МАКСИМ момот
"Ύ7
τ
ПУБЛИЧНАЯ БИБЛИОТЕКА V АЛЕКСАНДРА ПОГОРЕЛЬСКОГО

ПУБЛИЧНАЯ
БИБЛИОТЕКА
АЛЕКСАНДРА
ПОГОРЕЛЬСКОГО

Максим Момот
ДЕМОКРАТИЯ
И ЕЕ ПОСЛЕДСТВИЯ
О ПРОИСХОЖДЕНИИ
«НАРОДНОГО ПРАВЛЕНИЯ»,
ГОСДОЛГЕ; НЕРАВЕНСТВЕ
И НАЛОГАХ
ТЕРРИТОРИЯ БУДУЩЕГО
Москва · 2013

ББК 66.0
УДК 32
М74
Составители серии:
В. В. Анашвили, А. Л. Погорельский
Момот, М.
M74 Демократия и ее последствия: о происхождении
«народного правления», госдолге, неравенстве и налогах.
М.: Территория будущего, 2013
(Серия «Публичная библиотека Александра Погорельского»). —176 с.
ISBN 5-91129-°4*-ι
Принято считать, что современная демократия — это система, при которой
налогоплательщики имеют возможность, выбирая парламент,
контролировать расходование собранных с них налогов. В действительности она
является системой, лишающей их такого контроля. Именно с этим автор
книги, российский журналист и политический комментатор, связывает
резкий рост государственного долга демократических стран, который
поставил их на грань банкротства.
© М. МОМОТ, 2013
ISBN 5"9112'9-042'-1

СОДЕРЖАНИЕ
Благодарности · 9
Предисловие·9
Часть I. Почему современная демократия
не работает
Глава ι. Экономические последствия демократии · 23
Глава 2. Социальные последствия демократии · 43
Часть II. Как из работающей системы демократия
превратилась в неработающую
Глава ι. На пути к современной демократии · 61
Глава 2. Предостережения Милля · 97
Часть III. Можно ли вновь сделать
демократию эффективной системой?
Глава ι. Неравное право голоса · 131
Глава 2. Перспектива · 145
Заключение · ι6ι
Список литературы · 167

БЛАГОДАРНОСТИ
Эта книга не была бы написана без поддержки фонда
«Территория будущего» и его главы Александра Погорельского.
Я также выражаю признательность издателю Валерию Ана-
швили, который публикует мои работы уже много лет. Такая
поддержка, конечно же, не означает, что они разделяют все
идеи, изложенные в этой книге. Она означает другое —
желание содействовать независимым исследованиям,
потребность в которых так трудно удовлетворить.
Речь в книге идет о перспективах демократии, о том, что
всех нас ждет в будущем. Мой взгляд на положение дел
может показаться чересчур пессимистичным, а предлагаемые
решения — излишне радикальными. Однако таково наше
время — относительно демократии сбываются мрачные
прогнозы, при этом о необходимых мерах до сих пор было
не принято говорить вслух.
Как бы то ни было, в одном я уверен: демократия —
это не цель, а средство, политическая система,
позволяющая обеспечить фундаментальные права людей — свободу,
юридическое равенство, право на результаты своего
труда. И если когда-либо демократия окажется неспособна
защитить все эти интересы или, более того, даст возможность
попирать эти права, то отказаться придется не от свободы,
а от демократии.
Однако в действительности ситуация не столь
драматична. Неподходящим можно признать лишь нынешний вариант
демократии, который никак нельзя считать окончательным.
Сам принцип выборов может быть верен несмотря на то, что
определенные модели себя исчерпали. История демократии
продолжается, политический мир будущего вряд ли будет
похож на тот, который мы видим теперь.
Максим Момот

Широкое распространение права
голоса будет великим бедствием для
всей страны, и для тех, кто получает
его, таким же большим, как и для
всех остальных.
Уолтер Бэджгот,
редактор The Economist, 1872 год

ПРЕДИСЛОВИЕ
АВГУСТА 2009 года Уоррен Баффет в статье,
вышедшей в The New York Times, рассказал
о том, как действие демократических
механизмов приводит Соединенные Штаты к банкротству.
По словам бизнесмена, опасаясь того, что их не
переизберут, законодатели не проголосуют за
сокращение государственных расходов или повышение
налогов, необходимые для покрытия дефицита бюджета
и выплаты государственного долга, предпочтя вместо
этого печатать все больше денег. За высокую
инфляцию, как подчеркивает Баффет, нельзя будет
критиковать конкретного конгрессмена или сенатора,
однако именно такая инфляция подорвет покупательную
способность доллара и лишит американцев их
богатства. В заключении статьи Баффет предостерег США
от превращения в банановую республику1.
Осенью того же года управляющий директор
одного из крупнейших швейцарских банков UBP Кри-
стоф Бернард заявил о риске того, что в ближайшие
два-три года правительства европейских стран,
Японии и США не смогут расплатиться по внешним
долгам2, il января 2010 года в Financial Times была опуб-
1. Buffett W.E. The Greenback Effect // New York Times. August 18, 2009
[http://www.nytimes.com/2009/08/19/opinion/19buffett. html?ref=
opinion].
2. Ведущие державы могут оказаться банкротами. РБК daily. 02 ноября
2009 [http://www.rbcdaily.ru/2009/11/02/finance/439620].
18
[и]

ликована статья Гидеона Рэчмана под заголовком
«Банкротство могло бы пойти Америке на пользу»3.
Демократические выборы, на которых избиратели
голосуют за обещания потратить как можно больше
государственных средств, представляются в статье как
процедура, чреватая государственным банкротством.
По мнению автора, избиратели могут одуматься, лишь
подойдя к краю пропасти. Именно в этом смысле он
говорит, что реальная угроза банкротства могла бы
отрезвить электорат. Предстоящее банкротство
развитых демократических государств стало предметом
публичного обсуждения.
О том, к чему в конечном итоге приведет
утверждение современной модели демократии, политики
и эксперты предупреждали давно. Баффет не стал
первооткрывателем механизма, посредством которого
демократия приводит к банкротству даже богатейшие
страны, однако статью столь влиятельного
бизнесмена, в которой он предрек США будущее банановой
республики, можно считать окончательным
приговором демократической модели современного образца.
Формирование колоссального
государственного долга у развитых демократических стран и
постоянный дефицит бюджета становятся бременем,
избавиться от которого можно, лишь прояснив его
природу. Представляется, что именно особенности
функционирования политической системы
демократических государств являются ключевым фактором,
объясняющим происхождение долга и дефицита.
Принято считать, что демократия — это
система, при которой налогоплательщики имеют
возможность, выбирая парламент, контролировать расхо-
3- Rachman G. Bankruptcy could be good for America//Financial Times.
January n, 2010 [http://www.ft.eom/cms/s/o/a8486 284-fee9-nde-a677-
00144feab49a.html].
[12]

дование полученных с них налогов. Безусловно, так
и было до тех пор, пока на выборах существовал
имущественный ценз и к избирательному участку
допускались лишь люди, которые действительно платили
налоги в значимом количестве. Однако после отмены
подобных цензов ситуация кардинально изменилась.
Поскольку право голоса стало равным (один
человек— один голос), всякая его связь с
уплачиваемыми налогами исчезла. В результате возможность
распределять собранные с налогоплательщиков средства
получили люди, не вносившие заметного вклада в
общественное благосостояние. Чтобы прийти к власти,
политические партии были вынуждены обещать
таким избирателям все больше выплат из средств,
собранных с сограждан. Эти выплаты происходили
в форме различных социальных пособий и
предоставления бесплатных услуг, которые получили название
социальных.
Конкуренция между партиями за голоса
избирателей привела к необходимости обещать все больше
социальных выплат из бюджета. С каждыми новыми
выборами подобные обещания становились все
менее выполнимыми, а запросы населения — все более
масштабными. Невыполнимость требований
избирателей, их разрушительный характер для экономики
привели к необходимости занимать средства за
рубежом. В результате в начале XXI века государственный
долг США превысил ιό триллионов долларов, а
дефицит бюджета—триллион долларов. Почти банкротом
стала Калифорния — когда-то богатейший и
процветающий штат союза. Соединенные Штаты оказались
должником, в частности, Китая, что было
совершенно немыслимо еще пару десятилетий назад.
Структура расходов американского бюджета указывает на те
группы, в интересах которых правительство
вынуждено занимать — это получатели всевозможных государ-
ы

ственных пособий и помощи. Pix голос на выборах
необходим как республиканцам, так и демократам,
поэтому, несмотря на разную риторику, ни одна из
партий не может прекратить разоряющие страну
выплаты. Отметим, что долги развитых демократических
стран достигли огромных размеров в период
быстрого экономического роста и благополучия, то есть еще
задолго до кризиса, начавшегося в юо8 году.
В конце 1980-х годов существовало мнение,
согласно которому американские избиратели не
поддерживают welfare state в степени, достаточной для
дальнейшего существования этой системы. Казалось, что
избрание и переизбрание президентом Рональда
Рейгана дает мандат на демонтаж программ образца
Нового курса Рузвельта. Выяснилось, однако, что это не так.
Выход был найден не в том, чтобы повышать налоги
для обеспечения финансирования социальных
программ (это бы провоцировало конфликт высших
классов с низшими), а в увеличении займов за границей.
Ситуацию в других демократических странах
также можно назвать критической. По словам
бывшего премьер-министра Франции Франсуа Фийона,
его страна практически разорена и слово
«банкротство» —уже не абстракция4. Бывший советник
Джорджа Сороса Такеси Фудзимаки считает, что Япония
обанкротится к 2017 году5. Уже к 2014 году госдолг
страны составит 245% от ВВП. По словам Фудзимаки,
способов выхода из кризиса у Японии нет. В
нынешней системе координат у нее их действительно нет, как
и у других демократических стран.
4- Rise in sales tax as French PM Fillon warns bankruptcy no longer an abstract
word. RFI, 07.11.2011 [http://www.english.rfi.fr/france/20111107-rise-
sales-tax-french-pm-fillon-warns-bankruptcy-no-longer-abstract-word].
5. Bloomberg. Ex-Soros Adviser Fujimaki Says Japan May Default by 2017,
15.06.2012 [http://www.bloomberg.com/news/2012-06-15/ex-soros-ad-
viser-fujimaki-says-japan-to-probably-default-by-2017.html].
[14]

С того момента, как избиратели получили
возможность расходовать чужие деньги, демократия
превратилась в свою противоположность. Демократия
равного права голоса не просто не является системой,
позволяющей налогоплательщикам контролировать
использование собранных с них средств. Она является
системой, лишающей их такого контроля. Кто-то
может работать, не жалея сил, а кто-то — проголосовать
за левую или любую другую партию и получить
пособие по безработице из тех налогов, которые были
собраны с соседа. Политикам в демократических
странах пришлось усвоить простую истину — голоса
не пахнут.
Став равным и всеобщим, избирательное право
превратилось в инструмент перераспределения
общественных ресурсов в ущерб тем, кто их создает, отчего
целые страны оказались перед угрозой банкротства.
Это скорее охлократия — власть толпы, чем
демократическая система. Демократия в прежнем смысле была
лишь электоральным инструментом обслуживания
республиканских институтов — совместного
правления граждан. Но при нынешней электоральной
системе большинство решает лишь, сколько и у кого
изъять на этот раз, или, как в США, где налоги стараются
не поднимать или даже снижают—сколько еще занять
государству у других стран, не смотря на то, что и
существующий долг уже вряд ли возможно выплатить.
Основой прежней демократии и прежней республики
был независимый, самодостаточный в материальном
отношении, не стремившийся ничего
перераспределять, образованный гражданин, который,
объединяясь с другими такими же независимыми гражданами,
осуществлял управление на региональном и
государственном уровне посредством выбора представителей.
По сути, перераспределение общественных
ресурсов, описанное выше, подрывает основу западного об-
[is]

щества—неприкосновенность собственности.
Обкладывая налогами доходы и имущество граждан в чуждых
им интересах, западные правительства уничтожают
тот институт, на котором основана демократия и
республиканское правление. Что в конечном счете
делает человека независимым от правительства?
Независимый доход и неприкосновенность этого дохода.
Но если социальные пособия, предоставляемые
правительством, множатся за счет чужих доходов, то
появляется все больше людей, зависящих не от
собственных усилий и способностей, а от государства. Часть
политиков в США осознают эту проблему. «Как может
выжить страна, если большинство ее граждан, ныне
зависящих от правительства, уже не имеет желания
и энергии сдерживать рост этого правительства?»,—
спрашивал один из конгрессменов в ходе кампании
2004 года за место сенатора от Южной Каролины6.
Конечно, автор данной книги — далеко не первый,
кто делает такое открытие. То, что современная
модель демократии приведет западные страны к
банкротству, предсказали еще в 1970-х годах западные
политологи, которых относят к «новым правым». Идея
вообще не нова. Еще до того, как США стали
независимым государством, шотландский профессор
Александр Тайлер, размышляя о причинах падения
афинской демократии, пришел к выводу, что демократия
может существовать лишь до тех пор, пока
избиратели не обнаруживают возможность получать деньги
из казны. «С этого момента большинство голосует
за кандидатов, сулящих наибольшие расходы
общественных средств, — указывал Тайлер, — В
результате демократия погибает из-за дурной финансовой
политики и сменяется диктатурой»7.
6. Бьюкенен П. Правые и не-правые. М.: ACT, 2006. С. 267.
7- Там же. С. 268.
[16]

Концепция, выстроенная в книге, базируется в
основном на американском материале. Это
объясняется в первую очередь, разумеется, тем, что США
представляют величайшую из когда-либо существовавших
демократий. Политические и экономические
процессы, протекающие в этой стране, дают фактический
материал, ставший эмпирической основой современной
политологии. Наконец, Соединенные Штаты
оказывают огромное влияние на политические и
экономические институты по всей планете, во многом определяя
образ жизни и в странах, не являющихся
демократическими. То есть и государствам с полудемократической
или недемократической политической системой
зачастую присущи те же проблемы, что и Америке. В этом
смысле «мы все американцы». Несмотря на
несколько пародийный характер политической жизни
мировой периферии, ей удается воспроизводить
свойственные современным США ошибки, которых можно
было бы избежать.
Сказанное ставит множество вопросов.
Предположим, что конечная ответственность за страну
лежала бы не на населении, которое выбирает политиков,
а на каком-то отдельном человеке. Управляющего,
залезшего в долги на ιό триллионов, допустившего
дефицит бюджета в триллион и взявшего на
государство невыполнимые социальные обязательства еще
на триллионы, следовало бы немедленно отстранить
от дела. Но если в конченом итоге ответственность
за все это несут избиратели, народ, то не следует ли
немедленно отстранить народ от принятия
политических решений? Ведь избиратели показали явную
некомпетентность, продемонстрировали отсутствие
необходимого самоконтроля, сдержанности,
расчетливости и всех качеств, нужных управляющему.
Вопрос этот, конечно, носит провокационный характер,
однако перспектива установления диктатуры как спо-
[17]

соб избежать банкротства, не позволить избирателям
и дальше потрошить казну, влезать в долги к Китаю,
превращая страну в посмешище, заслуживает
обсуждения.
Не претендуя на подробную и последовательную
критику современной политической модели, а
также на разработку новой демократической доктрины,
необходимость в которой очевидна, тем более
новой культурной парадигмы, автор остановится лишь
на основных моментах этих масштабных задач, отметя,
что их много. Ведь кризис демократии не
исчерпывается буквальным финансовым банкротством. Есть еще
банкротство самого общества, которое неспособно
обеспечить воспроизводство населения. Людей в
демократических странах, если не учитывать мигрантов
(порой из государств с весьма экзотическими
режимами), становится все меньше8. Не желая брать на себя
ограничения, налагаемые семьей и воспитанием детей,
избиратели голосуют за тех политиков, которые
объявляют все это необязательным. Строгая мораль,
способствовавшая когда-то росту численности западных
народов, не нравится избирателям, а потому и
численность этих народов сокращается. Если политическая
система западных государств в наиболее успешном
для них XIX веке была либеральна, то сфера,
касающаяся личной жизни, контролировалась самым
тоталитарным образом, только в качестве
контролирующего института выступало в основном не государство,
а церковь и само общество. Все общества, в которых
8. К 2050 году население Германии сократится на 23 миллиона человек,
причем треть жителей будут составлять люди старше 6$ лет.
Население Японии к тому времени сократится более чем на 2о
миллионов человек. Подобные оценки есть и по другим развитым странам.
Данные приведены по: Бьюкенен П. Смерть Запада. М., 2003. С. 29-37·
Население США растет за счет иммигрантов и их детей, рождаемость
среди потомков переселенцев из Европы ниже смертности.
[18]

росла численность населения, с точки зрения
ограничения прав людей похожи, поскольку одинакова
природа человека, а потому и средства, при помощи
которых человеческую энергию направляют в нужное
обществу русло, также схожи. Если численность
населения и росла несколько десятилетий в Европе
первой половины XX века при отличном от описанного
режиме, то, как очевидно теперь, лишь по инерции.
Современная западная культура распространяется
и в недемократических странах, поэтому сокращение
рождаемости до уровня, когда она не обеспечивает
воспроизводства населения, там также наблюдается9.
Как только контроль над людьми со стороны
церкви и общества ослабел, численность западных
народов начала сокращаться, культура —
деградировать. Эксперимент с предоставлением людям «самим
решать, как им жить» окончился неудачей. Если
в оценке состояния культуры еще возможны ошибки
из-за субъективного подхода, то быстрое сокращение
численности населения и его старение — показатель
объективный.
Наконец, третьим аспектом банкротства
современных демократий является с трудом скрываемая
деградация культуры и упадок общественной жизни.
Впервые в истории искусством стал считаться в
буквальном смысле мусор, выставляемый в
художественных галереях. А о «прогрессирующем распаде
основных социальных институтов» на Западе пишут даже
такие умеренные авторы, как Фрэнсис Фукуяма10.
Наделение всех равным правом участия в политической
жизни не позволяет появляться духовным лидерам,
9. Об этих вопросах: Момот М.В. Обуздать либеральную
демократию? // Прогнозис. №з (п). Осень 2007. С. 125-141·
ίο. Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. М.: ACT, 2004.
С. 368-369.
[19]

отстаивающим те нравственные доктрины, которые
способствовали бы объединению людей. При
демократии равного голоса все идеи упрощаются до
уровня, на котором их могут воспринимать самые нижние
слои, идет равнение по худшему, низшие вкусы
определяют культурную среду (телевидение,
зарабатывающее на рекламе в зависимости от размера аудитории,
здесь является хорошим примером).
Стремление распространить демократию такого
рода приводит к катастрофам. Провал попытки
демократизации Ирака и Афганистана свидетельствует
о том, что применение демократических принципов
ограничено уровнем развития общества. Стремление
учредить демократические институты в
слаборазвитых государствах приводит лишь к распаду этих
государств и огромным жертвам среди местного
населения. После свержения авторитарного режима в Ираке
в результате борьбы между различными группами
погибли сотни тысяч человек, количество беженцев
оценивается в пять миллионов (это притом, что
численность населения страны составляет всего 25
миллионов). Демократизация как внешнеполитическая
стратегия в отношении стран третьего мира также
обанкротилась.
Отдельно необходимо отметить, что
представленная в данной работе критика демократии не
должна рассматриваться в качестве карт-бланша
авторитарным, недемократическим режимам. Какими бы
ни были проблемы демократических стран, равное
право голоса продолжает отчасти играть и
позитивную роль. Да, оно утратило то значение, которое
имело когда-то и более не позволяет налогоплательщикам
контролировать расходование собранных с них
налогов. Однако оно все еще не позволяет и властям
нарушать основные гражданские права. Право голоса —
это та конечная защита, которую имеет человек. Пока
[20]

он обладает им и волен переизбирать или не
переизбирать политиков, у него есть гарантия от произвола
властей— от ареста без суда и от несправедливого
правосудия, от необоснованного вмешательства в его жизнь,
от всех тех неисчислимых унижений и
злоупотреблений, которые так знакомы людям, выросшим в
недемократических странах. Проще говоря, право голоса
позволяет человеку сохранять достоинство, которого
подданные автократий лишены. Речь идет о
необходимости реформировать демократию, а не отменить ее.
Несмотря на то тяжелое положение, в котором они
оказались, Соединенные Штаты остаются лидером
цивилизованного мира и ориентиром для всех других
стран. Реформирование политической системы
позволило бы им сохранить это положение. В свою очередь,
недемократические режимы, стремящиеся
перейти к демократии, получат возможность не повторять
ошибок старых демократий. А это, быть может,
позволит им со временем превзойти последние. Но как же
все-таки совместить право голоса с финансовой
дисциплиной и выйти из культурного и общественного
тупика, в котором оказалась демократия? Попытка
ответа на этот вопрос и представлена в данной работе.

ЧАСТЬ I
ПОЧЕМУ СОВРЕМЕННАЯ ДЕМОКРАТИЯ
НЕ РАБОТАЕТ
ГЛАВА 1
ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ
ДЕМОКРАТИИ
φι. Избиратели и политики
ОБЪЯСНЕНИЕ, данное Александром Тайле-
ром, выглядит кратко и просто и оно
действительно показывает то, что произошло. Более
полную версию этой концепции представил Сэмью-
эл Бриттэн, экономист, обозреватель газеты
Financial Times, в докладе, подготовленном в 1974 году
В 1977 году вышла его книга под заголовком
«Экономические последствия демократии»1, в которой
проблема банкротства демократических государств
из-за особенностей электорального процесса
рассматривалась в главе «Политика чрезмерных ожиданий».
Структура тезиса, представленного Бриттэном,
выглядит следующим образом.
Популярная версия демократии, в соответствии
с которой государственную политику определяют
политически грамотные избиратели, голосующие за
партии с рациональными и разработанными
программами, не работает. В действительности, как показывают
специальные исследования и повседневная практика,
ι. Brittan S. The Economic Consequences of Democracy. L., 1977.
[23]

избиратели плохо ориентируются в межпартийных
противоречиях и различиях и способны лишь сделать
выбор, который определит, какой из конкурирующих
команд достанется власть.
Политики ведут себя как предприниматели,
«занимающиеся голосами», как можно заниматься
поставками леса или добычей нефти. Цель политиков — собрать
как можно больше голосов — типологически
совпадает с целью предпринимателя, который стремится
максимизировать прибыль. В результате краткосрочные
цели общества, на которых можно сыграть в период
избирательной кампании, становятся приоритетом.
Эти и другие издержки современной демократии
не были бы столь угрожающими, если бы все не
сводились к одному — к недостатку у избирателей
сдержанности относительно траты бюджетных средств
и готовности политиков потакать им ради получения
голосов. Это проявляется постоянно, из кампании
в кампанию.
Первый пункт, таким образом, разрушает
традиционное представление об избирателе, второй —
подкрепляет расхожее мнение о политиках, а третий
является «результирующим вектором» современной
демократии, направленным в сторону банкротства.
Суть проблемы, как указывает Бриттэн, в том, что
на государство как инструмент перераспределения
ресурсов ложится слишком большая нагрузка2. Рост
ожиданий избирателей, подогреваемый обещаниями
политиков, приводит к требованиям выделения
общественных средств сразу на множество целей,
притом, что эти требования могут быть несовместимы
как друг с другом, так и с налоговой нагрузкой,
которую сами избиратели готовы нести3.
2. Brittan S. Op. cit. P. 248.
3. Ibid. P. 249.
[24]

В собственной повседневной жизни люди
понимают, что за все нужно платить. Например, можно найти
более дешевое жилье, но оно будет дальше от центра
города. Есть множество подобных примеров.
Однако, не уделяя достаточного внимания политическим
проблемам, избиратели не понимают, во что
обойдутся меры, за которые они голосуют на выборах.
Избиратели ожидают от правительства слишком многого
и по слишком низкой цене. Искушение подогревать
такие ожидания и пользоваться ими во время
выборов у политиков слишком велико, ведь граждане
просто не имеют средства измерения для оценки того,
сколько общественных ресурсов следует потратить
на ту или иную цель. Гидеон Рэчмен в своей статье
в Financial Times высмеивает поведение избирателей,
сравнивая электорат с Винни Пухом, который на
вопрос о том, чем ему намазать хлеб — медом или
сгущенным молоком, ответил — и тем и другим. По
словам Рэчмена, избиратели ведут себя как дети4. Но ведь
не дети, добавим мы, должны определять
государственную политику.
Требования избирателей иррациональны и
противоречивы. Они хотят от правительства и защиты
лесов, и снижения стоимости древесины, требуют
защитить окружающую среду и снизить налоги, как будто
защита окружающей среды ничего не стоит. Как
подчеркивает Бриттэн, исчезло понимание того, что
роль политических решений в жизни общества
должна быть ограничена. В результате на
демократические процедуры возлагается ноша, для которой они
не были сконструированы5.
4- Rachman G. Bankruptcy could be good for America // Financial Times.
January 11, 2010 [http://www.ft.eom/cms/s/o/a8486 284-fee9-ii.de-
a677-oo 144feab49a.html].
5. Brittan S. Op. cit. P. 257.
[25]

Бриттэн сумел определить природу дефицита
бюджета в демократических странах, дефицита, который
в современных США принял невероятные размеры.
Дефицит бюджета, то есть траты, превосходящие
возможности страны, как раз и являются способом
временно увеличить расходы на одни цели, не сокращая
при этом ассигнования на другие, и не повышая
налогов6. Тем не менее, как указывает Бриттэн, гражданам
все-таки приходится «платить по счетам», так как
высокая инфляция при подобной политике
сокращает их реальные зарплаты и накопления. Однако
Соединенные Штаты научились поддерживать низкую
инфляцию при большом дефиците бюджета отчасти
благодаря раздуванию внешнего долга. Но поскольку
долг растет, расплата все равно неминуема.
В ходе электорального процесса в поведении
избирателей проявляется психология толпы, в
частности, снижается чувство ответственности. Толпа — это
не обязательно группа людей на улице города, такое
определение можно дать и телеаудитории7. Ожидать
ответственного поведения от современного
избирателя трудно также потому, что ответственность
подразумевает знание предмета, а для людей наблюдение
за политическими баталиями — это нечто вроде
хобби второго плана. Уделять политике достаточно
внимания для приобретения необходимой
компетентности граждане демократических стран и не могут,
и не хотят.
Именно поэтому политические программы на
телевидении превращаются в шоу, поскольку иначе
привлечь избирателей политики уже не могут.
Причем разбираться в хитросплетениях политики не
нужно и сложно и для рядовых депутатов. От них также
6. Brittan S. Op. cit. P. 258.
7. Ibid. P. 253.
[26]

мало что зависит, они в основном следуют за
лидерами во всем, кроме каких-то узких тем, на которых
специализируются8.
Широкий простор для самодурства избирателей
дает принцип тайного голосования. «При тайном
голосовании гражданин не обязан даже объяснять свои
предпочтения — в этот момент избиратель является
сувереном в старом и узком смысле слова, — замечает
Бернар Манен. — Он с полным правом может принять
девиз абсолютистских правителей и провозгласить:
„Sic volo, sic jubeo, stat pro ratione voluntas" („Я так
желаю, и я так повелеваю, пусть воля моя занимает
место разума")»9. И воля эта, добавим мы, заняла место
разума уже давно. И даже если результатом этого
волеизъявления будет банкротство — и тогда мало кто
посмеет спорить с «высшей волей» электората.
Манен подчеркивает, что «при выборной системе ничто
не требует от избирателей справедливого отношения
к кандидатам»10.
Способна ли нынешняя массовая демократия
быть другой? Большинству людей всегда
приходится уделять основное внимание добыванию средств
к существованию. В античной демократии принцип
компетентности граждан в политике
обеспечивался благодаря тому, что за них трудились рабы.
Демократия и рабство, изначально связанные, разошлись,
но изобретение машин и экономический прогресс
вовсе не избавили людей от необходимости заботиться
о средствах существования. Исследователи
констатируют, что после второй мировой войны правительства
западных стран соревновались в том, как сделать
голосование легче для избирателей в техническом смыс-
8. Brittan S. Op. cit. P. 255.
9. Манен Б. Принципы представительного правления. Спб.; 2оо8. С. 171.
ίο. Там же. С. 173·
[27]

ле , однако заставить электорат как следует думать
над выбором не в силах никто. С политикой после
того; как в электоральный процесс включились
массы людей, произошло то же, что с фондовым рынком,
когда на нем начали играть домохозяйки — его
поведение стало невозможно предсказать, исходя лишь
из рациональных предположений.
Что представляют из себя современные
избиратели можно заключить по тому, как лидеры лейбористов
в Великобритании, партии которых была крайне
важна высокая явка, протестовали против показа в день
голосования популярных телесериалов12. Избиратель,
которого от голосования может отвлечь вечерний
сериал, не является ли насмешкой над всей системой
представительного правления, за чье утверждение и
сохранение еще недавно шла столь ожесточенная борьба?
Авторы масштабного исследования,
посвященного анализу предпочтений и поведения американского
электората, пришли к выводу, что и в США
избиратели, в большинстве своем, имеют слабое
представление о конкретных вопросах, которые затрагиваются
в ходе кампаний13. Небольшая часть электората,
действительно, разбирается во многих вопросах,
понимает, чего хочет от своего правительства и
сознательно использует свой голос для продвижения желаемой
политики. Однако политическое мышление
большинства избирателей не структурировано, говорить
о больших массах избирателей как о «консерваторах»
или «либералах» —преувеличение14.
. Democracy and the elections. Electoral systems and their political
consequences. Ed. by V. Bogdanor and D. Butler. Cambridge, 1983. P. 27.
. Brittan S. Op. cit. P. 254.
. Campbell Α., Converse Ph., Miller W.E., Stokes D.E. The American Voter.
University of Chicago Press. Chicago — London, 1976. P. 542.
. Ibid. P.542-543. Британские избиратели, которые также должны
[28]

Большинство избирателей не могут ясно
представить, какую политику будет проводить та или иная
партия, если победит на выборах, люди не в
состоянии внятно объяснить, за что выступают различные
политические силы15. Разумеется, факт этот,
кроме прочего, отражает и схожесть позиций партий
по различным вопросам. В любом случае,
избиратели не в состоянии оценить рациональность действий
правительства, они мало понимают как в проблемах,
которые оно решает, так и в его действиях, и целях.
Во всем этом, как подчеркивают исследователи, нет
ничего удивительного, поскольку людям, занятым
своими ежедневными проблемами, трудно детально
разобраться в политике16. Часть избирателей, которая
способна это сделать, не делает этого, просто не
желая утруждаться17.
Вместе с тем в исследовании указывается, что если
понимать политику в самом общем смысле, а не как
набор конкретных мер, то избиратели способны
влиять на нее18. Так, идея Франклина Рузвельта,
согласно которой федеральное правительство должно нести
были бы подавать пример, тоже плохо различают «правую» и
«левую» политику. См.: Butler D., Stokes D. Political Change in Britain.
Forces Shaping Electoral Choice. Harmondsworth, 1971. P. 261-264.
15. Campbell Α., Converse Ph., et al. Op. cit. P. 543. Манен также отмечает,
что «избиратели не имеют возможности тщательно сравнить все
характеристики отдельных кандидатов» и «действуют на основе
общего впечатления». Манен Б. Указ. соч. С. 179·
16. Существует огромное количество источников информации, но
большинство британцев читают только одну утреннюю газету и
продолжают покупать именно ее долгое время. По крайней мере, так было
во время проведения исследования. См.: Butler D., Stokes D. Op. cit.
P. 282-283. Появление интернета, по всей видимости, лишь внесло
сумятицу в умы избирателей, поскольку такой безответственности
в требованиях траты бюджетных средств, как во времена быстрого
развития новых коммуникаций, они никогда не проявляли.
17- Campbell Α., ConversePh., et al. Op. cit. P. 543.
18. Ibid. P. 545.
[19]

