Уход в Лес - Эрнст Ю.

Автор: Эрнст Ю.
Теги: философские системы и концепции социология общественные науки в целом философская литература эссе
ISBN: 978-5-91103-524-2
Год: 2020
Похожие
Концепт «революция» в современном политическом дискурсе
Совесть нацистов
Империализм. События, факты, документы. Литература человеко-ненавистничества. Сборник статей.
Третий рейх. Зарождение империи. 1920-1933
Текст
                    Эрнст
Юнгер
УХОД
В
ЛЕС

Ernst Jünger
Der Waldgang
Klett-Cotta

Эрнст Юнгер
Уход в Лес
Ад Маргинем Пресс

УДК 141.7:316
ББК 60.027.6
Ю50
Перевод — Андрей Климентов
Редактура — Александр Михайловский
Дизайн — Анна Сухова
Юнгер, Эрнст.
Ю50 Уход в Лес / Эрнст Юнгер. — М. : Ад Маргинем
Пресс, 2020. — 1 4 4 с. — ISBN 978-5 -91103-524-2.
Эссе «Уход в Лес» Эрнста Юнгера (1895-1998) — мани-
фест, посвященный попытке уберечь свободу от поли-
тического давления. Юнгер исследует саму возможность
сопротивления: как независимый мыслитель может про-
тивостоять силе вездесущего государства. Независимо
от того, насколько обширными становятся технологии
наблюдения, лес защищает мятежника, который, в свою
очередь, способен нанести тирании ответный удар.
© 1951, 1980 Klett-Cotta — J. G. Cotta’sche Buchhandlung
Nachfolger GmbH, Stuttgart
© ООО «Ад Маргинем Пресс», 2020

«Здесь и сейчас»

6
1
«Уход в Лес» — отнюдь не идиллия скрывается за этим
названием. Напротив, читатель должен быть готов к рис-
кованной прогулке не только по проторенным тропам, но
и, быть может, уводящей за пределы исследованного.
Речь пойдет о главном вопросе нашего времени,
вопросе того рода, что всегда несет в себе угрозу. Мы
задаемся многими вопросами, так же как наши отцы
и деды до нас. Между тем, безусловно, значительно
изменился смысл того, что называют самим вопросом.
Достаточно ли мы осознаём это?
Едва ли прошли времена, когда подобные вопросы
воспринимались как великие загадки, или Мировые за-
гадки, с оптимизмом, предполагающим уверенность в их
разгадке. Некоторые проблемы вообще воспринимались
скорее как практические задачи, вроде женского во-
проса или социального вопроса. Эти проблемы также
считались поддающимися решению, правда, не столь-
ко путем изысканий, сколько в ходе развития общества
и установления в нем новых порядков.
Нынче социальный вопрос на просторах нашей пла-
неты уже решен. Бесклассовое общество настолько
расширило его, что он стал скорее частью внешней

7
политики. Разумеется, это не значит, что тем самым во-
просы упраздняются, как казалось в первом порыве эн-
тузиазма, скорее, их сменяют другие вопросы, еще более
острые. Одним из них мы здесь и займемся.
2
Читатель на собственном опыте может понять, что из-
менилась сама сущность вопроса. Мы живем во времена,
когда нас со своими вопросами обступают разные силы.
И движет этими силами отнюдь не чистая жажда знания.
Спрашивая нас, они не ожидают, что мы внесем лепту
в познание объективной истины или поспособствуем
решению каких-то проблем. Им нужно не наше решение,
им нужен сам наш ответ.
Это существенное различие. Оно сближает спраши-
вание и допрашивание. Можно проследить это по раз-
витию опроса от избирательного бюллетеня к анкете.
Избирательный бюллетень предназначен для определе-
ния простых числовых соотношений и для их подсчета. Он
должен выяснить волю избирателя, и весь избирательный

8
процесс направлен на то, чтобы это волеизъявление
было непосредственным, без посторонних влияний на
результат. Поэтому выборам сопутствует чувство бе-
зопасности и даже чувство причастности к власти, что,
собственно, и отличает свободное волеизъявление
в рамках правового поля.
Наш современник, проходящий навязанное ему ан-
кетирование, весьма далек от подобной безопасности.
Даваемые им ответы чреваты последствиями, часто
его судьба зависит от них. Мы видим, как человек ока-
зывается в том положении, когда он вынужден запол-
нять документы, рассчитанные погубить его. И часто
совсем незначительные вещи сегодня могут привести
к гибели.
Становится очевидным, что в этой перемене способа
задавать вопросы намечается совсем иной порядок, не-
жели тот, который мы наблюдали в начале нашего столе-
тия. Нет больше былой безопасности, и наше мышление
должно быть готовым к этому. Вопросы подбираются
к нам все ближе, они становятся все настойчивей, и все
важнее становится способ, которым мы отвечаем. При
этом нужно помнить, что молчание — это тоже ответ. Нас
спросят, почему мы промолчали тогда-то и там-то, и нам
придется расплачиваться за это. Таковы патовые ситуа-
ции нашего времени, которых никто не избежит.
Примечательно, что в этом случае все будет являться
ответом и тем самым поводом к ответственности. Так,
сегодня еще недостаточно осознают, в какой степени,
например, тот же избирательный бюллетень превратился
в анкету. Но человеку, если ему, конечно, не посчастли-
вилось жить в заповеднике, это вполне ясно в той сте-
пени, в какой он действует. Мы всегда оглядываемся на
опасность скорее в наших делах и поступках, чем в наших
теориях. Но только вместе с осознанием обретем мы
новую безопасность.

9
Итак, избиратель, о котором мы говорим, подходит
к урне с совсем иными чувствами, нежели его отец или
дед. Он скорее предпочел бы оказаться от нее подальше,
правда, тем самым он тоже выразил бы свое недвусмыс-
ленное отношение. Но и участие представляется не менее
опасным, ведь нужно помнить о дактилоскопии и хитроум-
ных приемах статистического учета. Так зачем же в таком
случае нужны выборы, если выбора больше нет?
Ответ таков: нашему избирателю предоставляется
возможность своим бюллетенем поучаствовать в акте
аккламации. Не каждый признаётся достойным этой
привилегии — так в избирательных списках, разумеется,
отсутствуют имена бесчисленных неизвестных, из числа
которых набирают армии новых рабов. Поэтому избира-
телю обычно известно, чего от него ждут.
В этом смысле все ясно. По мере развития диктатур
свободные выборы заменяются плебисцитом. Область
применения плебисцита все расширяется, распространя-
ясь на области, ранее принадлежавшие выборам. И вско-
ре выборы становятся лишь одной из форм плебисцита.
Плебисцит может носить публичный характер, когда
руководители, то есть символы государства, выставляют
себя напоказ. Вид огромных, страстно возбужденных
масс — важнейший признак того, что мы вступили в новую
эру. в этой области господствует если не единодушие,
то наверняка единогласие, так как если и раздается вдруг
несогласный голос, тут же поднимаются вихри, уничтожа-
ющие того, кому он принадлежит. Поэтому одиночка, ре-
шивший обратить на себя внимание подобным способом,
с тем же успехом может осмелиться и на политическое
убийство: результат для него будет одинаковым.
Впрочем, там, где плебисцит облачается в форму сво-
бодных выборов, большое значение придают их тайному
характеру. Диктатура тем самым стремится доказать, что
она опирается не только на подавляющее большинство,

10
но и что ее одобрение есть выражение свободного во-
леизъявления отдельных людей. Искусство управления
заключается не только в том, чтобы ставить правильные
вопросы, но и в правильной режиссуре вопрошания, пра-
во на которую монополизировано. Режиссеры должны
представлять весь этот процесс в форме оглушитель-
ного хора, возбуждающего ужас и восхищение.
Пока что все выглядит вполне очевидным, хотя для
человека старшего поколения, быть может, и в новин-
ку. Избиратель поставлен перед вопросом, ответить на
который по веским причинам рекомендуется так, чтобы
угодить спрашивающему. Однако подлинная трудность
состоит в том, что при этом должна сохраняться иллюзия
свободы. к тому же опрос, как и любой моральный про-
цесс в данной области, должен формировать статистику.
Деталями этой статистики мы и займемся подробнее. Это
приведет нас к нашей теме.
3

11
С технической точки зрения организовать выборы,
при которых сто процентов голосов отдаются тому, кому
нужно, едва ли представляется трудным. Этой цифры
уже достигали, ее даже превосходили, так что в опреде-
ленных районах число голосов превышало число изби-
рателей. Это указывает на ошибки в режиссуре, так как
не каждое народонаселение захочет выполнять такой
сценарий. Там, где работали более ловкие пропаганди-
сты, дела обстояли, например, следующим образом.
Сто процентов — это идеальная цифра, которая, как
и всякий идеал, недостижима. Можно лишь приблизиться
к ней — подобно тому, как в спорте к некоторым, также
недостижимым рекордам можно приблизиться лишь на
доли секунд или метров. Степень приближения к идеалу
определяется множеством запутанных соображений.
Там, где диктатура глубоко укоренилась, девяноста
процентов согласных было бы уже слишком мало. Один
из десяти является тайным врагом? — подобной мысли
не должно возникать у масс! Если же недействительных
и поданных против голосов окажется около двух про-
центов, это будет не только приемлемым, но и вполне
благоприятным результатом. Мы не хотим рассматри-
вать эти два процента как пустую породу и списывать их
со счета. Они достойны более пристального изучения.
Сегодня именно в остатках находят самое неожиданное.
Организаторам от этих двух процентов двойная польза:
во-первых, они показывают остальным девяноста восьми
процентам проголосовавших тенденцию и в то же время
доказывают им, что каждый из них в принципе мог прого-
лосовать так же, как и эти два процента. Благодаря этому
их «да» растет в цене, становится подлинным и полно-
ценным. Диктатурам, в свою очередь, важно показать,
что свобода говорить «нет» у них не исчезла. В этом
заключается один из величайших комплиментов, который
можно сделать свободе.

12
Вторая польза от этих двух голосов в том, что они
поддерживают то непрерывное развитие, на которое
диктатуры вынуждены ссылаться. По этой же причине
они до сих пор по привычке притворяются «партиями»,
хотя это уже и бессмысленно. Идеала можно было бы
достичь при ста процентах. Но это повлекло бы за со-
бой опасности, связанные с любым осуществлением
идеала. Можно почить на лаврах гражданской войны.
При виде каждого великого братания нужно спрашивать
себя: а кто теперь враг? Подобное единение всегда
есть в то же время исключение — исключение третьей
стороны, ненавистной, но тем не менее необходимой.
Пропаганда всегда ссылается на положение, при ко-
тором враг государства, враг народа, классовый враг
наголову разбит и стал посмешищем, но все-таки не
исчез. Диктатуры не могут существовать на одном со-
гласии, если ненависть, а вместе с нею и страх не слу-
жат противовесом. Террор стал бы бессмысленным
при ста процентах хороших голосов; остались бы
только благонадежные. В этом другая польза от наших
двух процентов. Они подтверждают, что хорошие хоть
и в подавляющем большинстве, но все же не в полной
безопасности. Наоборот, необходимо сделать вывод,
что при таком убежденном единстве лишь самые ожес-
точенные могут оставаться непричастными. Речь идет
о саботажниках с избирательным бюллетенем — и кто
может поручиться, что они не перейдут к другим фор-
мам саботажа, если представится случай?
Это и есть тот пункт, в котором избирательный бюл-
летень совпадает с анкетой. При этом можно не брать
на себя личную ответственность за поданный ответ, все
равно можно быть уверенным в том, что числовое со-
отношение сохранится. Можно быть уверенным в том,
что те же два процента по законам двойной бухгалтерии
проявятся и в других списках, помимо избирательной

13
статистики, — например, в списках имен заключенных
тюрем и трудовых лагерей или там, где только Бог счи-
тает жертвы.
В этом состоит другая функция, которую ничтожное
меньшинство исполняет для подавляющего большин-
ства, — первая, как мы видели, состояла в том, что это
меньшинство придавало ценность и подлинность осталь-
ным девяноста восьми процентам. Не менее важно и то,
что никто не хочет быть причисленным к этим двум про-
центам, на что наложено грозное табу. Напротив, каждо-
му важно показать всем, что он отдал хороший голос.
А если он принадлежит к тем двум процентам, то он будет
скрывать это даже от ближайших друзей.
Дополнительное преимущество данного табу в том,
что оно направлено также и против категории людей,
игнорирующих выборы. Отказ от участия относится
к жестам того рода, что тревожат Левиафана, впро-
чем, непосвященные слишком переоценивают эту
возможность. Все это быстро пресекается в случае
опасности. И тогда можно рассчитывать на почти по-
головное участие в выборах, и при этом не сильно
возрастет и число проголосовавших вопреки ожида-
ниям спрашивающих.
В подобном случае избирателю будет важно, чтобы
его видели в момент голосования. Если он хочет дей-
ствовать наверняка, то он даже покажет бюллетень сво-
им знакомым, прежде чем опустить его в урну. Лучше
всего действовать сообща, и тогда можно будет предъ-
явить свидетельства, что крестик стоял в нужном ме-
сте. Существует также множество других поучительных
вариантов, которых добропорядочный европеец, если
ему не довелось познакомиться с подобными ситуаци-
ями, даже не может себе представить. Далеко не ред-
кость — фигура обывателя, опускающего свой бюллетень
со словами:

14
—
Его можно было бы отдавать и открыто.
На что чиновник избирательной комиссии отвечает
с благосклонной улыбкой Сивиллы:
—
Да, конечно, но так не положено.
Посещение подобных мест способно заострить взгляд
изучающего вопросы власти. Здесь можно приблизиться
к одному из ее нервных узлов. Впрочем, мы зайдем слиш-
ком далеко, если увлечемся подробностями подобных
учреждений. Вполне достаточно рассмотреть своеобраз-
ную фигуру человека, пришедшего на избирательный
участок с твердым намерением проголосовать против.
4
Само намерение этого человека, скорее всего, не так
уж исключительно; его могут разделять многие, которых
наверняка гораздо больше упомянутых двух процентов
избирателей. Режиссеры же данного процесса, наоборот,
стремятся убедить его, что он очень одинок. и это еще
не всё — большинство к тому же должно производить

15
на него впечатление не только своим числом, но и зна-
ками своего морального превосходства.
Можно предположить, что этот избиратель, благодаря
своему здравому уму, сопротивлялся долгой недвус-
мысленной пропаганде, которая все изощреннее уси-
ливалась до самого дня выборов. Это было не так-то
просто; прибавьте к этому, что волеизъявление, которого
от него требуют, облачается в самые достойные формы;
его просят участвовать в выборе свободы или голосо-
вании за мир. Кто же не любит мир и свободу? Должно
быть, только нелюди. Уже одно это придает ответу «нет»
преступный характер. Плохой избиратель подобен пре-
ступнику, крадущемуся к месту преступления.
Насколько же бодрее чувствует себя в этот день хоро-
ший избиратель. Уже за завтраком он получил по радио
последний стимул, последнее напутствие. Вот он выхо-
дит на улицу, на которой царит праздничное настрое-
ние. На каждом доме из каждого окна свисают знамена.
Во дворе избирательного участка его приветствует ор-
кестр, играющий марши. Музыканты одеты в мундиры,
да и на самом избирательном участке хватает людей
в униформе. Хорошему избирателю при таком воодушев-
лении вряд ли придет в голову в кабинке для голосования
проголосовать против.
Те же самые обстоятельства насторожат плохого
избирателя. Он оказывается со своим карандашом пе-
ред комиссией в униформе, присутствие которой его
смущает. Голосование проходит за столом, скрытым за
какой-то зеленой занавеской. Организация продумана
досконально. Непохоже, что можно подсмотреть, куда
ставит крестик избиратель. Однако совсем ли это исклю-
чено? Вчера еще он слышал, как кто-то шептался, будто
бюллетени можно нумеровать на печатной машинке без
ленты. При этом он должен быть уверен в том, что никто
не подсматривает ему через плечо. Со стены огромный

16
портрет главы государства все в той же униформе с не-
подвижной улыбкой взирает на него.
Сам бюллетень, на который он смотрит, также облада-
ет силой внушения. Он есть результат искусного расчета.
Под словами «Свободный выбор» виден большой круг,
на который к тому же указывает стрелка: «Место для тво-
его „Да“». Рядом с ним едва заметный маленький кружок,
предназначенный для «Нет».
Наступает великий момент: избиратель ставит свой
крестик. В душе мы с ним заодно; он действительно
проголосовал против. На самом же деле данный акт
есть точка пересечения фикций, которые мы намере-
ны разоблачить: выборы, избиратели, предвыборная
агитация — это всего лишь этикетки совсем иных вещей
и процессов. Это картинки с загадками. На пике власти
диктаторы живут во многом за счет того, что их иеро-
глифы пока никто не расшифровал. Но однажды они
встречают своего Шампольона. И пускай он не вернет
нам былую свободу, но, по крайней мере, научит нас
правильно отвечать.
Похоже, что наш избиратель оказался в ловушке. Это
делает его поступок не менее достойным удивления.
Говоря «нет», он как бы остается на оставленном всеми
посту, то есть продолжает бороться за безнадежное
дело, но тем не менее такой поступок будет иметь по-
следствия. Там, где старый мир еще покоится в лучах
закатного солнца, на прекрасных склонах, на остро-
вах, словом, в более мягком климате, этого поступка
не заметят. Там произведут впечатление остальные
девяносто восемь из ста. И поскольку культ большин-
ства справляют всё более и более бездумно, эти два
процента обойдут вниманием. Они лишь делают боль-
шинство нагляднее и грандиознее, поскольку при ста
из ста просто не было бы никакого большинства.

17
В странах, где еще помнят настоящие выборы, этот
успех вызовет сначала удивление и любопытство, а затем
и зависть. Если этот успех влияет на внешнеполитические
интересы, то эти чувства могут резко смениться ненави-
стью и презрением. Они не станут, как Бог в Содоме, ис-
кать двух праведников. Будут раздаваться голоса, что все
они там предались злу и достойны заслуженной гибели.
5
Теперь нам хотелось бы оставить эти девяносто во-
семь процентов и обратиться к оставшимся двум, подоб-
ным золотым песчинкам, которые мы просеяли. Для этого
мы проникнем за закрытые двери туда, где подсчитывают
голоса. Мы окажемся в одном из самых заповедных мест
плебисцитарной демократии, о которой существует лишь
одно официальное мнение и бесчисленное множество
слухов.
Мы тоже увидим комиссию в униформе, хотя обста-
новка здесь более фамильярная, царит атмосфера
комфорта и доверия. Комиссия эта сформирована из

18
представителей правящей и единственной партии, а так-
же из пропагандистов и полицейских. Их настроение
подобно настроению хозяина фирмы, подсчитывающего
свою кассу, хотя и не без напряженности, так как все
присутствующие отвечают, так или иначе, за результат.
Оглашаются голоса «за» и голоса «против» — первые
доброжелательно, вторые со злобным спокойствием.
Также встречаются недействительные голоса и незапол-
ненные бюллетени. Особенно портит настроение, если
попадется вдруг эпиграмма какого-нибудь остряка, хотя
они, разумеется, встречаются все реже. Как и любого
спутника свободы, юмора не хватает в пределах тира-
нии, но все же шутка становится острее, если ради нее
рискуют головой.
Можно предположить, что мы оказались в той обла-
сти, где пропаганда дальше всего продвинулась в своем
устрашающем действии. В таком случае среди населения
распространится слух, что множество голосов «против»
были превращены в голоса «за». Но, скорее всего, это-
го не потребуется. Может быть, происходит наоборот,
и спрашивающий должен еще придумать больше голосов
«против», чтобы получить результат, на который он рас-
считывал. Неизменным остается то, что именно спраши-
вающий устанавливает избирателям закон, а не они ему.
В этом проявляет себя политическое свержение масс
с престола, подготовленное еще XIX веком.
При таких обстоятельствах многое значит, даже если
только один голос «против» из ста обнаружится в урне. От
его носителя можно ожидать, что он готов принести жертву
за свое мнение, за свои представления о праве и свободе.
6

19
Именно от этого голоса, а вернее, от его носителя мо-
жет зависеть то, что грозящее нам скатывание до уровня
насекомых не состоится. Даже самые убедительные рас-
четы не сходятся, если не учитывают пусть даже сотую
долю процента.
Мы встречаемся здесь с подлинным сопротивлением,
которое, разумеется, не сознает еще ни собственной
силы, ни способа ее применения. Когда наш избиратель
ставил крестик в опасном месте, он делал именно то,
чего ожидал от него его могущественный противник.
Это поступок несомненно храброго человека, но при
этом всего лишь одного из бесчисленного множества
людей, невежественных в вопросах новой власти. Речь
идет о том, кому нужно помочь.
Если на избирательном участке его охватило чувство,
будто он угодил в западню, значит, он правильно осозна-
вал положение, в котором оказался. Он был там, где ничто
из происходящего больше не соответствовало своему
названию. Прежде всего, как мы видели, он заполнял
не избирательный бюллетень, а анкету и поэтому нахо-
дился не в свободном положении, а в положении очной
ставки с властями. Он давал, подвергая себя опасности,
необходимые разъяснения своему противнику, которого
сто из ста голосов встревожили бы больше.
Как же должен вести себя этот человек, утративший
последние остававшиеся у него возможности выразить

20
свое мнение? Этим вопросом мы касаемся новой науки,
а именно учения о свободе человека перед лицом из-
менившейся власти. Этот вопрос простирается за рамки
данного единичного случая. Тем не менее нам хотелось
бы еще немного задержаться на нем.
Избиратель оказывается в безвыходном положении,
когда к свободному волеизъявлению его приглашает
власть, которая, со своей стороны, не намерена придер-
живаться правил игры. Это та власть, которая требует
с него присяги, в то время как сама она живет нарушени-
ем присяг. Он тем самым предоставляет надежный залог
банку-мошеннику. Поэтому никто не может его упрекнуть
в том, что он соглашается на опрос и при этом скрывает
свое «нет». Он имеет на это право не только ради само-
сохранения, но также и потому, что может этим поступком
продемонстрировать власть имущим свое презрение,
что не менее значимо, чем простое «нет».
Это не значит, что «нет» этого человека не должно
проявиться во внешнем мире. Наоборот — оно лишь
не должно проявляться в том месте, которое выбирают
для этого власть имущие. Есть другие места, где оно
было бы им гораздо неприятнее, например — чистый
край предвыборного плаката, публичный телефонный
справочник или перила моста, по которому ежедневно
проходят тысячи людей. Здесь короткое предложение
вроде «Я сказал “нет”» оказалось бы на лучшем месте.
Но молодому человеку, которому дают подобный
совет, нужно рассказать также о том, чему учит только
опыт, например, следующее: «На прошлой неделе на
местном тракторном заводе обнаружили слово “Голод”,
написанное на стене. Построили весь коллектив и за-
ставили вывернуть карманы. у одного нашли карандаш,
на кончике которого были следы извести».
С другой стороны, диктатуры собственным своим дав-
лением обнаруживают ряд своих слабых мест, тем самым

21
облегчая нападение и экономя время нападающих. Так,
возвращаясь к нашему примеру, не нужно даже писать
целую фразу. Одного слова «нет» было бы достаточно;
каждый, чей взгляд падал бы на это слово, знал бы на-
верняка, что оно означает. Это знак того, что порабоще-
ние удалось не полностью. Ведь именно на одноцветном
фоне символы заметнее всего. На серой поверхности
заметно самое маленькое пятнышко.
Знаками могут служить также цвета, фигуры или пред-
меты. Там, где они принимают характер букв, письмо
возвращается к иероглифическому шрифту. Тем самым
знаки получают непосредственное существование, вме-
сте с иероглифичностью и наглядностью они перестают
быть толкованием, но сами становятся предметом истол-
кования. Так можно продолжить сокращение, и вместо
слова «нет» писать одну лишь букву, например — W .
Это, к примеру, может означать: Wir (Мы), Wachsam
(Недремлющие), Waffen (Вооруженные), Wölfe (Волки),
Widerstand (Сопротивление). Это также может означать:
Waldgänger (Ушедший в Лес).
Это стало бы первым шагом за пределы учитываемого
статистикой и контролируемого мира. Но сразу же воз-
никает вопрос о том, достаточно ли силен одиночка для
столь рискованного предприятия?
7

22
Здесь необходимо учесть два возражения. Можно
спросить, есть ли смысл в подобном, запечатленном
лишь на бюллетене протесте? с точки зрения высокой
нравственности сомнений быть не может. Человек дол-
жен высказывать свое мнение, перед каким бы фору-
мом это ни происходило. Он также должен принимать
во внимание возможность гибели как расплату за выс-
казанное мнение.
Это кажется непререкаемым, хотя на практике по-
добное требование означало бы истребление элиты,
и особенно в том случае, когда оно предъявляется со
злым умыслом. Нет, подобный голос не может означать
поражение, пусть он даже раздается с проигранных
позиций. Именно это и придает ему особое значение.
Он не поколеблет противника, но все же изменит того,
кто решился на это. До сих пор он был лишь одним
из многих обладающих политическими убеждения-
ми — перед лицом новых форм насилия он становится
борцом, приносящим конкретную жертву, может быть,
даже мучеником. Это превращение не зависит от со-
держания его убеждений — старые системы, старые
партии тоже претерпевают трансформацию, когда
сталкиваются с реальностью. Старую политическую
свободу не вернешь. Демократ, в одиночку проголо-
совавший за демократию против девяноста девяти
процентов голосов, тем самым преодолевает не только
свою политическую систему, но и саму свою индиви-
дуальность. Значение подобного поступка выходит за
рамки мимолетного события, так как вскоре может уже
не остаться ни демократии, ни индивида в прежнем
смысле этих слов.
По этой же причине многочисленные попытки рим-
ских цезарей вернуться к республике потерпели неудачу.
Республиканцы либо погибали в гражданской войне,
либо выходили из нее изменившимися.

