юго-востоке. Часть их, именно будины, жили лес-
ными промыслами: били пушного зверя и питались, между
прочим, «еловыми шишками», т. е. кедровыми орехами. Другие,
гелоны, были земледельцами, употребляли в пищу хлеб, зани-
мались и садоводством. «Эллины, — говорит Геродот, — часто
смешивают будинов и гелонов, но это два разных народа». Из
его описания скорее можно понять, однако, что это два куль-
турных слоя одного и того же народа: один — отчасти эллини-
зованный, другой — вовсе не тронутый эллинским влиянием.
Особенную этнографическую окраску гелонам давало именно
греческое влияние: «первоначально гелоны были те же эллины,
удалившиеся из торговых городов и поселившиеся среди буди-
нов»; некоторые из этих греческих колонистов сохранили, по
словам Геродота, и свой язык. Так, за 400 лет до Р. X. культура
приходила к народам северо-восточной Европы тем самым пу-
тем, по которому она шла в VIII веке нашей эры, и уже при
Геродоте здесь были торговые города со смешанным полуэллин-
ским, полуварварским населением и эллинистической культу-
рой— далекие предшественники «матери городов русских».
Итак, на Восточно-Европейской равнине, в нынешней Мо-
сковской или Владимирской губерниях, существовало земледе-
* «Из истории славянских передвижений*, стр. 90 10.
** Подробнее о наружном виде древних славян см. у Нидерле, «Сло-
венские древности», русск. пер., I, стр. 114 и след. и

Следы древнейшего общественного строя 85
лие с незапамятных времен, а славяне были на этой равнине
автохтонами. Вывод, который отсюда можно сделать, вполне
благоприятен Беляеву: а priori как нельзя более вероятно, что
и славяне, — допустив даже, что будины Геродота не стоят с
ними ни в какой генетической связи, — были земледельцами
уже до разделения. Лингвистика и это подтверждает: земле-
дельческие термины — пахать (орати), жать, косить, названия
плуга и бороны, главнейших видов хлеба, знакомых нашим
широтам, — овес, ячмень, рожь и пшеница — общие у всех сла-
вянских племен. Общее у них и название хлеба как предмета
питания — жито, и всего характернее, что это название (одного
корня с жизнью) употребляется и для обозначения всей пищи
вообще, значит, хлеб не только ели, но, как и у теперешнего
русского крестьянина, он составлял основу древиеславянского
питания, был пищей по преимуществу. Если бы мы останови-
лись на этом, то и вопрос о древнеславянской культуре должен
был бы, по-видимому, решиться в оптимистическом направле-
нии. Но та же лингвистика безжалостно разрушает приятную
иллюзию: просвещенные земледельцы-славяне жили, по всей
видимости, в каменном веке. Все названия металлов у славян
или описательные {руда — нечто красное, отсюда это слово обо-
значает одновременно и кровь, и красный железняк-гематит;
злато — нечто желтое и блестящее и т. п.), или заимствованные,
как и название каменной стройки: серебро — от древнего севе-
рогерманского silfr (теперешнее немецкое Silber), медь — сред-
невековое верхненемецкое Smide (металлическое украшение)
и т. д. Древнейшие славянские погребения в Галиции — все
с каменными орудиями; металлы встречаются лишь в поздней-
ших.
Со старой точки зрения мы и тут наталкиваемся на непри-
миримое противоречие: земледелие, по старому взгляду, — одна
из высших ступеней экономической культуры; оно предпола-
гает уже две пройденные ступени: охоту и скотоводство. Как
могли славяне проделать эту длинную эволюцию, не изменив
самого первобытного способа изготовления орудий — из камня?
Новейшая экономическая археология и этнология дают нам,
однако, возможность устранить это кажущееся противоречие
очень легко. Наблюдения над современными дикарями пока-
зали весьма убедительно всю фальшивость старой схемы хозяй-
ственного развития: охота — скотоводство — земледелие. Эта
старая схема отправляется от совершенно правильного общего
оложения, что человек начинает с таких форм хозяйственной
Д ятельности, которые требуют от него наименьшей затраты

м
t' л а в а 1
энергии, и постепенно переходит к нее более и более трудным.
Но создатели этой схемы не имели представления о каких-либо
иных способах охоты, скотоводства и земледелия, кроме тех,
какие встречаются у так называемых «исторических», т. е. бо-
лее или менее культурных, народов. От того, что легко или
трудно для культурного человека, умозаключали к тому, что
легко или трудно для человека первобытного, т. е. для дикаря.
Но дикарь, несомненно, начал с таких способов добывания
нищи, которые легче самого легкого из наших: он начал с того,
что собирал даровые продукты природы, не требующие вовсе
труда для своего приобретения, — начал с собирания дикора-
стущих плодов, кореньев и т. п. Как и высшие обезьяны, чело-
век сначала был животным «плодоядным». Его животная пища
первоначально, вероятно, состояла из раковин, улиток и тому
подобных, тоже без труда достающихся пищевых средств. Неко-
торые очень низко стоящие племена Бразилии и поднесь не
пошли дальше этого «собирания». Единственные следы дея-
тельности прибрежных племен южной Бразилии представляют
огромные кучи пустых морских раковин, длинными рядами
тянущиеся вдоль морского берега. После отлива туземцы вы-
ходят на обсохший песчаный берег, собирают принесенные при-
ливом раковины и успокаиваются до следующего отлива. В этом
вся их «охота». По количеству затрачиваемого труда этот спо-
соб добывания пищи не идет ни в какое сравнение с настоящей
охотой за зверем или птицей или с рыбной ловлей при помощи
сетей, удочек и т. п. Настоящие охотники и звероловы отнюдь
не принадлежат к «низшим» племенам: краснокожие Северной
Америки додумались до зачатков письма и не чужды художе-
ственной деятельности, а они живут исключительно только
охотой. Обитатели Западной Европы каменного века, по-види-
мому, тоже были охотниками, а найденные при раскопках
орудия их поражают совершенством и даже изяществом отдел-
ки: изображения головы лося, табуна лошадей на одном железе
или вырезанное на кости изображение мамонта сделали бы
честь и недикарю. Охота, несомненно, проще нашего земледе-
лия с применением животного труда — лошади или быка; но
эта форма земледелия далеко не единственно возможная и даже
наименее распространенная. Среди некультурных племен го-
раздо употребительнее другая форма хлебопашества, которую
немецкие исследователи окрестили Hackbau, что по-русски
переводят «мотыжное земледелие». Его отличительная особен-
ность состоит в том, что оно ведется исключительно человече-
скими руками и почти без всяких инструментов, потому что

Следы древнейшего общественного строя &/'
первобытная мотыга по что иное, как развилистый сук, кото-
рым разрыхляют землю перед тем, как бросить туда семена.
Такой инструмент куда проще лука и стрел или пращи и, ве-
роятно, был самым ранним изобретением человека в области
техники. И масса энергии, которая требуется для мотыжного
земледелия на девственной почве, конечно, значительно мень-
ше того количества силы, которое нужно затратить, чтобы
справиться с крупным зверем. Мотыжное земледелие легче
охоты, и есть все основания думать, что оно было самым ран-
иим из правильных. ^способов добывания нищи. Оно вовсе не
связано с оседлостью, напротив, необходимо предполагает бро-
дячий образ жизни: так как верхний слой почвы, единственно
доступный такой обработке, должен быстро истощаться, то
культура носит поэтому очень экстенсивный характер и тре-
бует огромной сравнительно площади земли. Охота является,
вероятно, на первых порах, подспорьем мотыжному земледе-
лию; человеческий организм нуждается в известном количестве
соли, а дикарь не имеет часто средств достать ее иначе как в
мясе — сыром мясе с кровью. Весьма возможно, что так как
человеческое мясо всего легче добыть, то человек и...начял свой
мясной^тол c_ajrr^jiQi|).a
вотных. Географическая обстановка решала дальнейшее: пле-
мена, попавшие в районы, обильные дичью или рыбой, скоро
стали смотреть на охоту или рыболовство как на основное заня-
тие, а на земледелие — как на подсобное. Там, где был богатый
запас растительной пищи, прогрессировало, напротив, это
последнее. Нет, однако, парода, который питался бы исключи-
тельно животной пищей. Без растительной приправы к столу
жить нельзя, тогда как вполне возможно обойтись одной расти-
тельной пищей. В этом случае сравнительная этнология вполне
на стороне вегетарианства. Напротив, совершенно невереи
взгляд, в силу которого скотоводство развилось из охоты и слу-
жило первоначально средством иметь под руками постоянно
запас мяса. Э. Ган блестяще доказал, что приручение самого
крупного и ценного вида скота связано Щ^с^тетой, а_именно
^^^еадед^зш1е^ и что бык служил сначала не как мясной, а как
рабочий скот. Приручившие быка патриархи земледелия даже1
и не ели говядины, как не едят ее до сих пор самые старинные
земледельческие народы — индусы и китайцы.
Если мы от этих аналогий и косвенных указаний лингви-
стики обратимся к древнейшим письменным свидетельствам
° Восточных славянах, к древнейшим текстам, мы найдем в них
лио? подтверждение приведенной выше характеристики этих

88
Глава 1
славян как народа земледельческого, но стоящего в то же время
на очень невысокой ступени культуры.
Ранее всего из более или менее цивилизованных людей
столкнулись с нашими предками арабы, успевшие побывать в
России ранее даже греков: по крайней мере первые показания
очевидцев о славянских быте и культуре принадлежат именно
арабским путешественникам и встречаются у компилировав-
ших рассказы этих последних арабских географов. Одно из наи-
более важных показаний этого рода мы находим в «Книге
драгоценных сокровищ» компилятора Ибн-Даста, писавшего в
первой половине X века, но источники его значительно старше.
Ввиду важности этого текста мы приведем оттуда целиком то,
что относится к экономической культуре восточных славян; что
речь идет именно о них, доказывает название их столицы: по
Ибн-Даста, «Куяба», т. е. Киев. «Страна славян — страна ров-
ная и лесистая; в лесах они и живут. Они не имеют ни вино-
градников, ни пашен. Из дерева выделывают они род кувши-
нов, в которых находятся у них и ульи для пчел и мед пче-
линый сберегается. Это называется у них сидж, и один кувшин
заключает в себе около 10 кружек его. Они пасут свиней напо-
добие овец...» (Дальше идет рассказ о погребальных обычаях
славян, который будет рассмотрен в другом месте.) «... Более
всего сеят они просо...» «...Рабочего скота у них мало, а верхо-
вых лошадей имеет только один упомянутый человек» (свият-
царь). «Холод в их стране бывает до того силен, что каждый из
них выкапывает себе в земле род погреба, к которому приделы-
вает деревянную остроконечную крышу наподобие (крыши)
христианской церкви и на крышу накладывает земли. В такие
погреба переселяются со всем семейством и, взяв несколько
дров и камней, зажигают огонь и раскаляют камни на огне
докрасна. Когда же раскалятся камни до высшей степени, по-
ливают их водой, от чего распространяется пар, нагревающий
жилье до того, что снимают уже одежду» *.
Кое-что в этом рассказе о вещах, которые самому автору,
видимо, рисовались довольно смутно, можно отнести на счет
простого недоразумения; так, в литературе уже давно отмечено,
что славянскому меду Ибн-Даста усваивает название, какое
носил этот напиток у волжских болгар, ближайших посредни-
ков для арабов в сношениях с восточными славянами. Совер-
шенно очевидно также в последних строках смешение славян-
* Цитируем по переводу А. Я. Гаркави «Сказания мусульмански**
писателей о славянах и русских», стр. 264—267 12.

Следы древнейшего общественного строя 89
ского жилья — землянки — с баней, хорошо известной нам для
той эпохи и из других описаний. С первого взгляда может по-
казаться, что и резким противоречием двух фраз: «пашен у них
нет» и «сеют они просо» — мы обязаны такому же недоразуме-
нию. Но, упомянув рядом с пашнями виноградники, Ибн-Даста
ясно показал, что, с его точки зрения, тут никакого недоразу-
мения не было: под пашнями арабский писатель разумел то,
что зовется так в культурных странах, — поля, на которых год
из году занимаются земледелием, как в виноградниках год из
году культивируют виноградную лозу. Таких постоянных
пашен он и не находил у славян, живших в лесу и сеявших
свое просо каждый год на новом месте. С этой стадией земле-
дельческой культуры отлично вяжется и другое показание
нашего автора о слабом развитии скотоводства у славян. Оно
уже было, но в зачаточном состоянии; расцвет его лежал впе-
реди — для XII века мы имеем уже несомненные свидетельства
того, что пахота с помощью лошади была общераспространен-
ным явлением в Южной Руси. Эта новизна скотоводства и свя-
занная с нею дороговизна скота оставили любопытный след в
древнерусских юридических памятниках. В некоторых статьях
«Русской Правды» слово «скот» употребляется в смысле денег
(аналогично в этом случае с древнеримским pecunia); но мы
знаем, что деньгами, единицей мены, становятся обыкновенно
такие предметы, на которые есть большой спрос, но которые
существуют в то же время лишь в ограниченном количестве.
Благодаря этому в Древней Греции первой монетой и стал же-
лезный прут («обол») —представитель еще редкого и ценного
в то время металла. Рабочий скот в России IX—X веков был
еще так же редок и ценен, как в гомеровской Греции, оттого
там и тут вычисляли цену других предметов на скот. Оттого
«Русская Правда» и занимается так тщательно вопросом о воз-
можном приплоде скота (в так называемом Карамзинском спи-
ске этому отведено не менее 8 отдельных статей) 13, причем
отводит видное место и упоминаемым Ибн-Даста свиньям
(3 статьи из 8).
Характер славян как лесного народа, живущего, между про-
чим и даже на первом месте, бортничеством, также выступает
У арабского географа очень выпукло, но любопытно, что Ибн-
Даста ни словом не упоминает о другом промысле, казалось бы
столь естественном в «лесистой» стране, — об охоте. Чтобы рус-
ские славяне до начала X века не охотились вовсе, это, ко-
нечно, трудно себе представить, но очевидно, что бортничество,
виноводство и кочевое земледелие настолько составляли

00
Глава 1
основу их хозяйства, что охота как промысел не бросалась в
глаза, как это было по отношению к соседним болгарам, о ко-
торых арабский писатель отметил, что «главное богатство со-
ставляет у них куний мех». Болгары тогда уже сравнительно
гораздо больше втянулись в оборот восточной торговли, и меха
были главным предметом их отпуска; едва ли не в связи с тою
же восточной торговлей охота приобрела серьезное экономиче-
ское значение и у восточных славян. Но венком случае базиро-
вать все их хозяйство на охоте, как это делают в последнее
время некоторые авторы, было бы неосторожно ввиду прямых
указаний на противоположное со стороны как лингвистики, так
и арабских писателей, ранее всех систематизировавших сведе-
ния о наших предках.
Древнейшая общественная организация стоит в тесной
связи со способами добывания пищи. Знаменитая характери-
стика этой организации в начальной летописи: «живяху кождо
с родом своим на своих местех, володеюще кождо родом
своим» и — послужила исходной точкой для многого множества
более или менее фантастических гипотез о первоначальном
общественном строе русских славян. Не трудно было понять,
что здесь речь идет о каком-то союзе родственников, но что
связывало между собой этих последних, помимо кровных отно-
шений, которые сами по себе нисколько не мешают людям
жить врозь и заниматься различными делами, это не так легко
было себе представить. В особенности мешала русским истори-
кам составить себе конкретное и отчетливое представление об
этом «роде» начальной летописи их идеалистическая точка зре-
ния — привычка все исторические перемены объяснять переме-
нами в мыслях и чувствах исторических деятелей. У такого
умного историка, как Соловьев, например, можно найти длин-
ные рассуждения о том, какую роль играло в первобытном об-
ществе родственное чувство, как оно постепенно ослабевало
и что из этого вышло. Неудовлетворительность подобных объ-
яснений слишком била в глаза, и «теория родового быта» усту-
пала место другим гипотезам— «вотчинной», «общинной», «за-
дружной» и т. п., ценность которых, однако, отнюдь не была
выше первой. Но уже раньше, чем в общественных науках
взяла верх материалистическая точка зрения, та самая истори-
ческая аналогия, образчик которой мы видели выше, дала воз-
можность представить себе все дело гораздо нагляднее. В неко-
торых местах Русской равнины географическая обстановка
IX—X веков сохранилась почти в полной неприкосновенности
до очень позднего сравнительно времени; таковы были велико-

(■леОы древнейшего общественного строя -И
русский север, нынешняя Архангельская губерния до XVII
и западнорусское Полесье до XVI приблизительно века. Весьма
характерно, что в этих двух весьма удаленных друг от друга и
никогда не сообщавшихся местностях мы встречаем совершенно
одинаковую основную клеточку хозяйственной и вообще со-,
циальной организации: на севере она носит название печища,
н!а,.^ападё":=г"о>во^цг^д. «Дворище'», как и «печище>>7^вЯ1Штся
прежде всего формами коллективного землевладения, но весьма
непохожими на знакомые нам образчики последнего, например
на великорусскую сельскую общину. Коллективизм последней,
как она существовала до начала XX столетия, был юридически-
финансовый: крестьяне-общинники сообща владели землей и
сообща отвечали за лежавшие на ней подати и повинности, но
хозяйство они вели каждый отдельно. Считать такую органи-
зацию зародышем или остатком первобытного коммунизма
можно было опять-таки лишь с той идеалистической точки зре-
ния, для которой юридическая оболочка была гораздо важнее
экономического содержания, право важнее того факта, благо-
даря которому это право только и могло возникнуть. В дворищ-
ном землевладении мы имеем перед собой остаток подлинного
коммунизма: первоначально все обитатели северорусского «дво-
рища», иногда несколько десятков работников обоего пола, и
жили вместе под одной кровлей, в той громадной двухэтажной
избе, какие и теперь еще встречаются на севере, в Олонецкой
или Архангельской губерниях, — «настоящем дворце сравни-
тельно с южнорусскими хатами», по отзыву исследовательницы,
которой русская наука обязана первым точным описанием
древнейшей формы русского землевладения *. Позже они могли
расселиться по нескольким избам, но экономическая сущность
организации от этого не менялась: все «дворище» по-прежнему
сообща обрабатывало всю захваченную ими землю общим ин-
вентарем, и продуктами пользовались все работники сообща.
Хозяйство было не только земледельческое. Документы, сохра-
нившие нам юридическую форму древнейшего землевладения
(ко времени составления этих документов обыкновенно уже
распадавшегося), изображают эту «землю» как совокупность
целого ряда промыслов, входивших в состав дворищного хозяй-
ства; «дворище» всегда является «с полями, сеножатьми и з
лесы и боры, и з деревом бортным, з реками и озера, и з гати
и з езы, и з ловы рыбными и пташими...». Все, что нужно
было для жизни, не только хлеб, добывалось общим трудом; но
■ Ефимепко. См. сборник статей «Южная Русь», т. I, стр. 372 15,

92
Глава I
J наиболее прочной спайкой, связывавшей воедино все население
/ «дворища», являлось, несомненно, все-таки земледелие. Ибо
для всей группы не могло быть более трудного дела, чем выкор-
чевать из-под леса участок земли под пашню — в историческую
эпоху пашню уже обычного типа, обрабатывавшуюся не вилова-
тым суком, а сохой и не одним ручным трудом, а с помощью
* лошади. Ни «рыбный и пташий лов», ни бортничество сами по
1себе коммунизма не требовали и не могли создать: он мог сло-
житься только параллельно с земледелием и становился тем
\прочнее, чем сложнее и труднее становилось это последнее.
Бродячие охотники, какими иногда представляют себе русских
славян, несомненно, оказались бы большими индивидуалистами.
Как возник этот первобытный коммунизм и на чем внеш-
ним образом он держался? На первый вопрос едва ли можно
дать какой-нибудь ответ в пределах не только русской, но и
славянской вообще истории, потому что описанная форма
землевладения составляет не только русскую, а общеславян-
скую особенность: сербо-хорватская «задруга» или «велика
куча» представляет собою полную параллель нашему архан-
гельскому «печищу» или полесскому «дворищу». Форма недиф-
ференцированного стада, жившего простым «собиранием» гото-
вых продуктов, была, очевидно, пройдена славянами ранее, чем
они выделились из общеарийской массы. Даже на первоначаль-
ную ступень «мотыжного» земледелия сохранились в историче-
ских памятниках лишь слабые намеки. Главнейшим из них
является то относительно самостоятельное положение жен-
щины у славян сравнительно, например, с германцами, кото-
рым так гордились в свое время славянофилы. В древнеславян-
ском праве так называемая «половая опека» выражена гораздо
менее резко, чем можно было бы ожидать. Тут особенно прихо-
дится отметить два момента: самостоятельное положение жен-
щины на суде, доходившее до того, что женщина местами могла
являться участницей судебного поединка, и широкий объем
имущественных прав женщины, которая могла распоряжаться
своим имением без согласия мужа, тогда как последний не мог
распорядиться имуществом жены, даже приданым, без ее со-
гласия,*. Любопытную черту к этому дает первая статья «Рус-
ской Правды». В числе возможных мстителей за кровь она ука-
зывает — и на одном из первых мест притом — «сына сестры»
убитого, т. е. ведет счет родства и по женской линии, не только
* См. Шпилевскии, Семейные »ласти у древних славян и
стр. 74 и 86—87 Iе.

Следы древнейшего общественного строя 92
по мужской. Подобное явление никоим образом не могло воз-
никнуть в исторически нам знакомой патриархальной семье, во
главе которой стоит мужчина — отец и где счет родства всегда
ведется по мужской линии. Ее приходится рассматривать по-
этому как остаток материнского права матриархальной семьи,
где счет родства всегда велся по женской линии и брат матери
считался одним из ближайших родственников наравне с отцом,
если не выше его. Самостоятельное положение женщины, иму-
щественное и правовое, вполне вяжется с этим, точно так же
как и то, что мы знаем об экономической культуре первобыт-
ных славян. Первичное «мотыжное» земледелие всюду было
и есть, где оно еще сохранилось, в руках женщин; весьма воз-
можно, что женщина, связанная детьми и поневоле более осед-
лая, менее свободно передвигавшаяся в поисках за даровой
пищей, была даже изобретательницей земледелия. Но первая
овладевшая правильным способом добывания пищи женщина
экономически эмансипировалась от мужской опеки, семья
стала концентрироваться около матери, а не около отца. Оттого
у племен с преобладанием земледелия — у древних культурных
народов Америки например — мы всюду встречаем материн-
ское право или следы его, тогда как у скотоводов или охотни-
ков в той же Америке этих следов вовсе нет.
Таким образом, то, что в глазах славянофильской публици-
стики было печатью особого призвания, свойственного славян-
скому племени, на деле является просто одним из признаков
большей архаичности славянского права *. К началу историче-
ской жизни славян отцовское право, однако, уже решительно
восторжествовало вместе с земледелием нового типа, обуслов-
ленного развитием скотоводства. Охарактеризованное выше
«печище» или «дворище» («задруга» южных славян) построено
уже по типу патриархальной семьи: составлявшая ее группа
работников обыкновенно дед с сыновьями и внучатами, дядя
с племянниками, братья родные или двоюродные по отцу. Но
мы очень ошиблись бы, если бы придали этой кровной связи
первенствующее значение: она обыкновенна, но вовсе не безус-
ловно обязательна. Подобное же коллективное хозяйство на
севере вели сплошь и рядом совсем посторонние друг другу
люди, соединявшиеся по договору «складства»: они образовы-
вали такое же точно «печище», но не навсегда, а на известный
сРок, например на 10 лет. В эти десять лет у складников все
Остатки «материнского права» встречаются и у древних германцев,
но для хронологически более ранней ступени.

<)'f
Г л а в a J
общие: движимое и недвижимое имение, инвентарь, рабочий
скот, все доходы и расходы — это, что называется, «одна семья».
Через десять лет, если они не захотят возобновить договора
«складства», они делят все общее достояние на равные доли
и расходятся — они опять чужие. Точно так же и для того,
чтобы быть членами южнославянской «великой кучи», нет не-
обходимости принадлежать к ней по крови, по происхождению:
в семью может быть принят и совершенно чужой человек,
и, пока он принимает участие в общей работе, он пользуется
одинаковыми правами со всеми другими членами «задруги».
И здесь, значит, связь экономическая идет впереди кровной,
«родственной» в нащем смысле.
На основе общего хозяйственного интереса вырастает вся
первобытная общественная организация. Было бы очень наивно
представлять себе первобытных людей в образе мирных труже-
ников, благоговейно относящихся к плодам чужого труда. Про-
дукты этого последнего были обеспечены для семьи лишь по-
стольку, поскольку она силой могла отстоять их от покушений
соседей: отношения между соседями были «международны-
ми», употребляя теперешнее выражение. То, что монархист-
:нлч)штсец изображает как результат отсутствия государствен-
ной власти, когда говорит о положении славян перед призва-
нием князей — «и не бе в них правды, и вста род на род, и
быша усобицы в них, и воевати сами на ся почаша» 17, — на
самом деле было нормой междусемейных отношений и при
наличности князей, пока не явились экономические интересы,
более широкие, чем семейные, и на их основе не сложилась
более широкая организация. «Русская Правда» приписывала
отмену кровной мести сыновьям Ярослава Владимировича —
значит, при Ярославе, т. е. до половины XI столетия, допуска-
лось кровомщение, иными словами, допускалась частная война
.между семьями. При Ярославе, однако же, как видно из той же
«Правды», эта частная война была уже поставлен л в довольно
узкие пределы: в первой статье устанавливается, .цто мог ее
начать, и требуется определенный, можно бы сказать «закон-
ный», повод: «аще убьет муж мужа» 18. Семья могла начать
войну только в том случае, если один из членов ее будет
убит, — другими словами, допускалась война только оборони-
тельная. Но летопись сохранила живое воспоминание о той
поре, когда право частной войны понималось гораздо шире.
После крещения Владимира епископы, рассказывает летопись,
стали говорить князю: «Зачем ты не казнишь разбойников?»
«Боюсь греха», — отвечал будто бы Владимир. Монах-летописец

Следы древнейшего общественного строя 05
понял этот ответ как выражение страха божьего, как опасение
согрешить, убив, т. е. казнив, разбойника. Но князь, вероятно,
видел «грех» в нарушении дедовского обычая, допускавшего
разбой, т. е. частную войну во всей ее широте. Этот дедовский
обычай в конце концов и восторжествовал. «И живяше Володи-
мерь по устроенью отню и дедьню» 19, — заканчивает летописец
свой рассказ о совещании князя с епископами и старцами.
Ограничить же право частной войны удалось только Ярославу
Владимировичу. Итак, хозяйственная организация семьи необ-
ходимо предполагала военную организацию для охраны про
дуктов хозяйства. Остатки этой военно-семейной организации
тоже ясно видны в летописи: вместе отбиваясь от соседних
«родов», «род» вместе ходил на войну и против общего, пле-
менного врага. Рассказав о том, как Святослав победил греков
и взял с них дань, летописец замечает: «брал он дань и на
убитых, говоря: это возьмет их род» 20.
Если прибавить к этому, что кроме врагов видимых и ося-
заемых первобытному человеку за каждым враждебным его
хозяйству явлением чудились враги невидимые, «сила нездеш-
няя», то мы сможем себе представить довольно ясно, что такое
была первобытная большая семья, «дворище» или «печище» на
заре исторической эпохи. Члены такой семьи — работники в
одном хозяйстве, солдаты одного отряда, наконец, поклонники
одних и тех же семейных богов — участники общего культа.
Это дает нам возможность понять положение отца такой семьи.
Всего меньше он «отец» в нашем смысле этого слова. Руковод-
ство всем семейным хозяйством и военная дисциплина, необхо-
димая для обороны этого хозяйства, дают в его руки громадную
власть. К этой реальной силе его положение как жреца семей-
ного культа прибавляет всю силу первобытного суеверия: отец
один водится с богами, т. е. духами предков, его «здешняя»
власть увеличивается на всю громадную силу этих «нездешних»
членов семьи. О сопротивлении домовладыке не может быть и
речи: госцодин-отец — самодержец в широчайшем значении
этого слова. Он распоряжается всеми членами семьи как своею
собственностью. Он может убить или продать сына или дочь,
как продают свинью или козу. Отсюда в первобытной семье нет
возможности провести демаркационную черту между членами
семейства и рабами — и название для тех и других было общее.
Древнеримское familia, которое переводят обыкновенно через
«семейство», в сущности означало «рабов одного господина»;
Древнерусская дворня называлась чадью, чадами своего барина;
и теперь еще в слове домочадцы объединяются не только

96
Глава I
родственники хозяина дома, но и его прислуга. Крепостные кре-
стьяне называли своего помещика батюшкой, а сын в древне-
русской семье величал своего отца государем-батюшкой, как
величал своего хозяина «государем» и древнерусский холоп.
И барин был действительно для него государем в нашем смысле
этого слова: он судил своего холопа и наказывал не только за
проступки и неисправность в барском хозяйстве, но и за пре-
ступления общественного характера. «А старосте ни холопа, ни
рабы без господаря не судити», — говорит новгородское право.
Представитель общественной власти не мог произнести при-
говора над холопом, не спросясь его господина-государя. Зато
в приговор, произнесенный этим последним над своим холопом,
общественная власть не считала себя вправе вмешаться. «А кто
осподарь огрешится, ударит своего холопа или рабу и случится
смерть, в том наместници не судят, ни вины не емлют», —
говорит уставная двинская грамота (XIV века) 21. По отноше-
нию к детям следы таких же прав отца писаный закон сохранил
до Петра В.: его воинский артикул не считает убийством засе-
чение своего ребенка до смерти. Народные воззрения еще
архаичнее писаного права: между сибирскими крестьянами
еще в середине XIX в. господствовало убеждение, что за убий-
ство сына или дочери родители подлежат только церковному
покаянию. Тарас Бульба, собственноручно казнивший сына за
измену, был вполне верен древнейшему народному представле-
нию об отцовской власти.
Древнейший тип государственной власти развился непосред-
ственно из власти отцовской. Разрастаясь естественным путем,
семья могла при благоприятных обстоятельствах сохранить свое
хозяйственное единство или по крайней мере прежнюю воен-
ную и религиозную организацию. Так образовывалось племя,
члены которого были связаны общим родством, а стало быть,
и общей властью. У южных славян племенная организация
сохранилась до нашего времени: в 60-х годах XIX века вся
Черногория состояла из 7 племен; самое многочисленное из
них, белопавличи, считало до 3 000 «ружей», т. е. взрослых,
способных к бою мужчин. Естественному процессу нарастания
судьба часто помогала искусственно: при постоянных стычках
одна Семья могла покорить одну или несколько других. Если
победа была полная, решительная, побежденные просто-напро-
сто обращались в рабов; но, если они сохраняли некоторую спо-
собность сопротивления, победители шли на уступку: побе-
жденная семья сохраняла свою организацию, но становилась в
подчиненные отношения к победительнице, была облагаема

Следы древнейшего общественного строя
97
известными повинностями — данью и превращалась в поддан-
ных победителей. Подобные же отношения могли, конечно,
образоваться таким же точно путем и между двумя племенами.
В этом случае власть господина-отца победившего племени
распространялась и на членов племени побежденного.
В древней Руси мы имеем обе эти формы разрастания па-
триархальной власти. Начальная летопись еще помнит то
время, когда русские славяне, как теперешние черногорцы, де-
лились на племена и каждое племя имело свое княжение: «по
смерти Кия с братиями начал род их княжить у полян, а у
древлян были свои князья, у дреговичей свои, свои у новгород-
ских и у полоцких славян». Свои племенные князья у древлян
были еще в X веке, летопись называет по имени одного из них,
Мала, который так неудачно сватался за Ольгу. Туземцы назы-
вали их «добрыми князьями, которые распасли древлянскую
землю», противополагая их тем самым киевским князьям, за-
воевателям, которые древлянскую землю только грабили. В бо-
лее глухих местах такие племенные старшины дожили до
XII века, и еще Мономаху приходилось иметь дело с Ходотой
и сыном его — туземными царьками самого отсталого из рус-
ских племен, вятичей22. Но Ходоту уже не называют князем:
этот титул специализировался за членами рода, сидевшего в
Киеве. Настоящие князья XII века — не потомки местных па-
триархальных владык, а люди пришлые. Откуда они пришли —
это достаточно показывают их имена: в Рюрике, Игоре, Олеге
летописи нетрудно признать древнескандинавских Ререка, Ин-
гвара и Хелега (Helgi). Еще в X веке они говорили на особом
от туземного населения языке, который они называли «рус-
ским». Константин Багрянородный приводит целый ряд таких
«русских» названий днепровских порогов: все они объясняются
из шведского языка *. Скандинавское происхождение Руси на-
столько удовлетворительно доказывается этими лингвистиче-
скими данными, что прибегать к более нежели сомнительным
свидетельствам средневековых хронистов, как это часто дела-
лось в пылу полемики, совершенно лишнее **.
* См. Томсен, Начало Русского государства 23.
** Это утверждение М. Н. Покровского должно быть пересмотрено
D свете позднейших исследований, убедительно доказывающих славянское
пРоисхождение Руси.
Признание М. Н. Покровским скандинавского происхождения Руси
тнюдь не означает, что он был сторонником так называемой «норманской
с °РИ1*», согласно которой государственность у славян начинается якобы
<аризвания варягов». Антинаучная сущность этой теории заключается
**• Покровский, кн. I

98
Глава I
После всех споров о происхождении рюриковой династии
пришлось, таким образом, присоединиться к мнению автора на-
чальной летописи, который очень определенно указывал место-
жительство Руси «за морем», т. е. по ту сторону Балтийского
моря, и считал ее ближайшей родней норманнов (Урмане), в
частности шведов (Свее). В вопросе о том, как появилась эта
династия среди восточных славян, всего безопаснее держаться
того же летописного текста. Отношения «Руси» к славянам, по
летописи, начались с того, что варяги, приходя из-за моря, бра-
ли дань с северо-западных племен, славянских и финских. На-
селение сначала терпело, потом, собравшись с силами, прогнало
норманнов, но, очевидно, не чувствовало себя сильным доста-
точно, чтобы отделаться от них навсегда. Оставалось одно —
принять к себе на известных условиях одного из варяжских
конунгов с его шайкой, с тем чтобы он оборонял за то славян от
прочих норманских шаек. «Поймем себе князя, который бы
владел нами... по ряду», — говорили будто бы собравшиеся на
совещание чудь, славяне, кривичи и весь24. Но «володеть» на
языке летописи вовсе не значит только «господствовать», «быть
государем», а значит прежде всего «брать дань». Рассказывая
о том, как хазары пришли брать дань с полян и получили в
виде дани меч, летописец приводит предсказание, сделанное
будто бы хазарскими «старцами»: «Не хорошая эта дань! мы
ее получили саблей — оружием с одним острием; а у этих ору-
жие обоюдоострое — меч: будут они брать дань на нас и на
других странах». «Так и случилось, — прибавляет летопи-
сец, — володеют хазарами русские князья до нынешнего дня» 25.
в том, что образование Русского государства рассматривается не как
результат больших перемен в жизни общества, его разделения на классы,
а как следствие деятельности пришлых скандинавских (норманских) конун-
гов. «Норманская теория» опровергается археологическими материалами
и данными письменных источников, свидетельствующими, что еще до по-
явления варягов на территории восточных славян у них шел процесс клас-
сообразования и возникали политические объединения.
В настоящее время «норманская теория» используется в буржуазной
зарубежной литературе в политических целях для «доказательства»
ложного тезиса, что славяне якобы не способны к самостоятельному
политическому развитию.
Ошибочно и без оснований считая русь скандинавами, М. II. Покров-
ский далее'лравильно пишет, «что ни о каких «началах государственности»,
якобы занесенных к нам князьями из-за моря, не может быть и речи».
Обратив главное внимание на происхождение и роль княжеской династии,
М. Н. Покровский не охарактеризовал, однако, всесторонне внутренние
условия возникновения древнерусского государства, в образовании кото-
рого варяги участия не принимали. — Ред.

Следы древнейшего общественного строя 99
Так «владеть» и «брать дань» для летописца одно и то же.
После этого нам становится понятно, что значит «владеть по
ряду»: новгородские славяне просто-напросто откупились от
грабежей норманнов Рюрикова племени, пообещав им платить
ежегодно определенную сумму, которую дальше летопись и на-
зывает. До смерти Ярослава новгородцы платили варягам
300 гривен в год «ради мира» 26; с этой целью — купить мир —
и был заключен ряд с Рюриком и братьями.
То, что произошло в этом случае, нельзя охарактеризовать
иначе как завоеванием в его более мягкой форме, когда побе-
жденное племя не истреблялось, а превращалось, в «поддан-
ных». Стоит припомнить рассказ о том, как Игорь собирал дань
с древлян, чтобы для нас не осталось никакого сомнения в
характере его «владения». «Посмотри, князь, — говорила дру-
жина Игорю, — какая богатая одежда и оружие у свенельдовых
людей. Пойдем с нами за данью: и ты добудешь, и мы». Значит,
идти по дань можно во всякое время, как только тот, кто берет
дань, почувствует пустоту в своем кармане. Аппетит приходит
вместе с едой: собрав обычную дань, Игорю не хотелось уйти.
«Ступайте вы домой, — сказал он дружине, — а я пойду, по-
хожу еще». Меркой дани в этом случае было терпение местных
жителей, и оно на этот раз не выдержало: «повадится волк к
овцам, — сказали древляне, — выносит все стадо, если не убить
его: так и этот, если его не убить, то всех нас погубит». И по-
слали ему сказать: «Зачем ты опять идешь? Ведь ты всю дань
взял?» Игорь не послушал предостережения и был убит. Его
вдова жестоко отомстила за его смерть, но не решилась про-
должать его политику. Завоевав снова древлянскую землю, она
«установила уставы и уроки» 27: древлянская дань была норми-
рована в половине X века, как сто лет раньше была нормиро-
вана новгородская дань.
История Игоря чрезвычайно ярко рисует нам «властвова-
ние» древнерусского князя над его «подданными». Мы видим,
что ни о каких «началах государственности», якобы занесен-
ных к нам князьями из-за моря, не может быть и речи. Рус-
ские князья у себя за морем были такими же патриархальными
владыками, как и их славянские современники: их скандинав-
ское название «конунгов», kunning, именно и означает «отца
большой семьи» — от Kunne — семья. И пришли они к славянам
«с родом своим»: это было переселение целого небольшого пле-
мени. Совершенно естественно, что власть этих пришлых кня-
зей носит на себе яркий патриархальный отпечаток, удержав-
Шийся не только в киевскую эпоху, но и гораздо позже. В царе
4*

100
Глава I
Московской Руси XVI—XVII веков много черт такого же «гос-
подина-отца», каким был впервые призванный «править Русью»
варяжский конунг.
Роли князя в племенном культе мы касаться здесь не будем.
Нет надобности распространяться о военном значении древне-
русского князя, как позже московского царя, — эта сторона в
элементарных учебниках выступает даже чересчур ясно.
Стоит отметить ради характеристики консервативности древ-
него обычая те случаи, где предводительство князя на войне
было в сущности явно нецелесообразно. В том же описании
похода Ольги против древлян мы встречаем очень любопытный
образчик этого обычая. Хотя сын Игоря, Святослав, был еще
очень мал, он, однако же, находился при войске и даже при-
нимал участие в битве; дружина дожидалась, пока князь нач-
нет бой. Когда Святослав бросил своей детской ручонкой копье,
которое тут же и упало у самых ног его лошади, только тогда
настоящий предводитель Свенельд дал команду двигаться впе-
ред: «Князь уже начал: пойдем, дружина, за князем!»
В 1541 году напали на Москву крымские татары. Никоновская
летопись рассказывает по этому случаю о распоряжениях, ко-
торые делал великий князь: как он приказал расставить артил-
лерию, каких он назначил воевод, какие дал этим воеводам
инструкции и т. д.28 При некоторой невнимательности к хро-
нологии все это можно понять совершенно буквально, но надо
вспомнить, что в 1541 году Ивану Васильевичу было всего
11 лет. Очевидно, распоряжалась всем боярская дума, правив-
шая тогда страной от его имени; но обычная форма строго
соблюдалась, и на словах главнокомандующим считался все-
таки маленький великий князь
Гораздо важнее и характернее для древнерусского государ-
ственного права та его особенность, в силу которой князь,
позже государь московский, был собственником всего своего
государства на частном праве, как отец патриархальной семьи
был собственником самой семьи и всего ей принадлежащего.
В духовных грамотах князей XIV—XV веков эта черта высту-
пает так ясно, что ее нельзя было не заметить, и мы давно
знаем, что Иван Калита не делал различия между своею
столицею Москвою и своим столовым сервизом *. Но было бы
большой ошибкой считать это последствием какого-то упадка
«государственного значения» княжеской власти в глухую пору
* См. напечатанную еще в 50-х годах статью Чичерина «Духовные и
договорные грамоты великих и удельных князей» 2».

Следы древнейшего общественного строя 101
удельного периода: юридически в течение всей древней рус-
ской истории дело не обстояло иначе. Прежде всего, древняя
Русь не знала двух разных слов для обозначения политиче-
ской единицы, во главе которой стоял князь, и личного имения
этого последнего. И то и другое обозначалось одним словом:
волость. На страницах летописи это слово нередко совсем ря-
дом употребляется в обоих значениях: то в одном, то в другом;
и летописец, очевидно, не находит тут повода к какому-нибудь
недоумению. Сама государственная власть выражалась тем же
термином «волость»; описывая, как неудачного киевского кня-
зя Игоря Ольговича схватили в болоте, куда он попал во время
бегства, и привели к его счастливому сопернику Изяславу
Мстиславичу, летописец заключает: «и тако скончалась во-
лость Игорева» 30. Совершенно естественно, что и имения част-
ных лиц и учреждений тоже назывались «волостями»: были
волости пресвятой богородицы, т. е. Печерского монастыря, а в
XV веке у Ивана III было длинное пререкание с новгородским
владыкою из-за «волостей», принадлежавших этому послед-
нему, которые великий князь хотел присвоить себе. Но еще
любопытнее, что пригороды рассматривались как частная соб-
ственность главного города области. Не один раз князья ходи-
ли на несчастный Торжок и жгли его «за новгородскую не-
правду» с тем, очевидно, чтобы истреблением новгородской
собственности отомстить непослушному городу за его упрям-
ство. Здесь права отца-господина перешли, таким образом, к
собирательному целому, к городской общине, которая и яви-
лась, таким путем, коллективным патриархом.
Из этого смешения частного и государственного права пре-
жде всего вытекало то последствие, что князь был собственни-
ком на частном праве всей территории своего княжества. Пока
князья постоянно передвигались с одного места на другое, они
мало обращали внимания на эту сторону своих прав. Но когда
они прочно уселись на местах в северо-восточной Руси, это
право нашло себе тотчас же вполне реальное осуществление.
Когда московского крестьянина XV—XVI веков спрашивали,
на чьей земле он живет, обыкновенно получался ответ: «та
земля государя великого князя, а моего владения» или «земля
божья да государева, а роспаши и ржи наши». Частное лицо
могло быть лишь временным владельцем земли, собственником
ее был князь. Он мог уступать это право собственности дру-
гому лицу, особенно лицу для него нужному, но это была уже
^Ривилегия, которую последующие князья могли и отнять.
акой привилегией пользовались обыкновенно бояре, ближай-

102
Глава 1
шие сотрудники князя, потому особенно ему нужные люди.
Затем тою же привилегией частной земельной собственности
пользовались и монастыри: первый по времени пример пожа-
лованья земли в вотчину мы встречаем именно в рассказе о
построении Киево-Печерского монастыря (начальная летопись
под 1051 годом). Монастырь был основан на совсем пустом
месте: «бе бо лес тут велик». Тем не менее братия предусмо-
трительно запаслась разрешением князя Изяслава, без чего
князь всегда мог согнать монастырь с занятой им земли31.
Не только князь был собственником всего недвижимого
имущества своих подданных — он распоряжался и их движи-
мостью по своему усмотрению. При Василии Ивановиче, отце
Грозного, ездили в посольство в Испанию — к императору
Карлу V — кн. Иван Ярославский и дьяк Трофимов. «Кесарь»
щедро их одарил серебряными и золотыми сосудами, блюдами,
цепями, монетами и т. п. Все это очень понравилось великому
князю, и он велел снести подарки, данные его послам, в свою
собственную великокняжескую кладовую. Герберштейн, расска-
завший этот случай, был очень изумлен таким бесцеремонным
обращением с чужой собственностью, но московское общество
приняло дело совершенно хладнокровно. «Что же, — говорили
Герберштейну его русские приятели, — государь иным чем
пожалует» 32.

ГЛАВА II
ФЕОДАЛЬНЫЕ ОТНОШЕНИЯ В ДРЕВНЕЙ РУСИ
Первобытный общественный строй, который мы рассматри-
вали в I главе, уже для древней России был прошлым. От него
сохранялись только переживания, правда довольно упрямые
и цепкие, по глухим углам продержавшиеся почти до наших
дней. Но то, что было настоящим для древней Руси, ее повсе-
дневная действительность, принадлежало к позднейшей стадии
общественного развития. Эту позднейшую стадию, возникшую
непосредственно из тех отношений, которые мы условились
называть «первобытными», западноевропейские историки и
социологи давно окрестили именем «феодализма». Национали-
стическая историография, усиливавшаяся доказать, что в исто-
рии России все было «своеобычно», оригинально и непохоже
на историю других народов, отрицала существование феода-
лизма в России 1. Она успела не одному поколению читающей
публики внушить знаменитое, ставшее классическим противо-
положение каменной, гористой, изрезанной горами и морями
на множество клочков Европы, в каждом уголке которой сидел
свой «феодальный хищник», упрямо и удачно сопротивляв-
шийся всем попыткам централизации, и деревянной, ровной,
однообразной на всем своем протяжении России, не знавшей
феодальных замков, как не знает она ни морей, ни гор, и самой
природой, казалось, предназначенной для образования единого
государства. Это противоположение, исходящее из наблюдений
не столько над социальным строем, сколько над пейзажем, как
он рисуется нам, когда мы глядим из окошка железнодорож-
ного вагона, несомненно, страдало некоторым перевесом на-
глядности над научностью. Стоило несколько строже поставить
вопрос о том, что же такое «феодализм» и в чем состоят его
отличительные признаки, чтобы выразительная на первый
взгляд параллель каменного замка западноевропейского барона
и Деревянной усадьбы русского вотчинника утратила всю свою
убедительность. В современной исторической науке ни мате-
риал построек, ни наличность или отсутствие в ландшафте гор-
ного хребта при определении основных признаков феодализма

104
Глава 11
* в расчет вовсе не принимаются. Эта современная наука при-
сваивает феодализму главным образом три основных признака.
Это, во-первых, господство крупного землевладения, во-вторых,
. связь с землевладением политической власти, связь настолько
прочная, что в феодальном обществе нельзя себе представить
землевладельца, который не был бы в той или другой степени
государем, и государя, который не был бы крупным землевла-
дельцем, и, наконец, в-третьих, те своеобразные отношения,
которые существовали между этими землевладельцами-госуда-
рями: наличность известной иерархии землевладельцев, так что
от самых крупных зависели более мелкие, от тех еще более
мелкие и так далее, и вся система в целом представляла собою
нечто вроде лестницы2. Вопрос о том, существовал ли феода-
лизм в России, и сводится к вопросу, имелись ли налицо в
древнерусском обществе эти три основных признака. Если да,
то можно сколько угодно толковать о своеобразии русского
исторического процесса, но наличность феодализма в России
признать придется.
Крупное землевладение в России мы встречаем уже в очень
раннюю эпоху. Более полная редакция «Русской Правды»
(представляемая списками, так называемыми Карамзинским,
Троицким, Синодальным и другими) в основном своем содер-
жании никак не моложе XIII века, а отдельные ее статьи и
гораздо старше. А в ней мы уже находим крупную боярскую
вотчину с ее необходимыми атрибутами: приказчиком, дворо-
вой челядью и крестьянами, обязанными за долг работать на
барской земле («закупами»). «Боярин» «Русской Правды»
прежде всего крупный землевладелец. Косвенные указания
«Правды» находят себе и прямое подтверждение в отдельных
документах: в конце XII столетия один благочестивый новго-
родец жертвует монастырю св. Спаса целых два села «с че-
лядью и со скотиною», с живым инвентарем, как четвероногим,
так и двуногим3. Для более поздних веков указания на суще-
ствование больших имений становятся так многочисленны, что
доказывать наличность этого явления не приходится. Стоит
отметить ради наглядности лишь размеры тогдашней крупной
собственности да указать ее характерные сравнительно с на-
шим временем особенности. В новгородских писцовых книгах
XV века4 мы встречаем владельцев 600, 900 и даже 1500 деся-
тин одной пахотной земли, не считая угодьев — луга, леса
и т. д. Если принять в расчет, что леса тогда часто мерялись
даже и не десятинами, а прямо верстами и что пашня состав-
ляла лишь небольшую часть общей площади, то мы должны

Феодальные отношения в древней Руси
105
прийти к заключению, что имения в десятки тысяч десятин
не были в древнем Новгороде редкостью. В половине следую-
щего XVI века Троице-Сергиеву монастырю в одном только
месте, в Ярославском уезде, в волости Черемхе, принадлежало
1111 четвертей (55572 десятин) пашни, что при трехпольной
системе, тогда уже общераспространенной в средней России,
составляло более 1600 десятин всего; к этому были луга, да-
вавшие ежегодно до 900 копен сена, и «лесу поверстного в
длину на 9 верст, а в ширину на 6 верст» *. Это отнюдь не
было главное из земельных владений монастыря, напротив,
это была лишь небольшая их часть: в соседнем Ростовском
уезде у той же Троице-Сергиевской Лавры, тоже в одном
только имении, селе Новом, было до 5000 десятин одной пашни
да 16 квадратных верст леса. В то же время в Тверском уезде
мы встречаем помещика, значит, не наследственного, а вновь
возникшего собственника, князя Семена Ивановича Глинского,
владевшего кроме того села, где была его усадьба, 65 дерев-
нями и 61 починком, в которых было в общей сложности
273 крестьянских двора, а при них более полутора тысяч деся-
тин пашни и луга, дававших до десяти тысяч копен сена.
Глинский был важный барин, родственник самого великого
князя, но у его соседей, носивших совершенно негромкие име-
на, один — Ломакова, а другой — Спячева, было у первого
двадцать две деревни, а у второго — 26 деревень да 6 починков.
А в Ростовском уезде, в селе Поникарове, мы найдем даже и
не дворянина, а простого дьяка (дьяки были «чин худой», по
понятиям московской аристократии), владевшего 35 крестьян-
скими и бобыльскими дворами, которые пахали все вместе до
500 десятин земли5.
Мы недаром перешли от количества десятин к количеству
дворов и деревень, принадлежавших тому или другому барину:
без этого сопоставление не было бы достаточно наглядным.
Дело в том, что мы очень ошиблись бы, если бы предположили,
что все эти сотый и тысячи десятин, принадлежавших одному
собственнику, пахались этим последним на себя и составляли
одно или несколько крупных хозяйств. Ничего подобного: ка-
ждая отдельная деревня, каждый отдельный крестьянский двор
(«двор» и «деревня» тогда часто совпадали, однодворная де-
ревня была даже типичной) пахали свой отдельный участок
земли, а сам вотчинник со своими холопами довольствовался
одной «деревней» или немногим больше. Самый богатый земле-
«Писцовые кциги», изд. Калачева, т. 17 отдг 2, стр. 6°,

106
Глава 11
владелец, какого мы только находим в Новгородских писцовых
книгах, имел собственное хозяйство только в том селе, где
стояла его усадьба и где всей обработанной земли было от 20
до 30 десятин. В том имении, где Троицкому монастырю при-
надлежало до 5000 десятин, собственно монастырская пашня
составляла менее 200 десятин, а монастыри вели еще по-тог-
дашнему весьма интенсивное хозяйство и шли впереди всех
других земельных собственников. Тут мы подходим к основ-
ному признаку феодального крупного землевладения: это было
* сочетание крупной собственности с мелким хозяйством. Доход
тогдашнего богатого барина состоял главным образом не в про-
дуктах его собственной пашни, а в том, что доставляли ему
крестьяне, ведшие каждый на своем участке свое самостоя-
тельное хозяйство. Писцовые книги, в особенности новгород-
ские, дают нам чрезвычайно выразительную картину этого
собирания по крохам тогдашнего крупного дохода. Один земле-
владелец Деревской пятины получал с одного из своих дворов
«из хлеба четверть, четку ячменя, четку овса, 7г барана, 1 сыр,
2 горсти льна, 10 яиц». Другой, принадлежавший к уже более
прогрессивному типу, брал с такого же крестьянского двора
«472 деньги, или хлеба пятину, сыр, баранью лопатку, 7г ов-
чины, 37г горсти льну» *. Не только продукты сельского хо-
зяйства в тесном смысле получались таким способом владель-
цем земли, но и продукты, по-нашему, обрабатывающей про-
мышленности: дворы кузнецов платили топорами, косами,
сошниками, сковородами. Еще характернее, что таким же пу-
тем приобретались и личные услуги: в писцовых книгах мы
найдем не только целые слободы конюхов и псарей — княже-
ские конюхи и псари бывали даже относительно довольно
крупными землевладельцами, — но и скоморохов со скоморо-
шицами. Оброк этих средневековых артистов заключался, оче-
видно, в тех увеселениях, которые они доставляли своему ба-
рину. У в. кн. Симеона Бекбулатовича в селе Городищи жил
садовник, «да ему же дано в сельском поле пашни полдесятины
для того, что сад бережет и яблони присаживает» 7. Наиболее
бросавшимся в глаза способом такого приобретения личных
услуг в виде оброка с земли и у нас, и на Западе было требо-
вание за землю военной службы. Не заметить этого вида
феодального оброка было невозможно, и, замечая только его
как нечто специфическое, наша историография построила на
этом своем наблюдении широкую и сложную картину так на-
* Сергеевич, Древности русского нрава, III, стр. 112—113 8.

Феодальные отношения в древней Руси 107
зываемой «поместной системы». Но поместная система пред- •
ставляет собою лишь особенно яркую деталь феодальной си-
стемы вообще, сущность которой состояла в том, что землевла-
делец уступал другим свое право на землю за всякого рода на-
туральные повинности и приношения.
Всего позднее в составе этого феодального оброка появ-
ляются деньги: по новгородским писцовым книгам мы можем
проследить превращение натуральных повинностей в денежные
воочию, причем инициатива этого превращения принадлежала
самому крупному землевладельцу — великому князю москов-
скому. И одновременно с деньгами или лишь немного ранее их
видное место в ряду натуральных повинностей начинает играть
труд крестьян на барской пашне, которая становится слишком
велика, чтобы с нею можно было справиться руками одних хо-
лопов: появляется барщина. И то и другое отмечает собою воз-'
никновение совершенно нового явления, незнакомого раннему
феодализму или игравшего в то время очень второстепенную
роль: возникновение рынка, где все можно купить, обменять.
на деньги, и притом в любом, неограниченном количестве.
Только появление внутреннего хлебного рынка могло заставить >
вотчинника и помещика XVI века серьезно приняться за са-
мостоятельное хозяйство, как на рубеже XVIII и XIX столетий
появление международного хлебного рынка дало новый тол-
чок в том же направлении его праправнуку. Только теперь
стал ценен каждый лишний пуд хлеба, потому что он обозна-
чал собою лишнее серебро в кармане, а за серебро стало воз-
можно найти удовлетворение всем своим потребностям, в том
числе и таким, которых не удовлетворил бы никакой деревен-
ский оброк. В период зарождения феодализма покупка и про-
дажа были не правилом, а исключением: продавали не из вы-
годы, а из нужды, продавали не продукты своего хозяйства,
а свое имущество, которым до того сами пользовались; про-
дажа часто была замаскированным разорением, а покупка —
обыкновенно покупка предметов роскоши, потому что предме-
ты первой необходимости были дома, под руками, и покупать
их не приходилось, — покупка была нередко первым шагом на
пути к такому разорению. В старое время тот хозяйственный
строй, где стараются обойтись своим, ничего не покупая и не
продавая, носил название натурального хозяйства. За специфи-'
ческий признак принималось, очевидно, отсутствие или малая
распространенность денег и получение всех благ натурою. Но
отсутствие денег было лишь производным признаком, суть дела
сводилась к отсутствию обмена как постоянного ежедневного

108
Глава 11
явления, без которого нельзя и представить себе хозяйственной
жизни, как это стало в наши дни. Замкнутость отдельных
хозяйств была главным, и в применении к крупному землевла-
дению эта эпоха получила у новейших ученых название эпохи
ч замкнутого вотчинного или поместного хозяйства («мэнориаль-
ного», как его еще иногда называют, от названия английской
средневековой вотчины — manor).
Мы видим, что у этого хозяйственного типа есть одно су-
щественное сходство с тем, который мы рассматривали в
I главе, — с «печищем» или «дворищем». И там и тут данная
хозяйственная группа стремится удовлетворить все свои по-
требности своими средствами, не прибегая к помощи извне и
не нуждаясь в ней. Но есть и очень существенное различие:
там плоды общего труда шли тем, кто сам же и трудится, —
производитель и потребитель сливались в одном тесном круж-
ке людей. Здесь производитель и потребитель отделены друг
от друга: производят отдельные мелкие хозяйства, потребляет
особая группа — вотчинник с его дворней, чадами и домочад-
цами.
Как могли сложиться такие отношения? Что заставляло эти
сотни мелких хозяев поступаться частью своего дохода в поль-
зу одного лица, никакого непосредственного участия в произ-
водственном процессе не принимавшего? С первого взгляда
средневековый крестьянский оброк приводит на память одну
категорию отношений, хорошо нам знакомых. И теперь часто
крупный собственник, не эксплуатируя всей своей земли сам,
часть ее сдает в аренду более мелким хозяевам. Не есть ли все
эти бараны, куры, холст или сковороды просто натуральная
форма арендной платы, вознаграждение за снятую землю? Если
отрешиться на минуту от всякой исторической перспективы,
представить себе, что люди во все времена и во всех странах
совершенно одинаковы — как это часто представляли себе пи-
сатели XVIII века, а иногда делают и современные нам юри-
сты, — такое объяснение покажется нам наиболее простым и
естественным. Несомненный факт передвижения больших масс
русского населения с запада на восток, а позднее и с севера
на юг специально для России подкреплял это естественное на
первый взгляд представление другим: русский крестьянин ри-
совался человеком бродячим, постоянно ищущим нового места
для поселения. И вот бродячие крестьяне, снимающие на год,
два или три землю в той или иной вотчине, потом идущие
дальше, уступая свое место новым пришельцам, — эта картина
надолго запечатлелась в памяти русских историков. Не сразу

Феодальные отношения в древней Руси
109
пришло в голову то простое соображение, что все эти — несо-
мненные сами по себе — передвижения народных масс подобны
тем вековым изменениям в уровне моря, которые совершенно
недоступны взгляду отдельного наблюдателя, ограниченного
тесными пределами своей личной жизни, и которые становятся
заметны лишь тогда, когда мы сравним наблюдения многих
поколений. Что правнук русского крестьянина часто умирал
очень далеко от того места, где был похоронен его прадед, —
это верно, но очень поспешно было бы делать отсюда вывод,
что и прадед и правнук при своей жизни были странствую-
щими земледельцами, смотревшими на свою избу как на что-
то вроде гостиницы. Чтоб остаться верным такому представ-
лению, нужно закрыть глаза на типичное для древней Руси
явление, выступающее перед нами чуть ли не во всяком доку-
менте, где речь идет о земле и землевладении. Ни один спор о
земле не решался в то время без участия старожильцев, иные
из которых «помнили» за тридцать, другие за сорок, а иные
даже за семьдесят и девяносто лет. Эти старожильцы обнару-
живали нередко удивительную топографическую память отно-
сительно данной местности: наизусть умели показать все ку-
стики и болотца, всякую «сосну обожженную» и «ольху вило-
ватую», отмечавшую собою межу того или другого имения.
Чтобы так его знать, в нем нужно было родиться и вырасти —
бродячий арендатор, случайный гость в вотчине, даже за деся-
ток лет не изучил бы всех этих деталей, да и были бы они для
него интересны? «Старожилец» был, нет сомнения, таким же
прочным и оседлым жителем имения, как и сам вотчинник; и
если он платил последнему оброк, то едва ли как съемщик
земли, которую — что бывало нередко — исстари пахали не
только он сам, но и его отец и даже дед. Но этого мало:
«старина», по древнерусским юридическим представлениям,
могла даже и бродячего человека превратить в оседлого. Вновь
пришедший крестьянин в имении мог «застареть», и тогда он
терял уже право искать себе нового вотчинника. Какую роль
сыграла эта «старина» в позднейшем закрепощении крестьян,
это мы увидим в своем месте; пока для нас важно отметить,
что и юридически древняя Русь исходила из представлений
о крестьянине как более или менее прочном и постоянном
обитателе своей деревни. Кто хотел бродить, тот должен был
спешить сниматься с места, иначе он сливался с массою окрест-
ных жителей, которых закон рассматривал, очевидно, как осед-
лое, а не как кочевое население. Словом, представление о древ-
нерусском земледельце как о перехожем арендаторе барской

HO
Глава II
земли и об оброке как особой форме арендной платы прихо-
дится сильно ограничить, и не только потому, что странно
было бы найти современную юридическую категорию в кругу
отношений, так мало похожих на наши, но и потому, что оно
прямо противоположно фактам. Делиться с барином продукта-
ми своего хозяйства крестьянин, очевидно, должен был не как
съемщик барской земли, а по каким-то другим основаниям.
Для феодализма как всемирного явления это основание
западноевропейской исторической литературой указано давно.
В ней давным-давно говорится о процессе феодализации позе-
мельной собственности. Здесь картина рисуется приблизитель-
но такая. В самом начале оседлого земледелия земля находится
в руках тех, кто ее обрабатывает. Большинство исследователей
принимают, что земледельческое население хозяйничало тогда
не индивидуально, а группами и земля принадлежала этим
же группам; что исходной формой поземельной собственности
была собственность не личная, а общинная. Мало-помалу, од-
нако же, общинная собственность разлагалась, уступая место
индивидуальной; параллельно с этим шла дифференциация и
среди самого населения общины. Более сильные семьи захва-
тывали себе все больше и больше земли, более слабые теряли
и ту, что была в их руках первоначально, попадая в экономи-
ческую, а затем и политическую зависимость от сильных со-
седей. Так возникла крупная феодальная собственность с зна-
комыми нам отличительными признаками. Для некоторых
стран — Англии, например, — свободная община как первичное
явление, феодальное имение как вторичное, позднейшее, счи-
таются в настоящее время доказанными. О России этого никак
нельзя сказать. Спор о том, существовала ли у нас искони
поземельная община, ныне распадающаяся, начался не со вче-
рашнего дня: в своей классической форме он имеется уже
перед нами в статьях Чичерина и Беляева, относящихся еще
к 50-м годах XIX века9. Но данные для решения этого спора
до последнего времени остаются чрезвычайно скудными. Одним
из наиболее типических признаков общины являются, как из-
вестно, переделы: так как в общине ни одна пядь земли не
принадлежит в собственность отдельному лицу, то время от
времени но мере перемен в составе населения общинная земля
переделяется заново применительно к числу наличных хозяев.
Но до XVI века в России можно указать только один случай
земельного передела, да и тот был совершен по инициативе не
крестьян, а местного вотчинника его приказчиком 10. Другими
словами, здесь феодальные отношения уже существовали. Что

Феодальные отношения в древней Руси
111
было до них? Наиболее правдоподобным ответом будет тот,
что у нас феодализм развился непосредственно на почве того
коллективного землевладения, которое мы определили как
«первобытное», — землевладения «печищного» или «дворищно-
го». Мы помним, что эта своеобразная «коммуна» отнюдь не
была тою ассоциацией свободных и равных земледельцев, ка-
кою рисуется некоторыми исследователями, например, община
древних германцев. В «печище» не было индивидуальной соб-
ственности, потому что не было индивидуального хозяйства;
но, когда последнее появилось, о равенстве не было и помину.
Если два брата, ранее составлявшие «одну семью», делились,
то «печище» распадалось на две равные половины. Но у пер-
вого могло быть три сына, а у второго один, в следующем поко-
лении трое из внуков одного деда владели каждый 7б деревни
(мы помним, что «деревня» и «двор», хозяйство, часто, а в
древнейшую эпоху, вероятно, и всегда совпадали), а четвертый
внук — целой половиной. Такие резкие примеры, правда, встре-
чаются редко: при обилии леса каждый, кому было тесно в род-
ном «печище», мог поставить новый «починок», который быстро
превращался в самостоятельную деревню. Но такие случаи, что
в руках одного из содеревенцев находится 7з деревни, а в ру-
ках другого остальные 2/з, в писцовых книгах очень обыкно-
венны. Представлению о равном нраве каждого на одинако-
вый с другим земельный участок здесь неоткуда было взяться,
да, повторяем, и экономической нужды в этом равенстве пока
еще не было.
Пародируя известное выражение, что русский народ зани-
мал Восточно-Европейскую равнину, «не расселяясь, а пересе-
ляясь», можно сказать, что развитие древнерусской деревни
шло путем не «разделов», а «выделов». Для того чтобы воз-
никла и у нас община с ее переделами, мало было тех финан-
совых и вообще политических условий, о которых нам еще
придется говорить ниже, нужна была еще земельная теснота,
а о ней и помину не было в домосковской и даже ранней Мо-
сковской Руси. Давно было указано, что наилучшую аналогию
по части земельного простора для древней России дают наиме-
нее заселенные местности современной Сибири. Как там, так и
тут, чтобы вступить в полное обладание земельным участком
среди нерасчищенного, девственного леса, достаточно было
«очертить» этот участок, поставив метки на окружающих его
Деревьях. Такой чертеж мы встречаем одинаково и в «Русской
Правде» с ее «межным дубом», за срубку которого полагался
крупный штраф11, и в документах XVI века, которым знакомо

112
Глава IT
даже и это слово «чертеж». В одном судном деле 1529 года
судьи спрашивают местных «старожильцев»: «Скажите по ве-
ликого князя крестному целованию, чья та земля и лес, на
которой стоим, и кто тот чертеж чертил, и лес подсушивал,
и овин поставил, и пашню пахал, и сколь давно?» И границами
имения, как во времена «Правды» и как в теперешней или не-
давней Сибири, были меченые деревья. Еще в 1552 году мона-
стырский старожилец в одном земельном споре, доказывая
правоту своего монастыря, шел с образом «с дороги налево к
дубу кривому, а на нем грань, да к сосне, а на сосне грань,
от сосны к дубу виловатому, на нем грань, а от дуба вилова-
того через поженку болотом к дубу, а на дубе грань...» *.
Если следов поземельной общины в старых — до XVI века
включительно — наших документах очень мало 12, то следов
печищного землевладения на вотчинных землях этой эпохи
сколько угодно. Прежде всего юридическая форма коллектив-
ной семейной собственности оказалась, как этого и следовало
ожидать, гораздо устойчивее ее экономического содержания.
Вотчинная, наследственная земля в писцовых книгах очень
редко является как имущество одного лица, гораздо чаще в
качестве субъекта владения перед нами выступает группа лиц,
по большей части близких родственников, но иногда и даль-
них. В сельце Елдезине, в волости Захожье, в Тверском уезде,
в начале XVI века сидели Михаил да Гридя Андреевы, дети
Елдезины, да Гридя Гаврилов, сын Елдезин, — два родных бра-
та да один двоюродный. После их смерти их наследники поде-
лились между собою, но опять не на индивидуальные, личные
участки. На одной четверти сельца Елдезина оказались вдова
Григорья (иначе Гриди) Андреевича Елдезина, Матрена, с
двумя сыновьями, половина сельца досталась троим сыновьям
Михаила Андреевича, и лишь последняя четверть Елдезинской
вотчины нашла себе, очевидно совершенно случайно, единич-
ного владельца в лице Грибанка Михайловича. В том же уезде
в другой волости была деревня Ключниково, собственником
которой была группа в четыре человека, состоявшая из Сенки
да Михаля Андреевых, детей Яркова — родных братьев — да
их племянников Юрки да Матюши Федоровых, детей Яркова 13.
Мы берем два примера из бесчисленного количества встречаю-
щихся на страницах московских писцовых книг. До чего непри-
вычна была Московской Руси XVI века идея личной земельной
собственности, показывает нам любопытный факт, что когда
* См. Акты, изд. Лихачевым. Спб., 1895, вып. I—II, стр. 167 и 235 i4.

Феодальные отношения в древней Руса
113
великий князь стал раздавать земли в поместья за службу, то,
хотя сама служба была, конечно, личной, ему не пришло в
голову раздавать землю тоже отдельным лицам. Понятие о лич-
ном служебном участке, служилой «выти», сложилось лишь
весьма постепенно. И поместьями первоначально владеют,
обыкновенно, отец с сыновьями, дядя с племянниками, несколь-
ко братьев вместе. А иногда бывает и так, что на служилом
участке сидит мать с сыном и хотя сыну три года, и служить
он, очевидно, не может, но землю оставляют за ним, «покамест
в службу поспеет»: нельзя лишать земли целую семью из-за
того, что в данный момент в ней некому отбывать воинскую
повинность.
Но если юридическая форма держалась прежняя, фактиче-
ски «печище» давно уже стало дробиться, как это мы видели
уже несколько раз; следы этого дробления являются не менее
характерным показателем того способа, каким возникала круп-
ная вотчинная собственность древней Руси, нежели остатки
коллективного владения. Мы видели, как в руках членов одной
семьи через несколько поколений оказывались дроби прежней
«деревни»; но и колоссальные «княженецкие» вотчины слага-
лись иной раз из таких же дробных, мелких «жеребьев». В том
же Тверском у., по писцовой книге 1539—1540 годов, треть
деревни Быково принадлежала кн. Борису Щепину, а две тре-
ти оставались в руках прежних вотчинников Давыдовых. За
Митею Рыскуновым была половина деревни Коробьино, а дру-
гая половина — за кн. Дмитрием Пунковым. Половина деревни
Поповой была в руках Федора Ржевского, а другая половина —
«вотчина княгини Ульяны Пунковой». Иногда благодаря дроб-
лению на одной и той же земле — и часто небольшой — соеди-
нялись вотчинники чрезвычайно разнообразного общественного
положения. У семьи Щеглятевых, все в том же Тверском уезде,
было две деревни да починок — всего около 60 десятин пашни.
Один из этих Щеглятевых служил княгине Анне, жене князя
Василия Андреевича Микулинского. А поколение спустя мы
встречаем на одной из щеглятевских деревень целых трех вла-
дельцев: ту же княгиню Анну, «сюзерена» одного из Щегляте-
вых, как мы видели, другого Щеглятева, который в это время
был священником, да некую Ульяну Ильиничну Ферезнину,
выменявшую у кого-то из вотчинников один из жеребьев этой
деревни в обмен на другую землю 15. Как видим, очень ошибоч-
но было бы представлять себе вотчинников времен Ивана Ва-
сильевича Грозного или его отца исключительно важными гос-
подами, лордами или баронами своего рода. Собственником

114
Глава 11
земли мог быть и пои, мог быть и дьяк, мог быть и холоп, вче-
рашний или даже сегодняшний. Князь Иван Михайлович Глин-
ский, умирая в 80-х годах XVI века, просил своего душепри-
казчика Бориса Федоровича Годунова «пожаловать его» — дать
его «человеку» Берсегаиу Акчюрину одну из вотчинных дере-
вень Глинского в Переяславльском уезде16. Наследник, оче-
видно, вступил во все права наследодателя, и деревня в силу
этого завещания должна была стать вотчиною Акчюрина, по
той же духовной грамоте получавшего и свободу. Здесь отпу-
щенный на волю холоп превратился в вотчинника, а в писцо-
вых книгах первой половины века мы находим вотчинника,
отказавшегося от своей свободы и превратившегося в холопа.
Некий Некрас Назаров сын Соколов, сидевший на половине
сельца Ромашкова, в Тверском уезде, заявил писцам, что он
служит князю Семену Ивановичу Микулинскому, «а сказал на
себя полную грамоту да кабалу в 8 рублях» 17. Вотчинник по-
добно крестьянам той поры расквитался с долгом, отдав в
уплату самого себя.
Это не только не был, разумеется, очень знатный человек,
но это не был, конечно, и сколько-нибудь крупный землевладе-
лец, иначе его не постигла бы такая судьба. Мы видели, что
крупная собственность уже господствовала в XVI веке, но это
отнюдь не значило, что всякая вотчина этого времени была не-
пременно крупным имением. Ко времени составления писцовых
книг мелкая собственность далеко еще не была поглощена
окончательно, и в этих книгах мы сплошь и рядом встречаем
вотчинников, полных, самостоятельных, наследственных соб-
ственников своей земли, владеющих чисто крестьянским но
размеру участком — 10 или 12 десятинами пашни в трех полях.
Такой «лэндлорд» мог бы и в пролетария превратиться совер-
шенно так же, как и любой крестьянин. Все в том же Тверском
уезде писцы нашли деревню Прудище, принадлежавшую не-
коему Васюку Фомину, на которую им «письма не дали» по
весьма уважительной причине: описывать было нечего. Там не
только не велось хозяйство, но даже никакого строения не
было, а вотчинник Васюк Фомин ходил по дворам и питался
христовым именем 18.
Крупная собственность у нас, как и везде в Европе, выра-
стала на развалинах мелкой. Какими путями шел этот про-
цесс? Как экспроприировались мелкие собственники в пользу
разных князей Микулинских, Пунковых и иных земельных
магнатов — Троицкого, Кирилло-Белозерского и иных мона-
стырей? В XVI веке мы застаем уже только последние звенья

Феодальные отношения а древней Руси 115
длинной цепи; естественно, что они прежде всего бросаются
нам в глаза, закрывая более старые и, может быть, гораздо
более распространенные формы экспроприации. Одной из наи-
более заметных форм этого позднейшего периода является
пожалование населенной земли в вотчину государем. Мы ви-
дели (в гл. I), что «пожалование», как юридическая обряд-
ность, было необходимым условием возникновения всякой зе-
мельной собственности в древнейшее время, но сейчас мы
имеем в виду, конечно, не эту юридическую обрядность, а
такой акт, которым над массою мелких самостоятельных хо-
зяйств факт очески воздвигался один крупный собственник, ко-
торый мог J юбую часть дохода этих хозяйств экспроприировать
в свою пользу. Как просто это делалось, покажет один пример.
В 1551 году царь Иван Васильевич, тогда еще весьма послуш-
ный боярам и дружившему с ним крупному духовенству, пожа-
ловал игуменью Покровского (во Владимирском уезде) мона-
стыря двадцатью одною черною деревнею. Черносошные кре-
стьяне еще в XVII веке распоряжались своими землями как
полной собственностью, никому за них ничего, кроме государ-
ственных податей, не платя. А теперь коротенькая царская
грамота обязывала все население этой 21 деревни «игуменью и
ее прикащиков слушать во всем и пашню на них пахать, где
себе учинят, и оброк им платить, чем вас изоброчат». Одним
почерком пера двадцать одна свободная деревня превратилась
в феодальную собственность игуменьи Василисы с ее се-
страми *.
Эта вполне «государственная», архилегальная, если так
можно выразиться, форма возникновения крупной собствен-
ности настолько ясна, проста и так хорошо всем знакома, что
нет надобности на ней настаивать. Любовь наших историков
предшествующих поколений ко всему «государственному» —
недаром они были по большей части учениками Гегеля прямо
или косвенно — заставляет, наоборот, подчеркивать, что на-
сильственный захват чужой земли далеко не всегда облекался
в такую юридически безукоризненную, корректную оболочку.
Долго было дожидаться, пока государь пожалует землю; силь-
ный и влиятельный человек мог гораздо скорее прибрать ее к
рукам, не стесняясь этой юридической формальностью. Через
писцовые книги XVI века длинною вереницею тянется ряд
таких, например, отметок: жили два брата Дмитриевы, велико-
княжеские конюхи, — маленькие землевладельцы, имевшие
* «Акты, отиос. к тягл, населению», изд. Дьяконовым, II, № 15

116
Глава 11
всего одну деревню. «К той же деревне пожня... и ту пожню от-
нял сильно Григорий Васильевич Морозов, а ныне та пожня за
князем Семеном Ивановичем Микулинским». Да к той же де-
ревне была пустошь, «и ту пустошь отнял князь Иван Михай-
лович Шуйский...». Или: «дер. Сокевицыно... пуста, а запустела
от князя Михаила Петровича Репнина» *. Одна правовая гра-
мота 40-х годов XVI века дает очень живую иллюстрацию к
этим сухим отметкам московской казенной статистики. Жа-
луется на свою обиду Спасский Ярославский монастырь — сам
крупный землевладелец, конечно, но более мелкий и слабый,
нежели посланный ему судьбою сосед. Человек этого соседа,
князя Ивана Федоровича Мстиславского, Иван Толочанов,
приехав на монастырские деревни, «крестьян монастырских из
деревень выметал» и в одной деревне поселился сам, а другие
обложил в свою пользу оброком. Но, «выметав» самих кресть-
ян, новый владелец отнюдь не пожелал расстаться с их иму-
ществом: его он оставил себе, выгнав вон хозяев чуть не го-
лыми. Перечень ограбленного, который дают один за другим
отдельные «выметанные» крестьяне в той же челобитной, лю-
бопытен прежде всего как конкретный показатель того уровня
благосостояния, на каком стоял средний крестьянский двор
половины XVI века. Один, например, из этих крестьян, Иванко,
показывает, что у него «тот Иван Толочанов взял мерина, да
две коровы, да пять овец, да семеро свиней, да пятнадцать
кур, да платьишка, господине, моего и женина взял шубу да
сермягу, да кафтан крашенный, да летник самоделку, да опа-
шень новогонский черлен, да пять рубашек мужских, да пятна-
дцать рубашек женских, да пятеро порты нижних, да полтреть-
ядцать (25) убрусов шитых и браных и простых, да двадцать
полотен, да семь холстов, да девять гребенин, да три топора,
да две сохи с полицами, да три косы, да восемь серпов, да две-
надцать блюд, да десять ставцов, да двенадцать ложек, да две
сковороды блинных, да шесть панев, да три серги, одни одинцы,
а две на серебре с жемчугом, да сапоги мужские, да четверо
сапог женских и робячьих, да двадцать алтын денег...» **. Как
видим, у русского крестьянина времен Грозного еще было что
взять, и нужно было не одно поколение Иванов Толочановых,
чтобы довести этого крестьянина до теперешнего его состояния.
Но насильственный захват в легальной или нелегальной его
форме едва ли был главным способом образования крупного
* «Писцовые книги XVI в.», изд. Калачева, I, отд. 2-е, стр 163 234
243, 245, 284 и др. 20 '
** Лихачевские акты, там же, стр. 196 2l.

Феодальные отношения в древней Руси 117
землевладения в древней Руси. В истории, как и в геологии,
медленные молекулярные процессы дают более крупные и,
главное, более прочные результаты, чем отдельные катастрофы.
У нас нет или очень мало материала для детального изучения
молекулярного процесса, разлагавшего мелкую собственность в
древнейший период. Но мы уже сказали, что у так называемых
черносошных (позднее «государственных») крестьян, уцелев-
ших преимущественно на севере России, вотчинная собствен-
ность сохранилась даже в XVII веке. Эволюцию мелкого вот-
чинного землевладения здесь мы можем наблюдать довольно
близко, и, как увидим, есть все основания думать, что происхо-
дившее здесь во времена Алексея Михайловича мало чем отли-
чалось от того, что происходило в остальной России при Ива-
не III и Иване IV или даже гораздо ранее. Здесь, на севере
России, мы видим воочию, как под давлением чисто экономиче-
ских причин, без вмешательства государственной власти или
открытой силы в руках одних сосредоточивается все больше и
больше земли, в то время как владения менее счастливых вот-
чинников тают, как снежная глыба под весенним солнцем.
Сравнивая положение северо-русского крестьянства по перепи-
сям 1623 и 1686 годов, его исследователь приходит к такому
выводу: «Разница между худыми, средними и лучшими кресть-
янами сделалась более ощутительной: отношения между mini-
mum'oM и maximum'oM (по трем волостям: Кевроле, Чаколе и
Марьиной горе) изменились с 1 :48 (без наезжих пашен) на
1: 256», — прежде минимальный крестьянский участок был
Уб четверти, теперь — Vie. Четверть — полдесятины, «четверть
в поле» равняется полутора десятинам пашни всего при трех-
польной системе. Значит, наименьший крестьянский участок
1623 года составлял XU нашей десятины, 1686 года — менее Vs.
А наибольший участок в первом случае равняется 8 четвертям,
а во втором— 16, причем дворы с наибольшим участком состав-
ляли в 1623 году менее 1% общего числа, а в 1686 — более 6%.
«Прежде между самым обычным крестьянским жеребьем и
наиболее значительным разница не превышала 2—2х12'. 8—10,
теперф2—21/2'- 16—20, т. е. прожиточный человек успел силь-
но обогнать среднего крестьянина». И параллельно с этим тая-
нием мелкой собственности так же наглядно растет зависимость
мелкого вотчинника от его более богатых соседей. Тогда как в
1623 году у рядовых крестьян совсем не было половников ни
в Шевроле, ни в Чаколе, в 1686 году у 6 крестьян 11 половни-
ков: у одного — 4, у одного — 3, у остальных — по одному. Без-
земельные крестьяне уже попадаются в 20-х годах XVII века:

118
Глава II
в Чакольской волости, в деревне Бурцовской, Федор Моисеев
бродил меж дворов, а пашни его жеребей за Н. Алексеевым,
или в дер. Фоминской Л. Михайлов обнищал, его двор и пашня
7г чети дер. Сидоровской за крестьянами Ив. Кирилловым да
JI. Оксеновым. В том и другом случае покупатели наиболее
прожиточные жильцы: Н. Алексеев имеет 57г четвертей, тогда
как у остальных от 17г до 3 ч., у Кириллова — 67б ч., у его
соседа — только 2. Это не только покупатели, но и кредиторы
маломочных людей: «Двор Патрикейка Павлова в закладе у
Д. Никифорова и пашни XU чети». Обнищавшие крестьяне не-
редко совсем уходят из деревни: «их обрали должники и они
от последних долгов сбрели», как замечает сольвычегодский
писец. Нередко они обращались в половников, иногда нани-
маясь к своим кредиторам на свой прежний участок; в деревне
Сватковской Кеврольского стана в 1678 г. брат ушедшего кре-
стьянина владел его двором и пашней, а в 1686 г. он же вместе
с племянником, сыном прежнего вотчинника, живет половни-
ком на старом участке, перешедшем к богатому крестьянину
Дм. Заверину *.
То, что происходило на глухом севере во второй половине
XVII века и что мы можем наблюдать здесь из года в год и из
двора во двор, знакомо еще «Русской Правде» XIII века и
Псковской грамоте XV века: только там мы имеем лишь более
или менее косвенные указания на процесс, который здесь мы
можем учесть с почти статистической точностью. «Русская
Правда» знает уже особый разряд крестьян, очень смущавший
всегда наших историков-юристов, — это так называемые «за-
купы». Они занимали промежуточное положение между сво-
бодным крестьянином, «смердом», и холопом и превращались
в холопов с большою легкостью: простое неисполнение приня-
того на себя обязательства, уход с работы до срока, делало
закупа рабом хозяина, от которого он ушел. С другой стороны,
закупа можно было бить как холопа — только «за дело», а не
по капризу. Модернизируя отношения XIII века, некоторые
исследователи желали бы видеть в закупе просто наемного ра-
ботника. Несомненно, он и был таким в том смысле, чт^драбо-
тал в чужом хозяйстве или по крайней мере на чужое хозяй-
ство за известное вознаграждение. Но это отнюдь не был пред-
ставитель сельского пролетариата: у закупа одна из статей
«Русской Правды» предполагает «свойского коня», т. е. лично
* См. ст. Иванова, в «Древностях», изд. археограф, ком. Московск.
археолог, о-ва, I, стр. 435—437 22.

Феодальные отношения в древней Руси 119
ему принадлежавшую лошадь, и вообще «отарицу» — свое соб-
ственное имущество, которое хозяин, как видно из другой
статьи той же «Правды», часто склонен был рассматривать как
принадлежащее ему. Это был, значит, наемный работник осо- <
бого рода — нанимавшийся со своим собственным инвентарем;
другими словами, это был крестьянин, вынужденный обстоя-
тельствами работать на барской пашне. Что ставило его в та-
кое зависимое положение, «Правда» указывает с достаточною
ясностью: «закуп» потому так и назывался, что брал у барина
«купу», т. е. ссуду, — частью, может быть, деньгами, но глав-
ным образом в форме того же инвентаря: плуга, бороны и т. д.
Другими словами, это был крестьянин задолжавший — в этом •
и был экономический корень его зависимости. Из одной статьи
«Правды» можно заключить, что у него оставалось и какое-то
собственное хозяйство: эта статья предполагает, что закуп мог
«погубить» ссуженную ему хозяином скотину, «орудия своя
дея» — на какой-то своей собственной работе. Вероятно, стало
быть, что у него в некоторых случаях по крайней мере оста-
вался еще и свой земельный участок. Но он уже настолько
утратил свою самостоятельность, что на суде стоял почти на
одном уровне с холопом: на него можно было сослаться, вы-
ставлять его «послухом», только в «малой тяже», и то «по
нужде», когда никого другого не было23. Два века спустя
в Псковской Судной грамоте мы находим уже детально разра-
ботанные законодательства о таких задолжавших крестьянах,
которые здесь носят название «изорников», «огородников», а
иногда и «исполовников» 24, как в северных черносошных воло-
стях XVII века. У всех этих зависимых людей разного наиме-
нования все еще было и свое собственное имущество, с кото-
рого в иных случаях хозяин и правил свой долг, свою «покру-
ту». Но они уже настолько были близки к крепостным, что их
иск к барину не принимался во внимание, тогда как «Русская
Правда» такие иски еще допускала *.
Задолженность крестьян вовсе не была явлением, свой-
ственным исключительно эпохе зарождения крепостного пра-
ва— XVI—XVII векам. Вот почему и этого последнего нельзя
объяснить одною задолженностью. Зависимость половника Кев-
рольской волости в XVII столетии, как и закупа «Русской
Правды» в XIII, и не доходила до рабства, которое на севере
России как раз и не развилось. Для того чтобы из задол- ч
ценности возникло порабощение всей крестьянской массы,
• 75 Псковской грамоты.

120
Глава 11
нужны были такие социально-политические условия, которые
встречались не всегда *. Но закрепощение было заключительным
моментом длинной драмы, и сейчас мы еще довольно далеки
от этого момента. Гораздо раньше, чем крестьянин становился
полной собственностью другого человека, он сам переставал
быть полным собственником. Первым последствием задолжен-
' ности была еще не потеря свободы, а потеря земли. «Пожалуй
нас, сирот твоих, благослови нас меж собою земли свои нужды
ради продавать и закладывать, — просили чухченемские цер-
ковные крестьяне холмогорского архиепископа. Афанасия, —
для того, что у нас прокормиться нечем, только не продажею
земляною и закладом». По словам исследователя, у которого
мы заимствуем эту цитату, развитие половничества «идет рука
об руку с увеличением мобилизации недвижимости, так что
в одном и том же уезде они (эти явления) встречаются реже
или чаще, смотря по тому, насколько устойчива крестьянская
вотчина: например, в Сольвычегодском уезде, в Лузской Пе-
ремце, где 95,9% крестьян в 1645 году владеют по старине и
писцовым книгам 1623 года, нет ни одного половнического
двора. Напротив, в Алексеевском стане, где главное основание
владения — крепости (купчие), около 20 половнических дво-
ров, в Лальской волости на 80 крестьянских приходится 16 по-
ловничьих, принадлежащих тем же крестьянам», и т. д. **Одна
из московских писцовых книг XVI века, к счастию, сохранила
нам указания на те документы, которые мог предъявить владе-
лец земли в доказательство своих прав. В подавляющем боль-
шинстве случаев эти документы — купчие. По двум волостям
Тверского уезда, Захожью и Суземью, московскими писцами
половины XVI века описано 141 имение, не считая монастыр-
ских, причем на некоторые имения было представлено несколь-
ко документов: из последних — купчих 65, закладных 18, мено-
вых 22. В двадцать одном случае документы оказались утра-
ченными, и лишь в 18 вотчинник владел по духовной грамоте,
т. е. был «вотчичем и дедичем» своей земли в буквальном
смысле слова, получив свое имение по наследству. Не нужно
думать, что эти наследственные вотчичи какие-нибудь особен-
но знатные люди: среди них мы встречаем, например, и твер-
ского гостя, торгового человека Ивана Клементьевича Савина.
Земля крепко держится в руках более богатого, а не более
родовитого человека. А уплывают из рук скорее всего мелкие
* О них будет речь в главе VI (в разделе «Аграрный переворот пер-
рой половины XVI века»).
** Назв. статья Иванова, стр. 426 и ел. 2*

Феодальные отношения в древней Руси 121
вотчинки, и по писцовым книгам мы можем иногда весьма
наглядно проследить, как происходила у нас в XVI веке одно-
временно мобилизация и централизация поземельной собствен-
ности. «Михалка Корнилова сына Зеленцова деревня Зелен-
цово, пашни полполполчети сохи» *, — читаем мы в одном
месте. «А нонеча Зубатово Офонасьева сына Хомякова: дер.
Зеленцово, пустошь Сахарово: пашни в деревне 25 четьи в
одном поле, а в дву потому же, сена 15 копен. Зубатой служит
владыце тверскому; земля середняя — а крепость кабала за-
кладная». «Гридки да Ивашки Матвеевых детей Тарасова дер.
Бранково, дер. Починок... Гридки да Ивашки в животе не
стало, а нонеча Ивана Зубатова сына Хомякова, деревня Брян-
ково, починок Степанова. Пашни в деревне и в починке 20 че-
тей в одном поле... Иван служит владыце тверскому, а кре-
пость у него — купчая» **. Так в лице удачливого «послу-
жильца» тверского владыки из двух экспроприированных
мелких вотчинников вырос один, покрупнее.
Медленный, веками тянувшийся экономический процесс ра-
ботал на пользу крупной собственности вернее, нежели самые
эффектные «наезды» с грабежами и кровопролитием. К XV —
XVI веку, повторяем еще раз, экспроприация мелких собствен-
ников была почти совершившимся фактом — мелких вотчинни-
ков оставалось ровно лишь настолько, чтобы можно было
опровергнуть довольно прочно держащийся предрассудок, буд-
то вся земля к этому времени была уже «окняжнена» или «обо-
ярена». Первый из основных признаков феодализма — господ-
ство крупной собственности — может быть доказан для древней
Руси, домосковского периода включительно, столь же удовле-
творительно, как и для западной Европы XI—XII веков. Еще
более вне спора второй признак — соединение политической
власти с землею неразрывной связью.
Что крупная вотчинная аристократия на своих землях не
только хозяйничала и собирала оброки, а и судила и собирала
подати, этого факта никто в русской исторической литературе
никогда не отрицал: он находит себе слишком много докумен-
тальных подтверждений, притом давным-давно опубликован-
ных. Но с обычной в нашей историко-юридической литературе
«государственной» точки зрения эти права всегда представля-
лись как особого рода исключительные привилегии, пожалова-
ние которых было экстраординарным актом государственной
^ Соха — единица податного обложения в Московской Руси.
Калачовские писцовые книги, там же, стр. 211—212 26.

122 Глава 11
власти. «Эти привилегии предоставлялись не целому сословию,
а отдельным лицам и всякий раз на основании особых жало-
ванных грамот», — говорит проф. Сергеевич в последнем изда-
нии своего труда «Древности русского права» *. Двумя стра-
ницами далее тот же исследователь находит себя, однако же,
вынужденным обратить внимание своего читателя на то, что сре-
ди наделенных такою привилегией встречаются не только
большие люди, имена которых писались с «вичем», но также
«Ивашки и Федьки». Он делает отсюда совершенно правильный
вывод, что «такие пожалования составляли общее правило, а
не исключение», т. е. что привилегия принадлежала именно
«целому сословию» землевладельцев, а никак не «отдельным
лицам» в виде особой государевой милости. А еще двумя стра-
ницами далее тот же автор вскрывает еще более любопытный
факт: что самый акт пожалования мог исходить вовсе и не от
государственной власти, а от любого вотчинника. С приводи-
мой им жалованной грамотой митрополита Ионы некоему Ан-
дрею Афанасьеву (1450 год)27 можно сопоставить еще более
выразительный пример того же рода — жалованную грамоту
кн. Федора Михайловича Мстиславского тому самому Ивану
Толочанову, о подвигах которого уже шла речь выше. «Тиуны
наши и доводчики, и праведчик не выезжают (в пожалованные
Толочанову деревни) ни по что, — пишет в этой грамоте
кн. Мстиславский, — ни поборов своих у них не емлют и кре-
стьян его не судят, а ведает и судит своих крестьян Иван сам
или кому его прикажет, а сведется суд сместной нашим кресть-
янам с его крестьяны и тиуны наши их судят, а он с ними же
судит, а присудом делятся на полы, опричь душегубства и
татьбы, и разбоя с поличным и дани сошные, а кому будет до
него дело, ин его сужу яз князь Федор Михайлович или кому
прикажу» 28. Издатель этого интересного документа, г. Лихачев,
справедливо отмечает в предисловии, что этот князь Мстислав-
ский не только не был каким-нибудь самостоятельным владель-
цем, но даже в числе слуг московского великого князя не зани-
мал сколько-нибудь выдающегося места: он не был даже
боярином. Нужно прибавить, что и земля-то, которую он с та-
кими правами «пожаловал... своему боярскому сыну», была не
его наследственная, а пожалованная ему самому великим кня-
зем Василием Ивановичем. И этот последний, по всей видимо-
сти, отнюдь не считал такого дальнейшего делегирования
пожалованной им «привилегии» еще более мелкому землевла-
* Т. I, изд. 3-е, 1900 г., стр. 398

Феодальные отношения в древней Руси 123
дельцу чем-нибудь ненормальным: недаром и сам он, и его
отец, и его сын давали такие грамоты совсем мелким своим
помещикам. Выше мы упоминали, по писцовым книгам первой
половины XVI века, о двух великокняжеских конюхах, кото-
рых систематически обижали их сильные соседи — боярин Мо-
розов да князья Микулинскии и Шуйский; в доказательство
своих прав эти конюхи предъявили, однако же, несудимую
грамоту «великого князя Ивана Васильевича всея Руси», — не
ясно, был ли это Иван III или Иван IV. А немного ниже в той
же писцовой мы находим жалованную несудимую грамоту на
полсельца, где было всего 30 десятин пахотной земли30. Таким
образом, у нас, как и в Западной Европе, не только большой
барин, но и всякий самостоятельный землевладелец был «госу-
дарем в своем имении», и г. Сергеевич совершенно прав, когда
говорит не совсем согласно со своим первоначальным определе-
нием вотчинного суда как исключительной привилегии отдель-
ных лиц, что «сельское население еще задолго до прикрепле- ,
ния крестьян к земле находилось уже под вотчинным судом
владельцев» *.
С эволюционной точки зрения происхождение этого «вот- ,
чинного права» совершенно аналогично возникновению вотчин-
ного землевладения: как последнее возникло из обломков
землевладения «печищного» — патриархальной формы земель-
ной собственности, — так первое было пережитком патриар-
хального права, не умевшего отличать политической власти от
права собственности. Можно даже сказать, что здесь было боль-
ше, чем «переживание»; когда московский великий князь жа-
ловал «слугу своего (такого-то) селом (таким-то) со всем тем,
что к тому селу потягло, и с хлебом земляным (т. е. с посеян-
ной уже озимой рожью) опроче душегубства и разбоя с полич-
ным», то он совершенно «по-первобытному» продолжал смеши-
вать хозяйство и государство и даже рассматривал, очевидно,
свои государственные функции преимущественно с хозяйствен-
ной точки зрения, ибо уподобить душегубство и разбой «зем-
ляному хлебу» можно было только, если не видеть в охранении
общественной безопасности ничего, кроме дохода от судебных
пошлин. Нет надобности настаивать, что это выделение осо-
бенно важных уголовных дел как исключительно подведом-
ственных княжескому суду объясняется, конечно, теми же
хозяйственными мотивами: за душегубство и разбой налагались
самые крупные штрафы — это были самые жирные куски
Там же, стр. 401 31.

124
Глава II
княжеского судебного дохода. Но, расщедрившись, князь мог
отказаться и от этой прибыли: великая княгиня Софья Витов-
товна в жалованной грамоте Кирилло-Белозерскому монастырю
(1448—1469 годы) писала: «Мои волостели и их тиуны... в
душегубство не вступаются некоторыми делы» *. Нет надоб-
ности говорить также, что и самое пожалование было лишь
такою же точно юридическою формальностью, как и жалован-
ная грамота на землю вообще. Оно лишь размежевывало права
князя и частного землевладельца, насколько это было возмож-
но, ибо именно благодаря смешению политической власти и
частной собственности права эти грозили безнадежно перепу-
таться. Но источником права вовсе не была непременно кня-
жеская власть сама по себе: в споре из-за суда и дани вотчин-
ники ссылались не только на княжеское пожалование, а также
сплошь и рядом, и на исконность своего права — на «старину».
Так доказывал свое право, например, один белозерский боярин
половины XV века, у которого Кириллов монастырь «отнимал»
его вотчинную деревню «от суда да от дани» **. Что относилось
к «суду и дани», т. е. к судебным пошлинам и прямым нало-
гам, то же имело место и по отношению к налогам косвенным.
Частные таможни мы встречаем не только в княжеских вотчи-
нах, где можно их принять за остаток верховных прав, некогда
принадлежавших владельцу, но и во владениях помещиков
средней руки, которых иногда мог изобидеть и простой москов-
ский чиновник — дьяк. Из жалобы одного такого изобиженного
дьяком рязанского помещика второй половины XVI века, Ши-
ловского, мы узнаем, что в вотчине его и его братьев «на их
же берегу сыплют в суда жито, емлют с окова по деньге, да
они же емлют мыто с большого судна по 4 алтына, а с малого
судна по алтыну, и того мыта половина Телеховского монасты-
ря» ***. И таможенным доходом можно было делиться пополам
с соседом, как в известных случаях судебными пошлинами.
«Государь в своем имении» не мог, конечно, обойтись без
главного атрибута «государственности» — военной силы. Еще
«Русская Правда» говорит о «боярской дружине» наравне с
дружиной княжеской. Документы более позднего времени по
обыкновению дают конкретную иллюстрацию к этому общему
указанию древнейшего памятника русского права. В составе
дворни богатого вотчинника XV—XVI веков мы наряду с пова-
* Н. П. Силъванский, Феодализм в древней А'усп.- Спб. 1907
стр. 83 32. '
** Там же 33.
*** Лихачевские акты, там же, стр. 259 34.

Феодальные отношения в древней Руси
125
рами и сытниками, псарями и скоморохами находим и воору-
женных челядинцев, служивших своему барину «на коне и в
саадаке». «А что мои люди полные и докладные, и кабаль-
ные, — пишет в своей духовной Василий Петрович Кутузов
около 1560 года, — и те все люди на свободу, а что у них моего
данья платья и саадаки и сабли и седла, то у них готово, да
приказчики ж мои дадут человеку моему Андрюше конь с сед-
лом и с уздою, да тегиляй, да шелом...»35. Такой вотчинный
дружинник, несомненно, уже в силу своей профессии стоял
выше простого дворового. Он мог оказать барину такие услуги,
которых забыть нельзя, и стать в положение привилегирован-
ного челядинца, почти вольного слуги. У этого Андрюши был
кроме барского еще «конь его купли» и кое-какая рухлядь, и
Василий Петрович Кутузов очень заботится, чтобы это имуще-
ство душеприказчики не смешали с барским. Люди именно
этого разряда, по всей вероятности, и были те холопы на жа-
ловании, о которых говорит духовная другого вотчинника, уже
цитированная нами, — кн. Ивана Михайловича Глинского.
Прося своего душеприказчика Бориса Годунова «дати надел-
ка людем моим по книгам, что им жалованья моего шло», за-
вещатель выше говорит о тех же людях, что они отпускаются
на свободу «со всем с тем, кто на чем мне служил»; но нельзя
же допустить, что повар отпускался с кухней, на которой он
стряпал, или псарь с тою стаей гончих, которой он заведовал.
Так можно было опять-таки выразиться только о людях, слу-
живших своему барину на коне и в доспехе36; в другой духов-
ной (Плещеева) прямо и оговаривается, что «лошадей им (хо-
лопам) не давати» 37. Глинский был щедрее к своим бывшим
ратным товарищам и, как мы уже видели, завещал даже одно-
му из них свою деревню в вотчину. Но такой же земельный
участок служилый холоп мог получить от барина и при жизни
последнего. По тверской писцовой книге первой половины
XVI века, на одной четверти деревни Толутина сидел «чело-
век» князя Дмитрия Ивановича Микулинского, Созон38. От та-
кого испомещенного на земельном участке челядинца до на-
стоящего мелкопоместного дворянина было уже рукой подать.
Дважды упоминавшийся выше Иван Толочанов в жалобе на
него Спасского монастыря называется «человеком» князя Ивана
Федоровича Мстиславского, а отец последнего в своей жалован-
ной грамоте называет Толочанова «сыном своим боярским»,
т. е. дворянином. Так незаметно верхушки вооруженной двор-
ни переходили в нижний слой военно-служилого сословия: по
одну сторону тонкой черты стоял холоп, по другую вассал.

120
Глава II
Существование такого вассалитета у русских крупных зем-
левладельцев XVI века — существование вольных вотчинников,
несших военную службу с своей земли, на своем коне и иногда
со своими вооруженными холопами, не московскому великому
князю, а «частным лицам» — неопровержимо доказывается тою
же самою писцовой книгой Тверского уезда, о которой мы не
раз упоминали выше. В этой книге (составленной около
1539 года) перечислено 574 вотчинника, большею частью мел-
ких. Из них великому князю служили 230 человек, частным
собственникам разных категорий — 126 и никому не служили
150 человек. Из 126 «аррьер-вассалов» московской феодальной
знати 60 человек служили владыке тверскому, а 30 — князю
Микулинскому *. Из других источников мы знаем, что у митро-
политов и архиереев были на службе не только простые «по-
служильцы», но и настоящие бояре. «Архиерейские бояре, —
говорит один из историков русской церкврг, — в древнейшее вре-
мя ничем не рознились от бояр княжеских по своему происхо-
ждению и по своему общественному положению... Они посту-
пали на службу к архиереям точно так же и на тех же условиях,
как и к князьям, т. е. с обязательством отбывать воинскую по-
винность и нести службу при дворе архиерея, за что получали
от него в пользование земли» **. На этих землях они могли ис-
помещать своих военных слуг, а их собственный господин в
свою очередь был вассалом великого князя. Митрополичья воен-
ная дружина должна была идти в поход вместе с дружинами
последнего. «А про войну, коли яз сам великий князь сяду на
конь, тогда и митрополичим боярам и слугам», — говорит гра-
мота вел. кн. Василия Дмитриевича (около 1400 года) 39. Так
на службе московского великого князя вытягивалась такая же
лестница вассалов, как и на службе средневекового короля
Франции.
Характер отношений между отдельными ступеньками этой
лестницы — между вольными военными слугами разных степе-
ней и их соответствующими сюзеренами — детально изучен
покойным Н. Павловым-Сильванским, успевшим и резюмиро-
вать итоги своих специальных работ в своей популярной книж-
ке «Феодализм в древней Руси» (СПБ, 1907 год). «Служебный
вассальный договор скреплялся у нас и на Западе сходными
обрядностями», — говорит этот автор. «Закреплявшая вассаль-
* Вышеприведенные цифровые данные см. у проф. Сергеевича
«Древности русского права», т. III, Спб., 1903, стр. 17 и ел. 40
** Н. Павлов-Сильванский, назв. соч., стр. 102—1Q3 4i.

Феодальные отношения в древней Руси
127
ный договор в феодальное время обрядность оммажа, так же
как древнейшая обрядность коммендации, вручения, состояла в
том, что вассал в знак своей покорности господину становился
перед ним на колени и клал свои сложенные вместе руки в
руки сеньора; иногда в знак еще большей покорности вассал,
стоя на коленях, клал свои руки под ноги сеньора. У нас нахо-
дим вполне соответствующую этой обрядности обрядность че-
лобитья. Боярин у нас бил челом в землю перед князем в знак
своего подчинения. В позднейшее время выражение «бить че-
лом» употреблялось в иносказательном смысле униженной
просьбы. Но в удельное время это выражение обозначало дей-
ствительное челобитье, поклон в землю, как видно из обычного
обозначения вступления в службу словами «бить челом в служ-
бу...». Во второй половине удельного периода одна обрядность
челобитья считалась уже недостаточной для закрепления слу-
жебного договора, и к этой обрядности присоединяется церков-
ный обряд, целование креста. Такая же церковная присяга,
клятва на Евангелии, на мощах или на кресте совершалась на
Западе для закрепления феодального договора в дополнение
к старой обрядности коммендации или оммажа». «Наша бояр-
ская служба так близка к вассальству, что в нашей древности
мы находим даже точно соответствующие западным термины:
приказаться — avouer, отказаться - se desavouer». Как пример
первого автор приводит современную формулу известия о под-
чинении новгородских служилых людей Ивану III: «Били че-
лом великому князю в службу бояре новгородские и все дети
боярские и житии да приказався вышли от него» 42. Хорошим
примером второго термина служит приводимый им же несколь-
ко дальше рассказ жития Иосифа Волоколамского о том, как
этот игумен, не поладив с местным волоколамским князем, пе-
решел от него к великому князю московскому43: Иосиф «отка-
зался от своего государя в великое государство» *. Одно место
Никоновской летописи сохранило нам и самую формулу такого
«отказа». В 1391 году московский князь Василий Дмитриевич,
сын Донского, купив у татар нижегородское княжество, дви-
гался со своими войсками на Нижний Новгород, чтобы осуще-
ствить только что приобретенное им «право». Нижегородский
князь Борис Константинович, решив сопротивляться до послед-
ней возможности, собрал свою дружину и обратился к ней с
такой речью: «Господие моя и братия, бояре и други! попомните
* См. Н. Павлов-Силъванский, назв. соч., стр. 99—100, 112 44.

128
Глава II
господне крестное целование, как есте целовали ко мне, и
любовь нашу и усвоение к вам». Бояре под первым впечатле-
нием грубой обиды, нанесенной их князю, горячо вступились за
его дело. «Все мы единомышленны к тебе, — заявил Борису
старший из них, Василий Румянец, — и готовы за тебя головы
сложить». Но Москва в союзе с татарами была страшной силой,
сопротивление ей грозило конечной гибелью сопротивляю-
щимся. Когда первое одушевление прошло, нижегородские
бояре решили, что сила солому ломит и что дело их князя все
равно проиграно. Они задумали «отказаться» от князя Бориса
и перейти к его сопернику. Тот же Василий Румянец от лица
всех и заявил несчастному Борису Константиновичу о проис-
шедшей перемене. «Господине княже! — сказал он, — не на-
дейся на нас, уже бо есмы ныне не твои и несть с тобою есмы,
но на тя есмы». «Так точно на Западе, — добавляет, приведя
эти слова, историк русского феодализма, — вассал, отказываясь
от сеньора, открыто говорил ему: уже не буду тебе верным, не
буду служить тебе и не буду обязан верностью...» *.
Приведенный сейчас случай ярко освещает особенности того
режима, с которого начала Московская Русь и который еще
долго жил под оболочкою византийского самодержавия, офи-
циально усвоенного Московским государством с начала XVI ве-
ка. Что князя киевской эпохи нельзя себе представить без его
бояр, в этом давно согласны все историки. Как пример приво-
дится обыкновенно судьба князя Владимира Мстиславича, ко-
торому его бояре, когда он предпринял один поход без их
согласия, сказали: «О себе еси, княже, замыслил, а не едем по
тебе, мы того не ведали». Но и «собирателей» Московской Руси
нельзя себе представить действующими в одиночку; недаром
Дмитрий Донской, прощаясь со своими боярами, вспоминал,
что он все делал вместе с ними, поганых одолел, храборствовал
с ними на многие страны, веселился с ними, с ними и скорбел,
«и назывались вы у меня не боярами, а князьями земли
моей» 45. Как во главе любого феодального государства Запад-
ной Европы стояла группа лиц — государь, король или герцог,
«сюзерен», с «курией» своих вассалов, так и во главе рус-
ского удельного княжества, а позднее и государства Москов-
ского стояла тоже группа лиц: князь, позже великий князь
и царь со своей боярской думой. И как западноевропейский
феодальный «государь» в экстренных и в особенно важных
* Сергеевич, цит. соч., т. I, стр. 378 и 385; Н. П. С алтайский, цит.
соч., стр. 200 4G.

Феодальные отношения в древней Руси 129
случаях не довольствовался советом своих ближайших васса-
лов, а созывал представителей всего феодального общества,
«государственные чины», так и у нас князь в древнейшее время
иногда совещался со своей дружиной, а царь — с земским со-
бором. Мы позже будем иметь случай изучать оба эти учреж-
дения подробнее. Пока заметим лишь, что корни того и дру-
гого — и думы, и собора — глубоко лежат в том феодальном
принципе, который гласит, что от вольного слуги можно было
требовать лишь той службы, на какую он подрядился, и что он
мог бросить эту службу всякий раз, как только находил ее для
себя невыгодной. Оттого никакого важного дела, которое могло
бы отразиться на судьбе его слуг, феодальный господин и не
мог предпринять без их согласия.
Насколько прочен был этот «общественный договор», сво-
его рода контракт между вассалом и сюзереном в феодальном
обществе? Средневековые договорные отношения очень легко
поддаются идеализации. «Права» вольных слуг очень часто
представляются по образу и подобию «прав», как они суще-
ствуют в современном «правовом» государстве. Но мы знаем,
что в этом последнем права слабейшего часто бывают ограж-
дены лишь на бумаге, а на деле «у сильного всегда бессильный
виноват». К феодальному государству это приложимо в гораздо
большей степени. Договорные отношения вассала и сюзерена в
сущности гораздо более походили на нормы теперешнего «меж-
дународного права», которые не нарушает только тот, кто не
может. В междукняжеских договорах сколько угодно можно
было писать: «А боярам и слугам межи нас вольным воля», а
на практике то и дело случалось, что князь «тех бояр и детей
боярских», которые от него «отъехали» 47, «пограбил, села их
и домы их у них поотымал, и животы и остатки все и животи-
ну у них поймал». И никакого суда и никакой управы найти
на него было нельзя, кроме как обратиться к другому, еще бо-
лее могущественному насильнику. В феодальном обществе еще г
гораздо больше, чем в современном нам, сила шла всегда впе-
реди права. Изучая сложный церемониал феодальных отноше-
ний, легко увлечься и подумать, что люди, так тщательно уста-
навливавшие, какие жесты должны были быть сделаны в том
или другом случае и какие слова произнесены, столь же тща-
тельно умели охранять и сущность своего права. Но где уже
тУт было охранять свое право от злоупотреблений феодального
ГОсУДаря, когда отстоять его и от покушений мельчайших его
£лУг, рядовых, и даже некрупных феодальных вотчинников
Ь1Л° иногда непосильным делом? Мы не можем закончить
м- Н. Покровский, кн. I

130
Глава 11
нашего изучения правового режима феодальной Руси лучше,
чем одной картинкой, заимствованной из того же ряда правовых
грамот, откуда мы неоднократно брали примеры выше. Судился
в 1552 году Никольский монастырь со своими соседями, Арбу-
зовыми, судился как следует, по всей форме: «Судили нас, гос-
подине, — пишут в своей челобитной монастырские старцы, —
по Цареве государеве грамоте Федор Морозов да Хомяк Чече-
нин». Судьи «оправили» монастырь, а его противников «обви-
нили». «И вот, — продолжают старцы, — приехали, господине,
на ту деревню Ильины дети Арбузова... да Ильины люди Ар-
бузова... да меня, господине, Митрофанова, да старца Данила,
да старца Тихона били и грабили и дьяка монастырского, и
слуг, и крестьян, и крестьянок били и грабили, и старожиль-
цев, господине, которые были с судьями на земле, били же.
И судья, господине, Хомяк Чеченин, с детьми боярскими, кото-
рые были с нами на земле, вышли отнимати (обижаемых ста-
рожильцев), и они, господине, и Хомяка Чеченина, и тех детей
боярских били же... А игумен, господине, с судъею, с Федором
Морозовым, запершись, отсиделись...» 48 Не всегда удобно было
решить дело вопреки интересам драчливого феодала. Западно-
европейское феодальное право и это грубое правонарушение
облекло в известного рода торжественную церемонию: недо-
вольный судебным решением мог «опорочить суд» —fausser le
jugement — и вызвать судью на поединок. В одном нашем суд-
ном деле 1531 года судья отверг показания одного из тяжу-
щихся, ссылавшегося именно на него, судью, заявив, что та-
кого документа, о каком тот говорил, никогда в деле не было.
«И в Облязово место (так звали тяжущегося) человек его Исто-
ма просил в том с Шарапом (судьею) поля... и Шарап с ним
за поле поймал же ся» 49. Вызывать на поединок судью можно
было и в Московском государстве времен Василия Ивановича.
Вот почему юридического признака договорности и не при-
ходится ставить в число главных отличительных черт феода-
лизма. Этот последний гораздо более есть известная система
хозяйства, чем система права. Государство сливалось здесь с
барской экономией — в один и тот же центр стекались нату-
ральный оброк и судебные пошлины часто в одной и той же
форме баранов, яиц и сыру; из одного и того же центра явля-
лись и приказчик — переделить землю, и судья — решить спор
об этой земле. Когда круг экономических интересов расши-
рился за пределы одного имения, должна была расшириться
географически и сфера права. Первый раз такое расширение
имело место, когда из «волостей» частных землевладельцев

Феодальные отношения в древней Руси
131
выросли волости городовые; второй раз, когда всех частных
вотчинников забрала под свою руку Москва. И в том и в дру-
гом случае количество переходило в качество: территориальное
расширение власти изменяло ее природу — «поместье» превра-
щалось в «государство». Первое из этих превращений про-
изошло довольно быстро, зато не было и очень прочно. Второе
совершилось очень медленно, но зато окончательное образова-
ние Московского государства в XVII веке было и окончатель-
ной ликвидацией русского феодализма в его древнейшей форме.
Но до наступления этого момента феодальные отношения со-
ставляли тот базис, на котором воздвигались обе эти полити-
ческие надстройки — и городовая волость, и вотчина москов-
ских царей. И господин Великий Новгород, и его счастливый
соперник, великий князь московский Иван Васильевич, мы это
твердо должны помнить, властвовали не над серой толпой одно-
образных в своем бесправии подданных, а над пестрым фео-
дальным миром больших и малых «боярщин», в каждой из ко-
торых сидел свой маленький государь, за лесами и болотами
северной Руси умевший не хуже отстоять свою самостоятель-
ность, чем его западный товарищ за стенами своего замка.
5*

ГЛАВА III
ЗАГРАНИЧНАЯ ТОРГОВЛЯ, ГОРОДА И ГОРОДСКАЯ
ЖИЗНЬ X-XV ВЕКОВ
Главнейшим экономическим признаком того строя, кото-
рый мы изучали выше как «феодальный», являлось отсутствие
обмена. Боярская вотчина удельной Руси была экономически
самодовлеющим целым. О ней с полным правом можно сказать
то, что не совсем правильно сказал один историк о помещичьем
имении средней полосы России в XVIII веке: если бы весь мир
вокруг нее провалился, она продолжала бы существовать как
ни в чем не бывало. С таким представлением о древней Руси
плохо, однако, вяжется та схема нашей древнейшей истории,
которую, пожалуй, можно бы назвать обычной: так хорошо она
знакома большинству читателей. Об этой схеме нам приходи-
лось упоминать в самом начале нашего изложения, говоря о
взглядах Шторха и его новейших подражателей *. Мы помним,
что для этой школы, которую теперь без большой натяжки
можно считать господствующей, торговля, обмен являлись осью,
около которой вертелась вся политическая история киевского
периода, и самая возможность говорить о «политической исто-
рии» того времени, само древнерусское «государство» обязано
своим существованием именно торговле. Казалось бы, что по-
добная «философия русской истории» стоит в непримиримом
противоречии с фактами, которые мы только что рассмотрели.
Какое может иметь значение торговля при сплошном господстве
«натурального хозяйства» на протяжении целого ряда веков?
Это априорное соображение, по видимости, настолько неотра-
зимо, что один из представителей материалистического на-
правления в русской истории нашел возможным прямо заявить
в полное противоречие «господствующему» взгляду: «В Киев-
ской Руси торговля была слаба. Хозяйство было натуральным,
и только внешняя торговля имела некоторое влияние на эконо-
мическое положение высших слоев общества» **. Своею яс-
* См. главу I настоящей книги.
** II. Рожков, Обзор русской истории с социологической точки зре-
ния, I, изд. 2-е, стр. 27—28 1. Курсив наш.

Заграничная торговля, города и городская жизнь 13о
лостыо и неотразимостью такая точка зрения завоевала себе
сочувствие даже ученых, весьма далеких от материалистиче-
ского понимания истории. Новейший исследователь «княжого
нрава древней Руси» заранее оговаривается, что его изложение
«пойдет в дальнейшем мимо этой стороны схемы В. О. Клю-
чевского. Она (схема) построена на крайнем преувеличении
глубины влияния торговли на племенной быт восточного сла-
вянства». В подтверждение своего взгляда автор приводит до-
вольно длинную выдержку из сочинения того самого историка-
материалиста, о котором мы только что упоминали *.
И тем не менее целый ряд явлений нашей древнейшей,
киево-новгородской, истории, те социальные группировки, кото-
рые мы находим в Киеве и Новгороде, те формы власти, так
непохожие на все предыдущее и последующее, которые нас там
поражают, наконец, очень многое и в хозяйственном быте этого
периода будет для нас совершенно непонятно, если мы усло-
вимся считать, что торговля в те времена «была слаба»,
и поставим на этом точку. Слаб или силен был обмен, но,
если мы не привлечем его к делу, такой факт, как город и
«городская волость» X—XII веков, окажется для нас чистой
загадкой, а в наличности этого факта — главное отличие
древней, домосковской, Руси от нашего средневековья, Руси
Московской.
Скандинавские саги называли древнюю Русь даже «стра-
ною городов», Гардарик. Тот арабский писатель начала X века,
которого мы однажды уже цитировали, Ибн-Даста, говорит
еще гораздо больше: но его словам, Русь, которую он, как и
большая часть арабов, отличает от славян, вовсе не имела «ни
деревень, ни пашен», имея в то же время «большое число го-
родов» и «живя в довольстве». Это последнее руссы приобре-
тали своим «единственным промыслом» — «торговлей собольим,
беличьим и другими мехами». Ибн-Даста не забывает отметить,
что плату за свои товары Русь «получала деньгами», что это
не была мена вроде той, какую практиковали различные куль-
турные и полукультурные народы, впоследствии и сами рус-
ские, в сношениях с дикарями-охотниками. Нет, это был пра-
вильный торг — в погоне за покупателями русские купцы до-
ходили до самого Багдада, и у редкого царя восточных стран
не было шубы, сшитой из русских мехов. Относительно послед-
них арабские писатели пускаются в такие подробности, что в
непосредственном знакомстве арабов с этим товаром и его
* А. Пресняков, Княжое право в древней Руси, стр. 162 2.

134
Глава 111
продавцами сомневаться нельзя. Значит, и поражающее на пер-
вый взгляд заявление Ибн-Даста, будто у русских вовсе нет дере-
вень, одни города 3, не приходится рассматривать как простую
басню, легко объясняемую невежеством писавшего о том вопро-
се, за который он взялся. Очевидно, Русь X века представля-
лась довольно близким наблюдателям как народ городской по
преимуществу. Стоит слегка забыть историческую перспекти-
ву — и воображение готово нам нарисовать картину богатой
страны, усеянной крупными торговыми центрами, с многолюд-
ным относительно культурным населением. Но арабы со своим
беспощадным реализмом степных охотников, только что превра-
тившихся во всемирных торговцев, уже наготове, чтобы нас
поправить, и наиболее осведомленный из них рисует нам такую
картину «внешнего быта» русских купцов в болгарской столи-
це, которая может отбить аппетит даже у очень проголодав-
шегося человека. Причем есть все основания думать, что «внут-
ренний быт» еще отставал от «внешнего», ибо не только в
X веке, когда Ибн-Фадлан наблюдал своих руссов, мывшихся
одной и той же водой из одной и той же чашки, куда они в
то же время, кстати, и плевали, но и в XII веке российские
коммерсанты не чувствовали потребности в каких-либо
письменных договорах, закрепляя все сделки устно, свидетель-
скими показаниями. «Русская Правда» имеет дело как с нормой
с безграмотным торговцем: «доски», писаные обязательства,
появляются не ранее XIII века *.
Вопрос о том, что такое представляла из себя средневековая
торговля и как мы должны рисовать себе средневекового куп-
ца, вставал не перед одними русскими историками и не ими
одними разрешался оптимистически в духе Шторха. Как зем-
леделие прежняя история хозяйства готова была считать не-
сомненным признаком культуры, так было и по отношению к
торговле: старые немецкие историки готовы были заселить бес-
численное множество крупных и мелких немецких городов,
упоминаемых средневековыми грамотами и летописями, «купе-
чеством в современном смысле слова». За это они подвергались
насмешкам, и основательно, по мнению новейшего историка
экономического развития Германии. Этот последний, однако
же, оговаривается, что в том, что касается собственно количе-
ства лиц, принимавших участие в торговле, старые историки
были вполне правы. В средневековом обмене мы встречаемся
с тою же особенностью, как и в сельском хозяйстве средних
* Новгородская 1-я летопись иод 1209 годом 4.

Заграничная торговля, города и городская жизнь 135
веков: мелкие предприятия ремесленного типа не только гос-
подствовали, — мало этого сказать, до известной эпохи только
их мы и встречаем. Только что упомянутый нами новейший
историк-экономист собрал по этому поводу несколько цифровых
данных для торговли Западной Европы в средние века. Анек-
дотичность этих данных не мешает им быть весьма характер-
ными. В 1222 году около Комо, в северной Италии, были ограб-
лены два купца из Лилля: весь их товар состоял из 1372 кусков
сукна и 12 пар брюк. Лет полтораста спустя такому же несча-
стью подвергся целый караван базельских купцов, ехавших на
франкфуртскую ярмарку: убытки каждого из них не превыси-
ли одной-двух сотен флоринов *. Тот же автор определяет сред-
ний капитал немецкого купца, торговавшего в Новгороде в
XIV веке, в 1000 марок серебра— «меньше 10 000 марок (гер-
манских) по нынешнему курсу». Это тем более правдоподобно,
что его русский конкурент того же времени располагал таким
же точно капиталом. Чтобы быть членом самого старого, круп-
ного и солидного новгородского торгового товарищества, груп-
пировавшегося около церкви св. Иоанна Предтечи на Опоках,
достаточно было вложить пай не больше чем 50 гривен сереб-
ра 5 — тысячу рублей серебром на теперешнюю ** монету. Что-
бы представить себе реальное значение этого «капитала», сопо-
ставим его с другими данными того же времени. 50 гривен
серебра — самое большее 150—200 гривен кун ***, а 80 гривен
кун было высшей нормой уголовного штрафа («виры») по
«Русской Правде». Но уголовные штрафы, вырабатывавшиеся
практическим путем, от случая к случаю, имели в виду, конеч-
но, не капиталистов, а представителей народной массы той
эпохи — крестьян и ремесленников. Восемьдесят гривен князь
требовал за убийство наиболее нужного ему человека, своего
дружинника. Допустим, что он считал справедливым карать
такое, особенно тяжелое в его глазах преступление «конфиска-
цией» всего имущества виновника: тогда 80 гривен составляют
среднюю оценку всего двора крестьянина или мелкого горожа-
нина со всем, что там находилось. А человек, имевший в два
с половиной раза больше этого, мог стать одним из первых
* Вернер Зомбартп, Современный капитализм, т. I, русский пер.,
стр. 181 е.
** Писано в 1910 г. (Это примечание М. Н. Покровского следует
иметь в виду и в других аналогичных случаях. — Ред.).
*** Гривна серебра была более или менее постоянной единицей,
т°гда как цена счетной гривны, «гривны кун», менялась в зависимости от
кУРса на серебро.

1.46
Глава 111
новгородских купцов! Не менее показательны, чем размеры
капиталов, в этом случае и размеры транспорта: для Западной
Европы очень характерной является одна цифра, приводимая
тем же выше нами цитированным автором. Весь годичный про-
воз через Сен-Готард даже в конце средних веков уместился бы
в двух теперешних товарных поездах. Для России столь же по-
казательны размеры судов, речных и морских, о которых нам
дают понятие некоторые места византийских писателей, ле-
тописей и «Русской Правды». В среднем русский «корабль»
X—XII веков поднимал от 40 до 60 человек. По вычислениям
Аристова, наименьший из тех типов, о которых упоминает
«Русская Правда», мог вместить до 2000 пудов товара*; если
их оценка в «Правде» соответствует их грузоподъемности, то
наибольший мог поднять 6000 пудов, т. е. около 100 тонн. Те-
перь такой грузоподъемностью обладают маленькие каботаж-
ные пароходики, циркулирующие между небольшими портами
Черного или Балтийского морей. Тогда при помощи судов та-
кого размера велись торговые сношения между мировыми ком-
мерческими центрами, какими были Константинополь и Киев,
Любек и Новгород. Но есть все основания думать, что расчет
Аристова преувеличен. Он исходит из того предположения,
что суда, одинаково называвшиеся в древней и соврехменной
России, имели и приблизительно одинаковые размеры, что в
«Русской Правде» «стругом» называлось то же, что и в 60-х го-
дах XIX столетия, когда была написана «Промышленность
древней Руси». Но это вовсе не обязательно, и даже малове-
роятно: из цитат самого Аристова видно, что «струг» и анало-
гичный ему «насад» ставили на колеса. Поставить на колеса
судно даже в 30—40 тонн без механических приспособлений
совершенно невозможно, а чтобы в древней Руси были маши-
ны, нет никаких данных. Термины «Русской Правды» соответ-
ствуют типу, а не размеру судов; о размерах же даже русских
«морских» ладей (оцениваемых «Правдой» втрое дороже стру-
га) один иностранный наблюдатель говорит, что они могли
плавать в самых мелких местах. Иными словами, это были про-
сто большие лодки**.
* См. «Промышленность древней Руси», стр. 9Г>—97 7.
** Некоторое представление о древнерусских судах дают также «ко-
рабли викингов», сохранившиеся в погребальных курганах до нашего
времени. Один из них, находящийся в настоящее время в Христиании,
имеет 15 метров длины при 31/3 наибольшей ширины и мог вместить 60—
80 вооруженных людей.

Заграничная торговля, города и городская жизнь 137
Размеры судов объясняют нам и фантастические на первый
взгляд размеры древнерусских военных флотилий. Если у
Олега в его походе 907 года было, по летописи, до 2000 «ко-
раблей», а по византийским данным — более 1000, то тут еще
сказки никакой нет: «тысящу лодий» мы встречаем и во вполне
исторические времена. Но это была именно «тысяча лодок», не
более. А мелкие размеры торговли вообще объясняют нам и
большое количество «купцов» на страницах летописи. Когда
мы читаем, что в 1216 году в одном Переяславле Залесском на-
шлось полтораста новгородских купцов, а в Торжке, одном из
главных передаточных пунктов новгородской торговли, даже,
может быть, и до 2000 8, то мы нисколько этому не удивимся,
если только представим себе древнерусского «гостя» в образе
некрасовского дедушки Якова, весь товар которого помещался
на одном возу. А у большей части он поместился бы, вероятно,
л в коробе за спиной: теперешний коробейник — наиболее ти-
пичный торговец средневековья не для одной России. «Везде
представляется нам одна и та же картина: не считая несколь-
ких более крупных купцов, притом большею частью не зани-
мавшихся профессиональной торговлей, мы повсюду встречаем
кишащую массу незначительных и даже совсем мелких тор-
говцев, с какими мы встречаемся и теперь на мелких деревен-
ских ярмарках или на больших дорогах отдаленных областей,
с коробом на плечах или же в телеге, запряженной в одну ло-
шаденку» *.
Но не всякий товар средневекового купца можно было уне-
сти за спиной, и не в одних размерах своеобразие средневеко-
вой торговли. Первые же русские купцы, которых удалось
близко наблюдать арабам, вместе с мехом соболей и чернобурых
лисиц привозили в болгарскую столицу молодых девушек, при-
возили в таком числе, что, по арабскому рассказу, можно,
пожалуй, принять этот товар за главную статью русской от-
пускной торговли того времени. Из одного описания чудес
Николая чудотворца видно, что и в Константинополе русский
купец был прежде всего работорговцем. А один путешествен-
ник XII века встретил русских, торгующих невольниками, даже
в Александрии. Русские источники дают массу косвенных, а
иногда и прямых подтверждений рассказам иноземцев. К числу
первых принадлежат известия летописей о сотнях (если не
тысячах) «наложниц» Владимира Святославича до его креще-
ния; новейший церковный историк совершенно справедливо
* ßepuep Зомбарт, цит, сочг, стр.. 181 9,

138
Глава Hl
усмотрел здесь воспоминание не столько о личной безнравст-
венности этого князя в языческий период его биографии и о
его личном гареме, сколько о тех запасах живого товара, кото-
рые держал этот крупнейший русский купец своего времени.*.
Что и язычество также было здесь ни при чем, доказывают
поучения епископа Серапиона, младшего современника татар-
ского нашествия (он умер в 1275 г.). В числе грехов, навлек-
ших разные беды на русскую землю, Серапион упоминает и
такой: «...братью свою ограбляем, убиваем, в погань про-
даем» 10. Значит, и в XIII веке русские купцы нисколько не
стеснялись продавать русских невольников на заграничные
рынки, в том числе и в мусульманские и языческие земли.
А что на Русь еще около 1300 года ездили «девкы купити»,
у нас имеется и документальное свидетельство — в жалобе од-
ного из таких покупателей, рижского купца, на витебского
князя, посадившего его в тюрьму без всякой вины, причем само
собой понятно, арест не стоял ни в какой связи с малопочтен-
ной целью приезда этого рижанина в витебскую землю, а был
просто одним из обычных проявлений княжеского самоуправ-
ства. Этот маленький случай вскрывает перед нами не всегда
ясную по летописям судьбу того «полона», без которого не
обходилась ни одна княжеская усобица тех времен. Когда князь
возвращался домой «ополонившеся челядью», это вовсе не
значило, что он и его дружина приобрели некоторое количество
крепостных слуг и служанок, как обычно себе представляют не
без некоторого лицемерия задним числом: в руках победителей
оказывалась меновая ценность, может быть самая высокая ме-
новая ценность, какую знало то время. Оттого на челядь древ-
нерусские феодалы были гораздо жаднее, нежели на натураль-
ные приношения своих крестьян. Последние некуда было сбыть,
и они не были особенно велики: для первой уже в те дни суще-
ствовал «международный рынок», который мог поглотить любое
количество живого товара. Князья XII века откровенно при-
знавались в своих подвигах этого рода, видимо считая «опо-
лонение челядью» вполне нормальным делом. Не кто другой,
как Владимир Мономах, давший столько сентиментальных
страниц казенным учебникам, рассказывает, как он и его союз-
ники «изъехали» один русский город, не оставив в нем «ни че-
лядина ни скотины» п. Как видим, для полного и совершенно-
го опустошения русских областей не было ни малейшей надоб-
* См. Голубинский, История русской церкви*, т. 1,1-я половина, изд. 2 ,
стр. 146—147 12.

Заграничная торговля, города и городская жизнь 139
ности в татарском нашествии. И когда дальний потомок Моно-
маха, Михаил Александрович Тверской, напав в 1372 году на
Торжок, увел оттуда в Тверь полон «мужей и жен бещисла
множество» 13, то он действовал вовсе не как ученик монголь-
ских завоевателей, а как продолжатель старой и почтенной
истинно русской традиции.
Существование такого «товара», нет сомнения, подчеркивает
лишний раз натуральный характер средневекового хозяйства:
невольничий рынок именно потому и был необходим, что рабо-
чих рук не было на рынке. Но отсюда само собою вытекает
другое следствие. Как человек мог сделаться товаром, когда все
остальное товаром не было? Уже из приведенных сейчас цитат
видно, что обычным для нас экономическим путем такое чудо
совершиться не могло: внеэкономическому принуждению в об-
ласти производства соответствовало внеэкономическое присвое-
ние в области обмена. Не только живой товар, людей, но и те
собольи меха, и те драгоценные металлы, которые обращались
на тогдашнем рынке, добывали тогда не путем вымена у пер-
воначальных собственников, хотя бы с обманами, отдельными
случаями насилия и тому подобными «злоупотреблениями»,
как это до сих пор имеет место в колониальной торговле наро-
дов «культурных» с «некультурными». Их добывали прямо
открытой силой — первой стадией обмена была не меновая
торговля, как учила еще недавно история хозяйства, а просто-
напросто «разбойничья торговля» (Raubhandel) — термин,
вполне научно установленный историей хозяйства в наше вре-
мя. Черта, которую так заботливо проводят теперь, отделяя мир-
ного торговца, хотя бы и недобросовестного, от грабителя, не
существовала для наивных людей раннего средневековья. Раз-
бойник в купца и купец в разбойника превращались с порази-
тельной легкостью, и скандинавские саги, например, с беспо-
добным реализмом упоминают рядом об обоих этих промыслах
по отношению к одному и тому же лицу, нимало не конфу-
зясь за своего героя. «Был муж богатый и знатного происхож-
дения, по имени Л один; он часто предпринимал торговые путе-
шествия, а иногда занимался и морским разбоем», — с истинно
эпическим спокойствием повествует в одном месте Heimskringla
Снорре Стурлесона14. Как просто и естественно совершался
этот переход из области гражданского в область уголовного
права, покажет один рассказ той же саги, который ввиду его
характерных подробностей стоит изложить детальнее. Послан-
ные короля Олафа Святого, Карли и Гуннстейн, и их спутник,
Торер-«собака», приехали в Биармию (впоследствии Новгород-

МО
Глава 111
ское Заволочье, по Северной Двине) и завели там обширный
торг с местными инородцами, выменивая у них лисьи и собольи
меха на привезенные из Скандинавии товары, а отчасти и на
деньги. Когда же торг окончился и вместе с тем кончилось
перемирие, которое заключили норманны с местным населением
именно на время и на предмет торга, путешественники начали
немедленно искать новых источников прибыли. Торер-«собака»
обратился к своим спутникам с вопросом: желают ли они при-
обрести богатство? На утвердительный, само собою разумеется,
ответ тех Торер объяснил им, что богатство, можно сказать, под
руками, нужно только немножко смелости. Туземцы имеют при-
вычку хоронить серебряные вещи вместе со своими покойника-
ми, а идол их главного бога, Юмалы, весь покрыт драгоценны-
ми украшениями. Стоит ограбить кладбище и стоявшее посреди
него святилище Юмалы — и капитал норманских купцов бу-
дет значительно пополнен. Мы не будем рассказывать не ли-
шенных драматизма и живописности подробностей этой ноч-
ной экспроприации X века. Она кончилась вполне успешно,
причем отступавшим норманнам пришлось выдержать правиль-
ную битву с проснувшимися и сбежавшимися к месту грабежа
поклонниками Юмалы. Отметим лишь одну деталь: на возврат-
ном пути Торер-«собака» ограбил также и своих спутников, так
что король Олаф Святой получил от этой экспедиции меньше
прибыли, чем можно было ожидать.
Как видим, когда наш старый знакомый Ибн-Даста расска-
зывает о русских купцах, что они «производят набеги на сла-
вян, подъезжают к ним на кораблях, выходят на берег и поло-
нят народ, который отправляют потом в Хазеран и к болгарам,
и продают там» 15, он опять-таки лишь реалистически описы-
вает то, что было в его дни вполне обычным делом, а вовсе не
сказки сочиняет. Но мы видим также, что оригинальность ран-
него средневекового торга нам приходится дополнить многими
чертами и что от просвещенных коммерсантов Шторха в на-
шей картине остается уже очень мало. Социальная обстановка,
которая должна была складываться около «разбойничьей тор-
говли», так же мало походила на обстановку современного нам
капиталистического обмена, как боярская вотчина удельной
Руси на современное сельскохозяйственное предприятие. С этой
обстановкой сами арабы IX—X веков были знакомы по совсем
еще свежему и, вероятно, не забытому ими опыту. Одна из
арабских поэм домагометанского периода дает нам классиче-
ское изображение общества, живущего торговлей-разбоем. Вот
как резюмирует это изображение один из новейших исследова-

Заграничная торговля, города и городская жизнь 141
телей эволюции обмена. «Единственная торговля, которая су-
ществует, — это торговля рабами. Если какому-нибудь племени
понадобится или просто захочется приобрести имущество дру-
гого племени, верблюдов, лошадей, стада, съестные припасы
и т. д., оно обращается не к мирному способу обмена, а к во-
оруженному грабежу, Razzia, который в то же время дает воз-
можность и самих людей покоренного племени, мужчин и жен-
щин, обратить в рабство. Когда у племени Бени-Катан стало не
хватать съестных припасов, триста их воинов ограбили их со-
седей, Бени-Аб... Во время этих Razzia старались особенно за-
хватить женщин, а рабов ограбленного племени заставляли за-
гонять к победителям верблюдов, которых те пасли. Благодаря
таким разбойничьим нравам отдельные племена были насторо-
же. Ни один араб не был уверен, что он проживет 24 часа или
что он не попадет в рабство с минуты на минуту, еще менее
была обеспечена его собственность, его стада или другое иму-
щество. Зато у вождей было множество рабов. Так, король Зо-
хейр имел двести рабов, которые пасли его лошадей, верблю-
дов, верблюдиц и овец. Даже у каждого из его десяти сыновей
было столько же. Не всех захваченных в плен женщин и деву-
шек оставляли у себя: их продавали в рабство в далекие
страны» *.
Прочитав этот отрывок, мы поймем, почему средневековый
торговец, отправляясь за товаром, «по обычаю брал с собою
меч», как рассказывали рижане о своем обиженном витебским
князем товарище в известной нам жалобе. Поймем мы и край-
не странное, на первый взгляд, постановление договорной гра-
моты смоленского князя Мстислава Давидовича с теми же ри-
жанами (1229 год): «Латинскому (т. е. немецкому) не ехать
на войну ни с князем, ни с Русью, если сам не захочет; также
и русскому не ехать на войну с латинским (князем) ни в Риге,
ни на Готском береге (о. Готланд): если кто сам захочет, пусть
едет». Целью грамоты ведь было «снова урядить мир» между
Русью и всем «латинским языком, кто у Руси гостит» — ведет
торговлю с Русью, потому что раньше «немирно было всем
купцам», торговавшим между Смоленском, с одной стороны,
Ригою и Готландом — с другой 16. «Латинский» и «русин» гра-
моты были немецкий и русский купцы — люди, но «старой
пошлине» всегда препоясанные мечом, их содействие на войне
всякому князю было ценно, тем более что войны этого князя
часто были не чем иным, как своеобразной формой «первона-
* Letourneau, Devolution du commerce, p. 334 l7.

142
Глава 111
чального накопления» именно торгового капитала. Купец и
сам очень охотно воевал; недаром «торговать» и «драться» бы-
ли такие близкие друг другу понятия в древнерусском языке.
«И створися проторжъ не мала на Ярославли дворе, и сеча
быстъ», — рассказывает новгородский летописец об одном из
обычных в вольном городе переворотов, когда Словенский ко-
нец революционным путем сменил посадника, но наткнулся на
сопротивление других концов. Как, однако, ни охоч был до
драки торговый человек, принудительная воинская повинность
могла бы стеснить его торговые операции: вот почему риго-
смоленская грамота и оговаривает согласие самого купца как
непременное условие его участия в чужом походе. Зато, раз
речь шла о защите своей торговой общины и ее интересов, к
купцам обращались в первую голову и о их несогласии тут уже
не могло быть и мысли — это было всегда готовое боевое опол-
чение. Поссорившись с князем Всеволодом Мстиславичем и
предвидя неминуемое вооруженное столкновение, новгородское
вече прежде всего другого конфисковало имущество бояр,
«приятелей» князя, «и даша купцам крутитися на войну». Ко-
гда Литва неожиданно напала на Старую Руссу, город защи-
щали вместе с сбежавшимися наспех горожанами «огнищане
и гридьба» (окрестные землевладельцы и наемные скандинав-
ские ратники), «и кто купец, и гости». А когда в войну Нов-
города с Михаилом Тверским «попущением божьим сотвори-
лось немало зла», на поле битвы вместе с «мужами и боярами
новгородскими» осталось и «купцов добрых много» *.
Торговец был военным человеком, товар был военной добы-
чей, и место хранения товара, естественно, было военным ла-
герем. Это прежде всего сказалось опять-таки в языке: слово
товар обозначало у древнерусского летописца, во-первых, вся-
кое вообще имущество. Напав на усадьбу князя Игоря Ольго-
вича, его противники нашли там «готовизны много», много в
том числе «тяжкого товару всякого, до железа и до меди», так
что и на телегах его было не увезти 18. Причем часть имуще-
ства, предназначенная для продажи, — «товар» в нашем смыс-
ле — совершенно не выделялась из общей массы. Новгородская
летопись рассказывает, как князь Мстислав Мстиславич («Уда-
лой»), напав на Торжок, захватил там дворян своего конкурен-
та Святослава Всеволодовича и «оковал» их: «а товара их кого
рука дойдет». Рука князя Мстислава была длинная, и его со-
перник — вернее его отец, так как сам Святослав был малолет-
* Новгородская 1-я летопись под 1137, 1234 и 1315 годами19.

Заграничная торговля, города и городская жизнь 143
ний, — эту руку почувствовал. Сначала он попытался было
ответить репрессалиями, задержав новгородских гостей с их
товарами. Но когда Новгород в свою очередь ответил на это
арестом Святослава и остатка его свиты, — Всеволод пошел на
мир. «И пустил Мстислав Святослава и муж его, а Всеволод
пусти гость с товары» 20. Это полное нежелание отличать по-
требительную ценность от меновой чрезвычайно характерно для
эпохи натурального хозяйства, но для прослеживаемой нами
связи еще характернее другое смешение. Когда Владимир Свя-
той, отправившись воевать с печенегами, получил приглашение
печенежского князя решить спор поединком двух бойцов, рус-
ского и печенежского, он «пришед в товары, посла по товаром
бирюча», спрашивая: нет ли такого мужа, который бы взял на
себя драться с печенегом21. Нигде, может быть, политика как
оболочка экономики не выступает перед нами с таким наивным
простодушием. Экономическое содержание понятия выветри-
лось; от торговца, опоясанного мечом, виден уже только один
меч, но звуки остались старые и предательски разъясняют нам,
зачем этот меч понадобился, предательски напоминают нам
о том времени, когда военный стан русского князя был просто
стоянкой разбойников, хоронивших здесь награбленное ими
добро, которым они готовились торговать в чужих землях.
Это совмещение торгового склада с казармой держалось
очень упорно, долгое время после того, как если не первона-
чальное добывание «товара», то по крайней мере его дальней-
шие передачи совершались уже в мирных, легальных формах.
Вот какими чертами описывает поселок немецких купцов в
Новгороде один русский историк. «Как места, предназначенные
для того, чтобы служить безопасным убежищем, оба двора, и
Готский, и Немецкий, были огорожены высоким тыном, под-
держание которого было одной из постояннейших забот немец-
кого купечества. Крепкие ворота поддерживали общение этих
иноземных цитаделей с остальным населением чуждого и не-
редко враждебного им города... Порядок, господствовавший во
дворе, поддерживался строго: приняты были все меры, чтобы
никто не нарушал законов, клонившихся к этой цели. Особен-
ное внимание было обращено на внешнюю безопасность двора.
Денно и нощно охраняли двор сторожа, и кто из кнехтов пре-
небрегал своей обязанностью, тот платил 15 кун, или же под-
вергался ответственности хозяин, если пренебрежение последо-
вало по его вине. Кроме того, вечером спускаемы были боль-
шие цепные собаки, которые грозили разорвать всякого непро-
шенного пришельца. Церковь, как складочное место, была

144
Глава Hl
предметом особенного попечения. Каждую ночь спали в ней
два человека, которые отнюдь не могли быть ни братьями, ни
компаньонами, ни слугами одного и того же хозяина, и тот,
кто вводил их вечером в церковь, должен был запирать за ними
дверь и ключи вручать ольдерману. Церковная стража совер-
шалась по очереди и распространялась одинаково на жилища,
находившиеся как на дворе, так и вне последнего. Те, которые
держали последнюю стражу, должны были во время трапезы
напомнить о предстоящей обязанности тем, которые следовали
за ними непосредственно. Кроме собственно внутренних цер-
ковных стражей у ворот храма стоял еще в продолжение целой
ночи третий и смотрел, чтобы никто из туземцев не пробрался
в соседство церкви: боязнь последних была так велика, что
запрещалось под страхом наказания носить ключ так открыто,
чтобы его можно было видеть» *.
Можно было подумать, что все это больше дело традиции,
пережиток, уже лишившийся смысла, или же что такие меры
предосторожности были нужны только в варварской России и
что просвещенный Запад стоял в этом отношении много выше.
Но возьмите три первых по времени упоминания новгородской
летописи о торговых путешествиях новгородцев на этот самый
Запад. Самое раннее из них повествует о несчастии стихийном:
«и сами истопоша, и товар». Но во втором мы встречаемся уже
с общественными отношениями: «томь же лете рубоша новго-
родець за морем в Дони (Дании)». А в третьем эти отношения
принимают еще более осязательную форму: «приходи свейский
князь с епископом в 60 шнеках на гость, иже из заморья шли
в трех лодьях; и бишася, не успеша ничтоже (свейский князь
с епископом) и, отлучиша их три лодьи, избиша их до полу-
тораста» **. Этот пиратствующий епископ еще раз напоминает
нам об участии средневековой церкви в средневековой торговле
со всеми ее особенностями. Но обыкновенно представители
церкви брали себе менее активную роль — не добывателей, а
хранителей товаров. Мы видим, что центром немецкой торговой
цитадели в Новгороде была католическая церковь св. Петра.
Но и православные церкви систематически выполняли ту же
функцию. Мы уже знаем, что около одной из них, Иоанна
Предтечи, что на Опоках, группировалась главнейшая из новго-
родских коммерческих компаний — торговцы воском. Другие
* Никитский} История экономического быта Великого Новгорода,
. 113 и 127 22.
** Новгородская 1-я, гг. ИЗО, 1134, 1142 23,

Заграничная торговля, города и городская жизнь 145
были просто товарными складами. Описывая огромный новго-
родский пожар 1340 года, летописец жалуется на «злых чело-
веков», которые не только что у своей братьи пограбили, а
иных над своим товаром побили, а товар себе взяли, «но и в
святых церквах, где бы всякому христианину хоть свой дом
бросить, а церковь постеречь». В церкви 40 мучеников, «товар
весь, чей бы ни был, все разграбили; икон и книг не дали но-
сить — как только сами (воры) выбежали из церкви, так все
и занялось; и сторожей двух убили. А у святой богородицы в
торгу поп сгорел; говорят иные, что и его убили над товаром:
церковь вся сгорела, и иконы, и книги — а у него огонь даже
волос не тронул; а товар весь разграбили». Для очень распро-
страненного предрассудка насчет силы и влияния религиозного
чувства в средние века эта реалистическая картинка летописи
весьма поучительна. Практичные немцы были правы, когда, не
полагаясь на «святость места», держали около своей церкви-
склада хороших цепных собак и вооруженного сторожа.
Если мы упустим из виду это сочетание войны, торговли и
разбоя, мы ничего не поймем в организации древнерусского
города. Для нас останется совершенно загадкой роль, например,
тысяцкого — главного командира городских «воев». Еще мы
сможем понять, и не привлекая к делу экономических отноше-
ний, положение тысяцкого как первого после князя лица.
«Русская Правда», перечисляя сотрудников Мономаха, в его
«сисахтии» — в пздании знаменитого устава о росте, которым
мы еще займемся ниже, — на первом месте после самого Вла-
димира Всеволодовича ставит «Ратибора, тысяцкого Киевского,
и Прокопия, тысяцкого Белогородского, Станислава, тысяцкого
Переяславского...» 24. «Изяслав, — рассказывает Лаврентьевская
летопись, — послал вперед себя в Киев, к брату своему Влади-
миру и к Лазарю тысяцкому, двух мужей...» 25 «Георгий Ро-
стовский и тысяцкий окова гроб Федосьев, игумена Печерско-
го...» (Ипат. под ИЗО годом) 26. Сможем понять и то, каким
образом суд тысяцкого в Новгороде по некоторым делам вытес-
нил суд княжой. Но когда речь заходит об определении этих
!'\тг, об установлении компетенции тысяцкого, тут никакие со-
временные аналогии нам не помогут. Наша мысль приучена к
тому, что военный генерал — лицо важное. Но когда какой-ни-
будь современный генерал-губернатор привлекает к своему три-
буналу торговые тяжбы коммерсантов, все это кажется донель-
зя странным *. А между тем главный генерал Новгорода —
* Писано в 1910 г.

146
Глава III
«герцог», как его величали немецкие купцы, — именно этими
самыми делами и заведовал. Тысяцкий был председателем
специально коммерческого суда — ив этой области он был
так же самостоятелен, как владыка-архиепископ в области суда
церковного. «И я князь великий Всеволод, — говорит учреди-
тельная грамота знакомого уже нам товарищества Ивана Пред-
течи на Опоках, — поставил святому Ивану трех старост от
житьих людей, и от черных тысяцкого, а от купцов два ста-
росты — управливать им всякие дела Иванские, и торговые, и
гостиные, и суд торговый; а Мирославу-посаднику в то не всту-
паться, ни иным посадникам, ни боярам новгородским — в
Иванское ни во что не вступаться» 27. «А во владычень суд и в
тысяцкого, а в то ся тебе не вступати...» — писали новгородцы
в последнем договоре, который был заключен еще вольным го-
родом, объясняя свою «старину и пошлину» польскому королю
Казимиру IV28. И только вспомнив препоясанного мечом риж-
ского купца, явившегося в витебскую область покупать девиц,
мы поймем, почему главный начальник всех, кто носил меч, был
и главным судьею всех, кто торговал, — на таком же точно
основании, на каком верховным судьею в военном лагере яв-
ляется главнокомандующий армией. А если генерал был глав-
ным начальником всех купцов, то естественно, что его полков-
ники, «сотские», были их вице-начальники и что древнерусские
купцы делились на сотни точно так же, как теперешние распа-
даются на гильдии. «А купец пойдет в свое сто, а смерд потянет
в свой потуг к Новгороду, как пошло», — гласит тот же договор
новгородцев с Казимиром IV29. Из одного позднейшего, быть
может, но во всяком случае достаточно древнего прибавления
к «Русской Правде» мы узнаем, что эти «сотни» назывались по
именам своих командиров — «Давыдово сто», «Ратиборово сто»,
«Кондратово сто» 30, как русские полки при императоре Павле
Петровиче, и имели вполне определенное территориальное зна-
чение, почему по ним и развёрстывалась повинность мощения
новгородских улиц. Очевидно, что первоначально такой купече-
ский поселок представлял собою нечто вроде немецкого двора,
все население которого было связано единством дисциплины и
командования, а потом постепенно обратился в один из город-
ских кварталов.
Только в связи со всеми этими фактами становится нам ясна
и роль древнерусского веча. Давно уже прошли те времена, ко-
гда вечевой строй считался специфической особенностью неко-
торых городских общин, которые так были и прозваны «вече-

Заграничная торговля, города и городская жизнь \Ы
выми», — Новгорода, Пскова и Вятки. Вечевые общины стали
представлять собой исключение из общего правила лишь тогда,
когда само это правило уже вымирало: это были последние
представительницы того уклада, который до XIII века был об-
щерусским. «Веча собираются во всех волостях. Они состав-
ляют думу волости... Таково свидетельство современника. Нет
ни малейшего основания заподозрить его правдивость...» «От
XII века и ближайших к нему годов смежных столетий мы
имеем более 50 частных свидетельств о вечевой жизни древних
городов со всех концов тогдашней России» *. Чтобы рельеф-
нее выставить независимость этого учреждения от местных,
новгородских, условий, цитируемый нами автор намеренно
оставляет в стороне все данные, касающиеся веча в Новгород-
ской волости. И это отнюдь не лишило набросанную им карти-
ну яркости красок, совсем напротив. «Может показаться даже
невероятным, что известия наших памятников о вечевой прак-
тике Новгорода и Пскова скуднее, чем известия о киевской
практике. А между тем это так. Киевский летописец оставил
нам довольно полную картину веча 1147 года, северные же не
дали ничего подобного» **.
События 1146—1147 годов, очень подробно, местами до на-
глядности описанные летописью, являются, действительно, од-
ним из самых ценных образчиков вечевой практики, какие мы
только имеем. Мы не будем пока касаться вопроса о происхож-
дении вечевого строя, ни эволюции последнего, ибо было бы
очень неосторожно думать, что вече на всем протяжении своей
истории всегда было одним и тем же, как может, пожалуй, по-
казаться читателю только что цитированного исследования.
Древнерусские «республики» начали аристократией происхо-
ждения, а кончили аристократией капитала. Но в промежутке
они прошли стадию, которую можно назвать демократической:
в Киеве она падает как раз на первую половину XII века. В этот
период хозяином русских городов является действительно на-
род. Посмотрим, что же он из себя представляет. Вот киевское
вече 1146 года. Народ решает на нем самый важный политиче-
ский вопрос — кому быть князем в Киеве; перед нами своего
рода учредительное собрание. Представитель кандидата на
княжеский стол — его родной брат — ведет переговоры с вечем
* Сергеевич, Вече и князь (Русские юридические древности, т. II,
вып. I). Автор собрал самый полный фактический материал для характе-
ристики веча, и в этом отношении к его работе нечего прибавить 31.
** Там же, стр. 60 32.

148
Глава 111
как равный с рапным. Переговоры копчены, стороны столкова-
лись, остается заключительная церемония обоюдной присяги:
граждане должны присягнуть, что будут повиноваться вновь
избранному князю, а представитель последнего, а потом и он
сам присягают, что будут честно исполнять условия, на кото-
рых князь выбран. «Святослав же (брат вновь избранного князя
Игоря Ольговича) сошел с коня и на том целовал крест к ним
на вече; а киевляне все, сойдя с коней, начали говорить: «Брат
твой князь и ты». И на том целовали крест все киевляне и с
детьми, что они не изменят Игорю и Святославу». Остановимся
сначала на последнем из подчеркнутых нами выражений. Что
это значит? Маленьких детей, что ли, приводили на вече и за-
ставляли целовать крест? Нет, целовавшие крест предваритель-
но «сходили с коней» — малолетних между ними быть не могло.
Это значит, что Игорю присягали не одни только главы се-
мейств, «дворохозяева» по-теперешнему, а действительно весь
народ — т. е. все взрослые мужчины, способные носить оружие.
Это последнее с непререкаемой очевидностью вытекает из двух
первых выражений, подчеркнутых нами. Вся сцена носила чи-
сто военный характер. Обе договаривающиеся стороны сидели
верхом на конях и были, конечно, вооружены. Князя Игоря
выбирали те самые «вой», предводитель которых, тысяцкий,
был в то же время председателем коммерческого суда: князя
выбирало городское ополчение. Политически именно оно и
представляло собою город33.
Возьмем теперь вече 1147 года. Всего год прошел, но в
Киеве за это обильное событиями время успел произойти ряд
перемен. Игорь, которому только что целовали крест, больше не
князь, он заперт в монастырь св. Федора, а на столе — попу-
лярный среди киевлян представитель «мономахова племени»
Изяслав Мстиславич. Но и с ним уже у стольного города успели
начаться нелады, и он ушел на войну против своего дяди Юрия
без городского ополчения; с Изяславом отправились только его
дружина да охотники из числа горожан. Война пошла плохо —
к Юрию пристали Ольговичи, родня низвергнутого Игоря. Изя-
славу нужно уладить свои дела с Киевом, и он посылает к вечу
послов. Те сначала заручаются поддержкой первых лиц в го-
роде —«■ митрополита и тысяцкого, а потом уж обращаются к
народу. Когда киевляне все «от мала и до велика» (мы уже
знаем теперь, что это значит) собрались «к святой Софье на
двор» и «стали вечем», один из послов держит к ним такую
речь: «Целует вас князь ваш. Я вам объявлял, — говорит он, —
что думаю с братом своим Ростиславом, и с Владимиром, и с

Заграничная торговля, города и городская жизнь 1 '^
Изяславом Давыдовичами (это были родственники Игоря)
пойти на дядю своего, Юрия, и вас с собою звал. А вы мне
сказали: не можем поднять руки на Юрия, на племя Влади-
мира (Мономаха), а на Ольговичей (т. е. на родственников
Игоря) пойдем с тобою хоть с детьми. Теперь же объявляю вам:
Владимир и Изяслав Давыдовичи и Святослав Всеволодович,
которому я много добра сделал, целовали мне крест, а потом
тайно от меня целовали крест Святославу Ольговичу (брату
Игоря) и послали к Юрью, а мне изменили, хотели меня либо
убить из-за Игоря, либо схватить, но меня бог сохранил и крест
честной, на котором они мне присягали. Так вот, братья киев-
ляне, теперь есть то, чего вы хотели, и наступило время испол-
нить ваше обещание: идите со мною на Чернигов, против Оль-
говичей, от мала и до велика, у кого есть конь — на коне, а кто
не имеет коня — в лодке: они ведь не меня одного хотят убить,
но и вас искоренить». И киевляне сказали: «Рады, что тебя,
брата нашего, спас бог от великой измены, идем за тобой и с
детьми, если хочешь». Оставим на минуту это само по себе в
высшей степени характерное братание князя с вечем: редко где
они так отчетливо выступают, как две совершенно равноправ-
ные силы. Но с кем братался Изяслав? К кому можно было
держать такую речь: «Идите за мной, у кого есть конь — на
коне, а то — в лодке»?34 Перед нами опять вооруженный го-
род: народное ополчение с правами верховного учредительного
собрания.
Какое бы мы вече ни взяли, южнорусское или даже позд-
нейшее, новгородское, мы встретим в общих чертах ту же кар-
тину. Редко она бывает столь выразительна, как то вече, кото-
рое смольняне устроили в 1185 году, в разгар самого похода
против половцев, когда их князь повел их дальше, чем было
условлено 35. Но еще и в Новгороде в 1359 году один политиче-
ский спор был решен Словенским концом в свою пользу только
потому, что славяне догадались выйти на вече в доспехах, тогда
как их более многочисленные противники не приняли этой
меры предосторожности и были «побиты и полуплены» 36. Не-
прерывные драки на вечах, которые в доброе старое время
историки наивно объясняли «буйством» новгородской «черни»,
легче всего станут нам понятны, если мы представим себе вече
как своего рода солдатский митинг — собрание людей, мало
привычных к парламентской дисциплине, но весьма привычных
к оружию и не стеснявшихся пользоваться этим веским аргу-
ментом. Вспомнив эту особенность древнерусской демократии,
мы легче всего поймем также и то, почему она в споре с

150
Глава 111
князьями всегда оказывалась более сильной до тех самых пор,
пока не изменился военный строй древней Руси и городские
ополчения не уступили место крестьянско-дворянской армии
великого князя московского. Вече было воплощением той мате-
риальной силы, на которую непосредственно опирался князь в
борьбе со своими соперниками. Княжеская дружина, считав-
шаяся обычно сотнями, редко поднимавшаяся до тысяч, была в
военном отношении чем-то средним между отрядом телохрани-
телей и главным штабом. Это была качественно лучшая в смы-
сле боевой подготовки часть войска, но количественно она была
настолько слаба, что в Новгороде, например, князья даже ни-
когда не пытались опереться на нее против вооруженного веча.
Без городских «воев» нельзя было предпринять ни одного серь-
езного похода, и отказ их в повиновении князю был фактиче-
ским концом его власти. Он без всякой «революции» в нашем
смысле переставал быть князем, т. е. военачальником. Ибо если
вече было самодержавной армией, то весь смысл существова-
ния князя заключается в том, что он был главнокомандующим
этой армии, тоже самодержавным, пока она его слушалась, и
более бессильным, чем любой сельский староста, как только
наступало обратное.
Сравнение князя киевско-новгородской Руси с сельским ста-
ростой, «которому каждый в миру послушен, но весь мир их
выше и может сменять и наказывать», принадлежит не нам, а
К. Аксакову. При всех своих научных недостатках славяно-
фильская схема русской истории благодаря особенностям того
угла зрения, под которым она рассматривала древнерусскую
действительность, имеет за собой крупную заслугу; она в сущ-
ности уже шестьдесят лет назад покончила с той модерниза-
цией древнерусских политических учреждений, которая из
князя делала государя в новейшем смысле этого слова. Одним
из первоначальных виновников этой модернизации является,
правда, человек весьма древний — сам киевский летописец,
скомпилировавший не без публицистических целей «началь-
ный свод» в первой четверти XII столетия. Современник Вла-
димира Мономаха, выступившего действительно с широкой со-
циально-политической программой — ее нам еще придется кос-
нуться дальше, — ученик византийских хронографистов с их
библейско-римским представлением о государственной власти,
составитель нашей начальной летописи готов был и первого
русского князя рисовать по образу и подобию ветхозаветных
царей и константинопольских императоров. Но Римская импе-
рия — восточная, как и западная, — хотя и возникла, по мне-

Заграничная торговля, города и городская жизнь 151
нию блаженного Августина, из разбойничьей шайки, в истори-
ческое время была уже прочно сложившейся полицейской орга-
низацией, и вот целью призвания Рюрика оказывается уста-
новление внутреннего «наряда». Хотя об этой цели говорится
якобы собственными словами собравшихся на вече славян
IX века, однако эта литературная форма не должна нас обма-
нывать. Ни одного факта внутреннего строительства ни для
Рюрика, ни для его ближайших преемников летописец приве-
сти не сумел; то немногое, что мы от него узнаем, сводится к
тому, что Рюрик «срубил город над Волховом» и продолжал
то же в других местах, везде «срубая города» и ставя в них ва-
ряжские гарнизоны. Олега, Игоря, Святослава мы встречаем
опять-таки лишь в роли руководителей военных действий — ру-
ководителей иногда символических, как мы видели в I главе,
что еще более характерно, — и лишь по поводу Ольги мы
узнаем кое-что о внутренней работе княжеской власти, но эта
внутренняя работа сводилась к установлению «даней и обро-
ков»; с разбоями начал бороться будто бы Владимир Святой,
да и то неудачно для первого раза. С Ярославом Владимирови-
чем предание связывает появление «Русской Правды». Но в
летопись это предание попало очень поздно — в древнейших
списках Новгородской первой летописи его нет; а по существу
дела совершенно ясно, что этот сборник судебных решений не
мог быть продуктом чьего бы то ни было законодательного
творчества. Самое большее, что можно утверждать, это при-
надлежность «мудрому» князю первого по порядку из записан-
ных неизвестно кем и когда решений, но и то со всевозмож-
ными оговорками, ибо проследить заголовок— «Суд Ярославль
Володимерича» мы можем не дальше конца XIII века. К тому
времени со смерти Ярослава прошло два с половиной столетия:
сколько за это время могло возникнуть легенд, легко себе пред-
ставить. Летопись же и о Ярославе сообщает главным образом
то же, что о его предшественниках: «Победи Брячислава», «взя
Белз», «иде на Ятвягы», «иде на Литву». Причем любопытно,
что, чем древнее список летописи, тем меньше мы в нем нахо-
дим данных о Ярославе, несмотря на то что некоторые изве-
стия, например закладка святой Софии, повторяются дважды
под разными годами *. Словом, чтобы найти князя-реформа-
тора, так или иначе пытавшегося установить в земле порядок,
нам нужно подняться до первой половины XII столетия, где в
* См., напр., Новгородскую 1-ю летопись с 1017 по 1041 год

152
Глава 111
лице Владимира Всеволодовича мы и найдем, по всей вероят-
ности, оригинал портрета, в различных вариациях повторяемого
летописью. Но деятельность Мономаха, как увидим дальше,
отнюдь не была нормой даже для древней Руси вообще. Харак-
терно, что и этот завершитель киевской «демократической ре-
волюции» XI—XII веков сам ценил в себе больше всего храб-
рого и удачливого генерала, совершившего 83 больших похода,
не считая мелких. О них он очень подробно распространяется
в своем знаменитом «поучении», тогда как на его внутреннюю
деятельность мы находим там лишь самые скудные указания.
Для его современников и потомков мы не найдем и таких: са-
мое большее, если летописец нам скажет, насколько энергично
тот или другой князь собирал свой судебный доход, «виры» и
«продажи». Но большая настойчивость в этом случае сулила
князю плохую репутацию — усиленное собирание уголовных
штрафов население склонно было рассматривать как своего рода
злоупотребление властью и приравнивать его к грабежу *. Вну-
тренний порядок население умело поддерживать само: когда
в Новгородской земле суд вечевого города сложился в свою
окончательную форму, княжеская инициатива из него была
вовсе устранена. Но и Новгород не мог обойтись без князя, ибо
«тяжко» было тогда городу, у которого не осталось «никакого
князя», как это было с Киевом в 1154 году. А почему тяжко
бывало городу без князя — это вполне отчетливо объяснил ста-
рый друг и старый неприятель Новгорода Всеволод Юрьевич
«Великий» (иначе известный под именем «Большого Гнезда»).
«В земле вашей ходит рать, — говорил он новгородцам в
1205 году, — а князь ваш, сын мой Святослав, мал, так вот,
даю вам старшего своего сына, Константина» 38. И в XIII веке,
как в IX, князь был нужен прежде всего другого для ратного
случая: оттого одним из самых сильных обвинений против
князя и было, если он «ехал с полку переди всех», как это слу-
чилось в 1136 году со Всеволодом Мстиславичем. С особенным
реализмом обрисована эта «воинская повинность» князя в од-
ной из довольно поздних новгородских грамот (1307 или
1308 года) — договоре с великим князем Михаилом Ярослави-
чем. В те времена Новгород держал уже не одного, а случалось,
и нескольких князей, но все с тою же целью. На одного из них,
Федора Михайловича, грамота и жалуется в таких выражениях:
«Дали ему... город стольный Псков, и он хлеб ел; а как пошла
* См., цапр., Ипатскую летопись под 1093 годом.

Заграничная торговля, города и городская жизнь 153
рать, и он отъехал, город бросил...»39 За что же было и
кормить хлебом князя, который на войне никуда не го-
дился?
В XIV веке и в Новгороде за свои недостатки князь отвечал
перед вечем. Было ли так всегда и везде? Были ли уже Рюрик
и его ближайшие преемники «наемными сторожами» Русской
земли? Было ли наше вече в знакомом нам демократическом
его составе непосредственным отпрыском «первобытной демо-
кратии», или же демократия тогда, как и теперь, была резуль-
татом долгой и упорной общественной борьбы? Летописный
рассказ о призвании князей ставит решение веча исходным
пунктом всей русской истории: сходку чуди, славян и криви-
чей, решившую призвать Рюрика с братьями, иначе как вечем
назвать, конечно, нельзя. Но как в характеристике князя у на-
чального летописца отразился Владимир Мономах, так и харак-
теристика политической обстановки IX века должна была
отразить в себе условия XII. Весь рассказ, несомненно, стили-
зован, и настолько,40 что разглядеть его историческую основу
почти невозможно. Мы знаем, что от норманнов откупились,40
что первым князем, имя которого запомнило предание, был Рю-
рик, что он пришел с севера и «воевал всюду». Все остальное
может быть домыслом компилятора или с такой же степенью
вероятности странствующим сказанием: известно, что легенда
о прибытии англосаксов в Британию почти буква в букву сход-
на с нашим рассказом о призвании князей из-за моря править
Русью. Большую убедительность имеют первые документы рус-
ской истории, какие мы имеем в договорах первых двух дейст-
вительно исторических князей — Олега и Игоря — с греческими
императорами. Подлинность самых документов, некогда оспа-
ривавшаяся, давно уж не подвергается никакому сомнению.
Очень характерно, что ни Олег,, ни Игорь не выступают в них
как единоличные представители некоторого государства, име-
нуемого Русью или как-либо иначе. И тот и другой называются
лишь «великими», т. е. старшими из очень многих русских кня-
зей, «сущих под рукою» великого князя, но самостоятельных,
однако, настолько, что они имеют свое, особенное дипломати-
ческое представительство: у них есть особые «слы» -- имена не-
которых тут же и перечисляются. Договор объявляется выра-
жением воли всех этих князей («иохотеньсм наших князь»).
Но очевидно, и этого было мало, чтобы придать ему в глазах
русских законную силу. «И от всех, иже под рукою его (Олега)
сущих Руси», — прибавляет договор Олега; «...pi от всех лю-
дей Русской земли», — заканчивает перечень послов договор

154
Глава 111
Игоря41. Князья — только представители некоторого целого, ко-
торое вовсе не думало отчуждать в их пользу все свои права.
, Князь ведет текущие дела, но в экстренных случаях выступает
вся «Русь», т. е. все торговое городское население, — такое
именно значение слова «Русь» с совершенной ясностью уста-
навливается первым из судебных решений, записанных в «Рус-
ской Правде», позднейшие редакции которой нашли даже нуж-
ным и прибавить как бы в скобках это значение к термину
«русин», в XIII веке уже не всем понятному.
Договоров Олега и Игоря само по себе уже достаточно,
чтобы устранить всякие домыслы о якобы «великой державе»,
основанной первым из этих князей, державе, лишь позже рас-
павшейся на множество мелких княжеств. «Великое княжение»
Олега было временным соединением в руках одного лица вла-
сти над многими самостоятельными политическими единицами;
позже такое же фактическое объединение Руси имело место
при Мономахе и его сыне, Мстиславе. Но юридически ни Олег,
ни Мономах никогда не упраздняли этой самостоятельности:
им, по всей вероятности, это и в голову не приходило, как не
приходило в голову тогдашнему боярину, объединив в своей
вотчине сотни крестьянских дворов, лишить хотя бы один из
них его хозяйственной самостоятельности. Напротив, чем боль-
ше было отдельных князей, «сущих под рукою» великого, тем
больше было значение и этого последнего. А второстепенные
князья, как и сам великий, в своем стольном городе имели ав-
торитет лишь постольку, поскольку их поддерживало местное
население. «Федеративный» и «республиканский» характер
древнерусского государственного строя на самых ранних из
известных нам ступенях его развития устанавливается таким
путем вполне определенно. Ничего иного при данной экономи-
ческой обстановке мы не могли бы ожидать. Древнерусские го-
рода отнюдь не были рынками в современном смысле этого
слова, экономически централизующими окрестную страну во-
круг себя. Таким рынком не удалось стать вполне даже и Нов-
городу: даже и этот прогрессивнейший из древнерусских тор-
говых центров мог быть вынут из своей области без того, чтобы
последняя очень это почувствовала. А его предки — города «ве-
ликого водного пути» времен Олега и Игоря были просто стоян-
ками купцов-разбойников, гораздо теснее связанными с теми
заграничными рынками, куда эти купцы поставляли товар, не-
жели с окрестной страной, по отношению к которой городское
население было типичным паразитом. Никакой почвы для
N «единого» государства — и вообще государства в современном

Заграничная торговля, города и городская жизнь 155
нам смысле слова — здесь не было. Военно-торговые ассоциа-
ции, вначале чисто импровизированные, далее все более и бо-
лее устойчивые, периодически выдвигали из своей среды вож-
дей, выступавших перед соседними народами в виде «князей»
Руси. Нам совершенно неизвестно, при каких условиях звание
вождя в целом ряде центров монополизировалось за членами
одного рода — потомками Игоря; но сама по себе при данном ,
строе наследственность княжеской профессии так же естествен-
на, как и наследственность купеческой, а о купце мы знаем из
грамоты Ивана на Опоках, что он «шел отчиною». Этот факт
наводит на другое заключение: если княжеская власть и заня-
тие торговлей были организованы на вотчинном, патриархаль-
ном начале, естественно предположить, что то же начало лежало
в основе всего строя древнерусского города, что та Русь, о ко-
торой идет речь в договорах, была совокупностью не отдельных
лиц, а семей — чего-нибудь вроде «печищ» или «дворищ»,
составлявших основную социальную ячейку сельской Руси. Два
факта, по-видимому, совершенно оправдывают такое заключе-
ние; во-первых, то название, какое носит в древнейших редак-
циях «Русской Правды» командующий класс тогдашнего обще-
ства— «огнищане». Последователи Шторха, все стремившиеся
объяснить торговлей в современном нам смысле слова, готовы
были путем этимологических сближений сделать из этой обще-
ственной группы «работорговцев», или «рабовладельцев», или
что-то вроде плантаторов, ведших крупное сельское хозяйство
при помощи холопского труда. Но родство слова с хорошо зна-
комым нам «печищем» слишком бьет в глаза, и «тиун огнищ-
ный» «Русской Правды» гораздо больше походит на поздней-
шего дворецкого, чем на villicus'a, начальника рабов в римской
латифундии. Его барин всего скорее мог бы быть приравнен к
позднейшему боярину-вотчиннику: возможно, что в деревне он
и был «социальным предком» последнего. Но что делать с го-
родскими огнищанами? А из устава о мощении новгородских
мостовых мы знаем, что в Новгороде их была целая улица.
Древнейшие редакции «Правды» — памятника, сложившегося
в чисто городской обстановке, как давно уже совершенно спра-
ведливо отмечено, — также едва ли бы стали много заниматься
сельскими жителями, а они отводят огнищанам первое место в
ряду упоминаемых ими общественных групп. Приходится до-
пустить, что огнищане были и в городе, т. е. что этот послед-
ний представлял совокупность «печищ» или «огнищ», ведших
коллективное хозяйство, только занимавшихся не земледелием

150
Глава III
и промыслами, а торговлей и разбоем*. Другой факт, наводя-
щий на ту же мысль о патриархальном строении древнейшей
городской общины, — те не менее огнищан таинственные стар-
цы градские, которых мы находим в думе Владимира Святого
рядом с боярами. Видеть в них выборную «городскую старши-
ну», как кажется некоторым исследователям, не приходится:
выборное начало в древнерусском городе не ослабевало, а уси-
ливалось с течением времени. Выборный институт мог изме-
нить название, но исчезать ему не было ни малейшего основа-
ния. Другое дело, если мы допустим, что «старцы градские»
были главами печищ, составлявших первоначально город: тогда
их постепенное исчезновение, как мы сейчас увидим, будет \ахк
нельзя более естественно.
Патриархальный быт экономически был тесно связан с на-
туральным хозяйством. «Печище» могло держаться веками или
медленно эволюционировать в вотчину, только сохраняя свой
характер как самодовлеющего экономического целого. Город не
давал этого основного экономического условия. Несколько
«печищ», укрепившихся в первое время на том или другом
удачно выбранном пункте и образовавших городскую аристо-
кратию, очень скоро оказывались охваченными густой массой
самых разношерстных элементов, которые старая патриархаль-
ная организация не могла ассимилировать и поглотить и кото-
рые она с трудом удерживала до поры до времени. О той пе-
строй толпе, какая скучивалась в больших центрах Поволжья
и Приднепровья, дает понятие рассказ одного арабского писа-
теля о хазарской столице Итиль. «Там учреждено 7 судей: два
для магометан, два для хазар, которые судят на основании за-
кона Моисеева, два для живущих здесь христиан, которые су-
дят на основании Евангелия (!), и один для славян, руссов и
других язычников, которые судят по законам языческим» 43.
Такой же разнообразный состав должно было представлять на-
селение и Киева. Немцы, которых приводил с собою на помощь
Святополку польский король Болеслав Толстый, рассказывали
потом, вернувшись на родину, своему епископу (Титмару Мер-
зебургскому), что Киев будто бы очень большой город: в нем
до 40Q одних церквей, а населен он «беглыми рабами и провор-
* Пресняков («Княжое право», стр. 231) 42, опираясь на аналогию
с германскими терминами, видит в огнищанине старшего княжеского
дружинника, члена княжеского «огнища». Но он сам же отмечает, что
в Новгороде огнищане не составляли части княжеского двора, а были
«своего рода корпорацией». С другой стороны, почему же только княже-
ский двор был «огнищем»? Ведь и дружины были не только у князей.

Заграничная торговля, города а городская жизнь 1«г>7
ными датчанами», как называли немцы всех скандинавов
вообще по единственному знакомому им образцу 44. Из Жития
Феодосии и Печорского Патерика мы узнаем и еще об одном
нетуземном элементе в составе киевского населения: там было
много евреев, споры с которыми о вере составляли одно из за-
нятий Феодосия, отмеченных его биографом. Читая такой дра-
гоценный бытовой памятник, как Печерский Патерик, мы по-
лучаем чрезвычайно живое и наглядное представление об этно-
графической пестроте тогдашнего Киева. В стенах Печерского
монастыря перед нами сменяются: варяжский князь Симон,
пришедший из-за Балтийского моря; княжеский врач — армя-
нин родом, так неудачно конкурировавший с туземными печер-
скими врачами, которые монастырской капустой излечивали
самые мудреные болезни, ставившие в тупик армянского врача;
греческие художники, пришедшие на поиски заработка и для
начала доброго знакомства рассказывавшие крайне лестные для
Печерской обители чудеса, с ними, художниками, случившиеся;
венгерцы с берегов Дуная и половцы из соседних южнорусских
степей45, — словом, кого только не захватывал в свои волны
поток торгового движения «из Варяг в Греки». В этой смеси
одежд и лиц, племен и наречий преобладали, конечно, люди,
что называется, без роду, без племени, т. е. род и племя у них
были, но они остались где-то далеко, на родной стороне, которая
давно стала чужбиной и куда человек по большей части и не
рассчитывал вернуться. Семейное право не ограждало и не стес-
няло его более: у него был один отец-господин — торговый
интерес, который привел его в Киев. Место семейной организа- ,
ции, печища, занимает искусственная военная организация «сот-
ня», с которой мы уже сталкивались ранее. А рядом со «старца-
ми градскими» появляются десятские и сотские с тысяцким, и
скоро из-за последних первых становится совсем не видно.
Этот процесс разложения старых патриархальных ячеек •
определил собою и эволюцию киевского веча. Демократизация
его состояла не в том, чтобы увеличивалась власть народа и
падала власть князя. Права последнего юридически никогда не
были ограничены: пока он пользовался доверием и поддержкой
«граждан», он мог, не стесняясь, делать все, что ему угодно. Из
того же Киево-Печерского Патерика мы узнаем, что князь мог
схватить любого человека даже не из своего княжения, начать
его пытать и запытать до смерти, доискиваясь «сокровища», на
которое этот князь имел так же мало прав, как и пытаемый
им человек. Военной республике, какой был древнерусский го- ,
род, неприкосновенность личности была совершенно незнакома.

158
Глава 111
Когда злоупотребления князя переходили границы терпения его
подданных, его просто низвергали, иногда убивали, и тем дело
кончалось. В этом отношении Новгород XV века фактически
мало чем отличался от Киева XI века. Развивались не столько
юридические понятия и политические формы — кое-какие пе-
ремены, которые можно здесь проследить, мы рассмотрим в
конце этой главы, — сколько социальный состав той массы, по-
литическим воплощением которой являлось самодержавное
народное собрание. Около первоначального ядра, нескольких
купеческих родов, основавших город (в Киеве сохранилось и
предание о таком основателе, который «бе ловяще зверь» и хо-
дил в Царьград, — по его имени будто бы назвали и самый го-
род) 46, скоплялось множество мелкого люда — чернорабочих и
ремесленников, оставивших память о себе в названиях новго-
родских «концов» — Гончарского и Плотницкого. Уже в дни
смут, следовавших за смертью Владимира Святого, этот мелкий
люд играл известную роль. Летопись рассказывает, что Свято-
полк «Окаянный», вокняжившись в Киеве, «созвал людей и на-
чал давать одним одежду, другим деньги, и роздал множе-
ство» 47. Купеческую аристократию таким путем подкупить
было нельзя. В то время в Новгороде ремесленное население
играло уже такую роль, что Ярослав, избив «нарочитых му-
жей», напавших на его варяжскую дружину, мог собрать тем
не менее сорокатысячное ополчение, которое его противники в
насмешку назвали «плотниками» 48. Киев в это время был более
консервативным городом и, как мы узнаем из чрезвычайно
любопытного описания событий 1068 года, масса населения в
нем не была вооружена и организована по-военному. Это был
год первого большого половецкого нашествия на Русь, когда
созданная Ярославом система обороны не выдержала испыта-
ния. Вышедшие навстречу степнякам на реку Альту Яросла-
вичи были разбиты наголову и с остатками своих войск бежа-
ли — Изяслав со Всеволодом в Киев, а Святослав — в Чернигов.
Остаток киевского ополчения, созвав вече на торговигце, обра-
тился к Изяславу с такою речью: «Половцы рассыпались по
земле; дай, князь, оружие и коней — мы еще будем биться с
ними». Из сжатого изложения летописца (который, быть мо-
жет, и сам не вполне отчетливо представлял себе картину, —
припомним, что он ведь все время стоял на точке зрения
XII века) с первого взгляда как будто следует, что говорившие
требовали оружия и коней себе. Но как могли убежать от по-
ловцев те, кто потерял лошадей в битве, и зачем нужно было
обращаться в княжеский арсенал купцам, которые сами всегда

Заграничная торговля, города и городская жизнь 159
ходили вооруженными? Речь, очевидно, шла о создании новой
армии из тех элементов населения, которые раньше в походах
не участвовали и вооружены не были. Изяслав имел какие-то
основания им не доверять и требования не исполнил. За это он
поплатился столом: киевляне освободили из заключения и про-
возгласили своим князем его соперника, Всеслава Полоцкого, а
Изяслав с дружиной должен был бежать в Польшу. К сожале-
нию, летопись нам ничего не сообщает о порядках, установив-
шихся в Киеве после этой первой в русской истории револю-
ции. Видно только, что в военном отношении новый режим не
был силен: привыкшие к оружию слои населения или стояли в
стороне, или ушли вместе с Изяславом; когда последний через
7 месяцев вернулся с польской подмогой, он справился с вос-
ставшими без битвы. Брошенные и своим новым князем,
бежавшим к себе в Полоцк, киевляне дошли до крайнего отчая-
ния и угрозой сжечь свой город и поголовно выселиться вы-
звали в миг вмешательство двух других Ярославичей, Свято-
слава и Всеволода. Этим они спасли город от разгрома, но тем
не менее должны были испытать весьма свирепую репрессию:
70 человек были казнены, другие ослеплены или «погублены»
каким-то иным путем — вероятно, проданы в рабство. Знаме-
нательно, что летописец не называет казненных «нарочитыми
мужами», как тех, кого избил Ярослав в 1015 году, а просто
«чадью» — «людьми». Не менее знаменательна и полицейская
мера, принятая Изяславом в предупреждение подобных собы-
тий на будущее время: он «изгнал торг на гору»49. Гора —
самая старая часть Киева, где жила городская аристократия:
там был в 1068 году двор тысяцкого Коснячька, которого во
время восстания искала толпа не с добрыми намерениями. Пе-
ренос торга в аристократическую часть города должен был пре-
дупредить образование на торгу демократической сходки: вдали
от своих домов, окруженное благонадежным элементом, просто-
народье было менее опасно, и с ним легче было справиться.
Но победа княжеской власти не могла удержать разложения
старой, патриархальной организации, да, по-видимому, и сама
власть, восстановившая свои права при помощи чужеземной
-военной силы, больше надеялась на эту последнюю, нежели на
старую городовую аристократию. Изяслав и после при всех
своих злоключениях (его в 1073 году опять прогнали из Киева,
на этот раз собственные братья — Святослав и Всеволод) 50
искал помощи в Польше — на этот раз безуспешно — у запад-
ного императора и даже у папы, но не видно, чтобы дома у него
было нечто вроде своей партии и чтобы он пытался такую

160
Глава 111
создать. Падение семейного права нашло себе яркое выражение,
между прочим, в судебном обычае. К правлению Ярославичей —
неизвестно, до или после революции 1068 года, но во всяком слу-
чае до вторичного изгнания Изяслава из Киева — относится
ряд судебных решений, покончивших с кровной местью и, что
еще выразительнее, установивших индивидуальную ответствен-
ность за убийство вместо прежней семейной. «Если убьют огни-
щанина в драке, — говорит первое из этих решений, — то пла-
тить за него 80 гривен убийце, а людям не платить». Только за
разбой по-прежнему отвечала вся вервъ, т. е. весь родовой союз.
Зато одно из решений устанавливает случай, когда огнищанина
можно было убить совсем безнаказанно как собаку («во пса
место»), — это если огнищанин был пойман на месте кражи
«у клети, или у коня, или у говяды, или при покраже им ко-
ровы» 51. Огнище в этом случае не смело мстить за своего со-
члена: так низко пала материальная сила семейного союза.
Острием своим новый обычай был направлен, несомненно, про-
тив родовой аристократии, а это заставляет думать, что, одер-
жав политическую победу над общественными низами, княже-
ская власть пошла затем на социальные уступки этим самым
низам, мирясь с ними головами их социальных ворогов. Скуд-
ные данные летописи и других памятников не дают нам воз-
можности сколько-нибудь полно восстановить картину социаль-
но-экономического процесса, разлагавшего старое общество.
Время от времени только удается нам видеть то тот, то другой
ее угол. Летопись нам рассказывает, что третий из Ярослави-
чей, Всеволод, переживший двух старших братьев, в старости
«начал любить смысл юных и с ними держал совет», что, ко-
нечно, не следует понимать так, будто он окружил себя легко-
мысленной молодежью. Летописец сейчас же и поясняет, в чем
дело: «юные» оттеснили от Всеволода «первую» его «дружи-
ну» — родовитых советников, которые привыкли быть около
князя52. Сочувствующий последним автор (в данном случае
едва ли сам «начальный летописец», а скорее один из его источ-
ников: тот не стал бы рассказывать дурное о Всеволоде) объ-
ясняет недовольство народа последним из Ярославичей именно
как результат этой перемены. Но народу стало тяжело, конеч-
но, не от того, что городовая аристократия потеряла власть;
суть дела была в экономических условиях, в том засилье, какое
стал забирать торговый, а вместе с ним, конечно, и ростовщи-
ческий капитал. Любопытный факт из этой области сообщает
нам не летопись, а Печерский Патерик в рассказе об одном из
чудес св. Прохора «лебедника». Если очистить этот рассказ от

Заграничная торговля, города и городская жизнь 161
сказочных подробностей о сладком хлебе из лебеды и пепле,
благодатию свыше обращавшемся в соль, перед нами останется
тот исторический факт, что Печерский монастырь снабжал бед-
нейшие слои киевского населения мукой (по-видимому, не без
посторонней примеси) и солью, чем и приобрел богатства, воз-
будившие зависть князя Святополка Изяславича, сменившего
Всеволода на киевском столе. Этим воспользовались конкурен-
ты монастыря, торговцы солью (получавшейся тогда из нынеш-
ней Галиции), по-видимому совершенно вытесненные монасты-
рем с рынка: они добились от князя запрещения монастырской
торговли. Автор-монах инсинуирует, что сделали они это с
целью установить монопольные цены на соль, так как с Гали-
цией тогда из-за войны сношения были затруднены и соль была
дорога. Но и помимо этого протест мелкого торгового капитала
против зарождавшегося крупного в лице монастырей был слиш-
ком понятен. Святополк же, сам весьма типичный предста-
витель «первоначального накопления», вступился за мелких
торговцев не бескорыстно, а с вполне определенной целью: за-
ставить монастырь поделиться с ним барышами, чего, по-види-
мому, и достиг: в результате всей истории киязь «стал иметь
великую любовь к обители Пресвятой Богородицы», а обитель
продолжала невозбранно «раздавать» народу соль 53.
Что капитал работал не только в городе, а и широко вокруг
него, об этом мы можем судить по развитию среди сельского
населения закупничества, с которым читатели уже знакомы *,
Материал для нового взрыва — уже более социальною, чем по-
литического, — накоплялся. Сигнал к нему дала смерть Свято-
полка — друга ростовщика, хлебных и соляных спекулянтов.
Подробности второй киевской революции 1113 года так же не
ясны, как и первой. Поднявшиеся низы и на этот раз обнару-
жили так же мало сознательности и организованности. Их уда-
лось натравить сначала на иноземных представителей капита-
ла: «идоша на жиды и разграбиша я». Но провокация даже с
первого раза удалась не вполне: рядом с «жидами» пострадали
двор Путяты54 тысяцкого — как и в 1068 году, тысяцкий был
в глазах народа представителем городовой аристократии. А про-
ницательные люди из среды последней предвидели, что если
дать движению разрастись, то дело не ограничится ни «жида-
ми», ни тысяцкими с сотскими, а дойдет и до бояр, и до мона-
стырей, и до вдовы князя-ростовщика, как ни старалась она
закупить киевскую демократию щедрой раздачею милостыни
* См. гл. II «Феодальные отношения в древней Руси».
6 М. тт. Покровский, кн. I

162
Глава 111
из имения умершего. Но теперь польского войска иод руками
не было, а народная масса давно привыкла к оружию: уже в
1093 году киевский полк устроил вече на походе и заставил
князей и своих аристократических предводителей дать битву
вопреки их желанию. Приходилось идти на компромисс с го-
родской, а отчасти и деревенской беднотой. Что эта последняя
тоже начинает играть политическую роль, чувствовалось уже
довольно давно. В том же 1093 году о ней вспоминали руково-
дители киевского общества: отсоветывая Святополку поход, они
ссылались на то, что «земля оскудела от ратий и продаж» 55.
Как хорошо засели в памяти современников заботы правящих
кружков о «смердах», показывает тот любопытный факт, что
известные, всеми учебниками приводимые речи Мономаха о
смердьей пашне и смердьей лошади* компилятор начального
свода воспроизвел дважды —под 1103 и под 1111 годом; так
ему понравился этот мотив. Теперь пришла пора заботиться о
«смердах» не только на словах. Нужен был посредник между
заволновавшимися низами и испуганными верхами киевского
общества; таким мог быть скорее всего именно Владимир Все-
володович Мономах. Положение «приглашателя» к нему оро-
бенно шло. Общественные верхи издавна чувствовали к нему
доверие: в 1093 году мы видели его солидарным с начальством
киевского ополчения, настаивавшим на осторожной тактике
в противность мнению массы киевских «воев», требовавших ре-
шительных действий. В то же время он умел затронуть и демо-
кратическую струнку киевлян, выдвигая их как посредников
в спорах между самими князьями. И когда на предложение
его и Святополка решить распрю «перед горожаны» Олег Свя-
тославович ответил грубостью, обозвав киевлян «смердами» 56,
это было, конечно, очень на руку мономаховой дипломатии.
Немалую службу служили ему и его добрые отношения с цер-
ковью, значение которой как экономической силы мы уже ви-
дели на примере Печерского монастыря. Инициатива пригла-
* «Сели — Святополк со своею дружиной, а Владимир со своей, а
в одном шатре. И стали думать, и начала говорить дружина Святополкова:
«Не время воевать весной, погубим смердов и пашню их». И сказал Вла-
димир: «Удивляет меня, дружина, как это вы лошади жалеете, на которой
пашут, аша это что не посмотрите: начнет смерд пахать, приедет половчин,
ударит смерда стрелой, кобылу его возьмет, в село к нему приедет, возьмет
его жену и детей и все его именье. Так лошади-то ты его жалеешь, а самого
что же не пожалеешь?» И не могла ему отвечать дружина Святополкова,
и сказал Святополк: «Так вот, брат, я уже готов!»» Ипат. под 1103. Тот же
рассказ с незначительными вариантами под 1111; очевидно, мы имеем
перед собой одни из «анекдотов» о популярном князе, рассказывавшихся
по разным поводам 57.

Заграничная торговля, города и городская жизнь 163
шения Мономаха шла, как совершенно ясно видно из рассказа
летописи, сверху. Но переяславский князь пошел не сразу. Ле-
тописец придает и этому замедлению, и происходившим пере-
говорам морально-религиозную окраску: не пошел сразу в Киев
Мономах будто бы потому, что жалел Святополка, а согласился
в конце концов под влиянием указания, что если он еще про-
медлит, то киевляне разграбят монастыри. Пикантное соседство
монастырей с еврейскими ростовщиками, конечно, весьма ха-
рактерно: историческая истина тут зло подшутила над благо-*
честивыми рассуждениями летописца. Но Мономах достаточно
знал, вероятно, практику монастырской жизни, чтобы понимать
опасное положение монастырей в подобную минуту и без спе-
циальных указаний кого бы то ни было. И результат перегово-
ров — знаменитое «законодательство Мономаха» — заставляет
думать, что речь между ним и представителями правящих кру-
гов киевского общества шла не о монастырях.
«Устав» Владимира Всеволодовича дошел до нас в очень
поздней сравнительно редакции: древнейшая рукопись «Рус-
ской Правды», где мы этот «Устав» находим, относится к кон-
цу XII века, т. е. по крайней мере на 150 лет моложе событий
1113 года. В этой древнейшей рукописи «Устав» очень короток:
он заключает в себе всего несколько строк. В рукописях более
позднего времени он разрастается до размеров целого малень-
кого памятника — своего рода дополнительной «Русской Прав-
ды» — его иногда называют «Правдой Мономаха». Не трудно,
однако, заметить, что, например, из статей «О закупе» лишь
первая заключает в себе нечто принципиальное: она предостав-
ляет закупу право иска против своего барина. «Если закуп бе-
жит к судьям жаловаться на обиду от своего барина, то он за
то не обращается в рабство (как за всякий другой побег) и
дело его должно быть рассмотрено». Все значение этого ново-
введения мы поймем, если вспомним, что еще в XVI веке барин-
кредитор был единственным судьей для своего должника,
«а кто человека держит в деньгах, — говорит жалованная гра-
мота великого князя Василия Ивановича смольнянам, — и он
того человека судит сам, а окольничьи мои в то не всту-
паются» 58. Дальнейшие статьи, касающиеся закупов, разби-
рают различные конкретные случаи тяжб между крестьянином
и его барином. Но, судя по тому способу, каким создавалось в
древней Руси право — путем обобщения отдельных решений от
случая к случаю, — крайне маловероятно, чтобы все эти кон-
кретные примеры наперед были предусмотрены законодате-
лем, Мономахом, и собравшейся вокруг него на Берестове, под
6*

104
Глава 111
Киевом, его «дружиной» — тысяцкими важнейших городов Под-
днепровья. Вернее всего, они явились приложением основного
принципа к отдельным казусам — т. е. дальнейшим развитием
мономахова законодательства. Позднейший редактор-система-
тизатор юридически вполне правильно свел все статьи о за-
купах в одну главу, которую мы теперь и читаем в поздней-
ших списках «Русской Правды». К исторической истине, одна-
ко, ближе всего, по всей вероятности, древнейший список, си-
нодальный, с его короткими, но на редкость содержательными
постановлениями.
Пора, однако, привести «Устав» полностью59. «По смерти
Святополка Владимир Всеволодович созвал на Берестове свою
дружину — тысяцких: Ратибора Киевского, Прокопья Белго-
родского, Станислава Переяславского, Нажира, Мирослава,
Иванка Чудиновича да боярина Олегова (князя черниговского
Олега Святославича) — и на съезде постановили: кто занял
деньги с условием платить рост на два третий (т. е. 50% годо-
вых), с того брать такой рост только два года, а после того
искать лишь капитала, а кто брал такой рост три года, тому не
искать и самого капитала. Кто берет по 10 кун роста с гривны
в год (т. е. 20%), такой рост допускать и при долгосрочном
займе». Затем в большинстве списков идут два постановления,
регулирующие конкретные случаи задолженности, интересные
потому, что они объясняют нам, кто был объектом ростовщи-
ческой эксплуатации: оба трактуют о купце, торгующем на чу-
жой капитал. Особенно любопытно первое из них. В древнерус-
ском, как и вообще в архаическом, праве должник отвечал за
исправную уплату долга не только своим имением, но и своею
личностью. При натуральном хозяйстве, как мы видели, чело-
век являлся меновой ценностью по преимуществу и, стало быть,
самым надежным обеспечением, какое только можно предста-
вить. Как теперь замотавшийся должник берет «под душу»,
ставя на вексель фальшивую подпись, так тогда без всякой
фальши занимали под обеспечение своим собственным телом.
Переход к более современным формам кредита и начинался
всюду обыкновенно с упразднения этого варварского способа
уплаты. В древней Руси этот переход намечен мономаховым
законодательством или постановлениями, которые служили ему
непосредственным развитием. Продажа в рабство за долг не
была отменена, но она оставалась, так сказать, на правах уго-
ловного взыскания. В рабство теперь продавали не всякого не-
исправного должника, а лишь такого, который пропьет, или
проиграет, или по грубой небрежности потеряет товар, взятый

Заграничная торговля, города и городская жизнь 105
в кредит. «Несчастный» банкрот, пострадавший от пожара или
кораблекрушения, своим лицом за долг не отвечает, «потому
что это несчастье от бога, а он не виноват в нем». Как видит
читатель, мы недаром сравнивали «Устав» Мономаха с «сисах-
тией» Солона, «стряхнувшей» долговую кабалу с плеч афин-
ского должника VI века до р. х. Не идя так далеко, он разви-
вал право в том же направлении, притом развивал революцион-
ным путем, кассируя сделки, которые еще вчера были вполне
легальными. Этим был юридически закреплен успех киевской
народной массы, которая недаром с тех пор является полной
хозяйкой на политической сцене: уже виденные нами веча
1146—1147 годов дают нам такую полную картину «народо-
правства», что более полной мы не найдем и в источниках нов-
городской истории.
Но в Афинах VI века долговая кабала пала не только юри-
дически полнее с плеч должника — солоновская реформа была
шире и географически, если так можно выразиться. Не только
нельзя было человека продать в рабство за долг, но и с земли
были сняты «долговые столбы». В Киевской Руси XII столетия
положение сельского должника было лишь несколько облегче-
но, но он все же остался кабальным. Нам совершенно неясно
по летописи участие сельского населения в событиях 1113 года.
Что о смердах и закупах вспоминали, служит доказательством,
что они не стояли вовсе вне политической жизни. Но был ли
смерд таким же полноправным членом городской демократии,
как и купец? Это очень сомнительно, и сомнительно не только
потому, что фактическое участие крестьянства в городском
вече было, конечно, сильно затруднено: каждый день в город
на сходку не находишься. Такое элементарное объяснение не
может нас, однако, удовлетворить хотя бы по тому одному, что
ведь аналогичные условия были и в древней Греции, и в сред-
невековой Италии, но нигде мы не найдем такой резкой раз-
дельной черты между горожанином и крестьянином, между «го-
родским правом» и «правом деревенским», как в древней Руси.
Общее название для массы сельского населения в древне-
русских памятниках — «смерды». Тексты дают нам довольно
отчетливые признаки их юридического положения, и нужна
была обширная литература, чтобы создать «вопрос» о смердах*.
Летопись прежде всего совершенно определенно рассматривает
* Интересующихся этой литературой мы можем отослать к новейшим
работам проф. Дьяконова «Очерки обществ, и государств, строя древней
руси», изд. 2, стр. 90 и ел., и Сергеевича «Древности русского права»,
т- 1> изд. 3, стр. 203 и ел. 60.

