Автор: Фроянов И.Я.  

Теги: феодализм   история россии  

ISBN: 0131-2987

Год: 1987

Похожие

Проблемы европейского феодализма

Проблемы генезиса капитализма.

Проблемы генезиса науки

Проблемы этологии

Текст
                    Пнезис и развитие феодализма б России
ИЗДАТЕЛЬСТВО
ЛЕНИНГРАДСКОГО
УНИВЕРСИТЕТА



ЛЕНИНГРАДСКИЙ ОРДЕНА ЛЕНИНА И ОРДЕНА ТРУДОВОГО КРАСНОГО ЗНАМЕНИ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ имени А. А. ЖДАНОВА
ПРОБЛЕМЫ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ И ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ
Выпуск 10
ГЕНЕЗИС И РАЗВИТИЕ
ФЕОДАЛИЗМА В РОССИИ
ПРОБЛЕМЫ ИДЕОЛОГИИ И КУЛЬТУРЫ
Межвузовский сборник под редакцией проф. И, Я, Фроянова
К 80-летию проф. В. В. Мавродина
ЛЕНИНГРАД ИЗДАТЕЛЬСТВО ЛЕНИНГРАДСКОГО УНИВЕРСИТЕТА 1987

Печатается по постановлению редакционно-издательского совета Ленинградского университета
Статьи сборника (вып. 9 вышел в 1985 г.) освещают развитие идеологии и культуры в России в период с IX по XIII в. Ряд статей посвящен ранней истории христианства на Руси, рассмотрению процесса формирования идеологии средневекового Русского государства, исследованию общественно-политической мысли. Существенное внимание уделяется в сборнике вопросам культуры и быта сельского населения России XVII— XVIII вв. Важное место занимает в нем изучение идеологии народных масс, особенно в моменты обострения классовой борьбы в русском обществе.
Книга предназначена для научных работников и преподавателей истории.
Рецензенты: д-р ист. наук В, М. Панеях (ЛОИИ СССР), д-р ист. наук Г. Л, Курбатов (Ленингр. ун-т).
Редколлегия: д-р ист. наук А. Я. Дегтярев, д-р ист. наук И, В. Дубов, д-р ист. наук Р. Г. Скрынников, д-р ист. наук И. Я. Фроянов (отв. ред.), д-р ист. наук А. Л. Шапиро
ИБ № 2630
ГЕНЕЗИС И РАЗВИТИЕ ФЕОДАЛИЗМА В РОССИИ
Проблемы идеологии и культуры
Проблемы отечественной и всеобщей истории, вып. 10
Редактор О. Е. Хованова Художественный редактор А. Г Голубев Обложка художника В. А. Тюлюкина Технический редактор Л. А. Топорина Корректоры М. В. Унковская, М, Э. Макаренкова
Сдано в набор 1.10.86. Подписано в печать 31.12.86. М-26686. Формат 60X90’/^ Бумага тип. №2. Гарнитура литературная. Печать высокая. Усл. печ. л. 14. Усл. кр.-отт. 14,31. Уч.-изд. л. 15,76. Тираж 1|599 экз. Заказ № 423. Цена 2 р. 40 к. Издательство ЛГУ им. А. А. Жданова. 199034, Ленинград, Университетская наб., 7/9.
Типография Изд-ва ЛГУ им. А. А. Жданова. 199034, Ленинград, Университетская наб., 7/9.
г 0505010000—036 16_87 076(02)-87
Издательство 0 Ленинградского* университета 1987 г.

A. fl. Дегтярев, И. fl. Фроянов
О ВЛАДИМИРЕ ВАСИЛЬЕВИЧЕ МАВРОДИНЕ
В марте 1988 года исполняется 80 лет выдающемуся советскому историку, заслуженному деятелю науки РСФСР, доктору исторических наук, профессору Владимиру Васильевичу Мавродину — замечательному исследователю истории феодальной России. Вся жизнь В. В. Мавродина неразрывно связана с Ленинградским университетом, отдана ему самозабвенно и безраздельно.
Свой научный путь В. В. Мавродин начинал в период зарождения советской исторической науки, когда марксистско-ленинская теория, овладевая умами историков, становилась идейной основой исторического познания. Талант Мавродина-ученого сразу же заявил о себе ярко и самобытно. Без его трудов невозможно сейчас представить развитие советской историографии в 30-е годы. Особенно это относится к изучению Киевской Руси. Именно на протяжении 30-х годов создавалась современная концепция истории Киевской Руси. В. В. Мавродин принимал деятельное участие в ее разработке.
Еще на раннем этапе научного творчества В. В. Мавродина явственно обозначилась характерная для него черта: пристальное внимание к проблемам недостаточно исследованным или вовсе не изученным. Появляются в печати его глубокие и важные труды о восстаниях смердов на Руси XI века, первая в нашей науке обобщающая монография, посвященная образованию Русского централизованного государства, штудии по истории феодального хозяйства и заводской промышленности XVII века. Наиболее крупное достижение В. В. Мавродина в то время — опубликованная в 1940 г. фундаментальная монография «Очерки истории Левобережной Украины (с древнейших времен до второй половины XIV века)», в которой раз

вернута подробная картина разложения первобытнообщинного строя в восточнославянском обществе, формирования государства и феодализма на Руси. Научная общественность в лице таких авторитетных специалистов, как Б. Д. Греков, Е. В. Тар-ле, В. И. Равдоникас и др., высоко оценила этот труд В. В. Мавродина. Представленный автором в качестве докторской диссертации, он был с блеском защищен на Ученом совете исторического факультета в 1940 году. В момент защиты диссертанту было всего лишь 32 года!
Наступил 1941 год. В. В. Мавродин встал в строй борцов с фашизмом, сменив перо ученого на перо пропагандиста. Его взволнованное и возвышенное слово о героическом прошлом нашей Родины, обращенное к советскому народу, к воинам Красной Армии, зажигало чувство патриотизма, вдохновляло йа бой с врагом.
Научные исследования, однако, ученый не прерывал полностью и в военные годц, написав капитальную книгу «Образование Древнерусского государства». Занимаясь далеким прошлым, он делал это ради настоящего: «Воинам доблестной Красной Армин, богатырям земли Русской, сражавшимся за освобождение нашего Древнего Киева в грозную и победоносную осень 1943 года, посвящает автор эту книгу». Книга «Образование Древнерусского государства» — одно из классических в советской исторической литературе о Киевской Руси произведений, к которому с неослабевающим интересом обращаются ученые, студенты, все, кого привлекает отечественная история.
В. В. Мавродин продолжает изучение истории Киевской Руси и в послевоенное время. Он подготовил первую в нашей науке обобщающую работу о классовой борьбе на Руси XI— XIII вв. Первым берется за разработку весьма актуального вопроса о древнерусской народности, много и плодотворно занимается Московской Русью. Предметом его изысканий становится также эпоха Петра I. Книга о Петре Великом, изданная в серии «Жизнь замечательных людей», завоевала широкое признание у читателей. С большим увлечением ученый иссле* дует историю классовой борьбы в России XVIII в., прежде всего историю восстания под руководством Е. Пугачева. При историческом факультете ЛГУ был создан большой авторский коллектив во главе с В. В. Мавродиным, подготовивший трехтомник «Крестьянская война в России в 1773—1775 годах. Восстание Пугачева». Этот труд, изданный между 1961—1970 гг.» не имеет равных ни в дореволюционной, ни в советской историографии крестьянских войн в России.
Владимир Васильевич сплотил и возглавил еще один коллектив ленинградских ученых, изучавших советскую историографию домонгольской Руси. Итогом деятельности этого коллектива явились две крупные монографии — «Советская историография Киевской Руси» и «Советское источниковедение Ки

евской Руси», ставшие настольными книгами историков-русистов.
Народные массы всегда находились в центре исследований В. В. Мавродина. Любовь историка к русскому народу — священный источник его творческого вдохновения. Происхождению русского народа исследователь посвятил отдельную книгу, которая мгновенно разошлась, едва коснувшись книжного прилавка.
Огромную привязанность испытывает В. В. Мавродин к своему родному Ленинграду. История великого города на Неве — одно из самых сильных его увлечений. Книга В. В. Мавродина «Основание Петербурга» — яркое тому подтверждение.
Научное творчество В. В. Мавродина, взятое в целом, поражает своим масштабом универсальностью. Исследования историка охватывают важнейшие исторические процессы, протекавшие на протяжении полуторатысячелетия, начиная с первых веков новой эры и по XVIII век включительно. Впечатляет и объем проделанного: Владимиром Васильевичем написано 363 научных труда, включая 37 монографий! Мавродин-ученый является образцом для молодых историков, во многом недосягаемым.
Научную работу Владимир Васильевич всегда сочетал с преподавательской деятельностью. Тысячи его учеников трудятся в различных городах и весях нашей страны. Десятки кандидатов и докторов наук прошли у него школу познания отечественной истории. Лекционные курсы В. В. Мавродина «Образование Древнерусского государства и формирование древнерусской народности», а также «Классовая борьба и обшествеино-политическая мысль в России в XVIII веке» принадлежат к числу лучших, которыми ныне располагает советская высшая школа.
Значительны заслуги В. В. Мавродина как организатора исторической науди. Более двух десятилетий он пробыл на посту декана исторического факультета Ленинградского университета, свыше сорока лет заведовал кафедрой истории СССР. Будучи председателем головного совета по истории Минвуза РСФСР, В. В. Мавродин многое делает в плане организации и координации научных исследований в университетах Российской Федерации. Своей деятельностью в качестве председателя специализированного совета по защите диссертаций В. В. Мавродин активно содействует подготовке научных кадров. Советское государство высоко оценило заслуги ученого, наградив его орденами Ленина, Октябрьской Революции, «Знак почета» и медалями.
Владимир Васильевич обладает замечательными человеческими качествами. Он всегда доброжелателен и прост в общении с окружающими, готов прийти на помощь в трудную ми

нуту. С величайшим уважением относится В. В. Мавродин к идеям и наблюдениям товарищей по науке, даже если они расходятся или, более того, противоречат его собственным взглядам. Он богат доброй мудростью, излучающей тепло и свет всем, кто с ним соприкасается. Встречи и беседы с В. В. Мав^ родиным обогащают, оставляя неизгладимое впечатление.
Настоящий сборник посвящается восьмидесятилетию Владимира Васильевича Мавродина. Авторы этого сборника, коллеги и ученики В. В. Мавродина, свидетельствуя ему свое глубокое почтение, желают юбиляру новых творческих успехов во славу советской исторической науки.

И. В. Дубов
ЯЗЫЧЕСКИЕ КУЛЬТЫ НАСЕЛЕНИЯ ЯРОСЛАВСКОГО ПОВОЛЖЬЯ IX—XIII ев. (по археологическим данным)
Важнейшей составной частью духовной культуры средневековья были различные верования и культы, которые имеют материальное выражение в погребальном обряде, святилищах, украшениях и амулетах (из костей или зубов культовых животных и птиц), различных изображениях на бытовых предметах.
Археологически уловимые остатки и следы таких культов и верований выявлены при раскопках поселений и могильников IX—XIII вв. в Ярославском Поволжье. Наиболее ярко в конкретных предметах обихода отразились различные зооморфные культы и в первую очередь те, которые связаны с медведем, конем и водоплавающими птицами. Таким образом, археологические материалы позволяют анализировать и реконструировать прежде всего те верования, которые играли наиболее важную роль в духовных представлениях жителей эпохи средневековья данного района.
Ряд животных и пгиц занимал ведущее место не только в духовной культуре, но и в экономике населения Верхней Волги в IX—XIII вв. Такая позиция шифоко распространена в работах современных исследователей. И, соответственно, чуть ли не каждый промысловый зверь или птица объявляются культовыми. При анализе материалов по данной теме, безусловно, необходимо неукоснительно соблюдать хронологические принципы и учитывать территориальные особенности.
Зооморфные культы населения Волго-Окского междуречья эпохи средневековья и их конкретные проявления в археологических реалиях издавна йнтересовали специалистов в области древней истории, филологии, этнографии, фольклора и, конечно, археологии.
В одной из первых работ, посвященных древностям данного региона этим вопросам было уделено серьезное внимание.* 1
1 Уваров А. С. Меряне и их быт по курганным раскопкам//Труды
1 археологического съезда: В 2 т. М., 1871. Т. 2.

Однако наиболее глубокой и детальной проработке языче* ские культы Верхнего Поволжья подверглись лишь археологами нашего столетия, и это связано прежде всего с накоплением новейших материалов и новым методологическим и методу ческим подходом.2 Рассматриваемые культы уходят глубоко в древность. Для фатьяновской культуры II тысячелетия до нашей эры Д. А. Крайнов отмечает прямую связь культа медведя со скотоводческим хозяйством.3 В эпоху раннего железного века, когда на территории Волго-Окского междуречья располагалась дьяковская культура, четко фиксируются также различные культы животных и птиц.4
Кроме материалов, так или иначе отражающих общеизвестные и широко распространенные культы медведя, коня, водоплавающей птицы, в погребениях и на поселениях эпохи средневековья Волго-Окского междуречья известны также различные находки, выполненные из костей, клыков и астрагалов бобра, лисицы, волка, кабана, овцы-козы, рыб. Однако это не означает, что мы имеем дело с их обожествлением и определять данные реалии как культовые следует крайне осторожно (часто они могли быть отражением пережитков тотемизма у отдельных родовых групп, а не общими для всего населения культами). Мы рассмотрим только достоверные широко встречающиеся языческие культы.
Наиболее детально данная проблема рассмотрена Л. А. Голубевой. Она, как и большинство исследователей, считает, что «предметом культа служили прежде всего животные, охота на которых являлась источником существования человека». Но тут же добавляет, что «почитались также некоторые звери и птицы, не бывшие постоянным объектом охоты, но считавшиеся „старшими”, „хозяевами”».5 Рассмотрим хотя бы те культы, которые были наиболее распространены на интересующей нас территории — медведя, коня, водоплавающей птицы. Медведь не мог быть каждодневным объектом охоты и основным источником существования человека. В нем видели именно «хозяина» —
£ Воронин Н. Н. 1) Медвежий культ r Верхнем Поволжье в XI веке//Материалы и исследования по археологии СССР (МИА). № 6. М.; Л., 1941. С. 149—190; 2) Краеведческие записки. Вып. 4. Ярославль, I960. С. 25—93; Горюнова Е. И. Этническая история Волго-Окского междуречья//МИА. № 94. М., 1961. С. 138—148;» Ф е х н е р М. В. Предметы языческого культа // Ярославское Поволжье X—XI вв. Сб. статей / Под ред„ А. П. Смирнова. М., 1963. С. 86—89; Голубева Л. А. Зооморфные украшения финно-угров // Свод археологических источников (САИ). Е 1-59. М.> 1979; Рябинин Е. А. 1) Финно-угорские элементы в культуре Северной Руси X—XIV вв.: Автореф. канд. дис. Л., 1974; 2) Зооморфные украшения. Древней Руси X—XIV вв.//САИ. Е1-60. Л., 1981.
3 Крайнов Д. А. Древнейшая история Волго-Окского междуречья. М,^ 1972. С. 199.
4 Горюнова Е, И. Этническая история.	С. 139—148.
3 Голубева Л. А. Зооморфные украшения финно-угров. С. 5.

прародителя или предка человека, покровителя скбта — айалсР’ га Велесу и потому обожествляли. Его культ наряду с обожествлением лося (оленя) занимал важнейшее место в представлениях многих народов об их происхождении, об окружающем^ мЪре — вселенной.
Близкие заключения можно сделать и по отношению к куль^ ту водоплавающей птицы. Согласно финно-угорскому эпосу' (см. «Калевала», «Калевипоэг») утка является прародительниц цей мира и всего живого. В космогонических представлениях финно-угров важную роль играют «небесные», «солнечные» кони, входящие в круг солярных представлений и культов. В связи с этим следует привести интересные статистические данные. Так, Л. А. Голубева в своей работе рассмотрела около* тысячи зооморфных украшений VI—XIV вв. Свыше 60% из них изображают коня, более 30%—птиц, лишь 3%—медведя и всего две подвески — бобра.6 7 Цифра Е. А. Рябинина значительно больше — только 1050 находок X—XIV вв., причем подавляющее большинство их коньки и водоплавающая птица?
Безусловно рассматриваемые культы так или иначе был:? связаны с реальной экономической жизнью общества того времени, однако можно полагать, что не это было определяющим в их формировании, развитии и выражении в реалиях. Второй важнейшей задачей является хронологическое расчленение различных культовых представлений, что можно сделать исключительно на археологических материалах. Л. А. Голубева, проанализировав большую серию зооморфных украшений финно-. угров VI—XIV вв., построила их хронологическую шкалу, которая позволила утверждать, что в VI — первой половине IX вв. широко распространены главным образом три культа — коня, водоплавающей птицы и медведя.8 Причем последний культ, по ее мнению, в основном представлен в Прикамье. В конце IX—XI вв. в Поволжье господствует культ коня.9 Его атрибуты — различные изображения-привески начинают исчезать в Волго-Окском междуречье на рубеже XI—XII столетий. Это связано, как полагают многие авторы, с усилением славянского расселения на этих землях, формированием древнерусской народности и соответствующей культуры, в том числе и духовной. В XII—XIII вв. наибольшее количество зооморфных подвесок встречается в Костромском и Кинешемском Повол^ жье. Материалы показывают, что процессы формирования древнерусской народности и культуры здесь происходили позже и медленнее, чем й рассматриваемом регионе. В XIV в. зооморфные украшения почти полностью исчезли из обихода — именно в этот период сформировалась древнерусская
6 Там же. С. 9.
7 Рябинин Е. А. Зооморфные украшения. С. 8.
8 Голубева Л. А. Зооморфные украшения финно-угров. С. 8.
9 Там же. С. 62; Ряби и и н Е. А. Зооморфные украшения... С. 57.

культура, и языческие представления в основном были подавлены христианской религией, наконец, что тоже немаловажно, поскольку речь идет об украшениях, — просто-напросто изменилась мода. Культовые реалии — привески в виде коньков и птичек являются важным историческим источником. На основании типологии и хронологии этих украшений можно выявить племенную принадлежность тех или иных памятников на раннем этапе и их областные особенности.
Однако во всех случаях, такие амулеты являются либо в чистом виде проявлениями культов финно-угорского населения, либо финно-угорскими элементами древнерусского язычества. Не случайно, как справедливо отмечает Е. А. Рябинин, эти привески «были распространены в областях славяно-чудского пограничья».10 Таковы общие посылки в изучении зооморфных культов населения Волго-Окского междуречья в эпоху раннего средневековья.
Наиболее древним по археологическим, этнографическим и фольклорным данным у многих народов мира является культ медведя. Б. А. Рыбаков в связи с этим отмечает, что «медвежий культ (может быть самый первый в истории человечества) оказался необычайно устойчивым».11
Корни культа медведя в Волго-Окском междуречье уходя г глубоко в древность. Наиболее ярко этот культ прослеживается по археологическим данным в материалах Фатьяновской культуры II тысячелетия до нашей эры. Здесь отмечены и захоронения медведей и находки медвежьих клыков-амулетов, кинжалов из медвежьей кости, топора-молота с обухом в виде головы зверя.12 Подвески в виде медведей известны в райанах Прикамья и датируются в основном VI—VIII вв.13 Для Волго-Окского междуречья этот вид амулетов-украшений вообще не известен.
В материалах дьяковской культуры на территории Волго-Окского междуречья культ медведя хорошо прослеживается. Эта тема детально разработана в работах Н. Н. Воронина и Е. И. Горюновой. В этой связи большой интерес вызывает находка костяной фигурки медведя из культурного слоя дьяковского Попадьинского селища.14 На поселениях этого времени известны находки привесок-амулегов из клыков и когтей медведя. Эти традиции продолжаются и в эпоху средневековья (в погребениях и на поселениях найдены аналогичные вещи).15
В Волго-Окском междуречье в фатьяновское время (II тыс.
10 Там же. С. 5.
11 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. М„ 1981. С. 108.
12 Крайнов Д. А. Древнейшая история. С. 199.
13 Голубева Л. А. Зооморфные украшения финно-угров. С. 27—28.
14 Горюнова Е. И. Этническая история. С. 133, рис. 60, 2.
15 Дубов И. В. Северо-Восточная Русь в эпоху раннего средневековья. Л., 1982. С. 206, рис. 9 (10); с. 243, рис. 45 (9).

до н. э.) известны ритуальные захоронения медведей.16 Наряду •с ними значительный интерес представляют захоронения реальных медвежьих лап, которые, впрочем, известны со времени палеолита. Культ медвежьей лапы сохраняется вплоть до нашего столетия. Имел он место и в эпоху средневековья. В этой связи следует особо сказать об одной новейшей интересной находке. В 1985 г. Ярославской экспедицией Ленинградского университета под руководством В. Н. Седых был вскрыт имевший следы прежних раскопок курган № 297 (по нумерации М. В. Фехнер) Тимеревского могильника. На уровне древней погребенной поверхности были обнаружены два женских захоронения по обряду трупоположения. Рядом с одним из костяков (девочка 11—13 лет)17 были обнаружены две фаланги медведя, на одну из которых был надет серебряный перстень с сердоликовой вставкой. Видимо, это была целая отрубленная медвежья лапа, от которой сохранились лишь эти две фаланги. Кроме перстня, в погребении обнаружены две скорлупообразные фибулы типа 51, датирующиеся серединой X века, бусы, привеска из арабского дирхема, чеканенного в 804—805 гг. н. э.,18 фрагменты лепных горшков. Судя по находкам погребение датируется серединой X столетия. Перед нами уникальная находка, которую можно интерпретировать как обручение с медведем, аналоги которому известны по данным этнографии и фольклора. Этот сюжет, безусловно, требует дальнейшего углубленного изучения.
С культом медведя связывают и известные в курганах Ярославского Поволжья и Суздальского ополья глиняные имитации звериных лап. В целом в Ролго-Окском междуречье известно более 100 погребальных комплексов с глиняными лапами. Вопросы хронологии, происхождения и принадлежности лап из глины культу медведя неоднократно поднимались в работах как отечественных, так и зарубежных авторов.19
Наиболее достоверный и качественый материал в этом плане дают нам Ярославские могильники, где погребения с лапами составляют довольно компактную хронологическую группу.
В целом эти погребения характеризуются довольно стандартным набором признаков — трупосожжения, совершенные на ме
16 Крайнов Д. А. 1) Памятники фатьяновской культуры: Ярославская группа // САИ, В 1-20. М., 1963. С. 33—3; 2) Древнейшая история... С. 142.
17 Определение Н. Н. Цветковой.
18 Определение И. Г. Добровольского.
19 Подробную историографию по данной теме см.: Дубов И. В. Глиняные лапы в погребальном обряде курганов Аландских островов и Волго-Окского междуречья // Новое в археологии СССР и Финляндии: Докл. Третьего Сов.-финлянд. симпоз. по вопр. археологии, И—15 мая 1983 г. Л., 1984. С. 95—99.

сте сооружения кургана на кострище, по размерам насыпи от носятся к серии «больших* курганов (диаметр — 6—10 м; высота— до i м). Лапы всегда занимают определенное место погребениях — среди кальцинированных костей на кострище* или рядом с урной, наполненной кальцинированными человеческими костями.
Глиняные лапы являются составной частью набора признаков, характерных для середины X в. В это время типичным для Ярославских курганов становится наличие деревянных (горелые плахи) и каменных (кладки из валунов) конструкций. Около 50% погребений Ярославских могильников, где найдены глиняные лапы и кольца, содержат остатки этих конструкций.20
Эти признаки сочетаются не только с находками лап и колец, но также и с другими финно-угорскими элементами — ко-поушками, круглодонной керамикой, бубенчиками, привесками! из астрагалов бобра.
Подкурганные конструкции из дерева и камней можно определять как реализацию идеи «дома мертвых» в Ярославском! Поволжье в IX—X вв. (практически это имитация дома). Эти? курганы в своем обряде и инвентаре содержат разноэтничные черты, однако ведущей здесь является финно-угорская традиция, имеющая корни в погребальных сооружениях дьяковского времени типа «домиков мертвых». Истоки обычая размещения глиняных амулетов в домах реальных и мертвых также, видй’ мо, надо искать в материалах дьяковской культуры, а сами лапы впоЛЕё могут являться продолжением традиций мелкой глиняной пластики дьяковцев.
Собранные Н. Н. Ворониным этнографические данные говорят, что лапы медведя и, следовательно, глиняные имитации их могли являться своеобразными оберегами-хранителями очага, дома. Такие примеры можно почерпнуть из этнографии и фольклора народов Сибири, мордвы, русских. Видимо, такое же назначение имели и реальные медвежьи лапы или кости в погребениях Юго-Восточного Приладожья, Подболотьевского могильника, в Костромских курганах и Новгородских сопках.
Богатейшие археологические, этнографические, фольклорные материалы говорят об имеющем глубокие корни культе медведя, встречающемся на большой территории лесной зоны Европы и Азии.
Бытование разных традиций — положение в могилу подлинных лап их глиняных заменителей могло зависеть от определенных стадий культа животных. По этнографическим данным^ хорошо известно, что любой зооморфный культ переживает две
20 Д у б о в И. В. «Домики мертвых» Ярославских могильников // Проблемы истории и культуры Северо-Запада РСФСР / Отв. ред. В. В. Мавродин. Л., 1977. С. 122.

«основные стадии: начальный этап — табу на умерщвление зве-jjh (поскольку он является тотемом), поздний — охотничье-про-1мысловый культ. Этим, скорее всего, и может объясняться факт замены костей животных в погребениях их имитациями.
Археологические данные говорят в пользу местного происхождения этих амулетов. Связь курганов с лапами с главными .речными путями из района Ярославля в глубины Ростовской земли позволяет сделать вывод о распространении исследуемых предметов, как частей погребального ритуала из Ярославского Поволжья.
Глиняные лапы, являющиеся отражением культа медведя у финно-угров, недолго были неотъемлемым элементом погребального отряда нового формирующегося этноса—-древнерусской народности. Вероятно, этот обряд был одной из ярких ^вспышек старых этнических традиций.
Культ медвежьих лап практиковался на протяжении тысячелетий — с палеолитической эпохи. Отрубленные медвежьи лапы были и человеческими оберегами и «скотьими богами». Они фиксируются, по этнографическим данным, у русского и финко-угорского населения вплоть до начала XX в.
Археологические данные о культе медведя коррелируются с сообщениями письменных источников и различными преданиями. Так, в сообщении летописи о восстании в Суздальской земле 1071 г. фигурирует медведь. В тексте сообщения можно найти многочисленные проявления языческих верований и культов, и в том числе культа медведя. Именно медведь уносит тела, казненных волхвов-руководителей восстания. И это не случайно, так как он был покровителем древнерусских язычников северо-востока, среди которых был значителен финно-угорский элемент.21
С медведем — языческим божеством связана и легенда об -основании города Ярославля.22
Таким образом, один из самых древнейших и распространенных культов зверей — культ медведя имеет прочные подтверждения в археологических реалиях Волго-Окского междуречья.
В последние годы в связи с дискуссией, связанной с определением глиняных лап, стали говорить о существовании у =финно-угорского населения в период раннего средневековья культа бобра. Детально данная позиция была обоснована в работах М. В. Фехнер.23 Если суммировать ее заключения, то они будут выглядеть следующим образом: археологические материалы дают возможность говорить о существовании культа на
21 Дубов И. В. Северо-Восточная Русь XI в. и события 1024 и 1071 гг. // Генезис и развитие феодализма в России. Л., 1985. Вып. 9. С. 28—38.
22 Д у б о в И. В. Города, величеством сияющие. Л., 1985. С. 61—67
S3 Фехн.ер .М. В. -Предметы языческого культа. С. 86—89.

данной территории; этот культ характерен для финно-угорского» населения; в курганах, где найдены глиняные лапы (М. В. Фех-нер считает их бобровыми), возможно, захоронены лица, связанные с бобровым промыслом, а в богатых погребениях — владельцы бобровых гонов.
Какими же сведениями мы обладаем для установления существования культа бобра? Во-первых, это письменные источники, сообщающие о том, что жители данных районов в больших количествах продают бобровые шкурки. Так, арабский путешественник XII в. Абу Хамид ал-Гарнати указывает: «И есть другая область, которую называют Ару, в ней охотятся! и на бобров, и горностаев, и превосходных белок. И идут от них чрезвычайно хорошие шкурки бобров».24 Далее он сообщает о жителях финно-угорских земель Вису и Йура: «А на некоторых из них бывают шубы из превосходных шкурок бобров, мех этих бобров повернут наружу. они едят бобровое и беличье мясо и мед».25 Это свидетельствует о том, что бобр играл важную роль в экономике населения финно-угорского севера.
В сообщении этого автора упоминается страна Ару. Здесь речь, видимо, идет об Артании — Арсе и дает прямой выход на весьма дискуссионную проблему трех областей русов, о которых сообщают многие восточные авторы. В настоящее время удалось существенно продвинуться в решении данного вопроса и достаточно обоснованно отождествить Ару с Ростовской землей, т. е. с территорией, которую мы рассматриваем.26 Арабский автор недвусмысленно говорит о большом экономическом значении бобра и других пушных зверей в жизни населения Волго-Окского междуречья в эпоху средневековья.
Однако тот факт, что бобр был важным промысловым животным, еще не является доказательством существования широко распространенного культа этого зверя. На поселениях в культурном слое кости бобра встречаются в очень больших количествах. Так, по сообщению Л. А. Голубевой, кости бобра составили 97% от общего количества костей диких животных на городище у села Городище в Белозерье. 27 Небольшая подборка костей из раскопок Тимеревского поселения 1974 г. показала, что по количеству костей бобр занимает первое место
24 Путешествие Абу Хамида ал-Гарнати в Восточную и Центральную Европу (1131—1153). М„ 1971. С. 31.
25 Там же. С. 34.
26 Новосельцев А. П. Восточные источники о восточных славянах и Руси VI—IX вв. // Древнерусское государство и его международное значение / А. П. Новосельцев, В. Т. Пашуто, Л. В. Черепнин и др. М., 1965. С. 419; Дубов И. В. Ростовская земля и «Арса» арабских источников. Л., 1982. С. 104—123 (см. гл. «Северо-Восточная Русь в эпоху раннего средневековья») .
27 Голубева Л. А. Зооморфные украшения финно-угров. С. 28.

среди диких животных.28 В пользу этого положения говорит и значительное число в постройках поселения астрагалов бобра как сверленых, так и без отверстий. В то же время если бы бобр был ритуальным зверем и его культ имел широкое распространение, то его кости должны были бы часто встречаться в погребальных комплексах, а они занимают там весьма скромное место. В Ярославских курганах, по данным на 1963 г., кости бобра найдены всего лишь в 15 насыпях.29 И это при том, что авторы публикации располагали материалами по 644 курганам. Лишь в 15 погребениях найдены и привески из астрагалов бобра. В новейшей публикации данных о Тимеревском могильнике Н. Г Недошивина и М. В. Фехнер приводят список жертвенных животных, чьи кости обнаружены в сожжениях данного некрополя.
На первом месте здесь — лошадь (64 случая), на втором — собака (56), далее — крупный рогатый скот (42) и свинья (12). Кроме того, встречены кости домашней птицы, которые, как правило, лежали в стороне от сожжений.30 Бобр вообще не упоминается, хотя его кости сохраняются неплохо. Нет костей водоплавающей птицы, однако они могли в силу ясных причин просто сгореть в огне. Нет и костей медведя в связи с тем, что он не был постоянным объектом охоты и его кости с успехом заменяли привески из клыков, когтей и глиняные имитации лап. Зато кости лошадей, как, впрочем, и целые их захоронения, и прочие детали говорят о том, что данное животное часто использовалось в ритуальных целях. Таким образом, статистический анализ находок костей бобра и других животных не дает нам оснований для утверждений о наличии широко распространенного культа бобра.
Рассмотрим другие категории находок, связанные с бобром. Подвески, изображающие бобров, известны лишь в двух экземплярах на городище у села Городище в Белозерье.31 В самом Белоозере был найден фрагмент браслета с навершием в виде головы бобра (однако датируется он XIII в.)32
В Ярославских могильниках и на ряде других памятников известны находки костяных наверший, украшенных вырезанными головками бобров.33 Назначение этих предметов неясно. М. К. Каргер указывает на такие находки на Гочевском, Бор-
28 Дубов И. В. Северо-Восточная Русь.. С. 149.
29 А н д р е е в а Е. Г. Фауна Ярославского Поволжья по костным остаткам из курганных погребений X—XI вв. // Ярославское Поволжье X— XI вв. С. 93.
30 Недошивина Н. Г., Фехнер М. В. Погребальный обряд Тиме-ревского могильника // Советская археология. 1985. № 2. С. 105—106.
31 Голубева Л. А. Зооморфные украшения финно-угров. С. 28.
82 Голубева Л. А. Весь и славяне на Белом озере. М., 1973. С. 140, рис. 51, 25.
33 Ф е х н е р М. В. Предметы языческого культа. С. 87—89.

шевском городищах, курганах Юго-Восточного Приладожья и ъ некрополе древнего Киева?4
М. К. Каргер не согласен с определением их как кочедыков, но не предлагает ничего взамен. Что касается определения .изображений, то их, как правило, называют либо просто «го-.лова зверя», либо «голова лося». При раскопках Тимеревского .поселения было обнаружено одно такое навершие.34 35 По определению зоологов, это голова нерпы (озерного тюленя),которая, как известно, водилась в средневековье в Ладоге и вполне Мог-* ла выходить на Волгу. Такое многообразие изображений вряд ли позволяет считать данные предметы культовыми.
В итоге остаются лишь спорные глиняные лапы. Но и они судя по всему связаны с культом медведя.36 Заключения -М. В. Фехнер, что в курганах, где они найдены, захоронены люди, связанные с бобровым промыслом, пока не имеют подтверждений.
Безусловно, в связи с тем, что бобр играл немаловажную роль в жизни населения финно-угорского севера в эпоху средневековья, определеный пиетет люди к нему испытывали, а возможно, даже поклонялись в каких-то формах этому зверю. Однако нет решительно никаких данных о широком и массовом распространении этого культа, во всяком случае по сравнению с культом медведя, коня, водоплавающей птицы.
Среди языческих культовых представлений людей средневековья Северо-Восточной Руси не меньшее значение имели верования, связанные с птицами (прежде всего — водоплавающими). Привески в виде уточек, петухов, других птиц, гусиных (утиных) лапок хорошо известны в археологических памятниках Ярославского Поволжья эпохи средневековья.
В мерянском могильнике у д. Зубарево на Рыбинском море найдена плоская прорезная подвеска в виде уточки.37 Она встречена в сочетании с коньковыми привесками (по определению В. А. Рябинина относится к типу VII и датируется XI — началом XII вв.).38 Эта подвеска происходит из разрушенных курганов, и трудно сказать, в одном ли погребении она находилась с коньками. Аналогичная привеска известна в инвентаре кургана № 4 могильника у с. Елохово из раскопок Н. Г Керцелли 1871 г.39 Большое количество находок привесок в виде уточек дали раскопки Я. А. Ушакова 1887 г могильника у села Кри-
34 Каргер М. К. Древний Киев: В 2 т. М.; Л., 1958. Т. 1. С. 158—159.
35 Д у б о в И. В. Северо-Восточная Русь... С. 180, рис. 46(4).
36 Д у б о в И. В. Глиняные лапы.. С. 98—99.
37 Горюнова Е. И. Мерянский могильник на Рыбинском море//Кр. <сообщ. ин-та истории матер, культ. Вып. 54. М.., 1954. С. 157, рис. 71 (1, 12, 13, 18).
38 Р я б и н и н Е. А. Зооморфные украшения.. Каталог № 194.
39 Г о л у б е'В а Л. А. Зооморфные украшения финно-угров. Каталог №13.

вец в угличском течении Волги.40 Все они найдены в женских погребениях, где костяки ориентированы головами на запад (согласно заключениям Е. А. Рябинина эти привески датируются XII—XIII вв.).41 Аналогичная находка обнаружена в женском погребении кургана № 44 могильника у д. Кирьяново из раскопок Я. А. Ушакова и А. И. Кельсиева 1878 г.42 В Евчаков-ском могильнике близ г. Тутаева в результате раскопок И. А. Тихомирова вместе с коньком была найдена плоская прорезная подвеска в виде фантастической птицы. Она обнаружена в женском погребении с северо-западной ориентировкой.43 Близ левого берега р. Которосль у д. Федоровская в погребении найдена плоская прорезная подвеска в виде петуха с шумящими привесками, которую Е. А. Рябинин относит к типу IV, датируемому XII—XIII вв.44 Этими находками исчерпывается список зооморфных украшений, известных в районах собственно Ярославского Поволжья. Из семи пунктов в пяти встречены подвески в виде водоплавающей птицы, и только в двух — коньки. Безусловно, этот факт является региональной особенностью. В этом коренное отличие региона от района Ростов Великий — Переяславль-Залесский, где доминируют находки коньков и лишь в одном случае известна привеска в виде уточки в могильнике у д. Большая Брембола (Е. А. Рябинин датирует эту находку концом X — началом XI вв.).45 Данный регион тяготеет к Суздальскому ополью, где доминируют находки украшений, отражающих культ коня. Таким образом, в пределах Ярославского Поволжья выделяются две зоны — северная, где широко распространены привески-уточки — атрибуты культа водоплавающей птицы, и южная, где преобладают находки привесок-коньков.
Крупнейший знаток и исследователь русского фольклора А. Н. Афанасьев отмечал, что «все явления природы. олицетворялись и в образе чудесных коней».46 Такие «чудесные» кони в виде привесок из бронзы широко встречаются в погребальных комплексах Ярославского Поволжья. В Зубаревском могильнике встречены подвески «конь на змее», прорезная коньковая и плетеный конек с шумящими привесками. Все они, согласно определениям Е. А. Рябинина, датируются XI — началом XII столетий.47 В могильнике у д. Юрьевец в угличском течении Волги найдена пряжка с круглым ажурным щитком н
40 Там же. № 14.
41 Рябинин Е. А. Зооморфные украшения.. Каталог № 104.
42 Г о л у б е в а Л. А. Зооморфные украшения финно-угров. Каталог № 12.
43 Там же. № 35.
44 Р я б и н и н Е. А. Зооморфные украшения. Каталог № 112.
45 Там же. № 166.
46 Афанасьев А. Н. Баснословные сказания о зверях // Древо жизни. М., 1983. С. 143.
47 Рябиннн Е. А. Зооморфные украшения. Каталог № 194.

двумя конскими головками.48 Треугольная коньковая привескам в женском погребении в сочетании с уточкой найдена в Евча-ковском могильнике.49 Второй половиной XI века датируется», согласно Е. А. Рябинину, конек,50 найденный в 1933 г. П. Н. Третьяковым при раскопках могильника у с. Воздвиженье близ Ярославля.51
Целую коллекцию коньков дают материалы Сарского городища, широко известного памятника. Здесь и подвеска конек,, плетеный с треугольными бляхами, плетеный конек, коньковая подвеска с наборным треугольным щитком, гребни из рога с конскими головками (датируются X—XI вв.).52 Неподалеку от Сарского городища расположен могильник у д. Кустерь, где в-женском трупосожжении найдены привески в виде коньков и колокольчиков, датирующиеся X — началом XI вв.53
Компактно вокруг оз. Клещино (Плещееве) расположена группа курганных могильников, где также найдены привески в виде коньков. Эти могильники расположены у деревень Кри-ушкиной, Большая Брембола, Городище, Веськово, Осипова пустынь, Кабанское и Киучер. Необходимо отметить, что лишь в одном случае в могильнике у д. Большая Брембола найдена подвеска в виде уточки вместе с коньками (в остальных же мы. встречаем исключительно коньков). В том же могильнике найдено конское захоронение. Комплексы с коньковыми привесками в данном микрорайоне датируются главным образом концом X — началом XI вв. Кроме коньковых привесок, культ коня отражают и погребения отдельных особей или положения & могилы костей коня, что было широко распространенным явлением на всей рассматриваемой территории. Общим является-также положение в могилы либо полной конской упряжи, либо-ее деталей — уздечек, псалий, стремян, удил. Все эти находки говорят о широко распространенном в период средневековья на Верхней Волге культе коня, который ярко и разносторонне проявился в археологических реалиях.
В итоге рассмотрения трех наиболее распространенных на*. Верхней Волге в период средневековья зооморфных культов-можно прийти к следующим выводам. Наши наблюдения полностью подтверждают тезис об асинхронности находок вещей,, отражающих культы медведя, коня и птицы. В материалах IX—Хвв. наиболее ярко проявляется культ медведя, X—XI вв.—
48 Голубева Л. А. Зооморфные украшения финно-угров, № 15.
49 Там же. № 35.
50 Рябинин Е. А. Зооморфные украшения... № 378.
51 Третьяков П. Н. Работы на строительстве Ярославской гидроэлектростанции // Археологические работы Академии на новостройках в* 1932—1933 гг./Изв. гос. академии истории матер, культ. Вып. 109. М.; Л.„ 1935. С. 79—80.
52 Рябинин Е. А. Зооморфные украшения. № 410—411.
53 Там же. № 409.

культ коня и XII—XIII вв. — водоплавающей птицы. Все эти культы, безусловно, имели определенную связь с экономическим значением того или иного животного (или птицы) в жизни общества средневековья, но определяющей все-таки была их роль в космогонических представлениях людей того времени, которые формировались на протяжении не столетий, а тысячелетий. Все эти верования были неотъемлемой частью древнерусской духовной культуры, которая создавалась здесь, начиная с IX столетия. Такие культы имели место и у славян, и у финно-угров, балтов, скандинавов и у других народов. Конкретные их проявления отражают местные особенности, которые могут быть связаны не обязательно с этносом, но с уровнем производства, определенной технологией и, наконец, с модой.
Археологические материалы не позволяют в полной мере представить мир людей эпохи средневековья. Однако отдельные элементы этой сложнейшей мозаики вполне восстановимы и дают возможность надеяться, что новые находки приблизят нас к важной цели — максимально полному познанию истории Древней Руси. В данной статье мы коснулись лишь трех основных зооморфных культов.

А. Ю. Дворниченко
ГОРОД В ОБЩЕСТВЕННОМ СОЗНАНИИ ДРЕВНЕЙ РУСИ IX—XI! вв.
Одна из интереснейших задач, стоящих перед современной наукой, — реконструкция традиционной картины мира древних народов. Значение такой реконструкции понятно, ибо картина мира — своего рода «программа поведения» того или иного социума. Мы попытаемся показать, как в традиционной картине мира восточных славян отразился образ города. Для этого надо привлечь источники, которые значительно отличаются друг от друга. Как писал Ю. М. Лотман, «миф фиксирует лишь циклические закономерности, а не единичные от них уклонения. В отличие от мифа, на противоположном полюсе складываются тексты, фиксирующие ,,происшествия”, события. .».* Для нашей цели надо постараться проанализировать и мифы и тексты противоположного полюса. Что касается законодательных памятников, то они зафиксировали картину мира народа не только по свойству всех исторических источников в какой-то степени отражать идеологическую основу общества. Народ в Древней Руси принимал непосредственное участие в издании законодательных документов (это относится уже к древнейшим памятникам юридического характера — договорам русских с греками). Правда Ярославичей— результат совещания троих сыновей Ярослава с лидерами земства. То же можно сказать и об «Уставе о резах» Владимира Мономаха. Один из интереснейших памятников законодательной мысли— грамота Ростислава Мстиславича смоленской епископии также была составлена при участии народных масс.1 2
Огромный интерес для нас представляет и литература Древней Руси — летописи, жития, поучения и т. д. Анализируя эти источники, следует учитывать их специфику. Необходимо также иметь в виду, что «средневековая книжность и средневековое искусство были пронизаны стремлением к символическому толкованию явлений природы, истории и писания. Средневековье пронизало мир сложной символикой, связывавшей все в единую априорную систему».3 Город как один из фокусов архаической культуры, подобно «мировому древу», «космосу» и другим важнейшим категориям культуры, «ввязан
1 Лотман Ю. М. О мифологическом коде сюжетных текстов//Сборник статей по вторичным моделирующим системам. Тарту, 1973. С. 86.
2Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л., 1980. С. 40—41, 42, 124.
3 Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. М., 1979. С. 161.

в замкнутую линию, кольцо взаимообозначающих символов и понятий».4
Необходимо привлечь и сравнительно-исторический материал. Многие категории и формы мышления, образы, представления у различных народов мира сходны. Особенно ярко это сходство проявляется в обществах, переживающих переходный период от первобытнообщинной к классовой, антагонистической формации. Ф. Энгельс, изучая параллели между германцами времен Тацита и американскими индейцами, обнаружил поразительное сходство между ними, несмотря на значительное различие в способе производства. «.. .На данной ступени способ производства играет не столь решающую роль, как степень распада старых кровных связей и старой взаимной общности полов, у племени. Иначе тлинкиты в бывшей русской Америке не могли бы быть чистой копией германцев, и, пожалуй, в еще большей мере, чем твои ирокезы», — писал он в письме к Марксу от 8 декабря 1882 г.5 Вот почему представления о городе в общественном сознании Руси IX—XIII вв., которая переживала переходный период от первобытнообщинных к классовым отношениям, вполне сопоставимы с представлениями, бытовавшими в других переходных обществах.
Город времен Древней Руси представлял собой пространство, огороженное стеной или линией укреплений. Стене, башням и другим городским укреплениям в древних обществах придавалось огромное значение. Не случайно в миниатюрах изображение города сокращено до одной сильно схематизированной городской башни. Башня как бы замещает город, является его символом.6 Стена — линия, отделяющая уже освоенный и организованный микрокосм, от еще не освоенного, во многом враждебного макрокосма. Она выступает в «типичной медиирую-щей позиции. .».7 В схеме «город—мир» в качестве границы выступают именно стена и ворота, имеющие ярко выраженную пространственную характеристику.8 9 Стена «городовая» выступает на передний план и в древнерусских былинах:
Запирайся на крепки замки, Ты крепи-ко-ся свою-ту стену городовую.0
С сакральностью городовой стены в былинах связан образ «туры», плачущей на городской стене (позднее этот образ замещается образом богородицы).
4 До л г и й В. М., Левинсон А. Г. Архаическая культура и город// Вопросы философии. 1971. № 7. С. 99.
5 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 35. С. 103.
6 Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы... С. 341.
7 Долгий В. М., Левинсон А. Г. Архаическая культура. С. 100.
8 Л о тм а н Ю. М. О метаязыке типологических описаний культуры // Труды по знаковым системам. 4. Тарту, 1969. С. 470—471.
9 Марков А. В. Беломорские былины. М., 1901. С. 49.

Уж мы видели туры, млад светел месяц.
Уж мы видели башню новую
Уж мы видели стену городовую.10
В плаче Ярославны из «Слова о полку Игореве» медиативная роль стены выступает очень ярко. Ярославна находится на границе двух миров: за ее спиной освоенный, «систематизированный» мир города, а обращается она к силам природы, силам того хаоса, который окружает город.11
Сакрализация городской стены относится, видимо, к древнейшим временам и берёт свое начало от ограды, которая окружала славянские языческие капища. После введения христианства такого рода представления трансполировались и на христианскую святыню.12
При таком восприятии городской стены особое значение приобретали ворота, по сути дела, разрывы в той границе, которая окружала город. Ворота «городовых» стен не только символ их неприступности,13 но и носители важного сакрального содержания. «Городские ворота — священные места, обязательно имевшие своих собственных покровителей среди божеств. .».14 Вот почему на воротах часто возводились над-вратные церкви. Святой, которому посвящалась церковь, был покровителем и охранителем ворот. Преодолеть такую преграду могли только герои, которые по былинному сюжету обладали недюжинным потенциалом богатырской силы. Жена Ставра:
Подъезжает она ко Киеву —
Ворота все призаперты.
Она сошла со добра коня И ударила кулаком богатырским И заехала она во Киев-град. ,15
Неприступность города, обусловленная его стеной и воротами,— его важное качество и достоинство. «Мудрых полцы крепки, а грады тверды».16 Такое отношение к городу находим и у балтийских славян-лютичей.17
10 Там же. С. 45.
11 Лотман Ю. М. О метаязыке типологических описаний. С. 470— 471.
12 Не случайно исследователи отметили полное совпадение в плане по форме основного объема Новгородской Софии с Перуновым капищем (А л е-шковский М. X. Архитектура и градостроительство Новгорода и Пскова как источник для изучения их социальной истории//Реставрация и исследование памятников культуры. Вып. 1. М., 1975 С. 27).
13 Л и п е ц Р. С. К вопросу о генезисе былин // Советская этнография. 1967 № 6. С. 46.
14 Долгий В. М., Левинсон А. Г Архаическая культура... С. 100.
15 Былины Пудожского края. Петрозаводск, 1941. С. 413.
16 Слово Даниила Заточника по редакциям XII и XIII вв. и их переделкам /Подготовил к печати Н. Н. Зарубин. Л., 1931. С. 57
17 Петрухин В. Я- Три «центра» Руси: Фольклорные истоки и историческая традиция//Художественный язык средневековья: [Сб. ст ] / АН СССР, Научи, совет по истории мировой культ. М., 1982. С. 145.

Сакральную нагрузку несла на себе не только городская -стена, но и другие элементы городской структуры. В древних ^обществах «медиативной функцией нагружались в первую очередь выделенные точки пространства».18 Такую функцию часто выполнял детинец, который находился на возвышенности. Это своего рода «город в городе», укрепленная часть, которая наряду с медиативной выполняла и оборонительную функцию (здесь же находилась общинная святыня, кладбище). Теория, .до сих пор бытующая в нашей историографии, о том, что в городах Древней Руси был район аристократический — детинец и противостоящий ему посад — местоприбывание беднейших слоев, ремесленников, должна быть подвергнута сомнению.19
На возвышенности старались воздвигнуть и наиболее значимую в семиотическом плане точку города — главную городскую •святыню. Еще Аль-Масуди сообщает о трех славянских храмах, которые играли особую сакральную роль.20 О роли главного храма города в мировоззрении людей Древней Руси надо сказать особо. Вот как характеризует роль главного храма города Н. Н. Воронин: «Суздальский собор, поднявший свои полосатые каменно-кирпичные стены на огромную высоту над землей, над которой едва выступали дерновые кровли рядового городского люда, весомо и зримо утверждал идею могущества создавшего его князя и бессилие его подданных. Сам факт постройки столь огромного здания, вероятно, воспринимался как своего рода чудо, облекавшее князя ореолом сверхъестественного. Уже этим первичным впечатлением от монументального здания закреплялось сознание огромной социальной дистанции, отделявшей господ от подданных. храм создавал контраст с бесформенностью, теснотой и мраком закопченных дымом очага жилищ горожан — жилищ и внутренне и внешне похожих на могилы».21
С ним согласны в определении главного городского собора А. А. Строков, М. К. Каргер.22
Прежде всего заметим, что вопрос о жилье рядового насе
18 Долгий В. М., Левинсон А. Г Архаическая культура... С. 99.
19 «.. .Известный материал не позволяет противопоставить в социальном плане население городища и селища. Видимо, традиционное противопостав-.ление аристократической цитадели и посада не всегда правомерно» (К у-з а А. В., Л е о н т ь е в А. Е., П у ш к и н а Т. А. // Советская археология, 1982. № 2. С. 280. — Рец. на кн.: Булкин В. А., Дубов И. Я., Лебедев Г. С. Археологические памятники древней Руси IX—X вв. Л., 1978.
20 Ковалевский А. П. Аль-Масуди о славянских языческих храмах 7/ Вопросы историографии и источниковедения славяно-германских отношений. М., 1973.
21 Воронин Н. Н. Зодчество Северо-Восточной Руси. В 2 т. М., 196L Т. 1. С. 299.
22 Ст р око в А. А. Борьба смердов и черных людей в Новгороде Великом//Новгородский исторический сборник. Вып. 2. Л., 1937. С. 44; Картер М. К. Зодчество древнего Смоленска. Л., 1964. С. 98.

ления подробно обсуждался в литературе. Господствующим типом жилья в древнерусских городах были дворовые усадьбы, в которых жили не только «средние», но и «нижние» слои населения.23 Система же отношений в рамках городской общины отнюдь не укладывалась в прокрустово ложе господства и подчинения.24 Главный храм города был не княжеским, а вечевым святилищем.25 26 Возле него обычно собиралось вече, в нем хранились важные для города эталоны мер и веса, городская казна. Такой храм был центром культурной регуляции, «размещенным в средоточии социального пространства данной общины».261 Это был религиозный центр города и всей городовой волости — города-государства. Новгородцы выработали весьма яркую» формулу для определения значения храма: «Не будет Новый търг под Новгородом, ни Новгород под Тържком; нъ къде святая София, ту и Новгород».27 Именно этим объясняется парадоксальный с точки зрения христианства факт — стремление-разрушить храм противника.28 По данным архитектурных изысканий, и княжеский храм отнюдь не «давил» на город. В Смоленске княжеский храм Ивана Богослова «расположен в гуще посадских „торговых” церквей. Эти данные существенно подкрепляют соображения в пользу наличия в Смоленске тесного союза княжеской власти с городским посадом».29
Мощную сакральную нагрузку нес на себе и весь город: ведь именно в совокупности он и выполнял медиативную функцию. Вот почему часто города на Руси возводились на искусственно созданных возвышенностях30 (это было характерно и для? южных славян).31 Ретра — столица лютичей также находилась на горе, что, по мнению В. Я. Петрухина, согласуется с универсальным представлением о «пупе земли» как о сакральном* центре и о мировой горе как центре мира.32 Й на Руси город рисовался его обитателям центром мироздания. Его возвышенное положение означало, что город — место, «где небеса встре
23 То л оч ко П. П. Массовая застройка Киева X—XIII вв.// Древнерусские города/АН СССР, Ин-т археологии. М., 1981. С. 90. — Господство» усадебной застройки можно считать доказанным для Новгорода: Янин В. Л. Возможности археологии в изучении Новгорода//Вестник АН СССР. 1973. №7. С. 74. — Усадьбы «небольших домохозяев» раскопаны и в городах Смоленской земли (Алексеев Л. В. Смоленская земля в IX—XIII вв. М.г 1980. С. 168).
24 ФрояновИ. Я. Киевская Русь. С. 118—149.
^25 Алешковский М. X. Архитектура и топография... С. 27.
26 Д о л г и й В. М., Левинсон А. Г. Архаическая культура. С. 96.
27 Ф р о я н о в И. Я. Киевская Русь... С. 242.
28 Там же.
29 Воронин Н. Н. Раппопорт П. А. Зодчество Смоленска XII— XIII вв. Л., 1979. С. 408.
зо Тихомиров М. Н. Древнерусские города. М., 1956. С. 29—30.
31 Буслаев Ф. О народной поэзии в древней русской литературе// Исторические очерки русской народной словесности. СПб., 1861. С. Т
32 Петрухин В. Я. Три «центра» Руси.. С. 145.

чаются с землей. Одно из истолкований этой метафоры в- тому что город имеет свой небесный прототип... Град „земной” расположен под градом небесным».33 Представление о небесном граде как о прототипе, а порой антитезе «града земного» было обычным в Древней Руси. «В горнем граде с святыми веселятся. .», «. .погубил есть князя тьмы и вся его всъхытил скро-вище, разби смертьный град, адово чрево. .»— такие образы находим у Кирилла Туровского.34 Киево-печерские монахи писали: «Видихом град высоко зело, яко не мощи нам приближа-тися к нему».35 Отсюда, видимо, образ «богохранимого града», «богопокровенного града»,36 стремление призвать божественные силы на защиту города.37 Наличие каких-либо значительных святынь могло еще больше возвеличить «град земной»: «По истине Вышегород наречеся: выший и превыший город всех».38 Поскольку город выстроен по небесному образцу, а окружающий его хаос соответствует мировому хаосу, в образе города происходило пересечение пространственных и временных представлений.39 40 В миниатюрах одновременно изображаются два города или город целиком,49 время в фольклоре выражается через пространство «от города до города».41
Представление древнерусского человека о городе было достаточно сложным. Кирилл Туровский символически изображает ум, душу, тело человеческое, устав монастырский, иноческий чин и память смерти под образами царя, его дочери, города, вертепа и мужа.42 Еще более сложен образ автора легенды о святом Меркурии: посредством города, он выходит к понятию «мать — сыра земля».43 Это не вызывает удивления — ведь города в Древней Руси были тесно связаны с земледелием, сельским хозяйством.44 «Бывшеу же бездождью в граде, яко иссыхати земли и садом и нивам и всему плодоу земляно-моу», — сообщает нам житие Авраамия Смоленского.45 Посто
зз Д о л г и й В. М., Левинсон А. Г. Архаическая культура. С. 100.
34 Е р е м и н И. П. Литературное наследие Кирилла Туровского//Тр. отд. др.-рус. лит. (ТОДРЛ). XIII. 1957. С. 417, 425.
35 Патерик Киевского Печерского монастыря. СПб., 1911. С. 48.
36 Буслаев Ф. Смоленская легенда о св. Меркурии и ростовская о Петре царевиче Ордынском//Исторические очерки.. С. 174—175.
37 Е рем ин И. П. Литературное наследие... С. 425; Буслаев Ф. Смоленская легенда. С. 191; Розанов С. П. Житие преподобного Авраамия Смоленского и службы ему. СПб., 1912. С. 12.
38 Там же.
39 Долгий В. М., Левинсон А. Г. Архаическая культура. С. 100.
40 Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы.. С. 343.
41 Ц и в ь я н Т. В. К семантике пространственных и временных показателей в фольклоре: Сборник статей по вторичным моделирующим системам. Тарту, 1973. С. 14.
42 Буслаев Ф. О народности в древнерусской литературе и искусстве // Исторические очерки. С. 86.
43 Буслаев Ф. Смоленская легенда. . С. 191.
44 Ф р о я н о в И. Я. Киевская Русь.. С. 230.
45 Розанов С. П. Житие преподобного Авраамия Смоленского... С. 14.

янно звучит мотив о твердости города, что, видимо, является залогом твердости всего человеческого бытия: «.. .их же дума крепка — и гради их тверды».46
Город, в представлении древнерусского человека, место не только сакральное. Это своего рода сцена, жизнь в городе сопереживается горожанином, и в этом смысле жизнь в городе подобна участию в драме.47 В виде такой сцены рисует нам город Русская Правда, в которой «город» упоминается не часто, но постоянно незримо присутствует. В городе «Правды» находится шумный и оживленный торг, где можно «закликать» о пропавшей вещи или челядине. Сюда устремляются холопы: «Аже кто своего холопа сам досочиться в чьем любо городе. ..», — гласит одна из статей Пространной Правды. В город едут купцы из других городов и чужеземцы. Здесь широкое поле деятельности для городников и мостников и для ростовщиков, готовых под «резы» ссудить деньгами кого угодно. Своим торгом город неодолимо привлекал к себе все окрестное население. Монахи киево-печерской лавры «еще же и руками своими делаху: оволи копытца плетуще и клобукы, и иная ручная дела строаща и тако носяще в град продаати. .».48 Город— место, где собирается шумное, многоголосое вече. Город — средоточие правовой и правотворческой деятельности. Именно в город ведут Захария, который «оттягал» землю у церкви св. Богородицы.49 О ведении на суд и расправу разбойников в город сообщает Киево-Печерский патерик.50
Именно в виде своеобразной сцены рисуют город древнерусские жития. «Собрашася же вси от мала и до велика, весь град нань. и весь град и по торгу и по улицам — везде полна народу»; «и с всем градом, моужи и женами и весь младыи възрастъ, вкупе весь градъ», — сообщает житие Авраамия Смоленского.51 «. .И все граждане стеклись на это чудо».52 «Утру же бывъшу и дьни осветающу, и слышаю бо бысть по всему ^раду, и множество людии приидоша».53 Итак, яркая черта городского общинного сознания в Древней Руси — «сопричастность к делам своего общинного микрокосма, осознаваемая в форме публичности совершаемых действий»,54 что отражено в агиографической литературе.
46 Слово Даниила Заточника. С. 81.
47 Долгий В. М., Левинсон А. Г Архаическая культура. С. 98.
48 Патерик Киевского Печерского монастыря. С. 26.
49 Буслаев Ф. Памятники древнерусской духовной письменности// Исторические очерки... С. 100—101.
50 Патерик Киевского Печерского монастыря. С. 48.
51 Розанов С. П. Житие преподобного Авраамия Смоленского... С. 10, 15.
52 Буслаев Ф. Смоленская легенда.. С. 191.
53 Патерик Киевского Печерского монастыря. С. 59—60.
84Фрейденберг М. М. Деревня и городская жизнь в Далмации XII—XV вв. Калинин, 1972. С. 179, 183.

Город — это место, где происходят княжеские раздачи, княжеские и общинные пиры. Яркие картины такого рода действ на городской «сцене» рисуют летописцы, о том же шумят и многоголосые эпические пиры.55
С городом теснейшим образом связан и такой важнейший элемент общественного сознания, как представления о богатстве. «А мужем злата добудеши, а не токмо злата, но и градов», — восклицает Даниил Заточник.56 Его эмоции понятны — ведь в древнерусский период именно дани и кормления с городов составляли основной доход знати.57
Город, в представлении древнерусского человека, — это еще и «гражане», городская община.58 Показательна в этом смысле замена терминов в Русской Правде. Если в Краткой Правде находим слова «познает в своем миру. .», то в Пространной Правде — на месте «мира» стоит «город». Значит, «город» — это «мир», община. Именно в общине возможно было такое судопроизводство, которое рисуется не только Краткой Правдой, но и Пространной. Здесь и «познание» своей вещи, и «извод перед 12 человек», и «послухи». Причем, по Русской Правде, существовала еще единая, недифференцированная община «мужей». Свободный «муж» и входящий в общину и «раб» — вот основные действующие лица Русской Правды.59 Городская община — самоуправляющийся организм. Самоуправление это осуществляется в вечевой форме, т. е. в форме народных собраний всего дееспособного ,и правоспособного населения города и волости. Для этого социально-политического организма характерен определенный модус взаимоотношений с княжеской властью.60 Городская община делилась на кончанские общины. Такое деление позволяет предположить, что кратное членение городской общины играло огромную роль в формировании мировоззрения восточных славян. Ведь одна из наиболее распространенных в древности моделей мира — «представление -о трехчленной по вертикали и четырехчленной по горизонтали •структуре пространства. .».61
Но, в представлении людей Древней Руси, город — не толь
55 Фроянов И. Я. Киевская Русь... С. 140—149; Липец Р. С. Эпос « Древняя Русь. М., 1969. С. 120—125.
55 Слово Даниила Заточника.. С. 84.
57 Фроянов И. Я. Киевская Русь, С. 58—63.
58 См. в «Молении» Даниила Заточника: «.. .град ли от нас пленен будет, или мы от гражан» (Слово Даниила Заточника... С. 82).
59 Правда Русская. М.; Л., 1940. Т. 1: Тексты. С. 104—105, 107—108.
8° Наиболее ярко эти отношения отразились в летописи. Община одной «з своих прерогатив считала право призывать князей и изгонять «нелюбых» <см. подробно: Фроянов И. Я. Киевская Русь... С. 125—134). Интересны данные и других источников. Так, например, Илье Муромцу после освобождения им Чернигова горожане предлагают остаться в городе князем, воеводою (Фроянов И. Я., Юдин Ю. И. Исторические реальности и былинная фантазия, с. 51).
61 Раевский Д. С. Модель: мира скифской культуры. М., 1985. С. 30.

ко самоуправляющаяся община, но и правящая. И это, безусловно, один из важнейших атрибутов, связанных с образом города в древнерусский период. Идея о городе — носителе общественной власти, прослеживается уже в легенде о трех братьях: Кие, Щеке и Хориве. Легенда связывает постройку города с началом княжения.62 Само название города следует воспринимать в мифопоэтическом аспекте: пербопредки— основатели не* только города, но и всей социально-политической системы. Города выступают синонимами племен (а следовательно, средоточиями власти в этих племенах) и в сообщении летописи а призвании князей-варягов.63 Представление о городе как о правящей общине уже в X в. ярко отразилось и в летописном сообщении о походе Олега на Царьград.64 Эти древнейшие общины, будучи правящими, базировались еще на родовых отношениях, что осознавалось и людьми того времени: не случайна Повесть временных лет вместо новгородского варианта «и въста-ша град на град» содержит разночтение «и въста род на род».65 В конце X — начале XI в. происходит перестройка общества на новых территориальных основах, и меняется представление о городе как о правящей общине. Пожалуй, ему начинают придавать еще большее значение в качестве правящей единицы (теперь от него зависит целая система пригородов). Как отметил еще М. А. Дьяконов: «Само название „пригород”' показывает, что пригород ниже города, в чем-то от города зависит, чем-то „тянет” к нему».66 Красноречива знаменитая летописная формула: «. .На что же старейшин сдумають, на томь же пригороди стануть».67 Город властелин, от которого зависит большая округа, встает со страниц летописи, рисуется актовым’ материалом.68 На это был нацелен и принцип ансамбля городской архитектуры.69 «Приближаясь к Смоленску снизу по Днепру, путники видели справа мощный объем собора Смядынско-го монастыря, который как бы отмечал границу города. В действительности город не простирался так далеко к западу и, следовательно, постройка крупного кирпичного храма у устья Смя-дыни как бы увеличивала размеры города. Со стороны западного речного въезда, от Киева, путника встречал ряд монументальных зданий, пленявших красотой своего расположения^
62 Ф р о я н о в И. я. Киевская Русь... С. 223.
63 Там же. С. 224.
64 Там же. С. 224—225.
65 Там же.
^'Дьяконов М. А. Очерки общественного и государственного строя-Древней Руси. СПб., 1912. С. 70
67 Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). М., 1962. Т. L Стб. 377—378.
68 Ф р о я н о в И. Я. Киевская Русь... С. 234—235; Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.; Л., 1949. С. 10, 12, 14, 56, 60, 61, 62, 141 и др.
69 Л и ха ч ев Д. С. Принципы ансамбля в древнерусской эстетике // Культура Древней Руси / Отв. ред. А. Л. Монгайт. М., 1966.

образовывавших как бы ниспадающий с высот к Днепру „каскад” архитектуры,,, В этом расположении построек нельзя не л и деть сознательного и широкого художественного замысла».70 Главный город земли — доминанта в социально-политической •структуре.71-
В сознании древнерусского человека главный город и во-.лость — зависевшая от него земля — были теснейшим образом связаны между собой. Понятие «город» переносилось на всю .волость, а соответственно и под названием «княне», «полоча-не» и т. д. скрывались жители не только главного города, но и всей волости.72 Город и пригороды, город и волость — понятия неразрывные. «А из своего города в чюжю землю свода нетуть», — узнаем из Русской Правды.73 Даниил Заточник со свойственным ему пафосом восклицает: «Богат муж везде знаем есть, и на чужем граде отчина ему, и мнози друзи у себе имеет; а убог муж и во своей власти ненавидим есть».74 «Города с пригородками» — обычное сращение былин.75 Актовый материал предоставляет нам идентичные данные. Знаменитая грамота Ростислава Мстиславича позволяет проследить за тем, как формировалась система главный город-пригороды, как строился постепенно организм города-государства. В грамоте «О погородьи и почестьи», которая относится к началу XIII в., видим уже конституированную систему пригородов. Весьма показательно, что в грамотах не упоминается Смоленск. Это, думаем, семиотически весьма значимый «провал» в источнике, который свидетельствует в пользу устоявшегося в общественном сознании взгляде на главный город, как на властелина земли, как на наиболее значимую социально-политическую единицу в рамках города-государства.76 Город как центр огромной округи, из которой распространяется административная, религиозная власть выступает в другой, не менее известной древнерусской грамоте новгородского князя Святослава Олеговича.77
70 Воронин Н. Н., Раппопорт П. А. Зодчество Смоленска.., С. 393. — Трудно поэтому согласиться с В. Л. Глазычевым в том, что «в классическом» городе средневековья — как в Западной Европе, так и на Руси — нет почвы для возрождения градостроительного искусства: город отнюдь не воспринимается его обитателями как предметно-пространственное целое...» (Глазычев В. Л. Социально-экологическая интерпретация городской среды. М., 1984. С. 22.
71 Не случайно у Даниила Заточника город так часто контаминируется с властью (См.: Слово Даниила Заточника.. С. 59).
72 Ф р о я н о в И. Я. Киевская Русь.. С. 233 и сл.
73 Правда Русская. Т. 1. С. 108.
74 Слово Даниила Заточника... С. 103.
75 Песни, собранные П. Н. Рыбниковым. М., 1909. Т. 1. С. 203 и сл.
76 Дворниченко А. Ю. Городская община и князь в древнем Смоленске//Город и государство в древних обществах: Межвуз. сб. Л., 1982.
77 Древнерусские княжеские уставы XI—XV вв. / Подгот. Я. Н. Щапов. Мч 1976.. С. 147—148.

Город находится в центре внимания всех памятников письменности Древней Руси. Достаточно сказать, что в Повести временных лет слово «град» употреблено 196 раз, а в полногласном варианте — 53 раза. В то же время слово «село» употреблена 14 раз, а слово «весь»— I.78 Это говорит о том, что город был в центре мировоззрения людей того времени, в центре «модели культуры», а село лишь культурный «хитерланд» города.
Наконец отметим, что все эти памятники письменности непосредственно связаны с городами своим происхождением. В городах создавались летописи, жития, законодательные памятники. Даже былины, несмотря на то, что действие в них часто происходит в «чистом поле», — жанр сугубо урбанистический. Еще В. М. Миллер писал: «Слагались песни. там, где был спрос на них, там, где пульс жизни бился сильнее... в богатых городах, где жизнь шла привольнее и веселее».79 80
Тема образа города в древнерусском мировоззрении многогранна и неисчерпаема. Но уже сказанного, считаем, достаточно, чтобы сделать вывод о том, что понятия, символы и т. д.г связанные с городом, были системообразующими в традиционной восточнославянской модели мира. Такой вывод не должен вызывать удивления: основой социально-политической структуры Древней Руси были города-государства.60
78 Т в о р о г о в О. В. Лексический состав «Повести временных лет». Киев, 1984. С. 33, 211—215.
79 Миллер В. Ф. Очерки русской народной словесности. Т. 3. М.; Л.» 1924. С. 28; Л и п е и Р. С. К вопросу о генезисе былин. С. 42—44; Рабинович М. Г. Древнерусский город в былинах // Древнерусский город /Отв. ред. П. П. Толочко. Киев, 1984. С, 102—105.
80 Фроянов И. Я., ДворниченкоА. Ю. Города-государства в Древней Руси//Становление и развитие раннеклассовых обществ. Город и государство. Л., 1986.
И. Я- Фроянов
ОБ ИСТОРИЧЕСКОМ ЗНАЧЕНИИ «КРЕЩЕНИЯ РУСИ»
Начальная история христианства в России была и остается во многом загадочной. Сказывается острый недостаток источников, содержащих необходимую информацию: несколько летописных преданий, скупые сведения житийной и панегирической литературы, единичные свидетельства иностранных авторов —

вот собственно и все, чем располагает современный исследова-тель. И тем не менее научный поиск продолжается.
Привлекает внимание весьма красноречивое указание древ-неруского летописца, создателя Повести временных лет. Приведя версию о крещении князя Владимира в Корсуне, он замечал, что несведущие уверяют, будто Владимир крестился в Киеве, «инии реша в Василеве; друзии же инако скажють».1 Не было известно в точности, где крестили киевлян: в Днепре или По-чайне. Следовательно, прошло сто с небольшим лет со времени крещения, и русские люди уже имели довольно смутное представление об этом событии. О чем свидетельствует данный факт? Прежде всего о том, что «крещение Руси» не запечатлелось глубоко в памяти народной, будучи в сознании современников малозаметным происшествием. Однако впоследствии интерес у древних книжников к учреждению христианства на Руси возрастал, что явилось результатом утверждения христианской религии как господствующей идеологии.
Стремление средневековых писателей знать о крещении больше того, что давали их предшественники, породило фантастические построения: отсутствующие факты они стали восполнять всякого рода вымыслами. Возникла легенда, согласно которой князя Владимира склонял к христианству сам Кирилл-философ, а патриарх Фотий направил к нему первого митрополита, тогда как Кирилл и Фотий жили столетием раньше Владимира. Сложилась другая легенда о крещении Руси апостолом Андреем, навеянная, по всей видимости, известным рассказом Повести временных лет о пребывании Андрея на горах киевских, когда он следовал в Рим знаменитым впоследствии путем «из варяг в греки». Венцом всех этих сочинительств стала теория пятикратного крещения Руси, проводившая лестную для русского православия мысль о крещении народа кровью пяти ран христовых. Официальным историкам церкви и богословам такая теория настолько импонировала, что они воспроизводили ее даже в XIX в.,2 хотя еще В. Н. Татищев выразил по поводу пятикратного крещения достаточно серьезные «сумнительства».3
В дореволюционной историографии принятие Русью христианства всячески превозносилось и восхвалялось. Оно преподносилось как великое деяние князя Владимира, приобщившего к истинной вере прозябавший в языческом невежестве народ, введшего его в семью христианских народов и открывшего ему путь к «спасению», к новой высокой культуре, просвещению. Сформулированная Н. М. Карамзиным идея о решительном
1 Повесть временных лет (ПВЛ). М.; Л., 1950г Ч. 1. С. 77.
2 См.: Макарий. История христианства в России до равноапостольного князя Владимира. СПб., 1868. С. 143—144.
3 Татищев В. Н. История Российская: В 7 т. М., 1964. Т. 1. С. 102— 106.