ответственность за экономику, была поддержана
избирателями в 1930-е и 1940-е годы, а взгляды Герберта
Гувера такой поддержки не получили. При этом
позиция избирателей вряд ли основывалась на ясном
понимании политики как одного, так и другого прези-
19
дента .
Именно этот аспект электорального поведения —
неспособность разбираться в деталях политики и
оценивать рациональность действий правительства на
фоне запроса на социальные расходы — обусловил
нынешнюю ситуацию, когда демократические страны
оказались на грани банкротства. Если добавить к
этому, что голосование избирателей во многом основано
лишь на чувствах20, то станет вполне ясно, каким был
этот путь. Вдобавок, как подчеркивают исследователи,
для того, чтобы оценить действия своих
представителей и контролировать их на основе ретроспективной
оценки, избиратели должны учитывать совокупные
социальные и экономические данные. Например,
общий рост безработицы за период работы
представителя, а не личные обстоятельства, вроде факта потери
собственной работы в это время. То есть избиратели
должны были бы иметь «социотропную», а не чисто
индивидуалистическую природу21.
. Campbell Α., Converse Ph., et al. Op. cit. P. 545.
. Ibid. P. 546.
. См.: Ferejohn J. Incumbent performance and electoral control //Public
Choice. 1986. Vol. 50. P. 5-25. Цит. по: Манен Б. Указ. соч. С. 224. На
самом деле все еще сложнее, ведь, например, безработица может
вырасти не из-за провалов нынешнего депутата или президента, а из-за
ошибок предшественника, либо из-за непреодолимых причин, на фоне
которых нынешний представитель продемонстрировал лучшие
качества, или из-за неправильной политики руководителей или ведомств,
над которыми он имеет лишь частичный контроль или не имеет
вовсе и т. п. Трудно ожидать, что в этом сможет разобраться избиратель
с уровнем понимания Винни Пуха, если пользоваться сравнением
Гидеона Рэчмена. В действительности все еще хуже, ведь избиратели
куда более агрессивны и расточительны, чем герой детской книжки.
[30 ]

В данной логике, даже если признать, что
масштабное вмешательство государства в экономику
необходимо, современная демократия с избирателями,
неспособными оценить рациональность действий
правительства и требующими при этом все новых
расходов, представляется системой, непригодной для
регулирования такого вмешательства.
Для оправдания существующего положения дел
можно было бы заявить, что политическая система
функционирует настолько эффективно, что многим
избирателям уже не обязательно ходить на
избирательные участки, поскольку на их права и без того
никто не покусится. Утверждение это, конечно,
провокационно, поскольку политическая система, способная
обойтись без избирателей, уже не является
демократической. Прообраз постдемократического
порядка, при котором выборы отмирают за ненадобностью,
быть может, уже содержится в низкой явке
избирателей. В соответствии с распространенным
представлением, право голоса призвано защищать гражданина
от произвола властей. Но если люди на выборы не
ходят, а произвола нет, то может пропасть один из
главных аргументов в пользу представительного
правления. В действительности, конечно, этот аргумент
все-таки действует, ведь в случае, если гражданам
покажется, что их права действительно ущемлены, они
выберут новое правительство.
Возвращаясь к тезисам Бриттэна, укажем вслед
за ним, что конкуренция внутри самих партий
приводит на высшие посты людей, верящих в возможность
реализации популярных программ по такой низкой
цене, которая в действительности невозможна22. С
такими искренними, но недалекими лидерами партии
легче победить на выборах, ведь избирателю будет од-
22. Brittan S. Op. cit. P. 256.
[31]

новременно продемонстрирована и привлекательная
программа, и честный политик с искренним,
проникающим в сердце взглядом. Когда Хиллари Клинтон
и Барак Обама во время кампании 2θθ8 года обещали
ввести доступное для всех медицинское
обслуживание, которое потребует много миллиардов
бюджетных средств, они не напоминали избирателям о уже
имеющихся триллионах госдолга и дефицита. Именно
такой тип политиков пользуется сегодня особым
успехом. Им удается следовать всем трем канонам
своеобразной демагогической триады: отрицать
очевидное, требовать невозможное, обещать невыполнимое.
Честному и ответственному человеку в
демократической политике современного вида места нет, она все
более становится уделом маргиналов.
Отличие посулов политиков от коммерческой
рекламы в том, что, купив в магазине рекламируемый
товар, человек сразу может оценить,
соответствует ли он рекламе. С политикой не так23. Могут
пройти годы прежде чем придет время судить об успехе
или неудаче политики, за которую голосовал
избиратель. Но к тому времени на первый план выйдут уже
совсем другие проблемы и другие обещания,
эксперимент придется начинать сначала, так ничему и не
научившись в прошлый раз.
Избиратели действительно больше оценивают
политиков не по идеологии, а по их успехам в решении
государственных вопросов. Но проблема в том, что
как достигнуты эти успехи и не будет ли теперь
только хуже, избирателям понять трудно. В лучшем случае
они немного ориентируются лишь в нескольких темах,
которые часто упоминаются в заголовках, да и то если
эти темы достаточно просты24. Впрочем, Манен пола-
23. Brittan S. Op. cit. P. 255.
24. Ibid. P. 250.
[3*]

гает, что регулярное проведение выборов вводит
некоторую долю объективности, поскольку
«регулярность превращает выборы в процесс обучения»25.
Но как было показано выше, проблема именно в том,
что выборы не учат. Или учат не тому, чему
следует. Теоретически это продемонстрировал Бриттэн
(и, как увидим ниже, Шумпетер), а практически
показывают избиратели, вгоняя свои страны во все
большие долги с каждым новым электоральным циклом.
$2. Почему все не рухнуло раньше?
Чрезмерные ожидания избирателей в современном
обществе кроме особенностей политической
системы объясняются, по Бриттэну, еще тремя факторами.
Во-первых, реклама и не только она способствует
распространению информации об образе жизни более
состоятельных людей. Причем в рекламе этот образ
жизни представляется достижимым, а не
фантастическим. Во-вторых, исчезли традиционные
представления об иерархии. В-третьих, быстрый экономический
рост вселяет надежду на не менее быстрый рост
собственного благосостояния26. Западные страны не
сразу подошли к банкротству, поскольку этим факторам
необходимо было набрать силу. Были и другие
причины, которые позволяли демократии долго
функционировать в качестве созидающей, а не
разрушительной силы.
Перераспределение общественных благ
благодаря участию малообеспеченных слоев общества в
выборах не достигало критического уровня,
поскольку многие правительственные агентства продолжали
25. Манен Б. Указ. соч. С. 183.
гб. Brittan S. Op. cit. P. 256-257.
[33]

действовать как неполитические органы27. Кроме того,
поддерживается терпимость различных слоев
общества и политических сил друг к другу28,
решительного наступления посредством голосования на чьи-то
права долго удавалось избегать. Существует сильная
профессиональная бюрократия, опыт которой долго
сдерживал вторжение безграмотных политиков,
идущих на поводу у избирателей, в экономические
вопросы. Существование такой бюрократии, считающейся
косной и лишенной воображения, в действительности
является ценой и условием существования
демократии. Ведь политики разбираются в том, как получать
голоса, а не в том, как решать вопросы государства29.
Как подчеркивает Бриттэн, массовый электорат
довольно долго был способен к самоограничению,
отчасти потому что не осознавал своей силы, отчасти
потому что такие события как Первая мировая война
сплачивали нацию30. Важна была и этика, которая
долгое время сдерживала требования усилить роль
правительства в перераспределении общественных благ.
Изначально умеренность ожиданий жителей
капиталистических государств основывалась на этике,
унаследованной от феодальной системы. В соответствии
с ней считалось, что вышестоящий на социальной
лестнице человек заслуживает свое положение.
Только место феодала в раннем капиталистическом
обществе занял работодатель.
Однако после победы секуляризма и
рационализма подобные представления были обречены на
«разоблачение», ведь для успеха в капиталистическом
обществе качеств, традиционно вызывавших уваже-
27- Brittan S. Op. cit. P. 262.
28. Ibid. P. 263.
29. Brittan S. Op. cit. P. 263.
30. Ibid. P. 264.
[34]

ние — трудолюбие, ответственность и благочестие —
было, по меньшей мере, недостаточно. Современные
политики и бизнесмены не могут вызывать того
уважения, которым когда-то пользовалась
аристократия. Поэтому простые граждане не готовы
смириться с собственным скромным положением и постоянно
голосуют за невыполнимые обещания. И чем более
«честным» является отбор элиты в современном
обществе, тем меньше она отличается от остального
общества и тем меньше уважения вызывает31.
Заметим также, что свою роль в торможении
процесса деградации экономики под давлением
электорального процесса сыграли и технические
особенности избирательных систем некоторых стран. Так,
консерваторы в Великобритании могли проводить
рыночные реформы в ΐ98ο-ΐ99°_χ годах, не
получая на выборах в этот период больше 43% голосов.
При существующей в Великобритании
мажоритарной системе и такой поддержки избирателей для
сохранения власти было достаточно.
Важно также помнить слова известного
британского публициста, редактора The Economist Уолтера
Бэджгота, который еще в 1872 году, говоря о
последствиях избирательной реформы 1867 года, указывал,
что новое устройство общества не открывает
полностью всех своих качеств и последствий, пока не
вырастет поколение, с самого начала воспитанное в новых
условиях, поколение не только граждан, но и
государственных деятелей32. Действительно, даже в 1970-е
на Западе оставалось немало людей, воспитанных
родителями, взгляды которых сформировались еще под
сильным воздействием представлений XIX века.
. Brittan S. Op. cit. P. 264-265.
. Bagehot W. Introduction to the second edition of "The English
Constitution' (1872) //Bagehot W. The English Constitution. L., 1964. P. 268.
[35]

Тот, кому в 1970-м было 50 лет, родился в 1920-м
и провел детство при президенте Гувере, когда слово
«либерал» еще употреблялось не в смысле
«социалист или полусоциалист», а в том значении, которое
ему предавала классическая политэкономия.
Человек, живший тогда, еще ничего не знал о Новом
курсе Рузвельта, не догадывался о том, что государство
и предприниматели должны содержать безработных
через систему псевдострахования, не мог представить,
что надо не работать для собственного успеха, а
голосовать за нужных людей, которые перераспределят
в твою пользу все, заработанное менее
сообразительными в этом отношении, но более трудолюбивыми
согражданами.
$3- Как функционирует современная демократия
В классической теории демократии с самого начала
был большой теоретический изъян, в значительной
степени и предопределивший нынешнее положение
дел. Сказанное выше об особенностях
функционирования представительной системы — это не просто
некоторое несоответствие практики теории, а
отражение несовершенства самой теории.
Иллюзорность классической версии демократии
в условиях XX века весьма убедительно показал
профессор экономики Гарвардского университета Иозеф
Шумпетер в работе, впервые вышедшей в 1942 году.
Под этой версией он понимал систему, при которой
политические решения, реализующие общее благо,
принимаются самими гражданами на основании
общей воли и претворяются в жизнь выбираемыми
гражданами представителями33. Прежде всего Шумпетер
указывает на то, что «общего блага», которое мож-
33· Schumpeter J. A. Capitalism, Socialism and Democracy. N.Y., 1976. P. 250.
[36]

но определить посредством рациональной дискуссии
и принять большинством голосов^ не существует34.
Принцип оценки того, что есть «общее благо », не
может быть выработан в ходе такой дискуссии,
поскольку высшие ценности, представления о том, какими
должны быть жизнь и общество, находятся за
пределами просто логики. По одним вопросам компромисс
возможен, по другим — нет. Непримиримые
разногласия могут возникнуть и по экономической
проблематике. «Утилитаристы — отцы демократической
доктрины — не смогли увидеть всю важность этого
просто потому, что ни один из них в серьез не
рассматривал возможность каких-либо существенных
перемен в структуре экономики и привычках буржуазного
общества»35, — указывает Шумпетер, рассматривая
возможность того, что «экономическое
удовлетворение» может стать тем «общим благом»,
относительно которого не будет острых разногласий. По мнению
Шумпетера, вера утилитаристов в то, что «общее
благо» можно определить посредством рациональной
дискуссии, основана на узости их взглядов на мир
человеческих оценок.
Хотя Шумпетер, говоря об утилитаристах, в
данном случае не совсем прав (некоторые из них,
например Джон Стюарт Милль, вполне серьезно изучали
возможность утверждения социалистических
принципов36), в целом его тезис представляется верным.
Здесь необходимо подчеркнуть то, с чем еще не раз
придется сталкиваться, говоря о демократии — с
самого начала подобная политическая система была тес-
34· Ibid. Р. 251.
35· Schumpeter J.A. Op. cit. P. 252.
36. Напр. см.: Mill J. S. Chapters on Socialism // Collected Works of John
Stuart Mill. Toronto, 1963-1991. Vol. v. P. 703-753. Этой проблемы он касается
также в своем известном труде по политэкономии.
[37]

но связана с развитием капиталистического
общества, в котором действительно существовал консенсус
по основным ценностям, было понимание «общего
блага», то есть существовало это условие для
функционирования демократии. Но то было желание
относительно небольшого слоя людей, которые,
благодаря высокой позиции в обществе, могли навязывать
свои взгляды всем остальным. Шумпетер не
акцентирует внимания на том факте, что общество, где
господствовали буржуазные ценности, удовлетворяло
данному критерию демократии. Забегая вперед, скажем,
что именно утрата согласия относительно
«буржуазных ценностей» по мере утверждения
социалистических и полусоциалистических идей и привела к
утрате обществом единого ориентира, необходимого для
функционирования демократии в ее классическом
понимании37.
Развивая свой тезис, Шумпетер указывает на то,
что поскольку посредством рациональной
дискуссии граждане не могут прийти к единому мнению
относительно «общего блага», у них не может быть
и «общей воли», направленной на достижение
этого блага38. То есть вслед за первой исчезает и
вторая из важнейших несущих конструкций
классической версии демократии. Об ее утрате можно сказать
то же, что и об исчезновении консенсуса
относительно «общего блага». Если под «волей народа» не
понимать волю буржуазных слоев, как это делалось
прежде, то такой воли, действительно, не существу-
37· Разумеется, термин «классическая демократия» вызывает много
вопросов, поскольку в законченном теоретическом виде эта концепция
сформулирована не была. Тем не менее именно к ней апеллируют,
когда произносят фразы о том, что «правит народ». В конституциях
стран, провозглашающих себя демократическими, также указывается,
что верховная власть в конечном счете «принадлежит народу».
38. Schumpeter J. A. Op. cit. P. Z52.
[38]

ет. Как подчеркивает Шумпетер, современное
общественное мнение, играющее роль в
демократическом процессе и формирующееся каким-то образом
из мнений и настроений отдельных людей, не
отличается рациональностью, а потому и не может
считаться «общей волей» в том смысле, в котором она
является одной из основ классической теории
демократии39. Действительно, поскольку общественное
мнение не рационально, оно не может, в
утилитаристском смысле, быть связанным с каким-либо благом
вообще и «общим благом», в частности.
Продолжая свою критику классической
демократии, Шумпетер подчеркивает, что нет не только
«общей воли» граждан, но сомнительно и наличие
политически значимой воли отдельных избирателей, воли,
которую следовало бы считать основой для
принятия рациональных политических решений. Если бы
избиратель обладал независимой и рациональной
политической волей, он бы точно знал, за что
выступает, мог бы внимательно наблюдать за
политическими событиями и правильно их интерпретировать,
рассуждал бы логически. Причем все это
избиратель должен был бы делать сам, а не под
воздействием пропаганды и групп давления. Политическая воля
гражданина, которую следовало бы уважать, таким
образом, должна была бы представлять из себя нечто
большее, чем неопределенное сочетание смутных
импульсов, бессвязанно группирующихся вокруг неких
лозунгов и ошибочных впечатлений40. К сожалению,
как показали авторы исследования о поведении
американских избирателей в работе, о которой
говорилось выше, представляет она из себя зачастую
именно это.
. Ibid. Р. 253·
. Ibidem.
[39]

Шумпетер весьма наглядно объясняет
неспособность электората разбираться в государственных
вопросах. Он показывает, почему люди проявляют
намного больше интеллекта и здравомыслия при игре
в бридж, чем при обсуждении политики. При игре
в бридж у человека есть определенная цель и
правила, которые его дисциплинируют. Успех и неудача
четко определены. Поскольку каждая ошибка игрока
не только немедленно проявится, но и будет
приписана именно ему, он не может вести себя
безответственно41. В спорах о политике между простыми
избирателями этих сдерживающих факторов нет, а потому
подобные дискуссии и представляют из себя, как
правило, печальное зрелище.
Вместе с тем, как указывает Шумпетер, в
некоторых случаях классическая версия демократии может
в значительной степени соответствовать реальности.
Так происходит в небольших обществах с простой
структурой, на основе опыта которых и была
сконструирована эта модель. Такое правление возможно
в странах, не сталкивающихся с острыми проблемами.
В качестве примера исследователь приводит
Швейцарию42. Этот фрагмент его работы столь точно
характеризует суть классической версии демократии, что его
стоит привести целиком:
В мире крестьян, где, за исключением отелей и банков,
нет большой капиталистической индустрии, так мало
предметов для раздоров, а вопросы государственной
политики настолько просты и постоянны, что от
подавляющего большинства можно ожидать их
понимания и согласия по ним. Но если мы можем
заключить, что в подобных случаях классическая доктрина
. Schumpeter J.A. Op. cit. P. 261.
. Ibid. P. 267.
[40]

приближается к реальности, надо тут же добавить, что
так происходит не потому, что эта доктрина
описывает эффективный механизм принятия политических
решений, но лишь потому, что важных решений при
таких условиях принимать не нужно43.
Касаясь проблемы функционирования демократии
в США, исследователь подчеркивает, что до
вступления страны в Первую мировую войну американское
общество было занято в основном экономическими
вопросами. Собственно политика американцев
интересовала мало, а накопившиеся к какому-то моменту
серьезные противоречия привели к Гражданской
войне44.
Действительно, когда фермеры с Севера и
плантаторы с Юга не смогли договориться по поводу того,
кому достанутся земли на западе, они не стали
проводить референдум. Серьезные вопросы,
разумеется, не решаются посредством голосования всех, кому
перевалило за ι8 лет. Гражданская война унесла
более полумиллиона жизней, став самой
кровопролитной в истории США. Если бы в стране была сильная
центральная власть, чье решение более слабая
сторона должна была бы уважать, войны бы, возможно,
не было.
Если вспомнить о российском опыте, то
следует признать, что паралич временного правительства
в 1917 году был вызван именно желанием действовать
демократически, удовлетворить интересы всех
социальных групп. Откладывать решение вопроса о
разделе земли, национального вопроса и всех остальных
до созыва Учредительного собрания, которое должно
было выразить «волю народа», было ошибкой, об-
. Ibidem.
. Ibid. Р. 267-268.
[4i]

условленной именно чрезмерной приверженностью
классической доктрине демократии. Все это
происходило на фоне войны, оккупации части территории
противником, бунтующих окраин и коллапса
экономики. Демократия не способна решать столь сложные
противоречия. Для этих целей предназначена
авторитарная власть, которая в итоге и приступила к
поиску выхода.
В последнее время версия о том, что
демократического выхода из кризиса временного
правительства не было, а выбор был лишь между правой и
левой диктатурой, становится все популярнее. Но даже
сторонники такого подхода высказываются в том
духе, что «общество было не готово к демократии»,
хотя несомненно, что для любого общества,
расколотого столь глубоко, демократия является тупиком.
«...Для обществ, резко расколотых на социальные
классы, национальные или религиозные группы,
демократия может оказаться формулой бессилия и
застоя, — отмечает Фрэнсис Фукуяма, один из стойких
приверженцев либеральной демократии...
Модернизирующиеся диктатуры могут в принципе
оказаться намного эффективнее демократий в создании
социальных условий, допускающих капиталистический
экономический рост, а со временем — и
возникновение стабильной демократии»45.
В своем блестящем анализе Шумпетер все же
допустил весьма существенную ошибку, вернее, не угадал
тенденции. Исследователь пришел к выводу, что
нормальное функционирование демократии в
современном обществе означает, что избиратели не
определяют государственную политику, а лишь решают, какой
из конкурирующих элитных групп доверить власть46.
45· Фукуяма Ф. Указ. соч. С. 192-193·
46. Ibid. Р. гб9.
[4*]

Фактически это так, но по сути, на фоне роста
запроса на социальные выплаты, выборы стали не способом
функционирования демократии, а механизмом
саморазрушения общества. В i94°_e годы, когда
публиковалась книга Шумпетера, еще не было ясно, что
выборы будут приводить к формированию огромного
государственного долга, поскольку те самые элитные
группировки, между которыми выбирает электорат,
станут привлекать его все новыми пособиями и
льготами. Ведь, как и указывал Шумпетер, понять
невыполнимость, несовместимость и непомерность своих
требований избиратели не в состоянии.
ГЛАВА 2
СОЦИАЛЬНЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ
ДЕМОКРАТИИ
$1. Противоположности
Еще в середине XX века Соединенные Штаты были
страной с процветающей промышленностью,
растущими, известными всему миру компаниями во всех
ключевых отраслях. В то время человеком,
который бы заявил, что всего через несколько
десятилетий американская промышленность уступит
китайской, а сама Америка окажется должником Пекина,
не заинтересовался бы даже сенатор Маккарти.
Заявивший такое показался бы не коммунистическим
шпионом, а просто сумасшедшим, или чересчур
экстравагантным, но безопасным писателем, настолько
абсурдными считались бы его пророчества.
Как же все это получилось? Кроме механической
зависимости избрания политиков от обещаний все
больших социальных пособий в разной форме
должно было быть что-то еще. Действительно, за этой
[43]

системой стояла и стоит особая философия.
Американская демократия и экономика подломились тогда,
когда в центре политики оказалась забота об
интересах «маленького человека», удовлетворение нужд
«простых американцев». Людям объясняли, что
никто не виновен в собственной бедности,
никчемности и лени. Виновато общество, социальная среда,
но больше всего, конечно, предприниматели — ведь
если человек не виновен в собственном бедственном
положении, то и достаток получается вовсе не
благодаря труду и умеренности. Если общество и особенно
предприниматели виноваты, так пусть и платят.
Правительство стало взимать все больше налогов с тех, кто
что-то делает, и передавать эти средства тем, кто
ничем или почти ничем не занят. Со временем нанимать
на работу американцев становилось все менее
выгодно — слишком большой социальный пакет,
предприятия начали переезжать в Китай. А когда налогов стало
не хватать для удовлетворения «справедливого
гнева» низов, то правительство начало занимать,
особенно у того же Китая. Так Америка оказалась там, где
сейчас находится.
Новая социальная философия, безусловно,
отражала желание получить голоса «простых людей»,
которых намного больше, чем тех, кто в чем-то
преуспел. Политики льстили избирателям, как
могли, хотя в душе, вероятно, презирали их все больше.
Как бы то ни было, итог очевиден — попытка
поставить в центр социальной и государственной политики
удовлетворение интересов «простых людей»
привела к разорению промышленности и банкротству
государства.
Но почему? В чем проблема с «маленькими
людьми»? Частично ответ состоит в том, что их интересы
нельзя удовлетворить перераспределением богатства,
а попытка сделать это сама по себе деструктивна —
[44]

пособия придется все время повышать, ведь
запросы растут, но если повышать пособия, то потеряются
последние стимулы к труду, и потребуются все новые
выплаты для удержания этой массы на плаву. Согласно
исследованию, проведенному еще в 1980-е, на каждые
loo долларов помощи семьям во главе с мужчинами,
заработок падает на 25-50 долларов47. Зачем работать,
если и так можно свести концы с концами? Чем больше
пособие, тем меньше стимулов к труду, тем меньше
заработок, тем больше требуется пособий и тем меньше
ресурсов для их выплаты, поскольку экономика
деградирует и налоговые поступления сокращаются**.
Консерваторы не устают повторять, что
увеличение социальных пособий, начиная с 1960-х годов,
вместо того, чтобы лучше защищать бедные слои от
превратностей судьбы, лишь субсидировало личную и
общественную безответственность. Щедрые
пособия позволяли подросткам бросать школу,
женщинам — не заботиться о создании полноценной семьи,
а мужчинам — отказываться от стабильной работы49.
«Мы пытались дать больше бедным, а вместо это-
47· См.: Aaron H./. Six Welfare Questions Still Searching for Answers //
Brookings Review. Fall 1984. 3. P. 13. Цит. no: Moon D.J. The Moral Basis
of the Democratic Welfare State //Democracy and the Welfare State. Ed.
by Gutmann A. Princeton, 1988. P. 49.
48. Из-за пособий и действий профсоюзов стоимость труда на Западе
искусственно завышается, поэтому западные товары не выдерживают
конкуренции, например, с китайскими, что приводит к разорению
американских компаний. Если вспомнить историю, по-видимому,
действие подобного механизма — бесплатная раздача населению еды
и организация зрелищ в древнем Риме ради покупки лояльности —
привело к тому, что у некогда процветавшего центра республики —
Италии — возник большой дефицит торгового баланса — центр
империи не мог экспортировать столько, сколько импортировал. Товары,
произведенные в Италии, не выдерживали конкуренции с теми,
которые производились в провинциях. Вдобавок, росла бюрократия.
49· Краткое изложение этого подхода см.: Democracy and the Welfare
State. P. 4.
[45]

го увеличили число бедняков», — говорит Чарльз
Мюррей и подчеркивает, что, защищая бедных от
ответственности, «государство всеобщего
благоденствия» увеличивает нищету и попусту растрачивает
правительственные ресурсы50. «Мы хотели
устранить барьеры, мешавшие выбраться из бедности,
но по недосмотру поставили ловушку»,— считает
Мюррей51. В качестве примера он приводит
программу помощи незамужним матерям, воспитывающим
детей. Эта программа делает выгоднее для женщин
заводить детей без мужа, то есть мотивирует
действовать в краткосрочных интересах, которые окажутся
катастрофическими, если взять более
продолжительный период времени. Социальные программы такого
рода, как не устают повторять консерваторы,
способствуют разводам и приучают жить на пособие, то есть
последовательно подрывают личные и гражданские
добродетели.
Еще не так давно было принято считать, что
богатство не создается при помощи только пилы и
молотка. Нужны постоянные, целенаправленные усилия,
а также способность воздерживаться от того, чтобы
немедленно «потребить» заработанное, не вложив
во что-то. Согласно этому мнению, для создания
богатства нужна, прежде всего, воля, наличие или
отсутствие которой, а вовсе не искусственные социальные
перегородки, как раз и разделяет людей на
классы. На том, что материальные объекты, создаваемые
людьми, являются некоей концентрацией воли,
особенно настаивала Айн Рэнд. Герои ее книги «Атлант
расправил плечи» — предприниматели-инженеры —
строят железную дорогу и мост, преодолевая такие
. См.: Murray Ch. Losing Ground: American Social Policy, 1950-1980. N. Y.
1985. Цит. no: Democracy and the Welfare State. P. 4.
. Democracy and the Welfare State. P. 4.
[46]

трудности, с которыми не смог бы справиться
«простой человек», способный выполнять в основном
лишь простые механические операции.
Долгое время было принято считать, что не
предприниматели присваивают себе произведенные
рабочими материальные изделия, живя за их счет, а
рабочие имеют возможность заработать лишь благодаря
тому, что у кого-то есть воля и способность
организовать производство. При любом отношении к такой
позиции, неоспоримый исторический факт состоит
в том, что, следуя этой логике, в XIX веке и первой
половине XX, американцы создали величайшую
экономику мира, а как только начали заботиться в
первую очередь об интересах «человека труда»
—разорились.
Если говорить проще, «маленький человек»,
интересы которого были поставлены во главу угла
во времена Франклина Рузвельта, за несколько
десятилетий проел создававшееся поколениями
богатство собственной страны, оставив ни с чем еще
пару следующих поколений. Философия
необеспеченного потребления постепенно стала
доминирующей52. Преподносимая либералами теория
компенсация неравенства в способностях и положении людей
на основании права каждого человека на равное
отношение не может работать на практике, поскольку
попытка компенсировать все неравенство разорит
даже самое богатое государство, в то время как
ясный критерий — что компенсировать, а что нет —
отсутствует53.
. Как сообщали российские телеканалы, люди, получившие от
государства во время начавшегося в 2θο8 году экономического кризиса
помощь для выплат по ипотеке, не понимали, что государство дало
им в долг и считали эти выплаты безвозмездными.
. Democracy and the Welfare State. P. 5.
[47]

Десятилетиями левые либералы и социалисты
убеждали жителей западных стран в том, что человек сам
по себе ничего не может достичь, что от него ничего
нельзя ожидать, говорили, что ему нужно обязательно
помогать. Поскольку помочь отстающим можно было,
только отняв что-то у более успешных, все в итоге
оказались в одной яме банкротства. Говоря словами Айн
Рэнд, наступил век Простого Человека, — «это
титул, на который может претендовать каждый в меру
тех степеней, каких он сумел не достичь. Он
возвысится до класса аристократов благодаря усилиям,
которых не приложил, будет почитаем за достоинства,
которые не проявил, получать деньги за товары,
которые не произвел»54. Экономическая система все
явственнее становилась «бойней, где выкачивают кровь
из здоровых живых существ и переливают ее вялым
полутрупам»55.
Это кажется более чем странным, но идеологи
welfare state надеялись, что выплата
государственных пособий будет поддерживать самоуважение
людей. Но самоуважение подразумевает независимость,
а жизнь на пособие делает человека именно
зависимым. Социальная помощь лишь понижает статус
бедных слоев, не говоря уже о том, что ставит ловушку,
из которой трудно выбраться. Кроме того, если идею
равного права людей на самоуважение, для чего им
необходимо компенсировать их неравное с другими
положение, довести до логического конца, почему бы
Соединенным Штатам не открыть свои границы для
всех нуждающихся мира?56
Как указывает Дональд Мун, дилемму, которую
пытается разрешить «государство всеобщего благо-
54- Рэнд А. Атлант расправил плечи. М.; юо8. Т. з· С. 51-52..
55- Там же. С. 49·
56. Democracy and the Welfare State. P. 10.
[48]

действия» в обществе, где центральную роль играют
рынки, обнаружил еще Гегель. В социуме,
построенном на свободном обмене товаров и услуг, просто
выплачивать пособия бедным означает лишать их
достоинства как оно понимается в этом обществе, ведь
в обмен на пособия они ничего не отдают57.
Впрочем, это скорее не противоречие
капиталистического общества, а свойство человеческой природы
вообще — ни в каком обществе человек не может
сохранять достоинство, живя на подачки. Будь то
феодализм или рабовладение, для получения чего-либо
необходимы личные заслуги. Даже в случае
военного грабежа средневековая этика предлагала такие
добродетели как доблесть и смелость в качестве
основания для получения добычи. От получателей же
помощи в социальном государстве не требуется
ничего, кроме неспособности заработать желаемое
собственными усилиями. Хотя Мун утверждает, что
в обществе, построенном по иерархическому, а не
демократическому принципу, пособия низшим классам
не ущемляют их достоинство, поскольку идеи
равенства изначально нет58, это не совсем так. В подобных
обществах у таких классов, по общему признанию,
просто нет достоинства, а потому и ущемить его
никак нельзя. Дело тут не в демократическом принципе
равенства.
Вслед за Гегелем Мун и подобные
исследователи формулируют ложную дилемму, которую
пытаются разрешить (разумеется, безуспешно). По сути,
они утверждают, что бедность в развитых странах —
это следствие, побочный продукт
функционирования рыночных институтов. Однако если просто
выплачивать компенсации необеспеченным слоям, это
S7· Moon D.J. Op. cit. P. 29.
58. Moon D.J. Op. cit. P. 36.
[49]

будет унижать их достоинство. Дилемма исчезает
сама собой, если причину бедности искать не в
рыночной экономике, которая зарекомендовала себя
как лучший способ производства богатства, а в
глубокой личной деградации тех, кто не может в
развитом, богатом государстве заработать себе на жизнь.
Если в тотально коррумпированных государствах
периферии с полукриминальной экономикой причину
бедности еще можно искать в чем-то, кроме
недостаточных усилий самих людей, то в развитых странах
этот аргумент не работает. Миллионы
трудоспособных американцев получают талоны на еду, в то время
как миллионы же иммигрантов, например, из
Мексики, без прав и легального статуса, способны не только
заработать для себя, но и отсылать деньги домой
своим семьям. Кем на их фоне выглядят те американцы,
которые имеют все права, защиту закона, но не могут
себя прокормить в богатейшей стране мира? До какой
степени личной деградации должны были дойти эти
люди? Дилемма Муна решается так: если оставаться
в рамках республиканской модели, основанной на
совместном правлении самостоятельных граждан, те,
кто в развитых, богатых странах, получают пособия,
будучи в состоянии работать, просто не имеют
достоинства, а потому нет и способа выплачивать им
пособия так, чтобы это достоинство сохранить.
Достоинство — это то, что нужно заслужить. Оно невозможно
без самостоятельности. И тот, кто не прикладывает
достаточно усилий для достижения
самостоятельности, не имеет достоинства.
Самый простой способ оправдать расходы на
welfare state — это заявить, что право на пособие
является продолжением и дополнением общепризнанных
либеральных прав и точно также служит гарантией
права на жизнь, как и защита от произвола властей.
Отсюда, однако, следует, что человек может безвоз-
[So]

