/
Автор: Рудаков А.П.
Теги: история средних веков история культуры история византии
ISBN: 5-89329-021-6
Год: 1997
Текст
СЕРИЯ
ВИЗАНТИЙСКАЯ
БИБЛИОТЕКА
ИССЛЕДОВАНИЯ
Издательство
«АЛЕТЕЙЯ»
Санкт-Петербург
1997
А. П. РУДАКОВ
ОЧЕРКИ ВИЗАНТИЙСКОЙ
культуры
ПО ДАННЫМ
ГРЕЧЕСКОЙ АГИОГРАФИИ
Издательство
«АЛЕТЕЙЯ»
Санкт-Петербург
1997
ББК Руд. (Рос.)
Рудаков А. II 97
Редколлегия серии «Византийская библиотека»:
Г. Г. Литаврин (председатель), О. Л. Абышко (со-председатель),
И. А. Савкин (со-председатель), С. С, Авериниев,
М. В. Бибиков, Г. Л. Курбатов, Г. Е. Лебедева, Д. С. Лихачев,
Я. Н. Любарский, И. П. Медведев, Г. М. Прохоров,
С. С. Хоружий, А. А. Чекалова
Имя А. П. Рудакова в настоящее время пользуется заслужен-
ной известностью как в отечественной, так и в зарубежной визан-
тинистике. «Очерки...» дают мастерски выполненную и многогран-
ную в своих внутренних связях живую и широкую картину жиз-
ни византийского общества. Громадная эрудиция автора нашла
отражение в собранном им богатейшем историко-культурном
материале, который знакомит нас с комплексом самых разнооб-
разнейших вопросов и реалий византийской жизни. В «Очерках»
освещены городской быт, деревня и поместье, условия жизни раз-
личных классов и групп населения, ремесло и торговля, быт столи-
цы и провинции, техника ремесленного производства и т. д. Об-
ширный агиографический материал (жития святых), столь разно-
образный и популярный именно в Византии, был систематизирован
автором. Все это сделало, по мнению Д. Оболенского, профессора
Оксфордского университета, книгу А. П. Рудакова «по характеру
уникальной».
Новое издание «Очерков» предпослано вступительной статьей
Г. Е. Лебедевой, профессора, зав. кафедрой истории средних веков
исторического факультета СПб. Гос. Университета. Ей же в содру-
жестве с замечательным византинистом, профессором Г. Л. Курба-
товым написаны подробные комментарии.
Для всех интересующихся проблемами культуры и духовности.
ISBN 5-89329-021-6
© Издательство «Алетейя»(г. СПб) — худо-
жественное оформление, название серии,
редакция текста, 1997 г.
© Г. Л. Курбатов —вступительная статья,
комментарии, 1997 г.
© Г. Е. Лебедева — вступительная статья,
комментарии, послесловие, 1997 г.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Последние годы весьма знаменательны широким переизданием
памятников пашей истории и культуры, и среди них — трудов видных
отечественных исследователей начала XX в.
Многие из этих трудов у нас в стране не переиздавались давно,
стали библиографической редкостью. Особенно не повезло в этом
отношении представителям историко-культурного направления, со-
здавшим именно в это время ряд крупных обобщающих работ в
области истории культуры, религиозно-философских аспектов истории
общества. Среди них видное место занимает труд Александра Петро-
вича Рудакова (1886—1940) «Очерки византийской культуры по дан-
ным греческой агиографии», изданный в 1917 г. в Москве на собст-
венные средства автора в вынужденно сокращенном варианте.
Фундаментальное, обобщающее исследование А. П. Рудакова пред-
ставляет большой, не только историографический, интерес как неотъ-
емлемая частица общего движения русской исторической науки, визан-
тиноведения в первые десятилетия XX в. Оно во многом предвосхитило
те идеи и подходы, которые получили разработку уже в послевоенные
годы и преимущественно в западноевропейской историографии. Как он
сам писал, в центре его труда стояла «социальная среда и общественная
культура византинизма». (С. 20). Иначе говоря, А. П. Рудаковым бы-
ли развернуто поставлены проблемы типологического своеобразия ви-
зантийской цивилизации в целом, византийского менталитета в совре-
менном научном понимании этого слова, что и обусловило обострен-
ный научный интерес к его труду уже в 60 —70-е гг. и, соответственно,
его переиздание в 1970 г. в Лондоне в серии Variorum Reprints.1 Автор
предисловия, один из крупнейших современных византинистов,
Д. Оболенский был твердо убежден, что создатель «Очерков» исчез в
бурных событиях 1917 г. В действительности он дожил до 1940 г., но в
1917 г. - умер для византиноведения. После 1917 г. ученый уже не
возвращался к этой проблематике, оставив мысль о возможном про-
должении «Очерков», четко осознавая, насколько его научные интере-
сы и воззрения не «вписывались» в новые условия. В предреволюци-
онные годы А. II. Рудаков был достаточно тесно связан со многими ве-
дущими учеными страны: В. И. Герье, II. Г. Виноградовым, С. И. и
А. И. Соболевскими, В. Э. Регелем, X. И. Лопаревым. Об этом со-
хранились свидетельства в архивах г. Тулы, Москвы, Санкт-Петер-
бурга.2
Чем же интересны «Очерки» для современного читателя? Во-
1,ервых, они содержат не утратившую и по сей день своего интереса
и значения систематизированную сводку данных византийской агио-
гРафии о различных сторонах жизни и быта византийцев. А. II. Ру-
даковым были использованы почти все опубликованные к его времени
6
Г. Л. Курбатов, Г. Е. Лебедева
памятники византийской житийной литературы, фонд которых не
столь уж существенно пополнился в последующие десятилетия, —
более 200 произведений.3 В определенной степени в этой области
А. П. Рудаков продолжил работу, начатую его именитыми предше-
ственниками. В свое время основоположник отечественной школы
византиноведения акад. В. Г. Васильевский на материале изучения
византийско-русских отношений показал реальное значение византий-
ской житийной литературы как исторического источника.4 Эта работа
была продолжена X. М. Лопаревым, его учеником, осуществившим
публикацию византийских житий святых VIII -IX вв. с аналитическим
обзором и оценкой их роли как исторических источников и особо
отметившим значение житий для изучения «социальной истории».5
Однако, в отношении к памятникам византийской агиографии как
историческому источнику в отечественном византиноведении преобла-
дал гиперкритицизм, в немалой степени отмеченный еще самим
А. П. Рудаковым. Многие сомневались в том, что жития способны
отразить подлинные черты быта и жизни византийского общества.
Поэтому во введении к книге большое место занимает опровержение,
критика существовавших оценок информативной ценности материала
житийной литературы. (С. 27). А. П. Рудаков тщательно рассмотрел
проблему «конкретного реализма» агиографических памятников в ос-
вещении «народной жизни». (С. 35). В то же время он справедливо
отмечал, что в его время «изучение агиографической литературы
находится еще в той зачаточной стадии», и поэтому ее обильные
культурно-исторические данные еще до такой степени не затронуты
и не привлечены в качестве исторического материала, что при явной
недостаточности данных других типов источников и обусловило особое
обращение к нему автора. (С. 50 — 51).
Как и самому А. П. Рудакову, так и византийской агиографии
не очень повезло в советской исторической литературе. Сведения о
его научной биографии в ней предельно кратки, оценки «Очерков» —
преимущественно негативны.6
Единственной публикацией (кроме кратких отрывков в хрестома-
тиях) явились вышедшие в 1972 г. «Византийские легенды», замеча-
тельный перевод которых был осуществлен С. В. Поляковой.
Все это побуждает нас более пристально обратиться к научной
биографии и взглядам А. П. Рудакова — тому, что дает возможность
более объективно оценить характер и задачи его труда, место «Очер-
ков» в современной ему историографии и современное их значение.
Мы сознательно отказались от «поглавного» комментирования тех
или иных, спорных или устаревших положений ученого, сочтя более
целесообразным более принципиальные из них охарактеризовать во
введении, в рамках целостного аналитического обзора, тем более что
А. П. Рудаков и не ставил своей задачей углубленный анализ тех или
иных конкретных проблем византийской истории. Вполне созвучно со-
Предисловие
7
временным научным подходам, он резко выступал против крайнего
«экономизма» в изучении византийской истории. (С. 28). На с. 31 он
пишет: «Как это ни странно, первое место в работах современных ви-
зантинистов по-прежнему отведено событиям политической, военной и
церковной истории империи». (С. 31). Его задачей было выявить об-
щие черты идеологии и культуры византийцев, их собственное своеоб-
разие и основы. Во многом это было обусловлено тенденциями совре-
менной историографии, которые он характеризовал как «довольно рис-
кованное переодевание страстей и чувств современного человека в мало
подходящие к ним византийские костюмы». (С. 31). Его задача. — вы-
явить византийский «психологический тип». (С. 28), как .«логичес-
кий результат долгого культурного развития». (С. 28).
♦ ♦ *
А. П. Рудаков родился 21 января 1886 г. в Туле, в семье ре-
месленника-оружейника.8 Обучался в Тульской мужской классической
гимназии. В 1904 г. он поступил в Московский университет по кафедре
всеобщей истории. Здесь сравнительно рано определился его интерес
к проблемам античной и ранневизантийской истории. Прослушанные
А. П. Рудаковым в университете курсы свидетельствуют о большом
его интересе к проблемам социальных отношений и политических
учений, права, быта и культуры.
Наибольшую роль в формировании А. П. Рудакова как исследо-
вателя сыграли выдающиеся русские ученые В. И. Терье и П. Г. Ви-
ноградов. В. И. Терье был одним из первых представителей культурно-
исторического направления в русской медиевистике, ярко проявившего
себя в конце XIX —начале XX вв. Представления А. П. Рудакова о
том, что изучение истории культуры, истории идей не может быть
оторвано от реалий экономической, социальной и политической жизни
общества, вероятно, сформировались более под влиянием П. Г. Ви-
ноградова, которого он считал своим учителем и в знаменитых семи-
нарах которого он прошел хорошую для молодого историка школу
исследовательского мастерства. В 1908 г. он получил золотую медаль
за работу на тему «Аграрный вопрос в политике и литературе пос-
ледних десятилетий римской республики»,11 а в 1909 г., окончив
Московский университет с дипломом первой степени, опубликовал в
журнале «Гермес» (№ 8-10) статью «Defensor civitatis в римском
императорском законодательстве», рассматривая его как «важный эле-
мент в истории социальной политики поздней империи».12 В статье
°и попытался очертить картину эволюции социальной жизни города
и обнаружил в институте дефенсоров не только проявления «обще-
ственной самодеятельности», но и связал его развитие с важными
изменениями в социальных отношениях.13 А. П. Рудаков был оставлен
8 Г. Л. Курбатов, Г. Е. Лебедева
в Московском университете (два ходатайства об оставлении А. П. Ру-
дакова в Московском университете для подготовки к получению про-
фессорского звания по кафедре всеобщей истории были написаны
П. Г. Виноградовым).14 В отчетах самого А. П. Рудакова за 1911 -
1912 гг. обращает на себя особое внимание проблематика его иссле-
дований (финансовая организация греко-римского Египта, государст-
венное право принципата, греко-римский эмфитевзис, религиозный
синкретизм в Римской империи, эволюция муниципального строя,
крестьянские движения в Византии),15 свидетельствующая о его уг-
лублении в сферу византинистики. Выдержав в 1913 г. установленные
испытания на степень магистра всеобщей истории,16 в 1914 г. А. П. Ру-
даков был утвержден приват-доцентом Московского университета.17
Собственно говоря, с этого времени начинается его активная работа
по подготовке «Очерков». Процесс их «вызревания» частично освещен
в переписке с В. И. Герье и X. М. Лопаревым за 1910/1917 гг.
А. П. Рудаков все более углубляется в изучение культуры и быта
Византии. Его переписка отражает неудовлетворенность возобладав-
шей научной парадигмой. Эта неудовлетворенность и подтолкнула
А. П. Рудакова к написанию «Очерков», первоначальный вариант
которых назывался «Греческия жития святых как исторический ис-
точник для изучения византийской культуры».18
Он прекрасно понимал, какие глубокие расхождения назревают
между его творческими исканиями и тенденциями современной ему
историографии. Большинство ученых Московского университета яв-
лялись сторонниками «школы историков-экономистов», отношение к
которой со стороны Александра Петровича было достаточно критиче-
ским. Однако было бы ошибочно утверждать, что А. П. Рудаков
недооценивал значение экономических штудий. Соответствующие гла-
вы его «Очерков» об аграрных отношениях в городе, ремесле и
торговле свидетельствуют об обратном. Но его неприятие акцентов
московской «школы историков-экономистов», пропитанных социоло-
гизированием настолько, что, как писал А. П. Рудаков: «изучение
всего остального считается даже нелепым»,19 бесспорно. В соответст-
вующих разделах «Очерков», во Введении к ним он отчетливо про-
водит мысль о том, что не приемлет «модернизаторского» экономизма.
Чтобы признать достаточную обоснованность такой позиции, следует
вспомнить особенно модные на Западе теории «античного капитализ-
ма», представления о роли крупного промышленно-мануфактурного
производства в Византии. Один из главных упреков, обычно адресу-
емых А. П. Рудакову, является упрек в отказе видеть прогресс,
развитие Византии, взгляд на нее как на «статичное» общество. Но
и в этом мы можем обнаружить немалую долю протеста против
попыток подогнать развитие Византии под западноевропейскую мо-
дель. Явно имея в виду Ш. Диля с его «Византийскими портретами»,20
как и весьма распространенные в это время традиции изображать
Предисловие
9
«византийского человека» через призму современной психологии, ус-
тановок и устремлений, А. II. Рудаков настаивал на необходимости
изучать его строго в рамках истории и представлений общества того
времени, его социальных и психологических ориентиров.
Развивая далее положения X. М. Лопарева, он обстоятельно и кри-
тически рассматривает и оценивает значение агиографических памятни-
ков, важнейшего источника, отражающего быт и культуру Византии,
жизнь, отношения и взгляды широких слоев населения, а не только не-
многочисленной элиты. В октябре 1915 г. А. П. Рудаков писал
X. М. Лопареву: «Вам, первому знатоку житий VIII —IX вв., очень
хорошо известно, что некоторые жития являются, помимо своего
религиозно-поучительного значения, прекрасными бытовыми повестя-
ми... и то обстоятельство, что, в сущности, византийская народная
жизнь почти не изучена, дает мне мужество думать, что чтение необъят-
ной житийной литературы, если и не приведет меня к известным выво-
дам, то все же даст возможность написать нечто вроде „Руководства по
частным византийским древностям"».21 А. П. Рудаков отнюдь не абсо-
лютизировал значение агиографических данных; к изучению их его
подталкивало само накопление нового материала — археологического,
прогресс в изучении памятников архитектуры и искусства, политичес-
кой, экономической и церковной истории Византии. Он отнюдь не иг-
норировал и данных византийской светской историографии.
В июне 1915 г. в письме к В. И. Герье А. П. Рудаков писал:
«Все более склоняюсь на сторону культурной истории и даже, опре-
деленнее говоря, в сторону истории идей и общественной психоло-
гии».22 Отмечая плодотворность подхода А. П. Рудакова к сложным
проблемам византиноведения, следует вспомнить и вопрос о значении
для перестройки общественных отношений в Византии «славянской
колонизации», столь односторонне оценивавшейся в отечественной
историографии. Здесь А. П. Рудаков входил в явные противоречия
с концепцией мэтра отечественной византинистики начала XX в. акад.
Ф. И. Успенского. Фактически тем самым он подчеркивал большее
значение собственной внутренней эволюции рапневизантийских обще-
ственных отношений.
Его обращение к агиографическим источникам было также в из-
вестной мере протестом против переоценки значения законодательных
данных как едва ли не всеобъемлюще значимого источника по истории
византийского общества. (С. 33). Именно на них строились заклю-
чения о характере этого общества, его эволюции. Во Введении к
«Очеркам» содержится достаточно развернутая критика «юридизма»
подходов, явно преувеличивавших роль государственной власти и ее
правовой деятельности как едва ли не важнейшего источника и стимула
развития общества. Равным образом, по мнению А. П. Рудакова, это
относится и к произведениям «исторической литературы Византии с
их пристрастием к узкому кругу придворных, военных и церковных
10
Г. Л. Курбатов, Г. Е. Лебедева
событий, они не способны, — опять же по мнению ученого, — вос-
произвести жизнь прошлого так, как она была». (С. 33).
Разделы его монографии, посвященные анализу значимости и
ценности памятников византийской агиографии как исторических ис-
точников, представляют интерес не только для византинистов, но и
для всех медиевистов, в том числе и для историков Руси, в связи с
изучением истории и характера византийско-русских отношений. Его
представления и оценки византийских агиографических памятников
во многом подтвердились в дальнейшем. Значение труда А. П. Ру-
дакова должно оцениваться с учетом состояния византиноведения и,
в частности, изучения византийской агиографии в его время. Он
впервые показал во многих случаях уникальную значимость всего
византийского агиографического материала для исследования истории
и культуры византийского общества. В этом смысле его труд дал
мощный толчок для более глубокого и разностороннего привлечения
последующими исследователями агиографии при изучении всех сторон
экономической, социальной и духовной жизни, что отчетливо просле-
живается в нашей научной литературе особенно послевоенного вре-
мени.23
А. П. Рудакова более всего упрекали в статичности рисуемой им
картины византийского общества, в том, что данные агиографии не
анализируются им «во времени», а используются для создания некоей
единой сводной картины. В этом, действительно, можно упрекнуть
А. П. Рудакова. Но нельзя не считаться с теми задачами, которые
ставил перед собой автор. Проблема «византийской цивилизации»,
ее особенностей, своеобразия интенсивно ставилась в историографии
конца XIX - начала XX столетия (как и далее).24 Но в принципе все
сводилось к ее основным «столпам», главным составляющим, кото-
рыми признавались антично-эллинистическое, греческое культурное
наследие, традиции римской государственности и права, монархичес-
кая идея и христианство, восточное христианство. В принципе это,
действительно, были характерные черты византийской цивилизации.
Вся исследовательская активность и развертывалась преимущественно
вокруг их изучения и интерпретации. А. II. Рудаков же пошел дальше.
Он взглянул на проблему шире, фактически своей установкой на
уяснение культурно-исторического ее типа он приблизился к совре-
менным постановкам проблемы «византийского менталитета», выяв-
ления основных устойчивых его характеристик и особенностей. В этой
связи нельзя проигнорировать, при обилии работ этого времени,
касавшихся проблем государственности, права, византийского право-
славия и культуры, оценки труда А. П. Рудакова акад. Ф. И. Ус-
пенским, не разделявшим, надо сказать, многого во взглядах автора.
Он подчеркивал, что книга «по своей идее и задачам идет навстречу
чрезвычайно назревшей (выделено нами. — Г. К., Г. Л.) потребности
в византологии».2’’ «Статичность» и «плоскостность» изображения и
Предисловие
11
были связаны с задачей выявления устойчивых черт «византинизма»,
«оригинального культурно-исторического типа» как одного «из вели-
ких явлений всеобщей истории».26 Если вводить все это в четкие
хронологические рамки, то это в какой-то мере «единая» эпоха,
начиная с IV по XII столетие. Это достаточно общая точка зрения,
ибо считалось и считается, что «византийская цивилизация» склады-
вается в своих основных чертах в IV —VI вв., достигает своего апогея
в XII в., в эпоху Комнинов. А. П. Рудаков в этом отношении не
был единственным ученым, который считал, что XII в. — «расцвет»
«византинизма», а далее — застой, упадок, разложение. Такой точки
зрения придерживаются и многие современные исследователи.27
А. П. Рудаков в этом смысле был более «ограничен» избранным им
типом источника. Столь богатая своим фактическим материалом для
V —X вв. агиография в XII в. «вырождается», утрачивает свою преж-
нюю высокую степень информативности.
Справедливо подчеркивают характерный для византийского обще-
ства традиционализм, обусловленный высокой степенью преемствен-
ности с античностью. Но он поддерживался не столько ролью и
устремлениями мощной государственности и усилиями церкви. Его
основы лежали глубже — в традициях самого общества, что и было
убедительно показано А. П. Рудаковым. По сути дела он показал,
что мы имеем перед собой иной вариант, тип развития общества,
«свой» и далеко не во всем аналогичный западному, и «западная»
модель была ему, по словам А. П. Рудакова, в какой-то мере «не-
прививаема», противопоказана. Если исходить из принятого в совре-
менных исследованиях вычленения типов и вариантов генезиса и
развития средневекового общества, то, видимо, есть определенные
основания говорить о «византийско-балканском типе». С этой точки
зрения, труд А. П. Рудакова дал определенный материал для такого
вычленения.
Следует отметить, что как при оценке значимости агиографических
данных, так и при самом использовании их в качестве источника
исторических сведений межвоенная и послевоенная византинистика,
если не непосредственно отталкивалась от исследования А. П. Руда-
кова, примерно до 70-х гг. остававшегося малоизвестным в западной
историографии, то, в принципе, шла в намеченных им направлениях.
Это нашло свое отражение в работах, уточнявших значение данных
агиографии как источника для изучения проблем социальной исто-
рии,2 — сюжет, особо разрабатывавшийся А. П. Рудаковым. Факти-
чески подтверждают и развивают его представления современные
специальные исследования по проблеме византийской агиографии как
источника по истории Византии. В современной византинистике все
больше внимания уделяется проблеме «агиография и история», вза-
имосвязи и взаимовлиянии агиографии и светской историографии -
вплоть до постановки вопроса: в какой мере агиограф был «истори-
Г2 Г- Л. Курбатов, Г. Е. Лебедева
ком», а житийная литература выполняла функции исторического со-
29
чинения.
Отходя от прежних представлений о традиционности и неподвиж-
ности, «вневременности» агиографической литературы, современные
исследователи более четко ставят вопрос о ее связи с современной
им эпохой, о значительной роли авторского начала — проблеме, ко-
торой такое внимание уделял А. П. Рудаков, четко разделяя жития
на «современные», или близкие жизни святого (по времени их со-
здания и значимости их данных, по отражению в них фактов истории),
и значительно более поздние, информативная ценность которых ему
представлялась намного менее значительной. В какой-то мере — это
проблема отражения в сознании автора и его произведении менталитета
эпохи. В этом направлении современная византинистика пошла зна-
чительно дальше А. II. Рудакова, его «плоскостного», суммарного
рассмотрения данных агиографии, по-видимому, неизбежного при со-
стоянии разработки проблемы в его время. С этой точки зрения,
следует особо отметить значение специального симпозиума по теме
«Византийский святой».30 Важным толчком в новом направлении и,
разумеется, с опорой на новые данные, которых не имел в своем
распоряжении А. П. Рудаков, и на новые разработки явилась статья
выдающегося американского исследователя идеологии поздней антич-
ности и раннего средневековья П. Брауна о развитии культа святых
и их функции в поздней античности.31 Значение этой работы заклю-
чается в том, что культы святых были рассмотрены в их становлении
в связи с развитием общества, его идеологии, его «потребностей» и
запросов. Тем самым было проведено более четкое различие между
святыми и их культами в разные эпохи, недостаточно присутствующее
у А. П. Рудакова. С одной стороны, это дало толчок уяснению
различия их роли и функций в западном и восточном христианском
обществе.32 В свете этих новых исследований, и «византийский» сим-
позиум имел целью более четко обозначить положение и функции
святых и значение и роль их культа в византийском обществе, тем
самым взяв за основу характеристики А. П. Рудаковым своеобразия
и особенностей византийского менталитета. С другой стороны, был
поставлен вопрос об отражении в агиографических памятниках разных
эпох потребностей и запросов, для этих эпох характерных, - - т. е.
проблема «святой и мир в различные исторические периоды». Факти-
чески и здесь получила дальнейшую разработку концепция А. П. Ру-
дакова, выделявшего особо «народные» жития •- биографии святых,
чья жизнь и деятельность протекала в массе простого населения,
предназначенные для ее «потребления» и более адекватно и конкретно
отражавшие жизнь и запросы массы населения. (С. 52). При всей
общности многих сюжетов и чудес каждая эпоха имела преимущест-
венный интерес к своим проблемам. С этой точки зрения житийная
литература IV - VI вв. имела свой специфический комплекс приори-
Предисловие 13
тетов, житийная литература последующей иконоборческой эпохи -
свои. Каждая эпоха рождала своих героев — святых воинов, «поли-
тических» святых, святых аристократов. Эта эволюция житийной
литературы в связи с развитием социальных отношений, мало разра-
ботанная А. П. Рудаковым, стала предметом настойчивого изучения
новейшей историографии.
В заключение следует сделать некоторые краткие поглавные при-
мечания.
Глава I. Народонаселение империи. (С. 64 — 86).
Разумеется, многие из приводимых А. П. Рудаковым статистичес-
ких данных были уточнены в последующей литературе. Но важно,
что глава, суммировав почти все сведения агиографии о размещении
населения, компактных этнических групп и диаспор, о преобладающих
их занятиях и роли в экономике и социальной жизни империи, дает
целостную картину межэтнических отношений в обществе, отношений
между группами и индивидуумами. Она подтверждает, что для ви-
зантийского общества была характерна традиционная полиэтничность.
Здесь особо следует отметить четкое выделение автором локального
материала.
Существование этносов было столь длительным и устойчивым, что
империю следует в принципе рассматривать как государственное объ-
единение, соединенное и общностью культуры, если не всегда религии.
Фактическое гражданское равноправие, возможности возвышения
представителей всех этнических групп смягчало опасность развития
масштабных этнических конфликтов, облегчало быстрое включение в
«византийскую жизнь» новых этнических групп, поселенцев разного
происхождения. Приходится говорить скорее об этнической терпи-
мости, как стабильной черте византийского характера, чем о тяге к
конфликтам на этнической почве. Собранный А. П. Рудаковым агио-
графический материал, подтверждая это на уровне массового сознания,
во многом объясняет высокую степень устойчивости византийской
государственности, ее влияния в связанных с ней регионах историко-
культурного ореола Византии, во многом корректирует ту картину
постоянных этнополитических конфликтов, на которых акцентирует
внимание византийская агиография, где главными героями выступают,
например, патриархи.
Глава II. Городской быт. (С. 86—119).
Во времена А. II. Рудакова о жизни основной массы византийских
городов судили ио аналогии с немногими, более известными, крупными
Центрами. Он впервые дал общую картину жизни и быта провинци-
ального города, т. е. массы городов Византии. Роль античного наследия
и традиций прослежены им достаточно системно. Но новейшие архео-
логические данные показывают, что в сравнении с IV -VI вв. про-
изошли значительные изменения и теперь для более позднего времени
нельзя утверждать, что «византийский город и в своей муниципальной
14 Г. Л. Курбатов, Г. Е. Лебедева
организации, и в своем быте вполне сохранил черты эллинистического
и восточно-римского полиса». (С. 118 --119). В обосновании подобных
выводов А. П. Рудакова явно доминируют данные житийной литера-
туры IV- VI вв., а в отношении же последующих они базируются
лишь на разрозненных свидетельствах. А. П. Рудаковым явно пре-
увеличены для эпохи после VII в. масштабы сохранения «всех эле-
ментов античного городского благоустройства». (С. 118). Трудно до-
казать существование театров и развитой системы светских зрелищ в
большинстве провинциальных городов. Городские бани византийского
средневековья никак не сравнимы с античными, ранневизантийскими
ни по их числу, ни по архитектурному убранству, ни по функциям
и значению в жизни города. В какой-то мере то же можно сказать
и об образовании, медицинском «обслуживании» населения. Но не-
сомненной заслугой А. П. Рудакова является показ того, что, в той
или иной мере, школа сохранялась почти в каждом провинциальном
городе или как деятельность отдельных учителей, или светских и
монастырских школ.33
А. П. Рудаков справедливо подчеркивает большую роль города в
жизни византийского общества, отмечая возрастающее значение в нем
церкви, ее институтов, однако, не проводя четкой грани между преж-
ними муниципальными традициями и несколько иными традициями
церковными. Вероятно поэтому византийский средневековый город и
представлялся ему, по-прежнему, «агрегатом извечных городских
общин-полисов». (С. 86).
Вывод А. П. Рудакова о постепенном сужении городской автоно-
мии, особенно в X в., бесспорен. Примечательно, в связи с этим, его
заключение о том, что при сужении городской автономии не созда-
вались какие-либо «новые жизненные формы городского быта в Ви-
зантии». (С. 119). А. П. Рудаков, бесспорно, отталкивался от сопо-
ставления с Западом, где такие формы возникали. Новейшие иссле-
дования подтверждают это его осторожное заключение: внутренние
тенденции к городскому самоуправлению, автономии не приходится
переоценивать.
Глава III. Константинополь. (С. 119- 142); глава IV. Ремесло и
торговля. (С. 142 172)
Главы отражают общую специфику развития византийского города,
они посвящены столице византийской империи, городская жизнь ко-
торой охарактеризована также на основании агиографии, хотя, как
известно, она освещена и другими источниками. Но в данном случае
существенно иметь в виду, что константинопольский материал, кото-
рый обычно прилагается всеми исследователями к провинциальным
городам, не совсем отражает специфику их существования. А. II. Ру-
даков первый объединил агиографические данные но провинциальному
городу, в связи с этим, глава не столько, может быть, посвящена
’непосредственно Константинополю, сколько, с привлечением его ма-
Предисловие /5
териала, подытоживает общее состояние и тенденции городского раз-
вития империи в целом. В этом смысле выводы, сделанные на анализе
большого количества данных агиографии, весьма показательны, осо-
бенно в сравнении с распространенными в его время представления-
ми. Они не подтверждают тезиса о развитии в Византии крупного
производства. В ней господствовало мелкое ремесленное производство,
если не считать государственного. (С. 143). Агиографический мате-
риал показывает преобладание непосредственных контактов между
производителем и покупателехМ и почти не фиксирует роли посред-
ника - торговца, - чему А. П. Рудаков придавал большое значе-
ние. (С. 144). И это справедливо, равно как подчеркнутое им значение
высокой, унаследованной от античности, техники ремесленного про-
изводства, мастерства как фактора, поддерживающего мелкое ремесло.
Новейшие исследования показывают, что высокие качество и превос-
ходство многих византийских производств в XI в. было связано не
столько с какой-либо перестройкой производства, сколько с достиже-
нием мелким производством «пика виртуозности». Что же касается
невыраженности посреднической функции, в конечном счете, это обер-
нулось в Византии замедлением накопления торгового капитала, ко-
торый был бы способен поддержать развитие внешнеторговой актив-
ности.31 Результатом была сдача позиций итальянскому производству
и торговле, имевшая катастрофические последствия для Византии.
Напомним, что все это приходится на XII столетие, которое А. П. Ру-
даков и считал концом византинизма.
Агиографический материал подтвердил и отсутствие массовых кол-
легий, какого-либо подобия западных цехов, господство свободного
ремесла и отсутствие тяги к объединению ремесленников и торговцев
в объединения подобного типа и характера. (С. 144- 145). На осно-
вании использованного в этой главе материала А. II. Рудаков дает
достаточно адекватное современным представлениям прочтение роли
Константинополя в жизни Византии.
Глава V. Деревня и поместье. (С. 173— 193).
Она также подтверждает, насколько с помощью агиографического
материала может быть воссоздана общая картина своеобразия аграрных
отношений в раннесредневековой Византии. Это касается и устойчивос-
ти сельской общины,35 и высокой степени крестьянской бедности, по
словам А. П. Рудакова, подтверждаемой тем, что бедность является
«основным тоном агиографии» там, где последняя затрагивает положе-
ние крестьянства. (С. 180). Отсюда становится понятной и роль наем-
ного труда, отнюдь не стимулировавшего сохранение в значительных
размерах рабовладения. (С. 182 -189). Может быть исследователь да-
же несколько преувеличивает для византийского раннего средневеко-
вья (VIII -XI вв.) роль земельной недвижимости, «земельных доме-
нов» как составляющих главную долю в богатстве византийской знати.
(С. 186). Новейшие исследования на основе анализа завещаний пред-
16 Г Л. Курбатов, Г. Е. Лебедева
ставителей византийской аристократии показывают, что по сравнению
с доходами от государственной службы, пожалований императорской
власти эта доля была меньше, чем это представлялось А. П. Рудакову.
Вообще само приложение термина «домен» к византийским реалиям
(С. 186 и др.) весьма условно, если иметь в виду, прежде всего, его тра-
диционно «западное» восприятие. Но агиографический материал по-
буждает А. П. Рудакова сделать абсолютно правильный вывод о свое-
образии этого византийского «домена» и домениального хозяйства:
большинство крупных византийских собственников не вело своего хо-
зяйства, а «ограничивалось лишь собиранием оброка с населения зави-
симой деревни». (С. 189). Византия не знала подобных западным жест-
ких форм личной зависимости, она была в основном поземельной. Ав-
тор чрезмерно объединяет церковное и монастырское землевладение.
(С. 189 - 191). Но одна из отличительных черт Византии как раз и за-
ключалась в том, что собственно церковное землевладение в ней было
многократно менее значительным, чем монастырское.36 Византийская
церковь была «более бедной», чем западная, и византийские клирики
существовали более за счет общих поступлений церкви, а монастыри
были значительно более богатыми благодаря доходам с собственного
землевладения.
Три предшествующие главы дают возможность А. П. Рудакову с
большей четкостью суммировать в VI («Социальные классы».
С. 193 -208) данные о своеобразии социальной структуры византий-
ского общества, о соотношении социальных групп. Его характеристика
«византийской аристократии» как замкнутого, гордого своим богат-
ством, сановитостью и традициями класса в своей полномасштабной
определенности более относится к XI-XII вв., когда в известной
степени завершается процесс «аристократизации» верхушки византий-
ского общества?7 Причем современные исследователи подчеркивают,
как характерную особенность Византии, узость этого слоя, состоящего
из нескольких сотен семей крупнейшей византийской знати, при
значительно большей слабости, размытости, нестабильности и подвиж-
ности тех прослоек господствующего класса, которые мы можем, по
западноевропейским меркам, квалифицировать как «средние» и «низ-
шие».36
А. П. Рудаков справедливо отмечал высокую степень социальной
подвижности в структуре византийского общества — то, что впослед-
ствии позволило определить, как одну из важнейших его особенностей
в рассматриваемую эпоху, устойчиво сохранявшуюся «вертикальную
социальную мобильность» в нем. В связи с этим он вполне основа-
тельно подчеркивает и устойчивую роль образования, «образованнос-
ти» как средства социального возвышения и констатирует, всеми ныне
признаваемую, достаточную «открытость» духовенства, возможность
выдвижения по «церковной линии» даже представителей беднейших
’слоев населения. «Аристократизация» верхушки духовенства к XI--
Предисловие
17
XII вв. была лишь частичной, и в целом речь не может идти «о
замкнутости этого сословия». (С. 208).
Заслуживает внимания и общий вывод А. П. Рудакова о том, что в
Византии, несмотря на высокую степень прямой преемственности с
античностью, ее традициями, рабов было «мало». (С. 205). Очень су-
щественно, что этот вывод был сделан на агиографическом материале,
отражающем «быт» массы византийского населения. Если законода-
тельство в основном отражает общие принципы и традиции отношения
к рабству как институту, то агиографический материал подтверждает,
что для абсолютного большинства византийского общества рабство дей-
ствительно не было остро значимой социальной проблемой. Более ост-
рой была проблема низших слоев свободного населения. А. П. Рудаков
вполне основательно в связи с этим подчеркивает роль наемного труда
поденщиков, как в городе, так и деревне, удельный вес и значение этой
социальной группы. (С. 202 - 203).
«Верная своим античным традициям - сильное государство над
однородной массой граждан, — Византия не признавала феодальных
начал», — писал он в заключении главы. (С. 208). В отношении
традиций им многое подмечено справедливо. Но не приходится за-
бывать и о роли реального расклада социальных сил, существовавшего
в Византии. Под «феодализмом» А. П. Рудаков совершенно опреде-
ленно имел в виду классическую западную его модель. В своем
противопоставлении социального строя Византии западному образцу
он во многом был прав. Но типологические особенности «византийской
модели» будут уяснены наукой лишь в последующие за выходом
труда А. П. Рудакова десятилетия.
Последняя глава «Очерков» — VII («Византийская провинция».
С. 209 — 215) является и своеобразным заключением. Здесь показано,
что Византии была свойственна традиционно прочная связь провинций
с центром, поддерживавшаяся столь же давно созданной развитой
системой путей сообщения и традиционными контактами населения.
Неоспоримы и выводы А. II. Рудакова о высокой степени эксплуатации
населения государством в условиях «громоздкой» «государственной
машины». Данные агиографии запечатлели немалые масштабы кор-
румпированности и злоупотребления властью государственной адми-
нистрацией. (С. 212 -213).
Однако, было бы ошибочно все сводить только к «традициям» хотя
ИХ роль и не приходится недооценивать.39 «Громоздкость» государст-
венной машины в значительной степени объяснялась социальными реа-
лиями — наличием как в античности, так и, те.м более, в раннем сре-
дневековье массы свободного населения как в городе, так и в деревне,
которое не могло эксплуатироваться иначе, как государством. Не слу-
чайно А. П. Рудаков пишет об «однородной массе граждан» (подчерк-
нуто нами. - Г. К., Г. Л.). (С. 208). От античности сохранилось, в
евязи с большей фактической преемственностью в развитии общества,
18
Г. Л. Курбатов, Г. Е. Лебедева
гражданское самосознание и правосознание — факторы, с которыми
приходилось считаться византийской государственности. Гражданское
самосознание и правосознание воспринимали различные формы личной
зависимости как своеобразные варианты рабства. Таким образом, не
просто «нежелание» государства лишаться массы своих прямых пла-
тельщиков податей, а и сопротивление самого крестьянства втягиванию
в прямую личную зависимость сыграло свою роль.40
Поземельная зависимость — иное дело. В городе развитие круп-
ного производства всегда сдерживалось конкуренцией мелкого ремес-
ла, для которого было характерно сохранение приемов и традиций
античного ремесла с его высоким уровнем профессионального мастер-
ства. Унаследованное от античности правосознание, опиравшееся на
действительную социально-экономическую значимость и реальную си-
лу массы свободного населения, с которыми невозможно было не
считаться, оказывало реальное воздействие на жизнь византийского
общества. При всех масштабах произвола и коррупции, Византия все
же продолжала оставаться «правовым» государством и обществом, и
византийский крестьянин, при всей тяжести государственного гнета,
все же предпочитал сохранять свои гражданские права, чем превра-
щаться в лично зависимого.
Позволительно, в связи с этим, говорить о своего рода двойст-
венности в отношении свободного гражданина к государству, при этом
нельзя отрицать наличия некоего традиционного государственного
патриотизма, ведшего свое начало от патриотизма антично-полисного.
Если для античности большую роль в поддержании патриотизма
играла общность культуры в широком смысле этого слова, то в
Византии на первый план выдвигается роль христианства, византий-
ского православия, как общей веры массы населения. Здесь не при-
ходится переоценивать значение сознательных усилий церкви и ее
идеологов и недооценивать нарастание патриотических чувств в массе
народа. К X в. христианизация всех сторон жизни византийского
общества становится всеобъемлющей, а, соответственно, осознание
христианской его общности является важным фактором, подкрепляв-
шим общегосударственный патриотизм и, частично, его подменявшим.
Сознание единства на основе религии было очень важно, как реальный
инструмент смягчения внутренних социальных конфликтов и проти-
воречий, отношений различных социальных групп с государством.
«Симфония», понимание Византии одновременно как единого по своим
традициям и устоям государства и одновременно устойчивого «хрис-
тианского сообщества» была общей составляющей византийского мен-
талитета.
А. II. Рудаков, очевидно, чересчур многое напрямую связал с
античными традициями в том, что касается особенностей последнего.
Мы не знаем, насколько именно к антично-полисным, гражданско-
общинным традициям можно относить не столь резко выраженную
Предисловие
19
тягу массы торгово-ремесленного, да и в немалой степени деревенского,
населения к персональному обогащению, расширению своего «дела»,
столь отчетливо уже с X в. проявившуюся на Западе, в городах
Италии. Видеть в этом различии только результат государственного
гнета, объективно препятствовавшего развитию этих процессов в Ви-
зантии, по-видимому, нет оснований. Но эта особенность византийского
массового менталитета бесспорна. Равным образом это может быть
отнесено и к столь характерной для Византии развитой благотвори-
тельности, роли «милостыни», которая не может быть привязана
только к деятельности «богатых».
Сомнительно утверждение некоторых современных исследователей
(естественно, преимущественно на агиографическом материале), что
действительным идеалом византийского общества была «святость»,
идеал бедности и нестяжательства.41 В этой связи не приходится
недооценивать определенной односторонности и дидактической задан-
ности византийской житийной литературы. Ее героями были все-таки
персонажи особого склада. К ним и относился этот идеал «святости»,
что не значит, что их образ жизни был действительным идеалом для
всего общества, всей массы населения, чему отнюдь не противоречит
высокая степень почтения византийцев к «святым людям».
Реальные идеалы различных слоев византийского общества, осо-
бенно «низших» его слоев, еще подлежат изучению, хотя уже немало
сделано в этом направлении. Значительно больше сделано для изу-
чения особенностей менталитета «верхних» его групп. Уже А. П. Ру-
даков достаточно четко разделил жития на «народные», более аде-
кватно отражающие быт, нравы и взгляды широких слоев населения,
и на «политические», «аристократические» — составленные «по за-
просам» верхушки церковной иерархии (жития патриархов), аристо-
кратии, более отражающие именно их взгляды и устремления, мен-
талитет. В этом направлении идут многие современные исследования,
более четко прорисовывающие облик и интересы «аристократических»
святых, как воплощение идеалов и интересов аристократии, церковных
иерархов, что определяло известную дистанцированность произведе-
ний этого рода от «общенародных», массовых христианских идеалов
византийцев.
Таким образом, в этих отношениях основные направления в обла-
сти изучения агиографической литературы, намеченные А. П. Руда-
ковым, получили дальнейшее и плодотворное в научном отношении
развитие в современной историографии.
Автор «Очерков», проанализировав богатейший агиографический
материал, убедительно показал, что такое сложное социальное явление,
каким был так называемый византинизм, характеризовался особой
устойчивостью своих институтов и менталитета. Современная наука
пел и ком подтвердила вывод А. П. Рудакова о том, что византийское
общество на несколько столетий задержалось на раннесредневековой
20 Г. Л. Курбатов, Г. Е. Лебедева
стадии • в силу не только влияния античных традиций, но и реаль-
ного расклада социальных сил. Все это еще раз подчеркивает научную
актуальность ныне переиздаваемого труда.
1 Rudakov А. Р. Ocherki vizantiyskoy Kulturu ро dannym grecheskoy
agiografii. London. Variorum Reprints. 1970.
2 Об этом более подробно см. раздел «А. П. Рудаков и его время (К изу-
чению творческой биографии историка)*.
3 Учитывая полноту библиографии А. П. Рудакова, тщательно коммен-
тированные им и не вызывающие принципиальных возражений характеристики
изданий источников, мы не считали возможным вносить в них какие-либо
изменения.
4 Васильевский В. Г. Русско-византийские исследования. Вып. II. Жития
Георгия Амастридского и Стефана Сурожского. СПб., 1893.
5 Заливалова Л. IL X. М. Лопарев: ученый и его рукописное насле-
дие // Архив русских византинистов в Санкт-Петербурге. СПб., 1996.
С. 213 -225.
6 Каждан А. П. А. П. Рудаков // СИЯ. Т. 12; Медведев И. П. Проблемы
мануфактуры в трудах классиков марксизма-ленинизма и вопрос о так на-
зываемой византийской мануфактуре // В. И. Ленин и проблемы истории.
М., 1970. С. 391- 393.
7 Византийские легенды. Изд. подготовила С. В. Полякова. Л., 1972 и
последующие переиздания.
8 Московский исторический архив. Ф. 418. Оп. 318. Ед. хр. 1024.
(далее - МИ А). Об этом более подробнее см. в разделе «А. П. Рудаков и
его время*.
9 МИА. Ф. 418. Оп. 87. Ед. хр. 313.
10 Об этом более продобно см. раздел «А. П. Рудаков и его время*.
11 МИА. Ф. 418. Оп. 87. Ед. хр. 313.
12 Рудаков А. П. Defensor civitatis в римском императорском законода-
тельстве // Гермес. 1909. № 10. С. 364.
13 Там же. С. 305.
14 Отдел рукописей Российской национальной библиотеки. Ф. 470. Д. 56.
Л. 16 об.
15 Там же.
16 Санкт-Петербургский исторический архив. Ф. 14. Оп. 3. Ед. хр. 165.
17 МИА. Ф. 418. Оп. 87. Ед. хр. 313.
?8 ЦГИА. Ф. 733. Оп. 156. Ед. хр. 493. Л. 234, 235, 236, 277.
19 Отдел рукописей Российской национальной библиотеки. Ф. 470. Оп.
51. Д. 56. Л. 21.
20 Diehl Ch. Etudes byzantines. Paris, 1905.
21 Архив АН СССР. Ф. 107. (X. М. Лопарев). Оп. 2. Ед. хр. 403.
В письме кА И. Соболевскому (январь 1915 г.) ученый пишет: «...Сейчас
сижу над житием Луки Элладского, которое вскрывает, как почти всякое
житие, целый ряд культурно-исторических подробностей*. (ЦГАИ. Ф. 449.
(А. И. Соболевский). On. 1. Д. 325).
22 Отдел рукописей Российской национальной библиотеки. Ф. 470.
Оп. 51. Д. 56. Л. 21 об «.. Меня очень интересует культурная история
Предисловие 21
Византии, наоборот, политическая и церковная (или, лучше говоря, хроника
военных, придворных и иерархических событий, к которым как-то невольно
сводится теперь византийская история) меня интересует меньше, ...период
иконоборцев же занимает меня вообще». (РГИЛ. Ф. 1033. (В. Э. Регель).
On. 1. Ед. хр. 35, 37, 38).
23 См. Культура Византии. Вторая половина VII —XII вв. М., 1989.
С. 138 и др. (Когда речь идет о современной византинистике, мы прежде
всего отсылаем читателя к вышеназванной книге * Культура Византии. Вторая
половина VII XII вв.», где в значительной степени суммированы и оценены
достижения мирового византиноведения по рассматриваемым вопросам. По-
этому авторы в дальнейшем не дают отсылок на этот и другие труды, если
принципиальная трактовка их не изменилась после выхода этого издания.
Развернутый обзор современной историографии по этой проблеме, см.: Би-
биков М. В. К проблеме историзма византийской агиографии // Визан-
тийские очерки. М., 1996. С. 50 — 56, особ. с. 52. «Вообще для агиографии
характерно обилие описаний бытовых деталей, повседневности, индивидуаль-
ных черт, вещей, казалось бы заурядных, но тем более ценных для историка,
стремящегося осмыслить Средневековье как бы „изнутри", понять его в
категориях, адекватных эпохе».
24 Ср., например, Guillou A. La civilisation byzantine. Paris, 1974.
25 ЦГАИ. Ф. 733. On. 156. Ед. хр. 493. JI. 234, 235, 236, 237.
26 Там же. Л. 237.
27 Magdalino Р. The Empire of Manuel I Komnenos. 1143— 1180. Cambridge,
1993.
28 См., например, Patlagean E. Ancienne hagiographie byzantine et histoire
sociale. Annales E. S. C. 1968. P. 106 - 126.
2У См. Материалы XIX Международного Конгресса византинистов в Ко-
пенгагене: Byzantium. Identity. Image, Influence. Copenhagen, 18-21 August
1996, на котором специальный «круглый стол» был посвящен проблеме
«Агиография и история». (Р. 494-495). •
30 The Byzantine Saint / Ed. by S. Hackel. L., Birmingham, 1981.
31 Brown P. The Rise and Function of the Holy Man in Late Antiquity / /
IRS. 71. 1971. P. 80-101.
32 Brown P. The Cult of the Saints. Its Rise and Function in Latin
Christianity. Chicago, 1981.
33 Сохранилось свидетельство о том, что А. П. Рудаков сделал доклад
«Народное образование в Византии», в котором он охарактеризовал систему
высшего, среднего и начального образования, дал описание разного рода
типов школ, методов и объема преподавания, и, что весьма важно, взглядов
на него общества (текст доклада не сохранился). См. Гермес. Nb 10 (176).
1916. С. 215.
31 См., например, Caplan М. Les Hommes et la terre a Byzance du VIе
au ХГ siecles. Propriete et exploitation du sol. Paris, 1992. P. 578-580.
r’ Caplan M. Op. cit. 578- 580.
36 В отличие от ранневизантийской эпохи (V VI вв.), когда бесспорно
преобладало землевладение светской церкви (См. Курбатов Г. Л. Традиции
и новации в истории Византии в русской и зарубежной современной визан-
тинистике) // Средневековая и новая Россия. Сб. научных статей. СПб.,
1996. С. 76 85.
22
Г. Л. Курбатов, Г. Е. Лебедева
37 Особенно интересным представляется материал упомянутого симпози-
ума по теме «святой и общество», «святой и власть» в разные периоды
византийской истории.
38 Caplan М. Op. cit. Р. 580.
39 См. Курбатов Г. Л. Традиции и новации... С. 82-84.
40 Это подчеркивает и М. Каплан (Caplan М. Op. cit. Р. 578—579),
отмечая особую роль именно государства в раздаче земель в иронию.
41 См., например, Kazhdan A. People and Power in Byzantium. Washington,
1982. P. 108 и др., особенно Sevcenko I. «Идеальный человек Византии был
ни государем, ни полководцем, ни придворным, ни ученым, ни купцом, но -
святым» (Storia literaria // La civilta bizantina dal IV al IX secolo. Bari,
1977. P. 115).
А. П. Рудаковъ.
Привагь-доценгь Московская Университета.
ОЧЕРКИ
ВИЗАНТ1ЙСК0Й КУЛЬТУРЫ
ПО ДАННЫМЪ
ГРЕЧЕСКОЙ АГЮГРАФ1И.
-VeXST
МОСКВА
1917.
ПРЕДИСЛОВИЕ
I
Выпуская в свет свое исследование, я должен признаться, что
уже сам хорошо вижу его главнейшие недостатки, обусловленные как
новизною и обширностью темы, так и хаотическим состоянием мате-
риала, послужившего для ее разработки.
Нива агиографии слишком обширна для слабых сил одного де-
лателя. Как ни старался я возможно полнее исчерпать культурно-
исторические данные более чем двухсот агиографических произведе-
ний, - многие детали, конечно, должны были ускользнуть от моего,
порою переутомленного, внимания.
Еще более трудным представлялся для ограниченных сил одного
исследователя тот тщательный обзор всех изданных произведений
прочей византийской письменности, который должен был дать ряд
подтверждений и пояснений к бытовым информациям агиографии.
Правда, наиболее видные из сочинений известнейших византийских
авторов были обследованы мною, но от всестороннего использования
этой огромной, хотя в отдельном и малосодержательной, литературы
пришлось отказаться, так как для подобного колоссального труда у
меня совершенно не хватило бы сил.
Самое время моей работы совпало, к несчастью, с тяжелыми го-
дами мировой войны. Это обстоятельство лишило меня возможности
познакомиться как с целым рядом старых и новых агиографических
публикаций, так и с некоторыми (преимущественно новейшими) ис-
следованиями в области византинологии, которых, к большому моему
сожалению, сплошь да рядом не оказывалось ни в одной из русских
библиотек, и отсутствие которых досадно шло вразрез с моим стрем-
лением к исчерпывающему знакомству с результатами последних на-
учных изысканий относительно византийской и эллинистической куль-
туры.
II
Наконец, необходимость так или иначе опубликовать свою работу,
чтобы представить ее строгому суду компетентных специалистов и
снисходительному вниманию столь живо интересующейся культурно-
историческими проблемами образованной публики, заставила меня,
при невозможности издать книгу с помощью ученых учреждений,
напечатать ее за свой счет, и, принимая во внимание все возрастающую,
почти непосильную, дороговизну типографской работы, ограничить и
внешние и внутренние размеры первоначально весьма обширно заду-
манного труда.
Скрепи сердце, мне пришлось перерабатывать уже наполовину на-
писанное сочинение и писать крайне сжато, нередко заменяя соответст-
вующей ссылкой буквальное цитирование или пересказ целого места
источника. Весьма понятно, что это не могло не отразиться невыгодным
образом на литературной внешности книги и лишить ее известной доли
красочности, которая в подобного рода культурно-исторических иссле-
дованиях никогда не является лишней или чрезмерной.
Затеям пришлось ограничиться обработкой только половины того
бытового материала, который скопился в моем портфеле в результате
предварительного обследования агиографической литературы. Насто-
ящая книга, поэтому, рисует лишь социальную среду и общественную
культуру византинизма. Другая половина собранных мною агиогра-
фических данных, характеризующая семью, образование, религию и
нравственность Византии, предназначена послужить материалом для
другого исследования, ныне подготовляемого мною к печати.
В заключение мне остается выразить мою глубокую благодарность
всем тем лицам и учреждениям, которые своими указаниями и со-
действием столь помогали мне в моей работе. Их дружеское внимание
и их любезная готовность сопровождали меня на всем протяжении
моего долгого труда, и ныне, выпуская его в свет, я с теплым чувством
признательности вспоминаю то время, когда в тиши библиотек и
вечернем уюте кабинетов я пытался оживить перед своим умственным
взором подлинную жизнь великой исчезнувшей цивилизации.
13 июля 1917 года.
ВВЕДЕНИЕ
I
Предлагаемая работа задается целью собрать, сгруппировать и
посильно использовать тот в высокой степени богатый и важный
.материал для истории византийской культуры, который заключается
в изданных произведениях греческой православной агиографии.
История культуры, иначе говоря, изучение различных сторон
материального и духовного быта прошлого, в их органическом взаимно
определяющем сплетении друг с другом, может быть названа самым
тонким, но в то же время и самым трудным, наиболее ценным в
гуманитарном отношении, но и наименее разработанным типом исто-
рического исследования.
Специальные монографии по отдельным вопросам из истории хо-
зяйства , права, администрации, политики, религии, литературы и
искусства, на которые как бы распыляется современная историогра-
фия, далеко не исчерпывают содержания культурной истории и не
всегда продиктованы пониманием ее задач. Эти монографии в боль-
шинстве случаев являются лишь подготовительным материалом для
творчества историка-мыслителя; они лишь облегчают создание таких
завершающих историографическую работу chef-d’oeuvre’oB, каким,
например, является «Kulturgeschichte der italienischen Renaissance»
Якоба Буркгардта.
Конечно, создание подобных мастерских вещей доступно лишь
гению, и в этом — секрет необычайной их редкости. Лишь гениальной
интуиции историка-мыслителя, историка-художника доступен тот все-
сторонний зоркий захват, тот тонкий анализ, то художественное вы-
деление существенного, которые выявляют своеобразный характер и
стиль данной культуры.
На остальных, более скромных работниках на том же поприще
культурной истории лежит более простая, хотя все же весьма нелегкая,
задача собрать материал для творчества будующего гения. Им при-
ходится угадывать, какой именно материал наиболее пригодится для
его построений; они обязаны, избежав столь распространенных ныне
теорий о социологическом смысле истории и первенствующей роли
экономических факторов в ней, позаботиться, чтобы собранный ими
материал был более конкретен и красочен, чем требуется для социо-
>8
Л. П. Рудаков
логических обобщений, и более равномерно захватывал все стороны
человеческой жизни, чем это угодно экономическому направлению.
Такой именно подготовительной работой в области истории ви-
зантийской культуры стремится быть предлагаемое исследование. Од-
нако, как ни хотелось его автору ограничиться ролью простого реги-
стратора фактов, ему по необходимости пришлось делать те или иные,
может быть и слишком преждевременные и слишком смелые, заклю-
чения о различных сторонах византийского быта. Изучение визан-
тийской культуры, которое в настоящее время является очередной
задачей византинологии, тем не менее до такой степени лишено оп-
ределенной программы, что работа, пытающаяся удовлетворить по-
требности в первоначальной ориентировке, силой вещей была приве-
дена к большей, чем было посильно автору, широте захвата и к
большей, чем это следовало бы, определенности суждений.
В том, что изучение византийской культуры является насущнейшей
задачей византинологии, едва ли можно сомневаться. Наоборот, кажет-
ся, можно утверждать, что культурно-историческое исследование
должно по преимуществу занимать византиниста. Есть исторические
единицы, существование которых лишено как значительных проявле-
ний национального или политического развития (подобного эволюции
государств новой Европы), так и ярких вспышек массовой духовной
жизни (подобно Крестовым походам, Реформации или революции);
как великих мировых идей, так и всеохватывающих, определяющих
все мировоззрение настроений (подобно средневековому аскетизму и
теократии, подобно гуманизму или просвещению). Государственная,
народная и идейная жизнь этих исторических целых как бы коснеет в
известной многовековой завершенности, как бы покоится в раз навсегда
достигнутом состоянии своеобразного совершенства, из которого неку-
да идти, кроме как по пути медленного, но неизбежного вырождения.
Эти исторические единицы, для которых как бы исключена возмож-
ность нового идейного, общественного и политического творчества, ко-
торые как бы не имеют своей исторической динамики, могут возбуж-
дать интерес лишь своей статикой, своей установившейся культурой,
всем укладом своей законченной самодовлеющей жизни. Тысячелет-
ние, до тонкости разработанные, доведенные до высшего совершенства
цельности и стиля культуры этих исторических образований, формиру-
ют из своих носителей совершенно определенный психологический
тип. В глазах историка они являются как бы некими призмами, в кото-
рых своеобразно преломляется и выявляет свое содержание гибкая
природа человека. Всемирно-исторический интерес по отношению к
ним носит характер интереса культурно-типологического.
К числу подобных исторических единиц должна быть отнесена и
Византия. За ней не числится ни богатого и поучительного полити-
ческого развития, ни могучих проявлений духовной жизни масс, ни
плодотворного участия в созидании общечеловеческих идей. Термин
Очерки византийской культуры... Введение 29
«византинизм» по справедливости получил значение косности, одно-
образия, старческой дряхлости и духовно-нравственного бессилия.
Вся мировая политика Византии исчерпывается историей непрерывной
борьбы с окружающим варварством; вся государственная жизнь в
лучшем случае сводится к организации обороны; все внутреннее по-
литическое развитие не идет дальше борьбы претендентов и династи-
ческих смут. Единственная великая идея Византии, - древняя вос-
точная идея религиозно-обоснованного мирового «царства» и «царст-
венного града», - унаследованная ею от предшествующих монархий,
носила по необходимости строго консервативный облик. Являясь
религиозно-культурным устоем византинизма, она свято хранилась
целые века, по существу неспособная стать источником новых выводов.
Жизнь общества протекала в слишком глубоком русле веками разра-
ботанного порядка; самые чувства и запросы людей невольно отли-
вались в слишком привычные формы, чтобы можно было ждать от
Византии каких-нибудь имеющих всемирно-исторический интерес
внутренних подъемов. Единственные бури империи — ожесточенные
бури ересей, - улегшиеся лишь к середине IX в., как бы подчеркивают
отсутствие в византинизме живых ростков религиозной эволюции и,
свидетельствуя о странно жгучем внимании к букве и форме, словно
указывают на глубокую, уже мельчающую старость культуры. Ни
литература, ни искусство Византии не внесли в мир свежих жизненных
настроений или способных к богатому развитию форм: и та и другая
двигались в традиционных, хотя бы и прекрасных схемах античных
приобретений, лишь до крайности утончая и стилизуя способ выра-
жения при ограниченном однообразии содержания.
И все же эта старая, вырождающаяся, порою до извращенности
рафинированная культура неотразимо привлекает глаз историка и
археолога. Чувствуется, что ее стиль не был чем-то случайным и
внешним, что «византинизм» возник как логический результат долгого
культурного развития и был подлинной мощно преломляющей средой,
В которой человеческая личность искажалась в определенный
культурно-исторический тип, что нельзя не отнестись с самым глу-
боким вниманием к этому цельному, неповторенному нигде, представ-
ляющему всемирно-исторический интерес типу.
Еще несколько обстоятельств повышают важность культурно-
исторических исследований в области византинологии. Помимо интере-
са к самому типу, историка влечет интерес и к его поразительной исто-
рической судьбе. Можно утверждать, что византинизм складывался ве-
ками, еще задолго до политического образования самой Восточно-
Римской империи. Вопрос о происхождении византийской культу-
ры. - это вопрос о причинах и формах многовекового синкретизма,
слившего культурные элементы древней персидской монархии и элли-
нистических государств передней Азии с позднейшими влияниями ро-
манизации. В византинизме отложилась тысячелетняя культурная ра-
30
А. П. Рудаков
бота богатейших и просвещеннейших стран древнего мира. Эта культу-
ра, со своей иератической монархией и строго бюрократическим управ-
лением, со своей богатой и благоустроенной жизнью городов-«поли-
сов», со своими классическими традициями в литературе и ориентали-
зированном искусстве, культура, вдвинутая как странный анахронизм
в хронологические пределы варварского средневековья, до самой эпохи
Ренессанса удерживала эллинистический облик и свято хранила сумму
культурных ценностей античного мира. Выяснить долю участия в обра-
зовании византинизма каждой из предшествующих культур, взвесить
причины его тысячелетней устойчивости, оценить всемирно-истори-
ческую роль Византии, как монархии, самой своей косностью хранив-
шей для человечества высшие религиозные, политические, социальные,
образовательные и эстетические достижения древности, — представля-
ет важную и насущную потребность исторической науки.
Не менее любопытна, наконец, и сама живучесть этой византийской
культуры, давшая ей возможность найти почву для своего дальнейшего
существования даже тогда, когда давно умерло и разложилось питав-
шее ее политическое тело. Византийский церковный обряд, византий-
ская литература, византийское искусство (а нередко и самое визан-
тийское право), целыми веками господствовали в культуре Грузии,
Армении, Италии и славянских земель. Как это ни странно, но
культура, являвшаяся синкретизмом Востока, эллинизма и Рима,
привилась, наконец, среди гиперборейских степей и лесов, легла в
основу национальной веры и мысли в России. Византинизмом, в его
лучшем смысле, взращены обе вековые ценности русского народа —
православная церковь и самодержавие; византинизмом окрашены и
моральные заветы, и эстетические и литературные вкусы русской
старины. Чисто византийское пристрастие к стилизации и красочности
сквозит в певучих линиях и гармоничных тонах старорусских икон;
чисто византийская любовь к плавному ритму слов заставляла русский
народ высоко ценить и любить поэзию церковных песнопений; чисто
византийское благочестие влекло старинного книжника к вдохновен-
ной риторике Златоуста и трогательным повествованиям житий; чисто
византийский кодекс морали и религиозности лежит в нравственной
строгости старорусского Домостроя, в теплоте любви к нищим и
убогим, в полумлстическом влечении к монашескому подвигу...
Всем этим обусловливается особая важность изучения культурной
истории Византии именно в России. Понимание цельной, гармоничной
старорусской культуры, проникновение в ее особый благообразно-
прекрасный стиль немыслимо без знания ее прототипа. Изучая «визан-
тинизм». мы, русские, все время как бы чувствуем себя дома, как бы уг-
лубляем свое самопознание, как бы восходим к истокам своих родных
ключей...
К сожалению, несмотря на указанную важность культурно-
исторического изучения в византинологии, приходится отметить чрез-
Очерки византийской культуры... Введение
31
вычайную редкость трудов, посвященных византийской культуре. Как
это ни странно, но первое место в работах современных византинистов
по-прежнему отведено событиям политической, военной и церковной
истории империи. В подавляющей численности подобных исследова-
ний тонут и общие популярные очерки византийской цивилизации,1 и
те краткие обзоры социальной и умственной жизни, которые прерыва-
ют изложение событий в трудах общего характера,2 и те немногие моно-
графии и статьи по отдельным вопросам административного, юридичес-
кого и хозяйственного быта, которые, частично используя случайный
материал, скорее намечают, чем разрешают вопросы.3 Относительно не-
которых, преимущественно показных, парадных сторон византийского
быта, мы осведомлены сравнительно недурно;4 относительно других су-
ществуют, хотя и прочно установившиеся, но далеко не обоснованные и
не проверенные всею массою источников мнения;5 относительно боль-
шинства остальных не существует почти никаких представлений. Есть
целые громадные области культурной жизни, которых, по-видимому,
ни разу не касалось исследование. Что сделано, например, до сих пор
по изучению византийской семьи и народного образования? Что знаем
мы о столь интересной жизни византийского города и села? Какие
представления, кроме самых общих, имеем о нравах и обычаях общест-
ва, об его вкусах и взглядах, добродетелях и пороках? А, между тем,
все это - элементы культуры, представляющие основной интерес для
историка. Только при знании самых мелких будничных подробностей,
обстановки и быта, станет понятен культурно-исторический тип визан-
тинизма; только тогда появится возможность нарисовать в достаточной
степени верные «византийские портреты»,, издавна столь занимающие
французских историков и поэтов, но до сих пор (при пользовании ис-
ключительно биографическими источниками) являющиеся лишь до-
вольно рискованным переодеванием страстей и чувств современного че-
ловека в мало подходящие к ним византийские костюмы.6
Эти попытки психологического подхода к культурно-историче-
скому типу, помимо изучения обстановки и быта, нуждаются и в
более глубоком проникновении в дух и характер византийского ли-
тературного и художественного творчества.
Византийская литература до сих пор не понята и не оценена. Она
Для нас пока запечатленный ключ, и мы еще не способны ни почувство-
вать ее своеобразные красоты, взращенные совершенно чуждыми нам
эстетическими запросами, ни уловить в ее несколько однообразной сти-
лизованной риторике духовную физиономию византийского человека.
История этой богатой, пышной и цветистой литературы еще не вышла
из стадии простой регистрации памятников или общей характеристики
содержания и формы, - словом, того, что можно назвать лишь внеш-
ней историей литературных произведений.7 Историку византийской
культуры в его попытках подойти ближе к вкусам и миросозерцанию
изучаемого общества, приходится наталкиваться на непреодолимое
32 А. П. Рудаков
препятствие почти полной неуясненности внутреннего содержания и
психологических особенностей византийской литературы.8
Едва ли в лучшем положении находится он и в сфере художест-
венного творчества. История византийского искусства важна не только
сама по себе, как история эволюции художественных форм и худо-
жественной техники; она часто является также единственным средст-
вом определить то или иное культурное влияние, зафиксированное
лишь переносом этих форм, этой техники. Еще более она важна для
нас, как один из самых интимных подходов к душе византийского
человека, как способ, путем изучения его эстетических запросов,
угадать особое отношение к миру, особую манеру идеализировать
действительность. Но эта история еще не написана. Правда, в данной
области кроме отдельных очень ценных монографий уже имеются и
общие обзоры,9 правда, поставлен целый ряд интереснейших вопросов
и сделано немало блестящих догадок, но как раз самое обилие
последних, при их несходстве и часто противоречии между собою,
заставляет думать, что до более или менее объективной и строго
фактической разработки чрезвычайно обильного материала, еще да-
леко. И если в гораздо глубже изученных отделах истории искусства
существует немало нерешенного и спорного, то в сфере искусства
византийского, историк культуры принужден довольствоваться лишь
самыми основными представлениями.
