/\/v\/\
 WW
I /\/v\/\
âVWVi
 I /\/V\/\ 1
 А/ 1
 e
я
 ■ф
 хОа .
 <>
 I VWV 1
S АААА*
 1 WW
 A/V\/\
 WW

УДК 821.112.2-392
ББК 84(4Гем)-44
 Эшенбах, Вольфрам фон.
 Э98 Титурель / Вольфрам фон Эшенбах ; вступ. ст., пер. и ком-
мент. Владимира Микушевича. — М. : Энигма, 2009.— 112с. —
ISBN 978-5-94698-036-4.
 «Титурель» — последнее произведение великого немецкого
поэта, миннезингера Вольфрама фон Эшенбаха (ок. 1170—1220),
входящее в круг рыцарских романов о хранителях Грааля. События в «Титуреле», предшествуя действию «Парцифаля», дают
ключ к его пониманию.
 Перевод выполнен поэтом, писателем, философом, мастером
художественного перевода Владимиром Микушевичем.
 © В. Микушевич, перевод,
предисловиеи комментарии, 2009
© В. Серебряков, оформление, 2009
© ООО Издательство «Энигма», 2009
ISBN 978-5-94698-036-4 © ООО «ОДДИ-Стиль», 2009

Содержание
 Предисловие. Хранители Грааля.
 В. Микушевич 9
 Титурель
 Часть 1 45
 Часть II 91
 Комментарии. В. Микушевич 105

Предисловие

.©Y®.

Хранители Грааля
 Имя Вольфрама фон Эшенбаха неразрывно связано с
Граалем, уже много веков синонимично его тайне. В поэзии
Вольфрама фон Эшенбаха Грааль—средоточие, энергетическое ядро, излучающее стих. Очевидно, поэт располагает
некой тайной, но не сообщает ее и не просто высказывает, а
выдает ее каждым своим произведением, едва ли не каждым
стихом, так как нет другой возможности ее высказать: просто
сообщить эту тайну — значит исказить ее или даже уничтожить, о чем и свидетельствует в романе Титурель:
 С тех пор как я обрел Грааль,
с тех пор, как вручила
его мне ангельская рать,
небесная сила,
в этот орден я вписался,
ибо Грааля
 человек дотоле никогда не касался.
 Если первые рыцарские романы посвящены поискам
Грааля, в «Титуреле» Грааль найден, вверен, обретен, но
обретение Грааля оборачивается обреченностью для тех,
кому он вверен. «Титурель» — предположительно — последнее произведение Вольфрама (потому оно, возможно,
и производит впечатление незаконченного: перед нами два
 9

Предисловие
 фрагмента, как будто связанные только общностью героя и
героини, но для самого поэта их связь очевиднее и глубже).
Написанный после «Парсифаля» (если можно говорить о
том, что Вольфрам писал свои произведения, сам он говорит, что не знает ни одной буквы, хотя в каком смысле он
это говорит — вопрос особый), «Титурель» повествует о
событиях, предшествующих «Парсифалю» и находящих в
нем свое трагическое завершение. Ко времени этих событий, когда завязываются роковые узлы неизбежного, сам
Парсифаль еще не родился, но узлы завязываются ради
него, и единственное упоминание его имени в «Титуреле»
настораживает и тревожит знаменательными предвкушениями, как все имена у Вольфрама фон Эшенбаха, включая
его собственное:
 Любовь осталась, где была,
 странствуя в чаянье чужбины;
нс говорили так о ней
 ни женщины, ни девы, ни мужчины,
как эти два, верны сердечному кануну,
в чем убедился Парсифаль,
 при липах повстречав Сигупу.
 Юный Парсифаль видит Сигуну при липах, когда она оплакивает своего возлюбленного Шионатуландера, павшего
за Парсифаля, вместо Парсифаля; за него Шионатуландер
пожертвовал собой; судьба Парсифаля завязывается именно в «Титуреле». При этом свое имя Парсифаль придурковатый юнец узнает от безутешной Сигуны, так как родная
мать скрыла от него истинное его имя, надеясь уберечь
сына от судьбы, постигшей Шионатуландера. Имя самой
Сигуны овеяно преданиями и предвестиями. В «Парсифа-
 10

Хранители Грааля
 ле» она представлена в той же позе и почти в той же ситуации, что и Сигыона в «Старшей Эдде»:
 С тех пор Сигыона сидит сиротливо,
 Мучась без мужа. Что век вещает?
 (Перевод В. Микушевича)
 Древнегерманские северные сказания не были забыты в
немецком мире, о чем свидетельствует «Песнь о Нибелун-
гах», слагавшаяся на несколько десятков лет раньше «Пар-
сифаля» и «Титуреля».
 Даже Карл Зимрок, толкователь Вольфрама фон Эшенба-
ха и переводчик его произведений на новейший немецкий
язык, называет случайным имя Титуреля в наименовании
романа, сам автор которого объявляет Шионатуландера
«господином приключений», но тут следует встать на сторону Вольфрама фон Эшенбаха, имевшего веские основания
назвать свой роман именем Титуреля.
 А. Ф. Лосев определяет миф как развернутое магическое
имя: «Имя есть умно-софийная энергия, т.е. оно — магично»
(Лосев. А. Ф. Миф. Число. Сущность. М., 1994. С. 232). Тоже
самое можно сказать об именах в романах Вольфрама фон
Эшенбаха, и, может быть, именно здесь кроется глубинное
родство, если не совпадение, его романа с мифом. Говоря по-
лосевски, Вольфрам фон Эшенбах — мастер умно-софий-
ных энергий. Он поэт собственных имен. Если мифы — это
имена, то имена у Вольфрама фон Эшенбаха — мифы. Миф
возвещается уже самим именем Парсифаль. Вольфрам
переосмысливает Кретьена де Труа, у которого Perceval
означает «Пронизывающий дол» (percer val). У Вольфрама Parzival — «Пронзение материнского сердца», причем
 11

Предисловие
 «z» появляется исключительно потому, чтобы по-немецки
не произносили Парзифаль, теряя «percer» (пронзать или
пронизывать не дольний ли мир?). Но при этом Геррес указывает на то, что по-арабски (или по-персидски?) Parseh
Fal может означать чистого или бедного дурачка (вполне в
духе Вольфрамова «Парсифаля», где арабский пласт тоже
присутствует). Кроме того, в имени Парсифаль слышится или угадывается «парс», «огнепоклонник», а иранские
корни романа через катаров Прованса тянутся до самой
Индии к мистическому царству пресвитера Иоанна. Так
функционирует имя у Вольфрама фон Эшенбаха. Оно
энергетически заряжено даже тогда, когда не поддается историко-лингвистической расшифровке, воздействуя лишь
своей магической заумью.
 Имя Парсифаль в его суггестивной знаменательности
предварено именем Титурель. Поэтому «Титурелем» назван
роман, события которого предшествуют действию «Парсифаля». Титурель первенствует во всей истории Грааля не
только как первопредок, но и как первооткрыватель, первоизбранник Грааля. Отсюда его имя, вероятно, происходящее
от латинского «Titulus», так что имя Титурель предположительно означает «провозвестник». Таким образом, Титурель
участвует в трагических судьбах своих потомков, так что
история Сигуны и Шионатуландера с полным основанием
озаглавлена «Титурель».
 Стареющий Титурель вверяет попечение о Граале своему
сыну государю Фримутелю, о чем говорится и в большом
романе «Парсифаль» (474, 10). Не без горечи Титурель
говорит, что вверяет Грааль одному Фримутелю. Таков, по-
видимому, устав наследования в династии Грааля. Грааль
наследует кто-нибудь один, но далее Титурель перечисляет
своих внуков, сыновей и дочерей Фримутеля. Имя каждо¬
 12

Хранители Грааля
 го и каждой из них — тоже роман в своем развертывании.
Примечательны эти имена соотношением в них романской
(французской) и германской традиции. Так Фримутель,
первый в череде наследующих Грааль, представляет своим
именем германское начало. Его имя можно понимать как
«свободный в мужестве» или «свободный духом». А Сигуна,
внз^чка Фримутеля, правнучка Титуреля, носит не просто
германское, но древнегерманское имя. Карл Зимрок предполагает, что отец Парсифаля первоначально носил романское имя Амурет (от «amour», любовь), и оно значило что-то
вроде «люблюнчик», что подтверждалось исключительным
успехом у женщин (вспомним только француженку Анф-
лизу, мавританскую царицу Белакану и, наконец, внучку
Титуреля Херцелейду, мать Парсифаля). Поэт придал ему
мужественность, превратив Амурета в Гамурета, онемечив
тем самым имя анжуйского государя. И среди внучек Титуреля мать Парсифаля выделяется своим подчеркнуто немецким именем Херцелейда, «Сердечная скорбь», предвещающим ее горькую судьбу. Но и романские имена дочерей
Фримутеля говорят о трагическом избранничестве. Таково
имя Шуазиана, явно происходящее от глагола «choisir»
(фр.), «избирать». Этим именем мать Сигуны обречена на
раннюю смерть. Между французским и германским в романах Вольфрама фон Эшенбаха намечается скрытый, но тем
более напряженный конфликт. «Книги на французском для
меня невразумительны», — с раздражением высказывается Шионатуландер о письменах, действительно грозящих
ему гибелью. С явной неприязнью говорит о француженке
Анфлизе Херцелейда, и это не просто ревность к прежней
возлюбленной Гамурета; слишком назойливо подчеркивает
Херцелейда, что Анфлиза — француженка: «Француженки
Анфлизы остерегаюсь... Лишь бы только мне француженка
 13

Предисловие
 Анфлиза не мстила!» Но романское имя Шуазиана увенчивается германским именем Сигуны:
 Ее мать Шуазиана
 была призвана Богом,
чтобы Бог явил искусство
 и мудрость в совершенстве строгом;
Шуазианы солнечное сиянье
у дочери Киота,
 Сигуны, чье восхищает обаянье.
 Среди немецких имен, связанных с Граалем, не последнее место занимает имя самого Вольфрама фон Эшенбаха.
Карл Зимрок называет его самым немецким из всех немецких поэтов, и это утверждение не приходится оспаривать. Литературная судьба Вольфрама фон Эшенбаха во
многом обусловлена борьбой между империей и папством,
в течение нескольких столетий определявшей историю
христианского Запада. В специфически итальянском преломлении то была борьба гвельфов и гибеллинов, жертвой,
героем и певцом которой был Данте Алигьери. Зимрок
полагает, что империя проиграла войну с иерархией, как
он выражается, и потому над германским гением восторжествовал романский гений. Вообще, в германском литературоведении наблюдается тенденция видеть в Данте и
Вольфраме соперников. Оба поэта, действительно, соизмеримы в своей значительности, но каждый из них слишком
своеобразен для соперничества с другим, не говоря уже о
том, что поэма Данте завершена примерно на сто лет позже
«Парсифаля» и «Титуреля», да и само знакомство Данте с
немецкими романами маловероятно, хотя он, по всей вероятности, был знаком с традициями Грааля или даже пос¬
 14

Хранители Грааля
 вящен в них. Так или иначе, торжество романского начала
в духовной жизни христианского Запада обрекло романы
Вольфрама фон Эшенбаха на забвение тремя-четырьмя
столетиями спустя после их завершения («Парсифаль» завершен около 1210 г.), к тому же немецкий язык настолько
изменился под влиянием Библии, переведенной Лютером
на язык, уже близкий к современному, что поэзия предшествующей эпохи тоже стала нуждаться в переводе на
этот язык, а такие переводы были предприняты только в
XIX в. в духе немецкого романтизма, чьи заветы, чаяния и
начинания многое определили в исследованиях и в переводах Карла Зимрока.
 Вольфрам фон Эшенбах родился во второй половине
XII в., около 1170 г. В романе «Парсифаль» он причисляет себя к баварцам, и, возможно, родовым гнездом его
предков был замок Эшенбах, неподалеку от Ансбаха. Герб
Эшенбаха — два белых ножа на красном поле. Вольфрам
фон Эшенбах происходил из старинного рыцарского, хотя
и обедневшего рода. Поэтому он всегда именуется господин («Herr»). Еще одна особенность говорит о своеобразном аристократизме Вольфрама. В отличие от других
миннезингеров, он никогда не воспевает князей, как будто
не нуждается в их милостях. Предполагается, что Вольфрам фон Эшенбах состоял в браке, так как только отец
семейства мог оплакать женщину, умершую родами, такой
строфой:
 Шуазиана родила;
 дитя хулить негоже,
но от такого домочадца
 избави меня Боже;
 когда невозможно избежать расплаты,
 15