мездно присваивать результаты чужого труда, ведь
пособия выплачиваются из налогов, собранных с тех,
кто что-то производит. Признание права на
социальное обеспечение трудоспособных людей59
является, таким образом, лишь частым случаем оправдания
права на экспроприацию чужого имущества. Если вы
желаете помочь кому-то, то имеете полное право
распорядиться своими средствами в пользу этого
человека или этих людей. Но утверждать, что у кого-то есть
право на ваши средства лишь на основании
потребности в них, значит вызвать последствия столь
трагические, по сравнению с которыми любая существующая
нужда покажется терпимой.
Таким образом социальные последствия
демократии равного голоса, делающей возможным
расходы на «государство всеобщего благоденствия»,
представляются весьма тяжелыми. На одном
полюсе общества формируется масса лишенных стимулов
к труду получателей пособий, их личные качества,
необходимые для саморазвития, деградируют, а
достоинство утрачивается по мере потери
самостоятельности. На другом краю общества оказываются все те
люди, за счет труда которых существует сама
возможность содержать противоположный полюс. Однако
растущие налоги лишают и их стимулов к тому,
чтобы использовать свои способности и таланты в
полной мере, а деградация трудовых ресурсов
подрывает и фактическую возможность реализовывать новые
проекты и поддерживать старые. Результатом
является экономическая стагнация и то, чего архитекторы
welfare state как раз и хотели избежать — рост
социальных противоречий.
59· Речь идет именно о трудоспособных людях. Помощь тем, кто не
может работать по объективным причинам, являлась обязанностью
общества во все исторические эпохи и таковой останется.
[Si]

Все меньше людей пытаются заработать, все
больше — получить. А если так, то принцип обмена
ценностей, рыночный принцип, который и обеспечивал
согласование интересов различных групп,
заменяется принципом перераспределения. Этот последний
принцип не сможет удовлетворить низшие слои —
поскольку нет никакой меры тому, сколько именно они
могут перераспределить в свою пользу, недовольство
будет только нарастать. В свою очередь те, за счет
кого планируется удовлетворить подобные
претензии, утратят стимулы к труду
Однако некоторые государственные расходы на
общественные нужды все равно необходимы. Как
понять, на какую помощь от государства человек
имеет право, а на какую нет? Например, российский
император Петр I посылал лучших учеников учиться
за границу, но был ли он вследствие этого
социалистом или сторонником welfare state? Судя по всему,
ответ состоит в следующем. Оправданной является
помощь, которая способствует развитию человека,
позволяет ему стать более ценным членом общества
и вернуть долг в той или иной форме. Отличать
следует пособия, которые позволяют учиться, от тех,
которые позволяют не учиться, те, которые позволяют
развивать свои способности, от тех, которые
позволяют их не развивать, в целом, те, которые
позволяют вернуть долг обществу, от тех, которые позволяют
его не возвращать. С этой точки зрения бесплатное
обучение оправданно, пособие по безработице — нет,
медицинская помощь должна предоставляться,
поскольку только здоровый человек может работать
и содержать семью. Что касается медицинской
помощи, то она, разумеется, оправданна и по
гуманистическим соображениям, в отличие, например, от того же
пособия по безработице, позволяющего человеку
жить за чужой счет.
[s*]

На самом деле расходы на образование и
медицинское обслуживание предшествовали утверждению
welfare state. Суть последнего состояла как раз в
пособиях по безработице и подобных программах. Однако
в любом случае, расходы современного государства
все равно нельзя свести к тому минимуму, который
существовал в позапрошлом веке. Образование и
медицинская помощь как раз и составляют
значительную часть нынешних бюджетных трат. Тем не менее
отказ от принудительного страхования по
безработице, в котором государство заставляет участвовать
и предпринимателей, уже был бы шагом вперед. Дело
не только в сэкономленных средствах, но и в
устранении той ловушки, которую ставят подобные пособия,
лишая людей стимулов к труду.
$2. Политическое и социальное неравенство
Если даже признать, что одной из основных причин
дисфункциональности современной демократии
является «принудительное равенство» —
законодательное наделение людей, обладающих совершенно
разными способностями, равной политической
властью — это само по себе не дает ответа на вопрос,
какая степень неравенства будет полезна. Более того,
уязвим и сам тезис, согласно которому формальное
равенство действительно уравнивает людей в
политическом смысле. Можно возразить, например, что
формальное равенство лишь предотвращает
эксцессы неравенства, но вовсе не способно действительно
уравнять людей.
Следуя этой логике, наделение равным правом
голоса на выборах бездомного с одной стороны и
преуспевающего предпринимателя — с другой вовсе
не уравнивает их вес в политической системе.
Предприниматель может оплатить работу агитаторов, на-
[S3]

печатать агитационные материалы,
профинансировать работу съезда партии, которую поддерживает.
Человек же со скромными доходами, который
вынужден тратить все силы на работу ради пропитания,
иногда вовсе может не иметь времени и сил
разобраться в политических хитросплетениях. В результате
равное право голоса представляется лишь в качестве
гарантии наименее защищенным слоям населения для
соблюдения хотя бы их самых элементарных
интересов — в случае покушения на эти интересы они все же
проголосуют против подобной политики.
В таком подходе, без сомнения, много
справедливого, однако в целом он неверен. Мы видим, как
«маленькие люди» — члены профсоюзов,
получатели всевозможных пособий — навязали
крупнейшим американским компаниям такие правила игры,
единственным итогом установления которых
становится банкротство и самих компаний, и государства,
и тех же самых «маленьких людей». В
неэкономической сфере деятельности наблюдается та же
картина — отстоять общественные ценности, которые
необходимы для воспроизводства населения и культуры,
не удается никому. Какими бы одаренными ни были
религиозные или общественные деятели, которые
защищают эти ценности, большинство, состоящее
именно из «маленьких людей», в конечном итоге
всегда голосует за политику, удовлетворяющую
сиюминутным интересам и желаниям, но ведущую к
катастрофе в будущем.
Как в свое время заметил Милль, существует
постоянная тенденция к ухудшению состояния
человеческих дел, основанная на всех людских слабостях
и ошибках, на пороках, лени и нерадивости. Эта
тенденция, по его словам, не берет верх лишь потому, что
находятся люди, которые предпринимают
необходимые усилия, делая это постоянно, либо время от вре-
[54]

мени. Даже малейшее ослабление этих усилий ведет
к общественному регрессу.
Другими словами, гарантией развития общества
являются отдельные люди с качествами,
превосходящими качества остальных людей. Именно эти люди
не дают своим согражданам опуститься на уровень,
до которого те обычно опускаются, особенно в
трудные времена. Сторонники левых взглядов зачастую
объясняют пьянство и лень, в которые
погружаются безработные или занятые на бесперспективном
производстве, плохой экономической ситуацией,
которую обязано исправить государство при помощи
активной социальной политики. То есть даже
социалисты на деле признают эту обычную, свойственную
большинству людей тенденцию. Нетрудно, однако,
заметить, что ведут себя таким образом далеко не все.
Всегда находятся люди, которые, при тех же средствах,
переезжают в другое место, или уезжают на заработки,
подавая тем самым пример, которому многие следуют.
Но каким же образом политическое равенство
может мешать людям, способным стать примером, и
почему оно препятствует общественному прогрессу?
Дело в том, что опираясь на голоса «маленьких
людей», политики в демократических странах ввели
такую систему налогообложения, при которой те, кто
должен был бы следовать примеру лучших сограждан,
просто живут за их счет. В наиболее развитых
странах можно не платить ни за образование, ни за
медицинское обслуживание, ни за еду. Все, что нужно,
это раз в несколько лет прийти на выборы и
проголосовать за одну из основных партий, часто все равно
за какую — ни одна не может порвать с социальным
подкупом избирателей, ведь иначе голоса отойдут
конкуренту.
Естественно, долго такая система не протянет,
и следующему поколению придется опять вернуть-
[55]

ся к нищете. Но как раз нежелание думать о
завтрашнем дне и отличает «маленького человека», именно
его привычки и черты транслирует система «один
человек— один голос», она навязывает всему обществу
стереотипы поведения, характеризующие худших
сограждан.
Однако каким бы выгодным ни выглядело
политическое неравенство с точки зрения общественного
развития, оно грозит усилить то, что принято считать
главной несправедливостью современности —
социальное неравенство. Эта проблема распадается на
несколько частей. Действительно ли сокращение
перераспределяющей роли государства увеличит разницу
в доходах между людьми? На самом ли деле разрыв
в доходах следует считать несправедливым? Даже
будучи в каких-то аспектах несправедливым, не
является ли социальное неравенство необходимым для
общественного развития?
Казалось бы, ответ на первый вопрос очевиден —
если малообеспеченные слои населения не смогут
выдвигать на государственные должности политиков,
которые пообещают перераспределить в их пользу
общественное богатство, то разрыв между
богатыми и бедными вырастет. Однако очевидно и другое —
если человек приучен жить на небольшое
социальное пособие, то он не будет прикладывать усилий для
саморазвития и постоянного поиска лучшей работы,
то есть он с годами будет становиться только беднее.
$3- Демократия и демография
Банкротство либеральных демократий в буквальном
смысле как формирование государственного долга,
который нельзя выплатить, — это следствие
кризиса демократии. Неспособность обеспечить
воспроизводство населения—следствие кризиса культуры. Два
[56]

этих типа банкротства—буквальное и фигуральное —
не обязательно совпадают в истории. В 1960-1980-е
годы заметно упала рождаемость среди европейского
населения Советского Союза, который не был
демократической страной. Однако связь между
демократией и понижением уровня рождаемости ниже уровня
смертности в современных государствах
существует: избиратели голосуют за политиков, которые
позволяют им и дальше считать семью и детей
необязательным и обременительным дополнением к карьере.
Кризису семьи способствует и социальная политика,
за которую голосуют избиратели — пособия
заменяют отцов и мужей, позволяя на какое-то время
отказаться от семьи, чтобы вспомнить о ее необходимости,
когда будет поздно. Разумеется, семьи стали менее
стабильны и у вполне состоятельных жителей
Запада, но опять же потому, что электорат голосует за
политиков, на деле снимающих с людей любые
обязательства, даже если на словах кто-то еще продолжает
превозносить «ценности семьи». Последняя
оговорка важна. Конечно, нет ни одного политика, который
заявил бы, что он «против семей и детей». Однако
на деле никаких мер, кроме все той же выплаты
пособий, не принимается. А выплата таких пособий
ни в одной развитой стране так и не смогла решить
проблему — рождаемость хотя бы до уровня
смертности не поднялась.
Граждане западных стран имеют возможность
прекратить сокращение численности населения,
проголосовав за политиков, которые сделают семейные
ценности вновь обязательными. Однако избирают совсем
иных политиков и этот пункт, наряду с требованием
непомерных трат государственных средств, также
является веским аргументом сторонников
немедленного сворачивания всех «демократических процедур»,
подрывающих основы экономики и общества.
[57]

Опыт с предоставлением людям свободы в личной
жизни, особенно активно проводившийся на Западе,
начиная с 1960-х, показал, что в этом случае не
удается обеспечить воспроизводство населения. Да и как
это могло удасться, ведь суть опыта состояла в
отказе от семейных ценностей. Кто-то считал, что
возникнет новый тип семьи, или можно будет обойтись без
нее совсем, однако, как бы то ни было, результат
эксперимента налицо. Вопрос о будущем демократии,
таким образом, это не только вопрос о том, способна ли
такая система освободиться от неумеренных
финансовых требований электората, но и совместима ли
она со средствами, которые пришлось бы применить
для возвращения представлений о семье к стандартам
«до 1960-х» (если такое вообще возможно).
В качестве одного из ранних примеров влияния
демократической политики на общественную мораль
можно привести такой случай. Когда
недоброжелатель премьер-министра Великобритании либерала
Пальмерстона собрал доказательства внебрачной
связи главы правительства с замужней женщиной и
предложил одному из лидеров консерваторов Бенджамину
Дизраэли опубликовать эти материалы, тот отказался.
Дело в том, что Пальмерстону к тому времени было
уже под 8о лет, и узнай избиратели о его активности,
на следующих выборах у оппозиции пропадал шанс
прийти к власти60. Викторианская мораль на том и
закончилась, а ведь премьер-министра по тогдашним
законам должны были судить. Однако угождать
политики должны были уже народу, а не закону. Вслед
за викторианской моралью постепенно начали
заканчиваться и сами англичане — смертность у них давно
превышает рождаемость.
6о. Трухановский В. Г. Бенджамин Дизраэли или история одной
невероятной карьеры. М., 1993· С. 275-2.76.
[58]

Что произойдет с современным Западом, если все
пойдет также? То же, что и с античной
цивилизацией. По крайней мере, такую перспективу рисуют
консерваторы, в частности Патрик Бьюкенен. Император
Август пытался исправить нравы, порожденные
римской демократией. Были изданы «Закон Юлия о
порядке брака», «Закон о прелюбодеяниях», «Закон
о расходах на роскошь» и другие. Один из законов
предусматривал обязательность брака для высших
сословий, ограничения в гражданских правах для
холостяков и бездетных, преимущества для римских
граждан, имевших детей, усиление власти главы семьи,
строгие наказания за прелюбодеяние. Нечто
подобное ранее пытался делать и Цезарь. Удалось ли
справиться с проблемой? Нет. В законе римского
императора Септимия Севера (конец II — нач. Ill века н. э.)
говорится о нехватке людей. В Греции к тому времени
сокращение населения происходило уже на
протяжении столетий. В когда-то многолюдной Александрии
современники, сожалевшие «об исчезновении
человеческого рода», находили лишь половину
прежнего населения. Росла лишь численность варваров и
восточных народов, не живших по римским стандартам.
По оценке историков, главной причиной
сокращения численности населения в Римской империи было
ограничение количества детей в семье. В начале так
жили образованные классы, затем подобный подход
восприняли простые горожане. К юо году н. э. новая
мода добралась и до сельского населения (об этом
свидетельствует законодательство того времени,
направленное на поощрение в этих слоях семейных
ценностей). Однако несмотря на запрет, процветало
детоубийство, различные излишества сокращали
способность к воспроизводству, браков римляне
избегали, зато использовали контрацепцию и делали аборты.
Даже деспотическая власть императоров уже не мог-
[59]

ла отучить римлян от «планирования семьи», ибо
сами они и их окружение жили точно также. Конечно,
влияние на сокращение населения оказывали и
войны, и эпидемии. Однако они происходили постоянно,
но прежде не имели такого драматического эффекта.
Германцы, осаждавшие империю, вероятно, были
уже физически сильнее римлян. У них было много
детей, выживали самые здоровые, которые
оставляли здоровое потомство. У римлян детей было мало
и для естественного отбора не было возможности.
Свою культуру и страну римляне принесли в жертву
радостям бездетности. В общем, если верить
консерваторам, Рим погубила сексуальная революция,
очевидным последствием и сутью которой был отказ
от семейных ценностей. А первоначальный толчок
ей дала политическая система, при которой
политики вынуждены были, ради занятия должности,
потакать всем прихотям своих избирателей. Нравственные
и эстетические стандарты были снижены под
воздействием масс. Свобода от ограничений, налагаемых
религией, изменила характер людей, они стали
уступать искушениям. Вдобавок ответом на многообразие
культур, которые приносили иммигранты, стало
равнодушие.

ЧАСТЬ II
КАК ИЗ РАБОТАЮЩЕЙ СИСТЕМЫ
ДЕМОКРАТИЯ ПРЕВРАТИЛАСЬ
В НЕРАБОТАЮЩУЮ
ГЛАВА 1
НА ПУТИ К СОВРЕМЕННОЙ
ДЕМОКРАТИИ
φι. Почему демократия и либерализм универсальны?
ДЛЯ ТОГО чтобы оценить перспективы
современной демократии один лишь анализ ее
дефектов недостаточен. Исправление этих
дефектов предполагает понимание сути данной формы
политического устройства. А суть демократии
можно понять, лишь вспомнив ее историю. Чем была эта
система во времена своего расцвета (нынешнее ее
состояние, в отличие от устоявшейся практики,
«расцветом» мы называть не будем)? В каких
условиях она могла существовать? Что именно повело ее
по пути, который в конечном итоге оказался
гибельным? Но вначале нужно показать, почему демократия
и либерализм универсальны, то есть почему вся эта
система не является нелепой исторической
случайностью, а в значительной степени закономерна. Ведь
если бы демократическая система правления не имела
глубоких оснований в человеческой природе, то
после всего сказанного о недостатках этой системы
сторонники ее демонтажа получили бы достаточно
аргументов.
[61]

Первый и удивляющий не знакомых с
проблематикой людей факт состоит в том, что первоначально
нечто, напоминающее демократию, появилось на
Востоке, а не в Древней Греции. Жители Шумера,
древнейшей на земле цивилизации, возникшей в южном
Междуречье, поначалу имели целый набор
гражданских прав, владели частной собственностью. Это
было в период Джемдет Наср (около зооо года до н.
э.), вплоть до утверждения деспотии III династии Ура
в XXI веке до нашей эры1. Тогда важнейшие вопросы
решались на совете старейшин и на совете всех
боеспособных мужчин2. У исследователей есть все
основания полагать, что правители в то время выбирались
органами общины. Те же органы имели право и
сместить их3.
В источниках сохранились упоминания об
избрании правителей по воле божества из числа всех
свободных мужчин страны. По мнению историков, это
следует понимать как описание процедуры выборов
на народном собрании. Имелись и более явные
свидетельства подобной процедуры. Так, Ипхур-киш,
правитель города Киша, согласно эпосу, был избран
народным собранием. В эпосе о Гильгамеше правитель,
покидая город, передает свои полномочия совету
старейшин. Чтобы быть избранным царем богов Мардук
для начала вводится в совет4.
Однако шумерская цивилизация, как и другие
великие цивилизации Востока, с самого начала была
основана на ирригации, без которой прокормить на-
1. Diakonoff, ί.Μ. The Rise of the Despotic State in Ancient Mesopotamia.
In: Diakonojfl.M., ed. Ancient Mesopotamia: Socio-economic History.
A Collection of Studies by Soviet Scholars. Moscow, 1969. P. 180.
2. Ibid. P. 183.
3. Ibid. P. 184.
4. Ibidem.
[62]

селение, достаточное для возникновения развитого
сообщества, было невозможно. Ирригационное
земледелие требует больших физических усилий, чем то,
которое основано на естественном орошении5.
Кроме того, для искусственного орошения больших
территорий необходимо создание единой системы
каналов, плотин, дамб. Эти факты имели решающие
значение для восточных цивилизаций. Количество
работников, вовлеченных в обуздание великих
восточных рек, «явно было слишком велико, чтобы такие
работы могли быть организованы на добровольной
основе», как в Европе6.
На Востоке приходилось осуществлять такие
проекты, как строительство части Великого
китайского канала около боо н. э., где было занято пять с
половиной миллионов человек. Их охраняли 50 тысяч
стражников. Семьи, отказывавшиеся работать,
жестоко преследовались. Источники того времени говорят,
что два миллиона человек в ходе этих работ были
«потеряны»7. Именно необходимость сооружать и
поддерживать в рабочем состоянии подобные
сооружения считается причиной, по которой власть правителя
в восточных обществах приобрела деспотический
характер. Поэтому первоначальные демократические
институты были ликвидированы, а население
лишилось всех прав.
Обожествление деспота, сам деспотизм,
абсолютная власть бюрократии, подавление свободы и
индивидуальности подданных стали, по сути, способом
5. Wittfogel К. A. Oriental Despotism: A Comparative Study of Total Power.
New Haven, Yale University Press, 1957. P. 17.
6. Jones E.L. The European Miracle: Environments, economies, and
geopolitics in the history of Europe and Asia. Cambridge, Cambridge University
Press, 1981. P. 9.
7. Ibidem.
[63]

адаптации к среде обитания. Без этого при том
состоянии орудий труда миллионам крестьян просто
нечего было бы есть (голод и без того был обычным
явлением). Как руководитель ирригационных работ
государство не позволило окрепнуть тем силам в
обществе, которые могли противостоять деспотической
власти и участвовать в процессе принятия решений.
«В культурной эволюции Египта, западной Азии,
Индии и Китая вопрос ирригации был ключевым, —
отмечал Макс Вебер. — Вопрос орошения обусловил
существование бюрократии, принудительный труд
зависимых классов, а также зависимость
подчиненных классов от функционирования королевской
бюрократии»8.
В Китае один из эдиктов описывал ситуацию
следующим образом. Сельское хозяйство — это
основа всего мира. Ручьи и реки, ирригационные каналы
и водохранилища позволяют собирать богатые
урожаи. В империи есть бесчисленное количество гор
и рек, но простые люди не знают, как их
использовать надлежащим образом. Поэтому правительство
должно прорывать каналы, а также строить дамбы
и водохранилища для предотвращения наводнений9.
Как подчеркивают исследователи, хотя в целом
количество осадков было больше в Китае, чем в
Европе, их сезонный характер порождал сложную
проблему — необходимо было строить водохранилища,
чтобы вода не пропадала. Кроме того, особенности
климата в Китае доставляли еще одну неприятность —
поскольку годовые колебания количества осадков там
выше, чем в других частях мира, необходимо было
готовиться к исключительным обстоятельствам. Рабо-
8. Weber M. General Economie History. N. Y., Collier Books, 1961. P. 237.
9. Needham J. Science and Civilisation in China. N.Y., Cambridge
University Press. Vol. 4 [1971]. Part ill. P. 264.
[64]

чая сила должна быть всегда готова к мобилизации
на такой случай10. Физические характеристики
великих китайских рек действительно определяли жизнь
людей и форму государственности, которая была
необходима.
В такой ситуации, как подчеркивают историки,
у личности на Востоке не было возможности
изолировать себя от общины. Ведь чтобы орошать
изначально, предположительно, частные участки земли в
древней Месопотамии земледелец должен был брать воду
из каналов и водохранилищ, которые могла построить
лишь община11. В конечном итоге, развиваясь в этой
логике, восточные цивилизации стали «из ряда вон
выходящим примером общественной стагнации»12.
Такие общества могут быть названы «обществами
status quo», поскольку их целью было лишь
выживание благодаря поддержанию существующего
характера отношений со средой обитания.
Итак, отличительными чертами восточных
обществ в исторической ретроспективе являлись
деспотическая система правления и принципиальный
запрет, наложенный обществом на культивирование
частной предприимчивости, на стремление к
личному обогащению. Функции деспотизма на Востоке
не сводились лишь к созданию и поддержанию
грандиозных ирригационных систем или защите от
наводнений. Необходимо было еще противостоять кочевой
периферии, для чего правитель должен был обладать
властью, достаточной для того, чтобы в любой момент
собрать войско в необходимом количестве. Восстания
на Востоке не были антифеодальными, как это
представлялось в советской историографии. Всегда была
. Needham J. Op. cit. P. 118-119.
. Diakonoffl.M. Op. cit. P. 178.
. Wittfogel K. Op. cit. P. 420.
[6S]

конкретная причина, а свергнуть правителя
означало лишь расшатать устои государства и попасть под
власть к кочевникам, которые устанавливали еще
более жестокие режимы.
Причина же подавления предпринимательской
инициативы связана отчасти с самой необходимостью
деспотической системы правления, но в основном,
видимо, с экологическими особенностями вмещающего
ландшафта большинства восточных обществ.
Предприимчивый и богатеющий землевладелец на
Востоке представлял чудовищную и немыслимую для
западного мира угрозу самому существованию
общества. Он оказывал покровительство местным
крестьянам, которые, соответственно, прекращали выплату
государственных налогов и участие в
общегосударственных ирригационных работах.
Дезорганизованный государственный механизм не может обеспечить
надлежащий уход за ирригационной системой.
Следует серия опустошительных наводнений.
Развитие капиталистических отношений вело
на Востоке к тому, что реки выходили из берегов
и несли смерть и разрушение людям. Роста
благосостояния не происходило. Сама экосоциальная ткань
восточных цивилизаций в то время
воспринимала разбогатевших подданных в качестве
чужеродного элемента. Восточные цивилизации долин великих
рек стремились к равновесию, состоянию гомеоста-
за со средой обитания путем приспособления
собственных политических и экономических институтов,
шкалы ценностей и системы социальных ориентиров
к особенностям вмещающего их ландшафта.
Однако не всегда и не везде аграрный строй
(то есть обеспечивающая пропитание форма
ведения хозяйства) жестко диктовал соответствующую
политическую и экономическую систему. Микенская
цивилизация на территории Греции сформировалась
[66]

во II тысячелетии до н. э. под восточным влиянием,
ее бюрократия и строгая централизация экономики
лишь имитировали восточные. Как отмечают
исследователи, Минойская цивилизация на Крите,
оказавшая влияние на микенскую культуру, сама
развивалась под влиянием Востока13. Вторжение дорийцев
на Балканский полуостров привело к гибели
Микенской цивилизации и способствовало длительной
культурной изоляции бассейна Эгейского моря14.
Общественные институты начали складываться
практически с чистого листа, с разложения родоплемен-
ных отношений у пришлых народов.
Земледелие, основанное в основном на
естественном орошении, предполагало возможность
возникновения небольших частных, вполне независимых
друг от друга хозяйств. Отсутствие вплоть до
нашествия персов серьезной внешней угрозы также делало
возникновение деспотической власти неадекватным
ситуации. Таким образом, значение
свойственного первобытной демократии института выборного
вождя или «царя» постепенно сошло на нет.
Важность же других — совета старейшин и особенно
народного собрания — все возрастала и воплотилась
впоследствии в знаменитых учреждениях греческой
демократии.
Самоуправляющиеся общины финикийских
городов, которые находились под постоянным
давлением восточных деспотий в силу их географической
близости, хотя и не достигли высот греческой
культуры, могут служить примером альтернативной дес-
Palmer L.R. Mycenaeans and Minoans: Aegeans Prehistory in the Light
of the Linear В Tablets. L., Faber and Faber, 1961. P. 17.
Хотя теория дорийского вторжения ставится исследователями под
сомнение, в данном случае важно, что имитировавшая восточную
Микенская цивилизация, так или иначе, погибла.
[67]

потизму модели развития в условиях альтернативной
географической среды (благоприятный для
богарного земледелия режим осадков 8оо-юоо миллиметров
в год, пересеченный рельеф, возможность
политического маневра, так как Финикия находилась на
стыке зон влияния нескольких империй — Ассирийской,
Египетской, Хеттской). Поэтому финикийцы имели
возможность превратить предприимчивость и культ
наживы в отличительную черту своего
национального характера.
История Карфагена, первоначально просто
колонии финикийского города Тира, демонстрирует
процесс превращения восточного города в античное
государство. В условиях недосягаемости для
сковывающего военно-политического и негативного
культурного влияния деспотий Востока там
сформировался античный полис. И Рим, и города Этрурии
развивались по схожему пути. Если сопоставить
эволюцию органов общинного самоуправления, чье
наличие зафиксировано для всех народов на стадии
военной демократии, в различных регионах (например,
в Греции и Междуречье) с эколого-географическими
условиями данных регионов, то становится ясно, что
их эволюция в разных направлениях была вызвана
разными природными условиями этих регионов.
Демократия аграрной эпохи возникает, образно
говоря, в естественных щелях и зазорах между
окружающей средой и пытающимся к ней приспособиться
аграрным обществом. Важно подчеркнуть, что
экологические и географические обстоятельства
определяли скорее не то, какое общество возникнет, а то, для
возникновения какой цивилизации нет шансов.
Например, в Междуречье или древнем Китае полисы
наподобие греческих, если и возникали в III
тысячелетии до н. э., долгое время существовать просто
не могли. Там же, где в масштабном искусственном
[68]

орошении, или, напротив, в защите от
разрушительных паводков и наводнений не было нужды,
формируется класс собственников — основа античной
демократии. То был своего рода «освобождающий»
ландшафт.
Как подчеркивают исследователи, тот факт, что
европейская цивилизация прошла через стадию
городов-государств является ключевым элементом,
повлиявшим на то, что исторические пути Востока и Запада
разошлись. Причина, по которой это произошло, в
основном является природной, географической15.
Аграрная демократия древнего мира существовала
недолго. Греция была завоевана Римом, который
позднее превратился в деспотическое государство по ряду
причин — от необходимости сконцентрировать
ресурсы для отражения нашествия варваров до
действия внутреннего механизма саморазрушения
демократии, о котором речь шла выше. Как бы то ни было,
«Римская империя стала тюрьмой или лагерем,
непрерывно находящимся в состоянии осады, где каждому
человеку было указано место, которое он не мог
покинуть»16. Это место не могли покинуть и его потомки.
Дух личной инициативы, который мог сохранить это
огромное государство, был потерян.
Версия, согласно которой современная западная
демократия стала прямым продолжением античной,
противоречит реальности. Западная Европа своей
либеральной и капиталистической эволюцией также
первоначально была обязана фактору почвы
(основанное на естественном орошении земледелие) и
внешнему фактору (отсутствие обширных контактных
Hicks J. R. A Theory of Economic History. N. Y. Oxford University Press,
1969. P. 235.
Grant M. The Fall of the Roman Empire. A Reappraisal. Verona, etc. The
Annenberg School Press, 1976. P. 146.
[69]

зон с кочевой периферией). Только очутившись в
присущей Европе эколого-географической среде,
варвары могли породить современные политические и
экономические институты. Фундаментальной причиной
возникновения капиталистической экономики на
Западе является то, что в экологических условиях
Европы обществу ради собственного выживания не было
необходимости сдерживать предпринимательскую
инициативу.
Устойчивый экономический рост в Европе начался
тогда, когда появился экономический сектор, в
значительной степени свободный от контроля со стороны
светских и духовных властей17. Европейский
феодализм отличался наличием различных центров силы,
этот плюрализм позволял части населения
действовать более или менее независимо.
О Японии следует сказать отдельно. Ее
государственность, как и государственность европейских
стран, никогда не была основана на создании и
обслуживании ирригационных сооружений.
Географические условия Японии не требовали организации
правительством подобных масштабных работ.
Территория этих островов разделена горами, центральному
правительству трудно было установить над
провинциями ту степень контроля, которая существовала,
например, в соседнем Китае. Оросительные работы
производились отдельно в различных частях страны
местными властями. Поэтому и сложившееся в
результате японское феодальное общество напоминало
европейское18. Как подчеркивают исследователи,
способность Японии быстро трансформироваться в
общество западного типа объясняется как раз тем, что
. Rosenberg Ν., Birdzell, Jr. L.E. How the West Grew Rich: The Economic
Transformation of the Industrial World. N.Y., Basic Books, 1986. P. 24.
. Wittfogel K. Op. cit. P. 197-199.
[70]

японская цивилизация с самого начала имела много
общего с европейской19.
Средневековая концепция справедливости в
Европе, которая ограничивала торговлю и частное
предпринимательство, основывалась на естественной
необходимости выжить после коллапса античной
цивилизации. Совокупность обычаев и традиций,
политический и религиозный контроль оберегали
крайне бедное средневековое общество от всех
рисков, которые несут с собой эксперименты и
нововведения. Цеховая система, регламентировавшая и
стеснявшая производство, тем не менее, гарантировала,
что никто не разорится из-за конкуренции. А
разорение тогда означало бы голодную смерть. Этим
объясняется то, что в средние века к слову «новый»
относились с подозрением и недоверием. Например,
ценились не новые географические карты, а старые.
Ведь по старым уже кто-то ходил, а ошибка нового
картографа могла стоить жизни путникам, у которых
был небольшой запас продовольствия и
отсутствовала надежда на медицинскую помощь. То же
относится к производству—новые методы, быть может,
были бы эффективнее — но если нет, люди бы
разорились и вымерли целыми семьями. Что значит
засеять поле как-то по-новому? Это значит поставить под
угрозу жизнь всей деревни, ведь в случае неудачи
эксперимента (а экспериментов без неудач не
бывает), люди просто бы погибли. Однако со временем
накапливались какие-то запасы, росли города и
население. Эксперименты и нововведения стали не так
болезненно восприниматься и, наконец,
превратились в обыденность.
19- Reischauer Ε. О. Japanese feudalism. In: Rushton Coulborn ed.,
Feudalism in History. Princeton, New Jersey. Princeton University Press, 1956.
P. 46.
[71]

Несмотря на очевидность этих соображений,
исследователи долгое время не могли понять, в чем же
дело. Например, Вернер Зомбарт полагал, будто
создание рыночных институтов в Европе было вызвано
психологической мутацией, которая усилила у
европейцев в конце средних веков стремление к
стяжательству20. Макс Вебер обоснованно называл
подобные концепции «детскими»21, однако и сам не смог
объяснить, почему, как он их называл,
«иррациональные ограничения рыночной торговли»22 оказались
достаточно сильными, чтобы предотвратить
развитие капитализма на Востоке, но не в Европе. Теорию,
согласно которой развитие капитализма на Востоке
затормозили некие магические представления,
трудно принять всерьез. Ведь и европейцы когда-то
руководствовались заповедями о том, что легче верблюду
пройти сквозь игольное ушко, чем богатому попасть
в царство небесное.
В общем, можно говорить о «жесткой» энвайро-
ментальной обусловленности цивилизационных
процессов на Востоке в исторической ретроспективе, и,
соответственно, о «мягкой» зависимости
общественных структур Европы и Японии от вмещающего
ландшафта. Иными словами, речь идет о «сковывающем»
ландшафте Востока и «освобождающем» ландшафте
Запада. Перед нами стагнация как способ
существования, догма как организатор производства.
Добавим также, что в тропических регионах люди
могли добывать пропитание без интенсивной
трудовой деятельности, поэтому быстрого развития
цивилизации там не произошло. В доколумбовой Америке
плотность населения была слишком мала для разви-
. См.: Dobb M. Studies in the Development of Capitalism. N. Y. 1970. P. 5.
. Weber M. Op. cit. P. 11.
. Ibid. P. 208.
[72]