Вообще следует признать, что проблемы византийской культуры
до сих пор еще не интересовали настолько византинистов, чтобы им
было посвящено больше внимания; чтобы их требования вызвали или
соответствующие разработки нового материала, или пересмотр уже
установленных фактов под особым культурно-историческим углом
зрения. Чувствуется потребность как в общей ориентировке, в изме-
нении основных черт и разделов византийской культуры, так и в
накоплении достаточного материала для конкретной характеристики
отдельных сторон ее. При этом последняя необходимость еще важнее,
чем первая. Общие представления о сущности византинизма мы все
же имеем: наиболее глубокие и широко начитанные знатоки Византии
выносили и выносят хотя бы и неполные, но все же достаточно
убедительные воззрения на типичные особенности византинизма. Об
этом свидетельствуют, например, немногие, но блестящие и насыщен-
ные идеями и меткими характеристиками страницы, написанные не-
мецкими знатоками Византии - Крумбахером, Гельцером, Нейман-
ном и Гейзенбергом, которые, кажется, представляют лучшее, что
было когда-либо сказано о византийской культуре.11 Но, читая их, в
то же время испытываешь чувство какой-то скудности, какой-то слу-
чайности фактического обоснования столь подкупающих своей глуби-
ной взглядов; чувствуешь досадное отсутствие конкретного содержа-
ния. которое бы иллюстрировало или доказало иное предположение;
порою наталкиваешься на бьющую в глаза зависимость автора от
Очерки византийской культуры... Введение 33
шаблонных представлений и его неспособность возвыситься над ними
исключительно в силу недостатка материала.
Сознание столь значительных пробелов в византинологии дает
автору предлагаемого опыта возможность льстить себя надеждой, что
его исследование будет и своевременно, и небесполезно. Его задачей
являлось отыскание такого материала по истории византийской куль-
туры, который, освещая различные стороны этой последней, в то же
время не представлял бы произвольного и субъективного подбора
фактов из разнохарактерных, то более, то менее интенсивно исполь-
зованных источников, но являлся бы однородным отражением всего
cnsemble’a византийского быта, в определенном круге литературных
произведений. Автору казалось, что детальному изучению отдельных
сторон культуры должно предшествовать составление определенного
воззрения на взаимоотношение ее частей при посредстве источника,
способного воспроизвести жизнь прошлого «так, как она была».
Поэтому, в стремлении собрать по возможности богатый материал
для истории византийской культуры, следовало найти источник, все-
сторонне правдиво и жизненно отразивший быт византийского обще-
ства. Этим источником нс могли быть ни произведения исторической
литературы Византии с их пристрастием к узкому кругу придворных,
военных и церковных событий; ни законодательные памятники, го-
ворящие о системе абстрактных норм, а не о сложной, живой, не-
поддающейся нормам действительности; ни византийские юридические
акты, освещающие специальные вопросы экономической жизни эпохи
Комнинов и Палеологов; ни сигиллы и надписи, столь пригодные
для изучения византийской администрации. Не могли быть таким
источником и византийские эпистолографии, с ее, по большей части,
бессодержательной риторикой и порою трудно понимаемым содержа-
нием;11а и византийская изящная литература романа, сатиры и эпи-
граммы, за немногими исключениями 12 повторяющая сюжеты и форму
своих классических образцов; и византийское красноречие, в котором
с голь редки такие насыщенные жизнью эпитафии, как надгробные
речи Феодора Студита и Михаила Пселла своим матерям. Исключив
перечисленные разряды литературных памятников, увидим, что ис-
точником, который лучше всего удовлетворял бы предъявленным
требованиям, могли бы быть или биографии отдельных лиц визан-
тийского общества из самых разнообразных его слоев, или какие-
нибудь рассказы и повести из византийской жизни, подобные нашим
бытовым повестям. К счастью, такой источник, совмещающий и био-
’рафию, и бытовую повесть одновременно, имеется. Им являются
произведения греческой агиографии византийские жития святых.
II
Сознание важности агиографической литературы, как историчес-
кою источника, не ново. Оно разделялось и разделяется всеми ви-
34
А. П. Рудаков
зантинологами. которым, по тому или иному поводу, приходилоа
прибегать к ее свидетельствам. Подобно западноевропейским средне-
вековым житиям, византийская агиография не раз выручала историке
там, где отсутствовали показания других источников. Так, некогда
Tafel извлек ценные факты для истории Солуни в VI и VII вв. из
собрания чудес вмч. Димитрия Солунского;13 так в свое время Hopf
дал очерк внутренней истории Пелопоннеса, анализируя жития преп.
Луки Элладского и Никона Метаноите,14 так В. Г. Васильевский не
раз обращался к изучению памятников византийской агиографии и
находил интереснейшие подробности, касающиеся внешней и внут-
ренней истории Византии, в житиях Стефана Сурожского, Георгия
Амастридского и Мелетия Нового.1’"* Не перечисляя все отдельные
факты пользования житиями в различных трудах, посвященных со-
бытиям церковной истории Империи,16 укажу на попытки зараз ис-
пользовать целые отделы агиографической литературы или путем
извлечения из нее всех известий, могущих служить историческим
материалом, или путем критического анализа определенной группы
житий, как исторического источника. Работой первого рода являются
две книги французского историка церкви A. Tougard’a, в которых
сделан свод известий политической и бытовой истории из вышедших
до 1874 года томов Acta Sanctorum, и которые до сих пор служат
ценными пособиями для византинологов, избавляя их от необходи-
мости перелистывать внушительные фолианты болландистов.17 Как
работу второго рода, следует отметить большое, хотя и малоинтен-
сивное исследование о житиях VIII и IX вв., сделанное русским
знатоком житийной литературы, X. М. Лопаревым.16
Таким образом, мы видим, что важность греческой агиографии, как
источника для политической и церковной истории Византии, является
общепризнанным и неоспоримым фактом. То же самое можно сказать и
относительно ее значения в качестве культурно-исторического материа-
ла. Послушаем, что говорят об этом самые авторитетные из византинис-
тов последних десятилетий. «Новых подробностей или даже новых от-
кровений для познания византийской жизни, -- пишет В. Г. Василь-
евский, — мы можем ожидать именно от расширения нашего зна-
комства с агиографическою литературою... Именно повествования о чу-
десах святых, - не столько самые жития их, сколько чудеса, •- пред-
ставляют в средневековой литературе наиболее обильный запас быто-
вых да и фактических данных...» Bury вместе с Finlay видят в агио-
графии прямой источник для истории византийской культуры и
называют жития святых огромным, еще неразработанным запасом бы-
товых известий <For Kulturgeschichte» (the legends of the Saints) are a
direct source. Fir.lay observed, that the Acta Sanctorum contain an
unexplored mine for the social life of the Eastern Empire».20 В своей исто-
рии поздней римской империи Вигу на примере показал важность агио-
графии, как культурно-исторического источника, когда, желая ввести
Очерки византийской культуры... Введение 35
читателя в блестящую и пышную обстановку двора /Хркадия, восполь-
зовался бесхитростным, полным наивного тщеславия рассказом диако-
на Марка из жития иреп. Порфирия Газского о пребывании святого
при дворе.2’ Лучший немецкий знаток греческой агиографии Ehrhard
называет ее произведения «wertvolle Quellen fur die Kloster, —
Kirchen, - und Kulturgeschichte der byzantinischen Zeit».22 To же са-
мое утверждает Diehl: «Реи de livres sont plus interessants que les vies de
saints byzantins; dies fournissent pour 1’histoire, pour cela des moeurs
surtout et de la civilisation une foule de precieux renseignements».23 Нако-
нец, Gelzer, столь прекрасно издавший знаменитое житие Иоанна Ми-
лостивого, написанное Леонтием Неапольским, видит в произведениях
этого последнего «eine ausserordentlich reiche kulturgeschichtliche
Quelle*, во всей жизненной яркости и свежести воскрешающий быт эл-
линистических городов Египта и Сирии VI века.24
Эта высокая оценка агиографии, как культурно-исторического ис-
точника, согласно сделанная самыми выдающимися византинистами,
дает нам право видеть в византийских житиях основной материал для
культурно-исторического изучения Византии. Подобно житиям Леон-
тия Неапольского, другие жития заставляют оживать перед историком
другие уголки византийского мира, другие стороны византийского бы-
та. Представляя собою обильное собрание драгоценных бытовых рас-
сказов, агиография воскрешает перед нами многочисленные персонажи
из разнообразнейших слоев общества. Повествуя о жизни, подвигах и
чудесах святых, она невольно вводит нас в жизненную обстановку ви-
зантийских масс, знакомит с различными жизненными типами и всевоз-
можными житейскими обстоятельствами, с которыми так или иначе
приходилось соприкасаться святому. СвоИхМ конкретным реализмом
агиография вскрывает такие стороны византийской культуры, которые,
будучи чужды искусственно ограниченному кругозору других источни-
ков, навсегда ускользнули бы от внимания историка; отражая повсе-
дневную, будничную жизнь народа, она показывает, какие явления ви-
зантийского быта следует считать основными и характернейшими в
сравнении с явлениями, односторонне подчеркнутыми в литературных
произведениях официального происхождения или содержания.
Ценность византийской агиографии, как культурно-исторического
материала, в значительной степени повышается благодаря многочис-
ленности ее произведений, благодаря, если можно так выразиться,
массовому характеру се документов. Каталог житий, легенд и собраний
чудес, напечатанных до 1909 года, изданный болландистами, под
названием «Bibliotheca hagiographica graeca», представляет целую
книгу. Выделяя из всей массы перечисленных в нем агиографических
Произведений те, содержание которых заключается в хронологических
Рамках собственно византийского периода, насчитаем более двухсот
’^мятников. Количество еще неизданных житий, о котором дают
1К)нягие каталоги греческих манускриптов, не поддается точному учету,
36 А. П. Рудаков
но есть все основания думать, что в рукописных собраниях Афона,
Ватикана, Лувра и (Мадрида таится еще немало сокровищ агиографии.
В приложении к настоящей книге читатель найдет перечень и краткий
критический обзор тех изданных в подлинниках, переводах или из-
ложениях житий, легенд и собраний чудес, которые послужили ма-
териалом для предлагаемого исследования. Пока же следует харак-
теризовать этот материал лить в общих чертах, сделав попытку его
классификации и указав на ту степень достоверности, которую можно
вообще придавать различным произведениям агиографии.
Почти все уголки византийского мира имели своих местных святых,
в житиях которых отразились культурные особенности этих районов.
В житиях популярных константинопольских святых: прели. Даниила
Столпника, Дия, Вара, Питания, Андрея Юродивого и Василия Но-
вого; в константинопольских собраниях чудес мучч. Артемия, Косьмы
и Дамиана, Фанурия и Ферапонта Кипрского; в биографиях знаме-
нитых основателей и основательниц столичных монастырей, препп.
Александра и Маркелла Акимитов, Исаакия и Далмата, Феодора
Хорского, Иоанна Психамта и Иоанна Постника, препп. Домники,
Матроны, Евфросшши и Ирины - перед нами встает шумная, ожив-
ленная жизнь миллионной столицы и быт различных слоев ее насе-
ления. Читая жития препп. Варвара, Афанасия Мефонского, Петра
Аргивского, Луки Элладского, Никона хМетаноите, Марфы Монемва-
сийской и Мелетия Нового, мы переносимся в пустеющую, разоряемую
арабскими и славянскими нашествиями захолустную провинцию Эл-
лады и Пелопоннеса. Жития препп. Давида Солу некого, Григория
Декаполита, Иосифа Иеснописца, Феодоры Солунской и Фотия Фес-
салийского, равно как и замечательные повествования о чудесах вмч.
Димитрия Солунского, знакомят нас с бытом второго по величине и
богатству европейского города империи - Солуни. Быт полуварвар-
ской Македонии и Фракии отразился в житиях препп. Германа Ко-
зинитского. Власия Мниха, Марии Новой, Евфимия Мадитского,
Дорофея Фракийского и Кирилла Филеота. Жизнь раннего Афона
рисуют жития препп. Петра и Афанасия Афонских, Павла Ксиропо-
тамского, Евфимия Иверского и Евфимия Нового. Запустение и оди-
чание островов Архипелага в эпоху арабских набегов и хозяйничанья
пиратов нашли себе выражение в житиях препп. Андрея Критского,
Давида, Симеона и Георгия Митиленских, Даниила Фасосского, Афа-
насии Эгинской, Феоктисты Лесбийской, Христодула Патмосского и
Григория еп. Ассийского; в собрании чудес муч. Фанурия и в рассказе
о перенесении мощей вмч. Евфимии Всехвальной. Несколько подроб-
ностей из быта Южной России - отдаленной провинции империи -
сообщают жития святителей: Василия и Капитона Херсонских, Сте-
фана Сурожского и Иоанна Готфийского.
Особенно значительный агиографический материал выставила
главная и богатейшая область византийской культуры • Малая Азия.
Очерки византийской культуры... Введение 37
Отсюда мы имеем: вифинские жития препп. Абиссиния, Вендимиана,
Ипатия Руфинианского, Авраамия Кратсйского, Луки Столпника и
Михаила Малеина; жития подвижников Олимпа: препп. Евстратия
Двгаровского, Иоаиникия Великого и Антония Нового; житие гала-
тийского святого Феодора Сиксота и фригийское житие Агапита
Спнадского. Мизпя представлена житиями препп. Парфения Ламп-
сакского, Афанасия Адрамиттийского и Филофея Опсикианского.
Юго-западное побережье Малой Азии дало жития препп. Николая
Мирликийского и Николая Сиоиита, Павла Латрского, Никифора
Милетского и Лазаря Галесийского. Быт Паф л агонии отражен в жи-
тиях препп. Ипатия Гангрского, Евсевии Эвхаитской, Алипия Столп-
ника, Георгия Амастридского и Филарета Милостивого. Северное
побережье полуострова дало легенды о преп. Фоке Синопском и
повесть о замученном турками Феодоре Гаврском. Отдаленная Кап-
падокия представлена житием преп. Евдокима.
Менее численны, чем следовало бы ожидать, имея в виду значи-
тельную роль Сирии в культурной жизни V и VI столетий, греческие
жития сирийских святых. Помимо сборника преп. Феодорита, сохра-
нившего краткие биографии сирийских подвижников IV и V вв., мы
имеем из Сирии лишь жития обоих Симеонов Столпников и матери
младшего из них преп. Марфы, краткое сказание о преп. Ефреме
Сирине, легенду о пресвитерах Павле и Иоанне и знаменитую био-
графию Симеона, юродивого из Эмесы, написанную еп. Леонтием
Неаиольским. Эта сравнительная малочисленность греческих житий
сирийских святых объясняется двояко' с одной стороны, греческий
язык, несмотря на долгую эллинистическую культуру, был (как уви-
дим ниже) сравнительно слабо распространен в народных кругах
Сирии, а с другой, - Сирия рано откололась от православного целого
империи и вошла в круг монофизитского вероисповедания с его
специальными святыми и написанными по-сирийски житиями.
Наоборот, несколько любопытных агиографических произведений,
рисующих быт острова на протяжении семи столетий, дал соседний
с Сирией Кипр. Отсюда мы имеем: жития кипрских святителей
Спиридона и Епифания, легенды о преп. Тихоне Амафуитском, житие
преп. Димптриана и жития-похвалы кипрских угодников, составлен-
ные в конце XII в. Неофитом.
Многочисленны, хотя и не столь важны в отношении бытового
содержания, жития палестинских святых, повествующие, главным
образом, об аскетическом практике раннего монашества. В ряде житий,
написанных знаменитым агиографом VI века Кириллом Скифополь-
ским, житий препп. Евфимия Великого, Герасима Иорданского,
Феодосия Великого, Саввы Освященного, Кириака, Иоанна Молчаль-
ника и Феогния Витилийского; в греческой переработке Иеронимова
*ития Илариона Великого: в житиях подвижников: Харитона, Мар-
^ниана. Малха, Анины, Досифея, Иакова Постника и Георгия Хо
38 Л. П. Рудаков
зевита • отражается поэтичная обстановка и аскетические подвиги
палестинских обителей, скитов и пустынь. Легенды о иерусалимском
патриархе Модесте, мученичеств вмч. Анастасия Перса и особенно
биография преп. Порфирия еп. Газского, написанная его учеником
диаконом Марком, вместе с соответствующими местами житий препп.
Саввы и Илариона знакомят нас с городским бытом Палестины в
IV - VII вв. Наконец, опасности .монашеской жизни в синайских
скитах, в непосредственном соседстве с дикими кочевниками пустыни
изображают рассказы об избиении монахов-синаитов в IV и V вв., а
также житие великого синайского аскета Иоанна Лествичиика.
Обращаясь к византийскому Египту, прежде всего встречаем ана-
логичные палестинским аскетические жития подвижников: Антония
Великого, Пахомия Великого, Онуфрия Великого, Макария, Паисия
Великого, Павла Фивейского, Марка Афинского, Арсения Великого,
Пимена, Виссариона и Синклитикии, рисующие одинокие подвиги
борьбы с плотью и глубокое аскетическое миросозерцание этих бес-
страшных обитателей пустынь. Наоборот, другой ряд агиографических
произведений: собрание александрийских чудес вмч. Мины, хроника
чудесных исцелений мучч. Кира и Иоанна и вышеупоминавшаяся
биография александрийского патриарха свт. Иоанна Милостивого,
написанная Леонтием Неапольским, - воскрешает перед нами пестрое
население и кипучую шумную жизнь великой эллинистической сто-
лицы Египта в V и VI вв.
Целый ряд святых и написанных по-гречески их житий выставили
византийские Сицилия и Южная Италия. Тут следует отметить жития
препп. Льва Катанского, Григория Агригентского, Илии Младшего,
Илии Спелиота, Луки Корлеонского, Луки Арментского, Виталия
Сицилийского, Нила Гроттаферратского, Христофора, Саввы и Ма-
кария Сицилийских, Варфоломея Крилтоферратского, Филарета Ка-
лабрийского, Иоанна Фериста и Варфоломея Потирского. Все эти
жития чрезвычайно важны для изучения быта и культуры средневе-
ковой Южной Италии и Сицилии, наводненных византийским влия-
нием. Гораздо меньшее значение имеют они для исследования самой
византийской культуры, нераздельно связанной с взрастившей ее эл-
линистической почвой, и потому в настоящей работе, не желающей
выходить за пределы собственно византийского мира, эти жития
оставлены в стороне.
Зато в круг изучаемого материала пришлось включить жития,
возникшие в областях этого мира, захваченных исламом. Многое из
византийской жизни еще уцелело здесь; многие стороны быта, вырабо-
танные еще в эпоху эллинизма, должны были остаться неизмененными
в течение первых двух столетий, последовавших за арабским завое-
ванием. Городская культура Сирии и Палестины имела за собою
слишком большую давность, чтобы она могла быть изменена одним
фактом торжества ислама, и скорее сама ассимилировала быт нсдав-
Очерки византийской культуры... Введение 39
них пустынных кочевников, чем испытала заметное влияние этого
последнего. Оттого жития святых, подвизавшихся в Сирии и Палес-
тине в первые столетия халифата, рассматриваемые как культурно-
исторический источник, могут быть поставлены рядом с чисто визан-
тийскими житиями и способны доставить несколько интересных дан-
ных для ретроспективной характеристики культуры византинизма в
этих областях. Таковы жития препп. Иоанна Дамаскина, Косьмы
Маи юмс кого, Стефана Савва и та и Феодора Эдесского; таковы муче-
ничества Илии Нового, монахов-савваитов, 60-ти иерусалимских и
42-х аморийских мучеников.ь
Наконец, имеют свою ценность и жития святых, подвизавшихся
на далекой восточной окраине империи, в областях, смежных с Пер-
сией и Арменией. Жития преп. Маруфы епископа Софанинского и
муч. Голиндухи, переселившейся из Персии в Византию, прекрасно
рисуют разные стороны того религиозного и культурного синкретизма,
который вопреки ожесточенной политической борьбе обеих монархий
незаметно объединял их пограничное население.
Так, значительно количество агиографических произведений, ко-
торые, возникнув в определенном районе и отражая не столько общие
всей империи, сколько местные бытовые явления, с удобством могут
быть классифицированы на основании географического принципа. Но
есть также много житий, собраний чудес и благочестивых легенд,
которые по разным соображениям удобнее классифицировать на ос-
новании их содержания. Это те жития, чудеса и легенды, в которых
мы имеем дело со средою и бытом, одинаково общими всем визан-
тийским областям, или которые, странствуя по всей империи в массе
вариантов и пересказов, утратили местный и приобрели обще визан-
тийский колорит.
Сюда относятся, прежде всего, мученичества из эпохи гонения
императора Юлиана, являющиеся, подобно всем другим рассказам о
мучениях, риторической обработкой сухих протоколов допроса и казни
и почти не содержащие культурно-исторических данных. Таковы му-
ченичества Евсигния. Артемия, Дометия, Варвара, Василия Анкир-
ского, Емилиана, Кириака ей. Иерусалимского, Мануила, Савела и
Измаила, Патермуфия и Коприя, Феодорита и мучч. тивериапольских.
Далее, к отделу агиографических произведений, классифицируе-
мых по их содержанию, следует отнести жития всех тех знаменитых
Церковных деятелей, биографии которых изобилуют не столько об-
Шебытовыми, сколько специально церковно-историческими подробнос-
тями. Это будут: жития святителей IV и V вв., препп. Афанасия
•^•’’ександрийского, Василия Великого, Григория Богослова, Амфило-
•Хия Иконийского, Мирона Критского, Маркелла Апамейского, Акакия
•^Ь’литинекого; затем биографии константинопольских патриархов:
1!Реш1. Павла, Иоанна Златоуста, Анатолия, Евтихия, Мины, Иоанна
Постника, Каллиника, Германа, Павла, Тараспя, Никифора, Мефодия,
40 А. П. Рудаков
Игнатия, Антония Кавлея и Евфимия; далее, жития исповедников
VII, VIII и IX вв. (из эпохи монофелитства и иконоборства): препп.
Максима, Феофана Сигрианского, Платона, Феодора и Николая Сту-
дитов, Феофана и Федора Начертанных, Никиты Мидикийского,
Феофилакта Никомидийского, Михаила Синкелла и Макария Пели*
китского; наконец, мученичества пострадавших при иконоборстве:
мучч. константинопольских, Феодосии, Стефана Нового и Андрея
Критскому.
В третью группу следует отнести жития святых из круга высшего
византийского общества, дающие ценный материал для характеристики
его быта и нравов. Любопытнейшие подробности из жизни знатных
девушек IX века сообщают жития императриц: Феодоры, восстано-
нительницы иконопочитания, и Феофано, одной из супруг императора
Льва VI. Для понимания экзальтированного благочестия знатных
византиек V столетия имеют большее значение жития препп. Мелании
Младшей, Евсевии или Ксении Миласской, Евпраксии Фиваидской
и Олимпиады диакониссы. Деятельную религиозность, церковное стро-
ительство и широкую филантропию византийских аристократов V и
VI вв. рисуют жития препп. Маркиана Эконома и Самсона Ксенодоха.
Редакция Г сказания об аморийских мучч. важна своим подробным
описанием учебной, придворной и военной карьеры знатного юноши —
Каллиста. Наконец, эпитафии-панегирики IV в., принадлежащие перу
великих церковных ораторов эпохи, дают возможность нарисовать
общевизантийский идеал семейных, общественных и религиозно-
нравственных добродетелей выдающихся по социальному положению
лиц. Сюда относятся: надгробные слова Григория Богослова своему
отцу Григорию Назианзину, брату Кесарию, сестре Горгонин и свя-
тителю Григорию Нисскому; панегирики Григория Нисского Макрине,
сестре Василия Великого, и Мелетию Антиохийскому; похвалы Иоанна
Златоуста св Евстафию и Филогонию Антиохийским.
Особенный отдел агиографии составляют те жития и чудеса ле-
гендарного характера, которые, может быть, вовсе нс имеют истори-
ческого значения в обычном смысле этого слова, но представляют из
себя или благочестивые рассказы, прикрепленные к имени некогда
живших праведников, или повествования о чудесах прославленного
святого, почему-либо особенно дорогих народному сознанию и, как
таковые, возведенных в общий повторяющийся тип чуда. Эти легенды
являются особенно ценными в глазах историка культуры. Очень
популярные, они странствовали целыми веками по всей империи; они
дошли до нас в многочисленных редакциях, среди которых почти нет
возможности выделить основную; их бытовой фон, создававшийся и
закреплявшийся в процессе такого странствования, отражает уже не
единичные бытовые явления, а общие, сознаваемые рассказчиком как
типичные, черты быта и культуры всего византийского мира. Эти
легенды, разрабатывая своего рода национально-литературные мотивы,
Очерки византийской культуры... Введение 41
воспроизводят те житейские скорби и нужды, тс религиозно-нрав-
ственные идеалы, которые волновали, трогали и воодушевляли все
византийское общество из века в век.
Литература благочестивых сказаний может быть разделена на сле-
дующие группы. Первое место займут рассказы о популярнейшем ви-
зантийском угоднике и святителе Николае Чудотворце, в массе редак-
ций и вариантов, излагающие несколько основных чудес, особенно до-
рогие византийскому народу. Все эти рассказы: о спасении утопаю-
щего. о чудесном возвращении мальчика или священника из агарянско-
го плена, о спасении невинно осужденных сановников, об избавлении
дочерей бедняка от необходимости стать блудницами, о заступничестве
за безвинно страдающего раба — представляют необычайную ценность
для историка, желающего вникнуть в скорби и идеалы византийских
масс. Лежат ли в основе этих постоянно варьирующихся рассказов
какие-нибудь действительные факты или нет, неважно; гораздо важнее
для нас то обстоятельство, что сами рассказы были чрезвычайно попу-
лярны и дороги византийцам, которые с любовью украшали их схемы
все новыми и новыми бытовыми подробностями, создавали для них все
более и более живой, реалистический фон.
Рядом с чудесами Николая Угодника следует поставить чудеса
некоторых прославленных икон, тоже дошедшие до нас в многочис-
ленных редакциях и нередко сообщающие любопытные бытовые фак-
ты. Таковы чудеса иконы Богородицы Римской, таковы легенды о
двух иконах Спасителя Бейрутском и Нерукотворном Эдесском
Образе.
Вслед за рассказами о чудесах следует поставить собственно благо-
честивые сказания, эту излюбленную литературу всех слоев византий-
ского общества. В первую группу их можно соединить сказания о де-
вушках и женщинах, покинувших отцов и мужей и подвизающихся в
мужских скитах под видом евнухов. Это рассказы о препп. Евфро-
синии и Феодоре Александрийских, о препп. Аполлинарии, Анастасии
Патрикии и Марии, прозванной Марином. Ко второй рубрике следует
отнести легенды о покаявшихся блудницах: о препп. Таисии, Марии
Египетской, Пелагии Антиохийской и Марии, племяннице Авраамия
Затворника. Третья категория заключает сказания о сыновьях, поки-
нувших родителей, а потом вернувшихся и живших при отчем доме в
качестве неузнанных, всеми презираемых нищих, т. е. рассказы об
Алексие - человеке Божием и преп. Иоанне Кущиике. Четвертую
группу составляют столь любопытные для истории сатанизма в средне-
вековой литературе легенды о покаянии великих грешников, дерзнув-
ших заключить союз с Сатаной: таковы легенды о Феофиле Аданском,
Церковном экономе, о Марии Антиохийской и ее поклоннике, о преп.
Нифонте, некогда развратном константинопольском юноше, а потом
кипрском епископе. В пятую категорию следует отнести рассказы о сто-
личных сановниках, добровольно или вследствие несчастья сменив
/2 А. П. Рудаков
ших свое высокое положение на монашество или бедную трудовую
жизнь: это рассказы о препп. Феоду ле Столпнике и Евлогии Камне-
тесе. Наконец, шестую группу образуют сказания о целых семьях, при-
веденных Божиим смотрением к иноческому подвигу, о родителях и де-
тях, муже и жене, разлучившихся в миру и вновь сошедшихся друг с
другом уже в монашеском облике. Таковы легенды о препп. Андронике
и Афанасии и препп. Ксенофонте и Марии с их детьми.
Ведя свою классификацию на основе разных принципов, мы обо-
зрели все отдельные произведения византийской агиографии, способ-
ные служить культурно-историческим материалом. Указав еще на
некоторые церковно-исторические сказания, способные доставить от-
дельные бытовые подробности, например, на чудесные биографии
царей Константина и Елены, на рассказы о многократных обретениях
Главы Иоанна Предтечи, на легенды о Кресте Господнем, на предания
о знаменитом чуде Богородицы при осаде Константинополя аварами -
мы перейдем теперь к обзору тех агиографических сборников, которые
в силу своего пестрого содержания могут быть классифицированы
исключительно на основании литературной формы, т. е. к богатой,
еще мало изданной и менее того исследованной литературе синаксарей,
прологов и патериков.
На первом месте следует поставить собрания синаксарей - крат-
ких житий, предназначенных для чтения во время богослужений.
Составленные или на основании более подробных житий, или по
уцелевшим воспоминаниям о некогда жившем святом, синаксари важ-
ны и в том и в другом случае. В первом - потому, что представляя
сокращение нередко более древних редакций житий, чем дошедшие
до нас, они сохраняют в более подлинном виде те или иные факты
из жизни святого, во втором - потому, что даже своими краткими
сведениями о святых, иначе оставшихся бы неизвестными, они рас-
ширяют объем нашей, так сказать, благочестивой просопографии ви-
зантийского общества и значительно увеличивают число культурно-
исторических данных. Древнейшая редакция синаксарей, изданная
11. Dclehaye на основании сирмондовой рукописи и снабженная до-
полнениями по более новым редакциям, являлась одним из самых
ценных источников для предлагаемой работы.26 В синаксарях, особенно
ранних редакций, кроме кратких биографий святых встречаются также
различные прологи или благочестивые сказания с назидательной тен-
денцией, которые, выхватывая свои типы и ситуации непосредственно
из самой действительности, представляют особенно ценный материал
для историка культуры. В них мы читаем о купцах, разоренных
кораблекрушениями, о должниках, засаженных в темницы и спасае-
мых самоотверженными женами, о честных крестьянах и благочести-
вых тружениках-ремесленниках, о блудницах, спасенных подвигами
добра, и т. д. Все эти поучительные рассказы своей краткой безыс-
кусственной формой представляют чрезвычайно приятный контраст
Очерки византийской культуры... Введение 43
со скучной, безвкусной и многословной риторикой, нередко портящей
наиболее содержательные произведения агиографии, и производят
поистине отрадное, освежающее впечатление.
То же самое следует сказать о древних патериках - сборниках
повествований о прославленных подвижниках Египта и Сирии IV —
VI вв., составлявших любимое чтение благочестивых византийцев и
дошедших до нас в массе вариантов и рукописей. Одни из этих
патериков представляют «изречения отцов» (алофЗеуцата), собранные
или в алфавитном порядке по именам этих последних,27 или систе-
матически - по содержанию;28 другие, наоборот, являются собрания-
ми рассказов о самих аскетах, рассказов, весьма богатых культурно-
историческим содержанием. К разряду последнего рода патериков
могут быть отнесены, во-первых, уже упомянутая выше «Религиозная
история» прей. Феодорита, епископа Кирского, написанная в середине
V в.;29 во-вторых, очень популярная на Востоке и на Западе книга
Палладия, си. Еленопольского,, под заглавием «Лавсаик» («Historia
Lausiaca»), составленная около 420 года;30 в-третьих, знаменитый
«Духовный Луг», или «Лимонарь» (Aeipcov), написанный в начале
VII века много странствовавшим палестинским монахом Иоанном Мос-
хом.п Целью Феодорита было собрать рассказы о подвижниках Сирии
и Месопотамии, чтобы «передать потомству об их доблестях, подобно
тому как поэты и трагики запечатлевают подвиги героев и людей,
добровольно переносящих страдания»;32 Палладий написал ряд крат-
ких, но необычайно ярких заметок об египетских подвижниках и
некоторых других лицах конца IV и начала V вв., прославившихся
своею религиозностью, с которыми ему приходилось встречаться (как,
например, с преп. Меланией Младшей), или рассказы, о которых он
слышал; Иоанн Мосх, изъездивший вместе со своим другом софистом
Софронием около 600 года Египет, Синай, Сирию, Малую Азию и
Кипр, собрал массу насыщенных реализмом рассказов об аскетичес-
ких. религиозных и филантропических добродетелях выдающихся
праведников посещенных им стран. Книга Иоанна Мосха является
кулыурно-историческим документом первостепенной важности и в
ряду источников, доставивших материал для настоящего исследования,
она занимает весьма почетное место наравне с наиболее реалистичес-
кими житиями.
Указанием на сииаксарную и патериковую литературу исчерпы-
вается каталогизация византийской агиографии. Как мы видим, нет
ни одного уголка византийского мира, ни одного района византийской
культуры, ни одного слоя византийского общества, который нс оставил
бы следов своего быта в тех или иных житиях, собраниях чудес или
благочестивых легендах. Попробуем теперь расположить перечислен-
ные произведения агиографии хронологически, чтобы посмотреть,
какие периоды византийской жизни особенно полно отражены в столь
богатом агиографическом материале.
А. П. Рудаков
За хронологические пределы собственно византийской культуры
можно принять IV и XII столетия. С одной стороны, соображения
Крумбахера 33 о том, что именно IV, а не VI век (как это полагали
раньше) является начальным столетием византинизма, представляются
неоспоримыми. С другой стороны, чрезвычайное уменьшение терри-
тории византийской культуры при последних Комнинах и насыщение
этой культуры западноевропейскими и турецкими элементами, осо-
бенно возросшее после 1204 года, заставляет видеть в византинизме
Палеологов уже своего рода искусственную реставрацию, скорее ре-
нессанс византинизма, чем самый старый византинизм.
В указанные рамки 900-летнсго периода более или менее чистой
самодовлеющей византийской культуры укладываются в то же время
почти все произведения греческой агиографии, представляющие
историко-культурный интерес. Жития святых и рассказы о чудесах,
способные доставить те или иные бытовые подробности, начинают
появляться лишь с IV века. Лишь с победой христианства стало
возможно мирное существование святых, оставляющее у потомков
богатое фактами воспоминание. Яркость момента мученической кон-
чины перестала заслонять в памяти верующих долгий подвиг предыду-
щей жизни праведника. Все то, что византийская агиография унас-
ледовала от эпохи, предшествующей Константину, все эти много раз
перелагавшиеся и разукрашивавшиеся рассказы о страданиях твердо
исповедывавших Христа мучеников, по большей части совершенно
лишены бытового содержания. Они представляют однообразные про-
токолы судебных допросов, пыток и казней, богато расцвеченные
пылкой религиозной фантазией и конфессиональной риторикой агио-
графа или его «метафраста».34 Точно такой же характер носят и
мученичества эпохи Юлиана и рассказы о мучениях готских или
персидских христиан V и VI вв. Все эти произведения агиографии
по существу неспособны дать нам какие-либо интересные бытовые
подробности. Византийская агиография становится культурно-
историческим источником только тогда, когда мученичество превра-
щается в житие, когда с IV в. появляются настоящие биографии
святых, повествующие об их подвигах веры и любви при жизни, об
их чудесах и исцелениях после кончины.
С другой стороны, в XII в. эта обильная культурно-историческим
содержанием византийская агиография заканчивает свой 900-летний
цикл 35 Даже XI и XII столетия представлены, главным образом, жи-
тиями сицилийских и калабрийских, а не собственно византийских свя-
тых. Что же касается XIII, XIV и XV веков, то они, правда, имеют и
своих святых, и свои жития, но эти святые тесно замыкаются в обите-
лях Афона, а их жития отражают или однообразный монастырский
быт, или бедную жизнь полуславянского одичавшего уголка Македо-
нии, столь мало похожую на прежнюю эллинистически-римскую куль-
туру Византии. Византия Палеологов, сведшаяся к жалкому куску
Очерки византийской культуры... Введение
45
Фракии с полуразрушенным Константинополем, почти не дала
сколько-нибудь важных агиографических произведений, рисующих
жизнь умирающей столицы.36 Латинские погромы и турецкие опусто-
шения как будто умертвили некогда столь деятельный дух гибнущей
культуры и сделали невозможным и появление новых святых, и их про-
славление. Кроме того, если бы мы и хотели воспользоваться для
каких-нибудь целей житиями афонских святых XIII и XIV вв., то на-
толкнулись бы на почти полную неизвестность их в печати 37 и были бы
принуждены довольствоваться краткими пересказами, сделанными по-
новогречески в Meyag crova^apicnriq Дукакиса.
Таким образом, хронологические пределы византийской культуры
довольно близко совпадают с хронологическими пределами агиогра-
фии, являющейся источником для ее изучения. В течение этих 900 лет
агиографическое творчество шло далеко неравномерно. Детальное хро-
нологическое обозрение вышеперечисленных житий, чудес и легенд
даст картину весьма неодинакового распределения их по столетиям.
Как ни утомителен, может быть, будет для читателя этот новый
хронологический обзор, но он должен быть сделан нами как для
более ясного представления об эволюции агиографического творчества
в связи с общим движением культуры, так и потому, что подобный
перечень сам по себе является интересной культурно-исторической
справкой, наглядно, по числу агиографических произведений, позво-
ляя проследить своего рода кривую византийской религиозности с ее
повышениями и понижениями по отдельным столетиям.
Кроме нескольких благочестивых легенд и житий, кроме некоторых
собраний чудес, составлявшихся целыми веками (таковы: жития кипр-
ских святых, написанные Неофитом, жития препп. Нифонта, Афа-
насия Адрамитти некого, Павла и Иоанна пресвитеров, Модеста еп.
Иерусалимского и Марии Антиохийской; собрание чудес мучч. Космы
и Дамиана; легенды об обретениях Главы Иоанна Предтечи, о Кресте
Господнем и о чудесах икон Спасителя и Богородицы), содержание,
а стало быть и возникновение остальных агиографических памятников
легко укладывается в определенные хронологические пределы.
Так, к IV веку, кроме мученичеств Юлианова гонения, относятся
жития святителей: Афанасия Александрийского, Василия Великого,
1ригория Богослова, Амфилохия Иконийского, Мирона Критского и
Маркелла Апамейского; житие константинопольского патриарха Пав-
ла; жития-панегирики, произнесенные Григорием Богословом, Григо-
рием Нисским и Иоанном Златоустом; малоазийские жития препп.
Ипатия Гангрского, Фоки Синопского, Парфения Лампсакского, Ни-
колая Мирликийского, Агапита Синадского, Евсевии Евхаитской и
Маруфы Софанинского; жития херсонских епп. Василия и Капитона;
сирийско-кипрские жития препп. Ефрема Сирина, Епифания Кипр-
ского, Спиридона Тримифунтского и Тихона Амафунтского; пале-
стинско-синайские жития препп. Илариона Великого, Харитона, Мар-
46 А. П. Рудаков
тиниана, Малха и монахов-синаитов; египетские жития препп. Анто-
ния, Пахомия, Онуфрия, Макария, Павла Фивейского, Марка Афин-
ского и Синклитикии Александрийской; наконец, египетская легенда
о Таисии и александрийские чудеса муч. Мины. Просматривая этот
перечень, убеждаемся в сильноти преобладании в религиозной жизни
IV века Сирии и Египта, давших наибольшее число житий. Это
преобладание названных областей в агиографии не только иллюстри-
рует большую интенсивность религиозного чувства на пылком и фа-
натичном Востоке в сравнении с европейскими частями ранневизан-
тийского мира, где еще господствовала старая эллинская вера, но
отмечает и решающее влияние восточных элементов религиозного
настроения — отшельничества и аскетизма — на дальнейший характер
всей византийской религиозности и агиографии. Эта последняя за все
время своего существования почти не выходит за пределы описания
монастырского подвига; почти все ее герои, как и в IV веке, при-
надлежат к монашескому кругу. Исключение составляют лишь жития
столичных патриархов и таких чрезвычайно редких святых из числа
мирян, какими являются Филарет Милостивый, Мария Новая, царицы
Феодора и Феофано.
Преобладание Востока в ранней византийской агиографии под-
тверждает и перечень житий V века. К этому столетию относятся:
сирийские жития препп. Симеона Столпника, Андроника и Афанасии,
Пелагии Антиохийской; палестинские жития препп. Порфирия Газ-
ского, Евфимия Великого, Герасима Иорданского, Анины и мучч.
синаитов; египетские жития препп. Паисия, Пимена, Арсения, Вис-
сариона, Евфросинии, Аполлинарии, Евпраксии Фиваидской и Фео-
доры Александрийской; малоазийские жития препп. Ипатия Руфини-
анского, Авксентия, Вендимиана и Акакия Мелитинского: далее, жи-
тия западных благочестивых аристократов препп. Мелании и Евсевии;
константинопольская легенда о Феодуле Столпнике и константино-
польские жития: патриархов Иоанна Златоуста и Анатолия, препп.
Даниила Столпника, Исаакия, Далмата, Александра и Маркелла Аки-
митов, Маркиана Эконома, Олимпиады диакониссы, Матроны Перг-
ской, Домники, Иоанна Кущника и Дия. Данный перечень не только
указывает на преобладающее значение в византийской религиозности
V в. Палестины и Египта, но также выявляет и значительную роль
самой столицы, как нового центра благочестия. Основываются зна-
менитые константинопольские монастыри; восточные подвижники (Да-
ниил, Дий, Матрона, Александр, Исаакий и Далмат) переселяются
в Константинополь. Все предвещает и грядущую славу «царственного
града», как средоточия византийских святынь, и знаменательное пере-
движение центра тяжести культуры из восточных областей империи
на берега Босфора, и централизацию византинизма в его столице.
К VI столетию относятся: константинопольские жития патриархов
Мины, Евтихия и Иоанна Постника, препп. Сампсона Ксенодоха,
Очерки византийской культуры... Введение
47
gaoa, Наталия и Феодора Хорского; константинопольские легенды о
препп. Ксенофонте и Марии, Евлогии Камнетесе и Анастасии Пат-
рпкии; солунское житие прел. Давида; малоазийские жития препп.
Феодора Сикеота, Авраамия Кратейского и муч. Голиндухи; легенды
о Марии-Марине и Феофиле Экономе; сирийские жития препп. Си-
меона, Столпника-Дивногорца, его матери Марфы и Симеона Юро-
дивого из Эмесы; легенда об Авраамии и Марии; палестинские жития
препп. Саввы Освященного, Феодосия Великого, Феогния Витилий-
ского, Иоанна Молчальника, Кириака, Иакова Постника и Досифея;
александрийское собрание чудес мучч. Кира и Иоанна и аскетическая
легенда о Марии Египетской.
Этот перечень агиографических произведений VI века указывает,
помимо выдающейся роли столицы в религиозной жизни и сосредо-
точия восточного благочестия в Палестине, также и на первое вы-
ступление в агиологии Балканского полуострова с его житием преп.
Давида Солунского.
В VII столетии агиография переживает эпоху упадка. Утрата
Сирии, Палестины и Египта, тяжелое смутное время в столице,
славянские погромы на Балканском полуострове, — все как будто
ослабляет византийскую религиозность. В обществе, занятом внеш-
ними опасностями и внутренними бедствиями, как бы умирает прежний
интерес к религиозной жизни, искание и интерес к подвигу, влечение
к аскезе и монашеству, прославление выдающихся подвижников.
Трулльский собор отмечает глубокое нравственное и религиозное па-
дение империи и возврат к язычеству, еще уцелевшему в жизни и
обычаях народных масс. Самый грядущий рационализм иконоборче-
ства в значительной степени объясняется этим падением высокой рели-
гиозности, которая ознаменовывалась в предшествующие столетия
своими полумистическими влечениями, своим тяготением к монастырю,
своею жаждою самоотречения, своим прославлением лиц, воплотив-
ших идеалы умерщвления плоти и идеалы любви к ближнему. Седьмой
век, точнее даже одна только первая половина его, представлен в
агиографии лишь житиями препп. Максима Исповедника, Алипия
Столпника, Анастасия Перса, Георгия Хозевита, Иоанна Лествичиика
и Иоанна Милостивого; константинопольскими чудесами вмч. Арте-
мия, солунекими чудесами вмч. Димитрия, и константинопольской
легендой о чуде Богородицы при осаде Константинополя аварами.
К VIII веку относятся жития патриархов Германа и Павла, кон-
стантинопольское собрание чудес мучч. Фанурия и Ферапонта Кипр-
ского; критское житие преп. Андрея, афонская легенда о преп. Петре;
черноморские жития препп. Стефана Сурожского, Георгия Амастрид-
ского и Иоанна Готфийского; пафлагонское житие преп. Филарета
Милостивого; сирийские жития препп. Иоанна Дамаскина, Стефана
^авванта и Космы Майюмского; мученичества 60 мучч. иерусалим-
ских, Илии Нового, Вакха и монахов-савваитов; наконец, жития
18
4. II. Рудаков
исповедников, претерпевших гонения за иконы: мучч. константино-
польских, мучч. Феодосии, Андрея Критского, Стефана Нового и
Павла Кайюмского. Из этого перечня явствует, что в VIII веке
византийская религиозность и почитание святых переживают новый
подъем. Завоевание Святой Земли безбожными агарянами, гонения
на христиан от халифов, а еще более, иконоборческое гонение на
православных внутри империи, -- пробудили давно забытую жажду
мученичества и массовое прославление исповедников, стяжавших му-
ченические венцы. Этим объясняется как значительный прирост агио-
графии в VIII и последующем столетиях, так и одностороннее кон-
фессиональное содержание большинства исповеднических житий, де-
лающее их менее интересными, чем следовало бы ожидать, нс только
в бытовом, но даже и в церковно-историческом отношении.
К этим житиям в IX веке принадлежат: биографии патриархов
Тарас и я и Никифора; житие царицы Феодоры; жития препп. Феофана
Исповедника, Феодора, Платона и Николая Студи то в, Михаила Син-
келла, Феофана и Феодора Начертанных, Давида, Симеона и Георгия
Мити л с неких, Никиты М ид и к и некого, Макария Пеликитского и Фео-
филакта Никомидийского. Остальные жития - второй половины IX
столетия - - открывают новую эру в агиографии и по важности своего
культурно-исторического содержания стоят наравне с житиями X века.
Чувствуется, что после долгих политических и религиозных замеша-
тельств наступило, наконец, известное успокоение и обусловленный
им расцвет культуры и мирной религиозности. Место житий, напол-
ненных бурными сценами иконоборческого периода, вероисповедными
тирадами и богословскими диспутами, за которыми исчезал бытовой
фон и интерес к житейской обстановке святого, заступают жития
праведников, долго и мирно совершавших свой смиренный подвиг
веры и любви и оставивших твердую память о массе чисто будничных,
повседневных проявлений своих добродетелей.
К числу таких житий принадлежат: биографии императрицы Фео-
фано и патриархов Мефодия, Игнатия и Антония Кавлея; житие кон-
стантинопольского игумена Иоанна Психаита; жития пелопоннесских
святых: препп. Варвара и Афанасия Мефонского; солунских святых
препп. Феодоры, Иосифа Иеснописца и Григория Дека полита. Далее
идут афонские жития препп. Павла Ксиропотамского и Евфимия Ново-
io; фракийские - препп. Германа Козинитского и Власия Мниха; ост-
ровные препп. Афанасии Эпшской, Даниила Фасосского, Феоктис-
ты Лесбийской; малоазийские препп. Иоан ни кия Великого, Е ветра-
1ия Авгаровского, Антония Нового, Евдокима и мучч. аморийских;
сирийское житие преп. Феодора Эдесского; рассказ о перенесении мо-
щей муч. Евфимии.
Значительный численный перевес житий пелопоннесских, солун-
ских и островных над житиями Малой Азии подтверждает важный
факт упадка культурной жизни в этой области, подверженной посто-
Очерки византийской культуры... Введение 49
явной арабской опасности, и говорит о передвижении центра визан-
тийской жизни в относительно более спокойные, хотя и менее насе-
ленные и богатые, европейские части империи.
Равным образом, агиография X и последующих столетий, за ис-
ключением легендарного жития Димитриана Кипрского и мученичества
Феодора Трапезунтского, сосредоточивается исключительно в столице,
Пелопоннесе, Элладе, Македонии, Фракии, Архипелаге и западном
побережье Малой Азии. Таковы столичные жития X века: препп.
патриарха Евфимия, Андрея Юродивого, Василия Нового, Ирины
игумении и Евфросинии Новой; жития пелопоннесских святых: препп.
Петра Аргивского, Луки Элладского, Марфы Монемвасийской, Ни-
кона Метаноите; македонское житие Фотия Фессалийского; афонские
жития препп. Афанасия Афонского и Евфимия Иверского; фракий-
ские Марии Новой и Евфимия Мадитского; малоазийские --
препп. Луки Столпника, Михаила Малеина, Павла Латрского и Ни-
кифора Милетского. Точно такой же район охватывают и немного-
численные произведения агиографии XI и XII вв. — жития: препп.
Симеона Нового Богослова, Иоанна Постника, Дорофея Фракийского,
Лазаря Галесийского, Мелетия Нового, Кирилла Филеота, Григория
Ассийского и Христодула IIатмосского. Затем, как мы уже говорили,
византийская агиография, за исключением чисто афонской, замирает,
как бы свидетельствуя о том, что ее зарождение, развитие, процветание
и упадок самым жизненным образом связаны с процветанием и упадком
всей византийской культуры.
'Гак можно сгруппировать географически и хронологически агио-
1рафический материал, использованный в данной работе. Перейдем
теперь к общему уяснению условий бытовой содержательности от-
дельных агиографических произведений и степени достоверности со-
общаемых ими культурно-исторических фактов.
Прежде всего следует отметить, что самое состояние изданных
агиографических текстов во многих случаях оказывается неудовле-
творительным. За исключением критических изданий, сделанных или
болландистами (особенно Delehaye и Van den Gheyn’oM), в последних,
сравнительно недавно появившихся томах «Acta Sanctorum» 38 и пе-
риодическом сборнике «Analecta Bollandiana»,3’’ или русскими и ино-
странными филологами-византинистами: Васильевским,40 Помялов-
ским,’1 Пападопулр-Керамевсом,42 Лопаревым,*3 Латышевым,44 Кур-
нем.’'’ Гельцером,40 У зенером,47 Де-Боором,48 L. Petit’oM,49 Van den
Ven‘ом "° и Vogt’oM,'1 - значительное большинство остальных житий
мы имеем или в старинных публикациях по случайно доступному
тексту, принадлежащих богословам XVII и XVIII вв./2 или, что еще
Досаднее, в одних латинских переводах, которыми довольствовались
первые болландисты, и которые далеко не все пополнены изданием
своих греческих подлинников в приложениях к позднейшим перепе-
чаткам соответствующих томов «Acta Sanctorum».5, Далее, следует
50 А. П. Рудаков
отнести к разряду малоудовлетворительных все издания и перепечатки
/Китий в патрологии Миня, преследовавшей цели возможно скорейшего
полного издания богословской литературы, без особенного внимания
к качеству самих текстов.>л Наконец, значительных и существенных
исправлений могут потребовать жития, изданные, так сказать, спешно,
с намерением поскорее познакомить ученую публику с неизвестными
дотоле сокровищами агиографии, причем не было возможности при-
нять во внимание разночтения других рукописей и произвести более
или менее серьезную критику текста. К таким изданиям относятся:
сборник «MvripeFa ауюХоуиса» Феофила Иоанну, жития Феодоры
Солунской и Евфимия Мадитского, изданные архиепископом Арсе-
нием, жития Христодула Патмосского, изданные Сакеллионом, и др.
Малоисправное состояние агиографических текстов иногда пред-
ставляет серьезные затруднения при пользовании ими. Конечно, если
понимание фактов, сообщаемых житием, зависит не от отдельных
слов, то ошибочное чтение этих последних мало значит в общей
вразумительности контекста. Но иногда исследователю приходится
наталкиваться и на такие места источника, где одно слово может
значить все, и где это слово -• какой-нибудь terminus technicus —
как раз явно искажено и изменено до неузнаваемости. Тогда становится
ясным, как может обесценивать даже очень важный агиографический
материал его поверхностное чтение и небрежное издание, и ощущается
настоятельная потребность в критической обработке, по крайней мере,
наиболее важных памятников агиографии, обработке, которая бы
предоставила исследователю все средства самостоятельно разбираться
в запутанных местах текста.
Но как бы ни плохо обстояло иногда дело с изданными греческими
житиями, особенное затруднение ждет историка, когда ему приходится
пользоваться не самими подлинниками, пока еще неизданными или
неизвестными вовсе, а заменяющими их переводами и изложениями.
В этом случае совершенно невозможно доверять каждому слову ис-
точника и остается брать лишь общий смысл сообщаемого, жертвуя
яркостью выражений оригинала, с трудом угадываемых по переводу.
Так. в данном исследовании пришлось ограничиться славянскими
переводами житий препп. Алипия Столпника, Нифонта, Спиридона
Тримифу нтского,55 Власия Мниха, Акакия Мелитинского и Петра
Афонского;56 латинскими переводами житий препп. Аполлинарии,
Александра Акимита и Афанасии Эгинской; старинной латинской
версией рассказа о перенесении мощей муч. Анастасия Перса; извле-
чениями из житий препп. Марии Новой и Кирилла Филеота; ново-
греческими пересказами (у Дукакиса) житий препп. Евфимия Ивер-
ского, Даниила Фасосского и Григория Ассийского.
И все же, как ни досадно это плохое состояние значительной
части изданных агиографических текстов, оно не должно считаться
препятствием, которое делало бы культурно-исторический анализ агио-
Очерки византийской культуры... Введение 51
графин преждевременным. Надо считаться с тем, что изучение агио-
графической литературы находится ещ*> в столь зачаточной стадии,
ее обильные культурно-исторические данные еще до такой степени
не затронуты и не привлечены в качестве исторического материала,
что было бы странным лишать себя долее этого столь важного ис-
точника единственно вследствие, если можно так выразиться, фило-
логической придирчивости. Мы знаем о Византии еще слишком мало,
нуждаемся еще в слишком общем абрисе ее быта, чтобы ставить свои,
по необходимости, предварительные и общие построения в зависимость
от безукоризненного чтения отдельных мест источника. Нужно принять
во внимание самый массовый характер этого последнего, нужно до-
верять ему в его целом, памятуя, что отдельные случайные ошибки
с избытком покрываются общей убедительностью впечатления, выно-
симого из чтения всей житийной литературы. Современные византи-
нисты находятся приблизительно в положении филологов XVII и
XVIII вв., которые, обладая порою самыми примитивными изданиями
классических писателей, с большим искусством пользовались ими и
сумели создать основы науки о классических древностях. На них
лежит обязанность не оставлять долее втуне богатое, хотя бы и
несовершенное собрание изданной византийской агиографии. Они име-
ют полную возможность на основании ее произведений построить
начала науки о византийских древностях и византийской культуре,
предоставляя будущему, как излишнюю пока роскошь, и более тща-
тельные издания памятников, и более кропотливые исследования раз-
личных деталей.
Коснувшись состояния агиографических текстов, послуживших
материалом для предлагаемой работы, перейдем к характеристике
содержания и формы самих агиографических произведений с целью
очертить общие условия их содержательности в качестве культурно-
исторических источников.
Исключая надгробные панегирики, представляющие ряд непосред-
ственных воспоминаний об усопшем, разукрашенных риторикой,57
исключая собрания чудес, записывавшихся или современниками,58 или
позднейшими собирателями письменных и устных преданий о чуде-
сах/9 исключая благочестивые сказания, о генезисе которых говори-
лось выше, - весь прочий агиографический материал может быть
расчленен на три основные группы. Первую -- составят собственно
жития (plot каСлоЛлте'нхО, -- более или менее обширные биографии
святых, написанные с известными агиографическими приемами и
предназначенные для поучительного чтения; вторую - образуют си-
наксари, - краткие биографии с указанием основных подвигов и
заслуг святых, читаемые во время служб этим последним; в третью -
войдут жития-иолж/лы, или знко.чии, произносившиеся в церквах во
время особенно торжественных празднований святому. Главную массу
венографии составляют собственно жития, которых можно насчитать
У2 А. П. Рудаков
до 160. В то же время они являются и основой всех остальных
агиографических произведений. Синаксари обычно можно рассматри-
вать, как сокращения известных нам или же недошедших до нас
житий; похвалы-энкомии тоже черпают свои факты или непосредст-
венно из житии, или, в случае их утраты, из заменяющих их синак-
сарей.
Но, являясь основным источником культурно-исторических извес-
тий, доставляемых нам агиографией, собственно жития представля-
ются далеко неоднородными произведениями с далеко неодинаковой
степенью ценности. Наибольшей содержательностью и достоверностью,
конечно, обладают жития, написанные непосредственно учеником или
преемником святого, бывшими личными свидетелями его жизни и
слышавшими рассказы о ней непосредственно от учителя. Важнейшими
из таких житий, которых можно насчитать до 15, являются жития
крепи. Порфирия Газского, Даниила Столпника, Епифания Кипрско-
го, патриарха Евтихия, Феодора Сикеота, Иосифа Песнописца, Ни-
киты Мидикийского. Евфимия Нового, Иоанникия Великого, Афа-
насия Афонского, Михаила Маленна, Андрея Юродивого, Василия
Нового, Никона Метаноите и Лазаря Галесийского.
Почти столь же ценны жития, составленные если не учеником,
то, по крайней мере, младшим современником святого, .много и живо
помнившим о нем, имевшим возможность слышать рассказы людей,
близко стоявших к нему, или, наконец, пользовавшимся записями
отдельных эпизодов его жизни и совершенных им чудес. Таких житий
мы имеем 75, причем самыми выдающимися из них являются жития:
препп. Илариона Великого, Мелании Младшей, Василия Великого,
Анксентия, Кириака Отшельника, Матроны Пергской, Евфимия Ве-
ликого, Саввы Освященного, Николая Чудотворца-Сионита, Симеона
Столпника-Дивногорца, Симеона Юродивого, Иоанна Милостивого,
Стефана Нового, Филарета Милостивого, патриархов Тарасия, Ни-
кифора, Мефодия, Игнатия, Антония Кавлея и Евфимия, препп.
Феодора Студита, Давида, Симеона и Георгия Митиленских, Георгия
Амастридского, Григория Декаполита, Иоанна Психаита, Евстратия
Авгаровского, Афанасии Эгинской, Феодоры Солунской, Антония
Нового, цариц - Феодоры и Феофано, препп. Марии Новой, Луки
Столпника, Павла Латрского, Никифора Милетского, Луки Эллад-
ского, Мелетия Нового, Христодула Патмосского и Кирилла Филеота.
Третье место по своей содержательности и достоверности займут
жития несовременные, составленные значительное время спустя после
кончины святого на основании письменных или устных традиций о нем.
Несовременные жития распадаются, в свою очередь, на две группы.
В первую из них должны быть отнесены те, - числом до 30, - кото-
рые представляют лишь простую переделку, простой пересказ -- мета-
фразу старинных современных житий, сделанную с литературными це-
лями. Сюда относятся: житие преп. Ипатия Руфинианского, житие Си-
Очерки византийской кулг»туры... Введение 53
меона Столпника-Дивногорца, составленное Никифором Магистром,
житие Евфросинии Новой, написанное Никифором Ксанфопулом, а
главное все те «метафразы» старинных мученичеств и житий в рито-
рическом стиле X века, которые частью действительно принадлежат,
частью приписываются перу знаменитого Симеона Метафраста.60
Сравнивая переработки Матафраста с дошедшими до нас ориги-
налами, мы убеждаемся, что «метафраза» касалась почти исключи-
тельно формы изложения и не затрагивала содержания жития. Со-
держание обыкновенно очень точно передано в новой редакции, и
это обстоятельство достаточно определенно решает в положительном
смысле вопрос о достоверности известий не только метафрастовых,
но, по аналогии с ними, и других несовременных житий, являющихся
литературной обработкой недошедших до нас оригиналов.
В другую группу должно отнести несовременные жития, заново
составленные значительное время спустя после святого на основании
письменных источников или устной традиции. Подобных житий мы
имеем около 40. Как и следует ожидать, большинство их чрезвычайно
бедно биографическими фактами и в сущности приближается к типу
кратких синаксариых известий, лишь богато разукрашенных много-
словной, прославляющей святого, риторикой. Только немногие из
этих житий основаны на более или менее богатой местной традиции
преданий и легенд о глубоко запавшем в народную память праведнике,
и еще меньшая часть имеет в числе своих источников какие-нибудь
древние записи. К подобным житиям принадлежит, например, био-
графия преп. Спиридона еп. Тримифунтского, современника импера-
тора Констанция, написанная почти три века спустя, в эпоху персид-
ского нападения на Египет, Феодором, еп. Пафосским. В основе ее
лежит краткое древнее житие, составленное учеником святого. К этому
первоначальному ядру, которое, вероятно, сообщало только самые
общие факты из жизни св. Спиридона, Феодор присоединил ряд
преданий, которые он узнал в Тримифунте, «прилежно вопрошая о
святом некоего древнего старца, который в свою очередь слышал эти
рассказы от прежде живших стариков». Далее, автор воспользовался
сообщением церковной истории Сократа Схоластика и александрий-
ским преданием о посещении преподобным египетской столицы, а в
заключение присоединил повествования о чудесах, совершенных св.
Спиридоном уже в недавнее время.61 Мы нарочно остановились на
Житии преп. Спиридона, чтобы показать, как могли составляться
поздние, несовременные, но достаточно осведомленные жития, воз-
никшие путем распространения добавочными сообщениями основного
краткого сказания. В этом отношении к житию преп. Спиридона
следует приравнять: биографию преп. Сампсона Ксенодоха, состав-
ленную Симеоном Метафрастом 400 лет спустя после святого по
Краткому древнему житию и рассказам о современных автору чудесах,62
а затем жития препп. Агапита Синадского, Олимпиады диакониссы,
54 А. П. Рудаков
Герасима Иорданского, Маркелла Акимита и Маркиана Эконома.
Наконец, к этому же разряду житий, представляющих позднюю запись
богатой устной традиции о святом, следует отнести и те из энкомий-
похвал, которые по богатству содержания отличаются от обычного
типа бессодержательных энкомий. Таковы: похвала Евстафия Солун-
ского преп. Филофею Опсикианскому, анонимная энкомия преп. Фо-
тию Фессалийскому, похвала Георгия Кипрского преп. Евфимию еп.
Мадитскому и столь ценная для истории константинопольского мо-
нашества энкомия патриарха Каллиста преп. Иоанну Постнику, игу-
мену монастыря Петры.
Однако, лишь меньшая часть несовременных житий, не представля-
ющих из себя «метафраз», является закреплением более или менее до-
стоверных преданий о святом. Большинство имеет содержание или
очень скудное, или легендарное. Так, в основе весьма риторичных жи-
тий мучеников при Юлиане лежат, как уже говорилось выше, очень
краткие протоколы допроса и казни или же общие церковно-
исторические воспоминания. Так, в биографии константинопольского
патриарха IV в. - Павла, написанной пять столетий спустя, и житиях
игуменов Исаакия и Далмата скудные биографические данные обильно
возмещены подробными рассказами из церковной истории их времени.
Так, вследствие краткости устного или письменного предания жития
некоторых исповедников из эпохи иконоборства (мучч. константино-
польских, муч. Феодосии, муч. Андрея Критского и Павла Кайюмско-
го, преп. Феофилакта Никомидийского) превращаются в риторический
рассказ о «звероименитых царях» и их богопротивной ереси, против
которой святые произносят длинные филиппики. Прочие несовремен-
ные жития или заключают всего несколько данных о святом (таковы,
например: жития препп. Домники-игумении, Германа Козинитского,
Николая Студита, Андрея Критского, Марфы Монемвасийской и
Ирины-игумении), или же имеют в основе какое-нибудь полупрсдание,
полулегенду, сильно видоизмененную позднейшими наслоениями
(таковы, например: жития препп. Ипатия Гангрского, Мартиниана
Палестинского, Тихона Амафунтского, Давида Солунского, Модеста
сп. Иерусалимского и Иоанна Дамаскина). При всей своей ценности
для характеристики какой-нибудь стороны быта, они уже почти не мо-
гут считаться житиями-биографиями и очень сближаются с теми благо-
честивыми легендами, которые мы выделили выше в особый разряд
агиографии.
Обозрев различные формы житий в собственном смысле слова,
мы лишь вкратце можем коснуться синаксарей и энкомий. Фактическое
содержание и тех и других приблизительно одинаково: и синаксари
и энкомии сообщают только о самых важных событиях из жизни
святого, о самых ярких проявлениях его добродетелей. Но в то время
как синаксари, являясь по большей части сокращением подробных
житий, так сказать, концентрируют содержание этих последних, удер-
Очерки византийской культуры... Введение
ясивают нередко очень живые бытовые черточки оригинала и своей
беспритязательной! краткой формой выявляют хотя бы отчасти инди-
вид\-альный облик святого, - энкомии-похвалы, наоборот, избегают
всего слишком реалистического и обезличивают своего героя приме-
нением шаблонной агиографической схемы и цветистой агиографи-
ческой риторики. Авторы энкомий обычно так мало знают о святых,
похвалы которым они произносят, что по необходимости должны
говорить слишком обще и многоречиво, единственно ради того, чтобы
сказать что-нибудь, чтобы как-нибудь заполнить установленный агио-
графический трафарет. Таковыми риторичными и почти бессодержа-
тельными, как в собственно историческом, так и в бытовом отношении,
похвалами являются: похвала прей. Патапию, составленная Андреем
Критским, похвалы Иоанна Евхаитского препп. Евсевии Евхаитской
г. Вару Константинопольскому и похвальные слова Константина Ак-
ронолита препп. Афанасию Адрамиттийскому, Феодосии Константи-
нопольской и Варвару Этолийскому.
Из всего сказанного явствует, что первым условием, определяющим
большую или меньшую содержательность житий в качестве культурно-
исторического источника, является большая или меньшая современ-
ность жития. Чем время его написания ближе ко времени жизни
святого, тем оно осведомленнее, тем более сохраняет фактов из жизни
последнего, тем подлиннее выявляет его облик на фоне различных
житейских отношений. Самыми содержательными и богатыми быто-
выми подробностями могут быть названы жития, написанные учени-
ками и сподвижниками святых: за ними следуют жития, составленные
младшими современниками; далее идут жития-метафразы; наконец,
уже* должны быть названы жития и похвалы, составленные целые
столетия спустя после святого и обычно знающие лишь самые основные
события из его жизни. В этих житиях, принужденных возмещать
недостающий материал сочинительством и риторикой, и проявляется,
главным образом, влияние тех агиографических схем и шаблонов,
которые столь хорошо и последовательно изображены в исследовании
X. М. Лопарева. Здесь обычно расцветает во всем блеске и пышности
та. если так можно выразиться, агиографическая бутафория, которая
превращает индивидуальный образ в агиологический тип. Здесь с
обычным многословием выхваляется и родина святого, и знатность,
и добродетели его родителей, и чудесное предвозвещение рождения,
и детские проявления будущей святости, и подвиги юноши, отмечен-
ного Божиим перстом, и его искушения, и его бесповоротное вступ-
•тение на путь спасения под влиянием известных слов Св. Писания.
Конечно, следы агиографических приемов можно проследить и в
<«амых достоверных житиях: укажу, например, на чудесное предска-
зание рождения святого в житиях Симеона Столпника и Стефана
Нового, на особенные, дивные способности мальчика к учению в
житиях Феодора Сикеота и Феодора Эдесского, на решение преп.
