Текст
1
ПРОБЛЕМЫ
ИСТОРИИ
И ТЕОРИИ
МИРОВОЙ
КУЛЬТУРЫ
1
i'li
АКАДЕМИЯ НАУК СССР
НАУЧНЫЙ СОВЕТ ПО ИСТОРИИ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ
ПРОБЛЕМЫ
ИСТОРИИ И ТЕОРИИ
МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ
Сборник статей
памяти академика Н. И. Конрада
ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»
ГЛАВНАЯ РЕДАКЦИЯ ВОСТОЧНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
МОСКВА 1974
37 И
П 78
Ответственный редактор
5. Б. ПИОТРОВСКИЙ
\
В сборник вошли статьи по различным проблемам истории
мировой культуры и прежде всего культуры Востока, связан¬
ные с многогранной деятельностью акад. Н. И. Конрада —
выдающегося ученого-востоковеда и педагога.
„ 60103-167
П 360 «Наука»-74
0!3(02)-74
© Главная редакция восточной литературы
издательства «Наука», 1974
Е. М. Жуков
Н. И. КОНРАД —
ВЫДАЮЩИЙСЯ ИСТОРИК-ВОСТОКОВЕД
Академик Николай Иосифович Конрад был ученым
исключительно широкого диапазона. В круг научных ин¬
тересов Н. И. Конрада входила сумма разнообразных
проблем литературоведения, истории, искусствоведения,
лингвистики, выходивших далеко за географические пре¬
делы того региона — Япония, Китай, Корея,—е изучени¬
ем которого была связана вся его деятельность.
Николай Иосифович Конрад — современный ученый
в самом высоком значении этого слова. Можно сказать,
что он всегда ощущал живое биение пульса современ¬
ной эпохи и его творческая мысль направлялась именно
на те проблемы, которые выдвигались жизнью как пер¬
воочередные.
Благодаря этому замечательному качеству Н. И. Кон¬
рад одним из первых ученых-востоковедов как бы пе¬
рекинул мост от «классического» востоковедения дорево¬
люционного происхождения к новому, советскому восто¬
коведению, способствуя повышению его качественного
уровня.
Н. И. Конрад начал свою научную деятельность на
самом начальном, исходном рубеже советской эпохи. Его
востоковедная подготовка целиком относится к дорево¬
люционному периоду, она полностью соответствовала
традициям русского классического востоковедения.
В этих традициях, порожденных историческими ус¬
ловиями, далеко не все было равноценным. Для старого
востоковедения само понятие «Восток» чаще всего (хо¬
тя и не всегда) ассоциировалось с представлением о пас¬
сивности объекта исследования. Кроме этих и других
3
идеологических пороков для старого востоковедения бы¬
ла характерна односторонность подхода к конкретному
изучению стран Азии и Северной Африки (что составля¬
ло понятие «Восток»).
При общей, почти полной нерасчлененности основных
объектов востоковедческого исследования явно преобла¬
дали филологический и культурно-исторический подходы.
Изучение истории, философии, религиозных систем, пра¬
ва, искусства и т. д., как правило, не было достаточно
автономным, а как бы отталкивалось от филологиче¬
ских изысканий.
Вместе с тем «универсализм» старого востоковедения
не соответствовал тому, что мы понимаем сейчас под
комплексностью исследования, поскольку среди ученых,
занимавшихся Востоком, отсутствовала сколько-нибудь
четкая специализация. Не вдаваясь в рассмотрение важ¬
ного, но самостоятельного вопроса об идейно-методоло¬
гических идеалистических основах старого востоковеде¬
ния, необходимо все же со всей определенностью сказать,
что, несмотря на все свои недостатки, оно имело большие
достижения непреходящего исторического значения.
Одним из важнейших положительных сторон класси¬
ческого востоковедения всегда было скрупулезное ис¬
следование оригинальных источников на восточных язы¬
ках. Анализ любых письменных памятников, надписей,
манускриптов, книг предполагал высокую лингвистиче¬
скую подготовку. При этом знание восточных языков
редко бывало самоцелью. Оно всегда рассматривалось
как необходимое вооружение специалиста, которое поз¬
волило бы ему исследовать, понять и прокомментиро¬
вать тот или иной письменный источник.
Наука обязана классическому востоковедению выяв¬
лением и публикацией громадного количества докумен¬
тальных материалов на восточных языках, образующих
неоценимый фонд для исследования разнообразных сто¬
рон жизни общества. Николай Иосифович Конрад пол¬
ностью воспринял и продолжал данную, положительную
традицию классического дореволюционного востокове¬
дения.
Окончив в 1912 г. Петербургский университет (ки¬
тайско-японское отделение восточного факультета), а
также японское отделение Практической восточной ака¬
демии, Н. И. Конрад был направлен в Японию для науч¬
4
ного совершенствования. Одним из результатов этой
поездки было опубликование в 1913 г. первой статьи
Н. И. Конрада «Современная начальная школа в Япо¬
нии». В 1914 г. Н. И. Конрад был снова командирован
в Японию, где и пробыл до лета 1917 г.
Педагогическая, научная и научно-организационная
деятельность Н. И. Конрада развернулась уже в совет¬
ское время. Весьма характерно, что буквально с первых
шагов своей самостоятельной работы Н. И. Конрад соче¬
тал научно-исследовательскую и педагогическую деятель¬
ность по своей востоковедной специальности с актив¬
ным участием в строительстве советской высшей школы,
с чтением лекций по истории культуры и истории фило¬
софии. Это, несомненно, свидетельствовало о том, что
молодой ученый не довольствовался простым продол¬
жением традиции несколько замкнутого в себе классиче¬
ского востоковедения. Его с самого начала глубоко ин¬
тересовали более широкие теоретические проблемы,
связанные прежде всего с осмыслением закономерностей
культурного прогресса человечества, и в частности исто¬
рии литературы и искусства.
Вместе с тем Н. И. Конрад не отрывался от класси¬
ческого востоковедения. В 1921 г. было опубликовано
его исследование «Исэ-моногатари — лирическая по¬
весть древней Японии». Эта работа включала в себя
безукоризненный перевод литературного памятника с
японского оригинала и соответствующий научный ком¬
ментарий. За этим трудом последовал ряд аналогичных
исследований и публикаций, осуществленных в том же
классическом стиле («Записки из кельи» — из японской
литературы XIII в.; главы из «Гэидзи-моногатари» и др.).
Одновременно появляется ряд работ Н. И. Конрада по
японской истории, чрезвычайно выгодно отличавшихся
от всего того, что было ранее представлено в научной
литературе.
В 1923 г. Н. И. Конрад опубликовал небольшую кни¬
гу под названием «Япония. Народ и государство». Замы¬
сел этой работы состоял в том, чтобы показать разви¬
тие политических форм в Японии в неразрывной связи с
изменением социальных отношений. В этот же период
внимание исследователя привлекают проблемы феода¬
лизма. Н. И. Конрад не ограничивается рассмотрением
истории японского средневековья только и исключитель¬
5
но сквозь призму оригинальных литературных памятни¬
ков. Он делает новый и важный шаг вперед — в срав¬
нении с образцами классического востоковедения. Он
синтезирует филологический подход к источникам с ши¬
рокими обобщениями в историко-социологическом пла¬
не. Николая Иосифовича Конрада живо интересуют за¬
кономерности исторического процесса, выявляемые на
основе сопоставления и сравнительного анализа истори¬
ческого пути, пройденного разными народами. При этом
он вовсе не ограничивает себя привлечением дальне¬
восточного материала, прежде всего по истории Японии
и Китая. Как в области литературоведения, так и на
поприще истории Н. И. Конрад щедро черпал необходи¬
мые для изучения сопоставимые данные из историческо¬
го опыта и культурного наследия как восточных, так и
невосточных стран.
Можно, пожалуй, сказать, что именно в этом пре¬
одолении или, если позволено употребить философский
термин, в «снятии» традиционной восточной «односто¬
ронности» — ключ к пониманию большинства тех ориги¬
нальных и плодотворных научных концепций, которые
выдвигал Н. И. Конрад.
Автору этих строк трудно затрагивать чисто литера¬
туроведческую или, тем более, лингвистическую сферу
научной деятельности Н. И. Конрада.
Поэтому ограничимся привлечением иллюстраций к
положению об оригинальности и свежести научных идей
Н. И. Конрада исключительно на историческом мате¬
риале.
Первый момент, который необходимо подчеркнуть,—
это полный и принципиальный разрыв Н. И. Конрада с
европоцентризмом. В настоящее время отрицательное
отношение к европоцентризму является общепризнанным
и даже само собою разумеющимся. Но в 20-е и даже
в 30-е годы, когда только начинался процесс становле¬
ния нового марксистского советского востоковедения, ев¬
ропоцентристские предрассудки, неразрывно связанные
с высокомерно-снисходительным отношением к Востоку
как к объекту изучения, еще не были преодолены. Уже
мало кто открыто проповедовал европоцентристские ус¬
тановки в науке, тем не менее они не только не были
разоблачены, но молчаливо признавались как единствен¬
но верные.
6
Н. И. Конрад решительно атаковал европоцентризм
прежде всего как ученый, отстаивавший наличие общих
закономерностей социального и культурного развития
для всех народов. Категорически отвергая всякую абсо¬
лютизацию восточной специфики, обособление истори¬
ческого пути, пройденного народами Азии и Северной
Африки, от всемирно-исторического движения, он пока¬
зал, во-первых, что нет никаких объективных оснований
смотреть на восточную культуру или историю «сверху
вниз», как это свойственно европоцентризму, и, во-вто¬
рых, что черты сходства или даже совпадения истори¬
ческих и культурных процессов в восточных и невосточ¬
ных странах безусловно превосходят их конкретные раз¬
личия. А это неизбежно приводит к единственно пра¬
вильному выводу о том, что в основе этих сходных или
совпадающих процессов лежат сходные или совпадаю¬
щие объективные причины.
В своих трудах Н. И. Конрад настойчиво проводил
идею культурного равноправия Востока и Запада. В пол¬
ном соответствии с исторической правдой он подчерки¬
вал, что те признаки известного отставания народов Во¬
стока от «цивилизованной Европы», которые до сих пор
еще используются для обоснования европоцентристских
построений, — прямой результат долголетней хищниче¬
ской колонизаторской политики Запада в Азии и Се¬
верной Африке.
Н. И. Конрад убежденно выступал против умаления
роли восточных народов во всемирно-историческом про¬
цессе. Эти важные стороны его научной деятельности не¬
разрывно связаны с руководящим участием в создании
многотомной «Всемирной истории». Будучи одним из
членов Главной редакции этого академического изда¬
ния, Н. И. Конрад непосредственно курировал III том,
посвященный в основном феодальной формации. В этой
связи им было выдвинуто и обосновано положение о том,
что совершенно ошибочно предполагать заимствованный
характер большинства феодальных институций восточ¬
ных народов, подвергавшихся внешнему воздействию;
более того, в ряде случаев правомерно считать именно
восточные народы первоначальными носителями более
высоких форм общественной организации, позднее воз¬
никших и в Европе.
В этой же связи Н. И. Конрад развивал мысль о том,
7
что само понятие «средние века», прочно утвердившееся
в исторической науке, требует известного уточнения, по¬
скольку оно охватывает совокупность процессов и яв¬
лений, выходящих за рамки традиционного географиче¬
ского ареала, где возник этот термин.
В одной из своих последних крупных работ «Запад и
Восток» Н. И. Конрад подвел итоги своих многолетних
изысканий, направленных на выявление единства куль¬
турно-исторических процессов в Европе и в Азии, их
взаимосвязанности и взаимообусловленности. Разверну¬
тая концепция «восточного Ренессанса», в основном со¬
ответствующего классическому Ренессансу на Западе,
носит дискуссионный характер, она вызвала исклю¬
чительно живой отклик со стороны представителей раз¬
личных общественных наук — историков, философов, ли¬
тературоведов и искусствоведов.
Отправляясь от основного теоретического положения
о существовании общих объективных закономерностей
всемирно-исторического процесса, Н. И. Конрад поста¬
вил вопрос и об условности термина «Восток», равно как
и содержания понятия «востоковедение».
Н. И. Конрад высказывал мнение, что отсутствие
принципиальной разницы между объективными условия¬
ми существования и развития всех народов — независимо
от их географической принадлежности — делает вполне
законным изучение истории, литературы, экономики, фи¬
лософии, всех прочих сторон общественной жизни как
восточных, так и невосточных народов в рамках общих
дисциплин — истории, философии и т. д. Н. И. Конрад
полагал, что востоковедение не должно отделяться от
других гуманитарных наук.
Выдвигая эти положения, Н. И. Конрад выступал в
сущности как теоретик современного внутренне диффе¬
ренцированного советского востоковедения. Как извест¬
но, современная советская востоковедная наука уже не
представляет собою неопределенный комплекс универ¬
сальных знаний о Востоке, что было типично для старо¬
го востоковедения. Сейчас нет «востоковедов» вообще.
Имеются специалисты по истории отдельных восточных
стран, по их экономике, литературе и т. д.
Широта общетеоретических взглядов определила под¬
ход Н. И. Конрада к исследованию многих конкретных
проблем истории Японии, особенно древней и средневе¬
8
ковой. Лекции и статьи Н. И. Конрада, посвященные та¬
ким сюжетам, как сущность родового строя, надельная
система, особенности японского феодализма, его эволю¬
ция в условиях позднего средневековья, принадлежат к
числу высоких достижений советской историографии.
Руководя семинарскими занятиями с аспирантами,
специализировавшимися по японской истории, Н. И. Кон¬
рад творчески сочетал принципы классического востоко¬
ведения с новым, советским, марксистским подходом к
изучению стран Востока. Он требовал от аспирантов хо¬
рошего знания японских источников, учил разбирать
тексты, уделяя особое внимание выяснению, при каких
исторических обстоятельствах появился каждый конкрет¬
ный источник и чью точку зрения отражает. Какие-либо
серьезные выводы допускались лишь после тщательного
сопоставления сведений, содержащихся в данном источ¬
нике, с другими материалами, преимущественно социаль¬
ного и экономического характера. Н. И. Конрад доказал,
в частности, что многие положения раннего японского
законодательства VIII в. существовали только на бу¬
маге. Заимствованные юридические нормы во многом
не соответствовали реально происходившему историче¬
скому процессу.
Н. И. Конрад всегда высоко оценивал достижения ис¬
торической науки в самой Японии. Обилие изданных в
Японии ценных исторических исследований, немалое ко¬
личество которых принадлежит перу марксистских авто¬
ров, подтверждает справедливость этой оценки. Но
Н. И. Конрад никогда не допускал некритического от¬
ношения к японской научной литературе. Многие его
концепции существенно расходились с точкой зрения
японских специалистов. Так, Н. И. Конрад, а вслед за
ним и его ученики, отрицательно отнесся к гипотезе о
существовании в Японии в древности развитой рабовла¬
дельческой формации.
Изучая историю Японии, Н. И. Конрад неоднократно
обращал внимание на существенную особенность исто¬
рического развития страны: положение Японии вплоть
до середины XIX в. способствовало ее известной изоли¬
рованности от тех бурных процессов, которые происхо¬
дили на Азиатском материке. Япония только однажды
подверглась серьезной опасности внешнего вторжения.
В основном же она не испытала прямого воздействия
9
тех часто катастрофических изменений, связанных с за¬
воевательными войнами, переселениями народов, кото¬
рые были типичны для континентальной истории.
Поэтому, говорил Н. И. Конрад, история Японии дает
нам картину наиболее очищенного от внешних наслое¬
ний социально-экономического прогрессивного развития,
обусловленного внутренними общественными закономер¬
ностями. Несомненно, эта мысль заслуживает внимания,
особенно в свете известного примечания К. Маркса к
«Капиталу», где он говорит, что именно японский фео¬
дализм дает возможность наилучшим образом понять
сущность этой формации.
В настоящей статье, бегло затрагивающей только од¬
ну сторону деятельности академика Конрада, а именно
его работу в области истории Японии, нельзя не упомя¬
нуть также и о том, что большинство его литературовед¬
ческих трудов буквально пронизаны историзмом. Взять
ли «Японскую литературу в образцах и очерках» (1927),
или «Первый этап японской буржуазной литературы»
(1932), или многочисленные вводные очерки к образ¬
цам литературных произведений известных японских ав¬
торов—во всех этих работах конкретный историко-ли¬
тературный анализ идет бок о бок с освещением соот¬
ветствующих этапов исторического пути страны в
целом.
Огромное самостоятельное значение имеет выдаю¬
щаяся китаеведческая деятельность Н. И. Конрада. Упо¬
мянем только три работы, хотя ими далеко не исчерпы¬
вается вклад академика Конрада в советскую и мировую
синологию: перевод и исследования трактата Сун-цзы
(1950), введение к переводу древнейшего китайского
поэтического памятника «Шицзин» (1957), перевод и
исследования трактата У-цзы (1958).
Эти три работы имеют исключительное значение для
понимания важнейших проблем собственно истории, ис¬
тории культуры и общественной мысли древнего Китая.
Если учесть, что старые традиции до сих пор оказыва¬
ют существенное влияние на многие идеологические про¬
цессы, происходящие в Китае, то станет очевидно, ка¬
кое значение имеют труды Н. И. Конрада как сино¬
лога.
Какую бы сферу деятельности академика Конрада
мы ни затронули — филологию, историю, лингвистику,
10
театроведение, историю общественной мысли, — в лю¬
бой из них он проявил себя как первоклассный ученый,
сказавший свое слово в науке.
Н. И. Конрад был блестящим педагогом, он умел при¬
вить своим ученикам глубокий интерес и любовь к изу¬
чаемому предмету. Число учеников Н. И. Конрада, при¬
надлежащих к разным поколениям, исключительно ве¬
лико. Все они, как и автор этих строк, с величайшей бла¬
годарностью вспоминают о своем учителе и гордятся тем,
что именно он с присущей ему благожелательностью вво¬
дил их в науку, неизменно оказывал неоценимую под¬
держку наставника и друга..
М. Б. Храпченко
ученый и человек
(штрихи к портрету)
С Николаем Иосифовичем мне пришлось познако¬
миться сравнительно поздно, в конце 40-х годов. Он
вступал в ту полосу своей жизни, которую обычно назы¬
вают пожилым возрастом. Нередко он испытывал физи¬
ческие недомогания. Но никто из тех, кто близко сопри¬
касался в эти годы с Николаем Иосифовичем, не мог за¬
метить у него ни малейших признаков духовного старе¬
ния. До конца жизни он сохранил удивительную моло¬
дость души, поразительную ясность творческой мысли.
Есть ученые, мастера культуры, которые ведут наи¬
более продуктивную деятельность в молодые годы; сте¬
чением времени их творческая энергия затухает. Но
есть ученые, деятели культуры другого типа: они тво¬
рят всю свою жизнь. Их работы позднего периода за¬
частую значительнее и совершеннее трудов, которые бы¬
ли созданы ими в более ранние годы. Именно к этому
второму типу ученых принадлежал Н. И. Конрад. Я да¬
же смею утверждать, что наиболее значительные его
исследования, по крайней мере в области филологии,
были осуществлены им за последние пятнадцать лет
жизни.
Николай Иосифович напоминает мне другого заме¬
чательного деятеля советской культуры — В. И. Неми¬
ровича-Данченко. Незадолго до смерти — Владимиру
Ивановичу было тогда 82 года — он намеревался про¬
вести реформу Художественного театра, пригла¬
сить новых режиссеров, совершенно не похожих на
режиссеров МХАТовской школы, новых актеров. Влади¬
мир Иванович говорил мне (в предвоенные и военные
12
годы я работал председателем Комитета по делам ис¬
кусств при Совете Министров СССР): «Как постарели
некоторые наши знаменитые актеры (постарели не столь¬
ко в смысле возраста, сколько в своем восприятии искус¬
ства), как старомодно они играют! Надо идти в ногу с
жизнью! Надо открыть все форточки в Художественном
театре!»
Позже я рассказывал Николаю Иосифовичу о не¬
осуществленных замыслах В. И. Немировича-Дан¬
ченко, и он воспринял мой рассказ очень заинтересован¬
но, сочувственно. Мы долго говорили о молодости и
старости в науке, о молодых ученых, которые довольно
рано становятся старцами, и о пожилых, сохраняющих
творческую энергию многие годы, всю жизнь; о людях,
которые занимаются своими сравнительно мелкими те¬
мами и в сущности равнодушны к большим проблемам
развития науки.
В отличие от этих ученых — молодых старцев и са¬
модовольных «эмпириков», Николай Иосифович всегда
живейшим образом интересовался всем новым в филоло¬
гии, истории, других общественных науках. Он любил
говорить о только что появившихся книгах, которые глу¬
боко и тонко оценивал, о новых проблемах и идеях, воз¬
никших в той или иной области гуманитарных знаний.
Беседы с Николаем Иосифовичем были поразительно ин¬
тересны, доставляли истинное наслаждение.
Но Николай Иосифович не только интересовался но¬
выми идеями. Он сам смело выдвигал оригинальные на¬
учные концепции и блестяще их обосновывал.
Мне хотелось бы отметить лишь некоторые черты
многосторонней научной деятельности Николая Иосифо¬
вича. Выдающийся лингвист, историк, он был и заме¬
чательным, талантливейшим литературоведом. В послед¬
ние годы жизни его увлекали проблемы истории все¬
мирной литературы. Он много занимался ими. Как-то
Николай Иосифович сказал мне: «Сейчас я не лингвист,
сейчас я — литературовед». Это было, однако, свидетель¬
ством не смены научных интересов, а их чередования.
Разрабатывая вопросы истории литературы, Николай
Иосифович, естественно, не переставал быть лингвистом,
так же, как занимаясь лингвистическими исследования¬
ми, он внутренне не отрывался от литературоведения, его
актуальных проблем.
13
Всфоятио, не всем известно, что основные принципы
«Истории всемирной литературы» — в том виде, в ка¬
ком они представлены в этом многотомном труде, —
разработаны Николаем Иосифовичем. По поручению От¬
деления литературы и языка он выступал на заседании
Президиума Академии наук с обоснованием замысла,
общего плана «Истории всемирной литературы». Это
был прекрасный доклад, получивший полное одобрение
Президиума. Позже доклад этот — в несколько изменен¬
ной форме — вошел в книгу «Запад и Восток» под за¬
головком «О некоторых вопросах истории всемирной ли¬
тературы».
Как один из главных редакторов подготовлявшегося
издания, Николай Иосифович неоднократно говорил:
«Нам нельзя повторять того, что уже сказано западно¬
европейскими учеными. Опираясь на марксистско-ленин¬
скую методологию, мы можем и должны сказать свое
новое, веское слово». Его многочисленные замечания по
начальным томам «Истории всемирной литературы», на¬
шедшие частичное отражение в статье «О всемирной ли¬
тературе в Средние века» («Вопросы литературы», 1973,
№ 8), а также подготовленные им для первого тома раз¬
делы (шесть статей) показывают, что он не только при¬
зывал своих товарищей к научному новаторству, но и
сам внес щедрый новаторский вклад в коллектив¬
ный труд. .
То, что сделано Николаем Иосифовичем в области ли¬
тературоведения, в полном объеме еще мало известно.
Целый ряд его интересных исследований, печатавшихся
давно и нередко в специальных изданиях, будет опуб¬
ликован в его «Избранных трудах». Исследования эти
раскрывают блистательное знание им литературы мно¬
гих народов и разных эпох.
Свои научные обобщения Николай Иосифович строил
на базе огромного конкретного материала, который, од¬
нако, не подавляет читателя, не затрудняет восприятия
главных положений ученого. Нередко материал — в оп¬
ределенной своей части — остается как бы за скобка¬
ми, присутствует в обобщениях в «скрытом» виде, но ,в
любой момент может быть привлечен для дополнитель¬
ных обоснований выдвинутых идей. Николай Иосифович
не любил эмпирического крохоборчества, но еще больше
он не выносил высокопарное фразерство. Его концепции
14
всегда неразрывно связаны с конкретным исследователь¬
ским материалом.
Известно, что крупным ученым нередко свойствен
научный эгоцентризм, самовлюбленность, которые ведут
к отрицанию мнений других, к научной авторитарности.
Николай Иосифович был лишен этих качеств. У него пол¬
ностью отсутствовали какое бы то ни было высокомерие,
научная спесивость. Он часто обращался к коллегам
с просьбой посмотреть его новые работы, желая услы¬
шать не только одобрение, но и критические слова, ко¬
торые позволят ему улучшить статью, книгу. И все это
шло не от ложно понятого демократизма, а диктовалось
внутренней потребностью.
Как-то Николай Иосифович попросил меня прочесть
тогда еще не опубликованную статью «О смысле исто¬
рии». Я сказал ему: «Вряд ли я могу быть полезным Вам,
дорогой Николай Иосифович. Ведь я не историк и не
считаю себя сколько-нибудь компетентным в этой об¬
ласти». На это он ответил: «Помилуйте, ведь я пишу не
для историков, а для более широкого круга читателей,
и мне очень важно знать мнение как раз не историков».
Статья произвела на меня большое впечатление. На
мой взгляд, это одна из лучших работ Николая Иоси¬
фовича. Все, кто читал ее, согласятся со мной. Я выска¬
зал свое мнение Николаю Иосифовичу. Но его интересо¬
вал не хвалебный отзыв, а то, насколько убедительно он
обосновал свои идеи.
Главное, что постоянно волновало Николая Иосифо¬
вича, о чем он неизменно беспокоился — это истина, ее
открытие и распространение. Меньше всего его занима¬
ли проблемы субординации, внешнего декорума. Мне
вспоминается очень характерный факт. Должна была
состояться научная конференция, на которой предполага¬
лось выступление академиков, докторов наук и несколь¬
ких очень талантливых кандидатов наук. Николай Иоси¬
фович сказал мне: «Я предлагаю в программе конферен¬
ции не указывать никаких титулов. Пусть все ее участ¬
ники будут равными перед истиной. Мне неудобно
выходить на трибуну после перечисления титулов, когда я
знаю, что кандидаты наук выступят с оригинальными
концепциями, которые не хуже, а может быть и лучше
тех идей, которые выдвигаю я».
Николай Иосифович был очень доброжелательным
15
человеком. Вот, например, история с работой Н. А. Нев¬
ского «Тангутская филология». Н. А. Невский безвремен¬
но погиб, исследование его осталось незавершенным.
Николай Иосифович потратил много времени и сил на
то, чтобы собрать в единое целое оставшиеся части тру¬
да, придать ему законченный вид. Позже, когда работа
Н. А. Невского была выдвинута на соискание Ленин¬
ской премии, Н. И. Конрад горячо выступил на заседа¬
нии Комитета по Ленинским и государственным премиям
в области науки в ее защиту. «Тангутская филология»
Н. А. Невского была удостоена Ленинской премии.
Весьма заботливым и в то же время требовательным
было отношение Николая Иосифовича к молодым уче¬
ным. Сколько людей получили его поддержку! Сколько
людей стали серьезными исследователями благодаря его
благожелательной помощи!
Николай Иосифович всегда выступал как горячий
патриот. Честь советской науки для него была священ¬
на, и всякое посягательство на нее он воспринимал как
личное оскорбление.
Человек огромного личного обаяния, он завоевывал
расположение множества людей. Основное внутреннее
качество Николая Иосифовича я бы определил как ду¬
шевное изящество, благородство. Он отличался необык¬
новенной деликатностью и вместе с тем глубокой принци¬
пиальностью. После беседы с ним возникало ощущение
внутренней обогащенности, желание работать с большим
напряжением сил. Выдающийся ученый, он — пример
глубокой преданности делу, неустанного вдохновенного
труда.
С. Л. Тихвинский
АКАДЕМИК Н. И. КОНРАД
КАК ИСТОРИК СТРАН ДАЛЬНЕГО ВОСТОКА
Круг научных интересов академика Николая Иоси¬
фовича Конрада был исключительно широк и охваты¬
вал различные области знаний. В этом единодушно схо¬
дятся все без исключения исследователи его трудов Г
Вопросы истории стран Дальнего Востока занимают
большое место в научном наследии, которое оставил нам
академик Н. И. Конрад.
Проблемы, связанные с изучением родового строя
и с разложением первобытнообщинного строя, с возник¬
новением классового общества Японии, привлекали вни¬
мание Н. И. Конрада с самого начала его научной дея¬
тельности. Результаты его исследований в этой области
изложены в ряде работ, начиная с опубликованной еще
в 1922 г. в журнале «Новый Восток» (№ 4) статьи «Во¬
просы японского феодализма». В книге «Япония. Народ
и государство. Исторический очерк», вышедшей в свет
в следующем, 1923 г., Н. И. Конрад критически раз¬
бирает гипотезу относительно происхождения японского
народа, дает материалистическое объяснение процессу
образования японских племен в результате смешения
различных этнических групп и ожесточенной борьбы
между пришельцами и местными жителями японских
островов.
1 И. С. Брагинский, Более полувека в научном строго! —
«Историко-филологические исследования. Сборник статей к семиде¬
сятипятилетию академика Н. И. Конрада», М., 1967, стр. 3—9;
К- М. П о п о в, Вопросы национальной культуры Японии в трудах
Н. И. Конрада,— там же, стр. 466—472; Э. Я. Ф а й н б е р г, Акаде¬
мик Н. И. Конрад — историк Японии,— сб. «Китай. Япония. Исто¬
рия и филология», М., 1961, стр. 167—181.
Згк. 326
17
Книга Н. И. Конрада наносила удар по шовинисти¬
ческим концепциям многочисленных и популярных в до¬
военной Японии историков, писавших о национальной
исключительности японцев и их превосходстве над ос¬
тальными народами, о зарождении японского государ¬
ства в глубокой древности, об этнической чистоте и бо¬
жественном происхождении японской расы и т. д.
В «Очерке японской истории с древнейших времен
до „революции Мэйдзи“», опубликованном Н. И. Конра¬
дом в 1934 г. в сборнике статей «Япония», дается ха¬
рактеристика первобытнообщинного строя Японии, осо¬
бенностей процесса его разложения и зарождения част¬
ной собственности, подчеркивается, что в силу опреде¬
ленных исторических условий рабовладельческий уклад
не получил полного развития в Японии.
Подробному изучению древнего периода истории
Японии посвящены «Лекции по истории Японии», читан¬
ные Н. И. Конрадом в 1936—1937 гг., часть первая ко¬
торых — «Древняя история (с древнейших времен до
переворота Тайка, 645 г.)» была издана в 1937 г. На
основе глубокого изучения первоисточников, данных ар¬
хеологических раскопок, японской мифологии и фолькло¬
ра, свидетельств многочисленных японских, корейских и
китайских исторических сочинений, работ современных
японских авторов Н. И. Конрад строит убедительную на¬
учную концепцию происхождения японских племен, раз¬
вития и разложения первобытнообщинного строя и воз¬
никновения государства.
Начало процесса разложения первобытнообщинного
строя и образования классов в Японии Н. И. Конрад от¬
носит к III веку, когда сложился общеплеменной союз
во главе с племенным вождем — микадо, избиравшимся
из наиболее сильного рода Сумэраги.
В разлагавшемся первобытнообщинном строе раб¬
ство представляло социально-экономический уклад, а со¬
зревавшие в этом строе феодальные элементы, высту¬
пив в дальнейшем на первое место, не дали японскому
рабовладельчеству развиться до степени особой рабо¬
владельческой формации.
В главах по истории Японии в учебнике МГУ «Исто¬
рия стран зарубежного Востока в средние века», напи¬
санных Н. И. Конрадом совместно с А. Л. Гальпериным
и опубликованных в 1957 г., а также в разделах, по-
18
| иихценных древней истории Японии во «Всемирной исто¬
рии» (т. II, 1956), Н. И. Конрад, приводя обширный но¬
вый фактический материал, в то же время уточняет
периодизацию древней истории Японии в связи с посту¬
пившими за последнее время данными об уровне раз¬
вития производительных сил, показывает особенности
разложения первобытнообщинного строя, условия, поме¬
шавшие формированию рабовладельческой формации, но
способствовавшие развитию феодализма.
Особенную ценность для выяснения вопроса о пря¬
мом переходе японского первобытнообщинного строя к
феодальному имело исследование Н. И. Конрадом сущ¬
ности и роли рабов (бэ) на разных этапах первобытно¬
общинного строя, нашедшее отражение в упомянутых
выше работах.
Преобладающая часть трудов Н. И. Конрада по ис¬
тории Японии посвящена средневековому периоду, ис¬
следованию генезиса, развития и упадка феодального
строя в Японии. Этим вопросам в значительной мере бы¬
ли посвящены и труды ученого, упоминавшиеся нами
выше в связи с его исследованиями по древней истории
Японии.
В «Очерке японской истории с древнейших времен
до „революции Мэйдзи“» Н. И. Конрад указывает, что
феодальный способ производства возник в Японии при
разложении первобытнообщинного строя и утвердился
в результате «реформ Тайка», главным образом путем
осуществления надельной системы (хандэн), получившей
до этого широкое развитие в Китае и Корее. Феодальное
государство выступает как верховный собственник зе¬
мель и ирригационных сооружений, как организатор об¬
щественных работ и сборщик налогов и податей. Факти¬
ческим владельцем земель был класс феодалов, присва¬
ивавший часть прибавочного продукта крестьян под
видом должностных, ранговых, дарственных и других при¬
вилегированных наделов, кормовых и сезонных пожало¬
ваний. Классовая борьба углубила внутренние противо¬
речия надельной системы, и по мере укрепления класса
феодалов начался распад надельной системы и переход
японского феодализма, как это имело место до того в
Китае и Корее, на более высокую ступень историческо¬
го развития: возникла вотчинная форма феодального
землевладения. Государственные крестьяне, прикреплеи-
2*
19
ные к своим наделам, стали крепостными вогчинников.
К середине X в. в Японии стало преобладать вотчинное
землевладение, а в конце XII в. установилась специфи¬
ческая форма правления военно-феодального сословия—
сегунат, просуществовавшая шесть с половиной веков.
Наиболее полно вопросы становления феодальной
формации в Японии Н. И. Конрад рассмотрел в своем
исследовании «Надельная система в Японии»2. Н. И. Кон¬
рад написал эту работу на основе всестороннего изуче¬
ния японского законодательства периода раннего средне¬
вековья, в частности кодекса Тайхоре 701 г., два раздела
которого — IX. «Земельный закон» и XV. «Закон о жало¬
вании» — были им переведены, прокомментированы и
опубликованы как приложение к данному исследованию.
«Надельная система в Японии» — образец применения
комплексного историко-филологического научного мето¬
да, столь характерного для всех работ Н. И. Конрада,—
убедительно разоблачила версию буржуазной историо¬
графии об уравнительном характере надельной системы
и наглядно показала, что класс феодалов под видом осо¬
бых наделов и «пожалований» концентрировал в своих
руках средства производства и часть необходимого про¬
дукта крестьянства. В последующих исследованиях
Н. И. Конрада, особенно в упоминавшемся выше изда¬
нии по истории средних веков (изд. МГУ), а также в то¬
мах III и IV «Всемирной истории» (1957, 1958) поло¬
жения его работы «Надельная система в Японии» бы¬
ли дополнены и уточнены; автором была дана четкая
марксистская периодизация истории Японии и исчерпы¬
вающая характеристика этапов развития японского фео¬
дализма.
Труды Н. И. Конрада по истории японского феода¬
лизма раскрывают историческую неизбежность смены
феодального владычества, показывают, как крестьянские
восстания стали мощным фактором расшатывания усто¬
ев феодализма и движущей силой развития общества,
как происходил в Японии процесс формирования третье¬
го сословия, начавшего борьбу против феодального гне¬
та. Прослеживая генезис капитализма в Японии задолго
до насильственного «открытия» Японии капиталистиче¬
2 См.: Доклады группы востоковедов на сессии Академии наук
20 марта 1935 г.,—Труды института востоковедения, XVII, М.—Л.,
1936, стр. 5—55.
20
скими странами Запада, Н. И. Конрад показывает про¬
цесс вызревания буржуазной революции в Японии и рас¬
крывает ту решающую роль, которую сыграло крестьян¬
ство в подготовке и проведении этой революции.
Из работ Н. И. Конрада, посвященных истории Ки¬
тая, в первую очередь следует назвать написанные им
разделы III тома «Всемирной истории»: «Развитие фео¬
дальных отношений в Китае (III—VIII вв.)», «Китай
в период развития феодализма (VIII—XII вв.)» и «На¬
роды Китая, Кореи, Японии и Индии в борьбе с мон¬
гольскими завоевателями», а также раздел «Китай под
властью монгольской династии» в V томе «Всемирной
истории».
В указанных работах в центре внимания академика
Конрада находились вопросы, связанные с введением в
Китае надельной системы феодального землевладения
(цзюнь тянь), развитием этой системы и ее упадком.
Для надельной системы, как писал Н. И. Конрад, «ха¬
рактерным явилось существование крестьянской общины
с наследственным землепользованием крестьянства, фак¬
тически прикрепленного к земле, и землевладение от¬
дельных феодалов при господстве государственной фео¬
дальной собственности на землю»3. Н. И. Конрад пока¬
зал, как под влиянием различных факторов надельная
система в период развития феодализма была упраздне¬
на. По закону 763 г. прежний земельный налог, промыс¬
ловая подать и другие повинности, исчисляемые с ду¬
ши, были заменены единым налогом с имущества, в пер¬
вую очередь с земли, взимавшимся два раза в год.
Значительное внимание уделил Н. И. Конрад и раз¬
работке вопросов, связанных с историей отношений Ки¬
тая с соседними странами в средние века, с развитием
культуры и просвещения, законодательства, обществен¬
ной мысли, литературы и искусства.
Все научные работы Н. И. Конрада в области исто¬
рии стран Дальнего Востока, независимо от степени от¬
даленности от наших дней тех или иных исследовавших¬
ся им исторических событий, имели актуальное значение
и были проникнуты чувством гражданственности, кото¬
рое ощущаешь всякий раз, когда читаешь ту или иную
работу Николая Иосифовича. Так, например, выполнен¬
3 «Всемирная история», т. Ill, М., 1957, стр. 32.
ные Н. И. Конрадом научные переводы и исследования
древнекитайских трактатов о военном искусстве, припи¬
сываемых перу Сунь-цзы4 и У-цзы 5, историко-филологи¬
ческое комментирование этих текстов позволяют понять
и осмыслить стратегию партизанской войны, которую ве¬
ли патриотические силы Китая против японских захват¬
чиков и гоминьдановской клики Чаи Кай-ши в 1927—
1949 гг., а также, что не менее важно, объясняют многие
традиционные моменты в современных военно-политиче¬
ских доктринах КНР.
Трактат Сунь-цзы, жившего согласно преданиям в
VI—V вв. до н. э., как показал в своем исследовании
Н. И. Конрад, тесно связан с древнекитайской натурфи¬
лософией, изложенной в одном из старейших (VIII—
VII вв. до н. э.) памятников китайской литературы —•
«Книге перемен» («Ицзин»). (Кстати, публикацией и
переводом на русский язык этого выдающегося памят¬
ника китайской культуры советская наука обязана ака¬
демику Н. И. Конраду, выступившему редактором книги
Ю. К- Щуцкого «Китайская классическая „Книга пере¬
мен"» 6 и автором предисловия к книге, опубликованной
благодаря стараниям Н. И. Конрада много лет спустя
после смерти ее автора.)
Н. И. Конрад убедительно показывает, что для воен¬
ной доктрины Сунь-цзы типичны узкий прагматизм, свой¬
ственный и представителям философской школы
«фацзя» — легистов, влияние взглядов которых прослежи¬
вается и в произведениях некоторых политических дея¬
телей современного Китая. Вся тактика полководца дол¬
жна подчиняться выгоде: для Сунь-цзы война — это
путь обмана; полководец, с его точки зрения, должен
уделять первостепенное внимание военной хитрости,
шпионажу, подкупу высших сановников в лагере про¬
тивника. При столкновении с противником полководцу
следует опираться не на физическое, материальное пре¬
восходство сил, а на военное искусство и полководче¬
ский талант. Война начинается не с боевых действий, а
4 Н. И. Конрад, Сунь-цзы. Трактат о военном искусстве,
М,—Л., 1950.
5 Н. И. Конрад, У-цзы. Трактат о военном искусстве, М.,
1958.
6 Ю. К. Ш у ц к и й, Китайская классическая «Книга перемен»,
М„ 1960.
22
с дипломатических попыток разрушить планы противни¬
ка и его военные союзы. Сунь-цзы рекомендует подогре¬
вать в воинах инстинкт ярости и жадности. Одновремен¬
но у него прослеживается стремление щадить в период
войны интересы крестьянства как главной производи¬
тельной силы древнего Китая; поэтому он рекомендует
вести большие завоевательные войны на территории про¬
тивника, перенося бремя основных военных расходов, в
том числе и расходы по содержанию собственной армии,
на противника.
В исследованном Н. И. Конрадом военном трактате
другого древнекитайского стратега, У-цзы, подчеркивает¬
ся то внимание, которое У-цзы уделял психологической
подготовке своего народа к войне и его готовности все¬
ми силами поддерживать правительство. Сам У-цзы, бу¬
дучи предводителем армии, находясь в походе, одевался
как простой солдат, ел ту же, что и они, пищу, делил
с ними все труды и лишения. Как и Сунь-цзы, У-цзы
придавал решающее значение не военной технике (в то
время это были боевые колесницы и конница), а дис¬
циплине, организации армии и полководческому искус¬
ству командования.
Ярким этапом научной биографии Н. И. Конрада
как историка стран Дальнего Востока явилось его уча¬
стие в издании 10-томной «Всемирной истории». Будучи
автором ряда упоминавшихся выше ключевых глав по
средневековой истории стран Дальнего Востока, а так¬
же членом Главной редакции «Всемирной истории», чле¬
ном редколлегии и редактором отдельных томов, Нико¬
лай Иосифович ярко обнаружил свой талант историка-
исследователя, занявшись разработкой сложных проб¬
лем феодальной формации в целом, исследуя общие для
стран Азии и Европы закономерности развития всемирно-
исторического процесса. Он по-новому ставил и освещал
конкретные проблемы отдельных этапов истории Китая,
Японии и Кореи в древности и в средние века.
Авторская и редакторская работа Н. И. Конрада
во «Всемирной истории» как бы подводит итог его мно¬
голетним исследованиям проблем возникновения классо¬
вого общества в Японии и в Китае, развития феодализма
в странах Дальнего Востока.
Специализируясь в течение многих лет как историк,
преимущественно по проблемам древней и средневеко¬
23
вой истории Японии, Кореи и Китая, Н. И. Конрад вхо¬
де работы над «Всемирной историей» занялся также глу¬
боким изучением вопросов истории стран Европы, Азии,
Африки и Латинской Америки.
В своих статьях «О рабовладельческой формации»,
«Средние века в исторической науке», «Роман Т. Та-
какура „Воды Хаконэ“ и вопросы японской литературы
и культуры», объединенных в 1966 г. с рядом других
работ в книге «Запад и Восток», Н. И. Конрад, по его
собственным словам, стремился «наметить на материале
истории Востока (преимущественно Китая и Японии) и
Запада (главным образом Западной Европы) общую
схему исторического процесса в древности и средневе¬
ковье, т. е. на рабовладельческом и феодальном этапе
истории человечества» 7.
В статье «Старое востоковедение и его новые зада¬
чи», написанной в 1965 г. и вошедшей в качестве прог¬
раммной статьи в упомянутую выше книгу «Запад и Во¬
сток», Н. И. Конрад высказывает интересные мыс¬
ли о роли внешнего фактора в историческом развитии
того или иного народа, о роли такого важного факто¬
ра, как общность исторической жизни. «Такая общ¬
ность, — пишет Н. И. Конрад, — ближайшим образом
бывает региональной, т. е. охватывающей определенную
группу соседствующих стран, но может становиться и
очень широкой, включающей целые группы стран»8.
Это свое положение он иллюстрирует примером Япо¬
нии VII в., выходившей в то время из стадии родо-пле¬
менного строя в условиях соседствования с Китаем и
Кореей с их развитым феодальным строем, оказавшим
сильное внешнее воздействие на дальнейшее развитие
Японии. Несмотря на то что в Японии был довольно раз¬
витый рабовладельческий уклад, он не привел к уста¬
новлению рабовладельческого строя, ибо, как писал
Н. И. Конрад, «давнее утверждение феодализма в сосед¬
них странах, особенно в Китае, ликвидировало в данных
региональных рамках условия, допускающие новое воз¬
никновение в них рабовладельческого строя»9.
7 Н. И. Конрад, Запад и Восток, М., 1966, стр. 5.
8 Н. И. Конрад, Старое востоковедение и его новые задачи,—
«Запад и Восток», стр. 19.
9 Там же, стр. 20
Ъ4
В качестве другого примера для иллюстрации своего
тезиса о роли внешнего фактора в историческом раз¬
витии Н. И. Конрад приводит пример Китайской Народ¬
ной Республики. Несмотря на наличие в Китае накануне
1949 г. давних и далеко продвинувшихся (особенно в го¬
роде) капиталистических отношений, Китай под влия¬
нием относительно благоприятной внешней обстановки
все же взял в своем развитии курс на переход от феода¬
лизма к социализму, минуя капиталистический этап.
Опыт работы над «Всемирной историей» привел
Н. И. Конрада к убеждению о необходимости бороться
в наши дни в одинаковой мере как с европоцентризмом,
так и с азиацентризмом. Он писал, что азиацентризм на
Востоке проявляется «у тех ученых, которые, преиспол¬
ненные вполне законной гордости многотысячелетней ис¬
торией своих стран, огромным и всесторонним развитием
в них культуры, перестают видеть то же, и ничуть не
в меньших масштабах, и в других странах, прежде всего
в Европе... Каждая нация должна обладать чувством
собственного достоинства, но мания величия у нации
столь же ложна, вредна и просто смешна, как и мания
величия у отдельного человека» 10.
Эти слова Н. И. Конрада сохраняют свое значе¬
ние и в наши дни, когда в ряде стран и Востока и За¬
пада поднимаются на щит шовинистические, национали¬
стические теории, доказывающие превосходство той или
иной богом или историей избранной нации над другой
нацией или над всеми прочими нациями.
Сам Н. И. Конрад в своем служении науке являл об¬
разец научной объективности и подлинного социалисти¬
ческого интернационализма. Как в своем подходе к изу¬
чению древнего мира («Полибий и Сыма Цянь»), так и
при исследовании проблем средневековья («„Средние ве¬
ка" в исторической науке») Н. И. Конрад стремился к
наглядному доказательству тезиса единства всемирно-
исторического процесса. Сравнивая ханьский Китай эпо¬
хи Сыма Цяня с Римской империей времен Полибия,
Н. И. Конрад устанавливает определенную аналогию в
процессах, сопровождающих образование этих двух ог¬
ромных рабовладельческих империй, в осмыслении дву¬
мя крупнейшими историками, современниками этих двух
10 Там же, стр. 31, 32.
25
империй — Сыма Цянем и Полибием — хода общест¬
венного развития.
Рассматривая переход к феодализму в различных ча¬
стях земного шара, Н. И. Конрад, в первую очередь,
обращается к распаду древнего рабовладельческого ми¬
ра, происходившего в III в. в трех центрах: в Китае, в
Иране и в Римской империи, а затем в конце V века и
в других центрах мировой цивилизации тех времен: раз¬
ветвленном Кушанском царстве и империи Гулдов.
В общую историческую жизнь вступали все новые и но¬
вые народы, развивавшиеся до того вне пределов выше
указанных пяти цивилизаций.