Предисловие
 не пожелает сердце
 жестокой в будущем утраты.
 Как раз в «Титуреле» неподдельно звучит детский голос:
 «Отец, — дитя сказало, —
когда к моей тете
меня с моими куклами
вы отвезете,
 на дальнюю дорогу мне роптать негоже;
рыцари, чтобы служить мне,
там найдутся тоже».
 Это говорит уже знатная наследница, прирожденная государыня, но и в разговоре с возлюбленным она упоминает
своих кукол:
 Может быть, любовь с моими куклами в обнимку?
 Или дикая любовь
обречена все же на поимку?
 Провансальские трубадуры воспевали в своих альбах беззаконную любовь, мистический адюльтер, не считая супружескую любовь поэтической темой, возможно, под влиянием альбигойцев-катаров, осуждавших брак, так как в браке
родятся дети, а дитя — темница для человеческой души, для
искры Божией, рвущейся к Божественному свету, откуда
она происходит. В этом глубокий разлад между южанами-
трубадурами и северными рыцарями, слагавшими романы
как на французском, так и на немецком языке. Северяне, во
многом опирающиеся на искусство трубадуров, иногда откровенно подражающие им, воспевают брак, на чем сплошь
 16

Хранители Грааля
 и рядом строятся их романы. Уже в «Клижесе» Кретьена де
Труа Фенисса говорит:
 Судьба Изольды мне претит,
 Напоминать Изольду — стыд,
 Двоим она принадлежала,
 Тристана сердцем ублажала,
 А телом сладостным своим
Служила все-таки двоим.
 (Перевод В. Микушевича)
 Вольфрам фон Эшенбах тоже сложил «Утреннюю песню»,
не уступающую провансальским альбам, а может быть, и превосходящую их в прославлении разнузданной, далеко не супружеской чувственности. Но романы Вольфрама фон Эшен-
баха посвящены браку даже при некоторых отступлениях от
единобрачия, как в случае с Гамуретом, супругом Белаканы и
Херцелейды: поэзия собственных имен не может не сочетаться с мистическим родословием.
 Поэт-рыцарь Вольфрам фон Эшенбах, несомненно, относится к миннезингерам, то есть к певцам любви, но его
монументальные романы рассчитаны отнюдь не на пение,
а на произнесение вслух, при котором слушатель проходит
инициацию, посвящение, как это было при оказывании
волшебных сказок, предвосхищающих романы своей магической функцией. Сказку следовало разгадывать, романы
предлагалось переживать, соучаствовать в них, осваивая,
усваивая тайну Грааля. Романы Вольфрама фон Эшенбаха
предназначены для имеющих уши. В них нужно вслушиваться, а не вчитываться, в этом отличие их от последующих романов, предвосхищенных ими и тоже сулящих Гра¬
 17

Предисловие
 аль, иной раз уже не подозревая об этом: роман все равно
пишется в поисках Грааля, такова природа этого жанра. Но
Вольфрам фон Эшенбах пока еще не пишет, он заклинает,
внушает, накликает, даже если роман при этом записывается, так сказать, для памяти: в наших интересах. В романе
Томаса Манна «Волшебная гора», герой которого Ганс Кас-
торп уподобляется Парсифалю нового времени, а сама волшебная гора — подобие Монсальвеша-Монсальвата, один
из наставников Ганса Касторпа, апологет романско-готической традиции Лео Нафта прямо заявляет, что величайший поэт Средневековья Вольфрам фон Эшенбах был неграмотным. В то же время один только роман «Парсифаль»
насчитывает больше двадцати пяти тысяч стихотворных
срок, не говоря уже о сложнейшей композиции при множестве персонажей. Осведомленность Вольфрама фон Эшен-
баха в истории, в алхимии, в других тайных науках (слово
«эрудиция» с ним все же как-то не вяжется) тоже по-своему
соперничает с эрудицией Данте, хотя и существенно от нее
отличается. В романе упоминаются книги Киота и Флеге-
таниса (быть может, это одна и та же книга). Вольфрам фон
Эшенбах ссылается на эти книги, и его роман как будто на
них основывается. Трудно предположить, что поэт-рыцарь
воспринял все эти сведения исключительно со слуха, сидя
у ног неких учителей, как происходило в индийских Упа-
нишадах. Тогда ему некогда было бы садиться в седло, не
то что самому сочинять огромные романы. Не странно ли,
что Сигуна, страстная читательница, готовая пожертвовать
жизнью своего возлюбленного, лишь бы дочитать таинственную книгу, запечатленную драгоценными камнями на
поводке сбежавшего пса Путестража, — любимая героиня
повествователя, не умеющего читать? По всей вероятности,
есть особый смысл в том, что Вольфрам фон Эшенбах отме¬
 18

Хранители Грааля
 жевывается от книг и настаивает на своем незнании букв.
 Для читателя уже со времен Дон Кихота романы — книги,
по преимуществу, завсегдатаи библиотечных полок. Современному читателю трудно представить себе, что первые
романы слагались рыцарями-поэтами в битве с клерикальным книжничеством церковной иерархии, с грамотеями-
буквоедами, преданными папству. Вот почему поэтическая инициация романов принципиально выдавала себя за
устную в духе древних магических заклинаний. Романы
Вольфрама фон Эшенбаха соприкасаются с кельтской
традицией, а известно, что глубокомысленная мудрость
друидов не подлежала записи. Тысячелетиями Веды произносились вслух или про себя, и предполагалось, что они
утратят свою магическую силу, если их записать. Таково
же было, вероятно, и творчество вещего Баяна, которому
автор «Слова о полку Игореве» бросает вызов, отваживаясь процитировать его в письменном виде.
 Романы Вольфрама так или иначе соприкасаются и с
каббалой, что засвидетельствовано образом Флегетани-
са, происходящего по материнской линии от Соломона, а
слово «каббала» означает «предание», в котором устная
тайна преобладает над записью. Автор каббалистической
книги «Зогар» («Сияние») Моше Леонский был обвинен
в подделке не потому, что просто придумал эту книгу, а потому, что записал изначально устные предания, как будто
запись — уже подделка.
 Еще очевиднее в романах Вольфрама фон Эшенбаха
соприкосновения с исламом. Гамурета прямо-таки тянет
на Восток. Гамурет и Шионатуландер воюют на стороне
халифа багдадского Барука, называемого Ахкарин, что
означает «агарянин» (Walter Johannes Stein. Weltgeschichte
im Lichte des heiligen Gral Amonesta. Verlag. Wien, p. 157).
 19

Предисловие
 Гамурет гибнет на этой войне, и мусульмане не отказывают ему в христианском погребении (еще одна загадка
романа). Так что вполне правомерен вопрос, не аналогична ли предполагаемая неграмотность Вольфрама столь
же проблематичной неграмотности пророка Мухаммеда.
Мухаммед — уроженец и житель большого города. Он
ведет дела богатой вдовы Хадиджи, в будущем своей любимой жены. Это не исключает неграмотности в бытовом
смысле, но делает ее несколько сомнительной или таящей
в себе некое иносказание, как в случае с Вольфрамом фон
Эшенбахом. Ангел говорит Мухаммеду: «Читай!», — а Мухаммед, по преданию, отвечает: «Не могу (не умею) читать (The meaning of the Glorious Koran. An explanatory
Translation by Mohammed Marmaduke Pickthall. A Mentor
Religious Classic, p. 10). Но Мухаммед возвещает Коран, a
Коран означает «чтение», «чтение наизусть» (ар.). Это чтение свыше, исключающее и опровергающее мертвую букву. Так и Вольфрам «не знает буквы ни одной», поскольку постигает смысл, который над буквой. Возможно, при
этом у Вольфрама ссылка на Новый Завет: «Он дал нам
способность быть служителями Нового Завета, не буквы,
но духа; потому что буква убивает, а дух животворит» (2
Кор. 3:6). Не объясняется ли ироническая полемика Вольфрама фон Эшенбаха с Кретьеном де Труа тем, что Грааль у
Кретьена — буква, а у него истинный Грааль, разве что поверхностно той буквой обозначенный? Соотношение Предания и Писания глубоко коренится в христианской традиции. Предание и Писание друг другу не противоречат,
но не совпадают вполне: «Можно даже сказать: Церковь
могла бы обойтись без Писания, но не могла бы существовать без Предания» (Лососий В. Предание и предания.
Журнал Московской Патриархии. 1970. № 4. С. 63). В духе
 20

Хранители Грааля
 этой аналогии Вольфрам фон Эшенбах, вероятно, полагал,
что у Кретьена де Труа разве что писание о Граале, причем буквальное, несовершенное, лишь называющее Грааль,
тогда как у него, у Вольфрама, Грааль — предание, то есть
сам Грааль, таящийся от писания и от буквы, так что Вольфрам фон Эшенбах не знает буквы ни одной, ибо знает, что
такое Грааль, ядро и средоточие христианского Предания
или даже само это Предание.
 Но и у Вольфрама фон Эшенбаха преданию о Граале сопутствует писание, некая книга, найденная в Толедо и пересказанная на французском (или на провансальском) языке
и дошедшая в таком пересказе из Прованса до немецкой
земли (XVI, 827, 9). Это не столько сама книга, сколько
опять-таки предание о книге, связанное с провансальским
поэтом по имени Киот. Предположительно это имя восходит к провансальскому Гюйот (Guiot). Это имя провансальского трубадура, чьи песни сохранились. Но в различных
рукописях «Парсифаля» и «Титуреля» оно разительно напоминает имя Kiot (Киот) вплоть до полного совпадения.
В некоторых комментариях к «Парсифалю» Киот рассматривался как поэтическая мистификация, или предполагалось, что это всего лишь имя переписчика, но совпадение
имени Киот в «Парсифале» и «Титуреле» заставляет усомниться в подобной версии. Киот — один из главных героев
«Титуреля», супруг Шуазианы, отец Сигуны. При этом он
государь Кателангена, а Кателанген (Каталонию) Зимрок
называет «транспиренейским Провансом», так что и герцог
Киот — в своем роде провансалец, что особенно подчеркивается Вольфрамом, когда заходит речь о мастере Киоте,
поведавшем предание о Граале. При том значении, которое
приобретает имя в романах Вольфрама фон Эшенбаха, не
столь необоснованна, а поэтически вполне убедительна та¬
 21

Предисловие
 кая гипотеза: Киот, государь Кателангена, и мастер Киот,
провансалец, возвещающий предание о Граале, — одно и
то же лицо или один и тот же поэтический образ. Государь
Кателангена отрекается от престола после смерти любимой
жены Шуазианы:
 от меча и от щита
 Киот отрекся, рыцарствовать неохочий.
 Шуазиана — наследница Грааля, и можно предположить, что ее овдовевший супруг посвящает оставшуюся
жизнь Граалю, проповедуя его и одновременно храня его
тайну. Быть может, Вольфрам фон Эшенбах, выводя Киота
в «Парсифале», только отчасти знал, что предшествовало
его повествованию, после чего сочинил «Титуреля», среди
действующих лиц которого — государь Кателангена, и его
имя Киот Вольфрам дал поэту, от которого нечто узнал.
Сигуна, бесспорно, главная героиня «Титуреля», внучка
старого Титуреля; она тоже из рода Грааля, и Шионатулан-
дер полюбил ее не только ради ее совершенств, но и ради ее
происхождения:
 Герцогиня Кателангена!
 Даруй мне исцеленье!
 Слышал я, твой род
 могуч в благоволенье.
 Ты меня своим излечишь совершенством;
 скорбь ты причинила мне,
 так исцели недуг блаженством.
 Почти в тех же выражениях прославляет Сигуну и ее отец:
 22