23
8
Второе возражение опровергнуть несколько труд-
нее — у части читателей оно уже возникло: почему одно
только «нет» должно иметь значение? Ведь можно допу-
стить, что среди девяноста девяти других голосов есть
те, что были поданы из самых искренних убеждений и по
самым веским причинам?
И в самом деле, этого невозможно отрицать. Мы
подошли к вопросу, в котором никакой компромисс
не представляется возможным. Подобное возражение
обоснованно, даже если был подан лишь один искренний
голос «за».
Представим себе один идеальный голос «за» и один
идеальный голос «против». В их носителях являет себя
раздор, который таит в себе время, когда «за» и «против»
взрастают даже в груди отдельного человека. «За» озна-
чает необходимость, «против» — свободу. Исторический
процесс развивается так, что обе силы, как необходи-
мость, так и свобода, влияют на него. История дегради-
рует, когда одна из этих сил отсутствует.
То, какая из сил виднее, зависит не столько от ситуа-
ции, сколько от наблюдателя. При этом противостоящая
ему сила всегда будет заметнее. Свобода ограничена

24
необходимостью, но все же именно необходимость при-
дает свободе ее стиль. Этот стиль и есть та отличитель-
ная черта, в которой люди и народы либо соответствуют
своему времени, либо погибают.
Под Уходом в Лес мы понимаем свободу одиночки
в этом мире. Этим термином мы также выражаем труд-
ность и даже заслугу, состоящую в том, чтобы быть
одиночкой в этом мире. То, что положение одиночки
изменилось и неизбежно еще изменится, не подлежит
сомнению, но вместе с тем изменилась также и сво-
бода, хоть и не в своей сути, но, несомненно, в своей
форме. Мы живем в эпоху Рабочего; истинность этого
утверждения со временем становится все очевиднее.
Уход в Лес создает внутри данного порядка движение,
которое отличает его от зоологических образований. Это
не либеральный и не романтический акт, но простран-
ство действия маленьких элит, тех, кто кроме требований
времени сознает еще нечто большее.
9

25
Подающий свой одинокий голос — это еще не Ушедший
в Лес. С исторической точки зрения он скорее опоздав-
ший. Это заметно даже по тому, против чего он выступает.
Только если он окинет взглядом всю партию целиком, он
сможет сделать свой собственный, быть может, неожи-
данный ход.
Для этого он прежде всего должен выйти за рамки
устаревших представлений о большинстве, которые
по-прежнему влиятельны, хотя они уже давно были ра-
зоблачены Бёрком и Риваролем. в рамках этих пред-
ставлений меньшинство в один процент не будет иметь
совершенно никакого значения. Мы видели, что оно
служит скорее для того, чтобы еще больше утвердить
подавляющее большинство.
Представления изменяются, как только от статистиче-
ских соображений отказываются в пользу соображений
ценности. В этом случае этот одинокий голос настоль-
ко сильно отличается от всех остальных, что именно он
и придает им направление. Мы можем быть уверены
в том, что человек, подающий этот голос, не только спо-
собен сформировать собственное мнение, но и к тому
же способен следовать ему. Поэтому мы также можем
признать в нем человека мужественного. Если во времена
господства непосредственного насилия, затянувшегося,
быть может, надолго, находятся одиночки, хранящие зна-
ние о правом и справедливом, даже оказавшись в числе
жертв, то искать нам необходимо именно здесь. Даже
там, где они молчат, вокруг них, как над скрытыми под
водой рифами, всегда будет волнение. Они доказывают,
что превосходство в силе даже там, где оно изменяет
историю, не способно создать право.
Если смотреть на вещи с этой точки зрения, сила оди-
ночки, окруженного неразличимыми массами, не кажется
уже столь ничтожной. Нужно также учитывать, что оди-
ночку почти всегда окружают близкие люди, на которых

26
он влияет и которые разделяют его судьбу, в случае если
он погибает. К тому же эти близкие не то же самое, что
члены бюргерской семьи или приятели прошлых времен.
Речь идет о более крепких связях.
Тем самым получается сопротивление не только од-
ного из ста избирателей, но и одного из сотни всего
населения. В подобном подсчете есть слабое место, по-
скольку в него включаются также и дети, хотя на граждан-
ской войне человек рано становится совершеннолетним
и ответственным. С другой стороны, в странах с более
древней историей права эту цифру следует повысить.
Впрочем, речь идет уже не о числовых соотношениях,
но о сгущении бытия, что подводит нас к совершенно
иному порядку. В рамках этого порядка нет уже разницы,
противоречит ли мнение одиночки мнению сотен или
тысяч других людей. К тому же его познания, его воля,
его способности могут быть равноценны подобным ка-
чествам десяти, двадцати, даже тысячи других людей. Как
только он решится выйти за пределы статистического,
ему вместе с рискованностью станет очевидна и безрас-
судность этой общепринятой практики, лежащей далеко
от чистых истоков.
Достаточно, если мы предположим в городе с десятью
тысячами жителей существование сотни человек, ре-
шивших добиться свержения власти. Тогда в миллионном
городе окажутся десятки тысяч Ушедших в Лес, если мы
воспользуемся этим термином, не вдаваясь пока в его
значение. Это огромная сила. Ее достаточно даже для
свержения могущественных тиранов. Диктатуры не толь-
ко несут угрозу другим, но и сами находятся под угро-
зой, поскольку их насильственное развертывание в свою
очередь возбуждает глубокую антипатию. В подобном
положении боеготовность ничтожных меньшинств спо-
собна внушать опасения, особенно если они смогли
разработать собственную тактику.

27
Именно этим и объясняется колоссальное разраста-
ние полиции. Численное увеличение полиции до уровня
армии на первый взгляд кажется странным в державах,
где одобрение стало столь подавляющим. Это должно
служить знаком того, что потенциал меньшинства растет
в том же соотношении. Так оно и есть на самом деле.
От человека, который при так называемом голосовании
за мир проголосовал против, в любом случае следует
ожидать сопротивления, особенно когда правитель ока-
зывается в трудном положении. И наоборот, нельзя с той
же уверенностью рассчитывать на одобрение остальных
девяноста девяти процентов в ситуации, когда поло-
жение дел станет неустойчивым. Меньшинство в такой
ситуации подобно лекарству с сильным и непредсказу-
емым действием, инъецированному в государство.
Чтобы подобные отправные точки выявлять, отсле-
живать и контролировать, необходима полиция огром-
ных размеров. Недоверие растет вместе с согласием.
Чем больше доля хороших голосов приближается к ста
процентам, тем больше будет число подозреваемых, по-
скольку предполагается, что сторонники сопротивления
согласно очевидному статистическому правилу перехо-
дят в то ненаблюдаемое состояние, которое мы назвали
Уходом в Лес. Отныне под наблюдением должен быть
каждый. Слежка протягивает свои щупальца в каждый
квартал, в каждый дом. Она стремится проникнуть даже
в семьи и достигает своего крайнего триумфа в самооб-
винениях на крупных показательных процессах: здесь мы
наблюдаем, как индивид выступает в роли собственного
полицейского и содействует собственному уничтожению.
Он больше не цельный индивид, как в либеральном мире,
но разделен государством на две половины, виновную
и ту, что сама себя обвиняет.
Как удивительно видеть эти высокооснащенные, гор-
дящиеся обладанием всеми средствами принуждения

28
государства и в то же время сознавать, насколько они
уязвимы. Забота, которую они вынуждены уделять поли-
ции, уменьшает их внешнюю силу. Полиция ограничивает
бюджет армии, и не только бюджет. Если бы большие
массы были столь прозрачны, столь однородны в своих
мельчайших частицах, как это утверждает пропаганда,
тогда полицейских было бы нужно не больше, чем пас-
туху собак для своего стада. Но это не работает, ког-
да в сером стаде скрываются волки: по своей приро-
де знающие, что такое свобода. И волки эти не только
сильны сами по себе, но также опасны и тем, что могут
заразить своими качествами массу, и тогда забрезжит
грозный рассвет, и стадо превратится в стаю. Это ночной
кошмар власть имущих.
10
К характерным чертам нашего времени относится
сочетание значительности сцен с незначительностью
исполнителей. Это всего заметнее по нашим великим

29
мужам; складывается впечатление, что речь идет о ти-
пажах, которых в любом количестве можно встретить
в женевских или венских кофейнях, в провинциальных
офицерских столовых или в каких-нибудь сомнитель-
ных караван-сараях. Там, где помимо голой силы воли
встречается еще сила духа, можно заключить, что перед
нами человек старой закалки, как, например, Клемансо.
Самое неприятное в данном спектакле — это соче-
тание человеческого ничтожества с чудовищной функ-
циональной властью. Это мужи, перед которыми трепе-
щут миллионы, от решений которых зависят миллионы.
И все же нужно признать, что дух времени отобрал их
абсолютно безупречно, если рассматривать его в од-
ной из возможных перспектив — как прораба по сносу
ветхих зданий. Все эти экспроприации, девальвации, уни-
фикации, ликвидации, рационализации, социализации,
электрификации, земельные консолидации, дистрибуции
и пульверизации не предполагают ни индивидуального
склада, ни характера, поскольку и то и другое вредит
автоматизму. Поэтому там, где в цеховой иерархии тре-
буется еще власть, предусматривающая дополнительную
оплату, неизбежно возвышаются ничтожества, обладаю-
щие сильной волей. Мы вернемся к этой теме, вернее,
к ее моральной стороне в другом месте.
Однако в той мере, в какой спектакль теряет в своем
психологизме, он становится тем значительнее типоло-
гически. Человек оказывается включенным в отношения,
которые он не способен охватить своим сознанием це-
ликом и сразу, не говоря уже об их гештальте — взгляд,
позволяющий понимать спектакль, приобретается только
со временем. Только тогда господство и станет возмож-
ным. Сначала процесс должен быть понят, и лишь затем
можно будет влиять на него.
Мы видим, как в периоды катастроф появляются фи-
гуры и гештальты, способные справиться с ними, но

30
и пережить их, тогда как случайные имена скоро пре-
даются забвению. к ним относится прежде всего гештальт
Рабочего, уверенно и непоколебимо шагающий к своим
целям. Пламя заката лишь придало ему блеска. Еще сияет
он неведомым титаническим светом: нам не дано пред-
видеть, в каких княжеских дворцах, в каких космических
столицах воздвигнет он себе свой трон. Мир облачен
в его мундир и носит его оружие и однажды, быть может,
облачится и в его праздничные одежды. Поскольку он
еще только в начале своего пути, судить о том, чем все
завершится, преждевременно.
Вместе с Рабочим выступают и другие гештальты —
даже и те, в которых болезнь возвышается над собой.
К подобным гештальтам относится Неизвестный Солдат,
безымянный, который именно благодаря этому каче-
ству обитает не только в каждом крупном городе, но
и в каждой деревне, в каждой семье. Места его битв, его
временные цели и даже народы, которые он защищал,
канули в неизвестность. Пожары остывают, и остается
нечто другое, общечеловеческое, где не остается места
для интересов и пристрастий, но есть место лишь для
уважения и почитания.
Как так вышло, что этот гештальт столь отчетливо
связан с воспоминаниями о Первой, а не о Второй ми-
ровой войне? Ответ заключается в том, что теперь все
яснее проступают формы и цели Мировой гражданской
войны. Вместе с этим все солдатское уходит на второй
план. Неизвестный Солдат остается героем, покорите-
лем огненных миров, принявшим на себя великое бремя
посреди механического истребления. к тому же он —
подлинный потомок западноевропейского рыцарства.
Вторая мировая война отличается от Первой не только
тем, что национальные вопросы здесь открыто перехо-
дят в вопросы гражданской войны и подчиняются им,
но и тем, что механический прогресс нарастает, в своих

31
крайних пределах приближаясь к автоматизму. Это не-
избежно приводит к усилению посягательств на номос
и этос. С этим же связано появление тактики «котла»,
совершенно безвыходного окружения с подавляющим
перевесом сил. Сражение военной техники становится
битвой в котле, битвой при Каннах, только лишенной ан-
тичного величия. Эта болезнь разрастается способом,
неизбежно исключающим все героическое.
Как и все стратегические фигуры, «котел» являет нам
точный образ эпохи, стремящейся прояснить свои во-
просы огнем. Безвыходное окружение человека давно
уже подготовлено в первую очередь теориями, стремя-
щимися к логичному и исчерпывающему объяснению
мира и идущими рука об руку с техническим прогрессом.
Вначале противник попадает в рациональный, а вслед за
тем и в социальный «котел»; кольцо замыкается, и насту-
пает час истребления. Нет безнадежнее доли, чем быть
затянутым туда, где даже право превратилось в оружие.
11

32
Подобные явления в человеческой истории присут-
ствовали всегда, их можно отнести к тем мерзостям,
без которых редко обходятся великие перемены. Тем
более тревожно, что жестокость грозит стать элемен-
том в устройстве новых структур власти и что одиночка
оказывается перед ней безоружным.
Тому есть несколько причин, и прежде всего та, что
рациональное мышление жестоко. Жестокость является
частью плана. При этом особая роль отводится прекра-
щению свободной конкуренции. Это приводит к удиви-
тельным последствиям. Конкуренция, о чем говорит нам
сам термин, подобна гонке, в которой самые ловкие по-
лучают приз. Там, где она устраняется, грозит укорениться
своеобразное иждивенчество за счет государства, в то
время как внешняя конкуренция, гонка государств друг
с другом, сохраняется. Освободившееся от конкуренции
место занимает террор. Его порождают скорее другие
обстоятельства, а здесь кроется одна из причин, в силу
которых он поддерживается и сохраняется. Отныне разви-
ваемая при конкурентной гонке скорость должна внушать
страх. В одном случае стандарт зависит от высокого дав-
ления, в другом — от вакуума. В одном случае темп задает
победитель, в другом — тот, кто бежит хуже всех.
Отсюда проистекает и то обстоятельство, что госу-
дарство во втором случае оказывается вынужденным
постоянно держать часть населения в ежовых рукави-
цах. Жизнь стала серой, и все же она может показаться
вполне сносной тому, кто видит рядом сплошную тьму,
абсолютный мрак. Именно здесь, а вовсе не в области
экономики кроются опасности грандиозных планов.
Выбор преследуемых подобным образом слоев оста-
ется произвольным; речь всегда идет о меньшинствах,
которые или выделяются по своей природе, или же кон-
струируются. Очевидно, что под угрозой оказываются все
те, кто возвышается благодаря своему происхождению

33
и таланту. Подобная обстановка распространяется и на
обращение с побежденными на войне; от абстрактных
упреков во времена аншлюса дело дошло до голодомо-
ра в лагерях для военнопленных, принудительных работ,
геноцида в захваченных странах и депортации остав-
шихся в живых.
Понятно, что человеку в подобном положении желан-
нее нести самое тяжкое бремя, чем быть причисленным
к «иным». Кажется, что автоматизм играючи переламы-
вает остатки свободной воли и что угнетение становится
непроницаемым и всеобъемлющим, как стихия. Побег до-
ступен лишь немногим счастливчикам и приводит обычно
к худшему. Казалось бы, сопротивление должно про-
буждать к жизни сильнейших, даруя им долгожданный
повод к насилию. Но вместо этого люди тешатся послед-
ней оставшейся надеждой на то, что процесс сам себя
исчерпает, подобно вулкану, истекающему лавой. Тем
временем у попавшего в окружение человека остаются
только две заботы: исполнять должное и не отклоняться
от нормы. Это происходит даже и в безопасных зонах,
где люди также охвачены паникой перед лицом гибели.
И здесь неизбежно возникает вопрос, причем не толь-
ко теоретический, но и для каждого сегодня — вопрос
существования: остался ли еще иной путь, по-прежнему
торный? Есть еще узкие проходы, горные тропы, откры-
тые только тем, кто поднялся высоко. Перед нами новая
концепция власти в ее самой сильной и беспримесной
концентрации. Чтобы выстоять перед ней, нужна новая
концепция свободы, которая не может иметь ничего об-
щего с теми поблекшими представлениями, что до сих
пор были связаны с этим словом. Прежде всего это ка-
сается тех, кто не только сумел остаться неостриженным,
но и дальше хочет сохранять свои волосы.
И в самом деле, известно, что в этих государствах,
с их столь могущественной полицией, не все живое

34
и подвижное вымерло. В панцире новых Левиафанов
существуют бреши, которые постоянно кем-то нащупыва-
ются: занятие, предполагающее не только осторожность,
но и отвагу нового, до сих пор неизвестного рода. Оттого
и напрашивается мысль, что тем самым элиты вступают
в борьбу за новую свободу, требующую больших жертв
и не могущую быть истолкованной каким угодно спосо-
бом, разве только достойным ее. Необходимо обратить
взор на более суровые места и времена, чтобы найти
что-либо подобное, например на гугенотов или на ис-
панскую герилью, как видел ее Гойя в своих «Бедствиях
войны». По сравнению с этим взятие Бастилии, которое
и сегодня еще подпитывает сознание индивидуальной
свободы людей, кажется не более чем загородной вос-
кресной прогулкой.
По сути, тиранию и свободу нельзя рассматривать
по отдельности, даже если с точки зрения временности
они и сменяют друг друга. Можно, конечно, сказать, что
тирания упраздняет и отменяет свободу — но, с другой
стороны, тирания становится возможной только там, где
свобода стала ручной и низвела сама себя до пустого
понятия.
Человек склонен полагаться на машины или усту-
пать им даже тогда, когда он должен черпать силы из
собственных источников. Это объясняется нехваткой
фантазии. Человек должен осознавать тот предел, за
которым он не может себе позволить отдавать на от-
куп свое собственное суверенное решение. Пока все
в порядке, в кране есть вода, а в розетке ток. Если
жизнь и собственность окажутся в опасности, телефон
волшебным образом призовет на помощь пожарных
и полицию. Большая опасность скрыта в том, что чело-
век слишком сильно на эту помощь полагается и пото-
му оказывается беспомощным, когда она не приходит.
За любой комфорт нужно расплачиваться. Положение

35
домашнего животного влечет за собой положение
убойного скота.
Катастрофы — это проверка на то, в какой мере люд-
ские массы и народы сохранили свою подлинную основу.
Уходят ли по-прежнему их корни прямо в почву — вот от
чего зависит их здоровье и выживание по ту сторону
цивилизации с ее системами страхования.
Это становится заметным в момент самой страшной
опасности, когда машины не только изменяют человеку,
но и бросают его в самом беспросветном окружении.
И тогда он должен сам решить, признает ли он партию
проигранной или же будет продолжать ее своими соб-
ственными, глубинными силами. В этом случае он реша-
ется на Уход в Лес.
12
Мы упоминали о Рабочем и Неизвестном Солдате как
о двух великих гештальтах нашего времени. Под Ушедшим
в Лес мы понимаем третий гештальт, проявляющийся все
отчетливее.

36
В Рабочем деятельное начало раскрывает себя через
попытку новым способом освоить Вселенную, овладеть
ею, достигнуть как близкого, так и далекого, чего не ви-
дел еще ни один глаз, покорить силы, которых никто
еще не высвобождал. Неизвестный Солдат принад-
лежит к темной стороне деятельности, как идущий на
жертву, несущий бремя в великих огненных пустынях, он
призывается как добрый дух, объединяющий не только
отдельные народы изнутри, но и разные народы между
собой. Он — подлинный сын Земли.
Ушедшим в Лес мы называем того, кто в ходе великих
перемен оказался одиноким и бесприютным и в конеч-
ном счете увидел себя преданным уничтожению. Такой
могла бы стать участь многих, если даже не всех — но
еще одна возможность должна была представиться. Она
заключается в том, что Ушедший в Лес решается оказать
сопротивление, намереваясь вступить в борьбу, скорее
всего, безнадежную. Таким образом, Ушедший в Лес —
это тот, кто сохранил изначальную связь со свободой,
которая с точки зрения времени выражается в том, что
он, сопротивляясь автоматизму, от казы вается принимать
его этическое следствие, то есть фатализм.
При подобном рассмотрении нам раскрывается та
роль, которую Уход в Лес играет не только в мышлении,
но и в реальности нашей эпохи. Любой человек сегодня
находится в ситуации принуждения, и попытки устранить
это принуждение подобны смелым экспериментам, от
которых зависит самая великая участь, на которую только
способен отважиться человек.
Надеяться на успех в подобном рискованном предприя-
тии можно только при опоре на помощь трех великих сил:
искусства, философии и теологии — и тогда из безысход-
ности будет проложен путь. Мы приступаем к последо-
вательному рассмотрению этих трех сил. Предпосылкой
нашего рассмотрения станет тот факт, что тема попавшего

37
в окружение одиночки все более занимает свое место
в искусстве. Естественно, что сильнее всего эта тенден-
ция проявляет себя в изображении человека на сцене
театра, в кинематографе и, конечно, в романе. И в самом
деле, мы наблюдаем, как меняется перспектива по мере
того, как на смену описаний прогрессирующего или вы-
рождающегося общества приходят описания конфликта
одиночки с миром технологического коллективизма. По
мере того как автор проникает в подобные глубины, он
сам становится Ушедшим в Лес, поскольку авторство есть
лишь одно из имен для независимости.
Традиция подобных изображений восходит к Эдгару
Аллану По. Все экстраординарное, отличающее этого
автора, кроется в экономии средств. Мы слышим лейтмо-
тив еще до того, как поднимется занавес, и уже с первых
тактов понимаем, что спектакль будет страшным. Скупые
математические фигуры есть в то же время фигуры
судьбы; на чем и основано их небывалое очарование.
Мальстрём — это воронка, непреодолимо засасывающая
в бездну, притягивающая пустота. Водяная пропасть дает
нам образ «котла», все более плотного окружения, сжи-
мающегося пространства, кишащего крысами. Маятник —
это символ мертвого, отмеренного времени. Это острый
серп Кроноса, что, раскачиваясь, угрожает связанному
пленнику, но он же и освобождает его, если тот сумеет
им воспользоваться.
А тем временем пустые географические карты за-
полнялись морями и странами. Прибывал исторический
опыт. Все более искусственные города, автоматизиро-
ванные отношения, войны внешние и гражданские, ме-
ханизированный ад, серые деспотии, тюрьмы и доско-
нальный контроль — все эти вещи получали рождение,
не оставляя человека ни днем, ни ночью. Мы видим его
размышляющим о ходе событий и об их исходе, видим
его смелым проектировщиком и мыслителем, видим его

38
деятелем и укротителем машин, воином, пленником, пар-
тизаном — посреди его городов, которые то сгорают
в пламени, то сияют праздничными огнями. Мы видим его
презирающим ценности, холодным счетоводом, но так-
же мы видим его в отчаянии, когда посреди лабиринтов
взгляд его ищет звезд.
Этот процесс имеет два полюса: первый — это целое,
которое оформляется все могущественнее и движется
вперед, преодолевая любое сопротивление. Это за-
вершенный маневр, имперская экспансия, совершен-
ная уверенность. На другом полюсе мы видим одиночку,
страдающего и беззащитного, в столь же совершенной
неуверенности. Оба эти полюса взаимообусловлены,
поскольку грандиозное развертывание власти питается
страхом, и принуждение эффективнее всего там, где
чувствительность повышена.
Всякий раз, когда искусство обращается к новому по-
ложению человека как своей подлинной теме, оно выхо-
дит за рамки банальных описаний. Более того, речь идет
об экспериментах, преследующих высшую цель — найти
новое гармоничное сочетание мира и свободы. И если
эта цель становится зримой в настоящем произведении
искусства, сгустившийся страх рассеивается, как туман
в первых лучах солнца.
13

39
Страх принадлежит к числу симптомов нашего време-
ни. Он стал тем более пугающим оттого, что принадлежит
эпохе большой индивидуальной свободы, когда даже
нужда, как ее, например, изображал Диккенс, стала почти
неизвестной.
Как же дошло до подобной перемены? Если вам ну-
жен конкретный день, то ничто не подходит лучше, чем
день гибели «Титаника». Здесь ярче всего контраст света
и тени: встречаются друг с другом хюбрис прогресса
и паника, повышенный комфорт и разрушение, автома-
тизм и катастрофа, проявившаяся в транспортной аварии.
По сути, растущий автоматизм и страх друг с другом
тесно переплетены, причем именно в той степени, в ка-
кой человек ради технического облегчения жизни отдает
способность принимать решения на откуп внешним си-
лам. Это, конечно, приносит ему разнообразные удоб-
ства. Но вместе с этим с необходимостью происходит
и дальнейшая утрата свободы. Одиночка в обществе
больше не подобен дереву в лесу, скорее он подо-
бен пассажиру быстро передвигающегося транспор-
та, который может называться «Титаником», а может
и Левиафаном. Пока погода хороша, а виды приятны, он
едва ли замечает то состояние минимальной свободы,
в котором он оказался. Наоборот, наступает оптимизм,
ощущение силы, навеянное скоростью передвижения.
Все меняется, когда появляются огнедышащие острова
и айсберги. И тогда техника не только превращается
в нечто далекое от комфорта, но и становится заметным
недостаток свободы — будь то в победе стихии, будь то
в том, что одиночки, сохранившие свою силу, начинают
осуществлять абсолютную командную власть.
Детали этого положения известны и неоднократно
описаны: они лежат в области нашего непосредственно-
го опыта. Здесь может возникнуть возражение, что уже
случались эпизоды страха, апокалиптической паники без

40
всякого сопровождения со стороны автоматических про-
цессов. Мы оставим это возражение без рассмотрения,
поскольку автоматическое становится по-настоящему
страшным только тогда, когда оно проявляет себя как
одна из форм злого рока, как стиль, столь непревзой-
денно переданный в полотнах Иеронима Босха. Пускай
это будет хоть современный, совершенно особенный
страх, хоть стиль эпохи все возвращающегося Мирового
Ужаса — мы не хотим задерживаться на этом вопросе,
вместо этого мы зададим встречный вопрос, который
нам больше по душе: можно ли ослабить страх, пока
автоматизм не только продолжает существовать, но и, как
можно предположить, продолжает совершенствоваться?
Можно ли, оставаясь на Корабле, в то же самое время
сохранять способность принимать собственные реше-
ния, что означает — не терять своих корней, укрепляя их
связь с первоначалом? Это и есть подлинный вопрос
нашего существования.
Это также вопрос, стоящий за каждым страхом се-
годняшнего времени. Человек вопрошает о том, как он
может избежать уничтожения. Если в эти годы в любой
точке Европы вы разговоритесь вдруг со знакомыми
или незнакомыми людьми, то беседа вскоре обратится
к общему, и обнаружится весь масштаб бедствия. Вы
обнаружите, что почти все эти мужчины и женщины ох-
вачены той паникой, которая была неизвестна у нас со
времен раннего Средневековья. Увидите, что они отдают-
ся своему страху со своего рода одержимостью, откры-
то и без стыда выставляя на обозрение его симптомы.
Будете наблюдать состязание душонок, спорящих о том,
что лучше — убежать, спрятаться или совершить само-
убийство, и, сохраняя полную свободу, размышляющих
о том, какими средствами и уловками приобрести распо-
ложение ничтожеств, когда те придут к власти. И с ужа-
сом догадаетесь, что нет той подлости, на которую они

41
не согласятся, если это потребуется. Среди них вы уви-
дите сильных, здоровых мужчин, с детства участвующих
в соревнованиях. Спросите себя, зачем же они тогда
занимаются спортом.
Ныне люди не только напуганы, но сами в то же время
пугающи. Их настроение переходит от страха к открытой
ненависти, если они видят, как слабеют те, кого они толь-
ко что боялись. И не только в Европе встречаются по-
добные сборища. Паника еще сильнее сгущается там, где
автоматизм нарастает и приближается к совершенным
формам, как, например, в Америке. Там паника находит
себе лучшую пищу; она распространяется по сетям со
скоростью, которая может соперничать со скоростью
молнии. Уже сама потребность получать новости по не-
скольку раз в день есть признак страха; воображение
разгоняется и застывает на высоких оборотах. Все эти
антенны больших городов подобны волосам, вставшим
дыбом. Они как будто вызывают демонов.
Несомненно, Восток не представляет собой исключе-
ния. Запад боится Востока, Восток боится Запада. Во всех
точках мира живут в ожидании ужасающих нападений.
Во многих местах к этому прибавляется страх граждан-
ской войны.
Грубый политический механизм — не единственный
повод для подобного страха. Кроме этого существу-
ет много других бесчисленных ужасов. Они приносят
с собой ту неуверенность, в которой всегда надеются
на врачей, избавителей и чудотворцев. Все, что угодно,
может стать предметом для страха. Это предвестник ги-
бели более явный, чем любая физическая опасность.
14

42
Главный вопрос в этих вихрях звучит так: можно ли
освободить человека от страха? Это гораздо важнее,
чем вооружить его или снабдить медикаментами. Сила
и здоровье — достояние бесстрашного. Напротив, страх
охватывает даже вооруженных до зубов — причем их
в первую очередь. То же самое можно сказать и о тех, кто
купается в роскоши. Оружием и сокровищами не изго-
няют угрозу. Это всего лишь вспомогательные средства.
Страх и угроза настолько тесно взаимосвязаны, что
вряд ли можно сказать, какая из этих сил порождает дру-
гую. Страх важнее, поэтому с него и следует начинать,
если нужно распутать этот узел.
По-другому это можно сформулировать так: необхо-
димо предостеречь от попытки отталкиваться от угрозы.
Можно стараться стать страшнее, чем то, что внушает
угрозу, но таким образом решения не найти. Это и есть
классическое соотношение красного и белого, красного
и красного, — а завтра, быть может, белого и цветного.
Ужас подобен огню, стремящемуся пожрать мир. Вместе
с этим умножается и чувство страха. Поэтому легитимное
право на господство принадлежит тому, кто положит
конец ужасу. Им станет тот, кто раньше укротил свой
собственный страх.
Кроме того, важно понимать, что страх невозможно
изгнать полностью. Это не уводит нас за пределы авто-
матизма, а, наоборот, только загоняет его во внутренний
мир человека. Страх всегда будет оставаться важным со-
беседником в диалоге человека с самим собой. Причем
он тяготеет к монологу и, закрепившись в этой роли,
оставляет за собой последнее слово.