166
Глава 111
смердов как особую группу населения, стоящую ниже хотя бы
и самого низкого разряда горожан. Одержав победу над Свято-
полком Окаянным, Ярослав Владимирович щедро наградил свое
сорокатысячное ополчение, о котором мы упоминали выше: он
дал «старостам по 10 гривен, а смердам по гривне, а новгород-
цам по 10 всем» 61. Нам не важно, сколько именно кому давал
Ярослав, — дело было в 1016 году, а запись, по всей вероятно-
сти, сделана гораздо позже, — важно, что летописец расценил
каждого горожанина ровно в десять раз дороже, чем сельского
жителя, хотя в ополчении Ярослава функции их были совер-
шенно одинаковы. При таких условиях очевидно, что деревен-
ское происхождение в глазах древнерусского человека служило
отнюдь не к почету; когда другой летописец, уже не северный,
новгородский, а южный, галицкий, захотел уколоть двух бояр
своего князя, он назвал их «беззаконниками от племени смер-
дья» 62. Нет ничего мудреного, что в устах самих князей
«смерд» было прямо ругательством, притом особенно обидным
именно для горожан, по-видимому, как можно заключить из
приведенных нами выше переговоров Олега Святославича с Мо-
номахом. А когда последний захотел пожалеть бедного смерда,
то он не нашел для него более ласкательного эпитета, чем
«худый». Но это все терминология, так сказать, бытовая; рас-
сказ летописи о Витичевском съезде (1100 года) дает нам уже
некоторый образчик словоупотребления официального. Съехав-
шиеся на Уветичах князья обращаются к Володарю и Васильку
с таким, между прочим, требованием: «А холопов наших и смер-
дов выдайте» 63. Итак, смерд уже и в дипломатических пере-
говорах оказывается чем-то вроде княжеского холопа. О спе-
циальной зависимости смердов от князя говорит не одно это
место, а целый ряд летописных текстов, отчасти воспроизводя-
щих опять-таки официальные документы. Когда воевода Свя-
тослава Ярославича Ян Вышатич нашел на Белоозере двух
«кудесников», он, прежде чем начать с ними расправляться,
навел справку, чьи они смерды, и, узнав, что его князя, Свято-
слава, потребовал у населения их выдачи64. О киевлянине или
новгородце, свободном человеке, нельзя было спросить, чей он,
а о смерде спрашивали. Киевлянами или новгородцами князь
не мог распорядиться по своему усмотрению, а смердами мог.
В 1229 году пришел в Новгород князь Михаил Всеволодович
из Чернигова «и целовал крест на всей воле новгородской»: та-
ково было его отношение к горожанам. А смердам он сам «дал
свободу на пять лет даней не платити» 65: там была вся воля
веча, здесь вся воля княжая. И если она была чем-нибудь стес-

Заграничная торговля, города и городская жизнь 107
нена, то отнюдь не волею смердов, а тем же вечем, которое в
Новгороде по крайней мере считало себя верховным властите-
лем и сельского населения. Когда в 1136 году новгородцы изго-
няли князя своего Всеволода, в списки его прегрешений они
поставили и такое: «не блюдет смерд» 66. Наконец, «Русская
Правда» назначает особое наказание (штраф в 3 гривны),
«если кто мучит смерда без княжа слова» 67; дальше идет речь
о «мучении» (очевидно, пытке) огнищанина, но тут уже
речи о княжьем слове нет. Другими словами, смерда князь
имел право предать пытке, когда захочет.
Эта более тесная зависимость смердов от княжеской власти
давно обратила на себя внимание исследователей, и смерд ри-
совался им то как княжеский крепостной, то как «государст-
венный крестьянин» и т. д. Подобная модернизация социаль-
ных отношений была логическим последствием модернизации
княжеской власти: представляя себе древнерусского князя как
государя, трудно было иначе формулировать отношение к нему
смердов. С другой стороны, смерд «Русской Правды» является
перед нами со всеми чертами юридически свободного человека,
понятие же «государственного крестьянина», очевидно, слиш-
ком плохо вяжется со всей обстановкой XII века: там, где не
было государства, трудно найти «государственное имущество»,
живое или мертвое. Отсюда довольно естественная реакция и
попытки доказать, что отношения смерда к князю были отно-
шениями «подданного», не более. Буквально эта характеристика
совершенно правильна: смерд был именно «подданным», но в
том древнейшем значении этого слова, которое мы видели в
главе I, — в смысле человека под данью, который обязан пла-
тить дань. Смерд — это «данник» — вот его коренной признак;
когда Югра желала подольститься к новгородцам, обманывая
их, она им говорила: «А не губите своих смердов и своей да-
ни» 68 — погубите смердов, и дани не с кого будет взять. Эта
коренная черта смерда сразу вскрывает перед нами и проис-
хождение класса, и его загадочные отношения к княжеской
власти. Мы знаем, что дань в древней Руси исторически разви-
лась из урегулированного грабежа, если так можно выразиться:
сначала отнимали сколько хотели и могли, потом заменили
грабеж правильным ежегодным побором — это и была дань.
В более позднее время дань платилась городу: о Печере ле-
топись уже под 1096 годом говорит, что это «люди, которые
дань дают Новгороду» 69. Но из рассказа той же летописи об
Игоре мы знаем, что раньше дань собирал всякий глава воору-
женной шайки по мере физической к тому возможности; при-

1158
Глава 111
чем в это более раннее время и сами города платили дань та-
ким атаманам, например тот же Новгород, по-видимому, до
смерти Владимира св. (а быть может, и долее) платил 300 гри-
вен киевскому конунгу «мира деля». Одно очень древнее место
одного из позднейших летописных сводов (Никоновского) ста-
вит самое установление дани в связь с постройкой городов.
«Этот же Олег, — говорится там, — начал города ставить и дани
уставил по всей русской земле» 70. Перед нами очень жизнен-
ная картина устройства укрепленных пунктов, откуда пришлые
люди периодически обирают местное население и куда они
скрываются обратно со своей добычей. Время от времени в этих
крепостцах появляется и сам князь «со всею Русью», подводя
итог приобретенному за год «товару». Прошли два-три столе-
тия. Город из стоянки купцов-разбойников успел превратиться
в крупный населенный центр с четырьмястами церквей и во-
семью рынками, как Киев. Он сам уж больше не платит князю
дани, но деревенская Русь платит по-прежнему. «Ходить в дань»
по-прежнему является специально княжеской профессией, как
предводительствовать ополчением. Захватив чужую волость,
князь первым делом посылал по ней своих «данников», кото-
рые иной раз не стеснялись и тем, что население уже уплатило
дань прежнему князю. Одно место летописи дает даже повод
думать, что дань не только собирал, но и распоряжался ею
князь, притом даже и в Новгороде. Именно Ипатьевская ле-
топись под 1149 годом так передает условия перемирия между
Юрием Владимировичем и Изяславом Мстиславичем: «Изяслав
уступил Юрию Киев, а Юрий возвратил Изяславу все дани
новгородские» 71. Но мы знаем уже, что «брать дань» значило
«властвовать»: первоначально политическая зависимость ни в
чем другом и не выражалась, кроме дани. А с другой стороны,
в древней Руси до конца московского периода включительно
кто брал подати с людей, тот ими и вообще «управлял». Поло-
жение смерда как данника и делало его специально княжеским
человеком.
Наемный сторож в городе, князь был хозяином-вотчинни-
ком в деревне. Эту политическую антиномию и приходилось
разрешать Киевской Руси. Вопрос, какое из двух прав — город-
ское или (Деревенское — возьмет верх в дальнейшем развитии,
был роковым для всей судьбы древнерусских «республик». В ко-
нечном счете, как известно, перевес остался за деревней. Связь
этого исхода с экономическими условиями давно намечена ли-
тературой. Проф. Ключевский в своем «Курсе» устанавливает
два факта, тесно между собою связанных: падение веса деиеж-

Заграничная торговля, города и городская жизнь 109
нон единицы, гривны, объясняемое, по его мнению, «постепен-
ным уменьшением прилива серебра на Русь вследствие упадка
внешней торговли», и стеснение внешних торговых оборотов
Руси «торжествующими кочевниками». Но и автора «Курса»,
очевидно, несколько смущал вопрос: почему же это кочевники,
над которыми торжествовали князья X—XI столетий, сами
стали торжествовать в XII? Упадок внешнего могущества при-
ходилось в свою очередь объяснять внутренними причинами,
и наш автор называет две: «юридическое и экономическое при-
нижение низших классов», с одной стороны, «княжеские усо-
бицы» — с другой. Но положение низших классов не ухудши-
лось, а улучшилось в XII веке сравнительно с XI, как мы ви-
дели; а борьба Владимира и Ярополка Святославичей в 977—
980 гг. или Ярослава Владимировича с братьями (Святополком,
Мстиславом и Брячиславом Полоцким) в 1016—1026 нисколько
не менее, конечно, заслуживает названия «княжескихусобиц»,
нежели распря Изяслава Мстиславича с Ольговичами или
Юрием Долгоруким в половине XII века. Отдавая должное ме-
тоду проф. Ключевского, приходится верно подмеченному им
факту экономического оскудения Киевской Руси искать иное
объяснение. Оно вернет нас к исходной точке настоящего очер-
ка — «разбойничьей торговле», на которой зиждилось благопо-
лучие русского города VIII—X веков. Внеэкономическое при-
своение имело свои границы. Хищническая эксплуатация стра-
ны, жившей в общем и целом натуральным хозяйством, могла
продолжаться только до тех пор, пока эксплуататор мог нахо-
дить свежие нетронутые области захвата. «Усобицы» князей
вовсе не были случайным последствием их драчливости: на
«полоне» держалась вся торговля. Но откуда было взять эту
главную статью обмена, когда половина страны сомкнулась
около крупных городских центров, не дававших своей земли в
обиду, а другая половина была уже «изъехана» так, что в ней
не оставалось «ни челядина, ни скотины»? Последним «диким»
племенем, которое не удалось втянуть в оборот хищнической
эксплуатации ни Владимиру, ни Ярославу, были вятичи, но
Мономах покончил и с ними. Как древний спартанский царь
искал в свое время «неразделенных земель», так русские
князья XII века искали земель, еще не ограбленных, но искали
тщетно. Мономах слал своих детей и воевод и на Дунай к До-
ростолу, и на волжских болгар, и на ляхов «с погаными», и на
Чудь, откуда они «возвратишася со многим полоном». Но орга-
низационные средства древнерусского князя были слишком
слабы, чтобы поддерживать эксплуатацию на такой огромнол

170
Глава III
территории; а с другой стороны, и волжские болгары, и ляхи
сами были уж достаточно организованы, чтобы дать отпор и
при случае отплатить тою же монетой. Судьба Киевской Руси
представляет известную аналогию с судьбою императорского
Рима. И там и тут жили на готовое, а когда готовое было
съедено, история заставила искать своих собственных ресурсов,
пришлось довольствоваться очень элементарными формами эко-
номической, а с нею и всякой иной культуры. Причем, как и
в Римской империи, «упадок» был больше кажущийся, ибо те
способы производства и обмена, к каким переходит, с одной
стороны, суздальская, с другой — новгородская Русь XIII века,
сравнительно с предыдущим периодом были несомненным эко-
номическим прогрессом.
Никто не нарисовал более яркой картины запустения Киев-
ской Руси, чем тот же проф. Ключевский *. Приводимые им
факты относятся большею частью ко второй половине XII сто-
летия, отчасти к началу XIII. Но одно из отмеченных авто-
ром явлений — упадок у князей интереса к киевским воло-
стям — можно проследить и несколько глубже, до первой
половины XII века. Уже в 1142 году между Ольговичами, стар-
ший из которых, Всеволод, сидел тогда в Киеве, происходил
очень любопытный спор из-за волостей, причем младшие братья
выражали большую готовность променять данные им старшим
киевские волости (правда, плохие) на тех самых вятичей, с
которыми лишь за четверть столетия до этого окончательно
справился Владимир Мономах. Этот интерес к вятичам в свою
очередь весьма любопытен, если мы припомним, что это был
наиболее глухой и наименее затронутый разбойничьей эксплуа-
тацией угол русской земли. Младшие братья Всеволода желали
получить себе вятичей, конечно, не для того, чтобы их гра-
бить — это всего удобнее было сделать из другой, соседней
волости. Очевидно, что прежняя точка зрения на князя как
на завоевателя по преимуществу, руководителя охоты за «по-
лоном» и, разумеется, защитника своей земли от чужих охот-
ников того же сорта, что эта точка зрения уступает место
какой-то другой. Перемена во взглядах княжеской власти на
свои права и обязанности опять-таки давно отмечена литерату-
рой: об отличии на этот счет северо-восточных князей XII —
XIII веков от их южных отцов и дедов писал еще Соловьев.
Так как князья ему представлялись единственной движущей
силой древней Руси, по крайней мере в политической области,
* См. «Курс», стр. 344 и ел. 72

Заграничная торговля, города и городская жизнь 171
то для него дело сводилось главным образом к изменению от-
ношений между самими князьями. Прежние братские отноше-
ния между последними заменяются отношениями подданства;
Андреем Боголюбским было произнесено «роковое слово под-
ручник в противоположность князю». Слова летописи о само-
властии Боголюбского понимались тоже именно в этом смысле.
Но едва ли поведение суздальского «самовластна» относительно
его киевских кузенов много отличалось к худшему от образа
действия Мстислава Владимировича Мономаховича, например,
подвергнувшего своих полоцких родственников прямо админи-
стративной ссылке. Князья любили говорить о братстве, но их
фактические отношения держались вовсе не на этих сентимен-
тальностях, и сильный «брат» всегда делал со слабыми все, что
хотел, не стесняясь, до убийства и ослепления включительно.
Последователи Соловьева совершенно правильно занялись дру-
гой стороной «самовластия» князя Андрея Юрьевича. «Кн.
Андрей был суровый и своенравный хозяин, который во всем
поступал по-своему, а не по старине и обычаю... — говорит
проф. Ключевский. — Желая властвовать без раздела, Андрей
погнал вслед за своими братьями и племянниками и «передних
мужей» отца своего, т. е. больших отцовых бояр». Цитируе-
мый нами автор думает, что «политические понятия и прави-
тельственные привычки Боголюбского» в значительной мере
были воспитаны общественной средой, в которой он вырос и
действовал. «Этой средой был пригород Владимир, где Андрей
провел большую половину своей жизни» 73. Ниже мы увидим,
что политические нравы Владимира, несмотря на то что это
был новый город, а может быть благодаря именно этому, ничем
не отличались от таких же нравов Киева или даже Новгорода,
так что из этой среды Андрей Юрьевич никаких новых прави-
тельственных привычек вынести не мог бы. Но если нам опять
приходится отказаться от объяснения, какое дает факту проф.
Ключевский, то самый факт опять угадан верно: оригиналь-
ность «новых» князей — в их «внутренней политике», в их ме-
тодах управления своей землей, а не в их отношениях к
князьям чужих, соседних земель, не в их политике «внешней».
Убийство князя Андрея — фактические подробности его
всем хорошо знакомы из элементарных учебников, поэтому нет
надобности воспроизводить их здесь — изображается обыкно-
венно как дело дворцового заговора. Его ближайшие поводы
рисуются в освещении, очень напоминающем конец императора
Павла Петровича; Андрей своими жестокостями восстановил
против себя свою собственную челядь, свой двор; казнь одного

172
Глава 111
из приближенных, Кучковича, явилась каплей, переполнившей
чашу, — товарищи и родственники казненного отомстили за его
смерть. Таково традиционное изображение дела в исторической
литературе. Такое именно понимание события, несомненно, же-
лал внушить своим читателям и летописец, большой поклонник
Боголюбского, щедрого церковного строителя и неумолимого
защитника православия от всяческих ересей. Но литературное
искусство летописца — или, вернее, автора «сказания», внесен-
ного в летопись, — стояло слишком низко, чтобы он мог дать
полную и свободную от противоречий картину события со своей
точки зрения. Волей-неволей, рассказывая факты в их хроноло-
гической последовательности, он сообщает ряд подробностей, с
этой картиной совершенно несовместимых. Прежде всего мы
узнаем, что заговор далеко выходил за пределы княжеского
двора — убийцы Андрея имели сторонников и сообщников и
среди «дружины Владимирской». Эта последняя отнюдь не
была личной дружиной князя Андрея — она и после не раз вы-
ступает в летописи как нечто связанное с городом, а не с тем
или иным князем. Судя по размерам — полторы тысячи чело-
век — и по военному значению, приписываемому этой дружине
летописью, — без нее город изображается как беззащитный —
«дружиной» летопись называет владимирское городовое опол-
чение, владимирскую «тысячу». Недаром летописец называет
эту силу то «владимирцами», то «дружиной владимирской», не
различая этих понятий. Так вот, к этим владимирцам и обра-
щаются заговорщики тотчас после убийства, стараясь уверить
горожан, что они, заговорщики, отстаивают и их интересы, не
только свои. Летописец влагает в уста владимирцев очень ло-
яльный ответ: «Вы нам не надобны». Но вслед за этим он вы-
нужден сообщить ряд фактов, которые с этой лояльностью
вяжутся как нельзя хуже. «Горожане же Боголюбова (где был
убит князь) разграбили дом княжеский... золото и серебро,
одежды и драгоценные ткани — имение, которому числа не
было; и много зла сотворилось по волости: домы посадников и
тиунов разграбили, а их самих с их детскими и мечниками
перебили, pi дома этих последних разграбили, не ведая, что
написано! где закон, там и обид много. Приходили грабить
даже и крестьяне из деревень. То же было и во Владимире: до
тех пор не переставали грабить», пока по городу не стало хо-
дить духовенство «со святою богородицею». Все это, вместе взя-
тое, наводит автора на благочестиво-монархическое размышле-
ние, одно из первых этого рода в русской литературе. «Пишет
апостол Павел: всякая душа властям повинуется, ибо власти

Заграничная торговля, города и городская жизнь 173
поставлены от бога; земным естеством царь подобен всякому
другому человеку, властью же, принадлежащей его сану, выше,
как бог. Сказал великий Златоуст: кто противится власти, про-
тивится закону божьему, — князь потому носит меч, что он бо-
жий слуга» 74.
Как видим, событие 28 июня 1175 года очень мало похоже
на то, что происходило в Петербурге 11 марта 1801 года. Там
был офицерский заговор, находивший себе, правда, поддерж-
ку в общественном мнении всего дворянства, но безразличный
для массы населения и в самом Петербурге, и во всей России.
Тут мы имеем дело с настоящей народной революцией, полным
подобием событий 1068 и 1113 годов в Киеве. Летописец неда-
ром счел нужным напомнить о непротивлении княжеской вла-
сти непосредственно после рассказа о городском бунте: он хо-
рошо понимал, против кого был направлен бунт. Убийство
верховного главы княжеской администрации было лишь сигна-
лом к низвержению этой администрации вообще, и есть все
основания думать, что челядинцы князя Андрея были правы,
когда апеллировали к сочувствию владимирцев. Не отрицает
летописец и фактических оснований для народного движения.
«Обид» было много, и злоупотребляли княжеским мечом доста-
точно, но не во внешних войнах, как бывало в старину, а во
внутреннем управлении. Самовластие Андрея выражалось, та-
ким образом, не только в том, что он изгнал «передних бояр»,
что простому народу могло быть даже приятно. От этого само-
властия тяжело доставалось всей народной массе. Управление
Боголюбского было одной из первых систематических попы-
ток эксплуатировать эту массу по-новому: не путем лихих на-
ездов со стороны, а путем медленного, но верного истощения
земли «вирами и продажами». По результатам новый способ
нисколько не уступал старому: владимирцы, познакомившиеся
с ним по двукратному опыту сначала при Андрее, потом при
его племянниках, Ростиславичах, метко определили образ дей-
ствия этих последних, сказав, что они обращаются со своим
княжеством «точно с чужой землей». Владимирцы никак не
хотели признать этого нового порядка. Два года спустя после
низвержения Андрея во Владимире вспыхнула новая револю-
ция, Ростиславичи в свою очередь были свергнуты, и горожане
добились от своего нового князя формальной казни своих во-
рогов: племянники Боголюбского были ослеплены (по некото-
рым данным, фиктивно, только чтобы успокоить волновавшийся
народ), а их союзник и покровитель, рязанский князь Глеб,
уморен в тюрьме. Но истребление представителей нового

174
Глава 111
порядка ые могло устранить причин, его создавших. Опустошив
,все вокруг себя своей хищнической политикой, древнерусский
город падал, и никто не мог задержать этого падения. Уже до
смерти Андрея Юрьевича, во время знаменитой киевской осады
1169 года, первый город русской земли защищали торки и бе-
рендеи, отряды нанятых князем Мстиславом степных наездни-
ков. Когда они изменили, город больше держаться не мог, и
киевлян постигла участь, какой они всегда так боялись: они
сами стали «полоном» 75. Тысячи пленников и, в особенности,
пленниц потянулись из города-завоевателя на невольничьи
рынки — куда он сам столько доставил живого товара в преж-
ние века. Но с разгромом Киева опустошенный юг потерял
всякий интерес и значение: номинальный победитель Киева,
князь Андрей Юрьевич, — под его стягом шла рать, разграбив-
шая «мать городов русских», — на юг не поехал: ему гораздо
привлекательнее казалась новая система княжеского хозяйни-
чанья, укреплявшаяся на севере. Своеобразные формы военно-
торговой республики еще три столетия продержались на се-
веро-западе: Новгород в своих огромных колониях нашел
неисчерпаемый источник «товара», а в тесной связи с Западной
Европой — новые организационные средства *. В остальной Рос-
сии неизбежно должен был продолжаться медленный процесс
% перегнивания старой хищническо-городской культуры в дере-
венскую. Ничего иного, кроме распадения города, здесьнетре-
бовалось, ибо, как мы хорошо помним, город ничего не внес
нового в деревню. Там все способы производства оставались
старые, только продукты, прежде захватывавшиеся бесцеремон-
ной рукой, куда она только могла достать, нередко вместе с
производителями, теперь оставались дома. Новгород со Псковом
и здесь представляли исключение. В них достаточно был раз-
вит местный обмен — и город являлся уже не только в роли
хищника (хотя эта роль и тут оставалась господствующей).
В остальной России город жил самостоятельной жизнью, мало
заботясь об окружавшей его сельской Руси. «Русская Правда»,
подробно разрабатывая вопросы о «товаре», о деньгах, о росте,
чрезвычайно мало говорит о земле — так мало, что некоторые
исследователи находили возможным утверждать, будто «Прав-
да» вовсе «не содержит в себе постановлений о приобретении
или отчуждении земли». В действительности, «Правда» о земле
говорит 4 раза, тогда как о росте (процентах) в ней содержатся
23 постановления (в наиболее полных списках), о холо-
* Очерку новгородской истории посвящена особая глава.

Заграничная торговля, города и городская жизнь 175
пах — 27. Насколько рабовладелец чаще выступал на древне-
русском суде сравнительно с землевладельцем! Экономически
чуждый деревне, город был, как мы видели, и юридически от-
резан от нее непереходимой стеной. В городе были свободные
люди и державное вече, в деревне — бесправные данники, ко-
торых князья «сгоняли» на войну, как пушечное мясо, можно
бы сказать, если бы тогда были пушки. Этот термин «сгонять»
чрезвычайно выразителен и отнюдь не случаен: в новгородской
республике он дожил до последних лет ее существования. Еще
под 1430 годом новгородский летописец записал: того же лета
«пригон бысть крестьяном к Новгороду город ставити» 76. Толь-
ко когда нужны были даровые рабочие руки в большом числе,
древнерусская демократия вспоминала о своих «смердах». Зато
и смерды мало о ней заботились и не шевельнулись, когда мо-
сковский феодализм надвинулся, чтобы задавить ее остатки.
Новгород благодаря особым условиям своего существования
пал ранее, нежели его экономическая роль была сыграна до
конца. Южные города, а также и северо-восточные, поскольку
они не были просто разросшимися княжескими усадьбами,
были ближе к своей естественной смерти, когда пробил их по-
следний час. Но как ни одно живое существо почти никогда не
умирает вполне своею смертью, так и естественная кончина
древнерусского торгового города была ускорена рядом причин,
содействовавших превращению городской Руси в деревенскую.
Одну из этих причин, ближайшую, давно указала литература:
ею был итог борьбы со степью, закончившейся грандиозным
татарским погромом XIII века. С IX по XI век Русь наступала
на степняков; сравнивая по карте ющные оборонительные ли-
нии Руси при Владимире и Ярославе, вы отчетливо видите по-
ступательное движение к югу. Победа Ярослава над печенегами
(в 1034 году) была кульминационным пунктом этих успехов: в
1068 году Ярославичи были разбиты новой степной ордой — по-
ловцами. С тех пор эти последние не исчезают из поля зрения
летописи почти ни на один год. Еще в половине XIII века о
них напоминает галицко-волынский летописный свод. Опусто-
шения, производившиеся их набегами, были, конечно, велики,
но нужно иметь в виду, что по существу дело здесь ничем не
отличалось от княжеских усобиц. И половцы, как князья, хо-
дили в чужую землю за полоном. Если прибавить, что и в са-
мих усобицах половцы принимали очень живое участие, охотно
нанимаясь на службу к князьям, что эти последние нисколько
не стеснялись жениться на половчанках, так что в конце кон-
цов и не разобрать было, чья кровь течет в жилах какого-

176
Глава III
нибудь Изяславича, — то представлять себе половцев в виде не-
коей чуждой и темной «азиатской» силы, тяжелой тучей висев-
шей над представительницей «европейской цивилизации»,
Киевской Русью, у нас не будет ни малейшего основания. Но
поскольку половецкие набеги количественно увеличивали опу-
стошение, они тем самым ускоряли роковой конец. Нанесли
последний удар, однако же, не они. Степняки не умели брать
городов, и, даже напав врасплох на Киев (в 1096 году), они не
смогли в него ворваться и должны были ограничиться опусто-
шением окрестностей. Если в их руки и попадали изредка
укрепленные центры, то только мелкие вроде Прилук, Посече-
на и т. п. Только в 1203 году им удалось похозяйничать в са-
мом Киеве, но туда привели половцев русские князья, Рюрик
Ростиславич и Ольговичи. Иным противником были татары.
Степные наездники, так же легко и свободно передвигавшиеся,
как и половцы, они усвоили себе всю военную технику их вре-
мени. Еще в своих китайских войнах они выучились брать
города, окруженные каменными стенами. По словам Плано-
Карпини, каждый татарин обязан был иметь при себе шанце-
вый инструмент и веревки для того, чтобы тащить осадные
машины. Приступая к какому-нибудь русскому городу, они
прежде всего «остолпляли» его — окружали тыном; затем начи-
нали бить таранами («пороками») в ворота или наиболее сла-
бую часть стены, стараясь в то же время зажечь строения
внутри стен; для этой последней цели они употребляли, между
прочим, греческий огонь, который они, кажется, даже несколько
усовершенствовали. Прибегали к подкопам, в некоторых слу-
чаях даже отводили реки. Словом, в отношении военного искус-
ства, по справедливому замечанию одного французского писа-
теля, татары в XIII веке были тем же, чем пруссаки в середине
XIX. Самые крепкие русские города попадали в их руки после
нескольких недель, иногда только нескольких дней осады. Но
взятие города татарами означало его столь полный и совершен-
ный разгром, какого никогда не устраивали русские князья или
дажо половцы, и потому именно опять-таки, что татарская
стратегия ставила себе гораздо более далекие цели, чем простое
добывание полона. Орде для ее политики — «мировой» в своем
роде т- нужны были обширные денежные средства, и она из-
влекала их из покоренных народов в виде дани. С военной точ-
ки зрения, для того чтобы обеспечить исправное поступление
этой последней, нужно было прежде всего отнять у населения
всякую возможность начать борьбу сызнова. Разрушить круп-
ные населенные центры, частью разогнать, частью истребить

Заграничная торговля, города и городская жизнь 177
или увести в полон их население — все это как нельзя больше
отвечало этой ближайшей цели. Вот отчего татары были такими
великими врагами городов и вот почему летописцу-горожанину
Батыево нашествие казалось венцом всех ужасов, какие только
можно вообразить. Вот отчего также они стремились уничто-
жить все высшие правящие элементы населения, включая сюда
духовенство. «Лучшие, благородные люди никогда не дождутся
от них пощады» 77, — говорит Плано-Карпини, а наши летописи
в числе убитых и плененных татарами настойчиво называют
«чернцов и черноризиц», «иереев и попадей». Разрушение го-
родов и уничтожение высших классов одинаково ослабляли
военно-политическую организацию побежденных и гарантиро-
вали на будущее время их покорность. Татарский разгром одним ,
ударом закончил тот процесс, который обозначился задолго до
татар и возник в силу чисто местных экономических условий:
процесс разложения городской Руси X—XII веков.
Но влияние татарского завоевания не ограничилось этим
отрицательным результатом. Татарщина шла не только поли-
ции разложения старой Руси, а и по линии сложения Руси но- t
вой — удельно-московской. Уже несколькими строками выше
читатели должны были заметить, что тенденция Орды —
эксплуатировать покоренное население как данников — вполне
соответствовала новым течениям, какие мы наблюдали в кня-
жеской политике XII—XIII веков. Но татары и тут, как вдело
самого завоевания, пахали глубже. Во-первых, они, не доволь-
ствуясь прежними способами сбора — отчасти по аппетиту бе-
рущего, отчасти по силе сопротивления дающего, — организо-
вали правильную систему раскладки, которая на много веков
пережила самих татар. Первые переписи тяглого населения не- '
посредственно связаны с покорением Руси Ордой; первые упо-
минания о «сошном письме», о распределении налогов непо-
средственно по тяглам («соха»—2 или 3 работника) связаны
с татарской данью XIII века: раньше, по всей вероятности, огу-
лом платила вся «вервь» — для уголовных штрафов это мы
знаем наверное, но нет основания думать, что «дань» платилась
иначе. Московскому правительству впоследствии ничего не
оставалось, как развивать далее татарскую систему, что оно и
сделало. Но татары внесли в древнерусские финансы не только
технические усовершенствования: они, поскольку это до-
ступно действующей извне силе, внесли глубокие изменения
11 в социальные отношения опять-таки в том направлении, в
каком эти последние начали уже развиваться раньше под влия-
нием туземных условий. В классическую пору Киевской Руси

178
Глава 111
«под данью» было только сельское население: городское не пла-
тило постоянных прямых налогов, потому-то княжеская
эксплуатация в городе и выражалась в форме злоупотребления
«вирами» и «продажами», судебными штрафами. Завоевателям
России незачем было прибегать к таким обходным путям, и в
'татарское «число» попали все, горожане и сельчане безразлич-
но. В районе непосредственного завоевания это удалось про-
вести без больших усилий: городское население было здесь так
ослаблено, что оно и думать не могло о сопротивлении. Иная
картина получилась, когда «число» подошло к крупным цен-
трам, материально еще не затронутым, а подчинившимся Орде
только из страха перед нашествием. Новгородская летопись
чрезвычайно живо изображает нам податную реформу в Новго-
роде: нелегко давалось свободным новгородцам превращение в
подневольных «данников». Первый раз татарские данщики по-
явились здесь в 1257 году78. Каким путем, летописец не пере-
дает, вероятно, и сам не знал, но городу удалось откупиться от
«числа», послав хорошие подарки «царю» (иначе тогда не на-
зывали хана) и, может быть, дав хорошую взятку самим по-
слам. Но ханская администрация неуклонно следовала своей
системе: Новгород во что бы то ни стало должен был быть взят
в «число» вместе со всею остальною Русью; два года спустя
татарские чиновники появились снова, и взятки на них уже не
действовали. «Было знамение на луне, так что ее совсем не
стало видно, — рассказывает летописец. — В ту же зиму при-
ехал Михаил Пинещинич с Низу (из Суздальской земли) со
лживым посольством и говорил так: «Если вы не вложитесь в
число, так вот уж полки на Низовской земле». И вложились
новгородцы в число...» Но это был только юридический момент:
напуганное «лживым посольством», вече уступило на словах.
Все старое всколыхнулось, когда слова стали претворяться в
дело, когда в Новгород приехали татарские баскаки и присту-
пили к сбору дани. Они начали с волостей, и уже одни слухи
о том, что там происходит, вызвали в городе волнение: в нов-
городских волостях были не одни смерды, а и много купивших
землю горожан, ремесленников и купцов, «своеземцев». Теперь
все без различия становились данниками. Когда дело дошло до
самого Новгорода, волнение разрешилось в открытый мятеж:
«чернь не хотела дать числа, но говорила: умрем честно за
святую Софию и за домы ангельские!» И «издвоились» люди.
Верхние слои общества, зная, какая участь их ждет в случае
татарского вторжения, стояли за миролюбивый исход — за под-
чинение требованиям Орды. Грубо репарационный способ рас-

Заграничная торговля, города и городская жизнь 179
кладки — по стольку-то с каждого отдельного хозяйства — был
на руку богатым. Татарские данщики ездили по улицам и счи-
тали дома: каждый дом, кому бы он ни принадлежал, платил
одно и то же. Учесть размеры торгового капитала степняки,
очевидно, совершенно не умели, и новгородские капиталисты
могли на этом спекулировать. «И творили бояре себе легко, а
меньшим зло». Дошло, по-видимому, до формального соглаше-
ния между «окаянным», татарским послом, с одной стороны,
князем Александром (Невским) и новгородской аристокра-
тией — с другой; в случае дальнейшего сопротивления «черни»
было уговорено напасть на город с двух сторон79. Не известно,
что в последнюю минуту предотвратило столкновение: по ле-
тописцу, «сила христова», но для современного историка такого
объяснения недостаточно. Кажется, главной причиной была со-
лидарность боярства, чувствовавшего, что для него тут вопрос
о жизни и о смерти, что «звери дивии», пришедшие из пустыни
в образе татар, будут прежде всего «есть сильных плоть и пить
кровь боярскую». Масса же населения была слишком зависима
уже в это время от торгового капитала, чтобы вступить в от-
крытую борьбу со всеми капиталистами, а не с какой-нибудь
одной из их враждующих между собою групп, как это бывало в
обычных случаях таких столкновений. Как бы то ни было, та-
тары получили в конце концов свою дань с вольных новгород-
цев, и летописец, со своей точки зрения, не умел объяснить
этого иначе, как карой господней за грехи последних. Вздохом
сожаления о том, что даже это суровое наказание не подейство-
вало на нераскаянных, и заключает он свой рассказ.
Уже история новгородского «числа» показывает, какой
враждебной татарам силой были демократические элементы ве-
ча, — а татары были слишком опытными практическими поли-
тиками, чтобы не понять и не оценить этой враждебности. Ряд
событий в других концах Руси ясно обнаружил, что горожане
всюду, едва только они оправились от непосредственных резуль-
татов разгрома, готовы были стать на новгородскую позицию.
В 1262 году «изволиша веч» люди ростовской земли и погнали
татарских данщиков из Ростова, Владимира, Суздаля и Ярослав-
ля80. В 1289 году то же повторилось в Ростове еще раз, при-
чем солидарность ростовского князя Дмитрия Борисовича с та-
тарами выступает особенно отчетливо81. Союз, уже намечав-
шийся в Новгороде в 1259 году, — «лучших людей» и князя с та-
тарами против «черни» — должен был стать и действительно
стал постоянным явлением. Что, поддерживая князей и их бояр
в борьбе с «меньшими» людьми, Орда создаст в конце концов

i8Ü
Глава 111
московское самодержавие *, которое упразднит за ненадобностью
и самое Орду, — эта отдаленная перспектива была вне поля зре-
ния татарских политиков, и отчасти они были правы. Татарщи-
на завладела Русью в первой половине XIII века, а лишь во
второй половине следующего московские князья решились вы-
ступить открыто против «царя». Полтора столетия беспрекос-
ловного подчинения со стороны Руси Орде все-таки было обес-
печено.
Как видим, татарское нашествие недаром заняло в народной
традиции то место, которое у него склонна была оспаривать
новейшая историческая наука. Последняя была права в том
отношении, что ничего по существу нового этот внешний тол-
чок в русскую историю внести не мог. Но, как обычно бывает,
внешний кризис помог разрешиться внутреннему и дал отчасти
средства для его разрешения. Нужно, впрочем, оговориться,
что назвать экономический кризис, подсекавший Киевскую
Русь, исключительно внутренним было бы слишком узко. Чи-
татель, вероятно, уже заметил отсутствие в нашей схеме одного
* Утверждение М. Н. Покровского о том, что политика татаро-
монгольских завоевателей на Руси способствовала созданию единого госу-
дарства, неправильно. Иго татаро-монгольских феодалов более двух веков
разоряло страну и способствовало консервации феодальной раздроблен-
ности. Золотая Орда стремилась сохранить политическую разобщенность
Руси, сталкивая русских князей друг с другом и мешая их усилению.
Русское национальное централизованное государство возникло не благо-
даря татаро-монголам, а в результате упорной, самоотверженной борьбы
русского народа с чужеземным игом. Эта борьба велась на протяжении
всего периода господства татаро-монголов. М. Н. Покровский упоминает
о восстаниях 1259, 1262 и 1289 гг., но такие выступления были и в начале
XIV в. (1320 и другие годы). Основную силу этих выступлений
(в Ростове, Устюге, Ярославле и т. д.) составляли горожане и окрестные
крестьяне. Значение этих народных выступлений огромно. Они вынуж-
дали монгольских правителей искать новые формы управления Русью,
они смели существовавшую систему откупов, заставив золотоордын-
ских ханов передать сбор «выхода» из рук откупщиков самим рус-
ским князьям. Таким образом, народные движения создавали условия,
облегчавшие дальнейшую экономическую и политическую централизацию
земель. Народные восстания XIV в. нанесли новый удар татаро-монголь-
скому владычеству: они уничтожили систему баскачества, подготовили
предпосылки полного освобождения от татаро-монгольского гнета. По-
кровский'обходит молчанием тот факт, что нашествие татаро-монгольских
ханов надолго задержало прогресс завоеванных ими стран. Если до та-
таро-монгольского нашествия Русь находилась на уровне социально-
экономического развития передовых европейских стран, то в результате
разорения, произведенного завоевателями, и установления их господства
Русь в экономическом отношении начала отставать от стран Западной
Европы. — Ред.

Заграничная торговля, города и городская жизнь INI
фактора, от которого, однако ж, древний город был, как мы уже
говорили, в тесной зависимости, с которым он был связан тес-
нее, нежели с окружавшей этот город сельской Русью. Этим
фактором являлся заграничный рынок — потребитель живого
и мертвого товара русского купца. Мы не занимаемся историей
европейской торговли и не имеем поэтому поводов детально
изучать судьбы международного обмена в средние века. Но
связь некоторых, особенно катастрофических, событий в этой
области с русской историей проникла в сознание даже тогдаш-
них русских книжников. В числе немногих фактов из «всеоб-
щей» истории, о каких нам говорит первая новгородская ле-
топись, совершенно исключительное место занимает рассказ о
взятии Царьграда французскими и итальянскими крестоносца-
ми в 1204 году82. Только о татарском нашествии летопись го-
ворит больше и подробнее; все прочие русские события изло-
жены много скупее и суше. Автор точно своими глазами видит
разорение столицы всего православного христианства — так воз-
будила его воображение эта картина, о которой он, однако,
только прочел в византийских хронографах. Характерно, что
наиболее, казалось бы, для него интересная вероисповедная сто-
рона — захват центра вселенского православия латинянами —
не выступает чересчур на первый план. Зато не менее харак-
терно подчеркивается солидарность греков и варягов, сообща
защищавших город. Новгородец XIII века смутно чувствовал
объективное значение события. Оно было последним звеном в
длинной цепи явлений, которую старые историки обозначали
общим именем «крестовых походов», а новые предпочитают на-
зывать «французской колонизацией в Леванте». Шла борьба за
восточные рынки. В первую половину средних веков они были
всецело в руках арабов и византийцев, и только через их по-
средство североевропейские варяги имели к ним доступ. В эту
именно пору Днепр и Волхов сделались едва ли не самой ожив-
ленной торговой дорогой Европы; Россия и Швеция наводни-
лись восточными монетами (все арабские диргемы, найденные
в бесчисленных русско-скандинавских кладах, как известно, не
старше конца VII и не моложе XI столетия), и дело дошло до
того, что даже из Малой Азии в Рим, по представлению рус-
ских людей, нельзя было иначе проехать, как мимо Киева и
Новгорода. В известном летописном сказании об апостоле
Андрее говорится, что Андрей учил в Синоие, оттуда приехал
R Корсунь «и, увидав, что от Корсуня близко до устья Днепра,
захотел пойти в Рим». Но с XI века торговая Европа во главе
с теми же варягами, только западно- и южноевропейскими,

182
Глава 111
нормандскими и сицилийскими, начинает прокладывать свои
пути на восток, отбивая монополию восточной торговли у маго-
метан и византийских греков. Экспедиция 1203—1204 годов,
когда главный коммерческий центр греческого Востока был взят
и разгромлен руками французских рыцарей, привезенных на
итальянских кораблях и руководимых «Дужем слепым», вопло-
щением венецианской торговой политики, как нельзя лучше
характеризует заключительный момент борьбы. Теперь дорога
из Черного моря в Рим шла не по Днепру, а через Венецию.
А «великий водный путь из Варяг в Греки» на юге кончался
коммерческим тупиком. Варягам теперь легче было связаться с
греческими странами другой рекой, Рейном. Союз рейнских го-
родов, как известно, явился зародышем Ганзы, охватившей
своими конторами всю Балтику; на крайней восточной перифе-
рии этой цепи оказался Новгород — единственный из русских
торговых городов, для которого передвижка мировых торговых
путей была более полезна, чем вредна. Все остальные из этап-
ных пунктов на большой дороге международного обмена пре-
вратились в захолустные торговые села на проселке и почти
в то же время были разрушены татарами. Двух таких ударов
одновременно не могла бы вынести без последующего длитель-
ного упадка даже экономически здоровая страна. Только по-
следняя оправилась бы рано или поздно, а для древней город-
ской Руси, уже внутренне изжившей старые хозяйственные
формы, упадок был окончательным.

ГЛАВА IV
НОВГОРОД »
Падение Киева обыкновенно прямо и непосредственно свя-
зывают с перенесением центра русской истории на северо-вос-
ток, в «междуречье Оки и Волги». Но переход не был таким
прямым и непосредственным, и смотреть на дело так — значило
бы чересчур подчинять себя московской точке зрения — мос-
ковской в самом точном и тесном смысле этого слова. Москов-
скому великому князю и его сторонникам в XV веке могло и
должно было казаться, что он принял власть от «прародитейя
своего Владимира Всеволодовича Мономаха» без каких2либо
промежуточных инстанций. Но за триста лет раньше один из
предков этого князя, еще не стесненный путами фантастиче-
ской идеологии, делавшей из бывшего суздальского пригорода
столицу мира, смотрел на вещи реалистичнее. Всеволод Юрье-
вич Большое Гнездо видел наследника Киеву не в Москве и
даже не во Владимире, а в Новгороде Великом. Отправляя в
этот город сына своего, он говорил ему: «Сын мой Константин!
На тебя бог положил старейшинство в братьи своей, а Новго-
род Великий имеет старейшинство княжения во всей Русской
земле» 2. Пусть тут было и не без легенды, сложившейся в са-
мом Новгороде, — зерно истины здесь было, и самому Констан-
тину Всеволодовичу довелось испытать это на своей собствен-
ной судьбе: на суздальско-владимирский великокняжеский стол
он был посажен руками новгородцев, которые в этот момент
были такими же хозяевами на севере Руси, как за сто лет
раньше Киев на юге.
Причины этой относительной устойчивости северного тор-
гового центра сравнительно с его южным соперником в общих
чертах уже намечались нами раньше. Торговля Новгорода
носила такой же хищнический характер: главную статью от-
пуска составляла та же самая «дань», что и на юге, — продук-
ты^ силой отнятые у непосредственных производителей. Но та-
кой способ добывания «товара» был в высокой степени экстен-
сивным. Нужны были все новые и новые нетронутые или по
раиней мере не слишком затронутые районы, чтобы питать

184
Глава IV
этого рода торговлю. Киевщина жила эксплуатацией окрестных
русских же земель и племен; когда здесь все было опустошено,
жить больше стало нечем. У новгородской Руси была обшир-
ная колониальная область, захватывавшая все южное побе-
режье Ледовитого океана, до Оби приблизительно. Здесь был
практически почти неисчерпаемый запас наиболее ценных
предметов тогдашнего обмена, на первом месте мехов. Недаром
меховая торговля первая приобрела в Новгороде оптовый ха-
рактер. «Меха обращались в торговле обыкновенно большими
количествами, — говорит историк экономического быта Новго-
рода, — тысячами, полутысячами, четвертями, сороками, дюжи-
нами, десятками и пятками; отдельными же единицами встре-
чались редко. Более ценные меха шли в продажу обыкновенно
меньшими единицами, больше всего сороками; менее же цен-
ные — тысячами и даже целыми десятками тысяч. Из числа
первых в источниках специально упоминаются меха собольи
и бобровые, куньи и лисьи, хорьковые, горностаевые и ласко-
вые, шкурки норок или речных выдр и рысей. Из числа вто-
рых, менее ценных мехов в торговле встречались медвежьи,
волчьи, заячьи меха и в особенности в больших количествах
беличьи шкурки. Последние нужно подразумевать, кажется, во
всех тех случаях, когда в источнике говорится просто о пуш-
ном товаре вроде «Schon werk, Russen werk, Naugarescb
werk» *. Почти монопольное господство на меховом рынке одно
уже обеспечивало Новгороду прочное место в системе обмена,
складывавшейся ко второй половине средних веков вокруг
Балтийского моря. Но что было еще важнее по тогдашним ус-
ловиям — в новгородских колониях был едва ли не единствен-
ный на всю Россию источник драгоценных металлов. «Закам-
ское», т. е. уральское, серебро попадало и в Западную Европу
и в Москву, пройдя через форму новгородской дани, — дани,
собиравшейся Новгородом с Югры и других уральских племен,
унаследовавших богатства древней Биармии, так соблазнявшей
еще скандинавских витязей **. Здесь еще в конце XII века
возможны были экспедиции, напоминавшие походы за данью
Игоря и его современников. В 1193 году целое новгородское
ополчение погибло в Югорской земле жертвою собственной
жадности и коварства туземцев, «обольстивших» новгородского
воеводу, говоря ему: «Копим для вас серебро и соболей и вся-
кие иные узорочья: не губите своих смердов и своей дани».
* Никитский, цит. соч., стр. 164—165 3,
** См. гл. III настоящей книги.

Новгород
185
Воевода поверил, а на самом деле Югра копила воинов. Когда
все было готово, его с «вячыними мужами» — все начальство
новгородской рати — заманили в засаду, где они и погибли.
После этого Югре нетрудно было справиться с лишенными ру-
ководителей и вдобавок истомленными голодом дружинниками.
Всего 80 человек вернулось домой, «и печаловались в Новго-
роде князь, и владыка, и весь Новгород»4. Но отдельные
неудачи не мешали тому, что в общем и целом «закамское се-
ребро» правильно поступало в новгородскую кассу. И недаром
Иван Данилович Калита так добивался уступки ему именно
этой разновидности новгородской дани. Большая часть столо-
вого серебра и его и даже еще его внуков и правнуков была
новгородского происхождения с именами новгородских владык
и посадников. Перехватывание новгородских «данников» с за-
камским серебром для врагов Новгорода было таким же излюб-
ленным средством борьбы, как для английских корсаров
XVI века перехватывание испанских галлионов с золотом,
шедших из Нового Света. А когда Иван Васильевич наносил
смертельный удар Новгороду, он прежде всего другого поспе-
шил отрезать восточные колонии своего противника, заняв
Двину.
Но с востока в Новгород приходило не только серебро. Мы
видели, что упадок Киева наряду с внутренними, местными
причинами являлся отражением и одной внешней перемены —
перехода средиземноморской торговли из рук византийских,
греков в руки итальянцев и французов. Этим был совершенно
обесценен «великий водный путь» из Ва^ряг в Греки и из Грек
по Днепру. Но то была далеко не единственная артерия восточ-
ной торговли в средние века. Оставался другой путь — Волгою
и Каспийским морем; европейский конец этого пути опять-таки
упирался в Новгород. Здесь в XIV веке мы встречаем «Хопыль-
ский» ряд и «хопыльских» купцов, стоявших в весьма тесных
отношениях к татарской Орде — в одном месте летопись, говоря
о татарах, называет «хопыльского гостя» прямо «их», татар-
ским, гостем. Один восточный товар, шелк, составлял даже
крупную статью в новгородской торговле с Западом. Так тот
транзит, который давно заглох в Приднепровье, продолжал
держаться на Волхове еще лет 200 спустя.
Новгород развивался далее, когда в южной Руси развитие
Давно заменилось разложением, распадом. По Новгороду мы
можем судить, чем стала бы Киевская Русь, если бы ее эконо-
мические ресурсы не были исчерпаны в XII веке. В этом пи- '
Р с изучения новгородской истории. Этот интерес еще

186
Глава IV
усиливается тем, что здесь почти — не совсем, как неосторожно
утверждают некоторые историки, — отсутствовал другой нару-
, шавший правильность развития фактор: татарское иго. Нельзя,
конечно, сказать, как обмолвился один очень известный иссле-
дователь, будто Новгород «в глаза не видал ордынского бас-
кака»: анализируя события 1257—1259 годов, мы видели, что
был момент, когда и он «испытал непосредственный гнет и
страх татарский». Но в истории Новгорода dto был именно
момент, тогда как Низовская земля века жила иод этим гне-
том. Словом, на Волхове мы вправе ожидать таких социальных
комбинаций, которые не успели сложиться на Днепре, хотя
логически вытекали из всего строя южнорусских отношений.
Один из образчиков дальнейшего развития мы уже видели
сейчас. Мы знаем, что средневековая торговля в типичных ее
проявлениях и в России, и на Западе была мелкой, что сред-
невековый купец больше походил на современного коробейника,
нежели на то, что мы теперь называем купцом. Внимательный
читатель уже заметил, однако, что к меховой торговле Новго-
рода такой масштаб неприложим: тысячи, а тем более десятки
тысяч беличьих шкурок на спине не унесешь. Киевская Русь
если и знала большие запасы товара, то это относилось исклю-
чительно к одной его разновидности — к товару живому, ра-
бам. Они иной раз встречались сотнями в одних руках. У одного
из черниговских князей, например, мы находим, по летописи,
700 человек челяди, едва ли это была прислуга или даже па-
шенные холопы. Челядью не брезговали, конечно, и новгород-
цы. Ушкуйники, ограбившие в 1375 году Кострому и Нижний
Новгород, распродали мусульманским купцам в Болгарию весь
захваченный «полон» — преимущественно женщин. Совсем как
во времена Владимира Святого. Но характерно, что эта статья
торговли не выступает так в истории Новгорода, как выступала
она раньше. Зато отчетливо выступает явление, с которым мы
раньше не встречались — скопление в одних руках большого
капитала в денежной форме. В 1209 году новгородское вече
встало на посадника Дмитра Мирошкинича и его братьев, пы-
тавшихся в союзе с суздальским князем держать в угнетении
вольный город. За эту попытку они поплатились конфискацией
всего имущества. Вече обратило в собственность города все
«житие» Мирошкиничей: села их и челядь распродали, затем
разыскали и захватили спрятанные деньги («сокровища»). Все
добытое пустили в поголовный раздел, и на каждого новго-
родца пришлось по 3 гривны, т. е. 40—60 рублей на наши
деньги. Но летописец говорит, что тут не обошлось и без

Новгород
187
злоупотреблений: некоторые «потай похватали» во время смя-
тения, что попалось иод руку, и оттого разбогатели. А затем
кроме движимого и недвижимого имения и денежной налично-
сти у Дмитра нашлись еще «доски» — векселя новгородских
купцов; это дали князю, сделав, таким образом, частное иму-
щество Мирошкиничей государственной собственностью. Если
мы примем в соображение все эти детали, мы увидим, что в
Новгороде уже в XIII веке были миллионеры, переводя тогдаш-
нюю стоимость денег на теперешнюю. Упоминание о «досках»
ясно свидетельствует, на чем держались власть и влияние
крупнейшей новгородской фамилии того времени. Но в деле
есть и еще любопытная сторона. Дмитр был в Новгороде пред-
ставителем той самой новой финансовой политики, за которую
заплатил жизнью за тридцать лет перед тем князь Андрей
Юрьевич. Мирошкиничей обвиняли в том, что они велели «на
новгородцах серебро имати, а по волости куры брати, по куп-
цам виру дикую, и повозы возити, и все зло» 5! В новгородской
обстановке финансовая эксплуатация должна была произвести
еще более сильное впечатление, нежели в привыкшем к княже-
скому произволу Суздале, и Дмитру Мирошкиничу удалось
похозяйничать всего четыре года (12Ö5—1209), дожив до того,
что сам его союзник, суздальский князь Всеволод Юрьевич,
выдал его головою новгородцам, сказав им: «Кто вам добр,
любите, а злых казните». Но и это было сделано слишком
поздно, как показали последствия. Суздальский княжич Свято-
слав лишь годом пересидел посадника Дмитра. Уже в 1210 году
Мстислав Мстиславич Торопецкий, прослышав, что Новгород
«терпит насилье от князей», появился в Торжке и был с рас-
простертыми объятиями принят новгородцами, немедленно
арестовавшими Святослава Всеволодовича, «донеле будет
управа с отцом» 6. А скоро и этот последний должен был при-
знать, что крушение финансовой политики Суздаля в Новго-
роде было концом суздальского господства здесь вообще. Мсти-
слав прочно уселся на новгородском столе, и сам Всеволод
Юрьевич заключил с ним договор как с новгородским князем.
Новгородские события 1209 года представляют, как видим,
довольно полную аналогию с суздальскими 1174 и следующих
годов. Но в то время как суздальская революция не имела ни-
каких^ дальнейших последствий, новгородская была исходной
точкой замечательной эпохи в истории города — самой блестя-
щей, по оценке некоторых историков. «Для Новгорода насту-
пили такие же дни героизма, славы и чести, как для Киева
при Владимире Мономахе», — говорит Костомаров об этом

188
Глава IV
времени 7. Действительно, если припомнить, что в эти дни князья
и в Киеве, и во Владимире садились из новгородской руки, что
новгородский стол оспаривали друг у друга самые влиятельные
и известные из наличных Рюриковичей, к внешнему блеску
едва ли что можно прибавить. К сожалению, эффектные
внешние события в глазах не только позднейшего историка, но
и самого летописца оставляют в тени внутреннюю новгород-
скую жизнь. Мы чувствуем, что в городе в течение сорока
приблизительно лет кипит отчаянная общественная борьба, но
на страницах летописи перед нами только самые конкретные,
если можно так выразиться, индивидуальные результаты этой
борьбы в виде смены — часто насильственной — владык, посад-
ников, тысяцких и других правящих лиц. Только изредка и
случайно выступают перед нами мотивы переворота и участво-
вавшие в нем общественные силы. Можно с большой вероят-
ностью догадываться, что восстание против Дмитра Мирошки-
нича было делом не высших правящих кругов, а низших,
управляемых, делом не «вячьших», а «меньших». С несколько
меньшей вероятностью можно заключить, что в движении уча-
ствовали низы не только городского, но и сельского населения.
Поборы «по волости», притом натуральные — курами и другим
«повозом», — выставляются как один из мотивов низвержения
Мирошкиничей. Летописец и дальше отмечает влияние на
судьбы волости того, что совершилось в городе. В 1225 году в
Новгороде утвердился черниговский Ольгович, Михаил Всево-
лодович, «и было легко по волости Новгороду» 8. В 1228 году
тот же князь Михаил дал смердам «свободу на пять лет даней
не платити» 9. Льгота распространялась на тех, кто бежал на
чужую землю, обнаружив тем наиболее острое недовольство
новыми порядками, родоначальником которых был посадник
Дмитр. По отношению же к оставшимся были лишь восста-
новлены порядки «прежних князей» — надобно думать, тех,
которые были до Всеволода Юрьевича и его новгородского союз-
ника. Демократический характер движения намечается и неко-
торыми деталями политики Мстислава Мстиславича Торопец-
кого. Когда в промежутках своих блестящих походов, стяжав-
ших ему имя* «Удалого» князя, он является перед нами в
образе .устроителя внутреннего новгородского порядка, это
устройство обыкновенно сопровождается «окованием» одного
из видных новгородцев, у которого при этом конфискуется
«без числа товару». С другой стороны, враждебная движению
сторона, тянувшая руку суздальских князей, изображается как
состоящая из людей богатых: в 1229 году одновременно с льго-

Новгород
181)
тами смердам взяли «кун много» на «любовницех Ярославлих»,
сторонниках суздальского претендента на новгородский стол
Ярослава Всеволодовича. Денег этих хватило на постройку
нового моста через Волхов 10. Далее новгородская церковь тоже
была втянута в политическую борьбу. Утверждение князя
Мстислава Торопецкого в Новгороде повело к тому, что вла-
дыка Митрофан, современник и, по-видимому, союзник посад-
ника Дмитра, был сведен с архиепископии и отправлен в
Торопец, на его место избрали Добрыню Ядрейковича, став-
шего владыкой Антонием. Восемь лет спустя он был в свою
очередь низвергнут в пользу низложенного раньше Митро-
фана: у каждой из борющихся новгородских партий оказался,
таким образом, свой владыка. Когда Митрофан умер, его сто-
ронники избрали на его место Арсения; но тем временем и
Антоний вернулся в Новгород. Столкновение разрешилось тем,
что в 1228 году Арсения выгнали из Новгорода, «яко злодея,
пьхающе за ворот»; в качестве главных действующих лиц тут
летописец прямо называет «простую чадь» п—простонародье
оказалось именно на стороне Мстиславова ставленника. И толь-
ко один раз летописец совершенно ясно вскрывает перед нами
«классовые противоречия» новгородского общества. Это было
уже в самом конце рассматриваемого периода. В это время на
новгородском столе сидел сын Невского, Василий. Новгородцы
его выгнали вон и посадили на его место его дядю, Ярослава
Ярославича, только что перед тем «выбежавшего из Низовской
земли»: хотя и суздалец, теперь он был, таким образом, канди-
датом антисуздальской партии. Узнав, что новгородцы выгнали
его сына, Александр Ярославич пошел войною на Новгород. На
его сторону стал Торжок, экономически теснее связанный с
Суздальской землей, чем со своей метрополией. Это подало
надежду суздальской стороне и в самом Новгороде; суздальский
эмигрант, В0КНЯЖР1ВШИЙСЯ было там, испугался и бежал из го-
рода. С этим приятным известием поспешил навстречу Але-
ксандру Ратша — по всей видимости, тот самый, что «службой
бранной святому Невскому служил» и благодаря своему по-
томку известен всякому грамотному русскому. Общественное
мнение его современников и земляков относилось, однако, к
Ратше совсем иначе, чем можно подумать по пушкинской «ро-
дословной»: летописец презрительно называет его «Ратишкой»,
а его «службу» Невскому весьма реалистически определяет как
«перевет», т. е. как измену. Действительно, подавляющее боль-
шинство новгородцев с посадником Онаньем во главе твердо
решило не уступать Александру Ярославичу. Это большинство

190
Глава IV
летописец прямо и определяет как «меньших» людей. «И цело-
вали святую богородицу меньшие — встать всем за правду нов-
городскую, за свою отчину, жить или умереть с ней; а у вячь-
ших был злой умысел — победить меньших и ввести князя по
своей воле». Но характерно, что «вячыпие» могли действовать
только интригой: открыто выступить против веча у них не хва-
тило духа даже в виду суздальских полков. И предводитель
этих последних вступил в переговоры прямо с демократиче-
скими элементами и их представителем. Сошлись на том, что
мы теперь назвали бы «переменой министерства». Онанья
должен был уступить место Михалку Степановичу. Но его не
выдали на расправу князю Александру Ярославичу, как тот
требовал, и вообще, кроме этой личной перемены, вече, по-ви-
димому, ничем не поступилось. А Невский придал такое значе-
ние этой своей победе, что занял новгородский стол сам 12, оче-
видно, не надеясь, что его сын будет обладать достаточным
авторитетом.
Одних рассказанных сейчас событий достаточно, чтобы зна-
чительно ограничить очень распространенное в литературе
мнение о якобы исключительно аристократическом строе вече-
вых общин Пскова и Новгорода. Спаивая рядом незаметных
переходов патриархальную аристократию X—XI веков, скры-
вающихся от нас в туманной дали «старцев градских», с «гос-
подой» крупных капиталистов и крупных землевладельцев
правившей Новгородом и Псковом накануне падения их неза-
висимости, получают ровную и однообразную картину олигар-
хического режима, при котором народ на вече играл роль не то
«голосующей скотины», не то театральных статистов. Этот на-
род оказывается столь смирным и лишенным инициативы, что
даже при выборе своих вождей в самую горячую минуту нов-
городской истории считается с местническими предрассудками
туземной знати, позволяя уйти со степени популярному посад-
нику только будто бы потому, что из Киева приехал человек
старше его по местническим счетам. Если бы это было так, то
по части аристократических предрассудков Новгород переще-
голял бы самое Москву, где местничество сложилось не раньше
XV века, тогда как сейчас затронутый случай происходил в
1211 году13. Но этот же случай и дает нам еще один очень
наглядный пример того, как легко переносятся в домосковскую
Русь московские точки зрения, ибо новгородский летописец
ничего не говорит ни о каком местническом споре под этим
годом. Он просто констатирует смену одного посадника другим
и приводит, по всей видимости, официальную мотивировку этой

Новгород
191
перемены: то, что новый посадник был «старше» (вероятно,
годами старше: между их отцами была разница лет в 30) преж-
него. Но контекст летописи, предыдущие и последующие записи
совершенно определенно вскрывают истинную подкладку собы-
тия. В предыдущем году на новгородский стол сел уже много
раз упоминавшийся Мстислав Мстиславич, сел, отняв место
у суздальского княжича, а посадник Твердислав стал во главе
города еще при господстве суздальцев. Правда, он был очень
популярен в Новгороде, но его роль всегда была ролью посред-
ника между вечем и Суздалем, причем иногда он больше тяго-
тел к Суздалю; несколько лет спустя его прямо обвиняли в
тайных сношениях с суздальскими князьями, за что вече и
свело его со степени. Для такого решительного момента, ка-
ким были события 1209 и следующих годов, такой человек,
очевидно, не годился. И его могли сместить даже совершенно
независимо от того, что князю Мстиславу желательно было
иметь своего посадника, как и своего владыку, ибо в том же
1211 году и архиепископ Митрофан был заменен Антонием,
причем сюда уже никаких местнических счетов подвести не-
возможно. Твердислав Михалкович, как и можно было ожидать
по всей его биографии, оказался хорошим дипломатом: он не
стал делать скандала из своей отставки, справедливо предуга-
дывая, что, когда пройдет горячая минута, без него не обой-
дутся. Владыка Митрофан повел себя, кажется, иначе, да и
по своему положению, как человек церковный, летописец ско-
рее мог узнать подкладку церковных событий. Оттого перемену
на архиепископской кафедре он и изобразил такой,- какова
она была на самом деле — низвержением одного лица.в пользу
другого, принадлежавшего к противной партии. А светскую
часть переворота он записал так, как она была известна широ-
ким кругам. Вместо иллюстрации новгородского местничества,
мы имеем здесь, одним словом, иллюстрацию самогипноза, в
который впал очень, однако, тонкий исследователь. Что в этой
области случалось с исследователями менее тонкими, показы-
вает одно мнение покойного Никитского: он доказательством
недемократического устройства Пскова считал... слабость кня-
жеской власти *. Судя по этому, торжество демократического
начала мы должны искать в Москве Ивана Васильевича Гроз-
ного, ибо уже про это время никак нельзя сказать, что бы тогда
<власть князя была низведена почти что до нуля».
«Внутренняя история Пскова», сгр. 170 ,4.

192
Глава IV
На самом деле Новгород дает нам полную картину той эво-
люции, первые этапы которой мы могли изучать в истории
Киева. Патриархальную аристократию сменила не олигархия
крупных собственников, а демократия «купцов» и «черных лю-
дей»— мелких торговцев и ремесленников, «плебеев», общно-
стью своего плебейского миросозерцания роднившихся с кре-
стьянством, по отношению к которому они в этот момент
исключительного подъема были не столько господами и хозяе-
вами, сколько политическими руководителями, боевым и созна-
тельным авангардом этой темной массы. Вот отчего победы
городской демократии и сопровождались льготами для смердов:
первая завоевала права, вторые пользовались этим, чтобы из-
бавиться от непосредственного материального гнета. А в обла-
сти прав завоевания новгородского веча падают главным
образом опять-таки на этот период. Первая дошедшая до нас
новгородская «конституция» — грамота, по которой целовал
крест «ко всему Новгороду» князь Ярослав Ярославич, брат
Невского, — относится к 1265 году 15. Но содержание ее гораздо
старше этого года. Помимо неопределенных ссылок на «стари-
ну и пошлину», на «отцов и дедов» в грамоте есть определен-
ное указание на отца князя Ярослава — Ярослава Всеволодо-
вича. Историческую ценность имеет, конечно, эта последняя,
конкретная ссылка. Разговоры о «старине и пошлине» были
таким же принятым общим местом, как и упоминания о «воле
божьей» или о «грехах наших»: то была моральная санкция
условий грамоты, а не историческое их обоснование. Есть, ста-
ло быть, большое вероятие, что в основных чертах ограничения
княжеской власти, изложенные в грамоте 1265 года, если не
возникли, то оформились в тот самый критический период нов-
городской истории, около которого мы все время находимся.
Княжение Ярослава Всеволодовича было для этого самым под-
ходящим временем. Летопись изображает его со всеми чертами
классического тирана: заключения, ссылки, убийства сопровож-
дают каждое появление его на сцене. Еще в самом начале своей
карьеры, в 1216 году, он «оковал» и ограбил в Торжке более
двух тысяч новгородских гостей, а потом, потерпев поражение
от новгородцев, в припадке бессильной ярости велел запереть
арестованных в тесный подвал, где большая часть их задох-
лась16. Из Новгорода его выгоняли три раза, и три раза он
туда возвращался. По поводу одного из этих возвращений, в
декабре 1230 года, летопись и указывает определенно, что тогда
князь Ярослав на вече «целовал святую богородицу на грамо-
тах на всех Ярославлих» 17. Новгородский стол тогда был,

Новгород
193
видимо, нужен этому Иоанну Безземельному в миниатюре: ле-
тописец отмечает, что приглашение было ему послано прийти
«на всей воле новгородской», и тем не менее князь Ярослав не
стал медлить — пришел «вборзе». Рассуждать и торговаться,
значит, было неудобно; для того же, чтобы занести на бумагу
«старину и пошлину» новгородского вечевого права, как раз
была подходящая минута, а принимая во внимание личность
князя, были и мотивы. Нужно сказать, что для формулировки
некоторых основных гарантий были в 1230 году мотивы и по-
мимо личных. Новгородцы не с легким сердцем позвали опять
на стол дважды ими прогонявшегося князя. Их побудила к
этому лютая нужда: администрация сидевшего до тех пор в
Новгороде Ростислава Михайловича Черниговского усвоила
себе совершенно разбойничьи приемы. Дворня посадника Во-
довика била и даже убивала вождей противной стороны, а
дворы их грабила. Главного своего противника Водовик велел
утопить в Волхове без всякого суда. События декабря 1230 года
и начались с мятежа против разбойничьей шайки, завладевшей
управлением в городе. Водовик и его товарищи должны были
бежать в Чернигов вместе с Ростиславом, именем которого они,
по-видимому, и действовали. А оставшиеся в Новгороде хозяе-
вами «молодые мужи», новгородская демократия, естественно
спешили прежде всего принять меры к тому, чтобы избежать
рецидива водовиковского управления.
Мы не знаем точного содержания той грамоты, по которой
целовал крест Ярослав Всеволодович, но ее основные черты
можно извлечь отчасти из того, что сообщает летопись, отчасти
из позднейших грамот — 1265, 1270, 1305—1308 и других го-
дов 18. Из летописи мы знаем, что уже в 1218 году вечем была
отвоевана у князя несменяемость выборных городских властей
иначе, как «за вину», т. е. по суду. В этом году занимавший
тогда новгородский стол Святослав Ростиславич Смоленский
вздумал сместить посадника — уже знакомого нам Твердислава:
при всей своей гибкости и оппортунизме тот все же, по-види-
мому, отказывался быть вполне послушным орудием княже-
ской воли. Любопытно, что смоленскому князю и в голову не
пришло произвести перемену самочинно, без ведома веча: до
того древнерусский князь привык к мысли, что хозяин в городе
_сть вече и без него ничего делать нельзя. Спор шел не об этом,
"е в этом его интерес. Но того, чем, может быть, удовлетво-
ВечеЯ Какой-нибудь южный город, в Новгороде было ма^го.
ТвердиП^°СИло Княжеского посланного: «А чем провинился
7 ™ СЛав?» И, узнав, что князь никакой вины за ним не
М- Н- По«ров кн>

194
Глава IV
числит, а просто считает его для себя неудобным, вече отказа-
лось даже входить в рассмотрение вопроса, напомнив только
князю новгородское правило, что без вины никого должности
лишить нельзя и что на этом сам князь целовал крест Новго-
роду. Святослав, по-видимому, подчинился без спора, «и бысть
мир» 19 — заканчивает летописец рассказ об этом эпизоде немед-
ленно после изложения отповеди новгородцев князю и не сооб-
щая ответа этого последнего. Вероятно, он ничего не ответил,
молчаливо признав, что для него новгородские должностные
лица действительно несменяемы: для него, но не для веча, ко-
торое и раньше и после нисколько не стеснялось силою прого-
нять и посадников, и самих князей, если они ему не были
угодны. Дошедшие до нас договорные грамоты, стереотипно
воспроизводя это правило, в то же время своими деталями рас-
крывают перед нами весь его смысл. Новгородских должност-
ных лиц князь смещать не мог, но без их посредства он шага
ступить точно так же не мог. Без посадника он не мог ни раз-
давать волостей, ни судить, ни давать грамоты. Попытку дейст-
вовать в этих случаях самолично один из договоров вырази-
тельно определяет как самосуд: «а самосуд ти, княже, не
замышляти». Во всем, кроме своей специальной, военной функ-
ции, новгородский князь «царствовал, но не управлял»: управ-
ляло «министерство», ответственное перед самодержавным на-
родом, посадник и тысяцкий, выбиравшиеся и смещавшиеся
вечем.
Так как и областное управление было все в руках уполно-
моченных городской общины («...что волостей всех новгород-
ских, того ти, княже, не держати своими мужи, но держати
мужи новгородскими...»), а, с другой стороны, князь лишен
был возможности сделаться и крупной силой в местном фео-
дальном обществе — покупать земли ь новгородской области
не мог не только он, но и его жена, и бояре, — то все способы
вмешательства во внутреннюю жизнь Новгорода были для него
закрыты. Та эксплуатация своей земли, «яко чужую волость
творяче», пример которой подал Андрей Юрьевич, тут была
совершенно немыслима. Недаром князья цолго не могли
освоиться с этими порядками, и в первую половину XIII века
на каждом шагу встречаем примеры добровольного очищения
княжеского стола не только без всякого давления со стороны
веча, но даже прямо против его желания. Сам Мстислав Мсти-
славич Торопецкий при всей своей популярности два раза имел
случай напомнить новгородцам, что они «в князьях вольны»,
а что у него и на юге дела достаточно. И под конец-таки ушел

Новгород
195
от них окончательно. А в 1222 году князь Всеволод Юрьевич
Суздальский бежал из Новгорода ночью, тайком со всем двором
своим. «Новгородцы же печалились об этом» 20, — наивно при-
бавляет летописец, видимо, недоумевая, чего же этому князю
было нужно? Но князья это, конечно, хорошо понимали и под
конец приспособились к новым порядкам тем, что перестали
вовсе жить в Новгороде, держа там наместников, а сами наез-
жая лишь время от времени. Благодаря этому хроническому
отсутствию князя, предпочитавшего сидеть на своем родовом
уделе, где он был полным хозяином, отношения вечевой об-
щины к своему «господину» («государем» новгородцы отказы-
вались называть своего князя: государь в древней Руси был у
холопа, а новгородцы были люди вольные) принимали весьма
своеобразный характер. Читая договорные грамоты Новгорода
с князьями, иногда можно подумать, что читаешь документ из
области международных отношений, — так четко проведена
линия, отделяющая носителя власти от подвластных, и таким
чужим выступает перед нами князь по отношению к Новго-
роду.
Нормы государственного права, установившиеся в Новго-
роде около первой половины XIII века, означали собою прежде
всего полный разрыв с патриархальной традицией, и в этом их
не только местно-новгородское, но и общерусское значение.
Патриархальная идеология не знала различия между хозяином
и государем, правом собственности и государственной властью:
в новгородских договорах с князьями это различие проводится
так резко, как едва ли встретится нам на всем дальнейшем
протяжении русской истории. Новгород принимал все меры,
чтобы князь не мог стать собственником ни пяди новгородской
земли, ни одного новгородского человека. Ни он, ни его жена,
ни его бояре не могли покупать сел в Новгороде, а купленное
должны были вернуть. Ни сам князь и никто из его людей не
мог принимать закладников в Новгородской земле — «ни смер-
да, ни купчины». Торговать с немцами он мог только через
посредство новгородцев. Если ему предоставлялась какая-ни-
будь привилегия, пределы ее точно оговаривались. Так, он мог
ездить на Ладогу ловить рыбу, но только раз в три года. Мог
ездить на охоту в Руссу, по только осенью, а не летом. Имел
исключительное право бить диких свиней, но только не далее
шестидесяти верст от города, дальше «гонити свиней» мог
нИЯКИИ Н0ВГ0Р°ДеЦ- Словом, у новгородского князя не было
УпоаК°^° П0В0Да счесть себя «хозяином» Новгородской земли,
треоляя древнеримское выражение, новгородский князь быд

196
Глава IV
первым магистратом республики и, по-видимому, так это и по-
нималось общественным мнением Новгорода. Недаром летопи-
сец вкладывает в уста Твердислава Михалковича в известном
уже нам споре такую фразу: «А вы, братья, вольны и в посад-
никах, и в князьях» 21. Между князем и посадником не было
различия по существу: и тот и другой пользовались властью
только по полномочию города и до тех пор, пока город сохра-
нял за ними это полномочие.
Это крушение патриархальной идеологии само собой уже
предполагает крушение патриархального общественного строя
как предшествующее. То, что в Киеве наметилось в первой
четверти XII века, в Новгороде, вероятно, стало обозначаться
еще раньше. К XIII веку выветривание родовой знати и вы-
ступление на первый план мелких, неродовитых людей не толь-
ко в момент кризисов, но вообще в повседневной жизни дает
себя чувствовать в целом ряде мелочей. Сообщая о потерях
Новгорода в той или другой битве, летопись называет по имени
некоторых убитых — очевидно, людей более известных, утрата
которых сильно чувствовалась. Среди этих видных людей мы
на каждом шагу встречаем простых ремесленников — котельни-
ков, щитников, «опонников», серебренников, сына кожевника,
«поповича». В 1228 году, когда «простая чадь» низвергла вла-
дыку Арсения и привела обратно из Хутынского монастыря
низверженного суздальцами Антония, во владычен суд поса-
дили двух мужей: одного летопись называет по имени и отче-
ству, а другого, Никифора, — только по имени, и был он
оружейный мастер, щитник. За четыре года раньше, требуя
выдачи ему вождей новгородской оппозиции, суздальский
князь Юрий Всеволодович лишь четырех из них удостаивает
назвать по отчеству, остальные обозначены уменьшительными
именами: Вячка, Иванца, Радки. Вече, однако же, и этих мел-
ких людей отказалось выдать, как и более крупных. А в 1230 го-
ду знакомый уже нам брат Юрия, Ярослав Всеволодович, «по-
целовав святую богородицу на грамотах всех Ярослав лих» и
уезжая к себе домой в Переяславль, «поя с собою мужи новго-
родские молодшие»; надобно думать, что это были опять вож-
ди той стороны, которая посадила Ярослава на стол. Люди
«с отечеством» теперь перестают выделяться из общей массы,
и правило Новгородской судной грамоты «судити всех ровно,
как боярина, так и житьего, так и молодчего человека» 22 сло-
жилось, вероятно, гораздо ранее XV века, от которого оно до
нас дошло. Скорее, напротив, накануне падения новгородской
самостоятельности оно звучало уже анахронизмом. Ибо к этому

Новгород
197
времени аристократию породы давно сменила другая знать — »
аристократия денег.
Что демократия мелких торговцев и мелких самостоятель-
ных производителей при грандиозном для своего времени раз-
витии торгового капитализма может быть лишь переходной
ступенью, что, мало того, «черные люди» должны послужить
лишь тараном, при помощи которого буржуазия торгового ка-
питала сокрушала родовую знать, — все это нетрудно предуга-
дать, зная, благодаря чему Новгород пережил «Матерь городов
русских» и всех других своих сверстников. Ремесленники могли
остаться хозяевами в промышленном центре — какова была,
например, Флоренция XIII—XIV веков, но каким Новгород
никогда не был. Оптовая торговля с Западом, обширные коло-
ниальные предприятия обусловливали сосредоточение капита-
лов в немногих руках, а масса «купцов», сохранившая за собой
внутренний сбыт, развозку заграничных товаров по остальной
России, не замедлила попасть в кабалу к тем, от кого они по-
лучали свои товары и без чьего посредничества они не могли .
обойтись. Они и образовали промежуточный класс между об-
щественными низами и верхушкой новгородского общества,
состоявшей теперь не из одного «боярства», не из одной фео-
дальной знати, а из боярства и буржуазии, «житьих людей».
Так, прежняя группировка общественных элементов, какую мы '
застаем в первых договорных грамотах с князьями XIII века,
разделявшая «весь Новгород» на старейших и меньших, заме-
нилась более сложной группировкой грамот XV столетия на
бояр, житьих, купцов и черных людей. Те, кто за двести лет
раньше стоял во главе города и распоряжался его судьбами,
были оттеснены теперь на последнее место в ряду составных
частей самодержавного веча. И это отнюдь не была только
«потерька» чести новгородской демократии, употребляя мест-
ническое выражение, это было вполне реальное умаление ее
власти. В числе многих любопытных особенностей Новгород-
ской судной грамоты, составленной около 1440 года, есть одна,
давно замеченная, но несколько односторонне толкуемая исто-
риками. «А истцу на истца наводки не наводить, — говорит
грамота, — ни на посадника, ни на тысяцкого, ни на владыч-
него наместника, ни на иных судей...» Объяснением, что такое
эта «наводка», служит последнее дошедшее до нас постановле-
е грамоты, обрывающейся на полуслове. Это постановление
нико^' ЧТ° На Суп,е Д°лжньт присутствовать в качестве пособ-
улипь Тяжугп;ихся сторон по два человека «от конца, или от
т' пли от сотни, или от ряду». «А будет наводка от конца,

198
Глава IV
или от улицы, или от сотни, или от ряду» — эти два человека
чем-то отвечают: чем не ясно, ибо конец грамоты утрачен. Но
смысл совершенно ясен и с точки зрения современного поли-
цейского порядка вполне точно сформулирован одним из изда-
телей Новгородской судной грамоты. Слова «наводки не наво-
дить» проф. Владимирский-Буданов комментирует так: «т. е.
не возбуждать народных масс к нападению на суд или против-
ную сторону». Тут только слишком сильно слово «нападение»:
из последних слов грамоты ясно, что простое появление на суд
«народных масс» в XV веке в Новгороде уже считалось право-
нарушением. Если придут больше нежели два человека — это
уж «наводка», «а иным на пособье не идти», говорит грамота.
С точки зрения внешнего порядка то был, конечно, прогресс:
суд теперь производился не перед лицом шумного кончанского
или улицкого веча, вмешивавшегося в «отправление правосу-
дия», не всегда стесняясь буквой закона и слишком часто ру-
ководясь своими элементарными представлениями о том, что
справедливо и несправедливо. Для упорядочения буржуазного
общежития это, конечно, не годилось. Теперь суд производился
в обстановке, вполне гарантировавшей хладнокровие судей,
почти при закрытых дверях уже в первой инстанции и бук-
вально при закрытых — во второй, где окончательно решалось
дело. Эта вторая инстанция носила в Новгороде название «до-
клада». «А докладу быть во владычной комнате, — говорит Нов-
городская судная грамота, — а у докладу быть из конца по
боярину, да по житъему, да кои люди в суде сидели, да при-
ставам; а иному никому у доклада не быть». «Здесь как бы
весь Новгород в лице немногих представителей», — замечает
другой комментатор нашего памятника, забывая только упомя-
нуть, что эти «немногие» взяты исключительно из рядов круп-
ных землевладельцев и зажиточных буржуа, а «народ», пред-
ставленный в первой инстанции в гомеопатических размерах,
теперь уже вовсе стушевывается где-то на последнем плане.
И, переходя от формальной, процессуальной стороны того же
памятника новгородского законодательства к его материаль-
ному содержанию, мы легко поймем, почему боярству и бур-
жуазии так важно было сосредоточить окончательное решение
всех дел в своих руках и подальше держать от суда народ.
Ничем так много не занимается «грамота», как земельными
тяжбами: три раза возвращается она к этому сюжету, отводя
ему в общей сложности не меньше четверти всего дошедшего
до нас текста. Процесс о земле обставлен особыми льготами:
с него не берется судебных пошлин («...а от земли судьи кун

Новгород
199
не взяти...»), для него установлен льготный срок — два месяца,
тогда как для остальных процессов срок установлен месячный.
Заботливо охраняются права землевладельца, если он завладел
землею даже и не без некоторого нарушения формальностей:
суд о земле отделен от суда о «наезде и грабеже», причем по-
следние караются только штрафом. Одержавший победу в зе-
мельной тяжбе мог немедленно вступить в обладание отвоеван-
ным им «селом», не боясь «пени» за сопутствовавшие делу
обстоятельства: о них разговор шел особо. Любопытно, что в
качестве землевладельцев грамота знает только верхний слой
новгородского общества: «а целовать (крест) боярину, и жить-
ему, и купцу как за свою землю, так и за женину». Чтобы
пришлось целовать крест кому-нибудь пониже купца, этого
кодификаторам новгородского права не приходило в голову.
Эти статьи Новгородской судной грамоты представляют собою
великолепный юридический комментарий к тому, что говорит о
судьбах новгородского землевладения уже не раз цитирован-
ный нами историк новгородского хозяйства. «Переход от нату-
рального хозяйства к денежному уже в самых своих зачатках
не остался без некоторого влияния на характер экономического
быта Великого Новгорода. По-видимому, ему должно быть
приписано прежде всего окончательное сосредоточение в руках
немногих новгородской поземельной собственности. Удар раз-
разился прежде всего над мелкой поземельной собственностью.
Располагая богатейшими средствами, крупные землевладельцы,
естественно, могли больше льготить крестьян, чем мелкие, и
этим путем подрывать последних. Упадок мелких землевладель-
цев, или так называемых своеземцев, всего лучше виден из того
факта, что в ближайших к Новгороду погостах к концу XV сто-
летия этот класс поземельных собственников имел уже весьма
ничтожное число представителей. В значительном же количе-
стве он сохранялся только в краях, куда не проникало еще в
сильной степени крупное землевладение. Такими краями были
северные части новгородских пятин, как, например, погосты:
Городенский, Куйвошский, Корбосельский, Кельтушский и
другие, занимавшие север Вотской пятины» *. И параллельно
с тем, как земля уходила из рук мелкого собственника в де-
ревне, сам он, как и его городской собрат, становился во все
ольщую зависимость от сильных людей. Читая ту же Новго-
родскую судную грамоту, можно подумать, что зависимые люди
составляли даже большинство населения Новгорода. «А кому
Никитский, цит. соч., стр. 191 — 192.

200
Глава IV
будет дело до владычнего человека, или до боярьского, или до
житейского, или до купетцкого, или до монастырского, или до
кончанского, или до улицкого... а боярину, и житьему, и купцу,
и монастырскому заказчику, и посельнику, и кончанскому, и
улицкому... своих людей ставить у суда». Тут не разберешь
даже, что же эти «кончанский и улицкий» по крайней мере
свободные люди или нет? А относительно первых перечислен-
ных категорий сомнений быть не может: у этих людей был
«осподарь», который и должен был поставить их «у суда» и
без которого судить зависимого человека было нельзя. Так
феодализм, внешним образом надвигавшийся на Новгород из
Москвы, подготовлялся внутренней эволюцией самого новго-
родского общества, искусственно восстановлявшего у себя те
черты патриархальной старины, которые в московско-суздаль-
ской земле держались еще естественным путем. Тот же автор
отмечает, что «по мере движения исторической жизни вперед
в Новгороде против ожидания (!) замечаются следы некоторого,
хотя, нужно признаться, весьма слабого закрепления кре-
стьян» *. Этого, наоборот, нужно было ожидать: вторичная
форма крепостного права, державшаяся не на патриархальной,
а на экономической зависимости, в XV веке была будущим для
Москвы, а для Новгорода становилась уже настоящим. И там
и тут переход к денежному хозяйству был, как мы увидим в
своем месте, ближайшей причиной явления.
Социальное господство имущих классов в последние два
века новгородской истории нашло себе политическое выраже-
ние в так называемом «правительственном совете», «совете гос-
под», или просто «господе». Новгородский князь, как и всякий
другой, совещался в важных случаях со своими боярами: при
нем была своя боярская дума. Уже в XII веке, при князе Все-
володе Мстиславиче, в составе этой княжеской думы наряду
с боярами, пришедшими в Новгород вместе с князем и состав-
лявшими верхний слой его «двора», встречаются также выбор-
ные новгородские власти: десять сотских, староста и бирюч. Ни
посадника, ни тысяцкого мы здесь не встречаем, хотя посад-
ники, наверное, уже в это время были выборными (обычно
считают первым избранным посадником Мирослава Гюряти-
нича, упоминаемого летописью под 1126 годом). Это отсутствие
в составе думы новгородского «министерства» весьма харак-
терно: очевидно, дума была не новгородским правительством,
исполнительной властью, а чем-то иным. Впоследствии, когда
* Никитский, цит. соч., стр. 193

Новгород
201
княжеская власть была окончательно оттеснена на задний
план, посадник с тысяцким заступили отчасти место князя:
они стали созывать совет, а председательствовал в нем владыка.
Княжеские бояре ушли оттуда вместе с князем: в конце
XIII века они еще присутствуют в совете наравне с выборными
новгородскими властями, в XV веке мы находим там уже од-
ного лишь княжеского наместника. Но всего любопытнее мета-
морфоза, происшедшая с этими выборными властями. Десять
сотских, представлявших собою вооруженный город, собирав-
шийся на вече, сменились пятью старостами от пяти новго-
родских концов. Мы очень ошиблись бы, если бы сочли эти
последние только административными округами, на которые
делился город. Просматривая летопись, вы видите, что «концы»
были политическими единицами, и политическая жизнь Нов-
города сосредоточивалась именно в них. На общегородском
вече каждый конец выступал как сплоченное целое — вече
было совещанием не столько отдельных новгородцев, сколько
пяти общин, союз которых и составлял «Великий Новгород».
Во время волнений 1218 года, вызванных политической не-
устойчивостью Твердислава Михалковича, мы присутствуем
при формальном междоусобии концов: Неревский конец был
против посадника, а Людин — за него. В 1359 году мы имеем
даже нечто вроде государственного переворота, затеянного
одним концом против всех других: Словенский конец хотел
поставить во что бы то ни стало своего посадника и, явившись
на вече в доспехах, учинил ту «проторжь» 24, о которой мы уже
говорили в своем месте. Кончанский староста, таким образом,
вовсе не был только мэром одного из городских округов: это
был политический вождь своего конца, представитель тех об-
щественных сил, которые в нем господствовали. А совет таких
старост представлял собою господствующий класс всего Нов-
города. Совещание кончанской знати — к старостам присоеди-
нялись и другие почетные лица концов, на первом месте быв-
шие посадники и тысяцкие — устраняло ту открытую борьбу
за власть на вече, которая подавала повод к таким событиям,
как имевшие место в 1359 году. Порядка было больше — отсут-
ствие народной толпы при решении важнейших вопросов управ-
ления, как и на суде, представляло большое практическое
удобство. Но когда дело можно было решить, запершись, в ком-
пании 20 или 30 человек, от демократии оставалась только
вывеска. Между тем мы видим, что к последним годам жизни
овгорода совет все решительнее захватывает права веча,

202
Глава IV
Прежде всего, конечно, в вопросах, которые «толпа» плохо по-
нимала: уже в XIV веке иностранные сношения были всецело
в руках «господ» — немецкие купцы в своих столкновениях с
Новгородом никого иного не видят; они и оставили нам наибо-
лее подробные сведения об этом учреждении. Новгородская
судная грамота показывает нам, как в руки кончанской аристо-
кратии перешел и высший суд. Совет давал жалованные гра-
моты на земли и воды, руководил общественными постройками,
участвовал в выборах правительственных лиц, распоряжался
военными действиями. Последний официальный акт вольного
Новгорода — грамота, по которой новгородцы обязались все за
один стоять против Ивана Васильевича, — скреплена 58 печа-
тями членов совета, которые в этом заключительный момент
своей деятельности выступили как настоящие представители
всего города. По составу это было, по-видимому, одно из самых
полных собраний «господ». Но немецкие источники знают слу-
чаи, когда рамки собрания еще более расширялись, и притом
необычайно характерным образом: один документ упоминает
о 300 «золотых поясах». Здесь было все, что было побогаче в
Новгороде, а новгородский совет и представлял именно богат-
ство, а не «отечество», как позднейшая боярская дума москов-
ских царей.
Как отвечала на возникновение этой новой олигархии нов-
городская масса? В обстановке промышленного центра подоб-
ное явление, знакомое не одному Новгороду, вызвало бы, ве-
роятно, восстание «социалистического» характера, употребляя
слово «социализм» в том широком и туманном его значении, в
каком применяла его буржуазная литература прошлого века.
Таков был во Флоренции XIV века «бунт оборванцев» (Ти-
multo dei Ciompi). Но Новгород был городом не ремесленников,
а купцов, и в нем социальное движение приняло очень своеоб-
разный характер — восстания должников против кредиторов.
Такой именно характер носили, по-видимому, волнения 1418 го-
да25, подробно описанные летописью и послужившие поздней-
шей литературе образцом «буйного новгородского веча»
вообще. Они во всяком случае свидетельствуют, какого напря-
жения достигла ненависть угнетенных к угнетателям уже за
полстолетие до падения новгородской самостоятельности. Дело
началось с того, что «некий человек» — летопись называет его
уменьшительным именем «Степанко», без отчества, отмечая
тем его плебейское происхождение, — напал на улице на боя-
рина Данилу Ивановича, Божина внука, и стал сзывать толпу.

Новгород
203
крича: «Господа! * помогите мне против этого злодея!» Вместо
того чтобы схватить буяна, сбежавшиеся соседи схватили боя-
рина II потащили его на вече, а там, «казнивши его ранами
близ смерти», сбросили его с моста в Волхов. Летописец ни
слова не говорит нам о репутации Данилы Ивановича, Божина
внука, но ход событий достаточно обрисовывает эту последнюю.
Как велико было негодование народной толпы, показывает
продолжение истории: когда один рыбак, выловив боярина из
Волхова, взял его в свой челнок, новгородцы бросились на дом
этого рыбака и разграбили его. Спасшийся из воды боярин в
первую минуту, очевидно, ничего не мог предпринять против
своих врагов. Но, дождавшись, когда вече разошлось, он велел
схватить Степанка и начал его «мучить». Волнение, однако, да-
леко не улеглось, как думал, по-видимому, боярин, а известие
об аресте Степанка подлило масла в огонь. Тотчас созвонили
опять вече на Ярославовом дворе, то же повторялось и в
следующие дни: «и собиралось людей множество, кричали и
вопияли много дней: пойдем на того боярина и разграбим его
дом!» Агитация против Данилы Ивановича перешла мало-по-
малу в агитацию против бояр вообще, и толпа сторонников
Степанка, «придя в доспехах со стягом» на Кузьмодемьянскую
улицу, разграбила там не только дом непосредственного винов-
ника, но и «иных дворов много», а также и на соседней Яневой
улице — все это было в самом аристократическом квартале
Новгорода. Неожиданное народное восстание навело сначала
панический ужас на бояр. Кузьмодемьянцы бросились к архи-
епископу и молили его о вмешательстве. В доказательство
своей покорности вечу они привели к владыке и Степанка, ко-
торого архиепископ отослал к «собранию людскому» в сопро-
вождении одного священника и владычнего боярина. Вече
приняло посольство и Степанка, но это не остановило погрома.
Грабили не только боярские дворы, перейдя с Кузьмодемьян-
ской и Яневой улиц на Чудинцеву и на Людогощу, но и мо-
настыри, служившие боярам кладовыми; случилось, значит, то,
чего только боялись в Киеве во время восстания 1113 года.
Нападение на главное гнездо новгородского боярства, Прус-
скую улицу, было, однако, отбито: здесь успели приготовиться
к обороне. Это было исходным моментом реакции; восставшие
ыли оттеснены на Торговую сторону — более демократическую
ращенияС^°да (<<господо»), или господа и братья, —обычная форма об-
тхл!ГтттжттЛ наР°ДУ в Новгороде, обращался ли посадник к вечу или част-
ное лицо — к уличной толпе.

204
Глава IV
и которая вся в целом стала за Степанка и его друзей. Скоро
в оборонительном положении оказалась уже Торговая сто-
рона, а центром сражения сделался мост через Волхов: здесь
свистели стрелы, звенело оружие, падали убитые, «как на
войне». Но, по-видимому, более благоразумная часть боярства
стояла за то, чтобы не обострять дела. «Христоименитое люд-
ство», «люди богобоязливые» уговаривали владыку пойти на
мост крестным ходом и разделить сражающихся. Вслед за вла-
дыкой на мосту появился и боярский совет. На Ярославов двор
опять было отправлено владычнее посольство, которое на этот
раз имело больше успеха: вече разошлось, «и бысть тишина
в граде». Такой исход, несомненно, был подготовлен уже пре-
дыдущими переговорами — это видно из того, что посланные
архиепископа уже нашли на Ярославовом дворе степенных
посадника и тысяцкого, которые, конечно, не были руководи-
телями того «собрания людского», что громило боярские дворы.
Появление владыки на мосту было в сущности официальной
церемонией: конец усобице положило желание боярства ис-
пользовать достигнутый успех, не рискуя новой схваткой, кото-
рая могла кончиться и не в его пользу.
В социальные отношения эта вспышка никакой перемены
не внесла и не могла внести: купечество Торговой стороны не
могло обойтись без боярских капиталов. Но так как боярству
такие взрывы не могли быть выгодны, оно заботливо канали-
зировало накоплявшуюся в народных массах энергию. «Поли-
тика отвлечения» была так же хорошо знакома позднейшему,
крупно капиталистическому Новгороду, как и многим другим
странам в аналогичные эпохи. Одновременно с тем, как падает
политическое значение народной массы, мы все чаще и чаще
слышим о колониальных предприятиях того единственного
типа, который был знаком древней Руси, — грабительских по-
ходах на окраины, заселенные инородцами, а иногда и на
соседние русские земли. В последнем случае обыкновенно со-
блюдали приличия, и дело принимало характер частной антре-
призы — Новгород, как государство, оставался в стороне.
Летопись точно различает эти два типа «колониальных войн».
«Ходиша из Заволочья войною на Мурман (норвежцев), новго-
родским повелением, а воевода Яков Степанович посадник
Двинский», — читаем мы под 1411 годом26; а под 1366: «Ез-
диша из Новаграда люди молодые на Волгу, без новогородъчкого
слова; а воеводою Есиф Валъфромеевич, Василий Федорович,
Олександр Обакунович...»27. Мы ясно видим, что и там и
тут были правильно организованные экспедиции, и там и тут

Новгород
205
но главе стояли настоящие «воеводы», а не какие-нибудь ата-
маны разбойников, и воеводы эти в обоих случаях принадле-
жали к новгородской знати. Но первая была направлена против
иноземцев — это был легальный случай из области междуна-
родных отношений, а по поводу второй пришлось иметь объяс-
нение с великим князем Дмитрием Ивановичем, и новгород-
ские власти желали себя оградить от ответственности. Жела-
ние, впрочем, было тщетным: московский великий князь инте-
ресовался сущностью дела, а не его юридической оболочкой, и
корректность правившего Новгородом боярского совета ни-
сколько не помешала тому, что Дмитрий Иванович «разверже
мир с новгородци». Двадцать лет спустя за такую экспедицию
Новгород поплатился восемью тысячами рублей контрибуции.
Но зато «люди молодые» находили себе иное занятие, чем гро-
мить боярские дворы, и никакая контрибуция не могла заста-
вить новгородское боярство отказаться от столь выгодной для
него политики. Но бывали, однако, случаи, когда два течения
сливались, и колониальная экспедиция становилась сама ору-
дием социальной борьбы. В 1342 году Лука Варфоломеев, вид-
ный новгородский боярин, ездивший когда-то послом к Ивану
Даниловичу Калите, «не послушав Новаграда, митрополичьего
благословения и владычняго», собрал «холопов сбоев» и от-
правился с ними ставить города по Двине. Надо иметь в виду,
что Двина и все Заволочье были в руках крупнейших новго-
родских капиталистов: вся река Вага, например, принадлежала
одной фамилии, Своеземцевым, родоначальник которой купил
ее в 1315 году у местной «чуди» за 20000 белок и 10 рублей.
Уж одно появление здесь нового колонизатора с его более не-
жели демократической дружиной должно было создать очень
острые отношения, а Лука Варфоломеевич вдобавок вел себя
в Заволочье как настоящий конквистадор и вооруженной рукой
заставил себя слушаться все двинские погосты. По-видимому,
считая свое положение здесь уже достаточно прочным, он от-
правил большую часть своих сил на Волгу для новой экспе-
диции, оставив у себя только двести человек. Этим воспользо-
вались его заволоцкие враги; Лука был разбит в одной схватке
и У^ит. Когда весть о его смерти пришла в Новгород, «встали
черные люди на посадника Федора Даниловича, говоря, что это
он послал убить Луку», и началась уже знакомая нам картина
оярского погрома. Посадник со своими сторонниками бежал
0П0РЬе и там просидел всю зиму до великого поста. Но
цИК°сЭТИм не кончилось. Вернувшийся из волжской экспеди-
Ын Убитого, Онцифор Лукич, поднял формальное обвинение

200
Глава IV
против Федора Даниловича в убийстве Луки. Бояре и тут
смалодушествовали, выдали посадника, но он не совсем понят-
ным для нас образом нашел поддержку на Торговой стороне:
вероятно, купцы, заинтересованные в хороших отношениях
Новгорода с низовскими землями, не особенно благосклонно
отнеслись к подвигам Онцифора на Волге. Бежать в конце кон-
цов пришлось Онцифору28, но это не было концом его карьеры
вообще. Шесть лет спустя мы встречаем его воеводой против
шведов, а еще через шесть лет — степенным посадником.
Эта яркая картина из истории новгородского «империализ-
ма» ясно показывает нкм, куда новгородская крупная буржуа-
зия отводила внимание народной массы, где она сулила «чер-
ным людям» эквивалент за все более и более утрачивавшуюся
ими политическую самостоятельность. Но иной раз «черным
людям» приходилось так туго, что никакой империализм, ника-
кие миражи колониальных завоеваний не помогали, и «молод-
ите» начинали искать управы на «старейших» поближе. То,
куда они обращали при этом взоры, было зловещим предзна-
менованием для новгородской самостоятельности. За два года
до похода на Двину Луки Варфоломеевича поссорились новго-
родцы с московским князем Семеном Ивановичем из-за дани,
которую тот стал собирать в Торжке. Как можно догадаться из
дальнейшего, спор шел не столько из-за сбора дани, сколько
из-за ее распределения — куда ей идти: в новгородскую казну
или в сундуки московского князя. В перспективе была война.
Но новгородскому правительству очень быстро пришлось по-
низить тон по совершенно неожиданному поводу: в Новгороде
«чернь» не захотела идти на войну против Москвы. Между
тем в Торжке уж были приняты самые серьезные меры: мос-
ковские наместники и «борцы» (собиратели дани) были око-
ваны и посажены в тюрьму; но когда «чернь» в Торжке узнала,
что делается в Новгороде, она встала на бояр так решительно,
что те прибежали в Новгород «только душою, кто успел».
А московские наместники были освобождены тою же «чернью» 29.

ГЛАВА V
ОБРАЗОВАНИЕ МОСКОВСКОГО ГОСУДАРСТВА
Промежуток времени с XIII по XV век выделяют иногда
как специально «удельный» период русской истории: «раздроб-
ление русской земли на уделы» является здесь, таким образом,
определяющим признаком. Нет надобности говорить, что пред-
ставление это исходит от мысли о «единстве русской земли»
до начала удельного периода. Русь рассыпалась, и ее потом
опять «собирали». Но мы уже знаем, что говорить о едином
«русском государстве» в киевскую эпоху можно только по яв-
ному недоразумению. Выражение «русская земля» знакомо и
летописи, и поэтическим произведениям этого времени, но им
обозначалась киевская область, а распространительно, посколь-
ку Киеву принадлежала гегемония во всей южной Руси, и вся
эта последняя. Из Новгорода или Владимира ездили «в Русь»,
но сами Новгород и Владимир Русью не были. Притом это был
термин чисто бытовой, не связывавшийся ни с какою опреде-
ленною политической идеей: политически древняя Русь знала
о киевском, черниговском или суздальском княжении, а не о
русском государстве. Рассыпаться было нечему, стало быть,
нечего было и «собирать». В устаревшую — собственно, по
своему происхождению карамзинскую — терминологию пыта-
лись вдохнуть новое содержание, то приурочивая к началу
этого периода особенное будто бы измельчание княжеств, то
связывая с этим именно временем глубокий упадок княжеской
власти, утрату князьями всяких «государственных идеалов» и
превращение их в простых вотчинников. Но мы не знаем, ка-
ковы были минимальные размеры самостоятельной «волости» в
предшествующую эпоху, а на первом плане политической сцены
мы и в «удельный период» встречаем князей тверских, москов-
ских, нижегородских и рязанских, стоявших во главе крупных
ластей, не меньших, нежели прежние княжества чернигов-
е' смоленское или переяславское. Что касается государст-
ьгх идеалов, то таковые можно найти в зачаточном виде,
городского веча — этого воплощения антигосударствен-

208
Глава V
ности для официальной историографии, но никак не у древне-
русских князей. Самые выдающиеся из них не поднимались
выше некоторого туманного представления о «социальной спра-
ведливости», и все вообще считали добывание столов главной
целью княжеской политики, а вооруженные набеги на соседние
области — главным княжеским ремеслом. Единственным общим
делом, которое время от времени объединяло их всех, была
борьба со степными кочевниками, но и это объединение нико-
гда не могло стать сколько-нибудь прочным и продолжитель-
ным. Военный союз северо-восточных князей под главенством
московского в конце XIV века был ничуть не менее прочен, не-
жели объединение южной Руси против половцев в дни Влади-
мира Мономаха: в этом отношении Руси «удельной» не было
оснований завидовать Руси доудельной, Киевской. Во внутрен-
нем же управлении «володеть» и в XIII или XIV столетиях
значило то же, что в XII или даже X: и раньше и позже дело
сводилось к собиранию доходов в разных видах, причем, кто
был более энергичным «собирателем» в этом смысле, Андрей ли
Юрьевич Боголюбский или его на три столетия младший ро-
дич, Иван Васильевич Московский, сказать не умели бы, ко-
нечно, и современники.
" Когда мы следим за цепью событий по летописям, мы заме
чаем легко две катастрофы, от которых при желании можно
вести «новый период русской истории»: падение Киева во вто-
рой половине XII века и завоевание Руси татарами в XIII.
Первая обусловила передвижку центра исторической сцены на
несколько градусов севернее и восточнее, закрепив за истори-
ческой Россией тот характер северной страны с убогой приро-
дой, какого она еще не имела в мягком климате и на плодо-
родной почве Украины. Вторая закрепила то падение «город-
ского» права и торжество «деревенского», которым на много
столетий определилась политическая физиономия будущей
«северной монархии». Но и в том и в другом случае катастрофа
была только кажущейся: оба переворота были подготовлены
глубокими экономическими причинами — передвижкой миро-
вых торговых путей, истощением страны хищническими прие-
мами хозяйства. Считать и их за какую-то «грань времени»
было бы очень поверхностно. И с этой точки зрения, таким
обравом, говорить об особом «удельном периоде» русской исто-
рии не приходится. Та группировка феодальных ячеек, которой
суждено было стать на место городовых волостей XI—XII ве-
ков и которая получила название великого княжества позже
государства Московского, нарастала медленно и незаметно; и

Образование Московского государства
209
когда люди XVII века очутились перед готовым вчерне зда-
нием, им трудно было ответить на вопрос: кто же начал его
строить? Котошихин, как известно, не прочь был записать в
основатели Московского государства Ивана Васильевича Гроз-
ного. Позднейшие историки отодвигали критический момент
все дальше и дальше в глубь времен, пока перед ними не вста-
ли фигуры, столь похожие на всех своих современников, что
невольно явился другой вопрос: почему же это они стали осно-
вателями нового государства? Первый «собиратель Руси» на
страницах школьных учебников, Иван Данилович Калита, под
пером новейшего историка оказывается вовсе «лишенным ка-
честв государя и политика» К После этого образование Москов-
ского государства осталось приписать только счастливому слу-
чаю: «случай играет в истории великую роль», — говорит тот
же исследователь *. Но апеллировать к случаю в науке — зна-
чит выдавать себе свидетельство о бедности.
Это «приведение к нелепости» индивидуалистического ме-
тода, сводящего все исторические перемены к действиям от-
дельных лиц и останавливающегося в недоумении, когда лиц
на сцене нет, а перемены, видимо, совершаются, — эта ката-
строфа в области исторической литературы сама по себе есть,
однако же, крупное завоевание научной истории. Только что
цитированный нами автор наряду со «случаем» умел назвать
и другой, безличный, по тем не менее вполне конкретный исто-
рический фактор, который приходится поставить на место
обанкротившихся перед наукой «собирателей Руси». Особенно
благоприятным моментом в развитии московского великого
княжества г. Сергеевич считает малолетство Дмитрия Ивано-
вича Донского. «В этом обстоятельстве» — что тогдашнему со-
бирателю было всего 9 лет — «и заключалось чрезвычайно бла-
гоприятное условие для успешного развития московской
территории. В малолетство князей управление находилось в
руках бояр... Боярам нужны богатые кормления. Чем меньше
князей, тем этих кормлений больше. Бояре — естественные
сторонники объединительной политики» **.
Отсюда, казалось бы, оставался один шаг до того, чтобы
оставить в покое личности «собирателей» и трактовать Москов-
ское государство XV века как огромную ассоциацию феодаль-
R См. ^' Сергеевич, Древности русского права, т. I, изд. 3-е, 1909 г.,
** Там же, стр. 69 3.

210 Глава V
ных владельцев, в силу особенно благоприятных условий по-
глотившую все остальные ассоциации./ Но наш автор этого не
делает и продолжает занимать своего читателя тем, что делали
и о чем заботились Иваны, Дмитрии и Василии, политическое
ничтожество которых он только что доказал. Так сильна тра-
диция, гораздо более старая, чем можно думать, и унаследован-
ная нашей ученой, университетской историографией от доисто-
рического периода русского бытописания: еще Никоновская
летопись заставляла московское правительство вести перего-
воры с казанским царем Утемиш-Гиреем, хотя сама же преду-
смотрительно отметила, что этому «политическому деятелю»
было два года, и он едва ли с кем вел переговоры, кроме своей
няньки. Но что у старого русского летописца было характерным
в своей наивности символизмом, было бы в современной исто-
рической работе либо наивничаньем и подделкой под старину,
либо тупым староверством. Читатель не посетует на нас по-
этому, если мы не будем, с одной стороны, заниматься спе-
циально отличительными признаками «удельной Руси», ибо
мы эти признаки в гораздо более широком масштабе найдем
в Руси московской; с другой стороны, оставим старым офи-
циальным учебникам подвиги «собирателей» и не будем вда-
ваться в обсуждение вопроса, были ли они люди политически
бездарные или политически талантливые. Тем более что при
скудости наших данных касательно их личных свойств послед-
ний вопрос является и довольно безнадежным помимо всего
прочего.
В ряду безличных факторов, определивших «собирание»
Руси около Москвы, экономике давно отведено одно из первых
мест. Первоначальные наблюдения этого рода, сделанные проф.
Ключевским и всем доступные на страницах его курса 4, допол-
нены и дальше развиты Забелиным в его «Истории города
Москвы» 5. Последний автор берет вопрос не в тесных рамках
истории «удельной Руси» и образования московского княже-
ства, а несколько шире. Он указывает на роль московско-"}
клязьминского торгового пути, соединявшего промышленную ;
область смоленских кривичей и крупнейший центр Поволжья
X—XI веков — «Великий город» болгар, с его ярмаркой, пред-
шественницей макарьевской и нижегородской. В ближайших
окрестностях Москвы намечаются два узла этого пути: один —
на р. Сходне (Всходне), другой — на Яузе. Наличность много-
людного поселения около первого доказывается массою кур-
ганов. Торговое значение Яузы и перевалы от нее к Клязьме
до сих пор дают себя знать в названии села Большие Мытищи,

Образование Московского государства 21J
напоминающем о существовавшей здесь когда-то таможне.
Характерно, что о Яузе определенно говорит летописное изве-
стие о постройке «города» Москвы, т. е. древнейшей москов-
ской крепости (под 1156 годом) 6. Очевидно, это географическое
указание было далеко не безразлично для современников. Но
на пути из западной России в Поволжье Москва была лишь
одним из узловых пунктов: важнейшим из них она стала лишь
благодаря тому, что со старой дорогой восточной торговли пере-
секся новый путь торговли западной, из Новгорода в южную
и восточную Русь, к Нижнему и Рязани. Путь из Новгорода
Великого в Новгород Нижний по Волге описывает крутую дугу,
добрая доля которой была притом в руках ближайшего соседа
и наиболее обычного антагониста новгородцев, великого князя
тверского. Путь через принадлежавший Новгороду Волок на
Ламе, а затем через Москву pi Клязьму был почти хордою этой
дуги и гораздо менее зависел от политических случайностей.
Московские князья на первых порах казались очень смирными
и покладистыми, Новгород не видел от них никакой непосред-
ственной опасности, и в первую половину XIV века не было
более обычной политической комбинации, как союз Новгорода
и Москвы против Твери. В свою очередь и московские князья
не находили ничего для себя зазорного садиться в вечевом
городе «на всей воле новгородской» — «и ради быша ыовгородци
своему хотению». А когда московский князь благодаря лов-
кости своей ордынской политики стал наследственным великим
князем владимирским, новгородско-московский союз стал эко-
номической необходимостью для обеих сторон: суздальская
Русь, теперь Русь московская, не могла обойтись без европей-
ских товаров, шедших главным образом по Балтийскому пути;
а новгородский гость «на Низу», в нынешних Московской, Вла-
димирской и Нижегородской губерниях, исстари не мог обой-
тись без охраны великого князя владимирского. «А гостю на-
шему гостити по Суздальской земле» 7, — оговаривали трактаты
Новгорода с великими князьями. Но нужно заметить, необхо-
димость была неодинакова для обеих сторон: в то время как
новгородские торговцы в тех случаях, когда запиралась перед
ними суздальская Русь, теряли свой главный рынок и почти
утрачивали смысл своего существования, Москва кроме Нов-
города имела и другой выход в Западную Европу. Уже под
1356 годом летописи упоминают о присутствии в Москве «го-
стей сурожан» 8, генуэзцев из крымских колоний. «Но, по всему
вероятию, и раньше этого года генуэзские торговцы уже хорошо
знали дорогу в Москву, так как северный торг, направляв-

212
Глава V
шийся прежде, до XIII столетия, на Киев по Днепру, теперь
изменил это направление и шел уже через Москву по Дону,
чему еще до нашествия татар очень способствовали именно
итальянские генуэзские торги, сосредоточившие свои дела в
устьях Дона и в крымских городах Суроже и Кафе» *.
«Гости сурожане» объясняют нам несколько неожиданные
с первого взгляда итальянские связи Москвы, памятником ко-
торых остался до сих пор московский кремль с его Успенским
собором, построенным Аристотелем Фиоравенти, и Спасскими
воротами стройки «архитектона» Петра-Антония, «от града
Медиолана». А не только местное, но международное значение
Москвы объясняет нам еще другой, гораздо более важный факт,
что столица Калиты уже в XIV веке становится крупным бур-
жуазным центром, население которого начинает себя вести
почти по-новгородски. О размерах этого населения кое-какие
указания дают летописи. Когда в 1382 году, после нашествия
Тохтамыша, хоронили убитых москвичей, великий князь Дмит-
рий Иванович, уехавший перед татарским погромом на север
и явившийся как раз вовремя к похоронам погибших, платил
за каждые 40 трупов по полтине и всего истратил 300 руб-
лей9; всего, значит, было похоронено 24 000 человек. Правда,
сюда входили не только горожане в тесном смысле, но и насе-
ление ближайших окрестностей, искавшее за стенами города
защиты от татар; зато и не все, конечно, городское население
было поголовно истреблено; напротив, надо думать, что боль-
шая часть осталась в живых, либо была уведена в плен.
В 1390 году летопись отмечает большой московский пожар, от
которого сгорело несколько тысяч дворов10; через пять лет
опять Москва погорела — и опять сгорело дворов «неколико
тысяч» **. Судя по всем этим данным, мы можем считать на-
селение города к концу XIV века в несколько десятков тысяч
человек; для средних веков, когда городов с стотысячным на-
селением едва ли было три во всей Европе, это немало. В Рос-
сии того времени, кроме Новгорода и Пскова, не было города
крупнее.
Уже размеры московского посада заставляют несколько
ограничить очень распространенное представление о Москве
как разросшейся княжеской усадьбе, представление, много обя-
занное своей популярностью именно только что цитированному
нами Забелину. Как ни была многолюдна дворня московского
* Забелину назв. соч., стр. 86.
** Там же, стр. 98 ".

Образование Московского государства 21.Ч
князя, ей было далеко до десятков тысяч московских посадских,
и, как ни соблазнительно видеть в Хамовниках, Бронных, Хлеб-
ных и Скатертных переулках следы слобод дворцовых ремес-
ленников, осторожнее видеть в них московских двойников Плот-
ницкого или Гончарского концов Великого Новгорода. В тех
случаях, когда московский посад выступает перед нами в
XIV веке как политическая сила, он дает физиономию, тоже
совсем не похожую на княжеских челядинцев. Таким моментом
было уже упоминавшееся нами нашествие Тохтамыша (август
1382 года). Татары появились на русских границах совершенно
неожиданно — и московское начальство, светское и духовное,
потеряло голову. Недавний победитель на Куликовом поле,
великий князь Дмитрий Иванович, бежал сначала в Перея-
славль, а потом, найдя и это место недостаточно безопасным, —
в Кострому. Вместо себя он оставил в городе владыку-митропо-
лита, но владыка — это был малопочетной памяти Киприан —
был, конечно, человек еще менее склонный к ратным подвигам,
нежели сам великий князь. Киприану показалась достаточно
безопасным местом Тверь, и он решил бежать туда. Примеру
князя и митрополита готовились последовать, по-видимому, и
«нарочитые бояре»; московскому посаду предоставлялось за-
щищаться от врага как сам знает. И вот, рассказывает лето-
писец, «гражданские люди возмятошася и всколебашася, яко
пьяни, и сотвориша вече, позвониша во вся колоколы и всташа
вечем народы мятежники, недобрые человеки, люди крамоль-
ники: хотящих изойти из града не токмо не пущаху, но и
грабляху... ставши на всех воротах городских, сверху камением
шибаху, а внизу на земле с рогатинами и сулицами и с обна-
женным оружием стояху, не пущающе вылезти вон из града».
Потом, поняв, вероятно, что от перепуганных владыки с боя-
рами, а тем более от великой княгини Евдокии, тоже спешив-
шей выбраться из города, толку в осадном деле быть не может,
их пустили, но конфисковали все их имение. Летописец, сочув-
ствие которого было на стороне власть имущих, как видно уже
из приведенной цитаты, очень хотел бы свести все на пьяный
бунт, усиленно подчеркивая разгром боярских погребов и рас-
хищение из них «медов господских». Но «гражданские люди»
сделали, несомненно, серьезное дело: они организовали ту са-
мую оборону города, в возможности которой сомневались мит-
рополит и «нарочитые бояре», и организовали так, что татары
после неудачного приступа вынуждены были прибегнуть к хит-
рости, чтобы взять город. На стенах Москвы Тохтамыш нашел
рядом со старыми метательными орудиями и такие новинки

214
Глава V
тогдашней военной техники, как самострелы (арбалеты) и даже
пушки, которые тогда и в Западной Европе были еще свежей
новостью. Всем этим посадские люди, московская буржуазия
(летопись называет по имени «суконника» Адама — едва ли
не итальянца) орудовали как нельзя более успешно. Но про-
тив всех западных новшеств татары нашли старое и испытан-
ное русское средство. В войске Тохтамыша оказалось двое
русских князей, зятьев Дмитрия Ивановича, которые взялись
поцеловать крест перед москвичами, что татары не сделают
последним никакого вреда, если они сдадут город. Москвичи
поверили княжескому слову, отворили ворота — и город был
разграблен, а жители перебиты или уведены в плен12. Вся
история как нельзя более характерна для отношений «народа»
и «власти» в удельной Руси: и эти «строители» и «собиратели»,
продающие город татарам, и эта «чернь», умеющая обороняться
от татар без «собирателей» гораздо лучше, чем с ними.
События 1382 года не остаются изолированными в москов-
ской истории: через два следующих столетия, до половины
семнадцатого, тянутся политические выступления московского
посада, свидетельствуя, что тогдашняя русская буржуазия была
гораздо менее безгласной, нежели во времена более к нам близ-
кие. Но если наличность крупного торгового центра с его
обильными денежными средствами * давала опорный пункт для
объединительной политики московского княжества, то актив-
ная роль в этой политике принадлежала не торговому городу:
иначе венцом ее было бы образование новой городовой власти
вроде киевской, а не феодальной монархии, какой было Мос-
ковское государство. А priori можно предположить, что в соз-
дании этого последнего большое участие должны были прини-
мать феодальные элементы и что руководящее значение в
процессе «собирания Руси» должны были иметь крупные зем-
левладельцы. Мы видели, что это значение уже оценено по
достоинству новейшей наукой, которая в лице проф. Сергеевича
признала, что настоящими «собирателями Руси» были бояре,
обнаруживавшие в этом деле гораздо больше чуткости и пони-
мания, нежели номинальные основатели Московского государ-
ства. Нам нет надобности поэтому особенно настаивать на этом
факте. Политическое значение крупного землевладения в древ-
ней РуЬи мы уже рассмотрели подробно (см. гл. II — «Фео-
* О размерах этих средств дает понятие контрибуция, которую взял
в 1446 году царь Махмет с Василия Васильевича Темного: 200 тыс. руб. 13—
может быть, до 20 млн. рублей золотом на нынешние деньги.

Образование Московского государства
215
дальные отношения в древней Руси»). Мы знаем, что во главе
удельного княжества стояло не одно лицо — князь, а группа
лиц — князь с боярской думой, и это обстоятельство обеспечи-
вало непрерывность удельной политики даже в такие нередкие
в удельной практике моменты, когда номинального носителя
государственной власти не было налицо — он был малолетний,
или в Орде, или в плену. Борьбу между удельными княжест-
вами нужно представлять себе как борьбу между группами
феодалов, отстаивавшими прежде всего другого свои соб-
ственные интересы. В первом эпизоде московско-тверской
борьбы, в самом начале XIV столетия, мы почти не видим на
русской сцене князей: они тягаются из-за столов где-то далеко,
в Орде перед лицом «царя». Там выправляются юридические
титулы на великокняжеское достоинство: фактическая борьба
на местах велась боярством. Тверские бояре ведут войну с
Москвой, во главе тверской рати идет не князь, а боярин
Акинф, во главе московской рати номинально стоит княжич,
младший брат уехавшего в Орду Юрия Иван (будущий Ка-
лита), но он шагу не делает без своего боярства. Несколько лет
спустя Дмитрий Михайлович Тверской идет ратью на Нижний
Новгород и Владимир, добивается великокняжеского стола, но
все это лишь обычный символизм летописи: претенденту на ве-
ликое княжение всего 12 лет, и с ним происходит буквально
то же, что проделают пятьдесят лет спустя со своими малолет-
ними князьями московские бояре, когда они, забрав всех троих
внуков Калиты (старшему, Дмитрию, будущему Донскому, шёл
тогда двенадцатый год), ходили в поход на соперника Москвы,
князя Дмитрия Константиновича Суздальского. И этой при-
вычки действовать самостоятельно московские феодалы отнюдь
не утрачивают с ростом московского великого княжения; на-
против, они тем сильнее и их тем больше, чем больше и силь-
нее вотчина Калиты. В 1446 году, когда Шемяка, воспользо-
вавшись неудачной войной Василия Васильевича с татарами,
захватил под ним Москву, взяв и его самого в плен, захватчик
встречает дружное сопротивление сплоченной группы москов-
ского боярства с князьями Ряполовскими во главе. Это сопро-
тивление и заставило Шемяку уже в следующем году возвра-
тить стол сверженному и ослепленному им противнику. Шаб-
лонное противопоставление «боярства» и «государя» как сил
Центробежной и центростремительной в молодом Московском
государстве — один из самых неудачных пережитков идеали-
стического метода, представлявшего «государство» как некую
самостоятельную силу, сверху воздействующую на «общество».

216
Глава V
На самом деле государство и в удельной Руси, как всегда, было
лишь известного рода организацией командующих обществен-
ных элементов, и московские князья по-своему нисколько не
думали отрицать того факта, что правят они своим княжением
не одни, а вместе с боярами, как «первые между равными».
Дмитрию Донскому летопись, как мы уже знаем, приписывает
даже еще более лестную для бояр характеристику, заставляя
его сказать перед кончиной: «И называлися вы у меня не боя-
рами, а князьями земли моей» 14. Если это еще может быть
литературой, то совет его дяди, Семена Ивановича «Гордого»,
своим наследникам — «слушать старых бояр» — мы находим
уже не в литературе, а в официальном документе — духовном
завещании этого князя 15. А наиболее реальные политики того
времени, ордынские дипломаты, не обинуясь, прямо ставили
образ действий Москвы в зависимость от состава московской
боярской думы. «Добрые нравы, и добрые дела, и добрая душа
в Орде была от Федора от Кошки, добрый был человек, — го-
ворит татарский министр Едигей великому князю Василию
Дмитриевичу. — А ныне у тебя сын его Иван казначей, любов-
ник и старейшина. И ты нынеча из того (Ивана) слова и думы
не выступаешь, которая его дума не добра и слово, и ты из
того слова не выступаешь... ино того думою учинилася улусу
пакость» *.
Раз Московское государство было созданием феодального
общества, в его строительстве не могла не играть видной роли
крупнейшая из феодальных организаций удельной России, как
и средневековой Европы вообще, — церковь. Казалось бы, не-
возможно преувеличивать значение православия в истории
русского самодержавия, и тем не менее приходится признать,
что до появления II тома известной работы проф. Голубинского
все, что говорилось на эту тему, было слишком слабо и, глав-
ное, било мимо цели. Говорилось преимущественно о влиянии
церковной проповеди на развитие идеи самодержавия. Это
правда, что московская политическая идеология была идеоло-
гией церковной прежде всего и больше всего, что московский
царь мыслился своими подданными не столько как государь
нациоральный, властитель определенного народа, сколько как
владыка всего мира — царь всего православного христианства.
Мы увидим в свое время чрезвычайно эффектные и яркие от-
ражения этой центральной идеи московской официальной пу-
* Экземплярский, Великие и удельные князья Северной Руси в та-
тарский период, I, стр. 142 1в.

Образование Московского государства 217
блицистики, но историю делает не публицистика. Какова была
роль церкви в создании объективных условий, вызвавших к
жизни московский царизм? Что дала церковь не словами, а
делом, дала как определенная организация? Как интересами
этой организации определялась политика создавшегося под ее
влиянием государства? Вот вопросы, на которые позволил от-
ветить впервые только материал, собранный названным исто-
риком русской церкви, материал, сам вполне объективный и
чуждый всякой идеалистической обработки.
Феодализация православной церкви началась задолго до
рассматриваемого периода: уже в Киево-Новгородской Руси
монастыри были крупными землевладельцами, а митрополиты
и епископы располагали крупной долей политической власти,
между прочим являлись судьями для всего клира по всем
вообще делам, а по целому ряду дел — для всего населения
вообще. Но поставленные на кафедру либо местным вечем,
либо местным князем, древнерусские епископы зависели от этих
светских политических сил — и мы уже видели на примере
новгородских владык, как непосредственно отражалась на за-
мещении архиепископской кафедры борьба новгородских пар-
тий. Монастыри, с другой стороны, часто самым фактом своего
возникновения были обязаны князьям — у каждой княжеской
династии был свой монастырь, ,в котором члены этой династии
и хоронились, и постригались в иночество, если что-нибудь
обрывало их политическую карьеру. Самостоятельный относи-
тельно мелких светских властей, такой монастырь составлял
своего рода княжескую вотчину и перед князьями никакой
политической силы, разумеется, не представлял. Словом, зави-
симость церкви от государства в Киево-Новгородской Руси
была лишь настолько меньше такой же зависимости в новей-
шее, послепетровское время, насколько и церковь вечевого го-
рода являлась демократической организацией. Освобождением
от такой зависимости церковь была обязана событию, очень
тягостному для остальной, нецерковной России, — завоеванию
Руси татарами. Высший политический центр Руси переместился
в Орду. За исключением Новгорода, епископ стал так же мало
зависеть от веча своего родного города, как и князь. Но он
перестал зависеть в то же время и от князя — по крайней
мере юридически, ибо юридически правовое положение церкви
°пределялось теперь ханским ярлыком. В этих грамотах, дан-
ных «неверными» царями, привилегии русской церкви были
закреплены так определенно и так широко, как еще ни разу
не было при благоверных российских князьях: недаром на

218
Глава V
семь ордынских ярлыков ссылались еще митрополиты XVI ве-
ка, защищая права церкви от захватов светской власти. Первый
же из этих ярлыков, относящийся еще к XIII столетию, всего
тридцатью, самое большее сорока годами позже разгрома даро-
вал православному духовенству не только самую широкую
свободу исповедания, но и целый ряд «свобод» чисто граждан-
ского характера. «Попы, чернецы и все богадельные люди»
были освобождены как от татарской дани, так и от всех других
поборов: «не надобе им дань, и тамга, и поплужное, ни ям, ни
подводы, ни война, ни корм; во всех пошлинах не надобе им
ни которая царева пошлина...» Привилегия распространялась
и на всех церковных людей вообще, т. е. и на мирских людей,
состоявших в услужении церкви: «а что церковные люди: ма-
стеры, сокольницы, пардусницы (звероловы), или которые
слуги и работницы и кто ни будет из людей, тех да не замают
ни на что, ни на работу, ни на сторожу». Одновременно за
церковью были закреплены все недвижимые имения, находив-
шиеся в данный момент в ее руках: «...земли, воды, огоро-
ды, винограды, мельницы, зимовища, летовища...» 17. На ярлы-
ке, данном Петру митрополиту ханом Узбеком 18, к этому при-
бавилась еще полная автономия церковного суда во всех делах,
касающихся «церковных людей» в самом широком смысле
слова: «а знает митрополит в правду, и право судит и управ-
ляет люди своя в правду, в чем ни буди: и в разбои, и в полич-
ном, и в татьбе, и во всяких делах ведает сам митрополит един
или кому прикажет» *. Ханские грамоты устанавливали, таким
образом, самый полный иммунитет церкви, каким только она
пользовалась в средние века где бы то ни было в Европе: вос-
точному православию в этом случае не приходилось завидовать
католицизму. Причины такого милостивого отношения «невер-
ных» (сначала язычников, позже, с Узбека, магометан) завое-
вателей России к православной вере, ее представителям и даже
ко всем, кто ей так или иначе служил, указаны в ярлыках
вполне точно — и напрасно цитированный нами автор, спасая
последние остатки церковно-исторического приличия, старается
свести дело на обыкновенную веротерпимость татарских вла-
стителей. Все было гораздо проще. «Чингиз царь и первые
цари) отцы наши, — говорит, например, ярлык, данный Алек-
сею митрополиту (около 1357 года), — жаловали церковных
людей, кои за них молилися... Так молвя, написали есмя: ка-
кова дань ни будет, ни пошлина, ино того тем ни видеть, ни
* Годубипскии, назв. соч., т. II, 1-я полов., стр. 33—34 10.

Образование Московского государства
219
слышать не надобе, чтобы во упокое бога молили и молитву
воздавали... И мы... есмя Алексея митрополита пожаловали.
Как сядет на своем столе и молитву воздаст за нас и за наше
племя...»20. «Молитва», конечно, предполагалась публичная,
официальная, а не частная, про себя: эта последняя была де-
лом совести пожалованного ханом владыки, а ни до чьей со-
вести Орде с ее строго практической точкой зрения на все не
было дела. Что было важно хану — это чтобы его в России
формально признавали государем, признавали те, чей голос
имел вес и авторитет в глазах массы. И татары прекрасно по-
нимали ту элементарную истину, что оружием можно завое-
вать страну, но держаться в ней при помощи одного оружия
нельзя. Что церковь предоставляла в их распоряжение свое
влияние на верующих — этого нельзя было не оценить, и есте-
ственно было наградить за это церковь привилегиями. А что
эти последние стесняли власть местных светских правителей —
это, конечно, Орде могло быть только приятно. Союз право-
славной церкви и татарского хана на первых порах был оди-
наково выгоден для обеих сторон, а что впоследствии он ока-
жется выгоднее первой, чем последнему, — этого татары не
умели предусмотреть именно потому, что были слишком прак-
тическими политиками. Пока они получали в свое распоряже-
ние крупнейшую полицейскую силу, позволявшую заменить
мечом духовным меч вещественный, который неудобно же было
извлекать из ножен слишком часто. За исключением Твери,
князья которой не ладили с церковью и были за то ею пре-
следуемы, мы нигде не имеем за XIV век крупного народного
восстания против хана; а когда началось княжеское восстание
под главенством Москвы, церковь уже давно успела прочно
освоить себе все выгоды, предоставленные ей ярлыками *.
Всякий феодал, чем он становился крупнее, тем меньше был
склонен слушаться своего сюзерена, в особенности когда он
мог надеяться на поддержку сюзерена, еще более могуществен-
ного. Для русской церкви XTV века ближайшим сюзереном,
который практически мог — и хотел притом — вмешиваться в
ее дела, был старший из северо-восточных князей, великий
* Мнение М. Н. Покровского, что восстание в Твери в 1327 г. было
единственным, ошибочно. Крупное восстание произошло в 1320 г. в Ро-
стове, в 1374 г. — в Нижнем-Новгороде, в 1382 г. — в Москве и т. д.
Ряд народных движений предшествовал выступлению общерусских воен-
ных сил против татарского владычества, за политическую независимость
в 1380 г. Выступление это, приведшее к разгрому темника Мамая на Кули-
ковом поле, никак нельзя назвать княжеским восстанием. — Ред.

220
Глава V
князь владимирский, не без содействия Орды ставший чем-то
вроде сюзерена всей северо-восточной Руси*. Но он сам был
вассалом хана, и это давало прямое основание его непослуш-
ным вассалам искать помощи у последнего. В начале XIV века
этих непослушных вассалов оказалось двое: одним был князь
московский, другим — митрополит владимирский, глава если не
всей русской (тут ему приходилось иногда делиться с митро-
политом русско-литовским, распоряжавшимся в западных и
юго-западных епархиях), то по крайней мере великорусской
церкви. Не было ничего естественнее, как союз этих двух не-
послушных вассалов, непослушных потому, что самых силь-
ных — и между собою, и с общим верховным сюзереном, ха-
ном, против их ближайшего, местного феодального государя,
которым был тогда князь тверской — он же и великий князь
владимирский. Экономические пружины московско-тверской
вражды слишком бросаются в глаза, чтобы нужно было долго
их отыскивать. Москве и Новгороду нужны были непосред-
ственные отношения: тверское княжество врезывалось между
ними клином, и клин этот следовало устранить. Несколько
глубже приходится искать причины антагонизма церкви и Тве-
ри. Тут важно прежде всего отметить, что Тверь наравне с
Новгородом и, кажется, одинаково с ним под западноевро-
пейским влиянием стала около этого времени (первые годы
XIV столетия) одним из центров «еретического», как выража-
лись тогда, «церковно-реформаторского», как сказали бы те-
перь, движения. Оно было направлено против того, что в сред-
невековой Западной Европе называли симонией, — против той
стороны церковной феодализации, которая выражалась в про-
даже церковных должностей, т. е. в сущности права собирать
церковные доходы. Симония вызывала протесты как со стороны
массы верующих, лишенных возможности контролировать своих
пастырей, купивших свои места и ставших как бы их полными
собственниками, так и со стороны светской власти, которая
не могла сочувственно смотреть на увеличение власти и дохо-
дов главы церковной организации, становившегося благодаря
этому увеличению вес более и более независимым. Великий
князь Михаил Ярославич (1304—1318) и был поэтому ожесто-
ченным и упорным врагом симонии и покровителем боровших-
ся с нею «еретиков» из среды духовенства, один из которых,
* До татар мы не встречаем такого постоянного главенства одного
из князей над другими: гегемония Владимира Мономаха, Мстислава или
Андрея Боголюбского была фактом, а не правом. Ср. Костомаров, Начало
единодержавия в древней Руси 2l.

Образование Московского государства
221
Андрей, стал епископом его стольного города — Твери. А так
как митрополит Петр был несомненным, хотя и умеренным «си-
мониаком», то тем самым он должен был встать во враждеб-
ные отношения к великому князю, притом не столько лично
(симонией он, повторяем, не злоупотреблял и даже мог бы со-
слаться в свою пользу на нисколько не лучшие обычаи, господ-
ствовавшие тогда в восточной церкви вообще), сколько как
феодальный глава феодальной церкви. И это именно делало
вражду совершенно непримиримой. Действуй св. Петр из лич-
ных корыстных мотивов, он, вероятно, нашел бы путь для
компромисса со своим противником. Но тут речь шла о дохо-
дах митрополии и о независимости митрополита как снизу, так
и сверху — и уступок быть не могло. Михаил Ярославич два-
жды пытался устроить громкий церковный скандал своему
врагу: один раз собирал на него собор русских епископов и
священников, другой раз возбуждал против него дело перед
константинопольским патриархом. Но оба раза церковь как
целое оказывалась на стороне своего главы, а духовные сто-
ронники великого князя попадали в положение церковных
отщепенцев — по-тогдашнему, почти что «еретиков». Ссорой
двоих, как всегда, воспользовался третий. Московский князь
Юрий Данилович, первый усилившийся настолько, что смог
начать тяжбу за великокняжеский стол, все время системати-
чески тянул руку митрополита. И Петр, чувствовавший себя
во Владимире, как во вражеском стане, отплатил своему союз-
нику совершенно по-средневековому: он приехал умирать в
Москву, и своими мощами (от которых чудеса стали происхо-
дить немедленно — и московский князь принял все меры, чтобы
они тщательно записывались) освятил столицу соперника твер-
ских князей. Преемник Петра, грек Феогност, приехал на Русь,
застал союз Москвы и церкви, как и антагонизм церкви и
Твери, совершенно оформившимся. Ему оставалось только или
принять сложившееся положение, или бороться с ним, к чему
°ы не имел никаких поводов. Напротив, политика митрополита
Петра явно приносила церкви добрые плоды — при них именно,
как мы помним, иммунитет русской церкви получил оконча-
тельное завершение. Нет сомнения, что позиция церкви по от-
ношению к тверскому князю была не без влияния в деле снис-
кания ханских милостей: в Орде придерживались принципа
«разделяй и властвуй» и были весьма довольны, что на Руси
имеются три соперничающих силы — Москва, Тверь и церковь,
на соотношении которых можно играть. Тем более что «Тверь»
означала в то же время и «Литву»; тверские князья явно тя-

222
Глава V
нули на запад и породнились с великими князьями литовскими,
вовсе не подвластными хану*. Эти литовские князья рассмат-
ривали тверское княжество прямо как свою землю и домога-
лись, например, чтобы тверская епархия была подчинена их,
литовско-русскому, митрополиту и изъята из ведения митро-
полита владимирского. Московские князья, на каждом шагу не
устававшие давать яркие доказательства своего раболепства
перед «царем», несомненно, были в глазах последнего много
надежнее, нежели литовский форпост на верхней Волге. Друж-
ба с Москвой означала, стало быть, и дружбу с Ордой, а мыви-
делрг, как дорожила церковь этой последней дружбой. Словом,
Феогност имел все основания держаться московско-татарского
союза против литовско-тверского и засвидетельствовал свои
симпатии вскоре весьма выразительно. В 1327 году тверской
князь Александр Михайлович, сын противника Петра митро-
полита, как и отец, занимавший одновременно и великокняже-
ский стол во Владимире, нашел момент подходящим для того,
чтобы стать во главе общерусского восстания против татар.
Восстание кончилось неудачей — Александр потерял великое
княжение, отданное ханом Ивану Даниловичу Московскому, и
должен был бежать. Он нашел себе убежище во Пскове — и но-
вый великий князь, которому хан поручил полицейские обя-
занности в деле усмирения тверского восстания, не мог его
оттуда достать. Тогда Иван Данилович обратился к содействию
митрополита: Феогност наложил отлучение на весь город
Псков, пока псковичи не выдадут мятежного тверского князя.
Последний поспешил уехать в Литву, и отлучение было снято.
В деле борьбы с противоордынской крамолой оба союзника —
и светский, московский князь, и духовный, русский митропо-
лит, — действовали, таким образом, как нельзя более дружно.
Хан не имел никаких оснований жалеть, что он оказывал так
много покровительства и московскому княжеству, и русской
церкви.
Мы изображаем отношения последних как союз: обыкно-
венно изображают дело так, как будто церковь «поступила на
службу» к московским великим князьям. Такая точка зрения
является опять-таки одним из случаев модернизации древне-
русских отношений. Служебная сила — временно — по отноше-
нию к «царю» татарскому, церковь далеко еще не стала такой
по отношению к будущему царю московскому. Здесь, в кругу
* Историю Литовской Руси см. ниже в главе, посвященной Западной
Руси вообще.

Образование Московского государства 223
русских отношений, вопрос о том, кто выше, светский глава
или духовный, мог ставиться еще в XVII веке: а в XIV и во-
проса такого не ставилось, и Семен Иванович Гордый, которому
ханом были отданы «под руки» все князья русские, прямо и
просто рекомендовал своим наследникам слушаться во всем
«отца нашего владыки Олексея»22 — Алексея митрополита,
преемника Феогноста, точно так же, как он рекомендовал им
слушаться и бояр — но уже после владыки. Еще из этого до-
кумента (завещания князя Семена) заключили, что митропо-
лит Алексей был чем-то вроде председателя боярской думы, а
из опубликованных позже греческих актов мы знаем, что после
смерти в. кн. Ивана Ивановича, младшего брата Семена, Але-
ксей был формально регентом московского княжества, которым
фактически и управлял, вероятно, до самой своей смерти в
1378 году. Когда мы читаем об «услугах», оказанных церковью
московским князьям в их борьбе с союзниками, — услугах, как
сейчас увидим, не всегда опрятного свойства, мы должны твердо
помнить это обстоятельство. Когда в 1368 году «князь великий
Дмитрий Иванович с отцом своим, преосвященным Алексеем
митрополитом, зазвал любовию к себе на Москву князя Ми-
хаила Александровргча Тверского», чтобы отдать спор его с
Москвой на третейский суд, а потом «его изымали, а что были
бояре около его, тех всех поймали и разно развели» 23, то дело,
очевидно, происходило так, что московское правительство, во
главе которого Алексей именно и стоял, нашло удобным и при-
личным избавиться от своего противника при помощи такого
рода западни — роль же восемнадцатилетнего Дмитрия Ивано-
вича, и в зрелых годах решительностью не отличавшегося,
была, как часто в подобных случаях, чисто символическая.
Двоякие функции митрополита-регента делали в подобных
столкновениях Москву особенно неуязвимой: совершив грех,
она могла сама себе и отпустить его и, мало того, подвергнуть
своих врагов сверх светских неприятностей еще и церковным
карам всякого рода. Когда злополучному Михаилу Тверскому
Удалось бежать из московской ловушки и поднять против
Москвы неизбежную Литву, Алексей, не будучи уже в силах
Добыть тверского князя физически, настиг его духовно, нало-
жив на него и его союзников церковное отлучение. Иногда же
Удавалось комбинировать действие обоих «мечей» — светского
и духовного, и тогда эффект получался еще более поразитель-
ный. Так было, когда в стольном городе ослушного Москве
нижегородского князя Бориса появился преподобный Сергий,
затворивший все церкви, т. с. наложившиГг интердикт на песь

224
Глава V
город, а под стенами этого последнего вскоре затем появились
московские полки. Борис, судя по его биографии, был очень
упрям и очень уповал на свое родство с Ольгердом литовским
(он был ему зятем), но тут он поспешил уступить.
В двух затронутых нами случаях московская политика
определила направление политики церковной — это, во-первых.
Во-вторых, может получиться такое впечатление, как будто
слияние в этой политике двух сстеств, светского и духовного,
было результатом случайного и личного обстоятельства — по-
ложения митрополита Алексея как регента великого княжества
московского. Но первое было вовсе не обязательно, а второе
было бы неправильно. Мы имеем образчики такого же слияния
и при преемниках Алексея — случаи, притом, еще более круп-
ные, и где руководящая роль выпадает на долю церковных
интересов. Такова была история распри митрополита с Новго-
родом из-за «месячного суда» — несомненный пролог к той ка-
тастрофе, которая покончила с новгородской свободой. Новго-
родский владыка при всей самостоятельности своего положения
был все же подчиненный относительно митрополита владими-
ро-московского. Это выражалось, между прочим, в том, что
владычный суд в Новгороде не был окончательным: на реше-
ния его можно было апеллировать к суду митрополита. Для
разбора апелляционных жалоб последний приезжал в Новго-
род сам лично или присылал наместника раз в четыре года.
Митрополит или его представитель оставались в городе месяц
(отсюда и название «месячный суд») и пользовались своим
приездом, чтобы кроме судебных пошлин получить с новгород-
цев возможно больше денег в форме «кормов», подарков и т. д.
Новейший церковный историк исчисляет весь возможный доход
московской митрополии из этого источника в двести тысяч
рублей на теперешние деньги. Уже под 1341 годом новгород-
ский летописец записал жалобу на поборы митрополита — то-
гда Феогноста: «...тяжко бысть владыке и монастырям кормом
и дары»24. По-видимому, аппетиты московского церковного
начальства все росли по мере роста его власти и влияния,
потрму что четырнадцать лет спустя новгородский владыка
Моисей жалуется уже императору и патриарху в Константино-
поль, прося у них «благословения и исправления о непотреб-
ных вещах, приходящих с насилием от митрополита». Но в
Константинополе кто был сильнее, тот и правее. И новгородцы
в конце концов решились обойтись своими средствами: в
1385 г. они на вече составили грамоту, на которой и поцеловали
крест — у митрополита не судиться. В то же самое время

Образование Московского государства 225
владычный суд в Новгороде и получил окончательно то респуб-
ликанское устройство, какое мы знаем: на нем появились
выборные заседатели, по два от бояр и от житьих людей. Мит-
рополит Пимен, как раз в это время бывший в Новгороде,
уехал оттуда с пустыми руками. Та же участь семь лет спустя
постигла и его преемника, Киприана. Его приняли с почетом
и не отказали ему в подарках, но на его требование суда и
пошлин ему было отвечено, что новгородцы «грамоты напи-
сали и запечатали, и душу запечатали». Распечатать новгород-
скую душу оказался бессилен даже сам патриарх, по настоянию
Киприана отлучивший от церкви всю новгородскую епархию
со владыкою во главе. Тогда вмешался в дело московский ве-
ликий князь Василий Дмитриевич. Его войска заняли Торжок
и Волок Дамский, т. е. по старому суздальскому обычаю отре-
зали новгородским гостям путь «на Низ». Это оказалось дей-
ствительнее церковного отлучения, и новгородцы выдали мит-
рополиту крестоцеловальную грамоту. Но по обыкновению
новгородского веча то была уступка на первый раз только юри-
дическая: когда обрадовавшийся Киприан снова приехал в
Новгород, как он ни бился, а ни копейки ему получить не уда-
лось. Что он ни делал потом — раз пытался собирать собор на
новгородского архиепископа, другой раз этого последнего «по-
садил за сторожа в Чудове монастыре», — но «месячного суда»
так, по-видимому, и не получил25. И подчинение новгородской
епархии московскому митрополиту было достигнуто не раньше,
чем политически Новгород был подчинен Москве.
Но в истории этого подчинения церковные дела и интересы
настолько переплетаются одни с другими, что представлять
себе «падение Новгорода» вне связи с церковной политикой со-
вершенно невозможно, и на этом самом крупном эпизоде «соби-
рательной» политики московских князей можно особенно хорошо
видеть, насколько Московское государство не только в идеоло-
гии было созданием церкви. Идеология совершенно точно отра-
жала реальные отношения, причем, нет надобности этого гово-
рить, реальная суть дела заключалась вовсе не в тех идеалах,
носительницей которых официально заявляла себя церковь, а
в этой последней как известной феодальной организации. Пре-
жде всего на церковной почве произошел чрезвычайно выгод-
ный для московской политики откол от Новгорода его меньшего
брата, Пскова. Если московский митрополит эксплуатировал
новгородскую церковь, то новгородский владыка стоял в таких
Же отношениях к церкви псковской. Перипетии этой церковной
борьбы привели постепенно к тому, что псковичи пожелали
° М. Н. Покровский, кы. I

226
Глава V
иметь особого владыку и с этим пожеланием обратились, ко-
нечно, в Москву как церковный центр. Здесь их просьбы не
удовлетворили — история с «месячным судом» в Новгороде
отнюдь не располагала к увеличению числа вечевых церквей,
но антагонизм Пскова и Новгорода на церковной почве исполь-
зовали, заручившись союзом псковичей на случай московско-
новгородской войны. Успех в самой этой последней при Иване
Васильевиче был на добрую половину и обеспечен тем, что, в то
время как московский великий князь располагал вполне силами
всех своих вассалов, Новгород был лишен военной подмоги со
своих церковных земель, ибо митрополит московский далеко
не в первый уже раз открыто солидаризировался и в этом слу-
чае со своим князем, а у новгородского архиепископа не хва-
тило духа пойти на явный церковный раскол. Наконец, и самая
юридическая форма последнего разрыва Москвы и Новгорода
была дана церковными отношениями: «благочестия делатель»
великий князь Иван Васильевич юридически шел вовсе не
против веча и новгородской свободы. Он шел восстановить
православие, пошатнувшееся в Новгороде благодаря союзу по-
следнего с «латинами» в лице польско-литовского короля Ка-
зимира. Это был крестовый поход, всем участникам которого
заранее было обеспечено царствие небесное и прощение всех
грехов, неизбежно связанных с войною. «Писание сице глаго-
лет: воин на брани за благоверье аще убьет, то не убийства
вменишася от св. отец» 26. Псковичам великий князь писал в
официальной грамоте: «Чтобы великому Новгороду целованье
с себя крестное сложили да на конь с ним (великим князем)
всели на его службу, на великий Новгород, занеже от право-
славия отступают к королю, латинскому государю»27. Ивана
Васильевича, когда он отправлялся в поход, торжественно бла-
гословлял митрополит Филипп со всем «освященным собо-
ром» — «как Самуил благословлял Давида на Голиафа» 28. Мос-
ковское общественное мнение глубоко прониклось такой точкой
зрения на предмет — и стиль крестового похода выдержан
московскою летописью бесподобно. «Неверные изначала не
знают бога: а эти новгородцы столько лет были в христиан-
стве, а> под конец начали отступать к латинству! — рассказы-
вает летописец своим читателям. — Великий князь пошел на
них не как на христиан, но как на иноязычников и на отступ-
ников от православия; отступили они не только от своего госу-
даря, но и от самого господа бога. Как прежде прадед его
великий князь Дмитрий вооружился на безбожного Мамая, так
и благоверный великий князь Иоанн пошел на этих отступни-

Образование Московского государства 227
ков» 29. И все мотивы отдельных деталей столкновения своди-
лись к той же основной линии. «Сия Марфа окаянная, — гово-
рит летописец о женщине, стоявшей во главе противомосков-
ской партии, — весь народ хотела прельстить, с правого пути
их совратить и к латинству их приложить: потому что тьма
прелести латинской ослепила ей душевные очи...» 30.
«Тьма» религиозного фанатизма, действительно, настолько
окутывает последние минуты Великого Новгорода, что настоя-
щие причины катастрофы рассмотреть с первого взгляда до-
вольно трудно. А они очень характерны и напоминают нам
о тех двух факторах объединительной политики Москвы, кото-
рые мы видели в своем месте и которых отнюдь не надо забы-
вать из-за того, что они отчасти по скромности, отчасти по
непривычке формулировать свои требования литературно усту-
пили первое место людям, умевшим говорить «от божествен-
ного». То были московское боярство и московская буржуазия.
Мы нигде, правда, не слышим их голоса, но за них говорят
факты, и говорят не менее красноречиво, чем московские лето-
писи. Первое же крупное столкновение Москвы с Новгородом
при великом князе Василии Дмитриевиче, в 1397—1398 годах,
было чрезвычайно типичной «борьбой за рынки». Впервые
Москва осмелилась отнять у Новгорода Двину и все Заволочье,
главный источник пушного товара, по которому Новгород дер-
жал монополию по всей Европе. Это не был просто разбойни-
чий набег — это была колониальная война большого стиля, в
которой Москва действовала чрезвычайно осмотрительно, ви-
димо рассчитывая прочно закрепить за собою захваченную
землю. До нас дошла жалованная грамота Василия Дмитрие-
вича двинянам — крайне любопытная, потому что она показы-
вает нам, в каком направлении развивались внутренние отно-
шения в новгородском обществе и как пользовалась этим про-
цессом московская политика. Грамота дана прежде всего
боярам и с первых же слов начинает заботиться о неприкосно-
венности бояр, не только физической, но и моральной: «а кто
кого излает боярина, или до крови ударит, или на нем синевы
будут, наместники присуждают ему по его отечеству бесчестие».
Сам же боярин мог подвластного ему человека не только «из-
лаять», но в припадке боярского гнева и убить: «а кто осподарь
огрешится, ударит своего холопа или рабу и случится смерть,
в том наместники не судят, ни вины (штрафа) не берут». Как
видим, если низшие классы новгородского общества и склонны
были с надеждой оглядываться на Москву, то феодальная Мо-
сква отнюдь не склонна была потворствовать низшим классам,
8'

228
Г л а в а V
старалась ассимилировать с собою те элементы новгородского
общества, которые носили наиболее ярко выраженный феодаль-
ный характер. По отношению к Новгороду в XV веке происхо-
дило то же самое, что в половине XVII повторилось по отно-
шению к Украине, а в первой половине XIX —по отношению
к Польше. Но из массы «черных людей» двинская грамота вы-
деляет, однако же, один элемент, интересами которого, хотя и
на последнем, а не на первом месте, она занимается не менее,
чем интересами боярства. Этим элементом было двинское ку-
печество: «а куда поедут двиняне торговати, — говорит великий
князь, — ино им не надобе во всей моей отчине в великом кня-
жении ни тамга, ни мыт, ни костки, ни гостиная, ни явка, ни
иные некоторые пошлины. А через сю мою грамоту кто их чем
изобидит или кто не имет ходити по сей грамоте, быти тому
от меня от великого князя в казни». Грамота освобождает
двинских торговых людей не только от поборов, но и от мос-
ковской судебной волокиты — их должны были судить или их
двинские власти, или непосредственно сам великий князь31.
Перспективы, развернутые Москвой перед двинскими земле-
владельцами и двинским купечеством, были настолько заман-
чивы, что на Двине образовалась московская партия, которой
и удалось было провести присоединение богатейшей новгород-
ской колонии к московскому великому княжеству. Но это было
бы такой катастрофой для Новгорода, что в борьбе с захватом
Двины он напряг все свои силы — и в конце концов выиграл
войну. Двина и Заволочье остались пока за новгородцами —
Москва отступила на время, твердо решив, однако, что отло-
женное еще не значит потерянное. Два раза после этого двин-
ские эмигранты с московской ратью появлялись в Заволочье —
«на миру», «без вести», т. е. внезапно, без объявления войны,
грабили, убивали и с полоном скрывались во владениях вели-
кого князя. Только замешательства на самом московском столе
при Василии Темном положили конец этой колониальной войне.
Когда же в 1471 году Иван Васильевич пошел своим крестовым
походом на Новгород, особый отряд московского войска был
отправлен на Двину, которой он и завладел без большого труда:
новгородский летописец прямо обвиняет двинян в измене. Но
в это время не стоило слишком хлопАтать о захвате одной из
новгородских колоний, когда сама метрополия со всеми коло-
ниями готовилась стать московской добычей. А едва она такой
стала, московские князья немедленно положили конец коммер-
ческой самостоятельности Новгорода: в 1494 г., придравшись
К ничтожному предлогу, Иван III закрыл немецкий двор в

Образование Московского государства 229
Новгороде, арестовав при этом 49 купцов и конфисковав товар
на 96 000 марок серебра (около полумиллиона золотых рублей
на теперешние деньги) 32. Этим, разумеется, не прекратилась
торговля с Западом; но ее центр перешел в Москву — москов-
ская буржуазия стала на место новгородской одновременно с
тем, как Новгород окончательно и бесповоротно стал вотчиной
московского князя.
Симпатии московского общественного мнения к «благоче-
стия делателю» великому князю Ивану Васильевичу имели, как
видим, очень материальное основание. Московский посад не мог
не сочувствовать походу, который передавал торговую гегемо-
нию над Русью в его руки. Но еще больше должны были со-
чувствовать делу его непосредственные руководители — мос-
ковские бояре. Поскольку для московской буржуазии Новгород
являлся торговым соперником, обладателем лакомых кусков,
на которые зарилась она сама, постольку для боярства богатая
серебром область была завидным источником всякого рода по-
боров и пошлин: и недаром эти последние служили таким же
яблоком раздора, как и Двина. Денежная эксплуатация Новго-
рода началась еще раньше, чем его колониальные войны с Мо-
сквой. Уже в 1384 году, после разгрома московского княжества
Тохтамышем, Дмитрий Иванович попытался перевалить на
Новгород часть (быть может, большую) татарской контрибу-
ции, обложив новгородцев так называемым «черным бором» —
поголовной податью 33. На этот раз новгородцам удалось укло-
ниться от платежа, но в Москве не забыли своей претензии, и
два года спустя, оправившись от татарского разорения, моск-
вичи пришли ратью под самый Новгород. Теперь Дмитрию Ива-
новичу удалось получить 8 00034 (по-нынешнему 800 000 золо-
тых) рублей. Эта контрибуция послужила исходным пунктом
дальнейшей распри: новгородцы рассматривали ее как нечто
экстренное и исключительное, московское же правительство
видело здесь прецедент, которым и пользовалось все чаще и
чаще. Черного бора требовали и Василий Дмитриевич, и Васи-
лий Васильевич — и под конец Новгород стал платить его даже,
по-видимому, без лишних споров, особенно если из Москвы
бора «просили» учтиво и вежливо. Но у московских князей
аппетит рос вместе с едой. Когда во время распри Василия Ва-
сильевича с дядей Юрием и его сыновьями, Василием Косым
и Шемякой, положение князя на Москве стало непрочно — а
перемена московского князя обозначала и перемену новгород-
ского, ибо династия Калиты вслед за великим княжением вла-
димирским успела монополизировать в свою пользу и новго-

230
Глава V
родский стол, — каждый из временных государей спешил на-
сладиться своим часом, и Василий Косой, просидев год в Нов-
городе, просто-напросто «много пограбил, едучи по Мете, и по
Бежицкому верху, и по Заволочью» 35. Но и будучи претен-
дентом, каждый из спорящих князей искал случая сорвать с
богатого города кое-что себе, хотя бы под тем предлогом, что
Новгород, державший нейтралитет в этих домашних москов-
ских распрях, принял к себе его соперников. На таком именно
основании Василий Васильевич добился от новгородцев новой
контрибуции в 8 000 рублей, как и его дед, придравшись к тому,
что новгородцы приняли его врага, Шемяку36. Нельзя не за-
метить, что сопротивление города этим вымогательствам стано-
вилось все более и более вялым: по мере того как «московское
княжество» и «северо-восточная Русь» сливались в одно поня-
тие, экономически Новгород все более и более подпадал в двой-
ную зависимость от московского великого князя. С одной сто-
роны, Новгород по-прежнему не мог обходиться без низового
хлеба, и Москва всегда могла принудить его к повиновению
голодовкой, а надеяться на то, что выручит кто-нибудь из дру-
гих князей, не приходилось, потому что ни один из князей не
смел теперь идти против Москвы. С другой стороны, «Низ» был
нужен новгородскому купцу как рынок сбыта, а этот «Низ»
представлял теперь собою одно государство под главенством
князя московского. Поссорившись с Москвой, теперь негде
было ни продавать, ни покупать. В Москве понимали это — и
наступали на вечевые вольности все ближе и ближе не потому,
чтобы сознавали теоретическую несовместимость веча с мос-
ковскими порядками или хотя бы интересовались этой сторо-
ной дела, а потому, что вечевые порядки стесняли финансовую
эксплуатацию страны. Уже Василию Темному удалось факти-
чески упразднить суверенитет Новгорода, добившись после
похода 1456 года, лишний раз доказавшего военную слабость
новгородской буржуазии, того, что последняя отказалась от
«вечевых грамот» 37 — признала, другими словами, что город-
ская община одна, без санкции великого князя не может изда-
вать законов. Грамоты теперь имели силу, только если к ним
была привешена печать великого князя. А практический смысл
этого ограничения становится нам совершенно ясен, когда мы
узнаем, что тем же договором 1456 года «черный бор» превра-
щен ß постоянную подать и за великим князем были закреп-
лены судебные штрафы (раньше, по-видимому, «утаивавшие-
ся» — т. е. по большей части остававшиеся в новгородском
кармане), «дары» от волостей и все пошлины по старине38.

Образование Московского государства
231
Иван Ш принципиально немного мог сюда прибавить. Харак-
терно, что после своего «крестового похода» в 1471 году он
оставил всю новгородскую администрацию в прежнем виде.
В договоре с ним Новгорода после этой войны — последнем до-
говоре, который заключил еще вольный номинально город, —
сохранены все стереотипные ограничения княжеской власти: и
суда без посадника не судити, и волостей без него не разда-
вать, и держать волости мужами новгородскими. Все это мало
интересовало победителя — главное для него было в том, чтобы
«суда» (т. е. судных пошлин) «у наместников не отнимати»,
да «виры не таити», да чтобы Новгород делился с ним, вели-
ким князем, новыми штрафами, что ввела «Новгородская судная
грамота»; да сверх того он взял контрибуции уже 15 000 руб-
лей39 (полтора миллиона). Главный предлог дальнейшей рас-
при — перенесение апелляционного суда в Москву вопреки
правилу всех договоров: «новгородца на Низу не судити» —
сводился тоже к финансовому вопросу, и новгородцы знали что
делали, когда предлагали Ивану Васильевичу за возвращение
к прежнему порядку по 1000 рублей каждые 4 года. Но вели-
кий князь рассчитывал и, вероятно, был прав, что сохранение
в московских руках самого права суда даст больше. Оконча-
тельный разгром города, выразившийся в переводе в «Низов-
ские земли» 7000 человек житьих людей40, зажиточной новго-,
родской буржуазии, отчасти отвечал интересам московских
конкурентов этой последней, отчасти имел в виду подсечь под
корень всякое сопротивление финансовой эксплуатации. Район
«кормлений» московского боярства, расширившись вдвое гео-
графически, захватил теперь в свои пределы богатейшую об-
ласть тогдашней России, и оно так широко использовало
открывшиеся перед ним возможности, что тридцать лет спустя
после покорения сын «благочестия делателя» великий князь
Василий Иванович должен был ограничить судебную власть
своего наместника в Новгороде, опасаясь, что иначе земля во-
все опустеет.
Государственный переворот, произведенный в Новгороде
Иваном III, был одним из наиболее ярких моментов «собира-
тельной» политики. За исключением борьбы с Тверью, нигде
более не играла такой роли открытая сила. Но широкое при-
менение этой последней само по себе еще не дало «покорению
Новгорода» исключительного характера. Иван Васильевич не
Для того ходил войной на Новгород, чтобы упразднить новго-
родскую автономию: он упразднил ее только потому, что она
мешала ему быть в Новгороде «таким же государем», как на

232
Глава V
Москве, т. е. собирать доходы таким же порядком, как и там.
Он бы, может быть, и вече оставил — после первой своей по-
беды в 1471 году он его не тронул, — если бы была какая-ни-
будь надежда добиться от него «соблюдения прав» московского
великого князя. Только сознание того, что вече всегда будет
опорой антимосковской крамолы, заставило Ивана Васильевича
в этом пункте отступить от «старины», на которую он так лю-
бил ссылаться, и, конечно, не из одного лицемерия. Как и все
потомки Калиты, он менее всего был революционером. Бояр-
ский совет после произведенной среди новгородского боярства
чистки казался более безобидным — и он остался, мы не знаем
правда, надолго ли. В 1481 году договор с Ливонским орденом
заключил, как бы то ни было, именно он, как бывало и в ста
рое время.
Этот консервативный характер московского завоевания на-
шел себе особенно яркое выражение в истории подчинения
Москве Пскова. «Младший брат» Великого Новгорода в силу
своего исключительно благоприятного географического поло-
жения — близости к немецким колониям на восточном берегу
Балтики — экономически скоро перерос свой стольный город.
В начале XVI века во Пскове, только в одном «Застеиье», т. е.
части города, окруженной стенами, без предместий, считалось
6500 дворов. Это дает не менее 30 000 населения только самого
города, т. е. тысяч 50—60 жителей во всем Пскове вместе с
предместьями. Для средних веков это был громадный центр —
больше него в эту эпоху была одна Москва; Новгород, вероят-
но, — меньше. Уже за двести лет раньше Псков был настолько
велик, что новгородцы не смогли удержать его на положении
своего пригорода и договором на Болотове (1348 г.) отказались
от права посылать во Псков своего посадника и требовать пско-
вичей к своему суду. С тех пор псковская земля стала само-
стоятельным княжеством, которое, однако же, очень скоро —
с последних лет XIV века — начинает попадать в зависимость
от московских великих князей. Эти последние и в этом случае
представляли торговые интересы центральной России, для ко-
торых нужно было в каком-нибудь пункте нарушить Новгород
скую монополию торговли с Западом и создать Новгород/ кон-
курента в лице его «младшего брата». С другой стороны,
псковичи, политически слишком слабые, чтобы исключительно
собственными силами отстоять свою экономическую независи-
мость от своих немецких соседей, привыкли ждать военной
помощи от Москвы. Новгород в силу самих условий возникно-
вения псковской автономии был скорее врагом, чем союзни-

Образование Московского государства 233
ком, — да в это время (XIV—XV века) и в военном отношении
было далеко уже не то, что при Мстиславе Торопецком. Ослаб-
ление демократии дало в этом случае самые невыгодные ре-
зультаты: Псков, более военный благодаря своему погранич-
ному положению, сохранил и более демократическое устрой-
ство; «черные люди» в нем еще в самом конце XV века сохра-
нили влияние на дела, и, что особенно характерно, вече, где
участвовали эти «черные люди», назначало военных команди-
ров городской рати *. Соответственно с этим власть князя в
Пскове была еще теснее ограничена, нежели в Новгороде, если
только вообще можно говорить о «княжеской власти» в псков-
ской республике. «Псковский князь, — говорит только что упо-
мянутый нами исследователь, которого никак нельзя заподо-
зрить в преувеличении псковского демократизма, — был только
главным слугою веча, исполнял разнообразные поручения по-
следнего, совершал с псковичами походы на неприятеля, строил
города, принимал участие даже в постройке церквей; но, кроме
судебной деятельности, служившей для него главным источни-
ком доходов, он не имел никакой определенной роли в общест-
венных делах, ни в законодательстве, ни в управлении» **.
Именно это политическое ничтожество псковского князя и
позволило псковичам отнестись равнодушно к тому факту, что
помимо Пскова князь стал присягать великому князю москов-
скому, превратившись юридически в его наместника. Не все ли
было в сущности равно, в качестве чего этот кормленщик
псковской общины ходил в походы и строил церкви? Но по-
следствия очень скоро показали, что эта почти незаметная
юридическая перемена была симптомом очень серьезного из-
менения в фактическом положении города. Сначала князь
только присягал Москве, а назначал его Псков. Потом стал и
назначать великий князь; псковичи попробовали было удер-
жать за собою право смещения, но из Москвы им объяснили,
что это значит «бесчествовать» великого князя в лице его
наместника, и предложили в случае недовольства последним
жаловаться на него в Москву. Фактически князь перестал за-
висеть от веча, причем оно само, вероятно, не сумело бы ска-
зать, как это случилось и когда началось. Утешением остава-
* Известный специалист по истории Пскова покойный варшавский
профессор Никитский в своей работе «Внутренняя история Пскова»
считает, наоборот, псковское устройство более аристократическим, чем
новгородское, но доказательств этому никаких не приводит, а приводимые
им факты рисуют совершенно противоположную картину 41.
** Цикищский, Внутренняя история Пскова, стр. 120 42г

234
Глава V
лась крайняя ограниченность прав этого теперь уже не «рес-
публиканского магистрата», а великокняжеского губернатора.
Но едва Иван Васильевич справился с Новгородом, как он при-
нялся за расширение привилегий и своего псковского агента.
Расширение коснулось, само собою разумеется, финансовой
области — псковский князь потребовал себе «наместничьей
деньги» и увеличения судебных пошлин. Вече отказало, ссы-
лаясь на «псковскую пошлину». Иван Васильевич потребовал
документальных доказательств этой последней. Псковичи
предъявили грамоты, подписанные их прежними выборными,
князьями, но в Москве этим грамотам не придали никакого
значения; «то грамоты не великих князей, — сказали там
псковским посланным, — и вы бы князю Ярославу (намест-
нику) освободили, чего он у вас ныне просит» 43. Тут впервые
для Пскова выяснилось, какой дорогой ценой он купил покро-
вительство московского великого князя: было очевидно, что
псковская пошлина станет нарушаться всякий раз, как она не
сойдется с пошлиной московской. Чтобы не оставалось в этом
сомнений, великий князь прямо объявил, что суд в псковской
области будет впредь твориться не только по псковской ста-
рине, но и по его, великого князя, «засыльным грамотам»:
рядом с вечевым приговором и выше его стал «высочайший
указ» московского государя. Совершенно незаметно псковичи
из «граждан» превратились в «подданных»... При этом и вече,
и боярский совет, и выборные псковские судьи — все это оста-
валось на своем месте, но перевес силы был настолько явно на
стороне Москвы, что сопротивляться Псков не решился. Город-
ская масса всколыхнулась, только когда из нового юридиче-
ского порядка Москва сделала практический вывод: до сих пор
крестьянство псковской области, псковские «смерды», были,
как и в Новгороде, подданными городской общины — платили
в ее пользу подати и отправляли натуральные повинности. Из
наших источников не совсем ясно, что именно послужило пово-
дом к увеличению этих податей и повинностей; быть может,
вече надеялось переложить на сельское население те новые
поборы, которые появились вместе с московскими порядками.
Смердь1 заволновались, и московский наместник оказался на
их стороне. Апелляция к псковской «пошлине» дала точь-в-
точь такие же результаты, как и прежде: найденные в город-
ском «ларе» (архиве) грамоты оказались в глазах Москвы со-
вершенно неубедительными. Псковичи были так ошеломлены
этим новым покушением на права городской общины, что в
первую минуту заподозрили посаженного Москвою к ним князя

Образование Московского государства
235
в прямой подделке документов. Потом ярость веча обрушилась
на посадников, одного из которых убили, а троих, бежавших,
заодно приговорили к смертной казни — составили на них
«мертвую грамоту». Затем, несколько придя в себя, ревнители
псковской «старины» сами, по-видимому, прибегли к фальсифи-
кации документов: каким-то попом при чрезвычайно подозри-
тельных обстоятельствах была якобы найдена грамота, уже
бесспорно, по мнению псковичей, устанавливавшая права го-
рода на дань и труд смердов. Но Иван Васильевич решительно
отказался слушать что бы то ни было — и Псков вынужден
был не только уничтожить «мертвую грамоту» на трех прови-
нившихся перед вечем посадников, но и просить прощения у
великого князя за то, что осмелился наказать непослушных
смердов 44. Город оказался лишенным всяких финансовых прав
на окружающую его страну — все полномочия коллективного
господина по отношению к псковским «волостям» перешли к
московскому государю: смерды стали теперь крепостными его,
как раньше они были крепостными вечевой общины.
После всего этого формальное упразднение псковской неза-
висимости было только вопросом времени. Но Иван Васильевич
не только не спешил с ним, а, напротив, готов был, по-види-
мому, оттянуть этот момент на неопределенный срок, создав
из Пскова удел для своего старшего сына Василия, которому
он сначала не хотел оставлять московского стола. До такой
степени «собирателю» была чужда идея единого национального
государства! Защитниками этой последней идеи неожиданно
оказались сами псковичи, сообразившие, что отдельный князь
обойдется им много дороже простого наместника, и потому
упорно державшиеся теперь уже за московскую «пошлину».
Когда Василий Иванович сделался великим князем, он это и
припомнил псковскому вечу, закончив в то же время финансо-
вую ассимиляцию Пскова с остальными московскими владе-
ниями. «Лучшие» псковичи, из рядов преимущественно бур-
жуазии — землевладельческая аристократия в Пскове далеко
не была так сильна, как в Новгороде, — были свезены в цент-
ральную Россию, а на их место появилось триста купеческих
семей из Москвы и ее пригородов. Вместе с ними во Псков
пришли и московские торговые порядки: тамга и, вероятно,
Другие торговые налоги и пошлины 45. Раньше псковичи торго-
вали у себя беспошлинно и добивались права беспошлинного
торга даже на землях Ливонского ордена — и то и другое ста-
вило их в привилегированное положение относительно москов-
ских купцов. Теперь и эта привилегия была отобрана.

2.°.G
Глава V
Но финансово-экономическим завоеванием Пскова (оно
было дополнено введением московской монеты вместо тузем-
ной, псковской) Василий Иванович и ограничился. И после
него мы встречаем в Пскове, как и в Новгороде, выборных
судей, старост с целовальниками, присяжными. Мало того, мо-
жет быть, по примеру бывших вечевых общин эти учреждения
были распространены в XVI веке на все Московское государ-
ство. Во всяком случае в этом отношении не пришлые москви-
чи вводили новые порядки, а наоборот: среди псковских судеб-
ных старост половина выбиралась из переведенных в Псков
московских купцов. И этим сохранением суда в руках буржуа-
зии московское господство не шло вразрез с местными поряд-
ками, а закрепляло то, что самостоятельно складывалось уже
на местах: в Новгороде народ, как мы знаем, был уже давно
устранен от суда, а во Пскове развитие шло в том же направ-
лении. Видеть тут какую-либо сознательную бережливость по
отношению к местным особенностям, конечно, не приходится.
Но отмечать этот консерватизм московского завоевания нужно,
чтобы не впасть в очень распространенную ошибку: не пред-
ставить себе «собирания Руси» образованием единого государ-
ства. Политическое единство «великорусской народности» мы
встречаем лишь в начале XVII века под влиянием экономиче-
ских условий, много более поздних, чем «уничтожение послед-
них уделов». Московское государство XVII века было резуль-
татом ликвидации феодальных отношений в их более древней
форме, а московские князья, до Василия Ивановича включи-
тельно, тем менее могли думать о такой ликвидации, что
они сами были типичными феодальными владельцами. Вся их
забота сводилась к исправному получению доходов — и так же
смотрела на дело вся их администрация. Наши Уставные гра-
моты начала XVI века — не что иное, как такса поборов такого
же типа, как в любой боярской вотчине. Сравните грамоту,
которой жалует своих «черных крестьян» великий князь Ва-
силий Иванович, с жалованной грамотой, какую дал Соловец-
кий монастырь своим крестьянам *, и вы не заметите разницы.
То, что впоследствии стало функцией полицейского государ-
ства, осуществляется самими жителями: «а доищутся душегуб-
ца, и они его дадут наместником и их тиунам»; и дальше через
своих1 уполномоченных, «старосту и лучших людей» будут сле-
дить, что с пойманным будут делать волостель и его тиуны.
Эти же последнрте в свою очередь смотрели только за тем, что-
* Акты Археограф, эксп., т. I, № 144, 180, 221 4б.

Образование Московского государства 237
бы в волости «самосуда» не было; «а самосуд то: кто поймает
вора с поличным да отпустит прочь, а волостелю и его тиуну
не явит, а его в том уличат»... Самосуд — попытка утаить су-
дебные пошлины. «Управление» московского великого князя,
как и «управление» его удельного предка, было особой формой
хозяйственной деятельности — и только. Когда пришлось в
широком масштабе организовать полицию безопасности, ее
возложили «на души» местных жителей, а наместников и воло-
стелей отставили по совершенной их к этому делу неспособ-
ности. И сами волости, собравшиеся в таком большом количе-
стве в руках потомков Калиты, даже территориально продол-
жали сохранять свою прежнюю удельную физиономию. За
выдачу замуж дочери из одной великокняжеской волости в дру-
гую по-прежнему приходилось платить «выводную куницу».
Границы этой волости также оставались неприкосновенными, и
управляли ею очень часто те же самые люди. Оболенское кня-
жество еще в половине XVI века было все в руках князей
Оболенских, давно ставших слугами московского князя. Вели-
кий князь ярославский и после аннексии Ярославля Москвою,
в 1463 году, остался наместником великого князя московского,
а после его смерти эту должность унаследовал его сын.
«В 1493 г., когда московский воевода взял у Литвы Вязьму и
князей Вяземских привели в Москву, великий князь их пожа-
ловал их же вотчиною Вязьмою и повелел им себе служити» *.
Если к этому прибавить, что и раньше самостоятельность мел-.
ких удельных князей никогда не была полной — внешние дип-
ломатические сношения, в особенности с Ордою, всегда состав-
ляли прерогативу великого князя; право начинать войну и за-
ключать мир самостоятельно тоже имел только он; татарскую
дань собирал тоже он, и, что он с нею делал, касалось только
его, — то мы поймем, что медиатизированный князь, перестав
быть самостоятельным государем, мог и не заметить этого,
продолжая давать жалованные грамоты «по старине, как давал
Дед и отец его» еще поколения два спустя после медиатизации.
Прибавим, что ему трудно было бы и растолковать, что он пере-
стал быть государем, да он и продолжал им быть, поскольку
был государем всякий землевладелец.
Но если в практике великого княжества Московского не
было ничего, к чему могла бы привязаться идея единой россий-
ской монархии, то было налицо учреждение, в котором един-
ство было практически достигнуто, где, стало быть, было место
* Ключевский, Боярская дума, изд. 3-е, стр. 239—240 47.

238
Глава V
и для теории единодержавия. Раньше чем московский князь
стал называть себя царем и великим князем всея Руси, давно
уже был митрополит всея Руси: церковное объединение Рос-
сии на несколько столетий старше политического. Мы видели,
как этому объединению помогала татарщина, своими ярлыками
создававшая из русской церкви государство в государстве. Мы
видели также, как ускорялся этот процесс финансовой органи-
зацией церкви, как единство митрополичьей казны приводило
само собою к подавлению церковной автономии даже там, где
для нее была почва. Роль церкви как могучей организующей
силы подмечена давно, но недостаточно оценена даже на За-
паде: идеализм нигде не свил себе такого прочного гнезда, как
в церковной истории, по причинам вполне понятным. Экономи-
ческое значение церковных учреждений обычно выводилось из
их религиозных функций, хотя сами средневековые церковные
документы в своей наивности не умеют скрыть, что дело про-
исходило совсем наоборот. Ростовщичество древнерусских мо-
настырей, которое мы могли наблюдать уже в XII веке и кото-
рым полна церковная полемическая литература вплоть до
XVI, никак, конечно, нельзя связать логическою связью с теми
чудотворными иконами и мощами, какие в тех монастырях
хранились. Первые крупные землевладельцы современного
типа, находимые нами в XV—XVI веках, были те же мона-
стыри; первое применение принудительного крестьянского
труда, предвосхищавшее будущий расцвет крепостного права,
дают нам монастырские имения; первыми крупными торгов-
цами были опять-таки монастыри *. Употребляя красивое вы-
ражение историка боярской думы, церковь «держала в руках
нити народного труда» гораздо раньше, чем этого достигли
светские землевладельцы, и гораздо лучше их. Изучая аграр-
ный кризис XVI века, мы увидим, как богатства и земли плы-
ли в руки церкви и уплывали из рук боярства: борьба против
церковного землевладения, а косвенно и вся «нестяжательская»
полемика не имеют другого основания, кроме этой конкурен-
ции светского и духовного помещика. Но экономическая про-
грессивность средневековой церкви вела к тому, что она и в
политической области и у нас, и на Западе шла впереди свет-
ского феодального общества. Теорию общественного договора
западноевропейский читатель XI века впервые узнал от бого-
* Выше уже говорилось о том, что в Киевской Руси торговля таким
предметом первой необходимости, как соль, сосредоточивалась в руках
Киево-Печерского монастыря; в московскую эпоху она была в руках Со-
ловецкого монастыря, продававшего ежегодно до ста тысяч пудов соли.

Образование Московского государства 239
слова. У нас, в России, теория политического единодержавия,
осмыслившая и связавшая в одно стройное целое пеструю
практику ощупью двигавшегося «собирания», тоже обязана
своим возникновением всецело церковной литературе.
Соотношение светской и церковной властей и необходи-
мость первой для последней хорошо и с большей откровен-
ностью резюмированы в одном нашем памятнике XVI века,
которого с других сторон нам еще не раз придется касаться, —
в так называемой «Беседе Валаамских чудотворцев». «Сотворил
бог благоверных царей и великих князей и прочие власти на
воздержание мира сего для спасения душ наших, — говорит
«Беседа».—Если бы не царская всегодная гроза, то по своей
воле многие не стали бы каяться никогда, и попов бы не слу-
шались, и даже прогнали бы попов» 48. И в западной церковной
литературе трудно найти лучшее выражение средневекового
церковного взгляда на светское государство как на руку церкви
(«плеща мирские»), обязанную силой подчинять церковной
дисциплине тех, кто не слушался церкви по доброй воле. От-
сюда с неизбежной логикой вытекало то, о чем наставлял еще
в конце XIV столетия константинопольский патриарх Антоний
москвичей, вздумавших было не поминать на ектеньях визан-
тийского императора, т. е. переставших за него молиться. «Не-
возможно христианам иметь церковь, но не иметь царя. Ибо
царство и церковь находятся в тесном союзе и общении между '
собой и невозможно отделить их друг от друга» 49. Отношение
между этими двумя неразрывными частями христианского ми-
ра византийской литературой давно было уподоблено тому,
«какое существует между телом и духом». «Как жизнь челове-
ческая идет правильно только в том случае, когда душа и тело
находятся в гармонии между собой и тело следует разумным
велениям души, — говорит «Эпанагога» патриарха Фотия,—
так и в государственном организме благополучие подданных и
правильное течение их жизни наступают тогда только, когда
священство и императорство находятся в согласии». Из вежли-
вости придворный богослов византийского императора не дого-
варивает, кому принадлежит право восстановлять «согласие» в
случае спора, но выше им употребленное сравнение достаточно
красноречиво. «Не от царей начальство священства приемлет-
ся, но от священства на царство помазуются», — более бесцере-
монно разъяснял впоследствии эту истину царю Алексею пат-
риарх Никон50.
Эти богословские понятия в Византийской империи давно
стали почти, а отчасти даже и вполне, юридическими нормами.

240
Глава V
Фактическое соотношение сил на Востоке, где православию
приходилось отстаивать свое существование от целой тучи ере-
сей и в этой борьбе поминутно звать на помощь «светскую
руку», помешало развивать до конца аналогию души и тела:
тело здесь было слишком нужно душе. Но нераздельность
церкви и государства нашли себе в Византии другое выраже-
ние: нельзя было оставаться подданным императора, перестав
быть верным сыном церкви. Только православный христианин
мог быть полноправным гражданином, и отлучение от церкви
было равносильно лишению всех прав состояния. Наоборот,
принятие православия делало человека, хотел он этого или не
хотел и даже ведал он это или не ведал, подданным импера-
тора. Принятие Владимиром христианства в X веке было
немедленно истолковано в Константинополе как подчинение
Руси Восточной империи. «Так называемые руссы, — писал
тот же патриарх Фотий, — в настоящее время променяли
эллинское и нечестивое учение, которое содержали прежде, на
чистую и неподдельную веру христианскую, с любовию поста-
вив себя в чине подданных и друзей (наших)...» 51. Киевский
князь получил определенное место в византийской придворной
иерархии, став стольником императора, и последний в глазах
не только своих подданных, но и западных европейцев сделался
«сюзереном Руси»: ему жаловались на неправомерные поступки
русских властей, когда не могли найти на них управы у тузем-
ного князя. Символом этой вассальной зависимости Руси от
«царя» и служило поминовение его в ектенье, на прекращение
чего жаловался патриарх Антоний в цитированной нами выше
грамоте.
Реально, как мы знаем, удельная Русь зависела вовсе не от
этого царя, а от другого — от татарского хана. Но теория пат-
риарха Фотия отнюдь не была забыта, а к последним годам
XIV века, когда о ней напомнил патриарх Антоний, обстоя-
тельства складывались так, что являлась возможность исполь-
зовать ее непосредственно в пользу московского великого
князя. Сам византийский патриарх оговаривался, что царей,
«которые были еретиками, неистовствовали против церкви и
вводили развращенные догматы», христиане могут и отвергать.
По всей вероятности, он имел в виду настоящих еретиков в
точном богословском значении этого слова. Но примитивный ум
московских книжников, горделиво заявлявших о себе, что они
«эллинских борзостей не текли и риторских астрономии не чи-
тали, ни с мудрыми философы в беседе не бывали», ставил
понятие «ереси» гораздо шире. Всякий, кто в чем бы то ни

Образование Московского государства 241
было был не согласен с православной церковью, хотя бы только
в обрядах, был еретик. А особенно злыми еретиками были «ла-
тиняне», т. е. католики: и тут уже кроме примитивности древ-
нерусского богословского мышления добрую долю ответствен-
ности несли на себе и учителя русских — греки. Крестив Русь
в разгаре своей борьбы с западной церковью и не без конку-
ренции с этой последней, византийское духовенство постара-
лось внушить своей новой пастве самое совершенное отвраще-
ние к «латине», какое только можно вообразить, и церковные
поучения XI—XII веков ставят даже вопрос: можно ли есть
из одной посуды с католиком, не осквернившись? Греки и не
подозревали тогда, что им самим может когда-нибудь грозить
опасность подпасть обвинению в «латинской ереси». Но когда
в XIV—XV веках константинопольские императоры, стеснен-
ные турками, обратились за помощью на Запад и, между про-
чим, к папе, от которого они ждали организации крестового
похода против турок, поведение их стало представляться их
русским «подданным» крайне сомнительным. Когда же на Фло-
рентийском соборе (1439 года) царь и патриарх вынуждены
были ради обещанной им военной помощи подписать унию с
западной церковью, а пятнадцать лет спустя Царьград был
взят турками, смысл этих явлений и их взаимная связь не
оставляли уже у русских книжников никаких сомнений. «Ра-
зумейте, дети, — писал в 1471 году митрополит московский
Филипп в своей увещательной грамоте новгородцам, — цар-
ствующий град Константинополь и церкви божий непоколебимо
стояли, пока благочестие в нем сияло как солнце. А как оста-
вил истину, да соединился царь и патриарх Иосиф с латиною,
да подписали папе золота ради, так и скончал безгодно свой
живот патриарх, и Царьград впал в руки поганых турок» 52.
Но помимо этого отрицательного вывода падение Констан-
тинополя открыло перед политической фантазией московских
богословов положительные перспективы необычайной широты
и грандиозности. В самом деле, ежели центр вселенского пра-
вославия изменил и перешел к латинам морально, за что и был
наказан физическим пленением со стороны агарян, то к кому
же перешла роль этого центра? В Москве имели основание
думать, что за этим городом достаточно заслуг перед право-
славной верой, чтобы ей не показалось тяжко даже и наслед-
ство Константинополя. Недаром же, когда митрополит Исидор
явился из Флоренции обратно на свою московскую кафедру
униатом, великий князь Василий Васильевич так энергически
«поборол по божьей церкви и по законе, и по всем православном

242
Глава V
христианстве, и по древнему благолепию», — и впадший в
латинскую прелесть иерарх не только «ничто же успе» на Мо-
скве, но, просидев малое время в подвале под Чудовым мона-
стырем, должен был украдкою и переодевшись бежать за гра-
ницу обратно 53. За этот подвиг православный преемник Иси-
дора, митрополит Иона, первый поставленный собором русских
епископов, а не присланный из Константинополя, впервые при-
менил к Василию Васильевичу титул, которого прежде удо-
стоивались только византийские императоры да татарские ханы,
назвав его «боговепчаным царем всея Руси» 54. На место Кон-
стантинополя естественно должна была стать Москва. «Сия
ибо вся благочестивая царствия, греческое и сербское, басан-
ское и арбаназское божием попущением безбожные турци
поплениша и покориша под свою власть, — заключает совре-
менная «Повесть о разорении Царьграда безбожными агаряна-
ми», — наша же Руссийская земля божией милостью и молит-
вами пречистые богородицы и всех святых чудотворцев растет
и младеет и возвышается... Два Рима падоша, а третий стоит,
а четвертому не быть» 55.
Со значением этой знаменитой теории о «Москве — третьем
Риме» в истории русских религиозных представлений читатели
познакомятся в другом месте. Но ее политические, точнее,
политико-литературные следствия были не менее обширны.
Вышивая далее по этой канве, фантазия русских книжников
создала целый роман, в котором не без художественности от-
кристаллизовалась идея преемства московского царства от ви-
зантийского императорства. В этой окончательной форме мы
и возьмем эту идею, не анализируя ее состава детально и не
прослеживая постепенных этапов ее развития: и та и другая
задача более относятся к истории русской литературы, чем к
сюжету настоящей главы «Русской истории».
В самом начале XVI века к киевскому митрополиту Спи-
ридону, прозванному за свой сердитый нрав «Сатаной», обра-
тился один его знакомый, «ищучи от него неких прежних лет
от историкии». Бывший киевский митрополит — он проживал
тогда не то на покое, не то в заключении в Ферапонтовом Бе-
лозерском монастыре — был уже очень стар, ему был 91 год
от роду. Просьбу тем не менее он исполнил и послал своему
любознательному знакомому нечто вроде конспекта всемирной
истории необычайно своеобразного состава. Начинается изло-
жение Спиридона, как водилось в те времена, с расселения
сыновей Ноевых по лицу только что просохшей от всемирного
потопа земли. Проследив судьбу Ноева потомства до единствен-

Образование Московского государства
243
яого, уцелевшего в его памяти египетского фараона «Сеостра»
(Сезостриса Великого, т. е. Рамзеса II), автор очень логично
переходит к Александру Македонскому, который по общепри-
нятой в средние века легендарной его биографии был сыном не
македонского царя Филиппа, а египетского жреца Нектанеба.
Связав таким путем греческого завоевателя Египта с туземной
династией, совершенно естественно было перейти к греческим
государям последних веков перед р. х. — к Птоломеям. Но так
как их было много, по конспекту — 20, то автор и решил их
«преминуть», спеша к самому интересному для него пункту
рассказа. У последнего Птоломея была дочь, «премудрая Клео-
патра». «В то время Юлий, кесарь римский, послал своего
зятя, стратига римского, именем Антония (в подлиннике «Он-
тонина»), на Египет воинством». Но премудрая Клеопатра
приняла свои меры, и Антоний, вместо того чтобы воевать с
египетской царицей, женился на ней. Юлию, кесарю римскому,
такой исход дела не показался удовлетворительным: поставил
он брата своего, Августа, стратигом и «посла его со всею обла-
стию римскою на Онтонина». Антоний был убит, а царица
Клеопатра, когда ее со всем богатством египетским на корабле
везли в Рим, уморила себя ядом.
Вскоре после того, пока Август был еще в Египте, восстали
на Юлия, кесаря римского, «ипатии» его «Врутос, Помплие и
Крас» и убили его мечом. Пришла об этом весть к Августу
стратигу; созвал он на совет вельмож и своих, римских, и ту-
земных, египетских, и поведал им о смерти Юлия Кесаря.
И решили римляне и египтяне венчать на место Юлия
Августа стратига венцом римского царства. Облекли они его в
одежду царя Сезостриса, «первого царя Египта», в порфиру и
виссон и возложили на голову ему митру Пора, царя индий-
ского, которую принес Александр Македонский из Индии, а
на плечи «окрайницу» (бармы) «царя Филикса, владущего
вселенною», и, украсив Августа регалиями владык всего мира,
воскликнули велиим гласом: «Радуйся, Августе, цесарю рим-
ский и вселенные!»
Так объясняет наш рассказ происхождение всемирной Рим-
ской империи, легшей в основу всемирного христианского
Царства средневековой политической литературы. Сделавшись
«цесарем Рима и всея вселенные», Август начал «ряд покла-
Дати на вселенную»: поставил во главе различных областей
мира своих братьев: «Патрикия» — царем Египту, Августа-
лия — Александрии, а Пруса — на берегах Вислы-реки, в го-
Роде, называвшемся Мамборок (Мариенбург); оттого и страна

244
Глава V
эта стала называться Пруссией. Потомки Августова брата и
царствовали здесь до четвертого колена. В это время умер нов-
городский воевода Гостомысл. Перед смертью посоветовал он
своим землякам послать в Прусскую землю и призвать князя
от тамо сущих родов римского царя Августа рода. Так и сде-
лали новгородцы: нашли они «некоего князя, именем Рюрика»,
«суща от рода римска царя Августа», и призвали его княжить
в Новгород. С тех пор как поселился в Новгороде сродник
Августа, царя всей вселенной, Новгород стал называться «Ве-
ликим». «А от великого князя Рюрика четвертое колено князь
великий Владимир, просветивший Русскую землю святым кре-
щением... а от него четвертое колено князь великий Владимир
Всеволодович».
Итак, династия, правившая Русью в начале XVI века, про-
исходит не от безвестного варяжского конунга, а от самого
царя всея вселенные — государь московский Василий Ивано-
вич, дальний потомок Владимира Всеволодовича Мономаха,
вотчич не только всей Русской земли, но и всего мира. Вот
какой прямой вывод следовал из той концепции всемирной
истории, какую сообщил своему знакомому митрополит Спи-
ридон. Это право московского государя прямое, неотъемлемое;
великий князь московский — законный наследник всемирного
римского императора. Оно признано было и самими императо-
рами восточного Рима, при Владимире Всеволодовиче добро-
вольно переславшими на Русь императорские инсигнии, в том
числе и знаменитую шапку Мономаха, ставшую самым нагляд-
ным символом московской царской власти. Владимир Всеволо-
дович, рассказывает тот же митрополит Спиридон, собрал раз
на совет своих князей и своих бояр и стал к ним держать та-
кую речь: «Вот предки мои ходили и брали дань с Константи-
нополя, нового Рима. А я их наследник: так не попытать ли
и мне там счастья? Какой мне совет дадите?» И сказали
князья, и бояре, и воеводы: «Сердце царево в руце божией, а
мы есмы в твоей воле, государя нашего по бозе». Тогда Влади-
мир отправил своих воевод походом на Фракию, и «поплениша
ю довольно». Тогдашний византийский император Константин
Мономах воевал в это время с персами и с латинами — был,
значат, в очень стесненном положении. Не в состоянии отра-
зить русского нашествия, он решил склонить русского князя
на мир. Снял он со своей шеи крест «от самого животворящего
древа», снял свой царский венец, велел принести сердоликовую
чашу, из которой пил на пирах Август, царь римский, pi бармы,
которые императоры носили на плечах, — и все это отослал

Образование Московского государства 245
Владимиру Всеволодовичу как законному наследнику своей
власти: «Прими от нас, боголюбивый и благоверный князь, сии
честные дары от начаток вечного твоего родства... на славу и
честь, и венчание твоего вольного и самодержавного царст-
вия...» Посол императора митрополит эфесский Неофит и вен-
чал Мономаха — как стали называть теперь Владимира Всево-
лодовича — на царство всеми присланными регалиями. С тех
пор и доныне венчаются тем царским венцом великие князья
владимирские 56. Внутренняя сила наследственного права госу-
даря московского была таким путем в свое время закреплена
при помощи внешнего обряда.
Нам нет надобности останавливаться долго на критике «ис-
торикии», написанной митрополитом Спиридоном. Что касается
первой ее части, то всякому достаточно известно, что Август
не был вотчичем римского государства и не мог поделить его
между своими братьями, которых притом у него и не было.
Не мог он дать одному из этих несуществовавших братьев го-
род Мариенбург, основанный в XIII веке немецкими рыцарями.
И самый рассказ о короновании Августа в Египте коронами
всего мира — такой же точно историко-политический роман,
как и рассказ о происхождении Александра Македонского от
египетского «волхва» Нектанеба. Словом, фантастичность этой
части Спиридонова повествования стоит вне всякого спора. Но
еще не так давно (в кое-каких учебниках это можно встретить
и до сих пор) придавали некоторую с оговорками историческую
цену второй части рассказа, о регалиях Мономаха. Однако же
легендарность и этого рассказа ясна как нельзя более. Ни
одна подробность его не подходит к тому времени и к тем ли-
цам, о которых он говорит. Константин Мономах умер, когда
Владимиру Всеволодовичу было всего два года. Он не мог
воевать с персами, царство которых было разрушено за сотни
лет раньше арабами. Он не мог посылать на Русь эфесского
митрополита Неофита, потому что такого митрополита не было
в Эфесе ни в то время, ни раньше, ни позже. Археологические
исследования доказали, что шапка Мономаха не была с самого
начала царским венцом: отличительный признак царской ко-
роны — полушарие с крестом наверху — приделан к ней впо-
следствии. Сначала это была не царская корона, а просто
«золотая шапка», под каковым именем она и значится в заве-
щаниях московских князей XIV века. Очевидно, не присут-
ствие в великокняжеской казне этой шапки напоминало
московскому князю о его вселенском значении, а, напротив,
потому, что он стал приобретать в своих глазах такое значение,

246
Глава V
ему понадобилась царская корона. То, что сейчас сказано о
шапке Мономаха, вполне приложимо и ко всему рассказу: не
потому стали считать московского царя наследником восточ-
ного — в глазах православных всемирного — императора, что
какому-то досужему книжнику пришло в голову сочинить рас-
сказанную выше легенду; легенда понадобилась потому, что
«великий князь владимирский», потомок Рюрика и Владимира
Мономаха, стал фактически наследником того «православного
царства», представителем которого до сих пор был восточный
император.
Рассказ, который мы находим у митрополита Спиридона
(вероятно, не бывшего его автором, а пересказывавшего с чу-
жих слов), быстро получил чрезвычайно широкое распростра-
нение. «Сказание о князьях Владимирских» еще не было из-
вестно в 1480 году в московских официальных кругах: в посла-
нии ростовского архиепископа Вассиана к Ивану III по поводу
нашествия хана Ахмата в числе прародителей великого князя
не поминается кесарь Август, а по поводу Владимира Моно-
маха говорится лишь о его битвах с половцами — и ни слова
о каких-либо сношениях с Византией. Лет 50 спустя и фанта-
стическая родословная князей владимирских, и легенда о моно-
маховых регалиях были приняты официально и Иван Грозный
говорил о своем происхождении от Августа Кесаря как о деле
общеизвестном.
Потомками римских императоров по этой генеалогии были,
конечно, все наличные Рюриковичи, т. е. не только великий,
но и все удельные князья. Но «православное царство» могло
иметь только одного главу, — даже семья великого князя могла
подняться над другими княжескими семьями только через него,
а не сама по себе. Неопределенная зависимость слабого от
сильного, лежавшая в основе княжеских договоров удельной
поры, сменяется вполне определенным подданством удельного
князя как православного христианина главе всемирного хри-
стианского царства. Само собою разумеется, что это новое
понимание дела ни на йоту не могло изменить реального соот-
ношения сил: национальные короли Западной Европы, фран-
цузский или английский, могли сколько угодно на словах
признавать свою зависимость от западного императора, послед
ний мог сколько угодно настаивать на том, чтобы его прини-
мали в их столицах не как гостя, а как хозяина, — последствия
всех этих притязаний и разговоров не шли дальше этикета; на
практике государь священной Римской империи не только в
Париже или Лондоне, а и у себя дома, в Германии, значил

Образование Московского государства
247
подчас меньше, нежели король французский. Московский князь
практически был несравненно сильнее всех удельных к концу
XV века; наиболее крупные из некогда соперничавших с Мо-
сквою династий были медиатизированы, предварительно пройдя
стадию подручничества у своего московского старшего брата. *
Рязань находилась в таком положении уже с 1456 года: мало-
летний наследник княжества и проживал в Москве, а в его
стольном городе сидели московские наместники. Выросши,
рязанский княжич сам в сущности превратился в такого же
наместника, а номинальная независимость при нем Рязани
объясняется, кажется, ближе всего тем, что он был женат на
сестре Ивана III и таким путем сделался членом московской
княжеской семьи. Под опекой Москвы в Рязани просидели
еще два поколения потомков Олега Ивановича, причем терри-
тория «независимого» княжества все сокращалась, так как вы-
морочные рязанские уделы доставались прямо князю москов-
скому. Возможно, что рязанские князья так мирно и перешли
бы в бояр великого князя подобно ярославской династии, если
бы последний рязанский княжич, Иван Иванович, не запутался
в какие-то подозрительные отношения с татарами, что и было
ближайшим поводом к официальному «присоединению Рязани» '
в 1520 году. С Тверью дело кончилось еще раньше и решитель-
нее: превращенный договором 1485 года в московского подруч-
ника, князь Михаил Борисович очень недолго вытерпел в
таком положении и по традиции обратился за помощью в
Литву, к Казимиру. Но дело тверского князя имело настолько
безнадежный вид, что король Казимир не нашел для себя вы-
годным ссориться из-за него с Москвой и отказал в своей по-
мощи. А 12 сентября 1486 года Тверь была взята московской
ратью, и князь Михаил Борисович искал теперь у Казимира
уже не поддержки как политический противник Москвы, а
убежища как эмигрант. Но с падением Твери и Рязани ника-
ких имеющих политическое значение уделов не осталось в
северо-восточной Руси вне пределов династии Калиты. Только
родные и двоюродные братья великого князя были теперь
покрупнее обычных феодальных владельцев, но они были даже
вместе мельче его самого. По духовному завещанию Ивана III57
его старший сын, Василий Иванович, получил 66 городов с
волостями, а все остальные четверо его сыновей вместе —
только 30. В каждую тысячу ордынской дани Василий Ивано-
вич вносил 717 рублей, а все остальные его братья — 283.
Даже при коалиции всех младших против старшего за послед-
ним оставался громадный перевес. Церковная теория была

248
Глава V
весьма кстати, чтобы освятить совершившийся факт. Удельный
князь, писал одному из братьев Василия знаменитый волоко-
ламский игумен Иосиф Санин, — родоначальник «осифлян-
ского» направления московской публицистики, должен «от
сердца воздавать любовь богодарованному царю нашему, воз-
дающе ему должное покорение, и послушание, и благодарение,
и работающе ему по всей воле его и повелению его, яко госпо-
деви работающе, а не человеком» 58.
Но наиболее неожиданные эффекты давала теория в области
отношений международных в настоящем смысле — отношений
московского государя к нерусским землям. Два факта, обыкно-
венно украшающие собою главу об Иоанне III в школьных
учебниках — «свержение татарского ига» и брак московского
великого князя с византийской княжной Софьей Палеолог —
непосредственно связаны с рассматриваемым нами циклом
идей. Относительно последнего события теперь не может быть
сомнений, что тут не было никакой благоприятной для москов-
ского государя случайности, что это был обдуманный шаг
московской политики, что Иван Васильевич специально искал
себе именно такую невесту и посылал особых агентов в Ита-
лию хлопотать об этом браке. Нет надобности объяснять,
почему «царь всего православного христианства» не удовлетво-
рялся теперь русскими княжнами и искал себе лучшей, по его
мнению, партии. «Свержение татарского ига» в 1480 году было,
собственно, торжественной формальностью: уже почти сто лет
Орда могла добиться повиновения от северо-восточной Руси
только путем повторных военных экспедиций, которые не все-
гда и удавались притом, как показывал пример Мамая. Место
монголов в авангарде тюркских племен давно заняли турки-
османы, центром внимания которых была южная Европа, в
первую очередь Балканский полуостров, тогда как русским еще
не приходилось с ними соприкасаться непосредственно. В связи
с передвижением театра тюркского наступления к югу и среди
обломков бывшей орды Чингисхана и Батыя выдвинулись на
первое место крымские татары — впоследствии верные союз-
пики и вассалы турецкого султана. Но их набеги грозили глав-
ным образом юго-западной, литовско-польской Руси, а для
московского великого князя именно в силу этого крымский
хан часто являлся союзником. Так было и в 1480 году, когда
нашеотвие хана Большой Орды, Ахмата, всеми признаками
напоминало простой разбойничий набег, а отнюдь не завоева-
тельные походы Чингиса или Тамерлана. Тем не менее, как
известно, и в отражении этого набега Иван Васильевич отнюдь

образование Московского государства 249
не обнаружил большой смелости, и решимость ликвидировать
начисто свои отношения к Орде пришла к нему только под
настойчивым влиянием церкви. Участие в этом деле епископа
Вассиана было совсем неслучайно, и аргументация Вассиана
прямо отправлялась от новых политических понятий, возник-
ших в XV веке. «Какой пророк пророчествовал или какой апо-
стол или святитель научил тебя, великого русских стран хри-
стианского царя, повиноваться сему богостудному и скверне-
ному, самозванному царю», хану Ахмату, — писал Вассиан
Ивану III59. Было время, когда церковь не гнушалась призна-
вать владыку Золотой Орды «царем» по преимуществу, но это
время давно прошло...
«Великий русских стран христианский царь» не только не
мог быть в подчинении у какого-то татарского хана, но и
дружбою своею мог удостоить не всякого. Во всей Европе был
ему только один ровня — «кесарь римский», император Запад-
ной империи. Но практически московскому правительству чаще
приходилось иметь дело не с ним, а с государями польскими
и шведскими. А как раз в XVI веке, на другой день, можно
сказать, после того как Москва стала «третьим Римом», а мос-
ковский царь — преемником «кесарей ромэйских», и шведский
и польский троны оказались «плохо занятыми» с точки зрения
царского местничества: государи на них были выборные, не
могшие похвастаться своей генеалогией. Это было бесконечным
источником самодовольства для московских государей и их
дипломатов. Грозный писал шведскому^ королю Иоанну Вазе:
«И ты скажи, отец твой, Густав, чей сын, и как деда твоего
звали, и с которыми государи был в братстве, и которого ты
роду государского?» 60 А бояре говорили шведским послам «в
рассуд, а не в укор» про их, послов, государя: «которого он
роду и как животиною торговал и в свейскую землю пришел:
то недавно ся деяло и всем ведомо» 61. В 1578 году послам
польского короля Стефана Батория, ранее бывшего воеводою
седмиградским, было сказано, что великому государю с королем
Стефаном быти в братстве непригоже, потому что его государ-
ство почало от Августа, кесаря Римского, и от Пруса, Авгу-
стова брата, что польские короли Сигизмунд и Сигизмунд-
Август (из династии Ягеллонов) были славные великие госу-
дари, наши братья, по всей веселенной ведомы, а что «Седми-
градского государства нигде есмя не слыхали»...62. Позднее
Грозный объяснял, что так и не узнал родства Батория, «ка-
кова он роду человек и которых государей племя», и что
потому, «берегучи своего царства чести», он допрашивал его

250
Глава V
послов, «какого родства государь их, Стефан король? чтобы
нашему царству в том укоризны не было, что который не наш
брат, да нам братом учинится...». А так как Грозный слышал
про Батория, «в каковой он низости был до сего времени», то
московскому государю было короля «для его родственные
низости братом писати не пригоже...» 63.
Итак, новая теория вела прежде всего к внешнему, так ска-
зать, географическому расширению власти великого князя
московского: она помогала ему обосновать свои притязания в
той области, где старая удельная традиция не давала ему твер-
дой почвы, как это было в отношениях к удельным князьям
и к Новгороду; эта же теория сразу дала определенный тон и
дипломатическим сношениям с иноземными государями, тон
очень повышенный, как мы сейчас видели; она, наконец, по-
скольку речь шла об отношениях к татарам, помогла москов-
скому князю сознать себя самодержцем в тогдашнем смысле
этого слова: как известно, тогда под «самодержавием» разуме-
лась не абсолютная власть царя внутри государства, а его
независимость извне, от соседей, — «самодержцу» противопо-
лагался не государь с ограниченной властью, а вассал. На-
сколько теория оправдывала самодержавие в нашем смысле
этого слова, т. е. абсолютизм? Обыкновенно отвечают на этот
вопрос очень категорически: новая теория освящала самые
широкие притязания, какие только мог заявить московский
государь. Она провозгласила его наместником бога на земле,
даже земным богом (Иосиф Волоколамский писал о государях:
«Бози есте и нарицаетесь»), а неповиновение ему — не только
преступлением перед человеческими законами, но и тяжким
грехом перед богом; изменить царю — значит погубить свою
душу — так объяснял Грозный эту теорию Курбскому. Согла-
шаясь в этом случае с Грозным, исследователи несколько
неосторожно подчиняются такому толкованию теории, какое
давали заинтересованные в деле лица. Присмотревшись к ней
ближе и отрешившись от условно-официального ее понимания,
мы найдем, что она далеко не оправдывала той формы абсо-
лютизма, какую пытался осуществить Грозный. В своих непо-
средственных выводах она не расширяла, а ограничивала
патриархальный деспотизм. По крайней мере в одном пункте
она представляется нам даже революционной, и ею действи-
тельно пользовались для оправдания революций.
Прежде всего царь православного христианства должен
быть, конечно, православным. Патриарх Антоний, из грамоты
которого московские великие князья, по-видимому, многому

Образование Московского государства
251
научились, прямо оправдывает неповиновение царю, впавшему
в ересь. Иосиф Волоколамский — этот, по общему мнению, ос-
нователь московского самодержавия — тоже ставит вопрос: обя-
зан ли православный христианин повиноваться неправослав-
ному царю? — и отвечает на него отрицательно, потому что
бога больше следует слушаться, нежели людей. Под пером
Иосифа эти рассуждения носят еще довольно невинный акаде-
мический характер: самый большой практический результат,
на который они метили, мог состоять разве в том, чтобы попу-
гать несколько Ивана Васильевича, иногда слишком равно-
душного к вероисповедным вопросам, как думало тогдашнее
духовенство. Политические враги московского великого князя
еще не усвоили себе тогда новой теории или не успели ею
воспользоваться. Полвека спустя дело изменилось значительно
для него к худшему. При внуке Ивана III боярская оппозиция
в лице Курбского очень ловко пользовалась аргументацией,
освященной авторитетом Иосифа Волоколамского. Обвинение,
которое бросил Грозному Курбский, обвинение в «небытной
ереси» — в отрицании страшного суда и мздовоздаяния греш-
никам — в XVI веке было далеко не риторической фразой,
какой оно кажется нам теперь. В нем было вполне реальное
содержание: отрицание воскресения мертвых и страшного суда
составляло одну из заметных частей того богомильского толка,
который вскрывался на Руси не раз на протяжении двух столе-
тий под именем стригольничества и жидовства. Недаром Гроз-
ный так старательно опровергал это обвинение, стараясь обо-
ротить его на противника, не один раз повторяя, что он-то,
Иван, верует страшному спасову судищу и непричастен
«манихейской» (т. е. богомильской) ереси, а вот верует ли
Курбский — сомнительно. Аргумент Курбского для того вре-
мени был очень силен и, употребляя его собственное выраже-
ние, «зело кусателен».
Обострение борьбы все больше и больше расширяло приме-
нение этого аргумента. От Смутного времени до нас дошел
один весьма любопытный памфлет, обыкновенно приписывае-
мый Авраамию Палицыну, — едва ли справедливо, как увидим
впоследствии. Автор этого памфлета — ярый сторонник Рома-
новых: их ссылку при Годунове он считает одним из главных
грехов, навлекших смуту на Русскую землю. Симпатии к Рома-
новым сами собою обусловливают антипатию автора к Году-
нову. В наше время антипатия выразилась бы, вероятно, в
отрицании всяких заслуг Годунова перед Россией, в очерне-
нии всей его политики; но, к немалому нашему удивлению,

252 Глава V
публицист Смутного времени не думает отрицать политических
заслуг Бориса. Только в его глазах вовсе не они имеют
решающее значение: все его заботы о материальном благосо-
стоянии его подданных ничего не стоят, потому что Борис
плохо заботился об их душах и мог своей политикой даже
повредить душевному спасению русского народа. Во-первых,
Борис почитал иноязычников — немцев — паче «священнона-
чальствующих» и даже дочь свою хотел выдать за немца; пота-
кал «ереси армянской и латинской» и принимал у себя людей,
зараженных такими ересями. Для всего этого, однако, автор
находит еще оправдание в богословском невежестве Бориса —
в том, что он «писанию божественному не навык». Но вот чего
нельзя уже было оправдать и отсутствием богословского обра-
зования: во время голода Борис приказал употреблять на прос-
форы для евхаристии ржаную муку вместо пшеничной; это до
чрезвычайности возмущает нашего автора. «Не гордости ли се
исполнено и нерадения о боге?» — с негодованием спрашивает
он и не прочь объяснить бедственный конец Бориса этим «не-
радением о боге» 64.
Борис был первым русским царем, которому пришлось бо
роться с революцией. Революция эта — восстание Названого
Димитрия — была подготовлена боярами: так говорил во все-
услышание сам царь Борис, и современники, подтверждая его
слова, в числе бояр называют сторонников изгнанной семьи
Романовых и их самих *. Мнения, которые мы находим в пам-
флете псевдо-Палицына, очень может быть, имеют не одно
литературное значение: весьма вероятно, что боярский кружок,
свергнувший Бориса, оправдывал свои действия и перед самим
собою, и перед другими, между прочим, сочувствием Годунова
к иноверцам и его не совсем тактичными распоряжениями
касательно церковной обрядности. Так уже не только прямая
ересь, но и мелочные уклонения царя от православия могли
обратиться в сильное оружие против него в руках оппозиции.
Сменивший Годунова Названый Димитрий оказался крепче
на престоле, нежели этого ожидали выдвинувшие его бояре, —
пришлось свергать и Названого Димитрия. Во главе заговора
стал Василий Иванович Шуйский, тотчас после переворота и
избранный в цари. Чувствуя потребность оправдаться и оправ-
дать все совершившееся, новый царь разослал по всей России
грамоты 65, где убийство Димитрия объяснялось прежде всего
его проектами унии с римской церковью: что он «многое хри-
* Подробнее об этом см. в главе о Смутном времени.