превосходстве «Закона Христианского» над языческими верованиями4 разделялась многими историками.5
К чести дореволюционных исследователей надо все-таки сказать, что некоторые из них сумели преодолеть наивную традицию, сводившую проблему введения христианства на Руси к духовным запросам руководителей древнерусского общества. В трудах этих исследователей мы видим попытки .связать при-нятие христианства с общественными потребностями. «Религия,— писал С. М. Соловьев, имея в виду язычество, — удовлетворявшая рассеянным, особо живущим племенам, не могла более удовлетворять киевлянам, познакомившимся с другими религиями. При старой вере нельзя было оставаться, нужно было решиться на выбор другой».6
Е. Е. Голубинский подчеркивал, что в решении Владимира заимствовать из Византии «истинную веру» принимали «деятельное участие и мотивы государственные, что он тут действовал не только как равноапостольный, но и как великий государь».7 Е. Е. Голубинский далее говорил: «Человек с истинно государственными способностями, государь с отличающею великих людей способностью понимать требования времени, Владимир понял настоявшую России необходимость стать страною христианскою для того, чтобы сделаться страною вполне европейскою. . .».8
Если С. М. Соловьев и Е. Е. Голубинский рассуждали о социальных предпосылках введения христианста в общих чертах, то М. Д. Приселков высказал свои наблюдения более конкретно, увязав приобщение Руси к христианству с политическим развитием древнерусского общества: утверждение «единодержавного уклада» послужило причиной поворота Руси к христианству.9
Но, несмотря на указанные попытки, в дворянско-буржуазной историографии, стоявшей на идеалистических позициях, проблема обусловленности принятия христианства социально-экономическими и социально-политическими процессами оставалась в целом не разработанной, в то время как восторженные опенки крещения Руси звучали очень часто.
4 Карамзин Н. М. История Государства Российского. СПб., 1892. Т. 1. С. 142.
5 См.: Платонов С. Ф. Лекции по русской истории. СПб., 1907 С. 68—69; Любавский М. К. Лекции по древней русской истории до конца XVI в. М., 1918. С. 92; П а р х о м е н к о В. Начало христианства Руси. Полтава, 1913. С. 75, 155—156; Рожков Н. А. Русская история в сравнительно историческом освещении. Пг., 1919. Т. 1. С. 233.
6 Соловьев С М. История России с древнейших времен. М., 1959. Кн. 1. С. 180—481.
7 Голубинский Е. Е. История русской церкви. М., 1880. Т. 1 (первая половина тома). С. 133.
8 Там же. С. 135.
9 Приселков М. Д. Очерки по церкозно-политической истории Киевской Руси X—XII вв. СПб., 1913. С. 1.

Вполне понятна негативная реакция первых советских историков на такого рода оценки. М. Н. Покровский подчеркивал, что «христианская церковь обязана своим существованием и процветанием в России князьям и боярам. Когда у нас начал образовываться верхний слой общества, он гнушался старыми, славянскими, религиозными обрядами и славянскими колдунами, „волхвами”, а стал выписывать себе вместе с греческими шелковыми материями и золотыми украшениями и греческие обряды, и греческих „волхвов”, священников. Православная церковь, конечно, всячески раздувала значение этого события, так называемого „крещения Руси”, но на самом деле перемена была чисто внешняя, и дело шло об изменении именно обрядов. .». В существе же своем, полагал М. Н. Покровский, языческие верования оставались прежними. «Продолжались и жертвоприношения, только вместо того, чтобы непосредственно отдавать духу курицу, барана, лошадь или что другое, это отдавалось духовенству, которое, предполагалось, умеет как-то ублажить соответствующих духов святых или напугать соответствующих злых духов». Христианское духовенство, по словам М. Н. Покровского, заменило собой волхвов и кудесников.10
Взгляды М. Н. Покровского и его учеников на крещение Руси знаменовали собой начало пересмотра укоренившихся в дворянско-буржуазной исторической науке воззрений, что, несомненно, являлось позитивным фактом. Вместе с тем высказывания М. Н. Покровского страдали известным схематизмом и отчасти даже нигилизмом, а это едва ли могло способствовать правильному пониманию исторического значения принятия Русью христианства. Распространилось несколько упрощенное представление о введении христианства Владимиром, ставящее его в разряд случайностей. Это представление нашло художественное. воплощение в пьесе Д. Бедного «Богатыри».
В материалах, посвященых обсуждению пьесы Д. Бедного «Богатыри» и учебников для 3-го и 4-го классов средней школы' по истории СССР были сформулированы положения, которые сыграли определяющую роль в дальнейшей разработке вопроса о крещении Руси, а именно: 1) введение христианства — прогрессивное явление; 2) крещение имело массовый характер; 3) вместе с христианством на Руси появилась письменность; 4) христианство приобщило восточных славян к достижениям византийской культуры, содействовало их сближению с народами более высокой культуры, т. е. сближению с народами Западной Европы.11
Яркой иллюстрацией преломления упомянутых положений
ю Покровский М. Н. Избранные произведения. М., 1967. Кн. 3. С. 36, 37.
и Против фальсификации народного прошлого. М.; Л., 1937. С. 4, 12, 13; К изучению истории. М., 1938. С. 38.

служит статья С. В. Бахрушина, подготовленная и опубликованная в 1937 г. Автор поставил перед собой задачу «уяснить те прогрессивные моменты, которые заключало в себе принятие христианства на определенном этапе исторического развития, т. е. в X—XI вв., в период установления феодализма в Киевской Руси».12 Коренная причина принятия Русью христианства открылась исследователю в социальных и культурных условиях, имевших место в древнерусском обществе X в., когда возникал слой феодальной знати, которая «торопилась освятить свои притязания на господствующее положение».13 Христианство играло роль «энергичного поборника» передового (по сравнению с первобытнообщинным строем) феодального способа производства, оно ускоряло процесс феодализации Руси,14 боролась с остатками родового строя, стремилось, ликвидировать элементы рабского труда.15 Древнерусская церковь стала активным проводником феодальных порядков на Руси.16 Вот почему «переход в христианство имел, объективно говоря, очень большое и, несомненно, прогрессивное для данного отрезка времени значение».17
Весьма заметное воздействие, по С. В. Бахрушину, крещение «оказало на культурную жизнь страны». Оно наблюдалось как в области материальной, так и духовной культуры: земледелии (огородничество), развитии ремесла, строительной техники, архитектуры, изобразительного искусства.18 Сразу после крещения Киевская Русь получила письменность на славянском языке, что позволило приступить к организации школьного дела, распространению книжности.19 С христианством пришла на Русь высокая феодальная культура Византии, открылась возможность установления «культурных связей с западноевропейскими феодальными государствами».20 Со времени «крещения Киевское княжество входило в состав католических государств Восточной Европы как равноправный и полноправный член христианского общества».21
Итак, влияние нововведенного христианства на древнерусское общество, по С. В. Бахрушину, было всеобъемлющим, простираясь на экономику, социально-экономические отношения, политические связи, культуру и просвещение.
12 Бахрушин С. В. К вопросу о крещении Киевской Руси // Историк-марксист. 1937. Кн. 2. С. 40.
13 Там же. С. 55.
14 Там же. С. 55, 63, 64.
15 Там же. С. 64, 65.
15 Там же.
17 Там же. С. 63.
18 Там же. С. 68—71.
18 Там же, С. 72.
20 Там же. С. 76.
21 Там же. С. 75.

Эти положения С. В. Бахрушина нашли в целом широкую поддержку у современных ему исследователей.22 С тех пор прошло много лет, но представления историков о крещении Руси в сущности не изменились. Правда, с помощью археологии ныне доказан высокий для того времени уровень развития земледелия у восточных славйн, самобытным и высокоразвитым предстало древнерусское ремесло; не подтвердилась мысль о появлении письменности на Руси с принятием христианства. Однако убеждение в том, что христианство укрепляло новые феодальные порядки, феодальную государственность, что оно открыло большие перспективы для развития русской культуры, приобщило Киевскую Русь к семье передовых стран средневековой Европы, сохранилось в полной мере. Именно с точки зрения нужд феодализации рассматривал крещение Руси глава советских историков Б. Д. Греков, называвший принятие христианства фактом «первостепеной важности».23 Для М. Н. Тихомирова «установление христианства на Руси было крупнейшим историческим событием. Оно отметило важный этап в развитии феодальных отношений на Руси и победу новых феодальных отношений над отживающим родовым строем с его язычеством. В культурной жизни Древней Руси утверждение христианства обозначало присоединение ее к традициям Византии и эллинизма с их замечательной письменностью и искусством. Таковы громадные последствия утверждения христианства на Руси, ясные и заметные для историков».24 О. М. Рапов, говоря о введении христианства на Руси, отмечает, что «данное событие оказало огромное влияние на развитие материальной и духовной культуры Древней Руси, а также на многие другие стороны жизни древнерусского общества».25 Христианская религия способствовала утверждению феодальных порядков. Вот почему «принятие Русью христианства и отход от язычества было важным и прогрессивным для того времени явлением».26 А. Г. Кузьмин усматривает в крещении Руси «один из важнейших поворотных пунктов в русской истории».27 Он под
22 См.: Козаченко А. Крещение Руси//Исторический журнал. 1937. № 11. С. 71—83; 10 ш ков-С. В. Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. М.; Л., 1939. С. 53; Греков Б. Д. Киевская Русь. М.; Л., 1939. С. 249—253; Белопольский Б.. ТайдышкоА. Крещение Руси. Л., 1939. С. 24, 31, 32, 34, 42—43, 46—47; Янковский М. Крещение Руси // Учен. зап. Ленипгр. ун-та. № 36. Сер. истор. наук. 1939. Вып. 3. С. 45—61; Пархоменко В. А. Характер и значение эпохи Владимира, принявшего христианство // Там же. 1941. Вып. 8. С. 203—214.
23 Греков Б. Д. Киевская Русь. М., 1953. С. 475—478. — Ранее Б. Д. Греков называл крещение фактом просто важным, не возводя его в первую степень (там же. М.; Л., 1939. С. 249).
^Тихомиров М. Н. Древняя Русь. И., 1975. С. 261.
25 Р а п о в О. М. О некоторых причинах крещения Руси // Всстн. Моск, ун-та. Сер. IX. История. 1976. № 4. С. 55.
26 Там же. С. 70.
27 Кузьмин А. Г. Принятие христианства на Руси // Вопросы научного атеизма. М., 1980. Вып. 25. С. 7.

черкивает то обстоятельство, что «советские ученые в целом единодушны в оценке крещения Руси как прогрессивного явления».28 В работах Б. А. Рыбакова христианские догмы выступают как «приспособленные к нуждам феодального государства». А поскольку «феодальная формация только начинала свой исторический путь», поскольку создание раннефеодальной монархии, завершившееся в период княжения Владимира, являлось «глубоко прогрессивным фактом», постольку и христианская религия, призванная содействовать утверждению феодализма, была фактором прогресса в древнерусской истории.29 Наконец, у П. П. Толочко читаем: «Преимущества христианской религии очень хорошо сознавались древнерусской феодальной правящей верхушкой. Христианство открыло перед Русью широкие перспективы экономического и культурного развития, приобщения ее к передовым достижениям византийской цивилизации».30
Такое понимание исторического значения крещения Руси вполне удовлетворяет современных специалистов-теологов. Так, В. А. Никитин, рассуждая о социальных причинах христианизации Руси, пишет о том, что у восточных славян в ходе борьбы с внешними врагами сложились «племенные союзы и постепенно на их основе возникла феодальная государственность. Непосредственно от патриархально-общинной формации, минуя рабовладельческий строй, восточные славяне перешли к феодальному. Этот процесс, происходивший на огромной территории в течение VII—IX вв., был в значительной мере облегчен и ускорен благодаря принятию христианства».31 В другой работе, говоря об исторической роли христианства в древнерусском обществе, он цитирует соответствующий текст «Истории Киева», подготовленный украинскими учеными: «Введение христианства на Руси сыграло большую роль в укреплении единства Древнерусского государства. Церковь содействовала упрочению нового, прогрессивного, по сравнению с рабовладельческим, феодального строя, брала под защиту моногамную семью, выступала против обычая кровной мести, способствовала развитию письменности, Литературы, искусства и монументального строительства. Принятие христианства способствовало широкому проникновению на Русь достижений византийской культуры, развитию связей с Балканами и другими странами Европы». От «себя» В. А. Никитин лишь добавляет,
28 Там же.
29 Рыбаков Б. А. 1) Древняя Русь. Сказания, былины, летописи. М., 1963. С. 59—62; 2) Киевская Ру^ь и русские княжества XII—XIII. вв. М., 1982 С 396
зо Толочко П. П. Древний Киев. Киев, 1983. С. 236.
31 Никитин В¥ Православие в Киевской Руси // Журнал Московской Патриархии. 1983. Xs 1. С. 12-»-13.

что «Киевская Русь отныне (с момента крещения. — И. Ф.) приобщилась к христианской культуре и цивилизации, вошла в семью просвещенных европейских народов»,32 что крещение -«великое в истории Руси событие».33
Между тем возможна и иная интерпретация фактов исторического развития Киевской Руси.
Значение крещения Руси нельзя понять, отвлекаясь от предшествующего ему распространения христианства среди восточных славян. Существует мнение о проникновении христианской религии в славянское общество еще в V столетии.34 Основанием ему стало свидетельство церковного писателя Иеронима о том, будто «холода Скифии пылают жаром новой веры». Однако сходные свидетельства имеются в сочинениях Тертуллиана (III в.), Афанасия Александрийского (IVв.) и др35 Все упоминания о христианской вере у скифов настолько неопределенны и глухи, что едва ли могут быть использованы как заслуживающие доверия данные. Перед нами скорее риторические пассажи, за которыми, возможно, скрывались единичные поездки миссионеров в пределы погруженной в язычество Скифии.3®
Другое мнение связывает появление первых христиан у- восточных славян с началом IX в.37 Оно опирается на сведения, извлеченные из Жития Стефана Сурожского, в котором повествуется о походе русской рати во главе с князем Бравлином на Сурож. Бравлин, рассказывает автор Жития, ворвался с воинами в город, проник в церковь, где стояла гробница святого Стефана, украшенная драгоценностями, и начал грабить ее, но тотчас «разболеся»: с перекошенным лицом повалился наземь, источая пену. Бравлин лежал в параличе якобы до тех пор, покуда его бояре не снесли все награбленное в Корсуне, Керчи и Суроже в церковь и не сложили у «гроба» Стефана. Затем раздался глас святого, призывающий Бравлина креститься: «Аще не крестишися в церкви моей, не възвратися и не изыде-ши отвсюду». В ответ Бравлин будто бы возопил: «Да приидут Попове и крестят меня, аще встану и лице мое обратится, кре-щуся». Чудо кончилось тем, что Бравлин и его бояре крестились, а потом, отпустив пленников и возложив дары святому Стефану, удалились восвояси. С той поры никто не смел напа
32 Никитин В. А. Слава и щит Руси//Богословские труды. Сб. 25. М., 1984. С. 282—283. — См. также: История Киева. Киев. 1982. Т. 1: Древний и средневековый Киев. С. 126.
33 Никитин В. А. Слава и щит Руси. С. 282.
34 Это мнение принадлежит Б. Д. Грекову (см.: Очерки истории СССР: Период феодализма IX—XV вв. М., 1953. Ч. 1. С. 106). — Первоначально Б. Д. Греков считал, что «христианстве стало проникать к нам с IX в.» (см.: Греков Б. Д. Киевская Русь. М.; Л., 1939. С. 250).
33 Р а м м Б. Я. Папство и Русь в X—XV веках. М.; Л., 1959. С. 23.
33 Там же.
37 См.: Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Кя. I, С. 137—138; Пархоменко В. Начало христианства Руси. С. 14—16; Сахаров А. Н. Дипломатия Древней Руси. М., 1980. С. 30.

дать на город, но если кто и нападал, «то посрамлен отхожда-ше». Так излагает «события» Житие.38 Его анализ показывает, что мы имеем дело с источником сомнительным. Житие представляет собой славяно-русскую редакцию XV в., т. е. осуществленную спустя шесть столетий после описываемых событий. В. Г. Васильевский, тщательно изучивший памятник, писал: «Как произведение русского книжника XV столетия, скомпилированное с назидательной целью из разных источников и приноровленное к тогдашним литературным вкусам, Житие Стефана Сурожского имеет весьма малую историческую ценость».39 При этом В. Г Васильевский полагал, что та часть Жития, которая заключает повествование о посмертных чудесах Стефана, восходит к древнему сказанию, написанному греческим автором.40 Но, даже приняв эту мысль В. Г Васильевского, а также согласившись с М. Н. Тихомировым в том, что предположение о подложности Жития «является невероятным», что «подробности, помещенные в Житии Стефана, не могли быть выдуманы в XV в., так как они сответствуют действительности IX в.»,41 мы все же не избавимся от сомнений насчет его правдивости. Самое большее, что можно, на наш взгляд, позволить себе в плане позитивных утверждений, это признать действительным нападение в первой половине IX в. на Сурож русского войска. Все остальное (чудеса, крещение Бравлина с боярами) есть вымысел. И в данном случае не имеет значение, чье здесь повинно воображение: русского книжника или же греческого составителя Жития. Подчеркнем лишь, что в обстановке военного нападения на город, сопровождавшегося убийствами, грабежом и пленением, крещение врага — вещь нереальная.
Если все-таки поставить вопрос, кто же выдумал эпизод с крещением, то, нам кажется, ответ должен быть такой: рус
38 Васильевский В. Г. Труды. Пг., 1915. Т. 3. С. 95—96.
39 Там же. С. CCLXIII.
40 Там же. С. CCLXVI, CCLXXI. — См. также: ВестбергФ. О житии св. Стефана Сурожского//Византийский временник. 1907. Т. XIV, вып. 2—3. С. 233; Левченко М. В. Очерки по истории русско-византийских отношений. М., 1956. С. 51. — А. А. Шахматов не соглашался с В. Г. Васильевским, считал его доказательства неубедительными. Он полагал, что запись о нападении Бравлина на Сурож относится к XIV или XV вв. и представляет собой греческую обработку Корсунской легенды. А. А. Шахматов пришел к заключению, что «в Сурожской легенде мы имеем дело не с историческими фактами, а с народным преданием, зародившимся в Корсуне и перешедшим в соседний Сурож, где оно приурочено к местной святыне, к мощам св. Стефана» (Ш ахматов А. А. Корсунская легенда о крещении Владимира. Оттиск из сб. статей в честь В. И. Ламанского). СПб., 1906. С. 121—J23). — Исследование А. А. Шахматова, как видим, делает еще более сомнительным историчность интересующего нас текста Жития. Двойственную позицию в этом вопросе занимал М. Д. Приселков (Приселков М. Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X— XII вв. С. 2—3).
41 Т и х о м и р о в М. Н. Древняя Русь. С. 264.

ский «списатель». К этому ответу нас склоняют два обстоятельства. Во-первых, стиль работы нашего книжника, легко допускавший произвольное обращение с греческим оригиналом, зашедшее настолько далеко, что В. Г. Васильевский был вынужден сказать: «В разбираемом нами славяно-русском Житии нужно видеть не какое-либо переводное с греческого, но именно русское произведение».42 Во-вторых (и это вытекает из первого), русский автор, создавая «русское произведение» и подгоняя его под современные ему литературные вкусы, мог придумать Бравлиново крещение, поскольку как раз в ту пору (XV—XVI вв.) явственно обнаруживается стремление идеологов русского православия удревнить появление христианства на Руси.
Итак, житийное свидетельство о крещении Руси, громившей Сурож в начале IX в., — это, по нашему убеждению, новация русского автора, не имеющая какой-либо ценности для ранней истории христианства в России.43
Более основательными выглядят попытки исследователей связать начало древнерусского христианства со второй половиной IX в.44 В окружном 867 г. послании константинопольского патриарха Фотия упоминаются русы, которые, «поработив соседние народы и через то чрезмерно возгородившись, подняли руки на Ромейскую империю. Но теперь и они переменили эллинскую и безбожную веру, в которой прежде сего содержались, на чистое христианское учение, вошедши в число преданных нам и друзей, хотя незадолго перед тем грабили нас и обнаруживали необузданную дерзость. И в них возгорелась такая жажда веры и ревность, что они приняли пастыря и с великим тщанием исполняют христианские обряды».45
Историки обычно сопоставляют послание Фотия с извести ями о походе русов на Царьград в 860 г. Но среди них нет единства в том, какую Русь подразумевают источники: Киевскую или Причерноморскую. Одни исследователи, памятуя летописный рассказ о походе на Византию Аскольда и Дира, датируемый 866 г. видят в русах Фотия выходцев из подне-
42 Васильевский В. Г Труды. Т. 3. С. CCLIV.
43 А. Н. Сахаров говорит о крещении Бравлина как «факте, по-видимому, достоверном, поскольку он связан с историческим лицом — архиепископом Сурожским Филаретом» (Сахаров А. Н. Дипломатия Древней Руси. С. 30). Но хорошо известно, в древних памятниках исторически реальные лица нередко обрастали вымыслами.
44 См.: Левченко М. В. Очерки по истории русско-византийских отношении. С. 76; Р а м м Б. Я. Папство и Русь. С. 23; Б у д о в н и ц И. У. Общественно-политическая мысль Древней Руси. М., 1960. С. 81; Тихомиров М. Н. Древняя Русь. С. 264—265.
45 Нит. по; Левченко М. В. Очерки по истории русско-византийских отношений. С. 77,

провской Руси,46 другие взор свой устремляют к берегам Черного моря — к Тмутаракани и Крыму.47 Спор ведется давний, и едва ли он полностью разрешим,48 хотя археологический материал, мобилизованный учеными в последние десятилетия, свидетельствует об отсутствии в рассматриваемое время на территории Таврики и‘Южного Приазовья славяно-русского населения.49 50
Некоторые ученые, понимая сложности, возникающие при истолковании рассказа Фотия о крещении русов, склоняются к амбивалентному решению вопроса. Так, М. Н. Тихомиров;, пишет: «Начатки христианства установились на Руси уже во второй половине IX в., и можно предполагать, что новая религия в какой-то мере удержалась среди славянского населения Крыма и южной Руси, а может быть, и Киевской земли».5®
Разноречивы и выводы иследователей относительно распространенности христианства в древнерусском обществе, построенные на сообщении Фотия. Если В. В. Мавродин в свидетельстве патриарха Фотия о крещении русов усматривает несомненное указание на широкое распространение христианства на
46 См., напр.: Карамзин Н. М. История Государства Российского. Т. 1. С. 79—80; Погодин М. П. Гедеонов и его система//Записки Академии наук. 1865. Т. 7. С. 18; Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Кн. 1. С. 137; Забелин И. Е. История русской жизни. М.„ 1876. Ч. 1. С. 439; Ламанский В. И. Славянские Жития Кирилла как религиозно-эпическое произведение и как исторический источник // Журн. Мин-ва народи, просвет. (ЖМНП). 1903. Июнь. С. 381; Греков Б. Д. Киевская Русь. М., 1953. С. 477; Левченко М. В. Очерки по истории русско-византийских отношений. С. 76—77; БудовницИ. У. Общественно-политическая мысль... С. 81; Пашу то В. Т Внешняя политика Древией Руси М., 1968. С. 58—59; Сахаров А. И. Дипломатия Древней Руси. С. 78—82.
47 См., иапр.: Гедеонов С. Отрывки из исследований о варяжском вопросе//Записки Академии наук. 1862. Т. 1. Прил. № 3. С. 65; Голубинский Е. Е. История русской церкви. Т. 1 (первая половина тома). С. 23— 24; Будилович А. О греко-славянском характере деятельности св. Кирилла и Мефодия // Кирилло-Мефодиевский сборник Варшавского университета. Варшава, 1885. С. 25—27; Иловайский Д. И. Болгары и Русь на Азовском поморье//ЖМНП. 1875. Февр. С. 343—345; Васильевский В. Г Житие св. Стефана Сурожского//Там же. 1889. Июль. С. 400, 456; Пархоменко В. А. Начало христианства Руси. С. 51—59; Бахру ш и н С. В. К вопросу о крещении Киевской Руси. С. 57
48 Не случайно М. В. Левченко, потративший много сил, доказывая тезис о крещении именно Киевской Руси, вынужден был все же сознаться в том, что остается неясным, кого территориально разумел Фотий под крестившимися русами (Левченко М. В. Очерки по истории русско-византийских отношений. С. 79).
49 См.: Гадло А. В. 1) Южное Приазовье в период Хазарского каганата (проблема Приазовской Руси и современные археологические данные о Южном Приазовье VIII—X веков): Автореф. калд. дис. Л.. 1968; 2) О начале славяно-русской миграции в Приазовье и Таврику//Славянорусская этнография. Л., 1973; Березовец Д. Т. Про им’я носив салпвськоТ куль* тури // Археолопя. XXIV. 1976; Та лис Д. Л. Росы в Крыму // Советская-археология. 1974. № 3.
50 Тихомиров М. Н. Древняя Русь. С. 265.

Руси,51 то Б. я. Рамм не находит оснований для подобных: предположений.52
Нам представляется, что известие патриарха Фотия о крещение русов не может быть безоговорочно принято. Достаточна сказать, что древнерусские летописцы хранят полное молчание о крещении руси, нападавшей на Константинополь в 860 г, (а по летописной датировке в 866 г.).53 Казалось бы, такое значительное событие, как крещение, должно было оставить память о себе. Но летописцы знают лишь о неудачном походе Аскольда и Дира на столицу Византии и на этом их сведения кончаются.54 55 Надо к этому добавить, что в летописи есть одна примечательная деталь, из которой явствует, что в представлении летописцев, оставивших нам известия о походе русских воинов на Константинополь, Русь являлась страной язычников: летопись называет русских безбожными, т. е. язычниками.56. Не находит подтверждения сообщение Фотия и в византийских источниках. Правда, Константин Багрянородный, живший много десятилетий позже Фотия, хотя и пишет о крещении русов, но не в правление Михаила, а Василия и не в патриаршество Фотия, а Игнатия. Рассказ Багрянородного, содержащий фантастические подробности, больше похож на легенду, чем на историческое свидетельство.
Таким образом, на протяжении IX в. Русь, как и прежде» сохраняла верность язычеству. Император Константин и патриарх Фотий выдавали желаемое за действительное, когда писали о крещении русов. Нельзя, конечно, полностью игнорировать их информацию. Не исключено, что за преувеличенными слухами о крещении Руси и организации русской епархии, скрывались первые попытки византийских миссионеров проповеди христианства среди восточных славян.56 Но деятельность про
51 Мавродин В. В. Очерки истории СССР: Древнерусское государство. М., 1956. С. 141.
52 Рамм Б. Я. Папство и Русь. С. 24.'
53 На это обстоятельство обратили внимание ученые еще со времен А. Л. Шлецера.
54 А. Г. Кузьмин замечает: «В позднейших (XII—XIV вв.) редакциях устава Владимира настойчиво проводится утверждение о крещении русского князя византийским „царем” и патриархом Фотием, что, во-первых, говорит о знакомстве составителей или редакторов „устава0 с традицией, приписывающей крещение Руси Фотию, во-вторых, — об отсутствии и в русских источниках каких-либо данных о причастности греков к крещению Владимира, жившего более чем столетие спустя» (Кузьмин А. Г. Принятие христианства на Руси, с. 10). Упоминание Фотия в связи с Владимиром может прежде всего говорить об исторической неосведомленности составителей и редакторов устава и еще, возможно, о том, что имя Фотия им было больше* известно, что имя патриарха Николая III—современника князя Владимира.
55 ПВЛ. Ч. 1. С. 19.
5$ По словам А. Н. Сахарова «в 60-х годах IX в., несмотря на заявление патриарха Фотия о принятии русами христианства, на Русь была отправлена лишь христианская миссия, которая, как известно, не оставила замет-

дали над язычниками» и представляли собой господствующую политическую партию, державшую в руках кормило государства,63 партию, которая вместе с Игорем стояла у власти в Киеве.64 Это также не означает, что «в 941 г. христиане в Киевской Руси были уже достаточно многочисленны и влиятельны».65 У нас нет фактов, позволяющих рассматривать христианство в столь широких географических рамках. Понятие «Киевская Русь» тут явно не подходит, поскольку имеющиеся в нашем распоряжении данные касаются людей из близкого окружения князя и других киевлян, т. е. по сути ограничиваются столицей полян — Киевом. Еще более ограничены наши возможности, чтобы проводить какие бы то ни было подсчеты: много ли христиан находилось в Киеве, мало ли — мы не знаем. Известно лишь, что к началу 40-х годов X в. они встречались среди княжих мужей и прочих жителей Киева, составляя определенную группу.
Итак, развитие политических и торговых русско-византийских связей в ближайшие десятилетия после договоров Олега с греками привело к возникновению христианской общины в Киеве. Следующий эпизод в истории древнерусского христианства — крещение Ольги.
Принадлежность Ольги к княжескому дому, правившему в Киеве, сделало ее крещение в памяти потомков событием большой важности, а личность княгини — окруженной ореолом славы. Обращение Ольги в христианство древнерусские летописцы воспринимали как проявление глубочайшей мудрости, присущей княгине. В историографии этот взгляд продержался очень долго, появляясь в исследованиях даже начала XX в. Так, согласно В. А. Пархоменко, крещение Ольги «имело громадное историческое значение: для следующего поколения пример энергичной, умной княгини разбивал лед холодности и предубеждения против христианства, которое теперь уже не казалось таким чуждым, необычным и неподходящим для Руси, так как его исповедовала выдающаяся местная княгиня, о которой в народной памяти скоро создались целые легенды».66
Нередко в исторических трудах «мудрость» Ольги рассматривается в политическом аспекте. Правительница «Киевской
63 Голубинский Е. Е. История русской церкви. Т. 1 (первая половина тома). С. 59. — Критику этих положений Е. Е. Голубинского см.: П а р-хоменкоВ. А. Начало христианства Руси. С. 106—116; Полонская Н. К вопросу о христианстве на Руси до Владимира//ЖМНП. 1917. Сент. С. 59—60; Левченко М. В. Очерки .по истории русско-византийских отношений. С. 165—166.
б4 Приселков М. Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X—XII вв. С. 6. — Критику этих Положений М. Д. Приселкова см.: Будовниц И. У. Общественно-политическая мысль... С. 82.
65 Левченко М. В. Очерки по истории русско-византийских отношений. С. 166.
66 Пархоменко В. А. Начало христианства Руси. С. 145-—146.

державы», «глава и руководительница политики Киева», Ольга приняла крещение, исходя из государственных соображений.67 Этот взгляд основан на доверчивом отношении к летописи, где княгиня, действительно, изображена полновластной регентшей при малолетнем Святославе. Внимательный анализ летописных сведений убеждает в том, что древние писатели идеализировали положение Ольги, придав ей политическое значение, далекое от реальности. Подлинными воспитателями Святослава были Асмуд и Свенельд, деятельность которых старательно затушевана летописцами. Почему это произошло? Причина ясна: Ольга являлась христианкой, а Свенельд и Асмуд— язычниками. Поэтому летописцы, ревностные приверженцы христианства, славили первую и старались поменьше уделять внимание вторым. И все-таки с помощью сообщаемых ими сведений восстанавливается подлинная политическая роль Ас-муда и Свенельда. Эти лица составляли ближайшее окружение* Святослава. В карательном походе против древлян, убивших князя Игоря, они действуют в качестве военных предводителей.68 У Свенельда были свои «отроки» — дружина.69 Он выступал как организатор самостоятельных военных походов.70 Богатство Свенельда и его дружинников вызывало зависть в киев
57 См.: Приселков М. Д. Очерки по церковно-политической истории.. -С. 10; Ма вро д ин В. В. Образование Древнерусского государства. Л., 1945. С. 247—248; Зимин А. А. Феодальная государственность и Русская Правда // Исторические записки. 76. 1965. С. 240; Са х а р о в А. Н. Дипломатия Древней Руси. С. 272—285; Толочко П. П. Древний Киев. С. 228. — В. Т. Пашуто выделяет даже целый период «княжения Ольги», обозначая его 945—969 гг. (П а ш у т о В. Т. Внешняя политика Древней Руси. М., 1968. С. 65).
в® ПВЛ. Ч. 1. С. 42. — Асмуд в летописи появляется только дважды, хотя и в красноречивом контексте. Его значение проступает более отчетливо на фоне изучения «кормильства», проделанного В. К. Гардановым (Гарданов В. К. 1) «Кормильство» в Древней Руси//Советская этнография. 1959.. № 6; 2) «Дядьки» Древней Руси//Исторические записки. 71. 1962). Состо* явшие при князьях кормильцы играли весьма существенную общественно-политическую роль, выступая в качестве главных руководителей, наставников и советчиков князей как в молодом, так и зрелом возрасте. Княжеские кормильцы «нередко соперничали с отцами своих воспитанников, а иногда ока* зывали давление и на самих воспитанников, ставших уже великими князьями» (Гар данов В. К. «Кормильство» в Древней Руси. С. 50). В. К. Гар-данов нашел правильное объяснение единичности известий летописцев а древнерусских княжеских кормильцах. Он пишет: «Упоминание о таких кормильцах, да и вообще о кормильцах, не вязалось с основной идеей летописных построений того времени, когда составители летописных сводов старались подчеркнуть роль князя как главного представителя государственного порядка и единства Русской земли. При таком аспекте факты, говорящие о видной, а подчас и руководящей роли кормильцев при первых князьях-Рюриковичах”, устранялись, смягчались, и события политической истории,, связанные с деятельностью кормильцев, рисовались в несколько ином виде,, чем это было в действительности» (там же).
69 ПВЛ. Ч. 1. С. 39.
70 См.: Артамонов М. И. Воевода Свенельд//Культура Древней Руси. М. 1966. С. 32.

ской дружинной среде.71 Авторитет и влияние «воеводы» не ослабевают и при возмужавшем Святославе. Политический статус Свенельда столь высок, что его имя попадает в договор Руси с Византией 971 г. наравне с именем князя Святослава: «Равно другаго свещанья, бывшего при Святославе, велицем князи рустем, и при Свеналъде».72 Влияние Свенельда не уменьшилось со смертью Святослава: князь Ярополк, занявший киевский стол, поступал так, как хотелось Свенельду.73
Трудно согласиться с исследователями, которые именуют Свенельда лишь помощником Ольги.74 Положение киевского воеводы, несомненно, значительнее. В малолетство Святослава самой внушительной политической фигурой в княжеско-боярской верхушке являлся именно он, а не Ольга, власть которой была скорее номинальной, чем реальной.75 Это позднейшие книжники, как мы уже отмечали, раскрасили деятельность княгини яркими красками. Родилась средневековая легенда, вошедшая в историографию и бытующая в ней поныне.
Следовательно, мы расходимся с теми историками, которые считают Ольгу главой Древнерусского государства, управлявшей страной до совершеннолетия Святослава. По влиянию на правительственные дела она, судя по всему, уступала Свеяель-ду. Крещение Ольги было фактом ее личной жизни, лишенным какого-нибудь серьезного политического смысла и общественного резонанса.76 Когда говорят об Ольге, что она пыталась утвердить христианство на Руси,77 ей приписывают непосильную задачу. Она оказалась беспомощной и одинокой даже в своей семье, не сумев воспитать в собственном сыне склонности к христиансту.78 Последнее обстоятельство лишний раз свидетельствует о том, что возле малолетнего Святослава находи
71 ПВЛ. Ч. 1. С. 39.
72 Там же» С. 52.
73 Там же. С. 53.
74 Ма в р о д и н В. В. Образование Древнерусского государства. С. 248; Артамонов М. И. Воевода Свенельд. С. 33—34.
75 Верную характеристику Свенельду дал А. Е. Пресняков: «При Игоре это первое лицо рядом с князем, ему уступает Игорь дань с Уличей и Древлян, а сам гибнет в попытке возместить себе и своей дружине перевес в обеспечении, какой получила дружина Свенельда, „отроки Свенельжи” В малолетство Святослава он, по-видимому, играл какую-то роль, о которой у летописца были противоречивые сведения: отсюда перебой его имени с именем Асмуда. Но при Святославе видим его в положении почти соправителя. Кик „воевода отень” он стоит до такой степени рядом с князем, что имя его вместе с княжим в договоре Святослава с Цимисхйем.., Совокупность черт, какими обрисовано положение Свенелда, не оставляет сомнений, что перед нами — член княжой дружины, достигший необычайной силы и влияния» (Пресняков А. Е. Княжое право в Древней Руси. СПб., 1909. €. 235).
76 Ср.: Сахаров А. Н. Дипломатия Древней Руси. С. 272—285.
77 См.: Пархоменко В. А. Начало^ христианства Руси. С. 124.
78 Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства. «С. 258—259.

лись люди, ограждавшие юного князя от влияния матери. Вот почему утверждение киевского летописца о том, что Ольга воспитывала сына «до мужьства его и до возраста его», не заслуживает доверия. Истинными воспитателями Святослава были «кормилец» Асмуд и воевода Свенельд, а не Ольга. Им же принадлежала ведущая роль в княжеско-дружинной среде Киева.
В те времена к христианам в Киеве относились менее терпимо, чем при князе Игоре. Принадлежность к христианству старались особенно не афишировать. Любопытно в данной связи сообщение Новгородской Первой летописи об Ольге, тайно державшей при себе священника: «И бе заповедала Олга не творити трызны над собою, бе бо имущи прозвутера втайне. . .».79 Это известие как будто противоречит рассказу Повести временных лет о добродушно-насмешливом отношении Святослава и его дружинников к христианам: «Аще кто хотя-ше креститися, не браняху, но ругахуся тому».80 Здесь опять виден почерк позднего монаха-летописца, стремившегося вытравить из исторической памяти неприглядные, с точки зрения истого христианина, происшествия. Несомненно, однако, что в ту пору дружина очищается от христианского элемента, выступая в договоре Святослава с Цимисхием язычески монолитной.81
Какие выводы следуют из предшествующего изложения? Христианство на Руси появилось относительно поздно: не раньше договоров Олега с греками, т. е. в начале X в. Создавшаяся благодаря достигнутым соглашениям благоприятная обстановка для развития торговых и политических связей между Русью и Византией способствовала распространению среди русских христианского культа. Новая вера затронула прежде всего торговый люд — «гостей», — посещавший Константинополь. Это и понятно, ибо принадлежность к христианству обеспечивала им в христианской стране по сравнению с язычниками лучшие условия. Во всяком случае, находившийся в Царьграде христианин-русин пользовался поддержкой церковных властей, а соответственно и мог торговать спокойнее. Следовательно, именно ради личных торговых выгод русские купцы становились христианами.
Помимо купечества, христианство принимала и дружинная русь. То были 'прежде всего воины, служившие в Византийской империи. Именно о таких русах-христианах рассказывает Константин Багрянородный.82 Возвращаясь домой, они пополняли русскую христианскую общину. Их христианство — результат политических контактов Руси и Византии.
79 НПЛ. С. 120.
so ПВЛ. Ч. 1. С. 45.
81 Там же. С. 52.	„
82 См.: Голубинский Е. Е. История русской церкви. Т. 1 (первая половина тома). С. 60 (прим.).

Наконец, значительная часть христиан на Руси середины X в. состояла из иностранцев, о чем в Повести временных лет прямо сказано: «Мнози бо беша варязи хрестеяни и Козаре».83
Говоря о проникновении христианства на Русь в рассматриваемое время, надо различать объективную и субъективную стороны процесса. В плане объективном важно подчеркнуть, что в ходе социального развития в древнерусском обществе образовалась военно-торговая верхушка, без которой христианство вряд ли могло привиться. В этом смысле появление в Киевской Руси христианства было подготовлено ее предшествующей историей. Что касается субъективного момента, то здесь разумеются внутренние побуждения принимавших крещение. И необходимо со всей определенностью заявить: в принципе никаких других причин, кроме тех, что были связаны с русско-византийской торговлей/и военной службой русских воинов В Империи, установить невозможно. Нет данных, которые указывали бы на существование в восточнославянском обществе X в. привилегированного сословия, воспринимавшего христианство как идеологическую санкцию господства и подчинения, как инструмент утверждения эксплуатации непосредственных производителей классом феодалов. Не видно склонности к христианству даже у киевского князя и его дружины, т. е. у людей, по своему социальному положению, казалось бы, предрасположенных к новому вероучению. «Како аз хочю ин закон прняти един? А дружина моа сему смеятнся качнуть»,— отвечал Святослав матери своей на ее призывы креститься?4 По выражению летописца, князю Святославу христианская вера казалась «уродством», или безумием, глупостью.85
Такой же по сути являлась социально-психологическая атмосфера на Руси и в начальный период правления князя Владимира — главного деятеля христианизации. Язычество тогда прочно удерживало свои позиции. В Киеве свершались публичные языческие моления, сопровождаемые человеческими жертвоприношениями.86 * 88 Идолам в жертву приносили и христиан,
83 ПВЛ. Ч. 1. С. 39.— А. Е. Пресняков и И. У Будовниц сомневались в справедливости этой записи на том основании, что она принадлежала книжнику-летописцу XI в. (Пресняков А. Е. Лекции по русской истории. М., 1938. Т. 1: Киевская Русь. С. 77; Будовниц И. У. Общественно-политическая мысль... С. 82). С. В. Бахрушин, напротив, доверял ей (Бахрушин С. В. К вопросу о крещении Киевской Руси. С. 58). Как бы мы не относились к данному тексту, надо все же признать, что в Киеве — крупном по тому времени центре международной торговли — христиане-иностранцы были привычным явлением.
84 ПВЛ. Ч. 1. С. 46. — В. В. Мавродин следующим образом комменти-
ровал эти слова Святослава: «Русь была еще в недостаточной степени под-
готовлена к тому перевороту в идеологии, который был связан с принятием новой религии» (Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства. С. 258).
«5 ПВЛ. Ч. 1. С. 45.
88 Там же. С. 56.

поведников не дала нужного грекам результата: Русь оставалась в лоне язычества. Именно в этом убеждает нас договор 907 г. Олега с греками — исторический памятник, чья достоверность не вызывает никаких сомнений. Русские в договоре — сплошь язычники.* 57 Особенно показателен тот факт, что здесь термины «русин» и «христианин» прямо противопоставлены друг другу как понятия взаимоисключающие. Красноречивы и слова летописца, завершающие повествование о походе Олега на Царьград: «И приде Олег к Киеву, неся злато, и паволоки, и вина, и всякое узорочье. И прозваша Олега — вещий, бяху бо людие погани и невеигласи».58
После заключения договора 911 г. византийский император «почти послы Рускые дарми, златом, и наволоками и фофудь-ами, и пристави к ним мужи свои показати им церковную красоту, и полаты златыа и в них сущая богатество, злато много и паволокы и камьнье и драгое и страсти господня и венець, и гвоздие, и хламиду багряную, и мощи святых, учаще я к вере своей и показующе им истинную веру».59 В этой сцене русские люди выступают тоже в качестве язычников. И только после договора 911 г., укрепившего непосредственные связи Руси с Константинополем и поставившего ее в выгодные условия торговли с Империей, стали появляться среди русских первые приверженцы христианской веры. О русах-христианах в это время говорят арабские источники.60 Но самые выразительные свидетельства дошли до нас в договоре Руси с Византией 944 г., где среди послов Игоря, приносивших клятву в Царьгра-де при заключении соглашения, фигурируют и те, кто испове-дывал христианство.61 Аналогичная процедура соблюдалась в Киеве: князь Игорь вместе со своим языческим окружением клялся на холме перед кумиром Перуна, а христиане присягали в церкви святого Ильи.62
Участие христиан при заключении договора 944 г., наличие в Киеве церкви святого Ильи — все это указывает на заметную роль христианского элемента в столичной жизни. Но отсюда никак не следует, что христиане тогда «нравственно преобла-
кого следа в русской истории» (Сахаров А. Н. Дипломатия Древней Руси. С. 283).
57 По словам А. Г. Кузьмина, в период «правления Олега христианская община в Киеве либо отсутствовала, либо, что более вероятно, была лишена возможности открыто проповедовать свою религию. Во всяком случае в договоре Олега с греками четко противопоставляется языческая Русь христианам-грекам» (Кузьмин А. Г Принятие христианства на Руси. С. 12). Доказательств, подтверждающих большую вероятность второй версии, А. Г. Кузьмин не приводит.
58 ПВЛ. Ч. 1. С. 25.
59 Там же. С. 29.
50 См.: Заходер Б. Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе. М., 1967. Т. 2. С. 106.
«1 ПВЛ. Ч. 1. С. 38.
52 Там же. С. 39.

гживших в поднепровской столице.87 В этой обстановке поворот Владимира к христианству может показаться неожиданным. Однако обращение князя к новой вере было мотивированным.
В IX столетии восточное славянство распадалось на союзы племен, именуемые летописью полянами/древлянами, северянами, радимичами, кривичами, словенами и т. п. Такого рода союзы племен Ф. Энгельс рассматривал как высшую фазу развития родо-племенного строя и вместе с тем начало его упадка.88 Взаимные раздоры, столкновения, войны — типичные явления их жизни. В результате военных столкновений устанавливалась власть одних племенных объединений над другими. Не миновали участи побежденных и поляне, которые, по летописцу, были «обидимы древлями и инеми околними».89 Но то было временное поражение: полянам удалось не только освободиться Ът подчинения соседям, но и взять над ними верх. Покорение восточнославянских племен Киеву, центру Полянской земли, растянулось надолго и завершилось ко времени княжения Владимира, т. е. во второй половине X в., когда на территории Восточной Европы сложился огромный всеславянский межплеменной союз, подвластный киевским князьям.90
Этот союз еще более ускорял разложение родо-племенных отношений, подрывая тем самым основу своего существования. Но он был выгоден киевской знати, поскольку покоренные племена служили источником даней, рабов, военных отрядов-, необходимых для завоевательных походов, организуемых в Киеве. Вот почему киевские правители были крайне заинтересованы в сохранении своего господства над восточнославянскими племенами. Однако разложение родо-племенных связей неизбежно влекло за собой распад союза, через который осуществлялось это господство. Признаки подобного распада обозначились уже к середине X в. В Киеве искали средства, чтобы остановить этот процесс, удержать власть над покоренными племенами. Предпринимается, в частности, попытка Превратить Киев в религиозное средоточие восточного славянства, для чего языческое капище с изваянием Перуна, располагавшееся первоначально в черте древнейших городских укреплений, выносится на новое место, доступное всем пребывающим в центр Руской .земли.91 Заслуживают внимания в данной связи некоторые де*
87 Там же. С. 58.
88 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 21. С. 99.
89 ПВЛ. Ч. 1. С. 16.
9° См.: Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л., 1980. С. 21—25.
91 См.: Тол очко П. П. Древний Киев. С. 39—41. — Сам по себе этот факт достаточно красноречив. «Поставление» Перуна на новом месте, открытом для разного люда, свидетельствует о далеко зашедшем процессе разложения родо-племенных отношений у полян, поскольку древние родо-племенные традиции требовали иного: тщательной охраны местных святынь от присутствия посторонних.

тали, касающиеся присяги русской стороны при заключении соглашений. Олег и «мужи его» клялись «оружьем своим, и Перуном, богом своим, и Волосом, скотьем богом».92 Как показывают разыскания специалистов, культ Перуна был распространен преимущественно в южных областях восточнославянской территории, а Волоса (Велеса) —в северных.93 Упоминание в формуле присяги двух божеств (Перуна и Волоса) вполне понятно, поскольку в походе Олега на Царьград принимали участие как южные, так и северные восточнославянские племена: «Иде Олег на Грекы. поя же множество варяг, и славен, и чюдь, и словене и кривичи, и мерю, и деревляны, и радимичи, и поляны, и северо, и вятичи, и хорваты, и дулебы, и тивер-ци.. .».94 В походе Игоря на ромеев состав участников примерно одинаков: поляне, словене, кривичи, тиверцы.95 Но в тексте присяги нового договора назван лишь Перун, тогда как упоминание о Волосе там отсутствует.96 Похоже, что это не случайно. Перед нами, вероятно, стремление киевских властителей утвердить приоритет Перуна над остальными богами. Но реализовать подобное стремление было, конечно, делом не простым и, несомненно, вызвало сопротивление «примучеиных» Киевом племен. Подтверждение нашей догадке усматриваем в политике Киева по замирению подвластных ему племенных объединений, последовавшей после гибели Игоря в древлянских лесах. Осуществление этой политики летописцы, разумеется, приписали Ольге. Но мы знаем цену такого рода летописным приемам. Цель предпринятых лидерами Полянской общины мер заключалась в смягчении противоречий между Киевом и находящимися в его подчинении восточнославянскими племенами, для чего сбор дани посредством объезда данников, нередко сопровождавшийся насилиями со стороны киевского князя и его дружинников, был заменен «повозом», т. е. доставкой поборов самими данниками в специально учрежденные Иля этого пункты— «повосты».97 Заметим, кстати, что названные меры распространялись не только на ближайших к Киеву соседей-данйиков, но и на тех, кто жил далеко на севере, в пределах Новгородской земли. В обстановке упорядочения даннических отношений, призванного несколько уменьшить недовольство данников, естественно было ожидать и некоторых религиозных.послаблений, в нашем случае — отказа от навязывания культа Перуна.
92 ПВЛ. Ч. 1. С. 25.
93 И в а н о в В. В., Топоров В. Н. Исследования в области славянских древностей. М., 1974. С. 55, 62; Успенский Б. А. Филологические разыскания в области славянских древностей. М., 1982. С. 32—33. См. также: Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. М., 1981. С.,427.
94 ПВЛ. Ч. 1. С. 23.
95 Там же. С. 33.
95 Там же. С. 35, 39.
97 Там же. С. 43.

И вот в договоре 971 г. Святослава с Ццмисхием снова ветре-чаемся с русью, которая клянется именами Перуна и Волоса.9*
Таким образом, попытка правителей Киева придать Перуну статус всеславянского бога99 потерпела неудачу. Однако вскоре предпринимается новая религиозная реформа, инициатором которой стал князь Владимир;
Вокняжившись в Киеве, он «постави кумиры на холму вне двора теремнаго: Перуна древяна, а главу его сребрену, а ус злат, и Хърса, Дажьбога, и Стрибога и Симарьгла, и Мокошь» И жряху им, наричюще я богы».100
В исторической литературе нововведение Владимира издавна толкуется как проявление приверженности князя к язычеству, как торжество язычества над христианством.'101 Но еще в дореволюционной историографии некоторые ученые увидели в этом событии политическую подкладку. Е. В. Аничков рассуждал о религиозно-политической реформе, Владимира, имевшей двоякую направленность: 1) провозглашение дружинни-княже-ского бога Перуна общим богом; 2) «объединение около Перуна делого ряда других богов».102
Объявление Перуна всенародным богом явилось следствием превращения князя и дружины в политическую власть, которое завершилось при Владимире. Так Перун приобрел «широкое государственное значение».103 Собранные же вокруг Перуна боги символизировали единение различных племен в рамках одного государства.104 Мысль Е, В. Аничкова об эволюции князя и дружины в политическую власть, поднявшую.Перуна на пьедестал общенародного «кумира», принял А. Е. Пресняков.105
Организующая религиозная реформа открылась Н. А. Рожкову в сообществе Владимировых богов. Сущность ее состояла «в объединении всех или, по крайней мере, главных племенных и групповых, классовых богов в единый языуеский пантеон. Этот пантеон должен был освятить государственное единство ------.—	'[
98	Там же. С. 52. — По мнению Б. А. Рыбакова, единственно допустимый вывод о различии между Перуном и Волосом, вытекающий из договоров Руси с греками, тот, что «в составе русских посольств 907 и 971 гг. были* как дружинники, клявшиеся грозным Перуном, так и купцы, давц||шие клятву своему богу богатства Волосу» (Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. С. 422). В летописи же лишь говорится о клятве Перун'ом и Волосом князя Олега и его «мужей» (дружинников), князя Святослава, близких к нему бояр и всей руси, а не мнимых купцов и дружинников (см.: ПВЛ, Ч. 1. С. 25, 52).
99	Ср.: Котляр М. Ф, Введения християиства в Кшвськош Pyci та його насл1дки. Кшв, 1985. С. 20—21.
1<ю ПВЛ. 4. 1. С. 56.
101	См.: Соловьев С, М. История России с древнейших времен. Кн. Е С. 176; Тихомиров М. Н. Древняя Русь. С. 268.
102	Аничков Е. В. Язычество и Древняя Русь. СПб., 1914. С. 327.
юа Там же. С. 320, 359.
Там же. С. 359.	V
к»	Пресняков А. Е. Лекции по русской истории... Т. *j|. С. :|04—105»

всех племен, к которому стремился Владимир».105 106 Соображения Н. А. Рожкова поддержал С. В. Бахрушин.107
Реорганизацию, произведенную на древнерусском «Олимпе» Владимиром, В. В. Мавродин связал с введением христианства, определив и то и другое понятием «религиозная реформа». Он наметил два этапа проведения этой реформы: «Первый этап ее был не чем иным, как попыткой модернизации самой языческой религии, точнее пестрых языческих верований, которым Владимир пытался придать стройность и ввести их в рамки, соответствующие укреплению и развитию классового общества, и только тогда, когда эта попытка показала всем „мужам” Владимира и самому князю в первую очередь свой паллиативный характер, когда появилась возможность (отнюдь не необходимость; последняя проявилась гораздо раньше) разрешить вторую задачу, наступил второй этап религиозной реформы Владимира — крещение Руси».108
Отчетливую политическую направленность в языческой деятельности Владимира видел Б. Д. Греков. Князь «хотел собрать всех богов, которым поклонялись различные племена, и составить из них в Киеве пантеон, обязательный для всего государства. Владимир желал создать такую религию, которая могла бы крепче объединить все его государство».109 Владимир старался приспособить язычество «к своим государственным целям».110
По мнению Н. Ф. Лаврова, князь Владимир, учреждая языческий пантеон, стремился к ликвидации обособленности племен. Введение христианства решало ту же политическую задачу.111
М. Ф. Левченко, характеризуя политику Владимира, говорил: «Владимир не только расширяет пределы своего государства, но и укрепляет связь между отдельными его частями. В первые годы своего правления он сделал попытку приспособить язычество к своей объединительской политике. Исходя из политических мотивов, он хотел собрать всех богов, которым поклонялись различные племена, и составить из них в Киеве пантеон».112 * * Однако «попытки модернизации старых культов не отвечали назревшим нуждам, так как языческие богй, представлявшие пережиток первобытного строя с характерном для него бесклассовым обществом, не могли удовлетворять потреб
105 Рожков Н. А. Русская история в сравнительно-историческом осве-
щении. Т. 1. Пг., 1919. Q. 231.
,С7 Б а х р у ш и н С. В. К вопросу о крещении Киевской Руси. С. 58.
Ю® Мавродин В. ‘В. Образование Древнерусского государства.
С. 309—310.
ГО® Греков Б. Д. Киевская Русь. М., 1953. С. 476.
по Там же.
И! История культуры Древней Руси. М.; Л., 1976. Т. 2. С. Д4.
1,2 Левченко М. В. Очерки по истории русско-византийоких Отноше-
ний. С. 344—345.

ностям общества классового. Для тех целей, которые ставили правящие классы Киевского государства, гораздо более подходило христианство, с его детально разработанным учением и сложной церковной организацией».113
В русле энергичной деятельности Владимира по укреплению государства изучает П. П. Толочко факт установления князем «культа шести богов», что «должно было способствовать более тесному единению восточнославянских племен вокруг Киева».114 Реформированное язычество Владимир намеревался «поставить на службу раннефеодальному государству».115
Идея о политической сути языческих преобразований Владимира и об их непосредственной связи с последующим крещением Руси — ценное достижение исторической науки. Она, по нашему убеждению, должна стать ключевой при рассмотрении вопроса о религиозной деятельности князя Владимира. Принимая ее в общем плане, мы вправе несколько иначе истолковать конкретный смысл событий.
«Поставление кумиров» — идеологическая акция, с помощью которой киевский князь надеялся удержать власть над покоренными племенами, остановить начавшийся распад грандиозного союза племен во главе с Киевом. Поэтому Перун предстал в окружении богов других племен, символизируя их единство. Столица полян снова, таким образом, была объявлена религиозным центром восточного славянства и, возможно, других этнических групп — балтских, угро-финских, иранских.116
Связь между перемещением периферийных божеств в Киев и притязанием киевской знати (да и в целом Полянской общины) на господствующую роль в общеславянском племенном союзе, на наш взгляд, очевидна. Языческая реформа Владимира, хотя и была более гибкой, все ж ттки оказалась неудачной, как и предшествующие ей попытки провозгласит^ Перуна верховным богом всех восточных славян. Главной причиной тому являлась историческая необратимость разложения родо-племенных связей, что лелало неизбежным падение союза союзов племен под гегемонией Киева. К тому же и в самой реформе заключались изъяны, препятствовавшие достижению^ поставленной цели. Основной из них — верховенство Перуна над осталь? ными богами. В результате культ его пришлось опять силой навязывать союзным племенам. В некоторых случаях Перун, вероятно, вообще вытеснял местных богов. Судя по всему, так было в Новгороде, где Добрыня, посланный сюда из Киева, «постави Перуна кумир над рекою Волховом, и жряху ему лю-
нз Там же. С. 345.
1 н Толочко П. П. Древний Киев. С. 234.
155 Там же.	V
116 См.: Кузьмин А. Г. Принятие христианства на ;Русил;£. 14—15.

дне новгородстеи акы богу».117 Вполне резонно предположить, как это сделал Е. Е. Голубинский, наличие у новгородцев до «поставления» Перуна своих кумиров.118 Не заменил ли Перун новгородского Волоса? Вопрос этот не праздный. Мы уже высказали догадку насчет связи Волоса, упоминаемого в русско-византийском договоре 907 г., с северными племенами, в том числе с племенем словен. Об отправлении культа Волоса в Новгородской земле свидетельствуют многочисленные факты, относящиеся к личным именам в новгородских летописях и грамотах, а также к топонимике.119 Если замена Волоса Перуном состоялась, то тем большее недовольство это должно было вызвать у новгородцев.
Итак, проводимая исключительно по инициативе Киева (без совета с заинтересованными представителями других племен) языческая реформа выродилась в религиозное насилие «Русской земли» над словенами, кривичами, радимичами, вятичами, чудью и пр., что вызвало волну антикиевских выступлений. «Заратишася вятичи, — читаем в летописи под 982 годом, — и иде на ня Володимир и победи я второе».120 В 984 году Владимир воюет с радимичами.121 Следовательно, вместо единения реформа привела к раздорам и обострению отношений Киева с подвластными ему племенами. Тогда Владимир, изыскивая новые средства для сплочения распадающегося межплеменного союза, для удержания господствующего положения в нем полян, прежде всего киевской социальной верхушки, обращается к христианству. В отличие от языческой реформы, задуманной в Киеве без участия представителей, входящих в союзную организацию племен, вопрос о принятии христианства обсуждался со старцами градскими — старейшинами из племенных центров, подчиненных Киеву.122 Заручившись их согласием, Владимир возвестил о крещении Руси.
Таким образом, крещение Руси нет оснований^ считать прогрессивным событием, поскольку христианство вводилось не для утверждения новых, исторически прогрессивных институтов, а для сохранения старых родо-племенных порядков, консервации отношений, — которые сложились в IX—X вв. в процессе завоевания киевскими князьями восточнославянских племен. Поэтому в удаленных от Киева областях его приходилось внедрить си
И7 НПЛ. С. 128.
118 См.: Голубинский Е. Е. История русской церкви. Т. 1 (первая половина тома). С. 130.
119 См.: Иванов В. В., Топоров В. Н. 1) Славянские языковые моделирующие семиотические системы: Древний период. М., 1965. С. 22; 2) Исследования в области славянских древностей. С. 55.
•20 ПВЛ. Ч. 1. С. 58.
121 Там же. С. 60.
122 Там же. С. 74—75. — См.: Мавродин В. В., Фроянов И. Я. «Старцы градские» на Руси X в.//Культура средневековой Руси. Д., 1974. С. 29—33.	> г

лой, как это было, скажем, в Новгороде.123 Однако нельзя преувеличивать степень насилия в деле распространения христианской веры на Руси.
Повесть временных лет передает некоторые подробности крещения, начавшегося с Киева: «]Володимер посла по всему граду, глаголя: „Аще не обрятцеться кто заутра на реце, богат ли, ли убог, или нищь, ли работник, противен мне да будет’’ Се слыщавше людье с радостью идяху. *. и снидеся бе-щисла лю-дий».124 Затем Владимир «нача ставити по градом церкви и попы, и люди на крещенье приводити по всем градом и селом».125 Под пером летописца обращение к новой вере вылилось в триумфальное шествие христианства по градам и весям Руси.126 Это явно гиперболизированное представление перешло в дворянско-буржуазную историографию. Его отзвуки слышны и в современной литературе.127
Надо, видимо, признать, что так называемое «крещение Руси» означало, скорее всего, переход в христианство киевского князя с домочадцами, близко стоящей к нему знати,128 правящей верхушки удаленных от Киева земель и некоторой части демоса (прежде всего земли полян), добровольно, как правило, вступавшего в новую веру. Последний тезис противоречит рассказам древних писателей о принудительном якобы крещении. По свидетельству автора Повести временных лет, Владимир, как мы знаем, объявил противником себе всякого, кто не придет креститься в назначенный час и в указанное место. В «Слове о законе и благодати» митрополита Илариона, говорится, будто Владимир «заповеда по всей земли своей креститися... и всем быти крестьяном, малым и великим, рабом и свободным, уным и старым, богатым и убогим; и не бысть ни единого же противящася благочестивому его повелению; да аще кто и не любовию, но
123 См.: Янин В. Л. Летописные рассказы о креплении новгородцев// Русский город. Вып. 7. М., 1984.	,
124 ПВЛ. Ч. 1. С. 80—81.
125 Там же. С. 81.	I
126 С летописной версией перекликаются известия иностранцев. Яхья Антиохийский пишет о посланных Василием II к Владимиру митрополитах и епископах, которые «окрестили царя и всех, кого обнимала его земля.. .» (Розен В. Р. Император Василий Болгаробойца. Извлечения^из летописи Яхьи Антиохийского. СПб., 1883. С. 24).	J
127 М. В. Левченко говорит о «массовом крещеции киевлян», о «массовом крещении народа», а О. М. Рапов — о «всеобщем крещении Руси» (см.: Левченко М. В. Очерки по истории русско-византийских отношений. С. 370, 371; Р а п о в О. М. О некоторых причинах крещения Руси. С. 68). А. С. Хорошев наблюдает «мирное шествие» христианства по просторам Киевской Руси (Хорошев А. С. Церковь в социально-политической системе Новгородской феодальной республики. М., 1980. С. 13). Ср.: Бахрушине. В. К вопросу о крещении Киевской Руси. С. 61; J5 удов ниц И. У. Общественно-политическая мысль... С. 84—86; Тихомиров М. Н. Древняя Русь. С. 262.
1-8 Любопытно отметить, что в Корсунской легенде речь идет о крещении многих дружинников Владимира, но отнюдь не всех (ПЦЛ. Ч. 1. С. 77).

страхом повслевшаго крещахуся, понеже бе благоверие его с властию сопряжено».129
Некоторые наши историки приняли средневековую идею о крещении под «страхом».130 Но нельзя забывать, что помыслы древнерусских книжников имели определенную направленность. Им хотелось изобразить Владимира главным и единственным героем описываемых событий. Вот почему князь выступает у них наделенным почти безграничной властью, а народ — послушной толпой, которую крестили, «заганивая в реку, аки стада». Это — стилизованная картина, далекая от действительности, созданная под впечатлением христианского учения о божественном происхождении власти с вытекающим отсюда требованием беспрекословного ей подчинения. В том, что древнерусские писатели смотрели на Владимира через очки христианской доктрины о «властях предержащих», можно удостовериться по довольно характерной фразе Илариона, поясняющей принудительность крещения: «Понеже бе благоверие его (Владимира.— И. Ф.) с властью сопряжено». Иларион верно уловил связь «благой веры» с теорией об авторитарной власти князя. Поздний летописец воспроизведет эту связь в универсальном варианте: «Всяка душа властелем повинуется, власти бо от Бога учинены суть; естьством подобен есть всякому человеку царь, властью же сана, яко Бог. Веща бо великыи Златоустець, тем же противятся волости, — противятся закону Божью. Князь бо не туне мечь носить, Божии бе слуга есть».131
Эта умозрительная концепция не соответствовала политическому строю Древней Руси, где княжеская власть не стала еще суверенной, ибо рядом с ней существовала олицетворяемая сечем общинная власть. Да и сам князь отчасти являлся представителем общинной власти.132 Князь и тяготевшая к нему дружинная знать не располагали средствами для массовых насилий, чтобы заставить народ креститься из-под п^лки. Имели место, конечно, и факты принудительного порядка! но быть системой они не могли. Только при таком взгляде/понятно крайне медленное распространение христианства на Руси. Тот самый Иларион, который изливал восторг по поводу всеобщего крещения при Владимире, сетовал на малочисленность сворй паствы, подрывая собственное утверждение о торжестве христианства
129 Памятники древнерусской церковно-учительной литературы. СПб., 1894. Вып. 1. С. 70—71.
130 См.: Бахрушине. В. К вопросу о крещении Киевской Руси. С. 61; Очерки истории СССР: Период феодализма IX—XV вв. М., 1953. Ч. J. С. 109; Мавродин В. В. Очерки истории СССР: Древнерусское го-•сударство. М., 1956. С. 143; Церковь в истории России: (IX в.— 1917г.): Критич. очерки. М., 1967. С. 43.
131 ПСРЛ. Т. 1. М., 1962. Стб. 370.
132 ф р о я н о в И. я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. С. 43.	Г

в эпоху «равноапостольного» князя.133 Известия Иларпона приобретают особый резонанс на фоне Церковного Устава, составленного Ярославом Мудрым, современником и другом автора «Слова о законе и благодати». В Уставе читаем: «Дал есмь-митрополйтом и епископом те суды, что писаны в правилех, в номоканоне, по всем городом и по всей области, где крестьянство есть».134 Следовательно, на Руси середины XI в. имелись «города и области» где христиан вовсе не было. Известно, например, что Ростов, Суздаль, Муром с прилегающими землями во времена Ярослава оставались территорией, заселенной язычниками.135 По словам летописца, только при Ярославе «нача вера хрестьяньска плодитися и расширяти, и черноризьци поча-ша множитися, и монастыреве починаху быти».136 Но еще во второй половине XI в. в самом церковном сердце Руси, Киеве, встречались «невегласи» (язычники), внимавшие проповеди волхвов, отчаянно боровшихся за старую веру.137 138 139 На исходе XI — начала XII в. языческие обряды «творили» вятичи.133 И последний штрих, подмеченный Б. А. Романовым. Он писал: «Еще в XII в. приходилось ценить, если родители звали попа крестить. Епископ Илья в этом случае рекомендовал попу не упустить момента и, бросив все, идти крестить — „любо си (если даже) и службу (церковную) оставите, нетуть.в том греха”».13* Здесь эпизод предельно ясен: будь обращение родителей к священнику с приглашением крестить младенца обычным делом, вряд ли ради этого высший иерарх наставлял низшего прервать службу и, не теряя драгоценных минут, спешить на вызов.
Неприятие народом христианства — не единственная причина медленного его распространения на Руси. Тому же содействовала привязанность знати к языческим традициям и привычкам. Даже «крестителя Руси» Владимира хоронили по сценарию, содержавшему языческие сцены.140 Как показывает ис
133 Памятники древнерусской церковно-учительрой литературы. Вып. 1. С. 76.
134 прп. Вып. I. М., 1952. С. 259.
135 См.: Голубинский Е. Е. История русской церкви. Т. 1 (Первая половина тома). С. 172—179.
136 ПВЛ. Ч. 1. С. 102.
137 Там же. С. 116—117.
138 Там же. С. 15.
139 Романов Б. А. Люди и нравы Древней Руси. Л. 1966. С. 183.
14-0 «Ночью же межю двема клетми проимавше помост, обретевше в ковер й (покойного Владимира. — И. Ф.), ужи съвесиша на землю; възложьше* й на сани. .» (ПВЛ. Ч. 1. С. 89). А. А. Котляревский по поводу приведенного летописного текста говорил: «Мы имеем основания видеть здесь особый погребальный обычай, по которому усопшего выносили не дверью, но разнимали помост, и в отверстие спускали тело» (Котляревский А. А. О погребальных обычаях языческих славян: Сборник Отделения русского языка и словесности. Ч. XIX. С. 126). Сани — тоже элемент языческого похоронного ритуала. Кроме Владимира, аналогичным способом хоронили и других князей (см.: ПВЛ. Ч. 1. С. 121, 196).	А

следование В. Л. Комаровича, в княжеской среде XI—XIII вв. цепко д^ржаДся культ рода и земли.141
Все этЬ, вместе взятое, свидетельствует об узости социальной базы христианства в Киевской Руси. Не имело оно под собой поначалу и прочной политической основы. Общевосточнославянский межплеменной союз, для поддержания которого, как мы видели, было принято в Киеве христианство, неудержимо рушился, и на смену ему пришли земли, городские волости, города-государства.142 Прежде чем слиться в единое могучее государство во главе с Москвой, Русь должна была пройти стадию автаркичных общественных союзов, принявших форму городов-государств; что знаменовало новый, прогрессивный шаг в ее историческом развитии. Христианство не вполне соответствовало этой форме политической жизни. В большей степени ей подходило язычество.143 Поэтому христианство подверглось в данной связи, как, впрочем, и во многих других отношениях, языческому переосмыслению. Религиозными святынями стали местные волостные храммэ!: в Киеве—‘Святая София, в Новгороде — Святая София, во Владимире — Святая Богородица и т. п. Понятие общерусской, а тем более вселенской церкви на’ Руси в ту пору отсутствовало.
Таким образом, с точки зрения поступательного развития Руси введение христианства в конце X столетия являлось в известном смысле опережением событий, так сказать, забеганием вперед. Не имея под собой твердой социальной почвы и ближайшей политической перспективы, оно скользило по поверхности древнерусского общества и значительно позднее, когда сформировались классы, превратилось в орудие классового господства, а также в рычаг объединения русских земель вокруг Москвы.
Играя в момент крещения консервативную социально-политическую роль, христианство вскоре вместе с тем оказало и положительное воздействие на некоторые стороны древнерусской жизни. Оно облегчало налаживание связей Руси с Византией, христианскими странами Центральной и Западной Европы, способствовало росту культуры, формированию древнерусской народности. Однако это не дает оснований считать крещение Руси событием первостепенной важности. Его историческое зяа-
141 Комарович В. Л. Культ рода и'земли в княжеской среде XI— ХШ вв.//ТОДРЛ. XVI. М.; Л., 1960. С. 84—104.
См.: Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. С. 216—243; Фроянов И. Я., Дворниченко А. Ю. Города-государства в Древней Руси // Становление и развитие раннеклассовых обществ: Город и государство. Л., 1986.
ИЗ Язычество в рассматриваемое время еще не исчерпало своих социальных н политических возможностей. Об этом косвенно говорит исторический опыт балтийских славян X—XII вв. Старые взгляды на древнерусское язычество как на нечто примитивное и отсталое не согласуются с новейшими научными данными (см.: Рыбаков Б. А. Язычество древних славян).