43
Напротив, если разговор удается обратить в диалог,
то человек продолжает в нем участвовать. При этом
разрушается иллюзия безысходности. Становится оче-
видным, что существует и другое решение помимо ав-
томатической реакции. а значит, существует второй путь,
или, говоря другими словами, свобода принятия решений
восстановлена.
Даже если принять во внимание худший вариант, то
есть гибель, различие между двумя этими путями все рав-
но остается столь же существенным, как различие между
светом и тьмой. Отсюда начинается путь, восходящий
в высшие сферы, к жертвенной смерти, к уделу тех, кто
пал с оружием в руках; и отсюда же он низвергается вниз,
туда, где рабы за колючей проволокой и скотобойня, где
примитивное и техническое сочетаются в смертоносном
союзе. Там уже нет никакой индивидуальной судьбы, есть
только цифры. Имеет ли он судьбу, или он всего лишь
цифра — вот выбор, к которому сегодня принуждается
каждый человек, но все же только он один способен
это решение принять. Сегодня одиночка столь же суве-
ренен, как и на любом другом отрезке истории и, может
быть, даже более. По мере того как коллективные силы
отвоевывают себе пространство, одиночка вырастает
из пеленок устаревших союзов и начинает представлять
сам себя. Он становится противником Левиафана, его
покорителем и укротителем.
Мы хотим еще раз вернуться к описанию карти-
ны выборов. Избирательный процесс, как мы видели,
превратился в автоматизированный концерт, которым
распоряжается организатор. Одиночку могут принудить
и принуждают участвовать в нем. Только одиночка дол-
жен понимать, что в рамках этого поля все позиции, ко-
торые он может занять, в равной степени ничтожны. Нет
никакой разницы, в том или ином месте окажется дичь,
окруженная флажками.

44
Место свободы вовсе не там, где просто существует
оппозиция, и также не там, куда можно добраться бег-
ством. Мы называем это место Лесом. Здесь обретаются
иные средства, помимо того «нет», что ставят в специаль-
но предусмотренный для этого кружочек. Мы, разуме-
ется, видим, что в том положении, до которого дошло
дело, пожалуй, только один из сотни способен на Уход
в Лес. Однако дело вовсе не в числовых соотношениях.
Во время пожара в театре достаточно одной ясной голо-
вы и одного крепкого сердца, чтобы прекратить панику
тысячи человек, которые готовы раздавить друг друга,
поддавшись животному ужасу.
Когда мы говорим «одиночка», мы подразумеваем —
«человек», а значит, лишаем это слово того привкуса,
которое оно приобрело в течение последних двух сто-
летий. Мы имеем в виду свободного человека, каким
сотворил его Бог. Этот человек ни в коей мере не яв-
ляется исключением и не представляет собой элиту.
Напротив, он скрыт в каждом, и различия проистекают
скорее из той степени, в какой одиночка способен осу-
ществлять данную ему свободу. В этом некто должен
ему помочь — некто мыслящий, некто знающий, как
друг, как любящий.
Можно выразиться и так: человек спит в Лесу. В тот
момент, когда он, просыпаясь, осознает свою силу, по-
рядок восстанавливается. В принципе, все повышения
ритма истории можно объяснить тем, что человек пе-
риодически заново себя открывает. Всегда существуют
силы, которые хотят скрыть его под маской, то тотеми-
стической, то магической, то технической. И тогда растет
оцепенение, а вместе с ним и страх. Искусства окамене-
вают, догма становится абсолютной. И все же с древних
времен повторяется такой спектакль — человек срывает
маску, и за этим актом следует светлая радость, ибо она
есть отражение свободы.

45
Под властью чар могущественных оптических иллюзий
привыкли смотреть на человека как на песчинку по срав-
нению с его машинами и аппаратами. Но все же аппараты
были и остаются кулисами воображения низшего поряд-
ка. Человек их изготовил, и он же может их разрушить или
придать им новый смысл. Оковы техники можно разбить,
причем способен на это именно одиночка.
15
Осталось указать на возможность еще одной ошибки —
имеется в виду доверие к чистому воображению. При
этом можно допустить, что оно способно привести к сво-
его рода духовной победе. Однако этот факт не может
служить оправданием для основания новых школ йоги.
Эта победа мерещится не только многочисленным сек-
там, но и особого рода христианскому нигилизму, обес-
ценивающему вещи. Все же нельзя довольствоваться
познанием Истины и Блага, сидя на верхнем этаже, пока
в подвале сдирают шкуру с ближних. Также невозможно
и в духовном плане находиться не только в безопасном,

46
но даже просто в превосходящем положении хотя бы уже
потому, что неслыханное страдание миллионов порабо-
щенных вопиет к небу. Испарения от живодерен все еще
носятся в воздухе. Рядом с такими вещами мошенничать
нельзя.
Поэтому нам не дано пребывать в воображаемом, хотя
именно воображение и придает действиям их осново-
полагающую силу. Борьбе за власть предшествуют кор-
ректировка образов и низвержение идолов. Поэтому-то
мы и не можем обойтись без поэтов. Они дают сигнал
к низвержению идолов и ниспровержению тиранов тоже.
Воображение, а вместе с ним и песнопения принадлежат
Уходу в Лес.
Мы хотели бы вернуться ко второму из использованных
нами образов. Что касается исторического мира, в кото-
ром мы пребываем, то он подобен быстро двигающемуся
транспорту: мы едем с комфортом, но в каждый момент
нас подстерегает опасность. То «Титаник», то Левиафан.
Поскольку все движущееся завораживает взгляд, для
большинства пассажиров Корабля остается скрытым
то, что они одновременно пребывают в совсем ином
царстве, там, где господствует полный покой. Второе из
этих царств настолько превосходит первое, что кажется,
будто оно обращается с ним как со своей игрушкой, как
с одной из своих манифестаций, которых у него огром-
ное множество. Второе царство — это гавань, это родина,
покой и защищенность, которые каждый несет в себе.
Мы называем это Лесом.
Мореплавание и Лес — казалось бы, нет ничего труд-
нее, чем объединить столь далекие друг от друга обра-
зы. Подобный антагонизм гораздо ближе мифу — так,
похищенный тирренскими моряками Дионис повелел
виноградной лозе и плющу оплести весла и вырасти
выше мачт. Из этих зарослей выскочил тигр, разорвавший
разбойников.

47
Миф отнюдь не доисторичен; он есть вневременная
реальность, возвращающаяся в истории. То, что в наше
столетие мифы вновь обретают смысл, можно отнести
к добрым предзнаменованиям. Так и сегодня еще могу-
щественные силы уводят человека в открытое море, все
дальше в пустыню, в свой мир масок. Но путешествие
перестает быть пугающим, когда человек вспоминает
о своей божественной силе.
16
Два факта должны мы осознать и признать, если хотим
из положения сплошного цугцванга перейти к обдуман-
ной партии. Во-первых, нам нужно понимать, что, как
мы видели на примере выборов, только крохотная доля
огромных человеческих масс способна противостоять
могучим фикциям времени и тем угрозам, которые они
излучают. Разумеется, эта доля способна заменить со-
бой остальные. Во-вторых, нужно понимать, что, как мы
видели на примере Корабля, сил современности недо-
статочно для сопротивления.

48
Оба этих утверждения не содержат в себе ничего
нового. Они в порядке вещей и всегда актуальны там, где
дают о себе знать катастрофы. В этих случаях действие
всегда становится уделом избранных, тех, кто предпо-
читает риск порабощению. И всегда действиям будет
предшествовать осмысление. Оно выражается в первую
очередь в критике времени, то есть в осознании того,
что установившихся ныне ценностей больше недоста-
точно, и вслед за этим принимает форму вспоминания.
Это вспоминание может обратиться на отцов с их более
близкими к истокам порядками. Тогда оно будет иметь
целью консервативную реставрацию. В случае большей
опасности спасение будут искать глубже, то есть у ма-
терей: в подобном соприкосновении высвобождается
могучая сила. Перед ней чисто временные силы устоять
не смогут.
Таким образом, два качества предполагаются
у Ушедшего в Лес. Он не позволяет никакой превос-
ходящей силе диктовать себе закон, ни пропагандой,
ни насилием. И он собирается защищать себя, не толь-
ко используя средства и идеи времени, но и сохраняя
открытый доступ к силам, превосходящим временные
и полностью неподвластным никаким переменам. Тогда
он может решиться на уход.
Здесь возникает вопрос о возможных задачах подоб-
ных усилий. Как было уже упомянуто, они не могут быть
ограничены завоеванием исключительно внутренних
царств. Это касается позиций, становящихся популяр-
ными у тех, кто как раз потерпел поражение. В той же
мере недостаточно ограничиваться и реальными целями,
как, например, ведением национально-освободительной
борьбы. Скорее так: мы видим, что те усилия, о которых
идет речь, может увенчать в том числе национальная
свобода, но лишь как эпифеномен. Мы ведь вовлечены
не только в национальное крушение, но и в мировую

49
катастрофу, о которой вряд ли можно сказать, а тем бо-
лее предсказать, кто здесь на самом деле победитель,
а кто побежденный.
Скорее всего, простой человек, человек с улицы, ко-
торого мы встречаем всюду и ежедневно, осознаёт по-
ложение лучше, чем все правительства и все теоретики.
Это связано с тем, что в нем все еще живут следы знаний,
которые достигают глубин, недоступных расхожим мне-
ниям эпохи. Поэтому случается так, что на конференци-
ях и конгрессах принимаются постановления, гораздо
глупее и опаснее, чем решение суда ближнего, и даже
более того — любого первого встречного в трамвае.
Одиночка все еще обладает органами, в которых муд-
рости больше, чем во всех организациях, вместе взятых.
Это проявляется даже в самой его растерянности, в са-
мом его страхе. Если он измучил себя поисками выхода,
отходного пути, то он тем самым демонстрирует пове-
дение, соответствующее близости и масштабу угрозы.
Если он не доверяет валютам и обращается к вещам, то
он ведет себя, как тот, кто все еще знает разницу меж-
ду золотом и цветными бумажками. Если он в богатых,
мирных странах просыпается ночью от ужаса, то это
столь же естественно, как чувствовать головокружение
на краю пропасти. Нет никакого смысла убеждать его
в том, что пропасти не существует. И если что-то и до-
стойно обсуждения, то только то, насколько жестким
будет падение.
Как человеку вести себя перед лицом и внутри ката-
строфы? Вот тема, которая становится все более насущ-
ной. Все вопросы сводятся к этому единому и самому
важному. Даже те народы, которые, казалось бы, кон-
фликтуют между собой, на самом деле думают об одной
и той же угрозе.
В любом случае, полезно иметь перед глазами как
саму катастрофу, так и тот способ, каким можно в ней

50
оказаться. Это упражнение для духа. Если мы правиль-
но этим упражнением займемся, страха станет меньше,
и это будет первый значительный шаг к безопасности.
Воздействие этого будет благотворным не только для
отдельной личности, но и для общей профилактики, по-
скольку, по мере того как в одиночках уменьшается страх,
сокращается и сама вероятность катастрофы.
17
Корабль означает временное, Лес — вневременное
бытие. В нашу нигилистическую эпоху распространился
обман зрения, из-за которого все движущееся кажется
значительнее того, что покоится. На самом же деле все
то, что сегодня развертывается благодаря своей техни-
ческой мощи, все это есть лишь мимолетный отблеск из
сокровищниц бытия. Если человеку удастся хотя бы на
малое мгновение приобщиться к ним, он приобретет себе
безопасность: все временное утратит для него не только
свою грозность, но и свою кажущуюся осмысленность.

51
Мы будем называть подобный шаг Уходом в Лес, а че-
ловека, совершающего его, Ушедшим в Лес. Аналогично
слову Рабочий, этот термин также задает определенную
шкалу, поскольку размечает не только различные формы
и области, но и ранги поведения. Нет ничего страшного
в том, что это понятие уже имеет свою предысторию —
старинное исландское слово. Мы понимаем его в рас-
ширительном смысле. Уход в Лес следовал за объявле-
нием вне закона; этим поступком мужчина выражал волю
к отстаиванию своей позиции собственными силами. Это
считалось достойным тогда, и таковым остается и сего-
дня, вопреки всем расхожим мнениям.
Объявлению вне закона в большинстве случаев пред-
шествовало убийство, тогда как сегодня оно выпадает
человеку автоматически, подобно выигрышу в рулетку.
Никто не знает, не окажется ли он уже завтра причислен-
ным к группе, находящейся вне закона. И тогда цивили-
зованная видимость жизни меняется, поскольку кулисы
комфортабельности исчезают, сменяясь предвестниками
истребления. Роскошный теплоход становится военным
кораблем, или же на нем поднимают черные флаги пи-
ратов и красные флаги палачей.
Тому, кого объявляли вне закона во времена наших
предков, были привычны и самостоятельное мышление,
и трудная жизнь, и самовластные поступки. Он и в более
поздние времена мог чувствовать себя достаточно силь-
ным, чтобы смириться с изгнанием и быть самому себе
не только защитником, врачом и судьей, но даже и свя-
щенником. Сегодня все не так. Люди встроены в коллек-
тивное и конструктивное тем способом, который делает
их крайне беззащитными. Они вряд ли отдают себе отчет
в том, что в нашу просвещенную эпоху предрассудки
стали особенно сильными. Прибавьте к этому жизнь бла-
годаря проводам, консервам и водопроводным трубам;
стандартизированную, повторяющуюся, копируемую.

52
И со здоровьем в большинстве случаев все обстоит
не так уж хорошо. И вдруг происходит объявление вне
закона, часто как гром среди ясного неба: и вот ты уже
красный, белый, черный, русский, еврей, немец, кореец,
иезуит, масон, и в любом случае гораздо хуже собаки.
И вот можно уже лицезреть, как жертвы присоединяются
к проклятиям в собственный адрес.
Поэтому было бы полезным описать тому, над кем
нависла угроза, то положение, в котором он оказался
и которого он, как правило, не осознает. От этого, по-
жалуй, зависит выбор способа действий. На примере
избирательного процесса мы видели, как хитро скрыва-
ются ловушки. Но прежде нужно исключить возможность
некоторых ошибок, которые легко могут быть приписаны
нашим рассуждениям, исказив их замысел в пользу по-
становки ограниченных целей.
Уход в Лес нельзя понимать как направленную против
мира машин форму анархизма, хотя подобное искуше-
ние напрашивается, особенно если этот уход в то же
время ориентирован на связь с мифом. Мифическое,
без сомнения, приближается, оно уже на подходе. Оно
и так всегда здесь и в нужный час лишь выносится как
сокровище на поверхность. И наоборот, оно ускольза-
ет от всякого уже высоко поднявшегося движения, как
совершенно иной принцип. Движение в этом смысле
есть всего лишь механизм, крик новорожденного. К ми-
фическому нельзя вернуться, с ним встречаются снова,
когда время поколебалось в своей основе, в области
наивысшей опасности. Что значит не просто виноград-
ная лоза, — но означает: виноградная лоза на Корабле.
Растет число тех, кто стремится покинуть Корабль, и сре-
ди них есть как горячие головы, так и добрые души. В ре-
альности это означает сойти с судна в открытом море.
И тогда приходят голод, каннибализм и акулы, короче,
все ужасы из рассказов о плоте с фрегата «Медуза».

53
Поэтому в любом случае будет благоразумнее оста-
ваться на борту и на палубе, даже если есть опасность
взлететь на воздух вместе с Кораблем.
Это предостережение не направлено против поэта,
выявляющего значительное превосходство мира муси-
ческого над миром технического, как своим творчеством,
так и самим своим существованием. Он помогает челове-
ку вернуться к самому себе: поэт и есть Ушедший в Лес.
Не менее опасным было бы ограничить смысл по-
нятия немецкой освободительной борьбой. Германия
из-за своей катастрофы оказалась в ситуации, предпо-
лагавшей реформирование армии. Подобной реформы
не было со времен поражения 1806 года — несмотря
на то, что армии очень сильно изменились как в размере,
так и в техническом и тактическом отношении, они тем
не менее по-прежнему основывались на базовых идеях
Французской революции, как и все прочие наши полити-
ческие институты. Подлинная реорганизация войск тем
не менее состоит не в том, чтобы приспособить вермахт
к условиям воздушной или ядерной стратегии. Речь ско-
рее идет о том, чтобы новая идея свободы приобрела
силу и форму, как это происходило в революционных
войсках после 1789 года и в прусской армии после
1806 года. С этой точки зрения, сегодня также, разу-
меется, возможно развертывание власти, подпитывае-
мое иными принципами, нежели тотальная мобилизация.
Однако эти принципы не принадлежат какой-то одной
нации, напротив, они проявляются в любом месте, где
пробуждается свобода. С технической точки зрения мы
достигли того положения, когда всего лишь две державы
являются полностью автаркическими, а значит: способ-
ными на политико-стратегическое поведение, опираю-
щееся на огромные военные средства и преследующее
планетарные цели. Уход в Лес, напротив, возможен в лю-
бой точке Земли.

54
Кроме того, нужно упомянуть, что за всем сказанным
не скрывается никакой антивосточный умысел. Страх,
бродящий сегодня по планете, во многом инспирирован
Востоком. Это выражается в колоссальной гонке во-
оружений как в материальной, так и в духовной сфере.
Как бы это ни бросалось в глаза, все же дело вовсе
не в различиях основных мотивов, но в сложившемся
международном положении. Русские застряли в той же
ловушке, что и все остальные, и даже сильнее, благодаря
своей отверженности, если мы примем страх за крите-
рий. Страх все-таки невозможно ослабить вооружением,
но только обретением новых путей к свободе. В этом
отношении русским и немцам есть много чего рассказать
друг другу; они обладают схожим опытом. Уход в Лес
и для русского является центральной проблемой. Как
большевик он пребывает на Корабле, как русский — он
в Лесу. Его опасность и безопасность определяются
этим различием.
Наши намерения вообще не ориентируются на по-
литико-технологические приоритеты и их расстанов-
ку. Они преходящи, в то время как опасность остает-
ся, возвращаясь даже еще быстрее и сильнее. Враги
становятся столь похожими друг на друга, что в этом
нетрудно разглядеть маскарад одной и той же силы.
Речь идет не о том, чтобы подавлять проявляющиеся
то здесь, то там симптомы, но о том, чтобы обуздать
время. Это требует суверенитета. И его можно сегодня
обрести не столько в глобальных решениях, сколько
в том человеке, который в своем сердце отрекается от
страха. Чудовищные меры применяются против него
одного, и все-таки они в конечном счете и предопре-
деляют его торжество. Это осознание освобождает его.
И тогда диктатуры обращаются в прах. Здесь скрыты
едва разведанные запасы нашего времени, и не только
нашего. Данная свобода есть тема как истории вообще,

55
так и того, что лежит за ее пределами: здесь против
демонических царств, там против зоологического хода
вещей. Эта свобода вызревала в мифах и религиях, и она
неизменно возвращается. Великаны и титаны всегда ка-
жутся могущественными и непобедимыми. Но свобод-
ный сокрушает их; для этого он не всегда должен быть
царем и Гераклом. Камня из пастушьей пращи, знамени,
которое подняла дева, или арбалета вполне достаточно.
18
Здесь уместен другой вопрос. Насколько свобода же-
лательна и даже просто имеет смысл в рамках нашего
исторического положения со всеми его особенностями?
Не заключена ли своеобразная и легкомысленно недо-
оцениваемая заслуга человека нашего времени в том,
что он все в большей мере отказывается от свободы?
Во многом он подобен солдату, марширующему к неиз-
вестным ему целям, или строителю дворца, в котором
будут жить другие; и это не самая плохая перспектива.
Стоит ли отвергать перемены, которые только идут?

56
Тот, кто в развитии событий, сопряженных со столь
огромными страданиями, стремится найти какой-то
смысл, становится камнем преткновения. Тем не менее
все прогнозы, основанные на голом предчувствии ги-
бели, ошибочны. Скорее, мы наблюдаем появление це-
лого ряда вполне ясных образов и четких форм. Ведь
катастрофы — это не столько обрыв на пути, сколько
сокращение этого пути. Нет сомнения в том, что цели су-
ществуют. Миллионы людей живут как очарованные ими,
живут на самом деле в невыносимых условиях. Не до-
пуская существования этой перспективы, указывая на
один лишь фактор принуждения, мы ничего не поймем.
Жертвы будут рано или поздно вознаграждены, не могут
же они быть напрасными!
Мы касаемся здесь той необходимости, той судьбы,
которую определяет гештальт Рабочего. Роды не про-
текают без боли. Процессы продолжаются, и при любых
поворотах судьбы все попытки задержать их, вернуть
их к исходным рубежам будут скорее способствовать
их ускорению.
Поэтому также полезно никогда не упускать из виду
необходимость, если мы не хотим заблудиться в иллю-
зиях. Свободе, безусловно, сопутствует необходимость,
и только если свобода с ней соотносится, устанавли-
вается новое состояние. С временной точки зрения,
каждое изменение необходимого характера влечет за
собой видоизменение свободы. Этим объясняется то,
что представления о свободе, рожденные 1789 годом,
сильно обветшали и не способны больше решитель-
но противостоять насилию. Сама свобода, напротив,
не устаревает, хоть она и облачена всегда в одежды
своего времени. к тому же ее всегда нужно завоевывать
заново. Унаследованная свобода должна отстаиваться
в той форме, которую придает ей столкновение с исто-
рической необходимостью.

57
Нужно также признать, что отстаивать свободу сегодня
стало особенно трудно. Сопротивление требует больших
жертв; этим и объясняется численное превосходство
тех, кто предпочитает подчинение. Тем не менее толь-
ко свободный способен творить подлинную историю.
История — это форма, которую придает судьбе сво-
бодный человек. В этом смысле он, разумеется, может
заменять собой остальных; его жертва засчитывается
всем остальным.
Предположим, мы изучили в основных чертах то полу-
шарие, где царит необходимость. Здесь явственно про-
ступают технические, типические, коллективистские чер-
ты, порой величественные, порой ужасающие. И вот мы
приближаемся к другому полюсу, где одиночка действует
не только как страдающий, но и как судящий и вершащий
приговор. Здесь перспективы меняются; они становятся
более одухотворенными, более свободными, но и замет-
но более опасными.
А между тем мы не смогли бы начать с этой части
проблемы, поскольку необходимость всегда выдвигает
себя на первый план. Она может подступать к нам в виде
принуждения, страдания, хаоса, даже в виде самой смер-
ти — в любом случае ее требуется усвоить как урок.
Таким образом, дело не в том, чтобы изменить базо-
вую конструкцию мира труда; скорее так: великое раз-
рушение обнажает эту конструкцию. Можно было бы
выстроить другие дворцы вместо этих термитников, как
внушают нам некоторые утопии; но таким простым план
никогда не был. Дело также не в том, чтобы не платить
времени дань, которую оно требует, поскольку свободу
и долг вполне возможно сочетать.