Образование Московского государства 253
стианство широкого Московского государства своим зло-
хитрством в веру латинскую привести и укрепить» хотел. За
это как еретик он был убит благочестивыми людьми с Василием
Шуйским впереди других. Чтобы правильно оценить учение
Иосифа Волоколамского об обязательном православии царя,
нужно прочесть эти грамоты Шуйского: переворот 17 мая
1606 года был прямым приложением этого учения к практике.
Понятно, почему сам благочестия делатель царь Василий Ива-
нович спешил прежде всего поставить вне спора свое правосла-
вие: едва он вступил на престол, как на Руси уже появился
новый угодник — открылись мощи царевича Димитрия.
С этой стороны трудно было подкопаться под Шуйского:
его врагам оставалось только более слабое, менее эффектное
обвинение, но для постановки царской власти по новой теории
тоже очень характерное. Не находя данных обвинить царя
Василия в неправославии, враги ставили ему на счет отступле-
ния от аскетической морали его будто бы пьянство и разврат.
«Всячествованием неистовей», писали о нем публицисты враж-
дебного лагеря, за его грехи кровь христианская льется. Обви-
нение не было новостью, придуманной специально для Шуи
ского: мы находим его уже у Курбского в применении к царю
Ивану. В первом послании «беглого боярина» приведен длин-
ный список грехов Грозного: в числе их не последнее по зна-
чению место занимают «афродитские дела». Времяпрепровож-
дение Ивана Васильевича напомнило кн. Курбскому классиче-
ские Сатурналии — «Кроновы жертвы» 66. Царь Иван не оста-
вался равнодушен к обвинению и, не отрицая факта, пытался
оправдать себя тем, что он запил, что называется, с горя —
после смерти жены, будто бы отравленной друзьями Курбского.
«Только бы вы не отняли у меня юницы моея, то не было бы и
Кроновых жертв», — пишет он в своем ответе. В другом месте
он подбадривает себя примерами угодников божиих, которые
сначала много грешили, но потом покаялись — и прежние
грехи не помешали им угодить богу. Как бы то ни было, самого
принципа, в силу которого христианский царь должен быть
образцом христианской нравственности для своих подданных,
Грозный не думает отрицать. В самом деле, может ли спасать
души тот, чья душа сама не заслуживает спасения? А что на
православном царе лежала обязанность руководить подданны-
ми на пути ко спасению — это был один из кардинальных
пунктов теории. «Всемилостивый боже... устроил мя земли сей
православной царя и пастыря, вождя и правителя еже пра-
вити люди его в правословии непоколебимом быти... — писал

254
Глава V
Грозный. — Тщуся с усердием люди на истину и на свет наста-
вити, да познают бога истинного и от бога данного им госу-
даря...» 67.
Но решить вопрос, кто непоколебим в православии, кто нет,
могла только церковь. Создавая великого князя московского,
царя всего православного христианства, она, как видим, вовсе
не думала создать себе господина. Ей нужны были «плеща
мирские» — и вождям церковно-политического движения
XV века в голову не приходило, что созданный церковью на
потребу себе аппарат может когда-нибудь быть обращен про-
тив нее.

ГЛАВА VI
ГРОЗНЫЙ *
1. Аграрный переворот первой половины XVI века
Первый по времени историк царя Ивана Васильевича, пи-
савший в то время, когда грозный царь еще сидел на москов-
ском престоле, князь Курбский, объясняя, почему Иван губил
«всеродне» русских «княжат», приводит такой мотив: «Понеже
отчины имели великие; мню, негли (вероятно) из того их
погубил» 2. Литературный противник Ивана Васильевича не
отличался ни писательским талантом, ни особенно глубоким
пониманием происходившего вокруг него. Поминая об «отчи-
нах» как поводе для истребления его родичей, Курбский, может
быть, имел в виду очень узкую практическую цель — пугнуть
польско-литовскую аристократию, которая в те дни, когда пи-
салась «История князя великого московского», недалека была
от мысли посадить Ивана и на польский престол. Но практи-
ческие люди именно потому, что они лишены широкого круго-
зора, ближайшие причины явлений часто замечают лучше,
нежели те, кто смотрит на вещи через очки идеалистической
теории. Курбскому пришлось долго ждать, пока были оценены
его мимоходом брошенные замечания о причинах «тиранства»
Грозного. Только в 70-х годах прошлого века покойный петер-
бургский профессор Жданов стал решительно па ту точку
зрения, что в споре из-за земли следует искать ключ ко всей
трагедии опричнины *. А в промежутке каких только объясне-
ний не привелось испытать на себе задним числом царю Ивану:
от самых возвышенных, по методу философии Гегеля делав-
ших московского самодержца орудием всемирного духа в его
разрушительно-творческой работе,, до самых реалистических,
утверждавших, что, будь в России XVI века сумасшедшие дома
и найди Иван Васильевич себе место в одном из них, никакой
трагедии и вовсе не было бы **.
* См. его напечатанную лишь впоследствии работу о «сочинениях
Ивана Грозного». Сочинения, т. I. Сиб., 1904 3.
** См. книгу проф. Ковалевского «Душевное состояние Ивана Гроз-
ного», Харьков, 1883, и ст. Глаголева — «Русский архив», 1902 4.

256
Глава VI
Сейчас аграрная подкладка опричнины составляет, можно
сказать, общее место — оригинальностью было бы не отстаивать
взгляды историка XVI века, а спорить с ним. «Опричнина была
первою попыткою разрешить одно из противоречий московского
государственного строя, — говорит один из осторожнейших в
своих выводах русских историков, проф. Платонов, — она со-
крушила землевладение знати в том его виде, как оно сущест-
вовало из старины» 5. Все гипотезы относительно «личности»
Грозного отходят на третий план перед этим простым житей-
ским фактом, подмеченным современниками триста лет назад.
Но и простой житейский факт нуждается в объяснении не ме-
нее, чем самое сложное и романтическое «душевное состояние».
Почему Грозному понадобились вотчины его бояр, когда и у
него самого этих вотчин было достаточно, когда его отец и дед,
достраивая Московское государство, уживались с владельцами
этих вотчин довольно мирно и во всяком случае до «всерод-
ного» губительства этих владельцев не доходили? Опричнина
была лишь кульминационным пунктом длинного социально-по-
литического процесса, который начался задолго до Грозного,
кончился не скоро после его смерти и своей неотвратимой сти-
хийностью делает особенно праздными всякие домыслы насчет
«характеров» и «душевных состояний». Иван Грозный, Федор
Иванович и Борис Годунов представляют собою психологически
три совершенно различных типа: истеричного самодура, помня-
щего только о своем «я» и не желающего ничего знать, помимо
этого драгоценного «я», никаких политических принципов и
никаких общественных обязанностей; безвольной игрушки в
чужих руках, этого «я» как будто вовсе лишенной, и, может
быть, единственного государственного человека Московской
Руси, всю свою жизнь подчинившего известной политической
задаче и погибшего от того, что он не смог ее разрешить. Но
пребывание на верхушке государственного здания этих трех
совершенно различных персонажей ничем не отразилось на
том, что внутри этого здания делалось. Политика опричнины
красною нитью проходит через все три царствования — от 60-х
годов шестнадцатого века вплоть до Смуты, имея минуты ослаб-
ления и напряжения, но вне всякой связи с чьей-либо личной
волей. В 40-х годах шестнадцатого столетия приближение ка-
тастрофы уже настолько определенно чувствовалось, что про-
грамма опричнины могла быть дана за двадцать лет вперед
человеком, который сам, быть может, и не дожил до того,
чтобы видеть опричнину своими глазами. А в сороковых годах
«добродетельная» эпоха царствования Грозного, которую

Грозный
257
Карамзин противопоставлял эпохе его «тиранства», была еще
впереди. Еще Иван не успел стать ни «добрым», ни «злым»,
а уж ему пророчили, что если он «не великою грозою народ
у грозит у то и правды в землю не введет». Прозвище носилось
в воздухе раньше тех дел, которые должны закрепить за царем
пто прозвище в истории.
Вступая на престол в 1533 году — трех лет от роду, Иван
Васильевич унаследовал от своих отца и деда московскую
вотчину в том феодальном ее виде, который подробно охарак-
теризован нами выше. Московский великий князь был сюзере-
ном бесчисленного количества крупных и мелких землевладель-
цев, «державших» от него свои земли — кто в качестве пере-
шедшего на московскую службу удельного князя, кто в
качестве мелкого вассала, «сына боярского», может быть вчера
еще только поверстанного в московскую службу из боярских
«послужильцев», если не холопов. Разница между этими двумя
полюсами московского вассалитета количественно была огром-
ная, качественно же они оба принадлежали к одной категории:
теоретически оба они порядились служить своему сюзерену на
известных условиях, и с устранением этих условий кончалась
их обязанность служить. Теоретически. На практике соблюде-
ние прав служилого человека всецело зависело от доброй воли,
от силы и умения того, кому он служил. Знаменитое «право
отъезда» слуг вольных, о котором можно столько прочесть в
старых курсах русской истории, или никогда не существовало,
или существовало в своем традиционном виде вплоть до Гроз-
ного — тот или иной ответ на этот вопрос будет зависеть от
того, будем ли мы рассматривать это право вне связи с «силой»
или нет. Сильный князь никогда не стеснялся казнить слабого
отъездчика. В 1379 году правительство Димитрия Ивановича
казнило боярина Вельяминова, отъехавшего с московской служ-
бы на тверскую; в то же время тверские и рязанские бояре
свободно переходили на московскую службу: московский князь
был сильнее, и с ним их прежние сюзерены не могли тягаться.
А на словах право служилого человека выбирать, кому он будет
служить, признавалось еще и в 1537 и даже в 1553 годах. Под
первым из этих годов в летописи рассказывается, что князь
Андрей Иванович Старицкий, дядя великого князя, незадолго
перед тем целовавший крест на том, что ему «людей от вели-
кого князя не отзывати», стал рассылать грамоты новгородским
помещикам и в них писал: «Князь великий мал, а держат го-
сударство бояре, и вам у кого служить? Приезжайте служить
ко мне, а я вас рад жаловать» 6. Державшие тогда государство
9 М. Н. Покровский, kit. I

258
Глава VI
бояре тех помещиков, которые польстились на «жалованье»
князя Старицкого, велели бить кнутом и вешать «по новгород-
ской дороге не вместе и до Новагорода». А в 1553 году эти са-
мые бояре во время смертельной, как всем казалось тогда,
болезни Ивана рассуждали: «как служить малому мимо ста-
рого» 7 — ребенку-сыну великого князя мимо взрослого потомка
Ивана III, князя Владимира Андреевича Старицкого, сына
того, что соблазнял новгородских помещиков на их гибель.
И боярам казалось возможным променять малолетнего сюзе-
рена на его взрослого соперника. Но такие случаи представля-
лись все реже и реже: московский князь фактически уже не ,
имел при Грозном другого постоянного конкурента, кроме
великого князя Литовского, а тот был католик, и переход на
службу от царя всего православного христианства к «латин-
скому» государю, как бы он ни был бесспорен с точки зрения
феодального права, с точки зрения господствовавшей церков-
ной теории был, не менее бесспорно, невозможен для члена
православной церкви. Те, кто к этому прибегали, как Курб-
ский, подвергали спасение своей души огромному риску в гла-
зах не только одного Ивана Васильевича, а, вероятно, и боль-
шей части самого московского боярства. Внутри морально
допустимых пределов переходить было не к кому: «право
отъезда» вымирало не потому, чтобы его кто-нибудь отменил,
а потому, что применять его на практике стало негде. Путем
чисто количественного нарастания вотчина Калиты упразд-
няла очень существенную сторону феодальных отношений..
Форма надолго пережила содержание. На бумаге еще помещик
семнадцатого века «договаривался» с правительством насчет
условий своей жизни. «Быти ему на обышном коне, а с госу-
дарственным жалованьем будет на добром коне», записывалось
в «десятне» о том или другом служилом человеке. Размерами
вознаграждения — одна ли земля или земля и, кроме того,
денежное жалованье — определялось качество службы. Сто-
роны как будто и здесь еще торговались, но это был ливдь
обряд торга. На деле помещик не смел отказаться от той
службы, какую ему предлагали, ибо в XVII веке даже и на
минуту не могло появиться иного сюзерена, к которому можно
было бы «отъехать», кроме царя и великого князя московского.
Ограничивалось ли это выветривание старорусского феода-
лизма юридическими отношениями? Уже с первого взгляда
такое изменение юридической надстройки при старом экономи-
ческом базисе являлось бы непонятным. Независимое положе-
ние вассала по отношению к сюзерену было политическим

Грозный
259
эквивалентом экономической независимости вотчины этого
вассала от окружающего мира. Сидя в своей усадьбе, землевла-
делец лишь изредка, лишь, так сказать, в торжественные мо-
менты своей жизни входил в непосредственные отношения
с этим миром. В будничной жизни он имел все нужное у себя
дома. Происхождение классической гордости средневекового
рыцаря было, как видим, весьма прозаическое. В XVI веке в
России —для Запада это были XII—XIV века, смотря по
стране, — целый ряд признаков показывает нам, что эта эконо-
мическая независимость феодальной вотчины уж не так велика,
как веком-двумя ранее. Наиболее заметным из этих признаков
является стремление феодального землевладельца получатьх
свой доход в денежной форме. Мы помним, что крестьянский
оброк в древнерусской вотчине уплачивался обычно продук-
тами: хлебом, льном, бараниной, сыром, яйцами и т. д. Если
мы возьмем новгородские писцовые книги, которые заключают
в себе данные за несколько последовательных периодов, то мы
увидим, что из всего этого устойчиво держится только хлебный
оброк, тогда как сыр, яйца и баранина к средине XVI века
отчасти, а к концу его без исключения заменяются деньгами *.
Причины симпатии землевладельца к хлебу и антипатии к ба-
ранине мы скоро увидим; пока же заметим, что наблюденный
нами факт отнюдь не был местной, новгородской особенностью.
«В 1567—1568 годах в костромских дворцовых селах Дыбине
и Сретенском с деревнями платили оброк посопным хлебом
(рожью в зерне), а мелкий доход уже весь переведен на деньги.
В 1592—1593 годах в костромских вотчинах Троицко-Сергиева
монастыря выти, с которых не отбывалось изделье (барщина),
все обложены были денежным оброком. От 90-х годов до нас
дошел ряд описаний вотчин Троицко-Сергиева монастыря в
разных уездах московского центра, и чрезвычайно характерно,
что везде оброк монастырю платится деньгами: об этом свиде-
тельствуют писцовые книги уездов Московского, Дмитровского,
Ярославского, Ростовского, Углицкого, Пошехонского, Солега-
лицкого. Из этих уездов о Пошехонском имеем известие, что
там еще в 50-х годах оброк собирали посопным хлебом: так
было в вотчине кн. П. А. Ухтомского в 1558—1559 годах, при-
чем мелкий доход уже превращен в денежную форму. То же
самое можно наблюдать в дворцовом селе Борисовском, Вла-
димирского уезда, в 1585 году: мелкий доход здесь платился
* Я. Рожков, Сельское хозяйство Московской Руси в XVI веке, M.t
1899, стр. 235 и ел, 8
9*

260
Глава VI
деньгами, а оброк — посопным хлебом» *. Великий князь и его
наместники не составляли в данном случае исключения в ряду
других вотчинников, и у них мы можем проследить этот
денежный аппетит до значительно более ранней эпохи. Первая
«уставная грамота», переводящая натуральные повинности
населения в денежные (Белозерская), относится к 1488 году.
В ней перечислены как наместничьи «кормы», так и судебные
штрафы в их первоначальном виде — в форме продуктов, но
сейчас же идет и их замена: «за полоть мяса 2 алтына... за
боран — 8 денег» и т. д. 9 Введение денежных податей было
поводом для появления большей части дошедших до нас устав-
ных грамот начала XVI века крестьянам Артемоновского стана
(1506 год), бобровникам Каменского стана (1509 год), Онеж-
ского (1536 год), Андреевского села (1544 год) и т. д.**
Административные заботы московского правительства имели, та-
ким образом, вполне реальное, чисто экономическое основание.
И большие и малые вотчинники стремились получать свои
доходы не в прежней, неуклюжей форме непосредственно
потребляемых продуктов. Им понадобилась форма более гиб-
кая. Но эта новая, более гибкая форма дохода — денежная —
была бы бессмыслицей при том хозяйственном строе, в рамках
которого сложилась феодальная вотчина. Там и деньги нужны
были тоже в торжественных случаях, удельному князю, напри-
мер, когда он собирался отправлять в Орду дань, и ему, и его
подданным, когда они покупали заморское сукно, заморское
вино или заморские фрукты. Ежедневные, будничные потреб-
ности удовлетворялись своими, домашними средствами —
деньги для этой цели не были нужны. А раз деньги нужны
были лишь изредка, не было и поводов стремиться к тому,
чтобы свои доходы получать в денежной форме. Переход
феодального вотчинника к денежному хозяйству стал, таким
образом, только внешним выражением гораздо более крупной
перемены. Эта перемена состояла в разрушении феодальной
вотчины как самодовлеющего экономического целого и появле-
нии землевладельца, прежде гордого в своем экономическом
уединении, на рынке как в качестве покупателя, так и в каче-
стве продавца.
Указание на связь вотчины с рынком — связь не случай-
ную, а постоянную, нормальную, так сказать, — встречается
* Н. Рожков, Сельское хозяйство Московской Руси в XVI веке,
стр. 238—239. Ссылки на соответствующие архивные документы там же 10.
** См. Акты, собранные Археографической экспедицией, т. I, pas-
sim п.

Гровный
2G1
нам впервые еще в одном памятнике XV века, возникшем,
правда, на самой прогрессивной экономически окраине тогдаш-
ней России, — в Псковской судной грамоте. В одном из поздних
постановлений этой последней * говорится об обязанности «ста-
рого изорника», т. е. бывшего крестьянина, по окончании поле-
вых работ, на Филиппово заговенье (15 ноября), «отказавше-
гося» от своего барина, возы возити на государя. Хлеб и
живность отправляли в город на рынок по первопутку, а зима
могла стать позже 15 ноября, позже формального прекращения
обязательств между «изорником» и его бывшим «государем».
Последний мог оказаться в затруднительном положении: есть
что продавать, а везти в город некому и не на чем. Ограждая
интересы землевладельца, псковское право и оговаривало, что,
хотя формально отношения и кончились, бывший крестьянин
все же должен выполнить свою последнюю экономическую
функцию — доставить продукты своего труда на рынок. «По-
воз» упоминается и в московских документах XVI века **. Но
не всегда крестьянин являлся на рынки только в качестве бар-
ского батрака. Самостоятельность отдельного мелкого хозяй-
ства, связанного с центром вотчины лишь данями и оброками,
вела к тому, что и продавцом продуктов крестьянин часто
являлся за себя лично. Цитированный уже нами историк сель-
ского хозяйства Московской Руси приводит очень живую кар-
тинку этого крестьянского торга из одного жития начала
XVI века, рассказывающего, как крестьяне окрестностей Пере-
яславля-Залесского ходили «во град, на куплю несуще от своих
трудов земленых плодов и прочево снена и от животных», «до
светения утра, еще тме сущи, дабы на торговище ранее
успети» ***.
Чрезвычайно ценно это указание на существование мелких
местных, так сказать, уездных рынков — цитированный нами
автор приводит их целый ряд. Крупный обмен даже и предме-
тами первой необходимости, особенно хлебом, существовал и
ранее, поскольку существовали крупные торговые центры вро-
де Новгорода с многолюдным неземледельческим населением.
В XVI веке место Новгорода, сохранившего, однако, большую
* Поздним его приходится считать потому, что им ограничиваются
права крестьянина — именно права иска его по отношению к барину —
ср. ст. 42 и 75. В тексте идет речь о последней.
** См., напр., одну из уставных грамот Соловецкого монастыря,
1561 г., цитируемую Лаппо-Данилевским, сборник «Крестьянский строй»,
Спб., 1901, т. I, стр. 38 I2.
*** Рожков, назв. соч., стр. 283 13,

262
Глава VI
половину своего значения, заняла Москва, по словам иностран-
ных путешественников, растянувшаяся на девять почти верст
по течению реки Москвы и считавшая во вторую половину
царствования Грозного более 40 000 дворов, т. е. не менее
200 000 душ населения *. Флетчеру, бывшему здесь при Федоре
Ивановиче, город показался не меньше Лондона, а есть осно-
вание верить его утверждению, что Москва сильно пострадала
* Вот описание Москвы, какой она была в начале рассматриваемого
периода, в 1525 году. Оно принадлежит итальянскому путешественнику
Павлу Иовию и заимствовано нами из «Истории города Москвы» Забе-
лина (ч. I, стр. 143):
«Город Москва по своему положению в самой средине страны, по удоб-
ству водяных сообщений, по своему многолюдству и, наконец, по крепости
стен своих есть лучший и знатнейший город в целом государстве. Он вы-
строен на берегу реки Москвы, на протяжении пяти миль, и дома в нем
вообще деревянные, не очень огромны, но и не слишком низки, а внутри
довольно просторны: каждый из них обыкновенно делится на три комнаты:
гостиную, гспальню и кухню. Бревна привозятся из Герцинского леса;
их отесывают по шнуру, кладут одно на другое, скрепляют на концах —
и таким образом стены строятся чрезвычайно крепко, дешево и скоро. При
каждом почти доме есть свой сад, служащий для удовольствия хозяев и
вместе с тем доставляющий им нужное количество овощей; от сего город
кажется необыкновенно обширным. В каждом почти квартале есть своя
церковь; на самом же возвышенном месте стоит храм Богоматери, славный
по своей архитектуре и величине; его построил шестьдесят лет тому назад
Аристотель Болонский, знаменитый художник и механик. В самом городе
впадает в реку Москву речка Неглинная, приводящая в движение мно-
жество мельниц. При впадении своем она образует полуостров, на конце
коего стоит весьма красивый замок с башнями и бойницами, построенный
итальянским архитектором. Почти три части города омываются реками
Москвою и Неглинною, остальная же часть окопана широким рвом,
наполненным водою, проведенною из тех же самых рек. С другой стороны
город защищен рекою Яузою, также впадающею в Москву несколько ниже
города» 14.
А вот как описывает Москву Флетчер, видевший ее в 1588 году:
«Город почти круглый; он окружен тремя рядами толстых стен,
отделенных друг от друга улицами. Внутренняя ограда и находящиеся
в ней здания служат местом жительства императора. Город защищается
рекой Москвой, которая течет вокруг него, и пользуется такой же безо-
пасностью, как сердце в средине тела. Мне говорили, что во время пере-
писи, незадолго перед сожжением города татарами, насчитали 41 500 до-
мов. После осады и пожара (в 1571 году) видны обширные пустые про-
странства, которые еще недавно были покрыты домами, в особенности
в южной части, которая была построена императором Василием для его
солдат... В настоящее время город Москва немного больше, чем Лон-
дон., ч» («О государстве русском», глава IV) 15.
(В 8-м (посмертном) издании «Русской истории с древнейших времен»
(т. I, 1933, стр. 167) к первой из приведенных здесь цитат дано следующее
примечание от редакции:
«В примечании к своей статье «Откуда взялась внеклассовая теория
развития русского самодержавия», впервые опубликованной в «Вестнике

Гроаный
263
к этому времени от татарского набега 1571 года и, нужно при-
бавить, от общего экономического кризиса, запустошившего все
города центральной России *. Москва должна была втягивать
огромное количество продуктов сельского хозяйства, и 700—
800 возов с зерном, въезжавших ежедневно в Москву по одной
только ярославской дороге, о которых рассказывает один из
тех же иностранных путешественников, по всей вероятности,
вовсе не были преувеличением. Но здесь было еще все-таки
лишь количественное изменение сравнительно с предшествую-
щей эпохой, хотя количество и тут переходило уже в качество.
С точки зрения экономической эволюции гораздо интереснее те
мелкие городские центры, какие мы встречаем в средней и
северной России за то же царствование Ивана Грозного и его
преемника. Мы приведем только несколько примеров. Смолен-
ский Торопец — когда-то вотчина Мстислава Мстиславича Уда-
лого — в XVI веке «имел средние размеры и не отличался про-
цветанием торга». Тем не менее в нем в 1540—1541 годах было
402 тяглых двора — на 80 служилых, 79 лавок и 2400 человек
приблизительно населения. В Сольвычегодске во вторую поло-
вину того же века было около 600 тяглых дворов, т. е. не
меньше 3000 жителей, а «эти места не отличались ни населен-
ностью, ни оживлением». В не менее медвежьем углу, Карго-
поле, документы 1560 годов считают 476 тяглых дворов, т. е.
самое меньшее до двух с половиною тысяч жителей. На юг от
Москвы, в Кашире, в конце семидесятых годов того же века
было «около 400 посадских дворов и значительный торг, заклю-
чавший больше 100 лавок». Даже разрушение Каширы тата-
рами, которые выжгли город дотла, не убило ее торгового зна-
чения. В Серпухове уже к 1552 году успела запустеть пятая
часть посада и тем не менее оставалось еще более 600 дворов
и 250 лавок **. Мы видим отсюда, как неосторожно было бы
представлять себе город Московской Руси в виде крепости,
населенной почти исключительно военнослужилыми людьми.
Социалистической академии» № 1, 2 и 4 за 1923 г., при упоминании Иовия
М. Н. Покровский пишет: «Пользуюсь случаем исправить грубую обмолвку
«Русской истории с древнейших времен»: Иовий назван там у меня (1-й том,
стр. 195, по 4-му изд.) «итальянским путешественником». Он никогда не
был в России»». — Ред.)
* О размерах запустения можно судить по следующим данным:
в Коломне в 1578 году было 321/2 двора жилых на 662 пустых, в Можайске,
по переписи 1595—1598 годов, — 205 жилых дворов, 127 пустых и 1446 пу-
стых дворовых мест. См. Платонов, Очерки по истории Смуты, стр. 46—471б.
** См. для всех этих данных цит. сочинение проф. Платонова, гл. I,
passim. Выдержки взяты оттуда же 17.

264
Глава VI
Как ни скромны приведенные цифры торгово-промышленного
населения по нашему теперешнему масштабу, для средневеко-
вой страны, какой была Московская Русь XVI века, это дает
право говорить о буржуазии как о достаточно выделившемся
общественном классе и как о социальной силе, влияние которой
не могло не сказаться в критические минуты. Апогея своего
это влияние достигло в дни Смуты, когда буржуазия оказалась
в силах выдвинуть своего царя и поддерживать его несколько
лет. Но уже политические деятели эпохи Грозного считаются
с этой силой, тем самым заставляя с ней считаться и историка.
Но не только буржуазия выделялась из массы сельского
населения, буржуазные отношения стали проникать и в среду
этого последнего. Было бы очень странно представлять себе
отношения всех крестьян XVI века к землевладельцам по об-
разу и подобию отношения теперешних арендаторов к тепе-
решним помещикам, как это иногда делалось в литературе. Но
царствование Грозного знает уже и настоящие случаи денеж-
ной аренды, притом не только крестьянской. В 1560 году игу-
мен одного монастыря бил челом царю о том, чтобы мона-
стырю отдали на оброк дворцовые земли — они были нужны
для округления монастырского хозяйства. Из ответной царской
грамоты мы узнаем, что эти земли и раньше были на оброке
у помещиков братьев Щепотьевых. Игумен «наддал оброку»
25 алтын и перебил землю у прежних арендаторов. А в выписи
из рязанских писцовых книг, относящейся к 1553 году, мы на-
ходим монастырские села и деревни «в нагодчине за детьми
боярскими», причем «нагодчина», ежегодная плата за землю,
везде выражена в денежной форме — полтина, две гривны,
десять алтын, а начало арендных отношений возводится еще
ко временам великих князей рязанских, на грамоты которых
ссылается московская писцовая книга *. Древнейшие крестьян-
ские «порядные», дошедшие до нас, недаром относятся именно
к этому времени: это не значит, что раньше порядных вовсе не
было; весьма возможно, что отдельные их образчики от более
ранней эпохи просто не дошли до нас. Но чем такие документы
становились чаще, тем больше вероятия было, что отдельные
экземпляры их встретятся исследователям. В самом раннем из
них* от 1556 года, «оброк», т. е. арендная плата, выражена не
в деньгах, а в хлебе: «хлеба, ржи и овса, 5 коробей, в новую
меру, из года в год, и из леса пятой сноп, а из Заозерья шестой
* Акты, относ, до истории тягл, населения, изд. Дьяконовым, II,
№ 19; Писцовые книги Рязанского края, изд. В. Сторожевым, т. I, стр.
422 1».

Грозный
265
сноп» *. Но это вовсе не доказывает господства натурального
хозяйства, а скорее наоборот, желание землевладельца полу-
чить участие в прибылях от продажи хлеба. При наличности
рынка хлеб был те же деньги, особенно в руках монастыря,
каким и был землевладелец в настоящем случае. Соловецкий
монастырь, например, в конце 50-х годов шестнадцатого века
закупал до 3000 четвертей ржи ежегодно, а в 80-х годах — до
8000 четвертей. Троице-Сергиевский к одному только устью
Шексны, где монахи забирали свои рыбные запасы, отправлял
по нескольку лодок, в каждой по сту четвертей ржи «да три-
дцать пуд соли». Если в первом случае и можно допустить,
что весь хлеб шел на нужды самого монастырского хозяйства,
то размеры закупки указывают на почти капиталистические
размеры этого последнего; и из других источников мы знаем,
что в Соловках кроме 270 человек братии было до 1000 «работ-
ных людей» в самом монастыре, как и на промыслах, главным
образом солеваренном **. Торговля солью уже тогда была
одним из крупнейших зачатков торгового капитализма и со-
ставляла почти монополию монастырей в Московской, как ив
Киевской, Руси. Соловецкий продавал ежегодно до 130 000 пу-
дов соли. Кирилло-Белозерский торговал ею «на Двине, и во
Твери, и в Торжку, и на Угличе, и на Кимре, и в Дмитрове, и
в Ростове, и на Кинешме, и на Вологде, и на Белоозере с при-
городы и по иным местам: где соль живет поценнее, и они тут
и продают», — наивно признавалргсь в своем барышничестве мо-
настырские власти. Второстепенные монастыри (как, например,
свияжский Богородицкий) продавали по 20 000 пудов соли в
год. Рядом с этим монастыри вели обширный торг и другими
продуктами — рыбой, маслом, скотом. Монастырские склады
в Вологде занимали шестьдесят сажен в длину и восемь в ши-
рину. Когда Кириллов монастырь в конце XVI века перенес
свой торг на новое место, туда же пришлось передвинуть и
царскую таможню: до такой степени обитель являлась коммер-
ческой столицей края ***.
Если монастыри барышничали почти без соперников солью,
то по части барышничанья другими предметами первой необ-
ходимости остальное общество не отставало от них. По связи
с монастырями характерной является коммерческая роль
* Акты юридические, № 177. Приведено у Сергеевича, «Древности
русского права», т. I, изд. 3-е, стр. 240 19.
** Платонову цит.соч., стр. 7; Рожков, цит. соч., стр. 272—274 20.
*** Ср. Платонов, цит. соч., стр. 33—34; Костомаров, Очерк торговли
Московского государства, стр, 153—154 2lf

266
Глава VI
духовенства, на которую имеется целый ряд указаний. К тому
священнику-прасолу из Пошехонского уезда, который «от даль-
них стран скот приводил и отводил от человеков к иным чело-
векам» — его извлек из одного жития XVI века Н. А. Рож-
ков, — можно прибавить лицо, исторически и литературно
весьма знаменитое, руководителя Грозного в дни его «добро-
детели», благовещенского протопопа Сильвестра. Наставляя
своего сына быть честным в расплатах, Сильвестр приводит
истинно буржуазные доводы, под которыми охотно подписался
бы любой средневековый купец. «А сам у кого что купливал,
ино ему от меня милая раз ласка: без волокиты платеж, да еще
хлеб да соль сверх; ино дружба в век; ино всегда мимо меня не
продаст... А кому что продавывал, все в любовь, а не в оман...
ино добрые люди во всем верили, и здешние, и иноземцы» 22.
Это участие московского протопопа в заграничной торговле
интересно потому, что указывает на круг его отношений и зна-
комств; мы увидим дальше, что некоторые проекты первой
половины царствования Грозного приходится поставить в связь
именно с этим кругом. Заграничный торг уже тогда не был
ничтожным, что и вполне естественно, если мы припомним,
что падение Новгорода вовсе не было обрывом коммерческих
сношений с заморскими странами, а лишь сосредоточением их
в самой Москве. В 60-х годах прибавилось еще одно «окно в
Европу» — открытый англичанами путь по Северной Двине,
через Архангельск; но и это, конечно, отнюдь не упразднило
старого пути. Флетчер уверяет, что, пока Нарва была в русских
руках (с 1558 по 1581 год), из нее выходило ежегодно не менее
100 кораблей «больших и малых» только со льном и коноплею.
Воску вывозилось будто бы до 50 тысяч пудов, сала — до 100
тысяч, кожи — до 100 тысяч штук в год23. Падение вывоза
к царствованию Федора Ивановича втрое, а иногда вчетверо он
приписывает неудачам русской внешней политики; связь этой
последней с коммерческими интересами мы рассмотрим в своем
месте. По поводу же Сильвестра стоит еще отметить, что он,
помимо того что сам занимался торговлей, готовил к той же
деятельности и других: многие из его воспитанников, по его
рассказу, «рукодельничают всякими промыслами, а многие тор-
гуют в лавках; мнози гостъбу деют в различных странах вся-
кими торговлями»24. Наставник царя Ивана был недаром
автором умеренного и аккуратного истинно мещанского «До-
мостроя»; он же был родоначальником и коммерческого обра-
зования в России,

Гровный
267
Если верить одному моралисту-проповеднику первой поло-
вины XVI века, который сам был, впрочем, весьма плохим
образчиком добродетельного жития, увлечение торговлей было
в те дни чем-то вроде повальной болезни, отбивавшей людей
от всяких других занятий. «Всяк ленится учиться художеству,
все бегают рукоделия, все щапят торговати, все поношают
земледелателем...» * Но по крайней мере об одном классе
общества, кроме духовенства, то же решительно утверждают
и иностранцы, вовсе несклонные к морализированию. Объяс-
няя вздорожание хлебных цен в 80-х годах, Флетчер говорит:
«Виновата была в этом не столько земля, сколько происки
дворян, барышничающих хлебом» **. Действительно, цены на
хлеб в XVI веке поднимались с правильностью и неуклонно-
стью, совсем не зависевшими от случайного неурожая. По
исследованиям Рожкова, влияние урожаев на хлебные цены
тогда было не сильнее, чем теперь; между тем «в западном
Полесье (нынешние Новгородская и Псковская губернии) в
самом начале столетия рожь стоила около 7 московок за мос-
ковскую четверть, а к 60-м годам ценность ее увеличилась
втрое — до 21 с лишком деньги. В центре (Московская и при-
легающие к ней губернии) с 5 денег в 20-х годах XVI века
цена четверти ржи поднялась в следующем десятилетии до
20 денег, в 50-х и 60-х годах — до 30, а в 80-х годах — даже
до 40 денег. На севере (губернии Архангельская, Вологодская
и Олонецкая) до 20-х годов включительно 14 денег за четверть
ржи считались уже дорогой ценой, а в 60-х, 70-х годах нор-
мальной была здесь уже цена в 20—25 денег за четверть, в
80-х — в 40, а в 90-х — даже в 50 денег и более» ***. А что
землевладельцы были в ценах на хлеб непосредственно заинте-
ресованы, доказывает то распространение оброка «посопным
хлебом», которое мы уже отмечали выше.
Хлебный оброк, или участие помещика в доле урожая, был
самым простым способом извлечения денег из своего имения
в земледельческих местностях, как денежный оброк в неземле-
дельческих. За одно и то же время (1565—1568 годы) в Вот-
ской пятине, нынешней Петербургской и отчасти Выборгской
губерниях, посопный хлеб и доля урожая составляли 84,1%
всего оброка, а деньги — лишь 15,9%; а в Обонежской пятине,
«по естественным своим условиям примыкающей уже к
* Из проповедей митрополита Даниила, цитир. у Жданова «Сочи-
нения», т. I, стр. 233, прим. 2-е 25.
** «О государстве русском», гл. Ill 2G.
*** Там же, стр. 210, ср. стр. 286 27.

26S
Глава VI
Северу», хлебный доход помещика в обеих его формах не пре-
вышал 25%, а денежный давал более 75% всего дохода. Но
колоссальный, как мы сейчас видим, рост хлебных цен должен
был толкать помещиков земледельческой России к новым, бо-
лее сложным формам производства. Уже и тогда находились
люди, которым традиционное мелкое крестьянское хозяйство не
казалось достаточно производительным. Это мелкое хозяйство
было рассчитано на удовлетворение потребностей своего двора:
на барский двор шла меньшая часть урожая — четверть или
треть, по новгородским писцовым конца XV века *. Но теперь
выгодно было забирать себе все, за вычетом необходимого на
пропитание самих работников. В предшествующий период бар-
ская пашня служила только для удовлетворения потребностей
барского двора и оттого была, обычно, очень невелика по раз-
мерам **. Уже исследователь новгородского хозяйства конца
XV века заметил в этом случае довольно резкую перемену.
«Собственная боярская запашка в Новгороде только в редких
случаях достигала 5 обеж на одну семью: обыкновенно же она
не превышала 3 обеж. Напротив, с водворением московского
владычества боярская запашка значительно увеличивается.
Большие семьи, состоявшие из нескольких помещичьих дворов,
запахивали нередко на себя по 16 и 17 обеж. Так, князь Дмит-
рий с детьми имел запашку в 17 обеж, князь Борис Горбатый
с матерью — 16. Но и у отдельных помещичьих семей собствен-
ная запашка была нередко довольно значительная. Тот же
князь Горбатый запахивал исключительно на себя 12 обеж;
Гордей Сарыхазин располагал запашкой точно в таком же раз-
мере» ***. Обработка этой расширившейся барской пашни про-
изводилась руками барских же людей — холопов; о только что
упомянутом Гордее Сарыхазине писцовая книга говорит: «И из
тех обеж Гордей пашет на себя с своими людьми 12 обеж».
В главе о русском феодализме мы имели случай отметить роль
холопов как военных сотрудников своего господина; теперь
начинается их экономическая утилизация. Каких размеров она
достигала, показывает завещание одного богатого человека
времен молодости Грозного, князя Ив. Фед. Судцкого, писан-
ное в 1545—1546 годах. По завещанию можно насчитать не
менее 55 семей холопов, которых князь оставляет в наследство
своей жене и дочерям, не считая отпускаемых им на свободу,
* «О государстве русском», стр. 242 28.
** См. «Русскую историю», т. I, стр. 105—106.
*** Никитский у История экономического быта Великого Новго-
рода, стр. 210 29.

Грозный
269
из них 30 семей людей деловых страдных, обрабатывавших
княжескую пашню. Десять лет спустя в духовной другого
богатого помещика мы встречаем кроме «страдных слуг» —
просто пашенных холопов — еще страдных людей кабальных,
работников, закрепощенных путем займа. Любопытно, что и
теми и другими одинаково завещатель распоряжается совер-
шенно свободно как своею собственностью, считая их «голо-
вами», как скот *. Так уже в 50 годах шестнадцатого века ,
явственно намечается один из корней будущего крепостного
права.
Холопский труд на пашне был очень распространен в пер-
вой половине столетия: по подсчету Н. А. Рожкова, в Твер-
ском уезде в 1539—1540 годах на помещичьих землях барские
дворы составляли 4,5%, холопские — 8,8%, крестьянские —
86,7% общего числа земледельческих дворов**. В отдельных ^
имениях процент холопских дворов заходил и выше 10. Но
даже с искусственным расширением контингента «страдников»
посредством закабаления свободных крестьян барская пашня
росла все же быстрее, чем количество занятых в ней холоп-
ских рук. Помещик с лихорадочной торопливостью стремился
увеличить площадь земли, доход с которой шел целиком ему,
захватывал не только отдельные крестьянские дворы, почему-
нибудь запустевшие, но и целые деревни и починки. Уже в
новгородских писцовых перед нами мелькают такие записи:
«Деревня (такая-то)... дв. княжой человек (такой-то) пашет ее
на князя». В московских подобных примеров гораздо больше.
Вот один из типичных: «За Яковом за Семеновым сыном
Якушкина отца его поместье сельцо Сушино... да к тому же
сельцу припущены в пашню: пустошь Скородная, да пустошь,
что был починок Боровой, а поставлен на той же сельской зем-
ле, а в нем двор помещиков, да людских пять дворов, да двор
пуст...» Там, где было раньше целых три крестьянских поселка,
расположился один помещик с пятью семьями своих дворовых.
Или: «За Иваном за Тимофеевым сыном... треть пустоши, что бы-
ла деревня... да две пустоши спущены пашнею вместе, да жере-
бей пустоши...» *** Отдельные некрупные землевладельцы еще
могли обходиться при расширении своей запашки холопским
* См. акты, собр. Лихачевым, т. I, стр. 16—17, 29 30.
** Цит. соч., стр. 140 31.
*** Первый пример взят из писцовых книг, изд. Калачевым, т. I,
ч. 2-я, стр. 700; ср. там же, стр. 709, 718, 719, 721 и мн. др. Второй — из
писцовых книг Рязанского края, изд. Сторожевым, I, стр. 169; ср. стр. 172—
173 и др. 32.

270
Глава VI
трудом, но крупный собственник, организуя свое хозяйство,
v должен был искать более обширного резервуара рабочих
Л рук. И уже очень скоро помещик напал на мысль — расширять
в этом направлении натуральные повинности сидевших на его
.землях крестьян. Первые образчики развития барщины мы
встречаем, как и следовало ожидать, на земле церковной:
в знаменитой грамоте митрополита Симона, которая некогда
играла такую роль в спорах о возникновении русской позе-
мельной общины. Мы уже упоминали, что доказательством
существования общины этот случай никак служить не может —
упоминающийся в грамоте передел произведен был не кре-
стьянами, а вотчинником *. Но, напечатанный в полном виде
лишь в недавнее время, документ оказался имеющим капиталь-
ную важность в другом отношении: им непререкаемо устанав-
ливается наличность правильно организованной издельной
повинности крестьян уже на рубеже XV и XVI веков. Барщина
была на первый раз не тяжелая: на каждые пять десятин
своей земли крестьянин должен был пахать одну десятину
церковной. Это было, однако, уже усиление барщины: поводом
к грамоте было то, что крестьяне «пашут пашни на себя много,
а монастырские пашни пашут мало»33. В имении было уже
заведено трехпольное хозяйство — культура была, по-тогдаш-
нему, довольно интенсивная. Еще более интенсивное хозяйство
мы находим лет сорок спустя в дворцовых вотчинах великого
князя — и тоже наряду с урегулированной барщиной: в Воло-
коламском уезде дворцовые крестьяне обязаны были на каж-
дые шесть десятин своей земли пахать седьмую на великого
князя, причем точно были определены размеры посева на этой
десятине: «2 четверти ржи, а овса вдвое» 34. Великокняжескую
землю крестьяне должны были и унаваживать за свой счет,
причем опять-таки точно были определены не только коли-
чество «колышек» навоза на десятину, но и размеры каждой
колышки**. Имения средних и мелких владельцев долго
должны были дожидаться столь рационального хозяйства. Но
барщина и здесь появляется довольно скоро: даже исследова-
тель, который утверждает, что до конца XVI века «барщины
не существовало», приводит целый ряд указаний на барщин-
ные имения в первой половине столетия, и ряд этот мог бы
1
* См. «Русскую историю», I, стр. 110.
** Оба; документа — и грамота митрополита Симона, и сотная
1544 г. о дворцовых имениях Волоколамского у. — напечатаны впервые
Милюковым в его «Спорных вопросах финансовой истории Московского
государства», стр. 32, прим. 1-е и 2-е зв.

Грозный
271
быть еще увеличен *. Рядом с кабальным хозяйством завязы-
вался и другой корень крепостного права; с дальнейшим его
ростом мы познакомимся, изучая экономическую жизнь Мо-
сковской Руси XVII века. Для современного читателя, при-
выкшего рассматривать «крепостное хозяйство» как синоним
регресса, странно встретить первые зачатки крестьянской кре- ,
пости в связи с интенсификацией культуры; но для феодаль-
ной вотчины, не знавшей пролетариата, было невозможно
построить новую систему хозяйства на чем-либо, кроме подне-
вольного труда в той или иной его форме. Стоит отметить как
характерный симптом попытки вести хозяйство волънонаем-.
ними рабочими: в 50-х годах на монастырских землях мы уже
встречаем «детенышей» — сроковых работников на денежной
плате, как показывает название вербовавшихся сначала из
ушедших на заработки младших членов крестьянских семей. Но
сколько-нибудь значительного развития сельский пролетариат
достиг только к самому концу рассматриваемого периода, когда
на фоне всеобщей «разрухи» рабский труд окончательно укоре-
нился как господствующая форма эксплуатации и к услугам
рабовладения был весь аппарат государственных учреждений.
Необходимое условие для развития буржуазного хозяйства
стало намечаться тогда, когда никаких предпосылок для этого
хозяйства уже не было.
В ту эпоху, которую мы рассматриваем теперь, — в первую
половину царствования Грозного — аграрный кризис был еще
далеко впереди, и печальный конец начинавшегося хозяйствен-
ного расцвета никем не предчувствовался. Деньги и денежное (
хозяйство были внове, все стремились к деньгам и все «щапили
торговати». Превращение хлеба в товар сделало товаром и зем-.
лю, которая давала хлеб. Охотников на этот товар было много,
и редко когда в древней Руси земельная мобилизация шла бо-
лее бойко, нежели в первой половине XVI века. Но раз землю %
много и часто покупали, значит, кто-то продавал землю, т. е.
обезземеливался. Один разряд терявшего землю населения мы
уже видели в главе И: то было мелкое вотчинное землевладе-»
ние, крестьяне-вотчинники. Но обезземеливались не только
они: на крайнем противоположном полюсе среди крупнейшего •
вотчинного боярства мы замечаем то же явление. Два условия
вели к быстрой ликвидации тогдашних московских латифун-
дий. Во-первых, их владельцы редко обладали способностью и
* Н. А. Рожков, цит. соч., стр. 129 и 153—154, Ср. А. Ю. № 177
п 178 8в,

272
Глава VI
охотой по-новому организовать свое хозяйство. Человек при-
дворной и военной карьеры, «боярин XVI века был редким
гостем в своих подмосковных и едва ли когда заглядывал в
свои дальние вотчины и поместья; служебные обязанности и
придворные отношения не давали ему досуга и не внушали
охоты деятельно и непосредственно входить в подробности
сельского хозяйства» *. Во-вторых, феодальная знатность «обя-
зывала» и в те времена, как позже: большой боярин или
медиатизированный удельный князь должен был по традиции
держать обширный «двор», массу тунеядной челяди и дружи-
ну иногда, как свидетельствует Курбский, в несколько тысяч
человек. Пока все это жило на даровых крестьянских хлебах,
боярин мог не замечать экономической тяжести своего официаль-
ного престижа. Но когда многое пришлось покупать на день-
ги — деньги, все падавшие в цене год от году по мере разви-
тия менового хозяйства, — он стал тяжким бременем на плечах
крупного землевладельца. Историк служилого землевладения в
XVI веке приводит трогательный, можно сказать, эпизод, ярко
рисующий эту сторону дела. В 1547 году царь Иван просватал
дочь одного из знатнейших своих вассалов, князя Александра
Борисовича Горбатого-Шуйского, за князя И. Ф. Мстиславско-
го — тоже из первых московских бояр. И вот оказалось, что
матери невесты не в чем выехать на свадьбу, ибо муж ее, от-
правляясь на царскую службу, т. е. мобилизуя свою удельную
армию, заложил все, что только можно было заложить, в том
числе и весь женин гардероб... ** Мелкий вассалитет был в
этом случае в гораздо более выгодном положении: он не только
не тратил денег на свою службу, но еще сам получал за нее
деньги. Денежное жалованье мелкому служилому человеку все
более и более входит в обычай в течение XVI века. Если при-
бавить к этому, что маленькое имение было гораздо легче орга-
низовать, чем большое, — легко было «спустить вместе» две-
три деревни или починка и совсем невозможно проделать эту
операцию над несколькими десятками и сотнями деревень; что
мелкому хозяину легко было лично учесть работу своих бар-
щинных крестьян и холопов, а крупный должен был это делать
через приказчика, который весьма охотно становился фактиче-
ским- хозяином, — то мы увидим, что в начинавшейся борьбе
крупного и среднего землевладения экономически все выгоды
* В. Ключевский, Боярская дума, изд. 3-е, стр. 313 37.
** Рождественский, Служилое землевладение XVI в., Спб., 1897,
ртр. 83.

Грозный
273
были на стороне последнего. И, экспроприируя богатого бояри-
на-вотчинника в пользу мелкопоместного дворянина, опричнина
шла по линии естественного экономического развития, а не
против него. В этом было первое условие ее успеха.
2. Публицистика и «реформы»
Политические последствия основного экономического факта
эпохи — кризиса крупного вотчинного землевладения — сказа-
лись очень скоро. Уже в первой половине XVI века боярство
чувствовало, что почва под ним колеблется, и принимало меры
для упрочения своего пошатнувшегося положения. Меры эти
и их последствия очень сжато и выразительно описаны в одном
правительственном документе, относящемся к пятидесятым го-
дам столетия. «Прежде жаловали мы, — говорится от царского
имени в этом документе, — бояр своих, и князей, и детей бояр-
ских, давали им города и волости в кормленъя, и нам от кре-
стьян челобитья великие и докука была беспрестанная, что
наместники наши и волостели и их пошлинные люди сверх
нашего жалования указу чинят им продажи и убытки великие,
а от наместников и от волостелей и от их пошлинных людей
нам докука и челобитья многие, что им посадские и волостные
люди под суд на поруки не даются, и кормов им не платят, и
их бьют, и в том меж их поклепы и тяжбы великие...» * Чтобы
понять этот текст, нужно ясно представить себе, что такое
были наместники и волостели удельной Руси. Это отнюдь не
было что-либо похожее на современных нам губернаторов или
даже на воевод XVII—XVIII веков, как и удельный князь не
был похож на современного нам государя. Для князя его кня-
жение было прежде всего другого источником доходов в виде
дани, судебных пошлин и тому подобного. Доходы эти в нату-
ральной форме он не везде мог собирать сам, и иногда для него
было выгодно в той или другой местности сдать их в аренду
менее крупному феодалу. Тот и является в роли княжеского
наместника, «кормленщика», как его еще называли, потому что
он кормился от своей должности. То была в полном смысле
слова натуральная администрация, точно соответствующая всем
условиям натурального хозяйства. Арендовавший княжеские
доходы боярин въезжал в волость со всей своей дворней,
* Жалованная грамота переяславским рыболовам 1555 года. Дкты;
изд. Археограф, экспед., т. 1, № 242 38.

274
Глава VI
поставляя, таким образом, натурой всю местную администра-
цию. Его холопы и мелкие вассалы, «послужильцы», станови-
лись в волости судьями, полицейскими, сборщиками податей —
«пошлинными людьми», по выражению цитированной нами
грамоты, ибо в сборе разного рода пошлин была их главная
функция. Кормление было, стало быть, своего рода предприя-
тием — весьма доходным, если верить одному современному
публицисту, утверждающему, что, где приходилось взять в
царскую казну десять рублей, в боярский карман попадало
сто. Официальный документ не противоречит этому, рисуя кар-
тину неистовых вымогательств, от которых «на посадах многие
крестьянские дворы, а в уездах деревни и дворы запустели, и
наши (царские) дани и оброки сходятся не сполна». Нас,
конечно, и в этом случае не должна смущать обычная форма
древнерусских документов и летописей, изображающих дело
так, что царь давал волости и города в кормления: в тридца-
тых и сороковых годах на престоле всемирного православного
царства сидел ребенок, который ничего никому давать не мог.
Нищавшие вотчинники сами жадно разбирали кормления, видя
в этом единственное средство поправить свои дела, особенно с
тех пор, как «дани и оброки» были переверстаны на деньги и
арендованные великокняжеские доходы стали поступать в наи-
более выгодной для арендаторов форме. В колоссальном зло-
употреблении кормлениями и заключались те «ужасы» бояр-
ского правления, о которых так много приходится слышать и
от современников, и от позднейших историков. А народный
бунт 1547 года, внешним поводом к которому был грандиозный
московский пожар, объединил в один огромный взрыв все те
мелкие «сопротивления властям», о которых упоминает та же
цитированная нами грамота. Что бунт был вовсе не случайным
смятением на пожарище, доказывает его дата: он начался на
пятый день после того, как пожар потушили. А то, что жер-
твой бунта стал тогдашний глава московского правительства,
дядя Грозного князь Юрий Васильевич Глинский со своими
чиновниками, совершенно определенно подчеркивает политиче-
ские причины движения. Надо сказать, что движение и не
было; местным, московским: зачинщики его нашли убежище «в
иных, градах»: их укрыла вся Русская земля. «Предприятия»
кормленщиков всех против них озлобили: и бедняков, которые
не находили у них никакой управы, и богатых, которых
кормленщики систематически грабили. Достаточно привести
один из приемов кормленщицкого управления, чтобы настрое-

Грозный
275
ние имущих слоев по отношению к боярской администрации
стало нам совершенно ясно. «Вельможи царские в городах и на
волостях, — рассказывает тот же публицист, — своим лукав-
ством и дьявольским прельщением додумались до того, что
стали выкапывать новопогребенных мертвецов из земли, зары-
вая потом обратно пустые гроба; а выкопанного мертвого чело-
века, исколовши рогатиной или иссекши саблей да вымазав
кровью, подкидывали в дом к какому-нибудь богачу; а потом
находили истца-ябедника, который бога не знает, да, осудив
богатого неправедным судом, все подворье его и богатство
грабили» 39. На этом примере особенно ярко видно противоре-
чие интересов кормленщика и всего населения: первый жил
больше всего другого судебными пошлинами; чем больше было
преступлений в его округе, тем выше был его доход. А обще-
ству, и как раз командующим слоям его, тем больше нужно
было порядка и обеспеченности, чем оно экономически было
развитее; а мы видели уже, каким темпом шло экономическое
развитие русского общества в дни Грозного. То, что разрушало
экономический базис боярства, готовило ему и противников, и
когда после казанского похода «государь пожаловал кормле-
ниями всю землю», это было ответом на единодушные заявле-
ния не одного «простого всенародства», бунтовавшего в 1547
году, а всех, кроме только самих бояр. Некоторые из этих за-
явлений до нас дошли: Важская уставная грамота 1552 года 40,
например, в своей самой существенной части просто переписы-
вает челобитную самих важан даже со всеми комплиментами
челобитчиков по адресу их наместников и волостелей, которых
важане попросту сравнивали с «татями, костерями и иными
лихими людьми» — разбойниками. Но то, что другие заявления
этого рода до нас не дошли, отнюдь не значит, что их и не
было. Было даже нечто большее простых челобитных — был
целый сознательно выработанный план реформ, нашедший себе
и частное, и официальное выражение — под пером первых рус-
ских публицистов и в форме вопросов, с которыми царь Иван
обращался к Стоглавому собору.
И публицистика 40—50-х годов, и «царские вопросы» инте-
ресны особенно потому, что они дают нам возможность вскрыть
те социальные силы, которые стояли за так называемыми «ре-
формами Грозного». Изображать эти «реформы» как продукт
государственной мудрости самого царя и тесного кружка его
советников уже давно стало невозможно. Участие в «реформах»
самого населения, и притом в качестве инициатора, также

2?G
P л а в a Vt
давно признано *. Но в анализе этого факта обыкновенно не шли
дальше ссылок на «ход дел» и «силу вещей». Ценные сами по
себе как признание материального фактора движущей силой
истории, они не дают нам, однако же, представления, в какую
конкретную форму облекалась «сила вещей» в этом случае.
. Хозяйственные перемены, наблюдавшиеся нами в начале этой
главы, должны были выдвинуть новые общественные классы
или по крайней мере новые социальные группы. То было сред-
* нее землевладение, успешно сживавшееся с условиями нового
менового хозяйства, то была буржуазия, исстари сильная в са-
мой Москве благодаря этому хозяйству, получившая совсем
особенное значение и влияние далеко за пределами столицы.
Как оба класса должны были относиться к хозяевам удельной
Руси — крупному феодальному землевладению, мы сейчас ви-
дели на отдельном примере. Но это отношение вовсе не прихо-
дится констатировать по глухим намекам источников, как мож-
но бы, пожалуй, подумать. Оно вполне отчетливо было форму-
лировано еще современниками — ив установлении этого факта
заключается крупное научное открытие, до сих пор недоста-
точно учтенное историками, специально изучавшими наш
шестнадцатый век, хотя первые указания на сознательную
планировку «реформ», шедшую гораздо дальше того, что в дей-
ствительности осуществилось, относятся еще к семидесятым
годам прошлого столетия **. Особенный скептицизм вызывало
существование современной Грозному публицистики, хотя, ка-
залось бы, само по себе было ясно, что переписка царя с Курб-
ским не могла быть изолированным фактом. Формулировать
свои политические взгляды на бумаге, защищать их с пером в
руке не могло же быть индивидуальной привычкой двух чело-
век. Скептицизму много помогало твердо укоренившееся убе-
ждение в поголовной безграмотности старой Московской Руси,
но и это убеждение должно было поколебаться хотя бы у тех,
кто знал, что для занятия некоторых должностей (губного го-
ловы, например, о котором будет еще речь ниже) уже при
Грозном требовался минимальный образовательный ценз —
грамотность, кто знал, какую роль играли в те времена люди
пера ц бумаги, дьяки, в глазах иностранцев часто бывшие вер-
шителями судеб государства. «Читающей публики» в нашем
смысле, конечно, не было, но в любом медвежьем углу могли
* См. по этому поводу ст. Дитятина «Роль челобитий и земских со-
боров etc.» и ст. пишущего эти строки в сборнике «Мелкая земская еди-
ница», Спб., 1903 «1.
** Статьи проф. Жданова о «Стоглавом соборе» появились в 1876 г. 42

Гро&ный
m
найтись люди, умевшие прочесть написанное и рассказать
содержание его своим соседям *. Печатать было, пожалуй, еще
не для кого — печатный станок и заведен был при Грозном
только для богослужебных книг, но писать было кому — и то,
что нравилось, приобретало достаточно широкое распростране-
ние, чтобы влиять на умы по крайней мере верхних, командую-
щих слоев. Так возник целый ряд произведений, в привычную
для того времени форму притчи, апокрифа или нравоучитель-
ного исторического рассказа влагавших очень деловое содер-
жание. То была иногда челобитная, будто бы поданная царю
каким-то служилым человеком, то разговоры, которые будто
бы вели о России заграничные знаменитости того времени, то
повести о чужих землях и царях, в которых, однако же, не-
трудно было узнать Московское государство и Ивана Василь-
евича, то откровения святых чудотворцев. Большая часть до-
шедших до нас произведений этого рода связана с именем
лица, несомненно, легендарного, что, конечно, не мешало ему
иметь однофамильцев и в действительной жизни, «выезжего
из Литвы» Ивана Семеновича Пересветова **. Прошедший
«весь свет» «воинник», служивший на своем веку и «Форды-
налу ческому», и «Янушу, угорскому королю», и Петру, «во-
лоскому воеводе», был чрезвычайно удобной ширмой для рез-
кой критики отечественных порядков: с одной стороны, он
импонировал своим авторитетом полуиностранца, видавшего
тогдашнюю Европу и могшего сослаться при случае на ее
порядки; с другой — именно как с иностранца что с него возь-
мешь, коли он и погрешит чем против православной старины.
А грешит в этом случае наш памфлетист много. Его этико-
религиозные взгляды поражают своей широтой, если припом-
нить, что дело идет о современнике Стоглавого собора. Церков-
ная идеология совершенно чужда этому в высшей степени
светскому человеку. Пересветов недаром выехал из Литвы, где
* Губная грамота 1539 года предполагает, например, существование
грамотных помещиков — и притом не как единичное исключение — в Бело-
зерском уезде 43.
** Все связанные с этим именем памфлеты собраны и изданы недавно
Ржигой («И. С. Пересветов, публицист XVI века», Москва, 1908) 44. Из-
датель усиленно старается доказать реальность номинального автора, но
ему удается лишь установить существование фамилии Пересветовых
в XVI веке. Еще менее, конечно, можно кого-либо убедить ссылками на
рукописи XVIII в., как это делает автор другого издания о Пересветове,
Яворский 4б. Если бы весь план «реформы» и опричнины вышел из чьей-
либо одной головы, существование ее не пришлось бы доказывать таким
сложным способом.

278
Глава VI
в то время сильна была протестантская пропаганда — евангелие
для него едва ли не единственный религиозный авторитет, да
и то не столько из-за своего божественного происхождения,
сколько ради заключающихся в нем нравственных идей. Хри-
стос «дал нам евангелие правду», а правда — выше веры: «не
веру бог любит, а правду». Если по старой памяти и говорится
о «ереси» греков как о причине падения Царьграда, то это не
более как остаток традиционной фразеологии; на самом деле
причиной катастрофы было то, что греки «евангелие читали, а
иные слушали, а воли божией не творили». А вот «неверный
иноплеменник», Махмет-салтан, царь турецкий (Магомет II),
«великую правду в царство свое ввел» — «и за то ему бог по-
могает». За такие речи в московском царстве и на костер не-
долго было попасть, а уж в монастырское заточение наверное:
полуиностранный псевдоним был очень кстати.
Пересветовские писания все сосредоточиваются около одной
центральной темы: причин падения Константинополя, гибели
православного царя «Константина Ивановича» и успеха невер-
ного «Махмет-салтана». Тема была весьма популярна в
тогдашней русской литературе, но никто ее не брал с такой
точки зрения. Благочестивые книжники видели в этом событие
скорее радостное: ересь была посрамлена, а древнее благоче-
стие воссияло, яко солнце, и место падшего второго Рима занял
третий Рим, Москва. Приличие требовало пролить несколько
слез по поводу гибели старой столицы православного царства,
но ей была уже готова наследница, и особенно плакать было
не о чем. Для Пересветова падение Константинополя — прежде
всего грозный исторический пример того, как гибнут государ-
ства, которыми плохо управляют, где нет «правды». «Третий
Рим» его нисколько не интересует: если в Москве дела будут
итти таким же порядком, как в Византии, и Москве не мино-
вать такого же конца. Будущая политическая карьера Москвы
всецело зависит от того, есть ли здесь «правда». Это ничего,
что в Москве «вера христианская добра и красота церковная
велика»: «коли правды нет, то всего нет». А правды не будет,
пока будет сохраняться удельный способ управления. Петр,
волошский воевода, устами которого высказываются наиболее
смелые пересветовские сентенции (для них, таким образом,
понадобился двойной псевдоним), особенно не хвалит, что царь
Иван «особную войну на свое царство напущает»: дает города
и волости держать вельможам, а вельможи от слез и от крови
христианской богатеют нечистым собранием. Кормленщики
являются, таким образом, первым препятствием к осуществле-

Гровный
279
нию «правды» на Русской земле. А между тем Махмет-салтан
давно подал пример, как обойтись без кормлений: неверный, он
«богоугодная учинил, великую мудрость и правду в царство
свое ввел» — по всему царству разослал верных своих судей,
«изоброчивши их из казны своим жалованьем». «А присуд (су-г
дебные пошлины) велел брать на себя в казну», чтобы судьям
не было искушения судить неправо; и выдал им книги судеб-
ные, по чему им винити и правити. Пересветовские памфлеты
возникли, как можно судить по целому ряду признаков, между
1545—1548 годами, а так называемый «Царский судебник» '
Ивана Васильевича издан в июне 1550 года. Одной этой справ-
ки достаточно, чтобы видеть, насколько публицистика времен
Грозного была тесно связана с жизнью. Но Махмет-салтан не
ограничился централизацией одних судебных доходов — он
ввел «единство кассы» для всех своих доходов без исключения:
«и с городов, и с волостей, и из вотчин, и из поместий все до-
ходы в казну свою царскую велел собирати во всякий час», а
сборщиков из казны оброчил своим жалованьем. Так же точно
на жалованье организована и вся военная сила. Московское
государство давно начало переходить от натурального хозяй-
ства к денежному, но действительность была бесконечно далека
от такой грандиозной ломки всего административного аппа-
рата — от полной замены феодального государства с его васса-
литетом режимом централизованной монархии с чиновни-
чеством на жалованье. То, что грезилось Пересветову, осущест-
вилось лишь в XVIII веке. Еще дольше пришлось дожидаться
своей реализации другой мысли нашего публициста. Он вели-
кий противник рабства. Его герой, Махмет-салтан турецкий,
велел «огнем пожещи» книги полные и докладные — доку-
менты о холопстве — и даже пленникам позволял выкупаться
на волю по истечении семилетнего срока. И устами турецкого
владыки высказывается великолепная апология свободы на-
рода как необходимого условия национальной самостоятель-
ности. «В котором царстве люди порабощенны, и в том царстве
люди не храбры...» Этой «правды» потомкам Пересветова при-
шлось ждать совсем долго. Но логика денежного хозяйства
неотвратимо вела к замене холопства вольнонаемным трудом,
и не вина была нашего автора, что блестящий экономический
расцвет первой половины века так скоро уступил место кри-
зису и реакции.
Но Пересветов был не только представителем нового эконо-
мического миросозерцания — его индивидуальная черта не в
этом: тут у него нашлись бы товарищи и из лагеря, с которым

280
Глава VI
он был в лютой вражде. Денежное хозяйство не прочь были
использовать и бояре, и грабежи кормленщиков были своеоб-
разной формой эксплуатации новых источников дохода. Пере-
светов — не землевладелец-предприниматель и не буржуа из
города. На купца он смотрит с обычной точки зрения средне-
векового потребителя: купец — обманщик, за ним нужно
строго следить, торговля должна быть точно регламентирована,
цены должно назначать государство: а если кто обманет, обве-
сит или обмерит или цену возьмет «больше устава царева»,
«таковому смертная казнь бывает». И богатый землевладелец,
кто бы он ни был, не возбуждает его сочувствия. Вельможи
Ивана Васильевича не только потому плохи, что они «от слез
и от крови христианской богатеют», но и потому, что они
вообще богатеют «и ленивеют». «Богатый о войне не мыслит,
мыслит об упокой; хотя и богатырь обогатеет, и он облени-
веет». И не трудно заметить группу, на стороне которой все
симпатии Пересветова: ни о чем так не заботятся его герои,
как о «воинниках». Махмет-салтан «умножил сердце свое
к войску своему и возвеселил вся войска своя. С году на год
оброчил их своим царским жалованьем из казны своей, кто
чего достоин, — а казне его нет конца...». Петр, волошский
воевода, поучает Ивана Васильевича: «Воина держать, как
сокола чередить — всегда ему сердце веселить, а ни в чем на
него кручины не допустить... Который воинник лют будет про-
тив недруга государева играти смертною игрою и крепко будет
за веру христианскую стоять, ино таковым воинникам имена
возвышати, и сердца их веселити, и жалованья из казны своей
государевой прибавляти... и к себе их припущати, и во всем им
верити, и жалобы их слушать во всем, и любить их, как отцу
детей своих, и быти до них щедру...» И Царьград пал от того,
что у царя Константина «воинники» оскудели и обнищали. Но
не все военные люди на одно лицо; крупные вассалы москов-
ского великого князя, которые «тем слуги его называются, что
цветно, конно и людно выезжают на службу его, а крепко за
веру христианскую не стоят», только «оскужают» московское
царство. Идеал Пересветова — тот воинник, что «в убогом об-
разе» пришел к Августу Кесарю (любопытно, что о родстве
его с московским государем наш публицист не упоминает ни
словом — так мало интересует его церковная легенда) и Август
Кесарь «за то его пожаловал и держал его близко себя и род
его». Вместо пышного вассалитета Петр, волошский воевода,
рекомендует небольшое, но отборное наемное войско: «два-
дцать тысяч юнаков храбрых с огненною стрельбою». Какого

Грозный
281
происхождения «храбрые юнаки» — все равно: «Кто у царя
(Махмет-салтана) против недруга крепко стоит, играет смерт-
ною игрою, полки недруга разрывает, верно служит, хотя от
меньшего колена, и он его величество поднимает и имя ему
велико дает... А ведома нет, какова отца они дети, да для их
мудрости царь велико на них имя наложил...»
Чтобы понять эти намеки первого русского публициста —
из светских публицистов Пересветов, безусловно, был в Москов-
ском государстве первым по времени: Курбский стал писать
лет на двадцать позже — современный читатель должен вспом-
нить, что как раз на эту эпоху приходится окончательное
юридическое упрочение одного очень известного обычая Мо-
сковской Руси. Ища себе экономической опоры в кормлениях,
падавшее боярство пыталось найти юридическую — в местни- .
честве. Сущность местничества заключалась в наследственности
отношений между должностями: каждая служилая семья зани-
мала определенное положение в ряду других таких же семей,
и каждый член ее независимо от своих личных заслуг мог
претендовать на такое место в служебной иерархии, какое
занимали его предки. Формально местничество связано, конеч-
но, с патриархальными представлениями — с тем «групповым
началом», о котором нам не раз уже приходилось говорить:
личные заслуги потому не принимались в расчет, что ни право,
ни нравы не умели выделить лица из семейной группы. Но
когда патриархальные понятия господствовали во всей силе, их
и не приходилось поддерживать искусственно: всякий знал свое
место и на чужое не посягал. В случае сомнения взывали к
«памяти» старых людей, и этого было достаточно. Если теперь
в подкрепление обычаю начинают ссылаться на письменные
документы и даже фабриковать таковые, — это верный знак,
что обычай пошатнулся, и то, что не держится само собою, ста-
раются подкрепить искусственно. Новейшими исследованиями
почти вне спора установлено, что как первая «разрядная кни-
га» — запись служебных назначений высших чинов московского
двора, так и «государев родословец» — список знатнейших фа-
милий, пытавшийся фиксировать состав московской аристокра-
тии, возникли и 50-х годах шестнадцатого века *. То, что ка-
залось невинным, может быть, просто глупым остатком «дого-
сударственнон» старины, в действительности было орудием
классовой борьбы, попыткой искусственными плотинами
* См. П. Милюкову Официальные и частные редакции древнейшей раз-
рядной книги, М., 1887; Лихачеву Разрядные дьяки XVI века40.

282
Глава VI
задержать надвигавшийся прилив. Если «разрядная книга»
и была выборкой, хотя и то уже весьма тенденциозной, из под-
линных документов, то «государев родословец» был переполнен
прямо фантастическими рассказами, делавшими из всех москов-
ских бояр «знатных иностранцев». У всех в предках оказались
какие-то сомнительные вельможи, выехавшие на службу к мо-
сковскому великому князю: кто из немцев, кто из Литвы, в
худшем случае из Орды. Крайне характерна эта эпидемия за
граничных генеалогий как раз в тот момент, когда заграница
становится авторитетом и «худородные» начинают ссылаться
на нее в свою пользу.
Но чтобы «благородным» понадобились такие искусственные
подпорки, нужно было, чтобы «худородные» заявляли о своем
существовании не одними тенденциозными апокрифами и поли-
тическими сказками. Они должны были стать реальной силой,
достаточно грозной, чтобы московская знать их боялась. Мест-
ничество еще не успело народиться, а местническая система
уже трещала по всем швам: во время казанского похода 1550
года «царь государь с митрополитом и со всеми бояры» приго-
ворили: «в полках быти княжатам и детям боярским с воево-
дами без мест, ходити на всякие дела со всеми воеводами» 47.
Местнические счеты сохранялись только для самих воевод,
которых государь обещался прибирать, «рассужая их отечест-
во»; но даже и Пересветов при всем своем радикализме не ре-
шался разрушать старину до самого корня и, восставая, напри-
мер, против кормлений, предлагал не просто отнять у кормлен-
щиков их доходы, а выкупать кормления за определенную
сумму в казну. «А какого вельможу пожалует за его верную
службу городом или волостью» Махмет-салтан, «и он пошлет
к судьям своим и велит ему по доходному списку из казны
выдати вдруг». Верхи служилой иерархии были еще пока что
хорошо защищены от напора служилой демократии. Но, дер-
жась еще в центре, феодальное боярство вынуждено было сдать
свои позиции в области. Реформа областного управления была
первым торжеством пересветовских идей — и на ней стоит оста-
новиться не только ради нее самой, но еще и потому, что она
дает чрезвычайно своеобразное и жизненное освещение тем
способам, какими собеседник Петра, волошского воеводы, и по-
клонник Махмет-салтана турецкого рассчитывал «ввести в зем-
лю правду» 48.
По рассказу Пересветова, Махмет-салтаном так была орга-
низована полиция безопасности. Если случится в войске воров-
ство или разбой, на таких лихих людей, воров и разбойников,

Грозный
283
«обыск царев живет накрепко по десятникам, по сотникам и по
тысяцким»: и который десятник утаит лихого человека в своем
десятке, тот десятник с тем лихим человеком казнен будет
смертною казнью. «А татю и разбойнику у царя у турецкого
тюрьмы пет, на третий день его казнят смертной казнью для
того, чтобы лиха не множилася; лишь опальным людям тюрьма
до обыску царева. И по городам у него те же десятские уста-
новлены, и сотники, и тысяцкие на лихих людей, на татей и
разбойников, и на ябедников, и где кого обыщут лихого чело-
века, татя (вора) или разбойника или ябедника, тут его казнят
смертною казнью; а десятник утаит лихого человека в своем
десятку, а потом обыщут всею сотнею, ино та же ему смертная
казнь»49. Карамзин, видевший в пересветовских памфлетах
«подлог и вымысел», доказывал это свое мнение, между про-
чим, тем, что «сей затейник» советовал царю «сделать все вели-
кое и хорошее, что было уже сделано» 50. Вообще говоря, это
совсем несправедливо: мы видели, что в своих проектах Пере-
светов опережает часто не только Грозного, но и Московскую
Русь вообще. Но в данном случае мы наталкиваемся, действи-
тельно, на некоторую странность: полицейская организация,
описанная в приведенных выше строках, с ее характеристиче-
скими признаками — специальными властями для борьбы
с разбоем, повальным обыском и ответственностью тех, кто
обыскивал, за результаты обыска — уже существовала в 40-х
годах шестнадцатого века на Руси. Уже от 1539 года до нас
дошли две грамоты: одна была дана Белозерскому краю, дру-
гая—Каргополю 51; в обеих великий князь «клал на души»
местного населения розыск разбойников и казнь их после ро-
зыска без суда. В этом было коренное отличие нового способа
расправы от прежних: прежде все дела, в том числе и о раз-
бое, начинались в порядке частного обвинения и разрешались
в порядке состязательном — присягою сторон или «полем»,
судебным поединком. Волостель и в этих делах прежде всего
«своего прибытка смотрел» — следил за исправным поступле-
нием судебных пошлин и штрафов. Репрессия и в этом случае,
конечно, могла быть лишь очень слабая, даже не считая тех
на практике нередких случаев, когда кормленщик просто вхо-
дил в долю с разбойниками, считая такой доход более верным,
чем «присуд», которого когда-то еще дождешься. В обеих упо-
мянутых нами грамотах упоминается об основании в Москве
особого Разбойного приказа («наши бояре, которым разбойные
дела приказаны...»). Органами его на местах были не кормлен-
щики, а особые «головы», выборные от местного населения,

284
Глава VI
помощниками которых были старосты, десятские и «лучшие
люди». Головы были не только на Белом озере и в Каргополе,
айв «иных городах»: это была общерусская реформа по ши-
роко задуманному плану. Реформа, несомненно, била по кар-
ману кормленщиков, отнимая у них главный источник дохода,
и в этом смысле ее поняли современники. Псковской летописец,
например, рассказывает, что на новые порядки наместники
сильно сердились: «была наместником нелюбка велика на хри-
стиан», «христианам» же «бысть радость и льгота от лихих
людей» 52. Тут особенно приходится пожалеть, что нам так
суммарно известна внутренняя история Московского госу-
дарства в малолетство Грозного. О социальной борьбе 30-х го-
дов мы ничего не знаем, если не считать упоминавшегося уже
в начале этой главы восстания новгородских помещиков в
1537 году по призыву князя Андрея Ивановича. Была ли
между этим фактом и первою «реформой Грозного» причинная
связь, мы не знаем. Но то, что потеряли бояре-кормленщики,
перешло именно к помещикам, к среднему и мелкому земле-
владению: белозерская грамота определенно указывает, что
головы, ведавшие борьбу с разбоями, должны быть взяты из
местных детей боярских, притом грамотных, как мы уже отме-
чали выше. Старосты и десятские из крестьян были им подчи-
нены. Новые власти получили гораздо больше, чем потеряли
старые: кормленщик мог возбудить дело только по жалобе,
«губной голова» мог любого человека поставить на пытку, а
признавшегося с пытки казнить по собственной инициативе.
Во всей губе не было никого, кто бы от него не зависел. При-
том старая судебная гарантия — поединок и присяга для раз-
бойных дел были упразднены, а новых не введено; новая
система и была не судом, а «сыском»: разбойников искали,
как ищут зверя в лесу, а найдя, убивали без дальнейших фор-
мальностей. Вполне по совету Пересветова: «разбойника, и
татя, и ябедника, и всякого хищника без всякого ответа
смертью казнить». Если под террором разуметь суммарные
казни не одних бояр, то террор Грозного приходится датиро-
вать от 1539 года, когда «тирану» было девять лет. Но зачем
публицисту военно-служилой демократии понадобилось ло-
миться в открытую дверь чуть не десять лет спустя? Ответ на
это мойет быть один: основные идеи пересветовских писаний
значительно старше той редакции, в которой они до нас дошли.
Сказание о Махмет-салтане, вероятно, существовало уж в 30-х
годах. А при дальнейшей его переработке не находили нужным
опускать того, что уже осуществилось в жизни, тем более что

Грозный
28 Г)
в прочности этого осуществившегося не было пока никаких
гарантий.
Пересветовские памфлеты далеко не отражали в себе всех
экономически прогрессивных течений своего времени. Так ду-
мали и к этому стремились «убогие воинники» — масса мел-
кого вассалитета московского великого князя. Но «воинника-
ми» не исчерпывалось живое в тогдашнем московском обще-
стве. Мы видели, что к торговому капиталу служилый человек
относился подозрительно, но представители этого капитала
должны были относиться к служилой массе не лучше. Люди,
шедшие «играть смертною игрою», и тогда не питали к людям
мирных занятий большого почтения. Один современный публи-
цист, стоявший в рядах противников Пересветова, весьма на-
глядно изображает эти отношения «военных» и «штатских»
времени царя Ивана. «А верным воинам, — говорят «Валаам-
ские чудотворцы» Сергий и Герман, тоже подававшие свои со-
веты в делах московской внутренней политики, — подобает к
своеверным и в домах их быти кротко, щедро и милостиво, и
их не биты, ниже мучити, и ограбление не творити» 53. Косвен-
но эту характеристику подтверждает и сам апологет военной
демократии: «ученые люди храбрые» царя Махмета «идут тихо
воевать»; русским воинникам этого качества, должно быть, не
хватало, если приходилось вводить его в свой идеал. Но это
было противоречие интересов еще довольпо поверхностное и
потому примиримое: тенденции «воинников» и «купцов»
должны были сталкиваться в более глубокой области, где при-
мирить стороны было несравненно труднее. Главной заботой
Пересветова является государево жалованье: чуть не двадцать
раз в его памфлетах возвращается та мысль, что царь должен
быть щедр к своему «воинству», «что царская щедрость до воин-
ников, то его и мудрость» 54. Это не была простая жадность:
мы знаем уже экономическую роль «жалованья» в хозяйстве
мелкого землевладельца (большинство помещиков сидело на
дроби деревни: 7з деревни, четверть сельца, полпустоши —
обычные показания писцовых книг). То был его оборотный ка-
питал: «запуская серебро» за крестьян, он добывал себе рабо-
чие руки. По мере щедрости государевой лучше или хуже шло
помещичье хозяйство. Но государева казна не была волшебным
кошельком, где деньги сами нарождались: главным источником
денежных доходов московского правительства были посадские
люди с их торгами и промыслами. Отсюда перекачивались
деньги в карманы «воинников». Конкуренция помещика и по-
садского была в основе конкуренцией аграрного и торгового

286
Глава VI
капитала. Один смотрел на казну с точки зрения плательщика,
другой — с точки зрения получателя. Политические взгляды
двух групп, естественно, были весьма различны, и нужно
было много времени, нужны были совершенно исключительные
обстоятельства, чтобы стал возможен их союз. В дни юности
Грозного до этого было далеко. Переход местной полиции в
руки помещиков вовсе не удовлетворял интересов горожан: и
теперь, и позже, в XVII веке, губной голова чаще являлся для
них ворогом, от которого нужно обороняться, чем защитником
и покровителем, каким рисовал его Пересветов. Губная рефор-
ма нисколько не помешала восстанию московского посада в
1547 году. Здесь нужно было что-то другое, что — об этом
посадские говорили не менее внятно, чем «худородные». Мо-
сковский бунт недаром сблизил царя с протопопом Сильвест-
ром, близость которого к торгово-промышленным кругам так
определенно свидетельствуется его собственными словами *. По
всей вероятности, ему и принадлежит редакция тех «вопросов»,
с которыми обратился царь к Стоглавому собору, дающих бо-
лее сжатое, но не менее полное выражение программе посад-
ских, чем Пересветов — программе мелких служилых.
В первом пункте обе программы сошлись. Против феодаль-
ной аристократии были все, и запрос о местничестве стоит во
главе сильвестровых «вопросов». Известное совпадение инте-
ресов получалось и по поводу кормлений: вопроса о них фор-
мально собору не ставилось, так как судьба кормлений к 1550
году, по-видимому, была решена. Но точки зрения дающего и
берущего уже достаточно различаются и здесь. Для помещи-
ков важно было отнять власть у кормленщиков и забрать ее в
свои руки: финансовой стороной дела Пересветов интересуется
лишь в очень общей перспективе централизации всех царских
доходов, причем ставит дело так, что невольно является подо-
зрение, не было ли «единство кассы» главным образом облег-
чением царю способов быть щедрым по отношению к «воинни-
кам». Интерес посадских к вопросу был гораздо более непо-
средственный, и они добились (вероятно, вскоре после 1547 го-
да — по «Стоглаву» не позже 1549 года) полного сложения с
населения недоимок перед кормленщиками. Что это была не
столько царская милость, сколько удовлетворение народного
требования, совершенно ясно для всякого, кто присмотрится,
как Иван Васильевич ставил вопрос на соборе. «В предыдущее
лето, — говорил царь Иван собору, — бил я вам челом с бояра-
* См. выше, стр. 266,

Грозный
287
ми своими о своем согрешении, и бояре такожде, и вы нас в
наших винах благословили и простили, а я, по вашему проще-
нию и благословению, бояр своих в прежних во всех винах
пожаловал и простил, да им же заповедал со всеми крестъяны
царства своего в прежних во всяких делах помиритися на срок,
и бояре мои все, и приказные люди, и кормленщики со всеми
землями помирилися во всяких делах» 55. Благочестивая форма
этого примирения не должна нас смущать: церковная идеоло-
гия была официальной идеологией Московской Руси XVI ве-
ка — царь православного христианства иначе выражаться не
мог. Но мы должны представлять себе, конечно, не идилличе-
скую картину всеобщего лобызания, а весьма практическую
вещь: принудительный по повелению свыше отказ кормленщи-
ков от всяких претензий по адресу населения, которое своим
правителям «кормов не платило и их било». «Собор примире-
ния» было своего рода «ночью 4 августа» Московской Руси: как
в 1789 году французские дворяне, так и в 1549 году москов-
ские бояре «добровольно» и с умилением сердечным отреклись
от того, что — по всему было видно — навсегда уплыло из их
рук в силу неотвратимого «хода вещей». Но такая экстренная
мера не давала еще удовлетворения плательщику налогов: его
интересовал вопрос, будут ли возможны злоупотребления
дальше, и притом со стороны не одних кормленщиков? И вто-
рой «вопрос» царя собору ставит на очередь ревизию всего
московского вассалитета: «каковы за кем вотчины и каковы
кормления и всякие приказы? А то «всякие воины», рассказы-
вала потом летопись, передавая приговор царской думы, «служ-
бою оскудели, не против государева жалованья и своих вотчин
служба их». Да и вперед «поместья кому давать — в меру и
пашенная земля, и непашенная... что в книгах стоит и в жало-
ванной грамоте слово в слово» 56. Весь проект ревизии завер-
шался уже решенной царем посылкой писцов «всю свою землю
писати и сметити». В связи с этим введено было, как доказал
г. Милюков, в 1551 году новое руководство для измерения и
оценки земель, гораздо более точное, нежели применявшиеся
ранее 57. «Воинники» старались расширить царское жалованье
до пределов возможно более широких, а торговые люди стре-
мились ввести его в границы возможно более определенные.
Хотя тут было и не без заботы о наименее обеспеченном раз-
ряде служилых — их предполагалось наделить из лишков, най-
денных у других, — но большинство помещиков, вероятно,
предпочло бы, чтобы их просто оставили в покое. В особен-
ности когда это сопровождалось проектами, явно грозившими

288
Глава VI
и денежному жалованью путем уменьшения царской казны.
Полет фантазии автора «вопросов» был не менее смелый, чем
автора пересветовских брошюр, и он выступает с двумя проек-
тами, весьма замечательными для своего времени. Первый из
них заключался ни более ни менее как в отмене винной моно-
полии, и тогда, как теперь, составлявшей основу государствен
ного благополучия. «О корчмах, данных по городам и по при-
городам, по волостям; даны исстари, а ныне чтобы наместни-
ком и кормленщиком с тех земель бражное уложити, а корчем
бы отнюдь не было, зане же от корчем крестьянам великая
беда чинится и душам погибель». Почему при свободной про-
даже вина под условием уплаты акциза («бражное») души
крестьян были бы в большой безопасности — это, конечно,
трудно сказать, но, что интересам московской буржуазии от
мена винной монополии отвечала как нельзя лучше, в том не
могло быть сомнения. Так же, как и в том, что интересам тор-
говли как нельзя лучше отвечало упразднение внутренних та-
можен, проектировавшееся следующим «вопросом» — «о мы-
тех по дорогам». Мыт, таможенная пошлина в нашем смысле
слова, должен был остаться лишь «в порубежных местах от
чужих земель». В прочих оставалась лишь тамга, торговая
пошлина в тесном смысле слова: «а где торгует, ино туто там-
га, то достойно, а где не торгует, ино не достойно ничего
взяти...» 58 Все это было не менее грандиозно, чем централиза-
ция всего государственного хозяйства, предлагавшаяся Пере-
световым: внутренние таможни нашли свой конец лишь в цар-
ствование Елисаветы Петровны, акциз же, и то на короткое
время, утвердился лишь при Александре II. Но это было не то,
чего хотели «воинники», ибо вело не к наполнению царской
казны и росту «государева жалованья» для тех, кто им пользо-
вался, а совсем в противоположную сторону.
Как служилая программа нашла себе жизненное выражение
в губных головах и губном сыске, так из посадской вышла
«земская реформа» Ивана IV, В 1555 году или немного ранее
кормленщики были выведены из городов и волостей и замене-
ны излюбленными головами. В «буржуазном» характере рефор-
мы не может быть сомнения уже потому, что перемена неиз-
менно сопровождалась превращением всякого рода «кормов» в
денежный оброк, отвозить который в Москву и составляло пер-
вую обязанность «излюбленных голов» — такая тенденция
могла идти лишь из города. Если бы этим дело и ограничива-
лось, столкновения классовых интересов еще не получалось бы.
Но «излюбленные головы» унаследовали от кормленщиков их

Грозный
289
право суда — местами они так и стали называться выборными
судьями. Тут являлся уже очевидный параллелизм городских
и помещичьих учреждений. Мы видели, что появление губных
голов было явным умалением власти кормленщиков: появление
выборных судей не было ли ограничением, хотя бы географи-
ческим, прав губных голов? В некоторых по крайней мере слу-
чаях это, несомненно, было так. Специальным делом губных
властей была ловля разбойников, но па Ваге, например, с вве-
дением земских выборных властей тех, которые «учнут красть
или разбивати, или кто учнет ябедничать, или кто учиет руки
подписывать, или костери учнут воровати, зернью играти, или
иное какое дело учнут чинити, или к кому лихим людям приезд
будет», велено было отдавать «своим излюбленным головам» 59,
которые имели все права, в других местах принадлежавшие го-
ловам губным. Уполномоченный посадских людей становился в
одну линию с уполномоченным местного землевладения и полу-
чал даже более обширные права, ибо губные головы ведали
лишь разбой, а «излюбленные» — все уголовные дела без ис-
ключения. На севере России, где помещиков почти или и вовсе
не было, столкновения и на этой почве получиться не могло,
но всюду в других местах борьба между служилыми и посад-
скими на почве местного управления затянулась надолго в
XVII век.
3. Опричнина
При каких обстоятельствах произошло сближение посад-
ских с крупными феодалами, на этот счет источники не оста-
вили нам прямых указаний. Нам известен только голый факт,
что представитель буржуазного течения, протопоп Сильвестр,
во всех дворцовых конфликтах оказывается рядом с представи-
телями старой знати и что литературный выразитель взглядов
этой последней, князь Курбский, является большим поклонни-
ком благовещенского протопопа. Кое-какие косвенные намеки
в памятниках все же остались. На протяжении всего шестна-
дцатого века московский посад был тесно связан с боярской
фамилией Шуйских, по знатности стоявших в первом ряду
«ограбленного» потомками Калиты удельного княжья. Родовые
вотчины Шуйских, в нынешней Владимирской губернии, и
тогда уже были промысловыми гнездами — их последнего исто-
рически знаменитого потомка, царя Василия Ивановича, его
противники презрительно называли «шубником», намекая на
то, что все его благосостояние держалось на работе кустарей,
10 М. Н. Покрор-кий, кн. I

290
Глава VI
поставлявших полушубки всей Москве. Предки этого «шуб-
ника» играли видную политическую роль в малолетстве Ивана
IV. Выросши, грозный царь с негодованием и обидой припоми-
нал, как двое из Шуйских «самовольством учинилися» его опе-
кунами— «и тако воцаришася». Правление Шуйских продол-
жалось «на много время», несмотря на то что юному Ивану
Васильевичу они, видимо, очень досаждали. Когда же он или,
вернее, вертевшая им партия противников Шуйских захотела
от них избавиться, то Иван Шуйский, «присовокупя к себе
всех людей и к целованию приведя, пришел ратию к Мо-
скве» — и тут произошел целый дворцовый переворот. Против-
ники Шуйских были переарестованы и сосланы, да досталось
и дружившему с ними митрополиту: его «в то время бесчест-
но затеснили и мантию на нем с источники изодрали». Драка
происходила и в великокняжеской столовой, где многих бояр
также «бесчестно толкали» и «оборвали» 60. Ивану в это время
шел уж тринадцатый год, так что события он мог хорошо
помнить, и при всей тенденциозности коронованного публи-
циста историку редко приходится уличать его в прямой вы-
думке. Для этого Иван Васильевич был слишком умен, а что
касается специально Шуйских, то его рассказы в общем под-
тверждаются и другими источниками. Но эти рассказы дают
нам картину вовсе не обычной дворцовой интриги, а массового
движения, и бесчинства во дворце производились, конечно, не
самими князьями, а ворвавшейся туда толпой, «иудейским сон-
мищем», которое могло составиться только из московских горо-
жан. Связи промышленных магнатов с торгово-промышленны-
ми кругами вероятны и сами по себе, а тот факт, что у них
оказались очень скоро общие враги и что в 1547 году москов-
ский посад избивал и убивал тех именно Глинских, которые
всегда были соперниками князей Шуйских, дает сильное фак-
тическое обоснование этой вероятности. Темные, по летописям,
события тридцатых — сороковых годов всего правильнее и рас-
сматривать как предвестия большого движения, предшество-
вавшего «реформам Грозного». Союз посадских и боярства мог
сложиться именно в то время — и сложиться настолько проч-
но, что парализовать его на время могла лишь опричнина, а
разрушить — только катастрофа Смутного времени. С общепо-
литической точки зрения в таком союзе не было и ничего уди-
вительного. Во внешней политике интересы московской бур-
жуазии и московских феодалов давно соприкасались, как это
мы могли видеть, например, на истории последнего конфликта
Москвы с Новгородом, а внешняя политика боярства в полови-

Грозный
291
не XVI века, захват великого волжского пути — завоевание
Казани и Астрахани — тоже отвечала требованиям торгового
класса как нельзя лучше. На этой внешней политике сошлись,
впрочем на время, интересы всех командующих общественных
групп: средние землевладельцы тоже с завистью смотрели на
черноземное Поволжье, охотно готовые променять на него вы-
паханный суглинок примосковских уездов. В одном из пересве-
товских писаний мы находим даже чрезвычайно любопытный
проект — перенесение столицы в Нижний Новгород: там-де и
должен быть «стол царский, а Москва — стол великому кня-
жеству». А Казанское царство казалось помещичьему публи-
цисту прямо чуть не: раем — «подрайскою землицей, всем угод-
ною», и он весьма цинически заявляет, что «таковую землицу
угодную» следовало бы завоевать, даже если бы она с Русью
«и в дружбе была» 61. А так как казанцы, кроме того, и беспо-
коили Русь, то, значит, и предлог есть отличный, чтобы с ними
расправиться. Так писатель шестнадцатого века за триста лет
безжалостно разбил ту, хорошо нам знакомую, историческую
схему, которая из интересов государственной обороны делала
движущую пружину всей московской политики: уже для Пере-
светова эта «государственная оборона» была просто хорошим
предлогом, чтобы захватить «вельми угодные» земли.
На почве этой общности интересов и установился, по-види-
мому, тот компромисс между феодальной знатью, буржуазией
и мелкими помещиками, который держался приблизительно до
1560 года и обыкновенно изображается как «счастливая пора»
царствования Грозного. Мелкий вассалитет был удовлетворен,
во-первых, губными учреждениями и отменой кормлений, а за-
тем в ожидании разделов «подрайских» земель крупной экст-
ренной раздачей в примосковских уездах. В 1550 году кругом
Москвы была помещена тысяча лучших дворян и детей бояр-
ских из провинции, образовавших своего рода царскую гвар-
дию. Раздача, конечно, мотивировалась военными соображени-
ями, но нетрудно видеть, что именно военных оснований
сажать отборную часть войска около самой столицы не было.
Это был момент наибольшего напряжения казанских войн, и
со стратегической точки зрения можно было ожидать сосредо-
точения лучшей части московского войска как раз где-нибудь
около Нижнего. На самом деле это была подачка верхам поме-
щичьей массы, причем не была обделена и боярская молодежь:
как известно, в числе получивших подмосковные поместья был
и князь Курбский, которому было тогда 22 года. Посадские
люди были удовлетворены «земскою реформой» и совершив-
10»

292
Глава VI
шейся около этого времени передачей им сбора косвенных на-
логов. Новейшая историография и эту «верную службу»
склонна была изображать как особого рода тягло, весьма будто
бы тяжелое для российского купечества. Но жалобы на тягость
«верных служеб» мы слышим в средине следующего века,
когда Россия стала окончательно дворянской, а конкуренция
помещиков во всех областях стала нестерпимо жать торговое
сословие. По существу же отдача косвенных налогов «на веру»
была облегченной формой откупа: откупщик нес на себе те же
обязательства, что и верный сборщик, но он должен был аван-
сировать правительству крупную сумму, тогда как верный го-
лова имел те же выгоды, что и откупщик, не затрачивая впе-
ред ни одной копейки. Что иные верные головы на этом деле
разорялись, — это возможно, но случалось разоряться и откуп-
щикам. Всякое предпринимательство имеет эту оборотную сто-
рону. В большинстве же случаев, конечно, сосредоточение в
' руках немногих купцов огромных сумм таможенных и кабац-
ких сборов как нельзя более способствовало концентрации
купеческих капиталов *.
То, что рассказывают об организации верховного управле-
ния в эти годы Курбский и Грозный, каждый со своей точки
зрения, дает понять, что компромисс распространялся и на
политическую область. В состав правительства были введены
представители групп, до сих пор не имевших места в царской
.«курии»: рядом с князьями и боярами мы встречаем здесь уже
знакомого нам протопопа Сильвестра и выходца из мелких слу-
жилых людей Алексея Адашева, которого Грозный, по его сло-
вам, «взял от гноища и учинил с вельможами» 62. Функции
Адашева, насколько они нам известны, указывают вполне
определенно, что он вошел в правящую группу как предста-
витель антибоярской оппозиции. Ему было поручено «челобит-
ные приимати у бедных и обидимых», причем рекомендовалось
не бояться «сильных и славных, восхитивших чести на ся и
своим насилием бедных и немощных погубляющих» 63. Нет
сомнения, что ликвидация кормлений и знаменитое «примире-
ние» кормленщиков с населением происходили при его ближай-
шем участии. На теперешний взгляд он занимал, конечно,
довольно странное официальное положение — был «ложничим»,
т. е. камердинером, Ивана Васильевича и мылся с царем в ба-
не, что и дает повод говорить о нем только как о «любимце»
* Один из первых случаев отдачи «на веру» таможенных доходов —
не отдельному лицу, а целой компании из 22 человек — относится к 1551 г.

Г ровный
293
Ивана и этим объяснять его политическое значение. Но мы не
должны забывать, что мы в расцвете средневековья, что отде-
лить царское хозяйство от государственного управления бы-
вало не под силу и более поздней эпохе. До какой степени все
носило чисто средневековый характер, показывают те способы
воздействия на Ивана, какие применял протопоп Сильвестр, —
о них мы имеем совершенно согласные по существу дела сви-
детельства самых разнообразных источников — и Курбского, и
Пересветова, и самого Грозного. Слова последнего о «детских
страшилах» 64 вполне подтверждаются тем, что говорили его
противники о «мечтательных страхах», пущенных в ход прото-
попом ради укрощения нрава юного царя. А постоянные на-
меки Пересветова на «ворожбы и кудесы» показывают, что
факт очень скоро и очень хорошо стал известен весьма широ-
ким кругам. Чем именно Сильвестр стращал Ивана Василь-
евича, мы не знаем, — по всей вероятности, тут было не без
«видений» и «явлений»: впоследствии, в Смутное время, их,
как мы увидим, стали фабриковать прямо по заказу. Во вся-
ком случае фиктивные чудеса как средство доставить преобла-
дание своей политической партии ничем не уступают удачной
попытке Ивана Калиты — использовать мощи митрополита
Петра как средство доставить политическое преобладание Мо-
скве над Тверью. От XIV по XVI век в этом отношении боль-
шой перемены не произошло.
Введение в состав московской «курии» новых, необычных
элементов сопровождалось некоторым изменением и механизма
управления. Так как документальных следов это изменение не
оставило, кроме одного отрицательного, о котором сейчас будет
речь, то нет ничего мудреного, что историки его и не заметили
или не обратили на него большого внимания. Во главе Москов-
ского государства стояла, как и во главе удельного княжества
московского, боярская дума — совет крупнейших вассалов под
председательством сюзерена. Историки давно уже заметили,
что в этом совете уже с первой половины XVI века наряду с
членами по положению, так сказать, — ими были в первую го-
лову все бывшие удельные князья и их потомки — появляются
члены по назначению: «дети боярские, что в думе живут».
Давно замечено также, что по мере расширения круга обяза-
тельных членов думы, которых в обычае было приглашать, у
московских великих князей является все чаще и чаще тенден-
ция созывать для решения дел, особенно интересовавших вели-
кокняжескую власть, не всех своих думцев, а лишь некоторых.
Но это рассматривалось всегда как изъявление личной воли

294
Глава VI
государя. Не останавливаясь на вопросе, так ли это было до
Грозного — мы еще недавно были свидетелями, как «дворцовая
интрига» при ближайшем рассмотрении оказалась народным
бунтом, — мы можем констатировать, что в дни молодости
Грозного это было не так. Во главе управления стояла не вся
дума, а небольшое совещание отчасти думных, а отчасти, мо-
жет быть, и недумных людей *, но члены этого совещания были
избраны не царем, а кем-то другим. В пылу полемики Грозный
даже утверждал потом, что туда нарочно подбирались люди,
для него неприятные, но из его же слов видно, что неприятны
они были своей самостоятельностью по отношению к царской
власти, и возможно, что именно этот признак и решал выбор.
.Если понимать слова Курбского буквально, то это совещание
так и называлось «советом выборных» — избранной радой, вы-
борных, разумеется, от полного состава боярской думы, хотя и
не всегда из этого состава. Повинуясь обстоятельствам, бояре
должны были допустить сюда людей, не принадлежавших к их
корпорации, но предварительно они точно фиксировали состав
этой последней. Мы уже упоминали, что социальная борьба
заставила московское боярство именно около этого времени
искусственно закрепить местнические обычаи. Одна фраза
Грозного дает повод думать, что в этой самообороне московская
знать не ограничилась составлением задним числом разрядных
книг и «родословца», что местничеству была придана сила
закона, обязательного для самого государя. Грозный обвиняет
Сильвестра и Адашева в том, что они отняли у царя власть
определять порядок мест бояр в думе: «еже вам бояром по
нашему жалованью честию председания почтенным быти» 65.
Лет шестьдесят спустя в одном местническом споре боярская
дума формально заявила, что пожаловать государь может лишь
«деньгами да поместьем, но не отечеством»; тогда это звучало
уже анахронизмом, пережитком умирающей старины, но в 50-х
годах шестнадцатого века это было, по-видимому, живой совре-
менностью. Не предположив, что местнические счеты получили
в это время юридическую силу, обязательную и для государ-
ственной власти, что состав боярства был гарантирован от
произвольных перетасовок сверху, мы не поймем и знаменитой
приписки к царскому Судебнику, уже вызвавшей столько уче-
ных споров. Приписка эта, как известно, гласит: «А которые
будут дела новые, а в сем Судебнике не написаны, и как те
* Аргументация проф. Ключевского в пользу того, что Адашев был
«думным дворянином» до своего назначения окольничим, кажется нам .
немного искусственной.

Грозный
295
дела с государева докладу и со всех бояр приговору вершатся,
и те дела в сем Судебнике приписывати» 66. Проф. Сергеевич
сделал из этого вывод, что с этого момента «царь только пред-
седатель боярской коллегии и без ее согласия не может изда-
вать новых законов» б7. Он объясняет это новшество «притяза-
ниями» «избранной рады», чем и вызывает законное недоуме-
ние проф.Дьяконова68: к чему же это «избранной раде», т. е.
сравнительно тесному кружку, понадобилось хлопотать о зако-
нодательных правах для всех бояр? А так как формула Судеб-
ника повторяется нередко и после падения «избранной рады»,
то проф. Дьяконов и заключает отсюда, что Сергеевич напрас-
но придает ей какое-то особое значение. Но «избранная рада»,
как мы видели, была представительницей именно «всех бояр»,
точнее, их исполнительным органом, живучесть же формулы
только доказывает, насколько прочен был успех боярства в
1550 году (или, быть может, немного раньше: формулу впер-
вые мы встречаем уже в 1549 году). Сама опричнина была
косвенным признанием этого успеха: царю не понадобились бы
чрезвычайные полномочия, если бы он в обычном порядке не
был связан решениями боярской коллегии. А выражение «все
бояре» не имело бы никакого смысла, если бы состав этих
«всех» не был точно и независимо от произвола сверху опре-
делен: так, приписка к Судебнику косвенно еще раз подтвер-
ждает тот вывод, что около 1550 года местнические расчеты
получили обязательную юридическую силу.
Как видим, классической реформы Грозного и приходится
искать в переменах, происшедших в положении боярства. «Ре-
формы» ведь всегда состоят в том, что правящий класс или
группа ценою более или менее серьезных уступок в деталях
спасает основу своего положения. Боярство Грозного сделало
много уступок и капитальных: упразднение кормлений и вве-
дение в состав «избранной рады» торгового священника Силь-
вестра и «батожника» Алексея Адашева' были главными из
них. Зато боярские роды сомкнулись в корпорацию, состав ко-
торой стал неприкосновенен для кого бы то ни было, и без
совета с этой корпорацией в полном се составе царь не мог
предпринять важнейшего по тем временам законодательного
дела — пополнения Судебника. Боярство обнаружило большой
политический такт: отказавшись от многих материально вы-
годных привилегий, оно удержало этой ценой в своих руках
источник их всех — государственную власть.
Компромисс мог держаться, пока все «договаривающиеся
стороны» могли считать свои интересы удовлетворенными. Но

29()
Глава VI
что единственным прочно выигравшим оказалось боярство —
это должно было обнаружиться и действительно обнаружилось
весьма скоро. Раньше всего, по-видимому, рухнули надежды
средних и мелких помещиков на великие и богатые милости,
связанные с покорением Казани. Во-первых, покорение это
оказалось далеко не столь легким делом: население Казан-
ского ханства еще шесть лет после падения своей столицы
ожесточенно сопротивлялось, и русские города, построенные в
новопокоренной области, все время «в осаде были от них».
Серьезность восстания свидетельствуется тем, что инсурген-
там удалось уничтожить целое большое московское войско с
боярином Борисом Морозовым во главе, которого они взяли в
плен, а потом убили. По словам Курбского, при усмирении
погибло столько русских служилых, что и поверить трудно:
«иже вере неподобно» 69. Дорого досталась товарищам Пере-
светова «подрайская землица»! А затем первыми, кто восполь-
зовался ею, оказались не помещики, а крестьяне. Гораздо
раньше, чем страна была настолько усмирена, чтобы можно
было завести там правильное помещичье хозяйство, по следам
русских отрядов потянулись на восток длинные вереницы пе-
реселенцев. Они гибли десятками тысяч, но воля была так
соблазнительна, а вольных земель в центральных областях
оставалось так мало, что гибель передовых не останавливала
следующих. По некоторым признакам можно заключить, что
отлив населения на восток начался параллельно с казанскими
походами, не дожидаясь их успеха: уже в 1552 году Серпухов-
ский посад потерял около пятой части своих тяглых людей; в
том же году Важская земля недаром просила и получила пра-
во «старых своих тяглецов вывозити назад бессрочно и бес-
пошлинно» 70. Уже в начале 50-х годов крестьянин становится
редкой вещью, которую стараются привязать к своей земле
всеми возможными средствами и переманить с земли своего
соседа. Для помещика лучшим средством для этого тогда, как
и теперь, служило, как мы знаем, «запускание серебра» за
крестьян: перспектива жирной денежной ссуды, которую мож-
но получить у себя же дома, никуда не ходя, одна могла
несколько уравновесить надежду на «вольную землю». Денеж-
ный капитал был нужен помещикам, как никогда, и мы имеем
яркое свидетельство того, к чему приводили их эти поиски.
Пятидесятые годы XVI века отмечены в русской истории та-
кой же «сисахтией», как и начало XII столетия в Киеве,
только она преследовала интересы другого общественного
класса, чем тогда Около Рождества 1557 года вышли один за

Грозный
297
другим два царских указа. Первым из них служилым людям,
занявшим деньги до 25 декабря этого года, разрешалось упла-
тить долг с рассрочкою на пять лет, причем взыскивать можно
было только данный взаймы капитал («истинное»), процентов
же можно было и вовсе не платить. На будущее же время рост
был понижен вдвое: вместо 20% обычного роста половины
XVI века разрешалось брать лишь 10. От уплаты процентов
освобождались и неслужилые, значит, торговые люди, но на
них не распространялась льготная рассрочка, они должны
были уплатить занятое «все сполна»71. Второй указ (11 ян-
варя следующего 1558 г., т. е. три недели спустя после пер-
вого) еще рельефнее рисует положение задолжавших поме-
щиков. Он трактует о тех из них, которые заложили земли
свои «за рост пахати». Дав ссуду, кредитор вступал во все
права хозяина и за проценты начинал эксплуатировать име-
ние в свою пользу. Это была мертвая петля — расплатиться с
долгом при таких условиях почти не было возможности. Рас-
срочка, установленная предыдущим указом, распространялась
теперь и на таких заемщиков, причем, уплатив пятую часть
долга, должник получал имение в свое распоряжение обратно.
Из доходов он мог теперь постепенно погасить весь долг
опять-таки без процентов72. Мертвая петля с землевладельцев
была снята, но этой оборонительной меры было мало. Одним
запрещением брать высокие проценты нельзя было создать
дешевый кредит, если его не было. Можно было испробовать
два выхода. Один заключался в том, на чем давно настаивала
помещичья публицистика. Чем брать взаймы у ростовщиков,
легче было получить из казны в виде «государева жалованья».
«Что царская щедрость до воинников, то его и мудрость, —
говорил, как мы помним, Иван Семенович Пересветов, — щед-
рая рука николи же не оскудеет и славу себе великую соби-
рает». Другой выход состоял в том, чтобы свое запустошенное
поместье променять- на чужое в полном порядке. «Княженец-
кие вотчины», именья бывших удельных князей, переполнен-
ные прочно сидящими на местах «старожильцами», где слабая
эксплуатация крестьян, невысокие натуральные оброки не да-
вали поводов для эмиграции, давно должны были привлекать
жадные взоры бившихся как рыба об лед небогатых помещи-
ков. Сколько земли пропадало даром в руках у этих «ленивых
богатин»! Но «ленивые богатины» стояли поперек дороги и на
первом пути. Государево жалованье было платой за поход: нет
походов, нет и жалованья. Но крупное боярство, которому на

298
Глава VI
свой счет приходилось мобилизовать целые полки, иначе отно-
силось к войне, чем те, для кого война означала прибавку денег
в кармане. Боярская «Беседа валаамских чудотворцев» пропо-
ведовала мирную внешнюю политику: только «неверные
тщатся в ратех на убийство, и на грабление, и на блуд, и на
всякую нечистоту и злобу своими храбростьми, и тем хва-
лятся». Другой, родственный по духу «Беседе» публицист
«царскую премудрую мудрость» ставит гораздо выше «царской
храбрости» 73. Избранная рада решительно настаивала на пред-
почтительности оборонительных войн перед наступательными.
«Мужи храбрые и мужественные», которым очень сочувствует
князь Курбский, «советовали и стужали» Грозному после Ка-
зани начать большую кампанию против крымцев, выставляя
как нравственный мотив необходимость «избавить пленных
множайших», томящихся в крымской неволе74. Для служилой
массы это был самый неинтересный поход, какой можно при-
думать, — трудный, длинный и весьма мало вознаграждавший-
ся, так как до самого Крыма добраться было невозможно, а в
пустых южнорусских степях нечего было взять. Зато когда
какими-то другими советниками царя, без всякого сомнения из
рядов «воинства», был поднят вопрос о походе в Лифляндию,
сулившем легкий и быстрый захват земель бывшего Ливон-
ского ордена, этот проект встретил ожесточенное сопротивле-
ние со стороны «избранной рады». Иван Васильевич с горечью
потом вспоминал, «какова отягчения словесная пострадал» он
в те дни «от попа Селивестра, и от Алексея», и от бояр. «Еже
какова скорбного ни сотворится нам, то вся сия Герман ради
случися» 75. Сильвестр и болезнь царицы Анастасии — от кото-
рой она впоследствии умерла — объяснял Ивану как наказание
свыше за Ливонскую войну. Это «лютое належание» боярства
на царя в защиту пассивной и против активной внешней по-
литики могло еще менее остаться тайной для широких кругов
служилого общества, нежели «вражбы и кудесы» того же
Сильвестра. Ливонская война была первым яблоком раздора,
брошенным в среду столковавшихся перед взятием Казани
общественных групп. Она обнаружила в то же время и всю
ненадежность представительства служилых низов в «избран-
ной радЬ», так как оно было допущено боярами. Попав в среду
феодальной знати, Алексей Адашев весьма быстро обоярил-
ся — в 1555 году он и формально стал членом боярской колле-
гии, получив один из высших думных чинов, окольничество, —
и смирно шел на поводу за своими родовитыми коллегами. Это

Грозный
299
с особенной резкостью сказалось но время известного кон-
фликта 1553 года, когда Грозный тяжко заболел — думали,
что смертельно, — и бояре хотели воспользоваться его кончи-
ной, чтобы провести на московский престол чисто феодального
кандидата, сына «крамольника» 30-х годов, удельного князя
Андрея Старицкого, Владимира Андреевича. Успех этой кан-
дидатуры закрепил бы окончательно победу, одержанную боя-
рами в 1550 году: царь, выбранный боярской корпорацией, без
всяких наследственных прав на престол («от четвертого удель-
ного родился», насмехался потом Иван над своим несчастным
соперником), был бы, действительно, только «первым между
равными». Характерно, что Курбский впоследствии стыдился
кандидатуры Владимира Андреевича и отрекался от нее, — и
не менее характерно, что Адашевы были за нее и присягнули
сыну Грозного только очень нехотя и нескоро под давлением
противной стороны, во главе которой стояли Захарьины, буду-
щие Романовы. Это был первый случай открытого разрыва
царя с его «избранной радой». Но важно было не столько'это,
сколько другое: масса неродовитого дворянства должна была
убедиться, что ее человек в этой «раде» стал боярским челове-
ком. Политическая карьера Адашева была кончена именно в
тот момент, когда он формально вошел в ряды московской
знати.
Поведение Сильвестра в этом первом конфликте из-за пре-
столонаследия было, вероятно, самостоятельнее и лучше отве-
чало интересам тех, кого он представлял в «избранной раде».
Московский посад всегда был вместе с Шуйскими, как мы ви-
дели, а во главе партии, поддерживавшей кандидатуру Вла-
димира Андреевича, мы находим одного из Шуйских, Ивана
Михайловича, и старого их союзника — в то же время близкого
человека к Сильвестру и влиятельнейшего члена «избранной
рады» — князя Дмитрия Курлятева. Что Сильвестр был с
ними, это было очень естественно, и протопопа сгубило, ко-
нечно, не это, а скорее всего ложная позиция, занятая им в
вопросе о Ливонской войне. Новгородский выходец — Силь-
вестр был из Новгорода — оказался слишком патриотом своего
старого отечества и едва ли очень угодил московским купцам,
отговаривая Ивана Васильевича от захвата берегов Балтий-
ского моря. Для уцелевших остатков новгородской торговли
мир в Ливонии был, конечно, выгоднее войны, но московская
буржуазия жадно искала в это время выхода к морю, потому
в Москве так и ухватились за англичан, приехавших в Архан-

300
Глава VI
гельск *. Популярность Сильвестра упала так быстро, что он
не мог этого не почувствовать, — очень скоро после начала
Ливонской войны мы уже находим торгового протопопа постри-
женником Кирилло-Белозерского монастыря, и постриженни-
ком добровольным, как определенно говорит Курбский. Цар-
ская опала настигла Сильвестра уже монахом, «отставка» же
его была вызвана сознанием, что он перестал иметь влияние
на царя; а влияние это опиралось на московский посад, вы-
двинувший бывшего новгородского священника во время бунта
1547 года.
Война с «Германы» была решительным успехом «воин-
ства», и в первые месяцы, по-видимому, лучше отвечала его
ожиданиям, чем завоевание Казани. Реформация надорвала
политическое могущество рыцарского ордена, правившего Ли-
вонией, — с этой точки зрения момент был выбран весьма
удачно. Отсутствие почти всякого формального предлога на-
чать военные действия — ибо трудно было считать таковым
неуплату дерптским епископом какой-то полумифической
«дани», о которой в Москве не вспоминали пятьдесят лет, —
уравновешивалось религиозными соображениями: лифляндские
немцы, «иже и веры христианские отступили», «сами себе
новое имя изобретше, нарекшеся Евангелики», в одном из при-
падков протестантского фанатизма сожгли, между прочим, и
русские иконы76. Война, значит, опять, как при покорении
Новгорода, шла «за веру». Объектом военных операций была
Нарва, о значении которой для русского экспорта в те времена
уже говорилось выше. В мае 1558 года Нарва была взята, а
неделю спустя был взят Сыренск, при впадении Наровы в Чуд-
ское озеро: дорога от Пскова к морю была теперь вся в рус-
ских руках. Под влиянием этого успеха компромисс, на кото-
ром держалась «избранная рада», должен был дать новую
трещину. Буржуазия была удовлетворена — для нее продол-
жение войны не имело более смысла. Когда в Москву при-
ехало орденское посольство хлопотать о мире, оно нашло
поддержку именно со стороны московского купечества. Но
на «воинство» успех произвел совсем иное впечатление. Поход
* Как раз в это время, перед Ливонской войной, по поводу мирного
договора с Швецией «гости и купцы отчин великого государя из многих
городов1 говорили, чтоб им в торговых делах была воля, которые захотят
торговать в шведской земле, и те бы торговали в шведской земле, а которые
захотят идти из шведской земли в Любок и в Антроп (Антверпен), в испан-
скую землю, Англию, Францию, — тем была бы воля и береженье, и ко-
рабли были бы им готовы».

Грозный
301
1558 года дал огромную добычу — война в богатой, культурной
стране была совсем не тем, что борьба с инородцами в дале-
кой Казани или погоня но степям за неуловимыми крымцами.
Помещикам уже грезилось прочное завоевание всей Ливонии
и раздача в поместья богатых мыз немецких рыцарей: раздача
эта уже и началась фактически. Но переход под власть Рос-
сии всего юго-восточного побережья Балтики поднимал на ноги
всю Восточную Европу — этого не могли допустить ни шве-
ды, ни поляки. Первые заняли (в 1561 году) Ревель. Вторые
пошли гораздо дальше. Сначала, по виленскому договору (сен-
тябрь 1559 года), они обязались защищать владения Ливон-
ского ордена от Москвы; затем (в ноябре 1561 года) совсем
аннексировали Ливонию, гарантировав ей внутреннее самоуп-
равление. Мотивы, вызвавшие вмешательство Польши в дело,
как нельзя более отчетливо формулированы уже современни-
ками. «Ливония знаменита своим приморским положением,
обилием гаваней, — читаем мы в одном современном памят-
нике. — Если эта страна будет принадлежать королю, то ему
будет принадлежать и владычество над морем. О пользе иметь
гавань в государстве засвидетельствуют все знатные фамилии
в Польше: необыкновенно увеличилось благосостояние част-
ных людей с тех пор, как королевство получило во владение
прусские гавани, и теперь народ наш немногим европейским
народам уступит в роскоши относительно одежды и украше-
ний, в обилии золота и серебра; обогатится и казна королев-
ская взиманием податей торговых». А если упустить Ливонию,
то все это перейдет к «опасному соседу» *. То, за чем тянулся
русский торговый капитал, не в меньшей степени нужно было
польскому. Но в распоряжении последнего были такие сред-
ства борьбы, до каких было далеко Московской Руси Гроз-
ного — еще чисто средневековой стране по своему военному
устройству. Даже еще до непосредственного вмешательства
самих поляков, только при их поддержке магистр Ливонского
ордена Кетлер оказался в состоянии держаться против москов-
ских ополчений. Русские победы в этот период войны обеспе-
чивались только колоссальным численным перевесом армии
Грозного: там, где Орден мог выставить сотни солдат, москви-
чей были десятки тысяч. С появлением на поле битвы поль-
ско-литовских войск дела пошли еще медленнее, хотя польское
правительство, видимо, надеялось добиться своего без серьез-
ной войны, одними демонстрациями, и все время не прерывало
* См. Соловьев, изд. «Общ. пользы», ч. II, стр. 185—186 77.

302
Глава VI
переговоров с Москвой. В начале 1563 года с напряжением
всех московских сил под личным предводительством самого
Ивана Васильевича был взят Полоцк. Уже то, как московское
правительство старалось раздуть значение этой победы, ясно
показывает, что в Москве нужно было «поддержать настрое-
ние». Царский посол, ехавший в столицу с вестью о победе,
должен был во всех городах по дороге устраивать торжествен-
ные молебствия с колокольным звоном, «что бог милосердие
свое великое показал царю и великому князю, вотчину его,
город Полтеск, совсем в руки ему дал», а сам царь возвращал-
ся в Москву как после взятия Казани. Но всем этим нельзя
было закрасить того факта, что тотчас после этого блестящего
успеха заключено было перемирие: на дальнейшие успехи, ви-
димо, не очень надеялись. Когда перемирие кончилось, дела
пошли уже явно под гору. Лучший из московских воевод,
князь Курбский, с пятнадцатью тысячами человек проиграл
битву 4 тыс. поляков под Невлем; а в январе следующего
(1564) года вся московская рать была наголову разбита под
Оршей, причем погибли все старшие воеводы вместе с главно-
командующим князем Петром Ивановичем Шуйским, остатки
же их войска прибежали в Полоцк только «своими головами»,
оставив в руках неприятеля всю артиллерию и обоз.
Бояре не хотели войны — теперь бояре проигрывают вой-
ну: ясно, что это боярская измена. Такой ход мысли был со-
вершенно неизбежен в головах «воинников», живших надеж-
дой теперь на «вифлянские» земли, как раньше они жили на-
деждой на казанские. Террор опричнины может быть понят
только в связи с неудачами Ливонской войны, как француз-
ский террор 1792—1793 годов в связи с нашествием союзни-
ков. И как там, так и тут отдельные случаи должны были до
чрезвычайности укреплять подозрительное настроение. Толки
об измене бояр пугали самих бояр, им уже мерещились плаха
и кол; с другой стороны, уже самая война была победой мел-
кого вассалитета над коалицией бояр и посадских (очень ско-
ро, как мы видели, отколовшихся от военной партии). Всем
этим достаточно объясняется боярская эмиграция, случаи ко-
торой учащаются именно с начала 60-х годов. Перед нами
мелькают при этом самые крупные имена московской феодаль-
ной знати: то мы слышим о попытке «отъехать» князя Глин-
ского, то берется поручительство за князя Ивана Вельского,
то уже сам Вельский ручается за князя Воротынского. Самое
сильное впечатление должен был произвести побег в Литву
князя Андрея Михайловича Курбского, московского главно-

Грозный
303
командующего в Ливонии, в апреле 1564 года: в моральной
подготовке переворота 3 декабря того же года это была, может
быть, самая решительная минута. «И как учали нам наши боя-
ре изменяти, стали мы вас, страдников, к себе приближати», —
писал впоследствии Грозный одному из своих «кромешников»,
Ваське Грязному78, и событие 30 апреля 1564 года — главный
воевода царского войска, вдруг оказавшийся воеводой короля
польского и великого князя литовского, — нужно сказать, до-
статочно оправдывало эти слова Ивана Васильевича. О «бояр-
ской измене» можно было теперь говорить, что называется, с
фактами в руках.
Мы не знаем, в какой именно связи с боярскими «изме-
нами» стоит громкий политический процесс, разыгравшийся ,в
Москве в июне предыдущего (1563) года. Дьяк бывшего за
десять лет перед тем кандидата на царский престол князя Вла-
димира Андреевича донес на своего господина и на его мать,
княгиню Офросинью, что они оба «многие неправды ко царю
и великому князю чинят». По доносу дьяка в Александров-
ской слободе, где жил уже тогда Грозный, «многие о том сыски
были и те их (князя Владимира и княгини Евфросинии) не-
исправления сысканы» 79. По «печалованию» митрополита Ма-
кария и всего «освященного собора» царь виновных «простил»,
но старая княгиня должна была постричься, а у Владимира
Андреевича вскоре потом была отобрана часть его прежних
удельных земель, взамен которых, впрочем, ему дали другие.
Был ли тут действительно какой-нибудь заговор или доносчик
просто пользовался уже болезненно возбужденною подозри-
тельностью Ивана Васильевича, трудно сказать. Но субъектив-
но у Грозного было теперь основание оправдывать свое даль-
нейшее поведение тем, что он «за себя стал». Государственный,
переворот, дрштовавшийся объективно экономическими усло-
виями, нашел теперь себе форму: он должен был стать актом
династической и личной самообороны царя против покушений
свергнуть его и его семью с московского трона.
Объективные условия были таковы. И война на западе, как
война на востоке, не дала удовлетворений земельному голоду
мелкого вассалитета и не оправдала вообще тех ожиданий,
с которыми ее начали. Внешняя политика не сулила больше
ни земли, ни денег — то и другое приходилось отыскивать »
внутри государства. Но этим последним продолжало управлять
боярство. Оно было правительством, реально державшим в ру-
ках дела: царь был лишь символом, величиной идеальной, от
которой практически помещикам было ни тепло ни холодно.

304
Глава VI
Боярская публицистика охотно признавала, что «богом вся
свыше предано есть помазаннику царю и великому богом из-
бранному князю», но, «предав» царям всю власть, господь
«повелел» им «царство держати и власть имети с князи и с
бояры» 80. Церковная идеология, как мы видели в своем месте,
в этом отношении освятила феодальную практику: церкви как
, учреждению нужно было сильное Московское государство, но
вовсе не сильный московский государь. Напротив, для личного
обуздания царской воли аскетическая мораль церкви давала
новые средства: стоит прочитать у Грозного (в его «пере-
писке»), как тщательно был регламентирован весь царский
обиход протопопом Сильвестром — «вся не по своей воле бя-
ху — глаголю же до обуща (обуви) и спанья». «Таково убо
тогда православия сияние!» —с горьким сарказмом вспоминал
потом эти времена царь всего православного христианства81.
Иван Васильевич на себе испытал, что быть простым, обыкно-
венным светским государем — вроде хотя бы Махмет-салтана
турецкого — куда приятнее, нежели земным богом. И когда
он писал: «Российское самодержавство изначала сами владеют
всеми царствы, а не бояре и вельможи» 82 — он, несмотря на
якобы историческую ссылку, высказывал крупную новую
мысль, может быть и не ему лично принадлежавшую, — глухие
ссылки на Пересветова нередки в «письмах» Грозного, да не-
известно еще, представляют ли и сами «письма» продукт лич-
ного, а не коллективного творчества. Нет ничего несправедли-
вее, как отрицать принципиальность Грозного в его борьбе
с боярством и видеть в этой борьбе какое-то политическое топ-
тание на одном месте. Был ли тут инициатором сам Иван Ва-
сильевич или нет — всего правдоподобнее, что нет, — но его
. «опричнина» была попыткой за полтораста лет до Петра осно-
вать личное самодержавие петровской монархии. Попытка
, была слишком преждевременна, и крушение ее было неизбеж-
но, но кто на нее дерзнул, стоял, нельзя в этом сомневаться,
выше своих современников. Дорога «воинства» шла через труп
* старого московского феодализма, и это делало «воинство» про-
грессивным независимо от того, какие мотивы им непосред-
ственно руководили. Старые вотчины внутри государства были
, теперь 'единственным земельным фондом, на счет которого
могло шириться среднепоместное землевладение; государева
казна — единственным источником денежных капиталов. Но
для того чтобы воспользоваться тем и другим, нужно было за-
хватить в свои руки власть, а она была в руках враждебной
группы, державшей ее не только со всей цепкостью вековой

Грозный
305
традиции, но и со всей силой нравственного авторитета. У Пе-
ресветова могло хватить дерзости заявить, что политика выше
религии — «правда» выше «веры». Но его рядовые сторонники
не решились бы этого даже подумать, не только высказать, а
тем более провести в жизнь. Переворот 3 декабря 1564 года и
был попыткой не то чтобы внести новое содержание в старые
формы, а поставить новые формы рядом со старыми, не трогая
старых учреждений, сделать так, чтобы они служили лишь
ширмою для новых людей, не имевших права в эти учрежде-
ния войти как настоящие хозяева. Петр был смелее — он про-
сто посадил в боярскую думу своих чиновников да назвал ее
сенатом, и все с этим примирились. Но ко времени Петра бояре
были уже в глазах всех «зяблым, упавшим деревом». За пол-
тораста лет раньше дерево уже начало терять свою листву,
но корни его еще крепко сидели в земле и сразу их было не
вырвать.
Отказывая «опричнине» в принципиальном значении, исто-
рики зато изображают се появление в очень драматической
форме. Как Грозный необычно торжественным походом вдруг
внезапно уехал в Александровскую слободу (поясняется, обык-
новенно, и где находится это таинственное, неожиданно всплы-
вающее в русской истории место), как он оттуда начал обсы-
латься грамотами с московским «народом» и какой эффект это
произвело, — все об этом читали, конечно, много раз, и повто-
рять этот рассказ не приходится. На самом деле, как и все на
свете, событие было гораздо «будничнее». Александровская сло-
бода давно была летней резиденцией Грозного — в летописи
мы постоянно там его встречаем в промежутках между воен-
ными походами и очень частыми разъездами по московским
областям на богомолье и с хозяйственными целями. Внезап-
ность отъезда в значительной степени ослабляется тем, что
Иван Васильевич взял с собою всю свою ценную движимость —
всю «святость, иконы и кресты, златом и драгим камением
украшенные», сосуды, золотые и серебряные, весь свой гарде-
роб и всю свою казну — и мобилизовал всю свою гвардию —
«дворян и детей боярских выбор из всех городов, которых при-
брал государь быти с ним». Всех этих приготовлений нельзя
было сделать ни в один, ни в два дня, тем более что царские
придворные тоже выбирались «всем домом»: им приказано
было «ехати с женами и с детьми». Двинувшись, Грозный ни-
куда не исчезал на целый месяц, как опять-таки можно было
бы подумать: москвичи отлично знали, что Николу-чудотворца
(6 декабря) царь праздновал в Коломенском, в воскресенье,

306
Глава VI
17 числа, был в Тайнинском, а 21 приехал к Троице встречать
Рождество. К слову сказать, это был и обычный маршрут его
поездок в Александровскую слободу, не считая заезда в Коло-
менское, объяснявшегося неожиданной в декабре ростепелью и
разливом рек. А то, как быстро пошли дела в Москве — 3-го
туда прибыл гонец с царской грамотой, 5-го же московское
посольство было уже в слободе, — ясно показывает, что здесь
этот месяц не прошел даром и, пока царь ездил, его сторонники
тщательно подготовили тешащий современных историков дра-
матический эффект. Если Грозный за этот месяц действитель-
но поседел и постарел на двадцать лет, как рассказывают
иностранцы, то, конечно, не от того, что он все время трепетал
за успех своей неожиданной «выходки», а потому, что нелегко
было рвать со всем прошлым человеку, выросшему и воспитав-
шемуся в феодальной среде. Петр родился уже в иной обста-
новке, с детства привык думать и действовать не по обычаю —
Ивану приходилось все ломать на тридцать пятом году: было
от чего поседеть. А что материальная сила в его руках, что
внешний, физический так сказать, успех переворота для царя
и его новых советников обеспечен — это видели все настолько,
что ни малейшей попытки сопротивляться со стороны советни-
ков старых мы не встречаем. И, конечно, не потому, чтобы они
в холопстве своем не смели подумать о сопротивлении: бежать
на службу к католическому королю от царя всех православ-
ных было несравненно большим моральным скачком, нежели
попытаться повторить то, что делал всего за тридцать лет
Андрей Иванович Старицкий, когда он поднимал на москов-
ское правительство новгородских помещиков. Но теперь боя-
рам некого было бы поднять против своих врагов: помещики
были с Александровской слободой, а московский посад был
теперь с помещиками, а не с боярством. Гости, купцы и «все
православное христианство града Москвы» в ответ на милости-
вую царскую грамоту, прочтенную на собрании высшего мо-
сковского купечества, гостей, «чтобы они себе никоторого
сумыения не держали, гнева на них и опалы никоторые нет»,
единодушно ответили, что они «за государских лиходеев и из-
менников не стоят и сами их истребят». И в посольстве, отпра-
вившемся в слободу, рядом со владыками, игуменами и боя-
рами, мы опять встречаем гостей, купцов и даже простых «чер-
ных людей», которым в государственном деле было, казалось
бы, совсем не место. Московский посад головой выдал своих
вчерашних союзников. На переговоры с ним, по всей вероят-
ности, и понадобился будущим опричникам целый месяц, и его

Грозный
307
решение окончательно склонило чашку весов на сторону
переворота. Чем было вызвано это решение, нетрудно понять
из дальнейшего: торговый капитал сам был приобщен к оприч-
нине, и это сулило такие выгоды, которых не могла уравнове-
сить никакая протекция князей Шуйских. Вскоре после пере-
ворота мы встречаем купцов и гостей в качестве официальных
агентов московского правительства и в Константинополе, и в
Антверпене, и в Англии — во всех «поморских государствах»,
куда они так стремились, и все они были снабжены не только
всяческими охранными грамотами, но и «бологодетью» из цар-
ской казны *. «В опричнину попали все главные (торговые)
пути с большею частью городов, на них стоящих», — говорит
проф. Платонов и тут же дает весьма убедительный перечень
этих городов. «Недаром англичане, имевшде дело с северными
областями, просили о том, чтобы и их ведали в опричнине;
недаром и Строгановы потянулись туда же: торгово-промыш-
ленный капитал, конечно, нуждался в поддержке той админи-
страции, которая ведала край, и, как видно, не боялся тех ужа-
сов, с которыми у нас связывается представление об оприч-
нине» **. Еще бы бояться того, что при участии этого самого
капитала было и создано!
Переворот 1564 года был произведен коалицией посадских
и мелкого вассалитета точно так же, как «реформы» были де-
лом коалиции буржуазии и боярства. Этим объясняется, по
всей вероятности, одна особенность читавшейся на Москве
царской грамоты, не обращавшая на себя большого внимания
до сих пор, но весьма интересная. Переворот был по форме
актом самообороны царя от его крупных вассалов, которые «по-
чали изменяти». Но об этих «изменных делах» весьма глухо
упоминается лишь в конце. Обстоятельно же в грамоте разви-
ваются три пункта. Во-первых, поведение бояр в малолетство
Ивана Васильевича — «которые они измены делали и убытки
государству его до его государского возрасту». Во-вторых, то,
что бояре и воеводы «земли его государские себе розымали» и,
держачи за собою поместья и вотчины великие, собрали себе
незаконными путями великие богатства83. Этот чисто пересве-
товский мотив имел в виду совершенно определенный факт,
уже поведший к частичной конфискации вотчинных земель
года за три до переворота. 15 января 1562 года Иван Василье-
* Александро-Невская летопись, «Русск. историч. библ.», т. III,
стр. 292 84.
** «Очерки по истории Смуты», стр. 149—150 85.

:;o8
Глава VI
вич «приговорил с бояры (не со «всеми бояры»!): которые вот-
чины за князьями Ярославскими, за Стародубскими, за Ростов-
скими, за Суздальскими, за Тверскими, за Оболенскими, за
Белозерскими, за Воротынскими, за Мосальскими, за Трубец-
кими, за Одоевскими и за иными служилыми князьями вот-
чины старинные, и тем князьям вотчин своих не продавати
и не меняти». Право распоряжения этих владельцев своими
землями было низведено до минимума: они могли лишь заве-
щать имения своим сыновьям. Если сыновей не было, вот-
чина шла на государя, который от себя уже делал все, что
требовалось: «устраивал его душу», т. е. наделял церковь зем-
лями на помин души умершего, выделял участок «на прожи-
тие» его вдове, ириданое его дочерям и т. д. Но этого мало:
на государя же отбираются все вотчины этого разряда, про-
данные за пятнадцать или за двадцать — не менее как за де-
сять лет до издания указа без всякого вознаграждения86. Мо-
тив такой чрезвычайной меры был тот, что по постановлениям
еще времен Ивана III и Василия Ивановича, отца Грозного,
княженецкие вотчины можно было продавать лишь с разре-
шения великого князя: с переменой владельца земли менялся
вассал, и сюзерен по весьма распространенному не в одной
России феодальному обычаю должен был быть спрошен о его
согласии. В малолетство Грозного, видимо, пренебрегали этой
формальностью; избранная же рада, кажется, в числе прочего
добилась и прямой ее отмены. Иначе невозможно понять обви-
нения Грозного по адресу Сильвестра, что тот «вотчины ветру
подобно раздал неподобно», «которым вотчинам еже есть по-
треба от вас даятися», «и то деда нашего (Ивана III) уложе-
ния разрушил» 87. Оттого за вотчины, купленные после 1552 го-
да, полагалось вознаграждение, размер которого, впрочем, все-
цело зависел от благоусмотрения государя; вотчины же,
проданные и купленные до господства «избранной рады», кон-
фисковались безусловно. В 1562 году еще пытались действо-
вать легально и шли на кое-какие уступки, но в прокламации,
какой была государева грамота 1565 года, не было нужды
стесняться такими тонкостями, и легальность всякую давно
решились отбросить. Вотчинные земли прямо приравнивались
к государским, а самовольное распоряжение ими — к расхище-
нию казенной собственности. Наконец, третий мотив грамоты —
его мы тоже видели у Пересветова — отвращение бояр к актив-
ной внешней политике: то, что они «о всем православном хри-
стианстве не хотели радети» и от Крымского, и от Литовского,
и от Немец не хотели христианства обороняти. Все, как мы

Гроаный
309
видим, мотивы очень популярные среди широких масс, а чи-
татели и слушатели прокламации, конечно, не стали бы раз-
бираться, почему же это за грехи и ошибки бояр в дни его
юности царь собрался наказать их только на четвертом де-
сятке? Для дворцового переворота, устраиваемого сверху, эти
агитаторские приемы были бы, конечно, очень странны, но
дело в том, что и в декабре — январе 1564/65 года, как и в
1547 году, как и в тридцатых годах, при Шуйских, на сцене
опять были народные массы, а с ними приходилось говорить
понятным для них языком.
Но содержание этой прокламации, как и всякой другой, во-
все не определяло текущей политики тех, кто ее выпустил.
Когда между Грозным и приехавшей л слободу московской
депутацией начались деловые переговоры, царем были выстав-
лены требования, вполне отвечавшие причинам, непосредст-
венно вызвавшим переворот, и не имевшие ничего общего с
воспоминаниями о днях его молодости. В этих требованиях
приходится различать две стороны. Во-первых, Грозный настаи-
вал на реализации обещания, данного от чистого сердца мо-
сковским купечеством и к которому со страху присоединились
бояре и всякие приказные люди, оставшиеся в Москве: выдать
ему головою его ворогов. «Своих изменников, которые из-
мены ему, государю, делали и в чем ему, государю, были не-
послушны, на тех опалы своя класти, а иных казнити и жи-
воты их и статки имати88. Во исполнение этого требования
в феврале месяце того же года — переговоры происходили, как
мы помним, в начале января — целый ряд бояр из старых кня-
жеских родов были казнены, другие пострижены в монаше-
ство, третьи сосланы на житье в Казань с женами и детьми,
причем имущество всех было конфисковано. Тут характерно,
между прочим, как быстро «подрайская землица» обратилась
в место ссылки, суррогат теперешней Сибири *, тогда еще не
завоеванной. Опалы и казни давали сразу в руки земельный
фонд, вероятно, достаточный для вознаграждения на первый
случай непосредственных участников coup d'etat. Для обеспе-
чения же их денежным жалованьем царь и великий князь при-
говорил за подъем свой взять из Земского приказа сто тысяч
рублей (около 5 миллионов на золото, по вычислению проф.
Ключевского). Но переворот был лишь делом кружка — пре-
следовал же он интересы класса: всех помещиков нельзя было
удовлетворить от нескольких опал и небольшой экспроприации
* Написано в 1910 г. — Ред.

310
Глава VI
из казенного сундука... Форма, придуманная для удовлетво-
рения «воинства», была столь же старомодна, как ново было
содержание произведенной перемены. В государстве царь не
мог распоряжаться без своих бояр, сюзерен — без своей курии,
но на своем «домэне», в своем дворцовом хозяйстве, он был
так же полновластен, как любой вотчинник у себя дома. Пре-
вратить полгосударства, и притом самую богатую его часть,
в государев домэн — и получалась возможность распоряжаться
огромной территорией, не спрашиваясь феодальной знати.
Не нарушая постановления 1550 года, здесь можно было де-
лать все, что угодно, помимо приговора не только «всех бояр»,
но хотя бы и одного боярина: на государев дворцовый обиход
право боярской коллегии, конечно, не распространялось. И на-
звание для увеличенного до колоссальных размеров царского
двора было выбрано сначала очень старое: государь потребовал
«учинити ему на своем государстве себе опришнину». Так на-
зывались имения, выделявшиеся в прежнее время княгиням-
вдовам «на прожиток» до смерти. Впоследствии вошел в упо-
требление более точный и более новый термин двор. По своему
устройству этот «двор» был точной копией старой государевой
вотчины — до того точной, что один новейший исследователь
даже усомнился, были ли у опричнины какие-либо свои учре-
ждения или же лишь в старые учреждения были посажены
рядом со старыми «приказными» новые люди для ведания
«опришных» дел. Произведя настоящую революцию, творцы
опричнины как будто нарочно старались, чтобы она не оста-
вила никаких юридических следов, и нельзя не видеть в этом
сознательной тенденции, вытекавшей из тех же побуждений,
что и содержание разобранной нами выше царской проклама-
ции. Народу нужен был виноватый, и его уверяли, что острие
переворота направлено против отдельных, хотя бы и очень
многочисленных, лиц, порядок же остается во всей неприкос-
новенности старый. Ибо нельзя же было одним росчерком пера
уничтожить то, чему царь и его теперешние советники безро-
потно подчинялись не один десяток лет и от чего морально
они, быть может, не могли освободиться даже и в эту минуту.
Те оргии, которыми ознаменовалась опричнина и на счет кото-
рых единодушны и русские и иностранные свидетели, едва ли
можно объяснить только тем, что люди пересветовского склада
были гораздо свободнее от аскетической морали, нежели кон-
серваторы типа протопопа Сильвестра или «в некоторых нра-
вах ангелам подобного» Алексея Адашева. Тут, несомненно,
было не без стремления заглушить укоры совести, мучившей

Грозный
311
людей, посягнувших на то, что в их собственных глазах еще
сохраняло нравственный авторитет. Оттого они и выдержали
так хорошо иллюзию борьбы с лицами при полной неприкос-
новенности порядка, что обманули не только московскую тол-
пу XVI века, но и некоторых новейших исследователей, в дру-
гих случаях весьма проницательных.
Но, колоссально расширившись, государев двор не вобрал
в себя,, однако, всей страны, и земщина, ведавшая все, что
осталось за пределами опричнины, далеко не была простой
декорацией. Территориальный состав опричнины всего лучше
изучен проф. Платоновым, мы изобразим поэтому дело его сло-
вами. «Территория опричнины, — говорит этот ученый, — сла-
гавшаяся постепенно, в 70-х годах XVI века составлена была
из городов и волостей, лежавших в центральных и северных
местностях государства — в Поморье, Замосковных и Заоцких
городах, в пятинах Обонежской и Бежецкой. Опираясь на се-
вере на «великое море-окиан», опричные земли клином врезы-
вались в земщину, разделяя ее надвое. На восток за земщи-
ною оставались Пермские и Вятские города, Понизовье и Ря-
зань; на запад — города порубежные: «от немецкой украйны»
(Псковские и Новгородские), «от литовской украйны» (Вели-
кие Луки, Смоленск и другие) и города Северские. На юге эти
две полосы «земщины» связывались украинными городами да
«диким полем». Московским севером, Поморьем и двумя Новго-
родскими пятинами опричнина владела безраздельно, в цен-
тральных же областях ее земли перемешивались с земскими
в такой чересполосице, которую нельзя не только объяснить,
но и просто изобразить», но ей, однако, оказалось возможно
дать общую характеристику. «В опричном управлении, — го-
ворит в другом месте г. Платонов, — собрались старые удель-
ные земли» *. То, к чему закон 1562 года стремился исподволь
и в легальных рамках, три года спустя было осуществлено
сразу и революционным путем: наиболее ценная часть терри-
тории Московского государства вместе с крупнейшими торгово-
промышленными центрами стала непосредственно уделом госу-
даря, где, не стесняемые старым боярством, и начали теперь
распоряжаться люди «пересветовской партии». На долю старой
власти осталось что похуже и победнее; любопытно, что как
Казань стала теперь местом ссылки, так и вновь завоеванные
земли на западе охотно уступались теперь «земским». Новго-
родские «дети боярские» из Обонежской и Бежецкой пятин,
* «Очерки по истории Смуты», стр. 151 — ср. стр. 145

312
Глава VI
когда эти пятины были взяты в опричнину, получили поместья
около Полоцка на только что присоединенных и весьма нена-
дежных литовских землях.
Царский указ даже в том коротком изложении, какое со-
хранилось нам в официальной московской летописи, — под-
линный указ об опричнине до нас не дошел, как не дошла и
большая часть официальных документов этой бурной поры, —
говорит вполне внятно, в чью пользу и для какой ближайшей
цели совершена была вся эта земельная перетасовка. «А учи-
нити государю у себя в опришнине князей и дворян и детей
боярских, дворовых и городовых, 1000 голов, и поместья им
подавати в тех городех с одново, которые городы поймал в
опришнину», — говорит летопись90. Новейшие историки усмо-
трели здесь что-то вроде учреждения корпуса жандармов, отряд
дозорщиков внутренней крамолы и охранителей безопасности
царя и царства. Но при всей соблазнительности этой аналогии
ею не следует увлекаться. Задачей жандармов с самого начала
был политический сыск, и только: материальную опору прави-
тельства составляли не они — их для этого было и слишком
мало, — а постоянная армия. Опричники представляли из себя
нечто совсем другое. Отряд в тысячу человек детей боярских
на деле, так как каждый являлся на службу с несколькими во-
оруженными холопами, был корпусом тысяч в десять — двена-
дцать человек. Ни у одного крупного землевладельца, даже из
бывших удельных князей, не могло быть такой дружины —
даже двое или трое вместе из самых крупных, вероятно, не
набрали бы столько. А кроме этого конного отряда в оприч-
нине была и пехота: «да и стрельцов приговорил учинити себе
особно», — говорит летописец. Для борьбы с «внутренним вра-
гом» такой силы было бы более чем достаточно: великий князь
московский был теперь единолично самым крупным из москов-
ских феодалов. Опричная армия была логическим выводом из
опричного двора государева, и, нужно прибавить, самая воз-
можность образования этого двора обусловливалась существо-
ванием такой армии. Ибо новизной в этой части указа было
не появление при царе «тысячи голов», а ее размещение на
землях, бесцеремонно отобранных у других владельцев: «а вот-
чинников и помещиков, которым не быти в опришнине, велел
(государь) из тех городов вывести». Тысячный же отряд
существовал давно, еще с 1550 года, и в перевороте 3 декабря
1564 года он играл совершенно ту же роль, что парижский
гарнизон в перевороте 2 декабря 1851 года. Эта царская гвар-
дия, учрежденная, как мы помним, боярским правительством

Грозный
313
как подачка верхам помещичьей массы, стала могучим ору-
дием в борьбе помещичьего класса против самих бояр. Только
ее близостью к царю и объясняется то, что стоявшие теперь
около него «худородные» осмелились так дерзко поднять руку
на своих вчерашних феодальных господ, и в необычном цар-
ском поезде эта «приборная» тысяча, двинувшаяся «за царем
с людьми и с коньми, со всем служебным нарядом», была, ко-
нечно, самой внушительной частью. По всей вероятности, она
вся, за некоторыми личными исключениями, и вошла в состав
опричного корпуса, так что фактически этот последний ничего
нового собою и не представлял. И как до, так и после 1565 го- г
да наряду с военно-полицейским она продолжала иметь и по-
литическое значение: в нее входили «лучшие», т. е. наиболее
влиятельные, элементы местных дворянских обществ — «по-
ходные предводители уездного дворянства», как модернизирует
их положение г. Ключевский91. Как он же обстоятельно вы-
яснил, они и в царской гвардии не теряли связи с уездными
мирами: иначе говоря, они были политическими вождями по-
мещичьего класса, и раздача им опричных земель не означала
ничего другого, как то, что рядом со старым, боярско-вотчин- t
ным государством, обрезанным больше чем наполовину, воз-
никло новое, дворянско-помещичье.
Весьма ярким доказательством того, что во всем перевороте t
речь шла об установлении нового классового режима, для ко-
торого личная власть царя была лишь орудием, а вовсе не об
освобождении лично Грозного от стеснявшей его боярской опе-
ки, служит оригинальное собрание, происходившее в Москве
летом следующего 1566 года. 28 июня этого года царь и вели-
кий князь Иван Васильевич всея Руси «говорил» с князем
Владимиром Андреевичем, со своими «богомольцами», архи-
епископами, епископами и всем «освященным собором», со все-
ми боярами и с приказными людьми, с князьями, с детьми
боярскими и со служилыми людьми — «да и с гостьми, и с
купцы, и со всеми торговыми людьми» 92. Предметом разговора
было перемирие, предлагавшееся польско-литовским прави-
тельством на условиях, которые в дипломатии носят назва-
ние «uti possidetis»: те города, что были заняты уже москов-
скими войсками, оставались за Москвой, а часть Ливонии,
откуда московские отряды были вытеснены неприятелем, отхо-
дила к Польше. Грозному предлагали, таким образом, отка-
заться от той цели, ради которой была затеяна война, — за-
хвата всей Ливонии. В сущности был поставлен вопрос, стоит
ли воевать дальше; и весьма характерно, что Грозный и его

314
Глава VI
новое правительство не взяли решение этого вопроса на свою
ответственность, а поставили его на суд всех тех, от имени
кого они правили. Было бы, конечно, очень наивно представ-
лять себе этот «земский собор 1566 года», первый собор, су-
ществование которого исторически бесспорно *, как что-то хотя
бы отдаленно похожее на современное народное представитель-
ство: самое плохое из последних все же, хотя бы в идее, гово-
рит от имени «народа», а феодальная Европа чужда была са-
мого этого понятия. Средневековые собрания и у нас, и на
Западе представляли собою не народ, а «чины», etats, Stände.
С этой точки зрения в соборе 1566 года важна выдающаяся
роль двух «чинов», политическое значение которых раньше
едва ли открыто признавалось: мелкого вассалитета, «дворян-
ства», и буржуазии. Количественно помещики составляли даже
большинство этого собрания. Ливонская война решена была
нехотя и под давлением снизу боярами, а о том, продолжать
ли эту войну, спрашивали теперь «воинников» да «торговых
людей». Целая пропасть отделяла 1557 год от 1566 года. Под-
робности прений на соборе до нас не дошли, да вряд ли и были
прения. Однодневный собор был созван, конечно, не для того,
чтобы узнать мнения собравшихся: помещиков и купцов со-
брали потому, что уже знали их мнения, и авторитетом их
голосов надеялись подкрепить авторитет заявлений московской
дипломатии. Собор в сущности был торжественной декорацией,
а настоящие переговоры происходили, конечно, до собора и, по
всему судя, далеко не внушили правительству той уверенно-
сти, какой дышали торжественные речи на самом соборе. Там
было постановлено продолжать войну во что бы то ни стало,
а на деле продолжались переговоры, которые и закончились
через несколько лет перемирием на условиях, предлагавшихся
поляками. Сюзерену-Грозному нужно было формальное обеща-
ние его нового, широкого вассалитета в случае, если будет
война, «за государя с коня помереть», а со стороны торговых
людей вынуть последний грош из кармана, если понадобится.
Это обещание Грозный и получил — и на своих речах служи-
лые и торговые люди поцеловали крест. Использовать или не
использовать это обещание во всей широте было уже дело пра-
вительства, которое при этом руководилось, конечно, общест-
* Долгое время в науке принято было считать его вторым, но теперь
можно считать почти безусловно доказанной легендарность так называе-
мого «первого» собора 1550 г.

Грозный
315
венным мнением тех, кто его поставил, но узнавало оно это
мнение не на соборе.
Шестидесятыми годами заканчивается, собственно, та ин-
тенсивная эволюция классовых отношений, которая наполняет
вторую треть шестнадцатого века. Взбунтовавшиеся против
своих феодальных господ землевладельцы второй руки из кра-
мольников, которых в 1537 году вешали по большим дорогам
«не вместе и до Новагорода», стали в 1566 году господами
положения, а вчерашних господ уже они «казнили да вешали»
как крамольников. Экономический переворот, крушение ста- %
рого вотчинного землевладения, нашел себе политическое вы-
ражение в смене у власти одного общественного класса другим.
О дальнейшей борьбе внутри самой опричнины — что она бы-
ла, в том не может быть сомнения, — мы ничего не знаем.
Относительно этого периода царствования Грозного историк
находится в таком же положении, как относительно импера-
торского Рима: сколько-нибудь подробные рассказы мы имеем
только из боярского лагеря, и нет ничего удивительного, что,
кроме «ужасов опричнины», мы ничего там не находим. Что
режим помещичьего управления был террористический, в этом,'
конечно, не может быть сомнения. В данных обстоятельствах
перед лицом властных «изменников» и внешнего неприятеля,
становившегося час от часу грознее и в котором «изменники»
легко находили себе опору, революционные правительства и
более культурных эпох правили при помощи террора. А в на-
шем случае террор был в нравах эпохи. За двадцать лет до
опричнины дворянский публицист так изображал расправу
своего героя и любимца, Махмет-салтана, с неправедными судь-
ями: «Царь им вины в том не учинил, только их велел живых
одрати, да рек так: если они обростут телом опять, ино им
вина отдается. И кожи их велел проделати, и велел бумаги на-
бити, и в судебнях велел железным гвоздием прибити, и напи-
сати велел на кожах их: без таковые грозы правды в царство
не мочно ввести» *. Такова была теория. Губные учреждения
дают нам практику, которая ей не уступала. Губной голова мог
любого обывателя подвергнуть пытке не только по прямому
доносу, но просто на основании дурных слухов о нем — по
«язычной молвке». Простого подозрения, что данное лицо «ли-
хой человек», было достаточно, чтобы ему начали выворачи-
вать суставы и ломать кости, рвать ему тело кнутом и жечь
огнем. Это была общепринятая норма тогдашнего уголовного
* Ржига, И. С. Пересветов, стр. 72 (из сказаний о Махмет-салтане) 93.

316
Глава VI
права. Грозный мог сослаться на нее, возражая Курбскому
на его упреки в «неслыханном мучительстве». Если изменни-
ков не казнить, то разбойников и воров тоже нельзя пытать —
«то убо вся царствия не в строении и междоусобными брань-
ми вся растлятся» 94. Но тогдашнее уголовное право имело еще
и другую особенность. Построенное, как и весь тогдашний
общественный уклад, на групповом начале, оно допускало
коллективную ответственность целой семьи и даже целой обла-
сти за преступления отдельных лиц. Если жители данной
«губы» на повальном обыске не умели или не хотели назвать,
кто у них «лихие люди», а потом «лихие люди» в округе сыски-
вались помимо них, «лучших людей» из местного населения
били кнутом, а иногда подвергали и смертной казни. Эта фор-
ма круговой поруки объясняет нам самый трагический эпизод
опричного террора — расправу с новгородцами в 1570 году. Что
в основе этого мрачного дела лежал какой-то заговор, в кото-
ром приняли участие, с одной стороны, видные члены госуда-
рева «двора» — «печатник» (государственный канцлер) Виско-
ватов, «казначей» (министр финансов) Фуников, наиболее близ-
кие лично к царю опричники — Басманов-старший и князь Вя-
земский, с другой — высшее новгородское духовенство, — в этом,
кажется, не может быть сомнения. Мелькало опять и имя Вла-
димира Андреевича Старицкого: возможно, впрочем, что этим
именем просто пользовались при каждом подобном случае как
обвинением в роялизме в 1793 году во Франции. Населению
Новгорода было поставлено в вину, что оно не выдало изменни-
ков, укрыло «лихих людей»; что подавляющее большинство ни-
чего не могло знать о заговоре, не меняло дела, ведь и об
обыкновенных, уголовных «лихих людях» откуда же было знать
большинству населения? Что круговая порука была здесь боль-
ше предлогом, легко видеть, если присмотреться к тому, кто
был главным объектом погрома. Хватали и били «на правеже»
(неисправного должника в тогдашней Руси били палками, по-
ка не отдаст долга) монастырских старцев, представителей
крупнейшего капитала того времени, гостей и иных торговых
людей; ограбили казну архиепископа и ризницу Софийского
собора. Дело о заговоре явилось, таким образом, удобным пово-
дом для экспроприации крупной новгородской буржуазии —
что, конечно, было очень в интересах буржуазии москов-
ской — и новгородской церкви. Несмотря на всю грызню между
боярскими публицистами и «вселукавыми мнихами иосифля-
нами», церковь как феодальная сила всегда была теснее свя-
зана с боярством, нежели с более демократическими слоями,

Грозный
3J7
В дни «избранной рады» между митрополитом Макарием и
этою последнею отношения были самые дружеские, а опричнина
начала низведением с митрополии Афанасия и кончила ссыл-
кою и убийством митрополита Филиппа, не переставав-
шего «печаловаться» за опальных бояр. Одним из последних
актов политики Грозного была отмена церковного иммунитета
(«тарханных грамот» в 1584 году), прямо мотивированная тем,
что от церковных привилегий «воинственному чину оскудение
приходит велие» 95. Выступление опричнины против новгород-
ской церкви в 1570 году, таким образом, более чем понятно.
4. Экономические итоги XVI века
К концу XVI столетия в старых уездах Московского госу-
дарства среднее поместное землевладение решительно господ-
ствовало. Крупные вотчины сохранялись лишь как исключе-
ние. Мелкое землевладение тоже было окончательно поглощено
поместным. Типичным было владение от 100 до 350 четвертей
«в поле» (от 150 до 525 десятин, по нашему теперешнему сче-
ту, при трехпольной системе) со всеми признаками «нового»
хозяйства: барской запашкой, денежным оброком и крестья-.
нами, привязанными к земле неоплатным долгом. Как это ни
странно, на наш современный взгляд, в первой половине века
то был экономически прогрессивный тип, — мы это видели уже
в начале прошлой главы. Его победа должна была бы обозна- %
чать крупный хозяйственный успех — окончательное торже-
ство «денежной» системы над «натуральной». На деле мы ви-
дим совсем иное. Натуральные повинности, кристаллизовав-1
шиеся в сложное целое, известное нам под именем «крепостного
права», снова появляются в центре сцены и держатся на этот
раз цепко и надолго. Вольнонаемный рабочий, снившийся дво-
рянскому публицисту первой половины века и местами действи-
тельно заводившийся в более передовых имениях, исчезает на
целых два столетия: Иван Семенович Пересветов находит себе
продолжателей только в дворянских «манчестерцах» сороко-
вых и пятидесятых годов прошлого века. Ожесточенная погоня
за землей в середине столетия, нашедшая себе такое яркое
выражение в конфискациях опричнины, казалось, должна была
бы показать, что по крайней мере в центре государства
большая часть доступных земель уже использована. Вовсе нет,
однако: по писцовым книгам 1584—1586 годов в одиннадцати
станах Московского уезда на 23 974 десятины пашни приходи-

318
Глава VI
лось почти 120 тысяч десятин перелогу, земли запущенной и
заброшенной, отчасти вновь поросшей лесом. Тогда как в пер-
вой половине века леса в центре были так основательно све-
дены, что иностранным путешественникам около Москвы по-
падались одни пни, а из «лесных зверей» им удалось видеть
только зайцев, что очень дивило людей, привыкших считать
Московию лесистой и обильной всяким зверем страной. Один
очень авторитетный исследователь решается даже утверждать,
что регресс был не только количественный, что техника земле-
делия падала в Московской Руси параллельно с торжеством
среднего землевладения. «В большинстве названных (цен-
тральных) уездов, — говорит он, — с замечательной правиль-
ностью паровая зерновая система, господствовавшая в шести-
десятых годах XVI века, сменяется к концу столетия перелож-
ной системой: исключение представляет в сущности только
один Московский уезд, и то отчасти» *. Во имя экономического
прогресса раздавив феодального вотчинника, помещик очень
быстро сам становится экономически отсталым типом: вот
каким парадоксом заканчивается история русского народного
хозяйства эпохи Грозного.
В наличной исторической литературе мы не найдем разре-
шения этого парадокса. Кроме сейчас цитированного исследо-
вателя, его никто, кажется, даже и не заметил. Его ответ так-
же едва ли может нас удовлетворить: источник «вредного хо-
зяйственного влияния поместной системы» этот автор видит в
«юридической природе поместья», владения условного и по-
тому ненадежного. Но условным было всякое владение в фео-
дальном мире — всякое «держание» обусловливалось несением
известного рода повинностей и могло быть отобрано в случае
неисправности владельца. Если исходить от этого признака;
вся феодальная Европа должна была бы представлять нам кар-
тину непрерывного экономического упадка; но такой картины
мы нигде не замечаем, и в самой России хозяйственный про-
гресс начала шестнадцатого столетия возник в обстановке
вполне феодальной. Поместья времен Ивана III или Василия
Ивановича точно так же были условным владением, точно
так же каждую минуту могли быть отобраны «на государя»,
как и поместья конца царствования Грозного: почему же пер-
вые шли вперед, а вторые — назад? Мы уже оставляем в сто-
* Н. Рожков, Сельское хозяйство Московской Руси XVI в., стр. 66 9в.
Большинство цифровых данных настоящего очерка заимствованы из этого
же исследования.

Грозный
319
роые другой вопрос, который немало должен был бы смутить
историка-материалиста: как это могло сложиться в стране
право, якобы резко противоречащее экономическим интересам
господствующего класса? Словом, единственный автор, от
которого мы могли бы ждать «совета и поучения» в настоящем
случае, нас покидает беспомощными. Весьма возможно, что
его последователи в деле применения материалистического ме-
тода к данным русского прошлого будут счастливее. Но пока
что приходится искать ответ на вопрос, отправляясь от неко-
торых общих наблюдений, которые при всей скудости нашего
материала все же сделать можно.
В числе объективных условий, к концу эпохи Грозного за-
тормозивших развитие денежного хозяйства в России, — а это
общее условие давало окраску всем частностям4, — наиболее
осязательным и заметным был ход внешней политики. Ливон-
ская война, не нужно забывать этого, была войной из-за тор-
говых путей, т. е. косвенно из-за рынков. Будущее показало,
что экономическая эволюция России в своем темпе по крайней
мере на три четверти зависела от того, удастся ли нам завести
прямые связи с наиболее прогрессивными странами Запада
или нет. Современники это понимали и высказывали вполне
отчетливо. Нарвский порт, оставшийся в русских руках и по-
сле первых неудач Ливонской войны, весьма серьезно смущал
наших конкурентов. «Московский государь ежедневно увели-
чивает свое могущество приобретением предметов, которые
привозятся в Нарву, — озабоченно писал польский король Ели-
завете английской, стараясь отговорить англичан от торговых
сношений с Москвою, — ибо сюда привозятся не только то-
вары, но и оружие, до сих пор ему неизвестное; привозят не
только произведения художеств, но приезжают и сами худож-
ники, посредством которых он приобретает средства побеждать
всех. Вашему величеству небезызвестны силы этого врага и
власть, какою он пользуется над своими подданными. До сих
пор мы могли побеждать его только потому, что он был чужд
образованности, не знал искусств. Но если нарвская навигация
будет продолжаться, что будет ему неизвестно?» 97 Понимали
это и в Москве и, так как нарвская гавань была лишь узень-
кой калиткой на запад, старались приобрести широкие ворота,
завладев одним из крупных портов Балтийского моря. Но дву-
кратная попытка захватить Ревель (в 1570 и в 1577 годах)
привела только к войне со Швецией, в которой Московское го-
сударство потеряло и Нарву, да не только ее, но и русское ее
предместье, Ивангород: от Балтийского моря русские теперь

320
Глава VI
были отрезаны наглухо. Наряду с этим главным проигрышем
того, из-за чего только и стоило вести войну, изгнание войск
Ивана Васильевича из занятых им вначале лифляндских го-
родов имело больше моральное значение, хотя в позднейших
исторических повествованиях о походах Батория говорится
очень много, а о войне со шведами — в двух словах. Появле-
ние польской армии под стенами Пскова, крупнейшего из
оставшихся за Россией торговых центров на западной границе,
только поставило точку на всей «ливонской авантюре». По-
следние годы жизни Грозный уже не думал о завоеваниях на
западе — он только оборонялся и рад был, что не потерял сво-
его. Литовские отряды сожгли Рузу и опустошили верховья
Волги: вот-вот можно было ждать того, что придется оборонять
от Батория самое Москву. А еще задолго до этого критического
момента центральная Россия и сам московский посад уже
испытали разгром, какого не запомнить было со времен Тох-
тамыша. Это было не очень рельефно выступающее в новей-
шей историографии, но вполне по заслугам оцененное совре-
менниками нашествие крымцев в 1571 году. Оно стояло в не-
сомненной связи с Ливонской войной — крымский хан был
с самого начала союзником поляков: «и король учал беспре-
станно к Девлет-Гирею царю гонцов посылати и подымати
крымского царя на царевы и великого князя украйны», — запи-
сала московская летопись еще под 1564 годом. Менее ясна
связь с внутренними русскими делами, но и она была: хана
привели к Москве четверо беглых детей боярских, действовав-
ших едва ли не по поручению князя Мстиславского. По своей
непосредственной разрушительности крымский набег далеко
оставлял за собою все, что могли нажечь и награбить литов-
ские партизаны. Весь московский посад татары выжгли до-
тла — и, как мы помним из рассказов Флетчера, семнадцать
лет спустя он не был еще вполне восстановлен. Целый ряд
других городов постигла та же участь. По тогдашним расска-
зам, в одной Москве с окрестностями погибло до 800 000 чело-
век, в плен было уведено 150 000. Общая убыль населения
должна была превышать миллион, а в царстве Ивана Василь-
евича едва ли было десять миллионов жителей. Притом опу-
стошению подверглись старые и наиболее культурные области:
недаром потом московские люди долго считали от татарского
разорения, как в XIX веке долго считали от «двенадцатого
года».
На счет татарского разоренья доброю долею приходится
отнести то почти внезапное запустение, какое констатируют ис-

Грозный
321
следователи в центральных уездах, начиная именно с 70-х го-
дов. «Начало семидесятых годов XVI века есть исходный хро-
нологический пункт запустения большей части уездов москов-
ского центра», — говорит уже не раз цитированный нами
историк сельского хозяйства Московской Руси. «Слабые зачатки
отлива населения, наблюдавшиеся в некоторых из этих уездов
в 50—60-х годах, превращаются теперь в интенсивное, чрез-
вычайно резко выраженное явление бегства крестьятг из Цен
тральной области» *. Быть может, стремлением уйти подальше
от татар объясняется та передвижка населения из центра в
малоплодородные области северней Руси, которая наблюдается
около этого времени. Города пи вновь открытой — англича-
нами в пятидесятых годах — двинской торговой дороге на Ар-
хангельск уже в предшествующем десятилетии начинают
играть видную роль. Мы часто видим здесь царя на его поезд-
ках в Кирилло-Белозерский монастырь, и он, видимо, смотрит
на них не только как на станции в своих благочестивых похо-
дах: в Вологде он заложил «город камеи» и специально ездил
взглянуть потом, как его строят. По-видимому, там была не
одна крепость, а и царский дворец, ибо государь ездил «до-
смотрети» не только «градского основания», но и «всякого сво-
его царского на Вологде строения». Недаром и англичане вы-
строили себе здесь дом, «огромный, как замок». Около вновь
возникающих городских центров страна и вообще оживля-
лась — естественно, что за торговыми и ремесленными людьми
потянулись сюда и крестьяне. Но что сдвинуло их с насижен-
ных мест? Размеры запустения показывают, что одного страха
татар как объяснения недостаточно. В тех же станах Мо:
сковского уезда, где мы отметили, по книгам 1584—1586 годов,
такой перевес перелога над пашней, на 6737г деревни прихо-
дилось 2182 пустоши и лишь 3 починка: запустевшие деревни
составляли 76% общего числа, а вновь возникавшие — всего
0,1%. И это еще, кажется, было улучшение: в неполных (для
меньшего числа станов) данных для того же уезда за предше-
ствовавшие годы (1573—1578) можно насчитать в одном слу-
чае 93, в другом — даже 96% пустошей. Не лучше было и в
других центральных уездах: в Можайском, например, по от-
дельным имениям можно насчитать пустых деревень до 86%,
в Переяславль-Залесском — от 50 до 70%. Притом запустение
коснулось pi более северных, безопасных от татар областей
центра: из тверских дворцовых деревень князя Симеона Бск-
* Н. Рожков, цит. соч., стр. 305 98.
11 М. Н. Покровский, кн. I

322
Глава VI
булатовича (которого Грозный для потехи рядил в цари мо-
сковские) в 1580 году половина была пуста. Между Ярослав-
лем и Москвой еще Ченслер в половине пятидесятых годов
находил множество деревень, «замечательно переполненных на-
родом». О такой же густой населенности этих мест говорит и
другой англичанин, Рандольф, бывший здесь немного позже
Ченслера, а в восьмидесятых годах их соотечественника Флет-
чера поражали здесь уже деревни пустые. Но крымцы не захо-
дили далеко от Москвы на север: в набег 1571 года сам Иван
Васильевич искал убежища от них не севернее Ростова. А за-
тем страх перед ними должен бы был быть особенно силен в
первые годы после разорения — между тем, по словам цитиро-
ванного нами выше автора, «бегство (крестьян из центра) не
прекращается до самого конца века, как убедительно свиде-
тельствует целый ряд фактов» *. Это и хронологическое и гео-
графическое несовпадение «татарского разоренья» и района
запустения снова заставляет нас искать иных, более могучих
и менее случайных причин последнего.
Одну из них мимоходом отмечает все тот же автор, доказы-
вая вредное влияние «юридической природы поместья».
«В источниках, — говорит он, — сохранились любопытные фак-
ты, иллюстрирующие насилия и грабежи помещиков, их стрем-
ление к скорой наживе и наносимый этим трудно исправимый
вред хозяйственной ценности поместной земли». Он приводит,
к сожалению, только один такой факт, но чрезвычайно вырази-
тельный. «В самом конце XVI века в селе Погорелицах, Вла-
димирского уезда, жил «во крестьянех» некто Иван Сокуров.
В 1599 году Погорелицы были пожалованы в поместье сыну
боярскому Федору Соболеву. Этот последний в отсутствие Со-
курова явился к нему на двор и произвел там полный разгром:
забрал себе троих «старинных людей» хозяина дома, т. е. его
холопов, увел лошадь, корову, быка, четырех овец, взял у же-
ны Сокурова деньгами 1 рубль 13 алтын (=35 р. золотом),
увез к себе, сколько мог, ржи, овса, ячменя, конопли и «трои
пчелы». Мало того, когда Сокуров вернулся, помещик присвоил
себе и его двор»**. Картина такого выдворения крестьянина из
его гнезда землевладельцем не составляет отнюдь русской осо-
бенности: в Германии около того же времени мы встречаем
целый ряд подобных явлений — там для них и термин особый
сложился, Bauernlegen. Условность поместного владения тут,
* Рожков, цит. соч. "
** Там же, стр. 458 10°.

Грозный
328
конечно, ни при чем, но не трудно себе представить, как долж-
ны были подействовать на крестьянскую массу поступки тысяч
таких Соболевых, сразу вторгшихся в не тронутые поместным
землевладением земли. А это именно было, когда опричнина
с ее земельной перетасовкой одновременно пустила под
поместья целый ряд княженецких вотчин с их традиционными
феодальными порядками, с нетяжелыми, и притом очень устой-
чивыми, из поколения в поколение переходившими крестьян-
скими повинностями. Как из разворошенного муравейника му-
равьи, разбегалось население этих старых культурных гнезд,
захваченных опричниной, разбегалось куда глаза глядят, лишь
бы спастись от новых порядков, начинавшихся так круто. Не-
даром максимум запустения Московского уезда совпадает с
разгаром опричнины.
И опричнина сама по себе как известное «государственное
мероприятие» тут тоже ни при чем, разумеется: как раз при-
веденный нами пример к опричнине и не относится — в 1599
году ее уже не было, и Соболев, вероятно, никогда в оприч-
нине не служил. В 60—70-х годах лишь до необычайных раз-
меров усилилось явление, общее всему поместному землевла-
дению. Хищническая эксплуатация имения, стремление вы- ■
жать из него в возможно короткое время возможно больше
денег так же характерны для наших помещиков XVI века, как
и для всяких «предпринимателей» в раннюю пору денежного
хозяйства. Один современный публицист, писавший немного
позже Смуты и помнивший предшествующую эпоху по лич-
ным впечатлениям, дает нам необычайно выразительную об-
щую картину той безудержной спекуляции, одним из малень-
ких образчиков которой был приведенный выше случай. По его
словам, во время больших голодов при Борисе Годунове мно-
гие не только деньги, но всю свою движимость, до носильного
платья включительно, пускали в оборот «и собирали в жит-
ницы свои все семена всякого жита», наживая таким путем
до тысячи процентов. В значительной степени этой же спеку-
ляцией объяснялись и самые голода — мы помним, что еще за
двадцать лет перед тем Флетчер приписывал вздорожание
хлебных цен барышничеству помещиков. Если верить нашему
автору, то в разгар голода имелись большие запасы хлеба, так
что впоследствии, когда междоусобная война действительно ра-
зорила страну и посевы очень сократились, вся Россия пита-
лась этими старыми залежами, которых не пускали из рук
хлебные спекулянты во время голода, чтобы поддержать цены.
Судя по тому описанию годуновского общества, какое дает
11*

:V2A
Глава VI
нам этот публицист, хлебное барышничество давало большие
выгоды. По его словам, даже и провинциальное дворянство
обилием золотой и серебряной посуды, лошадей на конюшне
и челядинцев во дворе «подобилось первым вельможам и сро-
дичам царевым» — и не только дворянство, «но и от купцов
сущие, и от земледельцев». По роскошным нарядам их жен и
дочерей и не узнать было, чьи они: так было на них много зо-
лота, серебра и всяких иных украшений — «вси бо боярство-
ваху» в это время *.
Грабить своих крестьян, превращая в деньги их имущество,
было при таком положении вещей, очевидно, выгоднее, нежели
вести правильное хозяйство: вот что, а не какие-либо юриди-
ческие нормы толкало помещиков к хищнической эксплуата-
ции их имений. Правильное хозяйство требовало затраты де-
нежных капиталов, и притом все больших и больших с каж-
дым годом, ибо цена денег падала поразительно быстро. По
вычислениям Н. Рожкова, рубль начала XVI столетия равнял-
ся приблизительно 94 рублям золота, а рубль конца этого ве-
ка — только 24—25 золотым рублям: меньше чем за сто лет
деньги упали в цене вчетверо. В Западной Европе за то же
столетие они упали даже впятеро, но там была определенная
внешняя причина — открытие Америки с ее золотыми и сереб-
ряными рудниками. Что эта причина, несомненно, оказала свое
действие и у нас, показывает, как ошибочно мнение о полной
изолированности Московского царства от остальной Европы.
Выше, впрочем, приведено достаточно фактов, свидетельствую-
щих, как рано началась экономическая «европеизация Рос-
сии». «Торжество сребролюбия», таким образом, имело под
собою вполне объективное основание — дело было по просто
в «жадности» помещиков. Другой причиной у нас было быст-
рое развитие денежного хозяйства, форсированное принуди-
тельной ликвидацией крупных феодальных имений с их «на-
туральными» порядками. На рынок была выброшена такая
масса земли, что на нее цена упала почти в полтора раза.
В первой половине века десятина земли стоила 0,3 рубля, во
второй — 0,7 рубля, но в переводе на золотые деньги первая
цифра составит 28 рублей, а вторая — лишь 17**.
Парадоксальный факт падения ценности земли в то самое
время, как цены на хлеб росли год от году, может быть объяс-
* См. так называемое «Сказание Авраамия Палицына» в первой
редакции, «Русская историческая библиотека», т. XIII, стр. 480 и ел. 101
** Рожков, там же, стр. 216 102.

Грозный
325
нен только тем, что в известный момент земли на рынке оказа-
лось больше, чем покупателей на нее. Но при нормальных
условиях равновесие между спросом на землю и предложением
ее скоро восстановилось бы: ненормальное положение народ-
ного хозяйства в конце эпохи Грозного в том особенно и ска-
залось, что этого не произошло. Земля продолжала «лежать
впусте» и долго после опричнины. К концу XVI века хищни-
ческое хозяйство, все стремившееся как можно скорее ликви-
дировать и перевести на деньги и инвентарь, и постройки, и
даже самих крестьян, как сейчас увидим, столкнулось с соб-
ственным своим неизбежным результатом: землю некому стало
обрабатывать. Распуганное новыми порядками, крестьянство
разбредалось из центра куда глаза глядят: и на далекий се-
вер, где хлеб родился только три раза в пять лет, и в степь,
почти каждое лето регулярно посещавшуюся крымцами; всего
больше, конечно, на Оку и Волгу, в места, уже в эти годы
сравнительно безопасные. Одна летопись уже в середине цар-
ствования Грозного отметила отлив населения из Можайского
и Волоколамского уездов «на Рязань, и в Мещеру, и в пони-
зовые города, в Нижний Новгород». Здесь всюду возникали
новые поселки в то самое время, как центр пустел. Наблю-
даемый нами кризис вовсе не был, таким образом, всероссий-
ским. Это был прежде всего кризис помещичьего хозяйства,
как первая половина века была свидетельницей кризиса хозяй-
ства старых вотчин. Те погибли оттого, что не умели приспо-
собиться к условиям нового денежного хозяйства; этр1 переис-
пользовали его, сразу захотев взять максимум того, что оно
могло дать. Падение цены денег подгоняло их на этом пути:
того, на что можно было «прилично прожить» десять лет на-
зад, через десять лет было уже мало. Нужно было все больше
выкачивать из хозяйства, достаточно уже разоренного. Нужно
было вложить в него капитал, но где его достать? Нужно было
закрепить уходившие неудержимо из имения рабочие руки, но
как это сделать без капитала, без «серебра», которым закреп-
лялись крестьяне? Перед этой двойной дилеммой стояло поме-
щичье хозяйство накануне Смуты. К попыткам помещиков
выйти из тупика, созданного их собственным хищничеством,
сводится в основе и сама Смута.
Деньги можно было добыть при помощи спекуляции —
азартной игры на хлеб и на людей. Что торговле крестьянами
вовсе не дожидалась у нас официального установления кре-
постного права, об этом есть свидетельства уже от 1550-х го-
дов. В одном из челобитий этого времени один помещик

32G
Глава VI
жалуется на другого в таких выражениях: «Посылал я своих
люден отказывати из-за него двух крестьянинов из одного
двора на свою деревню, ион... отказ принял и пошлины пожилые
взял; и я посылал по тех крестьян возити за себя, а тот тех
крестьян из-за себя не выпустил и держит тех крестьян на-
сильно» 103. Пожилое формально было арендной платой за
двор, занимавшийся крестьянином, но уже в половине XVI ве-
ка эта формальность не имела никакого отношения к действи-
тельности, ибо годовая арендная плата за двор равнялась
четвертой части стоимости самого двора. А так как платил по-
жилое фактически новый барин, к которому крестьяне перехо-
дили — мы это сейчас видели, — то платой за двор в сущности
маскировалась плата за самого крестьянина. Вот отчего тог-
дашние документы и называют «пожилое» «пошлиной», а вы-
воз крестьянина без уплаты «пожилого» — вывозом «беспош-
линным». Если же за крестьянином было еще сверх того
«боярское серебро», то фактическая разница между ним и
барским холопом почти исчезала. «Отказ» со стороны крестья-
нина заменялся «отпуском» со стороны барина. Задолжавшие
крестьяне могли быть предметом спекуляции, конечно, еще
легче. Нужно, впрочем, сказать, что московские люди далеко
не были такими поклонниками легальности, какими их счи-
тают некоторые новейшие исследователи, усматривающие в
развитии института крестьянской крепости даже некоторые
черты, напоминающие римское право. Московское право все еще
было феодальным правом, т. е., когда оно не опиралось на си-
лу, оно ничего не значило. Помещик никогда не стеснялся
тем, должен что-нибудь ему крестьянин на самом деле или нет,
и таксы пожилого, установленные Судебником, соблюдал лишь
тот, кто хотел. До нас дошли документы, свидетельствующие,
что, когда барин не хотел отпускать крестьянина, он его «в
железа ковал», а пожилого с него требовал не рубль, как закон
указывал (рублей 50 золотом в середине столетия), а пять и
даже десять рублей (250 и 500 рублей). Вообще можно рас-
сматривать, как правило, что без согласия господина «отказа-
ти» крестьянина было «не мочно» *.
«Боярское серебро» — долг крестьянина землевладельцу,
явление столь хорошо знакомое нашему времени, что только
старинная терминология могла из него сделать что-то необык-
* Для приводимых фактов см. М. Дьяконова «Очерки общественного
и государственного строя древней Руси», стр. 338—339 и др. 104

Грозный
327
новенное, что нужно объяснять, — в Московской Руси было,
таким образом, не юридическим способом закабаления кре-
стьян, а средством переманивания их у других помещиков или
противоядием против крестьянского побега: минутная выгода
могла соблазнить менее дальновидных и удержать от попыток
искать счастья на стороне. Оттого и упразднение крестьянского
«отказа» нужно рассматривать не как исходную точку кре-
стьянской крепости — ею было общее феодальное бесправие,
смягчавшееся в старых вотчинах обычаем, с нарушения кото-
рого начинали новые землевладельцы, — а как одну из сторон
кризиса поместного землевладения. Из перекрестной путаницы
исков о крестьянах, заваливавших тогдашние суды, не было
иного выхода, как запретить «отказы» вовсе, укрепив крестьян
за теми, на чьих землях они сидели в данный момент. Тогда
прекратилось бы взаимное разорение помещиками друг друга
и деньгам, шедшим на борьбу из-за рабочих рук, можно было
дать иное употребление. Но если расходы на «отказывание»
крестьян стали непосильны для помещиков, если и в этом во-
просе для них понадобилось нечто вроде «сисахтии» — это
служит новым указанием на то, что требование на деньги со
стороны помещиков далеко превышало приток их в помещичьи
карманы. Чем больше пустели эти последние, тем больше при-
ходилось помещику изворачиваться в попытках хозяйничать
без денег. В этом отношении большой интерес представляет
одна переходная ступенька к отмене крестьянского «отказа»,
которую мы находим в документе неофициальном (так назы-
ваемом «Судебнике Федора Ивановича»), но заимствована она,
конечно, из тогдашней практики: «кабалы иисати на крестьян
вдвое» 105. Требование уплаты за крестьянина двойного долга,
конечно, должно было удержать отказчика. Но крестьянин
сделался такой «редкой птицей», что владельцев побогаче не
стесняло уже и это, и служилая масса добилась нового ограни-
чения «отказа», которое мы и находим в известных указах
1601 — 1602 годов, первых документальных свидетелях кре-
стьянской крепости. Этими указами ограничивалось количе-
ство «возимых» крестьян (не более двух) и «возить» друг у
друга могли лишь мелкие помещики: конкуренция крупного
землевладения заранее исключалась 106. «Отказ» уже с 1этого
времени был исключением: как правило, крестьяне сидели на
землях тех, у кого застали их переписи 1590—1593 годов. Из-
бавленный от денежных расходов на крестьян, помещик в то
Же время был избавлен и от расходов на государство — бар-

328
Глава VI
екая запашка в писцовых книгах 1592—1593 годов была ис-
ключена из оклада. Все паллиативы были пущены в ход, чтобы
утолить денежный голод дворянства, но кризис развивался
с неудержимой силой, и мучения голода становились все
сильнее. Помещику мало было уже подачек из казны — ему
нужна была вся казна. В дни опричнины он оставил власть
боярству, взяв себе лишь самые жирные куски. Теперь он ни
кому ничего не хотел оставлять — ему нужна была власть вся
целиком.

ГЛАВА VII
СМУТА
1. Феодальная реакция. Годунов и дворянство
Кризис помещичьего хозяйства, как и кризис хозяйства
крупных вотчинников в начале века, должен был иметь свои
политические последствия. Тогда этим политическим резуль-
татом экономической революции была опричнина — ликвида-
ция господства феодальной знати в пользу средних землевла-
дельцев. Результатом экономической реакции должно было
быть хотя бы частичное и временное возрождение политиче-
ского феодализма.
Прежде всего старая знать далеко не была разгромлена
Грозным столь полно, как бы хотел он и как кажется некото-
рым новейшим историкам. «Воздвигнуть из камней чад Авра-
ама» на деле оказалось труднее, чем на бумаге. Уже один тот
факт, что все окраины московского царства, т. е. всю его воен-
ную оборону, пришлось оставить в руках «земщины», т. е.
феодальной боярской думы, достаточно знаменателен. Что
опричнина как учреждение не пережила Ивана Васильевича
ни одним днем, знаменательно не менее; и уже почти не удив-
ляемся, когда слышим, что Грозный «приказал» 1 своих де-
тей — одного малолетнего, Димитрия, другого слабоумного, Фе-
дора,— трем представителям старинных боярских фамилий:
Ивану Петровичу Шуйскому, Ивану Федоровичу Мстислав-
скому да Никите Романовичу Юрьеву. Правда, последний был
в близком свойстве с династией, а двое первых принадлежали
к самым покладистым родам старой знати, Шуйские даже сами
служили в опричнине, но ни один из них не был ее созданием,
и все они но местническим счетам стояли на самом верху фео-
дального общества. Эта прочность иерархического положения
старых семей только подчеркивалась политическими злоключе-
ниями их отдельных членов: старшие представители и Шуйских,
и Мстиславских гибнут в ссылке, а в поход против крымцев,
в 1591 году снова пришедших под самую Москву, главно-
командующим идет сын сосланного Мстиславского Федор Ива-
нович. Шуйские — признанные смертельные враги Годуновых,

332
Глава VII
а во главе рати, двинутой Борисом Годуновым против Назва-
ного Димитрия, мы находим именно князей Шуйских, и в том
числе самого ненадежного из них Василия Ивановича, буду-
щего царя. А сменяют Шуйских на этом посту князья Голи-
цыны. Первый исторически известный проект русской консти-
туции (договор с Сигизмундом 4 февраля 1610 г.) ставит, во
главе управления Россией боярскую думу, 2а после победы над
сторонниками этой конституции садится на царский престол
старый боярский род Романовых-Юрьевых2. И при первом го-
сударе этого рода боярская дума бог весть в который раз имеет
случай заявить, что за службу жалует царь «деньгами да по-
местьем, но не отечеством». Трещавшее уже в 1555 году мест-
ничество дожило юридически до 1682 года, а фактически иной
раз местничались между собою еще и члены петровских кол-
легий.
Но опричнина не только не добила старой знати — она соз-
дала новую. Выходцы из среднего дворянства, попав в прибли-
женье к царю Ивану, очень скоро осваивались со своим новым
положением и становились копией низвергнутого ими родови-
того боярства. Типичным образчиком таких феодалов из оприч-
нины был Богдан Яковлевич Вельский, «оружничий» Грозного,
близкий к нему, впрочем, не по этой своей официальной долж-
ности, а по другим, неофициальным и гораздо менее почетным
функциям. В последние годы жизни Ивана Васильевича он,
если верить одному современнику, хорошо знавшему служеб-
ные отношения этого времени, был «первоближним и начало-
советником», хотя не носил никакого думного звания: «сердце
царя всегда о нем несытые горяше» 3, и Грозный, что назы-
вается, глаз не сводил со своего любимца. Державшееся на та-
ком чисто индивидуальном основании положение не могло быть
прочным: едва Иван закрыл глаза, как Вельский увидал себя
не у дел. Он сделал попытку использовать фактически безго-
сударное положение: один царевич был в пеленках, дру-
гой — идиот; от их имени должен кто-нибудь управлять —
почему не быть этим «кем-нибудь» Вельскому? В противопо-
ложность регентству Шуйских в малолетстве Грозного мы не
видим за этим кандидатом на регентство никакой обществен-
ной силры. Вся его надежда была на дворцовые связи — он был
близок |С Нагими, братьями матери маленького Димитрия, — да,
вероятно, на свою вооруженную челядь, с которой позже он
явился в Москву поддерживать свою кандидатуру уже на цар-
ский престол. По крайней мере иначе трудно понять, как уда-
лось ему захватить Кремль, когда из рассказа летописи видно,

Смута
333
что ратная сила, дети боярские и стрельцы, была ме на его
стороне. Вмешательство этой ратной силы решило дело: увидя
направленную против Кремля артиллерию, Вельский сдался —
не без боя, однако, так как летопись говорит об убитых и ране-
ных при этом случае, — и не безусловно. Победившая сторона
должна была ограничиться высылкой его из Москвы, сначала
на воеводство в Нижний Новгород, потом, по-видимому, он жил
в своих вотчинах, жил жизнью богатого феодала, «переезжая
от веси в весь, во обилии тамо и покое мнозс пребываше» 4.
Единственным мотивом такого относительно Вельского поведе-
ния со стороны правительства, круто расправлявшегося со
Мстиславскими и Шуйскими, мог быть лишь страх. Бывший
«оружничий» Ивана Васильевича лично как землевладелец
был, очевидно, настолько сильным человеком, что достать его
в его имениях было нелегкое дело, и ои в то же время не
был настолько опасен, чтобы стоило рисковать из-за этого но-
вой смутой. Надежды вернуться к власти он все время не
терял, и, едва умер Федор Иванович, Вельский появился опять
в Москве «со многими людьми», добывая теперь уже прямо
царского престола. Ему еще раз пришлось убедиться, что од-
ного своего «двора» мало, чтобы стать политической силой: он
опять остался за флагом, и мы снова видим его в почетной
ссылке. Но он и теперь не унялся: не удалось стать царем, он
готов был удовольствоваться и удельным княжеством. На юж-
ной окраине Московского государства, куда его послали ста-
вить города на рубеже против крымцев, он вел себя полным
хозяином: на свой счет содержал ратных людей, щедрей, чем
это могло делать московское правительство, строил города «по
своему образцу», жил в них по-царски и величался будто бы,
что Борис Федорович Годунов царь на Москве, а он, Вельский,
царь здесь. Здесь он был, конечно, еще опаснее, нежели во
внутренней России: он был теперь ближайшим соседом крым-
цев, а мы помним, что в подозрительных сношениях с крым-
цами московскую феодальную оппозицию подозревали еще при
Грозном, в то же время его противник уже крепко держал
власть в руках и мог не стесняться. Вельского схватили, «двор»
его был распущен, имения конфискованы, а сам он после по-
зорного наказания был «назначен» уже «в места дальние». Он
снова появляется на сцене только при Названом Димитрии, но
в большую политическую игру играть теперь он уже не ре-
шался.
Борису Годунову удалось покончить с крупнейшим из но-
вых феодалов, созданных опричниной. Но, присмотревшись

334
Глава VII
ближе к нему самому и его карьере, мы увидим те же знако-
мые нам черты крупного феодального сеньора. Что у этого
феодала оказалась политическая голова, это было индивидуаль-
ным исключением, не менявшим его объективного положения.
Трагизм судьбы Бориса в том и заключался, что он был соткан
из противоречий; разрешение этих противоречий закончилось
катастрофой. За Годуновым в нашей исторической литературе
прочно утвердилась репутация человека, отстаивавшего инте-
ресы «простого служилого люда, который служил с мелких
вотчин и поместий», иначе говоря, это был «дворянский» царь
в противоположность «боярскому» царю, каким рисуется обык-
новенно Василий Иванович Шуйский. Насколько верна тради-
ционная характеристика этого последнего, мы увидим в своем
месте. Что же касается первого, то сведение всей его политики
с начала и до конца к отстаиванию дворянских интересов де-
лает совершенной загадкой конец его царствования. Ведь имен-
но дворянская масса и низвергла Годуновых, как мы, скоро
увидим. За что же она разрушила свое собственное орудие? За
измену? Но в пользу какого же общественного класса, каза-
лось бы, мог изменить Борис, преследовавший бояр мало чем
лучше Грозного и закрепостивший крестьян? С другой стороны,
если в его истории мы, вне всякого спора, имеем ряд фактов,
позволяющих говорить о его «дворянской» политике, мы имеем
и ряд свидетельств довольно хорошо осведомленных современ-
ников-иностранцев, утверждающих в один голос, что «мужи-
кам черным при Борисе было лучше, чем при всех прежних
государях», и что за то они ему «прямили и смотрели на него
как на бога» 5. И если бы спросить самих дворян под конец
годуновского правления, они, пожалуй, назвали бы его кре-
стьянским царем с такою же уверенностью, с какой современ-
ные историки объявляют его представителем помещичьего
класса. А бояре далеко не все и не всегда были его врагами.
С Романовыми у него было даже какое-то специальное согла-
шение, и едва ли не этому соглашению Борис больше всего был
обязан царским престолом; с Шуйскими у него началось от-
крытой схваткой, а под конец он доверял им, как мы видели,
в самом важном для него и всей его семье деле. Присматри-
ваясь ко йсему этому, мы видим, что «дворянский царь», «про-
должатель опричнины», может быть, и не совсем неверная, но
• все же очень сухммарная характеристика для такой сложной
фигуры, какой был этот «рабоцарь», безо всякого «отечества»
забравшийся на самый верх московского боярства.