чение для Руси X—XII вв. гораздо скромнее, чем может показаться при традиционном прочтении раннего периода отечественной истории.
В. £. Ветловская
ЛЕТОПИСНОЕ ОСМЫСЛЕНИЕ ПИРОВ И ДАРЕНИЙ В СВЕТЕ ФОЛЬКЛОРНЫХ ^ЭТНОГРАФИЧЕСКИХ ДАННЫХ*
Вопрос о природе княжеских пиров и дарений в Киевской Руси до сих пор привлекает внимание науки. Заключая в своей книге рассуждение на эту тему, И. Я. Фроянов пишет: «...рассказы летописцев о пирах указывают на распространенность публичных застолий в быту древнерусского общества. Эти рассказы убеждают в том, что на княжеских пирах XI—XII вв., как и раньше, частыми гостями были представители рядового населения Руси. На пирах простые и знатные в одной компании в древнерусских пирах и дарениях нет того, что было характерной чертой потлача (обычай^ североамериканских индейцев.— В. В.): перераспределения богатств по принципу кол*-лективизма, противоборства индивидуального и общинного начал, хотя какие-то следы всего этого еще проступают. В них действовал преимущественно престижный фактор. Прибегая тс пирам и раздачам сокровищ, князья Древней Руси преследовали конкретную политическую цель — заручиться расположением и поддержкой масс населения».* 1	|
Престижный характер княжеских пиров и дарений, а также утилитарно-политическая цель такого рода действий, судя по всему, действительно имели место. Впрочем, думается, оттенок престижности изначально присущ общему застолью (дается ли пир одним лицом, или группой лиц, или целым селеньем), поскольку никто, конечно, не устраивает пир с дем, чтобы ударить ъ грязь лицом п осрамиться. Надо особо подчеркнуть, что честь здесь воздается и тому, кто организует праздник, и тому, кто в нем участвует; и тому, кто одаривает, и тому, кто принимает подарки. Ведь каждый обойденный приглашением или подари
* В основу статьи положен доклад, прочитанный на конференции, посвя-тценной памяти В. Я. Проппа, 10 февраля 1981 г. в ИРЛИ (Пушкинский Лом) АН СССР.
1 Фроянов И. я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л., 1980. С. 148—149.	Г

ком в той ситуации, когда он мог бы быть полноправным членом общего, застолья, воспринимает свою отверженность как бесчес^е.2 *
Реальный авторитет и влияние князя очевидны, однако не тогда, когда он сам созывает всех на пир и всех одаривает, а как раз тогда, когда пир и подарки для князя организует город. И. Я. Фроянов приводит и такие факты: «„Кыяне же по-чаша звати Давыда на пир и подаваючи ему честь велику и дары многи. Давыд же позва кыяне к собе на обед и ту бысть с ними в весельи мнозе и во любви велици и отпусти их” В 1159 г. полочане позвали князя Ростислава на городской пир — „братщину'’, по терминологии летописи».3 Пригласив на свой пир князей, «кыяне» и полочане воздавали (или делали вид, что? воздавали) им честь, но в данном случае не принимая подарки, а одаривая. Престижный смысл такого почитания князя более серьезен: ведь этот смысл здесь выступает в чистом виде. Что же касается княжеского пира, то в нем или существует, или, естественно, допускается элемент корысти и заискивания, а это ще может способствовать чьему бы то ни было авторитету. Характерно, что былины киевского цикла с их двойственным отношением к князю Владимиру удержали именно последнюю, менее почетную для него форму общего застолья, где организатором пира является не город, но сам князь. Престижный фактор княжеских пиров и дарений в Киевской Руси вряд ли стоит выдвигать на первый план. Но другая сторона явления, подчеркнутая И. Я. Фрояновым и органично согласующаяся с основной мыслью его исследования (демократический характер княжеских застолий), заслуживает более детального и пристального обдумывания.4 К этому обстоятельству несколько ниже мы вернемся.
Приводя летописный рассказ о пирах и дарениях Владимира Святославича, современные исследователи не склонны при
2 Почетность приглашения усиливалась запретом являться на пир неверным (см., например: Липец Р. С. Эпос и Древняя Русь. М., 1969. С. 57, 147--149, 207).
3 Фроянов И. Я. Киевская Русь... С. 148. — Приглашение князя Ростислава было, правда, подвохом: полочане собирались убить князя на этом пиру. Однако такой подвох не был бы возможен, если бы убийство князя, приглашенного на пир, не'являлось из ряда вон выходящим событием.
4 Именно эта основная мысль о важнейшей роли народных масс в живой динамике исторических событий древнего периода Киевской Руси нам кажется главным достоинством и цитируемой книги, и других работ И. Я. Фроянова. Что же касается княжеских пиров и их исконно демократической природы, то в новейших . статьях И. Я. ФрЪянова и Ю. И. Юдина (Фроянов И. Я.» Юдин Ю. И. 1) Исторические реальности и былинная фантазия // Духовная культура славянских народов. Литература. Фольклор. История. Л., 1983; 2) Отражение социальной борьбы в русских героических былинах // Генезис и развитие феодализма в России. Л., 1985. Вып. 9) этот вопрос был рассмотрен как раз в том направлении, которое предлагалось в нашем докладе.

давать объяснениям летописца серьезного значения. Так, Р. С. Липец пишет: «На пирах Владимира новое их содержание (оно выразилось, насколько можно понять автора, в сплочении вокруг киевского князя представителей социальной верхушки и служило его и их интересам. — В. В,) маскировалось в обветшалое одеяние прошлого и было данью еще сильным общинным традициям, почему князь, по летописи, и „устави пир творити” по старому обычаю. Летописцы давали коллективистическим пережиткам на пирах объяснение в духе христианской морали: якобы благотворного влияния на князя — недавнего язычника — чтения церковных книг о пользе „милостыни” для спасения души»?
И. Я. Фроянов видит две линии в летописной интерпретации пиров и дарений Владимира, Одна, где доброта князя обращена к социальной верхушке общества (дружине) и где повествование летописца остается вполне реалистичным,5 6 другая, где эта доброта обращена к народу. Здесь исследователь соглашается с Р. С. Липец: «Тут он (летописец. — В. В.) отходит от исторической правды и выводит Владимира неким просветленным неофитом, охваченным чувством нищелюбия, согревающего бедный и убогий люд. Перед нами явная стилизация, исполненная в духе христианского вероучения. И эту особенность летописи как источника исследователь, изучающий Русь эпохи крещения, должен держать в памяти. К счастью, важную услугу, восполняющую указанный недостаток летописи, ему оказывают эпические произведения Древней Руси, в которых нет того налета религиозности, какой заметен в летописных записях, принадлежащих иноку-летописцу».7
Толкование конкретной стороны дела (в общем виде) в работах ученых прошлого века и настоящего времени, вполне обоснованно и не вызывает сомнений: пиры и самые широкие застолья являлись важным социальным институтом в жизни Киевской Руси, формой общения княжеской власти с дружиной и народом.8 Но интерпретация этих пиров, с точки зрения князя (маскировка нового содержания в ветхие одежды былых общинных традиций) и с точки зрения летописца (произвольное навязывание новой трактовки древнему языческому обычаю), предложенная современными исследователями и предполагающая в результате — лицемерие или недомыслие либо князя,.
5 Липец Р. С. Эпос и Древняя Русь. С. 59, ср.. С. 57.
в «.. .Щедрость князя по отношению к дружинникам чужда легкомысленной расточительности и душеспасительной благотворительности. Это прекрасно осознанное средство сплочения дружинных элементов и поддержания княжеского авторитета в дружинной среде» (Фроянов И. Я. Киевская Русь... С. 141).
7 Там же. С. 141—142.
8 См. там же. С. 142—143. — Здесь указана и основная литература вопроса.	\	1

либо летоцисца, не представляется убедительной. Ситуация, по-видимому, (была сложнее.
Рассуждая о княжеских пирах и дарениях (реальных или эпических), мы не можем ограничиться одной ссылкой на древность обычая, приходится идти вглубь явления, поскольку пиры и застолья появились, как известно, не в то время, которое фиксирует летопись (не в X в.). Забыв об исконном смысле такого рода явлений, мы не поймем или невольно исказим пути их исторических трансформаций. Так думает и И. Я. Фроянов. Но то, что он пишет о древнейшем истоке княжеских пиров и дарений, имеет отношение исключительно к дарениям (первоначальной распределение богатств между всеми членами общины на основе коллективизма). Исследователь собственно не говорит о пирах, а между тем распределение в принципе могло бы состояться и без общего пира (так, по-видимому, в известных случаях и было). Миновать этот момент без всяких оговорок нельзя. Тем брлее нельзя, что эпическая песня, к которой обычно отсылают (исследователи, чаще повествует о пирах, чем о подарках:
В стольном городе во Киеве, У ласкова князя у Владимира Было пированьице почестей пир На многих князей, на бояр, На могучих на богатырей, На всех купцов на торговыих, На всех мужиков деревенскиих. Красно солнышко на вечере, Почестей пир идет на веселе. Испроговорит Владимир стольно-киевский... и т. д 9
Таково распространенное начало былин киевского цикла. Обычно в них речь идет только об общем пире и не говорится о подарках. Нередко эпический герой отказывается от княжеских пожалований, с какой бы целью они ни предлагались. Богатырю в первую очередь важна честь, а не материальная поддержка или награда: например, в указанной былине:
Ай же ты Дунаюшка Иванович!
Возьми ты у меня силы сорок тысячей, Возьми казны десять тысячей
И поезжай...
И... посватайся...
Проговорит Дунаюшка Иванович:
Солнышко ты Владимир стольно-киевской! Не надо-ка-ва силы сорок тысячей, Не надо казны десять тысячей. Дай-ка ты мне любимаго товарища, Любимого товарища Добрыню Никитича...’°
* Онежские былины, записанные А. Ф. Гильфердингом летом 1871 года: В 3 т. М.; Л., 1950. Т. 2. С. 183.
Там же. С. 185.

Из эпического материала следует со всею очевидностью» что пир более важен, чем дарения, хотя, разумеется, ничто не мешает тому и другому сочетаться. Так же обстоит дело в волшебной сказке. Формулы пира часто заключают ее («С того времени жил он с своею женою по-царски, ездил в коляске,, пиры задавал; на тех пирах и я бывал, мед-вино пивал; сколько ни пил — только усы обмочил!»),11 а указание на подарки, комически — уничижительно обыгранное сказочником («Я там был, пиво пил, по губам текло, в рот не попало. Дали мне синь кафтан, ворона летит да кричит: „Синь кафтан! Синь кафтан!” Я думаю: „Скинь кафтан!” — взял да и скинул. Дали мне колпак, стали в шею толкать. Дали мне красные башмачки, ворона летит да кричит: „Красные башмачки! Красные башмачки!” Я думаю: „Украл башмачки!” — взял да и бросил»),12 может появляться и не появляться.
Представляется, что финальный пир волшебной сказки и княжеский пир распространенного начала эпической песни восходят к одним и тем же историческим истокам, и исследователи напрасно оставляют в стороне сказочный финал, говоря о княжеском пире.
«Княжеский пир — пишет Е. В. Аничков, — как и братчина — акт обрядовый, установленный издревле. Неразрывно связаны на нем с угощением и подарки. Это проявление щедрости, былинная шуба со своего плеча, серебряные ложки дружины Владимира».13 14 15 Обрядовое, ритуально-магическое происхождение пира и общего праздничного застолья, будь оно княжеским или нет, безусловно.44 Обрядовое происхождение могут иметь (и, судя по всему, имели) подарки: например, «былинная шуба» и как раз «со своего плеча». «Щедрость» же князя и «серебряные ложки» вместо деревянных'в данном случае не при чем. Полемизируя с Л. Н. Майковым, который говорил о той же «щедрости» князя по отношению к своим дружинникам,1? Р. С. Липец пишет: «Правильно здесь лишь то, что форма вознаграждения дружины на пирах — подарок — сохранялась древняя, хотя и прикрывала она уже совсем иное содержание —
11 Народные русские сказки А. Н. Афанасьева: В 3 т. / Подготовка текста и примеч. В. Я. Проппа. М.. 1957. Т. 2. С. 15.
‘2 Там же. С. 401.
13 Аничков Е. В. Язычество и. Древняя Русь. СПб., 1914. С. 178.
14 Отголоски таких широких ритуальных застолий еще долго удерживаются в русском быту. Сохранились свидетельства об этом для XIX в. Так, С. В. Максимов, говоря о праздновании дня Аграфены-купальницы (23 июня ст.ст.), пишет, что во многих местностях в этот день ставятся для нишей братии столы среди деревни с постными яствами. Нищих является до трехсот человек, и все они едят и пьют на счет деревни (М аксимов С. В. Нечистая, неведомая и крестная сила. СПб., 1903. С. 471). О подобном общем застолье рассказывает и П. И. Мельников (Андрей Печерский) в романе «В лесах» (1871—1874).
15 М а й ко в Л. О былинах Владимирова цикла. СПб., 1863. С. 89.

наем дружины. Дары — замаскированная оплата ратной и иной деятельности богатырей».16 17 Княжеские дары богатырю, имею* щие смысл оплаты за ратный и иной труд, действительно отражены в былине. Но это явление сравнительно позднего времени. Такие дары-оплаты Могли происходить и не на пиру, так как органически и безусловно они вовсе к нему не привязаны. ‘Другое дело, что князь и в позднее время, оплачивая чужой труд,, считал почему-то нужным придерживаться древней формы.
Как известно, обрядовый пир, общая трапеза уходят своими корнями в доклассовый, догосударственный строй и связаны с родо-племенными отношениями. Киевская Русь XI—XII вв. не настолько оторвалась от этих отношений, чтобы совсем забыть языческую природу некоторых привычных для нее явлений. Оригинальные и глубокие соображения на этот счет (в дополнение к тому, что уже отмечалось отечественной наукой) были высказаны в работах И. Я* Фроянова.47
«В одиннадцатом веке, — пишет Е. В. Аничков, — христиане называли себя на Руси „новыми людьми” Выражение это встречается в летописи множество раз. Иногда. оно встречается и в таком виде: „новии людьи хрестьяньстии” или просто „людии хрьстияньстии” в перемежку с „новии людие”».18 Древние языческие верования и обряды в ту пору только-только начинали или искореняться, или адаптироваться новой религией — христианством. То и другое (язычество и христианство) тогда> да и много веков спустя, сосуществовало.
Исконный смысл пиров и общих трапез ясно выражен в том их наименовании, которое сохранилось в летоггиси, — это «братчина». Люди, участвующие в общей трапезе и сидящие за одним столом, объединены особыми узами. Это свои, родные люди. Родство по пище наряду с родством по крови известно самым разным народам. Оно основывается на магических представлениях, уходящих для европейских народов в глубокую древность.19 Совместная еда (и питье), иногда с примесью общей крови, или устанавливала, или закрепляла когда-то родство. В. Я. Пропп, ссылаясь на многочисленные свидетельства этнографов, приводит подобные примеры в «Исторических корнях волшебной сказки».20 «Общность еды создает общность рола. „Только члены семьи или рода могут участвовать (в трапезе). Если чужеземцу разрешается принимать участие, то этим он
W Л н п е ц Р. С. Эпос и Древняя Русь. С. 246.
17 ФрояновИ. Я. 1) Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории. Л., 1974; 2) Киевская Русь: Очерки социально-политической истории.
18 Аничков Е. В. ЯЬычество и Древняя Русь. С. 37.
Ю Эти представления покоятся на законе «симпатической», «заразительной» магии, по терминологии Д. Фрэзера (см.: Фрэзер Д. Золотая ветвь. М., 1928. Вып. 1: Магия и религия. С. 37). Фрэзер'ссылается на многочисленные примеры магии такого рода.
20 П р о п п В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1946. С. 279—281.

‘принимается в род или становится под его защиту”».21 Цитируя Н. Н. Харузина, В. Я. Пропп подчеркивает тот факт, что «братский союз» создавался не только «путем смешения крови (и совместной еды. — В. В.), но также отдачей чего-нибудь неотъемлемо принадлежащего лицу, как например, волос, частей одежды и др.».22 Позднейшие подарки во время княжеского лира (ср. «былинная шуба со своего плеча») восходят в конечном счете именно к таким языческим обрядам. Заметим здесь же, что и обмен крестами — знак нового, «крестового» братства, столь распространенный в былинах, — в истоках своих той же самой магической природы.
Особый характер еды, приобщающей человека тому или иному роду, был внимательно рассмотрен В. Я. Проппом в связи с пребыванием сказочного героя в лесной избушке яги. «По верованию маори, — пишет В. Я. Пропп, — даже переправившись через реку, отделяющую живых от мертвых, еще можно вернуться, но кто вкусил пищи духов, тот не вернется никогда. Эти случаи совершенно ясно показывают, что, приобщившись к еде, назначенной для мертвецов, пришелец окончательно приобщился миру умерших».23 Главное, что следует сделать, чтобы вернуться назад с того света, как замечает Э. Тейлор, поясняя сходные верования, — это отказаться от пищи умерших.24 Таким образом, совместная еда по-разному, но в равной мере объединяет особым родством (и одновременно — разделяет) как умерших, так и живых.
Общая трапеза представляется иногда настолько серьезной по своим возможным последствиям, что, например, и теперь при кастовом строе (на юге Индии) в тех случаях, когда допускаются брачные отношения между мужчиной и женщиной разных каст, совместная еда им запрещена. Иначе говоря, совместная еда здесь предполагает такую степень близости и родства, какую брачные отношения совсем не означают, а потому эта еда недопустима. И в настоящее время «кухня — то место в доме, в отношении которого особенно строго соблюдается ритуальная чистота: сюда закрыт вход человеку чужой касты. Считается, что прикосновение человека более низкой касты, а если это „неприкасаемый”, т. е. человек низшей касты, то даже один его взгляд оскверняет еду и питье».25
Согласно другим свидетельствам о древних верованиях, ритуальное застолье и совместная еда родственно объединяет людей не только в жизни, но и по смерти. Такие свидетельства приводит Э. Тэйлор: в отдельных местностях южной Азии еще в
21 Там же. С. 296.
22 Там же. С. 281.
23 Там же. С. 54.
2* Тэйлор Э. Первобытная культура. М., 1939. С. 321.
25 Кр а с н о дем бск а я Н. Г От Львиного острова до Обители снегов. М.-, 1983. С. 29.

IX в. при вступлении царей на престол устраивалась общая трапеза, на которую собирались добровольно. Участие в трапезе означало готовность отдать себя на сожжение в случае смерти монарха. В Японии и в XVII в. от десяти до тридцати слуг «еще при жизни торжественным обрядом совместного питья вина обязывались отдать свои тела господину при его смерти».26
Подобные верования легко разглядеть и в русском летописном рассказе о мести Ольги древлянам за убийство Игоря (945 г.), какЛэтот рассказ толкует Б. А. Рыбаков: «Ольга расправилась с двумя посольствами древлянской знати (которую она рассматривала как подвластную Киеву) по всем правилам погребального ритуала: Игорь умер во время пути, и поэтому часть древлян была убита и похоронена в ладье Второе посольство древлян было сожжено "в бане (вспомним небольшую постройку на ладье, в которой сожгли знатного руса).Третьим эпизодом посмертных почестей Игорю было убийство огромного количества лучших древлянских мужей во время погребального пира на кургане Вполне возможно, что расправа Ольги с древлянами не только акт мести убийцам ее мужа, но и отражение древнего ритуала человеческих жертвоприношений на княжеской могиле Введение христианства резко оборвало давнюю традицию „соприносимых в жертву” княжеских слуг. Для нас, вероятно, навсегда останется загадкой тот контингент лиц, из числа которых в первобытные языческие времена формировалась своеобразная гвардия племенного вождя или князя, разделявшая с ним тяготы и успехи военной жизни и сопровождавшая его в потусторонний мир Необходимо исключить пленных иноплеменников, так как Геродот очень определенно говорит о природных скифах».27 Иначе говоря, князя-вождя и при жизни, и по смерти некогда сопровождали люди, близкие ему по крови.
В летописном рассказе о мести Ольги древлянам важен заключительный эпизод, безусловно» имеющий отношение к погребальному обряду.28 Вот как сказано об этом в летописи: «И посла (Ольга. — В. В,) къ деревляномъ, рькущи сице: „Се уже иду к вамъ, да пристройте меды многи в градЪ, идеже убнсте
26 Тэйлор Э. Первобытная культура. С. 282—283.
27 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. М., 1981. С. 282 (курсив автора).
28 Ведь для того, чтобы утверждать, что два предыдущих тоже означали «погребальные почести» Игорю, нужно допустить, что Ольга заранее знала о двух последующих друг за другом древлянских посольствах и потому и приурочила к каждому из них разные моменты одного погребального ритуала. Между тем, если бы Ольга действительно вдруг решила соединить месть и торжественные поминки, а похороны в ладье и сожжение виновных входили в ее поминальные планы, она, разумеется, осуществила бы их сразу и до конца при первом же появлении древлян, поскольку о втором посольстве (хотя на этот раз она его и приглашала) Ольга, как и о первом, заранее и наверняка не знала.

мужа моего, да поплачюся надъ гробомъ его, и створю трызну мужю своему” Они же, то слышавше, съвезоша меды многи зЪло, и възвариша. Ольга же, поимши мало дружины; легько идущи приде къ гробу его, и плакася по мужи своемъ. И повелЪ людемъ своимъ съсути могилу велику, и яко соспоша, и повелЪ трызну творити. Посемь сЪдоша деревляне пити, и повелЪ Ольга отрокомъ своимъ служити пред ними И яко упишася деревляне, повелЪ отрокомъ своимъ пити на ня (за их честь. — В. В.), а сама отъиде кромЬ, и повелЪ дружинЪ своей сЪчи деревляны; и исЪкоша ихъ 5 000».29 Прежде чем отправиться вслед за Игорем в посмертный путь, древляне, хотя и бывшие данниками Киева, но служившие другому князю, пируют вместе с отроками Игоря на его могильном кургане. Общее ритуальное застолье связывало лучших древлянских мужей и окружение убитого ими князя («малая дружина») теснейшей родственной связью. Это и давало возможность заменить своих чужими, с тех пор как эти чужие стали тоже «свои».
Не только финальные формулы волшебной сказки, но и описание пира в начале былины (при всех изменениях, внесенных временем или жанром) удерживают исконный смысл. Эпический пир, разумеется, не повествует о веселом времяпрепровождении киевского князя. Владимир и не подкупает богатырей, пируя с ними. Эпический пир означает другое — самое близкое родство всех собравшихся, потенциально (а в древнейшем истоке только так) он объединяет всех вообще. Как и в сказке, это «пир на весь мир».
Противопоставляя летописное повествование о пирах Владимира Святославича былинному рассказу, Р С. Липец пишет: «Народный же эпос XIX—XX вв. (имеется в виду время записи фольклорных текстов. — В. В.), сохранив в преобладающей массе вариантов ограниченный состав участников пира, в остальных вариантах создает утопическую картину подлинно всенародного пира, что удовлетворяло и у сказителей, и у их аудитории жажду социальной справедливости и равенства, будто бы возможных при сохранении господствующих классов. В их изложении пир Владимира Святославича стал сказочным „пиром на весь мир”».30 Такое толкование эпического пира вполне согласуется с общей концепцией книги Р С. Липец,31 но, думается, оно не отвечает реальному положению дела. Правильно было бы сказать как раз наоборот. Эпический пир не «стал»
29 Повесть временных лет//Памятники литературы Древней Русв (XI — начало XII века) / Сост. и общ. ред. Л. А. Дмитриева, Д. С. Лихачева. М., 1978. С. 70—72.
зо Л и пен Р С. Эпос и Древняя Русь. С.. 59.
31 Анализ былинных реалий то и дело уводит Р С. Липец в область глубокой архаики, но оборачивается перечнем отдельных избранных деталей,, которые (вместе с поясняющими их историческими экскурсами) не дают никакого представления о былине как идейном и художественном целом.

сказочным пиром, он им был с самого начала, и «остальные варианты» это подтверждают. Они не являются поздним для былины привеском, которого могло бы и не быть; напротив, они указывают отправную точку — изначальную суть вещей, отражающую логику эпического рассказа. Ведь если эпический певец и перечисляет участников пира на языке сословной иерархии (от князей до мужиков деревенских), то самая полнота этого перечисления свидетельствует не о всесословном (и в этом смысле — действительно «утопическом»), а прежде всего о до-сословном или, точнее, внесословном характере пира. На нем представлен весь мир, т. е. одна земля, один народ.32
Сословный состав участников праздничного застолья в начале былин киевского цикла означает, что былая родо-племенная общность уже осмысляется в более широких пределах — как общность людей, объединенных идеологически и территориально новыми узами сверхплеменной и только складывающейся русской государственности. Родственная связь, мыслившаяся прежде в границах племени или рода, теперь обнимает всех й каждого в границах целого государства. Разумеется, в этом же плане следует понимать разносословное происхождение героев-богатырей (при главенствующем значении старшего из них-1-крестьянского сына — Ильи Муромца). На них и возложена в былйне почетная обязанность хранить и защищать эту новуй ’(сверхплеменную и государственную) родственную общность. Вот почему эпическому герою естественно отправиться в свой героический путь именно с княжеского пира: ведь ради блага тех (и в принципе всех, кого пирующие представляют), кто собрался там и к кому он тоже сопричислен, герой и предпринимает свой ратный и иной труд. И вот почему так жестоко оскорблен Илья, забытый однажды Владимиром на одном из пиршественных его застолий. При всей любви к киевскому князю, олицетворявшему русскую государственность, эпический певец сознавал, что если кто и изменит общему родству и общему патриотическому делу, то уж никак не эпический герой.33
32 Ср.: Фроянов И. Я., Юдин Ю. И. Исторические реальности и былинная фантазия. С. 55—56.
33 В образе былинного князя Владимира В. Я. Пропп не случайно усматривает соединение двух типов князя, принадлежащих разным эпохам существования Древней Руси: «.. .по мере роста классовой дифференциации и классового антагонизма киевский князь все больше становился главой не только государства, но главой своего класса. Отсюда впоследствии двоякое отношение в эпосе к Владимиру. С одной стороны, он — красное солнышко, стольно-киевский князь, и все богатыри стремятся служить ему и служат ему верно. С другой стороны, он окружен князьями и боярами, между ними и богатырями создается глухой антагонизм. Богатыри попадают в опалу, изгоняются из Киева, и Владимир обрисовывается как сторонник князей и бояр, как трус и даже изменник. Высокий образ Владимира — более древний образ, сниженный образ принадлежит более поздним векам обостренной классовой борьбы» (Пропп В. Я. Русский героический эпос. Л., 1955. С. 60).

Дальнейшая социальная дифференциация и усиливающийся сословный антагонизм, как видим, привносит в былину новые оттенки, Идея государственного единства и необходимости противостоять внешним врагам со временем осложняется пониманием внутренних противоречий — глубокой разницы сословных интересов, неизбежной вражды противостоящих друг другу и уже сформировавшихся классов. Этим обстоятельством и объясняется умолчание о низшей братии среди ближайшего окружения князя Владимира в поздних записях былин киевского цикла.
Что же касается летописного толкования княжеских пиров и дарений в XI—XII вв., то в нем усматривается тот же, что и в былине, древний смысл. Но народный эпос выражает его, опираясь преимущественно на понятия и верования, принадлежащие языческой и все еще живой старине,34 а летописец, — опираясь на понятия новой идеологии молодого государства.
Первое же сообщение о пире Владимира Святославича дано в летописи без всякой отсылки к каким бы то ни было личным качествам князя. Оно появляется в другой, гораздо более важной и характерной связи. В 996 г. завершилось строительство церкви, которую Владимир решил создать вскоре по крещении Руси (988 г.): «Въ лЬто 6497 (989) помысли создатн церковь пресвятыя богородица, и пославъ приведе мастеры от Грекъ. И наченшю же здати, и яко сконча зижа поручи ю Настасу Корсунянину».35 «Въ лЪто 6504 (996). Володимеръ ви-дЪвъ церковь свершену, вшедъ в ню и помолися богу, глаголя: „Господи боже! Призри с небесе, и вижь. И посети винограда своего. И сверши, яже насади десница твоя (и охрани то, что насадила правая рука твоя. — В. В.), новыя люди си ... И призри на церковь твою си, юже создах, недостойный рабъ твой, въ имя рожьшая тя матере, приснодЪвыя богородица. Аже кто помолиться въ церкви сей, то услыши молитву его молитвы ради пречистыя богородица” И помолившюся ему, рекъ сице: „Даю церкви сей святьй богородицн от имЪнья моего и от градъ моихъ десятую часть” И вдасть десятину Настасу Корсунянину. И створи праздникъ великъ въ тъ день боляром н стар-цемъ градским, и убогим раздая имЬнье много».36
Из сказанного ясно видна цель, с которой Владимир устроил пир по окончании церковной постройки. Новая государственная религия (ср. введение церковной десятины) в привычных для недавних язычников формах древнего обряда должна была скрепить и освятить новую общность (с сложившимися и еще складывающимися социальными связями), возникшую на почве
34 Киевская Русь былин киевского цикла — это все-таки Русь, уже принявшая христианство, и вовсе не замечать реалий и мотивов такого рода (как бы редки они ни были) исследователю никак нельзя.
35 Повесть временных лет. С. 136.
36 Там же. С. 138.

молодого Киевского государства.37 Мораль и догматы новой веры должны были вытеснить из сознания людей любые изводы прежних языческих представлений, уже не удовлетворявших идеологическим требованиям времени ввиду изменившихся обстоятельств. Но князь пояснял эту веру новообращенной пастве с помощью привычных для нее понятий. Ведь княжеский пир в данном случае лишь повторял (неожиданно выявляя его исконную природу) одно из важнейших таинств христианской церкви — таинство причащения, распространив его (уже вне церкви и церковного обряда) одновременно на всех и каждого.38
Естественно, что, приучая народ к новой государственной религии, Владимир выдвигал вперед самые демократические и привлекательные для большинства (всей массы киевского люда) её идеи. Отсюда мотивы милосердия, нищелюбия, бескорыстия, которые в дальнейшем рассказе летописца выступают и как важнейшие заповеди принятого Русью христианства, и как личные свойства стоящего во главе Руси киевского князя.39
37 Владимир устраивал такие пиры и по такому же (или сходному) поводу не один раз. Во время битвы с печенегами Владимир дал обет построить церковь «во имя святого Преображения», так как в день этого праздника и «произошла та сеча». Избегнув опасности, Владимир, действительно, «постави церковь, и створи_праздник великъ, варя 300 проваръ меду. И съзываше боляры своя, и посадникы, старейшины по веЬм градомъ, и люди многы, и раздан убогым 300 гривенъ. Праздновавъ князь дний 8, и възвращашеться Кыеву на Успенье святыя богородица, и ту пакы сотворяше праздник великъ, сзывая бещисленое множество народа. Видя же люди хрестьяны суща, радовашеся душею и тЬлом. И тако по вся лЪта творяше» (там же. С. 140).
Постройка новой церкви, большой христианский праздник (здесь к тому же посвященный богородице — новой высокой покровительнице матери-земли), избавление от внешних врагов — язычников — все это события равной общегосударственной важности для той поры. Как раз такие события Владимир и считает нужным отметить всенародным пиром, исподволь и неуклонно внушая подвластным ему людям, что их объединяет новая, но по-прежнему неразрывная и теперь уже поистине святая связь.
38 То обстоятельство, что таинство причащения в позднейшее время и воспринималось верующими как знак общего родства и братства, находит характерное отражение в истории средневекового антикатолического и антифеодального движения чешских таборитов (XV в.). Требование единого причащения едой и питьем (хлебом и вином) как для лиц мирских, так и для духовных (вопреки католической традиции, оставляющей право на причащение вином исключительно за духовенством) стало символом более глубоких требований социальных перемен — реального равенства и братства. Не случайно в новое время эти факты истории таборитов привлекли сочувственное внимание Ж. Санд, и она использовала их, развивая на этой основе идеи утопического социализма, в одном из самых знаменитых своих романов — «Консуэло» (1842-—1943 гг.).
39 «БЪ бо любя словеса книжная, слыша бо единою еуангелье чтомо: „Блажени милостивии, яко ти помиловани будуть”; и пакы: „Продайте иМ’Ьнья ваша и дадите нищим”; и пакы .......Вдаяй нищему, богу в заимъ
дает”. Си слышавъ, повела всякому нищему и убогому приходити на двопъ кнйжь и взимати всяку потребу, питье и яденье, и от скотьниць кучами. Устрой же и се... повелЪ пристроити кола, и въскладше хлЪбы, мяса. рыбы.

В летописном рассказе о княжеских пирах и дарениях мы не видим насилия над фактами и произвола. Судя по всему, летописец добросовестно следовал политической мысли князя Владимира, переводя понятную всем основу языческого обычая на язык новой морали. Родство и братство былых ритуальных застолий он обозначил родством другой идеологической природы; оно должно было быть тем более притягательным для массы новопосвященных, что князь, пируя со всеми и всех одаривая, перед лицом крещеного им мира, «новых людей христианских, избранных богом»,40 перед лицом самого этого бога как бы обязывался (реально и одновременно — символически) отеческим попечением, любовным участием всем и каждому на всем пространстве его земли. Являясь государственной (общерусской) верой, новая религия должна была объединить киевский люд (от князей до мужиков деревенских) независимо от сословных различий и вопреки им.
С этих пор и могло в народном эпосе утвердиться представление о Руси как земле христианской, святой и светлой, в противовес любым иным враждебным ей землям, так или иначе объявляющимся (в изображении народного певца) в виде непросвещенном, нечистом и языческом. Так, в былине «Илья Муромец и Калин царь» князь Владимир говорит Илье:
А не мошь ли постоять да ты за Киев град, А за матушку стоять да свято-Русь землю, А постоять ли-то за церкви за соборныя, А тыи за кресты животворящие, А спасти нас теперь всех князей-бояр?41
Развитие русской государственности и углубляющаяся вражда сословий внесли серьезные коррективы в народное восприятие и деятельности князя Владимира (как и его преемников), и новой религиозной идеологии, противоречивой по своему существу. Либо князь Владимир (и ближайшее его окружение) оказывались чуждыми новой вере, исключенными из нового родства и братства, и тогда ясно, что эта вера осознается эпическим певцом как религия меньшей, униженной братии. Так, в указанной былине «Илья Муромец и Калин-царь» в ответ на призыв князя «постоять» и «за матушку свято-Русь землю», и за «всех князей-бояр» Илья, приглашая одного из богаты
овощь розноличный, медь въ бчелках, а въ других квасъ, возити по городу, въпрашающим: „Кде болнии и нищь, не моги ходити?” ТЪм раздаваху на потребу. Се же пакы творяше людем своимъ: по вся неделя устави на дворЪ въ рридьницЪ пиръ творити и приходити боляром, и гридем, и съцьскымъ, и десяцьскым, и нарочитымъ мужем, при князи и безъ князя. Бываше множе-ство от мясъ, от скота и от звЪрины, бяше по изобилью от всего» (П о-весть временных лет. С. 140).
*0 «. .новии людье хрестьяньстии, избрании богомъ» (там же. С. 136).
41 Онежские былины, записанные А. Ф. Гильфердингом летом 1871 года: В 3 т. М.; Л., 1949. Т. 1. С. 527.

рей помочь ему, характерным образом уточняет сказанное князем:
Ай же ты ведь крестный мой батюшко!
А поедем-ко ты на помочь великую, Супротив поедем царя Калина, А не ради ведь мы князя да Владимира, А не ради мы княгины да Апраксии, А и ради матушки поедем свято-Русь земли, А ради той ли-то веры православный, А для ради церквей да мы соборныих, А для матушки да богородицы.42
Либо, напротив, новая вера обозначается как вера «князей-бояр», как религия социально благополучной верхушки. Это представление достаточно четко усматривается в былине «Илья в ссоре с Владимиром», где Илья, гневаясь на князя, забывшего о нем на своем пиру, сначала стреляет «по божьим церквам»:
И тут-то Илья да роззадорился, А тут-то Илья да розретивился. Как скоро натянул он свой тугой лук, А клал он тут стрелочку каленую... А стрелил-то он тут по божьим церквам, А по тым стрелял по чудным крестам, А по тым маковкам да золоченыим, —
а затем собирается стрелять но пиршественной гридне князя:
Ай же ты князь стольне-киевской!
А скоро натянул бы я свой тугой лук, Да клал бы я стрелочку каленую, Да стрелил бы ти в гридню во столовую, А я убил бы тя князя со княТиною.43
Месть князю за забытое им родство здесь многозначительно начинается с вызова Ильи новой вере. Было бы явным упрощением толковать это сбивание золоченых церковных маковок и крестов желанием (или, говоря осторожнее, одним желанием) Ильи добыть средства, чтобы заплатить за пир, устроенный богатырем всем тем, кто, как и он, не был приглашен в гридню князя. Ведь Илья мог добыть эти средства любым иным путем или не добывать их вовсе. В былине «Илья Муромец и голи кабацкие», тесно соотносящейся с былиной «Илья в ссоре с Владимиром», богатырь, угощая «голей кабацких» и «мужиков де ревенских», за это угощение не платит. Он предоставляет такую возможность князю Владимиру (напоминая ему тем самым о его прямых обязанностях — отеческом попечении о благополу-
-*2 Там же. С. 529.
43 Там же. С. 423—424, 426—427.

чин и довольстве всех подвластных ему людей),44 а сам отправляется исполнять свой долг — богатырскую ратную службу:
Да пошел старик по городу по Киеву, Мимо этие палаты княженецкие.
И кричит старой громким голосом:
— Ай ты Владимир князь столен-киевской!
Получай-кб сумму за зелено вино
Ты с донского казака ли с Ильи Муромца. Я пойду теперь старик во чисто поле, И на ту пойду дорогу на Латынскую, И на ту пойду заставу богатырскую, Да под тот пойду старой под сырой дуб.45
Стреляние Ильи по церквам в былине «Илья в ссоре с Владимиром» (этот мотив варьируется и в былине «Илья Муромец и голи кабацкие») означает разрыв с той' социальной общностью, которая не принимает («забывает») народного богатыря и которую, однако, эти церкви освящают.46
Но в любом случае (противопоставлены ли они новой вере, или, напротив, именно этой верой, в частности, и обособлены) киевский князь и его окружение неодобрительно оцениваются народным певцом, выражающим взгляды тех, кто в конце концов был все-таки обойден на общем пире.
Ь* Характерно, что князь как бы сознает всю законность этого напоминания. В ответ на жалобу целовальников:
Да собрал (Илья. — В. В.) мужиков деревенские,
И собрал голей он и кабацкие,
И роспил вино да и безденежно,
И где мы эту сумму, сударь, будем взыскивать? —
князь говорит:
— Ай же чумаки вы человальники! Да за это я вам росчитаюсе.
(Там же. М.; Л., 1951. Т. 3. С. 283—286).
45 Там же. С. 286.
46 Несколько иначе об этом см.: Фроянов И. Я-, Юдин Ю. И. Отражение социальной борьбы в русских героических былинах. С. 9—10.
А. Я. Дегтярев КОММЕНТАРИЙ К СТАТЬЕ 3 РУССКОЙ ПРАВДЫ КРАТКОЙ РЕДАКЦИИ
В ст. 3 Краткой Правды — «Аще ли кто кого ударить батогом, любо жердью, любо пястью, или чашею, или рогом, или ты-леснию, то 12 гривне; аще сего не постигнуть, то платити ему,

то ту конець» — большинство исследователей видели главный смысл в попытке ограничения действия частной мести местом совершения преступления.1 Некоторые ее аспекты рождали определенные сомнения и вопросы и потому явились предметом углубленной проработки. Так, Гетц и Н. А. Максимейко сосредоточили свое внимание на вопросе о том, кому идет 12-гривен-ное вознаграждение.2 Многих смущало резкое повышение платы «за обиду» в ст. 3 по сравнению с предыдущей, поэтому в комментариях встречается целый ряд объяснений, например, наличие «свады».3
А. И. Соболевский вообще считал эту статью, «не имеющей смысла», искаженной при каких-то сокращениях. Его не без основания настораживала неуклюжая синтаксическая конструкция во второй части статьи — «Аще сего не постигнут, то платити ему, то ту конец».4
А* А. Зимин объяснял резко повышенный по сравнению со ст. 2 штраф «за нанесение оскорбления указанными предметами. .. тем, что в феодальном обществе причинение подобного оскорбления считалось наиболее позорным». Здесь он склонился к точке зрения С. В. Ведрова и Н. А. Максимейко,5 считая, что законодатель на первое место ставил интересы потерпевшего, а не княжеской власти, использующей высокий штраф для достижения своих целей. Однако пострадавший из ст. *2 («кровав или синь надъражен»), который вполне мог быть доведен до такого состояния и одним из предметов, перечисленных в ст. 3, получал «за обиду» лишь 3 гривны. Ключ к пониманию различия, думается, нужно искать в обстановке, в которой происходят преступления. Преступление, предусмотренное ст. 2, совершается в неопределяемом никакими (даже косвенными) намеками месте, после чего «кровав муж»—и по Пространной Правде и по Сокращенной — «приходит на двор» и не ищет «видоха». В ст. 3 дело обстоит несколько иначе — набор перечисленных в
1 Эверс И/Ф. Древнейшее русское право. СПб., 1835. С. 322—323, 350; Богдановский А. Развитие понятий о преступлении и наказании в русском праве до Петра Великого. М., 1857. С. 15; Владимирский-Буданов М. Ф. Хрестоматия по истории русского права. Киев, 1899. Вып. 1. Прим. 7, 8.
2 Goetz. Das Russische Recht (Русская Правда). Vol. 1. Stuttgart, 1912. P. 80; Максимейко H. А. Опыт критического исследования Русской Правды. Харьков, 1914. Вып. 1. С. 27, 29.
3 Л а н г е Н. Исследование об уголовном праве Русской Правды // Архив исторических и практических сведений, относящихся до России. СПбм 1859, Кн. 1. С. 150—151; Владимирский-Буданов М. Ф. Хрестоматия по истории русского права. Вып. 1. Прим. 7, 8.
^Соболевский А. И. Две редакции Русской Правды//Сборник статей в честь гр. Л. С. Уваровой. М., 1916. С. 20.
&ВедровС. В. О денежных пенях по Русской Правде сравнительно с законами салических франков // Чтения Общества истории и древностей российских. М., 1876. Кн. 1. С. 110—111; Максимейко Н. А. Опыт-критического исследования Русской Правды. Вып. 1. С. 27, 29, 161—162.

ней предметов дает основания для определения места конфликта, разбор которого она регламентирует.
В^этой связи определенным шагом вперед явился комментарий к ст. 3 в новейшем издании Русской Правды, выполненном под общей редакцией В. Л. Янина.6 Присоединившись к распространенной точке зрения о том, что «важен не столько удар, сколько обида им нанесенная», автор комментария Т. Е. Новицкая справедливо отметила, что местом совершения преступлений, предусмотренных ст. 3, чаще всего являлись пиры — об этом выразительно говорит набор орудий преступления.
Концовка статьи, по мнению комментатора, «вызывает определенные сомнения», так как слова «то ту конец» не несут смысловой нагрузки. «Впрочем, — добавляет комментатор, — они могут подчеркивать стремление княжеской власти быстро прекращать распри, возникавшие в результате частых ссор»;7
Полагаем, что княжеская власть пыталась не только быстро прекращать подобные распри, но стремилась пресечь их с помощью высокого штрафа «за обиду» (причем прежде всего именно на княжеских пирах).
Пиры, по мнению многих исследователей, были в социальной жизни Древнерусского государства важным и заметным институтом. В. В. Мавродин считает их отчетливо осознанным средством сплочения дружины, поддержания княжеского авторитета.8 Д. С. Лихачев увидел в пирах «форму постоянного общения князя и дружины, форму совещаний».9 С этим согласился Б. А. Рыбаков, нашедший в них еще и форму «реального общения князя, его огнищан и воевод с широкой массой разнородного люда».10 И. Я. Фрояновым показано широкое распространение пиров не только в эпоху Владимира I, на которой обычно сосредоточивалось внимание изучавших эту важную реалию Древней Руси, но и в XI—XII вв. когда «летописи пестрят сообщениями о княжеских пирах».11
Итак, перед нами весьма распространенный и важный общественный институт, который не мог быть обойден законодателем при формировании свода древнейших законов. Некоторые исследователи справедливо увидели обстановку дружинного пира в комментируемой статье. Набор перечисленных в ней предметов — орудий нанесения ударов, весьма красноречив. Среди них есть «чаша» и «рог» — непременные принадлежности пир
6 Законодательство Древней Руси, т. 1. М., 1984.
7 Там же. С. 52.
8 Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства. Л., 1945. С. 323—324, 335—336.
9 Лихачев Д. С. «Эпическое время» русских былин // Академику Б. Д. Грекову ко дню его семидесятилетия. М., 1952. С. 58.
Ю Рыбаков Б. А. Древняя Русь. Сказания, былины, летописи. М., 1963. С. 61.
11 Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л., 1980. С. 146—149.

шественного стола, «пясть» пирующего, «жерди» ближних оград, «батоги», имевшиеся в любом дворе, и, наконец, «тылесние» — тупая часть оружия, которым располагал всякий дружинник.
Поводов и причин для возникновения ссор и оскорбительных обид, нанесенных с помощью упомянутых предметов, наверняка возникало предостаточно (пирующих бывало многие сотни, а празднества подчас продолжались по неделе и больше).12
Возникавшие на пирах конфликты, если бы они не разрешались быстро и строго, могли не только влиять, но в случае разрастания и срывать достижение княжеских целей, которые И. Я. Фроянов видит еще и в том, чтобы посредством пира «заручиться расположением и поддержкой масс населения»,13 не говоря уж о подобных намерениях в отношении собственной дружины.
Именно эту цель должна была преследовать строгая и высокая мера наказания за обиду на пиру— 12 гривен, удивлявшая Н. Ланге и М. Ф. Владимирского-Буданова.14
Второе необходимое условие эффективного пресечения мешавших достижению поставленных целей коллизий — это оперативность в рассмотрении дела и наказании виновного. Однако в условиях пира это не всегда могло быть достигнуто (виновный из-за разноречивых, а часто и прямо противоположных показаний не мог быть выявлен). Более того, весьма часто княжеская власть по тем или иным причинам могла быть не заинтересована в непременном выявлении и наказании обидчика. В этом случае разноречивость показаний, неясность обстоятельств конфликта бывали на руку князю, если он имел возможность использовать их в предусмотренном законом порядке для прекращения дела.
Полагаем, что вторая часть статьи как раз и отражала подобное правоположение. А. И. Соболевский не то с сожалением, не то с раздражением писал когда-то, что конец ст. 3 не несет никакой смысловой нагрузки.15 1 Большинство же других исследователей, не смущаясь синтаксической нелепостью, видели в клаузуле «аще сего не постигнуть, то платити ему, то ту конець» неудачную погоню обиженного за обидчиком (не догнав, он получал 12 гривен и дело кончалось). Но как раз подобные погони, чреватые бесконтрольным и бурным разрастанием конфликта, и должны были, если исходить из княжеского интереса, в первую очередь пресекаться!
12 Один из пиров, устроенных Владимиром в 996 году, продолжался восемь дней (см.: ПВЛ. Ч. 1. М., 1950. С. 85).
13 Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории С 149.
14 Ланге Н. Исследования об уголовном праве Русской Правды. С. 150;
Владимирский-Буданов М. Ф. Хрестоматия по истории русского нрава. Вып. 1. Прим. 7.
1б Соболевский А. И. Две редакции Русской Правды. С. 20.

Исходя из этого вряд ЛИ МОЖНО' истолковывать вторую часть разбираемой статьи как допущение развития конфликта на пиру путем погони да еще с участием, если учесть, что глагол «постигнуть» употреблен во множественном числе, третьих лиц. На наш взгляд, вторая часть статьи была посвящена пресечению того рода случавшихся на пирах «обид», виновников которых не удавалось быстро и однозначно выявить, и изначальный текст ее несколько отличался от дошедшего до нас — место первого «то» в ней, видимо, занимал термин «кто».
Термин «кто» обычен для Краткой Правды. Он присутствует в ст. 1 — «аще не будет кто мстя», ст. 3 — «Аще ли кто кого ударит батогом», ст. 9 — «Оже ли кто вынезь мечь», ст. 12 — «Аще кто поедет на чюжем коне», ст. 13 — «Аще поиметь кто чюжь конь», ст. 14 — «Аще кто челядин пояти хощеть», т. е. в доброй трети статей. Позднее, возможно, уже в одном из самых первых списков на его месте в последней клаузуле ст. 3 появляется частица «то».
Природа этой ошибки понятна и объяснима. В статьях Правды часто встречается синтаксическая конструкция «Аще (оже, или)... то...». Она четырежды (! — А. Д.) употреблена в ст. 1, четырежды (I — А. Д.) в ст. 2, дважды присутствует в ст. 10, 14, 18, один раз в ст. 3, 4, 5, 6, 7, 9, 11, 12, 13, 15, 16, 17. В общей сложности указанная конструкция в разных вариантах встречается в 18 статьях Краткой Правды 26 раз! Без всякого сомнения, она может быть признана генеральной синтаксической конструкцией нашего памятника.
Переписчик Правды всем ходом своей работы — предварительным знакомством с памятником, работой над первыми двумя статьями, когда он при их копировании восемь раз повторил эту конструкцию, был подготовлен к тому, чтобы увидеть отмеченный оборот даже там, где его не было, но находилась похожая фраза. В результате ошибки и возникла синтаксически неправильная утяжеленная фраза — «аще сего не постигнуть, то платити ему, то ту конець».
Для истолкования второй части статьи ключевое значение имеет глагол «постигнуть». Всеми комментаторами он переводится как «догонят», «настигнут». Других мнений не высказывалось. Между тем ни один исследователь не обратил внимания на то, что глагол этот употреблен во множественном (1 — А. Д.\ числе. То есть, если допустить, что речь идет о погоне за обидчиком, то участвует в ней уже не только один обиженный, а, по крайней мере, несколько человек! Но такое допущение вряд ли верно. Во всех других статьях, касаясь похожих положений, законодатель точно формулирует норму и всегда ведет речь только о действиях пострадавшего и употребляет в этой связи единственное и число («оже ли себе не может мстити» и др.).
В целом в Краткой Правде глаголы во множественном числе употреблены лишь в трех статьях. В ст. 17 мы, видимо, име

ем дело с ошибкой («где его налезуть ударенным той муж»), В ст. 11 употребление множественного числа логично и обоснованно— «а его (сбежавшего челядина) за три дни не выведуть, а пазнають и в третий день, то изымати ему свой челядин». Речь здесь идет о действиях многих субъектов права, способствующих или, наоборот, препятствующих возвращению челядина к хозяину. Когда же речь доходит до истца, употребляется единственное число.
Отметим попутно, что и в ст. 17 и в ст. 11 речь идет о челяди, по отношению к которой в древнерусском обществе действовали совсем другие обычаи, нежели по отношению к «свободным мужам».
Третье употребление множественного числа произведено законодателем в разбираемой нами ст. 3. Думается, что и в данном случае множественное число употреблено не случайно, если считать, что законодатель ведет речь не об ограничении права личной мести местом совершения преступления, а о выяснении обстоятельств возникшего конфликта, в котором участвуют многие субъекты права, свидетели происшедшего. А смысл термина «постигнуть» в этой статье, на наш взгляд, равнозначен термину «познають» ст. 11, т. е. «выяснят», «определят». Такое толкование вполне допустимо. Глагол «постигнуть» в древнерусском языке имел около десяти значений, и одним из самых распространенных было его употребление в значении «понять» (см., например, в памятнике XI века — «не может ум члчь по-стигнути»).16 О частом употреблении глагола в этом значении свидетельствует и возникновение отглагольного существительного «постигъ» (ср. «подвигнуть» — «подвиг») в значении «понимание».17
Вполне допускает и подтверждает предлагаемое толкование и употребление термина «сего» для определения объекта права, о котором идет речь в разбираемой клаузуле. Здесь, на наш взгляд, употреблен родительный падеж термина «се» (в значении «то, что произошло»), а не винительный падеж местоимения «сей» (сей человек, т. е. обидчик).
Термин «се» не раз встречается в Русской Правде (ст. 42 — «А се поклон вирный», ст. 43 — «А се урок мостников»). Термин «сей», напротив, не употребляется. Отметим дополнительно, что для определения обидчика гораздо более естественным явилось бы употребление широко используемого составителем термина «его».
Полагаем, что с учетом приведенного разбора реконструированная ст. 3 должна читаться следующим образом:
«Аще ли кто кого ударит батогом, любо жердью, любо
16 Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб., 1895. Т. 2. С. 1262.
17 Там же. С. 1263.

пястью или чашею, или рогом, или тылеснию, то 12 гривне; аще сего не постигнуть, кто платити ему, то ту конець>
В целом статья была направлена — и высокой платой «за обиду», декларированной в первой части, и выраженным стремлением к быстрому прекращению конфликтов, зафиксированному во второй части — ие только и не столько на защиту чести «свободных мужей», сколько на защиту политических (в конечном счете) интересов княжеской власти.
Г С. Лебедев
КОММЕНТАРИЙ К СТАТЬЕ 1 РУССКОЙ ПРАВДЫ КРАТКОЙ РЕДАКЦИИ
«1. Оубьеть моужь моужа, то мьстить братоу брата, или сы-нови отца, любо отцю сына, или братоучадоу, любо сестриноу сынови: аща не боудеть кто мьстя, то 40 гривен за голову; аще боудеть роусин, любо гридин, любо коупчина, любо ябетник, любо мечник, аще изъгои боудеть, любо Словении, то 40 гри-венъ положити за нь».1 2
Неоднородность этого текста была очевидна уже для В. Н. Татищева, который в 1738 году и разделил его, правда, без обоснования, на две самостоятельные статьи: 1) «Оубьеть моужь моужа...», определяющую круг лиц, имевших право на осуществление кровной мести и 2) «Аще не боудеть кто мьстя...», предусматривающую замену мести денежным выкупом в 40 гривен. Татищеву же принадлежит и первое истолкование противопоставлений во второй части статьи, с одной стороны, этнического (русин — Словении), с другой — социальных (все остальные): «различает ово по народам, ово по чинам».*
Этнические различия представлялись основными и такому авторитетному советскому исследователю Русской Правды как: акад. Л. В. Черепнин. Отмечая в 1965 г. исключительное значение ст. 1 Древнейшей Правды в силу уникальной емкости ее-сведений «о столь дифференцированной структуре новгородско
1 Русская Правда. Краткая Русская Правда (по Академическому списку половины XV в.) //Сборник документов по"истории СССР, I. IX—XIII вв. /Под ред. проф. В. В. Мавродина. М., 1970. С. 131.
2 Правда Русская и Судебник царя и великого князя Ивана Васильевича с примечаниями В. Н. Татищева. Мышкин, 1899. С. 1.

го общества», на первый план он выдвигал зафиксированные здесь различия «по признакам как территориально-этническому, так и национальному».3 Первоначальным, исходным противопоставлением, актуальным в контексте событий 1015—1016 гг.^ по мысли Черепнина, была оппозиция «русь — словене». Позднее, полагал он, в текст были внесены определения социальных разрядов, относящиеся равно и к первой, и ко второй группе. Еще позже (после событий 1024 г.) в категорию лиц, защищенных сорокагривенной вирой, по мнению исследователя, был включен «изгой».4
Двадцать лет спустя после публикации Л. В. Черепнина, в 1985 г. его построение воспроизведено В. Я. Петрухиным в комментарии к анализу ст. 1, осуществленному в свое время X. Ловмяньским.5 Следует отметить, что по сравнению с другими исследователями акад. Ловмяньский значительно точнее оценил социальную структуру контингента, находившегося в юрисдикции ст. 1. Основное ее содержание, по Ловмяньскому^ составляют «формы наказания за убийство свободного человека: кровная месть или денежный штраф», а далее уточняются социальные категории лиц, защищенных этим постановлением; «русин» — высшая из таких категорий (феодал).6 Противопоставление всех перечисленных в статье социальных разрядов «словенину» Ловмяньским, однако, не учитывается. Таким образом, ни «социологическая» трактовка ст. 1, ни ее «этническая» интерпретация пока что не позволяют раскрыть этот текст как связное и единое целое, не прибегая к достаточно искусственным его расчленениям или пропускам отдельных (при этом, ключевых) характеристик.
Ключ к пониманию ст. 1 лежит, несомненно, в обязательной для языка юридического кодекса строгой формульности, подчиненной единой схеме: вина — наказание (возмещение). Схема эта отчетливо выявляется в большйнстве статей Краткой редакции: «Аще ли кто кого оударить.. то 12 гривне» (ст. 4), «Аще оутнеть мечемь то 12 гривне» (ст. 5), «Оже ли кто вынезь мечь ... гривноу» (ст. 8), «Аще ли кто поедеть 3 гривне» (ст. 11) и т. д. Фиксированная сумма возмещения — обязательный заключительный элемент-формулы. Виноват — плати. Лишь в несколько усложненных ситуациях (ст. 10, 12—17) это элементарное отношение уточняется дополнительными обстоятельствами.
3 Черепнин Л. В. Общественно-политические отношения в Древней Руси и Русская Правда//А. П. Новосельцев, В. Т. Пашуто, Л. В. Черепнин и др. Древнерусское государство и его международное значение/М., 1965. С. 133—134.
4 Черепн и н Л. В. Общественно-политические отношения в Древней Руси... С. 157
5 Петрухин В. Я. Комментарии//Ловмяньский X. Русь и норманны. М„ 1985. С. 287—288.
в Там же. С. 203.

Сумма возмещения, 40 гривен в тексте ст. 1 фигурирует дважды. С позиций строгой формульности это обстоятельство заставляет разделить текст на две самостоятельные статьи, подчиненные схеме: вина — плата (40 гривен) или, следуя более поздним кодификационным нормам, может быть, на два параграфа (ст. 1, а, б).
Ст. 1. а) «Оубьеть моужь моужа, то мьстить братоу брата, или сынови отца, любо отцю сына, или братоучадоу, любо сест-риноу сынови; аще не боудеть кто мьстя, то 40 гривен за голову»; б) «Аше боудеть роусин, любо гридин, любо коупчина, любо ябетник, любо мечник, аще изъгои боудеть, любо Словении, то 40 гривенъ положити за нь».
Оба параграфа статьи объединены суммой возмещения в 40 гривен, что указывает на принципиальное равенство статуса всех перечисленных в ней категорий. В то же время гарантии этого статуса — принципиально различны.
Первый параграф обеспечивает статус свободного «мужа» в конфликте с равным ему по статусу свободным «мужем». Предлог «аще» («если») делит параграф на две части. В первой определена основная гарантия от посягательств на жизнь полноправного свободного: окружающие его родичи, связанные правом-обязанностью свершения кровной мести. Это право зафиксировано формулой «то мьстить». Следующий за нею текст распределяет это право мести между тремя группами лиц, размещая их в своего рода подпунктах параграфа «а)» ст. 1.
Подпункт 1: «братоу брата» определяет горизонтальную внутрипоколенную связь, по которой распределяется право кровной мести, объединяющее ближайших кровных родственников внутри одного поколения, братьев убитого «мужа».
Дальнейшие подпункты выделены союзом «или», определяющим юридически равную правоспособность лиц, перечисленных в этих подпунктах, с братьями, обозначенными в подпункте 1. Кроме того, в тексте каждого подпункта использован союз «любо» («либо»), очевидно предполагающий возможность замены субъекта права равноценным в данном случае субъектом. В совокупности все они образуют полный круг родичей, объединенных и защищенных правом кровной мести.
Подпункт 2: «или сынови отца любо отцю сына» (пунктуация наша. — Г Л.) определяет вертикальную межпоколенную связь, по которой право кровной мести распределяется даже не на два, а по существу на три поколения кровных родственников, так как объект права (убитый «муж») одновременно может оказаться сыном одного действующего субъекта права («отца»), и отцом другого правового субъекта («сына»). Вместе с обозначенными в подпункте 1 «братьями» к процедуре совершения кровной мести, следовательно, могут быть привлечены представители сразу трех поколений свободных полноправных общинников.

Подпункт 3: «или братоучадоу любо сестриноу сынови» существенно расширяет возможный круг мстителей, выводя его за пределы прямой кровнородственной линии (дед — отец — сын) по диагональной межпоколенной связи, от дядей — к племянникам. Возможно, в этой формуле сокращены подразумевавшиеся ею «обратные связи», и мстить могли представители не только младшего, но и среднего и старшего поколений (двоюродные братья и дяди убитого, скорее всего в правовом отношении равные племянникам). Но и без этого допущения круг родичей достаточно плотен. Мы имеем дело, несомненно, с патронимическими коллективами, которые по реконструкции В. Л. Янина, составляли ядро социально-политической организации словен новгородских.7 Аналогичными по структуре (хотя и более разветвленными по составу круга мстителей) были кровнородственные коллективы, связанные правом-обязанностью кровной мести, у скандинавов эпохи викингов, летописных «варягов». По нормам древненорвежских судебников правом мести в качестве самых близких родственников распола7 гали сын и отец, после них шел брат; к ним примыкали братья отца и племянники, сыновья братьев отца и их сыновья; таким образом, отношения взаимопомощи распространялись на кровных родственников трех поколений.8 Тот же порядок кровной мести предусматривали и древнешведские областные законы: в наиболее развернутом и архаичном виде он зафиксирован в судебнике «Хельсингелаг» и включает последовательно сына, отца, брата, сына сына, деда по отцу, племянника (сына брата), племянника (сына сестры), сына дочери, деда по матери, дядю по отцу, дядю по матери.9 По сравнению с нормами, господствовавшими у словен новгородских, скандинавские (зафиксированные, кстати, значительно позднее «Правды Ярослава») представляют собою несколько более раннюю, архаическую стадию развития. Круг мстителей в Новгороде значительно сужен, что свидетельствует о несомненном прогрессе социально-политических отношений. Однако, как и в Скандинавии, родовые нормы еще сохраняют определенное значение, и внутри словенских общин, вплоть до городской организации Новгорода включительно, патронимии выступают важной организующей силой.
Социальный прогресс выразился, в частности, в замене кровной мести денежным возмещением в 40 гривен, предусмотренным второй частью первого параграфа: «аще не боудеть кто мьстя, то 40 гривен за голову». Как и в северных судебниках,
7 Янин В. Л. Социально-политическая структура Новгорода в свете археологических исследований//Новгородский исторический сборник, 1 (XI). Л., 1982. С. 87—91.
8 Гуревич А. Я. Норвежское общество е раннее средневековье: Проблемы социального строя и культуры. М„ 1977 С. 47
9 Ко валевский С. Д. Образование классового общества и государства в Швеции. М., 1977.. С. 129—130.

получателями выступают лица, имеющие, право на кровную* месть. Новые формы социальных отношений распространяются в рамках сложившейся патронимической структуры, не меняя пока что ее сущности. В обоих случаях — и при осуществлении: кровной мести, и при денежном выкупе, гарантом безопасности свободного «мужа» выступает сплоченный и организованный родовой коллектив. Племенная его принадлежность к социальной организации словен в условиях Новгорода не требовала, пояснений.
Второй параграф ст. 1 Краткой редакции Русской Правды уравнивает со свободным «мужем» племени словен обширную и, по-видимому, сравнительно новую социальную категорию,, обозначенную понятием «русин»: «Аще боудеть роусин то-40 гривен положити за нь». Смысл уравнения заключается^ очевидно, в том, что «русин», в отличие от «мужа» в первом параграфе, не может в Новгороде рассчитывать на вооруженную защиту Со стороны кровных родичей ближайших трех поколений. Гарантом, возмещающим ему отсутствие этой роди и „ несомненно, выступает политическая организация, к которой он принадлежит, и прежде всего это — великокняжеская власть, от лица которой и дана была «Правда Ярослава». Соглашаясь е X. Ловмяньским, В. Я. Петрухиным и рядом других исследователей в оценке социального значения термина «русин» Русской Правды, мы можем рассматривать последующий перечень (связанный уравнительным союзом «любо») как детализацию этого собирательного понятия. Она могла появиться в тексте кодекса не только в качестве позднейшей вставки. Конфликтные условия, в которых создавалась Древнейшая Правда, изначально делали отнюдь не лишним уточнение, что княжеские гарантии распространяются на «русина» независимо от его персонального статуса и круга обязанностей, будь то вооруженный дружинник (гридин), купец или, может быть, торговый агент (купчина), представитель хозяйственной администрации (ябетник),; или военно-административного аппарата (мечник). «Русин» начала XI века был полноправным и активным членом хорошо организованного общественного слоя, верхушка которого, судя по письменным и археологическим данным, составляла основу великокняжеской администрации,10 а основная масса, опираясь на мощь раннефеодального государства, могла уже успешно противостоять свободной общине.
Заключительная часть второго параграфа представляет особый интерес: на наш взгляд, она свидетельствует не только о противостоянии «руси» «словенам», но и о значительно более сложном процессе, в результате которого состав «руси» как межплеменного и надплеменного социального протофеодального
10 Я ни н В. Л. Археологический комментарий к Русской Правде//Новгородский сборник. 50 лет раскопок Новгорода. М., 1982. С. 138—155.

слоя пополнялся и судя по ст. 1 достаточно активно, за счет выходцев из различных славянских и неславянских племен, включая и собственно словен ильменских. Именно этот вывод следует из буквального чтения концовки ст. 1, где подчеркивается, что возмещение в 40 гривен причитается за «русина» независимо от того, «аще изъгои боудеть любо Словении».
Совершенно справедливо заключение И. Я. Фроянова, что «изгой» Краткой Правды — лично свободный человек, вышедший из своей общины и, следовательно, выпавший из системы родо-племенных отношений и гарантий, но тем не менее «жизнеспособный социальный феномен».11 С этой точки зрения, строго говоря, любой «русин» оказывался «изгоем» по отношению к своему прежнему социальному коллективу (это распространяется и на варягов из состава временных, наемных дружин переходивших в среду «руси»). В несколько особом, двойственном положении находились выходцы из новгородской общины, поступившие на службу к русскому князю или иным образом включившиеся в состав «руси»: между тем процесс такого рода ПВЛ относит еще к IX веку.12 «Словении» вместе с остальной «русью», состоящей из «изгоев», находясь в Новгороде, но на княжеской службе, мог оказаться в самых разнообразных критических ситуациях. И в этом случае его родня вовсе не была обязана обеспечивать его безопасность. Скорее наоборот, можно ожидать даже более резкого размежевания между «русинами», служившими опорой княжеской власти, и общиной (в Новгороде, прежде всего словенской), над которой эта власть стремилась утвердиться. Одной из первых деклараций такого утверждения и стала ст. 1 Русской Правды, в концовке которой княжеская власть гарантирует словенскому выходцу в составе «руси» полный объем социальных прав, очевидно, требуя взамен определенного высвобождения от родо-племенных обязательств.
Ст. 1 Русской Правды, действительно, по определению Л. В. Черепнина, описывает весьма дифференцированную социальную структуру новгородского общества. Ядро этой структуры, ее основу составляет свободная община, представлявшая собой, видимо, более или менее иерархизированную организацию патронимий, гарантировавших правоспособность как отдельных свободных общинников, так и социального организма в целом. Не случайно подтверждением этой правоспособности и гарантии важнейшего, исходного права на жизнь свободного мужа, защищенного местью родичей либо сорокагривенной нормативной вирой, открывается текст кодекса, по существу представлявшего собою соглашение Ярослава с Новгородом, общинной организацией словен новгородских.
Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории. Л., 1974. С. 144—145.
12 Лебедев Г. С. Эпоха викингов в Северной Европе: Историко-археологические очерки. Л., 1985. С. 243—246.

Однако наряду с этой общинной организацией, и пока что формально на разных с нею основаниях, уже существует «русь», протофеодальный военно-дружинный и торгово-административный слой. В его ведении постепенно сосредоточиваются дани и полюдье, виры и продажи. Этот слой поставляет кадры для различных звеньев княжеско-боярской раннефеодальной администрации, на его основе во многом формируется городское купечество (вероятно, прежде всего связанное с заморской «торговлей русов», обеспечивавшейся русско-византийскими договорами), он же составляет ядро военной силы, служившей непосредственной опорой княжеской власти. Треть дани, собиравшейся Ярославом с Новгорода до его конфликта с отцом, оставалась в его распоряжении для содержания его «русинов»; да и ярославовых варягов, перебитых «во* дворе поромонем» вряд ли стоит резко отчленять от этого дружинного слоя. После новгородского конфликта и победы в борьбе за киевский великокняжеский стол Ярослав кодифицирует положение «руси», состав которой остается открытым для пополнения за счет активных элементов, выслаивающихся из племенных общин, в том числе и словенской. В перспективе — не только прогрессирующий подъем процесса этого выслаивания, ослабления родо-племенного начала, но и неуклонное повышение статуса раннефеодального слоя, определенные представители которого через несколько десятилетий будут ограждаться уже двойной вирой — в 80 гривен. Ст. 1 фиксирует начало этого необратимого процесса становления раннефеодальной общественной структуры.
Ю. В, Кривошеев
ЭЛЕМЕНТЫ ТРАДИЦИОННОГО СОЗНАНИЯ В СОЦИАЛЬНЫХ ПРОТИВОРЕЧИЯХ 1175 г. ВО ВЛАДИМИРСКОЙ ЗЕМЛЕ
Интересующие нас события изложены в так называемой «Повести об убиении Андрея Боголюбского», входящей составной частью во многие летописи. Наиболее древние ее редакции находятся в Лаврентьевской и Ипатьевской летописях. Вопрос, какая из этих редакций первична, является в достаточной мере сложным и дискуссионным; многие ученые приводили аргумен

ты «за» и «против», однако не решен он однозначно и сейчас? Нам же важно то, что исследователи считают исторически достоверными сведения, содержащиеся в обеих редакциях.
Анализируя эти летописные сюжеты, вначале обратимся к факту самого убийства Андрея Боголюбского.
Со времен В. Н. Татищева и М. М. Щербатова в отечественной историографии была распространена мысль, что причиной гибели могущественного князя послужила личная месть, а сама гибель — случайна и неожиданна.1 2 Достижением дореволюционной историографии явилась разработка темы причин убийства Боголюбского, как результата борьбы «земских» бояр — крупных вотчинников-землевладельцев — против «нововведений» княжеской власти.3 Советские историки пришли к выводу, что насильственная смерть князя явилась следствием внутреннего развития феодальных общественных отношений на северо-востоке Древнерусского государства. Экономическое и политическое усиление боярства породило его яростную борьбу против захвата земель местных феодалов-бояр, против подчинения князю, против насаждения вассальных отношений и пр. В сферу недовольных «самовластной» политикой владимирского князя входили также другие представители социальных верхов общества— феодалы по терминологии современных авторов: служилые землевладельцы, мелкопоместные феодалы, духовные феодалы.4 Таким образом, преимущественно, владимирские события рассматриваются как борьба внутри правящей феодальной верхушки, искусственно разделяются социально-политические процессы, происходящие в едином общинном организме.5 Так, Б, А, Рыбаков считает, что княжение Андрея Боголюбского «за
1 Из последних работ см.: Воронин Н. Н. «Повесть об убийстве Андрея Боголюбского» и ее автор*//История СССР. № 3. 1963; Насонов А. Н. История русского летописания XI—XVIII вв. М., 1969. г 144— 167; Рыбаков Б. А. Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве». М.» 1972. С. 79—131.
2 Татищев В. Н. История Российская: В 7 т. М„ 1964. Т. 3. С. 105; Щербатов М. История российская от древнейших времен. Т. 2. СПб., 1771. С. 337; Погодин М. Князь Андрей Юрьевич Боголюбский // ЖМНП. Ч. LXIV. СПб., 1849. С. 28—29; Пресняков А. Е. Княжое право в Древней Руси. СПб., 1909. С. 148, и др.
3 Беляев И. Д. Сказания о начале Москвы//Русский вестник. Т. 74. М., 1868. С. 15, 19, 22. — Преемственность этой мысли прослеживается и в советской историографии. Н. Н. Воронин заметил, что «Борьба княжеской группировки с этим боярством и ее высший момент — переворот 1175 г.— служили неоднократно темой исторических изысканий. Например, Беляев вплотную подходил к этому вопросу» (ИГАИМК. М.; Л., 1934. Вып. 10& С. 274).
4 Тихомиров М. Н. Крестьянские и городские восстания на Руси XI—XIII вв. М., 1955. С. 230—234: М а в р о л и н В. В. Народные восстания в Древней Руси. М., 1961. С. 84—86; П ашу В. Т. Очерки истории СССР XII—XIII вв. М., 1960. С. 29, 79—82, и др.
5 А. Н. Насонов придерживается иной точки зрения (Насонов А. Н., История русского летописания. .. С. 156).

вершилось вооруженным выступлением боярской верхушки и не зависевшим от него проявлением народного гнева в отношении представителей княжеской администрации».6
Однако следует учитывать, что причины, приведшие к заговору, и последующие события являются неразрывными звеньями цепи социального развития Ростово-Суздальской земли 50— 70-х годов XII в. Причины эти, как нам представляется, связаны с развитием этого региона Руси в период перехода от доклассовых отношений к классовым, для которого характерным является незавершенность процесса классообразования. Князь при этом «превращался в известном смысле в общинную власть, призванную блюсти интересы местного общества».7 Отражением таких общественных отношений стал «столь органично изображенный в памятниках покровского культа» союз «князь, город, люди», о котором писал Н. Н. Воронин.8
Постепенно в различных слоях общества накапливалось недовольство князем, как социальным элементом, объективно призванным соблюдать общинное благополучие, как с точки зрения его внутреннего функционирования, так и внешних отношений. Летописи неоднократно дают нам повод для такого заключения. Отчетливо прослеживается его разлад со старшей дружиной, а в дальнейшем, видимо, и со сменившими их боярами, которые саботируют поход 1172 г. на болгар. Они «подуче не идяху», как лаконично выражается летописец.9 Заметны, хотя они и часто сознательно затушевывались в летописи, шероховатости в его отношениях с клиром. Явно это проявилось в прямой поддержке «старейшими игуменами» убийц.10 Военные неудачи последних лет его жизни (из пяти походов три завершились крупными неудачами)11 также наложили свой отпечаток на отношение к князю.12 Нужно отметить также его политические просчеты в отношениях с общинами других городов (Киев. Новгород), в сношениях с Византией.13 Немаловажное значение играли и личностные мотивы: отход Андрея Боголюбского от активной общественной деятельности в сферах, где его роль главенствующая (военное дело, суд).14 В целом эти и другие факторы нарушали традиционные нормы общинных связей. Князь
б Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества XII—XIII вв. М. 1982. С. 556. ч
7 Фроянов И, Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л., 1980. С. 43.
8 Воронин Н. Н «Повесть об убийстве Андрея Боголюбского»... С. 93.
9 ПСРЛ. Т. 1. М, 1962. Стб. 364.
ю Там же. Т. 2. М., 1962. Стб. 591.
И Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества... С. 556.
12 «Военная функция князей на Руси XI—XII вв. была едва ли не самой главной...» (Фроянов И. Я. Киевская Русь. С. 35—38).
13 Приселков М. Д. История русского летописания XI—XV вв. Л.» 1940. С. 77.
14 Фроянов И. Я. Киевская Русь... С. 35—40.