Н. И. Конрад прослеживает роль крестьянских вос¬
станий и религий в развитии феодальных обществ Во¬
стока и Запада, выявляет определенные формы перепле¬
тенности исторической жизни народов Востока и Запада
в средние века.
Занятия главным образом древним, средневековыми
новым периодами истории стран Дальнего Востока от¬
нюдь не свидетельствуют об отсутствии у Н. И. Конра¬
да интереса к новейшей истории этих стран. С исключи¬
тельным вниманием он следил за событиями в Китае в
период так называемой «культурной революции», гневно
осуждая вандализм хунвейбинов и их подстрекателей,
их глумление над памятниками многовековой китайской
культуры.
До конца своих дней Н. И. Конрад был полностью в
курсе политической и культурной жизни современной
Японии.
Ученый, обладавший поистине энциклопедическими
познаниями, человек большой культуры, исключительной
эрудиции, огромного личного обаяния, академик Нико¬
лай Иосифович Конрад щедро делился своими знаниями
с окружающими, особенно с востоковедной молодежью.
Беседа с ним, присутствие на научном заседании, в ко¬
тором принимал участие Николай Иосифович, или на
защите диссертации, по поводу которой он выступал,
всегда было большим радостным событием для каж¬
дого.
Много сил и энергии отдал Н. И. Конрад преподава¬
нию истории стран Дальнего Востока в вузах страны,
и в первую очередь в Ленинградском и Московском уни¬
верситетах. Его лекции и труды по истории Японии, Ко¬
26
реи и Китая долгие годы будут настольными книгами
советских востоковедов.
Н. И. Конрад передавал своим ученикам свое умение
глубоко и всесторонне исследовать оригинальный иеро¬
глифический текст, правильно, адекватно и вместе с тем
литературно перевести его на русский язык, прокоммен¬
тировать, привлекая для этого многочисленную литера¬
туру на китайском, японском и европейских языках.
Исключительное внимание уделял Н. И. Конрад ис¬
пользованию мифов, эпоса, фольклора, религиозных тек¬
стов, произведений художественной литературы для це¬
лей исторического исследования. Его статья «Роман
Т. Такакура „Воды Хаконэ“ и вопросы японской лите¬
ратуры и культуры» может служить ярким примером
привлечения литературного произведения второй поло¬
вины XVII в. в качестве источника для изучения исто¬
рии одного из крупнейших крестьянских восстаний в Япо¬
нии — Симабарского восстания 1637—1638 гг. и.
Многие из работ Н. И. Конрада по истории стран
Дальнего Востока существуют пока лишь в рукописном
виде. Хочется думать, что в скором времени они увидят
свет. 1111 См.: Н. И Конрад, Запад и Восток, стр. 390—408.
О. Л. Фишман
Н. И. КОНРАД —ИСТОРИК КИТАЙСКОЙ
ЛИТЕРАТУРЫ
В одной статье невозможно сколько-нибудь полно
охарактеризовать деятельность Н. И. Конрада как исто¬
рика китайской литературы — слишком обширной и мно¬
госторонней была эта деятельность. Поэтому приходится
остановиться лишь на нескольких наиболее существен¬
ных моментах, которые, как кажется, могут помочь от¬
ветить на вопрос, что нового внес Н. И. Конрад в ис¬
следования китайской литературы. К ответу на этот
вопрос можно прийти через решение вопросов о том, ка¬
кие явления китайской литературы особенно интересо¬
вали Николая Иосифовича (т. е. каким был материал
его исследований) и каким образом он рассматривал эти
явления (т. е. каковы были методика и методология его
исследований).
Перечисление всех работ Н. И. Конрада, посвящен¬
ных истории китайской литературы, заняло бы слишком
много места, ибо его наблюдения и выводы, касающие¬
ся китайской литературы, заключены подчас в рамках
работ, выходящих далеко за пределы одной этой лите¬
ратуры и даже литературы всего дальневосточного регио¬
на. Напомним лишь о том, что первые статьи Н. И. Кон¬
рада, связанные с отдельными явлениями китайской ли¬
тературы, появились еще в 1924—1925 гг. в журнале «Во¬
сток» (рецензия на «Антологию китайской лирики»1 и
рецензия на два тома переводов В. М. Алексеева избран¬
ных рассказов Пу Сун-лина1 2). Примечательно, что уже в
первой рецензии, говоря о превосходных переводах
1 «Восток», М.—Л., 1924, кн. 4, стр. 174—178.
2 «Восток», М.—Л., 1925, стр. 219—225.
28
Ю. К. Щуцкого, Николай Иосифович наметил три воз¬
можных пути художественного перевода китайской лири¬
ки и упоминал о стремлении переводчика приобщить ки¬
тайскую поэзию к поэзии мировой, передать китайское
стихотворение так, «как оно проецируется на фоне обще¬
человеческом»; в то же время он говорил о возможности
с помощью культурно-исторического анализа установить
«синхронизмы», т. е. моменты «полной эквивалентности в
своей относительности» китайской и русской культуры.
В рецензии на переводы В. М. Алексеева Николай Иоси¬
фович наметил характеристику понятия «литература» в
старом Китае, остановившись на трех факторах литера¬
турного явления: автор, сюжет, форма произведения
(«кто», «что» и «как»); в более поздних работах
Н. И. Конрад возвращался к этой проблеме и специально
посвятил ей статью «О понятии „литература" в истории
китайского народа»3.
В 1935 г. в сборнике «Восток» появилась статья Ни¬
колая Иосифовича «Феодальная литература Китая и
Японии», в которой уже намечался широкий сравнитель¬
но-исторический подход к явлениям литературы, отли¬
чавший более поздние его работы. Основной массив
этих, более поздних, работ Н. И. Конрада был создан
за последние пятнадцать лет. В центре этих работ про¬
блема периодизации китайской литературы, решавшаяся
Н. И. Конрадом не традиционным порядком, а по-ново¬
му. Отказавшись от династийной периодизации китай¬
ской литературы, Н. И. Конрад заменил ее периодиза¬
цией историко-культурной. Предложенное им деление на
древность, раннее средневековье, Возрождение, позднее
средневековье, Просвещение, новое время дает возмож¬
ность рассматривать литературные явления в их нераз¬
рывной связи с культурой эпохи, вскрывая сущностный
характер содержания той эпохи, когда возникали те или
иные явления. Более того, такая периодизация, исходя¬
щая из концепции единства мирового литературного про¬
цесса, позволяет рассматривать китайскую литературу
не изолированно, как делалось это до сих пор, а как
часть мировой литературы. Исследуя исторические пе¬
риоды, в которые еще не могли существовать прямые
3 Статья эта очень важна для изучения дальневосточных лите¬
ратур в широком плане.
29
контакты культур стран Дальнего Востока с Европой
(а следовательно, и литературные влияния и заимство¬
вания), Н. И. Конрад выявлял наличие связей типоло¬
гического характера, обусловленных сходством условий
культурного развития тех или иных стран мира.
В работах, посвященных древней китайской литера¬
туре4, Николай Иосифович выходил из круга чисто ли¬
тературных явлений, рассматривая философские и исто¬
рические произведения китайской древности; выдвигая
тезис о родстве разных древних культур, он сравнивал
экономику, политику, право, проводил блестящее сопо¬
ставление Полибия и Сыма Цяня — двух основателей
философии истории на противоположных концах Старо¬
го Света.
Ряд работ Н. И. Конрада посвящен средним векам
(отмечу особо статью «Средние века в мировой литера¬
туре», при жизни автора еще не вышедшую в свет); но
больше всего Николая Иосифовича занимала китайская
литература VIII—XV вв., которую он рассматривал как
литературу китайского Возрождения. Исследуя творче¬
ство Хань Юя и Лю Цзун-юаня (деятелей движения за
«возвращение к древности»), тайскую новеллу, произ¬
ведения великих поэтов VIII в. Ли Бо, Ду Фу, Ван Вэя,
юаньскую драму, Н. И. Конрад пришел к выводу — не
только блестяще постулированному, но и обстоятельно
доказываемому, — что в истории китайской культуры
была своя эпоха Возрождения, когда центром общест¬
венной жизни и культуры стали города как торгово-ре¬
месленные центры, а основным деятелем культуры стал
новый общественный слой — городская интеллигенция.
Он показал, что поскольку в процессе формирования но¬
вой городской культуры прежние нормы и категории
мышления мешали созданию нового, нужного для прог¬
ресса, то главным стала борьба с готовыми формулами
и догмами (в частности со средневековыми догмами кон¬
фуцианства), создание новых норм мышления, выработ¬
ка нового подхода к ценностям культуры (в частности
борьба с предшествующей литературой «пяньли»),
В статье «Об эпохе Возрождения» Н. И. Конрад пи¬
сал, что гуманизм эпохи Возрождения отрицал все, что
4 См., например, статьи «О рабовладельческой формации» и
«Полибий и Сыма Цянь»,— Н. И. Конрад, Запад и Восток, М.,
1966, стр. 33—53 и 54—88.
30
мешало духовной свободе человека, а «главным пре¬
пятствием для этой свободы был... догматизм как прин¬
цип отношения к истине и схоластика как метод позна¬
ния истины»5. Догматизму деятели Возрождения про¬
тивопоставили свободу мысли, схоластике — творческое
начало6.
Анализ творчества ряда китайских писателей и поэ¬
тов, содержащийся в таких статьях, как «Хань Юй и
начало китайского Ренессанса», «„Восемь стансов об
осени" Ду Фу», «Три поэта», «Философия китайского
Возрождения (о сунской школе)» и др., дает богатей¬
ший арсенал аргументов в пользу концепции Н. И. Кон¬
рада.
Большинство исследователей китайской культуры
VIII—IX вв. сходится в том, что это была переломная
эпоха — время образования мощного централизованного
государства, роста экономики, расширения международ¬
ных связей, расцвета внешней и внутренней торговли,
ремесла, роста городов и городской культуры, укрепле¬
ния бюрократической системы, повышения роли купече¬
ства и ремесленников, борьбы новой служилой прослой¬
ки со старой земельной аристократией. Все исследова¬
тели китайской литературы отмечают небывалый подъ¬
ем искусства, расцвет поэзии, новеллы, эссеистики,
живописи и скульптуры. Но к этим характеристикам
Н. И. Конрад добавляет то существенно важное, что
позволяет определять идеологию и искусство Китая это¬
го времени как идеологию и искусство эпохи китайского
гуманизма, или шире — как культуру китайского Воз¬
рождения. Он определяет гуманизм как движение обще¬
ственной мысли, в основе которого лежало стремление
видеть в человеке высшую ценность, исходившее из при¬
знания «автономности человеческой личности, независи¬
мой от чего бы то ни было, кроме собственной природы
с ее законами»7. На первый план выходит человеческая
личность, гуманистическое искусство выдвигает актив¬
ного человека, новая философия выступает против буд¬
дизма и даосизма как учений, «которые не признавали
s Н. И. Конрад, Об эпохе Возрождения,— «Запад и Восток»,
стр. 269.
6 См. там же, стр. 270.
7 Н. И. К о н р а д, Хань Юй и начало китайского Ренессанса,—■
«Запад и Восток», стр. 119
31
человека высшей и автономной реальностью, высшим хо¬
зяином жизни»8. Для буддизма сама реальность была
иллюзорна, даосизм отрицал всякую деятельность, от¬
рицал цивилизацию9.
Н. И. Конрад показал, что «поэзия первая возвестила
то новое в интеллектуальной, духовной жизни страны,
что должно было сопровождать переход на новый этап
истории»10 *. Показал он и значение деятельности Хань
Юя и его соратников по движению за «гу вэнь», которое
вызвало к жизни «свою философию и свою эстетику,
свою художественную литературу и свое искусство, свою
науку и свою публицистику...»11. Показал он и то новое,
что характеризовало новеллу VIII—IX вв. как явление
китайского Возрождения. Это была литературная но¬
велла на литературном языке, в центре которой стоял
человек, «как личность, со своей психологией, со своими
эмоциями, своей судьбой»12. Новеллы были пронизаны
гуманистическим умонастроением, они изображали кон¬
кретных индивидуальных людей, борющихся за свое
счастье, стремящихся вырваться из тисков общественно¬
го мнения, традиционных сословных норм.
Говоря о городской повести X—XII вв., Н. И. Кон¬
рад отмечал ее демократичность, подчеркивал, что этот
жанр китайской повествовательной прозы был более на¬
родным, чем литературная новелла предшествующей по¬
ры, «как по своему происхождению, так и по своей об¬
ращенности к более широкому кругу читателей» 13.
Небезынтересно отметить, что исследования акад.
Я. Прушека о городской повести дают дополнительные
основания для рассмотрения ее как явления китайского
Возрождения. Так, в статье «Боккаччо и его китайские
современники» Прушек пишет: «Кажется удивительным,
что эта урбанизация литературы, которая сделала воз¬
можным новый подход к человеку и новую оценку его
8 Там же, стр. 128.
9 См. там же, стр. 132.
10 Н. И. Конрад, Три поэта,—«Запад и Восток», стр. 156.
В другом месте Н. И. Конрад пишет: «...эпоха Возрождения — еще
феодализм, но уже переходящий на новый, городской этап своей
истории» («Об эпохе Возрождения», стр. 277).
" Н. И. Конрад, «Средние века» в исторической науке,—«За¬
пад и Восток», стр. 91—92.
12 Н. И. К о н р а д, Об эпохе Возрождения, стр. 266.
13 Там же, стр. 265.
32
сущности, произошла почти одновременно в обоих кон¬
цах Евразии — в Западной Европе и в Китае около
1300 г. Это еще один пример поразительных временных
параллелей в развитии обеих этих зон, с которыми мы
постоянно сталкиваемся при сравнении истории этих
двух районов» и.
Сближая литературные явления, возникавшие в раз¬
ных странах, но относящиеся к одной культурно-истори¬
ческой эпохе, Н. И. Конрад проводил это сближение не
на основе сравнения отдельных составляющих эти яв¬
ления элементов, а путем выявления сущности, опреде¬
ляющей все компоненты явления. Вот почему его инте¬
ресовали не всякие, пусть и крупные явления литера¬
туры, а творчество писателей переломных эпох, репре¬
зентативные для этих эпох литературные жанры, течения
п направления. Он оперировал странами и целыми ре¬
гионами, периодами исторического развития и областя¬
ми искусства, стремясь показать, что для разных стран
мира существовала одна история, один общий истори¬
ческий процесс; одни страны шли в ногу с этим процес¬
сом, другие забегали вперед, третьи отставали. Но это
была необходимая в историческом движении неравно¬
мерность. В переломные же эпохи происходило как бы
«выравнивание», и сущность исторического процесса вы¬
рисовывалась со всей ясностью (как это было, напри¬
мер, во второй половине XVI — начале XVII в., когда
произошла первая капиталистическая революция в Ни¬
дерландах, крушение Ренессанса в Италии, появление
первых элементов Просвещения во Франции, в Китае).
«...понять историческое содержание Ренессанса, —
писал Николай Иосифович, — можно только на основе
учета того, что имело место во всех странах, так или ина¬
че затронутых этим движением... Ренессанс... как явле¬
ние мировой истории во всем своем историческом зна¬
чении раскрывается только при сопоставлении явлений
Ренессанса как в отдельных странах, так и в каждой
из возможных зон. И в этом свете гораздо отчетливей
станут явления Ренессанса в каждой стране — их каче¬
ство, их значение, их историческая роль» 14 15 16.
Таким образом, труды Н. И. Конрада по китайской
14 J. Р г й s е k, Chinese history and literature, Prague, 1970,
етр. 450.
15 H. И. К о н p а д, Об эпохе Возрождения, стр. 279.
3 3 fiK. 326
33
литературе вводили ее в русло литературы мировой,
рассматривали явления китайской литературы как часть
всемирного культурного процесса. Насколько важным
считал Николай Иосифович именно такой метод лите¬
ратуроведческой науки, видно, в частности, из его за¬
писки «О структуре 2-го тома Истории всемирной лите¬
ратуры», где он писал: «Нельзя не видеть, что всемир¬
ная литература не существует сама по себе, а прояв¬
ляется через отдельные литературы, литературы отдель¬
ных, частей человечества», каждая отдельная литерату¬
ра, «сохраняя свое собственное лицо», выступает «как
звено в общем — всемирном — литературном ряде, как
этапы большого сквозного процесса».
Естественно, что такой подход к литературе требует
новых методов работы литературоведов. В статье «Ста¬
рое востоковедение и его новые задачи», не случайно от¬
крывающей книгу «Запад и Восток», Н. И. Конрад под¬
черкивал, что изучение литературного произведения
должно быть комплексным, ибо «само это произведе¬
ние — комплекс», «факт реальной истории», вмещающий
в себя «в тех или иных соотношениях многие элементы
исторической действительности своего времени». Помимо
комплексного подхода существует подход специализиро¬
ванный, когда произведение литературы изучается «как
некое явление, в нем представленное и характеризуемое
своим определенным признаком», как явление в ряду
других, сходных или близких по этому признаку. Фило¬
логическое востоковедение, поясняет Николай Иосифо¬
вич, изучает памятники письменности как явление ду¬
ховной культуры создавшего их народа. Специализиро¬
ванное востоковедение изучает не памятники такой куль¬
туры, а отдельные сферы исторической, культурной жиз¬
ни народов, отраженные в памятниках. «А обе эти от¬
расли научного востоковедения выполняют, каждая со
своей стороны, общую задачу: описание и объяснение
картины исторической и культурной жизни Востока —
как в целом этой жизни, так и в ее отдельных сферах и
моментах». Новая задача, вставшая перед востоковеде¬
нием, формулируется Н. И. Конрадом следующим обра¬
зом: реконструировать некоторые положения общей тео¬
рии, моделировать общие категории из материала За¬
пада и Востока, «...способствовать своим материалом
разработке общей теории, охватывающей все стороны
34
истории и культуры человечества, теории, построенной
на истории всех народов, без разделения их на восточ¬
ные и западные...» 16.
Этой задаче и была подчинена творческая деятель¬
ность Н. И. Конрада — историка китайской литера¬
туры.
Если о стиле писателя речь заходит довольно часто,
то о стиле литературоведческих исследований упомина¬
ют крайне редко, — а ведь немаловажно, в какой ма¬
нере ведется повествование в статье или книге, посвя¬
щенной литературе. Важно не только что сказано, но
и как это сказано. Особенно важно это в том случае,
когда статья или книга содержит сложный материал,
выдвигает новые, неожиданные гипотезы и выводы. То,
что Н. И. Конрад был стилистом, чьи работы написаны
языком необычайно выразительным, темпераментным и
изящным, знают все, кто читал эти работы. Но хочется
обратить внимание на одну особенность построения его
статей, возможно, в какой-то мере объясняющую секрет
их обаяния. Изложение того, что добыто исследователем
в ходе анализа литературного произведения, культурно¬
го явления или исторической эпохи, крупное обобщение,
являющееся кульминационным пунктом работы, подает¬
ся Николаем Иосифовичем в манере, восходящей от фик¬
сирования простого, бесспорного, иногда само собой ра¬
зумеющегося к сложному, часто неожиданному и даже
парадоксальному открытию. Примером может служить
еще неопубликованная статья «О Барокко». За неболь¬
шой терминологической статьей, уточняющей термин
«Барокко», стоит труд целой жизни, одна из главных
мыслей, пронизывающих все работы Н. И. Конрада, —
мысль о единстве всемирно-исторического, а следователь¬
но, и историко-культурного процесса. Он прослеживает
это единство от древности, через средние века, вплоть
до нового времени. Работа начинается, казалось бы, с
простого и самоочевидного установления того, что такое
барокко в узком смысле слова: «Первый ответ — со¬
вершенно прост: это — стиль, характерный для запад¬
ноевропейского искусства конца XVI и всего XVII века;
некоторые включают сюда и начало XVIII в.». Далее
16 Н. И. Конрад, Старое востоковедение и его новые зада¬
чи,— «Запад и Восток», стр. 12, 14, 31.
3*
35
этот «узкий смысл» расширяется. «Такой ответ порож¬
дает новый вопрос: какого искусства? — пишет Николай
Иосифович. — Или лучше сказать: всей ли совокупно¬
сти различных видов искусства или только некоторых?
Может быть, даже одного? Первый ответ на этот вопрос
также не сложен: барокко — стиль всех видов изобрази¬
тельного искусства, т. е. живописи, скульптуры, но и
архитектуры». Далее уточнение дополняется: «Затем к
ним присоединили музыку, с некоторым колебанием —
литературу».
Постепенно вместо «простейшей» формулы «стиля»
выступает уже определение Барокко как эпохи. Устанав¬
ливается реальность этой эпохи и для Дальнего Восто¬
ка: приводятся факты, свидетельствующие о том, что
голландцы, проникшие в Японию, несли с собой культуру
Барокко — первую европейскую культуру, занесенную
на Восток. Но дело не только во влияниях. Восток был
готов к восприятию этой культуры потому, что он пере¬
живал ту же эпоху, что и Запад: «Это была эпоха двух
великих антиномий: средневекового и нового времени.
Это была эпоха, когда средние века в последний раз
громко, грозно и величественно заявили о себе и уже
особым голосом. Это была эпоха, когда новое время еще
путанно, но все увереннее подымало свой голос». И пос¬
ле этой формулы идет блестящая аналогия: «Подобная
обстановка была в истории до этого только раз: когда
древность столкнулась со средневековьем. Для Запада
это была великая Александрийская эпоха; культурно-ис¬
торически — эпоха александризма в искусстве, для Ки¬
тая же — эпоха Троецарствия». И, наконец, следует
pointe статьи — прыжок к нашему времени с его ан¬
тиномиями. Аналогия неожиданная, но очень убеди¬
тельная.
На одном этом примере видно, что Н. И. Конраду в
высокой степени было свойственно умение абстрагиро¬
вать самое простое, самое ясное. Сначала даже кажет¬
ся, что он сообщает своему читателю давно известные
истины. Но эта простота — лишь прием. Николай Иоси¬
фович ведет читателя от одних простых истин к другим,
которые тоже кажутся простыми. И вдруг, в какой-то
момент читатель, следовавший за ученым по пути его
бесспорных рассуждений, оказывается подготовленным
к тому, чтобы согласиться с его сложными, неожидан¬
36
ными и абсолютно новыми выводами. Такая система до¬
казательств —- торжество логики. Люди, воспитанные на
категорических утверждениях, отвыкают от логических
доказательств. Если они что-либо и доказывают, то с по¬
мощью конкретного факта или цитаты. Аргументация
Н. И. Конрада основана на другой методике: ведя чи¬
тателя от бесспорного к спорному, он нигде не злоупо¬
требляет доверием читателя, не ссылается на авторите¬
ты. Читатель сам участвует в доказательствах, присут¬
ствует при рождении концепции, становится свидетелем
творческого процесса. Статьи Н. И. Конрада глубоко
научны, насыщены фактами, поражают блеском и глу¬
биной эрудиции, но эта эрудиция не «давит» на читате¬
ля, а помогает ему пройти через века и страны вслед за
умным, тактичным и терпеливым гидом.
* * *
Изучая культуру переломных эпох, выявляя особен¬
ности китайского Возрождения и Просвещения, сопо¬
ставляя их с Возрождением и Просвещением в странах
Западной Европы, Н. И. Конрад и востоковеды, рабо¬
тающие в русле его концепции, употребляют слово
«сходство», а не слово «подобие» или «тождество», так
как ни одна страна в мире не воспроизводит в точности
путь другой страны (и это относится не только к стра¬
нам Востока в сравнении их с Западом, но и к запад¬
ноевропейским странам в сопоставлении их друг с дру¬
гом). Между тем противники метода типологических
схождений ждут от сторонников этого метода доказа¬
тельства полного тождества сопоставляемых явлений и,
не получив этих доказательств, игнорируют существен¬
нейшие моменты сходства, чтобы априорно отрицать да¬
же возможность сходства.
Принятые в нашей науке характеристики той или
иной культурно-исторической эпохи порой становятся го¬
товыми шаблонами, и, если явления какой-либо восточ¬
ной литературы не полностью подходят под такой шаб¬
лон, не целиком укладываются в известную схему, этого
оказывается достаточно, чтобы поставить под сомне¬
ние возможность рассмотрения данной литературы в
рамках определенной культурно-исторической эпохи. Су¬
ществует что-то вроде «нормы» европейского Просвеще¬
37
ния, нашедшей свое классическое воплощение в искусст¬
ве передовых стран Западной Европы. «Нормальное» ев¬
ропейское Просвещение развивалось в определенных ис¬
торических условиях, оно возникло в результате кри¬
зиса феодального мира и нарастания в его недрах эле¬
ментов нового, капиталистического строя. Зная это по¬
ложение, принимая его за «норму», исследователи иног¬
да преувеличивают «буржуазность» европейского Про¬
свещения и, ослепленные этим, считают, что страны, не
достигшие того уровня экономического развития, на ко¬
тором находилась Европа в XVIII в., не знали стадии
развития, аналогичной европейскому Просвещению. При
этом упускается из виду, что в разных странах Европы
уровень экономики не был одинаковым (сравним, на¬
пример, Англию XVIII в. с Россией или Германией), и
характер просветительского движения тоже не был по¬
всюду одинаковым. Забывают о том, что экономически
отсталая Германия XVIII в. занимала передовые пози¬
ции в области философии. «Эта позорная политическая и
социальная эпоха была в то же время великой эпохой
немецкой литературы»17, — писал Ф, Энгельс, харак¬
теризуя Германию эпохи Просвещения. Это же явление
отмечал и Генрих Гейне в книге «К истории религии и
философии в Германии»: «Между тем как простой народ
оставался под гнетом немецкой свинцовой спячки и ка¬
кая-то скотская неподвижность царила во всей Герма¬
нии, наш литературный мир был охвачен самым исступ¬
ленным брожением и бурлением» 18.
Среди доводов тех, кто возражает против распрост¬
ранения концепции единства мирового литературного
процесса на страны Востока, прежде всего обращает на
себя внимание такое заявление: «Это невозможно, пото¬
му что этого просто не может быть». Обычно это при¬
ходится слышать не от востоковедов, ибо в их представ¬
лении Китай VIII—X вв. был таким же примитивным
в плане культурно-исторического развития комплексом,
каким была Европа этого времени.
Другой аргумент — обвинение в европоцентризме.
Терминологически это обвинение несостоятельно. Евро¬
17 Ф. Энгельс, Положение в Германии,— «К. Маркс и Ф. Эн¬
гельс об искусстве», М.—Л., 1938, стр. 297.
18 Г. Гейне, Собрание сочинений в 10 томах, М., 1953, т. 6,
стр. 124.
38
поцентристами были те востоковеды, которые признава¬
ли как эталон только европейскую культуру, а культуре
Востока отводили второстепенное место как «отсталой»
или «экзотической». Сторонники же концепции единства
мирового культурно-исторического процесса вводят куль¬
туру Востока в русло культуры мировой на равных пра¬
вах с европейской культурой (выступая тем самым и про¬
тив европоцентризма, и против азиатского национализ¬
ма), вскрывают то общее, что сближает литературы Во¬
стока с литературами других регионов, исследуя вместе
с тем специфику восточных литератур, которые в древ¬
ности и в средневековье опережали, как правило, в своем
развитии европейские литературы.
Если стать на точку зрения тех, кто упрекает
Н. И. Конрада и его последователей в европоцентриз¬
ме, и развить эту точку зрения до ее логического кон¬
ца, то (учитывая, что европейский Ренессанс не был од¬
нотипен, и итальянский Ренессанс не повторялся в точ¬
ности, скажем, в Германии) придется признать, что в
Германии вообще не было Ренессанса в точном смысле
слова. Более того, флорентийский вариант Ренессанса не
был повторен в других городах Италии в точной его мо¬
дели, следовательно, уникальное Возрождение существо¬
вало только в одной Флоренции. Но далее и тут позднее
Возрождение развивало и заимствовало черты раннего
Возрождения, я, следовательно, во времени эта эпоха
представляется чем-то весьма незначительным, а не «ве¬
личайшим прогрессивным переворотом из всех пережи¬
тых до того времени человечеством»19 (заметим, что
Энгельс говорит о человечестве, а не об одной Европе).
Но если ограничивать Возрождение только Флоренцией,
или даже всей Италией, сбросив со счетов ренессансную
литературу Франции, Англии, Германии, Восточной Евро¬
пы на том основании, что она не воспроизводила в точно¬
сти все приметы «классического» итальянского Ренессан¬
са, то можно ли будет говорить о Ренессансе как об
эпохе, как о культурно-историческом явлении? Прав был
И. И. Конрад, когда писал, что понимание места и содер¬
жания такого "явления мировой истории, каким был
Ренессанс, «достигается изучением Ренессанса во всех
19 Ф. Энгельс, Диалектика природы,—К. Маркс и
Ф Энгельс, Сочинения, т. 20, стр. 346.
39
странах, где он был. Эпоха Ренессанса окажется тогда не
исторической случайностью, каковой она в аспекте все¬
мирной истории должна быть признана, если считать, что
она была только в истории Европы, а исторической зако¬
номерностью»20.
Приходится слышать рассуждения и о том, напри¬
мер, что если китайское Возрождение «возрождало» Кон¬
фуция, а не Платона и Эпикура, то термин «возрож¬
дение» вообще утрачивает свой смысл. При этом
совершенно не учитывается то немаловажное обстоятель¬
ство, что китайское Возрождение возрождало не Кон¬
фуция, так же как европейское Возрождение возрожда¬
ло не Платона и Эпикура. Эти имена — «сигналы» для
обозначения совершенно нового, небывалого комплекса
идей, и, чтобы убавить элемент необычного, чтобы при¬
мирить своих современников с оригинальностью этих
идей, мыслители Возрождения как бы утверждали, что
все это не так уж ново21, что, отрицая средневековье,
они лишь возрождают Древность, когда уже были в на¬
личии сходные гуманистические идеи. Смысл Возрож¬
дения — не в системе Конфуция или Платона, а в про¬
тивопоставлении цеховому, кастовому строю средневе¬
ковья, при котором нивелировалась личность, теснимая
корпорацией, героического индивидуализма, утвержде¬
ния внесословной ценности личности; в раскрытии мира
и человека 22.
20 Н. И. Конрад, Старое востоковедение и его новые задачи,
стр. 23.
21 Нельзя забывать и того, что для Китая это облачение нового
в старые одежды особенно характерно, потому что без ссылки на
старые авторитеты, без утверждения, что «все это уже было», труд
историка или философа вообще не принимали всерьез, и это учиты¬
вал каждый китайский мыслитель не только в эпоху средних веков,
но и в новое время.
22 В ряде своих работ II. И. Конрад писал о том, что «возрож¬
дение» древности в эпоху Ренессанса не означало возвращения к
рабовладельческому строю: «Речь шла о некоторых элементах куль¬
туры античного мира, в котором деятели итальянского Ренессанса
справедливо или произвольно усматривали как бы прообраз того,
что они хотели видеть у себя, в свое время» («Три поэта»,— «Запад
и Восток», стр. 156, см. также стр. 102, ст. «„Средние века" в исто¬
рической науке»). В другом месте, в статье об «Эпохе Возрожде¬
ния», Николай Иосифович писал: «Нельзя было вернуться и к идео¬
логическим системам древности. Паганизм фанатических поклонни-
40
Фетишизация национальной специфики приводит про¬
тивников типологических схождений к утверждению о
том, что подобные схождения немыслимы в силу абсо¬
лютной несхожести типов художественного мышления23.
11еисторичность подобного тезиса очевидна: о совершен¬
но несхожих типах художественного мышления можно
было бы говорить в том случае, если бы делалась попыт¬
ка сопоставлять две весьма далекие друг от друга стадии
н развитии культуры человечества, а не мышление лю¬
дей одной эпохи, пусть и живущих в разных точках
земного шара.
Наконец, еще один, промежуточный, компромиссный
аргумент: о Возрождении и Просвещении на Востоке
(в частности в Китае) говорить можно, но только в
смысле метафорическом. Здесь мы опять имеем дело
с терминологической путаницей. Метафора — это сбли¬
жение двух понятий по субъективному, случайному при¬
знаку, и чем сравнение субъективнее, неожиданнее, тем
выше его поэтическое достоинство. В науке же сравне¬
ние идет не по случайным, а по основным, существенным
признакам. Недаром, сближая литературные явления,
возникшие на разных концах земли, ставя вопрос о Воз¬
рождении в Китае или о Просвещении в Японии,
Н. И. Конрад решал этот вопрос не путем выявления
субъективных, «метафорических» черт сходства, а путем
установления основного, сущностного, родового призна¬
ка. Аналогичным образом решается и вопрос о наличии
своей эпохи Просвещения в Китае XVII—XVIII вв., ког¬
да возникло идейное движение с ориентацией на дискре¬
дитацию феодальных ценностей, когда спонтанно роди¬
лись идеи о проверке догматических представлений ра¬
зумом, о суверенности народа, а не императора, о ра¬
венстве людей разных сословий, о творческой свободе
личности; в Китае существовали те же «кризисные на¬
строения», что и в Европе XVIII в., и когда исследовате¬
ли вскрывают эти явления, они проводят не метафори¬
коч Платона в Италии конца XV в. всего лишь эпизод истории ре-
кигиозно-философской мысли Возрождения; самое характерное же
для него стремление построить новую систему мировоззрения» («За¬
пад и Восток», стр. 274)
23 См.: С. В. Тураев, Спорные вопросы литературы Просве¬
щения,— сб. «Проблемы Просвещения в мировой литературе», М.,
1970, стр. 28.
41
ческое, не феноменологическое сближение, а существен¬
ное, родовое, т. е. дают явлению научное определение.
Сторонники «династийной периодизации» китайской
литературы выступают против обобщений, боясь, что им
придется заново осмыслять, по-новому организовывать
колоссальный материал китайской литературы, применяя
к ней терминологию, которая и у исследователей запад¬
ной литературы подчас не получила еще должной четко¬
сти (например, спор о термине «просветительский реа¬
лизм»), Но ведь эта терминология потому, может быть,
и не получила желаемой четкости, что у нее нет полно¬
ты индукции, — исследователи не располагают всем
материалом мировой литературы, а, как показали рабо¬
ты Н. И. Конрада, на всемирном материале многое про¬
резывается яснее.
Смысл работы Н. И. Конрада в том, что он рассмат¬
ривал литературу как процесс, расчленял этот процесс,
искал и находил его последовательные формы, раскрывал
смысл их смены, и, не упуская из виду влияния на лите¬
ратуру базисных явлений, выявлял основу «самодвиже¬
ния» литературы. По существу говоря, он шел к созданию
некоей «менделеевской таблицы» литературных фактов,
которая была бы сложна уже в силу того, что в литера¬
туре (в отличие от химии) непрерывно рождаются все
новые и новые «элементы» — художественные произве¬
дения. Начала этой «таблицы» Н. И. Конрад искал
в самом начале истории литературы — в древности и
в средних веках. Именно в ранних формах литературы
особенно наглядна общность процессов в разных странах
и регионах. В ранние периоды отчетливо видно, как на
определенной стадии культурно-исторического развития
человечества возникали сходные явления зачастую не¬
зависимо от влияний и заимствований.
А. В. Гулыга
Н. И. КОНРАД КАК ФИЛОСОФ
В последнее время много приходится слышать о сою¬
зе философии и естествознания. Не менее важен, однако,
союз между философией и гуманитарными науками. Дея¬
тельность Николая Иосифовича Конрада — наглядный
пример такого союза.
В его книге «Запад и Восток» немало глубоких фи¬
лософских раздумий. Автора волнуют коренные теоре¬
тические проблемы, в первую очередь — смысл истории.
Осмыслить ход истории, справедливо подчеркивает
Н. И. Конрад, можно, только принимая во внимание
весь путь, пройденный человечеством. Идея единства че¬
ловеческого рода, его прошлого, настоящего и будуще¬
го красной нитью проходит через всю книгу.
Это единство раскрывается с помощью сравнитель¬
но-исторического анализа, плодотворность и обоснован¬
ность которого в социологии, антропологии и истории об-
щепризнана. Стоит, однако, заметить, что, несмотря на
принципиальное одобрение этого метода, с его помощью
проведено крайне мало исследований. Объясняется это,
по-видимому, тем, что для осуществления такого рода
работы от исследователя требуется редкое сочетание
широкой эрудиции и способности к обобщающему мыш¬
лению. Необходимо и еще одно не часто встречающееся
качество — научная смелость. Н. И. Конрад обладал
всеми этими данными. Независимо от того, в какой ме¬
ре те или иные его идеи могут показаться обоснованны¬
ми, мы должны быть благодарны ему за то, что он будит
теоретическую мысль и направляет ее на решение клю¬
чевых вопросов истории человечества. Н. И. Конрад пы¬
43
тается охватить единым взором всю «писаную», шести¬
тысячелетнюю историю человечества, рассматривает
древнейшие цивилизации Азии, Африки и Европы.
Уже к концу первого тысячелетия до н. э. образо¬
валась обширнейшая территория исторической активно¬
сти народов, в той или иной мере связанных друг с дру¬
гом. Увеличение этой территории продолжалось, оно про¬
исходило как путем расширения прежних исторических
районов, так и путем возникновения новых. Исторический
процесс имеет свою географическую направленность, об¬
щественная жизнь распространяется на все расширяю¬
щееся пространство, пока, наконец, все части земного ша¬
ра, где возможно человеческое существование, не вклю¬
чаются в общий процесс социального развития. Столь же
несомненно расширение исторического процесса в этни¬
ческом отношении. Определенную направленность имеет
исторический процесс и в аспекте деятельности челове¬
ка, прежде всего хозяйственной, развивается техника, со¬
вершенствуются формы организации труда. С этим тес¬
но связано развитие познавательной деятельности — на¬
уки, философии, искусства и важнейшего средства ком¬
муникации — языка.
Обрисовав таким образом общие контуры поступа¬
тельного движения общества, Н. И. Конрад ставит чи¬
тателя перед вопросом, в какой мере это движение мо¬
жет быть названо прогрессом, и выдвигает четкий кри¬
терий, позволяющий отличить простое накопление сил,
которые могут быть как производительными, так и раз¬
рушительными, от прогресса общества. Критерий этот—
гуманизм. Исходя из гуманистических принципов мож¬
но не только вынести приговор прошлому, но также —
и это главное! — выработать определенную программу
действий на будущее. Для дальнейшего движения чело¬
вечества по пути прогресса необходимо решить две за¬
дачи. Первая состоит «в самой решительной гуманиза¬
ции всей науки о природе. Без этого наша власть над
силами природы станет нашим проклятием: она выхоло¬
стит из человека его человеческое начало». Во-вторых,
необходимо устранить источник социального зла, каким
является «эксплуатация человека человеком и обраще¬
ние к войне как к способу разрешения конфликтов. Борь¬
ба за уничтожение такой эксплуатации, за устранение
из практики истории войн и составляет сейчас главное
44
содержание гуманизма нашего времени» Осуществле¬
ние этих требований даст возможность объединить раз¬
витие истории и движение этических категорий. В ре¬
зультате такого объединения гуманизм станет нормой не
только человеческого поведения, но и всей обществен¬
ной и государственной жизни.
Такова в общих чертах исходная философско-истори¬
ческая позиция Н. И. Конрада. Она актуальна и содер¬
жательна, она представляет своеобразный ключ к пони¬
манию ряда других его идей, в частности концепции Воз¬
рождения. Последняя, как известно, вызвала споры и
заслуживает более пристального рассмотрения. Но для
этого необходимо одно важное отступление. Речь пойдет
об интересах Н. И. Конрада в области истории фило¬
софии.
Они поистине глобальны. Лет пятнадцать назад в Ин¬
ституте философии АН СССР возникла идея фундамен¬
тального издания классиков философской мысли. Авто¬
ру этих строк было поручено подготовить необходимые
материалы. За советом и помощью пришлось обратить¬
ся к Н. И. Конраду. В разговоре с Николаем Иосифо¬
вичем родилось название «Философское наследие», он
был в восторге от идеи и в первую очередь предложил
опубликовать собрание сочинений Канта, что и было
сделано. Он внимательно следил за изданием «Философ¬
ского наследия», радовался каждому новому тому.
В 1969 г. редакция журнала «Вопросы философии»
провела совещание, на котором были подведены итоги и
намечены перспективы дальнейшего издания «Философ¬
ского наследия». Стенограмму послали Н. И. Конраду,
и он откликнулся письмом. Текст письма привожу пол¬
ностью, ибо оно важно не только для уяснения размаха
и глубины историко-философской эрудиции Н. И. Кон¬
рада, но и вообще для развития теоретической мысли:
«Прежде всего должен сказать, что мне осталось не¬
ясно, какую цель преследовало прошедшее обсуждение.
Неужели оно было нужно только для того, чтобы удо¬
стовериться, что издание так называемого „Философско¬
го наследия", а проще говоря — важнейших памятни¬
ков истории философской мысли должно заслуживать 11 Н. И. Конрад, О смысле истории,— «Запад и Восток», М.,
1966, стр. 510.
45
всяческой поддержки? Согласитесь, что подвергать со¬
мнению научную и общественную ценность подобного из¬
дания в культурной стране было бы как-то странно, даже
вовсе неприлично. Неужели оно было нужно для того,
чтобы подтвердить, что самое широкое печатание иссле¬
довательских и информационных работ как по отдель¬
ным вопросам философии, так и по истории философской
мысли должно всячески поощряться? Согласитесь, что
активность теоретической и исторической мысли есть про¬
сто одна из естественных форм интеллектуального су¬
ществования развитого общества, свидетельствующая о
его полноценности, о наличии в нем жизненных сил. Дей¬
ствительным предметом обсуждения стали, как мне ка¬
жется, два вопроса: 1) что из философской литературы
прошлого и настоящего следует издавать в русском пе¬
реводе и 2) каково положение в этой области сейчас: что
способствует этому делу, что ему мешает и что следует
предпринять, чтобы помехи, если они есть, устранить.
Вот по этим двум пунктам я и позволю себе высказать
несколько соображений.
Что переводить? Мне представляется, что М. К- Ма¬
мардашвили в своем выступлении наметил один из луч¬
ших критериев отбора: по удачно найденному им опре¬
делению, надо издавать те философские произведения,
которые для мировой философской мысли служат не¬
коей „точкой отсчета11. Жалко только, что он не привел
примеров. Но я полагаю, что каждый, немного знако¬
мый с общей историей философской мысли, сразу же на¬
зовет ряд таких сочинений. К этому критерию я добавил
бы и другой: важность места и роли философского про¬
изведения в истории теоретической мысли челове¬
чества.
Например, нужно ли издавать Конфуция? Нужно.
Почему? Потому что им впервые в истории — еще в
древнем мире — сформулировано положение о „человеч¬
ности", то есть гуманизме, как о важнейшем принципе
общественного существования; а о том, насколько это
было важно, свидетельствует вся дальнейшая история
общественной мысли, неуклонно развивавшая идею гу¬
манизма, открывая в ней все новые и новые аспекты.
Следует ли издавать Дармакирти? Конечно, так как
сочинения этого мыслителя открывают нам индийскую
линию логической мысли, заслуживающую не меньше¬
46
го внимания, нем греческая, аристотелевская, линия, и,
уж конечно, большего, чем линия китайская.
Можно ли издавать Сенеку? Можно, так как Стоя в
целом и особенно Стоя поздняя создала законченную
концепцию этического функционирования общества, кон¬
цепцию, оставившую свой след в дальнейшем движении
этической мысли у народов западной культуры.
Возможно ли издавать Фому Аквинского? Вполне,
так как он не только подвел итог целой большой .эпо¬
хи истории европейских народов — мы называем эту
эпоху „Средневековьем1', — но и сумел свести все зна¬
ния своего времени в единую систему, проникнутую тем
духом универсализма, который во всей своей грандиозно¬
сти проявился именно в средние века с их вселенскими
религиями — христианством и буддизмом.
Достоин ли перевода Ибн-Рошд? И еще как! Ведь
в авверроизме получили свое первоначальное оформле¬
ние семена того, что впоследствии было названо рацио¬
нализмом.
• Следует ли издавать Декарта? А как же иначе?
Ведь именно он был тем гением, который первый офор¬
мил тот тип мышления, на основе которого произошел ве¬
ликий подъем теоретической мысли, приведший к так
называемому „промышленному перевороту", то есть к
научно-технической революции: а что означала эта ре¬
волюция исторически — мы хорошо знаем.
Следует ли издавать Гуссерля? Разве допустимо не
знать того, кому принадлежит наиболее выразительное
в новейшую эпоху изложение основ феноменологии —
одной из важнейших сфер философских построений?
Можно ли издавать Бергсона? Конечно! У него яс¬
нее, чем у кого-либо другого в новейшее время, прояви¬
лась та концепция „творческой эволюции", которая в
разных обликах, в разных „дозах" и в разной роли с
давних пор присутствует в истории философской мысли
человечества, особенно в буддизме.
Можно ли издавать мыслителей, отразивших в своем
творчестве то духовное состояние части общества, кото¬
рое привело в Европе к возникновению экспрессиониз¬
ма? Можно ли обрекать себя на непонимание того, что
дали культуре Стриндберг и Уитмен, Толлер и фон Ун-
ру, Верфель и Кафка, Кайзер и Газенклевер -— в ли¬
тературе и театре, Шёнберг, ранний Хиндемит, Альбан
47
Берг и Стравинский —эпохи „Весны священной1' —
в музыке.
Разумеется, возможны и другие критерии отбора; во¬
прос этот не столь уж простой, но очень хорошо, что он
во время обсуждения был поднят. Помимо практической
важности он и научно интересен: такой отбор побудил бы
нас критически переосмыслить существующее отношение
к философскому наследию. Помочь же этому действитель¬
но может общественный орган, вроде того „совета уче¬
ных", о котором говорил в своем выступлении Ц. Г. Ар-
заканьян и который смог бы, очевидно, исключить вето лю¬
дей, неспособных решать данные вопросы.
Второй предмет обсуждения — положение с изда¬
нием памятников философии у нас сейчас. В. С. Костю-
ченко сказал об этом очень выразительно: работающие
над такими изданиями натолкнулись на „определенный
потолок", то есть, с одной стороны, оказались „исчер¬
панными" старые переводы, а с другой — для издания
новых оказалось недостаточно надлежаще квалифици¬
рованных переводчиков. Обнаружились и чисто лингви¬
стические трудности, затруднения при составлении „ап¬
парата" — примечаний, сопроводительных статей и т. д.
Все эти трудности реальны и определены правильно.
М. К. Мамардашвили высказал мысль, что он не
мог бы перевести на русский язык Сартра или, напри¬
мер, феноменологический текст, так как в нашей фило¬
софской культуре „не фигурирует этот предмет мысли".
Это верно. Но чем такое положение объяснить? Тем, от¬
вечает он, что образовался „какой-то странный и непонят¬
ный разрыв культур". Да, такой разрыв был. Только...
уж такой ли он „странный и непонятный"?
В. В. Соколов в своем выступлении привел характер¬
ные данные: работа по изданию классиков философии
с конца 30-х годов фактически замерла и стала поне¬
многу возобновляться только с 50-х годов. Но разве пе¬
рерыв — минимум в 12 лет! — может пройти для со¬
временного общества безнаказанно? Только рак-отшель¬
ник благополучно здравствует, замкнувшись в своей
скорлупе. Разрыв действительно получился и пользы нам
не принес. К счастью, теперь все это уже прошлое. И нам
остается только как можно быстрее и наилучшим обра¬
зом ликвидировать наследство этого разрыва.