58
19
Следует принять во внимание и следующее возраже-
ние: нужно ли вообще фиксироваться на катастрофе?
Нужно ли, хотя бы и в духовной области, подходить к краю
вод, водопадов, водоворотов, глубоких пропастей?
Это возражение не стоит недооценивать. Здравый
смысл настоятельно предписывает намечать себе без-
опасный маршрут и придерживаться его. Эта дилемма
на практике подобна процессу вооружения. Вооружение
создается на случай войны, в первую очередь как сред-
ство защиты. Затем оно возрастает до того предела,
после которого кажется, что оно само по себе войну
подгоняет и притягивает. Это та степень инвестирова-
ния, которая в любом случае приводит к банкротству.
Так можно вполне дойти до мысли, что совершенные
системы громоотводов в конечном счете будут вызывать
грозы.
Это же правило справедливо и в духовной области.
Когда слишком много размышляют об обходных путях,
о проезжих дорогах забывают. Так и в нашем случае
одно не исключает другого. Наоборот, здравый смысл
требует учитывать все возможные случаи в их сово-
купности и на каждый случай готовить свою серию
шахматных ходов.
В нашем положении мы обязаны считаться с катас-
трофой, засыпать с мыслями о ней, чтобы ночью она
не застала нас врасплох. Только благодаря этому мы
получим тот запас безопасности, который дарует воз-
можность осмысленных действий. В условиях полной
безопасности мышление заигрывает с катастрофой; оно

59
включает катастрофу в свои планы как величину мало-
вероятную и покрываемую мелкой страховкой. В наши
дни все наоборот. Мы должны вложить в катастрофу
весь наш капитал — для того, чтобы сохранить золотую
середину и пройти по лезвию ножа.
Знакомство с срединными путями, предписываемыми
здравым смыслом, по-прежнему необходимо: они подоб-
ны стрелке компаса, определяющей каждое движение
и каждое отклонение. Только так и можно прийти к нор-
ме, одобряемой всеми без того, чтобы их принуждали
к этому насилием. Тогда же и границы прав будут соблю-
даться; только это и приводит к долгосрочному триумфу.
Не может быть сомнений в том, что и сейчас существу-
ет правовой путь, признаваемый всеми. Вполне очевидно,
что мы переходим от национальных государств и даже
от крупных территориальных единиц к планетарным по-
рядкам. Этого можно достичь договорами только в том
случае, если у партнеров есть к этому воля, что должно
быть доказано в первую очередь ограничением своих
притязаний на суверенитет — поскольку подобное от-
речение сулит многие выгоды. Существуют идеи и су-
ществуют также и факты, на основе которых великий
мир уже может быть заключен. Этот мир предполагает
уважение к границам; аннексия провинций, депортация
народов, создание территориальных коридоров и раз-
делы по параллели увековечивают насилие. Поэтому
определенное преимущество заключается в том, что до
подобного мира еще далеко, а все чудовищные кон-
струкции еще не подпали под санкции.
Версальский мир уже заключал в себе Вторую миро-
вую войну. Основанный на голом насилии, он стал но-
вым Евангелием, которое самим своим существованием
одобряло любое насилие. Еще один мир, заключенный
по тому же образцу, просуществовал бы и того меньше,
закончившись разрушением Европы.

60
Впрочем, разные иные политические идеи мало нас
занимают. Все дело, напротив, в опасностях и страхах,
подстерегающих одиночку. Всё те же противоречия раз-
дирают его. Сама по себе его жизнь наполнена желанием
посвятить себя своей профессии и своей семье, к чему
и лежат его наклонности. Но вот эпоха предъявляет свои
требования — бывает, что условия потихоньку ухудшаются,
а бывает, что ситуация вдруг становится экстремальной.
Экспроприация, принудительные работы и даже худшие
вещи вторгаются в его жизнь. И вскоре ему становится
ясно, что нейтралитет будет равносилен самоубийству:
как говорится, с волками жить — или по-волчьи выть, или
вступить с ними в бой.
Как в подобном бедственном положении сможет об-
рести он нечто третье, что никогда не погибает полно-
стью во всех этих переменах? Пожалуй, только в своем
качестве одиночки, в своем человеческом бытии, ос-
тающемся непоколебленным. В подобных положениях
нужно ценить как великую заслугу то, что знание о пра-
вильных путях не утрачивается полностью. Кто избегал
катастроф, тот знает, что он, в сущности, обязан этим
помощи простых людей, над которыми не имели власти
ни ненависть, ни ужас, ни автоматизм расхожих мнений.
Они сопротивлялись пропаганде с ее поистине демо-
ническими нашептываниями. Бесконечное счастье сулят
эти добродетели, когда они обнаруживаются у вождей
народов, как это показывает пример Августа. На этом
основаны империи. Власть царя не в том, чтобы убивать,
но в том, чтобы даровать жизнь. На этом покоится одна
из величайших надежд — надежда на то, что среди бес-
численных миллионов можно встретить совершенного
человека.
О теории катастрофы сказано достаточно. Никто
не волен ее избежать, но все же и в ней можно обрести
свободу. Будем считать ее испытанием.

61
20
Учение о Лесе столь же древнее, как сама человече-
ская история, и даже старше. Это учение можно обнару-
жить в тех почтенных документах, которые только сейчас
отчасти научились расшифровывать. Оно составляет
главную тему сказок, легенд, священных текстов и мисте-
рий. Если мы соотнесем сказку с каменным веком, миф —
с бронзовым веком, а историю — с железным веком, то
это учение нам встретится всюду, если, конечно, наши
глаза открыты. Мы найдем его и в нашу ураническую
эпоху, которую можно назвать радиационным веком.
Всегда и везде присутствует знание того, что в из-
менчивом ландшафте скрыто действуют архаичные
силы, а под пеленой преходящих явлений бьют родни-
ки изобилия, космической мощи. Это знание не только
служит символически-сакраментальным фундаментом
церквей, не только вплетено в тайные учения и секты,
но и представляет собой ядро всех философем, как бы
ни был различен их понятийный мир. По сути, все они
происходят от одной и той же тайны, которая открыта
каждому человеку и в которую каждый человек был по-
священ хотя бы один раз. И поэтому не так важно, как ее

62
понимать — как идею, прамонаду, вещь в себе или как
модную ныне экзистенцию. Кто хоть раз прикасался к бы-
тию, тот и переступал ту кромку, внутри которой все еще
важны все те слова, понятия, школы и конфессии. И тогда
он учился по-настоящему чтить то, что их оживляет.
В этом смысле само слово Лес несущественно.
Конечно, совсем не случайно, что все, что привязывает
нас к временным заботам, волшебным образом исчезает,
стоит только обратить взор на цветы и деревья, подпасть
под их чары. В этом отношении ботаника как наука при-
обретает особый вес и смысл. Вот он Эдемский сад,
вот виноградники, лилии, пшеничное зерно из христиан-
ских притч. А вот сказочный лес с волками-людоедами,
ведьмами и великанами, но там же и добрый охотник,
и изгородь из розовых кустов Спящей красавицы, в тени
которых застыло время. Вот наконец германские и кельт-
ские леса, роща Гласир, где герои побеждают смерть,
и опять же Гефсиманский сад с оливами.
Но того же самого ищут и в других местах — в пеще-
рах, в лабиринтах, в пустынях, где обитает Искуситель.
Могущественная жизнь пребывает всюду для тех, кто
понимает ее символы. Моисей ударяет посохом в скалу,
и из нее источаются воды жизни. Одного такого мгнове-
ния хватит на тысячелетия.
Только кажется, будто все это касается лишь далеких
мест и древних времен. Наоборот, это скрыто в каждом
одиночке, и ключ от шифра вручен ему с тем, чтобы он
постигал это своими глубинными и сверхиндивидуальны-
ми силами. К этому стремится всякое Учение, достойное
так называться. И пусть материальное встает перед ним
стеной, скрывающей любые перспективы, все же изоби-
лие очень близко, поскольку оно живет в каждом чело-
веке, как его дар, его вневременное наследие. Зависит
только от него самого, будет ли он использовать свой
посох лишь для того, чтобы опираться на него в своем

63
жизненном пути, или же захочет поднять его, как царский
скипетр.
Время снабжает нас новыми притчами. Мы открыли
виды энергии, в своей силе превосходящие все извест-
ные до сих пор. Тем не менее все это тоже всего лишь
притчи; формулы, открываемые человеческой наукой
в потоке времени, сводятся всегда к тому, что уже дав-
но известно. Новые светила, новые солнца суть всего
лишь преходящие протуберанцы, эманирующие от духа
и начинающие жить собственной жизнью. Они испыты-
вают человека, проверяют, насколько он совершенен,
насколько владеет чудодейственной силой. Удары судь-
бы всё повторяются, и в данном случае не столь важно,
какой именно человек вызывается ею на поединок, важ-
но, что вызывается Человек.
Та же величественная тема проходит и сквозь музы-
кальные произведения: разные меняющиеся мелодии
приближают нас к той точке, в которой человек уже
не замечает времени и встречается с самим собой, —
к той точке, где он сам становится своей судьбой. Это
сильнейшее, страшнейшее заклинание, доступное только
мастеру, который выводит за Судные врата и указывает
путь спасения.
Человек стал практически неотделим от разнообраз-
ных конструкций, он дешевеет и утрачивает почву. Это
ввергает его в катастрофы, большие опасности и боль.
Толкает его в безысходность, ставит на грань уничтоже-
ния. И самое удивительное, что именно там он, отвержен-
ный, проклятый, изгнанный, обретает самого себя в своей
неразделимой и несокрушимой сущности. Вместе с тем
он проникает по ту сторону отражений и узнает себя
в своей собственной мощи.

64
21
Лес потаён. Это одно из тех слов нашего языка, что
скрывают в себе собственную свою противоположность.
Потаённое значит уютное, хорошо укрытый домашний
очаг, безопасный приют. В не меньшей степени это зна-
чит скрытое-затаенное, и в этом смысле оно смыка-
ется со зловещим. Когда мы сталкиваемся со словами
с подобным корнем, мы можем быть уверены в том, что
в них слышится нечто большее, чем простая противопо-
ложность, но еще и великое уравнение жизни и смерти,
решением которого занимаются мистерии.
В таком свете Лес есть великий Дом Смерти, место
обитания губительной угрозы. Задача душеводителя
состоит в том, чтобы, держа за руку, провести ведомо-
го им туда, где тот утратит свой страх. Он заставит его
символически умереть и воскреснуть. От уничтожения
триумф отделяет тонкая грань. Знание этого позволяет
возвыситься над властью времени. Человек узнаёт, что
эта власть в принципе не способна нанести ему никакого
урона и что она служит лишь тому, чтобы утвердить его
в собственном высочайшем достоинстве. Вокруг него
целый арсенал ужасов, в любой момент готовых погло-
тить его. Картина отнюдь не нова. Все «новые» миры —
всегда лишь оттиски одного и того же мира. Он с самого
начала был известен гностикам, отшельникам в пустыне,
Святым Отцам и всем истинным богословам. Они ведали
Слово, которым можно разрушить призрачные видения.

65
Ядовитая змея обратится в посох, в царский скипетр у тех,
кто знает, как схватить ее.
Страх всегда носит маску в стиле времени. Тьма
космической пещеры, видения отшельников, исчадия
ада на полотнах Босха и Кранаха, скопища ведьм и де-
монов Средневековья, все это — звенья вечных цепей
страха, которыми скован человек, подобно Прометею,
прикованному к кавказской скале. От каких бы небес-
ных богов он ни освобождался — страх все с большим
коварством преследует его. И всегда он предстает ему
в своей наивысшей, парализующей реальности. Когда
человек вступает в миры строгой науки, он подвергает
осмеянию умы, страшившиеся готических призраков
и картинок ада. И едва ли подозревает, что сам закован
в те же кандалы. Сковывают его, разумеется, фантомы,
характерные для нынешнего способа познания, то есть
научные факты. Древний лес может теперь превра-
титься в рощицу, поставленную на экономический учет
и подведомственную лесничеству. Но в нем по-преж-
нему находится заблудившийся ребенок. Теперь мир
стал ареной сражения микробных армий; апокалипсис
сейчас угрожает нам, как никогда прежде, теперь уже
из-за махинаторства физики. Древние страхи расцве-
тают в неврозах и психозах. И старого людоеда можно
узнать под его легко распознаваемой маскировкой —
и не только как кровопийцу и погонщика рабов в че-
ловеческих мясорубках нашего времени. Его можно
скорее узнать во враче-серологе, который, окружив
себя приборами и ретортами, размышляет о том, где бы
заполучить человеческую селезенку или человеческую
грудину для исходного сырья его чудодейственных ле-
карств. И вот мы уже оказываемся посреди Дагомеи или
древней Мексики.
Все это столь же фиктивно, как и конструкции
всех остальных символических миров, чьи руины мы

66
откапываем из одной большой кучи мусора. Нынешний
мир также уйдет в небытие, придет в упадок, станет
непонятным для постороннего взгляда. А на его месте
прорастут другие фикции из вечно неоскудевающе-
го бытия, столь же убедительные, столь же многоликие
и непроницаемые.
В нашем нынешнем состоянии важно то, что мы еще
не полностью утратили способность чувствовать и по-
нимать. Мы поднимаемся не только до вершин самосоз-
нания, но и до вершин острой самокритики. Это признак
высоких культур; они возводят своды над миром грез.
В меру своего восприятия мы приближаемся к постиже-
нию того, что соответствует индийскому образу покры-
вала Майи, или Вечному возвращению, которому учил
Заратустра. Индийская мудрость относит даже расцвет
и крушение царства богов к миру иллюзий — пене вре-
мен. Когда Циммер утверждает, что нам не хватает вели-
чия представлений древних, с этим нельзя согласиться.
Оно выражается в том же характере сознания, во все
перемалывающем процессе критического познания.
Здесь сливаются границы времени и пространства. Тот
же самый процесс, пожалуй, даже с еще более тяжелы-
ми последствиями, возобновляется сегодня в повороте
от теории познания к бытию. Сюда же относится и тор-
жество циклического подхода в философии истории.
Разумеется, он должен быть дополнен знанием historia
in nuce. Тема, повторяющаяся в пространстве и времени
в бесчисленных вариациях, остается одной и той же,
и в этом смысле существует не только история культур,
но и история человеческого рода, которая и есть история
как таковая, история человека. Она воспроизводится
в каждой биографии.
Это возвращает нас к нашей теме. Человеческий страх
во все времена, на всех пространствах и в каждом серд-
це один и тот же — это страх уничтожения, страх смерти.

67
Мы слышим о нем уже от Гильгамеша, мы слышим о нем
в девяностом псалме, таким он остается и в наши ны-
нешние времена.
Преодоление страха смерти есть также преодоление
любого другого ужаса; они все имеют значение только
в связи с этим основным вопросом. Поэтому Уход в Лес
есть в первую очередь уход в смерть. Он ведет прямо
в направлении смерти — и даже, если потребуется, через
нее. Лес раскроется как сокровищница жизни в своей
сверхъестественной полноте, если удастся пересечь эту
линию. Здесь покоится изобилие мира.
Всякое подлинное руководство соотносится с этой
истиной: оно знает, как привести человека в то место,
где он познает реальность. Учение становится особен-
но ясным, когда оно подкрепляется примером — когда
победивший страх вступает в царство смерти, как явил
нам это Христос, величайший Учитель. Пшеничное зер-
но, погибнув, принесло не тысячекратный, но бесчис-
ленный плод. Здесь мы прикасаемся к изобилию мира,
к которому относится всякое зачатие как временной
и преодолевающий время символ. Этому следовали
не только мученики, которые были сильнее стоиков,
сильнее цезарей, сильнее тех сотен тысяч, которые
окружали их на гладиаторской арене. Этому следовали
также все те бесчисленные люди, погибшие за веру.
И сегодня их пример намного более убедителен, чем
кажется на первый взгляд. Даже когда соборы обру-
шатся, то знание, их настоящее наследие, сохранится
в сердцах, и с ним обитатели катакомб будут подрывать
дворцы тирании. По той же причине можно быть уве-
ренным в том, что голое насилие по античному образцу
не может долго торжествовать. с кровью Христа в исто-
рию вошла ее подлинная субстанция, и поэтому мы по
праву считаем эту дату началом новой эры. Здесь ца-
рит полнота теогонического плодородия, мифической

68
творящей силы зачатия. Жертва, совершаемая на бес-
численных алтарях.
Гёльдерлин в своем известном стихотворении пони-
мает Христа как вершину гераклической и дионисийской
силы. Геракл — это прародитель всех царей, без которого
даже сами боги не могли обойтись в своей борьбе с ти-
танами. Он осушает болота, строит каналы и делает дикие
места пригодными для жизни, убивая чудовищ и нечисть.
Он первый из тех героев, на чьих могилах был основан
полис и почитанием которых держится его существова-
ние. У каждой нации есть свой Геракл, и до сих пор еще
могилы героев являются культовыми местами в любом
государстве.
Дионис — это бог праздника, возглавляющий праз-
дничные шествия. Когда Гёльдерлин обращается к нему
как к духу общности, это следует понимать в том смысле,
что и мертвые принадлежат общине, причем они как
раз в первую очередь. Этим сиянием окружено диони-
сийское празднество, оно служит глубочайшим источ-
ником светлой радости. Врата царства мертвых широко
распахнутся, и золотое изобилие хлынет наружу. Таков
смысл виноградной лозы, объединяющей в себе силы
солнца и земли, смысл масок, великого превращения
и возвращения.
Из людей следует назвать Сократа, чей пример вдох-
новлял не только стоиков, но и каждого смелого духом
во все времена. Можно по-разному относиться к жизни
и учению этого человека; смерть его считается одним
из самых великих событий. Мир так устроен, что вновь
и вновь предрассудки и низкие страсти будут жаждать
крови, и нужно понимать, что это никогда не изменится.
Пусть аргументы и сменяются, но вечно глупость будет
созывать свой трибунал. Сначала к суду привлекали тех,
кто не уважал богов, затем тех, кто не признавал догма-
тов, и теперь уже тех, кто грешит против теорий. Нет ни

69
одного великого слова, ни одной благородной мысли,
во имя которой не была бы пролита кровь. Подлинно
сократическим является знание того, что приговор
недействителен, причем недействителен в том возвы-
шенном смысле, который не зависит от человеческих
«за» и «против». Подлинный приговор известен с са-
мого начала: он заключается в возвеличивании жертвы.
Поэтому если даже современные греки и добьются пе-
ресмотра вердикта, это станет не более чем еще одной
бессмысленной заметкой на полях мировой истории,
причем в то самое время, когда кровь невинных льет-
ся рекой. Эта тяжба длится вечно, и те обыватели, что
занимали тогда судейские места, сегодня встречаются
на каждом углу, заседают в любом парламенте. Мысль
изменить ситуацию с давних пор посещает недалеких
людей. Человеческое величие нужно завоевывать вновь
и вновь. Человек побеждает, отражая атаки пошлости
в собственном сердце. В этом скрывается подлинная
сущность истории, во встрече человека с самим собой,
что значит: со своей божественной силой. Это следует
знать тем, кто хочет преподавать историю. Сократ назы-
вал своим даймонионом то глубочайшее место, откуда
некий голос, не пользующийся словами, советовал ему
и направлял его. Его также можно назвать Лесом.
Что это значит для современника, если он начнет руко-
водствоваться примерами тех, кто победил смерть, при-
мерами богов, героев и мудрецов? Это означает для него
участие в сопротивлении времени, и не только конкретно-
му, но всякому времени вообще, а главная сила любого вре-
мени — это страх. Всякий страх, к чему бы тот ни относился,
в своей сути есть страх смерти. Если человеку удастся
отвоевать себе это пространство, тогда он будет пользо-
ваться свободой и в любой другой области, управляемой
страхом. Тогда он сокрушит великанов, чье оружие — ужас.
Именно так всегда было есть и будет в истории.

70
Вполне естественно то обстоятельство, что нынешнее
воспитание имеет своей целью совершенно противо-
положное. Никогда еще в историческом образовании
не господствовали столь странные представления.
Умыслы всех систем направлены на то, чтобы перекрыть
метафизические источники, направлены на укрощение
и дрессировку в духе коллективного разума. Даже там,
где Левиафан полагается на храбрость, как, например,
на поле боя, он будет размышлять о том, как бы инсцени-
ровать для бойца вторую и более страшную опасность,
чтобы удержать его на позиции. В подобных государствах
полагаются на полицию.
Великое одиночество одиночки принадлежит к харак-
терным чертам времени. Он окружен, осажден страхом,
который объемлет его подобно стенам в каменном меш-
ке. Эти стены принимают реальные формы — в тюрьмах,
в порабощении, в «котлах» окружения. Это положение
заполняет его мысли, его внутренние монологи и, быть
может, его дневники в течение тех лет, когда он не может
довериться даже своим близким.
Здесь политика вторгается в другие области — будь то
естественная история, будь то демоническая история со
всеми ее ужасами. И все же есть предчувствие близо-
сти великих освобождающих сил. Ужасы — это сигналы
к подъему, знаки совсем иной угрозы, не той, что мере-
щится в историческом конфликте. Они подобны всё бо-
лее настойчивым вопросам, встающим перед человеком.
Никто не может лишить его возможности отвечать.
22

71
У этих границ для человека наступает час его теоло-
гического испытания, не важно, понимает он это или нет.
Не стоит придавать слишком большое значение терми-
нологии. Человека спрашивают о его высших ценностях,
о его представлениях о мировом целом, о том, как с ним
соотносится его собственное существование. Не нужно
выражать словами то, что не поддается словам. Не играет
никакой роли и формулировка ответа, то есть вероиспо-
ведание человека.
Таким образом, мы не будем касаться различных церк-
вей. Наши времена, причем именно наши, свидетельству-
ют о том, что они еще несут в себе неисчерпаемое Благо.
Одно из таких свидетельств — поведение противников
церквей, и в первую очередь — государств, стремящихся
к неограниченной власти. Это с неизбежностью влечет
за собой притеснение церкви. В подобном положении
с человеком обращаются как с зоологическим суще-
ством, и не столь важно, классифицируют ли его господ-
ствующие теории с экономической или с какой-то иной
точки зрения. Сначала это приводит в область чистого
утилитаризма, а затем и к зверству.
С другой стороны, мы имеем церковь как институт, как
человеческое учреждение. В этом смысле ей всегда гро-
зит очерствение и вместе с ним иссякание благодатной
силы. Этим объясняется унылость, механичность, бес-
смысленность многих богослужений, пытка воскресных
дней, а еще этим объясняется сектантство. Все институ-
циональное уязвимо; подточенное сомнениями здание
рухнет внезапно, в одну ночь, если до этого не превра-
тится в простой музей. Нужно предвидеть те времена
и пространства, в которых церкви больше не будет.

72
В этом случае государство сочтет своей обязанностью
подобную возникшую или обнаружившую себя пустоту
заполнить собственным веществом — затея, в которой
оно потерпит неудачу.
Те, кто не позволяет грубо от себя отделаться, ока-
зываются в ситуации Ухода в Лес. Она неизбежно воз-
никает и перед священником, если он верит, что без та-
инств никакая высшая жизнь невозможна, и в утолении
этого голода усматривает свое служение. Это приводит
в Лес, к существованию, которое всегда возвращается
во времена гонений. Оно многократно описано, как,
например, в истории святого Поликарпа или в мемуа-
рах благородного д’Обинье, шталмейстера Генриха IV.
Из новых авторов можно назвать Грэма Грина с его
романом «Сила и слава», чье действие разыгрыва-
ется в тропическом ландшафте. Лес в этом смысле,
разумеется, повсюду; он может быть даже в кварталах
крупного города.
Более того, речь идет о потребности всякого одиночки,
если он не хочет примириться со своей классификацией
как зоолого-политического существа. Этим мы касаемся
сути современной болезни, великой пустоты, которую
Ницше называл разрастанием пустыни. Пустыня растет:
это сценарий для цивилизации с ее выхолощенными от-
ношениями. В подобном ландшафте вопрос о дорожных
припасах встает особенно остро, особенно настойчиво:
«Пустыня ширится, увы тому, в ком затаилась и растет
пустыня!»
Хорошо, если церковь способна создавать оазисы. Еще
лучше, если человек на этом не успокаивается. Церковь
может обеспечить поддержку, но не существование. Всё
же в церкви мы, с точки зрения институциональности,
по-прежнему на Корабле, по-прежнему в движении; по-
кой мы обретем в Лесу. Человек внутри себя принимает
решение; никто не может сделать это за него.

73
Пустыня ширится: выцветшие и бесплодные кольца
сжимаются вокруг. Уже убывают предполья осмыс-
ленности: сады, плодами которых кормятся беспечно,
пространства, обороняемые устаревшими орудиями.
И тогда законы становятся двусмысленными, оружие —
заточенным с обоих концов. Увы тому, в ком затаилась
и растет пустыня, а в ком нет, тот, даже если он заперт
в клетке, несет в себе ту изначальную субстанцию, что
вновь и вновь гарантирует плодородие.
23
Никто из живых не избегнет двух пробных камней, двух
мельничных жерновов: сомнения и боли. Оба они суть
великие орудия нигилистической редукции. Через них
нужно пройти. В этом заключается задание, экзамен на
аттестат зрелости для нового века. Его никто не минует.
Поэтому в некоторых странах земли люди продвинулись
далеко вперед, несравненно дальше других, причем,
скорее всего, именно в тех странах, которые считаются
отсталыми. Привычное различие между странами отно-
сится к числу оптических иллюзий.

74
Как же звучит этот страшный вопрос, который ставит
перед человеком Ничто? Все та же старая загадка, за-
данная Сфинксом Эдипу. Человека вопрошают о нем
самом — знает ли он имя странного существа, перед-
вигающегося во времени? Его пожрут или венчают на
царство, в зависимости от ответа, который он даст. Ничто
хочет знать, созрел ли уже человек для Ничто, или в нем
еще живы ростки того, что не уничтожить никакому вре-
мени. В этом смысле Ничто и время идентичны; и это
верно, поскольку чем больше власти у Ничто, тем дороже
становится время, даже в самых малых своих отрезках.
Одновременно множатся аппараты, то есть арсенал
времени. На этом основано ошибочное мнение, будто
аппараты, и особенно машинная техника, ничтожат мир.
Все происходит наоборот: аппараты возросли до столь
колоссальных размеров, они столь близко подобрались
к человеку, что для человека тот древний вопрос вновь
стал актуальным. Они являются свидетелями, в которых
нуждается время для того, чтобы продемонстрировать
чувствам и мыслям человека свое превосходство. Если
человек отвечает правильно, аппараты теряют свой ма-
гический блеск и покоряются его руке. Это нужно понять.
Это главный вопрос: время вопрошает людей о своей
власти. Этот вопрос направлен на сущностное. Все, что
выступает на первый план во враждебных царствах, ору-
жие, нужда, относится к режиссуре, ставящей эту драму.
Нет сомнения в том, что человек и в этот раз, как всегда,
одолеет время, прогонит Ничто обратно в свою пещеру.
Еще одним признаком ситуации вопрошания является
одиночество. Оно кажется особенно удивительным во
времена, когда процветает дух общности. И все же мало
от кого осталось скрытым подлинное лицо коллектив-
ного — его бесчеловечность. Все тот же парадокс: по
мере покорения новых пространств и рубежей свобода
одиночки все более и более сужается.