«становился непопулярным у населения, институт княжеской власти не исполнял свои функции, и союз «князя, города, людей» разваливался. Заговор был осуществлен при «молчаливом согласии» общества.15 Что, как не отдающая холодом равнодушия .летописная констатация факта его смерти говорит нам об этом: «Оуведавше же смерть княжю .Ростовци и Суждалци и Переяс-лавци и вся дружина от мала до велика; съехашася к Володи-мерю и реша: се ся оуже тако сотворило князь наш оубьен, а детей оу него нету. .»16 Безразличными к судьбе князя остались и владимирские горожане. Отказавшись от участия в «думе» с убийцами — «нам не надобе», они «разиидошася (очевидно, с веча.—Ю. К.) и вьлегоша грабить страшно зрети».17
Дальнейшие события современные советские историки относят к проявлениям «острой классовой борьбы», «раздиравшей феодальное общество». Обычно для подтверждения этого в качестве примера приводят следующий летописный фрагмент? «Горожане же Боголюбскыи и дворане разграбиша дом княжь и делатели, иже бяху пришли к делу, злато и сребро, порты и паволоки и именье — ему же не бе числа. И много зла створися в волости его: посадник его и тиунов его домы их пограбиша, а самех избиша; детьцкые и мечникы избиша, а домы их по-грабиша. Не ведуче глаголемаго: идеже закон, ту и обид много»; «грабители же и ись сел приходяче грабяху, тако же и Володимери».18 Безусловно, здесь мы имеем дело с социальным протестом широкого круга населения Владимирской земли. В выступлении принимают участие горожане. И не только ремесленное население,19 но и, например, купцы (которые очень
15 Непосредственными убийцами Андрея Боголюбского явились его домашние слуги — «дворяне», представители младшей княжеской дружины, приближенные князем к себе и занявшие, очевидно, высокое положение при нем. Это видно из сопоставления текстов летописей. В Ипатьевской летописи они сразу после убийства начинают грабить «имение» князя, и только через некоторое время «горожане же Боголяобьци розграбиша дом княжь». В Лаврентьевской летописи эти два фрагмента соединены в одной фразе: «горожане же Боголюбскые и дворане разграбиша дом княжь» (ПСРЛ. Т. 2. ‘Стб. 589, 592; Т. 1. Стб. 369). Учитывая то, что в тексте они называются «слугой» князя, «ключником» князя, а также возможно их иноплеменное происхождение, допустимо отождествить их с такой социальной категорией, как отроки.
ПСРЛ. Т. 1. Стб. 371; Т. 2. Стб. 595. — Мы присоединяемся к И. Я. Фроянову, относящему словосочетание «от мала до велика» не только к дружине, но и к ростовцам, суздальцам, переяславцам и владимирцам. Это свидетельствует о том, что во Владимире сошлись представители всей земли-волости: и простые, и знатные 4Фр°янов И. Я. Киевская Русь..? С. 178—180).
17 ПСРЛ. Т. 2. Стб. 589—590.
18 Там же. Т. 1. Стб. 369—370; Т. 2. Стб. 592.
19 Некоторые историки отождествляют ремесленников с «делателями» (Черепнин Л. В. Общественно-политические отношения в Древней Руси 'И Русская Правда // Древнерусское государство и его международное значе* ние. М„ 1965. С. 268; Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества... С. 553). По их мнению, «делатели» сами грабят «имение» князя. Но

деятельно себя проявят во Владимире спустя два года),20 в общем все городское «людье», а также княжеские слуги. Не остались, безучастными и сельские жители. Всколыхнулась, та* ким образом, «вся земля».
Какие моменты являются наиболее знаменательными для историков в приведенном летописном отрывке? Во-первых, насилие над княжеской администрацией, что принимается за антифеодальную борьбу. «Управление Боголюбского, — писал еще М. Н. Покровский, — было одной из первых систематических попыток эксплуатировать эту массу (народную. — Ю. К.) по-новому: не путем лихих наездов со стороны, а путем медленного, но мерного истощения земли „вирами и продажами”». В том же русле высказываются и современные исследователи.21 Но следует заметить, что в XII в. и при Юрии Долгоруком, и при Андрее Боголюбском, и при Всеволоде продолжалась и, судя по сообщениям летописи, весьма интенсивно и успешно политика активного собирания даней. В территории для обложения данями недостатка не было. А. Н. Насонов отмечал, что «к XIII в. ростово-суздальская дань распространилась - также далеко на северо-восток, на обширнейшую территорию», по-прежнему предпринимались военные походы с целью обогащения. Такая «внешняя эксплуатация» приводила к сглаживанию общественных противоречий, «вынося их как бы вовне».22 Л. В. Черепнин замечал, что «движение было направлено против княжеского судебного административного аппарата в лице посадников, тиунов, мечников, детских».23 Однако должной оценки этот факт* не получил. Представляется, что эти выступления, как и гибель князя, неразрывно связаны с архаическими традициями древнерусского общества. Как было замечено выше, Андрей Боголюб-ский в последние годы жизни отстраняется по каким-то причинам от исполнения своих судебных общественно необходимых, функций, полностью передоверив их своим судебным агентам.. До «людья» перестала доходить «княжая правда». В дальней^ шем объяснить ситуацию нам помогают наблюдения И. Я. Фро-янова над институтом княжеского суда. Он считает, что «личный суд князя на Руси XI—XII вв. играл важнейшую роль в
более предпочтительной является точка зрения С. М. Соловьева и Н. Н. Воронина, согласно которой под «делателями» скрываются иностранные мастера, что и было «причиною народного нерасположения к ним» (С о л о в ь-е в .С. М. История России с древнейших времен М., 1959. Кн. 1. С. 722. Прим. 333; Воронин Н. Н. Зодчество Северо-Восточной Руси: В 2 т. М.„ 1961. Т. 1. С. 542—543. Прим. 119).
20 ПСРЛ. Т. 1. Стб. 385; Т. 2. Стб. 605.
21 Покровский М. Н. Русская история с древнейших времен. М.; Л.,. 1923. Т. 1. С. 112; Черепнин Л. В. Общественно-политические отношения. .. С. 269.
22 Н а с о н о в А. Н. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства. М., 1951. С. 193; Фроянов И. Я. Киевская Русь. С. 22.
23 Ч е р е п н и н Л. В. Общественно-политические отношения... С. 269., 88

судопроизводстве»,. «Личное судебное разбирательство князя от' вечало прежде всего желаниям народных масс. Нам представ^' ляется, продолжает исследователь, что здесь в некотором роде* проявлялось первобытное сознание, отличавшееся глубоким ува' жением и доверием к родо-племенным властям. Именно оно толкало народ к мысли, что «князь без греха», а в непорядках и нарушении правды повинны его злые советники».24 В нашем случае эти «злые советники»—тиуны, мечники и др. — допускали, как сейчас говорят, злоупотребление служебным положени* ем. Вместе со «сработавшим» традиционным сознанием это я было причиной недовольства широких народных масс. Близкие^ аналоги владимирским волнениям находим в киевских событиях, конца XI и середины XII в. Известно, что киевский князь Всеволод Ярославич на старости лет окружил себя новыми людьми («уными»), отодвинув назад «первую дружину», т. е. бояр: «И людем не доходити княже правды, начаши ти унии грабити, лю-дий продавати, сему не ведущу в болезнех своих»,25
Аналогичная ситуация просматривается и в событиях 1146--1147 гг. в Киеве, когда «люди „хотяху”, как известно, 'личного суда князя без вмешательства тиунов. Они требовали замены старых тиунов Ратши и Тудора, дискредитировавших себя произволом и беззакониями, тиунами новыми, но не по усмотрению князя, а по рекомендации веча».26 Следовательно, выступление против судебно-административного аппарата необходимо рассматривать исходя из других причин, нежели классовые противоречия, и искать его корни в степени развития общественных отношений северо-восточного общества того времени.
Во-вторых, апофеоз антифеодального восстания современные историки видят в том, что в нем приняло участие сельское население. Этих селян ученые, как правило, считают смердами — представителями «задавленной феодальным гнетом деревни».27' Соответственно и само восстание принято называть «восстанием! смердов». По этому поводу Б. Д. Греков писал: «Не могу считать убедительным и привлечение в доказательство движения? смердов сообщения о том, что после убиения Андрея Боголюбского в ограблении Боголюбова принимали участие не только горожане, но и сельчане („грабители же и ис сел приходяче-грабяху”). Конечно, у сельчан Боголюбовсиих элементов протеста против своего положения было достаточно. Но едва ли
24 Фроянов И. Я. Киевская Русь. С. 38—39.
25 ПВЛ. Ч. 1. С. 142. — Социальные противоречия наблюдал здесь еще Б. Д. Греков (Греков Б. Д. Рабство и феодализм в Древней Руси// ИГАИМК. Вып. 86. М.; Л., 1934. С. 60—61).
26 Фроянов И. Я. 1) Вечевые собрания 1146—1147 гг. в Киеве // Вести. Ленингр. ун-та. 1977. № 3. С. 32; 2) Киевская Русь. С. 171—172.— В. И. Сергеевич замечал, что «тивуны Всеволода были судьи в Киеве и Выпь городе и творили неправду; народ требует, чтобы вперед князь сам судил» (Сергеевич В. Русские юридические древности. СПб., 1902. Ч. 1. С. 125).
27 Воронин Н. Н. Зодчество Северо-Восточной Руси. С. 116.

можно считать крестьянским „движением” простое использование удобного случая для того, чтобы поживиться княжеским имуществом, предоставленным на разграбление».28
Полагаем, что и о феодально—зависимом населении сельской местности говорить нет достаточных оснований. В древнерусских селах жило как свободное население, так и зависимое (челядь, изгои). Однако, как отмечает исследовавший этот вопрос И. Я. Фроянов, зависимые села «возникли гораздо позже в результате социальной дифференциации древнерусского общества».29 Поэтому вероятнее, что грабить из сел приходили свободные сельские общинники. На наш взгляд, нет ничего необычного в том, что в этих социальных волнениях принимал участие сельский люд, ибо сельская округа при волостном устройстве, присущем Ростово-Суздальской земле в XII — первой половине XIII в., что показал еще А. Н. Насонов,30 органически была связана с городом (территориально, экономически, политически, в военном, судебно-административном и культурном отношениях).31
Остановимся на формах, которые принимали эти народные выступления. Летописец называет всех участников грабежей «грабителями», не различая их социального положения. Вряд ли на основании употребления этого термина и учитывая собирательный его характер, можно увидеть «людей, выступавших против феодального порядка».32 Кроме того, нельзя забывать и о других грабежах и их «исполнителях». Первоначально князя грабят его же приближенные, да так, что в результате мертвый «князь наг лежить». Отметим, что грабят «золото и каменье дорогое, и жемчюг, и всяко узорочье», «золото и серебро, порты и паволокы».33 То есть грабят основное богатство того времени: приобретенную вследствие определенного общественного положения и прав (князь, администрация) движимость.
Безусловно, в актах грабежей присутствует социальный протест, причины которого мы старались выяснить выше. Но И. Я. Фроянов отметил другой, более скрытый и глубокий пласт общественных отношений, указав, что «тут звучат и мотивы первобытной психологии». При этом «любое истолкование летописных записей о посмертных грабежах княжеских богатств, предпринятое без учета социальной психологии доклассового об-
28 Греков Б. Д. 1) Крестьяне на Руси. М.; Л., 1946. С. 243; 2) Киевская Русь. М., 1949. С. 263.	*	*	*	*
2^ Фроянов И. Я- О понятии «село» в Древней Руси // Вести. Ле-нингр. ун-та. 1984. № 2. С. 19—20.
30 Насонов А. Н. Князь и город в Ростово-Суздальской земле // Века: Исторический сборник. Вып. 1. Пг., 1924. С. 3—27.
31 Фроянов И. Я. Киевская Русь. С. 217, 227, 236 и др.
82 Тихомиров М. Н. Крестьянские и городские восстания... С. 232— 233
'зз ПСРЛ. Т. 2. Стб. 589, 591, 592.

лцества, рискует быть однобрким», — считает он?4 Вероятно, нет -смысла ставить вопрос об общем между личностями вождя племени банту и Андрея Боголюбского, как и утверждать, что .лишь «случайные аналогии» могут роднить общества Древней Руси и других регионов мира.34 35 Если рассматривать эти грабежи исходя из схожести общественных институтов стадиально 'близких обществ, то это может дать более полную и правдивую картину социальных отношений.
В дополнении к выводам И. Я. Фроянова об институте грабежей почивших князей вследствие того, что их «именье» рассматривалось в обществе в качестве «своеобразной платы свободного населения за отправление ими общественных служб», считаем должным указать на чрезвычайно важный обычай «муру», существовавший у новозеландцев, объясняющий грабеж и избиение древнерусских тиунов, посадников, детских и мечников. Этот обычай как писал замечательный русский ученый Н. И. Зибер, «совершенно напоминающий наши древние „поток и разграбление”».36 «Муру» представлял из себя «регулированную систему грабежа» за проступки и преступления, нарушающие традиционную жизнь общества (по понятиям данного 'Общества), причем «меньшие проступки, промахи и правонарушения вызывают меньшее наказание и более слабые разграб-.ления», «при его. употреблении в дело ничто не было обеспечено от захвата власть имеющих», «сопротивление подобным экзекуциям было слабое».37
Некорректным судом («идеже закон, ту и обид много»), «вирами и продажами», собственно говоря, произволом, творимым княжеской администрацией, возглавлявшейся в конечном итоге самим князем, нарушалось общественное равновесие, столь непрочное в переживаемый обществом переходный период. Это и привело ко всеобщему народному взрыву, выразившемуся в избиениях и грабежах должностных лиц. Такие грабежи характерны и, более того, являются неотъемлемым атрибутом общества, не вышедшего за рамки доклассовых отношений, общества, еще находящегося в плену архаического сознания, обусловленного, естественно, материальной основой. Грабежи такого рода прослеживаются по летописям в различных землях Древней Руси. Подобные явления стоят наряду с другими архаиче
34 Фроянов И. Я. Киевская Русь.. С. 145—146.
35 П а ш у т о В. Т. По поводу книги И. Я. Фроянова «Киевская Русь: Очерки социально-политической истории»//Вопросы истории. 1982. № 9. С. 177; Свердлов М. Б., Щапов Я. Н. Последствия неверного подхода к исследованию важной темы//История СССР 1982. № 5. С. 183.
Зв «Поток и разграбление» были видоизменением древнейшего института права, восходящего в своей основе к первобытнообщинному строю» (Гейма н В. Г. Право и суд//История культуры Древней Руси. М.; Л., 1951. Т. 2. С. 56).
37 Зибер Н. И. Очерки первобытной экономической культуры. М. 1937 €. 195—196.

скими факторами, такими, как пир и дарение, где проступают черты перераспределения богатств по принципу коллективизма,, противоборства индивидуального и общественного начал.38 Конечно, в древнерусском обществе эти обычаи были в определен-ной степени деформированы. В целом это характерно для обществ с незавершенным процессом классообразования — и «Древняя Русь не представляет здесь никаких исключений».395
Таким образом, в народных «мятежах» 1175 г. во Владимирской земле социальные противоречия выражены довольно ярко. Но говорить о сопротивлении народных масс в целом системе феодальной эксплуатации не приходится, ибо феодальное общество в данное время на северо-востоке Руси еще не сложилось.
38 Фроянов И. Я. Киевская Русь... С. 137—149. См. также: Миронов Б. Н. Историк и социология. Л., 1984. С. 98,
39 Ф р о я н о в И. Я. Киевская Русь... С. 140,
А. Н. Кирпичников
НЕКОТОРЫЕ ПРОБЛЕМЫ ИЗУЧЕНИЯ СЛАВЯНО-ФИНСКИХ МЕЖЭТНИЧЕСКИХ И КУЛЬТУРНЫХ СВЯЗЕЙ В ЭПОХУ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ
В 1976 г. в Ленинграде состоялся первый Советско-Финляндский симпозиум по археологии «Финно-угорские и славянские племена Восточной Европы и Финляндии в эпоху средневековья». Эта встреча положила начало сотрудничеству археологов двух стран.1 Диалог между советскими и финляндскими-археологами отвечает коренным потребностям исторической науки, способствует взаимопониманию и укреплению добрососедства между СССР и Финляндией.
В 1976—1983 гг. состоялось четыре симпозиума по вопросам археологии.2 Следует подчеркнуть широту этих научных начи-
1 Настоящая работа доложена на Шестом Международном Конгрессе финно-угроведов, состоявшемся в Сыктывкаре 24—30 июля 1985 г.
2 Уже одно их перечисление говорит само за себя. О первом симпозиуме упоминалось выше. Второй — по теме «Культурные связи народов и стран Балтийского бассейна в железном веке и раннем средневековье» состоялся в Хельсинки в 1978 г. Третий — «Археология северо-западных районов СССР и Финляндии» имел место в Ленинграде в 1981 г. Четвертый — «Торговля, обмен и культурные связи народов Финно-Скандинавии и Восточной Европы» был созван в 1983 г. в Хельсинки. В 1986 г. в Ленинграде состоялся пятый симпозиум: «Древности славян и финно-угров». Доклады четырех упомянутых симпозиумов ныне полностью опубликованы в Ленинграде и Хель-

зданий, связанных с изучением культур эпохи неолита, бронзы, ^раннего железного века, средневековья. Регулярный обмен мнениями показал, что советские и финляндские ученые работают над решением целого ряда вызывающих обоюдный интерес «исторически близких проблем — это выяснение вопросов о древ-лейшем населении северо-запада СССР и Финляндии (начиная с каменного века); изучение культурных, социальных, этнических и демографических процессов на территории Руси и Финляндии в период средневековья; семантика и орнаментация археологических находок; становление городов, путей сообщения и торговли в зоне славяно-финских контактов. Важно, чго по ряду этих проблем наметились единые или близкие точки зрения.
Впервые в научной практике наших стран ученые СССР и •Финляндии подготавливают два совместных труда: «Финны в Европе. Прибалтийско-финские народы в VI—XIV вв. Историко-археологические исследования» и «Волосовская культура и ее роль в сложении финских народов». Оба тома создаются международным советско-финским авторским коллективом и будут завершены в 1986 г.
Развитие сотрудничества в области археологии вызвало такой интерес, что его обсуждение было вынесено на XXX сессию 'межправительственной советско-финляндской комиссии по научно-техническому сотрудничеству, состоявшуюся в июне 1984 г. н Хельсинки. Относительно деятельности рабочей группы по археологии отмечалось, что советские и финские ученые активно сотрудничают в области изучения культур эпохи неолита, бронзы, раннего железного века и средневековья в форме участия в совместных экспедициях, обмена литературой и научной информацией. В рамках рабочей группы по археологии регулярно проводятся симпозиумы. Издаются доклады советских и финских ученых, сделанные на этих симпозиумах. Общая работа ученых двух стран оказывает положительное влияние на понимание исторически близких проблем, связанных с изучением культурных, социальных, этнических и демографических процессов, которые происходили на территориях обеих стран начиная с каменного века. Благодаря сотрудничеству как в СССР, так и в Финляндии возрос интерес к научным исследованиям в области археологии.
Ученые СССР и Финляндии, как свидетельствует накопленный опыт сотрудничества, полны решимости делать все, от них зависящее, чтобы беречь и развивать дальше уникальное в истории наших народов научное содружество.
В связи с установлением прочных деловых контактов между археологами СССР и Финляндии открываются благоприятные
Синки (Финно-угры и славяне. Л., 1979; Fenno-Ugri et Slavi, 1978. Helsinki, 1980; Новое в археологии СССР и Финляндии. Л., 1984; Fenno-Ugri et Slav!, 1983. Helsinki, 1984).

перспективы изучения ряда исторических проблем, представляющих общий интерес. К их числу относится комплекс славяно-финских отношений в эпоху Киевской Руси, а затем Новгородского государства. В связи с этим рассмотрим Здесь вопрос о становлении некоторых городов и укрепленных поселений периода зрелого средневековья, находящихся в зоне славянофинских контактов, и их населении. Автору приходилось писать о том, что население Корельского городка на р. Вуоксе в-первое столетие после основания в начале XIV в. состояло из двух федеративных разноязычных общин карел и новгородцев.3. Отношения этих двух групп населения не всегда были мирными. Главенствующая одно время в городе карельская старшина, лавируя между Новгородом и Швецией, пыталась отстаивать собственные интересы. Эти действия порой приводили к кратковременным осложнениям в жизни горожан. Случались «переветы» к шведам и ответные кары со стороны новгородского правительства. Обращает внимание, однако, что наведший вЧ337 г. на Корелу «немцев» воевода Валит-карелянин в дальнейшем пе испытал репрессий со стороны новгородцев. Во всяком случае,, предание рисует его влиятельным новгородским «посаженни-ком» и завоевателем для Новгорода Мурманской земли и Лапландии. После «размирий» в среде горожан Корелы, по-видимому, побеждали общие интересы, продиктованные необходимостью долговременной борьбы с общим неприятелем — шведскими феодалами. Карельская община в городе на Вуоксе не утратила своего влияния и во второй половине XIV в. (возможно, и позже), но спорадические оппозиционные де’йствия ее руководителей настораживали Новгород и в конце концов привели к тому, что карельские валиты все же были заменены русской администрацией.
Летописные свидетельства о Кореле XIV в. нашли археологическое подтверждение. При исследовании нижнего и верхнего строительных горизонтов городища, датированных 1310— 1380 гг., наряду с русскими встречены находки карельского облика, такие, как подковообразные и скорлупообразные фибулы, пронизки с «Ф»-образными ушками, нашивные бляхи, обоймы для причесок. Судя по находкам обломков изделий, брусков бронзы и тиглей, в Корельском городке изготовляли популярные в округе украшения. Изготовленная городскими ремесленниками продукция, несомненно, повлияла на формирование характерных металлических принадлежностей местного карельского костюма.
Само по себе нахождение вещей карельского облика в городских слоях имеет, конечно, неоднозначное значение. Такие находки, в особенности, если они единичны, можно трактовать
3 См. более подробно: КирпичниковА Н. Историко-археологические исследования древней Корелы: «Корельский город» XIV в. // Финно-угры » славяне. С. 52 и сл.	л

как дар, трофей, покупка, потеря и т. п. Однако в данном случае повторяющееся нахождение некоторых украшений и деталей производственного характера свидетельствует о существовании этнически особой местной моды и ее носителях. Иными словами, речь идет об особой группе городского населения, по наряду, обычаям и другим признакам отличавшейся от русской, но жившей с ней бок о бок. Нечто похожее встретилось и при археологическом изучении Выборга, осуществленном В. А. Тюленевым.4 Согласно летописи, этот населенный пункт основан шведами в 1293 г. — «пришедше свея и поставиша город на Ко-рельской земле».5
В событиях XIV в. этот форпост называется немецким или свейским городом или городком. Впервые наименование Выбор (Выборг) упомянуто под 1322 г.6 Летопись, далее, сообщает о том, что В' 1338 г. новгородцы воевали «городецькую корелу немечскую».7 Речь, несомненно, идет о кореле, проживавшей в округе, входившей в состав одного из трех западнокарельских погостов — Яскис, Эврепя и Саволакс, отторгнутых Швецией по Ореховскому договору 1323 г. В летописных упоминаниях Выборга и окрестного населения постоянны слова «город», «городок», «Городецкий», что ясно свидетельствует о новосозданной крепости. Возможно, что эти термины, поясняющие шведский топоним Выборг, для своего времени не столь новы и приложимы к дошведскому поселению на месте этого города. Не исключено, что городком или городцом мог обозначаться один из территориальных центров в западнокорельских землях. На Руси нередки случаи, когда городком, городцом первоначально называли крепостцу, охранявшую определенную дорогу или район. В дальнейшем эти термины иногда становятся именем собственным и закрепляются за данным местом.8
4 Тюленев В. А. К вопросу о дошведском поселении на месте Выборга//Новое в археологии СССР и Финляндии. С. 118 и сл.
5 Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов /Под ред. и с предисл. А. Н. Насонова. М.; Л., 1950. С. 327.
6 Там же. С. 96, 338.
7 Там же. С. 348.
8 Наименование «городок», «городец» нередко встречается в самоназваниях старинных русских населенных пунктов (Городец на Остре, Городец на Мологе, Городец на Луге, Городец (на Волге) и т. д.). Свои названия эти поселения ведут от укреплений, которые первоначально являлись их характерной особенностью. Возможно, что Рюриково городище под Новгородом, если привлечь одно нерасшифрованное наименование русского города в древнеисландской литературе—Гадар, также называлось «Городцом». Близко к этому и летописное название этого места — «Городище». Это название появилось в летописи (не позже начала XII в.) как отражение изменений, связанных прежде всего с полной или частичной утратой укреплений и перемещением поселения в иное место. Возможно, что загадочное изначальное наименование Рюрикова городища перспективно искать среди близких по значению родственных терминов, подсказанных письменными источниками и обозначающих оборонительные сооружения крепости, в соседстве с которой позже обосновался Новгород Великий.

Существование «городца» на Вуоксе, кроме топонимических сопоставлений, подтверждается преданием о «старом Выборге» и данными археологии. На месте шведского замка находилось, как установил В. А. Тюленев, более раннее укрепленное поселение. При раскопках на Замковом острове в нижнем слое примерно XII — первой половины XIII вв. найдены вещи русского (перстни, бронзовые бусы, костяные гребни, замки, вероятно, наконечники стрел), карельского (овально-выпуклые фибулы) и иного происхождения. Здесь, по-видимому, совместно проживали новгородцы и карелы. Русско-карельский городец, может быть, погост, судя по его островному местоположению на оконечности Вуоксинского пути и находкам, являлся не только сторожевым укреплением, охранявшем близлежащую территорию и судоходные пути, но и местом сбора дани, торговым пунктом. Через подобные острожки в Финляндии в XI—XII вв. распространялось христианство.9 С приходом шведов, во время штурма разрушивших крепостцу (она погибла в пожаре), ни карелы, ни тем более новгородцы не упоминаются в составе жителей затем новоотстроенной твердыни. «Свейскйе немцы», насколько известно, не доверяли местным жителям и не допускали их в свои форпосты. Захват шведами укрепления на Вуоксе и возведение собственной фортификации поставили под угрозу неприкосновенность северо-западных районов северной Руси, что вызвало ответные военные меры. Характерно, что и Новгород Великий и Москва всегда считали Выборг частью своих исконных владений и начавшаяся в 1293 г. борьба за его освобождение велась из столетия в столетие.
Дошведский «городец» на Вуоксе — позднейший Выборг, сопоставим с существовавшим в XII в. предположительно одноименным новгородским торговым поселением на р. Ауре — предшественником Або-Турку. Части этого сооружения представляют довольно необычное для этих мест городище мысового .типа размером по осям 100X110 м. С напольной стороны оно отгорожено рвом и валом. В названии места — Коройс, Корой-нен справедливо усматривают русское «город». Примерно во второй половине XII в. укрепление переходит под власть шведов. В 1198 г. новгородцы, возможно, с помощью карел разгромили шведскую колонию на юго-западе Финляндии и сожгли Корейское Або.10 В 1229 г., к тому времени, очевидно, заброшенное городище становится резиденцией епископа Або. Функции прежнего городка окончательно переходят к основанному
9 С е д ов В. В. Предметы древнерусского происхождения в Финляндии и Карелии// Кр. сообщ. Ин-та археологии АН СССР (КСИА). 179. 1984. <. 32 сл.
ю Ш аскол ьский И. П. Борьба Руси против крестоносной агрессии гна берегах Балтики в XII—XIII вв. Л. 1978. С. 110—115 (сравни с. 59—60 ;и 103—104). Автор подчеркивает, что само название Турку, происшедшее от русского «торг», свидетельствует о том, что на месте современного города также имелись какие-то торговые постройки новгородцев.

в 1280—1290 гг. на новом месте в устье Ауры шведскому замку Або.
Археологические изыскания, проведенные в «городке на Ауре», показали, что древнее поселение не ограничивалось территорией городища, а простиралось и за пределы вала и рва. На прилегающем селище на склоне р. Ауры открыты остатки железоделательного производства в виде большого количества шлаков и железных изделий.11 Для своего времени Короис являлся, видимо, немалым поселенческим образованием, а не отдельной купеческой усадьбой. Был ли этот «город» в XII в. до овладения шведами поселением со смешанным русско-финским населением, в какой мере он представлял собой торговое и административно-военное место новгородцев, наконец, когда и кем основан — на эти вопросы еще надлежит дать ответ. Все размышления о Короисе пока очень предварительны, однако нет оснований отрицать активную деятельность новгородцев в этом районе.
Обратимся теперь к главному поселению Водской области — Копорью. Первоначально, судя по названию, здесь находилась чудская деревня или становище. В XIII в. этот населенный пункт выдвинулся как погост и главная крепость довольно большого региона. На основании археологических раскопок, проведенных здесь под руководством О. В. Овсянникова, можно предположить, что среди жителей поселка находились как финны, так и русские. В нижнем слое городища наряду с новгородскими изделиями найдены относящиеся к XIII—XIV вв. булавки западнофинских типов, привеска в форме конуса, цепочка из S-образных звеньев.12 Эти находки позволяют предположить наличие среди жителей Копорья родственной эстам чуди и, очевидно, води. Летопись отмечает, что в 1240 г. в Ко-порье находились водь и чудь, враждовавшие в тот момент с новгородцами.13 После занятия крепости находившиеся в ней своевольные финны были наказаны. Однако в дальнейшем финноязычные иноплеменники, очевидно, не только не исчезли из крепости, но и продолжали там оставаться в сообществе других горожан.
Древности чуди, жившей у Копорья, привлекли внимание Е. А. Рябинина, установившего их отличие от водских и связь с древнеэстонской культурой. Дополняет это и то обстоятель
11 Koivunen Р. Korois — ett bosattningscentrum aldre an Abo//Histo-risk Tidskrift for Finland. 1977: 4. s. 440—442; Salo U. Suomen kanpunkilai-toksen syntyjuuria ja varhais-vaiheita //Historiallinen Arkisto. 78. Turku, 1982. s. 82—90.
Раскопки на месте Короиса ведутся с 1898 г., но их результаты до сих пор практически не опубликованы.
12 Кирпичников А. П., Овсянников О. В. Крепость Копорье по новым данным архитектурно-археологических исследований // Советская археология. 1979. № 3. С. 106 сл., рис. 2, 1—2, 3, 5.
13 Новгородская первая летопись... С. 78.

ство, что в этих местах, по указанию летописи, расселялись пленные эсты.14 Однако они составляли, вероятно, только часть коренного населения данного района.15
Чудь по отношению к копорской округе не являлась чем-то инородным. Не подрывает этого заключения привлечение письменных источников относительно более позднего времени. Напомним, что Копорье находилось на территории Каргальского погоста, словами писцовой книги около 1500 года, «в чуди». Далее к западу и югу располагались Воздвиженский Ополский, Егорьевский Радчинский и Никольский Толдожский погосты, все также «в чуди».16
-Все эти погосты составляют значительную территорию. Об особом статусе этой области с ее доминирующим населенным пунктом Копорьем в определенной мере можно судить по сведениям письменных источников, указывающих его владетелей. Летопись, начиная с 1333 г., упоминает о пожаловании наемным литовским князьям «пол-Копорья». Речь, скорее всего идет о разделении Копорья и прилегающего района на две податные части. С первой кормились наемные новгородские служилые князья. Относительно второй высказывались разные предположения.17 Еще раз коснемся этого вопроса. Можно думать, что княжеские «пол-Копорья» пополнялись доходами Вод-ской земли, а другая половина, в чьем-либо персональном кормлении не обозначавшаяся, очевидно, оставалась долей предводителей копорской чуди. Один из ее представителей — «муж добр» упомянут летописью в событиях 1338 г а под 1386 и 1394 дт. отмечены местные копорские или копорейские князья.18 Местная чудь, в отличие от довольно рано ославянив-шейся води, не только имела своих вождей, но и вплоть до середины XVI в. сохранила языческие обычаи.19 Показателем определенной экстерриториальности копорской чуди являлись два расположенных на ее земле племенных острожка, исследованных Е. А. Рябининым. Время их существования определяется приблизительно второй половиной XII — первой поло
14 Рябинин Е. А. Чудские племена Древней Руси по археологическим данным // Финно-угры и славяне. С. 100.
15 Следует заметить, что на месте обитания чуди в XVII столетии и позднее мы застаем водь. В немалой степени это объясняется значительными передвижками финно-угорского населения региона, особенно начиная с XVII в. Не исключено, что в сообщениях позднего средневековья водь иногда могли смешивать с чудью.
16 К и р п и ч н и к о в А. Н., Рябинин Е. А. Финно-угорские племена в составе Новгородской земли//Советская археология. 1982. № 3. С. 54.
17 К и р п и ч н и к о в А Н. Каменные крепости Новгородской земли. Л.г 1984. С. 154.
18 Новгородская первая летопись. С. 349 сл.
^Кеппен П. Водь в С. Петербургской губернии. СПб., 1851. С. 39. Ср.: Конецкий В. Я., Носов Е. Н., Хвощ и иска я Н. В. О фишки угорском и славянском населении центральных районов Новгородской земли //Новое в археологии СССР и Финляндии. С. 161 сл.

виной XIII в.20 На примере Копорья, так же как и Кореям, можно проследить, ^что новгородская администрация не стремилась к подавлению сложившихся племенных порядков и считалась с интересами чудской знати. Судя по тому, что в последний раз о «пол-Копорье>>~упомянуто под 1459 г.,21 автономия туземной знати, а равно и две разграниченные системы обложения чуди и води продержались почти до времен ликвидации Новгородской боярской республики.
Сведениями о городах со смешанным русско-финским населением не исчерпывается рассматриваемая проблематика. Наряду с городами-крепостями и чудскими острожками существовали укрепленные центры этнических групп подобных приву-оксинским карелам — тиврульцам и приладожской лопи.22 В крупных городах, таких, как Ладога, Белоозеро, Орешек или Юрьев (в Эстонии), несомненно, находилось чудское население. Не исключено, что оно пользовалось определенным самоуправлением. В Ростове, например, имелся «Чудской конец».23 Характерен также пример Новгорода Великого. В нем находился Людин конец, возможно, ведущий свое начало от наименования карел-людиков (или, по крайней мере, от направления той части города, которая была обращена в сторону этой части карельского племени). Скорее всего, что по имени одного из племен эстов — неревы — был назван и Неревский конец.
Обозначить именами дальних племен части города имело смысл в том случае, если эти племена не только приравнивались к географическим ориентирам, но и были хорошо известны среди горожан.
В широкой осведомленности новгородцев сомневаться не приходится. Они знали, ездили и собирали дань на окраинных землях. Через таких «даньников карельских» в Новгород поступали сведения о положении на границах и «немецких обидах». Сами финноязычные пришельцы селились в Новгороде Великом, участвовали в торговой и ремесленной деятельности, возможно, входили в купеческие объединения. Не случайно, в городе на Волхове существовала Чудинцева улица, а при раскопках найдено восемь грамот XIII—XV вв. с карельскими именами и карельскими названиями мест.24 Одна из этих грамот середины XIII в. оказалась начертанной на карельском языке. Она на шестьсот лет старше всех известных на сегодняшний день текстов, написанных по-карельски.25 Число всякого рода финских находок в будущем, конечно,, будет приумножаться.
20 Рябинин Е. А. Городища Водской земли//КСИА. 179. 1984. С. 45—53.
21 Летопись Авраамки//ПСРЛ. Т. XVI. СПб., 1889. С. 198.
22 Кирпичников А. Н. Каменные крепости... С. 144 сл.; Петренко В. П. Городище на реке Лаве//КСИА. 171. 1982. С. 71—75, рис. 1,
23 Тихомиров М. Н. Древнерусские города. М., 1956. С. 394.
24 Я н и н В. Л. Я послал тебе бересту. М., 1965. С. 69 сл.
25 Там же. С. 80.

Соседство Новгорода Великого обогащало северных финнов передовыми приемами хозяйствования, новинками ремесла и техники, приобщало к достижениям русской культуры. В XII — XIII вв. прибалтийские финны настолько близко познакомились с русским и североевропейским градодёлием, что могли возводить стены городов, строить собственные укрепления, а также и военные форпосты.26
Начиная с IX в. отряды чуди, веси, мери, а в XII—XV вз. карел, води, ижор участвовали в военных операциях Руси и производили самостоятельные боевые действия. При формировании таких отрядов в эпоху зрелого средневековья русско-финские города выступали, вероятно, как естественные мобилизационные и базовые пункты. Эти же города влияли на организацию, особенно в нерусских или русско-чудских районах, транспорта, торговли и рынка не только внутриобластного, но и межрегионального.
Города со смешанным русско-финским населением — явление, особенно характерное для XII—XV столетий русской истории. То был период (конечно, не лишенный противоречий и временных несогласий) широкого единства политических и экономических интересов Руси и ее северных федератов, период, когда финны, по свидетельству одного источника XVII в., «с русскими были настолько соединены, что трудно было сказать на чьей стороне была высдпая власть».27 В истории средневековых городов русско-финское сообщество представляет своеобразный исторический феномен. Он свидетельствует об особых, исполненных взаимной приязни и этнокультурной терпимости, отношениях соседящих друг с другом народов и племен севера Восточной Европы.
26 Новгородская первая летопись. С. 81.
27 Шаскольский И. П. Емь и Новгород в XI—XIII вв.//Учен. зап. Ленингр. ун-та. № 80. Сер. Истор. науки. Вып. 10. 1941. С. 102.
Т А. Новичкова, А. М. Панченко
СКОМОРОХ НА СВАДЬБЕ
Участие скоморохов в древнерусской свадьбе бесспорно. «Существует по меньшей мере с десяток документальных свидетельств того, что скоморохи были постоянными и активными 100

участниками свадеб».1 Но такие свидетельства большей частью отрывочны. Возьмем для примера «Чин свадебный» — памятник, который в рукописной традиции входит обычно в конвой «Домостроя». Когда по обрядовому предписанию «новожен» отправлялся в баню, его сопровождала музыка: «А в те поры сурна заговорит и трубки, и накрачии заиграют».2 Это было обязательным и для царя, например, Михаила Федоровича Романова, в дворцовом штате которого состояли «государевы накрачеи».3 Они били по накрам (бубнам или литаврам) в то время, как обвенчавшийся с Евдокией Стрешневой государь шел в дворцовую мыльню.
Так, вероятно, поступало великорусское «всенародное множество» без изъятий, ибо в данном случае обязательное для царя обязательно и для псаря. Между тем в «Чине свадебном» слово «скоморох» не встречается, словно бы сурны, трубки и накры играли и «говорили» сами по себе, без участия исполнителей. Такое умолчание красноречиво: в «Домострое», по отношению к которому «Чин свадебный» — лишь прибавление, безусловно, осуждаются «бубны, трубы, сопели»; это «бесовское угодие и.. бесчиние и бесстрашие», такое же, как «чарование и волхвование, и наузы, звездочетье, рафли, алманахи, чернокнижье, воронограй, шестокрыл, стрелки громныя, топорки, усовники, дна камение, кости волшебный и иныя всякия козьни бесовъския».4 Инструментальная музыка здесь рассматривается как языческое, «еллинское» наследие или связывается с «левым», противостоящим богу поведением. К этому разряду относятся и «песни бесовские», и тогда понятно, отчего «Чин свадебный» опять-таки глухо упоминает о пении, которое всегда играло первенствующую роль в великорусском обряде: «И мати ее тут благословит и положит на нее манисто или панагею и целует, и она всхлипает. А в те поры поют песни».5
Разумеется, ничего необычного в настороженности по отношению к музыке нет. Культурная программа в Древней Руси — почти исключительно официальная, церковная программа. Еще раннее христианство отказалось от языческой музыкальной магии и соответственно от музыки (восточное православие так и не допустило музыкальные инструменты в храм). Необычность положения — в том, что нарочитое затушевывание участия скоморохов в свадебном обряде находится в резком противоречии с практикой священнического сословия, которое и составляло культурные заповеди.
Обратимся к знаменитому 16-му вопросу 41-й главы «Сто
1 Белкин А. А. Русские скоморохи. М., 1975. С. 124.
2 Памятники литературы Древней Руси: Сепедина XVI века. М., 1985. С. 190.
3 См.: Переписная книга города Москвы 1638 г. М., 1881. С. 21 Я.
4 П а мятники литературы Древней Руси: Середина XVI века. С. 98.
5 Там же. С. 180.

глава». Здесь речь идет о том, что скоморохи играют и поют на свадьбах, «и как к церкве венчатися поедут, священник со крестом будет, а пред ним со всеми теми играми бесовскими рищут, а священник им о том не возбраняет и не запрещает». В ответе сказано, чтобы к венцу, «ко святым божиим церквам скомрахом и глумцом пред свадьбою не ходити», а попам «о том запрещати».8 «Стоглав» — это попытка водворить культурное единообразие на всем пространстве только что собравшего удельную Русь Московского государства; это попытка покончить с русским «двоеверием», заменить его «благочестием». Речь не о том, удалась ли эта попытка. Речь о том, что «Стоглав» дает возможность хотя бы фрагментарно восстановить картину «двоеверия».
Из вопроса 16-го главы 41-й ясно, что священник и скоморох в рамках свадебного обряда как-то уживались. Это подтверждается и «Поучением» митрополита Даниила, чей ригоризм вполне соответствовал намерениям участников Стоглавого собора. Даниил обличает духовный сан за «двоеверие»: «Ныне же суть неции от священных, яже суть сии пресвитери, и дия-кони, и подъдиакони, и чтецы, и певци, глумятся и играют в гусли, в домры, в смыки, к сему же и зернию, и шахматы, и тавлееми, и в песнех бесовьских, и в безмерном и премногом пианстве, и въсякое плотское мудрование и наслаждение паче духовных любяще».6 7 Нет резона считать эту инвективу общим местом, входящим в учительную топику, поскольку автор ссылается на практику причетников московского Успенского собора, твердыни русского православия, митрополичьего храма. Даниил прямо касается скоморошьей темы, приводя правило 24-е шестого вселенского собора. Там говорится, что если некто из клириков будет зван на брачный пир, то, «егда прелестный и введутся, да востанет и абие да отходит».8 Кто эти пресловутые «прелестные»? Из цитируемых Даниилом аналогичных правил Лаодикийского и Карфагенского соборов явствует, что имеются в виду «игрецы» (клирикам «преже вхожа игрецов въста-ти... и отходити»), т. е. шпильманы, скоморохи, или, согласно русскому синониму, «веселые».
Свадьбу (и только свадьбу!) «играют»; свадьба — это «веселье» (ср. украинское «вес1лля» и польское «wesele»). Это говорит о том, что некогда в свадебном обряде функция скоморохов была не просто артистической, развлекательной, но «ведовской», учительной, магической, прямо иерейской. Это касается прежде всего свадебного пира. О нем, кстати, ничего не сказано в «Стоглаве»: молчаливо предполагается, что Дет смысла обсуждать участие скомороха в «веселье», ибо без ско
6 Стоглав /Изд. Д. Е. Кожанчикова. СПб., 1863. С. 135—136.
7 Памятники литературы Древней Руси: Конец XV — первая половина XVI века. М., 1984. С. 524.
* Там же. С. 526, 528.

мороха оно недействительно. Если священник, как наставляет митрополит Даниил, обязан уступить место игрецу, то вывод из такой ситуации может быть сделан только один. Игрец-скоморох на пиру — фигура постоянная, поп — фигура случайная. Скоморох главенствует, и поп ему подчиняется, участвует в «глумстве».
В России XVI в. есть персонаж, который соединял священнические и скоморошьи функции. Это — Иван Грозный. На свадьбе герцога Магнуса Ливонского и двоюродной племянницы царя Марии Владимировны Старицкой царь вместе с молодыми иноками плясал под напев Символа веры св. Афанасия. Такое поведение было для Грозного обычным: Петрей сообщает, что он «певал иногда на своих пирах Символ веры Афанасия и другие молитвенные песни за столом и находил в том удовольствие».9 Пусть это озорство и кощунство, пусть узурпация чужих прав и обязанностей, современники писали о том, что Грозный служил обедню как священник.10 Поведение Грозного— крайность, но она опиралась на традицию, которую осуждал митрополит Даниил, Полностью покончить с^нею долгое время не удавалось.
Почему же в благочестивом «Чине свадебном» сделано исключение для тех музыкантов-скоморохов, которые провожают повожена в баню? Потому что баня в русском сознании была неправославным пространством (по предположению Б. А. Успенского, некогда баня выполняла функцию домашнего храма Волоса-Велеса11). В бане снимали кресты. «А егда мужики и женки приходят мытися в торговую лахзню, тогда, верхнее платье скинув с себе, такожде и пояс, и рубаху, и гашник, и штаны, и портки, и тогда и той честный и животворящий крест господа бога и спаса нашего Исуса Христа, сметнув с себе безчинно и безстрашно, поверзают его в тое жь свою гнусную и скверную нижнюю одежду».12
Так пишет поп Лазарь, соузник Аввакума по пустозерской земляной тюрьме. Для Лазаря и Аввакума, как всех вообще «боголюбцев» XVII в. двоеверие было нетерпимо. Они боролись со скоморохами и победили их. Символом этой «победы» можно считать первую свадьбу царя Алексея Михайловича — свадьбу без игрецов, «бесовских песен», без сурначей и накрачеев, зато с церковными гимнами, со строчными и демественными стихами (кстати, и баню царь Алексей пытался «реформировать» в бла
9 Петрей де Ерлезунда Петр. История о Великом княжестве Московском. М., 1867. С. 363.
10 JD6 этом свидетельствует пастор П. Одерборн в своем сочинении об Иване Грозном (1585 г.) (см.: Полосин И. И. Социально-политическая история России XVI — начала XVII в. М., 1963. С. 204).
11 Успенский Б. А. Филологические разыскания в области славянских древностей. М.» 1982. С. 154.
12 Материалы для истории раскола за первое время его существования /Под ред. Н. Субботина. Т. 4. М., 1878. С. 222.

гочестивом духе: в переднем углу мыленки, которая сенями соединялась с опочивальной палатой, при нем находились большой поклонный крест и икона — конечно, медного литья, потому что краски на деревянной доске тотчас бы покоробились; при Грозном такое было исключено).
Гонения на скоморохов в XVII в. вытеснили их на периферию русской культуры. Когда с концом Просвещения возродился интерес к фольклору и к Древней Руси, скоморошество стало толковаться чрезвычайно узко — ему была отведена лишь зрелищно-игровая, прежде всего комическая сфера. Тем важнее восстановить реальное положение вещей в эпоху, когда скоморохи выполняли и магико-мифологическую функцию (по летописной терминологии — «мечтание» и волхвание).13
Русская свадьба была немыслима без музыки, пляски и песни. Владимир Мономах сокрушался, что ему не довелось слышать песен на свадьбе своего сына Йзяслава.14 Все три дня свадьбы XVII в. музыка сопровождала почти каждый акт обряда: трубы возвещали о выходе к гостям жениха и невесты, на «псалтыри» (род гусель) играли во время свадебного пира.15
В истории скоморошества слишком много невосполнимого, и сегодня описание скоморошьего «пласта» русской культуры возможно главным образом только в рамках его реконструкции на основе книжных, историко-этнографических и фольклорных данныг Важнейшим свойством скоморошьего творчества обычно считают его комическую природу,16 вероятно, для наиболее развитого периода скоморошества это действительно так, хотя для более отдаленного времени это вряд ли справедливо, поскольку «нижние слои» скоморошества, будучи связаны с язычеством, должны были отражать гораздо более сложный комплекс представлений..
Считается, что скоморохи привносили в фольклор смеховое, сатирическое, пародийное начала, но гораздо более интенсивным был обратный процесс; скоморохи исходили из традиционных общефольклорных форм смеха, пародии, обрядового и театрализованного действа в своем «профессиональном» становлении. Средневековый зритель не чувствовал себя «публикой» в современном смысле слова, он постоянно вовлекался в общее праздничное действо,17 и скоморох должен был прежде всего следовать сложившимся традициям народных обрядов и празд
13 См.: Морозов А. А. К вопросу об исторической роли и значении скоморохов//Историческая жизнь народной поэзии:' Русский фольклор. Т. XVI. Л., 1976. С. 40—41.
14 Повесть временных лет. М.; Л., 1950. Ч. 1. С. 164—165.
15 Олеарий Адам. Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно. СПб., 1906. С. 216.
16 Ивлева Л. М. Скоморошнны: Общие проблемы изучения//Славянский фольклор. М., 1972. С. 112—113.
17 Богатырев П. Г Вопросы-теории народного искусства. М., 1971. С. 52—G2.

ников. Скоморох плясал то же, что «каждый спляшет», но лучше других. Граница между искусством скоморохов и творчеством массовой «публики» была очень зыбкой, что обусловило, с одной стороны, широкую популярность скоморохов, а с другой— необыкновенно легкую растворимость их творчества в народной культуре, так что сегодня нам очень трудно идентифицировать те или иные элементы фольклора как «скоморошьи», а не общеустнопоэтические. Не разделяя скептицизма А. А. Морозова по поводу «надежности» фольклорных источников,18 попробуем обратиться к текстам былин (главным образом — к былине о Добрыне и Алеше, частично — к былине о Ставре Годи-новиче) в целях выяснения функции, внешнего облика и поведения скомороха на свадебном пиру. Как показали исследования последних лет, внимательное отношение к тем фольклорным текстам, где героем выступает скоморох, может дать многое.19
У нас нет особых оснований не доверять эпическим зарисовкам старинных свадеб, так как соотнесенность историко-бытовых описаний былин с реалиями древнерусской средневековой культуры общепризнана. Обращение к былинам, донесшим до нас подробности быта Новгородской и Киевской Руси, позволяет охарактеризовать наиболее ранний период скоморошества. Именно для этого периода характерен процесс кристаллизации скоморошества «в бродиле первобытных представлений, еще не сложившихся в стройную систему языческого культа».20 В былинах и скоморошинах главное, что выделяет скомороха,— его виртуозное умение играть на каком-либо музыкальном инструменте. Состязание Вавилы-скомороха с царем «инищего» царства в игре на гудочке, звончатом «переладце», приводит к потопу, появлению бычьих стад и грандиозному пожару, что вполне сопоставимо с языческим восприятием игры на музыкальных инструментах, той значительной ролью, которая отводилась музыке в дохристианской обрядности, сразу же восстановившей церковь против музыки, приравнявшей ее к волхованию и исключившей все музыкальные инструменты из богослужебной практики.21 Фольклор донес до нас отношение к скоморохам прямо противоположное церковному: в былинах вся сила земли порой умещается в одной «скоморошьей» су&очке.22
В былинах скоморох — это прежде всего музыкант: в «Доб-
18 М о р о з о в А. А. К вопросу об исторической роли и значении скоморохов. С. 43.
1® См.: В л а с о в а 3. И. К вопросу о традиции в фольклоре («Старина о большом быке» в свете историко-этнографических данных) //Русская литература. 1982. № 2. С. 175—181.
20 Морозов А. А. К вопросу об исторической роли и значении скоморохов. С. 37; ср. также: Белкин А. А. Русские скоморохи. С. 47.
21 Рабинович Е. Г Выработка стратегии поведения в поздней античности (Феб — Люцифер) //Этнические стереотипы поведения. Л., 1985* С. 116.
22 Былины Пудожского края / Подгот. текста, статья и примеч. Г. Н. Париловой и А. Д. Соймоиова. Петрозаводск. 1941. С. 98.

рыне и Алеше» фигура Добрыни-скомороха легко заменяется на Добрыню-калику или просто гудошника— лишь бы он умел петь и играть на гуслях, гудке или рожке. Практически все эпические сюжетные мотивы, связанные со скоморохами, так или иначе обыгрывают именно эти их способности. Очевидно, сопричастность скоморохов миру музыки и песенного слова, а вовсе не развлекательная функция, была изначальной, обусловившей их особую роль в обрядах и праздниках. Отводя скоморохам значительное место в дохристианской обрядности, А. А. Морозов рассматривает скоморошью игру на свадьбах как ведовство, оберег и разрушение чар чужих колдунов.23
У многих народов свадьба вплоть до конца XIX — начала XX в. сохранила открыто мифологическую символику пения, пляски и музыки. Так,- на армянской свадьбе весьма отчетливо прослеживается связь музыки и танца с культом предков и умерших: в свадебный ритуал армян входили тотемические пляски (гусиная, журавлиная, рыбья) и маскирование; на следующее после свадьбы утро жених со свитой холостых и музыкантов посещал кладбище, где плясал на могиле отца, а его свита — вокруг.24 Явно обереговый характер носили песни и «Кривлянье» поезжан и свахи в Орловской губернии: во время поездки в церковь все поезжане должны были кривляться («хоть пьян, хоть не пьян, а карячься») и «кричать песни»; сваха, едущая с невестой, «должна в продолжение всего пути стоять, держась за будку, и петь песни».25
Свадебный ритуал долго эволюционировал «от магического действа до театрализованного представления»,26 в котором песне, танцу и музыке по-прежнему отводилась важная роль. На словенской свадьбе особая, веселая мелодия помогала жениху узнать невесту, когда старейшина выводил к нему разных девушек;27 у белорусов одна или две скрипки или скрипка с дудою составляли необходимую принадлежность всех брачных церемоний: они встречают и провожают жениха и невесту до самых дверей церкви и от них до дома новобрачных. Сидя в повозке позади едущих к венцу или от венца, скрипач беспрестанно играет (когда едут к венцу—прощальные песни, а от венца— встречные).28 * На усвятской свадьбе скрипка и цимбалы были «чисто свадебной музыкой», в репертуар музыкантов входил
23 Мор о з о в А. А. К вопросу об исторической роли и значении скоморохов. С. 40.
24 Хачатрян Ж. К. Традиционные свадебные пляски армян//Советская этнография. 1975. № 2. С, 91, 93.
25 Зеленин Д. К. Описание рукописей ученого архива Русского географического общества. Т. 2. Пг.г 1914. С. 959.
20 Гусев В. Е. Эстетика фольклора. Л., 1967. С. 154—155.
27 J a n к о R. Свадебные обычаи у белых краинцев // Живая старина.
18®. Вып. I. С. 26.
М Быт белорусских крестьян: Сводное описание // Этнографический сборник. Вып. 2. СПб., 1854. С. 190.

набор ритуальных маршей, связанных с определенными моментами обряда (садят за стол, выводят невесту и т. д.) 29
В былинах перед нами свадьба, участники которой прошли довольно большой отрезок по пути от «магического действа» к «театрализованному представлению». Внешним поводом к приглашению музыканта на свадьбу уже является желание потехи, развлечения (Добрыня просит разрешения «зыграть в звонцевы гусли», чтобы «утешить-то князя со кнегиною») j30 31 но внутренняя причина появления скомороха-гусляра на свадьбе гораздо серьезнее, а последствия его игры порой фантастичны и непредсказуемы. Гусляр Садко приглашен, чтобы потешить «почестей пир», но это свадебный пир на дне моря, и наигрыши его звончатых гусель приводят к шторму и гибели кораблей.51 Когда Добрыня появляется на свадебном пиру собственной жены, все видят в нем скомороха, но никак не носителя высшей справедливости, наделенного правом казнить и миловать. Гусли в руках Добрыни подобны волшебной дудочке, вырезанной из дерева, выросшего на могиле невинно погубленной героики: в сказках это голос судьбы и истины.
Скрытая сила подтекста в былинах необычайно велика: «В конечном счете именно подтекст регулирует характер творческих (и механических) изменений в былинном повествовании, во многом определяет их границы, устанавливает .„допустимые” пределы отступления от традиций».32 Былинный подтекст позволяет очертить круг представлений, довольно архаичных, связанных с музыкой и скоморошеством, а текст былины — в совокупности его подробностей, подробно проследить участие скоморохов в древнерусской свадьбе.
На материале былин проблема «скоморох на свадьбе» может быть решена прежде всего как «скоморох на свадебном пиру», об их участии в других обрядовых актах эпос не дает ясного представления. Особенно богаты материалами об участии музыкантов и скоморохов на свадьбе тексты старины «Добрыня и Алеша» — былинной реализации международного сюжета «Муж на свадьбе своей жены».
Былина исходит из того, что музыкант, скоморох — человек чужой на свадебном пиру, лишь по логике развития эпического сюжета оказывающийся в самых близких родственных отношениях с героиней свадебного ритуала. По сюжету необходимо,
^Ивашнева Л. Л., Разумовская Е. Н. Усвятский свадебный ритуал и его современное бытование//Советская этнография. 1980. № 1. С. 94.
^Беломорские былины, записанные А. В. Марковым. М., 1901. №112. С. 556 (далее —ББ).
31 На музыкальных инструментах играют, когда хотят прекратить штиль, вызвать ветер (Олеарий Адам. Описание путешествия в Московию. С. 3).
32 П у т и л о в Б. Н. Об эпическом подтексте (на материале былин и юнацких песен)//Славянский фольклор. М., 1972. С. 10—11.

чтобы Добрыня пришел на свадьбу неузнанным. Но свадебный стол собирал прежде всего родственников и близких со стороны жениха и невесты, проникнуть на такой пир постороннему довольно трудно. В былине это удается Добрыне после того, как он переодевается в скомороха, бродячего музыканта, или калику, чтобы поиграть на пиру. В данном случае чужой, незваный, мог прийти на свадьбу, если он принадлежал к миру странствующих музыкантов.
Фигура странника очень популярна в былинах и сказках: ее подтекст довольно прозрачен, он связан в первую очередь с представлениями о дороге, путешествии на тот свет и т. д.33 В былине о Потыке «незнаемый калика» оказывается святым Николаем и несколько раз чудом спасает героя от смерти. Особое отношение к странникам постоянно проявлялось в обрядах: роль посредников между живыми и мертвыми выполняли нищие в поминальные и родительские дни — подавая милостыню, их просили помянуть определенных лиц; в радуницу белорусские «дзяды» поминались через специально пришедших на кладбище странствующих старцев, знающих «спевы».34 В отношении калик существовало поверье, что они не подвластны порче: «калика паленица (странник и паломник) порчи не боится».35 Адам Олеарий, саксонец по происхождению, пришедший в Троицу на русское кладбище, чтобы посмотреть обряд русских поминок, получил свою долю угощения как заезжий гость наряду со священниками и нищими.36 37 Восприятие скомороха как посредника между мирами отразилось в повести «О некоем купце лихоимце» .эт
С другой стороны, чужих, захожих людей боялись. Особую опасность видели в появлении их на свадьбе: когда запрягали лошадей, чтобы ехать к венцу, старались, чтобы не увидел кто-либо из посторонних и не сглазил;38 мордовский свадебный поезд, отъехав от дома жениха, останавливался, и уредев (дружка) обходил его с кнутом и иконой, после чего посторонние лица к поезду не допускались;39 заговоры на свадьбу перечисляли всех участников свадебного поезда, включая лошадей, и предусматривали возможные ситуации появления посторонних (из-за камня, из-за дерева, едучи навстречу), которые
зз Невская Л. Г Семантика дороги и смежных представлений в погребальном обряде//Структура текста. М., 1980. С. 228—238.
34 Ш е й н П. В. Материалы для изучения быта и языка русского населения Северо-Западного края. Т. 1, Ч. 2. СПб., 1890. С. 597, 616, 620.
35 Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. Т. 2. М., 1981. С. 80.
36 Олеарий Адам. Описание путешествия в Московию. С. 10.
37 Панченко А. М. Русская культура в канун Петровских реформ, Л. 1984. С. 74—75.
38 3 е л е н и н Д. К. Описание рукописей ученого архива Русского географического общества. Т. I. С. 268 (Вологодская губ.).
39Евсевьев М. Е. Мордовская свадьба Саранск, 1959. С. 93.

могли испортить свадьбу — согласно заговору их должен был ожидать железный тын.40
Если в обряде опасение «чужих» выразилось в появлении всевозможных обереговых действий против них, то в эпических, фольклорных повествованиях странствующие персонажи «берут реванш» и разрушают тщательно продуманные ловушки. В былинах странствующим скоморохам оказывается под силу разорвать сеть хитросплетений неверной жены Терентия («Терея-тище»), разбить хорошо подготовленную всем двором князя Владимира свадьбу Алеши и жены Добрыни.
Таким образом, исходя из текстов былин можно заключить, что своеобразное положение скоморохов в Древней Руси — Киевской и Новгородской — было обусловлено, во-первых, кругом весьма архаичных представлений о ритуальной игре и ряжении; во-вторых, — особым значением музыки и игры на музыкальных инструментах, сближавшейся с магическим действием и, в-третьих, — традиционным, сохранившимся вплоть до начала XX столетия отношением ко всем категориям странствующих людей, в которых видели «посредников» между «своим» и «чужим» миром.
Исследователями неоднократно отмечалось, что в былине «Добрыня и Алеша» Добрыня, прежде чем переодеться скоморохом, возвращается с «того света».41 В старинной французской песне на сюжет «муж на свадьбе своей жены» рыцарь, вернувшись после семилетних скитаний на родину, попадает на свадьбу своей жены, выигрывает невесту в карты, снимает маску, и все видят мертвеца с огненными глазами: мертвец уносит невесту — мотив о возвращении мужа примкнул к циклу сказаний и песен о мертвецах.42 Неузнаваемость облика Добрыни роднит его с пришельцем из «иного мира»:
Не узнала его матушка родимая, Нельзя признать Добрынюшку Никитича, Едучись детина во чистом поле, Стоючись детина под сырым дубом, Истаскалися де платья цветныя, Издержалася вся золота казна, Испошил де кафтаны все звериные, Шапка, сапоги все звериные.
(Рыбн. 3, № 16, с. 73)
40 Песни, собранные П. Н. Рыбниковым. Т. 4. СПб., 1867, с. 270—272 (далее — Рыбн.).
41 Путилов Б. Н. Эпическое сознание и эмпирическая достоверность // Прилози за кньижевност, 1език, исторшу и фолклор. Кн. 34. Београд, 1970. Св. 1—2, с. 16; Селиванов Ф. М. Изображение человека в былинах//
Фольклор: Поэтическая система. М., 1977. С. 201.
С у м ц о в Н. Ф. Муж на свадьбе жены // Этнографическое обозрение. 1893. № 4. С. 9.

Не узнав сына, мать называет его «поганым идолищем»:
Што у мюего дитятка было личико — белой снег, А твое личико зарудилосе и глаза помутилисе, Отросли у тибя волосы долгие.43
В одном из вариантов былины мать ждет Добрыню именно как покойника: она исполняет причет по сыну, сидя на печи (о роли печи в обрядах, связанных с культом предков и умерших— ниже), потом слезает с печи, идет к окну и вцдит, как ее сын возвращается из чиста поля.44
Но как бы ни был мифологичен подтекст того или иного эпического мотива, позволяющего увидеть фигуру скомороха глазами народа, былина в соответствии с присущей ей установкой на конкретизацию и достоверность наполнит повествование вполне реалистическими подробностями, многие из которых имеют непосредственное отношение к истории скоморошества. Вернувшись домой, Добрыня показывает матери родимое пятно, она узнает сына, и, далее, сюжет развертывается в духе традиционной авантюрной новеллы с переодеванием, разоблачением обмана, красочной картиной лира и разоблачением обманщика. Добрыня, чтобы попасть на пир, вынужден переодеться бродячим музыкантом-скоморохом и действовать в соответствии с этикетом, принятым для гусляра, пришедшего на свадьбу (эта былина является ценным источником информации о древнерусских скоморохах), особенностях их игры и поведения на свадьбах.
Прежде всего — об одежде, которую надевает герой, чтобы выглядеть скоморохом, бродячим музыкантом. Судя по текстам былины, здесь не было никакой унификации; впрочем, и в иконографических материалах нет единообразия в облике скомороха.45 Скоморохом Добрыню называют не столько по платью (хотя это платье было особым, предназначенным для ряженья), сколько по стилю поведения и наличию музыкального инструмента, обычно гусель.
Добрыня может вообще не переодеваться, а только взять из дома гусли: тем бойее, что странствия изменили облик Добры-ни («Загорело от солнышка лице белое. Прирвалось у мня от лесу ведь платье цветноё») —и на пиру все зовут его «скомо-рошиной» (ББ, №6, с. 66). «Скоморошиной» может быть назван и просто путник, без церемоний врывающийся в дом: еще не узнав сына, мать называет Добрыню «скоморошиной», когда
43 Былины новой и недавней записи из разных местностей России /Под ред. В. Ф. Миллера. М., 1908. № 26. С. 63 (далее — БННЗ).
44 Архангельские былины и исторические песни, собранные А. Д. Григорьевым в 1899—1901 гг. Т. 3. СПб., 1910. № 97, С. 522—530 (далее — Гр.).
45 См.: Лихачев Д. С. Древнейшее русское изображение скомороха и его значение для истории скоморошества // Проблемы сравнительной филологии. М.; Л., 1964. С. 462—466. — Ср. также изображения скоморохов на гравюрах книги Адама Олеария.

он, не спросив сторожей и «придверников», вошел в дом.4’ И в этом же тексте, собираясь на пир музыкантом, Добрыня надевает богатую одежду — соболью шубу, козловые сапожки на высоких каблуках.
Наказывал Добрыня путь-шалыгу подорожную, Наказывал Добрыня гуселышка яровчаты, Сапоженки на ноженки зелен сафьян, Наказывал Добрыня шубоньку да соболиную, Шапочку на головку ушистую, пушистую, — Скидывает ён платье дорожное, Одевает платье скоморошское, Клал гуселышки под праву полу И пошел ён на почестей пир.
(Рыбн., 1, № 26, с. 14)
но и в таком наряде его называют на пиру «скоморошиной».46 47
Есть вариант, в котором Добрыня отправляется на пир даже в «доспехах богатырских» и верхом и все же представляется «детинушкой скоморошиной», предлагая повеселить гостей игрой на гуслях. (Гильф., 2, №118, с. 20). В других вариантах скоморошье платье — отнюдь не дорожная, не повседневная одежда.
Насколько точен эпос в описаниях богатырского снаряжения, конского убора, боя, настолько неопределенен и расплывчат он, когда речь идет об описаниях внешнего вида скоморохов— здесь нет никаких типовых, устойчивых формул. С другой стороны, то, что эта одежда носила какой-то специальный характер, видно хотя бы из того, что она могла до неузнаваемости изменить облик: проще всего это можно было сделать с помощью маски. Когда былина говорит о «платье коморовча-том», то подразумевается комплект одежды, включающий в себя ряд предметов (так же как «платье каличье»), очевидно, среди них могла быть и маска.
При раскопках в Новгороде археологами было найдено несколько кожаных масок «скоморохов», одна из них — в слоях XIII в.: из черной кожи, с нарисованным на лбу солнцем с красной сердцевиной и желтыми и белыми краями. «От солнца расходятся лучи. Слева и справа от солнца нарисованы прыгающие на него звери. Красными линиями нанесены закрученные вверх усы и небольшая бородка».48 «Скоморошьими» маски могут быть атрибутированы условно, но очевидно, что это принадлежность костюма для ряженья. Костюм скомороха был настолько разнообразен, насколько разнообразны были меняв
46 Фольклорные записи А. А. Шахматова в Прионежье. Петрозаводск, 1948. С. 57.
47 Онежские былины, записанные А. Ф. Гильфердингом летом 1871 года. Т. 1. М.; Л., 1938. № 38. С. 348 (далее — Гильф.).
48 Колчин Б. А., Янин В. Л. Археологии Новгорода 50 лет//Новгородский сборник: 50 лет раскопок Новгорода. М., 1982. С. 28.

шиеся от века к веку традиции ряженья — только этой причиной можно объяснить совершенную беспомощность былины в описании скоморошьего платья. К тому же былина прямо говорит, что скоморошье платье хранилось в доме родовитой семьи — в таком доме оно не могло использоваться иначе, чем для ряженья, маскирования в какие-то праздники. Вместе с гуслями оно хранится в «глубоком погребе» (Гильф. 2, № 107, с. 252), в новой горенке «на стопочке» (Гильф. 2, № 149, с. 480), в спальне (Гильф. 1, № 23, с. 282).
Следующий момент, зафиксированный былиной, касается поведения скоморохов на свадебном пиру. Существует два варианта появления Добрыни на свадьбе, возможно, в них отразилось различие в поведении разных категорий скоморохов,— описных и ватажных: последние играли «сильно», часто без разрешения хозяев.49 Так, например, в одном из прионежских вариантов Добрыня-скоморох идет на княжеский двор «безобсы-лочно».
А в палаты идет бездокладочно;
Не спрашивал у ворот приворотников, У дверей не спрашивал придверников, Всех он взашей прочь отталкивал;
Смело проходил в палаты княженецкия, Крест кладет по писаному, Поклон ведет по ученому, Солнышку Владимиру в особину.
Сторожа жалуются на Добрыню: «Наехал из поля скорым гонцем, И теперича идет скоморошиной». Такой скоморох не обратит никакого внимания на укор Владимира: что же ты не спрашивал приворотников; «Скоморошина к речам не примется», спросит только—«где есть наше место скоморошское?» (Рыбн. 1, №25, с. 135—136).
Существует также ряд вариантов, в которых Добрыня проникает на свадьбу мирным путем, заплатив какую-то сумму денег «приворотникам» и «придверникам». Добрыня-скоморох (в данном тексте — Никита) «давал слугам злата-серебра: Никто Никиту не задерживал».50 Вряд ли мы имеем здесь дело с подкупом, скорее — с ритуально обусловленным обычаем, связанным с ролью денег на свадьбе. В свадебном обряде происходил постоянный обмен деньгами, вещами (тканями, одеждой), вином, хлебом всех участников свадьбы, что символизировало единение породнившихся семей. Особенно выразительным ритуальное использование денег было на великокняжеской древнерусской свадьбе, где употреблялись пенязи — серебряные кружки, часто с изображением лика святого. Свадебные пенязи
49 Белкин А. А. Русские скоморохи. С. 63—64.
50 Русские былины старой и новой записи /Под ред. Н. С. Тихонравова и В. Ф. Миллера. М., 1894. № 27. С. 92 (далее — РБСНЗ).

для Москвы XVI в. уже были архаизмом, но продолжали чеканиться специально для свадеб (например, для свадьбы князя Юрия Васильевича, брата Ивана IV): их клали на каравай, перемешивали с хмелем и шкурками соболей, клали на мисы.51 На русской крестьянской свадьбе серебряной монетой касались чела невесты, что означало ее выкуп?2
Откровенно обрядовый, ритуальный смысл носит откуп Доб-рыни-музыканта от «веселых гостей» (свадебщиков) в одном из архангельских вариантов:
Ишше злы у Олёшеньки веселы гости Не пропустят калики среди горницп. Вынимал тут калика три златых деньги, Оддавал тут калика весёлым гостям; Пропустили калику среди горничи, —
(Гр. 3, № 68, с. 393)
все происходит вполне официально, на виду у гостей свадьбы. Кому подчинялся скоморох на свадебном пиру? Судя по текстам былины — тысяцкому. Это главный свадебный чин, тысяцким и сватом могло быть самое уважаемое, значительное лицо.53 В былинах выступает тысяцким обычно князь Владимир:
А да Владимер-от да стоит у его тысицким, А да стары де казак дак большей дружкою, А фее бо1атыри сильные подносчики.
(Гр. 3, № 38, с. 198)
В этом варианте именно Владимир приказывает подать Добрине чару, и разрешает ему поиграть в гусли, а затем спуститься с печи. В случае, если тысяцкий Илья Муромец, а не Владимир, именно Илья приказывает подать чару Добрыне (Гр. 3, №57, с. 325). У Владимира просит Добрыня места на свадьбе:
Солнышко Владимир князь, дай бы малой коморошине Местечко поиграть во гуселышки яровчаты.54
Место на печи указывает скомороху и Владимир (БННЗГ №27, с. 63).
В тех вариантах, где Добрыня, по обычаю скоморохов, играющих «сильно», приходит, не спросясь «придверников», он сам садится на скоморошье место, не спрашивая чьего-либо разрешения:
51 Л и х а ч е в Н. П. Пенязи великокняжеских и царских свадеб: Отдельный оттиск. С. 1—5.
52 С у м ц о в Н. Ф. О свадебных обрядах, преимущественно русских. Харьков, 1881. С. 26.
53 Богословский П. С. К номенклатуре свадебных чинов Пермь, 1927. С. 15.
54 Добрыня Никитич и Алеша Попович / Издан! подготовили Ю. И. Смирнов и В. Г. Смолицкпй. М., 1974. № 60. С. 264.