Смута
33h
Борис начал, повторяем, как один из магнатов опрични-
ны— как Вельский стало быть, только па более почетной роли.
Личное влияние и семейное положение — вот что было исход-
ной точкой его карьеры. Второй человек по влиянию на Гроз-
ного в последние годы его жизни — первым был Вельский —
шурин старшего царевича Федора, слабоумного, но «правоспо-
собного», наиболее вероятного наследника Ивана Васильевича,
Борис легальным путем достиг того, к чему его соперник стре-
мился нелегально, стал своего рода удельным князем, или
«принцем крови», если угодно. Иностранцы называют его «кня-
зем» (prince) и «правителем государства» (lieutenant of the
empire) уже через два года после смерти Грозного. Несколько
лет позже это уже его официальный титул — московские дипло-
матические документы титулуют его «государевым шурином и
правителем, слугою и конюшим боярином, и дворовым воево-
дой, и содержателем великих государств, царств Казанского и
Астраханского, Борисом Федоровичем». Иностранцам объяс-
няют, что «те великие государства орды Астрахань и царство
Казанское даны во обдержанъе царского величества шурину» и
что этот последний «не образец никому» — выше всех служи-
лых князей, царей и царевичей6. Он самостоятельно сносился
с иностранными правительствами — с кесарем, с крымским ха-
ном. Один литературный памятник, хорошо сохранивший то,
что говорилось о Годунове в народных массах, приписывает
царю Федору такие слова: «Аз вам глаголю всем, да не доку-
чаете мне во всяком челобитье, идите обо всяком деле бить че-
лом болшему боярину Борису Годунову — так бо царь государь
и великий князь Феодор Иоаннович изволил называть его бол-
шим — аз убо указал все свое царство строить и всякую рас-
праву ему чинить, и казнить по вине и миловать, а мне бы
отнюдь ни о чем докуки не было» *, а сам Федор Иванович,
«прилежа к божественному писанию, во всенощных упраж-
нялся пениях». Если бы понимать эти слова буквально, вышло
бы, что Годунов фактически был царем задолго до своего из-
брания, что и утверждает цитируемый нами памятник, говоря-
щий о Борисе: «Только окаянному имени царского нет, а та
власть вся в его руках». На деле народная фантазия, как все-
гда, преувеличивала: Годунов не был совсем один на самом
верху феодальной иерархии. Но преувеличивать было что —
личное, помимо всякой делегации от какой-либо общественной
* «Сказание о царстве царя Феодора Иоанновича». Русск. историческ,
библиотека, т. XII, стр. 762—763 7.

;w(>
Глава VII
силы, положение Бориса Федоровича было такое, что мы на-
прасно стали бы искать в московской истории другого приме-
ра, исключая разве митрополита Алексея в дни юности Дмит-
рия Донского. Все более хронологически близкие к Годунову
временщики ни в какое сравнение не шли, и, когда одному
московскому дипломату, по поводу Бориса напомнили Алексея
Адашева, дипломат был совершенно прав, возразив на это:
«Алексей был разумен, а тот не Алексеева верста!» 8 Адашев
держался силою своего ума и поддержкой того общественного
класса, который его выдвинул, — у Годунова лично была в
руках такая материальная сила, что 9судьбы Адашева он не
боялся * 9.
Если политика Бориса Федоровича с самого начала носит
определенный классовый отпечаток, то лишь потому, что вся-
кая политика вообще есть классовая политика и иной быть не
может. Очень соблазнительна мысль выставить худородного
«царского любимца», «вчерашнего раба и татарина» вождем
худородного же мелкопоместного дворянства в борьбе с родо-
витым боярством, но такая комбинация была бы исторически
неверна. Противники Годунова очень старались уколоть его —
задним числом, уже после его смерти — тем, что он произошел
«от младые чади», но при его жизни этому факту придавали
едва ли больше значения, чем тому, что Борис «писанию боже-
ственному не навык»10 — был человек богословски необразо-
ванный, о чем противная партия тоже вспоминала всегда с
удовольствием. Происхождение ни в каком феодальном обще-
стве не играет самостоятельной роли, и родовой спеси москов-
ского боярства не надо преувеличивать: терпела же «избранная
рада» в своей среде людей, взятых «от гноища», и шли же
князья-рюриковичи, да еще из самых старших по родословцу,
служить в опричнину вместе с Васькой Грязным и Малютой
Скуратовым. Мелкий вассалитет мы видим впервые за Борисом
в схватке совсем не с боярством, а с таким же магнатом оприч-
нины—Вельским: в 1584 году во главе толпы, собиравшейся
бомбардировать московский Кремль, были рязанские дети бояр-
ские Кикины и Ляпуновы, будущие вожди дворянства во время
Смуты. И домогали они не одному Годунову, а всем «боярам»,
т. е. вообще были за наличное правительство, против отдель-
ного захватчика. А первый яркий и определенный случай клас-
* Доходы Годуповых с их земель современники определяли в 94 тыс.
руб. — до 2г/2 млн. на наши деньги. Из одних своих вотчин они могли
выставить целую армию.

Смута
совой борьбы мы находим три года спустя, и опять борьба
дворянства с боярством сама по себе была тут ни при чем. Слу-
чай этот мы имеем в двух версиях: одна, несомненно, тенден-
циозная, другая знает внешнюю сторону дела, но не знает его
подкладки. Но в одном дипломатическом документе московское
правительство само проговорилось, что в 1587 году «в Кремле-
городе в осаде сидели и стражу крепкую поставили» и что сде-
лано было это «от мужиков торговых», которые «заворовали»,
т. с. устроили мятеж. Этим достаточно подтверждается то, что
тенденциозный рассказ о событиях передает относительно «все-
народного собрания московских людей множества», которое со-
биралось Годунова «со всеми сродниками без милости побита
камением». Был антигодуновский бунт, устроенный москов-
скими посадскими людьми, на стороне которых оказались не
только Шуйские и другие «большие бояре», но и «премудрый
грамматик Дионисий, митрополит московский и всея Руси».
Вся эта обстановка дает знать, что дело шло никак не о более
или менее случайных уличных волнениях, что подготовлялся
государственный переворот, для которого были придуманы и
юридическая форма, и политическая по тогдашним понятиям
мотивировка. Мотивировка состояла в том, что годуновское
владычество грозит будто бы самому существованию династии,
у Федора нет детей и виновата в этом царица Ирина Федоров-
на, сестра Годунова. И вот митрополит, «большие боляре» и
«от вельмож царевы палаты и гости московские и все купецкие
люди учинили совет и укрепились между собою рукописа-
ньем — бить челом государю царю и великому князю Феодору
Ивановичу всея Руси, чтобы ему, государю, все земли царской
своей державы пожаловать, прияти бы ему второй брак, а ца-
рицу Ирину Феодоровну пожаловати, отпусти™ во иноческий
чин; и брак учинити ему царского ради чадородия» п. Делать
из этого политического заговора («совет» на древнерусском
языке именно и обозначает то, что мы выражаем словом «за-
говор», говоря, например, о «заговоре декабристов») эпизод
дворцовой борьбы внутри тесного круга московской придвор-
ной знати, может быть, pi очень удобно с точки зрения худо-
жественного интереса — читатели, вероятно, уже вспомнили
сцену из «Царя Федора Ивановича», — но исторически совер-
шенно неправильно. Шуйским, конечно, и в голову не пришло
бы рисковать головой в этом деле, не чувствуй они за собой
«всенародного множества» — того самого, что за полвека сде-
лало их отцов властными опекунами маленького Ивана Василь-
евича. Но соотношение сил на этот раз оказалось иное. После

338
Глава VII
первого испуга, отсидевшееся в Кремле годуновское правитель-
ство круто расправилось с заговорщиками: Дионисий был све-
ден с митрополичьего стола, Шуйские и ряд других бояр были
сосланы, а шестеро московских гостей казнены. Нет никакого
сомнения, что решила дело не слабая воля царя Федора, а те
самые «дети боярские», о присутствии которых в Кремле про-
говаривается все тот же упоминавшийся нами дипломатический
документ. Старая гвардия Грозного, его опричный «двор», под-
держала на этот раз уже лично Годунова, который, кстати ска-
зать, в качестве «дворового воеводы» (командира гвардейского
корпуса) был ее непосредственным начальником. В длинном
ряду титулов Бориса Федоровича это звание, как видим, со-
всем не было пустым звуком.
Столкновение 1587 года было самым крупным событием
московской социальной истории в промежутке между смертью
Грозного и избранием Годунова на царство. Оно отметило со-
бою фактическое разложение опричнины, юридически перестав-
шей существовать со дня смерти Ивана IV. Опричнина была
блоком городской буржуазии и среднего землевладения; без
посадских переворот 3 декабря 1564 года, вероятно, не имел бы
места. Раньше буржуазия дружила с боярством — оторвать ее
от него и перевести на свою сторону было крупным успехом
помещичьей партии. Теперь мы опять как будто встречаем ком-
бинацию 1550 года — «купецких людей» вместе с «большими
боярами». Как будто потому, что инициатива теперь едва ли
не принадлежала «купецким людям», а «большие бояре» дей-
ствовали не как класс, а как группа отдельных семей: ведь и
сам Годунов был «большим боярином», и с ним была целая
боярская партия, много «прельщенных им от царские иолаты
боляр», вместе с дворянам*!. Смысл события не в возрождении
феодально-буржуазной оппозиции, а в появлении буржуазии
как самостоятельной политической силы. В своих аристокра-
тических вождях московский посад разочаровался, вероятно,
еще до опричнины; история с разводом Федора Ивановича
унесла последние остатки их авторитета, если они еще были.
Горькие слова московских купцов по адресу Шуйских — «поми-
рились вы (с Годуновым) нашими головами» 12 — были над-
гробной эпитафией боярско-посадского союза. Характерно, что
семейные связи с Шуйскими остались: экономически эти вла-
дельцы промысловых вотчин были теснее связаны с буржуаз-
ными кругами, чем со своими титулованными собратьями. Ко-
гда буржуазии понадобился «свой царь», она стала искать его
в рядах этой семьи. В 1587 году было еще далеко до этого кри-

Смута
339
тического момента. Первое политическое выступление «купец-
ких людей» так далеко не метило, но что это было политиче-
ское событие, а не дворцовая интрига, тотчас же дала почув-*
ствовать внешняя политика Бориса. Опыт Ливонской войны
сделал московское правительство очень миролюбивым; но в
1589 году московским послам, отправленным уже не в первый
раз договариваться со шведами насчет обратной уступки заня-
тых последними русских городов, было предписано говорить
«но большим, высоким мерам» и требовать «в государеву сто-
рону Нарву, Иван-город, Яму, Копоръе, Корелу без накладу,
без денег» 13. Это был вызов, и в январе следующего 1590 года
к Нарве двинулось русское войско с самим царем Борисом Го-
дуновым и Федором Никитичем Романовым. Московское пра-
вительство заявляло, что без Нарвы, т. е. без восстановления
русской балтийской торговли, оно не помирится. Нарву, од-
нако, взять не удалось, но в общем поход не был неудачен, и
три других захваченных шведами города, Ям, Иван-город и
Копорье, перешли обратно в русские руки. Вся эта цепь собы-
тий будет нам понятна, если мы припомним, что разрыв по-
садских с боярами и сближение их с «воинством» произошли
именно на почве внешней политики и что оттолкнуть буржуа-
зию от помещиков всего скорее могла неудача Ливонской
войны. Теперь Годунов пробовал опять вести буржуазную по-
литику, но осторожно и не настойчиво: буржуазия не была
главной фигурой на его шахматной доске.
Если этот крупный феодал желал удержаться у власти, ему
не на кого было опереться, кроме «воинства»: не его личное
социальное положение определяло его политику, а, наоборот,
политика обусловливала его социальные симпатии. Случай от-
благодарить своих союзников представился ему очень скоро.
В 1591 году, как мы уже упоминали, крымцы опятыюявились
под Москвой. Захват города им теперь совершенно не удался.
Опыт предыдущего татарского набега был хорошо использован
московскими воеводами, были выработаны новые способы борь-
бы со степной конницей, и они оказались очень целесообраз-
ными. Современники приписывали особенное значение «гуляй-
городу» — подвижной деревянной крепости на колесах, изобре-
тателем которой считали князя М. И. Воротынского, хотя нечто
очень похожее проектировалось уже давно в одном из «пересве-
товских» писаний. А в смысле собственно городской обороны
Годуновым была очень усилена артиллерия; памятником рус-
ского литейного искусства именно этой поры осталась извест-
ная «Царь-пушка». Словом, крымцы нашли перед собой совсем

Ш)
Глава VII
не ту картину, что двадцать лет раньше, и ушли, но сделав
даже попытки взять город. Но для отражения их была уже
стянута громадная армия, поднято на ноги все служилое зем-
левладение центральной России и даже Новгорода и Пскова.
Помещики прошлись, разумеется, недаром: за поход было вы-
дано жалованье, выдано чрезвычайно для медлительного мос-
ковского казначейства быстро — вопреки, по-видимому, обычаю
его стали раздавать, не дождавшись конца кампании, когда
войско еще стояло лагерем, — ив усиленном размере, настоль-
ко усиленном, что сами служилые будто бы удивлялись и го-
ворили, что в прежние времена даже родовитым людям за
трудный поход и многие раны не давали того, что теперь по-
лучили рядовые дети боярские за войну, больше походившую
на маневры, так как только московскому авангарду удалось
увидеть крымцев, а главные силы далеко отстали от них. Если
мы припомним, какое значение имело государево денежное жа-
лованье в помещичьем хозяйстве, мы поймем, что ничем лучше
привязать к себе массу «воинников» Борис не мог. Недаром
всякий ропот против годуновского управления после этого по-
хода надолго стих, о чем мы имеем свидетельство авторов,
весьма мало расположенных к Борису Федоровичу.
Располагая громадными личными средствами и огромной
котерией личных приверженцев, стало быть, примирив с собою,
хотя бы отчасти, начинавшую поднимать голову буржуазию,
имея вполне на своей стороне весь мелкий вассалитет, всю
вооруженную силу государства, Борис стоял так прочно, что
большего, казалось бы, ему нечего было желать. Царь Федор,
«иже от поста просиявший» 14, был еще не стар и мог иметь
детей: год спустя у него родилась дочь, царевна Федосья,
умершая в 1594 году. При детях этих, родных племянниках Го-
дунова, его положение регента оставалось бы, по всей вероят-
ности, столь же прочным, как и при их отце. Было бы чрезвы-
чайно странно, если бы в таком положении человек стал себя
«усиливать» при помощи преступлений, крайне неловко совер-
шенных и как будто нарочно придуманных, чтобы скомпроме-
тировать репутацию Бориса Федоровича. Между тем подавля-
ющее большинство историков принимает как достоверный рас-
сказ о том, что именно в эти годы с ведома, если не по прямому
приказу. Годунова был убит младший сын Грозного, царевич
Димитрий, — убит в тех видах, чтобы «расчистить Борису путь
к престолу». Если бы нужна была специальная иллюстрация
младенческого состояния у нас весьма важной дисциплины,
именуемой «исторической критикой», и давления панашу исто-

Смута
341
рическую науку обстоятельств и интересов, ничего общего ни
с какой наукой не имеющих, лучшей, нежели «дело об убий-
стве Димитрия-царевича», придумать было бы нельзя. Первое
категорическое утверждение, что Борис — убийца Димитрия,
мы находим в источнике, самого поверхностного анализа кото-
рого достаточно, чтобы не верить именно этим его показаниям.
В 1606 году, сев на престол посредством государственного пере-
ворота, через труп Названого Димитрия, царь Василий Ивано-
вич Шуйский нашел необходимым дать юридическое и исто-
рическое оправдание своему поведению — доказать, что царе-
убийство было актом «необходимой самообороны», а что права
на московский престол Шуйским принадлежали искони и они
только исключительно по скромности до времени их не предъ-
являли. С этой целью по городам рассылался целый сборник
документов, в фальсифицированности которых никто, кажется,
никогда не сомневался, и распространялся небольшой, в лите
ратурном отношении весьма удачно написанный исторический
трактат, составляющий как бы «историческое введение» к этим
документам. Из этих последних следовало, что «страдник, ве-
домый вор, богоотступник, еретик, рострига Гришка Богданов
сын Отрепьев» хотел ни более ни менее как московских «бояр,
и дворян, и приказных людей, и гостей, и всяких лутчих лю-
дей побити, а Московское государство хотел до основания ра-
зорити, и крестьянскую веру попрати, и церкви разорити, а
костелы Римские устроити». Ясное дело, что убить его было не
только можно, но и должно. А введение должно было утвер-
дить читателя в той мысли, что занять место по праву убитого
еретика было некому, кроме князя Василия Ивановича Шуй-
ского, «изначала прародителей своих боящегося бога и держа-
щего в сердце своем к богу велию веру и к человекам нелице-
мерную правду». Если же все эти качества не доставили бла-
гочестивому князю престола раньше, то виновато в этом было
гонение «от раба некоего, зовомого Бориса Годунова», который
«уподобился древней змии, иже прежде в рай прелсти Еву и
прадеда нашего Адама и лиши их пищи райския наслажати-
ся» 15. Когда среди подобного текста вы читаете далее, что
именно Борис подослал убийц к царевичу Димитрию, элемен-
тарная историческая добросовестность заставляет вас отнес-
тись к рассказу с крайней степенью недоверия. Это последнее
должно окончательно укрепиться в читателе, когда он видит, с
одной стороны, что ни одной живой, конкретной подробности
преступления наш превосходно осведомленный автор сообщить
не умеет, ограничиваясь шаблонной картиной «убийства

342
Глава VII
невинного отрока» вне времени и пространства, а с другой сто-
роны, все остальные «независимые и самостоятельные русские
писатели XVII века... неохотно и очень осторожно говорят об
участии Бориса в умерщвлении царевича Димитрия» *.
К этой характеристике можно прибавить только одно весь-
ма любопытное наблюдение: чем дальше от события 1591 года,
тем больше подробностей о нем мы находим в литературе.
Всем хорошо знакомый по учебникам детальный рассказ об
убийстве, приводимый Соловьевым, читается в так называемом
«Новом Летописце» — компилятивной истории Смутного вре-
мени, окончательная редакция которой не старше 1630 года.
Сорок лет спустя после события знали о нем больше, чем мог
собрать заинтересованный п пристрастный автор через пятна-
дцать лет! Такое хорошо знакомое всякому историческому
исследователю явление может иметь лишь одно объяснение:
мы имеем перед собою типичный случай возникновения легенды.
Народное воображение дополнило то, чего не хватало истории,
постепенно, деталь за деталью, расцвечивая сухую схему пер-
воначально без всяких доказательств брошенного обвинения.
Кто знает отношения Годунова и Романовых, сидевших на пре-
столе в те дни, когда впервые писалась история Смуты, — об
этих отношениях будет еще речь ниже, — тот не удивится, что
воображению тогдашней публики был дан именно такой уклон.
Но для всякого «независимого и самостоятельного» русского
историка XIX века казалось бы ввиду всех этих фактов обяза-
тельно отнестись с полным отрицанием к выдумке, пущенной
в оборот памфлетом Шуйских, — даже в том случае, если бы
мы не имели современных событию документов, утверждающих
противное. А такой документ есть: сохранилось подлинное
дело об убийстве Димитрия — акт «обыска» (по-теперешнему
«дознания»), произведенного но горячим следам в Угличе ко-
миссией) боярской думы, и в этом деле рядом свидетельских
показаний, в том числе дядей царевича, Нагих, устанавли-
вается, что он погиб жертвою несчастного случая: накололся
на нож, играя в «тычку». Следствие, правда, производил тот
самый благочестивый князь Василий Иванович Шуйский, с
публицистической деятельностью которого читатель познако-
мился выше; для очень большого скептика, можно согласиться,
это дает1 основание подозревать и акт следствия. Но Шуйский
на следствии был не один, во-первых, а затем уж если заподо-
зревать официальные документы, к которым имел касательство
* Платонову Очерки по истории Смуты, стр. 212 1б.

Смута
343
Василий Иванович, то какого же доверия заслуживает его не-
официальная публицистика?
Уже лет восемьдесят тому назад один историк, не состояв-
ший на академической службе, но от этого не менее добросо-
вестный, сделал из всех перечисленных фактов единственный
возможный вывод: что если не держаться на точке зрения абсо-
лютного скептицизма, доверять больше нужно следственному
делу, чем литературным памятникам. И он написал в своей
книге, что Димитрий-царевич погиб в 1591 году в Угличе от
несчастного случая 17. Но публике не пришлось прочесть такой
ереси. Академическая наука твердо держала стражу, и один из
ее представителей, едва ли не виднейший в то время, поспешил
пресечь зло в корне: по его настоянию соответствующий лист
еретической истории, уже отпечатанной, был выдран изо всех
экземпляров и сожжен 18. Аргумент ученого, кажется, был так
же прост, как и убедителен: если Димитрий не был мучени-
ком, невинно пострадавшим от рук злодеев, то как же могли
от него остаться чудотворные мощи? Из этого мы можем ви-
деть, насколько проницателен был царь Василий Иванович,
превративший младшего сына Грозного в угодника и чудо-
творца чуть не на другой день после своего восшествия на
престол (Шуйский стал царем 18 мая, а мощи Димитрия были
уже в Москве 3 июня). Принятая им мера оказалась достаточ-
ной, чтобы повлиять на «общественное мнение» не только на-
чала XVII века, но и времен императора Николая Павловича.
Что касается «святоубийцы», Бориса Федоровича Годунова,
то он, кажется, более всего страдал не от мучений совести из-за
несовершенного им злодеяния, а от сомнений, на наш взгляд,
довольно странных, хотя до последнего времени находились
исследователи-одиночки, их разделявшие. Есть основания ду-
мать, что Борис сомневался: действительно ли Димитрий умер?
Если личность слабоумного Федора в его руках была сильным
средством поддержания своей власти, то маленький царевич в
руках противников Годунова мог стать при случае таким же
средством против последнего. И средство это становилось тем
опаснее, чем больше было ясно, что от Федора ждать детей уже
нельзя и что Димитрий, будь он жив, является единственным
представителем потомства Калиты. А слухи, что царевич жив
и находится где-то за границей, может б»ыть в Польше, стали
ходить по Москве еще до смерти Федора. Всего через месяц
после этой смерти пограничный польский губернатор уже слы-
шал о каких-то подметных письмах от имени Димитрия, по-
явившихся в Смоленске. Только в этой связи можно понять те

'•}Л'\ Глава VII
чрезвычайные меры, какие были приняты московским прави-
тельством, т. е. правительством Годунова, именно в эти дни.
«По смерти царя немедленно закрыли границы государства,
никого через них не впуская и не выпуская. Не только на
больших дорогах, но и на тропинках поставили стражу, опа-
саясь, чтобы кто не вывез вестей из Московского государства
в Литву и к немцам. Купцы польско-литовские и немецкие были
задержаны в Москве и в пограничных городах, Смоленске,
Пскове и других, с товарами и слугами, и весь этот люд полу-
чал даже из казны хлеб и сено. Официальные гонцы из сосед-
них государств также содержались под стражей и по возможно-
сти скоро выпроваживались пограничными воеводами обратно
за московскую границу. Гонцу оршанского старосты в Смо-
ленске не дозволили даже самому довести до водопоя лошадь,
а о том, чтобы купить что-либо на рынке, нечего было и ду-
мать». Одновременно с этими полицейскими мерами принима-
лись и экстренные меры военной обороны, и притом как раз
опять-таки на западной границе. «Смоленские стены поспешно
достраивали, свозя на них различные строительные материалы
тысячами возов. К двум бывшим в Смоленске воеводам присое-
динили еще четырех. Усиленный гарнизон Смоленска не толь-
ко содержал караулы в самой крепости, но и высылал разъезды
в ее окрестности. Во Пскове также соблюдали величайшую
осторожность» *. Все это, конечно, никак не приходится объяс-
нять желанием москвичей, чтобы избрание нового царя совер-
шалось «втайне от посторонних глаз». Боялись совершенно
определенно сношений кого-то, находившегося в Москве, с кем-
то, кого подозревали за западным рубежом Московского цар-
ства, причем сношения эти, видимо, могли кончиться внезап-
ным появлением чужеземных войск в русских пределах. Сло-
вом, в 1598 году готовились к тому, что действительно случи-
лось в 1604. «Самозванец» вовсе не был черною точкой, вдруг
явившейся на безоблачном небосклоне Борисова царствования;
эту эффектную картину мы должны всецело оставить пушкин-
ской трагедии. В действительной истории фигура Димитрия
все время чувствовалась за кулисами, и Годунов нервно ждал,
когда же наконец она выступит. В этом смысле ему, может
быть, действительно мерещился покойный царевич, но только
не в образе «кровавого мальчика», а скорее всего во главе поль-
ско-литовской рати, в том именно виде, каким он явился на
Руси накануне смерти Бориса.
* Платонов, цит. соч., стр. 220—227

Смута
345
В связи с этими же опасениями становится понятна та
необычайная обстановка, в какой происходило самое избрание
Бориса Феодоровича на царство весною 1598 года. Этот лю-
бопытный эпизод в новейшей историографии прошел несколько
стадий. Сначала историки чувствовали безусловное доверие к
очень обстоятельному рассказу об этом событии, какой давался
упоминавшимся нами выше памфлетом Шуйского: там можно
все найти, что нам так знакомо с детства, — и приставов, по
команде которых народ начинал кланяться и вопить, и слюнив
качестве суррогата слез на сухих глазах, и штрафы с тех, кто
не хотел идти к Новодевичьему монастырю молить Бориса на
царство. Но так как в этом вопросе не было специальных осно-
ваний доверять именно Шуйскому, то благоразумие скоро взя-
ло верх — стало совестно верить сплетням, и на первый план
начал выдвигаться земский собор, выбравший Бориса, причем
и относительно собора подчеркивалось, что в его составе «нель-
зя подметить никакого следа выборной агитации или какой-
либо подтасовки членов» 20. Проныра, хитростью забравшийся
на царский престол, оказывался законно и правильно избран-
ным на государство «представительным собранием», которое
«признавалось законным выразителем общественных интересов
и мнений». Нет никакого сомнения, что избрание Бориса было
актом, юридически совершенно правильным, — мы сейчас уви-
дим, что оно было обставлено всякими юридическими формаль-
ностями даже с излишней, может быть, роскошью. Ни один
царь ни прежде, ни после не старался так уверить своих под-
данных, что он имеет право царствовать. Но именно эта за-
ботливая аргументация своих прав, которую мы можем про-
следить отчасти даже в процессе ее развития, подметить, как
одни аргументы заменялись другими, которые казались убеди-
тельнее, — именно она-то заставляет отнестись к происходив-
шему с некоторой подозрительностью, независимо от каких бы
то ни было современных памфлетов. Никто так не заботится
о юридической безукоризненности своих поступков, как именно
умные и опытные мошенники. А затем мы уже вышли теперь
из той стадии политического развития, когда «избирательная
агитация» казалась чем-то «вроде подтасовки» общественного
мнения. Всякий из нас теперь по личным переживаниям от-
лично знает, что никакого организованного массового действия
без предварительной агитации невозможно себе представить, и
если московский народ 21 февраля 1598 года «во след за па-
триархом» валом повалил к Новодевичьему монастырю, то, оче-
видно, кто-то этим делом ' руководил и его подготовил.

346
Глав а VII
«Клевета» на Бориса могла заключаться не в утверждении, что
в пользу этой манифестации предварительно агитировали, а в
инсинуациях, что она была осуществлена мерами полицейского
свойства через приставов. На этом именно и настаивает пас-
квиль, пущенный в оборот Шуйскими. Другие же авторы, во-
все не сочувствующие Борису, говорят только, что у последнего
везде были «спомогатели» — ио-нашему, избирательные аген-
ты— и «сильно-словесные рачители», которых мы теперь
назвали бы агитаторами. Итак, «агитация» была, не было лишь
«подтасовки». Ее и не могло быть: она была совершенно не
нужна, ибо, когда начались народные манифестации, решение
земского собора было уже установлено и освящено религиозным
авторитетом: уже 18 февраля в Успенском соборе торжествен-
но молили госиода бога, чтобы он даровал православному хри-
стианству но его прошению государя царя Бориса Феодоро-
вича. Крупный и мелкий вассалитет — на соборе была, конечно,
и боярская дума в полном составе — и церковь уже признали
царем Бориса, когда народ отправлялся его молить. Годунову
показалось мало тех общественных сил, которые обычно состав-
ляли «политический корпус» Московского царства, — «чинов»,
представленных на земском соборе; ему понадобилось участие
в деле «всего многочисленного народного христианства».
И, сколько мы знаем, это был первый царь, всколыхнувший
себе на помощь народную массу, потому что «обращения к на-
роду» Грозного фактически имели в виду высшие слои москов-
ского купечества. Это было необыкновенно важно для буду-
щего, но это не менее важно и для характеристики положения
Бориса в данный момент. Необычайно торжественный характер
избрания должен был заранее преградить дорогу всяким «по-
кусителям», которых, очевидно, ждали.
Та же тревога проникает и самый акт избрания, дошедший
до нас в двух редакциях, и крестоцеловальную запись21, по
которой должно было присягать население новому царю, при-
сягать опять-таки в необычайно торжественной обстановке —
в церквах во время службы. Противники Бориса находили в
этом новый повод для жалоб: из-за шума, поднятого толпою
присягавших, в Успенском соборе нельзя было даже пения
божественного расслышать, так что набожные москвичи, же-
лавшие цомолиться, остались в этот день без обедни. Самое
«утвержденную грамоту» земского собора положили в раку
митрополита Петра, народно вскрытую по этому случаю, что,
конечно, опять было истолковано кем следует как явное и не-
позволительное кощунство. По содержанию оба эти документа

Смута
347
весьма любопытны, особенно соборное решение, дошедшее до
нас не только в окончательном виде, но и в черновике. Послед-
ний поражает обилием доводов в пользу избрания Бориса; их
так много, что они даже мешают друг другу, и в окончательной
редакции нашли полезным посократить их число. Их перечень
сам по себе интересен: перед нами вскрывается ряд напласто-
ваний, из которых постепенно составилось русское право пре-
столонаследия к концу XVI века. Древнейшим пластом была
удельная традищш, в силу которой «государева вотчина», как и
всякая другая, переходила по завещанию, но только в кругу
данной семьи, не к чужеродцам. Грамота и отмечает, что Го-
дунов — «великого государя сродник», и рассказывает, будто
бы еще Иван Васильевич назначил Бориса Федоровича своим
наследником в случае смерти Федора. Но московский удел
успел превратиться во всемирное православное царство — его
престолом нельзя же было распоряжаться как частным име-
нием. По здравому смыслу ясно было, что определять, кто до-
стоин быть царем всех православных, скорее всего могла пра-
вославная церковь; грамота и утверждает, что епископы от
апостолов имеют власть, «сшедшися собором, поставляти сво-
ему отечеству пастыря и учителя и царя». Но в 1598 году и это
оказывалось уже пройденной ступенью, и «челобитье всего
многочисленного народного христианства» является решающим
аргументом, решающим настолько, что под конец грамота из-
за него забывает все другие. «Яко да не рекут неции: отлу-
чимся от них, понеже царя сами суть поставили; да не будет
то, да не отлучаются... аще кто речет, неразумен есть и про-
клят». И родство с династией, и завещание Грозного, и собор-
ное определение церкви были забыты редактором документа;
он помнил только, что Борис — выборный царь, что это новше-
ство и что к этому новшеству могут придраться, чтобы оспа-
ривать права Годуновых на престол — Годуновых, ибо выбрана
была, конечно, вся семья: на имя всей семьи, включая и «ца-
ревну Оксинью», приносилась и присяга. В окончательном
тексте «утвержденной грамоты» уже ничего не говорится о за-
вещании царя Ивана: это смелое утверждение было бы слиш-
ком трудно доказать; зато этот текст больше напирает на род-
ство Годуновых с последним потомком Калиты через Ирину
Федоровну, сестру Бориса и жену Федора Ивановича. О том,
чтобы были еще какие-нибудь лица, имеющие наследственные
или какие-либо иные права на престол, грамота не говорит; но
крестоцеловальная запись упоминает'одно такое лицо, причем
упоминание странно бросается в глаза своей неожиданностью.

.Vi8
Глава VII
Мы помним, что Грозный когда-то не то в посмех, не то ради
соблюдения формальности посадил над «земщиной» особого
царя, крещеного татарского царевича Симеона Бекбулатовича.
Теперь это был слепой старик, сам, вероятно, плохо помнив-
ший, что он был когда-то «калифом на час». Тем не менее Бо-
рис нашел нужным потребовать от своих подданных, чтобы они
царя Симеона на государство не хотели. Один новейший иссле-
дователь вывел из этого заключение, что бывший царь зем-
щины был будто бы серьезным кандидатом на престол в из-
вестный момент избирательной кампании. На самом деле эта
характерная подробность показывает лишь, как мнителен был
новый царь и как он принимал меры, чтобы на грех даже и
палка не выстрелила. Борис, вероятно, охотнее бы упомянул
на этом месте своих реальных противников, тоже родичей ца-
рей Ивана и Федора, да еще постарше Годуновых, — детей Ни-
киты Романовича Юрьева, да не то живого, не то мертвого
Димитрия Углицкого. Но о последнем нельзя было говорить
официально, ибо официально он был на том свете, а с первыми
у Бориса было какое-то соглашение, скрепленное даже кресто-
целованием. Сущность этого соглашения нам неизвестна, но
характерно одно обстоятельство: романовская версия истории
Смуты, нашедшая себе самое раннее выражение у одного не-
известного по имени автора, скомпилированного весьма извест-
ным Авраамием Палицыным22, старается взвалить вину за на-
рушение договора на Бориса, тщательно скрывая при том от
читателя, за что именно Годунов «изверг из чести» и сослал
Никитичей. Довольно верный знак, что правота последних не
могла быть доказана так бесспорно, как бы этому автору хо-
телось.
Итак, только что вступив на престол, Борис чувствовал себя
уже на нем непрочно и старался найти как можно больше и
юридических и материальных опор для своей власти. Годунов-
ское владычество переживало само себя: регент не встречал
никаких серьезных преград своей власти, а едва он стал ца-
рем, под его ногами уже клокотала революция. По общеприня-
тому взгляду эту революцию подготовили бояре. Но в этот как
раз период мы напрасно стали бы искать сплоченной боярской
оппозиции: будь она, дело едва ли бы кончилось такой стран-
ной, для самого боярства рискованной и крайне неприятной
авантюрой, как появление на московском престоле Названого
Димитрия, которого привели в Москву украинские помещики
в союзе с ворами-казаками да польскими искателями приклю-
чений. Присматриваясь к политике Бориса, мы легко видим,

Смута
349
что разрыв его с командующими слоями начинался много ниже
боярства. Если его политика до 1598 года, политика Годунова-
правителя, еще была классовой, дворянской, хотя не столько по
тесной связи с этим классом, сколько потому, что все другие
классы были в данный момент не на его стороне, то политика
царя Бориса начинает принимать характер совершенно своеоб- ,
разный, столь же новый и неожиданный, как нов был в обла-
сти государственного права выдвинутый тем же Борисом изби-
рательный принцип.
За исключением памфлета, выпущенного царем Василием,
все авторы, как сочувствующие Борису (их очень мало), так и
сочувствующие его противникам (таких большинство), в один
голос свидетельствуют о чрезвычайной, невиданной прежде в
России заботливости этого государя о массе населения. Только
что сейчас упомянутый нами сторонник дома Романовых
без всяких оговорок утверждает, что царь Борис «о бедных
и о нищих крепце промышляше и милость к таковым велика
от него бысть» и что он «таковых ради строений всенародных
всем любезен бысть» 23. Дьяк Иван Тимофеев крепко не любил
«злоковарного и прелукавого властолюбца», но, когда речь за-
ходит об этой стороне Борисова правления, мы находим у этого
желчного чиновника, тщательно собиравшего самые пахучие
сплетни о шурине царя Федора, почти панегирик Годунову,
написанный даже не без чувства, как будто автор обрадовался
этому светлому оазису среди того моря грязи, какое он сам
собрал на страницах своего «Временника». «Требующим дава-
тель неоскуден, к мирови в мольбах о всякой вещи преклони-
тель кротостен... на обидящих молящимся, беспомощным и
вдовицам отмститель скор... обидимым от рук сильных изыма-
тель крепок... на всяко зло, сопротивное добру, искоренитель
неумолим со властию...» Тимофеев сам становится в тупик:
«Откуду се ему (Борису) доброе пребысть?» И колеблется ме-
жду двумя объяснениями: «прикровенной лестью» и... влия-
нием царя Федора24. Для древнерусского человека, с подобо-
страстием взиравшего на юродивых *, последнее объяснение не
заключало в себе ничего комического, но нам приходится лишь
зарегистрировать его ради его исторической характерности.
Что же касается первого, то почему же Годунов льстил не тем,
кто силен, а тем, кто слаб? А наиболее объективный из всех
близких по времени к Борису историков автор статей о Смуте
* «Благоуродив бяшь от чрева матери своея» — так именно и опре-
делил Федора один из тогдашних историков 25.

350
Глава VII
в хронографе 1617 года имеет на своей палитре для Годунова
почти одни светлые краски: «Всем бо неоскудно даяние про-
стираше... мнози от любодаровитые его длани в сытость напи-
ташася... цветяся, аки финик, листвием добродетели» 26. Если
мы перейдем от этих общих оценок к отдельным конкретным
пунктам годуновской политики, мы найдем один, на котором
сходится целый ряд писателей, и русских и иностранных: Бо-
рис жестоко преследовал взятки и взяточничество: «ко мздо-
иманию зело бысть ненавистен», «зелных мздоприимству всему
в конец умерщвление не пощаденно бяше». «Никто из судей
или чиновников не смеет принимать никаких подарков от про-
сителей, — писал побывавший у Годунова на службе француз-
ский авантюрист Маржерет. — Ибо если обвинят судью или
собственные слуги, или подарившие (которые доносят нередко,
обманувшись в надежде выиграть дело), или другие люди, то
уличенный в лихоимстве теряет все свое имущество и, возвра-
тив дары, подвергается правежу для заплаты в пеню по назна-
чению государя 500, 1000 или 2000 рублей, смотря по чину. Но
виновного дьяка, не слишком любимого государем, наказывают
всенародно кнутом, т. е. секут плетью, а не розгами, привязав
к шее лихоимца кошелек серебра, мягкую рухлядь, жемчуг,
даже соленую рыбу или другую вещь, взятую в подарок; потом
отправляют наказанного в ссылку с намерением прекратить
беззаконие и на будущее время» 27. «При всем том взятки не
истребляются», — меланхолически прибавляет Маржерет, опять
сходясь в этом с русским автором, сообщающим, что хотя Борис
и очень ревностно старался искоренить такое «неблагоугодное
дело», как злоупотребления администрации, «но не возможе
отнюдь». Мы не станем этому удивляться: практически все по-
лицейские государства ломали себе шею на неразрешимой за-
даче — сочетать «правосудие» с полным бесправием подданных.
Петру Великому везло на этом пути не больше, чем Годунову;
но для конца XVI века самый идеал благоустроенного поли-
цейского государства был уже шагом вперед.
Мы слишком отрывочно знаем социальную и податную по-
литику Бориса, чтобы составить себе сколько-нибудь полное
представление о его проектах в этой области. Иностранцы при-
писывает ему весьма смелый, грандиозный по своему времени
замысел: регулировать законодательным порядком повинности
крестьян но отношению к землевладельцам. Есть известия, что
он стремился перенести центр тяжести государственных дохо-
дов на косвенные налоги: осуждая его «злосмрадные прибыт-
ки», его противники выдвигают на первый план возвышение

Смута
351
кабацкого откупа — «и инех откупов чрез меру много бысть» 28.
Это замечание любопытно, между прочим, потому что вскры-
вает классовые отношения при Годунове. Мы знаем, что в Мо-
сковской Руси было два способа сбора косвенных налогов —
откупом и «на веру» — и что последний, вопреки распростра-
ненному мнению, был выгодней для торгового капитала. Автор,
которого мы сейчас цитировали, обнаруживает редкое понима-
ние экономических отношений своего времеьш и, судя по дру-
гому своему произведению, был очень близок к посадским лю-
дям. Его неодобрение годуновской фискальной политики весит
очень много: буржуазия и теперь не была на стороне Бориса, -
и московский посад не «в ужасе безмолвствовал», когда пали
Годуновы, а просто отнесся к этому факту с полным равноду-
шием. Это была не его династия.
Она не была уже давно и дворянской. По отношению к по-
мещикам Борис стоял перед задачей, прямо неразрешимой.
С одной стороны, все продолжавшийся кризис требовал все
большей и большей перекачки серебра из казенного сундука в
карманы среднего землевладельца. Борис делал на этом пути
что мог: по случаю своего избрания он устроил уже прямо фик-
тивный поход против крымского хана и роздал за него двой-
ное жалованье. Но этому когда-нибудь должен был наступить
конец: государство жило с того же разбредавшегося крестья-1
нина, которого не могли привязать к своим землям помещики.
Ограбить город в пользу дворян, как это случилось позже, в
XVII веке, Борис не решался: после событий 1587 года, по
крайней мере, невраждебный нейтралитет буржуазии казался
необходимым. Оставалось пожертвовать на время дворянскими •
интересами и задержать разброд, создав для крестьян сносные
условия существования в центре. Деятельно колонизуя тем вре- ,
менем окраины, правительство Годунова могло надеяться через
несколько лет выйти из кризиса. Голод помещиков удовлетво-
рялся пока что конфискациями имений Борисовых противни-
ков — «грабя дома и села бояр и вельмож» 29: в этом случае
Борис не мог, да и не хотел, вероятно, сойти с пути, завещан-
ного опричниной. Красная нить, которая проходит через всю
вторую половину XVI века, захватывает и царствование Го-
дунова, оттого-то, взятое в самом общем очерке, с птичьего по-
лета, оно и рисуется нам, как рисовалось современникам, про-
должением царствования Грозного. Но индивидуальность Бо-
риса была не в том, что он был опричник. Конфискации
не были для него универсальным средством развязать

352
Глава VII
запутавшиеся аграрные отношения. При данных условиях они
были лишь продолжением разгрома старых вотчин; но в один
прекрасный день нечего было бы уже и громить, и катастрофа
была бы неотвратима. Оставался вопрос: насколько можно было
ее предотвратить уже в это время? Не опоздал ли Борис со
своей политикою подъема крестьянского хозяйства? Ответить
па это могла лишь история. Она ответила не в пользу Году-
нова. Голод 1602—1604 годов — сложный результат дворянских
спекуляций с хлебом, запустения ближайших к столице обла-
стей и случайных атмосферических причин — дождей, от кото-
рых хлеб погибал, — поставил аграрный вопрос ребром. Для
помещиков непосредственно он был страшно выгоден: парал-
лельно с огромным подъемом хлебных цен * чрезвычайно пали
в цене рабочие руки; люди шли в рабство даром, за один хлеб;
этих дешевых рабов их господа не удостоивали даже кормить
круглый год: продержав их, пока кончатся полевые работы, их
прогоняли на все четыре стороны потом в полной уверенности,
что весной нетрудно будет найти рабочих еще дешевле. Отно-
шения между барином и крестьянином напоминали уже клас-
сическую пору крепостного права — XVIII век — до крепостных
гаремов включительно. В дальнейшем голод должен был обо-
стрить, и действительно обострил, кризис, создав огромную «ре-
зервную армию» бродячего люда — готовый материал для анти-
дворянского движения — и разогнав куда глаза глядят послед-
них «старожильцев». Но о завтрашнем дне никто не думал.
Решилось подумать о нем годуновское правительство, организо-
вав продовольственную помощь голодающим. Предприятие ока-
залось выше технических средств тогдашней администрации:
отпускавшейся правительством суммы хватало ровно на одну
треть того, что в среднем было нужно человеку при установив-
шихся хлебных ценах. Кроме того, помощь голодающим была
сосредоточена в городах — туда скоплялась масса нуждающе-
гося люда, цены там вздувались еще больше, и голод еще бо-
лее обострялся. Народной нужде Борис но помог, но симпатии
помещиков утратил окончательно. Достаточно было любого ни-
чтожного повода, чтобы социальное одиночество годуновского
правительства из возможности стало для всех очевидным фак-
том. Цовод скоро нашелся, и далеко не ничтожный: долгождан-
ный Димитрий явился наконец из Польши.
* Если верить хронографу, с 10—15 коп. за бочку (4 четверти) до
3 руб. за четверть, т. е. в 80 раз 30.

Смута
353
2. Дворянское восстание
Вопрос о том, кто был первый Лжедимитрий, когда-то зани-
мал немаловажное место в русской исторической науке. Что
эта последняя им уже не интересуется, служит одним из яв-
ных доказательств ее большей зрелости. «Для нашей цели нет
ни малейшей необходимости останавливаться на вопросе о лич-
ности первого самозванца, — пишет один из последних по вре-
мени историков Смуты. — За кого бы ни считали мы его — за
настоящего ли царевича, за Григория Отрепьева или же за
какое-либо третье лицо, — наш взгляд на характер народного
движения, поднятого в его пользу, не может измениться: это
движение вполне ясно само по себе» *. Прибавим только, что
и этот автор продолжает называть Димитрия «самозванцем»,
хотя еще Соловьев вполне убедительно доказал, что во всяком
случае он не сам назвал себя царевичем, а другие создали для
него эту роль, другие назвали его Димитрием, а он этому пове-
рил точно так же, как уверовала в это впоследствии и народная
масса. Поэтому пущенный в оборот Костомаровым термин «На-
званый Димитрий» гораздо лучше передает сущность дела,
так что его мы и будем держаться. С этою оговоркой мнение
новейшего историка Смуты приходится принять как оконча-
тельное и вопрос «кто был Димитрий?» заменить вопросом
«кто выдвинул Димитрия?».
Древнейшую версию ответа на этот вопрос мы имеем в том
же самом памфлете Шуйского, где Годунов впервые в русской
письменности является убийцей настоящего сына Ивана Гроз-
ного. Уже одно это совпадение достаточно определяет цену этой
версии, что не помешало ей стать господствующей в нашей
исторической литературе и проникнуть во все учебники. Для
большего правдоподобия рассказ этот облечен в форму пока-
зания «достоверного свидетеля», в форму «извета» некоего
старца Варлаама31, будто бы бежавшего за рубеж вместе с
«Гришкой Отрепьевым» и долгое время сопровождавшего его
в его странствованиях. Старец Варлаам был действительно ли-
цом по-своему осведомленным: в конце «извета» он очень про-
зрачно проговаривается относительно своей роли. Это был, не-
сомненно, один из годуновских шпионов, присланных следить
за Димитрием, как только слухи о нем проникли в Москву. За
свое усердие в этом направлении он попал в польскую тюрьму,
но раньше успел собрать довольно много сведений о польских
* Платонов, цит. соч., стр. 251 32.
12 М. Н. Покровский, кн. I

354
Глава У11
отношениях будущего претендента, что придает его рассказу
фактичность и обстоятельность; они-то, очевидно, и подкупили
позднейших историков. Редактор памфлета, обрабатывая эти
«агентурные сведения» со своей точки зрения, не все вычистил
оттуда, что было можно: сохранил, например, указание на «при-
косновенность к делу» бояр Шуйских, что было важно и по-
лезно для годуновского правительства, командировавшего стар-
ца Варлаама на разведки, но для самих Шуйских было, конеч-
но, лишнее. Несмотря на некоторую небрежность отделки —
небрежность, вполне понятную, так как памфлет был рассчитан
на общее впечатление и на широкую публику, которая в этих
мелочах не стала бы копаться, — памфлетист Шуйских сумел
дать «извету» тенденцию, вполне гармонирующую с общим то-
ном того произведения, куда он был вставлен. Димитрий яв-
ляется здесь действительно «самозванцем»: мысль объявить
себя царевичем — его личная мысль, продукт его личной нрав-
ственной извращенности и «прелютой ереси», в которую он
впал. А его главной опорой и первыми руководителями оказы-
ваются польские паны, цель которых ясна: разорить Москов-
ское государство и ввести в нем «езовицкую веру». «Извет
старца Варлаама» увеличивал, таким образом, собою список
документов, имевших оправдать государственный переворот
17 мая 1606 года. Первоначальный текст донесения годунов-
ского лазутчика давал, повторяем, иную картину: из него
видны были давние московские связи Димитрия, видно было
то совершенно исключительное положение, какое занимал этот
мальчик-монах (Димитрий был пострижен 14 лет) при дворе
московского патриарха, возившего его с собою даже в госу-
дареву думу. Но и реставрировав подлинный «извет», устранив
тенденцию, внесенную в него памфлетистом, — что и не так
легко, ибо мы не знаем, какие именно купюры были им сде-
ланы, — мы все же не получим, конечно, точного и правдивого
рассказа о первых шагах будущего московского царя. С этой
точки зрения становится очень любопытна другая русская вер-
сия, много более поздняя, тоже далеко не свободная от офи-
циального освещения дела, но передающая дело так, как оно
рассказывалось в широких кругах московского общества, что
не гарантирует, конечно, точности в подробностях, но зато
устраняет одну определенную тенденцию. Старец Варлаам в
этой версии совершенно отсутствует, отсутствуют и приключе-
ния, якобы сопровождавшие совместное путешествие Варлаама
и «царевича» из России, нет и «польской интриги». Все изобра-
жается гораздо проще и правдоподобнее. Димитрий обращается

Смута 355
к той среде, которая скорее всего могла заинтересоваться его
судьбою, — к русскому населению, жившему под литовским
подданством, среди которого в те дни немало было и прямых
московских эмигрантов. Донесение Варлаама по совершенно
другому поводу называет целый ряд имен этих последних, со-
единяя их странным и неожиданным образом с «мужиками по-
садскими киевлянами». Этот случайно не выкинутый памфле-
тистом Шуйских осколок первоначального извета находит себе
полное объяснение в позднейшей версии: среди населения «ма-
тери городов русских», и туземного, и пришлого из московских
пределов, дело царевича Димитрия Ивановича нашло себе пер-
вых прозелитов. Скоро Киев становится центром, куда сте-
кается вся нелегальная Русь: около Димитрия появляются
агенты из Запорожья, депутация от донских казаков, и лишь
когда он стоит уже во главе некоторой партии, им начинает
интересоваться польское правительство. Последнее не было
настолько наивно, чтобы пойти на удочку громкого имени:
лишь когда за носителем этого имени оно почувствовало дей-
ствительную силу, сила эта вошла в расчеты польской дипло-
матии. В свою очередь образование партии Димитрия на рус-
ско-литовском рубеже не могло быть делом случайности: у нас
есть и прямые указания, что агитация в его пользу велась здесь
давно, что уже в 1601 году здесь слышали о «царевиче». Ко-
паясь в московском прошлом Димитрия, насколько оно доступ-
но нашим раскопкам, исследователи неизменно натыкаются
как на исходный пункт всяческой агитации на семью Романо-
вых — вторую московскую семью после Годуновых, связанную
с последними некоторою «клятвою завещательного союза»33,
но в конце концов разгромленную царем Борисом. Историю об-
винения и ссылки Романовых теперь никто уже не рассматри-
вает как простую клевету; что в основе дела лежал серьезный
заговор, в этом, по-видимому, не может быть сомнения. И за-
говор этот некоторые новейшие историки склонны связывать
именно с появлением царевича Димитрия. По-видимому, году-
новской полиции не удалось — или она не позаботилась — за-
хватить всех участников дела: некоторые, считавшиеся, быть
может, неважными и второстепенными, остались на свободе. Бо-
рис Федорович удовольствовался карой самых влиятельных и
популярных из числа заговорщиков, рассчитывая, как это часто
делает администрация в подобных случаях, терроризировать
этим остальных. И, как это почти всегда бывает, расчет ока-
зался неудачным. Революционных элементов было так много и
они росли так быстро, что уцелевшим обломкам заговора ока-
12»

356
Глава VII
залось нетрудно быстро слиться в новую организацию, захва-
тить которую Годунову уже не удалось. Из подполья дело вы-
шло на открытую сцену, и полицейские меры борьбы пришлось
заменить военными. Но здесь все шансы оказались на стороне
революции.
Движение против Годунова с самого начала приобрело ха-
рактер военного восстания; оценивая его успехи, это не нужно
ни на минуту упускать из виду. Уже не раз цитированный нами
романовский памфлетист, гораздо более умный и проницатель-
ный, чем «наемное перо» Шуйских, дает очень наглядное и
толковое изображение тех общественных элементов, которые
прежде всего другого должен был встретить на своем пути На-
званый Димитрий, двигаясь от Киева на Москву. «Северская»
(ныне Черниговская губерния) и «польская» (пристенная)
украины были военной границей Московского государства;
здесь не редкость было видеть, как, пока одна половина населе-
ния жала или косила, другая стояла под ружьем, сторожа пер-
вую от внезапного набега крымцев — явления, почти столь же
обычного в этих краях, как хорошая гроза летом или хорошая
метель зимой. Помещики из центральной России смотрели на
свое назначение в эти края как на ссылку и шли сюда с край-
ней неохотой. Чтобы колонизировать эти места, правительству
приходилось прибегать к услугам настоящих ссыльных, и уже
при Иване Васильевиче вошло в обычай заменять ссылкой в
северскую или польскую украину тяжкие уголовные наказания,
даже смертную казнь. На новых местах всякого вновь появив-
шегося человека стремились утилизировать прежде всего как
боевой элемент: присланный из Москвы арестант тотчас «при-
бирался» в государеву службу, получал пищаль или коня и
становился стрельцом или казаком. При Годунове к уголовному
элементу ссылки прибавился политический: на украину стали
направлять «неблагонадежных» людей, недостаточно опасных
в глазах правительства, чтобы их казнить, и недостаточно знат-
ных, чтобы удостоиться заточения в монастырь. Этот политиче-
ский контингент рос с чрезвычайной быстротой: разгромы бо-
ярских семей, сначала Мстиславских и Шуйских, потом Рома-
новых, Вельского и других, волна за волной посылали на
украину новых невольных колонистов. Все, кто был так или
иначе связан с опальными фамилиями, вся их «клиентела», по-
падали в »разряд «неблагонадежных», а в первую голову их
«дворы», их вотчинные дружины, люди, «на конях играющие»,
т. е. военные по профессии. Упомянутый нами автор опреде-
ляет число таких ссыльных — конечно, совершенно «на глаз»,

Смута
357
не претендуя на статистическую точность, — в двадцать тысяч
душ34. Во всяком случае из них одних можно было составить
целую армию, тем более что вооруженными они оставались,
конечно, и на новых местах. Те, кто был прямо поверстан в
государеву службу, представляли самую ненадежную часть Бо-
рисовых подданных: кто в службу не попал, примыкал к той
колыхавшейся на обе стороны рубежа массе, которая служила
московскому правительству, пока находила это для себя вы-
годным, и моментально превращалась в «иностранцев», как
только эта выгода исчезала. Термин «казачество» прилагается .
историками обыкновенно именно к этой массе, которая отнюдь
не была вовсе аморфной и совершенно неорганизованной: имен-
но военная организация у нее была, и ее выборные «атаманы»
умели держать в своих станицах дисциплину не хуже москов-
ских воевод и голов. Это опять была готовая военная сила, ни-
сколько не худшая, чем насильно навербованные гарнизоны
украинских крепостей. Провести раздельную черту между теми
и другими в этих краях было бы, впрочем, неразрешимой за-
дачей: вчерашний «вольный» казак сегодня становился каза-
ком государевой службы, а завтра опять был «вольным». Так
же трудно было бы отделить и в социальном отношении этот
мелкий служилый люд, нередко верставшийся небольшими по-
местьями, от настоящих помещиков, «детей боярских», в этих
краях сплошь мелкопоместных. В казачестве были, конечно, и
совсем демократические элементы — беглые «люди боярские,
крепостные и старинные», но не следует преувеличивать их
влияния, как иногда делается. Идеологию казацкой массы вы-
рабатывали не они. Когда эта масса стала политической силой,
она выступила не с лозунгом свободы для крепостных, а с тре-
бованием поместий и вотчин, где, конечно, работали бы те же
крепостные. Казак, как правило, мелкий помещик в зародыше, ,
а мелкий помещик ни о чем, конечно, так не мечтал, как о том,
чтобы стать крупным. Оттого казачество и служилая масса,
«убогие воинники» Пересветова, так хорошо понимали друг
друга и в политических выступлениях Смуты мы так часто
встречаем их вместе. И первый и второй Димитрии были оди-.
наково и казацкими и дворянскими царями. И только когда
окончательно выяснилось, что на всех «поместий и вотчин» не
хватит и что новые, пришедшие с «царевичами» служилые
люди могут стать землевладельцами лишь на счет старых,
только тогда «дворяне и дети боярские» стали давать «казакам»
решительный отпор. Когда же конкуренты опять были оттес-
нены на украину, вновь было восстановлено то неустойчивое

358
Глава VII
равновесие, с которого начала Смута и которое по мере укреп-
ления дворянской России становилось все более и более на-
дежным.
Появление казацких ополчений под знаменами Димитрия
было, таким образом, началом дворянского восстания, и неда-
ром с первой же минуты претендент выступил с обещаниями
«воинскому чину дать поместья и вотчины и богатством напол-
нить». Упадок популярности Бориса именно среди дворянства,
очевидно, не был тайной для русской эмиграции в Литве, на-
против, как раз на этом она и спекулировала, восстановляя раз-
рушенный романовский заговор. Будь Борис Федорович в та-
ких же отношениях к помещикам, как в год своего воцарения,
поднимать против него мятеж было бы смешным безумием. Но
теперь годуновская армия шла на инсургентов из-под палки и
готова была воспользоваться всяким удобным случаем, чтобы
уклониться от боя. Если поход Названого царевича не был
сплошным триумфальным шествием, то это объясняется, с од-
ной стороны, ошибками непосредственных руководителей дела,
с другой — тем, что военные силы Бориса не исчерпывались
его вассалитетом. Московские эмигранты не были свободны от
увлечения Западом — католические симпатии самого Димитрия
составляют одну из сторон этого явления; они слишком низко
ценили военные качества той силы, которая сама шла к ним
в руки, — порубежных служилых людей и казачества — и
слишком много ждали от нанятых ими польских отрядов. На
деле последние не сыграли существенной роли, тогда как пер-
вые спасли все дело: сдача без боя в течение первых же недель
похода целого ряда украинских крепостей — Чернигова, Пу-
тивля, Рыльска, Севска, Курска, Белгорода, Царева-Борисова —
дала «царевичу» в руки массу опорных пунктов, откуда Бори-
совы воеводы не могли его выбить даже в самые черные для
Димитрия дни войны, а блестящая защита Кром донским ата-
маном Корелой в сущности решила поход: московское войско
здесь окончательно убедилось, что Годунову с «самозванцем»
не справиться, а отсюда был один шаг до вывода, что служить
Названому Димитрию выгоднее, чем царю Борису. Присматри-
ваясь далее к военным действиям, начавшимся осенью 1604 го-
да, мы видим, что всякий раз, когда Димитрий встречает серь-
езное сопротивление (так было под Новгородом-Северским, на-
пример)1, на сцене не поместная армия, а зачатки регулярной
военной силы — московские стрельцы (позднейшая гвардейская
пехота) да иноземные наемники. Это быстро оценил и сам
Димитрий, поспешивший взять Борисовых ландскнехтов себе

Смута
359
на службу и всячески стремившийся заслужить симпатии стре-
лецкого войска, в чем он отчасти успел. Если бы не эти новые
для московского войска элементы, агония Борисова царствова-
ния была бы еще кратковременнее. Но и так это была уже
только агония. С первого момента открытого появления «царе-
вича» годуновское правительство растерялось и не знало, что
ему делать. Его военные мероприятия были крайне нереши-
тельны и бестолковы: оно сосредоточивало войска не там, где
нужно, посылало войска меньше, чем было нужйо, и ставило
во главе него явно ненадежных, с годуновской точки зрения,
предводителей — Мстиславских да Шуйских с Голицыными.
В то же время оно усиленно старалось доказать всем, и прежде
всех, кажется, самому себе, что «царевич Димитрий Иоанно-
вич» не кто другой, как Гришка Отрепьев, как будто достаточно
было назвать настоящее имя вождя антигодуновской револю-
ции, чтобы покончить с этой последней. Эта растерянность вер-
хов очень хорошо чувствовалась низами, и уже до смерти Бо-
риса правительственная армия начала разбредаться. К моменту
этой смерти (13 апреля 1605 года) в ней остались рядом с не-
многочисленными регулярными отрядами почти только самые
ненадежные полки — местные северские служилые люди, еще
не успевшие передаться претенденту.
В такой обстановке нетрудно было сложиться новому за-
говору. Социальный состав его памятники указывают настолько
определенно, что споров здесь быть не может: на Годунова
встали средние помещики, его главная опора в дни борьбы за
власть с его соперниками. Казацкое движение передалось те-
перь верхним слоям «воинников». Летопись называет даже
определенно имена тех, кто был «в совете» на царя Бориса и
его сына. То были дети боярские Рязани, Тулы, Каширы и
Алексина, а среди них на первом месте «Прокопий Ляпунов с
братьею и со советники своими» 35. Другие источники называют
рядом с «заоцкими городами» и «детей боярских новгород-
ских», но решающим было, конечно, присоединение к заговору
поместного землевладения географически ближайших к театру'
войны областей. Теперь полмосковского царства фактически
было в руках Димитрия. Если бы другая половина также реши-
тельно встала за царствовавшую династию, получилась бы
междоусобная война в грандиозном масштабе. Что объективно
это было возможно, показало царствование Шуйского. Но дру-
гая, непомещичья половина Московского государства — это
были города с экономически и социально тесно тянувшим к
буржуазии черносошным — некрепостным — крестьянством, а

360
Глава VII
буржуазия совсем не расположена была жертвовать собой для
Годуновых. Отношения к ним Бориса навсегда остались «ху-
дым миром», который был лучше, конечно, «доброй ссоры», ка-
кая была в 1587 году, но от которого очень далеко было до пре-
данности. Недаром «царевич» считал посадских на своей сто-
роне, объясняя в своих грамотах, что гостям и торговым лю-
дям при Борисе в торговле и в пошлинах вольности не было и
что треть «животов их, а мало и не все иманы были» годунов-
ским правительством36. В этом отношении обе политики Бори-
са — «дворянская» первых лет и «демократическая» послед-
них — одна другой стоили: на что бы ни шла царская казна,
на подачки помещикам или на «кормление голодающих», на-
полнять ее одинаково приходилось за счет торгового капитала.
На спасение такого режима посадские не дали ни полушки де-
нег и ни одного ратника. Столкновение дворянских заговорщи-
ков с Ляпуновым во главе и оставшихся верными Борису от-
рядов стоявшей под Кромами армии было последним актом
кампании 1605 года. Соотношение сил было таково и так ве-
лика была растерянность оставшейся у правительства рати,
что рязанские дети боярские в союзе с казаками разогнали ее,
почти не прибегая к оружию. Названый Димитрий, продолжав-
ший еще «отсиживаться» в Путивле, совершенно неожиданно
для себя получил (в начале мая 1605 года) известие, что ему не
с кем больше воевать. Номинально командовавшие исчезнув-
шими теперь войсками и управлявшие страной бояре не имели
другого выхода, как признать претендента. Их политическая
роль в эту минуту была столь же жалкая, как и в расцвет
опричнины: восставшее дворянство было фактическим хозяи-
ном государства, и бояре уже не как класс, а просто как толпа
классических «придворных» могли использовать минуту лишь
для того, чтобы выместить на семье Бориса то, что они вытер-
пели в свое время от «рабоцаря», худородных возводившего на
благородных. Месть была так сладка, что один из самых благо-
родных, кн. В. В. Голицын, не отказался от функций палача:
на его глазах и под его руководством были удавлены вдова и
сын Годунова. Но на долю боярства и тут выпала чисто испол-
нительная роль: организаторами свержения Годуновых были
агенть1 «царевича», приехавшие из армии, а совершиться оно
могло, только благодаря дружественному нейтралитету москов-
ского посада, который не только пальцем не шевельнул на за-
щиту «законного правительства», но и принял живое участие
в грабеже годуновских «животов», вспоминая, как покойный
царь отобрал «треть животов» у посадских.

Смута
361
Сходство порядков, водворившихся на Москве летом 1605 го-
да, с опричниной Грозного не ограничивалось угнетенным по-
ложением боярства — оно шло дальше. Как и их отцы ровно
сорок лет назад, приведшие в Москву Димитрия помещики
широко использовали свою победу: такой оргии земельных
раздач и денежных наград Москва давно не видала, даже, по-
жалуй, и в те дни, когда Годунов особенно ухаживал за дво-
рянством. По словам секретаря Димитрия, Бучинского, за пер-
вые шесть месяцев своего недолгого царствования названный
сын Грозного роздал семь с половиною миллионов гогдашних
рублей, по меньшей мере 100 миллионов рублей теперешних37.
Часть этих денег пошла в карманы казаков и польских жолне-
ров, но далеко большая часть разошлась в виде жалованья рус-
ским служилым людям, все денежные оклады которых сплошь
были увеличены ровно вдвое: «кто имел 10 рублев жалованья,
тому велел дати 20 рублев, а кто тысячу, тому две дано» 38.
Роздали, по-видимому, все, что можно было раздать; русские
летописцы твердо запомнили, что «при сего царствии мерзост-
нсго Расстриги от многих лет собранные многочисленные цар-
ские сокровища Московского государства истощились». Цити-
руемый автор приписывает это главным образом жадности
польских и литовских ратных людей; но другой современный
историк не скрыл, что щедроты «Расстриги» изливались не
только на иностранцев. Димитрий, «хотя всю землю прельстити
и будто тем всем людям милость показати и любим быти, ве-
лел все городы верстати поместными оклады и денежными
оклады» 39. Об этих верстаньях, экстренных земельных разда-
чах в параллель к удвоенному жалованью в 1605—1606 годах,
сохранилась такая масса документальных свидетельств, что мы
знали бы о них даже и без летописцев; и у последних больше
характерно это отождествление «всех городов», т. е. детей бо-
ярских, помещиков всех городов, со «всею землею»: как во дни
опричнины, помещики опять были «всей землей», потому что
все земли были в их руках. Огромные имения Годуновых на
первых порах могли удовлетворить земельную жажду новых
хозяев; но в перспективе виднелись меры и более общего ха-
рактера — начали уже конфисковывать участки церковной
земли, обращаясь в то же время к монастырским капиталам за
пополнением быстро пустевших казенных сундуков. Когда мы
слышим о «ересях» Названого Димитрия, это обстоятельство
непременно надо принимать во внимание. И боярские конфис-
кации грозили не ограничиться одними родственниками низвер-
гнутой династии: падение Василия Ивановича Шуйского, в

362
Глава VII
первые же дни нового царствования осужденного и сосланного
не то за действительный заговор, не то просто за злостные
сплетни насчет нового царя, предвещало и с этой стороны боль-
шое сходство с опричниной. Димитрий Иванович решительно
напоминал своего названого отца, и если боярского заговора
еще не было в первые недели царствования, когда был сослан
за него Шуйский, он должен был сложиться под влиянием
простого инстинкта самосохранения очень скоро. Тем более что
положение боярства теперь было менее безвыходно, чем сорок
лет назад. Тогда управы на Грозного можно было искать толь-
ко в Литве с большой порухой своему православию — теперь
православная церковь изъявляла полную готовность идти ря-
дом с боярами против «олатынившегося» царя, а главное —
служилые имели тогда на своей стороне московский посад, и
боярам, взятым и с фронта, и с тылу, податься было некуда.
Теперь посадские очень скоро убедились, что от Димитрия им
не приходится ждать больше добра, чем от Годунова, и бро-
жение в московском посаде становилось день ото дня заметнее.
Кое-какие намеки, разбросанные в летописях и документах,
дают нам некоторую возможность проследить, как распростра-
нялось это брожение по различным слоям московской буржуа-
зии. Мелкие торговцы, лавочники и ремесленники не были в
числе недовольных Димитрием. Серебро, попавшее в дворян-
ские и казацкие карманы, быстро превращалось в потребитель-
ные ценности, и в московских рядах торговля шла на славу.
Оттого к великому огорчению благочестивых писателей вроде
знакомого нам романовского памфлетиста здесь очень мало
внимания обращали на «ереси» «самозванца». Волнение почув-
ствовали здесь лишь тогда, когда необыкновенный наплыв по-
ляков по случаю царской свадьбы (их, считая дворню, воору-
женную и безоружную, набралось до 6000) в связи с пускав-
шимися заговорщиками нелепыми слухами разбудил прямо
шкурный страх: тогда в рядах перестали продавать приезжим
порох и свинец. Гораздо раньше должно было проснуться бес-
покойство крупного капитала. Названого царя привели в Мо-
скву, между прочим, наиболее демократические элементы
«воинников» — самые мелкие помещики русского Юга и даже
только кандидаты в помещики в лице казаков. Служилая мел-
кота еще при Грозном была в тисках денежного капитала, и
уже царскому Судебнику приходилось ограничивать право слу-
жилых людей продаваться в холопы: это могли делать только
те, «кого государь от службы уволит». Кабаление служилых
продолжалось и при Годунове: в это время очень многие бога-

Смута
363
тые люди, начиная с самого царя, «многих человеки в неволю
себе введше служити», и в числе этих невольников бывали и
«избранные меченосцы, крепкие с оружием во бранех», притом
владевшие «селами и виноградами» 40. Распространение кабаль-
ного холопства было, таким образом, фактом вовсе не безраз-
личным для служилой массы — и для низших ее рядов фактом
отнюдь нежелательным. Приговор боярской думы Димитрия
(от 7 января 1606 года) 41, сильно стеснявший закабаление, де-
лая его чисто личным, — тогда как раньше кабалы часто писа-
лись на имя целой семьи, отца с сыном, например, или дяди
с племянником, не выходил, стало быть, за рамки дворянской
политики нового царя, напоминая только, что за последним
стояли не одни богатые помещики вроде Ляпуновых, но и слу-
жилая мелкота. Недаром самые мелкие из мелких — казаки с
сияющими лицами расхаживали теперь по Москве, где в свое
время не один из них изведал холопство, восхваляя дела своего
«солнышка праведного», царя Димитрия Ивановича. Но тем,
кто промышлял отдачей денег взаймы, такое направление пра-
вительственной политики не могло нравиться, и близкий к
крупнобуржуазным кругам романовский памфлетист строго
осуждает как «врагов-казаков», так и легкомысленных москви-
чей, которые их слушали.
Это, так сказать, уже не классовое, а слоевое направление ,
новой политики, явно интересовавшейся низами служилой мас-
сы иногда, быть может, и не без ущерба ее верхам, не прошло
даром для Димитрия; если направленный против него перево-
рот не встретил почти отпора в самой Москве, то тут не без-
различен был тот факт, что подстоличное дворянство всего ме-
нее было взыскано царскими милостями. Названый сын Гроз-
ного был царем не только дворянским, но еще ближе и теснее
царем определенной дворянской группы, детей боярских горо-
дов украинных и заоцких. Другой боярский приговор, 1 февра-
ля 1606 года, дает возможность к социальному оттенку приба- '
вить этот географический. Приговор лишил права помещиков,
от которых в голодные годы разбрелись крестьяне, искать их
и требовать обратно: «не умел он крестьянина своего кормить
в голодные лета, а ныне его не пытай» 42. Но московская эми-
грация шла с севера на юг и от центра к окраинам; на счет
запустелых подмосковных ширились как грибы возникавшие
каждый год на черноземе имения южных пристенных помещи-
ков, бедные рабочими руками. Недаром именно на юге так по-
пулярно было имя Димитрия, популярно долго после того, как
его носитель был убит и сожжен и прах его рассеян по ветру.

364
Глава VII
Низвергнуть Димитрия вооруженной рукой казалось делом
гораздо более трудным, чем одолеть брошенных своею армией
Годуновых. Названый был настоящим царем военных людей,
' и военная свита не покидала его ни на минуту. По городу он
всегда «со многим воинством ездил, спереди и сзади его шли в
бронях с протазанами и алебардами и иным многим оружием»,
так что «страшно» было «всем видети множество оружий бле-
щащихся» 43. Бояре же и вельможи во время этих выездов царя
находились далеко от него, на втором плане. И любили Димит-
рия военные люди: когда заговор проник в Стрелецкую сло-
боду, стрельцы своими руками перебили изменников; и в день
катастрофы они кинули царя последние. Но и тут была своя
обратная сторона. Военный человек по натуре, Димитрий не
мог усидеть на месте. Интересы южных помещиков, хрониче-
ски терпевших от крымцев, тоже толкали к походу — и именно
на юг; напуганные в прошлом крымскими набегами москвичи
не без страха и не без укора царю рассказывали, как Димит-
рий «дразнит» крымского хана, отправив ему будто бы шубу
из свиных кож. В центре и на севере к далекому степному по-
ходу относились не так, как на юге. Между тем этот последний
день ото дня становился неизбежнее: Димитрий деятельно мо-
билизировал свою армию, устроил огромные магазины в Ельце,
увел туда и большую часть московской артиллерии опять к
немалому страху москвичей, которым казалось, что царь «опу-
стошил Москву и иные грады тою крепостию». Всеми этими
страхами пользовались заговорщики, систематически пускав-
шие слухи, что царь «раздражает род Агарянский» недаром и
недаром обнажает центр государства от военных сил: это-де
все делается, чтобы «предать род христианский» 44 и облегчить
захват безоружной Москвы поляками. Эти толки находили себе
благоприятную почву даже и в рядах служилого класса: поход
• на Крым еще раз географически сузил симпатии помещиков
к Названому Димитрию. Белозерскому или новгородскому
сыну боярскому совсем не улыбалась перспектива идти за ты-
сячи верст драться за интересы его заокских собратий. Между
, тем при продвижении войска в сторону степи около Москвы
скоплялись именно северные полки, тогда как южные ждали
царя на «польской» украине. 3000 новгородских детей боярских
и оказались'военной силой заговора; с присоединением «дво-
ров» бояр-заговорщиков (есть известия, что Шуйские специ-
ально стянули на этот случай все силы из своих вотчин) и по-
садских, которых снабдили оружием те же бояре, этого было
довольно, чтобы справиться с немецкой стражей Димитрия и

Смута
365
даже чтобы заставить поколебаться московских стрельцов. Во
всяком случае этого было довольно для нападения врасплох, а
именно на это рассчитывали Шуйские с братиею. В таком рас-
чете им очень помогла самонадеянность Димитрия, уверенного,
что он «всех в руку свою объят, яко яйцо, и совершенно любим
от многих» 45. У этой самонадеянности были- известные объек-
тивные основания — расчет названного царя не был только
свидетельством его легкомыслия; то был результат неверных
политических ходов, политическая ошибка. История его воца-
рения должна была дать ему неправильное представление об
удельном весе московского боярства: он не забывал его при-
ниженной и пассивной роли в те дни, отсутствия в его среде
солидарности, так явно сказавшегося в деле Шуйского, кину-
того всеми, едва его постигла царская опала. Ему казалось, что
бояр вообще бояться нечего, а в то же время воспоминания его
детства и ранней юности должны были дать ему столь же не-
верное представление о соотношении сил в кругу самого бояр-
ства. Выкормыш Романовых, Димитрий легко привык к мысли,
что во главе московской знати стоят именно они и что, имея их
на своей стороне, других опасаться нечего. С Романовыми он и
старался поддержать хорошие отношения: сосланный и постри-
женный Годуновым Федор Никитич стал митрополитом Фила-
ретом, единственный уцелевший из остальных братьев Иван
Никитич — боярином. Несомненное участие и Романовых в за-
говоре против Димитрия составляет одну из самых темных сто-
рон этого дела. Это дает некоторое представление о силе оппо-
зиционного настроения в самой Москве к концу царствования:
даже те, кого названный царь ласкал, не решались остаться
на его стороне. Что Федор Никитич и в мантии митрополита
оставался боярином и не мог чувствовать особенной симпатии ^
к «дворянскому» царю, да еще с явными «латинскими» склон-
ностями, это тоже могло сыграть свою роль. Как бы то ни было,
те, на чью «любовь» Димитрий мог рассчитывать не без осно-
ваний, в действительности стояли в рядах его противников.
К этому удару с тыла он совершенно не был приготовлен, и
нельзя его за это винить.
Окончательный толчок делу дала уже прямая бестактность
польских сторонников Димитрия, которые на всем протяжении
его недолгой истории гораздо больше доставляли ему хлопот,
чем приносили пользы. Приведенные съехавшимися на свадьбу
Царя с Мариной Юрьевной польскими гостями жолнеры вели
себя крайне бесчинно, а по количеству их было, как мы видели,
столько, что слухи о польском захвате начинали как будто

366
Глава VII
оправдываться. В связи со всем предшествующим это привело
московскую толпу в такое нервное состояние, что заговорщики
стали опасаться преждевременного взрыва. Возможно, что
раньше предполагалось покончить с царем во время похода,
теперь пришлось рискнуть на более опасное — добывать Ди-
митрия в его собственном дворце. Уверенность Названого в
своих ближайших слугах, несомненно, облегчила это дело. Ха-
рактерно, что бояре-заговорщики, ударив в набат в Рядах, на
Ильинке, не решились двинуть посадских на Кремль, а напра-
вили их на поляков; непосредственно же для убийства «Расст-
риги» был отряжен небольшой, человек в 200, отряд специаль-
ного состава, который был легко пропущен до самых царских
покоев, потому что во главе его шло первое московское бояр-
ство; по имени летописи согласно называют князей Шуйских,
Василия Ивановича, недавно возвращенного «Расстригой» из
ссылки, и его брата Димитрия, но рядом с ними были и «иные
многие бояре и вельможи». Позже на улицах Москвы мы встре-
чаем и Мстиславского, и Голицыных, и Ивана Никитича Ро-
манова. Позднейшие сказания приписывают Василию Ивано-
вичу Шуйскому самое непосредственное участие в убийстве;
защищая его от Димитрия, на последнего и накинулись будто
бы «бояре и дворяне» 46. Но памфлет Шуйских, как и памфле-
тист Романовых, одинаково скользят по подробностям этой
трагической ночи: видимо, ни тем ни другим удовольствия эти
воспоминания не доставляли.
Казалось бы, что, идя на такое дело, которое неминуемо
должно было кончиться опустением московского престола, за-
говорщики должны были заранее подумать, как эту пустоту
заполнить. На деле, однако, этого не было, и целых двое суток
Москва была без царя. В боярском кругу о кандидатуре мол-
чали, это показывает, насколько жгучим был вопрос. Боялись
поссориться на нем накануне дела и тем сорвать самый заго-
вор. Уже это одно должно устранить представление об «аристо-
кратическое камарилье», «боярском кружке», так распростра-
ненное в новейшей литературе. Камарилья могла бы спеться,
а тут мы никакой согласованности мнений и действий не за-
мечаем. Если у кого из заговорщиков был определенный план
v действий, то только у одного Василия Ивановича Шуйского, ко-
торый и поспешил воспользоваться этим своим преимуществом.
Пока остальные бояре растерянно толковали о том, что надо
«совет сотворити... и общим советом избрати царя на Москов-
ское государство», что надо разослать грамоты о земском со-
боре, как было в 1598 году, толковали с единственной, очевид-

Смута
367
но, целью оттянуть дело, московский посад выкрикнул царем
Шуйского. Что воцарение последнего было своего рода загово- ,
ром в заговоре, полным сюрпризом для большинства членов
воображаемой «камарильи», об этом совершенно согласно сви-
детельствуют и русские и иностранные источники. Полуофи-
циальная летопись Смуты, которую мы сейчас цитировали,
рассказав о недоуменных толках бояр насчет земского собора,
продолжает: «Но нецыи от вельмож и от народа ускориша, без
совета общего избраша царя от вельмож боярина князя Васи-
лия Ивановича Шуйского... избрания же его не токмо во гра-
дех, но и на Москве не все ведаху»*7. Автор романовского пам-
флета совершенно согласно с этим передает дело: «Малыми
некими от царских палат излюблен бысть царем Василий Ива-
нович Шуйский... никем же от вельмож не пререкован, не от
прочего народа умолен» 48. Этот последний автор, несомненно,
тенденциозен в данном случае: в 1606 году Ромаповы были со-
перниками Шуйских, как в 1598 Годуновых; но тенденция его
состоит в том, что он отрицает участие народа в избрании Шуй-
ского, а не в том, что он отрицает участие в этом деле
бояр. Шуйский «воздвигся кроме воли всея земли» потому, что
не все чины и не все города Московского государства посадили
его на царство. Но «народ» при этом деле был, и о его соци-
альном составе дает вполне определенное показание один ино-
странец, бывший свидетелем выборов. «Ему поднесли коро-
ну, — говорит о Шуйском Конрад Буссов, — одни только жи-
тели Москвы, верные соучастники в убиении Димитрия, купцы,
сапожники, пирожники и немногие бояре»49. Шуйский был по-
садским царем, как Названый Димитрий был царем дворян-
ским. В этом была новизна его положения. Дворянский царь
был уже не один: таким был Грозный во вторую половину сво-
его царствования и Годунов — в первую. Но представитель
буржуазии еще ни разу не сидел на московском престоле —
этот класс впервые держал в руках верховную власть; оставал-
ся вопрос, удержит ли он ее, когда московский мятеж уляжет-
ся и жизнь войдет в 'нормальную колею.
«Самовоцарение» Василия Ивановича в первую минуту со-
вершенно ошеломило боярские круги, тем более что в числе
«немногих бояр», посвященных в этот второй заговор, кроме
родственников нового царя, по-видимому, были одни только
Романовы. Филарет Никитич был наречен патриархом, ка-
жется, в то же время, как Шуйский — царем; почему это согла-
шение не удержалось и Филарет должен был идти искать пат-
риаршества в Тушине — этот вопрос большого исторического

368
Глава VII
интереса не представляет. Вследствие ли разрыва Шуйских с
Романовыми, или по какой другой причине, но растерянность
боярства стала проходить довольно быстро: раз не приходилось
делить мономаховой шапки, бояре опять стали такой же друж-
ной стенкой, какой они шли убивать «Расстригу». Не удалось
посадить своего царя, нужно было хотя гарантировать себя от
чужого, и в этом отношении опиравшийся на купцов Шуйский,
заранее можно было предсказать, должен был обнаружить
меньшую силу сопротивления, нежели окруженный «воинни-
ками» Димитрий. Во время, венчания Василия Ивановича в
церкви разыгралась странная и на первый взгляд совершенно
непонятная сцена. Нареченный царь начал вдруг говорить о
том, что он хочет крест поцеловать на том, что не будет он ни-
кому мстить за претерпенное им при Борисе и вообще ни над
кем ничего «творити не будет без общего совета». Бояре же и
прочие стали ему говорить, чтобы он этого не делал и креста
на том не целовал: «понеже никогда тако не сотворися, и дабы
нового ничего не всчинал»50. Но Шуйский не послушался и
поцеловал крест. При обычном взгляде на Шуйского как на
боярского царя тут ничего понять нельзя. Бояре давно уже
хотели ограничить царскую власть, оградить себя от произвола
сверху; новый царь берется целовать крест, что произвола не
будет, — бояре его отговаривают. Но, внимательно вчитавшись
в слова Шуйского, мы поймем, какую лазейку нашел для себя
этот тонкий дипломат. «Общий совет» и вообще на тогдашнем
языке и, в частности, в рассказе об избрании Шуйского у «Но-
вого Летописца», которого мы цитируем, есть синоним земского
собора. Перед этим только что бояре апеллировали к этому
учреждению против Шуйского, теперь он апеллирует к собору
против бояр, заявляя, что он согласен ограничить свою власть,
но только «общим советом», а не боярской думой. Бояре тотчас
же очень наивно и выдали себя, обнаружив, что сами они о
земском соборе толковали вовсе несерьезно, а лишь ради того,
чтобы оттянуть время. Но и сам царь Василий хотел лишь
попугать бояр; на самом же деле созвать вассалитет Москов-
ского царства, где большинство, без сомнения, было на стороне
убитого им[ Димитрия, вовсе, конечно, не входило в его планы.
И тотчас тке в этой первой стычке обнаружилось, что бояре
сильнее, потому что в официальной крестоцеловальной записи,
разосланной по городам, царь обещался «всякого человека, не
осудя истинным судом с бояры своими, смерти не предати»51,
Вопреки мнению некоторых новейших историков, это был ко-
лоссальный успех боярства. Даже если бы Шуйский этим

Смута
369
своим крестоцелованием лишь закрепил старинный московский
обычай, это имело бы не меньшее значение, чем закрепление
местнических обычаев при Грозном. Но мы вовсе не имеем
уверенности, чтобы политические процессы со времен оприч-
нины разбирались при участии боярской думы, «истинным су-
дом»; наоборот, есть все основания думать, что они разреша-
лись в сыскном (а не судебном) порядке, образец которого
давно был дан губными учреждениями. Бояре, которые «пыха-
ху и кричаху» на Романовых во время их дела, были не судьи,
а следователи, назначенные Борисом. Крестоцеловальная за-
пись Шуйского восстановляла судебные порядки там, где со
времени опричнины господствовала административная рас-
права52. Но «запись» шла дальше: она заключала в себе огра-
ничение и самой судебной репрессии. До сих пор последняя
была коллективной: опала постигла весь род, и все вотчины
опальной фамилии подвергались конфискации. В этом, как мы
видели, и состоял экономический смысл опричной политики,
массами переводившей вотчинные земли в руки «воинников».
Теперь этим массовым конфискациям был положен конец:
«вотчин, и дворов, и животов у братьи их (осужденных), и у
жен, и у детей не отымати, будет которые с ними в мысли не
были». Это установление индивидуальной ответственности вме-
сто групповой — чрезвычайно важный факт с социологической
точки зрения; но на этой стороне дела мы пока не будем оста-
навливаться. Отметим только, что боярский характер «консти-
туции» Шуйского особенно подчеркивается этим пунктом: от
конфискаций родовых вотчин никто, кроме боярства, не стра-
дал. Сами авторы «записи» почувствовали это, и так как реаль-
ной силой, на которую опиралось новое правительство, были
не бояре, а московский посад, то «боярские» статьи конститу-
ции получили дополнение, не менее любопытное, чем они сами:
«Также у гостей и у торговых людей, хотя который по суду и
по сыску дойдет и до смертныя вины, и после их у жен и у
детей дворов и лавок и животов не отъимати, будет с ними они
в той вине невинны...»
Русская «хартия вольностей» ограждала, таким образом,
интересы, с одной стороны, бояр, а с другой — гостей и торго-
вых людей. Дворянства она не касалась, и в борьбе с тотчас
же вновь вспыхнувшим дворянским мятежом казни и ссылка
в административном порядке применялись на каждом шагу.
Это было ограничение царской власти не в пользу «всей зем-
ли», а в пользу только двух классов, которые вдобавок в дан-
ную минуту не имели никаких положительных общих интересов.

370
Глава VII
У них был общий враг — средние и мелкие служилые, че-
рез посредство царской казны эксплуатировавшие торговый
люд и посредством царской власти экспроприировавшие бояр-
ство. Пока они не справились с общим врагом, их союз дер-
жался кое-как. Но когда этот враг подался и союзникам на
освободившемся месте пришлось строить новое здание, тотчас
же должно было обнаружиться, как чужды они друг другу.
Экономическое родство оказалось сильнее временной полити-
ческой комбинации, и в конце концов оба новых экономически
класса — и посадские, и помещики — оказались вместе против
представителя экономической реакции, против боярства. Че-
тырехлетнее правление Шуйского было своего рода браком по
расчету между торговым капиталом и боярской вотчиной, где
обе стороны ненавидели и презирали друг друга, но разорвать
союза не решались, пока не вынудил к этому внешний толчок.
Боярство разорвать союза не могло уже по той причине,
что без помощи торгового капитала оно, в самом простом, ма-
териальном смысле этого слова, не могло управлять государ-
ством. Убитый Димитрий приготовил тяжелую долю своим вра-
гам: на другой день после своего воцарения новый царь увидел
себя перед пустыми сундуками. «Царь бо, не имый сокровища
многа и другов храбрых, подобен есть орлу бесперому и не
имеющему клюва и когтей; все царские сокровища истощил
богомерзкий Расстрига, разбрасывая деньги; скудость и теснота
пришла всем ратным людям», и не пошли ратные люди за ца-
рем Василием, Экстренные меры, которые пришлось принять
этому последнему, чтобы выплачивать ставшим на его сторону
служилым государево жалованье, хотя бы в минимальном раз-
мере, показывали, в какой «тесноте» жил он сам: ревнителю
правоверия, только что одолевшему «поганого еретика», при-
шлось идти по стопам этого последнего, накладывая руку на
монастырскую казну и даже на монастырские ризницы, — что-
бы добыть денег, переливали в монету церковные сосуды, по-
жертвованные «по душе» прежними царями53. Но всего этого
было мало, и если правительство Шуйского продержалось
четыре года, оно этим было обязано «торговым людям»: без по-
мощи городов поморских и понизовых и ратными людьми и
деньгами оно не пережило бы первого восстания.
Это последнее, можно сказать, разумелось само собой после
дня 171 мая. Северской украине, приведшей в Москву Назва-
ного Димитрия, слишком дорого обошлась кратковременная
реакция при Борисе — после первой же случайной неудачи
претендента, — чтобы она стала дожидаться расправы с ней со

Смута
371
стороны победивших теперь «Расстригу» москвичей. По словам
одного современника, «Севера» была уверена, что новый царь
готовит ей участь, какую испытал Новгород при Иване Василь-
евиче. «Можно удивляться тому, как быстро и дружно встали
южные города против царя Василия Шуйского. Как только
узнали в Северщине и на Поле о смерти самозванца, так тотчас
же отпали от Москвы Путивль и с ним другие северские го-
рода, Ливны и Елец, а за ними и все Поле до Кром включи-
тельно. Немногим позднее поднялись заоцкие, украинные и
рязанские места. Движение распространилось и далее на во-
сток от Рязани, в область мордвы, на Цну и Мокшу, Суру и
Свиягу. Оно даже передалось через Волгу на Вятку и Каму в
пермские места. Восстала и отдаленная Астрахань. С другой
стороны, замешательство произошло на западных окраинах го-
сударства, в тверских, псковских и новгородских местах» *.
В октябре 1606 года, менее чем через шесть месяцев после во-
царения Василия Ивановича, южные инсургенты стояли уже
под самой Москвой. Только что цитированный нами автор со-
вершенно правильно говорит, что «на украйне в 1606 году вос-
стали против правительства Шуйского те же самые люди,
которые раньше действовали против Годуновых» 54. Но были и
новые элементы, и он тут же дает характеристику южного
движения этого года как «возмущения холопей и крестьян про-
тив господий своих» 54. Так именно называется посвященная
этому движению глава в знакомом нам «Новом Летописце».
Компилятор этого последнего был особенно близок, по-види-
мому, к патриаршему двору, и даваемое им освещение южного
бунта, несомненно, заимствовано из патриарших грамот того
времени. Эти грамоты Гермогена (патриархом был тогда уже
он) дошли до нас и в подлиннике (или, что для нас не состав-
ляет разницы, в официальном пересказе). Там действительно
говорится, что «воры» (так на московском официальном языке
выражалось то понятие, которое в новейших полицейских до-
кументах выражается словом «злоумышленники») в своих
«проклятых листах» (по-нынешнему прокламациях) «велят
боярским холопям побивать своих бояр, и жены их, и вотчины,
и поместья им сулят, и шпыням и безыменникам ворам велят
гостей и всех торговых людей побивати и животы их грабити,
и призывают их воров к себе, и хотят им давати боярство и
воеводство, и окольничество, и дьячество» **. Но из этого текста
* Платонов, цит. соч., стр. 318 б5.
** Акты Археограф, экспед., III, № 57—59. вв

372
Глава VII
видно, как неосторожно было бы утверждать, что «воры» ста-
вили «целью народного движения не только политический, но
и общественный переворот». Какой же был бы «общественный
переворот» в том, что вотчины и поместья сторонников Шуй-
ского перешли бы в руки их холопов, приставших к движению?
Переменились бы владельцы вотчин, а внутренний строй этих
последних остался бы, конечно, неприкосновенным. Эта непри-
косновенность старого строя особенно ясна из другого посула
«воров»: давать холопам боярство, и воеводство, и окольниче-
ство. Вся московская иерархия предполагалась, значит, на
своем месте и, когда «воры» прочно обосновались под Москвой,
была воспроизведена в «воровской» столице Тушине. Нет ни-
какого сомнения, что мы имеем здесь дело с двойной демаго-
гией. Во-первых, предводители восстания против Б1уйского,
поднимая на бояр крепостное население боярских вотчин, не
стеснялись в обещаниях,57 надеясь, что исполнять их не при-
дется57 и что в случае надобности вооруженные помещики
легко справятся с мужицким бунтом, если он перейдет гра-
ницы для них полезного. А во-вторых, патриарх, возбуждая
против «воров» городскую буржуазию и ту часть землевладель-
цев северной и центральной России, которая еще колебалась,
напирал как раз на те стороны «воровской» программы, кото-
рая должна была быть особенно одиозна именно для этих клас-
сов. В результате и получилась картина чуть ли не социальной
революции, которая58 для данной минуты была еще несколько
преждевременной58. Главную боевую силу армии инсургентов
составляли все те же «рязанцы дворяне и дети боярские» во
главе с Ляпуновыми и Сумбуловыми, которые склонили чашку
весов на сторону Названого Димитрия в мае 1605 года. Когда
Шуйскому удалось (в ноябре 1606 г.) путем тяжелых, без со-
мнения, пожертвований переманить на свою сторону эту часть
восставших, он сразу получил возможность перейти в наступле-
ние. А рядом с ними мы встречаем, конечно, казаков: следую-
щим после Ляпунова и Сумбулова перебежчиком был «атаман
казачий Истомка Пашков», который с дружиной в четыреста
человек бил челом в службу Василию Ивановичу, рассчитав,
очевидно, что таким путем ему и его товарищам легче стать
помещиками, чем посредством бунта. Сам Истома Пашков,
между прочим, был чрезвычайно типичным образчиком того
промежуточного класса, который постоянно колебался между
«вольным казаком» и «государевым сыном боярским»: «казачий
атаман» по летописи, по документам он значится служилым
человеком, и даже не из очень мелкопоместных.59 Социальную

Смута
373
сторону движения представляет собою бывший холон Иван
Исаевич Болотников, по имени которого и все восстание часто
называют «болотниковским бунтом». Но как мало была еще
дифференцирована эта сторона, видно из того, что и его быв-
ший барин, князь Телятевский, был одним из предводителей
той же самой «воровской» армии. Социальное движение только
начиналось — разгар его был впереди59 *.
Ближайшая судьба Прокопия Петровича Ляпунова служит
хорошим образчиком и того, какими мотивами двигалось вос-
стание, и того, какими средствами Шуйский с ним боролся.
После своей измены делу инсургентов Ляпунов стал членом
государевой думы («думным дворянином») и вместе с его то-
варищем Сумбуловым был назначен воеводой в Рязань; иными
словами, Рязань была отдана в руки той дворянской партии,
которая стояла за Названого Димитрия и до и после его смер-
ти. Став хозяевами у себя дома, рязанцы согласились терпеть
на Москве Шуйского, и с этих пор мы видим их в числе лояль-
ных верноподданных Василия Ивановича. О «победе» послед-
него можно было говорить, как видим, весьма относительно,
даже и не считаясь с тем обстоятельством, что «прежде погиб-
шая» Северская украина осталась погибшей для Шуйского на
всегда. Свидетельством его критического положения в первый
же год царствования служит еще один образчик правительст-
венной публицистики этих дней, составляющий хорошую па-
раллель тому памфлету, с которым мы уже знакомы. Тот был
выпущен летом 1606 года и, как мы помним, ограничивался
фальсификацией естественных, на земле происходивших собы-
тий. Осенью в дело вовлечены были уже небесные силы: не-
кий протопоп Терентий (перед этим служивший своим литера-
турным талантом Назвайому Димитрию, а впоследствии посту-
пивший на службу к польскому королю Сигизмунду) поведал
московской публике о видении, явившемся «некоему мужу ду-
ховну», пожелавшему остаться неизвестным. Святой муж
ночью не то во сне, не то наяву очутился в московском Успен-
ском соборе и там видел грозную сцену: самого Христа в при-
сутствии богоматери, Иоанна Крестителя и всех апостолов и
святых, которые имели точь-в-точь такой вид, как их рисуют
на иконах, творившего суд над Москвой, ее царем, патриархом
* В работах,, вышедших после смерти М. Н. Покровского, показано
значение движения под предводительством И. И. Болотникова как анти-
феодальной крестьянской войны. См. И. И. Смирнов, Восстание Болот-
никова. 1606—1607, М.-~Л., 1951.—Pea.

374
Глава VII
и народом. Приговор был суровый, и московский народ, «новый
Израиль», за свои многочисленные грехи был бы совсем осу-
жден на погибель, если бы не вмешательство богоматери, умо-
лившей Спасителя дать москвичам время покаяться60. «Виде-
ние» по царскому повелению читали в соборе, и не может,
конечно, быть ни малейшего сомнения, что искусное и весьма
гибкое перо московского протопопа работало здесь, как всегда,
строго согласно с официальными указаниями. Положение Мо-
сквы в эти дни (середина октября 1606 года) было действи-
тельно таково, что иначе как сверхъестественным путем вы-
браться из него, казалось, не было возможности. «Окаянные, —
пишет официальный публицист Шуйского, —- умыслили около
града обсести и все дороги отнять, чтобы ни из города, ни в
город никого не пустить, чтобы никакой помощи городу никто
не мог оказать ниоткуда: так и сделали. В городе же Москве
на всех людях был страх и трепет великий: от начала города
не было такой беды»61. «Видение», свидетельствовавшее, что
сама божия матерь своими молитвами охраняет город, должно
было поднять дух несчастных москвичей, которые теперь себе
в свою очередь могли ждать того же, чего ждали себе от Моск-
вы «северяне» по воцарении Шуйского. Чтобы спастись от
такой беды, можно было и не только что одного из «воровских»
воевод в думу посадить... Даже и после того как ополчение
южных помещиков и казаков было расстроено изменами, а на
подмогу царю Василию пришла наконец первая рать с севера,
из поморских городов, двинские стрельцы, царские войска
долго не могли добить остатков болотниковского ополчения. От
Калуги воеводы Шуйского были отбиты, Тула, где потом засел
Болотников, была взята тоже при помощи измены после долгой
и трудной осады, притом взята на капитуляцию: последние сол-
даты «воровской» армии, выдав своих вождей, целовали крест
царю Василию. Вчерашние политические преступники сегодня
опять сделались царя и великого князя служилыми людьми, и
все на тех же «украинах». Совершенно ясно было, что при пер-
вом поводе дело должно было начаться сызнова. А в ту минуту,
когда сдавалась Тула, повод уже был налицо: капитуляция
состоялась 10 октября, а уже с конца августа в Стародубе-
Северском стоял «чудесно спасшийся» Димитрий с военной си-
лой, гораздо более страшной для буржуазного царя, нежели
болотниковские дружины, — десятью тысячами приблизительно
регулярной польской конницы и пехоты во главе с самыми
опытными и талантливыми польскими кондотьерами — Рожин-
ским и Лисовским. Прогулка в Москву с первым Димитрием

Смута
375
сыграла для людей этого типа роль разведки. Теперь они «зна-
ли дорогу» и видели, что московское правительство слабо как
никогда — странно было бы этим не воспользоваться. Весной
1608 года второй Димитрий (личность которого уже совершен-
но никого не интересовала даже в его время) разбил наголову
двинутые против него на юг московские ополчения, а летом
этого года Москва опять была в том же положении, как в раз-
гаре болотниковского бунта. «Божиим попущением за беззако-
ния наша соодолеша врази православным христианом, и ничем
не задержими, дошедши царствующего града Москвы, его же и,
обседше вкруг, промышляху прияти», — меланхолически запи-
сал один современник, только что рассказавший о «содолениях»
царя Василия. Осадное положение столицы — не внутреннее, а
внешнее — начинало становиться для этого царствования
нормой.
3. «Лучшие» и «меньшие»
Последние два года царствования Шуйского (с лета 1608
по 15 июля 1610, когда Василий Иванович был «сведен» с пре-
стола) на первый взгляд кажутся повторением событий 1605—
1607 годов —новым взрывом все той же междоусобицы в ста-
рой форме и под старыми лозунгами. На сцене опять Димит-
рий, юридически тождественный с тем, что осенью 1604 года
выступил против Годунова. На его стороне опять казачество,
верное ему до конца, и массы мелкого служилого люда, про-
винциальные дворяне и дети боярские. Эта социальная почва
«самозванщины» совершенно не зависит от местных условий:
всюду и всегда мелкий вассалитет идет за Димитрием по самым
разнообразным личным побуждениям и под самыми раз-
нообразными предлогами. Подмосковные мелкие помещики
присоединялись к тушинцам, осаждавшим Троицкую лавру,
для того будто бы, чтобы те не ограбили их имений; а в Вятке
городовой приказчик (комендант города) со стрельцами «на ка-
баке чашу пили за царя Димитрия» потому, что не хотели,
чтобы из их краев уводили ратных людей в Москву. Даже вы-
ступив в составе «правительственных войск» против «воров»,
провинциальные помещики скоро оказывались с последними.
Костромские и галицкие дети боярские пришли под Ярославль
драться с отрядами Лисовского, а потом хотели отбить для
тушинцев царский «наряд» (артиллерию), и немного позже мы
их видим вместе с «лисовчиками», громящими Кострому. Зато
посадские люди всегда показывали себя лояльными слугами

376
Глава VII
Шуйского: когда победа к весне 1609 года стала было склонять-
ся на сторону царя Василия, он сам приписывал этот успех
вологжанам, белозерцам, устюжанам, каргопольцам, сольвыче-
годцам, тотмичам, важанам, двинянам, костромичам, галича-
нам, вятчанам «и иных разных городов старостам и посадским
людям» *. И действительно, те стояли за него «не щадя живо-
та»: один Устюг Великий до весны 1609 года выслал на помощь
московскому правительству пять «ратей», т. е. пять раз испы-
тал рекрутский набор, и, не собрав шестой «рати» только по-
тому, что некого было уже взять, стал нанимать на государеву
службу «охочих вольных казаков». Особенное значение для
Шуйского в эти годы имела Вологда, в качестве центра загра-
ничной торговли временно сменившая осажденную Москву.
Там «собрались все лучшие люди, московские гости с великими
товары и со казною, и государева казна великая, соболи из
Сибири, и лисицы, и всякие меха», а с другой стороны, там же
скопились и «английские немцы» с «дорогими товарами» и с
«питием красным» 62. И как в движении служилых людей за
Димитрия социальные мотивы решительно брали верх над
местными интересами, так с еще большей яркостью сказалось
это здесь: помогали Москве не только местные люди, вологжа-
не, и съехавшиеся в Вологду московские купцы, но и иностран-
ные гости. Английское купечество было тоже на стороне
Шуйского.
Всего меньше было на стороне этого «боярского» — по учеб-
никам — царя именно бояр. К концу его правления, кроме лич-
ных родственников и свойственников Василия Ивановича, сре-
ди его сторонников едва ли можно найти хоть одного предста-
вителя феодальной знати. Раньше всех и дальше всех пошли
Романовы с их кругом. Посланный с войском против второго
Димитрия, Иван Никитич Романов оказался чрезвычайно бли-
зок к форменному заговору, имевшему целью повторить то,
что некогда произошло под Кромами в мае 1605 года. Заговор
не удался, и за него были сосланы ближайшие родственники
Романовых, из ссылки скоро попавшие в тушинский лагерь,
где собралась понемногу вся романовская родня во главе со
старшим в роде мрггрополитом Филаретом, который стал в Ту-'
шине'патриархом. Эпизод этот считался впоследствии настоль-
ко соблазнительным, что в официальном житии патриарха Фи-
ларета о нем вовсе умолчали. Но показания современников на
этот счет так многочисленны и единодушны, что относительно
* Платонов, назв. соч., 397

Смута
377
самого факта не может быть сомнения, хотя люди благочести-
вые и лояльные по вполне понятным побуждениям старались
дать ему объяснение, благоприятное для Филарета Никитича.
Первая после Романовых и Шуйских боярская семья — Голи-
цыны — шла иным путем, но тоже числилась в рядах открытых
недоброхотов царя Василия, и ее виднейший представитель
князь Василий Васильевич стоял во главе восстания, низверг-
нувшего Шуйских. «Княжата» помельче, не смевшие рассчи- 4
тывать на самостоятельную политическую роль, как Голи-
цыны, не чурались и «воровского» двора, благо Романовы
придали ему своим присутствием известную респектабельность.
Князь Шаховской был у «вора» «слугою», князь Звенигород-
ский—дворецким, князья Трубецкие, Засекины и Барятин-
ские сидели боярами в его думе. Одно шпионское донесение
из Москвы в Польшу от конца правления Шуйского говорило,
что «прямят» последнему только некоторые дьяки, а из бояр
почти никто.
При таком составе царских думцев с патриархом из Рома-
новых Тушино, казалось, немного отличалось от столицы пер-
вого Димитрия. И однако, присмотревшись ближе к той армии,
которая следовала за вторым «самозванцем», мы замечаем в '
ней характерные отличия от дворянской рати, что привела пер-
вого Димитрия в Москву. Первое из этих отличий, раньше дру-
гих бросившееся в глаза и современникам, и позднейшим исто-
рикам, состоит в преобладающей роли, какую играли в Тушине »
поляки. Романовский памфлетист, писавший, по-видимому, в
конце 1609 года, еще при Шуйском, значит до попытки Сигиз-
мунда захватить московский престол, до того момента, когда
борьба приняла национальный оттенок, тем не менее очень
много и с большим пафосом говорит об этом факте. По его сло-
вам, поляки, хотя их было и меньшинство, распоряжались рус-
скими «изменниками» как своими подчиненными и, посылая
их первыми в бой, отбирали потом лучшую часть добычи себе.
Повторяем, здесь не приходится видеть националистической
тенденции: ей еще пока не было места; да и характеристика,
которую наш автор дает полякам, в общем скорее симпатичная:
в противоположность русским тушинцам они изображаются
людьми, не лишенными известного рыцарства; они, например,
не убивали пленных и не позволяли убивать своим русским
товарищам, когда действовали в бою с ними вместе, тогда как
действуя одни, русские «воры» производили величайшие не-
истовства. И вот в описании этих последних проглядывает дру-
гая, гораздо более любопытная черта тушинского движения:

378
Глава VII
оно дает иную социальную физиономию, чем какой мы ждали
бы от восстания служилых людей против посаженного в цари
буржуазией боярина. Тушинские отряды с особенной любовью
v громят богатых и отнимают их имения. Где имения было слиш-
ком много и его было не увезти с собой — «не мощно взяти
множества ради домовных потреб», — они истребляли его, ко-
лоли на мелкие куски, бросали в воду: «входы же и затворы
всякие рассекающе, дабы никому же не жительствовати там».
Хорошо знакомая современному читателю картина разгрома
помещичьей усадьбы весьма живо представляется нашим гла-
зам, когда мы теперь читаем эти строки. А когда автор пере-
ходит к насилиям над людьми, нам на первом месте встреча-
ются «мнози холопи, ругающеся госпожам своим» и убиваю-
щие своих господ. Мы не будем мучить читателя описанием
неистовств холопской мести, у нашего автора не менее нагляд-
ным и выразительным, чем картина погрома помещичьей
усадьбы; но в высшей степени характерно признание автора,
• что для мести были основания, что господа заслужили лютую
ненависть своих рабов. Картина, как богатые, «в скверне ли-
хоимства живуще», заботятся о кабаках, «чтобы весь мир соб-
лазнити» и на деньги, добытые взятками и грабежами, «сози-
дают церкви божий», а голоса бедняков не слушают, «в лицо и
в перси их бити повелевают, и батогами, которые злее зла, ко-
сти им сокрушают, и во узы, и в темницы, и в смыки и в хо-
муты их присуждают» 64, — эта картина принадлежит к числу
самых ярких не только в этом памфлете, но во всей литературе
Смуты. Но если для объяснения тушинских неистовств прихо-
дилось припоминать все социальное зло, какое накопилось в
Московской Руси к началу XVII века, то очевидно, что для
самого нашего автора дело было не в одной «бесов злейшей»
злобе русских людей, приставших к тушинскому «царику». То
»восстание общественных низов против общественного верха,
которого еще рано было искать в казацких движениях или в
болотниковском бунте, теперь начинает действительно прояв-
лять себя под покровом тушинских отрядов. И национальный
состав последних был здесь не безразличен; бунтовавшие по-
мещики все же оставались помещиками, и по отношению к кре-
стьянским побегам и крестьянской крепости враг Шуйского
был срлидарен с его сторонником. Собравшись под Москву вме-
сте с казаками в самую критическую минуту, летом 1611 года,
дети боярские не позабудут, что беглых крестьян и людей надо
«по сыску отдавать назад старым помещикам» 65. Будь тушин-
ская армия сплошь русско-помещичьей, романовскому памфле-

Смута
379
тисту но пришлось бы описывать тех сцен, которые мы выше
видели. В ином положении находились наемные польские отря-
ды: хотя и шляхетские по своему составу, они, не собираясь
оставаться в стране, не были связаны общностью интересов с
местными помещиками. Поддерживать московский обществен-
ный строй было бы слишком сложной и далекой для них зада-
чей, и трудно было бы этому удивляться, когда мы знаем, что
двести пятьдесят лет спустя гораздо более просвещенные рус-
ские дворяне Самарины и Черкасские находили же возможным
опираться на польского крестьянина против польского поме-
щика. Чего же было спрашивать в XVII веке с «вольных ры-
царей» типа Лисовского или Рожинского? Все, что увеличи-
вало «смуту» в самом непосредственном смысле этого слова,
было им выгодно, так как делало все более влиятельным поло-
жение польской военной силы, единственной организованной
силы среди этого хаоса. А добычу у взбунтовавшихся холопов
легко было и отнять потом, ибо что же могли сделать полубез-
оружные погромщики против отлично вооруженной и вымуш-
трованной польской конницы? Это связь двух фактов — соци-
ального движения и паразитировавших в стране иноземных от-
рядов — не могла не стать ясной людям, которые наблюдали
дело вблизи и притом в такой подробности, в какой оно нам
уже недоступно, особенно когда эти люди в деле были непо-
средственно заинтересованы. Патриотизм русских помещиков,
таким ярким пламенем вспыхнувший в 1611—1612 годах, по-
явился не на пустом месте. Он был, как и всякий патриотизм
впрочем, особой формой классового самосохранения.
Мы увидим в своем месте, какие специальные причины по-
сле падения Шуйского обострили это чувство и заставили
помещиков, позабыв все их разногласия, сплошной массой дви-
нуться на внедрившегося в страну иноземца. Но мы увидим
также, что это движение, будь оно только дворянским, было
заранее осуждено на неудачу. Помещичье восстание 1612 года
победило, опираясь на торговый капитал*. Какой интерес для
этого последнего представляла борьба с польско-тушинской
армией? Мы до сих пор принимали как факт, что посадские
* Нельзя сводить патриотизм к «форме классового самосохранения»
помещиков и купцов, как это пишет М. Н. Покровский. Изгнание ино-
земных интервентов явилось результатом широкой народно-освободи-
тельной борьбы, а не только восстания помещиков и купцов. Дело шло
о национальном порабощении или о национальной независимости России
и о самостоятельном национальном развитии русского народа. Борцы
против интервентов были подлинными народными патриотами. — Ред,

380
Глава VII
были на стороне Шуйского; но нельзя же объяснить этот
факт только тем, что царь Василий был посажен на престол
московской буржуазией. Она задолго до 1610 года могла убе-
диться, что избранный ею государь «несчастлив» и что из-за
него «кровь христианская льется беспрестанно». Пора анали-
зировать то понятие «буржуазии», которым мы до сих пор опе-
рировали как само собою разумеющимся. К счастью, наши
источники дают для этого достаточный материал. Стоявшие за
царя Василия, а позже против царя Владислава, города, отре-
занные часто от своего организационного центра в Москве, дол-
жны были вырабатывать свою организацию и с этой целью
поддерживали между собою деятельные сношения. Ряд докумен-
тов, относящихся к их переписке между собой, до нас дошел.
Самыми ранними из них являются «отписки» устюжан к выче-
годцам от конца ноября 1608 года. Исходной точкой для пе-
реписки Устюга с Солью Вычегодскою явились вести о занятии
тушинцами Ростова и Вологды (временно даже эта столица
Поморья подчинялась «вору»); событие это устюжане рассма-
тривали как проявление божьего «праведного гнева на всю
Русскую землю» 66 и уповали на то только, что по дальности
расстояния до них гнев божий, может быть, еще и не дойдет.
Но и к ним уже прибыл тушинский агент Никита Пушкин, так
что географические аргументы им самим казались не особенно
утешительными и приходилось утешать себя надеждами, что
неизвестно еще, чья возьмет, — «не угадать, на чем совершит-
ся»,— да подбадривать себя совершенно уже нелепыми для
той поры слухами, что князь Михаил Васильевич Скопин-Шуй-
ский «Тушино погромил». Как бы то ни было, необходимость
целовать «вору» крест казалась близкой, а это было крайне
неприятно не столько само по себе, сколько по последствиям,
обычно сопровождавшим это событие в других городах. Когда
в Ярославле «чернь с князем Федором Барятинским крест це-
ловала царевичу Димитрию Ивановичу», из Ярославля «луч-
шие люди, пометав домы свои, разбежалися»67. И здесь, в
Устюге, во главе антитушинского движения мы находим тоже
«лучших людей»: роль главного оратора на сходке, решения
которой передает первая из «отписок», взял на себя кабацкий
откупщик Михалко. И обращалась устюжская буржуазия в
Соль Вычегодскую к своим социальным сверстникам — «посад-
ским и волостным лучшим людям», рекомендуя им в свою оче-
редь поговорить «со Строгановыми».
^Наиболее полную картину этой внутригородской социаль-
ной борьбы, представляющей полную параллель сельскому дви-

Смута
381
жснию, описанному автором романовского памфлета, дает
псковский летописец. Псков после Москвы и после разгрома
Новгорода Иваном Васильевичем был, вероятно, крупнейшим
экономическим центром тогдашней России. Классовые отноше-
ния в их тогдашней форме были там наиболее развиты, и сме-
на классов у власти выступает поэтому в летописи особенно
отчетливо. Антагонизм «лучших» и «меньших» здесь наме-
тился очень рано и как раз в связи с признанием или непри-
знанием правительства Шуйского. Еще в дни болотниковского
бунта последний в числе других городов запросил денежной
помощи и у Пскова. Городское правительство, гости готовы
были дать деньги — не свои, разумеется, а собранные со всего
Пскова. «Черные люди» очень неохотно подчинились платежу
и послали в Москву своих выборных, на которых гости доно-
сили как на крамольников и которые в Москве оказались в
очень близких отношениях к псковским стрельцам, весьма ско-
ро изменившим Шуйскому. Псковский воевода боярин Шере-
метев, как почти все бояре того времени враждебный царю Ва-
силию, играл двойную роль: официально он был на стороне
«законной власти», правивших Псковом представителей торго-
вого класса, «гостей», а под рукою помогал тушинским агентам.
Но пока «меньшие» были безоружны, дальше «крамольных
речей» они не шли. Делу дало быстрый ход появление в Пско-
ве изменивших московскому правительству стрельцов, а в окре-
стностях города — тушинских отрядов. Мелкие служилые, ко-
торыми наполнены были псковские пригороды — пограничные
крепости, поцеловали крест Димитрию Ивановичу. А в самом
городе набравшиеся теперь смелости «народи» «похваташа
лутчих людей и гостей и пометаша их в темницу» 68. Это было
в августе 1608 года. Вслед за гостями попал в тюрьму и играв-
ший двойную игру воевода. «Меньшие» со стрельцами оказа-
лись хозяевами города. Но у псковской демократии не было
уверенности в своей полной победе: ей казалось, что «лучшие»
и в тюрьме устраивали против нее заговоры, и 1 сентября во
Пскове разыгрались сцены, живо напоминающие читателю
«сентябрьские убийства» Великой французской революции.
Когда по городу разнесся слух, что из Новгорода идут «немцы»,
нанятые будто бы Шуйским, толпа псковичей бросилась «на
начальников градских и на нарочитых града мужей, иже бяху
в темницу всажени». Их вытащили из тюрьмы и «нужною
смертию умориша»: одних посажали на кол, другим отрубили
головы, третьих подвергли телесному наказанию и у всех

382
Глава VII
конфисковали имение. Бывшего воеводу Шереметева удавили в
тюрьме. Вся расправа производилась от имени царя Димитрия.
Но конфискация не остановилась на имуществе казненных:
демократическое начальство захватило в пользу города казну
владыки и монастырей и подвергло гостей такому же принуди-
тельному побору в пользу тушинского правительства, какому
они раньше подвергали «черных людей» в пользу царя Василия.
И демократический террор не остановился на сентябрьских
убийствах. Во Пскове вскоре случился большой пожар, причем
взрывом порохового погреба разрушило Кремль. «Псковичи же
народ, чернь и стрельцы... рекоша сице: «бояре и гости город
зажгоша» и начаша в самый пожар камением гонити их, они
же побегоша из града и, наутрие собравси, начаша влачити
нарочитых дворян и гостей, мучити и казнити, и в темницу
сажати» 69. Но мелкие служилые скоро оказались плохими со-
юзниками городского мещанства, и псковские «аристократы»
сумели воспользоваться этим, восстановив черных людей про-
тив стрельцов. Последние были прогнаны из города, и народная
партия лишилась вооруженной силы; в результате на короткое
время город опять перешел в руки гостей; началась лютая
реакция: «начальников сонмища» иных «казни предаша», а
других и просто «побита». Но торжество богатого купечества
было непродолжительно. Оно, во-первых, чересчур быстро об-
наружило свою истинную политическую физиономию, предло-
жив целовать крест Шуйскому. А затем «прежереченнии само-
начальницы», уцелевшие от казней вожди псковской демокра-
тии, нашли себе опору в массе «поселян» — псковских смердах,
которые нам уже встречались на страницах этой истории.
Толпы крестьян появились на улицах Пскова, и при их содей-
ствии реакционное правительство было свергнуто. Более двух-
сот представителей псковской знати, «дворян и гостей», а вме-
сте с ними «чернцов и попов» оказались опять в тюрьме, а
имение их было конфисковано. Рать, посланная Шуйским на
помощь «белым людям» Пскова, пришла слишком поздно: в го-
роде уже опять были стрельцы и тушинские казачьи отряды, и
царский воевода князь Влад. Долгорукий, постояв некоторое
время, под городом, ушел обратно. Псковичи же, готовясь к
дальнейшей войне, принаняли себе польские отряды: во Пскове
появились «лисовчики». Псковскую демократию не приходится,
однако, обвинять за это в недостатке патриотизма, ибо сторона
Шуйского призвала к себе на помощь шведов. Но и это ей не
помогло: сначала Лисовский, потом «ложный царь и вор Ма-

Смута
383
тюшка» с казаками* отстаивали город до 1613 года, и только
общерусский успех «лутчих людей» склонил чашку весов на их
сторону и во Пскове. Вожди народной партии опять были пере-
арестованы и на этот раз отправлены в Москву, где уже окон-
чательно торжествовал «порядок» 70.
Внутри самого Тушина оказывалось, таким образом, клас- »
совое противоречие, грозившее неизбежной гибелью делу вто-
рого Димитрия. Начатое средним землевладением восстание
принимало действительно физиономию «холопьего бунта». От-
того в противоположность первому Димитрию, который опи-
рался главным образом на служилую массу, второй держался
под конец почти исключительно польскими наемниками да ка-
зачеством. Но казаки всегда были готовы стать на сторону по-
мещиков — поверстай их только землей да надели «государе-
вым жалованьем». Служилые верхи тушинской массы должны
были скоро понять, что главную опасность представляют по-
ляки. В то же время они представляли и главную боевую силу
Тушина. Перед патриархом Филаретом и другими именитыми
тушинцами, с одной стороны, помещиками, детьми боярскими,
тянувшими ко второму Димитрию, — с другой, встал, таким
образом, вопрос: как обезвредить поляков, не лишившись их'
бесценной в военном отношении помощи? Довольно естественно
было в таком положении апеллировать от хозяйничавшего в
России «рыцарства» к его собственному, польскому правитель- •
ству. Правда, в среде польских солдат Тушина было немало
эмигрантов, людей и с польской точки зрения нелегальных;
к таким принадлежал, между прочим, знаменитый Лисовский.
Их, конечно, нельзя было заставить повиноваться польским
властям, но можно было привлечь на сторону «порядка» имен-
но надеждой легализации. Другим, не порвавшим связей с ро-
диной, польский король мог и прямо приказать бросить «хло-
пов» и помогать помещикам. Было только ясно одно: что да-
ром король Сигизмунд в московскую смуту не вмешается; что
его нужно чем-нибудь заинтересовать — сделать дело русских
помещиков его делом. В такой обстановке возникает в началеу
1609 года в тушинском лагере кандидатура на московский пре-
стол королевича Владислава. Став отцом московского царя,
Сигизмунд, конечно, получал сильнейшее побуждение восста-
новить порядок в Московском государстве.
* С легкой руки первого Димитрия казаки стали изготовлять «царе-
вичей», можно сказать, фабричным способом: имелись царевичи «Август»,
Лаврентий, два Петра, Федор, Клементий, Савелий, Симеон, Василий,
брошка, Гаврилка, Мартынка и т. д.

384
Глава VII
Мысль о польском кандидате на московский престол была
отнюдь не новая мысль. Еще в дни первого Димитрия, пока
Шуйский с московскими посадскими облаживал дело в свою
пользу, для бояр желанным царем был именно Владислав; на
этот счет их агент в Кракове и вел переговоры, которые пере-
воротом 17 мая были оборваны без всяких результатов.
В 1608 году, когда окончательно выяснилась неустойчивость
Шуйского на престоле, дело опять всплыло и заговорили об
этом опять бояре. Достаточно вспомнить положение «можно-
владства» в польско-литовском государстве, чтобы понять, по-
чему симпатии боярства направлялись в эту сторону. Недаром
и в Тушине о польском кандидате вспомнил прежде всего
Филарет с его окружающими. Но бояре в эти дни были уже на-
столько малой политической силой, что им одним было бы со-
вершенно невозможно сделать государем кого они хотели.
Реакция помещичьей массы против тушинского «царика», ста-
новившегося помимо своей воли и ведома, но в силу неотвра-
тимого хода вещей холопским царем, оказала им неожиданную
поддержку: дворянству тоже был нужен новый царь, а своего
кандидата у него не было. Одинаковое у обеих руководящих
групп Тушина, боярской оппозиции Шуйскому и провинциаль-
ного двррянства, желание обезвредить польское «рыцарство»
очень быстро привело к тому, что два старых противника, ко-
торым, казалось, теперь было нечего делить, столковались
очень быстро. И уже в январе 1610 года перед Сигизмундом
появилось посольство, представлявшее обе группы и поставив-
шее вопрос о Владиславе на совершенно деловую почву: верхи
тушинской армии отказывались от своего сомнительного царя
и обязывались употребить все усилия, чтобы посадить на Мо-
сковское государство польского королевича.
У польского короля был уж в это время специальный повод
вмешаться в московские дела и именно против Шуйского, т. е.
по существу дела за Тушино, хотя, конечно, и не за «вора».
Польская регулярная конница на службе последнего заставила
царя Василия, лишенного вдобавок поддержки большинства
своих служилых, искать равносильного ей противника на сто-
роне. Ему не к кому было обратиться, кроме шведов. 28 фев-
раля 1609 года был подписан в Выборге договор оборонитель-
ного и наступательного союза между королем Карлом IX и ца-
рем1 Василием; неизбежным последствием этого договора была
война Московского государства с Польшей, которая тогда была
в войне с Швецией. С точки зрения правительства Шуйского,
это было вполне резонно: поляки все равно поддерживали Ту-

Смута
385
шино, неофициально война все равно была, а королевское вой-
ско было немногим страшнее таких партизан, как Рожин-
ский или Лисовский. Это сейчас же и оправдалось: даже к
осени этого года королю Сигизмунду удалось набрать не более
5000 пехоты и 12 000 конницы, причем последняя была хуже
тушинских дружин. С этими силами король подступил к Смо-
ленску, в качестве крупного коммерческого центра (в нем счи-
тали до 70 000 жителей) державшему, конечно, сторону Шуй-
ского. Под Смоленском, осада которого велась очень вяло и
неудачно, застали Сигизмунда и тушинские послы.
Договор, заключенный ими с Сигизмундом (он подписан,
как частное соглашение, под Смоленском 4 февраля 1610 года, -
а 17 августа того же года, принятый правившими Москвой
боярами, он стал официальным документом), пользуется гром-
кой известностью в нашей литературе, как первый «проект
русской конституции». Собственно, первым документом, со-
державшим в себе формальное ограничение царской власти,
была запись Шуйского; но та заключала в себе только отрица-
тельные постановления, определяла, чего царь не должен де-
лать, тогда как договор 1610 года пытается определить, как
должен царь управлять. При ближайшем рассмотрении, одна-
ко, этот документ совсем не оправдывает своей громкой репу-
тации. Прежде всего никакого «проекта» здесь нет, и авторы,
наоборот, принимают все меры к тому, чтобы их не приняли за
прожектеров, предлагающих что-то новое. Все должно делать-
ся «по-прежнему» — специально оговорено, чтобы «прежних
обычаев и чинов, которые были в Московском государстве, не
переменять». При такой постановке дела весь договор является
не программой на будущее, а ретроспективным обзором мое-"
ковского политического обычая, с явной попыткой восстано-
вить во всей неприкосновенности не только то, что было до
Смуты, но и то, что было до опричнины. Как это было в дни
«избранной рады», вся политическая власть предполагается
сосредоточенной в руках бояр: царь ничего не должен делать,
не поговоря с ними. «А все то, — заключает договор, — делати
государю с приговором и советом бояр и всяких думных лю-
дей; а без думы и без приговору таких дел не совершати». Ре-
ципируя содержание крестоцеловальной записи Шуйского, до-
говор особенно подчеркивает участие бояр в суде («а кто винен
будет... того по вине его казнити, осудивши наперед с бояры и
с думными людьми...»). С нашей точки зрения, особенно важной
представляется зависимость от бояр бюджета: «доходы госу-
Дарские... сверх прежних обычаев, не поговоря с бояры... не
13 М. Н. Покровский, кн. I

386
Глава VII
прибавливати». Но и тут не было, конечно, ничего нового:
налоги и раньше входили в компетенцию боярской думы.
Единственной новизной договора, новизной не очень смелой, но
очень характерной, является упоминание о земском соборе как
необходимом участнике законодательства: «на Москве и по го-
родам суду быти и совершатися по прежнему обычаю, по Су-
дебнику Российского государства; а будет похотятвчем попол-
нити для укрепленья судов, и государю на то поволити с
думою бояр и всея земли, чтобы было все праведно». До оп-
ричнины законодательная власть осуществлялась царем с боя-
рами, теперь ею делились и с дворянами, составлявшими по-
давляющее большинство «совета всея земли» 71. Так учитывал
договор 1610 года политические перемены, происшедшие за
шестьдесят лет с издания царского Судебника — учет очень
скромный, если вспомнить, что с тех пор дворянство посадило
двух царей на московский престол, а теперь приходилось сса-
живать третьего главным образом из-за того, что помещики его
«не любят... и служити ему не хотят». Под пером московского
боярства политический обычай Московского государства делал
«духу времени» уступки лишь в самых гомеопатических дозах.
Особенно если принять во внимание, что инициатива созыва
земского собора всецело оставалась в руках боярства — не к
кому отнести «похотят», кроме тех, которые судят, т. е. бо-
яр, — и что состав этой всевершащей коллегии пытались закре-
пить так же прочно, как это было сделано в пятидесятых годах
XVI века. «Московских княженецких и боярских родов при-
езжими иноземцами в отечестве и чести не теснити и не
понижати», — говорил окончательный текст договора. В пер-
воначальной редакции это обещание было смягчено прибавкой:
«людей меньшего стана» повышать сообразно с личными за-
слугами. Отпадение этой оговорки в официальном тексте чрез-
вычайно характерно, как это уже отмечено в литературе: то,
что провозглашалось еще опричниками Грозного, что государь
«яко бог и малого великим чинит», московские бояре отказы-
вались признать и через тридцать лет после смерти Ивана Ва-
сильевича. Этой юридической неприкосновенности «великих
станов» соответствовало, конечно, гарантирование их эконо-
мического базиса: Владислав обязывался «родительских вотчин
ни у кого не отнимати». Ограничительные постановления в
этом Смысле грамоты Шуйского распространялись и на нового
государя.
«Боярское правление», которого историки напрасно искали
при царе Василии, должно было начаться именно теперь: ни-

Смута 387
что не дает никакого убедительного доказательства растерян-
ности помещичьей массы перед восстанием деревенских низов,
как политическая часть договора 1610 года. Правнуки Пере-
светова соглашались теперь всю власть отдать «ленивым бога-
тинам», лишь бы удержать свое социальное положение. По-
следнее и гарантировалось договором, так сказать, с обеих сто-
рон—и сверху, и снизу. Сверху шел к помещику денежный
капитал, которым жило его хозяйство, — снизу он старался
прикрепить к этому хозяйству рабочие руки. Бояре, становясь
московским правительством, формально обещали от лица царя
Владислава «жалованье велети давати из четверти по всякий
год, по прежнему обычаю». Гарантировалась, таким образом,
лишь традиционная норма жалованья, не принимая, стало
быть, в расчет падение цены денег. Изменение этой нормы до-
пускалось, но инициатива его опять-таки должна была идти
от бояр: «а будет что кому прибавлено... не по их достоинству
или... убавлено без вины... о том государю советовати с бояры
и с думными людьми». Бояре совсем не желали, чтобы госу-
дарь делал из жалованья средство для усиления своей попу-
лярности, как это было при Годунове и Названом Димитрии.
Относительно рабочих рук приходилось принимать особые
меры предосторожности: теперь в конкуренцию могли бы ока-
заться вовлеченными и землевладельцы соседней Литвы. От-
того договор и определял: «торговым и пашенным крестьянам
в Литву с Руси и с Литвы на Русь выходу небыти». «Так же
и на Руси промеж себя крестьянам выходу не быти», а кре-
постным людям свободы не давать, прибавлял первоначальный
текст неофициального соглашения72. Очень любопытно это
опасение эмансипаторской политики со стороны нового царя:
помещики как будто вспомнили, как что-то подобное затевал
когда-то Годунов. Но самое запрещение «выхода» опять лишь
реципировало законодательство Шуйского; указом 1607 года,
марта 9, было уже постановлено: «Которые крестьяне от сего
числа перед сим за 15 лет в книгах 101 (1593) году положены,
и тем быть за теми, за кем писаны» 73. Только тогда это была
мера, направленная в первую голову против «украинных по-
мещиков», которые Шуйскому «служити не хотели» и к ко-
торым в голодные годы сошла масса крестьянства из централь-
ных уездов, потому и разрешалось прежним господам искать
ушедших и Еозвращать к себе. Теперь эта оговорка, направ-
ленная специально против политически враждебных царю Ва-
силию элементов дворянства, естественно отпадала, и остава-
лось только общее правило его указа: «не принимай чужого».
13»

388
Глава VII
Если среднее землевладение оказалось в договоре на втором
плане, то само собою разумеется, что о буржуазии договор
заботился еще меньше, и, кроме свободной торговли с Польшей
и Литвой на прежних основаниях, не нашли даже нужным
что-либо оговаривать. И это опять было естественно: положе-
ние помещиков было трудное, положение московского посада —
а он был ближе всех, на глазах, и по нем ценили буржуазию
вообще — было прямо безвыходное. В течение 1609 года ту-
шинские отряды перехватили дорогу на Рязань, и Москва си-
дела без хлеба; попытка царя Василия установить максимум
хлебных цен ни к чему не привела; этим только лишний раз
воспользовалась спекуляция, и в связи с «хлебной дороговью»
«чернь» волновалась, очень определенно высказываясь за ту-
шинского «царика». Настолько определенно, что с этими сим-
патиями московской «черни» должно было считаться польское
правительство; оно очень хотело бы устранить совсем крайне
для него теперь неудобную фигуру второго Димитрия, но
убить его не решалось, опасаясь, что это восстановит против
поляков массу московского населения. Псковские сцены могли
разыграться и в Москве каждый день, и «лучшим людям» сто-
личного посада не приходилось ни быть особенно разборчи-
выми в выборе союзников, ни ставить этим последним каких-
нибудь условий.
Есть основание думать, что, заключая договор с Сигизмун-
дом, бояре и служилые люди думали сразу избавиться от обо-
их царей — и московского, которого теперь вяло поддерживал
московский посад, и подмосковного, от которого отказались те-
перь верхи его рати. Но и с тем и с другим пришлось подо-
ждать. «Вор» успел проникнуть в замыслы своих советников
и бежал из Тушина (в первой половине января); само по себе
это было бы еще ничего, но с ним ушли все казацкие отряды.
Если служилые были в договоре на втором плане, а посад-
ские — на последнем, то отношение его к казакам было вовсе
странное: самое существование их ставилось в зависимость от
решения «бояр и думных людей»; те должны были решить,
будут ли казаки впредь «надобны» или нет. Это было, правда,
вполне согласно со «стариной и пошлиной», которые охраняло
соглашение 4 февраля: «по обычаю», казакам не было места
в москрвском общественном порядке. Но тут устарелость бояр-
ских взглядов была наказана немедленно и самым чувстви-
тельным образом. Обделенные польско-боярским соглашением,
казаки тем более должны были дорожить оставшимся в их ру-
ках символом царской власти и всею силою решили поддер-

Смута
389
жать «вора». От него отпали только польские отряды, но он
остался все же в военном отношении величиною, которую не
приходилось игнорировать. Шуйский же такой величиной не-
ожиданно сделался. Во второй половине февраля в Москве со-
всем налажено было его низложение: дворяне с некогда лояль-
ными рязанцами во главе при активной поддержке князя
В. В. Голицына собрали на царя Василия «сонмище» 74 и едва
не завладели Кремлем. Но московский посад не видел большой
разницы между Василием Ивановичем и этими его врагами —
в ответ на их призывы он не шевельнулся. Покричав и побез-
образничав, дворянская толпа ушла в Тушино. Шуйский в
этом деле обнаружил, по летописи, большую твердость, на ко-
торую повлиял, конечно, и нейтралитет московского посада,
но еще больше тот факт, что выборгский договор со шведами
начал наконец давать свои плоды. Наемные шведские отряды
под начальством царского племянника Михаила Васильевича
Скопина-Шуйского очистили от тушинцев северные пути к
Москве и стояли в это время уже в Александровской слободе.
12 марта Скопин был уже в городе, а за несколько дней перед
этим Рожинский поджег тушинский лагерь и отступил со сво-
ими поляками на северо-запад, сближаясь с королевскими
войсками, оперировавшими против Смоленска. Царь Василий
в первый раз после сдачи Болотникова в Туле, после двухлет-
него промежутка, наполненного неудачами, оказался опять
победителем на поле битвы.
При наличном положении вещей это могла быть лишь от-
срочка. Шведская армия, как и всякая европейская армия это-
го времени, была наемным войском, навербованным из аван-
тюристов всех стран, служивших лишь до тех пор, пока им
исправно платили жалованье. Но именно это условие выпол-
нять Шуйскому было труднее всего. Поморская буржуазия еще
платила, пока близка была тушинская опасность и вместе с
нею опасность демократического восстания. По мере того как
Скопин очищал север, ее щедрость ослабевала, и к лету
1610 года царь Василий опять уподобился «орлу бесперу».
В первой же битве с войсками короля Сигизмунда под Клуши-
ным 24 июня не получавшие жалованья «немцы» Шуйского
без дальнейших околичностей перешли к противнику, и война
царя Василия с Польшей была этим кончена, а вместе с тем
фактически кончилось и его царствование. Современники, ра-
зумеется, приписывали такой неожиданный после недавнего
торжества оборот дела личным переменам, тому, что во главе
московской армии стоял теперь не популярный Скопин, за два

390
Глава VII
месяца до того умерший, будто бы «отравленный» Шуйским,
а никем не любимый брат царя Василия Дмитрий Иванович.
Что бездарный московский воевода имел дело с одним из та-
лантливейших польских генералов, гетманом Жолкевским, это,
конечно, не могло до известной степени не отразиться на ходе
боя. Но измены «немцев» рано или поздно, раз не было денег,
никакая талантливость не предотвратила бы: выиграв эту
битву, москвичи не смогли бы дать другой, и получилась бы
лишь новая отсрочка, меряющаяся уже не месяцами, а неде-
лями. Так что князь Михаил Скопин умер, по всей вероятно-
сти, от тифа, весьма вовремя для своей военной славы.
После Клушинской битвы восстановилось со стратегической
точки зрения то соотношение сил, какое было до падения Ту-
шина. Под Москвой стояла организованная военная сила в лице
поляков, а против нее был Шуйский, ослабленный более, не-
жели когда бы то ни было, лишенный и шведской подмоги, и
поддержки уже всех служилых людей, так как даже и рязанцы
с Ляпуновым были теперь против него. Московские люди могли
теперь тем меньше медлить, что и «вор» тоже стоял в поле, и
этот факт продолжал волновать московских «черных людей».
Польское войско было единственной гарантией «порядка», если
бы оно согласилось взять на себя эти функции; но оно согла-
силось на это лишь под вполне определенным условием при-
знания москвичами договора 4 февраля. «Универсалы» гетмана
Жолкевского непрестанно напоминали об этом московской пуб-
лике; какое значение имели эти «универсалы» в низвержении
Шуйского, видно из того, что их аргументация (из-за царя Ва-
силия «беспрестанно льется христианская кровь») дословно
воспроизведена официальными грамотами о свержении с пре-
стола Василия Ивановича. Только страх перед союзом москов-
ского простонародья с войсками второго Димитрия заставлял
правящие круги до поры до времени играть комедию и офи-
циально изображать поляков врагами даже неделю, другую
после того, как Шуйский был «сведен» и пострижен. Надо было
дать Жолкевскому подойти под самую Москву и поставить
московское население перед дилеммою: или драться с поля-
ками (для чего не было ни средств, ни сил), или впустить их
в город. В то же время нужно было сколько-нибудь прилично
подготовить избрание Владислава, так как тушинские послы
ни от ;кого не имели официального полномочия договариваться
о судьбах московского престола. После новейших изысканий
едва ли может быть сомнение, что выборы Владислава пред-
полагалось обставить столь же торжественно, как впоследст-

Смута
391
вии избрание Михаила Федоровича Романова и как раньше
были обставлены выборы Годунова: предполагалось созвать
все «чины» Московского государства и закрепить дело реше-
нием земского собора, но на это не хватило времени. Пришлось
ограничиться собранием представителей собственно от москов-
ских чинов, из которых и был импровизирован земский собор
сокращенного состава, что было, впрочем, в тогдашних обычаях
и что не считалось незаконным даже при выборах царя: Петр
и Иван Алексеевичи впоследствии были признаны именно та-
ким сокращенным собором. Присяга остальных городов слу-
жила в этих случаях молчаливым признанием московского ре-
шения, и это условие было соблюдено: «так же и всею землею
Российскою целовали крест господень, что Владиславу Жиги-
монтовичу служити прямо во всем», — говорит летописец.
В традиционном названии последующего периода «междуцар-
ствием» не без благочестивого обмана: на самом деле с 17 ав-
густа 1610 года на Москве царем сидел Владислав, не с мень-
шим правом во всяком случае, нежели его предшественник Ва-
силий Иванович Шуйский.
Царь Владислав был еще в большей степени только симво-
лом царской власти, чем некоторые его предшественники: по
малолетству своему он и не приезжал в Москву. Но это, ко-
нечно, нисколько не мешало московскому правительству дей-.
ствовать от его имени, почти ни с чьей стороны не встречая
противодействий, почти ни с чьей потому, что затруднения,
как и можно было ожидать, сейчас же встретились со стороны
церкви. Положение церкви в этот момент особенно любопытно
для нас, привыкших думать, что православию московские люди
были необыкновенно преданны и что религия была для них
выше всего на свете. На самом деле церковь в Московском
государстве весьма тесно была связана с судьбой других фео-
дальных сил. Несмотря на антагонизм крупного землевладе-
ния и монастырей, всего ближе была она к боярству, и раз-
гром последнего Грозным чрезвычайно заметно понизил само-
стоятельное значение церкви. Патриархи конца XVI — начала ,
XVII века были политическим орудием в руках светской вла-
сти и сменялись вместе с царями. Годуновский патриарх Иов
уступил место греку Игнатию, когда власть захватил Названый
Димитрий, а когда он был убит Шуйским, патриархом стал
Гермоген. Роль этого последнего, человека, по отзывам совре-
менников, недалекого и несамостоятельного, легко поддавав-
шегося чужому влиянию, была при Шуйском довольна жалкая.
Духовенство его не любило за грубость и жестокость к подчи-

392
Глава VII
ненным, а светские люди не питали уважения к патриарху,
который всегда был покорным слугой Шуйского и готов был
покрывать авторитетом церкви всякие дела царя Василия. Дво-
ряне, устроившие «сонмище» на царя Василия в субботу мас-
ляной недели 1610 года, когда Гермоген вышел их усовещевать,
«ругахуся ему всячески» 75, пинали его сзади, бросали ему в
лицо грязью, хватали его за грудь и трясли. Довольно естест-
венно, что и при составлении договора с Сигизмундом желания
Гермогена не спрашивали, вероятно считая, что церковь до-
статочно представлена в лице патриарха тушинского Филарета
Никитича. Но когда договор вошел в официальную стадию,
московский патриарх не мог о нем не высказаться и выска-
зался отрицательно. Весьма возможно, что Гермоген был и в
этом случае лишь ширмою именно для некоторых больших
московских бояр вроде князя В. В. Голицына, который сам не
прочь был воссесть на царский престол и для которого, стало
быть, Владислав был лишь печальной необходимостью. Предлог
вставить палку в колесо кандидатуры, инициаторами которой
были Романовы, сейчас же нашелся. Царь всего православного
христианства должен был быть, разумеется, православным, но
Владислав родился католиком и был крещен по католическому
обряду. Что за это обстоятельство не запнулись тушинские
послы, ведшие переговоры с Сигизмундом, это, повторяю, чрез-
вычайно характерно: пересветовский афоризм, что «правда вы-
ше веры», политика должна идти впереди религии, как видно,
стал ходячей истиной в московских служилых кругах начала
XVII века. В договоре ограничились обещанием, что новый
царь не будет «христианской православной веры греческого
закона ничем рушити и бесчестити» и обязуется «иных ника-
ких вер не вводити». Но присоединится ли он сам открыто и
торжественно к православной церкви, для чего, по тогдашним
понятиям, необходимо было второе крещепие, по православ-
ному обряду, — об этом текст договора молчал, а гетман Жол-
кевский на предложенный ему вопрос ответил уклончиво, что
он от короля на этот счет «науки не имеет». С пашими поня-
тиями о древнерусском православии трудно себе представить,
как это православные присягали государю, который сам право-
славным еще не был; но такой факт, несомненно, имел место
в 1610 году, и его одного совершенно достаточно для ответа
тем, 'кто хотел бы выставить религиозные побуждения господ-
ствующими в поведении людей того времени. Протест патри-
арха не задержал избрания и имел лишь то последствие, что
решено было отправить еще раз к Сигизмупду торжественное

Смута
393
посольство бить ему челом, чтобы он позволил сыну креститься
по обряду православной церкви. Гетман Жолкевский, который
был не только хорошим генералом, но и ловким дипломатом,
великолепно сумел использовать это обстоятельство на благо
польской политики. В посольство, едущее хлопотать о таком
важном деле, надо было, конечно, назначить самых почетных
людей в государстве, и вот «великими послами» под Смоленск
отправились главы самых влиятельных боярских фамилий —
превратившийся из патриарха снова в митрополиты Филарет
Никитич Романов и князь Василий Васильевич Голицын. По-
следнему было предложено организовать и самое посольство,
куда, конечно, попали теперь преданные ему люди; единствен-
ный сколько-нибудь серьезный по тому времени соперник Вла-
дислава уводил, таким образом, с собою из Москвы всю свою
партию. А о первом сам гетман признавался потом б своих
записках, что его хотели иметь «как бы в виде залога», как отца
другого возможного претендента: кандидатура Михаила Федо-
ровича Романова уже тогда носилась в воздухе. Поездка этих
влиятельных людей в польский лагерь была чрезвычайно вы-
годна для Сигизмунда, как видим; с точки же зрения русских
интересов она была праздным препровождением времени, даже
и не считаясь с тем фактом, что от крещения Владислава Мос-
ковскому государству нельзя было ожидать больших выгод.
Ибо в совете польского короля давно, еще с февраля, было
решено смотреть на кандидатуру королевича как на промежу-
точную ступень; раз она была пройдена, следовало, не мешкая,
стремиться к окончательной и уже серьезной, не для показу,
цели всей кампании — соединению Московского государства с
Речью Посполитой на таких же условиях, на каких за сорок
лет была присоединена к Польше Литва. Тогда вся Восточная
Европа превращалась в одну огромную державу с Польшей во
главе и под одним скипетром, разумеется: Сигизмунд должен
был стать царем московским точно так же, как он был королем
польским и великим князем литовским. Отправляя «великих
послов», Жолкевский отлично знал об этом плане — можно
представить себе, как он смеялся в душе, видя хлопоты моск-
вичей о православии совершенно безразличного для Москвы
польского мальчика.
Современная Смуте историография, особенно те произведе-
ния, что шли из романовского лагеря, страшно раздула задним
числом значение «великого посольства». Выходило так, что от
«твердости» послов зависела чуть ли не вся судьба Москов-
ского государства: каких только стараний ни употребляли

394
Глава VII
Сигизмунд и его советники, чтобы поколебать «великих пос-
лов», — и все напрасно! Но один из членов посольства, троицкий
келарь Авраамий Палицын, при всем своем православии и при
всей своей утрированной лояльности не мог не признаться, что
посольство ничего не сделало — «бездельно бысть»76. Ему и
нечего было делать, как сидеть в почетном польском плену:
юридически Владислав давно был признан русским царем, и
все ему присягнули, а фактически половина его царства скоро
находилась уже в состоянии открытого восстания против но-
вого царя по причинам, не имевшим ничего общего с право-
славной верой. Кандидатура Владислава была принята правя-
щими кругами русского общества под одним условием и с од-
ной надеждой, что польские войска восстановят «порядок» в
Московском государстве, подавят социальный бунт низов и
дадут возможность помещику исправно получать царское жало-
ванье и хозяйничать в своем имении, а купцу мирно торговать,
как во дни Бориса Федоровича, которого когда-то не умели
ценить. Прочность польского царя на московском престоле все-
цело зависела от того, будет ли это условие выполнено. И очень
скоро обнаружилось, что правительство Сигизмунда не только
не умеет удовлетворить этой основной потребности имущих
классов московского общества, но что оно и его агенты в Мо-
скве являются новым ферментом разложения. Никогда еще
анархия не достигала таких размеров, как в первые месяцы
царствования Владислава, и притом формы этой анархии были
особенно опасны как для буржуазии, так и для среднего земле-
владения.
Прежде всего в Москве льстили себя надеждой, что стоит
Сигизмунду приказать — и тушинский «царик», так вредно дей-
ствовавший на московских «черных людей» и на барских холо-
пов, исчезнет яко дым. Исчезло, однако, Тушино, а второй Ди-
митрий остался. Он засел в Калуге со своими казаками, кото-
рые грабили и опустошали тем больше, чем меньше оставалось
у них надежды стать самим помещиками. Как и следовало ожи-
дать, даже исчезновение «вора» не положило этому конца: вто-
рой Димитрий был убит, случайно или нет — для истории это
имее^ весьма мало значения, но у вдовы первого Димитрия,
Марины Юрьевны, которая была официально женой и второго,
оказался сын, и казаки начали приводить к присяге на его имя
всех, кто только оказывался в пределах досягаемости «воров-
ских» отрядов. Патриарх Гермоген усиленно внушал своей
пастве, что «Маринкин сын» «проклят от святого собору и от
нас» 77, но на казаков патриаршее слово имело, конечно, еще

Смута
395
меньше влияния, чем на купцов и помещиков. Тушино, мате-
риально разрушенное, в виде символа грозило увековечиться на
русской земле. Польские партизаны точно так же весьма мало
смущались тем фактом, что на московском престоле номиналь-
но сидел теперь польский королевич: «лисовчики» продолжали
грабить так же, как и раньше, только перенеся театр своих
действий подальше от Москвы, чтобы не иметь неприятности
сталкиваться на поле битвы со своими соотечественниками.
К каким последствиям приводило такое положение вещей, на-
пример, в области обмена, можно видеть по одному образчику:
в июне 1611 года казанцы жаловались пермичам, что у них,
в Казани, «денег в сборе нет», потому что «с Верху и с Низу
ни из которых городов больших соляных и никаких судов не
было» 78. Вся волжская торговля стала, даже таким предметом
первой необходимости, как соль, и, конечно, не польскому ге-
нералу, сидевшему в Кремле с небольшим отрядом, было по-
мочь этому горю волжан. Но и в самой Москве было не лучше.
Хроническая опасность тушинской крамолы привела к тому,
что в Москве установилось хроническое осадное положение.
Часть кремлевских ворот была заперта, у других постоянно
дежурила вооруженная стража, зорко осматривавшая каждого
входящего. Польские патрули постоянно объезжали улицы, с
некоторых сняли даже полицейские рогатки, чтобы они не стес-
няли действия польских войск в случае надобности. Ночью
всякое движение вовсе прекращалось. Вдобавок, как ни добро-
совестно старались поддержать дисциплину в своих отрядах
польские офицеры, но дисциплина наемного войска тех времен
не могла быть высока. Польские жолнеры брали в рядах все,
что им понравится, и хотя платили, но не то, что желал полу-
чить купец, а то, что казалось «справедливым» самим жолне-
рам, а при малейшем возражении сабля вылетала из ножен, и
это оканчивало спор. Результат был тот, что уже через два
месяца после вступления в Москву поляков «в торгу гости и
торговые люди в рядах от литовских людей после стола (за
прилавком) не сидели» 79; если понимать буквально это сооб-
щение одной из городских отписок, можно бы подумать, что в
Москве всякая торговля к этому времени вовсе прекратилась.
В действительности хозяева, вероятно, только спешили запи-
рать лавки возможно скорее и вылезали на свет божий, лишь
когда поблизости не было видно «рыцарства». Но и этого было
достаточно, чтобы с сожалением вспомнить времена даже не
Годунова, а Шуйского.

396
Глава VII
Всего хуже доставалось от польского господства его ини-
циаторам — помещикам и боярству. Нельзя себе представить
горшего разочарования, чем какое должны были испытать
авторы договора 1610 года, так старательно обеспечившие в нем
неприкосновенность старых обычаев. Боярское правительство
* (так называемая «семибоярщина») фактически продолжалось
не больше двух месяцев. К концу этого периода дума, номи-
нально державшая в руках все, в действительности преврати-
лась в нечто вроде совещательного совета при польском комен-
данте Москвы. От того, что этот последний, Александр Гонсев-
ский, сам стал милостью нового царя боярином, старым боярам
было, конечно, мало утешения. «К боярам в думу ты ходил, —
описывали эти последние его поведение ему самому в глаза, —
только, пришедши, сядешь, а возле себя посадишь своих совет-
ников, Михаилу Салтыкова, князя Василья Масальского, Федь-
ку Андронова, Ивана Граматина с товарищи, а нам и не слы-
хать, что ты со своими советниками говоришь и переговари-
ваешь; и что велишь по которой челобитной сделать, так и
сделают, а подписывают челобитные твои же советники...»80
Особенно поперек горла родословным людям должна была стать
думная роль Федора Андронова, богатого московского гостя,
ставшего думным дворянином еще в Тушине, а при Владиславе
сделавшегося одним из первых людей в думе. Исключительной
доверенности, какой пользовался этот «торговый мужик» у
короля Сигизмунда, не могли переварить даже его ближайшие
товарищи из служилой среды. «Со Мстиславского с товари-
щами и с нас дела носняты, — жаловался польскому канцлеру
Сапеге сейчас упоминавшийся Михаил Глебович Салтыков
(когда-то стоявший во главе посольства, которое заключило с
Сигизмундом договор 4 февраля), — а на таком правительство
и вера положена» 81. Как ренегата своего класса, служившего
дворянскому царю против купеческого, Андронова ненавидели
даже его собратья, посадские люди. И автор одного памфлета
тех дней, вышедший из посадской среды или, по крайней мере,
к ней обращавшийся, не находит слов на русском языке, что-
бы выразить свое презрение к казначею царя Владислава, —
прибегает к греческим. «За бесчисленные грехи наши чем нас
господь ни смиряет, и каких казней ни посылает, и кому нами
владети ни повелевает! — восклицает он. — Сами видите, кто
той есть, не еси человек и неведомо кто: ни от царских родов,
ни от боярских чинов, ни от избранных ратных голов; сказы-
вают — от смердовских рабов» 82. А пока этот «неведомо кто»
распоряжался, старейшие по родословцу члены думы князья

Смута
397
Голицын (брат «великого посла») и Воротынский сидели «за
приставами» — под домашним арестом, как люди подозритель-
ные для нового режима. Такого «прежнего обычая» не было
видано со времен опричнины!
Но опричнина имела под собою определенную социальную
почву — она держалась на союзе буржуазии и помещиков. Как
должна была относиться к правительству царя Владислава
первая, мы уже видели. А что значил польский режим для вто-
рых, об этом рассказывают члены самого этого правительства.
«Надобно воспрепятствовать, милостивый пан, — писал тому
же Сапеге Федор Андронов, — чтобы не раздавали без толку
поместий, а то и его милость пан гетман дает, и Иван Салты-
ков также дает листы на поместья; а прежде бывало в одном
месте давали кому государь прикажет» 83. А Михаил Салтыков,
жалуясь на того же Андронова, писал: «Московские люди край-
не скорбят, что королевская милость и жалованье изменились, t
и многие люди разными притеснениями и разореньем оскорб-
лены». И он указывал на бестолковую раздачу поместий и на-.
ходил, что такой земельной перетасовки не было даже в дни
опричнины: «царь Иван Васильевич природный был», да и тот
так не делал, писал Салтыков, намекая на то, что новому царю
не мешало бы быть поосторожнее «природного»84. Недаром,
когда восставшие служилые люди соберутся к Москве, они
потребуют прежде всего другого, чтобы раздача поместий про-
изводилась по прежнему обычаю, как было «при прежних рос-
сийских прирожденных государях», и чтобы поместья, данные
кому бы то ни было на имя короля или королевича, были ото-
браны так же, как и те, которые сидевшие в Москве бояре
«разняли по себе» 85. Помещики хлопотали, чтобы им вдобавок
к земельной доле жалованье аккуратно выдавалось из четверти
по всякий год, а на деле вышло, что и земельную дачу нельзя
было считать своей, ибо ее каждую минуту могла отнять дан-
ная где-то за тысячу верст королевская грамота.
Уже к поздней осени 1610 года вполне определилось, что
советников царя Владислава скоро постигнет участь, какую ис-
пытали Годуновы в 1605 году: что они станут социально оди-
нокими, не найдут ни одного общественного класса, который
бы захотел их поддерживать. Горсть польских жолнеров в Мо-
скве — вот все, на что они могли рассчитывать. Когда Шуйский
боролся со своими первыми бунтами, он был гораздо сильнее:
за него была Москва да еще все северные поморские и поволж-
ские города. Правительство Владислава, судя по всему, должно
было быть гораздо недолговечнее правительства царя Василия.

398
Глава VII
Но из этого не следовало, чтобы его существование не имело
никакого влияния на ход событий в те дни. Напротив, отрица-
тельно оно сыграло огромную роль. Задев интересы всех пра-
вящих классов и не имея на своей стороне даже народной мас-
сы, на которую когда-то хотел опереться Годунов, оно дало
повод столковаться тем, кто враждовал во все предшествующее
время Смуты. А своим иноверным и иноземным происхожде-
нием оно создавало почву для национально-религиозной идео-
логии, под покровом которой движение могло организоваться
как ни разу раньше. Классовое самосохранение стало нацио-
нальным самосохранением — в этом смысл событий 1611 —
1612 годов.
Одним из самых ранних и самых интересных образчиков
этой идеологии является «подметное письмо», по-нашему
прокламация, появившееся в Москве в конце ноября или
начале декабря 1610 года. В литературном отношении оно стоит
очень высоко, очень напоминая произведение того сочувству-
ющего Романовым публициста, который был использован Ав-
раамием Палицыным в его «Истории в память сущим преды-
дущим родам» и на которого мы неоднократно ссылались рань-
ше. Весьма возможно даже, что этот публицист и автор нашего
подметного письма (которому кто-то дал впоследствии нелов-
кое заглавие «Новая повесть о преславном Российском цар-
стве»86, хотя никакой «повести» здесь нет) одно и то же лицо:
и тот и другой были близки к буржуазии, и тот и другой при
очень большом благочестии никогда не прибегают к сверхъ-
естественным мотивам для объяснения событий, что так обыч-
но вообще в литературе Смуты. Есть и одно внешнее сходство:
оба не чуждаются мерной рифмованной прозы, так хорошо под-
ходящей к стилю тогдашнего подметного письма, которое дол-
жно было читаться не отдельными прохожими — между ними
нашлось бы слишком мало грамотных, — а каким-нибудь гра-
мотеем вслух целой кучке народа. Если бы удалось доказать
тождество двух авторов, мы имели бы чрезвычайно любопыт-
ное совпадение: первый призыв к восстанию против Влади-
слава шел бы тогда из романовских кругов, откуда должен был
выйти и преемник Владиславу. То, что о Романовых нет ни
звука в самом письме, не говорит против этого — не нужно за-
бывать^ что в эти дни Филарет Никитич, один из «великих пос-
лов», был «как бы заложником» у поляков, и всякий подобный
намек мог ему стоить очень дорого. Как бы то ни было, призы-
вая к восстанию против польского королевича, автор ни словом
не обмолвливается насчет того, кого следует посадить на его

Смута
399
место. Хотя вопрос этот, конечно, навертывался сам собою.
Центральная фигура в его изображении — Гермоген, и как
один из первых образчиков «легенды о Гермогене» памфлет не
менее любопытен. Автор признается, что от патриарха прямого
призыва к восстанию нельзя ждать: «Сами ведаете, его то есть
дело, что тако ему повелевати на кровь дерзнути?» Но он всем
своим изложением дает понять, что Гермоген — душа сопротив-
ления полякам: «стоит один противу всех их... аки исполин
муж без оружия и без ополчения воинского». Когда это не про-
извело достаточного впечатления, пришлось сделать дальней-
ший шаг: появились грамоты Гермогена, по признанию самих
распространителей, исходившие, однако же, не непосредствен-
но от него, так как у патриарха «писати некому, дьяки и подь-
ячие и всякие дворовые люди пойманы». Так понемногу созда-
валась легендарная фигура, украшающая страницы новейших
повествований о Смуте и, кажется, имевшая чрезвычайно мало
общего с реальным Гермогеном. Для движения «лучших» лю-«
дей нужен был символ, каким для «меньших» давно стал «Ди-
митрий Иванович»: противопоставить патриарха, строгого хра-
нителя православия, царю, который «не хочет креститься»,
было, несомненно, очень понятным для широких масс мотивом.
Но для московской буржуазии, из которой, вероятно, вышел и
к которой во всяком случае обращался наш автор, очень харак-
терно, что она могла и подняться над такими простонародными
мотивами. С некоторых страниц «Новой повести» на нас смот-
рит почти античный патриотизм. Автор хвалит смольнян, про-
должавших сопротивляться Сигизмунду, за то, что они «хотят
славно умрети, нежели бесчестно и горько жити». Грозящее
запустение «такого великого царства» трогает его, несомненно,
больше, чем ожидаемая поруха православной веры, и в лозун-
ге, который он бросает в посадские массы, этой вере отведена
всего лишь одна треть: «постоим вкупе за православную веру...
и за свое отечество и за достояние, еже нам господь дал».
А повторяя этот лозунг еще раз, он ставил «царство» даже пре-
жде «веры». Да и мотив восстания для него не столько то, что
Владислав неправославный, сколько то, что Владислава вообще
ждать нечего; сущность письма в том и состоит, что автор рас-
крывает московской публике секрет польского заговора — -
аннексировать Московское царство. Как аргументом автор
очень ловко пользуется неспособностью поляков установить по-
рядок в стране: если бы Сигизмунд действительно прочил цар-
ство своему сыну, допустил ли бы он такое разорение? «Не
только сыну не прочит, но и сам здесь жить не хочет», а будут

400
Глава VII
править москвичами такие люди, как Федор Андронов; выше-
приведенные отзывы о нем взяты именно из «Новой повести».
Ее буржуазный автор несколько поторопился, призывая к
восстанию москвичей: последствия показали, что городское
движение и не могло концентрироваться в Москве, единствен-
ном городе, где чисто военный перевес, безусловно, был на сто-
роне поляков. Московские «баррикады» 17 марта 1611 года
' кончились полной неудачей: поляки выжгли город почти дотла
и заставили уцелевшее население вновь присягнуть Влади-
славу. Нижний Новгород стал во главе движения не только
потому, что волжские торговцы были заинтересованы в восста-
новлении порядка более, нежели кто-нибудь другой, а еще и
по той простой причине, что на Волге не было никаких поль-
ских войск и помешать движению на первых его шагах было
некому. Удивляться приходится не тому, что посадско-дворян-
ское движение справилось при таких условиях с поляками, —
горсть жолнеров в Кремле так же мало могла подавить всерос-
сийское восстание, как мало была она способна поддерживать
порядок во всей России, — а тому, что этому движению пона-
* добилось так много времени, почти полтора года, чтобы сорга-
низоваться. Объяснять это чисто техническими особенностями
того времени, отсутствием не только железных, но и вообще
каких бы то ни было приличных дорог, кроме речных путей,
едва ли можно; правда, события такого рода мерялись тогда не
неделями, как теперь, а месяцами, но все же первая армия ин-
сургентов — ляпуновское ополчение — стояла уже перед Моск-
вой в апреле 1611 года, тогда как первые призывы к восстанию
раздались в декабре предшествовавшего. Причин медленности
приходится искать в другой области, и их видели уже совре-
менники: автор «Новой повести» видел «горшее всего» в том,
что «разделение в земле нашей учинися». Две половины «луч-
t ших» людей, городская и деревенская, посадские и помещики,
только что четыре года вели отчаянную борьбу между собою,
и не легко им было столковаться теперь для общих действий.
Когда такие общие действия налаживались в царствование
Шуйского, о них толковали как о редкости и ими гордились.
«Вы смущаетесь для того, — писала поморская рать жителям
городка Романова в 1609 году, — будто дворян и детей бояр-
ских чёрные люди побивают и домы их разоряют, а здесь, гос-
пода, черные люди дворян и детей боярских чтят и позору им
никоторого нет» 87. Но романовцы могли бы ответить «черным
людям» (здесь этим именем обозначались, конечно, не низы го-
родского населения в противоположность верхам, а податное

Смута
401
население вообще в противоположность служилому — буржуа-
зия в противоположность дворянству), что в Поморье дворян-
то, почитай, и нет никаких, а вот попробовали бы они ужиться
в искони дворянской центральной России. Здесь отношения
были таковы, что когда началось восстание дворянства, нача-
лось под руководством самой энергичной части последнего —
рязанцев, то Прокопий Ляпунов и его товарищи скорее рассчи-
тывали найти себе союзников среди казаков и даже среди наи-
более демократических элементов тушинской армии, нежели
среди горожан. «А которые боярские люди крепостные и ста-
ринные и те бы шли безо всякого сумления и боязни, — писал
Ляпунов в Казань даже в июне 1611 года, — всем им воля и
жалованье будет, как и иным казакам» 88.
«Зигзаг», который описало восстание против Владислава,
временная неудача этого восстания и временное разложение
инсуррекционной армии в июле 1611 года и объясняются преж-'
де всего этой причиной. Первоначальный состав восставших
намечается в февральской грамоте Ляпунова в Нижний: то
были рязанцы «с Калужскими, с Тульскими, и с Михайловски-
ми, и всех Северных и Украинных городов со всякими людь-
ми». Такому ополчению не удалось взять в свое время, в
1606 году, даже Москвы, защищавшейся Шуйским чуть не с
одними двинскими стрельцами, а теперь в Кремле были регу-
лярные европейские войска. Города Ляпунову «сочувствовали»,
но подмоги пока не слали. Казаки являлись технически необ--
ходимым союзником, и неуменье оценить этот факт погубило
Ляпунова.89 Казачество не было сознательным классовым вра-
гом помещиков89 — оно это доказывало много раз за время
Смуты, но оно хотело, чтобы на него смотрели как на ровню,
а рязанский воевода с его товарищами никак не хотел при-
знать казаков ровней дворянам. Обращаясь к казакам и даже
к боярским холопам с демагогическими воззваниями (можно
думать, что Ляпунову это приходилось делать не в первый раз
и что болотниковские «листы» рассылались не без ведома дво-
рянских вождей ополчения, шедшего на царя Василия), поме-
щики, когда дело дошло до конституирования взаимных отно-
шений восставшей против Владислава массы, стали едва ли не
на ту же точку зрения, как бояре в договоре 1610 года. В зна-
менитом «приговоре» ляпуповского ополчения под Москвою t
(30 июня 1611 года) дворяне даже земельную дачу и денежное
жалованье обеспечивали не всем казакам, а только тем, кото-
рые давно служат Московскому государству. В администрацию
Же этим младшим братьям служилых людей доступ был начи-

402
Глава VII
сто закрыт: «А с приставства из городов, и из дворцовых сел, и
из черных волостей атаманов и казаков свести, — постановлял
приговор, — а посылати по городам и в волости для кормов
дворян добрых, а с ними для рассылки детей боярских, и ка-
заков, и стрельцов» 90. Для ляпуновских помещиков казак по-
прежнему был «приборным» служилым человеком, который
больше всего годился в вестовые при «добром дворянине». Ас
низами тушинской армии, которых приманивал к себе тот же
Ляпунов, приговор поступал еще проще: «боярских крестьян
и людей» он предписывал «по сыску отдавать назад старым по-
мещикам».
Еще недавно, борясь с традиционным представлением о го-
сударстве как некоей мистической силе, создавшей Московскую
Русь со всеми ее общественными классами, приходилось ссы-
латься на приговор 30 июня как на доказательство, что и у
нас, как всюду, «общество» строило «государство», а не наобо-
рот. Действительно, приговор является весьма любопытной по-
пыткой восставших собственными средствами воссоздать те ор-
ганы московской администрации, которые в данный момент
были захвачены партией Владислава: Дворец, Большой приход
и «четверти»—московское министерство финансов; Разряд —
военное министерство; Поместный приказ, верставший дворян-
ство землями — об этом верстаньи говорится с мелочными по-
дробностями, удивившими одного новейшего исследователя, но
вовсе не удивительными в данном случае; наконец, приказы
Разбойный и Земский — министерства полиции и юстиции. Но
для современного читателя приговор во всяком случае интерес-
нее как отражение классовых тенденций, которым служили
«прямые» люди Московского государства, восставшие против
«кривых», служивших Владиславу, нежели как доказательство
«самодеятельности» московского общества XVII века. Эту по-
следнюю едва ли кому нужно теперь доказывать.
За слишком резкое проявление этих классовых тенденций
вождь дворянского ополчения поплатился лично. Когда ка-
заки, видя, что их отодвигают на задний план, «заворовали»,
начали волноваться, а им на это ответили строгими дисципли-
нарными мерами до «сажания в воду» включительно, последо-
вал ворыв, и Ляпунов был убит на казацкой сходке. Дворян-
ское движение после этого временно потеряло центр, и прави-
тельство Владислава смогло продержаться еще около года. Но
поражение помещиков имело свою выгодную для них сторону:
посадские окончательно перестали их бояться, и города начи-

Смута
403
нают теперь прямо нанимать на свою службу детей боярских,
становясь этим на место первого и второго Димитриев.
Современники событий по свеяшм следам так описывали
положение дел, сложившееся под Москвою непосредственно
после смерти Ляпунова: «Старые заводчики великому злу, ата-
маны и казаки, которые служили в Тушине лжеименитому ца-
рю... Прокофья Ляпунова убили и учали совершати вся злая
по своему казацкому обычаю» 91. Читатель, привыкший к тра-
диционному изображению казачества, ждет здесь описания
покушений на московскую «государственность», но служилый
автор грамоты (она шла не от кого другого, как от знаменитого
князя Пожарского) ничего не знал о казацком анархизме. Для
него «вся злая» заключалась в том, во-первых, что казаки «дво-
рянам и детям боярским смертные позоры учинили», а во-вто-
рых, и, главным образом, в том, что «начальник» казаков ата-
ман Заруцкий, «многие грады, и дворцовые села, и черные
волости, и монастырские вотчины себе поймал и советником
своим, дворянам и детям боярским, и атаманом и казаком роз-
дал» 92. Антигосударственность казаков выразилась в том, что
они сами взяли то, в чем им отказало дворянское ополчение, —
самовольно учинились помещиками. От этого городам пока
было бы еще ни тепло, ни холодно; но казаки, став хозяевами
положения, оказались опасны и верхним слоям посадских, как
скоро их победа над дворянством стала давать политические
последствия. У Заруцкого был свой кандидат на царство — сын
тушинского «царика», пугало всех «лучших людей» в послед-
ние годы своего существования. Казаки были неопасны, пока
они стояли под Москвой в особенности, но казацкий царь, на-
следник тушинского холопского царя, был непосредственной
угрозой. Страх перед ней заставлял буржуазию поддерживать
казною и людьми Шуйского; страх перед ней заставил города
теперь собрать свою армию, благо после захвата земель и каз-
ны казацкими атаманами служилые люди остались и без жа-
лованья, и с перспективой лишиться своих имений. Как только
по поволжским городам прошла весть о катастрофе с Ляпуно-
вым, они тотчас же решили «быти всем в совете и соединеньи»,
а «будет казаки учнут выбирати на Московское государство
государя по своему изволению, одни, не сослався со всею зем-
лею, и нам того государя на государство не хотети» 93. Мате-
риальным базисом этого союза поволжских городов, к которым
скоро пристали поморские, была казна, собранная Нижним
Новгородом, конечно не по индивидуальной инициативе Ми-
нина, а просто потому, что союз городов без военной силы был

404
Глава VII
пустым звуком, а военной силы нельзя было получить без де-
нег. Этот наем дворянского ополчения буржуазией и рассказан
со всем реализмом как современными грамотами, так и лето-
писцем, и он, как авторы грамот, не видел в этом простом жи-
тейском факте ничего соблазнительного. В грамоте Пожарского
к вычегодцам (цитированной выше) так описывается деятель-
ность нижегородцев: «В Нижнем Новгороде гости и все зем-
ские посадские люди, ревнуя по бозе, по православной хри-
стианской вере, не пощадя своего имения, дворян и детей бояр-
ских смольян и иных многих городов сподобили неоскудным
денежным жалованьем... А которые, господа, деньги были в
Нижнем в сборе всяких доходов и те деньги розданы дворянам
и детям боярским и всяким ратным людям: и ныне... изо всех
городов... приезжают всякие люди, а бьют челом всей земле о
денежном жалованье, а дати им нечего. И вам, господа... что
есте у Соли Вычегодской в сборе прислати к нам в Ярославль,
ратным людям на жалованье» 94. «Всюду же сие промчеся со-
брание,— рассказывает «Новый летописец», — и от многих гра-
дов привезоша многую казну в Нижний, и от градов ратные
начата съезжатися: первые приехаша коломничи та ж рязан-
цы, последи же из градов украинских многие люди, и казаки,
и стрельцы, тии, которые сидели в Москве при царе Василии,
и всем дадеся жалованье: и быстъ там тогда во всех людях ти-
шина» 95. Ратные люди предлагали свои руки, посадские их
покупали на собранные деньги: нельзя лучше перевести «пат-
риотическое одушевление» на язык материалистической исто-
рии, чем это сделали простые и наивные русские люди начала
XVII века*.
В нашу задачу не входит описание тех военных операций,
которые поздней осенью 1612 года привели собранную посад-
скими помещичью армию в московский Кремль. Несомненно,
что удачный исход второй кампании прежде всего другого опре-
делился ее солидным финансовым базисом. Взявшись платить
всяким ратным людям, буржуазия делала это как следует:
смольянам, например, давали «первой статье по 50 рублев, а
другой по 45 рублев, третьей по 40 рублев, а меньше 30 руб-
лев не было». Для сравнения стоит отметить, что «городовые»
* Эта формулировка М. Н. Покровского дает неполное и неверное
представление о народном ополчении, изгнавшем за пределы Русского
государства иностранных интервентов. Ополчение возникло в результате
большого патриотического подъема, охватившего служилых, посадских
людей, крестьян. Они боролись за обеспечение национальной независи-
мости русского народа и в этой борьбе одержали победу. — Ред.

Смута
405
(провинциальные) дети боярские времен Годунова получали
не больше 6 рублей и даже «выборные» (гвардейцы) не боль-
ше 15 рублей жалованья; то, что давали теперь рядовым слу-
жилым, в старые годы получало только гвардейское офицер-
ство. Но не следует думать, что города собирали нужные для
этого суммы исключительно от добровольных щедрот. Правив-
шая городами крупная буржуазия наполняла кассу собранного
ею ополчения таким же путем, как некогда казну Шуйского, —
путем принудительной раскладки. По отношению к богатым
капиталистам это бывал обыкновенно принудительный заем:
таким путем добывали, например, нижегородцы деньги от Стро-
гановых и их агентов. Городскую мелкоту просто облагали но-
выми налогами, взыскивая их, как всегда собирались в Мо-
сковском государстве налоги, без послабления, «с божией
помощью и страх на ленивых налагая». Недоимщик мог и в
кабалу попасть — быть отданным в услужение по «житейской
записи» с уплатой за его службу денег вперед не ему, а город-
ской казне. И это, как справедливо указывает новейший исто-
рик Смуты, вовсе не служит доказательством личной жестоко-
сти Кузьмы Минина и его товарищей. То была особенность
социального строя, того строя, победой которого кончилась
Смута.

ГЛАВА VIII
ДВОРЯНСКАЯ РОССИЯ
1. Ликвидация аграрного кризиса 1
Действительное прекращение Смуты далеко не совпадает с
официальным концом «Смутного времени». Михаил Федорович
Романов давно был на престоле, а гражданская война продол-
жалась, как продолжалась и внешняя война, вызванная в ко-
нечном счете тою же Смутой. По наблюдениям одного новей-
шего исследователя, максимум разорения приходится даже
именно на те годы, «когда национальный и политический кри-
зис Смутного времени окончился» и в Москве давно водвори-
лось «законное правительство»2. Крайней гранью «разрухи»
для этого исследователя является 1616, если даже не 1620 год;
лишь позже этой последней даты можно говорить о сколько-
нибудь заметном и прочном улучшении. Почти пятнадцать лет
междоусобицы не могли бы пройти даром даже для страны,
хозяйство которой раньше было во вполне удовлетворительном
состоянии. Подбитую аграрным кризисом XVI века Москов-
скую Русь Смута, казалось, должна была бы довести до «пол-
ного уничтожения». Если уже в конце предыдущего столетия
центральные области государства давали картину значитель-
ного запустения, то в 10-х и 20-х годах XVII века посланные
«смотреть» землю «писцы» и «дозорщики» находили местами
почти совершенную пустыню. По словам цитированного нами
выше автора, в вотчинах Троицкого монастыря, разбросанных
в 20 «замосковных» уездах и потому характеризующих более
или менее общее состояние края, «размеры пашни в 1616 году
уменьшаются сравнительно с данными 1592—1594 годов более
чем в 20 раз; число крестьян, населяющих троицкие вотчины,
убывает более чем в 7 раз» 3. В ряде имений Московского, Зуб-
цовского и Клинского уездов, историю которых мы можем про-
следить, даже к концу 20-х годов перелог, т. е. земля, брошен-
ная и запустевшая, составлял не менее 80%, поднимаясь ино-
гда до 95 %, а земля, оставшаяся под обработкой, не превышала
18,7% всей площади, спускаясь иногда до 5,2% 4. На юге, в

Дворянская Россия
407
нынешней Калужской, например, губернии, дело было нисколь-
ко не лучше: в имении, где в 1592—1593 годах был 161 кре-
стьянский двор, в 1614 году оставалось всего 10 дворов. По Мо-
сковскому уезду в среднем можно констатировать убыль пашни,
по крайней мере на одну треть, сравнительно с разгаром кри-
зиса, предшествовавшего Смуте *.
Всматриваясь в детали этого деревенского разорения, мы
скоро, однако, получаем возможность несколько дифференци-
ровать наши представления об экономических итогах Смуты.
Разорились более или менее все, но одни — более, другие —
менее. Смута действовала как бы по принципу: «имущему
дастся, а у неимущего отнимется». Она повалила тех, кто уже
слабо стоял на ногах в эпоху Грозного, и после кратковремен-
ного испытания еще больше укрепила тех, кто уже тогда был
силен. Благодаря Смуте и ее последствиям должно было окон-
чательно исчезнуть самостоятельное крестьянство везде, где
были помещики. Первое явление, которое бросается в глаза
изучающему русскую деревню второго — третьего десятилетий
XVII века, — это громадный рост бобыльских дворов за счет
дворов крестьянских. Если взять за образчик имения того же
Троицкого монастыря — образчик очень удобный, как мы ви-
дели, — получаются такие сравнительные цифры: по Дмитров-
скому уезду в троицких вотчинах, по переписям конца XVI ве-
ка, значилось 40 бобыльских дворов на 917 крестьянских; пе-
реписи 20-х годов следующего столетия дают 207 дворов
бобылей на 220 дворов, занятых крестьянами. В первом случае
бобыльские дворы составляют 4,1%, во втором — 48,4%. Для
Углицкого уезда соответствующие цифры будут 2,6 и 56,6%.
ВБелевском уезде на 708 крестьянских дворов писцовые 1628—
1629 годов насчитывают 987 бобыльских, в Углицком на
1186 крестьянских бобыльских приходится 1074 — всюду бо-
были из ничтожного меньшинства превращаются в группу, по
крайней мере равночисленную настоящему крестьянству **.
Что же такое представляли из себя эти «бобыли»? Основываясь
на том, что с бобыльского двора брали вдвое меньше податей,
чем с крестьянского, Беляев когда-то определил их как кресть-
ян, сидевших на половинной выти. Сейчас цитированный нами
ученый доказал, что в большинстве случаев у бобылей пашни
* Данные заимствованы из исследования Ю. Готье «Замосковный
край в XVII веке» (М., 1906) б, столь же ценного для эпохи'после Смуты,
как и работа Н. А. Рожкова'для предшествующего столетия.
№ ** См. М. Дьяконов, Очерки по истории сельского населения Москов-
ского государства, стр. 224—225 в.

408
Глава VIII
вовсе не было. Основываясь на том, что в этой группе часто
встречаются сельские ремесленники, он склонен отнести их
всех к этой категории; но как можно себе представить, чтобы
в разоренной стране почти половина населения занята была
обрабатывающей промышленностью? Где бы она находила себе
рынок для сбыта своих произведений? А приняв, что это был
пролетариат, уже лишенный собственных орудий производства
(предположение для XVII века еще более невероятное), где
находил он себе заработок при полном отсутствии крупной
промышленности? Тексты, приводимые тем же автором, дают
вполне определенную картину, не заставляя прибегать ни к
каким малоправдоподобным гипотезам. Вот, например, выпись
из «дозорных книг» 1612 года на вотчины того же Троицкого
монастыря: «Дер. Кочюгова... двор бобыльский Васьки Антипь-
ева, а был крестьянин, да обмолодал от войны да от податей,
сказали пашни не пашет, лежит впусте, а было за ним пашни
3 чети». «Деревня Слобода Хотинова... двор бобыльский Пер
вушки Кирилова, а был-де крестьянин и от войны обмолодал,
и пашня его пуста, а было за ним пашни две чети с осминою».
В «дозорной выписи» 1616 года на вотчины Чудова монастыря,
в Костромском уезде, в погосте Шунге, перечислено шесть бо
быльских дворов, «а до литовского разоренья те бобыли были
пашенные крестьяне, а от литовского разоренья они оскудали,
пашни не пашут, жеребей их пашни лежит впусте». О других
бобылях, живущих в монастырских деревнях, сказано, что они
«от литовского разоренья оскудали, ходят по миру, кормятся
христовым именем»1. «Безместные бобыли», «увечные, бродя-
щие бобыли» — эпитеты, на каждом шагу встречающиеся в
писцовых книгах. Бобыль, как правило, не ремесленник и не
' пролетарий в нашем смысле этого слова; это пролетарий в смы-
сле слова античном, не работник, открепленный от орудий
своего труда, а крестьянин, открепленный от земли, потому
что ему нечем стало ее обрабатывать. Человек, изувеченный
на войне, или человек, у которого военные люди свели послед-
нюю лошадь либо сожгли двор со всем именьем, одинаково
попадали в эту категорию.
Но открепленного от земли крестьянина зато легко было
прикрепить к помещику. Крепостное право быстро растет у нас
на развалинах, созданных Смутой, точно так же как в Герма-
нии росло оно на развалинах, созданных Тридцатилетней вой-
ной. Мы уже не раз отмечали выше, что прогресс крепостного
' права означал у нас не столько лишение каких-нибудь прав
крестьянина — в феодальном обществе он всегда был больше

Дворянская Россия
409
объектом, чем субъектом прав, — сколько прекращение той
разорительной для землевладельцев игры в крестьян, которая
была также характерна для предшествующей эпохи. И в эту
предшествующую эпоху крестьянин нередко был вещью, кото-
рую можно было продавать, покупать и менять, как меняли,
продавали и покупали холопов. В 1598 году старец Гурий Го-
лутвина монастыря в Коломне, искавший на помещике Пятом
Григорьеве монастырских крестьян и соскучившийся тягаться,
«не дожидаясь сказки по судному списку, помирился полю-
бовно». «Взял я, — пишет старец,— у Пятова в дом Богояв-
ления господня в Голутвин монастырь в вотчину крестьян —
Романа Степанова, да Тимофея Лукина с братом, да Данила
Михайлова с женами и с детьми, и со всем животом и статном,
Данила Михайлова, разделя с его зятем, с Федкою Степановым,
животы их по половинам, с женою и с детьми. А Пятому Гри-
горьеву яз, старец Гурий, по сыску поступился крестьян Да-
нила Тарасова, да Федора Степанова с женами и детьми и со
всеми животы и статки...» * Если мы сравним этот документ
самого конца XVI века с документом 1632 года, где «помест-
ный есаул» Афанасий Семенович Белкин свидетельствует, что
он «поступился в дом Живоначальныя Троицы Алаторского
Сергиева монастыря... вотчинного своего крестьянина Гришку
Федосеева с женою его Овдотьею, Семеновой дочерью, да
з детьми» 8, мы только при помощи очень сильного юридиче-
ского микроскопа сможем найти здесь какую-нибудь разницу.
И, поскольку нас интересуют не детали московского права,
а эволюция хозяйства Московского государства, мы можем счи-
тать оба факта социологически тождественными. И в конце
XVI и в половине XVII века крестьянин, уже закрепленный •
тем или иным путем за своим помещиком, был собственно-
стью последнего. Менялись только, во-первых, способы за- ,
крепления: в связи с экономическими результатами Смуты тут
интересно отметить, что ссуда, раньше бывшая очень распро-
страненным средством привязать крестьянина к имению, те-
перь приобретает исключительное значение. «На официальном
языке с половины XVII века термин ссудная запись совершен-
но вытесняет старое наименование крестьянской записи поряд-
ною» **. Раньше ссуда была экономическою необходимостью -
всякого благоустроенного хозяйства. В 1598 году власти Благо-
вещенского монастыря в Нижнем Новгороде жаловались патри-
* Дьяконов, Акты, II, № 33 *.
** Дьяконов, Очерки, стр. 125 10.

410
Глава VIII
арху Иову: «Монастырь-де их скуден, и впредь им монастыря
и монастырских сел строити нечем, и ссуды крестъянам-но-
воприходцам, и служкам, и деловым людям жалованья давати
нечем» п. Теперь ссуда становится юридической необходимо-
стью для всякого садящегося на землю крестьянина — без ссу-
ды нельзя порядиться в крестьяне. Уложение знает, что кре-
стьяне дают «по себе ссудные и поручные записи». Многочис-
ленные новоуказные статьи говорят только о ссудных записях
на крестьян. Старый термин «порядная запись» становится про-
винциализмом, удержавшимся замечательным образом в эко-
номически наиболее развитых местностях: в псковских запис-
ных крестьянских книгах его можно встретить и в самом конце
XVII века. Всюду в других местах крестьянин после Смуты
фактически не мог поставить своего хозяйства без ссуды; не
нуждавшиеся в ссуде были исключением, и московское право
с этим исключением не считалось. А затем, что несравненно
, важнее и не менее характерно, из собственности движимой
крестьянин все более обнаруживает тенденцию превратиться
в недвижимую. Мы можем наблюдать этот любопытный про-
цесс с двух сторон — частной и официальной, если так можно
выразиться. Во-первых, непременным условием нового типа
крестьянских порядных после Смуты является не только ссуда,
а еще обязательство: жить за данным помещиком «неподвиж-
но», «прочно» и «безвыходно». «А где нас помещик Петр Тать-
янин с сею жилецкою записью сыщет, а мы по ней во кресть-
янстве за Петра крепки во всяком государеве суде», — говорит
одна запись 1629 года 12. «А из Софийской вотчины нам никуда
не выйти, — обязуются новгородские крестьяне в 1619 году, —
и впредь жити за митрополитом в Софийской вотчине непо-
движно» 13. Крестьянский «выход», об упразднении которого
так хлопотали помещики во время Смуты, хлопотали и перед
Шуйским, и перед Владиславом, оказался очень живучим, и его
приходилось вытравлять теперь частными соглашениями, вы-
нуждая крестьян отказываться от права уйти (т. е. быть выве-
зенными другим помещиком), как вынуждали их принять
ссуду. Но это не значило, конечно, что официальные хлопоты
прекратились. Еще междоусобная война не кончилась, «закон-
ное правительство» едва успело усесться на Москве, а Троип-
кая лавра уже разыскивала своих беглых по всем городам за
все время Смуты, «и свозщики во все города для того были
посланы». По обширности монастырских вотчин операция при-
няла такие размеры, что для санкционирования ее понадобился
* боярский приговор (1615 года, марта 10), который признал за

Дворянская Россия
411
троицкими властями право вывозить своих крестьян обратно за
11 лет и стремился только оградить интересы помещиков, у
которых троицкие старцы собирались отнимать их старинных
крестьян, живших за теми помещиками «лет двадцать и боль-
ше» м. Одиннадцатилетняя давность, казалось бы, была доста-
точна: давности более 15 лет вообще тогдашнее право не знало,
а позже мы довольствовались 10-летней. Но землевладельцы
стремились сделать крестьян более неподвижными, чем сама
земля, и первая половина XVII века наполнена челобитьями
дворян и детей боярских, хлопотавших, чтобы им позволили
разыскивать своих крестьян сверх урочных лет, если не без
всяких урочных лет вовсе. В 1641 году десятилетняя давность
в исках о беглых крестьянах, раньше составлявшая привиле-
гию некоторых землевладельцев вроде Троицкого монастыря
или Государева дворца, была распространена на всех помещи-
ков 15, а в 1649 году Уложение царя Алексея установило «от-
давати беглых крестьян и бобылей из бегов по писцовым кни-
гам всяких чинов людям без урочных лет» 16. Любопытно, что
и после этого, казалось бы, совершенно ясного закона земле-
владельцы продолжали требовать от вновь поряжавшихся кре-
стьян личного обещания «ни за кого иного не сойти». Не дав-
ший такого обещания крестьянин не считался и не считал себя
крепким. В 1690 году, чуть не через полстолетия после Уложе-
ния, один поряжавшийся в Троицкую вотчину крестьянин рас-
сказывает, как помещик, у которого он жил «годы с три», «на-
чал на него, Ефимка, просить письменных крепостей, чтобы ему
жить за ним во крестьянстве, и он-де, не дав ему на себя кре-
постей, с той деревни сшел...» *. Свободный крестьянин не был,
таким образом, юридически немыслим в России даже в начале
царствования Петра; но фактически это было настолько редкое
исключение, что московское право, грубое и суммарное, реги-
стрировавшее массовые факты, не считалось с этим явлением,
как ие признавало оно крестьянина, способного завести свое
хозяйство без барской ссуды. Уцелевший местами «вольный»
крестьянин нисколько не стеснялся, однако же, тем, что закон
его игнорировал, и продолжал при царе Алексее «рядиться» со
своим барином так же, как делал он это при Грозном. Всего
двумя годами раньше Уложения один новгородский помещик,
Иван Федорович Панов, дал на себя своему крестьянину Иваш-
ку Петрову такую запись: «Мне... его, Ивашку, не изгонить, и
* Дьяконов, Очерки, стр. 108; на стр. 106—109 см. много других при-
меров 17,

412
Глава VIII
никому его не продать, и не променить, и в заставу (в залог)
не заложить, и никакова дурна над ним не учинить, и держать
ево мне, Ивану, во крестьянах, как протчие дворяне крестьян
у себя держат». В случае неисполнения Пановым этих условий
«ему, Ивашку, волно и прочь отойти на все четыре стороны» *.
Собственность, договаривающаяся с собственником насчет усло-
вий, под которыми она разрешает последнему собою владеть,
есть, конечно, нечто противоречащее всякой юридической ло-
гике; но московские люди не думали ломать своей жизни в
угоду какой бы то ни было логике и устраивались в каждом
отдельном случае так, как им было удобнее.
Иммобилизация крестьянства, обычно определяемая как
«окончательное установление крепостного права» (хотя, мы
это сейчас видели, именно правовая сторона дела являлась наи-
менее законченной), была одной из крупнейших новостей рус-
ской экономической жизни в послесмутную эпоху. На ее при-
мере мы можем хорошо видеть, как Смута действовала. Она не
вносила и не могла, конечно, внести никакой экономической
перемены. Первый шаг к закреплению крестьянина в данном
имении и за данным помещиком сделан был, даже если и не
считать «пожилого» времени Судебников, известным законом
24 ноября 1597 года, установившим пятилетнюю давность для
сыска беглых крестьян. Почвой были аграрный кризис и за-
пустение центральной России. Смута лишь довела оба эти яв-
ления до крайних возможных пределов и дала повод извлечь
из нргхвсе возможные последствия. С прекращением «разрухи»,
однако же, влияние этой причины должно было бы, казалось,
идти в убывающей прогрессии. Употребляя ходячее выраже-
ние, Московское государство «оправлялось» от Смуты довольно
быстро. В момент наибольшего упадка (1614—1616 годы) в
знакомых нам троицких вотчинах замосковных уездов пашня
составляла 1,8% всей площади, а перелог — 98,2 %. Но уже по
переписям третьего и четвертого десятилетий того же века,
первая цифра поднимается до 22,7%, а вторая спускается до
77,3%. В письме 20-х годов «есть указания на колонизатор-
скую деятельность землевладельцев: большой боярин князь
Ю. Я. Сулешов, купив обширную вотчину в Серебожском ста-
ну, Переяславского уезда, заводит в ней новое хозяйство —
«ставит ново» двор вотчинников и целых 5 починков сразу».
Находятся и такие землевладельцы, которые заранее готовят
дворы для будущих крестьян-колонистов: в вотчине дьяка
* Дьяконов, Акты, I, N° 40 18.

Дворянская Россия
413
Г. Ларионова, села Слезнева, Повельского стана, Дмитровского
уезда, в конце 20-х годов стояли три пустых двора, «постав-
лены вновь». К 40-м годам эта «внутренняя колонизация» еде- »
лала уже большие успехи: в Переяславском, например, уезде
в 1646 году «появился целый ряд новых селений, ранее (во
время переписей 20-х годов) не существовавших». В них было:
20 дворов помещиков и вотчинников, 2 монастырских, 16 дво-
ров задворных людей, 21 двор монастырских детенышей, 143
двора крестьянских с мужским населением в 439 человек,
301 двор бобыльский с населением в 709 человек; было вновь
распахано около 2300 десятин земли. Словом, «короткий эконо-
мический кризис, вызванный Смутой, прошел так же быстро,
как и налетел» *. Но намеченное нами явление иммобилизации .
крестьянства ничуть не исчезло и даже не ослабело, а, наобо-
рот, закрепилось на весь XVII век. Очевидно, Смута лишь по-
могла обнаружиться чему-то, корни чего лежали глубже того
слоя, который мог быть размыт междоусобицей. Острый момент
аграрного кризиса прошел одновременно с этой последней. Но
экономический расцвет времен молодости Грозного не повто-
рился. Осталось хронически угнетенное состояние, к которому
помещичье хозяйство приспособилось мало-помалу и с кото-
рого начался новый подъем, но уже гораздо позже, не ранее
конца XVII столетия. Первые три четверти этого века носят в
этой области определенно выраженный реакционный, или, если
угодно, реставрационный, характер. Последний термин лучше
подходит, ибо суть дела заключалась именно в реставрации, в ,
возобновлении старого, в оживлении и укреплении таких эко-
номических черт, которые веком раньше казались отжившими
или по крайней мере слабеющими. Наглухо прикрепленные к
имениям крестьяне XVII века, вероятно, уже напомнили чдта-
телю «старожильцев» прежних боярских вотчин, из поколения
в поколение сидевших на одной и той же деревне, пока их не
разворошила опричнина. Но за этим сходным признаком идут
и другие. Натуральный оброк, казавшийся вымирающим яв- -
лением за сто лет раньше, как нельзя быть более обычен в
имениях середины XVII века. Боярин Н. И. Романов получал
со своих вотчин в год с выти по барану, по полета свиного мя-
са, известное количество домашней птицы и по 30 фунтов ко-
ровьего масла. Баранами и птицей собирал свои доходы с под-
московной вотчины и боярин Лопухин. Крестьяне дворцовых
сел Переяславского уезда тоже уплачивали повинности бара-
* /О. Готъе, цит. соч., passim19.

414
Глава VIII
нами, поярками, овчиной, сырами и маслом *. Особенно инте-
ресна эта живучесть натуральных повинностей в дворцовых
вотчинах; мы помним, что в XVI веке первые опыты рацио-
нального хозяйства, с обширной и правильной барской запаш-
кой, встретились нам именно на дворцовых землях. В XVII веке
барская запашка здесь постепенно сокращается. В дворцовом
селе Клушине еще в 1630-х годах было 250 десятин «государе-
вой пашни», а в 70-х мы находим ее причисленной к тяглым
крестьянским жеребьям. В знакомом нам Переяславском уезде
в одном дворцовом имении «государева десятинная пашня» с
546 десятин уменьшилась на протяжении 40 лет до 249 деся-
тин — с лишком вдвое 20, а в другом полностью была сдана на
оброк крестьянам. В конце концов барская запашка удержа-
лась только в подмосковных дворцовых вотчинах, где она не
столько имела промысловый характер, сколько обслуживала
непосредственные потребности многолюдного царского двора.
В других местах она заменилась оброком, но не натуральным,
однако же, а либо денежным, либо «посопным хлебом». Мы
сейчас увидим значение этого факта, а пока заметим, что ука-
занное явление не было особенностью дворцовых именно вот-
чин, а обще всем крупным имениям этой поры. «Все отдельные
примеры, знакомящие нас с хозяйственными порядками ны-
нешних Владимирской, Костромской и отчасти Ярославской
губерний в XVII столетии, ставят нас лицом к лицу с хозяй-
ством оброчным. Так, обширная и интересная корреспонден-
ция, которую вел боярин князь Никита Иванович Одоевский
со своей галицкой вотчиной, волостью Нейской, убеждает нас,
что хозяйство этой огромной вотчины было исключительно об-
рочным. Крупные вотчины Суздальского уезда, сёла Мыть и
Мугреево, когда-то принадлежавшие князю Д. М. Пожарско-
му, а в конце столетия находившиеся во владении князей Дол-
горуковых, состояли в 1700 году при новых владельцах на об-
роке **. Если бы даже это отсутствие сельскохозяйственного
предпринимательства было уделом только крупного землевла-
дения, и то мы имели бы пример большой экономической кос-
ности — переживания в XVII веке аграрного типа, хорошо зна-
комого первой половине XVI. Но кажется, что и средние хозяй-
ства,^ такой головокружительной быстротой переходившие на
новые рельсы во дни Грозного, сто лет спустя не только не по-
двинулись вперед, а даже подались назад. По крайней мере в
* См. Ю. Готье, цит. соч., стр. 455 *if
** Там же, стр. 515 2а.

Дворянская Россия
415
единственном известном нам примере, относящемся к Костром-
скому уезду, барская пашня с 90% с лишком в 20-х годах
упала к 1684—1686 годам до 16% 23. Иные отношения были на
юге, где помещик пахал на себя большую часть земли; но это
был совсем особенный помещик, располагавший в среднем од-
ним крестьянским и одним бобыльским дворами (Белгород-
ский и Путивльский уезды), в лучшем для себя случае тремя
такими дворами (Воронежский уезд), а иногда и ни одним
(уезд Оскольский). На всем огромном пространстве этих че-
тырех уездов * исследователь нашел в сущности, не считая
монастырей, только одного помещика в настоящем смысле это-
го слова, у которого было три двора людских, 11 крестьянских
и 5 бобыльских, а земли — около 750 десятин по нашему тепе-
решнему счету. Притом «помещичий» характер южнорусского
землевладения в XVII веке шел не на прибыль, а на убыль.
«С течением времени число крестьян и бобылей в Белгород-
ском и Оскольском уездах уменьшалось и абсолютно, и отно-
сительно и бывшие помещики превращались в однодворцев».
В одном из станов Белгородского уезда в 1626 году было 146
крестьянских и бобыльских дворов, в 1646 году —130, а в
1678 остался всего 21. В другом стану того же уезда для тех
же годов мы знаем также цифры 255, 141 и 60. «Тоже явление
замечаем мы и в Воронежском уезде. По переписным кни-
гам 1646 года, в нем было 2060 дворов крестьянских и бобыль-
ских, а в 1678 году таких дворов в уезде было 1089, т. е., дру-
гими словами, число крестьянских и бобыльских дворов умень-
шилось здесь почти на 50%. «На самом деле число бобыльских
дворов вотчинников и помещиков уменьшилось в гораздо боль-
шей степени, так как в очень многих новых поселениях уезда
бобыли жили на государевой земле» 24. Если не гипнотизиро-
вать себя делением московских людей на «служилых» и «тяг-
лых» — делением чисто политическим и к экономике не имею-
щим никакого отношения, — то ничто не мешает нам отожде-
ствить помещиков южной окраины Московского государства с
экономической точки зрения с крестьянами. Это почти и гово-
рит цитируемый нами ученый, утверждающий, что здесь «гос-
подствующим типом хозяйства было мелкое, напоминающее со-
временное крестьянское с тою только существенной разницей,
что мелкий землевладелец XVII века был обеспечен землею
* Они занимали восточную часть Черниговской губ., всю южную
часть Курской, почти всю Воронежскую и юго-западную часть Тамбов-
ской губ., почти всю Харьковскую и северо-восточную часть Полтавской.