тия цивилизации европейского типа, хотя
природные условия для этого и существовали. Таким
образом, общества современного вида могли возникнуть
лишь в Европе и Японии. Конечно, авторитаризм
развивался и в странах, где не было масштабных
ирригационных систем, например, в России. Однако
государственность России испытала настолько мощное
влияние пришедших с востока в XIII веке кочевников,
что ее случай как раз наиболее ясен.
Итак, история античности, европейского
капитализма и феодализма обусловлена одним важнейшим
фактором — это разные варианты использования
преимуществ «освобождающего ландшафта».
Поэтому вряд ли можно говорить о периоде античности
как основной предпосылке капитализма. В Японии,
например, не было античности, а капитализм возник
более или менее автономно. Главное здесь — похожий
на европейский децентрализованный японский
феодализм.
Теперь можно ответить на вопрос, почему западные
ценности начинают внедряться на Востоке.
Поскольку дивергенция восточных и западных политических
и экономических структур была обусловлена
различием природной среды, постольку наблюдаемая в
новейшее время их конвергенция объясняется
устранением прямой зависимости человеческого общества
от природы в результате Индустриальной
революции. Цивилизации сближаются постольку, поскольку
устраняется сам источник их особости. Сближение же
их на основе сформировавшихся в условиях
«освобождающего» ландшафта ценностей западного
общества объясняется тем, что сегодня весь земной шар
превратился как бы в один большой освобождающий
ландшафт, где режим рек, направление ветров и
процент содержания гумуса в почве больше не являются
решающими факторами выживания общества.
[73]

Развитие науки и техники сделало все страны
похожими, причем похожими именно на Запад.
Почему на Запад? Потому что с прогрессом производства
сокращалась зависимость различных цивилизаций
от природы, что способствовало раскрепощению
личности в обществе, а поскольку сама экология Европы
не сдерживала индивидуального развития, то
западные народы и оказались впереди на общем для всех
пути. Таким образом, либеральные ценности, будучи
первоначально разработаны в наименее зависимых
от природы обществах Европы, достигли мирового
распространения после того, как прямая зависимость
человеческого общества от природы была полностью
устранена в результате Индустриальной революции23.
Казалось бы, изложенная теория закрепляет почти
механическую зависимость политических институтов
от природной среды в доиндустриальную эпоху.
Однако это не так. В действительности этот подход
предполагает, что либеральные и демократические
ценности более укоренены в человеческой природе, чем
приверженность деспотизму. Деспотическую форму
правления люди готовы были терпеть там, где без нее
нельзя было обеспечивать базовые параметры циви-
лизационного прогресса — увеличивать численность
населения и площадь обрабатываемых земель.
Однако там, где в деспотической власти не было нужды, она
и не развивалась. В формировании деспотической
системы правления в Греции VII-V до н. э. не было
необходимости, но была возможность. Ничто не мешало
грекам обожествить правителя, наделить его
абсолютной властью и считать себя его бесправными рабами.
23· Более краткое изложение этой теории см.: Момот М.В. Объективный
итог мирового исторического процесса? О конвергенции восточных
и западных политических и экономических структур на основе
западной модели развития // ЭКО. Сентябрь 2003. №9. С. 2-9. [http://
econom.nsc.ru/eco/Arhiv/ReadStatiy/2003_09/Momot. htm].
[74]

Этой возможностью не воспользовались, по всей
видимости, из-за того, что ценности личной свободы
и демократии (хотя бы для полноправных граждан
полиса) имели более глубокие корни в человеческой
природе, чем склонность подчиняться правителю,
наделенному абсолютной властью.
$ 2. От левеллеров до либералов
Отсчет времени существования современной
концепции демократии24 ведется с Английской
революции середины XVII века, когда демократические
идеалы были провозглашены политической группировкой
левеллеров. Ее лидеры не только разработали
основы современной европейской демократической
доктрины, но и, по признанию как отечественных25, так
и западных26 историков, предвосхитили принципы
американской конституции. Левеллеры были
представителями средних городских слоев, мелких
предпринимателей. Эта группа разработала проект
конституции— «Народное соглашение» (в нескольких
редакциях). Его принятие должно было
осуществиться путем всенародного опроса, и каждый англичанин
мог подписать его в знак согласия.
24- Современной, то есть представительной. В отличие от нее античная
демократия предполагала прямое участие граждан в управлении, без
выборов депутатов. Античный полис был небольшим, и там подобная
форма самоуправления была возможна. Демократическим в то время
считался выбор человека, которому предстояло заседать в каком-либо
органе власти, по жребию из всей общины. Напротив, к голосованию
относились как к антидемократической процедуре, ведь выбрать
должны были лучших, а «правление лучших» содержало в себе
аристократический элемент.
25. Ковалевский М.М. Родоначальники английского радикализма. Спб.,
1893. С.з-
26. Leveller Manifestoes of the Puritan Revolution. Ed. By Wolfe D.M., N.Y.,
1944. P. 108.
[75]

Главная политическая идея левеллеров
заключалась в том, что власть в конечном итоге принадлежит
народу, а не королю или парламенту. «... Мы избрали
вас своими парламентариями, чтобы вы избавили нас
от всех видов рабства и сохраняли государство в мире
и счастье, для чего мы наделили вас той самой
властью, которая заключалась в нас самих, ибо мы
могли справедливо сделать это и сами, без вас, если бы
сочли удобным»27, — подчеркивал один из лидеров
группы Ричард Овертон, обращаясь к депутатам.
Подобные взгляды выражал и основной вдохновитель
движения — Джон Лильберн, многократно
указывавший, что «народ есть источник всей справедливой
власти»28. Ему вторит еще один левеллер — Уильям
Уолвин. «... Власть парламента — это власть,
доверенная людьми (которые его избрали) для своего блага,
безопасности и свободы, — говорит он, — и потому...
парламент не может справедливо совершать ничего,
что бы сделало людей более подверженными
опасности или менее свободными по сравнению с тем,
какими они были...»29. За народом Уолвин признает
право менять форму правления в соответствии с тем,
«как это лучше будет согласовываться с
безопасностью и свободой людей»30.
В основе политических прав, по убеждению
левеллеров, лежали естественные права.
«...Каждому человеку по природе вещей дана личная
собственность, и никто не должен вмешиваться в это
или узурпировать ее... без явного нарушения или
27- Leveller Manifestoes of the Puritan Revolution. P. 113.
28. Lilburne J. England's New Chains Discovered // The Leveller tracts
1647-1653. Ed. by Haller W. and Davies G., N.Y., 1944. P. 157.
29. Walwyn W. England's Lamentable Slavery// Tracts on Liberty in the
Puritan Revolution. 1638-1647. Ed. by Haller W., vol. in. N. Y, 1933. P. 313-314.
30. Ibid. P. 316.
[76]

угрозы самим естественным принципам (principles
of nature) и законам справедливости между людьми
(the Rules of equity and justice between man and
man) ... ни один человек не имеет власти над моими
правами и свободами, и я не имею власти над
правами и свободами других людей»31, — считал Овер-
тон. Все люди приходят в этот мир с естественной
внутренней свободой и потому «мы и должны
жить так, чтобы каждый человек пользовался
своими прирожденными правами и привилегиями,
ибо Господь сотворил его свободным»32. Именно
отсюда, по мнению Овертона, «все справедливые
права людей берут свое начало; не прямо от бога
(что короли обычно считают своей прерогативой),
но опосредовано рукой природы»33.
Современник Овертона Самюэль Розерфорд
выступил в 1644 году с памфлетом «Закон и король»,
где утверждал, что критерием выбора формы
правления является польза34. По мнению автора
памфлета, источник всякой власти находится в народе,
который может даже настоять на отмене актов
парламента, если последние затрагивают народный
суверенитет35. Король, согласно подобным воззрениям,
вообще может быть лишен власти, поскольку он
наряду с парламентариями является лишь слугой народа36.
Естественное право как основу человеческого права
и всякой конституции отстаивал Уильям Эймс в сво-
31. Overton R. An Arrow against all Tyrants // The Levellers in the English
Revolution. Ed. by Aylmer G.E. . N.Y., 1975. P. 68.
32. Ibid. P. 69.
33. Ibidem.
34. См.: Левин LP. Демократическое движение в Английской буржуазной
революции. Курс лекций. Л., 1973· С. ι8.
35· Там же.
36. Там же.
[77]

ем памфлете еще в 1639 году37. Уильям Принн, один
из идеологов пресвитериан, которым противостояли
левеллеры, накануне революции выступил с
памфлетом, в котором утверждал, что институт королевской
власти создается для пользы народа, а не наоборот,
и что парламент представляет собой высшую власть
в государстве38.
Некоторое влияние античной демократической
традиции на левеллеров, очевидно, имело место. Так,
Овертон вкладывает в уста одного из героев своих
памфлетов латинское изречение, согласно
которому благо народа (Salus popili) — это высший закон39.
Из всего этого левеллеры делали следующие
конкретные выводы. Они требовали либо ликвидировать
королевскую власть, либо ограничить ее. Палата лордов
должна была исчезнуть, а вся власть сосредоточиться
в палате общин (теории разделения властей
левеллеры не выдвигали, это сделает лишь Локк, а
современный вид концепции придаст Монтескье). Левеллеры
стремились обеспечить равенство граждан перед
законом40 и утвердить презумпцию невиновности41.
Вопрос о том, кому левеллеры собирались
предоставить право голоса, остается неясен. Судя по всему,
37· Левин Г. Р. Демократическое движение в Английской буржуазной
революции. С. 19-
38. Там же.
39· Tracts on Liberty in the Puritan Revolution. 1638-1647. Ed. by Haller W.
Vol. III. P. 237.
40. « ...Большой человек или люди в королевстве могут быть также
подвергнуты... суду, вынесению приговора и применению закона, как
и простые члены общины», — настаивал Овертон. Overton R. Certain
Articles for the good of the Common wealth. Attachment to: Overton.
An Appeal From the degenerate Representative Body, the Commons of
England, assembled at Westminster. L., 1647. P. 35.
41. «...Закон не смотрит ни на какого человека как на виновного в
каком-либо преступлении, пока по закону он не будет признан
виновным... », — говорит Овертон. Overton R. The Picture of the Council of
State // The Leveller tracts. 1647-1653. P. 223.
[78]

используя в борьбе за власть лозунг всеобщего
равного избирательного права для мужчин, в
действительности они не хотели предоставлять право голоса
так называемым «слугам» и тем, кто получает
милостыню (под «слугами» в то время, вероятно, имелись
в виду и наемные рабочие)42. В качестве основания
для лишения избирательных прав этих категорий
называлось то, что они зависят от воли других людей.
В дореволюционной Англии парламент не играл
роль серьезного противовеса королю. Бытовало
убеждение, согласно которому парламенты
расценивались скорее как периодически созываемые собрания,
а не как постоянно действующий орган43. Сами
выборы в парламент в XVII веке мало
соответствовали современному представлению об избирательном
процессе. За многие места борьба не велась, то есть
выборов с подсчетом голосов не существовало44.
Некое семейство, контролирующий выборы патрон
или просто группа заинтересованных лиц решали,
кому следует представлять графство или город.
Шериф или другой чиновник на выборах оглашал имя
единственного кандидата, которого следовало
избрать (сам термин «кандидат» в то время не
употреблялся)45.
Левеллеры хотели кардинально изменить эту
процедуру. Но реализовать свои идеи они не смогли.
В ходе революции на первый план вышла
политическая группа индепендентов или «грандов» (так
называли высших офицеров, сторонников Кромвеля),
. Macpherson С. В. The Political Theory of Possessive Individualism.
Oxford, 1962. P. 107.
. Эйлмер Дж. Восстание или революция? Англия 1640-1660 гг. СПб.,
2004. С. 8.
. Там же. С. 17.
. Там же.
[79]

провозглашавшая более умеренные принципы. Хотя
в начале революции они с левеллерами были
союзниками. В целом индепенденты не были
сторонниками широкой демократии; поначалу они стремились
утвердить в Англии конституционную монархию,
затем (после 1649 г·) республику с цензовым
избирательным правом. В выступлениях «грандов»,
политиков и руководителей этой группы, содержится
характерная аргументация против демократических
программ. Дискуссия индепендентов и левеллеров
о демократии крайне интересна, поскольку проходила
весьма откровенно и позволяет заглянуть, что
называется, прямо в колыбель той политической системы,
которая несколько веков спустя стала в мире
доминирующей.
Главный вопрос, волновавший индепендентов, был
вопрос о том, не поколеблет ли введение широкого
избирательного права отношений собственности,
ведь значительная часть населения была ее лишена.
Наиболее ясно и конкретно позицию индепендентов
выразил в дискуссии с левеллерам зять Кромвеля
генерал-комиссар Генри Айртон. «Все главное, о чем
я говорю, сводится к необходимости считаться с
собственностью, — заявил он во время дискуссии с
левеллерами.— Ведь она является важнейшей основой
всего королевства, и если вы уничтожите ее, вы
уничтожите все»46.
Айртон оспаривал теорию естественного права,
доводами которой, как он считал, невозможно
обосновать собственность — по естественному
праву каждый нуждающийся может посягнуть на чужое
имущество. Основа собственности — не естественное,
а именно гражданское право, источником которого
является договор. «Ни закон Бога, ни закон природы
4-6. Putney debates//The Levellers in the English Revolution. P. 113.
[so]

не дают мне собственности, — говорил Айртон. —
Собственность есть установление человеческой
конституции»47. Коль скоро собственность установлена
государством (в основе и собственности, и
государства, как утверждал Айртон, лежат общественное
соглашение, договоры), то государство должно быть
устроено так, чтобы собственность надежно
охранялась. Гарантия собственности в том, чтобы во власти
участвовали те, «кто владеет постоянным интересом
в стране», т.е. у кого находится земля, кто состоит
в корпорациях, держит в руках всю торговлю. Только
при этом условии «свобода может быть дана, а
собственность не будет ликвидирована».
Исходя из этого, Айртон возражал в 1648 г. против
требования заменить монархию республикой. Любая
попытка пересмотра конституции, особенно ее
демократизация, рассматривалась им как
посягательство на существующее распределение
собственности: «Гораздо больше грехов последует от того, что
вы измените конституцию, — говорил он
левеллерам, — чем от того, что вы ее сохраните»48. Айртон
выражал свои опасения прямо — если дать право
голоса тем, кто не имеет собственности, они
проголосуют за ее отмену, и весь общественный порядок
будет разрушен.
Левеллеры прекрасно понимали проблему. Они
и сами чурались социальных низов, склонных к
экспроприации. Именно поэтому левеллеры, в конце
концов, согласились ограничить избирательное
право, предоставив его только домохозяевам и исключив
лиц, получающих пособие по бедности, состоящих
в услужении, получающих заработную плату от
частного лица. Надо сказать, что лидеры движения про-
47· Ibidem.
48. Putney debates//The Levellers in the English Revolution. P. 113.
[81]

тестовали против того, что их называют
левеллерами (уравнителями). Боязнь поколебать отношения
собственности сказалась и в том, что в проекты
«Народного соглашения» были включены специальные
запреты народному представительству упразднять
собственность и делать имущество общим.
Левеллеры предлагали карать за одно лишь предложение
закона об уравнении собственности как за
государственную измену.
В дискуссиях с диггерами — представителями
социальных низов, выступавшими за отмену частной
собственности на землю—левеллеры предельно ясно
изложили свою позицию. Говоря о проекте конституции
диггеров, основанном на общности имущества,
Лильберн писал: «Эта концепция уравнения
собственности и участия людей в управлении [levelling of property
and magistracy] представляет собой мнение
настолько смехотворное и глупое, что ни одного
разумного, рассудительного или изобретательного человека
нельзя представить таким горьким пьяницей, чтобы
он поддержал этот принцип, поскольку принцип этот,
если осуществится на практике, разрушит не только
всю промышленность в мире, но и уничтожит самые
основы правительства, — считает Лильберн. — Ибо,
поскольку человеческие общества поддерживаются
и сохраняются посредством трудолюбия и доблести,
кто будет трудиться ради того, чтобы результат
труда в итоге оказался не его, но должен был быть
поровну распределен между всеми ленивыми, глуповатыми
и не желающими трудиться пьяницами?»49. На этом
аргументация не заканчивалась. «Или кто будет
сражаться за то, в чем он не будет иметь интереса, —
продолжает Лильберн, — но что будет подчинено воле
49· Цит. по: The Good Old Cause. The English Revolution of 1640-1660. Ed.
by Hill, Ch., Dell, Ε., N.Y., 1969. P. 401.
[82]

и удовольствию другого, каждого труса и подлого,
унылого попутчика?»50.
Столь гневную реакцию левеллеров вызвал
конституционный проект лидера диггеров Джерарда Уин-
стенли. Проект состоял из 6г законов (об обработке
земли, о складах, о наблюдателях, о выборах
должностных лиц, о свободе, о браке, законы против
измены, против купли-продажи, против праздности и др.).
Во главе Англии, по проекту Уинстенли, должен был
стоять парламент, переизбираемый ежегодно;
избирательные права должны иметь все мужчины с 2θ лет.
Принятые парламентом законы обсуждаются
народом, который вправе отклонить их. Должностные
лица (наблюдатели, судьи и др.) избираются на один
год. Новое государство должно не только охранять
общественный порядок, гарантировать права и
свободы граждан, но и руководить народным хозяйством.
В республике будет иметься налаженная и
централизованная служба информации -«начальники почты»
оповещают страну об открытиях, сделанных в
искусстве, ремесле, сельском хозяйстве, о почестях,
которых удостоены изобретатели, о наиболее серьезных
событиях, об ошибках и бедствиях и др.
«Руководство хорошего правительства таким образом
осуществляемое, — писал Уинстенли, — может превратить
всю страну, нет, даже всю земную фабрику в единую
семью человечества и в единую хорошо управляемую
республику»51.
Проект содержит также уголовные законы, хотя,
как полагал Уинстенли, упразднение частной
собственности ликвидирует основную причину
проступков и преступлений. К тем, кто попытается
. Ibidem.
. История политических и правовых учений/Под ред. О. Э. Лейста. М.:
Юридическая литература, 1997· С. но.
[83]

восстановить частную собственность, и к убийцам
применяется смертная казнь; к тем, кто совершит
другие тяжкие преступления, к упорным тунеядцам —
так называемое рабство (т. е. каторжные работы) и
телесные наказания. Лиц, совершивших менее опасные
проступки, предупреждают и увещевают.
Как видим, грань между индепендентами и
левеллерами с одной стороны и диггерами с другой,
проходит по вопросу об их отношении к собственности.
Как и индепенденты, левеллеры считают частную
собственность основой любого нормального общества.
Овертон подчеркивает, что уважение к частной
собственности есть вовсе не презрение библейских истин,
как о том пишет Уинстенли, а естественное чувство
человека. «Ибо по рождению все люди одинаково
рождены любить собственность и свободу... >>52, —
считает Овертон. Как видим, собственность для первых
демократов неразрывно связана со свободой. Именно
необходимостью защиты собственности объясняются
многие предлагаемые ими конкретные меры.
* * *
Проблема соотношения собственности и демократии
останется центральной в политической жизни
Запада еще на протяжении трехсот лет после того, как она
была предельно четко сформулирована в дискуссиях
левеллеров и индепендентов. Причисление
обладания собственностью к естественным правам человека,
на чем настаивали левеллеры, поставило вопрос о том,
может ли государство вмешиваться в стихийный
процесс распределения собственности и помогать
обездоленным. Было также неясно, могут ли политические
52. Overton R. An Arrow against all Tyrants // The Levellers in the English
Revolution. P. 69.
[84]

права быть «естественными и равными». При таком
подходе демократия и либерализм сходились в одной
точке. Большинство либералов XVII-XVIII веков
заняли в отношении демократии резко
отрицательную позицию, поскольку, как уже говорилось, равное
право голоса означало бы перераспределение
собственности в пользу неимущих, которых было
большинство. Высказывалось и возражение
противоположного характера: богатые классы будут диктовать
бедным, как голосовать, и равное право голоса
потеряет смысл. Демократия начала все больше сливаться
с либерализмом в XIX веке. В XX веке эти понятия
стали совсем близки. Центральным для либералов
становился вопрос о том, при каких условиях демократия
может приносить добро, а не зло53.
Сам либерализм претерпел на рубеже XIX-XX
веков кардинальное изменение. Из него выделилось
новое направление, которое объявляло не только
о необходимости выработки концепции социально-
экономических прав человека, но и о
предоставлении их с помощью государственного
законодательства тем, кто не мог собственными силами выбиться
из нищеты, не имел средств на образование,
медицинское обслуживание, приобретение жилья. XX век
в странах Запада прошел под знаком утверждения
этого нового, социального, как его стали называть,
либерализма. Раскол между старым, классическим, и
новым, социальным либерализмом определил развитие
либерализма в новейшее время54.
См.: В.В.Согрин, А.И.Патрушев, Е.С.Токарева, Т.М.Фадеева.
Либерализм Запада XVII-XX века. М., 1995·
В США новые, социальные либералы утвердили практически
монополию в либерализме, так что сторонники классического,
буржуазно-индивидуалистического либерализма перестали называть себя
либералами, предпочитая именоваться консерваторами.
[85]

Историческое развитие демократической
доктрины и политической системы вкратце выглядит
следующим образом. После революции XVII века
английское общество (рассмотрим эти процессы на его
примере) стабилизируется на консервативной
основе, восстанавливается монархия, разговор о
демократических преобразованиях больше не идет. В конце
XVII — первой половине XVIII века английские
политические мыслители сосредотачиваются на
защите права собственности, которое продолжают
считать основой общественного порядка. При защите
прав граждан и прерогатив парламента виги,
находившиеся у власти почти непрерывно с конца
XVII в. до 1770-х годов, предпочитали апеллировать
не к «естественному праву», а к историческим
прецедентам и государственно-правовым актам,
ограничивавшим власть монарха, начиная с Великой хартии
вольностей 1215 года. Республиканский идеал из
идеологии вигов исчез, они были сторонниками
конституционной монархии, «смешанного правления».
Монархия в этой концепции представляла единую волю
нации, лорды — мудрость страны и интересы самых
достойных граждан, палата общин — интересы всех
англичан.
На том, что власть не может принадлежать народу,
настаивал, в частности, Эдмунд Берк. Идею
«народного суверенитета» он считал утопичной и опасной,
поскольку бедное большинство народа
использует свое волеизъявление для перераспределения
собственности и сокрушения гражданского общества.
Демократию Берк объявлял равнозначной тирании
большинства и противопоставлял ей в качестве
образца исторически сложившееся «смешанное
правление». Как и Адам Смит, Берк полагал, что
наибольшую пользу государственному управлению принесет
«естественная аристократия». Но, в отличие от Сми-
[86]

та, он склонялся к тому что основным пропуском в ее
ряды является богатство. Главными ценностями для
Берка и его последователей были владение и
свободное распоряжение собственностью, верховенство
права, приоритет гражданского общества. Подобные
ценности, по их мнению, приобрели «органический
характер», были отобраны временем.
С 1760-1770-х годов идеологии и политике вигов
стало противостоять течение, которое получило
название радикализма. Его возникновение означало
возрождение той тенденции в британском
либерализме, начало которой положили левеллеры в
середине XVII века. Радикалы последней трети XVIII века
вновь попытались соединить либерализм с
демократией. Они добивались расширения избирательного
права, введения тайных выборов и
перераспределения избирательных округов, дабы число избираемых
депутатов в большей степени соответствовало
численности населения в округе, где они
баллотируются. Позднее радикалы стали требовать
всеобщего избирательного права для мужчин. Чрезмерное
имущественное неравенство они считали
нетерпимым и выдвигали эгалитаристские проекты борьбы
с бедностью. Томас Пейн, полагавший, что в
«естественном состоянии» все люди имели равное право
на землю, требовал денежной компенсации за счет
налогообложения латифундистов для тех англичан,
которые не имели земли.
Сдержать движение, выступавшее за
демократизацию избирательной системы, консерваторам не
удалось. В 1832 году была осуществлена реформа, в
результате которой при сложной системе цензов право
голоса получили преуспевающие городские слои.
Прежде они не были включены в политическую
систему. Ведь в соответствии с сохранившимися
со средних веков границами избирательных округов
[87]

малонаселенные сельские районы отправляли в
парламент больше депутатов, чем выросшие в последние
столетия города.
fo. iS67
Итак, с самого зарождения современной
демократической доктрины основным вопросом,
волновавшим ее теоретиков, было соотношение
собственности и права голоса. В1867 году в Великобритании была
проведена еще одна избирательная реформа, ставшая
первой в числе тех, которые сделают право голоса
не зависящим от имущественного положения граждан
и их личных качеств. Политическая борьба вокруг нее
показала, как будут действовать политики еще
полтораста лет, поэтому о ней стоит рассказать подробнее.
Проект закона о расширении избирательного
права палате общин предложили либералы в i860 году.
Это был умеренный проект, предлагавший наделить
правом голоса наиболее обеспеченную часть
рабочих. По оценке консерватора-очевидца событий,
либералы теряли позиции в стране и рассчитывали, что
этот билль позволит им заслужить благодарность
новых избирателей55. Согласно этому мнению,
снижение избирательного ценза до ю фунтов стерлингов
в 1832 году дало либералам власть примерно на зо лет,
а его снижения до η фунтов стерлингов продлило бы
их правление еще на ю-ю лет 56.
Против закона выступил Бенджамин Дизраэли,
которому удалось заблокировать инициативу. Став вско-
55· Cole Η. W. The Middle Classes and the Borough Franchise. L.; 1866. P. 26.
Цит. по: Узнародов И.M. Политические партии Великобритании и
рабочие избиратели (50-е — начало 8о-х гг. XIX века). Ростов-на-Дону,
1991. С.34·
$6. Узнародов И. М. Указ. соч.
[88]

ре министром финансов, он хотел отвлечь население
от избирательной реформы разоблачением
злоупотреблений в адмиралтействе. Когда стало ясно, что
так не получится, глава казначейства попытался
затянуть дело и создать комиссию, которая бы неспешно
рассматривала вопрос. Когда и это не помогло, а в
народе началось брожение, консерваторы, дабы
угодить массам, выдвинули свой проект реформы,
который оказался еще либеральнее плана либералов. Этот
трюк будет повторяться вплоть до наших дней — под
напором населения консерваторы будут вынуждены
реализовывать либеральные проекты, дабы не
растерять голоса избирателей.
В те времена предприниматели рассчитывали
использовать голоса рабочих для снижения влияния
земельной аристократии, аристократы стремились
привлечь рабочих на свою сторону в противостоянии
с промышленниками. По мысли лидера либералов
Гладстона, наиболее состоятельным рабочим
следовало дать право голоса для того, чтобы они
ограничивали аппетиты других классов и поддерживали
аристократическую элиту в надклассовом государстве57.
Наиболее проницательные современники поняли,
чем обернется реформа в будущем. «Пока еще рано
пытаться оценить результат реформы 1867 года, —
осторожно писал британский публицист, редактор
The Economist Уолтер Бэджгот в 1872 году. — Люди,
получившие благодаря этой реформе право голоса,
еще не знают своей собственной силы»58. Тем не
менее, он понял, что «возник новый мир»59.
Принципиально важным в реформе было то, что все слои, полу-
57- Там же. С. гб.
58. Bagehot W. Introduction to the second edition of "The English
Constitution' (1872) //Bagehot W. The English Constitution. L., 1964. P.268.
59. Ibidem.
[89]

чившие право голоса, получили равное право голоса.
Иными словами, хотя имущественный ценз
сохранялся, отказ делать различия между людьми в таком
важном вопросе, как допуск к участию в принятии
политических решений, был очевиден. Произошел разрыв
с демократической традицией, которая
акцентировала проблему собственности. Последствия скажутся
не сразу, к концу XX века, но тем труднее будет
повернуть этот процесс вспять.
Так что же случилось? Бэджгот подчеркивает, что
было бы неверно объяснять перемены в английской
политике самой реформой. Он объясняет
перемены резкой сменой поколений политиков — со сцены
ушли те, кто сформировался в качестве
государственных деятелей еще до реформы 1832 года. Наиболее
заметной из этих фигур был лорд Пальмерстон,
заседавший в парламенте с ι8ο6 года. Молодых он не выдвигал.
Те, кто пришел на смену, годились ему во внуки60.
Говоря об английской демократии до 1867 года,
Бэджгот рисует картину, совершенно не похожую
на то, что принято понимать под демократией в наши
дни. Необходимым условием функционирования
британской политической системы было почтение
избирателей к высшим слоям. Депутаты могли действовать
в парламенте, фактически без оглядки на
избирателей — они обкладывали самыми тяжелыми
налогами нижний средний класс, который, в соответствии
со своим электоральным весом, напротив, должен
был бы диктовать свою волю. Население выбирало
между элитами, что напоминает концепцию Шумпе-
тера. В XX веке ситуация будет отличаться
кардинально — почтение к высшим слоям исчезнет, и миллионы
не желавших трудиться избирателей смогут
заставить политическую систему обслуживать свои инте-
6о. Bagehot W. Op. cit. P. 268-269.
[90]

ресы. В1872 году Бэджгот еще мог написать, что никто
не станет утверждать, будто обычный рабочий
способен разбираться в интеллектуальных проблемах61.
В XX веке констатация этого факта станет кощунством.
Хотя из-за снижения нагрузки и сокращения
рабочего дня у рабочих появилось больше свободного
времени, они, как и другие избиратели, не стали тратить его,
чтобы разобраться в политических проблемах.
Класс, который получил право голоса в 1867 году,
по мнению Бэджгота, еще больше нуждался в
руководстве высших классов, чем прежние избиратели.
И вопрос о будущем политической системы, по его
мнению, сводился к тому, будут ли низшие классы,
получив право голоса, с почтением относиться к
высшим и принимать их руководство. Разумеется,
Бэджгот считал, что богатство и общественный статус
говорят о превосходстве личных качеств их обладателей.
Он подчеркивал, что величайшее зло, которое могут
допустить политики — это поднять вопросы, которые
взволнуют низшие классы и по которым эти классы,
вероятно, будут ошибаться и в которых интерес этих
классов будет противоположен интересам
государства в целом62.
Бэджгот предвидел, что логика политической
системы с широким правом голоса приведет к тому, что
политики начнут создавать у малообеспеченных
слоев впечатление, будто государство обладает
неисчерпаемым фондом, из которого можно просто так
раздавать деньги нуждающимся63. Если избиратели
из малообеспеченных слоев начнут, используя право
голоса, добиваться создания «рая бедняков»,
эксперимент с наделением их правом голоса, указывал он,
6i. Ibid. Р. 270-272.
6г. Ibid. Р. 275·
63. Ibidem
[91]

провалится64. «Широкое распространение права
голоса будет великим бедствием для всей страны, и для
тех, кто получает его, таким же большим, как и для
всех остальных»65, — предсказывал Бэджгот
печальный финал попытки строительства «рая бедняков»
или, как его стали называть в XX веке, «государства
всеобщего благоденствия», welfare state.
Опасался Бэджгот именно того, что партии начнут
бороться за голоса полуграмотных рабочих, обещая
осуществить их желания, идущие вразрез с
интересами общества. Он не мог представить ничего хуже
ситуации, при которой богатые и образованные люди
из обеих британских партий будут соревноваться
в подчинении «решениям» необразованных
бедняков и бороться за должности для претворения этих
«решений» в жизнь. В таком случае, констатирует
Бэджгот, глас народа станет гласом дьявола66.
Правящим классам ради предотвращения использования
низшими классами права голоса в полную силу
придется самим устранять не только реальные поводы для
недовольства, но и то, что лишь кажется таковым, ведь
иначе придется столкнуться с раздраженной,
организованной и превосходящей электоральной силой67.
Бэджгот констатирует, что уже в его дни ни один
депутат парламента не осмелится заявить, что он боится
невежественной массы новых избирателей. Сам
Бэджгот признается в таком страхе68.
Разумеется, редактор The Economist был не
одинок в своих опасениях. Уже во время дебатов по
биллю i860 года виконт Крэнборн — впоследствии мар-
64. Bagehot W. Op. cit.
65. Ibidem.
66. Ibid. P. 277.
67. Ibid. P. 278.
68. Ibid. P. 281.
[9*]