56' Л. П. Рудиков
Кириака оставить мир, когда он услышал соответственные слова
Евангелия, и т. д., •• но во всех этих житиях, написанных под
впечатлением еще памятной действительности, влияние агиографичес-
кого шаблона не может идти далеко и ограничивается лишь малоиз-
вестными юными годами святого, уступая место самым реальным
подробностям, когда изложение достигает его позднейшей жизни. То
же самое следует сказать и о рассказах о различных чудесных виде-
ниях, откровениях и- пророчествах, которые играют столь видную
роль в составе тех или иных житий. Эти рассказы являются лишь
эпизодами, мало влияющими на общий реалистический характер таких
произведений, как, например, жития Андрея Юродивого или Василия
Нового. Их можно рассматривать, как своего рода уступку опреде-
ленной литературной форме, и если подозрительный скептицизм со-
временного исследователя пытается на основании их делать заключе-
ния о фантастичности содержания самих житий, то подобные заклю-
чения говорят лишь о неспособности понять особенности агиографи-
ческой формы, равнявшей в глазах агиографа и его ч и тате л ей бла-
гочестивое Dichtung с реалистической Wahrhcit.
Итак, первым условием, определяющим большую или меньшую
бытовую содержательность жития, является его современность эпохе,
в которую жил святой. Второе условие заключается в характере
деятельности святого. Жития, герои которых были выдающимися
деятелями церковной истории, например, столичными патриархами
или мучениками вероисповедных гонений, - при всей их важности
для истории церковных событий, имеют гораздо меньшую культурно-
историческую ценность, чем жития подвижников, не облеченных важ-
ным саном и не украшенных мученическим венцом. В биографиях
видных церковных деятелей главную роль по необходимости играет
официальная сторона религиозной жизни, а сами биографии нередко
пропитаны фимиамом пристрастия и лести; в житиях исповедников
главное место занимает рассказ о страданиях за веру, и изложение
чересчур загромождено конфессиональной риторикой. И те и другие
мало интересуются обычным будничным фоном жизни, который как
раз и дорог для историка культуры и быта.63
Иное представляют жития, героем которых является скромный
провинциальный иерарх или смиренный подвижник, стремившийся
где-нибудь в отдаленном углу империи или в простонародных кругах
общества выполнять свое Божье дело. Его известность и слава созда-
вались постепенно, подвигом целой жизни. Рассказы окружающих,
народная молва и память потомства хранили многочисленные мелкие,
так сказать, будничные проявления добродетелей святого, из которых
понемногу складывались его известность и его прославление. Оттого
жития подобных святых так богаты рассказами, ярко рисующими
среду и быт, в которых подвизались эти святые; оттого они содержат
упоминания о многочисленных лицах, с которыми сталкивались их
Очерки византийской культуры... Введение 57
герои; оттого каждое из этих лиц выступает перед ними со своими
житейскими горем и радостями, со своими нуждами и заботами,
словом, со своей определенной социально-бытовой физиономией.
Таковы жития препп. Ипатия Руфинианского, Спиридона Тримифунт-
cKOi'o, Авксентия, Александра Акимита, Даниила Столпника, Феодора
Сикеота, Иоанна Милостивого, Евстратия Авгаровского, Иоанникия
Великого, Луки Элладского, Никона Метаноите, Андрея и Симеона
Юродивых, Василия Нового, Лазаря Галесийского, Христодула Пат-
мосского и других, если можно так выразиться, народных святых
Византии. Многие места из этих житий, а некоторые жития и все
целиком, как например, знаменитое житие Филарета Милостивого,
являклся настоящими бытовыми повестями, почти заменяющими от-
с\четкие специальных произведений этого рода в византийской куль-
туре.
В ряд с ними могут быть поставлены лишь благочестивые сказания,
пагериковые рассказы и собрания чудес популярнейших византийских
святых. Не повторяя сказанного выше о первых двух из названных
форм агиографии, отметим лишь то, что рассказы о различного рода
исцелениях, совершенных мощами мучч. Мины, Кира и Иоанна,
Артемия, Космы и Дамиана, представляют первоклассный источник
для познания обстановки и быта различных слоев византийского
общества.
Третьим условием, определяющим культурно-историческую цен-
ность житий, является литературный прием агиографа и стиль, в
котором выдержано житие. Как отметил уже Ehrhard, риторические
жития IX и X вв., представляющие искусственные литературные
произведения, вышедшие из-под пера риторически и стилистически
образованных авторов, для удовлетворения требованиям образованного
общества с его классическими вкусами, имеют меньшую культурно-
историческую ценность, чем жития народные. В них по преимуществу
господствуют агиографические схемы, и их герои, говоря словами
Ehrhard’a, «erstrahlen in einen himmlischen Glanz, dcr den historischen
Hintergrund nicht bloss verklart, sondcrn sogar ganz ver\vischt».M Bee
характерное, все типично индивидуальное, все не укладывающееся в
рамки общепринятого трафарета устранено. Нигде ничего шерохова-
того и жизненного! Все выглажено и как бы обезличено. Святой
«еряет свою индивидуальность и превращается в условный агиогра-
фический тип; все, что приходит в соприкосновение с ним, становится
безжизненной стереотипной декорацией религиозного подвижничества.
Многословие, фигуральные описания и безудержный эвфемизм почти
Уничтожают всякий местный и временной колорит и оставляют лишь
(,амые общие очертания от той действительности, в которой жил и
Подвизался святой. Типичнейшим примером подобных риторических
Житий являются жития патриарха Игнатия, преп. Евдокима и Георгия
(,п. Амастридского, написанные знаменитым ритором конца XI века -
58 А. Л. Рудаков
Никитою-Давидом Пафлагонским, затем, жития патриархов Тарасия,
и Никифора, с их чисто классическим стилем, принадлежащие перу
диакона Игнатия, воспитанника классической школы в Константино»
поле.65
Иным характером отличаются жития народные, написанные для
чтения и понимания широких народных масс: «Sie sind einfach und
schlicht geschrieben, — говорит Ehrhardt, - und gefallen sich besonders
in der Erzahlung von Wundergeschichten... In der Regel stammen sie
jedoch nicht aus den Volkskreisen selbst; sie warden auch von Gebildeten
geschrieben, die aber einen offenen Sinn fur die Bediirfuisse des Volkes
hatten».66 Самым ярким примером этих житий являются биографии
Симеона Юродивого из Эмесы и Иоанна Милостивого, патриарха
Александрийского, написанные Леонтием еп. Неапольским на Кипре.
Автор имел в виду написать поучительные рассказы о святых,
которые бы мог читать с интересом простой грамотный народ. Нигде
в его житиях мы ие встречаемся с пустой и утомительной риторикой,
которою щеголяли перед своими читателями изысканные агиографы-
стилисты: нигде не наталкиваемся на голословные поучения и нази-
дания. на схематизированные по агиографическому трафарету и обес-
цвеченные добродетели. Герои житий Леонтия выступают перед нами,
как определенные живые характеры, которые, помимо своих досто-
инств, имеют и свои, непонятные с обычной точки зрения, странности,
например, юродства св Симеона на улицах Эмесы. Образы святых
не тонут среди моря общих пышных фраз, прославляющих их подвиги;
наоборот, все время святые окружены шумом и суетою кипучей
народной жизни. Их добродетели все время иллюстрируются расска-
зами или анекдотами о том или ином случае из житейской практики;
они постоянно приходят в соприкосновение с многочисленными ли-
цами, очерченными вполне реалистическими чертами. Народные жития
Леонтия полны самым ярким, иногда даже довольно рискованным
реализмом и неустрашимо рисуют все подробности действительности.
Так, в житии преп. Симеона Юродивого мастерски набросана картина
восточного города с его банями, ипподромом, театрами, лавками,
кабачками, школами и мастерскими; с его ремесленниками, трактир-
щиками, актерами, нищими и проститутками. Тонкое чутье подсказало
автору, что этот реализм не только не ослабит ореола святости,
окружающего его героев, но, наоборот, особенно жизненно оттенит
значение святых, или как мирских печальников и народных заступ-
ников (Иоанн Милостивый), или как бедняков, сознательно разде-
ляющих нужду и скорбь убогого народного существования (Симеон
Юродивый).
Самый язык Леонтиевых житий выгодно отличается от вылощен-
ного, классически безупречного и стереотипно бесцветного стиля ри-
горизирующей агиографии. Этот язык, как замечает Gelzer, есть
«Vulgargriechische der damaligen Ungangssprachc». Он содержит много-
Очерки византийской культуры... Введение 59
чИсленные варварские и латинские слова — verba castrensia, — столь
сближающие жития Леонтия с другим драгоценным народно*
1итературным памятником раннего византинизма — хроникой Мала-
ibi.6' Этими же достоинствами в различной степени обладают и другие
жития, авторы которых имели в виду не читателя, прошедшего школу
классического стиля и агиографической риторики, а широкие слои
грамотного и читающего византийского общества. Таковы, во-первых,
все благочестивые легенды, все синаксарные и патериковые сказания,
нередко представляющие из себя, как уже указано выше, прекрасные
нравоучительные новеллы, сюжеты которых выхвачены прямо из
жизни и рассказаны простым и лаконичным языком. Таковы, во-
вторых, жития препп. Андрея Юродивого и Василия Нового, запе-
чатленные резким натурализмом и ярко рисующие быт миллионной
византийской столицы с ее рынками, улицами, лавками, мастерскими,
кабачками и даже публичными домами. Авторы этих житий не брез-
гуют самою пошлою действительностью, чтобы на ее фоне выявить
образ святого. С видимою любовью, разделяя народную наблюдатель-
ность и вкус к реализму, они рисуют все детали этой действительности,
собирая, таким образом, неоценимый материал для историка визан-
тийской культуры. Равным образом, простым и общедоступным язы-
ком, повествует писатель жития преп. Филарета Милостивого о кресть-
яне ком житье-бытье обедневшего пафл агоне кого помещика и его убо-
гих односельчан. Вместо общих и тусклых фраз о бесконечном
милосердии святого, без которых не обошелся бы образованный агио-
граф-стилист, мы имеем перед собою беспритязательный рассказ о
конкретных проявлениях этого милосердия и вычитываем из жития
массу драгоценных бытовых подробностей, изложенных простым на-
родным языком.
Говоря о большей или меньшей ценности агиографических памят-
ников, как культурно-исторических источников, и поставив богатство
их бытового содержания в зависимость от трех условий, -- современ-
ности жития, неофициального характера деятельности святого и чуж-
дого агиографической риторики изложения, — мы до сих пор еще не
ставили вопроса о самой достоверности фактов, сообщаемых агиогра-
фической литературой. Дело в том, что когда идет речь об оценке
литературного произведения в качестве материала для характеристики
изображенных в нем среды и быта, то вопрос о достоверности источ-
ника имеет совсем другой смысл, чем обычно. Как культурно-
исторический источник, всякое, даже вполне фантастичное по своей
«фабуле, произведение может иметь, говоря словами Я. Буркгардта,
«primum gradum certitudinis». Бытовые черты житийного повествова-
ния стоят вне круга намеренного и сознательного, того, что автор
Жития мог исказить, о чем он мог бы предумышленно умолчать. Они
являются основными, невольными и неизбежными элементами рас-
сказа; они вкраплены в изложение в силу своей повседневности,
(iO Я. П. Рудаков
будничност» и обычности в той среде, где жил герой жития и где
житие писалось. Нам нет дела до того, был или нет в действительности
случай, о котором рассказывает агиограф; для пас важно лишь то,
что в представлении последнего этот случай является обычным жиз-
ненным явлением, который вполне мог иметь место. Бытовой фон
житий по необходимости складывается из обломков действительности,
такой, какою она бывала, и задачей исследователя является извлечение
этих обломков из агиографического рассказа, для создания которого
они были применены. Вообще говоря, доказывать, что литературные
произведения вроде даже совершенно фантастических по фабуле по-
честей. рассказов и новелл, герои и обстановка которых взяты из
определенной среды, могут являться культурно-историческим источ-
ником, - было бы трюизмом. Onus probandi лежит на том, кто стал
бы утверждать противное, кто захотел бы спорить против очевидности,
забывая, что целые культуры древности и средневековья изучались
и изучаются на основании одних поэтических произведений, имеющих
несравненно более скудную историческую подкладку, чем иные из
византийских житий и легенд.
Вопрос о культурно-исторической достоверности агиографии может
иметь место лишь по отношению к тем житиям, которые или пред-
ставляют метафразу более древних житий, или написаны значительное
время спустя после жизни святого. Но и в данном случае, это не
столько вопрос о достоверности, сколько проблема о разделении куль-
турно-исторических наслоений, об отграничении бытовых черт основ-
ного предания, основного жития от бытовых подробностей, внесенных
составителем или метафрастом.
В общем смысле эта проблема нс может быть разрешена; каждый
отдельный бытовой факт позднего жития или метафразы может воз-
буждать вполне законные сомнения у исследователя, желающего при-
урочить его к определенному хронологическому моменту. По есть все
основания полагать, что мы не много сделаем ошибок в своей
культурно-исторической характеристике, даже и не производя деталь-
ного хронологического приурочения бытовых подробностей агиогра-
фического рассказа.
Византийские метафрасты, обрабатывая старые тексты, касались
не столько содержания, сколько самой словесной формы, на которую
они стремились наложить известный литературный стиль. Бытовой
фон жития, лежавший вне интересов как самого автора, так и мета-
фраста, удерживался в общих чертах и в метафразе, а, вместе с тем,
сохранялись и его бытовые подробности, особенно если сохранение
их не зависело от отдельных слов и специальных терминов, могущих
быть измененными в процессе метафразы.
С житиями, написанными значительное время спустя после эпохи
жизни святого, дело обстоит несколько иначе. Бытовой фон этих
житий может быть всецело современен составителю. До него могли
Очерки византийской культуры... Введение 61
дойти лишь самые общие предания о каком-либо случае из жизни
святого, о каком-либо чуде, происшедшем в стародавние времена,
излагая которые, он мог воспользоваться живыми чертами современной
ем\- обстановки и, таким образом, создать целый бытовой эпизод по
скудной легендарной фабуле основного предания. Поэтому при поль-
зовании позднейшими житиями, которые, тем не менее, обладают
ярким бытовым фоном, следует быть особенно осторожным и не идти
далеко в интенсивности анализа бытовых известий, могущих пред-
ставлять результат последовательных наслоений.
Впрочем, одна важная особенность византийской культуры дает
нам основание думать, что даже при полной невозможности приурочить
хронологически происхождение того или иного культурно-историчес-
кого известия, мы можем рассчитывать на известную пригодность его
при характеристике византийской культуры в ее целом.
Как уже отмечалось выше, византийская культура принадлежит к
числу необычайно устойчивых, веками сложившихся и на целые века
застывших в своем своеобразном совершенстве культур. Византия,
представляющая исчерпывающий синтез высоких античных цивилиза-
ций, из которых каждая издавна органически срослась с неизменными
географическими, этническими и бытовыми условиями; Византия -
.часледница высших культурных приобретений Востока, эллинизма и
Рима стояла со своей разработанной и утонченной культурой само-
довлеюще одиноко среди окружающего варварского мира. Византия
была столь застрахована от возможности каких бы то ни было корен-
ных воздействий со стороны более высокой цивилизации, что к ней
почти не применимы те представления о непрерывной культурной эво-
люции, к каким приучает нас гибкость современных экономических, со-
циальных и международных отношений. Византийская культура не
эволюционировала, в обычном смысле этого слова, так как не имела
для этого ни внутренних творческих сил, ни внешних культурных вли-
яний и воздействий. Этот запоздалый анахронизм эллинистически-
римской цивилизации медленно умирал, утрачивая член за членом, но
по-прежнему до самой смерти храня и в политике, и в быту, и в литера-
туре, и в искусстве свои старинные принципы и традиции. Вчитываясь
в литературные памятники Византии, мы выносим впечатление глубо-
кой органической цельности византинизма на протяжении целых веков
и невольно склоняемся к убеждению в возможности рисовать общую
картину этого устойчивого культурно-исторического типа на основании
известий с различными хронологическими датами. Поэтому, соблюдая
вышеуказанную предосторожность, мы с полным правом можем поль-
зоваться даже теми поздними житиями и метафразами, в которых, не-
гомненио, имеется известное наслоение бытовых подробностей, и не от-
казывать им в степени достоверности, вполне достаточной для общей
характеристики византинизма.
62 А. П. Рудаков
Чтобы окончательно порешить основные методологические вопросы
предлагаемого исследования, следует сказать несколько слов о самом
порядке использования культурно-исторического материала агиогра-
фии.
Изучение бытовых известий, доставляемых ею, удобнее всего про-
изводить в систематическом порядке, соответственно различным сто-
ронам византийской культуры. Ни хронологическое использование
житийной литературы, ни изучение ее бытовых известий в пределах
отдельных Ж1ПИЙ, не могут быть применены с тем же успехом.
С одной стороны, тождественность материала, характеризующего
культуру, в существенном неизменную в течение целых веков, заста-
вила бы нас, желающих проверить и уяснить его свидетельствами
других источников, прибегать при подобном хронологическом обзоре
к частым и ненужным повторениям, а с другой стороны, данные
житий, относящиеся к какой-нибудь одной стороне быта, взаимно
уясняющие и подкрепляющие друг друга при их систематическом
сопоставлении, оказались бы в противном случае разъединенными и
потеряли значительную долю своей убедительности. Мы еще слишком
мало знаем о византийской культуре, чтобы с самого начала затруднять
себя ее периодизацией, и слишком еще нуждаемся в уяснении ее
идеального типа, чтобы ослаблять яркость своей характеристики,
следя за сто реальными вариациями по столетиям. Предложение
Diehl’a изучать внутреннюю историю Византии в рамках отдельных
царствований,68 должно неизбежно привести к опасности утратить
понимание целого, так как невозможно составить правильных воззре-
ний на какую-либо сторону культурной жизни, искусственно отгра-
ничивая себя изучением ее проявлений в определенный узки)'! период,
и забывая, что самая неподвижность византийского «milieu» дает
прекрасный случай пополнять показания одного источника сообще-
ниями другого, хотя бы и несовременного ему.
Исходя из подобных соображений и располагая культурно-
исторический материал агиографии ио определенным систематическим
рубрикам, мы будем иметь удовольствие видеть, что внутри этих
рубрик данные отдельных произведений агиографической литературы
складываются в цельную, определенную и убедительную картину.
Проверенные и пополненные показаниями других источников, эти
картины различных сторон византийской культуры неоспоримо сви-
детельствуют о высокой ценности агиографии в качестве бытового
материала и являются в то же время наилучшим ответом на возра-
жения, которые могли бы быть предъявлены к ней. Конечно, наше
использование агиографических данных нельзя назвать ни вполне
исчерпывающим, ни досгаточно интенсивным. Болес внимательное
чтение житийной литературы может открыть не одно известие, почему-
либо ускользнувшее от внимания теперь; новые точки зрения способны
сделать ясными те или иные показания, которые как сомнительные
Очерки византийской культуры... Введение
63
оставлены пока в стороне, наконец, привлеченные известия, по мере
того, как будут умножаться наши познания о Византии, могут быть
истолкованы с других сторон. В настоящем исследовании приняты
во внимание лишь тс культурно-исторические данные агиографии,
которые, так сказать, сами бросаются в глаза исследователю и ясно
и бесспорно воссоздают отдельные черты богатой византийской ци-
вилизации, не требуя никаких сложных и спорных комбинаций и
конъюнктур. Более интенсивное использование всякого источника,
перекрестные допросы его, чтение между строк, вообще говоря, воз-
можны лишь тогда, когда уже произведено экстенсивное изучение
предмета, когда сущность явления известна достаточно определенно,
чтобы мы могли ставить свои перекрестные допросы и вести иссле-
дование окольным путем, не боясь увлечься погоней за созданиями
собственного воображения
А главное, это интенсивное использование немыслимо без более де-
тального критического обследования самой агиографической литерату-
ры. Как бы ни кратки и общи показались читателю указания относи-
тельно происхождения и характера агиографических произведений, ко-
торые* он найдет в приложении к настоящей книге, не следует забывать,
что они в сущности исчерпывают все, что мы знаем об историко-
литературной стороне византийской агиографии. И вот, в ожидании,
пока специалисты-филологи дадут в руки историка более пли менее
полную литературную историю житийного материала, приходится пока
довольствоваться экстенсивной разработкой огромных, но еще непоча-
тых культурно-исторических сокровищ агиографии. Пусть некоторые
из результатов подобного культурно-исторического исследования ока-
жутся проблематичными, как построенные на памятниках сомнитель-
ном оригинальности и неопределенной хронологии. Эта проблематич-
на гь с избытком искупается достоверностью других выводов, получен-
ных из неоспоримых, насыщенных яркой жизненностью данных.
Более гою, избегая непроизводительной траты сил, детальным
ис! ори ко-литературным анализом агиографии можно и должно зани-
ма1пея лишь тогда, когда путем такого предварительного экстенсивного
использования будет установлена различная ценность ее произведений.
Гак поступают со всяким историческим источником, так следует по-
ciy кать и в данном случае. В настоящее время насущной задачей
является ознакомление византинистов с культурно-исторической цен-
ностью греческой агиографии. Выделение и сопоставление заключа-
ющихся в ней бытовых данных представит в наши руки целую массу
фактов культурной истории, взаимно контролирующих друг друга,
Укажет, какие из этих фактов, равно как и содержащие их жития,
Должны подвергнуться дальнейшему анализу, и тем самым проложить
нуть уже более интенсивному исследованию, где изучение памятника
будет поставлено в более тесную связь с изучением извлекаемых из
него данных, чем это можно сделать теперь.
ГЛАВА I
Народонаселение Империи
Подобно великим .монархиям Востока и эллинизма, с одной сто-
роны, и мировому государству Рима с другой, Византия представ-
ляла из себя скорее политическое и культурное, чем национальное
целое Все, чго нам известно об этнографическом составе и культурной
жизни государств передней Азии, начиная с персидской монархии и
кончая восточной римской империей, заставляет видеть в них космо-
политические* образования, внутри которых на основе политического
объединения развивался всеобъемлющий культурный синкретизм, мед-
ленно, но неуклонно спаивавший быт отдельных народностей в единую
всемирную цивилизацию, благами которой поистине могла гордиться
поздняя античность. То же самое следует сказать и о Византии, этой
последней преемнице и наследнице великих восточных монархий.
О каком-либо национальном единстве в Византии говорить не при-
ходится. Если со времен Finlay и привыкли утверждать, что прибли-
зительно с середины VII века начинается существование национального
византийского государства, то этот взгляд приемлем, лишь поскольку
он констатирует утрату Византией двух крупнейших обособленных
этнографически областей - Сирии и Египта, и окончательную лик-
видацию романизма, представлявшего в сущности лишь слабое и
внешнее следствие римского господства на греческом Востоке. Но в
своей основе византинизм не есть какая-либо национальная культура.
Визаншнизм эТ0 тот же интернациональный космополитический
эллинизм, го же слияние национальностей и местных форм в единое
русло могучей культуры, которая воспитывала во всех народностях
передней Азии гордое сознание принадлежности к великому целому,
обеспечивающему им мир, благосостояние и высшие ценности хрис-
тианской веры и эллинского просвещения. Подобно монархиям Кира,
Александра и Августа, самодержавная Византия представляла одну
из самых ярких иллюстраций идеи, что глубокая подлинная общече-
ловеческая культура не нуждается в существовании национальных
государств. Подобно этим монархиям и Византия стремилась созна-
1сльно осуществить идеал единого стада и единого пастыря, который
в глазах Основателя Царства Божия является conditio sine qua non
Очерки византийской культуры... Глава 1 65
мирового спасения. Если мыслящий византиец с гордостью сознавал
себя «ромеем», то он имел при этом в виду нс свою национальность
и не свой греческий язык, - ибо странно же было бы греку, сирийцу
л;П1 малоазийцу гордиться именем «римлянина»; он указывал этим
названием на свою принадлежность к величайшей космополитичной
монархии, собравшей под скипетром православного василевса весь
подлинно цивилизованный мир, все народы и племена, так или иначе
причастные к благам унаследованной от древности цивилизации.
В самом деле, этнографический состав населения византийской
империи был очень пестр. Уже с самого начала Византия включала
лесячки народностей; за время же своего долгого существования она
вобрала и ассимилировала еще целый ряд других этнических эле мен-
тов Немыслимо говорить о какой-нибудь господствующей националь-
ности в Византии, возникшей, как конечный итог многовекового
синкретизма национальностей. Господствующим был, да и то не везде,
только греческий язык; общим являлась лишь веками взращенная и
выйная государственная, экономическая, социальная, религиозная,
уме!венная и художественная культура.
Просматривая данные агиографии, мы наталкиваемся на массу
факюв, подтверждающих это воззрение на Византию как космоио-
.шгпческий агрегат народностей, сплоченный эллинистическо-римской
к\ль:урой.
Начать с тою, что Сирия и Египет продолжали сохранять свои
национальные особенности и в византийское время. Можно даже
сказать, что Сирия в V и VI веках, накануне персидских погромов
и арабского завоевания, переживала апогей национального творчества
н яв |ялась передовой культурной областью империи. Сирия выдви-
нули таких писателей, как Иоанн Эфесский, Захария Ритор, Проко-
пий, Кирилл Скифопольский, Малала и Евагрий; Сирия создала свой
особый архитектурный стиль, столь повлиявший на развитие визан-
тийского зодчества. И все же этот замечательный центр и во многих
и! ношениях даже источник византинизма этнографически и лингвис-
тически имел очень мало общего с прочими областями византийского
мира. Нечего и говорить, что в Сирии латинский язык, - наследие
Романизации • был очень слабо распространен. В агиографической
литературе мы только один раз встречаем указание на латинскую
Речь на соседнем с Сирией о. Кипре, но и то в данном случае говорит
Жена римского воина, причем, чтобы понять ее, преп. Спиридон
I римифуитский нуждается в переводчике.1 По-видимому, как на Кип-
Р<‘. так и в Сирии по-латыни говорили лишь иностранцы-римляне, и
их язык не выходил за пределы официальных правительственных
Учреждений с присланными из столицы чиновниками. Даже греческий
язык, несмотря на целые века эллинизирующего влияния, не был
°бщи.м языком сирийского населения, которое продолжало говорить
1И)сирийски. Агиография вскрывает этот очень важный факт целым
66 Л. П. Рудаков
рядом примеров. Так, преп. Равула изъяснялся на сирийском языке;1
преп. Ефрем Сирин не знал по-гречески;3 преп. Симеон Юродивы#
и его друг Иоанн, несмотря на то, что они были сыновья богатых
родителей и изучали греческий язык и литературу, между собой
говорили на более привычном сирийском языке? То же житие преп.-
Симсона не раз указывает на общее употребление сирийского языка.
На нем говорят: и сам святой,5 и эмесский протокомит,6 и крестьянин
из окрестностей Эмесы/
Сирийский язык в качестве туземного наречия был распространен
также и в Палестине, давно разучившейся говорить и по-еврейски, и
по-арамейски. Когда преп. Иларион Великий спрашивал демона, все-
лившегося в кандидата, на местном палестинском языке (ката тду
tqv cyx^picov nakaioTivwv yXcbaaav), то демон отвечал святому по-
сирийски/ Сам преп. Иларион тоже употреблял иногда сирийский
язык.4 По-сирийски приветствовали святого сарацины, собравшиеся
на свой языческий праздник в одном палестинском местечке.'° Равным
образом и житие преп. Даниила Столпника указывает, что в Палестине
говорили на «сирийском наречии» (aupa 8ia/XKT0)),n которым поль-
зовался сам святой -- уроженец Месопотамии.12 Можно думать, что
сирийский язык господствовал, главным образом, в деревнях, вдали
от городов, где эллинизация, несомненно, была более интенсивной.
На это намекают некоторые примеры из «Религиозной истории» преп.
Феодорита, где читаем, что свв. Авраам и Македонии, происходившие
от необразованных крестьян, не знали почречески,’’* между тем, как
преп. Афраат, родом перс, подвизавшийся в городе (Эмесе), старался
объясняться на ломаном греческом языке/4 Тем нс менее, сирийская
речь звучала и в городах. Для доказательства этого, кроме вышепри-
веденных примеров из жития Симеона Юродивого, можно сослаться
на житие преп. Александра Акимита, сообщающее, что в Эдессе
существовали школы сирийской грамоты, куда отдавали своих детей
даже «viri principes atque alii locupletes».15
Таким образом, если судить на основании лингвистических данных,
Сирия в IV, V и VI вв. являлась этнографически обособленной частью
Империи, которая все же тянула к общевизантийскому миру благодаря
общности политических и культурных начал своей жизни. Эта поли-
тическая и культурная связь с византийским целым не порвалась
даже и тогда, когда монофизитство, - официально гонимая «Севирова
ересь», -- дала Сирии в некотором роде свое особенное вероиспове-
дание. С распространением этой ереси в различных кругах населения,
с влиятельностью этого особенного вероисповедания нас очень хорошо
знакомит агиография. Севировой ереси придерживаются и «фуска-
рий», хозяин распивочной в Эмесе, у которого жил в качестве слуги
преп. Симеон Юродивый,16 и богатый купец,17 и жена иатрикия,18 и
дука Палестины,19 и сирийский монах,20 и даже константинопольская
диаконисса, живущая в Палестине.21 Когда преп. Голиндуха шла из
Очерки византийской культуры... Глава 1
67
Персии в Иерусалим, то на севере Сирии она натолкнулась на целый
монастырь, в котором царила монофизитская ересь, и где святая
наотрез отказалась принять Святое Причастие.22
Однако, несмотря на рознь языка и даже вероисповедания, Сирия
продолжала участвовать в общей культурной жизни империи. Непре-
станный экономический, идейный и художественный обмен продолжал
сплачивать ее с остальным византийским миром, медленно, но неук-
лонно двигая процесс эллинизации, начатый еще монархией Селев-
кидов. Лишь арабское завоевание, чисто механически отделив Сирию
от Византии, остановило этот процесс, и с тех пор греческий язык
и даже само христианство стали быстро исчезать в стране, лишенной
политической и культурной связи с империей.
Кроме богослужения в православных монастырях Палестины, кро-
ме памятников православной сирийской агиографии, греческий язык
исчез из обихода. Житие преп. Феодора Эдесского рассказывает
характерный факт, что, хотя сам святой в равной степени владел
греческим, сирийским и арабским языками, но, крестив царя Моавию,
он преподал ему Символ Веры, Трисвятую песнь и Молитву Господню
по-сирийски.23
Тим не менее, даже и во время арабского владычества оставшееся
православное население Сирии не утратило ни чувства духовного рели-
гиозного родства с Византией, ни постоянного тяготения к этой импе-
рии. воплощавшей для него идею мирового православного царства и
хранительницы высшей земной культуры среди варварства «поганых».
На это указывает не только существование таких общепризнанных в
Византии сирийских и палестинских святых, как Иоанн Дамаскин,
Косма Майюмский, Стефан Савваит, Илия Новый и Феодор Эдес-
ский, канонизируя которых византийская церковь старалась подчерк-
нуть, что она смотрит на Сирию и Палестину, как на области, в сущнос-
ти, византийские, только временно отторгнутые от империи владычест-
вом агарян, - но и факты постоянной эмиграции из Сирии в визам*
ейские пределы, которые засвидетельствованы житием преп. Антония
Нового, убежавшего со многими другими христианами из халифата в
«Романию» (Pcopaviav),24 и житиями сирийских и палестинских вы-
ходцев: свв. Михаила Синкелла, Феодора и Феофана Начертанных.
Таким образом, агиография, подобно другим источникам, создает
определенное представление о лингвистической и конфессиональной
обособленности Сирии, при наличии, тем не менее, политической и
культурной связи ее с византийским целым, в цивилизацию которого
она в это время внесла немало своих элементов. Ту же национальную
обособленность в отношении языка вскрывает агиография и в визан-
тийском Египте, подтверждая со своей стороны уже достаточно ос-
ушенный колоссальным материалом папирологии факт слабой элли-
низации и еще меньшей романизации нильской страны. Житие преп.
Пахомия Великого рассказывает, что этот святой, вышедший из на-
68
А. П. Рудаков
рода, не понимал греческую речь монаха римлянина, который про-
исходил из служебной знати и как таковой хорошо знал по-гречески?5
Преп. Антоний тоже не знал греческого языка, и в «Лавсаике»
Палладия мы читаем, что подвижник Кроний служил ему переводчи-
ком.2” Из предисловия Иоанна Пресвитера к переведенной им с
египетского текста, написанного демотическими буквами, повести мо-
наха Аммония об избиении иноков-синаитов, видно, что туземный
египетский язык был не только разговорным языком народной массы
но что на нем также создавались и произведения местной агиографии."
Неудивительно поэтому, что среди населения, в громадном большин-
стве состоящем из туземцев и упорно сохранявшем свое! национальный
язык, самая греческая речь с течением времени должна была получить
своеобразный местный акцент. В чудесах вмч. Артемия рассказывается
об одном забавнике-шуте, приехавшем в середине VII в. в Констан-
тинополь, который создал особый род шуток, пользуясь своим алек-
сандрийским произношением.28
Если, таким образом, самая яркая национальная особенность Си-
рии и Египта • народный язык - - засвидетельствована непосредст-
венно, то об этнической пестроте населения Малой Азии говорит
сохранение известных племенных обозначений в византийское время.
Несмотря на все административные разделения малоазийской терри-
тории, византийцы предпочитали употреблять древние названия об-
ластей и их населения, основанные на старых племенных различиях.
Агиография VI века знает ликийцев, галатов, киликийцев, понтийцев;29
в житии преп. Никона Метаноите из X века упоминается иафлагонец;30
даже в житии преп. Лазаря Галесийского конца XI века сохранены
старые названия: Лидия, Фригия, Мизия и Пафлагония.31 Что дело
идет при этом не об одних только названиях местностей, показывает
существование в X в. военных отрядов федератов, пополнявшихся из
особых племен - писидийцсв и ликаонцев.32 Особенно многочисленны
в агиографии упоминания о жителях Каппадокии, которые, может
быть, сильнее других сохранили свои старые прославленные нацио-
нальные черты и резче бросались в глаза наблюдателю. Каппадокийцев
несколько раз называют: Палладий,33 Иоанн Мосх,3'1 жития: Саввы
Освященного,3' Симеона Столпника Великого Дивногорца,36 Евфимия
Великого 3/ и Иоанна Молчальника.38 Вместе с каппадокийцами в той
же области жило полудикое горное племя исавров, поставлявшее
особенно пригодный материал в византийское войско.39
Приведенные факты, как бы осторожно ни толковать их, несо-
мненно указывают на определенные этнические различия среди мало-
азийского населения. Иной вопрос, насколько далеко шли эти раз-
личия, и можно ли полагать, что где-нибудь в горной глуши полу-
острова еще сохранялись старинные догреческие наречия. Кажется,
наоборот, что Малая Азия была эллинизирована настолько, что гре-
ческий язык, хотя бы и очень сильно искаженный по отдельным
Очерки византийской культуры... Глава 1 69
местностям, являлся единственным языком населения. По крайней
мере, в «Религиозной истории» преп. Феодорита мы читаем, что одно
из самых диких малоазийских племен - киликийцы - в конце IV
40
века говорило по-гречески.
Переходя теперь к Балканскому полуострову, мы извлекаем из
агиографии ценнейшие указания относительно славянизации его на-
селения. В чудесах вмч. Димитрия Солунского находится рассказ,
как в 581 году авары в союзе со славянами опустошили почти весь
И ля ирик и Фракию вплоть до большой столичной стены и увели
пленное население в Паннонию. Прожив здесь около 60-ти лет и
смешавшись с болгарами и аварами, пленники в 645 году, восполь-
зовавшись войной Византии со славянами, вернулись на полузабытую
родину и поселились в окрестностях Солуни, в качестве союзного
войска/1 Этот любопытный рассказ об одном из случаев славянизации
фракийско-македонского населения дает яркую иллюстрацию к из-
давна установившемуся мнению, что четырехвековые погромы Бал-
канского полуострова славянами не прошли бесследно, и что в ре-
зультате их значительное число славянских отрядов и шаек так или
иначе слились с коренным населением. Конечно, вопрос о том, спра-
ведливо ли знаменитое выражение Константина Багрянородного о
славянизации всей Греции, и какую цену можно придавать ламента-
циям Михаила Акомината о варварском скифском диалекте Аттики,42
вопрос, не только не выясненный, но скорее запутанный пристраст-
ными воззрениями Фалльмерайера и Папарригопуло, может быть
разрешен лишь точными лингвистическими и антропологическими
исследованиями среди современного населения Фракии, Македонии
и Греции, ио нельзя не отметить, что агиография со своей стороны
дает два определенных указания на наличность славянских поселений
на севере полуострова. Во-первых, в житии преп. Германа Козинит-
ского (VIII -IX вв.) мы читаем, что на границе Фракии и Македонии
находилась деревня, называвшаяся на «местном наречии» (ет/соргсод)
Черница (т. е. чисто по-славянски).43 Во-вторых, житие преп. Григория
Дскаполита (IX в.) сообщает, что этот святой, идя однажды по
фракийскому побережью из Эно в Христополь, попал в руки славян-
ских разбойников.44 Таким образом, агиография иллюстрирует то
известие о смешанном полу варварском населении Фракии, которое
находится у писателя XI века Михаила Атталиата.45
До сих пор мы касались этнической обособленности отдельных
географических слагаемых византийского мира. Теперь обратимся к
тому, что дает агиографический материал для понимания этнографи-
ческого синкретизма на всем пространстве империи, обусловленного
оживленным культурным обменом между отдельными областями.
Агиография IV, V и VI вв. вскрывает чрезвычайно важный факт об-
ширной сирийской диаспоры, которая уже была отмечена в историчес-
кой литературе, как один из могучих факторов распространения перед-
70 Л. П. Рудаков
неазиатских культов в римском обществе II и III вв.46 О сирийской ди-
аспоре прежде всего свидетельствует сирийское происхождение целого
ряда святых, живших и подвизавшихся в разных местах империи. Из
Сирии происходили препп.: Авксентий, Лвраамий Кратейский, Андрей
Критский, Вар и Дий константинопольские, Даниил Столпник, Иаков
Постник, Иоанн Златоуст, Малх-инок, Маркелл Акимит, Раввула
Самосатский, Роман Сладкопевец, Серапион Милостивый, Стефан-
игумен XqvoXctKKou, Иоанн-игумен кафарийский, Феофан и Пансем-
на.4' Затем идут сообщения самой агиографии о сирийцах, живших вне
Сирии. Так, мы читаем, что Парфений Лампсакский исцелил сирийца в
своем городе;48 редактор жития преп. Ипатия Руфинианского пишет,
что основной текст жития принадлежал ученику святого - сирийцу;49
житие преп. Маркиана Эконома рассказывает, что святой купил в Кон-
стантинополе дом у вдовы чиновника Нико, которая происходила из
Антиохии и после смерти мужа хотела возвратиться на родину;'0 в жи-
тии преп. Даниила Столпника встречаемся с придворным Геланием, ко-
торый был «сиро-перс» из Месопотамии и объяснялся со святым по-
сирийски.4 В «Лимонаре» Иоанна Мосха есть рассказ о двух братьях-
ювелирах, сирийцах по национальности, которые, составив в Кон-
стантинополе состояние, решают вернуться на родину и наследовать
отеческий дом.52 У него же читаем о сирийском монахе, проживающем в
Александрии.53 Даже в XI в. агиография засвидетельствовала иммигра-
цию сирийцев в Грецию, сообщая в житии преп. Мелетия Нового о Вар-
де, знатном поселенце1 в Фивах, явившемся туда из Сирии.*'4 Наконец, к
данным агиографии можно прибавить показания других источников:
Агафия, рассказывающего о сирийце Урании, философе-шарлатане,
морочившем жителей столицы своими мнимыми познаниями;55 Феофа-
на, сообщающего о массовых насильственных переселениях сирийцев-
монофизитов в Европейскую Грецию при Константине V;56 «Устава
эпарха», называющего сирийских купцов в Константинополе,5' и Кед-
рина, говорящего о сирийских торговцах в поселениях на северо-
восточной границе империи.58
Вслед за сирийцами весьма видным восточным элементом среди
населения империи являлись евреи. Несмотря на очень неблагопри-
ятное отношение к ним законодательства, еврейские общины, как и
в новозаветное время, продолжали процветать по всем византийским
городам. Лучшие из византийских врачей были евреи. Житие преп.
Василия Великого говорит о знаменитом враче Иосифе, искусству
которого завидовали все неокесарийские медики и философы;59 в
житии Симеона Дивногорца рассказывается о тщетных попытках свя-
того отклонить императора Юстина J от лечения у врача-еврея.60
Славу выдающихся врачей евреи сохранили в Византии вплоть до
ХИ в., когда, по рассказу Вениамина Тудельского, врач Мануила
Комнина - Соломон - за свое искусство пользовался чрезвычайным
’уважением императора.61
Очерки византийской культуры... Глава I 7/
Особенно часты показания агиографии о евреях, как ремесленни-
ках и купцах. Житие Андрея Юродивого называет евреев-купцов в
Константинополе.62 «Устав эпарха» предусматривает особенную склон-
ность евреев производить запрещенную законом продажу шелка-сырца
вне города.63 Житие преп. Евфимия Иверского сообщает о многочис-
ленности евреев в Солу ни X века;64 то же самое подтверждают Евста-
фий Солунский и Вениамин Тудельский в XII столетии.65 Еще много-
численнее были евреи-ремесленники в Спарте и Фивах. Житие преп.
Пикона Метаноите X в. упоминает о прекращении чумы в Спарте,
после того как по совету святого была выселена за город вся еврейская
община. Однако такая крутая мера вызвала нарекания на преп.
Пикона. Евреи, жившие в Спарте, были искусными ткачами шелковых
материй, которыми особенно славился Пелопоннес. Поэтому один из
противников святого, даже навлекая на себя его гнев, разрешил жить
в городе еврею, специалисту по глажению тканей.66 Эти сообщения
агиографии находят себе подтверждения в словах Вениамина Тудель-
ского о двухтысячной еврейской общине в Фивах, среди которой
были «peritissimi sericarii purpuraeque artifices», и о 2500 евреях в
Константинополе, из которых многие были «artifices sericarum
vestium».67
Относительно евреев в азиатских областях империи и Египте мы
г:с располагаем столь определенными указаниями, но несомненно, что
число их здесь было гораздо значительнее. Житие преп. Паисия
Великого не раз упоминает о египетских евреях, совращавших хрис-
тиан и даже монахов в иудейскую веру.68 В чудесах муч. Мины тоже
ecib рассказы об александрийских евреях,69 причем, выясняется, что
отношение к ним со стороны христианских купцов было не только
нс враждебное, но порою и прямо дружественное. Так, например, в
одном чуде еврей-купец, отправляясь в плавание, поручает свой ка-
питал другу-христиан и ну, который, как потом оказалось, не заслу-
живал такого доверия.'0 В «Лимонаре» Иоанна Мосха повествуется
<| некоем александрийском еврее, который был замешан в одном из
столь частых в Александрии уличных бунтов и, спасая жизнь и
свободу, вместе с товарищами бежал в Палестину.71 Переходя к Сирии
И о. Кипру, отметим следующие упоминания евреев в агиографии.
Житие прей. Епифания Кипрского рассказывает, как, будучи маль-
чиком, святой, посланный матерью на ярмарку продать пару волов,
встретился с барышником-евреем/2 В житии преп. Симеона Юродивого
читаем об эмесских св реях-торговцах и ремесленниках, один из ко-
торых, например, был стсклянщиком и выдувал стеклянную посуду
около своего горна/3 Житие преп. Александра Акимита рисует Паль-
миру, как город, заселенный почти исключительно евреями, которые,
увидя приближающегося святого с его многочисленными иноками,
заперли перед ними городские ворота.71 Очень распространенная в
Византии легенда о поругании евреями Образа Спасителя в Бейруте
72
А. П. Рудаков
говорит, что в этом городе жило великое множество иудеев, и рисует
шумное и наглое, уверенное в себе издевательство их над заподозрен-
ным в христианстве собратом, чертами, чрезвычайно типичными для
большого еврейского кагала/5 Что касается Малой Азии, то агиогра-
фия нс даст указаний на здешнее еврейство, но, имея в виду слова
Продолжателя Феофана, что около Амор и и жила масса евреев, следует
допустить значительное количество их и в других крупных малоазий-
76
ских городах.
Следующее место среди восточных элементов в населении империи
после сирийцев и евреев принадлежало персам, армянам и грузинам.
Наличность персидской иммиграции в VI и первой половине VII в. за-
свидетельствована житиями мучч. Анастасия Перса и Голиндухи, как
известно, бывшими персидскими выходцами, и чудесами вмч^Артемия,
где упомянут врач-персианин, живший в Константинополе/7 Равным
образом, армяне и грузины, игравшие всегда видную роль и в византий-
ском войске, и при византийском дворе, не раз встречаются в агиогра-
фии. Так, чудес?, муч. Ферапонта упоминают армянских солдат в Кон-
стантинополе VI11 века/ а жития препп. Евфимия Мадитского it Лаза-
ря Галесийского рассказывают о насилиях, чинимых туземному
населению со стороны армянских отрядов/’ Житие преп. Марии Новой
дает интереснейшие сведения о знатных армянских выходцах в импе-
рию и о существовании целой армянской колонии во Фракии. В царст-
вование Василия Македонянина, читаем мы/ из Армении Великой в
Константинополь переселилось несколько вельмож, которые, предста-
вившись царю, получили от него большие чины и подарки. У одного из
этих вельмож были две дочери, которые обе вышли замуж за богатых
фракийских помещиков-армян, владевших неподалеку друг от друга
деревнями. Младшая из дочерей была преп. Мария, а ее муж Никифор
служил в византийском войске, имел чин турмарха Фракии и не раз
сражался с болгарами, нападавшими на империю.
Не менее интересные подробности можно извлечь из агиографи-
ческого материала и относительно грузинской иммиграции. Кроме
указания жития патриарха Евтихия (VI в.), что в восточных областях
около Амасии жили многочисленные грузины,81 в данном отношении
имеют особенную цену жития препп. Илариона Грузинского и Евфи-
мия Ивера. Преп. Иларион родился в Грузии, подвизался в Палестине,
потом жил на горе Олимпе в Вифинии, где основал монастырь из
трех соотечественников, затем посетил Константинополь и Рим и умер
в Солуни. После кончины святого император Василий I перевел в
столицу с Олимпа его маленькую общину. Можно думать, что к
концу IX века в Константинополе существовала значительная грузин-
ская колония, для которой и было составлено грузинское житие преп.
Илариона. принадлежащее перу грузина Василия Философа, по;
видимому, служившего в императорской канцелярии переводчиком.82
Другое житие. •• Евфимия Ивера, сообщает, что отец святого был
А. П. Рудаков 13
знатный и богатый грузин, который переселился в византийскую
столицу и здесь постригся в монахи. Сам святой подростком был
отвезен дедом в Константинополь к отцу, который поместил мальчика
в монастырскую школу, а потом убедил принять пострижение.83
Познакомившись с армянской и грузинской иммиграцией, пере-
ходим к указаниям агиографии на различные варварские элементы,
спорадически примешанные к коренному населению империи, или
вследствие варварских нашествий, или в качестве военных поселений
варваров для защиты границ государства. Так, в результате каких-то
народных передвижений в IV в. в северо-западном углу Малой Азии
осели остатки варварских племен, из которых происходил слуга преп.
Авксентпя, сообщивший автору жития святого биографические по-
дробности о нем Л1 На какие-то готские нашествия на северные острова
Архипелага указывает интересное название местности на Лесбосе -
Гот&ауро1ких, уцелевшее до IX века и встречающееся в житии препп.
Давида, Симеона и Георгия Митиленских.85
Относительно поселений мирных варваров внутри империи много
интересного сообщают жития препп. Павла Латрского, Никона Ме-
таноите, Лазаря Галисийского и Афанасия Афонского. По соседству
с горой Латром (около Милета) жили какие-то Maupot, славившиеся
по всей окрестности как обидчики и разбойники и притеснявшие
соседних бедняков, арендаторов царских доменов. Когда протоспафа-
рий, управитель этих последних, увидел, что никакие увещания нс
помогают, то он собрал людей и произвел побоище среди «мавров».
Побитые обратились с жалобой к царю Константину Багрянородному,
и протоспафарий за превышение власти.был присужден к смертной
казни, от которой его спасли только молитвы преп. Павла.81 Кто
такие были эти «мавры», и почему так внимательно отнеслось пра-
вительство к их жалобе, трудно решить. Возможно лишь догадываться,
что это были какие-нибудь отряды африканских арабов, поселенные
в данной приморской местности с целью поставлять искусных матросов
в византийский флот. В житии преп. Никона Метаноите мы тоже
встречаемся с упоминанием целой местности, заселенной варварами,
в окрестностях Спарты. Во главе их стоял некто Антиох, который,
но вьуэажению агиографа, имел «власть луки над землей варва-
ров»,8' - выражение, позволяющее заключить о военном характере
начальства над людьми, обязанными военной повинностью. На следы
поселений болгар в Малой Азии указывает житие преп. Лазаря Га-
лисийского, которое сообщает, что около монастыря этого святого
(в окрестностях Милета) находилась деревня, называвшаяся «бол-
гарской» (то BouXyapiov).88 Наконец, в житии преп. Афанасия Афон-
ского есть указания на поселение во Фракии в 70-х гг. X века
«мирных, подданных великому царю» турок.89 Однако, эти турки
вели себя далеко не так, как приличествует подданным, и когда,
например, к ним в руки попали монахи, отправившиеся сухим путем
74 А. П. Рудаков
с Афона в Константинополь, то турки, ограбив и раздев иноков,
бросили их на дороге.
Чтобы покончить с агиографическими данными о различных вар-
варских племенах, живших среди населения империи, отметим, что
агиографии не остались неизвестными и те загадочные «афинганы»,
в которых пытались видеть племя, родственное современным цыга-
нам.90 В житии преп. Афанасии Эгинской рассказывается, что во
время голода святая кормила не только христианское население ост-
рова, но также и тех, «qui Athingani appellabantur».91 Это указание
гем более ценно, что оно вскрывает распространенность афинган в
IX в. в европейской Греции (по крайней мере на соседних островах),
тогда как другие источники знают их только во Фригии (около
Амории) и Ликаонии.92 Ио если это так, то не теми же ли афинганами
являются фессалийские «валахи», о которых говорят историки эпохи
Комнинов и симпатии которых к иудейской религии, засвидетельст-
вованные Вениамином Тудельским,93 соответствуют иудейству мало-
азийских афинган? Не есть ли в конце концов эти афингане и валахи
только ответвление одной из павликианских, манихейских сект, ересь
которых, по свидетельству жития Павла Латрского и редакции Г.
жития аморийских мучеников, процветала во всей Малой Азии?41 Все
это вопросы первостепенной важности, но, к сожалению, они совер-
шенно неразрешимы с помощью доступных нам источников, и нам
приходится ограничиваться только тем, что мы можем с большим или
меньшим основанием ставить их.
Зато агиография чрезвычайно отчетливо изображает синкретизм
народностей на малоопределенной и постоянно передвигавшейся вос-
точной границе византийского государства, где, несмотря на непри-
миримую вражду империи с царством Сассанидов, все же существовали
и торговые и даже родственные связи между пограничными населе-
ниями, которые описаны Прокопием/3 Житие преп. Маруфы Софа-
нинского представляет яркую иллюстрацию к его словам и в то же
время дает ценную картину эллинизации пограничного варварского
племени. В ?)том житии мы читаем о столкновении двух пограничных
топархов IV века: софанинского - язычника и раонского - христи-
анина, столкновении, возникшем из-за отказа последнего выдать свою
дочь замуж за неверного. Однако софанинский топарх смиряется,
принимает христианство от соседнего епископа и вступает в желаемый
брак. У него рождается сын Маруфа -- будущий святой. Возмужав,
Маруфа становится епископом и крестит не только всю софанинскую
землю, но и соседние персидские племена, после чего пользуется
среди них большим влиянием и вследствие этого посылается импера-
тором Феодосием Великим с дипломатическими поручениями к пер-
сидскому царю.
Так незаметно, под шум военных столкновений обеих монархий,
распространялись среди полудиких пограничных князьков и их племен
Очерки византийской культуры... Глава I 75
византийская вера, а вместе с ней и византийская культура. Подобные
же явления имели место и на сирийско-месопотамской границе импе-
рии. Очень может быть, что если бы не взрыв дикой энергии ислама,
не этот новый поток аравийских семитов, то византийская культура
подчинила бы себе все страны передней Азии и довершила их элли-
низацию, только временно прерванную ростом новоперсидского цар-
ства. Агиография полна необычайно ценных, отсутствующих в других
источниках указаний на этот тихий, но могучий процесс эллинизации
соседних с империей пустынь. Правда, жития сирийских и палестин-
ских подвижников, доставляющие нам эти указания, по-видимому,
больше говорят об обратном, о постоянных опасностях, которым
подвергалось пограничное население со стороны кочевников-бедуинов.
Таковы повести о нападении сарацин на синайские скиты; такова
легенда об иноке Малхе, попавшем в плен к сарацинским шайкам
вместе со всем караваном, которыми только и можно было странст-
вовать по пустынным дорогам; таковы рассказы о неоднократных
погромах палестинских и египетских монастырей;96 такова повесть о
плене аввы Даниила.9'
Когда отношения с Персией обострялись, к этим набегам мелких
бедуинских шаек присоединялись и более опасные нападения арабских
«филархов» - начальников колен, находившихся на службе у персов.
Жития препп. Симеона Столпника-Дивногорца и Иоанна Молчальника
передают нам об особенной жестокости некоего филарха Алмундара,
который получил от персов даже титул сарацинского царя.98
Но отрицательное значение подобных явлений не следует преуве-
личивать. Они нс были в силах помешать медленному стихийному
процессу захвата пустыни культурным миром. Варварский плен был
довольно мягким. Кочевники охотно соглашались на выкуп пленных,
которые в противном случае легко могли убежать, как это и удалось
преп. Малху и авве Даниилу. Цена выкупа была не особенно высо-
кой - от 24 до 85 номисм, смотря по знатности пленника.99 Самый
процесс выкупа был порою обставлен довольно наивно, и кочевники,
очевидно, полагаясь на известные взаимные традиции своеобразной
честности, сами приводили пленников в небольшие города и торго-
вались с выкупавшими.’00
Далее, целый ряд известий говорит нам, что кочевники испытывали
сильное культурное воздействие со стороны империи. Кроме филархов
враждебных, были и другие, состоявшие на службе у византийского
государства. О набегах вышеупомянутого Алмундара палестинское
население своевременно извещается со стороны сарацинских князьков,
«обязанных охранять пустынную границу во главе своих племен».’01
Житие преп. Евфимия Великого сообщает о переходе на византийскую
службу филарха Аспевета, обвиненного персами в потворстве хрис-
тианам, причем стратиг Востока торжественно принимает его племя
в союз с «ромеями» и поручает Аспевету «филархию над аравийскими
76 А. П. Рудаков
сарацинами, подданными ромеев».102 Во время таких союзных отно-
шений сарацинские племена зачастую разбивали свое кочевье вблизи
соседних с пустынями монастырей 103 и вступали в торговые сделки
с иноками. В житии преп. Саввы Освященного мы, например, читаем,
что эконом его монастыря, закупив в Махерунте (у Мертвого моря)
пшеницу, нанял для ее перевозки в обитель сарацин с их верблюда-
ми.104 Приходя в соприкосновение с эллинизированным населением,
кочевники выучивались греческому языку 105 и нередко принимали
христианство.106 Очень видную роль в приобщении сынов пустыни к
христианской вере и культуре играли палестинские подвижники.
Кочевники-семиты всегда были склонны уважать и чтить великие
добродетели и аскетические подвиги всякого рода отшельников, по-
движников, святых и дервишей. Преп. Савва при жизни пользовался
горячей преданностью варваров, которых он некогда спас от голодной
смерти,107 а после кончины святого один язычник-сарацин молился
угоднику об исцелении павшего верблюда и в благодарность за это
исцеление ежегодно ходил в Лавру на поклонение гробу преп. Саввы,
принося монастырскому эконому третью часть своего дохода.108 С ана-
логичными явлениями встречаемся в житиях препп. Евфимия Великого
и Симеона Столпника. После исцеления преп. Евфимисм сарацинского
филарха многие из варваров обратились в христианство. Целые толпы
их приходили креститься и после, пока наконец все племя не пере-
селилось из пустыни к монастырю, заменив прежние палатки насто-
ящими жилищами и построив церковь посреди своего поселка.109 Еще
поразительнее это цивилизирующее влияние святого выступает в жи-
тии преп. Симеона. «Религиозная история» Феодорита сообщает, что
толпы измаелитов, численностью до нескольких сотен, приходили к
святому, принимали крещение и расставались не только со своим
культом Афродиты, но и с самими «отеческими обычаями» пустынного
скотоводства.110 Целые колена неверных сарацин прибывали к вели-
кому угоднику за благословением для своих филархов; приезжали и
сами филархи; однажды к преп. Симеону явилась даже царица из-
маелитов, прося молитв о даровании сына.111 Культ святого среди
экспансивных язычников-номадов доходил до того, что после его
кончины отряды сарацин с оружием в руках и на верблюдах собрались
к обители, чтобы отбить и увезти с собой тело угодника.112
Великая культурная роль палестинских монастырей продолжалась
в течение V и VI вв., до тех пор, пока нашествие ислама не опрокинуло
этот процесс эллинизации и не создало на востоке империи опасную,
постоянно опустошаемую, совершенно неблагоприятную для культур-
ной жизни зону. Но вместе с тем новое соседство с арабским госу-
дарством, новые военные и мирные отношения с арабами внесли в
население империи новый, довольно заметный, этнический элемент.
Писатель XIII века Константин Акрополит в своей похвале попу-
лярному в Греции еще в X веке 113 этолийскому святому - Варвару,
Очерки византийской культуры... Глава I 77
записал народное предание о бывшем некогда (вероятно, в IX в.)
набеге агарян на Этолию, во время которого они разграбили Никополь
и Амвракию, но зато были разбиты сами и частью перебиты, частью
бежали. Один из агарян спрятался и долгое время жил как разбойник,
пока, наконец, не раскаялся и за свое покаяние не стал святым
«Варваром». Потом он принял мученическую смерть от случайного
выстрела никопольского охотника и был канонизирован в этом городе.
Какую бы историческую цену не придавать данной легенде, она важна
для нас благодаря своей бытовой вероятности, как закрепление в
народной памяти, в чертах несколько фантастического рассказа, одного
из многочисленных фактов оседания в Греции части арабских корсаров
во время их набегов IX в. Прекрасное подтверждение этой легенды
представляет житие преп. Петра Аргивского, сообщающее, что неко-
торые из арабов, нападавших на Пелопоннес, из уважения к высокой
личности св. Петра, крестились и бросили свои дикие нравы.114
Другие показания агиографии говорят, наоборот, о мирной им-
миграции арабов в империю и даже в самый Константинополь. Житие
преп. Андрея Юродивого повествует, что Епифанию, ученику святого,
однажды явился сатана в виде агарянского купца (каких, вероятно,
привыкли нередко встречать в столице).113 В легенде о чудесах Иконы
Богородицы Римской читаем, что при царе Василии один столичный
спафарокаидидат затеял спор о веке с двумя булочниками-агарянами.116
Прочие агиографические произведения называют агарян в качестве
дворцовой гвардии, сановников и временщиков. В житии препп.
Феодора и Феофана Начертанных в качестве мучителей этих испо-
ведников упомянуты «сарацины»;117 синаксарное житие преп. Анны
Левкатской рассказывает об агарянине, недавно прибывшем в царство
ромеев, который так понравился царю Василию I, что тот порешил
выдать за него молодую, богатую и знатную сироту Анну.118 В житии
преп. Василия Нового встречаемся с агарянином Самоной, параки-
моменом царей Льва и Александра, который пользовался у них ог-
ромным влиянием. Этому Самоне цари поручают пытать заподозрен-
ного в шпионаже преподобного, причем все присутствующие негодуют
на зверство агарянина. Автор жития, отражая общую ненависть ви-
зантийцев к подобным выскочкам-варварам, с удовольствием обличает
(устами Василия) жестокого агарянина в содомии и несколько раз
называет его тираном.119
Чтобы покончить с этническим синкретизмом византийской импе-
рии, поскольку он отразился в агиографии, остается отметить немно-
гие, но ценные указания последней на западные элементы в визан-
тийском населении. Как мы увидим ниже, в IV, V и VI вв., под
влиянием опасностей, которым подвергался Западный мир, происхо-
дила сильная иммиграция в Византию из Италии и других областей
Западной римской империи. Потом, в VII столетии с варваризацией
бывшей империи Гонория этот приток значительно ослабел, но все
78 А. П. Рудаков
же связи Запада с Востоком не прекращались. Дипломатия, торговля
и паломничества постоянно приводили в Византию выходцев средне-
вековой Европы, благодаря которым эта последняя приобщалась к
высокой культуре империи и создавала сказочно-прекрасные легенды
о пышном граде Константина.
Агиография вскрывает постоянную наличность западноевропейцев
в Византии в VIII - X вв. Чудеса муч. Ферапонта сообщают об
исцелении некоего Флорина, родом итальянца, жившего во Влахернах,
где обычно селился всякий торговый люд.120 Житие преп. Луки Столп-
ника определенно говорит о западных купцах, живших в Константи-
нополе и настолько освоившихся в нем, что рисковавших даже во-
ровать статуи с Форума.121 Что итальянские купцы в X в. посещали
нс только византийскую столицу, но также и Пелопоннес, где, как
мы имели случай заметить, сосредоточивалась шелковая индустрия,
показывает необычайно важное для историка культуры сообщение
жития Никона Мета нойте, о двух братьях-латинянах, родом из Ак-
вилеи, которые ради торговых операций поселились в области Спар-
Двумя столетиями позже, в эпоху Крестовых походов, по Византии
то и дело передвигались отряды итальянских, и вообще западных,
полу паломников, полу воинов. Весьма интересные подробности отно-
сительно этого движения представляет житие преп. Мелетия Нового,
святого XII века. Однажды в Афинах, читаем мы, с моря появились
толпы «римских» странников, которые на корабле направлялись в
Иерусалим, но, отнесенные неблагоприятным ветром к Эгине, при-
стали в Пирее. Правитель Афин («афинарх») заподозрил прибывших
в каких-то враждебных намерениях против императора и задержал
их, не позволяя плыть дальше. Проводя время в Афинах, подозри-
тельные паломники посетили преп. Мелетия, который гостеприимно
отнесся к ним и убедил афинарха отпустить странников из Аттики,
выдав им пропуска. После этого, узнав о доброте святого, многие
другие паломники, ежегодно отрядами в 50 — 60 человек отправляв-
шиеся в Иерусалим, заезжали в Аттику и всегда находили прием и
привет в монастыре святого, отличавшегося столь необычной для
византийца терпимостью к латинянам-схизматикам.123
Этим известием исчерпываются непосредственные указания агио-
графии на этнический состав населения империи в разные эпохи ее
существования. Другой ряд известий вскрывает самый процесс дви-
жения населения в византийском мире и показывает, в силу каких
причин в великом культурном круге, объединившем столько областей
и национальностей, происходил постоянный демографический обмен
между его отдельными частями.
Прежде всего агиография указывает на одну, чисто внешнюю, но
гем не менее очень важную причину, которая в значительной степени
содействовала внутреннему уплотнению византинизма, окучиванию и
Очерки византийской культуры... Глава I 79
ассимиляции его элементов, вдвинутых в более тесные географические
пределы. Этой причиной является давление окружающей варварской
среды, заставлявшей население в течение целых столетий стягиваться
от окраин к центру империи. В IV —VI вв. процесс конгломерации
византийского мира выразился в уже упомянутой иммиграции с рим-
ского Запада, разоряемого передвижениями варваров, на более спо-
койный, богатый и культурный византийский Восток. Синаксарное
житие преп. Зотика рассказывает, как при Константине (очевидно,
в связи с переносом столицы на Босфор) переселились в Константи-
нополь римские вельможи: Зотик, Павлин, Оливрий, Вер, Север,
Мариан, Анфим, Урбиний, Исидор, Каллистрат, Флорентий, Евбул,
Сампсон и Студий, имена которых сохранили построенные ими пуб-
личные и частные здания.124 Житие преп. Мелании Римлянки рисует,
как спешно старалась римская знать ликвидировать свое имущество,
чтобы уйти от надвигающейся готской опасности. Очень может быть,
что первый толчок к распродаже всего имения Меланией и ее супругом
Апианом исходил от религиозных побуждений, но самое стремление
как можно скорее развязаться с недвижимостями в Италии и западных
провинциях, несомненно стоит в связи с предчувствием гибели Рима.
Отсюда — этот поспешный перевод римских доменов на деньги, ко-
торые частью раздаются церквам, частью берутся с собою в Африку,
куда незадолго перед погромом Алариха отплывают супруги. Прожив
семь лет в Африке, преп. Мелания так и не вернулась в Рим,
сожженный готами, но отправилась на Восток — в Египет и Палес-
тину, где прожила до самой смерти, издерживая остатки состояния
на церковную благотворительность.12^ Подобно св. Мелании, ее дядя,
знатный и богатый римский эпарх Волусиан, оставил обреченный
варварам Вечный Город и переселился во «второй Рим» на службу
к царице Евдоксии. 6 Надо сказать, что падение Рима в 410 г.
поразило не только западный мир, где оно послужило толчком к
всемирно-историческому философствованию бл. Августина, но и весь
Восток. Оно отразилось даже в отдаленных Фиваидских скитах, где
глубокий аскет прей. Арсений, бывший римский вельможа, не мог
удержаться от слез, говоря о гибели великого города.12'
После 410 года поток переселенцев из Рима в Византийскую
империю стал непрерывным. В Константинополь переселяются: преп.
Максимиан, будущий патриарх,128 родители преп. Маркиана Эконо-
ма,-29 преп. Сампсон Ксенодох,130 препп. Евстолия 131 и Домника 132
все знатные и богатые люди, имевшие возможность уйти от варварской
опасности, грозившей Италии и Африке. На Восток же стремились
и все те, которые, проникнутые жаждой тихой религиозной жизни и
аскетических подвигов, не считали возможным найти подходящее
убежище в Италии, волнуемой постоянными нашествиями.133
Второй эпохой особенно значительной конгломерации византий-
ского мира и стягивания пределов византийской культуры являются
ки А. П. Рудаков
три столетия непрерывной арабской опасности с VII по X век. За-
воевание Египта персами и арабами вызвало отлив греческого насе-
ления из нильской страны. Житие ир. Иоанна Милостивого, патриарха
александрийского, рассказывает о бегстве его самого, эпарха Никиты
и многих александрийцев на Кипр.131 Сравнительно частое упоминание
о лицах александрийского происхождения в константинопольских чу-
десах вмч. Артемия в середине VII в. указывает на значительную
иммиграцию александрийцев в Константинополь после этого рокового
события.,Лэ Но главной эпохой массового передвижения населения
под страхом арабских нашествий являются VIII и особенно IX века.
В рассказе о перенесении и чудесах мощей муч. Ферапонта Кипрского
VIII столетия .мы читаем, как сам святой при появлении грозных
симптомов арабского завоевания в сонном видении повелевает жителям
острова как можно скорее спасать его мощи и спасаться самим.136
В IX столетии, когда арабы особенно агрессивно надвигались на
империю, население ее окраин в паническом страхе бросало родные
места и бежало в более центральные области. Агиография дает не-
сколько ярких примеров выселений из Южной Италии и Сицилии.