Мне кажется, что усилия наши уже к чему-то при¬
48
вели: в некоторых областях знаний разрыв уже преодо¬
лен. Наши точные науки, науки о природе, на состояние
которых тоже одно время влиял этот разрыв, уже давно
развиваются в общем русле мировой науки, причем в
ряде областей занимают самый передний край. Необхо¬
димый сдвиг произошел и в общественных науках, кото¬
рые больше всего пострадали от разрыва с мировой на¬
учной мыслью. Очень хорошим примером этого сдвига
может служить наша лингвистика. Следует быть призна¬
тельным издательству „Прогресс", когда оно еще носи¬
ло название „Иностранная литература", за то, что оно
усилиями В. А. Звегиндева выпустило несколько превос¬
ходных сборников работ зарубежных лингвистов, внес¬
ших новое в науку о языке: работ, выбранных с полным
знанием дела и наилучшим образом переведенных. Надо
воздать должное усилиям лингвистов Института языко¬
знания Академии наук СССР, постоянно и с надлежа¬
щим критическим отношением освещающих различные
достойные внимания направления мировой лингвистиче¬
ской мысли. Наше языкознание теперь развивается в
общем русле передовой лингвистической мысли. Доста¬
точно хотя бы бегло просмотреть журнал „Вопросы язы¬
кознания" за последние 5—6 лет, чтобы в этом убе¬
диться. Я уже не говорю о ряде ценнейших монографи¬
ческих работ.
Подобного рода сдвиги мы наблюдаем и в некоторых
других областях общественных наук. Даже в философии,
положение в которой было наиболее застойным... Мне
кажется, что тут зарождаются — возможно, что это
только моя иллюзия, порожденная мечтой, — семена то¬
го, что мне рисуется как предвестие грядущей эпохи но¬
вого Возрождения.
Да, „Возрождения"! Я беру это слово не как мета¬
фору, а как исторический термин. Мы знаем Возрожде¬
ние как этап великого культурного подъема в несколько
застоявшемся феодальном мире. Почему же не может
быть своего подъема и в истории социалистического ми¬
ра? Ведь он тоже находится в движении. Подъем в ста¬
ром Возрождении проявился и в литературе, и в искус¬
стве, и в теоретической мысли. Последнее особо рельеф¬
но проявилось в среднеазиатском Возрождении X—
XV вв., озаренном блистательными именами ал-Фараби,
ал-Бируни, Ибн-Рошда, Ибн Сины. Многие исследовате-
4 Зак. 326
49
ли ищут объяснения этому подъему в Италии и вооб¬
ще в Европе и видят тут действие решающего, по их
мнению, фактора — секуляризации общественной мыс¬
ли. Мне представляется, что этот фактор может сыграть
свою роль и в нашем Возрождении. Более того, он уже
кое в чем проявляет свое действие. В чем? И в частном
и в общем. И притом именно в области философии.
Вероятно, все заметили, что в последние годы у нас
появилось много работ, стоящих на уровне мировой фи¬
лософской мысли и сохраняющих при этом свою собст¬
венную позицию. Достаточно перелистать хотя бы жур¬
нал „Вопросы философии" за последние 2—3 года. Рабо¬
ты эти удостоверяют, что многие, ранее отсутствовавшие
„предметы мысли" начинают появляться и занимать
свое место и у нас. Думаю, что найдутся и переводчики,
которым будет по силам справиться даже с... феномено¬
логией. Ведь сумели же у нас превосходно перевести ра¬
боту Тейяра де Шардена „Феномен человек", как раз
исполненную весьма своеобразными „предметами мыс¬
ли", у нас сейчас есть довольно многочисленная фалан¬
га хорошо образованной и талантливой молодежи, моло¬
дежи, кстати сказать, во всех областях общественных
наук, не только в философии, и состав ее будет неуклон¬
но пополняться. Почему? Потому что это — в русле
того большого и общего по значению процесса, который,
по моему мнению, сейчас уже идет.
А. М. Румянцев в своей недавно вышедшей книге
„Проблемы современной науки об обществе" обращает
внимание читателя на последствия того, что Р. Оппенгей¬
мер назвал „тремя кризисами в физике". Первый из них,
по словам Оппенгеймера, связанный с рождением теории
относительности, привел к изменению наших представле¬
ний о пространстве и времени; второй, сопряженный с по¬
явлением квантовой теории, повлек за собой изменения
во взглядах на причинно-следственные отношения в при¬
роде; третий соединен с „величайшим открытием", как
говорит Оппенгеймер, — освобождением внутриядерной
энергии. Каковы последствия для нашего сознания этого
третьего кризиса, не говорится. Однако достаточно и то¬
го, что Оппенгеймер сказал о первых двух: те изменения
в наших представлениях, которые они внесли, относятся
к сфере мышления.
Вспомним, что мы оперируем мышлением, основные
50
категории которого были раскрыты рационалистами,
прежде всего Декартом. Декарт был математик. Матема¬
тиком был и второй великий основоположник гносеологи¬
ческого рационализма — Лейбниц. Вспомним и о третьем
гении, гении того переворота, который тогда произо¬
шел,— о Ньютоне, он тоже был математик. Таким обра¬
зом, ведущей силой в деле создания склада мышления
человека нового времени была математика.
Не играет ли математика сходную роль и в настоящее
время? Ведь у нас (и не только у нас) постоянно говорят
сегодня о „переносе математических методов" в другие
области знания, даже в общественные науки. Призыв до¬
статочно неясный, но весьма показательный. Словом, не
новая ли, современная математика поведет и к формиро¬
ванию нового склада мышления — уже иного, нежели ра¬
ционалистический? Но вправе ли мы ожидать появления
нового «Discours de la methode»? И не на этом ли пути
мы осуществим ту секуляризацию теоретической мысли,
которая поведет нашу философскую культуру к Воз¬
рождению!»
Теперь о концепции Возрождения. Надо сказать, что
Н. И. Конрад придавал большое значение буркгардтов-
ской формуле ренессансной культуры — «открытие чело¬
века и природы». Современные историки упрекают Бурк-
гардта в недостаточном знакомстве с культурой средне¬
вековья, в излишней категоричности ее оценок, в неспо¬
собности осмыслить генезис Ренессанса как диалектиче¬
ский процесс, когда происходит перерыв постепенности и
в то же время его нет. Все это так, говорил Николай
Иосифович, но это нисколько не умаляет достоинств зна¬
менитой формулы, образно передающей суть дела.
Н. И. Конрад попытался применить эту формулу к
анализу восточных культур. По его смелой и красивой
гипотезе, у народов с длительной и непрерывно развиваю¬
щейся культурой неизбежно возникают «эпохи Возрож¬
дения», когда появляется стремление возродить былые
гуманистические ценности. Начало китайского Ренессан¬
са Н. И. Конрад видел в творчестве поэта и мыслителя
VIII в. Хань Юя, выступившего за «возвращение к древ¬
ности», т. е. к подлинным идеям Конфуция, против офи¬
циального конфуцианства, буддизма и даосизма. Сопо¬
ставив творчество Хань Юя и Вазари, впервые употре¬
бившего термин «возрождение», Н. И. Конрад обнаружив
4*
51
удивительные совпадения в ощущении ими эпохи. Общи¬
ми ‘были протест против схоластики, секуляризация тео¬
ретической мысли, т. е. изъятие ее из сферы религии и
иррационализма. Сунские поэты и мыслители, последова¬
тели Хань Юя, в центр природного бытия поставили че¬
ловека. «Поэтому, — пишет Н. И. Конрад, — если прила¬
гать к китайскому Возрождению формулу Буркгардта
„открытие человека и природы", то ее следовало бы по¬
нять как „открытие человека в природе" и одновременно
как „открытие природы в человеке"»2.
Речь идет о совпадении процессов духовной жизни в
Италии и Китае. Идея Н. И. Конрада нисколько не про¬
тиворечит факту уникальности Ренессанса в Италии, ибо
одно дело —оценка эпохи мыслителями прошлого, совре¬
менниками событий, другое — оценка той же эпохи с по¬
зиций последующего исторического времени. Результаты
Возрождения в Китае и Италии резко различны. С эпохи
Возрождения в Европе начинается бурное развитие капи¬
талистических отношений, подъем торговли и мореплава¬
ния, науки и техники, весь тот комплекс явлений, который
двинул континент по пути прогресса, в Китае же наблю¬
дается стагнация. Было бы наивно думать, что для
Н. И. Конрада все это оставалось неизвестным. Его зада¬
ча заключалась в другом: в выявлении глобального
характера гуманизма, факта закономерного вырождения
форм духовной жизни и столь же неизбежного стремле¬
ния к возрождению их первоначального смысла.
Как бы предчувствуя возражения педантов,
Н. И. Конрад приготовил неопровержимый аргумент —
напоминание об условности самого термина «возрожде¬
ние». Строго говоря, ни в Китае, ни в Италии «никакого
действительного Возрождения древности, разумеется, не
было, да и не могло быть. Разве мыслимо было после все¬
го того, что выстрадало человечество в своей борьбе про¬
тив разделения людей на свободных и рабов, -снова воз¬
вращаться к рабовладельческому строю? Это — в соци¬
ально-экономическом плане. Нельзя было вернуться и к
идеологическим системам древности. Паганизм фанатиче¬
ских поклонников Платона в Италии конца XV в. всего
лишь эпизод истории религиозно-философской мысли
2 Н. И. Конрад, Об эпохе Возрождения,—«Запад и Восток»,
стр. 255—256.
52
Возрождения; самое характерное же для него стремление
построить новую систему мировоззрения... Итальянские
гуманисты восхищались произведениями античных авто¬
ров, но сонеты Петрарки совсем не Amores Овидия — ни
но форме, ни по содержанию. Хань Юй, призывавший
к „возвращению к древности11 и видавший эту древность
сквозь призму ее письменных памятников, даже называл
настоящую в его глазах литературу своего времени
„древней литературой11, но даже в тех ее жанрах, кото¬
рые разрабатывались им н его единомышленниками —
в жанрах статьи, трактата, этюда и т. д., и в них было
мало общего со сходными элементами литератур древно¬
сти, «е говоря уже о стихах и повествовательной прозе.
Чрезвычайно выразительным признаком, что никакого
восстановления древности не было, служит то, что про¬
изошло в Китае: старые классики были фактически заме¬
нены новыми»3.
Предельно раздвигая границы термина, Н. И. Конрад
называл «Возрождением» всякое пробуждение в духов¬
ной жизни общества интереса к человеку и озабоченность
его судьбой. 0,н применял его и к нашей действительно¬
сти, радуясь успехам гуманитарного знания, искусства и
культуры народов Советского Союза.
3 Там-же, стр. 274.
Д. И. Гольдберг
ВКЛАД Н. И. КОНРАДА
В ИССЛЕДОВАНИЕ ОБЩИХ ПРОБЛЕМ
И ЗАКОНОМЕРНОСТЕЙ ВСЕМИРНОЙ ИСТОРИИ
Крупнейшему советскому историку, японоведу и си¬
нологу академику Н. И. Конраду на протяжении всей его
жизни был свойствен редчайший, уникальный диапазон
научных интересов. Его исторические исследования отли¬
чаются разносторонностью тематики, глубиной анализа,
исключительной значительностью выводов, вдохновляю¬
щих ученых-востоковедов на дальнейшие научные поиски.
Широта познаний Н. И. Конрада в области всемирной
истории и филологии позволила ему стать основателем
■советского японоведения, предложить решение многих
сложных проблем, высказать множество оригинальных
идей, внести неоценимый вклад как в развитие востоко¬
ведения, так и исторической науки в целом.
Еще на заре научной и педагогической деятельности
Н. И. Конрада выявилась его удивительная способность
проникать в предмет исследования. Глубина мысли всег¬
да сочеталась у него с яркостью изложения. Ориенталист-
универсал, продолжатель блестящих традиций передового
русского востоковедения — таков облик Конрада-ученого.
В 50-е и особенно в 60-е годы нашего века Н. И. Кон¬
рад, накопив огромный опыт исследовательской работы,
перешел к разработке общетеоретических и методологи¬
ческих проблем всемирно-исторического процесса, исто¬
рии мировой литературы с учетом конкретных, специфи¬
ческих особенностей отдельных стран и своеобразия про¬
исходящих в них исторических явлений.
Такого рода проблемы нашли яркое отражение в сбор¬
нике избранных статей Н. И. Конрада «Запад и Во-
64
СТОК» —собрании заветных идей ученого. Отличительные
черты статей, включенных в сборник, — синтез огромного'
и разнообразного исторического материала, глубина тео¬
ретических обобщений, неустанный призыв к комплексно¬
му изучению стран Дальнего Востока.
Велико значение вошедшей в сборник статьи «О смыс¬
ле истории». На основе анализа богатого, разносторонне¬
го исторического материала здесь формулируется фило¬
софская концепция истории: понять существо истории,
но мнению автора, возможно, лишь принимая во внима¬
ние историю всего человечества, всех континентов, ибо
только все человечество является подлинным субъектом
истории !.
Н. И. Конрад подчеркивает, что предметом фило¬
софии истории является «содержание исторического про¬
цесса, рассматриваемое с философской точки зрения, т. е.
вопрос о смысле исторического процесса, его направлен¬
ности, его целях, иначе говоря, осмысление истории»1 2.
Он формулирует также понятие теории истории, которая
«имеет дело с закономерностями, раскрывающимися в
историческом процессе и действующими в различных сфе¬
рах исторической жизни человечества; она обнаруживает
эти закономерности и на их основе выводит исторические
законы»3.
Общим проблемам всеобщей истории посвящена так¬
же статья «Размышления об истории культурного и
научного развития человечества»4, написанная Н. И. Кон¬
радом в связи с созданием по инициативе ЮНЕСКО уси¬
лиями ученых многих стран «Истории культурного и
научного развития человечества». В статье подчеркивает¬
ся закономерность возникновения истории как особой от¬
расли знания, а также тот факт, что культура и наука —
плод труда всего человечества, народов с самыми различ¬
ными судьбами, каждый из которых вносит свой позитив¬
ный вклад в общую сокровищницу: «Участие всего
населения нашей планеты в создании культуры и науки
бесспорно, это показывает сама история мирового куль¬
1 Н. И. Конрад, О смысле истории,— «Запад и Восток», М.,
1966, стр. 473.
2 Н. И. Конрад, Заметки о смысле истории,—«Вестник исто¬
рии мировой культуры», 1961, № 2, стр. 4.
3 Там же, стр. 3.
4 См. «Народы Азии и Африки», 1962, № 5, стр. 111—126.
55-
турного и научного развития»5. В этой связи Н. И. Кон¬
рад анализирует в историческом аспекте концепцию гума¬
низма, с полным основанием утверждая, что «гуманизм
вовсе не начался в XIV в. и не является принадлежно¬
стью одной Италии и даже Европы в целом. Идея гума¬
низма сопровождала человечество на всем пути его обще¬
ственного, культурного и научного развития. Но -были
времена, когда она проявлялась с особой силой»6. Про¬
грессивную суть гуманизма Н. И. Конрад определяет сле¬
дующим образом: «По своему общественному содержа¬
нию гуманизм является важнейшей из всех великих идей,
выдвинутых человечеством на протяжении многих тыся¬
челетий его истории; идея гуманизма—: результат огром¬
ного исторического опыта в его наиболее глубоком
восприятии, результат осознания человеком в процессе
такого опыта самого себя, своих общественных задач.
Идея гуманизма есть высшая по своей общественной зна¬
чимости этическая категория. Она всегда была высшим
критерием настоящего человеческого прогресса»7.
Определяя таким образом -сущность гуманизма,
Н. И. Конрад подчеркивает большое значение гуманисти¬
ческих идей в современную эпоху, которая по праву счи¬
тается решающим, переломным этапом в жизни и судь¬
бах человечества.
Проблема Ренессанса всегда привлекала внимание
Н. И. Конрада не в локальном, а в общеисторическом
плане. Она подвергнута рассмотрению в таких его рабо¬
тах, как «Хань Юй и начало китайского Ренессанса»,
«Философия китайского Возрождения (о сунекой шко¬
ле)», «Об эпохе Возрождения»8, «Начало китайского гу¬
манизма»9. В них, как и в упомянутых выше статьях,
Н. И. 'Конрад доводит до максимальной убедительности
свои аргументы о всемирно-историческом, а не локальном
характере эпохи Возрождения.
Стремление Н. И. Конрада пересмотреть установив¬
шееся в исторической науке представление о Ренессансе
свидетельствует о его научной смелости, о новаторстве,
5 Там же, стр. 114.
6 Там же, стр. Ш5.
7 Н. И. Конрад, Заметки о смысле истории, стр. 30.
8 См.: Н. И. Конрад, Запад и Восток, стр. 119—151, 201—239,
240-281.
9 См. «Советское востоковедение», 1957, № 3, стр. 72—94.
56
которые всегда стимулировали и стимулируют прогресс
науки.
Весьма ценны высказывания Н. И. Конрада о значе¬
нии смены социально-экономических формаций как вос¬
ходящего процесса общественного развития 10 11.
Ученый смело выдвинул задачу пересмотра некоторых
положений науки об обществе в целом11, имея прежде
всего в виду дальнейшую разработку «общей теории,
охватывающей все стороны истории и культуры челове¬
чества, теории, построенной на истории всех народов, без
разделения их на восточные и западные...» 12. Он пресле¬
довал также цель преодоления широко распространенно¬
го в западной исторической науке европоцентризма 13 и
версии о «культурном превосходстве» народов Европы
над народами Азии и Африки во все времена. Без реше¬
ния этой проблемы, весьма актуальной и в наши дни, не¬
возможно создать подлинно объективную, правдивую все¬
мирную историю. Очень важна в связи с этим мысль
Н. И. Конрада о необходимости определения места и роли
каждого народа во всемирно-историческом процессе,
о раскрытии содержания и значения всех событий исто¬
рии средних веков в мировом масштабе, о неизбежности
переплетения исторических судеб народов Востока и За¬
пада 14, об обязательности учета теоретической мысли во¬
сточных народов во всех областях науки с человеке и об¬
ществе 15.
Исключительно большое значение Н. И. Конрад при¬
давал проблеме периодизации истории стран Востока и
Запада, не считая это произвольной игрой в дефиниции.
Для правильного решения проблемы, в частности для
определения сути термина «средние века», он считал не¬
обходимым привлечение богатейшего материала истории
и культуры разных стран. По справедливому утвержде¬
нию Н. И. Конрада, «и на Востоке, и на Западе „средние
века“ имеют одно и то же историческое содержание: это
10 Н. И. Конрад, Старое востоковепение и его новые зада¬
чи,—«Запад и Восток», стр. 18.
11 См. там же, стр. 25.
12 Там же, стр. 31.
13 См. там же, стр. 26.
14 См.: Н. И. Конрад, «Средние века» в исторической науке,—
«Запад и Восток», стр. 112, 114, 115.
15 См.: Н. И. Конрад, Старое востоковедение и его новые за¬
дачи, стр. 30.
57
время утверждения и развития феодализма» ,6, «„Средние
века“ — период становления, утверждения и расцвета
феодализма»17; «...для нас средние века — период уста¬
новления и развития феодального социально-экономиче¬
ского строя, сменившего собою прежний, рабовладельче¬
ский строй»18. Не ограничиваясь этими определениями
сути термина «средние века», Н. И. Конрад выдвигает
тезис о целесообразности, с точки зрения всемирно-исто¬
рического развития, считать III век «началом того про¬
цесса, который привел к утверждению феодализма как
господствующей социально-экономической системы»19.
Н. И. Конрад выработал четкую внутреннюю перио¬
дизацию средневековой эпохи с учетом соотношения ми¬
ровой истории и локальных «национальных» историй.
В его трудах показано, что «ход общественного развития
определяют общие закономерности, проявляясь через
конкретный исторический процесс в отдельных странах и
регионах, через „особенное", которое, однако, не играет
главной роли»20.
В -своих исторических штудиях «„Средние века" в
исторической науке», «Полибий и Сыма Цянь», «О рабо¬
владельческой формации» Н. И. Конрад наметил на ма¬
териале Японии, Китая и Западной Европы общую схему
исторического процесса в древности и в средневековье,
т. е. на рабовладельческом и феодальном этапах разви¬
тия человечества, глубоко проанализировал общие проб¬
лемы исторической науки. К числу общих проблем сред¬
невековья, создающих почву для построения истории
средних веков как истории всеобщей, Н. И. Конрад отно¬
сит специфический характер религии и ее особую роль
как идеологии и как церковной организации, имея в виду
христианство, ислам и буддизм 21.
На примере крестьянских восстаний в Китае («жел¬
тых повязок» Ван Сян-чжи и Хуан Чао, Ли Цзы-чэна)
Н. И. Конрад еще раз доказывает справедливость марк-
18 Н. И. К о н р а д, «Средние века» в исторической науке,
стр. 97.
17 Там же, стр. 96.
18 Там же, стр. 116.
19 Там же, стр. 99.
20 Е. Жуков, Изучение всеобщей истории: некоторые итоги и
перспективы,—«Коммунист», 1971, № 1, стр. 36.
21 См.: Н. И. Конрад, «Средние века» в исторической науке,
стр. 104.
58
' ш'тской теории исторического процесса, утверждающей,
что именно народ, трудящиеся классы, являлись и явля¬
ются истинными двигателями истории22.
Правильное понимание существа средневекового пе¬
риода в мировой историй необходимо, по мнению
11. И. Конрада, и для изучения новой истории: «...настоя¬
щее научное раскрытие истории народов средних веков
но всемирно-историческом масштабе, т. е. одновременно
нородов Востока и Запада, дает возможность объяснить
ход исторического процесса и в новое время»23.
В другой своей статье, «О путях развития советского
востоковедения»24, носящей программный характер и
также рассматривающей общие проблемы всемирно-исто¬
рического развития, Н. И. Конрад выдвинул в качестве
одной из важнейших задач советской исторической науки
смелое и решительное преодоление сохраняющейся в из¬
вестной мере и в наши дни обособленности научного
изучения истории и культуры народов и стран Востока и
Запада». Эта обособленность, по его убеждению, являет¬
ся «наследием созданного капиталистической эпохой в
1'ъропе общего противопоставления Запада Востоку»25,
особенно усилившегося в период колониального порабо¬
щения народов Востока капиталистическими странами
Квропы.
Актуальность задачи устранения обособленности во¬
стоковедения и соответственно западоведения обусловли¬
вается, по мнению Н. И. Конрада, тем, что и в наше вре¬
мя изучение истории, экономики, философии, равно как
и языков, литературы, искусства народов Запада и Во¬
стока, нередко ведется изолированно друг от друга. Наи¬
большую опасность для исторической науки представляет
игнорирование западоведами научного материала, на¬
копленного востоковедами. По справедливому заме¬
чанию Н. И. Конрада, «игнорирование явлений, наб¬
людавшихся и наблюдающихся в жизни народов Востока,
у многих из которых, как, например, у народов Индии,
Китая, Ирана, существует цивилизация, насчитывающая
несколько тысяч лет, приводит к отстранению огромного
материала, знание которого могло бы серьезно содейство¬
22 См. там же, стр. 107.
23 Там же, стр. 118.
24 См. «Вопросы языкознания», 1956, сентябрь—октябрь, стр. 3—9.
25 Там же, стр. 3.
59
вать-более полному пониманию существа ряда явлений,
наблюдавшихся и наблюдающихся в жизни народов
Азии. Так, например, -научное понимание существа фео¬
дальной исторической формации, ее развития, ее различ¬
ных фаз не может быть полным без изучения феодализма
в странах Востока, в -большинстве которых период фео¬
дализма охватывал целые тысячелетия весьма сложного
развития»26.
Только при полной ликвидации обособленности восто¬
коведения и западоведения, отмечает Ы. И. Конрад, воз¬
можен пересмотр многих прежних научных положений
исторической науки, длительное время безапелляционно
господствовавших в ней, и создание поистине всеобщей,
всемирной истории, прочно базирующейся на всесторон¬
нем, всеохватывающем исследовании жизни и деятельно¬
сти всех -народов земного шара; другими словами, общие
теоретические постулаты приобретут всеобщую значи¬
мость27. Этому, в частности, может способствовать по¬
стоянное введение в научный оборот новых, наиболее
важных и ценных материалов, прежде всего первоисточ¬
ников, документальных материалов, представляющих ба¬
зу для научного исследования и обеспечивающих посто¬
янный прогресс исторической науки. В связи с этим
исключительно актуальной задачей исторической науки
и на -современном этапе ее развития остается публикация
наиболее важных первоисточников с их переводом на рус¬
ский язык и научным комментарием.
Среди прочих проблем общественного развития,
Н. И. Конрад рассматривал и проблему централизации
власти в феодальном государстве. По его мнению, цен¬
трализацию власти не следует сводить к абсолютизму,
т. е. к политическому строю, который сложился в период
позднего средневековья на последней стадии феодально¬
го общества (например, во Франции XVII—-XVIII вв., в
Японии XVII — середина XIX в., в Китае XVII—XIX вв.).
Централизация власти была характерным явлением и для
периода раннего средневековья (например, в Китае
VII—VIII вв., в Японии VIII—X вв.). Следовательно,
приходит к вполне обоснованному выводу Н. И. Конрад,
«централизация политической власти бывает не только
26 Там же, стр. 4.
27 См. там же, стр. 5, 6.
60
средством поддержания уже шатающегося, идущего под
гору строя, но и орудием всестороннего утверждения
ставшего господствующим социально-экономического
строя»28.
Н. И. Конрад внес также важное уточнение в вопрос
о развитии и соотношении классовой борьбы крестьян и
городского населения в период средневековья. По его
мнению, ремесленники, люди наемного труда и городской
плебс «лишь в эпоху позднего средневековья стали высту¬
пать самостоятельно, да и то относительно; в течение же
всего периода средних веков эти угнетаемые слои подни¬
мались на борьбу, лишь присоединяясь к крестьянам»29.
Н. И. Конрад постоянно размышлял о судьбах истори¬
ческой науки. Подтверждением этого служит, в частно¬
сти, его статья «Письма русских путешественников»30,
появившаяся в связи с опубликованием книги историка
С. Л. Утченко «Глазами историка». Книга, повествующая
о различных поездках автора, специалиста по европей¬
ской античности, вызвала у Н. И. Конрада желание обра¬
титься к «Письмам русского путешественника» Н. М. Ка¬
рамзина и оценить ретроспективно пройденный человече¬
ством исторический путь. Работа, казалось бы, весьма
отдаленная от повседневных штудий Н. И. Конрада, еще
раз свидетельствует, насколько дороги были ему судьбы
столь близкой его сердцу исторической науки.
Одним из оригинальных приемов, введенных Н. И. Кон¬
радом в обиход исторической науки, является метод свое¬
образного диалога, заочной дискуссии с вольными или не¬
вольными оппонентами по важнейшим историческим
проблемам. Показательна в этом отношении научная
переписка Н. И. Конрада с английским ученым Арноль¬
дом Тойнби31, одним из наиболее известных современных
историков Запада, автором двенадцатитомного «Иссле¬
дования истории», весьма далеким, однако, от марксист¬
ской исторической науки. В письме к Н. И. Конраду
А. Тойнби пишет, что «течение истории более зависит от
28 Н. И. К о н р а д, Старое востоковедение и его новые задачи,
с.тр. 25.
29 Н. И. Конрад, «Средние века» в исторической науке,
стр. 105.
30 См. «Новый мир», 1968, № 6, стр. 253—268.
31 См. «Диалог историков». Переписка А. Тойнби и Н. Конра¬
да,— «Новый мир», 1967, № 7, стр. 174—185.
61
факторов психологических, нежели материальных»32, и
выдвигает тезис о практической реальности мысли.
А. Тойнби считает себя сторонником единого человече¬
ского общества.
В ответе Н. И. Конрада А. Тойнби, опубликованном
в «Новом мире», отмечается, что в трудах А. Тойнби со¬
держится огромный, тщательно отработанный фактиче¬
ский материал и что «в них чувствуется разум человека
нашей сложной эпохи»33. Вместе с тем, утверждает
Н. И. Конрад, ему, Тойнби, вовсе не безразлично, как
ученые нашей страны представляют его концепции миро¬
вого исторического процесса и как они их оценивают.
Конрад пишет, что, как и многие его коллеги, он придает
большое значение вопросам изучения цивилизации, куль¬
туры, составляющей основу цивилизации, истории миро¬
вой культуры34. Наряду с этим Н. И. Конрад подчерки¬
вает, что «единство культуры в стране, где столько раз¬
личных народов со столь различными путями своих куль¬
тур, не может выражаться в единообразии. Каждый народ
должен иметь свою культуру, и в то же время своя нацио¬
нальная культура у каждого .народа должна составлять
часть общей культуры советского общества — культуры
социалистической»35. Н. И. Конрад формулирует задачи
ученого, исследователя явлений мировой культуры:
«Это — поиски действительной культурно-исторической
монады, изучение человеческого состава каждой монады,
раскрытие в культуре каждой эпохи системности и осве¬
щение вопроса о судьбах культур»36. В заключение, под¬
водя итоги наиболее важным вопросам, поднятым
А. Тойнби, Н. И. Конрад пишет: «Но если движение ве¬
щества есть стремление, которому присущи свои муки,
то может ли не знать своих мук и движение человечества
в его истории? Они были, есть и будут, но именно им мы
и обязаны рождением всего того чудесного, что человече¬
ство создало в своей культуре. Э!тим путем мы достигнем
и того единства человечества, о котором говорили Вы,
о котором в своей книге говорю я, за которое борются
все люди доброй воли на земле. И оно, это единство, при-
32 Там же, стр. 174.
33 Там же, стр. 179.
34 См. там же, стр. 178.
35 Там же, стр. 179.
36 Там же, стр. 180—181.
62
пот. Может быть, даже скорее, чем мы предполагаем.
I !о его нельзя просто получить: его нужно не только
выстрадать, но и заслужить собственными уси¬
лиями» 37.
Н. И. Конраду принадлежит заслуга в освещении во¬
проса о соотношении рабовладельческой и феодальной
формаций, точнее, о миновании некоторыми странами ра¬
бовладельческой стадии общественного развития и непо¬
средственного перехода их к феодальному строю, а также
о причинах этого явления. К числу народов, не прохо¬
дивших стадии рабовладельческой формации и, по убеж¬
дению Н. И. Конрада, не обязанных ее проходить, отно¬
сятся, как известно, помимо славянских и германских
племен, японцы, корейцы, вьетнамцы. Н. И. Конрад с пол¬
ным основанием утверждает, что история Японии являет
пример, «когда от племенного союза переходят к госу¬
дарству, построенному не на рабовладельческой основе,
а на феодальной, и это — несмотря на наличие достаточ¬
но определившихся рабовладельческих отношений»38,
несмотря на то, что «в предшествующей истории япон¬
ского народа... рабский труд занимал даже важное место
в хозяйственной жизни»39.
Одним из существенных факторов, обусловивших ми¬
нование Японией рабовладельческой формации, являет¬
ся, по мнению Н. И. Конрада, внешнее влияние более
развитых в то время сопредельных стран, и прежде все¬
го централизованной империи Китая, поднявшейся на
высокую ступень феодальной формации и уже прошед¬
шей рабовладельческий путь развития. Феодальный Ки¬
тай прямо или косвенно способствовал усиленной фео¬
дализации Японии, пребывавшей в стадии разложения
родо-племенных отношений, как s области экономики,
так и в сфере культуры. В таких условиях, естественно,
племенной союз в Японии не мог превратиться в госу¬
дарство на рабовладельческой основе. «Давнее утверж¬
дение феодализма в. соседних странах, особенно в Ки¬
тае, — справедливо замечает Н. И. Конрад, — ликви¬
дировало в данных региональных рамках условия,
87 Там же, стр. 185.
38 Н. И. К о н р а д, Старое востоковедение и его новые задачи,
стр. 19.
39 Н. И. К о н р а д, О рабовладельческой формации,— «Запад и
Восток», стр. 35.
допускающие новое возникновение в них рабовладельче¬
ского строя. Поэтому в Японии элементы рабовладель-
чества отошли на задний план и на первый выступили
те элементы, которые выросли в обстановке родо-племен¬
ных отношений, но могли быть преобразованными в фео¬
дальные»40. Выражением новых, феодальных отноше¬
ний, к которым перешла Япония, явилась триада
феодальных обязанностей: продуктовый (земельный) на¬
лог, промысловая подать и трудовая повинность, харак¬
терные для многих восточных стран и свидетельствовав¬
шие о феодальной эксплуатации как господствующей
форме угнетения крестьянства.
Дальнейшее развитие концепции Н. И. Конрада от¬
носительно рабовладельческого строя и причин мино¬
вания некоторыми странами этой стадии общественного
развития и непосредственного перехода их к феодально¬
му обществу мы находим в III томе «Всемирной исто¬
рии», где Н. И. Конрад определяет ряд причин внутрен¬
него характера, которые воспрепятствовали перераста¬
нию рабства, достигшего в Японии VIII в. (в так назы¬
ваемую эпоху Нара) наивысшего развития, в рабовла¬
дельческую формацию, т. е. обусловили специфическое
проявление в этой стране общих исторических законо¬
мерностей 41.
Как известно, земледелие, главная в ту эпоху от¬
расль хозяйства, находилось в руках крестьян — сво¬
бодных общинников, составлявших 80—90 процентов на¬
селения страны. Рабы, независимо от их численности, не
определяли господствующих производственных отноше¬
ний. Их малопроизводительный труд не имел решающе¬
го значения в хозяйстве и в производственных целях
применялся ограниченно. Основой производства был
труд крестьянина, господствующей формой эксплуата¬
ции — эксплуатация феодальная. Кроме того, гористый
характер японских островов и весьма примитивные сель¬
скохозяйственные орудия не позволяли создавать круп¬
ные латифундии, для обработки которых был бы выгоден
даровой труд рабов.
40 Н. И. Конрад, Старое востоковедение и его новые задачи,
стр. 20.
41 См. Н. И. Конрад, Возникновение и развитие феодализма
в Японии,— «Всемирная история», т. Ill, М., 1957, стр. 52—55.
64
Существенным препятствием на пути перехода к ра¬
бовладельческому способу производства служило и от¬
сутствие возможности беспрепятственного захвата ра¬
бов. Упорное сопротивление воинственных племен во
время межплеменных войн, в особенности айну на се¬
вере и кумасо на юге, стало серьезной преградой для об¬
ращения их в рабство.
Пополнение армии рабов за счет корейских военно¬
пленных почти полностью изжило себя после вытеснения
ипонцев в 562 г. с южной оконечности Корейского полу-'
острова (Мимана). В еще меньших масштабах существо¬
вало долговое рабство— обращение в рабов общинников
аа неуплату долгов и налогов.
Характерной чертой японского рабства было и то,
что оно являлось по преимуществу домашним, рабы на¬
ходились главным образом в распоряжении феодальной
шати. Вместе с тем широкое распространение получили
государственные рабы, обслуживавшие императорские
склепы и различные правительственные учреждения. Ра¬
бами владели также храмы и монастыри.
Рабы не имели никаких прав, их быт и поведение
строго регламентировались, браки между полноправным
населением и рабами запрещались. Частично существо-
нала и работорговля. Согласно кодексу Тайхо (701 г.)
рабы получали две трети надела свободного, фактически
же эти наделы принадлежали владельцам рабов, а по¬
тому стали дополнительным источником концентрации
земель в руках феодальной знати.
Существенное значение для смены в Японии перво¬
бытнообщинного строя феодальным имела сравнительно
прочная сельская (соседская) община, внутри которой
периодически производился передел земли, сплачивав¬
ший крестьян — членов общины.
В силу вышеупомянутых причин внутреннего и внеш¬
него характера разложение первобытнообщинных отно¬
шений в Японии повело не к торжеству рабовладельче¬
ского способа производства, а к победе феодальных
отношений. Феодальный экономический уклад, сосущест-
новавший одно время с рабовладельческим, стал преобла¬
дающим и перерос в феодальную формацию с господст¬
вующим феодальным типом производственных отноше¬
ний; правда, феодальные отношения в Японии, как и з
ряде других стран Востока, в течение нескольких после- 1111 Зьк. 320
45
дующих столетий продолжали сочетаться с пережитками
рабства42.
Как известно, немало историков в Советском Союзе
и за его пределами посвятили свои труды исследованию
генезиса, существа и причин упадка рабовладельческой
формации. Однако никто так четко не определил глу¬
бинных основ и отличительных черт этой стадии истори¬
ческого развития человечества, как это сделал Н. И. Кон¬
рад в своей замечательной статье «О рабовладельческой
формации». «Рабовладельческая формация, — писал
он, —• характеризуется не рабством как таковым, а об¬
щественным строем, в котором рабский труд играет роль
способа производства, определяющего экономическую ос¬
нову общественного бытия на данном этапе истории на¬
рода»43. Глубоко проникнув в существо рабовладель¬
ческого строя, Н. И. Конрад наметил четыре этапа фор¬
мирования этого строя, четко определил присущие каж¬
дому из них характерные особенности44.
Н. И. Конраду принадлежат также весьма ценные
наблюдения над причинами кризиса и распада рабовла¬
дельческого строя. Им обоснованно критикуется версия
о «революции рабов» как главной силы, якобы привед¬
шей к крушению рабовладельческого общества и обу¬
словившей переход к феодальному строю. Этой версии
Н. И. Конрад противопоставил тезис: «Именно свобод¬
ные земледельцы и ремесленники, т. е. основная масса
трудящегося населения, экономическое существование
которого находилось под угрозой, и были главной силой,
покончившей с рабовладельческим строем»45. Он ут¬
верждал, что первыми признаками социально-экономиче¬
ского кризиса рабовладельческого общества были «урав¬
нение рабов в сфере их трудовой деятельности со свобод¬
ными трудящимися», которое «становилось насущной
хозяйственной, необходимостью»46, усиление имуществен¬
ного и общественного неравенства. Поскольку рабский
труд перестал быть главной экономической силой, рабы
42 По вопросу о причинах минования Японией рабовладельче¬
ской формации см.: Д. И. Гольдберг, Япония в III—XII вв.,;—
«История стран зарубежной Азии в сре'дние века», М., 1970,
стр. 23-—24.
43 Н. И. Конрад, О рабовладельческой формации, стр. 33,
44 См. там, же, стр. 37—44.
, 45 Там же, стр. 43.
46 Там же, стр. 42.
66
слились с массой свободных мелких производителей, ис¬
чезнув как класс и уступив свое место крестьянству,
ставшему основным эксплуатируемым классом феодаль¬
ного общества.
& * *
Подводя итог краткому обзору научной деятельности
II. И. Конрада как историка, следует сказать несколько
слов о присущих ему качествах ученбго-исследователя и
человека.
Н. И. Конраду были свойственны необычная живость
ума, человеческое благородство, на редкость благожела¬
тельное отношение к ученикам и последователям. Он об¬
ладал огромным личным обаянием, которое словно маг¬
нит притягивало к нему каждого, кто когда-либо с ним
соприкасался.
Новаторство в науке, беспредельная преданность ей,
страстное желание добиться ее прогресса, усовершенст¬
вовать философскую концепцию истории, углубить и
расширить знания об историческом процессе, способ¬
ность блестяще сопоставить основные закономерности и
особенности социально-экономического и исторического
развития стран Востока и Запада, смелый и в полной
мере убедительный пересмотр некоторых устаревших ло¬
кальных концепций, непременное творческое горение,
одержимость в науке — все эти качества Н. И. Кон¬
рада вдохновляли его многочисленных учеников и по¬
следователей, увлекая их в мир неизведанного во имя
новых открытий, ликвидации «белых пятен» на широких
просторах карты науки.
Сэнсэй — Учитель — так любовно называли Нико¬
лая Иосифовича его ученики. В их памяти он навсегда
останется блистательным землепроходцем исторической
пауки, советского востоковедения.
М. И. Сладковский
НЕКОТОРЫЕ ОСОБЕННОСТИ
ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА КИТАЯ
Свою работу «О смысле истории» акад. Н. И. Кон¬
рад начал словами, имеющими большое значение для
советских историков: «Время, в которое мы живем, ис¬
ключительное. Это безусловно один из важнейших по
своему историческому значению поворотных моментов
всемирной истории; будущее, возможно, покажет, что
даже самый важный из пережитых до сих пор человече¬
ством. Естественно, что в такой момент мысль невольно
обращается к вопросу о смысле истории: так бывало
всегда во время крупных исторических поворотов» *.
Н. И. Конрад подчеркивал необходимость осмысления
исторического процесса как во всемирном масштабе, так
и в рамках отдельных государств, особенно таких, как
Китай. При том, что население Китая этнически разно¬
образно и за последнее тысячелетие династии ханьской
(китайской) национальности находились на китайском
престоле в общей сложности лишь около пятисот лет,
истории Китая — единственный в своем роде пример бо¬
лее? или менее непрерывного развития единого государ¬
ства на протяжении почти четырех тысячелетий.
Кже на начальном этапе становления исторической
науки в Китае китайские философы, историки стреми¬
лись выявить и осмыслить закономерности исторического
развитии.страны. Основоположник китайской историче¬
ской науки, выдающийся историк древнего Китая Сыма
Дя.нь (146—86 до н. э.) в своем знаменитом труде 11 II. И. Конрад, О смысле истории,—«Запад и Восток», М,
1966, стр. 466
68
IIIi-щзи» («Записки историка») попытался воспроизве-
П1 весь ход исторического процесса в Китае, начиная
г глубокой древности, и установить его закономерности.
И'и исследования привели ученого к мысли о циклично-
("Ги в историческом развитии Китая, которую он объяс¬
нил последовательной сменой основных принципов уп¬
равления страной: «прямодушия», «почитания», «цивили-
юванности». Согласно учению Сыма Цяня, нарушение
»тих принципов приводило в конечном счете к упадку
государства2 3. Останавливаясь на циклической схеме ис¬
тории Китая, акад. Н. И. Конрад видел ее прогрессив¬
ность в том, что она выводилась не из механически по¬
вторяющегося, а меняющегося процесса развития.
При очевидной недостаточности и наивности объясне¬
ния причин, порождающих смену исторических циклов,
выводимых Сыма Цянем лишь из общественно-надстро¬
ечных категорий, высказывание великого историка о
цикличности исторического процесса в Китае имеет боль¬
шую научную ценность и помогает прояснить многие ис¬
торические явления, происходящие в то отдаленное
время.
В новое время некоторые историки связывают перио¬
дичность смены исторических циклов в китайской исто¬
рии с устойчивой периодичностью внутренних войн. Ста¬
тистика внутренних войн, опубликованная Ли Сы-гуаном
в начале 30-х годов, устанавливает некоторую законо¬
мерность в повторяемости внутренних войн в Китае.
Диаграмма распределения во времени внутренних войн,
приводимая Ли Сы-гуаном, охватывает документирован¬
ный период истории Китая с 221 г. до н. э. по 1930 г.А
Интерпретация этой диаграммы привела Ли Сы-гуа-
на к заключению, что в истории Китая два больших
цикла примерно одинаковой продолжительности. Первый
цикл—-810 лет —с 221 г. до н. э. по 586 г. н. э., вто¬
рой — 780 лет — с 589 по 1368 г. Третий цикл начался
в 1368 г. и продолжается до сего времени. Начало каж¬
2 См.: Ю. Л. Кроль, Сыма Цянь-историк, М, 1970,
стр. 85—86.
3 См.: J. S. Lee, The Periodic Recurrence of Internecine Wars in
China,— «China Journal of Science and Art», Shanghai, 1931, March
and April; Ли Сы-гуан, Чжаньго хоу Чжунго нэйчжаньды тун-
цзы хэ чжи-дуань ды чжоуци,—’«Цзинчжу Цай Юань-пэй сянь-шэн
Лю ши у суй лунь вэнь цзи», Бэйпин, 1933, т. 1, стр 157-466.
69
дого цикла совпадает с периодом политического и тер
риториального единства страны — Китай ведет победе
носные войны с соседями, расширяет свои владения. Та
хими периодами являются эпоха династии Хань в nepj
вом цикле, эпоха династии Тан — во втором и эпох
династий Мин и Цин — в третьем. Вторая половин
цикла характеризуется постепенным увеличением числ
внутренних войн. В самом начале ее происходит распа
страны на несколько враждующих государств: в первом
цикле — это период Троецарствия, во втором — перио|
Пяти Династий. Вторая половина цикла длится несколь
ко веков и завершается переходом власти в руки новоi
династии, которая устанавливает в Китае длительны]
мир. Начало каждого большого цикла отмечено со
зданием значительных общественных сооружений: Вели
кая Стена — в первом цикле, Великий Канал — во вто
ром. Даже перенос столицы с севера на юг Ли Сы-
гуан рассматривает как цикличную закономерность, по
вторяющуюся в первых двух циклах.
Такого рода историческая статистика приковывает
внимание исследователей к большим событиям в исто¬
рии Китая. Однако она лишь фиксирует, но не объяс*
няет социально-политические причины, порождающие
политические кризисы и смену династий. Искусствен¬
ность проводимой Ли Сы-гуаном периодизации прояв¬
ляется хотя бы в том, что он игнорирует подъемы и спа¬
ды в материальной и духовной жизни китайского наро¬
да в отдельные периоды одного и того же цикла (период
династии Южная Сун, средний период династии Цин
и др.), а также не учитывает внешние войны Китая, ко¬
торые вызывали не меньшие потрясения, чем войны внут¬
ренние.
Внимательное рассмотрение причин подъемов и спа¬
дов материальной и духовной культуры Китая неминуе¬
мо приводит нас к мысли о том, что объяснение нерав¬
номерности развития мы должны искать в материальном
базисе китайского общества. При относительной застой¬
ности основных орудий труда в сельском хозяйстве, яв¬
ляющемся основой экономики на всем протяжении исто¬
рии Китая, в общественной производительности труда и
товарности народного хозяйства наблюдались значи¬
тельные колебания.
Анализ экономики отдельных периодов показывает,
70
ч to рост производительности общественного труда в Ки-
| ц* протекал в специфических условиях, существенно от-
шчающихся от условий в других, особенно европейских,
• гранах и зависел от колебаний (весьма значительных)
численности населения и состояния оросительных госу-
ч.фственных систем. Как правило, в годы, предшествую¬
щие подъему народного хозяйства, происходило резкое
\ меиьшение численности населения и запустение посев¬
ных площадей. Так, в начале правления династии Тан
(но статистическим данным за 627—649 гг.) насчитыва-
чось около 3 млн. крестьянских дворов при площади па-
птных земель около 1,5 млрд, му (в древнем исчисле-
I!11и), тогда как при династии Суй (589 г.) количество
крестьянских дворов составляло 3,6 млн., т. е. около
'II млн. человек при пахотной площади около 2 млрд, му
(н древнем исчислении). Сократившееся крестьянское на-
ггление пополнялось за счет возвратившихся с войны
|олдат и офицеров, получавших большие земельные па¬
тлы. В результате осваивались пустовавшие земельные
площади и производство сельскохозяйственных продук-
гов при сократившемся населении возрастало. К середи¬
не царствования династии Тан ■—■ 50-е годы VIII в. —
численность сельского населения возросла до 8—9 млн.
торов (около 45—50 млн. человек), что при незначитель¬
ном прогрессе техники сельскохозяйственного производ-
ггиа приводило к резкому сокращению товарности произ-
нодства, обнищанию крестьянства, а вследствие этого —
и к новым социальным потрясениям. Сходные явления
наблюдались при подъемах и спадах производства и при
шнастиях Сун и Мин. В этой связи нельзя не согласить¬
ся с В. Е. Яшновым, исследовавшим эту проблему еще
и 30-х годах и пришедшим к выводу: на протяжении пе¬
риода времени, который Ли Сы-гуан называет «боль¬
шим циклом истории Китая», соотношение между расту¬
щим населением и относительно малоподвижной массой
пощественного продукта непрерывно изменяется в сто¬
рону снижения доли общественного продукта на душу
населения4.