Хранители Грааля
 С такою госпожою
 можно было бы поздравить
родной наш Кателанген,
 когда бы там ты стала править.
 Спит скорбь моя, утешена твоим блаженством;
Шварцвальд копий
 был бы взращен твоим главенством.
 Примечательно соединение пиренейского Кателангена с
немецким Шварцвальдом, как будто германское имя Сигу-
ны накликает этот немецкий лес. Властью Сигуиы рыцарские копья взращиваются, а не привлекаются со стороны.
Этот лес копий — символ распространяющейся государственности, в которой угадывается государство Грааля:
 Ибо вверен Грааль
 избранному роду
вознагражденных в мире
Вышнему в угоду,
и Сигуна от семени того же
из Монсальвеша,
 что всех святей и дороже.
 Семя святое
 вверяется простору,
прорастая здесь и там,
 дает отпор позору...
 Это прорастание-произрастание не похоже на завоевание,
скорее оно напоминает распространение некоего учения.
Лес копий свидетельствует о рыцарстве, а не о насильственных захватах чужих владений. Хотя Грааль в «Парсифале»
 23

Предисловие
 назван вещью, у него есть семя. От этого семени родятся
особо совершенные существа, из которых Сигуна, но происходят от него и государства вместе с государями, чьи имена могут показаться фантастическими, хотя на самом деле
они загадочные, поддававшиеся разгадке в свое время. Так,
Монсальвеш — явно германизированная форма, в которой
пытались распознать французское Mont sauvage (Дикая
гора, отождествляемая с испанской горой Монсеррат все
в той же Каталонии); видят в ней и твердыню Монсальват,
упоминаемую сыном Парсифаля Лоэнгрином в опере Вагнера. Узнают в ней и Монсегюр, оплот катаров-альбигой-
цев. Но сквозь все эти значения проступает латинское Mons
Salvationes (гора Спасения). В «Титуреле» вся эта вереница значений задана Кателангеном, Каталонией (согласно
этимологии, Каталония — Gotalonia, земля готов, отсюда,
возможно, и германское имя каталонской принцессы). В
«Парсифале» Киот тщетно ищет истинный Грааль в латинских книгах, читая о Бретани и об Ирландии. Кельтский
фон предания о Граале отчетливо проступает у Кретьена
де Труа. Зимрок убедительно доказывает, что у Вольфрама
фон Эшенбаха возобладал Прованс вместе с Кателангеном,
и его Монсальвеш находится в Пиренеях.
 Но в Провансе, а следовательно, и в Кателангене действительно распространялось особое вероучение, признаваемое католической церковью еретическим, подвергавшееся жестоким гонениям и со временем вызвавшее даже
крестовый поход с Севера. Адепты этого учения называли
себя катарами (чистыми), или альбигойцами (от города
Альби, где находился их центр). Учение альбигойцев основывалось прежде всего на предании, а не на писании, и
предание их оставалось тайным, что порождало множество
слухов и кривотолков. Катаров причисляли к последовате¬
 24

Хранители Грааля
 лям древних манихеев, для которых бытие — вечное противостояние Света и Тьмы. Это сближало альбигойцев с
мистическими движениями восточного христианства. Но
при этом надо отметить, что католическая церковь приписывала манихейство всем своим противникам, так что «новые манихеи» превращались в простой синоним еретиков.
Несомненно одно: альбигойцы были ярыми противниками
католической иерархии и отвергали папство в принципе.
Альбигойцы также отвергали Ветхий Завет как плотскую
книгу, а для них плоть — безусловное зло, сгущение тьмы,
поэтому они оспаривали и воплощение Христа. Ветхому
Завету альбигойцы противопоставляли Новый Завет, истолковывая его в духе своих тайных преданий. Новый
Завет альбигойцы переводили на провансальский язык,
и Совершенные (своего рода катарское духовенство) носили этот перевод в своих кожаных сумках, проводя свою
жизнь в постоянных скитаниях, как взыскующие Града.
Примечательно, что Новый Завет катары переводили не
с латинского, канонизированного католической церковью,
а с церковно—славянского, принятого православной церковью, возможно, даже с греческого. Молитва Господня
(«Отче наш») произносилась катарами, согласно канону
православной церкви, при сохранении заключительных
слов: «Яко Твое есть Царство и сила и слава, во веки веков»,
опускавшихся в латинском переводе и в католическом богослужении (См.: Осокин Николай. История альбигойцев и
их времени. М. 2000. С. 143). Имеются веские основания
предполагать, что настоящим поводом для беспощадных
гонений на альбигойцев вплоть до полного их истребления были именно эти слова из главной христианской молитвы, а все остальное — домыслы или прямые вымыслы
инквизиторов. Папство настаивало на том, что и Царство,
 25

Предисловие
 и сила, и слава переданы папе как наместнику Божьему
на земле. Произнесение заключительных слов молитвы
Господней означало решительное отрицание этих папских
притязаний, оставляя Царство, силу и славу во веки веков
одному Богу.
 Поэты-рыцари, противостоявшие своими сверхбуквенными романами принудительному книжничеству католической иерархии, не могли не сочувствовать катарам, исповедующим подобные христианские истины. Католической
иерархии противопоставляется уже не просто империя,
но истинное Царство Божие. Этому противостоянию сопутствует мистическая поэзия. Прованс катаров оказывается Провансом трубадуров. Само слово «трубадур»
происходит от провансальского «trobar» («находить»).
Если рыцарские романы, слагаемые труверами северной
Франции («трувер» от слова «trouver», означающего то же
самое), посвящены поискам Грааля, самим словом «трубадур» полуспрашивается, полуутверждается, что трубадур
(трувер) — нашедший... что?
 Казалось бы, катарам, отрицающим воплощение Бога-
Света, должен быть совершенно чужд Грааль, связанный
с Христовой Кровью или даже Сама Эта Кровь, Sang Real,
Кровь Истинная, или Царская. Тем не менее предание о Граале странным образом связано и с катарами. Монсальвеш
Вольфрама фон Эшенбаха находится в Пиренеях, где царит их учение. Смутные легенды говорят о том, что катары
предлагали показать нечто, являющее кровь и плоть Христа (Бейджент Майкл, Лей Ричард, Линкольн Генри. Святая
кровь и Святой Грааль. М. 1997. С. 37). Может быть, потому
и слово Грааль более свойственно северным поэтам, а не трубадурам, так как в Провансе Грааль считался найденным и
слова «grazal», «grazau», «griau» означали просто сосуд?
 26

Хранители Грааля
 Проклиная и отвергая плоть, катары в то же время исповедовали культ красоты и вечной женственности, не исключающей чувственных радостей. Отсюда поэзия трубадуров,
распространяющаяся на север, где она была подхвачена миннезингерами, одним из которых был и Вольфрам фон Эшен-
бах (не отсюда ли Шварцвальд копий, произрастающий от
совершенств девы Сигуны?). Но в Сигуне ее отец Киот видит
не просто красавицу, но и властительницу. Ее красота — это
красота Царства. При этом Сигуна — наследница Грааля. Таким образом, Грааль — это осязаемый символ Царства Божьего, исповедуемого альбигойцами в последних словах молитвы
Господней.
 Высказывается гипотеза, согласно которой в романах
Вольфрама фон Эшенбаха аллегорически, но по-своему
точно воспроизводится история альбигойцев. В этом духе
он переосмысливает «Персеваля» Кретьена де Труа, также
нечуждого этим преданиям. Отречение Киота от престола
после смерти супруги, по имени Избранница (Шуазиана),
наследующей Грааль, могло намекать современникам на
реальное событие, даже если это событие рискованно отождествлять с теми или иными историческими данными. Также и отбытие Гамурета на Восток, да еще вместе со своим
юным племянником Шионатуландером, напоминает добровольное изгнание, когда любовные переживания сочетаются с некими союзническими обязательствами при государственно-мистических чаяниях:
 Шионатуландер
 любовным подвержен тревогам;
его дядя Гамурет
 поведал юноше о многом;
со своим уделом расставшись беспокойным,
 27

Предисловие
 оставил он крещеных
 и отправился к язычникам достойным.
 Достойные язычники — несомненно, мусульмане, чей
государь — вышеупомянутый халиф Барук Ахкарин:
 Взял рыцарь анжувейнский
дитя — и в путь-дорогу;
отправился к язычникам
Баруку Ахкарину на подмогу...
 Гамурет отправляется на подмогу Баруку в разгар
Крестовых походов, как раз направленных против этих
«язычников достойных», как их называет поэт. Не уклонялись ли подобным образом некоторые христианские рыцари от Крестового похода против альбигойского
Прованса? Первый из этих походов был объявлен в 1208
году при жизни Вольфрама фон Эшенбаха, хотя завершились они после его смерти. Известно, что тамплиеры,
рыцари Храма, воспетые в «Парсифале», предпочитали
не воевать против альбигойцев. А в следующем столетии,
когда сокрушительным преследованиям со стороны католической церкви подвергся уже орден тамплиеров, их
обвиняли и в тайном сотрудничестве с мусульманами, в
частности с ассасинами, наподобие которых и был, возможно, создан орден тамплиеров (Натрошвили Н. Г. От
Машрика до Магриба. М. 1978. С. 19). Обвинения против тамплиеров основывались и на рыцарских романах,
которые, в свою очередь, осуждались, так как в них находили влияние тамплиеров. Зимрок отмечает, что небесный сонм, вверяющий Грааль некоему избранному
сообществу, весьма напоминает духов и демонов, закли¬
 28

Хранители Грааля
 наемых и почитаемых тамплиерами, в чем их обвиняли
инквизиторы.
 Но наиболее грозным обвинением против тамплиеров
была их приверженность к литургии по восточному (православному) обряду. Свидетельство подобной приверженности действительно присутствует в «Парсифале» Вольфрама фон Эшенбаха. Брат Парсифаля Фейрефис, сын
Гамурета от языческой (опять-таки) царицы Белаканы, чье
имя, вероятно, происходит от пеликана, вскармливающего птенцов своей кровью, принимает крещение от некоего величественного священника, отступающего от обряда Римской церкви чтением Евангелия от Иоанна, особо
чтимого православной церковью: «Бог — человек, Отец
Его — Слово» (817, 16), то есть «Слово плоть бысть» (Ин,
1:14). Есть сведения, что и «Отче наш» тамплиеры читали,
не опуская заключительных слов, как читали молитву Господню катары, так что обвинения против них повязаны на
эти слова, сводятся все к тому же: «Яко Твое есть Царство
и Сила и Слава во веки веков», а тайна Грааля загадочно с
этими словами соотносится.
 «Титурель» посвящен событиям, предшествующим «Пар-
сифалю», но слагался, по всей вероятности, после «Парсифаля» и предполагает знакомство с ним. Именно из «Парсифаля» мы узнаем, что обрел Титурель:
 В звездных кругах, в мирах иных
Житье-бытье человеков земных.
 Флегетанс, язычник, знал
предначертанья звездных начал,
очами созерцая,
речами прорицая;
ему средь звезд явила даль
 29

Предисловие
 некую вещь, чье имя Грааль.
 Сонм, что над звездами царил,
ее на землю водворил
и выше звезд вознесся вновь,
куда влекла его любовь,
с тех пор хранит ее избранный род,
сей драгоценный крещеный плод...
 (454, 17—28. Перевод В. Микушевича)
 Этими стихами предварены слова Титуреля в романе
«Титурель», посвященном судьбам избранного рода и взаимоотношениям внутри него. Титурель заслужил таинственный дар своей рыцарской доблестью, а не благочестивым
самоотречением:
 Чистейшее блаженство
 с любовью желанной,
все, что завоевал я
 моей рукой в тревоге бранной,
да унаследует мой род мою отвагу,
и да будет верен
 мой отпрыск родовому благу.
 Грааль пока еще не назван Титурелем, но, очевидно, или
родовое благо и есть Грааль, или он включает его. Грааль не
завоеван, а вручен, вверен рыцарской отваге и нуждается
в обороне:
 Государь Грааля
 должен быть чист и честен;
тебе, сын мой Фримутель,
 30