киз Солсбери — предупреждал, что нельзя отрывать
право голоса от уплаты налогов. Обращаясь к
либералам, он заявил: «Если бы вы предложили положить
в основу конституции самые совершенные идеи, то вы
позволили бы распоряжаться средствами от сбора
налогов людям в зависимости от их собственного
вклада... В этом отношении ваши предложения
совершенно неправильны, так как вы полностью пренебрегаете
теми, кто платит много, и разрешаете влиять на
политику тем, кто платит мало»69. Один из советников
Дизраэли, специалист по статистике из Кэмбриджа,
также писал о недопустимости того, чтобы рабочие,
располагая доходами, почти в 4,6 раза меньшими, чем
другие классы, определяли бы результаты выборов
в городских округах и решали, какой будет
величина собираемых налогов и как распорядиться
государственными финансами70. Во время обсуждения
предыдущих биллей о реформе консерваторы говорили
о восприимчивости рабочих к демагогии и их
склонности к коррупции71.
Число избирателей Великобритании вновь было
увеличено в 1884 году за счет рабочих, занятых в
сельском хозяйстве. И опять каждый из новых
избирателей получил точно такое же право голоса,
как и все остальные. Наконец, в 1918 году
практически все имущественные цензы были отменены.
Избирательное право также получили женщины
старше зо лет (по закону 1928 года они могли голосовать,
как и мужчины, с 21 года). В XIX веке против равно-
69. Hansard's Parliamentary Debates. 3rd Series. Vol.182. Col. 231. Цит. no:
Узнародов И. M. Указ. соч. С. 35·
70. The Franchise Returns Critically Examined with a Table of the Future
Constituencies, and Proportion of the Working Classes in Each Borough.
L., 1866. P. 10, 17, 22, 26-27//Howell Collection Pamphlets. Box No. 24.
Цит. по: Узнародов И.M. Указ. соч. С.35·
71. Узнародов И.М. Си.
[93]

правил женщин выступал весь политический класс
Великобритании, независимо от партийной
принадлежности. Подразумевалось, что, получив права,
женщины перестанут брать на себя заботы,
связанные с рождением и воспитанием детей. Белые
рабочие в Нью-Йорке получили право голоса после
изменения законодательства еще в 1821-1826 годах72.
В Греции всеобщее равное право голоса для мужчин
ввели в 1844 году, в Японии — в 192573· Однако
применять какие-либо цензы при регистрации
избирателей в США было окончательно запрещено только
в 1965 году (в южных штатах проверка грамотности
могла использоваться для лишения права голоса аф-
роамериканцев). Женщины в Бельгии получили
право голоса только в 1948 году74.
Часть исследователей признают, что
избирательные системы менялись партиями, чтобы облегчить
себе борьбу за голоса избирателей75. Впрочем, если
принять другую точку зрения, согласно которой,
наоборот, партийная система определялась тем, какая
принималась избирательная система, то и тогда
ничего не изменится — в рамках любой системы
избиратели начинают понимать, что можно потребовать все
больше бюджетных выплат, политики играют на этих
настроениях, конкуренция постепенно приводит
к формированию чрезмерных ожиданий и,
соответственно, запросов избирателей. Хотя взаимосвязь
между избирательными системами, партийными
системами и процессом социальных изменений сложна
. Beard Ch.A. The evolution of Democracy: A Summary. In: Democracy in
Reconstruction. Ed. by Cleveland F.A., Schafer J. Boston, 1919. P. 490.
. Democracy and the elections. Electoral systems and their political
consequences. P. 190, 209.
. Democracy and the elections... P. 149.
. Ibid. P. 256.
[94]

и они влияют друг на друга, все же основной мотив
партийной борьбы — стремление получить голоса
избирателей — играет центральную роль и определяет
характер всех этих процессов. Так или иначе,
избирательная система полностью оторвалась от
отношений собственности. Дальше начало происходить то,
чего так опасался Айртон и либералы XVIII века.
* * *
Как видим, реформа 1867 года, открывшая дорогу
последующим «демократическим преобразованиям»
без учета реальности, имела роковые последствия для
западных политических систем, ведь правило «один
человек — один голос» начало утверждаться
именно тогда. Однако если бы английские
консерваторы тогда не провели эту реформу, сейчас о них мало
кто бы помнил. Сейчас же рабочие в
Великобритании продолжают голосовать за наследников Дизраэ-
ли. Комментируя свою позицию, он подчеркивал, что
тори — общенациональная партия, потому она и
должна заботиться об интересах различных слоев.
Разумеется, ведь иначе выборы не выиграть. «Партия
тори — триумфатор, — провозгласил тогда Дизраэ-
ли, — Благословляемая провидением, она обеспечит
процветание и мощь страны»76. Пророчество, увы,
не сбылось. После 1867 года Британия начала уступать
США и Германии. Могло ли быть иначе? Эра
либерализма, которому присягнули и консерваторы, привела
к сокращению рождаемости и ослаблению стимулов
к труду, поскольку профсоюзы набирали силу. В
начале XX века начались и эксперименты с социальным
законодательством. В Великобритании не прижилась
ηβ. Цит. по: Трухановский В. Г. Бенджамин Дизраэли, или История одной
невероятной карьеры. М., 1993· С. 282.
[95]

доктрина социал-дарвинизма английского же
мыслителя Герберта Спенсера, в то время как в США она
имела огромный успех.
В Америке того времени минусы демократии
компенсировались большим приростом населения
из-за иммиграции. Иммигрантам же ничего не
оставалось делать, кроме как жить по законам
свободного рынка. Идеологические установки американского
общества XIX века как нельзя больше
способствовали прогрессу.
В мировоззрении жителей западных стран
происходили заметные изменения. Классический
либерализм ближе к концу XIX века, как уже говорилось,
начал уступать место социальному, в котором акцент
делается не на защите прав личности, а на
предоставлении государством населению социальных услуг,
в частности, в области образования и
здравоохранения. Классический либерализм, в котором не было
социального оттенка, тесно связан с демократией.
Граждане могут контролировать правительство, только
если они живут за свой счет, а не за счет
правительства. Классический либерализм как раз и предполагал,
что люди должны заботиться о себе сами. А вот каким
образом совместим с демократией левый либерализм,
в соответствии с которым государство должно брать
граждан на содержание, непонятно.
Поначалу всеобщее избирательно право еще
как-то соотносилось с ситуацией в обществе,
поскольку собственниками в той или иной степени
становилось подавляющее большинство граждан. Однако
избиратели быстро поняли, что голосовать за тех, кто
пообещает социальные льготы и увеличение пособия
по безработице, иногда выгоднее, чем зарабатывать
самому. Достигнутое изобилие само по себе
ослабляло стимулы к труду. В этот момент произошла
финальная стадия перерождения демократии. Стимулы к тру-
[96]

ду утрачиваются, а избирательное право — остается
и используется для того, чтобы голосовать за все
новые пособия из бюджета. Стоит отметить, что
радикализация демократической риторики в XX веке отчасти
объяснялась, очевидно, необходимостью
противостоять идеологическим конкурентам — фашистам и
коммунистам. Однако упрощенная, двумерная версия
демократии после победы над теми и другими
пересмотрена не была.
ГЛАВА 2
ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЯ МИЛЛЯ
Наиболее обстоятельно из современников
реформы 1867 года о том, почему равное право голоса
недопустимо, говорил Джон Стюарт Милль, которого,
в силу странной исторической иронии сегодня
принято считать одним из родоначальников
современной теории демократии. Он же писал о
недопустимости предоставления людям широкой свободы до того,
как они научатся ею пользоваться во благо себе и
обществу. Милль, кроме того, довольно обстоятельно
объяснил, почему в странах, находящихся на ранней
стадии развития, необходимо авторитарное
правление, а не демократическое. Иными словами, Милль,
которого сторонники либеральной демократии
давно записали в свои ряды, предупреждал об
опасности установления политической системы
современного типа77. Уже в середине XIX века он различил те
тенденции, которые впоследствии и завели в тупик
представительное правление и либеральную доктри-
77- Момот М.В. Либерализм и демократия Джона Стюарта Милля //
Полития. 2009. N4 (55) [http://www.politeia.ru/content/pdf/Politeia_
Momot-2009-4-pdf ].
[97]

ну. О взглядах Милля следует сказать подробнее,
поскольку их рассмотрение выбивает одну из важных
несущих конструкций современной либеральной
демократии.
§ι. Демократия не для всех
Рассматривая исторические предпосылки
возникновения демократии, Милль подчеркивает; что народы,
находящиеся на разных стадиях своего нравственного
и культурного развития, не могут иметь одну и ту же
систему правления78. «Всегда, когда общая
склонность людей такова, что каждый принимает в расчет
лишь эгоистические интересы и не обращает
внимания и не заботится о своей доле общего интереса...
хорошее правление невозможно»79, —
констатирует он. Это высказывание отражает его понимание
демократии не в качестве индивидуалистической
системы, при которой избиратели приходят на выборы,
как в магазин за подходящим им товаром, а как
системы, основанной на человеческой солидарности,
самоограничении индивидуумов и альтруизме80. Тем
самым Милль подчеркивает важную для него мысль
о том, что не следует пытаться вводить
демократическое правление в обществе, которое к нему не готово,
в том числе не готово в нравственном смысле.
Чтобы стать более цивилизованными, люди, по мнению
Милля, должны выучить некоторые уроки и
приобрести определенные привычки, для чего представитель-
78. Mill J. S. Considerations on Representative Government. L., 1867. P. 5, 7.
79. Ibid. P. 12.
80. О значении воспитания в людях альтруистических стремлений Милль
говорит, в частности, в работе, посвященной отстаиванию своей
этической системы. MillJ.S. Utilitarianism //Utilitarianism, Liberty and
Representative Government. L., N.Y., 1940. P. 16.
[98]

ное правление будет лишь препятствием81. Это
высказывание относится в первую очередь к народам,
еще не выучившимся подчиняться властям. Для них,
разумеется, демократия была бы помехой в развитии,
ведь полностью подчиняться власти своего
выборного органа они все равно не будут. Милль, с одной
стороны, считает демократию лучшей формой
правления для развитых народов, но, с другой, настаивает
на необходимости для отсталых народов иных форм
правления, которые в большей степени
способствовали бы их развитию.
Важно подчеркнуть, что целью любой
прогрессивной формы правления, которая утверждается в
зависимости от уже достигнутого обществом уровня
развития, по мнению Милля, является совершенствование
интеллекта и нравственных качеств людей, их
способности самостоятельно действовать. «Поскольку
первым элементом хорошего правления являются
добродетель и ум людей, составляющих общество, наиболее
важное дело, где должно проявляться
выдающееся мастерство, которым любая форма правления
может обладать, — это содействие развитию
добродетели и ума самих людей»82, — полагает Милль. Первый
вопрос относительно любых политических
институтов, утверждает он, состоит в том, насколько они
способствуют воспитанию у граждан различных
желательных качеств, нравственных и интеллектуальных,
и поощряют гражданскую активность. Для Милля
процветание, материальное благополучие — это лишь
признак хорошей формы правления83. Оно не
является его целью. Высокий уровень развития интеллекта
и нравственных качеств граждан, наряду с надлежа-
8i. Mill J. S. Considerations on Representative Government. P. 15.
82. Ibid. P. 12.
83. Ibid. P. 23.
[99]

щим ведением общественных дел, и приводит, по
мысли Милля, к материальному благополучию. Он
недвусмысленно ставит совершенствование интеллекта,
«общественные достижения» и развитие
внутреннего мира человека выше удовлетворения
материальных потребностей, хотя и считает, что последнее
может проложить дорогу первому84.
Вообще, Милль без особой симпатии
отзывается об удовлетворении материальных потребностей
и развлечениях частной жизни. Например, он
указывает на то, что если при деспотическом правлении
люди, не имея возможности применять свои
интеллектуальные способности в общественной и
государственной сфере, уходят с головой в удовлетворение
материальных интересов, а, удовлетворив их, в развле-
чения частной жизни, то за этим последует упадок .
Если принять эту версию, окажется что в XX веке
понимание представительного правления встало с ног
на голову — возобладало мнение, согласно которому
удовлетворение материальных интересов и частная
жизнь как раз и есть то главное, вокруг чего должны
конструироваться общественные институты.
Еще раз подчеркнем, что утверждение, согласно
которому далеко не всякий народ способен сразу же
воспринять представительную форму правления,
является крайне важным для Милля, лежит в основе
его теории демократии. Он многократно
подчеркивает, что к управлению страной посредством выбора
представителей и соблюдения демократических
процедур готово лишь то общество, которое прошло
необходимые стадии в своем развитии. Причем важной
стадией на пути к демократии Милль считает
деспотическое правление, приучающее нецивилизованные
84. MillJ.S. Considerations on Representative Government. P. 26.
85. Ibid. P. 19-20.
[lOo]

народы («uncivilized races») к соблюдению законов,
без чего цивилизованная жизнь вообще
невозможна. Даже рабство оправдывается Миллем как способ
воспитать трудолюбие в отсталых народах86.
«Деспотизм является законным способом правления в
отношении варваров при условии, что целью является
их развитие („improvement"), и средства оправданы
действительным достижением этой цели, —
подчеркивает Милль в трактате, озаглавленном «О
свободе». — Свобода как принцип неприменима при
любом положении дел, предшествующем тому времени,
когда человечество достигло возможности
развиваться («to improve») с помощью свободной и
равноправной дискуссии»87. Это весьма спорное
утверждение требует разъяснения.
Народ, отмечает Милль, может оказаться
неспособным к цивилизованному правлению, например,
вследствие излишней эмоциональности и гордости
людей, что приводит к желанию решать возникающие
86. Ibid. P. is.
87. Mill J. S. On Liberty. L., 1859. P. 23. Как показал Марк Туник, под
деспотизмом, необходимым для правления нецивилизованными
народами, Милль понимал не возможность произвольного
использования власти, а такое правление, при котором власть
осуществляется в интересах развития населения, но без его согласия. Tunick M.
Tolerant Imperialism: John Stuart Mill's Defense of British Rule in
India. Paper presented at the annual meeting of the American
Political Science Association, Hilton Chicago and the Palmer House Hilton,
Chicago, IL, 2004. Sep 02. P. 10. Среди исследователей, обративших
внимание на отличие взглядов Милля от «современной
демократической ортодоксии», можно также назвать имя Роберта Тейлора.
Он подчеркивает, что подобные «отклонения» демонстрировали
и другие мыслители, которых принято относить к демократической
традиции — Иммануил Кант и Джон Роулз. Taylor R. S. Enlightened
Despotism in the High Liberal Tradition: Democratic Transitions in the
History of Political Philosophy. Paper presented at the annual meeting
of the Western Political Science Association, Marriott Hotel, Oakland,
California, 2005 Mar 17.
[101]

проблемы, не прибегая к помощи законов88. По
мнению Милля, людям, не сотрудничающим с
представителями закона, в частности, для наказания
преступников, подходит лишь ограниченная свобода. В таком
случае власти должны обладать большими
репрессивными полномочиями, чем где бы то ни было,
поскольку тому, что в первую очередь необходимо для
цивилизованной жизни, здесь не на что, кроме
этого, опереться89. Иными словами, для поддержания
порядка в случае неспособности самих граждан
выполнять эту функцию необходима деспотическая
власть.
Подобные утверждения позволяют, среди
прочего, оправдать колониальную экспансию европейских
стран, которая в то время принимала все большие
масштабы. Управление развитым государством
территориями с менее цивилизованным населением Милль
считает законным, если это управление нацелено
на развитие населения этих территорий90. Он
подчеркивает, что деспотизм может быть лучшим способом
правления людьми, находящимися на ранней стадии
развития. Единственной их надеждой в таком
случае может быть лишь деспот, который бы заботился
об их прогрессе. Однако подобный правитель из
числа самих этих людей вряд ли сможет обеспечить такой
прогресс. По мнению Милля, лучше, если
слаборазвитым народом правит более развитый. Развитый народ
должен быть готов заменить местного деспота, что
является в таком случае нравственным долгом
цивилизованных людей91. Однако в трактате «О свободе»
Милль все же выражает сомнение в подобном подхо-
88. MillJ.S. Considerations on Representative Government. P. 3.
89. Ibid. P. 3.
90. Ibid. P. 134.
91. Ibidem.
[102]

де. « ...Я не знаю, имеет ли право какое-либо
сообщество принуждать другое быть цивилизованным»92,—
отмечает он. Но в данном фрагменте Милль говорит
лишь о желании своих соотечественников покончить
с колонией мормонов в Америке как с
отступлением от цивилизации и угрозой ей (мормоны в то
время были многоженцами). К слаборазвитым странам,
находившимся в колониальной зависимости от
европейских государств, это замечание Милля, очевидно,
не относилось. Да и работа в Ост-Индской компании
никак не подвигала мыслителя к отстаиванию
независимости британских колоний. Однако речь здесь
не идет о сокрытии Миллем своих истинных
взглядов. Судя по его трактатам, он действительно считал,
что для отсталых территорий колониальный режим
может быть полезен.
Итак, по мнению Милля, для развития отсталых
народов необходима деспотия, а для
цивилизованных — демократия. «Если рассматривать
институты как инструмент для этого [т. е. для воспитания
людей — М.М.], они должны радикально
отличаться в соответствии с уже достигнутой стадией
прогресса»93,— утверждает Милль. Далее он выступает
с весьма интересно звучащим сегодня тезисом:
«Осознание этой истины... может считаться основным
пунктом превосходства политических теорий этого
века по сравнению с прошлым, в котором было
обычным требовать представительной демократии для
Англии и Франции при помощи тех же аргументов,
которые точно так же доказывали, что она является
. Mill J. S. On Liberty. P. 166.
. Mill J. S. Considerations on representative Government. P. 15. Здесь же
Милль говорит, что и рабство является в некоторых исторических
условиях оправданным институтом, поскольку приучает дикие
племена к труду.
[юз]

единственно подходящей формой правления для
бедуинов и малайцев»94. В наше время возобладал
именно тот подход, который высмеивался Миллем.
$2. Право голоса всеобщее, но неравное
Поскольку, по Миллю, политическая система должна,
среди прочего, способствовать интеллектуальному
развитию людей, нельзя предоставлять право
голоса безграмотным людям, иначе возникает явное
противоречие. Так как неграмотность в его время была
связана с бедностью, необходимо было лишить
необеспеченные слои возможности навязывать свою
волю стране. Хотя, по мнению Милля, бедность сама
по себе не может служить основанием для лишения
человека права голоса95, он считает неприемлемым
допуск к голосованию тех, кто не может читать,
писать или производить простые арифметические
операции96. Власть над всем обществом не должна
передаваться тем, кто не приобрел необходимые навыки,
чтобы позаботиться даже о себе (Милль
подчеркивал, что начальное обучение должно обязательно
стать или бесплатным, или недорогим97, в таком
случае не общество будет лишать человека права голоса,
а его собственная лень98).
Милль считает также необходимым проверку
нравственного облика избирателя. В частности, если чело-
94· Mill J. S. Considerations on representative Government.
95. Mill J. S. Rationale of Representation //MillJ.S. Essays on Politics and
Society. Toronto. 1977. Vol. I. P. 31. [Входит в собрание сочинений:
Collected Works of John Stuart Mill. Ed. by John M.Robson. Toronto,
1963-1991. Vol. xix].
96. MillJ.S. Considerations on Representative Government. P.68.
97. Ibid. P. 68.
98. Ibidem.
[104]

века видят пьяным в течение года перед регистрацией
в качестве избирателя, его можно было бы временно
лишить права голоса". Признание человека
виновным в совершении преступления также может
служить причиной отстранения его от участия в выборах
на определенный срок или навсегда100. Милль также
считал нужным, чтобы от избирателей требовалось
знание основ географии, истории и политических
институтов их собственной страны. Но, поскольку
проверить эти знания сложнее, чем умение читать, писать
и считать, и здесь возможны махинации, и к тому же
они были малодоступны для народа, Милль считал
возможным временно обойтись без их обязательного
требования. Хотя такие знания, по его мнению, и
необходимы для разумного использования права голоса101.
Если бы в Англии существовало всеобщее начальное
образование под покровительством государства, как
в тогдашней Пруссии, то право голоса мог бы давать
сертификат об окончании школы, полагает он102.
Не только образовательный барьер Милль
воздвигает на пути к участию в выборах. Он полагает также,
что те, кто не платит налогов, не должны иметь
права избирать представителей в законодательные
собрания, местные или общегосударственные, которые
решают судьбу налогов, собранных со всех остальных
граждан103. Ведь люди, которые смогут при помощи
голосования распределять чужие деньги, весьма
вероятно будут расточительны и не будут иметь стимула
к экономии. «Когда затрагиваются денежные
интересы, любая возможность голосовать для них [то есть
99· Mill J. S. Rationale of Representation. P. 31.
100. Ibid. P. 32.
101. Mill J. S. Considerations on Representative Government. P. 68.
102. Mill J. S. Rationale of Representation. P. 31.
103. Mill J. S. Considerations on Representative Government. P. 69.
[105]

для тех, кто не платит налоги—М.М.] —это
нарушение фундаментального принципа свободного
правления, — полагает Милль, — это все равно, что
позволить им лезть в чужой карман ради любой цели, про
которую они подумают, что ее можно назвать
общественной... >>104. Представительство, по мнению Мил-
ля, должно находиться в соответствии с уплатой
налогов. Он считает недопустимым предоставлять право
голоса не только тем, кто получает помощь от
общества105, но и несостоятельным должникам, пока они
не уплатят долг или, по крайней мере, не перестанут
жить на подаяние106. То есть избиратель, по мнению
Милля, должен быть грамотен и независим в
финансовом отношении107. Таким образом, система цензов
должна была стать основой формирования
представительных органов власти при конструируемой им
демократической системе правления.
Но идея всеобщих выборов слишком дорога для
Милля, чтобы от нее полностью отказаться. Для
утверждения всеобщего голосования он
отстаивает введение налогообложения для беднейших слоев
в виде прямых платежей, а не просто наценок на
товары при их покупке108. Для нейтрализации численного
превосходства малообразованных слоев на выборах
104· Mill J. S. Considerations on Representative Government.
105. Mill J. S. Rationale of Representation. P. 31-32.
106. Mill J. S. Considerations on Representative Government. P. 69-70.
107. В небольшой статье, посвященной анализу ситуации в
современных ему США, Милль указывает, что высокие заработки и привычка
к чтению являются двумя необходимыми элементами, на которых
держится демократия. Те же условия делают демократическую систему
возможной в принципе. Более того, в стране, население которой
грамотно и, в то же время, материально обеспечено, никакое правление,
кроме правления общественного мнения, полагает Милль, вообще
невозможно. См.: Mill J. S. State of Society in America//Essays on Politics
and Society. Vol. I. P. 99.
108. Mill J. S. Considerations on Representative Government. P. 69.
[106]

Милль, помимо вышесказанного, предлагает систему
«множественного голосования» («plural voting»),
при которой чем более образован и умственно развит
человек, тем большим количеством голосов на
выборах он может обладать. Милль имеет в виду
выпускников университетов, представителей свободных
профессий, рабочих, занимающихся квалифицированным
трудом, предпринимателей109. Он также
предполагает устраивать специальные экзамены для определения
уровня интеллектуального развития человека. Это
предложение основывается на убежденности Милля
в принципиальном неравенстве способностей людей,
которое он стремится учитывать и использовать в
создаваемой им системе. Мнение человека,
превосходящего других по своим интеллектуальным качествам,
должно, полагает Милль, значить больше. «... И если
институты страны фактически утверждают, что они
[то есть мнения людей, одни из которых
превосходят других по уровню развития своего интеллекта —
М.М.] одинаковой ценности, они утверждают то, чего
нет»110, — считает он.
Подобный подход, «множественное
голосование», является для Милля не просто технической
частью избирательной системы, он служит одной из
основ его политического мировоззрения. Хотя принцип
равенства избирателей, считает Милль, лучше, чем
неоправданные привилегии кому-то, но принцип
равного права голоса сам по себе ошибочен и оказывает
негативное влияние на ум избирателя. Этот принцип
предполагает, по Миллю, наделение невежественных
людей такой же политической властью, как и
образованных111. Система выборов, основанная на том, что
109- Ibid. Р. 71-72.·
но. Ibid. Р. 70.
т. Ibid. Р. 73·
[Ю7]

все могут голосовать, но голоса разных людей не
равнозначны, тем и хороша, рассуждает он, что внушает
людям, с одной стороны, что они тоже могут
участвовать в решении общих дел, но с другой — что
лучшие и мудрые имеют на эти дела больше влияния112.
Данная система, по мнению Милля, формирует
надлежащий дух политических институтов страны,
подчеркивает значимость интеллекта, культуры. Это
необходимо, поскольку важность такого духа, полагает
он, недооценивается113.
Итак, примирение социальных противоречий
Милль видит в ограничении демократии, которое
не позволит одной части общества жить за счет другой,
перераспределяя в свою пользу чужие доходы, голосуя
за кандидатов, которые это пообещают. Такой подход
находится в согласии с убежденностью Милля в том,
что большинство, почувствовав свою силу, может
превратиться в такого же развращенного властью и не
желающего никого слушать субъекта, как облеченное
абсолютной властью меньшинство или один человек114.
Поэтому Милль отказывается от идеи «чистой»,
«несбалансированной» демократии, при которой
решения могли бы приниматься простым большинством
голосов, и конструирует собственную модель
демократической системы правления. Как справедливо
отмечает Дэннис Томсон, Милль не считал себя демократом,
полностью полагающимся на решения большинства115.
Однако правление большинства, как подчеркивает
исследователь, все же не единственное значение и даже
не прямой смысл, в котором Милль употребляет тер-
. MillJ.S. Considerations on Representative Government. P. 73-74.
. Ibid. P. 74.
. Ibidem.
. Thompson D.F.John Stuart Mill and Representative Government.
Princeton, 1976. P. 8.
[108]

мин «демократия»116. Действительно, для Милля
система жестких цензов и разное количество голосов для
разных людей в зависимости от их интеллектуальных
способностей являются неотъемлемыми нертами
представительной системы правления.
Возможность сбалансировать численное
преимущество малообеспеченных слоев населения при
помощи отказа от системы «один человек — один голос»,
разумеется, обсуждалась во время выработки билля
о реформе 1867 года, поскольку была привлекательна
для правящих слоев. Статистик Консервативной
партии Роберт Бэкстер (Robert Dudley Baxter, 1827-1875)
подготовил расчеты, показывавшие, что увеличение
числа избирателей из низших сословий можно
компенсировать введением множественности голосов
для высших сословий, предоставляя
дополнительные голоса за определенную сумму подоходного
налога117. По его данным, предоставление права голоса
квартиросъемщикам означало появление от 400 тыс.
до 500 тыс. новых избирателей из числа мелкой
буржуазии и рабочих, а введение множественности
голосов давало обеспеченным слоям общества
дополнительно 362 тыс. голосов118. Предложение Роберта
Бэкстера поначалу получило поддержку
консервативного кабинета, однако выяснилось, что избирательная
система, основанная на множественности голосов,
позволит состоятельным слоям получить
существенную прибавку лишь в крупных городах, где
большинство имели представители Либеральной партии119.
Что касается мелких и средних округов, где были
сильно. Ibidem.
117. Науменков O.A. Из истории внутренней политики консервативной
партии Великобритании. Издательство Саратовского университета,
1989. С.зо.
н8. Науменков O.A. Указ. соч. С. зо.
119- Там же. С. il.
[109]

ны консерваторы, эта система не срабатывала.
Против введения множественности голосов выступила
и часть депутатов от Либеральной партии120.
Обсуждавшийся министрами и депутатами вариант
системы множественности голосов серьезно
отличался от предложенного Миллем, по мнению которого
основанием для наделения человека
дополнительными голосами должен был быть уровень его
образования, а не просто материальный достаток121.
Однако в одном из вариантов билля о реформе, внесенном
на обсуждение, речь шла также и о предоставлении
дополнительных голосов лицам с определенным
уровнем образования122. Разработчики билля 1867 года
также исходили из того, что ни одно сословие не должно
иметь господствующего положения в избирательной
системе123. Об этом Милль подробно говорит в
«Рассуждениях о представительном правлении». И после
избирательной реформы 1867 года Милль
продолжает обращать внимание на то, что расширение права
голоса за счет менее обеспеченных слоев может
способствовать пересмотру отношений собственности, чего
он стремился избежать124.
но. Науменков O.A. Указ. соч. . С.38.
121. В статье, вышедшей за восемь лет до реформы 1867 года, Милль прямо
указывает, что если дополнительные голоса будут даны людям, исходя
не из уровня их образования, а просто из материального достатка, это
будет воспринято как уловка обеспеченных слоев с целью
компенсировать общее увеличение числа избирателей. Mill J. S. Recent Writers on
Reform//Essays on Politics and Society. Vol. II. P. 354. [Collected Works
of John Stuart Mill. Vol. XIX ]. Тем не менее запрет на участие в выборах
тем, кто живет на государственные пособия, Милль считал в любом
случае необходимым, ибо иначе нарушается «фундаментальный
принцип свободного правления». Так что неверно было бы думать, будто
Милль полностью отказался от имущественного ценза.
122. Науменков O.A. Указ. соч. С.38.
123. Там же. С. 29.
124. Mill /. S. Chapters on Socialism // Collected Works. Vol. V. P. 706.
[no]

$3- Либерализм и альтруизм
Взгляды Милля на степень свободы, которой человек
может пользоваться в обществе, являются весьма
дискуссионным вопросом. Обращают на себя внимание,
в первую очередь, две проблемы. Насколько широка,
по мнению Милля, должна быть независимость
личности от общества, и как должен человек использовать
эту свободу. По мнению большинства исследователей,
Милль являлся сторонником либерализма и
индивидуализма, однако данная точка зрения в
историографии ставится под вопрос. Какой же принцип, по
мнению Милля, должен регулировать взаимоотношения
личности и общества и должны ли люди в идеале
следовать какому-то одному стереотипу поведения?
Изложению своих взглядов на ценность
человеческой свободы Милль посвятил, пожалуй, самое
известное свое сочинение. Трактат «О свободе»
практически сразу после выхода был признан образцом
защиты либеральной доктрины. Свою задачу в этом
трактате Милль сформулировал следующим
образом: «Существует предел законному
вмешательству коллективного мнения в вопросы, касающиеся
личной независимости: найти эту границу и
защищать ее от вторжения также необходимо для
поддержания доброго состояния человеческих отношений,
как и иметь защиту против политического
деспотизма»125. Милль совершенно недвусмысленно
указывает на то, что стремится не защитить как можно более
широкую свободу личности, а найти обоснованные
пределы этой свободы. Он приводит убедительный
аргумент в пользу того, что свобода должна быть
ограничена. «Все, что делает существование ценным
для кого бы то ни было, зависит от насильственного
. MillJ.S. On Liberty. P. 14.
[ш]

ограничения действий других людей, —
подчеркивает он. — Поэтому должны быть утверждены
определенные правила поведения, в первую очередь
законом, а также силой мнения для многих вещей, которые
не подходят для того, чтобы подпадать под действие
закона. Какими должны быть эти правила — главный
вопрос человеческих отношений»126.
Таким образом, в данном трактате Милль
старается выработать принципы, на основании которых
можно было бы решать, в чем свобода необходима,
а в чем ее быть не должно. « ...Из-за отсутствия
каких-либо признанных общих принципов, свобода
часто предоставляется там, где от нее следовало бы
отказаться, точно так же, как в ней отказывают там, где
ее следовало бы предоставить... >>127, —
подчеркивает он. Милль понимает, что одна сторона в вопросе
об ограничении власти государства и общества над
личностью может быть так же часто не права, как
и другая128. « ...Вмешательство правительства почти
одинаково часто неуместно призывается и
несправедливо осуждается»129, — считает он. То есть
фанатического стремления к ликвидации контроля общества
над личностью у Милля нет. Он лишь подчеркивает,
что хотел бы определить принцип, которым в таких
вопросах можно руководствоваться.
И далее Милль излагает, казалось бы,
совершенно либертарианский подход к пределам власти
общества над личностью. С точки зрения Милля,
применение насилия по отношению к индивидууму или
его общественное осуждение могут быть оправданы
iz6. Mill J. S. On Liberty. P. 14.
127. Ibid. P. 187.
128. Ibid. P. 21.
129. Ibid. P. 21.
[иг]