75
Констатацией этого одиночества можно было бы
закончить эту главу, ибо какая польза касаться тех по-
ложений, из которых никакие средства и никакие духов-
ные вожди не могут вывести? о том, что это именно так,
существует молчаливое согласие, и существуют вещи,
которые обсуждают неохотно. К положительным свой-
ствам нынешнего человека относится настороженность
по отношению к возвышенным банальностям, объектив-
ная потребность в духовной чистоте. Прибавим сюда
сознание, распознающее даже самую тихую фальшивую
ноту. В этом отношении у людей сохранилось еще чув-
ство стыда.
И все же речь идет о некоем форуме, где происходит
нечто значительное. Однажды, быть может, самой силь-
ной будут считать ту часть нашей литературы, которая
менее всего исходила из чисто литературных намерений:
все эти записки, письма, дневники, которые писались во
всех этих больших охотничьих загонах, «котлах» и живо-
дернях нашего мира. Узнают, что человек в своем «De
profundis» достигал таких глубин, что смог прикоснуться
к первоосновам и сокрушить жестокую власть сомнений.
За этим следует утрата.
О сути подобного начинания, даже если оно и по-
терпело неудачу, можно составить себе представление
по найденным в вентиляционной шахте тюрьмы запис-
кам Петтера Моэна, норвежца, погибшего в немецком
плену, которого по праву можно назвать духовным на-
следником Кьеркегора. Почти всегда подобные запи-
си сохранялись лишь благодаря счастливому случаю,
как, например, письма графа Мольтке. Они позволяют,
как бы сквозь щель, взглянуть на мир, считающийся
исчезнувшим. Можно предвидеть, что вскоре к ним
добавятся документы из большевистской России, до-
бавив к видимой нами картинке новый, неизвестный
пока смысл.

76
24
Другой вопрос состоит вот в чем: как следует готовить
человека к путям, ведущим его во мрак и неизвестность?
Решения этой задачи ожидают в первую очередь от
церквей, что и происходило в большом числе известных
и в еще большем числе неизвестных случаев. Доказано,
что церкви и секты несут в себе большую силу, чем то,
что сегодня именуется мировоззрением (последнее
в большинстве случаев означает вознесенное до уровня
убеждений естествознание). Поэтому можно видеть, с ка-
кой злобой тирания преследует даже таких безобидных
существ, как библеисты, — та же самая тирания, которая
отводит почетные места физикам-ядерщикам.
Пробуждение у молодежи интереса к культам — при-
знак здорового инстинкта. Даже если церкви окажутся
более неспособными создавать необходимое простран-
ство, все же тенденция важна, поскольку дает предмет
для сравнения. Она показывает как былые возможности,
так и то, чего можно еще ожидать. о былых возможно-
стях ныне судят только по очень ограниченной обла-
сти, а именно — области истории искусств. Однако все
эти картины, дворцы и города-музеи ничего не стоят по

77
сравнению со стихийной творческой силой — в это м не-
сомненная правота футуристов. Великий поток, оставив-
ший после себя все эти произведения, подобно пестрым
ракушкам на берегу, не может иссякнуть — он берет свое
начало в подземных глубинах. Человек обнаружит его,
если углубится в себя самого. И тем самым он учредит
одно из тех мест, где в пустыне может произрасти оазис.
Кроме того, приходится считаться с расширением тех
областей, в которых церквей либо не станет, либо они
сами по себе зачахнут, превратившись в органы тира-
нии. Не менее важно и то соображение, что сегодня при
сильной потребности в культовых формах у многих од-
новременно присутствует глубокое отвращение к церк-
вям. Ощущается нехватка подлинного существования, что
и способствует появлению гностиков, сектантов и разно-
го рода апостолов, более или менее успешно играющих
роль церквей. Можно сказать, что всегда присутствует
определенная мера религиозной жажды, которая раньше
легитимно утолялась церквями. Теперь, став свободной,
эта сила может примкнуть к кому угодно. Оттого-то в сов-
ременном человеке доверчивость одновременно ужи-
вается с полным неверием. Он верит тому, что написано
в газете, но не тому, что говорят звезды.
Возникшая таким образом пустота остается ощутимой
даже в полностью секуляризированном существовании,
и потому нет недостатка в попытках заполнить ее всеми
доступными средствами. Книги, наподобие «Скрытой ре-
лигии» Карла Бри, позволяют взглянуть на тот мир, в кото-
ром наука так или иначе выходит за рамки своей области
и приобретает культовую силу. Часто даже одни и те же
люди науку возвеличивают и принижают, как можно про-
следить, например, по биографиям Геккеля или Дриша.
Поскольку нехватка подлинного существования
очень скоро приобретает характер атрофии, нет ни-
чего удивительного в том, что ей начинают заниматься

78
прежде всего врачи, оснащенные разными хитроумными
системами исследования глубин и основанными на них
методами лечения. Среди всех типов больных, которых
они пользуют, у них выделяется тот, кто хочет убить сво-
его отца. Но они тщетно будут искать того другого, кто
уже лишился отца и чье страдание заключается в не-
достаточном осознании этой потери. Воистину тщетно,
ибо здесь медицина бессильна. В любом хорошем враче
должно быть что-то от священника, но к мысли заменить
священника врач может прийти только в те времена, ког-
да различие между Спасением и здоровьем утрачено.
Поэтому можно сколько угодно обращаться ко всем
этим имитациям духовных средств и форм, таким как
испытание совести, исповедь, медитация, молитва, экстаз
и прочим, видя в них терапевтические методы: в лучшем
случае они ограничатся лишь лечением симптомов, а в
худшем — навредят.
Отсылая к потусторонним мирам, связь с которыми
утрачена, только увеличивают опустошение. История бо-
лезни, диагноз — вот что важно, строгое описание того,
что утрачено. Примечательно, его можно скорее найти
у писателей, от Кьеркегора до Бернаноса, чем у теоло-
гов. Мы уже упомянули, что ясная картина имеется сейчас
только в области истории искусств. Ее нужно получить
и в отношении человеческой силы одиночки. И все же
в поисках решения этой задачи нельзя ограничиваться
только этической сферой: оно лежит в области самой
экзистенции. Человек, даже если он не в пустыне, все
равно влачит жалкое существование в зоне оскудения,
например в промышленном городе, где ему доступны
только отблески и дуновения огромной силы бытия.
Такой человек начинает догадываться, что ему чего-то
не хватает. Это предварительное условие того, чтобы
отправиться на поиски. Важно, чтобы теолог снял ему
пелену с глаз: ведь иначе у идущего не будет шансов

79
достигнуть цели. Все другие факультеты, не говоря
уже о практических инстанциях, уводят его к миражам.
Видимо, великое назначение человека предполагает то,
что сначала он должен справиться с некоторым числом
подобных миражей — утопических путей, которым про-
гресс придает видимость преображения. Мираж может
представляться ему в виде мирового господства, госу-
дарства, устроенного по образу термитника, империи
вечного мира — все это окажется фантомом, в котором
отсутствует подлинная задача. В этом отношении немцы
дорого заплатили за науку, и все же это знание принесет
им свою пользу, если они правильно им воспользуются.
Теолог должен считаться с нынешним человеком —
и прежде всего с тем, кто не живет в заповеднике или
в местах наименьшего давления. Речь идет о том, кто
испытал боль и сомнение, кто воспитан скорее нигилиз-
мом, нежели церковью, причем не стоит забывать и о том,
сколько нигилизма скрыто в самих церквях. Подобный
человек в большинстве случаев не будет сильно развит
ни этически, ни духовно, хотя банальным прагматизмом
он будет оснащен до зубов. Он бодр, умен, деятелен,
недоверчив, обделен вкусом, прирожденная насмешка
над всеми высшими типами и идеями, он думает о сво-
ей выгоде, помешан на страховании, легко управляем
лозунгами пропаганды, при этом их частые и внезапные
смены он едва ли замечает. Он полон человеколюбивых
теорий и все же демонстрирует склонность к страшному,
ни законом, ни международным правом не ограничен-
ному насилию, когда его ближние и соседи не вписыва-
ются в его систему. При этом он чувствует, как злобные
силы преследуют его даже в глубине его снов, он почти
не способен к удовольствиям и больше не знает, что
такое праздники. С другой стороны, нужно отметить,
что в мирные времена он наслаждается техническими
удобствами, что средняя продолжительность его жизни

80
значительно увеличилась, что принцип теоретического
равноправия стал общепризнанным и что в некоторых
местах земли можно наблюдать примеры такого образа
жизни, которому не было равных в плане всеохватного
комфорта, индивидуальной свободы и автоматизирован-
ного совершенства. Не исключено, что подобный стиль
будет простираться и за пределы титанической эры тех-
нологий. Но несмотря на все это, человек по-прежнему
осознаёт свою потерю, чем и объясняется, собственно,
тусклость и безнадежность его существования, которое
в некоторых городах и даже целых странах омрачено
настолько, что всякая улыбка гаснет, и людям кажется,
будто они пребывают в той самой преисподней, которую
Кафка изображает в своих романах.
Дать человеку понять, чего он лишен даже в лучшем
из своих состояний, понять, какая могучая сила скры-
та в нем самом, — вот в чем состоит задача теологии.
Теолог — это тот, кто знаком с превосходящей любую
экономику наукой изобилия, кто знает загадку вечных
источников, неистощимых и всегда близких. Под теологом
мы подразумеваем знающего — знающей в этом смысле
является, например, маленькая проститутка Соня, кото-
рая обнаруживает сокровища бытия в Раскольникове
и учит его им воспользоваться. Читатель понимает, что
обретение потаенного сокровища не только изменяет
жизнь, но и открывает выход к трансценденции. В этом
величие этого романа, как и творчества Достоевского
в целом: оно подобно тому волнорезу, о который раз-
биваются заблуждения времени. Эта фабула проступает
все отчетливее после каждой новой катастрофы, и в ней
русское перо снискало себе всемирную славу.

81
25
Мы всё еще находимся рядом с нулевым меридиа-
ном, и вера не указывает нам курс; здесь требуются
доказательства. Иначе можно было бы сказать: люди
верят только в доказательства. Похоже, растет число
умов, которые понимают, что даже с технической точки
зрения духовная жизнь имеет в своем распоряжении
формы гораздо более эффективные, чем военная дис-
циплина, спортивные тренировки или ритм рабочего
мира. Уже Игнатий владел ими, и этим же знанием живут
сегодня основатели сект и лидеры маленьких кружков,
о чьих намерениях трудно судить однозначно. Хороший
пример — Гурджиев, этот во многих отношениях удиви-
тельный кавказец.
Какое оружие нужно дать в руки тем, кто спешит вы-
рваться из пустошей рационалистических и материа-
листических систем, но еще находится под властью их
диалектики? Само их страдание свидетельствует о более
высоком положении. Существуют методы, способные
укрепить их в этом направлении, и не важно, что вначале
придется много заниматься механическими трениров-
ками. Это похоже на приемы откачивания утопленников,
где тоже надо сначала тренироваться. И тогда удается
вернуть дыхание и сердцебиение.
Здесь намечается возможность создания нового
ордена. Подобно Контрреформации, которая в своей
сути соответствовала Реформации и подпитывалась ею,
можно предположить духовное движение, которое вы-
бирает нигилизм как свое поприще и приступает к нему

82
как к отражению своего бытия. Подобно тому, как мис-
сионер разговаривает с туземцами на их языке, так же
нужно обращаться и с теми, кто воспитан на научном
жаргоне. Здесь, впрочем, нужно отметить, что церкви
не поспевают за науками. С другой стороны, некоторые
из наук вступают в сферы, в которых возможен разговор
о коренных вопросах.
Был бы желателен опус с примерным заголовком
«Краткий катехизис для атеистов». Если бы такое креп-
кое духовное предприятие оказалось своего рода
форпостом сопротивления, это позволило бы в то же
время перехватить инициативу у многочисленных гно-
стиков, которые устремляются в том же направлении.
Множество разногласий основано на простой терми-
нологии. Убежденный атеист всегда производит го-
раздо лучшее впечатление, чем индифферентная по-
средственность, именно потому, что он мыслит мир как
Целое. Кроме того, нередко у него можно обнаружить
положения, оставляющие место Возвышенному; по этой
причине атеисты восемнадцатого столетия обладали
духом подлинно сильным и более радостным, нежели
атеисты девятнадцатого века.
26

83
Подлинный девиз Ушедшего в Лес звучит так: «Здесь
и сейчас», — он муж свободного и независимого дей-
ствия. Мы видели, что к этому типу можно причислить
лишь крохотную долю всей массы населения, и все же
именно так формируется маленькая элита, способная
противостоять автоматизму, в борьбе с которым при-
менение голого насилия потерпит неудачу. Это все та
же древняя свобода в одеждах времени: сущностная,
элементарная свобода, которая пробуждается в здо-
ровых народах, когда тирания партий или иноземных
завоевателей угнетает их страну. Это не только свобода
протестовать или эмигрировать, это та свобода, которая
жаждет принять бой.
То же касается и области веры. Ушедший в Лес не мо-
жет позволить себе ту индифферентность, которая от-
носится к характерным чертам минувшей эпохи, наряду
с нейтралитетом маленьких государств или заключением
в крепость за политические правонарушения. Уход в Лес
предполагает принятие более трудных решений. Задача
Ушедшего в Лес заключается в том, что он должен вы-
рвать у Левиафана свободу, важную для грядущих эпох.
Он не приближается к своему главному противнику, бу-
дучи вооружен только голыми понятиями.
Сопротивление Ушедшего в Лес абсолютно, оно
не знает ни нейтралитета, ни помилования, ни заключения
в крепость. Он не ждет, что враг признает его аргументы,
не говоря уже о том, что тот поступит с ним благородно.
Он знает также, что вынесенный ему смертный приговор
не отменят. Ушедшему в Лес знакомо новое одиночество,
которое прежде всего влечет за собой сатанински воз-
росшую злобу — она связана с наукой и с сущностью
машин, которые привнесли в историю хоть и не новый
компонент, но все же — новые явления.
Все это не может сочетаться с индифферентностью.
В подобном положении не следует также надеяться

84
на церкви или на духовных лидеров и книги, которые,
может быть, появятся. Но все же в нем есть свои преиму-
щества, поскольку из всего прочитанного, прочувство-
ванного и продуманного создается прочный каркас. Его
воздействие проявляется уже в различии между двумя
мировыми войнами, по крайней мере в отношении нашей
немецкой молодежи. После 1918 года можно было на-
блюдать сильное духовное движение, расцвет талантов
во всех лагерях. Теперь же в первую очередь бросается
в глаза молчание, особенно молчание молодых, кото-
рые все-таки видели много необычного во всех этих
«котлах» и смертоносных пленениях. И все же само это
молчание стоит большего, чем многообразие идей или
даже произведения искусства. Ведь мы видели не толь-
ко крушение национального государства, но и другие
вещи. Разумеется, соприкосновение с Ничто, особенно
с совершенно неприкрашенным Ничто нашего столетия,
отразилось в целом ряде клинических сообщений, и все
же можно предвидеть, что оно принесет и другие плоды.
27

85
Мы уже не раз прибегали к образу человека, встре-
чающего самого себя. И в самом деле, важно, что тот,
кто предъявляет к себе самые серьезные требова-
ния, приобретает правильное представление о самом
себе. Именно в этом человек на Корабле должен ви-
деть своим мерилом человека в Лесу, то есть человек
цивилизации, человек движения и исторической види-
мости должен соотносить себя со своей покоящейся
и вечной сущностью, которая воплощается и изменя-
ется в истории. Отсюда проистекает невероятная при-
тягательность сильных духом людей, к числу которых
относится и Ушедший в Лес. Отражение вспоминает
о своем прообразе, от которого оно исходит, ибо в нем
источник его неуязвимости — или, иными словами, на-
следие вспоминает о том, что невозможно разделить
между наследниками.
Встреча происходит в уединении, и в этом кроется ее
очарование; на ней не присутствуют ни нотариус, ни свя-
щенник, ни должностное лицо. Человек суверенен в этой
уединенности, при условии что он сознает свой ранг.
В этом смысле он — сын своего Отца, хозяин Земли,
чудотворное существо. В ходе подобной встречи все
социальное отступает на второй план. Человек вновь
замечает в себе силы священника и судьи, как это было
в древнейшие времена. Он выходит за пределы абстрак-
ций, функций и форм разделения труда. Он устанавли-
вает свою связь с Целым, с Абсолютом, и здесь таится
еще и мощнейшее переживание счастья.
Само собой разумеется, что врач также не присутству-
ет при этой встрече. Что касается здоровья, то прообраз,
который каждый несет в себе, является неразрушимым,
находящимся по ту сторону времени и опасностей, при-
сущих телу. Он влияет на физиологические явления и
содействует исцелению. Во всяком исцелении свою роль
играют творческие силы.

86
В состоянии полного здоровья, ставшего сейчас ред-
костью, человек также обладает сознанием той высшей
формы, аура которой его зримо окружает. Уже у Гомера
мы находим знание о подобной бодрости, разлитой
в мире его героев. Мы находим у него и вольную весе-
лость: по мере приближения героев к богам те приоб-
ретают себе неуязвимость — их тело становится более
духовным.
Так и сегодня исцеление продолжает исходить от ну-
минозного, и важно, чтобы человек хоть немного дога-
дывался об этом и мог бы этим пользоваться. Больной,
а вовсе не врач является сувереном, дарующим исце-
ление, которое он сам посылает из своих неприступных
и неуязвимых замков и дворцов. Он обречен, только если
сам утратит доступ к этим источникам. Человек в агонии
часто похож на заблудившегося и ищущего выход. Он вы-
ход найдет, в этом мире или в ином. Уже не раз видели,
как выздоравливал тот, кого врачи списали со счета, но
никогда уже не выздоравливал тот, кто сдался сам.
Избегать врачей, полагаться на правду тела, но все
же внимательно прислушиваться и к их голосу — вот
лучший рецепт для выздоравливающего. Это относит-
ся и к Ушедшему в Лес, который должен быть готовым
к таким ситуациям, в которых любая болезнь, кроме
смертельной, считается слишком большой роскошью.
Так и нужно относиться ко всему этому миру больничных
касс, страховых агентств, фармацевтических фабрик
и специалистов: сильнее тот, кто может от всего этого
отказаться.
Подозрительным и крайне настораживающим яв-
ляется все увеличивающееся влияние государства на
сферу здравоохранения, оправдываемое чаще всего
предлогами социальной заботы. К тому же вследствие
все большего освобождения врачей от соблюдения
врачебной тайны следует посоветовать всем во время

87
консультаций сохранять осторожность. Никогда нельзя
знать, в какую статистику вас вносят, причем это ка-
сается не только медицинских учреждений. Все эти
лечебницы с их наемными и малооплачиваемыми вра-
чами, лечение под наблюдением бюрократии — все это
внушает подозрения, и все это внезапно, за одну ночь,
может превратиться в предмет страха, причем не только
в случае войны. Все эти образцовые картотеки вполне
могут вновь стать документальной базой, на основа-
нии которой станут интернировать, кастрировать или
ликвидировать.
Толпы людей, привлекаемые шарлатанами и чудо-
целителями, объясняются не только легковерностью
масс, но и их недоверием к медицинским учреждени-
ям, в особенности к их автоматическим процедурам.
Все эти колдуны, как бы неуклюже они ни занимались
своим ремеслом, все же отличаются от медицинских
учреждений в двух важных пунктах: во-первых, они рас-
сматривают больного как нечто цельное и, во-вторых,
преподносят исцеление как чудо. Именно это и со-
ответствует пока еще здоровому инстинкту, а на нем
и зиждется исцеление.
Подобное, разумеется, возможно и в рамках академи-
ческой медицины. Каждый, кто лечит, участвует в этом
чуде, не важно, делает ли он его при помощи своих аппа-
ратов и методов или вопреки им. Он многое приобретет,
если осознает это. Механизм можно во всем превзойти,
сделать его безвредным или даже полезным, если врач
предстанет в своей человеческой сущности. Подобное
непосредственное дарение, безусловно, затрудняется
бюрократией. Но в конечном счете всегда получается
так, что «на том Корабле» или даже на той галере, на
которой мы живем, функциональное всегда превозмога-
ется человеком, если даже и не благодаря его доброте,
то благодаря его свободе или мужеству принятия на себя

88
непосредственной ответственности. Врач, дающий боль-
ному нечто не предусмотренное инструкцией, вероятно,
именно этим и придает своим средствам чудодействен-
ную силу. Мы живы благодаря подобным возвышениям
над функцией.
Техник считается с отдельными преимуществами.
В больших бухгалтерских книгах все это выглядит совсем
по-другому. Действительно ли мы приобретаем что-то
ценное, живя в этом мире страховых агентств, прививок,
педантичной гигиены и повышения среднего возраста
жизни? Не стоит об этом спорить, поскольку все это
только формируется, и идеи, на которых стоит этот мир,
еще не исчерпаны. Корабль продолжит свое плавание,
даже если оно ведет его от одной катастрофы к другой.
Правда, катастрофы несут с собой страшные жертвы.
Когда Корабль погибает, его аптечка тонет вместе с ним.
И тогда все зависит от других вещей, например, от того,
может ли человек выдержать несколько часов в ледяной
воде. Многократно привитая, чистоплотная, приученная
к лекарствам команда с высоким средним возрастом
жизни имеет меньшие шансы, чем та, которая всего этого
лишена. Минимальная смертность в мирные времена
не является критерием подлинного здоровья; она мо-
жет внезапно, в одну ночь, обернуться своей полной
противоположностью. Вполне возможно, она сама еще
породит неизвестные доселе эпидемии. Тело народов
стало уязвимым для болезней.
Отсюда открывается вид на одну из самых больших
угроз нашего времени — перенаселенность, как ее, на-
пример, изображает в своей книге «Сто миллионов мерт-
вецов» Гастон Бутуль. Гигиена столкнулась с проблемой,
как ограничить те массы, появление которых она сама же
и сделала возможным. Однако здесь мы уже выходим за
рамки темы Ухода в Лес. Для того, кто решается на него,
не годится воздух теплиц.

89
28
Вызывает тревогу трансформация привычных вещей
и понятий: они меняют свой облик зачастую совершен-
но внезапно и рождают совершенно иные плоды, чем
ожидалось. Это признак анархии.
Рассмотрим для примера права и свободы одиночки
по отношению к властям. Они определены конституцией.
Однако придется и дальше, причем довольно долгое
время считаться с нарушением этих прав, будь то со
стороны государства или партии, завладевшей государ-
ством, или со стороны иноземного захватчика или всего
этого сразу. Можно, пожалуй, сказать, что массы, по край-
ней мере у нас в стране, пребывают в таком состоянии,
что они вряд ли вообще способны замечать нарушения
конституции. Там, где это сознание однажды утеряно, его
уже искусственно не восстановить.
Нарушение прав может также иметь легальную окра-
ску, если, например, господствующая партия располагает
большинством, необходимым для изменения конститу-
ции. Оказывается, большинство одновременно может
обладать правом и творить несправедливость: такое

90
противоречие не помещается в простые головы. Уже во
время голосования трудно понять, где кончается право
и начинается насилие.
Превышение полномочий постепенно учащается
и усугубляется, начиная выглядеть в отношении опре-
деленных групп как чистое преступление. Кто мог на-
блюдать принятие подобных, поддержанных массовым
одобрением документов, тот знает, как мало против этого
можно предпринять обычными средствами. Этического
самоубийства нельзя требовать ни от кого, особенно
если оно предписывается из-за границы.
В Германии открытое сопротивление властям было
и остается особенно трудным, поскольку еще со времен
легитимной монархии здесь сохранилось благоговение
перед государством, что имеет свои преимущества на-
ряду со своей темной стороной. И потому отдельному
человеку трудно было понять, почему после вступления
армий стран-победительниц его привлекали к ответствен-
ности за недостаточное сопротивление не только в каче-
стве коллективного обвиняемого, но и индивидуально —
например, за то, что он исполнял свои профессиональные
обязанности как чиновник или капельмейстер.
Мы можем понять эти упреки, хотя они и принимали
гротескные формы, отнюдь не курьезные. Речь, скорее,
идет о новой черте нашего мира, и можно только пореко-
мендовать всегда иметь ее в виду во времена, когда нет
недостатка в общественной несправедливости. В одном
случае оккупанты навешивают на вас ярлык коллабо-
рациониста, в другом случае партии навешивают на вас
ярлык попутчика. Так одиночка оказывается в ситуации
между Сциллой и Харибдой; ему грозит ликвидация как
за участие, так и за неучастие.
От одиночки ожидается большое мужество; от него
требуется, чтобы он протянул руку помощи праву, даже
входя тем самым в противостояние с государственной

91
властью. Кто-то усомнится, что подобных людей вообще
можно найти. Между тем они появятся и станут Ушедшими
в Лес. Столь же непременно подобный тип будет вписан
в картину истории, поскольку существуют такие фор-
мы принуждения, которые не оставляют выбора. Так,
Вильгельм Телль был втянут в конфликт против своей
воли. Тем самым он проявил себя как Ушедший в Лес,
как одиночка, благодаря которому народ осознал свою
мощь по сравнению с тираном.
Странный образ: одиночка — или даже множество
одиночек, — обороняющийся от Левиафана. И все же
именно в таком положении колосс оказывается под
угрозой. Нужно понимать, что даже малое число людей,
по-настоящему решительных, не только в моральном
смысле, но и в действительности представляют собой
угрозу. В мирные времена это заметно только на при-
мере преступников. Неоднократно повторялась такая
картина: два-три головореза приводят в волнение все
кварталы крупного города и выдерживают продолжи-
тельные осады. Если поменять стороны местами, когда
органы власти превращаются в преступников, а честные
люди им противостоят, это может привести к несравнен-
но более значительным результатам. Известно, в какое
замешательство пришел Наполеон из-за восстания Мале,
одинокого, но непоколебимого человека.
Нам хотелось бы верить, что в городе, в государстве
существует определенное, пускай даже незначительное,
число по-настоящему свободных мужей. В этом случае
нарушения конституции были бы сопряжены с большим
риском. Отсюда выводится аргумент в пользу теории
коллективной ответственности: возможность наруше-
ния прав обратно пропорциональна той степени сво-
боды, с которой она сталкивается. Например, наруше-
ние неприкосновенности, даже священности жилища
было бы невозможным в старой Исландии в тех формах,

92
в каких оно стало возможным в Берлине 1933 года сре-
ди миллионного населения как чисто административ-
ное мероприятие. Похвальное исключение — молодой
социал-демократ, застреливший полдюжины этих так
называемых добровольных помощников полиции в при-
хожей своей съемной квартиры. Он был еще причастен
к сущности той древнегерманской свободы, которую
его враги прославляли только в теории. Его, разумеется,
не могла научить этой свободе политическая программа
его партии. В любом случае он не принадлежал к числу
тех людей, о которых Леон Блуа как-то сказал: они бегут
за адвокатом, пока их матерей насилуют.
И вот если мы теперь представим, что подобное
происходило бы на каждой берлинской улице, то мож-
но предположить, что все могло выйти совсем иначе.
Затянувшиеся мирные времена благоприятствуют опти-
ческим иллюзиям. К их числу относится и допущение, что
неприкосновенность жилища основывается на конститу-
ции и гарантируется ею же. На самом же деле эта непри-
косновенность основывается на отце, который вместе
со своими сыновьями встает в дверях с топором в руке.
Только эта истина не всегда проявляется подобным
образом и не представляет собой возражения против
конституции. Нужно помнить древнее выражение: «Муж
держит клятву, а не клятва — мужа». В этом кроется одна
из причин того, что новые законы встречают в народе так
мало участия. Про жилище в законах написано неплохо,
да только мы живем во времена, когда один чиновник
может взломать замок для другого чиновника.
Немца упрекают в том, что он не оказал достаточного
сопротивления официальному насилию, и, скорее всего,
упрекают справедливо. Он не знал еще правил игры
и чувствовал угрозу, исходящую из тех зон, в которых
никогда и не было речи об основных правах. Он всегда
находился в положении между двух угроз: у положения

93
«ни то ни сё» есть как свои преимущества, так и свои не-
достатки. Едва ли замечали тех, кто погибал в безнадеж-
ной ситуации, с оружием в руке защищая своих женщин
и детей. Пусть их одинокая гибель станет известной. Это
перевесит чашу весов.
Мы же должны размышлять о том, как сделать так, что-
бы спектакль насилия, не встречающего отпора, больше
не повторился.
29
Во время нападения вражеских армий Уход в Лес часто
остается единственным средством ведения войны. Это
касается прежде всего тех государств, которые плохо
вооружены или не вооружены совсем.
Как и в случае с церквями, Ушедший в Лес не спра-
шивает об оружии, насколько оно современное, сколько
его в наличии и есть ли оно вообще. Это все важно на
Корабле. Уход же в Лес можно совершить в любое время,
в любом месте и даже в виду значительно превосходящих
сил. В таком случае он тем более остается единственной
формой сопротивления.