Не спрашивал ни придверников, ни приворотников, И никаких сторожен строгиих могучиих,
И шел прямо в палату белокаменну на почестей пир, И садился близко печку кирпичную, И зыграл он гуселышка яровчаты —
(Рыбн. 1, № 27, с. 166)
Из дальнейшего текста ясно, что пиром распоряжается Владимир (приказывает Алеше подать вина скомороху, сам наливает и подает чару Добрыне). Не только Добрыня, но и другие скоморохи (а их, очевидно, было много на свадебном пиру: «На-пиру все игроки приумолкли, Все скоморохи приослушались»-(Рыбн. 1, №27)) также подчиняются Владимиру-князю и тысяцкому: Добрыня просит Владимира, чтобы он велел «во все гудки молцети, А я нацьну в свой гудок играти» 55
Здесь возникает еще один важный момент, четко зафиксированный и былиной и рисунком Олеария (музыканты на свадебном пиру): скоморох — не участник пира, он играет вне свадебного стола, у Олеария — при входе. В былине скомороху отводятся два места: на печи или у входа, т. е. в тех частях жилища, которым приписывалась «высокая степень семиотичности»-(сложный церемониал перешагивания через порог жениха и невесты, боязнь, как бы одежда молодых не коснулась порога, обычай захоронения под порогом умерших некрещенными детей; другим каналом связи дома с внешним миром была печь — из страха перед «еретниками» на свадьбе забивали отверстие печной трубы, чтобы гостей не оборотили в волков, но, с другой стороны, с печью и домашним огнем связан комплекс представлений о «своем», окультуренном: «кто на печи сидел, тот уже не чужой, а свой»).56
Скорой малой смелой скоморошиной Приходил Добрыня на почестный пир, А на то то столованье великое, Становился тут Добрыня ко порогу, Повел он по гуселышкам яровчатым.
(Гильф. 1, № 49, с. 446)
Или: посадили его у «коника» (лавка при входе) (БННЗ, №32^ с. 90). Но, как правило, Владимир указывает скомороху на? печь:
Ваше место-то скоморошьноё Что на печьки на муравленой.
(ББ, № 62, с. 322)
Мотив сидения на печи чрезвычайно многозначен в фольклоре. Внешне подчеркнуто бытовой, этот мотив играет сюжето
55 Песни, собранные П. В. Киреевским. Вып .2. М., 1864. С. 13.
56 Б а й б у р и н А. К. Жилище в обрядах и представлениях восточных, славян. Л., 1983. С. 136—138, 163—167.

образующую роль в повествовании: вспомним сидение на печи Ильи Муромца перед получением им силы, Василия пьяницы перед боем с Батыгой.
В былине «Добрыня и Алеша» герой, взобравшись на печь, не только ставит себя вне пира, но и, приобретя социально самое низкое место («Позвали на честь, а посадили на печь»),57 получает мифологически-ритуальную «протекцию» сил гораздо более могущественных, чем князь и его гости, поскольку печные, обрядовые и фольклорные мотивы обнаруживают тесную связь с культом предков и умерших.58 Если учесть также двуплановость образа Добрыни после его скитаний во второй части былины (которые могут быть растолкованы и как богатырская поездка, и как путешествие на тот свет), то окажется, что скоморошье место на печи на свадебном пиру — еще одна_ загадка былины, родственная задачам княгини Ольги, так и не решенных древлянами.59 * * *
На свадьбах отношение к печи было двойственным: связь печи с миром мертвых заставляла дружек садиться «на завлон> (т. е. задом) к печи за свадебным столом,6Э стрелять в печь для отвращения всякой порчи.81 В то же время с печи произносилось заклинание на «крепкую» свадьбу. Перед отъездом к вен-цу «дружко» подводил жениха к невесте, связывал их руки полотенцем, а с печи кричали:
Ты Кузьма Демьян, Скуй свадебку Крепко накрепко, Долго надолго!
Крики продолжались до тех пор, пока отец невесты не прикажет: «Подайте пирог, чтобы Иван Прасковью берег!» — тогда-пироги, вино и деньги подавали через брус на печку.82
Некоторые подробности свадебного обряда XIX в. довольно-определенно указывают на то, что печь была местом для сва
57 Архив Географического общества. Разряд 24. № 6. С. 41.
58 Стол для умершего накрывают на печи в поминки (Барсов Е. &
Причитания Северного края. Т. 1. СПб., 1872. С. 309). Повитуха-вотячка^, если родившийся ребенок не закричит, открывала печную трубу и, стуча заслонкой, просила умерших братьев («стариков») дать душу ребенку (Верещагин Г. Вотяки Сосновского края. СПб., 1886. С. 91). Ср. в сказках путь героев на тот свет через печь; спасаясь от ведьмы, солдат влезет на печь, и она не видит его (Народные русские сказки А. Н. Афанасьева: В 3 т. Т. 3. М., 1957, № 367) и т. д.
^Лихачев Д. С. Возникновение русской литературы. М.; Л., 1952» С. 43—46. Ср. метафорический смысл загадок Дракулы (Повесть о Дракуле / Подгот. текста Я. С. Лурье. М.; Л., 1964. С. 67.
w Ш е й н П. В. Материалы для изучения быта и языка русского населения Северо-Западного края. Т. 1, вып. 2. С. 406.
в* Зеленин Д. К. Описание рукописей ученого архива Русского географического общества. Т. 1. С. 64.
52 Ш е й.н П. В. Великорус в своих песнях, обрядах, обычаях, верованиях, сказках, легендах и т. п. Т. 1. Вып. 2. СПб., 1900. С. 600.

дебных гостей — артистов и скоморохов. На свадебном пиру в Смоленской губернии сват или другой речистый гость, «одетый в шубу, шапку и рукавицы, взбирается на печной столб и оттуда ведет такую речь: „Отец родной и матя, братьтя и сестры. хто сам пришоу, кого Бог прынес. ” Эта речь заканчивается какой-нибудь, чрезвычайно. шуточной фразой. При общем смехе «выкрыкальничек» иногда кувыркается и* падает на пол, откуда его поднимают гости и спрашивают «про болезнь» (если «выкрыкальничек» не падает и не кувыркается, гости укоряют его, что он «не потешил» их) .63
Определение скоморошьего места на печи лишний раз подтверждает существование в прошлом особого, ритуально-мифо-логического отношения к игре скоморохов на свадьбе.
О свадебном репертуаре скоморохов из былин можно узнать немногое, но те сведения, которыми мы располагаем, позволяют сделать некоторые предварительные выводы, главным образом о жанровом составе этого репертуара. В сравнительный репертуар скоморохов входили как плясовые наигрыши и песни, так и песни в честь кого-либо из присутствующих, а также в память об умерших, возможно, старины.
В архангельском варианте музыкант, войдя в дом, где идет свадьба, просит разрешить ему песней помянуть «прах Добры-нюшки Никитича», т. е. первого мужа невесты (Гр., 3, №47, с. 259); в пудожском варианте Добрыня играет «по умильному», «по уныльному», так что «все приослухались».64
Но как только день стал клониться к вечеру, и почестный пир стал «при весели», а его участники вдоволь «наедалисе» и «напивалисе», Добрыня стал играть «по веселому»:
Как вси оны затым тут росскакалисе, Как вси оны затым ведь росплясалисе, А скачут, пляшут вси промежу собой.
(Гильф., 1, № 49, с. 43)
О том, что скоморох исполнял величальные и корильные песни (особенно характерные для свадьбы)—можно догадаться из указаний былины на то, что «скоморошина» берет «на выигрыш», т. е. опевает, всех киевлян: «он от старого всех до малого» (Рыбн., 1, №25, с. 136).
Эпитет «очесливый», постоянный при скоморохе, в былинах, очевидно, — совсем не ирония. В нем отражена важнейшая функция скомороха, игреца на пирах, — славить, воздавать по чести участникам пира в величальных и корильных песнях. В этом его искусство было сродни песням поющих дев в «Слове о полку Игореве».
63 Шейн П. В. Материалы для изучения быта и языка русского населения Северо-Западного края, т. 1, вып. 2. С. 45
64 Былины Пудожского края. С. 223—224.

Интересное сопоставление свадебных величаний со славами поющих девиц65 может быть подкреплено не только текстуальными и тематическими взаимосвязями соответствующих мест «Слова» со свадебными песнями, но и этнографическими данными о характере исполнения свадебных песен. Свадебные песни пели специальные артели девушек и женщин, для которых это занятие было делом «коммерческих расчетов», статьей дохода, которого они ждали порой целый год. На Пинеге жен-ки-игрицы пели как величальные песни, так и «рискованные песни в честь тысяцкого и свахи в надежде, что те откупятся от подобного опевания».66 В Тульской губернии хор девушек и женщин «расчествовал» всех, находящихся на свадебном застолье.67
Положение скомороха как «профессионального» артиста подобно положению певиц на свадьбе. Их сближало отношение к пировщикам (как и скоморохи, женские хоры были вне стола), а также общие интересы и близкий репертуар, заработок.
Наигрыши Добрыни на пиру обычно рассматриваются как классические описания скоморошьего мастерства, его игры на гуслях. Это не так. Описание игры на музыкальном инструменте любого эпического героя — формула, мало что говорящая о специфике мастерства скоморохов.
Игра Добрыни-скомороха описывается так же, как и игра Соловья Будимировича (суженого Забавы)
.струнку ко струнке натягивает, Тонци по голосу налаживает, Тонци он ведет от Нова города, А другие ведет от Еросолима, А все малые припевки за синя моря...
(Рыбн. № 53, с. 324)
или торгового гостя Садко:
Играет-то Садке в Нове-городе, А выигрыш ведет от Царя града
(Рыбн. 1, № 63, с. 369)
Гусли Добрыни звучат точно так же:
И садился близко печку близ кирпичную, И зыграл он в гуселышка яровчаты: Выигрывал хорошенько из Царяграда, А из Царяграда до Иеросалима, А из Иеросалима ко той земли сорочинской, На пиру все игроки приумолкнули,
Манн Р. Свадебные мотивы в «Слове о полку Игоревен//Труды отдела древнерусской литературы. Т 38. Л., 1985. С. 514—519.
66 Колпакова Н. П. Свадебный обряд на реке Пинеге//Крестьянское искусство СССР. Вып. 2. Л., 1928. С. 146.
67 Шейн П. В. Великорус в своих песнях, обрядах, обычаях... С. 578.

Все скоморохи приослушались:
Эдакой игры на свете не слыхано И на белоем игры не видано,
(Рыбн. 1, № 27, с. 166)
В наигрыше Добрыми есть ряд деталей, совершенно необходимых мотиву узнавания супругов и, таким образом, отступающих от универсальной эпической формулы. Благодаря этим отступлениям можно получить некоторые дополнительные сведения о игре скоморохов на свадьбе,-их музыкальных инструментах, певческой манере.
Опознание в скоморохе Добрыни оказалось возможным потому, что или самый инструмент, или способ игры на нем, или содержание песен по каким-то особым приметам выдают в скоморохе ровню участникам пира, а порой и прямо опознаются как «богатырские», Добрынины. Как странствующий, захожий музыкант Добрыня-скоморох мог на свадьбе славить и корить обрядовые «маски» тысяцкого, свахи, но не конкретных лиц с известными лишь немногим их достоинствами и недостатками. Когда Добрыня
.. .повыиграл во гради во Киеви Он во Киеви всех поименно, Он от старого да всех до малого,—
на пиру понимают, что
Не быть это удалой скоморошины, А какому надо ни быть руському, Быть удалому да добру молодцу, —
после чего мнимого скомороха приглашают за общий стол (Рыбн., 1, №25, с. 136). Насыщенность местным элементом воспринимается как нечто не свойственное скоморошьей песне. Значит, когда говорят о перегруженности фольклорных текстов местными подробностями как о типично скоморошьей черте,68 это, очевидно, верно либо для позднего периода скоморошества, становившегося все более оседлым, либо для определенных категорий скоморохов.
Наигрыши и песни былинных скоморохов — это прежде всего музыка крупнейших культурных центров Древней Руси (Новгорода, Киева), а также «Еросолима» и Царьграда — светская музыка, знакомая не только скоморохам, но и другим героям эпоса. С «еросолимскими» и царьградскими наигрышами, очевидно, соседствовали напевки «про старые времена и про нынешни, И про все времена досюлешны» (Рыбн. 1, №26, с. 95). В былине о Добрыне и Алеше обычно видели доказательство того, что скоморохи на пиру исполняли «серьезные старины,
68 Ивлева Л. М. Скоморошины. С. 113.

Интересное сопоставление свадебных величаний со славами поющих девиц65 может быть подкреплено не только текстуальными и тематическими взаимосвязями соответствующих мест «Слова» со свадебными песнями, но и этнографическими данными о характере исполнения свадебных песен. Свадебные песни пели специальные артели девушек и женщин, для которых это занятие было делом «коммерческих расчетов», статьей дохода, которого они ждали порой целый год. На Пинеге жен-ки-игрицы пели как величальные песни, так и «рискованные песни в честь тысяцкого и свахи в надежде, что те откупятся от подобного опевания».66 В Тульской губернии хор девушек и женщин «расчествовал» всех, находящихся на свадебном застолье.67
Положение скомороха как «профессионального» артиста подобно положению певиц на свадьбе. Их сближало отношение к пировщикам (как и скоморохи, женские хоры были вне стола), а также общие интересы и близкий репертуар, заработок.
Наигрыши Добрыни на пиру обычно рассматриваются как классические описания скоморошьего мастерства, его игры на гуслях. Это не так. Описание игры на музыкальном инструменте любого эпического героя — формула, мало что говорящая о специфике мастерства скоморохов.
Игра Добрыни-скомороха описывается так же, как и игра Соловья Будимировича (суженого Забавы)
.. .струнку ко струнке натягивает, Тонци по голосу налаживает, Тонци он ведет от Нова города, А другие ведет от Еросолима, А все малые припевки за синя моря.
(Рыбн. 1, № 53, с. 324)
или торгового гостя Садко:
Играет-то Садке в Нове-городе, А выигрыш ведет от Царя града
(Рыбн. 1, № 63, с. 369)
Гусли Добрыни звучат точно так же:
И садился близко печку близ кирпичную,
И зыграл он в гуселышка яровчаты: Выигрывал хорошенько из Царяграда, А из Царяграда до Иеросалима, А из Иеросалима ко той земли сорочинской, На пиру все игроки приумолкнули,
65 М а н н Р. Свадебные мотивы в «Слове о полку Игоревен // Труды отдела древнерусской литературы. Т 38. Л., 1985. С. 514—519.
66 Колпакова Н. П. Свадебный обряд на реке Пинеге//Крестьянское искусство СССР. Вып. 2. Л., 1928. С. 146.
67 Шейн П. В. Великорус в своих песнях, обрядах, обычаях... С. 578.

прославлявшие подвиги русских богатырей».69 Действительно, Добрыня-скоморох
Первый раз играл от Царя-града, Другой раз играл от Иерусалима, Третий раз стал цаигрывати, Все свое похожденьице разсказывати, —
(Рыбн. 3, № 16, с. 74)
.песня о богатырской поездке вполне уместно прозвучала вместе с царьградскими наигрышами, и поначалу никто не догадался, что перед ними герой богатырской песни, а не скоморох.
Говоря о различной манере игры на гуслях Добрыни-бога-тыря и настоящего*скомороха, нельзя не отметить часто встречающееся в вариантах былины противопоставление Добрыниной гудка и скоморошьего. Во время игры Добрыни обрученная княгиня замечает: «В этаки гуслейки прежний муж играл» (БННЗ, №28, с. 77). После этого частичного опознания Добры-:ню приглашают в пир. Гусли музыканта могут быть также опознаны гостями на свадебном пиру: заиграл Добрыня — люди «забаели»
Ай давно еких гуслей да нонь не видывали, А после Добрынюшки гуслей таких не слыхивали
(Гр. 3, № 57, с. 326)
Или: Заиграл он в гудки скомороховы
Тут Настасья да догадалася:
Уж как быть тем гудкам да Никитушки.
(РБСНЗ, № 27, с. 92)
Сам инструмент в былинах может быть назван «гуслями хрустальными», «створчатыми» (Рыбн. 3, №16, с. 74, №18, -с. 89); иногда это гусли «немецкие» с «сибирскими» струнами (Гильф. 2, №187, с. 709—710), но чаще всего — «яровчатые» или «звончатые».
Настойчиво проводящееся в былинах противопоставление гудков скоморошьих и Добрыниных, очевидно, восходит к реально существовавшим в Древней Руси разным типам гусель — сравнительно несложного в употреблении светского инструмента и профессионального, скоморошьего. «Скоморохи, как о том" можно судить по иконографическим материалам, в XIV— XVII вв. пользовались преимущественно (если не исключительно) шлемовидными гуслями». Музыковеды обычно отождествляют былинную «доску гусельную» и «звончатые» гусли именно с последним, более древним видом инструмента.70
63 Там же.
70 Бертков К. Русские народные музыкальные инструменты. Л., 1975. €. 73.

«Гусельные дощечки» были найдены при раскопках в Новгороде в домах рядовых обывателей — подобного типа крыловидные гусли с 4—9 струнами (у'шлемовидных 9—36), с примитивной конструкцией резонаторного корпуса были в то же время очень звучными. Ареалом их основного распространения была практически вся европейская часть России, причем в Новгородской земле оба типа гусель сочетались.71
«Сосуществование» гусель домашних и профессиональных, скоморошьих, и отразил былевой эпос, сохранившийся в основном на севере, на территории бывшей новгородской пятины. Бытовая конкретно-историческая деталь закономерно вплелась в контекст сугубо новеллистического сюжета.
И еще одну деталь, касающуюся отношения к скомороху на свадьбе, донесла былина: вознаграждением скомороха за его игру является чара вина со стола пировщиков. Вероятно, это бытовая черта, но сыгравшая определенную роль в оформлении кульминационного сюжетного мотива.
В свадебном обряде в чары с вином, которым угощали женщин, пришедших на свадьбу специально петь песни, часто опускали деньги, или мелкие подарки. В Тверской губернии на свадебном пиру «гости обыкновенно кладут подарок в стакан с пивом и из него заставляют певиц по очереди выпивать пиво и принимать подарок».72 Это обрядовое вознаграждение, очевидно, стоит в ряду прочих свадебных взаимообменов, целью которых было связать всех участников свадьбы общим вином, хлебом, закрепить эту связь вещными дарениями. Интересно, что и сами игрицы включались в этот обмен: за «княжим столом» в Зимней Золотице во время обеда и после него замужние женщины, игрицы, поют хором величальные песни молодым супругам и холостым парням; при этом подносят тому, кого величают, рюмку водки; тот должен, выпивши водку, положить в рюмку серебряную монету, в противном случае игрицы особой корительной песней поднимут на смех скупого* гостя.73
Обрядовая традиция вещного обмена через чару с вином положена в основу мотива узнавания супругов. Скоморох-Добры-ня, следуя обычаю, кладет на дно чары свой перстень и раскрывает себя. Порядок действий Добрыни-скомороха может быть разным: скоморох просит у Владимира, чтобы тот приказал подать ему, скомороху, чару вина, а он подаст ее «кому знает» (Рыбн. 3, №18, с. 90); музыканту подают чару жених с невестой, он выпивает и кладет на дно перстень (Гильф. 2,
Там же. С. 127
Разумихин С. Село Бобровка и окружной его околоток Тверской губернии Ржевского уезда//Этнографический сборник. Вып. 1. СПб., 1853, С. 264.
Материалы, собранные в Архангельской губернии летом 1901 г. А. В. Марковым, А. Л. Масловым и Б. А. Богословским. Ч. 1. (Зимний берег).

№187). Скоморох отказывается от вознаграждения за игру и просит только разрешения поднести чару невесте «от малой смелой скоморошины», в чару он кладет перстень (Гильф. 1, №49). Интересен вариант, согласно которому музыкант угощает жениха и невесту своим собственным «напитком подорожным», опуская в него перстень (Гильф. 3, №206, с. 57).
Обычай класть в кубок с вином монету или подарок игри-цам на свадьбе дополняется другим обычаем — обмена чарами с вином жениха и невесты, причем последние при этом могут обмениваться кольцами. В доме невесты перед венцом староста подает каждому по чаре, выпившие кладут на дно монеты; когда жених подает чару невесте, то она, выпив, бросает туда перстень, который жених надевает ей на палец.74 В Беломорье дружка наливает рюмку жениху и невесте, жених всю рюмку выпивает, кладет в нее кольцо, которое невеста надевает на руку.75
Таким образом, опорный для сюжета мотив узнавания супругов, имеющий многочисленные международные параллели в западноевропейском фольклоре, благодаря использованию ряда моментов русского свадебного ритуала, приобрел национальный характер, а постоянное, на протяжении всего ее существования, взаимодействие былины с историко-культурным контекстом разных эпох сохранило многие подробности, относящиеся к истории скоморошества.
74 Шейн П. В. Материалы для изучения быта и языка русского населения Северо-Западного края. Т. 3. СПб., 1902. С. 410—411.
75 Шмаков И. Н. Свадебные обычаи и причитания населения Терского берега Белого моря//Этнографическое обозрение. Кн 59. М., 1903. № 4. С. 65.
И. Я. Фроянов, Ю, И. Юдин
К ВОПРОСУ О ЗАВЕРШАЮЩЕМ ЭТАПЕ РАЗВИТИЯ РУССКОГО ГЕРОИЧЕСКОГО ЭПОСА (БЫЛИНЫ О ТАТАРО-МОНГОЛЬСКОМ НАШЕСТВИИ)
Русский былинный эпос, как и любой другой жанр устного поэтического народного творчества, не бесконечен в своем развитии. Он пережил эпоху возникновения, подъема и упадка. В основе всех этих перемен лежали, конечно, причины исторического порядка. И в данном смысле героический эпос следовал

за историей своего народа. Сложившись в дошедшую до нас систему на позднем этапе родо-племенного строя и достигнув расцвета в условиях дофеодальной социальной структуры времен Руси XI—XII веков, былинная поэзия в XIV—XV веках вступила в полосу угасания. Почему именно XIV—XV века следует рассматривать как период свертывания эпической традиции?
По нашему мнению, XIII век был важным рубежом отечественной истории. Он знаменовал собою наступление нового общественного порядка. Старая общинная без первобытности (т. е. без родовых древностей), по терминологии А. И. Неусы-хина,1 социальная организация уходила в прошлое. Вместе с ней становились историей демократические порядки, присущие древнерусскому обществу, становились историей города-государства, являвшиеся на древнерусской почве своеобразными республиками, высшей властью в которых было народное собрание — вече. Превращалась в предание прежняя роль князей в Киевской Руси, не порвавших еще связь с народом и выражавших в определенной мере его интересы.2 Все это в свое время и было животворным источником былинного творчества.
С XIV столетия наблюдается упадок вечевой деятельности, что свидетельствовало о разрушении былых демократических институтов. Княжеская власть приобретает монархический характер, древнерусские земли-волости (города-государства) превращаются в монархии (за исключением Новгорода и Пскова), или княжества. Общественная структура становится классовой, существенно меняется стиль отношений властей предержащих, прежде всего князя с широкими массами населения Руси. Эти превращения в немалой мере обусловливались обстановкой, создавшейся на Руси вследствие татаро-монгольского нашествия. В результате былинный жанр потерял реальную историческую основу. Положение усугублялось фактом завоевания Руси татаро-монголами, что резко ограничило присущую былинам эпическую перспективу, связанную с обязательной для былинного эпоса победой над завоевателями. Таким образом, историческая действительность разошлась с требованиями былинной поэтики. Именно поэтому появляется в былинах трагический мотив гибели богатырей, который может восприниматься как своего рода признание певцов, что век богатырства и былинного сюжетотворчества миновал. Достаточно обильный материал, подтверждающий данную мысль, м.ы Находим в обширном круге былин о татаро-монгольском нашествии.
1 НеусыхинА. И. Дофеодальный период как переходная стадия развития от родо-племенного строя к раннефеодальному (на материале истории Западной Европы раннего средневековья)//Проблемы истории докапиталистических обществ. М., 1968. С. 597.
2 Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л., 1980. С. 8—42.

Нужно заметить, что в сюжеты этих былин врастают древ-ние дотатарские мотивы. Они служат художественным средством для воспроизведения новой исторической действительности. Это резко сказывается в центральном образе Ильи Муромца и других образах. В частности, образ Ильи в основных своих чертах складывается за пределами сюжетов о татарском нашествии и входит в эти сюжеты вместе с более архаическими дога-тарскими мотивами и их отголосками. Ярким подтверждением тому служат былины, повествующие о борьбе Ильи с Идолищем, о его столкновении с князем Владимиром, об Илье и голях кабацких. Следовательно, за образом Ильи Муромца в былинах о татарском нашествии скрывается другой образ, связанный с более ранней эпической формацией и заслоненный фигурой Ильи. В героических былинах для Ильи, например, нехарактерна роль змееборца. Но он усваивает черты победителя чудовища в былине об Илье и Идолище, которая связана по происхождению и композиции с сюжетом об Алеше Поповиче и Тугарине-змеевиче.3 В борьбе с Идолищем Илья применяет в качестве оружия остроконечную шляпу, напоминающую шапку земли греческой из сюжета о Добрыне-змееборце. А в образе татарского царя, с которым сражается Илья, сочетаются черты чудовища и Змея с чертами исторического врага. Подобное обращение к архаическим мотивам показывает, как сюжеты о татарском нашествии могут вырастать из дотатарских мотивов под влиянием исторических событий, эти мотивы трансформирующих. Приведем ряд эпизодов, уводящих образ Ильи, а также некоторые другие образы былин о татарском нашествии во времена, предшествующие этому нашествию, и обращенных к глубинам эпического сознания.
С точки зрения эпической хронологии нашествию татаро-монголов во многих случаях предшествует столкновение Ильи Муромца с князем Владимиром. Эпос знает два возможных исхода такого столкновения. Более ранняя версия кончается примирением богатыря с князем, более поздняя — рисует полный разрыв богатырей с Киевом и князем Владимиром: князь засаживает Илью Муромца в погреба глубокие, обрекая на гб-лодную смерть, а другие богатыри навсегда оставляют Киев. Сам сюжет о столкновении Ильи Муромца с князем Владимиром отчасти усваивает мотивы другого эпического сюжета — об Илье Муромце и голях кабацких.4 Но мотивы сюжета об Илье и голях входят не только в былины о столкновении богатыря с князем Владимиром, а «прорастают» и в контаминируемые с сюжетом о голях песни об Илье Муромце и Идолище. Сюжет
3 Миллер В. Ф. Очерки русской народной словесности. Т. 2. М., 1910 О. 118.
4 См. подробнее: Ф р о я нр в И. Я., Юдин Ю. И. Отражение социальной борьбы в русских героических былинах // Генезис и развитие феодализма в России. Вып. 9. Л., 1985. С. 3—17.

Характерно, что и в сюжете о татарском нашествии, хотя, вероятно, и в трансформированном виде, звучит тот же мотив: накануне сражения с татарским войском богатыри часто пируют и пьют вино. Об этом более подробно речь пойдет ниже.
В названных же более ранних сюжетах вино (пиво, квас), несомненно^ играет роль ритуального напитка. В жизни древнейших (в том чис'ле и славянских) обществ подобные напитки ‘были культовыми. При этом, если на княжеских пирах часто пьют мед, то в связи с битвой (до нее и после) богатыри обычно обращаются к алкогольному напитку, приготовляемому из хлебных злаков и хмеля. Необходимо иметь в виду, что квас, пиво, вино по сравнению с медом — эпические напитки более лозднего стадиального уровня. Мед—напиток доземледельческой эпохи, как справедливо отмечает по поводу былинных пиров Р. С. Липец.7 Подобное различение пиршественных напитков доземледельческого и земледельческого периодов наблюдается и в эпосе других народов.
К. Ф. Тиандер намечает «два периода в истории алкогольных напитков: сперва человек относится к ним с благоговением, вводя их в употребление в религиозные культы, считая пьяное состояние боговдохновенным экстазом и приписывая делириче-ским речам значение пророчеств; потом, вероятно, на заре истории, пьянство утрачивает свой специфический, культовый характер, напиваются не только в праздники, но когда попало, хотя бы ежедневно, напиваются не одни жрецы, но и главным образом люди, начинавшие презирать старинных богов и народные культы».8 В связи с особым значением, придававшимся в культах хмельным речам, нужно отметить, что в русских былинах необычный смысл, как известно, придается на пирах похвальбе захмелевших гостей. В такой похвальбе ожидают слышать сокровенные мысли. Молчание в таком случае должно означать тщательно скрываемый злой умысел. Поэтому ничем не хвастающего гостя князь Владимир спрашивает о причине его безмолвия.
Вино, как говорилось, в культовом его значении соответствует в былине воде в ее магической роли. Указывая на культовую роль земледельческого алкогольного напитка, К. Ф. Тиандер обращает внимание на его связь с водой в религиозной ведической литературе: «Важным свидетельством о древнейшем алкогольном напитке арийцев служит индийское сома. В ^мифах постоянно напивается им Индра. Индра бьет чудовищ, одолевает змея и тем освобождает дождь, он управляет солнцем и зарей, но все это он делает только, напившись сома. В 17-м гимне VIII книги взывают к Индре: .как потоки стремятся
7 Липец Р. С. Эпос и Древняя Русь. Ч., 1969. С. 217.
8 Тиандер К. Ф. Культовое пьянство и древнейший алкогольный напиток человечества // Журнал министерства народного просвещения. Новая серия. Ч. XVII. СПб., 1908, Дек. С. 206—207.

к морю, а ручейки к озеру, так сома стекается к Индре: священник в доме увеличивает его силу, подобно тому как хлеб вырастает под небесным дождем”».0 В индийской брахманист-ской культовой литературе считается, по замечанию В. Ф. Миллера, что «сома был виновником бессмертия богов. Они вылили сому в Agni и, таким образом, сообщили ему бессмертие, а затем приобрели бессмертие сами, так как Agni — душа ботов. Подобные же мысли встречаются в гимнах Ригведы, когда, например, говорится о соме: „Тебя боги пили для бессмертия”'».* 10
В связи с былинами об Илье Муромце и Идолище, как мы уже отмечали, можно указать также на шляпу (колпак, шапку, шелом) как своеобразное оружие, которым Илья побеждает чудовище:
Взял Илья Муромец шапку, Ударил чуда Идолища в голову, Рассек его до пояса.
(Карел., 6)
Вопрос о конусообразном головном уборе (шапке земли греческой) уже затрагивался нами в связи с былиной о Добрыне-змееборце.11 Такой же наряд встречается, как видим, и в былинах об Илье Муромце. Трудно расценить это иначе, чем свидетельство того, что перед нами отнюдь не случайный эпический мотив, сводить который до бытового уровня нет никаких оснований. В подобном головном уборе Илья появляется в Киеве накануне пира с голями (Гильф. 239, 281; Онч. 20, Сок. — Чич. 203, 248, 255) или берет его вместе с одеждой у калики (старца), которого он повстречал на пути и от которого узнает об Идолище (Карел. 6, Пар. и Сойм. 18, Сок. — Чич. 77). Колпак или «шапка земли греческой» как оружие в данном случае характерны и показательны. В. Я. Пропп, говоря о том, что «„шапка земли греческой” здесь встречается весьма редко и не имеет уже смысла»,12 не прав, так как шляпа или колпак фигурируют даже в тех вариантах, где память о них стирается и где Илья разделывается с Идолищем с помощью клюки (Гильф. 4, 48).
Илья Муромец, вопреки мнению Н. Г. Черняевой,13 в героическом эпосе змееборцем никогда не выступает, хотя в облике Идолища-имеются не до конца изжитые змеиные черты (он за-
э Там же. С. 244.
10 М и л л е р В. Ф. Очерки арийской мифологии в связи с древнейшей культурой. Т. 1: Левины — Диоскуры. М., 1876. С. 97—98.
11 Фроянов И. Я, Юдин Ю. И. Об исторических основах русского былевого эпоса // Русская литература. 1983. Nb 2. С. 94—97.
12 П р о п п В. Я. Русский героический эпос М., 1958. С. 236.
13 Черняева Н. Г Примечания в книге «Памятники фольклора Карелии: Русские эпические песни Карелии». Петрозаводск, 1981. С. 279.

сел в Киеве, Царьграде или Иерусалиме и насильничает над женою князя или царя, как Тугарин-змеевич; его сжигают, как Змея (Сок. — Чич. 77); Илья отрубает Идолищу голову, рассекает тело на мелкие кусочки и разбрасывает их по городу, .а голову оставляет на воткнутом среди поля копье (Григ. III, 51) и т. п.).
Усвоение Ильею некоторых богатырских черт, свойственных герою-змееборцу, сказывается и в том, как он в былинах об Илье и голях и об Илье и Идолище прибывает в Киев. Герои-змееборец Алеша Попович -так же, как и победитель Соловья-разбойника Илья Муромец, прибывают из своего города и села никому не известными богатырями. Их появление на пиру у князя Владимира вызывает любопытство и расспросы. А в былинах об Илье Муромце и голях и об Илье и Идолище борются уже две тенденции. С одной стороны, Илью в Киеве как будто бы знают: он бывал уже здесь и возвращается сюда после долгого отсутствия. «А Илеюшка уехал да тут на родину», — говорит гуня встречному молодцу, идущему в Киев, не узнавая в нем Ильи Муромца (Григ. III 51). С другой стороны, так же, как и герой-змееборец и как победитель Соловья, Илья, по-видимому, оказывается в стольном городе впервые.
— Да и свет государь наш Владимир князь! Да ищи-ко за три бочки зелена вина, Да ищи ты на Ильи славном Муромци, Ен на славу приходил в стольный Киев-град,—
кричит Илья Владимиру, который впервые увидел его (Гильф. 232). Тут перед на^и какой-то иной источник образа, нежели в былине об Илье и Соловье-разбойнике, в которой первый приезд в Киев исцеленного богатыря происходит иначе. В былине о столкновении Ильи с Владимиром вводится иногда дополнительная мотивировка неузнавания: Илья долго нес службу на заставе, и за это время в Киеве его забыли (Аст. 132). Подобно этому, и в былине об Илье Муромце и Идолище Илья появляется иногда, переодевшись в платье калики, неузнаваемым для окружающих. Иногда же две тенденции в трактовке образа сближаются контаминацией сюжета об Илье и Соловье с сюжетом о столкновении Ильи с князем (Сок. — Чич. 55, 169).
Обращаясь к сюжету о столкновении Ильи Муромца с князем Владимиром, мы замечаем, что он впитал в себя многие из мотивов предшествующих по характеру конфликта песен и непосредственно подводит к былинам о татарском нашествии (об Илье Муромце и Калине). Когда Владимир в вариантах второй версии заключает Илью в подземелье, он тем самым обрекает его на голодную смерть. Но сиденье Ильи в погребе не оканчивается для богатыря смертельным исходом. Оно приводит не к гибели Ильи, но к его временному уходу из жизни, исчезновению с земли. Придет время, и он снова объявится в

роли спасителя. Здесь перед нами характерные сюжетно-композиционные особенности, свойственные легендам об избавителе, оказавшемся в заточении.14 В этом своем качестве мотив заточения Ильи в подземелье перекликается с уходом богатырей ь горы и их окаменением в сюжете об Илье Муромце и Калине (о татарском нашествии). В том и другом сюжете звучит, на наш взгляд, тема исчезновения богатырей на Руси, вызванного как внутренними социальными причинами, так и внешнеполитической обстановкой.
Заточение Ильи не обрывает повествования и влечет за собою продолжение событий. В сюжете о татарском нашествии Илья оказывается жив, спасенный женой или дочерью Владимира. Оба сюжета в таких случаях обычно контаминируются.15
В былине об Илье Муромце и голях кабацких Илья пирует и пьет вино с простым людом, в чем содержится угроза Владимиру. Когда былина контаминируется с песней об Илье и Идолище, угроза обращается и против чудовища. Двунаправле-на эта угроза и в былине о столкновении Ильи с князем Владимиром. С одной стороны, она обращена в сторону князя, а с другой — татарского царя Калина. Дело в том, что Калин и 'татары в эпосе не совсем избавлены от черт, приписываемых чудовищу. Образ татарского царя перенимает традиционные черты, присущие Змею, Тугарину или Идолищу. Недаром в вариантах Идолище иногда выступает на Киев во главе татарского войска и даже отождествляется с татарским предводителем:
Ехал Батыга Батыгович, Ехал-то он да во Киев-град
Идет-то Одолище поганое
А ко ласковому князю ко Владимиру
(Гильф. 22)
О выступлении татарского царя поется:
И поднимается туча грозна, царищо Кудреванищо.
(Григ. III 98)
И См.: Чистов К. В. Русские народные социально-утопические легенды XVIII—XIX вв. М., 1967. С. 31.
15 Из этого С. Н. Азбелев, возражая одному из авторов настоящей статьи, делает вывод, что песня о столкновении Ильи с Владимиром, кончающаяся заточением богатыря, — это не отдельный сюжет, а «часть другой былины», т. е. былины о татарском ‘нашествии (здесь явное неразличение контаминированного текста и сюжета). С. Н. Азбелев утверждает, например, что в книге Ю. И. Юдина «Русские героические былины» (М.. 1975) изучается сюжет о Вольге и Микуле, тогда как этого нет. Ю. И. Юдину он приписывает мнение о том, будто героическая былина является повествовательно-драматическим жанрОхМ из-за присутствия в ней диалогов. В упрек ему -ставится внимание к статическим описаниям на ^ом основании, что статическое в самой действительности в эпосе будто бы должно описываться тоже статически (хотя это мнение давно отвергнуто наблюдениями над эпическим стилем) и т. п. (см.: Азбелев С. Н. Былины: Новые книги// Русский фольклор, XVII. Л., 1977. С. 178).

Илью просят:
И ОТГОНИ от Киева цюдовища великого. Приезжает Калин царь Калинович И со той ли силой со неверною, И со тым ли войском со татарским
(Гильф. 170)
Ваше-то царство пожрем-попленим И головней покатим, А тебя-то возьмем во поварники, Молодую-то княжну да в постельницу, —
угрожает Владимиру посланник Калина (Гильф. 296).
Татарский царь часто приходит, чтобы жениться на княгине Евпраксии или дочери Владимира (Аст. 100, Гильф. 77, 92, Онч. 72, Сок. — Чич. 38). Он приказывает Владимиру готовить город к этому событйю: очистить улицы, дворы, курить вино, готовиться к свадьбе. Ясно, что татарский царь собирается засесть в Киеве, как это делает, согласно традиции, чудовище, покушающееся на княгиню Евпраксию (Тугарин, Идолище). В этой связи становится понятно, почему в сюжете о его столкновении с Владимиром Илья волочит, треплет и заливает вином подаренную ему шубу, угрожая татарскому царю. Он делает это, как бы предвидя нападение Калина с чертами чудовища, и заранее в магических целях совершает символическую расправу над ним.
Таскаю я как шубу соболиную, Оттаскаю змея 16 царя Калина За его ль-то за кудерышка да желтые. И обливаю шубу зеленым вином, И обольется-то сердцо ретивое Да его ли-то кровью горячею.
(Гильф. 296)
Подобно чудовищу, идущему и ожидающему встречи с богатырем (Змей, Тугарин, Идолище), татарский царь, выступив против Киева, ищет себе поединщика (Гильф. 170, Григ. III 111), а княгиня Евпраксия (или ее дочь) видит в Илье своего спасителя и защитника от чудовища-насильника, и сама в свою очередь спасает его от голодной смерти в заточении.17 В предвиденья Ильей столкновения с татарским царем сказывается характерный для эпоса прием композиционной мотивировки последующих событий. То, что произойдет позже, мотивируется предшествующими событиями, но сами эти предшествующие события становятся понятными лишь в свете произошедшего следом за ними.18
16 Другое и самое распространенное эпическое прозвище татарского ца-’ ря — собака, возможно, происходит отсюда.
17 Подробнее см.: Фроянов И. Я., Юдин Ю. И. Отражение социальной борьбы в русских героических былинах.
18 См.: Юдин Ю. И. Героические былины / Поэтическое искусство. М., 1975. С. 33—34.
Зак. № 433	]29

Традиционным оказывается и мотив пир» —питья вина накануне и после боя/Только теперь это не 15рй с чудовищем, а сражение с татарским войском.
Выехав в поле, богатыри часто ставят шатер или шатры», пьют, гуляют и ложатся спать накануне боя с татарским войском. Прежде всего обращает н£ себя внимание разбивка богатырями шатра. Вряд ли это можно понять иначе, чем вынос в поле и устроение богатырского жилища, дома. Этот устойчивый мотив отсылает нас к языческим нравам, согласно которым, человек бывает защищен от врагов своими домашними божествами в силу самого факта нахождения и укрытия внутри дома. Ведь у древних «религиозными центрами были не храмы, а жилища; всякий дом имел своих богов; всякий бог покровительствовал только одной семье и был богом только в ОДНОМ; доме».19 С этим, вероятно, связана неприкосновенность жилища в варварских обществах. Например, у древних германцев человек, даже находящийся в состоянии файды, пользовался миром в своем доме, и убийство его там обычное право запрещало.2^ Любопытно и свидетельство Русской Правды: холоп, ударивший свободного человека и укрывшийся в хоромах, не мог подвергаться в них наказанию со стороны потерпевшего, если господин не выдавал его. Потерпевший должен был ждать встречи с холопом за пределами дома, чтобы убить его.21 Понятно, почему татары никогда не нападают на богатырей, находящихся в шатре, не только бодрствующих, но и спящих (хотя, казалось бы, это наиболее выгодный для них момент).
Обычно богатыри, разместившись в шатре, предаются питыо и сну. Так, в мезенском варианте об этом поется:
Они пили веть, ели да веселилисс., И гуляли они да трои суточьки. И тут же старой да пробужаицсэ, Со великой хмелины да просыпаицсэ.
(Григ. III 90)
Обращает на себя внимание, что питие пива и вина соединено здесь со сном. О магической роли вина в эпосе уже говорилось. Здесь же магическая сила вина или пива увеличивается еще-и за счет богатырского сна. В волшебной сказке сон героя накануне битвы со Змеем опасен ц может погубить его.22 В эпосе же сон, судя по всему, призван приумножить силу, которая вливается в богатырей на пированье. Правда, Илья иногда не спит (когда спят другие богатыри), и один начинает
^Фюстель де Кулан ж. Гражданская община древнего мира СПб., 1906. С. 35.
20 Хрестоматия по истории средних веков. Т. Раннее средневековье. М., 1961. С. 412.
21 Правда Русская. Т. 1: Тексты. М.; Л., 1940. С. 71.
22 Пропп В. Я. Исторические нормы волшебной сказки. Л., 1946. С. 20L

бой (Гильф. 57, 304). Длительность сна (трое суток и т. п.), его беспробудность, недовольство богатыря, сон которого прерван, говорят о какой-то магической роли сна накануне боя. Доброжелательно настроенный к богатырю эпический персонаж терпеливо ждет его пробуждения (Гильф. 170), посторонние действующие лица будят его (Гильф. 239). Исключительным, не вызывающим гнева богатыря бывает лишь такое пробуждение, когда erb будит для совершения подвига, прерывает чрезмерный сон другой богатырь — его товарищ (Илья будит спящих богатырей).
К числу древнейших элементов в былинах о татарском нашествии следует отнести также мотивы лестницы на небо и похвальбы братьев-богатырей посечь небесную силу, поднявшись по этой лестнице. В мифологии разных народов такая лестница или какое-то вьющееся растение (в русских народных сказках это — горох) служит средством связи между землей и небом, между людьми и богами (ср.: лестница Иакова в Библии 23).
Исследуя истоки былинных мотивов, следует заметить, что хотя вызов небу может звучать из уст всех русских богатырей, чаще все же его бросают два брата. Они участвовали в битве или отсутствовали во время ее, а потом, увидев побитых татар, расхвастались. После второго боя и победы русских богатырей над ожившими татарами -нахвальщики окаменевают (Онч. 26). Хвастать могут и два брата-суздальца. Они не участвовали в первом бою, а после хвастовства и второго победоносного боя не возвращаются к русскому шатру (Аст. 12). В другом варианте после второго победоносного боя двух братьев Долгополых находят мертвыми под мордами их коней (Аст. 86). Два брата-суздальца сначала угрожают небу, но, увидев ожившую и пятикратно возросшую татарскую силу, каются перед богатырями (Тих. и Милл. 8). Богатыри побеждают татарское войско и ложатся спать. Их будят братья Петровичи-Бродовичи и хвастают, что татар побили они (Григ. III 90). Долгополые поповичи угрожают небу, оно их похищает (пожирает) (Григ. ГП 111). Иногда хвастают и бросают вызов небу два братца, которых Илья не находит после второго боя и победы (Григ. I 75). Хвастают иногда два удалых «Ивана, да два Ивановиця» (Аст. 44) и т. п.
Обращает на себя внимание то, что вызов и хвастовство исходят в районах архаической былинной традиции от двух братьев. Они имеют, как правило, одинаковые имена-прозвища, что не позволяет различить их. Исключения, когда их зовут, например, Лука и Матвей, редки. Совершенно неразличимы они и по своим поступкам. Пред нами одноликие и во всем едино
23 Фрезер Дж. Фольклор з Ветхом завете. М.; Л., 1931. С. 219—221 (§ 3. Небесная лестница).

душные братья (в мифологии так рисуются обычно близнецы). И действительно, герои русского эпоса обнаруживают некоторые черты, характерные для близнечного культа и соответствующей близнечной мифологии. Культ близнецов был широко распространен на Руси.24 Бросающие вызов небу братья в сюжете о татарском нашествии входят в галерею близнечных персонажей восточнославянской мифологии, сохранившихся также в народной сказке, легенде, песне и отражениях древнерусской литературной традиции. Образы их эпизодичны и обрисованы очень скупо. Вопреки наблюдениям В. Я. Проппа, они могут сражаться с татарами вместе с другими богатырями,25 хотя чаще являются со стороны и в самой битве не участвуют. Они угрожают небесной ёиле уничтожением; говорят о возможной и желаемой лестнице до неба, думают о небе и так или иначе осведомлены о небесной силе. В русской волшебной сказке два брата могут выступать в роли змееборцев (Аф. 155). В былинах герои-змееборцы Добрыня Никитич и Алеша Попович также действуют в паре с товарищем и слугою. Их товарищи— не братья героев, но характерна сама парность образов. В мифологии и культовых представлениях других народов, находящихся на земледельческой стадии развития, мы обнаруживаем ближайшие аналогии образам братьев-суздальцев, Петровичей и т. д. русских былин. Так, африканские материалы указывают на то, что представления о близнецах связаны с ожиданием опасности, которая исходит от самого близнечества, они же показывают связь близнецов со Змеем.26 Близнецы связаны с небом. «Учитывая то, что в индоевропейском обозначении близнецов слово „бог” означает одновременно „небо”, наиболее близкой африканской параллелью можно признать вслед за Харрисом и Штернбергом название близнецов „дети неба” у ронга, в чьей мифологии Tilo («Голубое небо») вызывает дождь, грозу, бурю, смерть и рождение близнецов (ср. типологически сходный образ греческого бога-громовержца Зевса, с чьим именем этимологически связано имя Диоскуров — «сыновей Неба»). Подтверждение гипотезы Харриса об отражении в Западной Африке сходных представлений дает недавно открытый миф Фибульса, где бесчинство брата-близнеца вызывает гром (его наказывающий)».27 Индийские близнецы Ашвины и типологически родственные им древнегреческие Диоскуры выступают в
24 Ми лл ер В. Ф. Очерки арийской мифологии в связи с древнейшей культурой. С. 266—304; Золотарев А. М. Родовой строй и первобытная мифология. М., 1964. С. 273—284.
25 См.: Пропп В. Я. Русский героический эпос. С. 339—340.
2в И в а н о в В. В. Близнечный культ и двоичная символическая классификация в Африке//Тр. ин-та этнографии им. Н. Н. Миклухо-Маклая АН СССР. Новая серия. Т. CV. Africana. Африканский этнографический сборник. XI. Л., 1978. С. 215—220.
27 Там же. С. 221.

роли, близкой героям-змееборцам. Ашвины помогают Индре в битве с демоном Намучи, который относится к чудовищам, затворяющим воды и источники, как и Вритра, побежденный Индрой. С чудовищем же, подобным Намучи и Вритре, запрещающим пить из водного источника, сражается один из братьев Диоскуров — Полидевк.28 Кастор и Полидевк «были первоначально сынами Зевса и носили это имя на тех же правах, как Левины эпитет divo napata—сыны Диауса или Неба. .»29 зо «Греческие Диоскуры. считались помощниками в битвах.. Фиванские близнецы, братья Амфион и Зетос, также сыновья Зевса, отличаются враждебностью к Аполлону. «.. .Идас, один из мессенских Диоскуров, состязается с Аполлоном. Подобно этому и Амфион враждебен тому же богу и, по HygirTy, погибает от его стрел, когда нападает на храм аполлонов».31 Враждой к небесному Олимпу отличаются и другие братья, герои древнегреческой мифологии, сыновья Посейдона, божества морей, но также и плодородия — От и Эфиальт. Они грозят богам поставить друг на друга горы Олимп, Оссу и Пелион, достигнуть неба и «весь заполнить Олимп суматохой войны многобурной».32 В отличие от них близнецы-братья эпоса американских киче «Пополь-Вух» Хун-Ахпу и Шбаланке спускаются в подземный мир смерти, сожженные, они оживают в воде горной реки, приобретая при этом чудесные способности. Благодаря этим способностям они побеждают владык подземного мира, лишают их власти, а двоих умерщвляют. Поднявшись на небо, близнецы становятся Солнцем и Луною.33
Интересно, что братья Петровичи встречаются не только в сюжете о татарском нашествии, но и в былине об Алеше Поповиче и Елене Петровне. В одном ее варианте (Онч. 3) братья имеют прозвище Долгополые и зовутся Лука и Матвей, что увеличивает сходство. Они держат в заточении, берегут от постороннего глаза свою сестру. Алеша пробирается к ней, завоевывает ее любовь и на пиру говорит об этом. Братья пытаются казнить за это свою сестру. Характерно, что на русском европейском Севере этот сюжет не встречается в Прионежье, а распространен именно в тех районах, для которых особенно характерен сюжет татарского нашествия с мотивами хвастовства братьев и оживления порубленной татарской силы (Бело-морье, Пинега, Мезень, Печора). В мифологии разных народов братья близнецы могут отличаться на состязаниях, в ходе которых им удается увести девушку. Подобный подвиг совер
28 Ми л л ер В. Ф. Очерки арийской мифологии. С. 235—237.
29 Там же. С. 216.
зо Там же. С. 232.
31 Там же. С. 249.
32 Гомер. Одиссея /Пер. В. Вересаева. М. 1953. С. 133.
зз Пополь-Вух /Изд. подготовил Р>. В. Кинжалов. М.; Л.» 1959. С. 31-79.

шают и Ашвины, и Диоскуры.34 В русской былине мы встречаем как бы обращенный мотив: братья, имеющие сходство с героями, бросающими вызов небу, не отвоевывают и не похищают девушек, но стерегут от соблазна собственную сестру.
Наряду с традиционными архаическими чертами былины о татаро-монгольском нашествии содержат нечто новое, исторически мотивированное, но и разрушающее былину как сложившийся жанр народной поэзии. Резко меняется облик богатырей. Иссякает их былая идеализированная мощь, проблематичной становится их непобедимость. Прежняя героическая возвышенность .подвергается некоторому намеренному опрощению.
Так, в эпической хронологии событий Василий Игнатьевич уже давно отошел от богатырских дел и превратился в кабацкого пропойцу, Илья Муромец несколько лет сидит в подземелье и представляется всем давно умершим, богатыри давно покинули Киев, отказавшись служить ему и его князю. Этот отрезок времени может растягиваться в эпосе от нескольких лет до многих десятилетий. Когда татары подступают к Киеву, защищать его часто оказывается некому («богатырей в Киеве не случилось». — К. Д., с. 129). Век богатырства кончается, меняется былой стиль отношений богатыря с князем, а татарская угроза становится грозным вызовом, пробудившим богатырей к активному, но и, как увидим, последнему выступлению в защиту своей земли. Иногда былины прямо подчеркивают, что со времени первых подвигов Ильи Муромца и его товарищей прошло очень много времени, и все изменилось за этот долгий срок в худшую сторону: богатыри пришлись в Киеве не ко двору, покинули его, находятся в отлучке, Илья засажен в погреб или всеми забытый несет службу на рубежах русской земли и т. п. К моменту татарской угрозы Илья Муромец, например, оказывается глубоким стариком. Хотя старым он рисуется всегда, здесь же речь идет уже не просто о старости, а о старости, связанной с постепенной утерей былых богатырских сил:
— А поминали — Ильюшеньки живого нет, —
А ведь в старости старицек еще поежживал, —
говорит о нем Калин (Сок. — Чич. 77).
Де в то время было ему старенькому лет ста семидесяти.
(Аст. 44)
Иногда Илья Муромец, Добрыня, Алеша, Ставр, Чурила и Потык отказываются оборонять Киев. Они устали и не в силах сражаться с врагом. Мотив отказа очень красноречив:
— Не могу стоять да за Киев-град, Ноги мои, ножки притомилисе, Руки мои, ручки примахалисе.
(Сок. — Чич. 38) i
34 Миллер В. Ф. Очерки арийской мифологии. С. 113, 232.

В таком случае оборонять Киев берется богатырь нового поколения Ермак Тимофеевич. Он просит коня и латы, но находит латы заржавевшими от того, что долго не были в употреблении (Сок. — Чич. 5, 38).
Причина усиливающейся вражды между богатырями, с одной стороны, князем и боярами, — с другой, в песнях предельно обнажена. Она состоит в том, что богатыри отторгнуты от совета на пирах, их не зовут думу думать с князем и боярами. Княжеско-боярская власть обособляется в былинах и противостоит в лице богатырей народу. Это вполне понимает Илья, когда он говорит:
Я отказан уж от города ст Киева, От того я от пиру, пиру честного я.
(Марк. 44)
Или, когда он так обращается к Владимиру:
Ты нас не кормишь, не поишь, не жалуешь, Есть-то пить во Киеве е кому, А заступить за Киев-град некому.
(Act. 123)
— Ты не с нами ныне думу думаешь, Ты ле думаешь с боярам^ да с толстобрюдами.
(Act. 86)
Богатырство оказывается не только оттесненным от князя, но и изгнанным из княжеских палат:
Говорят-то бояра да толстобрюхий:
«Тибе сказано ведь, Васенька, отказано!»
(Онч. 4)
При этом бояре могут нагло требовать, чтобы герой добровольно, как виновник смерти татарских военачальников, отдал -себя в руки татар и тем самым отвел угрозу от них (Милл. 47).
В столь существенно изменившейся социальной обстановке меняется и характер самого подвига богатыря. Появляется нечто совершенно невозможное ранее: богатырь вступает в союз с татарами, помогая им взять Киев (Григ. III 59). Правда, при этом он иногда ставит перед врагом условия:
Я тебя введу в Киев-град на три часа, Бей князей, бояр, а до черных дела нет, А на княжеский двор и не гляди
Тогда добрый молодец стал у княжеского двора:
Кто сунется во двор, он ему голову прочь.
(Милл. 47)
Заслуживает внимания, что, помогая взять Киев и отдавая его татарам на разграбление, Василий Игнатьевич оберегает от

Ьогрома черных людей деталь, свидетельствующая о происходящей поляризации интересов князя и окружающих его бояр толстобрюхих, с одной стороны, и народа с его вождями — с другой. Вместе с тем это новое, как нередко бывает в эпосе, соседствует со старым. И тут необходимо отметить роль Василия: Игнатьевича — оберегателя княжеского двора. В данном случае, как представляется, мы встречаемся с переживанием древнего запрета вторжения в жилище вождя, столь типичного для архаического сознания. Такой запрет особенно касался иноземцев.35. Если охрана княжеского двора Василием Игнатьевичем отражает древние воззрения на жилище вождя, то мотив дележа награбленных в Киеве сокровищ между Василием и татарами есть бесспорная новация, совершенно не вписывающаяся в обычные, традиционные представления о русском богатыре. Нельзя не отметить, что такого рода новации лишают богатырский образ былой возвышенности и говорят о начавшемся процессе разрушения системы эпической идеализации героя, в конечном счете самой поэтики былины.
Показательно и то, что татары предлагают союз не только Василию Игнатьевичу, но и Илье Муромцу:
Ты постой за нас—я полцарства дам, Еще дам дочь в замужество.
(Act. 123)
Иногда Калин уговаривает Илью стать у него воеводою (Act. 132) и т. п., да и сам Илья Муромец говорит Владимиру,, что своими руками отдал бы Киев врагу, если б речь шла лишь о князе:
Уж ты ой еси князь Владимир стольнокиевский! Для тебя для князя да Владимира
Кабы стойьне — от город да я руками здал.
(Григ. III 90)
Конечно, во всех этих эпизодах есть и традиционные черты (переход на службу к тому или иному правителю, сватовство как способ разрешения конфликта и т. д.), но сквозь них явно прорастают черты новой исторической реальности, расходящейся с эпической традицией.
В отличие от Василия Игнатьевича Илья никогда не заходит так далеко и не вступает в союз с татарами против Владимира или бояр. Но защищая Киев, делает это не ради княжеской власти, но ради вдов и сирот, бедного люда, православной веры и княгини Евпраксии. (Гильф. 57, 257, 296, Григ. III 90).
Однако если унижение Василия Игнатьевича и устранение его от активного участия в киевских делах кончается триумфом!
35 Фрэ'зер Дж. Золотая ветвь. М., 1980. С. 222—226.

героя (когда к городу подступает татарское войско), то Илья Муромец и другие богатыри после сражения с татарами уходят из жизни, покидают Русь, оставляют свой народ, чтобы никогда уже не вернуться вновь. Так выглядит одна из версий сюжета. На наш взгляд, это — исторически первоначальная версия былины об Илье Муромце и Калине. В песнях данной версии речь идет о том, что после победы над врагом татарская сила оживает и приумножается, а русские богатыри гибнут. Некоторые из них уходят в горы и там окаменевают (Аст. 33). Иногда богатыри погибают в бою вместе со своими врагами, а Илья находит смерть, наткнувшись, как Святогор, на чудесный гроб. Он хочет примерить его и умирает (Сок.—Чич. 131). В других вариантах богатыри умирают в пещерах Киево-Печерского монастыря (Тих. и Милл. 8), окаменевают на поле боя (Сок.—Чич. 18) или, подъехав к стенам Киева (Григ. III 90), прекращают бой и покидают поле битвы, так как живым «не наратиться с мертвыми» (Григ. Ill 111). В варианте В.П. Щеголенка окаменевает конь Ильи, а сам богатырь превращается в святые мощи (Гильф. 121), а в варианте Д. В. Сурикова богатыри, измучившись в бою, убивают друг друга (Гильф. 132). Во всех этих случаях речь идет о том, как перевелись богатыри на Руси, о том, как и чем закончился век богатырства. Правда, бывают варианты, в которых богатыри побеждают восставшую татарскую силу и остаются живы (Аст. 12, 44, 86, Григ. I 75, Онч. 26), но такие случаи выглядят как явления вторичного порядка, так как для эпоса в целом победа над силою смерти или небесными силами нехарактерна (былина об Илье Муромце, Святогоре и чудесном гробе, былина о поездке и смерти Василия Буслаева).36
Оживление и умножение побитой татарской силы в песнях происходит из-за того, что богатыри, упоенные победой над татарами, бросают вызов небесным силам:
Говорили они таково слово:
«Был бы столб в земле до небушка — Поворотили бы всю матушку сыру землю. И выбили там до единого, И была бы на небе лесвиця — И залезли и выбили там до единого».
(Аст. 33)
Иногда такая угроза звучит еще более определенно:
«Кабы было кольцо кругом всей земли, Кругом всей земли, кругом всей орды, Мы всю землю святорусскую вниз повернули, Самого бы царя в полон взяли».
Кабы была на небо лесница, — Мы бы выстали на небо,
2С По характеристике В. Я. Проппа, Василий Буслаев вступает в борьбу с силой смерти (см.: Пропп В. Я. Русский героический эпос. С. 476).

Всю небесную силу присекли, Самого Христа в полон взяли».
(Тих. и Милл. 70) — Как явилась бы тут сила небесная, Прирубили бы мы силу всю небесную. —
думает и говорит вслух Илья Муромец (Гильф. 122).
Мотив подобного богатырского вызова — традиционный. Он встречается в сюжете об исцелении Ильи Муромца. Илья, исцеленный водой (квасом, пивом, вином), на вопрос чудесных странников, что он чувствует, испив во второй раз, отмечает:
От земли столб был да до небушки, Ко столбу было золото кольцо, За кольцо бы взял, святорусску поворотил
(Кир. 11)
Странники, пугаясь, убавляют силу -Ильи, но сами вызывающие его слова не влекут за собою ни гибели богатыря, ни угрозы ему. Эта гордая тирада звучит накануне первых подвигов Ильи и как бы на заре богатырского века, когда всесилью богатырей не было преград и когда для них открывался широкий простор исторических деяний и героических свершений. И напротив, во времена татаро-монгольского завоевания, на исходе богатырского века, в эпоху распада древнерусского народоправства, гордый вызов небу влечет за собою немедленную и неотвратимую кару. Новым в традиционном богатырском вызове в былинах об Илье и Калине является также мотив лестницы на небо.
Предлагаемая историческая интерпретация данной версии сюжета о татарском нашествии предполагает, что песни этой версии являются первым и непосредственным эпический откликом на поражение русских от татаро-монгольских завоевателей. А. Н. Веселовский рассматривал эту версию в качестве былинного отзвука битвы на Калке в 1223 году, проигранной русскими князьями.37 Сходным образом интерпретировали варианты сюжета также Н. П. Дашкевич38 и В. Ф. Миллер.39 Неубедительность подобных выводов выявлена В. Я. Проппом.40 Но ни дореволюционные исследователи, ни В. Я. Пропп не учли того факта, что речь в былине идет не о разгроме русских в битве с татаро-монгольскими завоевателями. Богатыри в былинах остаются непобежденными татарами, о победе татар, равно как
37 В е с е л о в с к и й А. Н. Южнорусский былины: Сборник отделения русского языка и словесности Академии наук. СПб., 1884, Т. XXXVI. Кг 3. С. 274—286.
38 Дашкевич Н. П. К вопросу о происхождении русских былин: Былины об Алеше Поповиче и о том, как перевелись богатыри на святой Руси//Университетские известия (Киев). 1883. № 5. С. 226—236.
3® Мил лер В. Ф. Очерки русской народной словесности. С. 32—59.
40 П р о п п В. Я. Русский героический эпос. С. 302—304.

и о завоевании Руси, в песнях речь никогда не идет.. Поется о другом — о гибели богатырей и о конце'богатырства на Руси. Былинная переакцентовка событий показательна. С точки зрения исторической картина такой гибели нарисована совершенно верно. Богатыри погибают или покидают Русь во время татаро-монгольского завоевания, так что XIII—XIV века оказываются тем историческим рубежом, на котором, в эпосе заканчивается эпоха богатырства, отразившая в былинных формах период древнерусского народоправства и независимости Руси. Начинается новая полоса русской средневековой истории, связанной с усилением и развитием феодальных отношений и феодальных институтов во всех сферах социальной жизни.41 Чрезвычайно важное значение в истории былины имело завоевание Руси татарами. Произошло то, что не бывало доселе. Прежде русский народ успешно оборонялся от внешних врагов, воюя с ними и «одолая имъ». Жестокое разорение Руси, установление более чем двухвекового ига послужило наряду с изменившейся социально-политической обстановкой одной из коренных причин угасания былины как жанра, истощения самих источников нового былинного сюжетотворчества. Былина как продуктивный жанр народной поэзии прекращает свое существование, уступая место исторической песне. На последнем этапе своего бытия, в позднейших версиях, эпос'ярко отразил победу русского парода над татаро-монгольскими поработителями в былинах иб Илье Муромце и Калине (Кудреванке, Скурле, Мамае и др.) и об Илье, Ермаке и Калине. Но это было в то время, когда историческая песня шла на смену былине. Проблема же соотношения этих двух жанров — задача другого исследования.
41 Характерно, что «пинежско-мезенские записи, представляющие различные композиционные темы, но объединяемые мотивами похвальбы и битвы богатырей с чудесно ожившей силой», составляют «особую группу» (Астахова А. М. Былины Севера. Т. И. М.; Л., 1951. Примечания. С. 754). Эта группа выделяется среди других песен о татарском нашествии и распространена в районе наиболее архаической былинной традиции, что лишний раз подтверждает большую древность вариантов той версии, которая содержит мотивы гибели богатырей, по сравнению с былинами об Илье Муромце, Ермаке и Калине, характерными для района с более молодой былинной традицией (см.: Дмитриева С. И. Географическое^ распространение русских былин. М., 1975. С. 51—65). Дальнейшая переработка сюжета о татарском нашествии, направленная на замену гибельного для богатырства конца победоносным исходом, связана с накоплением народных сил в борьбе с завоевателями и отдельными успехами в этой борьбе, постепенно формирующими в художественном народном сознании мотивы йббедоносгГого завершения схватки.
ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ
Act. — Астахова А. М. БылинЫ Севера. Т. I. М.; Л.» 1938; Т. II. М.; Л., 1951.
Аф.	—Народные русские сказки АН. Афанасьева в трех то-
мах. М., 1957.

Былины —Былины Печоры и Земнего берега. М.; Л., 1961.
Гильф. — Онежские былины, записанные А. Ф. Гильфердингом ле* том 1871 г. Изд. 4-е. Т. I. М.; Л., 1949; т. II. М.; Л.» 1950;: т. III. М.; Л., 1951.
Григ. —Григорьев А> Д. Архангельские былины и исторические: песни, собранные в 1899—1901 гг., т. I. М, 1904; т. II. Прага, 1939; т. III. СПб, 1910.
К. Д.	— Древние российские стихотворения, собранные Киршею*
Даниловым, 2-е изд. допол. М. 1977.
Карел.	— Русские эпические песни Карелии / Изд. подготовила*
Н. Г Черняева. Петрозаводск, 1981.
Кир. -Песни, собранные П. В. Киреевским, вып. I—X. М, I860— 1874.
Марк. —Марков А. В. Беломорские былины. М, 1901.
Милл. — Былины новой и недавней записи из разных местностей России / Под ред. В. Ф. Миллера. М, 1908.
Онч. u —ОнчуковН. Е. Печорские былины. СПб, 1904.
Пар. и Сойм— Былины Пудожского края / Подготовка текстов, статьи и примечания Г. Н. Париловой и А. Д. Соймонова. Петрозаводск, 1941.
Сок. — Чич. — Онежские былины / Подбор былин и научная ред. текстов Ю. М. Соколова. Подготовка текстов, примечания и словарь В. И. Чичерова. М, 1948.
Тих. и Милл.— Тихонравов Н. С., Миллер В. Ф. Русские былины ста* рой и новой записи. М, 1894.
Варианты обозначаются номером, под которым они помещены в сборни* ке, или начальной страницей публикации.
70. Г Алексеев
ИСТОРИЧЕСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ РУССКОЙ ЗЕМЛИ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ ДОКТРИНА ЦЕНТРАЛИЗОВАННОГО ГОСУДАРСТВА
История политической идеологии эпохи создания Русского централизованного государства — одна из существенных проблем исторической науки. В работах Р. П. Дмитриевой, А. А. Зимина, Б. М. Клосса, Д. С. Лихачева, Я. С. Лурье, А. Л. Хо-рошкевич, Л. В. Черепнина и ряда других советских исследователей освещены многие аспекты этой проблемы, изучен ряд памятников, сдельны важные источниковедческие и общеисторические наблюдения. Необходимо отметить, что наибольшее значение в историографии традиционно, начиная с М. А. Дьяко-

.нова,1 уделяется историко-политическим теориям книжников конца XV — начала XVI вв.2 Задача настоящей статьи — проследить ту концепцию Русской земли, которая наиболее полно отразилась в официальных памятниках и политической практике московского правительства конца XV в.3
В ноябре 1470 г. новгородский посол Никита Ларионов, прибывший в Москву к великому князю «бити челом и опаса про->сити, чтобы пожаловал, нареченному их черньцу Феофилу велел быти к себе на Москве», услышал ответ главы Русского государства: «Яз их. жалую по прежнему обычаю, как было при отце моем. и при деде и при прадеде моем, и при преже ‘бывших всех великих князей, их же род есмы, Володимерьских и Новагорода Великого и всеа Руси».4 Позднее, отправляя своих послов в Новгород в тревожную зиму 1470/71 г., великий князь пояснил свою мысль: «Отчина есте моя, людие Новго-родстии, изначала от дед и прадед наших, от великого князя Володимера, крестившего землю Русскую, от правнука Рюрикова, перваго великого князя в земли вашей. И от того Рюрика даже и до сего дне знали есте один род тех великих князей, преже киевских» до великого князя Дмитреа Юрьевича Всеволода Володимерьского. А от того великого князя даже и до мене род их. Мы владеем вами, и жалуем вас, и бороним от вселе. А и казнити волны же есмь, коли на нас не по старине смотрети начнете. А за королем никоторым, ни за великим князем Литовским не бывали есте, как и земля ваша стала».5
Текст, приведенный летописцем, содержит первое известное •нам изложение политической доктрины создающегося Русского централизованного государства.
Ни один из прежних походов великих князей на Новгород «е сопровождался, в летописном изложении какими-либо теоретическими обоснованиями. В глазах летописца каждый такой поход имел свою вполне конкретную причину. Так, Дмитрий Донской зимой 1386/87 г. начал поход, «волости и села воюючи и жгущи, держа гнев на Великий Новагород и нелюбие велико
1 Дьяконов М. А. Власть московских государей. СПб., 1889. С. 64— >66 и сл.
2 Гольдберг А. Л. Три послания Филофея // ТОДРЛ. Т. 29. Л., 1974. С. 68—97; Дмитриева Р. П. Сказание о великих князьях Владимирских. М.; Л., 1955; Зимин А. А. Античные мотивы в русской публицистике конца XV в. // Феодальная Россия во всемирно-историческом процессе: Сб. ст., посвящ. Л. В. Черепнину. М.; 1972. С. 128—138; Клосс Б. М. О времени создания Русского хронографа//ТОДРЛ. Г 26. Л., 1971; Хорошке-тв и ч А. Л. История государственности в публицистике времен централизации//Общество и государство феодальной России. М„ 1975. С. 114—125.
3 Эта концепция наиболее подробно изучена Я. С. Лурье (Лурье Я. С. Идеологическая борьба в русской публицистике конца XV — начала XVI вв. М.; Л., 1960).
4 ПСРЛ. Т. 25. М., 1949. С. 284.
5 Там же. С. 285.

про волжан,	(т. е. новгородцы. — Ю. Д.) разбоем
Кострому и НовгородНижний».6 В январе 1456 г. Василий Темный «поиде на Новгород ратью»—«за неисправление Новгоро-дець». И хотя эти походы (как и конфликты с Новгородом других великих князей) вызывались далеко не простыми и не однозначными обстоятельствами, а были звеньями сложной вековой борьбы двух* крупнейших политических центров раздробленной Русской: земли, никаких принципиальных идеологических мотивов летописец не называет.
Конфликт 1470/71 г. отличался от предыдущих большей глубиной и остротой: впервые возникла реальная угроза отпадения Новгорода от Русской земли и перехода его под власть польско-литовского короля. Именно это обстоятельство стало поводом для провозглашения московской политической доктрины.
Каждое положение вышеприведенного текста заслуживает самого серьезного внимания. Исходный тезис декларирует из-начальность, исконность политической власти великого князя над Новгородом и его землей. Традиция этой власти возводится к Владимиру Святому, хотя упоминается и его прадед Рюрик. Владимир назван первым великим князем. Действительно, как свидетельствуют летописные источники, прежде всего Повесть временных лет, именно с княжением Владимира были связаны (наряду с принятием христианства) важнейшие административно-политические мероприятия, завершившие создание политической системы Древнерусского государства как совокупности земель, возглавляемой великим князем Киевским. Для автора тезиса Владимир Святославич — конкретный политический деятель, создатель политической традиции, сохраняющей всю свою реальность и через пятьсот лет.
Второй тезис утверждает преемственность исторической традиции. Центральный момент здесь — констатация переноса политической власти из Киева во Владимир. «Один род великих князей» — непрерывность линии преемственной власти, осознаваемой в рамках средневековой идеологии как власть патримониальная— «отеческая», передаваемая по наследству. Выделена фигура Всеволода Большое Гнездо — крупнейшего политического деятеля Владимиро-Суздальской Руси, создателя политической системы, объединявшей Владимир и Новгород, родоначальника северо-восточных, в том числе московских князей: «от того великого князя даже и до мене род их».
После обоснования важнейшего положения о преемственности политической власти в Русской земле со времен Рюрика и Владимира рассматривается не менее важный вопрос о содержании и характере этой власти. Великий князь на законном, т. е. традиционном, основании «владеет» землей; осу
6 Там же^С. 212.