Хранители Грааля
 да будет удел твой известен;
одному тебе — увы! — вверяю оборону
светлого Грааля, сын мой,
 и его пречистую корону.
 Хотя Грааль — вещь со звездных кругов, нечто, вручаемое
ангельской ратью, небесною силой, у Грааля есть корона, и
есть государь, в чьем владении Монсальвеш, а быть может,
его владения куда более обширны:
 ...Фримутсль берег на славу
Грааль в Монсальвеше,
 как ни одну в мире державу.
 Разлука с Монсальвешем невыносима для наследников и
наследниц Грааля. Так, Херцелейда не расстается с Монсальвешем в своей сердечной тоске, которую означает ее имя:
 ...дочь Фримутеля
 Монсальвешем дышала и при муже.
 Но главная особенность избранного рода — их осиянность
Граалем, таинственное очарование, обрекающее их друг другу. Конечно, Шуазиана — сама по себе красавица, но недаром
она достается тому, кто выше королей:
 к ней сватались короли,
стал государь ее супругом.
 Таким образом, государь Кателангена уподобляется государю Грааля или даже приравнивается к нему. Тем невыносимее для него утрата Шуазианы:
 31

Предисловие
 Сердцу рыцаря нанесена рана,
ибо прежде обрела
 Грааль Шуазиана.
 Обнаруживаются два обстоятельства. Наследница Грааля
Шуазиана жертвует собой, чтобы родить Сигуну, очередную
наследницу Грааля. Потеряв Шуазиану, Киот расстается и со
своим государством Кателанген, как будто он государь лишь в
браке с наследницей Грааля:
 ибо мать Сигуны из рода Грааля;
отправилась к супругу
 и умерла, его навеки опечаля.
 Так что и для его скорби существенно, что Шуазиана
из рода Грааля; храня ей верность, он жертвует государством, как будто это возможность сохранить Грааль (не
она ли сама Грааль, слово «Грааль» иногда употребляется
и в женском роде). До этого Киот был блестящим рыцарем, иначе он бы не завоевал Шуазиану:
 Привык торжествовать Киот
на всех ристалищах вступая в состязанья.
 Но, оставив государство и рыцарство, Киот становится
отшельником. Недаром его именем назван провансальский
провозвестник Грааля, если даже это не тот же Киот. Таков
и строгий отшельник Треврецент, открывающий мудрость
Грааля Парсифалю. В «Титуреле» он предстает в совсем
другом облике:
 .32

Хранители Грааля
 лишь Треврецент, воитель правил строгих,
 прыгал и бегал
 быстрее всех рыцарей быстроногих.
 В самом начале романа от короны Грааля отказывается и Титурель. Такое самоотречение или
отшельничество — тоже способ хранить Грааль, обретенный любовью, даже если любви сопутствует скорбь
утраты. Характерно, что вместе с Киотом отрекается от
рыцарства и его брат Манфилот:
 Герцог Манфилот увидел,
как он мрачен,
 и сам был зловеще тягостным
предчувствием охвачен
 и, чтобы избежать подобных в будущем терзаний,
 отрекся тоже от любви,
от меча и состязаний.
 Король Тампунтейр принимает в опеку государство Ка-
теланген и его будущую государыню Сигуну. Она растет
вместе с дочерью Тампунтейра Кондвирамур, будущей
супругой Парсифаля. Но Тампунтейр тоже умер, и пятилетнюю Сигуну берет ее тетка Херцелейда, родная сестра
Шуазианы, королева Канволейса и Кингриваля. Херцелейда овдовела, не успев стать супругой:
 С Херцелейдой Кастис
 в Монсальвеше повенчался.
 Стать супругом не успев,
король скончался.
 Ей Канволейс достался по закону
 33

Предисловие
 и Кингриваль: двойную
 покойный государь носил корону
 Так таинственно-поэтическое имя «Монсальвеш» приобретает предостерегающее, если не угрожающее звучание.
Это уже третья смерть в романе «Титурель»: за Шуазианой
следуют короли Тампунтейр и Кастис; все эти смерти как
будто связаны с Граалем. Зато влекущее обаяние приобретает имя Херцелейда, Сердечная скорбь:
 Дочь Фримутеля —
 она вдова-дева;
 среди достохвальных
 славилась королева.
 Соискатели любви ее умножались.
 В Канволейсе копьями
за нее сражались.
 Истинным ее мужем, отцом Парсифаля, предстоит стать
Гамурету, государю Анжу. Он тоже погибнет на Востоке,
воюя на стороне халифа Барука. Вдова-дева станет вдовой-
дамой, как ее назовет в своем «Персевале» Кретьен де Труа.
 Хранители Грааля сплочены любовью и обреченностью.
Перед этим чарующим сочетанием не могут устоять ни
женщины, ни мужчины. Повествуя об этом, Вольфрам
фон Эшенбах начинает говорить от собственного лица и
тут же прибегает к фигуре умолчания, тоже храня некую
тайну:
 Как восвояси Гамурет
 отбыл от Белаканы
и как завоевал потом
 34

Хранители Грааля
 сестру Шуазианы,
 и как француженка не удержала Гамурета,
об этом умолчу я здесь;
 любовь девичья будет мной воспета.
 В «Титуреле» представлены две влюбленные
пары: Херцелейда и Гамурет, Сигуна и Шионатулан-
дер. При этом Сигуна — племянница Херцелейды, а
Шионатуландер — племянник Гамурета, так что все четверо так или иначе из рода Грааля: «Ибо вверен Грааль избранному роду...»
 Их избранничество — обреченность, а обреченность
— избранничество, и при этом они вознагражденные в мире:
избранных влечет к избранным. Гамурет обращается к своему племяннику со странным увещеванием:
 Чувствую в тебе любовь,
 от нее твоя невзгода.
 Не таись от меня,
 мы оба из одного рода.
 Наши плоть и кровь — теснее единство,
чем от похищенного
 ребра материнство.
 Род Грааля превыше обычного человеческого родства, но
это и не так называемое духовное родство, а плоть и кровь
(Грааль — Кровь Истинная?). Слова Гамурета можно понять
в том смысле, что род Грааля ведется не от Евы (Еву Гамурет
несколько пренебрежительно называет похищенным ребром)
или не только от Евы, а из таинствсшшх глубин до Сотворения
мира (прежде всех век). Отсюда сокрушительная сила любви,
неодолимая и потому не всегда благая:
 35

Предисловие
 Горе! Зачем, любовь,
 ты детей сокрушаешь?
 Не щадишь слепого ты,
 безглазому страсть внушаешь.
 Козни твои, любовь, многообразны.
 Сколько ни пиши, любовь,
 неописуемы все твои соблазны.
 И пренебрегающий письменами Вольфрам поет настоящий гимн любви:
 Любовь царит вдалеке
 и вблизи на пороге,
живет в доме на земле
 и с добром заодно в небесном чертоге;
любовь здесь и там, везде, кроме ада;
сомненье — спутник любви
в пору ее спада.
 Шионатуландер и Сигуна совсем еще дети, но род Грааля
уже обрекает на любовь их, не подозревающих, что любовь
гибельна:
 Благо Канволейсу,
 где была сердечной,
говорят, любовь,
 и постоянной, и безупречной,
любовь двух детей там нашла начало,
и ее, чистую,
 ничто в мире не омрачало.
 36

Хранители Грааля
 Сигуна бесхитростно спрашивает Шионатуландера, видя
его страдания:
 Может быть, любовь — он
 и все ты мне растолкуешь?
 А может быть, любовь — она
 и потому ты тоскуешь?
 Иными словами, что такое любовь: грозный Амор трубадуров или сладостная, но столь же опасная госпожа Венера миннезингеров? Объясняясь в любви Сигуне почти
по-детски, Шионатуландер обращается не столько к ней,
сколько к ее роду: «Слышал я, твой род могуч в благоволе-
нье...» А Сигуна в своем девичьем целомудрии, не чуждом
завораживающего эротизма, призывает Шионатуландера
завоевать ее любовь:
 Горе! Я иначе
 помочь бы тебе хотела,
не жертвуя свободой
 моего нетронутого тела;
со мной тебя юность еще не венчала.
 Знай: под сёнью щита
 должен ты заслужить меня сначала.
 Херцелейда предостережет свою приемную дочь и от подобных призывов, и от самой любви к Шионатуландеру, напомнив его блистательную родословную: Шионатуландер — тоже
дофин, наследник престола и государства:
 О тебе скорблю;
 твой друг из молодых да ранний;
 37

Предисловие
 не от Махауты ли
 унаследовала ты дар страданий?
 Дофин Гурзгри искал славу вдали от супруги.
 Не снимая шлема,
 обретал он бранные заслуги.
 Отец Шионатуландера, дофин Гурзгри пал в битве, так
что слова Херцелейды — предостережение не только Си-
гуне, но и самой себе. Ее супруг Гамурет, отец Парсифаля,
тоже будет убит. И Шионатуландер будет убит герцогом
Орилусом, отстаивая владения и жизнь Парсифаля, за которого и принимает его Орилус. Вдова Махаута, дева—вдова
Херцелейда, вдова Сигуна... Шионатуландер — сын вдовы,
как и Парсифаль.
 Но сыном вдовы был и Адонирам, он же Хирам, согласно библейскому преданию, строитель Иерусалимского
храма. Его полюбила царица Савская, не первая ли среди прекрасных дам Грааля, а Хирама (он же Адонирам)
убили его подмастерья из зависти, так что царица Валкие
также оказалась одной из вдов (ей предшествовала мать
Адонирама). Складывается впечатление, что Парсифаль,
сын вдовы, и Шионатуландер, его старший двойник или
предшественник, — в своем роде тоже строители или хранители Храма.
 Рыцари Храма (templeisen) присутствуют при отречении
Титуреля:
 Рыцари и дамы
 при этом были в сборе.
Рыцарям Храма
 эта речь причинила горе;
так говорил он, доблестных печаля,
 38

Хранители Грааля
 вместе с ними защищавший
 своей рукой сокровище Грааля.
 Не потому ли тайну Грааля раскрывает Флегетанис, язычник, происходящий от царя Соломона, в чье царствование
был построен Иерусалимский храм? И Гамурета тянет на
Восток не потому ли, что у арабских племен было предание
о камне-деве, рождающей доисламское божество Душару;
это божество сближали с Дионисом, а дионисийство, по Вячеславу Иванову, — Ветхий Завет для язычников? И наконец, рыцари Грааля должны были по-своему понимать слова
Христа: «Камень, который отвергли строители, тот самый
сделался главою угла; это — от Господа, и есть дивно в очах
наших» (Мф. 21:42).
 В «Парсифале» Вольфрама фон Эшенбаха определенно
говорится, что Грааль — камень. В этом главное отличие
«Парсифаля» от «Персеваля» Кретьена де Труа, канва которого все же прослеживается в «Парсифале». У Кретьена де
Труа Грааль украшен драгоценными камнями. Возможно, те
же камни на поводке пса Путестража (Gardevias):
 Смарагдовые на нем буквы,
буквы-рубины,
 адаманты, хризолиты, гранаты,
все в письменах едины.
 Письмо-поводок запоем читает Сигуна, как будто это поводок для нее самой:
 Сказала: «Я на поводке
 читала приключенье.
 Без него мой Кателанген
 39

Предисловие
 потерял бы для меня значенье.
Предложили бы мне богатство любое, земное,
я бы отказалась от него,
лишь бы прочитать остальное».
 Пес Путестраж принадлежал дяде Шионатуландера, брату Махауты, герцогу Экунату:
 Имя дикого цветка у него,
и в погоне за дичью
с письмом послан пес,
 выполняя волю девичью.
 На поводке письмо, где от слова до слова
предостереженье: свой женский путь
она сама стеречь готова.
 Вероятно, это предостереженье самой Сигуне, и на поводке
она прочла уже имя Парсифаль. Но пес Путестраж вырывается и убегает. Вальтер Штайн полагает, что Путестраж — не
простой пес. На его поводке звездные письмена. Это пес,
которым клянется Сократ. Платон, засвидетельствовавший
эти клятвы Сократа, упоминается в «Парсифале». Сигуна
посылает Шионатуландера на поиски пса, и тот обещает вернуть его даже ценой собственной жизни. На этом прерывается роман «Титурель», по-видимому незаконченный. «Пса
поймал он вместе с будущими днями», — говорит о Шиона-
туландере Вольфрам. В погоне за звездными письменами
Шионатуландер погибнет, и над его телом Сигуна откроет
Парсифалю его истинное имя, возвещающее, кто будущий
государь Грааля.