94
Ушедший в Лес — это не солдат. Он не знает ни сол-
датского строя, ни солдатской дисциплины. Его жизнь
свободнее и суровее солдатской. Ушедших в Лес рекру-
тируют из тех, кто даже в безнадежной ситуации реша-
ется бороться за свободу. В идеале, их личная свобода
совпадает со свободой их страны. В этом состоит ве-
ликое преимущество свободных народов, которые, чем
дольше идет война, получают тем больший перевес.
На Уход в Лес вынуждены также решиться те, для кого
не остается другой возможности выжить. За вторжением
часто следуют мероприятия, угрожающие значительной
части населения: аресты, прочесывания, запись в рее-
стры, принуждение к труду и военной службе во вра-
жеских войсках. Все это толкает на открытое или тайное
сопротивление.
Отдельная опасность заключается в проникновении
преступных элементов. Ушедший в Лес не сражается по
законам военного права, и все-таки он не преступник.
В той же самой мере его дисциплина не является сол-
датской, и этот факт предполагает сильное непосред-
ственное командование.
Что касается собственно места, то Лес повсюду. Лес
есть как в заброшенных местах, так и в городах, где
Ушедший в Лес живет в подполье или под маской своей
профессии. Лес как в пустынях, так и в маквисе. Лес как
в отечестве, так и на любой другой земле, где можно ве-
сти сопротивление. Лес, прежде всего, в глубоком тылу
самого врага. Ушедший в Лес не поддается чарам опти-
ческих иллюзий и всегда видит в захватчике врага своей
нации. Он знает о концлагерях, загонах для угнетенных
меньшинств, вынужденных ждать часа своей смерти.
Он ведет партизанскую войну на железнодорожных пу-
тях и дорогах, угрожает мостам, проводам и складам.
Из-за него противник вынужден распылять войска на ох-
рану и увеличивать количество постов. Ушедший в Лес

95
обеспечивает разведку, саботаж и распространение
информации среди населения. Разбитый, он исчезает
в труднодоступных безымянных местах, чтобы появиться
снова, когда враг обнаружит свою слабость. Он несет
постоянные беспорядки, сеет панику по ночам. Он может
парализовать целые армии, как это было с наполеонов-
ской армией в Испании.
Ушедший в Лес не располагает крупными боевы-
ми средствами. Но он знает, как можно смелым нале-
том уничтожить вооружение стоимостью в миллионы.
Он знает о своих тактических недостатках, слабых ме-
стах, резервуарах с легковоспламеняемыми жидкостя-
ми. Он также располагает большей свободой в выборе
направлений для нападения, чем регулярные войска,
и действует там, где можно малыми силами нанести
крупный ущерб — на перевалах, на путях сообщения,
проходящих через труднодоступные места, на прос-
транствах, удаленных от баз противника. Любое на-
ступление достигает той высшей точки, когда люди
и средства становятся особенно ценными, поскольку их
приходится доставлять на большие расстояния. И тогда
на одного бойца приходится сотня тыловиков. И вот этот
один боец и сталкивается с Ушедшим в Лес. Здесь мы
снова возвращаемся к нашей пропорции.
Что касается международного положения, то оно
благоприятствует Уходу в Лес: оно создает соотноше-
ние сил, которое бросает вызов свободному действию.
В Мировой гражданской войне любой агрессор должен
считаться с тем, что содержать свои тылы ему будет ста-
новиться все труднее. И каждая новая область, которую
он получает, расширяет его тылы. Вместе с этим он дол-
жен прибегать ко все более жестоким средствам; это
приводит к лавине репрессий. Его противник придает
большое значение такому подтачиванию сил. Поэтому
Ушедший в Лес может рассчитывать если и не на прямую

96
помощь, то хотя бы на вооружение, снабжение и обес-
печение со стороны какой-либо из мировых держав.
Но он — не сторонник каких-либо партий.
Уход в Лес содержит в себе новый принцип обороны.
Ему можно обучать, и не важно, есть ли у страны армия
или нет. Во всех странах, и в первую очередь в маленьких,
понимают, что такая подготовка необходима. Крупное
вооружение способны создавать и применять только
сверхдержавы. Но Уход в Лес способно осуществить
даже крохотное меньшинство, даже одиночка. В этом
заключается ответ, который должна дать свобода. И она
сохраняет за собой последнее слово.
Уход в Лес состоит в более тесной связи со свобо-
дой, чем любой процесс вооружения; в нем заключена
изначальная воля к сопротивлению. Поэтому только
добровольцы пригодны для него. Они в любом слу-
чае будут обороняться, не важно, тренирует ли их
государство, снабжает ли, призывает на службу или
нет. Тем самым они приводят доказательство своей
свободы и подлинности собственного существования.
Государства, в которых соответствующее сознание от-
сутствует, неизбежно опускаются до уровня приспеш-
ников и сателлитов.
Свобода является великой темой сегодняшнего дня:
она — сила, преодолевающая страх. Она есть главная
наука для свободного человека, и не только она сама,
но и тот способ и образ, которым она может быть ре-
зультативно представлена и явлена в сопротивлении.
Мы не хотим углубляться в детали. Для того чтобы
уменьшить страх, достаточно понять его роль в случае
катастрофы. К катастрофе нужно готовиться так же,
как перед началом морского путешествия разучивают
правила действий при кораблекрушении. Когда целый
народ снаряжается для Ухода в Лес, это становится
страшной силой.

97
Можно услышать возражение, что немец не создан
для подобного вида сопротивления. Конечно, основания
для такого рода опасений были всегда. Что касается
обеспечения оружием и средствами связи, и прежде
всего радиосвязи, проведения учений и маневров, подго-
товки опорных пунктов и систем, рассчитанных на новый
вид сопротивления, — короче, той стороны дела, которая
упирается в практику, то всегда найдутся силы, которые
ей займутся и ее сформируют. Но более важным являет-
ся соблюдение старого принципа: свободный мужчина
должен быть вооружен, причем не оружием, которое
хранится где-то в арсеналах и казармах, а оружием, кото-
рое хранится у него дома, в его квартире. Это обязатель-
но должно сказаться и на соблюдении основных прав.
Среди грозящих нам сегодня перспектив, пожалуй,
самой мрачной является возможность того, что две
немецкие армии пойдут войной друг на друга. Всякое
дальнейшее наращивание вооружений с той или с дру-
гой стороны увеличивает эту опасность. Уход в Лес есть
единственное средство, которое может быть посвящено
общим целям, без оглядки на искусственные границы.
Здесь можно обрести пароли, распространение которых
и обмен которыми воспрепятствует тому, чтобы немцы
стреляли друг в друга. Просвещение по ту и по другую
сторону, в том числе и идеологическое, не может на-
вредить и также сослужит свою службу в тот судьбонос-
ный час, когда, как в битве под Лейпцигом, люди начнут
перебегать на другую сторону.
Уделяя ключевое внимание Уходу в Лес, государство
подтверждает тем самым, что у него нет планов насту-
пательной войны. Зато оно способно сделать свои обо-
ронительные средства очень сильными и даже устраша-
ющими при очень незначительных затратах. Это создает
возможность долгосрочной политики. Плоды сами па-
дают в руки тому, кто сознает свои права и умеет ждать.

98
Здесь нужно затронуть еще одну возможность: Уход
в Лес, как путь, на котором свобода и необходимость
постигают друг друга, оказывает воздействие и на ар-
мию, а значит, изначальные формы сопротивления,
от которых происходит солдатский дух, должны вновь
вернуться в историю. Когда перед лицом колоссаль-
ной угрозы встает чистый вопрос «быть или не быть»,
свобода из пространства права поднимается на другой,
более священный уровень, где отцы, сыновья и братья
становятся едины. Никакие армейские планы не смогут
перед ними устоять. Перспектива того, что пустая ру-
тина завладеет вещами, гораздо опаснее перспективы
оказаться безоружным. Все же этот вопрос не касается
Ухода в Лес как такового; здесь одиночка сам определя-
ет способ и образ сохранения своей свободы. Если он
решает служить, дисциплина превращается в свободу
и становится одной из ее форм, одним из ее средств.
Свободный человек придает смысл любому оружию.
30

99
Подобно тому, как все сословные формы были пе-
реплавлены в специализации рабочего характера,
то есть в технические функции, так же были переплав-
лены и солдатские формы. Солдату из всех подвигов
Геракла остался, по сути, только один: он должен время
от времени чистить авгиевы конюшни политики. В этом
деле ему все труднее сохранять руки чистыми и вести
войну тем способом, который, с одной стороны, отличал
бы его ремесло от ремесла полицейского, а с другой,
от ремесла мясника или даже живодера. Для его новых
нанимателей это менее важно, чем распространение
ужаса любой ценой.
К тому же технические изобретения расширяют обла-
сти войны до бесконечности, и новое оружие стирает
всякое различие между комбатантами и нонкомбатан-
тами. Вместе с тем исчезает та предпосылка, которой
обусловливается сословное самосознание солдата,
и рука об руку с этим явлением идет упадок рыцарских
форм ведения войны.
Еще Бисмарк отверг предложение привлечь Наполео-
на III к суду. Он, как военный противник, считал себя
не вправе делать это. С тех пор уже стало принятым
судить побежденного противника с точки зрения юриди-
ческих норм. Тяжбы, сопряженные с подобными вердик-
тами, являются излишними и безосновательными. Партии
не могут судить. Этим они продлевают акт насилия. Они
также лишают обвиняемого права на суд.
Мы живем во времена, когда войну трудно отличить от
мира. Границы между службой и преступлением размыты
до неузнаваемости. Здесь может обмануться даже самый
острый глаз, поскольку к каждому отдельному случаю
примешивается сумятица времени, всеобщая вина. Кроме
того, отягчающим обстоятельством служит и то, что ца-
рей больше нет, что правители всех мастей поднимают-
ся вверх по партийным ступенькам. Их происхождение

100
уменьшает способность к делам в интересах Целого,
таких как заключение мира, приговоры, праздники, тра-
ты и приобретения. Силы в большинстве своем исходят
из Целого; их нельзя получать и умножать за счет вну-
треннего изобилия, собственного бытия. Это приводит
к дроблению капитала на сулящие верную прибыль ку-
сочки, заботы и расчеты одного дня, чего опасался еще
старик Марвиц.
Единственным утешением в этом спектакле служит
то, что речь идет о падении в известном направлении
и с известными целями. Периоды вроде этого рань-
ше называли междуцарствием, в то время как сегодня
этот период представляется как ландшафт мастерской.
Он характеризуется тем, что лишен финальной действи-
тельности; и в этом также заключается большое дости-
жение, поскольку люди осознают, что нельзя принимать
отработанные элементы за действительные, и потому
не стремятся их сохранить. Подобно тому, как наш вкус
отказывается от применения готических форм в мире
машин, так же поступает он и в моральной области.
Мы в деталях описали устройство мира труда. Нужно
понимать законы, по которым существует этот ландшафт.
С другой стороны, ценностное восприятие остается не-
лицеприятным, что приводит к боли, к осознанию утра-
ты, и это неизбежно. Вид стройплощадки не способен
внушить того спокойного удовлетворения, которое при-
носит созерцание шедевра, и так же мало совершен-
ства и в других вещах, которые там можно увидеть. В той
мере, в какой это осознается, приобретается честность,
что, в свою очередь, указывает на почитание более вы-
соких порядков. Подобная честность способна создать
необходимый вакуум, особенно заметный в живописи,
сохраняющей еще свое теологическое соответствие.
Осознание утраты выражается также в том, что вся-
кая серьезная оценка ситуации соотносит себя либо

101
с прошлым, либо с будущим. Она приводит либо к кри-
тике культуры, либо к утопии, предсказанной учением
о цикличности времени. Утрата правовых и моральных
связей также относится к значительным темам лите-
ратурных произведений. В частности, действие аме-
риканского романа происходит в сферах, где больше
не осталось ни малейшего представления о долге.
Он оказался на голой скале, лишь в некоторых местах
покрытой слоями гниющего гумуса.
При Уходе в Лес нужно быть готовым к тем кризисам,
перед которыми не могут устоять ни закон, ни обычай.
Во время этих кризисов можно наблюдать нечто по-
добное тем выборам, которые мы описывали в начале.
Массы будут следовать за пропагандой, которая обес-
печивает им техническую связь с правом и моралью.
Ушедший в Лес не таков. Это и есть то суровое решение,
которое он должен принять: в каждом случае оставлять
за собой право судить о том деле, на которое требуют
его согласия или в котором требуют его участия. Ему
придется пожертвовать многим. И это же принесет ему
непосредственный выигрыш в суверенитете. Впрочем,
положение вещей таково, что выигрыш этот способны
оценить лишь немногие. Но господство может приобре-
сти лишь тот, кто хранит в себе знание об изначальных
человеческих идеалах и кого никакая превосходящая
сила не может принудить отказаться поступать по-чело-
вечески. Как этого достичь, остается главным вопросом
сопротивления, которое не всегда обязательно должно
быть открытым. Требование открытого сопротивления
относится к любимым теориям людей, сопротивлению
непричастных, однако на практике это равнозначно
тому, как если бы кто-то вложил тирану в руку список
последних оставшихся людей.
Когда все институты стали сомнительными или даже
опозоренными и когда даже в церквях уже слышны

102
молитвы не за угнетенных, а за угнетателей, тогда мо-
ральная ответственность целиком ложится на одиночку,
или, лучше сказать, на несломленного одиночку.
Ушедший в Лес — это конкретный одиночка, действу-
ющий в конкретных обстоятельствах. Он не нуждается
ни в теориях, ни в придуманных партийными юристами
законах для того, чтобы понимать, что является справед-
ливым, а что — нет. Он не пьет из предоставляемых ему
институтами источников нравственности. Вещи кажутся
ему простыми, если в нем живет еще нечто неподдель-
ное. Мы видели, что великий, открываемый Лесом опыт
заключается во встрече с собственным «Я», с неуяз-
вимым ядром, сущностью, которая питает все времен-
ные и индивидуальные явления. Эта встреча, имеющая
большое влияние как на исцеление, так и на изгнание
страха, также является в высшей степени моральной.
Она приводит к тому слою, который лежит в основе всего
социального и служит первоначалом для всякой общно-
сти. Она приводит к человеку, который является фунда-
ментом любой индивидуальности и от которого исходит
все индивидуализирующее. В этой области обретается
не только общность; здесь обретается тождество. Вот
на что указывает символ объятия. «Я» познаёт само себя
в Другом — что соответствует древнейшей мудрости,
выраженной в словах «То ты еси». Другим может быть
любимый человек, это также может быть брат, недужный,
беззащитный. Когда «Я» нечто отдает, помогая другому,
оно само в то же время получает нечто непреходящее.
В этом утверждает себя порядок мироздания.
Все это познается опытным путем. Сегодня нет числа
тем, кто выбрался живым из самого центра нигилисти-
ческого течения, из глубочайшей точки водоворота. Они
знают, что механическое там всегда представляется
в угрожающем виде; человек брошен вовнутрь огром-
ной машины, созданной для его уничтожения. Они также

103
должны были узнать, что всякий рационализм приводит
к механизму, а всякий механизм приводит к истязанию как
к своему логическому следствию. Подобного не знали
в XIX столетии.
Только чудо могло помочь вырваться из этих вихрей.
И чудо свершалось бесчисленное множество раз только
потому, что среди обезлюдевших цифр появлялся че-
ловек и приходил на помощь. Это происходило даже
в тюрьмах, причем прежде всего там. В любой ситуации
и по отношению к любому человеку одиночка может
стать Ближним — в этом непосредственно раскрывает
себя его царское достоинство. Источник аристокра-
тизма заключается в предоставлении защиты — защиты
от угрозы, исходящей от чудовищ и нечисти. Такова отли-
чительная черта аристократии, чей отблеск можно заме-
тить даже в безымянном тюремном охраннике, который
тайком протягивает заключенному кусок хлеба. Это не
может исчезнуть, благодаря этому мир существует. Это
жертвы, на которых он основан.
31

104
Также бывают ситуации, требующие непосредствен-
ного морального решения, и прежде всего тогда, когда
начинает засасывать в воронку водоворота. Так бывало
не всегда, и так будет не всегда. В большинстве случаев
институты и связанные с ними предписания образуют
твердую почву; право и обычай — это то, что носится
в воздухе. Естественно, имеются нарушения, но для того
и существуют суды и полиция.
Все совсем иначе, если мораль заменяется разновид-
ностью техники, то есть пропагандой, а институты прев-
ращаются в орудия гражданской войны. Тогда принятие
решений становится уделом одиночки, причем имен-
но в форме «или-или», тогда как третья альтернатива,
то есть нейтралитет, исключается. И тогда неучастие,
а также суждение с позиций неучастия становятся осо-
бым видом подлости.
Власть имущие в своих разнообразных воплощениях
тоже наступают на одиночку со своим «или-или». Таков
временный занавес, поднимающийся перед началом веч-
но повторяющегося спектакля. Вовсе не важно, что напи-
сано на этом занавесе. Собственное «или-или» одиночки
выглядит совсем иначе. Эта альтернатива подводит его
к той точке, где он должен выбирать между непосред-
ственно присущим ему качеством человека и качеством
преступника.
От того, насколько одиночка будет придерживаться
подобной постановки вопроса, зависит наше будущее.
Скорее всего, это решается именно там, где тьма сгус-
тилась больше всего. Что же касается преступления, то
оно, наряду с автономностью принятия нравственных
решений, образует вторую возможность сохранения
суверенитета в этом состоянии утраты, нигилистиче-
ского подрыва бытия. Французские экзистенциалисты
правильно понимали это. Преступление не имеет ниче-
го общего с нигилизмом, оно, скорее, дает убежище от

105
его разрушающего самосознание выхолащивания, оно
служит выходом из этой пустоши. Уже Шамфор говорил:
«L’homme, dans l’état actuel de la société, me parraît plus
corrompu par sa raison que par ses passions»1
.
Вероятно, этим объясняется тот факт, что культ пре-
ступления становится одним признаков нашего времени.
Масштаб и распространенность этого культа слишком
недооцениваются. о нем можно получить хорошее
представление, если взглянуть на литературу, причем
не только на низшие жанры вроде сценариев филь-
мов и комиксов, но и на мировую литературу в целом.
Можно утверждать, что на три четверти она посвящена
описанию преступников, их поступков и их среды и что
именно в этом и кроется секрет ее привлекательности.
Прекрасная демонстрация масштаба того, насколько за-
кон стал проблематичен. Человеку кажется, что он живет
под чужеземным гнетом, и в этом смысле видит в пре-
ступнике родственную душу. Когда в Сицилии был казнен
грабитель и убийца-рецидивист Джулиано, скорбью были
охвачены самые разные слои населения. Эксперимент
по ведению продолжительного существования по зако-
нам дикой природы провалился. Все это глубоко трогает
серые массы, поддерживая в них чувство причастности
к бытию. Это приводит к героизации преступника. Также
это создает моральный полумрак вокруг всех Résistance-
подобных движений, и не только вокруг них.
Ныне мы живем во времена, когда ежедневно можно
встретить неслыханные формы угнетения, рабства, ис-
требления — направлены ли они против определенных
слоев или распространяются на большие территории.
Сопротивляться этому можно и легально, путем утвержде-
ния фундаментальных прав человека, которые в лучшем
1. «Человек при современном состоянии общества
кажется мне развращенным скорее своим разумом,
чем своими страстями» (франц.) . — Примеч. пер.

106
случае можно гарантировать конституцией, но осущест-
влять их все равно должны будут отдельные люди. Для
этого существуют эффективные формы поведения, и тот,
кто находится под угрозой, должен быть к ним готов, он
должен учиться им; пожалуй, в этом кроется один из глав-
ных предметов нового образования вообще. Уже сейчас
крайне важно приучить тех, кто находится под угрозой,
к мысли о том, что сопротивление в принципе возможно, —
если это осознают, то даже крохотное меньшинство будет
способно сокрушить могущественного с виду Колосса,
стоящего на глиняных ногах. Этот образ часто повторя-
ется в истории, и благодаря ему история получает свой
мифологический фундамент. Вот на таком фундаменте
любое строение может простоять очень долго.
Потому вполне естественным является стремление
власть имущих представить любое легальное сопротив-
ление и даже простое несогласие с их притязаниями как
преступное, и это их намерение создает особые отрасли
применения насилия и пропаганды. Этим объясняется
также и то, что в их иерархии обычный преступник стоит
выше того, кто сопротивляется их замыслам.
В противоположность этому важно, что Ушедший в Лес
не только в своей морали, в своей борьбе, в своем това-
риществе заметно отличается от преступника, но важно
также и то, что это различие скрыто в самой его глу-
бочайшей сути. Он может обрести свои права только
в самом себе, особенно в той ситуации, когда профес-
сора правоведения и государственного права не спо-
собны вложить в его руку необходимого ему оружия.
Скорее у поэтов и философов узнаем мы, чем нам нужно
защищаться.
Мы рассмотрели в другом месте, почему ни индивид,
ни массы не способны выстоять в том мире новых сти-
хий, в который мы вступили в 1914 году. Это не значит,
что человек исчезнет как свободный одиночка. Скорее

107
он должен погрузиться глубоко под поверхность своей
индивидуальности и обнаружить там средства, затоплен-
ные со времен религиозных войн. Нет никаких сомнений
в том, что он сможет ускользнуть из титанических царств
и скрыться в сокровищнице новой свободы. Но ее можно
обрести только ценой жертвы, поскольку свобода дорога,
она требует, чтобы ради нее жертвовали как раз своей
индивидуальностью, а может быть, даже и собственной
шкурой, отдавали бы ее как дань времени. Человек дол-
жен осознать, перевешивает ли для него его свобода
все остальное — дороже ли ему его так-бытие, чем его
вот-бытие.
Подлинная проблема заключается скорее в том, что
подавляющее большинство людей не хотят свободы,
вернее, даже боятся ее. Свободным нужно быть, чтобы
стать таковым, поскольку свобода есть экзистенция, то
есть прежде всего сознательное соответствие экзистен-
ции и нестерпимое желание осуществлять ее, что и вос-
принимается как судьба. Тогда человек свободен, а мир,
полный принуждения и средств принуждения, служит
ему теперь лишь тем, что являет его свободу в полном
ее блеске, подобно тому как огромные массы первичной
породы под гигантским давлением производят кристаллы.
Новая свобода есть та же, что и старая, это абсолют-
ная свобода в одеждах времени; вновь и вновь и вопреки
всем уловкам духа времени приводить ее к победе — вот
смысл исторического мира.
32

108
Как известно, основное чувство нашей эпохи вра-
ждебно собственности и склонно к экспроприации даже
там, где это вредит не только пострадавшему лицу, но
также и Целому. Можно наблюдать, как пахотные земли,
которые кормили тридцать поколений землевладельцев
и арендаторов, разделяются так, что начинают бедство-
вать все. Можно наблюдать сплошную вырубку лесов,
дававших древесину на протяжении тысячелетий. Можно
наблюдать, как кур, несущих золотые яйца, режут в одну
ночь, чтобы из их мяса сварить благотворительный суп,
которого не хватит никому. Лучше смириться с этим
спектаклем, хотя большого ущерба нам и не избежать,
поскольку в обществе возникают новые, одновременно
разумные и лишенные корней слои. С этой точки зре-
ния можно предвидеть появление удивительных вещей,
особенно в Англии.
Нападение на собственность происходит в первую
очередь в этической сфере. В этом смысле старая
формула «собственность — это кража» стала уже об-
щепризнанной банальностью. Собственник — это тот,
кто возмущает всякую чистую совесть, и сам он уже
давно чувствует себя не в своей тарелке. Прибавьте
к этому катастрофы, войны, увеличившиеся благодаря
технике темпы жизни. Все это не только подталкивает
к мысли тратить капитал, но даже вынуждает делать это.
Не просто же так строят ракеты, каждая из которых стоит
столько, сколько раньше стоило целое княжество.
Постепенно явление обездоленного человека, про-
летария, принимает другие черты; мир полнится новыми
фигурами страдания. Это изгнанники, объявленные вне
закона, обесчещенные, лишенные своей земли и родины,