Так, преп. Фантик во время сарацинских набегов оставил отечество
Калаврию и уехал в Пелопоннес, а после скитальчески жил в Афинах,
Лариссе и Солуни.13' Житие Иосифа Песнописца повествует, как
родители преподобного вместе с уцелевшими от погрома жителями,
«без отечества, без имущества, без друзей и родных», в самом жалком
виде тоже спаслись на Пелопоннес/6 Семья преп. Афанасия Мефон-
ского после опустошения Сицилии арабами переселилась из Катаны
в Патры/39
Как жестоко отражались набеги арабов на другом конце визан-
тийского мира, показывает житие преп. Филарета ^Милостивого, паф-
лагонского помещика, разоренного нашествием агарян.но Как далеко,
вплоть до центра Империи, случалось докатываться опустошительной
волне этих набегов явствует из жития преп. Феодора Студита, при-
нужденного вместе с братией покинуть вифинский монастырь Сакку-
дион и переселиться в Константинополь.11
Если мы обратимся к европейской Греции, то увидим ту же
картину. Арабские нашествия заставляли население южных окраин
Греции и прилегающих островов уходить в более безопасные северные
области Балканского полуострова. В житии преп. Николая Студита
рассказывается, что его брат Тит, спасшись от гибели во время
завоевания Крита арабами, бежал в Константинополь и явился в
Студийский монастырь, рассказывая «о взятии острова и плене ро-
дителей».’^ В житии Феодоры Солунской повествуется, что когда
сарацинские пираты напали на о-в Эгину, где жили родители и
родные преподобной, и частью перебили, частью увели в плен его
жителей, то Феодора вместе с мужем, отцом и тремя малолетними
детьми бежала с Эгины в Солунь.113 Равным образом, житие преп.
Очерки византийской культуры,.. Глава I 81
Дуки Элладского сообщает, что предки святого жили на Эгине, откуда
вследствие постоянных агарянских набегов, они, подобно всем другим
жителям острова, переселились в материковую Грецию. Беженцы
устроились в разных городах: одни в Афинах, другие в Фивах, третьи
на Пелопоннесе; четвертые, например, предки преп. Луки, даже в
фокиде.'44 Однако опустошительные набеги арабских корсаров дока-
тывались даже сюда; «владычествующие над морем сыновья Исмаила»
нападали на все заливы, мысы и бухты Эллады, и деду Луки пришлось,
оставив прибрежную местность, в которой он было поселился, пере-
браться внутрь страны.14'
Так, рядом живых, ярких образов агиография знакомит нас с
чрезвычайно важным фактом массового передвижения византийского
населения с окраин к центру под давлением арабских нашествий с
суши и с моря. Агиография подтверждает те догадки, которые могли
бы существовать на этот счет, и иллюстрирует тс, чересчур общие и
краткие указания, которые мы нашли бы у историков и хронистов.
Первостепенное значение арабской опасности в деле скучения насе-
ления и его уплотнения в центральных областях Империи может
считаться отныне вполне доказанным. Вместе с тем будущему иссле-
дователю дается вполне обоснованное положение, исходя из которого,
можно будет объяснить очень многое в той конденсации и нивелировке
византийской культуры, которые несомненно наблюдаются со времени
иконоборческих династий.
Не менее многочисленны указания агиографии на постоянное пере-
движение населения внутри империи под влиянием различных быто-
вых условий: семейных связей, надобностей ремесла, торговли или
службы, религиозных исканий и т. д. Выше мы уже познакомились
с некоторыми из этих указаний. Так, в житии преп. хМаркиана нам
пришлось читать об антиохийке, вышедшей замуж за чиновника и
вместе с ним переселившейся в столицу;146 так, у Иоанна Мосха мы
встретились с двумя братьями сирийцами, проживавшими в Констан-
тинополе ради своего ремесла ювелиров;14' так, мы знаем, что торговля
и ремесло приводили в византийскую столицу даже самих агарян.
Иоилем далее и отметим еще ряд других фактов. Житие преп. Павла
.Патрского рассказывает, что, когда умер отец этого святого, который
в качестве комита флота жил в прибрежном пергамском городке Элее,
то вдова с двумя малолетними сыновьями переселилась в родную
деревню на границе Вифинии и Фригии, откуда она, очевидно, была
взята замуж/49 В чудесах мучч. Космы и Дамиана упоминается один
офицер, который ради своей службы выехал из Константинополя в
Лаодикию и, женившись там, потом вернулся с женою в столицу.
Так семейные связи заставляли жителей одних областей империи
переселяться в другие и, будучи вызваны широким культурным об-
меном между провинциями, в свою очередь содействовали этническому
сближению их населения.
82 Л. П. Рудаков
Далее идут показания агиографии о передвижениях ради нужд
ремесла. Житие преп. Симеона Столпника-Дивногорца сообщает, что
дед этого святого, который был ювелиром, переселился из Эдессы в
Антиохию.151 Житие-легенда о преп. Фоке рассказывает, что его отец,
искусный памфилийский мореход, переселился в Гераклею на берег
Черного моря и женился здесь на уроженке «страны амасинцев».152
Наконец, житие преп. Иоанна Психаита повествует, что отец святого,
бывший каменщиком-(«строителем домов и храмов»), покинул гала-
тийскую область фемы букеллариев и переселился в одну никоми-
дийскую деревню, так как в этой местности можно было иметь больше
работы.15
Целый ряд свидетельств вскрывает перед нами то значительное
притягательное влияние, которое во все века оказывала византийская
столица на население империи. Торговля, ремесла, служба, образо-
вание, умственная деятельность и религиозная жизнь постоянно при-
влекали в Константинополь провинциалов, жаждущих составить ту
или иную карьеру. В прелестном синаксарном рассказе о честном
пафлагонском крестьянине мы читаем, как один сельский юноша,
отправленный родителями в столицу, стал здесь патрикием и пара-
кимоменом.151 О преп. Никите Исповеднике узнаем, что он в возрасте
17 лет прибыл из Пафлагонии в Константинополь и скоро выдвинулся
при дворе.153 Преп. Власий вслед за своим братом прибыл в столицу,
причем оба скоро стали клириками Великой Церкви.1553 Патриарх
Мефодий, сын знатных и богатых родителей, приехал в столицу из
Сиракуз, желая поступить на придворную службу.136 Преп. Кесарии,
брат Григория Богослова, получив медицинское образование в Алек-
сандрии.__ стремится в Константинополь, где делается придворным
врачом.’3' Преп. Александр /Хкимит, сын знатных родителей, из Азии
прибывает в столицу и зачисляется в придворную гвардию.156 Патриарх
Евтихий отроком был прислан в Константинополь для получения
образования;139 с этой же целью направлены сюда родителями: сын
восточного вельможи, один из аморийских мучеников - св. Кал-
лист,,6<) преп. Никифор Милетский 161 и преп. Нифонт.162 Юный Афа-
насий Афонский сам страстно стремится в Константинополь, чтобы
здесь докончить свое обучение.163 В Константинополь же выписывает
сына солунского друнгария Константина — будущего св. Кирилла -
покровительствующий его отцу столичный логофет.16^
В столицу стремилась как вся провинциальная знать Византии,
жаждавшая видной и блестящей жизни, например, отец преп. Фео-
фана, богатый восточный вельможа,163 отец патриарха Антония Кав-
лея, видный императорский чиновник,166 преп. Евфросиния Новая,
дочь пелопоннесского стратига, посланная в Константинополь роди-
телями для составления приличествующей партии,167 - так и все про-
винциальные неудачники, все бродячие элементы населения, рассчи-
тывавшие так или иначе выдвинуться в богатой и пышной жизни
Очерки византийской культуры... Глава I 83
миллионного центра. Чудеса мучч. Космы и Дамиана сообщают о
бедной женщине, переселившейся в Константинополь с Востока,168 и
о бедном благочестивом провинциале, который, разорившись, переехал
в столицу в надежде найти здесь применение своим педагогическим
познаниям.169 Житие преп. Даниила Столпника рассказывает о некоей
шикарной восточной куртизанке, которая прибыла в Константинополь,
рассчитывая приобрести здесь более широкий и выгодный круг по-
клонников.170 Параллельно с этими известиями агиографии следует
поставить некоторые сообщения других источников. Так, про бунтов-
щика Фому (при Михаиле II) известно, что он происходил из Малой
Азии, но вследствие бедности переехал в Константинополь.171 Импе-
ратор Василий Македонянин, бывший адрианопольский помещик,
бросил земледелие, как малодоходное и «неблагородное» занятие, и
уехал в столицу, «зная, — рассуждает хронист, — что в великих цар-
ственных градах находят себе признание и блестящую будущность
всякие выдающиеся способности».172 Вероятно, в этом же роде рас-
суждал и тот провинциальный пролетариат, который в столь значи-
тельном количестве стекался в столицу уже в VI веке и который,
как элемент весьма опасный для общественного спокойствия, пред-
писывает всеми силами выселять из города 80-ая новелла Юстиниа-
на.173
Теперь мы должны перейти к тем случаям передвижения населе-
ния, которые вызывались всякого рода религиозными побуждениями и
потому особенно ярко отражены в нашем агиографическом материале.
Свидетельствуя, с одной стороны, об оживленном культурном обмене
.между различными областями империи, эти передвижения, с другой
стороны, будучи весьма нередкими вследствие необычайной интенсив-
ности византийского благочестия, являлись далеко не малозначащим
фактором этнического и особенно лингвистического синкретизма.
В первые века византинизма - в IV, V и VI столетиях — наблю-
дается чрезвычайно сильное стремление религиозно и аскетически
настроенных людей на Восток — в египетские пустыни и палестинские
обители. Препп. Арсений Великий, Евпраксия Фиваидская, Аполли-
нария, Анастасия Иатрикия и Марк Афинский являются типичными
представителями эмиграции в Египет, пустыни и скиты которого,
по-видимому, особенно привлекали подвижников, происходивших из
высшего столичного общества. В палестинские монастыри, наоборот,
шли лица, принадлежавшие к самым разнообразным слоям населения.
Таковы: препп. Авраамий и Мария из Антиохии, Георгий Хозевит с
Кипра, Герасим Иорданский из Ликии, Евфимий Великий из армян-
ских Мелитин, Иаков Постник из Сидона, Иоанн Молчальник из
Никополя (в Армении), Кириак из Коринфа, Ксенофонт и Мария
из Константинополя, Мелания из Рима, Порфирий Газский из Солуни,
Савва Освященный, Феогний Витилийский и Феодосий Великий из
Каппадокии. Сирия, хотя и в значительно меньшей степени, но тоже
84 А. IL Рудаков
была центром религиозной иммиграции, в качестве примеров которой
являются препп. Симеон Столпник из Киликии, подвизавшийся около
Антиохии, и Павел и Иоанн из Атталии, поселившиеся в Эдессе.
В результате подобного стремления со всех концов империи в
обители и пустыни Востока, в этих последних царила настоящая
смесь племен, языков и наречий. Житие Евфимия Великого сообщает,
что пресвитер иерусалимской церкви Воскресения должен был вы-
учиться говорить и писать на языках греческом, латинском и сирий-
ском, которые, очевидно, господствовали среди пестрой массы монахов
и паломников, стекавшихся в Святой Град.174 По рассказу Иоанна
Мосха видно, что он встречал в числе египетских и палестинских
подвижников римлян, понтийцев, арабов, каппадокийцев, мессинцев,
мслитинцев и галатийцев.175 К преп. Симеону Дивногорцу приходили
каппадокийцы, персы, ассирийцы и иверы. Палладий в своем «Лав-
саике» упоминает в Палестине жителей Каппадокии и Тарса.177 Житие
преп. Евфимия Великого рассказывает, что в монастыре святого жили
каппадокийцы, антиохийцы, мелитинцы, раифцы, римляне, ликийцы,
аравийцы, киликийцы и галатийцы.178 В палестинских монастырях
Виссариона, Феоктиста и преп. Саввы Освященного в числе монахов
были каппадокийцы, александрийцы, исавры, константинопольцы и
армяне.179 Эти последние нередко приходили в Палестину целыми
группами.180 В лавре преп. Феодосия Великого часть братии говорила
и совершала службу по-гречески, а часть по-армянски.181 Блаж. Фео-
дорит сообщает, что в евфратском монастыре преп. Пуплия последо-
вательно были игуменами грек, сириец и армянин, из которых каж-
дый, очевидно, являлся представителем трех этнографических групп,
на которые распадалась братия.182 Что это разделение внутри монас-
тырей существовало действительно, показывает, наконец, и известие,
читаемое в житии преп. Александра Акимита, что монахи его монас-
тыря делились на восемь хоров, составленных из четырех националь-
ностей и говоривших по-латыни, по-гречески, по-сирийски и по-
стипетски.183
После Египта и Палестины важнейшим притягательным центром
религиозного подвижничества во все века, начиная с V, являлась
сама столица. Многочисленные и знаменитые монастыри Константи-
нополя (числом до 150) привлекали иноков со всех концов Империи,
и, например, в одном монастыре преп. Александра Акимита насчи-
тывалось до 300 монахов греков, латинян и сирийцев, которых святой,
следуя своей сирийской практике, разделил по национальности на
шесть хоров.184 Агиология насчитывает немало святых, пришедших
подвизаться в столицу. Таковы: преп. Далмат, воин-схоларий, оста-
вивший на Востоке жену, дочь и имущество; преп. Вассиан, тоже
происходивший «из восточных областей»;185 преп. Даниил Столпник,
получивший в видении указание идти подвизаться не в Палестину,
а во «второй Иерусалим» - Константинополь;186 преп. Авраамий Кра-
Очерки византийской культуры.,. Глава / 85
тейский, оставивший Эмесу после набега измаелитов; египетские по-
движники препп. Наталий и Вар; антиохийский аскет преп. Дий;
памфилийка преп. Матрона Пергская; сирийцы препп. Александр и
Маркелл Акимиты: восточный воин преп. Исаакий; преп. Михаил
Синкелл и братья - исповедники Феодор и Феофан Начертанные;
амориец преп. Власий; восточный выходец преп. Василий Новый;
никомидиец преп. Иоанн Психаит и каппадокийцы препп. Иоанн
Постник Игумен и Мелетий Новый?87
Другими центрами, где сосредоточивались подвижники из разных
мест империи, являлись монастыри горы Олимпа в Вифинии, обители
Афона и милетские лавры Латра и Галесии. Агиография сообщает,
что к преп. Евстратию Авгарскому (на Олимпе) приходили люди
«с Востока»;188 преп. Антоний Новый, подвизавшийся на Олимпе,
происходил из Палестины; в афонских обителях жили пришельцы
из Малой Азии (например, Евфимий Новый), Иверии (Евфимий
Иверский), Армении и Италии;189 в монастыре преп. Лазаря Гале-
сийского подвизались выходцы из Лидии и Армении.190
Нс менее многочисленны указания агиографической литературы
на то, что некоторые святые много раз меняли место своего подвиж-
ничества, переходя иногда при этом из одного конца империи в другой
и тем свидетельствуя об оживленном идейном, культурном и этни-
ческом обмене между ее областями. Помимо таких ярких примеров,
как странствования преп. Серапиона,191 преп. Илариона Великого
(жившего подолгу в Египте, Сицилии, Эпидавре и Крите), преп.
Мартиниана (обошедшего в два года 164 города) и Никона Метаноите,
можно указать на передвижение целого ряда других святых. Преп.
Авксентий, происходивший из Сирии, подвизался в окрестностях
Халкидона; каппадокиец преп. Агапит прославился около Синада во
Фригии; преп. Андрей сп. Критский происходил из Дамаска; преп.
Афанасий Афонский, трапезунтец по происхождению, учился в Кон-
стантинополе и подвизался на Афоне; преп. Герман Козинитский
пришел во Фракию из Палестины; преп. Григорий, происходивший
из Дскаполии (ю.-в. угол Малой Азии), подвизался в Солуни и
Константинополе; преп. Давид Солунский прибыл в этот город из
Малой Азии; преп. Дорофей Фракийский происходил из Трапезунта;
Ьпифаний еп. Кипрский родился в Финикии; преп. Евфимий Новый,
бывший воин из Галатии, сначала подвизался на Олимпе, а потом
на Афоне; преп. Ипатий Руфинианский прибыл в Вифинию из Фри-
гии; преп. Иосиф Песнописец, уроженец Сицилии, жил в Пелопоннесе,
Солуни и Константинополе; преп. Лука Столпник, подвизавшийся
около Халкидона, происходил из Фригии; вифинский игумен преп.
Михаил Малеин был уроженец Каппадокии; преп. Павел Латрский
Родился в Пергаме и подвизался сначала на Олимпе; преп. Парфений
Лампсакский прибыл в этот город из Мелитополя; преп. Стефан еп.
Сурожский происходил из Каппадокии; преп. Христодул Патмосский,
86
А. Л. Рудаков
уроженец Никеи, несколько раз менял место подвигов под давлением
турецкой опасности и жил в Палестине, на Латре, на о-вах Косе и
Патмосе; наконец, преп. Феофил епископ и исповедник никомидий-
ский происходил с Востока.1”
Так многочисленны указания агиографии на самые видные пере-
движения ее героев по империи. Характерно то, что, рассказывая о
них, авторы житий не считают эти передвижения чем-то из ряда вон
выходящим, и отмечают их, как вполне обычное явление для окру-
жающего быта. Единство культуры и государственности, а с VIII века
и единство языка, чрезвычайно облегчали подобные сношения и пере-
ходы внутри византийского мира. Агиографическая литература рисует
византийское население сравнительно весьма подвижным. Помимо
внешней опасности, заставлявшей сдвигаться географические пределы
империи и скучивавшей жителей окраин по направлению к центру,
помимо могучего, почти современного притягательного действия сто-
лицы, следует особенно подчеркнуть эти постоянные, мелкие, так
сказать, будничные причины непрестанного демографического обмена
между отдельными областями империи. Административная централи-
зация, торговый и промышленный обмен, религиозные и идейные
искания — все это объединяло население империи в один великий
культурный круг, внутри которого постоянно происходил синкретизм
и ассимиляция разнородных элементов. Вызываемые общностью куль-
турной жизни, все эти незаметные переходы и переезды, о которых
агиография, — единственный из источников, - дает такое яркое и
убедительное представление, в свою очередь являлись могучим фак-
тором в дальнейшем культурном объединении той унаследованной от
эллинизма и римской империи системы этнографических и культурных
слагаемых, сумма которых определяется нами термином «византий-
ский мир».
ГЛАВА II
Городской быт
Чтение агиографической литературы оставляет впечатление, что
город, городское население, городской быт отражены в ней значи-
тельно чаще и ярче, чем жизнь села, деревни или поместья. Основной
формой общественной жизни византийской империи, так, как она
выступает перед нами из бытовых повествований агиографии, является
город, и византийская культура представляется продуктом городской
цивилизации тех многочисленных городских центров, из которых
слагалась и на которые распадалась территория великой монархии.
Подобно своим предшественницам - эллинистическим государствам
передней Азии - Византия может рассматриваться как агрегат извеч-
ных городских общин-полисов, с незапамятных времен являвшихся
Очерки византийской культуры... Глава II 87
господствующей формой поселений во всем греческом да и во всем
псредпеазиатском мире. И если греческая культура издавна совер-
шенно правильно характеризуется как культура замкнутого полиса,
то культуру эллинизма и его последней преемницы — Византии —
мы с полным правом можем характеризовать, как культуру комплекса
полисов, объединенных принудительной политической связью, которая
так или иначе облегчала культурный обмен и синкретизм и между
отдельными полисами, и между целыми областями в размерах, не-
возможных до этого объединения. Все это, рассматриваемое вместе,
представляет чрезвычайно резкий контраст со средневековой феодаль-
ной Европой, где, если исключить Италию и Южную Францию,
унаследовавшие развитой муниципальный быт римской империи, гос-
подствующей формой общественной жизни являлась бедная и изоли-
рованная жизнь крепостной деревни и феодального замка, где город-
ской быт представлял продукт долгого и трудного социально-
политического развития, а не являлся унаследованным с самого начала
во всей полноте и интенсивности, как в Византии.
К сожалению, быт позднегреческих и особенно восточных эллинис-
тических городов до сих пор еще мало обследован и понят. До сих пор
еще отсутствуют общие труды, посвященные этой интереснейшей жиз-
ни сирийских, малоазийских и египетских полисов как в эпоху элли-
низма, так и в столетия римского владычества. Богатейший материал
надписей и папирусов лишь частично использован по специальным,
преимущественно публично-правовым вопросам муниципального быта,
а результаты этих исследований или затеряны в дебрях специально-
филологических журналов, или же выражаются лишь в форме сухих
индексов, сопровождающих отдельные собрания надписей и папиру-
сов. Еще хуже обстоит дело с византийскими городами. Здесь мы не
имеем даже и таких предварительных обзоров, даже таких облегчаю-
щих работу историка указателей. Самый материал по организации ви-
зантийских городов, до привлечения агиографической литературы,
представлялся настолько неопределенным и скудным, что обычно, ха-
рактеризуя муниципальную жизнь в Византии, ограничивались указа-
нием па ту знаменитую новеллу Льва VI, которая, устраняя городское
самоуправление, как бы снимала и с историка обязанность изучения
зтого мнимо чахлого византийского города и его жизни. Поэтому, ли-
шенное всякого пособия, принужденное все время отправляться от сы-
рого материала первоисточников, предлагаемое исследование агиогра-
фических указаний на городской строй и быт в Византии должно по не-
обходимости страдать и крупными пробелами, и важными ошибками.
Составляющий предмет настоящей главы очерк городской жизни Ви-
зантии может рассматриваться только как первая и потому естественно
несовершенная попытка набросать цельную и связную картину этой
Жизни, отсутствие представления о которой является одним из важней-
ших пробелов в современной византинологии.
88 Л. II. Рудаков
Просматривая изданные в разные времена и с разной степенью
тщательности византийские Notitia episcopatuum, мы поражаемся чрез*
вычайно большим числом епископств, на которые распадалась терри-
тория империи. Например, в VII в., когда эта территория сократилась
почти наполовину, на ней считалось 33 митрополии, 356 епископств
и 34 автокефальных архиепископств.1 Подобные статистические дан-
ные церковной географии Византии имеют ту ценность, что они
неоспоримо указывают на изначальную многочисленность и самодов-
леемость городских центров-полисов, унаследованных империей через
посредство Рима от эллинизма. Хорошей иллюстрацией к показаниям
этой церковной статистики является уже приводимое выше свидетель-
ство жития преп. Марти ниана Палестинского, который, подчиняясь
Божественному голосу, совершал свой подвиг постоянных быстрых
переходов из города в город и в течение двух лет посетил 164
«полиса».2
Византийский город являлся центром тянувшейся к нему городской
области, средние размеры которой не могли быть велики при много-
численности самих городов. Разделив территорию империи VII века
на вышеуказанное число 390 городов, мы получим в среднем всего
около 1400 кв. км. Если произвести измерения по картам историко-
географического атласа Шпрунера, то окажется, что расстояния ви-
зантийских городов друг от друга тоже были очень невелики. Так,
города по западному и южному побережьям Малой Азии лежали друг
от друга в среднем на расстоянии 20 км; расстояние городов Эллады
и Пелопоннеса измерялось в 15 — 20 км; приморские города Фракии
и Македонии отстояли друг от друга на 10- 30 км; города Сирии —
на 20 30 км; даже в пустынных местностях внутренней Малой Азии,
северной Македонии и придунайской Фракии, расстояние соседних
городов не превышало в среднем 50 километров. Эти, конечно, весьма
круглые цифры все же ясно показывают, что впечатление, выносимое
из агиографии о Византии, как комплексе крупных и мелких городских
центров, теснившихся друг к другу, - правильно. Здесь, среди этих
бесчисленных древних полисов, не оставалось достаточного простора,
чтобы могла развернуться сколько-нибудь значительная чисто сель-
ская жизнь, чтобы, подобно средневековому Западу, здесь мог выра-
ботаться тип чисто деревенской и поместной жизни целых огромных
областей.
Агиография знакомит нас с разными типами византийского города.
Помимо обычных лоХец, помимо крупных столичных центров, или
цеуалр лоХек;, т. е. Константинополя, Александрии, Антиохии и Со-
луни,3 она нередко называет и особые виды более мелких городов,
тянувшихся (теАойутсд) к соседнему главному городу. Таковы
noXixvai своего рода уездные городки, или каегтра - старинные
укрепленные пункты, развившиеся до размеров городских поселков.
В качестве первых, агиография называет городок Кромнии, бывшей
Очерки византийской культуры... Глава II 89
родиной свт. Георгия Амастридского/ и Мадит на Геллеспонте -
центр деятельности свт. Евфимия Мадитского;5 в качестве последних
можно отметить Веррию, которая, как выражается житие преп. Фео-
доры Солу некой, «тянулась под нашим великим градом Солунью».6
Особенно многочисленны были эти каотра на восточной границе
империи, где они должны были являться оплотом против непрерывной
персидской, а потом арабской опасности. Наконец, в житии преп.
Луки Элладского, если только не считать его словоупотребления
произвольными, мы имеем очень ценное указание на существование
в центре Пелопоннеса в X веке какой-то особой формы поселений,
средней между городом и деревней (ксоцолбХщс;),7 известной, между
прочим, еще в древности Страбону.8
Число жителей в византийских городах может быть установлено
только более или менее правдоподобными догадками. В этом отно-
шении указания и агиографических, и других источников чрезвычайно
скудны. В «Истории египетских старцев» мы читаем, что Оскиринх,
считавшийся «величайшим городом», имел 12 церквей, 10 000 монахов
и 20 000 монахинь, общее число которых, по мнению автора, чуть
ли не превышало число мирян,9 так что, если бы было можно поло
житься на эти. конечно, весьма преувеличенные показания, то число
жителей в данном городе равнялось бы 60 000. Следует заметить, что
число жителей в величайшем городе византийского Востока - Антио-
хии, согласно показанию хроники Малалы о числе погибших во
время землетрясения 525 г., должно было составлять 200 000
300 000.1и
Переходя к изображению городского строя и быта по данным агио-
графии, мы, прежде всего, должны остановиться на замечательном мес-
те жития Григория Богослова, которое ярко рисует, какая картина го-
родской жизни возникала в представлении византийца всякий раз, как
он хотел набросать отличительные черты города. Григорий, автор жи-
тия Святите ля, пишет, что последний, утомленный городской суетой,
решил оставить города с их площадями, театрами, софистами, маги-
стратами, судьями и тяжущимися, риторами и ворами, купцами и трак-
тирщиками, богачами и беднотою; оставить всю городскую жизнь с ее
роскошью и славою, с ее пышными одеждами, золотыми и серебряны-
ми сосудами, с ее палатами, разукрашенными живописью или обложен-
ными мраморами и драгоценными камнями.11 В этом перечне весьма от-
четливо обрисована та сложная, пышная и богатая противоречиями го-
родская жизнь, которая столь характерна для всей культуры визан-
тинизма. Развивая слова Григория с помощью других показаний источ-
ников, мы получим возможность обозреть все стороны этой городской
жизни и дать, по возможности, исчерпывающий анализ ее.
Начнем с того, что в представлении византийца каждый город
прежде всего отличается от прочих форм поселения тем, что имеет
Укрепленную городскую стену и различные общественно полезные
90 А. П. Рудаков
здания. Хроника Малалы не раз сообщает, как, желая превратить
данное поселение в город, императоры обводят его стенами, строят
церкви, портики, публичные житницы, общественные бани, цистерну
и т. д. 2 Эта однообразно типичная внешность византийского города
необычайно ярко и прочно запечатлена для нас и в византийском-
искусстве. Архитектурные фоны мозаик и миниатюр, отдаленный,
столь чуждый северу, южно эллинистический отзвук которых мы
имеем в «палатном письме» русской иконописи, постоянно воспроиз-
водят перед нами эти города с их высокими зубчатыми стенами, с
круглыми, конически покрытыми угловыми башнями, рядами бойниц
и двухстворчатыми воротами. Внутри этих стен теснятся и лепятся
друг на друга или одноэтажные, с характерными мезонинами, или
многоэтажные, узкие каменные дома, крытые красной или темной
черепицей, с лишенными переплетов, но снабженными драпировками
окнами, с колоннами при входах, галереями, крытыми переходами и
наружными лоджиями, которые, как и в Константинополе, по всей
вероятности служили торговыми помещениями.ь Всматриваясь в эти
стилизованно условные изображения византийских городов, мы по-
лучаем возможность создать вполне реалистические декорации для
столь живых рассказов агиографии, и, комбинируя таким путем ху-
дожественные и литературные документы прошлого, делаемся способ-
ными воскресить его своеобразную красочную жизнь.
Городские стены укрывали от столь частых набегов неприятелей
не одних жителей городов. В них искало спасения и окружающее
сельское население. Жития патриарха Евтихия, Григория Лмастрид-
ского, Луки Элладского и Кирилла Филеота не раз сообщают нам,
рак, при первых известиях о приближении варваров, все окрестное
население сбегается в ближайший город, предоставляя свои поля и
жилища врагу,’4 и следует думать, что при сравнительной редкости
населения и обилии городов, при постоянном тяготении деревень к
городам, эти последние действительно могли служить убежищем для
всей своей округи.
Что касается мирного времени, то жители окружающих деревень
посещали города только для продажи продуктов своего хозяйства и
закупки необходимых предметов, производимых городским ремеслом,
и, как это бывает всегда, византийские горожане любили противопо-
ставлять себя, в качестве культурной городской массы, грубой и
необразованной «деревенщине» (dypouda).1,1 Иногда горожане назы-
ваются oidcmKoi, и тогда сельские жители, землепашцы и скотоводы
противополагаются им, как oi аурбтаи16 Но чаще всего и в агиографии,
и в других источниках горожане обозначаются как люди, принадле-
жащие к самоуправляющейся городской общине - полису, как
avSpcoTtoi TtoXireuopcvoi, яоАлтои, ko^itlkoi или avSpeg лоХпси, при-
чем последнее из приведенных выражений - чисто классическое —
было вполне еще в употреблении в начале VII в., как видно из чудес
Очерки византийской культуры... Глава II 91
вМЧ. Димитрия Солу некого.17 Среди «граждан» византийских городов
еще уцелели следы старинного деления на «димы». На это указывают
й те обозначения городской толпы словами Згцки и бтщотсй, которыми
изобилуют наши источники,18 и еще более то странное, необъяснимое
иначе распадение городского населения на цирковые партии «димы»,
которое наблюдается во всех значительных городах Византии. Как
известно, до сих пор еще и происхождение, и организация византий-
ских «димов» не объяснены исчерпывающим образом, но уже есть
все основания думать, что в них следует видеть выродившийся пере-
житок древних политических подразделений населения греческих и
эллинистических городов. Существование этого пережитка в виде
беспокойных, но тем не менее, из уважения к традиции, официально
признанных группировок некоторых особенно досужих и опасных
элементов городского населения в качестве цирковых партий, — цирк
оставался единственным местом демократической вольности, — лиш-
ний раз показывает, к каким глубоким корням восходит городская
культура Византии. К сожалению, агиография, отражающая, главным
образом, мирный фон обыденной жизни, в силу этого сохранила
чрезвычайно мало указаний на димы, особенно проявлявшие себя
лишь в моменты мятежей и смут и потому столь часто упоминаемые
на страницах Малалы и Феофана. Во всей агиографической литературе
димы названы всего два раза. В «Лимонаре» Иоанна Мосха расска-
зывается о прей. Маркелле, который в пример того, как демонам
ненавистны славословия псалмов, приводил цирковую партию (то
цкрос тсоу 5r]poTcbv), которая после своей победы «славословит» царя
(см. об этих славословиях соответствующие главы в «De ceremoniis
aulae Byzantinae»^, всячески задирает побежденную партию и вызы-
вает этим смуту. Затем, в чудесах вмч. Артемия мы встречаемся с
неким диаконом Великой Церкви Стефаном, который был «поэт
партии венетов», и Космой, служившим в качестве «диэкита венетов»,
I. е. лица, ведавшего хозяйственной частью этого дима.20 Первая
должность упоминается в официальном перечислении служебного пер-
сонала димов у Константина Багрянородного,21 что же касается второй,
'io. вероятно, она в то время, когда редактировалась книга о цере-
мониях, носила другое название.
Для обозначения высших классов городского общества агиография
употребляет несколько выражений, смотря по тому, отмечается ли
просто выдающееся социальное положение известного лица, или же
имеется в виду его значение в городском самоуправлении. В первом
случае знатные горожане называются просто «эвпатридами» или «кти-
торами» (т. е. крупными владельцами), во втором — они именуются,
как «первенствующие» (лрсотеиоутес;, npcoxoi). С названием «эапат-
риды» встречаемся в чудд. Кира и Иоанна 22 и рассказе о перенесении
мощей Феодоры Солунской.2 Равнозначащее ему, но более редкое
выражение, oi тг|д лоХеох; peyicndvcg, находим в александрийской
92 Л. П. Рудаков
версии жития св. Николая Угодника.24 С городскими «ктиторами»
встречаемся в житиях Иоанна Златоуста, Иоанна Милостивого 25 и'
Феодора Сикеота,26 а главное, в хронике Малалы и новеллах Юсти-
ниана, где ктиторы упоминаются очень часто, причем видно, что эти
крупные «владельцы» являлись в то же время весьма влиятельным'
элементом в среде городского самоуправления, наравне с членами
городского сената решали важнейшие вопросы wгородской жизни и
исправляли видные муниципальные должности.2'
Но если термин «ктиторы» является лишь полуофициальным обо-
значением виднейших и богатейших представителей городской общи-
ны, кандидатов в ее муниципальный совет (pouXEDTqptov), то в
«первенствующих», в «первых среди горожан» (лрсотеиоУГЕс; npokoi
лоХесо^) следует видеть, так сказать, первоприсутствующих членов
городского совета. Это были те из роиХеитоп, которые, по выражению
Прокопия,28 имели первое место (та прсотеГа) в списке членов совета
(то PouXeutikov Лсиксоца 29 - curiale album западных римских муни-
ципиев) и которые в эпоху римской империи носили название
SeKdnpwToi.
В VI в., во время издания Юстиниановых новелл, значение этих
первых членов совета, и всегда являвшихся как бы представителями
городского самоуправления перед центральной властью,30 чрезвычайно
возросло. Они выступают перед нами рядом с епископами в качестве
высшей городской администрации, и играют роль каких-то городских
голов, единолично или коллегиально правящих городом. К ним, по
всей вероятности, и применялось вообще то название dpxovxeg т^д
яоХеох;. с которым мы встречаемся в агиографических и сфрагисти-
ческих документах IX- X и позднейших столетий, а именно: в житии
Григория еп Ассийского, говорящего об архонтах о. Митилсны,31 в
хронике Продолжателя Феофана (архонты в Херсонесе32), в много-
численных моливдовулах архонтов Афин, Элевсиса, Христополиса,
Герании, Панин, Палермо и о. Хиоса.3
В качестве представителей муниципального самоуправления,
npwTEUovTEg упоминаются в агиографии и других источниках посто-
янно, начиная с IV и вплоть до конца X столетия. Их называют: в
Смирне житие преп. Парфсния Лампсакского;34 в Порфиреоне в
Палестине - житие преп. Иакова Постника;35 в Кире на Евфрате и
Антиохии - «Религиозная история» Феодорита,36 в Газе - житие
преп. Порфирия Газского, причем вместе с ними упоминаются и
обычные члены совета - РоиАхитаг,37 в Вавилоне (!) и Никополе в
Палестине - Патерики;38 в Александрии - «Лимонарь» Иоанна Мос-
ха;39 в Эфесе - житие преп. Феодора Сикеота;40 в Амастриде —
житие преп. Георгия Амастридского, в Трапезуйте - житие преп.
Афанасия Афонского/2 на о. Самосе - житие преп. Павла Латрско-
го;‘3 в Спарте «Лавсаик» Палладия;44 в одном из городов Маке-
донии житие преп. Фотия Фессалийского; наконец, в Херсоне-
Очерки византийской культуры... Глава II 93
сС то замечательное место Продолжателя Феофана, которое пове-
ствует об уничтожении местного самоуправления при имп. Феофиле.16
Рассказ Продолжателя Феофана показывает необычайную жизнен-
ность муниципального духа в отдаленной провинции Византии. Свобо-
долюбивый город долго не мог примириться с уничтожением своих ар-
хонтов и лрсотеиоутес; и подчинением, присылаемым из столицы страте-
гам. При Льве VI в Херсонесе произошло крупное восстание, во время
которого был убит стратиг, а Константин Багрянородный в своих на-
ставлениях «De administrando imperio» отмечает особенную склонность
херсонесцев к бунтам.47 Сопоставляя с этими единственными в своем
роде известиями о живучести автономных традиций одного из визан-
тийских «полисов» вышеприведенные указания агиографии на несо-
мненное существование в Византии вплоть до конца X века старинных
муниципальных должностей, мы неизбежно придем к выводу, что су-
ществующее представление о крайнем захирении городского самоуп-
равления в империи нуждается в значительном коррективе. Оно вызва-
но чрезвычайно плохой осведомленностью о внутренней жизни визан-
тийских городов между VI веком, когда нас покидают свидетельства о
ней законодательных памятников, и X столетием, когда появилась мно-
го раз цитировавшаяся, но еще недостаточно изученная в связи с други-
ми источниками и потому, может быть, односторонне понятая новелла
Льва VI об уничтожении муниципального самоуправления в Византии.
Принимая во внимание существование городских лрсотсиоутед вплоть
до конца X века, можно допустить, что если эта новелла и уничтожала
последние следы городских советов, фактически потерявших значение
уже при Юстиниане, то она едва ли сильно задевала институт город-
ских нотаблей, оставление которого могло даже в известном смысле
быть выгодно для центральной власти. Эта последняя, по-видимому,
только усилила свой непосредственный надзор за городскими делами и
особенно городскими финансами, присылая в города своих «курато-
ров», «эпискептитов» и «диэкэтов», вроде тех, которые издавна ведали
государственными имуществами. Существование этих органов прави-
тельственного надзора над городами, особенно диэкэтов, в достаточной
степени засвидетельствовано моливдовулами,46 историками49 и агиогра-
фией. Житие преп. Лазаря Галесийского сообщает о некоем Иоанне,
диэкэте Эфеса, который в то же время ведал надзор за хлебопекарня-
ми, а потом был послан эпискептитом в город Мирелэйон фракисий-
ской фсмы.50 Сужение городской автономии в X в. через присылку в го-
рода диэкэтов и эпискептитов значительно облегчала издавна устано-
вившаяся практика ставить во главе управления всех значительных
городов империи специального правительственного губернатора. По-
добно тому, как в Константинополе и Александрии существовали эпар-
хи, в Газе стратеги,51 в Солуни -- ипархи и стратеги/2 так в Фивах
XII в. появляется лука,53 в Афинах - афинарх,54 в Адрианополе
претор v5 и т. д.
94 А. П. Рудаков
Переходя к дальнейшим показаниям агиографии относительно
городского быта в Византии, мы должны остановиться на видном
значении высшего духовенства - особенно епископа - в городском
самоуправлении. Если на Западе в IV, V и VI вв. епископ нередко
единолично правил городом, заменяя собою в этом отношении
defensores civitatuum, то на Востоке, начиная с конца IV в., епископ,
как представитель христианской церкви, политическое влияние кото-
рой было всегда очень велико в Византии, часто является тоже
настоящим патроном и, если можно так выразиться, мэром города,
от которого во многих случаях зависит благосостояние последнего.
В новеллах Юстиниана епископ всегда называется впереди прочих
городских властей. Избрание епископа было важным актом городской
жизни и муниципальной политики и, как таковое, нередко приводило
к ожесточенным партийным распрям. Интересные сведения об этом
мы извлекаем из жития св. Григория Назианзина, составленного его
сыном св. Григорием Богословом. При имп. Юлиане, рассказывает
этот последний, в Кесарии произошло смятение по поводу избрания
епископа. Междоусобие было очень сильно, потому что «города всегда
особенно волнуются из-за этого»; наконец, народ при участии войска
решает избрать епископом еще некрещеного язычника (как бы под-
черкивая этим преимущественно политическо-административное. а не
религиозное значение епископата). Но этим дело не кончилось; смуты
возникали еще не раз; сам св. Григорий Назианзин немало хлопотал
во время этой оживленной избирательной кампании, применяя все
меры к тому, чтобы выборы протекали с соблюдением канонических
правил. Григорий Богослов замечает ко этому поводу, как вредно
влияют посторонние соображения на столь важное дело, и доказывает,
что избрание высшего представителя городского духовенства должно
принадлежать поэтому исключительно клиру, а не произволу влия-
тельных лиц или безумию бешенного народа. Но доводы святителя,
конечно, не имели практического значения. С одной стороны, еще не
умерло сознание, что дело избрания духовного пастыря должно при-
надлежать самой пастве, а с другой - - чисто житейская необходимость
поставить во главе городской церкви лицо, особенно способное быть
полезным городу, еще долго делала избрание епископа полусветским
актом. Сам св. Григорий Богослов был выбран епископом Назианза
на место своего отца по настоянию народа, естественно хотевшего
видеть своим епископом представителя знатнейшей фамилии города,
члены которой издавна являлись патронами Назианза.5' Далее, житие
преп. Порфирия Газского снова рассказывает о смутах среди хрис-
тианской общины в Газе, причем одни хотели епископа из клириков,
другие - из мирян.58 Житие препп. Павла и Иоанна пресвитеров
сообщает о насильственном рукоположении Павла в епископа Атталии,
причем святой, видя, что смуты не прекращаются, тайно покинул
город.’9 Народ выбирает епископом преп. Акакия Мелитинского;60
Очерки византийской культуры... Глава 11 95
народ же поднимает восстание в Севастии, не желая допустить на
епископскую кафедру брата св. Василия Великого.61
Если, таким образом, в IV в. избрание епископа составляло чрез-
вычайно важный акт городской жизни, способный разделить население
на партии и вызвать бурные сцены в городе, то и в последующих
столетиях епископское избрание продолжало являться не только цер-
ковным, но в значительной степени и светским делом. Преп. Феодор
Сикеот был поставлен епископом Лнастасиополя по просьбе клириков
н «ктиторов» города, 2 преп. Георгия Амастридского избирают епи-
скопом представители духовенства и городского самоуправления.63
Изображая избрание епископа важным событием, живо волнующим
все население города, агиография в то же время дает определенное
понятие о том, какую видную роль играл епископ в жизни города.
Если мы читаем, что преп. Амфилохий Иконийский едет в Констан-
тинополь на собор за общественный счет,64 то это сообщение получает
особенный смысл, когда мы вспоминаем о чрезвычайно важной роли
соборов IV и V вв., не только как церковных съездов, но и как
своеобразного представительства провинции в центре через наиболее
видных членов местного духовенства, которые, конечно, могли не раз
замолвить слово перед правительством о нуждах посылавших их
го ролов.65 Ла и в других случаях важное значение епископа или
вообще самого видного по своим заслугам духовного лица, посылаемого
юродом в столицу, отчетливо выступает в показаниях агиографии.
О преп. Порфирии ей. Газе ком читаем, что он был послан своей
общиной к ими. Аркадию с просьбой обуздать своеволие газских
язычников.66 Житие преп. Саввы Освященного повествует, что святой
исхлопотал у ими. Анастасия освобождение Иерусалима от особой
подати.6' Преп. Давид Сол у некий был послан клиром и войском к
ими. Юстиниану хлопотать о перенесении резиденции эпарха из Сир-
мия в СолуньЛ* Синаксарное житие преп. Павсикака сп. Синадского
сообщает, что святой, исцелив ими. Маврикия, выхлопотал у него
хриеовул об освобождении города Апамеи от годичной подати.6* Если
коснуться даже гораздо более позднего времени, то и здесь мы
натолкнемся на ту же роль епископа, как печальника за провинци-
альное население, истощаемое податями и поборами чиновников. Зна-
менитым примером этого является афинский епископ XII в. Михаил
Акоминат, написавший выразительную челобитную к царю, прося его
^жалиться над участью Афин и их обывателей.
Но и на месте, в самих городах, епископ являлся важным и необхо-
димым лицом, в значительной степени ведавшим вопросами городского
благосостояния и муниципальной администрации. Так, св. Василию
Великому, бывшему епископом Кесарии, Юлиан предписал собрать
контрибуцию, наложенную на этот провинившийся город, и святитель
был вынужден собирать в церковной ризнице драгоценности, приноси-
мые горожанами/” Житие преп. Саввы Освященного сообщает, что не-
96 А. П. Рудаков
русалимский архиепископ во время засухи был озабочен отысканием
воды для населения и приказывал рыть колодцы в разных местах.7’
Выяснение убытков от восстания самарян было поручено имп. Юстини-
аном тому же иерусалимскому архиепископу совместно с епископами
Пеллы и Аскалона, причем комиту Стефану предписано лишь содейст-
вовать духовным властям. Благодаря ходатайству этих иерархов, про-
винция Палестина Первая была освобождена от 12 кентенариев ежегод-
ной подати.' Ниже, говоря о фрументации городов, мы увидим важное
значение местных епископов даже и в этом продовольственном вопросе,
теперь же пока остановимся на весьма видной административной и су-
дебной роли александрийского патриарха, как она вскрывается Леон-
тиевым житием св. Иоанна Милостивого.
В конце VI и начале VII вв., накануне персидского завоевания,
власть александрийского патриарха над столицей Египта была столь
значительна, что делала его опасным конкурентом местного, присы-
лаемого из столицы эпарха. Александрийский патриарх через посред-
ство своих экономов, канкелляриев и прочих церковных чиновников
ведал 8ю'1кт|<яа города. Сам_ александрийский «иринарх» (начальник
полиции) был подчинен ему.'1 Патриарх имел обширные права надзора
за александрийским рынком, которыми воспользовался св. Иоанн
Милостивый, в первый же месяц своего правления произведя ревизию
торговых мер и весов.' Патриарху принадлежали различные торговые
пошлины, от которых Иоанн, например, освободил одного трактир-
щика/5 Наконец, александрийский патриарх имел значительные су-
дебные права, вплоть до суда по уголовным преступлениям. Зная,
как «церковные судьи», «диэкэты» и «канкеллярии» притесняют
просителей, св. Иоанн/’ам по четвергам и пятницам разбирал тяжбы,
сидя перед церковью/6 Видное значение патриарха в жизни Алек-
сандрии еще более возрастало благодаря целой системе широкой и
щедрой благотворительности, которую ему давали возможность про-
изводить колоссальные богатства патриархии, и которой так горячо
отдавался св. Иоанн/" Немудрено поэтому, что. имея такие обширные
права над городом, патриарх часто должен был сталкиваться с пред-
ставителем светской власти - эпархом по поводу тех или иных
общественных дел. Не избежал этих столкновений и св. Иоанн. Из-за
одного вопроса относительно рыночных пошлин, между эпархом Ни-
китой и им произошла долгая распря, причем в конце концов светская
власть была вынуждена уступить духовной, побежденная мудростью
и твердостью святого/8
Чтобы полностью исчерпать известия агиографии, указывающие
на большую роль духовенства в муниципальной жизни Византии,
следует остановиться на интересном показании чудес муч. Ферапонта
Кипрского. Из него видно, что в последнее время, перед самым
арабским завоеванием, светской власти как будто уже не оказывается
на Кипре. Инициатива и организация бегства христианского населения
Очерки византийской культуры... Глава II 97
вместе с мощами мученика с угрожаемого острова принадлежит ис-
ключительно духовенству, которое при этом опирается на авторитет
^ученика и полученные от него (в видении) указания.79
Переходим теперь к изложению дальнейших особенностей город-
ского быта Византии. В собраниях чудес вмч. Димитрия Солунского,
которые мы вправе вместе с Гельцером назвать настоящей муниципаль-
ной хроникой Солуни за VI и VII вв., особенно ярко выступает перед
нами солунекий культ св. Димитрия и его мощей, составлявших как бы
палладиум этого города во все века его существования. Анализируя на-
званный источник, Гельцер делает, правда несколько далекоидущий,
вывод, что в чрезвычайном почитании местного солунского святого сле-
дует видеть один из остатков языческой религиозности, а в св. Димит-
рии, как его представляли себе народные массы, — черты старинного
Sr.oc лоХюихос «бога-защитника города».80 Действительно, в рас-
сказе о его чудесах к вмч. Димитрию часто прилагаются эпитеты, весь-
ма характерные для языческих богов-патронов какой-нибудь местно-
сти: осоишатрщ, cpiXonoXic, acooinoXic cpiXonaTpi^, лоААтт|с кси
лроотатцс и т. д.81 На медных монетах, которые самостоятельно чека-
нита Солунь, св. Димитрий изображается в победоносном нимбе из лу-
чей.82 В годины бедствий он является своему народу «не в сонном виде-
нии. а в действительности»;81 в 1041 году он разгромил войско болгар,
явившись, как рассказывали пленные, впереди еомэев на белом коне.8-1
Празднование памяти вмч. Димитрия 26 октября было настоящим
праздником солунского «полиса», и это трехдневное, общемакедонское
торжество, сопровождавшееся знаменитой ярмаркой, в диалоге Тима
рион приравнено к древним Панафенеям и Паниониям.8л
Почитание местного святого, как специального покровителя дан-
ного города, ио-видимому, наблюдалось и в других местах. Не говоря
уже о культе Богородицы в Афинах, Иоанна Богослова в Эфесе,
Михаила Архангела в Хонах и т. д., укажем на почитание св. Николая
Чудотворца в Мирах-Ликийских. Читая в его житии такие эпитеты
великому Угоднику, как цеуас noXiou/oc ка? (ppovTiGxqg митрополии
Мир-Ликийской, мы, несомненно, наталкиваемся на глухие традиции
древнего почитания местного бога покровителя.
Кроме интересных указаний на глубоко укоренившуюся в народной
массе идею о специальном патронате вмч. Димитрию над Солунью,
мы выносим из повествований и его чудесах представление об ис-
креннем муниципальном патриотизме их составителей. Солунь име-
нуется «нашим возлюбленным Христом городом», «богохранимою
Фессалоникийскою митрополией», «святохранимым градом», «бого-
избавляемым градом» и т. д. Чувствуется, что в VII в. еще не был
утрачен жизненный дух древнегреческого «полиса», несколько узкий,
но тем более убежденный и глубокий обывательский патриотизм,
заставлявший видеть в родном городе «отечество» по преимуществу.
Недаром во время славянских набегов конца VI века, когда отсутствие
98
А. П. Рудаков
регулярного войска заставляло граждан образовывать из себя регу-
лярную городскую милицию (сттратод Tqg n&keinq), каждое появление
неприятелей вызывает воистину классический клич: «К оружию, граж-
дане, поднимайтесь за отечество (опёр xrjc; narpiSoq)!»86 Интересны и
указания чудес на саму организацию городской милиции Солуни, в
которой так соблазнительно видеть обновленный необходимостью пере-
житок городских ополчений, древнегреческих, эллинистических и да-
же восточно-римских полисов, на распространенность которого, быть
может, намекает упоминание в Дигестах каких-то стратгргл t&v
hoXecdv).87 Оказывается, что часть солунских граждан была записана
в то OTpaxicoTiKov - регулярную городскую милицию, другая же,
состоявшая из бедняков и особенно окрестных сельчан, образовывала
чрезвычайное ополчение то nayavaTiKOv.88 Мы читаем, как во время
одного аваро-славянского нашествия это последнее не могло оказать
помощи городу и осталось вне его стен, будучи занято летними
полевыми работами.
Таковы те любопытные сведения о муниципальной организации
крупного византийского города около 600 года, которые доставляют
нам чудд. вмч. Димитрия Солунского. Несколько интересных черт
этой организации сохранили и другие агиографические памятники,
хотя, конечно, агиография, включая и мученические акты, едва ли
может добавить что-нибудь новое к тому списку магистратур греческих
и восточных городов, богатейший материал для которого доставляют
надписи и 50-я книга Дигест.® В житии преп. Порфирия Газского
упоминаются ot бгщскйгко! и eipr|vapxiK, которые следят за соблюде-
нием известных городских постановлений (oi vopot rav naxpiov) и
запрещают вносить в город мертвое тело.90 Из этого же жития мы
узнаем весьма важный факт, сильно ослабляющий чересчур односто-
роннее представление о якобы каторжной тягости повинности быть
муниципальным магистратом в конце IV в. Мы читаем, что язычники
Газы, всячески преследуя христиан, не позволяют им занимать граж-
данские должности (ло?.тка oqxpiKux).91 Из жития патриарха Ана-
толия видно, что в Александрии еще продолжала держаться старинная
римская практика посылать к императору в столицу почетные по-
сольства, с одним из которых и прибыл в Константинополь знатный
молодой человек - будущий царьградский патриарх.92
Как мы видели выше, городская жизнь в представлении византийца
характеризовалась целым рядом культурных благ, удовлетворению по-
требности в которых служили определенные публичные учреждения
городов. Эти последние, равно как и сами общественно полезные зда-
ния, те кпстцата 5 г] росла, о восстановлении которых в Иерусалиме, на-
пример. по словам Иоанна Мосха, заботился комит Востока — Еф-
рем.93 - являлись в глазах византийца совершенно определенным и
необходимым признаком всякого порядочного города. Когда Прокопий
перечисляет все многочисленные постройки Юстиниана в различных
Очерки византийской культуры... Глава II 99
городах империи, — все эти церкви, портики, рынки, водоемы, водо-
проводы, театры, бани, лавки, торговые ряды, присутственные места,
гостиницы, приюты и т. д., то он обычно прибавляет в конце: «словом,
все, что обнаруживает благополучие города»^ «что служит к украше-
нию города», «что делает город счастливым». Сам Юстиниан в преди-
словии к 149 новелле, призывая к своевременному взносу податей, ука-
зывает, что исправное поступление их обеспечивает крепость городских
стен, правильное функционирование бань и театров и «вообще всего,
что служит интересам подданных». Наконец, тот же Прокопий еще раз
подчеркивает блага, которые население привыкло ожидать от город-
ской жизни, обвиняя Юстиниана в том, что, отобрав в казну специаль-
но городские доходы, он лишил города возможности возводить публич-
ные постройки, поддерживать уличное освещение, содержать общест-
венных врачей и учителей.” Как бы ни суживать с современной точки
зрения размеры этих благ городской культуры Византии, которые бы-
ли ди такой степени распространены и обычны, что, как мы видим, от-
сутствие их ощущается как настоящее лишение, - мы все же должны
подчеркнуть резкий контраст этого культурного наследия эллинисти-
ческо-римской цивилизации со слабыми начатками городского благо-
устройства в городах и бургах средневекового Запада.
Переходя к детальному ознакомлению с различными сторонами
городской культуры, как они отражены в нашем агиографическом
материале, посмотрим, насколько устойчиво в византийских городах
на протяжении целых столетий держались те или иные общественно
полезные учреждения. Начнем с первого элемента городского благо-
устройства — публичных бань (paXavefa, 5г|росла Хоотра), унасле-
дованных Византией от римских времен/6 Антохийские бани упоми-
наются в житии преп. Симеона Столпника-Дивногорца.9' Эмесские
бани, одна из которых была мужская, а другая женская, стоявшая
рядом с первой, называет житие преп. Симеона Юродивого.98 Алек-
сандрийские термы с горячим и холодным отделениями весьма часто
фигурируют в качестве средств исцеления в чудд. Кира и Иоанна.99
В житии преп. Агапита Складского читаем, что однажды святой был
избит в публичной бане сановником, который принял его за бедняка
и почему-то остался им недоволен.’00 Чудеса Димитрия Солунского
называют общественные бани в Солуниу житие преп. Луки Эллад-
ского -- в Фивах;102 житие препп. Давида, Симеона и Георгия — в
Митиленах.103 Трактат Прокопия о постройках Юстиниана упоминает
публичные бани почти во всех городах Востока 104 и, кроме того,
сообщает о водопроводах и водоемах, питавших их.105 О столичных
банях мы будем говорить в следующей главе, теперь же пока отметим,
что агиография, поскольку можно судить на основании указанных
мест, дает право заключить, что этот важнейший элемент общественной
‘Игиены, унаследованный Византией от античности, был удержан ею
повсеместно во все время своего существования.
100 А. П. Рудаков
Ту же устойчивость воспринятых от эллинистически-римской куль-
туры черт быта доказывают свидетельства агиографической литерату-
ры, касающиеся ипподромов и театров. Не говоря уже о столь извест-
ном ипподроме в Константинополе, не говоря о настоящей мании иппо-
дрома, звериных травлей и театральных представлений, царившей, по
словам жития преп. Иллариона Великого и патериков, в Александрии
IV и V вв.,106 укажем, что даже в палестинской Газе происходила ожес-
точенная борьба языческой и христианской партий ипподрома. То же
житие преп. Илариона рассказывает, что стратиг Газы христианин,
устраивавший конские состязания, испытывал козни со стороны
антистратига-язычника, дьявольскими средствами портившего отбор-
ных коней и жокеев, но в конце концов смиренного молитвою свято-
го. ,0‘ Что всего интереснее в этом рассказе - это объяснение стратига,
что подобную языческую забаву он христианин - устраивает не по
своей доброй воле, но как известную публичную повинность (тсЛод
8r||i6oiov), которая по установлениям самих царей возлагается на знат-
нейших лиц в городах, т. е. является той «литургией» восточно-
римских полисов, о которой говорят Дигестпы.™ Житие преп. Симеона
Юродивого сообщает об ипподроме и двух его партиях (церр) в Эме-
се;:0!* повесть о преп. Феодуле Столпнике упоминает ипподром в Дамас-
ке.’10 В «Лимонаре» Иоанна Мосха авва Маркелл рассказывает о жокее
(rjvioxo?) из Лпамеи, который, дав однажды во время состязания про-
мах, был освистан и прогнан проигравшей на нем партией.1,1 Ожесточе-
ние, с каким всюду враждовали эти партии, послужило даже мотивом к
созданию символического рассказа, который мы встречаем потом с до-
бавлениями и вариациями в житии преп. Андрея Юродивого. Мосх со-
общает, что авва Феодосий имел однажды видение цирка, наполненно-
го толпою, в котором состязалась партия .мужей в белых одеяниях с
партией черных эфиопов. При этом авве было указание, что белые, ко-
торые, в конце концов, при общих рукоплесканиях одержали победу,
были не кто иные, как сами ангелы, тогда как побежденные черные лю-
112
ди являлись приспешниками сатаны.
Особенно ценными указаниями, подтверждающими живучесть ип-
подрома не только в византийской столице, где он, как известно,
существовал до XII в. включительно,113 но и в византийской провин-
ции, представляются слова Евстафия Солунского об ипподроме в
Солуни 1,4 и сообщение жития Лазаря Галесийского об ипподроме в
Магнесин. Здесь, в этом небольшом городке Малой Азии, в XI веке
существовали настоящие дни конских состязаний, на которые не
только сходилось светское население города, но от искушения взгля-
нуть на которые не мог воздержаться даже прибывший в Магнесию
монах, хотя и раскаивавшийся потом, что смотрел на «сатанинское
позорище ипподрома».11’
По и помимо ипподрома всякого рода зрелища борьбы необычайно
пленяли византийцев. Преп. Феодорит в своей «Религиозной Истории»
Очерки византийской культуры... Глава II 101
рассказывает, что на гимнастические состязания, устроенные Юлиа-
ном, сбежалась вся Антиохия.116 Интересные подробности о гимнас-
тических играх на антиохийских праздниках конца IV в., рисующие
крайнюю жадность византийской толпы до зрелищ и состязаний,
сообщает Палладиев диалог -- житие Иоанна Златоуста. В нем опи-
сывается, как уже в христианское время в роще Дафнэ проходили
раз в четыре года олимпийские игры в честь Геракла, и как на них
собирались жители Антиохии вместе с толпами женщин, так что в
этом предместье скучивалось все население, а город и христианские
церкви стояли пустыми.117 Наконец, о гимнастическом oxaStov в Со-
луни VII в. сообщают чудд. вмч. Димитрия.118
Мели обратиться к известиям агиографии о городских театрах, то
можно указать следующие места. В житии преп. Симеона Юродивого
говорится о представлениях мимов в эмесском театре;119 в чудд. Ди-
митрия Солунского назван городской театр, где давались трагедии,
в Солуни;120 «Лимонарь» Мосха упоминает кощунственные представ-
ит ия мимов даже в одном из мелких городов Ливана;121 житие преп.
II.чат ия Руфин панского сообщает о борьбе духовенства против игрищ
в театре Халкидона;122 житие преп. Авксентия говорит о проповеди
121
святого против театра в этом же городе.
Переходя от «зрелищ» к «хлебу», публичная забота о котором
столь же входила в эллинистическо-римский идеал городского бла-
юустройства, как и забота о развлечении масс,124 должно отметить
нижеследующие места агиографической литературы, освещающие по-
становку продовольственного дела в империи. В житии преп. Пахомия
Великого читаем, что во время голода монах, посланный купить хлеба
в соседнем с монастырем египетском городке, встретил одного горо-
жанина, который нес государственную повинность по собиранию по-
дати хлебом (6 ло?лтЕи6|.1Е\’О(; Sripdoiov aixov лЕжатеито). Когда
монах стал просить продать ему хлеб, то горожанин отказался, ука-
зывая, что хлеб, собираемый им, есть государственный, и что за него
придется отвечать перед «архонтом». «Впрочем, добавил он, -
если ты будешь в состоянии возместить к сроку (отправки хлеба из
Египта), то бери сколько хочешь». В конце концов сделка состоялась,
и монах купил у благочестивого горожанина государственный хлеб
но цене в 2,6 раза дешевле стоявшей в то время.125 Данное известие
агиографии представляет особенный интерес, т. к. вводит нас в самую
жизнь и знакомит с одним из участников того сложного процесса,
путе.м которого египетский хлеб поступил в виде подати в казну и
шел на прокормление столичной толпы Рима и Константинополя.
Самый этот процесс в достаточной степени известен благодаря пре-
красной статье М. И. Ростовцева,126 сводящей материал папирологии,
и многочисленным указаниям Дигест, Кодекса, Прокопия и Феофа-
на, 12/ но такие конкретные индивидуальные иллюстрации «великой
хлебной литургии» Египта, как вышеприведенная, всегда имеют осо-
102 А. П. Рудаков
бую бытовую красочность и культурно-историческую ценность. По-
добные же иллюстрации мы имеем и к последующим этапам пути
египетского хлеба в Константинополь. В чуде Николая Угодника с
навикуляриями, — т. е. корабельщиками, перевозившими хлеб, —
рассказывается, как однажды, когда в Ликии был голод, хлебный
александрийский флот, направляясь в столицу, пристал в гавани
Лндриаки, и как на просьбу св. Николая уступить хлеб голодной
стране, навикулярии- отвечали, что этот хлеб государственный
(5r]poaiov) и предназначается для «царственного града», так что они
/ге имеют права продавать его.128 Указания на дальнейший путь хлеб-
ного флота, а вместе с тем на то, что часть хлеба предназначалась
для Солуни, содержится в чудд. вмч. Димитрия Солунского. Мы
читаем, что, когда Солунь была осаждена с суши славянами, то никто
из «навклиров», везших хлеб, не решался плыть к ней и город терпел
голод. И вот, один из навклиров, Стефан, когда собирался у о. Хиоса
повернуть с пути к Солуни на путь в Константинополь, был чудесным
образом направлен св. Димитрием к голодающему городу.’*29 В другой
раз, когда в Солуни тоже ощущался недостаток хлеба, чиновник на
о. Хиосе, подчиненный абидосскому комиту и, вероятно, имевший
обязанностью распределять ввозимый на кораблях хлеб между раз-
личными городами, снова направил хлебные суда не в Константино-
поль, а в Солунь.130 Кроме этих важных подробностей о перевозке
египетского хлеба, чудеса св. Димитрия знакомят нас и с постановкой
специально солунского продовольственного вопроса. Мы узнаем, что
обыкновенно Солунь нуждалась в xevts xiXuxScov апои, привозимого
из Египта, и что, при невозможности получить хлеб оттуда, префект
Иллирика распорядился однажды купить зерно в отдаленной Сици-
лии.13’*
Это известие вскрывает для нас настоятельную нужду всякого
сколько-нибудь видного византийского города в регулярном подвозе
пищевых продуктов и объясняет, почему продовольственное дело в зна-
чительной мере было организовано публично. Города Византии жили
исключительно привозными продуктами. Мы читаем в житии преп.
Николая, что, например, Миры-Ликийские были поставлены однажды
в серьезные затруднения, когда во время чумы «земледельцы перестали
посещать город, и горожане не знали, чем жить, не имея ни хлеба, ни
вина, ни дров, но вообще всего, что нужно для жизни и что крестьяне
обычно привозили в город» 132 и, добавим мы, продавали на городских
рынках, как это явствует из жития преп. Никона Метаноите.133
Итак, с одной стороны, условия менового денежного хозяйства,
в которых жила Византия, а с другой, традиции эллинистическо-
римских полисов требовали рациональной постановки городской фру-
ментации и возлагали на городских магистратов серьезную обязанность
заботиться о продовольствии своих горожан. Там, где большим ав-
торитетом пользовалось высшее городское духовенство, эта обязан-
Очерки византийской культуры... Глава II 103
кость естественно переходила на него. Мы, например, видим, что
сВ. Иоанн Милостивый, который, как сказано выше, в качестве алек-
сандрийского патриарха играл большую роль в местной администра-
ции, во время голода был озабочен выпиской хлеба для Александрии
из Сицилии.134 Точно также о продовольствии голодающих Мир-
Дикийских заботится не городское самоуправление, а наиболее вли-
ятельное лицо местного общества, представитель высшей духовной
власти, святитель Николай.135
С самой организацией фрументационных раздач агиография зна-
комит нас только косвенно, сообщая некоторые подробности лишь о
столице и позволяя судить о положении дела в других городах по
аналогии. В житии преп. Олимпиады есть интересное сообщение, что
эта святая знатная и богатая девушка - пожертвовала Великой
Константинопольской церкви принадлежавшие ей яоХшкоСартои Как
известно, этим названием обозначались хлебные и вообще продоволь-
ственные пайки, раздача которых населению столицы была введена
Константином Великим,136 опиравшимся в данном случае не только
на предшествующую римскую, но и на чисто эллинистическую прак-
тику 137 Однако не все в сообщении жития преп. Олимпиады ясно,
и мы наталкиваемся на вопрос, который не может быть решен с
доступными нам данными, хотя решение его и осветило бы, быть
может, интереснейшие подробности относительно каких-то группиро-
вок столичного населения около знатных лиц. В самом деле, что
значит это пожертвование преп. Олимпиадой продовольственных пай-
ков в значительном количестве, и какие права имела она, богатая
патрицианка, на них? Не принадлежали ди ей лоХтко? apwi всех
тех многочисленных клиентов, которые постоянно окружали и рим-
скую, и византийскую знать, не передала ли она эти apxoi в ведение
церкви вместе с пожертвованием домов, в которых жили ее много-
численные квартиранты-клиенты? Все это представляется в высокой
степени неопределенным, и требует столь тщательного пересмотра
всех многочисленных памятников IV VI столетий, для какого у
автора данного исследования нет ни времени, ни сил.