Пока могучий Титурель
был в битвах проворен,
своих всегда водил он в бой,
в сраженьях упорен;
потом сказал: «Старею,
с копьем пора мне расставаться,
 хоть было копье гордостью моею».
 2.
 «Носил бы я оружье, —
 продолжал воитель старый, —
воздух ужасался бы,
 изведав моего копья удары.
 От обломков тени за солнцем гонялись,
мечом разил я шлемы,
 и, рассеченные, воспламенялись.

/
 Я в любви высокой
 находил всегда утеху;
услада меня завлекала,
 предрасположив к успеху;
но пришел я к пределу:
женских прелестей не нужно
моему дряхлеющему телу
 4.
 Чистейшее блаженство
с любовью желанной,
все, что завоевал я
 моей рукой в тревоге бранной,
да унаследует мой род мою отвагу,
и да будет верен
 мой отпрыск родовому благу.
 Кто тронут женским смехом,
 тот впредь будет жить беспечно.
 Чистота и верность
 пребудут с ним вечно.
 Не оставят его эти спутницы вовеки.
 И до самой смерти не уйдет он
от их праведной опеки.
 44

С тех пор как я обрел Грааль,
с тех пор, как вручила
его мне ангельская рать, небесная сила,
в этот орден я вписался,
ибо Грааля
человек дотоле
 никогда не касался.
 Государь Грааля
 должен быть чист и честен;
тебе, сын мой Фримутель,
 да будет удел твой известен;
одному тебе — увы! — вверяю оборону
светлого Грааля, сын мой,
и его пречистую корону
 Ведаешь ты, сын мой,
 толк в щите воздетом,
живешь, вооруженный
разумным советом,
а в мои годы мужи бывают хилы,
па рыцарство мне, сын мой,
не хватает больше силы.

I
 9.
 Для Грааля, Фримутель,
надежная дружина,
пять отпрысков у тебя,
среди них два сына;
 Анфортас и Треврецент, лучшим он равен;
дожить бы мне до времени,
когда будет он славен.
 10.
 Дочь твоя Шуазиана;
 ее сердце затаило
то, что всему свету
отрадно и мило;
 и Херцелейде хвала не напрасна,
и Уррепанс де Шуа
также прекрасна».
 11.
 Рыцари и дамы
 при этом были в сборе.
 Рыцарям Храма
 эта речь причинила горе;
так говорил он, доблестных печаля,
вместе с ними защищавший
 своей рукой сокровище Грааля.
 46

Слабел могучий Титурель,
дряхлея с годами,
обессилен старостью
и ратными трудами,
а Фримутель берег на славу
Грааль в Монсальвеше,
 как ни одну в мире державу.
 Две дочери у него;
 для них настало время
друга надежного избрать
 и разделить с ним жизни бремя.
 И Шуазиана заодно с любезным другом;
к ней сватались короли,
 стал государь ее супругом.
 Из Кателангена Киот —
супруг Шуазианы,
чьи совершенства дивные
навек ему желанны;
он за нее готов пожертвовать собою
и, доблестный, рад обрести
красавицу ценой любою.

15.
 Достойная невесты,
 была свадьба богата.
 Позвал Киот на свадьбу
в Кателанген брата,
 Тампунтейра—короля, других владык немало;
 годы минули с тех пор,
 а великолепней свадьбы не бывало.
 16.
 Кнот, властитель той земли,
обрел свою отраду,
доблестью и кротостью
завоевал награду;
 достойны женщины прекрасные дерзанья;
привык торжествовать Киот,
 на всех ристалищах вступая в состязания.
 17.
 Так стал властитель мужем
жены прекрасной;
в любви сердечной
 жить бы да жить чете согласной,
но как настанет кончина мира вскоре,
увы! печаль не за горами;
где услада, там и горе.

Шуазиана родила;
 дитя хулить негоже,
но от такого домочадца
избави меня Боже;
 когда невозможно избежать расплаты,
не пожелает сердце
 жестокой в будущем утраты.
 В неколебимой верности
скончалась роженица;
была прекрасна дочь ее,
 другим с ней девам не сравниться;
в сладостной стойкости подобная твердыне,
в разных странах славится
она все еще поныне.
 Лишился князь любви своей,
удел его — кручина;
дочь жива, а мать мертва,
скорбь с радостью едина;
так без Шуазианы жил он, омраченный,
утратив радости,
 печалям тяжким обреченный.

21.
 Тогда ароматами
 умастили ее тело,
чтобы и в могиле
оно было цело,
 как смерть ни жестока в безжалостном удар
на похороны к ней пришли
короли и государи.
 22.
 Жалованы земли
 Киоту Тампунтейром,
его братом-королем;
 владел он Пелрапейром,
и завещал племяннице удел он отчий;
от меча и от щита
 Киот отрекся, рыцарствовать неохочий.
 23.
 Герцог Манфилот увидел,
как он мрачен,
 и сам был зловеще тягостным
предчувствием охвачен
и чтобы избежать подобных в будущем
 терзаний,
 отрекся тоже от любви,
от меча и состязаний.

Дочь герцога Киота
 Сигуной окрестили,
а тело ее матери
 в могилу опустили;
сердцу рыцаря нанесена рана,
ибо прежде обрела
Грааль Шуазиана.
 Тампунтейр с малюткой
Сигуной возвращался.
 Все плакали, видя,
 как с ней отец прощался.
 Дочь короля, Кондвирамур, была грудная.
Росли обе вместе,
 сызмальства цены себе не зная.
 С Херцелейдой Кастис
 в Монсальвеше повенчался.
 Стать супругом не успев,
король скончался.
 Ей Канволейс достался по закону
и Кингриваль: двойную
 покойный государь носил корону.

27.
 Стать его женою
 Херцелейда не успела,
вверив Гамурету дар
 своего нетронутого тела,
и два государства принесла к тому же,
дочь Фримутеля
 Монсальвешем дышала и при муже.
 28.
 И Тампунтейр умер,
и короновали
Кардайса в Бробарце.
 Пять лет миновали.
 С Кондвирамур Сигуна детские досуги
до тех пор делила,
 но должны расстаться подруги.
 29.
 Херцелейда по Сигуне
затосковала,
к себе из Бробарца
ее призывала,
 а Кондвирамур заплакала в печали,
когда ее с любимой
 подругой так жестоко разлучали.

«Отец, — дитя сказало, —
когда к моей тете
меня с моими куклами
вы отвезете,
 на дальнюю дорогу мне роптать негоже;
рыцари, чтобы служить мне,
там найдутся тоже».
 «С такою госпожою
 можно было бы поздравить
родной наш Кателанген,
 когда бы там ты стала править,
спит скорбь моя, утешена твоим блаженством;
Шварцвальд копий
 был бы взращен твоим главенством».
 У тетки Сигуна
 процвела красою,
блеском цветов майских,
умытых росою.
 Ее сердце расцвело с красою вместе.
Еще больше доброго
 сказал бы я о ней, невесте.

I
 33.
 Любовались люди
 девой просветленной,
ни единой добродетелью
 ни на волос не обделенной.
Услышали о ней разные страны.
Чиста, благородна,
 истое дитя Шуазианы.
 34.
 О Херцелейде тоже
 мы не сказать не вправе,
чье совершенство строже
 сиянья, свойственного славе;
источник чистоты благословенной;
распространяется о ней
 молва по всей вселенной.
 35.
 Дочь Фримутеля,
она вдова-дева;
среди достохвальных
славилась королева.
Соискатели любви ее умножались.
В Канволейсе копьями
за нее сражались.
 54

36.
 Нельзя не восхититься
и девой Сигуиой;
потемнели кудри
красавицы юной.
 Грудь высокая у нее, стройной.
 Она была горделива
 в добродетели женственно пристойной.
 Как восвояси Гамурет
отбыл от Белаканы
и как завоевал потом
сестру Шуазианы
 и как француженка не удержала Гамурета,
об этом умолчу я здесь;
 любовь девичья будет мной воспета.
 38.
 Француженка Анфлиза —
пестунья чада,
знатнейшего отпрыска,
чей удел — награда;
 готов был действий избежать превратных
достойнейший среди князей,
 и самых доблестных, и самых знатных.

39.
 Анфлиза Гамурету
 щит вручила прочный.
 Для милого чада
 Гамурет — защитник беспорочный;
Анфлиза ему дитя препоручила,
господина приключений
 в дитяти видеть приучила.
 40.
 Взял рыцарь анжувейнский
дитя — и в путь-дорогу;
отправился к язычникам
 Баруку Ахкарину на подмогу;
в родной Валейс вернул дитя, как надлежало,
чтобы, доблесть проявив,
 дитя взрослело и мужало.
 41.
 Родословная дитяти
была такая:
 Гурнеманц из Грагарца —
 его предок; железо рассекая,
на ристалищах блистал, вооруженный;
отец дитяти Гурзгри,
 при Шуа де ла Курт сраженный.

42.
 Его мать Махаута,
сестра Экуната,
пфальцграфа; Бербестер —
оплот ее брата.
 Шионатуландер — так дитя назвали;
был герой прославлен,
 как другой прославится едва ли.
 43.
 Но не о сыне Гурзгри,
достойном и смелом,
о деве Сигуне
 я поведал первым делом,
ибо мать Сигуны из рода Грааля;
отправилась к супругу
 и умерла, его навеки опечаля.
 44.
 Ибо вверен Грааль
избранному роду
вознагражденных в мире
Вышнему в угоду,
и Сигуна от семени того же
из Монсальвеша,
 что всех святей и дороже.

45.
 Семя святое
 вверяется простору,
прорастая здесь pi там,
дает отпор позору;
 известен Канволейс всем странам света;
на разных языках
 столица верности воспета.
 46.
 Благо Канволейсу,
 где была сердечной,
говорят, любовь,
 и постоянной, и безупречной.
 Любовь двух детей там нашла начало,
и ее, чистую,
 ничто в мире не омрачало.
 47.
 Гордый рыцарь Гамурет
растил в своем покое
малолетних двух детей,
творя для них благое,
 и Шионатуландера, чья не созрела еще сила,
преждевременно
 любовь к Сигуне сразила.

Горе! От скорбей таких
юным не исцелиться;
чем раньше любовь завяжется,
тем дольше длится.
 Для старости любовь не так опасна.
Юность — узница любви,
 любовь над ней всевластна.
 Горе! Зачем, любовь,
 детей ты сокрушаешь?
 Не щадишь слепого ты,
 безглазому страсть внушаешь.
 Козни твои, любовь, многообразны.
 Сколько ни пиши,
 неописуемы все твои соблазны.
 Монаха мучает любовь
и в келье, и в соборе,
преследует подвижника
и схимника в затворе;
любовь морочит и колдует повсеместно;
под шлемом рыцарским любовь,
но ей повсюду тесно.

51.
 Любовь царит вдалеке
и вблизи на пороге,
живет в доме на земле
 и с добром заодно в небесном чертоге;
любовь здесь и там, везде, кроме ада;
сомненье — спутник любви
в пору ее спада.
 52.
 Но сомненья не знали они,
а греха тем паче;
дева Сигуна
 и Шионатуландер страдали иначе.
Их великое чувство было невинно;
я поведал бы об их детской любви,
да выйдет, боюсь, длинно.
 53.
 Влюбленных юных
 стыдливость воспитала родовая,
их, чей род из чистой любви;
 любовь свою скрывая,
пленялись целомудренно друг другом,
и сердца сияли,
 сладостным томимые недугом.

54.
 Шионатуландер втайне
упрочивал узы
между Анфлизой,
 чьи подданные французы,
и анжувейнцем, посол их желаний;
избежать он сам не мог
подобных страданий.
 Шионатуландер
 любовным подвержен тревогам;
его дядя Гамурет
 поведал юноше о многом;
со своим уделом расставшись беспокойным,
оставил он крещеных
 и отправился к язычникам достойным.
 Всем, кто ведает,
 как любовь отрадна
для дев и юношей
 и как она беспощадна,
поведаю о дивном приключенье,
как томит и мучит
 нежное сердечное влеченье.