416
Глава VIII
в избытке, по крайней мере в первой половине столетия» *.
Нужно заметить, что этой разницей не думало себя гипнотизи-
ровать и московское правительство. В 1648 году в село Бел-Ко-
лодезь и приселки, и деревни, тянувшие к нему, была прислана
грамота, которою крестьянам объявлялось, что впредь им за
помещиками быть не велено, а велено быть в драгунской служ-
бе, причем они были освобождены от платежа земских и стре-
лецких денег и других сборов. Они обязывались иметь по пи-
щали, рогатине и топору, а владение землею в том размере, в
каком они владели до переименования их в драгунскую служ-
бу, было оставлено в прежнем виде **. Так легко, одним почер-
ком пера, можно было превратить тяглых людей в служилых,
во всей неприкосновенности сохраняя их экономическую орга-
низацию.
Нам остается обобщить то наблюдение, на которое навели
нас микроскопические «помещики» украинных уездов. «Гос-
подствующим», т. е. экономически господствующим, по всей
России XVII века было мелкое землевладение крестьянского
типа, пережившее кризис, который погубил помещика-пред-
принимателя. Брошенная последним барская запашка не оста-
валась лежать впусте — она находила себе съемщика в лице
крестьянина. Мы это видели на примере дворцовых имений, но
так же поступали и монастыри, и частные землевладельцы.
Крестьянский надел рос с неуклонной правильностью все вре-
мя, пока боярская пашня в лучшем случае стояла на одном
месте. В конце XVI века, в разгар кризиса, крестьянская паш-
ня в средней России не превышала 2,6 десятины на двор; в
первой половине XVII века она дошла уже до 6 десятин на
двор, а во второй — местами до 9 с лишком***. Автор, у кото-
рого мы находим эти цифры, видит противовес этому явлению
в том, что количество запашки на душу мужского пола не уве-
личилось за это время, а, кроме дворцовых вотчин, даже слегка
упало. Он усматривает здесь «новое понижение крестьянского
хозяйства», упуская из виду один факт: что на двух с полови-
ною десятинах земли хозяйничать вовсе нельзя, а на шести, а
тем более девяти — уже можно. Рост крестьянского двора, ко-
торый было бы очень близоруко объяснять одними финансо-
выми влияниями (с 1630 года в Московском государстве подать
* Миклашевский, К истории хозяйственного быта Московского
государства, стр. 210, и в других местах 2б.
** Там же, стр. 180 2в. Курсив наш.
*** Ю. Готпъе, цит. соч., стр. 513 27.

Дворянская Россия
417
брали уже не с количества распаханной земли, а с количества
дворов), находит свое место в общей картине экономической
реставрации XVII века. «Большой двор» удельной поры, близ-
кий потомок «печища» и «дворища» древнейшей эпохи, неда-'
ром возрождается параллельно с упадком поместья и, как мы
сейчас увидим, с возрождением вотчины. Он потому и понадо-
бился теперь, что был наиболее устойчивой экономической ор-
ганизацией натурального хозяйства, к которому Московская
Русь была теперь ближе, нежели за сто лет перед тем. И эта
большая устойчивость вела, конечно, не к «понижению уровня
крестьянского хозяйства». Самым характерным показателем
того, в каком направлении шла эволюция, служит постепенное
исчезновение бобылъских дворов рядом с поразительным ме-'
стами ростом числа дворов крестьянских. Тот же автор собрал
по писцовым книгам такие данные (берем из них лишь некото-
рые, для примера): в Бежецком уезде в 1620-х годах крестьян-
ских дворов насчитывалось (по 5 прослеженным автором име-
ниям) 155 и в них 158 душ мужского пола; по книгам 80-х го-
дов дворов было 175, а душ в них — 5797, тогда как бобыль-
ских дворов в первом случае было 218, а во втором — лишь 75,
число же бобылей в них за шестьдесят лет упало с 227 до 197.
В 18 имениях Дмитровского уезда за тот же период число кре-
стьянских дворов увеличилось со 125 до 611, а число бобылъ-
ских уменьшилось с 83 до 17. В 13 имениях Ростовского уезда
вместо 166 крестьянских дворов мы находим 694, а вместо 86
дворов бобыльских — только 32. В Переяславском уезде в
1620-х годах было на 54 крестьянских двора 79 бобыльских, а
в 1680 году первых было 338, а вторых — только 5. В общем по
всем 115 исследованным нашим автором имениям число кре-
стьянских дворов увеличилось в 27г раза, а население их почти
в пять раз: раньше во дворе было менее 2 душ, теперь — почти
3 с половиною. Число же бобыльских дворов упало вдвое, а на-
селение их осталось без перемены28. Другим признаком на-
правления, в каком шло развитие, служит соотношение пашни
и перелога по книгам 80-х годов. В противоположность тому,
что мы видели в начале века или даже в конце предыдущего,
в момент наибольшего напряжения кризиса, теперь пашня ре-
шительно преобладала. Наш автор приводит ряд имений Шуй-
ского, Юрьевопольского, Костромского и Коломенского уездов,
где либо распахана вся земля, за исключением луговой и сено-
косной, и перелогу нет вовсе, либо он сведен к ничтожной про-
порции— 6—7% всей площади. В среднем пашня относится к
перелогу, как 2 к 1, в то время как в 20-х годах столетия
14 М. Н. Покровский, кн. I

418
Глава VIII
отношение равнялось 1 к 529. Не только раны, нанесенные Сму-
той, были залечены, но и кризис поместного землевладения
можно признать к этому времени ликвидированным; только
выигравшими от ликвидации оказались не те, кто потерял сто
лет назад. Хищнические формы денежного поместного хозяй-
ства, разорявшие и помещика, и крестьянина, замерли надол-
го — увидеть их вновь, но уже совсем в иной экономической
обстановке суждено было «веку Екатерины». Зато крестьянин,
порабощенный как в удельное время, вернулся до известной
* степени и к удельному благополучию — благополучию сытого
раба, правда. Что он, однако, был в минимальной степени удов-
летворен своим положением, показывает быстрота, с какой рос-
ло в XVII веке население пустевшей при Федоре Ивановиче
центральной России. От 20-х до 40-х годов оно увеличилось по
различным уездам от 2,3 до 6,3 раза; к 80-м же годам местами
было в 772 раза больше населения, чем тотчас после Смуты30.
Средний коэффициент увеличения во всяком случае не менее 5.
В конце 20-х годов сельское население Замосковья можно опре-
делить цифрою от 400 до 500 тыс. душ обоего пола — кресть-
ян, бобылей и холопов; в конце 70-х годов соответствующие
категории дают от 2 до 2!/г млн. * Заметим, что это была пора
' довольно интенсивной колонизации как южной Украины, так и
Поволжья и Сибири. Можно ли говорить о «понижении хозяй-
ственного уровня» в стране, население которой в условиях по-
лунатурального хозяйства так «плодилось и множилось»?
Нам остается проследить еще одну сторону этой регрессив-
• ной эволюции — уже не экономическую, а социально-юридиче-
скую. Торжество помещиков в 1612 году должно бы, казалось,
закончить процесс, начатый опричниной, и закрепить его ре-
зультаты — превратить всю обрабатываемую землю в помест-
ную. На первый взгляд так оно и было. Не успела смолкнуть
канонада под московским Кремлем, как дворцовые и «черные»,
крестьянские, земли массами стали переходить в дворянские
руки: до весны 1613 года было уже роздано не меньше
45 000 десятин земли дворцовой и до 14000 десятин земли
«черной», роздано преимущественно вождям помещичьей рати,
ее генералитету и офицерству31. Несколько позже дошла оче-
редь до рядовых: около 1627 года имело место «верстанье но-
виков всех городов», раздача поместий дворянской молодежи,
в службу поспевшей, но еще зе*млею не наделенной и потому
сидевшей на шее у старших родственников. Материалом для
* 10. Готье, цит. соч., стр. 269 и «поправка» в конце книги 32.

Дворянская Россия 419
этого большого верстанья и для многих других мелких, проис- •
ходивших в промежутки, послужили опять дворцовые и «чер-
ные» земли, а отчасти и земли, конфискованные у других вла-
дельцев; только теперь конфисковали уже не «княженецкие»
вотчины — их почти и не оставалось, — а земли, данные поби-
тыми политическими противниками тех, кто торжествовал в
1612 году — тушинским «вором», а в особенности «королем и
королевичем», т. е. польско-боярским правительством 1610—
1611 годов. Более жалостливое отношение к тушинским грамо-
там сравнительно с королевскими чрезвычайно характерно:
правительство царя Михаила не могло забыть, что и Тушино
когда-то было «дворянским гнездом», из которого вылетели Ро-
мановы. Оттого «воровские дачи» и не отбирались с такою не-
уклонностью, как дачи «королевские». Общая цифра роздан-
ных мелкими участками земель, конечно, далеко превышала
то, что крупными кусками расхватали «пришедшие в первый
час» немедленно после победы. Раздавались цельте волости на
300 иногда поместных участков сразу; в одном известном слу-
чае количество розданной в одном месте пашни доходило до
4500 десятин, в другом — даже до 750033. Сколько-нибудь точ-
ного итога подведено быть не может: нам и не все случаи вер-
станья известны; но общую сумму пришлось бы считать сот-
нями тысяч, если не миллионами десятин. Интересно, однако
же, не это само собою разумеющееся последствие дворянской
победы, интересен более другой факт: эта розданная помещи-,
нам земля поколением позже оказалась владеемой не на по-
местном, а на вотчинном праве. Это явление достаточно наме-
чается уже в 20-х годах. В это время в одном из станов Дмит-
ровского уезда можно было насчитать 6 старинных вотчин и
10 выслуженных, пожалованных за две московские осады при
царе Василии и при Михаиле Федоровиче «в королевичев при-
ход», когда стоял под Москвой королевич Владислав. В отдель-
ных станах Звенигородского, Коломенского и Ростовского уез-
дов соотношение «старинных» (наследственных) и выслужен-
ных вотчин было такое же. В Углицком уезде из 114 вотчин
59, т. е. опять-таки большинство, появились в первой четверти
XVIII столетия. В Московском уезде вотчинные земли состав-
ляли почти 2/з всех имений, поместные — немного более 7з-
В одном уезде, Лужском, вотчинное землевладение впервые
появляется в эту эпоху34. При этом в вотчину имели тенден- »
Цию превращаться лучшие поместные земли. Уже в 20-х опять-
таки годах, т. е. еще задолго до подъема конца столетия, отно-
шение пашни и перелога на вотчинных землях гораздо выгод-

420
Глава VI U
нее, чем на поместных: иногда в вотчинах относительно в
десять раз больше пашни паханой, нежели в поместьях соответ-
ствующего уезда. Что, конечно, не значит, как думает тот автор,
у которого мы заимствовали эти статистические данные,
будто вотчинное хозяйство было устойчивее поместного: эконо-
мически оба типа ничем друг от друга не отличались при оди-
наковых размерах. Даже юридически отличие не было так ве-
лико, как привыкли думать мы, следуя историкам русского
права, с большою легкостью переносившим в феодальную Русь
нормы современных буржуазных отношений. Поместья почти
всегда передавались по наследству и переходили из рук в руки
даже через специальные запреты. Правительство, например,
очень старалось изолировать поместные участки, дававшиеся
служилым иностранцам, — число их все увеличивалось в
XVII веке, — тем не менее по документам можно насчитать
целый ряд несомненно русских людей, владевших иноземцев-
скими поместьями*. Все, чего удавалось более или менее до-
стигнуть, — это чтобы «земли из службы не выходили». Но,
во-первых, служить обязаны были и вотчинники: после Гроз-
ного «не служить никому» было уже нельзя. А, во-вторых, про-
вести и этот принцип на практике было нелегким делом. Поме-
щик, как и всякий православный человек, стремился «устроить
свою душу» — обеспечить молитвы церкви за него после его
смерти — и, как всякий землевладелец, достигал этого, жертвуя
тому или другому монастырю часть своих земель. Бывало это
и в XVI веке, а в XVII веке сделалось обиходным явлением,
несмотря опять-таки на ряд форменных запретов, и целый ряд
поместных участков сливался таким путем с монастырскими
вотчинами. Втолковать московскому человеку разницу между
«собственностью» и «владением» было далеко не легким делом,
в особенности когда право собственности на каждом шагу на-
рушалось не только верховной властью, как это было при вся-
кой опале времен Грозного или Годунова, но и любым сильным
феодалом **. «То, чем я владею, мое, покуда не отняли» — та-
кое юридически неправильное, но психологически совершенно
понятное представление существовало у каждого древнерус-
ского землевладельца, был ли он вотчинник или помещик. И
разницу между вотчиной и поместьем мы поймем легче все-
го, беря их не со стороны обязательств, лежавших на том и на
другом типе землевладения по отношению к государству, а со
* Ю. Готье, цит. соч., стр. 309, прим. 5 35.
** Примеры см. в гл. II настоящей книги.

Дворянская Россия
421
стороны хозяйственного интереса владельцев. С этой точки зре-
ния мы легко поймем, почему излюбленным типом второй по-
ловины XVI века было поместье, а следующего века — вотчина.
В период лихорадочной хищнической эксплуатации захвачен-
ной земли ее стремились использовать возможно скорее, чтобы
затем бросить и приняться эксплуатировать новую. И когда
отношения снова приняли средневековую устойчивость, есте-
ственно было появиться тенденции закрепить за собою и своей
семьей занятую землю, и не менее естественно, что раньше все-
го эта тенденция обнаружилась по отношению к более ценным
имениям. В поместье брали теперь то, что не жалко было
бросать. Мало-помалу, однако же, закреплять за собою имение
стало такою же привычкой землевладельца, как и закреплять
крестьянина в этом имении, и тогда «поместный элемент» в
московском, и особенно подмосковном, землевладении «стал
очень близок к исчезновению». В Боровском, например, уезде
в 1629—1630 годах поместные земли составляли 2/б всех зе-
мель, а вотчинные — 3/б, а в 1678 году первые давали лишь
XU всех имений, а вторые — 3Д. В Московском уезде в 1624—
1625 годах поместные земли составляли еще 35,4%, а в 1646 го-
ду— всего 4,4% *.
Юридическая реставрация была бы для нас совершенной
загадкой, не знай мы, на какой экономической почве она вы-
росла. Возрождению старого типа хозяйства с натуральным об-
роком и слаборазвитой барской запашкой отвечало возрожде-
ние и старого поземельного права. Естественно, что должен
был возродиться и старый тип владения. «Старинная» боярская
вотчина XVI века была, как правило, латифундией, сменив-
шее ее поместье было образчиком среднего землевладения.
В XVIII веке мы опять встречаем латифундии, и возрождение
их всецело падает на первые царствования новой династии.
Уже на другой день Смуты началась настоящая оргия круп-
ных земельных раздач, своего рода реставрация того, что унич-
тожила когда-то опричнина. В 1619—1620 годах был роздан
целый Галицкий уезд, т. с. все его «черные», занятые свобод-
ным еще крестьянством земли. Лишь в редких случаях то была
поместная раздача мелкими участками; гораздо чаще мы встре-
чаем целую волость, отданную одному лицу с более или менее
«историческим» именем. Тут мы находим и боярина Шеина
(смоленского коменданта времени Сигизмундовой осады), и
* Сводку данных для 15 уездов см. в цит. соч. Ю. Готъе, стр. 387
и след. 36

422 Глава VIII
боярина Шереметева, и Ивана Никитича Романова, и князей
Мстиславского, Буйносова-Ростовского и Ромодановского37.
Галицкий уезд, конечно, только пример: массу таких же слу-
чаев мы встречаем и в других местах и раньше 1620 года, и
позже; большая часть, почти 60 тыс. десятин, розданных в пер-
вые месяцы царствования Михаила Федоровича, пошла под
крупные вотчины, а в 20-х и в 30-х годах можно найти ряд слу-
чаев, когда по царскому пожалованию в одни руки за один раз
попадало по 300 дворов крестьян, по полторы тысячи десятин
земли38. В результате «черных» земель в Замосковье к концу
XVII столетия не осталось вовсе, а дворцовых было роздано в
несколько приемов от полутора до двух миллионов десятин.
И чем ближе мы к концу эпохи, тем грандиознее становится
размах процесса. Уже при Федоре Алексеевиче (1676—1682 го-
ды) крупные раздачи составляют большую половину всех по-
жалованных за пто недолгое царствование земель. С 1682 по
1700 год роздало в вотчину «16120 дворов и более 167 000 де-
сятин пахотной земли, не считая сенокосов и лесов, придавав-
шихся иногда в огромном количестве к жалуемым вотчинам».
Между пожалованными первое место занимает царская родня
того времени: Апраксины, Милославские, Салтыковы, Нарыш-
кины, Лопухины. В одни руки сразу попадало иногда, как это
было в 1683—1684 годах с Нарышкиными, до 27г тыс. дворов
и до 14 000 десятин земли39. Но это было ничто сравнительно
с теми латифундиями, которые стали возникать при Петре,
когда Меншиков единолично получил более трех волостей с
20000 десятин. Всего за 11 лет царствования Петра (1700—
1711 годы) было роздано из одних дворцовых земель около
340 000 десятин пахотной земли и 27 500 дворов крестьян про-
тив 167 000 десятин и 16 000 дворов40, превратившихся в лати-
фундии, в течение предшествующего 18-летнего периода. Так
дворянство окончательно усаживалось на места боярства, вы-
делив из своей среды и новую феодальную знать, подготовляя
расцвет «нового феодализма» XVIII века.
2. Политическая реставрация
Возрождению старых экономических форм должно было от-
вечать воскресение старого политического режима. Все учеб-
ники переполнены описаниями «злоупотреблений» московской
администрации XVII века. Обычно они рисуются как продукт
свободной «злой воли» тогдашнего чиновничества. Иногда к

Дворянская Россия
423
этому присоединяются еще фразы о «некультурности» совре-
менников царя Алексея, и объяснение считается исчерпанным,
если историк напомнит своему читателю об упадке «земского
начала» в те времена и замене его «началом приказным». «Бю-
рократия» в глазах среднего русского интеллигента так недав-
но еще была столь универсальным объяснением всяческого
общественного зла, что углубляться далее в «причины вещей»
было совершенно излишней роскошью.
Для упрощения вопроса полезно с первых же шагов рас-
квитаться с предрассудком о «приказном начале». Если пони-
мать под торжеством этого последнего замену общественного
самоуправления бюрократическим самоуправством, историче-
ская действительность не дает для такого объяснения никаких
опорных пунктов. Все те «органы общественной самодеятель- 4
ности», которые были созданы XVI веком, остались и в XVII
вплоть до эпохи Петра под теми же именами, а слегка костю-
мированные и много позже. Оттого что земский староста стал
называться бургомистром, земский целовальник — ратманом, а
земская изба — магистратом, читатель согласится, большой
перемены быть не могло. Губные власти также дожили до Пет-
ра, и то, что при нем вместо губного головы мы находим лаы-
драта или комиссара, не более резко меняло сущность дела.
Если же под развитием приказного начала понимать образо- ,
вание профессиональной группы чиновников — в XVII веке
почти исключительно финансистов или дипломатов, юристы к
ним присоединились гораздо позже, — то такая дифференциа-
ция шла на счет феодального режима, а никак не на счет
«самоуправления» вообще. Феодальная Россия, как и феодаль-
ная Европа, знала только одно разделение правительственных
функций: духовную и светскую власть. Представители той и
другой, каждый в своей сфере, делали все, что теперь выпол-
няется самыми разнообразными профессионалами: и судили, и
подати собирали, и дипломатическими сношениями заведовали,
и войсками командовали*. Усложнение правительственного ме- t
ханизма параллельно экономическому развитию повело к вы-
делению в руки особых специалистов, отчасти буржуазного
происхождения, трех первых из перечисленных функций, и за
феодальной знатью осталось ближайшим образом лишь военное
начальство. Это и было «образование бюрократии» как у нас, /
(Ьункиию)^СТаВИТели ДУХ0ВН°й власти у нас осуществляли эту последнюю
лп^атоттотг аШ,е Косвенно, через посредство своих бояр; лишь на долю на-
Гдали иноТдГоТз^ГНаСТЫрвЙ-ТрОИЦКОГО ИЛ" Солов^кого " ВЫ"
« «а ииязанности военных комендантов.

424
Глава VI 11
так и на Западе одинаково — факт, о котором могут сожалеть
лишь представители исторического романтизма, вздыхающие
об утраченной «гармонии» средневекового быта. Современному
читателю, буржуазному или небуржуазному, нет ни малейшего
основания присоединяться к этим вздохам. Соотношение обще-
ственных сил не могло измениться от того, что способ дейст-
вия этих сил стал сложнее: характер режима определяла его
классовая физиономия, а не то, осуществлялся ли он людьми
«штатскими» или военными.
Но и возникновение «приказного строя» в этом последнем,
единственно правильном понимании слова вовсе не составляет
характерной черты государства первых Романовых. Громад-
ное влияние профессиональных чиновников, дьяков, отмеча-
лось еще современниками Ивана Васильевича Грозного. В сле-
дующее царствование дьяки Щелкаловы иностранцам казались
порою олицетворением московского правительства, а, по сло-
вам одного русского современника, одному из Щелкаловых не-
мало был обязан своим возвышением и Борис Годунов —
взгляд, к которому присоединяются и новейшие историки *.
В Смутное время бывший дьяк из купцов Федор Андронов одно
время, как мы видели, правил Московским государством.
XVII век дает больше аналогичных примеров количественно,
но столь ярких — ни одного. Дьяки царей Михаила и Алексея
были куда скромнее этих вершителей судеб Московского цар-
ства. Отмечающееся обыкновенно обстоятельство, что при этих
государях дьячества не чураются дворяне, прежде гнушав-
шиеся «худым чином» (самой известной дворянской фамилией,
составившей себе карьеру на чиновничьих должностях, были
Лопухины), можно наблюдать опять с более раннего времени:
еще Сигизмунду в 1610 году московские дворяне бивали челом
о назначении их дьяками. А приводимые Котошихиным образ-
чики власти бюрократических учреждений вроде Приказа тай-
ных дел отчасти намечают первые шаги дальнейшей эволюции,
с которою нам придется детальнее знакомиться изучая так на-
зываемую «петровскую реформу», отчасти же являются просто
преувеличением дьяческой власти, естественным под пером ав-
тора-подьячего. В общем центральное управление Московского
государства не делает заметных успехов в этом направлении
до самого1 начала следующего столетия, когда сразу, в немного
лет, рушится вся система старой центральной администра-
ции — и дума, и приказы. Главное же новообразование в обла-
См. Платонов, цит. соч., стр. 199 4l.

Дворянская Россия
425
сти местного управления — воеводская власть — носит все при-
знаки типичнейшего феодального учреждения: воевода и вой-
сками командует, и судит, и подати собирает. Отобрание у него
этой последней функции является опять-таки одним из призна-
ков дальнейшего поступательного движения в самом конце из-
учаемой эпохи.
От простого и легкого способа объяснения «злоупотребле-
ний» властью «бюрократии» приходится таким образом, отка-
заться. А так как объяснение от «злой воли» может удовлетво-
рить в наше время лишь детей (и то не из очень бойких), на-
счет же «культурности», как противоядия «злоупотреблениям»,
мы имеем столь блестящие отрицательные примеры, как совре-
менные Соединенные Штаты и современная Франция, то оста-
ется применить к Московскому государству тот метод, какой
мы применили бы к этим последним, и искать не злоупотребле-
ний, а образчиков классового режима. Став на этот путь, мы
прежде всего тотчас же увидим, что между «общественной са-
модеятельностью» и «злоупотреблениями» никакого прирож-
денного антагонизма не было, что первая, как она тогда суще-
ствовала, была, напротив, весьма подходящей питательной сре-
дой для последних. Классической страной земских учерждений
в XVII, как и XVI веке, были Поморье и Поволжье. Помор-
ские и понизовые города были средоточием московской бур-
жуазии в противоположность городам южным, представлявшим
собою военно-аграрные центры, за стенами которых местное
земледельческое население отсиживалось от неприятеля и от-
куда командующие элементы этого населения «правили» окру-
жающей страной. На севере было иначе. Слабое развитие круп-
ного землевладения на малоплодородной, непригодной для сель-
скохозяйственного предпринимательства почве повело к тому,
что здесь в больших размерах до самого XVIII века сохрани-
лось юридически свободное крестьянство, экономически закре-
пощавшееся не помещиками, а городскими капиталистами.
Здесь возникло настоящее буржуазное землевладение, с кото-
рым дворянское правительство XVII века, привыкшее видеть
землю исключительно в руках военных людей, не знало что
делать и то отбирало деревни — «купленные и закладные» — у
«гостей», гостиной сотни и торговых и всяких чинов людей, то
возвращало их обратно *. Каких размеров достигала диффереп-
ркпм mpt пп°~Яанилевский, Организация прямого обложения в Москов-
ями плп?арСТВе' стр- 157 42- Процесс образования сельской буржуазии
р««1»а » »,Лг8Жен в главе п настоящей книги — «Феодализм в древней
гуси» в виде примера.

426
Глава VI 11
циация посадского населения в XVII столетии, покажут два-
три примера. В Усолье во второй четверти этого столетия встре-
чались купцы, дворы которых ценились от 500 до 1000 руб.43;
в переводе на теперешние деньги это дало бы от 5 до 10 тыс.
рублей; но нужно принять во внимание, что строительные ма-
териалы на тогдашнем лесистом севере стоили буквально гро-
ши, так что стоимость построек сравнительно с движимостью
была совсем не та, что теперь. Не тысяча, а даже 300 рублей
составляли настоящий, и крупный притом, капитал для тог-
дашнего купца: в столице Сибири, в Тобольске, крупнее капи-
талов тогда и не было. Человек, у которого один дом со всем
обзаведеньем стоил до тысячи рублей, был бы для начала
XX века «стотысячником», а Усолье не бог весть какой круп-
ный центр. Устюжна Железопольская была еще меньше, а там
за бесчестье «молодшего» человека брали только рубль, а за
бесчестье «торгового» — пять рублей: верхи городского обще-
ства были крупнее низов ровно впятеро. В Нижнем Новгороде
существовали четыре категории посадского населения, высшую
из которых составляли «лучшие люди» — оптовые торговцы и
судохозяева, а низшую — «худые люди» и обитатели Кунавин-
ской слободы, имевшие, однако, свои дворы; бездомные бо-
были сюда не входили44. Мы видели, какую заметную стра-
ницу в истории Смуты составила борьба этих «лучших» и
«меньших» людей в тогдашнем городе. Смута кончилась побе-
дой «лучших», и органы земского самоуправления и на по-
саде, и в тянувшем к нему уезде перешли в их руки. Наиболее
скромные из них воспользовались этим лишь для того, чтобы
не «тянуть тягла» вместе с массою посадского населения, т. е.
свалить на нее главную тяжесть государевых податей. Так, в
Сольвычегодске в 1620-х годах был «земский целовальник» —
по-позднейшему член уездной земской управы, — который чис-
лился вместе с некоторыми другими в «отписных сошках» 45,
в общую городскую раскладку не входил и за городскую мел-
коту не отвечал. Не потому, конечно, чтоб он и его товарищи
были люди бедные; наоборот, это были местные воротилы, вла-
девшие не только дворами на посаде, но и соляными варница-
ми, лавками, амбарами, а в уезде «полянками» и «пожнями».
Другой земский целовальник, Тотемского уезда, обнаружил
уже большую агрессивность: он вместе с другими «сильны-
ми людьми» захватил целый ряд пустошей и пустых кре-
стьянских жеребьев, но податей за них не платил вовсе, предо-
ставляя это делать крестьянам по круговой поруке. Когда кре-
стьяне вздумали на него жаловаться, земский целовальник им

Дворянская Россия
427
сейчас же напомнил, что ведь и самый сбор податей в его же
руках: он начал жалобщиков ставить на правеж «в лишних
податях и в мирских поборах» «и бил их без милости». При-
сланный для разбора жалобы из Тотьмы приказный человек
оказался на стороне «сильных людей», и настолько явно и без-
застенчиво притом, что приехавший из Москвы пристав дол-
жен был посадить его в тюрьму46; но сделал ли что-нибудь сам
пристав, нам неизвестно, и во всяком случае после его отъезда
дела, наверное, пошли по-старому. О каком-либо контроле со
стороны «меньших» по отношению к «лучшим», разумеется, и
речи быть не могло. В Вологде не только «молодшие», но и
«средние» люди не могли добиться, чтобы им позволили «счи-
тать» земских старост: «лучшие» предпочитали обделывать все
дела в своем кругу, причем место контроля занимало, по-види-
мому, дружеское и полюбовное распределение доходов47.
В Хлынове дело было еще проще: там староста с целовальни-
ками просто «расписывали» между собою собранные с мира
деньги, продолжая неукоснительно править их с плательщиков.
От этого многие как посадские, так и волостные люди «охудали,
и обдолжали великими долгами, и, пометав дворы свои, разбре-
лись врознь». «Обдолжанию» много содействовали тот же ста-
роста с целовальниками, занимавшиеся в числе прочего и рос-
товщичеством. Запустение Хлынова обратило на себя внима-
ние в Москве, и посадским людям разрешено было выбрать
счетчиков для производства ревизии хлыновского земского
управления48; оставался, однако, вопрос, кто при установив-
шихся в Хлынове порядках мог попасть в счетчики и какие
практические результаты могла дать такая ревизия.
Но одним финансовым иммунитетом правившие земством
капиталисты вовсе не собирались ограничиваться, и хозяйни-
чанье их не кончалось на государевых податях и мирских сбо-
рах. Земские власти не только собирали налоги, но и судили.'
В большинстве случаев рука руку мыла — дело и здесь не вы-
ходило из тесного дружеского кружка. Но случалось ссорить-
ся и «сильным людям», и тогда повторялась по отношению к
СУДУ та же история, которую мы уже имели случай наблюдать
по отношению к податям: сами судя других, местные богатеи
судиться в земском суде не хотели, исхлопатывая себе особую
подсудность. От 1627 года до нас дошла такая челобитная
земского целовальника Устюжны Железопольской: «Взял, го-
сударь, устюжский посадский человек Аксентий Перваго сын
Папышев твою государеву грамоту из Устюжской чети, что
искати ему, Оксентью, на устюжских на посадских людях но

428
Глава VIII
кабалам перед воеводою на Устюжне, а по твоему государеву
указу на Устюжне перед земскими судьями не ищет и сам по-
садским людям перед земскими судьями отвечать не хочет».
Целовальники от лица всего посада хлопотали об упразднении
такого иммунитета для Аксентия Папышева. До нас дошла и
челобитная этого последнего; из нее мы узнаем, что он сам был
земским судейкой и даже председателем («головщиком») мест-
ного земского суда и, по-видимому, сначала домогался, чтобы
его дела «по кабалам и по записям» вершились тем самым
присутствием, где он председательствовал. Взять на одного из
своих сограждан кабалу, предъявить ее ко взысканию в каче-
стве истца и присудить себе следуемое в качестве судьи — это
была, конечно, наиболее удобная процедура в мире. Но то ли
она оказалась слишком упрощенной даже для юридической со-
вести товарищей Папышева, то ли он с ними в чем-то не со-
шелся — последнее правдоподобнее, — только другие «земские
судейки» на это не согласились; под тем предлогом, что он себе
никакой управы в земском суде найти не может и, не будучи
в состоянии по кабалам ни взять, ни платить — дипломатично
прибавлял он, — от того рискует «вконец погибнуть и государе-
вой подати отбыть», устюжский излюбленный человек и доби-
вался, чтобы его ростовщические процессы вел государев вое-
вода. В Москве решили дело скорее в его пользу: кабальные
дела Папышева остались за воеводой, и лишь по другим про-
цессам он возвратился в подсудность земского суда. Посадским
же людям оставалось, по-видимому, только отводить душу «не-
подобною лаею». Об этом можно заключить из другого устюж-
ского документа той поры — челобитной того же Папышева
уже как судьи о том, как ему решать некоторые, не вполне
для него и его товарищей ясные судебные казусы; из нее мы
видим, что это был очень ревностный судья и для своего вре-
мени тонкий юрист. В числе смущавших Папышева казусов
были дела о бесчестьи. «И некоторым, государь, посадским лю-
дям можно платить бесчестье, и они, государь, бесчестье день-
гами платить не хотят, а говорят: «Бейте-де нас по государеву
указу батогами», а надеются на то, что мы выбраны, сироты
твои и доводчики, на год за службу «и бить-де нас батогами го-
раздо не смеют», а впредь грозят продажами. И иные, госу-
дарь, надеючись на свое безделье, нарочитым посадским людям
говорят: «Как-де мы ни обесчестим, и нам-де ведь батоги лише
пробьют, а и батоги-де нас горазно бить не смеют, а будет-де
нас учнут гораздо бить батоги, и мы-де после на судьях и на
доводчиках ищем». В Москве и на этот раз поддержали устю-

Дворянская Россия
429
женских капиталистов и на челобитной Папышева поло-
жили резолюцию: «...а за бесчестье били бы батоги, не боясь
никого» 49.
То положение вещей, какое существовало до Смуты, а во
время ее вызвало целый ряд известных нам городских взры-
вов ц сделало тушинского «вора» царем всех угнетенных и оби-
женных, продолжало господствовать в русских городах и после
окончания «Смутного времени». Естественно, что и социальная
борьба времени Смуты то там, то сям должна была вспыхивать,
и то, что она не принимала уже тех острых форм, как в те дни,
на фоне общерусской междоусобицы, не лишает ее ни социаль-
ного смысла, ни интереса. В 70-х годах XVII века Устюжский
уезд был совсем в полону у городских капиталистов Устюга
Великого. В своей челобитной уездные люди очень картинно
изображают тогдашнее положение вещей. «Крестьяне у них,
посадских людей, во всем были порабощены и посадские зем-
ские старосты по своему богатству гордостию своею крестьян
теснили и вменяли себе вместо рабов, и могутьством своим и
великими пожитками у нашей братьи у скудных крестьян по-
купали себе в Устюжском уезде лутчие деревни и начали быть
во многих волостях владельцами, и оттого мы, крестьяне, в их
насильстве оскудали и от той скудости крестьяне в их дерев-
нях работают на них вместо рабов их...» Но и здесь наконец на-
ступил момент, когда «сильные люди» раскололись, и притом,
по-видимому, более серьезно, чем когда бы то ни было в подоб-
ных случаях. Таможенный староста, сам, конечно, крупный тор-
говец, воспользовавшись совершенно своеобразным предло-
гом — проездом голландского посланника (не забудем, что в
те дни Северная Двина была дорогой в Западную Европу), со-
брал сходку и на ней произвел своего рода муниципальную ре-
волюцию. Собравшиеся крестьяне выбрали своего особого «все-
уездного земского старосту» «и учинили особую, наемную, но-
возатейную волостную избу кроме общей старинной посадской
земской избы». Знаменательной особенностью устюжского кон-
фликта было то, что местный воевода стал на сторону «бун-
товщиков». Мы не знаем его побуждений, но в Москве дело
было выиграно ходоками волостных людей только потому, что
они не жалели денег, раздавая по сто рублей в один день
московским подьячим; что за устюжским крестьянством стояла
оппозиция местных капиталистов, это доказывается, как видим,
не только личностью вождя восстания, что само по себе могло
еще быть и случайностью. Перекупив с помощью этой купе-
ческой оппозиции Москву на свою сторону, устюжские уезд-

430
Глава VIII
ные люди даже подчинили себе посад, получив право штрафо-
вать «лучших людей», если они не захотят «платить с кресть-
янами в ряд» и не вложатся в общий оклад50.
Нужно, впрочем, заметить, что симпатии московского на-
чальства к «меньшим» людям на посаде и в деревне не всегда
возникали на почве личной корысти тех или других «начальни-
ков». В дни Смуты крупная посадская буржуазия и помещики,
правда, были союзниками. Но едва прошли эти дни и улеглась
общая гроза — исчезла опасность поддерживаемого Тушиным
бунта «меньших», — старый антагонизм скоро проснулся, и ко-
ренное противоречие интересов этих двух элементов относи-
тельно государевой казны, помещика как получателя, буржуа
как плательщика, должно было чувствоваться все сильнее и
сильнее. На знаменитом «азовском» соборе 1642 года гости и
гостиной и суконной сотни торговые люди рекомендовали воз-
ложить военные тягости на служилых людей, «за которыми
твое государево жалованье, вотчины многие и поместья есть; а
мы, холопы твои, гостишки и гостиныя и суконныя сотни тор-
говые людишки городовые, и питаемся на городех от своих
промыслишков, а поместий и вотчин за нами нет никаких, а
службы твои государевы служим на Москве и в иных городех
по вся годы беспрестанно, и от тех твоих государевых беспре-
станных служб и от пятинныя деньги, что мы, холопы твои,
давали тебе, государю, в Смоленскую службу, ратным и вся-
ким служилым людям на подмогу, многие люди оскудели и
обнищали до конца».- Дворяне же и дети боярские разных го-
родов говорили: «А с твоих государевых гостей и со всяких
торговых людей, которые торгуют большими торгами, и со вся-
ких черных своих государевых людей, вели, государь, с их тор-
гов и промыслов взять денег в свою государеву казну, ратным
людям на жалованье, сколько тебе, государю, бог известит,
по их торгам и промыслам и прожиткам, и тут объявится той
казны пред тобою государем много» 51. Мы знаем уже, что «ни-
щали до конца» не все разряды посадского населения одина-
ково. Когда мы читаем, что на Белоозере в 1618 году посад-
ские люди стояли сразу на трех правежах: на одном у воеводы
«за недоимочные хлебные и кабацкие деньги»; «да те же по-
садские люди стоят на другом правеже у сборщика, прислан-
ного для взыскания земских денег; да они же стоят на третьем
правеже у сына боярского, сбирающего запросные деньги», «и
с правежов и достальные посадские люди разбредаются и бе-
гают с женами и детьми» 52, — мы понимаем, что это написано
не о московских оптовых торговцах, товарищи которых в про-

Дворянская Россия
431
винции сами таким же путем «правили» со своих меньших
братьев. Но что от победы, одержанной сообща верхними сло-
ями посада и средним землевладением, последнее выиграло
очень много, а первые — довольно мало, показывает хотя бы тот
факт, что площадь дворянского землевладения выросла после
Смуты во много раз, а купеческие капиталы53 за первую по-
ловину века увеличились гораздо менее53. В 1649 году в Мо-
скве гостей и людей гостиной и суконной сотни было почти в
полтора раза менее, чем при Федоре Ивановиче, причем лишь
меньшинство их (из 116 человек суконной сотни только 42)
допускались к «верным» службам, остальные не представляли
в глазах дворянского правительства достаточного обеспечения,
потому что капиталы их были слишком уже незначительны.
И виноват в этом явлении был не столько общий экономиче-
ский застой, чувствовавшийся в городе в гораздо меньшей сте-
пени, чем в деревне: те же плачущиеся на свою бедность гости
1642 года наивно проговариваются, что сумма косвенных на-
логов, а стало быть, и торговых оборотов, возросла за царство-
вание Михаила Федоровича в десять раз, — сколько то интен-
сивное доение торгового капитала, каким занимались овла-
девшие властью помещики. О пятинных деньгах (сбор в 20%
с капитала на военные надобности) на соборе 1642 года гово-
рили не одни гости, но и, вероятно, с большим правом, старо-
сты и сотские черных сотен и слобод — представители мелки*
торговцев и ремесленников54. Всякий рубль, шевелившийся в
кармане московского буржуа, был на счету у помещичьего
правительства, и последнее пользовалось всяким удобным слу-
чаем, чтобы подойти к этому рублю поближе. Жалобы «мень-
ших» на притеснения со стороны городских богатеев представ-
ляли именно такой случай. Когда в 1663 году нижегородскому
воеводе было приказано «беречь, чтобы в Нижнем Новгороде
посадские земские старосты и целовальники и денежные сбор-
щики, и мужики богатые и горланы мелким людям обид и на-
сильств, и продажи ни в чем не чинили, и лишних денег с
мирских людей сверх государевых податей не сбирали, и ни
в чем мирскими деньгами не корыстовались, тем бы мирских
людей не убытчили», то тут же сейчас и было прибавлено:
«А в какие будет государевы подати с мирских людей что
денег собрать понадобится, и в re государевы подати земские
старосты и целовальники и денежные сборщики с мирских
людей денег собирали с его Александрова (воеводы) и дьяка
Фирса ведома, по тяглу и по развытке, в которые государевы
доходы сколько с пих доведется взять..,»55 Под предлогом

432
Глава VIII
охраны обиженной городской мелкоты городская касса попа-
дала в крепкие руки воеводы.
Но главной ареной борьбы двух командующих классов мос-
ковского общества были не земские, а губные учреждения. Мы
знаем, что эта форма «общественной самодеятельности» с са-
мого начала носила классовый характер: губной голова, или
староста, всегда был из дворян или детей боярских. Но, во-пер-
вых, выбирали его, хотя из одного определенного класса, все
классы общества, кроме крепостного крестьянства. А во-вто-
рых, он действовал не один, а с целовальниками, присяжными,
которые всегда были недворяне: губной голова — дворянин —
был лишь председателем этой действительно всесословной ко-
миссии. Его права были, как мы видели в свое время, очень
обширны, но окончательное решение он не мог произнести
один, и, если оно чересчур задевало интересы недворян, он
рисковал наткнуться на сопротивление своих демократических
товарищей. В центральной России, исконной помещичьей стра-
не, эти ограничения власти губного старосты могли быть и, ве-
роятно, были пустой формальностью. Но на севере, где буржуа-
зия была сильна и крепка, даже в XVII веке ей иногда удава-
лось низвергать неудачных для нее губных голов и ставить на
их место своих кандидатов.' В Устюжне Железопольской • в
1640-х годах два раза дворянский кандидат в губные старосты
должен был уступить место кандидату посадских, хотя и взя-
тому, само собою разумеется, тоже из служилых людей. Два
раза дворяне и дети боярские потом снова брали верх, но в
третий раз конфликт разрешился тем, что посадские получили
право выбрать себе особого старосту, который заведовал бы
одним посадом, без уезда 56. При таких условиях тот факт, что
выбора одних дворян и детей боярских все чаще и чаще счи-
талось достаточно и мнения посадских уже не спрашивали,
приобретает особенное значение; иногда же посадские хоть и
участвовали в выборах, но их голоса как бы не считались, так
как всегда оказывался предлог найти их кандидата «неспособ-
ным» к отправлению губной должности. Еще более любопытна
эволюция губной коллегии. В XVI веке товарищ губного ста-
росты, в XVII целовальник является уже его подчиненным:
староста приводит его к присяге, староста объявляет ему при-
казы, пришедшие из Москвы, которые писались на имя одного
старосты. В 1669 году целовальники были вовсе упразднены,
вернее сказать, они превратились в тюремных сторожей, так
как «тюремные целовальники», сторожившие арестованных,
сохранились до конца века. Но эта должность была давно ни-

Дворянская Россия
433
кому не интересна, и местами уже в 20-х годах посадские люди
«потюремных денег не давали и в тюрьму ничем не тянули».
Что очень удивляло дворян, которые находили, что хотя губ-
ное дело и есть их специально дворянское дело, но нести рас-
ходы и по этому делу, как по содержанию всего дворянского
государства вообще, должны тяглые люди. Но для этих послед-
них губной староста давно был не «органом общественной са-
модеятельности», а орудием классового гнета, и они заботи-
лись, разумеется, не о том, чтобы губные учреждения хорошо
обслуживались (кто станет заботиться о доброкачественности
цепи, которою его сковывают?), а о том, как бы от них изба-
виться. Уже в самом начале рассматриваемого периода, в
1614 году, шуяне так писали о своем губном старосте Поснике
Калачеве: «И учал, государь, тот Посник на нас посадских
людишек похвалятиси поклепом и подметом и наученным языч-
ной молвкою, и учал, государь, нам угрожати всякими по-
хвальбами, а велит нам к себе носити корм всегда, хлеб, и мясо,
и рыбу, и питье, мед и вино, и учал, государь, у нас заставаю-
чи, к себе на двор животину всякую бить, и учал, государь,
нам посадским людишкам чинити насильство и налоги вели-
кие; и многие, государь, посадские люди от его, Посника, на-
сильства разбрелися, и посадские дворы от него, Посника, за-
пустели, а мы, сироты твои государевы, того Посника в губные
старосты не выбирали и выбору нашего на нем нет». Это не
какой-нибудь исключительный случай «злоупотреблений»: каж-
дый раз, как староста бывает выбран одними служилыми людь-
ми, он посадским людям «чинит налоги и насильства многие»,
и те начинают опасаться «в больших налогах и в обиде вконец
погибнуть». Им начинает наконец казаться, что приказный че-
ловек, по крайней мере выбранный не непосредственно их во-
рогами, местными помещиками, все же будет лучше. И каж-
дый раз центральное дворянское правительство утилизирует
этот взрыв отчаяния посадских, чтобы лишить их и последней
доли самостоятельности: местный воевода получал предписание
смотреть, чтобы на посадских людей и уездных крестьян «в
язычной молвке губной староста клепать не велел и для своей
корысти тесноты и продажи и убытков не чинил: если же учи-
нится язычная молвка на посадских людей и на уездных кре-
стьян, и про ту молвку воеводе и дьяку велеть сыскивать до
прямо вправду, и указ чинить по государеву указу и по Уло-
жению, а о больших делах или о которых в Уложении не на-
писано писать к государю в Москву» 57.

434
Глава VIII
Само собою разумеется, что надежды посадских на беспри-
страстие приказных людей, присланных из Москвы, оказыва-
лись весьма наивными. Это испытали на себе, например, те
же устюженцы, у которых раньше их спора с дворянами из-за
губного старосты распоряжался один приказный человек, Вах-
рамей Батюшков. «И он-де, Вахрамей, — били челом устюжен-
цы, — на них, посадских людях, емлет свои кормы немерные,
и людские и конские и деныциков на двор к себе емлет же по
вся дни не по государеву указу, а им-де посадским людям чи-
нит налоги и продажи великие, и торговых людей с товаром из
города не отпущает и в тюрьму сажает напрасно для своей без-
дельной корысти; да и иных де городов торговых людей, кото-
рые на Устюжну приезжают для торгу со всякими товары, в
тюрьму сажает же» 58. Недаром устюженцы так хлопотали по-
том о губном старосте! А шуяне, которые променяли своих губ-
ных голов на воевод, в шестидесятых годах так характеризо-
вали одного из этих последних, по-видимому, не худшего, не-
жели его предшественники: «Бьет нас (воевода)... без сыску и
без вины, и сажает в тюрьму для своей корысти; и, выимаяиз
тюрьмы, бьет батогами до полусмерти без дела и без вины. Ив
прошлом во 172 году убил он, воевода, заперши у себя на
дворе, таможенного ларешного целовальника Володьку Сели-
ванова до полусмерти и таможенному сбору учинил поруху
большую. Многих приезжих торговых людей, соленых и рыб-
ных промышленников... убытчал и разорил, и в тюрьму са-
жал; и многих приезжих торговых людей разогнал и торги раз-
бил, и твой великого государя таможенный сбор остановил;
а нас, сирот твоих, выборных людей, вконец погубил своею
великою теснотою и налогою, и продажей, и убийством...»59.
Два приведенных примера стереотипны, их можно бы привести
сколько угодно. Но второй из них сам по себе интересен тем,
что в нем очень отчетливо выступает тот общественный класс,
который страдал от воеводских насилий: это не те мелкие люди,
которые били челом на свои земские власти, это уже сами
власти — земские старосты да богатые купцы, рыбные и соля-
ные промышленники. От дворянской администрации страдала
вся буржуазия — верхи ее, как во дни юности Грозного, даже
больше, чем низы, потому что с верхов больше можно было
взять. А в (том, чтобы взять, чтобы получить от своей власти
непосредственную материальную выгоду, для воевод и приказ-
ных людей и заключалась суть всего дела. Не один Вахрамей
Батюшков брал «кормы немерные», приказчик Сумерской во-
лости (около Новгорода, на юг от озера Ильменя) Дмитрий

Дворянская Россия
435
Мякинин шел гораздо дальше: его агенты ходили по дворам
крестьян и по клетям и забирали там «насильством платки и
иное, что попадет». «Да он же, Дмитрий, звал их (сумерских
крестьян) к себе на пир, и которые крестьяне у него на пиру
были, и он, с них поклонное взяв, сажал в тюрьму, и они из
тюрьмы у него выкупались, а давали рубля по два и больше, а
которые у него на пиру не были для того, что люди недостаточ-
ные, поклонного дать нечего, и он по тех посылал с приставы
людей своих и правил на них поклонного с человека по два
алтына по две деньги, и по гривне и больше» 60. В Сибири за
глазами московского начальства приказные люди и воеводы
устраивали свои, особенные от государевых, таможни и брали
на них особые пошлины параллельно государевым — по опре-
деленному тарифу, около 4% с рубля. Когда па наши глаза по-
падается приказный человек, который начинает свою админи-
стративную деятельность с того, что берет с управляемых
«въезжее», а йотом, совсем как «волостель» доброго старого
времени, времени даже не Ивана Грозного, а Ивана III, начи-
нает тащить с этих управляемых всяческие натуральные «кор-
мы» — рожь, ячмень, пшеницу, телят, баранов, масло, яйца,
рыбу, овес, сено, — нас это уже совершенно не удивляет. Чи-
татель давно уже узнал знакомую картину «кормленщицкого»
управления; в возрождении кормлений мы и имеем сущность
той административной реставрации, отдельными проявлениями
которой были рассказанные нами случаи губного и воевод-
ского произвола.
После той резкой критики кормлений, которую мы читали
у Пересветова, после того, что мы знаем о годуновской адми-
нистрации, пытавшейся осуществить идеал полицейского госу-
дарства на практике, феодальные порядки XVII века не при-
ходится рассматривать как простое переживание. Для этого
новые «кормления» были и чересчур универсальным явлением.
К тому, что «общественная совесть» в лице дворянской пуб-
лицистики времен Грозного резко осудила, дворяне XVII века
относились с величайшим благодушием, как к делу совершенно
нормальному. На должности «общественного» характера, на-
пример губные, смотрели и не в виде «злоупотребления», а со-
вершенно официально, точно так же, как и на все другие.
В той же устюженской переписке есть один любопытный до-
кумент, который стоит привести целиком, так хорошо он вос-
производит точку зрения на вопрос середины XVII века. «Ца-
рю государю и великому князю Алексею Михайловичу всея
Русии бьет челом холоп твой Бежецкого верху малопомесной

436
Глава Vi И
и пустомесной Микитка Акинфеев сын Маслов. Служил я, хо-
лоп твой, отцу твоему государеву блаженные памяти государю
царю и великому князю Михаилу Федоровичу всеа Русии
20 лет, и был я, холоп твой, на вашей государевой службе под
Смоленском с приходу и до отходу, в осаде сидел и всякую
осадную нужу и голод терпел. И ныне я, холоп твой, был на
твоей государеве службе с твоим государевым боярином и вое-
водой с Василем Петровичем Шереметевым да с Ондреем Льво-
вичем Плещеевым в Курске и в Карпове, Сторожеве, всякое
твое государево дело земляное и городовое делал с своею бра-
тею и пожалованными вряд; а как я, холоп твой, вам госуда-
рем и почел служить и работать, и неть на меня не бывало,
всегда на твою государеву службу поспеваю и стою до отпуску
без съезду. Милосердый государь царь и великий князь Алек-
сей Михайлович всеа Русии, пожалуй меня, холопа своего, за
мой службишка и за мое Смоленска осадное сиденья и за ны-
нешнее нужное терпенья, — вели, государь, меня отпустить на
Устюжну Железополскую к своему государеву делу. А служу
я, холоп твой, тебе государю по выбору. Царь государь, сми-
луйся, пожалуй!» Не нужно думать, чтобы в Устюжне была
в это время «вакансия», — ничуть не бывало, там в это время
сидел губным старостой по выбору местного населения кан-
дидат посадских Иван Отрепьев. Но московское правительство
нимало этим не постеснилось и распорядилось «губные делана
Иваново место Отрепьева ведать ему же, Миките (Маслову);
а почему ему, Миките, губные дела ведать, о том указал госу-
дарь послать память в Разбойной приказ». Только жалоба
устюженцев, сопровождавшаяся, конечно, добрым подарком
московским подьячим, что Микита Маслов «им налоги и оби-
ды чинит большие не по делу», привела к известному уже
нам «восстановлению справедливости» 61. И такая замена мест-
ного «излюбленного человека» излюбленным человеком мос-
ковских приказов вовсе не была каким-нибудь исключением —
это опять стереотипный случай. За два года до Микиты Масло-
ва совершенно так же мотивировал свою просьбу о назначении
в Клин Яков Артемьевич Бибиков. «Скитаюсь я, холоп твой,
меж двор, помираю голодной смертью, — писал он, — милосер-
дый государь, пожалуй меня, холопа твоего, — вели, государь,
мне быти у своего государева дела в Клине приказным чело-
вечишкой1, а был, государь, в Клине губной староста Федор
Кривцовской, и тот Федор обнищал». Почему нищета Кривцов-
ского лишила его места, а такая же нищета Бибикова давала
ему право на это место, челобитчик не объяснял, но у него

Дворянская Россия
437
было особое средство разжалобить государя, и оно подейство-
вало. «Государь указал, — помечено на челобитной, — будет
нет губного старосты, велеть быть приказным человеком, и бу-
дет слеп» 62. Губной староста, как мы знаем, должен был пре-
следовать воров и разбойников, и добрые историки русского
права не шутя были уверены, что московское правительство
голову теряло, как ему справиться с разбойниками. А оно с
самым великолепным спокойствием назначало на губную дол-
жность человека слепого и именно потому, что он был слеп.
И это опять было общее правило: в 1661 году было запрещено
назначать воеводами и приказными людьми дворян и детей
боярских нераненыхf неувечных, здоровых; «кормление» ведь
награда за службу, нечто вроде пенсии — чего же ее давать
здоровому, годному еще к «полковой службе» человеку? Если
Яков Бибиков, несмотря на свою слепоту, не сделался грозою
клинских разбойников (губные дела все же остались за Федо-
ром Кривцовским, а Бибикову было поручено лишь финансо-
вое управление), то исключительно по собственной неловкости:
он дал взятку в «Устюжскую четверть», а губные старосты ве-
дались Разбойным приказом, этот последний и отстоял свои
права. В самом начале рассматриваемого периода, тотчас после
Смуты, в Москве еще как будто вспоминали иногда годунов-
ские традиции: в воеводских наказах 20-х годов воеводам стро-
го предписывалось «никаким людям для своей корысти обид
никаких и налогов не делати, и хлеба на себя пахати и моло-
тити, и сена косити, и лошадем корму не имати, и вина курити,
и дров сечь, и всякого изделия делати не велеть, и с посаду и
с уезду кормов и питья и за корм и за питье денег не имати, и
тесноты никоторыя людям не делати, чтобы на них в обидах
и ни в каких насильствах челобитчиков государю не было» 63.
А в 70-х годах, упраздняя где-нибудь приказную должность,
уже без церемонии облагали жителей оброком за «воеводские
доходы»64, как в первой половине XVI века за «наместнич
корм». И едва ли только анекдотом является тот известный
случай, рассказанный Татищевым, когда царь Алексей искал
для разжалобившего его дворянина город с «доходом» в шесть-
сот рублей, а нашел только в четыреста. А уже, наверное, не
анекдот рассказ того же Татищева, что все города были в при-
казах расценены по известному тарифу и, кто сколько платил,
тот такой город и получал.
«Кормленья» и при Иване Грозном едва ли наследовались,
ибо давались обыкновенно на один-два-три года, чтобы по
очереди все служилые люди могли покормиться; исключение

438
Глава VIII
представляли только «княжата», сидевшие великокняжескими
наместниками на своих бывших уделах. В XVII веке потомков
удельного княжья встречается очень много — их плодовитость
одолела-таки «губительную» политику Грозного, но они ничем
уже не выделяются из рядов московского вассалитета и стоят
нередко даже на его нижних ступеньках, как это было с изве-
стным историком Смуты князем Катыревым-Ростовским, кото-
рый так и «закоснел» дворянином московским и умер, не по-
пав в думу, или с князьями Долгоруким и Прозоровским, в
1670 году не владевшими уже ни пядью вотчинной земли. Для
наследственности новых кормлений почвы, таким образом,
было еще меньше, чем в XVI веке, и нет ничего удивительного,
что воеводы подобно наместникам и волостелям эпохи Гроз-
ного менялись каждые два-три года. Тем интереснее немногие,
уже действительно исключительные случаи, когда устанавли-
валась наследственность и в XVII веке: они еще раз подчер-
кивают направление эволюции. Один известный нам случай
относится к верным должностям: во Пскове «у соли» был посад-
ский человек Сергей Сидоров сын Огородник. «И та твоя го-
сударева соль была за тем целовальником Сергеем многие лета,
а по смерти его досталась та соль его Сергееву сыну Филипу,
и та соль и за тем Филипом была многое ж время, и по смерти
того Филипа досталась та ж соль его сыну Прокофью Фили-
пову» 65. Другой случай имел место уже в самом конце рассмат-
риваемого периода, собственно уже в эпоху Петра, но тем он
характернее. В 1699 году в Нерчинске умер воевода Самойло
Николев, и воеводой на его место по челобитью нерчинских
детей боярских, служилых и жилецких людей, был сделан его
сын. То, что этот последний был малолетний, не остановило
московского правительства, и оно согласилось на передачу
воеводской должности по наследству, обусловив ее лишь тем
не менее характерным, чем все остальное, условием, чтобы за
малолетним воеводой присматривал дядя его, воевода Иркут-
ский 66.
Если прибавить ко всему этому, что в своих вотчинах и
поместьях каждый землевладелец был судьею для своих кре-
стьян по всем делам, кроме «губных», главным образом разбоя,
и что по всем делам, даже и по губным, ему принадлежало
право предварительного следствия, как оно тогда понималось,
т. е. включая сюда и пытку, нам придется дополнить картину
«господства частного права» лишь одним штрихом: в XVII ве-
ке, как и в предыдущем, продолжали существовать иммуни-
теты — особая подсудность для особых разрядов лиц и учреж-

Дворянская Россия
430
дсний. Как легко получалась самая мелкая из таких привиле-
гий — освобождение от подсудности ближайшему местному
суду, мы уже видели выше. Можно было добиться и большего:
подчинения в судебном отношении исключительно централь-
ным учреждениям. Такой привилегией пользовалось потомство
Кузьмы Минина; но она давалась и совсем незнаменитым лю-
дям: в 1654 году, например, вечную и потомственную несуди-
мую грамоту получили посадские люди города Гороховца Иван
Кикин и Афанасий Струнников; их, употребляя удельную тер-
минологию, судил «сам князь великий или кому он укажет» 67.
Подобным иммунитетом пользовались все гости и люди гости-
ной сотни: их судил только царь или государев казначей (ми-
нистр финансов); как это ни странно, но привилегия часто
могла быть в известном смысле прогрессивной чертой, как это
мы увидим впоследствии, точно так же, как и специальная под-
судность иностранцев, судившихся в Посольском приказе.
Наибольших размеров достигал, конечно, иммунитет церков-
ных учреждений. Протопоп московского Успенского собора су-
дил церковных людей и принадлежавших собору крестьян во
всех делах, не исключая губных, и обязывался докладывать го-
сударю, только если сам не мог решить дела68. Редкий мона-
стырь не умел выпросить себе той же привилегии — в 1667 году
она была обобщена церковным собором, постановившим, что
по правилам св. отец, церковные люди, считая в том числе и
многочисленное крестьянство, сидевшее на церковных землях,
подсудны только суду церкви. Образчиком феодальной анар-
хии наверху служит то обстоятельство, что после этого общего
постановления продолжали существовать жалованные грамоты,
и там, где их не было, церковные люди подпадали общей под-
судности. А что происходило там, где они были, об этом рас-
сказывает нам, между прочим, такое челобитье посадских лю-
дей Старой Руссы на монахов Иверского монастыря, добив-
шихся иммунитета уже в последнем десятилетии XVII века.
Рассказавши о разных, слишком обыкновенных в те времена
вещах — о том, как «старцы» своих крестьян на суд не дают,
отчего вотчина их сделалась притоном воров и разбойников, и
тому подобное, — рушане продолжают: «Да они же Иверского
монастыря старцы, которые бывают в Старой Русе, надеясяна
мочь свою и на несудимые грамоты, ездят по посадам много-
людством и нас сирот ваших посадских людей бьют и увечат
своею управою, а иных и ножами режут, и от того бою и увечья,
и ножевого резанья иные померли; а иных из нас, посадских
людей, денною и нощыою порою хватают по улицам и водят к

440
Глава VIII
себе на монастырской двор и в чепь сажают, и держат в чепи
не малое время и потому ж бьют и мучают занапрасно и без-
винно... Да они ж, Иверского монастыря старцы, многолюдст-
вом в Старорусском уезде ездят по вашей великих государей
по дворцовой волости и жилые деревни с божиим милосер-
дием со святыми иконами и со крестьянскими животы жгут,
и крестьян разоряют и бьют, и увечат, и из пищалей по кре-
стьянам стреляют и всякое озорничество и поругательство чи-
нят, чтобы им, Иверского монастыря старцам, и досталными
вашими великих государей дворцовыми деревнями и всякими
угодьи в Старорусском уезде мочью своею завладеть; и в го-
роде в Старой Русе по посадам, также и в той вашей великих
государей дворцовой волости, ездя по дворам, непригожие дела
творят... А для челобитья порознь о таком их Иверского мо-
настыря старцев о многом насильстве и о завладении наших
тяглых земель и всяких заводов и об их самовольстве и озор-
ничестве и об нашем от них затеснении и разорении и о боль-
ших налогах и о многой обиде ехать нам к Москве невозможно,
потому что они, Иверского монастыря старцы, люди моч-
ные» *69.
70 Областные учреждения были главной ареной классовой
борьбы. Центральная администрация была гораздо более одно-
родна в классовом отношении: буржуазия проникала в цент-
ральные учреждения очень редко, и то потеряв свою непосред-
ственно классовую физиономию. Кузьма Минин, как раньше
Федор Андронов, должен был превратиться в «служилого»,
чтобы заседать в царском совете, и из посадского земского ста-
росты стал «думным дворянином». Но число таких anoblis было
ничтожно в Московском государстве XVII века, гораздо нич-
тожнее, чем, например, во Франции в эту же эпоху**. Демо-
кратию московской государевой думы составляли «худородные»
помещики да дьяки — два элемента, которые в это время, как
мы видели, весьма склонны были перемешиваться. В период
петровского подъема волна этой демократии сразу смыла по-
следние остатки старой знати, и в боярских списках последних
* Для большинства вышеприведенных фактов см. цитированные
выше соч. Лаппо-Данилевского, затем Чичерина «Областные учреждения
в России в XVII веке» и сборник документов «Наместничьи, губные и зем-
ские уставные грамоты Московского государства» под ред. пр.-доц. А. И.
Яковлева, М., 1909.
** «Гости», добиравшиеся до думных чинов, встречаются, однако, не
только в бурные дни первой четверти XVII века, айв более спокойное
позднейшее время. Такими были, например, Кирилловы. См. «Боярская
дума», изд. 3, стр. 397 7l.

Дворянская Россия 441
лет думы запестрели имена людей, не только что не носивших
думных чинов, как знаменитый Ромодановский, и в думе остав-
шийся только стольником, а и просто «людей» вроде не менее
знаменитого «прибыльщика» Алексея Курбатова, бывшего хо-
лопа Шереметева. «Великая разруха» Московского государства
в начале века подготовила издалека такой его конец, но он
пришел скорее слишком поздно, чем слишком рано. Местниче-
ство недаром дожило до 1682 года, и при первых двух царях
новой династии состав центральных учреждений носил более
архаический характер, чем можно было ожидать. Влияние ста-.
рого боярства, как социальной группы, на дела было ничтожно
уже в 1610 году, а еще в 1668 году она давала почти половину
всего состава думы (28 из 62 бояр, окольничих и думных дво-
рян) и, как свидетельствует Котошихин, исключительно по-
тому, что «великой породе» все еще отдавалось преимущество
перед «ученостью» и личиыми заслугами. Прочность старых
предрассудков, может быть, еще выразительнее выступает в
том, что говорит тот же Котошихин по поводу иерархического
положения царских родственников: «А которые бояре царю
свойственники по царице, и они в думе и у царя за столом не
бывают, потому что им под иными боярами сидеть стыдно, а
выше не уметь, что породою не высоки»72; из дальнейшего
видно, что и в товарищи к таким «не высоким породою» цар-
ским свойственникам нельзя было посадить мало-мальски ро-
довитого человека. Не только милость царя, но и родство с ца-
рем не могли прибавить человеку «отечества»; зато не только
царская милость, а и простая географическая близость к ис-
точнику власти давали ему действительное влияние на дела.
Антиномия феодального общества, где король не мог посадить
маркиза ниже графа, но где и граф, и маркиз одинаково низко
кланялись королевскому камердинеру, целиком воспроизводи-
лась московским придворным обществом времен царя Алексея.
По рассказу Котошихина, всего выше в фактической, а не в
показной, для параду, иерархии московских чинов стояли по-
стельничий и спальники. Первый стлал царю постель и спал с
ним в одном покое — и в то же время хранил у себя печать
«для скорых и тайных» царских дел, т. е. стоял ближе всех к
тому внедумскому законодательству, путем «именных указов»,
которому суждено было вытеснить устаревшую механику бояр-
ской думы. А вторые одевали и обували царя утром, раздевали
и разували его вечером и за то попадали в самые первые ряды
Царских думцев. Пожалованные в бояре или в окольничие (со-
образно с их «отечеством»—это строго соблюдалось!), они

442
Глава VIII
. носили звание «ближних» или «комнатных» бояр и окольничих,
имели громадную привилегию беспрепятственного входа в цар-
ский кабинет («комнату»), куда другие думцы могли попадать
только, когда их позовут, и инсценировали думское заседание
в тех случаях, когда царю была нужна санкция думы, а де-
литься своею мыслью со всеми ее членами он не хотел. «А как
царю лучится о чем мыслити тайно, — пишет тот же Котоши-
хин, — и в той думе бывают те бояре и окольничие и ближние,
которые пожалованы из спальников или которым приказано
бывает приходити; а иные бояре и окольничие, и думные люди
в тое палату в думу и ни для каких-нибудь дел не ходят» 73.
Феодальным отношениям и порядкам соответствовали и
феодальные учреждения. Нам до сих пор не приходилось ка-
саться механизма московского центрального управления имен-
но потому, что вотчина потомков Калиты ничем существенно
не отличалась в способе своего управления от других вотчин,
кроме только той разницы, какую могли внести размеры этого
совсем необычайного «имения». Недаром название московского
министерства, «Приказа», происходит от одного корня с на-
. шим «приказчик»: министры московского царя по происхожде-
нию и характеру своей власти ничем и не отличались от при-
казчиков любой частной вотчины. И это не единственный
образчик выразительности московской административной тер-
минологии: в конце XVI века департаменты тогдашнего мини-
стерства финансов, «Большого прихода», назывались очень
характерно, по именам дьяков, которые ими заведовали, —
«четверть Дружины Петелина», «четверть Андрея Щелкалова»,
«четверть Василия Щелкалова». Позже эти четверти полу-
чили географические названия — мы встречаем Устюжскую,
Володимерскую, Галицкую четь; но характер личного «при-
каза» остался за их дальнейшими подразделениями, «повы-
тьями», до конца XVII века: еще в 1683 году мы встречаем
«повытье Ивана Волкова», «повытье Максима Алексеева», «по-
вытье Василия Протопопова» 74. При этом и между «четями»
и между «повытьями» города и уезды были разбросаны в са-
мом причудливом беспорядке: так, в повытье Василия Прото-
попова ведались и далекие Тотьма с Чарондой, и Бежецкий
верх в нынешней Тверской губернии, и подмосковные Клин,
Вязьма, Руза и Звенигород. В Галицкой чети кроме Галича со-
стояли Кашира, Коломна, Белев и Кашин. Называть такое де-
ление «территориальным» можно, как видим, только с боль-
шой оговоркой: ни одно из этих министерств или департамен-
4 тов не ведало определенной сплошной территорией; зато

Дворянская Россия
443
не было ни одного вовсе без территории: даже в Посольском
приказе, ведомстве иностранных дел по-нашему, было несколь-
ко городов, и притом вовсе не пограничных, а таких, от которых
целый год скачи, ни до какого иностранного государства не до-
скачешь, вроде Елатьмы или Касимова. В списке московских
приказов времен царя Алексея и даже позднее учреждения
государственного характера и различные отделы частного цар-
ского хозяйства перепутываются не менее пестро, чем города
в тогдашнем министерстве финансов, причем те и другие функ-
ции сплошь и рядом осуществляются одним и тем же учрежде-
нием. Был приказ «Большой казны», около 1680 года стянув-
ший к себе приблизительно половину всех государственных до-
ходов, — настоящее министерство финансов; но его отнюдь не
следует смешивать с приказом «Казенным», который заведо-
вал царским гардеробом, а в то же время ведал и некоторых
торговых посадских людей. Приказ «Золотого и серебряного
дела», собственно, занимался царской посудой, золотой и се-
ребряной, но еще при Петре в его же компетенцию входили и
некоторые кавалерийские полки «иноземного строя» — дра-
гуны, рейтары и копейщики. Иногда эта комбинация различ-.
ных функций в одном и том же учреждении ставит историка
государственного права перед настоящей загадкой. Почему,
например, Конюшенный приказ заведовал сбором с бань? От-
вет может быть только один: когда-то поручили оба эти дела
одному и тому же приказчику, потому ли что это был ловкий
человек, который мог со многим сразу управиться, или потому,
что хотели увеличить доходы царского конюшего — персоны
очень важной в Московском государстве, как и соответствую-
щий ему «коннетабль» в средневековом французском королев-
стве. Для интересующей нас политической реставрации харак-
терно, что эта черта — смешение государева хозяйства и госу- *
дарственного управления — одинаково свойственна как старым
приказам, унаследованным государством Романовых от вре-
мени еще досмутного, так и центральным учреждениям, воз-
никавшим вновь в XVII веке. Как типичный образчик нарож-
дающегося бюрократического строя приводят обыкновенно
Приказ тайных дел, возникший при царе Алексее. «Тайна»
этого приказа, собственно, заключалась в том, что туда «бояре
и думные люди не ходили и дел не ведали». Но зато сам при-
каз ведал и думных людей: сидевшие в нем чиновники, «подь-
ячие», посылались вместе с думными людьми, назначенными в
посольства, в полковые воеводы и т. д. «И те подьячие над
послами и над воеводами надсматривают и царю, приехав.

444
Глава VIII
сказывают; и которые послы или воеводы, ведая в делах неис-
иравленье свое, страшатся царского гнева, и они тех подьячих
дарят и почитают выше их меры, чтоб они, будучи при царе,
их послов выхваляли, а худым не поносили. А устроен тот при-
каз при нынешнем царе (Алексее) для того, чтоб его царская
мысль и дела исполнялися все по его хотению, а бояре бы и
думные люди о том ни о чем не ведали» 75. Мы уже говорили,
что власть подьячих Тайного приказа Котошихин, по всей ве-
роятности, преувеличил; однако самая идея поставить думных
людей под контроль недумных была, несомненно, новой идеей,
что нисколько не мешало новому приказу заведовать, между
прочим, и царской соколиной охотой. Но наиболее типичным
пережитком феодальной администрации XVII века был приказ
Большого дворца. Ведомство царского двора, по новейшей тер-
минологии, он до самого конца столетия оставался крупней-
шим финансовым учреждением государства после «Большой
казны» и собирал целый ряд чисто государственных налогов,
прямых и косвенных: таможенные и кабацкие деньги, стрелец-
кую подать, ямские и полоняничные, — а рядом с этим он же
собирал и оброк с дворцовых сел и волостей.
В ряду «переживаний» феодализма, которыми наполнено
Московское государство XVII века, нельзя обойти одного, ре-
зюмирующего все остальные. Речь идет об учреждении, полу-
чившем громкую и не совсем заслуженную, хотя вполне по-
нятную, известность в новейшее время, — о земском соборе.
В наши дни совершенно утратилась та острота, которая отли-
чала вопрос о земских соборах древней Руси до революции
1905 года. Сейчас едва ли кому придет охота волноваться по
поводу того, было ли это нечто вроде конституционных собра-
ний Западной Европы или же это был далекий прообраз чи-
новничьих комиссий дней Александра III, была ли это палата
народных представителей или же «совещание правительства
со своими собственными агентами». Ни та, ни другая модер-
низация московского «совета всей земли» теперь, вероятно, не
нашла бы защитников. Историки правильно угадывали, что это
было нечто своеобразное, не укладывающееся в шаблоны но-
вейшего, буржуазного государственного права, но они напрас-
но видели* в земских соборах своеобразие национальное. То
была особенность, свойственная не какой-нибудь стране, а всем
странам в известную эпоху. И местной особенностью русских
собраний этого рода было разве то, что у нас они, притом в са-
мой грубой, рудиментарной форме, дожили до такой стадии со-
циального развития, на которой в Западной Европе мы их или

Дворянская Россия
445
не встречаем вовсе, или же они принимают там более совре-
менную форму. Всякий средневековый государь действовал
постоянно с совета своих крупных вассалов, духовных и свет-
ских, а в более важных случаях — с совета всех вассалов, ко-
торые приглашались, конечно, не поголовно, а в лице наиболее
влиятельных и авторитетных из них. В Московском великом
княжестве нам известно по крайней мере одно такое собрание,
предшествовавшее походу Ивана III на Новгород в 1471 г.:
Иван Васильевич совещался тогда не только с епископами,
князьями, боярами и воеводами, но со «всеми воями» 76. Под
последними, как совершенно справедливо догадываются исто-
рики, нельзя разуметь никого другого, кроме мелкого вассали-
тета — «детей боярских». Новостью, которая отличала первый
земский собор в настоящем смысле (знакомый нам собор
1566 года) от этого собрания, было, пожалуй, только участие
в нем представителей буржуазии, гостей и купцов. Само собою
разумеется, что нормы «народного представительства», равно
как и термины «совещательный» или «решающий голос», к по-
добного рода «думе» сюзерена со своими вассалами совершенно
неприложимы. Вассалы не народ даже в том суженном смысле,
какой имеют слова «народ» и «народный представитель» в стра-
нах, где нет всеобщего избирательного права. Это, действи-
тельно, «орудия» сюзерена, т. е. нечто такое, без чего послед-
ний лишен всякой возможности действовать; тут нельзя гово-
рить о «решающем» или «нерешающем» голосе. Современная
государственная власть физически вполне может действовать
без согласия народного представительства — все ее действия
станут от этого неправомерными, но их материальный эффект
в подобных случаях бывает даже сильнее нормального, ибо си-
лою обыкновенно стараются восполнить недостаток права.
Средневековый государь вовсе не обязан был слушаться своих
вассалов — юридически его волеизъявления было вполне до-
статочно, чтобы сделанный им шаг был законным. Но он был
лишен физической возможности предпринять нечто такое, чего
не пожелали бы исполнить его вассалы. Всякий человек
«вправе» связать себе ноги, но, связав себе ноги, нельзя дви-
гаться, почему ни один человек в здравом уме и не попробует
осуществлять такое свое непререкаемое право. Читатель дога-
дывается, когда должен был наступить конец средневековым
«государственным чинам»: это должно было случиться в ту ми-
нуту, когда сюзерен перестал зависеть от натуральных повин-
ностей своих вассалов, когда он получил в руки силу, позволяв-
шую ему покупать услуги, вместо того чтобы их выпрашивать.

446
Глава VIII
Вот отчего окончательное торжество денежного хозяйства было
всегда критическим моментом для «прав и вольностей» фео-
дального дворянства. Реальная власть переходит тогда в те же
руки, в чьих были деньги, — в руки торговой буржуазии, а ей
средневековые чины с их преобладанием поземельного дворян-
ства вовсе не были нужны и интересны. Только там, где зем-
левладение сделалось буржуазным или где буржуазия не имела
никакого значения, средневековые учреждения сохранились,
принимая новую форму: первый случай имел место в Англии,
второй — в Польше. В России и во Франции дело шло иным,
можно бы сказать более нормальным, путем: и там и тут рост
торгового капитала и его влияния на дела совпадает с ростом
абсолютной монархии и упадком тех форм «политической
свободы», которые были тесно связаны с натуральным хозяй-
ством.
Оживление земских соборов в первой половине XVII века
было, таким образом, чрезвычайно тесно связано с тою эконо-
мической и политической реставрацией, которою отмечена эта
эпоха. В то время как предыдущее столетие знает только два,
самое большее четыре собора (если принимать существование
собора 1549 года и считать собором то, что происходило в Мос-
кве в 1584 году при воцарении Федора Ивановича) на протя-
жении полувека, за сорок лет, с 1612 по 1653 год, нам изве-
стно десять соборов, причем не будет ничего удивительного,
если со временем станут известны еще новые, и в течение 9 лет,
с 1613 по 1622 год, собор функционировал ежегодно. Но это
материальное усиление учреждения не сопровождалось его эво-
люцией от первобытных форм к более современным. Первый
и, по-видимому, единственный этап этой эволюции относится
к концу предыдущего века. На соборе 1598 года, выбиравшем
на царство Бориса Федоровича Годунова, кроме обычных
крупных и мелких служилых и посадских людей, попавших
туда по их «служебному положению», как выражаются обык-
новенно наши историки (правильнее было бы сказать «по
их общественному влиянию», потому что все эти «головы» и
«выборные» попали на командирские места именно по той при-
чине, что они принадлежали к «сливкам» местного помещи-
чьего общества, и в еще большей степени то же верно относи-
тельно представителей буржуазии, «гостей»), кроме этих чле-
нов «по положению» были и настоящие «представители», если
не «народа», то хотя бы одного дворянства. Их было на 267 чле-
нов собора около 40 человек, по подсчету проф. Ключевского77.
Но даже и в позднейших случаях это представительство не

Дворянская Россия
447
сомкнулось в классовые группы, подобные отдельным Etats
средневековой Западной Европы. На соборе 1642 года, извест-
ном нам лучше всех других, вотируют отдельно семь служи-
лых групп, кроме бояр: 1) стольники, 2) дворяне московские,
3) головы и сотники московских стрельцов, 4) «Володимирцы-
дворяне и дети боярские, которые на Москве», 5) дворяне и
дети боярские Нижнего Новгорода, и муромцы, и лушане, «ко-
торые здесь на Москве», 6) дворяне и дети боярские разных
городов: «Суздаль, Юрьев Польский, Переславль Залесский, Бе-
лая, Кострома, Смоленск, Галич, Арзамас, Великий Новгород,
Ржев, Зубцов, Торопец, Ростов, пошехонцы, новоторжцы, Го-
роховец», 7) дворяне и дети боярские разных других городов:
мещеряне, коломничи, рязанцы, туляне и проч.78 То же было
и с «третьим сословием»: «гости», гостиной и суконной сотни
торговые люди совещались и голосовали отдельно от сотских и
старост черных сотен и слобод. Представительство «четвертого
сословия», крестьянства, отличалось еще более случайным ха-
рактером. Крестьянство не слилось с «третьим чином», как во
Франции, и не выделилось в особую корпорацию, как в Скан-
динавских государствах. Но оно не было и систематически
устранено, как на польском сейме. Крестьяне, разумеется, не
крепостные, за которых отвечали их господа, а «черные» или
дворцовые, появляются на соборах, но необычайно спорадиче-
ски. На соборе 1682 года были выборные от дворцовых сел,
которых раньше мы никогда не встречаем. А выборные от
«черного» крестьянства должны были участвовать в соборе
1613 года — факт, который долго оспаривался, оспаривается
иногда и до сих пор, но который может быть подтвержден до-
кументально. Сохранилась грамота, приглашающая угличан
прислать «уездных крестьян десять человек», чтобы им вместе
с выборными от посада «вольно было во всех угличан всяких
людей место о государственном и о земском деле говорить без
всякого страхования». Подписей крестьянских уполномочен-
ных на избирательной грамоте Михаила Федоровича, однако
же, нет; значит ли это, что крестьянские выборные почему-
либо на собор не попали или же они сплошь были безграмот-
ные—подписи дворян, игуменов и протопопов «во всех уезд-
ных людей место» довольно часты в грамоте, — сказать трудно.
Как не умело организоваться представительство от отдельных
социальных групп, так не умело выработаться и самое понятие
«представительство». Вообще говоря, на соборах XVII века
присутствуют уполномоченные от различных разрядов населе-
ния. Можно бы думать, что воля этого последнего определяла,

448
Глава VI 11
кто пойдет в Москву говорить от его имени. Но кое-какие об-
разчики будничной практики соборных выборов заставляют
очень в этом сомневаться. В Ельце в 1648 году по государевой
грамоте велено было выбрать из детей боярских двух человек,
но они были выбраны на деле не местной дворянской корпора-
цией, а воеводою. Елецкие помещики били за это на воеводу
челом, но странным образом не за то, что он узурпировал их
права, а за то, что он выбрал людей плохих «ушников», зани-
мавшихся доносами на свою братию79. Выходит, что если бы
воеводский выбор был удачнее и добросовестнее, то ельчане с
ним и не стали бы спорить. На соборе 1642 года среди до-
вольно многочисленных и довольно пестрых групп служилых
людей мы находим неожиданно двух отдельных дворян — Ни-
киту Беклемишева да Тимофея Желябужского. Их мнение
стоит в одной линии с другими, но они никого не представляли,
кроме самих себя. Таким образом, представительство по обще-
ственному полномочию и представительство по личному праву,
разделившиеся в Англии еще в XIII веке, у нас не различа-
лись и в середине XVII.
Столь же неопределенна была и компетенция соборов, если
подходить к ним с нашей точки зрения. С одной стороны, на-
чиная с Бориса Годунова (а может быть, и с Федора Ивано-
вича) до Петра, все русские цари были выборные, и выбирал
их собор. Признание царя «всей землей» считалось капиталь-
нейшим условием законности царской власти с точки зрения
русского государственного права XVII столетия. Восстания
против Шуйского тем и мотивировались, что он «поставлен ца-
рем» «без ведома всея земли». Невозможность организовать
всеземские выборы с самого начала была крупным минусом в
кандидатуре Владислава. При избрании Михаила Федоровича
старались соблюсти все необходимые условия возможно пол-
нее, и в его избирательной грамоте писалось, что «все право-
славные хрестьяне всего Московского государства от мала и
до велика и до сущих младенец, яко едиными усты вопияху и
взываху, глаголюще: что быти на... всех государствах Россий-
ского царствия... блаженный памяти царя Федора Ивановича
сродичу, благоцветущия отрасли от благочестивого корени ро-
дившусю Михаилу Федоровичу Романову-Юрьеву» *°. Как из-
вестно, избирательная грамота подписывалась еще и долго
спустя йосле собора, так как старались собрать возможно бо-
лее подписей: все вассалы без исключения должны были при-
знать нового сюзерена, чтобы никто не мог последнего упрек-
нуть, как упрекали Шуйского, что он «самовенечник». Каза-

Дворянская Россия
449
лось бы, в руках земского собора была «верховная учредитель-
ная власть» — чего же больше? И однако же, с одной стороны,
московские люди XVII века такой своей прерогативой очень
мало дорожат. В 1636 году галицкий воевода Щетинин из сил
выбивался, чтобы организовать выборы в земский собор по Га-
лицкому уезду, но, как ни старался, более двадцати помещиков
набрать не мог, и выборных от этих двадцати пришлось по-
слать за весь уезд81. К составу «верховного учредительного
собрания» (правда, что в 1636 году царя выбирать не прихо-
дилось) население относилось со злостным, можно сказать,
индифферентизмом: большинство галицких дворян и детей бо-
ярских, пишет воевода, «выбору не дают, ослушаютца». С дру-
гой стороны, московское правительство нисколько не стесня-
лось игнорировать требования «народных представителей». На
собор 1648—1649 годов, утвердивший «Уложение», выборные
привезли много челобитных. Иные из них были уважены, дру-
гие же правившие страною бояре объявили «прихотями», и
никто не думал принимать их во внимание. Но и то и другое
станет нам довольно хорошо понятно, если мы вспомним, что
сюзерен не был обязан спрашиваться своих вассалов во всех
случаях жизни. Там, где его требования не выходили за круг
обычного, он мог их предъявлять категорически — и его нельзя
было ослушаться: раз признав государя, его вассалитет тем са-
мым однажды навсегда обязывался исполнять все его нормаль-
ные распоряжения. Речь о согласии вассалов заходила только
тогда, когда требования выходили из нормы, носили чрезвы-
чайный характер. Тут приходилось уже не требовать, а про-
сить, и иногда слезно. Когда в 1634 году истощенной казне
Михаила Федоровича понадобились средства для борьбы с
Польшей и торговый капитал был обложен экстренным сбором,
«пятой деньгой» (20% податью), а помещики должны были
согласиться на нечто вроде принудительного займа («запрос-
ные деньги»), то царская речь на соборе выражалась так: «Ато
ваше нынешнее прямое даяние приятно будет самому соде-
телю богу. Л государь царь и великий князь Михайло Феодо-
рович всея Русин то ваше вспоможеиье учинит памятно и
николи не забытно, и вперед учнет жаловать своим государ-
ским жалованьем во всяких мерах»82. Земский собор всегда
был синонимом экстренного запроса: при таком его характере
ему мудрено было сделаться популярным.
15 М. Н. Покровский, кн. I

ГЛАВА IX
БОРЬБА ЗА УКРАИНУ
1. Западная Русь XVI—XVII веков
Господство среднего помещика определяло не только внут-
реннюю, а и внешнюю политику Московского государства
после Смуты. Боярская Русь XVI века остерегалась обострять
свои отношения с Западом и была по-своему права: Ливонская
война при Грозном кончилась неудачей; феодальные ополче-
ния московского царя не выдерживали схватки грудь с гру-
дью против регулярных армий новой Европы. Надо было ис-
кать врага по себе, каким казались крымские и поволжские та-
тары. От них умели по крайней мере отбиваться, а когда под
Москву в 1610 году пришла польская армия, ей сдались сразу,
и не пытаясь завязывать неравной борьбы. Дворянское опол-
чение, собранное торговыми городами, уничтожило ореол непо-
бедимости, окружавший до тех пор польское «рыцарство».
Раньше полякам случалось проигрывать отдельные сражения —
то, что произошло под Москвой в 1612 году, было проигрышем
целой кампании. Правда, дальнейший переход в наступление
не удался победителям. А когда против Московского государ-
ства оказались еще шведы, и вовсе пришлось сдаваться.
К 1620 годам Московская Русь была отброшена на восток
дальше, чем это было когда бы то ни было со времени Ива-
на III. Не только у Москвы не было теперь ни одного порта
на Балтийском море, но все выходы в это море были наглухо
для нее заперты: в XVII веке стало чужим даже то, что целые
столетия было «своим» для Великого Новгорода. А сухопутная
западная граница с Литвой подошла почти к пределам нынеш-
ней Московской губернии. Днепр на всем протяжении стал не-
русской рекой, а Вязьма стала первым пограничным русским
городом с запада. Такой разгром, казалось, должен был бы
надолго отбить охоту от всяких предприятий в эту сторону. На
самом деле, XVII столетие оказалось веком «западных» войн
по преимуществу, как XVI было по преимуществу веком войн
восточных. С первого взгляда может показаться, что причины

Борьба за Украину
451
этого явления были чисто стратегические: с польской армией
под Вязьмой, со шведской под Новгородом Московскому госу-
дарству жить было нельзя; для того чтобы оно могло когда-
нибудь приспособиться к такой границе, его жизненные цент-
ры должны были бы стоять южнее и восточнее. Имея столицу
где-нибудь на средней Волге, можно было помириться с гра-
ницей на верховьях Днепра, но Москва не могла же оставаться
в постоянном риске польской осады. Стратегические причи-
ны — стремление «поворотить» обратно к Москве отобранные
у нее города, если не все, то хотя Смоленск с Дорогобужем, —
всего больше выступают па вид в мотивах первой же после
Смуты войны Московского государства с Польско-литовским.
Но рядом со стратегическими мотивами еще раньше, уже в
20-х годах, выступают другие, современникам менее заметные,
но на самом деле более непосредственные. Уже на соборе
1621 года указывалось, что в пограничных уездах: Путивль-
ском, Брянском, Великолуцком и Торопецком — «литовские
люди начали в государеву землю вступаться, остроги и сло-
боды ставят, села и деревни, леса и воды освоивают, селитру в
Путивльском уезде в семидесяти местах варят, будникизолу
жгут, рыбу ловят и зверь всякий бьют, на пограничных дворян
и детей боярских наезжают, бьют, грабят, побивают, с поме-
стий сгоняют...» 1 Шел спор о том, чья колонизация возьмет верх
в краях, отчасти искони пустых, отчасти запустошенных Сму-
той. И едва ли нужно говорить, что медаль имела две стороны.
Тот же Путивльский уезд, где «литовские люди» контрабандой
варили селитру, бывал свидетелем и других картин. В начале
40-х годов путивльский воевода писал в Москву, что к нему
приходят «литовские люди белоруссы» и бьют челом, чтобы им
дали хлебное и денежное жалованье и землю, и они тогда бу-
дут верно служить Московскому государству2. Московское
правительство весьма охотно исполняло такие просьбы и вся-
чески наказывало своим агентам, «чтобы въезжим черкасам
(так называли тогда этих литовских эмигрантов) ни от каких
людей продажи и налогов и убытков никаких не было, и лоша-
дей и всякия животины у черкас никто не отнимал и не крал,
и самому воеводе к черкасам держать ласку и привет добрый,
чтобы черкас жесточью в сомненье не привесть» 3. До какой
внимательности к «черкасам» доходило суровое к своим мос-
ковское начальство, видно из того, что даже бродивших по
оскве «меж двор» совсем нищих эмигрантов охотно подби-
Рали, снабжали деньгами, давали им хлебную подмогу и уст-
ВаЛИ И* в ?°жных уездах, поручая специальному вниманию

452
Глава IX
местного воеводы. На что способны были закрыть глаза в Мос-
кве, когда дело шло о «черкасах», покажет один характерный
случай. По южному рубежу, на границе степи, сохранились
еще обширные, девственные леса: их нарочно берегли, так как
они служили естественным барьером против татарской кон-
ницы, не решавшейся углубляться в их чащу. Леса были объ-
явлены заповедными, и за порубку их полагалась на бумаге
смертная казнь, а на деле по крайней мере били кнутом; даже
за простой «въезд» в такой лес без надобности и разрешения
начальства подвергали наказанию. Что, казалось бы, должны
были сделать с людьми, которые «заповедный» лес распахивали
и устраивали в нем пасеки и винокурни? Но когда за таким
делом заставали «черкас», то ограничивались тем, что приво-
дили их «ко кресту» — к присяге на верность московскому го-
сударю да рекомендовали им устраиваться на «русской», т. е.
противоположной от степи, стороне леса. И если сломали их
винокурню, то только ввиду явного намерения поселившихся
курить вино не только для своего обихода, а и для продажи —
такого нарушения казенного интереса в Москве снести не
могли. Не нужно, конечно, думать, что эти «черкасы» были без-
домными людьми, не имевшими над собою никакого началь-
ства. Это были «подданные» пограничных польских панов,
которые могли бы в этом смысле составить не менее длинный
список жалоб, чем какой читали на соборе 1621 года. В 1638 го-
ду лубенский староста писал путивльскому воеводе: «Поддан-
ные князя Иеремии Вишневецкого, поднявся в нынешнюю свою
казацкую войну от места Гадяцкого (города Гадяча), несколь-
ко тысяч, ушли в Путивль» 4. Граница была так неопределенна,
впрочем, что и сам князь Иеремия не был вполне уверен, кому
принадлежат земли, населенные его «подданными», — Москве
или Польше. Когда заключали Поляновский мир (в 1634 году,
после неудачного русского похода под Смоленск), Вишневец-
кий очень хлопотал о том, чтобы как-нибудь не отмежевали
части его «Лубенщины» к Московскому государству. И лишь
когда побитые на войне москвичи «без спору» уступили спор
ную территорию «в королевскую сторону», хозяин Лубенщины
осмелел и стал требовать, чтоб московское правительство пус-
тило его агентов уже в заведомо московские уезды разыски-
вать его брглых крепостных. Москва была тогда в таком угне-
тенном настроении, что согласилась и на это, по крайней мере
на словах. Велено было «князь Еремея подданных с государе-
вой земли ссылать беспрестанно тихостью» 5; последнее слово

Борьба aa Украину
453
должно было показать московскому начальству на местах, что
энергии особенной в этом деле от него не требовали.
Колонизационная подкладка русско-польской борьбы и сде-
лала главным театром ее не верховья Днепра, стратегически
наиболее важные для Московского государства, а земли к вос-
току от его среднего течения—«левобережную Украину», ны-
нешние Черниговскую и Полтавскую губернии. Борьба с Поль-
шей в XVII веке стала борьбою за Украину. Национальная по
форме, национально-религиозная но своей идеологии в созна-
нии самих боровшихся борьба эта была в сущности социаль-
ной. Боролись два типа колонизации, воплощенные в двух об-
щественных группах: казачестве, с одной стороны, крупном
землевладении — с другой. Так как первое рекрутировалось
преимущественно из людей русского языка и православной
веры, а представителями второго были люди польского языка и
польской культуры — католичество же в Польше этой эпохи
стало чем-то вроде сословной религии всех людей «порядоч-
ного общества» и «хорошего» происхождения, — то националь-
но-религиозная оболочка происходившей здесь классовой войны
была довольно естественна. Ее не приходилось выдумывать
позднейшим ученым, как это в значительной степени случи-
лось с дворянско-посадским восстанием, закончившим Смуту.
Но более плотная и прочная, чем в Московском государстве
начала века, это была все же лишь оболочка. Казак ненавидел
польского пана прежде всего другого, потому что ему, мелкому
землевладельцу-хуторянину, не было больше места среди рос-
ших со сказочной быстротой и отовсюду надвигавшихся на ка-
зацкую землю панских фольварков. А московский помещик по-
тому оказывался союзником этого казака, что он и сам в этих
местах был таким же мелким землевладельцем-хуторянином,
как и казак, значит, и таким же, как он, социальным врагом
панских латифундий. Что в борьбе приняли деятельное участие
пробивавшиеся в казачество верхние слои поспольствау крепо-
стного крестьянства, это было опять вполне естественно, так
же естественно, как и то, что в 1606 —1608 годах крепостное
крестьянство боярских вотчин шло рука об руку с мелкопоме-
стными дворянами. Но и там и тут союз был до поры до вре-
мени. Когда враг был выбит с поля, все пришло в норму: ка-
зачество осталось казачеством, поспольство — поспольством, и
даже тот факт, что казацкая старшина превратилась уже в на-
стоящих помещиков, не дал ничего нового: и в начале века
казацкие атаманы ни к чему так не стремились, как к тому,
bi быть поверстанными государевыми поместьями и стать

454
/' лава IX
«настоящими» дворянами, чего более удачливые из них и до-
стигали. Великорусские события начала века были не так ярки
и шумны, как малорусские лет сорок спустя, — на севере все
было серее и молчаливее, юг был красочнее, а кроме того, юг
был ближе к Европе — значит, культурнее и сознательнее. Но
основные тенденции движения были сходны, и нет ничего уди-
вительного, что экспансивные украинцы, нашумев и наговорив
гораздо больше своих великорусских собратьев, кончили тем
же, чем и они: в 1654 году стали «под высокую руку» той са-
мой династии, что сидела на московском престоле уже с
1613 года.
Мы оставили Юго-Западную Русь в тот момент, когда та-
тарское нашествие добило последние остатки древнейшей рус-
ской «государственности», экономическим базисом которой
была «разбойничья торговля», а главным театром — бассейн
Днепра. Здесь старая общественная постройка подгнила боль-
ше, чем где бы то ни было, и последствия толчка, данного та-
тарами, были разрушительнее. Правда, ходячее мнение, что
Киев после Батыева нашествия превратился в не очень боль-
шую деревню, с большим жаром и большой ученостью оспари-
валось в новейшей литературе. Но спор привел лишь к тому,
что люди стали правильнее оценивать непосредственные ре-
зультаты монгольского погрома вообще и прежде всего научи-
лись отличать судьбу города от судьбы земли. Мы уже упоми-
нали в своем месте *, что татары прежде всего другого были
разрушителями городов и что это неслучайное обстоятельство
было логическим выводом из их стратегии столько же, как и
из их политики. Более живые города Северо-Восточной Руси
оправились довольно быстро после погрома. Уже ранее не-
сколько раз опустошавшийся и с каждым десятилетием все бо-
лее падавший в хозяйственном и политическом отношениях,
Киев подняться из своих развалин не смог. Допустив даже,
что известный рассказ Плано-Карпини о «большом и населен-
ном городе», «обращенном почти в ничто» — в нем осталось
не более 200 домов 6, — относится и не к Киеву, остаются еще
известия русских летописей о том, что население Киева если
не непосредственно после Батыя, то в конце XIII века «все
разбежалось». Один факт, точно установленный именно крити-
ком общераспространенного мнения, особенно ярко подчерки-
вает запустение города Киева: во второй половине XIII столе-
тия здесь вовсе не было князей, а когда в следующем веке они
* См. т. I «Р. И.», стр. 176—177.

Борьба aa Украину
455
появились, то это были «владетели весьма невысокого полета»*,
промышлявшие разбоем по большим дорогам *. Представлять
себе, как это готов сделать наш автор, что киевляне этого вре-
мени были счастливыми республиканцами, — значит перено-
сить в XIII век понятия и отношения гораздо более позднего
времени. Князья из Киева ушли, очевидно, потому, что им не-
чем было там жить: княжеские доходы были слишком незна-
чительны, чтобы можно было держать там княжеский стол, как
были слишком незначительны церковные доходы, чтобы можно
было сохранить в Киеве митрополию. Насчет последнего мы
имеем документальные свидетельства, а первое по аналогии
гораздо более вероятно, нежели Киевская республика XIII века.
Но запустение «матери городов Русских» вовсе еще не обозна-
чает запустения и всей Киевщины — в этом критики старого
мнения вполне правы. Сельскую Русь татары опустошили
ровно настолько, насколько это было неизбежно при тогдаш-
нем способе ведения войны. Бестолкового истребления жите-
лей они не могли допустить уже потому, что собирались их
эксплуатировать и действительно эксплуатировали, между про-
чим, и население Киевщины. Мы довольно точно знаем нату-
ральные повинности, установленные для населения этих мест
татарами, и уже самая наличность этих повинностей предпола-
гает как само собою разумеющееся, что здесь в достаточном
количестве имелись живые люди: те «мертвые кости», о ко-
торых говорит Плано-Карпини и которые, с его слов, фигу-
рируют во всех учебниках, не могли бы доставлять татарам
пшеницу и звериные шкуры. А раз страна была достаточно за-
селена, хотя, вероятно, и гораздо реже, нежели в цветущие вре-
мена Киевщины, должен был со временем заселиться вновь и
ее главный город; этим вполне объясняются противоречивые
на первый взгляд показания летописей и документов* о «про-
цветании» и «красоте» Киева еще в XV веке, о его тогдашней
торговле и новых разгромах (особенно в 1416 и 1482 годах),
тогда как после Батыя громить там, казалось, было уже и не-
чего. Настоящее, хотя все же и в это время неабсолютное за-
пустение Киевщины относится, по-видимому, именно к концу
XV века, когда стали посещать страну крымские татары, при-
ходившие за живым товаром и потому опустошавшие гораздо
энергичнее, чем Батый.
Территория древнерусских княжеств к западу от Днепра
ни в один момент древнерусской истории не являлась, таким
М. Грушевский, Очерк истории Киевской земли, стр. 468 7.

450
Глава IX
образом, совершенной пустыней. Переход ее под главенство
Литвы в половине XIV века (наиболее правдоподобной датой
занятия литовцами Киева является, как известно, 1362 год: ста-
рые рассказы о завоевании Киева Гедимином около 1320 года
новейшей критикой признаются легендарными) если что-нибудь
изменил в положении дел, то только к лучшему. В лице
литовского великого князя Киевщина получила очень силь-
ного сюзерена, от которого в случае надобности можно было
ждать поддержки, но который, как и всякий феодал ьпын сю-
зерен, во внутренние дела своих вассалов не вмешивался.
«В Литовско-Русском государстве, — говорит один из новейших
историков этого последнего, — установился социально-полити-
ческий строй, сильно напоминающий средневековый западно-
европейский феодализм. В тогдашней канцелярской латыни
это сходство стало отмечаться западноевропейскою феодальною
терминологией еще ранее, чем названный строй установился
окончательно. В различных грамотах, писанных в первой по-
ловине XV века, встречаются упоминания о «баронах», «рыца-
рях», «вассалах», «присяжниках» (homagiales), «феодальных
службах». Позже эта терминология проникла и в русский кан-
целярский язык великого княжества» *. Феодальные отноше-
ния составляют не «западноевропейское», а «общеевропейское»
или даже общечеловеческое явление, как мы знаем. Но литов-
ский феодализм был действительно ближе к западному типу,
нежели, например, московский. Здесь были резче выражены
как феодальный иммунитет, так и иерархичность феодального
строя, делавшая из господствующего общественного слоя не-
которое подобие лестницы. Литовский великий князь вовсе не
собирал податей в вотчинах своих вассалов, тогда как северо-
восточные князья всегда собирали, по крайней мере татарскую
дань, и вовсе не имел там права суда, тогда как его великорус-
ские современники всегда оставляли себе наиболее лакомые
куски судебного дохода. Аррьер-вассалы, которые в Москов-
ской Руси только встречаются, в Литовской составляют обще-
распространенное явление — нельзя себе представить большое
западнорусское имение без своих «земян» и своих «бояр», за-
висевших всецело от своего непосредственного сюзерена и
вполне отрезанных от сюзерена верховного, великого князя.
Великокняжескому суду они подлежали лишь в том случае,
если иХ ближайший сюзерен не давал на них суда и управы;
по и в этом случае, получив челобитье от обиженного, велп-
* М. Любавский, Литовско-Русский сейм, М., 1901, стр. 101 8.

Борьба за Украину
457
кий князь всегда начинал с вежливых напоминаний, пуская в
ход свою власть только в крайней необходимости. Феодализм
вообще равнодушен к национальным перегородкам — национа-
лизм появляется лишь на следующей ступени социального раз-
вития. Уже поэтому нельзя было ожидать какого-нибудь гнета
со стороны литовского сюзерена по отношению к его русским
подданным, только потому что он литовец, а они русские. При-
сутствие в «господарской раде» — курии или боярской думе
наследников Гедимина — русских бояр из бывших удельных
княжеств, аннексированных Литвою, достаточно засвидетель-
ствовано для самых первых десятилетий после аннексии; со-
вершенно не видно, чтобы здесь была какая-нибудь борьба за
национальное право, — очевидно, и мысли об этом не прихо-
дило в голову ни завоевателям, ни завоеванным. Католическая
церковь, явившаяся в Литву после унии с Польшей (в 1386 го-
ду), пыталась провести другую границу — запереть дверь в
великокняжескую думу «схизматикам», сделав из православ-
ных, так сказать, вассалов второго сорта. Сравнительно малое
число «панов радных» русского происхождения и православной
веры и в особенности бледная роль в господарской раде право-
славных архиереев рядом с выдающимся влиянием в ней выс-
шего католического духовенства долгое время поддерживали
у историков убеждение, что попытка эта католической церкви
удалась. Впечатления от позднейшей религиозной борьбы в
дни католической реакции второй половины XVI века, когда
притом боровшиеся стороны не останавливались и перед под-
делкою документов, укрепили этот предрассудок еще более.
Теперь, однако, можно считать доказанным, что тенденции ка-
толицизма не нашли себе воплощения в литовско-русской дей-
ствительности. Знаменитый Городельский привилей 1413 года,
устранявший вассалов некатолического исповедания от высших
должностей в великом княжестве, в этом своем пункте остался
мертвой буквой, а в 1432 году все преимущества, данные этим
привилеем боярам-католикам, были формально распространены
и на бояр-православных. Позднейшие документы, содержавшие
ограничение этого рода, по-видимому, просто были сочинены
иезуитами в конце XVI века. Православное же меньшинство в
господарской раде достаточно объясняется тем, что католицизм
уже тогда успел сделаться фешенебельной верой, которую по-
спешило усвоить все, что претендовало на знатность: все круп-
нейшие землевладельцы, за единичными исключениями, ока-
K+r^d* ^атоликами, а непосредственными вассалами великого
разумеется, именно крупные землевладельцы.
^язя были,

458
Глава IX
И в то время как католическая церковь в крае рекрутировалась
из сливок местного общества, «православные архиереи выходили
большею частью из мелкого люда, из духовенства или просто-
народья, мещан и крестьян, и изредка из мелкой или средней
шляхты» *. То, что казалось историкам религиозной перего-
родкой, на самом деле было социальной, и религиозной борьбы
в Западной Руси не было до конца XVI века точно так же, как
не было национальной.
Не вызвало такой борьбы и формальное присоединение
Юго-Западной Руси к Польскому королевству по Люблинской
унии 1569 года. История этой унии представляет собою чрез-
вычайно поучительный пример того, как под национальным
конфликтом скрывается в сущности социальный. В старой ли-
тературе, например у Соловьева, дело изображалось так, что
унию поляки навязали Литве, литовцы же «сильно упорство-
вали, но потом должны были согласиться на соединение, когда
увидели, что не поддерживаются русскими» 9. Мотивом, застав-
лявшим «русских» держать нейтралитет в споре, были притес-
нения, которые они якобы испытывали от «литовских вель-
мож». Что последние не пользовались никакими особенными
привилегиями сравнительно с «вельможами» русскими, это мы
уже знаем. Несомненный факт, что и русская знать относилась
к унии так же враждебно, как и паны радные литовского про-
исхождения: в числе крупных землевладельцев непосредствен-
но аннексированного Польшею Подляшья (восточный угол
позднейшего «царства Польского»), устроивших настоящую
обструкцию в борьбе с унией, мы находим коренные русские
фамилии Ходкевичей и Сапег. Причины, делавшие этих «вель-
мож» различных национальностей патриотами автономной
Литвы, очень любопытны и гораздо сложнее, чем может пока-
заться с первого взгляда. Дело было не только в нежелании
делиться своей властью с «вельможами» польскими. «Автоном-
. ное великое княжество Литовское было предприятием, на ко-
торое магнаты затратили огромные фамильные капиталы в
форме ссуд скарбу (великокняжеской казне), и им, естественно,
хотелось по-прежнему хозяйничать и распоряжаться в этом
предприятии. Уния, как ее понимали поляки, угрожала поло-
жить конец этому хозяйничанью, и потому магнаты так и про-
тивились ей. Самые ярые противники унии были как раз те
именно паны, которые потратили так много своих денег на
нужды великого княжества вроде, например, пана Яна Еро-
* М. Любавский, назв. соч., стр. 363 10.

Борьба aa Украину
459
нимовича Ходкевича, старосты Жмудского, или подканцлера
Остафия Воловича. Очевидно, они боялись не только за свое
значение в будущей соединенной Речи Посполитой, но и за
свои «пенязи», отданные в ссуду скарбу и гарантированные
заставами (залогом) господарских имений» *. Каким образом.
государство этого времени могло стать своего рода капита-
листическим предприятием, это мы увидим позже; здесь мы
найдем один из характернейших показателей экономического
переворота, совершавшегося в эту именно эпоху. Сейчас мы дол-
жны отметить другое: если «капиталисты» знатного происхож-
дения косо смотрели на унию, к ней совсем иначе должны
были относиться незаинтересованные в «предприятии» сред-
ние и мелкие землевладельцы. Так оно и было. Поляки всегда,
имели на своей стороне «литовское рыцарство» без различия
происхождения, а противились унии только литовские «потен-
таты», по словам польских делегатов, докладывавших о ходе
переговоров на Петроковском сейме в 1565 году. Оттого стрем- ,
ление отделить это «рыцарство» от его «потентатов» и всту-
пить с ним в непосредственные сношения было одним из глав-
ных приемов польской политики, а стремление не допустить
этого — одним из главных приемов литовской «рады». Но ли-
товско-русская шляхта не ограничивалась платоническими сим-
патиями к унии — она проявляла в этом отношении инициа-
тиву, весьма смущавшую литовских «потентатов». Около
1563 года «рыцарство», находившееся тогда в походе против
Москвы, составило между собою особое соглашение с целью
добиваться унии во что бы то ни стало, даже вопреки желанию
официального литовского правительства; отступившие от это-
го соглашения, напомнившего русскому исследователю клас-
сические «конфедерации» польской шляхты, должны были
считаться изменниками и в случае победы сторонников унии
подлежали изгнанию, а если бы «паны радные» вздумали пре-
следовать какого-нибудь «земянина» за участие в соглашении,
остальные должны были за него вступиться как один чело-
век11. Польша шла впереди Литвы в процессе социального»
развития — в ней переход политической власти в руки сред-
него помещика (в Польше величавшегося «народом», как в
Московском государстве такой же помещик был «всей Зем-
лей») совершился уже в первой половине XVI века. Глядя на
это, литовско-русская шляхта не могла не «разлакомиться», и
М. Любавский, цит. соч., стр. 821 12.

460
Глава IX
никакие попытки литовской аристократии купить себе мир со
своим дворянством социальными уступками не достигали цели.
На Вельском сейме 1564 года феодальная знать отказалась от
своих судебных привилегий, согласившись подчиниться оди-
наково со всеми «земянами» выборному земскому суду 1з; это
было помимо всего другого тяжелой материальной жертвой,
потому что непосредственные вассалы литовского великого
князя лишились теперь крупной доли своего судебного дохода.
Но для «рыцарства» этой уступки было мало. Статут 1566 года
повел дело дальше: этим статутом законодательная власть с
«рады» (боярской думы) была перенесена на «вальный сейм»
(земский собор), без согласия которого великий князь обязался
не издавать никаких уставов и. Собственно, шляхетский «на-
род» Литвы уже держал верховную власть в своих руках, но
ему было мало и теоретического признания его верховенства:
ему нужно было свое, шляхетское правительство, а этого он не
надеялся достигнуть без помощи польской шляхты. Люблин-
ская уния, поставившая весь ход дел в объединенной Речи
Посполитой под контроль общего польско-литовского сейма,
где не было ни литовских «княжат», ни иных членов по лич-
ному праву, а только «послы, избранные литовским и польским
рыцарством» 15, осуществила это желание. Насколько оно было
главным, а все другие стороны унии второстепенными, видно
из того, что отдельные «земли» не остановились перед пер-
спективой стать непосредственными подданными «короны»,
как только явилось сомнение, удастся ли провести план объ-
единения на шляхетских условиях для всей Литвы. «Захват»
поляками Подляшья и Волыни, а затем Подолья и Киевщины
при совершенно явном попустительстве местной шляхты, ко-
торая все время хлопотала об обороне не от «захватчиков»-
поляков, а от своей туземной аристократии (доходившей до
угроз татарами!), представляет собою одну из любопытнейших
сторон унии 1569 г. Он лучше всего другого показывает, что
образование единой Речи Посполитой было последствием не
каких-нибудь дипломатических шахматных ходов — так часто
изображались дела в старые годы, — а политическим закрепле-
нием общего как для «короны», так и для «княжества» со-
циального явления — перехода фактического влияния в обще-
стве от крупной феодальной знати к среднему землевладению.
В Польше и Литве в половине XVI века произошло то же, что
в иных политических формах случилось на три четверти сто-
летия позже в Московской Руси.

Борьба за Украину
461
В этой последней, как мы знаем, основу социальной пере-
мены составляла перемена экономическая — зарождение ран-
них форм менового хозяйства и в связи с этим превращение
феодального землевладельца в сельского хозяина-предприни-
мателя. В Польше и Литве этот процесс выступает перед нами
еще отчетливее. Все основные его черты: замена натурального
оброка денежным, появление барской запашки и в связи с нею
барщины, уменьшение крестьянского надела в пользу барской
пашни — все это прекрасно знакомо и западнорусским писцо-
вым книгам XVI века, которые притом гораздо богаче таким
материалом, чем их московские современницы. В Московской
Руси этого времени денежный оброк был, как мы видели в
своем месте, очень распространен; в Руси Литовской и аннек-
сированных польскою короною русских областях он реши-
тельно господствовал, причем мы имеем ряд характернейших
случаев превращения невинных натуральных поборов патриар-
хального средневековья в очень серьезную денежную подать.
Такова была, например, история медовой дани. В королевских
имениях Львовского староства — части старинной Галицкой
Руси, присоединенной к Польше еще в XVI веке, по инвен-
тарю 1545 года, те крестьяне, «кто имел пчел», давали ежегод-
но по пяти полумерок меду 16. «Люстрация» 1565 года показы-
вает нам «медовую дань» уже как постоянный налог по 30 в
среднем грошей с хозяйства (от 2 до 3 рублей золотом на те-
перешние деньги17), и всего через 5 лет, к 1570 году, этот на-
лог доходит до 50 грошей на хозяйство (более 4 рублей) 18. В то
же время в имениях Пинского повета — нынешней Минской
губернии — та же «медовая дань» была главным платежом
крестьян и составляла на каждое хозяйство от 20 до 127 гро-
шей литовских (которые были крупнее польских); чтобы пра-
вильно оценить эти цифры, надо иметь в виду, что в эти годы
и в этих местах двухдневная барщина выкупалась обыкно-
венно 1 злотым — 24 грошами. Минимальные размеры «медо-
вой дани» были немногим меньше, а максимальные в пять раз
больше этого. Одинаковые условия в нынешней Минской гу-
бернии и в нынешней Галиции не должны, однако, вводить нас
в заблуждение, будто всюду было одно и то же. Даже в самой
1 аличине различия были довольно резкие и неслучайные. В то
время как в восточных староствах можно было найти в довольно
чистом виде «первоначальные элементы, из которых склады-
вались крестьянские платежи», в западных большая часть
1атУрального оброка переведена на деньги, а в Самборщине

462 Глава IX
мы видим денежные платежи за все «данины» *. Ту же осо-
бенность мы замечаем и в распространении барщины. Она
есть уже всюду; но на востоке, в землях великого княжества
Литовского, в начале второй половины XVI века она только
что заводилась; известный «устав о волоках» короля Сигиз-
мунда-Августа (1557 г.) только еще высказывает пожелание,
чтобы во всех королевских имениях в Литве заводились «фоль-
варки» — усадьбы с барской запашкой. Под последнюю отводи-
лась 7в всей культурной площади: на каждую волоку двор-
цовой пашни должно было приходиться не менее 7 волок
крестьянских с вполне устроенным хозяйством, «з волы и с
клячами» на каждой, так как обрабатывать хозяйскую пашню
предполагалось крестьянским инвентарем20. Как и в дворцо-
вых имениях Московской Руси того же времени, хозяйство
пытались поставить рационально: из «устава о волоках» мы
выносим очень живое представление о том, как была органи-
зована крестьянская «работа» в большом благоустроенном име-
нии Юго-Западной Руси. Староста — «войт» — в воскресенье
назначал каждому из «подданных» его урок на всю неделю. За
исправным выполнением этого урока следили строго: кто не
выходил на работу вовремя, в первый раз платил грош, во вто-
рой раз — барана, в третий раз его «бичом на лавке карали»;
если манкировка была злонамеренная, например по причине
пьянства, телесное наказание полагалось сразу. Зато можно
было избавиться от наказания вовсе, если предварительно за-
явить начальству об уважительной причине, мешающей выйти
на работу; только от самой работы ни в каком случае нельзя
было избавиться: пропущенные дни должны были быть отра-
ботаны во что бы то ни стало. Регламентировано было упот-
ребление времени и в течение самой работы: кто работал со
скотом — волом или лошадью — имел право отдыхать три часа
в продолжение рабочего дня — час перед обедом, час в пол-
день и час перед вечером; пеший работник отдыхал все эти три
раза по получасу. Выходить на барскую работу обязательно
было «як солнце всходить», а уйти можно было только на за-
ходе солнца. Но строго регламентированная количественно
барщина была еще невелика, как можно было бы догадаться
уже по относительным размерам барской и крестьянской за-
пашки: у крестьянина брали в Литве 2 дня в неделю, т. е. Уз
его рабочего времени21. В Галичине мы встречаем гораздо бо-
* М. Грушевский, в предисловии к I тому «Источников Украинско-
русской истории» («Жерела до icTopm Украши-Руси»)19.

Борьба га Украину
463
лее высокие нормы работы: двухдневная барщина спускается
чуть не на последнее место, наиболее распространенной яв-
ляется обязанность работать 3 дня в неделю или же каждый
день по полудню, и не редки — нисколько не реже двз^хднев-
ной барщины — четырех- и пятидневная; это был максимум
эксплуатации, так как два дня в неделю, воскресенье и базар-
ный день, крестьянам оставляли всегда22. Такие порядки были
в галицких «королевщинах», т. е. имениях совершенно того
же типа, как и те, о которых говорит «устав о волоках». На
частновладельческих землях эксплуатация была гораздо силь-
нее; это мы можем видеть очень наглядно, когда какая-нибудь
«королевщина» попадает «в держанье» к частному лицу. Одно
дворцовое село Львовского староства еще в 1534 году не несло
никаких повинностей, кроме натуральной «данины» — по ба-
рану и по свинье с каждого хозяйства; пашня была даже не ме-
ряна. Но вот в нем явился «державец» Станислав Жолкевский,
и тотчас же завелись новые порядки. Пашня была тщательно
вымеряна, и часть ее отошла к усадьбе (прежде тут барской
усадьбы не было); для обработки этой земли была заведена
барщина, но натуральный оброк не только не был отменен, а
к нему прибавился еще денежный. «Жизнь и хозяйство села
изменились до неузнаваемости. В 1534 году здесь было 28 хо-
зяйств на немеряной земле, дававших 28 баранов и столько
же свиней, причем тех и других у каждого хозяйства было зна-
чительное стадо... В 1565—1570 годах здесь было уже 60 тяг-
лых хозяйств на 10 ланах (по-московски «вытях») и 26 заго-
родников (по-великорусски «бобылей»), причем крестьянские
земли уменьшились по малой мере втрое... Упало и скотовод-
ство: в 1565 году с 62 хозяйств получено только 20 штук сви-
ней и 1 баран — далеко меньше, чем раньше получалось с
28 хозяйств» *. Как отнеслись к этой перемене сами обитатели
села, источники не говорят. Но мы имеем один случай, пока-
зывающий, что заведение новых порядков не всегда было про-
стым и легким делом. В том же Львовском старостве было село
Добряны, по привилею короля Владислава от 1439 года, давав-
шее ежегодно 8 дней барщины, 24 гроша «чиншу» (денежного
оброка) и колоду овса с лана. Тогда в нем считалось 14 ланов;
к XVI веку благодаря распашке новых земель оказалось уже
36. Но главным фактом было расширение барской запашки в
Добрянах: 8 дней в год для ее обработки стало не хватать, и
приходилось сгонять крестьян из дальних имений. Ввиду этого
«Жерела», т. VII, предисловие, стр. 7

4C4
Глава IX
дворцовое управление, производя в 1530 годах новое обмеже-
ванив земель, постановило, чтобы добрянцы работали на бар-
щине по два дня в неделю (тогдашняя норма в королевских
имениях). Но селяне «противились этому силой, не приняли
нового межевания и не хотели работать барщины», и до
1570 года их не удавалось к этому принудить. Попытка поса-
дить в Добряны новых «осадников», чтобы получить рабочих
для барской пашни, не удалась: местное население их выжило.
Люстрация 1570 года ввела опять двухдневную барщину, по-
низив чинш до 18 грошей, но добрянцы и теперь не послуша-
лись и до 1578 года не приняли «реформы». Что с ними далее
случилось — неизвестно *.
Понижать чинши, вводя барщину, приходилось очень часто;
но это вовсе не обозначало обыкновенно облегчения кресть-
янских повинностей. В Теребовльском старостве до 1550 годов
работали по 8 дней в год и платили 48 грошей чиншу. Но-
вый староста уменьшил чинш до 30 грошей, но ввел двухднев-
ную барщину; по тогдашней цене рабочих рук она обошлась
бы, применяя вольнонаемный труд, не дешевле 60 грошей,
иными словами, крестьянские повинности в переводе на деньги
выросли почти вдвое. Но чинш никогда не исчезал вовсе, даже
в тех случаях, когда крестьяне работали ежедневно; были слу-
чаи, что ежедневная барщина сочеталась даже с довольно вы-
соким денежным оброком —до 24 грошей с хозяйства в год.
При таких условиях крестьянский надел уже в XVI веке пре-
вращался в то, чем он должен был стать впоследствии, при
«капиталистической» барщине, — в особую форму натуральной
заработной платы барского батрака. В тесной связи с ростом
барщины стоит поэтому другое явление — дробление крестьян-
ских наделов, поощряемое барской экономией. Географический
закон этого явления тот же, что и двух предыдущих. «Вообще
говоря, крестьянские участки уменьшались по направлению с
востока на запад и с юга на север». «На востоке в половине
XVI века господствуют хозяйства на целых дворищах или на
дворище сидят но два хозяйства... дальше на запад число хо-
зяйств, приходящихся на одно дворище, увеличивается...» **
Падение размеров хозяйства идет чрезвычайно правильно: если
ехать t востока на запад, путешественник встретил бы на са-
мой восточной границе Галичины крестьян, сидевших на пол-
ной выти (дворище или лане); дальше начинали попадаться
* «Жерела», т. VII, предисловие, стр. 7—9 2
** М. Грушевский, там же, т. I, стр. 15—16

Борьба за Украину
465
полудворищиые хозяйства; еще дальше они преобладали, и
попадались уж четвертьдворищные; и, наконец, еще западнее
начинали встречаться «BiciMKH» — хозяйства на Ув лана.
Начало дробления весьма точно совпадает с началом изучае-
мого нами экономического процесса — полу- и четвертьдво-
рищные хозяйства начинают появляться с конца XV — начала
XVI века.
Был, однако, предел дробления, ниже которого неудобно
было спускаться и с точки зрения барской выгоды; мы уже
видели, как измельчание хозяйств влияло на скотоводство, а
барские пашни обрабатывались крестьянскими волами и ло-
шадьми. Но тут две тенденции барщинного хозяйства сталки-
вались. Барину нужен был не только крестьянский скот для
обработки земли, ему прежде всего нужна была сама земля, и,
если для «фольварка» ее не хватало, не у кого было взять ее,
кроме крестьян. Отдельные случаи сгопянья крестьян с надела
мы наблюдали и в Восточной России. Но там это не более чем
симптом процесса, во всей широте никогда не развертывавше-
гося. Не то было в Руси Западной. Здесь эти явления были
настолько распространенными, что начинали внушать прави-
тельству опасения чисто финансового характера: можно было
бояться в иных местах, что скоро не с кого будет брать таких
специально крестьянских налогов, как «надельные» — прямая
подать с каждого крестьянского хозяйства. Сухие «люстрации»
(переписи) становятся почти сентиментальными, рассказывая,
как тот или иной пан «скупил» крестьянина. «Служебники
(вассалы) нынешнего староства (Саноцкого) скупили в этом
году трех селян, — говорит одна люстрация, — не без розлива
слез, а они были очень хорошими хозяевами, на тех пашнях
родились и состарились, и было под ними полтора вымеренных
лана пашни, с которых они аккуратно платили чинш и тягло,
как рассказывают о них соседи. Про эти ланы Змеевский (один
из «скупивших» вассалов) сказал, что их дал ему король, уво-
ливши их от права и от власти города и от уплаты всяких чип-
шей. Так осиротели убогие люди, а тягло и чинш с этих зе-
мель пропадет» 26. Бог весть, заиитересовалс>1 ли бы судьбою
«убогих людей» королевский ревизор, если бы тягло и чинш не
пропали; но его словам о «розливе слез» можно поверить, и
нельзя считать очень преувеличенным заключительное его за-
мечание — что «коли так каждый год будут скупать по не-
скольку крестьян, их немного останется в старостве». Но кре-
стьян не только «скупали» — у них и просто отбирали землю
«неизвестно до какому праву», как отмечает люстрация в

466
Глава IX
другом месте. Обезземеливали не только отдельных «селян», но
и целые селения. В одном селе Перемышльского староства, где
еще в 1553 году было 36 тяглых хозяйств, сидевших на полу-
дворищах, в 1565 году оставалось лишь 20 загородников — без-
земельных бобылей, работавших на барской пашне. Люстра-
ция лухо замечает, что это случилось «по вине самих кре-
стьян» 27, но трудно ли было найти «вину» в подобном случае?
Что делали обезземеленные? В одних случаях, как мы уже
видели, параллельно с экспроприацией крестьянства рос раз-
ряд загородников, рос, кажется, даже быстрее, чем шло обеззе-
меление. В одном из сел Перемышльского староства за 70 лет,
с 1497 по 1565 год, из 22 ланов крестьянской земли успели
оттягать только 1!/г лана, а рядом с 40 хозяевами мы видим
здесь уже 14 загородников, не имевших своей пашни 28. В дру-
гом селе в 1497 году был всего один лап земли, а в 1565 году
мы находим здесь 5 хозяев и 24 загородника. Впрочем, наибо-
лее энергичное обезземеление падает на средние десятилетия
века, и на них приходится максимальный рост загородниче-
ства, так что предыдущие десятилетия можно, пожалуй, и не
считать: с 1553 по 1565 год в 21 селении Перемышльского ста-
роства число загородников с 66 увеличилось до 141 — на
133% 29. В Саноцком старостве за еще меньший период, с
1558 по 1565 год, число загородников удвоилось; здесь загород-
ники составляли к этому последнему году 11% всего населе-
ния, а в Перемышльском — даже 26% 30. Но далеко не все обез-
земеленные попадали в эту категорию. То, что крестьян до-
вели до потери своего хозяйства, ясно указывало на избыток
в данном имении рабочих рук; но, если были избыточные рабо-
чие руки, естественно было использовать их в другом месте,
где были «великие и густые леса». О том, чтобы «осаживать»
людьми леса, «на волоки размеренные», заботится даже устав
Сигизмунда-Августа в сравнительно просторной еще Литве.
Новым поселенцам давалась льгота на пять, на шесть, даже
на десять лет, а где были «черные леса, тяжкие к вырубле-
нию», и еще больше31. На западной окраине должны были за-
ботиться о том же еще ревностнее, и действительно, добрая
доля Саноцких «королевщин» «была свежим колонизационным
приобретением»: в начале XVI века здесь было не более 30сел,
принадлежавших короне, в середине — до 5432. Прибыль падала
здесь, как и в Перемышльской земле, почти исключительно на
«горские села», villae submontaneae, врезавшиеся в лесную
чащу Карпат, куда уходили «копать лес» люди, не примиряв-
шиеся дома с положением загородников. Как быстро шло здесь

Борьба за Украину
467
заселение, видно из того, что на верховьях Вислока люстра-
ция 1565 года застала 18 сел с 311 хозяйствами на 200 ланах
земли, о которых и помину не было в начале столетия33. Нет
надобности говорить, что здесь условия крестьянской жизни
были совсем иные, чем на старых местах: о барщине здесь и
во второй половине XVI века иной раз ничего не слыхали,
разве что ходили в горячую пору на помочи. Но перейти на
другую землю того же хозяина — это было еще полсвободы.
Просторные земли на востоке манили больше, нежели «тяж-
кие леса» Карпат. Переписи нередко сообщают нам, как кре-
стьяне, у которых соседние паны оторвали добрый кусок паш-
ни и сенокоса, кинули оставшуюся землю и «пошли себе»,
пошли неведомо куда. И такие неведомо куда ушедшие люди
встречались уже в изобилии не только на западе, а и на вос-
токе: «устав о волоках» много внимания уделяет беглым, ви-
димо, очень заботясь о том, чтобы не отрезать им дороги
назад, ежели захотят вернуться. Среди восточных панов были
особые спекуляторы на таких беглых; ими главным образом
Вишневецкие колонизовали свое Посулье, где на месте пус-
тыни, бывшей здесь еще в начале XVI века, к концу его были
десятки сел, а к середине следующего — довольно густо засе-
ленная местность с порядочными городскими центрами. По ин-
вентарям 1640 годов, в «Вишневеччине» было до 40 000 хо-
зяйств, в том числе в ее столице, Лубнах, — 2646 дворов, а
владелец всего этого, уже упоминавшийся нами выше князь
Иеремия, мог затратить на свою свадьбу 250 000 злотых (по-
чти 300 000 золотых рублей на теперешние деньги). При этом
целые города, например Пирятин, были заселены беглыми *.
Замки Вишневецких давали этому пришлому люду оборону от
татар. Но кто был похрабрее, в своих поисках воли и лучшей
жизни не останавливался, конечно, на подданстве Вишневец-
ким: на восточной окраине панская колонизация сталкивалась
с другой колонизационной струей — с колонизацией вольной,
казацкой.
Романтическое представление о казачестве как о союзе
вольных людей, не стерпевших крепостного ига и ушедших в
вольную степь строить себе новый мир, где все равны, где нет
крепостных и господ, — это представление очень живуче в ис-
торической литературе даже до сего дня. Знакомясь с фактами,
Специальный исследователь Лубенщины и Вишневецких относится
этим цифрам подозрительно — не без оснований. Но других нет. Колос-
щив™? Же Рост Вишневеччины и оы признает. См. Лазаревский, Лубен-

468
Глава IX
вы, однако же, напрасно ищете той «демократической, проле-
тарской дружины», о которой вы столько читали и слышали.
. Под именем «казаков» вы везде встречаете мелких землевла-
дельцев, очень напоминающих тогдашнего окраинного поме-
щика и целыми рядами незаметных переходов связанных с
земледельческим классом вообще. Мы уже упоминали об этом,
не приводя подробностей, по поводу роли казачества в Смуте.
. Нот несколько образчиков того, что представляли собою ве-
ликорусские казаки южной окраины. Под Белгородом было
село Стариково, населенное беломестными атаманами и каза-
ками. У каждого из первых было по 30 четвертей пашни «в
поле», т. е. по 45 десятин пахотной земли всего, и по 150 копен
сена; у каждого из вторых — по 20 четвертей (30 десятин) и
но 100 копен. Кроме казаков в том же селе жило 34 человека
бобылей, работавших на этой самой казацкой земле35. То же
самое было и под Воронежем. Писцовая книга говорит: «На
Воронеже (река) на атаманских и на казачьих придаточных
землях деревни, в тех деревнях дворы атаманские и казацкие
поставлены на приезд, а за ними живут бобыли, пашут их
землю». В двух деревнях Оскольского уезда тоже жили ка-
заки. Но они «мало чем отличались от детей боярских». По
крайней мере в одной челобитной они писали, что, «как были
в Осколе дозорщики и писцы, и ту... землю писали за ними, и
в сошное письмо в уезде писали с осколяны детьми боярскими
вряд» и что они «четвертные деньги в Ямской приказ и стре-
лецкие кормы и всякие государевы подати платят с осколяны
детьми боярскими вряд ежегодь» и вряд же с ними служили
всякую службу*. Но, скажет читатель, это казаки «городовые»,
«служилые», а были особые «вольные», на Дону например.
К тому же все эти данные относятся уже к XVII веку. Мы,
однако, тщетно стали бы искать между «служилыми» и «не-
служилыми» казаками той демаркационной черты, которую
обыкновенно проводят с такой уверенностью, и раннее казаче-
ство ничем в этом случае не отличалось от позднейшего. В по-
ловине XVI века ехал из Москвы в Константинополь посол Но-
восильцев. Провожать его до Азова должны были донской ата-
ман Мишка Черкашенин с 50 атаманами и казаками «своего
ирибор|у»; это была, стало быть, вольная казацкая дружина,
временно порядившаяся в службу к московскому правитель-
ству. По дороге один из членов этой дружины дезертировал,
* И. Миклашевский, К истории хозяйственного быта Московского
государства, т. I, стр. 77, 83, 111 Зб.

Борьба за Украину
461)
о чем посол доносил государю так: «Мишкина прибора казак
поместный (такой-то) на твою государеву службу не пошел,
воротился из Рыльска к себе на вотчину Рыльскую» 37. Можно
было быть служилым государевым казаком и в то же время
присоединиться к одному из вольных казацких отрядов: одно
другому вовсе не мешало. В данном случае поместный казак
пошел за вольным атаманом (которого мы: скоро видим веду
тцим па свой страх и риск войну с турками) с целью, так ска-
зать, благонамеренной — с тем, чтобы охранять царского посла.
Но благонамеренная цель вовсе не была обязательна. Неза-
долго перед тем шестеро путивльских, т. е. «городовых», каза-
ков примкнули к отряду «черкасов» и с ними вместе ограбили
крымского гонца, шедшего из Москвы. Дело это казалось им
настолько естественным, что затем четверо из них как ни в чем
ни бывало вернулись к себе в Путивль. Правда, в ответ на
жалобы крымского правительства царь отрекся от этих своих
«слуг» и честил их «разбойниками». Но это была обычная фра-
зеология, раз навсегда выработанная для случаев подобного /
рода. И в Крыму, и в Константинополе по аналогичным пово-
дам всегда говорили: «Сами знаете, что на Тереке и на Дону
живут воры, беглые люди, без ведома государева, не слушают
они никого...» Но когда обращались к самим казакам, говорили
совсем другое. Когда в конце XVI века донских казаков за-
ставляли без выкупа отдавать назад «черкас», т. е. литовских
пленников, захваченных ими во время набега (среди полного
официального мира, разумеется), а казаки в ответ стали гро-
зить, что они уйдут с московской службы, царский посол го-
ворил: «Отъездом вам государю грозити непригоже, холопы вы
государевы и живете на государевой отчине». Но, не считая
этого специального повода к разрыву, казаки и не думали от-
рицать своих обязанностей по отношению к Москве: «тебя,
посланник, провожать и государю служить мы готовы», — гово-
рили они38. Их только очень обижало, что хотят отнять у них
пленных, которых они добыли «своей кровью» и которые пред-
ставляли, конечно, значительную хозяйственную ценность в
этих пустых краях, где даже и бобылей найти было уже нель-
зя. А под конец Смуты, когда казацкая служба в этих местах
стала особенно нужна, в одном официальном документе писа-
лось даже, что «их атаманскою и казачьею службою, радением
и Дородством Московское государство очистилось и учинилось
свободно». Московский дипломатический стиль отличался
ольшой гибкостью, и понимать его буквально было бы очень
неосторожно: те, к кому обращались московские дипломаты

470
Глава IX
непосредственно, турецкие паши и крымские мурзы, никогда
бы себе такой неосторожности не позволили. «Вы говорите:
донские казаки — вольные люди, воруют без ведома вашего го-
сударя, — отвечал русскому послу великий визирь в 1592 г., —
крымские и азовские люди такие же вольные. Вперед только
государь ваш не сведет с Дону казаков, и я вам говорю по
богу: не только крымским с нагаями велим ходить, но\ сами
пойдем своими головами с многою ратью сухим путем и водя-
ным, с нарядом и городом, хотя и себе досадим, а уж сделаем
это, и тогда миру не будет». В ответ на эти воинственные речи
великого визиря московское правительство, которое только что
уверяло, что с казаками оно не имеет ничего общего, послало
на Дон грамоту, где, между прочим, говорилось: «Вы бы служ-
бу свою показали: перебрав лучших атаманов и молодцов кон-
ных, послали на Калмиус, на Арасланов улус, улус его погро-
мили бы...» 39
Что было на Дону, то было и на Днепре. В этом отношении
«черкасские» казаки, городовые и запорожские, были родными
братьями великорусских казаков «верховых» и «низовых».
И тут и там экономической основой было промысловое хозяй-
ство: охота, рыболовство и в очень большой степени бортниче-
ство. О последнем стоит сказать несколько слов. Охотничьи
промыслы казаков слишком хорошо известны — отметим только,
что на Днепре в это время они приобретают особое значение,
так как с уплотнением населения Западной Руси охота там
становится все больше и больше панской привилегией: уже в
1557 году по «уставу о волоках» за убийство серны или дру-
гого крупного зверя крестьянину угрожала смертная казнь
так же, как и тому, кто попадется в пределах «пущи», заповед-
ного королевского леса, с «рушницею» — огнестрельным ору-
жием40. Экономическая роль бортничества была никак не ме-
нее значительна, чем охоты или рыбной ловли. В Путивльском
уезде незадолго перед Смутой одного «медвяного оброку» со-
биралось 2320 пудов да еще к тому 100 рублей деньгами41.
«Литовское разорение» уменьшило натуральный оброк почти
вдвое, но зато скоро после него в крае появляется более интен-
сивная форма пчеловодства, занесенная все теми же «черка-
сами»: вместо «бортных ухожаев» появляются пасеки, иными
словами, пчел начинают водить искусственно, не довольствуясь
тем, что можно было найти готовым в лесу. То, что мы знаем
о людях, принесших с собою это техническое новшество, не
оставляет сомнения, что то были эмигрировавшие из польских
пределов казаки. «Тех пасек литовские люди, — жаловались

Борьба за Украину
kT.
обитатели Вольновского уезда, — у нас на Вольном лошадей
крадут и сильно отнимают и нас быот и смертное убойствонам
чинят и по дорогам проезду от них нет». По сыску оказалось,
что эти «черкасы» пришли из Ахтырки, Гадяча, Миргорода,
Полтавы и т. п. Как всегда, московское правительство не захо-
тело применять к литовским эмигрантам крутых мер. Сначала
велено было «сослать их с государевой земли без бою и без за-
дору» 42, а когда и пришельцы, со своей стороны, повели себя
корректно и подали царю челобитные, прося оставить их на
занятых ими землях, в Москве не затруднились исполнить эту
просьбу. Пасечники-казаки встречаются нам и в западной, пра-
вобережной, Украине еще в половине XVI века. Одна пети-
ция Веницких земян 1546 года упоминает, что, по местному
обычаю, паны брали с казаков, «имеющих 30 пчел», копу гро-
шей «поклону»; упоминание об этой пошлине рядом с кресть-
янским «выходом» бросает свет на положение казаков в ту
эпоху; они, очевидно, сидели не всегда на вольной, а иногда и
на панской земле. В Вишневеччине мы встречаем позже
сплошные и очень крупные казацкие поселения на земле Виш-
невецких. Это приводит нас к вопросу о происхождении запад-
норусского казачества, выясненному в соответствующей лите-
ратуре гораздо лучше, чем происхождение казачества велико-
русского.
Мы не будем останавливаться на этимологии слова «казак»
(или «козак», как пишут и говорят на юго-западе). Нет ни-
чего более шаткого, чем этимологические толкования. Можно
себе представить, что будет, если какой-нибудь историк XXX,
положим, века вздумает путем этимологических сближений оп-
ределять, что такое были наши сибирские «стрелковые полки»
времени русско-японской войны. Из того, что корень один со
словом «стрела», он заключит, вероятно, что то были отряды
пехоты, вооруженной луками и стрелами, а так как полки на-
зывались «сибирскими», то дело ясно — это были вспомогатель-
ные дружины диких сибирских инородцев на русской службе.
Мы ничего не извлечем для истории казачества ни из того
факта, что так назывались отряды легкой татарской конницы,
ни из того, что в половецком словаре 1303 года «козак» значит
«сторож». Слово пришло, конечно, с востока, но понятие было
вполне местное, и обозначавшаяся словом вещь существовала
в Действительности ранее, чем к ней приурочили именно это
слово. В основе западнорусского казачества, как и восточного,
лежала обязательная военная служба всего пограничного на-
селения— нельзя даже сказать «служба», потому что с этим

472
Глава IX
словом связывается представление о некотором принуждении
сверху, а здесь, на окраине степи, откуда ежегодно появлялись
татары, человеку естественно было быть военным: безоружный
человек здесь жить не мог. Нужно было или отказаться от ко-
лонизации этих мест, или идти сюда не только с сохой, косой
и топором, но и с ружьем. Ружье было так же необходимо
здешнему поселенцу XVI—XVII веков, как и южноафрикан-
скому колонисту XIX века, причем и там и тут роль этого ору-
дия производства отнюдь не была только пассивная, как часто
изображается. Грабежи татарских стад, «лупление чабанов та-
тарских», а в более удачных случаях «лупление» и соседних
турецких городков входили в круг обычных промыслов в южно-
русской степи точно так же, как грабежи туземцев в круг
«промыслов» южноафриканских. Если житомирские мещане
1552 года обязаны были «рушницы мать и стреляти добре
ум1ти» 43, а их сельский сосед, волынский крестьянин, по сло-
вам одного писателя конца XVI века, «идя на работу, нес на
плече ружье, а до боку чеплял шаблю або меч» 44, то это, ко-
нечно, не значило, что все эти люди представляли собою нечто
вроде современной швейцарской милиции. Надоело пахать или
торговать — можно было отправиться и «козаковать»; кто был
помоложе и попредприимчивее, тот это и делал. Когда «коза-
кованье» становилось неудобно польскому правительству, оно
и взывало обыкновенно к старшему поколению: требовало,
«абы отцове сынов своих на козацтво не выпущали». Благодаря
этому отсутствие там или сям названия казаков вовсе еще не
указывает на отсутствие и самого явления. В Барском старо-
стве середины XVI века мы не встречаем казаков как особой
общественной категории, а это было «одно из казацких гнезд»
того времени. «Козаковала» здесь главным образом мелкая
шляхта, преимущественно русская. «В правительственных ак-
тах, например, в грамоте киевскому воеводе 1541 года, казаки
разумеются под общим названием мещан» *.
Это отсутствие резкой социальной отграниченное™ мало-
российского казачества от других общественных классов про-
должается и в позднейшую эпоху, когда казачество становится
революционным элементом. Один из предводителей казацкого
восстания 1590 годов, Шаула, был черкасским мещанином, и
притом'не из бедных, судя но тому, что у него занимал деньги
Киево-Йечерский монастырь. В Киеве по поводу того же вос-
стания было конфисковано несколько домов, принадлежавших
* Грушевский, Примаки до icTopni' козачини (Записки науковаго
товариства iMeim Шевченка, XXII) 45,

Борьба за Украину
473
казакам-«здрайцам» (мятежникам). Но теснее всего казачество *
было связано, конечно, с землевладением. В 70-х годах XVI ве-
ка мы находим большие земли на реке Ворскле, принадлежа-
щие «козаку-земянину» Омеляну Ивановичу; королевская гра-
мота титулует этого «казака-дворянина» «шляхетным» 46. В 90-х
годах другой казак, Тимко Волевич, имел большие поместья в
Чигиринщине, «издавна принадлежавшие его предкам, купив-
шим их на свои деньги» 47. За то же восстание 1596 года был
конфискован целый ряд имений, принадлежавших «казацким
особам»; мы узнаем об этом из жалованной грамоты короля зна-
комому нам по истории Смуты гетману Жолкевскому, которому
были отданы эти имения48. Наконец, один из главных вождей
того же восстания, знаменитый гетман Лобода, «несомненно,
был богатым человеком: на это указывают многочисленные
справки об его имуществе, которое искали по монастырям, у
евреев (некоего Леона Перцовича) и у помещиков (Семена
Бутовского, Kneßcitero войскового)»49. Будучи уже гетманом,
Лобода купил себе село Сотники. В следующем столетии зе-
мельная собственность становится даже социальной основой
для партийной группировки казачества. Когда впервые введен
был реестр, т. е. сделана была попытка ограничить казацкие
привилегии сравнительно небольшим, тесным кругом более за-
житочных казаков, реестр приняли и держались относительно
польского правительства лояльно «дуки» — партия, к которой
«принадлежали главным образом казаки богатые». «Между
ними бывали в те времена богачи, что могли смело равняться
с земянами; некоторые были шляхетского происхождения. Им
было что терять, и они должны были оглядываться на польское
правительство». Иначе совсем относились к этому последнему
«нетяги» — казаки бедные, для которых «козакованье» было
промыслом: «запрещение грабежей для них было отобранием
главного источника дохода» *.
Как видим, мы весьма далеки от «пролетарских демокра-
тических дружин», принципиально враждебных наличному об-
щественному строю. В казачестве и польских помещиках мы «
* См. того же автора «Материяли до icTopni козацьких pyxiu 1590-х pp.
Obid. XXXI—XXXII) б° и Рудницкого, «Украшсьт козаки в 1625—
30 pp.» (тамже) Г)1. Место не позволяет нам здесь коснуться истории реестра:
она подробно рассмотрена в цитированной на предыдущей странице статье
проф. Грушевского. Там вполне убедительно доказываете;!, что, во-пер-
вых, при Стефане Батории никакого реестра не было, а во-вторых, что
попытка реестра преследовала главным образом одну цель: избавиться от
Дипломатических затруднений с Турцией, порождавшихся казацкими
набегами.

474
Глава IX
видим двух классовых противников внутри одного и того же об-
щества. Это были два разных способа ликвидации древнейшего,
«натурального», феодализма. Польским панам лучше удалась
задача, на которой сломало себе шею московское боярство
XVI века. Их латифундии более успешно превращались в сель-
скохозяйственные предприятия с обширной барской запашкой
и массовым применением крепостного труда. Здесь мы имеем
уже в XVI веке тот «восточноевропейский» тип хозяйства, ко-
торый в великорусские области стал проникать лишь в XVIII.
Но и противник у польской латифундии был более европей-
ский. Если не бояться характеризовать сложное явление по од-
ному признаку, казацкую земельную собственность в массе
среднюю или мелкую, знавшую батраков и «подсуседников»,
но не знавшую ни организованной барщины сотен крестьян, ни
сеньериальных прав землевладельца, ни иммунитета, ни права
суда, ни мелких земян-вассалов, можно бы назвать «буржуаз-
ной». Казацкая буржуазия в лице Богдана Хмельницкого и
' подняла знамя восстания против польского феодализма. Как и
всякая другая буржуазия, она не могла обойтись без «чернора-
бочих», без массы «поспольства», и благодаря этому она была
в своих лозунгах демократичнее своей социальной сущности.
. Но когда боевой момент прошел, экономические отношения
взяли свое: казачество разместилось наверху, поспольство ос-
талось внизу.
2. Казацкая революция
С последней четверти XVI века тот антагонизм мелкого и
крупного землевладения, который воплотился в украинских ка-
заках и польских панах, приобретает свою окончательную
форму. Первые находят идеальное оправдание своих классо-
вых требований, выступая защитниками православия против
унии; вторые, проводя эту унию, стараются сделать православ-
ную церковь орудием в руках крупного землевладения. А на
попытку польских помещиков подчинить всецело казачество
польской «государственности», взять его целиком на коронную
службу и точно регламентировать его положение на этой служ-
бе казаки отвечают тем, что создают себе заграничный центр,
• независимый от польского государства, в образе Запорожской
Сечи.
Мы видели выше, что православная церковь в предшест-
вующее время не пользовалась в Юго-Западной Руси особым

Борьба за Украину
475
почетом и уважением, но и не была в то же время предметом
гонений. Руководящие общественные слои просто не обращали
на нее внимания, предоставляя эту «хлопскую веру» хлопам.
Этим объясняется и демократический состав православной цер-
ковной иерархии, о котором тоже говорилось выше. Демокра-
тическое происхождение русских архиереев вовсе, однако, не
означало, что православная церковь в Юго-Западной Руси была
организована демократически. Напротив, и в то время она, как
всякая церковь в феодальном обществе, зависела от крупного
землевладения. Церкви и монастыри стояли на боярской и кня-
жеской земле, и владельцы этой земли были их патронами:
назначение священников, игуменов и архиереев зависело от
них. Но при натуральном хозяйстве это право не давало им по-
чти никакой выгоды. Церковные доходы состояли из тех яГе
продуктов, что и натуральный оброк, платившийся помещику,
и увеличивать количество этих продуктов выше известной меры
было, как мы знаем, бессмысленно при условиях натурального
хозяйства, при отсутствии рынка и сбыта. Положение стало
быстро меняться, по мере того как в Западную Русь стало про-
никать денежное хозяйство. Два факта местной церковной
жизни тесно связаны с этим новым явлением. Оба давно обра-
тили на себя внимание историков, но брались они не с той
стороны, которая была для них характерной, потому они оста-
вались изолированными друг от друга и не связанными с об-
щим ходом исторического процесса. Очень известен, даже из
«Тараса Бульбы», факт отдачи в аренду православных церквей
в Западной России этого времени. Но и в повести Гоголя, и в
исторических работах старого времени подчеркивалось при этом
только то обстоятельство, что арендаторами обыкновенно были
евреи, как будто отдача церкви в аренду лицу другого испо-
ведания что-нибудь здесь меняла. Суть дела была здесь,
в том, что возможность быстро превращать продукты в деньги
соблазняла и на церковные учреждения смотреть как на вы-
годные предприятия. Еще больше церквей соблазняли в этом
отношении монастыри, эксплуатировавшие не один какой-ни-
будь отдельный приход, а целую округу. До нас дошел от конца
XVI века целый ряд документов, относящихся к монастырю
Святого спаса во Владимире на Волыни. Из этих документов
мы видим, что монастырь составлял частное имущество одной
Дворянской семьи — некоего Михаила Оранского с тремя сы-
новьями. В состав этого имущества входила и «церковь со
всеми речми (вещами) церковными, с книгами, с образами, с
Уборами священническими и со всем тем, что только в той

476
Глава IX
церкви и монастыре есть, и ключи церковные». При этом одна
из королевских грамот специально оговаривала, что никто из
владельцев этих священных предметов не обязан быть сам ду-
ховным лицом — «в стан духовный становиться и стричься».
Они обязаны были только держать в том монастыре викария,
«человека духовного, хорошо сведущего в священном писании,
для отправления церковных треб» 52. Раз монастырь мог
быть предметом частного освоения, он мог, разумеется, и арен-
доваться, и закладываться; в том же собрании документов мы
имеем, например, «заставную запись», удостоверяющую, что
князь Чарторыйский отдал в заклад «земянину» (помещику)
Лазарю Иваницкому «монастырь Честный Крест, с церковью и
островом всем, на котором монастырь и церковь Честного Кре-
ста стоят» 53. А дальше здесь же мы встречаем арендную за-
пись на одно имение Холмского повета, где в числе арендного
имущества мы находим рядом с садами, огородами и виногра-
дами, с коровами и их приплодом и церкви «с подаваньем
их» — с церковными доходами. Арендаторов было двое: один
из них был еврей, другой же — местный помещик54. Нужно
иметь в виду, что превращение церкви в предприятие сопрово-
ждалось таким же усилением эксплуатации, как и превраще-
ние в предприятие обыкновенного имения. Арендатор старался
вытянуть из «подаванья церковного» возможно больше де-
нег, и население не могло не почувствовать этой перемены.
А так как народная ненависть всегда обращается на ближай-
ший источник зла, не стараясь докопаться до его корней, то
совершенно естественно, что в народных песнях XVII века
«жиды-рандари» (арендаторы) занимают такое выдающееся
место, совершенно заслоняя собою панов — собственников цер-
квей и монастырей, в чей карман шло в конечном счете «цер-
ковное иодаванье».
Но те же новые экономические отношения вызвали к жизни
и явление совершенно иного порядка и противоположного зна-
чения. Денежное хозяйство как в Московской Руси, так и в
Западной выдвигало если не на первое, то на очень видное ме-
сто буржуазию. Смиренно подчинявшаяся феодальной церкви
раньше, эта последняя начинает теперь поднимать голову и в
церковных делах, и именно для своей церковной самостоятель-
ности. Положение православной веры как веры хлопской в Ли-
товско-русском государстве очень помогало буржуазии в этолт
случае. Здесь не успела сложиться та прочная, централизован-
ная церковная организация, опиравшаяся на всю силу госу-
дарственной власти, какая образовалась в XVI веке в Москве,

Борьба за Украину
477
например. В Москве было свое, местное, церковное началь-
ство — святейший патриарх московский и всея Руси, без раз-
решения которого никто и подумать не мог что-либо предпри-
нять в церковных делах. В Западной Руси были отдельные вла-
дыки: луцкий, львовский, киевский и другие, — сильные
каждый у себя в епархии, но, КЪгда перед ними являлся какой-
нибудь из восточных патриархов, хотя бы из далекого Иеруса-
лима или же совсем проблематичной в XVI веке Антиохии,
западнорусский епископ в глазах своей собственной паствы от-
ходил на второе место. Но восточные патриархи, паствой кото-
рых у себя дома являлась по большей части местная буржуа-
зия, давно стояли на почве менового хозяйства. Церковные
привилегии на турецком востоке были настолько практически
ценной вещью, что их давно продавали и покупали, как вся-
кое другое благоприобретенное право. Отчего было не торго-
вать ими и в других местах, если находились покупатели? И вот
какой-нибудь антиохийский патриарх, приехавший за мило-
стыней на Русь, проезжая город Львов, весьма охотно и без ма-
лейшего стеснения продает местному «мещанству» ни более ни
менее как полный иммунитет по отношению к местному, Львов-
скому, архиерею. Братство, образованное львовской буржуа-
зией (она упомянута в грамоте на первом месте, но членами
братства могли быть и шляхтичи, и крестьяне), получало право
не только ставить себе священника, которого епископ не мог
отказаться посвятить, но и следить за нравственностью всего
вообще духовенства, не исключая и самого епископа, а если бы
епископ вздумал не подчиниться этому контролю, «таковому
ч^пископу сопротивляться всем как врагу истины». Можно себе
представить лицо львовского владыки, когда он читал этот до-
кумент, против которого юридически он был, однако, бессилен,
так какпатриарх, хотя бы и антиохийский, был в церковной
иерархии старше него. Притом восточные владыки наезжали за
милостыней часто — можно было в подкрепление антиохийскои
грамоты добыть такую же от иерусалимского патриарха или,
еще лучше, от константинопольского: это было не сложнее,
нежели в наши дни купить какой-нибудь экзотический орден
вроде Льва и Солнца. Можно было отмежеваться от местной
Церковной власти еще решительнее; рекордной, по-тепереш-
нему выражаясь, является в этом случае одна грамота кон-
стантинопольского патриарха Кирилла, где епископ, который
осмелился бы посягнуть на привилегии Крестовоздвиженской
Церкви (Луцкого братства), приравнивается к «святокрадцам»,
и ему сулится отлучение от церкви не только на этом свете, но

478 Глава IX
и «по смерти» 55 на веки вечные. Как было западнорусскому
архиерейству не заскучать по «своем» начальстве, которое
могло бы оградить его от подобных неприятностей и восстано-
вить год от года все более утрачивавшуюся им монополию «вя-
зать и решать»? Но выработать местный патриархат было не
так легко при отсутствии туземной государственной власти и
при таком отсутствии единодушия между самими владыками,
что один из них, случалось, выгонял другого из его резиден-
ции пушками. Оставалось одно — опереться на соседнюю цер-
ковную организацию, по силе и дисциплинированности далеко
оставлявшую за собой не только местную, но даже и москов-
скую церковь. Такой организацией был католицизм. На этой
почве и возникла Брестская уния 1596 года.
Этот основной мотив унии — борьба западнорусского епис-
копата с «засильем» восточных патриархов —- чрезвычайно от-
четливо звучит во всех униатских документах эпохи, и прежде
всего в самом главном из них — в том послании, с которым об-
ратились к королю Сигизмунду III западнорусские владыки в
декабре 1594 года. Их уполномоченный должен был говорить
королю: «Видя в старших наших, патриархах, великие нестрое-
ния и нерадения о церкви божией и законе святом, видя их не-
волю, видя, что вместо четырех патриархов сделалось восемь,
видя, как они живут на патриаршествах, как один под другим
подкупается, как, сюда к нам приезжая, они никаких диспу-
таций с иноверными не чинят, только поборы с нас берут и,
набравши откуда ни попало денег, один под другим там, в зем-
ле поганской, подкупаются, — видя все это, мы, епископы, не
желая далее оставаться в таком беспорядке и под таким их
пастырством, единодушно согласившись, хотим" приступить к
соединению веры и пастыря единого, главного, которому самим
искупителем мы вверены, святейшего папу римского пастырем
своим признать» 56. В официальном документе, каким было это
обращение к королю, нельзя же было обойтись без патетиче-
ских фраз о развращении восточной церкви — в частной пе-
реписке говорили проще и откровеннее. Один из творцов унии,
убеждая одного из своих товарищей, писал ему уже без вся-
ких претензий на моральный пафос: «Патриархи будут часто
ездить в Москву за милостынею, а едучи назад, нас не ми-
нуют; Иеремия (константинопольский патриарх) уже свергнул
одного м'итрополита, братства установил, которые будут и уже
суть гонители владык: чего и нет — и то взведут и оклевещут;
удастся им свергнуть кого-нибудь из нас с епископии — сам
посуди, какое бесчестье! Господарь король дает должности до

Борьба за Украину
479
смерти и не отбирает ни за что, кроме уголовного преступле-
ния, а патриарх но пустым доносам обесчестит и сан отни-
мет — сам посуди, какая неволя! А когда поддадимся под рим-
ского папу, то не только будем сидеть на епископиях наших
до самой смерти, но и в лавице сенаторской засядем вместе с
римскими епископами и легче отыщем имения, от церкви ото-
бранные». Особенно не давали жить епископату братства; по
словам тогдашнего киевского митрополита, львовскийштдыка
(во Львове было самое старое и самое сильное братство), «бу-
дучи в крайнем томлении от братства», готов был поддаться не
только что папе, а хотя бы самому дьяволу — «врага душев-
ного рад был бы на помощь взять». Но братства были органами
церковного влияния буржуазии, а епископы были ставленни-
ками крупного землевладения. Инициатива унии как раз и
принадлежала церковным феодалам: Кириллу Терлецкому, од-
ному из епископов, отстаивавших свои права артиллерией,
Ипатию Потею, в миру, до пострижения, сенатору и брест-
скому каштеляну (коменданту), Гедеону Балабану, получив-
шему львовскую кафедру по наследству от своего отца, тоже
епископа Львовского. Сведение Гедеона с епископии по жалобе
братства и было тем событием, которое дало непосредственный
повод к унии. Дальше нечего было ждать — не дожидаться же
было, когда братства начнут выбирать своих епископов. Цер-
ковный конфликт сводился таким образом к классовому и
православные по-своему были правы, когда они впоследствии
со злорадством указывали униатам, что без буржуазии и уни-
атская церковь все-таки обойтись не может и что самый энер-
гичный униатский епископ, Иосафат Кунцевич, — сын сапож-
ника. Зато потомки знатных фамилий попадали теперь на
кафедры двадцати лет и могли, не проявляя особой энергии,
просидеть на них до глубокой старости, не боясь мещанских
«братств». До конца XVI века буржуазия наступала, а цер-
ковный феодализм оборонялся. Теперь стало наоборот. Волын-
ский депутат на сейме 1620 года рассказывал о том же Льво-
ве—центре буржуазного движения: «Кто не униат, тот в
городе жить, торговать и в ремесленные цехи принят быть не
может, мертвое тело погребать (по православному обряду),к
больному с тайнами христовыми идти открыто нельзя». Вести
легальную борьбу с униатской церковью, за спиной которой
стоял весь полицейский аппарат польской «государственности»,
было немыслимо. А попытки борьбы революционной встречали
Немедленную и свирепую репрессию. Мятеж витебских мещан,
Во время которого был убит Кунцевич, кончился тем, что более

480
Глава IX
ста горожан из самых зажиточных были приговорены к смерти:
двадцать из них, в том числе два бургомистра, были действие
тельно казнены, остальным удалось бежать, но все имущество их
было конфисковано; ратуша и православные церкви были раз-
рушены. Нет ничего мудреного, что западнорусское мещанство
в таком положении все чаще и чаще начинало вспоминать о
казаках.
В обычном представлении запорожские казаки рисуются до
такой степени противоположными всему, что мы связываем со
словом «буржуазия», что классовое родство казачества и ме-
щанства теперешнему читателю, смотрящему сквозь призму
исторической романтики, разглядеть нелегко. Современникам,
для которых казаки были вполне реальной вещью, это удава-
лось лучше. Посол германского императора Эрих Лясота, быв-
ший в Запорожской Сечи в конце XVI века, говорил сечеви-
кам, жаловавшимся ему, что у них нет лошадей для похода в
Молдавию, куда звал их император: «Поднимитесь вверх по
Днепру — и вы сможете достать лошадей в своих городах и
селах, где вы родились и выросли и где у каждого из вас есть
родные и знакомые» 57. А двумя десятками лет раньше поль-
ский хронист Мартин Вельский так описывал низовое казаче-
ство: «Эти посполитые люди обыкновенно занимаются на низу
Днепра ловлею рыбы, которую там же, без соли, сушат на
солнце и тем питаются в течение лета, а на зиму расходятся в
ближайшие города, как-то Киев, Черкасы и другие, спрятав-
ши предварительно на каком-нибудь днепровском острове, в
укромном месте, свои лодки и оставивши там несколько чело-
век на курене или, как они говорят, на стрельбе». Эти показа-
ния вполне сходятся с тем, что мы знаем о запорожцах из до-
кументов: в древнейшем из них, грамоте литовского великого
князя Александра (1499 года), фигурируют казаки, приходя-
щие сверху, от Киева и Черкас, на низовье Днепра рыбу ло-
вить; часть улова они должны были отдавать киевскому вое-
воде — по этому случаю дана и грамота. Через сто лет связь
Запорожья с Киевом была еще настолько прочна, что в Киеве
делалась запорожская политика: инициатива союза казаков с
императором принадлежала некоему Хлопицкому, который в
своем проекте основывался именно на том, что он слышал п
Киеве. В самой Сечи проект наткнулся на затруднение, по со-
всем особого рода. Более подвижные демократические низы ка-
зачества были за поход в Молдавию, но более зажиточные
слои, среди которых видную роль играли «владельцы челнов»
и к которым принадлежала запорожская старшина, не обтта-

Борьба за Украину
4SI
руживали никакой охоты к сухопутной авантюре. Из описания
этого эпизода у Лясоты мы узнаем, что «демократическая, про-
летарская дружина» была организована весьма аристократи-
чески. Запорожское вече состояло из двух «кол»: одного, в ко-
тором совещалась старшина, и другого «из простого народа,
называемого у них чернью» (!). В это последнее коло членов
запорожской демократии есаулы загоняли палками. Решения
здесь постановлялись быстро и провозглашались с большой
экспансивностью: с первого же совещания «чернь» стала ве-
личать германского императора, бросая вверх шапки и изъяв-
ляя готовность принять все условия, предлагавшиеся его пос-
лом. Но это но имело никакого практического значения: дело-
вые переговоры все же таки пришлось вести со старшиной. Та
была несравненно менее уступчива, и дело затянулось; тем
временем «владельцы челнов» повели свою агитацию, и скоро
«чернь» высказывалась с такою же экспансивностью против
союза с империей, как раньше за него. В конце концов Лясоте
так и пришлось уехать, не добившись никакого практического
результата — он должен был удовольствоваться «принципиаль-
ным» обещанием низового казачества помогать императору
против турок, да и за это пришлось заплатить 8000 золотых ду-
катов. Запорожская аристократия умела блюсти интересы
Сечи, где она была хозяйкой не только в политическом отно-
шении, конечно. Роль «владельцев челнов» мы уже видели;
помимо них, Лясота упоминает в числе «зажиточных казаков»
еще «охотников», а современные документы—«хуторян». Ка-
зак, как мелкий землевладелец, проник, таким образом, и за
пороги, но здесь, в этих нетронутых местах, он перемешивался
еще с промышленником, вовсе, однако же, не походившим на
горьковского босяка. Сечь была достойной представительницей
мелкой казацкой буржуазии 58.
Особенности географического положения Запорожья созда-
вали здесь помимо земледелия, охоты и рыболовства еще один
промысел, который всего больше определял собою физиономию
низового казачества. «Владельцы челнов» совсем не потому
только делали в Сечи и дождь, и хорошую погоду, что суда
были необходимы для рыбной ловли — рыболовная лодка да-
леко не была таким ценным «орудием производства», как мо-
реходная чайка, необходимая отнюдь не для одного рыболов-
ства. Северные берега Черного моря уже тогда были покрыты
турецкими и татарскими поселениями, достаточно богатыми и
культурными, чтобы там было что взять. В «Белограде» (Ак-
кермане, Бессарабской губернии) был, по слонам польского
'6 М. П. Покровский, кн. I

482
Глава IX
хроникера, «большой порт, из которого до самого Кипра пше-
ницу с Подолии возили; теперь через тот город сухим путем
на Очаков к Москве ходят только караваны». Автор тут же и
объясняет, кажется, сам того не замечая, почему упала
аккерманская торговля: «из Белограда пролегает широкая
дорога, на которой казаки часто турецких купцов разбивают, и
если хотят добыть языка, то добывают его скорее всего именно
там». «Они (казаки) причиняют очень часто большую беду та-
тарам и туркам и уж несколько раз разрушали Очаков, Тя-
гинку, Белгород и другие замки, а в полях немало брали до-
бычи, так что теперь и турки, и татары опасаются далеко вы-
гонять овец и рогатый скот на пастбище, как они прежде пасли,
также не пасут они скота нигде, и по той (левой) стороне
Днепра на расстоянии десяти миль от берега...» Так случайное
указание польского летописца вскрывает перед нами специаль-
ную причину постоянных столкновений уже не казачества, а
именно Запорожья с поляками: морские разбои низовых каза-
ков лишали крупное польское землевладение ближайшего
рынка для продуктов его имений. Спор шел действительно
между «культурой» и «дикостью», как склонны изображать
дело новейшие польские писатели *, вернее сказать, между
двумя ступенями культуры: к северу от порогов была уже по-
лукапиталистическая Европа XVI века, к югу процветали
нравы времен Святослава Игоревича. Стремление подчинить
' Запорожье государственной опеке и прекратить губившее поль-
скую торговлю пиратство, с одной стороны, стремление не до-
пустить этой опеки и обеспечить за собою исконный «нацио-
нальный промысел» — с другой, составляют исходную точку
всех столкновений Польши с Запорожьем, начиная с бунтов
Косинского и Наливайки до восстания Хмельницкого. Суть
конфликта опять-таки очень хорошо и опять-таки бессозна-
тельно намечена тем же польским хронистом, которого мы уже
цитировали выше (Мартином Вельским). «Казаки нас наи-
болыпе ссорят с турками, — говорит он, — сами татары гово-
рят, что если б не казаки, то мы могли бы хорошо с ними жить;
но только татарам верить не следует; хорошо было бы, чтоб
казаки были, но нужно, чтобы они находились под начальст-
вом и получали жалованье... Если бы мы захотели привести в
порядок казаков, то это легко можно было бы сделать: нужно
принять их на жалованье и построить города и замки по са-
мому Днепру и по его притокам, что очень легко сделать, так
* А следом за ними и увлекшиеся их взглядами малорусские исто"
рики, например покойный Кулиш59.

Борьба за Украину
483
как леса на островах имеется весьма достаточно, было бы лишь
к тому желание...»
В то время когда писались эти строки, «желание» было уж
обнаружено в достаточной мере: уже в 1572 году король
Сигизмунд-Август назначил «старшего и судью» над запорож-
скими казаками, подчиненного в свою очередь коронному
гетману (главнокомандующему польской армией). Несколько
позже началась постройка и замков (сначала в Кременчуге),
откуда польские гарнизоны могли бы «держать в порядке»
Запорожье. Но политика польского правительства в этом
пункте не отличалась выдержанностью: среднее землевладение,
«шляхта», господствовавшая в это время на сеймах, не склонна
была очень принимать к сердцу интересы украинских магна-
тов. Тем приходилось самим заботиться о себе, и первое ка-
зацкое восстание, Косинского, носит чрезвычайно характерную
физиономию дуэли низового «рыцарства» с отдельными феода-
лами, сначала Острожским, потом, когда Острожский оказался
сильнее, чем думали его противники, с Вишневецким, на
победе которого движение и оборвалось. Позднейшие украин-
ские летописцы уже этому моменту казацкой революции усваи-
вали ту религиозную идеологию, которая должна была нераз-
рывно связаться с казацким движением позднее. Но на самом
деле Косинский и его товарищи не выставляли еще никаких
ни религиозных, ни социальных лозунгов; их движение даже
не было движением всего казачества, а с другой стороны, в нем
видную роль играли и неказацкие элементы: сам Косинский
был шляхтич. Наиболее определенный пункт его программы
заключался в требовании казацкого «присуда», т. е. упраздне-
ния феодального суда и предоставления казачеству того же
права выбирать себе судей, какого давно добилась западнорус-
ская шляхта *. Но но прошло двух лет со смерти Косинского,
как мы имеем перед собою уже весьма типичный казацкий,
бунт со всеми его классическими признаками — участием пан-
ских «подданных» — крестьян, погромами католиков и униатов
и т. д. То было разыгравшееся в 1595—1596 годах и захватив-
шее все Поднепровье, от Могилева до Черкас, восстание На-
ливайки и Лободы. Лозунг «за православие против католицизма,
и унии» был поднят впервые Наливайкой; его деятельным по-
мощником был православный священник, его брат Демьян.
Как понимали они борьбу за православную веру, показывает
их первое выступление, направленное против известного нам
* См. выше, стр. 460.
16*

484
Г л а в а IX
инициатора унии Терлецкого. Но будучи в состоянии достать
его самого (тот был тогда в Риме именно по делу унии), На-
ливайко со своими казаками, во-первых, дотла ограбил имение
его брата и жены этого последнего, забрав у них все, что
только было в их усадьбах ценного; а затем экспроприировал
ризницу Терлецкого, предусмотрительно спрятанную послед-
ним перед отъездом в одном частном доме, что, однако же, не
спасло ее от казаков. Затем по очереди были ограблены все
тянувшие к унии духовные и светские феодалы, попадавшиеся
на пути восставших. Но мы напрасно стали бы искать каких-
нибудь положительных шагов со стороны Наливайки с целью
восстановить господство православия: редко в истории так на-
зываемых «религиозных войн» религия более наивно выдвига-
лась как простой предлог, чем здесь. Врагами православия
очень быстро оказывались все, у кого было что взять: рядом
с епископами-униатами и католическими костелами Наливайко
грабил и торговцев-караимов, и православных мещан, которые
сами, как мы видели, были противниками унии. Формулируя
свои требования в письме к королю Сигизмунду, Наливайко в
сущности все сводил к тому, чтобы польское правительство
взяло его казаков на жалованье, а самого Наливайку сделало
над казаками гетманом. И еще более откровенно та же мысль
проводится в замечательном письме другого героя восстания
1595—1596 годов, запорожского кошевого Лободы, к гетману
Замойскому. «Ты не требуешь от нас услуг великому княже-
ству Литовскому и всей Речи Посполитой, — писал вождь низо-
вого казачества, — ты указываешь на мир со всех сторон, со
всеми неприятелями короны польской. За это да будет хвала
господу богу за такой мир люду христианскому, что он смягчил
сердце каждому неприятелю креста святого. Но если мы при-
шли в этот край, то причина этого для всякого очевидна: в это
зимнее непогодное время, когда ты нас никуда не требуешь
на услугу, бог знает, куда нам направиться; поэтому покорно
и униженно просим, благоволи не заборонять нам хлеба-соли».
А так как на это гетман мог бы ответить, что «хлеба-соли»
достаточно забрал себе Наливайко, то Лобода спешит откре-
ститься от этого союзника-конкурента: «Что же касается того
своевольного человека Наливайка, который, забывши почти
страх бо,жий и пренебрегши всем на свете, собрал по своему
замыслу людей своевольных и чинил большие убытки короне
польской, то мы об нем никогда не знали и знать не желаем».
Письмо Лободы с совершенной определенностью ставит
перед нами причину собственно запорожского движения. Как

Борьба ва Украину
485
раз перед 1595 годом адресат этого письма, гетман Замойский,
в интересах молдавской политики Польши, избегая разрыва с
Турцией, строжайше запретил низовым казакам беспокоить
турок. «Национальный промысел» Запорожья был пресечен —
надо было найти где-нибудь вознаграждение за это. О том же,
что сделало экспедицию низового рыцарства за жалованьем
(за «стациями», как это тогда называлось в Польше) народ-
ным мятежом крупного масштаба, мы узнаем совершенно слу-
чайно из одного описания конца восстания. Когда казацкий
лагерь был со всех сторон окружен коронными войсками и
осажденные вынуждены были вступить в переговоры, польский
военачальник, уже не раз нам встречавшийся на этих страни-
цах, гетман Жолкевский, потребовал от казаков, чтобы они по
указаниям находившихся в польском войске помещиков вы-
дали всех беглых крепостных, приставших к казачеству. Ка-
заки отказались, и лагерь был взят штурмом со страшным кро-
вопролитием—по одной версии; по другой — были выданы
только казацкие предводители с Наливайкой и Шаулой во
главе (Лободу перед этим убили сторонники Наливайки), и за
это Жолкевский уступил по остальным пунктам.
Восстание Наливайки дает нам уже стереотипную картину
казацких «рухов» вплоть до Хмельницкого. Картина очень не
сложна и складывается приблизительно из таких элементов:*
прелюдией всегда является запрещение со стороны польского
правительства «национального промысла», страшно дорого
обходившегося Польше, так как за каждый набег запорожцев
турки платили жестокими репрессалиями по отношению к
южным областям королевства; запрещение морского разбоя
вынуждает низовых рыцарей искать «хлеба-соли» в другом
месте, и они почти инстинктивно, вместо того чтобы спускаться
но Днепру вниз к Черному морю, начинают «выгребаться»
кверху, в направлении Киева. Здесь они быстро находят себе
массу союзников в придавленном новыми хозяйственными
условиями крепостном крестьянстве и озлобленном унией ме-
щанстве; начинается борьба «за православную веру» и факти-
чески за свободу сельского люда: «посполитые» массами пре-
вращаются в казаков. Польское правительство всегда оказы-
вается неготовым, и полуразрушенные замки Киевщины,
Подолья и Волыни с их слабыми гарнизонами становятся на
первых порах легкой добычей восставших. Но проходит не-
сколько месяцев, и на сцене появляется медленно мобилизуе-
мая коронная армия. К этому времени первое увлечение народ-
ной массы успевает уже остыть; она начинает смутно созна-

486
Глава IX
вать, что у казачества свои интересы, отдельные от посоль-
ства, а казачество начинает также смутно чувствовать, что
превращение всех посполитых в казаков было бы весьма невы-
годно для самого казачества. Военные неудачи в столкновениях
с польскими регулярными силами поспевают как раз вовремя,
чтобы быстро довести этот процесс разложения до конца. Вос-
ставшие капитулируют, а польское правительство облегчает
эту капитуляцию, стараясь не доводить противника до край-
ности. Свирепо карая отдельных «здрайцев» (мятежников),
оно не стремится уничтожить тот порядок, который создает
мятежи; остается казачество, верхи которого прямо берутся на
коронную службу; остаются панские имения с их барщиной и
поборами; остается уния с ее бесконечной церковной склокой.
Проходит несколько лет, пары в котле вновь накопляются, и,
когда правительство Речи Посполитой в вечной заботе о хоро-
ших отношениях к Турции вновь затыкает клапан — закрывает
запорожцам дорогу на юг, — происходит новый взрыв.
Нужно отдать справедливость польскому правительству:
оно принимало все меры к тому, чтобы казацкая революция
стала своего рода perpetuum mobile. Но «вечное движение» на
одном месте так же немыслимо в истории, как и в механике.
Экономическое развитие автоматически, без чьего-либо созна-
тельного вмешательства обостряло «классовые противоречия»
в деревне, раздувало ненависть хлопа к пану. То же экономи-
ческое развитие также автоматически поднимало значение бур-
жуазии и делало для нее все более невыносимой ту своеобраз-
ную форму феодального гнета, которая звалась «унией» и, как
мы видели, через церковь захватывала области, не имевшие
ничего общего с религией, мешала ремесленнику работать, а
купцу торговать. То же экономическое развитие, наконец, все
больше и больше стесняло казачество, стесняло чисто террито-
риально прежде всего, так как пустых земель становилось все
меньше и панскому фольварку некуда было раздвигаться, не
затрагивая казацких хуторов. Захват казацких земель панами
стоит на одном из первых мест в жалобе, поданной послами
Хмельницкого на Варшавском сейме летом 1648 года. Но и там,
где у казаков ничего не отнимали прямо, им становилось тесно
хозяйничать: денежное хозяйство все промыслы — и охоту, и
рыбную ловлю, и даже «национальный промысел» запорож-
цев — превратило в выгодные статьи дохода, арендовавшиеся
не хуже церквей и монастырей. Народные песни надолго за-
помнили, как казаку нельзя было ни рыбки в реке поймать,
ни лисичку убить, не заплатив предварительно «жиду-ран-

Борьба aa Украину 487
дарю», и жалоба на то, что у казаков отнимают «их добычу —
татар и татарчат молодых», стоит не на последнем месте в спи-
ске обид, привезенном в Варшаву послами Хмельницкого. На
последнем месте здесь стоит православная вера... Надежда
польского правительства найти среднюю линию среди этой от-
чаянной борьбы двух крайностей, экономически исключавших
друг друга, было полнейшей утопией. И хотя министры и гене-
ралы Речи Посполитой, можно думать, искренне желали быть
умеренными, объективные условия делали и их радикалами
против их воли. Приняв решительную меру, они обыкновенно
пугались; сделав два шага вперед, они делали полтора шага
назад, но, поминутно запинаясь, жалея о собственном радика-
лизме, они все же наступали на казачество все ближе и ближе
и, невольно являясь акушерами истории, делали решительный
взрыв все неизбежнее.
В этом наступлении польского «уряда» на казаков вообще
и на Запорожье в частности можно насчитать четыре этапа.
Первым была попытка создания окончательного казацкого
«реестра», попытка выделить из жидкой массы казачества не-
который твердый осадок, «настоящих казаков», за которыми и
оставить все казацкие права и привилегии, слив остальных с
массою «штатского» населения. Эта более алхимическая, не-
жели химическая, операция имела место после так называе-
мого «Куруковского дела» — восстания казаков (вызванного,
разумеется, запрещением похода на Турцию) в 1625 году. По-
бежденные на Куруковом озере (около нынешнего посада
Крюкова, на Днепре), казаки должны были согласиться на то,
чтобы казацкое войско было ограничено 6000 человек, внесен-
ных в «реестр», которые и получали самоуправление и все ка-
зацкие права по части охоты и других промыслов. Остальные,
не вошедшие в реестр (выписанные из него, отсюда «выпис-
чики»), должны были сравняться с «поспольством» и быть
обезоруженными. Но так как в это время у Польши шла война
со шведами и профессиональные солдаты, какими были казаки,
были крайне ценны, то само же польское правительство вер-
бовало «выписчиков» на коронную службу, уничтожая левою
рукою то, что оно только что сделало правою. Затем настояния
турецкого правительства, все чаще и чаще грозившего войной
за казацкие набеги, заставили правительство польское от пла-
тонических запрещений набегов перейти к мерам более практи-
ческим: в 1635 году в начале Запорожья по планам француз-
ских инженеров была построена крепость Кодак, где постоян-
ный польский гарнизон должен был бдительно следить, чтобы

488
Глава IX
ни одна запорожская «чайка» без разрешения начальства не
смела пробраться к Черному морю. Первый комендант Кодака
вел дело так решительно, что не позволял запорожцам ездить
даже на рыбную ловлю. Но при первом же восстании крепость
была моментально взята, и это повторялось при всех следую-
щих восстаниях. Бунт Павлюка и Остряницы (1638 год) дал
толчок к следующему этапу: «ординацией» этого года было
упразднено казацкое самоуправление, и казаки были подчи-
нены полковникам, назначенным Речью Посиолитой. Влияние
этой меры можно оценить по тому, что поведение назначенной
правительством старшины было одним из главных предметов
жалобы, поданной казаками, восставшими под предводитель-
ством Хмельницкого. И наконец, — это был последний удар —
видя, что Кодак не помогает, у запорожских казаков отняли и
уничтожили их мореходные суда («челны»), оставив им только
речные рыболовные лодки. После этой меры, которая, по мне-
нию польских политиков, должна была окончательно умиро-
творить низовое рыцарство, новое общее восстание было со-
вершенно неизбежно.
Восстание Хмельницкого в своем первоначальном периоде
не отступало от обычной схемы. Личные обиды Чигиринского
сотника, которым так много места отдают историки, в действи-
тельности имели очень мало значения рядом с основной оби-
дой, нанесенной запорожскому войску истреблением челнов,
закрытием для низового казачества дороги к Черному морю.
Польская администрация поняла это сразу, и первое, что пред-
ложил королю Владиславу коронный гетман Потоцкий, как
только пришли первые слухи о начинающемся в Запорожье
движении, это «позволить казакам выдти в море». Об этом
отлично знали и сами казаки: «Была воля королевская, чтобы
мы на море шли, — говорили послы Хмельницкого в Варша-
ве, — и деньги даны нам на челны». Но организовать сразу
морскую экспедицию было немыслимо после того разгрома,
который произвели сами поляки, и Потоцкий должен был это
признать: «В один час этого не сделается, — писал он, — одни
челны еще не готовы, другие готовы, но не в таком порядке,
чтобы на них можно было в море идти». А запорожцам прихо-
дилось выбирать быстро, ибо они оказывались между двух
огней. Было два новых условия, обострявших положение так,
как этого >не было ни в одном из предшествующих «рухов».
Первое заключалось в том, что отмена казацкого самоуправле-
ния «ординацией» 1638 года временно погасила всякую партий-
ную рознь внутри самого казачества во всем ого объеме. Перед

Борьба за Украину
481)
лицом назначенных польским правительством полковников не
было больше ни «дуков», ни «нетяг»—первым, зажиточному
слою, теперь даже больше доставалось, потому что у них больше
можно было отнять. Личная история самого Богдана Хмель-
ницкого характерна именно для периода после 1638 года: до
того времени этот крупный хуторянин отлично уживался
с «лядской неволей» и делал карьеру в рядах реестрового, со-
стоявшего на королевском жалованьи казацкого войска. Но эта
карьера была теперь заперта для него и его сверстников: в
старшину попадали теперь не те, кого выдвигало зажиточное
казачество, а те, кого хотели видеть во главе казаков польские
паны. А история с Чаплинским показала ему — и показывала
опять-таки всем его односословникам, таким же крупным хуто-
рянам, как он, — что дело идет не просто о «прекращении поли-
тической деятельности» для них, что и «уйти в частную
жизнь» невозможно — и там достанут польские «урядники» и
обидят, когда захотят. Потеряв хутор, и сына, и любимого
коня, ограбленный и обиженный, Богдан Хмельницкий должен
был понять, что никакая «легальная» борьба с администрацией
была невозможна, и, что было важнее, это поняли все. Почти
моментальный переход всех «реестровых», т. е. всей более за-
житочной части казачества, на сторону восстания сам по себе
не давал выбора запорожцам.
Другим условием, заставлявшим низовое казачество спе-
шить, был новый фактор, который Хмельницкому удалось ввести
в игру; этим новым фактором была Крымская орда. Дружба
крымцев с казаками была оченьне новым явлением: еще в 20-х
годах польскому правительству приходилось много хлопотать,
чтобы расстроить казацко-татарский союз. Но тогда эти отно-
шения больше были использованы ордою, чем Запорожьем. Мы
часто видим казаков в Крыму на службе той или другой из
боровшихся там за власть партий. Но никогда раньше крымцы
не приходили на Украину бороться за казацкие вольности.
Чтобы поставить дело так, нужна была недюжинная моральная
отвага. Было бы наивностью думать — а Хмельницкий совсем
не был наивным человеком, — что татары даром, из симпатии
к казачеству, вмешаются в междоусобную войну. Открытыми
воротами в Поднепровье они, конечно, должны были восполь-
зоваться для своего обычного дела: для того чтобы вернуться
в Крым, «ополонившеся челядью», как возвращались из по-
хода древнерусские князья. «Ясырь», невольники и — опять,
как в старое время, — в особенности невольницы для крымцев
составляли главное, приходили ли они на Русь с Хмельницким

490
Глава IX
или без него, ибо это была главная статья их отпускной тор-
говли. За участие татар в игре приходилось платить несколь-
кими десятками тысяч украинской молодежи, которая пошла
на невольничьи рынки Средиземного моря и Малой Азии.
И украинцы хорошо запомнили эту сторону войны Хмельниц-
кого: до XIX века дожили песни, полные горького сарказма по
адресу того, кто призвал татар на Русь. «Погляди, Василь, на
Украину, — говорит одна из таких песен, — вон Хмельницкого
войско идет, все парубочки (юноши) да девушки, молодые мо-
лодицы да несчастные вдовицы. Парубочки идут — на дудочках
играют, девушки идут — песни поют, а вдовы идут — сильно
рыдают да Хмельницкого проклинают, чтобы того Хмельниц-
кого первая пуля не минула, а другая ему в самое сердце по-
пала!»60 Но зато военные результаты достигнуты были этим
отчаянным шагом самые решительные: с ордой вместе казаки
на первых порах были, безусловно, сильнее коронной армии.
Ни Желтых Вод, ни Корсуии нельзя себе представить без Ту-
гай-бея, начальника вспомогательного крымского отряда. И не-
даром так ценил дружбу этого татарина «старший войска за-
порожского», как подписывался Хмельницкий в эту пору. «Ту-
гай-бей, брат мой, душа моя, один сокол на свете, — говорил
Богдан во время своей знаменитой беседы с польскими пос-
лами (в Переяславле в феврале 1649 года), —готов все сде-
лать, что я захочу. Вечная наша казацкая дружба, которой
всему свету не разорвать!»61 А когда эта «вечная дружба»
дала трещину, когда поляки пообещали хану такой же «ясырь»
без всякой войны, Богдан на самом верху своей военной славы,
под Збаражем, оказался бессилен и должен был капитулиро-
вать на другой день после блестящей победы. До самого союза
с Москвой вопрос о том, на чьей стороне татары, был
совершенно равносилен вопросу: кто сильнее на поле битвы?
Этот успех дала Хмельницкому не только его дипломати-
ческая ловкость, разумеется; момент был благоприятный, как
никогда: Крым переживал тяжелый экономический кризис,
богатый «ясырь» выводил орду из тупика, орде, значит, нужна
была война. С другой стороны, по мере того как Польша укреп-
лялась на низовьях Днепра, запорожцы становились регуляр-
ным войском на королевской службе, Крым чувствовал у себя
на шее врага, куда более опасного в будущем, чем казаки.
«Лупленье чабанов» казацкой молодежью было дело вполне
терпимое сравнительно с возможностью, что татарские
«шляхи» будут перехвачены регулярной польской силой. Сло-
вом, экономика, и прямо и косвенно, одинаково толкала крым-

Борьба за Украину
491
цев на этот союз. Старые малорусские историки стыдились
его: Антонович и Драгоманов весьма неохотно напечатали при-
веденную нами выше песню и, видимо, не прочь были вну-
шить читателю мысль, что, быть может, она еще и неподлин-
ная. Новые историки склонны, пожалуй, даже преувеличивать
значение факта, и Грушевский, например, видит в татарском
союзе главную причину «неслыханного в истории казацких
войн успеха» Хмельницкого. Сам Богдан, кажется, лучше ви-
дел причины своего успеха, лучше понимал, что татары гаран-
тируют только военную сторону дела и союз с ними только
военный успех, а успеха политического нужно искать иным
путем. «Поможет мне вся чернь, — говорил он в том же раз-
говоре с польскими послами, — до Люблина, до Кракова. Как
она не изменяла (православной вере), так и я ей не изменю,
это — правая рука наша». Причина «неслыханного успеха» в
том и заключалась, что на Украине поднялась «вся чернь», и
только когда союз Хмельницкого с чернью был разорван, ему
не оставалось другого выхода, кроме татарского, турецкого,
шведского или московского союза *. Войны Хмельницкого с по-
ляками резко распадаются на два периода: демократическую,
крестьянско-мещанско-казацкую революцию 1648—1649 годов
и чисто казацкие кампании последующих лет. Разрыв Богдана
с «чернью» служит гранью обоих периодов и в то же время
меткой его наивысшего успеха; после этого его влияние идет
на убыль, как и его слава.
Хлопское движение точно так же было лишь использовано
Хмельницким, а началось оно самостоятельно раньше, чем за-
порожцы и крымцы пришли на Украину, и там, куда они еще
и не заходили. Еще Богдан сидел в Запорожье и вел пере-
говоры с сечевиками, а в вотчинах Вишневецкого было больше
чем простое брожение: Потоцкий доносил королю, что воевода
русский (Иеремия Вишневецкий) отобрал у своих людей
«несколько десятков тысяч самопалов», с которыми они соби-
рались идти к Хмельницкому. Движение в Галиции началось
задолго до того, как в этих краях показались первые отряды
казаков; масса восставшего крестьянства была, наоборот, «аван-
гардом армии Хмельницкого», по словам одного историка**.
* Это признает и проф. Грушевский, но, весьма характерно, он дает
этому не объективное объяснение — от несовместимости интересов казаков
и «поспольства», а субъективное — от неумения Хмельницкого оценить
значение народной массы.
** С. Томагиевский. Народи! рухи в галицькш Руси 1648 р. Записки
науков. товар. iMemi Шевченка, т. XXIII—XXIV, стр. 16 «9..

/j92
Глава IX
Организационно этот авангард совсем не был связан с глав-
ными силами: от одного из его вождей, Кривоноса, Богдан от-
крещивался не хуже, чем в свое время Лобода от Наливаика.
Восставшие крестьяне уже в это время в глазах казацкого
предводителя были бунтовщики, которых он не усмирял еще
только потому, что они били поляков, значит, в военном отно-
шении как-никак ему помогали. Один современный документ
рисует нам живую картину этой не имевшей социально ничего
общего с казачеством украинской пугачевщины. В одном га-
лицийском селе отряды восставших, «разбойницкие хоругви»,
начали с того, что захватили замок, ограбили его и добром по-
делились. Потом вернулись па село: одни — на телегах, дру
гпе — пешком, с женами и детьми. Вся эта орда добиралась не
столько до личности, сколько до имущества панов — убегавших
помещиков не тронули, но забрали сундуки с их вещами, вы-
порожнили двенадцать сусеков с мукой, пшеном, горохом, со-
лодом, житом, на лошадях въехали в гумно, забрали и оттуда
овес, ячмень, горох, а самое строение разобрали и бревна
увезли. А чего не смогли увезти, собрали в огромную кучу на
дворе и зажгли. Это был, собственно, погром, а не вооружен-
ное восстание, но погромщиков было столько, что небольшие
отряды польской регулярной конницы были бессильны против
них, а главные силы были связаны борьбою с Хмельницким и
с татарами. Но движение не ограничивалось деревенскими ни-
зами, уже и они имели своих организаторов в лице духовенства.
Почти в каждом погроме мы видим в качестве руководителя
православного священника. Если верить показаниям одного
попавшего в польские руки казацкого шпиона, и высшее духо-
венство не было движению чуждо: владыка луцкий Афанасий
посылал будто бы казакам порох и пули, владыка львовский —
три бочки пороху. Один священник говорил рассказчику:
«У нас лучше вести, чем у вас, мы один другому пишем, итак
вести доходят до самого Киева». Письма важных духовных
лиц ходили будто бы по рукам между казаками. Еще сильнее
было революционное движение среди буржуазии. Мещане ко-
пили тоже порох и пули для казаков, другие портили город-
ские пушки, чтобы помешать обороне против казаков, третьи
не останавливались даже перед обещанием зажечь город в слу-
чае надобности для той же цели. Львов Хмельницкий взял при
помощи тамошних мещан, указавших ему, где идет городской
водопровод и как его перерезать. А в то время как земля
всюду тряслась, громадное народное движение разрасталось
час от часу. Хмельницкий писал униженные просьбы ноль-

ВорьСш за Украину
493
скому королю, уверяя его и своих верноподданнических чув-
ствах, и клялся всеми святыми, что только нарушение казац-
ких привилегий и вольностей заставило его, Хмельницкого,
взяться за оружие и призвать к себе на помощь крымского
хана. Стоит Речи Посполитой уважить законные требования
казаков, и все сразу прекратится. А в этих требованиях нет ни
звука ни о мещанах, ни о крестьянах, и только православная
вера упомянута на самом конце как бы для соблюдения при-
личия.
Требования Богдана Хмельницкого не оставались, правда,
на одном уровне за все это время. Первая их редакция, отно-
сящаяся к лету 1648 года, не идет дальше ограждения казац-
ких интересов в самом узком понимании этого слова. Первый
пункт жалобы, поданной на варшавском сейме, резюмирует их
все: «Польское начальство обращается с нами, людьми ры-
царскими, хуже, чем с невольниками». Казаки протестуют не
вообще против тяжести податей, а против того, что подати
берутся и с них, казаков; не вообще против непомерно высо-
кого оброка, а против того, что оброк берут с матерей и отцов
казацких, хоть их сыновья и на службе, «как с других хло-
пов»; не вообще против барщины, а лишь против того, чтоб
на барщину гоняли «наравне с мещанками» казацких жен; не
вообще против стеснений права охоты, а на то, что даже на
Запорожье право казака охотиться обусловлено тяжелыми
поборами63. «И здесь, на Запорожье, не дают нам покою,—
писал королю Хмельницкий тем же летом, — не обращая ника-
кого внимания на права и привилегии, которые мы имели от
вашего королевского величества, вольности наши войсковые и
нас самих обратили в ничто». В феврале следующего 1649 года
мы слышим уже другое. Главной причиной зла оказываются
уже не польские «урядники» с их злоупотреблениями, а уния —
«неволя горше турецкой, которую терпит наш народ русский»;
уния должна быть упразднена: пусть остаются по-старому
греческая вера и римская вера; что принадлежало православ-
ным до унии, пусть вернется к ним. Воевода киевский чтобы
был «русского народу» и православной веры, каштелян тоже;
и чтобы они оба, как и митрополит киевский, имели место в
сенате. К этому прибавляются личное требование, касающееся
только Хмельницкого, — выдача его ворога Чаплинского — и
°Дно общеказацкое требование, тоже личного характера, —
чтобы коронным гетманом не был Иеремия Вишневецкий64.
За полгода перед тем требования были «сословными», ка--
Чацкими, теперь они становятся национально-религиозными.

494
Глава IX
Причина перемены совершенно ясна: за это время Хмельниц-
кий победителем вступил в Киев, где его встречали, «как Мои-
сея», «спасителя и освободителя народа от неволи ляшской»,
встречала киевская академия и духовенство, как и следо-
вало для полноты картины, с одним из восточных иерархов,
патриархом иерусалимским, во главе. Движением завладела
украинская интеллигенция — буржуазная интеллигенция, ибо
и борьба с унией была, как мы видели, прежде всего мещан-
ским делом. Но мы напрасно стали бы искать в официальных
заявлениях Хмельницкого демократических требований, выра-
жавших настроение той «черни», которая была «правой рукой»
Богдана, по его собственным словам. Когда нужно было похва-
стать своей силой перед польскими послами, «чернь» сыграла
в последний раз свою роль. Но даже в этой замечательной
речи, которую до сих пор сочувственно цитируют украинские
историки, Хмельницкий договаривается до обещаний, которые
немало удивили бы хлопов, если бы те их услышали. Пообе-
щав сначала, что ни одного князя и ни одной шляхетки ноги
на Украине не останется, Богдан затем и с ними готов был
примириться—«пусть с нами хлеб едят», только бы войска
запорожского слушали да на короля не «брыкались». Нам еще
ни разу не приходилось останавливаться на этой черте «демо-
кратической, пролетарской дружины» — ее глубоком монар-
хизме. Хмельницкий не мог представить себе казаков без ко-
роля, как его донские собратья не могли бы представить себе
Руси без царя всех православных. Королевские привилегии,
подлинные или фантастические, составляли в его глазах юри-
дическую основу всех его требований. Он непрестанно уверял
в своих верноподданнических чувствах и Владислава, и позже
Яна-Казимира. Когда последний прислал ему знаки гетман-
ского достоинства — булаву и знамя, он был этим весьма поль-
щен, не меньше, нежели какой-нибудь варварский король
эпохи переселения народов, получивши от императора консуль-
ские инсигнии. Победа над королевскими войсками внесла в
этот монархизм только то новое, что Богдан стал чувствовать
себя немножко ровней своему владыке: «хотя плохой я и ни-
чтожный человек, а все же бог меня учинил единовластцем,
самодержцем русским». Но даже и в эту минуту, хотя он и
пьян (был, по собственному признанию, он не забывал, что
«король королем будет, чтобы карать и казнить шляхту, дуков,
князей, но чтобы был он в этом волен: согрешит князь — отру-
бить ему голову; согрешит казак — и ему то же сделать» 65.
Если у Хмельницкого был какой-нибудь политический идеал,

Борьба aa Украину
49Г)
шедший дальше знакомых ему по опыту форм «государствен-
ности», то это был идеал не народоправства, хотя бы самого
примитивного, а централизованной абсолютной монархии с
военной диктатурой во главе, наподобие той, о которой мечтал
Иван Пересветов. Только такие идеалы и могло выращивать
Запорожье.
В практической политике он руководился, однако же, даже
и не этим идеалом, а просто ближайшими, насущными инте-
ресами того класса, который он представлял, — буржуазии
казацкой и неказацкой *. Когда измена крымского хана под
Збаражем поставила на карту все казацкие завоевания,
Хмельницкий очень скоро пошел на основное польское требо-
вание, которое красной нитью проходит через все переговоры
на протяжении этих двух лет, — «отступиться от черни, чтобы
хлопы пахали, а казаки воевали». Добившись утверждения
королем Яном-Казимиром всех казацких вольностей, запорож-
ское войско очень охотно согласилось «вместе с коронным вой-
ском, общими силами, как давать отпор всякому пограничному
неприятелю, так и усмирять всяческие бунты». И это не были
пустые слова. До нас дошло несколько универсалов Хмельниц-
кого, показывающих, что обещание «усмирять бунты», т.е. по-
могать панам обращать обратно в крепостное состояние только
что завоевавших себе свободу хлопов, понималось им вполне
серьезно. В этих универсалах «Богдан Хмельницкий, гетман,
с войском его королевской милости запорожским» предписы-
вали, чтобы «подданные» и «нереестровые» (т. е. не внесенные
в реестр казаки — даже и они!) «панам своим были послушны,
как прежде, и никаких бунтов и своевольных поступков не
учиняли». А кто вздумал бы учинить какую ни есть кривду,
того полковники киевский и черниговский должны были каз-
нить смертью без всякого промедления. Другой универсал пре-
доставляет право смертной казни и самим панам, только под
надзором казацких полковников. Причем для вящего вразум-
ления тут прибавляется, что не один мятежный хлоп уже и
казнен66. Не будем удивляться, что украинский народ в своих
* Указывая на классовую ограниченность политических стремлений
Богдана Хмельницкого, М. Н. Покровский не подчеркнул, что он возгла-
вил освободительную борьбу украинского народа и что в этом заключается
историческое значение его деятельности. Богдан Хмельницкий понимал,
что наилучшие возможности дальнейшего развития украинскому народу
обеспечит его воссоединение с русским народом в составе Русского госу-
дарства. См. «Тезисы о 300-летии воссоединения Украины с Россией»,
удобрены Центральным Комитетом Коммунистической партии Советского
^оюза, Госполитиздат, 1954. — Ред.

'№
Глава IX
песнях так плохо поминает Хмельницкого * и так славит
полковника Нечая, убитого поляками именно в то время, когда
коронные войска явились на Украину снова, чтобы вместе с
запорожцами восстановлять порядок.
3. Украина под московским владычеством
Разрыв с «чернью» и ненадежность хана, который за хоро-
ший «ясырь» готов был продать кого и что угодно, — это после
Берестечка ** было уже совершенно очевидно, но достаточно
ясно было это и иод Зборовым — делали для Хмельницкого
неизбежным союз с одной из «великих держав» восточной
Европы. Не считая Польши, с которою Хмельницкий вел войну,
таких держав было две — Московское государство и Швеция.
Может показаться, что упоминать эту последнюю страну как
возможную союзницу казаков в борьбе с Польшею — своего рода
исторический педантизм, объясняемый суетным стремлением
перечислить все «исторические возможности», хотя бы и крайне
далекие от осуществления. На самом деле оба союза, с
Москвою и с Швецией, объективно были одинаково возможны,
и Хмельницкий действительно колебался между ними до по-
следних дней своих, причем в эти последние дни шведский
союз был большею реальностью, чем московский. Но он совсем
не был новостью. «От шведского короля, — говорил в 1657 году
Богдан московскому послу, — я никогда отлучен не буду, по-
тому что у нас дружба давняя, больше шести лет»: начало
союза со шведами довольно точно совпадает, таким образом, с
Берестечком и с окончательным разочарованием в крымском
союзе. Своим скандинавским союзником Хмельницкий был
очень доволен. «Шведы — люди правдивые, — говорил он в той
же беседе с окольничим Бутурлиным, — всякую дружбу и при-
язнь додерживают, слово свое держат»67. Правда, говорилось
это не без того, чтобы уколоть москвичей, которые слова своего
не додерживали. Но Карл X мог действительно обещать казац-
* С этим утверждением М. Н. Покровского нельзя согласиться:
обычно народные песни и думы с большой теплотой отзываются о Богдане
Хмельницком. См. «Хрестомат]'я з icTopii УкраТнськоТ РСР». Пос1бник
для вчител1в, т. I, Кшв, 1959, стр. 383—385. — Ред.
** Перед этой битвой (20 июня 1651 года) московский агент доносил
из Крыма: «Татары говорят: если поляки окажутся сильнее нас и каза-
ков, то мы против них стоять не будем, а заберем за выход у казаков
жен и детей в полон и приведем в Крым».