К началу каждого нового периода Китай приходил
изнуренный длительными войнами, с сократившимся
4 В. Е. Яш нов, Особенности истории и хозяйства Китая, Хар-
rtllii, 1933, стр. 41—43.
71
и территориально перераспределившимся населением
Земли выбывшего населения переходили в руки круп
ных земельных собственников или оставались заброшен¬
ными. В результате цены на землю и арендные ставкг
снижались. В это время крестьянство получало возмож¬
ность создавать внутрихозяйственные накопления. Соот¬
ветственно уменьшившийся государственный аппарат
стоил дешевле, чем в другие времена, поэтому в нача¬
ле цикла образовывались общегосударственные накоп¬
ления, которые могли быть использованы для различных
общественных работ, о которых говорилось выше.
Однако рост населения постепенно снижал долю об¬
щественного продукта, приходящуюся на душу населе¬
ния. Это вызывало рост цен на землю и повышение
арендных ставок. Рост численности правящего класса
требовал повышения налогов. Повышение цен на зем¬
лю, арендных ставок -и налогов неуклонно снижало до¬
лю общественного продукта, остающегося в распоряже¬
нии крестьян. Это вело к снижению жизненного уровня
крестьянства, увеличению числа безземельных. Процесс
снижения жизненного уровня и обезземеливания в ко¬
нечном счете приводил к крестьянским выступлениям,
мощность которых нарастала по мере приближения к
концу того или другого периода. Китай, охваченный
внутренними войнами, обычно становился легкой добы¬
чей соседей. В такие периоды север Китая попадал в ру¬
ки кочевых племен Центральной Азии. За несколько ве¬
ков войн и иностранных завоеваний количество населе¬
ния сокращалось, общественные гидротехнические соору¬
жения приходили в упадок.
Таким образом, средствами преодоления аграрного
а социального кризиса оказались сокращение и перерас¬
пределение населения на расширившейся территории
страны, повышение товарности сельскохозяйственного
производства даже при незначительном совершенствова¬
нии техники земледелия.
Совершенствование оросительных систем, имеющих
весьма важное значение для урожайности сельского хо¬
зяйства, проходило в Китае также в своеобразных усло¬
виях. Основные ирригационные системы были здесь
государственными — они сооружались и эксплуатирова¬
лись за счет государственных средств. Создание, расши¬
рение и поддержание ирригационной сети в рабочем со-
72
ггоянии на одном уровне по всей стране было для го¬
сударства непосильно. Поэтому основные средства на
ирригацию отпускались областям с наиболее продуктив¬
ным сельским хозяйством, связанным со столицей удоб¬
ными средствами сообщения. Такие области Ци Чао-дин
называет «ключевыми экономическими ареалами», они
были важнейшими поставщиками сельскохозяйственных
продуктов для армии и государственного аппарата5. От
их состояния часто зависела судьба царствующей дина¬
стии.
Ци Чао-дин отмечает, что царство Цинь в эпоху
Чжоу, первым взявшееся за расширение пахотных зе¬
мель и сооружение оросительных каналов, получило
преимущество перед остальными царствами этого перио¬
да, которые сделали это позднее или вообще не сделали,
благодаря чему в период Чжаньго в царстве Цинь в до¬
лине реки Вэйхе сформировался первый в истории Ки¬
тая «ключевой экономический ареал», опираясь на ко¬
торый. циньский Ши Хуанди сумел завоевать все осталь¬
ные китайские царства.
В дальнейшем границы «ключевого экономичеоского
ареала» на севере Китая были раздвинуты: в него вошло
среднее и нижнее течение Хуанхэ. «Первый период един¬
ства и мира» — так Ци Чао-дин называет правление ди¬
настии Хань — был основан на обладании «ключевым
экономическим ареалом» на севере страны. «Первый пе¬
риод распада и войн», включающий эпоху трех дина¬
стий и последующие века до 589 г.—начала правления
династия Суй, .был результатом нестабильного положе¬
нии, когда наряду с «ключевым экономическим ареалом»
на севере появились мощные конкурирующие ареалы в
Сычуани и в долине Янцзы.
Таким образом, «ключевые экономические ареалы»
представляли собой своеобразные оазисы на обширной
территории страны, на остальной же ее части сельское
хозяйство было менее продуктивным. Привязанность
«ключевых экономических ареалов» к династийным пра¬
вителям предопределяла их неустойчивость, зависимость
от политических событий в стране. При ослаблении цар¬
ствующей династии «ключевые экономические ареалы»
5 С fa’ а о - Т i n g Chi, Key Economic Areas in Chinese History,
l.ondon, 1936, exp. 4—5.
73
приходили в расстройство, что вызывало рост налоге*
вого обложения крестьянства по всей стране: снабжение
армии и столицы продовольствием и другими сельско¬
хозяйственными продуктами перекладывалось на плечи
малоземельных крестьянских хозяйств. Спад и новый
подъем сельскохозяйственного производства зависел, та¬
ким образом, от состояния политической структуры го¬
сударства, от того, могли ли правители династии под¬
держивать и совершенствовать оросительную систему и
«ключевые экономические ареалы».
Что же касается многочисленных крестьянских хо¬
зяйств, базирующихся на примитивных орудиях труда,
то их судьба и уровень производства всецело зависели
от природных условий. Неурожайные годы, совпадающие
с периодами ослабления государственной системы эко¬
номического управления, как раз и являлись началом
массовых крестьянских восстаний, заканчивавшихся пол¬
ным крушением царствующей династии. Так было в по¬
следний период правления, династии Суй (589—619).
Под влиянием неудачных походов Ян-ли в Корею
государственная система была ослаблена, обременитель¬
ные военные поборы и трудовые повинности переполнили
чашу терпения крестьянских масс. Вспыхнувшее в про¬
винции Шаньдун, а затем распространившееся на дру¬
гие провинции крестьянское восстание привело к паде¬
нию династии Суй и воцарению династии Тан. В резуль¬
тате восстаний китайских крестьян, руководимых Хуан
Чао, и военных выступлений национальных меньшинств,
населяющих северо-западные окраины, захваченные тан-
скими правителями, пала и династия Тан. Не менее тра¬
гично закончился период правления династии Мин
(1368—1644). Внешний экспансионизм минских импера¬
торов, принесший им успех в первый период правления,
когда минский Китай захватил обширные владения со¬
седних народов (монголов, уйгуров, маньчжуров, ко¬
рейцев и др.), повлек за собой огромные материальные
издержки, которые не могли быть полностью возмещены
порабощенными народами (преимущественно кочевника¬
ми) и в большой мере перекладывались на плечи китай¬
ских крестьян. Милитаризм Мшов приводил к ослабле¬
нию государственной экономической системы, к истоще¬
нию и без того малопродуктивных крестьянских хо¬
зяйств. Крестьянские войны, возглавляемые рядовым
74
мандатом Ли Цзы-чэном, закончились захватом столи¬
цы Пекина (1644) и крахом династии Мин, хотя пло-
unviii побед крестьянских армий трудовое крестьянство
ппспользоваться не смогло. Реакционные генералы
|У Сань-гуй и др.) вошли в преступный сговор с мань¬
чжурскими военачальниками и открыли путь к китай-
гкому престолу — в Китае утверждается власть мань¬
чжурской династии Цин.
Для преодоления кризисных ситуаций правители но¬
ны х династий вынуждены были осуществлять ряд про-
I рессивных мероприятий (снижение налогов, передача
но владение крестьян пустующих земель и др.), которые,
однако, не меняли в основе общей направленности по¬
литики династийных правителей: укрепление государст-
понной власти путем сосредоточения лучших земельных
угодий, наиболее важных ремесел, мануфактур непо¬
средственно в руках государства, точнее — император¬
ского двора. Политика огосударствления важнейших от¬
раслей производства и создания привилегированных юри¬
дических и экономических условий для их развития
строилась на выкачивании ресурсов (людских и матери¬
альных) из крестьянского хозяйства, на безудержной
жсплуатации крестьян. Крестьянские хозяйства в таких
условиях обрекались «а разорение и массовое обни¬
щание.
В то же время задерживалось развитие и огосударств¬
ленной земельной и промышленной собственности. Раб¬
ский труд крестьян и ремесленников, насильственно при-,
нлекаемых на огосударствленные предприятия, оказы¬
вался непроизводительным, а если учесть и массовую кор¬
рупцию, и казнокрадство чиновничества, то станет впол¬
не ясным, что огосударствление собственности в условиях
деспотизма приводило к замедлению экономического
развития страны и явилось одной из причин застойно¬
сти общества старого Китая.
* З:
В мае 1970 г. проблемы связи истории Китая с его
этносом, культурой, языком были предметом продолжи¬
тельной беседы пишущего эти строки с акад. Н. И. Кон¬
радом —• членом Ученого совета Института Дальнего
Востока АН СССР со дня его основания. В ходе беседы
75
Н. И. Конрад неоднократно возвращался к мысли о не¬
достаточности господствующего в настоящее время исто¬
рико-археологического подхода к проблемам этноса и на¬
ции в Китае, о целесообразности широкого комплексно¬
го исследования этих проблем не только в связи с исто¬
рией и материальной культурой, но также в связи с ис¬
торией духовной культуры и языка. В свете этих выска¬
зываний необходимо более глубокое изучение истории,
материальной и духовной культуры народов, населяю¬
щих Китай, что несомненно имеет важное значение для
правильного понимания национальных проблем совре¬
менного Китая.
Известно, что основными неолитическими культура¬
ми Северного Китая, под непосредственным воздействи¬
ем которых формировался китайский народ, являются
культуры Яншао и Луншань. Культура Яншао, или куль¬
тура расписной керамики, распространена на значитель¬
ной территории от Цинхая на западе до среднего те¬
чения Хуанхэ на востоке. Культура Луншань объеди¬
няет целую группу неолитических культур, имеющих
при общем типологическом сходстве (наличие черной
гладкой керамики) существенные локальные различия.
Сфера ее бытования — восток Китая: нижнее течение
Хуанхэ и Шаньдунский полуостров.
Помимо культур Яншао и Луншань в указанном
ареале существовал еще ряд культур, которые либо во¬
все не были земледельческими, либо земледелие играло
в них второстепенную роль. В. Эберхард, в частности,
различает восемь дальневосточных неолитических куль¬
тур, принадлежавших народам, обитающим севернее и
южнее Янцзы6. Итак, процесс формирования китайского
народа протекал при сложном взаимодействии многих
культур и народов и не может быть объяснен лишь как
результат взаимодействия двух основных земледельче¬
ских неолитических культур Северного Китая.
Поливное земледелие, которое существовало на тер¬
ритории Северного Китая с начала I тысячелетия до
н. э., сыграло значительную роль в формировании китай¬
ской цивилизации и соответственно китайского наро¬
да, который с течением времени стал все более и более
резко отделять себя от своих соседей, занимающихся
0 См.: W. Eberhard, A History of China, Berkeley, 1950,
стр. 10—12.
76
| ып'оводством или охотой. Поливное земледелие при
низком уровне техники не могло не привести к сосредо-
тчению предков китайцев в районах наиболее благо¬
приятных для такого земледелия — в речных долинах с
лёссовыми, легко возделываемыми почвами.
В эпоху Чжоу, когда происходило формирование ки-
гайской цивилизации и одновременно китайского наро¬
да, были заложены основы традиционной китайской тех¬
ники земледелия, традиционной государственности, тра¬
диционной идеологии (конфуцианство, легизм, даосизм).
Па протяжении истории Китая эти основы неоднократно
видоизменялись, но вплоть до нового времени продолжа¬
ли сохранять значение основ общественной и государст¬
венной жизни Китая. Их влияние сказывается и в на¬
стоящее время.
В результате активной военной экспансии в эпоху
Цинь и Хань к Китаю были присоединены обширные
территории к югу от Янцзы. Однако их колонизация на¬
чинается лишь через несколько столетий после захвата.
Это объясняется малой подвижностью традиционного
китайского хозяйства, не имеющего совсем или распо¬
лагающего недостаточным количеством тяглового скота,
а также запасов и сбережений, необходимых для дли¬
тельного путешествия. Не удивительно, что сколь-либо
крупная миграция китайского населения вызывалась осо¬
быми историческими причинами — завоеваниями Север¬
ного Китая кочевниками из степей Центральной Азии.
Первая значительная миграция китайского населе¬
ния с севера на юг происходила в III—IV вв. н. э., ког¬
да Северный Китай был занят кочевниками, образовав¬
шими там несколько своих государств. Общая миграци¬
онная волна разделилась на несколько потоков. Китай¬
ское население провинций Ганьсу и Шэньси устремилось
в Сычуань, вытесняя местное население в Юньнань и да¬
лее на юг, китайское же население провинций Хэбэй
и Шаньси искало убежище в Шаньдуне. И только ки¬
тайское население Центральной равнины имело реаль¬
ную возможность пересечь Янцзы и приступить к коло¬
низации Южного Китая. В это смутное время примерно
60—70 процентов населения провинций, расположенных
на Центральной равнине, ушло на юг и положило на¬
чало освоению долины Янцзы.
Вторая большая миграционная волна прокатилась с
77‘
севера на юг в период монгольского завоевания Китая
(XII—XIII вв.). Значительные массы китайского насе¬
ления Центральной равнины снова двинулись на юг. На
этот раз наплыв китайского населения привел к оконча¬
тельному освоению территории Гуандуна, Гуанси, Фуц¬
зяня.
В северном и северо-западном направлении мигра¬
ция китайского населения была незначительной, ей пре¬
пятствовали обосновавшиеся там достаточно сильные
державы степных народов, превосходящих в военном от¬
ношении китайцев. На севере Китая преобладали мигра¬
ции на короткие расстояния, не связанные с перемеще¬
нием значительных масс населения и не имевшие своим
следствием значительное расширение ареала, занятого
китайцами.
Заселение Юго-Западного Китая — провинций Юнь¬
нань и Гуйчжоу — проходило в результате миграций на
короткие расстояния китайского населения провинции
Сычуань. Оно началось лишь в XIV—XV вв. и продол¬
жается до сих пор; значительная часть населения
этих двух провинций продолжает оставаться неки¬
тайской.
Сколько-нибудь существенная колонизация террито¬
рий, захваченных при царствовании династии Цин, —
Маньчжурии, Внутренней Монголии, Синьцзяна— нача¬
лась лишь в XIX в. Освоение этих районов проходило бо¬
лее быстрыми темпами, с использованием современных
транспортных средств—железных дорог и морских судов.
Темпы колонизации Маньчжурии особенно Возросли на
рубеже XX в. с началом там железнодорожного строи¬
тельства. В это же время в связи с промышленным и
транспортным строительством на русской территории
Дальнего Востока русские консульства, особенно в
г. Чифу, вербовали китайских .рабочих для проведения
строительных работ на этой территории.
Захват Китаем территорий соседних азиатских го¬
сударств сопровождался усиленной ассимиляцией наро¬
дов, в результате чего многие малые народности стали
утрачивать свои национальные черты и китайские пра¬
вители «по праву сильного» объявляли их ханьцами.
В действительности же в отдельных районах на присо¬
единенной территории, где большая часть населения ос¬
тавалась некитайской, несмотря на усиленную миграцию
78
|.пт;1Йдев, процесс ассимиляции затягивался. И прежде
(него на территории к югу от Янцзы.
Коренное население этих земель, говорящее на раз¬
личных языках-—тай, ицзу, мяо, яо —и относящееся
к южноазиатскому этническому типу, было в основном
земледельческим. Ввиду того что китайцы, прибывшие
из Центральной равнины, составляли меньшинство, эт¬
нический тип населения Южного Китая до сего времени
заметно отличается от этнического типа Северного Ки¬
тая и обнаруживает явные черты сходства с южноазиат¬
ским этническим типом.
Этнические процессы оказали определяющее влия¬
ние на развитие китайского языка. Этническая неодно¬
родность населения породила многочисленные диалекты
китайского языка. С этим связан секрет долголетия
иероглифической письменности. Она сохранилась не
только в силу особенностей китайского языка или кон¬
серватизма китайской культуры — она была нужна как
средство политического объединения разноязычного и
мяогодиалектного населения страны7.
Диалекты существовали и на севере Китая, однако
ввиду того что эта часть страны в большей мере гео¬
графически интегрирована, циркуляция населения не
встречала здесь таких трудностей, как на юге. К тому
же север Китая был ареной многих войн, которые влек¬
ли за собой повышение мобильности населения этой ча¬
сти страны. Все это способствовало его лингвистической
интеграции. Диалектные различия, сохраняющиеся на
севере и в настоящее время, не препятствуют взаимопо¬
ниманию между носителями разных диалектов. Для юга
же характерна тенденция к лингвистической дезинтегра¬
ции. Разобщены не только отдельные части Южного Ки¬
тая, и но и юг с севером в целом.
Так, динамика этнической истории китайского наро¬
да находит отражение в динамике исторического процес¬
са Китая в целом.
7 См.: М. В. С о ф р о н о в, Лингвистические проблемы в китай¬
ском обществе,— «Проблемы Дальнего Востока», 1972, № 1, стр. 157.
Е. М. Пинус
н: И. КОНРАД —ученый и педагог
В 1913 г. в одном из петербургских издательств вы¬
шла небольшая книжка, которая могла привлечь к себе
внимание уже одним своим названием: «Современная
начальная школа в Японии». Тема для русской науки
совершенно новая. Автором этой книги был Н. И. Кон¬
рад, она явилась первой опубликованной им работой.
Николай Иосифович, за год перед тем окончивший ки¬
тайско-японский разряд факультета восточных языков
Петербургского университета и одновременно Практиче¬
скую восточную академию, был командирован на корот¬
кий срок в Японию, где и занялся изучением постановки
народного образования. Общество, командировавшее Ни¬
колая Иосифовича и окончившего вместе с нимМ. Рам-
•минга в Японию, по возвращении стажеров заслушало
их доклады. Доклад Николая Иосифовича был опубли¬
кован в журнале Министерства народного просвещения,
а затем вышел отдельной книгой, о которой идет речь.
Я не случайно начала свое сообщение о Николае
Иосифовиче — ученом и педагоге с этой его первой ра¬
боты. Она во всех отношениях примечательна. Содержа¬
ние ее чрезвычайно широко и выходит далеко за рамки
заглавия. Дваддатидвухлетний востоковед Н. И. Конрад
рассматривает проблему начальной школы в неразрыв¬
ной связи с общей постановкой образования в Японии,
с историей японской культуры. Он высказывает свою точ¬
ку зрения на образование как ступень «нравственного
воспитания» японцев, излагает мысли о религиях и ре¬
лигиозных учениях Китая и Японии, их роли в «нрав¬
ственном воспитании», наконец, оценивает достоинства
и недостатки японской системы образования, обнаружи-
80
пая зрелое понимание задач и методов обучения вообще
и глубокое проникновение в специфику духовной жиз¬
ни, образ мышления тогдашних японцев. Рассматривая
поставленную проблему глубоко и всесторонне, Николай
Иосифович стремится найти ответ на вопрос: каким об¬
разом смогла Япония совершить скачок от средневековья
к современному, развитому обществу?
Характерен и самый выбор темы. В то время как
М. Рамминг избрал предметом изучения периодическую
печать Японии, Николай Иосифович посвятил свое двух¬
месячное пребывание в стране изучению школы. Николай
Иосифович всегда сознавал огромное значение образо¬
вания в развитии культуры и общества в целом, это со¬
знание наложило отпечаток на всю его дальнейшую дея¬
тельность, важнейшей составной частью которой был его
труд педагога.
Оставление при университете, снова поездка в Япо¬
нию— «с ученой целью», блестяще сданные экзамены на
степень магистра и опять командировка в страну, на
этот раз длительная, — таков быстро пройденный Ни¬
колаем Иосифовичем путь от недавнего выпускника. до
ученого, зрелого, несмотря на молодые годы. Путь этот
не был легким. «Оставленные при университете были
предоставлены самим себе, никто за их научный рост не
отвечал, и только самые стойкие из них, после много¬
летних мытарств и злоключений, защищали в конце кон¬
цов диссертации и получали ученую степень», — вспо¬
минает в 20-е годы один из университетских про¬
фессоров.
В те времена, насколько можно судить, педагог и
ученый не мыслились раздельно. Ученый непременно
становился профессором, университетский педагог не мог
не быть ученым. Так ■— ученым и педагогом — Николай
Иосифович приступил с осени 1922 г. к своей деятель¬
ности в Петроградском университете, продолжавшейся
без перерыва полтора десятилетия.
В первые же послереволюционные годы руководство
университета стало принимать меры к укреплению и
развитию японоведения. Японской кафедре предостав¬
ляется должность профессора. И Николай Иосифович,
назначенный в 1922 г. заведующим кафедрой, вполне
закономерно получает профессорское звание. В архив¬
ных материалах, относящихся к началу 20-х годов, есть
6 Зак. 326
81
упоминание о том, что преподавание японского языка
и литературы на всех курсах обеспечивается всего од¬
ним профессором кафедры. Этим профессором был Ни¬
колай Иосифович, руководивший одновременно и еще
одной кафедрой—японской кафедрой Ленинградского
института живых восточных языков (позднее—Ленин¬
градский восточный институт им. А. С. Енукидзе).
Глубокое знание японского языка, японской литера¬
туры во всем ее объеме — от средневековья до современ¬
ности, широкая эрудиция позволили Николаю Иосифови¬
чу разработать и основать в Ленинградском универси¬
тете дифференцированные курсы. Он читал «Введение
в японскую филологию» и «Введение в изучение япон¬
ской культуры», историю литературы нового времени и
историю литературы японского средневековья, элемен¬
тарный курс японского языка для студентов младших
курсов и полный — для студентов старших курсов. Так,
с самого начала преподавательская и научная деятель¬
ность Николая Иосифовича охватывает широкий круг
проблем и дисциплин. И что особенно важно, подготовка
студентов-японоведоз впервые приобретает систематиче¬
ский характер — разрабатываются учебные программы,
создаются учебные пособия.
Японоведение в этот период поднимается на новую,
более высокую ступень: оно выходит из синкретического
состояния и становится подлинно научной отраслью во¬
стоковедной науки.
Уже в начале 30-х годов преподавание японоведче-
ских дисциплин в Ленинградском университете ведется
строго дифференцированно. Диалектологию читает сту¬
дентам Н. А. Невский, историю литературы — Н. И. Кон¬
рад, старояпонскому языку учит Е. М. Колпакчи, спе¬
циализировавшаяся в области истории языка, современ¬
ный язык преподает А. А. Холодович, лингвист, занима¬
ющийся также вопросами общего языкознания, иерогли¬
фическую письменность—молодой специалист М. Ф. Хван,
областью научных занятий которого становится теория
письменности. Практику разговорного языка ведет
О. П. Петрова. Курс лекций по истории страны читает
первый аспирант Николая Иосифовича Д. И. Гольд¬
берг. Позднее историю философии Японии читает
Я. Б. Радуль-Затуловский. Что характерно в такой рас¬
становке преподавательских сил? Педагогическая дея-
82
и лыюсть каждого молодого специалиста полностью от-
тот его научным интересам. Николай Иосифович умел
видеть склонности каждого из своих учеников и исполь-
кжать эти склонности, как и результаты научной ра¬
ти >ты молодого специалиста, на благо преподавания.
Научный диапазон Конрада-япониста был чрезвычай¬
но широк. Он был историком, историком культуры, язы¬
коведом. Хорошо известны его выдающиеся труды во
всех этих областях. Но мне ближе всего Николай Иоси¬
фович — литературовед. Он был увлеченным литерату¬
роведом. Его глубоко интересовал процесс развития
н конской литературы, в котором он усматривал проявле¬
ние специфических особенностей духовной жизни япон¬
цев и черты мирового литературного процесса.
Николай Иосифович страстно желал, чтобы сокрови¬
ща японской литературы стали известны большому кру¬
гу советских читателей. Его занятиям литературой всег¬
да сопутствовал труд переводчика. Он переводил сам
н привил любовь к переводу своим ученикам. Два сбор¬
ника, вышедшие последовательно в 1927 и 1935 гг., —-
оба под редакцией Николай Иосифовича •—• отразили ре¬
зультаты переводческой деятельности его самого и его
талантливых старших учеников: Е. М. Колпакчи,
Н. И. Фельдман, А. Е. Глускиной, А. А. Холодовича,
Г. О. Монзелера, Е. Г. Крейцер. Характерно, что обе
книги посвящены классической литературе Японии. Ни
огромная историческая дистанция, ни трудность старо¬
японского языка не отпугнули молодых энтузиастов. Ряд
выполненных ими переводов до сегодняшнего дня оста¬
ется непревзойденным по верности подлиннику и ху¬
дожественному мастерству.
Исследования Николая Иосифовича, помещенные в
этих книгах, в частности в первой из них — «Японская
литература в образцах и очерках», заложили добротную
основу дальнейшего изучения литературы японского
средневековья.
Что же касается переводческой деятельности японо¬
ведов, осуществляемой под руководством Николая Иоси¬
фовича, то можно сказать, что уже в 30-е годы в обла¬
сти японоведения формируется советская переводческая
школа, вырабатываются те основные принципы, которым
следуют в дальнейшем все переводчики-японоведы: стрем¬
ление избежать случайности в выборе произведения для
- 6*
83
перевода, отбор лучших, наиболее характерных образ*
цов, что непременно предполагает отличное знание ли¬
тературы в целом и, наконец, абсолютная верность япон¬
скому оригиналу (какие-либо изменения или сокраще¬
ния не допускались). При тогдашней неразработанности
переводческой науки, отсутствии теории ее, художествен¬
ный перевод, основанный на подобных принципах, сле¬
дует признать значительным достижением.
Будучи страстным любителем литературы японского
средневековья, Николай Иосифович прекрасно сознавал
тем не менее необходимость введения в научный оборот
того, что создавалось в современной Японии. К концу
20-х годов в Ленинграде, также под руководством
Н. И. Конрада, сформировался небольшой, но сильный
отряд исследователей и переводчиков современной япон¬
ской литературы, в том числе произведений пролетарских
писателей. Во главе этой группы стояла Н. И. Фельдман,
одной из первых в нашей стране начавшая изучать и пе¬
реводить японских пролетарских авторов.
В 30-е годы коллектив ленинградских японоведов,
возглавляемый И. И. Конрадом, объединял лучших спе¬
циалистов страны. Эти годы можно считать первыми го¬
дами расцвета нашего японоведения. Ученики Николая
Иосифовича поддержали и продолжили начатое им стро¬
ительство японской кафедры в Ленинградском универ¬
ситете. Были защищены первые кандидатские, а в после¬
дующие годы и докторские диссертации ученых, выпесто¬
ванных Николаем Иосифовичем. Имена этих ученых хо¬
рошо известны, нет нужды перечислять их.
После второй мировой войны Николай Иосифович,
как известно, жил и работал в Москве. Диапазон его
деятельности существенно расширился, уже не едини¬
цами, как прежде, а многими десятками исчислялись те¬
перь его ученики. Вышли в свет фундаментальные тру¬
ды Николая Иосифовича.
В заключение я позволю себе несколькими штриха¬
ми очертить облик Н. И. Конрада, памятный мне по лич¬
ным воспоминаниям. В 1933 г. японская кафедра впер¬
вые осуществила большой прием студентов. Нас было
двадцать шесть человек. Коллектив преподавателей был
крохотным — четыре-пять человек, но Николай Иосифо¬
вич рассчитывал на энтузиазм и самоотверженность
своих помощников. На кафедре в те дни царила атмо-
84
| фора доброжелательности и глубокой заинтересованно-
I ш в каждом студенте. Я помню удивительную доброту
Николая Иосифовича к студентам. Это была не снисхо¬
дительность, идущая от равнодушия, а именно доброта..
Казалось, Николай Иосифович все еще продолжал удив¬
ляться и радоваться тому, что все новые и новые моло¬
дые люди приходят к нему, чтобы отдать годы учения
его любимому японоведению. Его радовал каждый удач¬
ный ответ студента, он поддерживал первые попытки са¬
мостоятельных, не учебных переводов, смело выдвигал
студентов на преподавательскую работу. Так, он поручил
преподавание иероглифической письменности М. Ф. Хва¬
ну — в то время студенту последнего курса. Он предло¬
жил двум своим ученицам — студенткам третьего кур¬
са — выполнить литературные переводы для готовящей¬
ся к печати книги. Опубликованные в 1938 г., эти пере¬
воды стали началом работы И. Л. Иоффе и моей в об¬
ласти переводов японской литературы. Подобных при¬
меров можно было бы привести много.
Я помню, как во время лекций, которые читал Ни¬
колай Иосифович, хотелось положить перо и только слу¬
шать, чтобы не пропустить ни одного слова и в полной
мере ощутить наслаждение, доставляемое совершенством
чтения.
Николай Иосифович пришел в японоведение, когда
оно было синкретичным. Но наука шла вперед, ее разви¬
тие требовало разделения японоведения на отдельные
отрасли. И Николай Иосифович направлял своих уче¬
ников по пути специализации — в области японской ис¬
тории, истории литературы, языка. Сам же он всегда был
на уровне последних достижений в каждой из этих об¬
ластей, представляя собою редкий тип ученого-универ-
сала.
Будучи востоковедом, глубоко понимая националь¬
ную специфику японской культуры, Николай Иосифович
вместе с тем чутко улавливал ее связи с мировым исто¬
рическим процессом, мировой культурой. Широта его
мышления постоянно будировала исследовательскую
мысль его учеников — и не только японоведов, побуж¬
дала всесторонне изучать историю и культуру Востока
в их связях. Вот почему можно сказать, что Николай
Иосифович был выдающимся педагогом, учителем в луч¬
шем смысле этого большого слова.
Л. Д. Позднеева
Н. И. КОНРАД КАК ПЕДАГОГ
Огромный вклад Н. И. Конрада в науку, в отдельные
ее области — японоведение, синологию, в изучение все¬
го Дальневосточного региона, получил в литературе бо¬
лее полное освещение, чем его педагогическая деятель¬
ность. Поэтому мне хотелось бы остановиться на послед¬
ней, показать, что педагога в нем нельзя отделить от
ученого, как и ученого — от педагога. Лучшей иллюстра¬
цией этого могли бы послужить начало и завершение
его творческого пути. К преподаванию китайского и
японского языка он приступил в Киеве в 1913 г. и в том
же году опубликовал свою первую научную работу —
«Современная начальная школа в Японии», а в 1958 г.
он уже открыл чтение нового общего курса «Литература
зарубежного Востока» в ИВЯ при МГУ и возглавил ре¬
дакцию первых в мире учебников к этому курсу, при¬
чем один из них •— «Литература Востока в средние ве¬
ка»— вышел в последний день его жизни, а другой —
«Литература древнего Востока» — был сдан в набор
вскоре после его смерти.
Разносторонность знаний Н. И. Конрада, широта его
научных интересов сейчас кажутся чем-то удивительным,
но в этом — продолжение лучших традиций выдающих¬
ся русских ориенталистов XIX и XX вв. Еще в 1928—
1932 гг., когда я училась в ЛГУ на отделении Востока, от
китаистов, японистов и прочих востоковедов требовали
усвоения знаний в полном объеме филологического фа¬
культета наравне со студентами-западниками. Показа¬
тельной тогда для отделения считалась требовательность
ученого-энциклопедиста академика В. В. Бартольда.
Своими знаменитыми лекциями по истории изучения Во-
I тока он приучал студентов с первого же курса не упу¬
скать из виду ни одной из стран Востока, ни одного тру¬
да по истории нашей науки, изложенного на любом из
европейских языков. Того же требовали от студентов
вместе со знаниями не менее трех западных и двух во¬
сточных языков академик В. М. Алексеев и другие про¬
фессора. Ведь востоковедение в нашей стране — изуче¬
ние Дальнего, Ближнего и Среднего Востока — утвер¬
дилось как наука комплексная. Еще в указе Петра Ве¬
ликого от 1700 г. предписывалось ввести изучение сразу
двух языков — китайского и монгольского. К. ним вскоре
естественно добавились маньчжурский, официальный при
правивших в Китае завоевателях, и тибетский, необходи¬
мый для изучения религии буддизма. Всеми этими язы¬
ками, как правило, владели специалисты по Дальнему
Востоку, в том числе и Н. И. Конрад, добавивший к ним
еще японский и корейский. Лишь с 20-х годов востокове¬
ды стали ограничиваться выбором «второго языка», для
китаистов — японского, для японистов — китайского.
Специализация велась в основном по лингвистике,
истории, литературе, но выпускались иногда специалисты
и по философии, искусству. Студенты могли выбирать для
себя любое направление, исходя из собственных наклон¬
ностей и способностей. Большое влияние в этом отноше¬
нии оказывала индивидуальность отдельных ученых. Ака¬
демик В. >М. Алексеев, как известно, был знатоком во
многих областях китаеведения. Он прекрасно вел заня¬
тия по древним конфуцианским памятникам, по средне¬
вековой даосской поэтике, живописи, в том числе китай¬
скому лубку, увлекал нас, студентов, чтением и толко¬
ванием поэтов VIII—X вв., новеллиста Пу Сун-лина
(XVII—XVIII вв.) и многих других авторов. Ю. К. Щуц-
кий вел очень интересные спецкурсы по отдельным древ¬
ним памятникам. Но лекций по истории китайской
литературы ни В. М. Алексееве, ни Ю. К. Щуцкий
не читали. Такой курс пытался создать Б. А. Васильев,
однако лекции его зачастую сводились к чтению текстов,
переводов которых, даже самых необходимых, тогда не
было. Курс японской литературы вел Н. И. Конрад. Лек¬
ции его были столь насыщены по содержанию и прекрас¬
ны по форме, что он, в противоположность В. В. Бартоль¬
ду, не «устрашал» студенческую аудиторию, а очаровы¬
вал ее. Его ходили слушать не только японисты и не
только востоковеды. И тот, кто однажды попадал на его
лекции, в дальнейшем уже не пропускал их. Когда трид¬
цать семь лет назад в Дальневосточном университете мне
пришлось создавать свой курс истории китайской лите¬
ратуры, образцом для меня были лекции Н. И. Конрада.
Талантливый педагог и прекрасный оратор, Н. И. Кон¬
рад умел постоянно обогащать свои курсы новым, слож¬
ным материалом. «Лекции Н. И. Конрада по литературе,
языку и истории Японии, — вспоминал академик
Е. М. Жуков, — создавали у нас в СССР как бы эн¬
циклопедию японской культуры»'.
'Выпавшая на долю Н. И. Конрада организация первой
кафедры японского языка и литературы в Петроградском
университете (начиная с 1922 г.), а затем японского раз¬
ряда (позже — кафедры) в Ленинградском институте жи¬
вых восточных языков (впоследствии — Ленинградском
восточном институте им. А. С. Енукидзе) утвердила в
нем первооткрывателя ряда областей науки. Обеспечи¬
вая высокий уровень преподавания, он создавал все но¬
вые университетские курсы — истории японского языка,
•старописьменного японского языка, грамматики . совре¬
менного японского языка. В результате чтения этих кур¬
сов появились его «Синтаксис японского национального
.литературного языка» (1937) и другие труды, в первую
очередь в области лингвистики, которые увенчались со¬
зданием «Большого японо-русского словаря», вышедше¬
го под редакцией Н. И. Конрада в 1970 г.
Университетский курс Н. И. Конрада по истории Япо¬
нии также оформился во многих его работах, начиная
с наиболее ранних — «Вопросы японского феодализма»
(1923), «Лекции по истории Японии», «Надельная си¬
стема Японии» (1937). Глубокое знание общего для
ряда стран наследия Китая, а также изыскания по
отдельным узловым моментам истории стран Дальнего
Востока позволили Н. И. Конраду решить ряд основных
проблем истории этих стран и стать в дальнейшем од¬
ним из создателей и редакторов таких сводных коллек¬
тивных работ, как учебники МГУ по истории стран за¬
рубежного Востока (1958, 1968), как десятитомное ака¬
демическое издание «Всемирная история». 11 Е. Ж у к о в, К семидесятилетию академика Николая Иосифо¬
вича Конрада, —• сб. «Китай. Япония. История и филология», М.,
1961, стр. 5.
••88
Педагогическая и пропагандистская работа Н. И. Кон*
рада привела его к изучению искусства, и прежде всего
театра. В числе его работ большой очерк «Японский
театр» (1929), серия статей о театре Но (1926), театре
Кабуки (1928), а также исследования по отдельным пе¬
риодам истории театра: «Театральные представления в
древней Японии» (1965), «О театральном искусстве Япо¬
нии VII—VIII вв.» (1966) и др.
Лекции по истории литературы требовали от
Н. И. Конрада постоянных изысканий. Его работы в этой
и в других областях были тесно связаны с исследова¬
нием и переводом памятников. Он вводил в свой курс
все новые произведения, переводы которых выходили в
свет с его вступительными статьями и комментариями:
«Исэ-моногатари», X в., «Записки из кельи» Камо-но'Ге-
мэй, XIII в. (1921); главы из «Повести о Гэндзи» Мура-
саки Сикибу, XI в. (1924—1925) и др. Эти труды вместе
со своими лекциями и переводами лучших своих учени¬
ков Н. И. Конрад положил в основу книги «Японская
литература в образцах и очерках» (1927). Они же полу¬
чили дальнейшее развитие в последующих статьях и мо¬
нографиях: «Первый этап японской буржуазной литера¬
туры» (1932), «Феодальная литература Японии и Ки¬
тая», «Японский феодальный эпос» (1935), а также во
вводных очерках к образцам японской новой литературы
с характеристиками крупнейших писателей XIX—XX вв.,
например в «Хрестоматии японского языка», вып. III
(1949), в комментариях к переводу книги «Современная
японская литература» (1961) и других работах.
В перечисленных печатных работах2 не представлен,
однако, в достаточной мере труд Конрада-ледагога:
программы по предметам, планы, методические разра¬
ботки. В них, чуть ли не ежегодно пересматриваемых, по¬
степенно улучшаемых, находит отражение процесс не¬
прерывного совершенствования лекций, семинаров и про¬
чих форм занятий со студентами, аспирантами. Труды
эти далеко не всегда доводились до публикации. Но то,
что не удавалось опубликовать, не пропало даром. Пе¬
дагоги, выращенные Н. И. Конрадом, продолжают поль¬
зоваться его лекциями, программами по языку, истории,
2 Список трудов Н. И. Конрада см.: «Историко-филологические
исследования. Сборник статей к семидесятипятилетию академика
Н. И. Конрада», М., 1967, стр. 9—20.
89
литературе Японии — всем тем, что составляет итог его
многолетней педагогической деятельности. Материалы
эти помогают все новым кадрам повышать научный уро¬
вень, совершенствовать педагогическое мастерство.
Призвание педагога, способность безраздельно вла¬
деть вниманием аудитории, внушить любовь к предмету
вместе с огромной эрудицией и научной многогранно¬
стью позволили Н. И. Конраду вырастить плеяду учени¬
ков, специалистов во многих областях -науки. -Многие из
них уже создали свои школы, воспитали своих учеников.
Никто из них, конечно, =не мог повторить сэнсэя в це¬
лом—«последнего из могикан» с таким огромным круго¬
зором и всеобъемлющими научными интересами.
В числе учеников Н. И. Конрада историки и филосо¬
фы — академик Е. М. Жуков, профессора А. Л. Гальпе¬
рин, Я. Б. Радуль-Затуловский, В. М. Константинов,
Э, Я. Файнберг, доценты Г. И. Подпалова, Н. А. Иофан
и др.; лингвисты — профессора Е. М. Колпакчи, А. А. Хо-
лодович, А. А. Пашковский, Н. И. Фельдман, доценты
Е. Л. Наврои-Войтинская, Н. А. Сыромятников, А. Н. Со¬
колов, И. В. Головнин, И. Ф. Вардуль, С. В. Неверов
и др.; литературоведы — доктора и кандидаты наук
A. Е. Глускина, К. А. Попов, Е. М. Пинус, Р. Г. Карли¬
на, В. В. Логунова, И. Л. Иоффе, И. А. Боронина,
B. С. Гривнин -и др.; искусствоведы — Л. Д. Гришеле-
ва, А. С. Коломиец. Нельзя не назвать и таких продол¬
жателей Н. И. Конрада в области художественного пе¬
ревода, как В. Н. Маркова, например.
Значительная часть названных научных работников—
сотрудники институтов АН СССР, не менее значитель¬
ная — преподаватели Московского, Ленинградского, Вла¬
дивостокского университетов, МГИМО и других высших
учебных заведений, в которых изучается Восток. Многие
из них принимали участие в возглавлявшихся Н. И. Кон¬
радом коллективных трудах.
Число последователей Н. И. Конрада, как уже гово¬
рилось, не ограничивается японистами. К ним относится
и немало китаеведов, в том числе О. Л. Фишман,
Б. Б. Вахтин и др. Н. И. Конрад питал неистощимый
интерес к истории, философии, литературе Китая. У не¬
го имеется ряд трудов по синологии, начиная с иссле¬
дования и перевода таких важнейших памятников антич¬
ности {VI—IV вв. до и. з.), как «Сунь-цзы» (1950) и
•90
■ У-цзы» (1958), выдержанных в лучшей китайской и
■inомской комментаторской традиции, изданного по ини¬
циативе и под редакцией Н. И. Конрада перевода
10. К. Щуцкого «Китайская классическая „Книга пере-
мен“» (1960), и кончая многими статьями 1955—1966 гг.,
собранными в книге «Запад и Восток».
Эти труды Н. И. Конрада в корне отличались от по¬
являвшихся иногда у нас работ монографического ха¬
рактера, на которых, как уже давно замечено, истории
литературы построить нельзя. Создание монографий, по¬
священных отдельным авторам или памятникам, нередко
ведет к потере исторического подхода, а увлеченность
исследователя имеет своим следствием преувеличение
роли изучаемого автора, утрату критериев объективно¬
сти. Лучшим, да и, пожалуй, единственным противоядием
в подобных случаях служит постоянное, из года в год,
чтение курса по истории литературы, в котором опре¬
деляется значение каждого писателя не только для его
времени, но и для дальнейшего развития литературного
процесса. Многолетняя работа над лекционным мате¬
риалом сохранила у Н. И. Конрада привычку к строго
историческим характеристикам явлений и в трудах мо¬
нографического характера. Свойственный Н. И. Конра¬
ду историзм вместе со способностью выделять главные,
узловые вопросы истории и решать их, сделали его пре¬
красным руководителем для тех, кто стремился к выяв¬
лению общих закономерностей в массе особенного, еди¬
ничного, неповторимого.
Когда чтение курсов лекций по отдельным литерату¬
рам Востока, начатое в 1944 г. на историческом и фи¬
лологическом факультетах МГУ, а затем продолженное
в Институте восточных языков при МГУ, выдвинуло на
повестку дня создание общего курса как части курса
«Зарубежная литература», Н. И. Конрад оказался во
главе коллектива авторов-востоковедов МГУ. Общность
позиций обусловила общую платформу, которую можно
охарактеризовать как отказ от «изобретения велосипе¬
да» — выработки особой теории для литератур Востока,
как того требовали некоторые ориенталисты. Теория ли¬
тературы, разумеется, создавалась в каждой из стран
Востока, но в странах Европы степень ее разработан¬
ности была более высокой в каждую отдельно взятую
эпоху —от Аристотеля и Горация до Буало и Лессинга,
91
от трудов Маркса, Энгельса, Ленина до советского ли¬
тературоведения. Это объясняется огромным междуна¬
родным опытом, обусловленным в странах Европы снача¬
ла такими общими факторами, как греко-римская антич¬
ность и христианство, затем общеевропейским характе¬
ром Возрождения, Просвещения и, наконец, учением
Маркса, которое появилось как «законный преемник
лучшего, что создало человечество в XIX веке в лице не¬
мецкой философии, английской политической экономии,
французского социализма»3.
Не случайно именно у европейских просветителей по¬
является представление о единстве мирового историче¬
ского процесса. Инициативная роль Вольтера проявляет¬
ся в создании «первого опыта подлинно-всемирной
исторической концепции»4, Гердера — в постановке темы
«всеобщая история мировой культуры»5, Гёте — в
выдвижении мысли «о необходимости создания целост¬
ной научной истории всеобщей литературы»6. Новатор¬
ство европейских просветителей сочетается с дальней¬
шим расширением их кругозора -— с привлечением худо¬
жественных произведений восточных писателей и других
материалов ориенталистики. Естественно, что такого до¬
стижения просветительской мысли, как представление о
единстве мирового процесса, мы не находим у теорети¬
ков Востока в силу конкретно-исторических условий это¬
го региона. Так, если об итальянской литературе
Б. Г. Реизов пишет, что она «развивалась в большом ди¬
намическом и противоречивом единстве европейских ли¬
тератур и ни один сколько-нибудь крупный итальян¬
ский писатель не избежал контактов с литературами
других стран», и заключает, что «эти контакты и взаимо¬
действия являются исторической необходимостью всякого
литературного процесса и, следовательно, одной из его
закономерностей»7, то литература Китая, одной из стран
3 В. И. Ленин, Три источника и три составных части марк¬
сизма,— Сочинения, т. 23, стр. 43.
4 К- Н. Д е р ж а в и н, Вольтер, М., 1946, стр. 218.
5 В. М. Жирмунский, Предисловие,— И. Г. Гер дер, Из¬
бранные сочинения, М.—- Л., 1959, стр. XLV.
6 В. П. Неустроев, Немецкая литература эпохи Просвеще¬
ния, М., 1959, стр. 136.
7 Б. Г. Реизов, Итальянская литература XVI11 в., Л., 1966,
стр. 347.
■52
древнейшей традицией, представляет исключение из
питого правила. В китайской литературе вследствие ее
раннего развития, вплоть до середины XVII в., и отра¬
жения в ней сознания национальной исключительности
обнаруживается такой «самостоятельный организм, зам¬
кнутый в самом себе, живущий своей одинокой жизнью»,
которого, по словам Б. Г. Реизова, «история литерату¬
ры не знает, во всяком случае, в пределах европейского
мира»8. Китайская литература воздействует на корей¬
скую, японскую, вьетнамскую, в самом же Китае не
знают даже тех произведений, которые написаны в Ко¬
рее, Японии, Вьетнаме на китайском языке. Вследствие
отсутствия привычки изучать иностранные языки, чи¬
тать и переводить литературу других стран в Китае ос¬
таются неизвестными лучшие иностранные писатели. Там
не знакомятся даже с таким произведением, как япон¬
ская повесть о принце Гэндзи (XI в.), которая возникает
под влиянием китайской новеллы эпохи Возрождения и
опережает на несколько веков возникновение в Китае
крупной повествовательной формы. Поэтому литература
данной страны предстает перед исследователем почти без
взаимосвязей, лишенная возможности обогащения через
восприятие художественного творчества и теории других
народов. Особенно серьезной помехой это становится для
разработки теории, которой приходится объяснять про¬
цессы, происходящие в китайской литературе только в
свете собственного опыта без привлечения чужого.
Подобная ограниченность не могла не сказаться в
решении таких основных вопросов, как роль ре¬
лигии и борьба против церкви при феодализме. Если
в Европе существовали определения для светской вла¬
сти, отличной от духовной, то передовые деятели Китая
не поднялись до осмысления сходных явлений в собст¬
венном государстве и выработки соответствующих фор¬
мулировок. Н. И. Конрад же сумел объяснить происхо¬
дивший в Китае в эпоху . Возрождения процесс как «от¬
крытие человека», назвав его «„секуляризацией" теоре¬
тической мысли», ее переходом «от религиозного мыш¬
ления к светскому»9. Значительно раньше Н. И. Конрад
выявил сходные с китайскими особенности развития го¬
s Там же, стр. 346.