57.
 Шионатуландер,
 вверяясь благим силам,
обратился к подруге,
 любовным движим пылом,
и молвил он: «Сигуна дорогая!
 Ты, сладостная дева,
 можешь мне помочь, мою печаль
превозмогая.
 58.
 Герцогиня Кателангена!
 Даруй мне исцеленье!
 Слышал я, твой род
 могуч в благоволеиье.
 Ты меня своим излечишь совершенством;
скорбь ты причинила мне,
 так исцели недуг блаженством».
 59.
 «Милый друг, тебя понять
 мне трудно, друг прекрасный,
в том, что ты говоришь,
 я слышу лишь намек неясный,
а если я не знаю, по какой причине
скорбишь и жалуешься ты,
 как помогу твоей кручине?»

60.
 «Милость сыщется лишь там,
где она бывает.
 Смилуйся ты, госпожа,
 иа тебя страждущий уповает.
 Предрасположено к приязни детство.
 Кроме твоей милости,
 какое спасет меня средство?»
 Она же молвила:
 «Признайся в своей скорби смело,
и тебе поможет кто-нибудь,
что бы у тебя ни болело;
тебе помочь нет сил у меня, бедной;
я же сирота вдали
 от моих людей и от земли наследной».
 «Знаю, госпожа,
 тебе земли и люди подвластны;
не нужно мне их,
 лишь твои глаза для меня прекрасны.
Яви мне свое сердце во взоре.
 Лишь твоя любовь поможет мне,
иначе мое сердце замучит горе».

63.
 «Если такова любовь,
она опасна.
 Ты мой лучший друг,
 но говорить я не согласна
о любви, не смею, виновата;
Бог свидетель, я не знаю,
 любовь — дар или утрата.
 64.
 Может быть, любовь — он
 и все ты мне растолкуешь?
 А может быть, любовь — она
и потому ты тоскуешь?
 Может быть, любовь с моими куклами в
 обнимку?
 Или дикая любовь
 обречена все же на поимку?»
 65.
 «Госпожа, слыхал я
 от женщин и мужчин такое слово:
 любовь метит в старого
и в молодого.
 Всем грозит ее выстрел неминучий.
 Сражен любовью тот,
 кто бежит, кто летит, и кто лебезит,
 ползучий.

I
 [ß\^W
 67.
 68.
 До сих пор любовь я знал
из разных сказаний,
и сам теперь сподобился
подобных терзаний.
 Так дорога ты, дева, мне, что впору
уподобить любовь
 обокравшему мое сердце вору».
 « Шиоиатул анд ер !
 Я признаюсь невольно:
ты уходишь с глаз моих,
и моей радости больно.
 На тебя бы вечно глаза мои глядели,
а без тебя в печали
 тянутся мои недели».
 «Сладчайшая дева,
тебе уже известно,
как любовь мучит
 меня и тебя совместно,
как любовь превращает радости в печали;
отдай должное любви,
 иначе оба мы пропали».
 65

69.
 Она сказала: «Как бы
любовь ни угрожала,
неужто сердце ни одно
 до сих пор любви не избежало?
Откуда же такая у любви защита
от мести, если радость
 ею столько раз была разбита?»
 70.
 «Молодой и старый
любви подчинится;
никакой искусник
 с ней в этом не сравнится.
 Если же сплотимся мы с тобою,
коварству противостоим,
 к смертельному готовы бою».
 71.
 «Горе! Я иначе
 помочь бы тебе хотела,
не жертвуя свободой
 моего нетронутого тела;
со мной тебя юность еще не венчала.
Знай: под сенью щита
 должен ты заслужить меня сначала».

«Госпожа! Мои силы
пока еще слабы,
и тебя завоевать
 одна ты мне помогла бы;
когда под силу будет мне вооруженье,
удостоится тебя
 мое сладостно-горькое служенье».
 Так было положено
начало их беседам,
их словам в то время,
 когда двинулся к победам
Помпей во главе войска в сторону Бальдага;
с ним Ипомидон достойный;
 много копий поломала там отвага.
 Гамурет отважный
 устремился в те же страны,
кроме своего щита,
 не пожелав другой охраны;
повсюду верен трем своим коронам,
движимый любовью, смерть нашел,
убит Ипомидоном.

75.
 А Шионатуландер
 тосковал, влюбленный,
покинув Сигуну,
 в край отбыл отдаленный,
с дядей своим он был в дороге.
 Он и Сигуна
 расстались в горестной тревоге.
 Деве молвил юный князь:
 «Проститься я с тобой решаюсь.
 Горе мне! При этом
 я лучшей радости лишаюсь.
 Одержит ли над смертью любовь моя победу?
Сладостная! Пожелай мне счастья!
 К язычникам я еду».
 77
 «К тебе я благосклонна, друг:
любовь ли — склонность эта?
 Если бы ты побеждал
от моего привета!
 Твоя радость — моя радость. Вот
неизбежность!
 Скорей вода загорится,
 чем погаснет моя нежность».

1
 Любовь осталась, где была,
 странствуя в чаянье чужбины;
не говорили так о ней
 ни женщины, ни девы, ни мужчины,
как эти два, верны сердечному кануну,
в чем убедился Парсифаль,
 при липах повстречав Сигуну.
 Король Кингривальса,
 Гамурет отбыл тайно;
от всех своих присных
 свой отъезд скрыл не случайно,
взял с собой лишь двадцать отроков
знатнейших
 и восемь десятков
 оруженосцев юнейших.
 Взял он пять коней, взял злато,
взял самоцветы Ассагога;
помнил он, что предстоит
ему опасная дорога;
взял он щит, щиты другие наготове;
если первый сокрушат,
 сражаться рыцарю не внове.

81.
 Он любил ее,
 она его боготворила.
 На дорогу рыцарю
 свою рубашку подарила,
белый шелк, облекавший белое ее тело
и касавшийся бедер
там, где темнело.
 82.
 Из Норгальса ехал
 в Испанию, достиг Севильи
сын славного Гандина,
 проливая слезы в изобилье;
а когда, путешествуя, достиг он цели,
христиании и язычник
 непревзойденного воспели.
 83.
 Говорю я правду,
 повествую без обмана.
 Да не будет забыт нами
 юный князь Грасвалдана.
 В любви к нему находила Сигуна радость.
Из его сердца,
 как пчела из цветка, пила сладость.

I
 85.
 86.
 Он в пути томился
 любовным недугом,
о ней тосковал он,
 оставаясь верным другом,
и грагарцийца мучила кручина;
лучше бы он умер,
 как умер Гурзгри из Мабонагрина.
 Хоть порою копья
 ломал он в сраженье,
но почувствовал вскоре
изнеможенье;
 о любви любовно думал истомленный;
чем сильнее любовь,
 тем немощней влюбленный.
 Когда на состязаньях
рыцари молодые
отважно затевали
игры боевые,
 он скорбел и томился, от любви хворый;
обречено дитя ползать,
 прежде чем искать себе опоры.
 71

/
 Он любви высокой
 чаял страстно и тревожно,
изживать пытаясь
 все, что в любви ложно;
для молодых и старых славная наука;
как Псалтирь для медведя,
 для иного князя только мука.
 88.
 Шионатуландер
 скорбь свою таил, многострадальный,
и Гамурет увидел,
 какой он печальный.
 Родича недуг разгадан Гамуретом:
 Скорбь одна и та же,
 хоть зима сменилась летом.
 С красотою совершенной
участь его схожа:
очи ненаглядные,
светящаяся кожа.
 Был он покорен своим уделом,
не частицею любви,
 а всей любовью в целом.
 72

И сердце Гамурета
подвержено чарам;
любовь сжигала и его
 своим сладостным жаром.
 Знал он, как чистейшая кожа прельщает,
как любовь беспощадная
в свой час посещает.
 Любовь-искусница хитра,
 недаром всех она прельстила.
 Кто присмотрится, тот видит,
какова ее сила;
 безупречным славится глазомером;
 графья и графит ее
 потворствуют химерам.
 Видит Гамурет:
 по какой-то причине
дофин из Грасвалдана
подвержен кручине.
 Однажды он спросил его в дороге:
«О чем грустит отрок Анфлизы?
Я за него в тревоге.

I
 93.
 Во всем ты мне признайся
без долгих зачинов.
 Римский император
 и властитель сарацинов
 не утешат меня всей своей казною.
 Если ты скорбишь,
 скорбь овладевает и много».
 94.
 Достойный анжувейнед
 был готов помочь дофину.
 В этом вас уверить
я не премину.
 Говорит он: «Горе! вижу, как ты мрачен.
 Цвет лица твоего поблек.
 Ты любовью охвачен.
 95.
 Чувствую в тебе любовь,
от нее твоя невзгода.
 Не таись от меня,
 мы оба из одного рода.
 Наши плоть и кровь — теснее единство,
 чем от похищенного
ребра материнство.
 74

I
 Ты любви источник,
 ты цвет ее, неизбежность;
жаль мне Анфлизу,
 чья женственная нежность
вверила мне тебя; тебя воспитала,
как будто она тебя родила;
 тебя любить она не перестала.
 Ты от меня таишься,
 а так поступать негоже,
мое сердце ранишь,
оно же твое тоже.
 Если ты в подозреньях так неумерен,
сомневаюсь, можешь ли
 ты в любви быть верен».
 Отрок ответил:
 «Нет с болью сладу.
 Не хотел я вызвать
у тебя досаду.
 До сих пор молчать мне вежество велело.
Сигуною зовется та,
 по кому мое сердце заболело.

99.
 Твоя лишь доблесть может послужить
мне надежным оплотом.
 Вспомни француженку,
 вверила она меня твоим заботам.
 Лишь от тебя подмоги ожидаю.
 Льву не снилось во сне,
как я наяву страдаю.
 100.
 Кроме любви к тебе,
 ничто меня не вынуждало
земли пересечь, моря,
 где превратностей немало.
Анфлиза далеко, госпожа моя дорогая.
Кто, кроме тебя, поможет мне,
мою беду превозмогая?
 101.
 Мне выпутаться помоги
из этих уз прекрасных;
пока меня мой шлем и щит
 не отличат средь битв опасных,
твое мне нужно руководство.
 Я же Сигуною пленен.
 Ты защити мое сиротство».

I
 102.
 «Ах, мальчик удрученный,
вопреки твоей кручине
лес копий поломаешь,
 стремясь к юной герцогине.
Тщетен разговор замысловатый.
Торжествует в любви
 скорей отважный, чем богатый.
 Рад я тому,
 что в сердце твоем проявилось;
что с деревом сталось бы,
 если бы оно не ветвилось?
 С ней темный лес для цветка светлица.
Рад я, что тебе
 полюбилась моя сестрица.
 104.
 Ее мать Шуазиана
 была призвана Богом,
чтобы Бог явил искусство
 и мудрость в совершенстве строгом;
Шуазианы солнечное сиянье
у дочери Киота,
 Сигуны, чье восхищает обаянье.
 77

Князь Кателангена, Киот,
в боях непобедимый,
 Шуазиану потеряв,
 живет с тех пор тоской томимый;
Сигуна, дочь обоих, в свои девичьи лета,
всем девам дева,
 достойная привета.
 Сигуна — это сила;
 покорен ее сияньем,
ее ты завоюешь
 под ее влияньем.
 Тебе вверяю я мою сестрицу.
Расцветешь ты цветком,
 почувствовав ее денницу».
 Шионатуландер
 такому рад был обороту:
 «Твоя верность мне вернула
надежду, сокрушив заботу.
 Я благосклонности твоей послушен.
Ты сулишь мне Сигуну.
 Ею мой покой нарушен».