Что касается практики раздач продовольственных пайков, которая
производились через предварительную выдачу специальных тессер,13*
то агиография сохранила на нее равным образом лишь косвенное
указание. В житии патриарха Антония Кавлея из X в. мы читаем,
что в константинопольской патриархии производилась раздача бед-
някам хлеба, причем получавшие имели в руках особые значки,
раздававшиеся им раньше.139 Таким образом, оказывается, что в X
веке, когда уже ни один источник не говорит нам о дальнейшем
существовании в Константинополе государственной фрументации, цер-
ковь в значительной степени приняла на себя старинную муниципаль-
ную обязанность продовольственной помощи беднейшему населению.
Патриарх Антоний Кавлей, как гласит вышеприведенное место, кормил
104 A. 77. Рудаков
. _. ........... — . _ . . .... -.................... _
1000 человек; патр. Тарасий не только ежемесячно подавал милостыню
массе лиц, внесенных в особые списки,110 но организовал хоры
добровольцев-певчих, которые кормились на определенное жалованье
получаемое после каждого богослужения.141 Эта обширная благотво-
рительность, производимая церковью ио евангельской заповеди, ес-
тественно привязывала к ней население, и в ущерб старинным пред-
ставлениям об обязанности муниципия и государства прокармливать
гражданина, плохо вязавшимся с общим строго монархическим укла-
дом жизни, развивала в массах взгляд на подобную помощь, как на
милостыню. То же самое следует сказать и о тех дворцовых раздачах
населению хлеба, мяса, одежды и т. д., которые производились пра-
вительством во время многочисленных придворных церемоний и тес-
теры которых в массе дошли до нас.142
Обозрев те стороны городской культуры Византии, в которых
проявлялись унаследованная от эллинизма и Рима забота муници-
пальной администрации о гигиене, развлечениях и продовольствии
горожан, обратимся теперь к остальным элементам городского благо-
устройства, к заботам городов о народном здравии, общественном
призрении и народном образовании. Агиография, отчасти подкреп-
ляемая свидетельствами других источников, позволяет довод’ ао хо-
рошо познакомиться с этими сторонами муниципальной кчльтуры,
которые, равным образом, коренятся в глубоких традициях античности
п делают византийскую цивилизацию, за исключением арабской, един-
ственной в средневековом мире.
Как известно, еще конституция Антонина Пия о городах Азии, рас-
пространенная потом и на все города Востока, предписывала, чтобы в
каждом городе провинции, смотря по его величине, имелось от 5 до 10
муниципальных врачей, освобождаемых от городских «типега» 143 и
получавших от города жалованье.144 Этих же городских врачей ov
яоХешс iorepoi или dp/iaxpot (смотря по их рангу) постоянно называют
и собственно византийские источники. Мы уже говорили, что Проко-
пий обвинял Юстиниана в том, что, отобрав в казну городские доходы,
он лишил города возможности содержать своих врачей и учителей. Жи-
тие преп. Феогния Витилийского упоминает городских врачей в Аска-
лоне;,1л городские врачи Антиохии встречаются в житии св. Иоанна
Златоуста;1*6 константинопольские врачи не раз упоминаются в чудд.
вмч. Артемия Н/ и свинцовых буллах вплоть до XI века;148 многочис-
ленные указания о разного рода александрийских врачах, начиная от
знаменитостей медицины и кончая малоопытными учениками-
медиками, содержат, если можно так выразиться, специально медицин-
ские чудеса мучч. Кира и Иоанна.149 Синаксарный рассказ о преп. Пав-
епкаке сообщает, что этот врач-бессребреник, подобно знаменитым свя-
тым врачам-мученикам Пантелеймону, Косме и Дамиану, Киру и
.Иоанну, Диомиду, Ермолаю, Фалалею и Трифону, обходил города и
веси, леча и исцеляя всех страждущих.150
Очерки византийской культуры... Глава 11 105
Центром медицинского образования и рассадником научной меди-
цины до эпохи арабского завоевания являлась Александрия. Сюда
стремились молодые люди, желавшие усовершенствоваться во врачеб-
ном искусстве, и получение врачом образования в Александрии явля-
лось для него лучшей рекомендацией. 1 Кесарии, брат Григория Бого-
слова, прослушав медицинский курс в Александрии, получил в Кон-
стантинополе сан иатрикия и сразу был зачислен в разряд придворных
врачей.1''2 Когда же Византия потеряла Александрию, то центром меди-
цинского искусства стал Константинополь. Здесь в X в. врачи составля-
ли своего рода корпорацию, драгоценные сведения о которой сообщает
добавление к житию преп. Сампсона Ксенодоха, сделанное Симеоном
Метафрастом. Метафраст рассказывает, что константинопольские вра-
чи обычно празднуют 27 июня, день памяти преп. Сампсона, своего по-
кровителя, тоже бывшего врачом, и для этого устраивают процессию в
храм муч. Мокия, где покоились мощи преп. Сампсона.113 Чудд. Космы
и Дамиана называют главу константинопольских врачей, - самого
опытного из них, к6цг|С iocTpcbv.113 Ввиду обширности столицы и
значительного количества врачей, каждый из них практиковал в опре-
деленной части города, имел определенный круг пациентов и являлся
для них своего рода обычным домашним врачом, как это явствует из
жития преп. Василия Нового, автор которого, заболев, приглашает к
себе tov ката oCovr]3ciav iaipeuovra.111 Столичные врачи пользовались
особою славой среди провинциалов. Несмотря на то, что в Греции в
Афинах в эпоху Комнинов были свои врачебные знаменитости, подоб-
ные тому Феодосию, которого, по рассказу жития Мелетия Нового, вы-
писывали из Афин в Фивы,1''6 то же самое житие сообщает, что один не-
излечимо больной житель Эллады растратил почти все свое состояние,
посещая константинопольских медиков.157 Среди многочисленных сто-
личных врачей нередко попадались и разного рода шарлатаны. Чудеса
вмч. Артемия сообщают, например, об одном псрсианине, специалисте
но всем болезням, которого приводят к больной бедной женщине ее
Друзья,’’18 и о лекаре-шарлатане, который требует с другой такой же
бедной простолюдинки 12 ионием, обещая тут же поставить на ноги ее
больного сына.1 ’9
В качестве медицинских знаменитостей, в Византии во все столетия
выделялись евреи, лечиться у которых не брезговали и сами импе-
раторы. Житие Василия Великого сообщает о знаменитом еврее Ио-
сифе, который обладал искусством безошибочно предсказывать смерть
или выздоровление;1641 житие преп. Симеона Столпника-Дивногорца
рассказывает, что этот святой тщетно запрещал имп. Юстину I лечиться
У врача-еврея;161 наконец, спустя пятьсот лет, Вениамин Тудельский
пишел, что Мануил Комнин необычайно благоволил к своему врачу-
еврею Соломону.162
Кроме врачей, в Византии, конечно, существовали всякого рода
лекари и лекарки низшего разряда, искусство которых, особенно по-
106 А. П. Рудаков
пуяярное в низших слоях народа, наполовину являлось знахарством,
и которые в житии преп. Евфимия Модитского называются SEpanEuxaf
и ЗералеГаи163
Эти интересные сообщения агиографии о византийских врачах
несколько уклонили нас в сторону от изучения городского быта.
Возвращаясь к нему, мы наталкиваемся на вопрос, являлись ли все
эти перечисленные медики официально признанными муниципальны-
ми врачами, как это было в эпоху Дигест и Кодексов, или же они
практиковали как частные лица. Что касается Константинополя, то,
как мы говорили, житие преп. Сампсона Ксенодоха, а еще более
существование специальных моливдовулов врачей и стоявшего во
главе их «комита врачей», делает весьма вероятным предположение,
чго столичные медики были организованы в особую корпорацию и
подчинялись правительственному контролю. Но насколько аналогич-
ные порядки господствовали if в провинциальных городах, трудно
судить, хотя большая устойчивость эллинистическо-римских порядков,
замечаемая нами в разных сторонах городского быта Византии, по-
зволяет думать, что и институт официальных муниципальных врачей
надолго пережил VI в., когда его существование засвидетельствовано
несомненно.
Обращаясь к следующему важному элементу городской культуры
Византии - • к разного рода благотворительным учреждениям, сосре-
доточенным в городах, - следует прежде всего отметить, что, являясь
в значительнейшей степени продуктом новой христианской религии,
все эти византийские богоугодные заведения: ^svoSoxeta, лто/отро-
Феш, opcpavoipoipEta, уооокоцеГа, ррсфогрофвГа - богадельни, при-
юты, больницы и воспитательные дома,*64 - были в огромном боль-
шинстве церковного происхождения и являлись великим вкладом
православной церкви в окружающую муниципальную культуру. Они
возникали, главным образом, при церквах и монастырях; во главе
их в VI веке стояли духовные лица; по крайней мере, законодательство
Юстиниана о духовенстве всякий раз включает в перечисление клира
также и лиц, являвшихся попечителями богоугодных заведений.165
Церковь, начиная с IV в., естественно сделалась органом публичной
благотворительности. Само государство прибегало к ее содействию и
пользовалось ее знанием своей паствы в случае помощи населению.
Известно, что Константин Великий во время голода передал анти-
охийской церкви огромные запасы хлеба для раздачи беднякам, вдовам
и сиротам.1® Когда потом, в V и VI вв., высшее общество Византии
было охвачено своего рода горячкой благочестивой филантропии, то
вновь создаваемые больницы, приюты и богадельни обыкновенно
ставились под покровительство церквей, а существующие церковные
щедро обеспечивались всякого рода дарениями.
Сведения о различных благотворительных учреждениях в городах
империи в изобилии доставляются нам как агиографией, так и другими
Очерки византийской культуры... Глава II
107
источниками. Палладий называет ксенодохии в Анкире;,6/ житие преп.
Даниила Столпника сообщает о больнице при анкирской же еписко-
пии;168 житие св. Василия Великого говорит, что святитель на средства
и доходы, предоставленные имп. Валентинианом, в сотрудничестве с
Григорием Богословом, завел больницы по всей Кесарийской епар-
хии.165 Преп. Феофилакт, будучи епископом Никомидийским, воздвиг
в этом городе равным образом многочисленные больницы,170 а преп.
Акакий Мелитинский превратил свой бывший дом в богадельню.1'1
Schlumberger указывает на свинцовые печати ксенодохов городка
Лопадиона (в Вифинии) и Никеи от IX и X вв.172 Иоанн Мосх
называет ксенодохий в Александрии, находившийся около Фароса,173
а фрагменты жития св. Иоанна Милостивого рассказывают о постройке
этим патриархом в Александрии богаделен, больниц, приютов и даже
семи родильных домов для бедных женщин.174 В Антиохии сущест-
вовали многочисленные и обширные ксенодохии, упоминаемые в жи-
тии св. Иоанна Златоуста и Малалой.175 Первый из этих источников
сообщает, что один исцеленный антиохийский вельможа пожертвовал
в ксенодохий Иоанна 30 литров золота, а второй говорит о пожер-
твовании антиохийскому ксенодохию Юстинианом ежегодного дохода
в 4000 номисм.
Особенно подробно знакомит нас агиография с благотворитель-
ными учреждениями столицы, и ввиду того, что эти последние явля-
ются типичными и известны нам более других, мы коснемся их
организации теперь же, чтобы по аналогии с ними судить о провин-
циальных богоугодных домах. Как известно, число константинополь-
ских богаделен, больниц и всякого рода’ приютов достигало внуши-
тельной цифры 40.1/6 Нижеследующие показания агиографии дают
ценные сведения об их организации. Диалог Палладия, посвященный
жизнеописанию св. Иоанна Златоуста, рассказывает, что святитель,
прибыв в Константинополь, учредил здесь многочисленные больницы,
во главе которых поставил двух священников и которые снабдил
штатом врачей, поваров и других слуг.1'7 Как и в Антиохии, в один
из его столичных ксенодохиев пожертвовал все свое имущество са-
новник Фсодорит, спасенный Иоанном.178 Интересная синаксарная
легенда о преп. Зотике, рассказывает, как этот святой основал в
окрестностях Константинополя лепрозорий, выпросив у имп. Кон-
стантина деньги на выкуп прокаженных из темниц.1'9 В чудд. вмч.
Артемия находим указания на порядки, существовавшие в ксенодохии
Христодота (около церкви св. Анастасии и портиков Домнина). Во
главе учреждения стоял ксенодох, которому были подчинены врачи,
их помощники и слуги. Процесс приема в богадельню был очень
прост, и если ксенодох находил прием необходимым, как, например,
это было с бедняком, которого он встретил однажды на улице, то
этот прием происходил немедленно. Врачи, обслуживавшие ксенодо-
хий, однако не жили при нем и являлись в учреждение только на
108 A. II. Рудаков
дежурство. Когда однажды в праздничный день один из больных
почувствовал себя плохо, то дежурному по ксенодохию пришлось
бежать за врачом на его квартиру.18® Другое важное место агиографии,
касающееся организации ксенодохиев, находится в житии преп. Самп-
сона, написанном Симеоном Метафрастом. К ксенодохию, основан-
ному преподобным, были приписаны многочисленные имения, на
доходы с которых содержались врачи и призреваемые,’81 — порядок,
установленный вообще для благотворительных учреждений в VII но-
велле Юстиниана. Служащий персонал ксеподохия набирался из ду-
ховенства и состоял при нем, вероятно, пожизненно: так, например,
некто Генесий прослужил в описываемом учреждении 30 лет.182 Высшее
заведывание - t^vtov ^Evcbvog лроотао'цх, однако, принадлежало свет-
скому лицу, и в качестве таких патронов ксеподохия Сампсона в
X в. Метафраст называет протоспафариев Льва и Варду.183 Что ка-
сается состояния данного богоугодного заведения, то оно, как это,
впрочем, всегда бывает с общественными учреждениями, лишенными
деятельного контроля, оставляло, к сожалению, желать очень многого.
Несмотря па свои доходы, ксенодохий преп. Сампсона нередко не
имел в достаточном количестве даже такого продукта, как оливковое
масло.184 Сами служащие, вроде названного Генесия, были сплошь да
рядом небрежны и негодны, и святому из-за гроба приходилось
вмешиваться в порядки своего любимого учреждения, наказывая не-
радивых чиновников параличом.185
Относительно византийских больниц - носокомий - некоторые
подробности находим в житиях преп. Луки Столпника и Феофилакта
Никомидийского. Первое дает понять, что в константинопольский
носокомий Эвбула принимались не только больные из числа жителей
столицы, но также подобранные в ее окрестных пригородах, например,
в Халкидоне,186 а второе рассказывает, что, создав при главной церкви
Никомидии лечебницу (iaTpeiov), преп. Феофилакт завел при ней
врачей и штат прислуги и снабдил ее кроватями и постелями.187
Любопытнейшее указание на существование в Константинополе
специального убежища для психически ненормальных, или, как ду-
мали тогда, для бесноватых людей содержится в житии преп. Андрея
Юродивого. Когда последний начал юродствовать, то его сострада-
тельный хозяин, принимая юродство за умопомешательство, поместил
своего слугу при храме муч. Анастасии и дал присматривавшему за
больными парамониту денег с просьбой получше ухаживать за Анд-
реем. Однако, согласно обычной практике, преподобного держали в
качестве бесноватого в цепях, и по прошествии четырех месяцев,
видя, что его мнимые сумасбродства не прекращаются, выпустили на
все четыре стороны, странным образом предоставляя -«бесноватому»
свободу среди миллионной столицы.188
Таковы данные наших агиографических источников относительно
общественной медицины и благотворительности, которые, сосредото-
Очерки византийской культуры... Глава II 109
чиваясь в византийских городах, вносили в их культуру одну из
самых отрадных черт. Мы видим, что жители городов были более
или менее обеспечены медицинской помощью со стороны городских
врачей, применявших старогреческие, вполне научные методы лече-
ния.189 Бедные больные, равно как беспомощные старики, брошенные
дети и беременные женщины, находили приют в специальных бого-
угодных заведениях, устроенных по инициативе церкви, государства
или частных лиц. В этой системе публичной благотворительности,
помимо христианских начал милосердия, сказываются еще и лучшие
традиции античности, которая теснотой жизни в городах-полисах и
оживленным культурным обменом приучала людей к чувству соли-
дарности и воспитывала в индивидууме сознание, что окружающая
общественная организация является для него началом, не только
охраняющим, но также поддерживающим и оказывающим помощь.
То же самое следует сказать и относительно народного образования.
Города Византии опять-таки унаследовали от эллинистическо-римских
полисов заботу о грамотности и образовании своих граждан, застав-
лявшую их содержать за общественный счет привилегированный класс
грамматиков, риторов, софистов и философов. Кроме уже цитирован-
ной нами выше конституции Антонина Пия, с ее подтверждением
Константином,190 и места из «Тайной истории» Прокопия, говорящих
не только о городских врачах, но и о городских учителях, получавших
содержание (ситроен;) от общественного управления (ек той 8т]ро-
сной), богатый материал для истории общественного образования в
Византии представляет агиография. Чтение агиографической литера-
туры создает впечатление, что народное образование в империи стояло
на поразительной высоте по сравнению со средневековым Западом.
В средних классах населения - особенно в городах — грамотность
была всеобщей. Жития называют неграмотными только сыновей крес-
тьян, препп. Симеона Столпника и Иоанникия Великого,191 да бедную
александрийскую гетеру преп. Марию Египетскую. Подавляющее же
большинство святых, — и притом не только мужчин, но и жен-
щин192 - выступает в агиографии, как умеющее читать и писать, как
прошедшее одну из многочисленных городских или сельских началь-
ных школ. Школа, школьное обучение являлось до такой степени
обычным, до такой вошедшей в обиход культурной необходимостью,
что почти во всех биографиях святых мы, прямо-таки как некоторый
стереотипный агиографический мотив, находим указания, что, как
только мальчик достигал возраста 1 — 10,193 а иногда даже и 5 194 лет,
он отдавался в общественную школу.
Школы, та T(bv TiaiSuov o%oXia, naiScuTqpia, o^oXai, ttaiSaycoyeia
отдельно упоминаются агиографией в Эмесе, Солуни, Синопе и Ки-
рене.195 Даже небольшие уездные 7ToXixvai имели свое общественное
училище.196 Житие преп. Григория-просветителя Армении, отражая
привычное представление византийцев о повсеместности городских
110
А. П. Рудаков
школ, рассказывает, что этот святой завел в каждом армянском городе
училища и «мусеи» (pooaeia) и поставил во главе их воспитателей
и учителей.197 Относительно этих последних, указания агиографии
особенно часты. Учителя школ: naiSaycoyoi, лоцЗотрдрац яоабеитоц
ураццатюта! и SiSdoKaXot называются в житиях: препп. Евдокима,1®®
Георгия Амастридского,199 Давида, Симеона и Георгия Митилен-
ских,200 Феодора Эдесского,201 Афанасия Афонского,202 Христодула
Патмосского,203 Феодора Сикеота 204 и Михаила Синкелла.205 Особенно
ценны, для понимания общественного характера византийской школы,
названия KOivdq катг|ут|тф; и Kaivog лолЗешт^, встречаемые в житиях
препп. Николая Студита и Феодора Эдесского, причем последнее
прилагает их к публичному софисту в Эдессе, учившему грамматике,
риторике и философии.206 Отсюда мы видим, что институт городских
учителей-софистов и риторов настолько тесно сросся с муниципальным
бытом Византии, что уцелел даже в городе, уже почти два столетия
бывшем отторгнутым от политического целого империи вследствие
арабского завоевания, — факт чрезвычайно важный для того, чтобы
судить о жизненности института в самих византийских городах.
Кроме школ светских, содержавшихся городом, в Византии было
немало учебных заведений, принадлежавших, так сказать, духовному
ведомству. Житие преп. Стефана Нового называет этого святого
TipoSeou сгиокгрод, что, по объяснению, данному Никитиным в его
замечаниях к тексту данного памятника, означает воспитанника школы
при церкви ап. Тимофея/0*' В Константинополе были и другие школы,
с преподаванием грамматики, риторики и философии, преподаватели
которых назначались патриархом.208 Общеизвестна организация пре-
восходной патриаршей академии патр. Тарасием, где получил обра-
зование будущий патр. Никифор. Анна Комнина описывает школу
при орфанотрофии церкви ап. Павла, где преподавались грамота,
скоропись и логика.209 Наконец, целый ряд указаний в житиях Фео-
дора Студита,210 Николая Студита,211 Феодора Начертанного,212 Павла
Патрского,213 Лазаря Галесийского 214 и Фомы Дефуркина,215 говорит
о существовании монастырских школ, где мальчики учились грамоте
и получали по преимуществу духовное образование.
Обращаясь снова к городам, как центрам византийского просве-
щения, мы должны отметить, что если в VII и последующих веках
Константинополь как бы монополизирует высшее образование импе-
рии, то в IV — VI столетиях, когда арабские завоевания еще не отторгли
от Византии культурные области Востока, когда славянские нашествия
не разоряли еще Балканского полуострова, когда внутренние смуты
и финансовое бремя не приводили в запустение города и области
Малой Азии, - старинные эллинистическо-римские центры учености
продолжали процветать и быть рассадниками высшей «эллинской
мудрости». В IV в. существовали философские школы в Кизике,
Анкире, Кесарии (где был учителем отец Василия Великого), Пергаме,
Очерки византийской культуры... Глава II 111
Эфесе и Сардах, доставившие богатый материал преподавателей для
создания константинопольской академии.216 Несмотря на то, что уч-
реждение этой последней привлекло в Константинополь лучшие на-
учные силы, университеты Афин, Александрии, Антиохии и Бейрута
продолжали высоко держать старинное знамя. Житие Григория Бо-
гослова сообщает, что святитель учился в Кесарии, Александрии и
Афинах и называет эти последние «матерью наук».21' Тот же эпитет
прилагает к Афинам и житие Василия Великого, подтверждая своим
рассказом факт, что в IV в. афинская Академия была центром высшего
языческого образования.218 Биография преп. Марка Афинского ука-
зывает, что этот святой, происходя из Афин, в совершенстве знал
философию,219 а легенда о препп. Ксенофонте и Марии дает понять,
что молодежь, жаждавшая образования и интересной студенческой
жизни, отовсюду устремлялась в Афины, т. к. в Афины прежде всего
едут на поиски пропавших сыновей Ксенофонта слуги, посланные за
ними в Бейрут и не нашедшие их здесь.220
Кроме своей славной древней Академии, Афины имели еще выс-
шую городскую школу, своего рода муниципальный университет, с
профессорами философии, медицины, риторики и грамматики, опла-
чиваемыми городским советом. Организация этой школы, равно как
и шумная студенческая жизнь ее посетителей, сгруппированных в
особые «землячества», исчерпывающе изображена 5сЬеттеГем.22: Ее
существование может быть доказано вплоть до VIII века, т. е. на
целые два столетия позже того, как Юстиниан закрыл афинскую
Академию, справедливо видя в ней центр платонизирующего языче-
ства. Западное житие св. Эгидия — просветителя Бельгии VII в. --
говорит, что он происходил из Афин и изучал «свободные науки» в
этом городе, который является «благороднейшим из всех греческих
городов» и «cunctis nationum linguis tribuit totius flores eloquentiae».222
Когда в VIII в. в Афины прибыл уроженец Каппадокии преп. Стефан
Сурожский, то он нашел здесь «исконных в этом городе философов
и риторов», в беседах с которыми закончил свое образование.223
В качестве сирийских центров просвещения, агиография отмечает
Антиохию и Бейрут. Житие преп. Маркелла Акимита сообщает, что
этот святой получил высшее эллинское образование в антиохийской
академии,221 той самой, где преподавал в IV в. Либаний. Что же
касается Бейрута, то ценный бытовой рассказ о двух слушателях его
юридического лицея мы имеем в легенде о препп. Ксенофонте и
Марии, сыновья которых жили в Бейруте, изучая право.225
Значение Александрии, в качестве центра греческой науки, отмече-
но в житии преп. Кесария, написанном его братом Григорием Богосло-
вом, который называет этот город лссуто'юи; naiSeuaecoq epyacm]piov.226
В Александрии Кесарий изучал геометрию, астрономию и медицину,
т. е. те самые математические и естественные науки, разработкой кото-
рых издавна славился александрийский Музей. Выше мы уже видели,
112 А. П. Рудаков
- - — -- — — — .... - — - -........ — . - - - -------------------—
как высоко ставилось медицинское образование, получаемое в Алек-
сандрии, и как оно служило лучшей рекомендацией для молодого вра-
ча, которым, как это и было с преп. Кесарием, оно открывало доступ
даже к придворным должностям. Следует еще упомянуть об одном со-
общении «Лавсаика» Палладия, что египетские монастыри покупали
лекарства в Александрии,227 чтобы подчеркнуть значение этого города
не только как центра научной медицины, но также и связанной с ней
фармации. Впрочем,‘в Александрин процветало не одно естественно-
научное, но равным образом и вообще всякое образование. Житие
преп. Илариона Великого, уроженца палестинской Газы, говорит, что
этот святой был отправлен в Александрию своими родителями с целью
докончить там обучение разным наукам.228
Однако, как ни велико было научное и образовательное значение
Афин, Александрии, Антиохии, Бейрута и малоазийских городов, все
они со временем были превзойдены Константинополем. В силу чисто
внешних причин, указанных нами выше, Константинополь, начиная
с VII в., становится чуть ли нс единственным центром высшего
просвещения в империи. Говоря о движении византийского населения
и отмечая притягательную роль столицы в этом движении, мы имели
случай указать, что получение образования являлось одним из важ-
нейших побуждений, заставлявших устремляться в Константинополь
молодежь со всех концов государства. Провинциалам столица рисо-
валась, как город, где «находится великое множество учителей».229
Не говоря уже о школах средних и высших, упоминаемых в разного
рода источниках,230 мы находим специально в агиографии интерес-
нейшие подробности о двух учебных заведениях Константинополя,
которые нет возможности отождествить с какими-либо из известных
до сих пор.
В житии преп. Никифора Милетского описано училище то МсоотА,-
aov по-видимому, что-то вроде духовной семинарии, в котором этот
святой с 8-и лет изучал Св. Писание, и закончив которое он был при-
числен к «царским клирикам». Это училище имело своих SiSdoKakoi;
во главе его стоял магистр; один из учеников заведывал какой-то
школьной кассой (может быть, кассой общежития); лучшие юноши,
окончившие курс, оставлялись при школе в качестве помощников пре-
подавателей.231 Житие преп. Афанасия Афонского дает еще более лю-
бопытные указания на порядки, господствовавшие в высшей константи-
нопольской школе, распадавшейся на отдельные naiSevT^pia, подчи-
ненные надзору общего TcaiScuTTfc. В одном из этих колледжей учился
молодой Афанасий, привлеченный необычайной жаждой знания из
Трапезунта в Константинополь. За отличные успехи способный юноша
вскоре был сделан помощником преподавателя в своем колледже, а по-
том общим собранием преподавателей поставлен бгбаокоАод’ом одного
из naiSeuTppta и утвержден в этой должности императором. Дальней-
ший рассказ жития показывает, что между профессорами отдельных
Очерки византийской культуры... Глава II 113
колледжей шла ожесточенная борьба и конкуренция. Старые препода-
ватели завидовали молодому, отвлекавшему от них слушателей; нача-
лись всякого рода козни; дело дошло до апелляции к императору, и
преп. Афанасий, хотя и был оправдан, но, разочарованный в своей дея-
тельности, бросил преподавание и удалился в монастырь.232
Эти подробности, которыми нельзя было не увлечься ввиду но-
визны предмета, снова несколько уклонили наше внимание в сторону
от изучения собственно византийского города. Тем не менее их едва
ли можно считать совершенно лишними, так как они чрезвычайно
живо освещают значение византийских городов и в том числе столицы,
как подлинных центров образования и науки, и еще лишний раз дают
возможность подчеркнуть высоту городской культуры Византии, в
сравнении с полуфеодальными городами средневекового Запада.
До сих пор нами рассматривались различные стороны городского
благоустройства в Византии. Мы останавливались на заботе городских
управлений о гигиене, продовольствии, просвещении, лечении, призре-
нии и удовольствии горожан. Теперь, чтобы окончательно исчерпать
материал агиографии, касающийся городского быта, перейдем к тем из-
вестиям ее, которые, так сказать, оживляют перед нами самую жизнь
византийского города и вводят непосредственно в его уличный быт.
В следующей главе, посвященной специально столице, мы натолкнем-
ся на особенное обилие агиографических показаний об этой жизни, об
этом быте, но и теперь, по отношению к прочим городам империи, агио-
графия доставляет несколько ярких и живых подробностей, представ-
ляющих большую ценность для историка византийской культуры.
Как уже говорилось выше, замечательные народные жития, на-
писанные Леонтием Неапольским, истинно художественно рисуют
жизнь эллинистических городов Сирии и Египта накануне арабского
завоевания. Житие преп. Симеона Юродивого прямо-таки воскрешает
перед нами Эмесу VI века. Приближаясь вместе со святым к городу,
мы видим бедных горожан, собственноручно полощущих белье в
реке.233 Войдя в город, встречаемся с толпою девочек, играющих на
улице,231 с виноторговцем, едущим за вином,235 с партией бедных
гетер, с которыми шутит юродивый.236 Около церквей на площадях
видим лотки пирожников, которые однажды преп. Симеон, выгнанный
из храма за свои юродства, повалил и раскидал кругом.237 Агиограф
вводит нас в распивочную и закусочную лавку, которую содержит
еретик-манихей и в которой служит преподобный, подавая посетителям
вино и закуски и забавляя их своими проделками.238 Далее мы входим
в мастерскую еврея-стеклянщика, выдувающего сосуды в горне, около
которого в зимнее время греются бедняки-граждане, собравшиеся
поглазеть на хитрое ремесло.239 Бродя вместе с юродивым, мы посе-
щаем школы и ведем разговоры с учителями и учениками;240 посещаем
театр, где присутствуем при сцене драки преп. Симеона с мимами,
по обычаю злоупотреблявшими неприличными жестами.241 Наконец,
114 А. П. Рудаков
вместе со святым мы приходим в его бедную каморку, где всю
обстановку составляет связка тростника для спанья,242 и наглядно
знакомимся, таким образом, с бытом беднейших обитателей города.
Обратив внимание на реалистично описанные сценки чисто восточной
антисанитарии (куча навоза с трупами дохлых животных у ворот
города 243) и публичное удовлетворение естественных надобностей юро-
дивым 244 и побывав на специальном кладбище для бесприютных
бродяг и нищих ^Evordtpiov, где, в конце концов, похоронили пре-
подобного,245 мы таким путем завершим свою, правда несколько бег-
лую, но зато весьма полную экскурсию по Эмесе.
В других агиографических произведениях содержатся указания,
дополняющие эту картину восточного города. Так, житие преп. Саввы
Освященного, давая еще одну черту антисанитарного состояния его
улиц,, сообщает о больной женщине в Скифополе, долгое время лежав-
шей у церковной ограды и издававшей ужасное зловоние. Равным об-
разом, в Патерике рассказывается об авве Агафоне, который подобрал
на улице города валявшихся без призору прокаженных,24’ а Палладий
повествует, что схоластик Евлогий нашел на рынке прокаженного, ли-
шенного рук и ног.248 В Анкире, «как и во всяком другом большом горо-
де» (по словам того же Палладия), больные бедняки всех родов юти-
лись на крытой паперти церкви, выпрашивая себе милостыню у прохо-
дящих.249 Здесь были и одинокие люди, и целые семьи; однажды здесь,
зимою, среди ужасной обстановки, рожала женщина...
Интересные подробности о жителях квартала, соседнего с иппо-
дромом в Дамаске, находим в легенде о Феоду ле Столпнике, сооб-
щающей, что святой встретил около ипподрома шута (ndvSoupog)
Корнилия, который после прекращения конских состязаний (т. е.
вечером) вышел на ночную работу в сопровождении обитавших по
соседству гетер.2о° Относительно этих последних агиография особенно
богата указаниями. То мы читаем об отдельных проститутках, начиная
от куртизанки высшего ранга, вроде преп. Пелагии, бывшей грешницы,
которая прогуливалась по улицам Илиополя в сопровождении целой
свиты прислуги, или преп. Панселены, бывшей антиохийской гетеры
с платой по 10 литров золота за ночь,201 и кончая несчастными
женщинами, впервые решившимся на торг собою,202 или жалкими
обитательницами городских трущоб,253 то, наоборот, мы знакомимся
с настоящими публичными домами (navSo/Eia, катаусбуцх тгц;
rropvE'iat;),254 стоящими в кварталах, заселенных проститутками 200.
Вообще говоря, чтение агиографии создает впечатление необычайной
распространенности проституции во всех византийских городах, а
особенно в восточных, сирийских и египетских. Чувствуется, что
перед нами вскрывается настоящая язва, которая сопровождала эту
старую, утонченную и вырождающуюся культуру, с ее пониженным
моральным чувством, хотя порою и с экзальтированными порывами
раскаяния, доходящего до аскетизма, столь типично засвидетельство-
Очерки византийской культуры... Глава 11
115
ванными агиографией в образах раскаявшихся блудниц, ставших
потом святыми...
Довольно яркими чертами обрисована в агиографической литерату-
ре и жизнь рынка, до сих пор играющего такую видную роль в обиходе
восточного города. На рынке (ayopd) вечно толпились и продавцы и
покупатели, и всякий досужий и любопытный люд. В Патерике расска-
зывается об авве Филагрии, который, придя в Иерусалим, стал на рын-
ке, чтобы продавать свое монастырское рукоделие.256 Житие Иоанна
Дамаскина сообщает, как этот святой был послан из Палестинского мо-
настыря в Дамаск продавать корзины и как он был узнан на дамасском
рынке прежними друзьями;257 житие Феодора Эдесского повествует,
как инок Михаил, прибыв в Иерусалим, пошел на рынок, ища покупа-
теля привезенным на продажу сосудам.258 В более мелких городах ба-
зарные дни, подобно ярмаркам, обычно приурочивались к каким-
нибудь праздникам. В Тримифунте на о. Кипре один крестьянин, при-
бывший в город поклониться мощам преп. Спиридона (в день его
памяти), кстати идет на торг (Travqyupiv), чтобы купить себе одежду.259
Что же касается собственно торговых лавок в восточных городах, то в
житии преп. Симеона Столпника-Дивногорца рассказывается, как в
оживленной и бойкой части Антиохии, где, стало быть, сосредоточива-
лись торговые помещения, один купец поместил изображение святого
на дверях своего EpyaoTT]piov,260 а житие св. Иоанна Златоуста сообща-
ет, что когда этот великий антиохиец начинал свои проповеди-
импровизации на улице родного города, то ремесленники и торговцы,
работавшие в своих (выходивших на улицу) лавках-мастерских, броса-
ли занятия и отовсюду спешили на площадь слушать Иоанна. По
этим же оживленным торговым улицам, среди постоянной толпы наро-
да ходили и показывали свое искусство всякого рода уличные артисты
и монстры, подобно той киликийской великанше, которая, по сообще-
нию Малалы, собрала с каждой антиохийской лавки по оболу.262
Переходя от сирийских городов к византийскому Египту, мы
равным образом найдем в агиографии несколько данных для живо-
писной характеристики уличной жизни его знаменитой столицы -
Александрии, которую чудд. Кира и Иоанна называют «градом ве-
личайшим, прекрасным и любезным»,263 а другие агиографические и
исторические источники постоянно величают как цеуосАюлоАлд.264 Читая
эти агиографические произведения, мы как бы погружаемся на время
в шумную разноплеменную толпу, оживленно сновавшую по улицам
крупнейшего из средиземноморских портов и центров морской тор-
говли, как бы спускаемся в самые низы александрийского населения,
с его типичными представителями, постоянно встречавшимися на ули-
цах города, где уживались рядом роскошь и нищета, высшая наука
и невежественное суеверие, честный производительный труд купца и
ремесленника и попрошайничество сбившегося с круга пролетария
или жалкой проститутки.25л
116 А. П. Рудаков
Вот проходит перед нами столь известный и поныне в жарком аф-
риканском городе водонос в жалком рубище с двумя сосудами воды на
плечах;266 вот движется погребальная процессия, направляющаяся к
кладбищу;267 вот шумит dyopa или Зрбцо^ (рынок-толкучка), где под
прохладными портиками между колонн так любили проводить время
разные люди, не имевшие уюта в своих бедных каморках, и где всегда
была возможность узнать свежие новости или вообще обменяться впе-
чатлениями со встречным.268 Здесь - на рынке — сосредоточивалось
большинство распивочных и закусочных заведений (каяпХеих), где
можно было выпить и закусить и где с самого раннего утра утоляли го-
лод рабочие и сидели за вином трактирные завсегдатаи, вроде того
сбившегося с пути монаха, о котором рассказывает Палладий.269 Здесь
же - на рынке среди живой, шумной и впечатлительной восточной
толпы так легко вспыхивали уличные бунты и мятежи, доставившие ви-
зантийской Александрии столь печальную славу.270
Особенная наклонность александрийской толпы к восстаниям, по-
мимо национального характера, объясняется еще обилием в этом
громадном городе всякого рода рабочего и нищего пролетариата.
В Александрии процветали упоминаемые еще в письме Адриана раз-
личные мануфактуры, где находил скудный заработок беднейший
многочисленный класс населения, вечно полуголодный и вечно недо-
вольный, вечно стоявший перед перспективой нищенства или разврата.
Рассказы о том, как монах Виталий, трудясь целый день, зарабатывал
всего 11 оболов,2'1 как бедная гетера Мария Египетская, продававшая
себя за гроши, все же была должна прирабатывать на прядильном
ремесле на пропитание,272 - достаточно ясно вскрывают наличность
в Александрии настоящего пролетариата больших городов. С другой
стороны, обилие этого пролетариата объясняет чрезвычайную много-
численность александрийских нищих, столь хорошо засвидетельство-
ванную агиографией. Житие преп. Иоанна Милостивого сообщает,
что, когда святой, желая правильнее организовать раздачу милостыни
в Александрии, приказал экономам патриархии переписать александ-
рийских нищих, то последних оказалось более 7500.273 Ими кишели
все площади и улицы огромного города. Они преследовали приличных
прохожих просьбами о подаянии.2"4 В рассказах аввы Даниила читаем
об александрийском нищем, который, ночуя в загородном монастыре
св. Марка, днем сидел почти нагишом на рынке, выкрикивая: боте,
Шате. Другие нищие, юродствуя, бегали по рынку, воруя съест-
ное.276 Третьи - всевозможные больные и особенно прокаженные —
валялись на виду у всех и, выставляя отвратительные язвы, старались
возбудить сострадание у проходящих.277 Так или иначе, но нищенствуя
в Александрии, можно было добыть гораздо больше, чем честным
трудом поденщика. В то время как преп. Виталий зарабатывал всего
.11 оболов, нищий Марк набирал в день до 100 оболов, из которых
он всего 10 тратил на дневное пропитание.278
Очерки византийской культуры... Глава 11 117
Менсе всего подробностей сохранила нам агиография о городах
Малой Азии и Балканского полуострова. Малоазийская житийная
литература, если нс считать некоторых использованных выше указа-
ний, почти не содержит материала для живой характеристики внешнего
городского быта, а агиография Эллады, Пелопоннеса, Македонии и
Фракии надо сказать, весьма малочисленная содержит только
разрозненные данные. Более других городов в ней отражены Солунь,
Фивы, Афины и Спарта, которые с тех пор, как окончились славянские
погромы VI и VII вв., до известной степени смогли вернуть себе
прежнее видное значение. Впрочем, чудд. вмч. Димитрия Солунского
говорят, что даже около 600 года Солунь - эта «богохранимая мит-
рополия» - превосходила все города Фракии и Иллирика богатством,
пышностью, зажиточностью и благочестием своего населения.279 При
этом мы находим интересное указание, что в Солуни значительная
часть жителей сохранила тесную связь с пригородными местностями:
частью в виде помещиков, летом навещавших свои имения
(Kdoaq=casas), где трудились их cpapiXiai (рабы), частью даже прямо
в качестве земледельцев, уходящих на поля во время жатвы.280
После эпохи нашествий, в IX и XI вв., значение Солуни чрезвы-
чайно возросло. Она величается как реуаХблоХц,281 «город великий
и обширный»,282 город, «знаменитый среди городов» 283 и т. д. Обилие
моливдовулов солунских коммеркиариев из IX-XII вв.284 красноре-
чиво говорит об огромных торговых оборотах города, являвшегося
центром балканской торговли. Великолепное описание знаменитой
Солу некой ярмарки, привлекавшей ежегодно в октябре в Солунь
купцов со всего средиземноморского района, находимое в известном
диалоге Тимарион, содержит в то же время изображение блеска и
пышности, с какими появлялся перед народом солунский эпарх, мало
в чем уступавший градоначальнику столицы.285
Фивы, второй по величине город европейской Греции, где, по
словам Вениамина Тудельского и Цеца (см. главу IV), в XI —XII вв.
процветала шелковая индустрия, рисуется в агиографии, как рези-
денция стратига 286 и средоточие местной беотийской знати.287 В то
же время житие преп. Мелетия Нового показывает, что Фивы, подобно
Солуни VII в. (и, по-видимому, подобно всем другим городам Греции),
были наполовину земледельческим городом, или, по крайней мере,
городом, жившим в тесной связи с окрестным крестьянским населе-
нием. Мы читаем, что засуха, плохое состояние местных посевов,
грозят голодом Фивам, и фивинцы устраивают поэтому крестный ход
вокруг города с молитвами о ниспослании дождя.288
Что касается Афин, то этот город в X и последующих веках
является преимущественно центром паломничества в местный храм
Пресвятой Богородицы и славится своим благочестием.289 Затем мы
читаем, что местная знать застраивает Афины новыми церквами,290
одной из которых является знаменитый в истории византийского
/18 А. П. Рудаков
искусства храм в Дафнэ. Все это заставляет несколько критически
относиться к известным ламентациям избалованного классика и ту-
риста Михаила Акомината, который готов считать Афины варварским
городом только потому, что в них уже не слышится древняя аттическая
речь, что их великие античные памятники стоят в запустении и
разрушении.
Наоборот, как Афины, так и другие города в X —ХП столетиях,
следует представлять себе, повторяем, скорее переживающими эпоху
некоторого расцвета, как экономического, так и духовного. Помимо
вышеприведенных свидетельств, на религиозный подъем европейской
Греции с X в. в значительной степени указывает появление в греческих
городах своих местных святых, которым строятся храмы, которым
составляются жития и т. д. — явление, неизвестное за все смутное
время VII — IX столетий. К этим местным святым принадлежат: препп.
Варвар Этолийский, Афанасия Эгинская, Петр Аргосский, Марфа
Монемвасийская, Афанасий Мефонский, Лука Элладский, Никон
Метаноите, Мелетий Новый и Павел Коринфский.
Возрождение испытывали не только приморские портовые города,
как Коринф, Патры, Армилон и Эврип?91 но и такие захолустные
полугорода, полудеревни, как древние ксоцоябХеп; на границе Спарты
и Аркадии - Мефона и Корона, и такие внутренние города, как
Аргос и Спарта. В житии преп. Никона Метаноите содержатся лю-
бопытнейшие подробности относительно этой последней. В Спарте
X в. процветает первоклассная шелковая индустрия, которую особенно
культивирует здешняя еврейская община. В Спарте живет стратиг
Пелопоннеса и знаменитый своей ученостью по всей Греции богатый
вельможа Иоанн Малакин. Преп. Никон строит в Спарте великолеп-
ный храм в честь Спасителя, Богородицы и вмч-цы Кириаки. Насе-
ление Спарты имеет достаточно довольства и досуга, чтобы устраивать
по субботам в центре города народные игры — состязания (yupvaoia
и dybve^), в которых нельзя не видеть позднего отголоска знаменитых
спартанских палестр и на которые с великим увлечением сходится
весь город и сам стратиг, забывая, что рядом в церкви совершается
всенощная и что приветственные рукоплескания победителю в сильной
степени мешают богослужению.292
Обзором некоторых черт быта городов европейской Греции мы
можем закончить главу о городской культуре Византии. Богатый
материал, касающийся жизни самой столицы, во многом, конечно,
аналогичной жизни провинциальных городов, сгруппирован нами в
следующей главе. Теперь же остается только , в нескольких словах
подвести итог всему вышесказанному.
Кажется, можно утверждать, что византийский город и в своей
муниципальной организации, и в своем быте вполне сохранил черты
эллинистического и восточно-римского полиса, издавна являвшегося
главным носителем всей культурной жизни Греции и Передней Азии.
Очерки византийской культуры... Глава III 119
Если в византийском городе и наблюдается известное отличие от
города эллинистического и римского, то оно является результатом
общего понижения культуры под влиянием обеднения и запустения
империи, общей, если так можно выразиться, дисперсии культуры во
времени, и постепенного отмирания ее элементов, но отнюдь не ре-
зультатом какой-либо эволюции, создавшей новые жизненные формы
городского быта в Византии. Гибель городской автономии, которую,
как мы видели, следует представлять с известными оговорками, вполне
объясняется этим процессом обеднения и умирания, а, между тем,
она является в сущности единственным крупным событием в публично-
правовой жизни византийского города. Но, как это всегда бывает с
правовой и административной организацией, указанная перемена мало
видоизменила общий характер бы?па и культуры византийских поли-
сов. во все время своего существования, вплоть до XII столетия,
сохранивших все элементы античного городского благоустройства.
Как это еще более станет убедительным в следующей главе, Византия
•охранила вплоть до латинского завоевания античные бани, античные
ипподромы, античные школы, античную медицину — словом, все то,
что делало такой высокой ее городскую культуру в сравнении с
культурой западного средневековья. Косность и инертность византи-
низма показывает себя с самой выгодной стороны при взгляде на
византийские города, где почти целую тысячу' лет были сохранены
для цивилизованного мира высшие блага античной цивилизации, по-
скольку они были самым тесным образом связаны и в своем возник-
новении, и в своем существовании с оживленной, богатой и пышной
жизнью эллинистическо-римских полисов.
Г ЛАВА III
Константинополь
Бесчисленны те эпитеты, которыми византийские писатели, и в
частности агиографы, наделяют столицу своей великой Империи, те
хвалебные наименования, которые они расточают ей, свидетельствуя
о подлинной теплой любви к городу, ставшему преемником Рима в
мировой истории и средоточием высшей эллинско-христианской куль-
туры. Пышный язык Юстинианова законодательства не иначе называет
Константинополь, как «царственный град», «счастливый, великий,
славный город»; последующие столетия утвердили за ним гордое
прозвище «новый, второй Рим», «столица городов», «благословенная
и превознесенная митрополия Востока».1 Обращаясь к собственно
агиографии, мы встречаемся как с этими, так и с другими эпитетами.
В константинопольских чудесах вмч. Артемия (VII в.) столица имену-
120 А. П. Рудаков
ется «всеблаженным царственным градом»;2 в константинопольском
житии преп. Василия Нового она величается «богохранимою, богоо-
берегаемою царицею городов».3 В биографии блаженной царицы Фе-
офано Константинополь прославляется, как «счастливый царственный
град, в коем пари царствуют и скипетры ромейской власти самодер-
жавно содержат».1 Когда агиограф Игнатий заставляет своего героя,
патриарха Никифора, уходящего в изгнание, прощаться с незабвенной
столицей, то он вкладывает ему в уста восклицание «прощай и ты,
великий град Божий.'»5 Автор жития преп. Петра Аргивского харак-
теризует Константинополь, как «великий, превознесенный над всеми
городами град», как «солнце всего царства, сияющее богатством и
славою», как город, выдающийся «преславным синклитом и множе-
ством мудрых мужей», где процветают «состязания наук и образцы
всех добродетелей, величие и красота храмов, драгоценность облачений
и утвари и торжественность божественных служб».6 Идея, что цар-
ственный град, о котором возносит ежедневные моления церковь,
является высшей опорой и средоточием православия, заставляла видеть
в столице ромейского царства, превосходившего все царства мира, —
как бы новый Иерусалим, которохму не будет уже преемника вплоть
до конца света. В житии преп. Андрея Юродивого, излагающем между
прочим эсхатологические беседы святого с учеником Епифанием и
его предсказания о втором пришествии, Константинополь за свои
храмы, иконы, мощи, духовные книги и т. п. прямо назван новым
Иерусалимом/ Роль столицы, как центра святынь и широчайшей
арены благочестия, уже очень рано выступает в житии преп. Марии
Пергской, приехавшей с мужем из провинции в Константинополь и
прямо-таки до самозабвения плененной всеми его бесчисленными цер-
квами и монастырями. Обилием этих последних Дюканж насчиты-
вает в Константинополе до 268 церквей и 121 монастырь* - в зна-
чительной степени объясняется и то влечение подвижников со всех
концов империи в столицу, о котором мы говорили в первой главе.
Прославление Константинополя по мере отпадения византийских
областей одна за другой и как бы отождествления всего византийского
мира с его столицей, становится особенно интенсивным в эпоху Ком-
нинов и Палеологов. Поэт Манассий величает его «горделивым градом,
оком земли, украшением вселенной, блистательной звездой, светиль-
ником мира».9 В неизданном житии Иоанна Акакия содержится самое
пышное и наиболее конкретное прославление Константинополя, этого
«прекраснейшего и верховнейшего из всех городов». Во-первых, ука-
зывается на его значение, в качестве центра культурного и полити-
ческого тяготения всего византийского мира, для которого он источает
всякую мудрость и справедливость. Далее прославляется несравненная
внешняя красота столицы, столь богатой площадями, роскошными
драмами, портиками и всем, что только способны создать природа и
искусство. Затем восхваляются школы, благотворительные учрежде-
Очерки византийской культуры... Глава III 121
ния, церкви и монастыри Константинополя; его пышные празднества;
его административные и судебные места; его мировая торговля, —
словом все, что заставляет жителей провинций и обитателей стран и
морей стремиться в царственный град, как некое koivov EpyaoTqpiov,
koivov epnopiov или koivov KaTaycoyiov всей земли.10 Наконец, пат-
риарх Каллист (XIV в.) в Энкомии преп. Иоанну Постнику (игумену
XI в.) останавливается на значении Константинополя, как высшего
центра мирового православия, и, прославляя «великий и сильнейший
град Востока и Запада», называет его cpnoptov koivov л'ютесос
(«общею пристанью веры»), из которой исходит все прекраснейшее,
все спасительное и все благое.11
Таким образом, прославление своей богатой, пышной и многолюд-
ной столицы на Босфоре, возвышается у византийских писателей до
своего рода религиозного преклонения перед ее величием, царствен-
ностью и святостью, как града, сосредоточившего, в конце концов,
все высшие блага православной и древнеэллинской культуры. Не-
смотря на все теневые стороны ее жизни, столь богатой тревогами и
смутами, эта столица, эта РашХЕОоиоа ттоАлд, всегда представляется
в идеализирующем свете. Она была дорога сознанию ромеев, как
воплощение высшей мощи блеска и славы, которыми христианская
православная цивилизация столь неотразимо импонировала бедному
и темному средневековью. Оттого этот «царственный град» был в
1 лазах византийцев и «богохранимым градом». Как его основание,
сопряженное с таинственными обрядами, было окутано различными
суеверными легендами, упорно жившими среди населения,12 как его
судьба была отождествлена с судьбой всего ромейского царства и
христианского мира; так предчувствие его падения связывалось с
убеждением в конце последнего и сопровождалось всякою рода эс-
х апологическим и чаяниями.13
В то же время византийское общество верило, что его столица
стоит под непосредственным покровительством самой Богородицы и
осеняется ее омофором. Почитание Богородицы можно назвать по
справедливости как бы специально константинопольским культом. Ей
было посвящено в этом городе до 50 храмов;1’1 она являлась как бы
городским «питеп’ом Константинополя и была его дбт|ут]тр1а и
яоАлоохос;.13 В одной из многочисленных версий известного рассказа
о чуде Богородицы при осаде столицы аварами, царь, в мольбе к
Пречистой, называет Константинополь «градом, который Ты вручила
мне».16 По поводу другого чудесного избавления столицы от персов,
при Фоке, Богородица прославляется как лролоХероиоа тг|с tSiaq
лблкос ка? лроаспиСоиаа.1' В житии преп. Нифонта рассказывается,
как этот святой видел яростное бессилие муринов навредить Констан-
тинополю, который Дева Мария приняла под свою особенную охрану.1Ъ
Если таким глубоким религиозным чувством было проникнуто
воззрение на свою с голицу у византийцев, то в глазах окружающего
122
А. П. Рудаков
варварского мира Константинополь, «Царьград», превратился в
какую-то манящую город-сказку, город-видение, легендарный город
на берегах Босфора, «как венком окруженный голубым морем и
сияющий красотой рощ, окаймляющих береговые бухты».19 Если Иор-
дан рассказывает, как остготский король Атанарих, с восхищением
удивлявшийся на красоту местоположения, высоту стен, толпы раз-
ноплеменного народа и караваны судов, виденные им в Костантино-
поле, воскликнул, что "император есть поистине земной бог, на которого
никто не смеет поднять руку,20 то это же наивное изумление разделяли
восемь столетий спустя крестоносцы, пришедшие, чтобы овладеть
наконец сказочной столицей. Виллегардуэн, с восторгом описывая
Константинополь, говорит, что «кто не видел его собственными гла-
зами, не поверит, будто может существовать на свете столь богатый
город — верховный над всеми», что «не может не затрепетать сердце
человека», увидевшего его высокие стены, мощные башни, богатые
дворцы и великолепные церкви.21 Даже в описании более трезвого
путешественника XII в., еврея Вениамина Тудельского, сквозит какой-
то сказочный тон «Тысячи и одной ночи», когда он изображает
богатство и пышность Константинополя, куда съезжаются купцы из
всех стран и со всех морей. «Ни один город, кроме арабского Багдада,
не сравнится с ним»; во всем свете не сыщется зрелищ, подобных
его празднествам на ипподроме; его жители, подобно каким-нибудь
принцам, ходят в роскошных шелковых одеждах, тканых золотом и
осыпанных жемчугом.22
Познакомившись с впечатлениями, производимыми Константино-
полем как на самих византийцев, так и на народы средневекового
Запада, обратимся теперь к дальнейшим свидетельствам агиографии,
которые помогут нам проникнуть в самую внутреннюю обстановку и
кипучую жизнь колоссального города на Босфоре.
Несколько особенностей быта, разделяемых Константинополем с
двумя другими великими городами древности Александрией и Ри-
мом, весьма сближают его жизнь с жизнью больших городов совре-
менности и резко отличают, наоборот, от тихого, замкнутого, узкообы-
вательского существования средневековых бургов и коммун. В главе
о народонаселении империи мы уже имели дело с данными агиографии,
свидетельствующими о притягательном действии византийской столи-
цы на провинциальное население. Выше мы только что привели
восторженные отзывы о Константинополе, как великом мировом порте,
«общей пристани или мастерской вселенной», куда вследствие торго-
вых, административно-судебных, религиозных и образовательных по-
буждений стягивались массы пришельцев. Относительно этих времен-
но прибывающих по делам провинциалов интересные сведения нахо-
дим у Прокопия, Продолжателя Феофана и в житии преп. Андрея
Юродивого. Первый сообщает, что Юстиниан и Феодора выстроили
огромные гостиницы-приюты для «массы всевозможных людей, вле-
Очерки византийской культуры... Глава III
123
комых со всех концов в столицу или делами, или надеждою, или
судьбою».23 Продолжатель Феофана пишет, что Роман Лекапии воз-
двиг в Константинополе «странноприимный дом» (^evoooxeiov), имев-
ший комнаты, службы и конюшни для помещения прибывающих по
судебным делам в столицу провинциалов, их экипажей и свиты.24
Однако, подобные гостиницы далеко не вмещали всех прибывающих,
да и находить приют в них могли лишь только более или менее
зажиточные люди. Беднота, приезжающая в столицу, должна была
или останавливаться у знакомых, или же ютиться, где попало. Житие
преп. Андрея Юродивого рассказывает о старухе, которая, будто бы
прибыв в Константинополь по судебному делу, не нашла пристанища
и была вынуждена проводить ночь с товарищами по несчастью в
2S
пустом театре.
Вполне естественно, что в столь многолюдном городе, при столь ин-
тенсивном приливе населения квартирный вопрос стоял довольно ост-
ро, а вместе с тем, возникала тенденция использовать каждый кусок
пространства для жилых помещений. Византийский Царьград был
столь же тесно и беспорядочно застроен, как и современный Стамбул.
Правда, в нем не редкость были такие особняки знати и богачей, кото-
рые имеет в виду житие преп. Василия Нового, упоминая в доме санов-
ника Самона двор с внутренней галерей и аркадами, окруженный служ-
бами и выходящий воротами на улицу 26 — двор, настолько типичный,
что он вошел в идеальный архитектурный пейзаж миниатюр,27 -- но
большинство константинопольских домов отличалось иной формой.
Это были чрезвычайно высокие, узкие сравнительно со своей вышиной
лома, с десятками квартир и каморок, которые теснились по обеим сто-
ронам многочисленных, узких и зловонных улиц, разделявших пло-
щадь города в 10 с небольшим кв. километров на 300 с лишним кварта-
лов.28 Тому обстоятельству, что столичные дома теснились и громозди-
лись друг на друга, историк Агафий приписывает как необычайную
разрушительность константинопольских землетрясений, так и большое
число погибающих в них.29 Но землетрясения не останавливали пред-
приимчивых строителей, и дома строились все теснее и выше. Поста-
новление имп. Зинона и новелла Юстиниана тщетно предписывают по
возможности не строить дома выше 100 футов и ближе 12 футов друг к
другу, сохраняя это расстояние вплоть до крыши (т. е. не делая верх-
ние этажи выступами на улицу).30 Цена на землю и земельная рента бы-
ли слишком высоки в Константинополе, и особенно в его центральных
частях, чтобы выгода не заставляла нарушать строительные постанов-
ления. Когда преп. Маркиан задумал воздвигнуть храм вмч. Ирины
(в Пераме), то он лишь с большим трудом и издержками мог купить
участок земли под доходным домом вблизи Золотого Рога, в самой
оживленной, населенной и торговой части столицы.31 Богачиха-вдова,
которой принадлежал этот дом, доставлявший ежегодно значительную
арендную плату за сдаваемые внаем помещения, взяла за него 2000 зо-
124 А. П. Рудаков
лотых, да еще горевала потом, что продешевила при продаже. Чрезвы-
чайной выгодностью этой арендной платы (oreyovopia или evotKiKa)
объясняется как строительная горячка константинопольских собствен-
ников, гак и высота домов. Внизу них находились обычно лавки и мас-
терские, снимаемые торговцами и ремесленниками, как это было, на-
пример, в домах, принадлежавших преп. Олимпиаде;32 в верхних же
этажах жили квартиранты, -- те oikoovts? цютотис&д, о которых го-
ворит Зонара,33 и которыми являлась, главным образом, столичная бед-
нота. 31 Квартирный вопрос, как говорилось, принадлежал к наиболее
больным вопросам в жизни этой последней, и облечение участи кварти-
ронанимателей, не знавших пощады со стороны закона, являлось од-
ним из важных моментов в благотворительной деятельности Романа Ле-
канина, погасившего однажды, как известно, квартирные недоимки во
всем Константинополе.36
Сравнительно тяжелые условия квартирной платы и произвол
домохозяев постоянно лишали известную часть столичного пролета-
риата определенного пристанища и заставляли ее влачить уличную
жизнь нищих и босяков, укрывающихся во всевозможных углах и
трущобах великого города (anoKpucpot ronoi Kaipupai).37 Портики и
крытые галереи Константинополя кишели этими нищими и lazzaroni.
В житии царицы Феофано читаем, как на едущего на коне человека
набросилась полупомешанная нищая, жившая в одной из грязных
каморок крытого переулка Вона, настолько темного, что он постоянно
озарялся лампами-фонарями.38
Для убежища этой бесприютной бедноты в зимнее время Роман Ле-
капин специально приспособил один портик, снабдив его кровлей и
дверями.’9 Равным образом, Михаил VII устроил крытые помещения
для безработных и бедняков столицы, ютившихся в портиках главной
улицы/0 Житие Василия Нового рассказывает, как спасенный дельфи-
нами преподобный, не имея пристанища, проводит ночь за городом у
Золотых Ворот.11 Наконец, житие преп. Андрея Юродивого особенно
подробно знакомит нас с тяжелым бытом константинопольских бедня-
ков и страданиями нищей братии столицы зимою. Мы читаем, что свя-
той обычно ночует на паперти или в каком-нибудь углу и портике горо-
да, так как другие нищие, имевшие свой особенный притон, не пускали
к себе юродивого.12 Летом это, конечно, было вполне возможно, и теп-
лый климат Царырада весьма содействовал бедному существованию
его нищих, но зимою и преп. Андрею, и другим его товарищам по не-
счастью приходилось чрезвычайно плохо. Однажды, когда летние убе-
жища были занесены снегом, когда сильная буря раскрыла тростнико-
вые кровли константинопольских чердаков и мансард в «высоких и от-
крытых отовсюду домах*, то забившиеся в них бедняки едва не
погибли от холода и подняли «вопли и стенания отчаяния».43
Но квартирный вопрос являлся лишь первым в ряду других
’жизненных осложнений, которые должны были естественно возникать
Очерки византийской культуры... Глава III 125
в городе с более чем полумиллионным населением. В предыдущей
главе, говоря о публичной фрументации, мы уже касались подвоза
хлеба в столицу и последних пережитков техники фрументационных
раздач при помощи тессер. Отметим здесь лишь самую остроту про-
довольственного вопроса, постоянно волновавшего и нервировавшего
константинопольские массы и являвшегося нередко причиной уличных
бунтов/1 Несмотря на всю внимательность правительства к продо-
вольственным нуждам Константинополя,45 призрак голода, столь часто
посещавшего Византию за время ее долгого существования, постоянно
стоял перед шумной, беспокойной и нервной толпой столицы. Каждый
недород во Фракии, каждое замедление в подвозе грозили облечь
этот призрак в ужасающую реальность и вызвать восстание в полу-
миллионном скученном, впечатлительном и подвижном населении.46
Если даже посол западного императора, Лиутпранд, жаловался на
дороговизну жизни в Константинополе,47 то легко понять, как трудно
было перебиваться среднему и беднейшему населению столицы при
своим ограниченном бюджете, который столь легко мог был быть
опрокинут непредвиденной дороговизной съестных припасов.44
Рядом с недостатком хлеба, константинопольское население весьма
часто беспокоил недостаток питьевой воды, которую столица, сама
весьма бедная ею, получала из своих водопроводов и наполнявшихся
ими огромных цистерн.19 Водопроводы Константинополя нередко от-
казывались служить, и тогда не только переставали функционировать
общественные бани один из первых элементов жизненного благо-
устройства в Византии, - но даже не хватало и воды для питья?0
Хроника Феофана не раз упоминает о кризисах в Константинополе,
когда во время засухи или порчи водопровода около цистерн проис-
ходили настоящие побоища измученных жаждою людей?1 Как во
всяком южном городе, вода в Константинополе продавалась за деньги,
и Лиутпранд, например, жалуется, как на нечто неслыханное, что
дом, где было поселено посольство, «erat inaquosa», так что «пес
sitin'! saltern aqua cxtinguere quivimus, quam data pecunia emermus»?2
Если, как мы видели, византийская столица, аналогично с совре-
менными крупнейшими городскими центрами, питалась хлебом, ис-
ключительно привозным издалека, если в Константинополе такую
видную роль играли вопросы цен и земельной ренты, то вполне
понятно, что в непосредственной близости к великому городу имели
место явления, совершенно сходные с теми, какие наблюдаются около
наших столиц. Есть все основания думать, что предместья и окрест-
ности Константинополя, подобно предместьям и окрестностям древнего
Рима, были заняты огородами и садами, позволявшими более интен-
сивную эксплуатацию земельных участков и повышавшими их доход-
ность. Малала сообщает, что жена императора Валентиниана купила
под Константинополем у одной женщины лроасгтеюу exov 7tp65o5ov,
*доходный пригородный участок».'3 В житии преп. Епифания Кипр-
126
А. П. Рудаков
ского рассказывается, что когда у сановника Феогноста, оклеветанного
перед царем, были конфискованы все имения, то у его жены остался
лишь один npodaxeiov, доходом с которого она жила, и который был
засажен виноградником, как наиболее выгодным родом земельной
культуры.54 В житии преп. Матроны Пергской читаем, что констан-
тинопольская богачка Афанасия имела около города npodaxetov, где
находился виноградник?5 Наконец, в 64 новелле Юстиниана говорится
о целой коллегии константинопольских садоводов и огородников (пиа-
xr|paTovKr|noup2)v), которые снимали пригородные сады у столичных
землевладельцев и возделывали на них фруктовые деревья и овощи,
столь выгодно сбываемые на обширных рынках столицы. Вообще
говоря, садами и огородами был окружен не один Константинополь,
но и всякий другой более или менее значительный византийский
город. Огороды имелись, например, около Антиохии,56 а сады и
виноградники окружали Солунь.57
Переходя теперь к внутренней организации византийской столицы,
мы должны отметить, что агиография, показания которой касаются,
главным образом, самой жизни, а не администрации или публичного
права, естественно сообщает нам лишь немногие подробности. Так,
чудеса вмч. Артемия знакомят с организацией константинопольских
судов по маловажным делам. Мы читаем, как «коментарисий» Дрос
ведет и вора, и обокраденного к «секретарию» соответственного три-
бунала — «секрета», — как отсюда они попадают, наконец, в «пре-
торий», где случайно находится сам эпарх столицы, пожелавший
лично разобрать дело и начавший допрашивать о нем секретария.
Так как, по внушению вмч. Артемия, обокраденный отказался от
обвинения, то он был принужден заплатить, в качестве судебных
издержек Щаурацца), секрстарию 9, а коментарисию 3 милиарисия.58
В житии и мученичестве преп. Максима Исповедника мы встре-
чаемся с указанием на те peyecoveg — полицейские и судебные части
города, - во главе которых стояли peyiovdpxai и yEiTOviapxai.59 Жи-
тие преп. Андрея Юродивого конкретно знакомит нас с энергичными
действиями константинопольской ночной стражи (piyXai и кёркета),
которая однажды, обходя город, встретила толпу молодых пьяниц-
гуляк. возвращающихся из публичного дома, забрала их с собою,
наказала плетьми (spaaTiycooav a<p65pa) и лишь по усиленной просьбе
родственников отпустила утром по домам, вместо того, чтобы засадить
безобразников под арест.Вообще на ночной надзор за Константи-
нополем обращалось большое внимание. Из жития преп. Феодора
Эдесского мы узнаем, что ворота столицы на ночь запирались, так
что открытой оставалась лишь небольшая калитка,61 а житие преп.
Василия Нового показывает, что ночью вообще нельзя было проник-
нуть в город, и что лица, почему-либо не попавшие в него до закрытия
ворот, должны были ночевать около стен под открытым небом.62
В связи с обходами улиц стражею, ночное время в Константинополе,
Очерки византийской культуры... Глава III
127
как и в древнем Риме, считалось по «стражам» (фиХакаО. В том же
житии пр. Андрея Юродивого мы встречаемся с такими выражениями,
как «вторая или третья стража» ночи.63
Пожарное дело в Константинополе упоминают жития препп. Сте-
фана Нового и Феодора Студита, указывая, что на столичных рынках,
в соседстве с разного рода складами товаров, постоянно стояли на-
готове пожарные трубы, а возле них лежали багры и шесты, столь
необходимые при тушении пожаров в высоких константинопольских
домах.64
Переходя к характеристике константинопольского населения и его
быта, мы должны отметить, что в данном отношении показания агио-
графии находят весьма существенное дополнение и пояснение в сви-
детельствах других источников. Как ни мало внимания обращают
византийские историки на народную жизнь, но уже самая близость
последней в столице, ко двору, самое непрерывное участие столичной
толпы во всех политических переворотах, сделало то, что в Corpus
Scriptorum Historiae Byzantinae мы встречаем нередко весьма инте-
ресные подробности о внутренней жизни Константинополя. Кроме
того, три источника, специально имеющие в виду те или иные явления
столичного быта: книга De ceremoniis aulae Byzantinae, ’ErcapxiKov
ikpXiov и различные трактаты, объединенные действительным или
мнимым авторством Кодина, делают наше знакомство со столицей
особенно полным, хотя и не всегда с тех сторон ее жизни, которые
наиболее интересны и важны в глазах историка культуры.