ществляет над ней всю полноту политической власти. В его прерогативы входит и «жалованье» («жалуем вас»), «Жалованье» на юридическом языке XV в. означало предоставление любых льгот, привилегий и милостей, в чем бы они ни выражались (в более широком смысле — форму, статус добрых отношений старшего к младшему, государя к его земле). Источником всех этих льгот и этого статуса была, с юридической точки зрения, только верховная политическая власть, осуществляемая князем.
Другая функция этой власти — оборона земли «от вселе», т. е. военная защита от внешних врагов. Само собой разумеется, что третьей исконной функцией княжеской власти является «казнити». Послание делает важное уточнение: князья «казни-ти волны», «коли на нас не по старине смотрети начнете» — княжеская власть выступает в роли защитника «старины», традиции — важнейшей морально-правовой категории средневековья. Здесь «старина», которую защищает великокняжеская власть и за нарушение которой готова «казнити», — это традиция политического единства Русской земли, восходящая к первым древнерусским князьям и олицетворяемая властью нынешнего великого князя.
Это положение далее конкретизируется: «за королем ни которым, ни за великим князем Литовским не бывали есте, как и земля ваша стала», выявляется актуальность момента (на первом плане — та же «старина», та же древнерусская по своим истокам традиция).
Послание великого князя в Новгород, дошедшее в официозном летописном пересказе, — документ выдающегося политического, идеологического и культурного значения. Политическая доктрина Русского государства носит ярко выраженный исторический характер. Ее положения находят свое обоснование не в категориях средневекового провиденциализма, не в терминах средневековой этики, а исключительно в рамках и на почве реальной исторической действительности, как она представляется образованному русскому человеку последней трети XV в. хорошо осведомленному о фактической истории своей страны. История Русской земли за шесть веков, изложенная в летописи, интерпретируется с позиций единства, преемственности исторической и политической традиции. Русская земля — не абстрактное понятие, а живая политическая реальность, связанная и конституированная исторической преемственностью, непрерывностью своего политического бытия. Эта непрерывность существования (или, как мы сказали бы, развития) —тот самый основной факт, тот стержень, который как бы пронизывает всю историю Руси. Облеченная в средневековую патримониальную форму, именно эта непрерывность и преемственность составляет основу политической доктрины нового Русского государства, осознающего себя прямым наследником древней Киевской Ру

си.7 В данном конкретном случае новгородской «старине», обосновывающей особность вечевого города и специфику его политического строя, противопоставляется другая «старина», ставящая во главу угла общерусские категории, категории политического единства Русской земли. При этом обращение к лето-лиси, важнейшему источнику сведений по отечественной истории и в то же время важнейшему литературному, философскому и публицистическому произведению русской словесности, своего рода энциклопедии русской жизни, свидетельствует об определенном интеллектуальном и культурном уровне автора (или ..авторов) политической доктрины, об относительной свободе от «средневековых схоластических штампов (с их обязательной апелляцией к церковным авторитетам), о достаточно развитом .собственном понимании и ощущении Русской земли как важнейшей жизненной реальности.8
Острота борьбы за включение Новгорода в состав Русского государства породила любопытный публицистический памятник, приведенный в Софийско-Львовской летописи и связанных с ней летописях («Словеса избрана от святых писаний, о правде, о смиренномудрии, еже сътвори благочестия делатель благоверный великий князь Иван Васильевичь всея Русии»).9 Основное содержание «Словес», выдержанных в сугубо риторическом, витийственном стиле и обильно насыщенных цитатами из Библии и церковно-учительных книг, — подробное изложение .хода московско-новгородского конфликта. «Словеса» содержат
7 Эта патримониальная форма ввела в заблуждение многих историков .XIX в. и повлияла на выработку так называемой «вотчинной теории» Русского государства. Отметив, что «Иван III заявлял, и его преемники настойчиво повторяли, что вся Русская земля — их отчина», В. О. Ключевский усмотрел в этом «внутреннее противоречие»: «В Москве заявляли притязание на всю Русскую землю, как на -цельный народ, во имя государственного .начала, а обладать ею хотели, как отчиной, на удельном частном праве» (Ключевский В. О. Курс русской истории: Сочинения: В 8 т. Т. 2. М., .1957. С. 127). Однако термин «отчина» вовсе не означает только вотчину в узком частно-правовом смысле. «Отчина» — наследственное право, слово, .имеющее один корень со словом «отечество». «Ни из чего не видно, чтобы Иван III понимал отчину как-нибуДь иначе, не так, как. его удельные предки» (там же). На наш взгляд, напротив, «ни из чего не видно», чтобы .первый государь всея Руси понимал свое «государство» всего-навсего как .свою частную собственность.
8 Я. С. Лурье видит в этом Послании, помещенном в великокняжеский .свод 1472 г., свидетельство «консерватизма официальной московской идеологии». «Всячески подчеркивается изначальный „отчинный” характер господства великих князей над Новгородом» (Лурье Я. С. Идеологическая борьба С. 365). Думается, однако, что категория «консерватизма» в данном случае едва ли применима. В традициях средневекового миропонимания .именно «консерватизм» («старина») был символом права, законности, а .в определенных случаях и прогресса (понимаемого как восстановление справедливости, права). Исконность политического единства Русской земли для «конца XV в. — фактически новая, прогрессивная идея, облеченная в тради-.ционные одежды «старины».
9 ПСРЛ. Т. 20, .4 1. СПб., 1910. С. 283.

вводную, так сказать, теоретическую, часть. В духе средневековой церковно-литературной традиции в этой вводной части особое значение придается фигуре «истины поспешнйка, и божественному закону хранителя, и крепка поборника по православии, благородного и благоверного великого князя Ивана Васильевича всеа Руси»,10 рассматриваемого, однако, не в реально-ис-торическОхМ плане, а исключительно в плане провиденциальном— как орудие и средоточие милости небесных сил. «Мужие Ноугородстии не послушаху своего государя великого князя Ивана Васильевича, еже о благочестии великая старина глаголемых им»,11 — в этом вся суть событий, Опираясь на авторитет Иоанна Златоуста, «Словеса» утверждают общее положение: «всяка душа человеческая пределадушему князю да повинуется».12 Этот тезис, бесспорный с точки зрения средневекового миропонимания, тем не менее поясняется: «вся их земля Новугородцкая, будучи государева отчина великого кназя Ивана Васильевича всея Руси, и яко добывше своея старины, ка-ко вначале от преже бывших государей и благочестивых святых князей великих еще его прародителие и пречестных его родителей великих князей, и еще от святого равно апостолом великого князя Владимера корене благоплодная расль христолюбивых великих князей и благочестивых, пятье на десять колено святаго того роду, еже чтетца по • писанному летописцу бытейских книг».13 «Словеса» утверждают, что «лет за четыреста и семьдесят и до сего времени николи же» Новгородская земля и «вси мужи Новугородстии. никогда же неотступны были от них, от своих господ, нигде же, а имя их, великих государей, держали на себя честно и грозно».14
Резко отличаясь от Послания в Новгород по своему стилю и функциональной роли, «Словеса» тем не менее, как мы видим, содержат один общий с официальным Посланием мотив —» утверждение исторической преемственности великокняжеской власти в Новгороде, «еже чтетна по писанному летописцу бытейских книг». Однако если в Послании этот мотив имеет значение решающего аргумента и сравнительно подробно развит, в «Словесах» он только присутствует, растворяясь в потоке библейских аллюзий и церковно-учительных сентенций. Отнюдь не противореча основному тезису Послания и даже включая' этот тезис в свою аргументацию, «Словеса» строят эту аргументацию на других основаниях — традиционно-церковных, а не реально-исторических.
В Послании и «Словесах» — перед нами, в сущности, два варианта (формы) одной той же политической доктрины, док
ю Там же.
11 Там же. С. 284.
12 Там же. С. 285.
13 Там же.
14 Там же.

трины Русского централизованного государства. Эта доктрина^ носящая в своей основе реально-исторический характер, в Послании изложена в конкретно-политическом, в «Словесах» — в традиционном церковном аспекте. Официозное (если не официальное) происхождение летописного текста Послания не вызывает сомнений. Сложнее обстоит дело со «Словесами». А. Н. Насонов пришел к выводу, что они были составлены в кругах^, близких к митрополиту Филиппу, и имеют в качестве одного из^ осйовных источников послание этого митрополита в Новгород.15-Как показывает сопоставление текстов «Словес» и послания митрополита Филиппа,16 автор «Словес», действительно, широко использовал текст послания, взяв из него ряд известий.. «Словеса» и послание близки и по литературному стилю. Однако «Словеса» отнюдь не пассивно следуют за посланием,, а в ряде случаев дополняют его новыми реалиями,17 опуская^ в то же время некоторые известия и оценки.18 Поэтому «Словеса» следует рассматривать как сложный компилятивный памятник, отразивший как церковную (митрополичью), так и светскую (великокняжескую) тенденции. Откуда же попала «Словеса» интерпретация политической доктрины Русского государства? «Весте убо, сынове како в начале святое крещение и веру православия приняли есте от равного апостолам? боговенчанного великого князя Владимера, в нем же благочестии и неподвижно пребываем. в всех рускых землях. отчины господина и сына моего великого князя Ивана Васильевича всея Руси, вашего господина, отчича и дедича. А вы, отчина-его, земля наугородская, мужи волные, за коликое многих лет от его прародителей и от его прадед, неотступны были ни-коли, же, никоторыми делы, и до сего времени»,19— налицо почти дословное совпадение этого отрывка послания митрополита с приведенной выше цитатой из «Словес избранных». Итак,, интерпретация исторической идеи единства Русской земли попала в «Словеса» из послания Филиппа. В отличие от великокняжеской трактовки идея единства Русской земли преподносится в «Словесах» и послании в самом общем виде, и основной упор делается не на преемственность политической власти, а на церковные категории, политическая же традиция статична и не рассматривается в историческом развитии. Единство Русской, земли здесь выражено в абстрактной форме. Следует отме
15 Насонов А. Н. История русского летописания XI — начала XVIII вв.. М 1969 С 253____255.
” 16 Рус. ист. б-ка (РИБ). Т. VI. СПб., 1880. № 102, стлб. 721—731.
17 Подробное и точное исчисление конкретных «вин» новгородцев сведения о деятельности новгородских верхов во время конфликта, данные о поездке в Новгород великокняжеского посла И. Ф. Товаркова.
18 Сюда относятся сведения о посылке в Новгород митрополичьего сына* боярского Тургена, упреки митрополита в адрес нареченного владыки, характеристика новгородских отступников.
и РИБ. Т. VI. Стбл. 723.

тить не только различия, но и общность обеих форм доктрины— это теория единства Русской земли, опирающаяся в конечном счете на исторические реалии.
Итак, начало 70-х годов XV в. важнейший этап в процессе складывания единого Русского государства, ознаменовался появлением политической доктрины, которая, в сущности, и явилась исторической концепцией нового государства.
Если в бсхрьбе с новгородскими сепаратистами 1471 г. решался основной вопрос внутренней структуры Русского государства — быть ли ему единым политическим организмом или по-прежнему оставаться эфемерным конгломератом слабо связанных между собой земель и княжеств, под номинальной властью великого князя, то летом и осенью 1480 г. на карту было поставлено само бытие Русского государства как такового. Нашествие Ахмата в условиях сложного международного и внутреннего положения Русского государства (наличие литовско-ордынского союза, феодальный мятеж, война с Орденом, только что раскрытый заговор новгородских сепаратистов) ставило страну перед смертельной угрозой. Победа Ахмата, ставившего перед собой далеко идущие цели, означала бы полный разгром возрождающейся русской государственности и возвращение страны к временам Батыя. Хотя русское военнополитическое руководство твердо придерживалось определенной стратегической линии, принесшей в результате победу над Ордой, проблемы борьбы с небывалым по размаху ордынским нашествием являлись, по-видимому, предметом дискуссий в близких к правительству кругах.
Рассказ, включенный в Софийско-Львовскую летопись, приписывает капитулянтскую позицию советникам великого князя И. В. Ощере и Г. А. Мамону. Они «глаголаху великому князю, ужас накладываючи, вспоминаючи еже под Суздалем бой отца его с татары, како его поимаша татарове и биша; тако же егда Тахтамыш приходил, а князь великий Дмитрий Иванович бежал на Кострому, а не бился с царем».20 Есть основания думать, что рассказ Софийско-Львовской летописи достаточно тенденциозен. Для нас, однако, здесь важна аргументация, приводимая в пользу капитуляции перед Ахматом. Она обосновывается историческими примерами, почерпнутыми из сравнительно недавнего прошлого: сторонники капитуляции апеллируют к определенной традиции, имеющей корни двухстолетней давности подчинения ордынским ханам. Надо полагать, что эта традиция была достаточно прочной. О традиции повиновения ханам пишет в своем послании архиепископ Вассиан: «глаголе-ши, яко под клятвою есмы от прародителей, аще не поднимати рукы против царя стати».21 «Старина» подчинения Орде была
20 ПСРЛ. Т. 20, ч. 1. С. 345.
21 Там же. С. 342.

существенным фактом русской жизни и политического самосознания. Решительная борьба е Ордой за свержение ига требовала полного напряжения не только материальных, но и моральных сил; «старине» подчинения Орде должна была быть противопоставлена другая доктрина, противоположного качества.
Черты такой доктрины находим в послании на Угру архиепископа Вассиана — сторонника решительной и бескомпромиссной борьбы с Ахматом. Не подвергая здесь анализу все аспекты этого публицистического произведения, обратим внимание только на один (хотя и чрезвычайно важный) аспект.
Автор послания обращается к великому князю, «в царях пресветлейшему и преславному». Великий князь — вполне независимый государь. В глазах архиепископа Вассиана восстановление национального суверенитета Русской земли — уже свершившийся факт. «Льстивые и лжеименитые» «развратники», советующие отказаться от борьбы с Ахматом, ведут русского государя от славы (которая уже есть) к бесчестию.22 Такова общая, декларативная часть Послания, отражающая высокий уровень представлений о политическом статусе Русской земли и ее государя.
Для нашей темы особенно важна конкретно-историческая часть послания. «Поревнуй преже бывшим прародителем твоим, великим князем, не точью Русскую землю обороняху от поганых, но и иные страны приимаху под себя: еще глаголю Игоря, и Святослава, и Владимера, иже на греческих царях дань има-ли, потом же и Владимера Мономаха, како и колико бился с окаянными, половцы за Русскую землю, и иные мнози, их же паче нас ты веси». В качестве ближайшего примера назван Дмитрий Донской: «твой прародитель, каково мужество и храбрость показа за Доном.. .не пощаде живота своего избавления ради христианского».23 Подвиги Донского описаны особенно подробно как образец для подражания.
Призывая к активной, решительной борьбе с Ордой, архиепископ Вассиан тоже опирается на историческую традицию. Однако эта традиция совсем иного рода: она включает представления о былом величии Русской земли, о героических подвигах ее защитников — прямых предков великого князя. Весьма характерно, что автор послания видит в своем адресате знатока истории, хорошо осведомленного о делах своих предков («их же паче нас ты веси»). Для такой оценки были достаточные основания: как мы видели, великокняжеская доктрина единого Русского государства базировалась на определенной исторической концепции, на концепции непрерывности и преемственности исторической традиции. Воспоминания о героических подвигах
22 Там же. С. 339—341.
23 Там же. С. 341—342.

и победах прежних князей должны были в этом контексте играть особенно важную роль»
Итак, «традиции» подчинения Орде, капитуляции перед ханами, в Послании на Упру противопоставлена героическая традиция величия Русской земли — традиция, имеющая свои реальные истоки в далеком прошлом, во временах Киевской Руси. Существенно, что именно эта традиция, эта «старина» в наибольшей степени соответствовала великокняжеской концепции русской государственности — концепции, имевшей далеко не только теоретическое значение.
Опора на историческую традицию полной независимости и единства Русской земли — один из наиболее существенных мотивов в дипломатической практике русского правительства в последние десятилетия XV в.
В январе 1489 г. на переговорах с послом императора Фридриха III, предлагавшего государю всея Руси королевский титул, глава Русского государства через дьяка Федора Курицына заявил: «Мы Божию милостью государи на своей земле изначала, от первых своих прародителей, а поставление имеем от Бога, как наши прародители. а поставления, как есми наперед сего не хотели ни от кого, так и ныне пне хотим».24
Трудно переоценить принципиальную важность этого заявления. Отказ от королевской короны из рук германского императора свидетельствует не только о политической дальновидности и осведомленности русского правительства в европейской ситуации,25 но говорит и об определенной, четко выраженной и последовательной концепции русской государственности. В этом заявлении сформулирован основной принцип государственного суверенитета России. Государственная власть Русской земли— изначальна и исконна, не зависит от иностранных держав и не нуждается ни в чьей санкции; как суверенное государство Русская земля равноправна с Империей.
Наказ Юрию Траханиоту, первому русскому послу к императору, выехавшему из Москвы 22 марта 1489 г., содержит новые моменты. «Государь наш — великий государь, уроженный изначала от своих прародителей. А и наперед того от давних лет прародители его по изначальству были в приятельстве и в любви с передними (прежними. — Н. Л.) римскими царями, которые Рим отдали папе, а сами царствовали в Византии».26 Суверенитет Русского государства, декларированный в наказе государя всея Руси имперскому послу, не нуждается в дальнейших подтверждениях. Цель заявления Траханиота — показать реальное место Русской земли в мировой истории: констатиру
24 пдс. Ч. 1. СПб., 1851. С. 11 — 12.
25 См.: Базилевич К. В. Внешняя политика Русского централизованного государства. Вторая половина XV в. М. 1952. С. 263—264.
2« ПДС. Ч. 1. С. 17—18.

ется «приятельство и любовь», т. е. полное равноправие древнерусских государей с императорами Византии, прямыми наследниками великой Римской империи. Итак, претензии Русского государства на равноправие с Империей определяются не только декларацией суверенитета, но и конкретно-исторически ссылками на реальную историческую действительность.
Выходя впервые на широкую международную арену, новое Русское государство определяет свое место в европейской политической системе прошлым Древней Руси, чьим непосредственным наследником и продолжением оно является. Необходимо еще раз подчеркнуть деловой, реально-исторический характер этой апелляции, лишенной каких-либо черт генеалогического баснословия, широко распространенного в разных странах позднесредневековой Европы, чьи государи стремились любой ценой «породниться» с римскими императорами и с самим библейским Ноем.27
В сношениях с Империей русская дипломатия опиралась на историческую концепцию Русского государства для определения его места в международной системе, но и в отношениях с непосредствеными соседями, Литвой и Польшей, владевшими значительной частью русских земель, эта концепция играла ничуть не меньшую роль.
«.. .Наши городы и волости и земли наши король за собою держит», — заявил от имени великого князя М. Я. Русалка Морозов в июне 1490 г. на переговорах со Станиславом Петряшко-вичем, послом Казимира IV28 Это заявление трудно воспринять иначе, как напоминание о русских землях, в свое время захваченных Польшей и Литвой. Такое же заявление должен был сделать королю в мае 1492 г. И. Н. Берсень-Беклемишев.29 В июле 1493 г. Б. В. Кутузов и дьяк Ф. Курицын передали ответ великого князя литовским послам на их претензии по поводу отъехавших к Москве порубежных князей Одоевских, Воротынских, Белевских и Мезецких; «те князи наши слуги старые, деды и отцы их служили нашим предкам великим князем, а не в згоду отца нашего великого князя те князи были у его отца у короля».30 Коммендация порубежных князей к Литве, действительно имевшая место в 'середине XV в., в эпоху
27 Грабарь В. Е. Священная Римская империя в представлениях публицистики начала XIV в.//Средние века. Вып. 1. М.; Л., 1942. С. 96; X о-рошкевич А. Л. История государственности. С. 117—119 (едва ли, однако, можно трактовать заявление Ю. Траханиота только как попытку «в духе времени связать род русских князей с римскими императорами>, как считает А. Л. Хорошкевич. — Там же. С. 119).
28 Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским. СПб., 1882. № 12. С. 50.
29 Там же. № 16. С. 62.—Посольство не состоялось из-за смерти короля Казимира.
30 Там же. № 23. С. 106.

«феодальной войны на Руси,31 объясняется «невзгодой» и трактуется как временное, чрезвычайное явление, нарушающее «старину», обычный порядок, когда русские князья служат русскому, а не литовскому государю.
Когда в 1480—1481 гг. русские князья в Литве вступили в -заговор с целью перехода под власть Русского государства, за что были подвергнуты жестокой казни со стороны Казимира, русское правительство продолжало поддерживать мирные отношения с королем и не предъявляло ему никаких формальных претензий. Не было предъявлено формальных претензий и на переговорах о мире в 1494 г. Более того, на этих переговорах было достигнуто соглашение о размежевании земель. По договору 5 февраля 1494 г. Смоленск и ряд других русских городов остался за Литвой.32 Однако в Литве понимали, что московское правительство не намерено отказываться от своей принципиальной программы воссоединения всех русских земель. В .августе 1499 г. Александр Литовский через посла Станислава Глебовича потребовал у русского государя: «абы еси тот замок наш Киев и вся Киевская места в наш лист докончалный казал нам вписать, а либо особный лист свой велел бы нам *еси на то дать». Только при этом условии литовская сторона соглашалась признать великого князя Ивана Васильевича государем всея Руси (что было предусмотрено договором 1494 г.).33 Принятие этого требования означало бы формальный отказ Русского государства от земель, входивших в состав Древней Руси и связанных с Северо-Восточной Русью этническим, языковым, культурным и конфессиональным единством, ^означало бы разрыв исторической традиции. Русское правительство категорически отказалось даже обсуждать подобное требование Александра Литовского («такие безлепичные делак нам приказывает мимо дело»).34 Не предъявляя непосредственных претензий на территории, захваченные в свое время Лит-ъой и Польшей, русское правительство отнюдь не собиралось ъ принципе отказываться от генеральной линии своей политики, направленной на воссоединение всех русских земель в едином государстве.
Важным этапом развития этой линии стали переговоры в январе 1503 г. с Сигизмундом Сантаем, послом Владислава Ягеллончика, короля Венгрии и Чехии, выступившего посредником в русско-литовском конфликте. 13 января дьяки зачитали послу официальный ответ русского правительства, в котором, в частности, говорилось: «Ведомо гораздо самим королем,
31 До кончания новосильских и одоевских князей с Казимиром Литовским см. в: Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей 1XIV—XVI вв. М.; Л., 1950. № 39. С 117—118; № 60. С. 192—193.
32 Там же. № 83. С. 330.
зз Памятники дипломатических сношений... № 61. С, 282.
** Там же.

Владиславу и Александру, что они вотчнчи Полского королевства Да Литовские земли от своих предков, а Русская земля от наших предков, из старины, наша отчина. А коли есми имали докончанье с своим зятем, с великим князем Александром, и мы были тогда те свои отчины, переступили свойства деля. .».35
В еще более законченной форме эти мысли были высказаны Иваном III 5 марта 1504 г. через казначея Дмитрия Владимировича на очередных переговорах с польско-литовскими послами: «Каждому отчина своя мило и каждому своего жаль. Ино ведь ведомо зятю нашему, Александру королю и великому князю, что Русская земля вся. из старины, от наших прародителей, наша отчина, и нам ныне своей отчины жаль, а их отчина — Лятская земля да Литовская.. Ино не то одно наша отчина, коя городы и волости ныне за нами, и вся Русская земля,. Киев и Смоленск и иные городы, которые он за собою держит к Литовской земле. из старины от наших прародителей наша отчина». На тех же переговорах боярин Яков Захарьич передал послам заявление своего государя: «Коли похочет е нами брат наш и зять Александр. быти в братстве и в любви и в прочной дружбе, и он бы нам нашие отчины Русские земли все, Киева и Смоленска и иных городов, кои держит к Литовской земле, отступился».36
Историческая концепция единства Русской земли, воплощенная в средневековую патримониальную форму, нашла в-этих заявлениях свое наиболее полное выражение. Вся Русская земля, т. е. все, что входило в состав Древнерусского государства, есть в сущности одно политическое целое, в такой же мере, как Польское или Литовское государство. В силу традиции преемственности политической власти новое Русское государство, прямой наследник древнего, имеет законное и неотъемлемое право на все его земли. Это право сохраняется имманентно, независимо от каких-либо дипломатических соглашений: фактическая власть иноземного государя над теми или иными территориями Руси есть только временное, конъюнктурное явление, не исключающее основного факта — принципиального единства’ всей Русской земли.
Если в 1503 г. этот принцип только еще декларировался, то в 1504 г. он впервые принял форму конкретного требования к польско-литовскому королю отказаться от русских земель, которыми он владеет. Хотя это требование не носило категорического, ультимативного характера, оно вполне однозначно определяло дальнюю стратегическую перспективу внешней политики Русского государства на многие поколения (борьбу за воссоединение всех русских земель, всего исторического наследи» Древней Руси — колыбели русской государственности).
35 Там же. № 73. С. 358.
36 Там же. № 78. С. 460.

Итак, можно отметить некоторые наиболее характерные черты концепции Русского государства в 1470—1500-х годов. Первая черта — официальный характер и происхождение. В отличие от теорий позднейших книжников о «третьем Риме», о «князьях Владимирских» и т. п., концепция политического единства Русской земли со времен Киевской Руси, декларируется и поддерживается правительством и в этом смысле носит характер правительственной доктрины. Разумеется, идея единства Русской земли не была открытием или изобретением московского правительства 70-х годов XV в. Эта идея, «питаемая древнерусской традицией и неизгладимой народной памятью о былом единстве страны была одной из древнейших и всеобъемлющих».37 Мысль о единстве страны «тлела в народе», по меткому наблюдению В. О. Ключевского.38 Однако необходимо признать, что именно правительство Ивана III сделало эту идею основой своей политической доктрины, знаменем борьбы за создание, укрепление и расширение нового централизованного государства.
Вторая черта концепции — ее исторический характер. Концепция исторического единства Русской земли базируется на конкретно-историческом материале, содержащемся в русских летописях. Необходимо в связи с этим отметить, что именно в это время в Москве создаются новые общерусские своды, стремящиеся дать наиболее полную историю Русской земли. Расцвет русского летописания во второй половине, особенно в последней трети XV в., — факт, давно обративший на себя внимание исследователей.39 Интерес к событиям русской истории прошедших веков отражает общий подъем национального самосознания й культуры в период образования централизованного государства. Общекультурные задачи при составлении сводов тесно переплетаются с интересами политики. Подчеркнутый историзм и реализм концепции делает ее относительно свободной (в рамках, разумеется, средневековой идеологии) от теологических наслоений — эта концепция носит в основе своей светский, а не церковно-провиденциалистский характер.
Наконец, последняя черта концепции, тесно связанная с пре-дыдущими, — ее реально политический характер. В отличие от возникших позднее идей Хронографа, Чудовской повести и т. п., историческая концепция 1470—1500-х годов находит прдк* тическое применение во внешней и внутренней политике дёрт-
37 Цашуто В. Т. Возрождение Великороссии и судьбы востфШЫК славян // Древнерусское наследие и исторические судьбы Восточной/Европы. М., 1982. С. 56.	. Л
38 Ключевский В. О. Курс русской истории: Сочийеяййг*® 8 T,. Т. 2. С. 115.	л,
39 Лурье Я. С. Общерусские летописи XIV—XV вд. Я.к^7б. С. 259—

рализованного государства, подсказывая аргументы в дипломатических спорах и формулировку политических задач.40
Учитывая изложенное, можно ли согласиться с трактовкой этой доктрины как консервативной, а также с тем, что «идеи, высказывавшиеся в публицистических памятниках, проникали в официальную идеологию с некоторым запозданием и выражались главным образом в отрицательной форме, в форме осуждения „латынства” и потворства татарскому хану».41 Напротив, одним из признаков политической доктрины централизованного государства был именно ее позитивный, активный характер: историческая концепция единства Русской земли была руководством к практическим действиям (в чем ее отличие от умозрительных теорий книжников).
Последняя треть XV — первые годы XVI в. — одна из самых ярких эпох в истории феодальной Руси, оставившая глубокий след в последующих веках. Формулирование и развитие исторической концепции Русского государства, отражающей новый уровень национального самосознания и политической идеологии, — одно из важных достижений этой эпохи.
40 Называя эту концепцию «патримониально-теократической» (что, на наш взгляд, не совсем точно), А. Л. Хорошкевич справедливо отмечает, что она «полностью отвечала запросам времени собирания в единое государство русских земель... и утверждения его суверенности» (Хорошкевич А. Л. История государственности. С. 115).
41 Лурье Я. Q Идеологическая борьба. С. 374.
В. К. Заборов
ОБ АВТОРСТВЕ СЕРГЕЯ КУБАСОВА
Вопрос об авторстве Сергея Кубасова по отношению к одному из хронографов особого состава, чьим именем он назван, к частям этого хронографа, а также по отношению к другим произведениям русской литературы XVII в., связанным с текстом хронографа Кубасова, обсуждался в научной литературе на протяжении многих десятилетий и до последнего времени не имел однозначного решения.
В первой краткой публикации в 1815 г. выборочных мест из хронографа Кубасова по единственному известному в то время списку (Демидовский — утрачен) была приведена приписка, которой завершался текст хронографа: «Слава свершителю богу, мне способивый в совершение привести книгу сию грано-граф, сиречь летописец. Труды же и тщание многогрешнаго

раба Тобольскаго сына боярскаго Сергея Кубасова».1 Этой приписки при наличии единственного списка хронографа было достаточно для того, чтобы считать Сергея Кубасова составителем всего хронографа и автором оригинального произведения, посвященного событиям так называемого Смутного времени. Этой точки зрения, например, придерживался митрополит Евгений в своем «Словаре русских светских писателей. .».2 В словарной заметке он также высказал предположение о некоторых биографических данных, относящихся к Сергею Кубасову— «выходец из Ярославля, жил в конце XVI и начале XVII века».3 Это предположение, основанное хотя и на реальном, но неправильно понятом тексте вторых вирш повести, совершенно неверно. Вирши Демидовского списка сообщали, что «есть же книги сея слагатай рода Ярославского исходатай»,4 но они сообщали не о Сергее Кубасове, а, как показало изучение текста, об одном из редакторов так называемой «Повести Катырева-Ростовского» (далее: Повесть), которая является третьей частью хронографа Кубасова, о князе С. И. Шаховском. Данные о времени жизни Сергея Кубасова, приводимые митрополитом Евгением, соответственно также неверны.
Точки зрения митрополита Евгения придерживался известный исследователь русских хронографов А. Н. Попов, который ввел в научный оборот еще два списка хронографа (Попова— утрачен; Пискарева — ГБЛ, ф. 228, собрание Пискарева, № 169).5 Он писал: «Кубасов был современником описываемых им событий, и если приведенное им заглавие принадлежит ему самому, а не переписчику, то его труд был окончен в 1620 г. По его собственному свидетельству, описанное им он сам существенно видел, а иное слышал от других».6 А. Н. Попов, как и митрополит Евгений, считал Кубасова не только автором, но и очевидцем событий. Указание на 1620 г. следует отнести к опечаткам, так как в указанном заглавии стоит «в лето 7134 июля в 28 день», т. е. с 1626 г. Список Попова также имел приписку, схожую с припиской Демидовского списка: «Труды же и тщание многогрешнаго раба тобольскаго сына боярскаго Сергея Кубасова».7 Отличительные особенности списка Попова следующие: 1) текст хронографа с описания правления Ивана
1 Русские достопамятности, издаваемые Обществом истории и древностей российских, учрежденным при имп. Московском университете. М., 1815. Ч. 1. С. 170—175.
2 Словарь русских светских писателей, соотечественникой и чужестранцев, писавших в России, сочинение митрополита Евгения. Т. 1. М., 1845. С. 322—323.
3 Там же. С. 322.
< Русские достопамятности... С. 175.
5 Попов А. Н. Обзор хронографов русской редакции. Вып. 2. М., 1869. С. 231.
3 Там же. С. 236.
7 Там же. С. 235.

Грозного не разделен на главы; 2) в заглавии Повести, как; уже отмечалось, указана дата ее создания— 1626 г.; 3) во вторых виршах назван другой «слагатай»: «Есть же книги сей слагатай сын предиреченнаго князя Михаила роду Ростовскаго сходатай».8 9 И митр'ополит Евгений и А. Н. Попов основывали свои выводы о биографии Кубасова и о его авторстве только на основе «очевидного» прочтения текста: подпись есть, пишет очевидец, год работы указан.
Несколько иной точки зрения придерживался их современник известный археограф П. М. Строев, который считал, что Кубасов «был только переписчиком экземпляра, бывшего в руках Калайдовича (Демидовский список. — В. 3.)»? (П. М. Строев весьма часто высказывал свои предположения без какого-либо обоснования).
Если точка зрения А. Н. Попова об авторстве Сергея Кубасова была основана на сообщении в приписке и на рукописной традиции (два списка из трех имели приписку), то С. Ф. Платонов вслед за В. О. Ключевским обосновал свою точку зрения прежде всего на анализе текста Повести, привлекая при: этом новый материал и новые данные о биографии Сергея Кубасова.10 С. Ф. Платонов указал на то, что служебная деятельность Сергея Кубасова протекала во второй половине XVII в.т например его участие в посольстве Ф. И. Байкова в Китай (1654—1657 гг.). Он также ввел в научный оборот три новых списка хронографа: Сулакадзева (ЛОИИ, ф. 11, № 143), Вяземского (ГПБ, собрание Вяземского, F VI), Едомского (БАН> 16.13.2).11 Тщательный анализ Повести позволил С. Ф. Платонову сделать следующие выводы: 1) Повесть — самостоятельное произведение, она существовала первоначально отдельно, а не в составе хронографа Кубасова; 2) существует две редакции Повести, первая редакция отразилась в списке Попова, вторая редакция в остальных списках хронографа; 3) автором первой й первоначальной редакции был князь И. М. Катырев-Ростов-ский, так как в ней находится отсутствующая в другой редакции похвала князю Михаилу Петровичу Катыреву-Ростовскому^ на кого ссылается автор. Участие Сергея Кубасова в работе над хронографом С. Ф. Платонов определил следующим образом: «Из выражений самого Кубасова нельзя непременно заключать, что он только переписал Хронограф; его слова дают
8 Изборник славянских и русских сочинений и статей, внесенных в хронографы русской редакции /Собрал и издал Андрей Попов. М., 1869. С. 283—315.
9 Строев П. М. Библиологический словарь и черновые к нему материалы. СПб., 1882. С. 183.
10 Платонов С. Ф. Древнерусские сказания и повести о Смутном» времени XVII века как исторический источник. СПб., 1913. С. 257—281.
11 Обзор списков с указаниями современных шифров и характеристик см.: Зиборов В. К. Хронограф Сергея Кубасова как исторический источник: Автореф. канд. дис. М., 1984. С. 4.

•одинаковое право думать, что он был и собирателем-компилятором всего труда».12 С. Ф. Платонов обратил внимание и на ^странный факт: приписка Сергея Кубасова стоит под двумя разными редакциями Повести. Истинной он считал приписку Кубасова под редакцией Катырева-Ростовского, а другую считал случайной.
Гипотеза С. Ф. Платонова об авторе Повести, изложенная в «его фундаментальном труде «Древнерусские сказания и повести о Смутном времени XVII века, как исторический источник», :на долгие десятилетия утвердилась в научной и учебной литературе, хотя сам исследователь впоследствии высказал свои сомнения по поводу этой гипотезы.13
В «Старых сомнениях» С. Ф. Платонов несколько неожиданно поставил вопрос об авторстве Сергея Кубасова по отношению к Повести и всему хронографу: «.. .при сопоставлении некоторых литературных особенностей ,,Повести” о Смутном 'времени Катырева с так называемой „Строгановской” Сибирской летописью нельзя не заметить поразительного сходства в обоих произведениях картин природы, столь редких вообще в Московской письменности. При этом нет возможности во всех случаях установить простое заимствование, напротив, неизбежно следует признать однородность творчества».14 И далее С. Ф. Платонов спрашивает: «Не трудился ли Кубасов и над Строгановской летописью, раз он потрудился над хроногра--фом?».-И сам отвечает, что «такой вопрос признан вполне уместным и интересным».15
А. М. Ставрович, взяв сомнения С. Ф. Платонова за основу, уже утверждала авторство Сергея Кубасова по отношению к Повести и Строгановской летописи.16 Несмотря на сомнения С. Ф. Платонова и утверждение А. М. Ставрович, в литературе, как уже отмечалось, на долгое время утвердилась гипотеза Ключевского — Платонова о И. М. Катыреве-Ростовском как авторе Повести. Только в последнее десятилетие на основе нового материала этой гипотезе были противопоставлены другие.
В 1975 г. М. В. Кукушкина опубликовала статью с сообщением о новом списке Повести (ГПБ, собрание Соловецкое, № 880/990), где читается следующая приписка: «Изложена <5ысть сия книжица летописная многогрешным- в человецех Се
12 Платонов С. Ф. Древнерусские сказания... С. 263 (сноска 3).
13 Платонов С. Ф. Старые сомнения//Сборник статей в чеСть Матвея Кузьмича Любавского. Пг., 1917. С. 172—180.
14 Там же. С. 173—174. См. также анализ картин природы: Семенова Е. П. Об источниках «Повести преславной» С. И. Шаховского /ДТОДРЛ. Т. XXXIX. Л., 1985. С. 335—340.
15 Там же. С. 179.	__
16 Ставрович А. М. Сергей Кубасов и Строгановская летопись (Новые мысли по поводу «Старых сомнений» // Сборник статей по русской истории, посвященных С. Ф. Платонову. Пб„ 1922. С. 285—4293.

меном Шеховским^17 Н.а основании этой приписки М. В. Кукушкина сделала выЬод о том, что автором Повести был князь С. И. Шаховской и что его редакция, написанная до 1626 г., естественно, является первоначальной. Вновь найденный список Повести с припиской С. И. Шаховского, который был из рода Ярославских князей, позволяет понять чтение во вторых виршах, где помянут «слагатай» из Ярославского рода, хотя при этом и возникает вопрос, зачем князю Шаховскому понадобилось в стихах описательно указать свое имя, а в приписке указать его точно.
В 1980 г. была опубликована наша статья с сообщением еще об одном новом списке Повести (ГПБ, собрание СПб. Духовной академии, № 305).18 Анализ текста всех списков Повести, с учетом вновь найденного, позволил выдвинуть и обосновать следующее положение: в списке Духовной Академии отразился первоначальный вид повести, а работу Катырева-Ростовского и Шаховского следует рассматривать как работу редакторов. Автор первоначального вида Повести пока нам неизвестен, но в акростихе первых вирш читается имя какого-то Тарасия.
В полемике по вопросу об авторстве Повести фигура Сергея Кубасова как бы отошла на второй план, при этом хронограф продолжал носить его имя. Такое неясное положение (с одной стороны, Сергей Кубасов автор и не автор, с другой— его имя носит хронограф) в сочетании с малой изученностью истории хронографа явилось причиной неясности даже в терминах. Примером может служить мнение Е. К. Ромодановской: «Как бы ни решился спор об атрибуции ,Довести книги сея от прежних лет” (так называемая повесть Катырева-Ростов-ского.— В. 3.), несомненно, что С. И. Кубасов был автором-компилятором особой редакции хронографа. Читатели и переписчики XVII в. воспринимали его как автора этого сочинения и последовательно сохраняли его имя на всех известных в настоящее время списках».19 Обращение к мнению читателей и переписчиков при решении такого сложного вопроса вряд ли следует считать удачным.
Кроме этого, имя Кубасова стоит не на всех списках, о чем речь пойдет далее и на что обратил внимание еще С. Ф. Платонов. В положениях Е. К. Ромодановской обращает внимание и неясность определения роли Кубасова: «автор-компилятор».
17 К у к у щ к и н а ( М. В. Семен Шаховской — автор повести о Смуте If Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология: Ежегодник, 1974 г. М., 1975. С. 75—78.
18 3 и б о р о в В. К. Об авторе так называемой повести Катырева-Ростовского//Источниковедение литературы Древней Руси. Л., 1980. С. 244— 250.
«Ромодановская Е. К. Русская литература в Сибири первой половины XVII в.: (Истоки русской сибирской литературы). Новосибирск, 1973. С. 31—32.

Оно как бы предполагает, что Кубасов был автором какой-то части хронографа. Возникает вопрос: какой части?
Из анализа краткого историографического обзора можно сделать вывод о том, что авторство Сергея Кубасова по отношению к вышеупомянутым произведениям XVII в. можно решить только на основе суммарных данных о рукописной традиции этих произведений, биографии Сергея Кубасова, истории текста всего хронографа и произведений близких к нему. Рассмотрим по порядку все эти положения.
Количество списков хронографа Кубасова (шесть), введенных в научный оборот исследователями XIX в., осталось прежним. Правда, выявлены памятники, отразившие в себе источники хронографа, и памятники, содержащие произведения, зависимые от него. Среди шести известных списков хронографа только два имели приписку Сергея Кубасова (Демидовский, Попова). К сожалению, оба списка еще со времен С. Ф. Платонова считаются утраченными, что, естественно, усложняет работу, но не делает ее безнадежной. На основе анализа данных об этих списках С. Ф. Платонов сделал вывод, что каждый из них представляет собой особый вид хронографа Кубасова. Отличительные особенности их следующие: 1) список Демидовский, так же как и другие четыре списка хронографа Кубасова, содержит в своем составе Повесть в редакции Шаховского (о чем можно предположить после статьи М. В. Кукушкиной); текст этих пяти списков хронографа разделен на 311 глав, что является характерной чертой; 2) список Попова содержит в своем составе Повесть в редакции Катырева-Ростовского; текст этого списка имеет деление на главы только до правления Ивана IV.
Как уже отмечалось, С. Ф. Платонов обратил внимание на вопрос, почему приписка Кубасова стоит под двумя разными видами как всего хронографа, так и повести? По его мнению, одна приписка истинна (список Попова), а другая случайна (список Демидовский). Не высказывая окончательно своего мнения, пока только отметим, что приписка Кубасова стоит: 1) под одним из пяти списков хронографа одного вида, т. е. вполне вероятно его работу определить как работу переписчика; 2) под единственнным списком хронографа, представляющим собой особый вид, не находящим параллелей в рукописной традиции, т. е. перед нами более самостоятельная работа, которую можно определить как работу составителя. Естественно возникает вопрос: когда Сергей Кубасов осуществлял свой труд переписчика и составителя (текст хронографа — это рукопись in folio — в зависимости от почерка от 400 до 700 листов)? Для ответа на этот вопрос обратимся к биографическим данным о нем. К биографии Сергея Кубасова обращались многие исследователи: П. М. Строев, А. Н. Попов, С. Ф. Платонов, А. М. Став-рович и др. Все немногочисленные биографические находки

были собраны О. А. Державиной, и на их основе она опубликовала короткую справку о Кубасове: «Кубасов, Сергей Иевле-вич (г. рожд. нецзв. — ум. после 1694)—рус. писатель 17 в. Был родом из Тотьмы, служил в Сибири. В 1654—57 вместе с Ф. И. Байковым ездил в Китай. Составитель одной из редакций рус. хронографа т. н. „особого состава”, заключающего в себе события мировой истории от „сотворения мира” до времени Ивана IV. Нек-рые исследователи считают К. автором т. н. „Строгановской летописи” В конце хронографа К. поместил повесть о событиях „Смутного времени”, приписываемую И. М. Катыреву-Ростовскому. К. — автор записки „О способах к увеличению казенных доходов в Тобольске и пригородах тамошнего уезда” (написана в 1668)».20
К этим фактам биографии, собранным Державиной, можно сделать несколько дополнений.
Прежде всего о времени рождения. Материалов для уточнения хотя бы года его рождения нет, но, кажется, есть реальная возможность кое-что узнать о его отце и, следовательно, приблизительно определить время его рождения.
В 1654 г., когда Сергей Кубасов выезжал с посольством в Китай, о нем писали следующим образом: «А в подъячих с ним (Федором Байковым. — В. 3.) был Тотменин, Сергей Иевлев сын Кубасов».21 В актах писцового дела, опубликованных £. Б. Веселовским, под № 16 помещена «Челобитная крестьян Тотемского уезда, поданная в селе Коломенском 21 июня 1646 г., о сложении с них недоимок и о новом описании уезда», где дважды упоминается Иев Кубасов.22 В другой работе Веселовского Иев Кубасов упоминается под 1650 г. как тотемский голова.23 Вряд ли будет большой натяжкой предположить, что этот Иев Кубасов был отцом Сергея Иевлева сына Кубасова, тем более что перед нами сходство не только по имени и времени, но и по месту их жительства — Тотьма.
Что дают нам эти факты? Прежде всего то, что мы можем высказать предположение о времени рождения Сергея Кубасова. Он умер после 1694 года. На 50—70-е годы XVII в. падает по источникам наиболее активный период его деятельности. Можно предположить, что он родился в 30-е годы XVII в.
Теперь несколько дополнений, касающихся служебной деятельности Сергея Кубасова. Точнее его продвижения по служебной лестнице. Начав свою службу подьячим провинциального города Тотьмы, он после успешного участия в посольстве в Китай, числясь по ведомству Казанской приказной избы,
20 Краткая литературная энциклопедия, т. 3. М,, 1966. Стлб. 864.
21 Древняя российская вивлиофика. Т. 3. 1788, с. 185—186.
22 Акты писцового дела (1644—1661 гг.) /Сост. акад. С. Б. Веселовский. М., 1977. С. 62—66.
23 Веселовский С. Б. Труды по источниковедению и истории России периода феодализма. М., 1978. С. 139—140.

получает направление в сибирский город Енисейск, где действует уже как подъячий с приписью, что видно из его подписи под делом в 1660 г.24 В 1668 г., как сказано у Державиной, он составляет в Тобольске записку экономического характера, т. е. из Енисейска Кубасов попадает в центральный город Сибири XVII в. Здесь же в Тобольске он получает новое повышение, дающее ему право подписываться «сыном боярским». Последнее известие о Сергее Кубасове, как уже отмечалось, относится к 1694 г.
Здесь же необходимо пояснить указание С. Ф. Платонова о том, что Сергей Кубасов был в Казани.25 На наш взгляд, это указание основано на недоразумении. У Н. Н. Оглоблина в его «Обозрении столбцов и книг Сибирского приказа 1592— 1768 гг.» сказано, что Сергей Кубасов назначен из подъячих Казанской приказной избы.26 В этом сообщении речь, скорее всего, идет о Казанском приказе, находившемся в Москве, который, несмотря на образование Сибирского приказа, еще принимал участие в управлении Сибирью, что выражалось хотя бы в том, что обоими приказами до 1663 г. управляло одно лицо.
Нас не должно смущать, что в одном случае мы читаем Казанская изба, а в другом говорим о Казанском приказе. И. И. Вернер в своей работе об образовании Московских приказов на примере Посольского приказа отмечает, что названия «приказ, изба, палата» употреблялись одно вместо другого.27 Получившаяся биографическая канва ’ жизни Сергея Кубасова интересна с двух сторон. На ее основе мы можем примерно установить время работы Кубасова над хронографом. Это могло произойти после 1668 г., когда он появляется в Тобольске и начинает подписываться сыном боярским. Другой гранью служит 1694 год — последние известия о Кубасове. Именно в этот промежуток времени, 70—90-е годы XVII в., и был составлен второй вид хронографа Кубасова. Эти же скудные биографические данные позволяют нам утверждать, что произведения, созданные до 30—40 годов XVII в. не могли принадлежать перу Сергея Кубасова.
Нечеткость в вопросе об авторстве Сергея Кубасова, например по отношению к Повести, происходила от того, что большинство исследователем знали только две-три даты из жизни Кубасова, относящиеся к 50—60-м годам XVII вв. поэтому
24 О г л о б л и н Н. Н. Обозрение столбцов и книг Сибирского приказа 1592—1768 гг. М., 1901. Ч. IV С. 34, 143.
25 Платонов С. Ф. Старые сомнения: Сборник статей в честь Матвея Кузьмича Любавского. Пг., 1917 С. 180.
26 Оглоблин Н. Н. Обозрение столбцов.. С. 34. — См. также: Веселовский С. Б. Дьяки и подьячие XV—XVII вв. М., 1975. С. 270.
27 В е р н е р И. И. О времени п причинах образования Московских приказов. М., 1907. С. 80—81.
11 Зак. № 423
161

трудно было предположить, было ли это концом или началом жизни Кубасова. Сегодня уже можно утверждать, что Кубасов не имеет никакого непосредственного отношения к созданию. Повести, одна из редакций которой датируется 1626 г.
Зная в общих чертах биографию Сергея Кубасова, обратимся теперь к истории текста произведений, которые на разных этапах изучения хронографа связывались с его именем. История текста хронографа Кубасова в целом (текст его состоит из трех частей: хронографическая, летописная, Повесть) выглядит следующим образом. Источником для хронографической и половины летописной частей был текст, близкий к рукописи ГПБ, Q.IV.88, относящейся к 30-м годам XVII в. и содержащей в* своей основе русский хронограф в редакции 1512 г. Хронографическая часть хронографа Кубасова имеет дополнительные чтения по отношению к своему источнику, сделанные в момент создания хронографа в целом (середина XVII в.).. Летописная часть в своей основе имеет два источника: 1) летописец, близкий к тексту рукописи ГПБ, Q.IV.88; 2) текст, близкий к Сокращенным сводам конца XV в., но в своей индивидуальной редакции, этот летописный текст датируется первыми десятилетиями XV века. Повесть в составе хронографа Кубасова, как уже отмечалось, представлена редакциями Шаховского и Катырева-Ростовского, созданными в 20-е годы XVII в.28 Из краткого обзора истории текста хронографа Кубасова видно, что все части этого хронографа были созданы до 40-х годов XVII в., т. е. к моменту рождения С. И. Кубасова.
На основании материалов, находящихся в нашем распоряжении, нельзя утверждать, что именно Сергей Кубасов собрал воедино все эти разрозненные источники в виде хронографа, носящего его имя. Ведь из пяти списков хронографа первого вида (Повесть в редакции Шаховского) только один список имеет приписку Кубасова. Противное утверждениег-Сергей Кубасов не является составителем всего хронографа также недоказуемо, так как оба списка с его припиской утрачены. Но даже если предположить, что Сергей Кубасов был составителем первого вида хронографа, то и тогда назвать его автором нельзя, т. к. весь текст хронографа покрывается известными нам источниками, принадлежащими перу других авторов (в том числе и дополнительные чтения хронографической части). Второй вид хронографа (Повесть в редакции Катырева-Ростовского) создан Сергеем Кубасовым, но в данном случае перед нами опять же не работа автора, создателя оригинального текста, а составителя.
Что же касается предположения об участии Сергея Кубасова в работе над Строгановской летописью (Платонов — Ставро-
28 Более обстоятельную историю текста хронографа см.: 3 и б о-ров В. К. Хронограф Сергея Кубасова...

вич), то здесь можно сослаться на авторов коллективного ис-следования, посвященного сибирской литературе: «Датировка одной из редакций Строгановской летописи 30-ми годами XVII в. снимает кандидатуру С. Кубасова как ее автора».29 На нашем материале вопрос об участии Сергея Кубасова в работе над Строгановской летописью можно решать следующим образом: одним из источников Строгановской летописи была Повесть, известная в Сибири в составе хронографа Кубасова; Кубасов известен нам больше как переписчик и составитель, чем самостоятельный автор, поэтому его предполагаемое участие в работе над Строгановской летописью скорее сомнительно, чем вероятно, а если учесть его биографические данные, то мы придем к единственно возможной точке зрения: Кубасов не мог работать над созданием Строгановской летописи.
Решить так однозначно вопрос об авторстве Сергея Кубасова— еще не значит также однозначно решить вопрос о его участии в литературном процессе XVII в. Материал, которым мы располагаем, дает нам право говорить о том, что Кубасов был, по крайней мере, составителем второго вида хронографа. Много ли это или мало для того, чтобы занять место среди русских книжников XVII в.? Чтобы ответить на этот вопрос, следует пояснить содержание определений работы Кубасова: компилятор, составитель. Д. С. Лихачев на обширном материале древнерусской литературы обосновал положение о том, что переписчики, переделыватели, составители сводов, компиляторы, редакторы текста были в какой-то степени «соавторами» древнерусских писателей.30 С этой точки зрения участие Кубасова, его «соавторство» в литературном процессе очевидно, тем более, что вопрос авторства в древнерусской литературе во много раз сложнее и неопределеннее, чем в литературе нового времени.31
Какое же из определений — компилятор или составитель — более точно характеризует работу Кубасова над хронографом. Эти определения брались исследователями XIX—XX вв. из практики нового времени для характеристики более ранних явлений, т. е. тем самым отмечалась близость этих явлений, разделенных во времени. Прием характеристики более ранних явлений через однородные поздние и обратно вполне правомерен. Вот одно из современных словарных определений слова «компилятор»: «В естественном языке компилятором (лат. compila-ге — грабить) называют человека, который сочиняет работы, основанные на использовании чужих произведений или на заимствовании всех данных из чужих исследований без какого-
29 Очерки русской литературы Сибири. Т. 1. Новосибирск, 1982 С.57.
зо Лихачев Д. С. *Текстология: На материале русской литературы X—XVII веков. Л., 1983. С. 32.
31 Там же. С. 304—305.

либо самостоятельного труда над материалами, составляющими данное сочинение».32 Под это определение попадают некоторые современные популярные произведения, имеющие на титульном листе фамилию автора. Одной из особенностей работы компилятора является его «активная» работа с текстами источников (компоновка, пересказ своими словами, редактура и т. д.), которая при отсутствии должного профессионализма •очень часто приводит к созданию произведения, содержащего различного рода ошибки, несоответствия, частичную или полную утрату смысла. «Виной» всему этому «механичность» работы компилятора, которая определяется отсутствием или недостаточностью самостоятельной его работы в области его литературных увлечений. «Механически» соединяются мысли, образы да и сами тексты источников. «Механичность» соединения текстов различных источников, естественно, наиболее наглядно выступает на материале более раннем, чем современном. Например, в тексте хронографа Кубасова есть сказание о Куликовской битве, которое получилось от «механического» соединения двух отдельных произведений, посвященных этой теме. В исследовательской литературе это сказание известно как Печатный вариант Основной редакции «Сказания о Мамаевом побоище».33 В этом «Сказании» два источника были объединены таким образом, что возникло на первый взгляд необъяснимое противоречие фактов. Именно на лего обратил внимание С. К. Шамбинаго, отметив, что в начале «Сказания» назван Ягайло, а в дальнейшем действует Ольгерд.34 Это противоречие объясняется тем, что в одном источнике сказания действует Ягайло, а в другом — Ольгерд, тексты же этих источников соединялись чисто «механически». Как уже отмечалось, у нас нет достаточных данных считать Сергея Кубасова создателем этой и других компиляций в тексте хранографа.
В основе работы составителя, чья деятельность узаконена публикацией его фамилии на выходных данных книги, лежат эстетический вкус и литературный заказ, которые полностью определяются социальной средой. Составитель, не меняя текста произведений, распоряжается им как готовыми целыми единицами. Составительская работа Сергея Кубасова очевидна: из готовых произведений он создал новый вид хронографа. Приемы работы составителя также позволяют нам хотя бы предположительно объяснить наличие приписок Кубасова под разными видами хронографа. Судьба С. И. Шаховского, как и судьба И. М. Катырева-Ростовского, была связана в разное вре
32 Кондаков Н. И. Логический словарь-справочник. М., 1975. С. 254.
зз з и б о р о в В. К. Хронографический вид Печатного варианта Основной редакции «Сказания о Мамаевом побоище»//ТОДРЛ. Т. XXXIV. Л., 1979. С. 240—242.
34 Шамбинаго С. К. Повести о Мамаевом побоище. СПб., 1906. С. 278—279.

мя с Тобольском, где жил и работал Кубасов. Первый из них в 1622 г ссылался в Тобольск, с 1628 по 1631 был воеводой в Енисейске, а 1631 — 1632 гг. провел в Тобольске в качестве опального.315 И. М. Катырев-Ростовский с 1609 по 1612 гл был воеводой в Тобольске.35 36 Можно предположить, что жители Тобольска знали об участии князей в работе над Повестью. Создание особых редакций Повести и претензии на ее авторство со стороны этих князей не до конца нам понятны, от нас пока скрыты какие-то течения» литературного или политического характера. Сергей Кубасов был свидетелем этих течений, знал о их значимости. Когда он после переписки хронографа с Повестью в редакции Шаховского создал новый вид хронографа с Повестью в редакции Каттгрева-Ростовского, то в этой замене сказалось его отношение к этим людям или их произведениям. Данных для характеристики этого отношения у нас нет, но факт замены одной редакции Повести на другую вряд ли случаен.
Материалы данной статьи позволяют затронуть один из аспектов проблемы авторства в русской литературе XVII в. Речь пойдет о различного рода сообщениях об авторстве в древнерусских произведениях, которыми так богата литература XVII в. В исследовательской литературе этим сообщениям всегда уделялось должное внимание. В «Текстологии» Д. С. Лихачева подробно проанализированы многочисленные и разнообразные примеры подобных сообщений и сделаны общие выводы: «Чтобы доказать, что запись о „написании” памятника тем или иным лицом имеет в виду именно автора, а не переписчика или составителя одной из редакций, необходимо иметь дополнительные данные — в первую очередь о распространенности этой записи (запись во всех или в большинстве списков будет свидетельствовать об авторе, запись в списках только одной редакции будет свидетельствовать в пользу того, что в ней говорится о редакторе-составителе этой редакции или о писце). Кроме того, необходимы и другие доказательства, что лицо, называемое в приписке, действительно, могло быть автором произведения».37 Таким образом, исследователь должен доказать истинность сообщения, в приписке. На практике (см. краткий историографический обзор в начале статьи) доказательству уделяется мало внимания, исследователь часто только на основании приписки делает вывод об авторстве того или другого человека. Отсюда можно сделать вывод, что эта сторона атрибуции древнерусских произведений еще недостаточно разработана в литературе. Особено остро эта тема прозвучала в последнее время, когда велась подготовка к изданию «Словаря книжников и книжности Древней Руси». Во вступительной ста
35 Платонов С. Ф. Древнерусские сказания. С. J297—298.
Зб Там же. С. 267—268.
37 Лихачев Д.-С. Текстология.. . С. 313—314.

тье к первой публикации для этого словаря Д. М. Буланин привел много фактов о сложности атрибуции того или другого произведения и на основе большого фактического материала сделал несколько общих наблюдений по этому вопросу. В своей статье он делает следующий вывод: «закономерности, по которым в одних текстах указывается полное имя автора, а в других — имя писца, в третьих — эти имена передаются тайнописью, в четвертых — отсутствуют вовсе, до сих пор всерьез не изучались».38
Не ставя своей задачей выявления этих закономерностей, разберем все варианты сообщений, которые встречаются в хронографе Кубасова и в Повести. Сообщения об участии в работе разнообразны: приписка (Кубасов, -Шаховской), описательное сообщение в определенной степени зашифрованное (вирши с указанием на Ярославского и Ростовского «исходатаев»), акростих (Тарасий).
Основываясь на изученности истории текста хронографа Кубасова и Повести, можно утверждать, что ни один из них не является автором этих произведений. Фигура Тарасия более сложная, но о нем известно слишком мало, чтобы делать какие-либо выводы о его работе-над Повестью. Приписки, сообщения этих людей говорят лишь об одном: все они в разной степени участвовали в работе над повестью (переписчик, редактор, составитель). Определить степень их участия в работе позволяет только восстановленная история текста. Как показал историографический обзор, ни данные рукописной традиции, ни наши знания о биографии того или другого претендента на авторство, учитывая их скупость для древнего периода, не могут сами по себе служить решающим аргументом в решении вопроса об авторстве. Отметить какие-либо закономерности в разных видах сообщений об участии русских книжников в работе над хронографом и Повестью пока не представляется возможным, так как многие моменты истории текста этих произведений еще не до конца понятны. В заключение хотелось бы подчеркнуть, что любая степень участия' русского книжника в работе над произведением, независимо от того был ли он переписчиком, редактором, составителем и тем более автЬром, всегда «говоря-щя», т. е. несет в себе скрытую, трудную для анализа информацию о судьбах этих людей, о социально-политических и культурных процессах, происходивших в обществе.
38 Буланин Д. М. Из опыта работы над «Словарем книжников и книжности Древней Руси»//ТОДРЛ. Т. XXXIX. Л., 1985. С. 9.

Г В, Семенченко
НОВЫЙ ИСТОЧНИК по ИСТОРИИ ИДЕОЛОГИЧЕСКОЙ БОРЬБЫ НА РУСИ В СЕРЕДИНЕ XVI в.
В средневековом обществе, во всех областях умственной деятельности которого отмечалось господство «богословия»,1 интересы различных классов и сословий отражались в форме тех или иных религиозных учений. Социальный протест часто принимал форму ересей. Средневековая Русь не была исключением.
Подъем экономики, постепенное складывание централизованного государства, формирование сословно-представительной монархии, выход России на европейскую арену — все эти факторы способствовали росту грамотности и образованности в XIV— XVI вв. всех групп русского общества. Сложились благоприятные условия для появления идеологов русской реформации — людей, способных аргументированно критиковать догматы ортодоксальной церкви.2
Уже в первой половине XIV в. на Руси бытовали какие-то «ереси», о которых, впрочем, трудно сказать что-либо определенное.3 * В середине — второй половине XIV в. в Новгороде и Пскове появляются стригольники. Стригольники обличали разложение церкви, процветающее там мздоимство. Отрицая необходимость посредничества между богом и людьми, стригольники считали ненужным существование духовенства как сословия. В связи с этим они не признавали писания отцов церкви, отрицали необходимость выполнения церковных обрядов. Ересь стригольников отражала интересы горожан, заинтересованных в том, чтобы иметь дешевую церковь.* Высказано предположение, что в конце XIV — первой половине XV в. часть еретиков уже начала склоняться к отрицанию троичности божества и икон,5
1 Маркс К.» Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 7. С. 360.
2 Не случайно источники отмечают высокую образованность еретиков (Казакова Н. А., Лурье Я. С. Антифеодальные еретические движения -на Руси XIV — начала XVI века. М.; Л., 1955. С. 50—51, 107—108, 222).
3 Клибанов А. И. Реформационное движение в России. М. 1960. €. 120.
Казакова Н. А., Лурье Я. С. Антифеодальные еретические движения... С. 43—52, 55—64; Клибанов А. И. Реформационные движения. С. 121—135.—О недовольстве богатых русских горожан дороговизной церковных обрядов в XV в. любопытные данные приводит Л. В. Черепнин (Ч е-репнин Л. В. Из истории еретических движений на Руси в XIV—XV вв.// Вопросы истории религии и атеизма. Вып. VII. М., 1959. С. 280—283).
5 Казакова Н. А., Лурье Я. С. Антифеодальные еретические движения. .. С. 65—67; Клибанов А. И. Реформационное движение... £. 163—166, 173—176; Корецкий В. И. Христологические споры в России (середина XVI в.) // Вопросы истории религии и атеизма. Вып. XI. М., 4963. С. 357.

однако бесспорных доказательств в пользу этой гипо* тезы нет.6
В конце XV в. в Новгороде, Москве и других городах Русского государства довольно широко распространилась более радикальная ересь жидовствующих. Жидовствующие унаследовали от стригольников отрицательное отношение к церковной иерархии, но в ряде вопросов пошли гораздо дальше их. Наиболее радикально настроенные еретики конца XV — начала XVI в. выступили против постулатов о троичности бога и божественной природе Христа.7 Почитание икон, крестов, мощей «чудотворцев» еретики конца XV — начала XVI вв. объявили идолопоклонством, противоречащим духу христианства.8
Удары, нанесенные по еретикам в конце XV — начале XVI в.» не уничтожили ересь, но лишь загнали ее в подполье. Еретики тайно продолжали действовать. Это служило источником постоянного беспокойства для видных представителей ортодоксальной церкви.9 Время от времени еретические настроения проявлялись открыто. Так, при появлении в 1540 г. в Пскове икон «многие невежливые люди поставиши, то есть болванное поклонение, и бысть в людех молва велика и смятение».10
Новая открытая вспышка еретических настроений приходится на конец 40-х — первую половину 50-х годов XVI в. и совпадает с резким обострением классовой борьбы в стране. Учения Матвея Башкина и Феодосия Косого унаследовали важнейшие постулаты ереси жидовствующих. Их особенность заключалась в формулировании, наряду с религиозными идеями (антитрини-таризм, отрицание культа икон, крестов, мощей «чудотворцев» и т. д.), определенных социально-политических установок — отрицание рабства (Матвей Башкин, Феодосий Косой), проповедь непокорности светской власти (Феодосий Косой).11 Наиболее
6 А. И. Клибанов в подтверждение гипотезы о наличии иконоборческих и антитринитаристских настроений в конце XIV — первой половине XV в. ссылается на житие и канон ростовскому епископу конца XIV в. Иакову и на известия о том, что в Пскове в первой половине XV в. шли споры о трегубой и сугубой аллилуйе. Житие и канон ростовскому епископу Иакову (1386—1389 гг.) повествуют о его борьбе с еретиком Маркианом, отрицавшим иконы. Но Иакова канонизировали только в 1549 г. Когда и в связи с чем было написано его житие, мы не знаем (оно могло отражать не реалии XIV в., а быть ответом на события более позднего времени). Споры о трегубой и сугубой аллилуйе, имевшие место в Пскове в первой половине' XV в., прямыми свидетельствами о том, что в это время были люди, отрицающие «троичность божества, служить не mopvt.
Корецкий В. И. Христологические споры.. С. 357—358.
8'К а за ков а Н. А., Лурье Я. С. Антифеодальные еретические учения... С 119—128;	Клибанов А. И. Реформационные движения.
С. 188—251.
9 Клибанов А. И. Реформационные движения... С. 252—256.
Ю Псковские летописи. Вып. 1. М.; Л., 1941. С. 109.
и Зимин А. А. И. С. Пересветов и его современники. М., 1958^ С. 168—182, 197—214; Клибанов А. И. Реформационные учения.. _ С. 265—302.

радикальная ересь — учение Феодосия Косого — имела ярка выраженный антифеодальный характер.12
Мы оч'ень мало знаем о степени распространения еретических идей в различных социальных слоях русского общества и в различных районах Русского государства. Далеко не полно представление и о методах борьбы с еретиками со стороны официальной церкви. Одна из причин этих лакун — сравнитель* ная скудость Источниковой базы исследования, которая дела* ет поиск и введение в оборот новых источников по истории русской реформации весьма актуальной с научной точки зрения за* дачей.
Рассматриваемый в настоящей статье памятник является одним из таких новых источников.' В рукописи 1637/38 г. дошел список Жития Леонтия Ростовского, в котором наряду с описанием известных нам по другим спискам этого памятника «чудес» у гроба Леонтия, помещен рассказ об еще одном «чуде»г не известном по другим спискам Жития.13 Оно якобы произошло «в лета благочестивого царя и великого князя Ивана Васильевича всея Русии, от создания же миру достигшу лета 7057-го», когда «не бысть архиепископа в Ростове. Алексею убо архиепископию оставльшу, а Никандру нареченну, но еще на престол не возведену бывшу». Следовательно, рассказ о «чуде» был написан не ранее конца 1548 — начала 1549 г.14 В заголовке описываемое «чудо» характеризуется как «сотворшееся в последняя лета». Следовательно, рассказ о нем был написан вскоре после 1548/49 г. — примерно в 50-х годах XVI в., когда церковь и правительство резко усилили борьбу с еретиками (с 1553 г. подвергаются преследованиям сторонники Матвея Башкина и Феодосия Косого).
Вот—краткое содержание «чуда». Некий Владимир сва
12 Корецкий В. И. 1) К вопросу о социальной сущности нового учения Феодосия Косого // Вести. Моск, ун-та. Сер. История. 1956. № 2. С. 105—124; 2) Борьба крестьян с монастырями в России XVI — начала XVII в.//Вопросы истории религии и атеизма. Вып. VI. М., 1958. С. 169— 215; 3) Голод 1601—1603 гг. в России и церковь//Там же. Вып. VII. М., 1959 С 218_256
43 ГПБ/ОЛДП, F 189, л. 221 об. — 253 об. — Указанная рукопись — сборник житий и сказаний (507 л. в лист, переплет — доски в коже, имеются две медных застежки). На л. 77 об. помещена запись: «Лета 7146-го написана бысть сия книга, глаголемая соборникъ, по повелению раба божия Игнат (и) я Поньтелиева сына Белавинского. А писал многогрешный... Лета 7146 года написана бысть сия книга, глаголемая Поньталиева с(вя)той с(ы)на Бёлавинсково. А писал многогрешьнеш. .» Рукопись написана на бумаге с водяным знаком, на котором изображен рог изобилия в щите. Сходный водяной знак обнаружен исследователями и в других рукописях 1638 г. (Г е р а к л и т о в * А. А. Филиграни XVII века на бумаге рукописных и печатных документов русского происхождения. М., 1963. № 84; Д и а н о-ва Т. В., Костюхина Л. И. Водяные знаки рукописей России XVII в. M.t 1980, № 1132, 1133).
ы Алексей оставил архиепископию в конце 1548 г Никандр был провозглашен ростовским владыкой 17 марта 1549 г. (Строев П. М. Списки иерархов и настоятелей монастырей российской церкви. СПб., 1877. Стб, 332).

тался за дочь попа Тимофея, живущего «в веси, дале отстоящей от града Ростова». Получив в благословение от Тимофея икону Богородицы, Владимир возвращался домой и по дороге в Ростов обронил икону. На поиски ее он отправил своего родственника Ивана. Найдя икону, Иван, вместо того чтобы наклониться и осторожно поднять ее, трижды ударил мечом по тыльной стороне иконы и поднял ее на меч. Привезя икону в Ростов, Иван рассказал о происшествии своим «сродником», которые вместё с ним начали глумиться над иконой Богородицы. Узнав об этом, поп Тимофей (будущий тесть Владимира) содрогнулся от ужаса и предсказал им суровую кару («и воспе стих: „Иже образу твоему не поклоняющеся, пречистая владычице, ныне да погибнут даже и весь до конца”)». И божья кара не заставила себя долго ждать: «На того же Ивана, сотворшаго мечем своим злое оно безаконие, в той час нападе слепота, яко нимало мощи ему света зрети». Бог, правда, оказался милостив и ограничился лишь наказанием главного гре-ховника. Те, кто вместе с Иваном глумился над иконой Богородицы, отделались легким испугом: «И бысть страх и ужас велий на всех бывших ту внезапнаго его ради ослепления. Прочие же, иже преж с ним глумившися, похваляющи и, храбра его наричающи, зело вострепеташа, да не таковая же постра-жут, яко же и он. И бысть им день той вместо дни веселия день светования и слез». Что касается Ивана, то, проболев 15 дней, он увидел во сне «пречистую Богородицу от гроба изшедшу и младенца за руку держащу, господа нашего Исуса Христа, от другого же гроба изшедша блаженнаго и великаго чудотворца Леонътия». Последний сурово обличил его грех. Осознав под влиянием услышанной во сне гневной проповеди Леонтия всю тяжесть своего проступка, Иван повелел отвести себя к гробу чудотворца, «и к тому припадая, умилно простирая моления, грехи своя исповедан, и о сих прося прощения». Леонтий еще раз показал себя как великий (и к тому же гуманный) чудотворец: «Иван был прощен, и зрение вернулось к нему.
В идейной направленности приписанного к житию Леонтия в 50-х годах XVI в. рассказа о «чуде» сомневаться не приходится. То была попытка запугать людей, поддавшихся влиянию еретических идей, тех, кто в иконах «просто древо мнях» и не признавал, что это — «аще и просто древо видимо, но одеянно благодатию пресвятого духа, написанного бо честь на первообразное восходит».15 Эти люди не ограничивались теоретическим
15 Эти сентенции удивительным образом перекликаются с рассуждениями Зиновия Отенского о том, что иконы — не идолы (как утверждали еретики), а реальный слепок с первообраза. Икона, по его словам, — «уподобление первообразному, сделанное красками или вещью», в то время как в идолах нет ничего «первообразного». Поэтому поклонение иконам — как бы снимкам с живого образа — выражает «к первообразному любовь или покорение» (Калугин Ф. Зиновий инок Отенский и его богословско-полемические и церковно-учительные произведения. СПб., 1894. С. 190—191).