9 Н. И. Конрад, Запад и Восток, М., 1966, стр. 254—255.
93
сударства в Японии: «Это — своеобразное сосущество¬
вание и взаимоотношение светской и духовной властей,
с особым характером этой последней... при всех сменах
государственного режима в Японии всегда сохранялась
некая единая (или вернее — мыслимая единой) линия
наследственных царей, соединявших... в своем лице и
функции верховного правителя и верховного жреца» 10 11 *.
Такая характеристика древней теократии в Японии про¬
ливала свет и на обнаруженную еще Н. Бичуриным осо¬
бенность конфуцианской церкви в Китае. «Религия уче¬
ных, — писал он, — отличается от всех известных в ми¬
ре религий тем, что она не определяет особенного со¬
словия, которому бы исключительно было предоставлено
исполнение религиозных обрядов... Начиная с государя
до последнего чиновника, жертвоприношение по долж¬
ности совершают в церемониальном одеянии...»; «граж¬
данский чиновник вместе с должностью принимает на
себя обязанность жреца» п. Формулировку для конфу¬
цианства, выступавшего «как философская апология фео¬
дально-монархической и теократической государствен¬
ности» !2, давал и К- Н. Державин.
В своих антиклерикальных выступлениях передовые
люди Китая (в новое и даже в новейшее время) не под¬
нялись и до признания необходимости отделения церкви
от государства. Задача «заменить религию искусством» 13
в школе безуспешно выдвигалась Цай Юань-пэем, Лу Си¬
нем и др. после революции 1911 г. Не было ясности не
только в толковании коренных вопросов о роли церкви и
ереси в эпоху феодализма в Китае, но и в понимании раз¬
личных этапов антифеодальной борьбы как борьбы про¬
тив религиозного начала за светское.
Разработка всех этих проблем при содействии
Н. И. Конрада и является, как нам кажется, наибо¬
лее важной в наших уже опубликованных учебниках по
университетскому курсу «Литература зарубежного Во-
10 Н. И. К о н р а д, Японская литература в образцах и очерках,
т. 1, Л., 1927, стр. 9—10.
11 йакинф [Н. Бичурин], Описание религии ученых (1844),
Пекин, 1906, стр. 9; его же, Китай, его жители, нравы, обычаи,
просвещение, СПб., 1840, стр. 54.
13 К. Н. Д е р ж а в и н, Китай в философской мысли Вольтера,—
Вольтер, Статьи и материалы, Л., 1947, стр. 93.
13 Л. Д. Позднеева, Лу Синь, Жизнь и творчество, М., 1959,
стр. 74.
94
пока». Основным в них представляется вопрос о во-
| тчиом Возрождении, поставленный и решенный, как
известно, в трудах Н. И. Конрада и ряда других уче¬
ных. Труды Н. И. Конрада продолжают служить нам
опорой и в работе над следующим выпуском учебника —
«Литература Востока в новое время», в центре которого
проблема восточного Просвещения.
Раздумья Н. И. Конрада над эпохой Просвещения
п японской литературе XVII—XVIII вв. начались еще
н 20-х годах и продолжались до последних дней его
жизнии. Он признавал «просветительский период» как
«общепринятое название первого этапа истории разви¬
тия общественной мысли в Японии после революции
Мэйдзи», которое «употребляется и для обозначения та¬
кого же этапа истории Просвещения и литературы», ох¬
ватывающего «первые пятнадцать — двадцать лет начи¬
ная с переворота 1867—1868 гг.». Годы же гэнроку
(1688—1704) он трактовал как обозначение «времени рас¬
цвета литературы и искусства японской эпохи Просвеще¬
ния, охватывающей три последних десятилетия XVII в. и
два первых десятилетия XVIII в. В литературе — это вре¬
мя, когда жили и создавали свои произведения Ихара
Сайкаку... Мацуо Басё... Тикамацу Мондзаэмон» 14 15. Од¬
ни произведения названных авторов — Сайкаку и Ти¬
камацу — вместе с китайским романом «Цзинь, Пин,
Мэй» (XVI в.), как считал IT. И. Конрад, «заставляют
впомнить Лесажа, Филдинга, Смоллета, Дефо с его
„Моль Флендерс11, даже Ричардсона...»; другие — «„бы¬
товые пьесы11 (сэвймоно) Тикамацу Мондзаэмона и его
же ^исторические пьесы11 (дзидаймоно)» вместе со зна¬
менитой китайской драмой XVI—XVIII вв. напоминают
«„мещанскую драму11 Лессинга и его последователей в
Европе, исторические трагедии Шиллера и Гёте» 16. Па¬
раллели между романами китайскими и европейскими
проводились и ранее. Так, Абель-Ремюза отмечал «жи¬
вопись подробностей, которой особенно отличаются ки¬
тайские романисты» в XVII в., и раскрывал их «близость
14 См.: Н. И. Конрад, Японская литература в образцах к
очерках, стр. 22, 462—463; его же, Столетие японской револю¬
ции,—«Народы Азии и Африки», 1968, № 4.
15 «История современной японской литературы», М., 1961,
стр. 328, 360-361.
16 Н. И. К о н р а д, Запад и Восток, стр. 381—382.
95
к Ричардсону, Филдингу, или, по крайней мере, к док¬
тору Смоллету и Ф. Верней» 17 18. Сходство таких китай¬
ских произведений со своим собственным признал и сам
Гёте. В беседе с Эккерманом 31 января 1827 г. Гёте ска¬
зал, что прочитал «китайский роман», который предста¬
вился ему «в высшей степени замечательным». В нем
«люди мыслят, действуют и чувствуют почти гак же, как
и мы, и очень скоро сам начинаешь чувствовать себя им
сродни... Все у них...очень похоже на моего „Германа и
Доротею11, так же как на английские романы Ричард¬
сона» !8.
В своих сопоставлениях Н. И. Конрад развивал, сле¬
довательно, идеи европейских просветителей. Все эти
денные мысли Н. И. Конрада, щедро рассыпанные в его
трудах, продолжают помогать нам в работе.
Талантливый, вдохновенный педагог, обладавший осо¬
бым даром будить творческую мысль, поощрять учени¬
ков к самостоятельности, Н. И. Конрад будет жить в
сердцах своих последователей, его идеи будут по-преж¬
нему стимулировать научный поиск. В области япони¬
стики, китаеведения, востоковедения в целом сформи¬
руется еще немало специалистов, способных достойно
продолжить дело Н. И. Конрада — педагога и уче¬
ного.
17 Yu-Kiao-Li, ou Les deux cousines, traduit par M. Abel-Remusat,
Paris, 1826, t. I, стр. 14.
18 И. Г. Эккерман, Разговоры с Гёте, М.—Л., 1934, стр. 346.
Е. U. Челышев
О НЕКОТОРЫХ ЧЕРТАХ РЕНЕССАНСА В ИНДИИ
Утверждения Н. И. Конрада, что культура ряда
-гран Востока в средние века имела ренессансный ха¬
рактер, заставляют, в частности, пересмотреть многие
сложившиеся взгляды на характер и пути развития сред¬
невековой индийской культуры, дают возможность рас¬
сматривать эту культуру в едином русле мирового куль¬
турного процесса. Н. И. Конрад справедливо писал, что
чюпрос об эпохе Возрождения перестает быть вопросом
истории какой-либо отдельной страны и становится во¬
просом мировой истории. Вместе с этим возникает и но¬
вый вопрос: о формах и уровнях эпохи Возрождения в
отдельных странах...» Е
На вопрос о том, была ли в истории индийской куль¬
туры эпоха, типологически сходная с эпохой Возрожде¬
ния в Европе, различные исследователи отвечают по-
разному, при этом не всегда строго и точно соблюдая
принцип историзма.
Для выражения понятия «возрождение» в языке хин¬
ди и некоторых других индоарийских языках использу¬
ются слова санскритского происхождения: навджагран—
букв, «новое пробуждение», пунарджагран — - букв, «вновь
пробуждение», пунарутхан — букв, «вновь подъем». Рас¬
шифровывая значение этих слов, помещенных в «Литера¬
турном словаре хинди», Харшнараян пишет, что они слу¬
жат для обозначения «переходного периода от средневе¬
ковой эпохи в Европе к современной». Далее индийский
литературовед отмечает, что этими терминами можно обо-
1 Н. И. Конрад, Об эпохе Возрождения,— сб. «Литература
нюхи Возрождения», М., 1967, стр. 45.
7 Зак. 326
97
значить период Гуптов (IV—V в,в. «. э.), а также период
в развитии индийской культуры после 1857 г.2.
Такая точка зрения довольно широко распространи
на среди ученых Индии и других стран. Например, на]
зывая «индусским культурным возрождением» подъем,
который происходил в стране в период империи Гуптов.
индийский исследователь Б. Н. Лунин отмечает: «Евро
пейские авторы также характеризуют эту эпоху как пе¬
риод индусского Возрождения и сравнивают ее с веком
Перикла в греческой истории. В сфере религии нации
нальный дух нашел свое выражение в том явлении, кото
рое Макс Мюллер назвал индусским Ренессансом, т|
есть время Гуптов рассматривается как эра возрождении
брахманизма» 3.
По мнению английского индолога А. Л. Бэшама, боль
шое влияние на индийскую культуру в то время оказало
распространение буддизма с его своеобразным этическим
учением4.
Большинство индийских авторов используют слово
«возрождение» (renaissance, пунарджагран, пуяарут-
хан и т. д.) не только в узкотерминологическом значении,
а обозначают им общий подъем экономики и культуры
во второй половине XIX в., связывая его прежде всего
с западным влиянием 5. «Контакты и конфликты с куль
турой Запада, возникшие в результате общения индий¬
цев с европейскими купцами и миссионерами, привели к
возрождению (renaissance. — Е. Ч.) в литературе и
культуре»6, — пишет, например, Нагендра.
Главную причину подъема индийской культуры XIX в.
индийские исследователи видят иногда не во влиянии
на Индию Запада, а во внутренних процессах социаль¬
ного и духовного развития страны, в переосмыслении
собственного культурного наследия. «Начало возрожде¬
ния в Индии было вызвано выдвижением на первый
2 «Хинди сахитья кош» («Литературный словарь хинди»), ч. 1.
Бенарес, 1960, стр. 369.
3 Б. Н. Л у н и я, История индийской культуры с древнейших
времен до наших дней, М., 1960, стр. 195
4 A. L. Basham, The Wonder that was India, London, 1951
стр. 65.
5 Здесь можно провести параллель с некоторыми славянскими
народами, бывшими под чужеземным игом.
6 «Indian Literature», Agra, 1959, стр. Ill (в рус. пер. «Истории
индийских литератур», М., 1964).
98
и пип идей веданты, игравшей важную роль в зарожде-
nii'ii (буддизма, стимулировавшей философию Шанкары,—
отмечает известный поэт и литератор Рамдхарасинх
■Чпикар. — На их основе утверждали правду жизни Ка¬
пп р и Нанак: истолковав эти идеи по-новому, открыв
путь бхакти Рамануджа...»7.
Понимая условность термина «ренессанс» примени¬
тельно к индийской культуре XIX в., ряд индийских
ученых употребляет его с оговорками. Атулчандра Гуп-
тп, используя термин «renaissance» для обозначения подъ¬
ема бенгальской литературы XIX в., дает следующее по¬
печение: «Термин „ренессанс", без сомнения, восходит к
(пропейскому Ренессансу... Нужно принять во внимание,
что различные или отдаленно схожие явления часто обо-
шачаются одними и теми же терминами... Не следует
искать, однако, черты, сходные между Великим евро¬
пейским Возрождением и локальным бенгальским Ре¬
нессансом» 8.
Расцвет культуры в Индии в средние века называют
повреждением лишь некоторые авторы. О «возрождении
индусской мысли, возникновении новых религиозных те¬
чений» говорит К. М. Паниккар9. «В Индии произошли
большие сдвиги, и новые стимулы вдохнули свежесть и
жизнь в искусство, архитектуру и другие области культу¬
ры и т. д.» 10, —пишет Джайахарлал Неру.
Немногие индийские литературоведы употребляют
слово «ренессанс» (пунарджагран) в узкотерминологиче¬
ском смысле для обозначения подъема индийской лите¬
ратуры (XV—XVII вв.). Прежде всего следует назвать
имя Сатьякама Вармы. Рассматривая литературу хин¬
ди, связанную с движением бхакти, ученый использует
термин «литература культурного Возрождения» («санс-
критик пунарджагран ка сахитья») только для этого
периода (1400—1620). Новый же период в развитии ли¬
тературы хинди С. Варма называет «периодом эволю¬
ции» (уткранти юг) п.
7 Д и н к а р, Санскрите ке чар адхъяй (Четыре раздела куль¬
туры), Дели, 1956, стр. 444—445.
8 «Studies in the Bengal Renaissance», Yadovpur, 1953, стр. XI.
9 К. M. Паниккар, Очерк истории Индии, М., 1961, стр. 10.
10 См.: Дж. Неру, Открытие Индии, М., 1955, стр. 272.
п С. Варма, Хинди сахитъяанушилан (Исследование литера¬
туры хинди), Дели, 1962, стр. 109, 315.
7*
99
Индийские исследователи Хазарипрасад Двиведи,
Рамвилас Шарма и некоторые другие, подмечая в лите¬
ратуре периода бхакти ряд действительно ренессансных
черт, не называют их все же ренессансными.
Таким образом, некоторыми индийскими авторам!
сделаны весьма полезные наблюдения по интересующем)
нас вопросу. Однако методологическая нечеткость, свой¬
ственная их работам, в значительной мере обусловила
нарушение ими принципа историзма.
Советские индологи не имеют единого мнения гю
вопросу о том, обнаруживаются ли в индийской культу¬
ре в средние века черты, свойственные ренессансной
культуре. За последнее время в работах литературове-
дов-индологов — Н. В. Гурова, Е. В. Паевской, И. С. Ра¬
биновича, Н. М. Сазановой, Е. П. Челышева и др. были
предприняты первые попытки раскрыть ренессансный
характер средневековой индийской литературы, главным
образом связанной с религиозно-философской идеоло¬
гией бхакти.
В некоторых исследованиях индийской литературы в
средние века советские ученые — Н. Б. Гафурова,
В. А. Новикова, Ю. В. Цветков и др., раскрывая от¬
дельные ренессансные черты этой литературы, не назы¬
вают их ренессансными.
К числу индологов-литературоведов, отрицающих ти¬
пологическое сходство поэзии бхакти в Индии с лите¬
ратурой Возрождения в Европе, следует отнести
Н. А. Вишневскую. Она называет «неверной точку зрения
ученых, считающих, что в индийской культуре XIV—
XVI вв. существовали явления, аналогичные (курсив
наш. — Е. Ч.) европейскому Возрождению, которые поз¬
воляют говорить о наличии Ренессанса в Индии» 12. Но
ведь речь идет не об аналогичных, а о типологически
сходных явлениях в литературах. Мы ни в коей мере
не склонны «отождествлять средневековую индийскую
поэзию с литературой эпохи Возрождения в Европе», как
пишет Н. А. Вишневская. Стремление разобраться в гу¬
манистической сущности поэзии бхакти Н. А. Вишнев¬
ская считает «спорной тенденцией, наметившейся в по-
12 Н. А. Вишневская, О некоторых типологических чертах
и национальном своеобразии индийской литературы нового време¬
ни,— «Проблемы Просвещения в мировой литературе», М., 1970,
стр. 28.
100
i' mice время в индологии». С ее точки зрения, в рабо-
П1\, посвященных поискам типологических связей меж-
иу 'индийской культурой в средние века и ренессансной
культурой в Европе, «поэзия бхакти читается буквально
(курсив наш. — Е. Ч.), нарочито приземляется»13 14 15.
11 Л. Вишневская считает поэзию бхакти «одной из раз¬
новидностей чрезвычайно распространенной на Востоке
философии суфизма». Именно так, как стремятся осмыс-
нить поэзию бхакти некоторые наши исследователи, про¬
читал суфийскую поэзию В. М. Жирмунский, отметив¬
ший «большое идейное и художественное сходство меж¬
ду западноевропейскими любовными сонетами этой
эпохи (эпохи Возрождения. — Е. Ч.) и классическими га-
шлями суфийского направления» и.
В статье Н. А. Вишневской поэзия бхакти рассмат¬
ривается в традиционном религиозно-мистическом пла¬
не и представляется как нечто единое, однородное, в то
время как эта поэзия многогранна и противоречива. Де¬
мократические настроения, мотивы протеста, гуманисти¬
ческие тенденции существуют в ней в сложном противо¬
борстве с консервативными феодально-брахманистскими
элементами. Именно в этих демократических, гуманисти¬
ческих тенденциях проявляется, с нашей точки зрения,
типологическое сходство поэзии бхакти с тем «народным
содержанием» в литературе эпохи Возрождения в Евро¬
пе, о котором писал А. Н. Веселовский 1Б.
Вряд ли бесспорно и приведенное Н. А. Вишневской
высказывание Г. С. Померанца о том, что «объективные
предпосылки для возникновения новой эпохи, в данном
случае эпохи Возрождения, товарно-денежные отноше¬
ния, зачатки мануфактурного производства, антифео¬
дальные демократические движения в идеологии не мог¬
ли привести к сколько-нибудь ощутимым результатам
потому, что они оказались бессильными перед многове¬
ковыми восточными, в данном случае индийскими, тра¬
дициями, а именно кастового общества и религиозной
идеологии». «Именно эти два института, — продолжает
13 Там же, стр. 285.
14 В. М. Жирмунский, Алишер Навои и проблема Ренес¬
санса в литературах Востока,— сб. «Литература эпохи Возрожде¬
ния», стр. 469.
15 А. Н. Веселовский, Собрание сочинений, т. III, СПб.,
1908, стр. 124.
101
автор, — регламентирующие жизнь индийского общест
ва сверху донизу и, что особенно важно, нивелирующие
человеческую индивидуальность, оказались решающими
и подавили в зачатке все то новое, что возникло в Ии
дии в средние века» 16. Индийская культура рассматри
вается, таким образом, в едином потоке, в то время как
она, подобно любой другой культуре, неоднородна, ибо
развивается в классовом обществе, отражая интересы ан¬
тагонистических классов. Именно в народно-демократи¬
ческих пластах индийской культуры обнаруживаются и
средние века ренессансные черты, в XIX в. — просвети¬
тельские тенденции, в XX в. складывается реалистиче¬
ское направление и т. д. Касты, религиозная идеология
существуют в Индии и поныне, тем не менее индийская
культура продолжает развиваться в русле новаторства,
насыщаясь идеями гуманизма.
В «Истории Индии в средние века» отрицается ре¬
нессансный характер определенного этапа индийской
культуры в средние века, а сдвиги в социально-экономи¬
ческой и культурной жизни средневековой Индии интер¬
претируются следующим образом: «...экономическое и
социальное значение этих явлений в Индии было иным,
чем в период европейского Возрождения, так как в Ин¬
дии они -были связаны с развитием и расцветом феодаль¬
ного строя, а не с упадком феодализма и -началом пере¬
хода к новым общественным отношениям, как в Европе.
Поэтому мы не сочли возможным употреблять термин
«Возрождение» применительно к Индии» 17.
Независимо от того, являются исследователи куль¬
туры Индии сторонниками концепции индийского Ре¬
нессанса или ее противниками, все они единодушно при¬
знают, что в XV—XVII вв. индийская культура вступает
в полосу обновления и подъема. Естественно, не любой
подъем или расцвет культуры в истории народа можно
считать Возрождением. Прав был Н. И. Конрад, говоря,
что «наименование „Ренессанс" нередко бывают готовы
приложить ко всякой полосе особого подъема культуры,
чаще всего — искусства и литературы, особенно если
16 Н. А. Вишневская, О некоторых типологических чертах,
и национальном своеобразии индийской литературы нового времени,
стр. 286.
17 «История Индии в средние века», М., 1969, стр. 651.
102
iii подъем в какой-то степени связан с обращением к
11" ппости» 18. Прежде всего следует определить, какова
• ущиость подъема индийской культуры в XV—XVII вв.,
ш,in вить то новое, что внесла культура этого периода
и общую историю индийской культуры и лишь тогда по-
■ i;i вить вопрос: может ли быть это новое сопоставлено
| эпохой Возрождения в Европе? Подобные историко-
|апологические сопоставления должны охватывать не
шлько сферу литературы, но и весь комплекс социаль¬
но-экономических, религиозно-философских и культур¬
ных явлений.
Все, кто не считает возможным связывать подъем
индийской культуры XV—XVII вв. с Ренессансом, в ка¬
честве главного аргумента выдвигают положение о том,
что эта эпоха в Индии характеризуется не упадком фео¬
дализма и зарождением капиталистических отношений,
главных, по их мнению, предпосылок возникновения ре¬
нессансной культуры, а расцветом феодального строя,
исключающим возможность развития такой культуры.
Однако Ренессанс в период господства уклада в конеч¬
ном счете феодального был свойствен не только странам
Постока, но и ряду стран Запада, например Испании.
Поэтому не обязательно связывать его возникновение
г разложением феодальных и развитием капиталистиче¬
ских отношений, что справедливо отмечает, например,
Г. Д. Сказкин 19.
О том, что в XV—XVII вв. в развитии феодализма
н Индии произошли существенные изменения, сходные
г процессами, которые рассматриваются как предпосыл¬
ки эпохи Ренессанса вообще, и в частности в Китае, Ар¬
мении, Иране, говорится в «Истории Индии в средние
иска». Так, К. 3. Ашрафян пишет, что в середине XV—
начале XVI в. в Индии наблюдаются заметный рост про¬
изводительных сил, значительное развитие феодального
города, проникновение торгово-ростовщического капита¬
ла в сферу феодальной эксплуатации20. «В XVI —
XVIII вв. в недрах феодальной экономики Индии, —счи¬
тает А. И. Чичеров, — активно развивались процессы, ко¬
торые привели в основном к концу этого периода к суще¬
IS Н. И. К о н р а д, Об эпохе Возрождения, стр. 8.
19 «Советская историческая энциклопедия», т. 2, стр. 604.
20 См.: «История Индии в средние века», стр. 288—289.
103
ственным сдвигам в структуре производственных отно
шений, еще не изменив их, однако, коренным образом»21
Период XVI—XVIII вв. в истории Индии характер]!
зуется также оживленной внешней торговлей. Индия
имела прочные торговые связи со многими странами
Дальнего Востока, Юго-Восточной Азии, Африки, Ближ
него и Среднего Востока и через них со странами Евро
пы. А. И. Чичеров отмечает: «Развитие внутренней и
особенно внешней торговли оказывало огромное влияши
на рост городов, на превращение небольших населенных
пунктов (поселков, деревень и т. д.) в крупные центры
ремесла и торговли... Население городов феодальной Ии
дии, важнейшую часть которого составляли ремесленнн
ки, торговцы, служилый люд, работавший по найму, до
стигало больших размеров»22.
Известно, что в ряде исторических трудов рост горе
дов, развитие городской жизни, бюргерских элементон
в крупных средневековых городах, расширение замор
ской торговли, т. е. все то, что обнаруживается и в экА
номике Индии в XIV—XV вв., рассматривается как важ¬
ная предпосылка возникновения ренессансной культуры,
Составляющий основную массу городского населения
трудовой люд, задавленный феодальным и кастовым
гнетом, становится в средневековой Индии наиболее ак¬
тивной силой общества. В «Истории Индии в средние ве¬
ка» говорится о городских антифеодальных движе¬
ниях23—борьбе городских ремесленников за социальное
и духовное раскрепощение.
«У всех народов Индии сектантские движения рас¬
сматриваемого периода начались как движения город¬
ских ремесленников, — отмечает А. М. Дьяков. — Лите¬
ратура, главным образом поэтическая, порожденная этим
движением, носила более или менее ярко выраженный
антифеодальный характер. Она выражала протест про¬
тив кастовой системы и обрядности официального инду¬
изма и ислама»24. Руководящую, направляющую роль и
21 А. И. Ч и ч е р о в, Экономическое развитие Индий перед анг
лийским завоеванием, М., 1965, стр. 255.
22 Т а м же, стр. 152, 156.
23 «История Индии в средние века», стр. 290.
24 А. М. Дьяков, Историческое значение сектантских движс
ний XV—XVII веков в Индии,— «Доклады советской делегации им
XXIII Международном конгрессе востоковедов», М., 1954, стр. 8, II
101
■ mi движениях играли проповедники, мыслители, поэ-
-11 выходцы из низших слоев общества, в основном
Ремесленники. Из них складывалась своего рода новая
| /млнитарная интеллигенция — носительница идей воль¬
номыслия (Кабир был ткачом, Нанак — торговцем,
Илмдев — портным, Даду Дайал — прядильщиком хлоп-
| м и т. д.). Массовые движения, имевшие религиозно-
|н'форматорский характер, стимулировали поиски hobo-
mi в общественной и культурной жизни Индии. Движе¬
ние бхакти, несмотря на противоречивость, в целом
гпособствовало сближению различных религий, сект,
разъединяющих людей, препятствующих социально-эко¬
номическому и культурному подъему страны.
Тесная связь поэзии бхакти с религиозной идеоло¬
гией не исключает в ней ренессансных мотивов. Извест¬
но, что и на Западе многие представители Ренессанса
были религиозными деятелями. Религия в период бхак-
П1 становится ареной борьбы демократических и реак¬
ционных сил общества. Первые стремятся освободиться
от духовной диктатуры реакционного брахманства, вы¬
ступают против ортодоксального индуизма; вторые
иростно защищают традиционно-брахманскую идеоло¬
гию. В рамках самой религии рождается качественно но-
ное мировоззрение, утверждающее самостоятельную цен¬
ность личности, выдвигающее на первый план человека.
11и высокое рождение, ни каста, ни праведная жизнь
I) прошлом, ни религиозные обряды, ни теологические
познания, приобрести которые могут только брахманы,
ни удаление от мира в аскезу не могут облегчить судь¬
бу человека. Истинный путь к счастью, к познанию бо¬
жества заключается в бхакти — беззаветной любви и
преданности богу. Аналогичные явления, как известно,
были свойственны и мусульманскому пантеистически-су-
фийекому вольнодумству, особенно с XVI в. «В истории
Индии был период, когда ее народ всколыхнула огром¬
ная волна, — писал Рабиндранат Тагор, — сознание то¬
го,. что бог принадлежит не только жрецам и не нужны
особые заклинания и чары, чтобы вызвать его, что лю¬
бой чандал своей простой преданностью может завое¬
вать расположение бога, неожиданно, как просветление,
избавило индийский народ от кастовых унижений»25.
25 Р. Тагор, Собрание сочинений, т. VIII, Калькутта, 1953,
стр. 411 (на бенгальском яз.).
105
Существуют и другие точки зрения о происхождении
движения бхакти.
Демократические по содержанию религиозно-фило
софские идеи бхакти, возникшие как реакция против фео
дально-брахманского гнета, против религиозных догм,
узаконивших и освещавших зависимое положение тру
дового люда, зародились сначала в Южной Индии. За¬
чинатели этого движения обращались к доброму и спра¬
ведливому богу Вишну. Он, по словам А. П. Баранни¬
кова, «признается высочайшим божеством, перед кото¬
рым нет -ни низших, ни высоких, перед которым равны
представители всех каст» 26.
Одним из первых, кто сделал попытку привести в со¬
ответствие идеи бхакти с канонами ортодоксальной брах¬
манской религии, был Рамануджа. Он полемизировал
с широко распространившимися в то время в Индии
взглядами Шанкары (VIII—IX вв.). Шанкара реформи¬
ровал брахманизм, построив систему адвайта веданту.
Взгляды Шанкары способствовали консолидации обще¬
ства на кастовой основе. Он считал, что высшего знания
молено достичь лишь на пути постижения божества
(гъяна). С этой целью Шанкара проповедовал уход от
мира, от деятельности, призывал к отрешенности в по¬
исках высшего «Я», что, по его мнению, было конечной
целью каждого человека. Косный уклад жизни, основан¬
ный на учении ортодоксального брахманизма, становил¬
ся тормозом общественного развития, узаконивал приви¬
легированное положение брахманской верхушки, тяже¬
лое положение народа. Народные массы приходили в
движение, заявляли о своих правах, требовали социаль¬
ной справедливости и духовного раскрепощения.
Подобно тому как зачинатель ренессансной мысли в
Китае Хань Юй (VIII—IX вв.) выступил против концеп¬
ции нирваны в буддизме и против концепции недеяния в
даосизме, поскольку, по словам Н. И. Конрада, «обе эти
концепции в его глазах отвлекали людей от главного:
от жизни, деятельности, от реального служения реально¬
му обществу»27, Рамануджа выступил против кон¬
цепции иллюзорности мира, ухода от жизни с целью
реализации духовных потребностей, а также против гос-
26 А. П. Баранников, Тулси Дас. Рамаяна, М., 1948, стр. 12..
27 Н. И. К о н р а д, Об эпохе Возрождения, стр. 16.
106
mimi! гнующего положения и привилегий касты брахма-
*м hi и познании божества. Хань Юй противопоставил
пуддпзму и даосизму конфуцианство, Рамануджа брах-
нпшзму — неовишнуизм (средневековый вишнуизм),
который, по словам А. П. Баранникова, «в отличие от
мшпнуизма, развивавшегося в древней Индии, приобре¬
тет демократический характер»28.
Большое место в религиозно-философских взглядах
Рамануджи занимали аватары — воплощения бога Виш¬
ну в человеческих образах Рамы и Кришны, которые
молено познать на пути преданности богу, доступном
псом, а не на пути знания, доступного лишь избранным.
Провозгласив право каждого человека «а бхакти, Ра¬
мануджа способствовал социальной и культурной рево¬
люции в народных массах, которая со временем превра¬
тилась в мощное, надежное средство сплочения индий¬
цев, укрепления духа единства Индии», •— пишет Радж-
илтх Шарма29. «Рамануджа приблизил веданту к веро¬
ваниям и обыденным представлениям народных масс,
которым были близки и понятны идеи бога в об¬
разе человека и равенства всех людей»30, — утверждает
X. П. Двиведи.
С XV в. идеи бхакти начинают распространяться в
северных районах Индии. Религиозный проповедник Ра-
мананд (1400—1470) открыто не выступал против суще¬
ствования каст, но вместе с тем принимал в число своих
учеников представителей всех каст, и даже неприкасае¬
мых. Его проповеди способствовали развитию поэзии
бхакти, связанной с Рамой. Ученик Рамананда великий
поэт Кабир (1440—1513) проповедовал более радикаль¬
ные идеи: он отвергал доктрину индуизма о перерож¬
дениях, отказывался от идолопоклонства, стремился к
объединению индусов и мусульман.
Крупнейшим последователем Кабира был гуру На-
нак (1469—1539) — один из главных авторов «Изна¬
чальной книги» («Ат Грантх»), основатель сикхской об¬
щины, отвергавшей касты и идолопоклонство, отрицав¬
29 А. П. Баранников, Тулси Дас. Рамаяна, стр. 12.
29 Р. Шарма, Хинди сахитъя ка вивечанатмак итихас (Ис¬
следование истории литературы хинди), Агра, 1968, стр. 119.
30 X. П. Двиведи, Хинди сахитъя (Литература хинди), Дели,
1952, стр. 102.
107
шей существование какого-либо персонифицированною
бога.
На севере Индии учение Рамануджи в его кришнаит
ском варианте продолжил Валлабхачария (1478—1530)
Он проповедовал идеи последовательного монизма (шуд
дхадвейтвад) и прославлял Кришну, его юность, красоту
природы, призывал к наслаждениям земной человеческой
любовью и т. д. (мадхурья бхакти). Сторонники этого
направления бхакти считали любовь Кришны и Радхи
высшим идеальным выражением взаимосвязей междубо
жественной субстанцией и человеческой душой. «В фило¬
софии санкхъя, оказавшей значительное влияние на виш
нуитские бхакти, — пишет Браджешвар Варма, — лю¬
бовь Кришны и Радхи рассматривается как единство че¬
ловека и природы»31. Община, созданная Валлабхача-
рием, основывалась на принципах демократизма, в ней
не было различий между богатыми и бедными, между
кастами и сословиями.
В Бенгалии пропагандистом подобного направления
бхакти был Чайтанья (Чойтонно, 1486—1533), создав¬
ший, по словам И. А. Товстых, учение, «ярко выразив¬
шее средневековые передовые идеалы и представления
о гуманности, свободе и равенстве людей»32. «В усло¬
виях феодальной Бенгалии, — пишет В. А. Новикова,—
Чойтонно первый поднял голос за раскрепощение чело¬
века, стараясь вырвать его из-под влияния жречества,
утверждавшего, что человек —это бессильное существо
в руках провидения и не властен распоряжаться своей
судьбой»33.
Все эти проповедники идей бхакти, способствовав¬
шие демократизации религии, подготовили почву для рас¬
пространения в Индии гуманистической по своему ха¬
рактеру поэзии, проникнутой духом Ренессанса. «Лите¬
ратура хинди, — подчеркивает X. П. Двиведи, — с XV в.
развивается в жизненном направлении, устремляется к
возвышенным идеалам... Начиная с тех пор, она вступает
в новую фазу развития... Набирает силы подлинно на¬
родная литература»34.
31 «Хинди сахитъя кош», ч. II, Бенарес, 1963, стр. 463.
32 И. А. Товстых, Бенгальская литература, М., 1965, стр. 36.
33 В. А. Новикова, Очерк истории бенгальской литературы
X—XVIII вв„ Л., 1965, стр. 8.
34 X. П. Д в и в е д и, Хинди сахитъя, стр. 102.
108
Протест против религиозных догм индуизма какприн-
оиы мышления выражается в поэзии, связанной с дви-
ю мнем бхакти, в форме теологической мистики, утвер¬
ждающей, что познание божества достигается соприкос¬
новением с ним человека посредством чувств, а не разу¬
ма. «О любовной лирике Чандидаса (великий бенгаль¬
ский поэт-бхакт XV в. — Е. Ч.) не раз говорили, что она
перекидывает мост через пропасть, отделяющую челове¬
ческое от божественного... В творчестве Чайтаньи эле¬
мент человеческий был гармонически слит с элементом
божественным, вернее, божество выражало себя в чело¬
веке и посредством человека»35 36, — пишет бенгальский
литературовед С. К. Баннерджи.
Направленный против брахманской схоластики, идо¬
лопоклонства еретический мистицизм бхакти играл оп¬
ределенную роль в идеологической оппозиции поднима¬
ющихся народных масс. Ф. Энгельс в работе «Крестьян¬
ская война в Германии» писал: «Революционная оппо¬
зиция феодализму проходит через все средневековье.
Она выступает соответственно условиям времени то в ви¬
де мистики, то в виде вооруженного восстания»36.
Мы можем говорить о мистицизме бхакти, устанав¬
ливающем непосредственную связь человека с божест¬
вом, как о мистицизме ренессансного образца. Подобно
рационализму, мистицизм ренессансного типа, по сло¬
вам Н. И. Конрада, — путь к «освобождению человече¬
ского сознания от власти догм; к выходу в сферу полной
духовной, а это значит — и творческой свободы, а имен¬
но это и было необходимо для движения вперед чело¬
веческой мысли, общественной жизни, культуры,
науки»37.
Не касаясь вопроса, присущи ли поэзии бхакти ре¬
нессансные тенденции, Рабиндранат Тагор при характе¬
ристике творчества Кабира и Даду Дайала обращает
внимание на то, что оно проникнуто идеей освобождения
человеческого сознания от власти догм — а это, по его
мнению, необходимое условие движения вперед челове¬
ческой мысли, общественной жизни, культуры, искусст¬
ва, •— воспринимается как призыв к единству, преодоле-
35 «История индийских литератур», стр. 424, 435.
36 К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 7, стр. 361.
87 Н. И. Конрад, Об эпохе Возрождения, стр. 29.
109
йию религиозной замкнутости, кастовых предрассуд
ков 38.
Для периода бхакти было характерно создание эпо
са на живых народных языках. Поэты-бхакты распро
страняли свои идеи, стремясь найти опору в древности,
обращались к популярным в народе древнеиндийским
культурным традициям (на переосмыслении античности
был основан и европейский Ренессанс), но они не про¬
сто возвращались к этим традициям, но и пересматрива¬
ли их применительно к новым историческим условиям.
Новая философская интерпретация классического насле¬
дия, провозглашение актуальных идей под знаком воз¬
врата к древности в доступной народу форме на живых
разговорных языках и диалектах — важная особенность
литературы бхакти. «Возрождение духовных традиций
прошлого как нельзя лучше соответствовало обстановке
того времени»39, — отмечает индийский литературовед
Савитри Синха. С этим можно согласиться, имея в виду,
что «возрождение древности», как и в европейском Ре¬
нессансе, заключалось по существу в ее переосмыслении.
В различных частях Индии создавались многочисленные
произведения на народных языках и диалектах на сю¬
жеты из «Рамаяны», «Махабхараты», пуран, пронизан¬
ные идеями бхакти, отражающие специфические особен¬
ности культуры различных, районов страны. Герои этих
произведений, как правило, отмечает В. К. Ламшуков,
«приобрели значение исторических личностей, живых ре¬
альных фигур, в которых нуждалась эпоха, но которых,
к сожалению, она еще не обрела»40. В это время были
созданы: «Рамаяна» поэта хинди Тулей Даса (1532—
1624), которая, по словам индийского литературоведа
Пракашчандры Гупты, «является самой популярной кни¬
гой народа хиндиязычного ареала, так как она зовет ин¬
дийский народ к борьбе за освобождение от тяжких не¬
взгод, притеснений и эксплуатации»41; «Рамаяна» ма-
ратха Экнатха (1548—1599); «Махабхарата» маратха
Муктешвара (XVII в.), в которой герои древнеиндийско¬
го эпоса борются с реальными врагами маратхского на-
38 См.: Р. Тагор, Собрание сочинений, т. II, М., 1965,
стр. 308—309.
39 «История индийских литератур», стр. 687.
40 В. К. Ламшуков, Маратхская литература, М., 1970, стр. 54.
41 Е. П Челышев, Литература хинди, М„ 1968, стр. 64.
ПО
;>• i/id; бенгальская «Рамаяна» Критибаша Оджхи (XV ■
Ч\'I ив.), в которой «древняя легенда о Раме и его пре-
/шиной жене Оите... получила новое толкование»42; ас-
гммская «Махабхарата» Рамы Сарасвати (XVI в.), где
♦ упор делается на борьбу добра и зла, угнетение добра
/лом, конечную победу добра над злом и победу прав¬
ки» 43, И т. п.
Представление о человеке, рожденном для великих
пел, характерное для европейского Возрождения, мож¬
но сравнить с концепцией идеализированной героической
личности в поэзии бхакти. Поэты-бхакты стремятся свя¬
зать идею самопожертвования индивидуума с идеей
стремления ко всеобщему благу. Человек в их поэзии—-
борец за свое счастье, тираноборец, сокрушающий злые
силы, восстанавливающий на земле справедливость (это
проявилось прежде всего в образах Рамы и Кришны —
воплощениях бога Вишну).
Поэзии бхакти свойственны черты социальной уто¬
пии, это явилось вызовом феодально-брахманской идео¬
логии, общественной несправедливости, которые царили
в средневековой Индии. Посредством религиозной идео¬
логии, образов Рамы и Кришны в произведениях поэтов-
бхактов выражается стремление к счастью, мечта о спра¬
ведливости. Рама, Кришна и другие герои воздвигают
царство всеобщего процветания, отстаивают идеалы рав¬
ноправия, общественной гармонии, единства народа.
Авторы таких произведений (как это было и в Ев¬
ропе) подвергались гонениям. Они преследовались пра¬
вящей в то время мусульманской верхушкой и реакцион¬
ным индусским брахманством. Например, Экнатх за
свою «Рамаяну» был предан высшему брахманскому су¬
ду в Бенаресе, Тулси Дас подвергался притеснениям.
Движение бхакти и связанную с ним литературу мож¬
но рассматривать как кризис средневекового схоласти¬
ческого мировоззрения. Интерес к земному человеку, к
его внутреннему миру, стремление раскрыть природу и
характер человека в его взаимосвязях с окружающей
средой — важнейшие стимулы развития поэзии бхакти.
Гуманистический характер поэзии бхакти проявляет¬
ся, в частности, в трактовке традиционных аватар.
42И. А. Т о в с т ы х, Бенгальская литература, стр. 42.
43 Б. К. Б а р у а, Ассамская литература, М., 1968, стр. 34.
111
В этом смысле представляет интерес следующее замечи
ние К- М. Паниккара: «Согласно общепринятой сейчас
доктрине индуизма, всегда, когда требуется возродите
человеческое общество, рождаются нужные для этой
цели одухотворенные богом люди... Это не боги в чело
веческом образе, а люди, наделенные лишь той долей
божественных сил, какая требуется для выполнения дан¬
ной миссии»44. Аватары в поэзии бхакти наполняются
реальным содержанием.
Истинная святость и правда жизни не в храмах и
мечетях, не в Ведах и Коране, а в человеке, в его зем¬
ном существовании, в его бескорыстии, доброте, честно¬
сти и справедливости. Кабир говорит:
Когда в цепях обрядов ты пребудешь,
Погибнешь и свободы не добудешь,
Ложь, будто бы твой дух, взовьется к богу;
Ужели к смерти нам искать дорогу? 45
Бог в душе человека, поэтому служение простому
человеку равносильно поклонению богу. Кабир воскли¬
цает:
Человек, что ты делаешь в храме?
Ведь Рама-то в сердце твоем — так подумай о Раме!46
Об обожествлении человеческой личности как выс¬
шем опоэтизировании человека, свойственном эпохе Воз¬
рождения, пишет И. С. Брагинский, приводя следующий
отрывок из Джалалиддина Руми. Эти строки созвучны
стихам Кабира.
О те, что взыскуют бога, бог —■ вы!
Нет нужды искать его: вы, вы!47
Боги в поэзии бхакти зачастую превращаются в зем¬
ных людей, становятся своего рода идеальными героя¬
ми. «В образе Рамы, человека праведного поведения,
отразились многочисленные народные идеалы, — пишет
Савитри Синха, — а в образе Кришны, с его склонно¬
стью к любовным приключениям — жизнерадостность и
44 К. М. П а н и к к а р, Очерк истории Индии, стр. 137.
45 Кабир, Лирика, М., 1965, стр. 163.
46 Т а м же, стр. 80.
47 И. Брагинский, Двенадцать миниатюр, М., 1966, стр. 191.
112
ыкшелюбие народа»48. Именно в трактовке образа че-
и шока проявляются реалистические тенденции поэзии
Пхакти, которые могут быть сопоставлены с реализмом
жохи Возрождения в Европе49.
Обращаясь к традиционным эпическим сюжетам, по-
лы-бхакты наполняли их жизненно-правдивым, гума¬
нистическим содержанием. «В „Рамаяне" Вальмики, —
пишет индийский литератор Рангей Рагхав, — нет ни
слова о детских забавах Рамы и его братьев... Главное
внимание в ней уделяется прославлению героических
подвигов Рамы... Этот пробел в жизнеописании Рамы
в какой-то мере восполнил Тулси Дас»50. Хотя Тулей
Дас и считал окружающую действительность лишь
майей, эпизоды, связанные с рождением Рамы, годами
его детства, выглядят в его «Рамаяне» вполне жизнен¬
ными.
Идея безграничной любви и самоотверженной пре¬
данности богу воплотилась в поэзии Сурдаса в форме
земных взаимоотношений между людьми — между ро¬
дителями и детьми, между любящими друг друга муж¬
чиной и женщиной и т. д. Особенно близким простому
народу был бог Кришна, отвечающий идеалам индий¬
ского крестьянина — веселый, смелый, находчивый, рас¬
певающий жизнерадостные песни. Этот традиционный
в древнеиндийской и средневековой литературе образ у
Сурдаса наполняется новым гуманистическим содержа¬
нием. Справедливо пишет индийский литературовед
Р. С. Шарма Мунши: «Кришна у Сурдаса не имеет ни¬
чего общего с божеством, типичным для эпохи феода¬
лизма. Это не эксплуататор и не угнетатель народа, а
настоящий друг, товарищ и помощник угнетенных»51.
Сурдас временами как бы забывает, что Кришна —• бог.
Он предстает перед нами как обычный деревенский па¬
ренек— смышленый проказник, весельчак и балагур.
«Кришна у Сурдаса любвеобильный,умеющий любить и
ценящий любовь человек»52.
48 «История индийских литератур», стр. 697.
49 См.: «Литература эпохи Возрождения», стр. 86—136 и др.
50 Р. Рагхан, Тулсидас ка катхашили (Искусство Тулси
Даса), Дели, 1956, стр. 22.
61 «Contemporary Indian Literature», 1962, № 2, стр. 19.
62 Д. Шарма, Сур-Сахитъя-Дарпан (Зеркало творчества Сур-
даса1, Дели, 1964, стр. 85.
8 Зак. 326
113
Индийские исследователи отмечают, что для Сурдаса
идеи бхакти были лишь своеобразной формой выраже¬
ния передовых взглядов своего времени. «Сурдас был
великим гуманистом, — пишет Мунши. — Слепой поэт
обратился к своим соотечественникам с посланием люб¬
ви, с призывом укреплять узы дружбы между людьми»53.
Любовь Радхи к Кришне поэты-бхакты трактуют ал¬
легорически, представляя ее как идеальное стремление
человеческой души соединиться с божеством, тем не ме¬
нее в описании любовных чувств они добиваются боль¬
шой выразительности и правдивости.
Со всей полнотой и страстностью раскрывает мир
чувств и переживаний любящей женщины поэтесса Ми-
рабай (1499—1547). Любовь в лирике Мирабай не ис¬
сушает душу, а приносит человеку счастье и вдохнове¬
ние. «Красота ее поэзии подобна здоровой и нежной
красоте наивной, неприхотливой и уверенной в себе де¬
ревенской девушки»54, — отмечает Савитри Синха.
Ради любви к Кришне Радха готова принести в
жертву все самое дорогое, что есть у нее в жизни.
Творец создал его, чтобы девушки гибли.
Каста, семья — все утрачено.
Всему миру станет известно обо мне.
Я была высокого рода, а теперь принесла
позор родителям и свекру5S.
В этих стихах бенгальского поэта XVI в. Гендаша
сверхъестественная, божественная любовь уступает место
простым человеческим отношениям.
«Во многих стихотворениях Кришна изображается
деревенским парнем-пастухом, а Радха •— женщиной,
готовой пожертвовать всем ради любви и личного
счастья... — замечает В. А. Новикова. — В условиях
феодальной Индии такая поэзия возвышала человека,
раскрывала богатый мир чувств и желаний, утвержда¬
ла веру в его творческие силы, его право быть верши¬
телем своей собственной судьбы... Как указывает
Дж. С. Гхош, вишнуитские оды могут восприниматься
как исключительно любовная лирика (без аллегориче-
53 Там же, стр. 19.
54 «История индийских литератур», стр. 707.
55 Цит. по: В, А. Новиков а. Очерк истории бенгальской лите¬
ратуры X—XVIII вв.. стр. 98.
114
с,кого толкования). В этом случае они представляют в
средневековой литературе совершенно новое явление,
когда человеческая любовь, предназначенная другому
человеку, обретает особую ценность, как и все, связан¬
ное с человеком»56. В этих замечаниях В. А. Новико¬
вой о бенгальской поэзии бхакти по существу подчер¬
киваются те ее особенности, которые, на наш взгляд,
можно назвать ренессансными.