лишь в случае причинение им вреда другим людям .
Это он называет «одним очень простым принципом»,
в соответствии с которым следует регулировать
отношения общества с индивидуумом. Нужно отметить,
что «моральное принуждение» посредством
общественного мнения Милль ставит в один ряд с
физическим принуждением посредством законов, и, судя
по рассматриваемому фрагменту трактата, также
считает инструментом контроля общества над
личностью131. Собственное благо индивидуума, по словам
Милля, не может служить для общества достаточным
основанием для вмешательства в дела отдельного
человека132. В отношении своего тела и разума человек,
по мнению Милля, является полным хозяином133.
Исключение из этого правила Милль делает для детей,
подростков, а также для отсталых обществ, народы
которых Милль уподобляет подросткам134.
«Что, таким образом, является законным
пределом власти индивидуума над самим собой? —
спрашивает Милль. — Где начинается власть общества?..
Каждый получит надлежащую долю, если каждый
будет обладать тем, что особенно его касается.
Личности должна принадлежать та часть жизни, в которой
заинтересован в основном индивидуум, обществу —
часть, интересующая главным образом общество»135.
Казалось бы, Милль формулирует свой принцип
предельно ясно. «Идеалом и общественного устройства,
и практической морали было бы обеспечение для всех
людей полной независимости и свободы действий, без
130
131
131
133
134
135
Ibid. Р. 21-22.
Ibid. Р. 21.
Ibid. Р. 22.
Ibidem.
Ibid. P. 22-23.
Ibid. P. 134.
[113]

каких-либо ограничений, кроме запрета на
причинение вреда другим людям»136, — подчеркивает он.
Несмотря на кажущуюся ясность, вопрос о том,
должны ли люди, по Миллю, следовать каким-то
рекомендуемым им стереотипам поведения или имеют
полную свободу жить так, как им хочется, не нарушая
права других, весьма сложен. В трактате «О свободе»
Милль ясно говорит, что людям следует предоставить
возможность жить по собственному усмотрению.
Однако в «Утилитаризме» он не менее четко заявляет
о необходимости приучать людей к альтруистическим
стереотипам поведения. Между публикацией данных
трактатов прошло всего два года, о кардинальном
изменении своих подходов к названной проблеме за это
время Милль не говорит. Но как можно примирить
такие подходы? В «Утилитаризме», небольшом
трактате, посвященном изложению и отстаиванию
своей этической системы, Милль указывает, что чувству
общности между людьми «надлежит учить как
религии»137. Он стремится к тому, чтобы человек как
можно более полно отождествлял свое счастье со
счастьем общества и даже «не мог представить счастья для
себя, если его поведение будет противоположно
общему благу»138. В идеале, по мнению Милля, человек
не должен думать об особых благоприятных условиях
для себя, если другие тоже не смогут ими
воспользоваться139. Следует также отметить, что приоритет
духовного и интеллектуального развития над «живот-
136. Милль Д. С. Основы политической экономии. М., 1980. T.I. С.351·
137· Mill J. S. Utilitarianism // Utilitarianism, Liberty and Representative
Government. L., N.Y. 1940. P. 30.
138. Ibid. P. 16.
139. Ibid. P. 30. Правда, на следующей же странице Милль пишет о
необходимости беречь человеческую свободу и индивидуальность, давая
дополнительные аргументы тем, кто обвиняет его в эклектизме.
[П4]

ными удовольствиями» является для Милля аксиомой,
о чем он говорит и в трактате «О свободе»140.
Подобные высказывания делают невозможной
традиционную интерпретацию индивидуальной свободы,
отстаиваемой Миллем, в качестве стремления
выделить личность из общества. Некоторые
исследователи справедливо подчеркивают, что индивидуализм
в обычном понимании не был свойственен
мировоззрению мыслителя141. Милля также трудно назвать
сторонником сосуществования различных точек
зрения на моральные обязательства человека, в
«Утилитаризме» он однозначно делает выбор в пользу
приоритета долга и альтруистических стереотипов
142
поведения .
Итак, в трактате «О свободе» Милль говорит
о необходимости обеспечить людям максимальную
свободу для того, чтобы они могли вести такой
образ жизни, какой им нравится, дабы, в конце концов,
определить наилучший вариант. Однако в вышедшем
примерно в то же время эссе «Утилитаризм» он
совершенно недвусмысленно утверждает, что люди
должны следовать альтруистическим стереотипам
поведения, которые нужно насаждать в обществе подобно
религии. Противоречивость двух подходов очевидна.
Ведь эксперименты с заранее заданным результатом
бессмысленны. Наилучший образ жизни Миллю уже
известен. По всей видимости, он считал
превосходство альтруистических стереотипов поведения над
всеми остальными столь очевидным, что думал, будто
большинство людей, рано или поздно, придет к ним
само. Но до того как подобные стереотипы
утверждено. MillJ.S. On Liberty. P. 139-140.
141. Hamburger J. John Stuart Mill on Liberty and Control. Princeton, 1999.
P. 226.
142. Ibidem.
[ml

ны, вряд ли Милль предполагал дарование людям
широкой свободы выбирать образ жизни. Ведь он особо
подчеркивает необходимость существования разной
степени свободы личности в зависимости от стадии
развития общества. Как уже говорилось, для
примитивных сообществ Милль считал допустимыми и
деспотическое правление, и рабство143. Здесь и речи
не может быть о применении тех максим, которые
высказаны в трактате «О свободе». Видимо, то, о чем он
говорит в этом сочинении, относится к некому почти
идеальному состоянию общества, которое станет
результатом нравственного развития людей. А
поскольку даже современное ему английское общество Милль
считал в смысле нравственного развития весьма
далеким от идеала, то и к нему идеи, высказанные в
трактате «О свободе», относиться вряд ли могли. И уж тем
более нельзя представить, чтобы Милль желал
осуществления своих максим о свободе личности в
современном обществе, в котором цинизм и эгоизм,
очевидно, куда выше, чем в викторианские времена.
§4- Выл ли Милль либералом. ?
О весьма интересной попытке пересмотра
отношения Милля к либерализму, предпринятой не так
давно американскими исследователями, следует сказать
отдельно. Являясь одной из ключевых фигур
современной политической теории, Милль служит важной
опорой нынешнего политического и общественного
порядка. Именно поэтому каждая серьезная
попытка пересмотра его концепций заслуживает внимания.
143· О проблеме рабства в политической теории Милля см.: Miller D.E.
J. S. Mill on Slavery. Paper presented at the annual meeting of the
American Political Science Association, Hilton Chicago and the Palmer House
Hilton, Chicago, IL, 2004, Sep. 02.
[116]

От исхода «битвы за Милля» зависит соотношение
сил между консерваторами и либералами в
интеллектуальной среде, которое затем может
транслироваться в область политики.
В монографии «Джон Стюарт Милль о
свободе и контроле»144 профессор Иельского
университета Джозеф Хамбургер полностью пересматривает
традиционную точку зрения на взгляды Милля,
ставит под сомнение его безоговорочную
приверженность либеральным ценностям. Исследователь
делает попытку доказать тезис, согласно которому Милль,
по существу, не был либералом, и, более того, был
заинтересован, в основном, не в защите личной
свободы, а в нравственном возрождении современного
ему общества на основе новой доктрины,
своеобразной религии без Бога. Либерализм в данном случае
понимается как стремление значительно ограничить
контроль общества над личностью, свести его к
минимуму. Доказать все это Хамбургер берется, в том
числе, и на основе текста трактата Милля «О
свободе», традиционно считающегося образцом защиты
либеральных ценностей. Принимая подобный
подход, сотрудник вашингтонского Национального
института гуманитарных наук Линда Райдер делает
акцент на анализе религиозных идей Милля, во многом
определявших, на ее взгляд, направление его
исследований145.
Причиной такого пересмотра взгляда на
Милля, как можно понять из работы Хамбургер а, служит
стремление исследователя лишить сторонников той
версии либерализма, которая утвердилась в XX веке,
возможности опираться на авторитет Милля, прими-
144· Hamburger J. Op. cit.
145· Raeder L. John Stuart Mill and the Religion of Humanity. Columbia and
London, 2002.
[117]

рить его концепции со своими146. Хамбургер
подчеркивает, что ряд ученых стремятся не передать взгляды
Милля такими, какими они были, а
«реконструировать» их, чтобы они совпали с версией либерализма,
утвердившейся в XX веке, и в принципе отрицающей
за обществом право вмешиваться в частную жизнь
человека147. Подобные авторы, указывает Хамбургер,
«не только приписывают Миллю слова и аргументы,
которые он не употреблял, но и не обращают
внимания на те аргументы, которые он использовал, если
они не совместимы с предвзятыми мнениями этих ис-
w 1 ДО
следователей » .
Таким образом, мы имеем дело с попыткой
ослабить фундамент современного либерализма, в
котором права личности понимаются предельно
широко, путем устранения одной из важнейших «колонн»,
подпирающих этот либерализм. Лишившись Милля,
сторонники наибольшей свободы личности в
западных странах, действительно, понесли бы серьезный
урон, их позиции пошатнулись бы. Господствующая
сегодня концепция либерализма, таким образом,
могла бы утратить ореол непогрешимости,
окончательности. Версии о якобы наступившем после победы
либеральных демократий «конце истории»,
периоде безмятежной стабильности, наносится ощутимый
ущерб, ведь получается, что, по крайней мере, еще
один выдающийся мыслитель XIX века стремился
вовсе не к этому и предупреждал об опасностях
такого пути.
Джозеф Хамбургер начинает свою работу с того, что
показывает несостоятельность точки зрения, согласно
которой в трактате «О свободе» Милль отрицает пра-
146. Hamburger J. Op. cit. Р.хи.
147. Ibidem.
148. Ibid. P. XIII.
[us]

во общества вмешиваться в частную жизнь граждан.
Хамбургер цитирует мыслителя, прямо
указывающего в этом сочинении на «суровые наказания»,
которым человек может подвергнуться со стороны
общества даже за действия, не причиняющие прямого вреда
другим людям, но идущие вразрез с представлениями
общества о допустимых нормах поведения. Общество,
по Миллю, подчеркивает автор, имеет право
презирать тех, кто отличается эгоизмом, несдержанностью
и подобными недостатками. Обычно же
исследователи делали акцент на другом аспекте концепции,
выдвинутой Миллем в трактате «О свободе», на
недопустимости наказывать человека за действия, не наносящие
явного вреда окружающим.
Таким образом, Хамбургер считает неприязнь
и презрение, которые Милль называет обоснованной
реакцией людей на поведение, считающееся
аморальным, инструментами вмешательства в личную жизнь
граждан и контроля общества над ней. Автор
подчеркивает, что права общества в отношении личности
Милль вообще понимал довольно широко.
Например, он не думал, будто издание законов,
запрещающих брак тем, у кого нет средств поддерживать семью,
выходит за рамки полномочий государственных
органов. Милль, кроме того, считал обязанностью
родителей дать ребенку начальное образование, а в
случае отказа платить за него предлагал налагать штраф
на отца или заставлять его зарабатывать на
образование ребенка принудительным трудом. Милль
также сомневался в праве супругов на развод, поскольку
они имеют обязательства в отношении детей и друг
друга (хотя ясной позиции по этому поводу не
сформулировал). В одной из своих статей, касаясь
вопроса о праве состоящих в профсоюзе рабочих
высказывать неодобрение тем, кто не вступает в него, Милль
прямо говорит, что выражение неодобрения впол-
[п9]

не допустимо не только в случаях, когда нарушается
закон149.
По мнению Хамбургера, свобода личности и
контроль общества над ней в концепции Милля не
противоречат друг другу, а являются необходимыми
инструментами осуществления масштабной реформы
современного ему общества150. Постепенно
разочаровавшись в эффективности лишь политических
реформ, Милль к середине 1850-х годов, подчеркивает
автор, приходит к осознанию необходимости
изменения общественной морали, искоренения
эгоизма151. У Сен-Симона и Огюста Конта Милль взял
концепцию переходного состояния общества (хотя они
и были не первыми, кто пришел к этой идее). По
мнению Милля, именно в таком состоянии находились
современные ему развитые страны152. Для того,
чтобы выйти из переходного состояния, Милль,
указывает Хамбургер, считал необходимым освободиться
от отживших доктрин153. Для критики этих доктрин,
по мнению исследователя, ему и нужна была
неограниченная свобода дискуссии, необходимость которой
отстаивается в трактате «О свободе»154.
Хамбургер полагает, что особый акцент Милля
на необходимости беспрепятственного обсуждения
любых тем связан, в основном, именно с
отстаиванием свободы критики христианства, идеологической
основы современного ему общества155. Прямо Милль
149·-МШ/.S. Thornton on Labour and its Claims//Collected Works.
Vol. V. P. 659.
150. Hamburger J. Op. cit. P. 17.
151. Ibid. P. 18-20.
152. Ibid. P. 31. См. также: Mill J. S. The Spirit of the Age. Chicago, 1942. P. 6.
153. Hamburger J. Op. cit. P. 37. См. также: Mill. The Spirit of the Age. P. 6-8.
154. Hamburger J. Op. cit. P. 37.
155. Hamburger J. Op. cit. P. 86-88.
[120]

об этом не говорит, но ведь на момент выхода
трактата «О свободе» в свет (1859) ДрУгих запретных тем
в Великобритании было немного156. Почти целую
главу Хамбургер посвящает иллюстрации того факта, что
в то время известный человек не мог открыто заявить
о своем атеизме и при этом продолжать
пользоваться уважением публики. Три сочинения, посвященные
критике религии, Милль так и не решился
публиковать при своей жизни. Он был не одинок в подобных
опасениях. Чарльз Дарвин не публиковал своей
теории эволюции более двадцати лет, после того, как
пришел к ней, опасаясь преследований157. Но и
опубликовав ее, вынужден был ссылаться на сотворение мира
Богом и сожалел потом, что уступил общественному
1 со
мнению .
Хамбургер подчеркивает, что, не разрушив
идеологическую основу викторианского общества, которой
было христианство, Милль не мог бы и осуществить
свой план реформ общепринятой морали.
Христианское учение, по мнению мыслителя, лишь усиливало
человеческий эгоизм вместо того, чтобы его
ослаблять, ведь оно заставляло людей выполнять
обязательства по отношению к другим людям не бескорыстно,
а в надежде на награду в загробном мире159.
Рассказывая в «Автобиографии» о взглядах на религию своего
отца, историка и философа Джеймса Милля, он пока-
156. В «Автобиографии», законченной к концу ι86ο-χ годов, Милль
особенно подчеркивает расширение пределов свободы дискуссии в
религиозных вопросах к этому времени. Mill]. S. Autobiography// The
Harvard Classics. Vol.25. N.Y., 1937. P.32. Однако и сама
«Автобиография», содержащая крайне резкую критику христианства, была
опубликована лишь после смерти Милля.
157· Hamburger J. Op. cit. P. 70.
158. Ibidem.
159. Ibid. P. 43. См. также: Mill J. S. Utility of Religion. Collected Works.
Vol. X. P. 422, 426.
[121]

зывает всю глубину его и своей неприязни к
христианству доктрина которого требовала от людей
поклоняться существу сотворившему ад, и при этом верить
в доброту этого существа160. По словам Джона
Стюарта Милля, существо, которое представляют таким
образом, — это просто демон161. Он подчеркивает
не только абсурдность христианской доктрины с
точки зрения разума (если Бог всемогущ и, вместе с тем,
благ, откуда в мире столько страданий?), но и ее
негативное влияние на нравственность, ведь такого Бога
церковь принуждает искренне любить162. Чем, в
таком случае, становится искренность? В частной
переписке Милль называл христианство
«порождением дьявола»163.
Подобные взгляды, безусловно, нужно было
скрывать, что Милль и делал, отзываясь о христианстве в
опубликованных при жизни произведениях, в том
числе в трактате «О свободе», весьма уклончиво164. Не
принимая христианскую теологию, Милль признавал
лишь моральный авторитет исторического Иисуса165.
i6o. Mill J. S. Autobiography. P. 30-31.
161. Ibid. P. 31.
162. Ibid. P. 30-33.
163. Mill to John Lalor, 27 June [1852]. Collected Works of John Stuart Mill.
Ed. by John M. Robson. Toronto, 1963-1991. Vol. 14. P. 92.
164. В своей «Автобиографии» Милль говорит, что в детстве на него
особое впечатление произвели прочитанные им речи Демосфена,
умевшего исподволь внушить людям идеи, которые они не приняли бы,
если бы эти идеи были высказаны прямо. Mill J. S. Autobiography.
P. 18-19. Кроме того, отец еще в детстве рекомендовал ему не
высказывать публично мысли, которые современники не принимают. [Ibid.
Р. 32·] Данную тактику Джон Стюарт Милль успешно освоил.
165. Hamburger J. Op. cit. P. 100-102, 139-140, 208. См. также: Mill to
William George Ward [Spring 1849] // Collected Works. Vol. 14. P. 27.
Однако, принося клятву члена парламента, куда он был избран в 1865 году,
Милль вынужден был подтвердить свою приверженность
христианскому учению. Хамбургер в своей работе посвящает специальную гла-
[иг]

Милль, по мнению Хамбургера, стремился
заменить христианство в качестве духовной основы
общества так называемой «религией человечности»
(«Religion of Humanity»), учением,
заимствованным им у Огюста Конта и видоизмененным166. В
основе этого учения лежала уверенность в возможности
обойтись без божественной санкции при
утверждении альтруистической морали. Это должна была
быть своего рода религия без Бога, которую
исповедовали бы с искренностью и уверенностью в ее
истинности, что сближало бы ее с традиционной
религией и делало возможным применение в отношении
нее того же понятия167. То есть, считая
теологическое обоснование морали средневековым
пережитком, Милль, по мысли Хамбургера, стремился дать
земное обоснование необходимости честности и
порядочности в отношениях между людьми. А без угроз
ада и обещания рая светская мораль могла держаться
только на альтруизме, то есть на бескорыстной
помощи людей друг другу.
Но не преувеличивает ли Хамбургер значение,
которое Милль придавал «религии человечности»?
Судя по всему, нет. Уже сама степень критики
христианства, оставлявшего мораль, по словам Милля, без
опоры на ясный принцип или чувство168, показывает,
насколько настойчиво он стремился заменить
христианское учение чем-то, как ему казалось, лучшим169.
ву рассмотрению риторики Милля, при помощи которой он пытался
скрыть свои истинные взгляды на религию.
i66. Hamburger J. Op. cit. P. 108,124,129.
167. Религиозных чувств в традиционном понимании у Милля никогда
не было, о чем он говорит в своей «Автобиографии». MillJ.S.
Autobiography. P. 29, 32..
168. MillJ.S. Autobiography. P. 31.
169. Милль все-таки сохраняет некоторую осторожность. Он говорит
о возможности отделить христианство от концепции Бога как веемо-
[123]

«Я убежден, что иные системы морали („other ethics"),
чем любые из тех, которые могут быть выведены
исключительно из христианских источников, должны
существовать рядом с христианской моралью для
духовного возрождения человечества («moral regeneration
of mankind»); и что христианская система не
является исключением из правила, согласно которому при
несовершенстве человеческого разума интересы
истины требуют различия мнений»170, — заявляет Милль
в трактате «О свободе». Далее он прямо
высказывается в пользу терпимости для атеистов. «Если бы
христиане учили неверующих быть справедливыми
к христианству, они сами должны были бы быть
справедливы к безбожию»171, — подчеркивает Милль.
Милль указывает на то, что христианская мораль,
служившая духовной основой современного ему
европейского общества, — это исторически
сложившийся феномен, базирующийся как на заветах
Евангелия и апостолов, так и на отчасти пересмотренных
предписаниях Нового Завета, взглядах античного
мира, Средневековья и реформаторских церквей172.
А общественная мораль, по его мнению, способна
меняться в весьма сжатые исторические сроки,
буквально за одно-два поколения173.
Далее Хамбургер, ссылаясь на серию эссе Милля
«Дух времени» («The Spirit of the Age», 1831),
утверждает, что возникшее на месте старого общества новое,
гущего и благого существа, которую считает абсурдной и
аморальной [Autobiography. Р. 31]. Вряд ли, впрочем, Милль руководствовался
здесь чем-то, кроме желания хоть как-то смягчить удар, наносимый
верующим.
Mill J. S. On Liberty. P. 92.
Mill J. S. On Liberty. P. 93.
Ibid. P. 88-89.
Mill J. S. The Spirit of the Age. P. 56.
[124]

по мысли Милля, все равно будет опираться на
общепризнанные доктрины и давление общества на
личность174. В «Духе времени» Милль, действительно,
ясно дает понять, что после интеллектуального
хаоса переходного периода, когда из-за дискредитации
прежних авторитетов каждый человек должен
следовать собственному суждению, общество вступит
в «естественное состояние» и интеллектуальная
элита вновь будет определять мнение большинства
людей175. Однако о давлении общества на личность,
вопреки утверждениям Хамбургера, Милль там не
говорит. Он указывает, что согласие народа с идеями,
проповедуемыми верхами общества, в
«естественном состоянии» бывает добровольным, о серьезном
давлении, в любом случае, речь не идет. Хотя в
других работах Милль подчеркивает, что в основе
каждого стабильного общества лежало нечто, признаваемое
неприкосновенным и священным, все же это признание,
отмечает он, было основано на добровольном
согласии верхов общества и народа176. Именно когда
дискредитация этих основополагающих идей
приводила к дискредитации властей и моральных авторитетов
как раз и наступал, в понимании Милля, «переходный
период».
Стремясь отделить Милля от либеральной
традиции, Хамбургер приводит и прямое подтвержде-
174· Hamburger J. Op. cit. P. 110.
175. Mill J. S. The Spirit of the Age. P. 17-18, 25-26, 31-33. О своем времени
как переходном Милль говорит не только в данной работе. Такой
подход является ключевым в двух его статьях, посвященных анализу
сочинения Алексиса де Токвиля «О демократии в Америке». Mill}. S.
De Tocqueville on Democracy in America [I—il] //Essays on Politics
Society. Ed. by RobsonJ. M. University of Toronto Press, Toronto and
Buffalo, 1977. Vol. I. [Collected Works of John Stuart Mill. Vol. XViii].
P. 48-90, 154-204. Милль использует словосочетание «современное
переходное состояние». Ibid. Р. 54·
176. Mill J. S. Coleridge // Collected Works. Vol. 10. P. 133-134.
[125]

ние своей точки зрения, цитируя переписку Милля.
«Либерализм... состоит в том, чтобы сделать
каждого человека своим собственным советчиком и
полновластным хозяином, в разрешении ему думать за себя
самого и поступать именно так, как он считает для
себя нужным, — говорит Милль, описывая
традиционное понимание либерализма. — Трудно
представить более полного незнания человеческой
природы и того, что нужно для человеческого счастья...
чем предполагает эта теория»177. Данная цитата,
безусловно, делает предельно сложной защиту ставшего
обычным взгляда на Милля как на либерала, тем
более, учитывая другие обстоятельства, на которых
акцентирует внимание Хамбургер. В частности, он
приводит критические замечания Милля по поводу тех
мыслителей, которые, стремясь ослабить не
нравящийся им режим, ослабляют основы всякого режима,
в то время как любой способ правления должен быть
на чем-то основан178. Речь идет как раз о сторонниках
либерализма, ставящих под сомнение необходимость
обязательного следования человека общепринятым
нормам и правилам поведения. Милль, кроме того,
полагал, что развитие не всегда совместимо со
свободой и иногда должно осуществляться вопреки
желанию отдельных людей, что видно, в частности, в его
позиции относительно рабства.
Однако в своей «Автобиографии» Милль
выражает надежду на то, что в будущем преимущества
«переходного периода», то есть свобода мысли и дискуссии,
личности в целом, будут совмещены с выгодами
«органического» или «естественного состояния
общества» — твердостью убеждений, воспитанной с юных
177· Mill to John Sterling, 20-22. October 1831. Collected Works of John Stuart
Mill. Vol. 12. P. 84.
178. Mill J. S. Coleridge. P. 135-139.
[126]

лет и подкрепленной единством мнений в обществе
по основным вопросам179. Хотя Хамбургер
справедливо подчеркивает противоречивость данного
фрагмента, все же он явно не укладывается в его
концепцию, согласно которой Милль стремился полностью
вывести современное ему общество из
«переходного состояния» и утвердить в нем новые отношения,
которые будут держаться на серьезном ограничении
прав личности. Милль, очевидно, надеялся на то, что
свобода личности будет сохранена и в будущем. Он
считал необходимым искать баланс между правами
личности и интересами общества, не принося одни
в жертву другим180. Сам же Хамбургер
подчеркивает, что Милль стремился примирять
противоположности, в том числе консерватизм и либерализм, чем
и объясняется кажущаяся противоречивость его
идей181. Противоречия эти, как справедливо
полагает исследователь, неразрешимы лишь в том случае,
если считать Милля просто сторонником
максимальной личной свободы182.
Хамбургеру удается доказать неправомерность
безоговорочного отнесения Милля к либеральной
традиции183. Исследователь показывает, что в
традиционных подходах действительно что-то не так.
Сложнее обстоит дело с обоснованием точки зрения,
согласно которой в обществе будущего, по Миллю,
179· Mill J. S. Early Draft of Autobiography. Collected Works. Vol. 1. P. 172.
Эта позиция отражена и в основном тексте «Автобиографии». См.:
Mill J. S. Autobiography// The Harvard Classics. P. 105.
180. Mill J. S. Utility of Religion. P. 421.
181. Hamburger J. Op. cit. P. 201, 224, 229.
182. Ibid. P. 201.
183. Подобные попытки предпринимались и ранее. См., например:
Cowling M. Mill and Liberalism. Cambridge, 1963. Автор этого наиболее
известного труда, содержащего переоценку мировоззрения Милля,
полагал, что свобода вовсе не была для мыслителя высшей ценностью.
[«?]

личность будет скована новыми обязательными
доктринами и правилами. Свобода личности и
дискуссии, необходимая для окончательного разрушения
отживших догм и выхода из «переходного периода»,
судя по всему представлялась Миллю и важной
составляющей того общественного устройства, которое
должно было утвердиться впоследствии. Ясных
указаний на обратное Милль не дает. Впрочем,
дальнейшие исследования могут еще больше изменить взгляд
на Милля. Об этом говорят ряд положительных
отзывов, которые заслужили ревизионисты. «То, что
он [Хамбургер] говорит, и в самом деле
удивительно, требует совершенно новой парадигмы понимания
учения и стремлений Джона Стюарта Милля, а
также указывает на явную неадекватность прежних
общепринятых парадигм, — считает, например, Джордж
Кэри, профессор Джорджтаунского университета,
специалист в области политической теории.—Я
понимаю, что изученное мною о Милле... особенно то,
что касается его взглядов на общественную и личную
свободу, практически противоположно тому, что он
в действительности думал. Теперь, осмелюсь
предположить, мы станем свидетелями напряженной
интеллектуальной битвы между „старой гвардией" тех,
кто упорно придерживается прежних парадигм, в
соответствии с которыми Милль представляется в
качестве защитника индивидуальности и как можно
большей личной свободы, и «ревизионистами»,
рассматривающими философию Милля во всей ее
полноте и последовательности... «Ревизионисты»
точно добьются успеха»184.
Как бы то ни было, большинство исследователей,
занимавшихся ранее анализом произведений Милля,
184. Carey G.W. The Authoritarian Secularism of John Stuart Mill [Review
Essay] //Humanitas. 200г. Vol. XV. N 1. P. 109-110.
[128]

по всей видимости, упустили из вида многое из того,
о чем он не мог при жизни говорить открыто.
Однако «обвалить» авторитет Милля как либерала у Хам-
бургера и Райдер все равно не получается, хотя
доказать неоднозначность сочинений Милля удается.
Собственно, в самом начале своей работы Хамбур-
гер говорит лишь о намерении показать, что наряду
со свободой личности Милль считал также
необходимым и контроль над ней со стороны общества185.
Однако, стремясь продемонстрировать степень
контроля над личностью, который предполагал утвердить
Милль, исследователь все же заходит слишком
далеко, приписывая мыслителю желание
насильственного насаждения своих доктрин, которого у Милля
не было.
Главный аргумент Хамбургера и Райдер, при
помощи которого они пытаются отделить Милля от
либеральной традиции, сводится к тому, что люди, по
мнению мыслителя, могут в частном порядке выражать
свое неудовольствие аморальным поведением
окружающих. Однако это вряд ли следует считать
контролем над личностью, ведь принуждение людей к
чему-то в таких случаях Милль вовсе не одобрял. В тех
фрагментах, которые цитирует Хамбургер, Милль
на самом деле крайне осторожно говорит даже о
выражении простого неудовольствия, подчеркивает, что
его не нужно афишировать.
Кроме того, когда Милль упоминает о
возможности заставить отца принудительно работать с целью
дать образование своим детям, он показывает скорее
свою приверженность мальтузианской теории, чем
стремление ограничить свободу личности. Заставив
отцов заботиться о потомстве, Милль, по всей
видимости, надеялся как раз привить им чувство ответ-
185. Hamburger J. Op. cit. P. XVI.