Начнем с того, что Константинополь являлся не только центром,
где сосредоточивались высшая сановная знать, огромный контингент
византийского чиновничества и многочисленное духовенство. Он был
в то же время большим торговым и ремесленным центром, через
который проходили пути черноморской, северобалканской и малоази-
атской торговли, где процветало развитое, искусное ремесло, обслу-
живавшее, как мы увидим ниже, не только самую столицу, но и в
известной степени всю империю. В Константинополе жил, работал и
торговал многолюдный торгово-промышленный класс, придававший
весьма оживленную физиономию городу и занимавший видное место
не только в его будничной жизни, но и во всех торжественных
публичных событиях. Та обширная торговля, которую, как уже при-
ходилось указывать, Вениамин Тудельский наблюдал в Константино-
поле в XII веке, процветала в нем во все византийское время, и
Прокопий еще в VI в. картинно перечислял всех этих ёцттороц
vauKXripoi, vauxai, pavaoaot те кос? XEipovctKTai KaCayopatoi avSpconoi,
которыми кишел огромный город на Босфоре.65 Распадаясь на про-
фессиональные корпорации (cnxnqpaTa, осоцатеСа, ещатлреа, етоа-
peia), константинопольский торгово-промышленный класс играл за-
метную и признанную правительством роль в политической жизни
столицы. Хроника Феофана ставит ёруаот^рюко! возле оиукХт|Т1ко1,
128 A. II. Рудаков
с одной стороны, и 5г)цото1 - с другой, как один из «чинов»
(dqxpiKtov).66 Говоря о присяге, которую приносили сыну Льва IV
жители империи, тот же источник рядом с фемами, сенатом и тагмами
называет EpyaaxqpiaKoi, как своего рода официально признанное
сословие.67 Михаил Атталиат сообщает, что при своем воцарении
Константин Лука держал речь к столичным асвцатЕих (торговым и
промышленны.м корпорациям), а у Кедрина мы читаем, что к Исааку
Комнину, вместе с духовенством и патрикиями примкнули также и
старосты коллегий (oi rcbv ETaipcicov ndvre^ apxovTEc;).68 Во всех тор-
жественных церковно-придворных церемониях, столь полно описан-
ных в книге De Cercmoniis, эти лрауцатЕитоб, Еруаотпркхко! и вообще
Tidv оиоттща занимают вполне определенное, закрепленное тради-
цией место и тем наглядно свидетельствуют о важности торгово-
промышленного элемента в общем аспекте константинопольской жиз-
ни.69
Обилие лавок и мастерских на константинопольских улицах, ожив-
ленных многочисленным покупающим, продающим и совершающим
сделки людом, засвидетельствовано всеми нашими источниками. Еще
43 новелла Юстиниана говорит о noXKbv Еруаотцр'ноу ...Epnopiag кса
TTpaypaiEiac 5ia<pdpou, о «многочисленных лавках для всякого рода
торговли», громадное большинство которых сосредоточивалось в цент-
ральной. старейшей части Константинополя. Здесь, около Св. Софии,
на форумах и но главной улице, ведущей к Золотым Воротам, ио пре-
имуществу находились те портики, или крытые галереи ецРоАхн, —
которыми изобиловала византийская столица и в которых помещались
лавки, сдаваемые в аренду государством.'0 Другие торговые помещения
находились в домах, принадлежащих церкви, (как, например, те 1100
Еруаотцрю, которые были освобождены от общественных податей).71
Третьи помещались в частновладельческих домах, подобно лавкам,
находившимся в домах преп. Олимпиады.72 Когда в центральной торго-
вой части Константинополя случались пожары, то жертвою их, прежде
всего, становились эти тянувшиеся непрерывными рядами магазины и
лавки. В пожаре 562 года погорели все лавки в Кесариоие вплоть до
Воловьего форума, а в другое время жертвою огня стали все торговые и
ремесленные заведения от Форума до Психэ.73
Помимо общих причин, вызывавших столь частые пожары в тесно
и беспорядочно застроенном городе, эти пожары нередко возникали
в самих мастерских, в которых приходилось постоянно иметь дело с
огнем. Около Св. Софии, например, лепились лавки свечников, вла-
дельцы которых, пренебрегая постановлениями эпарха,74 тут же, на
глазах прохожих, отливали свечи. Лавки других свечников находились
в портике рядом с заведениями скорняков.75 В портиках же стояли
столы менял трапезитов, взвешивавших золотые монеты и менявших
их на мелочь. Эти трапезиты, насколько можно судить по словам
жития преп. Маркмана, не прекращали своих операций до поздней
Очерки византийской культуры... Глава 111 129
ночи.76 В портиках Домнина работали в своих кузницах и мастерских
слесаря и кузнецы, с одним из которых нас знакомят чудд. вмч.
Артемия.77 От Халкэ до Милиэя были расположены в ряд (otoi/tiSov)
витрины (appdKia) парфюмеров и дрогистов, где, наполняя воздух
экзотическими благовониями, продавались нард, киннамон, алоэ, амб-
ра, мускус, бальзам, ладан, мята, иссоп, смирна и другие привозные
пахучие и красящие вещества/8 В определенном месте Портика рас-
полагались магазины торговцев шелковыми тканями и лавки привоз-
ных сирийских материй.79 Одно, к сожалению, труднопонимаемое
место жития преп. Андрея Юродивого рассказывает даже о каких-то
женщинах, «так называемых ndxpiai», которые где-то около форумов
продавали «драгоценные женские наряды».80
Весьма типичным явлением в физиономии торгового Константи-
нополя следует считать сосредоточение однородных лавок мастерских
в каком-нибудь одном квартале или торговом ряду. Кроме только что
приведенных примеров, на это весьма определенно указывает суще-
ствование таких названий улиц и кварталов, как Халкопратия. Ар-
гиропратия и Цангария, где сосредоточивались медники, ювелиры и
башмачники.81 Правда, отдельные лавки и ремесленные мастерские
попадались также и по разным частя.м города, особенно, если их
владельцы не отличались известностью. В чудд. вмч. Артемия рас-
сказывается о некоем свечнике, снимавшем лавку в местности та
lopSavou,82 а синаксарная легенда о видении Иоанна повествует, как
бедный благочестивый кожевник жил и работал в оркрбтатоу о'Скцра
возле церкви муч. Юлиана,83 — но эти исключения, надо думать, не
изменяли значительно общего правила, что торгово-промышленные
заведения Константинополя группировались друг возле друга по спе-
циальностям в центральной части города.
Помимо мануфактурных, слесарных, ювелирных, парфюмерных и
башмачных лавок, здесь же, как известно, были сосредоточены кон-
стантинопольские площади-форумы, представлявшие огромные съест-
ные рынки, на которых покупала свое пропитание великая столица. На
специальном форуме, или, лучше сказать, в специальных рядах Арто-
иолиона находились многочисленные пекарни и булочные (арталоХсГа
или цаук'та), расположенные, как сообщает житие преп. Андрея
Юродивого, друг за другом в своего рода «калачный ряд».84 Здесь ра-
ботали артолою! или payKinoi - хлебопеки, покупавшие зерно, разма-
лывавшие его и выпекавшие хлеб с получением строго определенного
законом процента барыша.8*’ Агиография сообщает интереснейшую по-
дробность, что в числе этих булочников в IX в. попадались и агаряне-
арабы,86 а из одного места Кедрина видно, что хлеб продавали также и
женщины-торговки.8/ Кроме булочных, в Артополионе сосредоточива-
лись и другие съестные лавки, торговавшие сыром, рыбою, овощами,
плодами и горячими закусками Ocppia). Житие преп. Андрея расска-
зывает, как святому подавали на Артополионе милостыню всеми этими
130 A. 17. Рудаков
предметами бывшие здесь покупатели,88 а славянская версия чудес Ни-
колая Угодника говорит, что на одном из константинопольских рынков
продавалось всякое «брашно и вино».89
Торговля различным мясом происходила и на специальных рынках.
Говядину продавали potKeAAdpioi — мясники ev tq Етратг|р!а), бара-
ниной и свининой торговали яроРатЕцлороь и xotpEpnopoi на форуме
Быка.90 Торговлю птицей производили на рынках dpvi9o7ta)A.ai —
торговки, называемые так в диалоге Тимарион?х Устав Эпарха весьма
обстоятельно рисует процесс мясной торговли в Константинополе,
сообщая, как крестьяне пригоняют стада скота в город на рынки, как
покупают их через особых посредников мясники под надзором эпар-
ховых чиновников, для предотвращения спекуляции, как мясные туши
распродаются по частям по цене себестоимости, причем в пользу
.мясников остаются ноги, голова и внутренности.92 Особые сроки огра-
ничивали торговлю теми или иными видами мяса по сезонам: так,
например, баранину в Константинополе продавали только с Пасхи
до Пятидесятницы?3 В посты мясо было запрещено продавать. Кон-
стантинопольский народ очень строго соблюдал постные дни, и когда
однажды имп. Юстиниан вздумал начать Великий Пост неделей позже,
то хотя по его указу мясники и убивали скот и выставляли мясо на
продажу, но покупателей на него не находилось.94
Что касается самих константинопольских мясников, то некоторые
подробности о них находим, помимо Устава Эпарха, е диалоге
Тимариои и чуда. вмч. Артемия. Первый, в качестве типичных тор-
говцев свининой называет пафлагонцев, а вторые рассказывают, как
вмч. Артемий явился одному больному ь виде макеллярия -- мясника,
имеющего при себе инструменты своего ремесла.95 Все мясники сами
убивали скот, который они покупали для продажи, в особых бойнях,
помещавшихся по соседству с рынками, и житие преп. Феодора
Студита рассказывает о пожаре, случившемся однажды в свиных
бойнях (хорторо/доу).96
Гораздо более значительную, чем мясо, роль играла в обиходе ви-
зантийского простолюдина рыба, - эта старинная классическая и весь-
ма дешевая пища грека. Ни одно изображение константинопольских
рынков, на которых питался торговавший или слонявшийся люд, не об-
ходится поэтому без упоминания торговцев рыбой. В рассказах о муче-
ниях препп. Андрея Критского и Стефана Нового перед нами два раза
выводятся продавцы рыбы, жарящие ее утром на рынках, на таганах.9
Из Устава Эпарха видно, что специально рыбой торговли в так назы-
ваемых pEyioTaig xapapaig.98 Привозилась она в столицу со всего побе-
режья Пропонтиды, с Геллеспонта и даже из более отдаленных мест на
рыбачьих лодках." Целые округа кормились тем, что поставляли рыбу
в Константинополь, и в житии преп. Парфения Лампсакского, отразив-
шем жизнь побережий Геллеспонта, мы читаем о сыне диакона из Ме-
•литы, ловившем рыбу и отправлявшем ее в столицу.100
Очерки византийской культуры... Глава III 131
Кроме мясных и рыбных лавок, на рынках сосредоточивалась и
торговля овощами и фруктами, в изобилии привозимыми в Констан-
тинополь и составлявшими наравне с рыбой главную пищу византий-
ского простонародья. В житии преп. Василия Нового есть интересная
бытовая подробность, как святой вместе с посетившими его бедняками
хтоляет голод чесноком (сткбрбоу),101 а житие преп. Андрея Юродивого
знакомит нас с дневным бюджетом и меню одного из бедных жителей
столицы, купившего на один обол овощей, а на другой «горячее»
(Зерща) - вероятно, рыбу.102 Овощи и фрукты продавались на рын-
ках на лотках или в лавках. То же житие Андрея рассказывает, как
однажды осенью святой зашел в лавку дремавшего торговца и наелся
отборных плодов, красовавшихся на выставке в стеклянных вазах.103
На рынках и в прилегающих к ним переулках было сосредоточено
большинство константинопольских распивочных и закусочных (ката-
рояот'кх), весьма охотно посещавшихся населением.104 В житии преп.
Василия Нового изображается одно такое заведение ёруаотт]р1оутои
KaSapoTicoXou - с его бочками и амфорами вина, находящимися в от-
дельно!’ кладовой (алоЗлкг|).10л Кроме вина, в этих трактирах можно
было покупать и закуски (таоц/сх): хлеб, лепешки (ла^рсгпа) и рыбу,
которые здесь же и съедались.106 Частое упоминание распивочно-
ыкусочных заведений в житии преп. Андрея Юродивого, столь рсалис-
гически воспроизводящем жизнь константинопольской улицы, создает
впечатление, что подобные харчевни-кабачки (другое название их
oovaicdpia) были очень многочисленны и являлись как бы клубами
константинопольского простонародья, где любили проводить время не
только пришедшие выпить и закусить, но и все праздношатающиеся
люди. Недаром Устав Эпарха обращает особенное внимание на то,
чтобы эти заведения были подчинены постоянному надзору} чтобы они
в определенное время — во втором часу ночи -- гасили огонь и запира-
ли двери для обеспечения ночного покоя обывателей от драк и безобра-
зия возвращающихся домой пьяных.10' Несколько подробностей и кар-
тинок, почерпнутых из нашего агиографического источника, вполне оп-
равдывают эти предусмотрительные предписания полиции. Так,
однажды толпа молодых гуляк затащила преп. Андрея в фускарий, ку-
пила вина и распивала его, забавляясь с юродивым и нанося ему в виде
злых шуток жестокие удары; потом, просидев в кабачке целый день до
вечера, компания вышла из него совершенно пьяной и отправилась в
публичный дом, а оттуда, как уже мы видели выше, попала в немило-
сердные руки ночной стражи.10*
Кроме обычного вина, в константинопольских распивочных пода-
валось еще вино, приправленное для аромата смирной (ёстцир-
viopevov),109 а обычная восточная любезность и вежливость трактир-
щиков делали то, что весьма многие из граждан не приносили домой
свою трудовую выручку. Однажды преп. Андрей пристыдил одного
из находившихся в фускарии, прозрев, что он ушел из дому с 7 обо-
/32 А. П. Рудаков
лами и, истратив два из них на пищу, остальные пять спрятал за
пазуху, чтобы по бесовскому наущению пропить на вине.110 Вероятно,
многие из содержателей константинопольских трактиров были выход-
цами с Востока, еретиками или даже неверными: по крайней мере,
житие Андрея обстоятельно замечает, что владелец только что опи-
санного кабачка был христианин.111
Возвращаясь снова к рынку, мы видим, что кроме съестного на
них продавались и всякие другие товары. Продолжатель Феофана
сообщает, что имп. Феофил имел обыкновение прогуливаться на
dyopa, расспрашивая о цене «не только съестных, но и всех вообще
товаров, выставленных на рынке».152 Вероятно, эти товары продава-
лись на прилавках и полках (крарра-rivai), о которых мы читаем у
Михаила Атталиата,113 и торговля происходила под открытым небом.
На рынке же толпились всевозможные разносчики (aaXSapdptoi),
посредники, уличные мастера, и поденщики - словом, весь тот
dcrciKog Kai Pavavooc; oxXoq, который добывал здесь средства к
жизни, и для которого Василий I и Роман Лекапин соорудили крытые
портики, служившие защитой от зимних дождей и холодов.114 Инте-
ресные подробности о константинопольских разносчиках сообщает
Устав Эпарха. Мы видим, что им не позволялось ни открывать
лавок (эргастсрий), ни содержать прилавков и витрин (аввакий), но
что они могли торговать только в базарные дни (i^pcpai аЭроюцои
той (рброи), нося своп товары на плечах.1,л
Па рынки, или, если так можно выразиться, константинопольскую
толкучку, шли и все те, которые хотели продать или купить какую-
нибудь подержанную вещь домашнего обихода. В славянской версии
чудес Николая Угодника рассказывается об одном ремесленнике,
который вышел на форум Константина продавать свой старый ковер.116
Между лавками, навесами и полками, загромождавшими рынки, про-
езжали запряженные волами крестьянские телеги,117 бродили много-
численные нищие, шалили мальчишки, пробирались пьяные или удив-
ляли окружающих своими проделками юродивые.118 Кучи отбросов,
навоза и нечистот, столь типичные для всех восточных городов,
отравляли воздух зловонием, а примитивность нравов позволяла юро-
дивому публично удовлетворять свои естественные надобности.119
Кроме рынков, где сосредоточивалась торговля съестными припа-
сами и всякого рода утварью, в Константинополе существовали спе-
циальные рынки для продажи животных. Кроме таких рынков, упо-
минавшихся выше, следует отметить еще форум Амастриана, где эта
торговля производилась при участии официальных посредников
(рбйроО.120 Существовали также особые места для торговли рабами,
и славянская версия чудес Николая Угодника, оригинал которой
восходит, вероятно, к X в., определенно называет «торг, идеже рустии
купцы приходяще челядь продают», и где богатый сановник Епифан
купил однажды отрока.121
Очерки византийской культуры... Глава III 133
Такие выражения Устава Эпарха, как «установленные дни база-
ра», «дни собрания форума» или nctvqyupEu;,122 во время которых
заключаются торговые контракты, несомненно указывают на сущест-
вование в Константинополе определенных базарных дней, когда фо-
румы и рынки жили особенно интенсивной торговой жизнью, когда
на них съезжались особенно многочисленные толпы окрестных сель-
ских жителей. При этом, последнее из приведенных выражений,
которое по общепринятому пониманию значит «ярмарка, происходя-
щая в праздничные дни», указывает, что в столице, как и в других
городах империи, съезд паломников из более или менее отдаленных
местностей, привлеченных каким-нибудь празднованием, легко пре-
вращался в купеческий съезд, на котором заключались сделки и
договоры.
Познакомившись с ремесленными и торговыми предприятиями сто-
лицы и обозрев ее деятельные рынки, попробуем теперь на основании
нашего агиографического материала и показаний других источников
воскресить самую жизнь константинопольских улиц с их шумною, пе-
строю и экспансивною толпою. Насколько можно судить, такого изо-
бражения еще не существует, а между тем оно является существенно не-
обходимым для наиболее живого и адекватного представления об умер-
шей культуре, для усвоения ее специфического колорита. Византий-
ская столица играла слишком большую роль в истории Империи, и ее
бьп должен считаться типичнейшим для городского быта Византии, с
некоторыми картинками которого мы имели возможность познакомить-
ся в предыдущей главе. Сделав, если так можно выразиться, дополни-
тельную экскурсию по улицам Царьграда в сопровождении специфи-
чески константинопольского святого — преп. Андрея Юродивого, мы
до известной степени исчерпаем литературный материал по бытовой ис-
тории византийского города и его населения.
Начнем с того, что, как это всегда имело и имеет место в южных
и восточных городах, константинопольцы весьма охотно проводили
время не дома, а на улице или форумах, где было столько удобных
и тенистых галерей и портиков, где было так приятно укрыться от
горячего южного солнца и в то же время послушать всевозможные
новости или просто поглазеть на прохожих. Пристрастие к публичному
времяпровождению досужий константинополец унаследовал от своего
предка-грека, и оно становится особенно понятным, если принять во
внимание, как тесны и неуютны были те углы, в которых жило
большинство населения, и со скудной обстановкой которых нас зна-
комит описание кельи преп. Василия Нового.’*23 Поэтому все так
стремились на улицу или форум, где легче дышалось и легче гово-
рилось, и весьма характерно, что большая часть душеспасительных
бесед преп. Андрея с его молодым другом Епифанием протекала в
публичной обстановке ev бгщоо'цр. Константинопольские улицы
постоянно кишели народом; они пустели только в полдень, в то время,
134 А. П. Рудаков
когда большинство населения садилось за обед.125 В остальное же
время эти улицы представляли весьма много занимательного для
взоров любопытного. В витринах красуются выставки (лроРоЛаО
товаров,126 особенно сияют и сверкают изделия ювелиров, имевших
обыкновение помещать у входов в свои лавки наиболее великолепные
предметы.127 Перед лавками сидят купцы, дожидаясь покупателей.128
Некоторые из них, пригретые жарким раннеосенним солнцем, дрем-
лют, опустив голову на колени и вызывая насмешки собравшихся
перед лавкой прохожих.129 Между тем по улице проходят похороны
знатного вельможи («мегистана»); идет несметная толпа; несут вос-
ковые свечи и светильники (jiavouaXia); кадят кадила; слышится
пение псалмов и причитания близких.130 Миновала эта процессия, как
готово новое зрелище. Появляется юродивый, который чрезвычайно
забавляет толпу, не отличавшуюся ни жалостью, ни мягкостью при
виде человеческого унижения. Юродивый то притворяется пьяным,
причем его всячески бьют толкаемые им встречные; то появляется на
улице голым, сбросив свое единственное одеяние - короткий плащ;
то позволяет уличным мальчишкам бить и пачкать себя грязью, таскать
на веревке и т. д.; то чудит на форуме; то говорит недурные остроты;
то публично совершает естественные отправления или выделывает
«нечто неприличное», приводящее в негодование даже невзыскатель-
ную публику рынка.131 После юродивого, взоры толпы привлекают
проезжающие на конях сановники 132 или знатные патрицианки, от-
правляющиеся в сопровождении своей женской свиты в загородный
монастырь для богомолья.133 За ними проходит по улице интересная
куртизанка, старающаяся привлечь всеобщее внимание вызывающими
жестами и манерами.134 Иногда на константинопольской улице появ-
ляется какой-нибудь заезжий фигляр с ученой собачкой, вроде того
итальянца, который однажды при Юстиниане поразил всю рыночную
толпу изумлением, смешанным с ужасом, или той великанши из Кили-
кии, которая при Юстине странствовала по всем городам империи.135
Следуя за толпой по главной улице столицы (бтщоош о8ф), мы
приходим в центр города • к Царскому Портику. Здесь наше вни-
мание останавливают книжные лавки. Историк Агафий дает очень
интересную картинку, характеризующую эти та tov pipXicov лоХц-
тцр1а, как своего рода клубы константинопольских книжников и
начетчиков. По вечерам здесь происходили настоящие диспуты —
отдаленный отзвук афинских философских диалогов. Сюда приходили
стяжать дешевые лавры всякие заезжие шарлатаны-философы, по-
добные сирийцу Уранию, выдававшему себя за великого знатока
Аристотеля и с гордостью вызывавшего всякого спорить с собою.136
Здесь же, около книжных лавок, постоянно толпились уличные ад-
вокаты и поверенные, у которых заискивали их клиенты и истцы,
слушая высокопарные юридические диспуты и напыщенные пример-
ные судебные речи.13' Рядом с книжными лавками помещались эр-
Очерки византийской культуры... Глава III
к их домам вонючую жидкость и грязные отбросы
4!
гастерии каллиграфов, переписывавших книги, подобно тому Феодо-
ру, о котором читаем в актах VII собора.138
Вокруг на форуме под ослепительным солнцем и синим небом,
среди яркого блеска роскошных зданий, шумела и двигалась самая
разноязычная толпа. Одни только варварские войска придворной
гвардии наводняли Константинополь разнообразнейшими племенными
элементами.139 Затем шли торговцы и люди свободных профессий,
среди которых были сирийцы, евреи, армяне, персы, грузины, италь-
янцы, арабы и славяне.
Евреи жили в Константинополе в особом квартале с тесными и
грязными улицами, застроенными деревянными домами, который на-
ходился в местности от св. Пантелеймона до Стена в Пере.140 Отсюда
они ежедневно ездили на лодках в город для торговли; здесь поме-
шались их мастерские, изготовлявшие шелковые материи. По рассказу
Вениамина Тудельского, в Пере, рядом с евреями, жили скорняки,
которые всячески старались досадить этим всеми ненавидимыми иуде-
ям и спускали
своего ремесла.1
От центра столицы отправимся к ее гаваням, около которых
сосредоточивалась портовая жизнь величайшего портового центра
средневековья. В знаменитом труде Прокопия о постройках Юстиниана
находится масса интересных подробностей о многочисленных приста-
нях Константинополя, снабженных молами, крытыми галереями, ам-
барами, торговыми складами, площадями и даже церквами.142 При
этом Золотой Рог восторженно изображается историком как одна
сплошная пристань, на протяжении 40 стадий сплошь покрытая ко-
раблями, вытянутыми носами на сушу, а кормами оставленными в
море. Около пристаней в северных рабочих кварталах столицы жили
многочисленные грузовщики, крючники, матросы, корабельных дел
мастера, иноземные купцы и т. и. деловой и рабочий люд, имевший
го или иное отношение к торговому мореплаванию. Чудеса вмч.
Артемия знакомят нас с неким александрийцем Миной, который
работал в порту, грузя в корабли бочки с вином, а жил в Лргирополисе,
т. е. на берегу Золотого Рога в северо-западной части Перы.143 На
противоположном берегу, во Влахернах, тоже жило аналогичное на-
селение. Уже в середине IX века здесь существовало поселение италь-
янцев-торговцев, один из которых, как мы говорили в первой главе
книги, упоминается в чудесах муч. Ферапонта.'*44 Что же касается тех
западных купцов, которые, по рассказу жития преп. Луки Столпника,
украли однажды ночью статую с ипподрома, то следует предположить,
как наиболее вероятное, что они останавливались не во Влахернах
или Пере, а в соседстве с самим ипподромом, около гавани Вуколеон,
где, как сообщает житие преп. Льва Катаиского, обычно приставали
корабли, прибывавшие из Италии.,ъ
136 А. П. Рудаков
Кроме торгового и рабочего населения во Влахернах и соседнем
с ними Гсвдомоне ютился всякий бедный люд. Как повествуют Па-
терики, здесь при ими. Феодосии, когда оба названные предместья
еще лежали за городской чертой, жили в своих хижинках авва Пимен
и другие подвижники.146 Здесь же, в каморке у Влахернской стены,
поселился в VII в. эмигрировавший из Египта нищий-аскет преп. Па-
Тапий.14'
Константинополь, это средоточие византинизма, который возвел
милостыню в один из высших видов добродетели, чрезвычайно изо-
биловал всякого рода нищими и попрошайками. Без них невозможно
представить себе константинопольскую улицу. Нищие византийской
столицы составляли как бы особую корпорацию, в которую они с
трудом принимали новых сочленов, как это, например, было с Андреем
Юродивым.Дневной заработок их достигал до 20 и 36 лепт,119 т. е.
превосходил ту рабочую плату в 7-10 оболов, с которой мы встре-
чались выше. Среди константинопольских нищих выделялись неко-
торые, стоявшие в каких-то отношениях к патриаршему двору —
может быть, получавшие определенную постоянную милостыню во
время тех раздач в патриархии, о которых говорилось в предыдущей
главе. Эту категорию привилегированных нищих житие преп. Андрея
обозначает несколько ироническим названием «патриарших детей» и
характеризует их, как лсуртсд аряауед, - «хищные бедняки», рас-
сказывая, как они ночью украли у преподобного последний плащ.150
Мы уже имели случай отметить, что многие из столичных нищих
были принуждены прямо-таки жить на улице, ночуя где-нибудь в
углу форума, в нишах зданий» под сводами крытых портиков, на
церковных папертях и т. д. Нередко здесь же можно было встретить
бедных больных, которые, лежа на принесенных с собою подстилках,
старались разжалобить прохожих.151 Все это придавало весьма свое-
образный, несколько романтический вид константинопольской улице,
где между гордыми колоннами и великолепными статуями постоянно
ютились полудикие фигуры lazzaroni в своих живописных лохмотьях.
Само санитарное состояние великой столицы составляло странный
контраст с ее пышностью. Узкие, тесные, застроенные высокими
домами улицы, поскольку можно судить об этом на основании жития
преп. Андрея, были покрыты отбросами и заражены зловонием. На-
личие в городе клоак мало помогала опрятности Константинополя
ввиду чисто восточной неряшливости населения, которое заботилось
лишь о чистоте своих жилищ и своего тела, игнорируя чистоту
публичную. Погребение мертвецов, по-видимому, не сосредоточива-
лось исключительно на кладбищах или в пригородных склепах,152 но
богатые люди могли также позволять себе роскошь погребать близких
людей на собственных усадьбах. Так было с дочерью одного прими-
кприя, завещавшей похоронить себя в винограднике отца.153 Примеру
богачей могли следовать и бедняки, погребавшие покойников где и
Очерки византийской культуры... Глава III 137
как придется; но истинным рассадником антисанитарии являлись
кладбища казненных, которые, если судить по житию преп. Стефана
Нового, представляли просто огромные ямы на окраинах города, куда
бросались трупы, обреченные гниению под открытым небом.154
Это невни.мание к публичной чистоплотности особенно удивительно
рядом с чрезвычайной заботливостью государства о гигиене граждан,
выразившейся в создании и поддержке многочисленных общественных
бань, равно как и в вошедшей в обиход привычкой византийцев к час-
тым омовениям тела, заставлявшей процветать еще более многочислен-
ные частные бани.155 Агиография дает нам интересный материал для
суждения об этом важном элементе в культурной жизни византийской
столицы, и чудеса вмч. Артемия довольно подробно вводят нас в бан-
ные порядки Константинополя. Мы, например, читаем, что одна жен-
щина владела возле дворца Девтерон на западной окраине города двой-
ными банями (SiSupov Xouipov), т. е. мужскими и женскими, называв-
шимися банями Ксенона или Пасхентия. Вместе со своим мужем она
была постоянно занята хлопотами по баням - особенно в специально
банные дни, -- так что не могла даже сходить в храм св. Артемия, что-
бы вымолить исцеление от мучительной болезни. Но святой, снисходя к
этому тяжелому положению, сам явился несчастной во сне в весьма
прозаичном, но столь привычном для нее виде сановника, посетившего
ее баню, причем пришедшего сопровождали его рабы, которые были
обязаны нести с собою простыни и прочие принадлежности мытья.156
В другой раз чудеса Артемия сообщают нам, что когда диакон Стефан
из-за болезни aidoia стеснялся мыться в присутствии народа, он ста-
рался посещать бани не днем, когда, как оказывается, обычно мылись
константинопольцы, а рано утром или поздно вечером, когда бани стоя-
ли пустыми.15' Из жития преп. Феофано-царицы видно, что торговые
бани столицы посещались не только бедняками и средним классом. Да-
же эта знатная девушка, подобно вышеназванному сановнику чудес Ар-
темия, предпочитала домашним ваннам посещение роскошно обстав-
ленных публичных терм (Sripooiov louipov), куда она ходила в сопро-
вождении целого штата женской прислуги и провожатых.1’8 Бани в
Константинополе считались не только первоклассным гигиеническим
средством, но они посещались также и с лечебными целями. Чудеса
Космы и Дамиана называют даже особые врачебные бани в Сикэ
(XouTpov iapaiiKov), где существовали теплые и холодные ванны с
опытными прислужниками.1’9
Возвращаясь к внешней жизни константинопольских улиц, следует
еще отметить несколько теневых сторон ее. Вопрос о том, в какой
степени был освещен Константинополь по ночам, остается открытым.
Правда, Юстинианов Кодекс говорит о публичных luminaria, на ко-
торые шли доходы, получаемые от сдачи в аренду лавок в государ-
ственных портиках Л0 правда, в VI в. сущес твовали аналогичные
расходы и в других городах империи, но насколько эта забота об
138 A. fl. Рудаков
освещении столицы переходила в исполнение, мы не в силах сказать.
Наоборот, от синаксарного рассказа о бедном кожевнике, который
ночью пробирается по улицам Константинополя, неся в руках лам-
почку,161 остается впечатление, что в бесчисленных узких и кривых
переулках столицы в безлунные ночи господствовала тьма. Шайкам
ночных грабителей представлялся полный простор для действия; скоп-
ление же в столице всякого рода нищих, бродяг, безработных и воров
представляло богатый материал для пополнения этих шаек, с подви-
гами которых нас хорошо знакомит агиография. В житии преп. Андрея
рассказывается, как диавол, искушая святого, принял вид старухи,
ограбленной и избитой ночными грабителями.162 Ночью же с самого
преподобного был стащен грабителями-нищими его плащ.163 Только
полная темнота могла позволить то смелое похищение медных статуй
с ипподрома, которое в столице происходило не раз, и с одним
примером которого нас знакомит житие преп. Луки Столпника.164
Вышеприведенный рассказ жития Андрея Юродивого о ночных безо-
бразиях молодых пьяниц, возвращавшихся из веселого дома и за-
бранных случайно проходившей ночной стражей (обходы которой,
как видно из только что приведенных случаев, мало достигали своей
цели), пополняют картину константинопольских улиц ночью, а если
к этому присоединить известие того же жития о многочисленности в
столице бродячих собак,16э то все в общем довершит сходство ночного
Царьграда с ночным Стамбулом.
Следующей теневой стороной константинопольской жизни явля-
лось чрезвычайное развитие в этом огромном городе проституции.
Знаменитая XIV новелла Юстиниана, направленная против торговли
девушками, говорит о необычайном изобилии публичных домов (ката-
ywyai) в столице и ее окрестностях и указывает, что раньше это зло
сосредоточивалось только «в весьма немногих частях города», а ныне
притоны разврата размножились повсюду, и даже в непосредственном
соседстве с церквами. Несмотря на все предписания и заботы, Юс-
тиниану и Феодоре, конечно, не удалось пресечь публичный разврат
в Константинополе, и мы знаем, что в IX веке в VI regio столицы
существовал целый квартал проституток со статуей Афродиты посре-
дине, который очистил имп. Феофил, выгнав женщин из их помещений
и построив на месте последних приют.166 Другим приютом констан-
тинопольских гетер был так называемый Кифи, превращенный потом
.Львом VI в убежище для стариков.167
Но, конечно, эти случаи борьбы императоров со столичной про-
ституцией не могли изменить ничего. Проститутки уходили в другие
помещения и продолжали заниматься своим ремеслом. Житие преп.
Андрея Юродивого позволяет заключать о весьма значительном ко-
личестве их в Константинополе X в. Оно называет публичные дома
терминами: катаусоуюу тг)^ nopvsia^, лоруокаярАлоу и pipaptov,166
причем это последнее название, равно как и обозначение проституток
Очерки византийской культуры... Глава Ill 139
«мимами», обязано своим происхождением общеизвестной близости
ремесла актрисы и гетеры, как в древности, так и в Византии. Один
пример уличной игры словами, приведенный в житии преп. Андрея,
подтверждает догадку Дюканжа о сосредоточении публичных домов
около Анемодулия, а любопытный в бытовом отношении рассказ о
том, как преподобный, юродствуя, зашел в «мимарий», где блудницы,
стащив с него хитон, продали его за милиарисий и поделили между
собою деньги по 2 лепты, — знакомит нас и с числом обитательниц
(двенадцать) этого притона, очевидно, лежащего где-нибудь в бедном
рабочем квартале, и с жалким размером платы проституткам, решив-
шимся на воровство ради двух оболов.170
На уличную проституцию среди бела дня мы опять-таки встречаем
указания в этом всеохватывающем житии, где читаем, как одна гетера
идет по улице, привлекая взоры прохожих бесстыдными жестами и
телодвижениями.171 Затем классическим местом является сообщение
Прокопия о том, как ими. Феодора старалась спасти для честной
жизни тех несчастных блудниц, которые ради того, чтобы только
жить, продают себя посреди площадей за три обола,1'2 и построила
для них специальное убежище.
Говоря о теневых сторонах константинопольской жизни, нельзя
обойти молчанием ту постоянную пожарную опасность, под угрозой
которой жила столица со своими тесными, необычайно узкими ули-
цами, загроможденными весьма высокими домами, в значительной
степени выстроенными из бревен и досок.1'3 Печей в константино-
польских квартирах не было, и в зимнее время не только чердаки,
где ютились бедняки, но даже и комнаты людей среднего достатка
согревались жаровнями с угольями. Так было, например, в той ком-
нате, где жил ученик преп. Андрея -- Епифаний, и где в качестве
очага для приготовления пищи служила жаровня (dpouXa), напол-
ненная угольями.174 Понятно, что при таких условиях пожары в
Константинополе, несмотря на все приспособления для их тушения,
бывали и очень часты, и нередко очень опустошительны. Трудно даже
сказать, что бывало большим бедствием для константинопольцев —
землетрясения или пожары. Если с картиной бедствий после земле-
трясений нас великолепно знакомят знаменитые третья, четвертая и
пятая главы пятой книги истории Агафия, то бедствия столицы после
пожаров едва ли не лучше всего обрисованы в житии преп. Даниила
Столпника, современника великого пожара при Льве I. Мы читаем,
что когда, по молитве святого, утихла разыгравшаяся стихия, то к
преп. Даниилу стали сходиться несчастные погорельцы. Один жало-
вался, что от всего своего имущества он остался нагим; другой со
слезами рассказывал, как пожар застал всю его семью мирно спавшей
и как в огне погибли жена и дети; третий сообщил, как, спасаясь от
пожара, он во время бегства был ограблен ворами, столь обычными
и при пожарах, и при землетрясениях.176 Все это - трагедии, истин-
140 А. II. Рудаков
ный размер которых ныне, при условиях страхования домов и иму-
щества, даже не может быть вполне представлен нами, а между тем
понимание этого так важно для лучшего проникновения в психологию
византийца, постоянно и вполне сознательно молившегося в церкви
об избавлении от подобных бедствий.
Константинопольские пожары случались не от одной только не-
осторожности с огнем. .Они обычно сопровождали и всякий мятеж
столичной черни, которая в диком ослеплении поджигала город, не
чувствуя, что рискует сжечь свои же собственные жилища. Эти мятежи
и бунты, особенно частые в V и VI вв., когда еще не было сломлено
своеволие демоса, сплотившегося под знаменем цирковых партий в
опасные для общественногс спокойствия организации «димов», —
являлись настоящим бичем города. Константинопольский пролетариат
был едва ли не худшим из всех пролетариатов. Все время живя
плохообеспеченной жизнью, постоянно видя пред собою призрак го-
лода, коснея в чисго восточной грязи и тесноте, не имея, что терять,
постоянно общаясь между собою на улице, где протекали три четверти
ее существования, постоянно стадно настроенная, с пылким южным
темпераментом и дикими страстями, воспитанная ипподромом в жажде
сильных ощущений, избалованная постоянным участием в беспрерыв-
ных династических смутах, вечно алкавшая убийств и грабежа, —
царьградская чернь почти всегда появляется перед нами лишь с
отрицательными чертами. Лев Диакон хорошо отмечает опасность ее
самостоятельных выступлений во время династических переворотов,
говоря, что «лентяи и пролетарии из народа имеют привычку во
время подобных смут обращаться к грабежу имуществ, поджогу домов
и убийству сограждан».1'7 Михаил Атталиат рассказывает, что после
неудавшегося заговора против Константина Дуки все порядочные
люди поспешили в Св. Софию благодарить Бога за спасение своей
жизни и имущества от возможного погрома черни.178 Нет нужды
обращаться к историкам и хронистам (например, общеизвестному
описанию гибели Андроника Комнина), чтобы дать читателю пример,
до какого зверства могли доходить стадные буйства константинополь-
ского плебса. Достаточно воспользоваться теми свидетельствами агио-
графии, которые сообщают о живом и добровольном участии его в
ужасных казнях иконоборческого гонения, в мученических кончинах
препп. Андрея Критского и Стефана Нового. Жития этих последних
с ужасающими подробностями повествуют о медленном растерзаний
мучеников рыночной толпой, удовлетворявшей на них кровожадные
инстинкты мучительства. Читая эти рассказы, мы как бы присутствуем
холодным солнечным осенним утром на константинопольской толкуч-
ке, наполненной деловою толпою, как бы видим, как стражи с побоями
и надругательствами влекут мучеников из тюрьмы на главную улицу
города, чтобы предать всенародной казни этих врагов официального
вероисповедания. Грубые издевательства и хохот встречают их. На-
Очерки византийской культуры... Глава III
141
пинается омерзительная травля человека озверелыми людьми. В при-
падке бешенства один из негодяев, схватив пожарную дубину, раз-
бивает святому голову и последний тут же испускает дух. Но это не
останавливает толпу: она с еще большей яростью набрасывается на
бездыханное тело и осыпает его ударами камней. Мостовая обагряется
кровью и мозгом, покрывается исторгнутыми внутренностями, содран-
ной кожей и оторванными членами. Всякий старается принять участие
в опьяняющей потехе: и мужчины, и женщины, и даже дети, идущие
в школы. Наконец, при криках торжества, остатки тела тащут к
монастырю, где жила сестра преподобного, чтобы насладиться ее
мучениями, но, не найдя ее, дотаскивают обезображенный труп до
ямы, куда сваливали тела преступников, и бросают здесь.179
Как ни неприятно останавливаться на подобных моментах крови
и ужаса, они имеют огромную ценность, как психологические доку-
менты, вскрывающие основную наклонность константинопольского
плебса к жестокости и мучительству, разделяемую им с чернью всех
больших городов древности. Более мягкими проявлениями этой жес-
токости является вкус к такого рода забавам, как позорные шествия
осужденных по городу на осле, сопровождавшиеся оскорблениями и
увечьями, к такого рода зрелищам, как надругательства над побеж-
денными в ипподроме, к такого рода украшениям, как выставленные
в Милионе головы казненных. Даже те побои и издевательства,
которым подвергались на улицах столицы нищие и юродивые, по-
добные преп. Андрею, - все это одинаково убедительно говорит нам
о первородной грубости константинопольского пролетариата, в кото-
ром постоянно дремали отвратительные‘инстинкты, разражавшиеся
во время династических смут, бунтов или вероисповедных казней.
По счастью, подобные случаи представлялись не очень часто, и
впечатление историка, больше имеющего дело с мирными или тор-
жественными моментами в жизни византийской столицы, остается
более светлым и отрадным. Чаще, чем буйствами и жестокостями, не
унывающий, хотя и голодный, люд столицы утешал себя в своих
невзгодах остротами и насмешками, политическими маскарадами и
двусмысленными куплетами.180 Еще чаще константинопольская беднота
равлекалась блестящими даровыми зрелищами ипподрома,18’ придвор-
ных и церковных церемоний, ослепительных триумфов и публичных
празднеств, сопровождавших династические, военные или гражданские
события.182 Перечислять все эти публичные празднества столицы, -
значило бы изложить содержание всего обширного свода византийских
церковных и дворцовых церемоний, составленного Константином Баг-
рянородным. Укажу лишь на замечательное место в житии преп.
Порфирия Газского, которое знакомит нас с праздничным видом
Константинополя и служит в то же время интересным источником
Для познания придворного церемониала. Рассказывая о крещении
новорожденного сына имп. Аркадия, автор жития - диакон Марк,
142 А. П. Рудаков
бывший очевидцем события, подробно описывает убранство города
шелковыми и золотыми тканями; процессию клириков, патрикиев,
иллюстриев и войсковых тагм со свечами; шумные приветствия вы-
строившейся по улицам толпы, и наконец шествие царя и ребенка
(на руках вельможи).183 Читая этот бесхитростный рассказ, невольно
чувствуешь всю торжественную красоту ликующего Царьграда, всю
восточную пышность шелка, золота и драгоценностей, которыми бле-
щут главная улица и форумы столицы, отвечая потребности визан-
тийского глаза в красочности и богатстве цветовых гармоний. Недаром
имп. Юстиниан, столь хорошо знавший обаятельную красоту золота
и драгоценных камней, которыми он в изобилии украсил свою Софию,
заботился, чтобы во время всякого рода торжеств константинопольские
ювелиры выставляли на улицы золотые и серебряные предметы.184
Золото и драгоценные камни являлись единственно достойным укра-
шением для этого великого царственного града, который, несмотря
на все свои недочеты, в течение тысячелетия был прекраснейшим
городом вселенной; града, в котором сияли кресты десяти сороков
церквей, теснились корабли десяти морей, высились сказочно пышные
дворцы, торговал и работал миллионный людской муравейник; града,
над которым могуче и легко возносил к вечной лазури южного неба
свой вечный купол храм Премудрости Божией.
Г Л А В А IV
Ремесло и торговля
Не рискуя слишком погрешить против истины, можно сказать,
что вплоть до настоящего времени изучение ремесла и торговли в
Византии находилось и находится в совершенно зачаточном состоянии.
Более или менее известна только внешняя торговля Империи с дальним
Востоком и средневековым Западом: 1 более или менее изучалась
лишь формальная юридическая сторона организации столичных ре-
месленников и торговцев, поскольку исследователи нуждались в этом
для комментария к Уставу константинопольского эпарха. Если не
ошибаемся, самый вопрос о византийском ремесле и византийской
внутренней торговле был серьезно поставлен лишь в связи с изданием
этого замечательного источника, который, превосходно вскрывая юри-
дическую сторону вопроса относительно столицы, оставлял нас в то
же время в полном неведении относительно провинции. Увлечение
названным источником, при всей ценности комментариев к нему,
сделанных и издателем, и другими учеными,2 послужило, однако,
причиной того, что остались в тени другие источники, другие намят-
Очерки византийской культуры... Глава IV 143
ники, вскрывающие самые конкретные подробности византийского
ремесла и знакомящие нас с самим будничным бытом трудящихся
классов в империи... То же самое следует отметить и относительно
торговли. Анализ Космы Индикоплевса, изучение арабских географов,
исследование грамот и договоров эпохи Крестовых походов - как ни
ценно для понимания роли Византии в мировой торговле, но совер-
шенно недостаточно для ответа на вопросы, как был организован
обмен внутри самой империи, насколько сильно было связано обще-
ственное хозяйство ее с денежным обращением, что представлял из
себя торговый и денежный класс, в руках которого сосредоточивались
этот обмен и это обращение...
Думается, что наш основной материал по истории византийского
быта, материал, вскрывающий мелкие будничные подробности частной
и общественной жизни византийского общества, — словом, наши агио-
графические источники, помогут нам в некотором заполнении этих
важных пробелов в познании византийской культуры. Анализ агио-
графической литературы даст нам в руки целый ряд интересных
конкретных фактов относительно ремесленной и торговой деятельности
в Византии и поможет нарисовать если не исчерпывающую, то до-
статочно определенную и яркую картину ее экономического строя.
Излагая быт византийского города и византийской столицы, мы
\же не раз встречались с их ремесленным и торговым населением и
имели возможность наблюдать за его занятиями, поскольку эти пос-
ледние пополняли общую картину городской жизни. Мы уже видели,
какую важную роль, в качестве официально признанного третьего
сословия, играли константинопольские ремесленники и торговцы, ор-
ганизованные в свои коллегии (ошцатсГа); мы познакомились уже
отчасти с общим мелкобуржуазным типом деятельности всех этих
булочников, мясников, харчевников, трактирщиков, свечников, мед-
ников, парфюмеров и кожевников, лавки которых являлись в то же
время и мастерскими, где хозяин сам или с помощью мастеров изго-
товлял продаваемый продукт. Мы уже знаем, что все эти и торговцы,
и производители зараз носили общее название ёруасгпчрихкоц подобно
тому как их лавки и мастерские обозначались одним термином spyao-
rnpia.
Точно такое же основное наблюдение можно сделать и относительно
всех других отраслей византийского ремесла. Как мы увидим ниже,
изучая показания агиографического и иного материала по отдельным
специальностям, в Византии не существовало ни фабрик, ни ману-
фактур в том смысле слова, какой придан ему в хозяйственной истории
Западной Европы, начиная с XVI-XVII веков. Византия, как и
античный мир, от которого она унаследовала все технические приемы,
знала только ремесло. Мануфактурная организация индустрии в боль-
шей или меньшей степени намечалась только в сфере государственно-
монопольных производств шелка и пурпура, но и здесь она не могла
144 А. П. Рудаков
... " ‘ . . . . ~ • - - *“ • —
идти далеко, потому что тот рабский труд, которым располагала
античность, был весьма редок в Византии, не ведшей крупной импе-
риалистической политики и потому лишенной обильных источников
рабовладения. Мелкая домашняя промышленность, с работой самого
хозяина, двух-трех помощников и учеников, являлась господствующим
типом промышленной деятельности во всех местностях и во все века
византинизма. В то же время весьма характерным явлением следует
считать связанное с домашне-ремесленным типом производства отсут-
ствие торговца, как посредника между производителем и покупателем,
отсутствие, за немногим исключением, в византийских городах мага-
зинов и замена их теми лавками-мастерскими, где хозяин, приноров-
ляясь к определенному спросу определенного круга населения, изго-
товлял и продавал определенное число предметов, не зная ни конку-
ренции, ни перепроизводства. Византия, подобно эллинизму и Риму,
не знала промышленного капитализма и фабрики. Она жила в тех
же условиях, как и Западная Европа накануне крупного экономичес-
кого переворота Нового времени. Единственный капитализм в Визан-
тии был капитализм торговый. Вся же прочая экономическая жизнь
протекала в скромных рамках домашнего ремесла, удовлетворяющего
потребностям городского населения и соединяющего в одном лице и
производителя, и торговца.
В связи с этим стоит и та узкая регламентация ремесла и торговли,
которую проводит Устав константинопольского эпарха. Правда, зна-
чение цехового, коллегиального начала в жизни византийского ремес-
ленника не следует преувеличивать: иначе мы рискуем потерять раз-
личие между живущей на индивидуалистических началах античного
права и централизованной государственности Византией и носителем
общинного коллективного принципа - средневековым Западом. Роль
эллинистическо-византийской коллегии была скорее общественно-
парадная, а сами коллегии представляли из себя пережиток старинных
городских организаций торгово-промышленного класса, утративших
свой первоначальный муниципально-политический смысл,3 но сохра-
нивших право представительства на церковных и придворных цере-
мониях и использованных центральной властью для надзора за ре-
меслом. Устав Эпарха оставляет впечатление, что в X в. практическая
цель существовавших коллегий сводилась к возможности более удоб-
ного правительственного надзора за различными отраслями ремесла
и торговли и более правильного распределения между мастерскими
и лавками столицы сырого «материала,4 ввиду ограниченности послед-
него и для предотвращения общественно-вредных явлений спекуляции
и конкуренции. Но, помимо этого, коллегия не вмешивалась в жизнь
отдельных эргастериев. Ремесленники могли работать, и не будучи
внесены в списки соответствующей оиатпра; некоторые отрасли ре-
месла и вовсе не образовывали коллегий.5 Агиография, столь чуткая
ко всем явлениям, имеющим большое бытовое значение, ни разу не
Очерки византийской культуры... Глава IV 145
упоминает о них. Равным образом, не приходится говорить и о
цеховом прикреплении в Византии: перемена одной специальности на
другую не представляла больших затруднений, и чудеса мучч. Космы
и Дамиана сообщают об одном обедневшем мяснике, который, по
повелению угодников, изучает ремесло брадобрея и остается им на
всю жизнь?
Но если, таким образом, принадлежность к известной коллегии
в житейской практике отдельного торговца и ремесленника была
весьма невелика, то все же самый факт существования таких орга-
низаций, самый дух регламентации, вносимый через посредство их в
ремесло и торговлю, неопровержимо указывает на узкий и тихий
мелкобуржуазный характер этих последних, на их замкнутость рам-
ками тесного, определенного городского рынка, на отсутствие в ви-
зантийском ремесле и городской торговле духа свободы, предприим-
чивости, конкуренции и спекуляции - словом, всего того, что свя-
зывается с представлением о капиталистической организации народ-
ного хозяйства.
Эти немногие замечания общего характера, по необходимости нося-
щие, быть может, несколько субъективный оттенок, но в целом не иду-
щие вразрез с установившимися за последнее время в науке воззрения-
ми на мелкобуржуазный, «ломануфактурный» характер экономичес-
кой жизни в античном мире,7 а следовательно и в Византии, -
облегчают нам понимание того материала, который дает агиографиче-
ская литература по отдельным сторонам промышленно-торговой жизни
империи.
Начнем с перечня различных специальностей византийского ре-
месла, перечня, для которого агиография после Устава Эпарха пред-
ставляет значительнейший материал. При этом следует заметить, что
в силу общего консерватизма античного и средневекового экономи-
ческого быта, а особенно вследствие традиционности унаследованных
от античности технических условий труда, те или иные отрасли
византийского ремесла сохранили и свои названия, и свою постановку
неизменными в течение целых веков. Большая налаженность и вы-
работанность существующих способов производства, при отсутствии
каких-либо новых изобретений, вносящих переворот в данную сферу
техники, осуждает, как известно, целые отрасли индустрии на вели-
чайшее однообразие в продолжении неопределенного времени, и де-
лает, например, приемы современного восточного плетельщика или
ткача в высокой степени сходными с приемами византийских, римских,
эллинистических и даже древневосточных ткачей и плетельщиков.
Имея в виду это, обратимся к нашему материалу. Прежде всего
мы встречаемся в нем с византийскими мастерами строительного дела.
Общим названием для них является Texvixai/ будут ли это плотники,9
камнетесы,10 каменщики, кровельщики, изготовители черепицы 11 или
Штукатуры.12 Каждая из перечисленных специальностей, в качестве
146 А. П. Рудаков
наиболее выдающихся мастеров, имела жителей определенных мест-
ностей, которые, объединенные в силу самих условий своего ремесла
в более или менее крупные артели, странствовали по империи в
поисках работы и брали те или иные публичные или частные подряды.
Когда Константин V захотел восстановить акведук Валента, то он
выписал целые тысячи и сотни каменщиков и штукатуров из Азии и
с Понта, черепичников-из Эллады и с островов, гончаров из Фракии
и т. д.:3 В Сирии V и VI вв. славились и работали каменщики из
области исавров и ассирийцев: им преп. Симеон Столпник поручил
постройку храма над мощами своей матери • преп. .Марфы 14 — и
церкви для своего монастыря.15 Во главе этих артелей стояли под-
рядчики, названные по именам, а самые артели располагались во
время работ целыми поселениями. Житие преп. Симеона сообщает,
что, трудясь над восстановлением городских стен Антиохии,
камнетесы-исавры жили около нее настоящей деревней, солидарно
друг с другом, и весьма заботливо ухаживали за товарищами, поте-
рявшими сил}' и зрение во время тяжелой работы.16 В житии преп.
Германа Козинитского рассказывается, как этот святой нанял за 100
золотых артель странствовавших мастеров для построения небольшой
церкви и как, не имея, чем заплатить им, подвергся оскорблениям
стороны работавших даром каменщиков.1'
Впрочем, не все каменщики искали заработка или подряжались
артелями, и последние не являлись какими-нибудь принудительными
организациями, вне которых было немыслимо найти работу. Бывали
случаи, что единичные каменщики переселялись из одного места
империи в другое, на свой страх и риск, рассчитывая найти более
выгодные условия для применения своего труда. Пам уже приходилось
упоминать, как отец преп. Иоанна Психаита, бывший каменщиком-
строителем, переселился ради поисков работы с границ Галатии в
окрестности Никомидии.
Кроме каменщиков-строителей, агиография в житии преп. Евлогия
знакомит нас со специалистами-камнетесами. Этот святой жил в одной
из египетских деревень, вероятно, населенной подобными же ему
собратьями ио ремеслу, и по наследству занимался трудом камнетеса,
работая целые дни с утра и до позднего вечера, и только к ночи
возвращаясь домой к скудному обеду, бывшему в то же время и
ужином. Заработок такого камнетеса — Хаторо^'а составлял не более
одного кератия, или 24 оболов в день.18
Что касается «мастеров по дереву», Хелтоируо!, то они, ввиду
слабого распространения деревянных построек во всех областях ви-
зантийского мира, очень редко выступали в роли наших плотников.
Этих TEXvrrai, которые, по выражению Палладиева «Лавсаика» и
жития преп. Иоанникия,19 знали tektovikt|v Texvqv, следовало бы
скорее назвать столярами. Житие муч. Илии Нового прямо говорит,
что данный святой, занимавшийся этим ремеслом, изготовлял разные
Очерки византийской культуры... Глава IV 147
среднего размера поделки из дерева (та цётрих twv £uX(bv), — напри-
мер, седла для верблюдов или деревянные остовы для плугов.20
Плотниками в настоящем смысле этого слова скорее являются те
корабельных дел мастера - vaunnyoi, с одним из которых мы встре-
чаемся в чудд. вмч. Артемия. Указанный источник сообщает, как,
живя в храме около мощей угодника, vaunriyog сработал перила и
ступни для раки, вмещавшей их, за что получил от явившегося во
сне святого плату в размере трех номисм.21
Коснувшись сейчас жития Илии Нового, нельзя не отметить чрез-
вычайной важности его указаний на практику византийского ремес-
ленного ученичества. То обстоятельство, что в житии муч. Илии
отражен быт византийской Сирии уже при господстве ислама, не
умаляет ценности его сообщений, раз мы примем во внимание зна-
чительную устойчивость экономического быта, а следовательно и свя-
занной с ней социальной организации ремесла, которую, конечно, не
мог видоизменить такой, в сущности, внешний факт, как арабское
завоевание. Мы читаем, что Илия Новый происходил из финикийского
города И л иополиса, откуда он вместе с матерью и старшими братьями
переселился в столицу арабской Сирии «великий Дамаск». Достиг-
нув двенадцати летнего возраста, Илия был отдан своими старшими
(скцюдоитаО некоему сирийцу в выучку ремеслу плотника-столяра
под условием определенной платы (ц'юЭсоца).22 В этом положении,
cpepiaSajpevoc; тг| TC^vf], (отмечаем все эти специальные термины,
показывающие, что отдача в ученики сопровождалась каким-то кон-
трактом) Илия прожил у сирийца два года. Ученику, конечно, при-
ходилось все это время являться также • и даровым слугою своего
хозяина: мы читаем, как однажды, во время парадного обеда, мальчик
прислуживал хозяйским гостям. Однако, когда сириец, у которого
учился Илия, перешел в ислам, то родные, подозревая попытку
хозяина посягнуть на веру ученика, взяли его домой, причем рассер-
женный сириец не отдал зажитой платы.23 Таким образом, проучив-
шись два года, в возрасте 14 лет, Илия вернулся в Илиополь, где
начал уже самостоятельно выполнять заказы по городу и окрестностям,
постепенно практикуясь в ремесле. Через шесть лет, чувствуя себя,
вероятно, уже хорошим мастером, Илия снова отправился в Дамаск
и открыл здесь свою собственную мастерскую (еруасттррюv) для
изготовления верблюжьих седел.21 Узнав об этом, его прежний хозяин,
недовольный новым конкурентом, предложил молодому столяру всту-
пить с ним в компанию в качестве Koivwvdg, а когда Илия отказался,
то ренегат-сириец постарался возбудить против него религиозный
процесс, кончившийся мученической смертью святого.
Такова ценная картинка из жизни сирийского ремесленника, по-
зволяющая нам, по аналогии с ней, судить об ученической карьере
и вступлении в число самостоятельных мастеров-ремесленников и
чисто византийских областей. Еще раз отмечаем, что в этом подробном
148 А. П. Рудаков
описании того, как св. Илия стал самостоятельным дамасским
столяром-плотником, нет указания на какие-либо отношения к соот-
ветствующей коллегии. Очень может быть, что эти последние исчезли
в Сирии после арабского завоевания, но еще более представляется
вероятным, что они продолжали существовать, но не являлись сколько-
нибудь существенным условием ремесленной правоспособности отдель-
ных мастеров, а влачили свое существование в качестве, если можно
так выразиться, профессионально-клубных организаций ремесленни-
ков.
Переходя к другим отраслям ремесла, отмеченным бытовыми по-
вествованиями агиографической литературы, укажем, прежде всего,
на то, что термин tcxvityG» которым, как мы только что видели,
обозначались, главным образом, строительные мастера, прилагался и
к ремесленникам, которых мы назвали бы кузнецами или слесарями.
Таков тот «славный мастер», которому иерусалимская вдова заказала
сделать железный крест по указанию преп. Модеста;25 таковы те
ремесленники, которых позвали взломать дверь у кельи преп. Ав-
ксентия.2ь Но более обычным, традиционным, освященным еще сло-
воупотреблением Гомера, термином, обозначавшим мастера по метал-
лу, будь это кузнец или слесарь, - являлось xa^KEug. В силу
общности терминологии, трудно судить, насколько была проведена
специализация между отдельными ремесленниками, обрабатывавшими
металл. Можно только думать, что в деревнях, например, в Сикее,
родине прей. Феодора Сикеота,27 - где встречалась нужда во всякого
рода поделках, единственный деревенский хаХкебс; мог являться и
кузнецом, и слесарем, и медником. Наоборот, в городах, где всякие
ремесленники были весьма многочисленны, между ними естественно
должно было установиться разделение труда и появиться некоторая
вариация терминологии, например, /аХкотблод рядом с /аХксбс;. В чу-
десах вмч. Артемия мы встречаемся и с тем и с другим обозначением,28
причем /аХксбс; определенно рисуется кузнецом, который имеет куз-
ницу с горном, мехами и молотом в портиках Домнина. Этот кузнец,
родом киликиец, рассказывает про себя, что он еще с детства был
отдан в обучение «несчастному кузнечному мастерству», которым
принужден себя кормить всю жизнь, постоянно упорно трудясь и
подвергаясь риску остаться без руки или глаза. ХаХксбд’а и
/аХкотбло^’а мы встречаем затем в житиях препп. Иоанна Психаита 29
и Афанасия Афонского,30 причем, однако, оба источника не позволяют
точнее установить основания для этой разницы терминологии.
Подобно всем прочим видам византийского ремесла, и ремесло
кузнечно-слесарное не вырастало до размеров сколько-нибудь крупных
промышленных предприятий. Только глухое упоминание Малалы об
оружейных фабриках в Дамаске и Эдессе IV века,31 да указание
рассказа о перенесении мощей муч. Евфимии на то, что Дев III,
секуляризовав храм святой, приказал устроить в нем мастерские
Очерки византийской культуры... Глава IV 149
оружия,32 позволяют предполагать существование в Византии каких-
то, если так можно выразиться, государственных оружейных ману-
фактур. При этом, конечно, отдельные оружейники нисколько не
исключаются, и чуд. вмч. Артемия, например, повествуют нам об
одном константинопольском специалисте по изготовлению луков.33
В качестве значительно дифференцированного ремесла является
перед нами кожевенная индустрия. Кожевники распадались на
РирооЗсц/са или рироей;, обрабатывавших сырые кожи, Хюротбцог, —
ременщиков или шорников, и цаХакатарии, — специалистов по вы-
делке высших сортов кож.34 Выделанная кожа поступала в распоря-
жение окитотбцо! или пкитей; — сапожников, или вообще ремеслен-
ников, выделывавших различные предметы из кожи. Одним из таких
акототбцос; был некоторое время преп. Порфирий Газский. Житие
преп. Пахомия Великого рассказывает, что египетские окитеГд выде-
лывали сандалии и другие предметы из кожи.35 Синаксарная легенда
о бедном константинопольском сапожнике Захарии рисует быт одного
из этих бедных ремесленников, населявших трудовые кварталы сто-
лицы. Захария, окитотбцос; ка? Зерцатсоу Siappacpevc; («заготовщик
сапожного товара»), жил в крошечном домике около церкви муч.
Юлиана. Целые дни и даже ночи он трудился над своими кожами,
что, однако, не мешало ему оставаться в крайней бедности. Единст-
венным утешением бедного труженика являлось посещение церквей
по ночам для одинокой горячей молитвы, которая была так угодна
Богу, что он даровал Захарии силу творить чудеса и одною молитвой
открывать запертые церковные двери.
Кроме акитотоцо!, в Византии существовал еще какой-то особый
вид ремесленников, изготовлявших обувь. Это были T^ayyaptoi, на-
селявшие в Константинополе даже особый квартал. Житие преп.
Иоанна Милостивого рассказывает о двух александрийских клириках,
которые не брезговали ремеслом цангариев и шили башмаки, кормя
этим свои семьи.37
Переходя к дальнейшим отраслям византийского ремесла, следует
отметить очень характерное молчание агиографии о специалистах по
пряже и тканью. Прядение льна и тканье полотна, как известно, в
значительной степени являлись домашним делом каждой среднего
достатка семьи, которым занимались женщины.373 О тканье на продажу
наши источники умалчивают, хотя, конечно, оно должно было суще-
ствовать и в Византии. Мы знаем, что в Египте, например, бедные
женщины, подобные той девушке Пиамун, о которой сообщает Пал-
ладий,38 добывали себе средства к жизни, занимаясь пряжей льна на
стороне.
Равным образом странно молчание агиографии о ремесленниках,
изготовлявших шерстяные ткани, хотя опять-таки до известной степени
оно объясняется тем, что потребность в этих последних удовлетвори
лась домашним рукодельем. Впрочем, указания житий преп. Марфы,
150
А. П. Рудаков
матери Симеона Столпника, и преп. Никифора Милетского на аауо-
wXeig - фабрикантов шерстяных плащей, говорят нам о том, что
изготовление наиболее важных предметов шерстяной одежды в Ви-
зантии являлось специальностью особых ремесленников.39
Гораздо подробнее, чем о льняной или шерстяной индустрии,
наши сведения о шелковой и, в частности, о пурпурной промышлен-
ности в империи. Здесь не место ни распространяться о всем известном
процессе зарождения и развития византийского шелководства, сде-
лавшего Византию в средние века главной (если не единственной)
поставщицей шелковых тканей для западной Европы,40 ни перечислять
все различные специальности — этапы строго регламентированного
шелкового производства.41 Посмотрим лишь, как агиография и прочие
источники (за исключением Устава Эпарха) рисуют организацию и
распространение в Византии этой шелковой промышленности, состав-
лявшей столь важный предмет забот и попечения со стороны госу-
дарства и являвшейся в известной степени (например, когда дело
шло об изготовлении пурпура) даже государственной монополией.
В житии преп. Парфения Лампсакского (IV в.) есть рассказ о
том, как святой избавил от дьявольских козней красильщиков, рабо-
тавших в то тацихкбу pacpeiov - в казенных красильнях пурпура в
Лампсаке. Эти красильщики, говоря словами жития, выполняли свою
работу как «царское дело» (алотеХоися то PaoiXtKov cpyov). В числе
их были и свободные мастера, и рабы. За исправное выполнение
красильной повинности отвечали не только сами мастера, но и все
городское управление (oi noXiTEuopEvoi), которое в случае какого-либо
ущерба подвергалось взысканию.42 Если, таким образом, житие Пар-
фения Лампсакского показывает нам целую ответственную перед пра-
вительством общину красильщиков пурпурных тканей, выделка ко-
торых составляла государственную монополию, то житие преп. Авк-
сентия (V в.) ведет нас в константинопольские мастерские (еруа-
OT?ipia) шелка, сосредоточенные в части города, называвшейся Ватто-
noXiov.43 Перед нами уже не обширные мануфактуры, а скромный
ремесленный труд мастеров шелкового дела, вероятно, предшествен-
ников тех «серикариев», о которых в X веке говорит Устав Эпарха
и которые работали в своих epyakeion; с наемными рабочими или
рабами, образовывая особую коллегию и выделывая только низшие
сорта шелковых тканей.44 Подобно им, мастера, изображенные в житии
Авксентия, работают в своих эргастериях с помощью наемных поден-
щиков, причем нередко страдают от безработицы до такой степени,
что вынуждены закрывать мастерские.