I
 108.
 Так воспрянул духом
и обрел упованье
Шионатуландер.
 Вспомним же в повествованье
дочь Киота и Шуазины,
чающую лекарства
от сердечной раны.
 Княгиня Кателангена,
не находя покоя,
с любовью боролась.
 Нет безнадежней боя.
Видит ее тетка: томится дева;
угадав, что таит она,
 ужаснулась королева.
 110.
 Как ранним утром
 розы от росы нежной,
глаза и уста краснеют
 от любви неизбежной;
не может скрыть она, девственная обитель,
что в ней любовь
 и любим ею отрок-воитель.
 79

Говорит королева,
 томясь любовью печальной:
 «Ты, дитя Шуазианы!
 Увы мне, многострадальной!
 По анжувейнцу я сама тоскую;
к моей боли
 присовокупляешь ты боль другую.
 112.
 Ради земли, ради людей
 скажи, что тебя огорчило,
какое горе
 жизнь твою омрачило,
почему не хочешь ты моих утешений?
Солнечный цвет щек твоих
поблек от каких лишений?
 113.
 Скорбишь ты, дева,
 а скорбь живет и на тронах.
Сжалься надо мной
 при моих трех коронах.
 От тебя тревоги моей не скрою.
 Не успокоюсь,
 пока не скажешь мне, что с тобою».

I
 (@УЧ®)
 114.
 «Я скажу тебе,
 почему мне неспокойно,
хоть говорить об этом,
 быть может, не совсем пристойно;
милая моя пестунья, обе мы робеем,
потому что любовь
нам ведома обеим.
 Бог тебе да воздаст;
 мать родному чаду
дарует не всегда
 такую, как ты мне, отраду,
так что мне, сироте, от радости больно.
Женской лаской твоей
 не пренебрегу своевольно.
 Милости твоей прошу,
подмоги, совета,
ибо любовью жестокой
 к милому другу я задета;
мучаюсь, к нему одному пристрастна;
связала меня дикая страсть,
я вся ей подвластна.
 81

Вечер за вечером
 смотрю в окно тщетно,
в степь смотрю, на дорогу,
томлюсь безответно.
 Его ищу я напрасно глазами.
 За любовь к милому
 глаза мои платятся слезами.
 118.
 От окон иду я
 на стены крепостные,
на восток, на запад
 смотрю в страны иные;
и все во мне к нему стремится.
 Не из тех, кто недавно,
 я скорей из тех, кто давно томится.
 Плыла по диким водам
и едва собой владела;
вдаль миль на тридцать
во все глаза глядела.
 Все в ожиданье грустила напрасном:
 Нет как нет вести
 о друге моем светлом, о друге моем
 ясном.

120.
 Игривая радость,
 почему она скрылась
из моего сердца?
 Над нами обоими скорбь воцарилась.
Одна бы я подверглась этой муке,
но знаю я, и он
 тоскует обо мне в разлуке.
 Когда же наконец
 его потянет к родному краю?
 Стыну без него,
 а при мысли о нем в пламени сгораю.
Шионатуландер — этого жара причина.
 От него я в огне,
 как Саламандра, дракон Агремонтина».
 122.
 Говорит королева:
 «Горе! Умом твоим восторгаюсь,
но кто меня тебе предал?
 Француженки Анфлизы остерегаюсь.
В твоих речах чую дух ее гнева.
 Не она ли говорит
 устами твоими, дева?

/
 Шионатуландер —
 князь высокородный,
юноша знатный,
 в целомудрии превосходный,
достойный любви, как ты возвестила,
лишь бы только мне
 француженка Анфлиза не мстила!
 Едва отнят от груди,
он был воспитан ею,
и ее ни в чем дурном
 заподозрить я не смею;
чтобы в тебе и в нем от радости все пело,
сохрани ты в чистоте
свою душу и тело!
 125.
 Что убиваешься,
 себя горестно тревожа?
 От слез тускнеют щеки,
юная блекнет кожа.
 Так прекрасной ты останешься едва ли.
 Надолго ли радость
 при такой длительной печали?
 84

I
 Для исцеленья твоего
найдется средство:
сколько разных совершенств
 дофину юному оставили в наследство
государь отец его и дофинетта,
его мать Махаута
 и королева, его тетка Шуетта.
 127.
 О тебе скорблю;
 твой друг из молодых да ранний;
не от Махауты ли
 унаследовала ты дар страданий?
Дофин Гурзгри искал славу вдали от супруги.
Не снимая шлема,
 обретал он бранные заслуги.
 Шионатуландер —
 отпрыск предков славных;
ему среди юношей
уже нет равных.
 Его юность немало достоинств явила.
Смотри только,
 чтобы радости твоей горесть не отравила.
 85

Для сердца твоего
 твоя грудь защита.
 Можно догадаться,
 какая тайна за его щитом сокрыта;
 Немудрено, что все вокруг него сверкает.
 Из щитов и шлемов
 огненный дождь он высекает.
 Для состязаний создан,
 разве не весь он совершенство?
 В мужестве блистательном
 для женских глаз блаженство.
 Отпрыск рода знатного на радость взгляду.
 Жалую тебе любовь твою,
 благословлю твою усладу».
 Благословлена любовь
любовью отныне;
сердце в сердце теперь,
 святыня вверена святыне.
 «Благо тебе, тетушка, — герцогиня
молвила, ликуя, —
люблю грагарцийца,
 и пред целым светом теперь любить
его могу я».
 ©А®

Недолго лежали,
 их прервав беседу,
лай громкий раздался.
 По красному следу
 пес мчался. Раненая дичь не убежала бы!
Недолго пес там пробыл,
 что моей достойно жалобы.
 133.
 Лай разносился
 по лесам просторным,
а Шионатуландер
 с детства слыл проворным;
лишь Треврецент, воитель правил строгих,
прыгал и бегал
 быстрее всех рыцарей быстроногих.

134,
 А Шионатуландер
 подумал: «Пса догонит
 лишь быстроногий...»
 Он себя не уронит,
 но вместо радости подвергнется печали.
 Лай в лесу заслышал,
 и ноги сами побежали.
 135.
 Пес охотничий мчался;
его влекла дичина.
 Между тем сам пес привлек
отважного дофина,
 не подозревавшего, как удел его мрачен.
 Пес юношей среди кустов
за поводок был схвачен.
 Для княжеского пса
 кровавый след — приманка;
убежал от князя пес,
преследуя подранка,
мчался пес лесом в погоне жестокой,
гордого грагарцийца
 лишая радости высокой.

//
 137.
 Все еще бежал пес
 дремучей дикой чащей;
в золоте арабском
 ошейник пса блестящий,
поводок с драгоценным камнями,
как солнце в сумрачных дебрях;
 пса поймал он вместе с будущими днями.
 138.
 Что сулили те дни,
 поведать нам уже можно;
было в них опасно все,
тягостно и тревожно,
череда войн, раздоров, напастей,
с песьего поводка
 началась полоса несчастий.
 Пса принес на руках
 он Сигуне — дар приветный.
 Двенадцати саженей
 был поводок четырехцветный.
 Желтый, зеленый, красный, коричневый
 цвет четвертый.
 Каждый шов длиною в пядь,
 в своем изяществе не стертый.
 91

II
 Ла
 На поводке кольца,
 кольца с жемчугами;
промежутки между ними
схожи с шагами,
 но не шире пальца, и, право слово,
никогда не выпустил бы я
из рук поводка такого.
 А между кольцами
 череда вестей сокровенных.
 Блещут письмена
 из камней драгоценных,
приключенье с подробностями непростыми.
Буквы к поводку
 прибиты гвоздиками золотыми.
 142.
 Смарагдовые на нем буквы,
буквы-рубины,
 адаманты, хризолиты, гранаты
все в письменах едины.
 Не было еще поводка красивей.
 Мне бы такой поводок,
 и я был бы всех счастливей.
 92

143.
 На бархате с камнями
 был ошейник нарядный;
как зеленый майский лес,
был бархат ненаглядный.
 Надпись на ошейнике госпожа изучает:
имя пса Гардевиас,
 что по-нашему «Путестраж» означает.
 144.
 Герцогиня Сигуна
 читать начала сказанье:
 «ИхМя пса таит
 в себе некое знанье.
 Для мужчины и для женщины без Путестража
нет удачи в жизни,
 вместо блаженства для него пропажа».
 На ошейнике,
 не на поводке читала: «Отважный
стережет свои пути,
 не для него успех продажный;
чистый сердцем крепнет в противоборстве
и не бывает никогда
 замечен в шатком притворстве».

146.
 Пес и поводок
 со словами под стать присловью,
от юной королевы
 князю посланье с любовью;
оповещена Сигуна письменами,
кто князь, кто королева,
 тот и другая со своими именами.
 147.
 Королева Канадика,
 Флорией звалась ее сестрица.
Илиноту, британцу, предалась,
чтоб в его сердце воцариться;
вверила ему все, кроме брачного ложа,
вышколила его,
 до первых побед мечты его множа.
 Пал он за ее любовь,
шлема не снимая;
лишь вежество проклясть
 не велит мне того, чья злая
рука сразила его. Госпожа ужаснулась
и сразу же умерла,
 хоть острие копья ее не коснулось.

149.
 Сестра королевы
 унаследовала корону.
 Звалась она Клаудита
 и стала королевой по закону,
добродетельна, чиста и прекрасна,
так что никакая сплетня
для нее не опасна.
 150.
 На поводке прочитала
 герцогиня про эту деву:
даровать им государя
 князья просили королеву
В Бофрамунде собрались, и посулила
королева возвестить богатым и бедным,
кого избрать она соблаговолила.
 Герцог Сальваша цветущего,
Экунат ее сердцу дорог;
другом своим назвала бы
его без всяких оговорок,
его предпочла бы короне даже
и всем другим князьям,
 вверяя свои пути его страже.

II
 Его юность покорив,
 ему свою стражу бы вверила покорно,
даже не подумав о том.
 что это может быть зазорно.
 Что значит его имя по-нашему,
кто-нибудь спросит.
 Герцог Экунат
 имя дикого цветка, слыхал я, носит.
 Имя дикого цветка у него,
и в погоне за дичью
с письмом послан пес,
 выполняя волю девичью.
 На поводке письмо, где от слова до слова
предостереженье: свой женский путь
она сама стеречь готова.
 Шионатуландер
 удочкой с перышками на леске
хариусов и форелей
 ловил в серебристом блеске,
словно это его единственное желанье,
а герцогиня распутывала поводок,
читая посланье.
 96

Il
 155.
 Крепко-накрепко был поводок
привязан к шесту намета.
 Жаль только, не оценил
 Гардевиас такого почета.
 Злился пес: дергают поводок то и дело.
Тем временем герцогиня
пса накормить велела.
 Две девицы вскочили,
в послушанье рьяны.
 Жаль мне герцогиню,
 на нежных руках у нее раны
от камней на поводке. Гардевиас рванулся,
выскочил через отдушину
и на свою тропу вернулся.
 Точно так же однажды
 пес вырвался у Экуната.
 Зовет герцогиня девиц,
 как будто их медлительность виновата.
С кормом они тут как тут снова,
а лай пса уже слышится
 среди безмолвия лесного.

//
 Выскочил пес
 через отдушину между шестами,
привлеченный глухими,
 дикими лесными местами;
пес не таился в разгаре охоты,
а на сына Гурзгри
 навлекал бесчисленные беды и заботы.
 Шионатуландср
 ловил в ручье рыб и рыбок,
ток ручья был прохладен,
а берег зыбок;
 погрузил он в ручей босые белые ноги;
залаял вдали Гардевиас,
 и воитель исполнился тревоги.
 Бросил удочку,
 за псом бросился следом,
но среди пней и колючек
 быстроногому путь неведом,
тщетно блуждал он безлюдным краем;
нет нигде ни пса, ни дичи,
 только ветер морочит лаем.

II
 161.
 Босые ноги на бегу
 ему шипы пронзали,
белое тело его
 колючки злобно терзали.
 Верь не верь, как раненый зверь, окровавлен,
кровь смывал он в шатре,
 в таком виде Сигуне явлен.
 162.
 А у нее самой
 руки как с мороза,
как у рыцаря
 которому не заноза,
а копье вонзилось в длань, когда
сшиблись кони.
 Так поранил поводок
девичьи ладони.
 Израненные его ноги увидев,
друга пожалела;
его ужаснула кровь,
 что на ее ладонях алела;
рассказала, что поводок предвещает горе.
Его потеря — повод:
 много копий будет сломано вскоре.