Борьба за Украину
497
кому гетману нечто такое, чего от царя Алексея тот дожи-
дался тщетно, — положение вассального государя, «удельного
князя киевского», в своих внутренних делах независимого от
кого бы то ни было, а по внешнему положению равного гер-
цогу курляндскому или даже курфюрсту бранденбургскому.
И такие обещания на самом деле были даны и приняты: в на-
чале 1657 года союз, считавший уже шесть лет фактического
существования, был окончательно оформлен. «Изменник» Ма-
зепа мог бы найти весьма авторитетный пример в подтвер-
ждение своего образа действий но отношению к Карлу XII.
Если в конце концов Украина осталась в зоне московской по-
литики и, за исключением короткого эпизода при Мазепе, ни-
когда не была шведским вассалом, здесь, очевидно, виноват
был не Хмельницкий лично. Идеалистическая историография,
конечно, всегда готова была дать этому факту субъективное
объяснение: русское и православное казачество не могло при-
мириться с зависимостью от иноверного и иноземного госу-
даря. Но мы скоро увидим, что представительница православия
на Украине, киевская митрополия, с зависевшим от нее духо-
венством, была самым упорным врагом, какого встречало здесь
московское владычество. Что касается русских симпатий
Хмельницкого и его товарищей, то не надо забывать, что в ря-
дах сражавшегося с ними польско-литовского войска было
сколько угодно русских. Вся шляхта Волыни, Подолии, поль-
ской Галиции и литовской Белоруссии была русской крови и
по большей части русского языка; главные деятели со стороны
поляков, в области дипломатии — Адам Кисель, на поле
битвы — знакомый нам Иеремия Вишневецкий, были русские,
а первый даже и православный. Казаки и сами заявляли, что
считают Киселя «своим»; но это нисколько не прибавило ему
авторитета в глазах казаков и не помешало его переговорам с
Хмельницким кончиться полной неудачей. А в припадках
гнева на Москву тому же Хмельницкому случалось говаривать,
что он отдастся в подданство турскому царю и вместе с тур-
ками и крымцами будет ходить войною на Московское госу-
дарство. Хоть и сказанные в гневе, это не были пустые слова:
До^ нас дошла грамота султана Магомета IV (от декабря
1650 года), где Богдан титулуется «голдовником» (вассалом)
Турции, в знак чего ему и жалуется от султана почетная шуба.
А уж кто бы, казалось, дальше был от казачества и по нацио-
нальности, и по вере, и но всему историческому прошлому,
чем «неверные» турки? Союзы государств и в XVII веке, как
гсиерь, определялись не симпатиями народных масс, а полити-

498
Глава IX
ческими расчетами руководящих слоев; симпатии же очень
легко инсценировались и тогда, как теперь, если руководящим
слоям то было нужно. Когда Богдану был нужен московский
союз, посланцы царя Алексея отовсюду слышали хвалы Мо-
сковскому государству и выражения горячего желания «в го-
судареву сторону перейти». Но переговоры и после этого шли
не только с Москвой, а и с Швецией, и с султаном, и с венгер-
ским правителем Ракочи, и если в конце концов ближе всех
оказалась все же Москва, то это был результат своего рода
«естественного отбора». Почему в этой борьбе союз московский
оказался «наиболее приспособленным», хотя личные симпатии
Хмельницкого и руководящих кругов казачества к нему вовсе
и не лежали, это становится ясно, когда мы читаем переписку
Богдана с Москвой с первых же шагов восстания. В первых же
письмах перед нами стоит чудовищный, с точки зрения тради-
ции, образ — польско-московского союза против казаков: едва
узнав о восстании запорожцев, московское правительство со-
средоточило под Путивлем 15 000 человек. Формальным пред-
логом для этого был союз Хмельницкого с крымским ханом и
возможность нападения беззастенчивых по части международ-
ного права крымцев на соседние русские области. Но казаки
этому не верили и говорили, что москвичи «в речи на татар,
а более на самих нас хотели ляхам помогать», как писал
Богдан (20 июня 1648 года, вскоре после Корсунской битвы)
хотмыжскому воеводе князю Семену Волховскому68. Месяц
спустя он писал путивльскому воеводе еще прямее: «Не надея-
лись мы того от вас, чтобы вы ляхам, недоверкам, на нас, пра-
вославных христиан, на братию свою, помощь войсками своими
давали...»69 Но московское правительство по-своему было
право: даже и позднее, когда Украина уже признала москов-
скую власть, беглые боярские люди и крестьяне собирались в
глухих лесах целыми ватагами и хотели идти к Хмельницкому,
надеясь найти на Украине и землю, и волю. Но в это время
московская администрация в союзе и единении с казацкой
могла их хватать и вешать, а что было бы делать, если бы ка-
зацкое государство стало совсем независимым? На Москве зна-
чение того факта, что «чернь» — «правая рука» Хмельницкого,
понимали едва ли не лучше, чем сам Богдан. Поскольку Мо-
сковскре государство было дворянским, а не боярским, оно
было ближе к казакам, нежели к польским панам; но поскольку
казацкая революция в начальном своем периоде была и кре-
стьянской, она была одинаково страшна и панской и дворян-
ской «государственности». Хмельницкий должен был дать из-

Ёоръба за Украину
т
вестный залог своей благонадежности, чтобы в Москве согла-
сились хотя бы разговаривать с ним. В 1653 году, когда запо-
рожское войско дало виденные уже нами блестящие примеры
«восстановления порядка», вопрос был только об условиях
союза: принципиально дело могло считаться решенным. Но в
1649 году для Москвы разумнее было держаться выжидатель-
ной политики, а, чем осторожнее было в Москве, тем настоя-
тельнее нужен был Хмельницкому московский союз или по
крайней мере благожелательный нейтралитет Московского го-
сударства. Как польское восстание 1863 года было раздавлено
между Россией и Пруссией, так казацкое восстание XVII века
было бы, вне всякого сомнения, раздавлено между Москвою и
Польшей, действуй dtpi последние вместе. Разъединить их
было основной дипломатической задачей гетманов и после
Хмельницкого, но те иногда разрешали эту задачу, становясь
на сторону Польши, как это сделал Выговский. В разгаре же
борьбы с поляками Хмельницкому не оставалось другого вы-
хода, как искать московской дружбы, независимо от того, был
он сам внутренне другом Москвы или нет.
Московский союз был политической необходимостью для
казачества, как крымский был необходимостью военной*. На-
ходясь в различных плоскостях, они, как это ни кажется на
первый взгляд странно, и не мешали друг другу. Получив
27 марта 1654 года в качестве «вечного подданного» царя Але-
ксея жалованную грамоту на город Гадяч, Богдан через три
недели, 16 апреля, писал крымскому хану, что и ему присяги
он не нарушит «на веки вечные», и сам, и все потомки его.
Хана он называет в этом письме «своим всемилостивейшим
государем», а насчет московского союза объясняет, что хану
нечего от того бояться, ведь всякий ищет «иметь побольше
приятелей»; поляки заключили же союз с венграми и воло-
хами, отчего же ему, Богдану, не подкрепить себя, с своей сто-
роны, московской дружбой? 70 Но уже из этого совпадения двух
союзов с двумя обычно враждовавшими между собою госуда-
рями видно, что «подданство» на Украине понималось совсем
* М. Н. Покровский не учитывает, что воссоединение Украины с Рос-
сией в составе единого Русского государства было обусловлено истори-
чески. Украинский и русский народы выросли на общей этнической
основе. Будучи искусственно оторваны друг от друга, они сохранили,
однако, языковую и культурную близость. Воссоединение отвечало их
вековым стремлениям. Соглашение Б. Хмельницкого с крымским ханом
было вынужденным и носило временный характер. Подобные соглашения
заключались и шляхетской Речью Посполитой. — Ред.

500
['лава IX
не так, как понимали его обычно в Москве. В первое время
подчинение Украины московскому царю представлялось Хмель-
ницкому в очень своеобразной форме. Мы знаем, что «сильный
король» Речи Посполитой был его заветной мечтой: ему каза-
лось, что, когда властная рука сверху обуздает панов, послед-
ние сразу притихнут и станут для казаков безвредны. Но у
выборных польских государей у самих ие было другой опоры,
кроме этих же панов, — могли ли они обуздать тех, от кого сами
зависели? Иное дело, если король будет иметь собственную
силу, независимую от польской аристократии, — такому королю
легко будет справиться с папами. Вот если бы королем стал го-
сударь московский: он бы показал папам, как обижать каза-
ков! «Мы бы желали себе такого государя-самодержца в своей
земле, как ваша царская вельможность, — писал Богдан в пер-
вом своем письме царю Алексею (8 июня 1648 года), — если
бы была на то воля божия да твое царское желание сейчас же,
не мешкая, на панство то наступати, мы бы со всем войском
запорожским готовы были услужить вашей царской вельмож-
ности!»71 В этом водворении «православного хрестьянского
царя» на польский престол руками запорожского войска ка-
зацкий гетман (в переписке с Москвой он уже тогда подписы-
вался так, чего еще тщательно избегал, пиша полякам) видел
даже исполнение какого-то «предвечного пророчества Хри-
стова», хотя едва ли сам сумел бы сказать, где его можно
найти. Вначале Москва, так недавно сама избавившаяся от
польского царя, относилась, однако же, к «предвечному проро-
честву» довольно холодно. За пятнадцать лет перед тем Смо-
ленск не удалось добыть обратно у поляков — где уж тут, ка-
залось бы, мечтать о польском престоле? Только неожиданно
блестящие успехи московских войск в начавшейся в 1654 году
войне (в первых числах июня сдался первый «литовский» го-
род, Дорогобуж, а в августе московские воеводы стояли уже
на старой литовской территории, под Могилевом; год спустя
московский царь вступал в Вильну и с благословения патриар-
шего стал писаться «великим князем литовским») выдвинули
вопрос о польской кандидатуре Алексея Михайловича в область
практической политики. Но тут сейчас же и обнаружилось,
как близоруки были надежды запорожского войска. Одна
мысль oi том, что московский царь, может быть, сделается и ко-
ролем Полыни, крайне ослабила энергию Москвы в борьбе с
этой последней. Польские дипломаты систематически манили
царя Алексея престолом Речи Посполитой и очень удачно вы-
менивали на эти туманные надежды вполне реальные куски

Борьба за Украину
501
нанятой мое конскимн войсками территории. Л к Украине бу
дущий православный государь Польши стал так относиться,
что Хмельницкому пришлось искать подмоги у Карла X швед-
ского и Ракочи венгерского.
Надежды на всемогущего короля-царя, который смирит
гордых панов, поблекли у Хмельницкого, впрочем, еще го-
раздо раньше. Не нужно забывать, что он, по собственному
признанию, «сделал то, чего не мыслил». Казацкие восстания-
до сих пор всегда кончались неудачей, как только на театре
войны появлялась регулярная коронная армия; теперь случи-
лось неслыханное: вся эта армия, с двумя ее главными коман-
дирами, гетманами, оказалась в казацком плену. Но той же
переписке Богдана с царем Алексеем видно, до какой степени
самому казацкому предводителю трудно было освоиться с та-
ким неожиданно счастливым оборотом дела: взятие в плен
гетманов Хмельницкий прямо приписывает татарам, уменьшая
свою военную славу к явной невыгоде для своей конечной
цели — союза с Москвой. Ряд новых побед приучил его к тому, -
что он сильнее, чем мыслил когда бы то ни было. Тон его пе-
реговоров с московскими дипломатами становится все уверен-
нее. Москва ему еще очень нужна, но он говорит с нею уже
почти как с равным. Вначале он, и бунтуя против Речи Посио-
литой, не мог себе представить себя иначе как польским под-
данным — мы видим, что даже еще в разгаре революции он не
переставал уверять короля Яна-Казимира в своих вернопод-
даннических чувствах. Но это было в официальных докумен-
тах, где каждое слово взвешивалось; в застольной беседе, ко-,
гда языки развязывались, Богдан уже в феврале 1649 года на-
чинает называть себя «единовластцем русским». Эта мысль,
что он, Хмельницкий, — государь, государь новой страны — не-
зависимой казацкой Украины, мысль, которой раньше он сам
испугался бы в трезвом виде, начинает сквозить все отчетли-
вее в его внешней политике и в мелочах вроде подыскивания
для своего сына невесты непременно из владетельного дома,
хотя бы и не важного, молдавского, сквозит и в крупном —
в его договоре с Москвой. «Борони боже смерти на пана гет-
мана (ибо всякий человек смертен — и без того не может
быть)...» — читаем мы в одном из пунктов этого договора, и вы
чувствуете, что это не только договор казацкого войска с мо-
сковским правительством, но и договор двух государей — гет-
мана Богдана с царем Алексеем. Наиболее полного выраже-
ния эта идея достигает в одном из позднейших документов —
грамоте Хмельницкого обывателям Пинского повета, прибег-

5Ü2
Глава IX
нувшим к покровительству войска Запорожского. Проф.
Грушевский справедливо отметил, что в этой грамоте нет пи
;шука о Москве (если не считать титула: «гетман войска его
царской милости Запорожского»), и это, без сомнения, харак-
терно для тех отношений, в каких стоял тогда к московскому
правительству гетман; но, может быть, еще характернее обеща-
ние пинчанам протекции гетмана с «потомками нашими и всем
войском Запорожским». Богдан чувствовал себя в эту минуту
не только монархом, но и наследственным монархом, несмотря
на выборы гетмана, которые он, конечно, признавал теоретиче-
ски, но это так же мало делало его демократом, как раньше
казацкий «республиканизм» мало мешал его верноподданни-
ческим чувствам к Яну-Казимиру. Конечно, гетмана выби-
рают, но выбрать должны, разумеется, моего сына; в этой фор-
муле было мало логики, но психологически она как нельзя
быть более понятна.
Защита казачества от панов уступает теперь место защите
своей внутренней политической самостоятельности от своих
союзников и покровителей. Объективное основание такой пере-
мены не нужно долго искать. Паны были сметены народной
революцией так чисто, что, когда они понадобились, пришлось
их завести заново. Прибегать против них к помощи земного
провидения в образе царя-короля, перед которым все равны, не
имело смысла. А московский воевода был реальностью, кото-
рую можно было видеть необычайно близко, в соседнем Пу-
тивле, откуда этой реальности ничего не стоило передвинуться
немного на запад и очутиться в Переяславле или Киеве. Бог-
дан-инсургент 1648 года, может быть, и не поднял бы вопроса
о пределах воеводской власти на Украине, не поднял бы, по
крайней мере до той поры, пока не столкнулся бы с этой
властью на практике. Богдан-государь 1653—1654 годов был
подозрительнее и предусмотрительнее. Петиции Хмельницкого
царю Алексею, которые юридически, может быть, и не совсем
правильно называть «договором», потому что представители
московского царя, как известно, отказались по ним присягнуть
к великому смущению казацкой старшины, и носят прежде
всего этот политически-оборонительный характер. Оборо-
няются, во-первых, само собою разумеется, права и преимуще-
ства казачества: «сначала изволь, твое царское величество, под-
твердить права и вольности войсковые, как от веку было в
войске Запорожском, которое по своим правам судилось и воль-
ности свои имело, чтоб в именья и суды его ни воевода, ни
боярин, ни стольник не вступались, в войсковые суды: пусть

Борьба за Украину
50.**
товарищество так судит, — где три человека казаков, двое
судят третьего». Ближе всего к казачеству стояла шляхта:.
«скасовав шаблею козацкою» право и привилегии крупного
феодального землевладения, польского по культуре, католиче-
ского по вере, казацкая революция не тронула среднего земле-
владения, русского и православного; около 300 шляхтичей
присягнуло в январе 1654 года царю Алексею вместе с каза-
ками. Естественно было позаботиться и о них. Гетман просил,
чтобы «они (шляхтичи) при своих шляхетских вольностях пре-
бывали и между собою выбирали старших на судебные дол-
жности (мы знаем, что добиться выборного дворянского суда
было крупным успехом литовско-русской шляхты еще до унии
с Польшей) и имения свои и вольности имели, как при коро-
лях польских было, чтобы и другие, видя такую милость тво-
его царского величества, стремились под державу и могущую
великую руку» московского царя. Сохранение шляхетством
своих «добр» в прежнем виде само собою предполагало и со-
хранение в прежнем виде крестьянских повинностей в этих
«добрах», другими словами, крепостного права. Казачество,,
использовав хлопское восстание в борьбе с Польшей, вовсе не
собиралось закреплять результаты этого восстания, ломая
традиционный общественный строй Украины; оно ограничи-
лось тем, что вобрало в себя экономически более сильные эле-
менты поспольства, увеличив «реестр» до 60 000, но сохранив
его все-таки. Это сохранение реестра, введенного некогда поль-
ским правительством против казаков, теперь, когда польское
господство было свергнуто, необычайно характерно. Казаки.
меньше всего желали, чтобы права и вольности войсковые сде-
лались общим достоянием; реестр играл роль новейшего ценза,
держа в стороне от власти слишком уже черную «чернь».
«Можнейшие пописались в казаки, а подлейшие остались в
мужиках» — такими словами одного документа XVIII века
можно охарактеризовать социальные результаты восстания
Хмельницкого. Но, оставив при своих «звичных обовязких»
массу поспольства, казачество не могло не позаботиться о своем
давнем союзнике — городской буржуазии: «чтобы в городах •
начальство выбиралось из наших людей (т. е. украинцев), на
то способных, которые и обязаны будут управлять подданными
твоего царского величества и правильно вносить в казну твоего
Царского величества следуемые доходы». Все эти «урядники» —
«войты, бурмистры, райцы и лавники» — должны были, оче-
видно, остаться такими же, какими были они при польском
господстве: как шляхетство осталось при своих «вольностях»,

504
Глава IX
так и города Украины — при своем «магдебургском праве». Но
«политической страной» оставалось одно казачество: в случае
смерти гетмана нового выбирали не все украинцы, а только
одно запорожское войско, притом оно выбирало совершенно
самостоятельно, только «извещая его царское величество»,
«чтобы не было это для его царского величества тайной».
А гетман имел даже право, хотя и ограниченное (Хмельницкий
желал неограниченного), ссылаться с иностранными государ-
ствами: Москва монополизировала только дипломатические
сношения Украины с главными московскими соперниками —
Польшей и султаном; послов от них гетман не имел права при-
нимать, ни к ним посылать, со всеми остальными он мог сно-
ситься, опять-таки извещая Москву.
В свое время, в дни казацкого самоуправления, польское
правительство играло на противоречиях классовых интересов
внутри самого казачества — на вражде «дуков» и «нетяг».
Ошибка ординации 1638 года в том и заключалась с польской
стороны, что ординация, уничтожив казацкое самоуправление
вовсе, на время отодвинула на старый план всякие внутренние
казацкие разногласия, и «дуки» выдвинули из своей среды
гетмана Богдана. Восстановление казацкой — а не украин-
ской — автономии должно было восстановить и прежние отно-
шения внутри автономного казачества, и московское прави-
тельство не хуже польского сумело использовать классовую
вражду казацкого верха с казацким низом. Постепенное пре-
вращение казацкого государства в московскую провинцию,
только управляемую на особых условиях, было ближайшим
результатом этого. В три гетманства — Выговского, Юрия
Хмельницкого и Брюховецкого — процесс был почти закончен.
Боярин Брюховецкий был уже не столько «казацким госуда-
рем», сколько просто наместником государя московского с
особыми полномочиями. А к началу XVIII века это положение
стало считаться настолько нормальным, что попытка Ивана
Мазепы подражать Хмельницкому в деле шведского союза зна-
чительной доле даже самого казачества показалась настоящей
государственной изменой.
Москве необходимо было ассимилировать Украину по той
простой причине, что иначе московская «польская Украина»
превращалась в бездонную бочку, и основная задача, из-за ко-
торой только и стоило вмешиваться в казацко-панскую войну,
колонизация пристенных южных уездов Московского государ
ства, становилась задачей неразрешимой. В Москве на каж
дого прибылого черкаса смотрели как на ценную добычу и

Борьба за Украину
505
даже по поводу Хмельницкого одно время питали надежду,
что, может быть, он со всем «войском Запорожским» переко-
чует в московские пределы, на Донец, а теперь Украина на-
чала полниться на счет этих самых московских пределов. То
явление, которое мы отмечали уже выше, бегство великорус-
ских крестьян в казаччину, продолжалось неудержимо и после
смерти Хмельницкого. «В это время, — говорит Костомаров
о гетманстве Юрия Хмельницкого, — Малая Русь сделалась
притопом беглых люден п крестьян из Великой Руси. Из уездов
Брянского, Карачевского, Рыльского и Путивльского от вот-
чинников и помещиков бегали боярские люди и крестьяне в
Малую Русь, составляли шайки около Новгорода-Северского,
Почсма и Стародуба, нападали па имения и усадьбы своих
прежних владельцев н делали им всякие «злости и неисправи-
мые разорения» *. Любопытно, что интересы «можнейшпх» и
московского правительства в этом пункте совпадали: для каза-
чества и свои «гультяи», просившиеся в его ряды, были не
малой докукой; что же было сказать о тех, кто старался про-
браться на Украину из-за московского рубежа? Гетман Выгов-
ский (заступивший место Хмельницкого после смерти послед-
него 27 июля 1657 года) бил челом царю Алексею, чтоб вели-
кий государь послал сделать перепись между казаками, напи-
сать 60 000, и вперед бы гулътяям в казаки писаться было
невольно. Очень хорошо, что решено царских воевод посылать по
украинским городам: «этим в войске бунты усмирятся; да хотя
бы государь и в иных городах изволил воеводам быть, то у них
бы в войске было гораздо лучше и смирнее; изволил бы вели-
кий государь послать в войско Запорожское своих воевод и
ратных людей для искоренения своеволия» **. Найдя москов-
ское правительство в деле «искоренения своеволия» недоста-
точно энергичным, Выговский ушел к полякам; кто его под-
держивал, достаточно ясно из договора, заключенного им с
Речью Посполитой в Гадяче (6 сентября 1658 года). По одной
из этих знаменитых «гадячских статей» король обязывался
«нобилитовать», возвести в шляхетское звание казаков, кото-
рых представит ему гетман; по другой все уряды и чины в
воеводствах Киевском, Брацлавском и Черниговском должны
были остаться в руках шляхты. Казацкая старшина и местное
Дворянство сливались теперь и фактически, и юридически в
* «Исторические монографии и исследования», т. XII, стр. 170-
** Соловьев, и:*д. «Общ. Пользы», кн. III, стр. 20 73.

506
Глава IX
один класс. В первую минуту Москва так испугалась неми-
нуемой, казалось, потери Украины, что московскому главно-
командующему, князю Трубецкому, было дано полномочие —
просто переписать гадячские статьи на царское имя, если Вы-
говский согласится. Но Москва напрасно беспокоилась: если
царские воеводы не хотели покончить с «своевольниками»,
дабы не нарушать необходимого для них на Украине неустой-
чивого равновесия, всегда дававшего повод для московского
вмешательства, то поляки не могли этого сделать. Занятые в
это время войной на других театрах, они не в состоянии были
предоставить в распоряжение Выговского более 1500 человек
коронного войска. С москвичами преемник Хмельницкого спра-
вился только при классической помощи татар, лишний раз
оправдав поговорку «за кого хан, тот и пан». Крымцы уничто-
жили московское войско (под Конотопом весною 1659 года),но
оставить их в стране для «поддержания порядка» не пришло
бы в голову самым жадным до шляхетского звания казакам.
А между тем без жандарма они обходиться уже не могли.
«Благоразумнейшие из старшин казацких молят бога, чтобы
кто-нибудь, или ваша королевская милость, или царь, взял их
в крепкие руки и не допускал грубую чернь до такого своево-
лия», — писал польскому королю его генерал, начальствовав-
ший небольшим коронным войском на Украине. Пришлось об-
ратиться опять к Москве, и Выговский уступил булаву сыну
Хмельницкого Юрию. Условия, предъявленные Москве при
этом случае казацкой старшиною, представляют собою послед-
нюю попытку отстоять казацкую автономию, как понималась
она при отце нового гетмана. Мы опять видим перед собой ка-
зацкое государство, самостоятельно сносящееся с иными стра-
нами — только с ведома своего союзника и покровителя; опять
находим просьбу, чтобы царских воевод на Украине не было,
разве в одном Киеве. Но в 1659 году выяснились уже кое-какие
новые пункты, о которых при Хмельницком еще не думали.
Царь русский и православный, принявший под свою высокую
руку Украину именно ради того, чтобы там не терпела боль-
ших обид православная вера, — это была официальная моти-
вировка войны с поляками — должен бы, казалось, иметь в
малороссийском православном духовенстве своих ревностней-
ших слуг, главную опору своего влияния. На деле, как только
зашла речь о присяге московскому государю украинцев, пер-
вые, кто от этого уклонился, были шляхта и дворовые люди
митрополита киевского. Сам митрополит, хотя и признавал
свою обязанность «за государево многолетнее здоровье бога

Борьба за Украину
507
молить», одобрял, однако же, поведение своего вассалитета в
вопросе о присяге и упорно избегал личного свидания с пред-
ставителем московского царя. Такое начало не обещало ничего
доброго, и действительно, довольно скоро в Москве узнали, что
киевский митрополит и остальное высшее украинское духо-
венство присылали к Яну-Казимиру тайно двоих монахов
«с объявлением, что им (митрополиту и другим малорусским
архиереям) быть с московскими людьми в союзе невозможно
и они этого никогда не желали; Москва хочет их перекрещи-
вать: так чтобы король, собравши войско, высвобождал их, а
они из Киева московских людей выбьют и будут под королев-
скою рукою по-прежнему» *. Московские люди в свою очередь
не оставались в долгу, и первый же московский комендант
Киева начал с того, что отобрал часть земли у митрополита и
различных киевских монастырей для постройки на этой земле
укреплений. Хмельницкому приходилось в одно и то же время
искоренять крамолу среди украинского духовенства и защи-
щать это духовенство от слишком круто наступавших на него
московских порядков. Приходилось рядом с автономией войска
Запорожского ставить автономию украинской церкви; это и
выполняли статьи, предъявленные казацкими полковниками
князю ^Трубецкому в Переяславле в октябре 1659 года; мало-
российское духовенство должно было остаться таким же вы-
борным, как и казацкая старшина, а в духовном отношении
зависеть от патриарха не московского, а константинопольского,
к которому привыкли и с которым знали, как ладить. Но еди-
ного казачества уже давно не существовало, это и в Москве
отлично знали, да этого и старшина в своих пунктах не умела
скрыть. Она сама признавалась, как плоха у нее дома дисцип-
лина, прося, чтобы царь не принимал челобитий из Украины
иначе как через гетмана или его представителя и чтобы он
прислал в распоряжение гетмана московское войско. Но два
требования: «не мешайтесь в наши внутренние дела» и «защи-
тите нас от наших внутренних врагов» — взаимно исключали
ДРУГ друга, и Москва отлично поняла это. Коли гетман не мо-
жет обойтись без московского войска, чего же он чурается
московских воевод? Нужно тебе войско — бери воеводу с ним.
«Быть царским воеводам с войском в городах Переяславле,
Нежине, Чернигове, Бреславле, Умани», — ответили из Москвы
на пункт о воеводах74. А затем явно нелогично было ставить
гетмана независимым правителем автономной Украины и в
* Соловьев, II, стр. 1674 75.

508
Глава IX
то же время придаваться, что без московской поддержки ему
не усидеть: тот, при чьей помощи гетман только и может быть
гетманом, очевидно, и есть настоящий хозяин Украины. Москва
должна же была знать, кого она должна будет поддер-
живать, — пусть гетмана выбирают, но под контролем москов-
ского правительства; пусть, если угодно, меняют, но только с
его разрешения. А что применимо к главе всей казацкой стар-
шины, применимо и к ней вообще — судить и казнить полков-
ников гетман мог, опять-таки, только с ведома и разрешения
Москвы. Очевидно при такой постановке дела, что сношений
отдельных казаков и казацких «урядников» с Москвой мимо
гетмана никак нельзя было запретить. «Если кто из войска За-
порожского к царскому величеству без гетманского листа и
приедет, то царское величество велит дело рассмотреть, — по-
учали в Москве казацких депутатов, — и если которые люди
станут приезжать по своим делам, а не для смут, то царское
величество и указ им велит чинить по их делам; от которых же
объявятся ссоры, то государь никаким ссорам не поверит и
велит отписать об этом к гетману. Так гетман бы ничего не
опасался; если же исполнит эту их просьбу, то вольностям их
будет нарушенье, этим они вольности свои замыкают». Точно
так же, ограждая «вольности» украинского духовенства, в Мо-
скве не согласились и на его автономию. «Митрополиту киев-
скому быть под благословением патриарха московского, потому
что духовенство на Переяславской раде приговорило так». А о
том, что Переяславская рада 1659 года совещалась, окруженная
со всех сторон московскими войсками, обеспечивавшими сво-
боду прений, само собою разумеется, чтобы какие-нибудь
смутьяны ее не нарушили, — об этом что же было вспоминать?
Ведь сам же гетман просил, чтобы войск царских из Украины
не уводить.
Москва имела теперь против себя не только верхи казаче-
ства, но и украинскую буржуазию, ибо западно-русская цер-
ковь, как мы видели, была прежде всего буржуазной организа-
цией. За это московское правительство поплатилось еще одной
военной неудачей: благодаря тому, что и Юрий Хмельницкий
подобно Выговскому вынужден был «изменить» и присягнуть
королю, повторился Конотоп, и даже в увеличенном масштабе.
В октябре 1660 года вся московская украинская армия под
командой Шереметева при Чуднове (около Житомира) должна
была положить оружие. Но политически Москва вела беспро-
игрышную игру: чем резче проявляли свою антипатию к мо-
сковскому режиму верхи, тем преданнее были низы Москве.

Борьба за Украину
509
А единственная опора верхов после «измены», польское войско,
оказалась так же слаба при Юрии Хмельницком, как п при Вы-
говском: на другой день после Чуднова татары (без которых
и здесь, конечно, не обошлось) ушли, а коронное войско, не по-
лучая жалованья, стало бунтовать. Старшина опять волей-нево-
лей начала думать о примирении с Москвой, и на раде, где
не было «черни» (как наивно объясняли собравшиеся, чтобы
избежать чересчур больших расходов), был выбран гетманом
Сомко, дядя постригшегося в монахи Юрия Хмельницкого,
тотчас же начавший уверять царя Алексея в своей преданно-
сти. Но для Москвы подобные союзники были уже не нужны:
это была пройденная ступень, и простого повторения истории
Выговского теперь было мало. Нужно было нанести старшине
такой удар, после которого ей осталось бы только сдаться на
милость победителю. Предлог же не утвердить Сомка гетма-
ном — что без утверждения московского государя гетманом
быть нельзя, об этом теперь уже не спорили — был превосход-
ный: гетмана должно выбирать все казачество, «как старшие,
так и меньшие», а где же эти последние? Кто их видел на вы-
борах Сомка? Повести на этой почве демагогическую агитацию
было крайне легко, и весьма скоро мы находим депутатов от
запорожской «черни» в очень дружеских разговорах с москов-
ским воеводою князем Ромодановским, тут же при них трети-
ровавшим Сомка и его сторонников. Депутаты эти, подпив, от-
кровенно говорили, что они «сошлись затем, чтобы перебить
городовую старшину, которая обогащается за счет простого
народа» *.
Под видом демократической, «черной» рады подготовляли,
таким образом, просто погром старшины казацкими низами, и
программа эта была выполнена как не надо лучше. Казацкая
демократия выдвинула кандидатом, в гетманы Врюховецкого,
который сразу стал и официальным кандидатом московского
правительства: царский представитель разбил свой шатер ря-
дом с его ставкой, и Сомко со своими сторонниками должен
был идти во вражеский стан для того, чтобы принять участие
в выборах. «Их кармазинные, вышитые золотом жупаны, бо-
гатые уборы на конях составляли противоположность с сер-
мяжными свитами и лохмотьями пеших, обнищалых, разорен-
ных сторонников Врюховецкого, сбежавшихся отовсюду на
Добычу». Оставшаяся еще на стороне Сомка часть «черни»,
Увидав своих у Врюховецкого, стала массами покидать канди-
* Костомаров, там ikc, стр. 280 7G.

510
Глава IX
дата старшины, Сомка прогнали с места выборов не без содей-
ствия и московских войск, а потом отпраздновали свою победу
грандиозным грабежом всех его богатых сторонников, которых
тут же, на раде, ободрали догола. «Брюховецкий исполнил свое
обещание, которое сообщали черному народу его пособники: он
дозволил грабить богатых и потешаться вообще над «знат-
ными» в течение трех дней. По этому дозволению безобразное
пьянство, грабежи, насилия продолжались три дня; «знатных»
мучили беспощадно, никто за них не взыскивал, все обраща-
лось в шутку, говорит самовидец. Все имение тех, которые
сидели в замке под стражею, было расхищено, так что у них
во дворах не осталось ровно ничего. Худо было всякому, кто
носил кармазинный жупан: иных убивали, а многие тем спасли
себя, что оделись в сермяги» *. На место ограбленных, убитых
и казненных — к числу последних принадлежал сам Сомко с
ближайшими сторонниками — поставлена была новая старши-
на, полковники «из гультяйства запорожского», которые, из
«голоты» ставши начальниками, прежде всего стремились
материально использовать возможно скорее доставшуюся им —
бог весть, надолго ли? — власть и оттого «имеяху всегда на
мысли разграбление». Главные вожди «черной» рати были по-
жалованы дворянами московскими, а их начальник, Брюхо-
вецкий, стал боярином. За такую царскую милость нельзя было
не отблагодарить, и новый гетман ударил государю челом —
всей Украиной приехав в Москву, просил, чтобы великий госу-
дарь пожаловал, велел малороссийские города со всеми при-
надлежавшими к ним местами принять и с них денежные и
всякие доходы сбирать в свою государеву казну и послать в
города своих воевод и ратных людей. А насчет церкви Брюхо-
вецкий оказался радикальнее самой Москвы: прямо предложил,
чтобы киевским митрополитом был «святитель русский из Мо-
сквы». Московский государь нашел, что это уже слишком, и
пообещал только снестись об этом с патриархом константино-
польским.
Мы очень ошиблись бы, если бы подумали, что этот
демократический гетман отсутствие «сепаратизма» выкупал
какими-либо социальными новшествами, проведенными ценою
уступок Москве. Ничуть не бывало. В этом отношении Брю-
ховецкий решительно ничем не отличался от своих предшест-
венников. Отдавая московскому царю доходы с украинских
городов, он и себя не забывал. Вдобавок к Гадячу — гетман-
* Костомаров, там же, стр. 295, 301—302 77,

Борьба за Украину
511
скому домену со времен Хмельницкого — он просил себе еще в
личное, не по гетманской должности наследственное владение
целую «сотню» (волость) в Стародубском полку да еще мель-
ницу под Переяславлем. Всем полковникам своим новый гет-
ман выпросил по селу. И, наконец, не довольствуясь москов-
скими войсками, которым теперь и не суждено было уходить
из Украины, хлопотал об организации постоянной гетманской
гвардии «из московских людей»: «Без таких людей мне ника-
кими мерами быть нельзя в шаткое время — меня уже раз
хотели погубить, да сведал вовремя», — говорил он пристав-
ленному к нему московскому дворянину Желябужскому. Мо-
сква могла быть довольной: несмотря на полный разгром стар-
шины, Брюховецкий не остался без противников. Буржуазия
с духовенством во главе ненавидела новую старшину и боялась
ее. Боярин Шереметев писал из Киева: «Теперь епископ,
архимандрит печерский и всех малороссийских монастырей
архимандриты и игумены, и приходские попы с мещанами в
большом совете и соединении, а с гетманом, полковниками и
казаками совету у них мало за то, что гетман во всех городах
многие монастырские местности, также и мещанские мельницы
отнимает, да он же, гетман, со всех малороссийских городов,
которыми великому государю челом ударил, с мещан берет
хлеб и стацию большую грабежом, а с иных за правежем» 78.
А Брюховецкий на вопрос, чем успокоить «шатость» в малорос-
сийских городах, отвечал: «Одно средство: когда эти города
будут взяты государевыми ратными людьми (после бунта,
подразумевалось), то надобно все их высечь и выжечь и вся-
чески разорить, также и села около них, чтобы вперед в этих
городах и селах жителей не было» *. При таких отношениях
вождя голоты и зажиточного мещанства (включая сюда и за-
житочных казаков, проживавших в городах, которые теперь
охотнее писались мещанами, чем казаками) пожива для мо-
сковской дипломатии оставалась богатая.
Если этой дипломатии пришлось по Андрусовскому переми-
рию (1667 года) отказаться от целой половины захваченной
было добычи — от всей правобережной Украины, кроме
Киева, — в этом виноваты были не внутренние украинские
условия, а те тиски, в которые извне схватили Москву с севера
шведы, с юга турки, призванные правобережным гетманом До-
рошенком. Чего стоила Московскому государству тринадцати-
летняя война, мы увидим в следующей главе; начинать новую
* Соловьев, часть III, стр. 151, 158 79.

Глава IX
кампанию с противниками посильнее расшатанной казацкими и
крестьянскими восстаниями Речи Посполитой — думать не при-
ходилось. Оставалось пользоваться тем, что в тех же тисках
была и сама Польша; но предложение поделить Украину
Днепром и тем покончить спор шло из Москвы. И даже
уступка Киева была для московских дипломатов приятным
сюрпризом: «свыше человеческой мысли», писал об этом не-
жданном приобретении Ордин-Нащокип. Насколько Москве
был нужен мир, видно из того, что она не отказалась заплатить
бывшим польским помещикам левобережной Украины за их
«скасованиые козацкою шаблею» права, правда, не совсем по
их оценке: паны желали получать по 3 млн. золотых в год,
а московский государь отпустил им 1 млн. единовременно. Но
принципиально конфискация латифундий Вишневецкого и дру-
гих магнатов была все же не без выкупа.
К этому времени, впрочем, не было уже недостатка в новых
магнатах: крупное землевладение возродилось так же быстро,
как и пропало. Об имениях гетманов, не уступавших Конец-
польским и Вишневецким, мы уже не раз упоминали мимохо-
дом. Но за гетманом шла и остальная старшина. «...Пожалуй
меня, подданного своего, — бил челом царю Алексею нежин-
ский полковник Василий Золотаренко (март 1660 года), —и
их, ясаула Леонтия Бута и сотников Романа и Филиппа, за их
к тебе, государь, верную службу, и за раденье, и за давнюю и
за нынешнюю работу: вели, государь, им дать вновь — Леон-
тию Буту, ясаулу, сельцо Киселевку и Адамовку... а крестьян-
ских дворов в них с сорок, опричь казаков... сотника Романа в
Нежинском полку селом Кистер... а в нем крестьянских дво-
ров, опричь казаков, со сто; глуховского сотника Филиппа се-
лом, называемым Гремячи... pi в том селе крестьянских дворов
с шестьдесят, опричь казаков...» Брюховецкий в то время, ко-
гда еще он не был гетманом, а был в оппозиции и обличал не-
правды Сомка и его друзей, говорил московскому посланнику
Ладыженскому: «У нас в войске Запорожском от века не бы-
вало того, чтобы гетманы, полковники, сотники и всякие на-
чальные люди без королевских привилегий владели мещанами
и крестьянами в городах и селах, разве кому король за великие
службы на какое-нибудь место привилей даст: те только и вла-
дели. А гетманской, полковницкой, и казацкой, и мещанской
вольности только и было, что если кто займет пустое место
земли, лугу, лесу, да огородит или окопает, да поселится со
своею семьей — тем и владеет в своей городьбе; а крестьян
держать па таких землях, кто сам собою занял, никому не

Борьба за Украину
513
было вольно — разве позволялось мельницу поставить; да и
вином в чарки казаки не торговали: одни мещане торговали
тогда и с того платили королю или панам, за кем кто жил...
А теперь гетман, полковники и прочие начальные люди само-
вольно позабирали себе города, и места, и пустовые мельницы,
а черных людей отяготили так, что под бусурманом в Царь-
граде христианам такой тягости не наложено» *.
Характеристика тех экономических условий, которые в свою
очередь «скасовали» завоевания казацкой сабли на Украине
во второй половине XVII века, так хорошо сделана одной но-
вейшей исследовательницей, что мы можем воспроизвести эту
характеристику здесь дословно, с небольшими оговорками,
читатель увидит, какими. «Хлеб, почти единственный продукт
южной полосы края, не имел сбыта ни внутреннего, так как
население, вообще говоря, не нуждалось в покупном хлебе, ни
внешнего: хлеб, по своей дешевизне и по затруднительности
транспорта, не выносил сколько-нибудь отдаленной перевозки.
Чтобы обратить хлеб в деньги, необходимо было его перера-
ботать. И вот первою страстною заботой каждого пана стало
всеми правдами и неправдами завладеть возможно большим
числом мельниц и мест, для них удобных, а затем и пона-
строить винокурен с возможно большим числом казанов, т. е.
винокуренных котлов. Свобода винокурения, предоставленная
московским правительством украинскому народу, была такой
важной привилегией, что, конечно, та более обеспеченная часть
населения, которая могла извлекать из этой привилегии непо-
средственные выгоды, дорожила ею не менее, чем всеми своими
политическими правами и преимуществами. Водка распрода-
валась и на месте по шинкам, выдерживала и отдаленную пе-
ревозку; паны даже брали ее для распродажи с собой в походы,
и, куда бы случайности войны ни загоняли наших воинов,
всюду находил себе рынок этот ходкий товар. Вторым предме-
том торговых оборотов был скот, главным образом волы, кото-
рые так отлично выпасались, «вольны, не хранимы», на без-
граничном свободном степу. Скот гоняли в Москву, в Петер-
бург, гоняли и за границу. Главными заграничными местами
были Гданск и Шленск" (Данциг и Силезия). Иной хозяйст-
венный склад представляла северная полоса края, собственно
так называемый Стародубский полк. Здесь имело место разве-
дение промышленных растений, главным образом конопли;
Памятники, изданные Киевской археографической комиссией, III,
• 425; Костомаров, цит. соч., стр. 284 80.
М. н. Покровский, кн. I

514
Глава IX
более скудная почва, песчаная и болотистая, покрытая лесами,
давала побуждение искать в земле иных источников дохода.
Предприимчивость обратилась на устройство руден (заводы
для добывания и обработки железной руды), буд (поташных)
и гут (стеклянных) заводов; бортное пчеловодство, исконный
местный промысел, также обратило на себя внимание панов,
которые стали захватывать в свои руки борти. Уряды Старо
дубского полка, в особенности, конечно, стародубское полков
пичество, стали считаться завидиейшими из урядов. Пунктами
сбыта в особенности для пеньки служили Рига и Кенигсберг.
Наконец, для всего края издавна были проторены торговые
пути на юг, в Крым, куда также находили свой сбыт различ-
ные продукты и откуда вывозилась главным образом соль» *.
К середине XVIII века крупное землевладение на Украине
если и уступало по размерам имениям прежних польских маг-
натов, то с вотчинным землевладением Великой России смело
могло померяться. В одном списке малороссийской старшины
от начала царствования Елизаветы Петровны мы находим
Андрея Полуботка, владеющего 1269 дворами, Кочубеев —
с 1193 дворами, Галаганов и Лизогубов — с тремя-четырьмя
сотнями дворов. Все это — потомство гетманов, полковников,
судей, есаулов и других казацких начальных людей; с другой
стороны, и старшина XVIII века сплошь состоит из крупных
землевладельцев; за одним «енеральным судьею», Горлен-
ком, числится 232 двора, за другим, Лисенком, — даже 415,
за «подскарбием енеральным», Скоропадским, — 405 дворов.
Казацкая Украина Хмельницкого за сто лет успела превра-
титься в такую же дворянскую страну, какою было Москов-
ское государство XVII века. Правда, это дворянство не было
настолько старым, чтобы его генеалогию можно было возво-
дить до времен мифических, и, по словам малороссийского ге-
нерал-губернатора Румянцева, когда два украинских шлях-
тича начинали считаться знатностью, один у другого без боль-
шого труда находил в предках «мещанина либо жида». Но
деньги все исправляли, и какой-нибудь мелкий торговец-грек,
ходивший по Украине с коробом на спине, по заказу его пра-
внука легко превращался в знатного греческого выходца, вед-
шего свой род чуть не от Палеологов. Сказочно быстрый рост
новых латифундий на почве, довольно основательно нивелиро-
ванной революцией, дает нам зато великолепный случай наб-
* А. Ефименко, Малороссийское дворянство и его судьба. «Вестник
Европы», 1891 г., август 81.

Борьба за У крайни «г>1«г*
людать образование крупной земельной собственности без
всякой помощи феодальной традиции. Лишь в очень редких
случаях украинское крупное землевладение второй половины
XVII века было простым продолжением того, что было до
хмельничины. Таковы были главным образом церковные име-
ния. Уже сам Богдан очень заботился о том, чтобы в них все
оставалось по-старому и чтобы православная церковь от рево-
люции только выиграла, ничего не потеряв. В одном документе
1652 года гетман требует, чтобы казаки, поселившиеся на зем-
лях Никольского пустынного монастыря в Киеве, обязательно
отбывали в пользу владельца земли все те повинности, на ко-
торые игумен монастыря показывал Хмельницкому «листы,
нрава и привил ей давние», выданные еще польскими коро-
лями: там, в остальной Украине, как хочешь, а в монастыр-
ских имениях все должно было быть так, как при «ляшской
неволе». Но в громадном большинстве случаев «права и при-
вил ей» приходилось создавать заново. Самым простым сред-
ством создания новых имений было, конечно, ростовщиче-
ство — средство классическое и универсальное, одинаково зна-
комое как античной Греции и античному Риму, так и совре-
менной России. Вот один случай, приводимый как типичный
пример несколькими историками. Один из Лизогубов дал ка-
заку Шкуренку в долг 50 злотых (10 руб.) и взял у него
«в арешт» его «грунтик». Казак имел чем заплатить в срок:
у него был скот, который он специально «выготовил» для
продажи; но Лизогуб принял меры, чтобы его должник не мог
вовремя достать денег и оказался, таким образом, неисправ-
ным. Когда пришел срок, он попросту арестовал Шкуренка у
себя на дворе и держал две недели — тот скота продать и не
смог. А затем управляющий Лизогуба оценил казацкий «грун-
тик» и отвел несчастного владельца к конотопскому попу, ко-
торый и написал от имени Шкуренка купчую на имя Лизогуба.
Вырвавшись, наконец, на свободу, злосчастный казак прежде
всего поспешил достать денег и принес их «пану»; но пан со-
слался на купчую и заявил, что земля теперь его, панская,
казаку на ней делать нечего *. Рядом с этим универсальным
способом применялись и более специально украинские. Пре-
вратив Украину в военный лагерь, хмельничина все управле-
ние поставила на военную ногу: полковники и сотники совме-
щали в своей округе все власти в своем лице — и судебную, и
* Целый ряд других примеров в иали. статье Ефименко, там же,
стр. 532 82.
17*

516
Глава IX
исполнительную, и даже законодательную. Как всеми этими
полномочиями пользовалась старшина уже во времена, весьма
недалекие от Хмельницкого, показывает такой рассказ о пол-
тавском полковнике Витязенке, относящийся к 1667 году. Тот
полковник «Козаков многих напрасно зневажает, а иных и бьет
напрасно; а жена-де его полковникова жон козацких напрасно
же бьет и бесчестит. А кто-де, козак или мужик, упадает хоть
в малую вину, и их-де полковник животы все, и лошади, и жи-
вотину, емлет на себя. Да он же со всего полку согнал мель-
ников и заставил на себя работать, а мужики-де из села во-
зили ему, полковнику, на дворовое строение лес и устроили-де
от себя дом такой, что-де у самого гетмана такого дому и строе-
ния нет». Витязенко грабил преимущественно движимость, но
это был его вкус; другие полковники при подобных же усло-
виях отбирали и земельные участки*. Кроме того, каждый
«уряд», каждая войсковая должность давала право на извест-
ные натуральные повинности крестьян — вначале небольшие:
помочи при покосе, перевозка зерна на мельницу (мельницы
были весьма обычным натуральным вознаграждением за
службу) и т. п. Но при полном отсутствии контроля легко было
сделать из этих повинностей каторгу, заставлявшую население
разбегаться куда глаза глядят. «Обнявши они селцо Хмелевку
в подданство, — жаловались крестьяне на одного из подобных
панов, — немерными и несносными работизнами и податками
нас утеснили, для того чтобы смо по слободкам расходились,
а ему чтобы грунта наши и дворы остались, яко с десяти
тяглых человек один только остался человек; прочие по слобо-
дам, оставивши свои оседлости, мусели (должны были) разво-
локтися».
Как видим, в большинстве случаев речь шла не только
о земле, а о земле плюс повинности сидевших на ней крестьян:
возрождалось, как мы уже упоминали, не только крупное зем-
левладение, а и крепостное право. И это возрождение крепост-
ного права началось еще во время Хмельницкого: его послы в
Москве, Зарудный и Тетеря, выпрашивая себе имения, же-
лали, чтобы они «были вольны в своих подданных, как хотя
ими урежати и обладати». Дискреционная власть казацкой стар-
шины! не только над военным, но и над штатским населением
своего околотка, над «посполитыми», чрезвычайно облегчала
создание нового подданства в пользу новых панов; мы уже ви
дели достаточно примеров этого. К началу XVIII века почти
* Лазаревский, Очерки, I, стр. 94 и в других местах

Борьба aa Украину
517
все повинности и поборы с посполитых, существовавшие перед
восстанием Хмельницкого, действовали снова в полной силе *.
Гораздо любопытнее, что и процесс закрепощения казаков/
начатый Вишневецкими и их собратьями в конце XVI века,
после небольшого перерыва продолжался с прежней интенсив-
ностью. Закрепощение было здесь прежде всего неизбежным
спутником обезземеления: лишенный земли казак не имел
возможности отбывать военную службу и уже тем самым падал
до положения посполитого — из шляхтича второго сорта ста-
новился мужиком. С чрезвычайной простотой и выразитель-
ностью обрисовано это превращение в одной купчей начала
XVIII столетия. «Мы, нижепоименованные, чиним ведомо сим
нашим писанием, — читаем мы здесь, — что хотя покойные
отцы наши, а по них и мы, козацко, а не посполито служачи,
воинскую повинность до сих времен отбывали, однако же те-
перь, до крайнего убожества и скудости пришедши и не будучи
в силах впредь службы козацкой отбывать, продали мы его ми-
лости Игнатию Галагану, полковнику прилуцкому, дворовую
землю нашу, на которой хаты наши построены, где мы, про-
должая жить, обязываемся служить пану полковнику поспо-
лито, а не козацко и всякие повинности отбывать, и на буду-
щее время неповинны уж будем ссылаться на наш козацкий
чин, чего ради и сие наше писание до рук его милости пана
полковника прилуцкого выдаем». Мы не знаем, дожидался ли
этот Галаган естественной смерти казацкого звания у своих
будущих подданных, но у одного из его родственников на это
не хватило терпения, и он посылал своих «куренчиков» (нечто
среднее между вестовыми и вассалами, но у нового панства
были и настоящие вассалы, называвшиеся по-старому «бояра-
ми») «с оружием, как надлежит воинскому человеку, по ко-
зачьим дворам и дворы их разорял: в хатах двери и окна сни-
мал, забирал скот и взятым скотом лозу, колоду дерева, что
найдет во дворе и что ему понадобится, в свой двор перевозить
приказывал. А кто с того принуждения ему, Галагану, быть
подданным подпишется, тому все забратое возвращается».
См. их перечень по данным Малороссийской коллегии и Верхов-
AqI™JaHHOro совета, приводимый Л. Ч. в его ст. «Украша шел я 1654 року>\
Записки т-ва Шевченка», т. XXX, стр. 38 ".

ГЛАВА X
ПЕТРОВСКАЯ РЕФОРМА
1. Торговый капитализм XVII века
В очень старые времена тот культурный переворот, кото-
рый пережило Московское государство на пороге XVII— XVIII
столетий, рассматривали исключительно, так сказать, с педа-
гогической точки зрения: Россия «училась», Запад «учил», мы
стали «учениками» Западной Европы. Что нас сделало учени-
ками, было ясно само собой — любовь к просвещению.
«Ученье — свет, неученье — тьма»; пока свет был от нас за-
крыт, пока русские люди не видали просвещенной Европы,
они еще могли коснеть в своем невежестве. Но вот русские
стали ездить за границу (при этом всегда рассказывалось
несколько анекдотов, показывающих, какие они тогда были
смешные), иностранцы стали ездить в Москву; так как речь
шла о просвещении, то из иностранцев на первый план вы-
двигались врачи, аптекари, художники и техники всякого рода;
мало-помалу началось «культурное взаимодействие», благо-
получно приведшее при Петре к тому, что московские дикари,
сбрив волосы, естественно росшие у них на подбородке, уве-
личили запас волос на голове большой искусственной наклад-
кой в виде кудрявого, волнистого парика. В то же время они
построили флот и завели сначала элементарные школы, а по-
том и Академию наук, после чего в Россию стали приезжать
уж не только аптекари и врачи, но и светила европейской
науки.
Тем читателям, которые скажут, что это грубая карикатура,
мы можем посоветовать заняться изучением многочисленных
писаний покойного Брикнера, несомненно, лучшего знатока
«культурного взаимодействия» России и Европы петровских
времен, какого только имела русская наука. Там обширный
и иногда | очень ценный фактический материал объединен
именно этой точкой зрения, и популярная русская историо-
графия довольствовалась ею чуть не до вчерашнего дня. Не
очень далеко от этого наивного школярства ушел даже Со-

Петровская реформа
519
ловьев ', и первый шаг к действительно научному пониманию
«европеизации России» был сделан — довольно редкое собы-
тие — историком литературы. Раньше других Н. С. Тихонравов
в нескольких строках своей знаменитой рецензии на «Историю
русской словесности» Галахова 2 наметил параллелизм русского
и западного культурного развития XV—XVII веков. Те же
литературные темы, те же идейные тенденции сами собой на-
водили на мысль, что мы имеем здесь не заимствование, а
сходство самостоятельных, оригинальных переживаний, вер-
нее, что внешнее заимствование только благодаря этому вну-
треннему сходству и было возможно. Тихонравов не нашел
непосредственных продолжателей на этом пути, а сам по
обыкновению не развил мимоходом брошенных им замечаний.
Но скоро уже и «русским историкам», в тесном смысле этого
слова, уподобление Московской Руси гимназическому классу
стало казаться слишком пресным. И так как туманная мета-
физика, в которую спасались от этой пресноты Соловьев и
Чичерин, тем временем вышла из моды, пришлось искать
конкретных, осязательных корней европеизма в московской
почве. Ученикам Соловьева и Чичерина вполне естественно
было начать эти поиски с того конца, который был ими лучше
всего изучен, — с «государственности». Объективная необхо-
димость переворота впервые была демонстрирована как необ-
ходимость военно-финансовая. Россия должна была стать
Европой, потому что иначе она не могла бы выдержать кон-
куренции с европейскими государствами, — так можно вкратце
резюмировать новую схему. Внимательный читатель уже уло-
вил, что в этой схеме осталось от чичеринско-соловьевской
метафизики. Заранее предполагалось, что Россия для чего-то
должна существовать, что в этом одна из целей мирового про-
цесса. Но, пока план этого последнего нам не известен и есть
даже большие основания сомневаться в самом существовании
этого плана, объяснение висит в воздухе. Оно напоминает
известную тавтологию. Россия уцелела, потому что сумела
стать Европой, а Европой она стала для того, чтобы уцелеть:
опиум усыпляет, потому что он обладает усыпительной силой,
а не будь в нем этой усыпительной силы, он не был бы опиу-
мом. Но вот столетие спустя Польша не сумела стать центра-
лизованной бюрократической монархией — и оттого погибла,
орят нам те же историки; отчего же Польша не могла стать
' Чем еи было нужно, а Россия могла? Почему опиум обла-
техТ(Т)УСЬШИТельнои силои? Ощупью дойдя до границы как раз
фактов, которые помогли бы сорвать завесу с тайны, новая

520
Глава X
схема, схема Ключевского и Милюкова, тут именно и останав-
ливалась. Правда, чтобы научно обосновать дальнейшие шаги
русской академической историографии, пришлось бы выйти
из заколдованного круга, в котором она вращалась до 90-х го-
дов прошлого столетия, пришлось бы перестать быть историей
приказов и канцелярий и стать историей народного хозяйства.
Мало того, ей пришлось бы даже выйти за географические
рамки своих привычных тем, так как ключ к петровской ре-
форме — читатель это увидит ниже — приходится искать в ко-
нечном счете в условиях европейской торговли XVII века.
Именно эти условия и дают ответ на знаменитый вопрос
г. Милюкова: что сделало неизбежным появление России в
кругу европейских государств того времени? 3 Но самая форма
вопроса, взваливающая заботу о его разрешении на кого-то
другого (по-видимому, на соседей автора по кафедре — «все-
общих» историков), ясно показывала, как всего 15—20 лет
назад склонны были люди довольствоваться тою истиной, что
опиум действительно обладает усыпительной силой. Понадо-
билась помощь со стороны кафедры, по-видимому, не преду-
сматривавшейся в числе союзников г. Милюковым, когда он
писал о государственном хозяйстве России в эпоху Петра Ве-
ликого. Лет шесть спустя после появления его книги в одной
диссертации по политической экономии впервые было опре-
деленно указано на торговый капитализм как экономическую
основу петровской реформы. Это был один из первых случаев
влияния идей Маркса в той области, которая до тех пор была
в безраздельном владении исторического идеализма в различ-
ных его ипостасях.
Исследование г. Туган-Барановского по истории русской
фабрики — читатель уж догадался, что речь идет о нем, —
лишь очень немногими, общими штрихами нарисовало кар-
тину допетровской экономики4. Автор, видимо, спешил покон-
чить с этим отделом и перейти к дальнейшим, более для него
интересным, а для XVII века ограничился простой констата-
цией факта, беглой и поэтому даже не вполне точной. Выпи-
сав замечание Килъбургера, что все русские, от высших до
низших, любят торговлю и что в Москве больше лавок, не-
жели в Амстердаме или даже в целом ином государстве, он
опустил дальнейшие слова того же автора: «мы не будем
отрицать, что эти лавки малы и ничтожны по своим оборотам:
мы хотим только доказать, что русские любят торговлю, и не
делаем никаких сравнений, иначе пришлось бы согласиться,
что из одной амстердамской лавки можно сделать десять и

Петровская реформа 521
даже больше московских» *. Если бы он привел цитату до
конца, и ему, и его читателям было бы ясно, что это место
в пользу его тезы еще ничего пока не говорит и что от такой
чисто ремесленной и типично средневековой формы торговли
еще очень далеко до торгового капитализма. Нужно прибавить,
что именно слабое развитие этого последнего в России того
времени — Кильбургер писал около 1674 года — и заставило
взяться за перо шведского автора: основная идея «Краткого
сообщения о русской торговле» в том и состоит, что в «Моско-
вии» налицо все, что нужно для крупной торговли европей-
ского типа, а ее самой-то вот и нет по тупости московитов.
А так как r то же время они производили на Кильбургера
впечатление людей необыкновенно коварных и искусившихся
во всяких мошенничествах, то добрый швед останавливается
в совершенном недоумении перед этой загадкой и приводит
такой образчик хитрости и тупости русских в одно и то же
время, при виде которого ему самому остается только раз-
вести руками. Именно часто бывает, говорит он, что русские,
выменяв у немцев на свои товары заграничные материи, атлас
или бархат, «тотчас же снова продают это какому-нибудь
немцу, и так дешево, что их без убытка можно снова послать
в Гамбург или Амстердам»5. Предшественник — и во многом
источник для Кильбургера — рижский купец и шведский ко-
миссар де Родес, писавший на 20 лет раньше, приводит другой
пример такой же хитрой тупости, отлично поясняющий пер-
вый. Русские, говорит де Родес, крайне упрямо стоят на своей
цене и не стесняются тем, что из-за своего упрямства иногда
пропускают сезон: бывают случаи (де Родес приводит один
такой), что им из-за этого удается сбыть товар только на пя-
тый год. Если бы они с самого начала уступили за ту цену,
которую предлагали им иностранные купцы, то эта сумма с
процентами за 5 лет была бы выше той, которую они требо-
вали; «но они не считают процентов, пропадающих из-за того,
что капитал лежит у них без движения» 6. В противополож-
ность капиталисту русский купец XVII века не гнался за
прибылью не по бескорыстию, а потому, что не имел этого
понятия — прибыли на капитал. Он стремился выручить то,
что казалось ему «справедливым» вознаграждением за труды
и хлопоты по доставке товара на рынок. Оттого привезен-
ный из Персии шелк он ценил очень высоко, не соображаясь
* Ср.
в Другом месте: «большая часть (московских) лавок так малы и
У , то продавец еле может повернуться среди своих товаров» 7.

522
Глава X
с тем, что цены на европейском шелковом рынке зависели от
цены шелка, привезенного морем через Турцию. А купленные
на месте, в Архангельске, атлас или бархат не стоили ему
никаких хлопот, и он спешил сбыть их за что попадется, чтобы
поскорее выручить некоторое количество наличных денег, в
которых этот типичный средневековый торговец чувствовал
живую нужду.
Итак, внутренняя, а отчасти даже и заграничная торговля
Московской Руси носила еще ремесленный характер, почти
такой, какой носила она в Руси Киевской *. Это вполне отве-
чало общей физиономии московской экономики. Мы видели,
что в деревне этой поры решительно брало верх мелкое хо-
зяйство крестьянского типа**; в промышленности также гос-
подствовало исключительно мелкое, ремесленное производство.
Теперь*** с большим трудом поддерживают pi спасают рус-
ского кустаря и стараются проложить ему дорогу за границу,
устраивая кустарные музеи и кустарные отделы на междуна-
родных выставках. Тогда без всяких ухищрений европейцы,
вообще знавшие во второй половине XVII века Россию не
хуже, чем мы теперь знаем, например, Китай, знали и ценили
русское ремесленное мастерство, занимавшее в тогдашнем
мире приблизительно такое же место, какое теперь принадле-
жит различным «восточным» базарам. И круг товаров был
отчасти тот же. Кильбургер перечисляет в соответствующем
месте патронташи, разные дорожные вещи: сундуки, котомки,
саквояжи, кошельки, шелковые шарфы, башлыки из вер-
блюжьей шерсти и тому подобное. Очень часто и приемы были
заимствованы с востока. Один польский автор, бывший свиде-
телем еще Смуты, писал о современных ему русских кустарях:
«Все русские ремесленники превосходны, весьма искусны и
так смышлены, что все, что с роду не видывали, не только не
делывали, с первого взгляда поймут и сработают столь хорошо,
как будто с малолетства привыкли, в особенности турецкие
вещи: чепраки, сбруи, седла, сабли с золотой насечкой. Все
эти вещи не уступают турецким». Но позже они так же
удачно подражали и западным образчикам. Бывший в Москве
на четверть столетия позднее знаменрггый Олеарий, подтвер-
ждая то, что говорилось об искусстве рук и способности к
подражанию русских ремесленников, приводит как пример,
* См. «Русская история», т. I.
** См. «Русская история», т. II.
*** Написано в 1911 г.

Петровская реформа
523
что их точеные и резные вещи «не хуже и даже лучше самых
лучших из тех, которые делают в Германии». «Иностранцы,
которые хотят сохранить про себя секрет их искусства, не
должны заниматься им в присутствии московитов», — прибав-
ляет он и рассказывает, как быстро проникли русские во все
тайны литейного мастерства, несмотря на то что заграничные
литейщики, приглашенные московским правительством, всяче-
ски прятались от туземцев. Некоторые продукты русского ремес-
ла не только не уступали привозным из-за границы, но и находи-
ли себе сбыт за границу; таковы были в особенности всякого рода
кожаные изделия. Уже Олеарий в 30-х годах говорит о «рус-
ской коже» как предмете экспорта главным образом из Нов-
города 8. Исключительной репутацией пользовалась русская
юфть, которую Московское государство поставляло, кажется,
на всю Европу. Во времена де Родеса (1650-е годы) она зани-
мала первое место в русском отпуске, и ее вывозилось за гра-
ницу ежегодно до 75 тыс. свертков, на 335 тыс. руб. (не менее
5 млн. руб. на золотые деньги), тогда как общая сумма вывоза
немногим превышала миллион тогдашних рублей9. Другим
предметом оптовой заграничной торговли были рукавицы; они
продавались в Москве на сотни и шли в большом числе в
Швецию. Надо заметить при этом, что скотоводство тогда
было в самом Московском государстве в плохом состоянии
и кожа русского скота не годилась в дело. «Самые красивые и
большие кожи собираются и скупаются русскими отовсюду, —
говорит де Родес. — Они пользуются для этого санным путем,
когда скупщики кожи и заготовители юфти отправляются в
Польшу, а в особенности в Подолию и на Украину, и скупают
там, что только могут достать» 10. Кожи затем мокли до весны,
когда начиналась горячая, лихорадочная работа, чтобы изго-
товить их к отпуску по полой воде от Вологды по Сухоне и
Двине на архангельскую ярмарку.
На этом примере хорошо видно, как и в какой именно
области торговый капитализм завладевал русским ремеслом:
этой областью была заграничная торговля. Внутри страны
русский ремесленник, как и русский торговец продолжали
стоять на средневековой точке зрения. Иностранцы с удивле-
нием рассказывают о дешевизне русских кустарных изделий:
по Кильбургеру, серебряные пуговицы в Москве продавались
а столько серебряных копеек, сколько весили сами пуговицы;
М£Г 00%Ьяснить это только тем, что серебро русских ювели-
Р ыло очень невысокой пробы, но нужно сказать, что и
шняя серебряная копейка делалась из очень плохого

524
Г л а в а К
серебра11. Олеарий был ближе к правильному пониманию де-
ла, когда он объяснял дешевизну русских изделий дешевизной
съестных припасов в России12: ремесленник не ценил своего
труда и требовал только, чтобы работа его кормила, а для этого
достаточно было самой незначительной прибыли. Если доба-
вить к этому, что ремесло часто было подсобным занятием, —
им как и мелкой торговлей в большом числе занимались, на-
пример, стрельцы, — то дешевизна русского ремесленного про-
изводства будет вполне понятна. Но стоило каким-нибудь
видом этого ремесла заинтересоваться Западной Европе, в
дело вторгался крупный капитал, и картина резко менялась.
Торговый капитализм шел к нам с Запада; мы уже тогда
были для Западной Европы той колонией, характер которой
во многом мы сохранили доселе *. Для истории нашей «коло-
ниальное™» чрезвычайно интересна попытка голландцев в
первой половине XVII века сделать Россию своей «житницей».
На эту попытку до недавнего времени обращали очень мало
внимания, и крайне любопытные переговоры правительства
Нидерландов с царем Михаилом Федоровичем по этому по-
воду стали известны во всех подробностях лишь в начале те-
кущего столетия **.
Родоначальником русско-нидерландской торговли был пре-
подобный Трифон, основатель Печенгского монастыря, самого
северного из монастырей России. Монастырь вел обширное
промысловое хозяйство, сбывая продукты — рыбу, тресковый
жир и прочее — норвежцам в соседнем Вардэ. Случайно по-
павший туда голландский купец оказался более выгодным по-
купателем, а так как ревнивые к своей монополии норвежцы
мешали ему торговать в Вардэ, то монахи пригласили нового
знакомого к себе, в Печенгскую губу. Уже в следующем году
(дело происходило как раз около того времени, когда Грозный
создавал свою опричнину) образовалась целая компания ни-
дерландских купцов, выхлопотавших себе привилегию на
торговлю с русским севером от Филиппа II испанского, вла-
девшего еще тогда всеми Нидерландами. Дело оказалось на
* Это утверждение М. Н. Покровского не соответствует фактам.
В XVII в. Англия и Голландия делали попытки превратить Россию в свою
колонию, но эти попытки окончились неудачно. Русское государство от-
стояло свою экономическую самостоятельность. Торговля России со стра-
нами Запндпой Европы велась на основе соглашений, обеспечивавших ин-
тересы русского правительства и купечества. — Ред.
** См. исследование В. Кордта, напечатанное как введение к доку-
ментам о посольстве Бурха и Фельтдриля 1630—1631 гг. в 116 томе «Сбор:
пика Русск. историч. о-ва» 13.

Петровская реформа
525
первых порах сложнее, чем думали обе стороны: па мурман-
ском побережье были живы традиции «разбойничьей торговли»
времен викингов, и первый же нидерландский торговый кара-
ван был ограблен русскими, а экипаж его вырезан. Но сноше-
ния на этом не прервались. Нидерландские корабли продол-
жали регулярно, из года в год, посещать Мурман, и обитель
преподобного Трифона стала крупным торговым центром.
В год первого знакомства монахов с голландцами монастырь
считал всего 20 монахов и 30 послушников, а уже всего 5 лет
спустя первых было 50, а вторых вместе с рабочими — до 200.
На Печенгу приезжали торговцы из Холмогор и Каргополя,
а монастырские рыболовные ладьи забирались даже в норвеж-
ские воды, так что московское начальство должно было вме-
шаться и обуздать промысловую предприимчивость печенгских
отшельников. Но и того, что удавалось последним добывать
в русских водах, было достаточно для очень широкого сбыта;
не довольствуясь первоначальными своими контрагентами,
упоминавшейся выше антверпенской компанией, печенгская
братия заключила еще договор с одним амстердамским торго-
вым домом. Последнее, впрочем, могло быть результатом не-
которой передвижки к северу самой нидерландской торговли:
с освобождением северных Нидерландов от испанского ига эта
торговля все более и более становилась голландской в тесном
смысле этого слова. Тем временем нидерландские корабли
тоже перестали ограничиваться одной Печенгской губой и,
продвигаясь постепенно к югу, добрались сначала до Колы,
где в год первого приезда голландцев было всего три дома,
а через семнадцать лет это был порядочный городок с особым
воеводой и «острогом», т. е. крепостью, а потом и до Архан-
гельска. Последний самым своим возникновением был обязан,
как обнаружили новейшие исследования, именно голландцам.
Норвежцы продолжали очень косо смотреть на своих конку-
рентов, а норвежский государь, он же и король датский, имел
еще особые причины не поощрять русско-нидерландской тор-
говли на Белом море: это был «обход» его таможни, которая
до тех пор собирала обильную дань со всех кораблей, шедших
на Русь и из Руси Балтийским морем, через Зунд. Он объявил
тогда, что море между берегами Норвегии и Исландией —
тоже «Зунд», тоже пролив, и что корабли, идущие этим «про-
ливом» вокруг Нордкапа, должны платить датчанам таможен-
ую пошлину. А так как голландцы отказывались признать
Д ои собственностью половину Атлантического океана, то
ОНИ были пЯгт ^ '
п °°ъявлены контрабандистами, и датские крейсеры

52(5
Глава X
стали преследовать «контрабанду» до самых русских берегов,
благо у Московского государства флота не было, и оно могло
спорить с датчанами только на бумаге. Спасаясь от датчан,
один голландский капитан поднялся по Двине до Пур-Наво-
локского мыса, где стоял тогда только монастырь Михаила
Архангела. Нечаянно открытая гавань оказалась гораздо удоб-
нее прежней английской стоянки в бухте св. Николая, куда
большие морские суда не могли входить, и скоро вся загранич-
ная торговля Москвы перешла по следам голландцев в Новго-
родок Архангельский. Но первое место прочно осталось за
теми, кому принадлежала честь открытия нового порта. Уже
в 1603 году один английский автор писал: «Мы (англичане)
вели в течение 70 лет значительную торговлю с Россией и еще
14 лет тому назад отправляли туда большое количество кораб-
лей; но три года тому назад мы отправили в Россию четыре
корабля, а в последнем году — только два или три. Нидер-
ландцы же посылают туда уже 30—40 кораблей, из которых
каждый в два раза больше наших» 14. А какое значение сами
голландцы придавали торговле с Россией, видно из одного
проекта, представленного генеральным штатам в конце
XVI века. «Богатство наших Нидерландов основывается на
торговле и мореплавании, — говорит автор этого проекта, —
если мы не будем заниматься ими, то нам не только не хватит
средств вести войну (сИспанией),но весь наш народ оскудеет,
и могут вспыхнуть беспорядки. Однако нет сомнения, что все-
могущий бог не допустит этого и нас не оставит, так как он
указывает нам новую дорогу, которая столь же прибыльна, как
и плавание в Испанию, а именно дорогу в Московию» 15. Но тор-
говля с Испанией для нидерландцев была торговлей с Новым
Светом — со сказочно богатыми в глазах тогдашних европей-
цев Мексикой и Перу — вот на чье место должна была теперь
стать «Московия». Допуская, что, как всякий сочинитель по-
добных проектов, голландский автор несколько увлекался,
нельзя же, однако, думать, чтобы генеральные штаты стали
серьезно заниматься сумасбродными мечтаниями досужего
фантазера. Очевидно, что, когда он говорил, что «ни Герма-
ния, ни наши Нидерланды не могут обойтись без торговли с
Россией» и что торговля эта — «дело величайшей важности
для нашей страны и ее жителей» 16, он высказывал вещи, ко-
торые мнЬгим казались разумными. Четверть столетия спустя
уже не отдельные прожектеры, а само нидерландское прави-
тельство делает столь радикальную попытку повести всю гол-
ландскую торговлю в Восточной Европе через «Московию»,

Петровская реформа
527
что «величайшая важность» нового рынка для Нидерландов
не могла уже быть предметом спора. Оставался только вопрос:
признает ли «величайшую важность» для себя в этих сноше-
ниях другая сторона — сама «Московия»?
Для того чтобы понять происхождение этой первой попытки
европейского торгового капитализма «завоевать Россию», надо
иметь в виду, как складывались тогда торговые отношения на
дальнем для Москвы Западе.-К XVII веку предметом между-
народного обмена стали не только продукты ремесленного про-
изводства и нужное для этого производства сырье (шерсть или
кожи, например), но и жизненные припасы: начинал уже скла-
дываться международный хлебный рынок. Цена ржи в Дан-
циге определяла стоимость жизни в Мадриде или Лиссабоне.
Ежегодно громадные массы зерна передвигались из земледель-
ческих стран Восточной Европы, главным образом Пруссии и
Польши, во Францию, Испанию и Италию. Посредниками в
этом обмене были голландцы, участие которых в хлебной тор-
говле мерялось тысячами кораблей, так что для процветания
нидерландского флота она имела едва ли меньше значения,
чем гораздо более известная торговля с колониями. «Морская
хлебная торговля находится почти исключительно в руках на-
шей нации», — говорили в Москве в 1631 году нидерландские
послы17. Но заинтересован был здесь не один голландский
флот; сами Нидерланды, давно перешедшие от хлебопашества
к культуре промышленных растений (что, по словам нидер-
ландских дипломатов, было несравненно выгоднее), не могли
уже прокормиться собственным хлебом. «Наша страна так
плотно населена, слава богу, что собственного зерна не хва-
тает, — говорили послы, — и нам приходится ввозить хлеб из-за
границы для прокормления населения и торговать им» 18. Но
обычный источник, откуда новая республика пополняла свои
хлебные запасы, представлял два неудобства. Во-первых, и и
Пруссии, и в Польше, и в Прибалтийском крае уже доста-
точно была развита собственная обрабатывающая промышлен-
ность, почему произведения нидерландских мануфактур уже
в конце XVI века находят там плохой сбыт. По крайней мере
цитировавшийся нами выше автор голландского проекта
весьма решительно утверждает, что «каждый корабль, отправ-
ляемый в Россию или оттуда в Нидерланды, приносит больше,
пиг ' И даже Ю кораблей, приходящих, например, из Дан-
^шХя°Т0МУ ЧТ° к°Рабли>
которые идут в Московию, нагру-
ходят Ч£Нным товаром, а не балластом, как те, которые
Данциг, Ригу или Францию» 19. Очевидно во всяком

528
Глава X
случае, что количество хлеба, вывозившегося из Риги или
Данцига, было во много раз больше количества ввозившихся
туда нидерландских фабрикатов, так что «торговый баланс»
получался для нидерландцев невыгодный. Невыгодность эта
до чрезвычайности усиливалась вторым условием балтийской
торговли, нам уже знакомым, — «зундскими пошлинами», ко-
торые взимал в свою пользу с каждого входящего в Балтий-
ское море и выходящего оттуда корабля датский король.
Пошлины эти еще можно было терпеть ради дешевизны поль-
ского или лифляндского хлеба, но цена на хлеб росла по мере
роста его международного значения с чрезвычайной быстро-
той. «В начале 1606 г. ласт ржи (120 пудов) стоил в Данциге
только 16 гульденов; в десятилетие 1610—1620 годов цена
колебалась от 45 до 65 гульд.; в сентябре следующего года она
поднялась до 80 гульд., а в 1622 году — до 120 гульд.»
В 1628 году ласт ржи в Амстердаме дошел до 250 гульд.,
«и затем цена уже не падала, а достигла небывалой высоты» *.
Тут нидерландцы вспомнили, что «русская земля велика и
хлебом богата» и что на Руси «на монастырских и других зем-
лях постоянно лежат большие запасы зерна и часто даже
гниют», как объяснял в Москве представитель Морица Оран-
ского, известный Исаак Масса. Нидерландский штатгальтер
или его представитель старался найти у московского государя
разные чувствительные струны: он обращал внимание москов-
ского правительства на то, что «усиленный вывоз зерна уве-
личит доходы царя от пошлин». «Примером в данном случае
может служить Польша, откуда каждый год прибывает в Ни-
дерланды по полуторы и по две тысячи кораблей с хлебом.
В одном только Амстердаме из Данцига и Кенигсберга еже-
годно получается больше ста тысяч ластов хлеба». А благодаря
тому, что доходов будет больше, можно будет и начать опять
войну с Польшей: благодаря хлебным пошлинам только поль-
ский король и имеет возможность воевать, да и сами Нидер-
ланды «только благодаря тому, что сумели добывать себе
лишние доходы, были в состоянии воевать со своим сильным
недругом». А сколько выиграет от этого население Московского
государства, — и говорить нечего: к полякам, в обмен на их
хлеб, приходит из Нидерландов ежегодно по сто тысяч угор-
.ских червонцев. Упоминание о монастырских землях, где хлеб
понапрасну гниет, тоже было сделано недаром: Масса особенно
рассчитывал в Москве на патриарха Филарета Никитича, имея
* Кордт, назв. соч., стр. GLXXVII—GLXXIX 20.

Петровская реформа
529
в виду заинтересовать в своих проектах крупнейшего земель-
ного собственника — церковь21.
Массе не удалось довести своего дела до конца, так как,
по-видимому, он слишком заботился о своих личных коммерче-
ских интересах, и тем вызвал против себя сильное неудоволь-
ствие со стороны остального нидерландского купечества, торго-
вавшего с Москвою. У него были отняты полномочия; но пе-
реговоры с московским правительством насчет торговли хлебом
не прекратились, так как они отнюдь не были чьей-нибудь
личной затеей. Весь торговый мир Голландии заинтересовался
этим делом, появились проекты, сулившие от нового предприя-
тия необыкновенные барыши — до 24 бочек золота в год
сравнительно с польской или прибалтийской торговлей, и
контрпроекты, доказывавшие, что перенесение нидерландской
торговли с Балтийского на Белое море погубит голландский
флот. Наконец, в 1630 году явилось в Россию формальное по-
сольство от генеральных штатов для заключения торгового
договора. Отчет этого посольства дает нам понятие о грандиоз-
ности нидерландских замыслов. Русский хлебный рынок
предполагалось эксплуатировать на обычных для той эпохи
колониальных началах: голландцы должны были получить
монополию на вывоз хлеба из России. Но этого мало, в Москов-
ском государстве должны были появиться своего рода хлебные
плантации; нидерландские предприниматели должны были по-
лучить право приезжать в Россию и распахивать здесь «но-
винные земли», лежавшие впусте, которых по голландскому
представлению в Московском государстве было чрезвычайно
много. Кстати, на таких же началах предполагалось исполь-
зовать и другое ценное сырье, имевшееся в России, например
великолепный мачтовый лес, росший в изобилии по берегам
Двины и ее притоков. Выгоды Московского государства по
голландским проектам должны были выразиться главным об-
разом в пошлинах с вывозимого сырья; московских дипломатов
снова и снова манили грандиозными цифрами вывоза, указы-
вая, например, что одного хлеба Нидерландам нужно на пер-
вый же случай не менее 200 тыс. четвертей. Но в Москве,
очевидно, больше понимали условия тогдашней торговли, не-
жели это думали в Нидерландах: в Москве тоже пе прочь
ско^ $?елать хлебный торг монополией, но монополией цар-
в " "епосРедственное участие государей Восточной Европы
тюль ^ВЛе Хлеб°м уже имело крупный пример: шведский ко-
море ВМ главнь™ конкурентом голландцев на Балтийском
оскве не прочь были последовать этому примеру. Но

530
Глава X
зачем же царь стал бы себя связывать обязательством — торго-
вать только с голландцами? «К нашему великому государю
и отцу его, великому государю святейшему патриарху, при-
сылают своих послов и посланников великие христианские го-
судари: король английский Карл, король датский Христиан,
король шведский Густав-Адольф и другие государи, и пишут
в своих грамотах, что в их государствах неурожай хлеба и что
для прокормления их подданных не хватает зерна» 22, отвечали
бояре и дьяки нидерландским послам, так как же разрешить
вывоз хлеба одним голландцам при таких условиях? А затем
обнаружилось, что в Москве и насчет хлебных цен в Западной
Европе кое-что понимают, и за первую же пробную партию
в 23 тыс. четвертей московский торговый агент, гость Надей
Светешииков, назначил такую цену, что надежды голландцев
на дешевый русский хлеб моментально поблекли. Послы за-
явили, что по такой цене они и у себя дома могут хлеба до-
стать. Светешников сбавил тогда, но очень немного: было со-
вершенно ясно, что из 24 бочек золота, о которых мечтал
голландский прожектер, московский государь намерен оставить
в своей казне никак не менее половины, если не все. Само
собою разумеется, что, рассчитывая держать московский хлеб-
ный рынок в своих руках, правительство Михаила Федоровича
не могло согласиться ни на какие голландские «хлебные
плантации» в России. Голландских торговцев и других людей,
ответили послам, «допускать в Московское государство для
земледелия невозможно, потому что, если голландским торго-
вым людям дозволить заниматься земледелием в Москов-
ском государстве, русским людям это будет стеснительно, вы-
зовет споры о земле и причинит убыток их хлебной тор-
говле» 23. Яснее нельзя было дать понять, что барыши от тор-
говли хлебом предполагается оставить за «русскими людьми»,
т. е. Надеем Светешниковым и его товарищами. Навстречу
западноевропейскому торговому капитализму поднялся рус-
ский. Как всякий новичок в подобном деле, он оказался слиш-
ком жаден и собственно на хлебной торговле прогадал:
с отказом от голландских предложений 1630—1631 годов она
вообще не наладилась, и до второй половины следующего сто-
летия вывоз хлеба из России остался случайным, спорадиче-
ским явлением. Но не следует думать, что русский торговый
капитал так и замер на подобных бессильных потугах; в целом
ряде других случаев ему действительно удалось установить
в свою пользу монополии, на которые с завистью смотрели
в Западной Европе.

Петровская реформа
5:И
Во-первых, хотя правильной торговли хлебом с заграницей
не удалось завести, но та случайная, которая была, все же
сделалась царской монополией. Один из цитированных нами
выше иностранцев дает о последней весьма точные сведения,
а другой задним числом подтверждает его рассказ. До 1653 года
скупалось ежегодно царскими агентами до 200 тыс. четвертей;
четверть ржи с перевозкой до Архангельска обходилась не до-
роже рубля, а продавали ее не дешевле 27г—23Л талера; так
как из талера, перечеканенного на московском монетном
дворе, выходило 64 серебряных копейки, то чистая прибыль
царской казны на проданном хлебе составляла от 60 до 75%.
Чтобы дождаться высоких цен, хлеб иногда выдерживали в
амбарах но нескольку лет, как это вообще, мы видели, дела-
лось с московскими товарами. В короткое время монополия
дала будто бы более миллиона талеров (640 тыс. рублей то-
гдашних— от 9 до 10 млн. на золотые рубли). От нее, однако
же, отказались, и к тому времени, когда писал Кильбургер, ее
уже не было. «Весь хлеб теперь остается в стране, так как его
в большом количестве потребляют винокуренные заводы», —
говорит этот автор24. Быстрый рост населения во второй по-
ловине XVII века * привел к тому, что обычного количества
водки не хватало, ее приходилось закупать за границей, на
Украине и в Лифляндии, чтобы царские кабаки могли удовле-
творить спрос; при таких условиях выгоднее оказывалось пере-
гонять хлеб в водку, нежели торговать им. Любопытно, что
питейную монополию уже в то время оправдывали интересами
народной трезвости. «Великий князь Михаил Федорович, —
говорит Олеарий, повторяя, конечно, то, что ему самому рас-
сказывало московское чиновничество, — который сам был че-
ловек очень трезвый и враг пьянства, видя, что невозможно
уничтожить совершенно этот порок, сделал в свое время не-
сколько распоряжений, чтобы его обуздать: было предписано
закрыть кабаки, и под строгим наказанием запрещено прода-
вать водку, мед и другие крепкие напитки без царского позво-
ления и в других местах, кроме как в привилегированных
трактирах, где продают только шкаликами и штофами и где
нельзя пить». Чиновники уверяли Олеария, что результаты
получились очень хорошие, но этому противоречили улицы,
усеянные пьяными; в этом отношении монополия XVII века
ничем не отличалась от монополии XIX—XX веков. Но они
ли сходство и в другом отношении: доход казны от «при-
• ВЫ1"е, гл. VIII.

532
Глава X
вилегированных трактиров» — от царева кабака, другими сло-
вами, — был огромный; тот же Олеарий сообщает, что таких
«привилегированных» заведений было более тысячи, причем
это отнюдь не были мелкие лавочники: три новгородских ка-
бака отдавались на откуп за 12 тыс. талеров — более 100 тыс.
золотых рублей25. А это было еще в середине царствования
того самого Михаила Федоровича, который так заботился о
народной трезвости, когда Россия только что оправлялась от
Смуты. Коллинс, придворный врач царя Алексея, уверяет, что
были отдельные кабаки, сдававшиеся за 10 и даже за 20 тыс.
рублей тогдашних (до 300 тыс. рублей золотом) 26. Так что
цифра кабацких доходов, которую приводит Котошихин, —
100 тыс. рублей в год27 — является очень скромной и объяс-
няется тем, что Котошихин, как он и сам замечает, принял
в расчет лишь тот район винной монополии, который ведался в
«Новой четверти», а кабацкие деньги собирали и Большой дво-
рец, и Хлебный приказ, и, вероятно, всякий другой приказ
в тех городах, которыми он специально заведовал *.
Но водка далеко не была единственным товаром, торговать
которым составляло привилегию царской казны. Первые цари
дома Романовых монополизировали в своих руках в сущности
все наиболее ценные предметы сбыта. «Царь — первый купец
в своем государстве», — говорит долго проживший в России
Коллинс28. Перечень царских монополий дает нам любопыт-
ную картину концентрации русского вывоза, создавшей почву,
на которой вырастал туземный торговый капитализм, в лице
Надея Светешникова, так обескураживший собиравшихся по-
живиться от московской дикости голландцев. Современных
читателей, убежденных, что русская кухня стала проникать
на Запад только в наши дни, чуть не одновременно с рус-
ской литературой, немало удивят точные сообщения Киль-
бургера и де Родеса о том выдающемся коммерческом значе-
нии, которое имела в их дни торговля икрой. По отношению
к ней удалось достигнуть того, к чему неудачно стремились
нидерландские купцы относительно хлеба: вывоз икры за гра-
ницу был очень рано концентрирован в руках одной торговой
компании, сначала голландско-итальянской, потом чисто гол-
ландской, по-видимому, хотя главным потребителем русской
икры была Италия и вообще католические страны, нуждав-
* В 1680 году таможенных-и кабацких денег вместе поступало до
650 тыс. руб. — до 10 млн. руб. золотом. К сожалению, выделить из об-
щей суммы доход от винной монополии невозможно.

Петровская реформа
гоо6
шиеся в постной пище. В 1650-х годах вывоз икры достигал
уже 20 000 пудов ежегодно; к 1670-м, когда писал Кильбургер,
эта цифра осталась почти без перемены29; царские агенты по-
ставляли икру в Архангельск по цене, условленной на довольно
продолжительный период времени, — с голландцами, например,
был заключен контракт на 10 лет. Компания платила в 50-х го-
дах по 172 рубля, а двадцать лет спустя — по 3 рейхсталера
(почти два рубля) за пуд; общая стоимость вывоза составляла,
таким образом, в первом случае около 30 тыс. рублей тогдаш-
них, во втором — около 40 тыс. (450—600 тыс. рублей золо-
том) 30. Вывозилась исключительно прессованная (паюсная)
икра, так как зернистой не умели консервировать; впрочем, и
паюсную приготовляли не очень хорошо, и она часто порти-
лась; тогда гости, служившие царскими коммерческими аген-
тами, обязаны были брать ее себе по рублю за 10 пудов. Ее
продавали внутри России, и она расходилась в большом числе
между «бедными людьми»; «впрочем, не даром» — оговари-
вается один из иностранцев, сообщающий об этой операции,
дабы предупредить подозрение, будто царская казна хотя бы
порченый продукт могла отдать кому-нибудь даром31. Наряду
с икрой предмет царской монополии составлял рыбий клей,
сбыт которого доходил до 300 пудов ценою от 7 до 15 рублей
за пуд, и лососина, ежегодный лов которой составлял более
200 ластов (до 25 тыс. пудов) —за ней специально каждый год
являлись два голландских корабля32. Рыбная ловля на нижней
Волге являлась настолько казенным делом, что Олеарию и
его спутникам рыбаки отказывались продавать рыбу, уверяя,
что их постигнет за это жестокое наказание; «впрочем, — при-
бавляет Олеарий, — они потом очень охотно снабдили нас ры-
бой за несколько шкаликов водки» 33.
Наиболее популярной из всех царских монополий явля-
лась меховая: самые ценные виды мехов, например собольи,
можно было найти только в царской казне, так же как и
паюсную икру. Де Родес дает, по архангельским таможенным
книгам, довольно подробные сведения о русском меховом
экспорте. Общую ценность его он определяет приблизительно
в 100 тыс. рублей, в том числе на соболей приходилось 3/s34:
концентрация и здесь достигла полутора миллионов рублей на
теперешние деньги. Но меха, этот старинный русский про-
дукт, на котором вырос торговый капитализм Новгорода, начи-
и УЖе терять былое значение: ценного пушного зверя
рь м°жно было найти только в Сибири; в то же время на-
т п°падаться сведения о ввозе пушного товару в Россию:

534
Глава X
так, из Франции привозили л Архангельск лисьи меха. Еще
больше утратила значение другая старинная отрасль новго-
родской торговли — воск и мед. Они почти целиком теперь по-
треблялись дома — воск, потому что во множестве шел на цер-
ковные свечи, мед, потому что его в таком же множестве
потребляла царская винная монополия. Оттого попытки моно-
полизировать, захвативши даже «рыбий зуб» (моржовые клы-
ки, находившие себе очень хороший сбыт как суррогат слоно-
вой кости) и нефть, не имевшую тогда еще и тысячной доли
своего теперешнего торгового значения и которую, однако,
можно было добыть в Москве лишь в царской казне, обошли
эти традиционные отделы русского экспорта. Зато громадное
значение получила монополизация товаров, шедших, как и
встарь, через Россию транзитом с востока, на первом месте
монополизация шелка.
«Торговля шелком есть, без сомнения, самая важная из
всех, которые ведутся в Европе», — напоминает своему чита-
телю Олеарий, приступая к рассказу о путешествии голштин-
ского посольства в Московию и Персию. Поводом для самого
путешествия и послужило желание Фридриха, герцога шлез-
виг-голштинского и ольденбургского, который тогда и не подо-
зревал, что он будет одним из предков русского царствующего
дома, сделаться для Западной Европы таким же монополи-
стом этого драгоценнейшего в мире товара, каким для Восточ-
ной был русский царь. Герцог Фридрих был не первый и не
последний на этом пути: никакая царевна в сказке не видала
у себя больше женихов, чем видали московские бояре ино-
странцев, домогавшихся пропуска через московскую землю в
Персию, главнейший тогда экспортный рынок шелка-сырца.
В 1614 году приехал в Россию английский агент Джон Мерик,
известный посредник в мирных переговорах Москвы со Шве-
цией, приведших к Столбовскому миру. С первых же слов он
передал желание английского короля, чтобы английским куп-
цам был открыт свободный путь по Волге. Мерик был человек
нужный, и английская помощь необходима как никогда —
англичан старались отговорить ласково, внушали им, что
«в Персию и в иные восточные государства английским гостям
в нынешнее время ходить страшно», что на Волге «многие
воры воруют», и наших многих торговых людей пограбили,
и «наши торговые люди теперь в Персию не ходят» 35. Мерик
не унялся, и после заключения Столбовского мира возобновил
разговор уже настоятельнее. На этот раз ему ответили откро-
веннее: «Наши русские торговые люди оскудели, — сказали

Петровская реформа
535
ому, — теперь они у Архангельска покупают у англичан то-
вары, сукна, возят их на Астрахань и продают там кизиль-
башам (персам), меняют на их товары, от чего им прибыль
и казне прибыль; а станут англичане прямо ездить в Персию,
то они у Архангельска русским людям продавать своих това-
ров не будут, повезут их прямо в Персию, и кизиль-баши со
своими товарами в Астрахань ездить не станут — будут торго-
вать с англичанами у себя» 36. В 1629 году приехал француз-
ский посол де Гэ-Курменен; он тоже, между прочим, просил:
«Царское величество, позволил бы францужанам ездить в Пер-
сию через свое государство». Бояре ответили, что французы
могут покупать персидские товары у русских купцов. В 1630 го-
ду явились знакомые нам голландцы, они также толковали
не об одной хлебной торговле: голландская монополия должна
была распространиться и на персидские товары. Со своим обыч-
ным предрассудком насчет московской дешевизны голландцы
предлагали за персидскую монополию 15 тыс. руб. в год. Бояре
ответили, что быть тому невозможно: английскому королю
(а уж какой друг!) отказано по челобитью торговых людей
Московского государства. Немного спустя приехали датские
послы и тоже завели разговор, чтобы дана была дорога дат-
ским купцам в Персию. Им ответили уже совсем лаконически,
что в шахову землю дороги никому давать не велено. Больше
всего повезло, было, голштинцам: они за персидскую моно-
полию на 10 лет обещались платить по 600 тыс. ефимков (до
5 млн. руб. золотом) ежегодно. Очевидно, мнение Олеария,
что нет для Европы торговли важнее шелковой, вполне разде-
лялось и его земляками. Цифра показалась в Москве внуши-
тельной, и согласие было дано. Но тотчас же оказалось, что
в Голштинии теория сильнее практики и что там лучше умеют
считать, чем платить. Когда дело дошло до платежа, необходи-
мых капиталов у голштинцев не оказалось, и грандиозное
предприятие весьма жалко кончилось дипломатической пере-
бранкой между правительством царя Михаила и герцогом
Фридрихом. Благодаря сплошному водному пути от самой
Персии почти без перерыва до самого Архангельска — сначала
Каспийским морем, потом Волгою, Сухоною и Сев. Двиной —
транзит шелка через Россию представлял громадные выгоды
сравнительно с перевозкой его сухим путем. В то время как
каждый тюк, перевезенный из Гиляна в Ормуз * на спине
Р люда, обходился не меньше 35—40 рублей золотом, нере-
>ань н Персидском заливе.

536
Глава X
возка такого же тюка морем до Астрахани обходилась не до-
роже рубля тогдашнего, т. е. 15 золотых рублей. Нет ничего
мудреного, что в среде тогдашних коммерсантов под впечат-
лением подобных цифр зарождались проекты, ничуть не усту-
павшие по грандиозности голландскому плану — превратить
Россию XVII века в ту «житницу Европы», какой она стала к
половине XIX века. Помимо дешевизны фрахта тут можно
было спекулировать еще на политической вражде персидского
шаха и турецкого султана, между тем как Московское государ-
ство старательно поддерживало с Персией самые лучшие
отношения. Основываясь на всем этом, де Родес предлагал
боярину Милославскому, тестю царя Алексея, организовать
компанию из крупнейших европейских коммерсантов, которая,
пользуясь русской дорогой, захватила бы в свои руки всю
персидскую торговлю не одним шелком-сырцом, а кстати и
добрую долю торговли с Индией и Китаем. За триста лет до
Сибирской и проектировавшейся иранской железной дороги
рижский купец покушался аннулировать результаты открытия
Васко-де-Гамы, сделав из Волги и Двины конкурентов вели-
кого океанского пути на Дальний Восток. К его несчастию,
у де Родеса были только мечты, а не капиталы, а его собесед-
ник и с ним все московское правительство не принадлежали
к числу людей, способных упустить синицу из рук ради жу-
равля, который еще бог весть когда прилетит. В Москве шли
по линии наименьшего сопротивления и делали самое простое,
что в данном случае можно было сделать: персиян не пускали
дальше Астрахани, а европейцам не сдавали шелк ближе Архан-
гельска, причем держались правила запрашивать всегда как
можно выше как за русские товары, шедшие в обмен на щелк
в Астрахани, так и за самый шелк, шедший в обмен на евро-
пейские фабрикаты или, еще лучше, на наличные деньги в
Архангельске, и с однажды достигнутой цены никогда не спус-
кать. Из товаров в Персию шли русское полотно, медь и в
особенности соболя и другие ценные меха. Медь фактически
стоила с провозом в Персию 120 талеров за «корабельный
пуд» (берковец, т. е. 10 пудов), но в Астрахани царские гости,
которые одни имели право торговать ею с персиянами, не усту-
пали ее меньше чем за 180 талеров берковец. Полотну красная
цена была 4—5 талеров за кусок — персидским торговцам про-
давали его за 8—10 рублей; даже расплачиваясь чистыми день-
гами (дукатами) спускали их по искусственно вздутому курсу,
который был на 12% выше обычного европейского. Все это
можно было делать потому, что в Астрахани с персами строго

Петровская реформа
537
запрещено было торговать кому бы то ни было, кроме агентов
правительственной монополии — гостей. Персам оставалось на
выбор — или совсем не брать товаров, которые были им необхо-
димы, или платить то, что назначают московские гости. При
таких условиях пуд шелка-сырца обходился в Архангельске
с доставкой не дороже 30 рублей, а продавали его за 45 рублей.
Прибыль царской монополии составляла, таким образом,
50% 37. Оборот торговли был крайне медленный: шелковый
караван приходил в Архангельск раз в три года. Груз его со-
ставлял обычно до 9 тыс. пудов на сумму 40 500 рублей то-
гдашних — более 600 тыс. рублей золотом; сюда входил только
шелк-сырец, так высоко ценившийся в то время на Западе, что
во Франции, например, не было места, где бы не пробовали
разводить шелковицу; сам король занимался этим в Фонте-
небло. Торговля шелковыми изделиями, привозившимися из
той же Персии, а отчасти и с более далекого востока, была
свободна, и до 1670-х годов в Москве проживало большое коли-
чество персидских и даже индийских торговцев. Не победив
мирового пути, открытого португальцами, персидская торговля
московского царя все же была, несомненно, самым крупным
коммерческим предприятием Московской России. Персидский
караван, который голштинское посольство догнало между Са-
ратовом и Царицыном, состоял из 16 больших и 6 меньших
судов38, а самые большие волжские насады XVII века подни-
мали до 1 тыс. ластов, т. е. до 2 тыс. тонн груза, и имели до
400 человек экипажа (т. е. собственно бурлаков, которые та-
щили судно бечевой, когда не было ветра). Современные волж-
ские баржи по части размеров, вероятно, не очень опередили
своих предшественниц допетровской эпохи. Нужно заметить,
что вообще крупные суда на Волге обслуживали царскую мо-
нополию: два других громадных «насада», встреченных Олеа-
рием, принадлежали один царю, другой патриарху и везли
икру.
Мы еще не исчерпали всех царских монополий, о которых
говорят современники: торговля ревенем, например, тоже была
сосредоточена в казне. Но сущность дела уже давно ясна чи-
тателю: концентрация в одних руках сотен тысяч по-тогдаш-
нему, миллионов рублей по-теперешнему на золото, впервые
повела к образованию в ремесленной России, знавшей до тех
П0Р лишь мелкий торг, как и мелкое только производство,
торгового капитала. Но мы очень ошиблись бы, если бы пред-
положили, что капитал этот весь был в руках царя. Фактически .
Р СГ£оряжались гости, от царского имени ведшие торговлю

538
Глава X
и с Востоком и с Западом. «Гости — царские коммерции совет-
ники и факторы, они неограниченно правят торговлей во всем
государстве. Эта своекорыстная и вредная коллегия, довольно
многолюдная, имеет главу и старшину, и все они занимаются
торговлей (sind alle Kaufleute), в числе их есть и несколько
немцев... Они рассеяны по всему государству и во всех местах
по своему званию пользуются привилегией покупать пер-
выми, хотя бы они действовали и не за царский счет. Так как
они одни, однако же, не в состоянии справиться со столь ши-
роко раскинувшейся торговлей, то во всех больших городах у них
есть подставные лица, в лице двух или трех из проживающих
там виднейших купцов, которые в качестве царских факторов
пользуются привилегиями гостей, хотя не носят этого имени,
и ради своей частной корысти всюду причиняют различные
стеснения торговле. Простые купцы замечают и знают это
очень хорошо, говорят о гостях плохо, и можно опасаться, что,
в случае восстания, чернь всем гостям свернет шею. Они
(гости) производят оценку товаров в царской казне в Москве,
распоряжаются ловлей соболей и сбором соболиной десятины
в Сибири, точно так же как и архангельским караваном, и
подают царю советы и проекты по части учреждений царских
монополий. День и ночь они стараются о том, чтобы совер-
шенно подавить торговлю на Балтийском море и нигде не до-
пускать свободной торговли, чтобы тем прочнее было их гос-
подство и тем легче они могли наполнять собственные ко-
шельки» 39. К этой характеристике Кильбургера, которая хо-
рошо передает если не самые факты, то впечатление, котррое
эти факты производили на очень внимательного и очень осве-
домленного наблюдателя, превосходную иллюстрацию дает
известный псковский эпизод. В Пскове под тем предлогом, что
мелкие торговцы являются орудием в руках заграничных ка-
питалистов, .которые, ссужая их деньгами, обращают их факти-
чески в своих комиссионеров, гости монополизировали всю,
без исключения, заграничную торговлю в своих руках, обратив
все второстепенное псковское купечество в комиссионеров их,
гостей. Ни один из местных купцов второго разряда («мало-
мочные») не имел более права торговать за свой счет, все они
были приписаны «по свойству и по знакомству» к крупным
псковским капиталистам и, получая ссуды для своих операций
из земской избы, должны были доставлять все закупленные то-
вары туда же, к «лучшим людям, у кого они были в записке».
А для удобства контроля вся торговля с иностранцами была
приурочена хронологически к двум ярмаркам (9-го января и

Петровская реформа
539
9-го май), а топографически — к трем гостиным дворам: двум
для заграничных и одному для русских товаров; обмен това-
рами мог производиться только в это время и в этих местах.
Как мера «покровительства» туземному торговому капиталу
в борьбе с иноземными, псковское постановление 1665 года
является для своего времени чрезвычайно смелым шагом, сви-
детельствующим о большой сознательности его авторов, — неда-
ром оно связано с именем отца русского меркантилизма, Орди-
на-Нащокина. Но оно же указывает и оборотную сторону дела:
мы видим, как трудно было русскому капитализму держаться в
борьбе с Западом естественным путем, без подпорок.
Торговле ремесленного типа, а такой оставалась в общем
и целом русскад торговля XVII века, самые приемы капита-
листического обмена внушали суеверный ужас. «Да немцы же,
живя в Москве и городах, ездят через Новгород и Псков в
свою землю на год по пяти, шести и десяти раз с вестями, что
делается в Московском государстве, почем какие товары по-
купают, — плакались московские торговые люди в своей чело-
битной 1646 года, — и которые товары в Москве дорого по-
купают, те они станут готовить и все делают по частым своим
вестям и по грамоткам, сговорясь за одно» 40. И тут же оби-
женные таким дьявольским ухищрением, как почта, русские
люди приводят необычайно выразительный пример своей бес-
помощности перед коварными иноземцами: понадеявшись на
высокую цену шелка-сырца в прошлых годах, русские тор-
говцы скупили весь запас шелку из царской казны в расчете
выгодно перепродать ее «немцам». Но на европейском рынке
тем временем цены на шелк упали, и «немцы» не только не
купили ни одного тюка по цене, которая казалась русским
«справедливой», но еще насмеялись над ними. «Милостивый
государь, — взывали обиженные русские коммерсанты, — по-
милуй нас, холопей и сирот твоих, всего государства торговых
людей, воззри на нас бедных и не дай нам, природным своим
государевым холопам и сиротам, от иноверцев быть в вечной
нищете и скудости, не вели искони вечных наших иромыслиш-
к°в у нас бедных отнять» 41.
Какую коммерческую роль уже в то время играла почта,
видно из рассуждений и проектов де Родеса, писавшего меньше
м через 10 лет после цитированной нами сейчас челобит-
• Успешную конкуренцию голландцев со шведами он
Р сывает главным образом тому обстоятельству, что гол
Мог КаЯ КоРРеспонДен11ИЯ через Ригу скорее доходила до
' нен*ели шведская через Нарву. Он советует поэтому

540
Глава X
совершенно запретить пересылку писем прямым путем из
Риги в Москву через Псков и сделать Нарву центральным поч-
тамтом для всего балтийского побережья; тогда вся корреспон-
денция, идущая с запада на Москву Балтийским морем, будет
в одинаковых условиях42. Но русские правительственные
круги и стоявшие близко к ним коммерсанты и в этом пункте
были достаточно европейцами, и почтовой монополии шведам
не уступили. В 1663 году в Московском государстве появляется
своя заграничная почта, сданная в эксплуатацию одному част-
ному предпринимателю, Иоганну фон Шведен. Она отправля-
лась регулярно каждый вторник на Новгород, Псков и Ригу,
а возвращалась обратно каждый четверг. Нарвская линия, на-
против, была совершенно заброшена; шведы потерпели тут
полное поражение. Письмо от Москвы до Риги шло не меньше
9—10 дней, и франкировка его обходилась, на наш современ-
ный взгляд, невероятно дорого: 1 золотник стоил до Новгорода
6, до Пскова — 8 и до Риги — 10 копеек (90, 1 р. 20 к. и
1 р. 50 к. на золото). Другая заграничная линия шла на
Вильну и Кенигсберг; письма в Германию выигрывали, если
их отправляли этим путем, два дня. До Берлина письмо шло
21 день и стоило по 25 к. (3 р. 75 к.) за золотник. Приходив-
шие из-за границы письма доставлялись сначала в Посоль-
ский приказ и здесь с совершенной откровенностью вскрыва-
лись и прочитывались подьячими, дабы правительство раньше
всех знало заграничные новости; понятие «тайны частной
корреспонденции» было совершенно чуждо тогда не только
московским людям, но и их иноземным учителям, по крайней
мере Кильбургер сообщает об этой обязательной перлюстра-
ции как о самом нормальном факте43. Для широких масс зато
сама почта и долго потом продолжала оставаться фактом,
глубоко ненормальным. «Да пожаловали они, прорубили из
нашего государства во все свои земли диру, что все наши го-
сударственные и промышленные дела ясно зрят, — жаловался
Посошков еще около 1701 года. — Дира же есть сия: зделали
почту, а что в ней великому государю прибыли, про то бог
весть, а колько гибели от той почты во все царство чинитца,
того и исчислить невозможно. Что в нашем государстве ни
зделается, то во все земли разнесетца; одни иноземцы от нее
богатятся, I а русские люди нищают. И почты ради иноземцы
торгуют издсваючись, а русские люди жилы из себя изры-
ваючи» 44. Понятно, что Посошков советовал «ту диру загоро-
дить накрепко», и почту, «буде мочно, оставить вовсе», и даже
частным лицам запретить возить с собою письма. При всей

Петровская реформа
5 VI
отсталости взглядов Посошкова (для данного пункта его инте-
ресно сравнить с другим прожектером петровского времени,
Федором Салтыковым, который советовал, напротив, вдобавок
к иногородней завести еще и городскую почту с самым деше-
вым тарифом), одной отсталостью этой черты не объяснишь45.
Как всякое орудие торговой конкуренции, почта еще больше
усиливала сильного и ослабляла слабого; а так как загранич-
ный капитал был всегда гораздо сильнее русского, то выгоды
от усовершенствованных сношений доставались именно ему.
В 1670-х годах Кильбургер мог сообщить своему читателю
удивительный факт, что вся архангельская торговля находится
в руках нескольких голландцев, гамбургцев и бременцев, кото-
рые держат в Москве постоянных приказчиков и факторов,
русские же в Архангельск не ездят. Он перечисляет при этом
поименно целый ряд немецких купцов, которые специализиро-
вались на торговле между Архангельском и Москвою и ни-
когда сами не выезжали за границу. Мало того, иностранцы,
по его словам, проникли и в коллегию гостей, и притом не
только в качестве заграничных царских агентов, как Клинк
Бернгард и Фагелер в Амстердаме, но и в самой Москве, как
Томас Келлерман46.
Для характеристики заграничной торговли остается приба-
вить, что не только вывоз, но и ввоз приобрел уже в XVII веке
массовый характер. Давно прошло то время, когда в Россию
ввозились из-за границы только предметы роскоши, как это
было при Грозном и отчасти даже в начале XVII века, когда
в списке привозимых товаров мы находим позолоченные алле-
барды, аптекарские снадобья, органы, клавикорды и другие
музыкальные инструменты, кармин, нитки, жемчуг, дорогую
посуду, зеркала, люстры и т. п. Списки товаров, привезенных
в 1670-х годах, дают такие, например, цифры: селедок приве-
зено через Архангельск в 1671 году 2 477 тонн, в 1672 году —
1251 тонна; иголок в первом году — 683 тыс., во втором —
545 тыс. штук; краски всякого рода — 5 тонн и, кроме того,
809 бочонков индиго; бумаги —28 454 стопы47. Особенно ха-
рактерен для развивавшейся русской индустрии ввоз железа
и железных изделий, причем нужно иметь в виду, что в то
ремя, как увидим дальше, были железоделательные заводы и
вопсМ°М сковском государстве уже с очень крупным произ-
1671 г°М ^еМ не менее' не считая железных изделий, в
пт,*™ ?ДУ чер?«3 Архангельск было привезено 1 957 полос швед-
ского желечя 48. № „ ^
i> Tvir^T,T ' Такои спрос на этот материал существовал
в русских мастерских за 20 лет до Петра.

.Vi2
Г л а в а X
Торговый капитализм XVII века имел громадное влияние и
на внешнюю и на внутреннюю политику московского прави-
тельства. До завоевания Украины и отчасти даже до Петра
объектом первой был юг; колонизация южной окраины, теперь
безраздельно доставшаяся в московские руки, дала непосред-
ственный повод и к походам в Крым князя В. В. Голицына, и
к Азовским походам Петра. Перемена в ориентировке этой
политики, связанная с Северной войной, была вызвана глав-
ным образом интересами русской внешней торговли. Уже
де Род ее указывал в 1650-х годах, что традиционное направ-
ление этой последней на Архангельск по крайней мере вдвое
понижает барыши капиталистов, так как по климатическим
условиям торговый капитал на Белом море успевает обер-
нуться только один раз (он совершал этот оборот в пять ме-
сяцев), а на Балтийском — два или даже три раза (если счи-
тать судоходную кампанию Риги или Либавы в 9 месяцев, а
оборот при максимальной скорости — в 3 месяца) 49. Де Родес
формально работал в пользу Швеции, но по существу едва ли
не з пользу своего родного города Риги, торговля которой рос-
ла во второй половине XVII века чрезвычайно заметно. Вы-
воз льна с 1669 по 1686 год увеличился вдвое (с 67 570
до 137 550 пудов), конопли — с лишком втрое (с 187 260 до
654 510 пудов, в 1699 году —816 440 пудов), все прочее в та-
кой же пропорции. Территорией, питавшей рижскую торговлю,
были, во-первых, Литва, во-вторых, соседние области Москов-
ского государства. Экономически город, очевидно, теснее был
связан с ними, нежели со своим юридическим «отечеством» —
Швецией, которой он тогда принадлежал. В таком же положе-
нии был и второй после Риги остзейский порт — Ревель. Швед-
ское правительство, вообще одно из лучших бюрократических
правительств тогдашней Европы, отлично сознавало это, как
свидетельствует один любопытный указ королевы Христины
(3 июня 1648 г.). Им русская торговля в Ревеле ставилась в
исключительно благоприятные условия, а с другой стороны,
делались все усилия привлечь сюда в возможно большем ко-
личестве заграничных купцов, чрезвычайно облегчив им до-
ступ в среду ревельского гражданства, а стало быть, и ко всем
торговым привилегиям, какими обильно пользовалось местное
население по сравнению с иноземными *. Вскоре после Кардис-
I
* «Здесь обычай, — записал князь Ф. А. Куракин о Гамбурге
в 1708 году, — когда торговой приедет в который город, в котором он не
записан гражданином, не может торговать ни грунтовым торгом, ни мел-
ким».

Петровская реформа
54а
ского мира (1661года) шведское правительство добилось «сво-
бодной торговли» между русскими и шведскими подданными.
Несколько ранее, когда русские под влиянием голландцев
всячески, между прочим и литературным путем, посредством
карикатур и памфлетов, конкурировавших с англичанами, от-
няли у последних их привилегию и английская фактория в
Архангельске закрылась, Швеция пыталась перевести англий
скип торг к себе в Нарву. Но все эти хлопоты, как можно ви-
деть уже из приведенных примеров, больше шли на пользу
Швеции как политического целого, нежели ее остзейских под
данных. Щедро даря бюргерские привилегии в остзейских
городах иностранцам, шведские короли были очень скупы на
те привилегии, которыми пользовались шведские купцы. Мы
видели, какую роль в тогдашней торговле играли зундские
пошлины, которые собирала в свою пользу Дания со всех
входящих в Балтийское море и выходящих из него кораблей.
Шведы добились их отмены, но только для себя: рижане и
ревельцы продолжали их платить. Во вторую половину
XVII века стал быстро расти лифляндский хлебный вывоз
(с 2 380 «лофов» в 1669 году до 6 991 в 1686 и 14 939 в
1695 году). Но Карл XI поспешил обложить его высокими вы-
возными пошлинами, чтобы создать преимущество для Шве-
ции, которая тоже нуждалась в привозном хлебе. В то же
самое время, когда это было им выгодно, шведы очень хлопо-
тали о «свободной торговле». В половине столетия крупные
рижские торговцы вздумали образовать компанию, которая
должна была монополизировать в своих руках все коммерче-
ские сношения с заграницей (упоминавшиеся выше псковские
мероприятия 1665 года едва ли не были подражанием этому
рижскому проекту). Но шведское правительство в лице мест-
ного губернатора Бенгта Оксенширны решительно воспротиви-
лось этому, опираясь на «маломочных» рижских купцов, кото-
рым затея капиталистов, естественно, не могла нравиться.
С полным нарушением прав городского совета, где командовал
крупный капитал, Оксенширна наложил запретительные вы-
возные пошлины, до тех пор пока не будет восстановлена
«свободная торговля». В результате всякая торговля остано-
вилась вовсе. Война с Данией и опасение, что датчане ис-
ьзуют этот конфликт, вынудили стокгольмское прави-
ьство отступиться от решительных шагов своего риж-
представителя; но к тому времени компания была уже
разорена и ттптт^тт ' *
г 1 и должна была ликвидироваться как раз в тот

544
Глава X
момент, когда ее представители одержали победу в Сток-
гольме *.
Естественному тяготению остзейских портов на восток
соответствовало такое же естественное отталкивание их со
стороны их скандинавского сюзерена. Когда Петр начал вели-
кую Северную войну походом на Нарву, воскрешая этим опе-
рационную линию Грозного, когда он, идя по следам царя
Алексея, осаждал Ригу, он являлся в сущности освободителем
плененного шведским засильем остзейского торгового капи-
тала. Рига должна была стать русским портом, так как русская
торговля уже выросла из Архангельска; с другой стороны,
Риге нужно было освободиться от шведских пут, так как иначе
ее убил бы Кенигсберг, который год от году отбивал у Риги
ее клиентов, пользуясь тем, что кенигсбсргские пошлины были
в несколько раз ниже шведских. Собственно на Петербург Петр
был отброшен, после того как ему не удалось завладеть Нар-
вой, а его союзники, саксонцы, потерпели поражение под Ригой.
А раз выяснившиеся стратегические удобства передового поста
на Неве должны были обеспечить ему первенство и позже,
когда дела пошли удачнее. С коммерческой же точки зрения
Петербург и долго после не мог конкурировать естественным
путем не только с Ригой, но даже с Архангельском. Пришлось
и для того и для другого порта создать целый ряд ограниче-
ний, запретить ввозить в Ригу и в Архангельск целый ряд то-
варов, торговлю которыми должен был монополизировать Пе-
тербург. Зато русское правительство всячески старалось облег-
чить Риге конкуренцию с Кенигсбергом, причем из одного
относящегося сюда документа мы узнаем, что так заботив-
шиеся о «свободной торговле» шведы отдали в 1690 году всю
мануфактурную торговлю Риги на откуп четырем человекам,
тогда как остальное купечество могло торговать мануфактурой
только во время ярмарки (с 20 июня по 10 августа) **. Как
видим, то, что обыкновенно выставляется как ближайшая при-
чина перехода остзейских провинций — главного объекта Се-
верной войны — на русскую сторону, знаменитая «редук-
ция» — отобрание у лифляндского дворянства захваченных им
в прошлые годы коронных имений — занимает в числе причин,
обусловивших войну, далеко не первое место. Поскольку речь
идет о Завоевании Россией восточного побережья Балтики,
\—
* Для всех вышеприведенных фактов см. Richter, Geschichte der
deutschen Ostseeprovinzen, Riga, 1858, Bd. II, Teil 2, passim50.
** См. Доклад рижского обер-инспектора Данненштерна, «Сборник
Русск. история, о-ва», т. XI, стр. 459 б1.

Петровская реформа
545
«редукция» не играла даже никакой роли. Остзейское дворян-
ство смотрело не на восток, а на юг, желало присоединения
не к Московскому государству, а к Польше. Лидер дворянской
оппозиции Паткуль был очень испуган, когда увидал, что
фронт русского наступления поворачивает на запад, к Нарве:
он бы предпочел видеть Петра в Финляндии. С другой сто
роны, рижское бюргерство не чувствовало, по-видимому, ни ма-
лейшего желания переходить из шведского подданства в поль-
ское, и в 1700 году от войск короля Августа город защищал
не столько малолюдный шведский гарнизон, сколько вооружен-
ные граждане, за что лифляндское дворянство в договоре с тем
же польским королем проектировало лишить рижских бюрге-
ров их исконных привилегий и передать управление горо-
дом окрестным помещикам. Союз остзейских баронов с рус-
ским правительством датируется от гораздо более позднего
времени, когда взяла верх дворянская реакция, временно усту-
пившая при Петре союзу торгового капитала с новой феодаль-
ной знатью.
Торговыми интересами на Балтийском море определяется
и та комбинация держав, при которой началась Северная
война и которая держалась с перерывами до ее конца. Союз
России с Польшей именно на этой почве был столь же есте-
ственным, как тяготение Риги к Московскому государству:
обеим державам для их экспорта нужно было «свободное»
Балтийское море, т. е. уничтожение шведской монополии.
Дания была в этом с ними солидарна, хотя бы прежде всего во
имя зундских пошлин, которые она не могла заставить платить
шведов, не говоря уже о старинной конкуренции двух сканди-
навских народов на Балтике. Наоборот, голландцы, именно от
этих зундских пошлин убежавшие на Белое море, должны
были отнестись к русско-польскому предприятию весьма несо-
чувственно. Взаимные отношения Петра и Нидерландской
республики во время Северной войны и по ее поводу могут
служить наилучшей иллюстрацией того, как всяческие «куль-
турные» влияния пасуют перед экономическими в случае
столкновения. Казалось бы, что могло быть сильнее голланд-
ского влияния на «саардамского плотника», даже в своей
подписи рабски копировавшего ту страну, которая в его глазах
оыла олицетворением европейской цивилизации? А между
тем начиная войну, он знал, что его друзья смотрят на это бо-
лее чем холодно. Даже обещание вдвое понизить таможенные
пошлины сравнительно с Архангельском не заставило лед
растаять. «Нынешняя война ваша со шведами Штатам очень
18 М. Н. Покровский, кн. I

546
Глава X
неприятна, — писал из Гааги Петру его тамошний представи-
тель Матвеев, — и всей Голландии весьма непотребна, потому
что намерение ваше — взять у шведа на Балтийском море
пристань». А когда в Гаагу пришло известие о поражении
русских под Нарвою, оно произвело там «несказанную ра-
дость». Друзья Петра вместе с англичанами не останавлива-
лись даже перед тем, чтобы разорвать союз Петра с Польшей,
наладив отдельный мир короля Августа с Карлом XTI. На Да-
нию тоже оказывалось давление в том же направлении. При-
чем все заманчивые обещания Петра насчет тех коммерческих
выгод, которые сулит балтийская торговля сравнительно с бе-
ломорской благодаря более быстрому обороту капитала (старый
аргумент де Родеса), на англичан совершенно не действовали.
Голландцы же формально заявили русскому представителю, что
они «по старым договорам обязаны во всем помогать Швеции».
Нужны были, с одной стороны, полтавская победа, с другой —
видимое упрочение русских на берегах Финского залива, для
того чтобы в Лондоне и в Гааге решили несколько изменить
свое отношение к внешней политике Петра.
2. Меркантилизм
В основе этой политики лежал, таким образом, мерканти-
лизм. О Петре как одном из представителей этого именно тече-
ния экономической политики его времени принято говорить
уже давно *. Меркантилизмом, как известно, называется такое
направление этой политики, которое, исходя из отождествле-
ния богатства с деньгами или вообще с драгоценными метал-
лами, видит в торговле, приносящей в страну драгоценные
металлы, источник народного богатства. Первые зачатки мер-
кантилизма в Западной Европе относятся к концу средних
веков (XIII—XV), а его расцвет — к эпохе Людовика XIV.
Но его теория не стояла все время на одном месте, и в то
время как ранний меркантилизм опирался исключительно на
торговлю ценным сырьем, особенно колониальным, в XVII веке
стали сознавать всю выгодность сбыта фабрикатов, особенно
когда в фабрикаты перерабатывалось местное сырье, которого
не было или которого мало было у других. Эта вторая стадия
* См., между прочим, статью Штиды (Stieda) в «Russische Revue»,
1874, N IV, «Peter der Grosse, als Mercantilist» б2 — весьма сухой, но очень
добросовестный свод или, вернее, каталог фактов, характеризующих эту
сторону петровской реформы.

Петровская реформа
547
меркантилизма, связанная с именем Кольбера — почему иногда
это направление и называют специально колъбертизмом — и ха-
рактеризующаяся покровительством туземной обрабатывающей
промышленности, дожила, как всем известно, до нашего време-
ни и составляет интегральную часть государственной мудрости,
проповедуемой всеми консервативными партиями. Петровской
России были уже знакомы обе стадии. Первая нашла себе
юридическое выражение уже в 1667 году в знаменитом Ново-
торговом уставе, изданном по почину Ордина-Нащокина, ве-
роятного вдохновителя известной нам псковской реформы.
Устав начинается с характерно меркантилистского заявления:
«Во всех окрестных государствах свободные и прибыльные
торги считаются между первыми государственными делами;
остерегают торги с великим бережением и в вольности держат
для сбора пошлин и всенародных пожитков мирских» 53. Фразы
о «свободе» и «вольности» нас не должны смущать: речь тут
идет не о «свободе торговли» в том смысле, какой придал
этому термину XVIII век, а об отмене всякого рода феодаль-
ных стеснений и поборов узкофискального характера, стесняв-
ших обмен ради непосредственной грошовой выгоды царского,
а раньше княжеского казначейства. Множество мелких побо-
ров, оставшихся от удельного времени (мыты, сотое, тридца-
тое, свальное, складки, повороты, статейное, мостовое, гостиное
и т. д.), были уничтожены Новоторговым уставом и заменены
однообразной таможенной пошлиной, которая имела в виду не
столько непосредственную прибыль казны, сколько создание
выгодного для Московского государства торгового баланса:
была повышена пошлина с иностранных вин, зато совсем бес-
пошлинно можно было привозить драгоценные металлы.
А предметы роскоши, «узорочные вещи» были вовсе запре-
щены к привозу без особого разрешения. «В порубежных го-
родах головам (таможенным) и целовальникам у иноземцев
расспрашивать и пересматривать в сундуках, ларцах и ящиках
жемчугу и каменья неотложно, чтобы узорочные вещи в
утайке не были; от покупки таких вещей надобно беречься,
как и в других государствах берегут серебро, а излишние
такие вещи покупать запрещают, не позволяют носить их
простым нечиновным людям, чтобы оттого не беднели; также
низких чинов люди чтоб не носили шелку и сукна. Надобно
удерживать таких людей от покупки таких вещей накладною
пошлиною большою и заповедью без пощады: берегут того во
Г0СУД5?СТВах и от напРасного убожества своих людей
т>> • Нет надобности говорить, что заботы о том, чтобы

548
Глава X
«нечиновные люди не беднели», представляют собою такое же
чиновничье лицемерие, как и оправдание казенных кабаков
интересами народной трезвости. По существу же тенденции
Новоторгового устава не представляют собою ничего нового:
во Франции еще в конце XIII века в заботах о том, чтобы
«нечиновные люди не беднели», запрещено было лицам, имев-
шим менее 6 тыс. ливров годового дохода, приобретать золо-
тую и серебряную посуду, заказывать более нежели 4 платья
в год и т. п. В Германии бархат могли носить только рыцари,
золотые украшения на шляпе тоже составляли дворянскую
привилегию, и еще в 1699 году служанка, осмелившаяся на-
деть платье со шлейфом или отделанное кружевами, риско-
вала попасть с бала в участок. В литературе у нас выразите-
лем взглядов этого раннего меркантилизма является Посошков,
писавший при Петре, отчасти даже в конце царствования, но
характерный в сущности для второй половины XVII века. По
мнению Посошкова, «не худо бы расположить, чтобы всякий
чин свое бы определение имел: посадские люди, все купече-
ство собственное платье носили, чтобы оно ничем ни воен-
ному, ни приказному согласно не было. А то ныне никоими
делами по платью не можно познать, кто какого чина есть, по-
садский или приказный, или дворянин, или холоп чей, и не
токмо с военными людьми, но и с царедворцем распознать
не можно». Дальше идет проект обмундирования всех разрядов
посадского населения, где предусматривается не только ма-
териал, из которого сделана одежда, но и ее фасон и окраска.
У первой статьи купецкого чина кафтаны должны были быть
«ниже подвязки, чтобы оно было служивого платья длиннее,
а церковного чина покороче, а штаны бы имели суконные и
триповые, а камчатных и парчевых отнюдь бы не было у них,
а на ногах имели бы сапоги, а башмаков тот чин отнюдь не
носил же бы». Тогда как «нижняя статья... те бы носили сукна
русские крашеные лазоревые и иными цветами, хотя валеные,
хотя не валеные, только бы были крашеные, а некрашеные
носили бы работные люди и крестьяне» *. Параллельно с этим
идут советы запретить ввоз шелковых носовых платков и ино-
странных вин: «буде кто хочет прохладиться, то может и
русскими питьи забавиться». Подобно русским купцам, держав-
шим у себя шелк но пяти лет в наивной уверенности, что
иностранцам все равно достать его негде и они только из
упрямства не хотят платить москвичам «справедливой» цены,
* См. А, Брикнер, Посошков как экономист, стр. 124—125 55.

Петровская реформа
54У
Посошков тоже был твердо убежден, что русские без иностран-
ных товаров могут прожить, «а они без наших товаров и де-
сяти лет прожить не могут». И то, что однажды случилось в
Архангельске, он готов обратить в систему, которую он с обыч-
ной конкретностью своей фантазии разрабатывает во всех де-
талях. «Пока иноземцы по наложенной цене товаров наших
приймать не будут, до того времени отнюдь ни малого числа
таких товаров на иноземческие торги не возили бы», и товаров,
привезенных из-за границы, не позволять складывать в русских
портах: не захотел покупать русского товару, вези и свой
обратно. А на будущий год накинуть «на рубль по гривне или
по четыре алтына» — «как бы купечеству в том слично было и
деньги бы в том товаре даром не прогуляли». «И так колико
годов ни проволочат они упрямством своим, то на каждый год
но толико и те накладки на всякий рубль налагать, не усту-
пая ни малым чем, чтоб в купечестве деньги в тех залежалых
товарах не даром лежали, но проценты бы на всякий год умно-
жились. И аще в тех процентах товарам нашим (цена) возвы-
сится, что коему прежняя цена была рубль, а в упорстве ино-
земском возвысится в два рубля, то такову цену впредь за
упрямство их держать, не уступая ни малым чем» 56.
Рядом с этим глубоким убеждением автора «Скудости и
богатства», что барыш в торговле определяется тем, кто кого
переупрямит, можно поставить только его теорию денег, столь
же вполне средневековую, как и его теория обмена. Посошкова
очень возмущало, что иноземцы осмеливаются устанавливать
курс на русские деньги: «Деньги нашего великого государя
ценят, до чего было им ни малого дела не надлежало». «А наш
великий император сам собою владеет, и в своем государстве
аще и копейку повелит за гривну имать, то так и может пра-
виться» 57. На этот раз наш автор отстал не только от европей-
ских взглядов на дело, но и от русской действительности:
опыт назвать копейку гривенником был уже сделан в России
приблизительно за три четверти столетия до того, как была
написана книга «О скудости и богатстве». Так как этот опыт
весьма характерен для раннего меркантилизма, то место упо-
мянуть о нем именно здесь. Одновременная война с Польшей
Швецией поставила небогатую золотом и серебром казну
Ц ря Алексея в очень затруднительное положение. Надо иметь
росс1ДУ'°ЧТ° В М°сковском государстве не было ни золотых
говляШбИ' НИ сеРе^Ряных рудников, так что заграничная тор-
СначалЫЛа £динственнъш источником драгоценных металлов,
гфиоегли к обычной не только у нас, но и в Западной

Г>Г)0
Глава X
Европе и не только в то время, но и гораздо позже, до Петра
включительно, порче приходившей с Запада полноценной мо-
неты: из «ефимка», принимавшегося у иностранных купцов
по искусственно пониженному курсу (40—42 копейки вместо
полтинника) чеканили 63—64 серебряных копейки. Затем пе-
рестали себя затруднять даже перечеканкой и просто клали на
«ефимки» особые штемпеля, повышавшие их номинальную
цену на 25%. Относительный успех этих мер, не затраги-
вавших широкой массы, для которой копейка (равнявшаяся
15—17 копейкам XIX века) была наиболее обычной монетой,
навел довольно естественно на соблазн: выпустить деньги со-
вершенно искусственной ценности, определенной исключи-
тельно царской печатью. Так появились в обращении медные
полтинники и рубли с принудительным курсом. Их совершенно
напрасно сравнивали иногда новейшие историки с ассигна-
циями: последние всегда могли быть разменены на золото или
серебро, хотя бы и не рубль за рубль, а «медные рубли»
царя Алексея менять или выкупать вовсе не предполагалось.
Это были «искусственные деньги» в полном смысле этого сло-
ва — металлическое выражение той идеи, что царь может и ко-
пейку велеть за гривенник считать. Но пределы царской власти
неожиданно оказались ограниченными, и на московском рынке
разразился самый неприятный и затрагивающий самые широ-
кие круги кризис: крестьяне перестали возить в город сено,
дрова и съестные припасы, за которые им платили медью
вместо привычного серебра (нужно иметь в виду, что и ко-
пейка была тогда серебряная). Цены на все предметы первой
необходимости сразу поднялись вдвое. Так как недовольство
охватило и служилых людей, то правительству пришлось
пойти на уступку: были снова выпущены серебряные копейки,
другими словами, казна поступилась своей монополией на се-
ребро, которую она хотела было ввести — и они стали обмени-
ваться на медные, копейка за копейку. Это успокоило массу,
и она понемногу привыкла к новой, медной копейке, раз было
очевидно, что та ничем не отличается от серебряной по своей
покупной силе. Медные копейки стали теперь действительно
чем-то вроде ассигнаций, но для правительства это была лишь
временная мера, которою оно рассчитывало приучить народные
массы к нововведению. Едва медная копейка вошла в обычай,
как ее стали чеканить в огромном количестве, совершенно не
соображаясь с возможностью размена. По отзывам современни-
ков (наиболее полный рассказ о монетной авантюре тех дней
оставил нам Котошихин) 58 сюда примешались и злоупотреб-

Петровская реформа
551
ления: московские гости, пользуясь своей близостью к госу-
дарственным финансам, стали чеканить на царском монетном
дворе деньги за свой частный счет, наживая при этом всю
разницу, какая была в цене между серебром и медью. Как бы
то ни было, количество медных денег в обращении настолько
увеличилось, что курс их постепенно упал до 17 рублей мед-
ных за 1 серебряный. Кризис повторился, но уже в удесятерен-
ных размерах, причем теперь правительство не могло так
легко из него выпутаться, так как не имело никакой возмож-
ности выпустить серебряных денег, хотя бы приблизительно в
таком количестве, чтобы можно было менять на них медные.
Тогда-то произошел тот знаменитый бунт, когда толпа при-
шедших в Коломенское гилевщиков держала царя Алексея
«за пуговицы». Очевидно, кто-то уже и в те времена пытался
объяснить волнение «иноземным подкупом», потому что Кото-
шихин находит необходимым подчеркнуть, что среди бунтовщи-
ков не было ни одного из многочисленных в Москве иностран-
цев. Зато он дает определенную социальную физиономию бун-
та: «были в смятении люди торговые и их дети, и рейтары*, и
хлебники, и мясники, и пирожники, и деревенские и гулящие,
и боярские люди», — бунтовали мелкие торговцы, ремеслен-
ники и рабочие (как увидим ниже, категория наемных рабо-
чих не была так незнакома Московской Руси, как часто ду-
мают). А направлено было восстание наряду с администрацией
против крупного капитала: одним из наиболее заметных эпи-
зодов является разгром двора одного из гостей, Шорина, круп-
нейшего из царских факторов того времени. Расправа «тишай-
шего» царя с бунтовщиками стоит того, чтобы ее отметить;
началось с того, что безоружную толпу, пришедшую в Коломен-
ское в простоте души «поговорить» с Алексеем Михайловичем,
«начали бить и сечь и ловить, а им было противиться не уметь,
потому что в руках у них не было ничего ни у кого, начали бе-
гать и топиться в Москву-реку, и потопилося их в реке больше
100 человек, а пересечено и переловлено больше 7 тыс. чело-
век, а иные разбежались. И того же дня около того села
повесили до 150 человек, а достальным всем был указ, пытали
и жгли, и по сыску за вину отсекали руки и ноги и у рук
пальцы, а иных били кнутьем, и клали на лице на правой
стороне признаки, разжегши железо накрасно, а поставлено на
железе «буки», т. е. бунтовщик, чтобы был до веку
торговлей 'пм®ЛКие служилые, подобно стрельцам занимавшиеся мелкой

552
Глава X
нризнатен; и чиня им наказание, разослали всех в дальние го-
рода: в Казань, и в Астрахань, и на Терки, и в Сибирь — на веч-
ное житье, и после по сказкам их, где кто жил и чей кто ни был,
и жен их и детей потому ж за ними разослали, а иным пущим
ворам того же дня, в ночи, учинен указ, завязав руки назад,
посадя в большие суда, потопили в Москве-реке». Всего за вос-
стание было казнено, но словам Котошихина, более 7 тыс. че-
ловек, а сослано более 15 тыс. «А те все, которые казнены и
потоплены и разосланы, не все были воры, — прибавляет он, —
прямых воров больше не было, что с 200 человек; и те невин-
ные люди пошли за теми ворами смотреть, что они будут у
царя в своем деле учинять, а ворам на такое множество лю-
дей надежно было говорить и чинить что хотели, и оттого все
погинули, виноватый и правый» 59. Прибавьте к этому выра-
зительному повествованию не менее выразительный рассказ
Коллинса о том «капитане», которого тишайший царь соб-
ственноручно уложил на месте железным посохом — не хуже
Грозного! — за то, что несчастный не вовремя сунулся к нему
с челобитной и напугал царя60, и вам сразу станут понятны
и стрелецкий розыск Петра, так же мало говорящий о его лич-
ной исключительной жестокости, как казни Ивана Василье-
вича о патологическом состоянии последнего, и та атмосфера,
которою окружен был московский двор XVII века, где одним
из тягчайших преступлений было появиться во дворце или
хотя бы перед дворцом с оружием в руках. Впечатления
Смуты с ее убитыми и низвергнутыми царями забывались не
так легко, а XVIII веку суждено было многое освежить в па-
мяти.
«Медные рубли» были самым эффектным эпизодом ран-
ней поры русского меркантилизма, когда он не метил дальше
того, чтобы все золото и серебро, какое возможно, собрать в
казенные сундуки. Европа была слишком близко, и европей-
ские влияния слишком сильны. Уже столь типичные москов-
ские люди, как Посошков, начинали понимать, что одной
«твердостью» в обращении с иностранцами (твердости по отно-
шению к своим не приходилось учить, как мы сейчас видели)
страны не обогатишь, а что богатая казна возможна только в
богатой стране, это опять-таки понимал и Посошков. «Все, что
есть в народе богатства — богатство царственное, подобно и
оскудение народное — оскудение царственное» 61, — записал он
в одном месте, правда, по совершенно случайному поводу,
вспомнив, как сгноили в царской казне чью-то конфискованную
соболью шубу. А что народное богатство извлекается не из одних

Петровская реформа
553
торговых барышей, это представлялось ему тоже довольно
ясно, н у Посошкова мы находим уже вполне определенный
переход к промышленному меркантилизму кольберовского
типа. По обыкновению наивное национальное самодовольство
первого русского экономиста (Крижанича не приходится счи-
тать «русским» экономистом, и вообще историческое значение
его писаний весьма проблематично: что Петр делал часто
«именно то самое», на что указывал ученый серб, ровно ничего
не доказывает, раз этот серб говорил то же самое, что и все
иностранцы его времени) придает его кольбертизму смеш-
новатый оттенок. Он все рад бы делать дома — до «робячьих
игрушек» и очков включительно, не покупая ничего подобного
у иноземцев «ни на полцены», и, по обыкновению же налегая
на волевой момент, уверен, что коли хорошенько приняться за
дело, так стеклянной посудой, например, «все их государства
наполнить можем». Меры, которые он предлагает для поднятия
русской промышленности, — мелочной контроль над доброка-
чественностью каждой отдельной вещи, штрафовка «неисправ-
ных» мастеров и т. п. — чисто средневековые. Но когда он мо-
тивирует устройство суконных заводов в России тем, что тогда
«те деньги у нас в России будут» 62, он идет в ногу с современ-
ными ему европейскими меркантилистами, быть может и
прямо кое-что у них заимствуя со слуху, из рассказов бывав-
ших за границей русских. В подлиннике русские официальные
круги познакомились с более современными экономическими
течениями из проектов голштинца Любераса, бывшего при
Петре вице-президентом Берг-и Мануфактур-коллегий. Водной
из своих записок, представленных Петру, этот образованный
немецкий чиновник начинает в сущности с жестокой критики
московских порядков, не называя только Московского государ-
ства по имени. «Известно, — говорит он, — что в некоторых
странах, несмотря на то что ведется большая торговля, поддан-
ные мало получают от нее пользы. Бывает это тогда, когда жи-
тели продают свои продукты в сыром виде; в этом случае под-
данные других стран обрабатывают сырье и получают большую
прибыль, тогда как первые обладатели имеют скудное пропи-
тание... Или же тогда, когда государь либо за свой собствен-
ный счет возьмет известную торговлю, либо дозволит другим
людям монопольную торговлю за ежегодное вознаграждение;
от этого, по видимости, и вначале казна может несколько вы-
играть, но в действительности наибольшую выгоду извлекает
руководитель предприятия, общая же торговля, которая тогда
только и процветает, когда ведется свободно частными пред-

554
Глава X
принимателями, с помощью их кредита и их индивидуальных
усилий, испытывает великий вред для своего правильного те-
чения...» * «Знакомство с прошлым и настоящим временем де-
лает бесспорным и ясным как день, что после благословения
божия существует два главных пути, пренебрежение или
внимание к которым обусловливает как погибель и порабоще-
ние стран, так и их процветание и рост, именно мореплавание
и промышленность...» Как на пример Люберас указывает рус-
скому царю на его собственную страну, «превосходные и необ-
ходимые продукты которой до сих пор зависят от чужеземного
вывоза и уравновешиваются обменом на иностранные товары,
частью вовсе ненужные, так как ваше величество имеете воз-
можность завести собственные подобные мануфактуры» 63.
Люберас не мог указать, какие именно мануфактуры нужно
завести в России, так как, по его словам, природные особен-
ности (specialia) русского государства не были ему известны.
За это взялся другой прожектер, уже природный русский, ко-
торого Петр посылал строить корабли в Англию, где его при
жизни едва не арестовали по требованию английских кредито-
ров русского правительства, а после смерти искали, чтобы аре-
стовать по царскому приказу: этого многострадального чело-
века звали Федором Салтыковым, он был правнук знаменитого
в истории Смуты Михаила Глебовича Салтыкова и родствен-
ник царской семьи через царицу Прасковью Федоровну, жену
брата Петра, слабоумного Ивана Алексеевича. В своих «Изъяв-
лениях прибыточных государству», написанных в 1714 году,
Салтыков рядом с вереницей самых разнообразных проектов:
о присоединении к России Лифляндии, о написании истории
Петра Великого, о воспитании сирот обоего пола, о городской
почте и т. д. — набрасывает целый план создания в России
«заводов»: шелковых парчей, суконных, бумажных, стеклянных,
игольных, булавочных и белого железа и смоляных. Впервые
издавший проекты Салтыкова исследователь обращает по
этому поводу внимание своих читателей на то, что к 1714 году
правительство могло извлечь из «пропозиций и изъявлений»
очень немного фактически нового. «О производстве шелковых
тканей, стекла, писчей бумаги Петр начал заботиться с 1709—
1710 годов, — пишет он. — В 1709 году Петр отдал англича-
нину Вильяму Лейду существовавшие в Москве стеклянные
* Милюков, Госуд. хозяйство России и реформа Петра Великого,
стр. 528 64; мы пропустили 2 пункт, трактующий о торговом балансе
вообще.

Петровская реформа
555
заводы с обязательством расширить производство и выучить
русских мастеров усовершенствованному способу производства
стекла. В 1712 году по приказанию правительства вывезены
были из-за границы «припасы к стеклянному делу». Один мо-
лодой человек, некто Короткий, отправлен был Петром в Гол-
ландию для изучения писчебумажного мастерства и по возвра-
щении в Россию в 1710 году получил приказание построить
около Москвы бумажную мельницу и фабрику на «голландский
манир»; несколько молодых людей было отдано ему в уче-
ники; вслед за тем граф Апраксин по приказанию Петра
(1712 год) устроил бумажную мельницу в Красном Селе. Пер-
вая шелковая фабрика устроена до проектов Салтыкова, в
1714 году*. К этому можно только прибавить, что все эти
«начинания» Петра сами по себе не представляли собою
ровно ничего нового. Стеклянные заводы существовали уж в
Московском государстве в третьей четверти XVIТ века. Первую
бумажную мельницу построили едва ли еще не при Иване
Грозном; другую начали строить по приказанию патриарха
Никона, но не достроили, а к 70-м годам того же столетия
были в ходу же две бумажных мельницы: одна царская, дру-
гая частная, принадлежавшая вдове знакомого нам откупщика
заграничной почты фон Шведена. Последняя работала на
«голландский манир», и сохранились ее изделия с водяными
знаками, имитировавшими знаменитую тогда иностранную
марку — голову шута (Narrenkapp papier) **. Первая суконная
фабрика была основана тем же Иоганном фон Шведеном в
1650 году; первые железоделательные заводы появились еще
несколько раньше, и если первая игольная мануфактура воз-
никла в России только через три года после представления
Салтыковым своих проектов, то это, конечно, вовсе не значит,
что она без советов этого прожектера не появилась бы вовсе.
Теория кольбертизма и у нас, как всюду, возникла на почве
практики и, стало быть, после нее, но теория была попыткой
систематизировать практику. Мы видели, что московская
вывозная торговля представляла собою в конце XVII века си-
стему довольно правильно и прочно организованных монопо-
лий. Теперь такую же систему стремится принять и крупная
промышленность.
кгт па Цявлов-Силъванский, Проекты реформ в записках современни-
ков ^етра Великого, стр. 39—40 65.
сковском^ У Лихачева: «Бумага и древнейшие бумажные мельницы в Мо-

556
Глава X
В начале века промышленное производство в Московском
государстве носило, как и торговля, ремесленный характер.
Впервые характер крупного коммерческого предприятия при-
няла царская торговля. Царские же дворцовые промышленные
заведения были в числе первых образчиков крупной индустрии
в России. За царем в деле создания торгового капитализма в
Московском государстве шли иностранцы; они же являются
и первыми у нас, кроме царя, заводчиками и фабрикантами.
Причем, как и иностранные купцы, иноземные промышленные
предприниматели действовали постоянно под покровитель-
ством царской власти и в тесном союзе с нею. На двух образчи-
ках мы можем очень хорошо видеть, как развивались царские
мануфактуры из отраслей дворцового хозяйства. В подмос-
ковном дворцовом селе Измайлове с давних пор существо-
вало стеклянное производство для домашних дворцовых нужд.
По мере разрастания царского дворца и стеклянной посуды
нужно было больше — в 1668 году в Измайлове мы находим
уже стеклянный завод с русскими мастерами. Но и придвор-
ные вкусы делались тоньше, грубое литье своих мастеров уже
не удовлетворяло — всего два года спустя на завод были вы-
писаны венецианцы, один из которых, некто Mignot (в русских
документах Миот или Мает), оказался особенно заслуживаю-
щим своей репутации, и работа Измайловского завода даже
иностранцами признавалась «довольно изящной». По-преж-
нему завод обслуживал и дворцовые надобности: в расходных
книгах Измайловского дворца за 1677 год значится, например,
что царице Наталье Кирилловне 14 июня было подано 25 ста-
канов высоких да 25 плоских и разная другая стеклянная по-
суда. Но в то же самое время мы находим в Москве, на Боль-
шом гостином дворе, «шалаш», «а в нем государских продаж-
ных сосудов» столько-то. Иностранцы же рассказывают об
измайловском стеклянном заводе просто как о мануфактуре,
принадлежащей царю, рядом с другой такой же мануфакту-
рой, принадлежавшей некоему Коэту или Коже (Kojet), полу-
чившему в 1634 году от царя привилегию на 15 лет. Разница
была лишь в том, что завод Коэта производил только грубое
стекло, оконное и бутылочное. Любопытно, что конкурентами
его являлцсь не иностранцы — через Архангельск привозилось
очень мало бутылок, — а украинские заводчики, наводнявшие
Москву по зимнему пути своим стеклом. Тем не менее и сбыт
коэтовского завода был довольно крупный: бутылок продава-
лось ежегодно от 80 до 90 тыс. штук. Что царская мануфак-
тура тоже шла успешно, доказывается появлением филиаль-

Петровская реформа
557
ного отделения Измайловского завода в селе Воскресенском,
Черноголовской волости. Совершенно аналогичную картину
дает нам развитие железоделательного, в частности, оружей-
ного производства. Царские оружейники при Оружейной па-
лате в Москве существовали издавна. Они продолжали рабо-
тать и при царе Алексее — в 1673 году ими был изготовлен
целый ряд образчиков так называемого «роскошного» оружия
(Prunkwaffen), от пушек до луков и колчанов включительно.
По словам Кильбургера, московские оружейники того времени
только этим и славились, и образчики их мастерства в этом роде
попадали даже за границу67. Настоящее же, деловое так ска-
зать, оружие, наоборот, выписывалось из-за границы, так как
наши мастера больше заботились о тонкостях внешней отдел-
ки, об изяществе золотой насечки и т. д., нежели о том, чтобы
из их ружей и пистолетов можно было стрелять. Воз-
можно, что так это было и на самом деле, хотя нельзя не
отметить любопытную подробность: в числе изготовленных для
царя в 1673 году образчиков было довольно много оружия
нарезного, т. е. того типа, которому в XIX веке суждено было
сделаться универсальным и который всегда предпочитался по
меткости и силе боя и не входил в общее употребление только
из-за трудности заряжения. Как бы то ни было, оружия и
вообще железного товару не хватало уже давно, и так как
спрос на него рос быстро, то параллельно с расширением раз-
меров дворцового производства были выдвинуты привилегиро-
ванные частные предприниматели из иностранцев. В 1632 году
голландец Виниус получил царскую привилегию на устройство
железоделательного завода с обеспечением ему казенных зака-
зов на пушки, ядра и другие железные изделия и с правом
вывозить остаток за границу; это было, таким образом, фор-
менное соглашение заграничного предпринимателя с русским
правительством. Виниус разорился, но это не было крушением
самого предприятия: оно перешло только в другие руки. Новый
хозяин, датчанин Марселис, еще владел заводом «как полной
наследственной собственностью» (erblich und eigen), когда пи-
сал Кильбургер; он только что стал тогда единоличным соб-
ственником, выкупив 3Д предприятия у своего зятя, Томаса
Келлермана; за эти % Марселис заплатил 20 тыс. руб.
(300 тыс. руб. золотом), значит, все предприятие ценилось в
400 тыс. наших рублей. Движущей силой была водяная (Ви-
ниус и хлопотал о разрешении построить «мельничные за-
воды»), и вокруг завода, помещавшегося между Серпуховом
улою, были, как до днесь около уральских заводов, огромные

558
Глава X
пруды. Руда была очень хорошая и добывалась настолько
легко, что не давали себе труда выкачивать воду из шахт, а
просто, когда много набиралось воды, начинали копать в дру-
гом месте. С нашим обычным представлением о первых рус-
ских заводах, как обслуживавших исключительно «государ-
ственные» потребности, нам кажется, что там должны были
делать исключительно пушки, ружья, ядра, сабли, панцири
и т. д. Но современник, специально интересовавшийся русской
промышленностью, уверяет, что марселисовские пушки были
очень плохи, хотя их пытались вывозить даже за границу, в Гол-
ландию (мы помним, что это было предусмотрено контрактом);
на опытах они все полопались. Это сообщение подтверждается
и жалобами московского правительства на своего контрагента:
по словам московских дипломатов, обличавших иностранных
предпринимателей перед Голландскими штатами в разных не-
дочетах, тульский завод ставил в казну пушки «многим немец-
кого дела хуже». Что касается ручного оружия, то и у Марсе-
лиса, как в царской Оружейной палате, делали только «роскош-
ное», а деловое по-прежнему выписывалось из Голландии, где
московское правительство заказывало по 20—30 тыс. мушкет-
ных стволов. Еще петровская пехота была вооружена в
1700 году льежскими и мастрихтскими ружьями. Сабельных
клинков «делали (в 1673 году) немного, и они совсем плохи».
А относительно панцирей мы узнаем пикантную подробность
из тяжбы между заводчиками Виниусом, с одной стороны,
Марселисом и Акемой — с другой: первый обвинял, между про-
чим, последних, что у них на заводах лат вовсе не делают
(вопреки контракту о поставке оружия), а те на это отвечали,
что они держали латного мастера несколько лет, «но так как
от царского величества ему работы никакой не было, то его и
отпустили назад за границу». Надо прибавить, что на заводе
второго из ответчиков, Акемы, оружия и вовсе не делали, это
был совсем «штатский» завод.
Чем же занимались эти заводы, основанные, как нас уве-
ряли, исключительно для удовлетворения «государственных»
потребностей? А тем же, чем и современные нам фабрики, —
обслуживали внутренний рынок. Завод Марселиса изготовлял
полосовое и кровельное железо, железные двери и ставни, ли-
тые чугунные плиты для порогов и тому подобные вещи, нахо-
дившие себе все больший и больший сбыт благодаря все боль-
шему и большему распространению каменной стройки. Завод
Акемы изготовлял, кроме того, судовые якоря — косвенное
указание на то, как широко распространено было речное судо-

Петровская реформа
559
ходство, — особенно же славился своим полосовым железом,
«прекрасным, гибким и упругим, так что каждую полосу легко
было согнуть в круг». Царский железный завод, стоявший
около Клина, изготовлял совершенно такого же рода товары.
В 1677 году царского железа записано на приход с остатком
от предыдущего года 1664 пуда связного (т. е. железных свя-
зей для каменных построек), 633 пуда полосового, 3 бочки
«белого» железа, 2480 гвоздей прибойных, 400100 гвоздей
двоетесных и т. д. Восемь лет спустя связного железа в запасе
было 1901 пуд, полосового — 1447 пуд. 35 фунт. У нас нет
данных, по которым можно было бы определить, предназна-
чались ли эти «запасы», как стеклянные, и на продажу или
исключительно для дворцовых надобностей. Можно только за-
метить, что если царский завод производил, между прочим, и
гвозди, то это явно указывает на невполне коммерческий ха-
рактер предприятия, так как фабричные гвозди в то время не
могли конкурировать с кустарными, которые хотя и были очень
плохи, но зато дешевы вне всякого сравнения. О том же пло-
хом коммерческом расчете свидетельствует и местоположение
царского завода, поблизости которого имелась только плохая
болотная руда. Но плохой предприниматель, дворцовое ведом-
ство не преследовало в этой области иных целей, чем другие, —
мотивы, руководившие им, были чисто экономические и
отнюдь не политические. Отчасти его предприятия развива-
лись, как мы видели, на почве огромного вотчинного хозяй-
ства, его отдельные отрасли были так громадны, что нетрудно
было придать им характер крупной индустрии. Но бывали
случаи, где царь выступал предпринимателем в чистом виде,
без всякого отношения к дворцовому хозяйству. Коллинс рас-
сказывает об огромной канатной мануфактуре, устроенной
царем Алексеем для того, чтобы дать заработок нищим, кото-
рые были туда собраны будто бы «со всей империи», причем,
работая в царском предприятии, нищие окупали все свое со-
держание, так что царю оно ничего не стоило. Ободренный
этим опытом, который так живо напоминает заботы Михаила
Федоровича о народной трезвости, царь Алексей стал «каж-
дый день устраивать все новые и новые мануфактуры» с ра-
ботниками такого же типа, которым их скудная плата выда-
валась притом натурой, тогда как деньги, «которые доставляют
ему (царю) кабаки, таким путем сберегались». К числу обычных
предрассудков относительно допетровской и петровской про-
мышленности принадлежит и мнение, что такой способ обес-
ечивать предприятия рабочими руками был господствующим.

560
Глава X
На этом основании историк русской фабрики отказал
этой промышленности в названии «капиталистической»: для
капиталистического производства «не хватало в России самого
главного — класса свободных рабочих». Были ли у нас свобод-
ные рабочие в XVII—XVIII веках вообще и на тогдашних
фабриках в частности? На винокуренном заводе Посошкова,
недалеко от Боровичей, Новгородской губернии, работали
«наемники», без которых, по словам племянника Посошкова,
управляющего заводом, никак нельзя было управить заводской
работы. Из письма того же племянника видно, кроме того, что
и крестьяне самого Посошкова ходили на работу в отход, двое
из них «денег рублев с полдесятка принесли». На железных
заводах не только мастера-немцы, но и подмастерья, и носиль-
щики, уже без всякого сомнения русские, получали денежную
плату. В контракте с Марселисом прямо было оговорено: на-
нимать всяких людей по доброте, а не в неволю. Крепостные
крестьяне, приписанные к заводам, исполняли больше подсоб-
ную работу, но и то не даром, не совсем как барщину: кре-
стьяне, доставлявшие золу на стеклянные заводы, получали
по 12 коп. с тонны.
3. Промышленная политика Петра
Таким образом, в России конца XVII века были налицо
необходимые условия для развития крупного производства,
были капиталы, хотя отчасти и иностранные, был внутренний
рынок, были свободные рабочие руки. Всего этого слишком
достаточно, чтобы не сравнивать петровских фабрик с искус-
ственно выгнанными тепличными растениями. И однако же
крах петровской крупной промышленности — такой же несо-
мненный факт, как и все вышеприведенное. Основанные при
Петре мануфактуры лопнули одна за другой, и едва десятая
часть их довлачила свое существование до второй половины
XVIII века. Присматриваясь ближе к этому первому в русской
истории промышленному кризису, мы, однако, видим, что и
он был как нельзя более естественным и объясняется именно
тем, чем объясняли часто в прежнее время возникновение
крупной, промышленности при Петре. Совершенно ошибочно
мнение, будто политические условия форсировали развитие
русского капитализма XVII—XVIII веков, но что политиче-
ская оболочка дворянского государства помешала этому капи-
тализму развиться, это вполне верно. Самодержавие Петра и

Петровская реформа
561
здесь, как в других областях, создать ничего не сумело, но
разрушило многое; история петровских мануфактур в этом
отношении дает полную параллель к картине того администра-
тивного разгрома, которую так хорошо изобразил в своей книге
г. Милюков.
«Купечества у вашего величества весьма мало, и можно
сказать, что уже нет», — писал Петру в 1715 году один неиз-
вестный русский, «обретавшийся в Голландии». Он объяснял
дело конкуренцией «высоких персон», мы сейчас увидим, в
какой связи это стоит с общими политическими условиями.
Но помимо конкуренции самый способ воздействия Петра на
промышленность был таков, что должен был распугивать, а
не привлекать капиталы. Уже в московскую эпоху промыш-
ленность была достаточно стеснена монополиями и привиле-
гиями, но и те и другие стесняли приложение капитала, так
сказать, отрицательно, указывая ему, чего он не может делать.
Петр попытался учить капитал, что он должен делать и куда
ему следует идти, и выполнял свою работу с энергией и на-
тиском, которые всегда были ему свойственны, и с наивностью,
которая может поспорить даже с методами Посошкова, ставив-
шего размер торговой прибыли в зависимость от твердости
характера торгующего. Распоряжения в духе Посошкова —
и в духе средневекового меркантилизма вообще — о том, на-
пример, чтобы люди боярские (т. е. крепостные) носили
только русские сукна, а заморских не смели носить, в случае
же, если сукон не хватит, шили бы платье из «каразеи», или
о том, чтобы никто не смел носить платье с позументами, «ибо
англичане богатее нас, а позументов не носят», были еще
самой мягкой и наиболее косвенной формой петровского воз-
действия на развитие индустрии. Он мог действовать гораздо
прямее и проще. Указ Сенату (января 1712 года) предписы-
вал: «Заводы размножать не в одном месте, так чтобы в пять
лет не покупать мундира заморского, и заведение дать торго-
вым людям, собрав компанию, буде волею не похотят, хотя в
неволю, а за завод деньги брать погодно, с легкостью, дабы лас-
ковей им в том деле промышлять было»68. Мы много слы-
шали о крепостных рабочих при Петре, но о крепостных
предпринимателях приходится слышать гораздо реже, а этот
тип несравненно любопытнее. В 1715 году до Петра дошло, что
русскую юфть не хвалят за границей, так как она скоро пор-
ТТГТР CT f\n*
"т °ырости благодаря русскому способу выделки. Немед-
ЫЛ0 пРедписано делать юфть по-новому, для чего разо-
0 Всеи империи мастера; «сему обучению дается срок

562
Глава X
два года, после чего, если кто будет делать юфти по-прежнему,
тот будет сослан в каторгу и лишен всего имения» 69. К каким
результатам приводило такое отеческое попечение, показывает
известная судьба северорусского холстоткачества. Как мы
знаем, русский холст и русское полотно в большом количестве
шло за границу. Иностранные купцы как-то попеняли царю,
что русские посылают к ним очень узкое полотно, которое не-
выгодно в употреблении и потому ценится гораздо дешевле
широкого. Петр немедленно строжайше запретил ткать узкие
полотна и холсты; но в избах русских кустарей негде было
поставить широкие берда, и кустарное холстоткачество совсем
завяло, причем разорилось и много купцов, промышлявших
сбытом этого товара. Такие же результаты имело запрещение
псковичам торговать льном и продуктами из льна с Ригой,
имевшее целью поощрить торговлю петербургского порта. Что
весь этот поход на кустарное ткачество имел в виду поддер-
жать крупные полотняные мануфактуры, заводившиеся в то же
время (одна из них принадлежала императрице), это едва ли
может подлежать сомнению. Но у Петра не было терпения
дождаться, пока капиталы сами начнут притекать к этому
делу, и он пробовал вогнать капитал в полотняные мануфак-
туры дубиной. В результате на место десятков тысяч разорен-
ных ткачей получилась одна полотняная мануфактура Тамеса,
где, правда, изготовляли товар, по отзыву иностранцев, не
хуже заграничного, но которая могла сводить концы с концами
только благодаря тому, что в виде подкрепления к ней было
приписано целое большое село (Кохма) с 641 крестьянским
двором. Фабрика, которую приходилось содержать трудом
крепостных крестьян, во всяком случае не была уже капита-
листическим предприятием. Перед иностранными путеше-
ственниками ею щеголяли как рассадником русских мастеров,
но не видно, чтобы они потом находили приложение своему
искусству. Петр, однако, этим мало смущался и был убежден,
что путем административных распоряжений можно не только
собрать капиталы «хотя бы неволею», но и выполнить недо-
статок отсутствующего в России сырья. Он запретил употреб-
лять в канцеляриях бумагу иначе как русского производства,
но оказалось, что развитие этого последнего тормозилось отсут-
ствием на русском рынке тряпья. Тогда издан был следующий
указ: «Понеже бумажная мельница, которая строится по указу
его ц. в. за Галерным двором, приходит уже в строении к
окончанию, а на делание бумаги материалов никаких нет: для
того е. ц. в. указал в Санктпетербурге публиковать указом,

Петровская реформа
563
дабы всяких чинов люди, кто имеет у себя изношенные тон-
кие полотна, тако ж хотя и не гораздо тонкие, что называется
ивановские полотна и прочие тому подобные, и такие бестря-
пицы приносили и объявляли в канцелярии полицеимейстер-
ских дел, за которые по определению заплочены им будут
деньги из кабинета е. ц. в.» 70
В серьезности подобных мер Петр был глубоко убежден и
объяснял неудачу их тем, что «не крепко- смотрят и испол-
няют указы». Подобно Посошкову и он был убежден, кроме
того, в злокозненности иностранцев, которые «фабрикам на-
шим сильно завидуют и всеми способами стараются их уни-
чтожить подкупами»71. В дубину же как орудие экономиче-
ского развития он веровал твердо. «Не все ль неволею сде-
лано?»— спрашивал он своего воображаемого оппонента в
указе 1723 года, по обыкновению из тона законодателя пере-
ходя в тон публициста. «И уж за многое благодарение слы-
шится, отчего уже плод произошел. Так и в мануфактурных
делах не предложением одним делать, но и принуждать, и
вспомогать наставлением, машинами и всякими способами;
и яко добрым экономам быть, принуждением отчасти; напри-
мер, предлагается: где валяют полсти тонкие, там принудить
шляпы делать (дать мастеров), так чтоб невольно было ему
полстей продавать, ежели положенной части шляп притом не
будет; где делают юфть, там кожи на лосинное дело и прочее
что из кож; а когда уже заведется, тогда можно и без надсмот-
рителей быть» 72. Но «быть без надсмотрителей» — это значило
все же остаться под надзором, только не центральной власти,
а «бурмистров того города», где заведена мануфактура. Наи-
более европейской мерой в этом каталоге принуждений был
таможенный протекционизм: «которые фабрики и мануфак-
туры у нас уже заведены, то надлежит на привозные такие
вещи накладывать пошлину на все, кроме сукон» 73. Во испол-
нение этого пожелания указа 1723 года тарифом, изданным в
следующем году, большая часть привозимых из-за границы
фабрикантов была обложена пошлиной в 50—75% своей цены.
Нак должен был отразиться этот тариф на внутреннем рынке,
видно из того, что в число высокопошлинных товаров попало
железо, уже за пятьдесят лет ставшее предметом массового
потребления. А насколько рационально вырабатывались
выхАй этом свидетельствует любопытное прошение шелко-
были fi^HKaHT0B' B интеРесах которых шелковые ткани тоже
пплпт _ л°жены запретительными пошлинами. Они просили
вновь разрешите и«^ »
f ^«ib ввоз шелковой парчи на том основании, что

564
Глава X
их собственная мануфактура «не может вскоре в такое со-
стояние придти, чтоб могла удовлетворить парчами все госу-
дарство»; они считали более выгодным для себя получить в
руки контроль над торговлей заграничными шелковыми това-
рами, «чтоб мы по своему усмотрению могли ввоз одних пар-
чей позволять, а других запрещать». Капитал, загнанный ду-
биной в промышленность, опять просился в торговлю...
Под этим прошением стоят подписи трех из числа круп-
нейших персон Петрова двора — адмирала Апраксина, вице-
канцлера Шафирова и Петра Толстого. Их предприятие, по
размерам затраченного капитала, было едва ли не самым боль-
шим в петровское время: в него было вложено до миллиона
рублей золотом на наши деньги, в том числе третью часть
дала казна, не считая того, что она снабдила «компанию»
постройками, материалами (мы помним, что торговля шел-
ком-сырцом составляла царскую монополию) и т. д. И все
это покровительство излилось на такую отрасль производства,
которая для внутреннего рынка имела минимальное значение,
а в связи с средневековомеркантилистскими мерами Петра
против распространения роскоши в массах не должна бы
иметь его вовсе. А между тем шелковые фабрики при Петре
росли как грибы: в одной Москве их было пять, и кто только
не бросался на это выгодное дело! Тут мы встречаем и мини-
стров, как упоминавшиеся нами выше, и придворных истоп-
ников (Милютин), и ямщиков (Суханов), и заезжих армян.
В связи с уже знакомым нам положением России во всемир-
ной торговле шелком в те времена увлечение идеей сбывать
на Запад вместо сырого шелка шелковые изделия было вполне
понятно. Недаром Федор Салтыков шелковым мануфактурам
посвятил особую главу своих «Изъявлений прибыточных».
«Которые заводы будут приносить в государстве немалые при-
были, — писал он, — российский народ такие же чувства
имеет, как прочие народы, и рассуждение, только их довлеет
к таким делам управить». Но попытка конкурировать с
Лионом или Утрехтом была детской затеей для государства,
где промышленность только еще зарождалась. Староста мос-
ковского суровского ряда официально заявлял, что шелковые
ткани отечественного изделия «против заморских работою не
придут, а ценою продаются из фабрик выше заморских», и от
лица вс^х суровских торговцев староста просил о свободном
ввозе заграничных шелковых материй. Все предприятие было
типичной авантюрой и скоро лопнуло, а между тем на него
тратились крупные казенные деньги и отвлекались капиталы

Петровская реформа
№>
от других мануфактур. Иначе, но так же нездорово проявлял
себя меркантилизм Петра в железоделательной промышлен-
ности: на железо были наложены почти запретительные
пошлины, а в то же время казенные тульские заводы были
всецело поглощены (с 1715 года) изготовлением оружия, кото-
рого так много требовала реформированная Петром армия.
Обслуживание же народного потребления всецело было в ру-
ках привилегированных предпринимателей-монополистов вро-
де знаменитого Демидова или царского родственника Алек-
сандра Львовича Нарышкина. Казне было выгоднее и в поли-
тическом и в финансовом отношениях иметь свои ружья и
свои пушки, нежели зависеть в этом отношении от Голландии.
Но для развития крупной железоделательной индустрии в
России едва ли не благоприятнее были те времена, когда Мар-
селис лил плохие пушки и хорошие сковороды.
Интенсивное и принудительное развитие русских ману-
фактур при Петре имело, наконец, и третье последствие, давно
отмеченное в литературе: от Петра ведет свое начало крепост-
ная фабрика. Выгоды вольного труда на мануфактуре созна-
вали тогда столь же хорошо, как и в предшествующую эпоху:
Тамес по контракту был обязан, как в свое время Виниус и
Марселис, «в мастеровые ученики и работники нанимать сво-
бодных, а не крепостных с платежом за труды их достойной
платы». Но когда приходилось пустить в ход сразу сотню
предприятий, между которыми были и очень крупные (у Та-
меса был 841 рабочий, на московской суконной мануфактуре
Щеголина — 730, на другой, казанской суконной же Мик-
ляева — 742, на Сестрорецком оружейном заводе — 682 чело-
века, на московской казенной парусной фабрике —1162
и т. д.) 74, имевшегося небольшого количества вольных рабо-
чих не могло хватить. А с другой стороны, монополист-пред-
приниматель и не очень был заинтересован в качестве своих
произведений: все равно, кроме него, купить было не у кого.
Отсюда естественно было стремление заменить вольный труд
сУРрогатами, и правительство охотно шло этому стремлению
навстречу. «Указом 10 февраля 1719 года предписано было
отослать на полотняные фабрики Андрея Турчанинова с това-
рищами «для пряжи льну баб и девок, которые, будучи на
Москве из приказов, также и из других губерний, по делам
за вины свои наказаны» 75. Указом 1721 года эта мера сделана
о щей: женщины, виновные в разных проступках, отсыла-
лись по усмотрению Мануфактур- и Берг-коллегии для ра-
на компанейских фабриках на некоторый срок или даже

566
Г л а в а X
пожизненно» *. Указ 18 января 1721 года, позволивший куп-
цам покупать к фабрикам п. заводам населенные деревни,
окончательно узаконил это положение вещей. Но если фабри-
кант мог вести теперь дело руками своих крепостных людей,
кто же мешал владельцу крепостных завести фабрику? Мера
Петра мало принесла пользы русскому промышленному капи-
тализму, но она была одним из предвестников, довольно дале-
ких еще, капитализма крепостнического, помещичьего. При
одинаковой форме, одинаковом, стало быть, качестве труда
помещичья фабрика имела все шансы победить купеческую;
так и случилось в течение XVIII века. Слишком натянув
струну, петровский меркантилизм оборвал ее вовсе. Но мы
очень ошиблись бы, приписав этот исход индивидуальной
ошибке «Преобразователя». Даже способ проведения им про-
мышленного меркантилизма в русскую жизнь не был его
личной особенностью; мы видели, что Посошков, типичный
представитель средней русской буржуазии этого времени, так
же много придавал значения «волевому импульсу» и так же
мало считался с объективными условиями, как и сам Петр.
Выросший на царских монополиях, окруженный условиями
ремесленного производства, русский торговый капитализм
очень плохо приспособлялся к тому широкому полю действия,
на котором он очутился в начале XVIII столетия, не столько
выйдя туда по доброй воле, сколько вытолкнутый напором за-
падноевропейского капитала. Этому последнему и досталась
львиная доля всех барышей: в то время как в XVII столетии
максимальное число кораблей в единственном тогда русском
порте Архангельске не превышало сотни, в год смерти Петра
в Петербурге было 242 иностранных судна, да кроме того в
Нарве — 170, в Риге, которая тоже стала теперь русским пор-
том, — 386, в Ревеле — 44, в Выборге — 72; запустел только
сам Архангельск, куда пришло всего 12 судов из-за границы:
с 1718 года торговля через этот порт была обставлена в инте-
ресах Петербурга такими затруднениями, что иностранцы
стали его избегать. В общем же по числу кораблей русская
отпускная торговля выросла за полстолетия, со времен Киль-
бургера, раз в 8—10. А русского купечества в это время было
«весьма мало, и можно сказать, что уже вовсе не было, ибо
все торги\отняты от купцов и торгуют оными товары высокие
персоны и их люди и крестьяне». Этот отзыв неизвестного про-
жектера, «обретавшегося в Голландии», вполне подтвердили
* См. у Туган-Барановского, цит. соч., стр. 22 76.

Петровская реформа
567
косвенно и сами «высокие персоны» очень скоро после смерти
Петра. В 1727 году в комиссии о коммерции при Верховном
тайном совете Меншиков, Макаров и Остерман подали «мне
ние», где соглашались, что «купечество в российском государ-
стве едва ли не вовсе разорено» и что нужно «немедленно
учредить комиссию из добрых и совестных людей, чтобы оное
купечество рассмотреть и искать сию государственную так
потребную жилу из корени и с фундамента излечить». В ка-
честве лекарства предлагалось отчасти взять назад некоторые
насильственные меры Петра, ибо «купечество воли требует»,
отчасти возвратиться к московской практике, отворив снова
Архангельск. Но главное, рекомендовалось пересмотреть про-
мышленные предприятия петровской эпохи, рассудив о фабри-
ках и мануфактурах, «которые из оных к пользе государствен-
ной, а которые к тягости», и предупредить на будущее время
излишнее размножение таких «тягостных» предприятий, за-
претив купечеству «впредь деревни покупать». «А помещикам
самим торговать», дипломатично прибавляло «мнение»; но
паче повелеть им крестьянам своим в промыслах и в размно-
жении всяких деревенских заводов сильное вспоможение учи-
нить». Дав некоторые подачки буржуазии, торг знатными пер-
сонами через своих людей предлагалось, таким образом, увеко-
вечить. Так, рядом с иностранными капиталистами перед нами
появляется другая социальная группа, пожавшая плоды «пре-
образований»,— то была новая феодальная знать, под именем
«верховных господ» начавшая править Россией на другой же
день по смерти Петра77.
4. Новый административный механизм
Непосредственное управление дворянской Россией было в
тех же руках, в чьих была и политическая власть: вассалы
московского государя, военные землевладельцы, собирали на-
логи, судили, устанавливали полицейский порядок в XVII веке,
как и столетием раньше, как и двумя столетиями позже в
сущности, если брать социальный смысл явления, а не его юри-
дическую оболочку. На этом однообразном фоне дворянского
режима конец XVII и начало XVIII века дают, однако, очень
резкое пятно. Перемещение экономического центра тяжести
не могло пройти бесследно и для распределения власти между
о щественньтми группами — весна торгового капитализма при-
несла с собою нечто совершенно необычное для московской
госсии - буржуазную администрацию.

508
Глава X
Тот факт, что на самом рубеже двух столетий, в 1699 году,
дворянский воевода, за службу и раны посаженный на свое
место, чтобы «покормиться досыта», должен был уступить это
место посадскому бурмистру, не то «ответственному финансо-
вому агенту правительства», не то — на последнее он был
больше похож — приказчику на отчете, — этот факт описан
нашими историками давно. Но с их обычной верой в чудодей-
ственную силу государства они за него не запнулись: почему
же бы государственной власти и не отдать местного управле-
ния в руки купцов, если это было для нее удобнее? Ведь еще
Иван Васильевич Грозный хвастался, что он из камней может
создать чад Авраама, а сделать из торгового человека судью
и администратора во много раз легче. Но если мы вспомним,
какой гигантской ломкой сопровождался переход управления
из рук бояр, т. е. представителей крупного землевладения, в
руки дворян — представителей землевладения среднего, нам
будет понятно, каким прыжком было перемещение власти,
хотя бы только на местах, в руки людей, вовсе не принадле-
жавших к землевладельческому классу. Революционный, ката-
строфический характер петровских преобразований ничем,
быть может, не иллюстрируется более ярко, чем этой заменой,
которую вошло в обычай объяснять скромными соображе-
ниями государственного удобства. Лишить власти один класс
и передать ее другому для того только, чтобы «надежнее уре-
гулировать финансовую ответственность» (как объясняет
реформу 1699 года г. Милюков) 78, этого ни одно государство
в мире не делало, потому что ни одно и не могло бы сделать.
Правда, и петровской России удалось это ненадолго: меньше
чем через тридцать лет дворянское государство взяло свое.
Но для того чтобы хотя попытаться это сделать, нужно было
совсем особое сочетание сил, нужен был тот союз буржуазии
с верхушками землевладельческого класса, о котором мы го-
ворили выше. Когда новая феодальная знать использовала до
конца своего буржуазного союзника, последний должен был
снова вернуться в прежнее политическое ничтожество. Но сей
час же обнаружилось, что без этой скромной поддержки сами
«верховные господа» устоять совершенно не в состоянии: очу-
тившись лицом к лицу с отодвинутым было на задний план
дворянством, они быстро должны были сдать позицию этому
последнему, и дворяне снова укрепились в седле, на этот раз
уже почти на два столетия.
Союз буржуазии и «верховников» (так рано приходится
уже употреблять этот термин, обычно связываемый с собы-

Петровская реформа
569
тиями 1730 года) гораздо старше даже и Петра. К одному и
тому же 1681 году относятся два проекта, порознь довольно
странные: один из них известен очень давно, другой впервые
изложен подробно, если не ошибаемся, проф. Ключевским, но
с уже знакомой нам «государственной» точки зрения; и тот
и другой оставались на положении «интересных случаев»,
неизвестно откуда взявшихся и что означавших. Один из них
имел в виду централизовать сбор косвенных налогов по всему
Московскому государству в руках капиталистов города
Москвы. Московские гости и торговые люди гостиной pi сукон-
ной сотен должны были поставить таможенных и кабацких
голов на всю Россию. Нет надобности говорить, что наши
историки-юристы сейчас же принялись жалеть бедных гостей,
на которых взваливали такое трудное дело, и самый проект
объяснили «недостатком правительственных распоряжений».
Но гости, отказываясь от предлагаемой чести, мотивировали
свой отказ не трудностью дела, а тем, что они не знают в про-
винции людей, на которых они могли бы положиться; мы
поймем смысл этого ответа, если припомним, как, по описанию
Кильбургера, провинциальное купечество относилось к приви-
легированным царским факторам. Что гостям собираются
«свернуть шею», об этом знали, разумеется, не одни заезжие
иноземцы, лучше всего это знали, конечно, сами гости. Говоря,
что они не знают, кому верить на местах, они, собственно,
признавались, что па местах им не верят. Возможная вещь,
что их смущала и неопределенность отношений к местной дво-
рянской администрации. В связи или не в связи с этим, но в
то же самое время был выдвинут проект преобразования по-
следней. «Предполагалось разделить государство на несколько
наместничеств и рассажать по ним наличных представителей
московской знати со значением действительных и при том
несменяемых наместников» *. Проектированные наместниче-
ства должны были совпасть с отдельными «царствами», вхо-
дившими в общий состав московской державы, -— Сибирским,
Казанским и так далее, так что это были бы «не мелкие уезды,
на какие делилось Московское государство, а целые историче-
ские области». Проект провалился на этот раз не вследствие
несогласия тех, на кого собирались возложить такие трудные
функции, а по совсем другой причине: против него восстала
хранительница традиции, церковь, в лице патриарха Иоакима.
ке одно это должно нам показать, что речь шла не о восста-
* Ключевский, Боярская дума, 2-е изд., стр. 495 ™.

570
Глава X
новлении боярского правления, а о чем-то совершенно новом
и для Москвы необычном. Двадцать лет спустя, когда голос
патриарха ничего более не значил, это новое и необычное вы-
лилось в два учреждения, самыми названиями своими отрицав-
шие московскую традицию: то были Ратуша и губернии.
Проект 1681 г. потерпел неудачу, поскольку он был смелой
попыткой концентрировать сбор налогов в руках представите-
лей крупного торгового капитала. Вообще же мертвой буквой
он не остался: начиная с 80-х годов воеводы и приказные
люди систематически устраняются от финансового управления;
не только косвенные налоги отнимаются у них, но к ним не
попадают больше и вновь вводимые прямые — такова была
участь новой стрелецкой подати, оклад которой был установ-
лен гостями. Первый из дошедших до нас указов о Ратуше
(1 марта 1698 г.) ставит реформу в непосредственную связь
с ранее заведенными порядками. «Указали мы, — говорится
здесь, — по прежним отца нашего и брата нашего (т. е. царей
Алексея и Федора) и по нашим указам, каковы состоялись в
прошлых годех, тех городов с посадов и уездов стрелецкие
и оброчные деньги и иные всякие денежные доходы сбирать
самим тех городов земским старостам и волостным судейкам
и целовальникам в земских избах мимо воевод и приказных
людей... потому что и в прошлых годех того сбору им воеводам
ведать не велено ж, для того что по их воеводским прихотям
были многие с посадских людей и с уездных крестьян нена-
добные сборы...»80 Последние цитированные слова не остав-
ляют никакого сомнения, что дело шло отнюдь не о «финан-
совых удобствах» только, а об отнятии власти у одной социаль-
ной группы и передаче ее другой. Так это и поняли обе
стороны — и дворянская администрация, pi посадские. В Вятке,
например, посадские не только перестали что бы то ни было
платить воеводе и давать ему корм, но не хотели и продавать
ему съестных припасов по обычной цене, весьма неделикатно
давая понять своему вчерашнему начальству, что ему пора
убираться из города. С другой стороны, и воеводы ответили на
это коллективной отставкой и попытками обструкции: вновь
назначенные отказывались ехать к своим местам, а старые
уклонялись от всяких дел и заводили длинную переписку с
московскими приказами насчет того, что же теперь им делать
и «у чего быть»? Как и можно было ожидать, посадская бед-
нота в очень многих случаях оказывалась на одной стороне
с воеводами. Перейти под власть столь мало популярных
гостей си отнюдь не улыбалось, и целый ряд провинциальных

Петровская, реформа
571
городов попробовал уклониться от нововведения (по подсчету
г. Милюкова, 33 из 70) 81. Правительству пришлось пойти на
уступки: в пользу посадских уступили тем, что понизили пер-
воначально намеченную сумму налогов. Воеводы и приказные
люди сохранили в своем заведовании те местности, где пре-
обладало крепостное право, должны были «ведать во всяких
делах всяких служилых людей и уездных помещиков, вотчин-
никовых и монастырских крестьян». Иными словами, дворян- ,
екая Россия осталась при дворянской администрации, бур-
жуазная удержалась только в городах, а деревня попала в ее
ведение лишь там, где не было помещиков; за «бурмистрами»
остался весь север Московского государства. Это голландское
название было, кажется, единственным, что во всей реформе
принадлежало лично Петру: он тогда только что вернулся из
своего путешествия в Голландию.
Самая главная черга проекта 1681 года была воспроизве-
дена в указах 1699—1700 годов полностью: управление бур- •
жуазной Россией было сосредоточено в руках московского
купечества, которое на этот раз, по-видимому, не нашло возра-
жений против налагавшейся на него «тяжести». Московские
«бурмистры» должны были ведать бурмистров всех других
городов, и московская «Ратуша» — служить средоточием всех
сборов, основанных на новой системе. В руках уполномочен-
ных московской буржуазии оказалась почти пятая часть всего
тогдашнего бюджета, а если присчитать к этому все промыш-
ленные предприятия царской казны, фактически управляв-
шиеся той же буржуазией, то и гораздо больше. Система мо-,
нополий никогда еще не достигала такого развития, как в пер-
вые годы XVIII столетия. Продажа водки и не переставала
быть исключительной привилегией казны: кабацкие доходы
составляли главную часть бюджета Ратуши. С 1705 года цар-
ской монополией стала также и соль, дававшая ежегодно от
300 до 400 тыс. руб. (тогдашних; иа золото 3—372 миллиона).
Несколько позже казенными товарами стали деготь, мел, ры-
бий жир, сало и щетина. «Здешний двор, — писал в 1706 году
английский посланник своему двору, — совсем превратился в
купеческий: не довольствуясь монополией иа лучшие товары
собственной страны, например смолу, поташ, ревень, клей
и т. п. (которые покупаются по низкой цене и перепродаются
с большим барышом англичанам и голландцам, так как никому
торговать ими, кроме казны, не позволяется), они захваты-
вают теперь иностранную торговлю; все, что нужно, покупают
за границей через частных купцов, которым платят только

572
Глава X
за комиссию, а барыш принадлежит казне, которая принимает
на себя и риск». Русские товары точно так же продавались
непосредственно за границей, для чего царские «гости» отправ-
лялись даже в Амстердам, облеченные новым званием «обер-
комиссаров». Нет надобности говорить, что и они, как гости
старого времени, торговали не только за царя, но и за себя
лично, не стараясь особенно тщательно отделить одно от дру-
гого. Каким влиянием пользовалось тогда купечество в фи-
нансовом управлении, можно судить по предоставленному в
1703 году Ратуше праву контролировать распределение , тех
сумм, которые прошли через Ратушу. Благодаря этому весь
финансовый аппарат петровской армии оказался под надзором
бурмистров: они раздавали жалованье на местах и проверяли
употребление выданного военным начальством. Дворянин с
«эполетою» должен был послушно представлять отчет «куп-
чишке» — так далека была петровская эпоха от нравов, изо-
бражавшихся впоследствии Гоголем!
Однако же и для петровской эпохи такое положение вещей
было слишком оригинальным, чтобы оно могло длиться долго.
Как ни влиятельна была буржуазия — больше иноземная, чем
туземная, — экономически, политическая власть была не в ее
руках. У Ратуши с ее буржуазной централизацией давно был
готов соперник, от имени которого и в пользу которого ра-
ботала в сущности и буржуазия. Проект «наместничеств»
1681 года так же мало упал с неба, как и проект Всероссий-
ской «бурмистерской палаты». Уже в 50-х годах XVII века на
окраинах Московского государства мы встречаем начальников
с чрезвычайными полномочиями и всегда из крупной знати,
близкой к царскому двору. Таков был кн. Репнин, правивший
сначала в Смоленске, потом в Новгороде; когда он уезжал на
время в Москву, команду принимал его сын, точно дело шло
о настоящем удельном княжестве. Таков был в Белгороде
князь Ромодановский и в Казани знаменитый Бор. Алекс. Го-
лицын, который, по словам современника, «правил весь Низ
(все Поволжье) так абсолютно, как бы был государем»82.
Как и полагается феодалам, то были прежде всего военные
начальники — командующие войсками того или иного округа,
по теперешней терминологии, но по феодальному же обычаю
военное начальство было начальством вообще. Белгородский
воевода ведал приписанные к Белгороду города не только в
военном, но и в финансовом, и в судебном отношениях: «служ-
бою и судом и денежными и хлебными всякими доходы» 83.
В 1670 году несколько городов Смоленского округа были пере-

.Петровская реформа
573
даны в Новгородский «разряд» (как именовались тогда эти
округа) «со всею службою и со всякими тех городов доходы,
и судом и расправою, и поместными и вотчинными делами» м.
Иностранцу, смотревшему на московские порядки, так сказать,
с птичьего полета и от которого поэтому подробности москов-
ской административной техники не могли закрыть сущности
дела, установившиеся к концу XVII века порядки казались
формальным «разделением Руси». «Во всех областях, на ко-
торые разделена была империя, — пишет английский моряк
Перри, приехавший в Россию в 1698 году, — они (важные,
знатные господа, которые были любимцами царя и принад-
лежали обыкновенно к именитейшим родам России) действо-
вали, как подчиненные царю владетельные князья, имеющие
право пользоваться царским именем, чтобы придавать боль-
шую силу издаваемым ими приказаниям; можно сказать, что
в их руках находилась жизнь людей и их имущество. Для рас-
смотрения дел и приведения в исполнение их приказаний
каждый из этих господ или князей имел присутственное место,
или палату, в Москве, где эти знатные господа большей частью
имели место жительства; туда подавали просьбы из всех мень-
ших городов, находящихся в каждой из этих областей. В этом
присутствии вместо судей заседали дьяки или канцлер; обязан-
ность их заключалась в том, чтобы выслушивать и решать
дела, подписывать приказы, относящиеся до казначейства,
военных или гражданских дел, и от времени до времени от-
давать отчет в своих действиях тому из господ, под началь-
ством которого они действовали; вышеозначенные господа ред-
ко сами приходили в палаты, чтобы выслушивать дело. Дьяки
представляли им вопрос в той форме и в том свете, как же-
лали, и в случае неудовольствия в это время не существовало
возможности подать прошение ни в какое высшее место. Каж-
дому из этих господ предоставлено было право назначать и
посылать правителей во все большие и малые города, посред-
ством которых каждая область подразделялась на меньшие
округа.... Собранные (воеводами) суммы высылались в главный
приказ или в собственную канцелярию каждого из этих бояр,
живущих в Москве, где производился расчет сборов, сделан-
ных в каждой области, смотря по тому, как для них было
выгоднее, с приложением отчета о том, что было истрачено на
разные вымышленные случаи, относящиеся до служебных
нео ходимостей и пользы каждой области; остаток денег вы-
сылали в канцелярию главного казначейства» 85,

574
Глава X
«Устройство Ратуши было со стороны Петра серьезной по-
пыткой противодействовать» этому растаскиванию государства
«важными знатными господами»; если символическую фигуру
Петра мы заменим торговым капиталом, как раз к началу
Северной войны ставшим в центре всех дел, эта оценка г. Ми-
люкова ^ будет вполне правильной. В момент своего наивыс-
шего подъема торговая буржуазия оттеснила на задний план
петровских сатрапов, и они не решились даже серьезно ей
сопротивляться (о кое-каком противодействии бояр учрежде-
нию Ратуши говорит тот же Перри). Но уже очень скоро4
«важные знатные господа, которые были любимцами царя»,
взяли свое. В 1707 или 1708 годах все города, кроме тех, ко-
торые были ближе 100 верст к Москве, были «расписаны»
между пограничными центрами: Киевом, Смоленском, Азовом,
Казанью, Архангельском и С.-Петербургом*. Каким принци-
пом руководились при «расписывании» городов, на этот счет
хорошо осведомленный современник Татищев говорит вполне
определенно. «Губернаторы» старались захватить возможно
больше возможно более доходных городов: так, например, Мен-
тиков «приписал» к Петербургу Ярославль «для богатого ку-
печества»; как наиболее близкое к Петру лицо, он два города
своей губернии, Ямбург и Копорье, получил прямо в личную
собственность. В том же качестве первого человека по царе
Меншиков стал получать города еще раньше официального
«расписывания» их по губерниям: уже в 1706 г. Петр сделал
распоряжение «Новгород, Великие Луки и прочие принадлежа-
щие к ним города по росписи г. Меншикова отослать совсем
к его губернации» 87. Но и прочие «губернаторы» были из бли-
жайших к царю людей: Азовская и Казанская губернии были
в руках братьев Апраксиных, один из которых, «адмиралтеец»
Федор Матвеевич, после Меншикова был к Петру ближе, чем
кто бы то ни было; Киевская была отдана ставшему впослед-
ствии столь знаменитым вождю «верховников» 1730 года князю
Дм. Мих. Голицыну, которого Петр особенно уважал; в Смо
ленске сидел царский родственник Салтыков. Мы очень ошиб-
лись бы, если бы это сосредоточение власти на местах в руках
доверенных людей царя объяснили соображениями целесо-
образности, желанием лучше знать местные дела, непосред-
ственнее на них воздействовать и т. п. Этого уже потому не
* В точности год учреждения губерний неизвестен — образчик того,
как еще мало изучена даже внешняя история «эпохи преобразований».
См. Милюкову Государственное хозяйство России и реформа Петра Вели-
кого, стр. 366, прим. 1-е 88г

Петровская реформа
575
могло быть, что быть близко к царю и быть близко к своей-
губернии невозможно было одновременно. Губернаторы по
большей части находились там же, где был центр власти, и во
время Северной войны «прилучались быть в армии». Более
других оседлым в своей губернии был князь Д. М. Голицын,
а вместо Меншикова в «Ингерманландии» управлял «ланд-
рихтер» Корсаков, вместо Ф. Апраксина в Азовской губер-
нии — Кикин, вместо Петра Апраксина в Казани — вице-гу-
бернатор Кудрявцев; сибирский губернатор кн. Гагарин,
которого Петр впоследствии должен был повесить за невообра-
зимый грабеж, большею частью пребывал в Москве. То управ-
ление через «дьяков и канцлеров», о котором говорил Перри,
продолжалось, таким образом, и после нового раздела страны
между «знатными господами». Все, чего от них требовал Петр, —
это чтобы они делились с центральной властью своими дохо-
дами: восстановляя денежные подати средневекового вассала
средневековому сюзерену, губернаторы подносили царю «по-
дарки». Они бывали большие — до 70 тыс. рублей сразу — и
маленькие, исчислявшиеся десятками рублей; регулярные, из
года в год, и чрезвычайные — по какому-нибудь особенному
случаю: так, по случаю свадьбы Петра с Екатериной губерна-
торы должны были прислать по 50 рублей с каждого города.
Больше всех утешал Петра своими «подарками» казанский
губернатор Петр Апраксин, за три года переславший царю
120 тыс. рублей от своего усердия- (на современные золотые
деньги несколько более миллиона) 89; зато при нем «учинилось
впусте» в Казанской губернии 33 215 дворов инородцев, пла-
тивших ясак, и оттого вскоре оказалось «не только запросных
(чрезвычайных), но и табельных (обыкновенных) сборов
сбирать невозможно за умножением в дворовом числе многой
пустоты»90. Дм. Мих. Голицын собрал за свое управление
Киевской губернией «излишних денежных сборов» 500 тыс.
рублей (4,5 млн. руб.), «и от тех тягостей и от излишних сбо-
ров в Киевской губернии учинилась пустота» 91. А еще Голи-
цын считался лучшим губернатором!
«Знатные господа» в свое время сопротивлялись устройству
Ратуши. Как отнеслась сконцентрированная в Ратуше буржуа-
зия к учреждению губерний? Попытки сопротивления были и
здесь. Обер-инспектор Ратуши знаменитый Курбатов горячо
протестовал против «растаскивания» и старался найти наибо-
новыувствительныи пункт у царя, указывая на возможное при
будет "^Рядках Уменьшение доходов. «Ежели не растащена
УД ооранная тобою, государем единым, Ратуша, — писал

576
Глава X
он Петру, — и мне бедному преиятия, как уже и есть мне, не
будет, учиню при помощи божией для святыя войны, ее же
ради я призван, многое собрание». Не будет Ратуши, и воевать
не на что будет, грозился Курбатов: «ей-ей во единособранном
правлении всегда лучше бывает», тогда как «немногая бывает
и будет польза в разном правлении»*2. Петру трудно было на
это ответить. Будущий (и как скоро!) создатель бюрократи-
ческого режима в России то цеплялся за бюрократизм Ратуши,
иронически напоминая о десятках расписок, которые прихо-
дилось брать каждому плательщику, то приводил избитый мо-
тив о том, как трудно управлять заочно. Мотив, негодный уже
потому, что именно губернаторы, как мы видели, по большей
части правили заочно, хотя правда, что расписками и вообще
отчетностью они себя не утруждали. Возражения Курбатова
только несколько затянули дело. И единственной уступкой
буржуазии было то, что представитель и защитник ее инте-
ресов, Курбатов, сделался начальником Архангельской губер-
нии, наиболее буржуазной из всех. Торговый капитал и фео-
дальная знать размежевалась, таким образом, территориально,
причем в руки второй досталось девять десятых, а в руках
первого осталась одна десятая всей территории и всей власти *.
Но раздел не мог быть совершенно чистым. Во-первых,
Петр, говоря словами г. Милюкова, «мало-помалу создал себе...
особую сферу непосредственной государственно-хозяйственной
деятельности, взяв в свое личное распоряжение эксплуатацию
(большей частью с помощью «прибыльщиков») целого ряда
регалий» 93, т. е., как и в XVII веке, выше крупнейших хо-
зяйств частных вотчинников оставалось хозяйство царское.
А затем оставались город и область вокруг него, не поддавав-
шиеся территориальному размежеванию, потому что они одно-
временно являлись средоточием и новой феодальной знати, и
крупнейшей буржуазии. То была Москва с ближайшими к ней
уездами. Так как географически она совпадала и с центром
царского хозяйства, то не было ничего естественнее сосредото-
чения в одних руках власти над «Московской губернией» и
заведования царскими предприятиями. И не путай нас ассо-
циации, навеянные положением вещей гораздо более поздним,
чем 1711 года, не будь мы, кроме того, под гипнозом имен, мы
давно бы нашли правильное место в истории русских учреж-
* Для большей части приводимых выше фактов см. Милюкова «Госу-
дарственное хозяйство России и реформа Петра Великого», гл. II и
V—VII 94.