ственности и побудить к ограничению размеров
семьи. Такими же соображениями Милль, вероятнее
всего, руководствовался и когда одобрительно
отзывался об идее запрещать брак парам, у которых
нет средств поддерживать семью. Что касается права
на развод, то для своего времени даже половинчатая
и неясная позиция Милля была весьма либеральной.
Основное противоречие во взглядах Милля,
которое удалось показать, но не разрешить Хамбур-
геру, это то, каким образом будет возможно
добровольное принятие людьми тех доктрин, за которые
выступает Милль, согласятся ли люди добровольно
следовать альтруистическим стереотипам поведения
«религии человечности». С одной стороны, ценя
человеческую свободу и стремясь устранить
сковывавшую, на его взгляд, общество христианскую доктрину,
он хотел, чтобы люди приняли нормы светской
этики, основанной на рационально понимаемом
альтруизме, но с другой, не дал ясного ответа на вопрос, кто
и как будет принуждать индивидуумов к соблюдению
этой новой доктрины. По всей видимости, как уже
говорилось, выход сам Милль видел в постепенном
нравственном развитии людей, которое со временем
позволит им сознательно принять ограничения,
предусматриваемые его концепцией либерализма.
В XX веке Запад стал реализовывать наиболее
радикальные призывы трактата «О свободе».
Последовавший затем распад общества, семьи, сокращение
рождаемости и деградация культуры
свидетельствуют не о том, что Милль ошибся, а о том, что к
западному обществу эти максимы оказались просто
неприменимы. Был упущен важнейший элемент,
на котором были основаны концепции Милля —
необходимость нравственного совершенствования
людей, словосочетание, которое в наши дни уже нельзя
слышать без улыбки.
[ΐ3θ]

ЧАСТЬ III
МОЖНО ЛИ ВНОВЬ СДЕЛАТЬ
ДЕМОКРАТИЮ ЭФФЕКТИВНОЙ
СИСТЕМОЙ?
ГЛАВА 1
НЕРАВНОЕ ПРАВО ГОЛОСА
$i. Неравенство — цена демократии
КРИЗИС современной демократии —
драматическое историческое событие, однако есть вещи
более важные, чем нынешний электоральный
процесс. Демократическая политическая система
была призвана защищать свободу, а сделать это, быть
может, удастся и иными средствами. Для Бриттэна то,
что нужно сохранить, несмотря на вероятную гибель
представительного правления, — это открытое
общество, где существует широкая свобода слова и
возможность выбирать образ жизни, где никакая
группа не угнетена и не лишена средств к существованию,
и где использование силы ограничено необходимым
минимумом1.
Возможно ли сохранение личной и гражданской
свободы, а также высокого уровня жизни без демократии7.
На самом деле вопрос поставлен некорректно — это
вряд ли возможно именно при продолжении
существования современной демократии. В
действительности же вопрос стоит иначе: можно ли реформировать
представительную систему правления таким образом,
ι. Brittan S. The Economic Consequences of Democracy. P. 247.
[131]

чтобы она вновь стала эффективным инструментом
сохранения свободы и процветания?
Поскольку причиной кризиса демократии
стало распространение права голоса на тех, кто не
вносит свой вклад в благосостояния общества, логично
было бы предположить, что для сохранения
демократической формы правления следует отказаться от
равного права голоса. Доктрина равенства людей столь
явно противоречит фактам, что может быть лишь
этическим постулатом, но не основой практической
политики2. Шумпетер подчеркивал, что в его теории
демократичность системы вовсе не определяется
по признаку того, насколько значительная часть
граждан имеет право голоса3.
По мнению исследователя, политическая
система, при которой «каждый считается за одного и
никто больше, чем за одного» может
санкционироваться только христианской верой в то, что Спаситель умер
за всех людей, не различая их социального положения4.
Вряд ли имеет иной источник, по мнению Шумпете-
ра, идея равенства, не находящая подтверждения в
реальности. Саму приверженность людей классической
теории демократии, несмотря на ее несостоятельность,
он объясняет тем, что верность этой доктрине стала
чем-то вроде заменителя христианской веры или
дополнением к ней. Вот почему отклонение от
демократической ортодоксии считается не просто ошибкой, но
грехом, вот почему оно вызывает такое негодование5.
2. «Под поверхностью всей современной жизни кроется глубочайшая
и возмутительнейшая неправда — ложный постулат реального
равенства людей». Ортега-и-Гассет X. Дегуманизация искусства// Ортега-
и-Гассет X. Восстание масс. Μ., 2θο8. С. 207.
3. Schumpeter J.A. Op. cit. P. 276. Footnote 16.
4. Ibid. P. 265.
5. Ibid. P. 266.
[132]

В демократической фразеологии неравенство
прочно ассоциируется с несправедливостью. Как
подчеркивал Шумпетер, это важный элемент в психологии
тех, кто не в состоянии преуспеть, а также в
арсенале политиков, которые эксплуатируют подобные
настроения в своих целях6. После бесчисленных
повторений этого тезиса политиками, стремившимися
получить как можно больше голосов,
отождествление неравенства с несправедливостью стало
восприниматься как самоочевидная истина.
Роберт Даль признает, что на формирование
представлений о демократическом равенстве, по
крайней мере, у английских пуритан в период революции
XVII века, действительно оказала влияние
христианская идея равенства людей перед Богом. В том же
направлении действовала и пуританская вера в
возможность людей самостоятельно интерпретировать
Писание и участвовать в церковном управлении7.
Конечно, Даль не строит всю защиту
политического равенства на этом принципе. Он рассуждает о
применимости нравственной аксиомы, согласно которой
ни один человек не должен находиться под
управлением правительства без своего согласия8.
Исследователь модифицирует эту аксиому, исключая из нее
детей и тех, кто находится на территории государства
временно9. Понимая декларативный характер такого
основания для равного права голоса, Даль прибегает
6. Ibid. Р. 254· Footnote 3·
7. Dahl R. Democracy and its critics. Yale University Press. New Haven and
London. 1989. P. 32.
8. Ibid. P. 122.
9. Ibid. P. 128. Исследователя особенно беспокоит, что исключение
из числа избирателей детей и умалишенных предполагает оценку
компетентности электората. Но если появляется принцип
компетентности, непонятно, почему его не распространить на неграмотных или
имеющих только начальное образование и так далее.
[ш]

к одному из традиционных обоснований
демократического правления вообще. Он подчеркивает, что те
слои, которые будут лишены права голоса, не смогут
в полной мере защитить свои интересы10.
Вместе с тем Даль признает, что принцип участия
граждан в управлении входит в противоречие с
принципом, согласно которому управлять государством
должны компетентные люди. Исследователь
показывает, что, несмотря на универсалистскую риторику,
на самом деле принцип компетентности считали
более важным и Локк, и Руссо, и, конечно, Милль, то есть
люди, заложившие основы демократической
доктрины11. Говоря о «народе», они имели в виду не такой
уж большой слой людей. Руссо восхвалял систему
управления, существовавшую в Женеве, где быть
избранными могли лишь представители высшего слоя
общества, и право избирать также ограничивалось
верхушкой. Этими правами обладали 1500 из 25 ооо
жителей города. Причем высшие должности были
монополизированы несколькими семьями12. Руссо
полагал, что «народ правит» даже в Венеции, хотя
сегодня тогдашние порядки в городе считаются образцом
олигархии13. Локк оправдывал рабство, не включая,
разумеется, рабов в число обладателей права голоса.
По всей видимости, не распространял он право
голоса и на слуг, под которыми в то время могли понимать
наемных рабочих14.
Проблема компетентности — это основной
аргумент современных противников равного права
голоса. В 1974 году Джозеф Фаркас опубликовал в The
10. Dahl R. Democracy and its critics. P. 129.
11. Ibid. P. 123-124.
12. Ibid. P. 354. Note 5.
13. Ibid. P. 123,125.
14. Ibid. P. 124.
[134]

New York Times статью, в которой доказывал
ложность системы «один человек — один голос»,
подчеркивая, что люди не равны в своих способностях
судить о том, какова должна быть государственная
политика15. Фаркас предлагает создать систему, при
которой право голоса будет зависеть от того, какую
способность к разумному выбору проявляет человек.
Фаркас отмечает, что у людей нет равного права
заниматься юриспруденцией, медициной или
архитектурой, пока они не пройдут соответствующее обучение
и не сдадут экзамены. Для наделения людей правом
голоса на выборах он предлагает в первую очередь
проверять знания в области функционирования
государства и экономики. По его словам, демократия
вовсе не подразумевает равенства. Она предполагает
лишь, что в конечном итоге решения принимает
народ, но равное право голоса отсюда не следует.
Фаркас понимает, что новая система, которая может быть
разработана взамен существующей, не будет
совершенна. Но он подчеркивает, что несовершенны все
системы, например, система налогообложения,
которая также оказывает большое влияние на жизнь
людей. Конечно, те, кто потеряют голоса после реформ,
будут выступать против них, но проигравшие есть
в любом случае. При нынешней системе
проигрывают самые образованные и способные, чей голос
теряется в общей массе. Неясно, может ли подобный
порядок быть обоснованным с нравственной точки
зрения. От решения избирателя зависит не только его
судьба, но и судьба других людей, что и определяет
значимость принципа компетентности.
Если «нравственная аксиома» о том, что никто
не должен находиться под властью правительства,
15. Farkas ]. One Man, Vi Vote // The New York Times. 1974. March 29. P. 33.
M (City edition).
[13s]

в создании которого хотя бы опосредованно не
участвовал, не может обосновать равное право голоса —
ведь это не повод отдать власть над просвещенным
меньшинством малограмотному большинству —
то идея права голоса как гарантии защиты остальных
прав выглядит более убедительно.
Как обеспечить защиту прав людей, если они не
будут обладать равным правом голоса и,
соответственно, возможностью сменить политиков, которые
создадут угрозу их жизненно важным интересам? Вопрос
этот непременно возникает, однако острота его в
значительной степени сглаживается тем обстоятельством,
что гражданские права удавалось сохранять и когда
всеобщего равного права голоса не существовало, как в
Великобритании XIX века. Причем право собственности
тогда находилось под большей защитой, ведь
возможности перераспределять богатство через участие в
выборах у малообеспеченной части населения не было.
Что пострадает при отмене равного права голоса, так
это так называемые социальные права — право
трудоспособных людей жить на пособия и не работать.
Вместо того чтобы быть гарантией защиты прав людей,
всеобщее равное голосование превратилось в
инструмент расхищения казны и облегчило отказ от
семейных ценностей, в результате чего население
демократических стран начало быстро сокращаться. В случае
демонтажа подобной системы надеяться придется
на законодательство, которое сохранит принципы
равной ответственности перед законом и равного
доступа к правосудию для всех.
Те, кто утратит политические права (то есть
возможность определять государственную политику
через участие в выборах) должны сохранить
гражданские права (право на защиту жизни и собственности,
на справедливый суд, свободу передвижения, то есть
на защиту от произвола государства). Как подчер-
Ыв]

кивает Бернар Манен, для тех, кто стоял у истоков
представительного правления, «политические
права могут на законном основании отделяться от
гражданских прав и только последние принадлежат всем
гражданам без исключения»16. Это, без сомнения,
так. Для того и принимались имущественные и
образовательные цензы для участия в выборах. Правда,
в другом месте Манен говорит следующее:
«Родоначальники представительного правления положили
в основу своих политических концепций равенство
воль: никакое внутренне превосходство не дает
одним людям право навязывать свою волю другим»17.
Это, конечно, не так и не согласуется с предыдущей
цитатой. На протяжении веков право избирать
депутатов имели лишь обеспеченные и образованные
люди (благодаря соответствующим цензам).
Избранные ими представители принимали законы,
обязательные для всех, в том числе и для тех, кто не имел
права голоса. Поэтому сутью представительной системы
было как раз неравенство воль: граждане,
считавшиеся лучшими, благодаря своему превосходству могли
навязывать свою волю остальным. Высказывание Ма-
нена может быть справедливо лишь в том случае, если
в нем утверждается только то, что те, кто имел право
голоса, как правило, имели по одному голосу, то есть
в этом смысле между избирателями действительно
существовало равенство воль.
Разумеется, возникает вопрос, удастся ли тем, кто
лишится политических прав, сохранить гражданские,
ведь принято считать, что право голоса как раз и
обеспечивает неприкосновенность личности граждан.
Надеяться можно на чувство самосохранения: те, кто
имеет право голоса сегодня, могут лишиться его зав-
Манен Б. Принципы представительного правления. Спб.; юо8. С. 125.
Там же. С. 233·
[137]

тра, а потому вряд ли будут выступать за лишение
кого-то и гражданских прав. Чувство справедливости,
уровень цивилизованности современных развитых
стран вряд ли позволят оставить часть населения без
защиты закона.
В любом случае, как указывал Милль, лишение
возможности голосовать тех, кто живет на пособие,
действует лишь до тех пор, пока они ведут подобный
образ жизни. Но если человек перестанет жить за чужой
счет, то он вернет себе всю полноту политических
прав. Лишение права голоса данной категории
граждан принципиально отличается, например, от
расовой дискриминации — изменить свою расу человек
не может, расовая дискриминация недопустима.
Предлагаемые ограничения вовсе не кажутся
чрезмерной ценой сохранения демократического
правления. То, что при демократии право голоса не может
быть равным и всеобщим, говорят наиболее
проницательные сторонники такой системы. Наиболее
убедительно это делает Милль.
§2. Равенство, деньги и мораль
Когда речь заходит о возможности восстановления
имущественных цензов, существует аспект, в
котором эта проблема непременно должна
рассматриваться. Сохранение права голоса лишь за теми, кто платит
налоги и не живет на пособия, не будет принято
обществом, если не вернется та связь между достатком
и нравственными качествами, о потере которой
писал Ирвинг Кристол. Он утверждает, что
современное западное общество из капиталистического
превратилось в «свободное». Разница в том, что прежде
капитализм представлял себя справедливой
системой, при которой власть и собственность достаются
людям, отличающимся нравственными добродетеля-
[138]

ми — бережливостью, трудолюбием, умеренностью,
ответственностью и благочестием. В нынешнем,
«свободном» обществе, указывает Кристол,
представление о такой связи утеряно настолько, что даже такие
апологеты капитализма как Фридрих Хайек считают
подобную корреляцию и нежелательной, и
нереализуемой18.
Действительно, по мнению Хайека, общество, в
котором место человека соотносится с представлениями
о нравственной добродетели, противоположно
свободному обществу19. Он объясняет свою позицию тем,
что в таком обществе действия человека будут
определяться мнениями и представлениями других людей
о том, что он может и должен сделать. «Это было бы
общество, в котором люди вознаграждались бы за
выполненный долг, а не за успех»20, — отмечает Хайек.
По его мнению, это недопустимо, поскольку ни у кого
нет достаточно знаний для направления человеческих
действий. Он исходит из того, что наша оценка
человека в повседневной жизни определяется тем, какую
именно услугу он нам оказал, а не тем, что оказание
этой услуги стоило для него. То есть, по этой версии,
наша ответственность зависит от извлекаемой нами
выгоды из предложенной услуги, а не заслугами,
которыми обладает предлагающий, мы должны возместить
полученную ценность равной ценностью. Точно
также мы сами, оказывая кому-то услугу, ожидаем
вознаграждения за эту услугу, а не за субъективное
понимание собственных заслуг21.
i8. Kristol I. «When virtue loses all her loveliness» — Some Reflections on
Capitalism and «The Free Society» // Capitalism Today. Ed. by Daniel
Bell and Irving Kristol. N. Y.; 1971. P. 16-19.
19. Hayek F. A. The Constitution of Liberty. Chicago, 1978. P. 97.
20. Ibidem.
21. Ibidem.
[1З9]

Хайек подчеркивает, что пока мы говорим о
конкретной группе людей, то понимаем, что свободный
человек в этой группе должен получать средства
существования в соответствии с тем, что может
предложить окружающим, а не с тем, как другие смотрят
на его заслуги. Только когда мы думаем об обществе
в целом, отмечает он, то требуем вознаграждения
в соответствии с заслугами22. По этой логике, если
человек изобрел что-либо полезное случайно, то
изобретение обладает такой же ценностью, как если бы
было получено в результате долгого и тяжелого
труда23. Хайек предупреждает, что, пытаясь
вознаграждать за заслуги, а не за произведенную ценность,
мы разрушим побудительные причины,
позволяющие людям самим решать, что им делать. Предвидя
возможные возражения, он указывает, что общество,
в котором вознаграждение соответствовало бы
заслугам, для тех, кто не преуспел, было бы еще более
невыносимым, чем то, где открыто признается
отсутствие обязательной связи между заслугами и
успехом. Успокоить себя будет нечем, и зависть
только возрастет24.
Конечно, Хайек прав в том, что касается
функционирования рынков — покупателю все равно,
приложил производитель излишние усилия для
производства товара или нет. Решение здесь определяется
качеством товара и суммой, указанной на ценнике,
а не тем, чем пожертвовал бизнесмен ради своего
дела. Если можно купить дешевле — заслуги
производителя, преодолевшего большие трудности, чем
конкуренты, не будут вознаграждены. Однако подоб-
. Hayek F. A. The Constitution of Liberty. P. 97-98.
. Ibid. P. 98.
. Ibidem.
[140]

ная система оценок вне рынка, разумеется, не
действует. Если взять крайний пример, то солдат,
закрывший собой огневую точку противника и погибший,
будет награжден званием героя, а его семья получит
повышенную компенсацию именно за то, во что
обошелся ему этот поступок, а не за саму «услугу» —
закрытый дот (летчик, сбросивший на дот с
безопасной высоты бомбу и также его уничтоживший, такой
награды не получит). Точно также в повседневной
жизни, взяв в долг у знакомого, также
испытывающего трудности, мы чувствуем, что больше обязаны
ему, чем были бы обязаны в случае, если бы проблем
у него не было.
Иными словами, рыночная экономика с ее
принципами действует по иным законам, нежели те,
которые соблюдаются вне экономической жизни.
Эффективность рынков все в большей степени
определялась отказом от общечеловеческой, если можно
так сказать, этики, пока наконец не было уже
открыто заявлено, что для их наилучшего
функционирования заслуги вообще не обязаны соотноситься
с вознаграждением.
Кристол отмечал, что неприятие культурной и
интеллектуальной элитой капитализма в наше время
объясняется как раз тем, что он утратил
нравственную основу. Эти элиты изначально были
настроены к капитализму враждебно и критиковали его
столетиями, однако в наши дни чаша терпения
оказалась переполнена. Как утверждает Кристол,
требования современных критически настроенных
к капиталистическому порядку групп обеспечить
больше «равенства», «свободы» и «участия
граждан в управлении» в действительности
продиктованы стремлением восстановить порядок и
стабильность, которые были расшатаны из-за потери
капитализмом прежнего источника легитимности,
[141]

находившегося в признании справедливости и
нравственной обоснованности такого строя25.
Однако Сэмьюэл Бриттэн считал мнение Кристо-
ла неверным и указывал, как уже говорилось, на то,
что изначальная этика капитализма содержала в себе
элементы мировоззрения феодальной эпохи, в
соответствии с которым вышестоящий заслуживал свое
положение. В какой-то степени Бриттэн прав,
однако нельзя не признать, что изначальная этика
капитализма, хотя в чем-то и отражала мировоззрение
средневековья, все же была направлена на его
отрицание. Ведь суть капиталистической этики тогда
состояла в строжайшей самодисциплине ради
накопления богатств путем производительной деятельности.
Благодаря этому человек намеревался выбиться в
более высокий социальный класс, в то же время доказав,
согласно доктрине Кальвина, свое предопределение
к спасению в потустороннем мире. Иными
словами, определяющим здесь был мотив
производительной деятельности ради социального продвижения.
В Средние века благодаря такого рода деятельности
«выйти в люди» было нельзя. Богатство добывалось
путем войны или спекуляций. Капитализм с самого
начала шел вразрез с феодальными порядками.
Как же сломалась капиталистическая этика? Кри-
стол отмечает, что представления о том, что
соблюдение строгих нравственных норм, следование
протестантской этике для продвижения в жизни еще
живо и помогает рабочим, которые собираются
накопить денег и открыть свое дело, такие настроения
также сильны среди какой-то части мелких
предпринимателей, отчасти в среднем классе26. Однако что
касается крупных корпораций, то никому не при-
25· Kristoll. Op. cit. P.22-26.
26. Ibid. P. 20.
[142]

дет в голову утверждать, будто продвижение там
каким-то образом связано с верностью моральным
принципам протестантской этики. Иными словами,
само развитие экономики, которое привело к
формированию громадных корпораций,
способствовало бюрократизации капиталистических
предприятий, а продвижение в бюрократических структурах
предполагает следование иным ценностям.
Именно утрата связи материального
благополучия со следованием моральным установкам и
превратила в своем время защиту имущественных
цензов на выборах во что-то безнравственное. Пока
такая связь существовала, безнравственной
казалась отмена цензов. С точки зрения британского
Закона о бедных 1834 года, предполагавшего создание
в работных домах для бедняков столь невыносимых
условий, чтобы они предпочли наняться на любую
работу, бедность рассматривалась как
преступление, в котором виновато не общество или
государство, а сам человек. Нежелавшие трудиться
считались преступниками, а не «жертвами капитализма»,
и как преступники они не имели и не могли иметь
права голоса.
По мере того как менялось отношение к
источникам богатства и достатка, менялось оно и к тем, кто
ничего не имел. Если богатство достается людям
беспринципным, а достаток — награда тех, кто им
служит, то почему их мнение в политических вопросах
должно значить больше, чем мнение тех, кто не
пожелал поступиться нравственными нормами и
потому остался беден?
Как видим, капитализм, совместимый с
демократией, не может существовать вне строгой этики. Ведь
тех, кто не вносит вклада в благосостояние общества,
приходится лишать права голоса, дабы избежать
банкротства системы как следствия непомерных запросов
[143]

на социальные расходы. Но если богатство создается
аморальным путем, и таким же образом достигается
достаток, то пропадает нравственное основание для
ограничения права голоса. Если бизнес аморален —
демократия невозможна.
Допустимо предположить, и это вполне
вероятно, что даже отдаленное подобие необходимой для
поддержания демократии нравственности не может
существовать долго, «ибо слаб человек». В таком
случае демократия — это недолговечный и хрупкий
институт, существующий лишь до тех пор, пока
держится необходимая этика. Если, на чем настаивают
Бриттэн и Хайек, капитализм и не может быть
моральным, то и демократия существовала, лишь пока
доживала этика, унаследованная от
докапиталистических времен.
Причем не только демократия, но и капитализм
нормально функционирует лишь до тех пор, пока
деньги считаются не злом, а хотя бы мерой
стоимости, средством накопления и обмена, если уж не
доказательством избранности их обладателя для вечной
жизни на небесах, как это предполагает кальвинизм.
Последнюю попытку вернуть деньгам их прежний
смысл предприняла Айн Рэнд, один из героев книги
которой произносит монолог, называя деньги
именно «продуктом добродетели»27. Задуманная еще
в 1940_х> эта книга уже тогда пыталась оживить
погибшую или вот-вот готовившуюся сгинуть этику.
По крайней мере, электоральные успехи Франклина
Рузвельта, изображавшего неспособного ничего
достичь «простого американца» жертвой капитализма,
а не недостатка собственных усилий, явно
говорили о гибели прежнего мировоззрения. Именно когда
деньги начинают считать злом, правительство полу-
27- Рэнд А. Атлант расправил плечи. Т. II. С. 94-
[l44]

чает моральное право вмешиваться в экономику,
отбирать деньги через налоговую систему у кого захочет
и раздавать через социальные выплаты кому
пожелает. На этом заканчивается и капитализм, и
демократия, быстро разоряется само правительство28.
ГЛАВА 2
ПЕРСПЕКТИВА
§1. Диктатура?
Обязательным условием для нормального
функционирования демократической системы является
самоограничение избирателей и политиков, они должны
находиться не ниже определенного
интеллектуального и нравственного уровня29. Но что делать, если
самоограничения нет, а уровень этот давно упал ниже
критической отметки? Учитывая масштаб
трудностей, с которыми столкнулась демократия, их
фундаментальный и вполне закономерный характер вопрос
о преимуществах диктатуры иногда, по большей
части, непублично, обсуждается в экспертных кругах.
Базовым тезисом здесь является то, что большинство
жителей развитых стран в ходе выборов и
референдумов не проявляют способности одобрять
законодательство и решения, которые необходимы для
выживания их государств и народов. Соответственно,
28. А в перспективе — республика сменяется империей.
29- То, что демократическая форма правления возможна лишь в том
случае, если граждане идут на необходимые жертвы, если они потрудятся
для приобретения необходимых знаний, считалось общепризнанным
еще в первой половине XX века. См.: Willoughby W.W. The
Underlying concepts of Democracy // Democracy in Reconstruction. Ed. by
Cleveland F. Α., Schafer J., Boston, 1919. P. 66. Об этом подробно пишет
Милль. То же говорит и Шумпетер. См.: Schumpeter J. Op. cit. P. 294.
[14s]

возникает тезис, согласно которому инструменты
управления должны находиться в руках группы,
которая не зависит от населения, похоже, окончательно
решившего променять будущее следующих
поколений на радости неограниченного потребления «здесь
и сейчас».
Крайний индивидуализм, к которому пришло
современное общество, сам по себе может обусловить
необходимость установления авторитарного
правления. Как отмечал Бертран Жувенель, в обществе, где
возможна свободная дискуссия, она может привести
не ко все большему согласию относительно
фундаментальных ценностей, а ко все большему разногласию.
Так может произойти, если правы те, кто считает, что
абсолютных истин относительно основ морали и
политики не существует или их слишком трудно найти30.
Если люди не уверены в справедливости
установившегося порядка, их можно будет удержать в рамках
закона лишь при помощи усиления карательных
возможностей государства. Поскольку общество,
оказавшееся в такой ситуации, само не в состоянии прийти
к согласию относительно общих правил,
законодательные функции могут быть переданы силе, стоящей
вне общества. Наконец, может быть принято решение
насильственно ограничить свободу дискуссии, чтобы
меньше полагаться на полицию. Так Жувенель
объясняет связь между приверженностью Гоббса крайнему
индивидуализму, при котором ни одно желание не
может считаться лучше или выше другого — с одной
стороны, и авторитаризму—с другой.
По версии Гоббса, в интерпретации Жувенеля, в
гедонистическом обществе власть не должна
находиться в руках самих людей, поскольку они будут пытаться
изменить законы таким образом, чтобы те не мешали
зо. Об этой концепции говорит и Бриттэн. Brittan S. Op. cit. P. 266-267.
[146]

удовлетворению их аппетитов, не сдерживаемых
разумом31. По мнению Жувенеля, взгляд Гоббса на
человека, согласно которому человеческие существа во всем
преследуют собственные интересы под воздействием
страстей и желаний, а не разума, можно назвать
современным32. Тем не менее многие современные
исследователи, принимая такой подход, отказываются
принимать его политические последствия —
сильную власть, обеспечивающую существование
гедонистического общества33. Ведь именно в абсолютной
власти правителя Гоббс пытался найти способ
предотвратить разрушение общества под воздействием
индивидуализма34.
Как подчеркивает Жувенель, в какой-то момент
наступает «час Августа», правителя, который, по
словам Тацита, «ввел новую систему, действительно
полезную для общественного спокойствия, но
подходящую только для правления одного»35.
Необходимость мира и порядка заставляла примириться
с существованием авторитарного правителя.
Иными словами, без общепринятой доктрины —
религиозной или политической — люди теряют ориентиры
и чувство общности, начинают вести себя как
человек Гоббса. Абсолютный либертарианизм, когда
каждый человек действует, как хочет, может привести
в конечном итоге к необходимости сдерживать
общество от распада посредством авторитарной власти2,6.
Получается, что для функционирования демократии
31. Jouvenel В. Sovereignty. An Inquiry into the Political Good. Chicago, 1957.
P. 243.
32. Ibid. P. 243, 234.
33. Jouvenel B. Op. cit. P. 243.
34. Ibid. P. 239.
35. Ibid. P. 245.
36. Ibid. P. 246.
[H?]

нужна какая-то общепринятая идеология. Такой
идеологией на Западе до последнего времени были
христианство и капитализм. Дополняя Жувенеля, можно
отметить, что упадок веры — один из факторов, который
может привести к установлению диктатуры.
* * *
Тезис о необходимости полного отказа от
демократической формы правления можно подвергнуть
критике по нескольким направлениям. Во-первых, совсем
недавно, в XX веке, диктаторские режимы самого
разного вида доказали свою несостоятельность.
Прошедший век может быть назван «веком диктатур»,
настолько богат он оказался на подобные эксперименты.
Левые и правые, более жестокие и относительно
мягкие, склонные к компромиссам и непримиримые, эти
диктатуры либо уже погибли, либо находятся в стадии
разложения. Причем чем грандиознее казался проект,
тем нелепей или кошмарнее был его финал.
«Тысячелетний Рейх» и Советский Союз, Японская империя
и претендовавшая на римское величие Италия
оказались весьма затратными, неудачными, а то и просто
чудовищными затеями. Напротив, демократические
государства — США и Великобритания — оправдали
надежды тех, кто верил в демократию.
Однако все конечно, не так просто. Нетрудно
заметить, что все без исключения диктатуры XX века
были государствами периферии37. Они
претендовали на места в «высшей лиге», где находились США,
Великобритания и Франция. Для попадания в
«высшую лигу» в исторически обозримые сроки необ-
37· Причисление к странам периферии Германии может вызвать
возражения, однако условия Версальского мира, в особенности запрет на
полноценные вооруженные силы, делали ее таковой.
[148]

ходима была концентрация всех ресурсов, для чего
и потребовалась диктатура. То есть можно
говорить скорее о победе центра над периферией,
которое в идеолого-политической плоскости выглядело
как победа демократии над диктатурой. Будь США
и Великобритания в 1941 году диктатурами, а
Германия с Японией — демократиями, итог войны вряд ли
был бы иным из-за колоссального разрыва в
материальных и человеческих ресурсах между двумя блоками.
Быть может, победа Вашингтона и Лондона была бы
еще более впечатляющей, поскольку благодаря
диктаторским полномочиям власти этих стран смогли бы
сконцентрировать еще больше сил. Что касается
холодной войны, то Советский Союз имел мало шансов
победить, даже если бы был рыночной демократией—
победа разоренной войной, потерявшей убитыми 27
миллионов человек, явно периферийной «шестой
части суши» над главными центрами силы в мире —
США, всей Западной Европой и «подтянувшейся»
к ним Японией невообразима. После краха СССР
западные политологи высказывались в том духе, что
противник был слаб и Западу нужно было
действительно играть очень плохо, чтобы не выиграть с
такими картами.
Иными словами, победа демократий над
диктатурами в XX веке была победой сильных над слабыми,
и сама по себе не может считаться доказательством
неэффективности диктатур, особенно учитывая
очевидные прорывы последних, вроде советской
космической программы. Сами США и
Великобритания концентрировали силы в течение исторически
длительного времени, не прибегая к диктатуре,
благодаря исключительно благоприятным условиям.
Бросается в глаза общая характерная черта этих
государств — от потенциальных противников их
отделяет водная преграда. На территории Великобрита-
[149]

нии вражеская армия высаживалась последний раз
в юбб году, на территории США — в i8n (те же
британцы)38. Преимущества такого положения хорошо
описывали еще античные авторы: государство,
располагающееся на острове, может направить свои
войска в любую страну, но врагу не просто туда
переправиться с большой армией.
Другим аргументом против диктатуры является
утверждение, согласно которому подавление свободы
приводит к формированию вялой, безынициативной
личности, которая не способна действовать на свой
страх и риск, без руководящих указаний. В частности,
это один из основных мотивов трактата Джона
Стюарта Милля «О свободе», который завершается
констатацией того, что с такими «маленькими людьми»
никакого великого дела не сделать. Весьма
популярная современная версия этого тезиса постулирует, что
даже в науке Советский Союз отстал от Запада,
поскольку для развития высоких технологий
необходимо жить в свободном обществе.
В действительности этот аргумент даже не стоит
опровергать, поскольку при современной демократии
сформировался такой тип личности, который
попросту не оставляет потомства39, и по сравнению с ним
38. Япония, также располагающаяся на островах, находится все же в Азии
и столетиями подвергалась культурному влиянию своего
недемократического окружения.
39- Зная об аргументе, согласно которому если женщина получит право
выбора, то рождению и воспитанию детей она предпочтет карьеру,
Милль внес коррективу в свою теорию полового равенства. По его
мнению, замужней женщине не стоит тратить время и силы на
зарабатывание денег, поскольку это плохо совместимо с воспитанием детей
и ведением домашнего хозяйства [MillJ.S. The Subjection of Women.
N.Y., 1911, P. 103-106]. Однако Милль не объясняет, каким образом
можно предотвратить такое развитие событий, чреватое резким
сокращением рождаемости и кризисом семейных ценностей (что и
произошло во второй половине XX — начале XXI века).
[150]

любая «безынициативная» личность прошлого,
которая все же брала на себя такой труд, выглядит
последней надеждой. На самом же деле известные нам
диктаторские режимы можно упрекнуть в чем угодно,
только не в отсутствии ярких личностей, талантливых
ученых, изобретателей, полководцев.
К особой категории возражений против диктатуры
относится и тезис, согласно которому в
демократической стране граждане имеют возможность получить
своего рода политическое образование благодаря
участию в выборах, политических дискуссиях,
слушая дебаты кандидатов. То есть граждане становятся
более развитыми интеллектуально. Безусловно,
раньше так и было. Однако упадок образования и
примитивизация культуры в демократических странах
свидетельствуют о том, что данный аргумент больше
не работает. Да и основной минус участия населения
в современных выборах— одобрение политики,
ведущей к сокращению и старению населения и
банкротству целых государств — делает подобный аргумент
лишь достоянием истории.
Впрочем, названные «претензии» к диктатуре
являются второстепенными, главным в течение
столетий остается тезис, согласно которому если власть
правящей группы является диктаторской, то есть
ничем не ограниченной, то властью этой непременно
будут злоупотреблять, использовать, например, для
личного обогащения. Сомнений в том, что так и
будет, нет. Не сам диктатор, так его приближенные или
их свита непременно воспользуются своим
положением в корыстных целях, если не найдется внешней
по отношению к правящей группе силы, которая
будет за ними присматривать. Какой бы век мы ни
взяли, человеческая природа всегда доказывает свое
несовершенство. Право выбирать своих руководителей
всегда рассматривалось сторонниками демократиче-
[ist]

ской системы в качестве гарантии защиты прав
граждан.
Тем не менее, даже этот кажущийся
неопровержимым тезис не является до конца
убедительным. Украсть ι6 триллионов долларов у будущих
поколений — а именно столько составляет госдолг
США —удалось не коррумпированному диктатору
а электорату. Этот долг сформировался в
значительной степени в десятилетия экономического
процветания, а потому вряд ли имеет оправдание. Если
смотреть шире, власть правителей была неограниченной
на протяжении большей части человеческой истории,
в том числе на Западе, и под этой властью
цивилизация распространялась и достигла заметных успехов.
Напротив, в наши дни страны с почти совершенной
системой «сдержек и противовесов» не в состоянии
отвести угрозы самому своему существованию —
неспособны остановить сокращение и старение
населения, а также упадок культуры и образования. Конечно,
даже власти римских императоров не хватило, чтобы
запретить римлянам вести образ жизни, который
привел к сокращению населения, гибели культуры и
империи. Однако после того как Цезарь и Август начали
вводить законы об обязательности брака и семьи,
государство просуществовало еще несколько сотен лет,
на что никак нельзя надеяться в случае с
современными странами. Ведь там правит народ, тот самый, чей
образ жизни как раз и надо исправить, что трудно
сделать, пока власть принадлежит ему самому.
И все-таки дело демократии не безнадежно.
Победу этой модели исследователи (среди наших
современников — Фрэнсис Фукуяма) связывают в первую
очередь с борьбой миллионов людей за свое достоинство,
которое нельзя защитить при иных системах. Быть
может, реформы позволят сохранить лучшее, что есть
в демократии, избавившись от того, что тянет ее на дно.
[is*]