Для Кабира, например, человек, не познавший радо¬
сти и мук любви, не понял смысла жизни. Воспевая
красоту любовного чувства, радость соединения с воз¬
любленной, поэт-гуманист бросает вызов средневековой
морали, выступает против церковного святошества и
ханжества. Мистическая любовь к богу, превращенная
у Кабира в реальное человеческое чувство, очищает че¬
ловека, устремляет его к возвышенным идеалам.
При встрече возлюбленных чудесной амритой57
становится яд себялюбия скрытый 58 59.
Одна лишь любовь в этом мире бессмертна, даже бог
по сравнению с ней не столь могущественный и всесиль¬
ный.
Счастье только в правде и любви,
все другое — беды и тревоги.
Смертен ты и мудрецы твои,
смертны демоны и смертны боги м.
Известно, что идеи земного воплощения божествен¬
ной любви, проявляющиеся в поэзии бхакти, служат
главным содержанием любовной лирики суфиев, широ¬
ко распространившейся в Индии в XV—XVII вв. парал¬
лельно с поэзией бхакти и связанной с ней генетически
и типологически60. «...Большое идейное и художествен¬
ное сходство между западноевропейскими любовными
сонетами этой эпохи и классическими газелями, суфий¬
ского направления...» отметил В. М. Жирмунский.
Сходство это, по его словам, «и в высоком идеализме
66 Там же, стр. 101.
57 Амрита — здесь напиток бессмертия.
58 К а б и р, Лирика, стр. 143.
59 Там же, стр. 67.
60 Подробнее см.: Г. Ю. Алиев, Персоязычная литература Ин¬
дии, М., 1968, стр. 82 и сл.
8*
115
любовного чувства, сублимирующего пламенную эроти¬
ку в образах спиритуализованной любви, и в строгости
традиционной и неизменной метрической формы, и в не¬
которой шаблонности поэтической символики, все более
нарастающей у эпигонов классического стиля ренессанс¬
ной лирики»61.
Народность — важнейшая черта поэзии бхакти, как
и лучших поэтических произведений европейского Воз¬
рождения. «У большинства народов Индии литература,
развивавшаяся с этим движением, стала действительно
народной литературой, до сих пор популярной среди ши¬
роких масс»62, — отмечает А. М. Дьяков. Живые, чело¬
вечные образы Кришны, Радхи, Рамы, Ситы и других
героев поэзии бхакти были понятны простым людям, в
них воплощались их идеалы. Именно поэтому они стали
неотъемлемой частью духовной жизни индийского наро¬
да. Передовые гуманистические идеи выражены в под¬
линно народной, близкой к фольклору форме в творче¬
стве Кабира, Сурдаса, Нанака, Чандидаса, Мирабай и
других поэтов, связанных с движением бхакти. Тема¬
тика их произведений, образы, сюжеты взяты из самой
жизни народа. «Популярность Сурдаса во многом объ¬
ясняется его живой, органической связью с фолькло¬
ром, — отмечает X. П. Двиведи. — Нельзя не заметить
в „Сурсагаре" развития какой-то древней, не дошедшей
до нас песенно-поэтической традиции»63.
Жизненно правдивые описания чувств и пережива¬
ний человека сопровождаются в поэзии бхакти реалисти¬
ческим изображением природы. Картины природы помо¬
гают раскрыть внутренний мир человека, оттеняют те
или иные черты его внешнего облика. В пейзажной, фи¬
лософской и любовной лирике бхакти красота челове¬
ка гармонически сливается с красотой природы. У бен¬
гальского поэта Гобиндодаша в чертах возлюбленной
Радхи видится Кришне весь окружающий мир:
Там, где появляется взволнованный излом
бровей,
Играют волны Джамуны.
61 В. М. Жирмунский, Алишер Навои и проблема Ренес¬
санса в литературах Востока, стр. 469—470.
62 А. М. Дьяков, Историческое значение сектантских тече¬
ний XV—XVII веков в Индии, стр. 8.
63 X. П. Д в и в е д и, Хинди сахитъя, стр. 50.
116
Там, где падает дрожащий взгляд,
Поднимаются голубые лотосы.
Там, где я вижу ее нежную улыбку,
Распускаются жасмины и лилии м.
«Впервые в бенгальской литературе, — отмечает
В. А. Новикова, — мир душевных настроений, полный
радостных, волнующих и сильных чувств, мир цветов, де¬
ревьев, разнообразных явлений природы стал играть та¬
кую значительную роль при создании поэтических харак¬
теристик» 64 65.
Вся система художественно-изобразительных средств
лирической поэзии бхакти, тесно связанная с индийской
природой, до сих пор служит неиссякаемым источником
развития индийской поэзии.
Сурдас и другие поэты-бхакты поднимали многие во¬
просы, отвечавшие кровным интересам народа, — вы¬
ступали против кастового гнета, социального неравенст¬
ва, индусско-мусульманской вражды. «В стихах Сурда-
са слышится не только голос самого поэта, но и всего
народа, — пишет Джаганнатхрай Шарма. — В них боль
и печаль поэта истинно народного, глубоко задумавше¬
гося о горькой судьбе своих соотечественников»б6.
Как и для европейского Возрождения, для поэзии
бхакти характерен протест против религиозной ортодок¬
сии, которая освящала общественные отношения того вре¬
мени. Этот протест, бунт против религиозного догматиз¬
ма отвечал жизненным интересам народных масс, нахо¬
дившихся в полной зависимости от индусского и
мусульманского духовенства. Человек не может познать
истинного счастья, добиться полного освобождения, по¬
клоняясь бездушным идолам, утверждает Кабир.
Поэт восклицает:
Поклоняться истукану, сделанному из камня,
считая его творцом,
Это равносильно тому, чтобы утонуть
в черном потоке.
Кабир зло высмеивает религиозных святош, беспо¬
щадно срывает с них маску лицемерия и обмана. В са¬
64 Цит. по: В. А. Новикова, Очерк истории бенгальской лите¬
ратуры X—XVIII вв., стр. 100.
65 Там же, стр. 101
б6Д. Ш а р м я Cvn-Оахитъя-Дарпан, стр. 48.
117
тирических стихах поэт рисует яркий образ чревоугодни-
ка-брахмана:
Они носят дхоти, длиною по три с половиной
газа,
Ноги их опутаны тройной нитью.
На шее у них висят четки, в руках они
держат кружки.
Но можно ли назвать этих негодяев слугами,
аскетами Рамы?
Это бенаресские жулики.
Я не считаю аскетом того,
Кто пожирает целыми корзинами еду...
Идея доброго, справедливого бога в поэзии бхакти
отвечала народным интересам. Бог не только олицетво¬
ряет абстрактные понятия добра и справедливости, но
и становится другом, помощником человека, вместе с ним
участвует в процессе труда. Поэтому всякая работа при¬
обретает божественный смысл. «Бога я отыскал в ткац¬
кой мастерской», — признается Ка-бир в одном из сти¬
хотворений. Он восклицает:
Для вас, читающий пураны, значенье
бытия темно,
А мне, ткачу, весь мир понятен, '
раскинутый, как полотно в7.
Черты, характерные для новой культуры, сочетаются
в поэзии бхакти с элементами, типичными для средне¬
векового схоластического мировоззрения. Известно, что
европейский Ренессанс по своему идейно-эстетическому
содержанию был крайне неоднороден. Поэзии бхакти
также присущи народная тенденция, связанная с демо¬
кратическим устремлением движения бхакти как формы
народного протеста против феодально-брахманской идео¬
логии, и феодально-брахманская, восходящая к древ¬
неиндийской традиции, связанной с ортодоксальными
религиозно-философскими системами. Своеобразное со¬
четание прогрессивных и консервативных элементов объ¬
ективно отражало неустойчивую, полную противоречий
жизнь средневекового индийского общества.
Столкновение противоборствующих тенденций порой
проявляется в творчестве одного и того же поэта. Пере¬
плетение народного и феодально-брахманского начал 6767 К а б и р, Лирика, стр. 7.
118
особенно заметно в творчестве Тулси Даса (1532—1624).
Оставаясь в целом в рамках ортодоксальной философской
системы индуизма, Тулси Дас проповедовал идеи иллю¬
зорности мира, являющегося отражением божественной
субстанции, защищал кастовый строй и привилегии брах¬
манов. В то же время он отвергал традиционный для
высших каст «путь знания», который считался недоступ¬
ным для низших каст, и проповедовал познание божест¬
ва путем бхакти, доступным для всех людей, независи¬
мо от их кастовой принадлежности. Как великий поэт
своей эпохи Тулси Дас не мог не отразить реальности,
правды жизни. Поэтому зачастую Тулси Дас-поэт опро¬
вергал Тулси Даса-философа. Этим объясняются проти¬
воречивые суждения о месте Тулси Даса в развитии ин¬
дийской литературы.
Даже в творчестве Кабира, которое, с нашей точки
зрения, типологически наиболее близко к европейской
ренессансной литературе, демократические гуманистиче¬
ские тенденции сочетаются с элементами средневековой
схоластики. ЭДо сумел подметить прогрессивный индий¬
ский ученый Пракашчандра Гупта, который писал:
«С одной стороны, творчество поэтов-бхактов испол¬
нено любви к человеку, с другой — ему свойствен¬
ны потусторонние, мистические и метафизические тен¬
денции. И в поэзии Кабира наряду с гуманистическими
тонами звучат мотивы безудержного отчаяния, что было¬
естественно для умонастроений его эпохи»68.
Подобно тому как эпоха Возрождения, по словам
Ф. Энгельса, «нуждалась в титанах, и породила тита¬
нов»69, движение бхакти в Индии произвело на свет
таких выдающихся поэтов, как Кабир, Сурдас, Мира-
бай, Тулой Дас, Намдев, Экнатх, Туккарам, Чандидас,
Нанак и многих других, творчество которых до сего вре¬
мени считается образцом народности искусства.
Движение бхакти, свидетельствовавшее о пробужде¬
нии раннего национального чувства народов Индии, сти¬
мулировало развитие литературы на народных языках
и диалектах Индии. В развитии и становлении современ¬
ных языков — хинди, бенгальского, маратхи, гуджарати,
ассами и других большая заслуга принадлежит поэтам-
68 «Contemporary Indian Literature», 1962, № 3, стр. 14—25.
69 Ф. Энгельс, Диалектика природы,— К. Маркс и Ф. Эн¬
гельс, Сочинения, т. 20, стр. 346.
119
бхактам, выходцам из низов. Они отказывались от клас¬
сического санскрита — традиционного литературного
языка средневековья — и создали замечательные произ¬
ведения на живых разговорных языках. Известно, что
возникновение классической литературы на народных
языках в Европе Ф. Энгельс считал большим достиже¬
нием эпохи Возрождения. Он писал: «В Италии, Фран¬
ции, Германии возникла новая, первая современная ли¬
тература. Англия и Испания пережила вскоре вслед за
этим классическую эпоху своей литературы»70.
Значительную роль в развитии ренессансных тенден¬
ций в средневековой индийской культуре играет индус¬
ско-мусульманский культурный синтез. С VII в. н. э. в
Индию начинают проникать элементы мусульманской
культуры. В XII в. северо-западные и северные районы
страны были завоеваны военно-феодальной аристокра¬
тией, выступавшей под знаменем ислама. Постепенно ее
господство распространилось по всей стране. В Делий¬
ском султанате (XIII—XV вв.), Могольской империи
(XVI—XIX вв.), в государстве Бахманидов (XIV—
XVI вв.) государственной религией был, как известно,
ислам. В борьбе за власть сталкивались интересы ин¬
дусской и мусульманской феодальной знати, но интересы
трудящихся масс индусов и мусульман, выступавших
против социальной несправедливости и феодального гне¬
та, совпадали. «Мусульмане жили в окружении индусов,
и постоянная вражда с ними была невозможна. Взаим¬
ное общение вело к взаимопониманию... Таким образом,
после того, как прощло первое потрясение, вызванное за¬
воеванием, индусы и мусульмане начали искать контак¬
ты, между ними сложились добрососедские отношения.
Развивающиеся взаимосвязи во многих сферах жизни
привели к развитию новой культуры, которая не была це¬
ликом ни индусской, ни мусульманской. Это была по¬
истине мусульманско-индусская культура»71,—пишет из¬
вестный индийский ученый Тара Чанд. Мусульманская
идеология, классическая персидская культура, язык фар¬
си, по словам А. М. Дьякова, оказали «огромное влия¬
ние на государственный строй, культуру и язык народов
Индии... Значительные группы населения, особенно ре-
70 Там же.
71 Т. С h а п d, Influence of Islam of Indian Culture, Allahabad.
1963, стр. 37.
120
мссленники и крестьяне, стали добровольно, а иногда
н принудительно, принимать ислам... наряду с сектант¬
скими движениями индусов появились мусульманские
сектантские движения, но по своей социальной сущности
они не отличались от индусских» 72.
Индусско-мусульманский культурный синтез способст¬
вовал развитию ренессансных тенденций в индийской
культуре, в частности в поэзии бхакти. До того как воз¬
никли условия такого синтеза, «в Северной Индии упа¬
док культуры был совершенно очевиден, — отмечает
Джавахарлал Неру. — Застывшие религиозные верова¬
ния и окаменелый общественный уклад сковывали обще¬
ственную жизнь и задерживали прогресс»73.
Говоря о том, что индусско-мусульманский культур¬
ный синтез нашел выражение в литературе, архитектуре,
скульптуре, музыке, живописи, танцах, в быту, в обы¬
чаях и нормах поведения, в обрядах, праздниках и т. п.,
Дж. Неру отмечает, что немаловажным фактором в воз¬
рождении средневековой индийской культуры было так¬
же влияние на Индию восточно-иранской культуры, про¬
никшей из Средней Азии. «Бабур (основатель империи
Великих Моголов. — Е. Ч.)... — пишет Дж. Неру, —-
пришел с севера; там, на его родине, в Средней Азии
процветало возрождение эпохи Тимуридов и было силь¬
но влияние иранского искусства и культуры...»74.
Индийские историки Маждумдар, Рай Чоудхури и
Датта считают, что индусско-мусульманский синтез на¬
чался еще в домогольской Индии и вызвал обновление
всей индийской культуры, способствовал ее возрождению
и обновлению75. О синтетическом характере могольской
культуры как качественно новой культуры пишет англий¬
ский индолог А. Л. Бэшам: «Могольский период был од¬
ним из самых замечательных. В Индии он оставил свой
след в виде многих прекрасных сооружений, в которых
в совершенном единстве сливаются индусские и мусуль¬
манские мотивы»76.
72 А. М. Дьяков, Национальный вопрос в современной Индии,
М., 1963, стр. 24.
73 Дж. Неру, Открытие Индии, М., 1955, стр. 271,
74 Т а м же, стр. 270—272.
76 В. С. М a j и m d а г, Н. С. R а у Chaudhri and К. D a t-
t a, An Advanced History of India, New York, 1965, стр. 584.
76 A. L. Besham, The Wonder that was India, London, 1954,
стр. 480.
121
В результате индусско-мусульманского культурного
синтеза возникает особый архитектурный стиль, отлича¬
ющийся легкостью и изяществом формы, строгостью и
красотой рисунка, органическим слиянием лучших об¬
разцов индусской и мусульманской архитектуры. Архи¬
тектурные сооружения индо-могольского искусства Се¬
верной Индии XVI—XVII вв. значительно отличаются
от древних индусских храмов, построенных в вычурном
стиле, массивных, изобилующих лепными украшениями.
Так, в архитектуре Фатехпур-сикри (Город победы), со¬
зданном при могольском императоре Акбаре в 1569 г.,
обнаруживаются элементы искусства, свойственные евро¬
пейскому и среднеазиатскому Возрождению, выражено
стремление к слиянию различных архитектурных школ,
к новым, более живым, гармоничным формам. «Большие
изменения произошли в индийской архитектуре, — пишет
индийский ученый Б. Ч. Упадхъяй, — пришельцы внесли
в нее новые измерения, пропорции и формы. Древние
стандарты стали сменяться новыми. Не только в тех
районах Индии, где особенно сильно ощущалось мусуль¬
манское влияние, но и в таких местах, как Раджастхан,
Матхура, Вриндаван, Бенарес... где влияние мусульман
было менее значительным, на индийской почве осущест¬
влялся синтез традиционно-индусских и привнесенных из
Аравии, Персии и Ферганы архитектурных стилей и
стандартов»77.
Ренессансные тенденции развиваются и в средневеко¬
вой индийской живописи, в которой мало отражалась
жизнь народа. Наиболее наглядно ренессансные тенден¬
ции проявляются в раджпутской школе живописи, про¬
низанной идеями бхакти (1550—1750). «Центральнойфи¬
гурой раджпутской живописи стал Кришна... — пишет
Б. Н. Лунин. — В реалистических картинах раджпут-
ские художники отображали человеческие страсти, со¬
страдание, сочувствие, привязанность, любовь, благодар¬
ность и другие человеческие чувства»78. Индийские иссле¬
дователи отмечают синтетический характер раджпутской
школы живописи, ее живую связь с древнеиндийским
классическим наследием и лучшими традициями мусуль¬
манского искусства.
77 «New Age», 25.Х.1970.
78 Б. Н. Лунин, История индийской культуры с древнейших
времен до наших дней, стр. 417.
122
Стремление освободиться от феодального гнета и ре¬
лигиозного догматизма в индийской живописи, как и в
европейской, сопровождалось пробуждением живого ин¬
тереса к человеку, к его внутреннему миру, к окружаю¬
щей его природе. Это стремление вело к новому пони¬
манию красоты человека. У раджпутских художников по¬
является жизненно яркий образ человека, раскованного
в проявлении чувств, влюбленного в жизнь, в природу.
Вместе с тем индийские художники, как и европейские
живописцы эпохи Возрождения, обращались к тради¬
ционным религиозно-мифологическим сюжетам.
«По мере того как мы погружаемся в мир раджнут-
ской живописи, становится легче дышать, мы начинаем
все больше ощущать дуновение свежего ветра... — отме¬
чает индийский искусствовед Динкар Каушик, — приро¬
да и мир чувств человека в ней представлены так, слов¬
но художник смотрит на мир глазами ребенка, только
что начинающего осознавать окружающее»79. Характер¬
но, что Динкар Каушик видит в гуманистическом содер¬
жании и новаторской форме раджпутской живописи отра¬
жение общих закономерностей развития мировой куль¬
туры. «До того как в XVII в. возникла ранняя раджпут-
ская живопись,—пишет он, — во всем мире уже
произошла грандиозная культурная революция. Итальян¬
ский художник Джотто распахнул дверь возрождения
в европейском искусстве. Прогресс естественных и гу¬
манитарных наук отразился затем в произведениях
итальянских художников Мазаччо, Рафаэля Сантио, Ми¬
келанджело, Леонардо да Винчи... Эта же тенденция
прослеживается в творчестве замечательных японских
мастеров XIII—XIV вв. Сотансу, Коэцу, Корина. При
персидском дворе (точнее, в Герате. — Е. Ч.) замеча¬
тельный художник Бехзад (1440—1514. — Е. Ч.) про¬
ложил своим творчеством путь для художников, по-но¬
вому изображавших действительный мир»80. Именно с
этим потоком в истории мировой культуры индийский ис¬
следователь связывает расцвет раджпутской школы жи¬
вописи, говорит о ее тяготении к адекватному отраже¬
нию реальной действительности и человека.
Поэзия бхакти стимулировала развитие массовых на¬
79 Д. Каушик, Кал аур Кала (Время и искусство), Дели, 1957,
стр. 79.
80 Там же, стр. 80.
123
родных форм искусства. Рождается и получает широкое
распространение музыкально-танцевальная драма свиш-
нуитской тематикой — Рамлила и Кришналила, пред¬
ставляющие собой массовые карнавалы. Острой социаль¬
ной разоблачительностью отличаются фарсы (сванги —
в Северной Индии, бурракатха в Андхре и г. д.), сатири¬
ческие интермедии в мистериях. Широкое распростра¬
нение приобретают злободневные героические народные
представления (тамаша — в Махараштре). В этот пе¬
риод происходит трансформация традиционного танце¬
вального искусства Индии, возникают танцы на сюжеты
«Рамаяны» и «Махабхараты»81. В конце XVI в. возни¬
кает завоевавший широкую популярность в современной
Индии народный танец Катхакали. Индийские исследо¬
ватели связывают его возникновение с переосмыслением
и модификацией древнеиндийского культового танца
Кришнаттам.
Значительные изменения происходят и в музыкаль¬
ной культуре Индии. Индусские и мусульманские моти¬
вы гармонически сочетаются в песнях и музыке суфиев.
Некоторые мусульманские правители поощряли разви¬
тие при своих дворах всех видов и форм музыкального
искусства. «Индийские, персидские и арабские виды му¬
зыки сливались воедино при дворе Алауддина Кхальд-
жи (XIII—XIV вв.), — отмечает Б. Ч. Упадхъяй. — Его
дарбар приобрел огромную известность как собрание
редких талантов, индусских и мусульманских певцов и
музыкантов: Чанги, Фатуха, Назар Хана, Бахроза, Ами¬
ра Хусрова Дехлеви и других замечательных масте¬
ров»82. Дальнейшее слияние индусской и мусульманской
музыкальной культуры происходит спустя несколько сто¬
летий при дворе императора Акбара. «Тансен довел ее
до совершенства... — отмечает Б. Ч. Упадхъяй, — музы¬
ка всегда была тем объединяющим началом, которое сти¬
рало различия между двумя религиозными общинами» 83.
Своеобразное проявление возрожденческих тенденций
в средневековой индийской культуре заметно и в пове¬
ствовательной прозе, запечатлевшей устное народное
творчество, например, в рассказах и анекдотах о муд-
81 См.: С. И. Потабенко, Театр, танец, музыка, — «История
Индии в средние века», М., 1968, стр. 644.
82 «New Age», 25.Х.1970.
83 Там же.
1?4
1><щ Бирбале — советнике и министре императора Акба¬
ра. Если поэзию бхакти можно рассматривать как ли¬
рико-романтическое направление в средневековой индий¬
ской литературе с типичными для нее возвышенными ге¬
роями Рамой или Кришной, то «Бирбалиану» в какой-
то степени можно считать представляющей сатирическое
направление, социальную утопию. Идеи социальной спра¬
ведливости выражались в подобной литературе непосред¬
ственно, без религиозной оболочки. Мудрый и насмеш¬
ливый Бирбал, герой народных рассказов и анекдотов,
олицетворяет силу духа народного. Литература, связан¬
ная с именем Бирбала, направлена против угнетателей
и эксплуататоров, ханжей-брахманов, невежественных
мусульманских мулл, проникнута вековой мечтой народ¬
ных масс о справедливом государе-заступнике, защитни¬
ке народа, об идеальном царстве, в котором будет легко
и счастливо жить простой человек.
В русле ренессансных тенденций можно, видимо, рас¬
сматривать и развитие в Индии в XVI—XVII вв. жанра
жизнеописаний проповедников и поэтов бхакти. Извест¬
но, что жития святых на Руси иногда относятся к пред-
ренессансной литературе. «Во второй половине XIV в.
и в начале XV в. в России сложились благоприятные
условия для развития предвозрожденческих движений,—
пишет Д. G. Лихачев. И далее: — Оно („общеевропей¬
ское предвозрождение“. — Е. Ч.) отчетливо сказывает¬
ся в житиях Стефана Пермского и Сергия Радонежско¬
го, составленных замечательным писателем конца XIV—
начала XV в. Епифанием Премудрым»84.
Стремясь создать образы идеальных людей, индий¬
ские авторы жизнеописаний часто отходили от реальных
обстоятельств жизни своих героев, создавая условные
биографии представителей антифеодального религиозно-
реформаторского движения. Вместе с тем в этих свое¬
образных житиях святых зачастую встречаются правди¬
вые зарисовки народного быта, содержится большой ис¬
торико-этнографический материал, насыщенный разно¬
образными сведениями о средневековой Индии, излага¬
ются моральные и религиозные принципы средневекового
вишнуизма.
84 Д. С. Лихачев, Развитие русской литературы X—XVII ве¬
ков, Л., 1973, стр. 78, 83—84.
125
В «Гирлянде бхактов» («Бхактмала») поэт Набха
дас (XVI в.), рассказывая о жизни вишнуитской общи
ны, о замечательном поэте Сурдасе, рисует правдивые
картины индийской действительности. Описывая различ¬
ные чудеса, совершаемые бхактами, поэт-летописец вме¬
сте с тем повествует о некоторых исторических фактах,
в частности рассказывает о встрече Сурдаса с императо¬
ром Акбаром85.
В житиях «индийских святых» аккумулировался опыт,
накопленный художественной литературой, фольклором,
инкорпорировались сведения из различных наук. В наи¬
более известном жизнеописании Чойтонно «Нектар дея¬
ний Чойтонно» («Чойтонно чоритамрито») бенгаль¬
ский поэт Кришнодаш Кобирадж (1517—1615), по сло¬
вам В. А. Новиковой, использовал «научную, культур¬
ную и поэтическую литературу на бенгали и санскрите»,
а также «устные рассказы и свидетельства современни¬
ков о Чойтонно, его учеников и последователей»86. Че¬
ловек в произведениях этого жанра выступает как са¬
мостоятельная личность во всех ее сложных взаимосвя¬
зях с окружающей средой. Отмечая тесную связь жизне¬
описаний Чойтонно с действительностью, И. А. Товстых
пишет, что фигура «великого защитника простого наро¬
да» представлена в них «очень человечной и живой»87.
Вот как, например, изображается в произведении
Кришнодаша один из учеников Чойтонно, проповедник
бхакти Ниттенондо:
Смуглый, блестящий, широкоплечий,
Храбрый атлет, которого встретил Камадева,
Стройные ноги и руки, ласковые глаза,
Шелковая повязка на бедрах и шарф на плечах... 88
Индусско-мусульманский культурный синтез наблю¬
дается и в южных районах Индии. Многие индийские ис¬
следователи литературы урду отмечают высокий подъем
этой литературы на Декане в XIV—XVII вв. Рам Бабу
Саксена, Эхтишам Хусейн, Мухаммад Садык и особен¬
но Махиуддин Кадри Зор связывают расцвет культур¬
85 «Хинди сахитъя кош», ч. II, стр. 372—373.
86 Там же, стр. 92.
87 И. А. Товстых, Бенгальская литература, стр. 37—38.
88 Цит. по: В. А. Новикова, Очерк истории бенгальской лите¬
ратуры X—XVIII вв., стр. 93.
126
ной жизни Декана, прежде всего княжеств Биджапур и
Голконда, с индусско-мусульманским культурным син¬
тезом. Этот синтез, возникший в результате проникнове¬
ния мусульман с севера в южные районы Индии, отра¬
жается в религиозно-философской и культурных сферах
жизни. Широкое распространение движения бхакти в
южных районах Индии подготовило почву для идей су¬
физма, привнесенных мусульманскими пришельцами, спо¬
собствовало адаптации этих идей на местной почве.
Здесь, на Декане, закладывались нормы литературы на
урду, характеризующиеся отказом от слепого копирова¬
ния классической персидской поэзии близостью к мест¬
ному фольклору.
Среди деканских мастеров особого внимания заслу¬
живают поэты Голконды — Мухаммад Кули Кутб-шах
(конец XV—XVI в.), Ибн-Нишати (XVII в,), Мухаммад
Кули Кутб-шах — просвещенный правитель, поэт и ме¬
ценат, весьма напоминающий деятелей европейского
Возрождения. В его творчестве проявился индусско-му¬
сульманский синтез. Полуиндус по рождению, он про¬
водил акбаровскую политику веротерпимости и поощрял
развитие местной культуры. Мухаммад Кули Кутб-шах
в равной мере обращался к персидским образцам и к ин¬
дийской классике. Как и поэты европейского Ренессанса,
он создавал в стихах полнокровный, живой образ своей
возлюбленной, индийской танцовщицы, а затем шахини
Хайдар-Махал.
В творчестве Ибн-Нишати ярко выражена демокра¬
тическая и антипридворная направленность. В его про¬
славленном маснави «Цветник» («Пхулбан») традици¬
онный для индо-персидской поэзии сюжет конкретизиро¬
ван на индийской почве — сказочная фабула обрела ре¬
альный конфликт. Творчество Ибн-Нишати — пример
сознательного синтезирования персидской и индийской
образности. Его поэзия противостояла придворной,
«этикетной литературе».
В творчестве других деканских поэтов, Тана-шаха и
Табаи (конец XVII в.), намечается тенденция осознания
себя как автора для других, углубляется личностное на¬
чало, выражаются патриотические чувства. Так, в вве¬
дении к маснави «Бахрам и Гуль» (начало XVIII в.)
поэт Табаи высказывает свою мечту о том, чтобы его
стихи читались в каждом доме. Нарушая традиционные
127
штампы маснави, десятую часть поэмы Табаи посвя¬
щает родному Хайдарабаду. В поэме заметны первые
проблески национального самосознания, что свидетель¬
ствует о кризисе средневековья и зарождении ренессанс¬
ных тенденций.
Период культурного подъема, вызвавший к жизни
народно-демократическую поэзию бхакти и другие виды
гуманистической по своему содержанию литературы, раз¬
витие новаторской архитектуры, живописи, музыки
и т. д., остался в средневековой Индии незавершенным.
В поэзии бхакти, как и во всей индийской культуре, на¬
чиная с -середины XVII в. наблюдается ослабление гума¬
нистической направленности, сужение и перерождение де¬
мократических идей, что было обусловлено протекавши¬
ми в эту эпоху в Индии глубинными социально-эконо¬
мическими процессами89. «Сразу же после периода
бхакти поэзия утратила свою связь с народной
жизнью»90, — отмечает Сатьякам Варма.
Пасторальную поэзию, воспевающую галантные чув¬
ства и мысли влюбленных пастушек и пастушков, свой¬
ственную позднему Возрождению, а затем Барокко в ря¬
де стран Европы в эпоху кризиса хозяйства и распрост¬
ранения профеодальных тенденций в культуре, можно в
какой-то степени сопоставлять со стилизованной пре-
циозной эротической поэзией в Индии конца XVII — на¬
чала XIX в. (рити — по терминологии хинди). Проявле¬
ние некоторых «простонародных» и демократических эле¬
ментов в поэзии рити требует специального анализа.
* * *
Таким образом, нам представляется, что индийская
культура в XV—XVII вв. была затронута ренессансными
веяниями. Именно в эту эпоху зарождались в Индии
ростки национальных культур и литератур, получившие
развитие в XIX в.— в период Просвещения. Правы те
индийские ученые, которые связывают возрожденческие
тенденции, свойственные индийской культуре в средние
89 Об этом см.: И. М. Рей сне р, К вопросу об отставании стран
зарубежного Востока к началу нового времени,— «Вопросы истории»,
1951, № 6; его же, Народные движения в Индии в XVII—XVIII вв.,
М., 1961; А. И. Чичеров, Экономическое развитие Индии перед
английским завоеванием, М., 1965.
90 С. Варма, Хинди сахитъяанушилан, стр. 239.
128
пока, с подъемом индийской культуры в XIX в. «Это
возрождение (навджагран.— Е. Ч.) нашей страны (име¬
ется в виду XIX в.— Е. Ч.),— пишет Харидатт Шарма,—
является следующим звеном возрождения (пунарутхан.—
Ч.) и пробуждения (джагран. — Е. Ч.), имевшего место
в XVI в.»91. Наряду с распространением ренессансных
тенденций, знаменовавших собой наступление нового
времени, в индийской культуре продолжали звучать и
средневековые мотивы. Между теми и другими проис¬
ходило сложное взаимодействие, взаимопроникновение
и отталкивание, отражавшее специфические особенности
'Социально-экономической, политической и культурной
жизни Индии.
Говоря о ренессансных явлениях в индийской куль¬
туре XV—XVI вв., мы отнюдь не склонны отождествлять
их с типологически близкими явлениями европейского
Ренессанса. Ренессансные тенденции в индийской куль¬
туре имели свою ярко выраженную специфику, обуслов¬
ленную особенностями исторического развития Индии.
Прав И. И. Конрад, говоря «о формах и уровнях эпохи
Возрождения в отдельных странах». «Хронологически
объединенные в пределах одного и того же историческо¬
го периода от XIII до начала XVII в., эти новые явления
литературы и искусства как в странах Европы, так и в
странах Азии, удивительно разнообразные и богатые,
во многом внешне далекие друг от друга. По их объеди¬
няет общая важная особенность — в целом это явление
нового искусства, преодолевающего религиозно-феодаль¬
ную концепцию и отмеченного новым отношением к че¬
ловеку» 92.
Дальнейшее исследование ренессансных тенденций в
индийской литературе требует, на наш взгляд, объеди¬
ненных усилий литературоведов, философов, историков,
искусствоведов, экономистов, лингвистов, занимающихся
Индией.
91 X. Шарм а, Ленин Бхарат не сандарбх мэн (Ленин в твор¬
честве индийцев), Дели, 1970, стр. 49.
92 «Литература эпохи Возрождения», стр. 4.
® Зак. 326
И. С. Брагинский
ПРОБЛЕМА СООТНОШЕНИЯ
ТВОРЧЕСТВА ПЕТРАРКИ И ХАФИЗА
(историко-типологическое
сопоставление)
Обмен мнениями с незабвенным Николаем Иосифови¬
чем Конрадом об общем и особенном в «восточном Ре¬
нессансе» породил некоторые мои исследования по со¬
поставлению творчества выдающихся восточных и запад¬
ных писателей, выражавших ренессансную тенденцию,
прежде всего Петрарки и Хафиза. Мне не суждено было
представить свои соображения на суд Николая Иосифо¬
вича.
В настоящей статье, посвященной его памяти, прихо¬
дится ограничиться лишь постановкой вопроса, руковод¬
ствуясь при этом положением диалектической логики: от
явления — к сущности, и от менее глубокой к более глу¬
бокой сущности. Поэтому вначале рассматриваются ле¬
жащие на поверхности черты сходства в жизненной судь¬
бе и в творчестве обоих поэтов.
Петрарка (1304—1374) и Хафиз (1321—1389) были
прежде всего современниками. Они не были связаны
или знакомы друг с другом, но оба равно признаны в
мировой литературе гениальными лириками, творивши¬
ми преимущественно в сходных жанровых формах (со¬
нет— у Петрарки, газель —у Хафиза), не на ученом
языке эпохи — латинском или арабском, а на родном
языке своего народа — итальянском и фарси.
Оба были выходцами из городской среды. Отец Пет¬
рарки, флорентийский нотариус, был политическим изг¬
нанником. Отец Хафиза, ширазский купец, рано умер,
130
оставив семью без значительного наследства, и будуще¬
му поэту пришлось в юности работать подмастерьем в
фожжевом заведении. Оба — и Петрарка и Хафиз, гони¬
мые нуждой, стремились к духовному званию, ибо оно
могло обеспечить им безбедное существование и почет¬
ное положение в обществе. Петрарка в резиденции папы
п Авиньоне принял духовный сан и поступил на службу
к кардиналу Якопо Колонна. Само слово «Хафиз»,
ставшее поэтическим именем великого лирика, означает
не что иное, как «человек, знающий наизусть Коран»,—
для талантливых, но малосостоятельных людей чтение
иелух Корана служило надежным источником заработка.
Дальнейшее совершенствование в овладении богослов¬
скими науками и в поэтическом мастерстве открыло
Хафизу доступ к дворцу правящей династии в Ши¬
разе.
Ученость и поэтический дар Петрарки снискали ему
покровительство сильных мира сего — папской курии и
императорской особы, проявившееся особенно ярко в том,
что он еще относительно молодым человеком был увен¬
чан лавровым венком, подобно великим мужам древно¬
сти,— в 1341 г. в Риме на Капитолии.
Высокое покровительство в ту эпоху, как на Западе,
так и на Востоке, сулило всяческие превратности судь¬
бы, вознесения и падения. Однако и Петрарка и Хафиз,
м отличие от некоторых других великих поэтов, испыта¬
ли радость признания при жизни. И того и другого при¬
зывали к себе и местные (итальянские или иранские) и
иноземные государи, окружали почестями, награждали
подарками.
Поэтическое вдохновение оба поэта черпали в антич¬
ности, в древней традиции. Петрарка — это широко из¬
вестно — называл Цицерона и Вергилия своими «отцом»
п «братом»; писал письма древним авторам, словно
друзьям своим; бесконечно цитировал их, перенимая не
только стиль, но и образ художественного мышления.
Преданность Хафиза древнеиранской, домусульман-
ской традиции менее известна, но не меньшая. С каким
пиететом относится Хафиз к Мани — не к мусульман¬
скому святому, а к иранскому еретику, создателю мани-
хейокой религии, по преданию, чудесному рисовальщику
(«художнику Чина»)!
В одной из газелей Хафиз вдохновенно пишет:
9*
131
Не у всякого, что начертал стихи, слова выходят
впечатляющими,
Но я поймаю чудесного фазана [стиха], ибо
стремителен мой [ловчий] сокол.
Если ты этому не веришь, то спроси «художника Чина»:
Желанным будет для Мани написанное кончиком
моего мускусно-черного пера.
Не случайно Хафиз не признает себя сторонником
какой-либо определенной суфийской системы — тар и
ката. Его суфийско-мистические высказывания пройм
заны не мусульманским благочестием, а домусульмаи
скими, особенно зороастрийскими элементами, в его
художественных образах множество древнеиранских ре
минисценций: «пехлевийский напев» (в смысле особо пре
красного стиха); образ «мага»—духовного наставника,
упоминание о деяниях древних иранских царей, достой
ных особого почитания и подражания.
Нам известны многие факты биографии Петрарки-
хронику его жизни можно составить по годам. О био
графин Хафиза мы почти ничего не знаем; легенд о нем
гораздо больше, чем точных данных. Во всяком случае
из того, что известно о жизни Петрарки и Хафиза, осо¬
бенно из их стихов, можно сделать один и тот же вполне
достоверный вывод о глубокой противоречивости их на¬
тур. Впрочем, мало кто из больших поэтов не смог бы
сказать о себе словами, вложенными Гёте в уста своего
героя: «Zwei Seelen wohnen, ach, in meiner Brust»(«Ax,
две души живут в моей груди»).
Вопрос в том, какого рода эти «две души»? Отвечая
на этот вопрос относительно Хафиза и Петрарки, мы
вновь находим у них общее, сходное: с одной стороны,
«душу» человека средневековья, с другой — «душу» че
ловека нового времени.
Многочисленные факты из жизни Петрарки помогают
нам понять многое и в жизни Хафиза, а иные строки из
газелей Хафиза порой проливают свет на неясное и не¬
понятное у Петрарки.
Петрарка на протяжении двух лет написал два про
тиворечащих один другому трактата: в 1346 г. — «De vi
ta solitaria» («Об уединенной жизни»), где восхваляется
-жизнь в укромном уголке и мирской досуг, а в 1347 г.~
«De otio religioso» —• о монашеском досуге, который про
тивопоставляется беспокойной светской жизни.
132
Как сходно это с двумя противоречивыми мотивами в
и пух газелях Хафиза!
В одной, вся лексика которой словно заимствована
и I первого трактата Петрарки, Хафиз пишет об «укром¬
ном уголке» живой любовной страсти:
Высокий свод ее бровей — убежище мое,
И в нем я буду, как Маджнун, твердить любви урок.
И не прельщай меня постом во дни цветенья роз:
К вину и гурии бегу в укромный уголок.
(Перевод И. Сельвинского)
В другой газели Хафиз словно выражает идею вто¬
рого трактата Петрарки:
День иль два путем нежданным шел времен круговорот,
Все не вечно, все добыча урагана,— не тужи!
Коль, Хафиз, проводишь время в доме бедном, в тишине,
Постигая всю премудрость аль-Корана,—не тужи!
(Перевод К. Липскерова)
В столкновении, в борении «двух душ» проявляется
страстное стремление выйти за пределы своего века на
просторы земной жизни, защитить человеческое достоин¬
ство, утвердить ценность человеческой личности и чело¬
веческих идеалов.
Если в трактате 1343 г. «De contemptu mundi» («О
презрении к миру») Петрарка словно отступает от свое¬
го светского идеала, то в более поздних сочинениях —
«Invective contra medicum» («Инвектива против вра¬
чей», 1352—1353) он страстно отстаивает нравственную
ценность поэзии от нападок на нее церковных ханжей,
а в «De sui ipsus et multorum ignoratia» («О невежест¬
ве своем и многих», 1367—1370) он обосновывает тезис
о превосходстве морали практической над абстрактно¬
догматической этикой. В наибольшей мере воплотил
Петрарка свое кредо, конечно, в итальянских стихах.
От Хафиза до нас не дошло философски-богослов-
ских трактатов, стихи же его преисполнены бунта про¬
тив религиозного ханжества.
Предвосхищая гордое галилеевское «Eppur si шио-
ve!» («А все-таки она вертится!), Петрарка трагически
выражает свою приверженность земному в знаменитом
сонете: «Расе non travo... Е temo е spero...»
133
Не нахожу покоя..., и боюсь и надеюсь...
Я стремлюсь к небу,
Но остаюсь прикован к земле...
(Перевод А. Эфроса)
Иронически формулирует свою позицию Хафиз — во
имя земной любви он противопоставляет себя правовер¬
ным служителям Аллаха, обращаясь именно к Аллаху,
к религиозному заклятию: «Лузу биллах» («Да спасет нас
Аллах»):
В весеннем опьянении гони, Хафиз, святош
Заклятием: «От дьявола да сохранит нас бог!»
Перевод И. Сельвинсного
И вот мы подходим к основному объекту сопоставле¬
ния: «Canzoniere» Петрарки и «Диван» Хафиза.
Любопытно различное отношение каждого из поэтов к
оценке своих стихов и... к их систематизации.
Петрарка в «Epistolae de rebus familiaribus» в поры¬
ве покаяния называет свои итальянские стихи «безде¬
лушками», говорит, что они у него «вызывают лишь
стыд и раскаяние»! Но он тщательно собирал и редакти¬
ровал «Канцоньере». Хафиз, напротив, очень высоко це¬
нил свою поэзию, открыто возглашая:
Нанизав газели жемчуг, прочитан ее,— и небом
В дар тебе, Хафиз, зажжется звезд полуночных плеяда.
(Перевод К■ Липскерова)
Но Хафиз ничего не сделал для того, чтобы собрать
свой «Диван». Так и дошел он до нас в различных вер¬
сиях, и не всегда мы имеем возможность точно опреде¬
лить, какая газель написана Хафизом, а какая — его
последователями и эпигонами. Однако мы всегда можем
почувствовать и узнать «хафизовский стиль» газели по
ее настрою и звучанию, равно как и определить «петрар-
кизм» в лирике.
Характерно, что при разной оценке своих стихов
Петрарка и Хафиз сходятся в оценке самой поэзии. Пет¬
рарка в знаменитой речи на Капитолии в 1341 г. опре¬
делил сущность поэзии как аллегорическое высказыва¬
ние. Современники Петрарки «видели в нем таинствен¬
ного пророка»'. 11 Г. Ф о й г т, Возрождение классической древности или первый
век гуманизма, т. I, М., 1885, стр. 124.
134
Хафиз не делал заявлений о сути своей поэзии, но не
| лучайно творчество его оценено почитателями и после¬
дователями в словах «лисан-ал-гайб» («сокровенный
язык»), Но «аллегория» Петрарки и «сокровенность» Ха¬
физа вовсе ме сводятся к некоей отрешенности от дей¬
ствительности, к иллюзорности и мистическому потусто¬
роннему миражу, а заключают в себе вольное ино¬
сказание, глубокую и яркую суггестивность, пафос
намека. Это было проникновенно определено Гёте в его
«Западно-восточном диване», когда он сравнивал поэти¬
ческое слово с веером, который скрывает первоначально
подлинный смысл, чтобы потом тем ярче довести его до
сознания. Поэтому, возражая святошам-лицемерам, и
толковал Гёте «лисан-ал-гайб» не как «мистическое бла¬
женство», а как нерелигиозную благость, смелую гу¬
манность:
...Du, ohne from zu sein, selig bist!
Das haben sie dir nicht zugestehn.
...He благочестив, а блажен! —
Ты этаким для них нетерпим.
(«Откровенная тайна», перевод С. Шервинского)
В плане выражения мы также находим в стихах Пет¬
рарки и Хафиза много общего. Уже отмечалась схожесть
жанровой формы: сонет и газель. И той и другой форме
присуще пристрастие к повторам разного типа: «опорных
слов», рифмовки (ср. «монорим» в сонете XVIII Пет¬
рарки), «кольца» и т. п. Обоим поэтам свойственна афо¬
ристическая отточенность лирических сентенций:
У Петрарки:
Любовь ведет, желанье понукает,
Привычка тянет, наслажденье жжет,
Надежда утешенье подает
И к сердцу руку бодро прижимает
(Сонет CCXI)
У Хафиза:
Страсть бесконечна; страстным дорогам
нет пресеченья, нет!
«Души отдайте»,—страстным другого
нет назначенья, нет!
(Перевод К■ Липскерова)
135
У Петрарки мы встречаем так хорошо известные нам
но поэзии Хафиза «восточные мотивы» («Соловей и ро¬
за»—сонет CCCXI, «Злой соперник» — сонет XLV),
форму диалога ср. с хафизовской формой: «Гуфтам» —
«Гуфт» («Сказал» — «Сказала»).
С формой лирической миниатюры связаны и стилисти¬
ческое гранение и музыкальность стиха.
Сходно также известное ощущение тоски — «accidia»
Петрарки. Оно, как отмечал А. Н. Веселовский, пред¬
ставляет собою вовсе не сердечную удрученность анар¬
хиста; у Петрарки это «одинокое раздумье, интерес к
своему внутреннему миру»2. Прекрасно выражен пре¬
ходящий характер «тоски», «одиночества» любящего че¬
ловека и у Хафиза:
Одиночество мое! Как уйти мне от тоски?
Без тебя моя душа бьется, сжатая в тиски.
Что ты сделала со мной? Одержим я, исступлен!
Даже днем я вижу ночь. Впереди меня — ни зги...
Но донесся аромат приближенья твоего!
; Надо мной опять луна, нет и не было тоски!
(Перевод И. Селъвинского),
Каков же план содержания, действительный смысл по¬
эзии Петрарки и Хафиза? При ответе на этот вопрос сле¬
дует перейти от рассмотрения отдельных черт сходства
в судьбе и в стихах поэтов к самой сущности их творче¬
ства.
Многие черты сходства вызваны прежде всего удиви¬
тельным совпадением характера поэтического дарования
Петрарки и Хафиза и не в малой мере генетически об¬
щим источником — «восточной традицией», дошедшей до
Петрарки через ‘Провансальскую поэзию.
Таково восточное философское восприятие любви, ко¬
торое присуще, по характеристике А. Н. Веселовского,
Гвидо Гвиницелли, родоначальнику «Дольче стиль нуо-
во» •—одного из источников вдохновения Петрарки:
«Любовь—вожделение блага... обобщенное с богослов¬
ско-философской точки зрения, это стремление к высше¬
му благу, источник и податель которого Бог»3.
2 А. Н. Веселовский, Петрарка в поэтической исповеди
«Canzoniere»,—Собрание сочинений, т. IV, выл. I, СПб., 1909,.
стр. 485.
3 Там же, стр. 488.
136
Однако основу внутреннего, органического единства
поэзии Петрарки и Хафиза составляет их историко-
|миологическая общность в плане содержания.
Важнейшее состоит в том, что в столкновении двух
социальных сил — феодального уклада и городской об¬
щины, иными словами, средневековья и зародыша ново¬
го времени,—в столкновении, которое в области куль¬
туры принимало форму конфликта «небесного» и «зем¬
ного», Петрарка, преодолевая свои колебания, избрал,
особенно в первой части «Канцоньере», не небесное, а
темное, сделав ставку на человека, на личность.