Петровская реформа
577
дений петровскому Сенату. Это «невиданное и неслыханное», -
по мнению старых историков-юристов, создание Петра пре-
жде всего было собранием ответственных царских приказчи-
ков. Достаточно внимательно перечитать известные «пункты»
2 марта 1711 года, которыми уезжавший в прутский поход
царь определял деятельность только что созданного им «пра-
вительствующего» центра, чтобы эта именно картина встала
перед нами со всею определенностью. Всех «пунктов» 9, вот
пять последних: «векселя исправить и держать в одном месте;
товары, которые на откупах или по канцеляриям и губерниям,
осмотреть и освидетельствовать; о соли — стараться отдать на
откуп и попещися прибыли у оной; торг китайской, сделав
компанию добрую, отдать; персидский торг умножить и
армян как возможно приласкать и облегчить, в чем пристойно,
дабы тем подать охоту для большего их приезду» 95. Кильбур-
геровская «коллегия гостей» ничего иного в свое время и не
делала. Что в этой коллегии теперь рядом с «прибыльщиком»
и бывшим холопом Васильем Ершовым, который стал «упра-
вителем» Московской губернии, мы видим большое число не-
давних бояр, — правда, не из первого сорта, — это только
лишний раз показывает, как перемешались все понятия с пере-
становкой экономического центра тяжести. Функции же тех
бояр, которые попали в сенаторы, как нельзя лучше соответ-
ствовали их новой роли. Из членов Сената первоначального
состава Самарин был генерал-кригс-цалмейстером, т. е. глав-
ным казначеем армии, Опухтин заведовал Серебряным рядом,
Купецкой палатой и денежными дворами, князь Гр. Волкон-
ский — тульскими оружейными заводами и т. д. Ни один из
«верховных господ» вроде Меншикова и Апраксина в Сенат
не пошел, и они писали ему «указом», а право Сената давать
им указы было очень сомнительно. Нужно прибавить — ив
этом второй характеристический признак нового учрежде-
ния, — что вообще его права за пределами Московской губер- ,
нйи рисовались ему самому и его агентам в некотором тумане.
Уже то, что Московская губерния одна из всех была упомя-
нута в том самом указе, которым учреждался Сенат (22 фев-
раля 1711 года), указывает на какую-то их специальную связь.
Любопытная переписка Сената с его первым «обер-фискалом»
(мы сейчас увидим значение этой должности) окончательно
убеждает в том, что связь эту нельзя считать случайной. Обер-
фискал прямо спрашивал: «Для одной ли он Московской гу-
ернии назначен или для всех»? Со склонностью всех учреж-
дении в мире расширять свою компетенцию Сенат ответил, что
19 М. Н. Покровский, кн. I

578
Глава X
обер-фискал должен «смотреть во всех губерниях». Но сам
спрашивавший, по-видимому, был твердо убежден в противо-
положном ответе, ибо в одном из пунктов своего доклада он
просит, чтобы «из приказов и из городов Московской губернии
дела прислать к нему немедленно...» и чтобы о его назначении
сделать известным «на Москве в приказах, в слободах, и в го-
родах, и в уездах Московской губернии». Сенат положил резо-
люцию «послать великого государя указы в Московскую и
в другие губернии», опять подчеркивая этим свое повсеместное
значение. Но на губернаторов это очень мало действовало, и
из целого ряда указов Петра мы узнаем, что на приказания
Сената губернаторы не обращали никакого внимания, несмотря
на грозное заявление указа 5 марта: «определили управитель-
ный Сенат, которому всяк и их указам да будет послушен так,
как нам самому, под жестоким наказанием или и смертью, по
вине смотря» 96. Эти слова создателя Сената произвели впечат-
ление больше, по-видимому, на позднейших историков, нежели
на тех, кого они ближайшим образом имели в виду. Губернаторы
и после неоднократно доводили Петра до угроз поступить с
ними «как ворам достоит» и, что называется, ухом не вели,
прекрасно понимая, что «от слова не сделается». Историки же,
обратив больше всего внимания на название и на первый
пункт петровской инструкции («суд иметь нелицемерный»
и т. д.), заговорили о неслыханном и невиданном учреждении,
заимствованном будто бы из Швеции. Между тем как раз со
шведским, аристократическим и не на словах, а на деле «пра-
вительствующим» Сенатом Сенат Петра Великого ничего об-
щего не имел, кроме имени.
Снабжение царских приказчиков широкими судебными и
административными полномочиями само по себе никого, ко-
нечно, не удивило бы в начале XVIII века, когда и в конце
его царскому камердинеру ничего не стоило превратиться в
первого министра. Против Сената могла бы явиться оппозиция
лишь в том случае, если бы он подобно Ратуше получил со-
циальное значение — стал орудием буржуазии в борьбе за
власть с дворянством. Но буржуазный центр, каким была
Ратуша, ко времени появления Сената был уже окончательно
разбит — «верховные господа» «растащили» по своим губер-
ниям вое, что удалось собрать купеческой администрации.
Реформа самого Сената понадобилась лишь тогда, когда и в
это учреждение попали «верховные господа», первоначально
в нем не представленные и мало им интересовавшиеся. Но еще
раньше этого заключительного аккорда петровских преобразо-

Петровская реформа
579
вании, поскольку они касались администрации, лютую нена-
висть среднего и мелкого служилого люда снискало одно ору-
дие сенатского управления, имевшее два основных признака:
во-первых, оно было действительно заимствованное с Запада
не по одному названию, а во-вторых, хотя и косвенно, оно
оставляло в руках недворян крупную долю влияния на дела.
То были фискалы. С этим именем у всякого связывается столь
определенная ассоциация, выдвигающая на первый план идею
тайного сыска и шпионажа, что рассмотреть действительный
смысл этого учреждения не так легко. Беря его, однако же,
так, как оно изображено в современных документах, особенно
в инструкции 17 марта 1714 года97, дающей фискальству
окончательную отделку, нетрудно видеть, что в воображе-
нии Петра носилось в довольно туманном образе нечто вроде
современной прокуратуры. Фискал — представитель публично-
го интереса, охраняющий «дела народные» от покушений со
стороны частных лиц. Оттого в сферу его ведения входят
не только «взятки или кража казны», но и все дела, «иже не
имеют челобитчиков о себе», в которые никакое частное лицо
не имеет поводов вступаться. Убьют ли проезжего, останется
ли выморочное имущество — о расследовании в первом случае,
об охране беспризорного имения — во втором, должен забо-
титься фискал. Публичный интерес, как таковой, в Московской
Руси не имел своей охраны: наиболее близко подходящие по
типу к фискалам губные головы охраняли интересы не обще-
ства в его целом, а только местного населения, органами кото-
рого они и являлись. Но эти функции фискалов, навеянные зна-
комством с европейскими порядками, уже при Петре отпали
от них или отступили на второй план, как скоро появилась про-
куратура со своим собственным именем. В воображении совре-
менников и в памяти потомства гораздо ярче отпечатлелась
другая задача фискалов, сближавшая их со знаменитыми
«прибыльщиками», из среды которых и вышли некоторые из
них> — отыскивание прибытка царской казне, притом очень
оригинальным способом: не путем изобретения новых источ-
ников дохода, а путем устранения расходов, происходящих от
злоупотреблений и казнокрадства. Причем, впрочем, и старый,
прибылыцицкий, способ увеличения казенных доходов не
совершенно исчез из фискальной практики: знаменитый Несте-
ров в своем «доношении» перечисляет в ряду своих заслуг
Дно раскрытие злоупотреблений, а и свой проект — осно-
туземнУПеЧеСКуЮ компанию> которая бы защищала интересы
купечества от конкуренции иностранцев. Но это

580
Глава X
лишь один из пунктов «поношения», притом последний, в
остальных речь идет об изобличении или предупреждении
краж то из царских предприятий, например бархата, который
поручили продавать одному агенту, то из государственной
казны, с монетного двора например, причем не видно, чтобы
слуге Петра Великого было доступно то невесомое различие
государева и государственного при режиме абсолютной мо-
нархии, которое с такой тонкостью проводили впоследствии
наши историки-юристы. И покража царского бархата, и взят-
ки, которые брал дворцовый судья Савелов, — за всем этим
одинаково гнался с неутомимостью ищейки царский фискал,
стремясь обратить эту охоту за расхитителями казны в наслед-
ственную профессию. «Их общая дворянская компания, —
жалуется Нестеров на своих товарищей, — а я, раб твой, меж
ими замешался один с сыном моим, которого обучаю фискаль-
ству и за подьячего имею...» 98 И из этого же места «поноше-
ния» мы узнаем, кстати, что только один этот недворянский
фискал и относился к своему делу серьезно, прочие же, «дво-
рянская компания», «отбывая службы и посылок, живут сами,
яко сущие тунеядцы, при своих деревнях и имеют тщание
о своих, а не о фискальстве». Пусть бывший барский холоп (до
своего «прибылыцичества», которое послужило ему ступенью
к фискальству, Нестеров был крепостным, как и Курбатов) и
поклеветал немного при этом случае на своих бывших господ,
но сами петровские указы свидетельствуют, что на дворян как
на сберегателей царских доходов царь не рассчитывал. Фис-
кальство сразу же было сделано доступным и для буржуазии.
«Выбрать обер-фискала, человека умного и доброго, из какого
чина ни есть», — читаем мы в первом же распоряжении
Петра, детально касающемся новой должности (указ 5 марта
1711 года; в указе 2 марта фискалы только упомянуты) ".
Согласно с этим требованием — брать, не стесняясь чинами, —
первого обер-фискала взяли из дьяков Преображенского при-
каза, петровского департамента полиции. Чиновные люди,
впрочем, сейчас же повели против своего нечиновного надзи-
рателя весьма успешную обструкцию, и назначенный в апреле
1711 года новый обер-фискал еще в августе не имел ни под-
чиненных, ни канцелярии, ни даже помещения. Но Петр или,
вернее, не потерявшие еще на него влияния буржуазные круги
вели свою линию, и даже указ 17 марта 1714 года требует,
чтобы по крайней мере двое из состоявших при Сенате фиска-
лов были из купечества, «которые бы могли купеческое со-
стояние тайно ведать» 10°, дипломатически прибавляет указ;

Петровская реформа
581
точно так же и в губерниях часть фискальских мест обяза-
тельно предоставлялась буржуазии. И действительно, в одном
из позднейших сенатских указов мы читаем, что городовые
фискалы должны быть «за выбором провинциал-фискалов и
всех того города купецких людей». А сам о себе один из таких
фискалов с товарищами пишет: «Выбраны мы на Устюге мир-
скими людьми в фискалы...»
Фактически Нестеров был последним обер-фискалом не из
дворян: его место занял уже дворянин, гвардейский полковник
Мякинин. Но когда буржуазия впервые явилась в виде охра-
нителя публичного интереса и контролера дворянской админи-
страции, это должно было вызвать у чиновных людей взрыв
ярости, которую трудно описать и некоторое понятие о которой
могут дать лишь подлинные слова оратора, впитавшего в себя
всю дворянскую злобу против нового учреждения. В знамени-
той великопостной проповеди Стефана Яворского (1712 года)
звучат прямо революционные ноты: «Закон господень непоро-
чен, а законы человеческие бывают порочны. А какой же то
закон, например: поставите надзирателя над судом и дати ему
волю, кого хочет обличити, да обличит, кого хочет обесчестить,
да обесчестит; поклеп сложить на ближнего судью, вольно то
ему. Не тако подобает сему быти: искал он моей головы, по-
клеп на меня сложил, а не довел — пусть положит свою голову;
сеть мне скрыл, пусть сам ввязнет в узкую; ров мне ископал,
пусть сам впадет в онь, сын погибельный, чужою бо мерою
мерите. А то какова слова ему не говорите, запинает за бес-
честье!» И эта своеобразная теория уголовной ответственности
прокурора в случае оправдания подсудимого не осталась пу-
стым звуком: тот же, цитированный уже нами, указ 17 марта
устанавливает для фискалов «штраф легкой» за ошибки без
намерения и уголовное взыскание, равное тому, какому подле-
жало обличаемое фискалом лицо в случае доказанного злого
умысла со стороны фискала101. Но это значило превратить
фискальский сыск в своего рода дуэль между изыскателями
злоупотреблений и «злоупотребителями»: либо ты меня, либо
я тебя. А герои, фанатики своего фискальского долга вроде
Нестерова, и здесь были такою же редкостью, как и везде.
Этот пункт указа 17 марта 1714 года был крупной победой
дворянства над буржуазией — началом конца буржуазной
администрации вообще.
ибая, она' однако, если верить некоторым очень автори-
™ показаниям, помогла нанести старой дворянской адми-
ращщ еще один удар. Фокеродт, писавший всего через

582
Глава X
12 лет по смерти Петра, следовательно почти современник,
многое во всяком случае слышавший от современников, счи-
тает фискальские доносы Нестерова исходной точкой крупней-
шей административной реформы Петра — введения коллегий.
Он изображает дело так: первые 30 лет своей жизни Петр «мало
или вовсе не заботился» о внутреннем управлении государ-
ством, всецело поглощенный заботами о преобразовании армии
и создании флота. В этом направлении толкала царя не одна
внешняя политика, как привыкли мы думать: Петр сознавал,
говорит Фокеродт, «какое значение имеет постоянная армия
для самодержавной власти» 102. Мы увидим скоро, что в этом
мимоходом брошенном замечании прусский дипломат «коротко,
ясно и по обыкновению умно» (характеристика, которую дает
Фокеродту г. Милюков) наметил одну из кардинальных линий
петровской политики. Не будем пока отвлекаться от нашей
очередной темы — административной реформы. Итак, не зани-
маясь первые тридцать лет своего царствования вопросами
внутренней администрации, Петр впервые обратил на нее вни-
мание, когда хаос в этой области достиг крайних пределов,
причем ближайшим образом открыла глаза царю, по увере-
нию Фокеродта, записка, составленная и поданная в 1714 году
Нестеровым, который за нее именно и был сделан обер-фиска-
лом. Тем временем Петр мог убедиться, что преобразование
армии и флота по европейским образцам дало прекрасные ре-
зультаты: ему, военному инструктору и корабельному инже-
неру, прежде всего другого, естественно, могла прийти в го-
лову мысль, что, применив те же приемы в области граждан-
ского управления, легко и это последнее сделать столь же
образцовым, как балтийский флот или Преображенские грена-
деры. А так как ближайшим образцом для подражания в воен-
но-морском деле была Швеция, то опять естественно было и
за образчиками администрации обратиться туда же. И вот он
посылает в Швецию, с которой тогда еще шла война, доверен-
ного человека, «сыплет деньгами» («Geld auf Geld gab»), чтобы
достать, выкрасть, так сказать, уставы и регламенты шведских
административных учреждений, как выкрадывают план кре-
пости или модель корабля. А когда этот своеобразный шпион
вернулся ico своей добычей в Россию, добытые документы
поспешно переводятся на русский язык, и в России создается
ряд административных органов, представляющих собою точ-
ную копию шведских. Причем, так как в военном и морском
деле видную роль сыграли приглашенные из-за границы
инструкторы, их поспешили найти и теперь — на службу во

Петровская реформа
583
вновь учрежденные коллегии было приглашено большое коли-
чество иностранцев, в особенности немцев. Скоро, однако же,
обнаружилось, что собственно шведскую технику приглашен-
ные знают плохо, а главное, что для хорошего управления
одной техники мало. Притом же новые центральные учрежде-
ния оказались островом в море старой приказной Руси, ибо
провинциальная администрация осталась в прежнем виде. Все
это и заставило Петра повременить с дальнейшим развитием
новых учреждений и даже многое прямо взять назад. Колле-
гии сохранили прежние имена, но их порядки во многом
вернулись к прежнему московскому типу, а в то же время
Петр энергично принялся за переделку местного управ-
ления.
В эту очень упрощенную и даже наивную схему новейшие
исследования внесли массу новых штрихов, лишивших набро-
санную Фокеродтом картину ее классической ясности. Мы
знаем теперь, что введение коллегий не было такой детски
простой операцией, как изображено у него; что в распоряже-
нии Петра были не одни донесения его лазутчика, а целый
ряд обстоятельных проектов, шедших с разных сторон; что
коллегии не были введены внезапно, как бы приказом по
армии; что от первой мысли о коллегиях до реализации этой
мысли прошло несколько лет; что, наконец, приглашенные
из-за границы гражданские инструкторы были не хуже воен-
ных, и между ними мы встречаем таких людей, как Люберас
и Фик, административными идеями которых тогдашние поли-
тические круги питались и долго после коллежской реформы.
Но, усложнив картину, исправив ее грубые контуры, новей-
шие исследования не так полно упразднили Фокеродта, как мо-
жет показаться. Исходной точкой реформы и теперь прихо-
дится считать административный хаос, достигший действитель-
но своего апогея к 1714 году и в раскрытии которого Петру
действительно очень должна была помочь его буржуазная адми-
нистрация в лице фискалов. А единственным прочным резуль-
татом ее, как особенно подчеркивает Фокеродт, было введение
в русское казенное управление тех приемов строгой отчетно-
сти, «которые существуют в коммерческих заведениях» 103. Тор-
говый капитализм в качестве обличителя стоит в начале
реформы, в качестве наставника замыкает ее; и для того
чтобы причислить коллегии, несмотря на их наемно-бюрокра-
тический состав, к той же «буржуазной администрации», не
нужно даже указывать на то, какое место в их системе отве-
дено интересам капитализма и капиталистов. Коллегии были

584
Глава X
высшими органами центрального управления, соответствовав-
шими теперешним министерством; но в то время как теперь и
торговля, и промышленность довольствуются одним министер-
ством (а недавно довольствовались одним департаментом
одного министерства) *, при Петре не только существовали осо-
бые коллегии для торговли и промышленности, но была сде-
лана попытка создать особое «министерство фабрик» — Ману-
фактур-коллегию — отдельно от министерства горных заво-
дов — Берг-коллегии. Если прибавить к этому, что финансам
и отчетности было отведено целых три центральных учрежде-
ния — Камер-, Штате- и Ревизион-коллегии (столько же,
сколько всей внешней политике, вместе взятой, — Иностранная,
Военная и Адмиралтейств-коллегий) — при полном отсутствии
центральных органов не только для народного просвещения,
но даже и для полиции — в числе коллегий не было соответ-
ствующей министерству внутренних дел, — сравнение с «торго-
вым домом» совсем не покажется нам натянутым. И может
быть, нет ничего характернее для коллежской реформы, что
началась она именно с забот о торговле. Впервые коллегия
является под пером Петра в указе 16 января 1712 года, где
говорится: «Учинить коллегиум для торгового дела и оправле-
ния, оную чтоб в лучшее состояние привести, к чему надобно
один или два человека иноземцев (которых надобно удоволь-
ствовать, дабы правду и ревность в том показали) с присягою,
дабы лучший порядок устроить, ибо без прекословия есть, что
их торги несравненно лучше есть наших» 104. Для этой первой
русской коллегии представитель Петра в Гааге должен был
специально отыскивать обанкротившихся голландских купцов,
так как предполагалось, что те, «кому в их отечестве какая
несправедливость учинена», во-первых, охотнее пойдут на ино-
земную службу, а во-вторых, ревностнее будут служить своему
новому государю, не имея интереса таить от него секреты их
отечественной коммерции. На деле, впрочем, этой оригиналь-
нейшей в мире коллегии банкротов не удалось осуществиться,
и Коммерц-коллегия была организована по шведскому образцу
при участии все тех же Фика и Любераса.
Что Петр шел к коллегиям от флота и армии, в этом опять-
таки не приходится, по-видимому, поправлять Фокеродта: для
доказательства ему достаточно было бы сослаться на знамени-
тый указ,' предписывавший регламенты всех коллегий соста-
вить по образцу Адмиралтейской. Что хорошо на корабле, то
* Напечатано в 1911 г.

Петровская реформа
585
не может быть нигде дурно... Но эта субъективная сторона
коллежской реформы не мешает ей объективно быть орудием
того же торгового капитала, которому служила и вся петров-
ская реформа вообще. Для интересов этого капитала коллегии
пришли, однако же, в последний час — слишком поздно, чтобы
буржуазия могла ими воспользоваться. Мы сейчас увидим, что
в противоположность Ратуше, которая была в купеческих ру-
ках целый ряд лет, коллегии не были в них ни минуты и что
«верховным господам» именно потому и не пришлось «растас-
кивать» новые учреждения, что ohpi сразу стали в них хозяе-
вами. Но это была уже практика; чрезвычайно важно, что п
в теории коллежская реформа заключала в себе крупную
уступку общественному мнению того самого дворянства, с ко-
торым так бесцеремонно было поступлено в 1699 году. Вводя
новые учреждения, Петр сознательно, как мы видели, руко-
водился техническими соображениями, а бессознательно слу-
жил интересам той экономической силы, которая гнала Россию
в Европу, не справляясь ни с чьими субъективными планами
и намерениями. Но когда он начинает мотивировать реформу
перед своими подданными, мы слышим ноты, совершенно не-
ожиданные, дающие резкий диссонанс со всем, что мы при-
выкли представлять себе, когда мы думаем о Петре-реформа-
торе. Фанатический поклонник дубинки, уверенный, что все
дело в том, чтобы хорошо приказать и наблюсти за тем, чтобы
приказание было выполнено, вдруг начинает заботиться: что
скажут о нем его подданные? Для чего вводятся коллегии?
«Дабы не клеветали непокоривыи человецы, что се или оное
силою паче и по прихотям своим, нежели судом и истиною
заповедует монарх» 105, — отвечает Петр устами Феофана Про-
коповича. Тридцать лет человек был убежден, что силой все
можно сделать, и теперь он хлопочет, как бы его не попрек-
нули, что он действует при помощи насилия. И, увлекшись
своей аргументацией, секретарь Петра — таким, конечно, и
был Прокопович, когда он писал это предисловие к Духовному
регламенту, — доходит ни более ни менее как до критики
личной власти вообще и до восхваления политической сво-
боды: «Известнее взыскуется истина соборным сословием, не-
жели единым лицом...» А главное: «Коллегиум свободнейший
°ух^ в себе имеет к правосудию: не тако бо, яко же единолич-
ный правитель, гнева сильных боится» 106. Но что стало бы
с девятью десятыми петровских указов без страха перед «гне-
опн сильного>>? Интереснее же всего, что это были не
и слова. Организуя Юстиц-коллегию, Петр вспомнил, что

586
Глава X
она «касается до всего государства» и что могут быть «на-
рекания, что выбрали кого по какой страсти»; поэтому пред-
писано было членов ее выбрать, во-первых, «всеми офицеры,
которые здесь», а во-вторых, «из дворян отобрать лучших че-
ловек сто, и им также» выбрать трех членов Юстиц-коллегии.
Когда потом, в 1730 году, шляхетство заговорило о «баллоти-
ровании» всеми дворянами членов Сената, у него, собственно,
был превосходный готовый прецедент: не меньше же Сенат
«касался до всего государства», чем Юстиц-коллегия?
Но это были пока только уступки в пользу дворянства —
и не со стороны буржуазии, нужно сказать: кому принадле-
жала власть в новых учреждениях, достаточно показывает
список коллежских президентов. Во главе Военной коллегии
стал Меншиков, Адмиралтейской — Апраксин, Иностранной —
Головкин, Камер-коллегии — князь Дм. Мих. Голицын, Ком-
мерц-коллегии — Петр Толстой; если сюда присоединить наи-
более влиятельных сенаторов: Мусина-Пушкина, ставшего
президентом Штате-коллегии, и князя Якова Долгорукова, за-
нявшего то же место в Ревизион-коллегии, — то список «вер-
ховных господ», каких можно было найти около 1718 года, и
список новых министров совпадут почти вполне. Исключение
составит только президент Берг- и Мануфактур-коллегии зна-
менитый Брюс, и это исключение не менее характерно, нежели
в свое время была оставшаяся в руках Курбатова Архангель-
ская губерния. Еще оставался уголок, тогда территориальный,
теперь организационный, где «верховные господа» не решались
распоряжаться непосредственно. Но Брюс был человек более
покладистый, нежели Курбатов, и с ним было еще легче ла-
дить. От назначения его членом «Тайного совета» он прямо
отказался, мотивируя отказ тем, что он иностранец. И один
указ Петра курьезно проговаривается, почему, собственно,
министерство фабрик и заводов досталось этому скромному
человеку: отбирая в 1722 году коллегии у старых президентов,
император замечает, что надлежало бы перемену распростра-
нить и на Берг-коллегию, «да заобычного не знаю». Брюс был
не политический человек, а просто хороший техник — найти
ему заместителя было нелегко, а в то же время он никому не
мешал., И его присутствие в числе коллежских президентов
нисколько не портило общей картины владычества над Рос-
сией «верховных господ» через коллегии, как раньше распоря-
жались они же в качестве губернаторов.
«Растаскивание» народного достояния должно было продол-
жаться беспрепятственно и теперь, только в иной форме. Изве-

Петровская реформа
587
стное дело Шафирова вскрывает перед нами уголок коллеж-
ского хозяйства в первые же годы после реформы. Введение
отчетности было, как мы знаем, одной из самых сильных сторон
этой последней. Но достаточно было стоять во главе коллегии
«светлейшему князю», чтобы она была наглухо забронирована
от всякого контроля. Меншиков неукоснительно требовал сво-
ему ведомству все, что причиталось по окладу на всю армию,
а на требования «дать подлинному приходу и расходу ведение»
отвечал презрительным молчанием. Между тем армия никогда
не достигала комплекта, и в распоряжении ее главного коман-
дира каждый год оставались крупные излишки. Но за попытку
проникнуть в секрет их употребления Шафиров едва не попла-
тился головой. С его ссылкой из состава «верховных господ»
выбыл последний человек, и по своему происхождению — Ша-
фиров был из еврейской купеческой семьи, — и по связям всего
ближе стоявший к буржуазии. Феодальный характер верхов-
ного управления стал чище, чем когда бы то ни было, а разли-
чие между «старой» знатью в лице Голицыных и Долгоруких
и «новой» в лице Меншиковых и Толстых никогда не было на-
столько велико, чтобы создать почву для политической пере-
группировки. Но при таких условиях новые учреждения должны
были очень скоро прийти к банкротству не вследствие техни-
ческих причин, как казалось Фокеродту, — неумелости на-
скоро набранных немецких чиновников pi неприспособленности
центрального управления к местному, — а по причинам чисто
социальным. Сознание этого банкротства и привело к последней
хронологически реформе Петра — преобразованию Сената и кол-
легий в 1722 году. Официально перемена была, разумеется,
мотивирована соображениями государственной пользы: указ
12 января 1722 года начинает с изображения того, как трудна
задача Сената и сенаторов — «понеже правление сего государ-
ства, яко нераспоряженного перед сим, непрестанных трудов в
Сенате требует»107 — и как невозможно быть президентом кол-
легии и сенатором в одно и то же время. Прямой вывод от-
сюда, казалось бы, следующий, был тот, что президентов надо
уволить от «трудов» в Сенате; так и было поступлено с Менши-
ковым, Головкиным и Брюсом. Они были уволены от обязан-
ности ходить в Сенат в обычное время и остались полными
хозяевами у себя дома, каждый в своей коллегии. Но по отно-
шению к Голицыну, Толстому, Пушкину и Матвееву (прези-
У ^СТИЦ-коллегии) довольно неожиданно было сделано
т.™™ п Р°тив°положное: их «уволили» от начальства в колле-
гиях и оставили ww А тт
»или им места в Сенате. Другими словами, у них

588
Глава X
отняли реальную единоличную власть, принадлежавшую каж-
дому из них (едва ли нужно объяснять читателю, что «колле-
гиальность» петровских учреждений была такой же пустой
формой, как и коллегиальность позднейших бюрократических
«присутствий»), и оставили за ними по одному голосу в учре-
ждении, где сообща обсуждались важнейшие государственные
вопросы. Смысл этой меры был, конечно, тот же, что, напри-
мер, в позднейшее время смысл назначения членом Государст-
венного совета какого-нибудь министра, — это была почетная
отставка. Современники, близко наблюдавшие за ходом собы-
тий, вроде иностранных дипломатов, никогда и не были на-
столько наивны, чтобы подобно новейшим историкам прини-
мать за чистую монету мотивировку указа. «Царь отставил от
должности почти всех президентов коллегий или советов, —
сообщает об этом факте своему правительству французский
посланник Кампредон. — Все эти господа — сенаторы, и отны-
не они будут просто заседать в Сенате, перед которым прежде
поддерживали свои мнения» 108.
Была ли эта временная опала почти всех «верховных господ»
результатом случайных злоупотреблений, случайно открытых
императором и вызвавших его гнев, или же в перевороте
1722 года мы должны искать известной принципиальной под-
кладки, как и в реформе 1718? Некоторые хронологические
совпадения показывают нам, где, по-видимому, всего ближе
можно найти ключ к загадке. 1721 —1722 годы отмечены, во-
первых, рядом мер, касавшихся положения дворянства. Круп-
нейшими из них были учреждения должности герольдмейстера,
«кто б дворян ведал», и издание табели о рангах. Эту послед-
нюю принято рассматривать в нашей историографии как меру
демократическую, как своего рода завершение реформы
1682 года, уничтожившей местничество: «порода» была окон-
чательно поставлена ниже «заслуги». Но не надо забывать, что
в промежутке русское служилое сословие пережило эпоху пол-
ного смешения чинов, когда вчерашние боярские холопы сего-
дня становились губернаторами и министрами, если и без этих
титулов, то с соответствующей властью. В инструкции же ге-
рольдмейстеру определенно проводится та мысль, что впредь
не только военное офицерство, но и гражданское чиновничество
должно рекрутироваться из дворянских детей, которые в этих
видах и дблжны обучаться «экономии и гражданству». В «та-
бели» же хотя и подчеркивается неважность «породы» для
карьеры служилого человека (потомки служителей русского
происхождения или иностранцев первых 8 рангов причисляются

Петровская реформа
589
к лучшему старшему дворянству, «хотя бы и низкой породы
были»), делается еще одна уступка военным, которые всегда бы-
ли из дворян сравнительно со штатскими, среди которых
буржуазные элементы были гораздо сильнее представлены.
Именно вновь произведенные в гражданские чины не сразу
сравниваются с соответствующими по табели военными чинами,
а лишь по выслуге известного количества лет. «Понеже сие в
рангах будет оскорбительно воинским людям, которые во мно-
гие лета и какою жестокою службою оное получили, а увидят
без заслуги себе равного или выше» 109. Это внимание к чисто
дворянской точке зрения на «заслугу» еще подчеркивается
припиской к табели, припиской, на первый взгляд довольно
странной, но понятной, если мы взглянем на нее как на один
из зародышей будущей «Жалованной грамоты дворянству».
Приписка снимает бесчестье с тех дворян, которые были под
следствием и подвергались пытке, но по суду были потом
оправданы. Присоединив ко всему этому заботу о дворянских
гербах, проявленную Сенатом именно в момент обсуждения та-
бели, мы получим общую картину, весьма далекую от всяких
«демократических реформ», и ее нисколько не портит поношение
«породы», потому что породой-то, со старомосковской точки зре-
ния, дворянство XVII века и не могло похвастаться. Ему нужно
было не признание его аристократизма — в этом смысле все
было покончено еще в дни Смуты, — а признание его права на
власть, а на первый случай даже просто отобрание в его пользу
у буржуазии доходных должностей. Этому последнему и отве-
чала одна маленькая, весьма мало заметная реформа, относя-
щаяся к тому же 1722 году. В 1718 году одновременно с вве-
дением коллегий было восстановлено централизованное город-
ское управление, разрушившееся с падением Ратуши, были
устроены городовые магистраты, подчиненные Главному маги-
страту в Петербурге. Очень характерно, что восстановление
было неполное: в ведение магистратов попало не все буржуаз-
ное, неслужилое и некрепостное население, которое ведалось
после 1699 года бурмистрами, а только горожане, купцы и про-
мышленники в тесном смысле этого слова. Но еще более харак-
терно, что и у магистратов в 1722 году была отобрана одна
из главных функций прежней Бурмистерской палаты — сбор
косвенных налогов; указами И и 13 апреля этого года велено
было пошлинные, кабацкие, соляные и другие всякие сборы
передать отставным военным по назначению Военной коллегии,
а «раскольники и бородачи» при этих военных людях должны

590
Глава X
были играть исполнительную роль «целовальников». Косвенно
петровский указ этим, конечно, устанавливает, что на сбор кос-
венных налогов в начале XVIII века смотрели не как на повин-
ность, а как на привилегию; теперь эта привилегия была
отнята у буржуазии и передана служилым людям, которые,
нужно сказать, на практике мало ею воспользовались, найдя
это буржуазное занятие, очевидно, не по своим вкусам и при-
вычкам. Через три года только четвертая часть пошлинных
сборщиков была из отставных военных — остальные места
были по-прежнему за купцами, потому что их некем было
заменить.
1722 год обозначает, таким образом, новый сдвиг в сторону
служилой массы, новый успех дворянской реакции. Нет надоб-
ности оговаривать, что такова была объективная сторона собы-
тий; субъективно Петр оставался более, чем когда бы то ни
было, на старой колее, в этом самом году начав кампанию, ни-
сколько не менее «буржуазную» по своим задачам, нежели
борьба за Балтийское море, и, конечно, более сознательно бур-
жуазную. То был персидский поход. Позже мы несколько де-
тальнее коснемся этого достойного финала эры торгового капи-
тализма — «начала конца» и для личной биографии Петра. Но
не приходится отрицать, что ко времени персидского похода
Петр был сознательнее не только в области внешней политики.
Не отдавая себе отчета в социальной подкладке творившегося
вокруг него, он ясно видел одно: что на ту группу людей, с
которою он привык делать дело, положиться нельзя; что ее
интересы каким-то роковым образом расходятся с интересами
этого дела; что они не помощники, а тормозы, если не созна-
тельные враги его начинаний; что перед ним борется возрож-
денный реставрацией XVII века феодализм с привитыми извне
новыми экономическими формами; что, конечно, туземное при-
способит к себе занесенное с Запада, а не наоборот; что вся
его попытка в целом заранее осуждена на неудачу, — так он,
конечно, сам никогда не формулировал бы положения. Но он
чувствовал жгучую потребность не спускать ни на минуту глаз
с подозрительных и ненадежных людей, которых судьба сде-
лала его ближайшими слугами и советниками. А между тем
потребности все того же дела заставляли его уехать за две ты-
сячи верст. И вот — чрезвычайно характерное различие: уезжая
в 1711 году, он создает орган управления — Сенат; уезжая в
1722 году, он оставляет за собою орган надзора — генерал-про-
куратуру. История сделала впоследствии из генерал-прокурора
своего рода визиря, министра для всех дел, или, если угодно,

Петровская реформа
591
царского главного бурмистра. Но Петр имел для него в виду
совсем не это. Его генерал-прокурор, как его рисует инструк-
ция 27 апреля 1?22 года110, ничем не управляет, он только
следит, следит неукоснительно за лукавыми и ленивыми ра-
бами, носящими звание сенаторов и тайных советников. И что-
бы они не проводили времени праздно, работали «истинно, рев-
ностно и порядочно», и чтобы они не забывали правил, сочи-
ненных для них Петром, действовали «по регламентам и ука-
зам», и притом не для видимости только, — «не на столе только
дела вершились, но самым действом по указам исполнялись»,—
и, особенно, чтобы не воровали и не взяточничали, «дабы Сенат
в своем звании праведно и нелицемерно поступал». В лице
генерал-прокурора Петр надеялся иметь телескоп, при помощи
которого он из Астрахани и Дербента мог бы уследить каждый
грош, попавший из казенного сундука в карман «господ Се-
ната». Он так и определяет новую должность — «око наше» и
грозит этому живому телескопу самой жестокой участью, если
он будет функционировать плохо. Недаром эта должность и
была поручена человеку, сравнительно молодому и не выде-
лявшемуся особенно из рядов государственных деятелей, но
зато лично необычайно тесно связанному с царем, — то был
П. И. Ягужинский, за несколько лет перед этим занявший при
Петре, по-видимому, то же положение, которое ранее занимал,
по общему убеждению, Меншиков. За границей, во Франции,
Петр не расставался с ним ни на минуту и все время не спу-
скал с него глаз, как Грозный с Басманова... Но для роли все-
общего ревизора молодой царский любимец, кажется, был,
слишком слаб. Вернувшись из Персии, Петр решил взять дело
надзора непосредственно в свои руки. В одной из ближайших к
царской спальне комнат дворца, рассказывает Фокеродт, был
поселен новый обер-фискал, полковник Мякинин, и начальник
всего сыска сделался главным и постоянным советником импе-
ратора. В долгих беседах с ним Петр настаивал на одном:
истребить до корня все злоупотребления. Жизнь всех висела
на волоске — до Меншикова и Екатерины включительно. Но
от этого плана всеобщего истребления слишком пахло безу-
мием, чтобы он мог дать какие-нибудь практические резуль-
таты. Он показывает только, что к этому времени не одно фи-
зическое здоровье Петра было окончательно надорвано и что
катастрофа 28 января 1725 года пришла совершенно во-
время.

592
Глава X
5. Новое общество
Завоевание феодальной России торговым капиталом, каким
бы временным и непрочным оно ни было, должно было сопро-
вождаться крупными изменениями в быте русского общества.
На всем протяжении своей тысячелетней истории с этой сто-
роны последнее не переживало, вероятно, более резкой по
внешности перемены. Она особенно поразит нас, если мы взгля-
нем на это общество сверху. На самом верху пирамиды, там,
где еще так недавно высилось нечто вроде живой иконы в стро-
гом византийском стиле, медленно и важно выступавшей перед
глазами благоговевшей толпы, выступавшей лишь на минуту,
чтобы тотчас же вновь скрыться в темной глубине теремов,
теперь виднелась нервная, подвижная до суетливости фигура
в рабочей куртке, вечно на людях, вечно на улице, причем
нельзя было разобрать, где же кончалась улица и начинался
царский дворец. Ибо и там и тут было одинаково бесчинно,
шумно и пьяно, и там и тут была одинаково пестрая и бесце-
ремонная толпа, где царского министра в золоченом кафтане и
андреевской ленте толкал локтем голландский матрос, явив-
шийся сюда прямо с корабля, или немецкий лавочник, пришед-
ший прямо из-за прилавка. Чем дальше от дворца, правда, тем
перемена чувствовалась меньше. Уже служилый человек, до-
вольно охотно надев на себя немецкий костюм и несколько
менее охотно сбрив бороду, сидя в учрежденной по заморскому
образцу коллегии, не прочь был по старине поместничаться со
своим соседом, дома же держал у себя все по старому чину, и
если пускал к себе иной день улицу, то лишь с великою неохо-
той и по строгому царскому указу. Ниже служилых шла плот-
ная масса «раскольников и бородачей», которых перемена не
коснулась даже и внешним образом и которые еще на полтора
столетия, до романов Печерского и комедий Островского, сохра-
нили свой «быт» во всей его неприкосновенности. И уж совсем
никакой перемены нельзя было заметить в многомиллионной
мужрщкой массе: прежнее крепостное ярмо ее ничуть не облег-
чилось от новых порядков, а новая, капиталистическая барщина
с ее утонченными способами эксплуатации была еще далеко
впереди. Употребляя старофранцузские термины, «двор» изме-
нился рильнее, чем «город», а деревня совсем не изменилась.
Но «двор» был центром совершившегося экономического пере-
ворота — мы видели значение царского хозяйства в деле обра-
зования торгового капитала; «город» был театром этого пере-
ворота, и если теперь, конечно, мы не станем говорить о «пет-

Петровская реформа
593
ровской культуре» как о какой-то новой эре для всего русского
народа — черед его «европеизации» наступил лишь во второй
половине XIX века, — то все же задача проследить влияние
перемены в народном хозяйстве вплоть до «быта» и «нравов»
остается не лишенной интереса. Тем более что мы имеем здесь
последовательность явлений, не составляющую национальной
особенности русского народа. Сходство того, что происходило в
России начала XVIII века, с тем, что знакомо западноевропей-
ской истории XVI, — иногда фотографическое. И это фотогра-
фическое сходство не менее поучительно, нежели тот всем при-
вычный факт, что город, возникающий в начале XX века где-
нибудь в глуши южной Африки, как две капли воды будет
похож на город, который одновременно строят в Канаде или
даже на европейских «концессиях» Китая. Утомительное одно-
образие буржуазной культуры нашего времени на добрую долю
объясняется громадной ролью, какую играет в современной
жизни техника, одинаковая под всеми широтами и долготами.
Общество начала XVIII века было еще почти столь же прими-
тивно в этом отношении, как и его предшественники на два
столетия раньше. Стоит почитать переписку французских чи-
новников придворного и дипломатического ведомств, решав-
ших в 1717 году трудную задачу: как им переправить из Кале
в Париж русского царя с его ввитой — десятка четыре народу,
не больше чем на пару вагонов теперешнего экспресса. А тогда
люди не знали ни днем, ни ночью покоя от мысли: где достать
столько экипажей, чтобы поместить в них такую толпу?
И смогли выйти из затруднения, только сделав перевозку знат-
ных путешественников натуральной повинностью местного
крестьянства. Общество, так еще мало умевшее бороться с при-
родой, должно было гораздо более нашего зависеть от времени
и пространства. Тем удивительнее смотреть, как русские совре-
менники Петра до мелочей воспроизводят отдаленный от них
на два столетия и большинству из них совершенно незнакомый
итальянский и фландрский «ренессанс».
Возьмем классическую характеристику этого последнего,
сделанную в свое время Тэном. «Живописные праздники, кото-
рые давались во всех городах, торжественные въезды, маска-
рады, кавалькады составляли главное удовольствие народа и
государей... Когда читаешь хроники и мемуары, видишь, что
итальянцы хотели сделать жизнь роскошным празднеством. Все
другие заботы им казались глупостью». Мы не должны смущать-
ся этим общим определением — «итальянцы»: в приведенных

594
Глава X
автором примерах мелькают имена Галеаццо Сфорцы, гер-
цога миланского, кардинала Пьетро Риарио, Лаврентия Ме-
дичи, папы Александра VI или Льва X. Итальянцы, стремившие-
ся превратить свою жизнь в роскошный праздник, — это опять-
таки «двор» и отчасти «город»: итальянское крестьянство жило
и тогда так же, как двести лет раньше и как двести лет спустя.
Приглядитесь к подробностям этого «роскошного праздника».
У папы Льва X был шут, монах Мариано, «страшный обжора,
который мог проглотить сразу вареного или жареного голубя
и мог съесть за один присест сорок яиц и двадцать цыплят».
Папу очень забавляла картина, где Мариано был изображен,
окруженный всячески издевавшимися над ним чертями. В при-
сутствии папы представляют комедию, один сюжет которой,
любезно объясненный предварительно публике папским нун-
цием, заставил покраснеть присутствовавших французских
дипломатов. А можно себе представить, насколько целомудрен-
ны были эти современники Франсуа I, «тешащегося короля»
(le roi qui s'amuse)! Когда публика расходилась после этого
спектакля, была такая давка и толкотня, что счастлив был тот,
кому только «чуть-чуть» не сломали ногу. А накануне папа
смотрел турнир между двумя кавалькадами: одна была одета в
костюмы мавров, другая — в испанские. Дрались «только» пал-
ками, «что было очень красиво видеть и безопасно». Но на дру-
гой день был бой быков, уж не столь безопасный: во время
него было убито три человека и две лошади. Потом опять была
комедия, на этот раз не понравившаяся папе, — автора ее в на-
казание завернули в одеяло и подбросили кверху с таким рас-
четом, чтобы он ударился животом о подмостки сцены *.
Возьмем теперь записки какого-нибудь современника пет-
ровской реформы, имевшего случай наблюдать Россию «сверху»,
хотя бы известный дневник Берхгольца 1П. Вам покажется, что
русские подобно итальянцам XVI века решили всю свою жизнь
превратить в сплошной праздник и считают все остальное глу-
постью. С раута в Летнем саду мы попадаем на бал во дворце,
с бала — на спуск нового корабля, что стоит десяти балов, со
спуска корабля — на маскарад по случаю Ништадтского мира.
Неправильно сказать «на маскарад», ибо их было несколько и
каждый длился по нескольку дней. Густая пелена винного
угара ^исит над всей этой чрезвычайно обстоятельной и много-
речивой одиссеей голштинского двора в Петербурге, рассказан-
ной Берхгольцем, и не без вздоха облегчения сообщает он
* «Philosophie de l'art», I, 175 и*.

Петровская реформа
595
иногда (так редко!), что «сегодня разрешено было пить столько,
сколько *хочешь». Ибо обыкновенно пить было обязательно,
сколько хочет царь... Лаврентий Великолепный, тщетно пытав-
шийся достать слона для одной из своих процессий, мог бы
позавидовать Петру, к услугам которого был целый зверинец.
И уж, наверное, никакому итальянскому князю не удалось бы
устроить такого маскарада, который подарила Петру русская
зима, когда целый флот двигался по улицам Москвы на санях.
Экипаж самого царя представлял точную копию — в миниатю-
ре — только что спущенного недавно величайшего корабля рус-
ского флота «Миротворца» (он, конечно, назывался по-голланд-
ски — Fridemaker). На нем было несколько мальчиков-юнг,
проделывавших все морские эволюции, «как самые лучшие и
опытнейшие боцмана». По команде Петра они ставили паруса,
как требовало направление ветра, «что оказывало хорошую по-
мощь 15 лошадям, которые тащили корабль». Он был воору-
жен 8 или 10 настоящими пушками, из которых Петр салюто-
вал время от времени, а ему отвечал с другого такого же «ко-
рабля» валахский господарь, ехавший в конце поезда. Всего
было около 60 саней — 25 дамских и 36 мужских, причем
самые маленькие везли 6 лошадей. А перед этим «серьезным»,
или «настоящим», маскарадом шла еще шутовская процессия
«князя-папы» с его кардиналами и божеством морской сти-
хии — Нептуном. «Император, по всему судя, забавлялся
истинно по-царски». Сколько стоило это удовольствие госу-
дарю, который любил говорить, что «копейка рубль бережет»,
не нужно спрашивать. То была притом не первая забава такого
рода на протяжении очень короткого времени: всего за не-
сколько месяцев перед тем все по случаю того же Ништадтского
мира был роскошный маскарад в Петербурге, длившийся тоже
несколько дней и происходивший попеременно то на суше, то
на Неве. В этом маскараде участвовало до тысячи масок. Дамы
были одеты пастушками, нимфами, арапками, монахинями, ар-
лекинами, скарамушами, а впереди них шла императрица со
всеми фрейлинами и статс-дамами в костюмах голландских
крестьянок. Мужчины шли в костюмах французских виноделов,
гамбургских бургомистров, римских воинов, турок, индейцев,
испанцев, персиан, китайцев, епископов, прелатов, каноников,
аббатов, капуцинов, доминиканцев, иезуитов, министров в шел-
ковых мантиях и огромных париках, венецианских нобилей,
корабельных плотников, рудокопов и, наконец, русских бояр
в высоких собольих шапках и длинных парчевых одеяниях,
«также и с длинными бородами, и ехали на живых ручных

59В
Глава X
медведях». А за ними, замыкая шествие, вертелся в огромном
беличьем колесе царский шут, «очень натурально изображав-
ший медведя», шел индийский брамин, увешанный раковинами,
в шляпе с широчайшими полями, и краснокожие, покрытые
разноцветными .перьями. Два часа двигалось это шествие перед
глазами от мала до велика собравшихся на Сенатскую площадь
петербуржцев, а впереди него неутомимо колотил в барабан
сам царь, одетый то голландским боцманом, то французским
крестьянином, но не расстававшийся со своим шумным инстру-
ментом ни при каком костюме.
Берхгольц много раз повторяет, что все в процессии было
очень «натурально». Те способы, какими Петр подготовлял «эту
натуральность», весьма живо напоминают нам шутки Льва X
с его «братом Мариано». В числе других масок шел, например,
Бахус «в тигровой шкуре, обвешанный гроздьями винограда».
«Он очень натурально представлял Бахуса: это был необыкно-
венно толстый, низенький человек, с очень полным лицом, его
целых три дня перед тем непрерывно поили, не давая ему ни
минуты спать». Тут здоровье бедного Бахуса было принесено в
жертву как-никак «искусству». Но Петр любил шутить на чу-
жой коже и просто ради самой шутки, без всяких дальних рас-
четов. Во время речной части маскарада его знаменитого «кня-
зя-папу» везли через Неву на особого рода машине, состоявшей
из илота, на котором поставлен был котел, наполненный пивом;
посреди котла в огромной деревянной чашке плавал несчастный
«всешутейший патриарх», а сзади, на бочках, плыли ни живы
ни мертвы его не менее несчастные кардиналы. Когда «ма-
шина» подошла к берегу и ее пассажиров нужно было высажи-
вать, те, кому царь поручил эту операцию, по специальному
приказу опрокинули чашку с князем-папой, и тот принял пив-
ную ванну. Мы уже очень недалеко от того автора комедии,
которого по папскому приказу подбрасывали на сцене, как
мячик. Сейчас мы будем к нему еще ближе. На обеде у канц-
лера Головкина «царь забавлялся над кухмистером царицы,
подававшим на стол: когда он поставил перед царем блюдо с
кушаньем, тот схватил его за голову и сделал ему рожки над
головой». Это был деликатный намек на то, что жена кух-
мистера была когда-то ему неверна, каковое обстоятельство
Петр 1в свое время ознаменовал тем, что велел повесить над
дверями кухмистерова жилища пару оленьих рогов. Объект
царских шуток относился к ним не очень терпеливо, и царские
деныцики должны были во все время крепко держать его
сзади, чтобы он не вырвался. Он отбивался, и уж совсем не на

Петровская реформа 597
шутку: один раз схватил царя за пальцы так, что чуть не сло-
мал. Подобные сцены происходили постоянно у Петра с этим
человеком, как объяснили Берхгольцу, но тем не менее Петр
всякий раз, как его видел, принимался его дразнить. За два-
дцать лет раньше Корб был свидетелем сцены в том же роде,
но еще более выразительной. Дело было на «роскошно устроен-
ном пире», притом в гостях у цесарского посла. В числе при-
глашенной вместе с царем знати был боярин Головин, который
«питал врожденное отвращение к салату и употреблению ук-
суса; царь велел полковнику Чамберсу возможно крепче сжать
боярина и сам стал насильно запихивать ему в рот и нос салат
и наливать уксус до тех пор, пока Головин сильно закашлялся
и из носа у него хлынула кровь» пз.
Глава христианской церкви в XVI веке находил удовольст-
вие смотреть на «шутки чертей» с фра Мариано и на пред-
ставление комедии, один сюжет жоторой заставлял краснеть
соотечественников Рабле. Главе всемирного православного цар-
ства в начале XVIII века доставляло особенное наслажде-
ние издеваться над церковными обрядами. Мимоходом мы уже
упоминали «князя-папу», конечно знакомого читателю хотя по
имени. Выступление его с его коллегией кардиналов представ-
ляло собою самый диковинный (sonderbarste) номер маскарада,
описанного Берхгольцем. Коллегия состояла из «величайших
и распутнейших пьяниц всей России, но притом все людей хо-
рошего происхождения». Мы не будем повторять наивных
объяснений этого «обряда», которые повторяет Берхгольц со
слов петровских придворных: что это была будто бы не то са-
тира на пьянство (воплощением этой сатиры с удобством мог
служить сам царский двор того времени), не то издевательство
над католической церковью, до которой Петру не было ника-
кого дела. Свидетельство человека, который был очевидцем
основания «всешутейшей коллегии», не оставляет никаких со-
мнений, что католицизм тут не при чем. «Теперь не надобно
сего забыть и описать, коим образом потешной был патриарх
учинен», — начинает свое описание петровой потехи князь
Куракин в своей «Гистории о царе Петре Алексеевиче» 114.
И хотя он старается ослабить впечатление своих читателей
кое-какими оговорками, что «одеяние было поделано некоторым
образом шуточное, а не так власное, как на приклад патри-
арху», но и он не мог умолчать, что «вместо Евангелия была
сделана книга, в которой несколько стклянок с водкою», и что
окарикатурение торжественного шествия патриарха на осляти
в вербное воскресенье было одною из главных потех; в этот

598
Глава X
день «патриарха» возили на верблюде «в сад набережной к
погребу фряжскому». А другой очевидец, Корб, оставил нам
еще более наглядное описание одной из церемоний115. 21 фев-
раля 1699 года «патриарх» освящал лефортовский дворец; при
этом были воспроизведены все подробности церковного обряда,
курение ладаном (вместо ладана курили табаком) и т. п., а
вместо креста при освящении служили две трубки, положен-
ные поперек одна на другую. Это последнее обстоятельство
чрезвычайно сильно поразило воображение набожного като-
лика: «кто поверит, — заканчивает свой рассказ Корб, — что со-
ставленный таким образом крест, драгоценнейший символ наше-
го искупления, являлся предметом посмешища?» Но те, кто бли-
же был знаком с делом, поверили бы и не этому. Надругательства
над Евангелием и крестом были самой невинной еще частью
«шутошного» ритуала. Как в свое время очевидец не решился
передать содержание представлявшейся на папском театре коме-
дии, а только дал понять, какое впечатление произвела она на
зрителей, так князь Куракин не решается подробно описывать,
в чем состояла церемония поставления «патриарха». «В терми-
нах таких, — кратко говорит он, — о которых запотребно нахо-
дим не распространять, но кратко скажем — к пьянству, и к
блуду, и к всяким дебошам». А в описании царских потех
наш автор является большим реалистом и также приводит
образчики таких «шуток» Петра, которые в наше время удоб-
нее не цитировать. Можно себе представить, о чем даже и он
находил нужным молчать! *
Были ли это просто цинизм и грубость, как объяснил пет-
ровскую «юмористику» здравомыслящий немец Фокеродт?
У настоящего Ренессанса шутки над монахами переходили в
серьезное отрицание церковной традиции. Над священными
вещами смеялись потому, что они в глубине души уже пере-
стали считаться священными. Когда папы почувствовали это,
они перестали шутить с огнем, и монахов-шутов при папском
дворе сменили иезуиты. Но гуманизм не ограничивался пап-
ским двором, и вне этого последнего оставалось достаточно
места, где торжествовало «светское настроение», дававшее
себя знать уже не одними шутками. Была ли доступна эта
серьезная сторона религиозного вольнодумства самому Петру?
Современники рисуют его в этой области человеком старых
* См. «Архив кн. Ф. А. Куракина», 1, стр. 74. О церемонии избрания
князя-папы кое-что сообщает Фокеродт, к которому мы и отсылаем чита-
теля. См. также М. Семевского «Петр Великий как юморист» 116.

Петровская реформа
599
привычек, не пропускавшим церковных служб, любившим под-
певать певчим на клиросе и никогда не входившим в церковь
в немецком парике. Это был единственный случай, когда царь
сам отступал от заведенной им западной моды. Но когда дело
заходило не о безобидных уступках обычаю, когда этот обычай
сталкивался с тем, что было практически нужно, Петр оказы-
вался более свободным мыслителем, чем можно было ожидать
от человека таких консервативных привычек. Во время кампа-
нии 1714 года петровское интендантство нашло весьма благо-
честивым делом кормить солдат в петровский пост постной пи-
щей. Присмотревшись к результатам этого благочестия, Петр
написал его виновнику, Кикину: «Святое ваше распоряжение —
на пять недель снятков ржавых и воду — солдаты две недели
употребляли, отчего без невелика 1000 человек заболело и
службы лишилось, отчего принужден я закон ваш оставить
и давать масло и мясо... Правда, когда бы шведов так кормить,
дело б изрядно было, а нашим я не вотчим» 117. К раскольникам,
изображавшим антихриста и его воинство в мундирах петров-
ской гвардии, Петр не имел оснований относиться особенно
благосклонно. Но раскол был силен среди купечества, и с этим
не мог не считаться царь, который даже из-за границы готов
выписывать обанкротившихся купцов. Узнав, что купцы-старо-
веры «честны и прилежны», Петр высказал сентенцию, может
быть и приукрашенную его позднейшим историком, но едва ли
сочиненную этим последним: «Если они подлинно таковы, то
по мне пусть веруют, чему хотят, и когда уже нельзя их обра-
тить от суеверия рассудком, то, конечно, не пособит ни огонь,
ни меч; а мучениками за глупость быть — ни они той чести
не достойны, ни государство пользы иметь не будет». Выгорец-
ким раскольникам формально было позволено служить по ста-
рым книгам под условием работы на Повенецких заводах; это
был едва ли не первый случай в России религиозной терпи-
мости по отношению не к «инославному» исповеданию, а воз-
никшей внутри православия «секте». Заявление известного
указа 1702 года о нежелании царя «совести человеческой при-
неволивать» 118 не было, таким образом, голой фразой, и мы
имеем образчик терпимого, по тогдашним нравам по крайней
мере, отношения Петра и его правительства уже к форменным
«вольнодумцам». Московский лекарь Тверитинов говорил гром-
ко и не только говорил, но и писал, и писания свои читать
давал такие, например, вещи: «икона только вапь и доска
ез силы чудотворения; если бросить ее в огонь, она сгорит
и не сохранит себя»; «неподобно поклоняться кресту, как

600
Глава X
бездушному дереву, не имеющему никакой силы»; «монашеское
девство не по разуму святых писаний держится». Духовные
власти с местоблюстителем патриаршего престола Стефаном
Яворским во главе, конечно, привлекли за это смелого лекаря
к ответу. Но в результате следствия он не только не был сож-
жен, как, несомненно, случилось бы с ним пятьюдесятью го-
дами раньше, но получил даже свидетельство о своем право-
славии, после формального покаяния правда. А его духовным
обвинителям пришлось наслушаться в Сенате, где разбиралось
дело Тверитинова, весьма неприятных для них вещей. «Черни-
чишка — плут! — кричали сенаторы монаху, обличавшему ле-
каря, — ты за скляницу вина душу свою продал». А самого
митрополита Стефана из одного сенатского заседания прямо
выгнали на том основании, что он не сенатор и ему на суде
(над еретиком, заметим это) не место *. Насчет монашества и
сам император под конец жизни высказывал мнения, которые
Яворскому, если бы он был жив, вероятно, очень бы не понра-
вились. Если не происхождение, то распространение монаше-
ства он склонен был объяснять «ханжеством» греческих импе-
раторов, «а наипаче их жен» и тем, что, пользуясь этим хан-
жеством, к ним «некоторые плуты подошли». «Сия гангрена и
у нас было зело распространяться начала под защищением
единовластников церковных, но еще господь бог прежних вла-
детелей так благодати своей не лишил, как греческих» **.
Разрыв с традицией в книжке, в литературе должен был,
конечно, сказаться еще сильнее, чем в жизненной практике.
Реализм и светское настроение русской повести XVII века
давно отметили специалисты: на наблюдениях этого рода осно-
вана упоминавшаяся уже характеристика Тихонравова. Сред-
невековый писатель, как и средневековый художник, знал только
схемы, а не живых людей, для него важны были примеры доб-
родетельного жития, а не человеческой личности. Интерес к
личности, индивидуализм, составляет одну из характернейших
черт и искусства, и литературы Возрождения. Наша художе-
ственная литература XVII—XVIII веков была сплошь пере-
водной и подражательной — более подлинное настроение рус-
ского общества можно найти в исторических работах той поры.
Уже историки Смуты, писавшие в первой половине XVII сто-
летия, — Псевдо-Палицын, Катырев-Ростовский, особенно автор
* См. Тихонравов, Московские вольнодумцы начала XVIII века и
Стефан Яворский — во II томе «Сочинений» 119.
** См. Соловьев, изд. «Общ. пользы», кн. IV, стр. 810 и ел. 120.

Петровская реформа
601
соответствующих глав в так называемом «Хронографе 2-й ре-
дакции» — интересуются своими героями не как отвлеченными
моральными образцами, а во всей их исторической конкрет-
ности. Князь Катырев-Ростовский первый захотел собрать дан-
ные о наружности русских государей начиная с Грозного и по-
пытался дать характеристики каждого из них в отдельности.
Гораздо выше его стоит в этом отношении Хронограф 1617 года.
Его Годунов, Названый Димитрий, Гермоген — почти живые
люди. У Дмитрия вы можете уловить его порывистость и не-
терпеливый тон в спорах («а что то соборы, соборы? мощно
быти и осмому и девятому собору»), его говорливость и живые
умственные интересы («речениемже многословесен и ко книж-
ному писанию борзострителен»). И чтобы выдержать классиче-
ский тип «еретика и расстриги», автору, в глубине души весь-
ма, вероятно, смущенному, что у него выходит не то и не так,
как надо, приходится не жалеть ругательств, совершенно не
вяжущихся с теми фактами, которые он же сам приводит. На
патриархе Гермогене он не выдержал и вместо стереотипного
образа «страдальца за правду» дал портрет, правда, превосход-
но объясняющий судьбу Гермогена, но который мог бы сканда-
лизировать и не XVII век. «Не сладкогласив», «нравом груб»,
«ко злым же и благим не быстрораспрозрителен, но к льстивым
паче и лукавым прилежа», «слуховерствователен» — такие
реальные черты в физиономии почти угодника божия настолько
смутили одного из позднейших редакторов Хронографа, что он
нашел нужным сопроводить характеристику пространным опро-
вержением, где доказывал, что «неправо се описатель вся гла-
голаше о святем сем муже о Ермогене» 121. Но к счастью, не
уничтожил самой характеристики.
Реализм Котошихина слишком хорошо известен, чтобы о
нем нужно было распространяться. С интересующей нас точки
зрения, он любопытен, между прочим, тем, что первый пытает-
ся объяснить исторические перемены как результат личной
деятельности. Возникновение Московского государства для не-
го — дело личной завоевательной политики Ивана Грозного;
если с царя Алексея не взяли записи, ограничивающей его
власть, это результат его личного характера — «разумели его го-
раздо тихим» 122. У крупнейшего историка петровской эпохи
князя Б. И. Куракина мы встречаем тот же прием в размерах
несравненно более грандиозных. В «Гистории царя Петра
Алексеевича» мы уже среди полного «Возрождения», как и на
маскарадах Петра. К писаниям князя Куракина необыкновенно
идет такая случайная мелочь, как любовь автора к итальянским

602
Глава X
цитатам. Когда вы читаете его, образ великого итальянского
историка неотразимо встает перед вами, и, может быть, ничем
нельзя лучше измерить сравнительную глубину подлинного
Ренессанса и его отдаленной и бессознательной русской копии,
как сравнив «Историю Флоренции» Маккиавелли с куракин-
ской «Гисторией». Там с захватывающим драматизмом при
всей кажущейся сухости и сдержанности описывается, как
флорентийский народ добыл себе свободу — и потерял ее.
Здесь так же трезво, сжато и метко рисуются перед нами раз-
ные «случайные люди», интригами захватывавшие власть и
благодаря интригам других терявшие ее. Там огромный амфи-
театр, который был бы, пожалуй, впору и древнему Риму, —
здесь крошечная домашняя сцена. И благодаря ее узким раз-
мерам, благодаря ничтожному числу действующих лиц инди-
видуалистическая точка зрения подходила ко всей обстановке
еще лучше. У Маккиавелли за лицами слишком хорошо видны
партии и еще глубже классы — недаром он стал одним из пред-
шественников современного «экономического материализма».
Нет историка, который был бы дальше от идеализации действи-
тельности, более «материалистом» в своем миропонимании, чем
князь Куракин; но «экономизму» у него нечем поживиться.
«Он не знает других мотивов, кроме эгоистических, других
источников общественных перемен, кроме личной воли. Нужно
ли ему объяснить стрелецкий бунт — это, конечно, интриги ца-
ревны Софьи. А потом она же, «учиня по своему желанию все
через тот бунт, начала трудиться, дабы оный угасить и покой
восставить, и на кого ни есть сие взвалить»: и вот вам простое
объяснение «Хованщины». Но так как Софья Алексеевна была
«принцесса ума великого», то «никогда такого мудрого прав-
ления в Российском государстве не было». И экономическое, и
культурное развитие Московского государства в конце XVII века
объясняется именно этим и ничем другим. «Все государство
пришло во время ее правления, через семь лет, в цвет великого
богатства. Так же умножилась коммерция и всякие ремесла, и
науки почали быть восставлять латинского и греческого языку».
Петр любил иностранцев; это опять личное влияние князя
Бориса Алексеевича Голицына. «Оной есть первым, который
начал с офицерами и купцами-иностранцами обходиться. И по
той своей склонности к иноземцам оных привел в откровенность
ко двору и царское величество привел к ним в милость». Стали
носить немецкое платье — Куракин опять умеет закрепить эту
перемену собственным именем. «Был один англичанин торго-
вой, Андрей Кревет, который всякие вещи его величеству заку-

Петровская реформа
(ЮЗ
пал, из-за моря выписывал и допущен был ко двору. И от оного
первое перенято носить шляпочки аглинские как сары (sir)
носят, и камзол, и кортики с портупеями». Казалось бы, что
может быть менее индивидуально, чем пьянство и разврат? Но
Куракин и тут не затрудняется найти виноватого. «В то время
названный Франц Яковлевич Лефорт пришел в крайную ми-
лость и конфиденцию интриг амурных. Помянутой Лефорт был
человек забавной и роскошной или назвать дебошан француз-
ской. И непрестанно давал у себя в доме обеды, супе и балы.
И тут в его доме первое начало учинилось, что его царское
величество начал с дамами иноземскими обходиться и амур
начал первой быть к одной дочери купеческой, названной Анна
Ивановна Монсова. Правда, девица была изрядная и умная.
Тут же в доме (Лефорта) началось дебошество, пьянство так
великое, что невозможно описать, что по три дня запершись в
том доме бывали пьяны и что многим случалось оттого умирать.
И от того времени и по сие число и доныне пьянство продол-
жается, и между великими домами в моду пришло» 123. И не
приходит в голову Куракину, что не от Лефорта же выучились
старый «князь-кесарь» Федор Юрьевич Ромодановский, кото-
рый был «пьян по вся дни», или «невоздержной к питию» цар-
ский дядя Лев Кириллович Нарышкин.
Но индивидуализм эпохи преобразований нашел себе выра-
жение не только в литературе, айв праве: в двух законах,
которые оба, правда, относятся, пожалуй, более тоже к лите-
ратуре, ибо оба остались мертвою буквой. Это закон 1714 года
о майорате и указ о престолонаследии 1722 года. Обе меры,
несомненно, стояли во внутренней связи, так как петровский
«майорат», как известно, вовсе не обозначал наследования всего
имущества старшим сыном, а наследование его одним из сыно-
вей, по выбору отца, с устранением остальных. В этом праве
отца распорядиться имуществом по своему усмотрению и за-
ключалась, по мнению Петра и его советников, вся суть инсти-
тута. Одна дошедшая до нас записка, информировавшая Петра
насчет английских порядков, утверждает, что «по общему за-
кону Аглинской земли отцы могут отлучить и отнять от своих
детей все земли, которые им не суть определены чрез духов-
ную или инако, и могут они отдать все токмо одному сыну, а
Другим ничего, еже содерживает детей в должности и послу-
шании». Манифест 1722 года только воспроизводит это — нет
надобности говорить, совершенно ошибочное — мнение об «об-
щем законе Аглинской земли», когда он говорит: «дабы всегда
сие ыло в воле правительствующего государя, кому оной хочет,

604
Глава X
тому и определит наследство, и определенному, видя какое не-
потребство, паки отменит, дабы дети и потомки не впали в
такую злость, как выше писано, имея сию узду на себе» 124.
Совпадение настолько буквальное, что не нужно даже тут же
имеющейся ссылки на закон 1714 года, чтобы видеть связь: и
там и тут для Петра важно было расширить предел отцовской
власти, стеснявшейся и в том и в другом случае действовав-
шими в России обычаями. Как вотчиной, так и царским пре-
столом в Московском государстве нельзя было распоряжаться
по личному усмотрению. Выбирая на престол Михаила Федо-
ровича, выбрали в сущности семью Романовых, и старший член
семьи, так сказать, автоматически становился государем по
смерти отца. Эта автоматичность казалась Петру «недобрым,
старым обычаем» — хотя именно она и лежала в основе англий-
ского майората, который он ценил за то, чего в нем не было, —
и он семейное достояние, каким была в России земля, стремил-
ся превратить в личное, каким было движимое имущество,
товар и деньги. В этом проникновении буржуазных взглядов в
сферу наследования земель и престолонаследия, в самую гущу
феодального права, так сказать, огромный культурный интерес
обоих неудавшихся законов. И заимствование было не совсем
бессознательное: подготовляя указ 1714 года, требовали от рус-
ских агентов за границей сведений о «наследствах и разделе
оных» не только «знатнейших, графских, шляхетских», но и
«купецких фамилий» *.
«Индивидуализм» петровской эпохи так же мало должен
нас, однако ж, обманывать, как и индивидуализм итальянского
Возрождения. Литература — ей все дозволено идеализировать —
может, конечно, представлять героев последнего не только сме-
лыми и красивыми, но и утонченными и изящными, глубоко-
мысленными и образованными даже на взгляд читателя XX сто-
летия. Историк такого права не имеет, и ему приходится кон-
статировать, что удовольствия этого времени были крайне
грубы, как мы это уже видели, что философия гуманистов была
смесью самых наивных предрассудков, завещанных средними
веками, с наскоро подхваченными и непереваренными обрыв-
ками- античной мудрости и что самые блестящие синьоры, по-
кровительницы гуманизма, иногда не умели писать. Насчет
интеллектуальной высоты петровской культуры, к счастью,
даже и предрассудков но существует, и к Академии наук тех
дней принято относиться даже с большим, может быть, скеп-
* См. Н. Павлов-Силъванский, Проекты etc., стр. 51 125.

// с тр о в с кия реформ а
605
тицизмом, чем она того заслуживает. Научные интересы самого
Петра — если о них можно говорить — не шли дальше собира-
ния «монстров» и «опытов» вроде попытки создать породу
высоких людей, поженив добытую откуда-то царем «чрезмерно
высокую» финку с показывавшимся в балаганах за деньги
французским великаном. И ремесло цирюльника, в те простые
времена заменявшего и дантиста, и фельдшера, вовсе не каза-
лось преобразователю России ниже его достоинства: после ка-
танья на яхте и р'аботы с топором или за токарным станком,
ничто, кажется, не доставляло Петру такого удовольствия, как
рвать зубы. Так как его пациентам это доставляло, по-види-
мому, удовольствие не столь сильное, то на царских деныциков
ложилась деликатная обязанность отыскивать царю случаи для
упражнения в зубоврачебном искусстве. Берхгольц рассказы-
вает, с каким трудом ему удалось спасти его собственные зубы,
когда он имел неосторожность пожаловаться в присутствии од-
ного из этих своеобразных соглядатаев на зубную боль. Насчет
звания пациентов царь совсем не был разборчив, и его меди-
цинских визитов в качестве дантиста удостаивались не только
придворные или иноземные купцы, но даже прислуга этих по-
следних. Не менее, чем рвать зубы, любил он выпускать воду
у страдавших водянкой. Окружавшая Петра среда была еще
примитивнее в этом отношении. Петр, хотя до конца жизни
писал, даже со старорусской точки зрения, ужасающе безгра-
мотно, все же любил читать и читал не только по-русски. Он
внимательно следил за голландскими газетами того времени,
отмечая в них то, что его интересовало, выписывал из-за гра-
ницы и книги. Два первых после него лица в государстве, Ека-
терина и Меншиков, едва ли не были вовсе безграмотными;
современники по крайней мере весьма твердо стоят на том, что
последний в искусстве письма не пошел дальше уменья вы-
вести свою фамилию, а о первой сохранилась легенда, что
впоследствии, когда она стала самодержавной императрицей,
указы подписывала за нее ее дочь, цесаревна Елисавета.
Повторяем, образованность петровского общества вряд ли кто
и станет преувеличивать; но мы с трудом представляем себе
простоту нравов эпохи. Звания министров, фельдмаршалов и
«кавалеров» невольно гипнотизируют нас, и мы склонны видеть
петровском дворе что-то все-таки «европейское», хотя бы и
на тогдашний лад. Тогдашние европейцы, даже сами еще не
Далеко ушедшие по части внешней культурности, как
ц , должны были легко освободиться от этой иллюзии. Вот,

606
Глава X
например, сценка, которую мы передадим словами все того же
словоохотливого голштинского камер-юнкера, который так
любил описывать петровские маскарады. Был пир у князя
Ромодановского, где собралась «вся русская знать». Царь уже
уехал, когда у «князя-кесаря» и одного из его гостей, не менее
знаменитого князя Долгорукого, затеялась ссора: один припом-
нил другому какую-то старую обиду, и Долгорукий отказался
выпить, что подносил ему Ромодановский. «Тогда оба эти ста-
рика, обменявшись многочисленными отвратительнейшими ру-
гательствами, вцепились друг другу в волосы и добрых полчаса
колотили друг друга кулаками, причем никто из присутство-
вавших в это не вмешивался и не пытался их разнять. Князь
Ромодановский, который был очень пьян, оказался побежден-
ным; тогда он призвал караульных солдат и, хозяин в своем
собственном доме, приказал арестовать Долгорукого. Когда по-
следнего освободили, он отказался идти из-под ареста и требо-
вал будто бы у императора сатисфакции. Но дело, конечно, так
и замрет, потому что подобные кулачные расправы в пьяном
виде здесь случаются слишком часто и о них даже и не гово-
рят» 126. Действительно, картину вцепившихся друг другу в во-
лосы царских министров мы и еще раз встречаем на страни-
цах дневника Берхгольца; на этот раз дело происходило в при-
сутствии голштинского герцога, который, понимая обычай
страны, отвернулся и сделал вид, что он ничего не замечает 127.
А у Корба мы находим почти такую же сцену между Ромода-
новским и Апраксиным, будущим петровским генерал-адмира-
лом; только последний под свежим впечатлением своих загра-
ничных знакомств, должно быть, поступил более «по-европей-
ски» — обнажил шпагу, чем страшно напугал Ромодановского,
привыкшего к тому, что дело кулаками и оканчивается 128.
Когда мы присутствуем потом при столь патриархальных
сценах, как прием царевной Прасковьей иностранных посети-
телей в одной рубашке — причем, пока «принцесса» протяги-
вала для целования свою руку, другой рукой она прикрывала
свою наготу наскоро взятой у одной из придворных дам ман-
тильей, — или при домашнем спектакле у той же царевны и ее
сестры, мекленбургской герцогини Екатерины Ивановны, где
вдруг обнаружилось, что исполнитель главной роли какого-то
короля только что получил 200 ударов батогами, а затем сряду,
как ни в чем не бывало, удостоился чести играть не перед, а
вместе с их высочествами, — все это на нас уже мало действует.
Знаменитая «дубина Петра Великого» начинает рисоваться нам
в ее реальной обстановке. С людьми настолько «простыми» и

Петровская реформа
607
не Петр не стал бы церемониться. И современники отмечали
только те случаи, когда дубина касалась уже очень заметных
людей или когда последствия ее применения неожиданно ока-
зывались трагическими. Когда царь нечаянно отправил на тот
свет солдата, укравшего кусок меди с пожара, об этом загово-
рили в городе и случай поразил иностранцев, саксонского рези-
дента Лефорта например, который нам его и передает. Но едва
ли правильно он из этого делает заключение, что Петр «не
отличался гуманным характером». Это правда, конечно, но
данный случай еще отнюдь не выходил из ряду. Или прибли-
женный царский холоп, токарь Нартов, не может отказать себе
в удовольствии вспомнить, как при нем дубинка гуляла по
спине Меншикова либо других именитых персон. «Я часто ви-
дал, — будет он рассказывать потом, — как государь за вины
знатных чинов людей здесь (в токарной) дубиною подчивал,
как они после сего с веселым видом в другие комнаты выхо-
дили и со стороны государевой, чтобы посторонние сего не при-
метили, в тот же день к столу удостоиваемы были». Да еще,
пожалуй, какой-нибудь наивный провинциал вроде новгород-
ского бургомистра Сыренского, познакомившись с придворным
бытом, мог обмолвиться сентенцией: «Кто с Христом водился,
те без головы стали, а кто с царем поводится, те без головы и
без спины будут» 129. Но сами члены петровского двора и сам
Петр считали, что дубина — самый мягкий вид наказания,
даже не наказание, а, так сказать, напоминание о возможности
быть наказанным. «Теперь в последний раз дубина, — говорил
царь Меншикову после одной «тайной» сцены из описанных
Нартовым, — ей, впредь, Александра, берегись!»
У этой грубости, если к ней присмотреться, были свои ха-
рактеристические черты. Вот одна из сцен, какие можно было
видеть на праздниках в Летнем саду. «Вскоре после пришло
несколько злых апостолов, внушавших почти всем страх и тре-
пет; я имею в виду шесть или около того гвардейских гренаде-
ров, которые по двое несли на носилках большую лохань с са-
мым простым хлебным вином, издававшим столь сильный за-
пах, что многие его чувствовали, когда гренадеры находились
еще в другой аллее, более чем за сто шагов от них. Когда я
увидел, что сразу много народу убежало, как будто увидели
черта, я спросил стоявшего рядом со мной приятеля: что с
этими людьми случилось, почему они исчезли так поспешно?
тот уж схватил меня за руку, показал мне на вошедших мо-
лодцов, которых я было сначала не заметил, и мы пустились
ежать со всех ног, что было очень благоразумно, так как я

608
Глава X
вскоре затем встретил нескольких, которые горько жаловались
на свою беду, не будучи в состоянии прогнать из своего горла
вкуса водки. И так как меня уже предупреждали, что множество
шпионов должны были наблюдать за тем, все ли получили
горькую чашу, то я не доверял ни одному человеку, но при-
творялся еще более потерпевшим, чем те. Но одна бессовест-
ная шельма легко сумела проверить, пил я или нет, попросив
меня дохнуть. Я ответил, что это бесполезно, так как я уже
выполоскал рот водою, на что он возразил, чтобы я ему такого
не рассказывал: он знает, что тут ничто не может помочь,
хоть возьми в рот корицы или гвоздики, все равно не меньше
24 часов будет вонять водкой изо рта, а от вкуса не отделаешься
и еще более долгое время и что я это должен бы тоже испробо-
вать на себе, чтобы иметь возможность как следует расска-
зывать о здешних праздниках. Я с благодарностью отказался,
указывая на то, что я совершенно не могу пить водки; но все
это было бы тщетно, если бы то не был мой добрый друг, при-
кинувшийся фискалом, чтобы меня подразнить. Но если кто
попадет в когти к настоящему, ему не помогут ни просьбы, ни
слезы: нужно будет подчиниться, хотя на голову становись. Так
как от этой обязанности не освобождаются даже самые нежные
дамы, потому что и сама царица иногда пьет вместе с другими.
За лоханью с водкой всюду следовали майоры гвардии, чтобы
принудить пить тех, кто не слушался простых гренадеров.
Нужно было пить из чашки, которую подает один из рядовых —
в нее входит добрый пивной стакан, но не для всех ее нали-
вают одинаково полно — здоровье царя; они это называют «за
здоровье нашего полковника», но это одно и то же. Когда я
потом расспрашивал, почему именно (для этого) раздают такой
скверный продукт, как эта водка, мне отвечали, что делается
это отчасти потому, что русские больше любят простое хлеб-
ное вино, чем все данцигские и французские водки в мире.
Другая же причина — любовь к гвардии, которой царь не знает
уж как польстить (nicht gnugsam zu schmeicheln wisse), ибо он
часто говорит, что среди его гвардейцев нет ни одного, которому
он свободно и без опасности не мог доверить свою жизнь» *.
Гвардия составляла неизменный фон всех празднеств. Рядом
с Летним садом, где веселился двор, на Царицыном лугу
постоянно можно было видеть ее темно-зеленые каре, пестрев-
* Берхгольц «Büschings Magazin XIX», S. 44 fl. Это единственное из-
дание «Дневника», которое нам было доступно, русского перевода пол
руками мы не имели 13°.

Петровская реформа
609
шие красными воротниками преображенцев и синими семенов-
цев. И среди них нередко виднелась высокая фигура самого
царя, потчующего водкой своих солдат раньше, чем они пойдут
потчевать своим напитком министров и камергеров. К этим
гостям Царицына луга Петр был куда внимательнее, нежели к
гостям Летнего сада. Те должны были смирно подчиняться
царской прихоти — нить, когда царь прикажет, танцевать, когда
он этого хочет. Сколько раз бывали случаи, что Петр отлу-
чался с раута отдохнуть (он всегда спал среди дня), либо по
какому-нибудь делу; но он хотел, вернувшись, найти веселье
в полном разгаре, и ко всем выходам Летнего сада ставились
гвардейские часовые, никого не выпускавшие ни под каким
предлогом. Раз во время такого бала под арестом полил дождь
как из ведра; крытых галерей было слишком мало, чтобы вме-
стить всех гостей, и большая часть из них вымокли до нитки.
Но в то время как в Летнем саду все должны были дожидаться
царя и без его повеления бал не смел кончиться, на Царицы-
ном лугу царь должен был терпеливо ждать, пока кончится вся
военная церемония. В свои именины, 29 июня 1721 года, Петр
был чем-то очень расстроен; он тряс головой и дергал плечами,
что было у него всегда признаком сильного волнения; на при-
дворных, собравшихся его поздравить, еле взглянул и прямо
прошел к гвардейскому каре. Однако и тут он не мог оста-
ваться долго; прослушав первый салют, он хотел уйти. Но гвар-
дия должна была повторить салют три раза; Меншиков догнал
уходившего царя и напомнил ему об этом; Петр вернулся
и достоял до конца салют. Естественно, что после этого гол-
штинский придворный не без самодовольства рассказывает, как
эта гордая гвардия отдавала честь его государю, заботливо при-
бавляя, что большей чести от нее не удостоивается и сам рус-
ский царь: гренадерские офицеры и ему только делали «под
козырек», но не обнажали шпаги, как было в обычае перед вы-
сочайшими особами. И тут для преображенцев «их полковник»
шел впереди императора всероссийского 131.
В нашей исторической литературе прочно укоренилась ха-
рактеристика Петра Великого как «царя-мастерового». Действи-
тельно, царь на корабельной верфи с топором или рубанком в
руках — картина более редкая и потому более эффектная, не-
жели царь на плацпараде. Но если не гнаться за эффектами,
придется признать, что солдатом Петр стал гораздо ранее, не-
и «мастеровым», и что барабанную науку он изучал в свое
пабел Не С Меньшим рвением, нежели впоследствии ремесло ко-
сого плотника. Причем последнее вовсе не вытеснило из
20 М. Н. Покровский, кн. !

610
Глава X
его головы первого. Тотчас по своем возвращении из первого
заграничного путешествия под свежим впечатлением саардам-
ской верфи Петр раньше, чем повидал царицу и царевича,
успев заехать только в Немецкую слободу, отправляется смо-
треть свои войска. «Как только он убедился, насколько далеки
эти полчища от настоящих воинов, он показывал им различные
жесты и движения на самом себе, уча наклонением собствен-
ного тела, какую телесную выправку должны стараться иметь
эти беспорядочные массы» (Корб) 132.
А барабан оставался его любимым инструментом до конца
жизни, как мы знаем. Все его удовольствия носили резко выра-
женный военный характер, от всех них «пахло порохом». Дока-
зывая (в 1710 году), что у царя достаточно средств для продол-
жения шведской войны, австрийский резидент Плейер приво-
дит такое соображение: «Уж два года не работает ни одна
пороховая мельница, потому что имеется еще в полной готовно-
сти большой запас пороха, несмотря на то, что при обучении
рекрутов, как только они научатся обращаться с ружьями, про-
исходит непрерывная сильная стрельба, а когда царь, или на-
следник, или кн. Меншиков в Москве или в деревне, за всяким
почти обедом, при каждом тосте за чье-нибудь здоровье, во
время бала и танцев, в дни именин или рождения, или по слу-
чаю самой хотя бы ничтожной победы беспрерывно стреляют
из ружей». Описания роскошных петровских фейерверков — на
каждом шагу в современных мемуарах; ими восхищались
задним числом люди, хорошо знавшие Европу, как князь Ку-
ракин. Пирует ли царь у Лефорта, спускает ли корабль, идет
ли маскарад по улице Москвы — мы слышим непрерывную пу-
шечную пальбу. На новогоднем празднестве 1699 года «залп из
двадцати пяти пушек отмечал всякий торжественный заздрав-
ный тост». Один из иностранных дипломатов видел в этой
трате пороха на воздух серьезную статью расхода, порядком
обременявшую государственный бюджет. А когда Петр раз-
веселится, в нем гораздо сильнее сказывался буйный солдат
(пьяный ландскнехт, если угодно: мы ведь так недалеко еще от
тридцатилетней войны), нежели подгулявший мастеровой.
В трезвом виде орудуя дубинкой, во хмелю Петр легко брался
за шпагу. На одном пиру у Лефорта, под конец обеда разгне-
вавшись на воеводу Шеина, «царь распалился так, что, нанося
обнаженным мечом без разбору удары, привел в ужас всех
собеседников; князь Ромодановский получил легкую рану в па-
лец, другую — в голову; у Никиты Моисеевича (Зотова, «все-
шутейшего патриарха») при движении меча наотмашь была

Петровская реформа
611
повреждена рука; гораздо более гибельный удар готовился вое-
воде, который, несомненно, упал бы от царской десницы, обли-
ваясь собственной кровью, но генерал Лефорт (которому почти
одному это позволялось), обняв царя, отвел его руку от удара.
Царь, однако, пришел в сильное негодование от того, что на-
шлось лицо, дерзнувшее помешать последствиям его вполне
справедливого гнева, тотчас обернулся и поразил неуместно
вмешавшегося тяжелым ударом в спину; поправить дело могло
одно только лицо, занимающее первое место среди москвитян
по привязанности к нему царя. Говорят, что этот человек воз-
несен до верха всем завидного могущества из низшей среди
людей участи. Он успел так смягчить царское сердце, что тот
удержался от убийства, ограничившись одними угрозами. Эту
жестокую бурю сменила приятная и ясная погода» 133. Этот
благодетельный чародей, которого Корб не называет, был Мен-
шиков; цитированное нами место — одно из тех, на которых
основано известное уже нам представление о характере отно-
шений между Петром и его «Алексашкой».
Была ли эта любовь к военщине и солдатские замашки
только делом личной склонности, или Петр сознательно шел в
этом направлении? Не надо забывать, что в те времена еще не
было на свете «великого Фридриха», который «сделал всех ко-
ролей капралами»; солдатская наука тогда еще не была коро-
левской наукой по преимуществу. Из предшествующих русских
царей ни один, кроме Названого Димитрия, не был любителем
военного дела. Известную роль тут должно было сыграть дет-
ство Петра, прошедшее под впечатлением только что закончив-
шихся долголетних войн царя Алексея: у прежних царевичей
едва ли было столько военных игрушек. Борьба за Малороссию
и война со шведами должны были сильно расшевелить задре-
мавшие после Смуты милитарные инстинкты московского выс-
шего общества. Но помимо инстинктов современники или очень
близкие потомки усматривали в милитаризме Петра серьезную
политическую сторону — не ту притом, какая выдвигается
обыкновенно. Мы уже упоминали мимоходом о замечании Фо-
керодта, как Петр «достаточно убедился из опыта, какую силь-
ную опору монархической власти представляет регулярная
армия», и как именно благодаря этому он «в особенности и со
всем усердием предался улучшению своих войск» 134. Влиянию
военных потребностей в тесном смысле Фокеродт отводит лишь
второе место. Как известно, старый предрассудок, будто Петр
сить-С03ДаТеЛеМ РегУляРнои армии в России, давно пора бро-
первые полки «иноземного строя» появляются у нас enie

Gl 2
/' л а и а X
при Михаиле, а в малолетство Петра они вместе со стрельцами,
которые тоже были ближе к постоянному войску, нежели к
феодальному ополчению, составляли уже подавляющее боль-
шинство русской армии *. Правда, это было плохое регуляр-
ное войско, вероятно, вроде турецких или персидских солдат
первой половины XIX столетия. Тем не менее солдатскую науку
Петр нашел в России уже готовой, и петровская гвардия с
военно-технической точки зрения была еще меньше «открыти-
ем», чем «дедушка русского флота» с точки зрения морской
техники. Но ее задача и не была военно-технической. Присмо-
тритесь к ходу ее постепенного развития, как он отчетливо
выступает в «Гистории» Куракина. Сначала было 300 «потеш-
ных»; эти завелись случайно, действительно для потехи: едва
ли тут был серьезный расчет. Но в столкновении с Софьей по-
тешные оказываются не шуточной силой, на которую можно
опереться — ведь и противники считают своих приверженцев
среди стрельцов тоже только сотнями. И вот «по возвращении
из Троицкого походу 7197 (1689) году», т. е. после своего бег-
ства из Преображенского к Троице и расправы с Софьей, Голи-
цыным и Шакловитым, Петр «начал набирать свои два полка,
Преображенской и Семеновской, формально». Для семнадцати-
летнего царя это были, по-прежнему, игрушки, но для партии
Нарышкиных и для Бориса Алексеевича Голицына, фактиче-
ского автора coup d'etat 1689 года, это была серьезная военно-
полицейская сила, которую можно было противопоставить в
случае надобности ненадежным стрельцам. Десять лет спустя
гвардии и пришлось сыграть именно эту роль. Преображенцы и
семеновцы с самого начала были нужны против внутреннего
врага: против внешнего их двинули уже позднее.
Это происхождение гвардии объясняет нам и ее значение
при Петре. Гвардейские офицеры играли роль, очень близкую
к жандармским офицерам времен Николая Павловича. Все
более или менее интимные расследования о казнокрадстве в
иных злоупотреблениях ближайших к Петру лиц производи-
лись при их участии.135 Так, фискальские доносы на князя
Я. Ф. Долгорукого разбирала комиссия 135, состоявшая из май-
ора Дмитриева-Мамонова, капитана Лихарева, капитан-пору-
чика Пашкова и поручика Бахметева. Перед учреждением ге-
нерал-прокуратуры Петр думал из гвардейских штаб-офицеров
* Цифры см. у г. Милюкова, стр. 52 136. В походе 1681 года на 16 при-
близительно тысяч дворян и детей боярских московских и городовых при-
ходилось 30 тыс. конницы и 60 тыс. пехоты иноземного строя кроме 22 тыс.
стрельцов.

Петровская реформа
Ш
создать орган для надзора над всем Сенатом. Гвардейские май-
оры должны были присутствовать в заседаниях Сената и сле-
дить за тем, чтобы сенаторы вели дела как следует; увидя же
что-нибудь «противное сему», могли виновного арестовать и
отвести в крепость (Петропавловская крепость уже тогда, по
словам Фокеродта, играла роль не столько военную — она ни-
кого и ничего не обороняла, — сколько полицейскую: была
«своего рода Бастилией»). Немудрено, что члены Сената «вста-
вали со своих мест перед поручиком и относились к нему с
подобострастием», как с удивлением сообщал французский
агент Лави, не без основания находивший, что «достоинство
империи» от того «унижено» 137. Но подобострастие сенаторов
перед поручиком было ничем сравнительно с положением, в
какое была поставлена относительно последних провинциаль-
ная администрация. Гвардейские офицеры, посылавшиеся в гу-
бернию, в случае неисполнения их требований имели право
«как губернаторов, так и вице-губернаторов и прочих подчи-
ненных сковать за ноги и на шею положить цепи и по то время
их не освобождать, пока они изготовят» требуемые гвардей-
цами отчеты 138. Позже такое же право было предоставлено не
только офицерам, но и унтер-офицерам. Какую картину пред-
ставляла под унтер-офицерским игом Москва (не какой-нибудь
медвежий угол!), весьма жрхво рисует одно письмо известного
петровского дипломата гр. Матвеева. «Присланный из Камер-
коллегии унтер-офицер, именем Пустошкин, — рассказывает
он, — жестокую передрягу учинил и всю канцелярию опусто-
шил, и всем здешним правителям, кроме Военной коллегии и
юстиции, не только ноги, но и шею смирил цепями. Между ко-
торыми здешний вице-губернатор господин Воейков токмо
ответствовал тому нарочно присланному, что он послушен на
цепь идтить, однако ж, чтобы прежде сказана была ему вина,
чего тот, Пустошкин, учинить не дерзнул без указу Военной
коллегии. Однако ж он, вице-губернатор, от него, Пустошкина,
равно в той губернской канцелярии при такой же тесноте со-
держится, как и прочие... Я, тех узников по должности христи-
1скои посещая, воистину с плачем видел в губернской кан-
осо^РИИ здешнеи' что множество детей и женщин и честных
(кат'опСИДЯ1ЦИХ В Них' и токи слез пРевосх°ДяЩие галерных
ным обиИЫХ^ прямых Дворов» 139. Это было в Москве, и глав-
шнй себеК°ННЬ™ являлся вице-губернатор и бригадир, нашед-
него послааСТУПНИКа В лиЧе близкого к царю человека, недав-
тогда была 'г"** Ир11 ДВ0Ре °ДН0И из великих держав, какой
°лландия, почти что одного из «верховных гос-

614
Г л а в а X
под». Что терпели в глухой провинции, можно судить по жа-
лобе вятского камерира на тамошнего «солдата» Нетесева.
Этот Нетесев, рассказывает камерир, «приходит в канцелярию
пьяный не в указанные часы... ночью во втором и в третьем
часах и караульных капралов и часовых солдат бьет палкою, а
нам, не объявляя вины и без всякий причины, держит нас под
арестом по часту, а другим временем и скованных и, забрав
вятских обывателей, как посадских, так и уездных лучших
людей, которые бывали в прошлых годех у таможенных и пи-
тейных сборов бурмистрами, головами и ларешными, держит
под земскою конторою за караулом и скованных, где преж сего
держаны были тоже и разбойники, и берет взятки». «Этот сол-
дат, — прибавляет исследователь, у которого мы заимствуем
эти рассказы, — доходил до какого-то опьянения властью, ко-
торое, кажется, совпадало у него с опьянением водкой. Много-
кратно говорил похвальные речи, что-де он, «пришед в кан-
целярию, камерира и его секретаря, сковав, замучит в железах
до смерти; а если-де они в железа сами не скуются, и теми
железами будет их бить и головы испроломает». Жену секре-
таря он грозился шпагою изрубить на мелкие части и испол-
нить это свое намерение поклялся, приложившись к образу
спасителя при свидетелях» *.
Буржуазное сверху, петровское общество продолжало оста-
ваться военным в своей сердцевине. Упоминание о «солдатах»
может внушить читателю иллюзию, будто речь идет о чем-то
новом, о какой-то военной демократии. Ничуть не бывало:
«князья и простые дворяне» составляли ядро петровской гвар-
дии. Этот факт сразу бросался в глаза иностранным наблюда-
телям, и они старались по-своему его объяснить. «Он ласков со
всеми, — говорит французский дипломат Кампредон, — а пре-
имущественно с солдатами, большую часть которых составляют
дети князей и бояр, служащие ему как бы залогом верности
своих отцов». Дворянство уже при Петре, таким образом, на-
чало вырабатывать себе тот центральный орган, который помог
ему захватить снова власть в свои руки в течение следующих
царствований. Тонкая буржуазная оболочка также мало изме-
нила дворянскую природу Московского государства, как немец-
кий кафтан природу московского человека. Когда Петр умер,
между дворянством и властью стояла только лишенная со-
циальной бпоры в массах группа «верховных господ» — штаб
* М. Богословский, Областная реформа Петра Великого, М., 1902,
стр. 311—321 I40.

Петровская реформа
615
без армии, потому что новой буржуазной армии она не смогла
себе создать, а старое служилое сословие в Преображенском
мундире только и ждало удобной минуты, чтобы «головы раз-
бить боярам»...
6. Агония буржуазной политики
Служебной силе удалось сделаться силой политической
очень скоро: Петр не успел закрыть глаза, как гвардия была
уже хозяйкой положения, и не только в императорском дворце.
Без ее согласия нельзя было занять русского престола. Гвар-
дейцы пропускали на место «своего полковника» только того,
кого они хотели.
Набег торгового капитализма на Россию обошелся ей очень
дорого, и не только в смысле затрат людьми и деньгами. Без
таких затрат не обходится никогда «активная политика», и в
этом специально отношении Россия 1725 года ничем сущест-
венно не отличалась от Франции в момент смерти Людовика
XIV, от Пруссии по окончании Семилетней войны или даже от
Англии при конце ее борьбы с Наполеоном. Население было
разорено и разбегалось, притом с довольно давнего уже вре-
мени. Уже к 1710 году убыль населения сравнительно с послед-
ней допетровской переписью составляла, по наблюдениям
г. Милюкова, местами 40% 141. Как бы ни мало были надежны
цифры тогдашней статистики (переписи 1710 года не доверяли
уже современники), общее впечатление они дают достаточно
определенное, особенно там, где их сопровождают словесные
комментарии. Об Архангелогородской губернии официальный
документ замечает, что «убылые дворы и в них люди явились
для того: взяты в рекруты, в солдаты, в плотники, в С.-Петер-
бург в работники, в переведенцы, в кузнецы». Из 5356 дворов,
«убывших» в Пошехонье от рекрутчины и казенных работ за-
пустел 1551, а от побегов 1366 *. Иностранцам казалось, что
центральные области государства совершенно обезлюдели бла-
годаря Северной войне, и хотя это мнение нуждается в такой
же оговорке, как и утверждение тех же иностранцев, будто под-
эт^0ВНЫЙ СУГЛИН0К пРинаДлежит к «лучшим землям в Европе»,
докуме Су]^^РНОм впечатлении не все было фантазией. Один
'г ^" года, под которым стоят подписи «верховных
Великого, ст^Ю247^ТУДарствепное хозяйство России и реформа Петра

(Мб
Глава X
господ» почти в полном составе, без спора принимает
к сведению такие «резоны» неплательщиков подушной по-
дати: «что-де после переписи многие крестьяне, которые могли
работою своею доставать деньги, померли и в рекруты взяты
и разбежались... а которые ныне работою могут получать
деньги на государственную подать, таких осталось малое число».
Не спорили «верховные господа» и против ссылок на упадок
крестьянского хозяйства: «к тому же-де уже несколько лет
хлебные недороды, п во многих местах крестьяне зело мало
сеют хлеба, а которые и сеют, и те на государственные подати
принуждены бывают и в земле хлеб продавать и от того ищут
случая бежать в дальние места, где бы их сыскать было невоз-
можно». Но уже в этой второй цитате мы имеем объяснение
крестьянского разорения не от политических причин, и по по-
нятным соображениям казенная бумага молчит о причинах со-
циальных, которые, однако, хорошо были видны иностранцам,
отводившим в деле опустошения центральной России «жесто-
кому обращению господ» одинаковое место с Северной войной.
Банкротство петровской системы заключалось не в том, что
«ценою разорения страны Россия была возведена в ранг евро-
пейской державы», а в том, что, несмотря на разорение страны,
и эта цель не была достигнута. Иностранцы, состоявшие на
русской службе, оценивали могущество петровской империи
далеко не так высоко, как иностранцы, смотревшие издали, и
как позднейшие историки. Миних в интимном разговоре с прус-
ским посланником Мардефельдом не скрывал от него, что рус-
ские войска находятся в весьма плачевном состоянии: офицеры
никуда не годятся, между солдатами много необученных ре-
крут, кавалерийских лошадей вовсе нет — словом, появись вто-
рично противник вроде Карла XII, он с 25 тыс. человек мог бы
справиться со всей «московитской» армией. А это говорилось
всего через два года после так блестяще отпразднованного
Ништадтского мира! Не лучше был флот, в котором куда-ни-
будь годились только галеры, очень практичные для мелкой
войны в финских шхерах, но не для открытого моря. Корабли
строились для скорости из сырого леса и чрезвычайно быстро
гнили в пресных водах кронштадтской гавани. Это была одна
из главных причин попытки Петра перенести стоянку своего
флота в Рогервик (позже «Балтийский порт», около Ревеля),
расположенный вблизи открытого моря, где вода была соленая.
Но петровские инженеры не умели справиться с крупной вол-
ной, и каждая сильная буря, разметав все построенное ими,
возвращала дело к исходной точке, так что постройка Рогер-

Петровская реформа
(MV
вика стала синонимом египетской работы. Личный состав флота
был не лучше его материальной части. В своих «гардемари-
нах», учившихся за границей, Петр скоро разочаровался, и в
конце царствования за границу более уже не посылали. А о по-
ложении матросов хорошее представление дает донесение
одного иностранного дипломата своему правительству, относя-
щееся как раз ко времени великолепных маскарадов, которыми
праздновалась победа над шведами. «В видах предупреждения
беспорядков и охранения спокойствия количество стражи в
здешней резиденции удвоено. Мне говорили, что причина мно-
жества предосторожностей, принимаемых по этому случаю, за-
ключается в том, что весьма значительное число матросов, ко-
торым не заплачено жалованье, несмотря на отданное царем
перед отъездом приказание расплатиться с ними, не имея куска
хлеба, составили заговор: собраться толпою и грабить дома
жителей здешней резиденции».
А в то же время Россия была накануне новой войны. Тот
же торговый капитализм, который заставил Петра биться два-
дцать лет за Балтийское море, теперь гнал его на Каспийское.
Ништадтский мир еще не был заключен, а у Петра была уже
готова новая подробная карта этого моря, за которую француз-
ская академия избрала царя своим членом. Составившие карту
офицеры привезли, по словам иностранных дипломатов, важное
известие, что те места, где главным образом сосредоточено
производство шелка, находятся около самой границы царских
владений. «Здесь все льстят себя надеждой, что, так как у пер-
сиян нет ни одного морского судна, можно будет большую
часть шелковой торговли привлечь сюда и извлекать из этого
большой доход», — писал прусскому королю его посланник.
Открыл эту Америку только прусский дипломат: при русском
дворе не могли, конечно, забыть «величайшей торговли в Ев-
ропе», на которую в XVII веке было столько охотников. Пер-
сидский поход Петра был необходимым дополнением к насаж-
давшимся им шелковым мануфактурам. Год спустя об этом го-
ворили уже вполне определенно. «Царь хочет иметь для без-
опасности своей торговли порт и крепость по ту сторону
аспииского моря и желает, чтобы шелки, которые посылались
кновенно в Европу через Смирну, шли отныне на Астрахань
котовТ" УРГ>> И3'"~~писал весною 1722 года другой дипломат,
самого 1ггСКоР° п°том услыхал подобное же объяснение из уст
шелков "еТРа' только царь говорил, разумеется, не о захвате
и.лттттттт.т™ тоРговли русскими, а о «свободе» этой торговли. Едва
КОНЧИЛИСЬ ВПОиитт«
нные действия против шведов, как участвовавшие

618
Глава X
в них войска начали стягиваться к Москве, а оттуда да-
лее — к берегам Дона и Волги. На этой последней быстро вы-
рос военный и транспортный флот, для которого 5 тыс. матросов
было перевезено из Кронштадта через Москву в Нижний.
В предлоге для войны, как водится, не оказалось недостатка.
В Шемахе ограбили царских гостей не то на пятьдесят тысяч,
не то на пятьсот; позже говорили уже о трех миллионах. При-
том царский гость был так близок к правительственному чинов-
нику, что нельзя было не усмотреть здесь прямого неуважения
к достоинству русского государя. Правда, ограбившие были
мятежниками и против своего государя — персидского шаха, но
тем меньше должен был сердиться последний на появление
русских войск в его владениях. Для него же в конце концов
восстановляли порядок — он должен был это оценить, и при
русском дворе надеялись даже, что шах, может быть, даром, из
одной благодарности предоставит шелковую монополию Рос-
сии. Все эти радужные надежды, однако, скоро должны были
поблекнуть. Если не само персидское правительство (в это
время было и нелегко его найти, так как за шахский престол
боролось несколько претендентов), то его вассалы на берегах
Каспийского моря в союзе с горцами Дагестана оказали рус-
ским отчаянное сопротивление. Каспийский флот вышел не
лучше балтийского и по большей части погиб от бурь. Бороться
с климатом оказалось еще труднее, чем с бурями и неприяте-
лем; болезни и конский падеж свирепствовали в русском ла-
гере, и, отправившись в поход весною 1722 года, в январе сле-
дующего Петр уже возвращался в Москву, оставив на месте
своих весьма скромных завоеваний «15 тыс. лошадей, более
4 тыс. человек регулярного войска, не считая гораздо большего
числа казаков и миллиона рублей» *. Но непосредственные по-
тери были еще ничто сравнительно с тем, что грозило в буду-
щем. Конкурентка России в области шелковой торговли, Тур-
ция поняла каспийскую экспедицию Петра как прямую угрозу
себе: одна война тянула за собою другую, и притом несрав-
ненно более опасную. Прутского похода не могли забыть ни
царь, ни его министры; ожидание турецкой войны отравило
последние месяцы жизни Петра, а когда он умер, начавшие
править от его имени «верховные господа» не могли говорить
о ней без тоски и скорби. Персидские завоевания представляли
собою одну из самых неприятных частей Петрова наследства,
от которой не знали, как избавиться, и не чаяли, чтобы это
* Кампредоп, «Сборпик Русск. нсторич. о-ва», т. XLIX, стр. 281 1

Петровская реформа
619
когда-нибудь удалось. «Войско, которое наряжено регулярное,
надлежит в Персию послать, — меланхолически писал год спу-
стя после смерти «преобразователя» его канцлер граф Голов-
кин, — для того, что авось либо они могут что будущим летом
какие прогрессы учинить, и увидя то и силу нашу, турки и
персиане инаково с нами поступать станут» 145. Но другой из
«верховных господ», Толстой, находил, что «регулярных войск
прибавить туда сверх определенного числа не токмо трудно, но
кажется и невозможно», и всю надежду возлагал на какого-то
«грузинского принца», о котором «просят тамошние армяне»...
«Когда принц грузинский в те страны прибудет, то, может быть,
тамошних христиан к нему не малое число соберутся, понеже
его там любят» И6, — мечтал Толстой, выдавая этим «может
быть» всю глубину отчаяния русской дипломатии. Персидский
поход не был такой позорной неудачей, как прутский, но это
было во всяком случае лопнувшее предприятие, и его жалкие
результаты не в меньшей степени объясняют нам настроение
Петра в последний год его жизни, чем та пустота, в которой по-
чувствовал себя император после бесплодной борьбы с «раста-
скивавшими» Россию верховниками. Быть может даже, что и эта
пустота стала ему заметной благодаря внешней неудаче, когда
уже и триумфальными шествиями нельзя было закрасить дела
и уверить себя, что все идет как следует. «Могу, как мне ка-
жется, уверить в. в., — писал Кампредон Людовику XV в
апреле 1723 года, — что как бы русские ни храбрились и с ка-
кой бы твердостью ни пускали пыль в глаза, они не в силах
выдержать войну против турок ни со стороны Персии, ни со
стороны Азова. Русские финансы плохи, и голод дает себя чув-
ствовать весьма сильно. Кавалерия без лошадей, ибо они по-
гибли все в последнюю кампанию, а войскам за 17 месяцев не
плачено жалованье, чего в прошлую войну не случалось ни
разу» 147. Невероятный на первый взгляд факт неплатежа жа-
лованья войску вполне подтверждается и русскими докумен-
тами: 13 февраля 1724 года Сенат доносил государю, что «мно-
гие офицеры, а паче иноземцы, а такоже и русские беспомест-
ные и малопоместные от невыдачи им на прошлый год жало-
ванья пришли в такую скудость, что и экипаж свой проели»,
концу царствования даже те, из-за кого голодала вся страна,
ыли сами голодны... На склонных к пессимизму людей, каким
в этoHaII*)ИMe*), caKC0HCK™ посланник Лефорт, Петр производил
кою и ?еМЯ впечатление человека, который на все махнул ру-
naüCTBa^ИЛ ° Горя* *Я не М(>ГУ понять положения этого госу-
Д Р » писал Лефорт за шесть месяцев до смерти импера-

620
Глава X
тора, — царь шестой день не выходит из комнаты и очень
нездоров от кутежа, происходившего по случаю закладки церк-
ви, которую окрестили 3 тыс. бутылок вина... Уж близко маска-
рады, и здесь ни о чем другом не говорят, как об удовольстви-
ях, тогда как народ плачет... Не платят ни войскам, ни флоту,
ни коллегиям, ни кому бы то ни было; все ужасно ропщут» *.
Смерть преобразователя была достойным финалом этого
пира во время чумы. Петр умер, как известно, от последствий
сифилиса, полученного им, по всей вероятности, в Голландии и
плохо вылеченного тогдашними ' врачами. При гомерическом
пьянстве петровского двора и лучшие врачи, впрочем, едва ли
сумели бы помочь. Смерть пришла совершенно неожиданно для
царя, хотя посторонние наблюдатели давно уже готовились к
катастрофе, и настроение, которое он при этом обнаружил,
весьма способно поколебать легенду о «железных людях».
«В течение болезни он сильно упал духом, страшно боялся
смерти (le tout crainte de la mort), нов то же время выказывал
искреннее раскаяние, — пишет в своей подробной реляции о по-
следних днях Петра французский посланник. — По его нарочи-
тому повелению освободили всех заключенных за долги, боль-
шую часть коих он приказал выплатить из своих личных
средств. Прочих заключенных и всех каторжников, кроме убийц
и государственных преступников (!), он также приказал осво-
бодить; повелел молиться о себе во всех церквах различных ре-
лигий и причащался три раза в течение одной недели» 148. Он
хворал достаточно долго, чтобы успеть составить завещание,
которое логически вытекало из им же изданного закона о пре-
столонаследии. Но боязнь смерти была так велика, что у него
не хватало духу за это взяться, а у окружающих — напомнить
ему об этом. Спохватились, когда Петр был уже почти в аго-
нии, но в каракулях, выведенных дрожащей рукой, смогли
разобрать только два слова: «отдайте все...». Кому — осталось
неизвестным. Согласно комментировавшей закон о престоло-
наследии «Правде воли монаршей» Феофана Прокоповича, «на-
род» должен был теперь «угадывать» волю умершего государя.
Проще говоря, на другой же день по смерти первого импера-
тора российский престол стал избирательным. Ни в теории, ни
на практике тут не было так много нового, как может пока-
заться нам. Первые цари дома Романовых обыкновенно «оби-
рались» на царство земским собором, по крайней мере формаль-
ность избрания была соблюдена и при восшествии на престол
* «Сборник Русск. историч. о-ва», т. III, стр. 382 149.

Петровская реформа
621
Петра. Когда «св. Синод и высокоправительствующий Сенат и
генералитет согласно приказали» русскому народу повино-
ваться вдове умершего, императрице Екатерине Алексеевне,
это была не столько новая форма, сколько просто новые слова
для обозначения собрания, в сущности такого же состава, как и
выбиравшее в 1682 году самого Петра, которое состояло из
«освященного собора», «боярской думы» да «московских чинов».
Новизна заключалась в том, что раньше, начиная с Алексея,
избрание было действительно только формой, потому что на-
следник всем был известен и находился налицо; теперь же,
хотя в наследнике тоже не было недостатка, в обход его избрали
лицо, никаких прав на престол не имевшее. И выбрали притом
не те, кто мог это сделать по традиции и от чьего лица был на-
писан цитированный нами манифест, а опять-таки люди, фор-
мальным правом выбора не располагавшие. «Сенат, Синод и ге-
нералитет» писали под диктовку гвардии, которая в этот мо-
мент всеобщего недовольства являлась самой недовольной и
наиболее опасной силой.
Иностранные дипломаты весьма согласно в главных чертах
передают события, происходившие во дворце в ночь с 27 на
28 января 1725 года *. Когда гвардейские офицеры простились
со своим полковником, уже терявшим сознание, старшие из
них — согласно одним известиям, по собственному почину, со-
гласно другой версии, предводимые «рейхс-маршалом», князем
Меншиковым, — направились к Екатерине и «принесли» ей
«присягу в верности». Что это не была верноподданническая
присяга, ясно из того, что Петр был еще жив в ту минуту;
«присяга», очевидно, заключалась в обещании гвардейцев не
выдавать свою полковницу. Заручившись таким обещанием,
последняя, как сейчас же обнаружилось, поступила вполне це-
лесообразно, ибо даже после немедленно, конечно, огласивше-
гося в придворной среде визита преображенцев к Екатерине
находились смелые люди, утверждавшие, что законным наслед-
ником является сын казненного царевича Алексея ** и внук
первого императора, будущий Петр II, и между этими людьми
оыло большинство «верховных господ». Только Меншиков,
олстой и генерал-адмирал Апраксин были решительно против
цузскогоХ^Д(кВ° донесении прусского посланника Мардефельда и фран-
один рассказ М11РеД°на так велико, что в их основе лежит, очевидно,
** Что А тт
опубликования^0611 ^Ыл казнен тайно, в каземате, — это теперь, после
считать угтяилВ?ассказа Румянцева, бывшего одним из палачей, можно
установленным вне спора. См. «Русская Старина», 1905 г. ^

622
Глава X
этой кандидатуры, и если позицию Толстого легко объяснить
его мрачной ролью в деле Алексея Петровича, то поведение
главы сухопутной армии и главного начальника русского флота
едва ли можно свести только к личным мотивам. Их толкало в
определенном направлении общественное мнение тех групп, во
главе которых они стояли. Чего ждала от Екатерины армия,
совершенно ясно становится, как скоро мы узнаем обещания,
данные ею в обмен на «присягу в верности» гвардейцев. «Импе-
ратрица объявила с самого начала, что жалованье им заплатит
из собственной казны». Мало того, она «имела предусмотри-
тельность заранее послать в крепость деньги для уплаты жа-
лованья гарнизону, который не получал его уже шестнадцать
месяцев, подобно прочим войскам... Чтобы еще более располо-
жить их к себе, царица распорядилась раздачею всем полкам
денег не в счет жалованья; солдатам же, занятым на различ-
ных работах, приказано было прекратить работы и отправиться
к местам своей стоянки, будто бы молиться богу за государя» *.
Ловкость, с которой повела себя Екатерина на этом
своеобразном аукционе, в первую минуту привела в необыкно-
венный восторг иностранных наблюдателей и внушила им чрез-
вычайно преувеличенное представление о способностях новой
государыни. Ее «по всей справедливости можно назвать север-
ной Семирамидой и изумительным примером дивного счастья, —
писал по поводу события 28 января Кампредон. — Без знатного
происхождения, без всякой поддержки, кроме личных своих
достоинств, не умея даже ни читать, ни писать, она в течение
долгих лет пользовалась любовью и доверием величайшего
монарха, человека, наименее из всех смертных поддававшегося
чьему-либо прочному влиянию, а после его смерти сумела сде-
латься самодержавной государыней к общему восторгу всех и
без малейшей тени, по крайней мере, до сих пор, чьего-либо
противодействия ее счастью» 151. Противодействовать было бы
очень рискованно, когда князь Меншиков прямо угрожал убить
всякого, кто осмелится противиться провозглашению Екате-
рины царствующей императрицей, и «то же самое говорили и
гвардейские офицеры, с намерением помещенные в углу двор-
цовой залы» 152, где совещались Синод, Сенат и генералитет.
Личная же роль государыни и самим восторгавшимся стала ка-
заться менее значительной, когда они присмотрелись к ее управ-
лению поближе. Из всех функций Петра его вдове всего боль-
ше подошли, как это ни странно, полковничьи. Тут она стара-
* Кампредон, «Сборник Русск. история, о-ва», LII, стр. 441 и ел.163

Петровская реформа
623
лась заменить покойного императора с чрезвычайной энергией
и не без успеха. Когда ее дочь, Анна Петровна, венчалась с
герцогом голштинским (помолвлены они были еще при жизни
Петра), Екатерина не была на свадьбе по случаю траура; но и
траур не помешал ей явиться на военную часть торжества. Она
пешком обошла ряды гвардейцев, выстроенных по обыкнове-
нию на Царицыном лугу, пила, конечно, водку за их здоровье
и раздавала им жареную говядину. Солдаты «приветствовали
ее восторженными кликами, бросая шапки вверх» 154. И подоб-
ных военных сцен мы встретим не одну у современников. Но
мало-помалу последние начали находить, что этой стороной
своей задачи императрица увлекается чересчур. Уже спустя
полгода после воцарения Екатерины так восторгавшийся ею
Кампредон начал находить, что «и уважение, и преимущества,
заслуженные ее великими дарованиями», императрица может
утратить благодаря своим «развлечениям» 155. Развлечения эти
заключаются в почти ежедневных, продолжающихся всю ночь и
добрую часть дня попойках в саду с лицами, которые по обязан-
ностям службы должны всегда находиться «при дворе». Екатери-
на редко ложилась ранее 4 часов утра, и состояние хронического
винного угара, в котором она находилась, исключало всякую
возможность с ее стороны занятия «государственными делами».
Деловые иностранцы, которым приходилось наблюдать близко
Петра во время его заграничных поездок, и насчет работо-
способности самого преобразователя в этой области были невы-
сокого мнения. Приставленный к Петру во время его путешест-
вия в Париж французский чиновник никак не мог понять,
когда же русский царь занимается политикой, и пришел нако-
нец к заключению, что политические вопросы разрешаются у
русских, вероятно, во время обеда за бутылкой вина. В сущно-
сти эти дела решались «верховными господами» совершенно
самостоятельно: Петр, если дело не касалось армии и флота,
вмешивался в них лишь спорадически, главным образом в те
минуты, когда машина уже очень начинала скрипеть и, видимо,
грозила вовсе остановиться. От Екатерины ждать даже такого
спорадического вмешательства было бы бессмыслицей. Необхо-
димость фактического государя рядом с номинальным созна-
валась знающими императрицу людьми, по-видимому, уже в
толки1 М0Мент ее воцарения: уже тогда шли какие-то глухие
власть ° Каком~то «особенном совете, облеченном некоторою
державн* °K°-R°PbI** помешал бы Екатерине быть «вполне само-
Меншиков* дТУ МИНУТУ' однако, за нею стояли армии и флот,
и Апраксин — разговоры о «совете» не были никем

624
Глава X
энергично поддержаны. Но самодержавие Петра дало слишком
отрицательные результаты, чтобы с простым продолжением его
легко мирились, особенно когда официальный его носитель явно
не способен был поддерживать даже внешний декорум. Оппози-
ция — и вовсе не во имя возврата к старине, как обыкновенно
себе представляют, а напротив, во имя «европеизации» и по-
литических форм, — слабо тлевшая при Петре, в царствова-
ние Екатерины I вспыхнула довольно ярким пламенем. Если
при жизни преобразователя дело не шло дальше дерзких ре-
чей вроде заявления одного флотского капитана, что царь, соб-
ственно, не имеет права распоряжаться, не спросясь земского
собора, его преемнице пришлось иметь дело гораздо больше
чем с простыми разговорами. Во время военных салютов, на
которые в присутствии императрицы были так же щедры, как
и при покойном императоре, начали свистеть пули, «нечаянно»
вложенные в ружья, падали раненые и убитые, притом, как на
грех, в двух шагах от Екатерины. В застенках постоянно кого-
нибудь пытали — то гвардейских солдат, то каких-то «двух
знатных дам, привезенных из Москвы в кандалах», то брата
гувернера великого князя. Ромодановский, сын князя-кесаря,
унаследовавший от отца должность начальника тайной полити-
ческой полиции, рассказывал своим приятелям, что он более не
в состоянии выносить ужасов, которые ему приходится видеть.
Нельзя было безусловно положиться даже на свою главную
опору — войско. Помимо отдельных офицеров и солдат под подо-
зрение подпали целые армии вроде малороссийской, командир
которой, очень популярный среди своих подчиненных князь
Михаил Михайлович Голицын, считался одним из самых нена-
дежных. В феврале 1726 года пришлось переменить гарнизон
в Петропавловской крепости. Надо было примирить с собой
хотя часть недовольных и постараться ослабить недовольство
другой части. В такой обстановке возникает учреждение, зна-
чение которого до сих пор мало понятно русским историкам,
хотя современники поняли его отлично и сразу, — Верховный
тайный совет.
Судьба Верховного тайного совета в нашей историографии
лишний раз показывает, как рискованно перенесение новейших
правовых норм на отношения, весьма далекие от буржуазного
государства XIX—XX веков. Споря о «юридической природе»
этого странного учреждения, созданного номинально для того,
чтобы развязать руки носительнице верховной власти, а фак-
тически связавшего эту носительницу по рукам и по но-
гам, наши исследователи чрезвычайно мало интересовались

Петровская реформа
(525
его политическим и социальным смыслом. В результате при-
нято говорить о «попытке ограничить самодержавие в 1730 го-
ду», тогда как оно было уже ограничено в феврале 1726 года,
о «верховниках» как о некотором новом явлении, свойственном
царствованиям Екатерины I и Петра II, тогда как в действи-
тельности членами Верховного совета стали именно те, кто
управлял государством при Петре I. Смотревшие со стороны
иностранцы по обыкновению видели лучше, чем позднейшие
туземные историки. Неоднократно цитированный нами Камп-
редон очень определенно намечает и те мотивы, которые созна-
тельно клались в основу возникавшего учреждения его органи-
заторами, и то объективное значение, которое это учреждение
должно было получить независимо от чьих бы то ни было мо-
тивов. Самодержавие гвардии, олицетворяемой Меншиковым,
начало наконец надоедать наверху так же сильно, как вызы-
вало оно брожение внизу. Сама гвардия должна была остаться
весьма мало удовлетворенной меншиковским режимом: из
одного документа, относящегося к марту 1726 года, мы узнаем,
что еще тогда, год с лишним спустя после вступления на пре-
стол Екатерины, гвардия не получила «хлебной дачи» даже за
последнюю треть 1724 года, «отчего те полки (Преображенский
и Семеновский) претерпевают нужду». Для того чтобы дости-
гнуть такого результата, не стоило «головы разбивать боярам»,
как с готовностью предлагали гвардейские офицеры в ночь с
27 на 28 января 1725 года. Но и та, в чье удовольствие дела-
лось это предложение насчет боярских голов, должна была чув-
ствовать себя удовлетворенной не более гвардейцев. Рассматри-
вая политику с семейной точки зрения, Екатерина очень близко
принимала к сердцу голштинские интересы своего зятя. Она
находила вполне естественным, если не начать войну, то по
крайней мере угрожать войной Дании за некорректность этой
последней к ее маленькому голштинскому соседу. А герцог-
зять, конечно, как нельзя более был бы рад получить в свое
полное распоряжение в придачу к очень умеренному количе-
ству голштинских штыков совершенно неумеренное количество
русских. Но со стороны Меншикова — к его на этот раз чести —
не видно было никакого сочувствия к подобным проектам. На-
конец, прочие «верховные господа», как мы видели, с самого
начала были не только против Меншикова с Толстым и Апрак-
Х^' Н° И ПР0ТИВ самой Екатерины. Мало-помалу они дол-
ыли, однако же, убедиться в относительной безобидности
последней Пти«»^ о ~
rocvn ' 11имимо того что ей «некогда» было вмешиваться в
ударственные дела, все более и более очевидно становилось,

626
Г л и в а X
что ее царствование не может быть продолжительно. По рас-
пространенному в тогдашних придворных и дипломатических
кругах мнению, болезнь Петра была передана и императрице.
При отсутствии всякого подобия профилактики в то время
это вполне правдоподобно: от Петра случалось заражать-
ся и его денщикам. «Получаемые со всех сторон известия
утверждают положительно, что царица жить не может, ибо
кровь у нее совершенно заражена» 156, — писал французский
министр иностранных дел своему агенту в Петербурге слишком
за полгода до смерти Екатерины. При дворе этой последней
дело, конечно, должны были знать еще лучше, чем в Версале;
то, что не удалось 28 января, оказывалось только отложенным,
а отнюдь не потерянным. Нужно было готовиться к новому
бою на том же поле и заранее укрепить свои позиции. Когда
герцог голштинский выдвинул в своих личных расчетах проект
ограничения власти, фактически Меншикова, Головкин и Голи-
цын пошли на это с полной готовностью, справедливо рассу-
ждая, что пустивший глубокие корни в русскую почву Алек-
сашка бесконечно опаснее маленького и недалекого немецкого
принца, которого ничего не стоило и прогнать, когда он будет
использован. Так именно и изображает дело упоминавшийся
нами иностранный дипломат: хлопоты «герцога голштинского
и его министра» он ставит как исходную точку описываемого
им «важного события», а «усиление власти русских вельмож»
ему кажется неизбежным дальнейшим его последствием. Он
заканчивает свою реляцию о новом учреждении такими слова-
ми: «Легко, впрочем, видеть, что он (Совет) представляет собою
первый шаг к перемене формы правления; что московиты хотят
его сделать менее деспотическим, нежели оно было, и что мно-
гих удержало только малолетство великого князя, что застав-
ляло их за отсутствием главы, способного их поддержать, взять
всю ответственность за события на себя. Теперь, когда насту-
пит благоприятный случай, они этому риску не подвергнутся
более, так как постараются, без сомнения, утвердить свое влия-
ние и незаметно ограничить самодержавную власть, заставляя
ее жаловать такие привилегии, которые создадут возможность
учредить и поддержать правление, подобное английскому» 157.
Ссылка на «наиболее разумных людей», которые держатся
того же мнения, показывает, что Кампредон не столько сам до
него додумался, сколько был на него наведен разговорами са-
мих русских «вельмож». «Пункты», предъявленные императ-
рице Анне в 1730 году, уже определенно предчувствовались в
феврале 1726 года. Известное «мнение не в указ», дающее кон-

Петровская реформа
627
ституцию Верховного тайного совета, ставит дело в сущности
более обще и просто, нежели эти знаменитые «пункты». Вместо
того чтобы перечислить казусы, в которых императрица не мо-
жет действовать самостоятельно, «мнение» дает положение,
обобщающее все возможные случаи: «никаким указам прежде
не выходить, пока оные в Тайном совете совершенно не состоя-
лись» 158. Екатерине, т. е. герцогу голштинскому, это, однако
же, показалось слишком сильно. Зависеть от русского боль-
шинства Совета он не пожелал, и обязательное согласие всего
Совета на распоряжения государыни было заменено обязатель-
ным контрассигнированием императорских указов одним или в
важных случаях двумя его членами. Найти себе компаньона
герцог, очевидно, считал более легким делом, нежели переубе-
дить всех «верховников». Но им удалось одержать все же
принципиальную победу и в этом пункте. Указы должны были
выходить с формулой: «дан в нашем Верховном тайном со-
вете», равно как и всякого рода «рапорты, доношения или
представления» должны были надписываться: «к поданию в
Верховном тайном совете» 159. В глазах подданных власть, та-
ким образом, была уже заключена в весьма прочный футляр, и
общество должно было мало-помалу привыкнуть к тому, что
государь не управляет непосредственно и что его распоряже-
ние имеет силу только тогда, когда оно облечено в известную
конституционную форму.
С самого начала, однако же, было совершенно ясно, что эта
форма сама по себе никого удовлетворить не может и что те,
кого Ромодановскому приходилось пытать в застенках, всего
меньше могли примириться на формальном равенстве между
«верховными господами». Меншиков потому, кажется, и согла-
сился без большого спора на образование Совета, что гораздо
больше ценил сущность власти, нежели ее парадные атрибуты:
в качестве отступного он потребовал себе полной автономии у
себя дома — в Военной коллегии, где раньше ему докучал Сенат
своими попытками ревизии и контроля. Но именно потому, что
дело не очень менялось сравнительно с предшествующей эпо-
хой, такой перемены обществу было мало. Чтобы приучить его
к аристократической конституции на английский лад, нужно
было доказать ее практическую пользу. Иначе ее «английская»
форма могла только ее скомпрометировать. Что Совету придется
отстаивать свое существование, это «верховники» * должны
ТолстойЛТЬ?МИ С?вета были назначены: Меншиков, Апраксин, Головкин,
, Дмитрии Голицын; к ним немного позже присоединился Остер-

628
V л а в а X
были почувствовать с первого же, можно сказать, дня. 9 фев-
раля Совет официально возник, и об этом был послан указ в
Сенат: Сенат указа не принял и через своего экзекутора в са-
мой обидной форме «подбросил» его, что называется, в канце-
лярию нового учреждения. Это был один из тех моментов,
когда даже в сухой канцелярской переписке чувствуется трепет
драмы — если угодно, впрочем, скорее комедии, ибо момент,
когда секретарь Совета, действительный статский советник Сте-
панов, всовывал указ за пазуху сенатскому экзекутору, несо-
мненно, принадлежит к этому последнему жанру. Ближайшая
к верховникам по своему официальному положению обще-
ственная группа, петровский «генералитет», явно не желал
признавать «английской» конституции, делавшей несколько
человек, еще вчера сидевших в ее среде, ее господами. К Сенату
были применены крутые меры: он был лишен титула «прави-
тельствующего» и остался только «высоким»; что гораздо важ-
нее и характернее, Сенат был лишен самостоятельной военной
силы: под предлогом экономии (это был тогда универсальный
предлог) была упразднена «сенатская рота», а при Сенате
оставлено 10 человек курьеров; наконец, совершенно «по-анг-
лийски» назначили ряд новых сенаторов, как в Англии назна-
чают новых пэров для укрощения непослушной верхней па-
латы, притом совершенно не стесняясь чинами, «ранга генерал-
майора и ниже действительных тайных советников двема ран-
гами», так что посланный на ревизию сенатор, действительный
тайный советник Матвеев, не знал, как ему, не унижая себя,
рапортовать столь демократизованному учреждению. В офи-
циальной переписке Сенат мало-помалу был сравнен с «про-
чими коллегиями», и за какую-нибудь неисправность у сена-
торов удерживали жалованье, точно у мелкой канцелярской
сошки. Словом, Совет отвел душу в полное свое удовольствие.
Но столкновение с Сенатом было только симптомом общего по-
ложения. Ни «верховники», ни «генералитет» не представляли
непосредственно никакого общественного класса; значение
Верховного тайного совета и его судьба станут нам ясны, только
когда мы вскроем классовую подкладку его политики. Тогда
мы увидим, что режим верховников был финалом петровской
реформы. В- управление Россией Дмитрия Голицына — ибо
фактически рн был главой Тайного совета в двухлетний проме-
жуток между ссылкой Меншикова и смертью Петра II — волна
ман. Герцог голштинский заменял Екатерину. Ягужинский, присутство-
вавший на первых заседаниях, скоро выбыл и сделался заклятым врагом
верховников.

Петровская реформа G29
буржуазной политики дала свой последний всплеск. С момента
падения верховыиков начинается ничем уже не прерываемый
отлив, и своими конституционными проектами Голицын сам
засвидетельствовал падение той системы, которой ему суждено
было стать последним представителем.
О буржуазной политике Верховного тайного совета можно
говорить уже очень рано, еще в меншиковский период его су-
ществования. Уже 20 декабря 1726 года по представлению
Меншикова, Остермана и Макарова решено было организовать
комиссию, «которой рассмотреть генерально все купечество го-
сударства российского, каким образом оное к пользе государ-
ственной лучше и порядочнее исправлено быть может». А в виде
задатка к великим и богатым милостям, которые имели излить-
ся на купечество от этой комиссии, императрица по докладу
тех же лиц «указать соизволила: для распространения купече-
ства к городу Архангельскому с будущего 1727 году торговать
всем позволить невозбранно». Мера была подробно мотивиро-
вана в «мнении», поданном в Сенат Камер- и Коммерц-колле-
гиямии Главным магистратом. Это «мнение» * — один из самых
толковых документов русского меркантилизма начала XVIII ве-
ка. В нем весьма обстоятельно доказывается, что петровская
дубина в области экономики ни к чему, кроме лишних непроиз-
водительных расходов, не приводила и, стало быть, ничем,
кроме задержки в накоплении капиталов, не служила. «Ком-
мерции надлежит быть во всякой вольности; которые купцы к
которому порту и за рубеж торговать имеют способность, в
том им запрещать не надлежит»: кому выгодно возить в Петер-
бург, тот и впредь свои товары туда повезет, и если уж можно
создать в пользу столицы какое-нибудь искусственное преиму-
щество, то разве понизив тамошние вывозные пошлины срав-
нительно с «городом» (как весьма характерно именуется в доку-
менте Архангельск — для допетровской буржуазии город по
преимуществу). Запрещать же возить товары в «город», как
^то делал Петр, есть сущая нелепость. Официальный документ,
само собою разумеется, не выражается так определенно, но
мысль его именно эта. Стоит отметить одну его деталь: в числе
товаров, которые войдут в Архангельск, «мнение» имеет в виду
и хлео. «За такой отпускной хлеб из чужих краев входил вели-
ваб Капитал в российское государство от самой крестьянской
У >» с запрещением хлебного вывоза Петром этого «капи-
549 160. 1апечатано в «Сборнике Русск. историч. о-ва», т. LVI, стр. 545—

630
Г л а в а X
тала» лишились «крестьяне, которые, в поморских некоторых
городах и на Вятке большею часть продавая хлеб, подати опла-
чивали». Так рано появляется предчувствие аграрного капита-
лизма, и притом — что всего характернее — в тех местах, где
не было крепостного права. Превращаясь в фабрику для произ-
водства хлеба на вывоз, помещичьи имения второй половины
XVIII века только шли по следам «черносошного», государст-
венного крестьянства.
Отмена привилегий Петербурга в деле заграничного отпуска
была, едва ли это нужно прибавлять, с экономической точки
зрения прогрессивной, а не реакционной мерой, тем более что,
как мы знаем, Петербург выдвинулся из-за военных, а отнюдь
не коммерческих соображений. Для меншиковского режима ха-
рактерно, что и в деле «увольнения коммерции» сыграли роль
мотивы внешней политики: герцог голштинский был очень рад
лишить своего датского противника зундских пошлин, а воз-
можная война с Данией вообще ставила под вопрос балтийскую
торговлю. Без этих привходящих условий мы едва ли бы имели
повод говорить о буржуазных тенденциях верховников уже в
этот период. Центр внимания меншиковской политики был со-
вершенно в другом месте, и настоящую ее оценку мы получаем,
лишь познакомившись с рядом мер Верховного совета, касав-
шихся подушной подати. Это финансовое нововведение Петра,
как известно, отмечало собою не столько переворот в финансо-
вой технике, сколько чрезвычайную интенсификацию подат-
ного гнета. То, что теперь подать раскладывали на души муж-
ского пола вместо дворов, как это было раньше, было бы очень
характерно для петровского индивидуализма, если бы деньги и
собирали с «души», если бы налог, другими словами, стал лич-
ным. Но этого вовсе не было: подать по-прежнему налагалась
гуртом на целую деревню, а в ней развёрстывалась по числу
наличных хозяйств, и лишь размеры ее определялись количе-
ством находившихся в этой деревне «ртов» мужского пола, не
исключая дряхлых стариков и грудных младенцев. Такая ма-
нера счета упрощала дело до крайности: никаких споров вроде
происходивших раньше при подворной переписи — что считать
двором, что нет — быть не могло; не могло быть спора и о
числе работников, относительной силе «тягол» и тому подоб-
ном, ибо платил всякий мужчина, был он работником или нет
безразлично. Психологического объяснения реформы приходит-
ся искать, таким образом, не в области буржуазного хозяйства,
а среди того круга отношений, который к Петру был гораздо
ближе, — в армии. Все мужское население страны было разде-

Петровская реформа
631
лено на солдат служащих и солдат платящих, причем, по мысли
Петра, вторые должны были непосредственно содержать пер-
вых. Для этого сбор подушных в каждой губернии был сосре-
доточен в руках военного начальства, от каждого полка в опре-
деленной местности действовала «команда» с офицером во
главе, взыскивавшая подать с чисто военной быстротой и пря-
молинейностью. Эти военные особенности новой финансовой
системы население почувствовало всего больнее. Когда Верхов-
ный тайный совет под влиянием тех соображений, с образчи-
ками которых читатель уже познакомился в начале этой главы,
решил провести «облегчение крестьянства в платеже подушных
денег», он начал с выведения из деревни военных сборщиков.
«Которые штаб- и обер-офицеры и рядовые на вечных кварти-
рах у сбору подушных денег и на экзекуциях у разных сборов,
тем... ехать к своим командам немедленно», — говорит журнал
Верховного совета от 1 февраля 1727 года 161. Официально сбор
перешел из рук военного в руки штатского начальства: от
«штаб- и обер-офицеров» к воеводам, которые при Петре утра-
тили последние следы своего былого значения, сохранив лишь
чисто этимологическую связь с военным делом. Но воевода не
мог заменить военного сборщика, который ездил по провинции
и непосредственно «правил» подушные с крестьян; в этом-то и
заключались тягости прежней системы. В руках штатского на-
чальства могло остаться лишь общее заведование делом, в чьи
руки фактически перешли функции «штаб- и обер-офицеров»,
совершенно определенно говорит указ 22 февраля того же года,
резюмирующий все намеченные Верховным советом «милости».
Пообещав, что особая комиссия, рассмотрев вопрос о подушной
подати, уменьшит ее размеры, указ продолжает: «Как оная ко-
миссия рассмотрит, почему с крестьян подати брать положено
будет, тогда ту положенную на них подать сами помещики, а
в небытность их прикащики, и старосты, и выборные платить
принуждены будут» 162. Одно из важнейших прав землевла-
дельца, то право, которое так помогло ему закрепить за собою
крестьян, став благодаря финансовой реформе Петра фикцией,
вновь становилось реальностью. Помещик, на которого два-
дцать лет смотрели как на пушечное мясо, вновь становился
«финансовым агентом правительства», как деликатно и изы-
сканно выражается новейшая историография; правильнее было
оы сказать вновь становился государем в миниатюре, ибо за
тем, как этот «агент» собирает подать со своих крестьян, ника-
кого контроля и быть не могло, пока существовало крепостное
право. Петру, разумеется, и в голову никогда не приходило

632
Глава X
обрезывать полномочия дворянства в этом отношении: теорети-
чески власть дворянства на местах в его царствование даже
увеличилась, как это мы увидим ниже. Но как мог бы осущест-
вить эти теоретические права помещик, из-за «активной поли-
тики» служивший «без съезду» до полной дряхлости, многие
годы не видя своих родных мест? Отставка при Петре допуска-
лась только в случае полной неспособности продолжать службу.
«Без съезду» служили все, от .самого высшего до низшего.
70-летний старик фельдмаршал Б. П. Шереметев несколько раз
просил государя отпустить его в Москву для устройства дел и
не удостоивался даже отпета. Тогда он пишет жалобное письмо
секретарю Петра Макарову: «Просил я его царского величества
о милосердии, чтоб меня пожаловал, отпустил в Москву в де-
ревни мои для управления... крайняя моя нужда: сколько лет
не знаю, что в домишке моем как поводится, и в деревнях;
чтобы я мог осмотреть и управить, ежели еще бог продлит веку
моего, где жить до смерти моей и по мне жене моей и детям...
А ежели бы мне ныне прямо итить в Питербурх, я не имею
себе пристанища: хоромишки мои, которые были мазанки, и о
тех пишут мне, что сели, жить в них никоими мерами нельзя...
Покорно вас, моего государя, прошу: подай мне руку помощи,
чтобы по желанию моему его царское величество меня пожало-
вал». После долгих просьб Шереметеву разрешили наконец от-
пуск, но не в Москву, а в Петербург, где именно было «жить
никоими мерами нельзя». Если так строго Петр держал гене-
рал-фельдмаршала, легко себе представить, какова была служ-
ба простых нечиновных людей. Мало того, что служба была
тяжела, для тогдашнего дворянина с его привычками она ка-
залась еще и унизительной. В московскую эпоху он являлся на
службу с отрядом своих вооруженных холопов, которыми и
командовал; если он подчинялся старшему командиру, то это
всегда был свой брат — дворянин. Петровский устав запрещал
производить в офицеры и давать команду тому, кто раньше не
служил рядовым и «солдатского дела с фундаменту не знает».
Вновь поверстанный в службу дворянин должен был тянуть
лямку наравне со своими же крепостными, а иной раз попадал
и под начальство к своему крепостному, за отличие произве-
денному в унтер-офицеры. Для того чтобы подняться выше,
мало было одной службы — нужно было еще учиться. А неис-
полнение или плохое исполнение своих служебных обязанно-
стей наказывалось самым строгим образом — петровские фразы
о «жестоком истязании за неисправление» нужно понимать
вполне буквально. В этом отношении особенно характерны за-

Петровская реформа
633
писки одного служилого человека того времени, Желябуж-
ского, — настоящий мартиролог служилого сословия. Там мы
на каждом шагу встречаем такие записи: в 1696 году полков-
ник Мокшеев бит кнутом за то, что отпустил раскольника; в
1699 Дивов и Колычев биты плетьми за то, что Колычев взял
с Дивова 20 р. денег да бочку вина, чтоб Дивову не быть в Во-
ронеже у корабельного дела. В 1704 году в Преображенском
бит плетьми князь Алексей Барятинский за то, что приводил
людей к смотру и утаил, а Родион Зерново-Вельяминов бит ба-
тогами за то, что не записался в срок. Неявка в службу нака-
зывалась по закону 1714 года конфискацией всего имущества,
но закону 1722 года — «политической смертью». На лица не
смотрели и взыскивали неукоснительно и за малое, и за круп-
ное нарушение уставов. В том же 1704 году, по дневнику Же-
лябужского, воевода Наумов «бит батогами нещадно за то, что
у него борода и ус не выбриты» 163.
Вот почему в тесной связи с «милостью» крестьянам, кото-
рой, может быть, крестьяне и не были более всех обрадованы,
стоит обещание милости дворянам, без всякого сомнения оце-
ненной ими по достоинству: «Когда конъюнктуры допустят, то
две части офицеров и урядников и рядовых, которые из шля-
хетства, в домы отпускать, чтобы они деревни свои осмотреть и
в надлежащий порядок привести могли» 164. Их должность в
это время должны были исполнять иноземцы и беспоместные.
Эту мысль — перевести военно-служащее дворянство на льго-
ту — иностранные дипломаты совершенно определенно припи-
сывают Меншикову. Главный начальник военной силы и тут,
может быть помимо своего сознания, являлся представителем
интересов военного сословия.
Падение Меншикова было, таким образом, не совсем только
придворным переворотом, мало интересным для историка. За-
кулисная история этого падения и до сих пор не очень ясна.
Трудно понять перемену в отношениях к «рейхс-маршалу»
гвардии, а в этой перемене вся суть дела: будь преображенцы
на его стороне, он в полчаса покончил бы со своими новыми
противниками, как покончил раньше с заговором Девьера. Тут
приходится позавидовать историкам-индивидуалистам: для них
то, что Меншттков «раздразнил» маленького Петра II песколь-
и естактностямтт да «возбудил зависть вельмож» своим
Р ом породниться с царской династией, служит совершенно
д таточньщ объяснением. Хорошо видно одно: что «Алек-
сашка» оыл говопт«« «
1готто л, ^ивершенно не в уровень с той задачей, какая вы-
пала ему на потттл А
J милю, и не ему было тягаться на политической

634
Глава X
арене с Дмитрием Михайловичем Голицыным. Чрезвычайно
типичный представитель «первоначального накопления», Мен-
шиков соединял в своем лице властного феодала с крупным
предпринимателем, и, кажется, второй часто брал верх. В доку-
ментах того времени мы то и дело встречаем «светлейшего
князя» то продающим смольчуг, то перечеканивающим в мо-
нету свое старое серебро с огромной для себя выгодой; у него
было несколько фабрик, он был откупщиком рыбных ловель на
Белом море; в то же время он был окружен своего рода двором
(бумаги, касающиеся его ссылки, упоминают о «неподлых»,
т. е. не крепостных, людях Меншикова) и имел своих собствен-
ных солдат, видимо, впушавших некоторые опасения тем, кто
сослал князя. Но не видно, чтобы эти солдаты или какие-нибудь
солдаты и офицеры вообще шевельнулись в пользу сосланного.
Армия, кажется, слишком хорошо сознавала, что ее генералис-
симус больше всего заботился о наполнении своего кармана.
А так как среди его противников не было недостатка в попу-
лярных генералах вроде Мих. Мих. Голицына или Вас. Влад.
Долгорукого, то было довольно естественно, что военно-служи-
лое шляхетство решило занять выжидательную позицию и по-
смотреть, что начнут делать верховники, избавившись окон-
чательно от фактического самодержца. Ибо с исчезновением
Меншикова в России должна была установиться формальная
олигархия — русский престол к этому времени был занят лишь
номинально. Давно предсказывавшаяся смерть Екатерины I
не очень заставила себя ждать; сменивший ее в мае 1727 года
Петр Алексеевич, давнишний, еще с 1725 года, кандидат боль-
шинства верховников, имел, по словам английского дипломата
Рондо, одну господствующую страсть — охоту («о некоторых
других его страстях упоминать неудобно», прибавляет осторож-
ный дипломат). Что этот тринадцатилетний мальчик, которому
с виду можно было дать все восемнадцать, физически очень
рано созрел, давало лишний способ управлять им через жен-
щин. На этом пути у верховников — или их дочерей — был
только один конкурент — цесаревна Елизавета Петровна, из
всех окружавших нравившаяся молоденькому императору (ее
родному племяннику) всех больше. Но они скоро могли успо-
коиться: Елизавета того времени (ей самой было только что
восемнадцать), не говоря о других страстях, преобладающую
имела одну — страсть к нарядам. Политика была ей совер-
шенно чужда, и в самый критический момент она не нашла
ничего лучше, как отправиться к своей политической сопер-
нице жаловаться на то, что придворный кухмистер не отпускает

Петровская реформа
635
ее поварам перца и соли. Меншиков первый попытался приста-
вить к Петру Алексеевичу жену, которая бы блюла интересы
своей фамилии; но он взялся за это так грубо, а княжна Мен-
шикова была так мало интересна, что попытка совершенно не
удалась и, кажется, даже ускорила катастрофу, от которой на-
деялись себя застраховать этим способом. Долгоруким почти
удалось то, на чем оборвался Меншиков, и поперек дороги их
планам стала уже чистая случайность: Петр умер от оспы на-
кануне того дня, на который была назначена его свадьба с
княжной Екатериной Долгорукой. На этом попытки верховни-
ков обеспечить себя «семейным» способом должны были пре-
кратиться — пришлось перейти к более общественным спосо-
бам действия. Тут успех всецело зависел от того, как отнесется
к режиму Верховного тайного совета дворянское общество.
А это отношение в свой черед определялось двухлетней прак-
тикой верховников за время номинального царствования
Петра II.
Фактическим главою Совета в это время был, как мы уже
упоминали, князь Дмитрий Голицын, бывший киевский губер-
натор, позже президент Камер-коллегии, один из виднейших
«верховных господ» петровского времени. Современники счи-
тали его главою «старорусской партии»; новейшие исследова-
тели, поправляя эту ошибку, стали подчеркивать образован-
ность Дмитрия Михайловича на новый западный лад и его
европейские знакомства. Что Голицын не был главою «старо-
русской партии», это, конечно, верно: такой партии вовсе не
существовало. Но характерно, что он, один из ближайших по-
мощников Петра, не любил иностранных языков, хотя и мог
на них объясняться, и его знаменитая библиотека в селе
Архангельском, под Москвою, была переполнена рукописными
переводами европейских юристов и публицистов, сделанными
специально для него. Характерно также и то, что в ту пору, ко-
гда он пользовался наибольшим влиянием, была сделана явная
попытка перенести столицу обратно в Москву. Петр II тут про-
жил большую часть царствования и здесь умер. За это время
сюда переехали все центральные учреждения и, между прочим,
монетный двор, что казалось иностранцам признаком особой
прочности совершившейся перемены; под страхом строжайшего
наказания запрещено было даже говорить об обратном переезде
двора на берега Невы. Нельзя не видеть здесь дальнейшего по-
ступательного шага той политики, которая вновь «отворила» для
торговли Архангельск. То буржуазное течение, которое в Вер-
ховном совете представлял князь Голицын, теснее примыка-

63!)
Глава X
ло к меркантилизму допетровскому, чем петровскому, что,
однако, вовсе не делало его реакционным: ибо после краха
петровских предприятий было слишком очевидно, что естест-
венное развитие тех зачатков капитализма, какие существовали
в XVII веке, дало бы больше, нежели все попытки вогнать рус-
скую буржуазию дубиной в капиталистической рай. «Увольне-
ние коммерции» сделалось лозунгом экономической политики
Верховного совета в царствование Петра П. Ряд «фритредер-
ских» мер начался указом 26 мая 1727 года, отменившим круп-
нейшую из казенных монополий — соляную; изданный в том
же году тариф понизил вдвое таможенную пошлину на целый
ряд иностранных товаров. Но настоящий поток «буржуазного»
законодательства начинается со ссылки Меншикова. С сентя-
бря 1727 года протоколы и журналы Верховного тайного совета
приобретают чрезвычайно своеобразную окраску: можно поду-
мать, что мы находимся в государстве, где торговля — душа
всего и где всем правят купцы и заводчики. 16 сентября (ровно
через неделю после ссылки Меншикова) разрешено свободное
устройство горных заводов в Сибири без разрешения Берг-кол-
легии. В тот же день «восстановлена» торговля с Хивой и Бу-
харой, прервавшаяся после неудачных экспедиций Петра.
В тот же день издан указ о вольной продаже табаку — исчезла
другая из крупных казенных монополий. 27 сентября вслед за
монополиями начинается упразднение казенных фабрик — ека-
терингофская полотняная мануфактура отдается в вольное со-
держание. В тот же день объявлено вольным добывание слюды.
20 октября отменены пошлины с «купеческих людей и их ра-
ботников», едущих в Сибирь и возвращающихся оттуда, и ве-
лено даром выдавать им паспорта. 30 декабря издан соляной
устав, практически осуществивший отмену соляной монополии,
принципиально состоявшуюся еще в мае. 18 марта следующего
года отменена поташная монополия. 19 августа отменены по-
следние стеснения, прикреплявшие вывоз к петербургскому
порту: разрешено вывозить товары из Псковской и Великолуц-
кой провинций к нарвскому и ревельскому портам. В тот же
день отменена введенная Петром регламентация в постройке
торговых судов и отсрочено взыскание с купцов таможенных
пошлин, должных ими за прошлый год, а также и просрочен-
ного акциза за иностранные вина. 16 мая 1729 года издан век-
сельный устав и в тот же день указ о беспошлинной постройке
кораблей из русского материала и русскими предпринимате-
лями, хотя бы и для продажи иностранцам. Мы перечислили
только мепы более общего характера, те же журналы и прото-

Петровская реформа
637
колы пестрят частными льготами и подачками русским фабри-
кантам: в тот же знаменательный день, 16 сентября 1727 года,
был предоставлен ряд льгот бумажному фабриканту Солени-
кову. 9 августа 1728 года отсрочено взыскание ссуды, выданной
«полотняной фабрики директору» Ивану Тамесу, и постанов-
лено выдать на четыре года без процентов 5 тыс. рублей За-
трапезным 165; купцам, пострадавшим от пожара в петербург-
ском порте, выдавалась казенная ссуда на поправку, и даже
купцы, утаившие от пошлины иностранные товары, удостаива-
лись милости: им обещано было прощение, если они в опреде-
ленный срок объявят утаенные товары. За все царствование
Петра I на всероссийское купечество не излилось больше
благодати, чем за коротенькое царствование его внука!
Новейший исследователь защищает политические проекты
Голицына от упрека в «своекорыстно-личном» характере их:
они не имели, по мнению этого исследователя, даже характера
«своекорыстно-сословного». Мы в свое время увидим, насколько
приложима эта похвала к плодам политического творчества
князя Дмитрия Михайловича, которое притом не было, безуслов-
но, личным: известные нам проекты, несомненно, представляют
результат компромисса между различными течениями, сущест-
вовавшими в среде верховников, — которые ближе нам, к сожа-
лению, неизвестны. Но комплимент вполне приложим к вдохно-
влявшейся им экономической политике Верховного тайного со-
вета 1727—1729 годов. Она не была «своекорыстно-сословной»:
верховники служили не интересам своей маленькой группы, а
интересам все того же торгового и лишь отчасти промышлен-
ного капитализма, который раньше сделал своим орудием «пре-
образователя России», и служили ему лучше и толковее, чем
последний. Когда-нибудь более близкое знакомство с экономи-
ческими документами эпохи позволит ответить на вопрос, чем
была вызвана эта «вторая молодость» петровской реформы.
Пока нам приходится установить только наличность самого
факта. Но политические последствия его можно учесть уже и
теперь. Буржуазия и в это время, как раньше, не представляла
с°бою господствующей внутри России политической силы. Хо-
зяйкой положения при дворе была гвардия, т. е. дворянство,
вооруженное и организованное. Насколько отвечала политика
олицына его интересам? Кое-что, конечно, и дворянство извле-
кало из «Фритредерства» верховников: оттого, что подешевела
соль, всем стало лучше, в том числе и дворянству. От пониже-
ния цен на табак и иностранные товары «шляхетство» тоже
могло только выиграть. Особенно популярным в дворянских

638
Глава X
кругах должно было оказаться возвращение двора в Москву.
Служившие в гвардии помещики все нужное продолжали полу-
чать из своих деревень, расположенных преимущественно в
центральных губерниях: одно дело было везти оттуда холст или
живность за 50—100 верст, другое дело — за 600. Даже для тех,
кто большую часть покупал, разница была чувствительна: ино-
странные дипломаты поражались тем, насколько в Москве все
было дешевле сравнительно с Петербургом, особенно в первое
время, пока пребывание двора не вздуло цен. Но все эти вы-
годы голицынской политики упразднялись одним минусом, ко-
торый логически вытекал из ее «буржуазного» и фритредер-
ского характера. Упраздненные Верховным советом пошлины и
монополии составляли видную часть казенного дохода: попол-
нить образовавшуюся брешь нельзя было иначе, как обратив-
шись к прямым налогам. Проведенные в меншиковский период
льготы относительно подушной подати уже с первых месяцев
нового царствования начинают чувствоваться новым прави-
тельством как стеснение. Меншиков еще номинально сидел в
Совете, когда 31 августа 1727 года был издан указ, повелевав-
ший, «чтобы в содержании армии и гарнизонов не было в день-
гах недостатка, того ради недоплатные на прошедшую январ-
скую треть, тако же и на будущую сентябрьскую, подушные
деньги по прежнему положению сбирать немедленно» 166. Всего
любопытнее было, что этот указ вновь восстановлял военные
команды для сбора недоимок, рассматривавшиеся в предыду-
щий период как главное зло: в помощь губернаторам и воево-
дам предписывалось «от каждого полка по одному обер-офицеру
и с ними солдат... которым в сборе подушных денег земским
комиссарам вспомогать и в отправлении рапортов их пону-
ждать» 167. От только что вновь обретенного помещиками права
самостоятельно собирать в своих деревнях подати осталось
скоро только весьма неприятное наследство — личная ответст-
венность барина за недоимку своих крестьян. Указ 21 марта
1729 года требовал, чтобы воеводы «по силе своей инструкции»
посылали в недоимочные деревни нарочных «и взяли в город
править малопоместных, у кого нет прикащиков и старост, на
самих помещиках»...168 Исключение допускалось лишь для
«знатных людей»: за тех отвечали их управители.
К момЬнту смерти Петра II участь верховников могла счи-
таться решенной, оттого развязка и могла последовать с такою
быстротой. Все условия, которые в 1725 году помешали им за-
владеть властью, были налицо в январе 1730, чтобы отнять у
них эту власть. Тогда дворянство было озлоблено тем, что его

Петровская реформа
639
интересы отодвигались на второй план ради буржуазии; теперь
было то же самое. И так как элементарному уму тогдашнего
дворянина западническая буржуазия представлялась в образе
«немцев», как иному южнорусскому мещанину или крестья-
нину она рисуется в образе еврея, то для настроения шляхет-
ских кругов нельзя себе представить ничего выразительнее не-
мецкого погрома, устроенного гвардией еще в мае 1729 года,
чуть не за год до падения голицынского режима. Вспыхнул по-
жар в Немецкой слободе, и, доносил французский резидент,
«как только огонь был замечен, туда сбежались все солдаты
царской гвардии с топорами в руках; этим орудием обыкновен-
но пользуются, чтобы сносить в подобных случаях соседние
дома и прекращать таким образом распространение пожара. Но
эти солдаты, ничуть не стараясь тушить огонь, как бешеные
бросились на угрожаемые пожаром дома слободы, ударами то-
поров разрушили стены, потом разбили сундуки, шкафы и по-
греба и разграбили все, что там было; хозяевам же, которые
хотели воспротивиться их буйству, они безнаказанно грозили
размозжить головы топорами. И самое гнусное при этом случае
было то, что все происходило на глазах всех офицеров этих са-
мых войск, не смевших или, вернее, не желавших остановить
бесчинства, потому что слышно было, как иные вели такого
рода речи: «Пусть побьют этих немцев». Одним словом, это
был грабеж не менее ужасный, чем если бы целый легион вар-
варов ворвался в неприятельскую страну. Можно было видеть,
как они отрезывали даже веревки у колодцев, чтобы помешать
таскать воду. Что может быть сказано сильнее, чтобы обрисо-
вать дикий характер этого народа? И могут еще разговаривать
о том, что они готовы изменить свои нравы и убеждения!» 169
Действительно, посмотрев на эту сцену (не позабудем, что
большинство гвардейских солдат того времени были дворяне),
тРУДно вообразить ее героев обсуждающими проекты россий-
ской конституции. Попытки перенести в 1730 год идеологию
«левых земцев» конца XIX столетия психологически как нельзя
более понятны, конечно; но, каким бы солидным «научным ап-
паратом» они ни обставлялись, от исторической истины они
должны были остаться весьма далеко. К ней гораздо ближе был
тот трезвый и спокойный англичанин, который доносил своему
правительству: «Я видел несколько проектов, представленных
ПоивыкВНЬШ совет' но все они кажутся плохо переваренными...
Р нув слепо повиноваться воле самодержавного монарха,
все эти двоюянр тто п* с
* р11е не имеют ясного представления об ограни-
ченном правлении а 17о тр * .
уаоледии» и. Как ни прискорбно присоединяться к

640
Глава X
«реакционному» мнению против «либерального», но приходится
признать, что проф. Загоскин, утверждавший, что шляхетство ни-
сколько не интересовалось содержанием подписывавшихся ими
проектов, был ближе к истине, чем его противники, старавшие-
ся дать фактам «иное объяснение». Когда сами авторы проек-
тов, записпые литераторы вроде историка Татищева, видимо,
не умели отличить конституционную монархию от абсолют-
ной *, чего же тут требовать от бравых капитанов и поручиков,
«подмахивавших» то ту, то другую бумажку в зависимости от
того, кто ее подсовывал? Мы не будем поэтому обременять чи-
тателя детальным анализом «плохо переваренных» проектов:
этому анализу место в специальной работе по истории русской
публицистики XVIII века, а не в общем историческом курсе.
Для нас и тут интересны лишь классовые тенденции, которые
должны были сказаться в проектах даже помимо воли их авто-
ров и как бы смутно ни было политическое миросозерцание
этих последних.
Наиболее близким к реальной русской действительности
был тот проект, который первым возник в головах верховников,
ошеломленных неожиданным исчезновением символической
фигуры, игравшей столь незаменимую роль во всех их комби-
нациях. Верховный совет был советом при императоре, а он
умер; от чьего же имени теперь говорить и действовать? Если
судить по намекам некоторых из иностранных дипломатов на
какую-то «республику без главы» (republique sans chef), было
кем-то высказано мнение, что Совет может править от своего
собственного имени. Насколько мысль была неудачна, можно
судить по тому, что именно так старались изобразить потом
намерение верховников их самые лютые враги вроде Феофана
Прокоповича. Члены Совета и сами, конечно, прекрасно пони-
мали это, и о «республиканском» проекте говорить поэтому
вовсе не приходится. Первая реальная мысль была гораздо
проще. Раз императора нет, надо его выдумать, надо немедлен-
но найти новое лицо, которое могло бы стать таким же живым
символом, каким был Петр II, и притом столь же удобным.
Малолетство или во всяком случае крайняя молодость номи-
нального носителя власти являлась тут весьма капитальным
качестврм, а еще надежнее, если несовершеннолетний государь
будет взят из «своей семьи». Мальчик-император умер: отчего
непосаДить императрицу-девочку? Обрученной невесте Петра II
* См. на этот счет любопытное признание самого г. Милюкова в его
статье «Верховники и шляхетство» («Из истор. русск. интеллигенции»,
стр. 28) i?i.

Петровская реформа
641
было 17 лет, по возрасту она очень подходила. Права ее были,
так сказать, одною только ступенью ниже нрав Екатерины I:
та была обвенчана, эта — только обручена, но зато та была бог
весть какого происхождения, а эта — русская княжна Рюрико-
вой крови. Для большего подкрепления <зе прав ее родствен-
ники не постеснялись даже распустить слух, что она беременна
от покойного императора — факт по тогдашним временам не
столь уже скандальный, если вспомнить, что обе дочери Екате-
рины I считались большинством рожденными вне брака, что не
мешало им быть принцессами и цесаревнами не хуже других.
Но Екатерине I доставили престол не ее права, а гвардейские
штыки: могла ли рассчитывать па их содействие княжна Долго-
рукая? Ее родственники, как практические люди, с этого и на-
чали, рассуждая, кто из них в каком гвардейском полку подпол-
ковник, а кто майор. Особенно близкими к кандидатке оказы-
вались, по-видимому, преображенцы, с заряженными ружьями
окружавшие обрученных в день помолвки: такое распоряжение
отдал их начальник, брат государыни-невесты и фаворит импе-
ратора Иван Долгорукий. Будь этот последний человеком за-
кала Григория Орлова, мы, несомненно, имели бы в истории
хотя попытку интронизации княжны Екатерины, и, быть может,
не неудачную. Но добродушный кутила-мученик князь Иван
не пошел дальше сочинения подложного завещания Петра II,
да и то оставил в своем кармане. А дееспособный в данном
смысле член семьи фельдмаршал князь Василий Влади-
мирович и на помолвку-то своей племянницы с государем
смотрел весьма косо, содействовать же ее возведению на пре-
стол отказался самым решительным образом. Еще меньше
можно было ожидать содействия основанию династии Долгору-
ких со стороны верховников других фамилий, особенно Голи-
цыных, которые к влиянию Долгоруких всегда относились весь-
ма ревниво, а из них Дмитрий Михайлович был фактическим
президентом Совета; с военным же влиянием его младшего
брата, фельдмаршала, считались уже в дни Меншикова. С пер-
вого же шага, таким образом, «замыслы верховников» тормози-
лись в их собственной среде; это не сулило «замыслам» ничего
доброго. С провалом попытки обладить дело «семейным» пу-
тем наиболее примитивно феодальным способом — приходи-
лось искать путей более сложных. По-видимому, руководясь
какими-то личными расчетами, князь Василий Лукич Долго-
рукий выдвинул кандидатуру племянницы Петра I герцогини
ур яндскои Анны Ивановны, имевшей на российский престол
р е чуть-чуть больше прав, чем княжна Екатерина Долгору-
21 М. Н. Покровский, кн. I

642
Глава X
кая *. Кандидатура прошла легко — Лина была всем чужая. Но
это была уже не девочка, от нее можно было ожидать самостоя-
тельных выступлений (позже она оправдала такие ожидания в
максимальном размере), а главное, у нее в Митаве был свой
двор — готовое гнездо конкурентов для тех, кто теперь управ-
лял Россией. Кажется, опасения со стороны этого курляндского
двора и послужили исходной точкой знаменитых «кондиций»,
которые мы не станем излагать здесь подробно, потому что они
достаточно хорошо известны. Недаром из всех пунктов «кон-
диций» наибольшее внимание вызвал тот, который запрещал
Анне держать при своем дворе придворных чипов из инозем-
цев. Он обсуждался два раза, и слишком обнаженную редакцию
первоначального проекта заменили потом более запутанной и
«приличной»: «в придворные чины, как русских, так и ино-
земцев, без совету Верховного тайного совета не производить».
Сразу восстановлять против себя курляндских друзей Анны
Ивановны, очевидно, не хотели: в разговорах в обществе уже
определенно называли по имени Бирона. Во всем остальном
кондиции, представляющие собою, как доказал шведский исто-
рик Иерне, простую выборку из соответствующих шведских до-
кументов **, вполне оправдывали отзыв Феофана Прокоповича,
что верховники «не думали вводить народного владетельства,
но всю владения крайнюю силу осьмичисленному своему Совету
учреждали» 172. Кондиции везде говорят о правах Совета, систе-
матически опуская сословия, всюду фигурирующие рядом с Со-
ветом в их шведском образце. Дело шло вовсе не о каком-ни-
будь новом ограничении самодержавия, а просто о закреплении
за наличным составом Верховного тайного совета того положе-
ния, которое он фактически занимал при покойном императоре.
Но юридическое закрепление существующего имело не
просто формальное значение. О том, как управляется Россия,
до тех пор знали очень немногие: для массы имя государя по-
крывало все; теперь эта масса должна была узнать, что управ-
ляют в сущности Голицын и Долгорукие с братией. При все-
общем довольстве режимом Верховного совета, быть может, та-
кое неосторожное снятие покрова с тайны и прошло бы даром.
Но когда люди недовольны, подобные открытия дают их недо-
вольству чрезвычайно удобное оправдание. «Ни гражданские,
* Официально первым заговорил об Анне Дм. Голицын. Но роль
В. Л. Долгорукого ясна из всей совокупности фактов, не считая того, что
о ней вполне определенно упоминает кн. Щербатов, слышавший рассказы
современников.
** Сличение текстов см. у Милюкова, назв. статья, стр. 8—11 17:{.

Петровская реформа 643
ни военные чины не получают жалованья», — писал саксонский
посланник Лефорт за два месяца до смерти Петра И. «Мало
полков, которым были бы должны меньше чем за год, что же
касается генералитета и гражданских чиновников, то они не
получали жалованья по десяти и по восьми лет. Что сталось с
деньгами, я не знаю» 174. Шляхетство хорошо это знало: день-
ги раскрали верховники. Еще Совет не пал как учреждение,
а уже двух Долгоруких судили за лихоимство и грабеж казны.
Но если остальные надеялись откупиться их головами, они
жестоко ошибались. Когда, пишет тот же дипломат, «фельд-
маршал Долгорукий предложил Преображенскому полку при-
сягнуть царице и Верховному тайному совету, они отвечали,
что переломают ему ноги, если он еще раз явится к ним с по-
добным предложением. Это заставило изменить форму при-
сяги» 175. Быть может, люди, не знавшие других средств, как
«переломать ноги» или «разбить голову», сами по себе непо-
средственно и не так были еще опасны столь опытным полити-
кам, как князь Дмитрий Голицын или Василий Лукич Долго-
рукий. Но к их услугам сейчас же нашлись люди, политически
не менее искусившиеся, нежели сами верховники. То были от-
части даже члены Верховного совета, но составлявшие в нем
незаметное меньшинство, как Головкин, бывший канцлер
Петра I. Отчасти люди, считавшие за собой все права стать та-
кими членами, но, к их удивлению и ярости, оставшиеся за
бортом. Их типом был бывший петровский генерал-прокурор
Ягужиыский. Еще за год до смерти Петра II эти люди состав-
ляли «очень страшную» (tres formidable) партию, готовившую-
ся вступить в бой с Голицыным тт Долгорукими. Могла ли эта
«очень страшная» партия пропустить такой момент, как теперь,
когда верховники вынуждены были балансировать над про-
пастью? Ягужинский в самый момент составления кондиций
сделал попытку столковаться с ними. Он был грубо отстранен
и ответил на это, послав Анне письмо, раскрывшее ей глаза на
действительное положение дел. После этого его сколько угодно
можно было арестовывать и сажать «за караул»: удар был на-
несен и пришелся метко. А за Ягужинским стояла плотная ше-
ренга петровских «генералов», каждый из которых что-нибудь
имел против верховников. Умнейший из последних, Дмитрий
щын, очень скоро должен был увидеть, что ему и его това-
р щ м ничего не остается, кроме почетной капитуляции; да
вопрос был: примут ли еще и ее?
вич, нСЛУаТрезвьГЗГ ™MaJI KHfь «МИТРИЙ Михай™"
ipudbbiчаино своеобразную форму: она показывает,

044
Глава X
насколько выше был он среднего уровня «верховных господ»
того времени. Голицын решил спасти Верховный тайный совет,
откупившись от дворянства конституцией. Принимая во вни-
мание средний политический уровень тогдашних дворян, здесь
было не без демагогии, конечно: возможно, что Голицын даже
сознательно рассчитывал иметь в шляхетских низах послуш-
ную «голосующую скотину», которую в критическую минуту
можно направить против настоящего конкурента верховни-
ков — «генералитета». Как бы то ни было, самая мысль о таком
• «европейском» способе борьбы со своими политическими про-
тивниками в стране, где и долго после дворцовый заговор, опи-
равшийся на гвардейские штыки, был единственным и универ-
сальным средством, — такая мысль не могла прийти в рядовую
голову *. Наиболее ранний очерк голицынской конституции
дают опять-таки английские донесения уже от 2 февраля, всего
через две недели после смерти Петра II, когда Анна не только
еще не успела приехать в Москву, но и о ее согласии на конди-
ции было известно всего два-три дня. Очевидно, что верховникн
не находили возможным терять ни минуты — лишний признак,
как остро сознавалось ими их критическое положение. Англий-
ский резидент очень отчетливо передает сущность проекта.
Нетрудно уловить две основные его мысли: во-первых, расши-
рить круг лиц, непосредственно участвующих в управлении, до-
ведя состав Верховного совета до 12 человек (их было 8) —
этим должны были быть удовлетворены вожди оппозиции — и
поставив рядом с ним в качестве своеобразной «нижней па-
латы» Сенат из 36 членов, «рассматривающий дела до внесения
их в Тайный Совет». Здесь должны были найти приложение
своему честолюбию все мало-мальски выдающиеся «генералы».
Но Голицын вовсе не предполагал утопить верховников в этом
* Вот какую характеристику дает вождю верховников англичанин
Рондо, как мы уже упоминали, один из самых трезвых и толковых ино-
странных наблюдателей событий февраля — марта 1730 года: «Кн. Д. М.
Голицын, старший брат Михаила Михайловича (о котором перед тем гово-
рилось), тайный советник, губернатор киевский, — человек необыкновен-
ных природных дарований, развитых работой и опытом. Это человек духа
деятельного, глубоко предусмотрительный, проницательный, разума осно-
вательного, превосходящий всех знанием русских законов и мужествен-
ным красноречием; он обладает характером живым, предприимчивым; ис-
полнен честолюбия и хитрости, замечательно умерен в привычках, но
высокомерен, жесток и неумолим. Духовенство и простой народ глубоко
почитают князя, а низшее дворянство скорее его боится, чем любит.
Короче, нет в России человека более способного, да и более склонного
поднять опасный мятеж и руководить им» («Сборник Русск. историч. о-ва»,
т. LXVI, стр. 158 и ел.) i76.

Петровская реформа
645
генеральском море; у них оставалось два якоря спасения в
лице очень многолюдных собраний — одного в 200 человек
«мелкого дворянства», другого буржуазного, где должны были
участвовать и купцы. Ни то ни другое не должны были непо-
средственно участвовать в управлении, но они могли вмешаться
в случае «нарушения права» и «притеснения народа». Иными
словами, меньшинство верховников имело в этих собраниях —
для Голицына, не нужно подчеркивать, особенно важно было
буржуазное — готовую точку опоры для борьбы с большинством,
которое неизбежно должно было составиться из их противников.
Противники были не так просты, чтобы не заметить ло-
вушки. Ту часть голицынской конституции, которая давала им
участие во власти, они адоптировали очень быстро и без спора.
В проекте Татищева, который «генералитет» противопоставил
голицынскому, имеются обе палаты чиновного состава под име-
нем «вышнего» и «нижнего» правительства; они еще многолюд-
нее голицынских — 21 и 100 человек, так что личное влияние
верховников должно было сказываться в них еще слабее. Но о
палатах низшего шляхетства и купечества «генеральский»
проект молчал; он надеялся купить шляхетство иным способом,
менее убыточным: вместо того, чтоб навязывать ему политиче-
ские права, к которым у него не было еще большого стремле-
ния, «генералитет» обещал удовлетворить насущные нужды
мелких помещиков, о которых шляхетство давно и бесплодно
вопияло, — сокращение срока военной службы (не более 20 лет)
и освобождение от службы в нижних чинах. Когда шляхетство
получило возможность высказаться, оно не нашло присоединить
сюда ничего, кроме требования, чтобы жалованье выдавали
аккуратно, дворянская и купеческая палаты так и остались
особенностью проекта самих верховников. Дворянство не при-
нимало политического подарка Голицына, но оно выразило ему
совершенно определенно социальное недоверие, потребовав,
чтобы вновь назначенные члены Верховного совета баллотиро-
вались всем шляхетством. Средние и мелкие помещики устали
от режима новой феодальной знати и желали иметь свое прави-
тельство, с тем, конечно, чтобы, раз оно выбрано, предоставить
ему делать что угодно. Никаких форм постоянного воздействия
шляхетства на государственные дела дворянские проекты не
предусматривали. Даже под челобитной, проводившей личную
татищевскую мысль, чтобы «новая форма правления» была
о суждена своего рода дворянским учредительным собранием,
былиИвсЛ°СЬ °ЧеНЬ немного наР°ДУ; эти скромные люди готовы
всю политику целиком предоставить своему начальству.

(И(>
Глава X
Такова была обстановка, когда приехала в Москву Анна и
произошло «восстановление самодержавия». Фактически дело
♦ должно было свестись к замене верховников вождями «генера-
литета»: кондиции отпали сами собой, так как это были искус-
ственные подпорки, нужные «зяблому дереву» верховных гос-
под, но не настоящим хозяевам положения. Нельзя отрицать,
что Анна лично обнаружила большой талант приспособления,
очень облегчивший игру ее союзников. Ее первая же встреча с
преображенцами кончилась тем, что весь батальон бросился к
ее ногам «с криками и слезами радости», причем в прямое на-
рушение кондиций она тут же объявила себя шефом полка.
«Затем она призвала в свои покои отряд кавалергардов, объ-
явила себя начальником и этого эскадрона и каждому собствен-
норучно поднесла стакан вина» (Лефорт) 177. Добрые гвардей-
ские солдаты, за время царствования малолетнего императора
совсем было отвыкшие от петровских нравов, думали видеть
перед собой воскресшую матушку Екатерину... Все это, конечно,
делает психологически понятной сцену, разыгравшуюся в сте-
нах кремлевского дворца 25 февраля 1730 года, когда гвардей-
ские офицеры бросались к ногам Анны, обещая истребить всех
се злодеев, но не меняет политического результата дела. Он
вылился в замену упраздненного Верховного совета опять «пра-
вительствующим» Сенатом, как было при Петре, а в состав
этого воскресшего учреждения вошли все те, кого верховники
ревниво не пускали в свою среду: и фельдмаршал Трубецкой,
и князь Черкасский, и гвардейские генералы Мамонов и Юсу-
пов, а во главе других, разумеется, Павел Иванович Ягужин-
ский. Получило свою часть и изменившее собратьям меньшин-
ство верховников: канцлер Головкин, предусмотрительно за-
хвативший с собою 25 февраля во дворец кондиции, которые
Анна тут же разорвала, был на первом месте среди вновь на-
значенных сенаторов. Но по крайней мере номинально и на
первое время не решились исключить из их числа и крамольни-
ков: Дмитрий Голицын и Василий Лукич Долгорукий тоже
были назначены сенаторами. Месть последовала для Долгору-
ких через несколько месяцев, а для Голицына даже несколько
лет спустя. Потеряв политическую власть, «верховные господа»
не сразу перестали быть социальной силой. А станут ли тако-
вой их преемники, это зависело от политического курса, какой
возьмет новое учреждение. И тут шляхетство скоро должно
было убедиться, что до полного удовлетворения его интересов
ему осталось ждать еще довольно долго.

Примечания составлены
Л. В. ЧЕРЕПНИНЫМ
при участии
Л. 1С БАЖАНОВОЙ и Л. В. КУПРИЯНОВОЙ
Указатели составлены
Л. К. НЕЧАЕВОЙ
\

ПРИМЕЧАНИЯ
К «РУССКОЙ ИСТОРИИ С ДРЕВНЕЙШИХ ВРЕМЕН»
Том I
ПРЕДИСЛОВИЯ
1 Труд М. Н. Покровского выдержал восемь изданий. Первое изда-
ние вышло в 1910—1913 гг. и в 1913—1914 гг.; второе — в 1914—1915 гг.
и в 1918 г.; третье — в 1920 г.; четвертое — в 1922 г.; пятое и шестое —
в 1924 г.; седьмое — в 1924—1925 гг.; восьмое (уже после смерти авто-
ра)—в 1933—1934 гг. Первое и второе (1914—1915 гг.) издания со-
стояли из пяти томов, остальные — из четырех томов.
Первоначально «Русская история с древнейших времен» включала
кроме основных глав, принадлежащих М. Н. Покровскому, также ввод-
ную главу, посвященную доисторическому прошлому России, написан-
ную В. К. Агафоновым («Великая российская равнина в прошлом»),
главы о религии и церкви, автором которых был П. М. Никольский, и
документальные приложения (выдержки из источников), подобранные
В. Н. Сторожевым. Последнему принадлежал также подбор иллюстраций
к изданию (сопровождаемых пояснительными текстами) и заставок и
концовок к главам. В конце издания была помещена составленная
В. Н. Сторожевым библиография по истории России.
Глава В. К. Агафонова и документальные приложения В. Н. Сторо-
жева опущены во втором (1918 г.) и последующих изданиях, главы
Н. М. Никольского и библиография — в четвертом и последующих изда-
ниях. Начиная со второго издания (1918 г.), труд М. П. Покровского
публиковался без иллюстраций и пояснений к ним В. И. Сторожева;
начиная с четвертого издания — без подобранных тем же ученым заста-
вок и концовок к главам.
Начиная с четвертого издания, в приложении к труду М. Н. По-
кровского печатались синхронистические таблицы главнейших событий
всемирной и русской истории IV — конца XIX в. (в настоящем изда-
нии опущены).
м т?Лтт посмеРтного издания «Русской истории с древнейших времен»
м. н. Покровского (1933—1934 гг.") подобраны новые заставки к главам,
п. изданию приложены карты и указатели (именной и предметный).
ь основу настоящей публикации положен текст последнего, седьмого
ж^ни™ усскои истории с древнейших времен», вышедшего при
1934 гг *j?TOpa (1^24—1925 гг.), с учетом посмертного издания 1933—
публикапи?РИМеЧаНИЯХ Даются некоторые разночтения из более ранних
третьего изпТРУ^а ^" Н" Покровского (именно из первого, второго и
ттчттятттг™ ^?а!^И;«текст «Русской истории» по четвертому — восьмому
изданиям различии не имеет).

650
Примечания
В труде М. Ы. Покровского в соответствии с его характером как
общего курса русской истории не во всех случаях даны ссылки на
использованные источники и литературу. В примечаниях к настоящему
изданию указывается использованный автором материал (без исправле-
ния цитат по источникам), при этом для удобства читателей в ряде
случаев ссылки делаются и на последние и наиболее доступные публи-
кации, а также на переводы иностранных текстов.
2 Н. А. Рожков, Обзор русской истории с социологической точки
зрения, ч. 1—2, Спб., 1903—1905.
ГЛАВА I
СЛЕДЫ ДРЕВНЕЙШЕГО ОБЩЕСТВЕННОГО СТРОЯ
1 В первом издании книга открывалась главой В. К. Агафонова
«Великая российская равнина в прошлом».
2 М. М. Щербатов, История Российская от древнейших времен. Соч.,
т. I, Спб., 1901, стр. 7.
3 Нестор, Русские летописи на древле-славенском языке. Сличен-
ные, переведенные и объясненные А. Л. Шлецером, ч. I. Пер. с нем.
Д. Языкова, Спб., 1809, стр. 419—420.
4 Критические примечания генерал-майора Болтина на первый том
Истории князя Щербатова, Спб., 1793, стр. 1—5.
5 Н. Storch, Historisch-statistisches Gemälde des russischen Reichs
am Ende des achtzehnten Jahrhunderts, T. I, Riga, 1797, S. 44—70.
6 Нестор, Русские летописи на древле-славенском языке, ч. I,
стр. 388—390.
7 И. Д. Беляев, Крестьяне на Руси. Исследование о постепенном
изменении значения крестьян в русском обществе, изд. 4, М., 1903,
стр. 7.
8 С. М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. 1
(т. I—V), изд. 2, «Общественная польза», Спб., [б. г.], стр. 58—59, 61—62;
см. также изд. М., 1959, кн. 1 (т. 1—2), стр. 104, 101.
9 //. И. Надеждин, Опыт исторической географии русского мира.
«Библиотека для чтения», т. 22, ч. 2, разд. III, Спб., 1837, стр. 65.
10 А. Л. Погодин, Из истории славянских передвижений, Спб., 1901,
стр. 90.
11 Л. Нидерле, Славянские древности. Пер. с чепт., т. I, Киев, 1904,
стр. 114 и ел.
12 А. Я. Гаркави, Сказания мусульманских писателей о славянах
и русских (с половипы VII века до конца X века по р. х.), Спб., 1870,
стр. 264—267.
13 Хрестоматия по истории русского права. Сост. М. Ф. Владимир-
ский-Буданов, вып. I, Спб. — Киев, 1889, стр. 53—56; И. П. Тихомиров,
Пособие для изучения Русской Правды, М., 1953, стр. 121—123.
14 Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку, Спб., 1910,
стр. 8; Повесть временных лет, ч. 1. Текст и пер. Подгот. текста
Д. С. Лихачева. Пер. Д. С. Лихачева и Б. А. Романова. Под ред.
В. П. Адриановой-Перетц, М. — Л., 1950, стр. 12.
15 А. Я. Ефименко, Южная Русь. Очерки, исследования и заметки,
т. I, Спб., 1905, стр. 372.
16 С. М. Шпилевский, Семейные власти у древних славян и герман-
цев, Казань, 1869, стр. 74, 86—87.

Примечания
651
17 Повесть временных лет но Лаврентьевскому списку, стр. 18; По-
весть временных лет, ч. 1, стр. 18.
18 Хрестоматия по истории русского права. Сост. М. Ф. Владимир-
ский-Буданов, вып. I, стр. 22; М. Н. Тихомиров, Пособие для изучения
Русской Правды, стр. 75.
19 Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку, стр. 124;
Повесть временных лет, ч. 1, стр. 86—87.
20 Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку, стр. 70; По-
весть временных лет, ч. 1, стр. 51.
21 Акты, собранные в библиотеках и архивах Археографическою
экспедицией) Академии наук (далее — «Акты Археографической экспе-
диции»), т. I, Спб., 1836, стр. 8, № 13; Памятники русского права,
вып. 3, М., 1955, стр. 163, ст. 11.
22 Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку, стр. 8, 80,
239; Повесть временных лет, ч. 1, стр. 13, 40, 159.
23 В. Л. Томсен, Начало русского государства, М., 1891.
24 Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку, стр. 18;
Повесть временных лет, ч. 1, стр. 23.
25 Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку, стр. 16;
Повесть временных лет, ч. 1, стр. 16.
26 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
Спб., 1888, стр. 6; Новгородская первая летопись старшего и младшего
изводов. Под ред. и с нредисл. А. Н. Насонова, М. — Л., 1950, стр. 107.
27 Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку, стр. 56—58;
Повесть временных лет, ч. 1, стр. 39—42.
28 Полное собрание русских летописей, т. 13, первая половина,
Спб., 1904, стр. 137—139.
29 Б. Н. Чичерин, Духовные и договорные грамоты великих и
удельных князей. «Опыты по истории русского права», М., 1958.
30 Полное собрание русских летописей, т. I (Воспроизведение изд.
1926-1928 гг.), М., 1962, стб. 313-314.
31 Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку, стр. 152;
Повесть временных лет, ч. 1, стр. 106—107.
32 Барон Сигизмунд Герберштеин, Записки о московитских делах,
Спб., 1908, стр. 22.
ГЛАВА II
ФЕОДАЛЬНЫЕ ОТНОШЕНИЯ В ДРЕВНЕЙ РУСИ
1 Критический обзор этой историографии с позиций юридической
школы дан Н. П. Павловым-Сильванским в его книге «Феодализм в
древней Руси», Спб., 1907, стр. 1—35.
2 Относительно определения М. Н. Покровским феодализма см.
вступительную статью.
3 Дополнения к Актам историческим, т. 1, Спб., 1846, стр. 8, № 5;
Данная Варлаама Спасо-Хутынскому монастырю на землю с угодьями,
челядью и скотом, около 1192 г. «Грамоты Великого Новгорода и
Пскова», под ред. С. Н. Валка, М. — Л., 1949, стр. 161-162, № 104.
Новгородские писцовые книги, изд. Археографической комиссией,
т. 1-6^ Спб., 1859-1910
Писцовые книги XVI века, изд. Русского географического обще-
43*59 Р6Д' Н' В' Калачев*, ч. I, отд. 2, Спб., 1877, стр. 14, 21, 40,

652
Примечания
6 Там же, стр. 6.
7 Там же, ч. I, отд. 2, стр. 342.
8 В. И. Сергеевичу Древности русского права, т. III, Спб., 1903,
стр. 112—113.
9 Б. Ü. Чичерин, Обзор исторического развития сельской общины
в России. «Опыты по истории русского права», М., 1858, стр. 1—58;
его же. Еще о сельской общине (ответ г. Беляеву). Там же, стр. 59—
141; i/. Д. Беляев, Обзор исторического развития сельской общины в
России. Соч. Б. Н. Чичерина, «Русская Беседа», 1856, т. I, Критика,
стр. 101—147.
10 М. И. Горчаков, О земельных владениях всероссийских митро-
политов, патриархов и св. Синода (988—1738 гг.), Спб., 1871, прил.,
стр. 41, VIII; Акты феодального землевладения и хозяйства XIV—
XVI веков, ч. 1. Подгот. к печати Л. В. Черепнин, М., 1951, стр. 182,
№ 205.
11 Хрестоматия по истории русского права. Сост. М. Ф. Владимир-
ский-Буданов, вып. 1, Спб. — Киев, 1889, стр. 64, ст. 84; М. Н. Тихоми-
ров, Пособие для изучения Русской Правды, М., 1953, стр. 102 (Про-
странная редакция, ст. 66).
12 В настоящее время в распоряжении историков имеется значи-
тельно больше сведений о поземельной общине в древней Руси. См.
«Акты феодального землевладения и хозяйства XIV — XVI ве-
ков», ч. 1—3, М., 1951—1961; «Акты социально-экономической истории
Северо-Восточной Руси конца XIV — начала XVI в.», т. I—III, M.,
1952-1964.
13 Писцовые книги XVI века, ч. I, отд. 2, стр. 153, 228.
14 Н. П. Лихачев, Сборник актов, собранных в архивах и библиоте-
ках (далее И. П. Лихачев, Сборник актов), вып. 1—2, Спб., 1895,
стр. 167, № VII; стр. 235, № XII.
15 Писцовые книги XVI века, ч. I, отд. 2, стр. 52, 62, 121, 197.
16 Н. П. Лихачев, Сборник актов, вып. 1, стр. 66, № XIX.
17 Писцовые книги XVI века, ч. I, отд. 2, стр. 269.
18 Там же, стр. 208.
19 М. А. Дьяконов, Акты, относящиеся к истории тяглого населения
в Московском государстве, вып. II, Юрьев, 1897, стр. 12, № 15 (1550 г.).
20 Писцовые книги XVI века, ч. I, отд. 2, стр. 163, 234, 243, 245,
284 и др.
21 II. Л. Лихачев, Сборник актов, вып. 2, стр. 196, № X.
22 П. И. Иванов, К истории крестьянского землевладения на севере
в XVII в. «Древности. Труды Археографической комиссии Московского
Археологического общества», т. I, вып. 3, М., 1899, стр. 435—437.
23 Хрестоматия по истории русского права. Сост. М. Ф. Владимир-
ский-Буданов, вып. 1, стр. 58—62, ст. 70—73, 74, 77; М. Н. Тихомиров,
Пособие для изучения Русской Правды, стр. 99—101 (Пространная ре-
дакция, ст. 52—55, 57, 59).
24 Псковская судная грамота, Спб., 1914, стр. И, 12, 15, 17. Памят-
ники русского права, вып. 2. Сост. А. А. Зимин, М., 1953, стр. 292,
ст. 42—44; ст{). 293, ст. 51; стр. 295, ст. 63; стр. 296, ст. 75—76.
25 П. И. Иванов, Указ. соч., стр. 426 и ел.
26 Писцовые книги XVI века, ч. I, отд. 2, стр. 211—212.
27 Акты Археографической экспедиции, т. 1, Спб., 1836, стр. 33—34,
№ 45; Акты феодального землевладения и хозяйства XIV—XVI веков,
ч. 1, стр. 123, № 133.

Примечаний 653
28 //. /./. Лихачев, Сборник актов, вып. 2, стр. 206, № X; см. также
введение к изданию, стр. VII—VIII.
29 В. И. Сергеевич, Древности русского права, т. I. Территория и
население, изд. 3, Спб., 1909, стр. 398, 400.
30 Писцовые книги XVI века, ч. I, отд. 2, стр. 163.
31 В. И. Сергеевич, Древности русского права, т. I, стр. 401.
32 Я. Я. Павлов-Силъванский, Феодализм в древней Руси, Спб.,
1907, стр. 83; см. «Акты социально-экономической истории Северо-Вос-
точной Руси конца XIV — начала XVI в.», т. II, М., 1958, стр. 60,
№ 99.
33 Я. Я. Павлов-Силъванский, Феодализм в древней Руси, стр. 82;
см. «Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси
конца XIV — начала XVI в.», т. II, стр. 54, № 90.
34 Я. 77. Лихачев, Сборник актов, вып. 2, стр. 259, № XV.
35 Я. Я. Лихачев, Сборник актов, вып. 1, стр. 54, № XIV.
36 Там же, стр. 65—66, № XIX.
37 Там же, стр. 35, № XI.
38 Писцовые книги XVI века, ч. I, отд. 2, стр. 169.
39 Акты Археографической экспедиции, т. 1, стр. 9, № 14; Памят-
ники русского права, вып. 3, М., 1955, стр. 422, ст. 10.
40 В. И. Сергеевич, Древности русского права, т. III, стр. 17.
41 Я. Я. Павлов-Силъванский. Феодализм в древней Руси,
стр. 102—103.
42 Полное собрание русских летописей, т. 8, Спб., 1859, стр. 197.
43 Я. Я. Павлов-Силъванский, Феодализм в удельной Руси. Соч.,
т. III, Спб., 1910, стр. 403.
44 Я. Я. Павлов-Силъванский, Феодализм в древней Руси, стр. 99—
100, 112.
45 Полное собрание русских летописей, т. И, Спб., 1897, стр. 114.
46 В. И. Сергеевич, Древности русского права, т. I, стр. 378, 385;
Я. Я. Павлов-Силъванский, Феодализм в древней Руси, стр. 200.
47 Духовные и договорные грамоты князей великих и удельных.
Под ред. С. В. Бахрушина, М., 1909, стр. 103; Духовные и договорные
грамоты великих и удельных князей XIV--XVI вв., М. — Л., 1950
стр. 32, №11.
48 Я. Я. Лихачев, Сборник актов, вып. 2, стр. 266, № XII.
49 Там же, стр. 190, № IX.
ГЛАВА III
ЗАГРАНИЧНАЯ ТОРГОВЛЯ, ГОРОДА И ГОРОДСКАЯ ЖИЗНЬ
X—XV вв.
1 Я. А. Рожков, Обзор русской истории с социологической точки
зрения, т. I, изд. 2, М., 1905, стр. 27-28.
Л, Е. Пресняков, Княжое право в древней Руси. Очерки по исто-
рии3ХГ~ХП столетий, Спб., 1909, стр. 162.
А- Я Гаркави, Сказания мусульманских писателей о славянах и
русских (с половины VII века до конца X века по р. х.), Спб., 1870,
Спб ?о<?о0родская летопись по Синодальному харатейному списку,
„,.'; „„ » СТР- 191; Новгородская первая летопись старшего и млад-
с^р 248 *' Д реД> и с предисл А. П. Насонова, М. - Л., 1950,

654
Примечания
5 Дополнения к Актам историческим, т. I, Спб., 1840, стр. 3, № 3;
Памятники русского права, выи. 2. Сост. А. А. Зимин, М., 1953,
стр. 176, ст. 3.
6 В. Зомбарт, Современный капитализм, т. I, вып. 1, М., 1903,
стр. 181.
7 Н. Я. Аристов, Промышленность древней Руси, Спб., 1866,
стр. 95—97.
8 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
стр. 200; Новгородская первая летопись старите го и младшего изводов,
стр. 254.
9 В. Зомбарт, Современный капитализм, т. I, выи. 1, стр. 181.
10 Е. Петухов, Серапиои владимирский, русский проповедник
XIII века, Спб., 1888 (тексты), стр. 14.
11 Повесть временных лет но Лавреытьевскому списку, Спб., 1910,
стр. 239; Повесть временных лет, ч. 1. Текст и пер. Подгот. текста
Д. С. Лихачева. Пер. Д. С. Лихачева и Б. А. Романова. Под ред.
В. П. Адриановой-Перетц, М. — Л., 1950, стр. 160.
12 К. Е. Голубинскии, История русской церкви, т. I, Период первый.
Киевский или домонгольский. Первая половина тома, изд. 2, М., 1901,
стр. 146—147.
13 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
стр. 362; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов,
стр. 372.
14 «Heimskringla» Снорре Стурлесона издана в 1697 г. в Сток-
гольме. Имеется и ряд более поздних изданий.
15 А. Я. Гаркави, Сказания мусульманских писателей о славянах
и русских (с половины VII века до конца X века по р. х.), Спб., 1870,
стр. 267.
16 Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в Го-
сударственной коллегии иностранных дел, ч. 2, Спб., 1819, стр. 1—4, № 1;
Памятники русского права, вып. 2, стр. 57, 67.
17 Ch. J. M. Letourneau, L'evolution du commerce, Paris, p. 334.
18 Полное собрание русских летописей, т. 2 (Воспроизведение изд.
1908 г.), М., 1962, стб. 333.
19 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
стр. 130—131, 243—244, 315—317; Новгородская первая летопись стар-
шего и младшего изводов, стр. 209—210, 283, 336.
20 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
стр. 193; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов,
стр. 249.
21 Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку, стр. 120;
Повесть временных лет, ч. 1, стр. 84.
22 А. И. Никитский, История экономического быта Великого Нов-
города, М., 1893, стр. 87.
23 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
стр. 125, 1^7, 133—135, 335—340; Новгородская первая летопись старшего
и младшего изводов, стр. 206, 208, 212, 351—352.
24 Хрестоматия по истории русского права. Сост. М. Ф. Владимир-
ский-Буданов, вып. 1, Спб. — Киев, 1889, стр. 56, ст. 66; М. Н. Тихомиров,
Пособие для изучения Русской Правды, М., 1953, стр. 97, ст. 48.
25 Полное собрание русских летописей, т. 1, Спб., 1846, стр. 137;
см. также изд. М., 1962, стб. 316.
26 Полное собрание русских летописей, т. 2, стб. 293.

Примечания
655
27 Дополнения к Актам историческим, т. 1, Сиб., 1846, стр. 3, № 3;
Памятники русского права, вып. 2, стр. 175, ст. 2.
28 Акты Археографической экспедиции, т. 1, Спб., 1836, стр. 63,
№ 87; Памятники русского права, вып. 2, стр. 248, ст. 6.
29 Акты Археографической экспедиции, т. 1, стр. 62—63, № 87; Па-
мятники русского права, вып. 2, стр. 260, ст. 21.
30 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
стр. 488; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов,
стр. 507.
31 В. И. Сергеевич, Вече и князь. Советники князя. «Русские юри-
дические древности», т. II, вып. 1, Спб., 1893, стр. 1—2.
32 В. И. Сергеевич, Вече и князь. Советники князя. «Русские юри-
дические древности», т. II, вып. 1, Спб., 1893, стр. 60.
33 Полное собрание русских летописей, т. 2, стб. 320—322.
34 Там же, стб. 347—350.
35 Там же, стб. 647.
36 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
стр. 354—355; Новгородская первая летопись старшего и младшего
изводов, стр. 365—366.
37 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку, стр.
90; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, стр. 180.
38 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
стр. 188; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов,
стр. 246.
39 Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся г,
Государственной коллегии иностранных дел, ч. 1, М., 1813, стр. 13,
№ 10—11; Грамоты Великого Новгорода и Пскова. Под ред. С. Н. Валка,
М. — Л., 1949, стр. 18, № 8.
40 В первом — третьем изданиях этот текст передан иначе: «...что
разобрать его действительную историческую основу для нас невоз-
можно. Едва ли но приходится становиться па том...»
41 Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку, стр. 32, 46;
Повесть временных лет, ч. 1, стр. 25—26, 34—35.
42 А. Е. Пресняков, Княжое право в древней Руси, стр. 231.
43 Л. Я. Гаркав и, Сказания мусульманских писателей о славянах
и русских.., стр. 129—130.
44 М. М. Стасюлевич, История средних веков в ее писателях и
исследованиях новейших ученых, выи. III, Спб., 1864, стр. 705.
45 Патерик Киево-Печерского монастыря, Спб., 1911, стр. 3, 6—8,
93 и др.
46 Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку, стр. 8;
Повесть временных лет, ч. 1, стр. 13.
47 Повесть временпых лет по Лаврентьевскому списку, стр. 137:
Повесть временных лет, ч. 1, стр. 95.
48 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
стр. 82, 83—85; Новгородская первая летопись старшего и младшего
изводов, стр. 15, 174, 175.
4ßo тт^овесть временных лет по Лаврентьевскому списку, стр. 166—
so пСТЬ вРеменных лет, ч. 1, стр. 114—116.
тт^х, ч 1овесть временных лет по Лаврентьевскому списку, стр. 177:
Повесть временных лет, ч. 1, стр. 121.
.„„* _ Рест°матия по истории русского права. Сост. М. Ф. Владимир-
™« ™™2°В' ,?ып- *• СТР- 29-30, ст. 18-20; М. Н. Тихомиров, Пособии
для изучения Русской Правды, стр. 80, ст. 18, 19, 20.

656
Примечания
52 Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку, стр. 209;
Повесть временных лет, ч. 1, стр. 142.
53 Патерик Киево-Печерского монастыря, стр. 106—109.
54 Полное собрание русских летописей, т. 1, стр. 127; Повесть вре-
менных лет, ч. 1, стр. 196.
55 Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку, стр. 211;
Повесть временных лет, ч. 1, стр. 143.
56 Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку, стр. 222;
Повесть временных лет, ч. 1, стр. 150.
57 Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку, стр. 267—
269; Повесть временных лет, ч. 1, стр. 183, 190.
58 Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в
Государственной коллегии иностранных дел, ч. 1, стр. 413, № 148.
59 Хрестоматия по истории русского права. Сост. М. Ф. Владимир-
ский-Буданов, вып. 1, стр. 56, ст. 66 и ел.; М. И. Тихомиров, Пособие
для изучения Русской Правды, стр. 97 и ел., ст. 48 и ел.
60 М. А. Дьяконов, Очерки общественного и государственного строя
древней Руси, изд. 2, Спб., 1908, стр. 90 и ел.; В. И. Сергеевич, Древ
ноети русского права, т. I, Территория и население, изд. 3, Спб., 1909,
стр. 203 и ел.
61 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
стр. 84; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов,
стр. 175.
62 Полное собрание русских летописей, т. 2, стб. 790.
63 Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку, стр. 264;
Повесть временных лет, ч. 1, стр. 181.
64 Повесть временных лет но Лаврентьевскому списку, стр. 171;
Повесть временных лет, ч. 1, стр. 117.
65 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
стр. 128; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов,
стр. 68.
66 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
стр. 128; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов,
стр. 209.
67 Хрестоматия по истории русского права. Сост. М. Ф. Владимир-
ский-Буданов, вып. 1, стр. 31, ст. 31; М. Н. Тихомиров, Пособие для
изучения Русской Правды, стр. 83, ст. 31.
68 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
стр. 167; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов,
стр. 232.
69 Полное собрание русских летописей, т. 1, Спб., 1846, стр. 107;
М., 1962, стб. 234.
70 Полное собрание русских летописей, т. 9. Спб., 1862, стр. 15.
71 Полное собрание русских летописей, т. 2, стб. 393.
72 В. О. Ключевский, Курс русской истории, ч. I, M., 1904, стр. 344
и ел.; см. также В. О. Ключевский, Соч., т. I, Курс русской истории,
ч. 1, М., 1956, ctrp. 282 и ел.
73 В. О. Ключевский, Курс русской истории, ч. I, M., 1904, стр. 397—
399; см. также В. О. Ключевский, Соч., т. I, Курс русской истории,
ч. 1, стр. 322—324.
74 Полное собрание русских летописей, т. 1, 1846, стр. 157; там же,
1962, стб. 367—371.
75 Полное собрание русских летописей, т. 2, стб, 533,

Примечания
657
76 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
стр. 414; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов,
стр. 416.
77 Иоанн де Плано-Карпини, История монгалов, Спб., 1911, стр. 32.
78 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
стр. 278; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов,
стр. 309.
79 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
стр. 279—280; Новгородская первая летопись старшего и младшего изво-
дов, стр. 310—311.
80 Полное собрание русских летописей, т. 1, 1846, стр. 204; там же,
1962, стб. 476.
81 Полное собрание русских летописей, т. 7, Спб., 1856, стр. 179.
82 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
стр. 180—188; Новгородская первая летопись старшего и младшего
изводов, стр. 240—246.
ГЛАВА IV
НОВГОРОД
1 В первом, втором и третьем изданиях этой главе предшествовала
написанная Н. М. Никольским глава «Первобытные религиозные веро-
вания и появление христианства».
2 Полное собрание русских летописей, т. 1, Спб., 1846, стр. 177;
см. также изд. М., 1962, стб. 421—422.
3 А. Н. Никитский, История экономического быта Великого Новго-
рода, М., 1893, стр. 164—165.
4 Новгородская летопись но Синодальному харатейному списку,
Спб., 1888, стр. 167—168; Новгородская первая летопись старшего и
младшего изводов. Под ред. и с предисл. А. Н. Насонова, М. — Л., 1950,
стр. 232—233.
5 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
стр. 191; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов,
стр. 247—248.
6 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
стр. 192—193; Новгородская первая летопись старшего и младшего
изводов, стр. 249.
7 И. И. Костомаров, Севернорусские народоправства во времена
удельно-вечевого уклада. «Исторические монографии и исследования»,
т. 7, Спб, 1886, стр. 78.
8 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
стр. 221; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов,
Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
стр. ^30; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов.
Стр. ^74.
\\ Там же.
224—^°9£°ДСКая летопись по Синодальному харатейному списку,
изводов 27^ Новгородская первая летопись старшего и младшего

658
Примечания
12 Новгородская летопись но Синодальному харатейному списку,
стр. 277; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов,
стр. 307-308.
13 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
стр. 193; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов,
стр. 249.
14 Л. И. Никитский, Очерк внутренней истории Пскова, Спб., 1873,
стр. 179.
15 Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в
Государственной коллегии иностранных дел, ч. 1, М., 1813, № 1—2;
Грамоты Великого Новгорода и Пскова. Под ред. С. Н. Валка, М. — Л.,
1949, стр. 9-10, № 1-2.
16 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
стр. 199—200; Новгородская первая летопись старшего и младшего
изводов, стр. 254.
17 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
стр. 235—236; Новгородская первая летопись старшего и младшего
изводов, стр. 277—278.
18 Собрание государственных грамот и договоров.., ч. 1, стр. 1—16,
№ 1—12; Грамоты Великого Новгорода и Пскова, стр. 9—22, № 1 —
И и др.
19 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
стр. 209; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов,
стр. 258—260.
20 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
стр. 213; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов,
стр. 263.
21 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
стр. 209; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов,
стр. 260.
22 Акты Археографической экспедиции, т. 1, Спб., 1836, стр. 69,
№ 92; Памятники русского права, вып. 2. Сост. А. А. Зимин, М., 1953,
стр. 212, ст. 1 и ел.
23 А. И. Никитский, История экономического быта Великого Новго-
рода, стр. 191—193.
24 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
стр. 354—355; Новгородская первая летопись старшего и младшего
изводов, стр. 365—366.
25 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
стр. 406—407; Новгородская первая летопись старшего и младшего
изводов, стр. 409—410.
26 Новгородская летопись но Синодальному харатейному списку,
стр. 399; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов,
стр. 403.
27 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
стр. 359; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов,
стр. 369. '
28 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
стр. 343; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов,
стр. 355—356.
29 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
стр. 339—340; Новгородская первая летопись старшего и младшего
изводов, стр. 352—353.