отрицанием важности икон, но и откровенно глумились над ними.16 Автор приписки о «чуде» уделил основное внимание защите авторитета иконы Богородицы, которая была символом ростовского кафедрального собора.17
Нет ничего удивительного в том, что Иван обвинялся в безбожии («сбысть бо ся на нем пророческое слово, глаголющее: «Рече безумен в сердцы своем — несть бога. И еже умысли в сердцы своем, то и сотвори»)18 и сравнивался с «неверными» («яко неверен на мече своем образ пречистыя Богородица подъят и нелепая словеса на нъ изъглагола»). Такого рода шельмование еретиков облегчало обоснование жестоких репрессий против них.
В литературе справедливо отмечалось, что «к середине XVI в. уже вполне выяснилось .что наряду с применением карательных мер (против еретиков. — Г С.) необходимо аргументированно опровергать еретические взгляды, чтобы победить в идеологической борьбе».19 Поэтому нас не должно удивлять, что «чудотворцы» из ростовского кафедрального Успенского собора сочли необходимым представить, так сказать, «вещественные доказательства» сфабрикованного ими «чуда». И автор рассказа об исцелении Ивана не упускает случая, чтобы остановить внимание читателей на этих «доказательствах». Уже говоря о попытке Ивана поднять на меч икону Богородицы, наш рассказчик не преминул сообщить, будто «мечю же оному напрасно преломльшуся надвое, и часть она, прикоснувшаяся к честной иконе, погибе невидимо во уверение чюдеси». Итак, организаторы «чуда» позаботились о том, чтобы представить сомневающимся «во уверение чюдеси» сломанный меч. Им показывали и ту икону Богородицы, над которой якобы столь нагло издевался нечестивец-еретик: после его раскаяния и ис
16 Об отрицании еретиками икон см., напр.: Полное собрание русских летописей. СПб., 1853. Т. 6. С. 238; Источники по истории еретических движений XIV — начала XVI века // Казакова Н. А. Лурье Я. С. Антифеодальные еретические движения... С. 383, 437, 469—470, Б07 и др.; Калугин Ф. Зиновий инок Отенский... С. 17—18, 26—29, 190—191 и др.
17 Икона Богородицы, видимо, подвергалась особенно резким нападкам еретиков^Отрицание божественной природы Христа неумолимо вело к подрыву авторитета Богородицы. Феодосий Косой, например, если верить Зиновию Отенскому, говорил: <Не подобает много почитати рожшую Христа, глагола бо Христосъ: кто суть мати ‘моя и братия моя? Иже сътворитъ волю пославшаго мя сей братъ мой и' сестра и мати ми есть. И посему мати Христова несть честна, но якоже и вси жены, тако же и она: честна, егда име Христа в утробе, а повнегда родити ей Христа, не имеетъ святости. Ибо чересъ внегда полнъ сребреницъ, тогда съблюдаемъ есть, егда испразд-нится сребреницъ, тогда той же «чересъ яко ничтоже презираемъ бываетъ: сице и мати Христова повнегда роди, яко и вси жены бысть» (К а л у-г и н Ф. Зиновий инок Отенский... С. 32—33).
18 Ср.: Емельянов И. Полемика против учения Косого//Труды Киевской Духовной академии. Кн. 3. Киев, 1862 С. 92.
19 Корецкий В. И. Христологические споры... С. 337,

целения «чюдную же ону икону принесше, поставиша в церкв» пресвятыя Богородица, яже еси и доныне видима всеми». Очевидно, владычная кафедра сочла недостаточным письменное* распространение слухов о якобы происшедшем с иконой Богородицы «чуде» и решила выставить на всеобщее обозрение в ростовском кафедральном соборе икону Богородицы, тыльная сторона которой несла на себе следы удара мечом. И наконец, финальным аккордом «чудотворческой» деятельности ростовских церковников был показ ростовцам самого греховника Ивана, который согласился (очевидно, за какую-то мзду) подтвердить достоверность рассказа о якобы бывших с ним приключениях. Это заключаем из слов, что «священный же собор и всенародное множество видели» не только «пречистыя Богородица образ от тылу язвен», но и «оного» (Ивана —Г С.) исце-левшего, предо образом онем предстояща и зело плачюща о своем согрешении и умиленныя глаголы со воздыханием гла-голюша» (приводится и молитва исцеленного). Видимо, вера ростовцев в чудотворцев (еще один объект нападок еретиков) была сильно поколеблена и чтобы убедить их в достоверности «чуда» с иконой Богородицы, требовались «вещественные доказательства». Официальная церковь, таким образом, боролась против еретиков не только административно (преследования,, судебная расправа, заточение, казни), но и идеологически-— посредством фабрикации разного рода рассказов (подтверждаемых лжесвидетельствами) о «чудесах» с иконами, мощами святых и т. д. с целью доказать широким слоям русского общества непогрешимость постулатов ортодоксальной церкви.20
По-видимому, в 50-х годах XVI в. влияние реформационных идей среди ростовских горожан было довольно заметным, коль скоро ростовская владычная кафедра придала столь большое значение распространению среди них известий об антиеретиче-ском «чуде» с иконой Богородицы, что сочла нужным устроить представление вокруг него в Успенском соборе, представление при «всенародном множестве». Этот вывод очень существен. Дело в том, что до сих пор мы располагали свидетельствами о распространении в середине XVI в. еретических настроений на Севере, Северо-Западе и Западе Руси. Теперь же выясняется, что они были довольно широко распространены и в центральных районах.
Что касается социальной среды, к которой относился наш греховник Иван, то упоминание о мече, который имелся у него, позволяет предположить, что он принадлежал к среде дворян
20 В конце 50-х годов XVI в. с целью опровержения взглядов еретиков было сочинено Слово на обретение мощей новгородского епископа Никиты (подробнее об этом см.: Калугин Ф. Зиновий инок Отенский. С. 314— 339).

или ^етей боярских. Представителей этой социальной среды источники показывают нам среди сторонников Матвея Башкина. Иконоборческие настроения среди них были весьма сильны. Из -соборной грамоты митрополита Макария Ивану IV от 24 января 1554 г. мы узнаем, что на соборе против еретиков обвиняемые дети боярские и дворяне рассказывали, что они «святым иконам не поклонялись, да и уложили перед сего под Казанью, ’что им и впредь святым иконам не поклонятись».21
Завершая статью, заметим, что систематическое изучение литературной истории всего комплекса таких памятников, как жития святых, сказания об иконах, несомненно значительно расширит источниковедческую базу и для исследования истории русской реформационной мысли, позволит дать ответ на многие неясные пока стороны этой проблемы. Серьезное углубление достигнутого ныне уровня научной разработки темы без привлечения под соответствующим углом зрения этой группы источников, .думается, едва ли возможно.
21 Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедициею Академии наук. СПб., 1836. Т. I. № 239. С. 250—251; Корецкий В. И. Хрнстологические споры. С. 351—352.
ПРИЛОЖЕНИЕ
Печатается по списку: ГПБ, ОЛДП, F189( 1637/38 г.),лл. 247— 253 об.
К древним убо чюдесем прежде бывшим у гроба блаженнаго и великаго чюдотворца Леонтия и сие приложено да будет. Да не-забвения глубиною покрыется преславное чйдо, сотворшееся в последняя лета о иконе пресвятыя Богородица.
Бысть в лета благочестиваго царя и великаго князя Ивана Васильевича всея Руси, от создания же миру достигшу лета 7057-го.
л. 247 об. Бе некто человек во граде Ростове именем Фока. Сотвори брак // сыну своему Владимиру, поят дщерь у некоего иерея именем Тимофея в веси, дале отстоящей от града Ростова. Тимофей же он вдасть благословение зятю своему Владимиру образ пречистыя Богородица. Он же, шествуя во град Ростов, внезапу изрони от пазуху своею икону ону. И время довольно ехав, абие воспомяну. И нача осязити недра своя и не обрете ея. И зело содрогнувся. И посылает единаго от сродник своих на взыскание ея именем Иванна. Оному же скоро наченшу гнати, от пиеанъственаго бо об-держания, аки храбра мнетися. И обрете икону пречистыя Богородица на земли ниц лежашу. И не восхоте снити с коня своего и честному ея образу поклонитися. И изъят мечь свой и удари трижды от тылу пречистыя оноя иконы. И тако подъят ю// мечем
2. 248 своим и привезе к сродником своим. Мечю же оному напрасно преломльшуся надвое и.часть она, прикоснувшаяся к честней иконе, погибе невидимо во уверение чюдесч. Они же ни тако умилишася сердцы, но паче в горшая пришедше, мняще просту вещ быти. И5 начата сродника своего Иванъна ублажати, храбра его наричю-ще. Во утрии же пришедшу ним иерею оному, вышсреченному Тимофею. Они же единако глумящеся. яко невернии взираюше на

образ пречистыя богородица и нелепая глаголюши, яко сия икона, юже вдал еси зятеви своему, от недр убо изскачет, мняся убегнути от него. Сроднику же нашему Иоанну мечем своим сию и подоимте до нас привезшу. Иерееви же оному не имшу веру словесем их, л. 248 об. токмо пребываше, умом дивяся//. Како, рече, мощно таковому безаконию от верных совершитися, бе бо имея разсуждение от бо-жественых писаний. И взем икону пречистыя богородица и обращ узре на ней от тылу язвение мечное. Вострепета сердцем, многа слезы от очию излия и велиим гласом возопи, умиленныя глаголы принося. И воспе стих: «Иже образу твоему не поклоняющеся, пречистая владычице, ныне да погибнут даже и весь до конца». На того же Иванна, сотворшаго мечем своим злое оно безаконие, в той час нападе слепота, яко нимало мощи ему света зрети. Сбысть бо ся на нем пророческое слово, глаголющее: «Рече безумен в сердцы своем — несть бога. И еже умысли в сердцы своем, то и сотво-249 ри». и бысть страх и ужас велий на всеъ бывших ту внезапнаго его ради о//слепления. Прочий же, иже преже с ним глумившиися, 249 похвалящи и, .храбра его наричющи, зело вострепеташа, да не та„ ковая же постражут, яко же и он. И бысть им день той въместо дни веселия день светования и слез. Ослепшаго же Иванна ведоша в дом его. Домашний же его, видяще господина своего тако по-страдавша, неутешно вси зело возплакаху. Он же еще сый неверием одержим, мня просту вещь быти. В повеле вжещи свещуг дабы нечто узрил. И увида истинно, яко неверие его ослепи очи ему. И к сему умножися болезнь его и зело обдержа всю главу его, яко и живота отчаятися, бровем бо очию его низъпадшем' вмале не солпнутися с лицем его. Сродницы же и ближнии его л. 249 об. стекшеся вопрошаху и // что тако внезапу случися ему // ц что есть вина ослепления его. Он же, преже вмале не верова, прииде вся и всем ясно исповедая, яко не верова образу пречистыя богородица, написанному вапным утворением по человечеству, но* просто древо мнях, и дерзнух зле мечем от земля подъяти ю. И сего ради ослепление и лютая сия болезнь бысть ми. Некто же от пришедших ту посещения его ради рече ему: «Виждь, человече, аще и просто древо видимо, но одеянно благодатию пресвятаго духа, написаннаго бо честь на первообразное восходит. И от сего уверися истинно, да не с телесныма очима, купно и душу погубишь». Оному же о сих внимающу и горце плачющу. И пребысть в таковой болезни дней 15, сна никакоже могий прияти. И в ту нощ абие успе. И зрит себе по монастырем ходяща, и всех // мо-л. 250 ляще молити за нь. И никъто же бе ему обещаваяся, но вси от-вращахуся и укаряху, яко непотребна раба. Един же некто видением церноризец, муж честн, мняйся быти старейшина обители тоя, и рече ему: «О, человече, поиди во ону обитель ко онъсицы, и той молит за тя». Он же рече ему: «Ни отче». Видимый же и мнимый старейшина даде ему укрух хлеба обители тоя таже и написание* вдав ему и отпусти и. Он же поклонися ему до .земли и отъиде* в путь свой, радуяся и виде себе многйя и великия дубравы преходяща. И зело утрудившася. И доидох церкви от камении сотво-ренну зело ей прекраснесущи. И егда вшедшу ему в паперть чюд-ныя тоя церкви, срете и муж светлообразен, русу браду имея, л. 250 об. саном священства почтен. // И рече ему: «Что, брате, и коея рад» вины прииде семо?» Он же пад пред ногами его, многи слезы от очию изливая, моляся молити за нЪ. Он же рече ему: «Несть тн никоея же потребы зде». Он же вдаде ему укрух оного хлеба и написание, яже вдасть ему мнимый старейшина. Той же взят хлеб и прочте написание и введе его в чюдную ону церковь И се видит два гроба зело чюдна. Одеяние же гроб тех бело, аки снег. И ина видения страшна виде и недоумевашеся. И се абие видит пречистую богородицу от гроба изшедшу и младенца за руку держащу>

господа нашего Исуса Христа. От другаго же гроба изшедша бла-женнаго и великаго чюдотворца Леоньтия, зело возбраняюща ему л. 251 ис прещением глаголюща: «Како безакоине неправое сие// и горшее пред богом содея и, яко неверен, на мече своем образ пречистый богородица подъят и нелепая словеса на нь изъглагола?» Он же от страха паде ниц, ничто же могий провещати. Они же обращьшеся, глаголаше в себе: «Возведем его выспрь и верзем долу>. И взяша за плещу его пемилостивно. Он же воскрича ве-лиим гласом, мня уже себе никакоже света видети, ни в живых причестися, но купно с душею и телом во адову твердыню низвер-жену быти. Ближнии же его овин одру его председяще беяху, овии же естественыя ради нужа сном отяготившеся спаху. И скоро вси возскакаху страхом и ужасом одержими бяху. Его же мняху ума л. 251 об. изъступивша, нача бити и моли//тися, принужающе и о видении вопрошающе: «Что ти, рече, бысть, повеждь ны, еже тако внезапу велиим гласом возопил еси». Он же от великаго оного страха и - прещения ужаснаго ничто же могии провещати. И едва в себе быв, начат им по ряду исповедати, како видение виде и от какова страха презелнаго воплю оному бывшу. И повеле себе вести в великую соборную церковь пречистыя богородица честнаго ея успения к целбоносному гробу блаженнаго и великаго чюдотворца Леонтия, и к тому припадая, умилно простирая моления, грехи своя исповедал, и о сих прося прощения. Иерею же Григорию имянем наченшу л. 252 молебная. Иванну же оному зело сном побеждаему бывшу. Ере//й же начат честь святое евангалие. Он же спаше и храпяше. По от-чтения же евангалия нужею сего иерей возбуди, хотяше знаменати святым евангалием. Он же зело съдрогнувся и абие в той час про-зре. И бысть здрав, яко и болезни его ни следу остати в нем. От страха же и радости трясыйся, ничтоже могий провещати, токмо во уме своем моление держа и велие благодарение воздал господу богу и пречистей богородицы и угоднику их, великому чюдотворцу Леонтию. И бысть страх и трепет на всех предстоящих ту. И нача-ша вопрошати его, аще что видет. Оному же едва возмогшу спове-дати, яко благодати ради божия и молитвами блаженнаго Леонтия л. 252 об. вся ясно зрит. Возвещено же бысть всему собору и скоро съшед//шимся. И абие вси купно исцелевшаго зряще и чюдеси оудивляющеся, бога прославляюще. И повелеша звону велику быти. Сами же начаша молебная пресвятей богородицы и блаженному Леонтию. И весь град обратися на чюдо, богови благодарение воз-сылающе. В то же время не бысть архиепископа в Ростове. Алексею убо архиепископию оставлыиу, а Никандру нареченну, но еще на престол не возведену бывшу.
Чюдную же ону икону принесше, поставиша в церкви пресвя-тыя Богородица, яже еси и доныне видима всеми. Священный же собор и всенародное множество видеша пречистыя богородица образ от тылу язвен, а оного исцелевшаго предо образом онем л. 253 предстояща и зело плачюща о своём согрешения и умиленныя гла-гомы со возды//ханием глаголюща. Вси купно страхом и ужасом обьяти бывше, «слава тебе, богородице» взывающе.
Молитва исцелевшаго. О всесвятая госпоже владычице богородице, мати Христа бога нашего, умилосерднся о мне, грешнем и беззаконием. Согреших ти, владычице, паче всех человек, безумие дерзнух на пречистый образ твой. Приими, богородице, малое мое воздыхание и вмени ми чистая сие в покаяние, не погуби мене, потопляема в безчисленных моих прегрешениях. Тако же и ко гробу великаго чюдотворца Леонтия сицевая же умилная словеса изрек и множае сих. Отходит в дом свой, радуяся, славя бога и пречистую его богоматерь и угодника их, дивнаго в чюдесех блаженнаго Леонтия. Не токмо бо у честнаго его гроба сицевая бывают л. 253 об. чюдес дарования,- но и далече// сущим, иже с верою святое его

имя призывающим, исцеление приемлют. Тем же надеющеся на милость божию подщахомся, елико по силе нашей, списати о пре-славном оном чюдодействии в славу и благодарение Христу богу, ему же подобает всяка слава честь и держава со отцем и со святым духом ныне и присно и во веки веком. Аминь.
А. Л. /Органов
ОТРАЖЕНИЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ БОРЬБЫ В ПАМЯТНИКЕ АРХИТЕКТУРЫ (БОРИСОГЛЕБСКИЙ СОБОР В СТАРИЦЕ)
Построенный в 1651 г. Борисоглебский собор в Старице, один да немногих памятников шатрового зодчества, к сожалению, не уцелел (разобран из-за ветхости в 1803 г.).1
Немногое известно о нем: акварельный рисунок собора-середины XIX в.,2 план раскопок, проведенных в начале XX в. археологами-любителями,3 отдельные обломки «летописи» — изразцовой надписи, которая в XVI в. опоясывала храм с фасадной стороны, и некоторые другие материалы.
Изразцовой надписи, породившей не только научные споры, ?но и легенды, посвящена настоящая статья. Впервые о Борисоглебском соборе сообщил в 1857 г. И. М. Снегирев в журнале «Русская старина в памятниках церковного и гражданского зодчества», в котором и были опубликованы упомянутый уже акварельный рисунок и скопированная (кем и когда, неизвестно) Лрамоздательная надпись.
Эти материалы поступили в журнал от известного знатока древностей А. Г Головина, которому в свою очередь они были переданы старицким старожилом Г Веревкиным.
Храмоздательная надпись дефектна. И это неудивительно. Уже в 1765 г. на запрос Тверской духовной консистории, кем и когда был построен Борисоглебский собор, архимандрит старинного Успенского монастыря отвечал: «Начата оная (церковь.—
1 Жизнев с к и й А. Изразцы на Старицком соборе, построенном в 1561 году. Тверь, 1888. С. 5.
2 Снегирев И. М. Борисоглебский собор в Старице//Русская старина в памятниках церковного и гражданского зодчества. М., 1857. С. 28—33.
3 Крылов И. П. 1) Археологические раскопки в бывшем Старицком Кремле, произведенные в 1903 году. Старица, 1907; 2) Старица и ее достопримечательности. Старица, 1915; 3) Материалы для истории г. Старицы Тверской губернии. Т. 1. вып. 1. Старица, 1905.

Д; Ю.) строиться от сотворения мира 7066 года, а совершена в 7069 Тоду, а кем построена, о том неизвестно потому, что оная Надпись за древностью вывалилась и только одна она летопись с полуденной страны видна».4 Далее архимандрит делал вывод, на который следует обратить внимание, так как он явился первым (и увы, не последним) заблуждением относительно того, кто строил этот собор: «А грамот никаковых и других, кроме вышеописанной на стенах надписей, при оной соборной церкви не имеется. А по справке со Старицкою воеводскою канцеляриею оказалось: оная церковь строение блаженные памяти Государя Даря и Великого князя Иоанна Васильевича всея России»,5
Текст самой храмоздательной надписи:
<Лета 7066, июля, дня зачат бысть сей храм в городе Старице святых Страстотерпцев Христовых, князей Русских и обою-«братий по плоти Бориса и Глеба, нареченных во святом крещении Романа и Давида, при державе благовернаго Государя, Царя и Великого князя Ивана Васильевича и при Великом князе. Васильевиче6 и Федоре Иоановиче всея Руси и при при-юсвященном митрополите 7 Тверском 8 и отделася сия святая, церковь в лето 7068 и освящена. . Великих Страстотерпцев .и Русских князей Бориса и Глеба и Святаго чудотворца Николая Великорецкаго, родителем на поминовение и в память прочим родом, и сему граду на украшение и на утверждение, от противных супостатов и всем христианам на спасение».9
Архимандрит Успенского монастыря, основываясь на справке из воеводской канцелярии, считал^ что инициатором строительства Борисоглебского собора был сам царь Иван IV. Это мнение утвердилось и в науке. В уже упомянутой «Русской старине» И. М. Снегирев писал: «В сооружении сего величественного храма, без сомнения, участвовал царь И§ан Васильевич, часто посещавший Старицу и долго в ней живший, особенно во все продолжение войны со Стефаном Батбрием».10 В статье Л. Даля, посвященной разбору опубликованных в «Русской старине» материалов, инициатива строительства храма приписывалась «великому князю Юрию».11 12 А. Жизневский весьма убеди-
4 Жизневский А. Изразцы на Старицком соборе... С. &—7.
5 Там же.
6 Юрий Васильевич, младший брат Ивана IV (род. 30.Х 1533 г., ум. 24.Х 1563 г.); в тексте пропущен старший сын Ивана IV — Иван Иванович {род. 28.III 1554 г., ум. 19JCI 1582 г.).
7 Митрополит Макарий (ум. 31.XII.1563).
в Тверским епископом в это время был Акакий (ум. 14.1 1567 г. в Москве). См.: Строев П. Списки иерархов и настоятелей монастырей российской церкви. СПб., 1877. Стлб. 442.
9 Снегирев И. М. Борисоглебский собор в Старице. С. 30. — То, что текст надписи, сохранившейся в копии, совпадает по содержанию с ответом архимандрита на запрос консистории, а также имеющиеся пробелы в надписи определенно свидетельствуют в пользу ее достоверности.
ю Там же. С. 31.
11 Даль Л. Борисоглебский собор в г. Старице//Зодчий, 1878, март, № 3. С. 27
12 Зак. № 423
177

тельно опроверг мнение Л. Даля о том, что надпись «по -языку* и правописанию признается сделанною в конце XVIII в.», блестяще доказав, что она синхронна построенному в 1561 г. собору.12 Он, как и Снегирев, полагал, что храм построил Иван IV. Проводивший археологические раскопки в старицком. городище И. П. Крылов был согласен со своими предшественниками.
Подобную трактовку наследовало и советское искусствоведение. В капитальном труде Н. Н. Воронина, посвященном истории русской архитектуры, инициатором строительства собора также называется Иван IV.13 М. А. Ильин, анализируя идейное содержание Борисоглебского собора, писал: «. .сопоставление (собора.— А. Ю.) с шатровыми храмами дает нам все права включить его в группу самых прославленных произведений грозненского времени, начиная от церкви в Дьякове и кончая Василием’ Блаженным. Изразцовая надпись — „летопись” при всей ее фрагментарности свидетельствует, что перед нами храм-памятник*, построенный в честь взятия Казани и окончательной ликвидации татарского ига. Так же как и у его предшественников, весь, его смысл, вся сила его художественно-образного языка были-сосредоточены на его внешнем облике. Совершенно закономерно возникает вопрос об идейном содержании внутреннего пространственного построения Борисоглебского собора. Однако на* этот вопрос мы пока ответа не находим. Но идейно-образное-содержание несомненно существовало. Об этом свидетельствуют высказанные предположения о характере размещения системы окон и освещения собора внутри. Угроза, заключенная в последних словах изразцовой надписи, по существу, мало что дает. Единственно, что можно уловить в них — это предостережение-старицкому князю Владимиру Андреевичу там, где говорится о-возведенном храме как об „утверждении от противных супостатов”, которым не следует забывать о карающей силе „государя; и великого князя Ивана Васильевича».14
Общепринятое мнение, что царь Иван IV был инициаторомг строительства Борисоглебского собора, основано на утверждении храмоздательной надписи: «Зачат., при державе благоверного государя царя и великого князя Ивана Васильевича». Однако в те годы, когда строился собор (1558—1561), Старица являлась еще центром удельного княжества, принадлежавшего Владимиру-Андреевичу.15 Первый обмен Ивана IV с удельным князем произошел в 1563 г., но и после него Старица еще оставалась в руках удельного \нязя. Второй и последний обмен состоялся в мар
12 Ж и з невский А. Изразцы на Старицком соборе. С. 6—8.
13 Воронин Н. Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XII—XV веков.. Т. 2. М., 1962. С. 376.
14 Ильин М. А. Русское шатровое зодчество: Памятники середины* XVI века. М., 1980. С. 95—96.
15 3 и м и н А. А. Опричнина Ивана Грозного. М., 1964. С. 260—306.

те 1566 г., когда Владимир Андреевич лишился Старицы и Вереи, получив Дмитров и Звенигород.16
Как же объяснить текст надписи, гласящей, что собор строился «при державе» Ивана IV? «Зачат.. при державе» — означает, что храм строился не по повелению Ивана IV, а во время его правления. Для тех соборов, которые, действительно, строились по указу царя, существовала иная формула хра-моздательной надписи. Например, в надписи -на соборе Покрова, «что на рву», построенном, как уточнил И. Яковлев, в 1561 г., читаем: «Божиим благоволением и пречистыя богородица милостию и всех святых молитвами повелением благочестивого царя великого князя Ивана Васильевича всея Русин самодержица и при его благородных чадех при царевиче Иване и при царевиче Феодоре по благословению Макария митрополита всея Руси совершена бысть святая сия церковь».17
В приведенной выше надписи делается различие между тем, по чьему «повелению» и «при» ком строился храм. В данном случае он был создан «при» чадах Ивана IV (Иване и Федоре). Предлог «при» (как и словосочетание «при державе») определяет хронологические рамки создания храма. Такие элементы являлись обязательными для творений той эпохи. Так, в конце Трефология 1519 г. помещена опубликованная Ю. Д. Рыковым надпись известного книгописца Сидора: «Написана бысть сиа книга в городе Вязьме в селе Новом великого князя подклетном, стоянием Рождества Христова соборной церкви великого князя ружной при дръженъи великого князя Василии Ивановича всея Русии, а наймом Ивана Григорьевича Годунова в лето 7027-го на память святого отца нашего Офонасиа Офонскаго месяца июля 5 день». За этой записью следует другая: « В лета 7027 списана бысть книги сия, рекомы Трефолой, месяца июля 5 день во 3 час дни на память святого отца нашего Офанасия Афоньскаго при благоверном христолюбивом великом кнКзе Василье Ивановиче всея Руси во 18 лето царства его, при архиепископе нашем Варламе, митрополите всея Руси, в богохранимом граде в Вязьме, в селе в Новом великого князя подклетном, строением и попецением, и повелением господина моего Ивана Григорьевича Годунова».18
В изучаемой храмоздательной надписи сохранился один элемент «при державе» и не сохранился другой, по чьему «повелению» собор был построен. Именно это обстоятельство ввело в заблуждение дореволюционных и советских искусствоведов.
16 Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV—XVI вв. М.; Л., 1950. С. 420—426.
W Яковлев И. О дате окончания строительства Покровского собора//Ежегодник Государственного исторического музея за 1961 г. М., 1962. С. 116—117.
18 Рыков Ю. Д. Новые данные о деятельности книгописца Сидора под Вязьмою в первой трети XVI века // Записки отдела рукописей ГБЛ. М., Вып. 38. 1977. С. 143.

В действительности же Иван IV не имел ни права, ни возможности в 1558—1561 гг. строить храм в чужом уделе. Инициатором же строительства мог быть лишь старицкий князь Владимир Андреевич. Утверждая это, нельзя обойти стороною вопрос, как теперь объяснить идейно-образное значение храма?
Обратимся к тексту храмоздательной надписи. По ней построенный собор посвящен Очень популярным святым на Руси: Борису и Глебу. Едва ли уместно здесь подробно останавливаться на истории этого культа, восходящей ко временам междоусобной борьбы XII в. Н. С. Борисов в работе, посвященной датированным летописным известиям XIV—XV вв., блестяще показал, что культовое строительство имело не только каноническое'Значение, но и «мирское». Собор Михаила Архангела, второй по значению храм Москвы, был освящен в Кремле 20 сентября 1333 г. «Выбор этого дня, — пишет исследователь, — глубоко символичен. В этот день отмечалась память князя Махаила Черниговского, убитого в Орде в 1246 г. за отказ поклониться местным святыням. Имя этого князя символизировало готовность к самопожертвованию, непокорность Орде. Освящение собора в день его памяти означало поминовение погибших от рук ордынцев и обещание отомстить за них».19
Не только в культурном строительстве, но и в обыденном сознании людей того времени религиозные символы играли большую роль. «Дважды — в 1340 и 1342 гг. — князь Семен Гордый отправлялся в опасное путешествие в Орду в один и тот же день — 2 мая, в день Бориса и Глеба, „святых покровителей” русских князей. Дмитрий Донской в 1371 г. поехал в Орду 15 июля, в день памяти своего „святого” предка князя Владимира I Святославича. В 1432 г. Василий II и Юрий Звенигородский, уезжая в Орду для решения династического спора, следуя давней семейной традиции, уповали на помощь Богородицы».20
Что же олицетворял собор, посвященный «святым» Борису и Глебу? Ведь символика этого культа — многоаспектна. Борис и Глеб — князья — покровители династии Рюриковичей; они — князья-воины; наконец, князья-мученики, «страстотерпцы». Борис и Глеб повиновались старшему брату (хотя знали о его коварстве, и погибли), Святополк же стал великим князем. Культ этих «святых» символизировал осуждение братоубийственной междоусобицы. Материалы археологических раскопок, проведенных в начале XX в., показали, что у Борисоглебского собора не было предшественника, скажем деревянной церкви, посвященной тем же святым.21 Значит, инициатива
19 Б о р и с о в Н. С. К изучению датированных летописных известий XIV—XV веков // История СССР. 1983. № 4. С. 127.
20 Там же. С. 130.
2* К р ы л о в И. П. Археологические раскопки в бывшем Старицком Кремле... С. 26—27.

такого посвящения полностью исходила от Владимира Андреевича.
Вернемся вновь к надписи. Борисоглебский собор был создан «родителем (Владимира Андреевича. — А. Ю.) на поминовение и в память прочим родом». Что это значит? Ефросинья Хованская, мать Владимира, была еще жива. Отец же Владимира Андрей Иванович в 1537 г. поднял мятеж против правительства Елены Глинской, когда Ивану IV было семь лет. Как известно, мятеж кончился трагично для отца Владимира — арестом, смертью в тюрьме и содержанием под стражей его семьи.22
Чрезвычайный интерес представляет одна знаменательная параллель. Освящение Борисоглебского собора в Старице состоялось 2 мая 1561 г.,23 а двадцатью четырьмя годами ранее, в тот же праздник «памяти» Бориса и Глеба (2 мая 1537 г.), произошел отъезд Андрея из своей резиденции, явившийся первым днем старицкого мятежа. Не это ли имел в виду Владимир, посвящая храм Борису и Глебу? Вряд ли Владимир что-нибудь помнил о событиях мая — июня 1537 г. (тогда ему было немногим более трех лет), но то, что его отец бежал из Старицы на праздник «святых» Бориса и Глеба, он наверняка знал от своей матери Ефросиньи Хованской. Верно, отметил Н. С. Борисов: «Два годичных круга — круг реальной жизни и круг церковного календаря-месяцеслова совмещались в сознании древнерусского книжника».24 Добавим, — не только в сознании книжника, но любого человека той эпохи.
Вряд ли случайно Андрей Старицкий бежал именно 2 мая. Вероятно, своей акции он хотел придать определенный смысл, намекая, что не хочет повторить злополучную судьбу князей-мучеников. Также сомнительно, что Владимир посвятил собор Борису и Глебу, не зная и не имея в виду судьбу своего отца, тем более, что фраза храмоздательной надписи определенно указывает на родителя. Но почему все-таки «на поминовение родителем»? Ведь была же еще жива Ефросинья Хованская?
Обратимся к прекрасным образцам художественного шитья мастерской князей Старицких. Наиболее раннее произведение «воздух большой», или плащаница, хранившаяся в Иосифо-Во-локоламском монастыре, относится к 1558 г.25 Напомним, что в этот же год произошла закладка храма в Старице. В монастырской описи XVII в. об этой плащанице сказано: «дание
22 Подробнее см.: Юрганов А. Л. Старицкий мятеж//Вопросы истории. 1985. № 2. С. 100—110.
23 Праздник «памяти» Бориса и Глеба отмечался дважды в году:
24 июля и 2 мая как день перенесения мощей.
24 Б о р и с о в Н. С. К изучению датированных летописных известий.. С. 124.
25 М а я с о в а Н. А. Мастерская художественного шитья князей Старицких: Сообщения Загорского музея-заповедника. Вып. 3. Загорск, 1960. С. 47.

благоверные княгини Ефросинии и сына ея князя Владимира, внука великого князя Ивана Васильевича всея Русии 7066 году».26 В этой описи зафиксировано кратко то, что было вышито на самой плащанице. Другая плащаница была подарена ста-рицким князем в Троице-Сергиев монастырь в 1561 г. — в том же году был освящен Борисоглебский собор. На плащанице вышит следующий текст: «Ле 7069-го благодатию святаго духа святыя и живоцачальныя Троица и пречистыя ег богоматере и молитвою преподобного отца нашего Сергия при благочтивом цари великом князе Иване Васильевичи всея Русей преосщен-ном митрополите Макарии зделан бысть сии воздух в дом святыя живоначалныя Троица повелением благовернаго государя князя Владимера Андреевича внука великого князя Ивана Васильевича правнука великаго князя Василя Василевича Тем-наго и благоверный ег матери княж Андреевы Иванович княгини Еуфросини дан сии воздух на честь и на поклонение всем православным християном и на воспоминание последнему роду в вечный поминок по своих душах и во веки амин».27
Итак, если соотнести храмоздательную надпись с текстами 'на плащаницах, сделанных в мастерской Ефросиньи Хованской, то можно определить, кого же имел в виду Владимир Андреевич, строя храм «на поминовение родителем». Это прежде всего его отец Андрей Старицкий и не просто «родители», а великие князья (мужская линия), правившие государством: Василий II Темный, Иван III. Такой выбор «родителей» не случаен, как не случайно и то, что в надписи на плащанице, подаренной в Троице-Сергиев монастырь в 1561 г., употреблена необычная для удельного князя формула: «повелением благовернаго государя князя Владимира Андреевича». А. А. Зимин, анализируя тексты на плащаницах, писал: «Напоминая, таким образом, о своем происхождении от великих князей Василия II и Ивана III, старицкий князь тем самым недвусмысленно заявлял свои права на наследование московским престолом: он, так же как и 14ван IV, был внуком Ивана III, а прецедент коронации внука великого князя существовал уже с 1498 г.».28 Если в плащаницах Владимир Андреевич намекал на свое происхождение от великих князей, заявляя свои права на престол, то, посвящая собор святым Борису и Глебу, он создавал памятник, олицетворяющий не только одну из основных христианских добродетелей — покорность, но и символизирующий (от противного), что эта добродетель в «родителях» Владимира Андреевича.
И в мотиве покорности есть нечто вызывающее, ибо клятвопреступник Святополк, убив братьев, стал великим князем.
26 Там же.
27 Там же. С. 51.
28 3 и м и н А. А. Опричнина Ивана Грозного. С. 104.

Напрашивается параллель: Андрей Старицкий погиб в 1537 г., «обманутый крестоцелованием И. Ф. Овчины Оболенского, который, вероятно, получил на это разрешение от самой Елены ' Глинской.29
Вполне допустимо, что Владимир Андреевич мог и не знать .всех подробностей старицкого мятежа. Но весьма активную роль во всех делах удельного князя играла его мать Ефросинья .Хованская, которая вряд ли забыла 1537 г. Ведь не случайно в .апрельской крестоцеловальной записи 1554 г., взятой с Владимира Андреевича, особо оговаривается пункт, согласно которому удельный князь обязывался донести великому князю на свою !мать, если она начнет «умышлять какое-либо лихо».30 В июне 1563 г. великий князь «положил... гнев свои» на Ефросинью Хованскую и Владимира Андреевича, получив из Старицы донос от дьяка Савлука Иванова, который писал, что «княгини Юфросиния и сын ее князь Володимер многие неправды ко царю и великому князю чинят»?1 К сожалению, неизвестно, какие .именно «неправды» перечислил Савлук. Закончилось дело тем, что Ефросинью постригли в монахини и удалили от сына, отправив в дальний монастырь; наиболее же преданных старинному князю людей перевели в государев двор.32
Возвращаясь к символике Борисоглебского собора, необходимо остановиться на отношении великокняжеской власти к .личности Андрея Старицкого. Первое официальное сообщение об удельном князе после мятежа появилось через две недели после его смерти в тюрьме. 23 декабря 1537 г. русский посланник Савин Ослябьев-Емельянов был отправлен в Германскую империю. Ему была дана инструкция, что отвечать о судьбе удельного князя. Вся вина за случившееся в мае — июне 1537 г. возлагалась в этой «памяти» только на Андрея: .и он государю нашему учял великие неправды делати, и умышляти учял на самого государя и под ним государств достати».33 Меняется тенденция в Воскресенской летописи редакции 1542— J544 гг.34 Уже не Андрей (хотя и он отчасти виноват), а неизвестные «лихие люди», рассорившие удельного князя с правительством Елены Глинской, стали главными виновниками «замятии». В Летописце начала царства редакции 1553—1555 гг.35 обвинения против удельного князя еще более смягчены по срав-
29 Ю р г а н о в А. Л. Старицкий мятеж. С. 109.
30 Альшиц Д. Н. Крестоцеловальные записи Владимира Андреевича •Старицкого и недошедшее завещание Ивана Грозного//История СССР. 1959. № 4. С. 147—155.
31 ПСРЛ. Т. 29. С. 321.
32 3 и м и н А. А. Опричнина Ивана Грозного. С. 105.
33 Акты, относящиеся, к истории Западной России, собранные и изданные Археографическою комиссиею. Т. 2. СПб., 1848. № 175. С. 321.
34 Левина С. А. Воскресенская летопись XVI в.//Труды МГИАИ. "Т. XIII. 1957. С. 402—407; Юрганов А. Л. Старицкий мятеж. С. 103—110.
35 3 и м и н А. А. Пересветов и его современники. М., 1958. С. 29—41.

йёнйю с рассказом Воскресенской ЛётбпйСй. Сообщая о смерти Андрея Старицкого, Летописец сочувственно констатирует:*. «Того же месяца 10, с понедельника против вторника в 7 час: нощи преставися князь Ондреи Иванович в нуже стрэддльче-* скою смертью... а положен во Архангеле на Москве, идежё лежат великии князи».36 Несколько ранее, в царском «рукописании» для собора 1551 г., Иван IV писал :«Яко помрачени умОхМ, дерзнули поимати и скончати братию отца моего. И егда хошу воспомянути нужную их смерть и немилостивое мучение, весь слезами разливаюся и в покаяние прихожу и прощеная прошу/ за юность и неведание».37
В посланиях Андрею Курбскому Иван Грозный находит оправдание удельному князю, обвиняя в изменах бояр. «Ино то ли тех доброхотство, которых ты хвалишь? И тако ли душу свою за нас полагают, еже нас хотели убити, а дядю воцари.-ти?» — спрашивает Грозный своего политического оппонента. И сам отвечает. По мысли царя, не «лихие люди» были виновниками «мятежа», и не удельный князь, поверивший речам этих, лихих людей, а бояре — вечные «изменники» государей.38
«Тако же потом дядю нашего, князя Андрея Ивановича, изменники на нас подъяша, и с теми изменники пошол бы к Но-вугороду... и те в те поры от нас отступили и приложилися к дяде нашему ко князю Андрею».39
Во втором послании Курбскому Грозный еще более усиливает мотив невиновности Андрея Старицкого, демагогично заявляя: «Что ваши ж дяди и господины отца его уморили в тюрьме, а его и с матерью тако 'ж держали в тюрьме. И его и матерь от того свободил и держал во чти урядстве; а он был уже от тово и отщол».40
Как видно, отношение к Андрею Старицкому со стороны официальных кругов менялось. Выпады против претензий старицкого князя и лично против него в тридцатые-сороковые годы сменились в пятидесятые сочувственным отношением к его трагической судьбе, а в шестидесятые наступила реабилитация «дяди» царя и великого князя Ивана Васильевича, возникла другая крайность — резкие выпады против бояр-«измёнников».
И все же одно 71ело — демагогическая ложь Ивана IV («И его и матерь от того свободил и держал во чти урядстве; а он был уже от тово и отшол») и совсем другое — позиция Владимира Андреевича, видевшего в судьбе своего отна повторение истории, восходящей к Борису и Глебу. И в этом смысле храм* :тал своего рода памятником отношений старицких князей с
38 ПСРЛ. Т. 29. С. 31.
37 Российское законодательство X—XX веков. М., 1985. С. 263.
38 Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. Л., 1979. С. 7&
39 Там же. С. 27.
40 Там же. С. 104.

великокняжеской властью.41 Памятником-угрозой, памятником^ возвеличивающим «родителей» удельного князя: Василия Пг Ивана Ш, Андрея Старицкого, Иван Грозный как будто с кем^ то спорил, когда, отвечая Курбскому, полемически опрашивал:' «А князю Володимеру почему было бытн на государстве? От четвертого уделново родилъся. Что его достоинство к государь* ству, которое его поколение (курсив мой. — А. Ю.), развее ва* шие измены к нему, да его дурости? Что моя вина пе; 2Д ним?».42 Может быть, он спорил с удельным князем?
Обратим внимание еще на одну параллель. Старицкий храм строился с 1558 по 1561 г. В это же время, с 1555 по 1561 г., шло строительство собора Покрова, «что на рву», который символизировал могущество царской власти, ее победную постуть в борьбе с «нехристями». Два собора, два символа, два центра^ Не было ли здесь соперничества? Соперничества молчаливого и глубоко символичного. Не воплотился ли в этих творениях ТОТ вероятный «спор», о котором упомянуто выше?
Думается, что история старицкого храма задаст нам еще не один такой вопрос.
41 В конце надписи упоминаются «супостаты». Как уже упоминалось выше, Ильин считал, что в последних словах надписи была заключена угроза Владимиру Андреевичу, которому «не следует забывать о карающей силе государя и великого князя Ивана Васильевича». При новом прочтении надписи эта гипотеза отпадает. Вероятно, речь шла -о внешних врагах, тем более, что Владимир Андреевич был участником Казанского похода.
42 Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. С. 104.
Р. Г Скрынников
РОССИЯ и СТРАНЫ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ В НАЧАЛЕ XVII в.
Тезис о культурной изоляции России от Западной Европы в допетровское время был широко распространен в дореволюционной историографии. Но уже А. И. Соболевский показал его неосновательность.1 В работах советских историков исследованы многообразные отношения России с другими европейскими странами в сфере экономики, политики и культуры и отмечено, что в разные исторические периоды эти отношения меняли свои
’Соболевский А. И. Переводная литература Московской Руси
XIV—XVII вв. СПб., 1903.

формы и интенсивность.2 Эти связи значительно расширились в период образования и укрепления единого Русского государства в XV—XVI вв. В XVI в. особую роль^играли англо-русские торговые и культурные связи. При Иване Грозном правительство всемерно развивало морскую торговлю с Англией на Белом море. В целях привлечения в страну английского торгового капитала русские власти предоставили английским купцам большие привилегии. На опричных землях Севера появились первые в. русской истории иностранные концессии. В самом начале Ливонской войны русские полки заняли морской порт Нарву (Ру-годив), и Иван IV учредил «нарвское мореплавание», стремясь установить торговые связи с Западом по кратчайшим морским путям на Балтике. Поражение в Ливонской войне покончило с «нарвским мореплаванием».	»
На рубеже 90-х годов XVI в. в правление Бориса Годунова Россия после короткой войны со Швецией добилась пересмотра наиболее тяжелых для нее последствий Ливонской войны и вернула захваченные шведами русские земли на побережье Балтийского моря. К началу XVII в. Русское государство вновь владело побережьем Балтики на пространстве от устья Невы до устья Наровы. Но шведский флот безраздельно господствовал в Восточной Прибалтике, и правительство Швеции, владея Нарвой, проводило политику морской блокады России. Тявзинский мирный договор 1595 г. перечеркнул планы превращения Ивангорода в морские ворота России. С началом военных действий между Швецией и Речью Посполитой в Восточной Европе возникла новая ситуация. Борис Годунов пытался использовать эту ситуацию и отказался ратифицировать Тявзинский договор. Однако его планы возобновления борьбы дипломатическими средствами за Нарву и возрождения «нарвского мореплавания» не увенчались успехом.3 Годунову не удалось заключить военный союз с Данией, второй морской державой на Балтике. Политика Годунова в начале XVII в. характеризуется возрождением традиционных со времен Ивана Грозного планов расширения торговых и культурных связей с Западной Европой. Для их реализации использовались любые возможности. В 1603 г. русские власти вели переговоры с северогерманскими городами Любе
2 Арсеньев А. В. История посылки первых русских студентов за границу при Борисе Годунове. СПб., 1887; Алексеев М. П. Англия и англичане в памятниках русской письменности XVI—XVII вв. || Учен. зап. ЛГУ. Серия историч. наук, 1947, вып. 15; Малин ТИ. Англо-русские культурные и научные связи (до .основания Петербургской Академии наук) || Вестник истории мировой культуры, 1957, № 3; Алпатов М. А. Русская историческая мысль и Западная Европа XII—XVII вв. М., 1973; Лимонов Ю. А. Культурные связи России с европейскими странами в XV— XVII вв. Л., 1978; Казакова Н. А. Западная Европа в русской письменности XV—XVI вв. Л., 1980.
3 Ф л о р я Б. Н. Русско-польские отношения и балтийский вопрос в конце XVI — начале XVII в. М., 1973. С. 187—189.

ком и Штральзундом. Послы этих городов, прибывшие в Москву, добивались права беспошлинной и свободной торговли по всей России, они просили разрешить немецким купцам выстроить торговые дворы в Москве, Новгороде, Пскове и Ивангороде, дать им право чеканить монету на русских денежных дворах и пр.4
Борис Годунов, по-видимому, весьма серьезно отнесся к предложениям послов, изложенным в их 15 пунктах. От его имени послам заявили, что ганзейские купцы могут свободно торговать по всей России, использовать русские пристани на Белом море, строить торговые дворы в городах, чеканить монету из своего серебра. Но московские власти отклонили просьбу немцев о разрешении строить церкви при своих дворах. Обсуждение вопроса о таможенных пошлинах завершилось тем, что Борис согласился уменьшить наполовину таможенные пошлины с любекских купцов, но послы не смогли добиться распространения этой привилегии на все ганзейские города.
Борис Годунов, по-видимому, склонен был идти значительно дальше, чем руководившие переговорами бояре и приказные дельцы, которые не желали ущемлять интересы русских купцов, участвовавших в казенных операциях.
Получив из Посольского приказа царскую грамоту в немецком переводе, послы убедились, ч*го «многие пункты, утвержденные на царской аудиенции, бцли опущены, другие изложены темно и.двусмысленно».5
Осуществление договора с Любеком натолкнулось на решительное сопротивление Швеции. Тявзинский мирный договор не был ратифицирован Москвой, тем не менее шведская диплом-а-тия добивалась неукоснительного выполнения тех его статей, которые ставили русскую торговлю на Балтике под контроль Швеции. На съезде в Кальмаре в 1605 г. шведы заявили представителям Любека, что не намерены разрешить им свободную торговлю с Россией.6
С помощью ганзейских городов русское правительство надеялось наладить морские сообщения через Ивангород и устье Нарвы. Однако Швеция, господствовавшая на Балтике, препятствовала всем попыткам такого рода, ссылаясь на условия Тяв-зинского договора.
Главными морскими воротами страны в начале XVII v. оставались пристани в устье Северной Двины. По-прежнему основным торговым партнером России была Англия. Однако
4 Форстен Г В. Балтийский вопрос в 16 и 17 столетиях. Т. 2, СПб., 1894. С. 60—64. См. также отчет о поездке любекских послов в Москву (Сборник материалов по русской истории начала XVII в./Сост. И. М. Болдаков. СПб., 1896. С. 2—45).
5 В ram е г W. Die hansische Gesandtschaft nach Moskau. Hansische Ge-schichtsblatter. Leipzig, 1891. S. 27—51.
6 Форстен Г. В. Балтийский вопрос. .. С. 40.

дела английской московской торговой компании, пережившей» расцвет в 60—70-х годах XVI в., ухудшились в последующие десятилетия. Английское правительство жаловалось на убытки, в России и подумывало о том, чтобы переориентировать компанию на торговлю со Швецией через Нарву. Однако руководство компании упорно отклоняло подобные проекты.7 В конце XVI века'английские купцы жаловались на то, что цены в России поднялись, к тому же спрос на русские товары в Англии стал падать, королевская казна сократила закупки канатов, произведенных на канатных мануфактурах в Вологде.8 В 1602-г. Московская компания снарядила в Россию всего два корабля с товарами. Торговые обороты ее резко сократились. Спустя три* года долги компании превысили 6 тыс. ливров.9
Англичане предпринимали неоднократные усилия к тотуг чтобы избавиться от конкуренции со стороны других западноевропейских купцов, в первую очередь голландских. По хода-' тайству английской Московской компании русское правительство в 1597 г. распорядилось не пропускать далее Архангельска голландских и прочих иноземных купцов, а также англичан, не состоящих членами компании. Однако после воцарения Бориса Годунова некоторые из самых влиятельных голландских купцов уже в 1599 г. получили разрешение ездить для торга в Москву и внутренние области государства.10 Стремясь расширить торговлю с Западом, Годунов в 1600 г. разрешил голландским купцам Адриану Зебрехтсену и Еремею фан дер Гусу поставить себе дворы в Архангельске и Холмогорах и езДить для торговли в Колу, Москву, Новгород, Псков и Ивангород.11 Аналогичное разрешение получили и другие голландские купцы.12
Английское правительство пыталось оградить своих купцов от конкуренции со стороны голландцев. В 1600 г. королева Елизавета направила в Москву посла Ричарда Лея.13 Посол выра-‘зил неудовольствие по поводу тех «великих милостей», которыми царь осыпал некоторых торговцев «Нидерландские земли».14
Голландец Исаак Масса сообщает подробности о переговорах Лея с русскими властями. Посол добивался торговой монополии и обещал, что англичане «будут снабжать Московию всем необходимым, что их товары будут дешевле и лучше, нежели у
7 Люби м е и к о И. История торговых сношений России с Англией. Вып. 1. Юрьев, 1912. С. 124.
8 Там же. С. 125.
9 Там же. С. 126.
10 К о р д т В. А. Очерк сношений Московского государства с республикой Соединенных Нидерландов по 1631 г. || Сборник Русского исторического общества (РИО). Т. 116. СПб., 1902. С. XXIV—XXV.
11 Там же. Приложения, № 5.
12 Там же. № 6.
’3 Сб. РИО. Т. 38. СПб., 1883. С. 364—404.
И Там же. С. 403.

голландцев и других народов».15 Царь Борис отклонил доглога-тельства Лея, указав ему на то, что он желает торговать со «всеми нациями, ибо «все нации в этом отношении для него равно любезны... сверх того исправно платят подати и пошлины, составляющие доход государей московских, и, значит, имеют право вести торговлю, так же как и англичане».16
Зная об убытках компании, Борис склонялся к тому, чтобы предоставить англичанам некоторые дополнительные льготы с тем, чтобы оживить англо-русскую торговлю. 8 июня 1601 г. царь направил в Архангельск следующее предписание тамошним властям: «...которые карабли придут сего лета из-за моря х ка-рабельной пристани — Барабанские, и Голанские, и Недерлян-ские или иных которых земель, и тех бы земель немцы торговали у карабельной пристани со всякими нашими торговыми -людьми всякими товары поволною торговлею».17 18 В Москву для торга следовало беспрепятственно пропускать одних англичан — членов компании. Прочих купцов надлежало «не пущати» в московские города, даже если у них были царские жалованные гра-_моты. Подобное распоряжение не означало полного запрета на торговлю голландцев в Москве. Русское правительство ввело лишь более сложную процедуру для голландцев, бельгийцев, датчан. Купцы должны были предварительно извещать Посольский приказ о привезенных товарах и ждать соответствующего «царского указа» из Москвы.13
Новый порядок не устраивал голландских торговых людей, и некоторые из них уже в 1601—1602 гг. испросили у Бориса Годунова новые жалованные грамоты с разрешением торговать в Москве и московских городах.19
Английский король Яков I тотчас после вступления на трон направил в Москву в 1604 г. посла'Томаса Смита, несколько лет стоявшего во главе Московской компании.20 Посол домогался монополии для английских купцов на торговлю с Россией через северные моря, освобождения их от пошлин и свободного проезда для членов компании в Персию и Индию.
Русское правительство отклонило притязания компании на монополию, отказало в праве на транзитную торговлю с Персией, но подтвердило предоставленные ранее торговые привилегии компании.
К началу XVII в. английская компания держала свои фактории— торговые дома в Москве, Ярославле, Вологде, Холмогорах
Масса И. Краткое известие о Московии с в начале XVII в. М., 1937. С. 58.
16 Там же.
17 Сб. РИО. Т. 38. С. 422.
18 Там же. С. 423.
^Кордт В. А. Очерк сношений Московского госудаоства €. XXVIII. -
20 Гамель И. Англичане в России в XVI—XVII вв. || Записк; Академии наук. Т. VIII. СПбм 1865. С. 232.

и Архангельске. На севере за ее членами закреплены были пять пристаней (в Корельском устье, на Печенге, Варзуге, Мезени и Шунге), тогда как за голландцами только две (на Коле и в Пу-дожанском устье Двины).21
Развитие торговли со странами Запада способствовало знакомству русских с успехами западноевропейской цивилизации. В таких условиях в Москве усилилась тяга к установлению более тесных культурных связей с Западом. По свидетельству современников, Борис Годунов лелеял планы учреждения в Москве университета и школ, в которых преподавание вели бы ученые, приглашенные из-за рубежа. По словам К. Буссова, Годунов предполагал выписать знающих людей из Германии, Англии, Испании, Франции, Италии, с тем, чтобы с их помощью наладить обучение русских людей европейским языкам.22
Борис Годунов успел осуществить на практике очень немногое из своих обширных проектов в области просвещения. Отпуская за рубеж иноземцев, царь нередко поручал им приискивать за рубежом ученых людей, которые согласились бы ехать в Москву.
Некий итальянец М. Бритий получил от Бориса «опасную грамоту» на проезд в Россию венецианских ученых — докторов, знающих разные науки и согласных выехать в Россию, дабы «облагодетельствовать ее своими познаниями». По рекомендации Брития Борис адресовал свою грамоту венецианскому патрицию Якову Алоизию Корнелию.23
Ганс Крамер, подданный императора австрийского, взялся выполнить аналогичное поручение Бориса в Праге. Посетив ученого правоведа Тобиаса Лонциуса, прибывшего к императорскому двору в Прагу, Крамер сообщил ему о поручении царя привезти из немецких земель ученых людей и художников и в подтверждение показал ему несколько паспортов — «опасных грамот». Крамер настойчиво просил Лонциуса принять предложение царя, намеревавшегося «учредить в своем государстве школы и университеты» 24
Крамер беседовал с Лонциусом осенью 1600 г. По возвращении в Гамбург Лонциус виделся с другим царским эмисса-
21 На Коле получили право приставать также и французские корабли. (Любименко И. Торговые сношения России с Англией и Голландией с 1553 г. по 1649 г. 1| Известия АН СССР. Отд. общественных наук. № 10. Л., 1933. С. 740).
22 Буссов К. Московская хроника: 1584—1613. М.; Л., 1961. С. 84.
23 Письмо Б. Годунова опубликовано В. Макушевым в собрании южнославянских памятников, извлеченных из архивов Италии (Г л а с н и к Српско-го ученог дружтва. Кн. XIV. Београд, 1882, с. 253—255). См. также: Г о-лицын Н. В. Научно-образовательные сношения России с Западом в начале XVII в. М.» 1898. С. 33.
24 Письмо Т. Лонциуса к Борису Годунову от 24 января 1601 г. (Г о-л и ц ы н Н. В. Научно-образовательные сношения России и Запада. С. 23, примечания).

ром Рейнгольдом Бекманом, посетившим Гамбург и Любек. Узнав, что Борис Годунов послал Бекмана в Германию с единственной целью приискать ученого медика, Лонциус окончательно убедился, что намерения московского царя вполне серьезны, и с Бекманом направил в Москву обширное письмо, содержавшее своего рода проект развития в России наук и художеств. Он писал, что в случае осуществления проекта Россия будет иметь достаточное количество ученых людей и художников, «притом таковые могут образоваться в большом количестве и в вашей стране из вашего собственного народа и среди ваших подданных».25
Борис не смог довести до конца дело', затеяннное по его собственному почину. Лонциус с полным основанием писал, что для развития наук в России надо не только отыскать и пригласить ученых, но и оказать им почет и помощь, «не опасаясь при том расходов». Лонциус ссылался на пример других цивилизаций и народов, которые «и теперь ежегодно много расходуют на то, чтобы водворить у себя науки и искусства». Борис и сам отлично понимал, что учреждение школ и университета потребует от казны весьма крупных затрат. Однако осенью 1601 г. в стране начался голод, продолжавшийся три года, и все свободные денежные средства правительство стало тратить на помощь голодающим. Война с самозванцем окончательно истощила государственные ресурсы.
Осуществлению проектов Годунова помешали не только обрушившиеся на страну бедствия, но и позиция высшего духовенства и думы. Руководство православной церкви упорно не желало допустить в Москву иноверных ученых людей и доверить им дело образования и воспитания русских. Монахи говорили, что земля русская велика и обширна и ныне едина в вере, в обычаях и в речи, а появление иных языков на Руси приведет к распрям и раздорам.26
Помимо внутренних существовали и внешние факторы, препятствовавшие осуществлению планов Бориса Годунова. Соседние государства нередко чинили помехи ученым и мастерам, ехавшим в Москву. С одной стороны, они боялись военного усиления русских в случае приобщения варварской Московии к западной цивилизации. С другой стороны, феодальные владетели Запада не желали лишаться знающих специалистов, услуги которых высоко ценились.
Даже медики, следовавшие в Россию, принуждены были выдавать себя за купцов,- оставляли на родине медицинские книги, опасаясь разоблачения на границе. Посольский дьяк Василий Щелкалов задал характерный вопрос доктору Тимофею
25 Там же. С. 26.
26 Б у с с о в К. Московская хроника... С. 84.

Уильсу, прибывшему в Россию из Англии: «Сказываешься ¥Ы Л ох тор, а грамота у тебя Елисавет королевнина дохторская И .книги дохторские и лечебные и зелье с тобою есть ли?»
Уильс, пробравшийся в Москву через Любек и Ливонию, .дал следующий ответ Щелкалову: «Которые книги были со мною... для дохторства, и я те книги все оставил для проезду .в Любеке, а сказывался есми, в дороге едучи, торговым человеком для того, чтобы меня пропустили... а зелья есми, не взял .для ж проезду, что нас дохторов, к Москве нигде не пропускают».27
Русскому -правительству особенно трудно было нанять на «службу горных мастеров, рудознатцев, мастеров для текстильных мануфактур. Завязав с Любеком торговые переговоры, Борис немедленно попытался использовать этот ганзейский город, чтобы привлечь на русскую службу немецких специалистов. В Любек выехал толмач Р. Бекман, получивший самые широкие .полномочия для найма мастеров. В наказе Бекману значилось: • «Посланы с ним опасные грамоты суконным мастерам, рудо-.знатцам, которые умеют находить руду золотую и серебряную, иасовникам: так ему промышлять накрепко, чтоб мастеровые люди ехали к царскому величеству своим ремеслом послужить, .сказывать им государево жалованье и отпуск повольный, что лм приехать и отъехать во всем будет повбльно безо всякого ^задержанья».28
Труд ученых и мастеров на Западе ценился очень высоко. /Любые переговоры о найме на государеву службу начинались с вопроса о «подъемных» й денежном обеспечении специалитетов. Т. Лонциус сразу объявил царскому эмиссару Г Крамеру, 'что он отправится в путь, если тот снабдит его «достаточной ^суммой денег на путевые издержки для меня (Лонциус^) лично и для моего имущества, товарищей и слуг».29
Однако Казенный приказ избегал отправки за рубеж крупных денежных сумм. Даже для приглашения докторов казначеи ‘прибегали к иным способам. Доктора должны были занять деньги на проезд за рубежом. Казна возмещала их расходы лишь по прибытии в первый пограничный русский город, где они получали корм и подводы. В Москве приезжих тщательно распра-
27 Сб. РИО. Т. 38. С. 270—271. — Английский агент Френсис Черри еще в 1599 т. хлопотал об отправке в Москву Тимофея Упльса, которому •он прочил место придворного доктора Марка Ридлея, уехавшего в Англию в 1598 г. (Гамель И. Англичане в России.. С. 185). Прибыв в Россию, Т. Уильс не смог дать удовлетворительных объяснений русским властям и <5ыл выслан в Англию (Сб. РИО. Т. 38. С. 313).
28 Наказная память Р Бекману 24 октября 1600 г. || Акты исторические. Т. 2. СПб., 1841. С. 33.
29 Письмо Т. Лонциуса Борису Годунову (Голицын Н. В. Научно-^образовательные сношения России с Западом, с. 25—26).

шивали об их учености и мастерстве и лишь после этого назначали денежный оклад.30
Попытки привлечь в Россию большое число специалистов из западноевропейских стран не увенчались успехом. Во-первых, они были результатом инициативы Бориса, использовавшего посредничество частных лиц, преимущественно иноземного происхождения. Во-вторых, царь рассчитывал, что достаточно будет щедрых обещаний и подкрепил эти обещания рассылкой большого числа «опасных грамот» на проезд в Россию. Все эти меры не были подкреплены ни переводом крупных денежных средств, ни переговорами с властями соответствующих стран.
Лишь Англия, ценившая торговые привилегии, предоставленные ее купцам в России, неизменно оказывала помощь Москве в отношении мастеров и специалистов. В 1603 г. в Россию прибыли опытные английские архитекторы и каменщики, выписанные Борисом из Лондона, Их услугами воспользовались при строительстве каменных сооружений в Москве.31 Английские мастера трудились на Канатном дворе в Вологде.
Одним из первых аптекарей в Москве был англичанин Яков Френшам, известный под именем Якова Астафьева. Он работал в России в последние годы жизни Ивана IV, а после его смерти уехал на родину. В 1603 г. Френшам с семьей вторично прибыл в Россию и предложил свои услуги Борису Годунову32 (сохранился перечень аптекарского зелья, привезенного им).33 Английские власти ценили собственных специалистов и всего охотнее отправляли в Москву выходцев с континента, не обладавший высокой квалификацией. В 1600 г. королева дала разрешение на выезд в Россию трех серебряных мастеров: Ганса Тинки (из владений австрийских Габсбургов), Павла Вангар-бака (из «Голланские земли») и англичанина Юрия Хикса.34
В Москве мастерам должны были платить крупное жалованье, но казна не могла найти для них подходящей работы. В России начался голод, и, пробыв год в Москве, мастера подали челобитную, что они «ободрались и наги и босы; а государева жалованья им опроче корму, что давали серебряником, не дано никому ничего».35
Русское правительство решило отпустить мастеров назад в Английскую землю. При этом оно сослалось на то, что ныне при дворе царя Бориса «немец мастеров и золотых и серебя-ных гораздых много», тогда как Ганс Тинк и его товарищи не
30 Собрание государственных грамот и договоров. СПб., 1818. 4.2. С. 158.
^Любименко И. История торговых сношений России с Англией. Вып. 1. Юрьев, 1912. С. 130.
32 Сб. РИО. Т. 38. С. 419, 431—432.
зз Там же. С. 433—435.
34 Там же. С. 310.
35 Там же. С. 426.
13 Зак. № 423
193

очень горазды: «золотых мудрых дел делати не -умеют».36 Вместе с мастерами в Лондон выехал аптекарь Ричард Эдвард, который также пробыл в Москве год и не нашел применения своим силам?7
Не имея возможности пригласить с Запада ученых людей, московские власти в ряде случаев довольствовались приглашением студентов из различных западных университетов. Инициаторами таких приглашений были либо .отдельные приказы, либо представители Немецкой слободы в Москве. Известно, что в 1601 г. в Москву приехали Мартин Бер и два других студента Лейпцигского университета.38 Студент медик - Эразм Венский был выписан в Россию из Праги.39 *
Православная церковь нуждалась в образованных людях для исправления богослужебных книг и осуществления переводов с греческого. Поэтому уже в XVI в. власти неоднократно посылали молодых людей в Константинополь и другие города православного Востока для обучения греческому языку. В исключительных случаях молодых людей направляли в страны Запада в целях овладения новейшими языками.'10
Лишь при Борисе Годунове правительство приступило к осуществлению первого крупного проекта посылки «студентов» за рубеж для обучения в западноевропейских школах.
Выдвинув проект унии между Речью Посполитой и Россией, польские дипломаты предложили включить в проект договора следующий пункт: «Свободно- посылать в обе стороны для обучения юношей, как московитов к нам, так и наших в Москву».41 Предложение встретило понимание с русской стороны. Московские дипломаты выразили согласие на то, -чтобы после заключения договора разрешить своим подданным посылать детей в Речь Посполитую «в службу и в науку».42	э
Торжество католической реакции в Речи Посполитой, однако, пугало московский двор, и поэтому Посольский приказ выбрал для осуществления своего проекта не Польшу и не владения австрийских Габсбургов, а протестантские страны — Англию, Германию, Францию.
36 Там же.
37 Там же. С. 310, 426—427.
38 Цветаев Д. М. Протестанство и протестанты в России до зло хи преобразований. М., 1890. С. 52—54; Копанев А. И. Исторический комментарий к Хронике Буссова || В кн.: Буссов К- Московская хроника. С. 341.
39 Б у с с о в К. Московская хроника. С. 85.
<о Савва .В. И. Несколько случаев изучения иностранных языков русскими людьми во второй половине XVI в. Харьков, 1913. С. 7. 10; Рогов А. И. Школа и просвещение || Очерки русской культуры XVI века. М. 1977. Ч. 2. С. 257.
41 Р о г о в А. И. Школа и просвещение. С. 258.
42 Ф л о р я Б. Н. Русско-польские отношения и политическое развитие Восточной Европы во второй половине XVI — начале XVII в. М„ 1978. с. 263.

Оживленные дипломатические сношения со странами Запада» расширение торговых связей привели к тому, что Посольский приказ стал испытывать все большую нужду в услугах знающих переводчиков. Известно, что английская московская компания присылала в Москву для обучения русскому языку молодых людей. Благодаря посредничеству главного агента компании Джона Мерика вскоре возник проект своего рода обмена студентами. В 1600 г. вместе с Джоном Мериком были отпущены в Англию «францовский немчин» Жак Паркент 18 лет и англичанин «Ульянко Ульянов», обучавшиеся русскому языку в России.43 Два года спустя русские власти направили четырех русских студентов в Лондон «для науки розных языков и грамотам».44 Студенты были отданы «на руки» тому же Д. Мерику, на попечении которого находились английские учащиеся в Москве.
Царь Борис сам представил Мерику русских учащихся и просил королеву, чтобы им позволено было получить образование и чтобы их не принуждали оставить свою веру.45 Мерик согласился взять на себя «заботу о их воспитании».
Для посылки за рубеж были отобраны молодые дети боярские Никифор Алферьев сын Григорьев, Софон Михайлов сын Кожухов, Казарин Давыдов, Федор Семенов Костомаров. Старший из всех студентов, по-видимому, был сыном московского дьяка Алферия Григорьева, исполнявшего обязанности писца в конце 80-х годов XVI в.46 Приказные люди составляли наиболее образованную часть русского общества. По своему положению верхи приказного мира принадлежали к чину детей боярских помещиков. Возможно, что не только старший студент, но и некоторые его товарищи были детьми дьяков и подъячих.
Личное обращение царя к королеве возымело действие. В Лондоне студентам из Москвы оказан был наилучший прием. 4 ноября 1602 г. Д. Чемберлен сообщил, что прибывшие юноши будут обучаться английскому языку и с этой целью их предполагается разбросать в различные школы (Винчестер, Итон, Кембридж и Оксфорд).47 Перед русскими открылись двери лучших учебных заведений Англии.
Год спустя московское правительство решило направить за рубеж вторую группу учащихся. На этот раз местом обучения была избрана Германия. После успешных переговоров в Москве послы города Любека выехали в июне 1603 г. на родину. Им вслед Борис направил пять московских студентов, также на
43
44
45
333).
4в
Сб. РИО. Т. 38. С. 420.
Там же. С. 424, 430.
Донесение Д. Мерика (Старина и новизна. Кн. XIV. 1911. С. 332—
Веселовский С. Б. Дьяки и подъячие XV—XVII вв. М., 1975.
С. 132.
47 Старина и новизна. Кн. XIV. С. 332—333, прим. 2. 13*

бранных из молодых детей боярских, которые нагнали послов у самой границы. В письме, посланном с ними, Борис просил К. Гермерга и другйх послов взять студентов в Любек, представить их городскому совету и поместить в школу для обучения немецкому и латинскому языкам. Царь требовал чтобы русские юноши оставались в православной вере и не забывали русских обычаев и сообщал, что берет на себя все расходы на их содержание.
В ответном письме царю послы обещали, что московских учащихся поместят в учебные заведения в Любеке и они будут там под присмотром добрых и почтенных людей.43
Учителя немецкой школы в Москве располагали достоверными сведениями о начинаниях Годунова в области просвещения. С их слов К. Буссов записал сведения о том, что русские студенты были посланы не только в Англию и Любек, но и во Францию.* * * 49 Один студент Игнатий Андреев сын Кучкин был направлен «из Москвы ис Посольского приказу в Цесарскую землю (владения австрийских Габсбургов. — Р, С.) для науки цесарскому языку и грамоте».50
Прошло три года с тех пор, как пять учащихся прибыли в Любек, и местный магистрат решил напомнить московским властям о своих питомцах. 9 сентября 1606 г. бурмистры уведомили царя Василия Шуйского, что они все три года царское «повеление творили и тех робят давали учити, поили и кормили и одежду давали и чинили им по нашему возложению все добро». В Любеке русские не поколебались в своей вере, но учителям не удалось привить им интерес к науке. Попечители жаловались на них, что «оне не послушливы и поучения не слушали и ныне двое робят побежали от нас неведомо за што». Бурмистры просили сообщить им царское решение о «достальных» трех ребятах, «еще ли их нам у себя держати, по-прежнему или их к себе велите прислать».
Письмо из Любека пришло в Россию в тот ’самый момент, когда рати Болотникова осадили Москву. Боярский царь предпринимал отчаянные усилия, чтобы удержаться на троне. Вместо того, чтобы отозвать учащихся на родину или направить в Любек грамоту от царского имени, чтобы побудить магистрат нести и дальше расходы на обучение студентов при отсутствии поступлений из царской казны, Василий Шуйский в грамоте от 11 декабря 1606 г. поручил это дело новгородским воеводам. Последние должны были написать в Любек следующее «А будет те ребята учнут проситца у них в наше государство, и они б
*8 Сборник материалов по русской истории начала XVII в./Изд.
И. М. Болдаков. СПб., 1896. С. 38; Г о л и цы н Н. В. Научно-образова-
тельные сношения России с Западом. С. 4—5.
49 Буссов К. Московская хроника. С. 84.
59 ЦГАДА, ф. 96 (Сношения России со Швецией). Кн. 16, л. 533. Приношу глубокую благодарность Б. Н. Флоре за указание на этот факт.

их не выуча не отпущали, а как выучат накрепко грамоте, и они б их прислали к нашему царскому величеству».51
Восстание Болотникова было разгромлено, но для Шуйского вскоре наступили еще более трудные времена. Фактически студенты оказались брошены на произвол судьбы. При семибоярщине в 1610 г. они все еще находились в Любеке, и никто не помышлял о том, чтобы помочь им выехать в Россию.52
Московские власти нисколько не сомневались в том, что студенты, сбежавшие от своих воспитателей в Любеке, попытаются любыми путями пробраться на родину. В ответ на запрос бурмистров новгородские воеводы получили наказ отписать в Любек, что «те ребята (беглые. — Р, С,) ни один человек в наше государство не бывал; и они б их велели сыскать и велели им доучиватись».
Судьба русских студентов за рубежом сложилась неудачно. В России усилилась Смута, и царская казна перестала отпускать средства ца содержание русских учащихся за рубежом. Заброшенные на чужбину молодые люди принуждены были искать свои пути в жизни. Лишь немногим после долгих странствий и мытарств удалось вернуться на родину. Прошло 15 лет, прежде чем упомянутый выше И. А. Кучкин вышел на Русь из шведского плена. При распросе в Посольском приказе он показал, что «в ученьи он был в Цесарской земле и в Любках восемь лет, и в прошлом же во 119 (1610—1611) году поехал из Цесарской земли, научась языку и грамоте, опять к Москве, и на море, де, его переняли ис КолЫвани свейские люди».53 После этого Кучкин несколько лет пробыл полоняником в Стокгольме.
В Англии русские студенты утратили в годы Смуты какие бы то ни было связи с отечеством, отстали от православия и в конце концов перешли в лоно англиканской церкви. Самые способные из них усвоили чуждую им по рождению и воспитанию цивилизацию в такой мере, что сумели сделать неплохую карьеру за рубежом. Н. А. Григорьев получил духовное образование и стал, що словам англичан, учителем, а по сведениям русских послов, священником англиканской церкви.54 Ф. С. Костомаров получил чин секретаря на королевской службе и был послан в Ирландию.
Неизвестно, как сложилась судьба С. Кожухова и К. Давыдова. В 1613 г. английские власти утверждали, будто они на-
ы Голицын Н. В. Научно-образовательные сношения России с Западом. . . С. 6—7.
52 Там же. С. 7. — Даже состоятельные профессора и мастера не могли проделать путь в далекую Московию без «подъемных» денег от царской казны.
53 ЦГАДА, ф. 96 (Сношения России со Швецией). Кн. 16, л. 533.
54 Судя по тому, что Н, Григорьев усредно молился «по их вере» за всех гостей английских, которые торгуют в Московском государстве, Лондонская компания принимала особое участие в его судьбе. (Голицын Н. В. Научно-образовательные сношения России с Западом... С. 10 — Н).