Тем самым Петрарка возглавил переход в западной
культуре от теоцентризма к антропоцентризму. Не слу¬
чайно в трактате «De vera sapientia» («Об истинной муд¬
рости») он сосредоточил внимание не на божественном
познании, а на самопознании человека.
Возведенные горе очи средневековых мыслителей не
замечали в молитвенном экстазе живого человека.
По следуя примеру Петрарки и опуская очи долу, на
грешную землю, они обнаруживали человека, а загля¬
дывая в самих себя, открывали безграничный мир чело¬
веческой души, постигали органическую связь человека
с природой.
Это и было величайшим достижением эпохи Ренессан¬
са— открытие человека и природы, признание самоцен¬
ности человеческой личности.
От Петрарки идет это открытие самого человеческого
естества, всепоглощающей, всеобъемлющей любви,
«идеальной, мечтательной» (как говорил Белинский),
благодаря которой происходит процесс человеческого са¬
мопознания. В столкновении и борьбе старого средне¬
векового общества и нового мира зреет индивидуалисти¬
ческий гуманизм, возвеличивающий человеческую лич¬
ность, воскрешающий достоинства вчера еще покорного
и лишенного самостоятельной ценности раба божьего.
В этом и сила и слабость раннего Ренессанса. Сила
его -— гуманизм, слабость — индивидуализм. Сила —
бунт против средневековья, слабость — недостаточность
разрыва со средневековьем. Сила — первооткрытие и
слабость — первооткрытие. Сила в том, что эго уже от¬
крытие нового, слабость — в том, что это еще только
первооткрытие, не достигшее высот гуманизма социаль¬
ного, гуманизма не отдельной, автономной личности, а
137
личности, осознавшей свою силу в борьбе против соци¬
ального зла, за социальное обновление.
Эти противоречивые черты раннего Ренессанса отра¬
зились в поэзии Петрарки. Они наблюдаются и у Ха¬
физа.
Слова А. Веселовского, что «Канцоньере» — это по¬
этическая исповедь любящего «Я», могут быть целиком
отнесены, в частности, к «Дивану» Хафиза. В центре
«Дивана» также герой лирический, отождествленный с
личностью поэта; внимание сосредоточено не столько на
любви самой по себе, сколько на внутреннем мире любя¬
щей человеческой личности. Вот почему каждый нахо¬
дит в стихах Петрарки и Хафиза частицу самого себя.
Таков основной план содержания поэзии Петрарки и
Хафиза, отсюда и общность основных мотивов их
стихов.
На Востоке уже к X в. различали два типа любовных
стихотворений. В одних любовь — это радость («ома-
ритская газель» в арабской поэзии, по имени поэта Ома¬
ра, ее зачинателя). В других любовь — это страдание
(«узраитская газель», по названию племени узра, сыны
которого, полюбив, умирали).
В восточной теории музыки, связанной с газелью,
проводится своеобразное выделение музыкальных ла¬
дов: мажорный — музыка радостная, минорный — музы¬
ка печальная, тоскливая — и самый интересный лад,
«где сливаются радость и печаль».
Мы можем «айти в сонетах Петрарки и в газелях
Хафиза все виды газелей и «музыкальных ладов».
Сонет Петрарки по мотиву «омаритской газели»: лю¬
бовь-благо.
Благословен и год, и день, и час.
И та пора, и время, и мгновенье,
И тот прекрасный край, и то селенье,
Где был я взят в полон двух милых глаз.
(Сонет LXI)
Этот же мотив у Хафиза: любовь-радость.
Блаженный ветер полей
Цветы и радость принес
Приди, невеста любви,
Весь мир дыханьем согрей!
Укрась свой брачный покой■—
138
Жених вступил на порог,
И зелень — радость сердец, —
Сверкает все зеленей.
(Перевод А. Кочеткова)
Сонет Петрарки по мотиву «узраитской газели»: лю¬
бовь-страдание.
Я, что ни шаг, оглядываюсь вспять
И к вам тянусь всем удрученным телом,
Чуть оживаю сердцем омертвелым
И вновь бреду, твердя: «Нет сил страдать!»
(Сонет XV)
«Узраитская газель» Хафиза.
Стенанья соловья мне в сердце болью пали,
И утешенья сам себе я не найду...
Хафиз, надежду брось на счастье в этом мире:
Нет блага в ней, и все нам к скорби и вреду.
(Перевод Е. Дунаевского)
И, наконец, тип газели: «где сливаются радость и
печаль».
Петрарка:
Любовь ли то, иль что-либо иное?
И что же это, ежели Любовь?
Коль в ней добро — что цепенеет кровь?
А если зло — в чем действие благое?
(Сонет СХХХП)
Хафиз:
Где правоверных путь? Где нечестивых путь?
О, где же?
Где на один вступить, с другого где свернуть?
О, где же?
Прах у твоих дверей к глазам своим прижму —
о, сладость!
Где жить мне без тебя,' где свой огонь задуть?
О, где же?
(Перевод К■ Липскерова)
Однако не столько в общей для обоих поэтов разно¬
родности мотивов любви состоит единое существо их
поэзии, сколько в том, что сквозь все эти мотивы про¬
рывается мужественное признание силы духа гордой,
любящей человеческой личности, противостоящей само¬
139
му року, проходящее в сонетах Петрарки и так хорошо-
сформулированное, в частности, в одном бейте хафизов-
ской газели:
Я не таков, чтоб изнемочь под колесом судьбы,
Скорей сломаю я его, коль не пойдет на лад.
(Перевод И. Сельвинского)
В лирике обоих поэтов это придает идее Любви столь
универсальное значение, что посредством образов люб¬
ви выражается их мироощущение в целом, бунт против
окружающего зла.
Потому так незаметно осуществляется в «Канцонье-
ре» переход от страстных любовных излияний к граж¬
данским мотивам, от сонета любви, обращенного к Лау¬
ре, к выражению беззаветной любви к «Italia mia»
(канцона CXXVIII), изображаемой израненной, горячо?
любимой женщиной, от возгласа:
Придет ли час, когда не прячась в тень,
Предстану ей с достоинством свободы
И гляну в очи, не страшась разлук —
(Сонет СХХП)
к заключительным словам сонета CXXXVII, среднего в
триптихе, гневно обличающим папский двор:
Святые души, движимые благом,
Наполнят мир и на землю вернут
Век золотой в его красе исконной, —
от любовного излияния к восхвалению трибуна респуб¬
ликанского мятежа Кола ди Риенцо.
У Хафиза переплетение мотивов любви и граждан¬
ственности выражено еще более непосредственно:
Или:
Благородства не ищи у надменных владык:
Прежде чем откроют дверь, жизнь бесследно пройдет.
Пожелай, мой соловей, чтоб земля, наконец,
Стала садом, где твой дух к нежной розе придет!
(Перевод А. Кочеткова),
Не заблужденье ли искать спокойствие в любви?
Ведь от любви лекарства нет — нам старцы говорят.
Да, я считаю, что пора людей переродить.
Мир надо заново создать — иначе это ад!
(Перевод И. Сельвинского)
340
Существенной чертой творчества двух гениев являет¬
ся и реалистическое начало в лирике.
У Петрарки, например, — реалистическая картина
природы в секстине LXVI:
Уж хмурый воздух с въедливым туманом,
Клубящимся под набежавшим ветром,
Вот-вот готов заморосить дождем;
Уже кругом кристаллом стали реки,
И вместо злаков, покрывавших долы,
Куда ни глянь — лишь изморозь да лед.
У Хафиза — реалистическое изображение чувств в
газели;
Хмельная, опьяненная, луной озарена,
В шелках полурасстегнутых и с чашею вина
(Лихой задор в глазах ее, тоска в изгибе губ),
Хохочущая, шумная, пришла ко мне она.
Пришла и села, милая, у ложа моего;
«Ты спишь, о мой возлюбленный? Взгляни-ка,
я пьяна!»
Да будет век отвергнутым самой любовью
Кто этот кубок пенистый не осушит до дна!
(Перевод И. Сельвинского)
Таково общее в самой сущности творчества Хафиза
л Петрарки.
А различие? Естественно, оно прежде всего в инди¬
видуальном звучании поэзии двух поэтов.
Но есть различие и более общего характера — не
•схожи итоги столкновения «двух душ» в творчестве каж¬
дого из поэтов.
Во второй части «Канцоньере», где любовь к скон¬
чавшейся Лауре спиритуализируется до крайности, а
еще более и трагичнее в «Триумфах» («1 trionfi») Пет¬
рарки с их аскетическими мотивами мы наблюдаем го¬
рестную картину: «средневековая душа» одолевает «ре¬
нессансную душу», радости земной любви сменяет по¬
корность любви божественной — amor del. У Хафиза ни
в одной из газелей нет не только триумфа «средневеко¬
вой души», но и ни малейших следов примирения с ней.
Петрарка оказался больше католиком, чем Хафиз — му¬
сульманином. Не случайно реакционное духовенство не
хотело хоронить «еретика» Хафиза на мусульманском
.кладбище.
141
Более того, в образах и мотивах бунта личности у
Хафиза воплощены протест против социального зла и
необыкновенная для своего времени идея о переустрой¬
стве мира: «Небеса мы рассечем и построим все на иной
лад». Поэтому и положительный герой Хафиза — вольно¬
любивый гуляка, бездомный бродяга, «ринд», неприми¬
римый к ханжеству и фарисейству, беззаветно служащий;
лишь правде и справедливости:
Или:
Нет, не сменяю свой венок на царские венцы,
Хоть я от головы до пят, по-вашему, бедняк.
(Перевод И. Сельвинского)
Самонадеянности нет у риндов и в помине,
А себялюбие для их религии — кощунство.
А так же:
Изнеженным и утонченным не место в обществе гулящ
Тверд должен быть, не переменчив тот, кто мир
зла сожжет дотла.
(Перевод Е. Дунаевского)
Мы не аскеты, мы — чистосердечные ринды,
Знание правды — вот наша тайна одна.
(Перевод В. Дерокавина)
В заключение —от менее глубокой к более глубокой
сущности: о причине различия в творчестве Петрарки и
Хафиза.
Не большей или меньшей гениальностью того или
иного поэта оно объясняется: измерять степень гениаль¬
ности корифеев такого масштаба как Петрарка или Ха¬
физ— нелепо. Суть в исторических условиях, в которых
развивалась их поэзия.
Петрарка — зачинатель Ренессанса западного, его
поэзия при всем ее величии отражает идеологию ранней
ступени Ренессанса. Хафиз — представитель Ренессанса
восточного, иранского, возникшего гораздо раньше, чем
западный, еще в X в. Поэзия Хафиза отражает более
зрелую ступень Ренессанса, когда в лирической поэзии
уже развивались социальные элементы ренессансного
гуманизма. Таков источник различия единой по своему
ренессансно-гуманистическому существу поэзии Петрар¬
ки и Хафиза.
142
А. Л. Монгайт
ПЕРЕПИСКА Н. И. КОНРАДА и А. ТОЙНБИ
В 1967 г. в «Новом мире» были опубликованы пись¬
ма Арнольда Тойнби и Н. И. Конрада, положившие на¬
чало переписке между двумя учеными К Кроме опублико¬
ванных в архиве Николая Иосифовича сохранились еще
десять писем Тойнби и копии писем самого Николая
Иосифовича. Оба корреспондента родились в XIX в.
(Тойнби на два года старше Николая Иосифовича) и в
отличие от нас, людей, родившихся в XX в., пишущих
лишь краткие деловые письма, умели и любили писать
о всех интересующих их вопросах — и о здоровье вну¬
ков и внучек Тойнби, и о судьбах всего человечества.
Круг вопросов, затронутых в письмах, настолько ши¬
рок, а эрудиция авторов так обширна, что простой пе¬
речень затронутых тем и упомянутых имен и событий
занял бы много места. Здесь и проблема развития ци¬
вилизаций, и вопрос о взаимоотношениях России и Китая
в прошлом и в настоящем, и оценка роли Франциска
Ассизского и Блаженного Августина в истории Европы,
и проблема сосуществования государств с различными
социальными системами, и вопрос о роли «Преступления
и наказания» Достоевского в нравственной жизни на¬
шего времени, и обсуждение политической ситуации в
Византийской империи во времена Константина Багря¬
нородного.
Но если трудно перечислить темы, затронутые в пере¬
писке, то еще труднее дать в кратком сообщении оценку
взглядов авторов, высказанных в письмах, во многом 11 «Диалог историков». Переписка А. Тойнби и И. Конрада, —
«Новый мир», 1967, № 7, стр. 174—185.
143
спорных, а в ряде случаев (это относится главным оо
разом ,к Тойнби), по нашему мнению, парадоксальны\
Переписка двух выдающихся ученых, затронувший
многие вопросы истории культуры и философии истории,
интересна не только как документ. Она содержит рил
ценных научных идей и выводов и несомненно заслужи
вает полной публикации. Пока я ограничиваю свою зада
чу предварительным сообщением о содержании писем
Вернемся к истории переписки. Поводом к ее началу
послужило знакомство А. Тойнби с рецензией на книгу
Н. И. Конрада «Запад и Восток»2, после чего он напи
сал свое первое письмо Николаю Иосифовичу, в лица
которого увидел «благородномыслящего критика»
Н. И. Конрад ответил на письмо, и завязалась переписка
Тойнби в то время еще не читал книги Конрада, он су¬
дил о ее содержании по рецензии, переведенной для нс
го на английский язык коллегой по институту. Русского
языка Тойнби не знает. В апреле 1967 г. Николай Ио
сифович послал Тойнби свою книгу, только что изданную
в переводе на английский язык Главной редакцией вое
точной литературы издательства «Наука»3. Тойнби обра
довался возможности подробно ознакомиться со взгля
дами своего оппонента и сообщил, что изучит книгу ни
только «sine ira», но и беспристрастно, без всякого пред
убеждения. Одновременно Тойнби послал Конраду свою
изданную в 1966 г. книгу «Перемены и привычки»4, по
священную проблемам истории и насущным вопросам
современности.
В письме Тойнби, датированном июнем 1967 г., за¬
тронуты главным образом общечеловеческие философ
ские проблемы нашего времени.
Смысл довольно пространного письма может быть
лучше всего передан следующей цитатой: «Философии,
как и религии, переступают через национальные и куль¬
турные границы. Маркс и Энгельс родились и воспитаны
в Рейнской области, они работали в Англии, и первом
страной, которая приняла их философию, не только как
теорию, а как социальную систему, -была бывшая Россий¬
ская империя, ныне превратившаяся в Советский Союз.
2 А. Л. М о н г а й т, История и прогресс,— «Новый мир», I960,
№ 10.
. 3 N. J. Konrad, West-East, Inseparable Twain, Moskow, 1967,
4 A. Toynbee, Change and Habit, 1966.
144
Наиболее важной вещью в человеческом бытии и на¬
иболее важной вещью для человека является его чело¬
веческая природа. Он должен прежде всего быть челове¬
ком, чтобы быть членом расовой, лингвистической, на¬
циональной, экономической или культурной группы, и
наша человеческая натура является общим для нас всех.
Больше чем когда-либо соединяет это единство всех нас,
представителей человечества, кому приходится жить в
наши дни. Мы все должны бороться с рядом сходных
проблем... Будущее человечества зависит от того, смо¬
жет ли наше поколение достигнуть успеха или провалит¬
ся в своих попытках разрешить эти проблемы. Это воз¬
лагает на наше поколение необычайно тяжелую ответ¬
ственность, которую мы все разделяем друг с дру¬
гом».
Тойнби обращает много внимания на проблемы, ко¬
торые возникают в связи с развитием науки и техники.
Он пишет: «Меня особенно интересует то, что вы ска¬
зали в своем письме об „отчужденности личности". Три¬
умфальные успехи современной науки и техники пойма¬
ли человека в искусственно созданное человеком окру¬
жение, в котором человеческая индивидуальность чувст¬
вует себя почти низведенной до нуля благодаря огром¬
ному увеличению давления на него общества. Это цена
наших технических успехов. Каждое достижение должно
по-своему оплачиваться».
Уже в самых первых письмах ученых отражено прин¬
ципиальное различие их взглядов как на прошлое, так
и -на будущее человечества.
Историко-философская схема Тойнби антигегельян-
ская и антимарксистская, он не признает единого пото¬
ка развития всего человечества, не признает экономиче¬
ской основы развития общества. Тойнби разделяет кри¬
тическое отношение Маркса к старомодной истории ко¬
ролей и королев, сражений и политических революций.
Но считает, что Маркс ошибался, полагая, будто клю¬
чом ко всему служит экономика. По мнению Тойнби,
нет такого аспекта человеческой жизни, который может
быть единым ключом к истории. А если и есть, то ис¬
кать его следует в сфере подсознательных религиозных
чувств, в глубинах человеческой души. Поэтому, строя
историю человечества как историю параллельно разви¬
вающихся «цивилизаций» (под цивилизацией имеется в
10 Зак. 326
145
виду часть человечества, объединенная общей религией),,
Тойнби отдает предпочтение идеальному и находит, что
истинным двигателем истории являются не экономика,
а идеи. Как и О. Шпенглер, Тойнби считает, что единство
порядка «цивилизаций» важнее, чем единство порядка
наций, и ему кажется, что в своих «цивилизациях» он
открыл истинную «монаду» истории 5.
Доказательству своей исторической концепции
А. Тойнби посвятил основной труд своей жизни —
12-томное «Исследование истории» (1934—1961). И ра¬
зумеется, попытка изложить суть этой концепции в не¬
скольких строчках не только ведет к схематизму, но и
представляется несколько наивной.
Труд Тойнби написан с подлинным вдохновением, с
привлечением огромного, разностороннего материала, и
как ни спорна его историософская система, в ней есть
ряд привлекательных черт, даже с точки зрения ее наи¬
более резких критиков — марксистов. Тойнби выступает
против агностицизма в истории, он признает закономер¬
ность общественного развития, считает, что история—
это коллективный опыт человечества, что наш опыт в
прошлом — единственное, что проливает свет на буду¬
щее; выступает против европоцентризма, расизма и т. д.
Но в основных своих положениях идеалистическая фи¬
лософия истории Тойнби несостоятельна с позиций лю¬
дей, опирающихся в своих воззрениях на марксистское
понимание исторического процесса.
Нужно сказать, что и концепцию Тойнби и его ме¬
тод исторического исследования отвергают не только
марксисты. Одни его западноевропейские коллеги во¬
сторженно отзываются о его работах, другие подвергают
их беспощадной критике. Известный голландский ученый
Питер Гейл сказал, что последние четыре тома «Иссле¬
дования истории» — это «дальнейшее расширение сума¬
сбродной расточительности ученых примеров, написанных
привлекательно и впечатляюще, хотя часто выбран¬
ных очень небрежно и абсолютно ничего не доказываю¬
щих». В какой-то мере слабость своей концепции чувст¬
вовал и сам Тойнби. Об этом он со всей откровенностью1
писал Н. И. Конраду: «Я почувствовал, что структура
5 В Советском Союзе работы А. Тойнби не переводились, однако
характеристике его воззрений и полемике с ним посвящено много;
публикаций.
146
человеческой истории менее монадна, чем я предполагал,
когда думал, что открыл действительные монады исто¬
рии в форме цивилизаций».
Важной составной частью концепции Тойнби являет¬
ся его теория о судьбе цивилизации. Всякая цивилиза¬
ция, если ей суждено осуществить свой цикл, проходит
четыре стадии: генезис, рост, надлом (период, с которого
начинается упадок) и дезинтеграция (период разложе¬
ния цивилизации, заканчивающийся ее гибелью). Одна¬
ко гибель цивилизации не предопределена заранее, люди
свободны в своем выборе, и, если выбор будет правиль¬
ным, гибели цивилизации можно избежать. В этом Тойн¬
би видит отличие своих взглядов от взглядов О. Шпенг¬
лера, предрекавшего «закат Европы». «В отличие от
Шпенглера,— пишет Тойнби,— я не детерминист и поэ¬
тому (я искренне убежден в этом) не догматик...». «В то
время как подсознательный уровень человеческой при¬
роды общ для человечества и, по крайней мере, некото¬
рых других разрядов живых существ, две отличитель¬
ные способности принадлежат только человеческой при¬
роде (они взаимосвязаны)—это сознательность и способ¬
ность, которую нам дает сознательность,—сделать выбор.
(Я прибегаю к терминологии нашего практического опы¬
та, не вторгаясь в философский вопрос о свободе воли.)
Конечно, мы, человеческие существа, только частично
свободны». «Все-таки я думаю, что наша свобода выбора
достаточно велика, чтобы быть решающей для судьбы
нашего рода. Например, ныне вступив в атомный век, мы
обладаем выбором между уничтожением нашего рода
(и, может быть, даже превращением нашей планеты в
лишенную любых форм жизни) и улучшением нашего
образа жизни на этой планете — улучшением и для лич¬
ности и для общества — на протяжение тех двух милли¬
ардов лет, в течение которых наша планета, по пред¬
сказаниям астрономов, будет пригодна для человече¬
ского обитания».
Н. И. Конрад, в отличие от Тойнби,—- сторонник тео¬
рии единства исторического развития всего человечества
и наследования культурных достижений предшествующе¬
го времени последующими поколениями. Идея сущест¬
вования единого человечества с единой исторической
судьбой не новая. Особенно четко ее сформулировали
эволюционисты XIX в., она была развита марксистской
10*
147
наукой. Но никогда прежде историк не обладал такой
суммой знаний для доказательства этой идеи, какой он
обладает во второй половине XX в. Объем наших зна¬
ний о прошлом человечества непрерывно возрастает, они
качественно совершенствуются.
Н. И. Конрад собрал и исследовал большое количе¬
ство фактов, свидетельствующих о том, что история че¬
ловечества есть история именно всего человечества, а
не отдельных изолированных народов и стран, что по¬
нять исторический процесс можно, только обращаясь к
истории человечества во всем ее объеме. Таким образом,
взгляды Конрада прямо противоположны взглядам Тойн¬
би. Следует, однако, сказать, что признание единства
исторического процесса вовсе не предполагает отказа
от изучения оригинальных и неповторимых черт истории
отдельных народов. Конрад пишет: «История человечест¬
ва не какой-то безликий процесс; она очень конкретна и
слагается из деятельности отдельных народов, имеющих
каждый свое собственное лицо. Но в то же время как
часто смысл исторических событий, составляющих, каза¬
лось бы, принадлежность истории одного народа, в пол¬
ной мере открывается лишь через общую историю чело¬
вечества!» 6.
Не вдаваясь в существо вопроса о том, насколько
обоснованы сконструированные Тойнби «цивилизации»,
Н. И. Конрад оспаривает самую возможность найти уни¬
версальные, пригодные для рассмотрения всей истории
человечества «монады». Однако в основу поисков таких
монад он предлагает положить социологические катего¬
рии. Вместе с тем, в отличие от Тойнби, Конрад считает
нацию высшей формой объединения, достигнутой пока
человечеством.
Нужно сказать, что отрицание Тойнби нации как важ¬
ной единицы истории определяется не только его науч¬
ными взглядами, но и эмоциональными оценками. Тойн¬
би ненавидит национализм и считает его наряду с соци¬
альным неравенством важнейшим признаком кризиса
современного общества, угрожающим цивилизации.
С этим нельзя не согласиться, ведь фашизм — крайнее
проявление национализма. Но Тойнби чуждо то понятие
6 Н. И. К о н р а д, О смысле истории,— «Запад и Восток», М.,
1966, стр. 476.
148
интернационализма, которое заключается в признании
свободы и равенства наций. Необходимым элементом от¬
хода от национализма он считает отказ от всего нацио¬
нального во имя общечеловеческого. Это дало повод ан¬
гличанину А. Тейлору назвать Тойнби «человеком без
корней, всюду иностранцем, чувствующим себя дома
только среди руин».
На примере нашей страны, народы которой унаследо¬
вали достижения многих древних культур, Конрад до¬
казывает в письмах, что в современном обществе воз¬
можно сохранить национальные традиции и избежать
той унификации, которой боится Тойнби и которую на¬
зывают «асфальтовой культурой».
Самый главный вопрос, затронутый в письмах Тойн¬
би, это вопрос о дальнейшей судьбе человечества.
Тойнби пишет, что монадная структура прошлой исто¬
рии человечества (насколько она действительно была
монадной) обусловлена недостаточностью человеческих
связей и что с развитием средств коммуникации, с сок¬
ращением расстояний пришло взаимное общение, созна¬
ние человеческой общности. Еще больше, чем развитие
коммуникации, связало человеческие судьбы великое и
страшное открытие атомной энергии. Тойнби пишет, что
после 1945 года — года первого взрыва атомной бомбы—
мы выбираем не между целым миром и его частью, а
между тем, будет ли существовать мир или нет. «Раз¬
витие техники может быть использовано для улучшения
жизни человечества, но если мы не сможем подняться
над национализмом, то техника будет использована,
чтобы уничтожить человечество»; «Национализм — самый
большой враг человечества в современных условиях, по¬
тому что развитие техники сделало мир единым, в то
время как национализм держит народы разрозненны¬
ми»,— пишет Тойнби. И все же, выступая против нацио¬
нализма, Тойнби подчеркивает, что он осуждает прежде
всего агрессивный национализм, ибо существует еще
оборонительный национализм угнетенных народов. Тойн¬
би упрекает Америку за то, что она сделала своей спе¬
циальностью противостояние освободительным войнам,
подавление освободительных движений, где бы они ни
возникали, за то, что она поддерживает реакционные
режимы, противоречащие интересам народов. «Я считаю
эту политику аморальной»,— говорит Тойнби.
149
Разность социальных систем и идеологий меньше все¬
го пугает Тойнби как возможный источник войны. Он
убежден, что в мире должна восторжествовать идея со
существования социализма и свободного предпринима¬
тельства, должен восторжествовать разум. Он резко кри¬
тикует американскую внешнюю политику, опирающую¬
ся на силу. По убеждению Тойнби, в современном мире
ничего нельзя решить с помощью силы.
В настоящей статье приводятся высказывания Тойн¬
би, содержащиеся не только в его письмах. Автор поста¬
вил перед собой задачу объективно изложить суть пере-!
писки двух ученых, не подвергая критике их взгляды,
однако следует все же сказать, что надежда Тойнби раз¬
решить все политические проблемы современности путем
создания всемирного правительства и добровольного от¬
каза народов от своего суверенитета, его мечта о еди¬
нении человечества на основе единства религиозных
взглядов и тому подобные идеи также нереальны и спор¬
ны, как и его философия истории.
После обмена письмами в 1967 г. и поздравлений с
наступающим 1968 годом переписка Н. И. Конрада и
А. Тойнби на некоторое время прервалась. Англий¬
ский ученый провел три месяца в Японии — читал лек¬
ции в университете в Токио.
В апреле 1969 г. в Нью-Йорке должно было состоять¬
ся празднование восьмидесятилетия А. Тойнби. Николай
Иосифович послал ему приветствие: «Дорогой коллега!
Вам 80 лет. Это не пункт, а перепутье. Я востоковед и
в данном случае мыслю по-восточному — иероглифиче¬
скому. А там другие возрастные ориентиры: 60 лет —
возраст „возвращения календаря11, т. е. начало нового
цикла времени; 70 лет — возраст „с Древности редкий11;
77 лет — „возраст радости11; 88 лет — „возраст риса11,
лучшего злака на земле. А новый цикл времени на этом
не кончается! Так что Вы в пути».
Письмо заканчивалось словами: «Давайте лее и
дальше жить уверенно, трудиться неустанно, отвечая, как
мы можем, на „the Challenge of our Time11».
23 апреля Тойнби написал Конраду: «Вместо того,
чтобы быть в Нью-Йорке, я лежу в постели в Лондо¬
не. Случился тромб коронарных сосудов. До 26-го марта
я был в состоянии работать и писать, почти как моло¬
дой человек. Теперь природа заставила меня лежать не¬
150
подвижно и размышлять, как отставного китайского
мандарина или брахмана в последней и лучшей стадии
иго жизни. Письма с поздравлениями, пересланные мне
из Нью-Йорка, были сложены в алфавитном порядке, и
и очень обрадовался, когда дошел до Вашего письма, не
только потому что я чрезвычайно ценю Вашу дружбу,
но и потому, что это голос из России. Я стремлюсь уви¬
деть человечество, объединенным, наконец, в единую
семью».
Тойнби высказывает свое огорчение в связи с отчу¬
жденностью между западными странами, а также между
Россией и Китаем. Тойнби пишет, что русские по отно¬
шению к Китаю никогда не совершали ничего такого,
чтобы хоть отдаленно напоминало жестокость британ¬
цев во время Опиумной войны. Он упрекает китайское
правительство в неблагодарности, указывая, что, когда
Россия была почти обескровлена ужасными ранами вто¬
рой мировой войны, в которой она приняла на себя глав¬
ный удар, она все же послала Китаю оборудова¬
ние и техников, с которыми ей нелегко было рас¬
статься, но в которых Китай нуждался тогда еще больше,
чем Россия.
Снова и снова возвращается Тойнби к вопросу о един¬
стве человечества и его культуры. Он не принимает в
расчет ни различия социальных систем, ни существова¬
ния классов. Ему кажется, что отчуждение России и
Запада объясняется тем, что Запад был всегда агресси¬
вен по отношению к России: «Человечество всегда дей¬
ствует в свете прошлого. Если бы я был русским, я
уверен, что был бы подозрителен к Западу». Тойнби му¬
чительно думает, как преодолеть эту отчужденность.
«Ведь сокровища русской культуры наиболее близки
нам, и в первую очередь, конечно, великая русская ли¬
тература нового времени: „Отцы и дети", „Война и мир“,
„Преступление и наказание11. Я читаю и перечитываю
эти и другие книги, к сожалению, не по-русски, но их
духовная мощь прошла через английские и французские
переводы»,— размышляет он.
В письме содержится еще много высказываний, ка¬
сающихся истории России, оно преисполнено глубокого
уважения к нашей стране, желания понять позиции со¬
ветского гражданина.
Николай Иосифович незамедлительно ответил на
151
письмо Тойнби: «Дорогой коллега! Старые китайские
мандарины, уходя в отставку, начинали заниматься кал
лиграфией, с любовью и тщанием выписывая замысло
ватые рисунки своих иероглифов и находя в этом выс¬
шее и единственное жизненное наслаждение. Индийские
брахманы, удалившись от мира, предавались самоуглуб¬
лению и медитации. Ну, а Вы? Едва Вы успели сооб
щить мне о своей болезни, как тут же перешли к самым
жгучим темам современной жизни».
После нескольких замечаний по существу затронутых
в письме Тойнби вопросов Николай Иосифович писал:
«Не могу не сказать Вам еще, как меня поразила Ваша
проницательность! Вы пишите, что читаете и перечиты
ваете три старых русских романа — „Отцы и дети“,
„Войну и мир“ и „Преступление и наказание", — а ведь
это романы на самые острые темы сегодняшней истори
ческой жизни человечества и собственной жизни каж
дого из нас! Особенно последний роман. Ведь он о на¬
шей совести».
В июле 1969 г. А. Тойнби прислал Н. И. Конраду
письмо сугубо личного характера, в котором описывал
свой дом в деревне около Иорка, сообщал о работе над
книгой о византийском императоре Константине Багря
неродном и его эпохе: черновик книги готов, но нужно
работать в библиотеке Британского музея, а это поело
болезни трудно и т. д.
В ноябре этого же года Н. И. Конрад пишет А. Тойн
би: «Может быть, Вам будет небезынтересно узнать, что
наши письма, в свое время опубликованные в журнале
„Новый мир“, ныне появились в японском переводе в
виде приложения к японскому изданию моей книги „За¬
пад и Восток", только что вышедшему в Японии. Сде¬
лано это по инициативе издателя... На днях я получил
от проф. Ямамото (знаете ли Вы его?) письмо, в кото¬
ром он пишет о своих работах по изучению мировых ци¬
вилизацией и касается при этом некоторых взглядов Ва¬
ших и моих. Он прислал мне также две свои книги, из
которых одна называется „Великие цивилизации — их
структура и изменения", другая же прямо посвящена
Вашим взглядам на этот предмет».
В декабрьском письме Тойнби благодарит Н. И. Кон¬
рада за присланные в подарок репродукции изображе¬
ний святых князей Бориса и Глеба кисти Нестерова, со¬
152
общает, что по-прежнему увлечен Константином Багря¬
нородным и уже закончил ряд глав книги о нем.
Очень интересное письмо было послано I Ьпсолаем
Иосифовичем А. Тойнби в апреле 1970 г. Большая часть
письма посвящена рассказу об идее издания трех ис¬
поведей— Блаженного Августина, Руссо и Толстого —
в одной книге с объяснением, почему именно эти три ав¬
тора, отделенные друг от друга веками и столь различ¬
ные по характеру творчества, объединены в одну трило¬
гию. Эту часть письма приведем целиком:
«Некоторое время тому назад в моих руках оказа¬
лась рукопись — новый русский перевод ,,Исповеди“ Ав¬
густина. Его принесла сама переводчица, тогда мне со¬
вершенно неизвестная. Оказалось, что она — специалист¬
ка по римской истории, много лет читавшая лекции в
Ленинградском универоитете. Сейчас она — очень по¬
жилая женщина, оставившая преподавание, но не науч¬
ную работу. Одним из результатов такой ее работы и
был перевод „Исповеди1* Августина. Я узнал также, что
принялась она за этот перевод в Ленинграде, где она
жила и живет, в те годы, когда этот город — во время
второй мировой войны — был блокирован войсками на¬
цистской Германии.
Всему миру известно, какие страдания выпали тогда
на долю его жителей; но так же хорошо известно, что
наряду с голодом, холодом, разрушениями и смертями
под непрерывным обстрелом с воздуха и с земли в Ле¬
нинграде тогда проявились и великое мужество, сила
духа и несгибаемая воля к преодолению всех трудно¬
стей. Многие ученые, оставшиеся в городе, продолжали—
в те часы, когда им это удавалось,— сидеть за книгами
и рукописями, держать в ослабевших руках карандаш
или перо и писать на уцелевших клочках бумаги. Одним
из таких ученых и была принесшая мне свой перевод Ма¬
рия Сергеенко.
Взяв в руки ее рукопись, я почувствовал, что читаю
что-то новое для себя. У нас есть три русских перевода
этого произведения Августина, но, если исключить ста¬
рый перевод XVIII в,, перевод мощный, выразительный,
но все-таки сделанный книжным церковнославянским
языком, два других перевода, напечатанные один в кон«
це XIX в., другой — в начале XX, вызывали у меня не¬
доуменный вопрос: „Что же есть в „Исповеди** Августш
153
на такое, что заставляло столь многих читать ее вот
уже полторы тысячи лет? И не просто читать, а зачи-
тываться?“ Теперь нечто подобное стал испытывать и я.
Взял оригинал и некоторые места прочитал параллельно.
И что же? Мне показалось, что через современный рус¬
ский язык перевода я слышу голос самого автора —бес¬
покойный, горячий, страстный. И этот голос взволновал'
теперь и меня. Но почему же, почему? И тут у меня
мелькнула мысль: не потому ли, что книга Августина
была его ответом на тот самый „вызов времени11, о кото¬
ром сказали Вы, ответом на вызов, который его эпоха
обратила к людям его мира, к нему самому? И не пото¬
му ли в осажденном Ленинграде взялась за перевод
этой древней „Исповеди*1 старая женщина-профессор,
что этим она давала свой ответ на вызов ее времени,
вызов, обращенный ко всем нам, обращенный и к ней?
Далее мысль перенесла меня к другой „Исповеди",
не менее знаменитой: к „Исповеди" Руссо. Я перечитал
и ее. А за ней и третью — „Исповедь" Толстого. И — уди¬
вительное дело! — эти три „Исповеди" встали передо
мной в один ряд, расположились в галлерее веков ка¬
кой-то „Трилогией", созданной самими веками, т. е.
историей.
Тут во мне заговорил историк, т. е. человек, которо¬
му обязательно хочется все истолковать. Чем объяснить,
что эти три — столь разные и по времени, и по содер¬
жанию, и по личности их авторов — „Исповеди" пред¬
стали передо мной такой „Трилогией"? И вот какой у
меня получился ответ. Каждая из этих „Исповедей" ро¬
дилась в такое время, которое было „кануном" новой
эпохи — эпохи, по своему значению представлявшей но¬
вый крупный шаг человечества по его историческому пу¬
ти. Время Августина — канун того поворота, который
перевел нас с одного великого этапа нашей большой ис¬
торической жизни на другой, еще более великий. Кану¬
ном было и время Руссо. Правда, признаки приближе¬
ния новой эпохи обозначались еще до Руссо: уже было
^рассуждение о методе", уже существовали „математи¬
ческие начала натуральной философии", уже произошли
революции в Нидерландах и в Англии. Но свои пред¬
вестия грядущего наблюдались и во времена Августина:
почти за целое столетие до него уже был возвещен Ни-
кейский Символ, а при его жизни к ногам Алариха пал
154
сим Вечный город. Канун потому и есть канун, что в нем'
во многом подготавливается будущее. И в эпоху Тол¬
стого были свои предвестия. Когда он писал свою „Ис¬
поведь", уже существовал с 1848 г. „Манифест Комму¬
нистической партии"; о назревавшем социальном ката-"
клизме громким голосом заговорил и 1871 год — языком
Парижской Коммуны. Возможно, что Толстой не обратил
должного внимания на Коммунистический Манифест,
прошел мимо сигнала, поданного коммунарами Парижа,
но то, что по Европе тогда уже бродил „призрак Ком¬
мунизма"—предвестник чего-то критического для чело¬
вечества, он, Толстой, пусть и глубоко по-своему, не чув¬
ствовать не мог. Не мог как великий художник, обла¬
давший мощным и безошибочным приемником — своим
гением. Что же значил тогда гений Толстого, значил не
только для России, но и для всего культурного мира, об
этом хорошо сказал Ленин. „Эпоха подготовки револю¬
ции в одной из стран, придавленной крепостничеством,
выступила, благодаря гениальному освещению Толстого,
как шаг вперед в художественном развитии всего чело¬
вечества". Правда, Ленин сказал о „художественном
развитии", но разве такое развитие можно оторвать от
всякого другого? Особенно тогда, когда оно направляет¬
ся таким гением, каким был гений Толстого?
Таким образом, мне показалось, что каждая из трех
„Исповедей" не только принадлежит кануну новой ве¬
ликой эпохи, но и появилась в той стране, где этот •канун
чувствовался особенно остро: в позднеримской империй,
в королевской Франции, в царской России.
Такова „предыстория" вопроса, а теперь —сама „ис¬
тория". Чем больше я раздумываю над этими тремя вё-
ликими „Исповедями", тем сильнее у меня становится
мысль: не следует ли нам в наше время снова обратить¬
ся к ним? Почему? Да потому, что мы все еще живем-
в годы кануна. Черты новой эпохи уже стали выявлять¬
ся, но все-таки во всемирно-историческом плане ее облик1
еще не сложился, и вид, который она примет в будущему
сейчас полностью предугадан быть нс .может: процесс
все еще идет. Недавно — я узнал об этом из нашей прес¬
сы— Вы с присущей Вам прямотой сурово отозвались
о действиях властей США в Камбодже, но разве эти
действия, как и очень многое другое, что творится сей-1
час на свеете, не есть ли проявления-—в своих формах,
155
в своих степенях — того же процесса перехода человече¬
ства на новый путь? А если так, если мы живем как буд¬
то в самое „горячее время" нашего исторического кану¬
на, может ли быть, чтобы и к нам не был обращен „вызов
времени"? Обращен так же, как он был обращен к лю¬
дям времен Августина, времен Руссо, времен Толстого.
И не смогут ли книги, оставленные ими, помочь нам най¬
ти наш ответ на обращенный к нам „вызов"?
Мне могут возразить: „Может быть, и смогут, но все
же ответ их уже очень индивидуальный. Ведь исповеди
есть нечто чрезвычайно личное; более того — глубоко
интимное". Это верно. Но разве так относились к своим
„Исповедям" их авторы? Августин прямо писал для
своих современников; он хотел, чтобы его „Исповедь"
читали, сам способствовал этому. Руссо при жизни не ре¬
шился опубликовать свои записки, но отнюдь не по со¬
ображениям их интимности: среди известных ему людей
он их даже распространял. А предназначал их явно для
всех. Это видно из того, как тщательно он готовил спи¬
ски своей „Исповеди", как заботился, чтобы они надеж¬
но хранились. Толстой долго крепился, но и он в конце
концов опубликовал свою „Исповедь". Нет, „Исповеди"
этих авторов писались ими не для себя: они предназна¬
чались для всех.
Почему? Прежде всего по той причине, что в них —
в каждой, разумеется, по-своему -— давался ответ на
„вызов времени", т. е. на вопрос, обращенный ко всем
людям: каков должен быть человек в будущем, какова
должна быть его жизнь? Августин, Руссо и Толстой боль¬
ше всего именно об этом и думали. Первый написал
„О граде Божьем", второй — „Общественный договор".
Толстой, мыслящий прежде всего как художник, подоб¬
ного философско-исторического произведения не создал,
но разве его „Воскресенье" не говорит о том, что он счи¬
тал главным для человека, для всей общественной жиз¬
ни? Это был его ответ на „вызов времени". Скажут: от¬
вет-то уж слишком „толстовский", и вряд ли он может
иметь общее значение. Но разве не был „чисто авгу-
стиновским" ответ епископа Гиппонского, „чисто руссо¬
истским" ответ швейцарского гражданина — писателя и
музыканта? Личная окраска ответа не только неизбеж¬
на, но и необходима, так как в ней не только прояв¬
ляется своеобразие ответа — всегда наиболее привлека-
156
i ильное в нем, -но и заключено его обаяние. Когда же
пнет исходят от таких людей, как авторы трех „Испове-
н'м“, такие личные черты выходят за пределы их лич¬
ностей: ответы даны людьми, чувствовавшими критиче-
1 кий характер своего времени и раздумывавшими о бу¬
дущем, о человеке в будущем. Но не только по этой
причине. Эти ответы были подсказаны каждому из них
нго „собеседником*1 и притом таким, в высшую мудрость
которого они полностью верили. А такие „собеседники11
Г них были. Иначе и исповеди не получились бы: ведь ис¬
поведоваться можно только кому-нибудь... Кто же были
)ти собеседники? У Августина — его Бог, у Руссо — его
общество, у Толстого — его совесть.
Это так. Но разве толкнула Августина на такой от¬
кровенный разговор с Богом не его собственная co-
несть? И не с ней ли он в конечном счете разговаривал?
Разве не совесть заставила Руссо так беспощадно рас¬
крыть себя? А у Толстого за его совестью стоял и его
1>ог, и его общество. Ответы, данные в этих трех про¬
изведениях, продиктованы, следовательно, высшим, что
было у их авторов. Высота же самих авторов как людей
делает все, провозглашенное имя, общественно значимым.
И вот тут у меня возникла мысль: не следует ли
предложить кому-либо из наших Издательств снова из¬
дать у нас эти три „Исповеди"? Издать не разрознен¬
но—тремя независимыми друг от друга книжками, а
совместно — отдельными и в то же время неотделимыми
частями одного целого, т. е. как одну великую трилогию?
Для чего это нужно? Может быть, для того, чтобы
лучше понять, что такое — в свете большой истории—•
паше время со всеми его бедствиями, преступлениями,
горестями и в то же время с его блистательными делами
я ослепительными надеждами. Для того, чтобы острее
почувствовать, что наше время, пока все еще время „ка¬
нуна", предъявляет свой „вызов" не только всему чело¬
вечеству, не только обществу, но и каждому из нас. Для
того, чтобы уяснить себе, что этот „вызов" обращен к
каждому из нас не только как к общественному деяте¬
лю, но и просто как к человеку. Чтобы создавать новый
мир, нужен человек, достойцый этого великого дела.
В конечном счете будущее ведь -будет таким, каким бу¬
дут люди этого будущего.
Вот видите, к какому намерению привело меня чтение
157
нового перевода „Исповеди" Августина. Вероятно, это¬
му способствовало и то, что перевод этого пришел ко
мне из Ленинграда, а это — мой город. И он, пережив¬
ший три года тяжелейших испытаний и не согнувшийся
под их тяжестью, стал для меня олицетворением глубины
и высоты человеческого духа, а эти глубина и высота в те
годы были знакомы всей лучшей, выдержавшей все испы¬
тания, части человечества».
24 июня 1970 г. А. Тойнби писал Н. И. Конраду;
«Дорогой доктор Конрад, Ваше письмо, пришедшее вча
ра, явилось приятным сюрпризом для меня. ПолучаД
Ваши письма для меня большое удовольствие. Для ме!
ня является благодеянием то, что мои мысли и чувства
оживляются в ответ на Ваши. Я так же, как и Вы, хо¬
тел бы видеть эти три „Исповеди" изданными как три¬
логия. Я хотел бы видеть одновременную публикацию
их на русском, французском, английском и немецком
языках, и затем, я уверен, появится японский перевод.
Японцы, как Вы знаете, жадные читатели и усердные
переводчики. Их разум теперь открыт для мыслей, чувств
и опыта всего остального мира. „Накануне". Когда я
встретил это слово в Вашем письме, я пошел к книжно¬
му шкафу и взял английский перевод тургеневского ро¬
мана с тем же названием. Дешевое издание в бумажном
переплете, оно показывает, что сегодня в Британии рус¬
ская литература XIX в. в переводе — достояние широкой
публики.
Не вся ли русская художественная литература с
1825 года — „накануне"? Не были ли сами декабристы
„накануне", хотя они не дожили до „событий".
В апреле этого года Королевский институт между¬
народных отношений в Лондоне праздновал столетие
рождения Ленина устройством лекции, посвященной Ле¬
нину, с последующей дискуссией. Я был докладчиком
(моя жена и я были сотрудниками Института в течение
33 лет). Я очень заинтересовался Вашим замечанием о
ленинской оценке Толстого. Я читал, что ленинским лю¬
бимым писателем-романистом XIX века был Тургенев.
Есть предчувствие „кануна" в „Отцах и детях", однако
Базаров не в состоянии достигнуть дальнего берега реки,
которую он пытается переплыть. Но из всех этих трех
титанов Достоевский наиболее сильно дал это ощуще¬
ние „кануна"...
158
...Ваш рассказ о Марии Сергеенко и ее работе в
\ жасных условиях горя и нужды очень трогателен, как
личная история. Но он также важен как символ ленин¬
градского героизма во время второй мировой войны.
Я согласен с Вами, что это не „древняя история". Это
живая часть революции, через которую мир проходит
it наше время.
Я все сильней и сильней чувствую, что дела не могут
идти так, как они идут сейчас, — чувствую, что „что-то
должно произойти". Прискорбное положение Америки
убеждает меня в этом».
Последнее письмо Н. И. Конрада А. Тойнби было на¬
писано незадолго до того, как Николай Иосифович по¬
пал в больницу, в сентябре 1970 г., а получено Тойнби
уже после сообщения о смерти Николая Иосифовича.
В письмах, адресованных Наталии Исаевне Фельдман-
Конрад, Тойнби пишет о тяжелой для него утрате близ¬
кого друга, с которым он не имел счастья видеться, но
письма которого приносили ему неизменную радость.
Итак, перед нами переписка двух ученых с разных
полюсов современного мира, придерживающихся во мно¬
гом противоположных взглядов. Переписка доброжела¬
тельная, выдержанная в стиле дружеской полемики. По¬
лемика ведется с позиций принципиально различных, и
ни одна из сторон при всем стремлении к взаимопонима¬
нию не отказывается от главного в своей концепции.