Примечания
659
ГЛАВА V
ОБРАЗОВАНИЕ МОСКОВСКОГО ГОСУДАРСТВА
1 В. И. Сергеевич, Древности русского права, т. I. Территория и
ттаселение, изд. 3, Спб., 1909, стр. 65.
2 Там же, стр. 72.
3 Там же, стр. 69.
4 В. О. Ключевский, Курс русской истории, ч. II, М., 1906, стр. 5—11;
см. также В. О. Ключевский, Соч., т. IT, Курс русской истории, ч. 2,
М., 1957, стр. 8—13.
5 И. Е. Забелин, История города Москвы, ч. 1, М., 1902, стр. 8—12.
6 Полное собрание русских летописей, т. 15, Спб., 1863, стр. 225.
7 Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в
Государственной коллегии иностранных дел, ч. 1, М., 1813, стр. 4, № 3;
Грамоты Великого Новгорода и Пскова. Под ред. С. Н. Валка, М. — Л.,
1949, стр. 13, № 3.
8 Полное собрание русских летописей, т. 10, Спб., 1885, стр. 228.
9 Полное собрание русских летописей, т. И, Спб., 1897, стр. 81.
10 Там же, стр. 122.
11 И. Е. Забелин, История города Москвы, ч. 1, стр. 86, 98.
12 Полное собрание русских летописей, т. 8, Спб., 1859, стр. 43—46.
13 Полное собрание русских летописей, т. 4, Спб., 1848, стр. 125.
14 Полное собрание русских летописей, т. 11, стр. 114.
15 Духовные и договорные грамоты князей великих и удельных.
Под ред, С. В. Бахрушина, М., 1909, стр. 15—16; Духовные и договор-
ные грамоты великих и удельных князей XIV—XVI вв., М. — Л., 1950,
стр. 14, № 3.
10 А. В. Экземплярский, Великие и удельные князья Северной Руси
в татарский период, с 1238 по 1505 г., т. 1, Спб., 1889, стр. 142.
17 Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в
Государственной коллегии иностранных дел, ч. 2, М., 1819, стр. 5—6, № 2.
18 Там же, стр. 8, № 7.
19 Е. Е. Голубинский, История русской церкви, т. И. Период второй,
Московский. Первая половина тома, М., 1900, стр. 33—34.
20 Собрание государственных грамот и договоров, ч. 2, стр. 12—
13, № И.
21 Н. И. Костомаров, Начало единодержавия в древней Руси. «Исто-
рические монографии и исследования», кн. 5, т. 12, стр. 5—91.
22 Духовные и договорные грамоты князей великих и удельных,
стр. 16; Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей
XIV—XVI вв., стр. 14, № 3.
23 Полное собрание русских летописей, т. 11, стр. 10.
24 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
Спб., 1888, стр. 340; Новгородская первая летопись старшего и младшего
изводов. Под ред. и с предисл. А. Н. Насонова, М. — Л., 1950, стр. 353.
25 Полное собрание русских летописей, т. 8, стр. 61—64; т. 11,
СТР'2?5т786' 147' 154-155.
27 5ОЛНое собрание русских летописей, т. 6, Спб., 1853, стр. 12.
28 Там же, стр. 8.
29 ifOJIHoe собрание русских летописей, т. И, стр. 131.
30 п Же' стр' 131—132.
31 11олн°е собрание русских летописей, т. 6, Спб., 1853, стр. 5.
лг 1ч. п™ АРхе°графической экспедиции, т. 1, Спб., 1836, стр. 8—9,
JN. iö, памятники русского права, вып. 3, М., 1955, стр. 161—164.

660
Примечания
32 М. Бережков, О торговле Руси с Ганзой до конца XV века, Спб.,
1879, стр. 262—263.
33 Полное собрание русских летописей, т. 11, стр. 85.
34 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
стр. 372; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов,
стр. 380.
35 Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку,
стр. 415; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов,
стр. 417.
36 Полное собрание русских летописей, т. 8, стр. 50—51.
37 Акты Археографической экспедиции, т. 1, стр. 44, № 58; Грамоты
Великого Новгорода и Пскова, стр. 42, № 23.
38 Акты Археографической экспедиции, т. 1, стр. 43, № 59; Грамоты
Великого Новгорода и Пскова, стр. 41, № 23.
39 Акты Археографической экспедиции, т. 1, стр. 65, № 90; Грамоты
Великого Новгорода и Пскова, стр. 44, № 25.
40 Полное собрание русских летописей, т. 8, стр. 218.
41 А. И. Никитский, Очерк внутренней истории Пскова, Спб., 1873.
42 Там же, стр. 120.
43 Полное собрание русских летописей, т. 4, стр. 250; Псковские
летописи, вып. 2. Под ред. А. Н. Насонова, М., 1955, стр. 199.
44 Полное собрание русских летописей, т. 4, стр. 266; Псковские
летописи, вып. 1. Подгот. к печати А. Н. Насонов, М. — Л., 1941,
стр. 79—80; вып. 2, стр. 65—66.
45 Полное собрание русских летописей, т. 4, стр. 286—287; Псков-
ские летописи, вып. 1, стр. 95—97; вып. 2, стр. 257—259.
46 Акты Археографической экспедиции, т. 1, стр. 117, № 144;
стр. 209-212, № 221.
47 В. О. Ключевский, Боярская дума древней Руси, изд. 3, М., 1902,
стр. 239, 240.
48 Чтения в Обществе истории и древностей российских при Мос-
ковском университете (далее «Чтения ОИДР»), кн. Ill, M., 1852, стр. 13;
Г. II. Моисеева, Валаамская беседа — памятник русской публицистики
XVI века, М. — Л., 1958, стр. 175.
49 Русская историческая библиотека, издаваемая Археографиче-
скою комиссиею, т. VI, Спб., 1880, прил. ст. 274.
50 М. А. Дьяконов, Очерки общественного и государственного строя
древней Руси, изд. 2, Спб., 1908, стр. 419.
51 Ф. И. Успенский, Первые страницы русской летописи и визан
тийские перехожие сказания. «Записки Одесского общества истории и
древностей», т. XXXII, Одесса, 1915, стр. 214.
52 Акты исторические, собранные и изданные Археографическою
комиссиею (далее «Акты исторические»), т. I, Спб., 1841, стр. 313—314,
№ 280.
53 М. А. Дьяконов, Власть московских государей. Очерки по истории
политических идей древней Руси до конца XVI века, Спб., 1889, стр. 55.
54 М. А. Дьяконов, Очерки общественного и государственного строя
древней Руси), стр. 404.
55 М. А. Дьяконов, Власть московских государей, стр. 59—64.
56 Р. П. Дмитриева, Сказание о князьях владимирских, М. — Л.,
1955, стр. 159-170.
57 Духовные и договорные грамоты князей великих и удельных.
Под ред. С. В. Бахрушина, стр. 33—43; Духовные и договорные грамоты
великих и удельных князей XIV—XVI вв., стр. 353—364, № 89.

Примечания
mi
58 Дополнения к Актам историческим, т. 1, Спб., 1846, стр. 365,
№ 219; Послания Иосифа Волоцкого. Подгот. текста А. А. Зимина и
Я. С. Лурье, М. — Л., 1959, стр. 233.
59 Полное собрание русских летописей, т. 8, стр. 211.
60 Сборник Русского исторического общества, т. 129, Спб., 1910,
стр. 231; Послания Ивана Грозного. Подгот. текста Д. С. Лихачева и
Я. С. Лурье. Под ред. В. П. Адриановой-Перетц, М. — Л., 1951, стр. 148.
G1 Сборник Русского исторического общества, т. 129, стр. 40.
02 М. А. Дьяконов, Власть московских государей, стр. 154.
63 Там же, стр. 154—155.
64 Русская историческая библиотека, т. XIII. Памятники, относя-
щиеся к смутному времени, изд. 2, Спб., 1909, стб. 983—987.
65 Грамоты В. Шуйского, там же, стб. 66—71.
ü6 Переписка князя А. М. Курбского с царем Иоанном Грозным
(извлечено из «Сочинений князя Курбского»), изд. Археографической
комиссии, Пг., 1914, стб. 120—121.
67 Сказания князя Курбского, ч. II, Спб., 1833, стр. 66; Послания
Ивана Грозного, стр. 43.
ГЛАВА VI
ГРОЗНЫЙ
1. Аграрный переворот первой половины XVI века
1 В первом, втором и третьем изданиях этой главе предшествовала
глава, написанная Н. М. Никольским: «Народная религия и церковь
в XIV—XVI вв.».
2 Сказания князя Курбского, ч. I, Спб., 1833, стр. 126; Сочинения
князя Курбского, т. I, Спб., 1914. «Русская историческая библиотека»,
т. XXXI, стб. 285.
3 П. П. Жданов, Сочинения царя Ивана Васильевича, Соч., т. I.
Спб., 1904, стр. 81—170.
4 П. И. Ковалевский, Иоанн Грозный и его душевное состояние.
Психиатрические этюды из истории, вып. 2, изд. 2, Харьков, 1893;
Д. М. Глаголев, Душевная болезнь Иоанна Грозного. «Русский архив»,
1902, кн. 2, вып. 7, стр. 500—515.
5 С. Ф. Платонов, Очерки по истории смуты в Московском государ-
стве XVI—XVII вв. (Опыт изучения общественного строя и сословных
отношений в смутное время), Спб., 1899, стр. 157.
6 Полное собрание русских летописей, т. 13, вторая половина, Спб.,
1906, стр. 430—431.
7 Там же, стр. 530.
8 П. А. Рожков, Сельское хозяйство Московской Руси в XVI в.,
М, 1899, стр. 235 и ел.
9 Акты Археографической экспедиции, т. 1, Спб., 1836, стр. 92,
№ 123; Памятники русского права, вып. 3, М., 1955, стр. 170.
|° П. А. Рожков, Указ. соч., стр. 238—239.
Акты Археографической экспедиции, т. 1; см. также «Намест-
ничьи, губные и земские уставные грамоты Московского государства».
12Рв% А- И- Яковлева, М., 1909, стр. 101—161, № 1—13.
13 ^Р^тьянский строй». Сборник статей, т. I, Спб., 1905, стр. 38.
и и р <?°жков> Указ. соч., стр. 283.
• Ä- оабелин, История города Москвы, ч. 1, М., 1902, стр. 143.

662
Примечания
{Ъ Флетчер, О государстве русском, изд. 3, Спб., 1906, стр. 17.
1,5 С. Ф. Платонов, Указ. соч., стр. 46—47.
17 Там же, стр. 13, 15, 45, 46, 73.
18 М. А. Дьяконов, Акты, относящиеся к истории тяглого населения
в Московском государстве, вып. II, Юрьев, 1897, стр. 15—17, № 19;
Писцовые книги Рязанского края XVI и XVII вв. Под ред. В. Н. Сто-
рожева, т. I, вып. 2, Рязань, 1900, стр. 422.
19 Акты юридические, или Собрание форм старинного делопроизвод-
ства, Спб., 1838, стр. 195—196, № 177; В. И. Сергеевич, Древности рус-
ского права, т. I. Территория и население, изд. 3, Спб., 1909, стр. 240.
20 С. Ф. Платонов, Указ. соч., стр. 7; //. А. Рожков, Указ. соч.,
стр. 272—274.
21 С. Ф. Платонов, Указ. соч., стр. 33—34; Н. И. Костомаров, Очерк
торговли Московского государства в XVI и XVII столетиях, Спб., 1862,
стр. 137-138.
22 Домострой по Коншинскому списку и подобным. К изд. пригот.
А. С. Орлов, М., 1908, стр. 68.
23 Флетчер, О государстве русском, стр. 12—14.
24 Домострой по Коншинскому списку и подобным, стр. 66—67.
25 И. Н. Жданов, Материалы для истории Стоглавого собора, Соч.,
т. I, стр. 233, прим. 2.
2Q Флетчер, О государстве русском, стр. И.
27 П. А. Рожков, Указ. соч., стр. 210; ср. стр. 286.
28 Там же, стр. 242.
29 А. И. Никитский, История экономического быта Великого Новго-
рода, М., 1893, стр. 210.
30 П. П. Лихачев, Сборник актов, собранных в архивах и библиоте-
ках, вып. I, Спб., 1895, стр. 16—17, № V; стр. 29, № X.
31 П. А. Рожков, Указ. соч., стр. 140.
32 Писцовые книги XVI века, изд. Русского географического обще-
ства. Под ред. Н. В. Калачева, ч. I, отд. 1, Спб., 1872, стр. 700, 709,
718, 719, 721 и др.; Писцовые книги Рязанского края, т. I, вып. 1, Рязань,
1898, стр. 169; ср. стр. 172—173 и др.
33 М. И. Горчаков, О земельных владениях всероссийских митропо-
литов, патриархов и св. Синода (988—1738 гг.), Спб., 1871, прил.,
стр. 41, № VIII; Акты феодального землевладения и хозяйства
XIV—XVI веков. Подгот. к печати Л. В. Черепнин, ч. 1, М., 1951,
стр. 182, № 205.
34 Холмогоровы. Исторические материалы о церквах и селах
XVI—XVIII столетия, М., 1885—1913, вып. IX; Акты феодального земле-
владения и хозяйства XIV—XVI веков, ч. 2, М., 1956, стр. 176, № 178.
35 П. Н. Милюков, Спорные вопросы финансовой истории Москов-
ского государства, Спб., 1892, стр. 32, прим. 1 и 2.
36 Н. А. Рожков, Указ. соч., стр. 129, 153—154; ср. «Акты юридиче-
ские...», стр. 195-196, № 177-178.
37 В. О. Ключевский, Боярская дума древней Руси, изд. 3, М., 1912,
стр. 313.
I 2. Публицистика и «реформы»
38 Акты Археографической экспедиции, т. 1, стр. 261, № 242; На-
местничьи, губные и земские уставные грамоты, стр. 116, № 4.
39 В. Ф. Ржига, И. С. Пересветов, публицист XVI века. «Чтения
ОИДР», кн. I, отд. II, М., 1908, стр. 66; Сочинения И. С. Пересветова.

Примечания
663
Подгот. текст А. А. Зимин, М. — Л., 1956, стр. 179.
40 Наместничьи, губные и земские уставные грамоты Московского
государства, стр. 103, № 2.
41 И. И. Дитятин, Роль челобитий и земских соборов в управлении
Московского государства. «Статьи из истории русского права», Спб.,
1895, стр. 272—298; М. Я. Покровский, Местное самоуправление в древ-
ней Руси. «Мелкая земская единица в 1902—1903 гг.», Спб., 1903,
стр. 186—239.
42 И. Н. Жданов, Материалы для истории Стоглавого собора. Соч.,
т. I, стр. 171-272.
43 Наместничьи, губные и земские уставные грамоты Московского
государства, стр. 51, № 1.
44 В. Ф. Ржига, Указ. соч.
45 Ю. А. Яворский, К вопросу об Ивашке Пересветове, публицисте
XVI века. «Чтения в Историческом обществе Нестора-летописца», кн. 20,
вып. 3, Киев, 1908, стр. 59—86.
46 П. Н. Милюков, Официальные и частные редакции древнейшей
разрядной книги, М., 1887; П. П. Лихачев, Разрядные дьяки XVI века,
Спб., 1888.
47 Полное собрание русских летописей, т. 13, первая половина, Спб.,
1904, стр. 267.
48 Чтения ОИДР, кн. I, стр. 62; Сочинения И. С. Пересветова, стр. 174.
49 Чтения ОИДР, кн. I, стр. 76; Сочинения И. С. Пересветова, стр. 193.
50 П. М. Карамзин, История государства Российского, т. IX, Спб.,
1821, прим. 849, стр. 286—289.
51 Наместничьи, губные и земские уставные грамоты Московского
государства, стр. 51—55, № 1—2.
52 Полное собрание русских летописей, т. 4, Спб., 1848, стр. 305;
Псковские летописи, вып. 1. Подгот. к печати А. Н. Насонов, М. — Л.,
1941, стр. 110.
53 Чтения ОИДР, кн. III, М., 1859, стр. 1—16; /'. П. Моисеева, Ва
лаамская беседа — памятник русской публицистики середины XVI века,
М. - Л., 1958, стр. 173.
54 Чтения ОИДР, кн. I, стр. 62—63; Сочинения И. С. Пересветова,
стр. 175.
55 Стоглав, изд. Д. Е. Кожанчикова, Спб., 1863, стр. 38—39.
56 И. И. Жданов, Материалы для истории Стоглавого собора,
стр. 177—178, 184, 186.
57 Я. Н. Милюков, Спорные вопросы финансовой истории Москов-
ского государства, стр. 52—76.
58 И. Я. Жданов, Материалы для истории Стоглавого собора,
стр. 179—181.
59 Наместничьи, губные и земские уставные грамоты Московского
государства, стр. 108, № 2.
3. Опричнина
6° Сказания князя Курбского, ч. II, Спб., 1833, стр. 48—53; Посла-
ния Ивана Грозного. Подгот. текста Д. С. Лихачева и Я. С. Лурье. Под
реД*б1 J1, АДРиан<>вой-Перетц, М. — Л., 1951, стр. 33—35.
4О;Т0™я ОИДР, кн. I, стр. 67—68; Сочинения И. С. Пересветова,
стр. 182—183.
Сказания князя Курбского, ч. II, стр. 55; Послания Ивана Гроз-
ного, стр. 36. JF ' v

664
Примечания
63 Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в
Государственной коллегии иностранных дел, ч. 2, М., 1819, стр. 45—
46, № 37.
64 Сказания князя Курбского, ч. II, стр. 94; Послания Ивана Гроз-
ного, стр. 57.
65 Сказания князя Курбского, ч. II, стр. 57; Послания Ивана Гроз-
ного, стр. 38.
66 Акты исторические, т. I, Спб., 1841, стр. 249, № 153, ст. 98;
Судебники XV—XVI веков. Под общей ред. Б. Д. Грекова, М. — Л.,
1952, стр. 176, ст. 98.
67 В. И. Сергеевич, Русские юридические древности, т. II, Спб.,
1908, стр. 404.
68 М. А. Дьяконов, Очерки общественного и государственного строя
древней Руси, изд. 2, Спб., 1908, стр. 453—459.
69 Сказания князя Курбского, ч. I, стр. 26; Сочинения князя Курб-
ского, т. I, Спб., 1914. «Русская историческая библиотека», т. XXXI,
стб. 218—219.
70 Наместничьи, губные и земские уставные грамоты Московского
государства, стр. 111, № 2.
71 Хрестоматия по истории русского права. Сост. М. Ф. Владимир-
ский-Буданов, вып. 3, изд. 4, Спб. — Киев, 1908, стр. 11—13, № VII.
72 Там же, стр. 14—17, № IX.
73 Чтения ОИДР, М., 1859, кн. III, стр. 1—16; Г. Н. Моисеева, Ва-
лаамская беседа — памятник русской публицистики XVI века, стр. 173.
74 Сказания князя Курбского, ч. I, стр. 47; Сочинения князя Курб-
ского, т. I, ст. 239.
75 Сказания князя Курбского, ч. II, стр. 74; Послания Ивана Гроз-
ного, стр. 48.
76 Сказания князя Курбского, ч. I, стр. 70; Сочинения князя Курб-
ского, т. I, ст. 228.
77 С. М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. 2
(т. VI—X), изд. 2, «Общественная польза», Спб., [б. г.], стб. 185—186;
см. также изд. М., 1960, кн. III (т. 5—6), стр. 570.
78 Н. М. Карамзин, История государства Российского, т. IX, Спб.,
1852, стр. 213—214; Послания Ивана Грозного, стр. 193.
79 Полное собрание русских летописей, т. 13, вторая половина,
стр. 368.
80 Чтения ОИДР, хМ., 1859, кн. III, стр. 2—3; Г. Н. Моисеева, Ва-
лаамская беседа — памятник русской публицистики XVI века,
стр. 162—163.
81 Сказания князя Курбского, ч. II, стр. 57; Послания Ивана Гроз-
ного, стр. 38.
82 Сказания князя Курбского, ч. И, стр. 22; Послания Ивана Гроз-
ного, стр. 14—15.
83 Полное собрание русских летописей, т. 13, вторая половина,
стр. 392.
84 Русская историческая библиотека, т. III, Спб., 1876, стб. 292.
85 С. Ф. Платонов, Указ. соч., стр. 149—150.
86 Хрестоматия по истории русского права. Сост. М. Ф. Владимир-
ский-Буданов, стр. 24, № XVIII.
87 Сказания князя Курбского, ч. II, стр. 57; Послания Ивана Гроз-
ного, стр. 38.
88 Полное собрание русских летописей, т. 13, вторая половина,
стр. 394.

Примечания
665
89 С. Ф. Платонов, Указ. соч., стр. 145, 151.
90 Полное собрание русских летописей, т. 13, вторая половина,
стр. 395.
91 В. О. Ключевский, Курс русской истории, ч. II, М., 1906, стр. 297,
483; В. О. Ключевский, Соч., т. II, Курс русской истории, ч. 2, М., 1957,
стр. 236, 378.
92 В. О. Ключевский, Курс русской истории, ч. II, стр. 485;
В. О. Ключевский, Соч., т. II, Курс русской истории, ч. 2, стр. 381.
93 В. Ф. Ржига, И. С. Пересветов, публицист XVI века, стр. 72; см.
также «Сочинения И. С. Пересветова», стр. J 89.
94 Сказания князя Курбского, ч. II, стр. 28; Послания Ивана Гроз-
ного, стр. 18.
95 Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в
Государственной коллегии иностранных дел, ч. 1, М., 1813, стр. 592—598,
№ 202; Феодальная деревня Московского государства XIV—XVI вв.
Сборник документов подготовлен к печати Б. Д. Грековым, М. — Л.,
1935, стр. 66, № 49.
4. Экономические итоги XVI века
96 П. А. Рожков, Сельское хозяйство Московской Руси в XVI веке,
М., 1899, стр. 66.
97 С. М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. 2
(т. VI—X), стб. 211; см. также изд. М., 1960, кн. III (т. 5—6), стр. 594—595.
98 П. А. Рожков, Указ. соч., стр. 305.
99 Там же, стр. 306—308.
100 Там же, стр. 458; см. также «Акты феодального землевладения
и хозяйства XIV—XVI веков», ч. 3, М., 1961, стр. 212—213, № 218.
101 Русская историческая библиотека, т. XIII. Памятники древней
русской письменности, относящиеся к смутному времени, изд. 2, Спб.,
1909, стб. 480-481.
102 П. А. Рожков, Указ. соч., стр. 216.
103 М. А. Дьяконов, Очерки общественного и государственного строя
древней Руси, стр. 338—339.
104 Там же.
105 Судебник царя Федора Ивановича 1589 г., по списку собрания
Мазурина, М., 1900; Судебники XV—XVI веков. Под общей ред.
Б. Д. Грекова, М. — Л., 1952, стр. 352, ст. 3.
106 Акты Археографической экспедиции, т. II, Спб., 1836, стр. 70,
№ 20; стр. 74, № 23; Феодальная деревня Московского государства
XIV-XVI вв., стр. 87—88, № 64; стр. 90-91, № 66.
Том II
ГЛАВА VII
СМУТА
1. Феодальная реакция. Годунов и дворянство
Русская историческая библиотека, издаваемая Археографическою
комиссиею, т. XIII. Памятники древней русской письменности, отно-
сящиеся к смутному времени, изд. 2, Спб., 1909, стб. 2.

666
Примечания
2-2 В первом, втором и третьем изданиях данный текст передан
иначе: «... а после победы над сторонниками этой конституции «нацио-
нальная» партия сажает на царский престол старый боярский род Ро
мановых — Юрьевых».
3 Русская историческая библиотека, т. XIII, стб. 317.
4 Полное собрание русских летописей, т. 14, первая половина, Спб.,
1910, стр. 35; «Русская историческая библиотека», т. XIII, стб. 317—318.
5 С. Ф. Платонов, Очерки по истории смуты в Московском государ-
стве XVI—XVII вв., Спб., 1899, стр. 219.
6 Там же, стр. 205-207.
7 Русская историческая библиотека, т. XIII, стб. 701- 763.
8 С. Ф. Платонов, Указ. соч., стр. 206.
99 В первом, втором и третьем изданиях текст передан иначе:
«...судьбы Лдашева он мог не бояться».
10 Русская историческая библиотека, т. XIII, стб. 474.
11 Там же, стб. 1279; С. Ф. Платонов, Указ. соч., стр. 202—204.
12 С. М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. 2
(т. VI—X), изд. 2, «Общественная польза», Спб., [б. г.], стб. 542; см.
также изд. М., 1960, кн. IV (т. 7—8), стр. 196.
13 С. М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. 2
(т. VI—X), изд. 2, «Общественная польза», стб. 579—580; см. также
изд. М., 1960, кн. IV (т. 7—8), стр. 232.
14 Русская историческая библиотека, т. XIII, стб. 288.
15 Там же, стб. 3—5, 73, 74.
16 С. Ф. Платонов, Очерки по истории смуты в Московском государ-
стве XVI—XVII вв., стр. 15.
17 Версию о смерти Димитрия от несчастного случая отстаивали
Н. С. Арцыбашев («Повествование о России», т. Ш, кн. 5, М., 1843,
стр. 20—27, 146), М. П. Погодин («Об участии Годунова в убиении
царевича Димитрия». «Историко-критические отрывки», М., 1846,
стр. 273—305) и др.
18 Версия о виновности Бориса Годунова в убийстве Димитрия
проводится Н. М. Карамзиным в «Истории государства Российского» и
Н. И. Костомаровым («О следственном деле по поводу убиения царе-
вича Димитрия». Собр. соч., кн. 5, т. 13, Спб., 1895, стр. 449—465).
19 С. Ф. Платонов, Очерки по истории смуты в Московском госу-
дарстве XVI—XVII вв., стр. 226—227.
20 В. О. Ключевский, Состав представительства на земских соборах
древней Руси. «Опыты и исследования», М., 1912; см. также Соч., т. VIII,
М., 1959, стр. 68.
21 Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи
Археографическою экспедициею Академии наук (далее «Акты Архео-
графической экспедиции»), т. II, Спб., 1836, стр. 13—54, № 6—7.
22 Русская историческая библиотека, т. XIII, стб. 478.
23 Там же, стб. 477—478.
24 Там же, стб. 340—341.
25 Там же,; стб. 564.
26 Там же, стб. 1283.
27 МаржерЬт, Состояние Российской державы в начале XVII века,
Спб., 1830, стр. 30—31.
28 Русская историческая библиотека, т. XIII, стб. 26.
29 Там же, стб. 487.
30 Там же, стб. 1285—1286.

Примечания
mi
2. Дворянское восстание
31 Русская историческая библиотека, т. XIII, стб. 18—25.
32 С. Ф. Платонов, Очерки по истории смуты в Московском государ-
стве XVI—XVII вв., стр. 251.
33 Там же, стр. 199.
34 Русская историческая библиотека, т. XIII, стб. 983.
35 С. Ф. Платонов, Указ. соч., стр. 279.
36 Памятники истории смутного времени. Под ред. А. И. Яковлева,
М., 1909, стр. 14, № IV.
37 Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в
Государственной коллегии иностранных дел, ч. 2, М., 1819, стр. 261, № 121.
38 Там же.
39 Изборник славянских и русских сочинений и статей, внесенных
в хронографы русской редакции. Собрал и издал А. Попов, М., 1869,
стр. 329.
40 Русская историческая библиотека, т. XIII, стб. 482—483.
41 Хрестоматия по истории русского права. Сост. М. Ф. Владимир-
ский-Буданов, вып. 3, изд. 4, Спб. — Киев, 1908, стр. 86—87, № IV.
42 Акты Археографической экспедиции, т. II, № 40; см. также
«Феодальная деревня Московского государства XIV—XVI вв.». Сборник
документов подготовлен к печати Б. Д. Грековым, М. — Л., 1935,
стр. 93-94, № 68.
43 Русская историческая библиотека, т. XIII, стб. 494.
44 Там же, стб. 496.
45 Там же, стб. 498.
46 Там же, стб. 747—750; С. М. Соловьев, История России с древней-
ших времен, кн. 2 (т. VI—X), изд. 2, «Общественная польза», стб. 795—
804; см. также изд. М., 1960, кн. IV (т. 7—8), стр. 450—458.
47 Новый летописец, составленный в царствование Михаила Федо-
ровича, издан по списку князя Оболенского (далее «Новый летописец»),
М., 1855, стр. 74.
48 Русская историческая библиотека, т. XIII, стб. 998—999.
49 Конрад Буссов, Московская хроника 1584—1613 (Rerum rossi-
carum scriptores exteri», t. i, Petropoli, 1851); см. также изд. М. — Л.,
1961, стр. 133-134.
50 Новый летописец, стр. 75.
51 Памятники истории смутного времени, стр. 18, № VI/II.
52 Далее в первом, втором и третьем изданиях следовала фраза:
«Представьте себе, что в современной России была бы упразднена
административная ссылка и вместе с нею все исключительные суды,
а все политические преступления стали бы разбираться «обычным»
судом присяжных; историк, который бы охарактеризовал это как про-
стое «закрепление старинного обычая», произвел бы странное впечат-
ление на своих читателей. Но «запись» шла дальше...»
[* Русская историческая библиотека, т. XIII, стб. 1176, 1179—1180.
54-54 В первом, втором и третьем изданиях данный текст передан
иначе: «Это, однако, не мешает ему принять традиционную характери-
стику южного движения этого года как «возмущения холопей и кре-
CThHS 5ротив господий своих»».
С- Ф- Платонов, Очерки по истории смуты в Московском государ-
CTBeJtyi-XVII вв., стр. 318.
,0™0 Археографической экспедиции, т. II, стр. 128, № 57;
стр. 130—136, № 58—59,

668
Примечания
57-57 В первом, втором и третьем изданиях: «...отлично зная, что
исполнять их не придется...»
58-58 в первом, втором и третьем изданиях: «...которая вовсе не
оправдывается анализом состава «воровских» отрядов, насколько он
нам известен».
59-59 в первом, втором и третьем изданиях: «Как мало было «со-
циального» в мотивах даже настоящих холопов, участвовавших в вос-
стании, мы можем судить по очень яркому примеру. Один из самых
видных «воровских воевод», Иван Исаевич Болотников, по имени кото-
рого и все движение часто называют «болотниковским бунтом», был,
точно, из холопов, но его бывший барин, князь Телятевский, был
одним из предводителей той же самой «воровской армии». Храбрый и
талантливый «послужилец» обогнал в военной карьере своего «боя-
рина»; но то, что оба они уживались в одних и тех же рядах, ясно
показывает, как мало все здесь было похоже на социальную револю-
цию». В более поздних работах М. Н. Покровский рассматривает
Болотникова как вождя крестьянского движения.
60 Русская историческая библиотека, т. XIII, стб. 101—105.
61 Там же, стб. 100—101.
3. «Лучшие» и «меньшие»
62 С. Ф. Платонов, Очерки по истории смуты в Московском государ-
стве XVI—XVII вв., стр. 382.
63 Там же, стр. 397.
64 Русская историческая библиотека, т. XIII, стб. 512, 515, 517.
65 Памятники истории смутного времени, стр. 69, № XXI.
66 Там же, стр. 43—45, № XII.
67 Акты Археографической экспедиции, т. И, стр. 180, № 88.
68 Полное собрание русских летописей, т. 4—5, Спб., 1848—1851;
см также «Псковские летописи», вып. 1. Подгот. к печати А. П. На-
сонов, М. —Л., 1941, стр. 134; вып. 2, М., 1955, стр. 267—268.
69 Псковские летописи, вып. 1, стр. 134—135.
70 Там же, стр. 135—137.
71 Памятники истории смутного времени, стр. 52—57, № XVII.
72 Там же.
73 Судебник государя царя и великого князя Иоанна Васильевича
и некоторые сего государя и ближних его преемников указы, собран-
ные и примечаниями изъясненные... В. Н. Татищевым, М., 1768; см.
также «Феодальная деревня Московского государства XIV—XVI вв.»,
стр. 97, № 71.
74 Русская историческая библиотека, т. XIII, стб. 1305.
75 С. М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. 2
(т. VI—X), изд. 2, «Общественная польза», стб. 877; см. также изд. М.,
1960, кн. IV (т. 7—8), стр. 530; С. Ф. Платонов, Указ. соч., стр. 437.
76 Русская историческая библиотека, т. XIII, стб. 1190.
77 Памятники истории смутного времени, стр. 79, № XXIV.
78 Акты Археографической экспедиции, т. II, стр. 319, № 188.
79 Там же, стр. 292—293, № 170.
80 С. Ф. Платонов, Указ. соч., стр. 470—471.
81 Там же, стр. 470.
82 Русская историческая библиотека, т. XIII, стб. 213.

Примечания
669
83 С. М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. 2
(т. VI—X), изд. 2, «Общественная польза», стб. 963; см. также изд. М.,
1960, кн. IV (т. 7—8), стр. 614.
84 Акты исторические, собранные и изданные Археографическою
комиссией) (далее «Акты исторические»), т. 2, Спб., 1841, стр. 300, №306.
85 Памятники истории смутного времени, стр. 65, № XXI.
80 Русская историческая библиотека, т. XIII, стб. 187—234, особенно
стб. 188, 189, 194, 203, 211.
87 Акты исторические, т. 2, стр. 176, № 151.
88 Акты Археографической экспедиции, т. II, стр. 327, № 188.
89-89 ß первых трех изданиях данный текст читается иначе: «Каза-
чество отнюдь не было принципиально враждебно помещикам».
90 Памятники истории смутного времени, стр. 68, № XXI.
91 Там же, стр. 94, № XXIX.
92 Там же, стр. 95, № XXIX.
93 С. Ф. Платонов, Указ. соч., стр. 522.
94 Памятники истории смутного времени, стр. 95—96, № XXIX.
95 Новый летописец, стр. 146.
ГЛАВА VIII
ДВОРЯНСКАЯ РОССИЯ
1. Ликвидация аграрного кризиса
1-2 Ю. В. Готье, Замосковный край в XVII веке. Опыт исследования
по истории экономического быта Московской Руси, М., 1906, стр. 224.
3 Там же, стр. 213.
4 Там же, стр. 432—433, 470—477.
5 Там же, стр. 230—231.
6 М. А. Дьяконов, Очерки из истории сельского населения в Мос-
ковском государстве (XVI—XVII вв.), М., 1898, стр. 224—225.
7 Там же, стр. 216.
8 М. А. Дьяконов, Акты, относящиеся к истории тяглого населения
в Московском государстве, вып. 2. Грамоты и записи, Юрьев, 1897,
стр. 74—75, № 60.
9 Там же, стр. 34—35, № 33.
10 М. А. Дьяконов, Очерки из истории сельского населения.., стр. 125.
11 См. «Акты феодального землевладения и хозяйства», ч. 3, М.,
1961, стр. 68, № 35.
12 М. А. Дьяконов, Акты, относящиеся к истории тяглого населе-
ния.., вып. 1. Крестьянские порядные, Юрьев, 1895, стр. 17, № 17.
13 М. А. Дьяконов, Очерки из истории сельского населения.., стр. 96.
14 Там же, стр. 50.
15 Там же, стр. 51.
16 Полное собрание законов Российской империи, т. I, Спб., 1830
(«Соборное Уложение 1649 г.»); см. также «Памятники русского
права», вып. 6, М., 1957, стр. 166, ст. 2.
17 М. А. Дьяконов, Очерки из истории сельского населения..,
стр. 107—108; см. также стр. 106, 109.
18 М. А. Дьяконов, Акты, относящиеся к истории тяглого населе-
ния, вып. 1, стр. 41—42, № 40.
19 Ю. В. Готье, Замосковный край в XVII веке, стр. 439, 440, 442.

070
Примечания
20 10. В. Готъе, Замосковный край в XVII веке, стр. 488—489.
21 Там же, стр. 455.
22 Там же, стр. 515.
23 Там же, стр. 494—495.
24 И. Н. Миклашевский, К истории хозяйственного быта Москов-
ского государства, ч. 1. Заселение и сельское хозяйство южной окраины
XVII века, М., 1894, стр. 105, 109, 113, 117, 121, 200, 201, 206, 207.
25 Там же, стр. 210.
26 Там же, стр. 180.
27 Ю. В. Готъе, Замосковный край в XVII веке, стр. 513—514.
28 Там же, стр. 259—260.
29 Там же. стр. 449—450.
30 Там же, стр. 264.
31 Там же, стр. 321, 340.
32 Там же, стр. 269—270.
33 Там же, стр. 322, 324.
34 Там же, стр. 382, 387.
35 Там же, стр. 309, прим. 5.
36 Там же, стр. 387 и след.
37 Там же, стр. 340—344.
38 Там же, стр. 321—324.
39 Там же, стр. 329—333.
40 Там же, стр. 334.
2. Политическая реставрация
41 С. Ф. Платонов, Очерки по истории смуты в Московском государ-
стве XVI-XVH вв., Спб., 1899, стр. 219.
42 А. С. Л anno-Данилевский, Организация прямого обложения в
Московском государстве со времен смуты до эпохи преобразований,
Спб., 1890, стр. 157.
43 Там же, стр. 125.
44 Там же, стр. 126.
45 Там же, стр. 122.
46 Там же, стр. 298.
47 Там же, стр. 313.
48 Там же, стр. 336.
49 Наместничьи, губные и земские уставные грамоты Московского
государства. Изд. под ред. А. И. Яковлева, М., 1909, стр. 170—174, № 7, 8,10.
50 А. С. Л anno-Данилевский, Организация прямого обложения..,
стр. 173-175.
51 Акты, относящиеся к истории земских соборов. Под ред.
Ю. В. Готье, М., 1909, стр. 52-53, 55, № XII.
52 Б. Н. Чичерин, Областные учреждения в России в XVII в.,
М, 1856, стр. 215.
53-53 в первом, втором и третьем изданиях данный текст читается
иначе: «...за первую половину века едва ли даже вообще увеличились».
54 Акты, относящиеся к истории земских соборов, стр. 56—57, № XII.
55 В. И. Чичерин, Областные учреждения в России в XVII в., стр. 198.
56 Наместничьи, »губные и земские уставные грамоты Московского
государства, стр. 175—185, № 11—15.
57 Б. Н. Чичерин, Указ. соч., стр. 500—501.
58 Наместничьи, губные и земские уставные грамоты Московского
государства, стр. 178, № 12.

Примечания
671
59 В. Н. Чичерин, Указ. соч., стр. 314—315.
60 Там же, стр. 315-316.
61 Наместничьи, губные и земские уставные грамоты Московского
государства, стр. 183, № 14.
62 Там же, стр. 186, прил. II.
63 Б. Н. Чичерин, Указ. соч., стр. 299.
64 Там же.
65 Там же, стр. 395.
т Там же, стр. 82.
t7 Там же, стр. 177.
(iH Там же, стр. 166, 167.
09 Там же, стр. 168—171.
70 В первом, втором и третьем изданиях дальнейший текст, сле-
дующий отсюда до конца главы (стр. 449), в несколько ином виде
помещен в главе «Петровская реформа», в параграфе 4: «Разложение
феодальной администрации».
71 В. О. Ключевский, Боярская дума древней Руси, изд. 3, М., 1912,
стр. 397.
72 Г. Котошихин, О России в царствование Алексея Михайловича,
изд. 4, Спб., 1906, стр. 47.
73 Там же, стр. 24, 25, 29.
74 11. Н. Милюков, Государственное хозяйство России в первой
четверти XVIII столетия и реформа Петра Великого, изд. 2, Спб., 1905,
стр. 23, 29.
75 Г. Котошихин, О России в царствование Алексея Михайловича,
стр. 85.
76 Полное собрание русских летописей, т. 12, Спб., 1901, стр. 129.
77 В. О. Ключевский, Состав представительства на земских соборах
древней Руси. «Опыты и исследования», М., 1912, стр. 482.
78 Акты, относящиеся к истории земских соборов, стр. 39—46, № XII.
79 Там же, стр. 61-62, № XIV-XV.
80 Утвержденная грамота об избрании на Московское государство
Михаила Федоровича Романова, изд. 2. С предисл. С. А. Белокурова,
М., 1906.
81 Акты, относящиеся к истории земских соборов, стр. 37, № X.
82 Там же, стр. 34, № IX.
ГЛАВА IX
БОРЬБА ЗА УКРАИНУ
1. Западная Русь XVI—XVII веков
1 Акты, относящиеся к истории земских соборов. Под ред. Ю. В. Го-
тье, М, 1909, стр. 24, № VIII.
И. Н. Миклашевский, К истории хозяйственного быта Московского
государства, ч. 1. Заселение и сельское хозяйство южной окраины
XVII века, М., 1894, стр. 168.
Там же, стр. 169.
лс/о \ ^' ЛазаРевский, Лубенщина и князья Вишневецкие (1590—
1648 гг.), Киев, 1896, стр 22
5 Там же, стр. 120.
6 Иоанн де Плано-Карпини, История моыгалов, Спб., 1911, стр. 25.

672
Примечания
7 М. С. Грушевский, Очерк истории Киевской земли от смерти Яро-
слава до конца XIV столетия, Киев, 1891, стр. 468.
8 М. К. Любавский, Литовско-русский сейм. Опыт по истории учре-
ждения в связи с внутренним строем и внешнею жизнею государства,
М., 1900, стр. 101.
9 С. М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. 2
(т. VI—X), изд. 2, «Общественная польза», Спб., [б. г.], стб. 231; см.
также изд. М., 1960, кн. III (т. 5—6), стр. 614.
10 М. К. Любавский, Л итовско-русский сейм.., стр. 363.
11 Там же, стр. 635—636.
12 Там же, стр. 821.
13 Там же, стр. 677—679.
14 Там же, стр. 674—679.
15 Там же, стр. 815—850. ^
10 М. С. Грушевсъкий, Економ1чнс становище селян в Льв1всьюм
cTapocTBi в середин!' XVI вшу на основ! описей королищин. «Жерела
до icTopn! Украши-Руси», видае Археограф1чна комкия Наукового то-
вариства iMcrni Шевчснка, т. VIГ, у Львош, 1903, стр. 18.
17 Там же.
18 Там же.
19 М. С. Грушевсъкий, Економ!чний стан селян на Подн!стровю га-
лицьтм в половин! XVI в. на ochobI описей корол!вщин. «Жерела до
icTopnü Украши-Руси», видае Археограф1чва ком1сия Наукового това-
риства iMeHH Шевченка, т. I, у Львова 1895, стр. 48.
20 Акты, относящиеся к истории Западной России, собранные и из-
данные Археографическою экспедициею, т. III, Спб., 1848, стр. 77—78,
№ 19, ст. 23—24.
21 Там же, стр. 70—76, ст. 16, 20, 22.
22 Жерела до шгори! Украши-Руси, т. VII, стр. 7.
23 Там же.
24 Там же, стр. 7—9.
25 Жерела до кугори! Украши-Руси, т. I, стр. 15—16.
26 Жерела до ктори! Украши-Руси, видае Археограф1чна ком1сия
Наукового товариства 1мени Шевченка, т. II, у Львова 1897, стр. 232—
233; там же, т. III, стр. 10.
27 М. С. Грушевсъкий, Економ1чнин стан селян в Перемышльстм
CTapocTBi в середин!' XVI в. на ochobI описей корол!'вщин. «Жерела до
icTopni Украши-Руси», т. II, стр. 4.
28 Там же, стр. 2—3.
29 Там же, стр. 3, 7.
30 М. С. Грушевсъкий, Економ1чний стан селян в Сянщьким старо-
ств1 в середин! XVI в. на ochobI описей корол!'вщин. «Жерела до кто-
ри! Украши-Руси», видае Археограф1чна комкия Наукового товариства
iMCHH Шевченка, т. III, у Львова 1900, стр. 7.
31 Акты, относящиеся к истории Западной России.., т. III, стр. 85,
№ 19, ст. 39.
32 Жерела до icTopm Украши-Руси, т. III, стр. 2.
33 Там же; стр. 4.
34 А. М. Лазаревский, Указ. соч., стр. 24—25, 32, 43—44.
35 И. Н. Миклашевский, Указ. соч., стр. 77.
36 Там же, стр. 77, 83.
37 С. М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. 2
(т. VI—X), изд. 2, «Общественная польза», стб. 314; см. также изд. М.,
1960, кн. III (т. 5—6), стр. 695.

Примечания
673
38 С. М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. 2
(т. VI—X), изд. 2, «Общественная польза», стб. 623; см. также изд. М.,
1960, кн. IV (т. 7—8), стр. 274.
39 С. М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. 2
(т. VI—X), изд. 2, «Общественная польза», стб. 625; см. также изд. М.,
1960, кн. IV (т. 7—8), стр. 276.
40 Акты, относящиеся к истории Западной России.., т. III, стр. 86,
№ 19, ст. 39.
41 И. Н. Миклашевский, Указ. соч., стр. 125.
42 Там же, стр. 127.
43 М. С. Грушевський, Примшш до icTOpm козачини. «Записки Па-
укового товариства 1мени Шевченка», т. XXII, у Львову 1898,
стр. 3.
44 Там же.
45 Там же, стр. 5.
46 М. С. Грушевський, Материяли до icTopni козацьких pyxiß 1595—
G pp. «Записки Наукового товариства imchm Шевченка», т. XXXI—ХХХП,
у Львов!, 1899, стр. 3, 5.
47 Там же, стр. 4.
48 Там же.
49 Там же, стр. 2—4.
50 Там же, стр. 1—30.
51 С. Рудницкий, Украшсыи козаки в 1625—30 pp. Критично-icTO-
ричш розвщки. «Записки Паукового товариства имени Шевченка»,
т. XXXI—XXXII, стр. 1—76.
2. Казацкая революция
52 Памятники, изданные Киевскою комиссиею для разбора древних
актов, т. I, изд. 2 с доп., Киев, 1898, стр. 150, № VII.
53 Там же, стр. 151—156, № VIII.
54 Там же, стр. 166—170, № XI.
55 Там же, стр. 28, № X.
56 Акты, относящиеся к истории Западной России, собранные и
изданные Археографическою комиссиею, т. 4, Спб., 1881, стр. 79, № 55.
57 Дневник Эриха Лясоты из Стеблева. «Мемуары, относящиеся к
истории Южной России». Под ред. В. Б. Антоновича, вып. 1, Киев,
1890, стр. 137-190.
58 Там же.
59 Н. П. Кулиш, История воссоединения Руси, т. 2, Спб., 1877.
60 Исторические песни малорусского народа. С объяснениями
В. Б. Антоновича и М. П. Драгоманова, т. 2, вып. 1, Киев, 1875, стр. 116.
61 Памятники, изданные Киевскою комиссиею для разбора древних
актов, т. I, стр. 314—329, № LXVI (на польск. яз.). Рус. пер. см. в
издании «Воссоединение Украины с Россией. Документы и материалы
» трех томах», т. II, М., 1953, стр. 119, № 47.
62 С. ТомашЬвсъкий, Народш рухшв Галицькш Руси 1648 р. «Записки
Наукового товариства 1мени Шевченка», т. XXIII—XXIV, у Львов!, 1898,
fTp. 16.
63 Памятники, изданные Киевскою комиссиею для разбора древних
пктов, т. 1, стр. 245—246, № XXIX (па польск. яз.).
V222 М. н. Покровский, кн. I

674
Примечания
64 Там же, стр. 314—329, № LXVI (на польск. яз.); см. также «Вос-
соединение Украины с Россией», т. II, стр. 114—122, № 47.
65 Памятники, изданные Киевскою комиссиею для разбора древних
актов, т. I, стр. 310—311, № LXVI (на польск. яз.); см. также «Воссоеди-
нение Украины с Россией», т. II, стр. 117, № 47.
66 Памятники, изданные Киевскою комиссиею для разбора древних
актов, т. II, Киев, 1898, стр. 573—574, № IV.
3. Украина под московским владычеством
67 Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, со-
бранные и изданные Археографическою комиссиею, т. 3, Спб., 1861,
стр. 569, № 369.
68 Там же, стр. 222, № 210; см. также «Воссоединение Украины с
Россией», т. II, стр. 49, № 20.
69 Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России.., т. 3,
стр. 228; см. также «Воссоединение Украины с Россией», т. II, стр. 55,
№25.
70 Памятники, изданные Киевскою комиссиею для разбора древних
актов, т. III, стр. 193—196, № XX (на польск. яз.).
71 Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России.., т. 3,
стр. 208, № 197; см. также «Воссоединение Украины с Россией», т. II,
стр. 32, 33, № 12.
72 Н. И. Костомаров, Гетманство Юрия Хмельницкого. «Историче-
ские монографии и исследования», т. 12, Спб., 1872, стр. 170—171.
73 С. М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. 3
(т. XI—XV), изд. 2, «Общественная польза», стб. 20; см. также изд. М.,
1961, кн. VI (т. 11—12), стр. 25.
74 С. М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. 2
(т. VI—X), изд. 2, «Общественная польза», стб. 54; см. также изд. М.,
1961, кн. VI (т. 11—12), стр. 58.
75 С. М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. 2
(т. VI—X), изд. 2, «Общественная польза», стб. 1674; см. также изд. М.,
1961, кн. V (т. 9—10), стр. 637.
76 Н. И. Костомаров, Исторические монографии и исследования,
т. 12, стр. 280.
77 Там же, стр. 295, 301—302.
78 С. М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. III
(т. XI—XV), изд. 2, «Общественная польза», стб. 151—152; см. также
изд. М., 1961, кн. VI (т. 11—12), стр. 153.
79 С. М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. III
(т. XI—XV), изд. 2, «Общественная польза», стб. 151, 158; см. также
изд. М., 1961, кн. VI (т. 11—12), стр. 153, 159.
80 Памятники, изданные Киевскою комиссиею для разбора древних
актов, т. Ill, стр. 425—426, № GXXVII; Н. И. Костомаров, Исторические
монографии и исследования, т. 12, стр. 284.
81 А. Я. Ефименко, Малорусское дворянство и его судьба. Истори-
ческий очерк, «Вестник Европы», 1891, кн. 8, т. IV, стр. 528—529.
82 Там же, стр. 533.
83 А. М. Лазаревский, Очерки, заметки и документы по истории Ма-
лороссии, вып. 1, Киев, 1892, стр. 94.
84 Л. Ч. Украша шсля 1654 року. 1сторичний Начерк. «Записки На-
укоиого товариства ]'мени Шевченка», т. XXX, у Львова 1899, стр. 38.

Примечания
675
ГЛ AB A'X
ПЕТРОВСКАЯ РЕФОРМА
1. Торговый капитализм XVII века
1 С. М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. 3
(т. XI—XV), изд. 2, «Общественная польза», Спб., [б. г.], стб. 625—804
(«Россия перед эпохою преобразования»); см. также изд. М., 1962,
кн. VII (т. 13—14), стр. 7—178.
2 Н. С. Тихонравов, Задачи истории литературы и методы ее изуче-
ния (Рецензия на сочинение А. Д. Галахова «История русской словес-
ности, древней и новой», Спб., 1863, 1868, 1875). Н. С. Тихонравов, Соч.,
т. I, M., 1898, стр. 1-126.
3 П. Н. Милюков, Государственное хозяйство России в первой чет-
верти XVIII столетия и реформа Петра Великого, изд. 2, Спб., 1905,
стр. 543—546.
4 М. И. Туган-Барановский, Русская фабрика в прошлом и настоя-
щем. Историко-экономическое исследование, т. I, Спб., 1900, стр. 1—4.
5 Б. Г. Кури, Сочинение Кильбургера о русской торговле в царство-
вание Алексея Михайловича, Киев, 1915, стр. 89—90.
6 Б. Г. Кури, Состояние России в 1650—1655 гг. по донесениям Ро-
деса, М., 1914, стр. 151.
7 Б. Г. Курц, Сочинение Кильбургера о русской торговле.., стр. 88,
174.
8 А. Олеарий, Описание путешествия в Московию и через Моско-
вию в Персию и обратно. Введение, пер., прим. и указ. А. М. Ловягина,
Спб., 1906, стр. 206, 258.
9 Б. Г. Курц, Состояние России в 1650—1655 гг. по донесениям
Родеса, стр. 165.
10 Там же, стр. 167—169.
11 Б. Г. Курц, Сочинение Кильбургера о русской торговле.., стр. 115.
12 А. Олеарий, Указ. соч., стр. 206—207.
13 В. А. Кордт, Очерк сношений Московского государства с Респуб-
ликою Соединенных Нидерландов по 1631 год. «Сборник Русского исто-
рического общества», т. 116, Спб., 1902, стр. CLXXVII—CCLXI.
14 Там же, стр. CCLXXXV.
15 Там же, стр. LXXI.
10 Там же.
17 Там же, стр. 61.
18 Там же.
19 Там же, стр. LXXI—LXXII.
20 Там же, стр. CXXVII-CXX1X.
21 Там же, стр. CLXXXIII-CLXXX1V,
22 Там же, стр. 79—82.
33 Там же, стр. 80, 125, 126, 130.
24 Б. Г. Курц, Сочинение Кильбургера о русской торговле.., стр. 111.
25 Там же, стр. 258.
26 С. Коллинс, Нынешнее состояние России, изложенное в письме
к ДРУгу, живущему в Лондоне. «Чтения в Обществе истории и древ-
ностей российских при Московском университете», М., 1846, № 1,
отд. III, стр. 17—18.
п / А Когошихин, О России в царствование Алексея Михайловича,
изд. 4, Спб., 1906, стр. 108.
4*W

fi7R
Примечания
28 С. Коллинс, Указ. соч., стр. 18.
29 Б. Г. Кури, Сочинение Кильбургера о русской торговле.., стр. 93—
95; Б. Г. Кури, Состояние России в 1650—1655 гг. по донесениям Ро-
доса, стр. 165.
30 Б. Г. Курц, Состояние России в 1650—1655 гг. по донесениям
Родеса, стр. 165; Б. Г. Курц, Сочинение Кильбургера о русской торгов-
ле.., стр. 94.
31 Б. Г. Курц, Сочинение Кильбургера о русской торговле.., стр. 94.
32 Там же, стр. 104.
33 А. Олеарий, Указ. соч., стр. 395.
34 Б. Г. Курц, Состояние России в 1650—1655 гг. по донесениям Ро-
доса, стр. 163—165.
35 С. М. Соловьев, История России с древнейших {времен, кн. 2
(т. VI—X), изд. 2, «Общественная польза», стб. 1105; см. также изд.
М., 1961, кн. V (т. 9—10), стр. 70.
36 С. М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. 2
(т. VI—X), изд. 2, «Общественная польза», стб. 1125; см. также изд.
М., 1961, кн. V (т. 9-10), стр. 90.
37 Б. Г. Курц, Состояние России в 1650—1655 гг. по донесениям Ро-
деса, стр. 155; Б. Г. Курц, Сочинение Кильбургера о русской торговле..,
стр. 150—151.
38 А. Олеарий, Указ. соч., стр. 388.
39 Б. Г. Курц, Сочинение Кильбургера о русской торговле.., стр. 174.
40 Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи
Археографическою экспедициею Академии наук, т. 4, Спб., 1836, стр. 18,
№ 13.
41 Там же, стр. 20, № 13.
42 Б. Г. Курц, Состояние России в 1650—1655 гг. по донесениям
Родеса, стр. 203.
43 Б. Г. Курц, Сочинение Кильбургера о русской торговле.., стр. 160.
44 А. Г. Брикнер, Иван Посошков, ч. I. Посошков как экономист,
Спб., 1876, стр. 158-159.
45 Н. П. Павлов-Силъванский, Проекты реформ в записках современ-
ников Петра Великого. Опыт изучения русских проектов и неизданные
их тексты, Спб., 1897, стр. 21.
46 Б. Г. Курц, Сочинение Кильбургера о русской торговле..,
стр. 163—164.
47 Там же, стр. 124—126, 128—130.
48 Там же, стр. 124.
49 Б. Г. Курц, Состояние России в 1650—1655 гг. но донесениям Ро-
деса, стр. 191.
50 А. Richter, Geschichte der dem russischen Kaiserthum einverleibten
deutschen Ostseeprovinzen bis zum Zeit ihrer Vereinigung. B. II, Teil 2,
Riga, 1858.
51 Сборник Русского исторического общества, т. И, Спб., 1873,
стр. 459-463, № CCCXLV.
I 2. Меркантилизм
52 W. Stieda, Peter der Grosse als Mercantilist («Russische Revue. Mo
natsschrift für die Kunde Russlands», Spb., 1874, H. 3., S. 193—246).
53 Полное собрание законов Российской империи, т. I, Спб., 1830,
стр. 678, № 408.

Примечания
677
54 Там же, стр. 690, № 408, ст. 94
55 А, Г. Брикнер, Иван Посошков, стр. 124—125.
56 Там же, стр. 165, 167, 195.
57 Там же, стр. 167.
58 Г. Котошихин, О России в царствование Алексея Михайловича,
стр. 101—105.
59 Там же, стр. 103—104.
60 С. Коллинс, Указ. соч., стр. 35.
61 А. Г. Брикнер, Иван Посошков, стр. 106.
62 Там же, стр. 169, 193, 194, 199, 200.
63 П. Н. Милюков, Государственное хозяйство России в первой чет-
верти XVIII столетия и реформа Петра Великого, изд. 2, стр. 394.
64 Там же, стр. 393 (изд. 1, стр. 528).
65 Н. П. Павлов-Силъванский, Указ. соч., стр. 39—40.
66 Н. П. Лихачев, Бумага и древнейшие бумажные мельницы в Мо-
сковском государстве. Историко-археографический очерк, Спб., 1891,
стр. 83—86.
67 Б. Г. Курц, Сочинение Кильбургера о русской торговле.., стр. 166,
167, 175.
3. Промышленная политика Петра
68 Полное собрание законов Российской империи, т. IV, Спб., 1830,
стр. 777, № 2467.
69 Полное собрание законов Российской империи, т. V, Спб., 1830,
стр. 180, № 2949.
70 Полное собрание законов Российской империи, т. VI, Спб., 1830,
стр. 181, № 3569.
71 Полное собрание законов Российской империи, т. VII, Спб., 1830,
стр. 150, № 4345.
72 Там же.
73 Там же, стр. 151, № 4346.
74 М. И. Туган-Барановский, Русская фабрика в прошлом и настоя-
щем, стр. И.
75 Там же, стр. 22.
76 Там же.
77 В первом, втором и третьем изданиях здесь следовал параграф
«Разложение феодальной администрации», в дальнейших изданиях вы-
пущенный:
«Изучение экономической основы петровской реформы привело нас
к выводу, на первый взгляд заключающему в себе внутреннее противо-
речие. Исходной точкой реформы был торговый капитализм, ее движу-
щей силой — интересы буржуазии, а ее результаты пошли на пользу
тех, кого мы назвали «новой феодальной знатью», современники назы-
вали «верховными господами» или «верховниками», а последующие по-
коления стали называть «фаворитами», «временщиками», «случайными
людьми» и т. д. В этой социальной группе нам иногда попадаются
имена, напоминающие если не об «избранной раде», то о Смутном вре-
мени. И тем не менее было бы очень ошибочно считать «верховных
господ» пережитком старого боярства — с ним они не имели ничего
общего. Зато у них чрезвычайно много черт, сближающих их с тем
кругом явлений, которые мы только что изучали. Русский капитализм
родился из царских монополий; царский дворец с его многоразличны-
ми службами и «мастерскими палатами» был отцом допетровской ману-
22 М. Н. Покровский, кн. I

678
Примечания
фактуры. Царь был первым торговцем и первым промышленником в
своем государстве. Новый правящий класс был царским двором в пол-
ном смысле этого слова. Челядь первого капиталиста в стране стано-
вится крупной социальной силой. В этой челяди стоят рядом потомки
Рюрика и Гедимина, сыновья придворных конюхов и придворные пев-
чие; но здесь никому нет дела до родословных, в буквальное исполнение
слов Васьки Грязного здесь «государь, как бог, и малого великим тво-
рит». От царской милости зависит вся судьба вельможи, местнических
счетов более нет, и голос общественного «мнения», которого нельзя
было не слыхать во время смуты и даже лет пятьдесят спустя, ничего
не значит. Все отношения принимают благодаря этому остро личную
форму, но форма не должна нас обманывать: буржуазный индивидуа-
лизм в самых диких и варварских формах был естественным явлением
в этот героический период первоначального накопления. Управлял,
однако, все же класс, а лица были лишь его орудием; если царь делал
все, что хотел, со своей челядью, то и челядь делала царем того, кого
она хотела. Присмотревшись к этой челяди, мы видим, что экономиче-
ская основа ее влияния была та же, что и у господина; тот был пер-
вым, самым колоссальным вотчинником — и вместе купцом и предпри-
нимателем. Эти были тоже крупные вотчинники и тоже купцы и пред-
приниматели, только поменьше. Настоящая буржуазия и при тех, и при
других играла роль служебной силы. Ей бросали объедки, а если кому
не доставалось больше объедков, так это были представители той Евро-
пы, без которой не могли обойтись вельможные капиталисты, потому
что — не нужно этого забывать — самый расцвет русского торгового
капитализма был немыслим без толчка, данного с Запада. Отсюда и
западничество правящего класса XVIII века, столь же грубое и наивное,
как его индивидуализм; отсюда же и то, что национализм у нас в те
времена был тесно связан с развитием чисто туземного, аграрного ка-
питализма и с дворянской реакцией против «припадочных людей».
Основной тенденции эпохи отвечали и ее учреждения. Петровская
администрация долго казалась резкой противоположностью своей пред-
шественницы, потом открыли ряд незаметных переходов между ними,
а потом пришлось признать, что старые формы были окончательно раз-
громлены, когда явились новые. На самом деле каждый из этих трех
взглядов заключает в себе долю истины. Эволюция учреждений XVII—
XVIII веков началась с форм, чрезвычайно близких к феодализму
XVI столетия. Поскольку центром работы являлось царское хозяйство,
для принципиальной перемены здесь и не было места; но, поскольку
само это хозяйство, приспособляясь к европейскому торговому капита-
лизму, переходило на новые рельсы, оно покидало почву традиции, обы-
чая, который лежит в основе всякого феодализма. Менялся не дух учре-
ждений, а их техника. Все, что было данью обычаю и что составляло
все же некоторую сдержку, некоторое подобие гарантии, быстро отпа-
ло -j- остался феодальный произвол в его чистом виде, но направлен-
ный к новым целям. Это был первый случай приспособления феода-
лизма к кацитализму в России; он кончился неудачей, и это было гроз-
ным предзнаменованием для подобных попыток в будущем, но попытки
продолжали1 повторяться каждый раз, когда западному капитализму
нужна была Россия —нужна как рынок, как объект ростовщической
эксплуатации, просто как боевая сила. У нас вошло в обычай повто-
рять, что в России «государство» шло «впереди общества». Да, конечно,
технически оно было всегда гораздо прогрессивнее общества, ибо к услу-
гам его техники был международный капитал, для которого поддержка

Примечания
679
русского «государства», правильнее русского феодализма, сделалась
своего рода профессией. Петровская реформа представляет собой пер-
вый опыт прививки русскому феодализму западной техники, тем лю-
бопытнее следить за этими первыми шагами. Но прежде чем перейти
к ним, надо несколько вернуться назад и посмотреть, что представляло
пз себя «государство» в начале описываемой нами эволюции.
Характеризуя последнюю, мы остановились на местном самоуправ-
лении—наиболее типичном показателе «соотношения сил», сложив-
шемся на другой день Смуты».
Далее в первых изданиях шел текст, в последующих изданиях пе-
ренесенный Покровским в главу восьмую, параграф 2, и сейчас нахо-
дящийся на стр. 440—449.
4. Новый административный механизм
78 П. Н. Милюков, Указ. соч., стр. 86.
79 В. О. Ключевский, Боярская дума древней Руси, изд. 2, М., 1883,
стр. 482.
80 П. Н. Милюков, Указ. соч., стр. 87.
81 Там же, стр. 88—89.
82 Там же, стр. 222.
83 Там же, стр. 236.
84 Там же, стр. 242.
85 Там же, стр. 254, прим. 1.
86 Там же, стр. 255.
87 Там же, стр. 263, 273, 277.
88 Там же, стр. 273, прим. 2 (1-е изд., стр. 366, прим. 1).
89 Там же, стр. 283.
90 Там же, стр. 284.
91 Там же, стр. 355.
92 Там же, стр. 266—267, 269.
93 Там же, стр. 305—306.
94 Там же, главы II, V—VII.
95 Полное собрание законов Российской империи, т. IV, стр. 643г
№ 2330.
96 Полное собрание законов Российской империи, т. V, стр. 642—643г
№ 2328.
97 Там же, стр. 89—90, № 2786.
98 Н. П. Павлов-Сильванский, Указ. соч., стр. 77—79.
99 Полное собрание законов Российской империи, т. IV, стр. 644,
№2331.
100 Полное собрание законов Российской империи, т. V, стр. 89,
№2786.
101 Там же.
102 Россия при Петре Великом по рукописному известию Иоанна
Готтгильфа Фоккеродта и Оттона Плейера. Пер; с нем. А. Н. Шемякина.
«Чтения в Обществе истории и древностей российских при Московском
университете», кн. 2, отд. IV, М., 1874, стр. 29.
102Г Там же, стр. 29—31.
1од П' Н' Милюков> Указ. соч., стр. 423.
ISTo Я718П°ЛНОе с°бРание законов Российской империи, т. VI, стр. 317^
106 Там же.
22-

680
Примечания
107 Там же, стр. 479—480, № 3877.
108 Сборник Русского исторического общества, т. 49, Спб., 1885,
стр. 80—81.
109 Полное собрание законов Российской империи, т. VI, стр. 491,
№ 3890.
110 Там же, стр. 662—664, № 3979.
5. Новое общество
111 Дневник каммер-юнкера Берхгольца, веденный им в России
в царствование Петра Великого, с 1721 по 1725 год. Пер. с нем.
И. Аммона, ч. 1, М., 1857, стр. 115-128, 160—185; ч. 2, М., 1861,
стр. 68—76.
112 П. Taine, Philosophie de Tart, t. I, Sixieme edition, Paris, 1893,
p. 175—187; см. И. Тэн, Философия искусства. Пер. Н. Соболевского, М.,
1933, стр. 85—90.
1,3 И. Г. Корб, Дневник путешествия в Московию (1698 и 1699 гг.).
Пер. и прим. А. И. Малеина, Спб., 1906, стр. 95.
114 Архив кн. Ф. А. Куракина, издаваемый им под ред. М. И. Семев-
ского, кн. I, Спб., 1890, стр. 71—72.
115 И. Г. Корб, Дневник путешествия в Московию (1698 и 1699 гг.),
стр. 127.
116 Архив кн. Ф. А. Куракина.., кн. I, стр. 74; Россия при Петре
Великом по рукописному известию Иоанна Готтгильфа Фоккеродта и
Оттона Плейера, стр. 17—20; М. Семевский, Петр Великий — как юмо-
рист. «Светоч», 1861, кн. IX, отд. II, стр. 1—30.
117 Сборник Русского исторического общества, т. И, стр. 26,
№ XXXIX.
118 Полное собрание законов Российской империи, т. IV, стр. 193,
№ 1910.
119 Я. С. Тихонравов, Московские вольнодумцы начала XVIII века и
Стефан Яворский, Соч., т. И, М., 1898, стр. 167, 264.
120 С. М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. 4
(т. XVI—XX), изд. 2, «Общественная польза», стб. 810; см. также изд.
М., 1963, кн. IX (т. 17—18), стр. 506.
121 Русская историческая библиотека, изд. Археографическою комис-
сией), т. XIII, Памятники древней русской письменности, относящиеся
к смутному времени, изд. 2, Спб., 1909, стб. 1290, 1291, 1311, 1313.
122 р Котошихин, О России в царствование Алексея Михайловича,
стр. 1, 126.
123 Архив кн. Ф. А. Куракина.., кн. 1, стр. 44, 47, 50, 63, 66, 69.
124 Полное собрание законов Российской империи, т. VI, стр. 496,
№ 3893.
125 Н. П. Павлов-Силъванский, Указ. соч., стр. 51.
126 Дневник каммер-юнкера Берхгольца, веденный им в России в
царствование Петра Великого, с 1721 по 1725 год. Пер. с нем. И. Аммона,
ч. 3, М., 1862, стр. 14, 85.
127 Дневник каммер-юнкера Берхгольца.., ч. 2, стр. 348—349.
128 И. Г. Корб, Дневник путешествия в Московию (1698 и 1699 гг.),
стр. 116.
129 С. М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. 4
(т. XVI—XX), изд. 2, «Общественная польза», стб. 231—232; см. также
изд. М., 1962, кн. VIII (т. 15—16), стр. 537.

Примечания
681
130 Дневник каммер-юнкера Берхгольца.., ч. 1, стр. 59—60.
131 Там же, стр. 74—75.
■32 И. Г. Кор б, Дневник путешествия в Московию (1698 и 1699 гг.),
стр. 80.
133 Там же, стр. 83—84.
134 Россия при Петре Великом по рукописному известию Иоанна
Готтгильфа Фоккеродта и Оттона Плейера, стр. 29.
135—135 в первых трех изданиях данный текст передан иначе: «Тан
фискальные доносы на кн. Я. Ф. Долгорукого (того самого, что
мы видели в таком горячем бою с кн. Ромодановским) разбирала ко-
миссия...»
136 П. Н. Милюков, Указ. соч., стр. 38.
137 М. М. Богословский, Областная реформа Петра Великого. Провин-
ция 1719—27 гг., М., 1902, стр. 313.
138 Там же, стр. 314.
139 Там же, стр. 316—317.
140 Там же, стр. 311—321.
6. Агония буржуазной политики
41 П. Н. Милюков, Указ. соч., стр. 516.
42 Там же, стр. 186, 188.
43 Сборник Русского исторического общества, т. 49, стр. 84, № 17;
стр. 93—95, № 18.
44 Там же, стр. 281, № 52.
45 Сборник Русского исторического общества, т. 55, Спб., 1886,
стр. 7.
46 Там же, стр. 10.
47 Сборник Русского исторического общества, т. 52, Спб., 1886,
стр. 335-336, № 60.
*48 Там же, стр. 436—437, № 120.
49 Сборник русского исторического общества, т. 3, Спб., 1868, стр. 382,
№ 65.
50 Казнь царевича Алексея Петровича (Письмо Александра Румян-
цева к Титову Дмитрию Ивановичу). «Русская старина», 1905, т. 123,
стр. 410-416, № VIII.
51 Сборник Русского исторического общества, т. 52, стр. 442, № 120.
52 Там же, стр. 440, № 120.
53 Там же, стр. 441, № 120.
54 Сборник Русского исторического общества, т. 58, Спб., 1887,
стр. 373, № 66.
55 Там же, стр. 405, № 74.
56 Сборник Русского исторического общества, т. 64, Спб., 1888,
стр. 468, № 110.
57 Там же, стр. 253-256, № 45.
58 Сборник Русского исторического общества, т. 55, стр. 93—94, № 43.
59 Там же.
^Сборник Русского исторического общества, т. 56, Спб., 1887,
стр. 543—549, № 256.
№ 5сГ Сборшш рУсского исторического общества, т. 63, Спб., 1888, стр. 82,
Там же, стр. 136, № 78.

682
Примечания
163 Записки Желябужского, с 1682 по 2 июля 1709 г., Спб., 1840,
стр. 101, 130, 214, 225.
164 Сборник Русского исторического общества, т. 63, стр. 139, № 78.
166 Сборник Русского исторического общества, т. 84, Спб., 1893,
стр. 322—324, № 127.
166 Сборник Русского исторического общества, т. 69, Спб., 1889,
стр. 265, № 155.
167 Там же.
168 Сборник Русского исторического общества, т. 94, Спб., 1894,
стр. 391, № 118.
169 Сборник Русского исторического общества, т. 75, Спб., 1891,
стр. 341-342, № 127.
170 Сборник Русского исторического общества, т. 66, Спб., 1889,
стр. 136, № 46.
171 27. Н. Милюков, Верховники и шляхетство. «Из истории русской
интеллигенции». Сборник статей и этюдов, изд. 2, Спб., 1903, стр. 28.
172 Там же, стр. И.
173 Там же, стр. 8—11.
174 Сборник Русского исторического общества, т. 5, стр. 316, N° 219.
175 Там же, стр. 360, № 269.
176 Сборник Русского исторического общества, т. 66, стр. 158—159,
.№47.
177 Сборник Русского исторического общества, т. 5, стр. 355, № 267.

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ'
Август, император римский 243—
246, 249, 280
Август II, король польский 545,
546
Август, самозванец 383
Августалий 243
Августин Блаженный 151
Авраам 331, 568
Авдотья Семенова, крестьянка
409
Агафонов В. К. 76, 77, 649, 650
Адам 341
Адам, суконник 214
Адам Кисель. См. Кисель Адам
Адашев Алексей Федорович,
окольничий 292, 294, 295, 298,
299, 310, 336, 666
Адашевы 299
Адрианова-Перетц В. П. 650, 654,
661, 663
Акема, заводчик 558
Акинф, боярин 215
Аксаков К. С. 150
Акчюрин Берсеган, «человек»
князя И. М. Глинского 114
Александр, воевода 431
Александр II, император 288
Александр III, император 444
Александр VI, папа римский 594
Александр Казимирович, вел.
князь литовский 480
Александр Македонский 243, 245
Александр Михайлович, вел.
князь тверской 222
Александр Обакумович, новгород-
ский воевода 204
Александр Ярославич Невский,
?оЛ' ?;?язь владимирский 179,
189, 190, 192
■™«! КУРСИв<>м указаны имена и
ниям, данным от редакции.
Алексеев Максим, повытчик 442
Алексеев Н., крестьянин 118
Алексей, митрополит 218, 219, 223,
224, 336
Алексей Михайлович, царь 218,
239, 411, 423, 424, 435-437,
441, 443, 497-503, 505, 509,
512, 532, 536, 544, 550, 551,
557, 559, 570, 601, 611, 621,
671, 675, 677, 680
Алексей Петрович, царевич, сын
Петра I 621, 622, 681
Аммон И., переводчик 680
Анастасия Романовна, царица,
жена Ивана Грозного 298
Андрей, апостол 181
Андрей, епископ тверской 221
Андрей Иванович, князь стариц-
кий 257, 258, 284, 299, 306
Андрей Юрьевич Боголюбский,
вел. князь владимирский
171-174, 187, 194, 208, 220
Андронов Федор, купец 396, 397,
400, 424, 440
Андрюша, «человек» В. П. Куту-
зова 125
Анна Ивановна, императрица 626,
641-644, 646
Анна Петровна, вел. княгиня,
дочь Петра I 623
Антипьев Василий, бобыль 408
Антоний. См. Онтонин
Антоний, архиепископ новгород-
ский 189, 191, 196
Антоний, патриарх константино-
польский 239, 240, 250
Антонович В. Б. 491, 673
Апраксин Петр Матвеевич, граф,
президент Коммерц-коллегии,
страницы, относящиеся к примеча-

684
Именной указатель
казанский губернатор 574,
575
Апраксин Федор Матвеевич,
граф, сенатор, генерал-адми-
рал 555, 564, 574, 575, 577,
586, 606, 621, 623, 625, 627
Апраксины 422
Арбузов Илья, землевладелец 130
Арбузовы 130
Аристов Н. Я. 136, 654
Аристотель Фиоравенти Болон-
ский, архитектор 212, 262
Арсений, архиепископ новгород-
ский 189, 196
Арцыбашев Н. С. 666
Афанасий, архиепископ луцкий
492
Афанасий, архиепископ холмо-
горский 120
Афанасий, митрополит 317
Афанасьев Андрей, землевладе-
лец 122
Ахмат, хан Большой Орды 246,
248, 249
Багрянородный Константин. См.
Константин Багрянородный
Балабан Гедеон, епископ Львов-
ский 479
Барятинские, князья 377
Барятинский Алексей, князь 633
Барятинский Федор, князь 380
Басманов Алексей Данилович,
опричник 316
Басманов Федор Алексеевич,
опричник 591
Баторий Стефан 249, 250, 320, 473
Батый, хан монголо-татарский
177, 248, 454, 455
Батюшков Вахрамей, приказной
человек 434
Бахметев, поручик 612
Бахрушин С. В. 653, 659, 660
Беклемишев Никита, дворянин
448
Белкин Афанасий Семенович,
поместный есаул 409
Белозерские, князья 308
Белокуров Ö. А. 671
Вельский Богдан Яковлевич,
опричник 332, 333, 335, 336,
356
Вельский Иван Федорович, князь
302
Вельский Мартин, польский хро-
нист 480, 482
Беляев И. Д. 81, 85, НО, 407, 650,
652
Бережков М. Н. 660
Берхгольц Ф. В. 594, 596, 597, 605,
606, 608, 680, 681
Бибиков Яков Артемьевич 436,
437
Бирон Эрнст Иоганн, курлянд-
ский герцог, регент России
642
Богословский М. М. 614, 681
Божин внук. См. Даниил Ивано-
вич
Болеслав Толстый, король поль-
ский 156
Болотников Иван Исаевич, пред-
водитель крестьянского вос-
стания 373—375, 378, 381, 389,
401, 668
Болтин И. Н. 80, 650
Волховский Семен Никитич,
князь, воевода 498
Борецкая Марфа, жена новгород-
ского посадника 227
Борис Константинович, князь суз-
дальско-нижегородский 127,
128, 223, 224
Брикнер А. Г. 518, 548, 677
Брут Марк Юний («Врутос») 243
Брюс Яков Вилимович, генерал-
фельдцехмейстер 586, 587
Брюховецкий Иван Мартынович,
гетман 504, 509—512
Брячислав Изяславич, князь по-
лоцкий 151, 169
Буйносов-Ростовский, князь 422
Бурх Альберт, посол нидерланд-
ский 524
Буссов Конрад, хронист 367, 667
Бут Леонтий, есаул 512
Бутовский Семен, помещик 473
Бутурлин Василий Васильевич,
окольничий 496
Бучинский Ян, секретарь Лже-
дмитрия I 361
Валк С. П. 651, 655, 658
Варлаам, старец 353—355
Василий, самозванец 383
Василий Александрович, князь
новгородский 189
Василий I Дмитриевич, вел. князь

Именной указатель
685
московский 126, 127, 210, 216,
225, 227, 229
Василий II Васильевич Темный,
вел. князь московский 210,
214, 215, 228—230, 242
Василий III Иванович, вел. князь
московский 102, 122, 130, 163,
210, 231, 235, 236, 244, 247,
248, 308, 318
Василий Иванович Шуйский,
царь 252, 253, 289, 290, 332,
334, 341-343, 345, 349, 353,
359, 361, 362, 365—382, 384—
392, 395, 397, 400, 401, 403—
405, 410, 419, 448, 661
Василий Румянец, боярин 128
Василий Федорович, новгород-
ский воевода 204
Василий Юрьевич Косой, князь
галицкий 229, 230
Василиса, игуменья 115
Василь 490
Василько Ростиславич, князь те-
ребовльский 166
Васко де Гама 536
Вассиан, архиепископ ростовский
246, 249
Вельяминов Иван Васильевич,
боярин 257
Виниус Андрей Денисович, за-
водчик 557, 558, 565
Висковатый Иван Михайлович,
дьяк 316
Витязенко, полковник 516
Вишневецкие, князья 467, 471,
517, 671
Вишневецкий Адам, князь 483
Вишневецкий Иеремия, князь
452, 467, 491, 493, 497,
512
Владимир Андреевич, князь ста-
рицкий 258, 299, 303, 313, 316
Владимир Всеволодович Моно-
мах, вел. князь киевский 97,
138, 145, 149, 150, 152-154,
162, 163, 166, 169, 170, 183,
187, 208, 220, 244—246, 368
Владимир Давидович, князь чер-
ниговский 148, 149
Владимир Мстиславич, князь
дорогобужско-луцкий 128,
145
Владимир Святославич, вел. князь
киевский 94, 95, 137, 143, 151,
156, 158, 168, 169, 175, 186,
240, 244
Владимирский-Буданов М. Ф. 198,
650—652, 654—656t 664f 667
Владислав, королевич. См. Влади-
слав IV, король польский
Владислав III, король польский
463
Владислав IV, король польский
380, 383, 384, 386, 387, 390-
394, 396—402, 410, 419, 448,
488, 494
Водовик, новгородский посадник
193
Воейков, вице-губернатор 613
Волевич Тимко 473
Волков Иван, повытчик 442
Волконский Григорий, князь 577
Волович Остафий, подканцлер
459
Володарь Ростиславич, князь пе-
ремышльский 166
Воротынские, князья 308
Воротынский Иван Михайлович,
князь 397
Воротынский Михаил Иванович,
князь 302, 339
Врутос. См. Брут
Всеволод Мстиславич, князь нов-
городский 142, 152, 167, 200
Всеволод Ольгович, вел. князь
киевский 170
Всеволод Юрьевич Большое Гнез-
до, вел. князь владимирский
143, 152, 183, 187, 188, 195
Всеволод Ярославич, вел. князь
киевский 158—161
Всеслав Брячиславич, князь по-
лоцкий 159
Выговский Иван Остафьевич,
гетман 499, 504—506, 508, 509
Вяземские, князья 237
Вяземский Афанасий Иванович,
князь, 316
Вячко, новгородец 196
Гаврила, самозванец 383
Гагарин Матвей Петрович, князь,
сибирский губернатор 575
Галаган Игнатий, полковник 517
Галаганы 514
Галахов А. Д. 519, 675
Ган Э. 87
Гаркави А. Я. 88, 650, 653—655

686
Именной указатель
Гегель 115, 255
Гедимин, вел. князь литовский
456, 457, 678
Георгий, тысяцкий ростовский
145
Герберштейп Сигизмунд, импе-
раторский посол в России
102, 651
Гермоген, патриарх всероссий-
ский 371, 391, 392, 394, 399, 601
Геродот 84, 85
Глаголев Д. М. 255, 661
Глеб Ростиславич, князь рязан-
ский 173
Глинские, князья 290
Глинский Василий Михайлович,
князь 302
Глинский Иван Михайлович,
князь 114, 125
Глинский Семен Иванович, князь
105
Глинский Юрий Васильевич,
князь 274
Гоголь Н. В. 475, 572
Годунов Борис Федорович, царь
114, 125, 251, 252, 256, 323,
332—362, 364, 365, 367—371,
375, 387, 391, 394, 395, 397,
398, 405, 420, 424, 435, 446,
448, 601, 666
Годунов Федор Борисович, царе-
вич 360
Годунова Ирина. См. Ирина Фе-
доровна, царица
Годунова Ксения Борисовна, ца-
ревна 347
Годуновы 330, 334, 336, 347, 348,
351, 355, 360, 361, 364, 367,
371, 397
Голиаф 226
Голицын Борис Алексеевич,
князь 572, 602, 612
Голицын Василий Васильевич,
князь, член «великого по-
сольства» к королю Си-
гизмунду III 360, 377, 389,
392, 393
Голицын | Василий Васильевич,
князь, начальник Посольско-
го приказа 542, 612
Голицын Дмитрий Михайлович,
князь 574, 575, 586, 587,
626-629, 634, 635, 637-639,
641—646
Голицын Иван Васильевич, князь
397
Голицын Михаил Михайлович,
князь 624, 634, 644
Голицыны, князья 332, 359, 366,
377, 587, 641, 642
Головин, боярин 597
Головкин Гавриил Иванович,
граф, канцлер 586, 587, 596,
619, 626, 627, 643, 646
Голубинский Е. Е. 138, 216, 218,
654, 659
Гомер 89
Гонсевский Александр, польский
комендант Москвы 396
Горбатый Борис, князь, новго-
родский помещик 268
Горбатый-Шуйский Александр
Борисович, князь 272
Горленко, украинский землевла-
делец 514
Горчаков М. И. 652, 662
Гостомысл, старейшина новго-
родский 244
Готье Ю. В. 407, 413, 414, 416,
418, 420, 421, 669-671
Грамотин Иван Тарасович, дьяк
396
Греков Б. Д. 664, 665, 667
Грозный. См. Иван IV Василье-
вич Грозный
Грушевский М. С. 455, 462, 464,
472, 473, 491, 502, 672, 673
Грязной Василий Григорьевич,
опричник 303, 336, 678
Гуннстейн, посланник короля
Олафа Святого 139
Гурий, монастырский старец 409
Густав I Ваза, король шведский
249
Густав II Адольф, король швед-
ский 530
Давид 226
Давыдовы, вотчинники 113
Даниил, митрополит 267
Даниил, старец 130
Даниил Иванович Божин внук,
боярин новгородский 202, 203
Данненштерн, рижский обер-
инспектор 544
Девлет-Гирей, хан крымский 320
Девьер 633
Демидов Никита Демидович 565

Именной указатель
687
Дивов 633
Дионисий, митрополит 337, 338
Дитятин И. И. 276, 663
Дмитр Мирошкинич, посадник
новгородский 186—189
Дмитриев-Мамонов Иван Ильич,
майор 612
Дмитриева Р. П. 660
Дмитрий, князь, новгородский
помещик 268
Дмитриевы, землевладельцы 115
Дмитрий Борисович, князь рос-
товский 179
Дмитрий Иванович Донской, вел.
князь московский 127, 128,
205, 209, 210, 212-216, 223,
226, 229, 257, 336
Дмитрий Иванович, царевич 253,
331, 332, 340, 343, 344, 348,
355, 359, 380, 381, 399,
666
Дмитрий Константинович, князь
суздальско - нижегородский
215
Дмитрий Михайлович, вел. князь
тверской 215
Дмитрий Названый I 252, 332,
333, 341, 348, 352—368, 370—
374, 377, 382, 383, 387, 391,
394, 403, 601, 611
Дмитрий Названый II 357, 374—
377, 380, 381, 383, 388, 390,
394, 403, 419, 429
Дмитрий Юрьевич Шемяка, князь
галицкий 215, 229, 230
Добрыня Ядрейкович (Антоний),
архиепископ 189
Долгорукая Екатерина Алексеев-
на, княжна 635, 641
Долгорукие, князья 414,. 587, 606,
635, 641-643
Долгорукий Василий Владимиро-
вич, князь 634, 641
Долгорукий Василий Лукич,
князь 641—643, 646
Долгорукий Владимир, князь 382
Долгорукий Иван Алексеевич,
князь 641
Долгорукий Юрий Алексеевич,
князь 438
Долгорукий Яков Федорович,
князь 586, 606, 612, 681
Донской^ Дмитрий См/ Дмитрий
Иванович Донск-
ой
Дорошенко Петр Дорофеевич,
гетман 511
Драгоманов М. П. 491, 673
Дьяконов М. А. 115, 165, 264,
295, 326, 407, 409, 411, 412,
652f 656f 660-662, 664, 665
Ева 341
Евдокия Дмитриевна, жена вел.
князя Дмитрия Ивановича
Донского, вел. княгиня 213
Евфросинья, княгиня старицкая
303
Едигей, князь ордынский 216
Екатерина I Алексеевна, импе-
ратрица 575, 591, 605, 621—
629, 634, 641, 646
Екатерина II Алексеевна, импе-
ратрица 418
Екатерина Ивановна, герцогиня
мекленбургская 606
Елдезин Грибанюк Михайлович
112
Елдезин Гридя Андреев 112
Елдезин Гридя Гаврилов 112
Елдезин Михаил Андреев 112
Елдезина Матрена 112
Елизавета, королева английская
319
Елизавета Петровна, императри-
ца 288, 514, 605, 634
Ерошка, самозванец 383
Ершов Василий Семенович, вице-
губернатор 577
Есиф Валфромеевич, новгород-
ский воевода 204
Ефим, крестьянин 411
Ефименко А. Я. 91, 514, 515,
650, 674
Жданов И. Н. 255, 267, 276, 661—
663
Желябужский Иван Афанасьевич
633, 682
Желябужский Тимофей 448
Желябужский 511
Жолкевский Станислав, гетман
польский 390, 392, 393, 473,
485
Забелин И. Е. 210, 212, 262, 659,
661
Заверин Д., крестьянин 118
Загоскин Н. П. 640

688
Именной указатель
Замойский Ян, гетман 484
Зарудный Самойло Богданович,
генеральный судья 516
Заруцкий Иван Мартынович,
предводитель казачьих отря-
дов 403
Засекин-Ярославский Иван Ива-
нович, князь 102
Засекины, князья 377
Затрапезные, владельцы ману-
фактур 637
Захарьины 299
Звенигородский, князь 377
Зерново-Вельяминов Родион 633
Зеленцов Михаил Корнилов, зем-
левладелец 121
Зимин А. Л. 652, 654, 658, 661,663
Златоуст. См. Иоанн Златоуст
Золотаренко Василий, нежинский
полковник 512
Зомбарт Вернер 135, 137, 654
Зотов Никита Моисеевич, дум-
ный дьяк 610
Зохейр, король 141
Ибн-Даста (Ибн-Русте), арабский
писатель 88, 89, 133, 134, 140
Ибн-Фадлан, арабский писатель
134
Иван, казначей 216
Иван (Ивашко), крестьянин 122
Иван Алексеевич, царь, сын царя
Алексея Михайловича 391,
554
Иван I Данилович Калита, вел.
князь московский 100, 185,
209, 210, 212, 215, 222, 229,
232, 237, 247, 258, 289, 293,
343, 347, 442
Иван II Иванович, вел. князь
московский 210, 223
Иван III Васильевич, вел. князь
московский 101, 117, 123,127,
131,185,202, 208, 210, 226—229,
231, 232, 234, 235, 246-249,
251, 258, '308, 318, 435, 445,
450 |
Иван IV Васильевич Грозный,
царь 100, 102, ИЗ, 115-117,
123, 191, 209, 246, 249-251,
253—328, 331—335, 337, 338,
340, 343, 346—348, 351, 353,
356, 361, 363, 367, 369, 371,
381, 386, 391, 397, 407, 411,
413, 414, 420, 424, 434, 435,
437, 438, 450, 524, 541, 544,
552, 555, 568, 591, 601, 661,
663—665, 668
Иван Дмитриевич, сын Лжедмит-
рия II и Марины Мнишек
394
Иван Иванович, князь рязанский
247
Иванец, новгородец 196
Иваницкий Лазарь, помещик 476
Иванко Чудинович, тысяцкий 164
Иванов П. И. 118, 120, 652
Игнатий, патриарх всероссийский
391
Игорь Ольгович, вел. князь киев-
ский 101, 142, 148, 149
Игорь [Рюрикович], князь киев-
ский 97, 99, 100, 151, 153, 154,
167, 184
Иеремия, патриарх константино-
польский 478
Иерне 642
Изяслав Давидович, князь чер-
ниговский 149
Изяслав Мстиславич, вел. князь
киевский 101, 145, 148, 149,
168, 169
Изяслав Ярославич, вел. князь
киевский 102, 158, 159
Изяславичи 176
Ингвар. См. Игорь
Иоаким, патриарх всероссийский
569
Иоанн Безземельный, король ан-
глийский 193
Иоанн Златоуст, византийский
проповедник 173
Иоганн III Ваза, король швед-
ский 249
Иов, патриарх всероссийский 391
Иовий Павел, епископ, автор
записок о России XVI в. 262,
263
Иона, митрополит 122, 242
Иосиф, патриарх константино-
польский 241
Иосиф (Санин) Волоколамский
(Волоцкий) 127, 248, 250, 251,
253, 661
Ирина Федоровна, царица 337,347
Исидор, митрополит 241, 242
Истома, зависимый «человек» 130
Казимир IV, король польский и

Именной указатель
689
вел. князь литовский 146,
226, 247
Калачев Н. В. 105, 116, 269, 651,
662
Калачев Посник, губной староста
433
Калита. См. Иван Данилович
Калита
Кампредон, французский послан-
ник 588, 614, 618-623, 625,
626
Карамзин Н. М. 89, 207, 257, 283,
663, 664, 666
Карл I, король английский 530
Карл V, император 102
Карл IX, король шведский 384
Карл X, король шведский 496,
501
Карл XI, король шведский 543
Карл XII, король шведский 497,
546, 616
Карли, посланец короля Олафа
Святого 139
Катырев-Ростовский Иван Михай-
лович, князь 438, 600, 601
Келлерман Томас 541, 557
Кетлер, магистр Ливонского ор-
дена 301
Кий, Полянский князь 97
Кикин Александр Васильевич
599
Кикин Иван, посадский человек
439
Кикин Петр Васильевич 575
Кикины, дети боярские 336
Кильбургер Иоганн 520—523,
531-533, 538, 540, 541, 557,
566, 569, 577, 675—677
Киприан, митрополит 213, 225
Кирилл, патриарх константино-
польский 477
Кириллов И., крестьянин 118
Кириллов Первой, бобыль 408
Кирилловы, гости 440
Кисель Адам, украинский магнат
497
Клементий, самозванец 383
Клеопатра 243
Клинк Бернгард 541
Ключевский В. О. 81, 133, 168—
171, 210, 237, 272, 294, 309,
мп' А4о6'.520' 569> 6&> 659>
660, 662, 665, 666, 671, 679
Ковалевский П. И. 255 661
Кожанчиков Д. Е. 663
Коллинс Самуил, английский
врач, автор записок о России
532, 552, 559, 675, 67Г
Колычев 633
Кольбер Жан-Батист, кольбер-
тизм 547, 553, 555
Конецпольский, польский магнат
512
Константин Багрянородный, им-
ператор византийский 81,
97
Константин Всеволодович, князь
новгородский 152, 183
Константин Иванович. См. Кон-
стантин XI Палеолог
Константин Мономах, император
византийский 244, 245
Константин XI Палеолог, импе-
ратор византийский 278, 280
Корб Иоганн Георг, секретарь
цесарского посольства в
Москве 597, 598, 606, 610,
680, 681
Кордт В. А. 524, 528, 675
Корела, донской атаман 358
Короткий 555
Корсаков, ландрихтер 575
Косинский Криштоф, предводи-
тель крестьянско-казацкого
движения 482, 483
Коснячко, киевский тысяцкий
159
Костомаров Н. И. 187, 220, 265,
353, 505, 509, 513, 657, 659,
662, 666, 674
Котошихин Григорий Карпович,
подьячий Посольского при-
каза 209, 424, 441, 442, 444,
532, 550, 551, 601, 671, 675,
677, 680
Кочубеи, украинские магнаты
514
Кошка Федор, боярин 216
Коэт, Коже (Kojet), владелец за-
вода 556
Красе Марк Лициний 243
Кревет А., английский купец 602
Кривонос Максим, предводитель
крестьянского движения на
Украине 492
Кривцовский Федор, губной ста-
роста 436, 437
Крижанич Юрий 553

690
Именной указатель
Ксения Борисовна. См. Годунова
Ксения Борисовна
Кудрявцев Никита Алферьевич,
казанский вице-губернатор
575
Кулиш Н. П., историк 482, 673
Кунцевич Иосафат, епископ 479
Куракин Борис Иванович, князь
597, 601, 603, 610, 612
Куракин Федор Алексеевич,
князь 542, 598, 680
Курбатов Алексей Александро-
вич, архангельский вице-гу-
бернатор 441, 576, 580, 586
Курбский Андрей Михайлович,
князь 250, 251, 253, 255, 272,
276, 281, 289, 291—294, 296,
298—300, 302, 316, 661, 663—
665
Курлятев Дмитрий Иванович,
князь 299
Курменен де Гэ 535
Кури Б. Г. 675—677
Кутузов Василий Петрович, зем-
левладелец 125
Кучкович, боярин 172
Лави, французский дипломат 613
Лаврентий Великолепный. См.
Медичи Лоренцо Великолеп-
ный
Лаврентий, самозванец 383
Ладыженский, московский по-
сланник на Украину 512
Лазаревский А. М. 467, 516, 671,
672, 674
Лазарь, тысяцкий 145
Лаппо-Данилевский А. С. 261,425,
440, 670
Ларионов Григорий, дьяк 413
Лев X, папа римский 594, 596
Лейд Вильям, владелец заводов
554
Летурно (Letourneau Ch. J. M.)
141, 654
Лжедмитрий I. См. Дмитрий I
Названый
Лжедмитрий ll. См. Дмитрий II
Названый>
Лефорт Иоганн, саксонский ре-
зидент в Петербурге 607, 619,
643, 646
Лефорт Франц Яковлевич, гене-
рал-адмирал 598, 603, 610
Лизогубы, украинские землевла-
дельцы 514, 515
Лисенок, украинский землевладе-
лец 514
Лисовский Александр, польский
полковник 374, 375, 379, 382,
383, 385
Лихарев, капитан 612
Лихачев Д. С. 650, 654, 661, 663
Лихачев Н. П. 112, 116, 122, 124,
269, 281, 555, 652, 653, 662,
663, 677
Лобода Григорий, гетман, пред-
водитель казацкого движения
на Украине 473, 483—485,492
Ловягин А. М. 675
Л один, норманн 139
Ломаков, землевладелец 105
Лопухин, боярин 413
Лопухины 422, 424
Лука Варфоломеев, новгородец
205, 206
Лукин Тимофей, крестьянин 409
Лурье Я. С. 661, 663
Любавский М. К. 456, 458, 459,
672
Люберас Людвиг, инженер-пол-
ковник 553, 554, 583, 584
Людовик XIV, французский ко-
роль 546, 615
Людовик XV, французский ко-
роль 619
Ляпунов Прокопий Петрович,
дворянин, предводитель пер-
вого ополчения 359, 360, 373,
390, 401—403
Ляпуновы 336, 363, 372
Лясота Эрих, имперский посол
480, 481, 673
Магомет (Мухаммед) II, султан
турецкий 278—282, 284, 285,
304, 315
Магомет (Мухаммед) IV, султан
турецкий 497
Мает. См. Миот
Мазепа Иван Степанович, гетман
497, 504
Макарий, митрополит 303, 317
Макаров Алексей Васильевич,
кабинет-секретарь 567, 629,
632
Макиавелли Никколо ди Бернар-
до 602

Именной указатель
691
Мал, древлянский князь 97
Малеин А. И. 680
Мамай, татарский темник 219,
226, 248
Мамонов, генерал 646
Мардефельд, прусский послан-
ник 616, 621
Маржерет Жак, француз, автор
записок о России 350, 666
Мариано, монах 594, 596
Марина Юрьевна. См. Мнишек
Марина Юрьевна
Маринкин сын. См. Иван Дмит-
риевич
Маркс К. 520
Марселис Петр Гаврилович, вла-
делец заводов 557, 558, 560,
565
Мартын, самозванец 383
Марфа (Борецкая). См. Борецкая
Марфа
Масальские, князья 308
Масальский-Рубец Василий Ми-
хайлович, князь 396
Маслов Никита Акинфеев, по-
мещик 436
Масса Исаак, голландец, автор
записок о России 528, 529
Матвеев Андрей Артамонович,
сенатор 546, 587, 613, 628
Матюшка, самозванец 382, 383
Махмет, царь. См. Улу-Мухам-
мед
Махмет-салтан. См. Магомет II
Медичи Лоренцо 594, 595
Мельников-Печерский П. И. 592
Меншиков Александр Данилович,
князь, генерал-фельдмаршал
422, 567, 574, 575, 577, 586,
587, 591, 605, 607, 609-611,
621-623, 625-630, 633-636,
638, 641
Меншикова Мария Александров-
на 635
Меншиковы 587
Мерик Джон, английский по-
сланник 534
Миклашевский И. Н. 416, 468,
670-673
Микляев Иван Афанасьевич, вла-
делец суконной мануфакту-
ры 565
Микулинская Анна, княгиня ИЗ
Микулинские, князья 114
Микулинский Василий Андрее-
вич, князь ИЗ
Микулинский Дмитрий Ивано-
вич, князь 125
Микулинский Семен Иванович,
князь 114, 116, 123, 126
Милославские 422
Милославский Иван Данилович
536
Милюков П. Н. 270, 281, 287, 520,
554, 561, 568, 571, 574, 576,
582, 612, 615, 640, 642, 662,
663, 671, 675, 677, 679, 681
Милютин Алексей, владелец ма-
нуфактур 564
Минин Кузьма Захарьевич, орга-
низатор второго ополчения
403, 405, 439, 440
Миних Бурхард Христофор,
фельдмаршал 616
Миот (Mignot), венецианец 556
Мирослав, тысяцкий 164
Мирослав Гюрятинич, посадник
новгородский 200
Мирошкиничи, новгородские боя-
ре 186-188
Митрофан, архиепископ новго-
родский 189, 191
Митрофанов 130
Михаил Александрович, вел.
князь тверской 139, 223
Михаил Борисович, вел. князь
тверской 247
Михаил Всеволодович, князь чер-
ниговский 166, 188
Михаил Пинещинич, боярин нов-
город ский 178
Михаил Федорович, царь 391,
393, 406, 419, 422, 424, 431,
436, 447-449, 524, 530-532,
535, 559, 604, 612, 667, 671
Михаил Ярославич, вел. князь
тверской 142, 152, 220, 221
Михайлов А., крестьянин 118
Михайлов Данила, крестьянин
409
Михалко, кабацкий откупщик 380
Михалко Степанович, посадник
новгородский 190
Мнишек Марина Юрьевна 365,
394
Моисеев Федор, крестьянин 118
Моисеева Г. Н. 660, 663
Моисей 156, 494

692
Именной указатель
Моисей, архиепископ новгород-
ский 224
Мокшеев, полковник 633
Мономах. См. Владимир Всеволо-
дович Мономах
Монс Анна Ивановна 603
Мориц Оранский 528
Морозов Борис Иванович, боярин
296
Морозов Григорий Васильевич,
боярин 116, 123
Морозов Федор, судья 130
Мстислав Владимирович, сын
вел. князя Владимира Всево-
лодовича Мономаха, вел.
князь киевский 154, 171, 220
Мстислав Владимирович, сын
вел. князя Владимира Свято-
славича, князь тмутаракан-
ский 169
Мстислав Давыдович, князь смо-
ленский 141
Мстислав Изяславич, вел. князь
киевский 174
Мстислав Мстиславич (Удалой),
князь торопецкий 142, 143,
187-189, 191, 194, 233, 263
Мстиславские, князья 331, 333,
356, 359, 366
Мстиславский Иван Федорович,
князь 116, 125, 272, 320,
331
Мстиславский Федор Иванович,
князь 331, 366, 396, 422
Мстиславский Федор Михайло-
вич, князь 122
Мусин-Пушкин Иван Алексеевич,
сенатор 586, 587
Мякинин, полковник 581, 591
Мякинин Дмитрий, приказчик
434, 435
Нагие, бояре 332, 342
Надеждин Н. И. 83, 650
Нажир, тысяцкий 164
Наливайко Демьян, брат гетмана
483
Наливайко Северин, гетман, пред-
водитель крестьянского вос-
стания на Украине 482—
485, 492
Наполеон I 615
Нартов Андрей Константинович
607
Нарышкин Александр Львович
565
Нарышкин Лев Кириллович 603
Нарышкины 422, 612
Насонов А. Н. 651, 653, 657, 659,
660, 663, 668
Наталья Кирилловна, царица,
мать Петра I 556
Наумов, воевода 633
Невский. См. Александр Яросла-
вич Невский
Некрасов Н. А. 137
Нектанеб, египетский жрец 243,
245
Неофит, митрополит эфесский 245
Нестеров Алексей, обер-фискал
580-582
Нестор, летописец 81, 82, 650
Нетесев, солдат-гвардеец 614
Нечай Иван, украинский казац-
кий полковник 496
Нидерле Любор 84, 650
Никитичи. См. Романовы
Никитский А. И. 144, 184, 191,199,
233, 268, 654, 657, 658, 660,
662
Никифор, щитник 196
Никифоров Д., крестьянин 118
Николев Самойло, воевода 438
Николай I Павлович, император
343, 612
Никольский Н. М. 76, 78, 79, 649,
657, 661
Никон, патриарх 239, 555
Новосильцев, русский посланник
в Константинополь 468
Ной 242
Обляз 130
Оболенские, князья 237, 308
Овдотья. См. Авдотья
Огородник Сергей Сидоров, по-
садский человек 43Я
Одоевские, князья 308
Одоевский Никита Иванович, боя-
рин, князь 414
Оксенов Л., крестьянин 118
Оксенширна Бенгт 543
Оксинья. См. Ксения
Олаф Святой, король норвежский
139, 140
Олеарий Адам, голштинский по-
сол 522—524, 531—535, 537,
675, 676

Именной указатель
693
Олег, вел. князь киевский 82, 97,
137, 151, 153, 154, 168
Олег Иванович, вел. князь рязан-
ский 247
Олег Святославич, князь черни-
говский 162, 164, 166
Олсксандр. См. Александр
Ольга, княгиня (жена вел. князя
Игоря) 97, 100, 151
Ольгерд Гедиминович, вел. князь
литовский 224
Ольговичи, князья 148, 149, 169,
170, 176, 188
Омельян Иванович, казак 473
Онания, новгородский посадник
189, 190
Онтонин 243
Опухтин 577
Онцифор Лукич, новгородский
боярин 205, 206
Оранский Михаил 475
Ордин-Нащокин Афапасий Лав-
рентьевич, дипломат 512, 539,
547
Орлов А. С. 662
Орлов Григорий Григорьевич,
граф 641
Остерман Андрей Иванович, го-
сударственный деятель, ди-
пломат 567, 627, 629
Островский А. Н. 592
Острожский Константин Кон-
стантинович, князь 483
Остряница (Острянин) Яков,
предводитель восстания на
Украине 488
Отрепьев Григорий Богданович.
См. Дмитрий Названый I
Отрепьев Иван, губной староста
436
Офросинья, княгиня. См. Евфро
С ИЛЬЯ
Павел, апостол 172
Павел I Петрович, император
146, 171
Павлов Патрикей, крестьянин 118
Павлов-Сильванский Н. П. 124,
126—128, 555, 604, 651, 653,
676, 677, 679, 680
Павлюк, предводитель восстания
на Украине 488
Палеологи 514
Палицын Авраамий, келарь Трои-
це-Сергиева монастыря, пи-
сатель 251, 252, 324, 348, 394,
398, 600
Панов Иван Федорович, помещик
411, 412
Папышев Аксентий Перваго, по-
садский человек 427—429
Паткуль Иоганн 545
Патрикий 243
Пашков Истома 372
Пашков, капитан-поручик 612
Пересветов Иван Семенович 277 --
286, 288, 291, 293, 296, 297,
304, 305, 307, 308, 310, 311,
315, 317, 357, 387, 435, 400,
662, 663, 665
Перри Джон, английский инже-
нер 573-575
Перцович Леон 473
Петелин Дружина, дьяк 442
Петр-Антоний. См. Пьетро Анто
нио Солари
Петр, митрополит 218, 221, 222,
293, 346
Петр, два самозвапца под этим
именем 383
Петр, воевода волошский 277,
278, 280, 282
Петр I Алексеевич, царь, затем
император 78, 96, 304—306,
332, 350, 391, 411, 422—424,
438, 440, 443, 448, 518-646,
671, 675-677, 679-681
Петр II Алексеевич, император
621, 625, 628, 633-636, 638,
640, 643, 644
Петров Иван, крестьянин 411,412
Петухов Е. 654
Печерский. См. Мельников По
черский
Пимен, митрополит 225
Плапо Карпини Иоанн, франци-
сканский монах 176, 454, 455,
657, 671
Платонов С. Ф. 256, 263, 265, 307,
311, 342, 344, 353, 371, 376,
424, 661, 662, 664-669
Плейер Отто Антонин, импера-
торский резидент в России
610, 679—681
Плещеев Андрей Львович, воево-
да 436
Плещеев, землевладелец 125
Погодин А. Л. 83, 650

694
Именной указатель
Погодин М. П. 666
Пожарский Дмитрий Михайло-
вич, князь, предводитель вто-
рого ополчения 403, 404,
414
Покровский М. Н. 76, 77, 79, 97,
98, 135, 180, 219, 263, 373, 379,
404, 495, 496, 499, 524, 649—
651, 663, 668, 679
Полуботок Андрей, украинский
магнат 514
Помпеи (Помплие) 243
Попов А. 667
Пор 243
Посошков Иван Тихонович 540,
541, 548, 549, 552, 553, 560,
561, 563, 566, 677
Потей Ипатий, епископ 479
Потоцкий Николай, гетман 488,
491
Прасковья Федоровна, царица,
жена царя Ивана Алексееви-
ча 554
Прасковья Ивановна, царевна,
дочь царя Ивана Алексееви-
ча 606
Пресняков А. Е. 133, 156, 653, 655
Прозоровский, князь 438
Прокопий, белгородский тысяц-
кий 145, 164
Прокопович Феофан. См. Феофан
Прокопович
Протопопов Василий, повытчик
442
Прохор, лебеднмк 160
Птоломеи 243
Пугачев Емельян Иванович, пред-
водитель крестьянского вое
стания 492
Пунков Дмитрий, князь 113
Пупков а Ульяна, княгиня 113
Пунковы, князья 114
Пустошкин, унтер-офицер 613
Путята, киевский тысяцкий 161
Пушкин. См. Мусин-Пушкин
Пушкин А. С. 189, 344
Пушкин Никита 380
Пьетро Антонио Солари, архи-
тектор 212
Пятой Григорьев, помещик 409^
Рабле 597
Радка, новгородец 196
Ракочи, венгерский правитель 498
Рамзес II (Сезострис Великий)
243
Рандольф Томас, английский по-
сланник XVI в. 322
Расстрига. См. Дмитрий Назва-
ный I
Ратибор, киевский тысяцкий 145,
164
Ратша 189
Репнин Иван Борисович, князь
572
Репнин Михаил Петрович, князь
116
Ререк. См. Рюрик
Ржевский Федор, землевладелец
ИЗ
Ржига В. Ф. 277, 315, 662, 665
Ринарио Пьетро, кардинал 594
Рихтер А. (Richter А.) 544, 676
Родес де Иоганн, шведский рези-
дент 521, 523, 532, 533, 536,
539, 542, 546, 675, 676
Рождественский С. В. 272
Рожинский Роман, польский пол-
ковник 374, 379, 385, 389
Рожков Н. А. 75, 132, 259-261,
265-267, 269, 271, 318, 321,
322, 324, 407, 650, 653, 661,
662, 665
Роман, сотник 512
Романов Б. А. 650, 654
Романов Иван Никитич, боярин
365, 366, 376, 422
Романов Михаил Федорович. См.
Михаил Федорович, царь
Романов Федор Никитич. См.
Филарет, патриарх
Романовы, Романовы-Юрьевы 251,
252, 299, 332, 334, 342, 348,
349, 355, 356, 358, 365-367,
369, 376-378, 381, 392, 393,
398, 419, 424, 443, 532, 604,
620, 666
Ромодановский Григорий Гри-
горьевич, князь, воевода 509
Ромодановский Иван Федорович,
князь 624, 627
Ромодановский Федор Юрьевич,
князь, начальник Преобра-
женского приказа 441, 603,
606, 610, 681
Рондо Клавдий, английский ре-
зидент в России 634, 644

Именной указатель
695
Ростислав Михайлович, князь
черниговский 193
Ростислав Давидович, князь чер-
ниговский 142
Ростиславичи, князья 173
Рудницкий С. 473, 673
Румянцев Александр, палач 621,
681
Румянцев Василий, боярин 128
Румянцев Петр Александрович,
граф, малороссийский гене-
рал-губернатор 514
Рыскунов Митя, землевладелец
ИЗ
Рюрик, князь 80, 82, 97, 99, 151,
153, 244, 246, 678
Рюрик Ростиславич, вел. князь
киевский 176
Рюриковичи 188, 246, 336, 641
Ряполовские, князья 215
Савелий, самозванец 383
Савелов, дворцовый судья 580
Савин Иван Климентьевич, тор-
говый человек 120
Салтыков Иван Михайлович 397
Салтыков Михаил Глебович, боя-
рин 396, 397, 554
Салтыков Петр Самойлович, смо-
ленский губернатор 574
Салтыков Федор Степанович 541,
554, 555, 564
Салтыков-Щедрин М. Е. 82
Салтыковы 422
Самарин Михаил Михайлович,
генерал-кригсцалмейстер, се-
натор 577
Самарины, дворяне 379
Самуил 226
Санин Иосиф. См. Иосиф Воло-
коламский
Сапега Лев, польский канцлер
396, 397
Сапеги 458 -
Сарыхозин Гордей, новгородский
помещик 268
Свенельд, дружинник князя Иго-
ря 99, 100
Светешников Надей, гость 530, 532
20^ЦеВЫ' бояРе новгородские
Святополк Владимирович (Окаян-
Уг^.'го1*6?- князь киевский
156, 158, 166, 169
Святополк Изяславич, вел. князь
киевский 161—164
Святослав Всеволодович, князь
черниговский, затем вел.
князь киевский 149
Святослав Всеволодович, сын
Всеволода Юрьевича 142,143,
152, 187
Святослав Игоревич, вел. князь
киевский 95, 100, 151, 482
Святослав Ольгович, князь чер-
ниговский 148, 149
Святослав Ростиславич, князь
смоленский 193, 194
Святослав Ярославич, князь чер-
ниговский 158, 159, 166
Сезострис. См. Рамзес II
Селиванов Владимир, ларечный
целовальник 434
Семевский М. И. 598, 680
Семен Иванович Гордый, вел.
князь московский 206, 216,
223
Семирамида Северная 622. См.
также Екатерина I Алек-
сеевна
Сеостр. См. Рамзес II
Серапион, епископ 138, 654
Сергеевич В. И. 106, 122, 123,
126, 128, 147, 165, 209, 214,
295, 652, 653, 655, 656, 659,
662, 664
Сергий Радонежский 223
Сигизмунд I Старый, король
польский 249
Сигизмунд II Август, король
польский 249, 462, 466, 483
Сигизмунд III Ваза, король поль-
ский 332, 373, 377, 383—385,
388, 389, 392-394, 396, 399,
424, 478, 484
Сильвестр, протопоп 266, 289,
292-295, 298-300, 304, 308,
310
Сильванский Н. П. См. Павлов-
Сршьванский Н. П.
Симеон, самозванец 383
Симеон Бекбулатович, касимов-
ский царевич 106, 321, 348
Симон, варяжский князь 157
Симон, митрополит 270
Скопин-Шуйский Михаил Ва-
сильевич, князь 380, 389,
390

696
Именной указатель
Скоропадский, генеральный под-
скарбий 514
Скуратов-Бельский Малюта Лу-
кьянович, опричник 336
Смирнов И. И. 373
Снорре Стурлесон 139, 654
Созон, «человек» князя Д. И. Ми-
кулинского 125
Соколов Некрас Назаров, холоп
114
Соболев Федор, сын боярский
322, 323
Соболевский Н. 680
Сокуров Иван, крестьянин 322
Солеников, владелец бумажных
мануфактур 637
Соловьев С. М. 75, 81, 82, 90, 170,
171, 301, 342, 353, 458, 505,
507, 511, 518, 519, 600, 6501
664, 668, 669, 672—676, 680
Солон 165
Сомко Яким, наказный гетман
Левобережной Украины 509,
510, 512
Софья Алексеевна, царевна 602,
612
Софья Витовтовна, вел. княгиня
московская 124
Софья Фоминишна, дочь деспота
аморейского Фомы Палео-
лога, затем вел. княгиня мос-
ковская 248
Спиридон, церковный деятель
242, 244-246
Спячев, землевладелец 105
Станислав, переяслав. тысяцкий
145, 164
Старицкий Андрей Иванович. См.
Андрей Иванович, князь
старицкий
Старицкий Владимир Андреевич.
См. Владимир Андреевич,
князь старицкий
Стародубские, князья 308
Стасюлевич М. М. 655
Степан 202—204
Степанов, Действительный стат-
ский советник 628
Степанов Роман, крестьянин 409
Степанов Федор, крестьянин 409
Стефан Баторий. См. Баторий
Стефан
Стефан Яворский. См. Яворский
Стефан
Сторожев В. Н. 76, 77, 264, 269,
649, 662
Стрига Оболенский Ярослав Ва-
сильевич, князь 234
Строгановы 307, 380, 405
Струнников Афанасий, посадский
человек 439
Судцкий Иван Федорович, князь
268
Сулешов Ю. Я., князь 412
Сумбулов Григорий Федорович,
воевода 372, 373
Сумбуловы 372, 373
Суханов, владелец мануфактур
564
Сфорца Галеаццо 594
Сыре некий, новгородский бурго-
мистр 607
Тамерлан (Тимур) 248
Тамес Иван Павлович, владелец
мануфактуры 562, 565, 637
Тарас Бульба 96, 475
Тарасов Гридя Матвеев, земле-
владелец 121
Тарасов Данила, крестьянин 409
Тарасов Иван Матвеев, землевла-
делец 121
Татищев Василий Никитич 437,
574, 640, 645, 668
Татьянин Петр, помещик* 410
Твердислав Михалкович, посад-
ник новгородский 191,193,196
Тверитинов Дмитрий Евдокимо-
вич 599, 600
Телятевский Андрей Апдреевич,
князь 373, 668
Терентий, протопоп 373
Терлецкий Кирилл, епископ 479,
484
Тетеря Павел, гетман 516
Тимофеев Иван, дьяк 349
Тимофеев Иван, помещик 269
Титмар Мерзебургский, епископ,
хронист 156
Титов Д. И. 681
Тихомиров М. Н. 650—652, 654—
656
Тихон, старец 130
Тихонравов Н. С. 519, 600, 675,
680
Толочанов Иван, землевладелец
116, 122, 125
Толстой Петр Андреевич, про:ш-

Именной указатель
697
дент Коммерц-коллегии 564,
586, 587, 619, 621, 622, 625, 627
Толстые 587
Томашевский С. 491, 673
Томсен В. Л. 97, 651
Тохтамыш, хан монголо-татар-
ский 212-214, 229, 320
Трифон, игумен Печенгского мо-
настыря 524, 525
Трофимов С. Бм дьяк 102
Трубецкие, князья 308, 377
Трубецкой Алексей Никитич,
князь 506, 507
Трубецкой, фельдмаршал 646
Тугай-бей 490
Туган-Барановский М. И. 520,
566, 675, 677
Турчанинов Андрей, владелец
мануфактур 565
Тушинский вор. См. Дмитрий
Названый II
Тэн Ипполит 593, 680
Узбек, хан Золотой Орды 218
Улу-Мухаммед, хан ордынский
214
Успенский Ф. И. 660
Утемиш-Гирей, хан казанский 210
Ухтомский П. А., князь 259
Фагелер 541
Федор, самозванец 383
Федор Алексеевич, царь 422, 570
Федор Данилович, посадник нов-
городский 205, 206
Федор Иванович, царь 256, 262,
266, 327, 331, 335, 337, 338,
340, 343, 347-349, 418, 431,
446, 448, 665
Федор Кошка. См. Кошка Федор
Федор Михайлович, князь новго-
родский 152
Федосеев Григорий, крестьянин
409
Федосья Федоровна, царица, дочь
царя Федора Ивановича 340
Фельтдриль Иоганн, нидерланд-
ский посол 524
Феогност, митрополит 221—224
Феодосии, игумен Киево-Печер-
ского монастыря 145, 157
Феофан Прокопович, архиепи-
скоп новгородский 585, 620,
640, 642
23 М. Н. Покровский, кн. I
Фердинанд I Габсбург, чешско-
венгерский король 277
Ферезнина Ульяна Ильинична,
землевладелица ИЗ
Фик Г., иностранец на русской
службе 583, 584
Филарет, патриарх всероссийский
339, 365, 367, 376, 377, 383,
384, 392, 393, 398
Филикс, царь 243
Филипп, глуховский сотник 512
Филипп II, король испанский
524
Филипп, митрополит 226, 241
Филипп, митрополит 317
Филипп Македонский 243
Филиппов Прокофий, посадский
человек 438
Фиоравенти Аристотель. См. Ари-
стотель Фиоравенти Болон-
ский
Фирс, дьяк 431
Флетчер Джильс, английский по-
сланник 262, 266, 267, 320,
322, 323, 662
Фоккеродт И., секретарь прус-
ского посольства в России
581-584, 587, 591, 598, 611,
613, 679-681
Фомин Васюк, землевладелец
114
Фордынал. См. Фердинанд I
Фотий, патриарх константино-
польский 239, 240
Франсуа (Франциск) I, король
французский 594
Фридрих И, король прусский 611
Фридрих III, герцог шлезвиг-
голштинский 534, 535
Фуников-Курцев Никита Афа-
насьевич, казначей 316
Хелег. См. Олег
Хлопицкий 480
Хмельницкий Богдан (Зиновий)
Михайлович, гетман 474, 482, 485,
486, 488-507, 514—517
Хмельницкий Юрий Богданович,
гетман 504—509, 674
Ходкевич Ян Еронимович, ста-
роста жмудский 459
Ходкевичи 458
Ходота, князь вятичей 97
Холмогоровы 662

698
Именной указатель
Хомяков Зубатый Афанасьев, зем-
левладелец 121
Хомяков Иван Зубатый, земле-
владелец 121
Христина, королева шведская 542
Христиан IV, король датский 530
Чамберс, полковник 597
Чаплинский, шляхтич 489, 493
Чарторыйский, князь 476
Ченслер Ричард, английский пу-
тешественник 322
Черкасские, дворяне 379
Черкасский Алексей Михайло-
вич, князь 646
Черкашенин Михаил, донской
атаман 468
Чеченин Хомяк, судья 130
Чингис-хан 218, 248
Чичерин Б. Н. 100, 110, 440, 519,
651, 652, 670, 671
Шакловитый Федор Леонтьевич,
начальник Стрелецкого при-
каза 612
Шарап, судья 130
Шаула, атаман 472, 485
Шафиров Петр Павлович, вице-
канцлер 564, 587
Шаховской Григорий Петрович,
князь 377
Шведен фон Иоганн, владелец
мануфактуры 540, 555
Шевченко Т. Г. 472, 517, 672-674
Шеин Алексей Семенович, боярин
610
Шеин Михаил Борисович, боярин
421
Шемяка Дмитрий Юрьевич. См.
Дмитрий Юрьевич Шемяка
Шемякин А. Н. 679
Шереметев Борис Петрович,
фельдмаршал 441, 632
Шереметев Василий Борисович,
полковой воевода 508, 511
Шереметев Василий Петрович,
боярин 436
Шереметев Петр Никитич, псков-
ский воевода 381
Шереметев Федор Иванович, боя-
рин 422
Шиловский, помещик 124
Шкуренко, казак 515
Шлецер А. Л. 80, 81, 650
Шорин Василий Григорьевич,
гость 551
Шпилевский С. М. 92, 650
Штида В. (Stieda) 546, 676
Шторх Г. 80, 81, 132, 134, 140,
155, 650
Шуйские, князья 289, 290, 299,
307, 309, 331-334, 337, 338,
341, 342, 346, 354-356, 359,
364-368
Шуйский Василий Иванович. См.
Василий Иванович Шуйский
Шуйский Дмитрий Иванович,
князь 366, 390
Шуйский Иван Васильевич, князь
290
Шуйский Иван Михайлович,
князь 116, 123, 299
Шуйский Иван Петрович, князь
331
Шуйский Петр Иванович, князь
302
Щеглятев, священник ИЗ
Щеголин Владимир, владелец ма-
нуфактуры 565
Щедрин-Салтыков М. Е. См. Сал-
тыков-Щедрин
Щелкалов Андрей Яковлевич,
дьяк 442
Щелкалов Василий Яковлевич,
дьяк 442
Щелкаловы, дьяки 424
Щепин Борис, князь ИЗ
Щепотьевы, помещики 264
Щербатов М. М. 80, 81, 642, 650
Щетинин, воевода 449
Экземплярский А. В. 216, 659
Юлий Цезарь 243
Юрий Владимирович Долгорукий,
вел. князь владимирский 148,
149, 168, 169
Юрий Всеволодович, вел. князь
владимирский 196
Юрий Данилович, вел. князь мос-
ковский 221
Юрий Дмитриевич, князь галиц-
кий 229
Юрьев Никита Романович, боя-
рин 331, 348
Юсупов, генерал 646
Яворский Ю. А. 277, 663

Именной указатель
699
Яворский Стефан, митрополит
рязанский 581, 600, 680
Ягеллоны 249
Ягужинский Павел Иванович, ге-
нерал-прокурор 591, 628, 643,
646
Языков Д. 650
Яков Степанович, двинский по-
садник 204
Яковлев А. И. 440, 661, 667, 670
Якушкин Яков Семенович, поме-
щик 269
Ян Вышатич, воевода 166
Ян Заполья, король венгерский
277
Ян-Казимир, король польский
494, 495, 501, 502, 507
Ярков Матюша Федоров, земле-
владелец 112
Ярков Михаил Андреев, земле-
владелец 112
Ярков Семен Андреев, землевла-
делец 112
Ярков Юрий Федоров, землевла-
делец 112
Януш, король венгерский. См.
Ян Заполья
Ярополк Святославич, вел. князь
киевский 169
Ярослав Владимирович, вел.
князь киевский 94, 95, 99,
151, 158, 159, 166, 169, 175,
672
Ярослав Всеволодович, вел. князь
владимирский 189, 192, 193,
196
Ярослав Ярославич, вел. князь
тверской 189, 192
Ярослав, московский наместник
в Пскове. См. Стрига Обо-
ленский Ярослав Василье-
вич
Ярославичи 158—160, 175
Ярославский Иван Иванович,
князь. См. Засекин-Ярослав-
ский
?3*

УКАЗАТЕЛЬ
ГЕОГРАФИЧЕСКИХ
И ЭТНОГРАФИЧЕСКИХ НАЗВАНИЙ
(с элементами предметного) 1
Австрийские области 83
Агаряне, агарянский род 241,
242, 364
Адамовка, с. 512
Азия Малая. См. Малая Азия
Азов, г. 430, 468, 542, 574, 619
Азовская губ. 574, 575
Аккерман. См. Белгород Дне-
стровский
Алатырь, г. и уезд 409
Алгонкинцы 81
Александрия, г. 137, 243
Александрова (Александровская)
слобода 303, 305, 306, 389
Алексеевский стан 120
Алексин, г. 359
Альта, р. 158
Америка 86, 93, 324, 617. См. так-
же Соединенные Штаты
Американцы 81
Амстердам, г. 520, 521, 525, 528,
541, 572
Английские немцы 376
Англичане, английские купцы,
послы и т. п. 108, 185, 246,
266, 299, 319, 321, 376, 526,
530, 534, 535, 543, 546, 554,
561, 571, 573, 602, 603, 627,
628, 634, 644
Англия (Британия) 110, 153, 300,
307, 446, 448, 524, 554, 603,
615, 628
Англосаксы 153
Андреевское, с. 260
Андрусово 511
Антверпен (Антроп), г. 300, 307
Антиохия, г. 477
Арабы, арабские писатели и т. п.
88-90, 133, 134, 137, 140,141,
181, 245
Арбаназское царство 242
Арийцы 92
Арасланов улус 470
Арзамас, г. 447
Армяне 157, 252, 577
Артемоновский стан 260
Архангельск (новый городок Ар-
хангельский) 266, 299, 300,
321, 522, 525, 526, 531, 533-
538, 541-545, 549, 556, 566,
567, 574, 576, 629, 635
Архангелогородская губ. 615
Архангельская губ. 91, 267, 576,
586
Астраханское царство 335
Астрахань, г. 291, 335, 371, 535,
536, 552, 591, 617
Атлантический океан 525
Афины, г., афиняне 165
Африка 593
Африка Южная 472
Ахтырка, г. 471
Багдад, г. 133
Базельские купцы 135
Балканский полуостров 248
Балтийское море, Балтийский
путь, Балтийский порт, флот
и т. п. 98, 136, 157, 184, 299,
319, 339, 450, 525, 528, 529,
538, 540, 542, 543, 545, 546,
582, 590, 616-618, 630
1 Принятые сокращения: вол. — волость; г. — город; губ. — губерния;
дер. — деревня; р. — река; с. — село; с-цо — сельцо.

Указатель
701
Балтика 182, 232, 301, 545
Барское староство 472
Басанское царство 242
Бастилия 613
Бежецкая пятина 311
Бежецкий верх, г. 230, 435, 442
Бежецкий уезд 417
Белая, г. 447
Белгород, г. 358, 468, 572
Белгород Днестровский (Аккер-
ман), г. 481, 482
Белгородский тысяцкий 145, 164
Белгородский уезд 415
Белев, г. 442
Белевский уезд 407
Бел-Колодезь, с. 416
Белз, г. 151
Вельск, г. 460
Белое море 525, 529, 542, 545,546,
634
Белозерский край 283
Белозерский уезд 277
Белоозеро, г. 124, 166, 242, 260,
265, 284, 430
Белозерцы, белозерские князья
и т. п. 308, 364, 376
Белопавличи 96
Белоруссия 497
Белорусы 451
Бени-Аб, племя 141
Бени-Катан, племя 141
Берендеи 174
Берестечко 496
Берестово, с. 163, 164
Берлин, г. 540
Бессарабская губ. 481
Биармия 139, 184
Боголюбов, г. 172
Болгария волжская 186
Болгары волжские 88, 90, 134,
137, 140, 169, 170, 210
Болотово 232
Большие Мытищи. См. Мытищи
Большие
Борисовское, с. 259
Боровичи, г. 560
Боровой, починок 269
Боровский уезд 421
Бразилия 86
Бранденбургский курфюрст 497
Бранково (Брянково), дер. 121
Брацлавское воеводство 505
Бременцы 541
Бреславль, г. 507
Брест, г. 478, 479
Британия. См. Англия
Бронная слобода 213
Брянский уезд 451, 505
Будины 84, 85
Бурцовская, дер. 118
Бухара, г. 636
Быково, дер. ИЗ
Вага, р. 205, 289
Важане 275, 376
Важская земля 275, 296
Вардэ 524
Варшава, г. 486, 488, 493
Варяги, варяжские конунги и т. п.
98-100, 151, 157, 158, 181,
182, 244. См. также Нор-
манны
Великие Луки, г. 311, 574
Великолуцкая провинция 636
Великолуцкий уезд 451
Великороссы, великорусские об-
ласти, великорусская народ-
ность, великорусские казаки
и т. п. 90, 91, 220, 236, 454,
456, 463, 468, 470, 471, 474,
505
Венгры, венгерцы, венгерские
правители п т. п. 157, 277,
498, 499, 501, 528
Венеция, венецианские нобили
и т. п. 182, 595
Веницкие земяне 471
Версаль 626
Верх, Верховская земля 395
Весь 98
Вивлянская земля. См. Лифляпд-
ские земли
Византия, Византийская империя
230. 240, 246, 278
Византийцы, византийские им-
ператоры и т. п. 128,136, 137,
150, 181, 182, 185, 239-244,
248, 592
Вильна, г. 301, 500, 540
Висла, р. 243
Вислок, р. 467
Витебская земля 138
Витебская область 146
Витебские мещане, князья и т. п.
138, 141, 479
Вишневеччина 467, 471
Витичев, г. 166
Владимир на Клязьме, г. 171—

702
Указатель
173, 179, 183, 188, 207, 215,
221, 222, 447
Владимир на Волыни, г. 475
Владимирская (Владимира на
Клязьме) губ. 84, 211, 289,
414
Владимирский (Владимира на
Клязьме) уезд 115, 259, 322
Владимирцы, владимирские
князья и т. п. 173, 211, 220,
222, 224, 229, 245, 246, 447
Волга, р., Волжский путь и т. п.
183, 185, 204—206, 211, 222,
291, 320, 325, 371, 395, 400,
451, 533-537, 618
Волжане 395
Вологда, г. 265, 321, 376, 380, 427,
523
Вологодская губ. 267
Вологжане 376
Волок на Ламе (Волок Дамский,
Волоколамск), г. 211, 225
Волоколамские князья, волоко-
ламский игумен и т. п. 127,
248, 250, 251, 253
Волоколамский уезд 270, 325
Волохи 83
Волошские воеводы, государи
277, 278, 280, 282, 595
Волхов, р. 151, 181, 185, 186, 189,
193, 203, 204
Волынская губ. 83, 84
Волынь 83, 460, 475, 479, 485, 497
Вольновский уезд 471
Вольный, г. 471
Воронеж, г. 468, 633
Воронеж, р. 468
Воронежская губ. 415
Воронежский уезд 415
Ворскла, р. 473
Воскресенское, с 557
Восток, восточные страны, вос-
точная торговля и т. п. 133,
181, 182, 211, 240, 522, 534,
537, 538
Восток Дальний. См. Дальний
Восток
Восточная Европа. См. Европа
Восточная
Восточно-Европейская равнина,
низменность 83, 84, 90, 111
Вотская пятина в Новгородской
земле 199, 267
Всхолня (Сходня), р. 210
Выборг, г. 384, 566
Выборгская губ. 267
Выгорецкие раскольники 599
Вычегодцы 380, 404
Вязьма, г. 237, 442, 450, 451
Вятичи 81, 82, 97, 169, 170
Вятка, г. 147, 371, 375, 570, 630
Вятка, р. 371
Вятские города 311
Вятчане, вятские обыватели
и т. п. 376, 614
Гаага, г. 546, 584
Гадяч, г. 452, 471, 499, 505, 506,
510
Галиция, Галичина 85, 161, 461—
464, 491, 492, 497
Галицкая летопись 166, 175
Галицкая Русь 461
Галицкий уезд 414, 421, 422,
449
Галич, г. 442, 447
Галичане, галицкие дети бояр-
ские и т. п. 375, 376, 449
Гамбург, г. 521, 542
Гамбургцы 541, 595
Ганза 182
Гданск, г. 513, 527, 528, 608
Гелоны 84
Генуэзцы 211, 212
Германия 134, 135, 246, 322, 408,
523, 526, 540, 548
Германский император 480, 481
Германцы древние 85, 92, 93,111
Германы. См. Ливония
Герцинский лес 262
Гилян 535
Глуховцы 512
Голландия, голландская торговля
и т. д. 524-530, 532, 535, 536,
545, 546, 555, 558, 561, 565,
566, 571, 605, 613, 620
Голландцы, голландские купцы,
послы и т. п. 429, 524—530,
532, 533, 535, 539, 541, 543,
545, 546, 571, 584, 592, 595,
596, 605, 620
Голштиния, голштинцы, голштин-
ский двор, голштинское по-
сольство и т. п. 534, 535, 553,
594, 606, 609, 623, 625-628,
630
Гончарный (Гончарский) конец
в Новгороде 158, 213

Указатель
703
Гора, часть Киева 159
Городенский погост 199
Городищи, с. 106
Городельский привилей 457
Гороховец, г. 439, 447
Горцы (кавказские) 618
Готланд, остров (Готский берег)
141
Готский двор в Новгороде 143
Г ре мячи, с. 512
Греки 83, 84, 391, 514, 602
Греки (византийские), греческий
язык, греческая вера и т. п.
80, 82, 88, 95, 153, 157, 181,
182, 185, 223, 241, 278, 493,
514, 600
Греческие государи (Птолемеи)
243
Греческое царство. См. Визан-
тия
Греция Древняя, античная 89,
165, 515
Грузины, грузинский принц 619
Дагестан 618
Дальний Восток 536
Дания 144, 543, 545, 546, 625,
630
Датчане, датские короли, послы
и т. д. 157, 525, 526, 528, 530,
535, 543, 557
Данциг. См. Гданск
Двина Северная, р., Двинская до-
рога и т. п. 140, 185, 205, 206,
227-229, 265, 266, 429, 523,
526, 529, 535, 536
Двиняне, двинские посадники,
стрельцы и т. п. 204, 228, 374,
376, 401
Двинская земля 96, 228, 229
Дербент, г. 591
Деревская пятина в Новгород-
ской земле 106
Дерпт (дерптский епископ) 300
Дмитров, г. 265
Дмитровский уезд 259, 407, 413,
417, 419
Днепр, р. 181, 182, 185, 186, 212,
450, 451, 453—455, 470, 480,
482, 485, 487, 490, 512
Добрянцы (жители села) 464
Добряны, с. 463, 464
Дон, р. 212, 468—470, 618
Донец, р. 505
Донские казаки 355, 358, 469, 470,
494
Дони. См. Дания
Дорогобуж, г. 451, 500
Доростол, г. 1§9
Древляне 81, 97, 99, 100
Древлянская земля 97, 99
Дреговичи 82, 97
Дунай, р. 83, 157, 169
Дыбино, с. 259
Евреи, еврейские откупщики
и т. п. 157, 161, 163, 473, 475,
476, 486, 514, 587, 639
Европа, европейские государства,
европейский рынок и т. п.
83, 103, 114, 181, 182, 185,
211, 212, 216, 218, 227, 248.
249, 266, 277, 314, 318, 324,
393, 423, 450, 454, 482, 496,
514, 518—524, 534—536, 539,
542, 546, 549, 552, 553, 563,
579, 582, 585, 593, 605, 606,
610, 615-617, 635, 644
Европа Восточная 83, 301, 393,
474, 496, 527, 529, 534
Европа Западная, западноевро-
пейское право, западноевро-
пейский капитал и т. п. 86,
121, 123, 128, 130, 135, 136,
174, 184, 211, 214, 220, 246,
266, 324, 429, 444, 447, 456,
518, 524, 530, 534, 546, 549,
550, 566, 593. См. 1акже Ев-
ропа и Запад
Европа Северо-Восточная 84
Европа Южная 248
Европейцы, европейские народы,
европейская цивилизация
и т. д. 80, 83, 176, 301, 389,
401. 522, 526, 536, 540, 553,
605
Европейцы западные 83, 103, НО,
181, 239, 240
Европейцы северные 181
Европейцы южные 83, 181
Египет 243, 245
Египтяне 243
Екатертшгофская мануфактура
636
Елатьма, г. 443
Елдезино, с. 112
Елец, г. 364, 371, 448
Ельчане 448

704
Указатель
Желтые воды 490
Житомир, житомирские мещане
472, 508
Жмудский староста 459
Заволочье. См. Новгородское за-
волочье
Закамье, закамское серебро 184,
185
Заозерье 264
Замосковье, Замосковный край,
замосковные города, уезды
311, 406, 407, 412, 418, 422
Заоцкие города, места и т. п.
311, 359, 363, 371
Запад (Западная Европа), запад-
ный торговый путь и т. п.
106, 126-128, 144, 159, 185,
186, 197, 211, 214, 229, 232,
238, 239, 241, 259, 314, 319,
358, 424, 450, 456, 518, 519,
522, 524, 527, 532, 537—539,
550, 564, 579, 590, 599, 635
Западная Европа. См. Европа
Западная
Запорожская Сечь 474, 480, 481
Запорожцы, запорожские казаки,
войско Запорожское 470, 472,
480, 481, 483-491, 494-496,
498-500, 502, 504, 507-510,
512
Запорожье 355, 480—483, 485,
487—489, 491, 493, 495
Захожье, вол. 112, 120
Збараж, г. 490, 495
Зборов, г. 496
Звенигород, г. 442
Звенигородский уезд 419
Зеленцово, дер. 121
Золотая Орда. См. Орда Золотая
Зубцов, г. 447
Зубцовский уезд 406
Зунд, зундские пошлины 525, 528,
543, 545, 630
Иван-город, г. 319, 339
Иваново, с. (ивановские полот-
на) 563
Иерусалим, иерусалимский пат-
риарх 477, 494
Измайлово, с. 556, 557
Израиль Новый 374
Ильинка, улица в Москве 366
Ильмень, озеро 434
Империя. См. Священная Рим-
ская империя
Ингерманландия 575
Индейцы 595
Индия 243, 536
Индусы, индийские торговцы
и т. п. 87, 537, 596
Иранская железная дорога 536
Иркутск, г. 438
Ирокезы 81
Исландия 525
Испания, Испанская земля 102,
300, 526, 527
Испанцы, испанские короли и т. д.
185, 524, 525, 595
Италия 135, 165, 248, 527, 532, 604
Итальянцы, итальянские крестья-
не и т. п. 181, 182, 185, 212,
214, 262, 263, 532, 593-595,
601, 602
Итиль, г. 156
Казанская губ. 574, 575
Казанская фабрика 565
Казанское царство, ханство, ка-
занские цари 210, 291, 296,
335
Казанцы 291, 395
Казань, г. 275, 282, 291, 296, 298,
300-302, 309, 311, 395, 401,
552, 574, 575
Кале 593
Калмиус, р. 470
Калуга, г. 374, 394, 401
Калужская губ. 407
Кама, р. 371
Каменский стан 260
Канада 593
Караимы 484
Карачевский уезд 505
Каргополь, г. 263, 283, 284, 525
Каргопольцы 376
Кардис, г. 542, 543
Карпаты 83, 466, 467
Карпов, г. 436
Касимов, г. 443
Каспийское море 185, 535, 617,
618
Кафа, г. 212
Кашин, г. 442
Кашира, г. 263, 359, 442
Кеврола, Кеврольская вол. 117,
119
Кельтушский погост 199

Укааатель
705
Кенигсберг, г. 514, 528, 540, 544
Киев, г. 80—82, 88, 97, 133, 136,
145, 147, 148, 150, 152, 156—
164, 168, 170, 171, 173, 174,
176, 181, 183, 185, 187, 188,
190, 192, 196, 197, 203, 207,
208, 212, 296, 355, 356, 454,
455, 472, 479, 480, 485, 492,
494-497, 502, 506, 507, 511—
513, 515, 574, 635, 644
Киевляне, киевские князья, мит-
рополиты и т. п. 147—150,
158, 161, 162, 166, 168, 174,
238, 240, 242, 455, 479, 494,
495, 497, 510, 635, 644
Киевская губ. 574, 575
Киевская земля 455
Киевская область 207
Киевская Русь (Киевская эпоха,
Киевский период). См. Русь
Киевская
Киевские волости 170, 214
Киевское воеводство 505
Киевское княжество 207
Киевщина 184, 455, 456, 460, 485
Кизыльбаши. См. Персы, пер-
сияне
Кимры, г. 265
Кинешма, г. 265
Кипр, остров 482
Киселевка, с-цо 512
Кистер, с. 512
Китай, Китайский торг 536, 577,
593
Китайцы 87, 176, 595
Клин, г. 436, 437, 442, 559
Клинский уезд 406
Клушино, с. 389, 390, 414
Ключниково, дер. 112
Клязьма, р. 210, 211
Кодак, крепость 487, 488
Кола, г. 525
Коломенский уезд 417, 419
Коломенское, с. 305, 306, 551
Коломна, г. 263, 409, 442
Коломничи 404, 447
Комо, г. 135
Конотоп, г. 506, 508
Константинополь, г. 81, 136, 137,
158, 181, 224, 240—242, 244,
278, 280, 307, 468, 469, 513
Константинопольские патриархи,
императоры 221, 239, 241, 242,
244, 477, 478, 507, 510
Копорье, г. 205, 339, 574
Корбосельский погост 199
Корела, г. 339
Коробьино, дер. 113
Корсунь, г. 490, 498
Корсунь. См. Херсонес
Кострома, г. 186, 213, 375, 447
Костромичи, костромские дети
боярские и т. п. 375, 376
Костромская губ. 414
Костромские села, вотчины 259
Костромской уезд 408, 415, 417
Кохма, г. 562
Кочугова, дер. 408
Краков, г. 384, 491
Красное, с. 555
Кременчуг, г. 483
Кремль в Москве 332, 336—338,
366, 389, 395, 400, 401, 404,
418, 646
Кремль в Пскове 382
Кривичи 98, 153, 210
Кромы, г. 358, 360, 371, 376
Кронштадт, Кронштадтская кре-
пость, Кронштадтская гавань
616, 618
Крым, Крымская орда 211, 298,
364, 469, 489, 490, 496, 499,
514, 542
Крымцы, крымские татары, крым-
ские ханы и т. п. 100, 248,
262, 263, 298, 301, 308, 320-
322, 331, 333, 335, 339, 340,
351, 356, 364, 450, 452, 455,
460, 467, 469, 472, 481, 482,
487, 489-493, 495-499, 501,
506, 509
Крюково, посад 487
Кузьмодемьянская улица в Нов-
городе 203
Куйвошский погост 199
Куликово поле 213, 219
Кунавинская слобода в Нияшем
Новгороде 426
Курляндцы, курляндский герцог,
курляндский двор и т. п. 497,
642
Курск, г. 358, 436
Курская губ. 415
Куруково озеро 487
Куяба 88
Ладога 195
Лальская вол. 120

706
Указатель
Латины, латиняне 141, 181, 226,
227, 241, 242, 244, 252, 253,
258, 365
Лама, р. 211
Левант, левантская торговля 80,
82, 181
Ледовитый океан 184
Летний сад в Петербурге 594,
607—609
Либава, г. 542
Ливны, г. 371
Ливония, Ливонский орден, Ли-
вонская война 232, 235, 298,
300-303, 313, 314, 319, 320,
339, 450
Лилль, г. 135
Лион, г. 564
Лиссабон, г. 527
Литва, Литовское великое кня-
жество, Литовско-Русское го-
сударство 142, 151, 222. 223,
237, 247, 277, 282, 302, 344,
362, 387, 388, 393, 450, 456-
462, 476, 484, 500, 542
Литовцы, литовские люди,
князья и т. п. 222, 224, 258,
301, 308, 320, 355, 361, 395,
408, 451, 456-461, 469, 470,
480, 500, 503
Литовские земли 311, 312
Лифляндия, Лифляндские земли,
лифляндский хлеб и т. п.
298, 300, 302, 528, 531, 543,
545 554
Лондон, г. 246, 262, 546
Лубны, Лубенщина 452, 467
Лужский уезд 419
Лузская Перемца 120
Луцкое братство, луцкий епископ
477, 492
Лушане 447
Львов, г. 477, 479, 492
Львовское староство 461, 463
Любек, г. 136, 300
Любеч, г. 82
Люблин, г. 458, 460, 491
Людин конец в Новгороде 201
Людогоща, улица в Новгороде 203
Ляхи. См. Поляки
Мавры 594
Мадрид, г. 527
Макарьевская ярмарка 210
Малая Азия 181, 490
Малороссия. См. Украина
Малоросы. См. Украинцы
Малороссийские казаки. См. За-
порожцы
Мамборок. См. Мариенбург
Мариенбург, г. 243, 245
Марьина гора, вол. 117
Медиолан. См. Милан
Мекленбургская герцогиня 606
Мексика 526
Мещера 325
Мещеряне 447
Милан, г. 212
Миланский герцог 594
Минская губ. 461
Миргород, г. 471
Митава, г. 642
Михайлов, г. 401
Могилев, г. 483, 500
Можайск, г. 263
Можайский уезд 321, 325
Мокша, р. 371
Молдавия 480, 485, 501
Монастыри:
Благовещенский в Нижнем
Новгороде 409
Богородицкий свияжский 265
Голутвин в Коломне 409
Иверский 439, 440
Киево-Печерский 101, 102,
145, 157, 160-162, 238,472
Кирилло-Белозерский 114,
124, 265, 300, 321
Михаила Архангела 526
Никольский 130
Никольский Пустынный в
Киеве 515
Новодевичий 345
Печенгский 524, 525
Печерский. См. Киево-Печер-
ский
Покровский владимирский
115
Соловецкий 236, 238, 261, 265,
423
Спаса. См. Хутынский
Спаса во Владимире на Во-
лыни 475
Спасский Ярославский 116,
125
Телеховский 124
Троице-Сергиев, Троицкий,
Троица в Радэнеже (лав-
ра) 105, 106, 114, 259, 265,

Указатель
707
306, 375, 406-408, 410,
411, 423, 612
Троицкий алаторский 409
Федоров 148
Ферапонтов 242
Хутынский 104, 651
Честного креста 476
Чудов 225, 242, 408
Монголы 139, 248, 454
Мордва 371
Мосальские князья 308
Москва, г., Московский посад 100,
128, 131, 183, 184, 190, 191,
200, 206, 210-216, 219-223,
225-237, 241, 242, 247, 249,
262, 263, 266, 274, 276, 278,
283, 286, 288—291, 293, 299—
303, 305-307, 309, 313, 318-
322, 331-333, 336-339, 343,
344, 348, 353, 356, 360-367,
369-378, 380, 381, 383-386,
388-404, 406, 410, 419, 427-
434, 437, 442, 446-450, 452,
459, 468, 469, 471, 476—478,
482, 490, 496, 502, 504-513,
516, 518, 520-522, 526-531,
534-541, 550-553, 555-557,
564, 565, 569-576, 578, 595,
610, 612, 613, 618, 624, 632,
635, 638, 644, 646
Москва, р. 210-212, 551, 552
Москвичи, москвитяне, москови-
ты, московские люди, москов-
ские стрельцы и т. п. 124,
126, 212, 214-216, 224-226,
229, 236, 239, 240, 258, 271,
282, 287, 288, 299, 300, 316,
320, 326, 334-337, 339, 341,
344-346, 354, 357-359, 363,
364, 366, 371, 373-376, 379,
380, 384, 386, 388-394, 397,
399, 400, 412, 415, 420, 425,
429-432, 438, 441, 447, 449,
452, 473, 496, 498, 506, 507,
509, 511, 518, 523, 529-531,
534, 537, 539, 540, 549, 557,
569, 611, 614, 616, 621, 626
Московия 318, 521, 526, 527,
534
Московская губ. 84, 211, 267,
450, 577, 578
Московские земли, области, пре-
делы 200, 305, 355, 505,
534
Московский уезд, удел 259, 317,
318, 321, 323, 347, 406, 407,
419, 421
Московское княжество, Москов-
ское великое княжество, мос-
ковские князья 107,123,126,
127, 131, 180, 183, 205, 211,
214-216, 220-226, 229, 230,
233, 234, 237, 238, 240, 244—
248, 250, 251, 254, 255, 257,
258, 280, 285, 293, 312, 445
Московское государство, царство,
московские государи, москов-
ское правительство, москов-
ское право и т. п. 128, 130,
131, 177, 202, 207-256, 260,
265, 270 274, 277, 281, 284,
285, 302, 304, 306, 307, 311,
324, 326, 331, 333, 337, 339,
341, 344, 34<\ 354, 356, 357,
359, 361, 366-368, 375, 376,
381, 383-388, 390, 391, 393,
394, 399, 401—403, 405, 407,
409-412, 415, 416, 422, 424,
425, 436-438, 440-444, 448-
453, 459, 468-470, 491, 496-
500, 502-506, 508-512, 514,
518, 523, 526, 528-530, 535—
537, 539, 540, 542, 545, 547,
550, 553, 555, 556, 558, 567,
569, 571, 572, 583, 601, 602,
604, 614
Мета, р. 230
Мугреево, с. 414
Мурман, Мурманское побережье
525
Мурмане 204
Мытищи Большие, с. 210
Муромцы 447
Мыть, с. 414
Нагаи 470
Нарва, г., нарвекий порт 266, 300,
319, 339, 540, 543-546, 566,
636
Нарова, р. 300
Нева, р. 544, 595, 596, 6^.5
Невль, г. 302
Неглинная, р. 262
Нежин, г. 507, 512
Нейская вол. 413
Немецкая слобода 639
Немецкая украйна 311
Немецкие колонии 232

708
Указатель
Немецкий двор в Великом Нов-
городе 143, 228
Немцы 83, 85, 86, 134, 141, 143—
146, 156, 202, 232, 245, 344,
521, 541, 553, 583, 605, 626
Немцы (иноземцы) 252, 528, 538,
539, 592, 599, 614, 639
Неревский конец в Новгороде
201
Немцы (Ливония) 282, 308
Немцы лифляндские (ливонские)
300, 301
Немцы. См. Шведы
Нерчинск, г. 438
Нидерланды. См. Голландцы
Нидерланды. См. Голландия
Нижегородская губ. 211
Нижегородская ярмарка 211
Нижегородцы, нижегородские
князья, бояре и т. п. 127,
128, 206, 223, 404
Нижний Новгород, г. 127, 186,
211, 215, 219, 291, 325, 333,
400, 401, 403, 404, 409, 426,
431, 447, 618
Низ, Низовская земля 178, 186,
189, 206, 225, 230, 231, 395,
572
Николая св., бухта 526
Ништадт, г. 594, 595, 616, 617
Новгород Великий, г. 80, 82, 105,
131, 133, 135, 136, 142-147,
149, 150, 152, 154-156, 158,
166-168, 171, 174, 175, 178,
179, 181—206, 211-213, 217,
220, 224-236, 244, 250, 258,
261, 266, 268, 290, 299, 300,
315, 317, 340, 371, 381, 434,
445, 447, 450, 451, 523, 532,
533, 539, 540, 572-574
Новгородская губ. 267, 560
Новгородская земля, область,
новгородцы и т. п. 96, 99,
101, 104, 106, 107, 127, 134,
135, 137, 143, 144, 146, 151,
152, 155, 165-168, 174, 175,
178, 179, 181, 183-207, 212,
217, 224, 22(5, 227—232, 241,
244, 257-25Ö, 268, 269, 284,
299, 300, 306, 311, 316, 359,
364, 411, 534, 607
Новгородские волости, места, пя-
тины 147, 178, 199, 311
Новгородские города 311
Новгородское Заволочье 139, 140,
204, 205, 227, 228, 230
Новгород-Северский, г. 358, 505
Новое, с. 105
Новоторжцы 447
Новый Свет 185, 526
Норвегия 525
Норвежцы 204, 524, 525
Нордкап 525
Норманны 81, 98, 99, 140, 153,
182
Оболенское княжество 237, 308
Обонежская пятина 267, 311
Обь, р. 184
Озерная область 84
Ока, р. 183, 325
Олонецкая губ. 91, 267
Онежский стан 260
Орда Золотая, Орда Большая,
ордынская дань, ордынские
баскаки и т. п. 176—180,185,
186, 211, 215-222, 237, 247-
249, 260, 282
Ормуз, г. 535
Орша, г. 302, 344
Оскольский уезд 415, 468
Осколяне 468
Остзейские порты, остзейские го-
рода, провинции и т. п.
542-545
Очаков, г. 482
Париж, г. 246, 312, 593, 623
Перемышльское староство 466
Переяславль Южный, г. (ныне
Богдан Хмельницкий) 145,
164, 490, 502, 507, 508, 511
Переяславль-Залесский, г. 137,
196, 213, 261, 321, 447
Переяславские рыболовы 273
Переяславский (Переяславль-За-
лесский) уезд 114, 321, 412—
414, 417
Пермичи 395
Пермские города, места 371
Персидский залив 535
Персия, персидская торговля
и т. п. 521, 534-537, 577, 590,
591, 617-619
Персы, персияне 244, 245, 535—
537, 595, 612, 617, 619
Перу 526

Укааателъ
709
Петербург, г. 173, 513, 544, 562,
566, 574, 589, 594, 595, 615,
617, 626, 629, 630, 632, 636—638
Петербургская губ. 267
Петербуржцы 596
Петропавловская крепость 613,
624
Печенга, Печенгская губа 524,
525
Печенеги 143, 175
Петроков, г. 459
Печера 167
Пинский повет 461, 501
Пинчане 502
Поволжские города 397, 403
Пирятин, г. 467
Плотницкий конец в Новгороде
158, 213
Повельский стан 413
Повенецкие заводы 599
Поволжье 156, 210, 211, 291, 418,
425, 572
Погорелицы, с. 322
Подляшье 458, 460
Подмосковные помещики, име-
ния и т. п. 272, 363, 375, 421
Поднепровье. См. Приднепровье
Подолия 482, 497, 523
Подолье 460, 485
Подольская губ. 83
Поле 371
Полесье 91, 'j2, 267
Половцы 149, 157, 158, 175, 176,
208, 471
Полоцк (Полтеск), г., полоцкие
князья 159, 171, 302, 312
Полтава, г. 471, 546
Полтавская губ. 415, 453
Польша, Польское государство,
правительство 159, 226, 228,
249, 255, 301, 313, 343, 344,
352, 353, 355, 377, 383, 384,
388, 389, 393, 419, 446, 449,
451-453, 457-461, 470, 472,
473, 479, 488, 490, 495, 496,
499-501, 503-505, 512, 519,
523, 527, 528, 545, 546, 549
Поляки, польские паны, купцы
и т. п. 156, 159, 162, 169, 249,
255, 301, 314, 319, 320, 348,
355, 361, 362, 364—366, 374,
377, 379, 382—384, 388, 390,
393—400, 450, 453, 458—460,
473, 474, 481-483, 485, 486,
488—494, 496—500, 504—506,
509, 512, 514,515,522,528,529
Поляне 81, 97, 98
Поляновка, р. 452
Поморские города 370, 374, 397,
403, 425, 630
Поморье 311, 380, 389, 401, 425
Понизовые города 325, 370, 425
Понизовье 311
Поникарово, с. 105
Попова, дер. ИЗ
Португальцы 537
Посечен, г. 105
Посулье 467
Пошехонский уезд 259, 266
Пошехонье 615
Пошехонцы 447
Почеп, г. 505
Преображенское, с, Преображен-
ский полк 612, 633
Прибалтийский край, прибалтий-
ская торговля 527, 529
Приднепровье, Поднепровье 156,
164, 185, 483, 489
При луки, г. и уезд 176, 517
Примосковские уезды 291
Прудище, дер. 114
Пруссия, Прусская земля, прус-
ские гавани, пруссаки 176,
244, 301, 499, 527, 582, 615—
617, 627
Прусская улица и Великом Нов-
городе 203
Прут, р. 577, 618, 619
Псков, г. 147, 152, 174, 190, 191,
212, 222, 225, 226, 232-236,
300, 320, 340, 344, 381-383,
388, 438, 538-540, 543, 547
Псковская губ. 267
Псковская земля, область, пско-
вичи и т. п. 118, 119, 226,
232—236, 261, 284, 311, 371,
381, 382, 410, 562
Псковская провинция 636
Пур-Наволокский мыс 526
Путивль, г. 358, 360, 371, 452,
469, 498
Путивльский уезд 415, 451, 470,
505
Радимичи 81, 82
Ревель, г., ревельский порт 301,
319, 542, 566, 616, 636
Ревельцы 543

710
Указатель
Рейн, р. 182
Рейнские города 182
Речь Посполитая. См. Польша
Ржев 447
Рига, г. 141, 514, 528, 540, 542-
545, 562, 566
Рижане, рижские купцы и т. и.
138, 141, 142, 146, 521, 542,
543, 545
Рим, г. 170, 181, 242-244, 315,
484, 515, 602
Рим второй (Константинополь)
242, 278
Рим третий (Москва) 242, 249,
278
Римляне, римские воины, стра-
тиги, римская монета и т. п.
89, 95, 155, 195, 243, 326
Римская империя Восточная 150,
244
Римская империя Западная 150,
170, 243-245
Римская (католическая) церковь,
вера 252, 341, 479, 493
Рогервик 616
Романов, г. 400
Романовцы 400
Ромашково, с-цо 114
Российская земля. См. Русская
земля
Россия 75—78, 80, 81, 88, 89, 103,
105, 108, 110, 111, 117, 119,
132, 136, 137, 144, 147, 173,
174, 178, 181, 184, 186, 197,
208, 211, 212, 216-219, 231,
232, 235, 238, 239, 251, 252,
255, 259, 261, 263, 266, 268,
277, 289, 292, 301, 308, 318—
320, 323, 324, 332, 333, 340,
349, 354, 356, 358, 372, 381,
383, 400, 401, 406-449, 465,
475, 495, 499, 514, 515, 518-
522, 524, 526, 527, 529, 530,
532-537, 541, 545, 547, 549,
553—556, 560, 562, 564, 567—
569, 571, 573, 574, 576, 582,
585, 586, 592-594, 597, 599,
604, 605, 6,11, 612, 615-619,
629, 634, 637, 642, 644
Ростов, г. 179, 219, 265, 322, 380,
447
Ростовская земля, ростовские
князья и т. п. 145, 179, 246,
308
Ростовский уезд 105, 260, 417,
419
Руза, г. 320, 442
Русса, г. См. Старая Русса
Русская (Российская) земля 153,
168, 183, 242, 244, 251, 274,
279, 380, 391, 395, 528
Русская равнина. См. Восточно-
Европейская равнина
Русские, древнерусские, русский
народ, русская история, рус-
ские нравы, русский язык
и т. п. 81, 85, 86, 89-92,
94-104, 106, 108, 109, 111,
118, 119, 121, 122, 124, 126,
128, 131-138, 140, 141, 143,
145-147, 149—151, 153-157,
159, 163-170, 174-177, 180—
184, 189, 193, 195, 204, 207,
208, 210, 214, 216, 217, 219—
223, 238, 240-242, 244, 248,
249, 252, 255—259, 262, 263,
266—268, 270, 274, 275, 284,
285, 296, 300, 301, 305, 310,
318, 319, 332, 337, 339, 342,
347, 349, 350, 353-355, 358,
361, 369, 377, 379, 383, 385,
392-394, 396, 400, 404, 407,
412, 420, 429, 437, 444, 448,
450, 452, 458, 461, 470-
472, 489, 491, 493—495, 497,
499, 501, 503, 506, 510, 518-
526, 529, 530, 532—536, 539-
546, 548, 549, 552-558, 560-
562, 565, 566, 572, 576, 582,
583, 588, 592—594, 600, 602,
605, 606, 608, 609, 611, 612,
615-624, 626, 627, 629, 634-
637, 639-642, 644
Русское (Российское) государ-
ство, царство 80, 180, 207,
267, 304, 379, 386, 394, 397,
398, 404, 448, 495, 499, 524,
554, 567, 602, 629
Руссы 80, 133, 134, 156, 240
Русь 80, 82, 89, 97, 98, 100, 101,
103, 109, 111-113, 117, 121,
123, 124, 126, 128, 130-134,
136, 138, 140, 141, 150, 152-
155, 158, 161, 163-165, 167-
170, 174-185, 190, 195, 204,
207-211, 214-217, 220—222,
229, 230, 236, 238, 240-242,
244, 245, 247, 251, 253, 256,

Указатель
711
259-261, 264, 265, 271, 273,
276, 281, 283, 287, 291, 301,
313, 316, 318, 320, 327, 337,
344, 351, 355, 378, 387, 402,
406, 417, 420, 425, 435, 436,
444, 449, 450, 454—456, 458,
460—462, 465, 470, 471, 474—
478, 489, 490, 494, 505, 519,
522, 525, 528, 551, 573, 579,
583
Русь Великая 505
Русь Восточная 211, 465
Русь древняя 80, 82, 97, 101, 103,
109, 113, 117, 121, 132, 133,
136, 150, 152, 161, 163-165,
167, 168, 170, 195, 204, 207,
214, 220, 271, 326, 425, 444,
455
Русь Западная 211, 222, 450, 456,
458, 461, 465, 470, 471, 475-
479 483
Русь Киевская 81, 132, 165, 168—
170, 176, 177, 180, 185, 186,
207, 208, 217, 238, 265, 522
Русь Киевско-Новгородская 150,
217
Русь Литовская 220, 222, 248,
456, 461
Русь Малая 505
Русь Московская 100, 111, 112,
121, 128, 133, 177, 210, 211,
259-261, 264, 265, 271, 276,
281, 283, 287, 301, 318, 321,
327, 351, 378, 402, 406, 417,
450, 456, 460-462, 476, 519,
522, 537, 551, 567, 579
Русь Новгородская 170, 184, 217
Русь Суздальская. См. Суздаль-
ская земля
Русь Северо-Восточная 101, 216,
220, 230, 247, 248, 454
Русь Юго-Западная 248, 454, 458,
462, 474, 475
Русь Южная 89, 211
Рушане 439
Рыльск, г. 358, 469
Рыльский уезд 505
Рязанский край, Рязанские места
и т. п. 207, 247, 264,269,371
Рязанцы, рязанские князья, ря-
занские бояре, дети боярские
и т. п. 124, 173, 207, 257, 336,
360, 372, 389, 390, 401, 404,
447
Рязань, г. 210, 247, 311, 359, 371,
373, 388
Саардам, Саардамская верфь
545, 609
Саксонцы, саксонский посланник
544, 607, 619, 643
Самборщина 461
Санкт-Петербург. См. Петер-
бург
Саноцкое староство 465, 466
Саратов, г. 536
Саратовская губ. 84
Сахарово, пустошь 121
Сватковская, дер. 118
Свейская земля. См. Швеция
Свей. См. Шведы
Свияга, р. 371
Свияжск, г. 265
Священная Римская империя
246, 249, 481
Севера, Северщина 371, 374
Северная Двина. См. Двина
Северские города, северские слу-
жилые люди 311, 359, 371, 401
Северяне 81
Севск 358
Седмиградское государство 249
Сенатская площадь в Петербурге
596
Сен-Готард 136
Сербское царство 242
Сербы 92, 553
Серебожский стан 412
Серпухов, г. 263, 296, 557
Сестрорецкий оружейный завод
565
Сечь, сечевики. См. Запорожская
Сечь, запорожцы
Сибирская железная дорога 536
Сибирское царство 569
Сибирь, сибирские крестьяне
и т. п. 96, 111, 112, 310, 376,
418, 426, 435, 471, 533, 538,
552, 575, 636
Сидоровская, дер. 118
Силезия (Шленск) 513
Синоп 181
Скандинавия, Скандинавские го-
сударства 140, 447, 496
Скандинавы, скандинавские на-
роды, скандинавские саги 82,
97-99, 133, 139, 142, 157,
181, 184

712
Указатель
Скатертный переулок в Москве
213
Скородная пустошь 269
Славяне 80—85, 87—90, 92—94,
96-99, 133, 140, 151, 153,
156, 650
Слезнево, с. 413
Словенский конец в Великом
Новгороде 142, 149, 201
Смирна, г. 617
Смоленск, г. 82, 141,311,343,344,
385, 389, 393, 421, 430, 436,
447, 451, 452, 500, 572, 574
Смоленский уезд 190
Смоленское княжество, Смолен-
ская земля, смоленские
князья 149, 207, 263
Смольняне 149, 163, 399, 404
Соединенные Штаты 425. См.
также Америка
Сокевицыно, дер. 116
Солигалицкий уезд 259
Соловки. См. Соловецкий мона-
стырь
Сольвычегодск (Соль Вычегод-
ская), г. 118, 263, 380, 404,
426
Сольвычегодский уезд 120
Сольвычегодцы 376, 380
Сотники, с. 472
Спартанский царь 169
Спасские ворота в Москве 212
Средиземное море, средиземно-
морская торговля 185, 490
Сретенское, с. 259
Старая Русса 142, 195, 439, 440
Стариково, с. 468
Старицкие князья 258, 299, 303,
306
Стародуб, г. 375, 505
Стародубские князья 308
Стародубский полк 511, 513, 514
Старорусский уезд 440
Степанов, починок 121
Стокгольм, г. 544
Столбово 534
Сторожево 436
Суздаль, г. 179, 183, 187, 191, 447
Суздальская земля, Суздальское
княжество, суздальцы, суз-
дальские князья и т. п. 171,
178, 186-191, 195, 196, 200,
207, 211, 215, 308
Суздальский уезд 414
Суземье, вол. 120
Сумерская, вол., сумерские кре-
стьяне 434, 435
Сура, р. 371
Сурож, г. 212
Сурожане 211, 212
Сухона, р. 523, 535
Сушино, с-цо 269
Сходня (Всходня), р. 210
Сыренск, г. ЗОЮ
Тайнинское, с. 306
Тамбовская губ. 415
Татарская орда. См. Орда Золотая
Татары, татарские ханы и т. п.
127, 128, 138, 175-182, 186,
208, 212-214, 217, 220, 222,
229, 237, 238, 240, 242, 247-
250, 336, 348, 450, 454-456
Татары крымские. См. Крымцы
Татары поволжские 450
Тверская губ. 442
Тверское княжество, тверские
князья, бояре и т. п. 121,
125, 126, 207, 211, 215, 220-
223, 247, 257, 321, 371
Тверской уезд, тверские места,
тверские деревни 105, 112—
114, 120, 126, 269, 321, 371
Тверь, г. 139, 211, 213, 219-221,
231, 247, 265, 293
Теребовльское староство 464
Терек, р. 469
Терки, г. 552
Тобольск, г. 426
Толутино, дер. 125
Торговая сторона в Великом
Новгороде 203, 204, 206
Торжок 101, 137, 139, 142, 187,
189, 192, 206, 225, 265
Торки 174
Торопец, г., торопецкие князья
187-189, 194, 447
Торопецкий уезд 451
Тотемский уезд 426
Тотьма, г. 427, 442
Тотьмичи 376
Тула, г. 359, 374, 389, 401, 557
Тульские заводы 565, 577
Туляне 401, 447
Турки, турецкие городки, сул-
таны, солдаты и т. п. 83, 241,
242, 248, 279, 283, 305, 469,
472, 481, 482, 485, 493, 497,

Указатель
713
498, 504, 511, 522, 536, 595,
612, 619
Турецкий Восток 477
Турция 473, 485-487, 491, 522,
618
Тушино, с. 367, 372,376,377,380,
383, 384, 388-390, 392, 394-
396, 403, 419, 430
Тушинцы 382—385, 388—390,392,
394, 395, 401-403, 419, 429
Тюркские племена 248
Тягинка 482
Уветичи. См. Витичев
Углицкий уезд 259, 407, 419
Углич, г. 265, 342, 343, 348
Угличане 447
Угры. См. Венгры
Украина 208, 228, 450-517, 542,
611
Украина Польская 356, 364, 504
Украина Северская 356—358, 370,
371, 373, 418
Украинные, украинские города,
места, помещики и т. п. 311,
348, 363, 371, 387, 401, 404,
416
Украинцы, украинский народ,
украинские казаки и т. п.
454, 472, 474, 482, 483, 490,
494, 495, 499, 503-508, 510,
511, 514, 556, 624
Умань, г. 507
Урал 184
Уральские заводы 557
Урмане. См. Норманны
Усолье, г. 426
Устюг Великий 376, 380, 429, 581
Устюжане, устюжские крестьяне
и т. п. 376, 380, 429
Устюжна Железопольская, г.
426-428, 432, 434-436
Устюженские посадские люди
427-429, 434, 436
Устюжский (Великого Устюга)
уезд 429
Утрехт, г. 564
Финляндия 84, 545
Финны 98, 605
Финский залив, финские шхеры
546, 616
Флорентийский народ 602
Флоренция, г. 197, 202, 241, 602
Фоминская, дер. 118
Фонтенебло 537
Фракия 244
Франкфуртская ярмарка 135
Франция 126, 300, 316, 425, 440,
443, 446, 447, 527, 534, 537,
548, 591, 615
Французы, французские дворяне,
инженеры и т. п. 181, 182,
185, 246, 247, 287, 302, 381,
487, 535, 588, 593—596, 603,
605, 608, 613, 614, 617, 620,
621, 623, 626
Хазары 98, 156
Хазеран, г. 140
Хамовники 213
Харьковская губ. 415
Херсонес, г. 181
Хива, г. 636
Хлебный переулок в Москве 213
Хлынов, г. 427
Хмелевка, с-цо 516
Холмогоры, г. 120, 525
Холмский повет 476
Хопыльский ряд в Новгороде 185
Хорваты 92
Хотинова слобода, дер. 408
Хотмышск, г. 498
Христиания, г. 136
Царев-Борисов, г. 358
Царицын, г. 537
Царицын луг в Петербурге 608,
609, 623
Царьград. См. Константинополь
Церкви:
Благовещенский собор в Мо-
скве 266, 289
Богородицы на Торгу в Нов-
городе 145
Иоанна Предтечи на Опоках
в Великом Новгороде 135,
144, 146, 155
Крестовоздвижёнская в Луц-
ком братстве 477
Петра св. в Новгороде 144
Сорока мучеников на торгу
в Великом Новгороде 145
Софийский собор (св. София)
в Киеве 148, 151
Софийский собор (св. София)
в Новгороде 178, 316

714
Указатель
Успенский собор в Москве
212, 262, 346, 372, 439
Цна, р. 371
Чакола, Чакольская вол. 117
Чаронда, вол. 442
Черемха, вол. 105
Черкасы, г. 472, 480, 483
Черкасы, черкасские казаки 451,
452, 469-471, 504
Чернигов, г. 149, 158, 166, 358,
495, 507
Черниговская губ. 356, 415, 453
Черниговское воеводство 505
Черниговское княжество, черни-
говские князья 186, 188, 193,
207
Черноголовская, вол. 557
Черногория 96
Черногорцы 97
Черное море 136, 182, 481, 485,
488
Чешский король 277
Чигирин, г. 488
Чигиринщина 473
Чудинцева улица в Новгороде
203
Чудново 508
Чудское озеро 300
Чудь 98, 153, 169, 205
Чухченемские крестьяне 120
Шведы, шведские князья, короли
и т. п. 97, 98, 144, 249, 301,
320, 339, 381, 382, 384, 389,
390, 450, 451, 487, 496, 501,
511, 521, 523, 529, 530, 540,
543-546, 599, 610, 611, 617,
642
Швейцарская милиция 472
Швеция (Шведская земля) 181,
249, 300, 319, 384, 491, 496-
498, 504, 523, 534, 542-546,
549, 578, 582-584
Шексна, р. 265
Шемаха, г. 618
Шлезвиг-Голштиния. См. Голш-
тиния
Шленск (Силезия) 513
Штаты Нидерландские. См. Гол-
ландия
Шуйский уезд 417
Шунга, погост 408
Шуяне 434
Эллины 84, 240
Эфес, г. 245
Югра, Югорская земля 167, 183,
184
Юрьев Польский, г. 447
Юрьевпольский уезд 417
Яма, Ямбург, г. 338, 574
Янева, улица в Новгороде 203
Япония (русско-японская война)
471
Ярославль, г. 179, 237, 322, 375,
404, 574
Ярославская губ. 414
Ярославская дорога 263
Ярославские князья 237, 247,
308
Ярославский уезд 105, 259
Ятвяги 151
Яуза, р. 210, 211, 269
I

ОГЛАВЛЕНИЕ
О. Д. Соколов. Развитие исторических взглядов М. Н. Покровского 5
ТОМ ПЕРВЫЙ
Предисловие к первому изданию . 75
Предисловие ко второму изданию . 77
Предисловие к четвертому изданию . 78
Глава I. СЛЕДЫ ДРЕВНЕЙШЕГО ОБЩЕСТВЕННОГО СТРОЯ 80
С чего начала древняя Русь —
Взгляды Шторха. Славянофилы и западники ., 81
Скупость летописных данных 82
Лингвистические данные. Славяне как «лесной» народ ... 83
Славяне как автохтоны восточной Европы. Вопрос о «праро-
дине» славянского племени . ., —
Культура российской равнины по Геродоту 84
Культура «праславян» по данным лингвистики 85
Старая схема экономического развития, ее ошибочность ... •—
«Мотыжное» земледелие 86
Древнейшие тексты: показания арабов 88
Древнейшая общественная организация , . 90
«Дворище» и «печище» 91
Следы матриархата 92
Экономические основы древнеславянской семьи 93
Семья — государство 94
Власть отца 95
Племя. Происхождение князей; условия их появления ... 96
Следы власти отца и княжеской власти 99
Глава II. ФЕОДАЛЬНЫЕ ОТНОШЕНИЯ В ДРЕВНЕЙ РУСИ ЮЗ
Что такое феодализм
Крупное землевладение в древней России 104
Совпадало ли крупное землевладение с крупным хозяйством? 105
«Вотчинное хозяйство»; натуральный оброк ........ Ю6
Появление денежного оброка и барщины Ю7
Связь вотчины с «печищем»; процесс феодализации .... 108
Вопрос об оседлости древнерусского крестьянства: «старо-
жильцы» 109
Вопрос об общине НО
Эволюция древнерусской деревни Ш
Как возникло крупное землевладение 112

716
Оглавление
Пожалование. Захват 114
Задолженность мелкого землевладения; черносошное кресть-
янство севера России в XVII веке 117
Закуп «Русской Правды» и изорники Псковской грамоты ... 118
Размеры земельной мобилизации в XVI веке 120
Соединение политической власти с землею 121
Вотчинное право как пережиток патриархального ..... 123
Вотчинный суд; вотчинные таможни . .. 124
Боярские дружины 125
Вассалитет; феодальная лестница в Московской Руси . . . 126
Феодальная курия и боярская дума . , 128
Охрана права в древней Руси 129
Можно ли рассматривать феодализм как юридическую систему 130
Глава III. ЗАГРАНИЧНАЯ ТОРГОВЛЯ, ГОРОДА И ГОРОДСКАЯ
ЖИЗНЬ X—XV ВЕКОВ 132
Торговля и «натуральное хозяйство» в древней Руси; мнение
историков —
Показания современников; скандинавы и арабы 133
Средневековый купец на Западе и в России; размеры торговли 134
Состав товара; значение работорговли 137
«Разбойничья торговля» 139
Вооруженное купечество 142
Торговый склад и лагерь, торговый двор и крепость . . . 143
Организация древнерусского города. Тысяцкий. Вече .... 145
События 1146—1147 годов в Киеве 147
Положение князя по отношению к городу; князь как главно-
командующий; князь и вече • . 149
Социальный состав городской общины; «огнищане» 155
Разложение патриархальных форм в городе 156
Эволюция киевского веча 157
Киевские события 1068 года 158
Торговый и ростовщический капитализм в Киеве . А 160
Революция 1113 года; «Устав» Владимира Всеволодовича Мо-
номаха 163
Положение массы сельского населения 165
Смерды и княжеская власть 166
Два права древней Руси: «городское» и «деревенское» .... 168
Упадок Киевской Руси и его причины 169
Новый тип князя; убийство Андрея Боголюбского .... 170
Разложение города 174
Роль татарщины 176
Значение татарской дани _. 177
Передвижка торговых путей • 181
Глава IV. НОВГОРОД
183
Новгород как северный торговый центр и причины его устой-
чивости т~
Оптовая торговля с Западом; развитие торгового капитала . 185
События 1209 года и их последствия 186
Строй вечевых общин Пскова и Новгорода . 190
Грамота 1265 года и ограничение власти князя 192

Оглавление
717
Права князя и веча 193
Крушение патриархального общественного строя 195
Новая группировка общественных элементов; бояре, житьи,
купцы, черные люди 197
Уменьшение власти демократии; судная грамота 1440 года . 198
Упадок мелкой поземельной собственности, закрепление кре-
стьян 199
Политические формы социального господства имущих классов 200
Волнения 1418 года; восстание должников против кредиторов 202
«Колониальные войны» Новгорода 204
Глава V. ОБРАЗОВАНИЕ МОСКОВСКОГО ГОСУДАРСТВА 207
Обычное представление о «собирании Руси» —
Можно ли провести раздельную черту между Киевской и
«удельной» Русью ; . * . . 208
Значение личностей «собирателей» в процессе собирания . . 209
Коллективный характер московской политики XIV века . . —
Экономические условия возвышения Москвы; значение реч-
ных путей 210
Московско-новгородский союз. Гости-сурожане 211
Размеры Москвы к концу XIV века 212
Московская буржуазия. События 1382 года 214
Московское боярство и политика «собирания» 215
Роль церкви как феодальной организации; церковь и татар-
щина 216
Ханские ярлыки 217
Можно ли отделить московскую и церковную политику в
XIV веке? . 218
Церковь и удельные противники московских князей . . 220
Церковь и Новгород 224
Покорение Новгорода как крестовый поход 226
Экономические условия этого покорения; конкуренция мос-
ковской и новгородской буржуазии 227
Финансовая политика Москвы 229
Характер «собирания»; вело ли оно к образованию «единого
государства»? . 230
Присоединение Пскова как образчик московской политики 232
Консерватизм этой последней; ее новшества сводятся к но-
вым налогам , 234
Остатки политической самостоятельности уделов в XVI веке 236
Экономические основания церковного объединения .... 238
Государственная власть и церковь в Византии 239
Всемирное христианское царство в представлении москов-
ских книжников XV века 240
Приложение теории к практике 242
Удельные князья как подданные великого князя; царское
местничество 246
Последствия этой теории в международных отношениях . . 248
Оборотная сторона медали: православие царя как необхо-
димое условие его легальности 250
Религиозное оправдание оппозиции в XVI веке и революции
в начале XVII века 251

718
Оглавление
Глава VI. ГРОЗНЫЙ 255
1. Аграрный переворот первой половины XVI века —
Социальная подкладка опричнины; мнения об этом совре-
менников и новейших историков —
Московское государство в начале эпохи Грозного; феодаль-
ные традиции; «право отъезда» 257
Экономический переворот; денежное хозяйство; разрушение
феодальной вотчины как экономического целого; появле-
ние землевладельца на рынке . 259
Городские центры; Москва XVI века; мелкие города; роль
буржуазии 261
Буржуазные отношения в деревне; торговля предметами пер-
вой необходимости 264
Торговые обороты монастырей; торговая роль духовенства;
протопоп Сильвестр . 265
Сельскохозяйственное предпринимательство; помещики и ры-
нок; денежный и хлебный оброк 267
Барская запашка; «холопы-страдники»; они не удовлетворя-
ют потребности; погоня за землей; централизация хозяй-
ства; крестьянская барщина; вольнонаемные рабочие . . 268
Относительное значение совершившейся перемены для круп-
ного и среднего землевладения . 271
Опричнина шла по линии экономического развития .... 272
2. Публицистика и «реформы» 273
Политические последствия основного экономического факта —
«Боярское правление»; кормления, их значение при нату-
ральном и денежном хозяйстве 274
Отношение населения к кормленщикам; бунт 1547 года . . —
Вопрос о древнерусской публицистике; «Пересветовскив/)
писания как отражение происшедшего социально-экономи-
ческого переворота 276
«Правда» и «вера» 278
Критика удельного способа управления; проект замены вас
салитета чиновничеством на жалованье* —
Апология вольного труда 279
Пересветов как идеолог помещичьей массы; отношение к ку-
печеству, к крупным феодалам —
Царь и «убогие воинники» 280
Местничество как орудие классовой борьбы 281
Захват помещиками местного управления; теории поме-
щичьей публицистики и практика губного сыска .... 282
Интересы «воинников» и интересы буржуазии; их противо-
речие (плательщики и получатели) 285
«Царские вопросы» и идеология посадской массы 286
«Собор примирения», ревизия вассалитета 287
Государственное управление и торговый капитализм: проек-
ты реформы косвенных налогов и упразднение внутрен-
них таможен 288
«Земские учреждения» Грозного —

Оглавление
719
3. Опричнина 289
Союз боярства и посадских как основа господства избранной
рады —
Антецеденты союза; московский посад и Шуйские .... 290
Казанские походы и компромисс всех руководящих классов;
Пересветов и завоевание Казани; земельные раздачи
1550 года и «верная» служба 291
Организация верховного управления; законодательство и
«все бояре»; юридическое закрепление местнических обы-
чаев .... 292
Выгодность компромисса для боярства; разочарование по-
мещиков; их экономическое положение после казанских
войн 295
Ливонская война и боярство; отношение буржуазии; взятие
Нарвы, ее роль в русском экспорте 300
Вмешательство поляков и шведов; военные неудачи .... 301
Отражение внешней политики на внутренних отношениях 302
Боярские измены; процесс князя Владимира Андреевича . . 303
Переворот 1564 года. Имеет ли он принципиальное значение?
Его внешняя история, как она рассказывается, как дей-
ствительно происходила . 305
Официальные и действительные мотивы переворота .... 307
Соглашение помещиков и буржуазии и роль последней в
опричнине . . 310
Новый классовый режим; собор 1566 года как его отражение 31iJ
Опричный террор; представляет ли он для своего времени
что-нибудь исключительное . . 315
4. Экономические итоги XVI века 317
Торжество среднего землевладения; было ли это прогрессив-
ным явлением —
Победа перелога над пашней; падение сельскохозяйствен
ной техники; юридическое объяснение этих явлений, его
несостоятельность . . 318
Влияние внешней политики: Ливонская война, потеря Нар-
вы, крымский набег 1571 года. Недостаточность этих при-
чин для объяснения запустения; размеры последнего . . 319
Хищнический характер помещичьего хозяйства; хлебное ба-
рышничество; падение цены денег 323
Торговля крестьянами; «пожилое»; «боярское серебро»; что
значило при этих условиях «прикрепление крестьян»? . . 325
Кризис помещичьего землевладения в конце XVI века . . 327
ТОМ ВТОРОЙ
Глава VII. СМУТА . . . 331
1. Феодальная реакция. Годунов и дворянство
Возрождение феодализма; судьба старой знати; феодалы из
опричнины: Богдан Вельский, Годунов; противоречия в его
положении: «дворянский царь», покровительствующий «му-
жикам черным» и заключающий соглашение с боярами;
личное влияние и семейное положение —

720
Оглавление
Политика Бориса-правителя 336
Столкновение 1587 года, его социальная подкладка, его вли-
яние на внешнюю политику . . 338
Союз с дворянством; роль «жалованья» 339
Смерть царевича Димитрия в современной литературе и но-
вейшей историографии; отношение к факту Бориса Году-
нова; предосторожности после смерти Федора 340
Избрание Бориса на царство; роль земского собора и народ-
ной массы в этом событии 345
Акт избрания и его особенности; крестоцеловальная запись 346
Разрыв Годунова с командующими слоями; попытка опе-
реться на народную массу; борьба с злоупотреблениями
администрации 348
Голод 1602—1604 годов и крушение демократической поли-
тики Бориса 351
2. Дворянское восстание ... 353
Кто выдвинул Названого Димитрия? —
«Извет» старца Варлаама; другая русская версия; роль ка-
заков и московской эмиграции; дело Романовых .... —
«Северская украина», характер ее населения; характер дви-
жения против Годунова. Поход Названого Димитрия к
Москве 356
Дворянский заговор; Ляпунов и южные помещики; отноше-
ние к делу посадских; положение боярства царствования
Димитрия; оргия земельных раздач и денежных наград 359
Сходство с опричниной; боярский заговор, брожение среди
буржуазии и его причины 360
Социальная и внешняя политика Димитрия; раскол среди
служилых 361
Переворот 17 мая 1606 года 365
Растерянность боярства на другой день после переворота;
воцарение Шуйского как заговор в заговоре; его социаль-
ная подкладка; самооборона боярства; крестоцеловальная
запись Шуйского 366
Финансовое положение царя Василия 370
Восстание южных помещиков; «возмущение холопов и кре-
стьян» и его роль в движении 371
Компромисс Шуйского с помещиками. Критическое положе-
ние царя Василия; видение «некоему мужу» 373
Вмешательство поляков и второй Димитрий 374
3. «Лучшие» и «меньшие» 375
Последние два года царствования Шуйского. Отношение к
царю Василию различных общественных классов .... —
Тушино: роль поляков и движение общественных низов;
крестьяйе и холопы; посадское движение; псковская рево-
люция 377
Тушинские «верхи» и Сигизмунд. Договор 4 февраля
1610 года 383
Агония Шуйского и второго Димитрия. Избрание Владисла-
ва. Бессилие польско-боярского правительства 388

Оглавление 721
Церковная оппозиция; действительные причины движения
против Владислава 391
Идеология движения; «Новая повесть»; легенда о Гермогене 398
Отдельные восстания посадских и служилых и их неудача
(Московский бунт 17 марта 1611 года; ляпуновское опол-
чение и приговор 30 июня) 400
Союз буржуазии и помещиков. Нижегородское ополчение 403
Глава VIII. ДВОРЯНСКАЯ РОССИЯ 406
1. Ликвидация аграрного кризиса —
Непосредственные результаты смуты. Крестьянское разо-
рение
Новые черты крестьянской крепости 408
Признаки улучшения со второго десятилетия XVII века;
уменьшение перелога, внутренняя колонизация .... 412
Экономическая реставрация; натуральные оброки; сокраще-
ние барщины 413
Рост крестьянской запашки; исчезновение бобыльных дво-
ров; рост населения в центральных уездах 416
Реставрация вотчинного землевладения, новые латифундии 418
2. Политическая реставрация 422
«Злоупотребления» XVII века и их обычное объяснение . . —
Разложение местного самоуправления и его причины . . . 429
Классовая борьба в городах 430
Судьба губных учреждений. Возрождение кормлений . . . 432
Иммунитеты 438
Феодальные черты московского центрального управления.
Новая феодальная знать и торговый капитализм .... 440
Устройство центральной администрации в XVII веке . . . 441
Архаические черты; местничество —
Значение личной близости к царю —
Приказы 442
Приказ тайных дел 443
Земский собор 444
Происхождение земского собора из феодальных отношений 445
Экономические причины его упадка —
Земские соборы и политическая реставрация XVII века . . 446
Архаические черты московских земских соборов: состав
представительства —
Неопределенность их компетенции 448
Земский собор как выражение экстренного запроса; вытекаю-
щая отсюда непопулярность земского собора 449
Глава IX. БОРЬБА ЗА УКРАИНУ . . 450
1. Западная Русь XVI—XVII веков . . —
Внешняя политика дворянской России —
Стратегические условия —
Колонизация 451
Борьба двух типов колонизации; идеология борьбы .... 453

722
оглавление
Юго-Западная Русь после татарского разгрома ...... 454
Литовско-русский феодализм 455
Люблинская уния; ее социальные условия . 458
Экономический переворот XV—XVI столетий 460
Замена натурального оброка денежным 461
Барщина —
Уменьшение крестьянского надела .......... 463
Судьба обезземеленных . 466
Вольная колонизация: романтическое представление о каза-
честве . . 467
Действительное социальное значение казачества великорус-
ского и украинского 468
Казацкая революция как эпизод борьбы феодальной и бур-
жуазной собственности 472
2. Казацкая революция 474
Идеологическая оболочка казацкого движения и его органи-
зационный центр —
Церковь и денежное хозяйство 475
Церковь и буржуазия; братства 476
Церковная уния 478
Феодальная реакция в церкви 479
Связь казачества и буржуазии 480
Запорожье —
Экономический конфликт: хлебная торговля и пиратство . . 481
Политический конфликт 482
Первые «рухи» 485
Схема казацкого восстания 486
Этапы наступления Полыни на Запорожье 487
Хмельничина 488
Условия, обострившие кризис; «ординация» 1638 года ... —
Роль Крымской орды 489
Политическая обстановка: Богдан и «чернь» 491
Отношение казацкого и крестьянского движения, роль мещан 492
Хмельницкий как выразитель казацкого и казацко-мещан-
ско-церковного движения 493
Разрыв с крестьянством . 495
3. Украина под московским владычеством 4Г6
Необходимость иностранной поддержки после разрыва; ко-
лебания между Швецией и Москвой —
Альтернатива казацко-московского или московско-польского
союза 497
Хмельницкий и московское самодержавие 499
Влияние успеха на Хмельницкого; «единовластец русский»;
борьба за политическую автономию 501
Условия договора 1654 года; социальная реакция 502
Классовая борьба на Украине и московский захват .... 504
Обрусение Украины и интересы русских помещиков .... —
«Нобилитация» казацкой старшины 505
Москва и киевская митрополия 506
Нарушения автономии 507
Московская демагогия, Сомко и Брюховецкий 509

Оглавление
723
Андрусовское перемирие 511
Социальная реставрация 512
Возрождение крупного землевладения —
Его экономические условия 513
Украинское дворянство половины XVIII века 514
Монастырское землевладение 515
Земельное ростовщичество —
Военный режим и феодализация 516
Закрепощение казаков 517
Глава X. ПЕТРОВСКАЯ РЕФОРМА . . 518
1. Торговый капитализм XVII века —
Традиционное представление об «европеизации России» . . —
Параллелизм русского и западного культурного развития
XV—XVII веков 519
Военно-финансовая схема реформы —
Ее экономическая основа 520
Московская торговля XVII века, ее некапиталистический ха-
рактер вначале 521
Московское ремесло; его средневековые особенности .... 522
Вторжение европейского торгового капитала 523
Русско-нидерландская торговля 524
Хлебный рынок в начале XVII века 527
Московское государство как голландская «хлебная колония» 528
Голландские проекты и туземный торговый капитал .... 529
Концентрация капитала на почве главным образом загра-
ничной торговли: царские монополии 531
Торговля шелком и ее значение 534
Роль гостей 538
Западные приемы торговой конкуренции; почта 539
Массовый характер заграничного ввоза 541
Влияние торгового капитализма на внешнюю политику:
Рига и Архангельск, коммерческие интересы на Балтий-
ском море и Северная война 542
Балтийская торговля и комбинация держав в начале
XVIII века 545
2. Меркантилизм .... 546
Старый и новый тип меркантилизма ... ... . . —
Старый тип в России: Новоторговый устав ... . 547
Посошков • • 548
«Медные рубли» 550
Бунт по их поводу и расправа с бунтовщиками 551
Переход к новому типу: Посошков 552
Люберас 553
Салтыков 554
Реальные основы русского «кольбертизма»: допетровские
фабрики 555
Дворцовые мануфактуры 556
Заграничные предприниматели 557
Характер производства и сбыта 558
Зачатки пролетариата 560

724
Оглавление
3. Промышленная политика Петра 560
Приемы дворянского государства и экономическое развитие;
принуждение как основа экономической политики ...
Регламентация производства 561
Протекционизм —
Искусственное создание новых отраслей производства: шелко-
вые мануфактуры 564
Недостаток свободных рабочих рук и способы искусственной
их замены; применение арестантского труда 565
Крепостная фабрика 566
Банкротство петровского капитализма: мнение комиссии о
коммерции 1727 года 567
4. Новый административный механизм —
Буржуазная администрация петровской России ..... —
Союз буржуазии и феодальной знати; два проекта 1681 года 569
Ратуша и ее связь с предыдущими мерами 571
Происхождение губерний: военные округа XVII века, их со-
циальное значение 572
Характер петровской губернии 573
Губернии и ратуша; «растаскивание» России 574
Остатки централизации: Сенат как центр царского хозяйства 576
Остатки буржуазной администрации: фискалы, их значение
и судьба 578
Происхождение коллегий; рассказ Фокеродта 582
Коллегии и торговый капитализм 583
Коллегии и дворянская реакция 585
Коллегии и «верховные господа» . 586
Новые успехи дворянской реакции; табель о рангах .... 588
Последняя вспышка буржуазных тенденций: реформа 1722 го-
да и генерал-прокуратура 590
5. Новое общество 592
Торговый капитализм и быт русского общества; резкость
перемены; ее социальные размеры —
Эпоха Петра и западноевропейское «Возрождение»; характе-
ристика Тэна 593
Петровские празднества 594
Характер шуток Петра . 596
«Всепьянейший собор» 5"97
Более серьезные формы вольнодумства; отношение Петра к
посту и к раскольникам; дело Тверитинова 598
Литературный индивидуализм петровской эпохи; его подго-
товка в литературе Смуты 600
Котошихин. «Гистория» князя Куракина 601
Индивидуализм в праве: указы о майорате и о престолона-
следии 603
Научные интересы эпохи; Петр-дантист, Петр-фельдшер . . 605
Безграмотность петровского двора —
Простота нравов; петровская дубинка —
Характерные черты петровской грубости: солдатчина . . . 607
Отношение Петра к гвардии 608
Военный характер забав Петра: солдатские замашки . , . 609

Оглавление 725
Связь солдатчины с режимом; мнение Фокеродта 611
Происхождение гвардии 612
Ее значение при Петре; гвардейцы в сенате; гвардейская
тирания в провинции —
Гвардия как центр дворянской реакции 614
6. Агония буржуазной политики 615
Итоги петровской политики: разорение крестьянства ... —
Состояние войска и флота 616
Персидский поход; его экономическое значение, его неудача 617
Настроение накануне смерти Петра 618
Обстоятельства его смерти 620
Русский престол становится избирательным —
Как в действительности происходили выборы: Екатерина I
и гвардия . . . : 621
Характер царствования Екатерины: нарастание оппозиции 622
Верховный тайный совет, его происхождение 624
Его политическое значение 625
Оппозиция генералитета: Верховный тайный совет и Сенат 627
Буржуазная политика Верховного тайного совета .... 629
«Вольность коммерции», отмена торговых привилегий Пе-
тербурга —
Влияние Менпгикова и дворянства; меры относительно по-
душной подати 630
Облегчение дворянской службы 632
Значение падения Меншикова: «верховники» и Петр II . . 633
Экономическая политика Д. М. Голицына ........ 635
Отношение к ней дворянства: немецкий погром 1729 года 638
Смерть Петра II и кризис 1730 года; императорские канди-
датуры 640
«Пункты» и их действительное значение 642
Отношение к ним гвардии 643
Конституционные проекты «верховников» и «генералитета» 644
Пассивное поведение шляхетской массы 645
Анна и гвардия 646
Победа генералитета и «восстановленио самодержавия» . . —
ПРИЛОЖЕНИЯ
Примечания к «Русской истории с древнейших времен» . . . 649
Том первый —
Том второй 665
Именной указатель 683
Указатель географических и этнографических названий . . 700

Покровский Михаил Николаевич
ИЗБРАННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ В ЧЕТЫРЕХ
КНИГАХ. Под общ. ред. М. Н. Тихомирова, В. М. Хво-
стова, О. Д. Соколова.
Кн. 1. Русская история с древнейших времен,
т. I—II. М., «Мысль», 1966.
725 с. (Акад. наук СССР. Ин-т истории).
9(С)1
Редактор Л. Н. Лазаревич
Мл. редактор Г. В. Захарова
Оформление художника В. В. Максина
Художественный редактор Г. М. Чеховский
Технический редактор В. Я. Корнилова
Корректоры С. С. Игнатова, А. И. Зотова
Сдано в набор 6 декабря 1965 г. Подписано в печать
26 апреля 1966 г. Формат бумаги 60x90Vi6, № 1. Бу-
мажных листов 22,75. Печатных листов 45,5. Учетно-
издательских листов 42,97. Тираж 15 000 экз. А01853.
Цена 2 руб. Заказ 177
Подписное издание
Издательство «Мысль»
Москва, В-71, Денинский проспект, 15
Ленинградская типография № 1 «Печатный Двор»
имени А. М. Горького Главполиграфпрома Комитета
по печати при Совете Министров СССР, Гатчинская, 26

Уважаемые читатели!
ВЫ МОЖЕТЕ ПРИОБРЕСТИ СЛЕДУЮЩИЕ
КНИГИ ПО ИСТОРИИ СССР:
А. М. Горький и создание истории фабрик и заводов. Сбор-
ник документов и материалов в помощь работающим
над историей фабрик и заводов СССР. 1959. 363 стр.
63 коп.
Греков Б. Д. Краткий очерк истории русского крестьян-
ства. 1958. 230 стр. 52 коп.
Зайончковский П. А. Проведение в жизнь крестьян-
ской реформы 1861 г. 1958. 470 стр. 1 р. 50 к.
Крестьянское движение в России в 1796—1825 гг. Сборник
документов. 1961. 1048 стр. 80 коп.
Крестьянское движение в России в 1826—1849 гг. Сборник
документов. 1962. 984 стр. 50 коп.
Крестьянское движение в России в 1850—1856 гг. Сборник
документов. 1962. 828 стр. 1 р. 41 к.
Крестьянское движение в России в 1857 — мае 1861 г. Сбор-
ник документов. 1963. 882 стр. 1 р. 57 к.
Крестьянское движение в России в 1881—1889 гг. Сборник
документов. 1960. 964 стр. 50 коп.
Крестьянское движение в России в 1890—1900 гг. Сборник
документов. 1959. 752 стр. 50 коп.
Р а ш и н А. Г. Формирование рабочего класса в России.
Изд. 2. 1958. 623 стр. 2 р. 45 к.
Т а р л е Е. В. Северная война и шведское нашествие на
Россию. 1958. 480 стр. 1 р. 80 к.
Тихомиров М. II. Источниковедение СССР. Учебное
пособие. Вып. I. С древнейших времен до конца XVIII в.
1962. 685 стр. 70 коп.
Ч е р е п и и н Л. В. Образование Русского централизован-
ного государства в XIV—XV веках. 1960. 899 стр.
2 р. 67 к.
Обращайтесь за интересующими вас изданиями
по адресу: Москва, И-254, ул. Яблочкова, 8.
Магазин № 155 «Книга — почтой».

В 1967 г.
ИЗДАТЕЛЬСТВО «МЫСЛЬ»
ВЫПУСТИТ ТАКИЕ КНИГИ
ПО ИСТОРИИ СССР:
История Красного Сормова. 1849—1965 гг. Колл. авторов.
40 л. 2 р. 77 к.
История национально-государственного строительства в
СССР (1917—1937 гг.). Колл. авторов. 35 л. 2 р. 30 к.
Л а в е р ы ч е в В. Я. По ту сторону баррикад (Московская
буржуазия в борьбе с революцией). 18 л. 1 р. 18 к.
Соловьев О. Ф. Великий Октябрь и его противники. 23 л.
1 р. 50 к.
Тартаковский А. Г. Военная публицистика Отечест-
венной войны 1812 года. 15 л. 82 коп.
Т р у к а н Г. А. Октябрь в Центральной России. 20 л.
1 р. 30 к.
ЧерепнинЛ. В. Исторические взгляды классиков рус-
ской литературы. 25 л. 1 р. 60 к.
На эти книги
оставляйте заказы
в ближайших книжных магазинах.