109
жестоко низвергнутые на самое дно пропасти. Вот они,
нынешние катакомбы: люди не выйдут из них на поверх-
ность только из-за того, что обездоленным время от вре-
мени разрешают голосовать по поводу того, каким спо-
собом бюрократия должна распоряжаться их нищетой.
Ныне Германия особенно богата обездоленными
и бесправными; в этом смысле она является самой бо-
гатой страной в мире. Это богатство можно использовать
как во благо, так и во зло. Любому движению, опираю-
щемуся на обездоленных, присуща большая ударная
сила; в то же время следует опасаться того, чтобы это
движение не привело к очередной несправедливости.
Порочный круг, бесконечный круговорот. Очарования
голого насилия избежит тот, кто поднимется на новый
этический этаж в мироздании.
Готовятся не только новые обвинения, но и новые ва-
рианты старой формулы «собственность — это кража».
Подобные теории опаснее скорее для ограбленного, чем
для грабителя, который с их помощью стремится гаран-
тировать себе право на грабеж. Давно насытившийся, он
все пожирает и пожирает новые пространства. Впрочем,
из нынешнего времени можно извлечь и другие уроки,
и вряд ли мы ошибемся, сказав, что известные события
оставили свой след. Германии это касается в первую
очередь; здесь натиск этих образов был особенно силен.
Они принесли с собой глубокие перемены. Подобные
перемены в породивших их теориях замечают слишком
поздно; сначала они сказываются на характере. Это ка-
сается также и оценки собственности; она освобождает
себя от любых теорий. Экономические теории отошли
на второй план, и вместе с тем стало ясно, что есть соб-
ственность на самом деле.
Немец должен задуматься над этим. После поражения
его намеревались лишить прав навеки, поработить, раз-
делить и уничтожить. Так его испытывали. Это испытание

110
было еще тяжелее, чем испытание войной, и можно ска-
зать, что он его выдержал, выдержал молча, без оружия,
без друзей, один, без советчиков в этом мире. В эти дни,
месяцы, годы ему довелось испытать великую проверку на
прочность. Его отбросили назад к его собственному, его
неуничтожимому плодородному слою. В этом заключается
таинство, которое в подобные дни объединяет сильнее,
чем выигранное решающее сражение. Богатство страны
заключено в ее мужчинах и женщинах, переживших тот
предельный опыт, который выпадает человеку один раз
на множество поколений. Этот опыт учит довольствоваться
малым, а еще придает уверенности. Экономические теории
имеют значение «на Корабле», в то время как надежная
и незыблемая собственность покоится в Лесу, подобно той
плодородной почве, что всегда приносит новые урожаи.
В этом смысле собственность экзистенциальна, она
присуща своему носителю и неразрывно связана с его
бытием. Подобно тому, как «незримая гармония силь-
нее зримой», так и эта незримая собственность является
более подлинной. Имущество и владение становятся
спорными, если они не укоренены в этом слое. Теперь
это стало ясным. Кажется, будто перемены в экономике
направлены против собственности; на самом же деле
они возвращают нам подлинного собственника. И это
тоже тот вопрос, который вновь и вновь поднимается
и на который приходится отвечать снова и снова.
Кто видел однажды, как сгорает его столица, кто
испытал вторжение войск с востока, тот никогда уже
не утратит бдительного недоверия ко всему, чем можно
владеть. Это поможет ему стать одним из тех, кто без
чрезмерных сожалений обращается спиной к своему
хозяйству, к своему дому, к своей библиотеке, если это
необходимо. Он даже усматривает в этом акт свободы.
Того, кто оглядывается, настигает судьба жены Лота.

111
Как всегда будут существовать натуры, слишком пере-
оценивающие владение имуществом, так никогда не бу-
дет и недостатка в тех, кто усматривает в экспроприации
панацею от всех бед. Однако перераспределение бо-
гатств не означает их увеличения — скорее это приведет
к умножению масштабов потребления, что можно наблю-
дать на примере любой лесозаготовки. Львиная доля этих
богатств, несомненно, окажется у бюрократии, особенно
при том распределении, при котором остальным доста-
ется только налоговое бремя; когда рыбу делят на всех,
большинству достаются кости.
При этом будет важно, чтобы неимущий абстрагиро-
вался бы от идеи того индивидуального грабежа, который
в отношении него совершается. Иначе у него останет-
ся травма, глубоко укоренившееся чувство поражения,
которое потом может проявиться в гражданской войне.
Впрочем, имущество уже распределено, и поэтому сле-
дует опасаться, чтобы обездоленный не стремился воз-
местить свои убытки в других областях и не прибегнул
бы к услугам террора. Гораздо полезнее будет сказать
самому себе, что тебя неизбежно и в любом случае
сделают сочувствующим, хотя обоснование может быть
самым разным. Если же посмотреть на это положение
с другого полюса, то оно подобно ситуации финального
забега, когда спортсмен бежит из последних сил, видя
перед собой свою цель. Это подобно вложению капи-
тала, которое имеет целью не возмещение издержек,
но является инвестицией с учетом новых и неизбежно
наступающих порядков, и рассчитанной прежде всего на
мировое господство. Можно даже сказать так: издержки
таковы и останутся таковыми, что они приведут либо
к полному разорению, либо к осуществлению самых
невероятных шансов.
Подобной проницательности нельзя ожидать от про-
стого обывателя. И все же эта проницательность живет

112
и в нем именно в той форме, которая позволяет ему
принять свою судьбу и платить времени ту дань, которую
оно вновь и вновь требует с него, неизменно заставая
его врасплох.
Там, где экспроприация противостоит собствен-
ности как идее, как неизбежное следствие наступает
рабство. Последней зримой собственностью остается
лишь тело со своей рабочей силой. Дух предчувствует
подобные перспективы, его охватывает страх, но он
несколько преувеличен: ужасов современности и так
вполне достаточно. Тем не менее ужасающие утопии,
наподобие оруэлловских, полезны, хотя у их автора и от-
сутствует представление о подлинных и непреходящих
соотношениях сил на этой земле. Собственно, потому
он и предается ужасу. Такие романы подобны духовным
экспериментам, которые кому-то, быть может, помогут
избежать некоторых окольных путей и тупиков практи-
ческого опыта.
Поскольку нас интересуют здесь не столько процессы
«на Корабле», сколько Уход в Лес, мы посвящаем наше
исследование обсуждению суверенного одиночки. От
его собственного решения зависит, что считать своей
собственностью и как ее удерживать. В такие времена,
как наши, будет лучше, если он будет показывать только
самые незначительные из своих уязвимых мест. Проводя
учет своего имущества, он должен различать те вещи,
которые не стоят жертв, от тех вещей, за которые стоит
бороться. Подобные вещи и являются его неотчуждае-
мой, подлинной собственностью. Они также являются тем
сосредоточением бытия, которое каждый несет в себе.
Гераклит называл его демоном человека. К подобным
вещам относится, например, Отечество, которое носят
в своем сердце, и отсюда, из своей нематериальной
формы Отечество пополняется, когда оно терпит ущерб
в своих материальных границах.

113
Сохранять собственное своеобразие тяжело — и тем
тяжелее, чем больше вы нагружены имуществом. В этом
случае вам угрожает судьба тех испанцев времен
Кортеса, которых «скорбной ночью» утянул на дно груз
золота, с которым они не хотели расстаться. В отличие
от этого, тот вид богатства, к которому относится свое-
образие человека, не только несравненно дороже, оно
к тому же является тем источником, из которого исходит
любое богатство вообще. Тот, кто это осознаёт, также
понимает, что времена, в которые стремятся к равенству
всех людей, приносят совсем иные плоды, чем ожида-
лось. Они только убирают заборы, решетки и второсте-
пенные перегородки, расширяя тем самым пространство.
Все люди — братья, но они не равны. Среди этих масс
всегда скрываются одиночки, которые по своей при-
роде, а значит и в своем бытии, богаче, благороднее,
добрее, удачливее и даже могущественнее остальных.
Их изобилие прибывает в той же мере, в какой ширится
пустыня. Это приводит к новой мощи и новому богатству,
к новому расслоению.
Тот, кто беспристрастен, может увидеть, что в его
владениях скрывается дремлющая благотворная сила,
которая способна принести добро не только своему вла-
дельцу. Особенность человека в том, что он не только
творец, но и разрушитель — это его даймонион. Когда
многочисленные, связывающие его путы разрываются,
он восстает, как освобожденный Гулливер в стране ли-
липутов. Его используемое подобным образом владе-
ние превращается в непосредственную функциональ-
ную мощь. И тогда являются новые титаны, неодолимо
мощные. Впрочем, этот спектакль, как и само время,
имеет свои пределы. Он не закладывает начало новой
династии.
Этим можно объяснить то, почему господство еще
более прочно утверждается по прошествии тех времен,

114
когда равенство было у всех на устах. к этому ведут чело-
века как страх, так и надежда. В человеке скрыт неиско-
ренимый монархический инстинкт, даже если он видел
королей только в паноптикуме. Можно только удивляться,
каким внимательным и послушным он становится, когда
предъявляются новые права на престол, не важно, откуда
и от кого они исходят. Когда власть где-нибудь узур-
пируется, это всегда рождает большие надежды, даже
у противников. При этом нельзя сказать, что подданный
становится неверным. Просто у него сохраняется тонкое
чутье в отношении того, насколько властитель остается
верен самому себе и насколько он выдерживает ту роль,
которую взял на себя. Вопреки всему народы никогда
не теряют надежды на нового Дитриха, нового Августа —
на царя, чья миссия возвещает о себе в созвездиях на
небесах. Они предугадывают, что миф, подобно золотой
жиле, покоится глубоко под поверхностью истории, глу-
боко под разведанной почвой времени.
33

115
Может ли все-таки быть полностью уничтожено бы-
тие в человеке? В этом вопросе расходятся не толь-
ко вероисповедания, но и религии — ответить на него
можно, только опираясь на веру. Допустимо понимать
это бытие как Благо, как душу, как вечную космическую
родину — в любом случае ясно, что встреча с этим быти-
ем должна происходить в самой темной бездне. И даже
сегодня, когда господствующие понятия схватывают
только поверхность процесса, люди предчувствуют, что
нечто готовится в глубинах, нечто, имеющее своей целью
вещи, отличные от простых экспроприаций и ликвидаций.
На подобном предчувствии и основываются обвинения
в «убийстве души».
Подобное словосочетание могло быть порождено
только обессиленным духом. Оно режет слух всякому,
кто имеет представление о бессмертии и основанных на
нем порядках. Где наличествует бессмертие или хотя бы
только вера в него, там нужно предполагать существо-
вание и таких точек, в которых никакая власть и никакое
государство на земле не достанет человека и не на-
вредит ему, не говоря уже о том, чтобы его уничтожить.
Лес — это святыня.
Наблюдаемая сегодня паника есть выражение уже
изнуренного духа, пассивного нигилизма, бросающего
вызов нигилизму активному. Разумеется, легче всего
запугать того, кто полагает, будто за окончанием его
мимолетного пребывания здесь ничего уже не после-
дует. Новые рабовладельцы понимают это, и на том
же основана и вся значимость материалистических
учений. Во время восстания эти учения служат для
потрясения порядка, а после того как господство до-
стигнуто, они призваны увековечивать ужас. Больше
не должно оставаться бастионов, в которых человек
чувствовал бы себя неприступным, а вместе с тем
и бесстрашным.

116
В противоположность этому важно сознавать, что вся-
кий человек бессмертен, что в нем есть вечная жизнь,
неисследованная, но все же обитаемая страна, от ко-
торой человек может отречься по собственной воле,
но которой его не способна лишить никакая временная
сила. Доступ к ней у многих, пожалуй, даже у большин-
ства, подобен колодцу, в который веками швыряли мусор
и хлам. Если его расчистить, то на дне не только обна-
ружится сам источник, но и проступят древние образы.
Богатство человека бесконечно больше, чем он пред-
полагает. Этого богатства никто не способен его лишить,
и с течением времени его становится все больше, осо-
бенно тогда, когда боль докапывается до глубин.
Вот это и хочет знать человек. Здесь скрыто средо-
точие его преходящих тревог. Здесь находится причина
его жажды, которая увеличивается в пустыне, — а эта пу-
стыня есть время. Чем больше растягивается время, чем
более озадачивающим и пустым становится оно в своих
мельчайших отрезках, тем более иссушающей становится
жажда превосходящих время порядков.
Жаждущий по праву ожидает от теолога, что тот смяг-
чит его страдания, а именно: поступит в соответствии
с единственным теологическим прообразом — ударит
посохом, иссекающим воду из скалы. И если теперь дух,
терзаемый высшими вопросами, адресует их филосо-
фам, довольствуясь все более дешевыми объяснениями
мира, то это не столько говорит об изменении устоев,
сколько о неспособности посредников скрыться за за-
навесом. В подобном состоянии наука кажется лучшим
вариантом, поскольку к мусору, забивающему все про-
ходы и лазы, теперь относятся и некогда великие слова
и речи, которые сначала превратились в условности, за-
тем стали вызывать досаду и наконец просто наскучили.
Словеса движутся вместе с Кораблем; местом слов
является Лес. Слово покоится под словесами, подобно

117
золотой грунтовке под первыми слоями краски. И когда
теперь слово больше не оживляет словес, под их потоком
распространяется пугающее молчание — сначала оно
распространяется в храмах, которые превращаются про-
сто в роскошные надгробия, а затем и в сердцах людей.
К великим событиям относится поворот философии
от научного познания к языку; он приводит дух в тесное
соприкосновение с прафеноменом. Это важнее, чем
все открытия физики. Мыслитель вступает в область, где
наконец вновь становится возможным его союз не только
с теологом, но и с поэтом.
34
Дорога к источнику может быть проложена заместите-
лями, посредниками — вот на что нам следует надеяться.
Когда в какой-то одной точке удается испытать подлин-
ное соприкосновение с бытием, это всегда приводит
к мощным последствиям. Вся история, да и сама возмож-
ность периодизации времени основывается на подобных

118
событиях. Они представляют собой моменты активизации
стихийной творческой силы, проявляющей себя таким
способом во времени.
Обнаруживает она себя и в языке. Язык принадлежит
к собственности, своеобразию, Отечеству человека, его
наследию, которое достается ему даром, хотя он и не осоз-
наёт всего богатства и изобилия. Язык не только подобен
саду, цветами и плодами которого наследник может лю-
боваться и подкрепляться до самых преклонных лет; он
также есть одна из величайших форм имущества вообще.
Подобно свету, делающему зримым мир со всеми его
картинами, язык делает эти картины понятными в их сути,
и нельзя представить себе мир без языка как ключа ко
всем его сокровищам и тайнам. Законодательство и гос-
подство во всех зримых и даже незримых царствах начи-
наются с именования. Слово есть строительный материал
духа, и в этом качестве оно служит ему для возведения
самых смелых мостов. В то же время язык есть высшее
средство поддержания власти. Всем завоеваниям стран,
осуществленным и задуманным, всем постройкам и доро-
гам, всем схваткам и соглашениям предшествуют прозре-
ния, проектирования и заклинания в слове и языке, а еще
раньше — в поэзии. Можно даже сказать, что существует
два вида истории, одна — это история мира вещей, дру-
гая — история мира языка; и эта вторая включает в себя не
только высшее постижение мира, но и более действенную
силу. Даже заурядности, для того чтобы поддерживать
существование, вынуждены вновь и вновь прибегать к ней,
даже если приходится применять насилие. Но страдания
проходят и приобретают возвышенный характер благо-
даря стихам.
Есть старая ошибка: будто бы по состоянию языка
можно сделать вывод о том, стоит ли ожидать появления
поэта или нет. Язык может находиться в полном упадке,
и поэт может родиться в нем, как лев — в пустыне. Так

119
и после самого бурного цветения может не завязаться
плодов.
Язык не живет по собственным законам, иначе миром
правили бы грамматисты. В своей первооснове слово
не форма, и уж тем более не код. Оно становится тож-
дественным с бытием. Становится творческой мощью.
Там источник его неимоверной, неиссякаемой силы.
Здесь лишь приближения к этой силе. Язык ткет свою
ткань вокруг тишины, подобно тому как оазис образу-
ется вокруг родника. И существование поэзии — лучшее
подтверждение тому, что войти во вневременные сады
уже удавалось не раз. Этим-то и живет время.
Даже в эпоху, когда язык низведен до уровня инстру-
мента техников и бюрократов, когда он, чтобы симулиро-
вать свежесть, делает заимствования из блатного жар-
гона, он все же остается нетронутым в своей покоящейся
силе. Грязь и пыль пристают лишь к поверхности. Тот, кто
копает глубже, в любой пустыне достигает водоносного
слоя. И вместе с водой возвращается плодородие.

120
ОБЗОР
1. Вопросы, которые адресуются нам, становятся всё
упрощеннее и острее. 2 . Они настаивают на альтерна-
тиве «или-или», как нам дают понять выборы. 3. Свобода
говорить «нет» планомерно ограничивается. 4 . Эта сво-
бода призвана наглядно демонстрировать превосход-
ство спрашивающего, 5. и превращается в рискован-
ный поступок, на который решается, пожалуй, только
один из ста. 6. Этот рискованный поступок совершается
в тактически неверном месте. 7. Что вовсе не умаляет
его этического значения. 8. Уход в Лес представляет со-
бой новый ответ, который дает свобода. 9. Свободные
люди могущественны даже в крохотном меньшинстве.
10. Время бедно великими мужами, но оно порождает
гештальты. 11 . Маленькие элиты формируются благода-
ря нависшей над ними угрозе. 12. Наряду с двумя геш-
тальтами Рабочего и Неизвестного Солдата выступает
третий гештальт Ушедшего в Лес. 13. Страх 14. может
быть преодолен одиночкой, 15. если тот осознает свое
могущество. 16. Уход в Лес как свободное поведение
в рамках катастрофы 17. не зависит от политико-техноло-
гических предпочтений и связанных с ними группировок.

121
18. Он не противоречит прогрессу, 19. но привносит
в него свободу благодаря решениям одиночки. 20. Здесь
человек встречает самого себя в своей неотъемлемой
и неразрушимой сущности. 21. Эта встреча изгоняет
страх смерти. 22. В этом церкви также могут оказать
только содействие, 23. поскольку человек одинок в своих
решениях, 24. и теолог может лишь помочь ему осознать
свое положение, 25. но не вывести из него. 26. Ушедший
в Лес переходит через нулевой меридиан своими соб-
ственными силами. 27. В сферах врачевания, 28. права,
29. и применения оружия суверенное решение остается
за ним. 30. В моральной области он также не следует
доктринам 31. и оставляет за собой право признавать
законы. Он не участвует в культе преступления. 32. Он
сам определяет форму своей собственности и способы
ее защиты. 33. Он осознаёт ту несомненную глубину,
34. из которой слово вновь и вновь наполняет мир. В этом
и заключается задача для «Здесь и сейчас».

122

123
MEMO-
RANDUM
PARTISANI
SIVE
ANARCHI

124
Эссе «Уход в Лес» увидело свет в 1951 году. В 19-й
главке эссе Эрнст Юнгер пишет о постигшей европейца
катастрофе: «Никто не волен её избежать, но всё же
и в ней можно обрести свободу. Будем считать её ис-
пытанием». Ближе к концу, в 32 параграфе, автор снова
говорит об испытании, более тяжёлом, чем испытание
войной, которое выпало на долю немца. Немец выдер-
жал это испытание «молча, без советчиков, без друзей,
один в этом мире». Здесь Юнгер уже подразумевает
разделение Германии. В оригинальном тексте и в том,
и в другом случае стоит слово Prüfung. Древняя тема
испытания, проверки, искушения неоднократно звучит
в книгах Ветхого и Нового Заветов. Со второй половины
1930-х годов Библия была ежедневным чтением Эрнста
Юнгера. Например, в дневнике «Сады и дороги» 29 марта
1940 года он записывает, что в свой 45-й день рождения
утром, у открытого настежь окна, прочел 73-й псалом
(72-й в православной традиции): «Яко возревновах на
беззаконныя, мир грешников зря. Яко несть восклонения
в смерти их, и утверждения в ране их. В трудех чело-
веческих не суть, и с человеки не приимут ран. Сего
ради удержа я гордыня их до конца: одеяшася неправ-
дою и нечестием своим. Изыдет яко из тука неправда
их, преидоша в любовь сердца. Помыслиша и глаголаша
в лукавстве, неправду в высоту глаголаша. Положиша на
небеси уста своя, и язык их прейде по земли...». Спустя
два года, когда капитан Юнгер уже служил в штабе ко-
мандующего войсками оккупированной Франции пол-
ковника Ханса Шпайделя, будущего участника «заговора
20 июля», из Министерства пропаганды Рейха поступило
предписание на имя начальника с требованием убрать
из верстки «Садов и дорог» некоторые подозрительные
места, в том числе эту самую цитату из псалма. Шпайдель
ответил одной лаконичной фразой: «Я не повелеваю
духом своих офицеров».

125
В трактате «Мир», задуманном зимой 1941 года, за-
вершённом в 1945 и опубликованном в 1948 году, Юнгер
писал о том, что будущий мир должен быть основан на
«словах спасения», «Heilsworte». Ветхозаветные пророки,
посредники между Богом и народом Израиля, обращали
«слова спасения» к царям в критические моменты еврей-
ской истории. Речь пророка имела две части — увеще-
вание и обетование спасения, под которым, как правило,
понималось спасение от врагов. Изначальной функцией
«слов спасения» в ветхозаветной литературе являлась
угроза в адрес врагов Израиля. В «Мире» Юнгер пре-
одолевал её в новозаветном духе любви. По его мысли,
«слово спасения», адресованное народам и правителям
Европы, должно было звучать так: «Война обязательно
принесёт плоды для всех». Война взрастила погибельные
семена «больших теорий» XIX столетия, изобретённых
холодным человеческим рассудком — идей всеобщего
равенства, а также теорий, обосновывавших неравенство
людей. Меркой теорий мерили индивидов, расы, народы,
и стоило только принести первые жертвы, как жажда
крови разожглась до невероятных размеров. «В этом
ландшафте страданий мрачно возвышаются имена ве-
ликих оплотов смерти, где люди в крайнем ослеплении
уничтожали целые народы, расы, города, где тяжёлая как
свинец тирания в союзе с техникой справляла свою бес-
конечную тризну». Плоды войны, по мысли Юнгера, уже
неотделимы от принесённых всем человечеством жертв.
Они в свою очередь станут тем «добрым зерном», кото-
рое обеспечит человечество хлебом на долгое время.
Именно так, а не иначе проявится исцеляющая сила боли.
В конце эссе помещен призыв — не к Европе, не к на-
циям, и даже не к немцам, а к «единичному человеку»
(der Einzelne). Диктатура научила ценить индивидуальную
свободу, обратной стороной которой является ответ-
ственность единичного человека.

126
Мир не может произойти от усталости... Для мира
недостаточно нежелания вести войну. Подлинный
мир предполагает мужество, и оно даже превос-
ходит мужество воинов, ибо есть не что иное, как
выражение духовной работы, духовной силы.
Довольно скоро Эрнст Юнгер осознал, что стремление
к подлинному миру не может получить удовлетворение
в достигнутом состоянии послевоенного политического
порядка. Отсюда рождается новый вопрос, пронизыва-
ющий собой всё эссе «Уход в Лес», вопрос о «свободе
человека перед лицом изменившейся власти».
Итак, «Уход в Лес» продолжает исследовать резуль-
таты испытания войной и разделением народа. Мысль
об испытании, искушении звучит в Библии многократ-
но и многообразно, хотя на сей раз и не получает экс-
пликации в юнгеровском тексте. Но, например, в книге
Премудрости Иисуса сына Сирахова, важной для пони-
мания значений многих евангельских притч, мы встре-
чаем замечательный стих: «Иже не искусися (epeirathē),
мало весть: обходяй же страны (peplanēmenos) умножит
хитрость (panourgian)» (Сир 34:10). В этом месте удиви-
тельным образом встречаются все три ключевые для
Юнгера темы — испытания (греч. peirasmon), пути (от
греч. planaō со значениями странствовать, блуждать,
скитаться) и приёмов (panourgia) самообороны одиноч-
ки в борьбе против Левиафана.
Правда, в 17-й главке Юнгер говорит о Waldgang’е
и о Waldgänger’е не в контексте какой-то притчи, а со
ссылкой на скандинавскую этимологию:
... это понятие уже имеет свою предысторию —
старинное исландское слово. Мы понимаем его
в расширительном смысле. Уход в Лес следовал за
объявлением вне закона; этим поступком мужчина

127
выражал волю к отстаиванию своей позиции соб-
ственными силами. Это считалось достойным тогда,
и таковым остаётся и сегодня, вопреки всем рас-
хожим мнениям.
Однако ничто не мешает рассматривать Ушедшего
в Лес как мифическую фигуру — если, конечно, исходить
из того, что миф не доисторичен, а внеисторичен. В лю-
бом случае Юнгер отмечает важнейший для понимания
момент: этот термин обозначает некий стереотип или
некую модель поведения, которая по рангу отличается от
других поведенческих типов. Действия Ушедшего в Лес
связаны с тем топосом, через который он собственно ха-
рактеризуется, с топосом Леса. Топология классического
Востока, конечно, отличается от топологии классической
Европы. Тот, о котором говорит Бен-Сира, «странствует».
С любым путешествием (которое, как правило, совер-
шалось в составе торгового каравана или войска) был
всегда связан огромный риск. Ушедший в Лес тоже под-
вергает себя риску, однако он не «обходит страны», как
какой-нибудь Синдбад-Мореход, а буквально отважива-
ется на Уход в Лес, ведь оттуда можно уже не вернуть-
ся. При этом он не является автохтонным жителем леса.
В лесу он также не ищет убежища или успокоения от
житейских бурь. В самом начале эссе сказано:
Уход в Лес — отнюдь не идиллия скрывается за
этим названием. Напротив, читатель должен быть
готов к рискованной прогулке не только по про-
торённым тропам, но и, быть может, уводящей за
пределы исследованного.
Какой же телесно-феноменологический опыт со-
ответствует топосу Леса или, точнее сказать, германо-
скандинавского леса? Лес неотделим от гор средней

128
высоты — он растет вверх во всех смыслах. Лес просмат-
ривается на сто-двести шагов — без сильного бурелома
и валежника. Неспешным шагом путник идет вверх по
дороге, с каждым витком идти становится всё труд-
нее. Он останавливается передохнуть и оглядывается:
в просвете открываются луга и стройные ряды елей на
соседних вершинах. Лес объемлет собой все горы, рас-
ступаясь лишь далеко внизу на равнине. Дальше дорога
делает поворот. Огибая вершину, путник через какое-то
время видит место, которое он недавно миновал. Склон
уходит вниз, и после каждого нового поворота можно
видеть пройденный и лежащий внизу под ногами уча-
сток пути. И вдруг дорога внезапно обрывается прямо
посреди леса. Здесь из поросшей мхами земли бьют
ключи, которые образуют горные речушки и напитывает
влагой плодородные почвы. Так выглядит лесная тропа
(Holzweg) прокладываемая лесниками для своих нужд.
Дальше — никаких следов человека, ни проторённой
дороги, ни опознавательных знаков-засечек. Дальше —
риск встречи с жутковатым Старшим лесничим, столь
ярко описанной в «Сердце искателя приключений».
Holzweg — слово, связанное в новейшей немецкой
философии и литературе с именем Мартина Хайдеггера.
«Holzwege» (так называлась и первая послевоенная книга
Хайдеггера, вышедшая в 1950 году) — это лесные тропы,
«поросшие травой и внезапно обрывающиеся в нехоже-
ном». «Нехоженое» — это область нетронутого, непроду-
манного, однако не в смысле «ещё не». Оно ускользает
от человека, привыкшего к размеренному пространству
и времени. Хайдеггер любил приглашать своих гостей,
приезжавших к нему в хижину в Тодтнауберге, на прогул-
ку по лесу до местечка Штюбенвазен. Ответвляющиеся
от основной дороги лесные тропы, известные дровосе-
кам и лесникам, были ведомы и философу.