холятся «в отъезде в дальних местах в Индеи». Спустя три года королевские чиновники отказались вести переговоры о возвращении студентов, заявив, что «тех людей в Аглинской земле нет», что они «в дальних отъездех в иных землех в торговле». Однако гонец проведал, что один из бывших студентов имеет приход в Лондоне, другой служит в Ирландии, а третий — «в Индейской земле от гостей в торговле».
Русское правительство неоднократно пыталось вернуть детей боярских, ссылаясь на то, что Посольский приказ нуждается в образованных толмачах, что родители, «род и племя» студентов уже давно «с великой докукой» бьют челом государю, что студенты — природные подданные Московского государства, и «своей природы как забыть?». Королевские чиновники ссылались на то, что двое русских — Кожухов и Давыдов — умерли в Восточной Индии, или, по другой версии, их там убили, а Костомаров после женитьбы в Ирландии «съехал в иные государства неведомо куды».35 Один Н. Григорьев остался в Лондоне, но он получил богословское образование, которое никак не могло пригодиться ему в России. Пробыв в Англии почти двадцать лет, сын боярский уже боялся вернуться в Москву, не без основания полагая, что там его подвергнут жестокому наказанию за вероотступничество.
В конце жизни Григорьев пострадал за веру, но не от православных церковников, а от пуритан.55 56 57
Начинания Бориса Годунова в области просвещения дали весьма скромные результаты,. Гражданская война помешала казне выделить крупные средства на приглашение ученых и заведение школ. Годунов был вынужден отступить перед неблагоприятными обстоятельствами и последовал совету духовенства, отказавшись от осуществления собственных • проектов.
Исключение составляла лишь медицина. Тут Борис не желал считаться ни с мнением патриарха и монахов, ни с затратой весьма крупных средств.
Еще при Грозном в Москве открылась первая аптека, и был заведен «аптекарский сад» на территории Кремля. В аптеке работали преимущественно англичане, привезшие в Москву иноземные лекарства (опий, камфару и пр.).°7 В правление Годунова возник Аптекарский приказ, выделившийся из состава дворцового ведомства. По свидетельству Я. Маржарета, главою названного приказа был «аптечный боярин», ведавший всеми
55 Там же. С. 16.
56 Н. Григорьева лишили сана и прихода. Однажды в воскресенье' во время проповеди в церковь ворвались солдаты, сбросившие его с кафедры. Позже Григорьева изгнали вместе с женой и детьми из его собственного дома (Голицын Н. В. Научно-образовательные сношения России с Западом. .. С. 1—2).
57 Рихтер В. История медицины в России. СПб., 1814. Ч. 1. С. 303; Очерки русской культуры XVII в. М., 1979. Ч. 2. С. 68—69.

врачами и аптекарями в государстве. Должность «аптечного боярина» считалась одной из высших в Боярской думе?8
Аптекарский приказ был придворным учреждением и обслуживал царскую семью и близкий к ней круг боярской знати. Борис Годунов проявлял редкую настойчивость, коль скоро речь шла о приглашении в Москву «добрых» докторов.
В 1600—1601 гг. через Р Бекмана Борис Годунов обратился к городским властям Любека с просьбой отпустить в Москву «дохтора навычного, который бы навычен великому дохторству и умел лечить всякие немощи». В случае отказа в городской ратуше предписано было «промышлять в Любеке дохтором самому, чтоб однолично дохтором в Любеке промыслить».59
Любекский магистрат в письме от 27 февраля 1601 г. известил царя, что найти доктора для него трудно, так как «в священной Римской империи все люди — свободные лица, которые не могут быть насильно принуждены служить», но что они все же приискали ему медика в лице Генриха Шредера.60
«Ординарный медик» из Люнебурга Шредер не принадлежал к числу медицинских светил Германии. Между тем Бекман получил строгий наказ привезти лучшего из любекских докторов. От купцов и жителей Немецкой слободы в Москве знали имя известного Иогана Фазмана.
Прослышав об этом искусном медике, царь поручил Бекману, «приехав в Любку, проведати тутошних людей, есть ли в Любке дохтор Яган Фазман и каков он к докторскому делу с иными дохторы, гораздо ли навычен, и есть ли того дохтора Ягана к докторскому делу лутче или он изо всех лутчей?»61 Неизвестно, получил ли Бекман отказ от Иогана Фазмана или же в Москве перепутали имя известного доктора. Как бы то ни было, по приглашению Бекмана в Москву выехал врач Давид Фас-мар 62 *
Не слишком надеясь на любекский магистрат, Аптечный приказ поручил гонцу искать доктора повсюду, где можно. Действуя «всякими обычаями» гонец должен был, «едучи дорогою, в городех в Риге, и в Королевце, и в Гданске, и в Штативе в в Ростоке и в иных городех, где мочно промыслить гораздыми дохторы. промышлять дохтором накрепко. .»сз Бекман успешно выполнил поручение и нанял на царскую службу К. Фид лера в Кенигсберге и И. Хильшениуса в Риге.64
5* Россия начала XVII в.: Записки капитана Маржарета. М.. х982. С.Л-72.
W Акты исторические. Т. 2 .СПб., 1842. С. 32.
60 Го л иц ы н Н. В. Научно-образовательные сношения России с Западом.. С. 31.
в1 Акты исторические. Т. 2. С. 32.
62 Б у с с о в К. Московская хроника. С. 85.
А к т ы исторические. Т. 2. С. 32.
w Буссов К- Московская хроника. С. 5.

В Аптечном приказе служили не только немецкие, но и английские доктора и аптекари. Одним из них был Христофер Рихтингер, прибывший в Москву в свите посла Ричарда Ли.65 В отличие от немецких врачей, прибывших в Москву с дипломами докторов медицины, Рихтлингер (венгр по происхождению) был практикующим врачом и не имел диплома. Посол Р. Ли просил, чтобы ему дали «имя дохторское» при царском дворе.66 По словам К- Бусова, знавшего царских докторов, все они имели степень доктора и были очень ученые люди. Отзыв К. Буссова о Рихтингере, как самом сведущем враче, подтверждают сведения о нем, как ведущем медике Аптекарского приказа.
Московские власти не считались с затратами, коль скоро речь шла об оплате иностранных медиков. По словам К. Буссова, годовой оклад иностранного доктора в Москве составлял 200 руб. денег.67 По своему денежному окладу доктора приравнивались к окольничим. Из дворца медикам ежемесячно отпускали всякого рода натуральное обеспечение. Каждый pas', когда прописанное врачом лекарство помогало царю, тот получал в награду сорок соболей, либо бархат на кафтан.68
В качестве служащих Аптекарского приказа каждому доктору отводили большое поместье с 30—40 крепостными крестьянами.69
Борис Годунов придавал деятельности Аптекарского приказа столь большее значение, что назначил руководить им боярина Семена Никитича Годунова, главу Сыскного ведомства.70
Функции Аптекарского приказа были достаточно разнообразны. Во время переговоров о браке царевича Федора Годунова с английской принцессой посол Р. Барнс сослался на отсутствие у него хроники с родословными лучших английских фамилий, канцлер А. Власьев тотчас сказал ему, что какая-то (хроника) была в аптеке и он тотчас пришлет ее послу.71 Борис ценил своих ученых докторов и много времени проводил в их обществе. Он расспрашивал их об иноземных порядках, беседовал о важных государственных делах, особенно о религиозных.72
Сближение православного царя с иноземными докторами вызывало осуждение со стороны приверженцев старины. Русские писатели считали этот грех Годунова едва ли не худшим: «Еди
65 Английский посол удостоверил ученость и преданность Рихтингера, пославшись на то, что последний был врачом в его доме 26 лет (Сб. РИО. Г. 38. С. 404).
66 Донесение Д. Мерика (Старина и новизна. Кн. XIV, с. 328).
Б у сс о в К. Московская хроника. С. 85.z
68 Там же. С. 85—86.
69 Там же.
70 М а с с а И. Краткое известие. С. 54; ПСРЛ. Т. XIV. С. 56—57.
71 Письмо Р. Барнса (1603 г.) (Старина и новизна. Кн. XIV, с. 340).
72 Буссов К. Московская хроника. С. 56.

но ж имея неисправление и от бога отлучениё: ко врачем сердечное прилежание.. .»73,
Годунов готов был распахнуть двери своего государства перед образованными иноземцами. Зная это, русские послы старательно выискивали таковых в западноевропейских столицах и приглашали на царскую службу.
В 1601 г. в Лондоне посол Г Микулин вел любопытные переговоры с князем Рудольфом и двумя его братьями, происходившими из Моравии («Муравейские земли»). Братья сообщили послу, что в течение восьми месяцев путешествуют по Европе «для науки и посмотреть в государствах обычаев» и уже побывали во Франции и Англии, откуда намерены отправиться в Шотландию, Данию, Швецию, а затем в Москву. Братья прослышали «его царского величества к иноземцам великое жалованье» и выражали согласие «против его государева недруга служба своя показати».73 74 Посла заинтересовали «князи-бароны» из чешских владений Габсбургов и он заверил их, что в Москве их ждет наилучший прием.
Правление Бориса было временем расцвета Немецкой слободы на Кукуе в предместьях Москвы.75 При погребении герцога Ганса в 1602 г. «немецкие дворяне, воины и купцы, как московские, так и из Немецкой слободы, присоединились к процессии частью в городе, частью за городом». Герцога похоронили в протестантской церкви в слободе.76 С. Немоевский в 1605 г. насчитал в Кукуе около пятидесяти выстроенных московским способом домов «с черными избами» над рекой Яузой. На той же реке повсюду стояли подле самого забора городские мельницы.77 *
Среди нескольких сот жителей Немецкой слободы преобладали выходцы из Ливонии, принадлежавшие к протестантскому вероисповеданию. По просьбе немецких врачей Годунов позволил протестантам из Немецкой слободы выстроить себе кирху.75 Члены немецкой колонии в Москве собрали столь много денег на строительство кирхи, что на оставшиеся после окончания постройки деньги они открыли школу Вчслободе. Преподавали в ней старые пасторы из числа ливонских пленников, а также
73 Повесть 1626 г.//РИБ. Т. ХШ. Стб. 708.
74 Сб. РИО. Т. 38. СПб., 1883. С. 344.
75 Снегирев В. Московские слободы. М., 1955. С. 209.
76 Платонов С. Ф. Москва и Запад в XVI—XVII веках. Л., 1925. С. 35.
77 Немоевский С. Записки // Титов А. А. Рукописи славянские и русские И А. Вахромеева. Вып. 6. М., 1907. С. 41.
76 Буссов К. Московская хроника. С. 86; Масса И. Краткое известие.. С. 52.—Д. Цветаев рассматривает известие К. Буссова как достоверное, поскольку немецкий хронист был тестем М. Бера, пастора кирхи на Кокус (Цветаев Дм. Протестанство и протестанты в России до эпохи преобразований. М., 1890. С. 49, прим. 2).	4

вновь выписанные из Германии: В. Гульман из Вестфалии, и М. Бёр, студенты Лейпцигского университета.79 Три года М. Бер работал учителем в школе, прежде чем заслужил пасторское звание. В шкоде изучали немецкий и латинский языки. Со временем в ней появились и русские ученики.80
Появление многочисленных «немцев» в Москве и более тесное знакомство с западной культурой привели к появлению некоторых новшеств в московском быту. По словам К. Буссова, новые покрои одежды н пестрота тканей проникли к русским и распространились среди людей и высокого и низкого звания.81 *
Будучи очевидцем, Буссов тем не менее не избежал преувеличения.. Народ не отказался от традиционного русского платья. Лишь немногие лица из высших сословий осмеливались носить одежду нового покроя.®
Более всего богобоязненных московитов возмущало то, что царь Борис не только не преследовал тех, кто следовал «латын-ству», но и всячески покровительствовал им. Наибольшим грехом русские писатели считали распространение пагубного обычая брить бороду. Как писал монах Авраамий Палицын, «ереси же арменстей и латынстей последствующим добри потаковник бысть, и зело от него (Бориса — Р. С.) таковии любими быша: я старин мужи брады своя постризаху, в юноши пременя-хуся».83
Попытки преобразований в области просвещения и культуры, предпринятые земской выборной династией в начале XVII в., бесспорно имели положительное значение. Но преобразовательной политике Годунова недоставало последовательности, энергии и размаха. Добиваясь расширения связей со странами Западной Европы, Борис Годунов не видел необходимости в решительной ломке старины и действовал с постоянной оглядкой на православное духовенство. Начавшаяся гражданская война и иноземное вторжение привели к падению земской династии. Вместе с нею потерпели крушение робкие преобразовательные проекты начала XVII в.
79 Буссов К. Московская хроника. С. 86.
90 После сожжения кирхи войсками Лжедмитрия II школа в слободе, прекратила существование и вторично была открыта лишь в .1621 г. (Р о-гов А. И. Школа и просвещение//Очерки русской культуры XVII в. М., 1979. Ч. 2. С. 149).
91 Буссов К. Московская хроника. С. 100.
99 ПСРЛ. Т. 34. С. 203.
83 Сказание Авраамия Палицына. М.; Л. 1951. С. 109.

В, Б. 1\сбрин
ИВАН ГРОЗНЫЙ И ОПРИЧНИНА В ОБЩЕСТВЕННОЙ МЫСЛИ XVII —СЕРЕДИНЫ XVIII в.
Отражение событий эпохи Грозного в народной памяти специально не исследовалось (хотя есть многочисленные работы, посвященные отдельным произведениям). Как складывался «образ Грозного» в народном сознании? Ответ на этот вопрос существен не только для изучения общественной мысли XVII — середины XVIII в., но и для источниковедения истории России XVI в. (порой те произведения, которые лишь дают материал об отношении к Грозному и опричнине людей XVII—XVIII вв., используются как источники по истории событий XVI в.).
Мы не отрицаем в принципе такой возможности: в исторических припоминаниях, включая устную семейную традицию, и в легендах часто содержится некоторое зерно истины (ем. нашу работу, рассматривающую легенду о Петре Волыице, спровоцировавшем новгородский погром 1570 г.).1 Но каждый такой случай требует специального анализа и сложной системы аргументации.
Одной из наиболее ранних версий опричнины в письменности послеопричного периода, возможно, является Повесть о Харитоне Белоулине.2 Публикатор и исследователь этой повести Д. Н. Алыииц полагает, что повесть.создана в 70-х годах XVI в. современником и очевидцем описанных в ней событий.3 Этот вывод основан на том, что «ранний вид повести не содержит ни ошибок, ни анахронизмов», а «такая точность в исторических деталях была бы едва достижима для лица, узнавшего об описанных событиях с чужих слов».4
Чтобы оценить весомость этой аргументации, обратимся к самой повести. В ее «раннем виде» сообщается, что в 7082 г. «на второй неделе по пасце во вторник» (т. е. 20 апреля 1574 г.) «на Пожаре, среди Москвы» было приготовлено 300 плах и 300 топоров, а у плах стояло 300 палачей. Иван Грозный, «выехав на площадь в черном платье и на черном коне», приказал палачам «по росписи именитых людей казнити». Начали с семи человек Гостиной сотни. Восьмого же — Харитона Белоулеиева (в последующей редакции — Белоулина)—долго не могли побороть и положить на плаху, сам же он обвинял царя в пролитии невинной крови. Когда же голова была отсечена, труп под
г Кобрин В. Б. Легенда и быль о новгородце Петре Волынском//Вопросы истории. 1969, № 3. С. 217—219.
2 Альшиц Д. Н. Древнерусская повесть про царя Иванак Васильевича и купца Харитона Белоулина//Труды отдела древнерусской литературы. 1961. Т. XVII. С. 255-271.
* Там же.
* Там же. С. 263.

нялся на ноги и начал трястись, а палачи не могли сбить его с ног. Кровь же Харитона не отмывалась и светилась. Напуганный царь ушел в свои палаты, а затем прислал гонца с приказом отпустить всех приговоренных, тела же казненных отдать родственникам для погребения.
Представляется, что трудно говорить о «точности в исторических деталях» этого текста. Д. Н. Альшиц сопоставляет повесть с рассказом А. Шлихтинга о казнях летом 1570 г. Там действительно есть некоторые совпадения, но главное из них относится к числу приговоренных: 300 человек и у Шлихтингй, и в повести. Впрочем, как справедливо замечает сам Д. Н. Альшиц, «повторение в повести этого числа три раза... является типичным фольклорным приемом». Думается, и сама цифра достаточно фольклорна — три раза по сотне. Остальные же совпадающие в повести и в рассказе Шлихтинга детали — общие для всех публичных казней XVI в. с участием царя: выезд царя на площадь, «роспись» приговоренных. Несовпадений же с реальной действительностью слишком много, чтобы повесть можно было признать творением очевидца. Бродячий сюжет о живущем после отсечения головы трупе (вспомним хотя бы Повесть о Меркурии Смоленском) не мог возникнуть под пером очевидца: вера в чудесное была слишком искренней, чтобы непосредственный свидетель решился сочинить чудо. Лишь изустная передача реального сюжета через множество промежуточных звеньев могла привести к рождению образа непокорного трупа, приводящего в трепет грозного царя.
Не совпадают и даты. Казни, описанные Шлихтингом, происходили и в другом году, и в другое время года (лето 1570 г.). Не подходит и дата других казней, которые Д. Н. Альшиц вслед за Пискаревским летописцем относит к 1573 г. Впрочем, вероятнее, что они произошли летом 1575 г.5 Казни в повести связываются со смертью царевича Ивана Ивановича. Д. Н. Альшиц полагает, что это соединение — последующая сшивка, имеющая целью приписать уже сложившуюся повесть к определенному событию. Но это вполне возможное допущение не может все же считаться окончательно доказанным. Поиски же связи со смертью Ивана Ивановича ведут нас уже к 1581 г., причем — к ноябрю.
Все три опубликованные Д. Н. Альшицем редакции повести имеют разные даты — 7082 г. (древнейшая), 7092 г. (новгородская), 7091 г. (вторая). Но во всех трех редакциях мы находим один и тот же день: вторник на второй неделе после пасхи. Прочность этой детали во всех редакциях заставляет видеть в ней существенную черту протографа. Ни к каким реальным событиям периода опричнины и послеопричных лет царствова
5 Скрынников Р. Г Россия после опричнины. Л., 1975. С. 30; Зимы н А. А. В канун грозных потрясений. М., 1986.

ния Ивана IV этот день как будто не ведет. Но есть другое об4 стоятельство. Вторник 2~й (или Фоминой) недели — это полу-языческий праздник Радуницы, в который одновременно поминали умерших предков й совершали осуждаемый Стоглавом веселый обряд «вьюнца».6 Думается, такое совпадение не случайно. Казни в одну из «цветных», радостных недель — уже некий вызов общественной морали.7 С весенним праздничным настроением контрастируют черное одеяние царя и масть его коня. Наконец, повесть о героической смерти, о сражающемся с неправдой мертвом теле как нельзя лучше подходит ко дню поминовения родителей.
Все это свидетельствует о скорее литературном, чем фактографическом характере повести. Отсюда — малая вероятность возникновения ее по свежим следам. Вместе с тем в повести нет никаких следов событий Смутного времени: не упоминаются люди, сыгравшие впоследствии заметную роль, нет более или м^нее прозрачных пара^тлеей. Поэтому закономерно предположение, что произведение создано на рубеже XVI—XVII вв; Образ событий в этой повести прост и трагичен. Зверская жестокость царя не поддается объяснению: люди «наипаче в недоумении быша, понеже никакие вины не ведуще», а Харитон «вокрича»: «Почто, царю великий, неповинную нашу кровь проливавши?».
Следующий этап складывания оценки личности Ивана IV падает на время Смуты и первые годы после нее. Оглядываясь в недалекое прошлое, люди XVII в. напряженно искали корень всех бед, обрушившихся на их страну. Возможно, еще в годы семибоярщины, но не позднее 1613 г.8 была написана первоначальная редакция первых шести глав «Сказания» Авраамия Палицына.9 Здесь мы впервые встречаемся с двойственной, неоднозначной оценкой царя Ивана, которая станет типичной для многих последующих сочинений. Конечно, Иван—«благочестивый и храбрый во царех», а Борис Годунов, стремясь укрепить «против сопостат» пограничные города, «последова... в неких нравех царю Ивану Васильевичу».10 Но вот автор грозно уко
6 Леонтьев А. К. Нравы и обычаи // Очерки русской культуры XVI века. М., 1977. Ч. 2. С. 62—63; Российское законодательство X— XX веков. Т. 2: Законодательство периода образования и укрепления Русского централизованного государства. М., 1985. С. 310, 452.
7 С. К. Шамбинаго обратил внимание на то, что в ряде вариантов песни о гневе Грозного на сына «для контраста день покаяния оказывается не простым: это — „воскресение”... „суббота христовская”.. . даже ;,Христов день” (Шамбинаго G. К. Песни времени царя Ивана Грозного. Сергиев посад, 1914. С. 265).
8 Обзор мнений о датировке первоначальной редакции этих глав см.: Державина О. А. «Сказание» Авраамия Палйцына и его автор//Сказание Авраамия Палицына. М.; Л., 1955. С. 32—33.
9 О возможном авторстве Дионисия см. там же. С. 33—43.
10 Сказание Авраамия Палицына? С. 250, 255.

ряет русских людей за вызвавшие страшные божьи кары грехи: «за разграбление Годуновых», «за безумное крестное целование ростриге» и т. п. И в качестве примера того, что бог всегда наказывает за грехи, возникает Иван IV, который «пострада за розгром Великого Новаграда» набегом Девлет-Гирея на Москву, «якожде Москве тогда седмицею злейши Новагорода раз-тление бысть», «и Москва наполнися сеченых во всех улицах от конца до конца».11
Примерно в те же годы — около 1611—1612 гг.—.был создан трагический «Плач о пленении и о конечном разорении превы-Сокого и пресветлейшаго Московскаго государства».12 Здесь мы не найдем имени царя Ивана, но явно его имеет в виду автор, когда пишет о царях, которые «прияша богоненавистныя бесов-ския козни, волшбу и чарование; и вместо духовных людей и сынов света возлюбиша чад сатаниных». Более того, они «клевету на благородных ненависти ради ясно послушающе, и крови многочисленнаго народа того ради, яко река, излияша».13 Разумеется, часть этих филиппик можно отнести и на счет Бориса,14 15 * но все же не в применении к нему можно было говорить о реке крови «многочисленнаго народа».
Эти общие оценки жестокости грозного царя напоминали повесть о Харитоне Белоулине и не содержали ни конкретных-фактов, ни аргументированных, а не эмоциональных оценок. Одним из первых вышел за их пределы замечательный историк и публицист дьяк Иван Тимофеев (Иван Тимофеевич Семенов), написавший в основном свой труд, видимо, в 1616—1617 г.13 Подробный анализ взглядов И. Тимофеева на опричнину дал И. И. Полосин, рассматривая однако его концепцию как стремление очернить Грозного со стороны человека, поддерживавшего «морально-политическую связь... с боярской средой».1® Но независимо от этих, носящих отпечаток рремени оценок резкая антиопричная тенденция, моральный приговор, вынесенный политике террора, очерчены И. И. Полосиным совершенно верно. Поэтому здесь достаточно ограничиться несколькими замечаниями. Во-первых, для И. Тимофеева совершенно не случайно то, что рассказ о событиях Смуты он начинает с царство-
Н Там же. С. 278—279.
12 О времени его создания см.: Платонов С. Ф. Древнерусские сказания и повести о Смутном времени XVII века как исторический источник. СПб., 1913. С. 130—132.
13 Русская историческая библиотека (РИБ). Т. XIII. /Изд. 2-е. СПб., 1909. Стлб. 1224—1225.
14 Так полагал С. Ф. Платонов (Древнерусские сказания- и повести. .. С. 133).
15 Державина О. А. Дьяк Иван Тимофеев и его «Временник»//Временник Ивана Тимофеева. М.; Л., 1951. С. 336.
*6 П о л о с и н И. И. Иван Тимофеев — русский мыслитель, историк н-дьяк XVII в.//Социально-политическая история России XVI — начала XVII в. М., 1963. С. 267—278.

ванйя Ивана IV: в преступлениях царя он видит истоки трагедии государства. Разделение страны во время опричнины было прообразом раскола России в годы Смуты — «сим разделением, мню, — нынешнея всея земля розгласие яко прообразуй оттуда и до зде».17 Другой существенный момент в тимофеевском представлении об опричнине—это появляющаяся в его труде фактографическая неточность, характерная для человека, пользующегося устными припоминаниями, а не письменными источниками: опричнина ц поставление на престол Симеона Бекбула-товича объединены. Иван Тимофеев впервые упомянут в источниках в 1584/85 г., когда он купил вотчину в Верейском уезде?8 Отсюда вытекает, что он родился не позднее середины 60-х годов XVI в., а возможно, в конце 50-х годов. Таким образом, в год вокняжения Симеона Бекбулатовича он был 10—15-летним подростком, саму же опричнину помнил скорее по рассказам родителей и старших родственников, чем по собственным впечатлениям. Контаминация двух разновременных разделений страны, из которых второе автор должен был сам помнить, превращает эту часть «Временника» не в пересказ устных семейных преданий, а в их первоисточник.
Еще одна существенная деталь: во «Временнике» после рассказа об опричнйне и «о новгородцком пленении» появляется небольшой раздел «О царице Анастасии Романовне и о чадех», содержащий панегирик первой 'жене грозного царя.19 Автор ни разу не оговаривается, что Анастасия была отнюдь не единственной женой царя Ивана (лишь впоследствии И. Тимофеев упоминает Марию Нагую в связи с ее пострижением в монахини после гибели царевича Дмитрия). Это, пожалуй, первый в историографии текст, создающий легенду об Анастасии. Появление этой легенды, как нам представляется, связано с тем, что новоизбранный царь Михаил Федорович имел права на престол только.в качестве внучатого племянника Анастасии.
В полной мере эта легенда развернется в первом после вступления на престол Михаила официальном историческом труде — Хронографе редакции 1617 г. В той части, где речь идет о событиях- XVI в., это произведение, удивительное своей осторожностью. Выражения Хронографа отличаются лаконичностью и напоминают скорее декларации, автор которых печется о дипломатической отточенности, а порой и нарочитой двусмысленности формулировок больше, чем о ясности, красочности и полноте информации.
Полная компрометация опричнины в глазах общественного мнения была к тому времени уже совершившимся фактом. Мы видели, сколь отрицательно оценивали ее авторы той поры (ра
I7 Временник Ивана Тимофеева. С. 12.
18 К о б р и н В. Б. Новое о дьяке Ивана Тимофеева // Исторический архив. 1962. № 1.С, 246.
19 Временник Ивана Тимофеева. С. 18.

зумеется, не все, но тщетно искали бы мы панегирики грозненской политике террора). Даже сын опричника кн. И. А. Хворо-стинин предпочел умолчать о событиях XVI в. и лишь упомянул «всеславнаго царя Ивана».20 В этих условиях перед автором Хронографа стояла нелегкая задача: ведь только как свойственник царя Ивана новый государь имел право на престол. И здесь неожиданно пригодилась, казалось бы, никак не применимая для официозной доктрины концепция Курбского, согласно которой, царь, прежде благочестивый («Царю, от бога препрославленному, паче же во православии пресветлу явив-шуся»), затем «грех ради наших сопротивным обретеся».21
Эта концепция была умело трансформирована в рассказ о том, как расцвели достоинства царя Ивана после брака с «всечестной отроковицей» Анастасией, которая «благороднаго супруга своего... на всякия добродетели наставляя и приводя», но после ее смерти внезапно («аки чюжая буря») «превратися многомудреный его ум на нрав яр». К этому времени, когда не было уже рядом кроткой и богобоязненной Анастасии относятся и казни «велмож сигклитства своего», и опричнина, и смерть царевича Ивана. Впрочем здесь автор Хронографа как бы пугается своей смелости. Сначала недвусмысленно обвинив царя в сыноубийстве («аки несозрелый грозд дебелым воздухом оттрясе, от ветви житиа отторгну»), автор Хронографа вдруг отказывается от ответственности за это утверждение, превращая его всего лишь в слух: «о нем же (царевиче Иване Ивановиче. — В. К.) нецыи глаголаху, яко от отца своего ярости прияти ему болезнь, и от болезни и смерть».22
Существенно, что такого же принципа автор придерживается и при описании другого острого сюжета. Сообщив об убийстве царевича Дмитрия, автор Хронографа не решается прямо возложить вину за это преступление на Бориса Годунова, а осторожно добавляет: «Мнози же глаголаху, яко еже убиен бысть благоверный царевич... повелением московскаго болярина Бориса Годунова», после чего патетически восклицает: «О злое сластолюбие власти! О зверю страшный.. -»23 Такая предосторожность (или даже, говоря современным языком, перестраховка) летописца на первый взгляд непонятна: к Борису Годунову, который «хитростными пронырствы престол царства вели-кия державы Русския восхити», он относится плохо. Да и по официальной версии угличских событий еще с 1606 г., с «Изве-стительной грамоты» Василия Шуйского считалось, что именно Годунов был убийцей царевича24 Отказ от прямого обвинения
2° РИБ. Т. XIII. Стлб. 536.
21 Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. Л., 1979; М., 1981. С. 7.
22 РИБ. Т. XIII. Стлб. 1273—1276.
23 Там же. Стлб. 1281—1282.
24 Рудаков А. А. Развитие легенды о смерти царевича Дмитрия в Угличе//Исторические записки. Т. 12. М., 1940. С. 256—258.

в убийстве в первом случае — царя Ивана, во втором — царя Бориса связан, как нам представляется, с концепцией божественного происхождения царской власти. Недаром и сам Борис, после того как престол «восхити и самодержец наречеся», претерпевает под пером автора Хронографа неожиданную метаморфозу: он уже «государь царь и великий князь Борис Федо-ровичь всеа Русии», «достохвальных вещей много устроив», боролся с «мздоиманием», разбоями, татьбою и корчемством, «естеством светлодушен и нравом милостив» и кабы «не терние завистныя злобы цвет добродетели того помрачи», он мог бы «уподобиться» древним царям, «во всяком благочестии цветущим».25 Этот легитимизм заставляет автора Хронографа одобрять любого законно избранного царя: ведь и новый государь, как бы ни изощрялись в протягивании нитей генеалогической связи между ним и династией потомков Калиты, обязан был престолом соборному избранию.
Итак, в Хронографе 1617 г. нашла отчетливое выражение своеобразная, «романовская» концепция истории России XVI в. Ее цель — укрепить положение новой династии, подчеркнуть связь со старой, отмежевавшись одновременно от наиболее мрачных ее деяний. Все хорошее в наиболее ярком царствовании недавнего прошлого исходило от брака с представительницей того рода, из которого вышел и новый царь, все дурное началось после смерти благочестивой царицы. Воцарение Михаила Романова — это тем самым возврат к блаженным временам первого периода царствования Ивана IV.
Концепция Хронографа значительно повлияла на русскую письменность XVII в. Ярко отразилась она в Повести о Смуте, законченной в 1626 г., вопрос об авторстве которой (кн. И. М. Катырев-Ростовский? кн. С, И. Шаховской? несколько авторов?) до сих пор не решен окончательно.26 Как и И. Тимофеев, автор Повести 1626 г. объединяет опричнину и вокняжение Симеона Бекбулатовича, которого к тому же ошибочно считает царем Казанским (вероятно, путаница с Симеоном Касаевичем), опричной же резиденцией считает только Старицу. Автор явно был знаком с первым посланием Курбского Ивану IV (например, реминисценция оттуда: «воевод, данных от бога ему, без вины убивати»). Но главное другое: не упоминая благочестивую Анастасию, он резко противопоставляет два периода царствования Ивана IV — первый, когда были одержаны военные победы и «возвеличи его бог паче сродник своих», и второй, когда царь «наполнися гнева и ярости».27
25 РИБ. Т. XIII. Стлб. 1282—1284.
•26 к У к у ш к и н а* М. В. Семен Шаховский — автор Повести о смуте // Памятники культуры. Новые открытия: Ежегодник. 1974. М., 1975. С. 75—78; Знборов В. К. Об авторе так называемой повести Катырева-Ростовско-го//Источниковедение литературы Древней Руси. Л., 1980. С. 244—250.
2? РИБ. Т. XIII. Стлб. 561—562.

Двойственное отношение к ГрозномунаШло у автора Повести 1626 г. выражение и в знаменитой общей характеристике Ивана IV: высокого и уродливого («образом нелепым») человека с кривым носом, который совмещал в себе «мужа чюднаго разсужения» и неумолимого и кровавого тирана.28
Возможно, не без влияния правительственной пропаганды концепция Хронографа проникает и в фольклор.29 Уже в 1616 г. зарегистрирован факт, когда в г. Лухе один из местных посадских людей спел песню про царицу Анастасию.30 Вероятно, речь идет о сравнительно редкой исторической песне о смерти царицы. До нас дошло четыре ее варианта и еще один в контаминации с песнями о гневе Грозного на сына и о Кострюке.31 В трех (в том числе и контаминированном варианте) царица не названа по имени, в двух — Ошибочно Софьей Романовной. Дело, видимо, в том, что все дошедшие до нас тексты носят явные черты сильного поновления: в них упоминаются «солдатушки новобранные» (№259, 263), гербовая бумага (№263), сенат (№264), «марсы корабельные» и «трубочки подзорные» (№265). Таких анахронизмов нет лишь в тексте №266, отличающемся особой краткостью. Вместе с тем наказы, которые дает умирающая царица царю, вполне отвечают концепции благотворного влияния добродетельной Анастасии на жестокого царя Ивана. Царица просит государя разрешить ей говорить «что без той мне- без казени без скорыя, что без той мне без сабельки без вострыя, что без той ли без ссылоцьки без дальний...» (№264). Главное в ее просьбах: «будь ты кроток, будь ты милостив» (№ 264), «и не будь ты яр, будь ты милостив до всего народу православного» (№ 265).
Образ царицы — заступницы за простой народ четко соотнесен с образом ее брата, родного деда новоизбранного царя — боярина Никиты Романовича.32 Он — главный герой песни о гневе Грозного на сына, спаситель «царского корени» от опричного палача Малюты Скуратова, но он же — и один из частых персо-
28 Там же. Стлб. 619—620.
29 Об отражении событий XVI в. в былинах см.: Шамбинаго С. К. Песни времени царя Ивана Грозного. С. 98—202; Зимин А. А. Отклики событий XVI в. в фольклоре//Исследования по отечественному источннкове-• дению. М.; Л., 1964. С. 404—414.
30 Н о в о м б е'р г с к и й Н. Слово и дело государевы//Записки Московского археологического института. Т. XIV. М., 1911. С. 5; Черепнин Л. В, «Смута» и историография XVII века//Исторические записки. Т. 14. М., 1945. С. 104.
31 Исторические песни XIII—XVI веков /Подготовили Б. Н. Путилов, Б. М. Добровольский. М.; Л., 1960. № 259, 263—266.
32 Мы согласны с А. А. Зиминым, полагавшим, что исторические песни, посвященные событиям XVI в., создавались в основном уже в XVII в. (см.: 3 и м и н А. А. 1) Историческая песня о Кострюке-Мастрюке//Slavia, Se-sit 4. 1962. S. 555—577; 2) Das ’’Lied vom Zorn Groznyjs auf seinen Sohn”// Zeitschrift fur Slawistik. 1964. Bd IX, Hf 1. S. 45—65).

нажей в песне о Кострюке.33 Мечты же русского крестьянина об утопической земле, где можно найти спасение от гнета фео-дального государства, олицетворяются в «Микитине вотчине» из той же песни о гневе на сына.
На эту проромановскую традицию в фольклоре повлияла, думается, не только правительственная пропаганда (хотя и ее не надо сбрасывать со счета), но и некоторые объективные факторы. Видимо, не случайно казачество активно поддержало кандидатуру Михаила Романова на царский трон. Здесь сыграли роль и ореол мучеников, да к тому же пострадавших при непопулярном Борисе, окружавший Романовых, и связь Филарета с Тушинским лагерем, в состав которого входили, как известно, и антифеодальные элементы. Немаловажно было также то, что избрание Михаила Романова символизировало не только поражение Крестьянской войны, в основном разгромленной еще при Шуйском, но и победу над иноземной интервенцией. Потому, видимо, народ и питал некоторые надежды на новое правительство.
G песней б гневе Грозного на сына связан еще один поздний отклик на опричнину: речь идет об одной из статей новгородского летописного сборника 1760 г. В этом тексте, описанном Впервые нами и опубликованном В. И. Корецким,34 содержится рассказ об учреждении опричнины, строительстве опричного дворца в Москве и переезде царя в 7074 г. в Александрову слободу. Далее текст переходит в прозаическое изложение песни о гневе Грозного на сына. В отличие от подавляющего большинства фольклорных вариантов царевич назван не Федором, а Иваном.35 36 Казнить его, как и в песне, поручается Малюте Скуратову, который должен «его вести на Кучково поле Житное».35 В ряде вариантов песни упоминается как место казни царевича Житное болото, в ряде — Куликово поле, текст же с Кучковым полем неизвестен. Вероятно, на появление Кучкова поля здесь повлияла «Повесть о зачале Москвы», которая находится в том же сборнике (л. 10 об.—17 об.). Весть о предстоящей казни царевича подает Никите Романовичу «стрелецкой пятидесятник стремяннаго полку», что находит соответствие В одном из вариантов песни, где о жестоком приговоре сообщает «стременный стрелец».37 Окончание же почти сходно с основными вариантами: боярин вовремя останавливает казнь, при-
33 Исторические песни XIII—XVI веков. № 109—117, 121—124, 125—133, 142, 144, 146, 147, 151, 155, 160, 178, 200—260.
34 Музейное собрание рукописей: Описание. Т. 1. М., 1961. С. 312—. 314; Корецкий В. И. К вопросу о неофициальном летописании времени опричнины//Летописи и хроники. 1984 г. М„ 1984. С. 110—111.
35 В двух вариантах царевич назван Иваном Ивановичем (см.: Исторические песни'ХШ—XVI веков. № 223, 224).
36 Корецкий В. И. К вопросу о неофициальном летописании... с. ПО.
37 Исторические песни XIII—XVI веков. № 257.
14*

водит царевича к отцу и получает награду — «всю Москву ведать».
К сожалению, анализируя этот текст, В. И. Корецкий абстрагировался как от литературного конвоя памятника, так и от сюжета о гневе на сына. А между тем эти моменты исключительно важны для того, чтобы решить, с чем мы имеем дело — с отрывками из летописца, который «составлялся современником, москвичем духовного сана, связанным с окружением митрополита Кирилла», как полагал В. И. Корецкий,38 или с позднейшим откликом на опричнину. Если перед нами летописные заметки современника, то текст о гневе на сына — один из источников песни. Если же перед нами пересказ песни, то это означает, что в произведении отразились фольклорные мотивы, и его использование в качестве источника недостаточно корректно.
Прозаический текст содержит в себе материал для решения вопроса о его соотношении с песней. В большинстве вариантов Никита Романович, получив известие о том, что Малюта повез на казнь царевича, наскоро одевается и мчится спасать жертву царского гнева. На другой же день, облачившись в лучшее платье (оно поэтически контрастирует с черным, «кручинным» платьем бояр, собравшихся на панихиду по царевичу), он вместе с царевичем отправляется к царю. Иначе изложен этот эпизод в новгородском летописном сборнике: Никита Романович (Федорович) уже в светлой одежде отправляется на выручку царевичу и в тот же день, не заезжая домой, приводит Федора к отцу в Архангельский собор, где в это время идет панихида. Здесь и возникает контрастный конфликт «кручинных» одеяний бояр со светлым платьем Никиты. Пропуск (явно вторичный) возвращения Никиты Романовича с царевичем к себе домой лишает оправдания парадное платье спасителя, ведь Никита должен торопиться, ему не до нарядов. Этот мотив четко прослеживается в песне:
«Надевает кунью "шубоньку на одно плецё, Пухову шляпу на одно ухо, Цёрны цёботы на босу ногу».
И вот в прозаическом тексте появляется типично прозаическое объяснение: «.. .вскочил необычно, ухватил платье дорогое, по случаю в то время платье просушивали (курсив наш. — В. Л.), одеявся в светлую одежду». Текст сборника, таким образом, вторичен по отношению к песне.
Это не единственный аргумент против признания рассматриваемого текста отрывком летописных записей современника, В. И. Корецкий обратил внимание на то, что, хотя московский опричный дворец погиб в пожаре 1571 г., ряд следственных дел
38 Корецкий В. И. К вопросу о неофициальном летописании.., С.94.

опричной поры еще был дед, в конце XVI в. Отсюда исследователь сделал оправданны# вывод, что политический сыск был перенесен в Александрову слободу. Поскольку же о таком переносе говорится и в изучаемом произведении (царь, «услышав от много народа, путем шествующи улицею Арбатом, прислу-шающих розысков; усумнеся. Потом повеле перевестися из Москвы на инбе* М^сто» и далее, под 7074 г.: «ушники возвести-Ша» царю, «чтобы из Москвы града перевестися подале, народа ради ц тайных розысков, якобы злых людей от измены, во Александрову слободу»», то есть его следует признать достоверными?9 Насколько весома эта аргументация?
Прежде всего достоверность части сведений, содержащихся в источнике, еще не определяет синхронности его известий событиям: вполне вероятны заимствования из других, синхронных источников. К тому же хронология рассказа слишком сбита для известия, исходящего от современника. Так, переход Ивана IV нй жительство в опричный двор датируется здесь 7073 г. (1564/65) г., хотя он переехал туда лишь в 1567 г. Следующим, 7074 г. (1565/66) этот памятник датирует уже выезд Ивана IV в Александрову слободу, хотя в это время даже не было еще закончено строительство опричного дворца в Москве. Летописец (если к автору рассматриваемого памятника применим этот термин), а вслед за ним и исследователь рассматривают отъезд Ивана Грозного в Александрову слободу как некий бесповоротный акт. Думается, дело обстояло иначе: слобода была лишь одной из царских резиденций.
В. И. Корецкий обратил внимание на языковый след XVIII в. в рассматриваемом тексте, но отнес его лишь к деятельности переписчика’,39 40 с чем трудно согласиться. Остается непонятным, почему этот же переписчик не изменил в стиле XVIII в. текст Новгородской Третьей летописи и других произведений, помещенных в том же сборнике.
Подбор этих произведений также заставляет с недоверием относиться к аутентичности изучаемого памятника. Дело в том, что значительное место в сборнике занимают тексты легендарные, а порой и баснословные. Так, здесь помещена «История еже о начале Русской земли», сообщающая фантастические сведения о скифских князьях Словене и Русе и «премудром Госто-мысле», один из вариантов «Повести о зачале Москвы», сообщения о народных восстаниях в Москве, где перепутаны «Соляной» и «Медный» бунты и т. п. Такой характер сборника подтверждает, что заметки об опричнине в нем являются поздним, вероятно, относящимся к XVIII в. откликом на события XVI в. Они интересны прежде всего тем, что в них уже происходит некая мифологизация опричнины: здесь и сращение повествова
39 Там же. С. 95—99.
40 Там же. С. 90.

ния с фольклорным сюжетом, й характерная для фольклора контаминация событий опричнины и петровского времени («А все слушал царь ушников или фискалов, по немецкому зо-вому»), и временное смещение: смерть царевича Ивана Ивановича отнесена к опричнине.
Сюжет о гневе Грозного на сына встречается еще в одном памятнике, на этот раз XVII в. Речь идет о рассказе Латухин-ской степенной книги (ЛСК), составленной архимандритом Макарьева Желтоводского монастыря Тихоном. Это до сих пор еще недостаточно изученное произведение включает в себя множество отдельных сочинений, в основном житий, расставленных по соответствующим главам — «степеням». Вместе с тем еще С. Ф. Платонов выделил в ЛСК ряд оригинальных известий о Годуновых, носящих черты благожелательного отношения к этому роду, что . противоречило господствовавшей в конце XVII в. историографической традиции. По мнению С. Ф. Платонова, Тихон «имел дело с какими-то документами о Годуновых или же с повестью о них, до нас не дошедшею». П. Г. Басенко, посвятивший памятнику специальное исследование, поддержал предположение Платонова о повести и заметил на основании ряда косвенных данных, что она сложилась в окончательном виде не ранее 30-х годов XVII в.41 42 В. И. Корецкий полагал, что эти известия восходят к недошедшей до нас «Истории о разорении российском» монаха Иосифа, келейника патриарха Иова.48
Из этих сообщений наиболее обширным является рассказ о столкновении в последние годы жизни Грозного между Нагими и Борисом Годуновым, помещенный вслед за сообщением о смерти царевича Ивана Ивановича. По ЛСК> Годунов заступался перед Иваном IV за царевича, за что был жестоко избит: царь «истязание многое сотвори и лютыми ранами его уязви». Отец и дядя Марии Нагой — Федор и Афанасий Федоровичи «начаша наноснти царю на Бориса Годунова, яко он Борис... за оскорбление царево достойную честь ему не приносит и не доброхотствует». Грозный внезапно отправился на двор к Борису и убедился, что он и в самом деле болен от побоев, причем на боках и груди у него сделаны «заволоки»,43 * «из них же всегда гной исхождаше, и тем болезни своей облегчение прии-маше». На вопрос царя Годунов ответил, что его врачует «Ве-ликия Перми купецкаго чина человек, именуемый Строганов», после чего Иван IV «повеле того купца назвати выше гостя»,
41 Платонов С. Ф. Древнерусские сказания и повести о Смутном времени XVII века как исторический источник. Изд. 2-е. СПб., 1913. С. 407; Васенко П. Г. Заметки к Латухтинской степенной книге: Сб. отделения русского языка и словесности АН. Т. 72. № 2. СПб., 1902. С. 68—69.
42 Корецкий В. И. К вопросу об источниках Латухтинской степенной книги // Летописи и хроники. 1973 г. М., 1974. С. 328—337.
43 Заволока — лечебный разрез кожи или прокол с пропущенной через
него тесемкой, делавшийся для выхода гноя.

а Строгановы «начата именоватися с вичем именитыми людьми»; Федору Нагому же «повеле государь в тех же местех на боках за оболгание его заволоки сотворити и кроме болезни».44 Н. М. Карамзин, который и ввел это сообщение в научный оборот, считал его достоверным.45 46 Двойственную позицию занял П. Г. Васенко, писавший: «.. .не настаивая на безусловной верности разбираемого свидетельства, мы все-таки склоняемся в его пользу и думаем, что в нем много правдивого».48 Аргументация его сводится к следующим доводам: плохие отношения Нагих и Годуновых известны по другим источникам; «остроумное» наказание Федора Нагого «весьма согласно с характером Грозного», и, наконец, «сообщения о великодушном порыве Годунова... нисколько не противоречат тем отзывам о Борисе, которые давали наиболее беспристрастные очевидцы». Эту аргументацию нельзя признать убедительной, ибо она сводится к тому, что сообщения ЛСК не противоречат представлениям автора о людях и событиях эпохи.
Правда, и Васенко подметил существенный анахронизм в ртом сообщении: Строгановы стали именитыми людьми с правом на «вич» только в 1610 г.47 Заметим, что наиболее авторитетный исследователь деятельности Строгановых А. А. Введенский, видимо, не случайно в своей капитальной монографии даже не упомянул о легенде из ЛСК.48
Можно без труда обнаружить еще одно противоречие в рассказе ЛСК: о браке Ивана IV и Марии Нагой говорится как о событии, которое еще только должно состояться («Тогда же царь Иоанн Васильевичь притязает (курсив наш. — В. К ) себе в последнее супружество деву, именем Марию, дщерь вельможи некоего Феодора Нагого»)', в действительности же Иван IV женился на М. Ф. Нагой за год до убийства сына.
Впрочем, главное не в этих анахронизмах, а в том, что весь рассказ ЛСК носит полуфольклорный характер. Прослеживается определенная связь между этим сообщением и песней о гневе Грозного на сына. В обоих случаях речь идет о казни царевича (совершившейся или, как в песне, только задуманной), и в ЛСК и в песне царевича пытается спасти один из бояр (Годунов — Никита Романович), что сначала оборачивается для него опалой, а кончается пожалованием. Более того, совпадают даже некоторые детали. По ЛСК, царь так избил Годунова, что он оказался покрыт ранами. В некоторых вари
44 Васенко И. Г. Заметки к Латухтинской степенной книге. С. 65— 66.
45 Карамзин Н. М. История Государства Российского. Кн» III. Т. IX. СПб., 1843. Стлб. 208, 210; прим. 611, 618.
46 Васенко П. Г. Заметки.к Латухтинской степенной книге... С. 71— 72.
47 Там же. С, 70 (ср.: Введенский А. А. Дом Строгановых в XVI— XVII века. М., 1962. С. 133—134).
48 Введенский А. А. Дом Строгановых...

антах песни Иван Грозный протыкает ногу Никите Романовичу копьем или саблей, бросает в него «ножицек булатный», а в одном из вариантов (№258) после этого даже призывает к пострадавшему врача:
И брал за ефес саблю вострую, Протыкал он ему ногу правую, Возговорит он громким голосом: «Подайте мне первого дохтура, Залечал бы ему ногу в три часа».49
Итак, наиболее существенное, что отличает рассказ ЛСК от песни — это имя того, кто спас (или хотя бы пытался спасти) царевича, Никита Романович или Борис Годунов, два возможных наследника царя Федора, два его родственника. Известно, что в период междуцарствия 1598 г. агенты Бориса Годунова вели активную пропаганду в пользу его кандидатуры на престол.50 Не является ли сообщение ЛСК отголоском одного из таких агитационных рассказов? Первоначальное же ядро песни о гневе Грозного на сына — зеркальное отражение версии ЛСК. Вне зависимости от справедливости этой гипотезы (которая вряд ли может быть окончательно доказана) существенно, что оба варианта рассказа о царском приближенном, готовом пострадать от жестокости Ивана IV, чтобы спасти его сына, не-двусмысленно^ отмежевываются от опричнины и одновременно ищут в окружении Грозного человека с чистыми руками.51
Так рождался в русской общественной мысли несколько мифологизированный образ опричнины и Грозного. Опричнина выступает только как результат необузданной жестокости, дурного характера (вспомним .«нрав яр» Хронографа) одного человека— царя. Забыли участие в опричнине не только Годунова, но и отпрысков многих знатных родов, включая близких родственников Никиты Романовича: ведь его двоюродного брата Василия Михайловича Юрьева Пискаревский летописец называет в числе «злых людей», по чьему «совету» была учреждена опричнина, а сын Василия Протасий и сам был опричником.52 Лишь Малюта Скуратов и Михайло Темрюкович в реальной действительности — покорные и беззастенчивые исполнители царской воли, в фольклоре становятся злыми гениями царя, вдохновителями его преступлений. Типичен в этом отно
49 Исторические песни XIII—XVI веков. № 231, 234—237, 239, 250, 258.
50 РИБ. Т. XIII. Стлб. 12; Буссов К. Московская хроника: 1584— 1613. М.; Л., 1961. С. 81; Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI—XVII вв. М., 1937. С. 178.
51 Даже если рассказ опирается на письменную традицию, вероятно фольклорное происхождение протографа.
52 ПСРЛ. С. 34. М., 1978. С. 190; Кобрин В. Б. Состав Опричного лвора Ивана Грозного//Археографический ежегодник за 1959 год. М., 1960. С. 89.

шении образ Малюты—он выступает как палач-профессионал, который почти бескорыстно любит свое ремесло:
«Ай же, Грозный царь Иван Васильевич! А моя-то работушка ко мне пришла!»53 —
радостно восклицает он, получив приказ казнить царевича. Недаром на счет Малюты косвенно относили и смерть Михаила Скопина-Шуйского, которого отравила, как подчеркивает хронографическая повесть, дочь Скуратова.54
Правящей верхушке Русского государства удалось на некоторое время снять с себя ответственность за опричный террор, в котором она активно участвовала и от которого одновременно жестоко пострадала.
53 Исторические песни XIII—XVI веков. № 206.
54 Повесть о победах Московского государства /Подгот. Г П. Енин. Л. 1982. С. 83—84.
В. Д. Булкин
АРХИТЕКТУРНО-СТРОИТЕЛЬНАЯ СИТУАЦИЯ
В НОВГОРОДСКОМ ЗОДЧЕСТВЕ КОНЕЦ X 1—НАЧАЛО XIII В.
Новгородские храмы конца XII в. образуют единую в типологическом и стилистическом отношении группу построек. Повторяемость основных технологических, конструктивных, объемно-пространственных и образных особенностей свидетельствует о найденности архитектурно-строительных параметров, соответствовавших материальным возможностям, художественным и религиозным запросам новгородского общества.
Каменное строительство в этот период приобрело массовый характер. Новгородские мастера, как никто из их собратьев по профессии в других землях, научились строить быстро и дешево. Стабилизировался выверенный в деталях тип культового здания. Стилистические особенности (по-новгородски простая, не непререкаемо убедительная трактовка формы) придавали каждой постройке и архитектуре в целом характер устойчивого стилевого единства. Не так определенно, как раньше, отражается на строительстве социальная принадлежность заказчика (постройки, возводимые по заказу архиепископа, горожан,-князя, почти не отличаются друг от друга).

И все же повторяемость архитектурных особенностей на уровне типа, образа, стиля нс означала отсутствия внутренних коллизий в развитии зодчества. Попыткой показать это, исходя из имеющегося, далеко не исчерпывающего материала, ибо зодчество Новгорода конца XII в. исследовано весьма неполно, и является настоящая статья.
Социальная подоплека развития новгородского зодчества в XI—начале XIII в. не была статичной. До середины 30-х годов XII в. ведущую роль в строительстве играл княжеский заказ, но с 40-х годов на первый план в качестве инициаторов строительства выдвигаются архиепископ и горожане. К концу XII в. заметно возрастает и объем каменного строительства. Если по отношению к первой половине XII в. с достаточной уверенностью можно говорить о работе одной артели, выполнявшей главным образом княжеский заказ, то к концу его положение меняется.
Судя по летописным данным, почти до самого конца XII в. в Новгороде, как правило, закладывали не более одного каменного здания в год (что соответствовало возможностям одной строительной артели). Впрочем, были и исключения из правила, о которых следует сказать особо. Так, под 1127 г. летопись сообщает о закладке двух каменных сооружений. В этом году князь Всеволод начал строительство церкви Иоанна Предтечи на Пет-рятине дворе, а игумен Антоний «обложи търпезницю камяну».1 Из этих известий преждевременно делать вывод о существовании двух артелей, поскольку близость строительных площадок позволяла одновременно производить работы под руководством одного мастера.	4
Такая же ситуация зафиксирована летописцем и под 1135 г., когда князь Всеволод и архиепископ Нифонт заложили храм Успения Богоматери на Торгу, а Рожнет — церковь Николы «на Яковли улиць».2 В один год (1185) были заложены церкви Петра и Павла (на Синичьей горе) и Вознесения.3 Принимая во внимание эти сведения, можно лишь предположить наличие в Новгороде XII в. двух строительных артелей, но считать это бесспорным фактом, конечно, не следует. Проверить же это предположение на натурном материале крайне сложно, ибо на; зываемые летописью храмы (за исключением церкви Петра и Павла) или не сохранились, или капитально перестроены.
Гораздо более* определенная ситуация создалась в конце XII в. Об этом можно судить по сообщениям летописи за 1195— 1198 гг. Под 1195 г. летопись сообщает: «Заложи церковь камя-ну на городьныхъ воротъхъ боголюбивыи архепископъ новгородским Мартурии въ имя святыя богородиця Положение ризы и пояса; и начяща дълати мъсяця майя въ 4, на святого Исакия;
1 Новг ородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.; Л„ 195ft с. 21.
в Там же, с. 208.
® Там же, с. 38.

а концяша мъсяця августа въ 2, на святого Стефана». Это была не единственная церковь» заложенная в 1195 г. архиепископом, далее в летописи читаем: «Той же осени заложи церковь святого Въскресения камяну въ манастыри владыка Мартурии, и възделаша до двьрии о^оло до осени».4
Итак, в 1195 г. по заказу архиепископа Мартирия строятся два хрйма, причем заложенная осенью церковь Воскресения осталась незавершенной. Что же происходит в следующем, 1196 году? Работавшие по заказу7 владыки мастера продолжили возведение церкви Воскресения и в 1196 г. «концяша церковь святого Въскресения; и святи владыка Мартурии мъсяця сентября в 13».5 Далее в летописи подчеркивается, что архиепископ очень спешил с возведением храма, желая «видете церковь съвършену и украшену».6 Вполне оправданно выглядят и сроки работ: завершение постройки лишь начатой в предыдущем году потребовало почт полного строительного сезона. Заметим, что между окончанием работ и освящением храма 43 сентября, как это обычно случалось, должно пройти некоторое время.
Примечательно, однако, что 1196 год был ознаменован не только продолжением работ на церкви Воскресения: «Заложи-ста црьковь камяну святого Кюрила въ манастыръ въН^езгьйъ Коснятинъ" и Дмитръ, братеника (а мастер бяше) Коров Йковйч с Лубянъи улицъ; начаша ю дълати априля, а концашаиюня въ 8,7 и на святого Проколиа; и святи ю владыка Мантурнн генваря в 12».8
Вряд ли новая стройка была возможна при незавершённой владычной церкви Воскресения, если бы в города имелась одна строительная артель. Незавершив одно здани^ браться за возведение другого, да еще в условиях, когда архиепископ торопит с окончанием строительства новой цередй^—такая практика работы представляется маловероятной. К тому же церковь Кирилла строилась не по заказу владыки, и вряд ли последний мог отдать свою строительную .артель в распоряжение заказчиков Кирилловской церкви. Сроки возведения церквей Воскресения и Кирилла совпадали, и Коров Якович со своей артелью вел строительство параллельно с мастерами, работавшими на церкви Вознесения.
Таким образом, в 1196 г. в городе имелись две артели каменщиков. Одна из них, вероятнее всего, принадлежала владычному дому. По крайней мере, в последние два десятилетия XII в. по инициативе новгородских архиепископов строятся: церкви Благовещения (1179) и Богоявления (ПВО) в Благовещенском монастыре, Иоанна на ТорговищеД 1184), Трех отроков на Жа-
4 Там же, с. 41—42.
* Там же, с. 42.
• Там же.
7 В Синодальном списке Я1Л «июля въ 8» (там же, с. 42).
• Там же, с. 235.

туни (1189), Положения пояса и Божьей матери (1195), Воскресения (1195—1196) и Спасо-Преображенская церковь в Руссе (1198). В 1199 г. после смерти архиепископа Мартирия строительная активность новгородских владык резко падает.
Обратимся к летописным известиям о каменном строительстве 1198 г. Под этим годом сообщается о закладке и возведе-ни сразу трех каменных храмов, причем события излагаются в хронологической последовательности: «Заложи церковь камяну в Русъ святого Преображения боголщбивыи архепископъ Мар-турии; нацяша дълати мъсяця майя в 21, на святую цесарю Ко-гтянтину и Елены, а коньцяша мъсяця июля в 31, на святыя Улиты; и святи церковь на Успение святъи Богородица. . Немного позже был заложен другой храм: «В то же лъто заложи церковь камяну князь великыи Ярославъ, сын Володимирь, вънукъ Мьстиславль, въ имя святого Спаса Преображения Но-вегородъ на горъ, а .прозвище Нередице; и начата дълати мъсяця нюня въ 8, на святого Федора, и концяша мъсяця сентября».9 10 И далее следует сообщение о закладке храма Ильи на Славне: «Тонь же лътъ заложиша церковь камяну святого Илие на Хълмъ».11
Обращает на себя внимание факт одновременного строительства Спасского собора в Руссе (конец мая — июль) и Нере-дицы (начало июня — сентябрь). Совершенно очевидно, что производство работ одной и той же строительной артелью в Руссе и Новгороде исключается. Тем самым еще раз подтверждается вывод о наличии в городе в этот период, по крайней мере, двух групп строителей. Вероятнее всего, одна из них (а не третья!)» освободившись к осени 1198 г., заложила, но не успела возвести да конца церковь Ильи на Славне. Летописные данные свидетельствуют о наличии в Новгороде конца XII в. двух строительных артелей. Обратимся теперь к сохранившимся памятникам новгородского зодчества конца XII в.
В условиях почти стереотипного строительства это^о периода нелегко различить какие-либо изменения в развитии новгородской архитектуры, уловить почерк артели или отдельного зодчего. Особенно если принять во внимание плохую сохранность! недостаточную изученность архитектурного материала (это касается в первую очередь зодчества первой трети XIII в.). И все же попытка «расслоить» накопленный материал не кажется безнадежной.
Рассматривая проблему сложения и развития новгородской архитектурной школы, А. А. Пескова, П. А. Раппопорт и Г. М. Штендер выделили этап ладожского строительства и определи
9 Там же, с. 43.
10 Там же, с. 44.
11 Там же.

ли его хронологические рамки 50—60-ми годами XII в.12 Каменные храмы Ладоги — небольшие, четырехстолпные, близкие в плане к квадрату, нередко с притвором — открывают новый этап вьархитектуре Новгородской земли, связанной с массовым строительством малых храмов. Обращает на себя внимание устойчивая черта в решении восточной части ладожских церквей — предалтарные столбы в северо-восточной и юго-восточной частях раскрепованы, а на северной и южной стенах столбах отвечают лопатки.
Новая волна каменного строительства в Новгороде приходится на 80—90-е годы XII в. Архитектура этого периода представлена прежде всего церквями Благовещения (1179), Петра и Павла на Синичьей горе (1192), Спасо-Преображенским собором Хутынского монастыря (1192), церковью Воскресения на Мячине (1196).13
Все перечисленные постройки, во-первых, сохраняют решение плана и объемно-пространственные особенности, характерные для ладожских храмов, т. е. обнаруживают черты несомненной преемственности с предыдущим этапом строительства, во-вторых, следует отметить, что после церкви Воскресения (после 1196 г.) эти особенности ладожского типа, если и не исчезают совсем из практики новгородского строительства, то перестают быть правилом. В построении плана, его пропорциях и конфигурации, решении предалтарных столбов обнаруживается иная тенденция. Это становится очевидным при сопоставлении построек 80—90-х годов с хармами конца XII — начала XIII в.— церквями Кирилла, Нередицы и Пантелеймона. Последние имеют заметно вытянутый по линии запад-восток план, предалтарные столбы имеют прямоугольную форму — раскреповка отсутствует, а отвечавших им обычно лопаток на внутренней стороне северной и южной стен нет.
Первая из церквей этой группы — церковь Кирилла построена в 1196 г. В том же году было завершено строительство самой поздней из группы 80—90-х годов церкви Воскресения. Возведенная Коров Яковичем церковь Кирилла была первой постройкой, ознаменовавшей пусть малозаметное и непринципи*» альное, но все же вполне определенное движение архитектурной мысли. Новая строительная артель по почерку отличалась от мастеров владычного дома, и у летописца были основания отметить ее выступление на архитектурном поприще не только как новое явление в сфере строительства, не только как производственный факт, но и как событие творческого порядка.
12 Пескова А. А., Раппопорт П. А., Штендер Г. М. К вопросу о сложении новгородской архитектурной школы. — Советская археология, № 3. М., 1982, с. 35—46.
13 В летописях названы и другие постройки, но они не сохранились и, за исключением Успенской церкви Аркажского монастыря, археологически не исследованы.

Хорошо известно, как редко на страницах летописи появляются имена зодчих. Для этого всегда имелись какие-то веские причины: значимость постройки, какие-то необычные обстоятельства, связанные с ее возведением, личность строителя и др. И в данном случае в упоминании мастера нельзя видеть чистую случайность. Что-то заставило летописца обратить внимание на зодчего, что-то произошло в сфере строительства. Возможно» это было первое выступление мастера на архитектурном поприще, и упоминанием его имени летописец подчеркнул событие, выпадающее из привычного ряда. Не исключено, что появление новой группы строителей совпало с завершением деятельности артели-предшественницы и последовавшие вслед за этим /изменения в новгородском строительстве были связаны с личностью руководителя артели, его творческим почерком.
Новый мастер не был новатором и не нарушил новгородской строительной традиции, следовал старым композиционным» конструктивным и техническим приемам, но свое «чуть-чуть»» выразившееся в конфигурации плана, форме предалтарных столбов и полном отказе от внутренних лопаток, он привнес* Именно это вполне отчетливо, на наш взгляд, выделяет его постройки.из ряда предшествующих. Впрочем, такая оценка творческого почерка Коров Яковича может быть впоследствии весьма серьезно, даже принципиально, скорерктирована. Ведь в йе* тории новгородского зодчества конца XII — начала XIII в. так много совершенно неизученных памятников. Достаточно назвать церкви Рождества Богородицы на Михалице, 40 мучеников, Антония, Михаила на Прусской улице и др. Не сказано последнего слова и о самых оригинальных постройках Новгорода этого периода — церквях Параскевы Пятницы и Рождества в Пе-рыни. Причастность артели Коров Яковичэ к созданию этих храмов вовсе не исключена.
И если в ответах на подавляющее большинство перечисленных вопросов мы пока не имеем возможности выйти за раыкй предположений, то на один из них (кто в 1198 г. строил Нередя-цу?) можно ответить вполне определенно. Действительно, к&к уже отмечалось, сроки строительства Нередицы и Спасского собора в Руссе совпадают. В 1198 г. в Руссе работала та артель» Которая в предыдущие годы выполняла заказы архиепископа, так как инициатива сооружения Спасского собора в Руссе принадлежала архиепископу Мартирию. Следовательно, Нередицу могла строить только оставшаяся в Новгороде артель Коров Яковича. Сходство планов церквей Кирилла и Нередиды (вытянутость по* линии запад-восток, близость габаритных размеров, отсутствие внутренних лопаток) является аргументом в пользу этого предположения. Несколько меньшая по размерам церковь-Пантелеймона (1207) в типологическом отношении Аналогична им. Доводом в пользу существования в Новгороде лишь двух артелей служит и тот факт, что церковь Ильи на 222

дСлавне была заложена только осенью 1198 г. Вероятно, заказчик не мог обратиться к какой-то третьей группе строителей и должен был ждать, пока освободится одна из артелей, возводивших храм в Руссе и Нередицу.
-Новгородское зодчество второй половины ХП — начала ХШ в. при всем его типологическом и стилистическом единстве допускает возможность дифференциации, которая обусловлена наличием в городе двух строительных артелей.14 Одна из них, связанная по преимуществу с архиепископским заказом, строит в 80—90-е годы, следуя сложившемуся к тому времени ладожскому стереотипу. После 1196 г. появившаяся на строительном поприще артель во главе с Коров Яковичем вносит некоторые коррективы в плановую структуру возводимых храмов, что позволяет выделить их в отдельную группу. В отличие от предшественников артель Коров Яковича работала главным образом по светским заказам.
Q судьбе этих двух строительных артелей и о своеобразии новгородского зодчества конца XII — начала XIII в. в полной мере можно будет судить лишь после детального архитектурно-археологического исследования церквей Кирилла, Воскресения на Мячине, Ильи на Славне, Рождества на Михалице, 40 мучеников и др.
И Можно допустить, что при большом спросе на каменные храмы, первоначально единая артель разделилась на две группы. Это объясняет организационный момент возникновения артели, но не меняет принципиально суп рассматриваемого вопроса.

СПЙСОК НАУЧНЫХ ТРУДОВ В. В. МАВРОДИНА (1982—1986)*
1982
Борис Дмитриевич Греков (1882—1953). — В кн.: Исследования но истории и историографии феодализма: К 100-летию со дня рождения академика Б. Д. Грекова. М., с. 36—47.
Рец.: Кирпичников! Н. Древний Орешек: Историко-археологические очерки о городе-крепости в истоке Невы. — Вопросы истории, № 12, с. 136—137 (в соавт. с А* Я. Дегтярёвым и И. В. Дубовым).
1983
Основание Петербурга, 2-е изд. Л., 208 с.
О межвузовских тематических сборниках. — Вопросы истории, №.2, с. 122—123 (в соавт. с В. А. Петровой).
Рец.: Алексеев А. И. Освоение русскими людьми Дальнего Востока и Русской Америки (до конца XIX века). — Вопросы истории, № 10, с. 138— 139.
Интересная книга о Куликовской битве. — Вести. Ленингр. ун-та, №2, с. 120—122 (в соавт. с И. Я. Фрояновым).
Ред.: Вопросы истории России XIX — начала XX века. Л.
Ред.: Проблемы экономической истории и теории. Саратов.
1984
Из истории отечественного оружия: Русская винтовка, 2-е изд., доп. Л.; 168 с. (в соавт. с Вал. В. Мавродиным).
Кафедра истории СССР. — В кн.: Вопросы истории исторической науки. Л., с. 25—32.
Ред.: Вопросы истории исторической науки. Л.
Ред.: Проблемы истории культуры, литературы, социально-экономической мысли: К 85-летию Г. А. Гуковского. Саратов.
1985
Происхождение русского народа (на японском языке).
Ред. и автор глав: История СССР. Учебник Для исторических факультетов педагогических ин-тов, ч. 1. Баку (на азербайджанском языке).
Рец.: Дубов И. В. Северо-Восточная Русь в эпоху раннего средневековья. Л., 1982. — Вестник Ленингр. ун-та, № 23, с. 114—117 (в соавт. с Г; С. Лебедевым).
1986
Ред.: Дегтярёв А. Я., Дубов И. В. От Калки до Угры, 2-е изд., доп. Л.
Составил Ю. В, Кривошее*
* Список трудов проф. В. В. Мавродина за 1934—1982 гг. (за 1982 г. частично) см. в кн.: 1) Проблемы феодальной России. Сборник статей к 60-летию проф. В. В. Мавродина. Л., 1971; 2) Из истории феодальной России. Статьи и очерки к 70-летию со дня рождения проф. В. В. Мавродина. Л., 1978; 3) Генезис и развитие феодализма в России: Проблемы историографии. К 75-летию со дня рождения проф. В. В. Мавродина. Л., 1983.»

СОДЕРЖАНИЕ
Дегтярев А. Я., Фроянов И. Я. (Ленингр. ун-т). О Владимире Васильевиче Мавродине................................................. 3
Дубов И. В, (Ленингр. ун-т). Языческие культы населения Ярослав-
ского Поволжья IX—XIII вв. (по археологическим данным)	7
Дворниченко А. Ю. (Ленингр. ун-т). Город в общественном сознании
Древней Руси IX—XII вв.	.	.	.	,	.	.	20
Фроянов И. Я. (Ленингр. ун-т). Об историческом значении «крещения
Руси» .	...................................30
Ветловская В. Е. (Ин-т рус. лит. АН СССР). Летописное осмысление
пиров и дарений в свете фольклорных и этнографических данных 58 Дегтярев А. Я. (Ленингр. ун-т). Комментарий к статье 3 Русской
Правды Краткой редакции	.	.................. 72
Лебедев Г. С, (Ленингр. ун-т). Комментарий к статье 1 Русской Прав-
ды Краткой редакции........................................... .78
Кривошеев Ю. В. (Ленингр. ун-т). Элементы традиционного сознания
в социальных противоречиях 1175 г. во Владимирской земле	84
Кирпичников А, Н. (ЛОИА АН СССР). Некоторые проблемы изучения славяно-финских межэтнических и культурных связей в эпоху средневековья .	....................92
Новичкова Т. А., Панченко А. М. (Ин-т рус. лит. АН СССР). Скомо-
рох на свадьбе	............................... 100
Фроянов И. Я. (Ленингр. ун-т), Юдин Ю. И. (Курск, пед. ин-т). К во-
просу о завершающем этапе развития русского героического эпоса (былины о татаро-монгольском нашествии)	.	121
Алексеев Ю. Г, (ЛОИИ СССР АН СССР). Историческая концепция
Русской земли и политическая доктрина централизованного государства .	............................... 140
Заборов В. К. (Ленингр. ун-т). Об авторстве Сергея Кубасова .	.	154
Семенченко Г В. (ГУНО, Москва). Новый источник по истории
идеологической борьбы на Руси в середине XVI в.	167
Юрганов А. Л. (ГУНО, Москва). Отражение политической борьбы в
памятнике архитектуры (Борисоглебский собор в Старице) 176 Скрынников Р. Г. (Ленингр. ун-т). Россия и страны Западной Европы
в начале XVII в.	............................... 185
Кобрин В. Б. (Моск. пед. ин-т). Иван Грозный и опричнина в общест-
венной мысли XVII — середины XVIII в.	,	.	203
Булкин В. А. (Ленингр. ун-т). Архитектурно-строительная ситуация в
Новгородском зодчестве конца XII—начале XIII в.	217
Список научных трудов В. В. Мавродина (1982—1986)	.	.	.	224