164.
 Он в ответ:
 «На поводке письмена для меня
сомнительны.
Книги на французском
 для меня невразумительны.
Буквы на поводке вроде пыли.
Сигуна, милая, считай,
 что нс было этой были».
 Сказала: «Я па поводке
читала приключенье.
 Без него мой Кателанген
 потерял бы для меня значенье.
Предложили бы мне богатство любое земное,
Я бы отказалась от него,
 лишь бы прочитать остальное.
 166.
 Скажу тебе прямо,
 друг ты мой сердечный,
пусть мы с тобой годы проживем,
ты, рыцарь безупречный,
чтоб доказать, что ты со мною дружен,
Гардевиас
 и поводок его мне нужен».

II
 167.
 Он сказал: «Непременно
я поводок добуду.
 За него паду в бою,
 если дело обернется к худу.
 Возвращу его тебе в руки.
 Мое сердце связав,
 не обрекай меня, дева, на муки».
 «Милость мою и любовь
я тебе дарую.
 Кто отнимет у тебя
награду такую?
 Не таких еще даров тебя удостою.
 Верни мне только поводок
 пса Путестража, пойманного тобою».
 169.
 «Я тебе послужу,
 твое выполню заданье.
 Ты сулишь мне благо.
 Как переживу я время в ожиданье?
За наградой в дальние отправляюсь дали.
Лишь бы меня счастье
 и твоя любовь не покидали».
 101

170.
 Так они утешали
 словами друг друга
и доброю волей.
 Кто знал, какую беду сулит заслуга!
Ни от юного, ни от старого не скрою,
каким паденьем
 грозит награда порою.

Комментарии

Комментарии
 Комментарии
 Роман Вольфрама фон Эшенбаха «Титурель» состоит из двух фрагментов. Роман писался (слагался)
между 1210 и 1220 гг. Как «Персеваль» Кретьена де
Труа, «Титурель» остался неоконченным, но, в отличие от «Парсифаля», с романом Кретьена де Труа не
связан. Первый фрагмент посвящен любви Сигуны
и Шионатуландера, вплетающейся в сложные династические отношения государей и государынь. Во
втором фрагменте, когда Сигуна и Шионатуландер
уже находятся в одном шатре, вдруг появляется таинственный пес Путестраж (Gardevias), на поводке
у которого написано некое послание или книга. Эти
письмена Сигуна стремится непременно прочесть, но
пес вырывается и убегает. Сигуна посылает Шионатуландера на поиски пса, и поэт предрекает Шиона-
туландеру печальную судьбу. На этом повествование
прерывается. После 1270 г., примерно через пятьдесят
лет появляется расширенный и переработанный «Титурель», которого одно время приписывали Вольфраму фон Эшенбаху, но впоследствии выяснилось, что
его написал некто Альбрехт фон Шарфенберг. Этого «Титуреля» принято называть «младший “Титурель”», и само его появление говорит о популярности
«старшего “Титуреля”», принадлежащего Вольфраму
 105

Комментарии
 фон Эшенбаху. Карл Зимрок говорит о блистательной красоте двух лирико-эпических отрывков о Шио-
натуландере и Сигуне в старшем «Титуреле», перевод
которого представлен в настоящем издании. Перевод
выполнен с издания: Wolfram von Eschenbach. Fünfte
Ausgabe von Karl Lachmann. Berlin, 1891.
 Строфа 1. Титурель — первый из государей Грааля, родоначальник династии. В романе «Парсифаль» о нем
говорится:
 «А кто лежал там, где Грааль? —
спросить решился Парсифаль. —
 Совсем он свеж лицом, хоть сед...»
 «То Титурель, достойный дед
покойной матери твоей.
 Грааль обрел среди людей
он первый, но теперь он хвор,
подагрой скован с давних пор,
однако цвет его лица
по-прежнему как у юнца.
 Кто может на Грааль смотреть,
тот не способен умереть».
 (Перевод В. Микушевича)
 Строфа 6. Грааль — таинственная святыня христианского
мира, чтимая также за его пределами. Так, в связи с Граалем в «Парсифале» упоминается Мазадан, возможно,
Ахура-Мазда, верховный бог света в традиции древнего
Ирана. Иногда Грааль понимается как Чаша с Кровью
Христа (Чаша Причастия?), но Вольфрам фон Эшенбах
 106

Комментарии
 настаивает на том, что Грааль — камень (не выпавший ли
из венца Люцифера в битве с Троицей (Trinitas), о чем говорится в «Парсифале». 471,15), где также сказано:
 Сей камень в пятницу страстную
приемлет силу неземную,
и, тайнодейственная птица,
слетает с неба голубица,
облатку белую неся,
в которой сила камня вся...
 (Перевод В. Микугиевича)
 Строфа 7. Фримутель — сын Титуреля. Имя Фримутель
явно германского происхождения в отличие от романских имен других героев и героинь (см. вступительную
статью).
 Строфа 9. Анфортас — сын Фримутеля, в свою очередь государь Грааля, король-рыбак в «Персевале» Кретьена де
Труа и в «Парсифале» Вольфрама фон Эшенбаха. Страдает от раны, нанесенной между ног таинственным копьем.
Парсифаль, племянник Анфортаса, исцеляет его своим
участливым вопросом. Вольфрам фон Эшенбах сравнивает исцеление Анфортаса с воскрешением Лазаря.
Треврецент (Треврицент) — сын Фримутеля. Став отшельником, открывает Парсифалю тайну Грааля.
 Строфа 10. Шуазиана — дочь Фримутеля, супруга герцога
(князя) Киота, мать Сигуны. Носит имя, означающее на
старофранцузском «Избранная» или «Избранница».
Херцелейда — дочь Фримутеля, супруга Гамурета, мать
Парсифаля. Ее имя явно немецкое, означает «Сердечная скорбь».
 107

Комментарии
 Уррепанс (или Репанс) де Шуа — дочь Фримутеля. По
словам Треврецента в «Парсифале», дева, оберегающая
Грааль. Имя ее можно перевести со старофранцузского
как «Избранный ответ».
 Строфа 11. Рыцари Храма — в романах Вольфрама
фон Эшенбаха орден хранителей Грааля (см. строфу
6 «Титуреля»). По историческим сведениям, орден
рыцарей Храма, или тамплиеров, созданный в 1118 г.
в Иерусалиме, поддерживал отношения с мусульманами и иудеями, накопил огромные богатства, оказывал мощное влияние на христианские и, возможно, на
мусульманские государства. Ходят слухи о тяготении
тамплиеров к православной литургии. В 1307—1314 гг.
орден тамплиеров подвергся жестоким преследованиям по повелению французского короля Филиппа IV
(Красивого), был обвинен в ереси и упразднен. Среди
улик против тамплиеров использовались и рыцарские романы, среди них, возможно, романы Вольфрама
фон Эшенбаха.
 Строфа 12. Монсальвеш (Мунсальвеш) — таинственное
местопребывание Грааля. Сопоставляется с французским Mont Sauvage (Дикая гора), а также с твердыней
альбигойцев Монсегюр (см. вступительную статью).
 Строфа 14. Из Кателангена Киот... — Кате л ан ген (Кате-
ланг) — Каталония. Карл Зимрок называет Каталонию
транспиренейским Провансом. Киот — государь Кателангена, супруг Шуазианы, отец Сигуны. После смерти
Шуазианы отрекается от рыцарства и от власти вместе со своим братом Манфилотом. Имя Киот знаменательно совпадает в романах Вольфрама фон Эшенбаха
с именем мастера Киота, провансальца, открывающего
Вольфраму подлинную тайну Грааля.
 108

Комментарии
 Строфа 15. Тампунтейр — король, брат Киота. У него во
владении Пелрапейр («прекрасный приют», см. строфу
22). Тампунтейр — отец Кондвирамур, будущей супруги
Парсифаля.
 Строфа 24. Сигуна — дочь Киота и Шуазианы (см. вступительную статью).
 Строфа 25. Кондвирамур — это имя соотносится со старофранцузским и может быть переведено как «ведомая
любовью».
 Строфа 26. Кастис — это имя может быть соотнесено с латинским «castitas» («целомудрие»).
 Строфа 27. Гамурет — младший сын Гандина, государь
Анжу, отсюда анжувейнец, супруг Херцелейды, отец
Парсифаля.
 Строфа 28. Бробарц — владение Кондвирамур. Высказывалось предположение, что это Брабант.
 Строфа 31. Шварцвальд — буквально «Черный лес». Гористая, лесистая местность в южной Германии.
 Строфа 37. Белакана — мавританская темнокожая царица,
первая супруга Гамурета. От Белаканы у Гамурета сын
Фейрефис.
 Строфа 38. Француженка Анфлиза. — согласно Вольфраму, королева Франции.
 Строфа 40. Баруку Ахкарину на подмогу; // в родной
Валейс вернул дитя... — имя Барук (Барух) означает
«Благословенный». Такое же имя (в славянском написании Варух) носит один из библейских пророков,
друг пророка Иеремии (Иер. XXXVI, 8). Ахкарин —
по-видимому, агарянин, т.е. потомок Измаила, родившегося от Авраама и Агари. Валейс — Валуа, королевство Херцелейды. Вале в Швейцарии, местность,
воспетая Рильке в его «Валезанских катренах».
 109

Комментарии
 Строфа 41. Гурнеманц — государь легендарного Грагарца,
дед Шионатуландера, будущий наставник Парсифаля.
Имена Гурнеманц и Гурзгри связаны древнегерманским
принципом аллитерации (совпадение первого звука в
слове). В некоторых источниках этот принцип распространяется и на имя Шионатуландер (Ганатуландер).
 Строфа 42. Пфальфграф (герцог) Экунат — дядя Шионатуландера, брат его матери Махауты. Как сказано во втором
фрагменте, носит имя дикого цветка (возможно, аконита,
или борца) (см. строфу 152). Шионатуландер — внук Гур-
неманца, наследник (дофин) Грагарца (грагарциец), воспитанник Анфлизы (французской королевы). Юный Шионатуландер был посредником между Гамуретом и Анфлизой в
пору их романа.
 Строфа 80. Ассагог — мавританское королевство, завоеванное Гамуретом на службе у Белаканы.
 Строфа 83. Юный князь Грасвалдана — Шионатуландер. В
названии «Грасвалдан» тот же принцип аллитерации на «Г»
(см. примеч. к строфе 41).
 Строфа95» Наши плоть и кровь — теснее единство... — Возможно, речь идет о плоти, не унаследованной от Адама.
Таковы тела стихийных духов и, быть может, таинственного сонма, принесшего Грааль со звезд.
 Строфа 121. ...Саламандра, дракон Агремонтина. — Саламандра — дух огня. Возможно, наделена вневещест-
венной плотью, на которую намекает Гамурет в строфе
95. Агремонтин — таинственная гора, упоминаемая в
«Парсифале» вместе с горой феи Морганы (Фамор-
ган).
 Строфа 135. Пес охотничий мчался... — Загадочный пес
Gardevias или Путестраж, у которого на поводке письмена. В «Божественной комедии» Данте Вергилий пред-
 110

Комментарии
 сказывает явление некоего пса, при котором от скорби
умрет волчица, олицетворение корыстолюбия, одно из
животных (пантера—сладострастие, лев—гордыня), они
же — смертные грехи, преграждающие Данте путь к спасению. Не потому ли у Вольфрама пес — Путестраж?
Строфа 147. Илинот — по преданию, сын короля Артура.

ВОЛЬФРАМ ФОН ЭШЕНБАХ
 Титурель
 Редактор Т. Гармаш
Художник В. Серебряков
Компьютерная верстка К. Пагирева
Корректор Т. Медведева
 Подписано в печать 07.04.2009.Формат 70x90/32
Бумага офсетная. Печать офсетная. Объем 3,5 п. л.
Тираж 2000 экз. Заказ 2589
 Издательство Энигма,
ООО ОДДИ-Стиль
129110, Москва,
ул. Гиляровского, 39
(495) 684-5334
 http://aenigma.ru
 При участии ООО АП «Столица»
 Отпечатано с готовых файлов заказчика
в ОАО «ИПК «Ульяновский Дом печати»
432980, г. Ульяновск, ул. Гончарова, 14