129
Среди его гостей были ученые, философы и поэты —
Карл Фридрих фон Вайцзеккер, Пауль Целан, братья
Эрнст и Фридрих Георг Юнгеры. Осенью 1948 года со-
стоялась первая личная встреча Э. Юнгера и Хайдеггера.
Вспоминая о той встрече в письме от 18 декабря 1950 года,
Хайдеггер счёл важным упомянуть «обнадеживающее
чувство родства, когда двое идут по лесной тропе».
Тогда, во время прогулки в горах Шварцвальда, он уго-
варивал Юнгера выпустить новое издание «Рабочего».
А от как вспоминает о встрече с «германским мастером»
сам Юнгер:
Уже при первом взгляде я почувствовал нечто,
что было не только сильнее слова и мысли, но
и сильнее личности. Простой как крестьянин, но
крестьянин сказочный, который по желанию может
превращаться. „Сокровища в сумрачной еловой
чаще“. В нем что-то чувствовалось от охотника, ко-
торый ставит в лесу капканы.
То был знающий — человек, которому знание
приносит не только богатство, но и весёлость, как
того требует от науки Ницше. В своем богатстве он
был неприступен (unangreifbar) и даже неуловим
(ungreifbar) — если вдруг явится судебный пристав,
чтобы описать его последнее платье. Чего стоил
один хитрый взгляд со стороны, он понравился бы
и Аристофану!
Мыслитель как Хайдеггер или писатель как Юнгер
чувствует себя в лесной стихии так же уверенно, как
крестьянин, лесник или охотник, расставляющий ловушки.
Укоренённость в лесу воздействует сильнее рассудоч-
ного слова с его логическим и риторическим строем,
всеобщностью и индивидуальностью. Лес — это опять-та-
ки еще не размеченная, не упорядоченная человеком

130
земля. В Лесу царство свободы: жители Леса веселы,
независимы, суверенны, хитры, потому что всегда име-
ют возможность уйти в горы, ускользнуть от судебно-
го пристава, сборщика податей и, в конечном счете, от
Левиафана. В последнем предложении из цитаты делает-
ся тонкий намек (через фигуру Аристофана) на хитрость
и ловкость, софию греков, родоначальников филосо-
фии, которая потом, у раннехристианских богословов,
переосмыслялась в свете Софии, Премудрости Божией.
Но вот ещё одна цитата из Юнгера.
Родина Мартина Хайдеггера — Германия с её
языком; родина Хайдеггера — Лес. Там он чувствует
себя как дома — в нехоженом, на лесных тропах.
Брат его — дерево.
Когда Хайдеггер погружается в язык, он делает
больше, чем — как сказал бы Ницше — требуется
«среди нас, философов». Хайдеггерова экзегеза
больше, чем филология, больше, чем этимология:
он ухватывает слово там, где оно ещё свежо, в пол-
ной силе. Оно дремлет в зародыше молчания, чтобы
могуче подняться из насыщенного лесного гумуса.
Кажется, в этих словах автор как будто дает развер-
нутый комментарий к известному афоризму Хайдеггера
«Язык есть дом бытия». Язык как семя вырастает из поч-
вы и разворачивается в свободном росте, не нуждаясь
ни в питательных веществах, ни во влаге. Дом бытия стоит
в Лесу и построен из древесины.
Та же тема обыгрывается и в последней, 34-й главке
«Ухода в Лес»:
Язык не живёт по собственным законам, иначе
миром правили бы грамматисты. В своей первоос-
нове слово не форма, и уж тем более не код. Оно

131
становится тождественным с бытием. Становится
творческой мощью. Там источник его неимовер-
ной, неиссякаемой силы. Здесь лишь приближения
к этой силе. Язык ткёт свою ткань вокруг тишины
подобно тому, как оазис образуется вокруг родника.
И существование поэзии — лучшее подтверждение
тому, что войти во вневременные сады уже удава-
лось не раз.
Лес следует определять или описывать скорее апо-
фатически как не находящийся в собственности че-
ловека, неподвластный человеку. В нём не действуют
правовые и хозяйственные законы. Собственность, вла-
дение начинаются с имени, а Лес ускользает от называ-
ния. Его можно обозначить знаком «Y», который Юнгер
будет использовать в своем романе 1973 года «Рогатка».
Y, ипсилон, — это тайный пифагорейский знак, символи-
зировавший развилку на жизненном пути, судьбоносный
выбор между добродетелью и пороком. В то же время
это первая буква греческого слова YΛΗ, лес, древесина,
материал, materies. Она может указывать в том числе на
то, что порядок культуры вырастает из элементарной
силы, имеет в своей основе неразделённое, ещё-не-по-
мысленное, то, что может быть обустроено или стре-
мится к порядку. Это и есть Лес как питающая почва,
земля, основа добродетельной жизни и благосостояния,
которая может в то же время послужить и укрытием для
разбойников, и партизанской базой.
О том, что за Уходом в Лес скрывается отнюдь не идил-
лия, немецкая литература со времен романтизма знает
очень хорошо. Ханс Гримм — пожалуй, самый популяр-
ный немецкий литератор межвоенной поры — в романе
«Народ без пространства» (1926) писал о Лесе как эк-
зистенциальной основе людей:

132
Лес служит местом убежища, дающим защиту
и кров. Крестьянам, которые не способны кормить
себя и свои семьи только возделыванием земли,
или не овладели профессией мельника, кузнеца,
проповедника, врача или учителя, лес всегда может
дать работу. Даже когда в долине не найти другой
работы... крестьянин всегда может стать угольщи-
ком, рудокопом, лесником.
Лесной путник, персонаж из повести австрийско-
го классика Адальберта Штифтера «Лесной путник»
(Der Waldgänger, 1847), тоже не автохтон, не житель Леса.
Он лишь обходит Лес, ходя по кругу. Его образ жиз-
ни — работа ученого, ведущего наблюдения. Примерно
тем же занимаются и братья, живущие за монастыр-
скими стенами Альта Планы из повести Юнгера 1939
года «На мраморных утесах». Лес для них — источник
опасности и источник открытий. Исконные жители леса
связаны с природой, они трудятся в лесу. Жизнь же
«лесного путника» хоть и уступает им в «изначально-
сти», однако является предпосылкой понимания бо-
лее высокого уровня. Лес учит различать и разделять
(«unterscheiden»).
Изначальное отсутствие человеческих границ в Лесу
впервые делает возможной настоящую собственность.
Близкую мысль развивает в те же годы и Фридрих Георг
Юнгер. В 1950 году он опубликовал в сборнике к 60-ле-
тию Хайдеггера эссе «Пустошь» (Wildnis). В «пустоши»
(Wildnis) всё хранится в своём собственном. Поэтому
настоящий хозяин пустоши или леса — это не собствен-
ник-хозяин, а странник, обходящий и тем самым обере-
гающий свои владения. Пустошь понимается как невоз-
деланная Мать-Земля, без которой не было бы культуры.
Вся история с её правом, законами и нравами проис-
ходит из этого священного истока. Об этом Ф. Г. Юнгер

133
напоминает словами поэта Фридриха Гёльдерлина,
которого оба брата ценили очень высоко:
Vor allem, daß man schone
Der Wildnis, göttlichgebaut
Im reinen Gesetze, woher
Es haben die Kinder
Des Gotts...
Так, «богоустроенная» пустошь скрывает в себе чи-
стый закон, память о возможности изменения и преоб-
ражения, единственную строгую меру всякого челове-
ческого устроения на Земле. Однако человек не щадит
пустошь и опустошает её.
На всем протяжении «Ухода в Лес» Юнгер обращается
к противопоставлению двух образов — Корабля и Леса.
...Экономические теории имеют значение «на
Корабле», в то время как надёжная и незыблемая
собственность покоится в Лесу, подобно той плодо-
родной почве, что всегда приносит новые урожаи.
В этом смысле собственность экзистенциаль-
на, она присуща своему носителю и неразрывно
связана с его бытием. Подобно тому, как «незри-
мая гармония сильнее зримой», так и эта незри-
мая собственность является более подлинной.
Имущество и владение становятся спорными, если
они не укоренены в этом слое. Теперь это стало
ясным. Кажется, будто перемены в экономике на-
правлены против собственности; на самом же деле
они возвращают нам подлинного собственника.
Здесь, как и в других местах книги, Корабль отно-
сится к экономическому и политическому измерению
жизни. Корабль воплощает собой неумолимое движение

134
вперед, «от одной катастрофы к другой». Корабль — это
не только старая метафора государства. Греки назы-
вали главу государства «кормчим»; известен и другой
образ — образ «пьяного корабля», который «без руля
и без ветрил» плывет навстречу рифам или скалам.
Море и Лес образуют противоположность. Юнгер го-
ворит о ней, может быть, не совсем удачно, в метафи-
зических категориях, как о противоположности между
«временным» и «вневременным бытием». В феномено-
логической же перспективе море оказывается антитопо-
логичным, чистой у-топией. Море обнаруживает себя как
водная гладь и горизонт, безразмерное пространство,
закругляющийся край Земли. Лес же, напротив, глубоко
топологичен. Он раскрывается (если раскрывается) как
«неметрическое пространство» (В. В. Бибихин), место
рождения топоса и номоса.
В 1950 году увидела свет ещё одна знаковая для не-
мецкой и европейской послевоенной культуры книга —
«Номос Земли», написанная юристом и политическим
мыслителем Карлом Шмиттом, другом и корреспонден-
том семьи Э. Юнгера. Книга наполнена размышления-
ми о конце Вестфальской системы международных
отношений и вместе с тем предостерегает об опасно-
сти глобальной унификации. Шмитт берёт на себя роль
«последнего сознательного представителя» jus publicum
Europaeum, права континентальных европейских наро-
дов, которое предполагало войны ограниченного мас-
штаба между суверенными государствами и сражения
регулярных армий по типу дуэли. Англо-американский
империализм, прикрываясь новой универсалистской
фразеологией, разрушил классическое международное
право, исходившее из чёткого разделения Земли и Моря,
стёр линии демаркации и ввёл дискриминирующее поня-
тие врага, основанное на понятии «справедливой войны».
Европоцентричный номос (связь места, закона и порядка)

135
позволял сохранять мир между сильными государствами
и минимизировать жестокость в межгосударственных
отношениях. Распад же jus publicum Europaeum и асим-
метричный мировой порядок с его попытками уничтожить
войну во всём мире таит в себе зародыш «всемирной
гражданской войны». Шмитт считал, что утрата порядка,
основанного на национальном государстве, без чёткой
организации «больших пространств» может привести
только к «размытым пространствам» и «псевдо-фрон-
там», когда Америка будет стремиться играть роль «на-
стоящей Европы» и «хранительницы закона и свободы».
В новом мировом порядке чрезвычайное положение
становится перманентным и приобретает международ-
ный масштаб. Нарушается связь между порядком и ме-
стом (Ordnung und Ortung), единственный гарант смысла
в мировой политике; номос замещается нигилизмом.
Юнгер не касается прямо проблем геополитики, а как
бы берет их в скобки. Он считает, что Уход в Лес — это
ключевая проблема не только для немца, но и для рус-
ского. «Как большевик он находится на Корабле, как
русский — в Лесу». Было бы слишком поверхностным
считать, что это сближение русских и немцев объясня-
ется неким общим опытом выживания в «тоталитарных
системах». Тем более не стоит приписывать автору
задним числом дилемму: кто хуже, Сталин или Гитлер?
Речь здесь скорее идёт о том, чтобы через символиче-
ское противопоставление Корабля и Леса войти вый-
ти за пределы текущего прагматического контекста,
актуализировать старую, архаичную топику и нащупать
в окказиональной ситуации стратегию мысли и поведе-
ния в ширящейся пустыне глобального тоталитарного
модерна. По-настоящему важным оказывается только
одно: найти способ освободиться от липкого, съеда-
ющего души страха, который в конце концов должен
победить Лесной путник.

136
Сёрен Кьеркегор предупреждал: «Кто обручится с ду-
хом эпохи, скоро станет вдовцом». Страх вызывается все
возрастающей зависимостью человека модерна от тех-
нического ускорения, анонимных сетей, практик жёсткого
регулирования, непрогнозируемых сценариев будущего.
Самой распространённой реакцией может оказаться
снятие с себя ответственности, отказ от внутренней ав-
тономии, впадение в тот самый «comfortably numb», за
которым следует безвольное сложение оружия.
Весь текст эссе «Уход в Лес» может прочитываться
как внимательное исследование старого вопроса: как
возможны различные формы личного или же коллектив-
ного отклонения — если брать текущий сценарий, внутри
разнообразных сетей, под наблюдением камер, среди
ужесточающихся норм и регламентов? Вечно актуальный
вопрос о свободе отдельного человека вместе с его
правом на создание групп, то есть правом на доброволь-
ное обособление, так называемую сецессию. Единичный
человек, сам по себе или вместе с такими же, как он,
создает серьезные помехи любой системе, причём эта
помеха тем сильнее, чем больше система делает ставку
на организацию и техническое оснащение.
Юнгер практически не различает между демократичес-
кими и авторитарными формами государства, и делает
это не по незнанию или небрежности, а намеренно, дабы
по-платоновски намекнуть на то, что пресловутая «сво-
бода личности» либеральных демократий всё же есть
не более как право любить свои пороки не меньше, а то
и больше, чем добродетели. Так же промахивается мимо
цели и упрёк (высказанный, например, бывшим соратни-
ком, национал-большевистским публицистом Эрнстом
Никишем, который после войны остался в ГДР), будто бы
Эрнст Юнгер испугался политики и ретировался в «пост-
историю». На самом деле Юнгер очень хорошо видит
и демонстрирует, как решение отдельного, единичного

137
человека, направленное против системы, ставит под
угрозу функционирование самой системы и в этом смыс-
ле является подлинно политическим в древнегреческом
смысле этого слова. Сократ, выступая на суде с защит-
ной речью, делал для афинских граждан наглядным
своё положение «одиночки» (idiotēs) с помощью образа
слепня, кусающего благородного, но тучного коня. Юнгер
говорит также из ситуации кризиса (krisis по-гречески
означает суд), но прибегает к более суровому, норди-
ческому примеру, рожденному, впрочем, тоже на земле
прямой демократии веча или ting’а, примеру мужчин,
которые с оружием в руках встают на защиту своей сво-
боды, отстаивают священное право неприкосновенности
жилища. Этот же одиночка уже в роли нон-комбатанта
вливается в сопротивление, чтобы в иррегулярной войне
нанести поражение противнику, оккупировавшему его
территорию, его землю.
Черты Лесного странника позднее отразятся в кон-
цепции «партизана» Карла Шмитта, который будет под-
черкивать «теллурический характер» его политической
вовлеченности, а сам Юнгер интегрирует их в фигу-
ру Анарха. В отличие от анархиста, активно и откры-
то протестующего против государственных порядков,
Анарх — так объясняет слово сам автор — уклоняется
от внешнего обнаружения своей позиции и практикует
радикальную форму внутренней свободы. Поэтому
допустимо рассматривать Уход в Лес как своего рода
меморандум партизана или Анарха. Это не инструкция,
что лежит в специальном ящичке на случай наступления
emergency state, а именно уникальный жизненный опыт
одиночки, зафиксированный в слове для тех, кто, подоб-
но Мануэлю Венатору из «Эвмесвиля», учится искусству
ускользания из сетей Левиафана и одновременно, как
сторонник и защитник своего удела (таково настоящее
значение романского корня в словах partisan, partigiano)

138
обустраивает неподконтрольное тому пространство, то
есть «умножает хитрость». Юнгер несомненно находит-
ся в традиции эстетического воспитания, восходящей
ещё к Фридриху Шиллеру. И в этом смысле цель эссе —
вызвать изменения во внутреннем существе человека,
не давая никаких конкретных рекомендаций.
Надеяться на успех в таком опасном предприятии
как Уход в Лес можно лишь в том случае, если удастся
опереться на «три великие силы — силы искусства, фи-
лософии и теологии». Лес как воображаемый мифиче-
ский топос обнаруживается везде — в лесах и пустынях,
в больших городах, в снах и сновидениях; он является
местом Великого перехода и знамением вечной жиз-
ни в образе «животворящего древа» Креста Господня.
Современные консервативные интеллектуалы (напри-
мер, дрезденский философ Ульрих Фрёшле) справед-
ливо считают Уход в Лес вовсе не красиво обставленной
резиньяцией, а именно серьёзным обоснованием некой
элитарной модели существования. Её можно называть
по-разному: «малое стадо», «сообщество одиночек»,
«духовный орден». Его члены узнают друг друга по тай-
ному знаку «Y».
Как этого достичь, — пишет Юнгер в 30-й глав-
ке, — остаётся главным вопросом сопротивления,
которое не всегда обязательно должно быть от-
крытым. Требование открытого сопротивления от-
носится к любимым теориям людей, сопротивлению
непричастных, однако, на практике это равнозначно
тому, как если бы кто-то вложил тирану в руку спи-
сок последних оставшихся людей.
Идея духовного братства в форме ордена занимала
консервативные умы Германии на протяжении несколь-
ких десятилетий XX века, включая два послевоенные

139
десятилетия. Например, младший товарищ и поклонник
Юнгера Герхард Небель ретроспективно писал об идее
ордена в связи с Кругом Георге, образовавшемся вокруг
харизматичного немецкого поэта ещё накануне Первой
мировой войны:
Он [Георге] не только имел опыт этого ушедшего
мира и этой действительности, но и попытался со-
здать такой союз в нашу недружественную к союзам
эпоху, возвести своего рода бастион против циви-
лизации. Орден — это не полис, в котором рожда-
ются, а сообщество, в которое вступает единичный
человек по своей воле.... В античную эпоху приме-
рами таких сообществ были союз пифагорейцев
и Академия Платона, а в средневековье — рыцар-
ские ордена, из которых Георге особенно почитал
тамплиеров. Это культовые союзы, объединения
во имя Бога, предъявляющие высокие требования
к этосу своих членов... Союз пронизан субстанци-
альными связями, в отличие от демократических
лиг или партий, заинтересованных главным образом
в продвижении мнений или распределении дохо-
дов... Союз как принесение удовольствий в жертву,
аскеза, борьба, примирение с болью, презрение
к безразличной толпе, союз как образец, а в кри-
тических ситуациях, быть может, и спасение.
«Примирение с болью...». В литературном романтизме
и в европейском дендизме речь о боли заходит в связи
с вниманием к собственной индивидуальности, к уни-
кальной позиции мыслящего и одинокого «я». Эрнст
Юнгер, переживший увлечение дендизмом и критику
этого течения изнутри, неслучайно выбирает последней
фигурой в своем творчестве фигуру Ушедшего в Лес
(после Неизвестного Солдата и Рабочего). В такой

140
перспективе «Уход в Лес» — это еще и важная веха на
творческом пути Эрнста Юнгера, который — в отсутствие
эмигрировавшего из страны Томаса Манна — на целое
десятилетие после Второй мировой войны оказался чуть
ли не самым главным немецким писателем из живущих
на немецкой земле. В самой середине жизненного пути,
в начале, пожалуй, самого тяжелого десятилетия, когда
к гибели сына добавились запрет на публикации в ан-
глийской зоне оккупации и болезнь жены, он продол-
жает работать над новым стилем. Он знает: такого рода
стиль можно обрести лишь двигаясь вперед, потому что
«последний сухостой романтизма уничтожило пламя»
и равным образом «стала очевидной безотрадная пу-
стота классицизма».
В небольшом эссе «О боли» (1934) Юнгер поставил
диагноз технической эпохе как эпохе совершенного ни-
гилизма. Почему после прославления «стальных гроз»
и «тотальной мобилизации», автор решил написать
о боли? Вероятно потому, что он сумел разглядеть в ней
«один из тех ключей, которыми размыкают не только са-
мое сокровенное, но и сам мир». Когда меняется основ-
ное настроение эпохи, меняется и отношение человека
к боли. Эпоха «масс и машин» грозит планете масштабной
дегуманизацией, опредмечиванием всего и вся, притяза-
ниями государств на тотальное господство. А это в свою
очередь означает, что атаки боли нацелены на индиви-
дуальность, на уникальную позицию мыслящего оди-
ночки, единичного человека. Противостоять этим атакам
человек может лишь в той мере, в какой он «способен
изъять себя из самого себя», порвать с естественностью,
отделить духовное от плотского. При всей своей привер-
женности дендизму Барбе д’Оревильи и Гюисманса
с его подлинно консервативными установками Юнгер
прекрасно понимает, что тот — в искусстве ли, политике
или религии — «выдает вексель на уже несуществующие

141
активы». Утверждать в мысли и поступках собственное
достоинство, поддерживать пыл сердца, сохранять су-
веренность и непринужденность — всё, что для Юнгера
выражалось французским словом désinvolture — внутри
романтических пейзажей уже невозможно. И хотя Юнгер
называет это новое место свободы Лесом, он допускает,
что Лес может находиться повсюду — как в пустоши, так
и в городах, как в подполье, так и в государственных
конторах, как в родном отечестве, так и в любой дру-
гой стране, где люди заняты сопротивлением. Ушедший
в Лес, одиночка обретает в Лесу неподверженную раз-
рушительной работе времени субстанцию, которая ста-
новится для него источником свободы, необходимой для
того, чтобы сказать «нет».
Стало быть, Ушедший в Лес — это третья мифичес-
кая фигура, которая приходит на смену Неизвестному
Солдату и Рабочему, человеческому типу, без остатка
встроенному в мир техники, организации и управления.
Он получит имя Анарха в романе «Эвмесвиль» (1977).
В постисторическом и постгуманистическом состоянии
позднего модерна, где гарантии либеральных свобод
прекрасно сочетаются с «паноптическими» техниками
управления, нацеленными на тотальное дисциплиниро-
вание, контроль и надзор за публичной и частной жизнью
граждан, Анарх хранит знание о трех спасительных силах,
создающих неподконтрольное Левиафану пространство.
Первая сила — это любое учение о трансценденции, вто-
рая — любовь, третья — мусическая жизнь (или просто
творчество). Вопрос о том, можно ли вообще противо-
стоять планетарному «мировому государству», могуще-
ству масс кажется неразрешимым лишь тем, кто подвер-
жен сильному оптическому обману прогресса. Иллюзия
неуклонно возрастающего комфорта и безболезненного
существования приводит к тому, что подавляющее боль-
шинство людей уже не желает свободы, вернее, начинает

142
даже бояться её. Анарха же, как и Ушедшего в Лес, от-
личает нестерпимая жажда свободы.
«Уход в Лес, — учит Юнгер, — это не либеральный и не
романтический акт, но пространство действия малень-
ких элит, тех, кто кроме требований времени сознает
нечто большее». Ушедший в Лес способен противосто-
ять тиранической власти с оружием в руках, защищая
свою жизнь и жизнь своих ближних. Но это не главное.
Главное — он способен преодолевать боль и страх
смерти, вплотную соприкасаясь с ней. Последовавший
этим путем открывает изобилие «вневременного бытия»,
место тишины и покоя. Встречаясь со смертью, единич-
ный человек освобождается от случайно-исторической
индивидуальности и встречается с «человеком вообще»,
разрывает каузальные связи титанического мира и загля-
дывает в «вневременное». Помочь человеку вернуться
к себе может не философ, богослов или священник,
а только поэт. В этом смысле Эрнст Юнгер все же оста-
ется верен большой романтической традиции, идущей
от Гёльдерлина к Ницше, Георге и Хайдеггеру, тради-
ции, выросшей из таинственной связи немца с Элладой
и христианским платонизмом. Она создает грандиозное
повествование об отношении Бога, мира и человека
в его истории и отводит искусству и, прежде всего, по-
эзии спасительную роль в борьбе против «титанов», под
какой бы маской они ни являлись.
Александр Михайловский

Эрнст Юнгер
Уход в Лес
Издатели:
Александр Иванов
Михаил Котомин
Выпускающий редактор:
Анастасия Трусова
Корректор:
Людмила Самойлова
Дизайн:
Анна Сухова
Все новости издательства
Ad Marginem на сайте:
www.admarginem.ru
По вопросам оптовой закупки
книг издательства Ad Marginem
обращайтесь по телефону:
+7 (499) 265-07-44
или пишите: sales@admarginem.ru
ООО «Ад Маргинем Пресс»,
резидент ЦТИ «Фабрика»
105082, Москва,
Переведеновский пер., д. 18
тел.: +7 (499) 763-35-95
info@admarginem.ru