Что же сблизило этих двух очень разных ученых, что
способствовало их дружественной переписке? Безуслов¬
но, общность научных интересов, но основное — небез-
различие к судьбам мира и мировой культуры.
Тойнби, с нашей точки зрения, неправильно пони¬
мает принципы раскола современного мира. Его\реко¬
мендации преодоления этого раскола наивны. Но он убе¬
жден, что в атомный век, когда под угрозой само су¬
ществование человечества, выход из создавшегося по¬
ложения должен быть найден. И он мучительно ищет
его и в философии истории и в современной политике.
Критика философских и исторических концепций Тойнби,
для нас неприемлемых, разумеется, необходима. Но очень
часто его пытаются представить и как антикоммуниста,
как человека, разжигающего «холодную войну». А меж¬
ду тем сам Тойнби пишет: «Сегодня Америка является
лидером всемирного контрреволюционного движения в
159
защиту крупного капитала. Она в настоящее время от
стаивает то, что в свое время отстаивал древний Рим
Рим последовательно поддерживал богатых протмн
бедных».
Как явствует, в частности, из писем к Николаю Но
сифовичу, Тойнби с неизменным уважением и любовью
относится к русской истории, русской культуре. В одном
из писем сказано: «Мне, конечно, небезразлично мнение
ученых в Советском Союзе. Ваша страна состоит из та
кого множества народов, разговаривающих на столькя
различных языках и унаследовавших столь различны!'
культуры, что она является моделью мира в делом; и
соединением этих культурных и языковых разновидно
стей, и экономическим, социальным и политическим
единством на федеральной основе вы продемонстрирова
ли в Советском Союзе, как это могло бы быть в мире
в целом и как будет, я надеюсь, осуществлено в буду
щем».
Можно находиться на разных полюсах современного
общества, во многом расходиться в научных и полити¬
ческих взглядах и вместе с тем в равной мере осозна¬
вать, что в наше время бесконечно возросло чувство от¬
ветственности каждого за всех. Именно это чувство и
сблизило А. Тойнби и Н. И. Конрада.
Бертран Рассел сказал в день своего девяностолетия:
«Обязанность каждого заботиться о том, что будет по¬
сле его смерти». А. Тойнби привел эти слова в одном из
своих интервью. И. И. Конрад заботился об этом до по¬
следних своих дней.
А. А. Пашковский
Н. И. КОНРАД И ПРОБЛЕМЫ
СИНТАКСИСА ЯПОНСКОГО ЯЗЫКА
I
Круг научных интересов Николая Иосифовича был
очень широк. История, философия, культура и быт Япо¬
нии и Китая, литература и искусство Дальнего Востока,
сопоставительные исследования культур Востока и За¬
пада — в этом большом диапазоне на протяжении почти
шестидесяти лет с поразительной эффективностью рабо¬
тал академик Конрад.
Но чем бы ни занимался в каждый данный момент
Николай Иосифович, начиная с юношеского возраста и
до последних лет жизни, у него сохранялся живейший
интерес к японскому языку. Лекции по японскому и ки¬
тайскому языкам он начал читать осенью 1913 года в
Коммерческом институте в Киеве сразу же по оконча¬
нии Петербургского университета и японского отделе¬
ния Практической восточной академии. Педагогическая
деятельность продолжалась до последних дней жизни.
Еще до появления в печати собственно языковедче¬
ских исследований, в первой опубликованной работе
«Современная начальная школа в Японии» (1913 г.)
чувствуется внимание к вопросам национального языка.
Изучение языковых особенностей японских классиче¬
ских произведений органически сочетается с литературо¬
ведческими изысканиями при переводе и комментирова¬
нии повестей древней Японии (1921—1924 гг.).
В тридцатые годы появляется первая сводная работа
по грамматике: литографическое издание «Краткого очер¬
ка грамматики японского разговорного языка (1934 г.).
Вслед за ней выходят: «Учебные материалы по япон¬
скому письменному языку» (1935 г.), грамматический
И За к. 326
161
очерк, приложенный к Военному японо-русскому слова!
рю Жукова и Манзгура (1935 г.), и как итоговая работа
этого периода широко известный «Синтаксис японского
национального литературного языка» (1937 г.).
В послевоенный период опубликованы десятки разно
образных научных и учебно-педагогических работ. Сра?
ди них программы по истории языка, по введению и
изучение языка и письменности, программы курса!
грамматики и лексикологии, несколько выпусков разно-
образных хрестоматий с ценнейшими комментариям!,
много теоретических статей на темы «Язык и история*,
«Язык и общество», языковая политика современной
Японии. Наибольший резонанс в научной среде имели
статьи «О государственной латинице в Японии» (1945г.),
«О детерминативах в китайском и японском языках»
(1945 г.), «Вопросы языка в послевоенной Японии»
(1948 г.), «Проблемы изучения китайского языка»
(1951 г.), «О национальных языках Китая и Японии»
(1952 г.), «О языковом существовании» (1959 г.), «О на¬
циональных традициях в китайском языкознании»
(1959 г.) и др.
Недавно вышел созданный под руководством
Н. И. Конрада Большой японо-русский словарь.
Вопросы синтаксиса полнее всего представлены в
уже названной книге 1937 года «Синтаксис японского на¬
ционального литературного языка». Это было первое в
Советском Союзе систематическое, вполне оригинальное
описание структуры японского языка, которое во мно¬
гом определило пути дальнейшей научной работы япо¬
нистов. В автореферате докторской диссертации (1949 г.)
А. А. Холодович справедливо писал: «Эта монография,
обобщившая результаты многолетней работы над мор¬
фологией и синтаксисом японского языка, до сих пор
служит настольным пособием для многих специалистов
в области японоведения». В дальнейшем я буду гово¬
рить главным образом об этом основном синтаксическом
труде Николая Иосифовича.
В этой книге проблемы синтаксиса рассматриваются
на очень широком фоне японского языка в целом, исто¬
рии языка, истории общества. Во введении прежде все¬
го уточняются соотносительные, но не идентичные поня¬
тия «японский язык», «родной (для японцев) язык»,
«национальный язык» и «государственный язык». Опреде¬
162
лены отношения между национальным языком и мест¬
ными и социальными диалектами. Установлен генезис
современного языка школы, радио, газеты.
Много внимания уделяет автор «Синтаксиса» язы¬
ковой ситуации в предвоенной Японии. Многие явления
не были замечены японскими лингвистами: в родном язы
ке все кажется нормальным и естественным. Впервые
о них сказано в работах Николая Иосифовича.
В «Синтаксисе» ярко и убедительно показана слож¬
ность и стилевое многообразие современного японского
языка. Опираясь на теоретические воззрения классиков
русского языкознания — Потебни, Фортунатова, Шах¬
матова,— используя достижения национальной лингви¬
стики, Николай Иосифович изображает современный на¬
циональный язык как результат длительного историче¬
ского развития, находящийся в сложных отношениях с
местными диалектами, испытывающий заметное влияние
китайского языка, а в дальнейшем и европейских языков.
Здесь же сформулированы основные положения сти-
леведения на материале японского языка. Показано ис¬
торически обусловленное деление и взаимопроникнове¬
ние устной и письменной форм языка. Устная форма су¬
ществует в четырех вариантах в зависимости от отно¬
шений собеседников, цели и обстановки высказываний.
Еще сложнее обстановка в сфере письменного языка,
в официальной и частной переписке, в публицистике,
документации, художественной литературе.
Проблемы языковой ситуации в Японии надолго ос¬
тались в сфере внимания Николая Иосифовича. После
«Введения в Синтаксис» он возвращается к этим про¬
блемам после войны, :в 1948 году в статье «Вопросы
языка в послевоенной Японии» и еще позже, в 1959 го¬
ду, в работе «О языковом существовании».
Одна из отличительных особенностей синтаксических
исследований Николая Иосифовича состоит в том, что
явления синтаксиса рассматриваются в тесной связи е
морфологией, а грамматика в целом анализируется во
взаимодействии с лексикой, т. е. так, как они сущест¬
вуют в самом языке. Содержание основного языковедче¬
ского сочинения гораздо шире его названия. В частности,
в книге нашли место ценные обобщения об изменении
словарного состава японского языка, о типах, способах
я соедствах словообразования. На эти темы впоследст¬
11*
163
вии учениками академика Конрада были написаны дне
сертации.
Из частных, но весьма существенных вопросов грам
матического строя японского языка можно отметить х<>
рошо аргументированное разграничение речи о лицах и
речи о предметах. Особенно ценны наблюдения за перс
мещением планов речи, когда собеседники о предмета*
говорят как о лицах и о лицах как о предметах. Спец»
фические особенности изучаемого языка подчеркну™
введением категории «социального спряжения», отрази®
шей изменения форм речи в зависимости от положения
и отношения говорящих.
Ведущим объектом синтаксиса являются взаимоот
ношения слова и предложения. Такой подход дал воз¬
можность открыть и показать ранее не замеченные яв¬
ления как в структуре предложения, так и в формах сло¬
ва, Назовем, в частности, проблему превращения частей
речи, особенно виды субстантивации. Кроме прямого
перехода различных частей речи в существительное:
хатараку "работать’ — хатараки 'работа’, — в японском
языке существует так называемая синтаксическая суб¬
стантивация. Глагол или прилагательное, сохраняя собст¬
венные синтаксические связи, процессуальную или адъ¬
ективную семантику, с помощью формального преобразо¬
вания получает возможность выполнять в предложении
именные функции.
Выразительные возможности языка увеличиваются,
Обобщив употребление своеобразных форм глагола и
прилагательного, названных я р о су бет а н т ив ны ми форма¬
ми, Николай Иосифович внес заметный вклад в теорию
частей речи, уточнил границы применения понятия
«склонение агглютинативного типа».
Подробно разработано учение о залогах, очень свое¬
образной категории японского глагола. Внимательный
анализ конкретного языкового материала показал слож¬
ные взаимоотношения форм и функций. Так, форма
страдательного залога имеет шесть различных функций.
Если речь идет о лицах, возможны две функции: собст¬
венно-страдательная и вежливая. В речи о предметах
отмечены четыре функции: ложно-страдательная, по¬
тенциальная, ценностная и функция самопроизвольно
возникающего действия. Как и другие явления языка,
залоги анализируются как бы в двух измерениях: в исто¬
164
рическом аспекте, т. е. в «х временных трансформациях,
п в стилевом аспекте, иначе говоря, с точки зрения упо¬
требления залоговых форм в том или ином стиле совре¬
менного языка.
Взаимодействие синтаксических и смысловых факто¬
ров исследовано в связи с употреблением суффиксов или
частиц членов предложения. Речь шла о так называе¬
мых синтаксически-смысловых, оттеняющих, подчерки¬
вающих и выделительных суффиксах или об особых обо¬
значениях членов предложения. Проблема была сфор¬
мулирована так: «Существуют... случаи, когда какое-
нибудь слово, попадая в предложение, приобретает
новый смысловой оттенок, нужный в данных условиях вы¬
сказывания, а получив этот оттенок, именно благодаря
ему сразу же определяет и свою позицию в отношении
другого слова. Другими словами, бывает, что мы имеем
соединение двух моментов: смыслового, т. е. известное
изменение значения слова, и синтаксического, т. е. опре¬
деление зависимости этого слова от другого» (Синтаксис,
стр. 234—235).
Далее идет тонкий анализ нескольких десятков фор¬
мантов, с помощью которых передаются разнообразные
оттенки живой речи. Обобщения Николая Иосифовича
были дополнены и развиты в статьях и очерках
Н. И. Фельдман, в частности в ее трудах о выражении
данного и нового, об именительном самостоятельном в
японском языке, в работах И. Ф. Вардуля о потенциаль¬
ном и актуальном синтаксисе, в статьях И. В. Головни¬
на о коммуникативном членении предложения.
Умение найти самое основное, вскрыть самое суще‘
ственное и сказать о нем ярко и просто особенно про¬
явилось в главах, посвященных сложному предложению.
Не пользуясь современными терминами «модель пред¬
ложения», «вариативность на синтагматической и пара¬
дигматической оси» и т. н. (они появились позднее), Ни¬
колай Иосифович сжато, но полно описал структуру ти¬
пового высказывания, классифицировал предложения по
составу, форме, соотношению частей, коммуникативному
заданию. Специальный раздел был посвящен интона¬
ционному членению предложения.
В языковедческих трудах академика Конрада очень
много тонких наблюдений, ценных обобщений, замеча¬
тельных находок. Я перечислю лишь общие характер¬
165
ные особенности языковедческих, в частности, синтакси¬
ческих работ Николая Иосифовича.
Одним из основных принципов научного исследова¬
ния в области языкознания был исторический подход к
каждому изучаемому явлению. Принцип историзма про¬
низывает все работы Николая Иосифовича — как боль¬
шие, так и малые. Об этом не всегда говорится прямо,
но любой анализируемый факт рассматривается в дви¬
жении, в процессе количественного и качественного из¬
менения. Из многих возможных примеров напомню опи¬
сание звуковых образов японского и китайского проис-1
хождения. «Задача их,— писал Николай Иосифович,—
дать представление о чем-нибудь в виде живого образа,
т. е. пополнить понятийное содержание речи образным».
Эти звуковые образы исторически меняются, «превра¬
щаются в слова, в некую часть речи», используются в
предложении как его грамматически определенная со¬
ставная часть (Синтаксис, стр. 170—171). Николай Ио¬
сифович был, как известно, большим знатоком японской
и китайской классической литературы. Тем легче ему бы¬
ло держать в поле зрения факты языка в их развитии.
Вторая особенность состоит в стремлении к систем¬
ности исследования. Устанавливаются взаимные связи.
Изучается не только значение, но и значимость языковых
явлений. Методом исследования часто является внутри¬
языковое сравнение. Например, предложения долженство¬
вания образуются пятью способами, разными по фор¬
мальным признакам, смысловым оттенкам и употреби¬
тельности. Сопоставление способов выражения дает воз¬
можность установить общий объем значений, их рас¬
пределение и специфику каждого способа.
Объектом исследования чаще всего был современный
литературный язык. Но Николай Иосифович никогда не
забывал, что литературный язык находится в сложных
отношениях с «языковой периферией», с местными диа¬
лектами, социальными жаргонами. Происходит непре¬
рывное перемещение форм, изменение функций. Особен¬
но заметны эти процессы в лексике. Изучение взаимосвя¬
зей в речи и языке — одна из характерных особенностей
языковедческих трудов академика Конрада. В разные
периоды развития советского языкознания по-разному,
как известно, решались вопросы взаимоотношения грам¬
матики и лексики, синтаксиса и морфологии. Своими
-166
конкретными исследованиями Николай Иосифович по¬
казал каждую сферу языка в ее специфике и необходи¬
мых связях. Выделяемое явление сохраняло свое своеоб¬
разие, не утрачивая отношений к целому.
Внимание к специфике изучаемого языка — одна из
черт научного творчества Николая Иосифовича. Эта ус¬
тановка позволила выявить роль глагольных связок при
стилевой дифференциации предложений, значение суб¬
стантивных формантов в структуре высказываний, спе¬
цифичность детерминативов в составе слова и многое
другое. Способом подчеркивания национальных особен¬
ностей японского языка стало сопоставление аналогич¬
ных явлений двух языков: японского и русского. Так
представлено, например, агглютинативное склонение, бу¬
дущее время с элементами модальности и т. п.
Николай Иосифович пристально следил за достиже¬
ниями японских языковедов. Ему были чужды недооцен¬
ка или пренебрежительное отношение к деятельности
японских лингвистов. В предисловии к «Синтаксису» ска¬
зано: «Очень многим я обязан японским грамматическим
трудам», При этом названы сочинения Мацусита, Яма¬
ла, Когохо, Хосина. В своих более поздних статьях Ни¬
колай Иосифович также использовал достижения языко¬
ведов Японии, особенно труды «Научно-исследователь¬
ского института родного языка».
Одним из больших достоинств языковедческих ис¬
следований Николая Иосифовича явилось сочетание
творческой глубины и доходчивости изложения.
На фоне трудной научной прозы работы Николая Ио¬
сифовича выделяются ясностью, изящностью стиля, про¬
стотой, которая нисколько не мешала излагать ориги¬
нальные мысли. Поэтому и устные его выступления, и
напечатанные произведения собирали большую ауди¬
торию.
У Николая Иосифовича были большие замыслы. Сде¬
лано очень много, и все же это только часть того, что
хотел и не успел написать академик Конрад. Будем на¬
деяться, что многочисленные ученики Николая Иосифо¬
вича во всех областях востоковедения достойно продол¬
жат его славную деятельность.
16Г
М. В. Софронов
ДИСТРИБУТИВНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ
ФОНЕТИЧЕСКИХ ЕДИНИЦ В «МОРЕ ПИСЬМЕН» —
ПЕРВЫЕ ЗНАКИ ФАНЬНЕ
Изучение фонетики языка, пользующегося иерогли¬
фической письменностью, имеет некоторые специфиче¬
ские особенности, которые требуют введения особых
приемов исследования. Одним из вариантов подобной
задачи является исследование фонетики языка, поль¬
зующегося иероглифической письменностью, по фонети¬
ческому словарю такого языка. Фонетический словарь
языка с иероглифической письменностью неизбежно
должен отличаться от алфавитных словарей языков с
фонетической письменностью самим принципом распо¬
ложения словарного материала. Главным различием ме¬
жду этпмн двумя видами словарей является то, что в
фонетическом словаре языка с иероглифической пись¬
менностью морфемы, обозначенные отдельными иерог¬
лифами, расположены в соответствии с признаком, «е
данном в их начертании, т. е. звучанием, между тем как
в. алфавитных словарях языков с алфавитной письмен¬
ностью звучание морфемы явствует из ее письменного
обозначения.
Китайские филологи, первыми встретившиеся с про¬
блемой создания фонетических словарей своего языка,
разработали технику, которая в дальнейшем была при¬
нята и усовершенствована тангутами. Основой этой тех¬
ники были фаньце и рифмы.
Как известно, фаньце представляет собой специфи¬
ческий способ обозначения чтения китайского иероглифа
с помощью двух других, чтения которых предполагают-
168
ся известными. Этот метод оказался удобным в тех язы¬
ках Дальнего Востока, которые типологически характе¬
ризуются слогами, имеющими структуру CV илр CVC и
некоторое собственное значение. Каждая такая слого-
морфема является лингвистической единицей, которая
обозначается на письме с помощью отдельного иерогли¬
фа. Для удобства описания звучания слова китайские
филологи предложили делить каждый слог своего языка
на две. части: начальный согласный и его вокалическую
часть, т. е. С + V или С + VC. Вокалическая часть сло¬
та, выделенная таким образом, могла состоять из одного
слогообразующего гласного или из сочетания слогообра¬
зующего гласного с конечным согласным. Перед
слогообразующим гласным могли находиться несло¬
говые элементы -д- или -w-, которые включались в во¬
калическую часть слога. В европейской науке эти несло¬
говые элементы получили название медиалей. В китай¬
ской традиционной филологии медиали служили (поми¬
мо слогообразующих гласных) критерием при классифи¬
кации вокалических частей слогов. Вокалические части
слогов с медиалью -w- образовывали класс хэкоу —- «за¬
крытый рот», а слоги без этой медиали —класс кайкоу
«открытый рот». Медиаль Д- выступала в качестве крите¬
рия при классификации вокалических частей слогов по
дэнам. Итак, первый знак фаньце представлял слог, на¬
чальный согласный которого совпадал с начальным со¬
гласным, а второй представлял собой слог, вокалическая
часть которого совпадала с вокалической частью искомо¬
го, слога.
В языках с указанной выше структурой слога, риф¬
мующимися считались слоги с одинаковой или очень
сходной вокалической частью, произносившиеся в од¬
ном и том же тоне, без учета медиали. Класс рифмую¬
щихся между собой слогов составлял словарную рифму,
которая имела в словарях собственное название и но¬
мер. Таким образом, теоретически общее количество сло¬
варных рифм равно произведению числа гласных на чи¬
сло конечных согласных. Однако, принимая во 'внимание
значительные ограничения состава конечных согласных
и нередкое выделение слогов с определенной медиалью в
отдельную рифму, действительное количество словарных
рифм редко выходило за пределы ста (без учета тональ¬
ных различий).
169
Словарные рифмы упорядочивались в словаре в зави¬
симости от слогообразующего гласного и с учетом ме-
диалей. В целом фонетический словарь китайского язы¬
ка представлял собой определенным образом упорядо¬
ченную последовательность словарных рифм, внутри
которых каждый иероглиф имел толкование значения и
фонетическую экспликацию с помощью фальце.
Тангутская филология развивалась на основе китай¬
ской филологической традиции. Фонетический словарь
тангутского языка «Море письмен» представляет собой
описание наиболее раннего из доступных нам состояний
тангутского языка, которое, возможно, относится к пер¬
вой половине XI века1. Таигутские филологи усовершен¬
ствовали технику составления фонетических словарей,
унаследованную от китайской филологической традиции.
Усовершенствования относятся к более четкому упоря¬
дочению последовательности рифм и расположению сло¬
гов внутри рифмы.
При общем типологическом сходстве структуры ело-
I а китайского и тангутского языка они существенно рас¬
ходились в деталях. Наиболее существенным: отличием
тангутского языка было значительно большее :по сравне¬
нию с китайским количество медиаций. Судя по тому, как
медиали трактуются в «Море письмен», таигутские фи¬
лологи делили их на два класса: учитывающиеся при
формировании словарных рифм и не учитывающиеся.
Медиали первого рода представляли собой неслогообра¬
зующие сонанты типа йота: -j' йот малый и -г- йот
большой. Медиали второго рода представляют собой не¬
слогообразующие сонанты типа -w-: и -W-. Ко второму
роду относится также медиаль
Рифмы в «Море письмен» делятся на классы, разли¬
чающиеся исключительно слогообразующими гласными.
Расположение рифм в «Море письмен» представляет со-
*бой последовательный переход от гласных типа U к Е, 1
и далее к А, Э, О. Каждый такой класс делится на не¬
сколько групп рифм соответственно числу гласных, вхо¬
дящих в класс. Внутри группы рифмы различались, .ве¬
роятно, по двум признакам: по медиали типа йот и ш>
конечным согласным. Различение по медиалям обнару¬
1 М. В. С о ф р о н о в, Некоторые проблемы тангутской фило¬
логии,—«Народы Азии и Африки», 1971, № 4, стр. 119—122.
170
живается по ряду явных признаков, о которых подроб¬
но будет сказано ниже, различение по конечному со¬
гласному обнаруживается лишь предположительно на ос¬
новании косвенных данных. Гипотеза Клосона, согласно
которой тангутский слог «Моря письмен» мог иметь ко¬
нечный согласный, находит новые доказательства и в на¬
стоящее время близка к подтверждению 2.
Каждая группа рифм соответственно делится на под¬
группы, из которых первая содержит рифмы со слогами
с чистыми вокалистическими окончаниями, а последую¬
щие — с закрытыми слогами, оканчивающимися на со¬
гласный. Внутри подгруппы первая рифма содержит сло¬
ги без медиали типа йота, вторая — слоги с медиалыо
йот малый, третья — с медиалью йот большой.
Каждая рифма «Моря письмен» делится на медиаль¬
ные классы, содержащие слоги с одинаковыми медиа-
лями. Число медиальных классов внутри рифмы соответ¬
ствовало числу медиалей — включая нулевую,— способ¬
ных сочетаться со слогообразующим гласным рифмы.
Внутри медиального класса слоги располагаются в по¬
рядке их начальных согласных, приведенном ниже. Таким
образом, расположение тангутских слогов в «Море пись¬
мен» аналогично расположению слов в обратном слова¬
ре языка с алфавитной письменностью. Следует заме¬
тить, что выделение медиальных классов внутри рифмы
в действительности представляет собой довольно слож¬
ную задачу из-за того, что часть рифм «Моря письмен»
-бивокалична, т. е. содержит слоги не с одним, а с дву¬
мя сходными слогообразующими гласными3.
Сходство принципиального устройства «Моря пись¬
мен» с китайскими фонетическими словарями системы
Цеюня допускает приложение методов, разработанных
при исследовании исторической фонетики китайского
языка. Цепи первых знаков фаньце, правда, не дали ис¬
черпывающего описания консонантизма тангутских сло¬
гов «Моря письмен» из-за того, что фаньце слогов восхо¬
дящего тона утрачены. Однако вместе с закономерностя¬
ми расположения слогов внутри медиальных классов со¬
2 G. Claus on, The Future of Tangut (Hsi-Hsia) Studies, «Asia
major» new ser., vol. XI, pt. 1, 1964, стр. 72.
3 M. В. С о ф p о н о в, Проблемы исторической фонетики тангут-
•ского языка,—«Историко-филологические исследования». Сборник
«татей к 75-летию академика Н. И. Конрада. М., 1967, стр. 180.
171
хранившиеся фаньде слогов ровного тона дали удовлет¬
ворительное решение проблемы тангутского консонантиз¬
ма. Цепи вторых знаков фаньде доступны по той лее при¬
чине только в рифмах ровного тона, но с привлечением
других фонетических словарей и фонетических таблиц
оказалось возможным составить более или менее опре¬
деленное представление о медиальной структуре рифм
восходящего тона и выделить поливокалические рифмы.
Исследование цепей фаньде «Моря письмен» с при¬
влечением другого фонетического словаря, «Гомофоны»,,
составленного по иному принципу, и фонетических таб¬
лиц позволило достаточно полно установить и описать
структуру «Моря письмен». При этом следует иметь в
виду, что знания структуры этого словаря еще недоста¬
точно для решения проблемы фонетической реконструк¬
ции. Фонетические классы «Моря письмен», состоящие
из слогов, по поводу которых известно, что они содер¬
жат один или несколько одинаковых элементов, разли¬
чаемых тапгутскими филологами, должны быть интер¬
претированы с помощью иноязычных транскрипций. Ос¬
новная трудность фонетической интерпретации состоит
в том, что существующие в настоящее время многоязыч¬
ные транскрипции относятся к концу XII века, между тем
как «Море письмен» описывает состояние тангутской фо¬
нетики, относящееся, вероятно, к первой половине XI века.
Сказанное не означает, что фонетическая реконструк¬
ция тангутского языка, описанная в «Море письмен»,,
принципиально невозможна. Следующий шаг по направле¬
нию к этой цели может быть сделан даже без иноязычных
транскрипций XI века. Чтобы сделать его, следует снова
обратиться к данным, содержащимся в самом словаре.
Как уже отмечалось, в настоящее время структура
«Моря письмен» известна достаточно хорошо. Исследо¬
вания по фонетической реконструкции привели к уста¬
новлению вполне удовлетворительной для нынешнего
состояния знаний об этом предмете номенклатуры фо¬
нетических единиц «Моря письмен». Эта номенклатура
интерпретирована с помощью иноязычных транскрипций
конца XII века. Однако о взаимной сочетаемости этих
фонетических единиц, которая может быть исследована
совершенно независимо от их фонетической реализации,,
известно очень немногое.
Дистрибутивное исследование фонетических единиц
172
«Моря письмен» отличается от дистрибутивного иссле¬
дования живого языка тем, что здесь единицами опи¬
сания являются не фонемы или звуки, а единицы, раз¬
личаемые в самой тангутской филологии: начальные
согласные, обозначенные первыми знаками фаньце, во¬
калические части слога, обозначенные вторыми знаками
фаньце, медиали, обозначенные специальным расположе¬
нием слогов внутри рифм «Моря письмен». При иссле¬
довании сочетаемости фонетических единиц «Моря пись¬
мен» мы будем исходить из того, что этот словарь и его
дополнение «Смешанные категории Моря письмен» со¬
держат все или почти все морфемы тангутского языка,
существовавшие к моменту его создания, поэтому выяв¬
ленные закономерности будем считать относящимися не
только к языку «Моря письмен», но и ко всему тан: ут-
скому языку того времени в целом.
Тангутские филологи в своих фонетических таблицах
различают 36 начальных согласных, т. е. ровно столько
же, сколько их насчитывали китайские филологи в сво¬
ем языке. Эти согласные были распределены по девяти
локальным классам. Исследование первых знаков фань¬
це «Моря письмен» показало, что в действительности
между номенклатурой фонетических таблиц и началь¬
ными согласными, различающимися в этом словаре, су¬
ществует значительное количественное и качественное
различие. Общее число начальных согласных, различаю¬
щихся в «Море письмен», составляет 27. Остальные де¬
вять начальных согласных, встречающиеся только в фо¬
нетических таблицах, в тангутском языке отсутствуют:
звонкие всех локальных классов, губные щелевые типа F,
переднеязычные палатализованные. Следует заметить,
что звонкие начальные согласные или, как минимум, сло¬
ги низких регистров встречались в «Море письмен» до¬
вольно часто, но звонкость начального согласного здесь
описывалась не с помощью специальных знаков фаньце,
а с помощью особого расположения таких слогов внутри
рифмы. Различия в фонологических системах китайско¬
го и тангутского языков привели к тому, что в фонети¬
ческих таблицах тангутские т и mb, п и nd, а также h
Id, lh объединялись под т, п, I.
Деление начальных согласных тангутского языка на
девять локальных классов было свойственно еще «Морю
письмен». Однако содержание этих классов в «Море
173
письмен», естественно, несколько отличалось от их со¬
держания в фонетических таблицах. Насколько можно
судить по всей совокупности сведений о начальных со¬
гласных в «Море письмен» — по первым знакам фаньце
и порядку расположения слогов в медиальных классах
словарных рифм,— в этом словаре различались следую¬
щие начальные согласные:
1. Губные смычные р ph tnb т
2. Губные щелевые v
3. Переднеязычные чистые t th nd п
4. Переднеязычный палатализованный п
5. Заднеязычные k khfj
6. Свистящие ts tsh s ndz
7. Шипящие ts tsh s ndz
8. Гортанные, x /
9. Неносовые сонаты / Ih Id r z
Такая последовательность классов начальных соглас¬
ных отражает традиционную классификацию начальных
согласных по уинь—«Пяти звукам», т. е. пяти локальным
классам, при которой неносовые сонанты рассматрива¬
лись как дополнение к локальной классификации. В са¬
мом деле, первые восемь классов начальных согласных
сформулированы по локальному признаку, между тем
как последний-—по модальному. При последовательной
локальной классификации неносовые сонанты должны
быть помещены в класс переднеязычных.
Гортанная смычка, вероятно, не всегда была отли¬
чима от нуля начального согласного. Однако, несмотря
на это, в «Море письмен» регулярно различаются гор¬
танные, соответствующие гортанной смычке и йоту по
китайской классификации. Исследование первых знаков
фаньце, описывающих консонантизм слогов, стоящих на
этих местах, показывает, что часто они принадлежат од¬
ной и той же цепи, а в некоторых случаях их первые
знаки фаньце представляют собой наиболее надежную
основу для суждения о тангутских гортанных смычных,
поэтому при фонетической интерпретации было принято,
что гортанной смычке по китайской классификации со¬
ответствует тангутская гортанная смычка, при которой
слоги произносятся в высоком регистре, а йоту по ки¬
тайской классификации соответствует нуль согласного,
при котором слоги произносятся в низком регистре. Ес¬
тественно, что йот в таких слогах появляется только в
474
том случае, если он представляет собой медиаль при ну¬
ле начального согласного. В дальнейшем мы сохраним
условное обозначение нуля согласного в слогах низкого
регистра через йот с указанной оговоркой.
Как уже отмечалось выше, вокалические части сло¬
гов своего языка тангутские филологи классифицирова¬
ли по трем признакам: по слогообразующему гласному,
медиали, конечному согласному.
Классификация вокалических частей слогов тангут-
ского языка по слогообразующему гласному осуществле¬
на на основе группировки рифм в звуковые типы при
их расположении в «Море письмен».
Классификация по медиали типа йот проведена пу¬
тем выделения особых рифм, содержащих слоги соответ¬
ственно с малым или большим йотом. Артикуляторно ма¬
лый йот, вероятно, представлял собой слабую йотацию
слогообразующего гласного, в китайских транскрипциях
тангутские слоги с малым йотом регулярно передава¬
лись китайскими слогами второго дэна, содержащими
слогообразующие гласные переднего ряда.
Классификация по медиали типа -w- осуществлена с
помощью выделения особых медиальных классов внутри
рифм. До специального исследования цепей вторых зна¬
ков фаньце считалось, что в тангутском языке «Моря
письмен» существовали одна медиаль типа -w-, представ¬
ленная в первой медиальной строке фонетических та¬
блиц. Утверждению этого взгляда способствовало то, что
во вторых медиальных строках фонетических таблиц
стояли иероглифы, отсутствующие не только в соответ¬
ствующей рифме, но и вообще в словарях. Однако в
дальнейшем было установлено, что эти несуществующие
иероглифы в действительности представляют собой за¬
кономерно образованные знаки, которые содержат гра¬
фические элементы иероглифов, входящие в определен¬
ные медиальные классы. Вокализм слогов этих классов
описывается знаками, соединяющимися в особые цепи
вторых знаков фаньце. Эти искусственные иероглифы по¬
явились потому, что по правилам составления тангут-
ских фонетических таблиц в строку могли быть вынесе¬
ны только слоги с глухими непридыхательными началь¬
ными согласными. Если же в соответствующих медиаль¬
ных классах такие слоги отсутствовали, в строке «а
месте, предназначенном для этих классов начальных со¬
175-
гласных, ставился кружок. Ввиду того, что медиальные
классы со второй медиалью типа -до- обычно невелики
и слоги с глухими непридыхательными начальными со¬
гласными встречаются там крайне редко, для вынесе¬
ния в строку создавался искусственный иероглиф, со¬
держащий графический элемент одного из знаков, входя¬
щих в соответствующий медиальный класс. Иноязычные
транскрипции свидетельствуют о наличии в слогах этих
медиальных классов медиали -до-. Поэтому мы относим
ее к типу -до-. При существующих транскрипциях опреде¬
лить ее фонетическую реализацию невозможно, поэтому
в отличие от -до- обозначим ее -w -.
Классификация по медиали -г- осуществлена выде¬
лением особых медиальных классов внутри рифм, содер¬
жащих слоги с большим йотом.
Классификация по конечному согласному проведена
на основе формирования подгрупп рифм, содержащих
слоги с конечными согласными внутри групп рифм, с
одинаковым слогообразующим гласным.
Границы классов вокалических частей слогов с ме-
диалями могут быть определены формально с помощью
вторых знаков фаньце и других способов, о которых го¬
ворилось выше. Границы классов вокалических частей
слогов, выделенных по слогообразующему гласному или
конечному согласному, формально не описываются в тер¬
минах «Моря письмен».
Однако они могут быть установлены при дистрибу¬
тивном исследовании. При дальнейшем дистрибутивном
исследовании мы будем пользоваться только теми че¬
тырьмя классами вокалических частей тангутских сло¬
гов, которые могут быть определены формально в тер¬
минах «Моря письмен»: I класс вокалических частей
слогов с медиалью нуль независимо от звукового типа и
ауслаута, II и III классы вокалических частей слогов с
медиалью типа йот и IV класс вокалических частей
слогов тангутского языка с медиалью -J-. При даль¬
нейшем изложении будем обозначать эти классы римски¬
ми цифрами.
Вокалические части слогов, которые принадлежат
перечисленным четырем классам, могут быть кайкоу
или хэкоу. Ввиду того, что в тангутском языке было две
медиали типа -до-, в дальнейшем будем различать вока¬
лические части слогов хэкоу с медиалью -до- как хэкоу,
176
и вокалические части слогов хэкоу с медиалыо -w- —
как хэкоу'.
Дистрибутивное исследование фонетических единиц
«Моря письмен» представляет собой исследование вза¬
имного распределения начальных согласных и вокаличе¬
ских частей слогов, различаемых в этом словаре. Фо¬
нетические единицы с одинаковой дистрибутивной ха¬
рактеристикой образуют дистрибутивный класс. Дистри¬
бутивные классы согласных сходны с локальными клас¬
сами, различаемыми тангутскими филологами. Отличие
дистрибутивных классов от локальных по составу со¬
стоит в том, что сонант п, а также полусонанты ndz и
ndz по своим дистрибутивным характеристикам обра¬
зуют отдельные классы. Таким образом, в дальнейшем
мы будем различать одиннадцать дистрибутивных клас¬
сов начальных согласных, которые условимся обозначать
арабскими цифрами: 1) губные смычные, 2) губные ще¬
левые, 3) переднеязычные чистые, 4) переднеязычный со¬
нант п, 5) заднеязычные, 6) свистящие, 7) свистящий по-
луносовой сонант ndz, 8) шипящие, 9) шипящий полу-
носовой сонант nd, 10) гортанные, И) неносовые со¬
нанты.
Следует различать сочетаемость фонетических единиц
на различных уровнях. На уровне элементарных фоне¬
тических единиц понятие сочетаемости .не требует пояс¬
нений; две единицы «Моря письмен» могут быть либо
совместимыми, либо несовместимыми. На уровне клас¬
сов сочетающимися будем считать такие, где сочетаются
хотя бы по одному из составляющих их подклассов.
Для исследования дистрибутивной структуры началь¬
ных согласных в «Море письмен» достаточно в общем
случае установления сочетаемости на уровне классов.
Сочетаемость начальных согласных определяется их
собственными дистрибутивными свойствами, сочетае¬
мость вокалических частей слогов — их медиалями. При
нулевой медиали сочетаемость определяется непосредст¬
венно дистрибутивными свойствами остатка вокаличе¬
ской части слога, т. е. слогообразующего гласного и ко¬
нечного согласного.
Сочетаемость начальных согласных с вокалическими
частями слогов может быть рассмотрена как с точки зре¬
ния начальных согласных, так и с точки зрения вока¬
лических частей слогов. При исследовании дистрибутив-
12 Зак. 326 177
ных свойств вокалических частей слогов тангутского
языка следует иметь в виду, что в значительной степени
они определяются их медиалями, так как именно ме-
диали составляют непосредственное окружение началь¬
ных согласных. Поэтому дистрибутивные свойства вока¬
лических частей слогов с медиалями в действительности
представляют собой дистрибутивные свойства самих ме-
диалей. Лишь в отдельных случаях вокалические части
слогов с медиалями обнаруживают дистрибутивные осо¬
бенности, которые могут быть объяснены их слогообра¬
зующими гласными.
Дистрибутивные различия между малым и большим
йотом состоят в том, что вокалические части слогов кай¬
коу с малым йотом сочетаются с р-, а вокалические части
слогов кайкоу с большим йотом — с v-. Это дистрибу¬
тивное различие может быть интерпретировано в тер¬
минах артикуляции. Если принять подъем медиали нуль
за .нулевой, а подъем медиали йот большой за единицу,
то подъем медиали йот малый должен находиться где-то
посредине: он должен быть достаточно велик для того,
чтобы вызывать палатализацию переднеязычных и сви¬
стящих, но недостаточно велик для того, чтобы фонема
Р реализовалась как v.
Медиали типа -w- выступают самостоятельно и в со¬
четании с медиалями типа йот. В обоих случаях эти ме¬
диали не оказывают влияния на переднеязычные и сви¬
стящие. Собственным дистрибутивным признаком медиа-
лей типа -W-, который они вносят в дистрибутивные
характеристики вокалических частей слогов, является не¬
возможность сочетания с губными. Дистрибутивное от¬
личие -w- от -щ- состоит в том, что при нуле начального
согласного слоги с -w- с некоторыми слогообразующими
гласными трактуются как слоги с губными началь¬
ными согласными, между тем как в тех же усло¬
виях слоги с медиалью - тау никогда такой трактов¬
ки -не получают.
При сочетании начальных согласных с вокалически¬
ми частями слогов кайкоу обнаруживаются следующие
характеристики дистрибутивных классов начальных со¬
гласных «Моря письмен».
Дистрибутивный класс начальных согласных, харак¬
теризующихся универсальной сочетаемостью со всеми
вокалическими частями слогов кайкоу независимо от
178
и и линия или отсутствия йота, состоит из переднеязыч-'
пого носового сонанта п, заднеязычных k, kh, tj , полу-
носового свистящего ndz, полу,носовою шипящего ndz,
гортанных . х, j, неносовых сонантов I, Id, lh, г, z. Заме¬
тим, что полуносовые свистящие и шипящие включены в
этот класс лишь условно. В действительности эти два
сонанта лишь в отдельных случаях и в специальных ок¬
ружениях могут сочетаться с вокалическими частями
слогов кайкоу I и кайкоу IV, о чем будет более подроб¬
но сказано при описании дистрибутивной характеристи¬
ки гласных.
Таблица!
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
кайкоу I
+
—
+
+
+
+
+
—
—
+
+
кайкоу II
+
—
—
+
+
—
+
+
+
+
+
кайкоу III
—
+
—
+
+
—
+
+
+
+
+
кайкоу JV
+
—
+
+
+
+
+
—
—
+
+
Дистрибутивный класс начальных согласных, харак¬
теризующийся неуниверсальной сочетаемостью с вока¬
лическими частями кайкоу, состоят из губных смычных
р, ph, mb, т, губного щелевого v, переднеязычных шум¬
ных и полусонантов t, th, nd, свистящих ts, tsh, s, ши¬
пящих ts, tsh, s. Из этого класса выделяется подкласс
губных, находящихся в дополнительной дистрибуции от¬
носительно большого йота: губные смычные сочетаются
только с теми вокалическими частями слогов, которые
имеют нулевую медиаль или малый йот, а губной щеле¬
вой — только с вокалической частью слогов с медиалью
большой йот.
Второй подкласс образуют шумные переднеязычные,
свистящие и шипящие. Переднеязычные и свистящие ха¬
рактеризуются одинаковыми дистрибутивными свойст¬
вами и находятся как единое целое в дополнительной
12*
179
дистрибуции с шипящими относительно нуля медиали:
переднеязычные и свистящие сочетаются с вокалически¬
ми частями слогов без медиали, между тем как шипя¬
щие сочетаются только с вокалическими частями слогов
с медиалями типа йот. Несколько необычное объедине¬
ние двух различных локальных классов в один дистри¬
бутивный вполне объяснимо с артикуляционной точки
зрения. В основе тождества дистрибутивной характерна
стики, несомненно, находится артикуляционная близость
переднеязычных смычных и свистящих аффрикат. При
палатализации начальных согласных, которая имела ме¬
сто при сочетании с вокалическими частями слогов, на¬
чинающихся на йот, происходили изменения, изложенные
в следующей схеме.
t ts thtsh nd ndz s
\ S \ S \S j,
tsh ndz i
Описанная зависимость между переднеязычными сви¬
стящими и шипящими объясняет причину того, что но¬
совой сонант п выделяется в особый дистрибутивный
класс: п не имеет симметричного члена в классе шипя¬
щих и поэтому палатализация, которую он приобретает
при сочетании с вокалическими частями слогов, содер¬
жащими йот, не влечет за собой никаких существенных
артикуляционных изменений.
Таким образом, в дистрибутивном классе начальных
согласных, характеризующихся неуниверсальной соче¬
таемостью, следует различать фонемы Р/р, v/, PH, MB,
M, Tit, ts/, TH/th, tsh/, ND/nd, ndz/, N, TS/ts, ts/, TSH/tsh,
tsh/, NDZ/ndz, ndz/, S/s, s/.
При сочетании начальных согласных с вокалически¬
ми частями слогов хэкоу обнаруживаются следующие
характеристики дистрибутивных классов начальных со¬
гласных (табл. 2 и 3).
Как явствует из этих двух таблиц, основные дистри¬
бутивные свойства начальных согласных сохраняются и
при сочетании с вокалическими частями слогов хэкоу.
Отличие от сочетаемости с вокалическими частями сло¬
гов кайкоу состоит в том, что здесь сочетание с губны¬
ми начальными согласными невозможно. Слоги хэкоу,
которые в «Море письмен» и других трудах тангутских
180
Таблица 2
W
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
И
хэкоу I
—
±
+
+
+
+
+
—
—
+
+
хэкоу II
—
н~
—
+
+
—
+
+
+
+
+
хэкоу III
—
—
—
+
+
—
+
+
+
+
хэкоу IV
—
—
—
—
+
+
—
—
—
+
Таблица 3
W
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
хэкоу I
—
—
+
+
+
+
+
—
—
+
+
хэкоу II
—
—
—
+
+
—
—
+
+
+
+
хэкоу III
—
—
—
+
+
—
—
+
+
+
+
филологов трактуются как слоги с начальным соглас¬
ным v, в действительности представляют собой слоги с
нулем начальной согласной, в медиальных классах та¬
кого рода не бывает слогов с нулем начальной согласной
на тех местах, где они должны находиться. Заметим, что
слоги с нулем начальной согласной трактуются как сло¬
ги с губным v не во всех случаях — об этом свидетель¬
ствует знак + в таблице 2. В ряде рифм такие сло¬
ги стоят на месте для слогов с нулевым началь¬
ным согласным. Трактовка начального согласного в «Мо¬
ре письмен» зависела от качества слогообразующе¬
го гласного.
Таким образом, к установленной в результате иссле¬
дования сочетаемости с вокалическими частями слогов
181
кайкоу исследование сочетаемости начальных согласных
с вокалическими частями слогов хэкоу прибавляет к
дистрибутивным свойствам согласных лишь то, что губ¬
ные начальные согласные не могли сочетаться с ними.
Артикуляторной основой такой особенности дистрибутив¬
ных свойств губных может быть то, что тангутские губ¬
ные в языке «Моря письмен» представляли собой не¬
устойчивые губно-губные согласные, которые станови¬
лись неразличимыми перед медиалью -W-.
СОДЕРЖАНИЕ
N
Е. М. Жуков. Н. И. Конрад — выдающийся историк-востоковед 3
М. Б. Храпченко. Ученый и человек (штрихи к портрету) . 12
С. Л. Тихвинский. Академик Н. И. Конрад как историк стран
Дальнего Востока 17
О. Л. Фишман. Н. И. Конрад — историк китайской литературы* 28
А. В. Гулыга. Н. И. Конрад как философ 43
Д. И. Гольдберг. Вклад Н. И. Конрада в исследование общих
проблем и закономерностей всемирной истории . . 54
М. И. Сладковский. Некоторые особенности исторического
процесса Китая 68
Е. М. Пинус. Н. И. Конрад — ученый и педагог .... 80
Л. Д. Позднеева. Н. И. Конрад как педагог 86
Е. П. Челышев. О некоторых чертах Ренессанса в Индии . 97
И. С. Брагинский. Проблема соотношения творчества Петрар¬
ки и Хафиза (историко-типологическое сопоставление) 130
А. Л. Монгайт. Переписка Н. И. Конрада и А. Тойнби . . 143
А. А. Пашковский. Н. И. Конрад и проблемы синтаксиса япон¬
ского языка 161
М. В. Софронов. Дистрибутивное исследование фонетических
единиц в «Море письмен»-—первые знаки фаньце . . 168
ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИИ
И ТЕОРИИ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ
Сборник статей
памяти академика Н. И. Конрада
Утверждено к печати
Научным советом
по истории мировой культуры
Академии наук СССР
Редактор Н. Я. Северина
Младший редактор Г. А. Бурова
Художник А. Н. Жданов
Художественный редактор И. Р. Бескин
Технический редактор М. В. Логос кина
Корректор М. К. Киселева
Сдано в набор 11/IV 1974 г.
Подписано к печати 5/VI1I 1974 г.
А-09472. Формат 84 X 108'/з2- Бумага № 1
Печ. л. 5,75. Уел. п. л. 9.66. Уч.-изд. л. 9,58
Тираж 3600 эхз. Изд. Ш 3459. Зак. № 326
Цена 73 коп.
Главная редакция восточной литературы
издательства «Наука»
Москва, Центр, Армянский пер., 2
3-я типография издательства «Наука»
Москва К-45, Б. Кисельный пер., 4