Высшие сорта шелковых тканей, и особенно пурпур, как в IV,
так и в последующих столетиях, выделывались исключительно в
царских мануфактурах. Житие патриарха Антония Кавлея в X в.
называет нам одного из управляющих этими мануфактурами (ттдд
PaaiXeiou Tcbv стцреоу ioTOupyiag),45 а в книге «De cercmoniis» не раз
Очерки византийской культуры... Глава IV 151
упоминаются «управляющие мастерскими» (apxovxe^ tcov ёруобо-
q'uov)/’6 причем несомненно имеются в виду те самые царские моно-
полии пурпура и шитых золотом тканей, или парчей, о пожаре
которых сообщает Феофан под 793 годом.
Другими центрами шелковой индустрии, кроме Константинополя,
являлись Пелопоннес и Фивы. Мы уже приводили замечательное
место из жития преп. Никона Метаноите, показывающее, что в Спарте
в X в. существовала значительная еврейская община, члены которой
являлись особенно искусными мастерами по отделке шелковых тка-
ней47 Диалог «Тимарион» указывает на ту видную роль среди товаров
со л у некой ярмарки, которую играли шелковые ифастцата из Беотии
и Пелопоннеса.Л Вениамин Тудельский, как мы уже говорили, пишет,
что в Фивах жило до 2000 опытнейших по всей Греции «серикари-
ев» •• евреев. Цец восхваляет прозрачность, блеск и легкость фи-
ванских тканей.49 Оттон Фрейзингенский в качестве центров шелковой
индустрии в Греции, кроме Фив, называет также Коринф и Афины?0
Наконец. Михаил Акоминат сообщает интересные подробности о до-
бывании пурпурных раковин на острове Кеосе, куда за ними приез-
жали купцы из Халкиды, Афин и Каристы.51
Этими известиями, насколько мы можем судить, исчерпываются
наши познания о текстильных промыслах в Византии. Чтобы покон-
чить вообще с ремеслами, так или иначе относящимися к изготовлению
одежды, следует отметить молчание и агиографических, и, кажется,
всех прочих источников касательно портняжного ремесла. Конечно,
:по молчание объясняется вполне случайными причинами. Портные
и их эргастсрии несомненно существовали в византийских городах,
и сообщение Палладиева «Лавсаика» о том. как один «мирской
портной» (ратиту KoopiKoq) приходит наниматься в женский монас-
тырь/2 является достаточно убедительным в этом отношении.
Зато очень много известий дает нам агиография относительно
широкого распространения в ранневизантийских монастырях ремесла
плетения корзин и циновок, которые, как известно, и поныне играют
такую видную роль в обиходе народных масс на Востоке. Было бы
излишне приводить все многочисленные указания Патериков и аске-
тических житий на это одинокое занятие старцев плетением в своих
кельях. Сообщим только главнейшие из них, те, которые более или
менее содержат интересные подробности.
В Патерике, изданном по-гречески у Миня, читаем, что Савва
Лукин, выделывавший корзины из прутьев, зарабатывал в день около
16 voupia (т. е. оболов).53 Затем читаем, что материал для своего
ремесла прутья — старцы покупали у специально разводивших гиб-
кие кустарники садовников.54 Выделанные корзины сами монахи несли
продавать на рынок соседнего города,55 но, если оказывалось, что
пены на этого рода изделия стояли здесь ниже обычных, то плетеные
работы всего монастыря отправлялись с нарочным на базары более
/53 Л. П. Рудаков
отдаленных городов. Так, преп. Иоанн Дамаскин был послан насто-
ятелем монастыря продавать корзины в Дамаск, ввиду того, что там
на них оказывался более значительный спрос, чем в Иерусалиме.56
Относительно плетельного ремесла вне ранневизантийских монас-
тырей Египта и Палестины единственное находимое в агиографии
указание относится к X веку. Именно, житие преп. Луки Столпника
сообщает, что этот святой исцелил одну бедную константинопольскую
работницу Ирину, занимавшуюся изготовлением циновок и корзин из
тростника.57
Коснувшись ремесел, связанных с изготовлением предметов до-
машней утвари, нельзя пройти молчанием указаний агиографии на
гончарное if стеклянное производство в Византии. К сожалению, все
эти указания относятся к ранним векам и исключительно к Сирии и
Египту. Патерик сообщает, что многие из египетских аскетов, напри-
мер, аввы Агафон, Амун и Исидор, продавали на городских базарах
выделанные ими сосуды.58 Легенда об обретениях Главы Иоанна
Предтечи, выводя перед нами одного эмесского горшечника, который,
«живя в союзе с неудачею и имея сожительницей нужду», решает
бросить свое занятие, •• рисует, таким образом, гончарное ремесло,
как весьма малодоходное, а его представителей, как самых жалких
среди ремесленников.
Едва ли лучшим можно было назвать и положение мастеров
стеклянного дела, процветавшего в Сирии и Александрии. В житии
преп. Симеона Юродивого находится очень реалистическая картина,
изображающая эмесского стеклянщика-еврея, который, окруженный
любопытными бедняками, греющимися у его горна, выдувает стек-
лянные сосуды, причем эти последние часто тут же лопаются.59 При
всей трудности, обусловливаемой, конечно, плохим состоянием хими-
ческой техники, ремесло стеклянщика было в то же время и очень
опасным. В «Лимонаре» Иоанна Мосха мы читаем про одного алек-
сандрийского выдувателя стекла, который потерял зрение от попавшей
ему в глаза стеклянной массы, и с тех пор влачил печальное суще-
ствование слепого нищего.80
Из других представителей химической промышленности следует
упомянуть изготовителей восковых свечей (кг|роокарю() и парфюме-
ров, звавшихся в X в. popeyoi. Чудеса вмч. Артемия знакомят нас
с лавкой константинопольского свечника, где продаются воск и свечи,
и где свечник в то же время отливает различные сорта их или
переливает разбитые свечи.81 В житии же преп. Симеона Столпника-
Дивногорца, отец которого был «ремесленник (pdvavoo^), составляв-
ший и продававший благовония», мы знакомимся отчасти с бытом
антиохийских парфюмеров VI века, читая, как однажды, вернувшись
из церкви, мать Симеона застала мужа покойно сидящим дома за
чтением книги религиозного содержания.62
Очерки византийской культуры... Глава IV
153
Во главе всего ремесленно-торгового класса Византии стояли юве-
лиры - аруиролратац аруирокбло! 63 и xpuaoxdot,64 бывшие в то же
время по свойству самого своего ремесла и крупнейшими денежными
людьми или банкирами империи. Коллегия, или «система» аргиро-
пратов. о которой подробно трактуют 136 новелла Юстиниана и
первые главы Устава Эпарха, стояла впереди всех остальных
ремесленно-торговых коллегий и рядом с коллегиями «трапезитов» и
менял. В Книге о церемониях говорится, что аргиропраты, встречая
императора, возвращающегося с триумфом в город, помещаются возле
начальников государственных мастерских пурпура и чиновников
эпарх.6’ Знаменитые временщики X века, -- Иоанн Орфанотроф и
(>го брат, были по ремеслу ювелиры-менялы и принадлежали к соот-
ветствующей коллегии.66 Аргиропраты считали свое занятие как бы
некоей официальной должностью и, подобно чиновникам, тщеславно
стремились выставлять свой титул на свинцовых печатях. Так, от
VI VII вв. сохранился интересный моливдовул некоего Павла Диа-
кона, бывшего в то же время и аргиропратом.67
Византийские ювелиры сосредоточивались, главным образом, в
крупнейших городах империи: в Александрии, Антиохии и Констан-
тинополе. Многие источники показывают, что особенно Константино-
поль славился, как средоточие ювелирного искусства. Житие преп.
Феодора С и кеота сообщает, что он, будучи епископом Апастасиополя
(в Галатии), посылал архидиакона в столицу за серебряным дискосом
и потиром.66 Синаксар преп. Игнатия, игумена в восточной Фригии,
рассказывает, что этот святой ездил в Константинополь для покупки
священных сосудов, креста, евангелия и икон для вновь отстроенной
церкви.6’* Историк Феофилат Симокатта повествует об одном ирак-
лейском епископе, который приобрел в столице серебряный сосуд для
своего храма/0 Наконец, чудд. вмч. Артемия называют нам известного
в начале VII в. константинопольского ювелира Акакия.'’
Житие препп. Андроника и Афанасии богатых антиохийских
ювелиров IV -V вв. рисует довольно определенными чертами быт
этой ремесленной аристократии Византии. Оказывается, что ювелиры
образовывали как бы особое замкнутое сословие, стараясь по возмож-
ности родниться друг с другом и сосредоточивая, таким образом,
денежные капиталы внутри тесно ограниченного круга лиц. Юный
антиохийский аргиропрат Андроник, унаследовавший ремесло своих
родителей, женат на дочери антиохийского же ювелира - Афанасии.
Они живут очень богато и благочестиво, почитаемые и уважаемые
всеми согражданами. Андроник прилежно работает в своем «эргасте-
рии* или аруиролратеГоу, питая благоговейное усердие к ремеслу
«наравне с прочими христолюбивыми серебряных дел мастерами»;
Афанасия же ведет хозяйство, воспитывает детей и посещает храмы.
Когда, по Божьему Промыслу, у счастливых и милостивых к бедным
сУпругов умирают сыновья-подростки, то горе родителей разделяет
154 Л. П. Рудаков
весь город, который вместе с клириками и даже патриархом принимает
участие в погребении отроков на фамильном кладбище у церкви св.
Юлиана, где были похоронены родители Андроника.72
Естественно, что ювелиры работали в своих мастерских не одни.
Их окружали ученики, помощники-мастера и рабочие-рабы. Житие
преп. Анастасия Перса повествует, как, убежав из персидского войска,
святой поселился в Иераполе у перса христианина, по ремеслу юве-
лира, (отметим этот факт, важный для понимания восточных влияний
в византийском искусстве VI —VII вв.!) и стал его ученикохм и со-
трудником.73 Иоанн Мосх рассказывает об одном юноше, который
сначала поступил учеником к некоему ювелиру, а потом, изучив в
совершенстве его искусство, стал работать у хозяина уже в качестве
мастера за известную плату.74 Наконец, житие преп. Иоанна Милос-
тивого сообщает, что один иерусалимский ювелир купил для надоб-
ностей своей мастерской способного раба за 30 номисм.ъ
Как высшие и богатейшие представители ремесленной аристокра-
тии, византийские ювелиры не только стремились к классовому еди-
нению в пределах одного города, но также постоянно поддерживали
деловые и дружеские связи с ювелирами других местностей. Арги-
ропраты, приехавшие в Иерусалим из Африки, останавливаются у
здешних коллег ио ремеслу, иерапольский ювелир - преп. Анаста-
сий, - прибыв в Иерусалим, тоже останавливается у здешнего юве-
лира, вероятно, рекомендованный ему свои.м бывшим хозяйкам/'
Обращаясь к технической стороне искусства ювелиров, находим
в агиографии и других источниках некоторые интересные подробности.
Оказывается, что аргиропраты иногда получали драгоценный материал
от своего заказчика,78 но гораздо чаще сами приобретали его в виде
старой золотой и серебряной утвари.79 В уставе константинопольского
эпарха эти приобретения обставлены целым рядОхМ формальностей, с
целью предупредить покупку воровских вещей (особенно украденных
из храмов).80 С целью покупки драгоценностей или сбыта своих
изделий ювелиры нередко разъезжали по всей империи. В житии
преп. Модеста Иерусалимского мы читаем об афинском золотых дел
мастере, живущем по «торговы.м делам» в Севастии, откуда сыновья
его с этой же целью ездят в Иерусалим и Египет.81
Кроме ювелиров в обще*м смысле этого слова, в Египте IV -VI вв.
существовали еще особые специалисты по драгоценным камням, —
AiSoupyoi или KOcPiSapioi. Палладий рассказывает о преп. Макарии,
что он, чтобы выманить у одной очень богатой и скупой александ-
рийской девушки деньги на бедных, приходит к ней под видом такого
АлЭоирубс; и просит 500 номисм, якобы на покупку для нее пригля-
нувшихся ему смарагдов и гиакинфов, «относительно которых можно
предполагать, что они воровские».82 О другом таком посреднике, или
торговце драгоценными камнями и жемчугом, едущем со своими со-
кровищами на корабле, сообщает «Лимонарь» Иоанна Мосха.84
Очерки византийской культуры... Глава IV 155
Вполне понятно, что, имея постоянно дело с большими ценностями,
византийские ювелиры (подобно своим античнььм предшественникам)
должны были стать в окружающей среде крупнейшими представителя-
ми денежного капитала. За всякого рода ссудами естественно обраща-
лись к ним, и термин аруиролратг)(; уже с самого начала стал синони-
мом банкира, ростовщика и менялы. В том же «Лимонаре» Иоанна
Мосха есть рассказ, как, найдя в пойманной рыбе огромный драгоцен-
ный камень, бедный рыбак относит его к «трапезиту» (эллинистичес-
кий термин для кассира и денежного менялы), который в то же время
был и «аргиропратом», решившему воспользоваться незнанием рыбака
и давшему ему после долгого торга всего 300 милиарисиев.84 Равным
образом, у Феофана читаем, что однажды имп. Феодора выкупила у
аргиропратов и «залогопринимателей» (anpaSdpioi) долговые распис-
ки и заклады и возвратила их должникам.
Таким образом, действительность сглаживала переход от ювелиров-
аргиропратов к специальным ростовщикам-симадариям, а от этих
последних к официально признанным трапезитам и менялам,
(тралсСисц и катаХАактаО, которых называет Устав Эпарха.*6 Для
характеристики тех и других находим интересные данные в чудд.
вмч. Артемия и Метафрастовом житии преп. Маркиана Эконома.
Чудеса Артемия рассказывают о сыне одного менялы и ростовщика-
залогопринимателя (хриоокатаХАактт^ каС стццабарюд), которого
родители старались приучить к своему делу «взвешивания и отвеши-
вания» (twv тс ^uy'uov ка? c^ayuov). Но оказалось, что чуткий и
религиозно настроенный мальчик стыдится ремесла отца и его «жал-
кого позорного прибытка», получаемого путем обвешивания и без-
мерных процентов, выжимаемых с должника, и предпочитает стать
церковным служителем.8' Весь рассказ, таким образом, отражает не-
благоприятный взгляд общества на предосудительное занятие ростов-
щика и выражает моральное осуждение делу, запрещенному Св. Пи-
санием и Церковью.
В житии преп. Маркиана содержится рассказ о том, как этот
святой, во время своей тайной ночной милостыни константинопольским
беднякам, как-то в полночь (!) зашел к одному из столичных трапе-
знтов, чтобы разменять золото на мелочь. Эта деятельность офици-
ального менялы, в столь неурочное время еще не закрывшего своего
«сгола», заставляет подозревать его в каких-нибудь таинственных
покупках воровских вещей или драгоценностей. Весьма характерным
следует считать упоминание жития, что меняла, к которому обратился
преп. Маркиан, оказался плутом и, очевидно, видя в святом тоже
человека, занятого сбыванием украденных монет, пытался обвесить
его на фальшивых весах.88
Чтобы покончить с указаниями агиографии на занятия, связанные
гак или иначе с драгоценными металлами, следует упомянуть един-
ственное в своем роде сообщение синаксаря преп. Иоанна Постника
156 А. П. Рудаков
— — .. — . — . — . —--------------— . — - — . — . — -----------—
о том, что этот святой был по ремеслу характлд (или, как переводит
Дюканж данное слово латинским термином, monetarius).89 При этом,
однако, остается неясным, был ли Иоанн рабочим государственного
монетного двора, или же его надсмотрщиком, подобно вышеназванным
«фабрикисиям» царских пурпурных мануфактур.
От изучения агиографического материала, касающегося византий-
ского ремесла, переходим к тем бытовым известиям агиографии, кото-
рые дают ценные указания для характеристики торгового обмена внут-
ри империи, обмена почти совершенно не затронутого в существующем
труде Гейда, касающегося, главным образом, лишь роли Византии в
мировой торговле и, в частности, торговле на Леванте. В начале насто-
ящей главы мы уже имели случай слегка наметить характернейшие осо-
бенности мелкобуржуазного узкогородского и домашне-ремесленного
экономического быта византийского общества. Думается, что знакомст-
во с византийской торговлей еще более упрочит это воззрение и помо-
жет провести теснейшие аналогии между экономической жизнью Ви-
зантии, с одной стороны, и эллинизма Римской империи и Европы кон-
ца Средневековья и эпохи Ренессанса с другой.
Мы видели, что торговый обмен, удовлетворявший потребностям
городского населения империи, был настолько неотделим от мелкого
ремесла, и представление о лавке настолько сливалось с представлени-
ем о мастерской, что один термин «эргастерий» прилагался одинаково
и к той и к другой. Насколько можно судить по нашим источникам, ви-
зантийские города почти совершенно не знали ни магазинов, продавав-
ших продукт, скупаемый у ремесленников, ни специально торгового
класса, как посредника между производителем и потребителем. Исклю-
чение составляли лишь те торговые предприятия, которые снабжали
население привозными или иноземными товарами, приобретаемыми
ими у купцов, ведших крупную внутреннюю и внешнюю торговлю. Та-
ковы, например, были те лавки сирийских тканей и экзотических бла-
говоний, с которыми мы встречались в Константинополе.
При этом опять-таки следует подчеркнуть весьма характерную для
той стадии узкогородского, мелкобуржуазного хозяйства, на которой
стояла Византия, строгую и придирчивую регламентацию ее городской
торговли. Как показывают нормы Устава Эпарха, эта последняя до
мелочей была проникнута духом недоверчивого надзора со стороны
столичной администрации и ее рыночной полиции.90 Запрещаются,
как слишком подозрительные, покупки и продажи на слишком боль-
шие суммы и особенно иностранцам; запрещается, как могущая по-
вредить горожанину-потребителю, всякая спекуляция и конкуренция,
строго определяется место и время продажи того или иного товара;
Производится заботливая разверстка продукта между торговцами; по-
Очерки византийской культуры... Глава IV 157
стоянно проверяются меры и веса и т. д.91 На узкий размах и тихий
темп городской торговли указывает и, столь обычная на Востоке и
поныне, практика запроса, обмана, торга и клятв со стороны прода-
ющего и покупающего. Житие преп. Марфы, матери Симеона Столп-
ника, весьма характерно замечает, что однажды святая, в простоте
сердца, без торга и клятв заплатила за купленную вещь столько,
сколько запросил продавец, разумеется обманувший ее при этом.
Переходя от городов, в которых сосредоточивались ремесленно-
торговые эргастерии, к деревням и селам, мы наталкиваемся на сле-
дующие проявления торгового обмена.
Не говоря уже о том, что окрестные поселяне постоянно привозили
на базары и рынки соседних городов те или иные продукты сельского
хозяйства,92 мы встречаемся с прасолами или скупщиками, скупавшими
эти продукты в большом количестве и переправлявшими их потом в
города. Так, в житии преп. Спиридона Тримифунтского упомянут
купец, скупающий у святого коз,93 а в «Религиозной истории» Фео-
дор и та рассказывается о некоем скупщике кедровых орехов в ливан-
ских деревнях, который временно поселяется с этой целью в одной
из них.41
С другой стороны, большую роль в снабжении сельского населения
продуктами городской индустрии или ввозной торговли играли сель-
ские или городские ярмарки, nav^yupeig, приурочивавшиеся к каким-
нибудь местным религиозным торжествам и вызывавшие съезд купцов
и скопление сельского населения. Ярмарки засвидетельствованы на-
шими источниками почти во всех областях империи. Феодорит сооб-
щает о ярмарке в одной большой деревне на Евфрате;90 ярмарки в
финикийских деревнях упоминаются в житии преп. Епифания Кипр-
ского;96 египетский патерик повествует о бедном крестьянине, плыву-
щем по Пилу в своей лодке на ярмарку;9' прелестный синаксарный
рассказ о честном поселянине рисует перед нами сельские ярмарки
в Пафлагонии.98 Мы читаем в нем, как ежегодно, в день местного
престольного праздника, происходит съезд купцов, надеющихся на
выгодный сбыт, быть может, несколько залежавшихся или вышедших
из моды в городах товаров; как прибывают на ярмарку окрестные
крестьяне, везя в телегах продукты сельского хозяйства и изделия
домашнего ремесла; как стекаются сюда же всякого рода барышники,
подобные тому еврею, скупавшему скот, о котором повествует житие
преп. Епифания.99 Все привезенное продается или меняется на вещи,
потребные в сельском обиходе, после чего купцы и крестьяне уезжают
с ярмарки с кошельками, полными денег, подвергаясь опасности быть
ограбленными или даже убитыми на глухих сельских дорогах.
В большем размере эти ярмарки происходили в городах, причем
масштаб их определялся и торговым значением города, и известностью
праздника, к которому они приурочивались. Если житие преп. Спи-
ридона Тримифунтского, говоря о крестьянине, прибывшем в Трими-
158 А. П. Рудаков
фунт в день памяти святого, чтобы поклониться его мощам и кстати
купить одежду на праздничном торге,100 отмечает, таким образом,
узкоместный характер ярмарки этого захолустного кипрского города,
то другие источники знакомят нас с ярмарками, имевшими огромный
торговый оборот или даже носившими международный характер. Хро-
ника Феофана сообщает, что на эфесской ярмарке, связанной с празд-
нованием Иоанна Богослова, собиралось торговых пошлин до 100
литров золотом.101 Грандиозная же солунская ярмарка X —XI вв.,
столь ярко и живо изображенная в диалоге «Тимарион», поистине
уподоблялась знаменитым общеевропейским foires XV в. в Шампани.
На солунскую ярмарку, которая происходила в октябре, в дни празд-
нования патрону города, вмч. Димитрию (26 числа), собирались
купцы со всего Средиземного моря. Здесь, среди длинных рядов
палаток, расположенных за городом, выставлялись товары из Болга-
рии, с Дуная, из Скифии, Иверии, Греции, Пелопоннеса, Италии
(особенно Южной), Галлии, Германии, Испании, Лузитании и Египта.
Часть этих товаров привозилась сухим путем, часть (и притом
большая) морем, на кораблях. Товары с Понта (в том числе и из
Южной России) шли сначала морем в Константинополь, а отсюда их
караванами переправляли в Солунь константинопольские купцы.102
Другие источники, например, Иоанн Камениата, сообщают нам, что
Солунь, и помимо своих ярмарок, являлась колоссальным по тому
времени центром транзитной торговли. Сюда постоянно стекались
купцы и товары со всех концов мира; здесь, на великом торговом
пути из Италии в Византию, постоянно изобиловали и золото, и
серебро, и драгоценные камни, и шелковые одежды, и мед, и железо,
и свинец, и стеклянные изделия.103
Обозрев, таким образом, и городскую и сельскую торговлю Ви-
зантии, снабжавшую продуктом потребителя, мы подошли теперь к
тому торговому обмену, который является уже торговлей в собственном
смысле слова, который передвигал товары из одной области в другую,
из одного конца империи в другой, из заграницы в пределы визан-
тийского мира. Нам приходится обозреть теперь наш бытовой мате-
риал, касающийся специального класса купцов, нам приходится иметь
дело с экономической деятельностью, где единственно проявлялся в
Византии капитализм, в той своеобразной форме хищнически моно-
польного торгового капитализма, которая столь характерна для рим-
ского мира и Западной Европы накануне и в начале нового времени.
Подобно купцам названных культурных эпох, византийский купец
представлял из себя своеобразный тип предприимчивого энергичного
торговца, постоянно странствовавшего по империи с грузом различных
товаров, которыми обменивались между собою провинции. Его помощ-
никами в этом трудном и опасном деле бывали или сыновья,104 или вся-
кого рода приказчики и поверенные (пюпкоС).103 Как и купца римского
времени, если еще не больше, византийского купца постоянно сторожи-
Очерки византийской культуры... Глава IV 159
пл всякого рода опасности, из которых кораблекрушения и грабежи пи-
ратов были до того обычными, что считались неотъемлемым риском ку-
печеского промысла. Значительная часть товаров делалась добычею
моря или морских разбойников, и многие купцы возвращались из тор-
говых рейсов, потеряв все свое состояние. В житии преп. Иоанна Ми-
лостивого, столь живо отражающем быт торговой Александрии около
600 года, не раз повествуется о купцах, разоренных кораблекрушения-
ми.106 В «Лимонаре» Мосха мы читаем печальные рассказы о порядоч-
ной женщине, вынужденной стать проституткой, после того как ее муж,
тирский купец, потерпел кораблекрушение и за утрату чужого имуще-
ства был посажен кредиторами в долговую тюрьму; об аскалонском
купце, засаженном из-за этого же в темницу, и об александрийском
юноше, потерявшем во время кораблекрушения все отцовское наследст-
во.10' Проложиое сказание о купце Феодоре и еврее Абраме повествует,
что Феодор два раза подряд терпел разорительные кораблекруше-
ния.10* Наконец, Палладий в своем «Лавсаике» рассказывает о том, что
сыновья-наследники александрийского купца, торговавшего с Испа-
нией, решили бросить отцовское дело, потому что оно было неразлучно
с опасностями от морских разбойников и кораблекрушений.109
Зато, если купцу удавалось благополучно провести свой груз
между всеми этими опасностями, нечего удивляться, что прибыль от
проданного товара была так велика. Купец разом покрывал все слу-
чавшиеся или возможные в его практике убытки и, являясь в своем
роде монополистом, брал за имеющийся у него одного товар столько,
сколько хотел. Тот же Пролог о Феодоре-купце дает понять, что,
заняв в третий раз у друга-еврея 1000 литров и сделав благополучно
торювый рейс, он не только сам получил хорошую прибыль, но даже
мог отдать Абраму 4000 литров вместо занятой тысячи.110
Попробуем теперь обозреть весь агиографический материал, касаю-
щийся византийского купечества, и на основании его составить более
конкретное представление как об их деятельности, так и о торговых
центрах и путях византийского мира. Прежде всего, житийная литера-
тура IV- VII вв. вскрывает великое значение Александрии, как глав-
ного торгового центра нс только для Леванта, но и для всего Средизем-
номорского района. В самой Александрии купечество, стоявшее во гла-
ве средиземноморской торговли, образовывало высший общественный
ел ой и являлось главной денежной знатью этого города. «Лимонарь»
Мосха рассказывает нам об одном александрийском юноше, который,
происходя от одного из «первых лиц города», унаследовал огромное
богатство, частью в виде денег, частью в виде торговых кораблей.111
Среди александрийских купцов очень видную роль играли евреи. Чуде-
ев муч. Мины повествуют нам, как один из них, бывший очень друж-
ным с купцом-христианином (отметим этот факт, показывающий -- по-
добно Прологу о Феодоре и Абраме, что вероисповедные различия в
Византии IV V вв. не метали ни торговому доверию, ни даже дружбе
160 А. П. Рудаков
с евреями), отплывая в торговую «экспедицию» (xa^iStov), оставил
другу-христианину на хранение 3000 номисм.112
Эти торговые экспедиции александрийских купцов отличались и
смелостью, и известной специализацией рейсов. Житие преп. Иоанна
Милостивого выводит одного купца, который с грузом хлеба доплывал,
даже до Британии.113 Рейсы в Испанию и Галлию были настолько
обычны, что существовали даже особые термины EnavoSpopoi и
ГаАЛоброцоь которыми обозначались купцы, торговавшие с этими
странами.114 Особенно часты были, конечно, торговые сношения с
восточною половиною средиземноморского района. Чудеса Мины упо-
минают в Александрии купца-исавра;115 житие преп. Кириака отмечает
торговые сношения Александрии с Палестиной;116 Мосх говорит об
александрийцах, плавающих в Константинополь.117 Выше упоминав-
шийся купец Феодор, происходивший из столицы, изображается, как
ведущий торговлю с Александрией. О торговых судах, плавающих
из Рима (Остии) в Александрию, читаем в житии препп. Евсевии
или Ксении Миласской.1,7а
Весьма характерным явлением византийской торговли, вполне по-
нятным, если мы откажемся от современных нам представлений о
быстроте торговых рейсов и многочисленности купцов, следует считать
го, что как эти александрийские, так и вообще все византийские
купцы, совершая свои редкие, продолжительные и опасные плавания,
вели торговлю не одним каким-нибудь товаром, а всеми теми, которые
удавалось приобретать и сбывать по пути. Купец, упоминаемый в
житии преп. Иоанна Милостивого, заняв у патриарха корабль с
грузом хлеба, едет с ним в Британию и выгодно сбывает его, напо-
ловину за олово, которое на обратном пути с большой прибылью
продает в Пентаполисе (Кирене).118 Купец Феодор, совершающий
торговые рейсы по всему Средиземному морю, продает и покупает в
разных местах то смолу, то олово, то мед, то пшеницу, то вино.119
На то, как продолжительны иногда бывали подобные торговые экс-
педиции, время и направление которых зависели от случайности
выгодных сделок но пути, указывает житие Спиридона Тримифунт-
ского, где выведен кипрский купец, находившийся в торговом пла-
вании целых два года.120 Во время своих поездок византийские купцы
обычно останавливались у знакомых товарищей по ремеслу, ввиду
отсутствия удобных гостиниц, рассчитанных на более или менее долгое
пребывание. В житии преп. Евфимия Мадитского мы встречаемся с
купцом, который, приехав в Константинополь, остановился у своего
знакомого богача «согласно обычаю торговли» (ката то тт)д ецлор'юк;
ё&ос).121 В чудд. мученика Мины рассказывается об исаврийском
купце, который останавливался в Александрии у знакомого «апоте-
кария» -- владельца торгового склада.122 При этом следует отметить,
что обычно хозяина и гостя связывали какие-нибудь деловые и денеяе
ные отношения: например, упоминавшийся выше александрийский
Очерки византийской культуры... Глава IV 161
купец распродавал британское олово в Кирене, пользуясь помощью
своего старинного компаньона (ouvaXXdKTTig), бывшего ему долж-
ным-
Кредит играл огромную роль в торговой деятельности предпри-
имчивых и охочих до риска византийских купцов-мореходов. Уже не
раз приводимое нами житие преп. Иоанна Милостивого рисует этого
последнего, как весьма любезного кредитора, охотно ссужавшего под
торговые обороты огромные богатства александрийской патриархии.
Разорившиеся купцы нередко занимали у него и деньгами - по 5,
по 10 литров золотом и товарами, т. е., главным образом хлебным
зерном из колоссальных патриарших житниц.124 Преп. Спиридон Три-
мифунтский тоже не раз ссужал знакомого купца-судовладельца зо-
лотом, принадлежащим епископии, которое купец уплачивал по воз-
вращении из плавания.125 Фигурирующий в Прологе Феодор три раза
занимал у знакомого еврея деньги для торговли. Наконец, сюда же
следует отнести и те примеры купцов, засаженных в долговые тюрьмы
кредиторами после гибели всего оборотного капитала при корабле-
крушениях, которые приводились нами выше.
После купцов александрийских весьма важную роль играли купцы
островные, купцы Архипелага и Кипра, занимавшиеся по преимуще-
ству транзитной торговлей. С кипрскими купцами IV в. нас знакомят
выше цитированные места из жития преп. Спиридона Тримифунтско-
ro.,2fi Купцы с о-вов Хиоса и Родоса, проживавшие по торговым делам
в Константинополе в VII в., упоминаются в чудд. вмч. Артемия.12'
При этом особенно интересны указания относительно родосцев, ко-
торые ежегодно, одни или в сопровождении сыновей, прибывали в
столицу со своими кораблями, нагруженными закупленными товарами,
и долгое время жили здесь, занятые их распродажей. Значение Родоса,
как центра транзитной торговли и родины отважных купцов-
мореходов, станет особенно ясным, если мы вспомним, что именно
здесь в незапамятное время создалось то основное морское торговое
право, которое в качестве lex Rhodia знают еще Дигесты™ и которое
легло в основу трудноопределимой хронологически византийской ком-
пиляции, известной в рукописях под именем vopog vauxiKog tgjv
PcoSitov. Кроме того, на видную роль Родоса в византийском торговом
мореплавании указывает целый ряд других агиографических памят-
ников. Корабли родосских моряков-купцов стояли во всех гаванях
Средиземного моря. Преп. Николай Сионит ехал из Аскалона в
Ликию на nXotov ’PoSiov.129 В ZxaSiaapoc; Средиземного моря Родос
является центральной станцией для кораблей, бороздящих Левант: от
него считаются расстояния до важнейших портов Греции, Малой
Азии, Сирии и Египта.130 В Родосе остановился корабль, везший из
Рима в Никомидию муч. Климента Анкирского; в Родосе же запасался
съестными припасами и водою государственный дромон, на котором
е*ал преп. Порфирий Газский из Константинополя в Газу. То же
162 А. П. Рудаков
самое было и с кораблем, везшим его ученика Марка из Газы в
столицу и обратно.13’ Наконец, не случайно культ специально родос-
ского святого муч. Фанурия был распространен в VIII в. на Крите,
а, вероятно, также и на всех о-вах Архипелага, входивших в круг
торгового мореплавания.132 Что эти о-ва, подобно Родосу, изобиловали
специалистами-мореходами, являвшимися в роли полукупцов, полу-
капитанов, а может быть и полупиратов, показывает одно известие
жития преп. Ирины-игумении о некоем ФаХссооолброд, жителе о-ва
Патмоса, прибывшем в монастырь преподобной в Вифинии.133 Осо-
бенно многочисленны должны были быть они на таких о-вах Архи-
пелага, которые, как, например, о. Кос, лежали на самых торговых
и пассажирских путях и естественно являлись станциями во время
морских поездок.
Заговорив о торговом мореплавании, мы должны, пользуясь случа-
ем, коснуться византийского мореходства вообще: до такой степени оно
было тесно связано с рейсами торговых судов, до такой степени все эти
византийские vavxXripoi являлись, повторяем, зараз и смелыми капита-
нами, и предприимчивыми купцами. Ими изобиловали прибрежные го-
рода и местности, и мореходство составляло для них единственный ис-
точник жизни.135 Кроме родосцев и жителей Архипелага, в качестве су-
довладельцев охраняли свою старинную славу обитатели о-ва Эгины.
В роли крупных капитанов особенно выступали александрийцы и жите-
ли портовых городов Сирии. Легенды о преп. Фоке выводят александ-
рийского навклира, зимующего в Гераклсе из-за дурной погоды и лишь
весной снова решающегося на плавание на своем корабле вместимостью
в «семь мириад».13' У Мосха читаем любопытное известие, что около
дома одного из «ктиторов» (домовладельцев) Селевкип лежала огром-
ная мачта от корабля в «пять мириад» вместимости.138 Тот же автор го-
ворит нам о навклпре одной киликийской гавани, корабль которого в
«три с половиною мириад» спускали в море 300 рабочих.139
Рядом с этими крупными судовладельцами, по морским берегам
ютилась масса и более скромных корабельщиков или лодочников.
Таковы были навклиры-перевозчики, один из которых, например,
перевез на своем nXoiapiov преп. Мартиниана на пустынную скалу
около Палестины;140 таковы были навклиры, упоминаемые житием
Луки Столпника в окрестностях Халкидона;111 таков был навклир
Димитрий, который со своими матросами (vavxai) ловил рыбу по
побережью Фокиды.142 Очень ценные известия о подобных скромных
моряках позднеримского и ранневизантийского времени сохранили
нам легенды о преп. Фоке Синопском, отец которого был чрезвычайно
опытный «во всяком морском деле» сруао1сбтцс vauTiriyoc; (труженик-
моряк), и с самых ранних лет отдал сына учиться грамоте с целью
лучшего «познания морского искусства».143
Судовладельцы и капитаны кораблей, если сами они не вели каких-
либо торговых дел, обычно нанимались для всякого рода транспорта.
Очерки византийской культуры... Глава IV 163
Синаксар о перенесении мощей свмч. Стефана рассказывает, что для
этой цели был нанят в Аскалоне nXoiov за 50 золотых.144 В чудесах
Иконы Богородицы Римской повествуется, между прочим, о купце, ко-
торый идет в гавань с целью нанять корабль для торгового плавания.145
Когда преп. Иоанн Кущник задумал бежать из отеческого дома, то он
отправился на побережье Пропонтиды, нашел там навклира, поджида-
ющего нагрузки корабля товаром или пассажирами, и нанял у него за
100 номисм судно для переезда через Мраморное море.146
Весьма интересные сведения почерпнем мы в агиографии и отно-
сительно самого византийского мореплавания. Как и мореходство
античного мира, оно, лишенное наших путеводных средств, в значи-
тельной степени зависело от удачной случайности и часто и сильно
страдало от морских бурь. Только чрезвычайно удачными обстоятель-
ствами объясняется такая, чисто баснословная, скорость переезда из
Александрии в Британию в 20 дней, о которой мы читаем в житии
Иоанна Милостивого.147 Обычно византийцы плавали гораздо медлен-
нее. Если преп. Николай Сионит при попутном ветре прошел рас-
стояние от Лики и до Ас калона в пять дней,148 а Марк Диакон ехал
в Аскалон из Солуни в течение 12 дней/49 то преп. Никон Метаноите
плыл с Крита до Эпидавра пять суток; Гераклид, о котором повествует
житие преп. Льва Катанского, потратил на поездку из Константино-
поля в Сицилию 30 дней;150 преп. Мелания доплыла из Кесарии в
Рим в 20 дней,1’1 а преп. Епифаний добрался из Рима на Кипр только
в 40 дней.Обычно из Кесарии до Константинополя, как мы читаем
в житии преп. Порфирия Газского, доплывали в 20 дней, причем
Родос, где происходила остановка, оказывался как раз на середине
чути;ы но бывали также удачные случаи, позволявшие сделать эту
дорогу в 17, 12 или даже 10 суток.1М Но случалось, и весьма нередко,
что рейсы вследствие неблагоприятной погоды страшно затягивались:
гак, например, однажды сирийский стратиг не мог дождаться из
Константинополя своей свиты в течение целых 50 дней.155
Опасность морских поездок возрастала с их продолжительностью.
Па близких расстояниях византийцы, как и древние греки, весьма
охотно и смело бороздили «влажную дорогу» моря своими лодками-
кораблями с высокою кормою и носом, большим широким парусом
И рулевым веслом.1* Пропонтида и Геллеспонт были полны этими
Д/.oia или ска(рг|,1л/ которые отважно ныряли среди волн в виду
берегов. Но далекие поездки сильно осложнялись. Единственными
путеводными знаками являлись звезды, и недаром приступы многих
житий стереотипно сравнивают святых с путеводными светилами, по
которым плавают моряки. В далеких поездках грозили и недостаток
пресной воды, вызывавший нередко возмущение экипажа,158 и кораб-
лекрушения, настолько обычные, что спасение от них составляло как
бы особый мотив чудес Николая Угодника, и особенно морские
Разбойники. Пираты (яегратой) постоянно подстерегали византийские
164 А. П. Рудаков
суда, спрятавшись около каких-нибудь опасных мест. В житии преп.
Клариона Великого, есть рассказ, как на корабль, везший святого
из Далмации, у Малийского мыса напали морские разбойники и как
матросы и экипаж пробовали оказать им сопротивление?59 Но хуже
всего бывало, если сам капитан корабля, которому доверялись купцы
и пассажиры, оказывался тайным пиратом. В житии преп. Нифонта
повествуется об одном навклирс, который имел большой корабль
(в «пять хилиад») с30 матросами и занимался выгодными торговыми
операциями, а при случае грабил и убивал богатых пассажиров,
попавших к нему на борт.160 Особенно многочисленны стали пираты
во время войн с арабами в IX и X вв., когда к ним присоединились
основавшие свой приют на Крите агарянские корсары. В житии преп.
Григория Декаполита рассказывается, как святой, думавший отпра-
виться из Иринополя в столицу морем, был вынужден отложить
поездку из-за боязни «маврусийскпх варваров»; как коринфские мо-
ряки, опасаясь арабских корсаров, отказались плыть в Рим через
Сицилию; как, в конце концов, выехав из Гидрунта, преп. Григорий
попал в руки сарацин?61 После этого приключения преподобный уже
не позволял своим монахам ездить из Солуни в Константинополь
морем; они ездили только сухим путем и в свите стратига?62 Житие
преп. Иосифа Песнописца повествует о свирепости критских корсаров,
которые, захватив плывшего из Рима святого, вместе с другими
пленными путешественниками отвезли его на Крит, где подвергли
мукам, с целью вынудить отречение от Христа?63 Весь Крит, как
сообщает Лев Диакон, кишел этими «пиратами и разбойниками»,
своими грабежами и пленением людей скопивших в его городах массу
богатства и рабов?64 Морские сообщения по Средиземному морю и
даже Архипелагу стали столь опасными, что им или предпочитались
неудобные сухопутные дороги, или плавание совершалось с воору-
женным конвоем. Недаром мы читаем в житии преп. Луки Элладского,
что стратиг Эллады едет из Константинополя на место службы и
обратно через Фессалию и Беотию;163 недаром житие преп. Никона
Метаноите сообщает, что путешествуя по морю, старались ехать на
государственных триерах или присоединялись к царскому флоту?66
Но и после очищения морей от арабских корсаров пираты не пере-
ставали стеснять торговые и пассажирские рейсы судов. Пираты-
навклиры, как видно из жития преп. Лазаря Галесийского, продолжа-
ли уводить в рабство прибрежное население?67 В XII же веке, в связи с
осложнением международных отношений и наводнения островов вся-
ким сомнительным элементом?68 эгейские пираты являются настоящи-
ми хозяевами моря, которые одних казнят, других, как например,
преп. Христодула Иатмосского, милуют и даже почитают?69
Изучение роли островных мореходов-купцов в византийской тор-
говле несколько отклонило нас от ее дальнейшего обзора. Но, позна-
комившись с условиями и опасностями византийского мореплавания.
Очерки византийской культуры... Глава IV 165
мы лучше поймем типичные черты этой торговли, которую мы ха-
рактеризовали, как хищнически монопольное предприятие отважных
купцов-авантюристов. Обращаемся к дальнейшему изучению важней-
ших торговых путей и торговых центров империи, поскольку позво-
ляют нам это агиография и другие источники.
До VII века наиболее часто упоминаемыми портами Сирии явля-
лись Аскалон, Иоппия, Кесария, Газа и Майюм. Из Аскалона ходили
корабли в Рим, Александрию, Малую Азию и другие города.170 Иоппия
играла роль важнейшей гавани Палестины, в которой пассажиров
ждали корабли, совершавшие рейсы по Средиземному морю.171 То
же, но в меныпей степени, представляла Кесария,172 на торговое
значение которой указывает наличность в ней сборщика таможенных
пошлин, или коммеркиария.173 Коммеркиария же имел и Тир, равным
образом, продолжавший быть довольно видным торговым портом в
течение VI века.174 Газа и соседний с ней Майюм не раз упоминаются
в житии преп. Порфирия Газского в качестве торговых центров.10
Кроме того, важность Газы вскрывается следующим рассказом того
же агиографического памятника. Когда преп. Порфирий стал просить
ими. Аркадия подавить язычество в этом городе, то император долго
колебался, указывая, что после подобной экзекуции он лишится чрез-
вычайно больших доходов, получаемых с города.1'6
Арабское завоевание отняло у империи все эти видные торговые
пункты и свело торговлю с Сирией на второстепенные сухопутные
операции. Отныне мы читаем лишь о сирийских купцах, которые
привозят продавать в Константинополь арабские шелковые ткани, и
которые лишь с трудом moivt жить в столице, исключая совершенно
натурализировавшихся и зачисленных в коллегию прандиопратов.1"
О важной роли в транзитной торговле, которую играла в VII и пос-
ледующих веках Малая Азия, сохранены указания в моливдовулах и у
историков. Schlumberger приводит целый ряд моливдовулов коммер-
киариев из Никомидии, Сслевкии, Каппадокии, Ликаонии и Писидии,
Халдии, Армениакон, Галатии, Кипра и Атталии, относящихся к VII -
XI вв.1'6 Все эти города лежали на великих торговых путях, шедших с
Востока на Запад и являвшихся главными руслами, по которым товары
Передней Азии вливались на константинопольские и европейские рын-
ки. Особенно важные пути этой торговли проходили через фему Хал-
дию, где уже в X в. процветал коцолоХи; Арце (старинный Феодосио-
поль, нынешний Эрзерум), обладавший смешанным купеческим насе-
лением с преобладанием сирийцев и армян.179 Другим великим этапом
малоазийской и черноморской торговли являлся Трапезунт, через кото-
рый, например, в Константинополе появлялась восточная парфюме-
рия.160 В агиографии мы дважды встречаемся с указаниями на таможен-
ную администрацию Трапезунта. Житие Георгия Амастридского рас-
сказывает, как преподобный заступился однажды за амастридских
купцов, которые были схвачены в Трапезуйте по обвинению в «госу-
166
А. П. Рудаков
дарственном преступлении» — очевидно, в вывозе запретных товаров
за границу,18’ а житие преп. Афанасия Афонского повествует, что свя-
той уехал из Трапезунта - своей родины — с тем, присланным сюда
из столицы евнухом, который, в качестве лрактюр’а (или коммеркиа-
рия, - поясняет житие), произвел в этом городе взыскание государст-
венных платежей, т. е. торговых пошлин.182
Обращаясь к Эгейскому морю и проливам, мы увидим, что здесь
не прекращалось (если только не усилилось) постоянное курсирование
торговых судов, имевшее место в античном мире. Прокопий в VI в.
сообщает о таможнях TsXcoveia, поджидавших эти суда на Босфоре
и Геллеспонте.183 Этими же таможнями были снабжены все видные
порты, окаймлявшие Архипелаг, и моливдовулы их коммеркиариев
в некоторых случаях дошли до нас. Schlumberger приводит сигиллы
царских «коммеркиариев» «островов Эгейского моря», Крита, Хри-
стополиса, Абидоса, Галлиполи и Геллеспонта.184
Важнейшим торговым центром Балканского полуострова, как уже
отмечалось не раз, являлась Солунь, славная своими ярмарками, на
которые съезжались купцы не только всей Греции, но также со всех
восточных и западных стран средиземноморского бассейна. Этому
способствовало положение города на большом торговом пути между
Востоком и Западом.185 В IX в. через Солунь шел путь из Констан-
тинополя на Рим, причем купцы и пассажиры, подобно преп. Григорию
Декаполиту и его спутнику, сначала шли из Солуни в Коринф, где
уже садились на корабли, отвозившие их в Италию.186
Боязнь арабских корсаров приучала странствовать именно этим,
несколько неудобным путем. Но самые подобные передвижения, ве-
роятно, послужили одной из причин торгового расцвета Эллады и
Пелопоннеса в X и последующих столетиях. О поездках из Рима на
Восток и обратно через Грецию, равным образом, имеется несколько
сообщений в биографии преп. Луки Элладского.187 Кроме того в этом
же житии есть указание и на то, что сообщение столицы с Африкой
происходило через Грецию и Коринф.188
Еще более значение Греции, как этапа пути между Западом и
Востоком, возросло в эпоху Крестовых походов. Житие преп. Мелетия
Нового достаточно убедительно доказывает это, сообщая, как нам
приходилось уже отмечать, о неоднократном проходе отрядов палом-
ников из Италии через Аттику и Афины.189 Классическим итинерарием
(путеводителем) по Греции является составленное в XII в. евреем
Вениамином Тудельским описание его пути из Бари в Константинополь
через Корфу, Ларту, Ахслой, Патры, Лепанто, Криссу, Коринф,
Фивы, Эврип, Ламию, Армиру, Солунь, Канистро и Абидос.
В связи с этим оживлением морских и сухопутных путей разви-
валось и торговое движение. Греция имела особых коммеркиариев,
моливдовулы которых дошли до нас, начиная с VII в.,190 и одного
из которых упоминает житие преп. Луки Элладского в X в.,!П Эта
Очерки византийской культуры... Глава IV 167
торговля достигла особенного расцвета в XII в., когда, по словам
того же Вениамина из Туделы, в Греции, в качестве торговых городов,
процветали Патры. Коринф, Фивы (славные своей шелковой инду-
стрией), Эврип на Эвбее и особенно Армилон в Фессалии, куда
стремились корабли венецианцев, пизанцев и генуэзцев.192 Из картин-
ного изображения Михаилом Акоминатом столицы, живущей за счет
провинций, видно, что в XII в. Греция являлась главной поставщицей
Константинополя. Она отправляла сюда: из Фессалии — хлеб; с Эв-
беи вино; из фиванских и коринфских мануфактур — различные
ткани.193 Наконец, тот же писатель дает понять, что Гардикия, ле-
жавшая среди земледельческой Фессалии, славилась своими мастер-
скими сельскохозяйственных орудий, плугов и телег.194
Главнейшие известия о торговле Византии с балканскими приду-
найскими славянами находятся в Уставе константинопольского эпарха,
где читаем, как болгары и другие e9vr| привозят в столицу мед, лен
и полотняные ткани, выменивая их здесь на дозволенные к экспорту
худшие сорта шелковых тканей и сирийские материи.195 В связи с
дунайско-черноморской торговлей развивалось и речное судоходство
по Дунаю, о котором находим сообщение в житии преп. Кирилла
Филеота. три года прослужившего у купца-лодочника в качестве
146
матроса.
Об оживленности торгового обмена на Черном море свидетельст-
вуют, кроме приводившихся данных относительно Трапезунта и Ама-
стрпды, моливдовулы коммеркиариев фракийских портов Месемврии
и Девельта.19' О торговле с Южной Россией говоря! сигиллы ком-
меркиариев Херсонеса 196 и показания различных источников: Кедри-
на,'99 Евстафия Солунского,200 Михаила Акомината201 и особенно
начальной русской летописи.
Агиография, которая, как мы видим, молчит относительно север-
ной торговли империи, дает, однако, некоторые указания на торговлю
Византии со средневековым Западом. В житии преп. Епифания Кипр-
ского мы читаем о римских купцах и ювелирах, посещающих Кипр и
Иерусалим но торговым делам.202 Об александрийских купцах, торго-
вавших в VI -VII вв. с Галлией (уаААобрсороО, говорилось выше
О ввозе в Константинополь в X в. «галльского» мыла, есть указания в
Уставе Эпарха.2^ О торговле с империей амальфитанцев и венециан-
цев, контрабандою вывозивших из нее запретные шелковые ткани, рас-
сказывает Лиутпранд.204 О двух «латинских» купцах из Аквилеи, ску-
павших шелковые изделия на месте их производства в Спарте, читаем в
житии преп. Никона Метаноите.2(Ь Наконец, стихотворное описание
чудес св. Николая Угодника, составленное Никифором Ксанфопулом,
повествует о фракийском юноше-купце, который плавал по торговым
делам в сицилийскую Катану, и о константинопольце Иоанне, плавав-
шем, с этой же целью, в Адриатическое море.206
168 А. Л. Рудаков
Упомянув, что в житии преп. Фрументия, отец которого увез
юношу-сына с собою в «Индию» (Эфиопию, где Фрументий и был
епископом-просветителем) отражаются торговые морские сношения
ранней Византии с бассейном Красного моря,207 и что в назывании
чудесами вмч. Артемия, в числе прочих ересей, буддизма с его учением
о метампсихозе, мы имеем след торговых соприкосновений с Ин-
дией, мы исчерпаем известия наших агиографических источников
о византийской торговле. Чтобы покончить теперь с изображением
промышленно-торговой деятельности византийского мира, нам следует
коснуться лишь вопроса о степени интенсивности как самого менового
хозяйства, так и денежного обращения в Византии.
Разумеется, все соображения Бюхера и его предшественников о
натуральном домашнем хозяйстве как античного мира, так и его
эпигона - Византии, - - следует считать неприемлемыми. Византий-
ская империя, за исключением каких-нибудь самых глухих уголков,
жила меновым и притом денежным хозяйством, подобным, по харак-
теру и интенсивности, хозяйству Западной Европы на исходе средних
веков. Как бы ни избегали мы всякой модернизации и преувеличений,
но следует признать, что денежное обращение в Византии лежало в
основе всего экономического строя ее городов и сел. Стоит только
раскрыть последние страницы Книги о церемониях, чтобы убедиться
в поразительной разнице Византии и феодальной Европы, в полном
несходстве системы денежного жалованья золотом с системой бене-
фициев и доходных статей. Обращаясь к будничной жизни общества,
мы тоже увидим, что все, не исключая и предметов первой необхо-
димости, покупается и продается. Между городом, селом, поместьем
и монастырем идет постоянный торговый обмен с помощью монеты,
обмен, свидетельствующий, помимо всего прочего, и о сравнительной
тесноте жизни и вызванной ею специализации труда. Приведем не-
сколько примеров из нашего неоцененного бытового источника —
агиографии.
В «Религиозной истории» Феодорита описан один приморский мо-
настырь в Киликии, который, в избытке производя хлеб и изготовляя
одежды, опахала и корзины, торгует этими предметами с прибывающи-
ми моряками, покупая у них, в свою очередь, необходимые ему продук-
ты.209 Лавра преп. Феодосия Великого покупает для братии одежды.210
Монастырь Пахомия Великого на деньги, вырученные от продажи ци-
новок, изготовляемых братией, покупает хлеб.211 Монастырь, где под-
визалась преп. Феодора Александрийская, тоже покупает хлеб и масло
в соседнем городе.212 Монастырь преп. Лазаря Галесийского произво-
дит закупку зерна в Лидии.213 Преп. Мелетий Новый посылает своих
монахов в соседнее село, чтобы купить вина.214
Эта торговля хлебом особенно важна для оценки вполне менового,
денежного характера экономической жизни империи. Помимо продажи
и покупки хлеба на узком местном рынке, хлебная торговля, несмотря
Очерки византийской культуры... Глава IV 169
на все трудности сухопутья и мореплавания, связывала между собою
отдаленнейшие провинции и являлась, в сущности, единственной проч-
но налаженной междуобластной торговлей Византии во все века ее
существования. Не будем повторять уже сказанного о хлебоснабжении
столицы Египта в IV— VI вв.; укажем лишь на другие пути и рынки
хлебной торговли, отмеченные в наших источниках. Житие преп.
Иоанна Милостивого показывает, что, вопреки общеизвестному мне-
нию о гибели земледелия в Южной Италии, Сицилия не переставала
быть второй житницей империи и поставляла, при нужде, хлеб даже
в Александрию.215 О подвозе сицилийского хлеба в Солунь говорят
чудд. вмч. Димитрия.216 Южная Италия, равным образом, славилась
своим хлебом, и в Калабрию за ним ходили суда даже с отдаленного
Кипра.21' О гом, как египетский хлеб ввозился в Британию, мы
говорили в другой связи. Для Палестины хлебною житницею являлись
местности, лежавшие около Мертвого моря и в ближайших частях
Счастливой Аравии: отсюда, как свидетельствуют жития препп. Саввы
Освященного и Герасима Иорданского, ввозился хлеб в палестинские
монастыри.218
Когда империя утратила Египет и Сицилию, то снабжение визан-
тийской столицы хлебом легло на Элладу, в частности на Эвбею,218а
Малую Азию 218Ь и особенно Фракию. Отсюда правительство стреми-
лось притянуть возможно большие запасы зерна, всякий раз, как
перед Константинополем вставал зловещий призрак голода.2L У Ми-
хаила Атта лиата находим интереснейшие подробности о хлебной тор-
ювле фракийских крестьян, которые на своих телегах везли зерно
по монастырям и городам, где его покупали и горожане, и корабель-
щики, снабжавшие хлебом столицу, пока Михаил VII не завел хлебной
монополии и не устроил элеваторы ((povvSaxai) в Редеете, куда
крестьяне отныне были обязаны ссыпать свое зерно и откуда его
продавало с огромным барышом государство.220
Развитая торговля хлебом естественно вызывала существование
особых хлеботорговцев (снтокалт|Ло1), которые скупали хлеб у крес-
тьян и продавали его по городам или в столицу. При этом, разумеется,
дело не обходилось без спекуляции, и жития препп. Спиридона
Тримифунтского и Епифания Кипрского, типично отражая народное
недовольство хлебными спекулянтами, повествуют о неких кипрских
сятокалт|Хо1, которые, скупив во время голода хлеб и спрятав его в
своих элеваторах (алоЭцкаО, прижимают бедняков, пока не вразум-
ляются чудом, сделанным святыми.221 Продолжатель Феофана сооб-
щает, что во время голода Роман II посылал в Малую Азию чиновников
следить, чтобы хлебные торговцы не припрятывали хлеб, а отправляли
его в столицу.222
На известную интенсивность денежного хозяйства в Византии
указывает тот замечательный факт, что население империи хорошо
понимало связь хлебных цен с общей дороговизной или дешевизной.
170 A. II. Рудаков
Михаил Атталиат, рассказавший о хлебной монополии Михаила VII,
добавляет, что когда цена хлеба, произвольно установленная государ-
ством, стала чрезмерно высокой, то наступила всеобщая дороговизна
(evScia), так как, говоря словами автора, вздорожание хлеба вызывает
вздорожание всего остального, ибо хлебом определяется колебание
цен товаров, а наемные рабочие из-за дороговизны продуктов требуют
и более высокую плату.223
В пользу соображений о господстве в византийской экономической
жизни принципа обмена и денежного хозяйства говорит, помимо выше-
указанного, также значительное развитие всякого рода аренд и креди-
та. Арендуются (pioSouvrat) дома,22'’ корабли,225 рабочий скот 226 и т. д.
Мелкий и крупный кредит дают возможность выгодно помещать сбере-
жения и производить более или менее широкие торговые операции.
В этом отношении весьма характерны: рассказ Мосха о бедной чете,
вздумавшей ссудить кому-нибудь свои маленькие сбережения в 50 ми-
лиарисиев, чтобы иметь доход,227 и повествование жития преп. Василия
Нового о том, как святой посетил лавку виноторговца, все предприятие
которого было основано на занятом капитале и едва-едва оправдывало
проценты.228 Наконец, о роли кредита в торговых операциях крупных
византийских купцов мы уже имели случай говорить выше.
Конечно, и в данном случае, говоря о господстве денежного хо-
зяйства в Византии, не следует ни преувеличивать, ни модернизиро-
вать. Должно постоянно помнить о более тихом и узком темпе ви-
зантийской экономической жизни, стесненной и слабым развитием
техники, и редкостью населения, и постоянной опасностью извне, и
невозможностью быстрых и верных сообщений. Деньги, несмотря на
то, что на них строилось все народное хозяйство, были в Византии
далеко не дешевы, и медленность их обращения, в связи с большим
риском торговых операций, делало условия кредита далеко не легкими.
Всюду в наших агиографических источниках мы наталкиваемся на
чрезмерную высоту процента и тягость долговой кабалы. Из много
раз цитированного нами рассказа о Феодоре и Абраме видно, что
даже между друзьями не считалось чем-то предосудительным брать
по 33,3 процента. В житии преп. Иоанна Милостивого встречаемся
со сборщиком податей, который ищет, кто бы мог ссудить ему 50 лит-
ров золота, хотя бы под 100%,229 и с бедняком Захарией, который
за ссуду в один rpipicnv готов отслужить в качестве раба один или
два месяца.230
О тяжести долгового права, унаследованного от римского законода-
тельства, о видной роли в этом праве долговой тюрьмы агиография го-
ворит постоянно. Это - излюбленный мотив проложных и житийных
сказаний. Легенда о Феоду ле Столпнике рассказывает, в качестве эпи-
зода, об одной знатной женщине, которая была вынуждена торговать
собою, когда ее разорившегося мужа кредиторы засадили в темницу.231
В «Лимонаре» Мосха тоже находится печальная повесть о женщине,
Очерки византийской культуры... Глава IV 171
ставшей невольной проституткой, после того, как ее муж, потеряв все
имущество во время кораблекрушения, очутился в долговой тюрьме.232
Наконец, в житии преп. Епифания Кипрского читаем о городском бога-
че, заключенном в оковы за несостоятельность.233 Оттого одной из вели-
чайших милостей, оказываемых народу правительством, всегда явля-
лись выкуп и уничтожение долговых обязательств. Это было сделано
императрицей Феодорой 234 и императором Романом Лекапином,235 и
эту же милость народу, будто бы оказанную обратившимся армянским
царем, упоминает отражающее чисто византийские представления жи-
тие преп. Григория — просветителя Армении.236
Наконец, следует еще упомянуть о двух-трех явлениях, характер-
ных для малоразвитого денежного обращения и докапиталистической
организации народного хозяйства. В Византии отсутствовали банки
в нашем смысле слова, которые бы брали на себя хранение и испо-
мещеиие капиталов. Денежные ценности, если не удавалось их ссудить
частным, ростовщическим путем, приходилось беречь дома, подвергая
их постоянной опасности от воров. Оттого бывали случаи, что вче-
рашние богачи после посещения грабителей оказывались чуть ли не
нищими.23* Далее, отсутствие современных нам средств обеспечения
кредитора выдвигало видную роль в кредитной практике поручителей
и клятв, как своего рода ордалий, заменявших векселя и форменные
расписки. Интересную сценку клятвы перед мощами святого, к которой
был принужден евреем обман щи к-христианин, мы находим в рассказах
о чудд. муч. Мины,23к а своеобразный пример поручительства пред-
лагает нам Пролог о Феодоре и Абраме, где христианин ручается
никем иным, как самим Иисусом Христом. Наконец, большим не-
удобством, тормозившим денежное обращение, являлась столь обычная
в Византии порча монеты, как самим правительством, так и частными
лицами.239 Оттого всякий крупный размен монеты сопровождался ее
взвешиванием у специалистов-трапезитов, что, конечно, сильно отра-
жалось на быстроте и удобстве кредита и платежей.
В заключение этой главы, посвященной сводке агиографического
материала, касающегося промышленно-торговой жизни Византии, и,
надеемся, достаточно выявившей основные черты хозяйственной куль-
туры ее городов, приводим несколько любопытных данных относи-
тельно меновой стоимости различных предметов в обиходе. Эти данные
являются наилучшим средством уяснить себе бытовую ценность тех
или иных вещей и продуктов и, будучи накоплены в большем коли-
честве, способны в то же время послужить ценнейшим материалом
Для экономической истории империи.
Как мы уже видели, плата поденщика-рабочего колебалась от 12 до
100 оболов.2,0 Заработок нищего составлял 20 -- 100 оболов в день.24’
Дневное пропитание византийского простонародья (т. е. хлеб, овощи,
рыба) стоили от 7 до 24 оболов.242 Хитон константинопольского бедня-
ка ценился всего в 24 обола или один милиарнсий.213 Простонародные
172 А. П. Рудаков
плащи продавались в Александрии по 3 милиарисия или 72 обола.244
Богатый женский пояс ценился в 2 номисмы;245 ковры стоили от 8 до 36
номисм?46 Лучшие корзины, изготовляемые египетскими аскетами,
продавались по 100 — 200 оболов.247 Осла можно было купить за 3 но-
мисмы.248 Цена хорошего раба равнялась в VII в. 30 номисмам.249
Особенно часты указания агиографии на стоимость книг, перепи-
сывавшихся монахами и подвижниками. Так, отличный пергаменный
экземпляр Нового Завета стоил 3 номисмы,250 а Ветхого Завета 18 но-
мисм.251 Псалтири ценились по одной номисме.252 Роскошное «изда-
ние» Евангелия в золотом и шелковом переплете, украшенном дра-
гоценными камнями, которое было заказано для преп. Иоанна Кущ-
ника его родителями, обошлось им будто бы в 500 номисм, но это,
конечно, преувеличение, вызванное стремлением прославить богатство
и знатность преподобного.253
К сожалению, менее всего осведомлены мы относительно хлебных
цен. Почти все показания источников касаются только голодных годов,
когда исключительная дороговизна хлеба заставляла заносить известие
о ценах в летописные заметки. Так, житие преп. Пахомия Великого
сообщает, что в Египте хлеб продавался однажды по номисме за
5 артаб, и только «государственный хлеб» можно было достать по
номисме за 13 артаб.214 Во время голода на Кипре спекулянты тре-
бовали номисму за три модия.2х5 При Василии I два медимна хлеба
стоили номисму.216 При Никифоре Фоке цена хлеба поднялась даже
до номисмы за модий.2’7 При Романе II однажды хлеб продавался
по номисме за 4 модия, но эта цена скоро упала до номисмы за
8 модиев.258 До введения хлебной монополии Михаилом VII за но-
мисму можно было купить 18 модиев,259 а после нее цена доходила
до номисмы за модий и 3 номисм за медимн.260
Все приведенные максимальные цены очень трудно сравнить между
собою, как вследствие того, что нам плохо известны византийские
меры вместимости, так и потому, что мы не знаем, идет ли в том
или другом случае речь о зерне или муке. Только сопоставляя все
догадки и делая приблизительные подсчеты, мы должны будем про-
блематично допустить, что если нормальная цена зерна или муки в
Византии составляла номисму за 18 модиев, то на наш вес и деньги,
считая номисму в 5 руб. золотом, это составит около 65 коп. за пуд.
Вздорожание хлеба при Василии I подняло эту цену до 1 рубля, а
при Романе II -- до 1 руб. 25 к. и 2 р. 50 к. Что же касается цен
в голодный год при Никифоре Фоке и во время введения хлебной
монополии при Михаиле VII, то они возросли до невероятной цифры
10 руб. за пуд. Как бы ни гадательны были эти числа, но в целом
они конкретно иллюстрируют те бедствия, которые должна была
терпеть во время голода или отсутствия подвоза столичная масса, и
достаточно хорошо объясняют ее, столь обычные в эти моменты,
эксцессы и мятежи.
Очерки византийской культуры.. Глава V 173
ГЛАВА V
Деревня и поместье
Скученности византийских городов отвечала еще большая скучен-
ность деревенских поселков, зависевших от них в том или другом отно-
шении. Не отличаясь своею величиною, византийские села, деревни и
хутора окружали города иногда столь частой сетью, что, например,
крестный ход, с молением о дожде, зараз обходил целый ряд их.’
В Сирии, около Антиохии, в Галатии, около Анастасиополя, в Ликии,
около митрополии Миры, села и деревни упоминаются целыми десят-
ками.2 И, если в пустынных местностях южной Палестины житие преп.
Илариона Великого называет деревню Фавата, где родился святой, в
пяти милях от Газы,3 то чудд. Кира и Иоанна говорят о кипрском по-
селке Фана, находившемся всего в 50 стадиях от города.4
Византийские села, деревни и хутора назывались или кшцой или
X<opia. По-видимому, то или иное словоупотребление зависело исклю-
чительно от произвола пишущего и не стояло в какой-либо связи с
величиной поселения?*1 Жития безразлично употребляют и то и другое
название, хотя можно заметить, что например, жития Симеона
Столпника-Дивногорца, Николая Сионита, Луки Элладского и Ме-
лстия Миупольского предпочитают выражение k(ovt|, жития Феодора
С и кеота и Лазаря Галесийского чаще употребляют слово х^Р1-0^, а
житие Павла Латрского безразлично пользуется тем и другим. Весьма
интересно, что в собственном имени ликийских деревень, упоминаемых
в житии Николая Сионита, преобладает родительный падеж множе-
ственного числа ксбцц ПЛакшщтсоу, к. ApTaPavoicov, к. Eepouxtecov,
к. К.еу5ццсоу и т. д.,5 — как будто указывающий на общее родовое
происхождение всех членов сельской общины. Другим своеобразным
явлением того же жития следует считать упоминание каких-то сельских
округов - Evopia, - в которых лежат те или иные деревни.6
В административном, финансовом и экономическом отношениях
византийские деревни зависели от городов, вблизи которых они на-
ходились. Эта зависимость во все века и во всех областях византий-
ского мира обозначалась типичным выражением, заимствованным из
фискальной практики, -- тбЛеГу ило тцу 7tdXiv,7 но только распро-
страненным на все вообще житейские отношения деревни и города.