§2. Идеологии возвращаются
Но не будет ли реформирование западных стран
в консервативном духе воспринято как стремление
утвердить новую идеологию, что, учитывая
негативный подтекст, свойственный слову «идеология»
в наши дни, может снизить общественную
поддержку этих реформ? Нынешний западный мир гордится
своей деидеологизированностью. Тем не менее, судя
по всему, основанием для восстановления хотя бы
какого-то порядка может быть лишь некая моральная
и политическая доктрина.
Тезис о «конце идеологий», то есть о том, что
идеологические споры потеряли смысл, или, по
крайней мере, прежний смысл, имеет несколько вариаций.
По одной из версий, главные идеологии были
продуктами модернизации и по ее завершении нужда в них
отпала. Согласно другой версии, «смерть идеологий»
отражает лишь факт победы одной из
них—либеральной демократии («Декларация прав человека»
—такой же идеологический документ, как «Манифест
Коммунистической партии»).
Представляется, однако, что дело здесь совсем
в другом. Идеология — это политическая философия,
обеспечивающая основу для проведения
конкретной политики. Стержень идеологии — это образ
будущего, которое планируется достичь посредством
развития политических и общественных институтов
в определенном направлении. То есть ключевым
понятием любой идеологии является та или иная
концепция развития. Но развитие — это именно то, от
чего современное общество отказалось, сделав
выбор в пользу удовлетворения непосредственных,
сегодняшних потребностей. При нынешнем уровне
рождаемости западные народы через пару поколений
сократятся и постареют настолько, что говорить о ка-
[153]

ком-либо развитии не приходится. Экономика,
перегруженная социальными обязательствами для
обеспечения сиюминутного потребления всего и всеми,
рухнет еще раньше. Иными словами, западные
народы утратили позитивный образ будущего и отказались
от идеи развития. А если нет заботы о будущем и
споров о том, как лучше развиваться в выбранном
направлении, то нет и идеологических разногласий, нет
споров относительно идеологий. Вот как характеризовал
эту ситуацию Ортега-и-Гассет в «Восстании масс»:
« ...Государство, правительство живут сегодняшним
днем. Они не распахнуты будущему, не представляют
его ясно и открыто, не кладут начало чему-то новому
уже различимому в перспективе. Словом, они живут
без жизненной программы. Не знают, куда идут,
потому что не идут никуда, не выбирая и не прокладывая
дорог... Недаром и само правление сводится к тому,
чтобы постоянно выпутываться, не решая проблем,
а всеми способами увиливая от них и тем самым
рискуя сделать их неразрешимыми»40.
Поскольку идеология не может существовать и
развиваться, если ее постулаты не произносятся, не
обсуждаются и не становятся, в конце концов, основой
для принятия политических решений, речь сегодня
действительно идет о гибели идеологий на Западе.
Но гибель эта не является свидетельством
«оздоровления» общества, избавившегося, наконец, от
опасных споров и нашедшего «точку опоры» в виде
либеральной демократии. «Смерть идеологий» отражает
лишь факт деградации самого общества,
отказавшегося от развития и, соответственно, от споров о нем.
Конечно, кое-где такие споры все еще ведутся.
Например, американские консерваторы продолжают
настаивать на запрете мер по планированию семьи, ко-
40. Ортега-и-Гассет X. Восстание масс. Μ., 2θο8. С. 48.
[154]

торые, по их мнению, скоро сведут под корень целый
народ. Однако США в этом смысле являются скорее
исключением, Европа в целом уже отказалась даже
от такой идеологической борьбы, смирившись с
постепенным старением европейских народов и
сокращением их численности.
Разумеется, нельзя не заметить, что «смерть
идеологий» — это то, что произошло лишь на Западе и в
ареале его культуры. На Востоке же имеет место как
раз всплеск идеологической борьбы, причем носит эта
борьба зачастую вполне средневековый, то есть
метафизический и непримиримый характер. По одной
версии, исламский фундаментализм является
реакцией на процесс модернизации, происходящий в
мусульманских странах. Несовместимая с
традиционным исламом капиталистическая этика проникает
все глубже в общество, и недовольство тех слоев,
которые ощущают на себе тяжесть капиталистической
модернизации, выражается в росте
фундаменталистских настроений. По другой версии, дело не в
модернизации, а в том, что секуляризм не способен
удовлетворить потребности человека в духовных истинах.
Доказательством справедливости последней версии
служит рост фундаменталистских христианских
движений в США, начиная с 1970х годов. Модернизация
в Америке давно завершилась, потому первый вариант
для объяснения этой ситуации не подходит.
Обе названные версии роста религиозного
фундаментализма объясняют отдельные аспекты этого
явления. Тем не менее, очевидно, что такого рода
фундаментализм представляет собой также и защитную
реакцию общества против секуляризма, последствия
которого на Западе, по меньшей мере, нельзя
оценивать однозначно.
Но чем бы ни был исламский
фундаментализм—реакцией на несправедливость капитализма, на ущерб-
[■55]

ность секуляризма или просто защитной реакцией
этноса или культурной общности, не пожелавшей
стареть и сокращаться в численности из-за
широкого толкования прав личности — он все равно
является идеологическим вызовом Западу. Вызов этот,
однако, часто не воспринимается всерьез, фундаментализм
считается чем-то вроде «болезни роста», которая все
равно завершится «выздоровлением» и принятием
стандартов западного общества потребления.
В таком подходе можно усомниться, посмотрев,
например, фильм «Тайны Гуантанамо» на National
Geographie. Одна из женщин-военнослужащих,
охранявшая исламистов на этой базе, сержант Смит,
вполне откровенно заявляет, что когда шла в армию, не
думала, что ей придется столкнуться с тем, что сильнее
ее. Она имела в виду заключенных-исламистов,
которые, даже оказавшись за решеткой, остаются куда
более сильными людьми, чем их охранники из
западного мира потребления. Заключенные
координируют свои акции протеста, у них есть духовные лидеры.
Хотя акции протеста незамысловаты — кто-то сотни
раз за год отказывался от пищи (их начинают кормить
принудительно через зонд), кто-то замазал окошко
в своей камере зубной пастой—такое сопротивление
держит охрану в состоянии огромного напряжения.
Когда смотришь фильм, нельзя отделаться от
мысли, что поведение исламистов в Гуантанамо
напоминает поведение советских диссидентов в тюрьмах.
Охранники Гуантанамо также не уверены в
правоте своего правительства, ведь весьма вероятно, что
часть заключенных вообще ни в чем не виновны. В
любом случае, их там годами держат без суда, что само
по себе рождает сомнения относительно законности
происходящего. Хотя заключенных также мало, как
советских диссидентов, такая аналогия обладает
пугающим прогностическим свойством. Советское го-
[156]

сударство оказалось идеологическим банкротом,
после разочарования в коммунистических лозунгах оно
не могло противопоставить несогласным с его
системой никакой идеи, только тюрьмы и психушки.
Казалось бы, Запад вообще и Америка в частности
находятся в иной ситуации. Они настаивают на том,
что у них для борьбы с исламистами есть
жизнеспособное мировоззрение — взгляд, согласно
которому высшей ценностью для человека является
свобода, а государство существует для защиты прав людей.
Но что теперь скрывается за этими формулировками?
То есть что может противопоставить своим
подопечным сержант Смит, какие ценности она защищает,
держа под замком исламистов? Вот здесь и
открывается идеологическая дыра, которая и вынудила
признаться в том, что охранник «столкнулась с тем, что
сильнее ее». Ведь свобода, которая ничем не
заполнена, это пустота. Чем заполнена свобода обычного
жителя западной страны? Потреблением. Стоит ли
за него умирать? Семья тут не может стать
спасательным кругом, поскольку именно кризис этого
института является отличительной чертой современного
Запада. Даже стремление сделать карьеру уже не
имеет той силы, что прежде, ведь неплохо жить в
государстве всеобщего благоденствия можно и без
таких усилий. Конечно, остается понятие о защите прав
личности от произвола властей, о государстве,
которое подотчетно гражданам, но все это
представляется скорее условиями для достижения чего-то, но чего
именно, понять уже трудно.
Так почему же все-таки сержант Смит слабее
узников Гуантанамо? Наиболее очевидный ответ в том,
что религиозная вера последних поддерживает их так,
как сержанта не могут поддержать никакие секуляр-
ные ценности, ни вера в свободу, которую уже нечем
заполнить, ни защита правовых устоев Запада, кото-
[157]

рые сами должны охранять какие-то ценности, но
теперь не ясно, какие. Узники советских концлагерей
замечали, что лишения там лучше всего переносили
«религиозники», то есть люди, которых большевики
посылали в лагеря за их веру в Бога. Иными словами,
за Смитом не стоит позитивной идеологии, остается
лишь вера в отрицание права государства и общества
навязывать что-либо.
* * *
Все говорит о том, что дисциплинирующая доктрина,
обязательная для всех, необходима. В отказе признать
это состоит принципиальный изъян светских
индивидуалистических теорий, одну из которых
разрабатывала Айн Рэнд. До тех пор, пока ее рассказ является
литературным дополнением к Адаму Смиту, он не
содержит непреодолимых противоречий. Но ее
понимание общества в целом как саморегулирующейся
системы, где никто не должен приносить никаких
жертв и не обязан слушать ничего, кроме
собственного разума, не прошло проверку во второй
половине XX века.
В прошлом роль доктрины, обеспечивавшей
существование общества, всегда выполняли религиозные
догмы. Ислам, христианство, иудаизм прямо
предписывают верующим такой образ жизни, который
обеспечивает воспроизводство населения. Проблема
решилась бы сама собой, если бы церковь вернула себе
место в обществе. Однако сила подобных
предписаний религиозных доктрин определяется верой людей
в сверхъестественные события, которые лежат в
основе этих учений. На протяжении последних
столетий подобная вера на Западе, и не только там, слабела,
что подорвало авторитет религии и,
соответственно, ее предписаний. Восстановление прежней роли
[158]

христианства на Западе вряд ли возможно,
поскольку неверие и агностицизм являются
господствующим и практически непреодолимым умонастроением.
Предписать людям определенные стереотипы
поведения, несовместимые с их нынешним образом
жизни, на основании толкования священных книг сегодня
вряд ли получится.
Кроме того, религии не только объединяют, но и
разъединяют людей. Резкое усиление религиозных
чувств могло бы привести к новым религиозным
войнам, которые и без того продолжаются в некоторых
регионах мира. Наконец, все тенденции развития
цивилизации, насколько можно судить, ведут к
ослаблению религии, так что в исторической перспективе она
едва ли может считаться надежным фундаментом для
общества и государства.
Были ли в истории альтернативные религии
доктрины, которые создавали условия для роста
населения или хотя бы для сохранения его численности?
В 1930_е годы при всплеске национализма могло
показаться, что желание усилить свою нацию может стать
тем стимулом, который заставит людей приносить
жертвы, связанные с рождением детей и
поддержанием семьи. Диктаторы поощряли семейные ценности,
исходя из таких идей. Рост населения в то время
действительно происходил, особенно заметно это было
в Италии. Однако учитывая, к каким
катастрофическим последствиям привело возникновение
подобных диктатур, сколько миллионов погибло в войнах,
начатых ими, решение современных
демографических проблем посредством возрождение идеи
подобной верности нации представляется совершенно
неприемлемым.
Если ни религия, ни национализм не могут
служить основой для новой жизнеспособной доктрины,
которая имела бы основание претендовать на обяза-
[159]

тельность, то что может стать такой основой?
Наиболее важен здесь вопрос легитимности этой доктрины,
как в глазах населения западных стран, так и в глазах
элиты. Новая доктрина должна была бы черпать свою
силу из самых глубоких человеческих чувств и при
этом акцентировать общность населения земли и
действие в интересах единой человеческой
цивилизации41. Возможно, в ближайшем будущем какие-то
варианты таких концепций будут разработаны и начнут
конкурировать друг с другом.
41. Когда-нибудь людям придется объединять усилия для поиска
пригодных для жизни планет. Но сможет ли идея изучения и освоения
космоса стать объединяющей доктриной сегодня — неясно.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ
ВЫСКАЗАННЫЕ в этой работе идеи не имеют
характер пророчеств, которым неминуемо
суждено сбыться. Быть может, было переоценено
значение государственного долга США, возможно, при
наличии такой задолженности избиратели в итоге
поведут себя более ответственно и смирятся с
необходимостью сокращения социальных программ ради
выплаты долга. Возможно, Конгресс все же примет
поправку к конституции о сбалансированности
бюджета, а президент ее подпишет. Такая поправка
позволила бы решить массу финансовых проблем и оказала бы
благотворное влияние на политику в целом1.
Позитивное развитие событий, разумеется, нельзя
исключать, хотя вся история демократии последнего
полувека говорит об обратном. Об обратном же
говорит и вся история демократии вообще. Ведь
именно «испорченный народ», которому должна была
угождать избираемая им администрация, по мнению
Александра Тайлера, погубил и афинскую
демократию2.
Пока что ситуация выглядит вполне очевидно.
Цензовая демократия, в которой общественные ценности
ι. Скорее всего, впрочем, конгрессмены оставят в законопроекте
возможность так или иначе обходить собственный же запрет принимать
несбалансированные бюджеты, так что прежняя игра продолжится,
но уже по более сложным правилам.
2. Ту tier A. F. Universal History, from the Creation of the World to the
beginning of the Eighteenth century. L., 1847. Vol. II. P. 70.
[161]

определялись элитой, а не массами, привела к
накоплению богатства и способствовала прогрессу
цивилизации. Напротив, система «один человек—один
голос» разоряет даже самые богатые страны, а
потакание элиты вкусам масс приводит к деградации
культуры и упадку цивилизации. Однако практически
невозможно представить, чтобы какая-либо крупная
политическая сила на Западе открыто признала эту
проблему. Когда консерваторы критикуют
«государство всеобщего процветания» и при этом не
касаются демократии — это либо непонимание очевидной
связи, либо лукавство. Не имей те слои, которые
живут за счет общества, права выбивать все новые
пособия, голосуя за политиков, которые их пообещают,
проблема, если бы и существовала, была бы куда
менее острой. Все будут понимать, в чем дело, но никто
не осмелится сказать об этом вслух, ведь подобное
высказывание, попирающее сами основы современной
ортодоксии, будет мгновенно и с успехом
использовано оппонентами для устранения конкурента. Это
проблема «голого короля» — кто-то первым должен
сказать, что современной демократии больше нечем
прикрыться. А если никто не осмелится, значит, долг
будет расти, этническое ядро демократических стран
сокращаться, культура деградировать, а установление
открытого или завуалированного авторитаризма
станет лишь вопросом времени.
Нельзя исключать и некоего «левого поворота».
Если консерваторы считают, что «государство
всеобщего благоденствия» зашло слишком далеко, а
либералы — что его недостаточно, то левые радикалы
давно указывают на несовместимость капитализма
с «государством всеобщего благоденствия». По
мнению крайне левых, налоги, необходимые для
поддержки welfare state, подрывают стабильность экономики.
Давая столь адекватный анализ, левые, однако, пред-
[1б2]

лагают отказаться не от «социального государства»,
а от капитализма. Отказ от капитализма — это,
наряду с установлением диктатуры, одна из наиболее
мрачных перспектив наступившего века.
В демонтаже обанкротившегося социального
государства не нужно видеть попытку возврата к дикому
капитализму позапрошлого века и
социал-дарвинизму. Воссоздавать в XXI веке европейскую
общественную модель XIX века было бы абсурдом. То были
бедные по нынешним временам, аграрные общества,
не имевшие и сотой доли современных возможностей.
Отказ от социального государства, то есть от
поддержания на плаву тех, кто стремится жить за
общественный счет, как раз позволит направить средства на
науку и образование, которые переживают не лучшие
времена. Вместе с тем активизация конкуренции
будет способствовать и увеличению стимулов к
настоящему образованию, в отличие от того, с которым
часто приходится сталкиваться.
Так что же должно стать итогом изменения
политической системы в описанном направлении? Если
говорить в самых общих чертах— освобождение
человеческой энергии. Ведь сегодня не только те, кто способен
на реализацию больших проектов, связаны по рукам
и ногам, но и обычные люди не приучены
полагаться на себя.
Избежав банкротства, к которому западное
государство приближается с каждым новым
электоральным циклом, и отказавшись от большинства
социальных программ, правительства смогут сосредоточить
финансирование на проектах, способных изменить
ситуацию в ключевых областях. По остаточному
принципу перестанет финансироваться наука. Сейчас
политики имеют возможность вспоминать о ней, лишь
после того как накормят миллионы бездельников, что
становится все труднее.
[«*]

Основой технического прогресса является
фундаментальная наука, которую, поскольку она не
приносит непосредственной коммерческой выгоды,
в должном объеме сможет финансировать только
государство. Отсутствие подобного финансирования,
а также навязанная демократическим большинством
массовая культура, осуждающая стремление к
знаниям (для большинства это чуждо), как раз и привели
к стагнации во многих областях3. Прежде всего, это
очевидно в космической сфере. Подобное
финансирование не будет нарушением рыночных принципов,
поскольку развитие науки — неотъемлемая функция
государства. Сравнимая в историческом плане с
полетом в космос экспедиция Колумба в Новый свет
финансировалась испанским государством, и лишь
потом, когда первый шаг был сделан, в эту сферу пошли
частные инвестиции.
«Правый поворот» позволит совершить
идеологический переворот и исправить катастрофическую
ситуацию в образовании. Когда президент Барак Обама
объявил о намерении повышать зарплату лучшим
учителям, члены учительского профсоюза его освистали.
По мнению профсоюзных боссов, подобное
премирование внесет разлад в коллективы, поскольку лучших
трудно будет определить и по этому поводу
возникнут споры. Но бесспорно другое — мало какой
политик не говорит о кризисе образования, о постоянном
падении его уровня, и действия профсоюзов, как было
наглядно продемонстрировано, играют тут далеко
не последнюю роль. Ограничение деятельности
подобных организаций укладывается в общую политику.
3. Для развития фундаментальной науки, а не просто технических
усовершенствований, нужна особая культурная среда, система
приоритетов, кардинально отличная от нынешней. «Никто не задумывался,
чем должна жить душа, чтобы в мире жили подлинные „люди
науки"?». Ортега-и-Гассет X. Восстание масс. С. 77·
[l64]

У учеников стимулов также немного.
Безграмотные имеют такие же политические права, как и
грамотные, выбирают конгрессменов и президентов,
которые вынуждены платить за их лояльность все новые
пособия. Не будет пособий — придется учиться, если
право голоса поставить в зависимость от уровня
образования — стимулов будет еще больше, а если
отбирать для дальнейшего обучения лишь тех, кто к нему
способен, то удастся еще и сэкономить. В высшей
школе ситуация не лучше. Как признаются
преподаватели, в аспирантуру в США может поступить человек,
не прочитавший в жизни ни одной книги. Требования
постоянно снижаются, подстраиваясь, как и положено
в демократическом обществе с равным правом голоса,
под самых нерадивых студентов — к этому
подталкивает вся логика общества, которое пытаются
построить на принципе равенства.
В конечном итоге судьба современной
демократии зависит от того, удастся ли ее реформировать
таким образом, что она перестанет быть
инструментом саморазрушения общества, и будет тем, чем
когда-то была — основой и условием прогресса,
гарантией защиты прав, свободы и достоинства4. Не
лишено основания мнение, согласно которому
концепция права голоса, в основу которой была положена
идея равенства способностей людей понимать
политику, доказала свою нежизнеспособность.
Возможно, концепцию права голоса вслед за Локком, Руссо
и Миллем надежнее строить на принципе
компетентности, который подразумевает систему цензов.
4- Есть, впрочем, совсем мрачные оценки. Ханс-Херман Хоппе
интерпретирует исторический переход от монархии к демократии как
цивилизационный упадок и выступает за ликвидацию государства
как такового и замену его исключительно рыночными отношениями.
Hoppe Н-Н. Democracy. The God That Failed. New Brunswik, 2007. Это
другая крайность, в которую не следует впадать.
[lös]

Но не унижает ли система цензов человеческое
достоинство в степени, неприемлемой для
современного общества? Скорее, это делает равное право голоса,
ставящее на одну доску людей с совершенно
разными способностями. В каждом человеке есть ценность,
каждый может что-то делать и приносить пользу
окружающим. Не отказ в праве голоса лишает
человека достоинства, а отказ от собственного
достоинства и стремление жить за счет общества не
позволяет ему иметь право голоса.
Если говорить совсем просто, то на тех немногих,
которые двигают общество вперед, социальное
государство взвалило слишком большой груз, так что
ни они не могут больше двигаться вперед, ни все
остальные, зависящие от них, неспособны
продвигаться дальше. Это не значит, что нужно полностью
отказаться от социальных программ, но это, по
крайней мере, означает, что жить за государственный
счет, ничего не делая, трудоспособные люди не
должны. И это лишь самое малое, что можно предложить.
«Государство всеобщего благоденствия» все равно
вряд ли сможет существовать, не лучше ли
демонтировать его сейчас, не дожидаясь банкротства и краха,
когда придется делать то же самое, но уже в
чрезвычайных условиях. Однажды, говоря о «Крайслере»,
Обама заявил, что процесс банкротства — это не
признак слабости, а «еще один шаг на пути к
возрождению». Приведет ли банкротство демократии к ее
возрождению?

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Бьюкенен П. Правые и не-правые. М.: ACT, 2006.
Бьюкенен П. Смерть Запада. М.: ACT, 2003.
Ведущие державы могут оказаться банкротами. РБК daily. 02 ноября
2009 [http://www.rbcdaily.ru/2009/11/02/finance/439620].
История политических и правовых учений/Под ред. О. Э. Лейста. М.:
Юридическая литература, 1997·
Ковалевский M.M. Родоначальники английского радикализма. СПб.,
1893·
Левин Г. Р. Демократическое движение в Английской буржуазной
революции. Курс лекций. Л. 1973-
В. В. Согрин, А.И.Патрушев, Е.С.Токарева, Т.М.Фадеева.
Либерализм Запада XVII-XX века. М., 1995·
Манен Б. Принципы представительного правления. СПб., 2θθ8.
Миллъ Д. С. Основы политической экономии. М., 1980-1. Т. I —III.
Момот М.В. Либерализм и демократия Джона Стюарта Милля. По-
лития. N4 (55); 2009 [http://www.politeia.ru/content/pdf/Po-
liteia_Momot-2009-4-pdf ].
Момот М.В. Обуздать либеральную демократию? «Прогнозис».
2007. №з (и). С. 125-141·
Момот М.В. Объективный итог мирового исторического процесса?
О конвергенции восточных и западных политических и
экономических структур на основе западной модели развития. ЭКО.
Сентябрь 2003. №9. С. 2-9- [http://econom.nsc.ru/eco/Arhiv/
ReadStatiy/2003_09/Momot.htm].
Науменков O.A. Из истории внутренней политики консервативной
партии Великобритании. Издательство Саратовского
университета; 1989·
Ортега-и-Гассет X. Восстание масс. М.; 2θο8.
[ι6?]

Ортега-и-Гассет X. Дегуманизация искусства // Ортега-и-Гассет X.
Восстание масс. М., 20о8.
Рэнд А. Атлант расправил плечи. М.; юо8. Т. i-з·
Трухановский В. Г. Бенджамин Дизраэли или история одной
невероятной карьеры. М., 1993·
Узнародов И. M. Политические партии Великобритании и рабочие
избиратели (50-е — начало 8о-х гг. XIX века). Ростов-на-Дону,
199*.
Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. М.: ACT, 2004.
ЭйлмерДж. Восстание или революция? Англия 1640-1660 гг. СПб.:
Алетейя, 2004.
Aaron H.J. Six Welfare Questions Still Searching for Answers//Brookings
Review 3 (Fall 1984).
Bagehot W. Introduction to the second edition of 'The English
Constitution (1872) //Bagehot W. The English Constitution. L., 1964.
Beard Ch.A.The evolution of Democracy: A Summary. In: Democracy
in Reconstruction. Ed. by Cleveland F.A., Schafer J. Boston. 1919.
Brittan S. The Economic Consequences of Democracy. L., 1977.
Buffett W.E. The Greenback Effect, New York Times, August 18, 2009
[http://www.nytimes.com/2009/08/19/opinion/19buffett.
html?ref=opinion].
Butler D., Stokes D. Political Change in Britain. Forces Shaping Electoral
Choice. Harmondsworth, 1971.
Campbell A.j ConversePh.j Miller W.E., Stokes D.E. The American Voter.
University of Chicago Press. Chicago — London. 1976.
Carey G. W. The Authoritarian Secularism of John Stuart Mill [Review
Essay] //Humanitas. Vol. XV, N 1, 2002.
Cole H. W. The Middle Classes and the Borough Franchise. L., 1866.
Cowling M. Mill and Liberalism. Cambridge. 1963.
Dahl R. Democracy and its critics. Yale University Press. New Haven and
London. 1989.
Democracy and the elections. Electoral systems and their political
consequences. Ed. by Vernon Bogdanor and David Butler. Cambridge,
1983.
Diakonoffl.M. The Rise of the Despotic State in Ancient Mesopotamia.
In: Diakonoffl.M., ed., Ancient Mesopotamia: Socio-economic
History. A Collection of Studies by Soviet Scholars. Moscow, 1969.
Dobb M. Studies in the Development of Capitalism. N. Y. 1970.
[168]

Bloomberg. Ex-Soros Adviser Fujimaki Says Japan May Default by 2017,
15.06.2012 [http://www.bloomberg.com/news/2012-06-15/ex-so-
ros-adviser-fujimaki-says-japan-to-probably-default-by-2017.html].
Farkas J. One Man, lA Vote // The New York Times, March 29, 1974. P. 33
M (City edition).
Ferejohn J. Incumbent performance and electoral control// Public Choice,
Vol. 50, 1986.
The Franchise Returns Critically Examined with a Table of the Future
Constituencies, and Proportion of the Working Classes in Each
Borough. L., 1866.
The Good Old Cause. The English Revolution of 1640-1660. Ed. by Hill,
Ch., Dell, Ε., N.Y. 1969.
Grant M. The Fall of the Roman Empire. A Reappraisal. Verona, etc. The
Annenberg School Press, 1976.
Hamburger J. John Stuart Mill on Liberty and Control. Princeton, 1999.
Hansard s Parliamentary Debates. 3rd Series. Vol. 182.
Hayek F.A. The Constitution of Liberty. Chicago, 1978.
Hicks J. R. A Theory of Economic History. N.Y. Oxford University Press,
1969.
Hoppe H-H. Democracy. The God That Failed. New Brunswik, 2007.
Jones E.L. The European Miracle: Environments, economies, and
geopolitics in the history of Europe and Asia. Cambridge, Cambridge
University Press, 1981.
Jouvenel B. Sovereignty. An Inquiry into the Political Good. Chicago, 1957.
Kristol I. «When virtue loses all her loveliness» — Some Reflections on
Capitalism and «The Free Society» // Capitalism Today. Ed. by
Daniel Bell and Irving Kristol. N. Y., 1971.
Leveller Manifestoes of the Puritan Revolution. Ed. By Don M.Wolfe.
N.Y., 1944.
Lilburne J. England's New Chains Discovered//The Leveller tracts
1647-1653. Ed. by William Haller and Godfrey Davies. N.Y. 1944.
Macpherson C.B. The Political Theory of Possessive Individualism.
Oxford, 1962.
Mill J. S. Autobiography//The Harvard Classics. Vol.25. N.Y, 1937.
Mill J. S. Centralisation // Essays on Politics and Society. Ed. by Rob-
son J. M., University of Toronto Press. Toronto and Buffalo. Vol.
II. 1977.
Mill J. S. Chapters on Socialism//Collected Works of John Stuart Mill.
Toronto, 1963-1991. Vol. V.
Mill J. S. Coleridge // Collected Works. Vol. 10.
[169]

Mill J. S. Considerations on Representative Government. L., 1867.
Mill J. S. De Tocqueville on Democracy in America [l-Il] //Essays on
Politics Society. Vol. I.
Mill J. S. Early Draft of Autobiography. Collected Works. Vol. 1.
Mill J. S. Rationale of Representation//Mill J. S. Essays on Politics and
Society. Vol. I.
Mill J. S. Recent Writers on Reform//Essays on Politics and Society. Vol.
II.
Mill J. S. The Spirit of the Age. Chicago, 1942.
Mill J. S. State of Society in America//Essays on Politics and Society.
Vol. I.
Mill J. S. The Subjection of Women. N.Y, 1911.
Mill J. S. Thornton on Labour and its Claims // Collected Works. Vol. V.
Mill to John Lalor, 27 June [1852]. Collected Works, Vol. 14.
Mill to John Sterling, 20-22 October 1831. Collected Works. Vol.12.
Mill to William George Ward [Spring 1849] // Collected Works. Vol. 14.
Mill J. S. Utilitarianism // Utilitarianism, Liberty and Representative
Government. L., N.Y. 1940.
Mill J. S. Utility of Religion. Collected Works. Vol. X.
Miller D.E. J. S.Mill on Slavery. Paper presented at the annual
meeting of the American Political Science Association, Hilton
Chicago and the Palmer House Hilton, Chicago, IL, Sep 02, 2004
[http://www.allacademic.com//meta/p_mla_apa_research_ci-
tation/o/5/8/9/9/pages58996/P58 996-i.php].
Moon D.J. The Moral Basis of the Democratic Welfare State//Democracy
and the Welfare State. Ed. by Gutmann A. Princeton, 1988.
MurrayCh. Losing Ground: American Social Policy, 1950-1980. N.Y. 1985.
Needham J. Science and Civilisation in China. N.Y., Cambridge
University Press. Vol. 4 [1971].
Overton R. An Arrow against all Tyrants//The Levellers in the English
Revolution. Ed by Aylmer G.E., N.Y., 1975.
Overton R. Certain Articles for the good of the Common wealth.
Attachment to: Overton. An Appeal From the degenerate Representative
Body, the Commons of England, assembled at Westminster//L.,
1647.
Overton R. The Picture of the Council of State // The Leveller
tracts. 1647-1653. Ed. by Haller W. and Davies G., N.Y. 1944.
Palmer L.R. Mycenaeans and Minoans: Aegeans Prehistory in the Light
of the Linear В Tablets. L., Faber and Faber, 1961.
[170]

Putney debates. // The Levellers in the English Revolution.
Rachman G. Bankruptcy could be good for America //Financial Times,
January 11, 2010 [http://www.ft.eom/cms/s/o/a8486 284-fee9-
nde-a677-oo 144feab49a.html].
Raeder L. John Stuart Mill and the Religion of Humanity. Columbia and
London, 2002.
Reischauer E. O.Japanese feudalism. In: Rushton Coulborn ed., Feudalism
in History. Princeton, New Jersey. Princeton University Press, 1956.
Rise in sales tax as French PM Fillon warns bankruptcy no longer an
abstract word. RFI, 07.11.2011 http://www.english.rfi.fr/france/20111
107-rise-sales-tax-french-pm-fillon-warns-bankruptcy-no-longer-
abstract-word
Rosenberg N, Т.Е., Birdzelljr. How the West Grew Rich: The Economic
Transformation of the Industrial World. N. Y., Basic Books, 1986.
Schumpeter J.A. Capitalism, Socialism and Democracy. N. Y., 1976.
Taylor R.S. Enlightened Despotism in the High Liberal Tradition:
Democratic Transitions in the History of Political Philosophy. Paper
presented at the annual meeting of the Western Political Science
Association, Marriott Hotel, Oakland, California, Mar 17, 2005
[http://www.allacademic.com//meta/p_mla_apa_research_ci-
tation/o/8/7/4/5/pages87459/p874S9-i.php].
Thompson D.F.John Stuart Mill and Representative Government.
Princeton, 1976.
Tunick M. Tolerant Imperialism: John Stuart Mill's Defense of
British Rule in India. Paper presented at the annual meeting of the
American Political Science Association, Hilton Chicago and the
Palmer House Hilton, Chicago, IL, Sep 02, 2004 [http://www.al-
lacademic.eom//meta/p_mla_apa_research_citation/o/5/8/9/8/
pagess8984/p58984-i.php].
Tytler A.F. Universal History, from the Creation of the World to the
beginning of the Eighteenth century. Vol. I -VI, L., 1847.
Walwyn W. England s Lamentable Slavery //Tracts on Liberty in the
Puritan Revolution. 1638-1647//Ed. by Haller W., vol. III. N. Y., 1933.
Weber M. General Economic History. N. Y., Collier Books, 1961.
Willoughby W. W. The Underlying concepts of Democracy. In: Democracy
in Reconstruction. Ed. by Cleveland F. Α., Schafer J., Boston. 1919.
Wittfogel K.A. Oriental Despotism: A Comparative Study of Total Power.
New Haven, Yale University Press, 1957.

Максим Момот
ДЕМОКРАТИЯ И ЕЕ ПОСЛЕДСТВИЯ:
О ПРОИСХОЖДЕНИИ «НАРОДНОГО ПРАВЛЕНИЯ»,
ГОСДОЛГЕ, НЕРАВЕНСТВЕ И НАЛОГАХ
Выпускающий редактор Е. Попова
Корректор А. Куренная
Художник В. Коршунов
Типографика, верстка С. Зиновьев
Подписано в печать 8.11.2012. Формат 84 X108/32.
Усл. печ. л. 8,4- Тираж юоо экз.
Отпечатано в типографии «Момент»
141406, Московская обл., г. Химки,
ул. Библиотечная, и