Как известно, в города крестьяне везли свои сельскохозяйственные
продукты;8 на городских рынках и ярмарках они покупали предметы
Домашнего обихода;9 в города порою несли крестить своих детей;10
ОТ города ждали и требовали помощи в голодные годы, причем бурно
проявлялась обычная глухая вражда жителей деревень к горожанам.11
Феодорит в своей «Религиозной истории» приводит курьезный пример
этой вражды, рассказывая, как соседние с Антиохией деревни спорили
с городом из-за права обладать мощами почившего угодника.12
174 А. П. Рудаков
Византийские горожане, подобно горожанам всех времен, любили
противополагать себя менее культурным, полудиким обитателям сел.
В их глазах все эти yecopyoi, yr|ndvoi /сор Гт at или /copiKoi, как называ-
лись в Византии крестьяне-земледельцы, были, прежде всего, aypoucoi,
dypoxai, - «мужики», люди как бы низшего ранга. Преп. Симеона
Столпника в том монастыре, где он поселился, уйдя из родной деревни,
величают не иначе, как aypoiKog.13 Автор жития преп. Георгия Ама-
стридского приводит-нечто вроде общеизвестной пословицы, говоря что
ауротгк сразу узнает dypornv по его родственному обличью.14 «Дере-
венщина» — лапа г| aypoiKia - несколько презрительно выражались
жители византийского города, когда хотели обозначить сельскую толпу
или собрание окрестного деревенского населения.15 В своих рубищах
(paKEvSuTT|g),16 или коротких, перекинутых через плечо плащах
(oivSwv);17 в убогих туниках и перевязанных крест-накрест сапогах-
гетрах,18 составляющих их единственную одежду; со своими полудики-
ми, варварскими нравами,19 крестьяне возбуждали в горожанах в луч-
шем случае лишь снисходительное пренебрежение.20 Деревня рисова-
лась городу, как средоточие отсталости, некультурности и варварства.
Подобно тому, как это было на западе, где прилагательное «paganus»
даже стало синонимом язычника, многие из византийских деревень
удерживали языческую веру и обычаи долгое время после того, как го-
рода отказались от них. Целые деревни, заселенные язычниками, упо-
минаются в житиях препп. Авраамия и Марии,21 Агапита Синадского,22
Порфирия Газского, Ипатия Руфинианского 24 и Симеона Дивногор-
ца. Языческие праздники «календ», «вот», «врумалий», «нсомсний»
и т. д., языческие обряды вакханалий или Дионисий во время сбора ви-
нограда - удерживались в деревнях вплоть до конца VII в.26 Всевоз-
можные ереси, равным образом, гнездились в глухих поселках Малой
Азии и Сирии, и мы читаем, что еще в XI в. преп. Лазарю Галесийско-
му пришлось воссоединять с церковью одну еретическую деревню в го-
рах близ Атталии.28
Что касается внутреннего строя византийских деревень, то их
можно подразделить на свободные самоуправляющиеся общины
крестьян собственников и на деревни, зависимые от крупных
владельцев-магнатов, или даже прямо принадлежащие им. Агиогра-
фический материал неоспоримо доказывает наличность этих обоих
видов во все время существования империи и позволяет отделаться,
наконец, от одностороннего и потому до самого последнего времени
противоречиво решаемого вопроса о свободной сельской общине и
форме крестьянского землевладения в Византии. Чересчур обобщаю-
щее, чисто юридическое и потому преувеличенное представление о
закрепощении римского крестьянства в форме колоната, заставило в
свое время Цахариэ фон Лингенталя, желавшего так или иначе объ-
яснить выступление свободного крестьянства в Земледельческом За-
коне, создать гипотезу свободной сельской общины, будто бы прине-
Очерки византийской культуры... Глава V
175
сенной в Империю славянами и зафиксированной в народническом
законодательстве иконоборцев. Сильно льстя славянофильскому само-
любию и не подвергнувшись, благодаря авторитету Цахариэ, проверке
источниками, эта гипотеза была принята, как факт, даже такими
исследователями, как Васильевский и Успенский, и благодаря им
как-то закрепилась в византинологии, вызвав критику лишь со стороны
Панченко, который впал в противоположную крайность.
Между тем, все в этой теории ошибочно. Не говоря уже о том,
что нет никаких оснований видеть в записи исконного аграрного права
Малой Азии или Балканского полуострова, каковою мы должны
считать таинственный Nopoq уЕСоруосбд, — законодательный памятник
Льва п Константина;29 не говоря о том, что нельзя делать заключения
об экономических и социальных отношениях в разнохарактерных
областях империи на основании одного только обобщающего юриди-
ческого материала; не говоря и о том, что славянская община могла
повлиять на аграрные отношения только на севере Балканского полу-
острова, -- крупною виною Цахариэ следует считать то, что он не-
достаточно оценил положительные свидетельства самого римского пра-
ва о существовании в империи IV —VI вв. свободных, самоуправля-
ющихся общин крестьян. Между тем, эти «метрокомии», эти
ЕХсиЭсра, эти «комитуры» упоминаются и в Кодексах, и в Новеллах
Юстиниана, и в Василиках.30 Знаменитая речь Либания лЕр? nov
лроатасисоу вся посвящена описанию избрания патрона этими общи-
нами крестьян-хозяев, желающих избежать притеснений со стороны
фиска и соседних магнатов. Папирология дает колоссальный материал
для изображения самоуправления египетских деревень с их dpdXoyoi
YEtopyoi (арендаторы-общинники), с их лрЕстРитеро! tcov Ktopcov, ксоца-
p/ai, л реп тока) цт] та i и ураццатеГ^.31 Но даже, если оставить в стороне
Египет, то мы найдем в агиографии целый ряд свидетельств о сво-
бодных сельских общинах в Сирии и Малой Азии, совершенно не-
зависимо от каких бы то ни было славянских влияний. Неоцененный
бытовой материал благочестивых житий и сказаний впервые и лучше
всяких других источников знакомит нас с этой извечной формой
сельской жизни в различных областях империи, в которой влияние
римского права не было ни всеобщим, ни глубоким.
В Религиозной истории Феодорита названа одна сирийская ксбцг|,
которая оик ei/cv 3ean6xr|v и в которой сами же yecopyoi были и
Seqkotoci.313 По примеру деревень, упоминаемых Либанием, эта ксоцт]
хочет избрать себе в лроататт]? преп. Авраама, внесшего за нее подать
фиску.32 Одна из многочисленных сельских общин Галатии, упомя-
нутых в житии преп. Феодора Сикеота, прямо названа как то koivov
тои /сор'юи 33 выражение, тождественное с г] тои х^р'юи koivott]<;
Земледельческого Закона. В житии преп. Марфы, матери Симеона
Дивногорца, рассказывается об одной антиохийской ксоцт], жители
которой (oi ало ттц; ксорлд 34) вместе со своим пресвитером (священ-
176 А. П. Рудаков
ником) образовали особый приход (яароиасОЛ Как члены самоуп-
равляющейся общины, крестьяне свободных византийских деревень
весьма неохотно принимали в свой круг новых присельников, или
яаро'псоид. Житие преп. Луки Элладского повествует, как родители
святого, вздумавшие поселиться в одной фокидской деревне, были
изгнаны ее сельчанами, как «парики» и «чужаки», и только выхло-
потав особую царскую грамоту, они против воли общины были во-
дворены в излюбленную деревню местной администрацией.36 Все это
указывает на значительное развитие и устойчивость сельской общины
в Византии с IV по X в., и нет никакой нужды в допущении
славянского влияния, чтобы объяснять наличность тех свободных
деревень, с крестьянами-сонаследниками (стиукА.т]роу6цо1), охранять
которые силятся знаменитые новеллы македонской династии.
Другие данные агиографии еще более укрепляют это представле-
ние. Целый ряд известий относится к общинному самоуправлению
византийских деревень. «Лавсаик» Палладия называет ярштоксо-
цт]тг|д’а египетской деревни.3' Жития преп. Евфимия Великого и преп.
Кириака упоминают протокомитов палестинских сел.w Те же дере-
венские старосты, только под другими именами; npcoxoi тои х^р'юи,
ярЕорйтсро!, яреоРеитои. и ярсотоярвстРитероц встречаются в житии
Феодора Сикеота, отражающем быт Галатии.39 Житие преп. Филарета
Милостивого засвидетельствовало существование в пафлагонских де-
ревнях конца VIII в. TcpcoTOi тт]д ксбрг|с; и яролсбоутсс, в которых
можно видеть не только крестьян, выдающихся по экономическому
и социальному положению, но и настоящих официальных старост
села.10 Тоже самое следует сказать о ярштсбшу в магнесийской деревне
XI в., упоминаемом в житии преп. Лазаря Галесийского.41 Кроме
старост, в византийских деревнях существовали и другие должностные
лица. Не говоря уже о кеороурарратще;, постоянно фигурирующих в
египетских папирусах вплоть до эпохи арабского завоевания, можно
указать на фбХаксс тг|<; хшрас, в сирийских деревнях/'2 на eipr|vo-
noioi в галатийских /copta, на ият^рета! в пафлагонских кебцои
VIII - IX вв.44 и, вероятно, целый ряд других сельских должностей
с одинаковыми полицейскими функциями в прочих областях империи.
О том, как деревенские самоуправления IV - V вв. стремились
избирать себе патрона-покровителя, или простата, способного защи-
тить их от жестокостей фиска или магната-соседа, мы уже говорили.
Остановимся теперь на данных агиографии, свидетельствующих о
других проявлениях общинной жизни византийских сел и деревень.
Как и следовало ожидать, почти каждое из этих селений имело свою
церковь, или, по крайней мере, часовню/5 священнослужители кото-
рых избирались, согласно древним каноническим правилам, самою
паствой. Интересное житие-похвала преп. Филофея Опсикианского
(X в.) описывает, как односельчане (ey/copioi) единогласно избрали
этого трудолюбивого семейного крестьянина, отличавшегося доброде-
Очерки византийской культуры... Глава V 177
тельной жизнью, своим священником.46 Других сельских «пресвите-
ров» мы встречаем в житиях свт. Василия Великого,47 Димитриана
Кипрского 48 и Иоанна Психаита,49 а также в «Лавсаике» Палладия 50
Религиозной истории Феодорита,51 причем из последней видим,
что несколько мелких антиохийских деревень имели одного пастыря.
Все эти скромные сельские священнослужители по большей части
вели тот же трудовой образ жизни, как и избравшие их крестьяне,
от которых они, вероятно, мало отличались и умственным развитием.
Священник, упоминаемый в житии Василия Великого, с утра до
вечера работает в поле; преп. Филофей Опсикианский тоже собст-
венноручно обрабатывает свою ниву; наконец, отец преп. Иоанна
Психаита, бывший иереем в значительной букелларийской деревне,
не считал постыдным зарабатывать в поте лица хлеб, занимаясь
строительным ремеслом.
Кроме церквей, некоторые, наиболее крупные, из византийских де-
ревень имели также и школы, в которых крестьянским мальчикам пре-
подавались грамота и псалтырь.52 Имели ли византийские деревни об-
щественные мельницы, трудно решить: Земледельческий Закон гово-
рит только о мельницах, построенных частными лицами, хотя в извест-
ных случаях и отчуждаемых в общинную пользу?3 В житии препп. Да-
вида. Симеона и Георгия есть, правда, живая бытовая картинка, изо-
бражающая как преп. Георгий везет на мельницу монастырское зерно,
нагруженное на мула, но, к сожалению, ничего не говорится о местона-
хождении самой этой мельницы, обслуживавшей, надо полагать, целую
округу.*’1 Зато агиография не раз говорит о нанимаемых всею деревней
общественных сторожах полей, в которые шли люди, неспособные на
другой труд и положение которых было самое незавидное. Об одном из
таких тг|рг|та'1 мы читаем в греческом Патерике.55 Оказывается, что он
живет и спит в поле, ест сухой хлеб, только при случае приправляемый
маленькой рыбкой, и вообще испытывает участь, «по сравнению с кото-
рой жизнь аскета является отдыхом». В столь же большой нужде жи-
вут и деревенские пастухи,56 - те наемные noipcvec; цпуЭсото! или
схуеларюг Po5)v, о которых говорит Земледельческий Закон °7 и жития
Евфимия Великого,’8 Модеста Иерусалимского,59 Луки Столпника 60 и
Павла Латрского.61 Два последние источника сохранили интересные
указания, что такими сельскими пастухами в Малой Азии, которым по-
ручались деревенские стада свиней, нередко бывали мальчики-сироты,
и что нанимались пастухи за определенную денежную плату, к которой
Добавлялись харчи, получаемые с крестьян.
Роль сельской общины, как самоуправляющегося целого, особенно
выступает в разного рода общеполезных работах, сообща предприни-
маемых крестьянами. Так, в житии преп. Николая Сионита читаем,
как, по просьбе преподобного, вся деревня в числе 75 человек вы-
ворачивает из земли огромный камень.62 В житии преп. Феодора
Сикеота, столь ценном вообще для понимания сельской жизни в самом
178 А. П. Рудаков
центре Малой Азии, есть рассказы, как жители одной деревни около
Гратианополя в Галатии сообща нанимают мастеров для постройки
каменного моста через поток,63 как крестьяне сообща устраивают
водоем из древнегреческого саркофага, как, наконец, «деревенская
община» (то koivov тои x<°Pl°u) сообща убивает быка и делит его
мясо между своими сочленами — черта, воспроизводящая старинный
сельский коммунизм еще, может быть, эпохи Гомера.65
Теснота сельской жизни, постоянная общность интересов и работ
связывали жителей деревень в одно солидарное целое. Жатва или
сбор винограда сопровождались общедеревенскими праздниками. Ра-
достные случаи в жизни отдельных поселян разделялись всей общиной,
и в житии преп. Саввы мы читаем, например, как два брата-
крестьянина в память своего чудесного исцеления во время виноград-
ной страды ежегодно устраивают navSqpov eoprqv - общенародное
торжество.66 Все стояли друг за друга. Нападали ли разбойники, —
весь поселок бросался преследовать их;67 поднимали ли ночью лай
собаки, - столь многочисленные во всех византийских деревнях,68 —
и все село выходило с ножами отбиваться от хищных зверей, под-
биравшихся к скоту.69 Во время стихийных бедствий, особенно засухи,
деревни и села сообща устраивали крестные ходы и горячо молились
о ниспослании дождя на погибающие нивы.70 При этом забывалась
та обычная вражда между отдельными селами, которая столь легко
возникала из противоречия интересов или из взаимной зависти.71
Что касается самого землевладения внутри византийских деревень,
то агиографические источники, столь определенно устанавливающие
наличность свободных самоуправляющихся сельских общин, не дают,
однако, оснований заключать о сколько-нибудь общинном характере
владения землей. Правда, какие-то разделы земель, происходившие
в селах, не могут быть отрицаемы. Земледельческий Закон слишком
ясно говорит о pcpiSe^, участках-наделах, о рерюцбс - разделении
земли бороздами, и о земле села, которая подвергается разделению.72
В агиографии мы не раз встречаемся с «геометрами», которые изме-
ряют землю не только в целях фиска,73 но также и затем, чтобы
«разделять ее между земледельцами» (Siavepeiv ёкаотр tqv yewpyeiv
eiSorcov).74 Но, с другой стороны, и тот же Земледельческий Закон,
и агиография выставляют столько положительных свидетельств, что
каждый крестьянин владел целые десятки лет своим участком на
праве полной и наследственной собственности, что в этих koivovtokov
too xopiou, yf| той x^piou, которые делит между своими сочленами П
той x^piou KoivoTrig — сельская община,75 нельзя видеть что-либо
кроме общих луговых и пастбищных угодий села,76 подлежащих
переходу под пашни и для того разделяемых между отдельными
хозяевами-пахарями в их собственность.
В самом деле, ни одно свидетельство источников не говорит нам
о каком-либо временном характере владения крестьян своими участ-
Очерки византийской культуры... Глава V 179
ками или, еще менее того, о переделах земли. Земледельческий Закон
полон такими выражениями, как wpioi или auSEViai too dypou, тт|д
uXiK, tbv xwpauntov, как tSiog aypoq, uXr| i8ia и т. д.77 Участки могут
меняться, арендоваться и закладываться своими хозяевами.78 Если
участок занят виноградником, то он обыкновенно окружен рвом и
обнесен изгородью из кольев;79 некоторые из участков при этом
обсажены по межам деревьями.80 Еще более индивидуалистический
характер земельной собственности выступает в свидетельствах агио-
графии. Крестьянские «аруры»,81 или крестьянские пахотные земли
и «землицы» (уп,у?| ondpipa,yf|3iov),82 составляют их собственность —
ктпца,83 и по отношению к ним они являются «господами» и «вла-
дельцами» (корил, ктт^торе^) владеющими своими участками по
наследству.85 В житии преп. Николая Сионита мы читаем о некоем
ликийском крестьянине, который в течение 20 лет засевает свой
участок 25 модиями зерна, но за эти годы, очевидно, так истощил
почву, что урожай не получается и сам-второй.86 Из рассказа Мосха
видно, что палестинские крестьяне даже огораживали свои пашни
прочными изгородями из колючих кольев, оставляя между заборами
только узкие проходы.8'
Особенно это имело место, когда, как мы уже видели в Земле-
дельческом Законе, участки были засажены виноградниками или пло-
довыми деревьями. Сирийская, египетская и малоазийская агиография
изобилует указаниями на крестьян-виноградарей (ацлсХоируоО 88 и
садоводов, разводивших фруктовые деревья и маслины.84 Насколько
важною отраслью византийского сельского хозяйства являлось куль-
тивированье виноградных лоз, показыв.ает существование особых
странствующих артелей рабочих-виноградарей, к которым присоеди-
нился при своем скитании преп. Полнхроний и с которыми он добрался
с Кипра до Константинополя.90
Весьма важным подспорьем в хозяйстве византийских крестьян
являлось скотоводство, - особенно разведение свиней и овец. Жития
полны указаниями на то. как святые или их сверстники, будучи
мальчиками и учась грамоте, в то же время пасли стада родителей.91
Кроме того, в агиографии есть намеки на специалистов-скотоводов,
все достояние которых заключалось в их стадах. Таково сообщение
Патерика о преп. Евхаристе,92 который, живя в деревне, целый день
пасет талрбРата, унаследованные им от отца. Таковы рассказы жития
преп. Евфимия Великого о крестьянине-владельце десяти овец и
жития преп. Модеста о бедной женщине, обладавшей пятью парами
упряжных волов.93 В западных горах Малой Азии никогда не пере-
водились крупные стада скота, перегоняемых с пастбища на пастбище
крестьянами-пастухами.91 Особенно интересны при этом указания жи-
тия преп. Павла Латрского, в котором читаем, как крестьяне -
собственники стад, - пасут их зимою и весною в горах, только летом
Уходя в равнины на полевые работы в своих деревнях.9л
180 А. Л. Рудаков
Кроме скотоводства, в малоазийских деревнях процветало разве
дение гусей 96 и пчеловодство. Интересные сведения о последнее
почерпаем из житий преп. Лазаря Галесийского, где рассказывается
о собирании крестьянами меда в нагорных пещерах близ Атталии,9
и преп. Филарета Милостивого, пафлагонского помещика, обладав
шего во время своего богатства целыми сотнями пчелиных ульев.98
Упомянув, в заключение этого перечня занятий византийских крес-
тьян, о крестьянах-рыболовах,99 дровосеках 100 и угольщиках,101 мы мо-
жем перейти к характеристике общего положения свободного крестьян-
ства. Следует прямо признать, что это положение рисуется нам агиогра-
фией чаще всего очень мрачными красками, и что византийское
крестьянство является в ней, как класс, осужденный почти всегда на
безысходную нужду. Только в редких случаях попадаются изображе-
ния зажиточных крестьян (ev аитаркб(р1 Piovvtwv), подобных отцу
прел. Евстратия,102 или крестьян, владевших, подобно преп. Антонию
Великого, тремястами арур пашни 103 и обрабатывавших эти крупные
участки с помощью наемных рабочих,104 или крестьян, имевших даже
рабов.,,ь Наоборот, изображение крестьянской бедности и оскудения
есть основной тон агиографии, всякий раз как она принимается изобра-
жать сельский быт. Житие преп. Паисия Великого говорит, что египет-
ские деревни переполнены сиротами и вдовами.106 Леонтий Неаполь-
ский, этот агиограф-народник, весьма сочувственными чертами рисует
честных земледельцев, которые в постоянном поте лица своего еле-еле
зарабатывают суточное пропитание.107 Подобные же выражения харак-
теризуют в чудд. Николая Угодника трудную жизнь халкидского
dypoiKog’a.10* Житие преп. Макария Пеликитского изображает, как не-
кий вифинский крестьянин, живущий в крайней бедности и обременен-
ный многочисленным семейством, безнадежно ковыряет свою землю.109
Наконец, о бедной вдове фокидского поселянина агиограф преп. Луки
Элладского прямо говорит, что ее жизнь хуже смерти.110
Малоземелье являлось первой причиной крестьянской нужды.
Крестьянские участки порою были так малы, что называются не
иначе, как y^Siov.111 Утрата таких «землишек», обезземеливание крес-
тьянства, было самым обычным явлением. Житие преп. Епифания
Кипрского наглядно рисует разорение бедной крестьянской семьи в
Палестине IV в. Когда умер отец святого, то его мать, занимавшаяся
при муже пряжей льна, не знала, чем прокормиться. Сначала был
продан рабочий скот, а потом дошла очередь и до того маленького
клочка земли, с которого кормилась семья. Он был «отдан» (в арен-
ду?) соседнему крестьянину, а сирота Епифаний пошел в обучение
ремеслу, чтобы иметь возможность содержать мать и сестру.112 В Зем-
ледельческом Законе, равным образом, мы встречаем указания на то,
что запущенную землю крестьянина, утратившего рабочий скот, арен-
дуют другие односельчане.113 ТакИхМ образом, перед нами выступает
аренда, как показатель крайней нужды в земле, заставлявшей крестьян
Очерки византийской культуры... Глава V
181
хвататься за каждый свободный клочок, иногда на самых невыгодных
условиях.114 Этим объясняется, затем, чрезвычайное распространение
эМфитевсиса, закон о котором, как известно, вошел в самую попу*
лярную из византийских кодификаций - Эклогу.115
В процессе обезземеливания крестьянства весьма большую роль
играли задолженность крестьян помещику и отбирание полей за не*
уплату процентов.1’6 Кроме того, нужно учитывать общий факт по-
стоянных захватов византийскими богачами-магнатами собственности
соседей-бедняков. Новеллы Юстиниана и македонской династии до-
статочно красноречиво свидетельствуют об этом.117 Даже сами общие
места византийской морали, осуждающей захват вдовьих и сиротских
земель богатыми, указывают на бытовую распространенность самого
явления.118 В житии преп. Агапита Синадского мы читаем, как этот
святой возвращает чудесным образом бедняку его «землицу», захва-
ченную бессовестным богачом.115 В Патерике есть рассказ, как нико-
польский TtpcoTeucov, с помощью подвластного земледельца, и ссылаясь
на какие-то наследственные права, хочет отнять участок земли у
старца-аскета.120 Житие преп. Филарета Милостивого повествует, как
запустевшие земли этого помещика были расхищены окружающими
крупными собственниками.121
Кроме обезземеливания, византийское крестьянство страдало также
и от недостатка рабочего скота. Падеж одного из двух волов, впря-
гавшихся в ярмо традиционного плуга, ставило крестьянское хозяйство
в безвыходное положение. Один из землепашцев монастыря преп.
Евстратия Авгарского со слезами умолял святого дать ему другого
вола, взамен павшего, говоря, что иначе и он и его семья погибнут
с голоду.122 Утрата волов крестьянином, выведенным в житии преп.
Фтарета, повергает бедняка в полное отчаяние.123 Аренда (pioScoon;)
волов для пашни, упоминается в земледельческом законе как вполне
нормальное явление,124 примером которого можно назвать рассказан-
ный в житии преп. Димитриана Кипрского случай, когда святой
ссудил своего вола некоей бедной женщине.125
Третьим бедствием крестьянского житья-бытья следует считать
задолженность соседнему помещику, монастырю, богатому горожанину
или своему же богачу-соседу. Деньги, которые с таким трудом добывал
даже торговый класс, еще дороже доставались нуждавшемуся в них
крестьянину, и долги, которые приходилось делать, закабаляли его
на всю жизнь. По смерти матери девочка-монахиня, преп. Евпраксия
Фиваидская, просила через императора поверенных своего отца про-
стить платежи (debita), которые несли крестьяне ее огромных име-
ний.126 Преп. Евстратий Авгарский встретил однажды на дороге из-
немогшего бедняка, который, как оказалось, шел умолять кредитора
повременить с требованием уплаты десяти номисм долга.12' Мосх
рассказывает, как однажды у аввы Иоанна египетский крестьянин
ныпросил номисму, обещая уплатить ее через месяц, но потом оказался
182 А. П. Рудаков
не в состоянии выплатить свой небольшой долг и в течение двух лет.
При этом несостоятельный должник предлагал старцу, когда тот
позвал его, чтобы простить долг, отработать за занятую сумму сколько
потребуется, т. е., иначе говоря, стать временно кабальным человеком
кредитора.128
Особенно тяжелы были условия займа хлеба в голодные годы.
В житии преп. Спиридона Тримифунтского повествуется, как кипр-
ские бедные крестьяне приходили к богачам, скупившим хлеб, и проси-
ли его взаймы, обещая отдать во время жатвы вдвое.129 Голод, как одно
из бедствий, ставившее разоренное варварскими нашествиями крес-
тьянство в безвыходное положение, не раз упоминает вифинское житие
преп. Ипатия Руфинианского.130 Общеизвестно, наконец, как возросла
зависимость свободного крестьянства от земельных магнатов в X в. бла-
годаря ссудам зерна и денег в ужасное голодное пятилетие 927 - 932 гг.
Последним бичом деревенского населения являлось тяжелое по-
датное бремя византийского государства и безжалостные приемы фис-
ка, выколачивавшего недоимки с населения. В Религиозной истории
Феодорита мы наталкиваемся на сцену, как прибывшие в одну из
сирийских деревень практоры - сборщики податей - правят на крес-
тьянах налог, причем «одних они заключают в оковы, других под-
вергают ударам*.131 Тяжесть фиска и практика «еяфоАлр -- раскладки
на соседей взносов неплатежеспособных - заставляла крестьянскую
общину прибегать к своего рода нарушению принципа частной соб-
ственности и обращать в пользу плательщиков поля и виноградники
крестьян, искавших в бегстве спасения от всех невзгод и бедствий
крестьянской жизни.132
Что такой исход из трудностей крестьянской доли действительно
был обычным, что деревни пустели благодаря тяжести социального
положения крестьянства, показывает красноречивая жалоба того сель-
ского пролетария, которого выводит знаменитое своими бытовыми
подробностями житие Филарета Милостивого. «Когда крестьянин, —
читаем мы, - увидел гибель своих волов и подумал о неумолимости
кредиторов и тяжести процентов, то он начал взывать к Богу: «Гос-
поди! ничего у меня не оставалось, кроме этой пары волов, и вот
ужасная моя судьба лишает меня и их. Как прокормлю я теперь свою
жену и девять несмышленых детей; как заплачу свой долг; откуда
достану на царские подати? Ты ведаешь, Господи, что я купил этих
волов на занятые деньги. Что я буду делать, - не знаю. Оставлю
свой дом и убегу, куда глаза глядят, прежде чем должники узнают
о моей потере и как дикие звери набросятся на меня!*133
Куда собирался бежать этот крестьянин, - неясно и для него
самого. Но мы знаем, что, например, в VI веке, разоренное кресть-
янство охотно шло в войско. Так, Прокопий рассказывает в своей
Тайной истории, что имп. Юстин, бывший некогда иллирийским
крестьянином, не вытерпев домашней нужды, вместе с двумя свсрст-
Очерки византийской культуры... Глава V 183
никами-юношами ушел из Иллирии в столицу, чтобы зачислиться
здесь в войско.134 Кроме того, есть все основания думать, что весьма
многие из таких крестьян-беглецов от нужды, в припадке отчаяния,
избирали опасную, но выгодную профессию разбойников и примыкали
к шайкам, грабившим на больших дорогах.
Однако, далеко не все решались поступать так, как рассказывается
о пафлагонском крестьянине. Громадное большинство обезземеленных,
утративших рабочий скот и задолжавшихся крестьян просто-напросто
переходило в разряд сельского пролетариата и образовывало тот класс
сельских рабочих, с которым мы весьма часто встречаемся в агиографи-
ческих рассказах. Они называются Epyarai,135 Этутес; 136 или pioStoi, 7 и
работают в имениях богачей — на полях, пастбищах или в виноградни-
ках за определенную плату (цюЭбд). Положение их весьма тяже-
лое, если судить по рассказу того праведного наемника (рстЭюс;), кото-
рого описывает в своем «Лимонаре» Мосх, и который уже 15 лет рабо-
тает у богатого и несправедливого хозяина, не только не дающего ему
отдыха ни днем, ни ночью, но удерживающего у себя и заработанную
плату.138 Рядом с подобными, как бы полу крепостными рабочими,
сжившимися с определенным имением, существовали артели странству-
ющих поденщиков. Так, нам уже приходилось упоминать выше о пере-
ходящих по всей империи работниках в виноградниках, которые ко
времени сбора винограда направлялись с предложением своих рук к
столице. Наконец, некоторые наиболее предприимчивые из крестьян
приобретали одного-двух мулов и занимались развозкой дров, угля и
других сельскохозяйственных продуктов. Так, например, зарабатывал
себе пропитание тот бедняк из окрестностей Прусы, которого упомина-
ет житие преп. Евстратия Авгарского.139
Вся надежда крестьянина на улучшение его положения или, по
крайней мере, на покой в старости, заключалась в детях. Оттого
мужское потомство обычно горячо выпрашивается у Бога.140 Примеры
того, как сыновья крестьянина могли выбиваться из своего положения
и «становиться людьми», находим: в житии преп. Власия, в рассказе
Неофита о преп. Аркадии, сыне бедного кипрского крестьянина,
посланного родителями учиться в столицу и ставшего потом епископом
на своей родине,141 в синаксарном рассказе о пафлагонском крестья-
нине и житии преп. Никиты Исповедника. Особенно интересны два
последних источника, вскрывающие весьма своеобразные нравствен-
ные понятия византийского народа. Оказывается, что крестьяне сами
оскопляли детей-мальчиков, чтобы приготовить из них столь ценимый
столичными гинекеями служебный персонал и послать их в Констан-
тинополь сделать евнушескую карьеру на утешение родителям в ста-
рости. При этом к Богу воссылается откровенная молитва о даровании
с этою целью детей-мальчиков, а по отношению к соседям, уже
успевшим приготовить из сыновей евнухов, высказывается самая ис-
кренняя зависть.142
184 А. П. Рудаков
В заключение обзора крестьянского быта в свободных деревнях
следует отметить, что горькая доля византийского крестьянства вооб-
ще, его изнемогание под бременем нужды и угнетения, его смиренное
сознание невозможности каким бы то ни было образом улучшить
свою участь, все это находило себе некоторое утешение в религи-
озном чувстве и выдвигало значение местных святых, деятельность
которых, насквозь проникнутая состраданием к бедному сельскому
люду, может быть названа чисто народнической. Такими специально
крестьянскими святыми, - помогавшими своими молитвами и чудо-
творениями, главным образом, крестьянам, - могут быть названы:
препп. Ипатий Руфинианский,143 Модест Иерусалимский,144 Феодор
Сикеот,14;> Николай Сионит 146 и муч. Фанурий.147
Переходим теперь к обозрению агиографического .материала, не-
сомненно вскрывающего непрерывное существование в Византии, на-
ряду со свободной, самоуправляющейся деревенской общиной, также
и несвободного села поместья, села, находившегося во владении
крупного земельного собственника, села, население которого стояло
к этому последнему в отношениях полукрепостной зависимости. Ис-
тория возникновения колонатпых отношений в Римской империи и
специально на ее греческом Востоке, может объяснить происхождение
этих несвободных сел, земля которых не принадлежала населяющим
их крестьянам. В нашу задачу входит только изображение того, что
застала уже Византия; наша цель, как и во всей данной работе,
заключается только в том, чтобы собрать разрозненный материал
агиографии и с его помощью установить ряд бытовых фактов, раз-
работка и полное истолкование которых принадлежит будущему.
В житии преп. Епифания Кипрского мы читаем об одном богатом
елевтеропольском еврее-номодидаскале, который имел большие ктт]-
оен; (владения) в деревне, где родился святой.118 Этот пример отчасти
показывает, путем какого процесса могли возникать деревни-поместья,
как, вследствие роста крупной собственности за счет мелких крес-
тьянских участков, разоренная экономически кебцг] могла постепенно
очутиться в одних руках, стать одной из тех x<opia оХ6ккт|ра, или
кгт]цата, с которыми мы встречаемся в Палестине VI в.149 Вообще,
кажется, что в Сирии эти деревни-имения были особенно многочис-
ленны, что здесь свободные кора! особенно сильно были захвачены
процессом концентрации в руках крупных собственников. Созомен 150
и Либаний определенно говорят о владельцах целых деревень с
зависимым от них населением. Феодорит в «Религиозной истории*
рассказывает об одном антиохийском npioxEDtov, который был госпо-
дином (SsaTtOTriq) пригородной деревни и чрезмерно отягощал земле-
дельцев натуральными оброками.152 В «Лимонаре* Мосха есть целый
ряд указаний на пригородные деревни, которые зовутся ктт] цата, т. е.
имения, и многие из которых настолько значительны, что имеют
собственные цсркви.,л3 Относительно подобных деревень в Малой
Очерки византийской культуры... Глава V 185
Азии есть свидетельства в житиях свв. Григория Богослова, который
получил по наследству от отца каппадокийскую деревню Арианзу,151
двксентия 1Ь и Феодора Сикеота.156 С кипрскими деревнями-имениями
встречаемся в энкомиях Неофита, где, например, названа деревня
Киссоптера, принадлежавшая епископу г. Пафоса,’57 а с египетски-
ми в чудд. Кира и Иоанна, где не раз фигурирует значительная
деревня-поместье в 14 стадиях от Александрии.
По отношению к деревням-имениям их владельцы являлись на-
стоящими «господами» (кирюО,159 которые имели над ними полную
власть - 8^ovotav.16<) Зависимое население таких деревень не имеет,
правда, специального названия в бытовых рассказах агиографии, но
кажется, что термин «колоны», переводимый в Василиках греческим
словом ndpoiKOi, может относиться только к нему.161 В агиографии
термин «парик», по-видимому, встречается только начиная с X века,
или эпохи Василии: по крайней мере, первые употребления его мы
имеем в житиях препп. Луки Элладского 162 и Никона Метаноите.163
По отношению к владельцу деревни крестьяне-колоны обязаны всякого
рода платежами, оброками и повинностями, которыми иногда сильно
злоупотребляли помещики. В житии преп. Феодора Сикеота расска-
зывается об одном анастасиопольском магнате, прославившемся своей
несправедливостью и притеснениями крестьян. Однажды, когда его
требования превысили всякую меру, земледельцы (yecopyoi) просили
преп. Феодора заступиться за них, но магнат-помещик, в свою очередь,
принес святому жалобу, что во время одного из своих объездов он
едва не был убит взбунтовавшимися крестьянами, так что для усми-
рения их пришлось потребовать помощи из города.161 В том же житии
есть рассказ об экономе Илиупольской церкви в Галатии, посланном
собирать оброки (npooo5ov) с деревень (x<opia), принадлежавших
клиру.165 В биографии преп. Порфирия Газе кого изложена целая
история о том, как один клирик Газы, отправившись собирать уста-
новленные платежи (сккХт|сяаот1к6(; Kavcov) с крестьян церковных
Деревень, был жестоко избит крестьянами-язычниками и выброшен
из деревни полумертвым.166 Все это рисует отношения между вла-
дельцами деревень и их населением как весьма обостренные, и надо
думать, что так продолжалось во все столетия существования империи,
тем более, что процесс закрепощения и угнетения свободного крес-
тьянства, как известно, шел в ней все время crescendo. В чудд. Космы
и Дамиана есть интересный, принадлежащий, кажется, эпохе Комни-
иов, рассказ, как один монастырский землепашец, избитый и выгнан-
ный монахом, хочет в отчаянии сжечь монастырские житницы.167 При
зтом любопытно, что агиограф, очевидно, отражая всеобщий прене-
брежительный взгляд на крепостное крестьянство, говорит в объяс-
нение такой мстительности: «так может рассуждать подобный мужик,
холоп во всех своих чувствах и являющийся ничем не лучше нера-
зумного скота».
186 А. П. Рудаков
Впрочем, не всегда отношения между владельцем и крепостными
сводились только к взысканиям и платежам. Агиография отмечает и
факты иного порядка, свидетельствующие о том, что помещики яв-
лялись для крестьян также и естественными помощниками во время
нужды или бедствий. Например, когда одному из крестьян кипрской
епископии понадобился для пашни вол, то он отправился за ним к
епископу Димитриану, и последний распорядился купить вола и
ссудить крестьянину.1673 В житии преп. Луки Столпника рассказыва-
ется о значительной помощи со стороны помещика крестьянам во
время голода хлебом и фуражом.16Й Житие препп. Давида, Симеона
и Георгия Митиленских повествует о некоем благочестивом и добром
патрикии, который имел обычай ежегодно устраивать в своем имении
угощение беднейшим жителям села.169 Вполне естественно, что отно-
шения крестьян к подобным владельцам были самыми лучшими.
Крестьяне привязывались к своим господам и делили их радости и
горе. В житии преп. Симеона Дивногорца есть характерный рассказ
о том, как один из крестьян, живший на земле богача - «эллина»,
осужденного за нечестие на сожжение, прибегает к святому и доби-
вается заступничества последнего перед магистратом.170
Так постепенно, переходя от одного известия агиографии к дру-
гому, комбинируя их то между собою, то с показаниями других
источников, мы понемногу обозрели жизнь византийского села в двух
его главных типах. Теперь, чтобы покончить с картиною внегородских
поселений и внегородской, деревенской жизни Византии, нам следует
воспользоваться известиями агиографической литературы относитель-
но византийской крупной собственности, и сказать несколько слов о
крупных имениях или поместьях имперской знати.
Начнем с того, что земельные домены, земельная недвижимость
составляли главную долю в богатстве византийской знати. Денежный
капитал вне крупной торговли был и слишком редок, а главное, и
слишком трудно сберегаем при отсутствии каких-либо учреждений,
подобных нашим банкам. Земельные угодья являлись наиболее удоб-
ным испомещением приобретенного богатства, и оттого, в сущности,
мы не знаем византийских богачей, которые бы, прежде всего, не
были крупными земельными собственниками. В этом отношении весьма
характерен рассказ Пролога о нищем, внезапно разбогатевшем от
найденного клада, который начинает с того, что тратит деньги на
села, виноградники, нивы, дворец, рабов и домашний скот.171 Равным
образом, когда кесарийский ритор, о котором рассказывает Прокопий,
скопил большие деньги, то он приобрел много имений и в том числе
целую деревню Порфиреон.1'2 Обыкновенно в этих имениях совме-
щались и пахотные поля, и виноградники, и пастбища. Лампсакский
Очерки византийской культуры... Глава V
187
архидиакон Ипатиаи имел в своем ктт^ца нивы — хсбрса, с одной из
которых он собирал 1000 модиев хлеба, и виноградники, дававшие
до 80 мер вина каждый.173 Очень ценно, для понимания хозяйственной
полноты и экономической самодовлеемости крупных малоазиатских
имений, описание богатств крупного пафлагонского помещика, преп.
Филарета Милостивого, принадлежавшего к числу местных «динас-
тов* или «мегистанов». Мы читаем, что около его прекрасного и
огромного наследственного дома расположены многочисленные нивы
п луга - всего до 48 участков (яроасттеих). На них пасутся 600 быков
и коров, 100 пар яремных волов, 800 лошадей в табунах, 80 рабочих
мулов и 12 000 овец. К этому следует еще присоединить целые сотни
пчелиных _ульев и многочисленную толпу рабов и рабынь с их по-
томством.1'1 Как известно, в VIII и IX вв. Пафлагония, где были
расположены домены преп. Филарета, по преимуществу являлась
областью крупной землевладельческой знати, поставившей невест ца-
рям Константину VI и Феофилу. Здесь было сосредоточено большин-
ство тех ктт]горес twv Эецсхтсоу,17’ которые в X веке огромностью
своих владений с полукрепостным населением внушали справедливые
опасения царям Иоанну Цимисхию и Василию II.1*6 Еще преп. Олим-
пиада имела поместья в Галатии, Вифинии и Каппадокии. а В житии
прел. Василия Нового мы читаем, как один из константинопольских
вельмож посылал в «восточные пределы», т. е., очевидно, в свои
имения, слугу с какими-то хозяйственно-административными поруче-
ниями.17' Отрывок из жития преп. Феодора Гаврского знакомит нас
< настоящей феодализицией восточных провинций, с возникновением
в них как бы местной власти влиятельных земельных магнатов,
которые, подобно Феодору, облекались должностями стратигов и
'•иискивади огромную популярность среди привыкшего к ним насе-
ления.1'* Все это в значительной степени объясняет, почему Малая
Азия являлась для Византии очагом всяких восстаний, с вожаками-
тиранами из местной знати, и почему она так скоро была утрачена
империей в эпоху турецких завоеваний, когда местные магнаты-
феодалы один за другим переходили на сторону врага.
Кроме Малой Азии, страной крупного землевладения является в
агиографии византийский Египет. Мы читаем в житии преп. Евпраксии
Фиваидской, что святая унаследовала от своего отца, богатого кон-
ттантинопольского сенатора, обширные имения по всему Египту вплоть
До Фиваиды, которые она и посещает со своей матерью в сопровож-
дении приказчиков и экономов.179 Что же касается крупной собствен-
ное ги в Греции и Пелопоннесе, то здесь агиография знает только
имения монастырей. Относительно земельных владений светских маг-
натов и магнаток, подобных знаменитой покровительнице Васи-
лия I, пелопоннесской богачихе Даниэлис, владевшей сотнями
имений и считавшей тысячами своих рабов,180 агиография указаний
не сохранила. То же самое следует сказать и относительно имений в
188 А. П. Рудаков
Македонии, где, например, находились обширные ктт]цата будущего
имп. Василия Македонянина.181
Зато весьма многочисленны свидетельства житийной литературы
о пригородных и фракийских имениях константинопольской знати.
Следует заметить, что общий обычай богатой аристократии византий-
ских городов обзаводиться имениями под городом был до такой
степени распространен, что обозначение этих пригородных вилл —
яроаотсю - понемногу становится синонимом для земельного владе-
ния вообще.1”2 Особенно часты были эти лроаатыа около Констан-
тинополя и в соседних местностях Фракии. Прокопий утверждает,
что безграничная гордость и роскошь византийцев побуждают их
обзаводиться такими виллами, предназначенными исключительно для
удовольствия,1”3 но подобный взгляд, конечно, является преувеличе-
нием: в главе о столице мы имели случай указать, как подобные
пригородные имения могли приносить значительную выгоду своей
интенсивной земельной культурой винограда, овощей и плодов.
Агиография называет npodareia константинопольских богачей:
преп. Олимпиады,1”1 Сатурн ина и Виктора - друзей преп. Исаа-
кия,,м сенатора Феогноста,1”6 патрикии Афанасии,1”' кастрисия Гела-
ния ,А” и Григория, автора жития преп. Василия Нового.169 По свиде-
тельству последнего источника, вся Фракия, около Редеста, покрыта
этими лроаегша. В житии преп. Феодора Студита мы встречаемся с
поэтическим описанием одного из таких имений, -• именно местечка
Саккудион в Вифинии, принадлежавшего святому и избранного им для
своего первоначального монастыря. Здесь находился лесок, серповидно
окаймлявший все владения; посредине его лежала плодородная равни-
на, обильно орошаемая источником и покрытая различными фруктовы-
ми деревьями; наконец, в центре имения возвышался прекрасный храм
во имя св. Иоанна Богослова.190 Читая это описание, продиктованное
любовью к красотам природы, начинаешь понимать, что византийцы
вовсе не были нечувствительны к очарованию загородной жизни, и тог-
да слова Прокопия теряют свой одиозный смысл. Чувствуется, что, на-
оборот, влечение к деревне являлось не новой прихотью роскоши, а на-
стоящим лекарством от пышного и тяжелого стиля жизни в византий-
ских городах.190*’ Правда, если взять описание переселения на виллу,
которое мы находим в житии преп. Мелетия Нового, составленном
Продромом,191 то, пожалуй, и сами эти переселения покажутся доста-
точно сложными и пышными, но настроение, которое вызывало их, го-
раздо лучше отражено в том месте Палладиева «Лавсаика», где расска-
зывается, как анкирский богач с женой, соскучившись в городе с его
гражданскими волнениями, удаляются в свои деревенские имения.192
Иногда эти поездки за город совпадали с временем летних полевых
работ и вызывались необходимостью хозяйского надзора за ними. Так,
Григорий, автор жития Василия Нового, имевший rcpodoTEiov во Фра-,
кии около Редеста, каждое лето во время жатвы отправлялся в него из
Очерки византийской культуры... Глава I' 189
столицы и несколько дней жил, наблюдая за работами своих ц'юЭюь193
Очень характерна для понимания слабого развития византийского ра-
бовладения эта обработка земель с помощью нанятого за плату сельско-
го населения или барщины полусвободных «мисфиев» - крестьян.
Несмотря на то, что ни один богатый дом не обходился без целой толпы
рабской челяди - о’псётсц,194 эти рабы предназначались почти всегда
только для личных услуг. Лишь Кедрин, да житие преп. Ипатия Руфи-
нианского говорят нам о рабах, применяемых на работах в загородных
имениях.195 В остальных случаях упоминаются лишь крестьяне или те
сельскохозяйственные пролетарии-рабочие, о которых мы говорили
выше.196 Наконец, следует заметить и то, что большинство крупных ви-
зантийских собственников не вело своего хозяйства, а ограничивалось
лишь собиранием оброка с населения зависимых деревень.197
То же самое можно сказать и относительно имений церковных и
монастырских. Общеизвестно, какое значительное количество земель-
ных богатств сосредоточивалось в руках византийского духовенства
и монашества, и если земельные акты и хрисовулы дают достаточный
материал для изучения земельных богатств того и другого в эпоху
Комнинов и Палеологов, то агиографические свидетельства в известной
степени заменяют эти источники для более ранних веков. Мы, напри-
мер, читаем, что александрийский храм св. Мины владел селами,
пастбищами и стадами овец, свиней и верблюдов, которых пасли
храмовые пастухи и которыми ведали церковные экономы.1!,к Храм
при мощах мучч. Кира и Иоанна пользовался виноградниками, с
которых обрабатывавшие их хозяева получали только определенную
часть - dndpoipav.199 О деревнях, принадлежавших церквам в Газе
и Илиополе (галатийском), мы уже говорили. Села и стада трими-
фу нтской епископии на Кипре называет житие преп. Спиридона.199,1
Житие преп. Агапита Сипадского упоминает о земельном участке
Церкви, подаренном ей для огородов.200 Интересные подробности о
финансовых мерах Никифора I ио отношению к «парикам» земель
Церковных и благотворительных учреждений, сообщает Феофан.201
О кт^цата Великой Константинопольской церкви по Стримону гово-
рят письма патриарха Николая Мистика.202 Любопытнейшие подроб-
ности о безуспешной борьбе преп. Никифора еп. Милетского с чи-
новниками царей Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия, за возвра-
щение церкви отнятых ими земель, находим в житии этого святого,
который, потерпев неудачу, удалился в Латрский монастырь.203
Еще многочисленнее агиографические данные относительно зе-
мельных владений византийских монастырей, которые благодаря им
являлись настоящими благоустроенными поместьями с весьма хорошо
налаженной хозяйственной жизнью. Всякое основание монастыря со-
провождалось «земельными дарениями» ему, причем писалась «гра-
мота» на «вечное и полное владение» жертвуемыми землями и ле-
жавшими на них платежами и повинностями.204 Особенно богато
190 А. П. Рудаков
одарялись земельными угодьями монастыри, основанные благочестив
выми царями и царицами,200 причем они обычно наделяли эти монас-
тыри всякого рода иммунитетами, - изъятиями из общегосударствен-
ных налогов.206 Идея финансового иммунитета монастыря и церкви
до такой степени была крепка в сознании духовенства и монаше-
ства, что всякое покушение на него рассматривалось как тяжелый
грех. В Неофитовых житиях кипрских святых есть интересный рассказ
о том, как преп. Аркадий из-за гроба наказал нечестивых «геометров*
и «зоометров», вздумавших ради целей фиска произвести измерение
монастырской земли и подсчет монастырских стад.2063
Раз будучи основаны и снабжены земельными владениями, монас-
тыри впоследствии всеми силами приумножали свои недвижимые бо-
гатства. С одной стороны, благочестивые окрестные землевладельцы
массами жертвовали или отказывали по наследству монастырям зе-
мельные участки;207 с другой, — сами монастыри не упускали случая
округлить свои владения покупкой того или иного поля, луга, вино-
градника или леса.206 В житии преп. Христодула Патмосского описан,
наконец, случай мены монастырем владений, принадлежавших ему на
о. Косе, на о. Патмос, выпрошенный Христодулом у имп. Алексея
Комнина.”04
Неудивительно поэтому, что при значительной численности своего
монашеского населения, доходившей порою до целых тысячей ино-
ков,2,0 монастыри Византии, столь обильно обеспеченные землями,
являлись порою и ли настоящими городками, или системами иоселений-
мстохиев, группировавшихся около центральной обители.211 Во все
времена византийские монастыри обносились с генами, делавшими из
них своего рода крепостцы (каотсХАла), около которых ютилось
окрестное население и в которые оно спасалось во время варварских
набегов.212 Внутри этой ограды находились: церковь, кельи монахов,
больницы, странноириимницы, водопровод и колодези (для пользо-
вания не только монастыря, но и всего окружающего населения),
мельницы, пекарня, мастерские, хлева, сады, виноградники и т. д.213
В житии Афанасия Афонского есть любопытный рассказ, как более
ригористически настроенная братия противилась этому превращению
монастыря в благоустроенное поместье, к которому вели хозяйственные
постройки, предпринятые преподобным, и его заботы о развитии
земледелия и скотоводства, о разведении виноградников и садов.214
Монастыри представляли настоящие коммуны труда и потребления.
В нитрийских обителях Пахомия Великого были монахи-портные,
кузнецы, слесаря, плотники, «камилярии» (ухаживавшие за верблю-
дами), свинопасы, садоводы, хлебопеки, плетельщики, сукновалы,
кожевники и каллиграфы.2П Почти то же разделение труда находим
на другом конце империи, в монастыре преп. Ипатия Руфинианско-
го,216 и, надо думать, оно имело место также и во всех других крупных
обителях.21'
Очерки византийской культуры... Глава V 19 /
Сельскохозяйственная жизнь монастыря-поместья в значительной
степени ложилась, однако, не на самих монахов, а на зависимое населе-
ние тех сел и метохиев, которые принадлежали монастырям, и тех «па-
риков», которые в агиографии и монастырских актах являются как бы
крепостными монастырей.2’8 Выше мы уже имели случай говорить об
этом зависимом населении. Теперь отметим, что к нему следует причис-
лить еще и всех тех добровольных слуг обители из окрестных сельчан,
которые жили около ее стен и исполняли различные работы на монас-
тырь, пользуясь, в свою очередь, его защитой или помощью. Так, рас-
сказ о преп. Евфросине-поваре рисует перед нами одного из просто-
душных dypoiKCDV, который прислуживал на монастырской кухне;219
так, житие преп. Никона Метаноите повествует о некоей крестьянке,
жившей при монастыре и кормившейся печением хлеба.220 Наконец,
следует отметить, что на собственно монастырских нивах, в монастыр-
ских садах и монастырских виноградниках большую роль играли наем-
ные рабочие. С этими piaSwToi или pioSoaapcvoi epychai мы встреча-
емся в житиях преп. Ирины 221 и преп. Лазаря Галесийского,222 а также
в позднем собрании чудес мучч. Космы и Дамиана.22*
Земельные богатства, многочисленное зависимое население и раци-
ональное крупное хозяйство делали из византийского монастыря (или
епископии) большую сельскохозяйственную экономию, где, в противо-
положность деревне и крестьянскому двору, никогда не переводились
солидные запасы хлеба. Это видно как из существования специальной
игр ков но-мо насты рекой должности «управителя житницами» (oipia-
рю^),2*1 так особенно из той помощи, которую оказывали монастыри и
епископии сельскому населению во время голода. Мосх сообщает, что в
житнице одного киликийского монастыря испортилось однажды 5000
модней зерна.22'* В Великую Пятницу этот монастырь ежегодно разда-
вал бедным хлеб, вино и мед, причем, при величине пайка в полмодия,
израсходовалось до 500 модиев зерна.226 О кормлении монастырями ок-
рестного населения во время голода или нашествия неприятеля сообща-
ют жития препп. Феодосия Великого,22' натр. Евтихия/28 Феофана Ис-
поведника, 9 Давида, Симеона и Георгия,230 Лазаря Галесийского.23’
Жития преп. Петра Аргивского 232 и преп. Евфимия Мадитского 233 по-
вествуют о широкой благотворительности этих епископов, помогавших
беднякам хлебом, принадлежавшим их церквам.
В заключение обзора византийского землевладения, поскольку оно
освещается, главным образом, материалом греческой агиографии, сле-
дует упомянуть об аренде царских доменов 234 мелкими съемщиками, с
которыми мы, по-видимому, встречаемся в житии преп. Павла Латрско-
го,2Ь а затем об интересных свидетельствах житийной литературы от-
носительно знаменитого военнослужилого землевладения крестьян и
комсщиков-стратиотов, которое играет такую видную роль в законода-
тельстве македонской династии и о гибели которого в Аттике горюет
Михаил Акоминат.236 В житии преп. Филарета Милостивого есть пре-
А. II. Рудаков
/92
красный бытовой эпизод, повествующий о сборе в Пафлагонии по цар-
скому повелению ополчения (xodSvovpiov) в поход против агарян. Мы
читаем, как страт йотам-крестьянам предписывается явиться на сбор с
парой лошадей и телегами, и как некий бедный воин Мусулий, имев-
ший только одного коня, да и то незадолго перед тем павшего, идет к
славившемуся милосердием святому выпрашивать себе лошадь, чтобы
не быть избитому тысячником при явке безлошадным.237 Аналогичный
рассказ о крестьянине-стратиоте имеется и в житии преп. Евстратия Ав-
гарского. Что же касается более крупных воинов-помещиков, то пре-
красные данные о них находим в житии преп. Евфимия Нового, проис-
ходившего из Галатии, из деревни в окрестностях Анкиры. Его родите-
ли были «эвпатриды», зачисленные в войска (атратйа катаХеубце-
voO, и обязанные наследственной военной повинностью. Когда умер
отец семилетнего Евфимия, то мать не знала, кто будет нести службу,
которой была обязана их земля, и как только подрос ее единственный
сын, она спешила занести его в стратиотские списки (kwSikec;). Таким
образом, Евфимий, не успев выучиться грамоте, служил в числе стра-
тиотов, владея отцовскими конями, и вскоре женился на девушке из се-
* 239
мьи таких же стратиотов-эвпатридов, которую ему подыскала мать.
Все в этом рассказе является необычайно ценной бытовой картиной, все
вполне определенными чертами рисует строй и жизнь одной из воен-
нослужилых деревень Малой Азии, на которых покоилась мощь импер-
ской сухопутной армии, творившей громкую и славную «византийскую
эпопею» X - XI вв. В этом отношении, с житием Евфимия может рав-
няться только житие преп. Луки Столпника, происходившего из бога-
тых вифанских помощи ков-стратиотов, занимавшихся земледелием и
зачисленных в атратютк?! коиато&а. Когда Лука достиг 18-летнего
возраста, его тоже приписали в войско, и он участвовал в несчастной
битве при Ахелое, после чего постригся в иноки. Но даже став священ-
ником, преп. Лука не был вычеркнут из военных списков. Он жил в
имении отца и помогал его имуществом беднякам-стратиотам приобре-
тать необходимую военную экипировку (id npdg x°PnYiav лроГка).
При этом, как вполне зажиточный человек, сам Лука для того, чтобы
отправлять лежавшую на нем воинскую повинность, не нуждался в
oycoviov или PaoiXiKov oirnpeoiov, которые, как говорит агиограф,
обычно получают стратиоты. При этом следует считать хотя и не до-
казанным, но вполне вероятным, что свою повинность священник-воин
нес не лично, но через посредство нанятых охотников.
Анализом агиографических данных относительно военнослужилого
землевладения в Византии мы можем кончить нашу главу, посвящен-
ную аграрному быту империи. Как ни поспешны, и потому пробле-
матичны, могли быть наши обобщения, но в целом впечатление,
оставляемое обозренными источниками, достаточно определенно. Это
впечатление таково, что оно не позволяет укладывать аграрную жизнь
великой, сложенной из самых разнообразных географических и нацио-
Очерки византийской культуры... Глава VI 193
нальных единиц империи в одно Прокрустово ложе юридических
обобщений и говорить о единой аграрной эволюции, следить за которой
будто бы позволяют исключительно юридические памятники. Можно
считать доказанным, что при обращении к источникам бытового ха-
рактера, главнейшим из которых является наша агиография, в Ви-
зантии всех веков вскрывается существование и свободной самоуп-
равляющейся деревни-общины, и помещичьего села, и свободной мел-
кой крестьянской собственности, и полу крепостного держания от
крупного землевладельца или монастыря. Уже один этот результат
можно считать немаловажным приобретением. Он приучает нас точнее,
тоньше и реалистичнее ставить вопросы, связанные с византийской
земельной собственностью и византийским крестьянством; он в корне
подрывает одностороннюю, хотя и льстящую славянофильским сла-
бостям, легенду Цахариэ о решающей роли славянской колонизации
в аграрном быте Византии.
ГЛАВА VI
Социальные классы
Говоря о византийской промышленности и торговле, излагая жизнь
села и поместья, мы уже имели случай касаться таких классов ви-
зантийского общества, как купцы, ремесленники и крестьяне. В на-
стоящей главе нам предстоит дать очерк остальных классов и соци-
альных типов Византии, для характеристики которых агиография
лает яркий и богатый бытовой материал.
Начнем с придворных кругов. Жития препп. Филарета Милостиво-
го, цариц Феодоры и Феофано, Ирины-игуменьи, сообщая ценнейшие
подробности о византийском обряде избрания невест царю из дочерей
малоазийских магнатов, знакомят нас в то же время с грандиозным, ес-
ли так можно выразиться, непотизмом, расцветавшим на этой почве.
Каждая женитьба царя сопровождалась возвышением целого круга
лиц, родственных молодой царице, которые довольно бесцеремонно
становились наверху чиновной лестницы и обогащались за счет казны.
Когда повезли в Константинополь внучку преп. Филарета, то с нею от-
правились тридцать человек родственников, которые после свадьбы по-
лучили не только значительные денежные подарки, но и «великие дома
возле царских палат».1 Отец молодой был сделан спафарием, а сам Фи-
ларет, в силу своей скромности, удовольствовался титулом «ипатикпя»
и в чине его прожил 4 года во дворце.2 Десять других кандидаток в цар-
ские невесты, привезенные в столицу, тоже не остались без подарков и
сделали блестящие партии. Братья имп. Феодоры получили чины стра-
194 А. П. Рудаков
тягов.3 Когда избиралась невеста Михаилу III, и дочь знатного восток-
ного вельможи, преп. Ирина, вместе со своей сестрой посланные роди-
телями в столицу, оказалась забракованной, то все же руки этих канди-
даток добивались многие придворные мегистаны. Правда, Ирина, в по-
рыве оскорбленного самолюбия, удалилась в монастырь, но ее сестра
сделала блестящую партию, выйдя за кесаря Варду, а другие родствен-
ники получили титулы «иллюстриев».4 Так происходил своего рода от-
бор среди провинциальной знати, и многие семьи, подобные семье Фи-
ларета, пользовались им, чтобы поправить и умножить свое разрушен-
ное состояние.
Кроме придворного общества, агиография довольно часто выводит
перед нами и различных представителей столичной чиновной знати во-
обще. Таковы препп. Ксенофонт и Мария; таков бывший константино-
польский эпарх преп. Феодул Столпник; таков отец преп. Иоанна
Кущника; таковы «царский воспитатель» преп. Арсений Великий и
«царская патрикия» преп. Афанасия. Сюда же следует отнести много-
численные портреты сановных богачей столицы, иногда очень живо на-
рисованные авторами житий препп Андрея Юродивого, Василия Но-
вого, чудесами вмч. Артемия или муч. Космы и Дамиана. Все источни-
ки неизменно изображают великое богатство и высокие чины, всеобщее
почитание и пышную обстановку жизни, гордость или благочестие этих
высших представителей и столпов общества. Их палаты выходят на ог-
ромные дворы, обнесенные колоннадами и службами;5 на этих дворах
ютится многочисленная челядь из рабов 6 или ставят свои конуры ни-
щие и юродивые/ сами вельможи ежедневно отправляются во дворец
на конях и в сопровождении свиты/ причем их выхода дожидаются
толпы нищих и клиентов.9 Они владеют в городе целыми кварталами.10
Огромное богатство их считается сотнями литров золота;11 их роскошь
и разврат заставляют их воспитывать особых рабов, удовлетворяющих
изысканным прихотям господина;12 их похороны превращаются в ко-
лоссальные процессии духовенства и плакальщиц;13 их милостыни
церкви и бедным неисчислимы.14 Колоссальные наследства этих кон-
стантинопольских латрикиев вызывают особенное попечение царей,
опасающихся, как бы богатства сирот-дочерей не отошли к церкви и не
вышли из службы государству. Дочь сенатора, родственника царя, пя-
ти летняя сирота преп. Евпраксия обручается императором богатому
патрикпю и потом в возрасте 7-8 лет понуждается к насильственному
браку.15 Преп. Олимпиаду, молодую вдову, начавшую раздавать огром-
ное имущество церкви, имп. Феодосий стремится выдать замуж, а ког-
да это не удается, то отдает ее состояние в опеку.16 Константин V будто
бы издал указ, по которому богатая вдова преп. Афанасия ЭгинскаЯ
принуждена снова выйти замуж за служилого человека.17 Василий Ма-
кедонянин насильно сватает богатую наследницу, преп. Анну Левкат-
скую, знатному агарянскому выходцу.18 Сами родители преп. Сникли-
тикии заинтересованы в подыскании ей знатного мужа, достойного
Очерки византийской культуры... Глава VI /95
сгать преемником их богатства,19 а преп. Евфросиния посылается отцом
в столицу, чтобы составить приличествующую их рангу партию.20 Вооб-
ще, знатные родители стремились как можно раньше озаботиться пар-
тиями своих дочерей, тем более, что Эклога позволяла обручение с се-
ми лет. Преп. Феофан Исповедник был обручен с восьми летнею Мета-
ло; преп. Феодора Солу некая обручена знатному юноше, имея всего
7 лет; о раннем обручении и договоре относительно приданого сообща-
ют и другие агиографические источники.21
Все это рисует нам византийскую аристократию, как замкнутый,
гордый своим богатством, сановитостью и традициями класс, который
во всем старается отделить себя от прочих сословий. Женщины арис-
тократии получают затворническое воспитание в тишине гинекеев,
среди мамок и нянек, многочисленной женской прислуги и наперсниц.22
Они появляются на улице лишь изредка и не иначе, как в сопро-
вождении целой свиты рабынь и служанок;23 самые знатные из них
странствуют в носилках;23*1 но обычно они проводят время в своих
теремах за пряжей, тканьем и чтением Св. Писания.21 Несмотря на
разорение и обеднение своей семьи, внучки Филарета Милостивого
не желают выходить из дома подобно простонародью. Они продол-
жают поддерживать свое достоинство и сидеть в ревнивом затворни-
честве тере.ма-кувуклия, куда к ним принуждены подниматься царские
послы.2л Интереснейшие документы для понимания сословной гор-
дости наследственной аристократии конца IV века представляют
♦orationes funebres» св. Григория Богослова (отцу, брату и сестре),
которые, помимо своей непосредственной цели, преследуют еще задачу
публичного восхваления знатного и почитаемою рода, подобно тем
«eiogia», которые в изобилии сохранены для нас надписями.
Рядом со столичной аристократией, агиографическая литература
выдвигает перед нами и провинциальную знать. Кроме вышеприве-
денных примеров, следует отметить таких представителей малоазий-
ской аристократии, как препп. Иоанн Молчальник, Евдоким, Михаил
Малеин, Феодор Гаврский и Каллист, один из аморийских мучч.
Иоанн Молчальник происходил из Никополя Армянского от знатных
и богатых родителей, выдвинувшихся военной и придворной службой.
Его брат и племянник выдвинулись в качестве первых столичных
сановников при Зиноне, Анастасии и Юстиниане; его шурин правил
армянской епархией; сам Иоанн построил в Никополе великолепный
храм.26 Преп. Евдоким и преп Феодор Гаврский, в качестве местных
магнатов, правили высшие военные должности в своих родных об-
Дастях. Каппадокии и Трапезуйте. Преп. Михаил Малеин происходил
каппадокийского страт и га; дед его по отцу тоже был патр и кием
и стратигом; дед ио матери служил в качестве стратилата Востока;
бабушка приходилась родней будущему имп. Роману I: на сестре
Михаила женился кесарь Варда, а его брат унаследовал от отца и
Деда должность стратига Каппадокии.27 Перед нами — целая генеало-
196 А. И. Рудаков
гическая картина, рисующая то огромное значение, какое приобретал!
в провинции знатные роды, из поколения в поколение выставлявши
местных стратигов и мощно двигавшие процесс феодализации. В этой
отношении интересно сопоставить известие жития преп. Евфросини,
Младшей, что отец святой, происходивший из знатных пелопоннесце^
семь раз был здешним стратигом, или сообщение жития Феофана
Исповедника, что преподобный еще ребенком унаследовал от отца
титул стратига Эгейского моря,29 или, наконец, рассказ жития прещ
Никона Метаноите о спартанском магнате Иоанне Малакине, обви«
ценном перед Василием II в попытке измены и отложения.30
Рассказ мученичества 42 аморийцев знакомит нас с типичным
прохождением столичной карьеры знатным малоазийским юношей
Каллистом. Он прибывает в Константинополь с целью закончить
образование, после чего зачисляется в придворную гвардию и скоро,
благодаря «силе, красоте и родственным связям», делается комитом
гхол.31 Аналогична с этим карьера преп. Александра Акимита, сына
малоазийского вельможи, который, по окончании образования в сто-
лице, зачисляется здесь в «militum praetorianorum classem».32 Диалог
Ти.чарион сообщает, что солунский дука был сыном фригийского
страгига, который женился (очевидно, в столице) на дочери ипата,
родственника царя, и таким образом создал себе протекцию.33 Синак-
сарный рассказ о преп. Флоре повествует, что он. получив в юности
блестящее эллинское и богословское образование, сначала служил в
кач